Положенная в основу учебного пособия рукопись известного ленинградского методиста В. Г. Маранцмана получила первую премию Министерства образования РСФСР и первоначально была выпущена издательством в 1991 году как книга для свободного чтения учащихся. Уделяется внимание и другим видам искусства: архитектуре, живописи, театру, кино, музыке.
ЧУДЕСНАЯ СИЛА ИСКУССТВА
Вы прочли уже немало книг и, наверное, не раз удивлялись тому, что «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой» способны волновать, тревожить, радовать. Страница книги — не более чем лист бумаги, испещрённый1 знаками, но над ней мы плачем и смеемся. Удивительное свойство художественной литературы и других искусств — делать живым давно прошедшее и угадывать будущее. Но происходит это чудо лишь в том случае, если читатель услышал голос писателя, пошел за ним. Словно птица Феникс, искусство вновь и вновь воскресает, проходя через века. Как в «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях» королевич Елисей любовью разбудил царевну, так читатель может разбудить свою душу и сбросить оковы времени, сквозь которые просвечивает живая и вечная мудрость искусства. Этот праздник рождается любовью читателя.
1 Буква ё в ряде случаев отмечается специально, во избежание ошибок в произношении.
Вы уже умеете входить в мир художественного произведения и ориентироваться в нем, как Робинзон Крузо на своем острове. Но пора освоить материк литературы и понять, как она развивается, как изменялась и участвовала в истории общества. Художественное произведение — не замкнутый мир. Писатель связан со своей эпохой, с предшествующим и современным ему искусством. И мы постараемся понять, почему близкие явления жизни несходно воплощены в искусстве разных исторических эпох, почему писатели-современники расходятся в оценке действительности.
Учась в школе, вы должны догнать все человечество в своем развитии. Ведь человек отличается от животного прежде всего тем, что ему дан не только непосредственный инстинкт, но и сознательная память культуры. Если эта глубинная память, связывающая времена, отсутствует, человек становится дикарем, как бы современно он ни выглядел, и даже своего времени понять не в силах. Связь времен дает человеку направление движения, опору и возможность совершать новые открытия, зная о тех, что были до него, и не повторяясь.
Поэтому, осваивая историю художественной литературы, мы постараемся следить за тем своеобразным, чем отмечена каждая новая эпоха в развитии искусства, и улавливать эхо прошлых веков в последующем искусстве, в литературе XX века, в нашей современности.
Искусство дает нам возможность приобщаться к духовной культуре человечества и радость творческого отношения к жизни. Но обретение свободы общения со столь разными собеседниками, как автор «Слова о полку Игореве» и Пушкин, Достоевский и Чехов, Шекспир и Толстой, приходит не сразу. Ведь каждый писатель — особый мир, и нужно душевно измениться, чтобы войти в него. Эта душевная настройка, пересмотр, изменение себя — труд читателя, всегда радостный.
Известный педагог прошлого В. И. Водовозов как-то читал своим маленьким ученикам басню Крылова «Стрекоза и Муравей» и хотел, чтобы дети пришли к выводу о ценности трудолюбия, а легкомыслие осудили. Но учеников растрогала судьба бедной стрекозы. Они говорили: «Муравей такой жестокий! Конечно, он прав, что заранее подумал о зиме, он трудился. Но стрекоза такая красивая! И что плохого она делала? Пела все лето и прыгала. Так ведь весело было! Летом „под каждым ей листком был готов и стол и дом”.
Водовозов был так удивлен, что описал этот случай. Советский психолог Л. С. Выготский, познакомившись с его рассказом, нашел, что детей не в чем упрекнуть. Всякое произведение искусства вызывает у нас разноречивые чувства, борьбу мнений и оценок. Писатель вовлекает читателя в сложный лабиринт противоречивых чувств, побуждает видеть в
одном и том же герое доброе и дурное, в одном и том же событии — высокое и ничтожное. Эта внутренняя борьба побуждает читателя сопереживать: радоваться, негодовать, тревожиться, ликовать, сочувствовать, осуждать... Отсутствие однозначной, однолинейной оценки — спутник настоящего искусства. Это, конечно, не отменяет приговора, который писатель выносит злу, и не лишает читателя силы восхищения добром. Но произведение искусства течет к итоговой оценке героев и событий, а не объявляет ее; оценка бывает и неоднозначной.
Поэтому в ходе чтения и после знакомства с произведением нас не оставляет желание обдумывать его. Эти размышления могут быть стихийными, а могут обрести направленность и последовательность подлинной работы — тогда они называются анализом, то есть логической работой ума, проверяющей наши чувства, мысли, картины, возникшие в нашем воображении при чтении. Анализ — это путь от непосредственных читательских впечатлений к уяснению авторской позиции, это попытка приблизиться к писателю, к его мировосприятию и к осмыслению мира в целом. Анализ позволяет читателю сделать искусство не просто зеркалом действительнсти, а открытием мира и себя в нем.
Порой из искусства делают лишь развлечение, отдых от забот, источник информации о фактах или даже «снотворное». Все эти способы общения с искусством существуют реально, но они не приносят духовного удовлетворения, не ведут к преображению человека. В рассказе «Читатель» М. Горький заметил, что «задача
литературы — облагородить человека». Однако искусство не проникает в читателя и не делает его выше, значительнее, чище, если в его руках нет ключа к этим бесценным кладовым мудрости и красоты. Вот мы с вами и попробуем найти этот ключ.
Какая из прочитанных вами книг заставила по-новому взглянуть на мнр, на самих себя?
В чем для вас отличие художественной литературы от других видов искусства: музыки, архитектуры, живописи, скульптуры, театра, кино?
Попробуйте написать о книге, с которой вы не расстаетесь; поразмышляйте о причинах своей привязанности. Это небольшое сочинение может напоминать страницу дневника на тему: «Книга, которая всегда со мной».
Люди издревле обдумывали секрет воздействия искусства на человека, удивляясь могуществу поэтического слова, мелодии, статуи, здания... В наскальных рисунках человек пытался запечатлеть окружающий мир. Ритуальные песнопения сопровождали праздник урожая и моление о дожде, рождение, свадьбу, смерть. Откуда эта вера в искусство? В чем спасительность его для зрителя, слушателя, читателя и для художника, творца искусства?
Попробуем понять, как на эти вопросы отвечали писатели разных эпох.
Греческий историк Геродот, живший в V веке до нашей эры, в первой книге своей «Истории» записал миф об Арионе, легендарном певце, спасенном дельфинами:
«Периандр был тираном Коринфа. С ним-то, как говорят коринфяне (и этот рассказ подтверждают также лёсбосцы), приключилось в жизни величайшее диво. Арион из Мефимны был вынесен на дельфине из моря у Тенара. Это был несравненный кифаред1 своего времени...
Этот Арион большую часть времени своей жизни провел у Периандра и затем решил отплыть в Италию и Сикению. Там он нажил великое богатство, а потом пожелал возвратиться назад в Коринф.
1 Кифаред — музыкант, играющий иа кифаре (старинном струнном инструменте).
Он отправился в путь из Таранта и, так как никому не доверял больше, чем коринфянам, нанял корабль у коринфских мореходов. А корабельщики задумали в открытом море выбросить Ариона в море и завладеть его сокровищами. Арион же, догадавшись об их умысле, стал умолять сохранить ему жизнь, предлагая отдать все свои сокровища. Однако ему не удалось смягчить корабельщиков. Они велели Ариону либо самому лишить себя жизни, чтобы быть погребённым в земле, либо сейчас же броситься в море.
В таком отчаянном положении Арион упросил корабельщиков по крайней мере позволить ему спеть в полном наряде певца, став на скамью гребцов. Он обещал, что, пропев свою песнь, сам лишит себя жизни. Тогда корабельщики перешли с кормы на середину корабля, радуясь, что им предстоит услышать лучшего певца на свете. Арион же, облачись в полный наряд певца, взял кифару и, стоя на корме, исполнил торжественную песнь. Окончив ее, он как был, во всем наряде, ринулся в море.
Между тем корабельщики отплыли в Коринф, Ариона же подхватил на спину дельфин и вынес в Тенару. Арион вышел на берег и в своем наряде певца отправился в Коринф. По прибытии туда он рассказал всё, что с ним случилось. Периандр не поверил рассказу и велел заключить Ариона под стражу и никуда не выпускать, а за корабельщиками внимательно следить. Когда те прибыли в Коринф, Периандр призвал их к себе и спросил, что им известно об Арионе. Корабельщики отвечали, что Арион живет и здравствует где-то в Италии и они-де оставили его в Таранте в полном благополучии. Тогда внезапно появился Арион в том самом одеянии, в каком он бросился в море. Пораженные корабельщики не могли уже отрицать своей вины, так как были уличены.
Так рассказывают коринфцы и лесбосцы. А на Тенаре есть небольшая медная статуя — жертвенный дар Ариона,— изображающая человека на дельфине».
Как относится Арион к людям? Почему Арион перед исполнением смертного приговора просит корабельщиков «позволить ему спеть в полном наряде певца»? Напишите, каким вы визите Ариона в момент пения. Почему Арион был спасен?
А теперь обратимся к широко известному очерку Глеба Ивановича Успенского (1843—1902) «Выпрямила». Очерк этот был написан в 1885 году, когда самодержавие Александра III привело к оцепенению России, когда, по
словам Александра Блока, «в сердцах царили сон и мгла». Очерк имеет подзаголовок «Отрывки из записок Тяпушкина». Герой его — сельский учитель, смятый «утомительной школьной работой», «массой ничтожнейших... ежедневных волнений и терзаний», но не лишенный «проявлений жаждущей совершенства человеческой души».
Однажды, заснув в тяжелом состоянии, Тяпушкин почувствовал, что во сне с ним совершилось «что-то хорошее». Он припоминает свой сон. «Хотите верьте, хотите нет, но я вдруг, не успев опомниться и сообразить, очутился не в своей берлоге с полуразрушенной печью и промерзлыми углами, а ни много ни мало — в Лувре, в той самой комнате, где стоит она, Венера Милосская... Да, вот она теперь совершенно ясно стоит передо мною, точь-в-точь такая, какой ей быть надлежит, и я теперь ясно вижу, что вот это самое и есть то, от чего я проснулся; и тогда, много лет тому назад, я так же проснулся перед ней — так же „хрустнул" всем своим существом, как бывает, когда человек растет, как было и в нынешнюю ночь».
Тяпушкин вспоминает, как лет двенадцать тому назад, после разгрома Парижской Коммуны, он оказался в Париже:
«Что-то горькое, что-то страшное и в то же время несомненно подлое угнетало мою душу; без цели и без малейшего определенного желания идти по той или другой улице я исходил по Парижу десятки верст, нося в своей душе этот груз горького, подлого и страшного, и совершенно неожиданно доплелся до Лувра; без малейшей нравственной потребности вошел я в сени музея; войдя в музей, я машинально ходил туда и сюда, машинально смотрел на античную склъптуру, в которой, разумеется, по моему, тяпушкинскому, положению ровно ничего не понимал, а чувствовал только усталость, шум в ушах и колотьё в висках;— и вдруг, в полном недоумении, сам не зная почему, пораженный чем-то необычайным, непостижимым, остановился перед Венерой Милосской в той большой комнате, которую всякий, бывший в Лувре, знает и, наверное, помнит во всех подробностях.
Я стоял перед ней, смотрел на нее и непрестанно спрашивал самого себя: „что такое со мной случилось?" Я спрашивал себя об этом с первого момента, как только увидел статую, потому что с этого же момента я почувствовал, что со мною случилась большая радость... До сих пор я был похож (я так ощутил вдруг) вот на эту скомканную в руке перчатку. Похожа ли она видом на руку человеческую? Нет, это просто какой-то кожаный комок. Но вот я дунул в нее — и она стала похожа на человеческую руку. Что-то, чего я понять не мог, дунуло в глубину моего скомканного, искалеченного, измученного существа и выпрямило меня, мурашками оживающего тела пробежало там, где уже, казалось, не было чувствительности, заставило всего „хрустнуть” именно так, как когда человек растет, заставило так же бодро проснуться, не ощущая даже признаков недавнего сна, и наполнило расширившуюся грудь, весь выросший организм свежестью и светом.
...С этого дня я почувствовал не то что потребность, а прямо необходимость, неизбежность самого, так сказать, безукоризненного поведения: сказать что-нибудь не то, что должно, хотя бы даже для того, чтобы не обидеть человека, смолчать о чем-нибудь нехорошем, затаив его в себе, сказать пустую, ничего не значащую фразу, единственно из приличия, делать какое-нибудь дело, которое могло бы отозваться в моей душе малейшим стеснением или, напротив, могло бы малейшим образом стеснить чужую душу,— теперь, с этого памятного дня, сделалось немыслимым; это значило — потерять счастие ощущать себя человеком, которое мне стало знакомо и которое я не смел желать убавить даже на волосок.
И мысль о том, когда, как, каким образом человеческое существо будет распрямлено до тех пределов, которые сулит каменная загадка, не разрешая вопроса, тем не менее рисует в вашем воображении бесконечные перспективы человеческого совершенствования, человеческой будущности и зарождает в сердце живую скорбь о несовершенстве теперешнего человека.
...И желание выпрямить, высвободить искалеченного теперешнего человека для этого светлого будущего, даже и очертаний определенных не имеющего, радостно возникает в душе». |
