Плагиат

ЭПИЛОГ

Благодаря экспериментам с нашей психикой, Зюскевич полностью отладил прибор, который ещё долгое время будет оставаться засекреченным. Во время последнего путешествия баги были исправлены, и никакие, даже самые малейшие изменения в прошлом не просочились в наше время. Зюскевича прославил не прибор, а роман, за который он получил Нобелевскую премию. Разумеется, он писал не литературное произведение, а программу, которая писала за него. Программа угодила всем: читателям, критикам и Нобелевскому комитету. Она вычислила оптимальную фабулу, задала общественно-значимую тему, скомпилировала надрывный драматизм и юмор, расставила на каждом шагу афоризмы и мелочные детали: звуки, запахи, мимолётные ощущения...

Поскольку Зюскевич был засекречен и не мог подписаться своим именем, для него наняли специального человека, провинциального актёра, единственной обязанностью которого было появляться на публике и повторять заученные фразы. Оптимальная биография автора также была просчитана машиной.

Вот в двух словах содержание этого романа. Войска ООН входят в Чечню и спасают от русских мародёров чеченского ребёнка. Ребёнок неполноценный, калека, но он вырастает образцовым натовским военным, становится Главнокомандующим Объединённых миротворческих сил и несёт мир всем воюющим на Земле странам. Разумеется, что Голливуд не заставил себя ждать.

Зюскевич женат и счастлив. Кира Берёзкина, родив от него своего первого ребёнка, совершенно переменилась. Будто не было четырёх мужей, любовников и жестоких интриг в мире модельного бизнеса. Теперь в ней сможет проснуться звериное только в том случае, если опасность будет угрожать её детёнышу.

Гусев первое время по прежнему работал в своём оркестре. Он не поверил в реальность наших трипов. Он утверждал, что это были наши собственные фантазии, глюки, бессознательное, вызванное щекотанием определённых участков мозга. Тем не менее, в его квартире появились плакаты с изображением Аллы Пугачёвой, а на концерт Филиппа Киркорова о однажды явился, чтобы свистеть и кидаться в артиста сырыми яйцами.

Иногда, по пьянке, он приставал к Зюскевичу на предмет ещё одной попытки путешествия в 1994-й. Но, без толку. Эксперимент закончился, кроликов распустили, Миня больше ни чем не распоряжался. Но он пожалел Гусева и подарил ему такое, после чего всё изменилось.

Однажды Зюс подвёл Гусева к роялю и двумя пальцами наиграл незамысловатую, но цепляющую за всё живое, мелодию.

— Что это? — сказал Гусев.

— Эту музыку я слышал в две тысячи двадцать четвёртом.

— Ты был в две тысячи двадцать четвёртом?..

— Об этом знает только моя ассистентка… Анечка, — зашептал Миня.

— Может, ты сам сочинил? (Мало ли чего ещё может отмочить нобелевский лауреат…)

— Я, конечно, немного умею. Ну, менуэт… и ещё это… забыл. Давно учился. Кажется, в первом или во втором классе. Потом бросил. Ты запиши.

— Повтори.

Миня добросовестно повторял, промазывая мимо нужных клавиш и исправляясь, пока не убедился, что все ноты мелодии и гармонии Гусевым записаны верно.

— Теперь, то есть, потом… зарегистрируй, что это ты автор. Будет пользоваться по-пу-лярностью, — Зюскевич многозначительно поднял кверху указательный палец. — А этот человек, автор… то есть, это женщина… она не обидится, у её много.

И он не обманул. «Мелодия дождя», мыслимые и немыслимые вариации на неё и песня зазвучали вскоре из каждого утюга. Её свистели, мычали, напевали и орали в пьяном виде. Её первой подбирали на одной струне начинающие учиться на гитаре. В каждой второй лирической заставке радио и ТВ угадывался такой близкий, щемящий и никогда не надоедающий мотивчик.

Авторские отчисления за каждую патентованную нотку, прозвучавшую где бы то ни было, капали на специальные счета и стекались к Гусеву полноводной рекой. Не часто мелькая в тусовках и на телевидении, он стал очень богатым и влиятельным человеком, автором одной мелодии. И хотя он уже полностью уверился в собственном авторстве, часть денег уходит на благотворительность.

Со мной пока всё в порядке, у меня нет претензий ни к одному из действующих лиц этой истории. Разве я могу винить кого-нибудь в том, что в полнолуние голова раскалывается от боли, мысли-картинки мелькают, словно в калейдоскопе, и перепутываются с реальностью.

И последнее. Если меня не посадят в дурдом или не пристрелят люди из СМЕРШ, я буду считать, что грех жаловаться, и жизнь моя, то есть все четыре, местами сложились не так уж плохо. А на всякий случай, если всё-таки шлёпнут или посадят, вот вам мой последний привет — пошли вы все…