7

… И взгромоздился прямо на старую сухую ель.

— Ох! Ох! Да что же ты делаешь, вредитель! — заохала ель.

Исцарапав себя, Петя слез на землю и стал разглядывать говорящее дерево.

— Что вылупился? Дуру старую никогда не видел? Поделом, поделом мне и так. Давай, ломай ветки, пили, руби под корень! Всё, всё профукала, промотала на старости лет, сгубило зерошко проклятое! Профершпилилась! Всё, что предки трудом наживали, всё у своих наследников уворовала, французишкам поганым отдала своими руками!

Петя начал догадываться.

— Послушайте, — сказал он, — это не вы случайно «бабуленька», московская помещица, которая на рулетке проигралась? Ну, про вас ещё Достоевский писал. Тара… Тара…

— Тарасевичева Антонина Васильевна, она самая. В семьдесят пять лет такую дуру сваляла! Ещё и в романе прописали, всем временам на посмешище. Стыд-то какой, позор!

— И вы теперь… Вот так?

— Вот так. Стою теперь здесь, от стыда сохну.

— Ну, вы не очень-то переживайте, потом бы всё равно отобрали.

— Как? Кто отобрал!

— Ну, как это кто… Эти самые, революционные солдаты и матросы.

— Революсьённые? Это что же, как во Франции?

— Нет, это, пожалуй, посильнее было, чем во Франции. Не тот размах.

— Ну, это ты меня не очень сильно успокоил.

— Я просто в том смысле, что ваша беда в мировом масштабе…

Но тут перед Петей возник Джокер, одетый в чекистскую кожанку, с огромным маузером на боку, деревянная кобура которого волочилась по земле. На голове у шута была папаха со звездой, на плечах — бурка.

— Вы мне тут вредной контрреволюционной пропагандой не занимайся! — заорал он, тщетно пытаясь вынуть из кобуры маузер. — С такими как вы у нас тут разговор короткий: раз-два и к стенке. А ты, бабуля, его не слушай. Правильно стоишь. Ты, бабуля, ещё благодари товарища Зюкина, что тебя, старорежимную клячу, до сих пор ещё к стенке не поставили. Я контрреволюцию за версту носом чую!

Сосёнка опять заохала и запричитала, а джокер-комисар взял мальчика под руку и отвёл в сторонку.

— Пока очень хорошо продвигаетесь, товарищ, многие удивлены. Некоторые полагают, что вопросы чересчур лёгкие.

— «Некоторые» — это вы сами?

— Уверяю вас, нас по крайней мере двое. Итак, седьмой вопрос, три секунды. Готовы?

— Да.

— НАСИЛИЕ БЫВАЕТ КАКОГО РОДА?

— Над собой и над ближним! — выпалил Петя.

— И?.. — джокер во все глаза смотрел на стрелку секундомера.

— И… над божеством!

Продолжая смотреть на секундомер, шут скривил физиономию:

— Неважно, молодой человек, очень неважно. Три целых, четыре десятых. С такими темпами мы коммунизма не построим. Мне необходимо посоветоваться с товарищем Зюкиным.

Он снял трубку со стоящего на пеньке аппарата, завертел ручку и заорал в раструб:

— Барышня! Барышня! Смольный мне, срочно. Барышня! Смольный, срочно!.. Товарищ Зюкин? У нас тут непредвиденные… Ах вы уже в курсе? Так… Так… Так… Вас понял, будет исполнено. Так точно, именем революции, немедленно.

Петя неприятно поёжился.

Джокер повернулся к нему, ослепительно улыбаясь:

— Юноша, вам повезло как никогда! Мы только что выяснили, что Кодекс юного строителя коммунизма допускает округление спорного числа в сторону уменьшения. Однако товарищ Зюкин всё же просит вас дать более развёрнутый ответ на поставленный вопрос. Без включения счётчика, разумеется. Что вы понимаете под насилием над ближним?

— Это, к примеру, если обворовали.

— А над собой?

— Это, надо полагать, если сам себя обворовал. Пропил или проиграл. Профукал в рулетку, как вот эта бабу…

— А что же такое насилие над божеством?

— Это, например, инквизиция. Когда сжигали на кострах ни в чём не виновных. За то, что Земля круглая.

Шут подошёл к телефонному аппарату, начал снова орать, добиваясь Смольного и товарища Зюкина. Потом достал из кобуры маузер, взвёл курок и выстрелил себе в голову. Голова разлетелся вдребезги, но тут же снова собралась и объявила решение:

— Не совсем по существу, но ответ принят. Катитесь дальше.

И Петя покатился.