DjVu

      ГЛАВА I
      На зимовке просыпаются. — Александр Савченко и Карл Гюнтер. — «Предчувствия». — Юрий Бессонов к Максим Кунст
     
      Удары один за другим обрушивались на гулкий металл. Пулемётная очередь прострочила сердце, выдох застрял в горле...
      Савченко очнулся. Будильник неистовствовал у изголовья Гюнтера. Проснувшись одновременно с Савченко, Карл нащупал звонок и приглушил звук ладонью.
      Светящиеся стрелки стенных часов показывали 5.40. Сегодня дежурил Гюнтер. На зимовке каждому хватало физической работы, и всё-таки немецкий учёный с той же педантичностью, что и у себя в Нюрнберге, выполнял утренний гимнастический обряд. Ради этого он вставал на двадцать минут раньше, чем полагалось дежурному.
      Савченко мог бы повернуться на другой бок и снова провалиться в сон — устав зимовки давал ему ещё полчасика на отдых. Но дремоту может разогнать даже самое неприхотливое желание. Савченко услышал, как немец, нащупав в полутьме заготовленную с вечера плитку шоколада, шелестит фольгой. Гюнтер не разрешал себе курить натощак; он съедал поутру перед гимнастикой несколько квадратиков шоколада.
      Карл жевал сласти, а Савченко ощутил на языке ту утреннюю призывную горечь, которую можно унять только двумя-тремя затяжками. Он выпростал руку из складок одеяла, взял с полки спички, папиросу и закурил. После первой затяжки сонный дурман рассеялся.
      — Хэлло, коллега, не спится? — Гюнтер приветствовал товарища по-английски.
      Он покончил с шоколадом, вздул свет в лампочке и, не считаясь с тем, что термометр показывал только пять градусов, спрыгнул в одних трусиках на медвежью шкуру, разостланную вместо ковра.
      Карл чётко повторял упражнения. Он стремительно выбрасывал руки, ноги, приседал, сгибался, кружился. Крепкие узлы мускулов хорошо тренированного спортсмена перекатывались под кожей. Гюнтер успешно боролся с ожирением, опасным врагом человека, достигшего тридцатишестилетнего возраста.
      В научной партии немецкий учёный был старше других; механика Кунста — на год, а начальника экспедиции Александра Савченко — даже на два года. Их младший товарищ - — Юрий Бессонов — был ещё безусым юношей. Гюнтер прозвал его Беньямином экспедиции. На Западе принято давать это прозвище младшему в семье.
      По своей натуре Гюнтер жизнерадостен, общителен и смешлив; не нарушая ритма своих упражнений, он ухитрился разыграть перед единственным своим зрителем (двое других жителей домика крепко спали) комическую пантомиму: бокс с невидимым противником.
      Савченко от души смеялся над шуткой.
      Александру Николаевичу Савченко нравилось в его товарище по зимовке спокойное, ненавязчивое дружелюбие и нетребовательность. При первом знакомстве он недооценил Гюнтера.
      Тогда, в Ленинграде, перед встречей с немецким учёным, Савченко волновался: с этим человеком придётся прожить с глазу на глаз целый год! Опыт работы на Севере учил: людей для зимовки надо подбирать очень осторожно!
      А что он знал тогда, летом 1934 года, об иностранце? Очень мало!
      В мае, в разгар подготовки экспедиции на Новую Землю, сообщили из Арктического института, что в ней примет участие немецкий геофизик Карл Гюнтер. Савченко познакомился с его научными работами. Статьи об итогах Гренландской экспедиции свидетельствовали об эрудиции автора и опыте, приобретённом в арктических условиях. Но что он за человек?
      Гюнтер — буржуазный учёный. Может быть, он уже заражён и фашистской идеологией? Кто его знает... Во всяком случае, он чужой человек
      среди советских полярников. Как-то сложится быт столь различных людей в Арктике? Ведь пустяковая ссора между зимовщиками может стать предметом разбирательства чуть ли не в дипломатическом порядке.
      Савченко был уверен в себе, как в учёном. Он накопил за годы зимовки в Арктике богатый и разнообразный опыт полярника. Он мог быть неплохим начальником экспедиции... Но какой же из него дипломат!
      Официальная встреча в одном из кабинетов Арктического института была короткой и неубедительной. Савченко и Гюнтер изощрялись во взаимных любезностях, в добрых пожеланиях, в выражениях уверенности, что содружество двух наций окажется плодотворным в научной работе на Севере. В тот вечер Савченко сказал жене, что дипломатическую деятельность начал не без успеха, но боится — ненадолго его хватит! Он признал своё первое упущение: Гюнтер, опередив его, успел пригласить в гостиницу к обеду.
      Исчерпав при первом свидании весь запас любезностей,- Савченко со стеснённым сердцем отправился в «Асторию». Постучав в номер на десять минут раньше назначенного времени, он застал немецкого учёного заканчивающим свой туалет. Ошибка обернулась удачей — к полуодетому человеку как-то не принято обращаться с официальными приветствиями и комплиментами. Беседа сразу приняла деловой, товарищеский характер.
      За обедом и потом за коктейлем в номере гостиницы, куда они вернулись из ресторана, разговор шёл об опыте арктических экспедиций. Обоим собеседникам эта тема была по душе.
      Карл Гюнтер нарисовал живописную картину Гренландии — гигантского ледяного щита, покрывающего всю северную территорию острова. Толща льда местами достигает здесь 2 тысяч метров. Под огромным давлением лёд в нижних слоях становится пластичным и понемногу выдавливается в фиорды.
      Фотографии, сделанные немецким учёным, запечатлели сказочную страну льдов. Вот течёт широкая река — по ледяному дну, меж берегов из льда! А тут, с высоты нескольких метров, низвергается в ледяной колодец водопад! Разлилось по льду широкое озеро; через него в резиновой лодке переправляется Гюнтер.
      Таково лето на ледяном щите в Гренландии.
      Разглядывая фотографии, учёные размышляли о предстоящей работе. Северный остров Новой Земли, где должна обосноваться экспедиц i» также покрыт ледяной корой. Конечно, гренландский «холодильник мира» намного превосходит новоземельский щит, но и на русском острове оледенение занимает территорию, не уступающую по размерам территории Бельгии. За зиму полярникам придётся изъездить и исходить ледяное плато вдоль и поперёк.
      — У, нас говорят в таких случаях? «Не так страшен чёрт, как его малюют», — заметил Савченко. — На западном берегу тундра потеснила льды. Да и сам ледяной щит таков, что не заблудишься — он вытянут с юга на север сравнительно узкой стокилометровой полосой, В нашем распоряжении будут аэросани,
      — О, я рад, коллега! В конце концов ледяные пустыни особенно привлекательны, когда
      вспоминаешь о них за рюмкой доброго старого вина. Prosit!1 — Гюнтер поднял свой бокал.
      1 Prosit (лат.) — На здоровье!
      Собеседники рассмеялись и отхлебнули по глотку грузинского сухого вина.
      Гюнтер интересовался охотой на русском Севере: много ли там медведей, сильно ли донимают они зимовщиков.
      Савченко решил рассказать немецкому учёному одну из тех забавных историй, которые имеются в запасе у каждого зимовщика.
      — У белых медведей, — сказал он небрежно, — повадка повсюду одна. И зверь нехитрый, и охота на него немудрёная. Новая Земля не представляет исключения. Но на южном острове мы, быть может, поохотимся на диких оленей...
      Гюнтер встрепенулся:
      — Олени в первобытном состоянии? Поразительно! Как же на них охотятся? На лошадях, с лассо? Как ковбои в Техасе?
      — Нет, совсем по-особенному. Всё искусство охотников состоит в маскировке. Они словно «играют в оленя».
      Савченко постепенно восстановил беглую немецкую речь и теперь мог рассказать об охоте на диких оленей во всех подробностях. Он наблюдал её в восточном секторе Арктики, на Новосибирских островах.
      Однажды к ним на радиостанцию заявился сосед-промышленник, обосновавшийся на материке, километрах в полутораста от острова Леонтьевского.
      «Пойдём на оленя, Лександр, — объявил он. — За тобой прибежал, Фёдор — в карбасе».
      И в самом деле, Милий Горохов не поленился переплыть шестидесятикилометровый пролив на валком карбасе, чтобы порадовать приятеля редкой охотой.
      В лодке их ждал сын Милия — такой же немногословный, могучий, лобастый мужик, как и отец, заросший рыжей клочковатой бородой. Про Гороховых сразу не подумаешь, что они — отец с сыном; скорее, братья, близнецы.
      Охотники переправились на соседний остров. Срезали в тальнике, возле ручья, трости с пышной листвой. Каждый всадил по ветке в дуло ружья, висевшего до времени за плечом.
      Вскоре они увидели оленей и стали сближать. ся с табуном, держась подветренной стороны.
      Ветер теребил листья над головами охотников. Издали их можно было принять за ветвистые рога. Весь расчёт был на то, что у оленей слабое зрение. Всё же олений вожак поднял голову: его тревожили движущиеся по тундре существа.
      «Кормись!» — приказал Милий.
      Охотники пригнулись, выставив вперёд ветки тальника, спрятали руки за спину и стали топтаться на месте, подражая пасущимся оленям. Вожак успокоился и снова стал щипать ягель.
      Всё так же согнувшись, не спуская глаз с оленей, Милий сделал перебежку. Фёдор и Савченко повторили его движения.
      И снова шёпот:
      «Кормись!»
      Охотники застывают на месте, ещё ниже пригибают головы, переступают с ноги на ногу.
      Так, обманывая бдительность оленьего вожака, охотники приблизились к стаду метров на четыреста. Теперь олени не на шутку встревожились, перестали кормиться, сбились в кучу.
      И вдруг все разом сорвались с места и устремились за вожаком. Олени описывали дугу вокруг встревоживших их охотников, заходя с подветренной стороны.
      Милий перестал заботиться о маскировке и скинул с плеча ружьё. Вслед за ним начали стрелять Савченко и Фёдор. Выстрелы хлопали один за другим.
      — Один из четырёх забитых оленей был мой! — закончил свой рассказ Савченко с плохо скрываемой гордостью.
      — Колоссально! О, дорогой друг! — В голосе Гюнтера звучал восторг, знакомый каждому охотнику. — Я надеюсь, вы выучите меня этой восхитительной «игре в оленя»!
      Беседа текла всё более непринуждённо, разговоры о научных наблюдениях перемежались с охотничьими историями.
      Савченко не мог не признать, что немецкий учёный был, по-видимому, человеком простым в обращении, влюблённым в Арктику.
      И всё же Александр Николаевич ушёл из «Астории» с тяжёлыми предчувствиями…
      Гюнтер, вероятно, и не подозревал, что два предмета в номере гостиницы внушили русскому опасливые мысли.
      Первым из них был большой красивый несессер, хранивший полсотни предметов непонятного назначения. Здесь были десятки флаконов и коробочек, пилочек, ножичков и ножниц. Всё блестело и благоухало, свидетельствуя об изнеженности хозяина и об изысканности его привычек.
      А когда после обеда, обильного и тщательно продуманного, гость вернулся вслед за хозяином в номер гостиницы, на столе появился дорожный погребец — предмет из обихода путешествующих в дормезах аристократов XVIII столетия. Хозяин сам приготовил коктейль.
      Несессер и погребец свидетельствовали о том, что Гюнтер высоко ценит жизненные удобства, комфорт. Савченко представил себе, с какими трудностями придётся встретиться ему, начальнику зимовки. Впрочем, каковы бы ни были трудности, он знал, что ни перед чем не отступит. Родина дала ему почётное и ответственное поручение — он его выполнит.
      В конце беседы — пришлось к слову — Гюнтер показал несколько семейных снимков. Судя по ним, жена Гюнтера была элегантная молодая особа, демонстрирующая на каждой фотографии не только свою красоту и полуобнажённую грудь, но ещё и многочисленные роскошные туалеты, кольца и драгоценности. Жена с пятилетним сыном были сняты на фоне своего нюрнбергского двухэтажного дома, в своём автомобиле последней модели, на с в о е й фешенебельной даче.
      Эти снимки совсем доконали Савченко. Он увидел, что его спутником в Арктике станет человек с претензией на шик, собственник, возможно — богатый наследник какого-нибудь капиталиста. Что для него наука? Прихоть состоятельного человека. Что общего будет у них — трёх советских людей — с буржуа? Как они проживут вместе целый год?
      Александр Савченко вырос в семье профессора. Уже в детстве он приобрёл культурные навыки. И его отец и впоследствии он сам зарабатывали достаточно, чтобы удовлетворить потребности семьи, постепенно пополнять библиотеку, не отказывать себе ни в чём. Но ему было совершенно чуждо угадываемое по снимкам стремление Гюнтера к мещанской роскоши. В доме немецкого учёного всякая мелочь, казалось, кричала: «Смотрите, и у нас, как у богатых людей!»
      Тягаться с Гюнтером ему вовсе не хотелось. Жену он попросил приготовить для заграничного гостя вкусный, но простой обед. Впрочем, Марьяне, ведущему хирургу больницы, до самозабвения погружённой в свою работу и вечно озабоченной послеоперационным состоянием какого-нибудь больного, и самой некогда было бегать по магазинам и разыскивать деликатесы для парадного обеда.
      В Архангельске Гюнтера познакомили с двумя другими членами экспедиции.
      Двадцатидвухлетний метеоролог Юрий Бессонов выглядел моложе своих лет. После средней школы он закончил специальные курсы и уже успел провести две зимы на полярных радиостанциях. Но в юноше сохранилось много порывистого, мальчишеского. Стоило приглядеться к парню, когда он, бывало, слушал рассказы старых полярников об их приключениях в Арктике! Юрий словно загорался, глаза его — если это только возможно! — ещё больше голубели. Всё существо молодого человека, казалось, выражало одно чувство: «Как жаль, что меня там не было!»
      В нём было обаяние юноши, способного — без малейшего усилия над собой — на подвиг. Верилось, что в самых трудных условиях можно положиться на Юрия Бессонова. Какие бы неудачи ни обрушились на экспедиционную партию, он-то не предастся унынию!
      Юрий — любознательный и трудолюбивый юноша. Но смолоду ему пришлось работать, чтобы поддерживать мать с сестрёнкой, а живя на зимовке, трудно приобрести систематические знания. Может быть, поэтому каждый исследователь был в его глазах окружён ореолом и даже затмевал храбрецов и героев. А Савченко и Гюнтер как раз и были такими учёными. Они печатали свои труды; к их словам прислушивались во всём мире. И Юрий переносил уважение к науке на своих старших товарищей по экспедиции.
      Но в то же время он был прямым человеком, с прирождённым чувством собственного достоинства. В его почтительности к Савченко и Гюнтеру не было даже оттенка униженности, подобострастия. Немецкий учёный, как, впрочем, и оба советских товарища, сразу почувствовал душевное расположение к молодому метеорологу.
      Иначе сложились взаимоотношения Гюнтера и четвёртого члена партии, механика Кунста. Макс, или, как он себя называл, Максим Кунст, был также немец по национальности. Его дед, отец и братья жили в Поволжье, вступили в колхоз. Сам он давно порвал связи с зажиточной колонией, в которой родился.
      Ещё мальчишкой Максимка увязался за красноармейским отрядом и провоевал всю гражданскую войну. Полк воспитал его коммунистом, обучил ремеслу шофёра. Демобилизовавшись, Кунст не вернулся «на землю», а избрал профессию механика, повышал квалификацию на различных курсах.
      Кунсту приходилось плавать на речных судах, летать бортмехаником. Наконец он избрал редкий по тем временам вид транспорта — глиссеры.
      Экспедиция Савченко везла с собой аэросани. В 1934 году в Арктике это была техническая новинка. Специалист, подобный Кунсту, к тому же человек мужественный, коммунист, был находкой для полярников. Кунст взял на себя попечение о всех механизмах и аппаратах, о всём транспорте партии. В его ведении, помимо аэросаней, была и упряжка собак.
      Прямолинейный, непосредственный человек, Максим Кунст встретил Гюнтера с нескрываемой враждебностью. Они оба были немцы, и это родство по национальности только подчёркивало в глазах Кунста вражду по классу. А Кунст не делал различия между капиталистом и учёным, его слугой.
      Добрых три года Кунст воевал с буржуями и их наёмниками: с войсками кайзера, барона Врангеля, Колчака и архангельского правителя Чайковского.
      Советская власть скинула интервентов и белогвардейцев в море, но — Кунст в этом не сомневался — предстояли новые схватки с империалистами.
      В Германии власть захватили фашисты. Они расстреливают коммунистов, громят организации германского рабочего класса, страхом и подкупом действуют против интеллигенции. На чьей стороне будут эти понтёры в смертельном бою с фашизмом? Кунст не задумываясь решал: на стороне врага!
      И он не давал себе труда притворяться — молчаливо ненавидел и презирал германского учёного.
      Механик свободно говорил на своеобразном «платтдейч» — наречии поволжских немцев — и мог бы без труда объясняться с Гюнтером, но он демонстративно отказывался разговаривать по-немецки и в необходимых случаях прибегал к языку жестов, сопровождая их интернациональными терминами или немногими известными ему английскими словами,
      Гюнтер делал вид, что не замечает тона Кунста. Но Савченко был озабочен поведением механика, Своими опасениями он поделился с работником крайкома, наблюдавшим за подготовкой экспедиции.
      Сборы уже заканчивались, когда секретарь крайкома пригласил к себе Савченко вместе с Кунстом, Расспросив подробно о снаряжении партии, секретарь обещал лично проследить за погрузкой оборудования.
      Две — три реплики механика показали секретарю, с какими трудностями может столкнуться международная экспедиция. Секретарь обошёлся с Кунстом сурово: потребовал, чтобы механик переломил себя, отказался от враждебных демонстраций и проявил товарищескую, сердечную заботливость об иностранном учёном.
      — Сердечную заботливость! — Секретарь повторил последние слова, довольный этой формулировкой. — Кто бы ни был Гюнтер по своим воззрениям, для его работы вы обязаны создать идеальную обстановку. Так надо! Запомни, — секретарь перешёл на «ты».--. партия не потерпит нарушения прямого её указания. За всякое проявление партизанского духа ты ответишь по всей строгости партийного закона!
      Кунст сидел пунцовый, вспотевший от волнения и досады за своё мальчишеское поведение.
      Смягчившись, секретарь прибавил:
      — О революционной бдительности напоминать тебе, видимо, не приходится. Одно другого, конечно, не исключает.
      Потом, обращаясь к обоим зимовщикам, сказал:
      — Помните, Гюнтера надо беречь как зеницу ока. Он — гость нашей страны. Воздержитесь от всяких рискованных экспериментов. Вы должны охранять жизнь и здоровье иностранного учёного, создать ему все условия для работы.
      Савченко видел: Кунст, человек большого жизненного опыта и революционного темперамента, хоть и самонадеянный и упрямый, услышав приказ партии, готов перебороть себя.
      Подобные факты заставляли Савченко вновь и вновь задумываться над вопросом: почему он сам оставался беспартийным? Ведь он считал звание члена партии — если оно заслужено — самым высоким в жизни. К себе он предъявлял такие же большие требования, как если бы был коммунистом. И это было его тайной гордостью. Но разговор между секретарём крайкома и Кунстом столкнул его лицом к лицу с суровым, мужественным кодексом партийной морали, партийной дисциплины. Достаточно ли втайне взятых на себя обязательств?
      Уже тогда, в кабинете секретаря, Савченко предвидел, что Кунст изменит своё поведение. И действительно, после разговора в крайкоме механика нельзя было узнать. Он не только отказался от враждебных жестов по адресу Гюнтера, но самый взгляд, которым он провожал иностранного учёного, потерял прежнюю угрюмую озлобленность.
      Впрочем, немецкий учёный немало способствовал созданию деловой и даже дружественной атмосферы. В обращении был всегда ровен и приветлив, а вскоре показал себя человеком трудолюбивым и мужественным. Два эпизода убедили советских зимовщиков, что Гюнтер, хоть и приехал из Германии, не может быть фашистом.
     
     
      Глава II
      Пожар на судне. — Плотники терпят бедствие. — Серьёзный разговор
     
      В Арктику Савченко с товарищами отправлялся на пароходе «Ямал». Среди пассажиров преобладали работники экспедиций, зимовщики, ехала артель плотников. Трюмы были загружены до отказа лесом, оборудованием, продовольствием для северян. На палубе соорудили временный хлев для скота.
      Паника на пароходе возникла, собственно говоря, из-за животных. В одном из трюмов от брошенного окурка начался пожар. Дым проник сквозь палубные щели в хлев, потом затлела солома. Обезумевшие коровы разнесли стены пристройки и вырвались на палубу. Бык ударил в фальшборт, выломал его и свалился в море.
      Когда улеглась паника, матросы энергично расправились с огнём в хлеву. И тогда заметили, что очаг пожара — внизу. Раскрыли трюм — из него повалил густой, удушливый дым.
      В таких случаях принято наглухо задраивать горящий отсек трюма: без притока свежего воздуха огонь, как и человек, задыхается. Но тут вспомнили, что в трюме хранятся баллоны с водородом для шаров-зондов. От высокой температуры они могли распаяться и выпустить содержимое наружу, произошёл бы взрыв.
      Командование вызвало добровольцев — вытаскивать баллоны наверх и тушить пожар. Савченко намотал на себя какие-то тряпки, постоял под струёй брандспойта и вместе с другими добровольцами спустился в клубящийся дымом, трюм.
      Горели стенки кладовой. В огне мелькнул Юрий Бессонов, неистово рубивший дверь. Матросы поливали из шлангов очаги пламени.
      Едкий дым жёг глаза, проникал в лёгкие. Люди часто поднимались на палубу, чтобы отдышаться. Один только помощник капитана бессменно командовал в трюме.
      Какой-то доброволец, работавший рядом с Савченко, наглотался дыма и свалился в обмороке. Александр Николаевич подхватил его за плечи, сосед — за ноги и задохнувшегося вынесли на палубу.
      Следом за Савченко по трапу поднимался весь перепачканный и промокший Карл Гюнтер, Обеими руками он придерживал на плече ящик с экспедиционным оборудованием.
      Савченко хотел было отговорить немца от участия в спасательных работах — добровольцев и так был избыток! — но передумал. Вдвоём они примкнули к матросам, разыскали среди ящиков и мешков опасные баллоны и, обмотав верёвками, вытащили их на палубу.
      Вскоре все резервуары с водородом были в безопасности, пожар потушен. Коров снова водворили в хлев, а помощник кока, приставленный к столь непривычному для моряка делу, принялся за дойку. На него градом сыпались насмешки, он задорно огрызался, но, пожалуй, одни только коровы оставались недовольны таким оборотом дела. Пальцы неумелой доярки причиняли им боль, животные переступали с ноги на ногу, норовили боднуть мучителя и два раза опрокидывали подойник.
      Капитан разыскал Гюнтера и сочинил на сомнительном немецком языке пышную фразу, выражавшую восхищение перед мужеством иностранного гостя.
      Огорчённые взгляды, которые он бросал на испачканный и прожжённый в нескольких местах серый костюм Гюнтера, находились в существенном противоречии с торжественными словами. Капитан считал вполне естественным, что Гюнтер наравне с другими участвовал в тушении пожара, но дорогого костюма ему было по-хозяйски жалко.
      Зимовщикам — Савченко, Кунсту и Бессонову — лишённое позы мужество Гюнтера пришлось по душе.
      Всё же лёд во взаимоотношениях с немецким учёным растаял лишь позднее, на зимовке.
      Партия плотников, плывших на «Ямале», за двое суток выстроила сборный домик. Команда доставила на берег весь багаж экспедиции, и пароход, салютуя зимовщикам длинными печальными гудками, ушёл по курсу.
      В пятидесяти километрах к югу, в небольшой бухте, строился для промышленников посёлок Новый. Пароход выгрузил строительные материалы, продукты; на берег сошли плотники.
      К осени они должны были выстроить жилые дома, баню, пекарню... Последним рейсом «Ямал» доставит промышленников и увезёт на Большую землю плотников.
      Но северная природа капризна: она внесла свои поправки в планы людей.
      В том году ранняя зима сразу сковала Баренцево море у западных берегов Новой Земли. «Ямал», на борту которого находились переселенцы, долго дымил на горизонте; капитан ещё надеялся, что лёд разведёт или, быть может, осенние бури взломают его, а ветер вынесет в открытое море. Но время шло, зима вступала в свои права, день катастрофически укорачивался. Капитан признал высадку людей на лёд рискованной и приказал взять обратный курс.
      В посёлке Новом остались зимовать случайные люди — не изыскатели, не промышленники, а плотники. Среди них были женщины. В своё время, на материке, артель сколотили наспех, из случайных, незнакомых между собой людей, рассчитывавших на хороший сезонный заработок. К испытаниям они совсем не были подготовлены.
      Правда. дома были выстроены, топливо припасено, муку, крупу, сахар и соль успели завезти. Но люди не захватили с собой тёплой одежды, в посёлке не было ни мяса, ни жиров. Зима застала их врасплох.
      Строительный десятник был человеком совершенно неопытным во всём, что не касалось его специальности. Он поспешил за помощью в экспедицию. Руководить аварийной зимовкой десятник отказывался и умолял Савченко уступить в начальники хотя бы молодого Бессонова. Не так беспокоил его недостаток одежды, как паника, охватившая артельщиков. Он и сам ей поддался.
      Есть непреложный закон в советской Арктике: без всякого промедления идти на помощь тёрпящему бедствие. Так и поступили Кунст, Савченко, Бессонов, когда узнали, что строители нежданно-негаданно зазимовали на Севере.
      В эти дни они по очереди навещали плотников, гоняя туда и обратно собачью упряжку. Кроме них, сейчас некому было оказать поддержку обескураженным людям. Ближайшие станции расположены в нескольких сотнях километров к югу и северу. Там, конечно, всё знают, их уведомил о событиях Архангельск. Вероятно, уже обдумывают различные планы помощи. Но когда-то она придёт в Новый...
      Посоветовавшись, Савченко и Кунст решили ограничить свой паёк самым необходимым, а все лишние жиры и консервы передать соседям, Гюнтер привёз с собой много концентратов, изготовленных иностранными фирмами специально для путешественников. Этих продуктов Савченко не тронул, решив, что помощь строителям не должна отражаться на рационе гостя.
      Собирались уже везти продукты в посёлок Новый, когда Гюнтер вернулся из обхода: он осматривал установленные на берегу аппараты. Немец с любопытством приглядывался к суете возле саней. О бедствующих плотниках он, конечно, слышал и отнёсся к отправке продуктов, как к чему-то само собой разумеющемуся. Он направился в дом, чтобы переодеться, но внезапно вернулся. Подошёл к ящикам с продовольствием, внимательно разглядел содержимое и спросил Савченко:
      Александр, разве я дал повод считать меня подлецом?
      — Почему здесь нет концентратов, шоколада, консервов — всего того, что я привёз с собой?
      Савченко сказал, смущаясь:
      — Хватит и этого... И потом, это — наши товарищи... Мы... наше государство заботится о них. Вас это не должно затронуть.
      Гюнтер взял Савченко за плечи и в упор посмотрел ему в глаза.
      — Александр, — сказал он (зимовщики уже давно звали друг друга по имени), — разве я дал повод считать меня подлецом?
      Они быстро договорились. В аэросани погрузили ещё один ящик с продовольствием.
      Вечером Кунст впервые за всё время заговорил с Гюнтером на немецком языке — исковерканном, но вполне понятном. Гюнтер изумился, однако воздержался от замечания.
      Савченко рассказал, что настроение у строителей бодрое. Оказалось, что человек восемь вполне приспособлены к здешним условиям, умеют промышлять зверя, двое зимовали на Диксоне. Но есть и слабые духом. Одна женщина не переставая плачет.
      — Конечно, существуют философы. целые партии философов, — сказал Кунст, напирая на каждое слово, — которые говорят в таких случаях: слабые пусть погибнут и не путаются в ногах у сильных. Это — философия зверей. На нашей родине смотрят на эти вещи иначе.
      Савченко испытывал сильнейшее беспокойство: разговор принимал политическую окраску. На международной зимовке такие-темы были под молчаливым запретом. Чтобы замять разговор, Савченко стал поспешно рассказывать о планах ближайшей поездки на ледяной щит. Но никто
      не поддержал его. Кунст с сосредоточенным видом разбирал коробку скоростей. Гюнтер курил. Внезапно он выпрямился во весь рост.
      — Вот что, коллеги, — сказал он просто, — надо думать, мы расходимся друг с другом во взглядах на многие предметы. Мы — разные люди, и правильнее было бы игнорировать политические вопросы — у нас большая совместная работа. Но, перед тем как снять с обсуждения эту тему, прошу поверить мне, что я не отрекаюсь от культуры и прошлого моей родины. Пунктум!
      Кунст шумно и радостно выдохнул воздух из своей богатырской груди. Савченко стало легко, как бывает, когда находишь наконец последнее звено в цепи мучительных догадок и всё разъясняется так, как подсказывало сердце.
      Практического значения их братская помощь строителям не имела: лётчики, пользуясь последними светлыми часами, сбросили зазимовавшим рабочим одежду и обильные запасы продовольствия, пообещав вернуться за ними весной. А вслед за тем с восточного берега перекочевали две семьи промышленников. Они взяли на себя попечение о всей колонии.
     
     
      Глава III
      Зимние итоги. — Манит к себе Северная радиостанция. — Вечером у рабочего стола
     
      Гюнтер закончил упражнения, растопил плиту в кухне, поставил на огонь кофейник, вымылся, приладил целлулоидный воротничок к своей рабочей блузе («франт!») и, тепло одевшись, собрался на метеостанцию. Он приоткрыл дверь в тамбур: из тундры донеслись, как обычно, вой и свист ветра. Часа через два покажется свет в подёрнутом изморозью окне — ведь сумеречная полярная ночь давно уже позади. Выли собаки — псы исправно заменяли отсутствующих на зимовке петухов с их утренним кукареканьем.
      Под Юрой Бессоновым, любившим по молодости лет поспать, заскрипела койка; видно, и он наконец проснулся.
      Одеваясь, Савченко обдумывал план действий на ближайшие дни: Солнце вернулось в Арктику, дни быстро прибывали — можно приступать к новому циклу работ на ледяном щите.
      Накануне, засидевшись с Гюнтером допоздна, они подвели итоги зимней работы. Оба признали, что полярную ночь использовали хорошо.
      Они изучали при помощи ионизационной камеры силу космических лучей - — потока мельчайших атомных частиц, падающих из мирового пространства на Землю. Как известно, космическое излучение интенсивнее на полюсах, нежели на экваторе. Гюнтер и Савченко вели свои наблюдения в выгодных условиях — на Крайнем Севере.
      Они произвели также несколько крупных взрывов на ледяном щите.
      Нелегко было организовать их в условиях полярной ночи. Приходилось везти взрывчатку и хрупкие аппараты на большие расстояния, пользуясь когда аэросанями, когда нартами, запряжёнными девятью собаками.
      Но усилия не были потрачены даром: взрывы помогли установить толщину ледяного покрова в разных точках плато.
      Учёные вычисляли глубину залегания льда по разнице во времени между двумя взрывными волнами. Одна из них распространяется по поверхности щита, другая пронизывает ледяную кору и отражается от крепких коренных пород.
      Савченко и Гюнтер установили ещё научное наблюдение за явлениями «звуковой аномалии». Звук взрыва слышен на больших расстояниях? затем в обширной зоне молчания он пропадает,-И снова появляется в новом, ещё более удалённом поясе слышимости.
      Результаты этих опытов обработают, сличат с такими же наблюдениями, произведёнными на юге, и получат представление о верхних отражающих слоях атмосферы. Ради этого одного стоило снарядить экспедицию в Арктику!!
      Наступившая весна позволит расширить круг исследований. Савченко решил провести в ближайшие дни рекогносцировочную экскурсию по ледовому щиту для общей глазомерной съёмки местности.
      — Ух, хорошо! — сказал, ввалившись в избу, Гюнтер, обветренный, замёрзший.
      Со сна его прохватил мороз, но от полярника редко услышишь жалобу — напротив, всякую невзгоду он старается встретить и проводить улыбкой, шуткой.
      Юрий готовил завтрак. Гюнтер зарядил самописцы и снова вышел во двор станции.
      Вернувшись, он спросил как бы невзначай:
      — Кажется, на Северной станции есть мощный радиотелефон?
      Вопрос этот имел тайный смысл. Прошло более полугода со времени их приезда в Арктику. И всего лишь несколько раз удалось переслать с промышленниками, постоянно навещавшими
      радиостанцию, весточку на материк. Учёные решили съездить на Северную станцию — не так уж велик путь в 400 — 500 километров, когда располагаешь аэросанями.
      Гюнтер надеялся связаться с женой по радио; такую же мечту лелеяли двое советских зимовщиков. Да и деловых соображений в пользу дальней поездки по ледяному щиту можно было привести немало.
      Гюнтер смотрел на Савченко, словно шаловливый мальчик, выпрашивающий лакомство:
      — Что думает начальник?
      Савченко обернулся к Кунсту:
      — Как твои сани, Максим? Выдержат?
      — Сани в порядке, — сдержанно ответил Кунст.
      — За сутки довезёшь?
      — Сани в порядке, — опять уклонился от прямого ответа Кунст.
      — Пью этот стакан кофе за всех милых упрямцев, подобных тебе, Макс! — дурачась, воскликнул Гюнтер и чокнулся с Кунстом.
      — Надеюсь, эти столичные жители славно угостят нас, отшельников, — продолжал Гюнтер через минуту. — Мы неплохо поработали и заслужили пару-другую рюмок ликёра.
      — Ты большой ребёнок и неисправимый кутила, Карл, — сказал Савченко, улыбаясь. — Ты уже рисуешь себе комфортабельный бар на Северной станции. Нет, сначала покувыркайся-ка в снегу! Макс, верно, не один раз вывалит нас по пути — дорога-то неезженая!
      — О, прекрасно! Сальто-мортале — это моя специальность. В детстве я жил на берегу реки. Там были высокие песчаные откосы. Мы ложились на бок и скатывались вниз, испуская счастливые вопли.
      — Ладно, посмотрим завтра, не бахвалишься ли ты. Давай лучше сообразим, какую погоду сулит нам Арктика.
      Они вышли из домика, поднялись на соседний пригорок и внимательно оглядели горизонт. Ничего тревожного глаз не обнаруживал. Мороз пощипывал щёки...
      — Ну, кажется, завтра нам будет устроена пышная встреча в столице, — произнёс, улыбаясь, Гюнтер. — Кстати, сколько народу живёт в этом индустриальном центре? Человек пятнадцать?
      Они дружелюбно расстались, кивнув друг другу на прощание. Их обязанности были точно разграничены; для безделья, а тем более для скуки времени не оставалось.
      Вечером они встретились за рабочим столом. Гюнтер занялся сложными вычислениями — он готовил здесь, на зимовке, работу по теории звука. Савченко отложил в сторону образцы льда, которые анализировал в своей экспресс-лаборатории, и занялся составлением короткого доклада для Москвы, чтобы передать его по радио. По «свежим следам» отчёт писался легко. Три листика, заполненные аккуратными строчками, вместили всю необходимую информацию. Савченко ещё раз прочитал вводную фразу: «Работы протекают вполне успешно, без всяких помех», и задумался.
      Как смешны были те предчувствия, что одолевали его перед выездом экспедиции! Гюнтер оказался молодцом: с фашистами, оказывается, ему не по пути, он — порядочный человек, хороший учёный, лёгкий в быту товарищ. Экспедиции во всём везло. Жизнь сложилась счастливо. Савченко был достаточно опытен, чтобы отнести необыкновенное благополучие зимовки также и на счёт случая. Ведь погода-то не в воле полярников. А она бывала милостива к ним в самые ответственные моменты, когда готовились взрывы.
      Нет, в самом деле, на этот раз всё идёт гладко до неправдоподобия!
      Савченко вспомнил предыдущие четыре зимы, которые он провёл в Арктике. Каждая из них была насыщена событиями.
      На Маре-Салэ ни одному судну не удавалось сменить зимовщиков на протяжении двух лет. У Новосибирских островов, на глазах Александра, затонула шхуна «Полярная звезда». Людей удалось спасти, но всё продовольствие, предназначенное для зимовщиков на острове Ляховском, пошло ко дну. Москва распорядилась разгрузить зимовку. И ранней полярной весной три человека под командой Александра Савченко отправились в поход до самого Якутска — за тысячу километров, пешком! И дошли!
      Он любил вспоминать о преодолённых трудностях и знал, что в тяжёлый момент сумеет сосредоточить всю волю, напрячь все свои умственные и физические силы, чтобы найти выход из тупика, достигнуть цели. А цель манила — величественная, далёкая! Спасение собственной жизни было только частной задачей.
      На короткий миг Савченко даже пожалел, что в этот раз Север встретил его так дружелюбно. Легко доставшаяся победа как бы обесценивалась в его глазах — ведь характер, воля человека
      познаются в беде. Но, поймав себя на этой мысли, он устыдился.
      «Чёрт возьми, не рекордсмен же я какой-нибудь! — досадовал на себя Александр. — Цель достигнута, в этом смысл нашей жизни на станции. Всё идёт гладко — чего же ещё желать?. И Карл молодец! Он не только работяга, но и смелый человек. Как он вёл себя во время пожара на судне! И позже, полярной ночью, когда в одиночку уезжал на несколько суток в тундру...»
      Савченко оглянулся на Гюнтера. Тетрадь с вычислениями была отложена. Перед Гюнтером лежали фотографии жены и сына. Он дописывал шестую страницу письма. Гюнтер был так увлечён своими мыслями, далёкими от Арктики, что не заметил внимательных, ласковых и чуть иронических взоров начальника.
      «Забавный человек! — думал Савченко. — Вероятно, это уже тридцатое письмо. Как же он собирается их отослать? Ведь Северная станция не ждёт самолётов ранее июня...»
     
     
      Глава IV
      В путь по ледяному щиту. — У Карского моря. — Гюнтер расшалился. — Авария. — Метель
     
      Вся подготовка к экскурсии была закончена накануне- мотор аэросаней ещё раз проверен; еда дня на три—четыре, спальные мешки, одеяла отнесены в кабину; составлена инструкция Юрию Бессонову — в отсутствие учёных он будет снимать показания со всех приборов.
      Гюнтер провёл беспокойную ночь; дважды он выбегал из дома, чтобы посмотреть, не изменилась ли погода. Савченко, просыпаясь, жало-;
      вался, что даже восемнадцатилетние влюблённые ведут себя накануне свидания благоразумнее. Это была не вполне искренняя шутка: на него самого нахлынули мысли о близких — мучительные, волнующие. Каждый зимовщик подвержен приступам острой тоски по семье.
      И Александр Савченко, обычно подавляющий эти грустные мысли, время от времени терял контроль над чувствами. Но свои переживания он сурово таил в душе.
      В четыре часа Гюнтер поднял товарищей. Судя по барометру, ожидалась перемена погоды, потеплело — это был не очень утешительный, но пока и не слишком тревожный признак. Путь предстоит не такой уж долгий, мотор обычно послушен Кунсту, на станции ждут вести от родных — и оба учёных не пожелали на этот раз подчиниться голосу благоразумия.
      Позавтракали перед рассветом и при первых лучах солнца погрузились в сани. Раздались первые громоподобные выхлопы мотора. Собаки подняли неистовый лай. Юрий Бессонов, стоя на пороге, приветливо махал рукой.
      Аэросани заскользили по крепкому насту. Через несколько минут скрылся из виду домик, который они успели полюбить как родной.
      Миновали знакомые, исхоженные вдоль и поперёк места. Здесь, на западных склонах плато, взорвали самую большую партию аммонала — от опыта сохранилась глубокая воронка, занесённая рыхлым ещё снегом.
      Во время взрыва Савченко прятался неподалёку, за большим скалистым нунатаком. В тот раз он был разочарован. Грандиозный взрыв, равного которому ещё не знала Арктика, показался совсем незначительным. А может быть, ухо привыкло уже к тому шумовому фону, который создаёт непрекращающийся никогда, даже в «тихую погоду», свист ветра. «Великое безмолвие ледяной пустыни» — лишь красивый образ, к которому прибегают журналисты. В иной час можно признать Арктику спокойной, но беззвучной — никогда! Ветрам есть где разгуляться над десятками тысяч километров ледяной равнины...
      Сани по ледяному щиту скользили с большой скоростью. Открылся невысокий восточный кряж, вырисовались контуры плато. Кое-где сани резко подбрасывало, но в общем настил был не плох.
      Кунст вёл машину. Савченко и Гюнтер внимательно разглядывали местность, заносили свои наблюдения на разграфлённые листы. Крохотная кабина согрелась, но стекло не оттаивало. Пришлось открыть верхний люк и на пронизывающем встречном ветру следить за местностью.
      Как ни торопились путники на Северную радиостанцию, они решили всё же слегка удлинить путь, чтобы осмотреть восточный край плато.
      И вот наконец показалось Карское море, прославленные разрезы, тянущиеся на протяжении десятков километров, описанные не раз полярными исследователями.
      Кунст выключил мотор, остановил сани. Оба учёных с фотоаппаратами подошли к берегу.
      Щит приподнят в этих местах на десятки метров над уровнем моря. Ледники возвышаются над узкой полоской каменистого берега, а местами спускаются прямо в море.
      Гюнтер и Савченко рассматривали обнажения. Мощные слои льда, образовавшиеся в разное время, располагались один над другим.
      Но как ни круты были здесь обрывы, учёные видели, что толщина ледяной коры постепенно, по мере приближения к морю, снижалась. Вероятно, в 5 — 10 километрах от берега глубина залегания льда достигала уже средней для плато цифры — 150 — 200 метров.
      — Здесь, на ледяном щите Новой Земли, всё своеобразно, не изучено. А ключ ко всей проблеме хранит, вероятно, берег Карского моря, — -сказал Савченко.
      — Чертовски жаль, что наш план научных работ так перегружен, — посетовал Гюнтер.
      — А меня манят всё же эти восточные разрезы, — сказал задумчиво Савченко. — Карл, давай поднатужимся и выкроим недельку-другую для работы в этом районе.
      — Что ж, — согласился Гюнтер, — это идея!!
      Полюбовавшись величественными картинами
      природы, сделав множество снимков, Гюнтер и Савченко вернулись к саням.
      Проглотив завтрак, приготовленный Кунстомл путешественники возобновили экскурсию.
      Аэросани снова вернулись в центральную часть плато. Кунст выбрал проход между отрогами горной цепи, продолжающей Уральскую гряду, и спустя два часа остановил сани, чтобы отдохнуть и приготовить сытный обед.
      Гюнтером овладели мысли о скорой встрече с людьми, об ожидающей его корреспонденции. Поджаривая яичницу, Карл не переставал болтать.
      Кунст, напротив, съев две — три ложки супа, ушёл к саням и копался теперь в моторе с мрачным видом человека, убедившегося в измене друга, которому он всецело доверял, чьи привычки, казалось, так основательно изучил.
      Для досады у механика были серьёзные основания: один из цилиндров вышел из строя по пустяковой причине — отвалилась серьга, а затем сломалась пружина на выхлопном клапане. Повреждённый цилиндр пришлось выключить. Трудно было доложить о неполадках начальнику: Кунст самолюбив.
      Савченко выслушал сообщение спокойно. Авария пока не угрожала серьёзными последствиями, так как аэросани не использовали всей мощности мотора. Опасность надвигалась с другой стороны — портилась погода, температура воздуха повышалась, с востока надвигалась метель.
      Савченко устроился в кабине поудобнее и стал вычерчивать карту местности, отмечая пройденный маршрут. Гюнтер был сегодня не похож на самого себя. Куда девались его трудолюбие, привычка к размеренному образу жизни! С утра для него начался праздник: он болтал без умолку, прогнав всякую мысль о работе.
      — Александр, брось карту! Ну её к чёрту! Подумай, завтра ты будешь разговаривать с женой! Скоро мы прочтём радиограммы...
      — Работой я укрощаю своё нетерпение, — ответил, улыбаясь, Савченко, продолжая чертить.
      — Я просил жену, — рассказывал Гюнтер, — телеграфировать два раза в месяц. Я уверен, Луиза не пропустила ни одной даты. Ей так тоскливо без мужа! Конечно, она не плакала и не просила отложить поездку — дело идёт о моём научном имени, о всём нашем будущем... Я думаю, наши жёны отказались бы от нас, если б знали наперёд, что мы целые годы станем проводить на Севере, в обществе медведей... Ну, почему ты не можешь один день прожить легкомысленно, милый Александр? Это говорю я, вечный труженик, умеющий работать, как часовой механизм, честолюбец, решивший создать себе имя в науке и сознающий, что кое-чего уже добился! Право, Александр, ты моложе меня, и у тебя уже есть имя. Куда ты торопишься? Я сегодня болтлив, но, знаешь, говорю сейчас серьёзно. Я поражаюсь постоянному твоему упорству...
      — Видишь ли, Карл, — ответил наконец Савченко на излияния друга, — я, конечно, тоже честолюбив и забочусь о своей научной репутации. Легко понять, что я неравнодушен к прогрессу науки и рад всякой новой победе над природой. Но у меня есть ещё один источник, из которого я черпаю силу и радость. Я знаю, что моя работа нужна родине.
      — Но ведь ты называл себя раньше беспартийным! — сразу насторожился Гюнтер. — Значит, ты скрыл, что работаешь в Коммунистической партии?
      — Нам трудно понять друг друга. Я не член партии, но не вижу особого различия в этом смысле между собой и Кунстом, например. Как бы тебе объяснить, Карл... Я думаю, что наша революция — великое событие в истории человечества. Не рождественский дед-мороз принёс её нам в своём мешке. Гражданская война тянулась почти четыре года. Борьба продолжается и сегодня. Я не хочу быть простым зрителем и получить от истории свою счастливую родину в подарок. У каждого из нас большая задача в жизни — вот откуда наша сила.
      — Ты фанатик, милый Александр!
      Савченко спохватился. К чему было затевать
      откровенный разговор! Он коснулся запретной темы. Поездка на Северную станцию, оказывается, вывела и его из колеи. Он закончил разговор шуткой:
      — Я вижу, Карл, что ты сегодня скучаешь без общества. Мой «фанатизм» не помешает бросить сейчас работу и составить тебе компанию.
      Он свернул карту и выпрыгнул из кабины. Гюнтер последовал его примеру.
      — Послушай, Александр, ты замечательный парень! Но то, что ты сейчас говорил, выше уровня моего понимания! Это не мешает нам дружить, конечно...
      Гюнтер дружески хлопнул начальника по плечу — сегодня для него не существовало рангов. Потом он облапил тщедушного на вид Савченко и попытался повалить его на снег.
      — А ну-ка, Александр, позаимствуй силы из своего таинственного источника: сейчас толстый
      буржуазный немец, пользуясь своим преимуществом в росте, уложит тебя на обе лопатки!
      Со всем пылом Гюнтер набросился на Савченко, но, к его удивлению, маленький увёртливый начальник долго не поддавался. В конце концов оба повалились на снег. Массивный Гюнтер оказался наверху, но, как ни старался перевернуть Александра на спину, это ему не удавалось. Резким движением Савченко высвободился из неуклюжих объятий Гюнтера и, вскочив на ноги, принял позу боксёра, готового начать новый раунд. Но вдруг у него вырвался стон. Рукой он схватился за поясницу.
      — Что с тобой? — забеспокоился Гюнтер.
      Он приблизился к Савченко взволнованный, расстроенный.
      Тот быстро взял себя в руки.
      — Пустяки, Карл, ты ни в чём не виноват. У меня застарелая болезнь — повреждены корешки нервов в суставах. Ох!.. Это называется люмбаго... Проклятье!.. Иногда из-за резкого движения возвращается отвратительная боль в пояснице... Я высплюсь на станции, прогреюсь в бане — у них есть баня, представь себе такую роскошь! — и всё как рукой снимет!
      Он сделал несколько осторожных шагов: спина ныла. Это можно было вынести даже без стона. Доверившись своему ощущению, Савченко спокойно повернулся к Гюнтеру, с виноватым видом шагавшему рядом, и вдруг снова острая, невыносимая боль впилась в тело. Закусив губу, Савченко переждал, пока она затихла, — по опыту он знал, что такие вспышки непродолжительны.
      — Чёртово люмбаго! — сказал он Гюнтеру. — Два года уже не тревожило и теперь снова вернулось..»
      — Прости меня, Александр! — Гюнтер совсем расстроился. — Я расшалился, как игривый котёнок. Я не узнаю самого себя...
      Савченко улыбнулся:
      — Ну, ты очень мило расшалился, Карл.
      — Как твоя спина?
      — Пустяки, это скоро пройдёт!
      Он решил скрывать боль. Люмбаго объявилось не вовремя, он попросту не станет с ним считаться. Никому не должно быть дела до чувствительной спины начальника.
      Савченко для практики обошёл сани. Приступ повторился, но Александр даже не замедлил шага. Чепуха! Ему ли не перебороть эту мерзкую болезнь!..
      Кунст захлопнул капот машины. Пот выступил на обветренном лице механика. У него был сердитый и в то же время виноватый вид.
      — Готово! — сказал он не совсем уверенно. — Можем отправляться в путь.
      Подошёл Гюнтер.
      — Что-то ты скучный, Макс... Не ладится?
      Кунст вопросительно посмотрел на Савченко.
      — Выкладывай начистоту! — приказал тот.
      — Я недоволен мотором, — сказал Кунст сердито. — Машина пойдёт, но не поручусь, что мы скоро доберёмся до тёплой избы.
      — Может быть, разберёшь мотор? — спросил Савченко.
      Все трое посмотрели на небо. Цвет облаков и тёплый ветерок предвещали смену погоды, пургу.
      — Поедем, — предложил Кунст, — Разобрать всегда успею. Может быть, опередим метель.
      Гюнтер протяжно и уныло свистнул:
      — О, я вижу, сегодняшний ликёр под сомнением!,
      Савченко хотел, подтянувшись на руках, влезть в дверцу кабины, но сразу же выпустил поручни. Казалось, кто-то запустил между суставами острый нож и всё время поворачивает его в ране. Как он ни старался скрыть своё состояние от Гюнтера, тот всё понял и бережно подсадил начальника. Немецкий учёный ругал себя за легкомыслие, настроение у него испортилось.
      Александр нашёл удобное положение, при котором люмбаго почти не давало о себе знать. Вскоре он заставил себя извлечь из папки листы ватмана и принялся за прежнюю работу. Тело привыкало к покою, но стоило изменить позу, как его снова пронизывала боль.
      Гюнтер молчаливо помогал Савченко,
      Справа тянулся невысокий горный хребет. Мелкие его отроги едва возвышались над ледником. Между вершинами висел сизый туман. Сани скользили по крепкому насту. Сколько тысячелетий этим ледникам?..
      Кунст вёл сани медленно, часто останавливал их, проверял мотор. Было очевидно: ночь застанет путников где-нибудь на второй половине пути. Гюнтер уже примирился с отсрочкой. Савченко увлёкся работой и позабыл о люмбаго.
      Катастрофа произошла внезапно. Послышался треск, грохот, мотор несколько раз фыркнул и умолк.
      Савченко открыл дверцу — сани продолжали скользить по инерции. В рубке бешено ругался Кунст.
      Наконец сани остановились. Все трое сошли. Мотор дымился. Савченко заметил время — пять часов.
      Устроили привал. Кунст хранил молчание. Неторопливо съел полбанки консервов, выпил чаю. Только дрожь в руках выдавала его состояние. Подкрепившись, он занялся мотором.
      Через час механик с трудом втиснул своё громоздкое тело в пассажирскую каюту. Здесь примус согревал воздух, Гюнтер и Савченко даже скинули кухлянки.
      Ни на кого не глядя, Кунст произнёс:
      — Мотор рассыпался. Починить его здесь немыслимо.
      Савченко молча ждал дальнейших подробностей.
      После долгой паузы Кунст пояснил: отвалилась серьга и на втором цилиндре, из-за вибрации оторвался шатун и разворотил мотор,
      Он тяжело и виновато вздохнул:
      — Погнут коленчатый вал. Амба!
      Савченко разложил на коленях карту. Стали
      вымерять пройденное расстояние и пришли к выводу, что находятся на половине пути к Северной рации.
      Обсудили создавшуюся ситуацию.
      Ждать помощи неоткуда. Юрий раньше чем через неделю не поднимет тревоги. Да и возможности у него невелики: одна упряжка собак. У промышленников в посёлке Новом ещё две своры. Но наступила пора весенней охоты. Промышленники рыщут, вероятно, по всему острову.
      Северная станция оставалась целью путников. Ведь всё равно они съездили бы на мыс Молчания. К тому же на станции есть шансы заменить части мотора или отремонтировать его.
      Все трое единодушно высказались за путь на север.
      Решение принято. Взялись учитывать продукты. Выложили на сиденье кабины все запасы. Потом каждый порылся у себя в карманах и добавил в общий котёл всё, что нашёл. Гюнтер, известный сластёна, — плитку шоколада, Кунст — несколько пригоршней кедровых орешков, своего любимого лакомства. У Савченко сыскалась фляжка, наполненная кагором, — он вёз красное вино в подарок своему приятелю, радисту Северной станции. У всех нашлись папиросы, спички.
      - Ну, мы не так уж бедны для нетребовательных полярников, — объявил Савченко. — В конце концов, мы в Арктике, а не у тёщи на блинах. Тут еды дня на три по щедрым экспедиционным нормам. Трудно ли растянуть её на пять — шесть дней? За этот срок мы, трое мужчин, должны пройти остаток пути.
      — Конечно, — пошутил Гюнтер. — А если проголодаемся, то станем, как белки, щёлкать орешки.
      — Орехи очень питательны, — подхватил шутку Савченко. — Сегодня же я очищу их от скорлупы и прибавлю зёрнышки к запасам риса,
      — Рисовый пудинг под соусом из сибирского ореха — нет, это прелестно!, Я вижу, Александр, ты гурман!
      Такими шутками оба учёных встретили неожиданный поворот событий, суливший им немало невзгод. Не в их привычках было сетовать на судьбу. Мотор всегда может выйти из
      строя. Случилась беда — значит, надо напрячь все силы и закончить экскурсию в пешем порядке.
      Кунст хмуро прислушивался к шутливому разговору. Его не страшил поход по ледяному щиту. Он винил себя за аварию.
      Ночью Савченко выбрался из кабины на снег. Светила луна. Заметно потеплело. Началась позёмка. Ветер вздымал бесчисленные крупицы твёрдого снега и стремительно уносил их вдаль. Разыгрывалась пурга...
      Савченко обошёл сани. Они стояли под защитой нунатака, закреплённые канатом за большой камень.
      С гребня щита открывалось плато, простиравшееся до самого Карского моря. Оттуда, с востока, и шла беда. Величественные и мрачные картины сменялись, как в калейдоскопе.
      Савченко жадно вглядывался в них. Ещё ни разу ему не приходилось наблюдать сверху, как зарождается, набирает силу, бесчинствует метель.
      Надвигалась косматая стена. С каждой минутой она захватывала всё больше пространства, росла вширь, в высоту... Ветер огромной силы гнал её от самого моря. В этой подвижной серебристой громаде, готовой обрушиться на плато, наметились какие-то, пока ещё неясные, передвижки. Внезапно снежный занавес поколебался, потом разорвался, обрушился на землю — поток устремился вперёд по насту.
      Через какие-то мгновения молочная снежная река, кипящая, бурливая, ворвалась на плато и, словно в весеннее половодье, разлилась по нему.
      Вот уже заполнена вся долина щита, затоплены перевалы, и на всём видимом сверху пространстве бушует снежное море. Лишь изредка в разрывах мелькают в мерцающем свете луны тёмные глыбы восточных нунатаков.
      Уровень снежного моря поднимается. На его поверхности возникают могучие смерчи. Они устремляются в атаку на западный гребень. Ещё мгновение — и пурга со всей силой обрушилась на площадку, где приютились путники.
      Савченко с трудом добрался до аэросаней и залез в кабину.
      — Засели! — сказал он, не скрывая досады. — Давайте спать. Может быть, к утру непогода уймётся...
      В кабине тесно. Ноги переплетались, никак не удавалось разместиться. Наконец, под шутливые возгласы, они приняли сравнительно удобные полулежачие позы. Но не скоро удалось забыться: посасывало под ложечкой — сегодня они, экономии ради, не ужинали. В сердцах накапливалось беспокойство.
      Кунст тяжело переживал аварию. До сих пор мотор аэросаней служил ему верой и правдой. Катастрофа произошла из-за пустяка, и от этого было ещё обиднее. Перед поездкой он тщательно разобрал мотор и, как всегда, был осторожен в пути. Не велика штука пройти и триста километров по снежному насту! Но ему было бесконечно стыдно перед товарищами, особенно перед гостем — Гюнтером.
      Со времени аварии Савченко внимательно присматривался к своим спутникам. Трагически поджатые губы, вздрагивающие ресницы Кунста, а теперь его шумное дыхание беспокоили начальника. Он понимал, конечно, что не страх, а стыд мучает товарища, и решил подбодрить его шуткой, душевным разговором. На него и Кун-ста ложилась особая ответственность: при любых обстоятельствах они должны доставить иностранного учёного невредимым в безопасное место.
      Гюнтер не внушал никакого беспокойства — он крепкий, тренированный человек. Правда, он вздыхал теперь в своём углу, осторожно переводя дыхание, чтобы не потревожить соседей. Но это, очевидно, относилось к несостоявшемуся разговору с семьёй. Известие о предстоящем переходе его не обескуражило.
      Савченко подложил под спину набитый вещами рюкзак и забыл на время о болезни. Сознание опасности, ответственности за благополучный исход экспедиции отвлекло от физических страданий. Он понимал, что авария саней — случайность, в которой вряд ли повинен Кунст. Трудно заподозрить Максима в халатности: всякую свободную минуту он проводил возле механизмов.
      Зато у Савченко были причины негодовать на самого себя: зачем он пустился в путь с малым запасом продовольствия? Кунст избаловал всех точной работой аэросаней, и Савченко, против обыкновения, не перестраховался от аварии. Будь у них солидный запас пищи, эта пешая экскурсия была бы Прогулкой, SpaziergangoM, как сказал бы Гюнтер. А теперь? Вспоминались случаи, когда пурга не унималась на протяжении целой недели... В их положении это было бы катастрофой. Думать о таком не хочется, а всё-таки...
      Первым уснул в эту ночь Гюнтер.
     
     
      Глава V
      Первые сутки в снежном плену. — Вечер воспоминаний. — «Мышеловка». — «Военный совет». — Надежды и разочарования
     
      Утром Гюнтер долго возился у двери: она не поддавалась его усилиям. Машину занесло по самый верх. С немалым трудом Гюнтер с Кунстом пробили в снегу ход наружу.
      Странно было думать, что где-то наверху, над этим снеговым шквалом, сияет солнце. Пурга превратила день в ночь; во всяком случае, было не светлее, чем полярной ночью, которая длится здесь несколько месяцев; солнце во время «полярки» не всходит над горизонтом, но в дневные часы чуть-чуть развидняется.
      В снежной реке, которая стремительно текла по земле, не было видно ни единого просвета.
      Гюнтер вернулся в кабину.
      — Ну, законопатило нас! — объявил он, заметно обеспокоенный.
      Савченко кряхтел у себя в углу. Разогнуться было немыслимо. Это была уже не вчерашняя боль, сосредоточившаяся в одной точке, — казалось, тупым колуном дробили поясницу.
      Закусив губу, Савченко заставлял себя делать гимнастические движения — он знал по опыту, что следует разогреть суставы и мускулы, чего бы это ни стоило. Гюнтер с испугом посмотрел на него.
      — Как твоя спина, Александр? Ты очень мучаешься?
      Савченко выдавил улыбку:
      — Ничуть, боль почти исчезла.
      Он сделал усилие и заглянул в пробитый сквозь снежную гору ход.
      — Дело ясное, давайте завтракать.
      Зажгли примус, набили чайник снегом.
      Савченко сделал раскладку продовольствия.
      Оставшийся запас он распределил снова на семь дней. Предстояло голодное существование. Как назло, приварка — круп и сухих овощей — было особенно мало,- значит, на супы не придётся налегать. Савченко выдал каждому по куску хлеба и поджарил на сковородке крохотные — в пол-яйца — омлеты. На десерт был приготовлен чай с конфетой.
      Завтрак растянули на целый час — каждым глотком наслаждались, да и дела-то другого не было. После завтрака все получили по папиросе.
      Кунст, запинаясь, стал объяснять начальнику, что серьга отвалилась из-за вибрации — это случается редко, ему не пришла в голову такая причина перебоев в моторе. Он, конечно, виноват во всём...
      — Брось! — прервал его Савченко. — Никто тебя не винит. Авария есть авария. Всякое бывает. Теперь надо выкарабкиваться из беды. — И прибавил жёстко: — Не смей падать духом, а то, я вижу, ты разнервничался, как самолюбивая девчонка!
      Краска бросилась в лицо Кунсту. Он сдержал себя: начальник был несправедлив, но спор между ними надо было разрешать не словом, а делом.
      Спали, пили чай — горючего и снега жалеть не приходилось.
      Каждые два — три часа кто-нибудь отправлялся на рекогносцировку. Впрочем, и не выходя из кабины можно было понять, что природа по-прежнему наказывала их своей немилостью.
      Болтали всё больше о пустяках, так как ждали с часу на час освобождения из снежного плена. И были особенно внимательны, даже предупредительны друг к другу, отлично понимая, что успешный исход экспедиции зависит прежде всего от душевного равновесия путешественников. Обиды, взаимные оскорбления, тем более ссоры в таких условиях опасны; могут вывести из строя даже крепких людей.
      К вечеру сварили суп из мясных консервов (полбанки!), пососали конфетки и стали располагаться на ночь в тесноте, к которой уже понемногу привыкали.
      В эту ночь все быстро уснули, словно тяжело наработались.
      День не принёс ничего нового. По-прежнему неистовствовала пурга. Снега навалило по самый кончик пропеллера. Савченко распорядился выкопать сани из сугроба. Это заняло несколько часов, но вызвало приступ волчьего аппетита. Смысла в этой операции не было. Всякий предмет, как магнит, притягивал к себе снег. Надо было беречь силы, и Савченко решил не заботиться более о судьбе аэросаней.
      В этот — второй — день снежного плена Ггон-тёр, посмеиваясь, прокалывал новые дырочки в своём поясе. Кунст наказывал себя, ограничивая порции пищи, и без того ничтожные для такого рослого человека.
      Выдумывали игры, чтобы провести время. На «крестики и нолики» и игру в «географические названия» ушло не меньше трёх часов. Игры эти быстро надоедали, но после них приятно помолчать.
      Голод мучил всё больше. Кунст и Гюнтер худели на глазах у Савченко.
      А силы надо было беречь — нервные и физические, — чтобы подготовиться к броску на 250 километров. Каждый день, проведённый в снежном плену, обессиливал людей, увеличивал трудности предстоящего похода. Но об этом старались не думать, не говорили вслух. Беречь силы — вот задача, которой нужно было подчинить не только поступки, но даже и мысли.
      Людям, привыкшим к повседневной умственной работе, особенно трудно бездельничать. Гюнтер вытащил тетрадь в коленкоровом переплёте, пытался продолжить свои вычисления. Но не хватало исходных данных — он ведь не рассчитывал на «пустые» часы во время экскурсии и не захватил с собой расчётов. Пришлось бросить эту затею. Оба учёных пожалели, что с ними не было материалов, требующих камеральной обработки. То-то был бы о т д ы х! Вот когда беспокойные мысли не смели бы их тревожить!
      Вечером, после обеда, которым в обычное время не удалось бы заморить червячка, стали наперебой вспоминать различные эпизоды из известных путешествий по Арктике. Не сговариваясь, рассказывали только такие истории, которые имели благополучный конец.
      Гюнтер предался воспоминаниям о Гренландии. Всё, что касалось этого острова, на котором немецкий учёный впервые приобрёл опыт полярника, было близко его сердцу.
      На этот раз он рассказал о вынужденных скитаниях на плавучих льдинах. Девятнадцать моряков с судна «Polaris», плавали на льдине 196 дней (полгода!), пока их не подобрало китобойное судно. В другом случае экипаж судна вы- садился на гигантское ледяное поле, имевшее в окружности 15 километров и толщину 20 метров. Морские течения без устали вертели и крутили эту льдину в Ледовитом океане. За восемь месяцев плавания ледяное поле укоротилось до нескольких десятков метров. Но и в этот раз люди спаслись!
      — Хорошо всё-таки, что у нас под ногами не какая-то легкомысленная бродячая льдина, а солидный ледяной щит, — заметил рассудительный Кунст.
      А Савченко решил, что пора изменить направление беседы. Что вспоминать о тяжёлых испытаниях, продолжавшихся долгие месяцы! Перед тремя путешественниками препятствия куда мельче. И они будут преодолены!
      — В наше время, — сказал он, чуть лукавя перед самим собой, — приключения в Арктике потеряли свой мрачный колорит. В последнюю минуту бедствующим полярникам приходит на помощь техника — радио, самолёты...
      — …аэросани! — не удержался от насмешки Гюнтер.
      А Кунст принял её на свой счёт и нахмурился.
      — Да, конечно, и аэросани. Мы наездили с тобой, Карл, добрых полторы тысячи километров и притом без всяких дорог. Сколько же можно выжать при таких условиях из техники!
      — Я пошутил! — охотно признался Гюнтер. — Однако согласись, Александр, Арктика ещё в состоянии пополировать нервы исследователю и,: скажем, посеребрить волосы.
      Савченко смущённо коснулся пряди седых волос, свисавшей на лоб. Как-то Юрий поинтересовался: не родился ли он с этой приметой? Савченко посулил товарищам рассказать, при каких обстоятельствах поседел. Но до сих пор не выполнил обещания.
      — Ну что ж, времени у нас много. Вижу, Карл изнемогает от любопытства. Слушайте! Вот какими рассказами мы, состарившись, сидя у камелька, будем занимать своих любознательных внуков!
      — Только, пожалуйста, не подмешивай фантазии, — попросил Кунст, любивший во всём точность и обстоятельность.
      — В моём рассказе нет и на гран выдумки. Одна чистая правда, да, кстати, и никакого героизма, всё шло будничным порядком.
      И Савченко стал подробно рассказывать о пешем походе с островов Ляховского в Якутск.
      В начале пути полярникам пришлось пересечь замёрзший пролив. На этом этапе у них был ещё попутчик — опытный промышленник Милий Гоpoxoв. И тем не менее из-за пурги они угодили в полосу торосов.
      С начала зимы лёд в проливе ломался много раз. Его подпирали ледяные поля то с востока, то с запада. Они сжимались и раскалывались, льдины громоздились одна на другую, опрокидывались и снова смерзались. Так образовался забор из торосов.
      Собаки Милия резали лапы, скулили, то и дело ложились. Сани застревали между ледяными уступами. Но надо было торопиться — в проливе даже зимой случаются передвижки льдов. Пришлось прорубать путь топорами.
      Наконец торосы расступились. Утихла пурга.
      В туманной дымке возник берег с охотничьей избушкой.
      Ещё через день Савченко с двумя товарищами — на этот раз без промышленника и его собак — возобновили свой поход. У них был свой ориентир — заструги: застывшие гребни снега, плотно прибитые ветром. Роза ветров в этом районе хорошо изучена. В феврале ветры дуют всегда с северо-востока.
      Путников не раз подстерегала метель. Однажды она длилась шесть суток подряд. Часто выручали «счастливые случайности»: удачная охота на дикого оленя или промысловая избушка, ставшая на пути. В охотничьем домике усталый. замёрзший путник всегда найдёт запас дров и немного продуктов.
      Наконец на перевале Торот-Кула полярников встретила большая удача — их нагнал оленный обоз.
      Савченко весь загорелся, рассказывая этот эпизод:
      — Представьте себе тундру, да ещё в зимнем уборе, внезапно вздыбившуюся! Перевал на высоте тысячи метров над уровнем моря переходит в крутой спуск. Угол падения — тридцать пять градусов, склоны оледенели. И где-то посредине, у большой скалы, «дорога» круто сворачивает, чуть ли не под прямым углом. Тот, кто не успеет вовремя остановиться, неминуемо разобьётся: его ждёт пропасть, а на дне её — камни.
      Вот тут-то и начинается фантастика. Изумительный способ применяют эвенки, чтобы спустить тяжело нагруженные нарты с перевала Торот-Кула. Каюры связали по десятку саней, по двое в ряд, — создали из них продолговатые плоты. На этот раз оленей привязали к задникам последних нарт. В силу своей тяжести плот скользит вниз. Но человек всё продумал заранее: он принял в расчёт инстинкт самосохранения у животных. Почувствовав опасность, олени начинают упираться копытцами в скользкий, но привычный для них наст. Плот как бы повисает на сорока оленях. От шеи и туловища, за которые закреплена упряжь, до точёной стопы — единое могучее напряжение мышц. Эвенки заставляют оленей медленно подвигаться вперёд. Животные осторожно переступают ногами, и плот скользит дальше. На повороте, действуя остолами, оленеводы направляют головные сани по правильному пути...
      — Donnerwetter! Колоссально! Тут слов не подберёшь, чтобы выразить удивление! Я бы не поверил, Александр, если б не услышал этот рассказ из твоих уст... Но не утерял ли ты путеводную нить в рассказе? Где катастрофа, которая посеребрила твои волосы? Ведь ты не из трусливого десятка!
      — Там-то всё и приключилось. Мой товарищ съехал с первым плотом вполне благополучно. Следом за ним начали спускаться и мои каюры. Сначала всё разыгрывалось, как по нотам. Олени упирались, плот медленно полз вниз. Вдруг в середине пути сани начали набирать скорость. «Лан табас ох!» («Олени оборвались!») — крикнул мой каюр.
      Он бросился в голову плота, я — за ним. Мы работали, словно одержимые. В какие-то считанные мгновения успели перерубить ремни на передней паре саней. В ушах стоял свист. Из-за поворота с угрожающей быстротой неслась нам навстречу скала. Но каюр уже успел повернуть левые нарты, пользуясь ими, как рулём. Тут всё смешалось, задние сани накатились на передние, перевернулись, но плот описал дугу вокруг самодельного руля и затормозил в нескольких метрах от скалы...
      Клок седых волос у себя на голове я обнаружил только по приезде в Якутск. То была памятка о спуске с перевала Торот-Кула.
      — Но почему же ты не спрыгнул с плота, Александр? — спросил, помолчав, Гюнтер. — В конце концов, ты бы нашёл, за что уцепиться на склоне, и спас себе жизнь.
      Ответил на этот вопрос Кунст. Он с некоторым трудом следил за рассказом своего начальника на литературном немецком языке, но хорошо понял вопрос Гюнтера.
      — Каюр боролся до последнего. Он хотел сохранить нарты и доверенный ему груз. Александр помогал ему как мог. Так принято у нас, Карл.
      Гюнтер сделал вид, что не понял последнего замечания Макса.
      Рассказом Александра завершился «вечер воспоминаний». Ещё раз вскипятили воду, выпили по кружке чаю без сахара. Стали готовиться ко сну.
      Внезапно Гюнтер задал вопрос — то ли собеседникам, то ли самому себе:
      — Неужели можно изменить даже самое существо человеческой природы?
      Максим Кунст промолчал на этот раз: он поймал строгий, предостерегающий взгляд начальника. В самом деле, здесь, на ледяном щите, людям нужно думать не о том, что их разъединяет, а об общих задачах предстоящего трудного похода.
      Запас пищи тает, убывают силы. Сколько дней придётся ещё провести в этой кабине?
      Шли третьи сутки. Пурга задувала по-прежнему. Снег слепил, с разлёту впивался в лицо. Ничто не сулило перемены в погоде.
      Гюнтер вернулся из очередной разведки подавленный:
      — Всё по-прежнему. Мы в мышеловке,
      Спустя некоторое время он спросил:
      — Может быть, пренебречь пургой... начать поход?
      Но все трое понимали, что в такую метель трудно пройти за сутки и десять километров. И кто может поручиться, что правильное направление не будет потеряно?
      Опять пересмотрели запасы продовольствия. Решили приналечь на суп, слегка заправленный консервами, и на кипяток — вода всё же обманывает на время желудок. Жиры отложили в запас — в походных условиях они играют роль топлива. Особенно тяжело было терпеть недостаток в куреве.
      В кабине тесно: затекали ноги, болела спина. Савченко временами не мог сдержать странных звуков, вырывавшихся против воли. В эти минуты Кунст смотрел на него с удивлением — он ничего не знал о приступе люмбаго. Гюнтер из вежливости больше не расспрашивал начальника о здоровье.
      Дневные часы провели в молчании. Игры надоели. Вспоминать о прежних путешествиях по
      Северу уже не хотелось — мысли были заняты предстоящим походом, далеко не таким лёгким, как это представлялось ещё три дня назад.
      И вдруг Гюнтера прорвало. Всегда сдержанный, он заговорил о семье.
      Карл с первого взгляда влюбился в свою будущую жену, дочь популярного в Нюрнберге врача, Regierungsrata До чего же она была хороша и обаятельна в юности! Недаром вокруг неё вился целый рой претендентов на её руку: красавица, дочь состоятельного человека, уважаемого в городе, — это же так понятно! Со всеми она была мила, но никогда не переступала границ приличия.
      И выбрала его, Карла, тогда ещё безвестного молодого человека, дождалась, пока он сделал первый шаг для своей карьеры — получил должность научного работника в Географическом институте Паттермана. Луиза обещала стать прелестной женой и хорошей матерью. И они действительно были так счастливы!
      Гюнтер описывал своё свадебное путешествие с молодой женой по Швейцарии, потом — семейное торжество по случаю рождения сына. Тесть записал на имя новорождённого кругленькую сумму и подарил дочери красивую дачу.
      Чувствительные, сентиментальные, жалостные нотки всё чаще проскальзывали в голосе Гюнтера. Не отдавая себе в том отчёта, он как бы прощался с семьёй и со всем милым его сердцу, благополучным мирком состоятельных людей.
      Кунст и Савченко ни словом не откликнулись на этот рассказ. И их семьи были далеко — на Большой земле. Правда, в молодости они не совершали со своими жёнами свадебных путешествий; у них не было ещё своих автомобилей; их детям никто не дарил «на зубок» кругленьких сумм. Но каждый любил жену и детей так же крепко, как и немецкий учёный, и тосковал по ним.
      В дни, когда пурга держала их в плену, они не раз думали о близких. Но скрывали свои чувства даже друг от друга. И, помня о нависшей угрозе, конечно, не допускали ни жалостливых, ни тем более мрачных мыслей о будущем.
      И Савченко и Кунст прошли суровую школу жизни. Ни на минуту они не поддались слабости и не теряли уверенности в спасении. Предстояло преодолеть серьёзные препятствия? Что ж, не впервые!
      А Гюнтер предался мыслям о горестной своей судьбе, о семье, которая останется-де без мужа и отца. Своим рассказом он волей-неволей взваливал на товарищей груз одолевавших его мрачных предчувствий. Савченко не мог сказать об этом немецкому учёному и молчал, стараясь не вслушиваться в сентиментальные рассказы товарища.
      Но Гюнтер сам спохватился и умолк.
      Так, в полном молчании, закончились третьи сутки их плена.
      Четвёртые сутки начались так же, как и все предшествующие. Опять Гюнтер пробивал ход в снегу, подбадривая себя надеждой на изменение погоды: в кабине будто бы стало светлее. Он вернулся мрачный, расстроенный и, не говоря ни слова, забрался в свой угол. Савченко и Кунст по очереди повторили за ним эту экскурсию. Пурга мела с прежней силой.
      Молча хлебали чуть окрашенную водицу. Теперь они часами думали о еде — её было так мало!
      Гюнтер ударил кулаком по обшивке. В голосе прозвучали нотки отчаяния:
      — Каждый день поста ослабляет нас! После аварии я надеялся пройти путь в четыре — пять дней. Теперь мне понадобится десять, но хватит ли сил при таком питании?..
      Отвечать было нечего. Всё это передумал за время снежного плена каждый из них.
      Но Гюнтер не унимался:
      — Пурга может продолжаться и неделю, и десять дней, и даже две недели. Мы умрём здесь от истощения. Может ли прийти помощь?
      Этот вопрос не раз обсуждался, Савченко ответил мягко:
      — На помощь, Карл, не стоит, рассчитывать. Надо беречь силы, не тратить их зря. Нам придётся немало ещё натерпеться в походе.
      Гюнтер промолчал. Александр, конечно, прав, но как прогнать беспокойные мысли? Ведь положение экспедиции становится всё более критическим...
      Гюнтер стал главной заботой Савченко. Кунст был, как всегда, угрюм, но держался уверенно. А Карл начал поддаваться — это было слабое звено всей цепи. Савченко незаметно увеличивал порции Гюнтера, втягивал его в беседы, расспрашивал о новинках в теории звука, которую разрабатывал немецкий учёный.
      Эта тема увлекала Гюнтера. Он оживился, подробно развивая свою концепцию. Проведённые на Новой Земле опыты играли в ней немалую роль.
      Савченко расточал похвалы его работе, объявил, что Гюнтера ждёт мировая известность. Немец смущённо улыбнулся и, потрепав Савченко по плечу, сказал тепло:
      — Александр, ты чудесный парень и... незаменимый в аварийных условиях начальник экспедиции.
      К вечеру Савченко показалось, что начинается похолодание и ветер слегка изменил направление. Поделиться этими наблюдениями со спутниками? Ведь всё это — ненадёжные предвозвестники перемены погоды. Как бы не растревожить товарищей... Если завтра погода не изменится, Гюнтер, пожалуй, впадёт в отчаяние.
      Вернувшись в кабину, он всё же объявил, что наблюдаются кое-какие проблески. Пурге выходят, все сроки. Может быть, стоит заново обдумать план похода раз им пришлось голодать четверо суток. Может, повернуть назад, к зимовке?
      И Савченко открыл «военный совет», поставив уже решённый однажды вопрос: идти ли вперёд, к мысу Молчания, или повернуть назад, к зимовке?
      Кунст по-прежнему стоял за поход на север. Перехода он не боялся: запас сил у него неиссякаемый. На мысе Молчания он надеялся раздобыть клапан и новый коленчатый вал для мотора.
      Гюнтер колебался. Он спросил:
      — Откуда может прийти помощь? С севера? Найдут ли нас на плато?
      — На помощь Северной станции и наших соседей с юга шансы примерно равные, — ответил Савченко.
      — Тогда подтвердим свой прежний выбор, —
      не очень убеждённо сказал Гюнтер. — Ведь там всё же нас ждут радиотелеграммы...
      — Значит, так и решим, — твёрдо сказал Савченко. — Объявляю, что военный совет высказался за северный вариант, а я как командующий утверждаю это решение. Так, что ли, положено у военных?
      Гюнтер вдруг весело рассмеялся:
      — Курьёзно! Сидим под замком. Ничего не изменилось, только поговорили немного о походе, а на душе стало веселее. О, скорее бы в путь! И всё придёт в норму!
      — Безусловно, Карл! — Савченко обрадовался перемене, которая произошла, видимо, в Гюнтере. — Всё будет хорошо!
      У Савченко были свои тайные мысли насчёт северного варианта похода. К мысу Молчания два пути: более короткий — по плато и более долгий — по берегу. Раньше он думал пренебречь выгодами плато, спуститься к морю, где спасательным экспедициям легче отыскать путников. Но раз к Гюнтеру вернулось мужество, можно выиграть два — три перехода — самых тяжёлых. Тем более что в средней части плато спуск к берегу особенно крут.
      И вот настал день, когда Гюнтер поднял товарищей радостным криком:
      — Пурга утихла!
      Конечно, он преувеличивал. Ветер всё ещё неистово гнал тучи снега. Но близился перелом: кое-где в просветы проникал дневной свет, похолодало. Опыт подсказывал зимовщикам: через короткий срок — может быть, даже сегодня — пурга утихнет совсем.
      Нетерпеливый Гюнтер каждый час выбирался из саней. Всё утро он напевал.
      Кунст мастерил усовершенствованный портативный баллон для горючего.
      Савченко заново пересмотрел список вещей, необходимых в походе, и отказался от многого. С помощью ремней превратил спальный мешок и одеяла в рюкзаки. В их положении стоило бороться за облегчение ноши даже на один — два килограмма.
      На обед начальник выдал двойные — впрочем, всё же микроскопические — порции, чтобы хоть немного подкрепиться. Кунст заявил, что отказывается от папирос; на голодный желудок ему будто бы неприятен табачный дым. В действительности он как бы наказывал себя за допущенную аварию.
      После обеда Гюнтер снова выбрался наружу и вернулся обескураженный. Просветы между снежными облаками исчезли, потеплело. За весь вечер Гюнтер не сказал больше ни слова и не отвечал на вопросы.
     
     
      Глава VI
      Снова в пути. — Красная полоска на горизонте. — Спасительный ритм похода. — Савченко борется с болезнью. — Гюнтер «сдаёт». — О корне жизни
     
      На этот раз Савченко сам пробивал ход в снегу. Он видел: нельзя больше отсиживаться на пайке, который разве что не давал им умереть с голоду. Наступал решающий срок.
      Выбравшись наружу, Александр вздохнул облегчённо. Заметно посветлело, пощипывал морозец. Но всё ещё текла неутомимая река позёмки.
      На Гюнтера страшно было смотреть. Глубокие морщины избороздили лоб, щёки; скулы выдались и изменили лицо до неузнаваемости. Немецкий учёный бросил безразличный взгляд на плато.
      Пурга утихла, завтра мы отправимся в путь! — крикнул весело Савченко.
      Гюнтер хотел было возразить, что и вчера тешили себя такими же надеждами, но промолчал и поплёлся в кабину.
      Кунст и Савченко переглянулись.
      — Карл совсем упал духом, — сказал осторожно Савченко, — А как ты себя чувствуешь, Максим?
      — За меня, Саша, можешь не беспокоиться. Я спокоен, выдержу переход, если даже мы просидим здесь ещё целую неделю.
      — Ты понимаешь, Максим, мы должны доставить Гюнтера на станцию, чего бы это ни стоило!
      — Об этом мне не нужно напоминать. Я вынесу Карла на себе, если он ослабеет. Во всём виноват я и теперь выжму из этих проклятых мускулов, — он шлёпнул себя по ногам, — больше, чем можно себе представить!
      - — Ну, так думай каждую секунду об одном и том же: надо экономить силы.
      Они вернулись в кабину, Гюнтер притворился, что спит.
      Савченко снова осмотрел запасы пищи — это становилось какой-то манией... Пока он разглядывал содержимое сумочек и банок, Кунст и Гюнтер всегда принимали позы рассеянных людей, которых вовсе не интересует результат осмотра.
      Сегодня ревизия продовольствия не доставила
      начальнику ни малейшего удовлетворения. Всей этой пищи трём здоровым мужчинам не хватило бы, пожалуй, на два сытных обеда, а надо продержаться на этом запасе целую неделю!
      Савченко вспомнил, как угощал его Гюнтер в «Астории», Чёрт знает, до чего всё-таки расточительны люди на Большой земле!
      Однако исход экспедиции зависит не от запасов пищи (её очень мало!), а от нервов, от морального самочувствия людей. Гюнтер во власти мрачных мыслей, не верит в спасение, близок к отчаянию. Вот так слабеют даже физически крепкие люди. Савченко решил, что лишние сутки в кабине, новые разочарования могут совсем сломить Гюнтера.
      Он объявил бодро, чуть ли не весело:
      — К полудню выступаем!,
      Гюнтер приподнялся:
      — Как, Александр? Ты сам говорил, что в пурге мы потеряем ориентировку,
      — Пурге конец. К полудню ветер стихнет. Мы сделаем первые двадцать километров по пути к станции — и это чего-нибудь стоит!
      Гюнтер словно пробудился от сна. Он, казалось, снова стал деятельным, уравновешенным человеком.
      Приготовили и упаковали всё, что брали с собой. Примерили заплечные мешки. Сообща писали записку: указали день и час, когда вышли к мысу Молчания, описали намеченный маршрут; просили о помощи. Эту записку засунули в резиновый мешок, подвесили его к задвижке люка, чтобы сразу бросился в глаза тому, кто заглянет в кабину.
      Пообедали — в супе на этот раз плавал жир,
      На дворе совсем прояснилось, но ветер дул с большой силой..
      — С началом похода! — крикнул Савченко, поздравляя товарищей.
      — Счастливо! — отозвался Кунст.
      — Mit gottes Hilfe (С богом!) — произнёс Гюнтер,
      Трое путников вышли в поход по ледяному щиту.
      Впереди, на единственной паре лыж, с винчестером в руках шёл Кунст — меткий стрелок» (Они надеялись в пути выследить какого-нибудь зверя.) Гюнтер шагал за Кунстом. Савченко замыкал шествие. Все трое были связаны друг с другом из предосторожности длинной верёвкой.
      Снежный холм с погребёнными под ним аэросанями быстро растворился во мгле.
      Ветер дул в спину, и всё-таки дышать было трудно. Ноги увязали в зыбком, мягком снегу» Савченко испытывал прежние мучительные боли — напоминало о себе люмбаго.
      После шестидневного пребывания в узкой кабине и длительного поста трудно выработать ритм в ходьбе. Через каждые полчаса путники устраивали короткий привал. До вечера они едва ли прошли 15 километров. Но напоследок природа побаловала их: на горизонте мелькнула полоска красного неба. Ну, если глазу доступен хотя бы отсвет заходящего солнца — значит, пурге скоро конец!
      Как ни были утомлены путешественники, воодушевление не покидало их. На привале не захотели ждать, пока вскипит вода в чайнике. Гюнтер и Савченко залезли в спальный мешок. Кунст
      Трое путников вышли в поход по лядяному щиту.
      закутался в одеяло. Съели по галете, намазанной маслом, и крепко заснули.
      Впервые за много дней они наблюдали рассвет. Пурги как не бывало! Первые утренние лучи солнца осветили небо, такое же прозрачное и глубокое, как где-нибудь в средних широтах Мороз!
      Савченко развернул заветную торбу с продовольствием — как она худа! Подумав, бросил в суповую кастрюлю немного консервов и подсыпал две щепотки крупы. Гюнтер и Савченко получили по две папиросы на сутки, Кунст по-прежнему отказывался от курения.
      Изнервничавшийся, истощённый, но полный надежд Гюнтер пытался шутить:
      — Александр, если ты будешь кормить такими муравьиными порциями, на станцию добредут лишь наши мощи!
      — Карл, ты, наверно, обучался своим шуткам у гробовщика!
      Савченко был доволен Гюнтером. Но впереди было больше 200 километров пути!
      При солнечном свете предосторожности уже излишни — Кунст смотал верёвку и закрепил её у своего пояса. Шли гуськом, Друг за другом., Кунст и Савченко попеременно прокладывали путь. Снег, выпавший в последние дни, сильно затруднял движение.
      Савченко стал уже втягиваться в ритм ходьбы. Больная спина почти не мешала равномерному шагу, Но стоило остановиться, нагнуться — возобновлялись мучения., Особенно трудно было вставать после привала — только силой воли он подавлял стоны. Короткие остановки были бичом для Савченко но Гюнтер часто отставал, и приходилось давать ему передышку.
      Чтобы восстановить силы, «обед» растянули на два часа, хотя дорога была каждая минута светлой части суток.
      После обеда Кунст и Савченко, не сговариваясь, распределили между собой поклажу, которую прежде нёс Гюнтер. Тот испуганно посмотрел на них, хотел протестовать, но лишь огорчённо махнул рукой,
      К вечеру мороз усилился. Шагать по окрепшему насту стало легче, но на привалах ветер пробирал до костей. Ночью, когда путники тесно прижимались друг к другу, Савченко уловил шёпот? Гюнтер что-то торопливо и невнятно бормотал.
      «Неужели молится? — изумился Савченко. — Физик? Учёный? Нелепость!»
      Александру Савченко сегодня не спалось. Полтора дня пешего похода позади, можно трезво оценить итоги. Они были неутешительны. За всё время прошли едва ли полсотни километров — пятую часть пути. Продвигались к цели медленнее, чем рассчитывали. А запасы пищи убывали! Гюнтера пока ещё поддерживало нервное возбуждение. Но что будет дальше, через два — три дня?
      Савченко даже вспотел от волнения. Что же делать? Может быть, послать Кунста вперёд? Дойдёт ли он за пять дней до станции? Успеет ли выслать помощь? Правая лыжа дала длинную трещину; она не выдержит и 30 километров. Кунст неопытен в арктических переходах, может потерять направление в снегах, заблудиться...
      Да и неизвестно, какие ещё сюрпризы готовит плато. Где-то впереди спуск к берегу — может быть, скалистый.
      Пришлось этот план отвергнуть.
      Сам Савченко не мог уйти вперёд. Он — начальник, он несёт ответственность за исход экспедиции, он не может покинуть товарищей, даже ради их собственного спасения. Надо идти всей группой, применяясь к темпам Гюнтера.
      Снизу несло холодом. Защищая больную спину, Савченко подложил под неё рюкзак.
      «Спать! — приказал он себе. — Ни одной лишней мысли! Экономить силы. Спать!»
      Утро встретило бедой.
      Кунст разбудил товарищей отчаянным криком:
      — Медведь!
      Савченко рванулся было к изголовью, где лежал наган. Но резкое движение вызвало нечеловеческую боль в пояснице. Безумный вопль вырвался из горла.
      Это было хуже, чем если бы по кости рубанули топором. Согнуться немыслимо. Спину словно обложили раскалённым металлом. Паралич! Даже испуг, вызванный внезапным появлением медведя, не мог сдвинуть Савченко с места.
      Тем временем Кунст и Гюнтер были уже на ногах. Механик бросился по следу испуганного зверя, на ходу высвобождая винчестер из чехла. В медведе было всё их спасение — жирное мясо быстро восстановит силы путников.
      Гюнтер вскоре вернулся на стоянку и застал начальника беспомощно лежащим возле спального мешка,
      — Однако, Александр, ты не из трусливого десятка! — удивился Карл. — Даже медведь не мог заставить тебя подняться.
      Савченко ответил виновато:
      — Воспаление нерва... Схватило морозом поясницу, правую ногу. Ох!.. Не знаю, сумею ли двигать ею.
      Гюнтер отвернулся. Голова вошла в плечи. Безвольно опустился на снег и вымолвил:
      — Конец!
      Это страшное слово подействовало на Савченко, как удар хлыста. «Начальник зимовки не может болеть, не смеет отступать! Экспедиция должна быть завершена благополучно! Ты обязан привести немца на станцию! Болезни нет — её не может быть! Ты не имеешь права болеть! Соберись с силами! В с т а н ь!» — твердил себе Савченко.
      Рядом раздался громкий голос возбуждённого Кунста:
      — Удрал! Разве догонишь зверя, прожив неделю на наших харчах!
      Механик присел на спальный мешок:
      — Понимаешь, Александр Николаевич, ещё во сне я почувствовал что-то неладное. Очнулся — совсем близко... может быть, в полуметре морда зверя! Лохматый, грязный, принюхивается, дьявол! Перепугался я, как малый ребёнок. Да и все мы хороши! Заорали со сна в три голоса, словно ребятишки. Спугнули зверя. Знатный обед удрал в тундру!
      Он заметил, что Гюнтер чем-то расстроен.
      — Что с тобой, Карл?
      Гюнтер показал на Савченко:
      — Заболел!
      Кунст переменился в лице:
      — Этого ещё недоставало! Что случилось, Саша?
      — Так... Последние дни ломило спину. Ночью, видно, простудил её. Но я встану, сейчас встану, не беспокойтесь... О-ох!..
      Савченко сделал попытку подняться и заскрипел зубами, удерживая крик.
      Кунст упрямо поджал губы. В маленьком отряде лишь один он ещё сохранил физические силы. Надо изменить план похода: вперёд, за помощью, пойдёт, он, Кунст.
      — Карл, разожги примус! — приказал Савченко.
      И Гюнтер тотчас же ему повиновался: устроил из одеяла навес, зажёг примус и поставил на него чайник со снегом.
      Механик начал объяснять свой план начальнику.
      — Нет! — твёрдо сказал Савченко. — В двухстах километрах от жилья опасно разъединяться. Я заставлю себя идти дальше. Поверь мне! Но сейчас вы с Гюнтером должны мне помочь... Возьмите меня под руки... Так... Теперь посадите, не бойтесь!.. Быстро и резко... Раз!.. Ох-ох!.. Поставьте на ноги... О!.. Быстрей!
      Крупные капли пота выступили на лбу Савченко, хотя стоял тридцатиградусный мороз. Он до крови закусил губу. Никогда не поверил бы, что сможет выдержать такую боль. Тело горит, словно объятое огнём. Страшным напряжением воли он боролся с приступом дурноты. Нельзя терять сознание, иначе придётся начинать эту пытку сызнова...
      Савченко перевёл дыхание.
      — Теперь сажайте меня и подымайте вновь — много раз подряд! Я разогрею эти проклятые суставы... Начинайте!
      Чудовищная пытка! Но он заставит себя ходить! Начальник не может болеть в таких условиях! Гюнтера надо довести до станции! Экспедиция будет завершена благополучно!
      Жестокая процедура помогла — он уже мог, кое-как превозмогая боль, стоять. Успех воодушевил Савченко.
      — Теперь сгибайте и разгибайте правую ногу, — попросил он.
      — Это бессмысленно! — сказал Гюнтер. — Всё равно ты не сможешь идти дальше.
      — Не спорь! Делайте, что я прошу.
      Наконец Савченко, отстранив товарищей,
      сделал несколько самостоятельных шагов по снегу. Такую боль можно перенести — она не сравнима с тем, что уже пришлось перетерпеть. Он сможет двигаться дальше! Одно только пугало: согнуться, присесть было немыслимо.
      — Завтракайте. Свою порцию я съем стоя.
      Пока Гюнтер и Кунст готовили завтрак, Савченко бродил вокруг: нельзя было давать покоя суставам, иначе всё возобновится. Не усаживаясь, он проглотил горячий суп, подождал, пока на него навьючили спальный мешок (Гюнтер тоже взял часть поклажи), и двинулся в путь первым.
      «А всё-таки я сумел взять себя в руки! — думал Александр, еле переводя дух после мучительной процедуры. — Случись это в городе — «скорая помощь» отвезла бы в больницу, лежал бы пластом неделю, месяц... Прогревали бы высокочастотными токами... А теперь вот шагаю по леднику — и ничего...»
      Но утомление нарастало с каждым часом, а питание организм получал ничтожными доза ми. В это утро Александр потерял очень много сил и до сих пор не мог унять невольной дрожи в ногах. В минуты, когда боль утихала, по всему телу разливалась смертельная усталость.
      «Нет! — твердил Савченко, заставляя себя шагать дальше. — Нет! Я не сдамся!»
      В сотый раз вспоминались ему слова секретаря крайкома. «Берегите Гюнтера, — сказал тот. — никаких опасных экспериментов!»
      Кунст нагнал начальника, крупно шагая. Лыжи поломались — он бросил их на стоянке.
      — Как дела? — спросил он.
      Савченко кивнул головой: всё, дескать, в порядке; разговор его утомлял.
      Гюнтер отстал. Савченко дождался товарища и пошёл рядом. Немец был совсем слаб. По сравнению с ним Савченко чувствовал себя сильным и здоровым.
      Как ни трудно, надо заговорить:
      — Что с тобой, Карл?
      — Видишь ли, ноги уже не подчиняются мне. Я устал, смертельно устал...
      — Мне тоже трудно, но ведь надо шагать дальше.
      — Конечно. Я делаю всё, что могу... Поражаюсь тебе: такой щуплый, но даже болезнь тебя не берёт.
      Ещё некоторое время они шли рядом. Гюнтер внезапно сказал:
      — Я уважаю тебя, Александр!
      Помолчав, он прибавил:
      — И Кунста, конечно, тоже...
      А на привале, как бы заканчивая прежний разговор, Гюнтер неожиданно произнёс:
      — До сих пор я не представлял себе вас... людей этой вашей революции...
      Обеденный отдых был тяжёлым испытанием для Савченко. Без страха он не мог и думать о том, чтобы нагнуться, сесть... Лучше бы стоять во время обеда, но организм требовал отдыха.
      Кунст помог ему опуститься на снег. К обеду сварили компот, обильно разведя его водой. Каждый получил по сухарю и куску шоколада.
      Александр проглотил эту скромную еду без жадности, не испытывая, как обычно, наслаждения — он думал о предстоящей пытке.
      Он выдержал её стойко. Кунсту и Гюнтеру пришлось, как и утром, помогать ему разминаться. Упражнения мучительны, но с их помощью
      организм преодолевает застойные явления в суставах. И Савченко зашагал дальше, как заводная кукла, после того как ей подкрутят пружину.)
      А Гюнтер был сегодня совсем плох. Сказались утренние волнения: сначала переполох с медведем, потом внезапное обострение болезни начальника, угрожавшее гибелью всей экспедиции.
      Они не прошли и 5 километров, как Гюнтер упал в снег. Карл был очень слаб, хотя сознание не потерял. Стал просить товарищей оставить его на снегу: он отдохнёт — нагонит.
      Гюнтер не поднимал глаз и, видимо, сам не верил в свои слова. Сомнений не было: он на грани отчаяния.
      Савченко прошёл вперёд, держа винчестер в руках. Кунст присел возле больного.
      Через некоторое время Гюнтер всё же поднялся и, совершая над собой насилие, поплёлся вслед за Кунстом.
      В этот день Гюнтер много раз ложился на снег, но, уступая уговорам Кунста, через некоторое время снова вставал и шагал вперёд, как лунатик.
      Савченко шёл первым, разглядывая местность в бинокль. Эх, если бы увидеть где-нибудь тёмное подвижное пятно — медведя! Стоило бы рискнуть, потратить даже день на преследование, чтобы добыть зверя. Но на снегу не было никаких следов — даже лемминга и песца. Путники шли по мёртвому плато, без всяких признаков жизни. Испугавший их поутру медведь был, очевидно, случайным бродягой.
      Ориентируясь по компасу, Савченко осторожно прокладывал путь. Надо было идти по самой прямой, самой пологой дороге, чтобы сберечь силы.
      К ночи Гюнтер и Кунст нагнали Савченко. Расположились на ночлег. Немецкий учёный не произнёс ни слова, свою порцию супа съел неохотно.
      Стараясь подбодрить товарищей, Савченко уверял, что до станции осталось километров полтораста. Сам он не верил этому.
      — Мне всё равно не дойти, — равнодушно проговорил Гюнтер.
      — Стыдись! — резко ответил Кунст. — У тебя ещё достаточно сил, надо только сказать себе: «Я дойду во что бы то ни стало!»
      — Мне это уже не поможет...
      Савченко снова прошёл через муки, чтобы заставить своё тело принять сидячую позу. Он стал уговаривать Гюнтера:
      — Ты должен подумать и о нас, Карл. Если не для себя, то, по крайней мере, ради нас соберись с духом!
      - Я всё обдумал: оставьте меня здесь.
      — Выбрось из головы эти мысли, Карл! Ты отлично знаешь: мы приведём тебя на Северную станцию или в крайнем случае притащим на себе... А теперь — спать!
      Чтобы снова не застудить спину, Савченко, кряхтя и едва удерживая стоны, лёг плашмя на подостланное Кунстом одеяло. Было утомительно лежать на животе, уткнувшись головой в рюкзак, но зато уменьшалась опасность новой простуды. С одной стороны его пригревал заползший в спальный мешок Гюнтер, с другой лежал Максим. Он заботливо укутал начальника концом своего одеяла. Савченко возмущался: «Что за разговоры о смерти! Какое-то нравственное бессилие! Человек далеко не исчерпал всех своих физических сил — и уже готов сдаться! Они неисправимы, эти изнеженные буржуазные учёные, честолюбцы, индивидуалисты!»
      Вспомнился ему один эпизод на зимовке.
      Как-то они с Кунстом вернулись из многодневной экскурсии на аэросанях и по лицу Гюнтера, встретившего их на пороге, сразу поняли, что случилось несчастье.
      Оказалось, Юрий Бессонов угодил в капкан, поставленный на песца. Пасть захлопнулась, раздробила пальцы на левой руке. Ни йод, ни марганцовка не помогли; рана не заживала, рука распухла.
      Юрий держался мужественно. Он просил Карла произвести ампутацию фаланг на двух пальцах, чтобы предупредить гангрену. Но немецкий учёный, видите ли, не привык к виду крови! Он так и не решился на операцию. Чуть не сгубил чудесного парня!
      Для раздумий не оставалось времени. Пока Савченко отогревал руки в тазу с водой, Кунст наточил финку и прокалил её в пламени паяльной лампы. Гюнтер сделал Юрию несколько уколов новокаина, и Александр приступил к операции.
      Юрию пришлось отнять указательный палец, а средний укоротить наполовину. Доморощенный хирург зашил кровоточащую рану «через шов» — так мужчины чинят носки, вместо того чтобы их заштопать. При этом он, конечно, вспомнил Марьяну — великолепного нейрохирурга. Надо бы позаимствовать у жены хоть самые элементарные познания в медицине! «Эх! Ни о чём-то мы вовремя не подумаем, пока спокойно живём на Большой земле!»
      Несколько дней боялись за исход операции, но молодой организм справился, опухоль спала. К счастью, нерешительность Гюнтера обошлась Юрию не так дорого...
      Вот и теперь у Карла «разыгрались нервы». Ведь никакое люмбаго его не парализовало, ничего, собственно, не случилось. Испугался за свою драгоценную жизнь. Распустился!
      Отчаянное колотьё в спине не давало уснуть, и некоторое время Савченко предавался недобрым, пристрастным — как он в глубине души чувствовал — мыслям.
      Но в конце концов присущее Александру чувство справедливости взяло верх. Карл тяжело болен. Они с Максимом, конечно, спасут товарища. И не только из чувства долга, но и потому, что Гюнтер — друг! Нельзя подходить к Гюнтеру с меркой советского человека. Карл жил в привычном ему мире, где человеком движут главным образом личные и семейные интересы, и сам как-то доказывал, что у современных городских людей инстинкт самосохранения ослаблен...
      Савченко вспомнил зимний вечер в домике экспедиции, когда разговор зашёл о силе первобытных инстинктов, о внутренней пружине, которая движет человеком в суровой Арктике.
      Юрий Бессонов рассказывал тогда о событии, которому был свидетелем на острове Леонтьевском. Чтобы его понял также и Гюнтер, он говорил по-немецки. Савченко время от времени помогал Юрию, когда тот путал или забывал слова.
      На остров Леонтьевский, входящий в группу Медвежьих, впервые прибыли зимовщики. Пароход ушёл. Полярники сложили дом, наладили работу радиостанции, приступили к метеорологическим измерениям. Однажды по радио получили приказ: разыскать на соседнем острове следы пребывания одного промышленника.
      Оказывается, зимой прошлого года инструктор по охотничьему промыслу Драчнёв вместе со своими учениками — чукчей Хентэу и якутом Николаем Урастыровым — обосновались на Медвежьих островах.
      Хентэу внезапно ослеп. Драчнёв отпустил обоих спутников по зимнему пути в Якутск, уступив им одну из упряжек, а сам остался промышлять зверя и дожидаться парохода.
      С Николаем Урастыровым он послал донесение. Но за это время трест, ведавший промыслами, реорганизовали. Сотрудники сменились; бумажку подшили к делу. Её обнаружили осенью, когда связь с Медвежьими островами осуществлялась только по радио.
      Драчнёв — помор, опытный промышленник. С ним был обильный боевой припас. На острове, изобиловавшем зверем. он легко мог прокормиться и год и два...
      Но случилось несчастье, едва не погубившее охотника.
      Драчнёв строил балаган на сваях, чтобы спасти добычу от докучливых песцов, поскользнулся и попал ногой в расщелину скалы. Бревно прихлопнуло его, размозжило голень.
      Драчнёв обезножел. Он уже не мог ходить, охотиться. Вот тогда-то на него и напала цинга.
      Цинговал он не в первый раз. Как-то на Новой Земле его спас товарищ по промыслу, применив старинный поморский способ лечения.
      Цинга делает человека вялым, его так и тянет к лежанке. И побороть болезнь можно только постоянной работой мускулов. Драчнёв уже не мог ходить; товарищ запихивал его в порожнюю бочку и подолгу катал по прибрежной гальке — «разгонял гнилую кровь».
      В этом месте рассказа Гюнтер несколько раз прерывал Юрия своими восклицаниями; «Колоссально! Невероятно!»
      «И Драчнёв выжил, а потом на свежатине, добытой охотой, совсем оправился», — продолжал свой рассказ Бессонов.
      Но то было на Новой Земле, когда они промышляли вдвоём. Совсем иное дело — воевать с цингой в полном одиночестве.
      Первое время охотник кое-как доползал до привадника, питался тощим, жёстким мясом песцов. Он убил всех своих собак, кроме трёх: те сожрали ремённую привязь, ушли от хозяина и одичали.
      Драчнёв настолько ослабел, что не мог уже собирать плавник на берегу. Чтобы растопить очаг, он выламывал доски из пола.
      Последние дни он всё больше лежал в забытьи на лежанке. Во сне видел собачьи упряжки, бегущие по снегу, слышал гудки пароходов, плывущих ему на помощь.
      А пароход между тем побывал рядом, на острове Леонтьевском, и снова ушёл на Большую землю. Капитан и не подозревал, что в его помощи нуждается умирающий.
      Драчнёв не мог не распознать примет зимы и должен был догадаться, что пароходу уже не прийти. И всё-таки надеялся, боролся за жизнь!
      Спасательная экспедиция, высланная зимовщиками с радиостанции, едва ступив на остров, обнаружила следы человека и вскоре наткнулась на избушку.
      Драчнёв был в сознании. Увидев людей, он долго не мог собраться с силами, чтобы ответить на вопросы. Мужественный человек плакал, словно ребёнок. Наконец он произнёс:
      «Ноне уже не пропаду!»
      Потом назвал себя и умолк, сберегая силы. Он, видимо, испытывал адские боли, когда его несли на руках к лодке, но только скрипел зубами.
      «До чего страшен был Драчнёв! — рассказывал Юрий. — Ноги распухли, как тумбы, гноились; по всему телу разошлись тёмно-красные пятна. Голова напоминала череп, полвека провалявшийся в земле. Почти все зубы выпали. И только в глубоко запавших глазах теплилась жизнь...»
      На берегу Драчнёв вспомнил о своём достоянии и прохрипел;
      «Добычу, кожи возьми... развешаны...»
      В нём заговорил охотник, промышленник.
      В избушке Драчнёва Юрий заметил одну странность. Ружьё, заряженное боевым патроном, висело на стенке, дулом книзу. Дуло было направлено прямо на изголовье лежанки. От спуска тянулся шнур.
      Позднее, на станции, когда промышленник пришёл в себя, Юрий допытался, каково было назначение прибора.
      Оказывается, промышленник держал смерть про запас, на случай, когда ему сделается совсем невмоготу, когда рухнет последняя надежда на спасение.
      Но умиравший от цинги, одинокий человек считал всё же, что не дошёл до последней грани. Судьба по заслугам вознаградила его...
      Рассказ Бессонова всех взволновал.
      Сам Юрий по-юношески восхищался мужеством промышленника.
      Савченко, подумав, оценил Драчнёва так:
      «Вот человек вырос из корня жизни, поистине могучего!»
      Гюнтер слушал рассказ Юрия с напряжённым интересом, но сделал совсем неожиданный вывод:
      «Ваш Dratchneff — дикарь! — заявил он. — У дикарей, как и у животных, от которых они не так далеко ушли, первичные инстинкты ещё сильны, не притуплены, не смягчены. Современный городской человек в тысячу раз сильней дикаря в мышлении, но зато в первобытной борьбе за жизнь настолько же беспомощнее. Этаким изуверским способом — катанием в бочке — его уже не вылечишь от цинги!»
      Кунст возмутился прозвищем «дикарь», кото. рым немецкий учёный наделил простого труженика-охотника Драчнёва. Слово это советские зимовщики слышали из уст Гюнтера не первый раз — так называл Он и Гренландских эскимосов, и даже Тыко Вылку, ненца, объезжавшего становища, представителя советской власти на Новой Земле — островного исполкома.
      Не первый раз в речи Гюнтера звучали нотки расового и сословного превосходства. Кунст, конечно, не мог промолчать. Он дал бой буржуазному учёному, не прячась ни за какие дипломатаческие ширмы.
      Когда страсти утихли — Гюнтер уклонился от спора по существу, — Савченко вернул товарищей к вопросу об источниках мужества.
      «Ты считаешь, Карл, что интеллигенты слабее — и физически и морально — людей, живущих на природе... ну, скажем, охотников, как Драчнёв?»
      «Инстинкт жизни у нас, горожан, притупился, Александр, — вот в чём дело. И слишком много сил отнимают всяческие размышления, не нужные, вероятно, человеку, который ведёт борьбу на жизнь и смерть с природой».
      На это возразил Юрий Бессонов, любитель спорта, которому, к его досаде, приходилось «болеть» главным образом, слушая радиорепортажи.
      «Как же так, Карл Иванович (по молодости лет Юрий величал обоих учёных по имени-отчеству) ? Ведь рекорды в беге, в метании молота и даже в рывке силовиков растут из десятилетия в десятилетие! И рекордсмены последних лет вовсе не «дикари», а люди с образованием!»
      Но Гюнтер стоял на своём, а повышение мировых рекордов объяснял освоением новых технических приёмов.
      «Ты, Карл, игнорируешь человеческую волю, — заметил Савченко. — Она — фактор огромной силы. Воля совершает чудеса, когда впереди маячит большая цель. Современный человек, если он воодушевлён идеей, сильнее первобытного...»
      «Остановись, Александр! Я научился угадывать твои мысли. Сейчас ты заговоришь о своей революции и служении ей. Милый друг, прости...»
      «Ты не веришь в силу наших идей»,
      «Мне всё это чуждо. Человек ищет своей выгоды — вот и всё! Право, друзья, вы тратите впустую свои усилия, стараясь распропагандировать такого рассудительного немца, как я!»
      Советских полярников не обескуражили слова Карла. Убедившись, что Гюнтер не фашист, но «твердолобый буржуа» (как называл его про себя Савченко), они всем скопом нападали на оборонявшегося коллегу.
      Немецкому учёному пересказали биографии революционеров — Николая Морозова (имя и научные гипотезы этого человека, просидевшего двадцать лет в каземате, были известны Гюнтеру), Кибальчича, Камо, Николая Островского...
      Гюнтер слушал не без интереса, удивлялся, но, чтобы оставить за собой последнее слово, заявил:
      «Фанатики всегда совершали чудеса во имя каких-нибудь идей. Однако историю делают обыкновенные люди. Инстинкт самосохранения спасёт меня от автомобиля, внезапно вывернувшегося из-за угла. Но в беде, приключившейся где-нибудь на лоне девственной природы, я, право, почувствую себя много беднее Драчнёва!»
      И действительно, Гюнтер оказался слабее и советских товарищей по экспедиции, и «дикаря» Драчнёва!
      В тот раз Александр Савченко, прислушиваясь к разглагольствованиям немецкого учёного, подумал про себя: «Ох, и трудно же будет германским пролетариям перевоспитывать таких гюнтеров!»
     
     
      Глава VII
      Смерть может стать предательством. — Море! — Спуск с ледяного щита. — Одинокий домик изо льда и снега
     
      Кунст, как всегда, помогал начальнику в утренней разминке. Острые боли при перемене положения тела стали уже привычными. Через несколько минут мучительных приседаний Савченко снова мог двигаться.
      Кунст настаивал:
      — Карл совсем плох... Пошли меня вперёд за помощью.
      — До станции слишком далеко, — возразил Савченко, — одинокий путник может заблудиться, и помощь опоздает. Надо пробиться вперёд ещё хотя бы на пятьдесят километров и доставить Гюнтера к берегу моря.
      По лицу Кунста было видно, что он собирается возражать.
      Савченко добавил:
      — Со вчерашнего дня я изменил маршрут. Мы идём к морю по диагонали. А там посмотрим!
      Кунст согласился с Савченко нехотя.
      Гюнтер, казалось, колебался: вставать ли ему сегодня? Всё-таки поднялся и зашагал вслед за Максом.
      Через два часа повторилось вчерашнее: Гюнтер лёг на снег и попросил оставить его — он нагонит товарищей.
      Кунст безмолвно сел рядом. Савченко стоял тут же — ему трудно было лишний раз согнуться, сесть.
      — Карл, попробуй себя заставить! Встань! — сказал Савченко. — Выпей вина! — И он протянул немцу фляжку с кагором — последний аварийный запас.
      Гюнтер сделал глоток. Видимо, на истощённый организм вино подействовало, как удар «нутом. Он сказал:
      — Gut.
      Встал и побрёл дальше. И ещё не раз ложился на снег, и снова поднимался, чтобы шагать, шагать...
      Обед состоял из кружки жидкого шоколада. Гюнтер не прикоснулся к напитку. Он пробормотал, что дальше не пойдёт; он больше не дорожит жизнью.
      Савченко промолчал. Но после отдыха, вставая уже без чужой помощи, сказал Гюнтеру:
      — Карл, прошу тебя, сделай ещё несколько усилий! Перебори свою усталость! На ночном привале я объясню, какой у нас план.
      Они подняли Гюнтера на ноги. Дали выпить шоколад. Кунст обнял его за талию:
      — Ну, Карл, мужайся!
      Кое-как прошли ещё 10 — 15 километров.
      В торбе хранилась начатая килограммовая
      банка тушёнки, пять галет, несколько кусков сахара, на донышке кружки — масло.
      — Послушайте меня, — сказал как только мог твёрдо Гюнтер. — Вы — благородные люди.. Я тронут... Но ваши поступки безрассудны. Видите, я не дойду. Я погублю вас... Оставьте меня здесь... Я напишу письмо. Никто не осмелится бросить тебе упрёк, Александр! Откажитесь от меня... — Гюнтер перевёл дух.. Ему было трудно говорить. — Это бессмысленно... Ты удлиняешь свой путь. Я не пройду завтра и десяти километров. Со мной кончено... Я хочу уснуть, навсегда... Это — счастье...
      — Ты обязан бороться за жизнь, Карл В каждом из нас запрятаны тайные запасы сил. Разыщи, мобилизуй их!
      — Поздно. Я мучительно страдаю... Все силы исчерпаны...
      — Ты не смеешь убить дело, которому служишь! Будь мужчиной!
      — Я сделал всё, что мог. Мера моего мужества — умереть достойно... Я выбираю смерть. И отказываюсь от пищи — мне она не поможет, а вам, может быть, сохранит жизнь... Оставьте меня...
      — Я устал не менее твоего, я болен, но не смею отказаться от борьбы!
      Гюнтер молчал.
      — Вспомни о своём открытии, — продолжал Савченко. — Ты не закончил своей работы. Твоя смерть — преступление и, прости, предательство!
      Как затравленный зверь, Гюнтер глядел на русского коллегу.
      Я ничем не опорочил своё доброе имя. Я сделал что мог... И теперь умру...
      — Но ты, как и я, не имеешь права сдаваться! — сказал Савченко.
      — Смерть даст, мне это право...
      — Не даст!
      Как хотелось Александру обрушить гнев и презрение на малодушного товарища! Но, переборов себя, он снова заговорил:
      — Конечно, каждый из нас выбрал бы смерть. Уснуть, замёрзнуть — вот свобода, чуть ли не счастье! Но мы не имеем на это права. Слишком лёгок этот путь. Нет, заставь себя бороться за опротивевшую жизнь ради успеха дела, которому ты служишь! Идти вперёд — вот, мораль Арктики!
      Гюнтер недвижимо лежал на снегу.
      Савченко наклонился к нему и услышал шёпот:
      — Ты счастлив, Александр... Ты находишь источник каких-то чудесных сил... Я беднее тебя...
      В эти дни Савченко не раз думал, что жизнь подшутила над ним. Его долг перед страной состоял в том, чтобы ценой любых страданий сохранить жизнь учёному, преклоняющемуся перед буржуазным миром.
      Но вот, оказывается, Гюнтер что-то усвоил из тяжёлого урока жизни. Попав вместе с ними в беду, Карл теперь прозревает: он понял, по крайней мере, что в душе каждого из его советских товарищей живёт сильный и справедливый закон.
      И Гюнтер, отличный учёный, добродушный, покладистый товарищ по зимовке, а теперь больной, ослабевший, нуждающийся в помощи человек, стал ещё дороже Александру.
      Они посоветовались с Кунстом. Потом вернулись к Гюнтеру. Механик положил его голову к себе на колени.
      Гюнтер открыл глаза.
      — Карл, слушай, пожалуйста, внимательно, — сказал Савченко. — Мы скорее погибнем вместе с тобой, чем обречём тебя на одинокую смерть. Но у нас простой, деловой план: ты его одобришь. Завтра мы доставим тебя к морю, построим ледяной домик, потом пришлём помощь ка собаках. Здесь тебя оставить невозможно: на плато легко потерять человека. Если ты не сможешь идти, мы потащим тебя на одеялах. Но не успокоимся, пока ты не окажешься на берегу. Одно условие: ты обязан нам помогать, не отказываться от пищи и вообще не мешать нам спасти тебя.
      — Бессмыслица! Я только погублю вас...
      — Ну, если так... Клянусь, что не сойду с места и погибну здесь через несколько дней вместе с тобой!
      Савченко ненавидел пышные клятвы и громкие слова. Клятвы этого рода, кстати, никого ни к чему не обязывают. Ему была отвратительна разыгранная сцена, но, быть может, именно она подействует?
      Расчёт оказался верен. Гюнтер сделал бессильный жест. Савченко понял его, пожал руку. Кунст поднёс к губам Карла кружку с горячим супом. В Гюнтере произошёл какой-то перелом. Выпив суп, он сказал:
      — Раз так, попробуем заснуть.
      Он позволил перенести себя в спальный мешок. Лёгкая гримаса — род улыбки — подёрнула его лицо.
      На рассвете Гюнтер встал без спора и терпеливо шагал об руку с Кунстом почти целый час. Потом свалился и выдавил из себя виновато:
      — Это всё...
      Кунст и Савченко привязали к спальному мешку верёвки и, пристроив полозья из стенок пустого бидона, соорудили сани. Поочерёдно впрягаясь, они тащили Гюнтера по снегу. Учёный, освоившись с новым положением, спал в мешке. Савченко не был уверен, что и он не заснёт на ходу: слабость подступала снизу, от ног, сопротивляться ей было всё труднее...
      В этот день обеденный перерыв был короток. Гюнтер после глотка вина снова прошагал около часа, потом улёгся в мешок и моментально уснул.
      Теперь перед путешественниками возникло новое препятствие. Рельеф местности изменился. Начинался довольно крутой спуск к морю. Обессилевший Гюнтер и больной Савченко не могли карабкаться по скалам. Надо было найти самую пологую и лёгкую дорогу.
      Савченко ушёл на поиски, оставив с Гюнтером Кунста.
      Каждый шаг по-прежнему отдавался мучительной болью в спине, но организм понемногу побеждал люмбаго. Зато сколько сил было израсходовано в этой борьбе! Истощение, казалось, достигло крайних пределов. Ноги распухли, ступни стёрлись, кровь пропитала портянки. Несколько пальцев отморожено. Тупая боль ломила спину. Временами тело, поражённое болезнями, истощённое голодом и тяготами похода, отказывалось служить, молило о пощаде...
      На какие-то ничтожные мгновения Александр
      засыпал на ходу, но, пошатнувшись, снова приходил в себя. И тотчас же в мозгу загорались мысли, которым уже давно послушно подчинялось всё его существо: «Карл должен быть спасён! Экспедиция не может, закончиться катастрофой!»
      И снова Савченко шагал вперёд, как лунатик, словно тень, если только тень может так по-человечески страдать и с такой цепкостью бороться — не ради жизни, но чтобы выполнить долг.
      Он высматривал путь и снова возвращался к товарищам, впрягался вместе с выбившимся из сил Кунстом в самодельные сани со спящим Гюнтером.
      Во время одной из «разведок» Савченко долго карабкался на обледенелый утёс — самую высокую точку плато на этом участке.
      Несколько раз он падал, будто проваливался в пустоту. Но через две — три минуты, очнувшись, заставлял себя снова ползти к вершине. Однажды он поскользнулся и скатился вниз, испуская болезненные вопли. А для того, чтобы преодолеть эти несколько метров, он затратил столько усилий!
      Сознание затуманилось. Александр уже не мог обходить препятствия, а брал их в лоб. Так, он не заметил пологого лаза на верхнюю площадку и целый час старался подтянуть тело на ослабевших руках.
      После многих неудачных попыток это ему наконец удалось. Он тотчас же уснул, так и не оглядев земли, лежащие на запад.
      Очнулся он через полчаса и сразу же понял, что достиг цели. Встал, пренебрегая болью, и шагнул к краю скалы.
      — Море!
      Перед ним за изгибом скалистого берега, в 10 — 15 километрах, раскинулись безбрежные поля буроватого морского льда.
      Берег в последние дни стал мечтой, вехой на пути к спасению. И вот он тут, внизу, совсем близко! Значит, не напрасны были затраченные усилия. Отсюда, с утёса, можно выбрать дорогу к морю.
      Савченко поднёс к глазам бинокль и изучил местность квадрат за квадратом. Повсюду плато круто обрывалось к береговой полосе, Его пересекали глубокие трещины, на пути громоздились скалы и ледяные холмы. Нет, лёгкого, пологого спуска здесь не найдёшь!
      Наконец Савченко выбрал путь между двумя огромными нунатаками. Издали трудно было разглядеть, каков самый спуск, какова его высота. Во всяком случае, выбора не было.
      Савченко оглянулся. На белом фоне плато он отыскал вскоре две тёмные, казавшиеся неподвижными фигуры: одну — распластанную на земле и впереди неё другую — словно воткнутую в снег под углом в 30 градусов. Значит, Кунст, впрягшись в лямку, по-прежнему самозабвенно тащит Гюнтера.
      «Труженик!» — подумал Савченко, и тёплое чувство любви и дружбы к Максиму согрело его сердце.
      Вид моря, успех задуманного восхождения на утёс словно окрылили Савченко, добавили сил. Он огляделся вокруг себя, выбрал самый лёгкий спуск, одолел его и, просигнализировав Кунсту, улёгся на снег, чтобы урвать перед очередным этапом похода лишний час сна.
      Кунст, добравшись до стоянки, не стал будить товарищей, а приготовил сначала обед. В сумке оставалось несколько щепоток риса и на дне консервной банки — мясо. Кунст использовал вместо кастрюли банку, на стенках которой блестели крупицы сала, бросил в кипящую воду весь оставшийся приварок; а пока готовился суп, аккуратно очистил зёрна кедровых орешков от скорлупы. Сегодня и горсть орешков — еда.
      Мясной «суп», чуть ли не жирный — ничего более восхитительного они не ели уже несколько дней! — произвёл неожиданное действие на истощённых путников. Их разморило и стало клонить ко сну. Гюнтер уснул сразу. Кунст и Савченко дремали; то один, то другой, проснувшись, тормошил товарища и призывал встать, идти вперёд, пока солнце ещё не зашло. Но не было сил противиться неодолимому желанию, и они снова засыпали. Проснулись окончательно к середине ночи.
      Луна ярко светила. Обед и сон сделали своё дело. Даже Гюнтер немного оживился и захотел пройти кусок пути. Правда, сил у него хватило ненадолго. Через двести шагов он упал в обмороке, перешедшем позднее в сон.
      Спальный мешок истёрся, превратился в рваные ошмётки; их кое-как укрепили одеялом, уложили на него так и не очнувшегося Гюнтера, снова впряглись вдвоём...
      И вот новое препятствие: широкая трещина во льду! Савченко не заметил её сверху.
      Пошли вдоль провала, но изгиб за изгибом он тянулся на целый километр. Решили форсировать трещину. Отыскали самое удобное для перехода место, Кунст, ещё сохранивший кое-какие силы, спустился на дно, принял Гюнтера, помог спуститься Александру, а потом залез на противоположную стенку и сбросил вниз верёвку.
      Гюнтеру объяснили задачу. Влили ему в рот чуть-чуть вина. чтобы вызвать хотя бы временный приток сил. Его обмотали верёвкой, он сам хватался за уступы, помогая товарищам.
      И наконец все трое по ту сторону трещины.. Лежали, набирая силы, и каждый говорил себе: «В следующий раз уже не одолеть такое препятствие!» Но в человеческом организме скрыты неисчерпаемые силы...
      Плато обрывалось круто. Напрасно Савченко и Кунст, разойдясь в разные стороны, искали пологие откосы. Рубить ступени во льду им было не под силу. Они выбрали стену метров в семь высотой, за край скалы закрепили верёвку.
      Савченко сполз вниз, придерживаясь за узлы, завязанные на верёвке. Страшновато, конечно, полагаться на слабые руки, но что же делать?
      Потом Кунст стал осторожно спускать вниз Гюнтера, обвязанного поверх одеяла верёвкой. Савченко принял больного в свои объятия — могучими их никто бы не назвал!
      Но, когда Кунст спускался вслед за Гюнтером, верёвка не выдержала: Максим полетел вниз и ударился о камень затылком.
      Савченко бросился к другу, обнял его:
      — Жив? Цел?
      Кунста спасла шапка из плотного пыжика. Удар оглушил его, но вскоре механик пришёл в себя, очнулся, встал на ноги. Ощупал себя. Руки, ноги, голова — всё цело! Удача!
      И вот они наконец на земле вблизи моря!
      Правда, и эта земля покрыта льдом и снегом,
      так же как плато. Но здесь уже не встретишь трещин, горных преград. Здесь человек не потеряется, и высланная помощь непременно найдёт его.
      Нелегки были последние километры! От верёвки остался небольшой конец, спальный мешок пришлось выбросить. Гюнтера волокли на одеяле, и он то и дело скатывался на снег.
      Дотащили товарища к морю уже при свете солнца.
      Не отдыхая, принялись за сооружение домика из льда, снега и камней. Прислонили его к скале с небольшой расщелиной.
      За это время путники ещё два раза пили кипяток, жевали орешки, в последний раз глотнули вина, а фляжку наполнили водой.
      Солнце снова зашло за плато, когда изнурённые, но счастливые Савченко и Кунст присели к изголовью Гюнтера. Он не спал.
      — Тебе придётся ещё поголодать, Карл, — сказал Савченко, намазывая маслом пять уцелевших галет. Две из них он положил Гюнтеру за пазуху — про запас. — Но ведь ты уже привык поститься? (У немца дрогнули губы — может быть, он пытался улыбнуться?) Ручаюсь, самое позднее через пятьдесят — шестьдесят часов придёт помощь!.. Я иду с Кунстом, Карл. Здесь я тебе ничем не могу помочь, а вдвоём мы дойдём наверняка и скорее.
      Изумлённый Кунст уставился на Александра. Он не думал сейчас даже о болезни и истощении друга. Савченко — начальник, он отвечал за жизнь Гюнтера. Если помощь придёт слишком поздно, как ему оправдать свой поступок?
      Гюнтер не откликнулся ни словом на речь
      Савченко, но, кажется, понял её. За весь день он вообще едва ли пробормотал несколько слов.
      Кунст выложил свои соображения! Савченко как начальник должен остаться при больном. чтобы снять с себя всякую ответственность за исход,
      — Застраховаться от обвинений, хотя бы ценой гибели товарища, не так ли? Это ты предлагаешь? — сурово спросил Савченко.
      Кунст посмотрел на него растерянно. Потом обнял и поцеловал Александра в губы.
      Они прикорнули часа на два. Перед рассветом вскипятили ещё раз «чай», выпили по кружке, съели по куску сахара. Больше у них не оставалось никакой еды.
      Вывернув кисет наизнанку. набрали курева на одну общую. последнюю закрутку.
      Потом затащили Гюнтера в снежный домик. накрыли одеялом.
      — Поклянись, Карл, — сказал Савченко, — что ты будешь бороться за свою жизнь, пока мы не вернёмся с помощью!
      Гюнтер ответил слабым пожатием руки.
      Две большие слёзы выкатились из его усталых глаз.
      Савченко вытащил свой наган, проверил заряд и, наклонившись к Гюнтеру, положил револьвер ему за пазуху.
      — Я верю тебе, Карл! — сказал он и ещё раз пожал руку.
      Со стеснённым сердцем покидали снежный домик Савченко и Кунст.
      Солнечный диск уже висел над ледяным щитом, когда они зашагали по берегу на север.
     
     
      Глава VIII
      Последний переход. — Жильё! — Карл должен быть спасён. — Запись в тетради
     
      Это был фантастический, неповторимый переход. Два несчастных человека, истощённых голодом, изнурённых болезнями и неудачами, шли быстрее, чем это было бы под силу здоровым,-упитанным, отдохнувшим путешественникам.
      Их подстёгивало сознание огромной ответственности за человеческую жизнь, за исход экспедиции.
      Там, на берегу, лежал их больной товарищ. В нём слабо теплилась жизнь. Он нуждался в быстрой помощи.
      Кунст и Савченко прошли через муки, чтобы доставить и укрыть товарища на берегу. Они должны доставить помощь вовремя, чтобы спасти Карлу жизнь.
      Они шли почти без остановок. К вечеру шагали, пожалуй, даже быстрее, чем утром! Порой казалось, что шаг переходит в бег поистине марафонский.
      Каждая крупица сил тратилась расчётливо. Мысли были самые практические и только о препятствиях, которые надо сейчас преодолеть:
      — Тот мыс, впереди, взять за ориентир... Пойдём по льду, сократим путь...
      — Эту скалу — обойти, вокруг много камней...
      — Скользко! Не оступиться!
      — Вперёд! Скорее, ещё скорее!
      Савченко уже так свыкся с болью, что вовсе перестал с ней считаться.
      Он не думал о нагане, оставленном слабовольному товарищу. Он не разрешал себе мечтать. Ни о собачьей нарте, которая встретила бы их в пути, — бывает же так! Ни о горячем бульоне, которым будут поить на станции. Ни о времени, когда можно будет наконец заснуть, не испытывая угрызений совести. Мысли о семье были изгнаны, как самые опасные в его положении.
      Путники прилегли лишь часа на три и, как только взошла луна, опять собрались в дорогу. Не останавливаясь, прошагали пять часов кряду. Восход солнца застал их на льду — здесь удобнее идти, чем по каменистому, извилистому берегу.
      Ни Кунст, ни Савченко не представляли себе, какое расстояние пройдено и долго ли придётся шагать ещё.
      Наметили очередной привал у безымянного
      мыса, далеко выдававшегося в море. Поравнявшись с ним, увидели на берегу собранный в кучу; плавник.
      Первый след человека на их пути! Где-то недалеко — впрочем, это могло быть и в 20 — 30 километрах! — укрылось жильё. Привал был отменён, путники ещё ускорили шаг.
      А следы деятельности человека встречались всё чаще — новые штабеля плавника, морской знак, пустой бочонок из-под горючего... Вот наконец и дорога, утоптанная собаками и людьми. След саней был совсем свежий...
      Дорога лавировала по льду между торосами,-, потом пошла по берегу, Кунст, первым поднявшийся на откос, сорвал с головы шапку и расстегнул ворот — ему стало невыносимо душно. Он присел на снег. Жильё!
      Через минуту в сугроб рядом с ним повалился Савченко. Они не сказали друг другу ни слова, не издали ни одного звука., Как заворожённые, они смотрели не отрываясь вниз.
      Там, в полукилометре, жили люди, жили не-: мыслимо спокойно, счастливо, не страшась ни сегодняшнего, ни завтрашнего дня. Метеоролог, взобравшись на лесенку, записывал показания приборов. Кто-то чинил сани. Кок рубил плавник возле кухни, и дым буднично вился над трубой камбуза.
      Внизу всё было домовито, спокойно, никто никуда не торопился. Там не знали, как это разгибать едва ли не парализованную спину и шагать, бесконечно шагать, думая лишь об одном! «Дойти, спасти Карла!»
      И вдруг Савченко вспомнил: два матроса из экспедиции Амундсена прошли долгий, страныный путь по плавучим льдам Карского моря до самого острова Диксон. Силы оставили их неподалёку от зимовки. Один матрос замёрз сидя, лицо его было обращено к станции. Возможно, он видел перед смертью её огни...
      Путники стряхнули с себя оцепенение, выбрались из сугроба и устремились вниз по дороге.
      Начальник станции выбежал им навстречу с непокрытой головой, в одной косоворотке, обнял Савченко, Кунста...
      — Где же немец? Вчера радировали с Южной станции о вашем исчезновении. Где Гюнтер?
      — Он болен. Готовьте собак... скорее... Жизнь Гюнтера на волоске!
      — Николай Сергеевич, запрягай собак! — тотчас же распорядился начальник.
      Путников усадили в кают-компании. Фельдшер занялся их израненными ногами. Кок принёс чашки с бульоном.
      Начальник рассказывал, что вчера на Южную станцию приехали промышленники с письмом Бессонова. Ночью договорились с Архангельском. Там готовят самолёт. С юга и севера на ледяной щит выслали по упряжке собак.
      Савченко отодвинул чашку:
      — Карту!
      Он отметил место, где в снежном домике ждал помощи Гюнтер. Ждёт ли он ещё?..
      — Возьмите тёплые вещи, бульон в термосах, хороших собак... Пошлите врача... Торопитесь!, Дайте приказ выйти тотчас же... Я допью бульон — поеду с вами... Гюнтер ждёт... Он обещал ждать. Он славный малый, но ему не хватает большой цели... Они там совершают свадебные путешествия, но ампутировать пальцы не решаются... Он не осилил бы люмбаго... Честная научная репутация... Карл не фашист... Нет, он не застрелится, он дал мне слово... Я смеялся над его несессером... Да, он любит шутку, но ему не за что бороться...
      Всё перепуталось в голове Савченко. Он бредил. Сделал ещё глоток бульона и тут же уснул.
      Кунст выпил всю чашку до дна. Ему казалось, что он хранит ещё большой резерв сил.
      — Я поеду за Гюнтером... Если надо, сумею даже дойти пешком! — проговорил он чуть хвастливо... и заснул сидя с полуоткрытыми глазами.
      Через пять часов Савченко очнулся. Узнал, что спасательная партия умчалась на двух упряжках и теперь, конечно, приближается к снежному домику; хотел что-то возразить, но снова заснул. Ему насильно разжали зубы и влили бульон, тёплое вино...
      На этот раз он проспал девять часов и проснулся в страшном возбуждении:
      — Где Гюнтер? Он жив? Почему не разбудили?!
      Занималось утро. Никто не мог сказать, что с Гюнтером, В течение дня спасательная партия должна была вернуться либо прислать гонца.
      Чтобы успокоить Савченко и рассеять его тревогу, радист Серов, приятель Александра, принёс ему телеграммы из дома. Савченко механически прочитывал их, но едва ли вникал в ласковые слова жены.
      Он отложил бланки. Новая мысль целиком завладела им. Савченко прошёл на кухню, съел тарелку супа — мясо он пока не решался есть. Потом взял у начальника торбаса — его обувь никуда не годилась — и втиснул в них перевязанные бинтами ноги. Подобрал себе лыжи. В карман положил пакет с печеньем и плитку шоколада.
      — Пойду навстречу, — просто сказал он.
      Начальник не стал отговаривать; наполнил походный термос крепким кофе и вручил его Александру.
      Надо было заново приучаться к движению. Но сон и пища восстановили значительную часть сил, а болью в спине он просто пренебрегал. Впрочем, люмбаго потерпело поражение в поединке с волей человека. Теперь это было пустячным недомоганием.
      Савченко шёл на лыжах привычным охотничьим шагом, стараясь не думать, каково будет, если Гюнтера уже нет в живых. Умереть от истощения за эти двое суток Карл не мог, как ни был он плох. Беспокоила мысль о нагане. В припадке тоски безвольный человек мог искать лёгкой смерти...
      Но смел ли Савченко оставить человека на пустынном берегу без оружия? Нет!..
      С пригорка он различил фигуру пешехода и заторопился навстречу. К удивлению, расстояние между ними почти не сокращалось. Он пригляделся — пешеход двигался, как и он сам, к югу, Савченко приналёг на лыжи. Скоро он понял! впереди шагал Кунст. Он был неважным лыжником и надеялся больше на свои ноги.
      Савченко нагнал механика. Поздоровались.
      Савченко нагнулся и обнял друга.
      они сдержанно. Обоим было стыдно, что сон внезапно сковал их. Некоторое время друзья шли рядом.
      Савченко приглядывался к Кунсту. Как мало, в сущности, нужно человеку: сон, немного еды. Сегодня Максим выглядел молодцом. Александр вспомнил провалившиеся глаза Гюнтера, бороздки, которые голод и усталость провели по его лицу... Как плох был Карл, как мало у него оставалось сил!.. Что же произошло там, в снежном домике, за день их отсутствия?
      Савченко не стал приноравливаться к шагу Кунста и обогнал его.
      Через час впереди на снегу замелькали и быстро двинулись ему навстречу тёмные точки. Вскоре можно было различить нарты, людей, собак. На санях лежал человек.
      Жив? Мёртв?
      Савченко оцепенел. Он словно прирос с лыжами к снегу.
      Нарты скрылись на время из виду. И тотчас же из низины вынырнул лыжник. Он махал руками, кивал головой, показывая, что всё благополучно. Ноги не удержали Савчено — он невольно опустился на снег.
      — Живой! — кричал лыжник.
      Опять показались нарты, теперь уж совсем близко. Савченко встал на ноги, вздохнул пол. ной грудью... и побежал навстречу.
      Голова Гюнтера лежала на коленях врача, Он не спал. Огоньки зажглись в его глазах. Савченко нагнулся и обнял друга.
      На глазах у Гюнтера выступили слёзы. Стыдясь их, он смежил веки. Но за последние сутки тёплая, пища и уход врача, а главное, сознание, что он спасён, сделали своё дело. Он был уже на пути к выздоровлению.
      Гюнтер справился с волнением и сделал попытку пошутить:
      — Видишь, я жив. Это награда за доверие. Выручил твой револьвер...
      Врач рассказал: спасательную партию испугали ржавые пятна на снегу перед домиком. Кровавый след вёл к входному отверстию. Неподалёку они нашли труп медведя.
      Оказывается, Гюнтера, дремавшего в ледяном убежище, разбудил рёв медведя. Зверь почуял незнакомый запах, пытался влезть. Голодные медведи иногда нападают на человека.
      Гюнтер вытащил из-за пазухи наган и дважды выстрелил в упор по зверю. Одной пулей он угодил медведю в глаз.
      Всё это произошло незадолго до появления спасательной партии. У Гюнтера не было сил выползти из укрытия, чтобы напиться крови.
      Впрочем, он вряд ли всё сознавал и скоро опять впал в забытьё.
      Гюнтер попросил остановить сани.
      — Расстегни мне воротник, Александр. Пошарь во внутреннем кармане.
      Савченко вытащил тетрадь в коленкоровом переплёте.
      — Последняя запись — тебе! — сказал Гюнтер.
      Савченко отстал от упряжки. В его руках был дневник Карла Гюнтера. На последней странице он разобрал неровные карандашные строки по-немецки:
      «Стою на грани смерти. Сил совсем не осталось. Просил, умолял: бросьте меня на щите, спасайтесь сами. Но больной Савченко вместе с Кунстом тащили меня по снегу. Построили этот дом...
      Они мужественные люди. Если помощь запоздает, унесу благодарность в могилу.
      Карл Гюнтер».
     
     
      ПОСЛЕСЛОВИЕ
     
      Эта повесть написана по следам жизни,
      В 30-х годах в Арктику выезжала советская полярная экспедиция, изучавшая, в числе прочих научных проблем, природу космических лучей. В составе её был иностранный учёный-геофизик.
      В те годы полярные зимовки ещё слабо оснащались техникой; аэросани, приданные экспедиции, обследовавшей ледяное плато Новой Земли, были новинкой.
      На этих санях трое участников экспедиции — среди них немецкий учёный — предприняли путешествие к мысу Молчания.
      В жизни всё произошло так, как описано в повести.
      Сани вышли из строя. Пурга долго держала путников в плену. Немецкий учёный заболел. Товарищи тащили его за собой на одеяле, доставили на берег моря, а сами продолжили путь на север. На восемнадцатый день, считая со времени аварии, они вышли к радиостанции и тотчас выслали помощь.
      Иностранный учёный с благодарностью отзывался о самоотверженных русских коллегах, спасших ему жизнь.
      Впоследствии автору довелось встретиться с участником этой международной экспедиции — геологом-полярником Михаилом Михайловичем Ермолаевым — и поведать читателям о его жизни и приключениях.
      Вот как М. М. Ермолаев рассказывал о событиях на ледяном щите Новой Земли:
      «Авария аэросаней создала очень тяжёлую обстановку. Среди нас был иностранный учёный. энтузиаст науки, достойный человек, полярник. Он изнемог. Отчаявшись в спасении, он готовился умереть, просил бросить его на льду.
      Мы не стали его слушать, тащили больного на себе. Спаслись все.
      Да, случается, что инстинкты как бы умолкают. Мечтаешь только о том, чтобы повалиться на снег и уснуть. Кажется, в тысячу раз легче умереть, чем заставить себя идти дальше. Но в арктической экспедиции ты не один. Малодушный выбор тебя недостоин! Советские люди не прекращают борьбы даже в самых отчаянных условиях, и как раз потому, что борются за нечто большее, чем их собственная жизнь, — за цели экспедиции».
      В такой атмосфере подвига живут. Александр Савченко и Максим Кунст, герои «Марафонского бега». Они черпают моральные силы из того же могучего источника.