Глава двадцать вторая
БЕРЁЗКИНА СТАНОВИТСЯ ПРОБЛЕМОЙ
Однажды, в конце февраля, позвонил Гусев:
— А ну, включи радио.
— Какое…
— У нас что, уже много радио? То, что у всех на кухне. Репродуктор.
Телегин положил трубку рядом с аппаратом, вышел на кухню и повернул громкость. Голос Тани Овсеенко заполнил помещение: «Музыка на-а-ас связала, тайною на-а-ашей стала…» В перовое мгновение сердце его радостно дрогнуло, но уже в следующее его охватило чувство разочарования. Она украла песню. У неё не хватило ума подождать и принять её в знак любви. Её и ещё десяток, сотню стопроцентных хитов. Но она, словно чумазая цыганка, схватила первый же кусок, лежавший с краю, и дала стрекача. Она просто дура.
Телегин вернулся и взял трубку.
— Твоя работа? — сказал Гусев.
— Можешь предложить варианты?
— Что будем делать с Берёзкиной? У неё сегодня день рождения.
— О господи! — ужаснулся Телегин. — Как же она там… Такой холод!
— Тамара Леонардовна что-нибудь узнала?
— Не много. Сидит в общей камере, на допросах молчит, от свиданий и от адвоката отказывается.
— Адвокат общественный или кто-то нанял?
— Лужин нанял. Самого продувного во всей коллегии. Он, Лужин, те есть, суетится, всё ещё любит. Совершенно не в себе парень. Готов на всё, только бы вернулась. Адвокат что-то придумал, но Кира отказывается с ним встречаться.
— Может, они сами… без нас уладят?.. — предположил Гусев неуверенно.
— Не знаю. Не думаю. Не уладят. Для неё не стоит вопрос «тюрьма или Лужин». С которым, к слову сказать, придётся так или иначе по жизни рассчитываться. Вопрос стоит — «тюрьма или назад, в 2004-й».
— Теперь многое зависит от того, насколько нормальные условия жизни в камере. Бывает, так достанут какие-нибудь психи или садисты, что человеку легче повеситься. А могут попасться интересные люди, со своими историями. У меня в «Сталине» тромбон два раза сидел, много чего рассказывал.
— Берёзкина упрямая, сильная, торопиться ей некуда. Надоест — раздавит и все дела. А может, ей самой интересно, до какой степени абсурда всё это может докатиться.
— Теля, честное слово, мне тоже интересно. С каждым днём становится всё интереснее и интереснее. Что вообще произошло? Что у неё было с этим… доктором?
— Кто же знает? Она молчит. Доктор тоже молчит, он мёртвый.
— Что делать, что делать… У меня новая программа, готовим втихую, под перестройку. Бомба. Обеспеченная старость. Надо, надо что-то делать. Шарик этот, капсула проклятая спать не даёт, жить мешает. Если разрешат свиданку, отгрызу вместе с ухом. С-сука какая, сама не живёт и другим жить не даёт.
— Погоди, — от цинизма Гусева у Телегина защемило сердце. — Погоди, смотри… Если мы отнимем шарик, она пойдёт на пятнадцать лет в зону.
— Ну, не на пятнадцать… А десятку могут впаять, за милую душу.
— А мы здесь будем… вкушать цветы удовольствий?
— Да, неувязочка. Она, конечно, в зоне жить не будет. Или сбежит или кого-нибудь убъёт. Если сбежит, нам не поздоровится.
— Гусь, ты что, дурак? Дело совершенно не в этом. Я вообще-то какой-никакой, а христианин.
— Ну, я как бы тоже… не арабский террорист. Как появятся большие деньги, мы её вытащим. Устроим пересмотр… вновь открывшиеся обстоятельства… свидетели, которые будто бы всё видели… Долго не просидит. Главное, чтобы знала. Как это у них называется… маляву, что ли ей надо передать. Сможешь устроить?
— Поговорю. Всё-таки она мамаше не чужая. Устроит, я думаю.
— Пиши маляву, про адвоката тоже, пиши, что выйдет скоро, ни в чём не виноватая.
— Подумаю.
— И ещё. Ты знаешь, сколько лет Тане Овсеенко?
— Да.
— Всё, пока.
— Погоди. Где она сейчас, телефон есть?
— Недавно была здесь. Я её видел, она про тебя спрашивала. Теперь там, у себя, на Украине. Телефон есть…
Телегин записал.
Неделю спустя, путём недолгих согласований, он получил командировку на Украину от Союза писателей. Программа стандартная: местное телевидение, радио, встречи с читателями. До вылета оставалось десять дней.
| 
