ВераКак только машина тронулась, все мысли Веры сосредоточились на одном: содержимом выдвижного ящика на кухне её съёмной однокомнатной квартирки. Оглушительные дозы алкоголя дали ей возможность не думать об этом почти двое суток, но теперь всё позади, а впереди — только выдвижной кухонный ящик. Две выкуренные подряд сигареты помогли превратить вечность пути с Васильевского на Гражданку в какую-нибудь сотню тысяч лет. И вот, наконец, дом, парадная, этаж, дверь, замок, кухня, ящик... ПУСТО!!! В комнате тоже пусто, одна мебель. Ясно, здесь был Банан, но это пока не важно. Есть место, куда не залезут и при обыске. Там пять кубиков — то, что ей сейчас необходимо. Есть! Теперь быстрее к ящику... машинка на месте... сейчас... Ну вот... и хорошо. Потом она лежала на тахте, мысли текли ясно и спокойно. В тайнике, кроме пяти кубиков раствора, лежали пять двадцатидолларовых бумажек, небольшой револьвер «бульдог» и запечатанная коробочка патронов. Вера сняла не в меру кокетливое для предстоящих дел черное облегающее платье, ополоснулась под душем, надела джинсы и свитер. Подбросила тяжёлую коробочку на ладони, разорвала картон и вставила в барабан пять патронов. Остальные высыпала на дно спортивной сумки. Туда же легли револьвер и пакетик со всем необходимым для инъекций. Доллары — в карман. Сняла трубку телефона и набрала номер. — Привет, это Вера. Да. Будь дома, я подъеду. Да, отдам за старое и возьму ещё двадцать. На улице моросил дождь, машины не останавливались. Уже половина пятого, час пик... Вера плюнула и влезла в переполненный автобус. Потом метро. Но вот и на месте. Женщина в богатом халате производит расчёт. — ...Итого шестьсот двадцать пять рубликов. Ещё двадцать кубов ты просишь, плюсуем триста. Девятьсот двадцать пять изволь выложить. Вера бросила на стол доллары. Глазки женщины радостно заблестели. — Сдачи нет. — Не надо. У тебя можно выпарить? Кафе «У Казанского». В дверях чёрной масти вышибала. — Позови Банана. — Дэвочка, я этого слова не слышал. Алексей занят, он не выйдет. — Скажи, что Вера принесла долг. Абрек запер дверь изнутри и скрылся. Через минуту появился снова. — Он сказал, что ты ему ничего не должна. Вера начала кусать губы. — Скажи, что есть дело... ему угрожает опасность... это важно. Несколько секунд абрек раздумывал, затем снова скрылся за дверью. Наконец вышел Банан. Он был среднего роста, с развитой мускулатурой и бычьей шеей. Рожа его лоснилась от обильной мясной пищи, изо рта торчала спичка. Банан не спеша поиграл спичкой на сальных губах и, наконец, проговорил: — Чего тебе? — Есть дело. Касается лично тебя. — Дома была? — Да, была. Но это неважно. Пошли, отойдём. Банан, незаметно шныряя глазами по сторонам, но ещё больше не желая выказать трусость, пошёл рядом с Верой. Они свернули в ближайший двор, зашли в первую парадную и поднялись на площадку последнего этажа. Дверей здесь не было, выше находился только чердак. Банан оперся затянутым в джинсы спортивным задом о подоконник и скрестил руки. — Чего хочешь? — Подожди, прикурю. Вера порылась в сумке, достала сигареты, прикурила. Банан не курил и не пил. К нему вдруг исподволь стала подкрадываться какая-то неосознанная тревога. — Ну что, будешь со мной работать? — сказал он грубо.— Или будем по-другому вопрос решать? Вера смотрела на него и молча курила. Смотрела как-то по особенному, и Банан начал терять самообладание. — Ты что думаешь, без меня будешь работать?.. Говори, а то здесь тебя сейчас замочу!.. Продолжая смотреть на него, Вера отрицательно покачала головой. — Сегодня пойдёшь в «Европу» — я там буду — отдашь всё, что должна за ту неделю. Если бы дома застал, расписал бы рожу от уха до уха. Сейчас попросишь прощения и поедешь переодеваться, шмотки я не трогал. Банан встал в проходе, щёлкнул выкидным ножом и указал глазами на свои штаны: — Работай. Вера сделала шаг назад и опустила руку в сумку. — Без платка. Да... что ты там вешала входному? Кто мне угрожает? — Я.— Вера взвела курок и нацелила револьвер в лоб сутенёра. Лицо у Банана медленно вытянулось, спичка выпала изо рта и повисла на нижней губе. Вытаращив глаза и дрожа всем телом, он смотрел в чёрное отверстие ствола. Револьвер медленно опустился до уровня ширинки, а потом раздался выстрел. Грохот, многократно усиленный каменными резонаторами старого подъезда, произвёл лёгкий шок и отодвинул боль на несколько мгновений. Но вот Банан, срывая голос, заорал и схватился руками за простреленную мошонку. На каменную площадку закапала кровь. С этого мгновения плохо осознавая происходящее, Вера бабахнула ещё три раза туда же и ещё раз куда-то мимо. Несколько раз щелкнула пустым курком. Бросила револьвер в сумку, спустилась, стараясь не ступать в кровь, перешагнула через корчащееся тело. Она уже была внизу, когда на этажах начали осторожно приоткрываться двери, и соседи, через цепочки, испуганно спрашивали друг у друга о происходящем. Сорванный голос где-то продолжал страшно хрипеть, кровь капала в лестничный пролёт. Миновав пустой двор, Вера вышла на улицу. Никогда раньше она не замечала, что ровный городской шум столь благозвучен и так хорошо действует на нервы. Вера Дансева училась в школе неважно. Она была спокойна, но остра на язык, и учителя её побаивались. В выданной характеристике значилось: «Груба с учителями и старшими, безразлична к учёбе, от общественной работы отказывается демонстративно, с товарищами по классу не общительна.» В общем, всё было приблизительно так, за исключением последней фразы. Ведь у неё были и я, и Котов, и Петрушка... Трудно сказать, что нас связывало. Возможно, мы, все четверо, были дальними потомками какого-нибудь великого сумасшедшего. В восьмом классе Вера показала всей школе, что она способна на поступок. Наш преподаватель физкультуры имел слабость подглядывать в женскую раздевалку, да и вообще смотрел на девочек как-то нехорошо. Однажды, когда учитель прильнул к щёлке в очередной раз, Вера тихо подошла сзади и тронула его за плечо. А когда он обернулся — влепила ему оглушительную затрещину. Больше всего меня удивило то, что она дала и второй раз. Она ударила бы и в третий, если бы учитель, опомнившись, не схватил её за руку. После массовых допросов в кабинете директора дело замяли, а учителя перевели в другую школу. Полгода Вера проучилась в Медицинском институте. Конспект по истории КПСС она подписала «История болезни». Её отчислили во время первой же зимней сессии. Года два, в то время, когда мы с Котовым тянули армейскую лямку, Вера болталась по стране с системщиками — была такая советская разновидность хиппи, путешествующих автостопом, с разработанной системой взаимопомощи. В этих компаниях или, как их там, общинах, она пристрастилась к травке, и там же первый раз укололась. Когда появилась зависимость, путешествия потеряли смысл. Собирались у кого-нибудь в квартире человек по десять, делали из салутана очень плохой эфедрин — «джеф» и тащились посредством одной на всех иглы часы или сутки, пока не заканчивался раствор. Болели гепатитом все вместе или по очереди. Потом и это ей наскучило, да и кстати подвернулась по знакомству хорошая работа в «Интуристе». Сама по себе должность собачья, но давала возможность для валютных махинаций, в которые Веру незамедлительно и втянули. А дальше всё покатилось по наклонной. На запах «зелёных» потянулись фарцовщики, и тогда же на сцене появился Лёха Банданов — гроза невской панели и галёрки. Распугав шантрапу, он предложил Вере свою защиту. С того дня при встречах он угощал её очень хорошим косячком, который Вера с удовольствием выкуривала дома после работы. Однажды, вместе с обычной травкой, он сунул Вере бумажный пакетик с порошком. — Попробуй для интереса,— подмигнул он по-приятельски. — В смысле... а сколько стоит? — Ерунда, не стоит говорить. Тебе помочь? — Разберусь. Спасибо... — Ну, бывай. На другой день Вера сама разыскала Банана и за символическую сумму взяла ещё одну дозу. И на следующий день тоже. Вера взяла больничный, и Банан стал её частым гостем. На протяжении десяти вечеров Вера погружалась в нирвану, проживая день в ожидании вечера, а на одиннадцатый он не пришёл. Он появился только через сутки и угостил Веру большей чем обычно дозой. Вера отключилась, и Банан её изнасиловал. К величайшему его удивлению, двадцатилетняя наркоманка, проболтавшаяся несколько лет по стране с хиппи и панками, оказалась девственницей. Очнувшись и сообразив, что произошло, Вера едва не свихнулась от обиды. Но прошёл день, другой, а на третий она разыскала Банана и, не напоминая о случившемся, попросила дозу «того самого». Банан ответил, что обстоятельства изменились, цены выросли и вообще продают только за валюту. Прошло ещё два года. Веру уволили из «Интуриста», она стала законченной наркоманкой. В течение последующего времени Вера работала медсестрой, сторожем, уборщицей, посудомойкой и надомной швеёй. Когда однажды, за целую неделю, ей не удалось достать даже банки салутана, и она была готова умереть или совершить преступление, снова появился Банан. Он заметил, что Вера ещё хорошо выглядит, и предложил работу. Он оставил двадцать кубиков ханки и сказал, где его искать. Когда раствор кончился, Вера нашла его и приступила к работе. Из сумки воняло порохом. Вера зашла в общественный туалет, закрылась в кабинке и вынула из барабана отстрелянные гильзы. Завернула их в бумагу и уже на улице выбросила в урну. Перешла Невский и встала на стоянке такси. Взглянув на часы, решила, что ехать рано. Можно просто погулять, ведь она видит этот город последний раз... В нише возле Думы, там, где раньше находился спортивный магазин, расположились на заработки художники — первые ласточки городской вольницы. Вера подсела к самому волосатому, а потому внушавшему наибольшее доверие, и через полчаса на листе ватмана был готов её портрет. Вера заплатила десятку и отошла в сторону. «Неужели я такая? Наверное, приукрасил...» — подумала она, разглядывая рисунок. С бумаги грустно и отрешённо смотрела куда-то вдаль худая, но красивая молодая женщина с правильными чертами лица и стрижкой «каре». Под глазами наметились тени, но только едва-едва. Художник ей явно польстил. Вера долго смотрела на портрет, ей стало жалко себя и обидно. Почему, почему кроме сытых свиней и безмозглых похотливых подонков с набитыми бумажниками её никто не замечает? Будь она помоложе, то непременно бы заплакала, но теперь уже разучилась... Она свернула лист в трубочку и заткнула в сумку. Гостиный двор, Катькин сад, Дворец пионеров. Здесь, в этом дворце, Вера первоклассница занималась в кружке мягкой игрушки, и с этого места до Пушкинской улицы она знала каждый сантиметр Невского. Аничков мост с клодтовскими конями, дом Штакеншнейдера, «Гастрит», «Сайгон», «Маяк»... но это уже потом, после... Вера ускорила шаг и вскоре свернула на Пушкинскую. Бабушка ещё на даче, ключ от комнаты всегда в кухне на гвоздике — соседи не вредные, поливают цветы... Вот и комната, в которой она родилась и жила, пока родители не получили квартиру в новом районе. Она почти не изменилась: тот же довоенный сервант, круглый, покрытый скатертью стол посередине, горшки с цветами. Только телевизор уже новый — «Рекорд». На телевизоре заботливо вышитая салфетка, в комнате уютно и чисто. На стене тикают часы. На серванте — круглый розовый поросёнок из кружка мягкой игрушки. Рядом фотография в рамке: улыбающаяся первоклассница с огромным бантом на макушке. Вера больше не выдержала. Слёзы брызнули из глаз, она бросилась на кровать и, наконец, первый раз за долгие годы разрыдалась. |
