DjVu

      ПЕРВОЕ ЗВЕНО ЦЕПОЧКИ
     
      Всякое путешествие начинается с одного шага. Этот шаг-первый. И пусть путешествие такое большое, что шаги ваши будут бесчисленны, как песчинки на морском берегу, — всё равно только один из них будет первым.
      Когда Валя, выйдя ранним утром за калитку, увидела на траве клочок бумаги и подняла его — разве могла она знать, какая цепь событий последует за этим?
     
      Листок бумаги был ещё влажен, на нём искрились бусинки росы. В каждой бусинке горело маленькое солнце. Валя прищурилась: синим карандашом было что-то написано, а сверху нарисован флажок — две диагонально перекрещивающиеся красные полоски: Прочесть записку Валя не смогла. Интересно, на каком она языке?.. На английском? Ну, нет — у неё по английскому весь год были круглые пятёрки… На французском? Не похоже: во французском нет двоеточий над буквой «о». Может быть, на немецком? Или на шведском?
      Валя решила показать находку Диме. С этим следовало торопиться: несмотря на ранний час, Дима в любую минуту мог отправиться по своим таинственным мальчишеским делам, а тогда… Попробуй тогда его отыскать!..
      Дима только что окончил утренний кросс и уже перешёл к водным процедурам… Фыркая, он стоял согнувшись под колонкой и энергично тёр шею и руки жёсткой мочалкой. Струя из крана, разбиваясь на тысячи брызг, стекала по его уже загорелым плечам, спине…
      Он выхватил записку из рук девочки, но смотрел на неё совсем недолго — всего несколько секунд:
      Откуда она у тебя?
      За калиткой нашла. В траве.
      Любопытно… — Дима помолчал немного, подумал и… вынул из кармана точно такую же записку!
      Нашёл за парком. Где в футбол гоняем…
      Валя широко раскрыла глаза: две совершенно одинаковые записки, это совсем не то, что одна!..
      На каком это языке, как ты думаешь?
      На русском. Только зашифровано.
      За-шиф-ро-ва-но? И что же — нельзя прочесть?
      Почему нельзя? Шифр совсем простой, я сразу же догадался. Да ты и сама прочитаешь: пропускай нерусские буквы, и всё…
      Он перебросил полотенце через колонку и натянул майку.
      Меня интересует флажок.
      Флажок? А по-моему, он просто для того, чтобы было заметнее… Без него я, пожалуй, и внимания не обратила бы на бумажку!
      Не-ет… Это морской флажок, сигнальный…Только я забыл, что он значит… Знаешь что? Пошли к Федьке! Их в клубе обучают всяким морским штукам…
      Федю застали за завтраком.
      Сложив бумажку так, что был виден только флажок, Дима показал её Феде:
      — Это морской флажок?
      Морской. По международному своду — буква Ц. Или — V. По военно-морскому — Ю… Флажок этот применяется и как однофлажный сигнал: «Мне нужна помощь». Молока хотите?
      Ешь ты скорее! — не выдержала Валя.
      А что?.. Вы куда-нибудь собрались?
      Дима рассказал о случившемся. Федя залпом допил молоко и поднялся. Широкоплечий, в полосатой тельняшке, он был немного ниже своего друга, но сбит крепче и казался чуть старше.
      Все трое вышли из дому. Июньское солнце всё выше подымалось в безоблачном небе, обещая жаркий день.
      Вот и Зелёная улица…
      Ребята прошли её из конца в конец и в нерешительности остановились — они не обнаружили ничего необычного.
      — Кому-то захотелось пошутить, а мы, как дурачки, тащимся неизвестно куда…
      Феде никто не возразил.
      Помолчали, стараясь не смотреть друг на друга.
      — Не так мы сделали… Конечно, не так! Нужно разделить улицу на зоны наблюдения… Поняли? Я, например, буду наблюдать за домами и деревьями правой стороны, ты, Валь, — за тротуарами, газонами, мостовой. Федька — за домами и деревьями на левой стороне…
      Предложение было дельное и всем понравилось. В самом начале улицы, у кромки тротуара, Валя подняла скомканную бумажку. Развернула…
      — Смотрите!
      На листке был тот же флажок и та же надпись.
      Шаг за шагом продвигались трое ребят по Зелёной улице. Пустой спичечный коробок у скамейки, доска выломанная в заборе, почтовый ящик с открытой дверцей— теперь ничто не ускользало от их внимания. И результат не замедлил сказаться: на стволе старого тополя обнаружили бумажную мишень, пробитую в нескольких местах. Она была прикреплена кнопками к стороне ствола, обращённой к высокому забору: очевидно, чтобы её не увидел случайный прохожий.
      На мишени тем же синим карандашом были написаны десять букв.
     
      — Это тоже, наверное, шифр, — сказала Валя. — Но здесь все буквы — русские!..
      Вот чудак: поднял сигнал о помощи, а сам спрятался! — буркнул Федя.
      Мало ли что может быть… Ведь мы пока ничего не знаем…
      Стой!.. А пробоины? Не в них ли ключ?.. Конечно! Вот…
      Димина догадка оказалась правильной.
      Ольховая улица начиналась тут же, за первым углом. Это была самая короткая улица посёлка. Как ребята ни приглядывались, они здесь ничего не нашли Стадо гусей, дробно щёлкая клювами, щипало траву вдоль заборов. Они зло зашипели, когда наши друзья их побеспокоили…
      Улица кончалась старым мостом через реку. За перилами, на самом краю бревенчатого настила, лежал камень— простой серый булыжник. В обычное время никто не обратил бы на него внимания, но сейчас ребята заметили булыжник уже издали… Не с ним ли связано следующее звено цепочки, которая влекла их куда-то?..
      Под камнем лежала записка. Собственно, это нельзя было назвать запиской, поскольку никаких букв здесь не было: какой-то рисунок и цифры…
     
      — Ребус! — первой догадалась Валя. — Конечно, ребус! Вот и запятая…
      Да, на этот раз неизвестный зашифровал своё сообщение в виде ребуса. Разгадали его не сразу, хоть и был он маленький и в сущности совсем простой…
      Итак — мост «закрыт»! Выше река была глубокая, ребята это знали. Они пошли вниз по стёжке, которая вилась вдоль берега. В полукилометре река мелела и поворачивала на юг, огибая гряду красно-бурого плотного песчаника. Сквозь прозрачную воду отчётливо просматривалось дно.
      Здесь перешли реку.
      На другом берегу, на каменистой глыбе, нависшей над самой водой, увидели непонятные знаки, выцарапанные чем-то острым. Пониже был изображён ключ с цифрами 1 и 2 через чёрточку, дробью:
     
      А знаете что? — сказал вдруг Федя. — Всё это начинает мне нравиться!.. Непохоже, чтобы нас кто-нибудь морочил… Ведь это не шутка — расставить такие вехи!
      Ладно! Этак мы тут до вечера простоим!.. Я уже прочитала, что здесь написано!
      Поднявшись на берег, увидели две дороги, пересекавшие зелёные поля, — грунтовую и просёлочную. За полями тёмной стеной стоял лес.
      Трудно было определить на глаз, какая дорога ближе, расстояние пришлось измерять шагами… Вышло— идти по просёлку. Впрочем, по дороге пришлось идти совсем немного: как только миновали поле, Федя остановился.
      — Чего ты стал? — удивился Дима.
      Федино лицо приняло выражение глубокого участия:
      Димочка, а ты напрасно не надел шапочки… Вот солнышко и припекло твою бедную головушку!.. Неужели ничего не замечаешь?
      А что тут замечать?.. Пыльную дорогу? Следы телеги? Вижу… Не только телеги, тут и велосипед проезжал… Трава — обычная…
      С той стороны — канавка, здесь — камешки…
      — Вот-вот!.. Вспомни-ка дорожные знаки юного путешественника.
      Дима посмотрел. Три камня — один побольше, два других поменьше — лежали в виде короткой полудуги.
      — Сдаюсь… Один ноль в твою пользу…
      Дальше шли по густой траве нескошенного луга, пестревшего яркими звёздами ромашек. Пахло клевером, гвоздикой, не выпитой ещё солнцем росой. Из-под ног с сердитым жужжанием взлетали шмели — грузные, бархатные, сверкающие слюдяным блеском крыльев.
      В траве, еле заметные, лежали два камня: первый — побольше и сразу за ним — маленький. «Иди прямо!»
      Камни привели к старому дубу на опушке леса. Лесной великан был тяжело ранен молнией: от вершины до самой земли, ствол стёсан как бы ударом гигантского топора. Обнажённая древесина сверкала на солнце.
      Смотрите-ка, здесь стрела! Где-то должно быть письмо.
     
      Его нашли в дупле. Конверт без адреса был запечатан сургучной печатью с выпуклыми буквами «К. М.»
      Расположились тут же под дубом, на траве. Валя вскрыла конверт.
      «Здравствуйте, друзья! — писал неизвестный. — Идите лесом, неуклонно держась направления на северо-восток. Через полтора километра ваш путь пересечёт Березняка. Идите берегом вверх, пока не увидите растение с разными листьями. Здесь переправьтесь через речку и поверните на восток. Вскоре вы увидите обширное пространство, покрытое растениями, страдающими от недостатка влаги… Тут надо быть осторожным, чтобы. не попасть в беду — уменье плавать не поможет…»
      Постой, постой! — перебил Дима. — Как это?.. Ты правильно прочитала?
      Правильно… Смотри сам — здесь ясно написано!
      Чепуха какая-то!.. Где могут быть растения, страдающие от недостатка влаги? Где-нибудь в сушмени, на песке… При чём тут уменье плавать?
      При том… Плавать в песке нельзя, а потонуть — можно…
      В сухом-то песке?!
      В сухом… А тебе известно, что можно потонуть в льняном семени?
      Ну, знаешь!.. И при чём тут лён?
      Вот тебе и знаешь!.. Ты видел когда-нибудь семена льна? Нет, ты скажи — видел?.. Они такие скользкие, такие скользкие… И если их много — ну, где-нибудь в хранилище, что ли, — там запросто утонешь… Расступаются, как вода, нисколько человека не держат…
      Интересно, долго ещё вы намерены спорить? — вмешался Федя. — Валь, ты же не дочитала…
      Да тут всего три строчки: «Обойдите это место, оставляя его справа. Не удивляйтесь тому, что вслед за этим обнаружится, и — в последний раз сегодня — будьте внимательны. Ка Эм». Всё!..
      Ка Эм!.. Кто бы это мог быть?
      Скоро узнаем. Пошли! — Федя вскочил. — Эх, компаса не взяли!
     
      Обидно, — согласился Дима. — Ну, не беда: север и юг найдём по приметам.
      Валя сложила письмо, убрала в конверт. Друзья направились к лесу. Но Дима вдруг обернулся и недоуменно свистнул:
      Смотрите-ка, ребята, сосна-то ведь выше дуба!
      Ну и что? Она и должна быть выше… Чудак ты, Димка!
      Я-то не чудак, а вот молния — чудачка!.. Почему она ударила в дуб, если рядом — более высокое дерево?
      Ребята остановились.
      — Верно!.. Вот здорово! Почему же так случилось?
      Никто из ребят не смог объяснить поведение молнии-чудачки, и тогда Валя сказала:
      Это обязательно надо будет узнать. Обязательно! Ведь если бы нас здесь застала гроза, мы наверняка спрятались бы под дубом!
      Наверняка, — согласился Федя. — Да еше рассуждали бы: вот, дескать, как хорошо, что есть сосна-громоотвод!..
      Ребята знали немало примет, помогающих ориентироваться в лесу: по муравейникам, по годовым кольцам на пнях, по мхам и лишайникам на стволах деревьев, по сучьям… Однако оказалось, что определить страны света точно, а тем более передвигаться в определённом направлении по лесным приметам-далеко не просто. Мешали завалы, густые заросли подлеска, которые приходилось обходить. Найденное направление очень скоро терялось, а на ориентировку уходило много времени. К тому же нередко одна примета противоречила другой. Примерно через час выбрались на глухую полянку, заросшую высокой крапивой. Её тёмно-зелёные листья на солнце казались серебристыми. Высокое небо перерезала пополам длинная, тонкая, слегка расплывчатая по краям лента — след реактивного самолёта. После лесного полумрака светлая полянка, голубое небо слепили глаза. Где-то совсем близко без устали стучал дятел.
      Эх, не умеем мы всё-таки по лесу ходить! — признался Федя. — Шли-шли, а сколько прошли? И километра не будет… Знать бы точно, где юг, где север, — по солнцу бы пошли…
      В двенадцать часов солнце точно на юге, — вспомнила Валя. — Сколько сейчас может быть времени?
      Положим, у нас не в двенадцать, а в час, — солидно поправил Федя, доставая из кармана часы. — А сейчас пол-одиннадцатого!
      Дима засмеялся:
      Следопыт, называется!.. Что же ты молчал, что у тебя часы?
      А что?
      Когда на небе солнце, то часы — тот же компас. Забыл?
      Вынимаю мяч из сетки! Считай один — один… Только я не помню, как это делается.
      — Я тоже не помню. — Дима наморщил лоб. — Ну и что же? Сообразим сами… Неужели не сообразим?.. Давай часы.
      Дима положил часы на ладонь.
      Начинаем соображать… Солнце — по небу, а часовая стрелка — по циферблату… движутся в одном направлении. Так ведь?
      Так. Но солнце за сутки делает один круг, а часовая стрелка — два…
      Валя следила за друзьями внимательно, досадуя, что ни разу не попыталась проверить на практике то, что казалось совсем простым, и в результате — забыла, вот!..
     
      А если бы и стрелка делала в сутки один круг, тогда что? — спросила она.
      Тогда было бы совсем просто: повернуть часовой стрелкой на солнце, и цифра двенадцать… Тьфу, опять двенадцать!.. и цифра один точно указывала бы на юг.
      В любое время дня?
      В любое… Ведь тогда стрелка следовала бы точно за солнцем, понимаешь?.. Ну, а если она движется в два раза быстрее солнца, то угол нужно… Вот этот угол — между часовой стрелкой и цифрой один…
      Дима не успокоился, пока Валя сама не определила с помощью часов нужное направление.
      Теперь друзья шли уверенно. Берёзы и сосны встречались всё реже — начался чистый еловый лес. Сомкнутые кроны не пропускали солнечных лучей. Стволы, покрытые косматыми седыми лишайниками, поваленные деревья с высоко торчащими острыми, высохшими ветками напоминали остовы невиданных зверей; корни, вывороченные с целыми пластами земли, высокие старые пни, сплошь заросшие мхом, придавали лесу какой-то таинственный вид. Пушистый моховой ковёр мягко проваливался под ногами. Было сумеречно и совсем тихо.
      Мрачновато тут всё-таки… — Перелезая через поваленный ствол, Федя ухватился за ветку; она переломилась с сухим треском. С ближайшей ели вспорхнула какая-то птица.
      А я люблю еловый лес! Очень!.. Здесь как в сказке… — Валя остановилась. — Смотри, во-он за тем завалом… Там избушка на курьих ножках… Не подходи — баба-яга выскочит!..
      Фантазёрка ты, Валь…
      Ну и что?.. Нет, верно, еловый лес какой-то совсем-совсем особенный, молчаливый, загадочный.
      Загадочный? — удивился Федя. — Не нахожу.
      Не находишь!.. Просто — не смотришь и потому ничего не видишь… Скажи вот, почему здесь все цветы — белые? Какие же здесь цветы? И цветов никаких нет.
      Как же — нет? А вот это — что это?.. Майник! А там — кислица Вон её сколько, будто снегом посыпано… А ты говоришь — нет!. — Валя, нагнувшись, сорвала цветок. — А это — ландыш. И все цветы здесь — белые… Почему?
      Березянка открылась крутым обрывом за высокими зарослями папоротника.
      Пошли берегом, приглядываясь к деревьям, травам, кустарникам. Прошли уже с полкилометра, а растения с разными листьями так и не увидели.
      Вдруг Валя остановилась.
      Мальчики, придётся поворачивать обратно!
      Обратно?!
      Мы прошли, наверное, эго место.
      Как — прошли? Почему ты так думаешь?
      Во-первых, потому, что если бы место перехода было так далеко, то разве Ка Эм не предупредил бы нас об этом?.. А во-вторых, во-вторых… — Валя хитро прищурилась. — Скажите-ка, следопыты, разве растения — только на берегу? А в воде — разве в воде их нет? А мы ведь и не искали в Березянке!..
      Следить за водяными растениями оказалось нелегко— мешали густые папоротники, колючие кусты ежевики, ветви плакучих ив, нависающие над водою, отражение противоположного берега на тёмной глади спокойно текущей реки, слепящие блики солнечных лучей…
      Наконец — совсем близко от того места, где ребята вышли к реке! — Валя увидела торчащие из воды листья, похожие на стрелы.
      — Вот!
      Действительно: кроме стреловидных, это растение имело ещё широкие овальные листья, плавающие на поверхности, и узкие, как ленты, — подводные.
      Присев на корточки, девочка внимательно рассматривала удивительное растение.
      — Как это обидно, всё-таки, — смотреть и не видеть!.. — сказала она вдруг.
      Мальчики не поняли.
     
      Я давно знаю это растение, знаю, что это — стрелолист, и чти листья у него разные — тоже давно знала… Но почему же оно никогда не казалось мне интересным?! А сейчас я на него смотрю и ясно-ясно вижу, как оно живёт сразу тремя жизнями! Понимаете? Живёт в трёх совсем разных мирах! И в каждом мире дышит, растёт, борется, радуется…
      Радуется?!
      Конечно. И ничего смешного здесь нет — всё живое радуется. — Валя вскочила. — И вообще, если вы меня не поняли, — значит, вы просто ещё не взрослые…
      А ты?
      А я. пока сидела у воды, повзрослела… Ладно, мальчики, пошли дальше!
      Дальше — это значит переправляться через речку, так ведь?
      Федя спросил таким невинным тоном, что Валя и Дима сразу насторожились.
      Конечно.
      Тогда зачем там знак «Стоп! Дальше идти нельзя»?
     
      Действительно, на противоположном берегу, на песчаном откосе были положены две скрещённые ветки. На языке дорожных знаков— запрещение двигаться в данном направлении.
      Вот так штука! — растерялся Дима. — Посмотри, Валя, как там в письме сказано… Может, мы что перепутали?
      Валя достала письмо и снова прочитала: «Идите берегом вверх, пока не увидите растение с разными листьями. Здесь переправьтесь через речку и поверните на восток».
      — Странно!..
      В нерешительности оглядываясь вокруг, ребята заметили ещё один запретительный знак — продолговатый крест, нарисованный углём на стволе берёзы.
      Что за чертовщина! Ошеломлённые путешественники, сбитые с толку, беспомощно топтались на месте.
      Невидимая кукушка несколько раз повторила своё однообразное «ку-ку»; стрекоза, сверкая крыльями, повисла в воздухе, как бы рассматривая наших друзей, и вдруг, сделав крутой вираж, перелетела через Березянку…
      — Ребята! — закричал Дима, щёлкнув себя полбу. — Ну и ослы же мы!.. Ведь эти знаки имеют ещё одно значение! Разве вы не помните?!
      Верно! — Федя хлопнул друга по плечу. — Верно, молодец, Димка, выручил! А то прямо хоть назад поворачивай… Считай два-один в твою пользу!
      Счастье, что ты ещё не Юрий Власов, — чуть не потеряв равновесие, улыбнулся Дима. — Осталось бы от меня мокрое место!
      Друзья быстро разулись, переправились на другой берег. Сориентировавшись по солнцу, Дима жестом полководца, бросающего свои полки в бой, указал на север:
      — Вперёд, орлы!.. Там, на севере, нас ждёт «обширное пространство, покрытое растениями, страдающими от недостатка влаги». Наша задача — как можно скорее овладеть этой позицией, ибо… — он сделал короткую паузу. — Не знаю, как вы, а я бы, ей-богу, не отказался чем-нибудь закусить!
      Но Федя его не слушал. Покусывая палец, он осматривался по сторонам:
      А ведь я это место знаю… Если не ошибаюсь, там этих растений не может быть. Там впереди…
      Значит, ошибаешься!. А что впереди — увидим. Айда за мной! — и Дима решительно зашагал через заросли малины.
      Однако Федя не ошибался… Не прошли ребята и двухсот метров, как путь им преградило… болото! Самое настоящее сфагновое болото — пушистые подушки светлого моха, кустики багульника, вереск, водяника…
      — Ну, что я говорил? Пришли, называется! Похоже, что твой компас, Димочка, иногда подводит…
      Остановились. Снова проверили направление — шли верно.
      Валя внимательно рассматривала какой-то кустик.
      — Правильно мы вышли, — сказала она вдруг. — Вы посмотрите, какие у всех этих растений листья: маленькие, узенькие, с толстой кожицей… А там вон багульник… — Девочка, увязая в мягкой траве, перешла к другому кустику. — У него на листьях даже густые волоски.
      — Ну и что? — Федя шагнул в сторону. Он с интересом следил за тем, как наполняется водой углубление, образовавшееся на месте, где он только что стоял.
      Валя надула щёки, опустила голову, будто смотрит поверх очков, подняла указательный палец… В эту минуту она удивительно напоминала Людмилу Николаевну, преподавателя естествознания.
      — А то, что всё это — приспособления к условиям водного голодания! Растения вынуждены беречь воду, и листья у них устроены так, чтобы испарение было как можно меньше…
      Сходство с любимой учительницей было так велико, что ребята дружно расхохотались.
      — А ведь Валя права! — Дима перестал смеяться, недоуменно пожал плечами. — Но для сухих мест это понятно, а зачем же здесь беречь воду? Её тут больше, чем надо!..
      На этот вопрос никто не мог ответить, однако было ясно, что именно об этом болоте и говорилось в письме. Друзья стали обходить болото и вскоре заметили просветы между деревьями. Эти места были им хорошо знакомы: они описали широкую дугу и теперь находились всего в каких-нибудь двух километрах от Зелёной улицы, где начался их необычный маршрут.
      «Не удивляйтесь тому, что вслед за этим обнаружится…». — напомнила Валя, — «и — в последний раз сегодня — будьте внимательны…»
      Ребята вышли на тропинку, которая через несколько минут вывела их на опушку. Перед ними расстилалось поле, засеянное просом, а за ним, освещённые солнцем, стояли светлые корпуса нового квартала их города. Тропинка, огибая поле, выходила к только что отстроенной улице Космонавтов. И снова три друга стали обшаривать глазами каждый метр тротуара, каждое дерево, каждый дом, двери, окна…
      Последнее звено оказалось в Фединой зоне наблюдения: в одном из окон второго этажа на стекло изнутри были наклеены две красные ленты, пересекавшиеся конвертом. Они ясно выделялись на фоне белой занавески. Ленты повторяли однофлажный сигнал, уже известный ребятам по самой первой записке.
      Пришли…
      Постояв немного и не заметив в окне никакого движения, друзья вошли в парадное.
     
      ДРОГНУЛИ ВАНТЫ И ПАРУСА…
     
      На площадке второго этажа были три двери. На одной из них — надраенная до солнечного блеска медная дощечка.
     
      Так вот он — таинственный Ка Эм!..
      Дима решительно нажал кнопку. Раздался негромкий звонок, послышались приближающиеся шаги, и дверь распахнулась.
      Дверь открыл невысокий плотный моряк. Его загорелое лицо в рамке коротко остриженных седых волос и пушистых усов казалось бронзовым.
      — Здравствуйте, друзья, прошу!.. — он отступил, пропуская гостей, улыбнулся — весёлые морщинки побежали от глаз к вискам.
      Три руки одновременно взметнулись в пионерском салюте:
      Здравствуйте, товарищ капитан первого ранга!
      Прошу, — повторил капитан. — Я вас ждал. Будем, однако, знакомиться! — голос у моряка был низкий, густой. — Только… — он открыл дверь в комнату, в глубине которой виднелся накрытый стол. — Не знаю, как вы, а я бы, ей-богу, не отказался чем-нибудь закусить…
      Если бы почтенный седоусый капитан вдруг прошёлся по комнате колесом или, скажем, запел петухом, то даже это едва ли произвело бы на юных его гостей большее впечатление, чем фраза — сама по себе обыденная и сказанная к месту и вовремя, — но в точности воспроизводившая Димины слова на берегу Березянки!
      Капитан же, казалось, не замечал смущения гостей:
      — Прошу садиться и не стесняться!
      Ребята почувствовали, что они и в самом деле проголодались. Отдавая должное угощению, они подробно рассказали старому моряку всё, что с ними произошло в это необычное утро. Когда завтрак был окончен, капитан встал:
      — Моя каюта не самое удобное место для игры в лапту или в пятнашки, — пробасил он, жестом приглашая ребят в соседнюю комнату, — но, клянусь розой ветров, в ней всё же достаточно места, чтобы четверо друзей могли побеседовать!
      Это было бесспорно, гости отлично устроились: Валя — возле стеклянного шкафа с диковинками, собранными на всех морях и океанах земного шара, Дима — у большой карты, испещрённой разноцветными пунктирами морских маршрутов, Федя же примостился между нактоузом и штурвалом, где и почувствовал себя тотчас в морской стихии…
      Нужно сказать, что капитан, называя свой рабочий кабинет каютой, не был абсолютно точен: комната напоминала скорее морской музей, и даже, пожалуй, не сам музей, а какую-то из его кладовых… Здесь в живописном беспорядке громоздились самые неожиданные предметы, так или иначе связанные с морем… Рядом с двадцати пудовым адмиралтейским якорем красовалась картушка судового компаса; загадочно поблёскивал стеклом и медью водолазный шлем, соседствуя с огромными морскими раковинами причудливой формы; на столе — современный морской бинокль, и тут же — полутораметровая подзорная труба, достойная Жака Паганеля; старинный секстант, корабельный колокол, брейд-вымпел, гюйс, карманные часы — луковица с ключиком для завода, модели парусных и паровых кораблей, карты, чертежи, толстые книги в кожаных переплётах, журналы, перевязанные крест-накрест папки, коллекция холодного и огнестрельного оружия давно минувших времён… — невозможно даже приблизительно перечислить всё, что увидели здесь трое друзей.
      Между тем в руках капитана появилась трубка. Мы не оговорились — именно появилась: Валя, не сводившая глаз с хозяина удивительной комнаты, могла дать честное пионерское, что за секунду до того в руках капитана не было ничего, что он не вынул трубку из кармана, не взял со стола или откуда бы то ни было, — нет, трубка появилась сама!
      Капитан скрылся в облаках густого дыма. Федя сжал рукоятку штурвального колеса, словно опасаясь в условиях столь плохой видимости столкнуться со встречным судном, а Валя… закашлялась.
      — Прошу прощения! — поспешно сказал капитан, и трубка тотчас неведомо куда исчезла.
      Дым голубой вуалью медленно плыл к открытому окну…
      Капитан перебросил ногу на ногу, посмотрел поочерёдно на каждого из ребят:
      — Друзья, чтобы вам стало ясно, почему я поднял сигнал «Мне нужна помощь!», я должен начать свой рассказ с события, которое произошло не вчера и дажене позавчера, а более двух десятков лет назад… Постараюсь быть кратким.
      В мае 1941 года меня вызвали в Ленинград, где я принял новое судно «Восход». Это был превосходный корабль — прочный, манёвренный, развивавший скорость до 20 узлов… Первый рейс предстояло совершить в Мельбурн. 22 июня, южнее островов Чагос, мы приняли радиограмму, в которой сообщалось о вероломном нападении на нашу Родину. Подтверждалась необходимость доставить груз по назначению в короткий срок. Вместе с тем нас предупреждали о возможности встречи с боевыми кораблями противника.
      Эта встреча произошла на рассвете 26 июня — нас атаковала подводная лодка. Выпустив торпеду, от которой нам удалось увернуться, противник, решив, видимо, не тратить больше торпед на невооружённое судно и пустить нас ко дну парой орудийных выстрелов, стал всплывать… Но если фашист считал нас своей бесспорной добычей, то у нас на этот счёт было своё мнение… Уклоняясь от торпеды, «Восход» повернулся носом к неприятелю, и тут-то я скомандовал: «Самый полный вперёд!»
      Капитан глубоко вздохнул. Через окно в комнату влетел шмель. Его жужжание напоминало отдалённый гул самолёта.
      — Когда боевая рубка лодки показалась над водою, мы прошли уже добрую половину разделявшего нас расстояния. Наш манёвр для врага был полной неожиданностью. Увидев, что «Восход» приближается с неотвратимостью пушечного ядра, лодка поспешно перешла на погружение. Тысяча штормов! — Теперь-то они поторапливались!.. Но тщетно: мы достигли точки, где за несколько секунд до этого под водою скрылся перископ, и резкий толчок подбросил наше судно… «Восход» скользнул по корпусу лодки, сметая напрочь боевую рубку.
      Фашист затонул. Мы потеряли лопасти винта и, разумеется, руль. Повреждения сами по себе не такие уж значительные, но налетевший шторм не дал возможности приступить к ремонту. Восемь дней потерявшее управление судно носилось по воле ветра и волн…
      На девятый день ветер стих. На судне закипел аврал. Не так-то просто заменить на плаву винт… Заполнив водою баковые балластные цистерны, подняли корму, но этого всё же было недостаточно: пришлось перетащить на нос весь груз и вообще всё, что только было можно. Наконец ступица вала вышла из воды, можно было менять винт… Пока мы занимались этим, нас неуклонно сносило к зюйду, и вдруг я заметил на горизонте тёмную полосу…
      Земля?.. Это было невероятно. Ещё до аврала — едва только небо очистилось от туч — штурман произвёл необходимые измерения и точно определил наше положение. Мы находились в свободной от каких бы то ни было островов части Индийского океана!..
      Вскоре горизонт затянуло туманной мглой, и различить что-либо стало невозможно. Наутро, как я ни всматривался, на горизонте ничего обнаружить не удалось. Очевидно, тёмная полоса, которую я накануне принял за землю, объяснялась причинами метеорологического характера.
      Закончив ремонт, мы взяли курс на Мельбурн и благополучно закончили рейс.
      Капитан! — Федя, подавшись вперёд, грудью прижался к штурвалу. — А вдруг это всё-таки была земля?!
      Капитан медленно покачал головой. Снова неизвестно откуда появилась трубка… Снова комната заполнилась дымом, снова, несмотря на героические усилия сдержаться, закашлялась Валя, поспешно извинился капитан и опять неизвестно куда исчезла трубка…
      — Шли годы, — продолжал капитан. — Окончилась война… Рейс следовал за рейсом… И вот — странное дело: чем дальше в безвозвратное прошлое уходил памятный для меня день 5 июля 1941 года, тем чаще вставала перед моими глазами тяжёлая океанская зыбь и тёмная полоса на краю неба, исчезающая в туманной мгле…
      Капитан встал, подошёл к окну, помолчал немного и продолжал, не оборачиваясь к слушателям:
      — Так родилась мечта… Но для человека дела, не привыкшего отступать перед трудностями, мечта неотделима от надежды, от уверенности в её осуществимости… Смешно, просто удивительно смешно, чтобы старый отставной капитан, вспоминающий, как двадцать лет назад увидел нечто похожее на землю, отправился в конце двадцатого столетия разыскивать остров, не нанесённый на карту… Это смешно, но…
      Капитан резко повернулся, подошёл к столу, внимательно посмотрел в напряжённые лица ребят и неожиданно окончил:
      — На днях я выхожу в море!
      В углу комнаты стоял массивный шкаф. На нём — сделанная в одну сотую натуральной величины модель шлюпа «Восток»-легендарного корабля первооткрывателей Антарктиды… Много лет недвижимо стоял корабль, окрылённый пеной парусов, и вот… колыхнулся на грот-мачте белый с голубым диагональным крестом флаг, дрогнули ванты и брасы, напряглись паруса: дети кричали «ура!»
      — Капитан! — вскочил Дима. — А чем мы можем вам помочь? Мы сделаем всё!..
      — Спасибо, друзья. Сейчас я вам объясню. Капитан опустился в кресло.
      В моём распоряжении — маленькое, но превосходное судно, способное выдержать любой шторм… Испытанный друг, готовый, не моргнув глазом, стать за штурвал хоть самого «Летучего Голландца»… Но, — капитан развёл руками, — у меня нет команды!..
      — Конечно, — продолжал он после минутного молчания, — я мог бы набрать команду, не вставая из-за стола, — капитан положил руку на телефон. — И я именно так и сделал бы, но…
      Мореходов испытующе посмотрел на своих гостей:
      — Скажите по совести, что вы подумали, найдя самую первую из моих записок? — задал он неожиданный вопрос.
      Ребята смущённо переглянулись.
      Ну, ну, выкладывайте начистоту, — подбодрил капитан.
      Мы подумали, что это чья-то шутка, — ответил за всех Федя.
      Вот! — воскликнул капитан. — Именно это вы и должны были подумать… Именно это… Хорошо, но по чему же тогда вы не бросили записку и не отправились играть в футбол, купаться или ещё куда-нибудь? Это очень важный вопрос…
      Гости в замешательстве молчали. Валя попробовала что-то сказать, но сбилась с мысли и тоже замолчала.
      — Я понимаю, что на этот вопрос вам не так-то просто ответить… В таком случае я вам помогу: потому что вы в глубине души допускали всё же, что с вами может случиться необычайное, интересное, что ваша находка — не плод чьей-то неумной шутки, а начало волнующей тайны… Потому что вы умеете мечтать!
      Капитан встал, прошёлся по комнате.
      — Ну что ж!.. Вы не ошиблись в своей мечте. Вас действительно ждёт необычайно интересное и радостное… — Он остановился, выпрямился, опустил руки по швам. — Выбудете моей командой! Мы вместе будем искать неведомый остров…
      Мёртвая тишина воцарилась в комнате. За окном, в густой зелени липы возились воробьи, громко чирикая о чём-то своём; где-то вдалеке прогромыхал грузовик… Солнечный луч скользнул в окно, ярким пятнышком заиграл на меди водолазного шлема, белым зайчиком запрыгал по стеклу шкафа.
      Бледные от волнения, ребята смотрели на капитана, боясь поверить в точный и ясный смысл его слов.
      Это была боязнь разочарования.
      Мореходов улыбнулся.
      На борту моего корабля не должно быть равнодушных: вера в успех, горячее желание добиться этого успеха — первое требование ко всему личному составу экспедиции… Второе требование — решительность, находчивость, сообразительность, смекалка. Поэтому я и применил такой необычный способ вербовки экипажа — способ, связанный с прохождением своеобразного испытания… Вы это испытание выдержали.
      … Если ветер колеблет ветки деревьев, поднимая с земли пыль и обрывки бумаги, а на море-длинные волны с пенящимися барашками, — это значит, что ветер умеренный, в четыре балла… Если волны громоздятся, а ветер, срывая с гребней белую пену, стелет её полосами, — мы знаем, что ветер крепкий, в семь баллов… Но как описать бурю, если она не на море и не на суше, а в юных человеческих сердцах? Такую бурю не измеришь баллами…
      А старый моряк заговорил неожиданно спокойно и даже как-то совсем буднично:
      — Итак, с этим вопросом покончено… Два слова о распорядке завтрашнего дня. Полагаю, вам захочется ознакомиться с судном, которое на всё лето станет вашим домом?.. Вы отправитесь в гавань, на седьмой причал. На борту вас встретит боцман Степан Максимович. Позднее и я приду на судно. А теперь — команде отдыхать!.. Осмотрите здесь всё, что вам интересно, спрашивайте, но о предстоящей экспедиции — ни слова… Команда отдыхает!
      Успокаиваясь понемногу от охватившего их волнения, ребята стали рассматривать диковинные экспонаты.
      Капитан! — Валя внимательно изучала гигантскую раковину. — Тут на многих предметах надписи, знаки, ребусы… На якоре вот, и на штурвале, и здесь… Это что — нужно или просто так?..
     
      Просто так… Люблю я это занятие: школа анализа, исследования… Нет, в самом деле, — оживился Мореходов, — никак не могу согласиться с тем взглядом, что занимательные задачи лишь простое развлечение… Сейчас трудно встретить человека, который так бы смотрел на физические упражнения — каждому ясно, что утренняя гимнастика, систематические занятия физкультурой развивают мышцы, закаляют нервы и волю… А гимнастика ума, по мнению многих, простая забава… Непостижимое заблуждение! Как будто мозг человека меньше нуждается в тренировке и упражнении, чем мышцы…
      Я убеждён, что в скором времени в школах будет преподаваться решение ребусов, шарад, головоломок, как полноправный раздел учебной программы… И надеюсь, что этот предмет отнюдь не будет относиться к числу нелюбимых школьниками!
      Капитан Мореходов достал из ящика стола толстую тетрадь в мягкой кожаной обложке с тиснёным рисунком. Кожа, потемневшая от времени, залоснилась:
     
      — Между прочим, я сравнительно поздно и, можно сказать, случайно узнал загадочный и волнующий мир головоломок: один из моих друзей по роду своей работы занимался приведением в порядок архивов различных учреждений, которые некогда процветали, но затем были сметены жизнью… Эту тетрадь он обнаружил в архиве одного из жандармских управлений бывшей Российской империи. Поскольку она не имела никакого отношения к деятельности этого малопочтенного учреждения и не подлежала каталогизации и хранению, он подарил её мне… Так сказать, в качестве любопытного сувенира. Вначале тетрадь была для меня книгой за семью печатями: какие-то странные чертежи, рисунки, непонятные письмена… И всё это — поблёкшими от времени, местами трудно различимыми коричневыми чернилами. Но мало-помалу я стал проникать в смысл пожелтевших страниц и понял, что тетрадь представляла собою не что иное, как рукописный сборник занимательных задач. Среди них есть преинтересные, я вам их покажу.
      Капитан положил тетрадь на место. И тут на столе зазвонил телефон.
      — Мореходов слушает.
      В трубке щёлкнуло, и тотчас раздались гудки отбоя.
      — Опять!..
      Нахмурив брови, капитан медленно опустил трубку.
      — Капитан, — сказала вдруг Валя. — Какое интересное совпадение!.. Я сейчас смотрела в окно и видела, как в телефонную будку — вон там, на углу — вошёл гражданин. Он снял трубку, набрал номер — и вдруг в это самое время у вас зазвонил телефон! А дальше опять: он почти сразу повесил трубку, а у вас тоже был отбой!..
      Часы в столовой пробили шесть раз. Ребятам пора было домой. Ещё раз условившись о завтрашней встрече, они распрощались с гостеприимным хозяином.
     
      ТЕЛЕФОН СЕГОДНЯ НЕ ЗВОНИЛ
     
      На другой день в девятом часу утра юные друзья были уже в гавани.
      С моря, голубого и спокойного, тянуло свежестью, смешанным запахом водорослей, древесины, нефти. На причалах разгружались самоходные баржи с песком, щебнем и лесом. Швартовался только что подошедший буксир… С водолазного бота на рейде доносились слова команды и шум работающих механизмов… Чайки с резкими криками кружили над заливом.
      У крана, выгружавшего щебень, задержались. Грейфер, хищно растопырив гигантские стальные когти, нырял в чёрное нутро баржи и затем, вытянувшись обратно, описывал в воздухе широкую дугу и с грохотом высыпал на набережную лавину камней.
      Здорово, Федя! — крикнул с буксира молодой матрос в парусиновой робе. — Куда гребёшь?
      На седьмой причал.
      На седьмой?! Ого! — удивился почему-то матрос и, наклонившись над люком, крикнул: — Ребята! Смотри-ка — на седьмой направились… К Максимычу!
      Из люка высунулась белобрысая веснушчатая голова, посмотрела на ребят с ленивым любопытством.
      Вы хоть знаете, как судно-то называется? — спросил первый.
      Нет… Найдём.
      — Никто не говорит, что не найдёте… Только Максимыч так вас и пустит, держи карман шире!
      А чего? — белобрысый обернулся к товарищу. — Бэ триста тридцать три…
      Тридцать три!.. Салака!
      Пошли.
      Феде не хотелось сегодня ввязываться в ершистый и задиристый разговор — дружеский, но, по нерушимому гаванскому этикету, всегда полный взаимных насмешек и подтруниваний.
      У седьмого причала было только одно судно — стройное, лёгкое, с плавными линиями корпуса, с мачтами, сильно наклонёнными назад, с высоким, узким форштевнем.
      Накрепко пришвартованное к береговым палам, оно казалось стремительно несущимся вперёд… На ослепительно белом корпусе разноцветными бликами отражалась морская волна.
      На корме сияло металлическим блеском название:
     
      Выходит, белобрысый был прав! — с сожалением вздохнул Федя. — Не понимаю, почему яхта номерная?.. У нас в клубе простые швертботы — и те имеют каждый своё название!..
      Постой-ка!.. Номерные пишут через чёрточку или просто рядом, а тут почему-то через запятую…
      Да здесь и цифр-то нет!
      Валя подбежала к самому краю причала; отблески моря запрыгали по её лицу и платью. — Ведь это буквы, а не цифры!
      Валино открытие решило вопрос о названии красавца-корабля: прочесть золотую надпись теперь было уже не трудно…
      Ну и хитёр же капитан Мореходов!.. Кому ещё пришло бы в голову так написать название?.. Немудрёно, что белобрысый попался на удочку!
      Может быть, здесь вообще никто не догадывается о настоящем названии? — понизив голос, быстро начала Валя. — Может быть…
      Но мальчики так и не узнали, что ещё могло быть: на палубе появился высокий, ширококостный моряк — седой, с густыми, лохматыми бровями, с хрящеватым орлиным носом.
      Окинув ребят зорким взглядом, он лаконично спросил:
      — Пришли, матросы?..
      Нагнувшись, моряк, очевидно, привёл в действие какой-то механизм — от фальшборта отделился трап и плавно опустился на берег.
      — Название этого корабля — пароль; кто его не знает, — не может взойти на борт…
      Пропустив ребят, моряк нажал кнопку, трап вернулся на своё место.
      Будем знакомиться… Я — Степан Максимович. Ребята назвали себя.
      Пойдёмте, покажу корабль…
      Проходя мимо фок-мачты, Максимыч остановился возле начищенного до блеска медного колокола, подвешенного на кронштейне, взглянул на Диму и задал неожиданный вопрос:
      Это что?
      Судовой колокол.
      Правильно, а как он ещё называется?
      Дима чуть было не сказал рында», но, заметив предостерегающий взгляд Феди, ответил:
      — Только так.
      Вот именно. Только так! — Боцман повернулся к Вале: — Для чего существуют банты?
      Этот вопрос был ещё более неожиданным, но Валя сразу поняла, о чём её спрашивают, и ответила правильно.
      А в беседке сидеть не приходилось?
      Валя покачала головой:
      Нет… Но я не испугаюсь…
      А видела ты когда-нибудь… воронье гнездо?
      Валя снова отрицательно покачала головой.
      Максимыч одобрительно кивнул и направился к люку, ведущему в подпалубные помещения.
      — Степан Максимович, — остановила его Валя. — Я не знаю, что такое воронье гнездо… Просто я догадалась, что вы спрашиваете не о птичьем гнезде, а о чём-то морском…
      Максимыч остановился, пристально посмотрел на Валю. Правая бровь его дрогнула, поднялась вертикально, глаза сощурились:
      — Можешь считать, девочка, что ты стала матросом этого корабля!..
      Ребята многозначительно переглянулись: осмотр судна оказывался не таким уж невинным занятием!
      По трапу спустились в машинное отделение. Боцман рассказал о принципе автоматического управления двигателем, о его мощности и числе оборотов при различных положениях рычага регулятора скорости.
      Тридцать шесть узлов делаем… Сколько это будет в километрах?
      Шестьдесят шесть с половиной километров в час! — подсчитал в уме Дима.
      Правильно. Шестьдесят шесть тысяч семьдесят два метра в час. Но и это — не предел. — Максимыч повернулся к Феде:
      Чему равна морская миля?
      Тысяча восемьсот пятьдесят два метра.
      Верно. Так на нашем флоте и во многих других государствах… Но в Соединённых Штатах, например, морская миля до 1954 года была 1853 метра. В Великобритании же миля — разной величины… Откуда эта разница?
     
      Федя и на этот вопрос ответил правильно.
      А вот кто из вас ответит на следующий вопрос, — станет настоящим моряком… Капитаном дальнего плавания! — Лицо Максимыча было по-прежнему серьёзно, но в чёрных глазах блеснул хитрый огонёк. — Во сколько раз скорость в десять узлов больше скорости десять узлов в час?
      А разве это не одно и тоже? — неуверенно спросила Ваня.
      Федя улыбнулся:
      Степан Максимович, у нас в морском клубе это все знают.
      Так объяснишь остальным членам экипажа! — и боцман, круто повернувшись, направился к выходу.
      Поднялись в устланный пушистым ковром коридор, который вёл в носовую часть судна. По обеим сторонам — двери.
      На первой по правому борту белая металлическая дощечка.
      Прямо напротив — другая:
      Боцман дал ребятам время разобраться в том, что на них изображено.
      Каюты, душевая, камбуз — всё на судне блистало чистотой и порядком. Кают-компания была совсем маленькой, но от этого казалась ещё уютнее: стены до половины отделаны тёмным дубом, посредине овальный стол, удобные кресла-стулья. В углу — пианино. На стенах — картины с изображением парусных кораблей, фотографии военных и торговых судов.
      Дима нагнулся к Вале:
      — Смотри…
      На противоположной стене, под потолком, был нарисован ребус:
     
      Слова Фёдора Фёдоровича, — сказал Максимыч.
      Фёдора Фёдоровича?..
      Да. Ушакова… Кино смотрели?
      Смотрели, конечно… Да мы и без кино знаем об Ушакове, просто не сообразили сразу. — Федя смутился. — Так это его слова?
      Его. Лучше не скажешь!..
      Из кают-компании поднялись на палубу. Здесь Максимыч объяснил устройство судового компаса, рассказал, как держать заданный курс.
      Рядом с ходовой помещалась радиорубка.
      Морзянку кто-нибудь знает? — строго спросил Максимыч.
      Мы с Димой занимались на курсах радиолюбителей-коротковолновиков, — ответил Федя. — Принимаем на слух около 90-100 знаков в минуту.
      Боцман ничего не сказал, только бровь его снова поднялась вертикально и медленно опустилась.
      Капитан пришёл на судно в третьем часу пополудни. Боцман выстроил команду у трапа, вышел вперёд, отдал рапорт.
      Капитан и боцман обменялись мимолётным взглядом. Мореходов улыбнулся:
      — Вольно…
      — Вольно! — гаркнул Максимыч. Мореходов передал ему пухлую папку:
      Разберись тут, пожалуйста, старина… Отбери, что найдёшь нужным, остальное я завтра верну в Управление. Здесь есть очень интересная карта течений с поправками— обрати внимание.
      А как с горючим, капитан? Сегодня будет?
      Обещали к вечеру… Прийти помочь?
      Не надо. Справлюсь…
      Ну-с, матросы, — капитан обернулся к ребятам, которые всё ещё стояли, не шелохнувшись, — а нам предстоит сегодня довольно важное и ответственное дело… Не будем терять времени: сперва закусим… — Капитан взглянул на Максимыча. — Накормишь?..
      Как-нибудь…
      Вот и прекрасно. А потом, с твоего разрешения, заберу команду с собой.
     
      Попрощавшись с Максимычем, капитан и его команда покинули судно. Мореходов не успевал отвечать на вопросы, которыми его осыпали ребята…
      Незаметно дошли до улицы Космонавтов. Вот и дверь с надраенной медной дощечкой.
      Капитан вставил в замок ключ, но ключ не поворачивался. И вдруг дверь, слегка скрипнув, приоткрылась…
      Э, да я, оказывается, ломился в открытую дверь!
      Замок испорчен? Починить? Я в этом немного разбираюсь, — предложил Дима.
      Спасибо, дружок… Замок работает, только он с характером: защёлкивается лишь после того, как толкнёшь дверь. Вообще-то я к этому приспособился, делаю, так сказать, машинально…
      А сегодня, значит, не толкнули?..
      Выходит, так…
      Капитан прошёл в комнату, внимательно огляделся; гости последовали за ним.
      — Прошу садиться. Нам нужно составить список предметов, которые мы возьмём с собою. Лишнего ничего не должно быть, но и забыть что-нибудь важное тоже нельзя. Предлагаю организовать работу следующим образом: вы по очереди будете перечислять всё, что считаете нужным взять. Каждый будет вести запись, я же стану составлять общий список… Согласны?
      Капитан обвёл глазами комнату:
      О неформенной одежде, предметах личной гигиены говорить не будем — это вы решите дома. Ну-с…Кто же начнёт?
      Могу и я, — предложила Валя.
      Отлично. Все приготовились? Начинаем.
      Общую тетрадь… в клетку… Карандаш…
      Один? — спросил Дима.
      Два. Цанговых с точилками. Коробочку грифелей к ним… Две резинки — на случай, если Дима свою потеряет… Фотоаппарат…
      А авторучку? Неужели только простой карандаш? — опять перебил Дима.
      Для полевых записей — только простой карандаш, — поддержал Валю капитан. — Всегда может случиться, что тетрадь при каких-нибудь обстоятельствах намокнет, и тогда записанное чернилами или химическим карандашом невозможно будет прочесть. А какой у тебя аппарат?
      «Смена-6».
      •— Тогда можно не брать. В комплект общего обеспечения входят несколько фото— и киноаппаратов со сменной оптикой. Могут понадобиться широкоугольники и в особенности — телеобъективы.
      Компас, — продолжала Валя. — Компас у меня хороший: медный, с визиром и поворотной шкалой, со светящейся стрелкой… Папа воевал с этим компасом…
      Компасы у нас тоже будут, но раз он у тебя такой заслуженный, — бери!
     
      Перочинный нож, маленькие ножницы, иголки, нитки, зеркальце…
      Зеркальце — предмет личной гигиены, — коварно заметил Федя.
      Это ещё почему?! — возмутилась девочка. — Ведь зеркальце не только для того, чтобы смотреться, им можно сигнализировать… Я думаю, и свистки надо взять…
      Средства связи — свистки, горн, флажки, ракеты и многое другое входит в комплект общего обеспечения, — сказал капитан, — но зеркальце, конечно, нужно взять, независимо от этого.
      Фляжка, топорик, карманный фонарик с батарейками, увеличительное стекло…
      Ребята перечисляли самые различные предметы, но теперь всё чаще слышались слова капитана: «входит в комплект общего обеспечения».
      Составляя свой список, капитан время от времени поглядывал куда-то в глубь комнаты…
      Одну секунду, — сказал он вдруг, вышел из-за стола, подошёл к стеклянному шкафчику.
      А что, друзья, вчера никто из вас не открывал эту дверцу?
      Ребята переглянулись.
      Нет, — ответила за всех Валя. — А что? — В голосе её прозвучала тревога.
      Да ничего особенного, просто любопытно… Мне показалось…
      Капитан открыл шкафчик, вынул что-то и вернулся к столу.
      — На первый взгляд можно подумать, что в этой комнате царит полный беспорядок. На самом же деле — каждая вещь имеет своё место, и я всегда знаю, что и где у меня лежит. Вот мне и показалось сейчас, что эта штука лежала не так, как обычно. Но если вы её не трогали, то я, видимо, ошибся. — И капитан положил на стол пожелтевшую от времени костяную рукоятку с искусной резьбой.
     
      Что это, нож?
      Ручка матросского ножа. Здесь вот — надпись. по-английски… Си, шот, син — море, выстрел, грех…Какой смысл кроется в этих словах? Возможно, они должны были постоянно напоминать владельцу ножа о какой-нибудь мрачной странице его жизни… Но обратите внимание, как мастерски вырезаны заглавные буквы, мелкие волны… Остальное — грубее. Это, видимо, сделано другой рукой, не такой умелой. — Капитан перевернул рукоятку. — На другой стороне та же картина: сетка и волны вырезаны так же тонко, как буквы S, а вот имя и фамилию вырезала уже третья рука, совсем неумелая.
      Лезвие обломано у самого черенка… И сталь какая-то странная, золотистая, — заметил Федя почему-то шёпотом.
     
      Да, это очень напоминает булат. Но характер узора — необычный… Ко мне эта штука попала в 1936 году. Возможно, с нею связана одна из тех трагедий, тайны которых хранят волны океана… Тогда я плавал на «Кавказе». Восточнее острова Маврикия мы увидели разбитую, чудом державшуюся на воде шлюпку. В ней были только помятый ковш, остатки раз мокших сухарей в мешке и эта вот ручка от матросского ножа…
      А люди? — Валин голос дрогнул. — Неужели все погибли?
      Капитан на несколько мгновений задумался.
      — Трудно сказать… Их могло подобрать какое-нибудь судно, шлюпку же за непригодностью бросили…Мы радировали в ближайшие порты, но безрезультатно… Впрочем, мы отвлеклись, — спохватился капитан. — Продолжим.
      Работа над списком продолжалась до самого вечера.
      Проводив гостей, капитан вернулся к своим записям, внимательно стал их пересматривать: делал пометки, что-то вставлял, что-то вычёркивал…
      Наконец всё приведено в порядок.
      Старый моряк взял со стола костяную рукоятку, откинулся на спинку кресла… Ошибся он, заметив, что сегодня она лежала не так, как обычно? И именно сегодня он забыл толкнуть дверь, и замок не защёлкнулся! Забыл?.. А это вообще возможно — забыть сделать то, что привык делать изо дня в день и делаешь уже не думая, автоматически?..
      Капитан долго рассматривал рукоятку, стараясь отдать себе отчёт в странном ощущении, которое вызывал у него вырезанный на кости рисунок — ощущении, близком к тому, какое мы испытываем, тщетно стараясь вспомнить какое-нибудь «вертящееся на языке» слово.
      В рисунке определённо чувствовалась какая-то несообразность. Совершенно-определённо!.. Но какая?..
      За окном белая ночь разливала прозрачный полусвет, розовым дыханьем легла на стекло, лиловым туманом заполнила углы…
      — А ведь телефон сегодня не звонил! — вспомнил капитан. — Впервые с четверга… Неизвестному шутнику наскучила пустая забава?..
      -
     
      СУДНО НА ГОРИЗОНТЕ?..
     
      В этом неповторимом городе каждая улица — музей, каждое здание — произведение искусства… Ходят по нему тысячи туристов всех стран пяти континентов, всю ночь бродят они по улицам, паркам, набережным…
      Но, полноте, — можно ли назвать ночью это бледное, без единой звёздочки небо, эту тёмно-зелёную тень деревьев, отражающуюся в розовой воде каналов, эти пастельные тона, покрывающие строгие силуэты зданий, матовый блеск шпилей, освещённых лучами невидимого солнца?.. Зачарованные, безмолвно смотрят они, как огромный мост медленно встаёт — вместе с трамвайными рельсами, столбами, фонарями, чугунными перилами… А внизу — полноводная могучая река на глазах меняет окраску…
      Клайду Годфри, однако, не до эстетики. Он и сегодня благополучно вернулся в город — на улице встретил туристов из своей группы и присоединился к ним. Никто не обратил внимания на его отсутствие. Клайд не в духе. Прошло уже три дня, а задание всё ещё не выполнено. Чёртов капитан по вечерам всегда дома… Завтра-последний день; группа туристов, с которыми прилетел Клайд, уезжает. Что у них на завтра по программе?.. Осмотр знаменитых фонтанов… Это удачно. Можно будет ускользнуть незамеченным — Клайду не хотелось бы нарушать регламент, но завтра придётся рискнуть. Он поедет вместе со всеми, а там, в парке, отстанет… Оттуда ему на автобусе минут 15–20… На месте — лишь бы унесло капитана! — ему нужно не более десяти минут. Он знает точное расположение комнат, каждой вещи в них…
     
      Морская служба нелёгкая. Слов нет — прекрасна она суровой своей романтикой, но тем, кто мечтает о море, нужно знать, чем измеряется мужество моряка…
      Труд — ежедневный, будничный, но совершенно необходимый и всегда неотложный труд моряка — вот что прежде всего должен любить тот, кого манят морские просторы.
      Наши юные друзья родились у моря, с которым невидимыми нитями были связаны всей своей пятнадцатилетней жизнью. Они были детьми страны, давшей миру таких моряков, как Дежнев и Лаптевы, Крузенштерн и Ушаков, Нахимов и Макаров; страны, где ещё десять веков назад их предки — поморы — смело выходили в суровые моря Северного Ледовитого океана, первыми побывали на Груманте, как тогда называли Шпицберген.
      И ребята всем сердцем окунулись в изучение нелёгкого матросского ремесла.
      Балтийское море — то серо-голубое, когда сквозь сё-ребристо-белую утреннюю мглу встают призраки фантастических маяков, то, как вчера, сине-зелёное, когда западный ветер, поднимая волну, разрывал низкие тучи, открывая берега, которые появлялись лишь затем, чтобы вновь исчезнуть, — уже позади..
     
      Перед «Бризом», глубоко вздыхая под неярким солнцем, открылась Кильская бухта.
      Дима стоял за штурвалом; рядом, у пульта управления, капитан Мореходов следил за ним, посасывая трубку… Громадный океанский лайнер стал их обгонять. Вот он поравнялся с «Бризом». Вдруг Дима заметил прямо по курсу качавшиеся на волнах поплавки: как впоследствии выяснилось, ветер и волны принесли неизвестно откуда обрывок рыбачьей сети. Прикинув на глаз расстояние, разделявшее оба судна, Дима уверенно повернул штурвал влево. Расстояние между кораблями начало сокращаться…
      — Право руля! — скомандовал капитан и одновременно повернул ручку автоматического управления. Стрелка указателя остановилась на «Стоп!» Слушаясь команды, машина застопорилась. Дима, явно недоумевая, переложил руль обратно. Капитан вновь передвинул ручку: «Малый назад»… Семипалубный лайнер проскочил, оставляя за собой широкую дорогу.
      Товарищ капитан, почему мы пропустили его? Я успел бы выровнять курс…
      Если бы «Бриз» ещё сблизился с лайнером, он перестал бы слушаться руля, и столкновение стало бы неизбежным.
      Это из-за взаимного притяжения? Но ведь оно совсем ничтожно!.. Большие суда на расстоянии ста метров притягиваются с силой в 400 граммов…
      Мореходов улыбнулся.
      — Верно, если иметь в виду силу тяготения — закон Ньютона. Но в данном случае дело не в этом. Когда два корабля движутся параллельно, создаются условия, при которых проявляется действие правила Бернулли… Сегодня вечером я вам о нём расскажу. А теперь, — капитан положил руку на штурвал, — уступи мне своё место. Мы уже в заливе Килер-Фёрде, скоро войдём в Кильский канал. А по нему, братец ты мой, движение — как по Невскому проспекту.
      Каждый день был так полон впечатлениями, открывал столько нового, что, казалось, невозможно будет вобрать в себя всё то, что видели, узнавали…
      Пройдена уже часть пути, тянувшаяся по обеим сторонам Кильского канала аккуратными, как по линейке расчерченными, полями, зелёными перелесками, каменными домами с черепичными крышами, четырёхугольными куполами кирх; проплыли низкие берега Голландии и Бельгии, едва видные через пелену мелкого дождя неприветливого Северного моря; Па-де-Кале — его смело можно было бы назвать «Проливом чаек», столько их там летело за «Бризом»; Ла-Манш с его туманом, который, захватив судно южнее Портсмута, уже не отпускал его, пока не обогнули скалистые берега Бретани и не вошли в Атлантический океан. Он, наперекор злой славе Бискайского залива, встретил наших друзей полным штилем… И наконец — через Геракловы Столбы, узкую горловину, разделяющую два континента, «Бриз» вошёл в Средиземное море.
      Солнце в безоблачном, неестественно лазурном небе цветных открыток отражается в воде мириадами блёсток…
      Жаркое дыханье Африки слегка рябит будто подкрашенное синькой море. Совсем рядом, обгоняя судно, горбатя чёрные лоснящиеся спины, выскакивают из воды дельфины. Вдоль борта, медленно перебирая щупальцами, проплывают прозрачные зонтики-медузы.
      Жизнь на «Бризе» протекает по строгому распорядку: утренняя зарядка, вахта, приборка судна; в полдень по московскому времени — радиосвязь с Большой землёй, отдых. Нарушается режим, разве только когда судно заходит в порты для пополнения запасов пресной воды, свежих овощей, фруктов. В камбузе дежурство поочерёдное. Ещё в самом начале плавания Максимыч сказал, что плох тот моряк, который не может быть хорошим коком… Но вся команда втайне ждёт, когда наступит Валина очередь.
      Впрочем, однажды и Федя отличился на кулинарном поприще. Порадовав своих друзей на первое порядком-таки надоевшим дежурным борщом, он решительно отказался сообщить, что будет на второе, и, когда борщ был съеден, удалился в камбуз с непроницаемым видом. Вернувшись с огромной миской, он торжественно водрузил её на стол.
      Все с изумлением уставились на нечто среднее между киселём и слоёным тортом — красновато-бурую с серыми и зелёными прожилками массу, пребывавшую в каком-то странном движении, словно бы всё ещё продолжавшую кипеть на столе…
      Что это? — Валя застыла с поднятой ложкой.
      Планктон, — невозмутимо ответил Федя. В кают-компании воцарилась тишина.
      Планктон, — повторил он всё же несколько менее уверенно и потянулся за Валиной тарелкой.
      Федька! Ты с ума сошёл!.. — взвизгнула Валя. Она обеими руками вцепилась в тарелку и, наклонившись над столом, заслонила её телом.
      Федя, — мягко осведомился капитан, — он… сырой?
      Федя утвердительно мотнул головой:
      Так вкуснее… И витамины к тому же…
      Гм, гм… — Капитан привстал, всматриваясь в злополучное блюдо. — Вообще довольно грамотно… Какой сеткой ловил?
      Три тысячи на квадратный дюйм.
      Что ж… Фитопланктон просочился через сетку, можно и сырым. Только это вот сверху нужно снять…
      Федя с сожалением посмотрел на прозрачное желе, дрожавшее мелкой дрожью.
      — А почему?
      — Горчить будет. Это морские черви, медузы… Валя вскочила, с грохотом опрокинув стул, и выбежала из кают-компании.
      Морской компот-желе был заменён самыми сухопутными консервами. Но когда Федя потащил миску, намереваясь выплеснуть за борт её содержимое, капитан его остановил:
      — Погоди. Это будет нам вместо кино…Загадочный смысл этих слов стал ясен, когда несколько ложек отвергнутого лакомства разложили тонким слоем и стало возможно рассматривать в лупу каждым из этих крошечных организмов в отдельности.
      Это был ни с чем не сравнимый калейдоскоп самых удивительных форм и красок: личинки крабов и рачков — причудливые, с угрожающе горчащими, как шпаги мушкетёров, шипами, с ножками, напоминающими опахала из страусовых перьев; личинки турбеллярий, тут же окрещённые «ежовыми рукавицами», — они напоминали усеянные иглами варежки; изумительные радиолярии, какие-то стекловидные призраки в развевающихся разноцветных плащах; личинки рыб и моллюсков, загадочные гномы морских глубин…
      — Планктон — это от греческого слова «планктос», блуждающий, — пояснил капитан. — Морские жители, не обладающие возможностью самостоятельного передвижения, пассивные скитальцы, постоянно переносимые водными течениями. Они населяют всю толщу океана от поверхности до самых глубоких слоёв.
      Валя с Димой долго ещё подсмеивались над Федей, но он стойко оборонялся:
      Некомпетентный вы народ, отсталый… С предрассудками. Знаете, что такое планктон? На нём всё держится. Вся жизнь в океане! Все промысловые рыбы едят планктон. И даже киты.
      Киты!.. — фыркнул Дима. — Сколько же его нужно, чтобы кит наелся?
      Сколько… Ну, несколько тонн, наверное… Не всели равно? Чего киту делать — ходит и питается. Он, может, сразу тонну воды в рот заберёт и процедит. Через усы… Вот ты думаешь, как рыбу ловят? Вышел траулер в море и пошёл, куда глаза глядят? Как бы не так!.. Есть специальная разведка — рыбопромысловая. И прежде всего она интересуется, где больше планктона. Понимаешь?
      Федька, но человек-то ведь не промысловая рыба! И не кит. Ты сам-то хоть попробовал?
      А как же? Можно есть! Только пахнет скверно…А вкусно — вроде как раки или икра…
      Федя помолчал, потом тихо закончил:
      — Я вот о чём думаю: сколько людей погибло в океане от голода, а пища-то рядом была! Только они не знали об этом…
      Всего же больше ребята любят вечера… Из динамика уже донеслись с далёкой Родины последние известия. «Бриз» под верной рукой гирорулевого весело бежит вперёд по заданному курсу. Вахтенному нужно лишь сверяться с курсографом, а путь корабля вычерчивает автопрокладчик. Радиолокатор, вращаясь, невидимыми пальцами прощупывает далеко вперёд, нет ли какого-либо препятствия на пути судна. Высматривает, какого рода это препятствие, в миллионные доли секунды докладывает о нём.
      Солнце пылающим шаром опускается к горизонту. Над самой его кромкой оно останавливается, как бы опасаясь коснуться воды раскалённым телом. Но вот оно медленно погружается… Странно: казалось, должен был с громким шипеньем подняться огромный столб пара… Но тишину нарушают лишь приглушённый стук мотора да крики последних чаек, которые, словно эскорт, парят ещё над судном…
      Зажигаются первые звёзды. Небо становится иссиня-чёрным, на нём всё больше светящихся глазков… Наконец оно превращается в огромный шатёр из чёрного бархата, по которому рассыпаны тысячи и тысячи мерцающих огоньков. Они отражаются в воде, танцуют на поверхности, и уже нельзя отличить, где кончается море, где начинается небо…
      Федя лукаво посмотрел на Валю:
      — Валь!.. А ты капитану рассказала о ватерлинии?..
      Хватит, Федя! Ну сколько же можно, право… Капитан Мореходов удивлённо поднял брови:
      Какая ватерлиния?
      Валя смутилась. Потом махнула рукой и повернулась к Феде:
      А вот и скажу! Думал — испугаюсь? — загородясь рукой, показала ему язык.
      Это было ещё в Дьеппе. Мы стояли у трапа. Вдруг Федя крикнул: «Осадка! Смотрите, какая у нас осадка! «Бриз» вначале был погружён точно по ватерлинию, я это хорошо помню. А теперь? Видите, на сколько он поднялся!» Тогда Дима очень глубокомысленно сказал что-то о том, что расходовалось горючее, да и продуктов мы много съели, а Федя — тот самый сеньор Федя, что сидит сейчас и ухмыляется, сказал, что к концу рейса мы совсем из воды вылезем… И тогда я…
      Федя и Дима расхохотались. Девочка посмотрела на них, стараясь сохранить серьёзность, но не выдержала и сама рассмеялась.
      Мореходов, не понимая ещё в чём дело, невольно улыбнулся, глядя на ребят.
      Ну, а дальше?
      А дальше, — сквозь смех продолжала Валя, — дальше я сказала: «А может быть, это потому, что сейчас отлив?»
     
      Дружный взрыв смеха, перекрывая шум мотора и плеск воды, грохнул на корме «Бриза». Максимыч высунул голову из рубки:
      — Что у вас там, на юте, такое смешное?
      Федя ещё долго подсмеивался бы над Валей, если бы девочку не выручила… бутылка, выловленная на следующий день.
      Это была добротная, уже одним своим видом внушающая уважение, бутылка из тёмного, очень толстого стекла, с узким и длинным горлышком, обросшая водорослями и ракушками.
      Капитан хотел вскрыть её здесь же, на палубе, но матросы не представляли себе, чтобы это можно было сделать где бы то ни было, кроме как в кают-компании, и капитан уступил.
      В бутылке оказалась записка на английском языке. Как и водится, влага проникла всё же внутрь, и часть текста была смыта.
     
      С помощью капитана утраченный текст удалось восстановить.
      — Как видите, ради этого не стоило собираться в кают-компании, — резюмировал капитан, когда записка была прочитана вслух. — Я с самого начала полагал, что всё это— плод сомнительной шутки…
      Матросы были явно разочарованы, а Федя с жаром возразил:
      Но почему вы так думаете, капитан? Ведь всё это было на самом деле! Джошуа Слокам действительно совершил кругосветное плавание в одиночку на паруснике «Спрей» в девяностых годах прошлого столетия!
      Совершенно справедливо! В этом и заключается подвиг Джошуа — он доказал, что плавание в открытом океане на малых судах не только возможно, но и не более опасно, чем на больших кораблях… Это и сделало «Спрей» знаменитым… Но, Федя, ты и в самом деле не заметил бессмыслицы этого документа? Ну-ка, прочти его ещё раз…
      Чем хуже ватерлинии? — коварно заметил Дима.
      Это была не единственная встреча наших мореплавателей с «почтой Нептуна» — плавающие бутылки вылавливали ещё не раз, но в них были уже не легкомысленные послания досужих бездельников, а вполне солидные бланковые записки на нескольких языках с просьбой сообщить, где и когда найдена бутылка.
      Изучают морские течения, — уважительно говорил Максимыч, старательно записывая адреса учреждений, отправивших почту.
      Неужели течения и сейчас изучают такими древними способами? — спросил как-то Дима.
     
      По-всякому изучают, — ответил боцман. — Приборы разные напридуманы… Только чем этот способ плох?.. Просто и хорошо.
      Однажды выловили сразу две бутылки, скреплённые вместе короткой проволокой, так что над водой было только горлышко одной из них.
      Капитан отказался сообщить, зачем нужна вторая бутылка:
      — Сами сообразите…
      Справа по борту в туманной дымке скрылась северная оконечность Африки — мыс Кап-Блан. Слева на горизонте долго тянулась Сицилия с её трёхкилометровой дымящейся вершиной, и снова — вода, ровный гул мотора, крики неугомонных чаек…
      К Порт-Саиду подошли вечером. Он открылся множеством электрических огней, которые ожерельем лежали на поверхности моря. Они указывали путь в узкий коридор — кратчайшую водную дорогу на Восток…
      Высоко в небе бледно-жёлтый диск луны серебристым светом освещает солончаковую пустыню… Днём и ночью проходят здесь суда… Феллаху, дремлющему около верблюдов, порою кажется, что этот нескончаемый караван судов идёт прямо по песку. Но он привык к этому зрелищу, как привыкли к нему и его верблюды, и окружающие пески, и далёкие мерцающие звёзды.
      Красное море… Впечатление, что тебя покрыли одеялом, предварительно опущенным в кипяток, что тяжёлые тиски сдавливают грудь. Ветер — как дыханье гигантской раскалённой духовки… Во все стороны, на большой скорости, рассекают воду чёрные треугольники: акулы подплывают совсем близко, переворачиваясь на спину, заглатывают всё, что бросают с борта.
      У Баб-эль-Мандеба огнедышащие берега Азии и Африки, в обрамлении высоких гор, как две гигантские руки, сплетают пальцы. Вода протекает между ними… «Бриз» вместе с водой проскальзывает между «пальцами»… И вот он, наконец, — Индийский океан!
      За кормой «Бриза», в пене, взбиваемой его винтами, уже свыше шести тысяч миль.
      Весь экипаж собрался в ходовой рубке. Каждый старается скрыть волнение. За кормой оранжевое солнце полыхает над едва заметным зубчатым краем вулкана, в котором неуютно примостился Аден. Впереди — беспредельная синяя пучина… Где-то там лежит ответ на загадку, которую им предстоит разгадать…
      Неожиданно Максимыч запел:
      Ты, моряк, красивый сам собою, Тебе от роду двадцать один год…
      Так же неожиданно прервал песню, обернулся к ребятам:
      — Любимая песня Василия Ивановича!.. Кино «Чапаев» смотрели? — И, не дожидаясь ответа, направился к двери; остановился, достал из кармана что-то белое, тряхнул им: оказалось, белый колпак. Круто повернулся, строго взглянул на ребят. — Нашу трехсантиметровую якорную цепь видите? Каждое её звено — двадцать сантиметров. Всего звеньев — шестьсот шестьдесят… Быстро: сколько метров цепь?
     
      — Сто тридцать два метра! — выпалил Дима.
      — Ма-те-ма-тик! — под усами Максимыча заиграла улыбка. — Думать надо! — Он надел колпак. — К ужину товсь! Сегодня индийский плов, русский кисель и индийский чай с русским вареньем…
      Погода благоприятствовала путешественникам. Через трое суток «Бриз» подошёл к экватору.
      Всё уже готово к неизвестно когда и откуда появившемуся весёлому празднику в честь бога морей — Нептуна.
      Ровно в 9.05, в долготе 60°36 , «Бриз» пересёк воображаемую линию, делящую земной шар пополам. Под громкие крики «ура!» взвился красный флаг, трижды весело просигналил гудок. Судно легло в дрейф…
      Капитан Мореходов надел картонную чёрную треуголку с бумажным плюмажем, стал около брезентового бассейна. Рядом — ведро, на табуретке — белый халат и… метровая деревянная бритва.
      Из люка, стуча серебряным трезубцем, с длинной бородой из пакли, в золотой короне, появился Максимыч — Нептун. За ним его свита: Валя — Амфитрита, морская царица; она завёрнута в простыню с двойным шлейфом — рыбьим хвостом; за ней — Тритон, сын Амфитриты и Нептуна. Это — Дима; он в широченных шароварах, к которым привязаны куски жести, кастрюля, сковорода… Замыкает шествие Федя — начальник стражи; на груди золотые доспехи, на плечах — обвешанный ракушками брезент.
      Нептун спустился в беседке к самой воде, трижды ударил трезубцем по корпусу «Бриза»:
      — Эй, люди-и!.. Что за корабль, откуда в моё царство прибыл?
      Капитан перегнулся через борт, взял под козырёк: Советское судно «Бриз». Идём из славного города, что на берегу древнего Янтарного моря.
      Понятно… Поднять меня на борт!
      Нептун величественно прошёлся по палубе. Свита почтительно следовала за ним. Молча обойдя судно, он подошёл к бассейну.
      — А нет ли на этом корабле таких, которые в первый раз переходят экватор?
      Капитан щёлкает каблуками:
      Есть.
      Кто такие? Подать их сюда!
      Валя, Дима и Федя выстраиваются перед Нептуном.
      — А ну-ка, морская царица, ответь: с какой скоростью шёл корабль, если он за сутки сделал переход от Европы до Мадагаскара?
     
      Валя с минуту думала, пожала плечами и неуверенно ответила:
      — Примерно… сто тридцать пять узлов…
      Нептун грозно стукнул трезубцем о палубу.
      — Обрить и выкупать!
      Капитан превратился в цирюльника. Он окунает в ведро мочальную кисть… мгновение — и Валино лицо не видно под мыльной пеной… Метровая «бритва» снимает пену, все вчетвером хватают Валю за руки и за ноги, она визжит… Под общий смех её бросают в бассейн.
      — Тритон! — снова гремит Нептун. — Встань предо мной, сын мой!.. Пока сосчитаю до десяти, скажи — сколько нужно сантиметровых тросов, чтобы заменить сантиметровую якорную цепь?
     
      Нептун, разглаживая бороду, мерно отстукивает счёт трезубцем:
      — … восемь, девять, десять!.. Не знаешь? Обрить и выкупать!
      «Побритый» Дима кубарем летит в бассейн.
      Очередь за начальником стражи.
      — Для тебя, доблестный воин, буду считать до трёх: какое судно, перевернувшись, значит, окажется на дне…
      — Любое, не обладающее абсолютной плавучестью!
      Не спеши!.. Окажется на дне и… превратится в морское животное?
     
      Федя лихорадочно думает. — Раз, два, три!.. Обрить и выкупать!
      Мореходов, вновь став капитаном, передаёт Нептуну «выкуп» — серебряный боцманский свисток с монограммой и спиннинг с полным набором блесен.
      Затем капитан подходит к матросам, каждому передаёт подарок: диплом о переходе экватора, часы-браслет — водонепроницаемые, со светящимся циферблатом, на обратной стороне — инициалы каждого и надпись: 60°36'в. д. 00°00 ш.
      Но и капитан не остаётся без памятного подарка. Нептун достаёт из бухты троса картонную коробку и передаёт её Мореходову.
      — От имени и по поручению команды, дарю тебе сию штукенцию, которую они сделали в свободное от вахты время!
      В коробке — модель «Бриза»… Кажется, что в руках капитана он, их любимый красавец «Бриз», уменьшённый волею какого-то волшебника до размеров школьного пенала, несётся по глади стеклянной подставки.
      Нептун троекратно целуется с капитаном, выпячивает грудь и провозглашает:
      — Сему кораблю разрешаю дальнейшее следование по курсу. Счастливого ему плавания!
      Восторженное «ура!» покрывает последние слова бога морей.
      Через два дня после весёлого традиционного праздника Валя, выйдя утром на палубу, захотела проверить, не забыла ли она, как с помощью часов ориентироваться на местности. Взглянула и… скатившись по трапу, побежала по коридору:
      — Дима! Федя!.. Сюда, скорее сюда… Солнце, смотрите!.. Все выбежали на крик.
      В чём дело, что случилось?
      Солнце… оно идёт в обратную сторону… Честное пионерское!.. Справа налево…
      Ребята высыпали на палубу. Действительно, солнце передвигалось против часовой стрелки.
     
      Из люка, громко смеясь, вышел капитан:
      — Так, говоришь, пошло обратно?..
      В этот момент из ходовой рубки раздался голос Максимыча:
      — Слева по борту непонятный предмет!
      Все бросились к левому борту. На волнах качался какой-то шар, издали казавшийся чёрным.
      — Мина! — закричал Дима. Капитан вскинул бинокль.
      — Нет, это не мина. Но находка интересная, мы возьмём её на борт.
      Движение рукоятки, и машина, как бы нехотя, несколько раз провернув винты, остановилась.
      Спустили тузик.
      Странный шар, состоявший словно бы из двух частей, весь был облеплен ракушками, водорослями.
      — Дар Нептуна! Да какой!.. — засмеялся капитан. — Морской орех, таинственное и загадочное порождение океана…
      Лет триста назад думали именно так. Считалось, что такой орех, подобно чудодейственному талисману, приносит счастье, может влиять на судьбы людей… Собственно, в отношении моряков, нашедших такой орех, это было справедливо, поскольку он стоил бешеных денег. Платили за него столько золота, сколько помещалось внутри ореха…
      Но что это за орех?
      Плод лодойцеи — пальмы, которая растёт только в одной точке земного шара — на острове Праслен. Это один из островов Сейшельского архипелага. Отсюда и пальма — сейшельская. Она — абсолютный чемпион по величине семян. Говорят, что они бывают до 25 килограммов… Но этот орешек перекрыл все рекорды. В нём килограммов 30–35, не меньше…
      Снова заработал мотор. Снова винты взлохмачивают воду за кормой, и след, расширяясь, уходит всё дальше от «Бриза»….
      Солнце опускалось багровое и неправдоподобно огромное. В косых лучах грудь океана вздымалась мерно и тяжко, как грудь богатыря, закованная в медные латы…
      Капитан остановился, прикрыв глаза ладонью, долго смотрел на солнце. Затем вошёл в рубку, бросил взгляд на барометр, несколько мгновений следил за автопрокладчиком. Потом повернул штурвал. «Бриз» лёг на новый курс.
      Валя, стоявшая на вахте, вопросительно посмотрела на капитана.
      Мореходов записал что-то в путевой журнал, поднял голову.
      — Свистать всех наверх! Команда собралась у рубки.
      — Ну, моряки, «Бриз» сошёл со «столбовой дороги»… До сих пор мы следовали по курсу Порт-Саид — Мельбурн, теперь же вошли в ту часть океана, которая не посещается ни коммерческими, ни рыболовными судами. Отныне, пока не дойдём до цели, мы не увидим ничего: ни клочка земли, ни дымка, ни паруса! — Капитан сделал маленькую паузу. — А теперь — приготовить судно… Не дольше как через шесть часов начнётся шторм! Максимыч, проследи, чтобы всё было в порядке…
      — Есть проследить, товарищ капитан! Солнце скрылось за горизонт.
      День почти без перехода уступал своё место тропической ночи. Небо быстро темнело — только на западе узкая светлая полоска боролась ещё с надвигающейся тьмой.
      Валя приложила бинокль к глазам — да, она не ошиблась.
      — Товарищ капитан! Справа по курсу на горизонте корабль!
      Мореходов подошёл, взял бинокль, несколько секунд обшаривал даль. Горизонт был чист — только вода да небо!..
     
      "ЗЕД-СИКСТИН-ЭЙЧ"
     
      Полковник Эштон придвинул к себе папку с лаконичной надписью «Z-16-Н».
      В папке сверху лежала телеграмма.
      Пробежав глазами текст, Эштон усмехнулся: Клайду Годфри не откажешь в остроумии — способная бестия.
     
      Но — мальчишка!.. Такая подпись… Глупая бравада, больше ничего. Любой внимательный почтовый чиновник увидит здесь ключ…
      Эштон прочёл донесение. Намётанный глаз безошибочно выхватывал нужные буквы, складывал их в слова…
      Закончив, полковник встал, захлопнул папку, убрал в сейф. Подошёл к открытому окну, заложил руки за спину.
      Итак, операция «Зед-сиксти-н-эйч»[1] продолжается удачно.
      С высоты двадцатого этажа открывалась широкая панорама порта. За ним — пересечённая светлыми полосами течений выгнутая зелёная чаша океана… Далёкие маяки в туманной дымке едва различимы, они, скорее, угадываются. Белые геометрические линии волноломов проступают отчётливее. На рейде десятка полтора грузовых кораблей медленно кружатся вокруг якорей. Молы и пирсы с хаотическим лесом кранов, обрамлённые тесными шеренгами сотен судов, можно рассматривать уже с некоторыми подробностями. Длинные руки портальных кранов застыли — уже шестой день бастуют докеры… Севернее и несколько в стороне — замкнутая бонами военная гавань с ровными шеренгами серых судов, с примыкающими к ней доками и корпусами судоремонтного завода, далее — бесчисленные, пакгаузы, склады, элеваторы, заводы… С другой стороны — южная окраина: лабиринт тесных предпортовых трущоб, мрачные кварталы, куда стекают боль и ужас огромного города, где нищета и алчность, зависть и злоба, отчаяние и преступление неумолимо пожинают свою зловещую жатву.
      Но и там теперь всё чаще появляется то новое, о чём полковник Эштон предпочитает не думать… Он возвращается к своим мыслям.
      Да, вот именно там, в одной из этих кривых улиц-ущелий, тёмных и зловонных, и началось то, что сегодня называется операцией «Зед-сиксти-н-эйч».
      Это было давно, очень давно — четверть века назад. Полковника Эштона тогда не было — был агент Эштон. По воле шефа он обязан был каждый день проводить в портовых трущобах, в кабаках, переполненных пьяными, возбуждённо галдящими матросами, подпольными продавцами опиума и гашиша, мелкими ворами и апашами, бродягами — всем тем сбродом, который бесконечным конвейером поставляют душевное опустошение и малодушие людей, смятых волчьими законами жизни… Агент обязан был слушать. Только слушать, ни во что не вмешиваясь. Слушать пьяную болтовню завсегдатаев и случайных посетителей, тщательно выцеживая из невообразимой мешанины бредовых историй, жалоб, угроз, проклятий и обещаний капельки информации, представлявшей для шефа какой-нибудь интерес.
      Эштон передёрнул плечами, хрустнул суставами пальцев:
      — Да, давно это было, очень давно…
      Но тогда-то, в сущности, и началась операция «Z-16-H». Впрочем, в то время и самому Эштону это было неизвестно. В пьяной болтовне матроса он не уловил ничего, достойного внимания шефа… Не уловил?.. Это, пожалуй, всё-таки не совсем так — кое-что в словах Тома Кента и тогда привлекло его внимание…
      Тот вечер Эштон помнил теперь до мельчайших подробностей. Таверна «Рай морского полка» — продолговатое закопчённое помещение с полом, выложенным неровными каменными плитами… На стенах — засиженные мухами олеографии: пейзажи Неаполя с Везувием, Сорренто… За стойкой, у кассы, хозяйка. Старик, с седой копной давно не чёсанных волос, падавших на потёртое сукно пыльного, латаного на локтях, смокинга, согнувшись над клавиатурой растрескавшегося пианино, играл «Лунную сонату». Когда пальцы музыканта касались клавишей «до» и «фа» в среднем регистре, ноты фальшивили. Старик морщился… С улицы доносились обычные звуки огромного порта. Смешиваясь с музыкой Бетховена, они создавали странные, нереальные аккорды… За столиками редкие завсегдатаи дремали над своими стаканами, кружками… Эштон подумывал уже отправиться дальше, как дверь с треском распахнулась. В трактир ввалилась шумная ватага матросов, вероятно, только что сошедших на берег. Старик-тапёр прервал на полутакте свою мелодию и тут же снова ударил по клавишам: запрыгали звуки модного тогда «Лэм-бет-уок».
      Матросы составили вместе несколько столов, так что получился один длинный стол, с негодованием отвергли стулья. Хозяйка, видимо знавшая этих посетителей, дала знак официантам, и те притащили из заднего помещения деревянные скамьи. Матросы уселись по обе стороны стола. Было совершенно ясно, что они твёрдо решили оставить здесь всё, что заработали за год каторжной службы.
      В это время вошёл бродяга. В лохмотьях, плохо скрывающих худое тело, давно не бритый, покачиваясь, он подошёл к столу, с вожделением поглядывая на бутылки.
      А ну, проваливай! — официант направился к бродяге.
      Чего ты его гонишь, шкура! — Матрос с серьгой в левом ухе, вероятно вожак ватаги, крикнул вошедшему:
      Хэлло, приятель!.. Похоже, что тебя мучает жажда… — тронул плечом соседа. — Ну-ка, Пит, подвинься!
      Бродяга, смакуя горькую мутную жидкость, медленно опорожнил стакан.
      Некоторое время оборванец, подперев голову, сидел неподвижно, уставясь в одну точку. Потом опустил на стол ладони грязных, потных рук, плотно прижал их к холодной клеёнке. Ни к кому не обращаясь, заговорил. Слова вылетали отрывистые, невнятные.
      Вот… шатаюсь теперь… глоток виски выпрашиваю… А богат был… как Рокфеллер!.. Как Рокфеллер, будь я проклят во веки веков!.. — и он разразился бранью.
      Пит! Налей-ка ему ещё стаканчик.
      Бродяга опорожнил и второй стакан Нагнулся к соседу:
      — Нет, ты послушай…
      Пит отмахнулся, снова налил ему.
      Так повторялось несколько раз. Наконец бродяге удалось завладеть вниманием Пита. По-видимому, он рассказывал что-то интересное, потому что матрос слушал его внимательнее, а затем вдруг громко застучал по стакану ручкой ножа:
      — Ребята! Послушайте-ка, что этот парень говорит!..
      Установилась относительная тишина, и теперь голос оборванца доходил и до Эштона.
      Оборванец утверждал, что служил матросом на «Гоулд эпл» . Четыре года назад судно с грузом манильского троса, застигнутое в Индийском океане тайфуном, переломилось пополам…
      — Что сталось с остальными, не знаю… — голос бродяги окреп, глаза лихорадочно блестели… — Нас в лодке было четверо. Без еды, без воды. Ив Курто кончился тут же, у него был проломлен череп. Через два дня за ним последовал Весёлый Пьетро… Будь я проклят во веки веков, тогда он не выглядел весёлым! Это я, Том Кент, вам говорю… Мы остались вдвоём с Джимом Уайтом… Сколько нас болтало — не знаю… Не знаю также, что сталось с Джимом… Первое, что я помню после этого кошмара, — это что-то тёплое, разливавшееся по всему телу… Надо мной стоял высокий старик. Лицо его до самых глаз заросло седой бородой. Будь я проклят во веки веков, я никогда не видел таких синих глаз…
      Дальше пошла совсем невероятная история о том, как он, Том Кент, провёл на необитаемом острове один на один с полусумасшедшим стариком целый год. Словом, — одна из тех историй, которые часто можно услышать в портовых притонах: своего рода благодарность за бесплатное угощение.
      Чего только не было в рассказе оборванца: и таинственная лаборатория в огромной пещере, и деревья, растущие на глазах по приказу старого колдуна, и — без этого, конечно, нельзя — алмазы…
      — Алмазы валялись всюду: на столах, на полу… Старик их разбивал, точил, растворял в колбах… — Кент опрокинул в рот стакан виски, обвёл слушателей пьяным взглядом. — Будь я проклят во веки веков, если там не было алмазов больше куриного яйца!.. Они были у меня в руках, вот в этих… — он растопырил грязные, дрожащие пальцы.
      А дальше всё шло уже так, как и должно идти в подобных историях: Том Кент похитил у старика камни. На лодке вышел в океан, надеясь, что небо поможет ему добраться до людей. И, разумеется, — опять тайфун, снова потерял сознание и был спасён неведомо кем — очнулся в госпитале в Коломбо! И никаких алмазов уже не было. Но он жалеет не столько камни, сколько свой нож, потому что в ручке его был тайник, а в нём — карта с координатами острова, указание места входа в пещеру…
      — Будь у меня мой нож, я нашёл бы остров, добрался до алмазов, — и тогда, тогда…
      Эштон не стал больше слушать. Расплатившись, встал из-за стола. Проходя мимо Кента, он бросил взгляд на клеёнку, где тот вилкой очень ловко нацарапал ручку своего ножа с хитрым сплетением букв…
      Через месяц началась война. Шли годы… Эштону дьявольски везло: агент превратился в полковника, в шефа… И вот, совсем недавно, он снова столкнулся с этой историей: на столе капитан-лейтенанта Клайда Годфри он увидел ленинградскую детскую газету…
      Что это?
      Здесь статья русского лётчика с воспоминаниями о боях на Курской дуге. В нашей картотеке он числится погибшим в августе 1943 года. Взял для выяснения.
      Эштон машинально перевернул страницу. Самообладание опытного разведчика помогло не выдать себя: в отделе занимательных задач был помещён… тот самый рисунок, который бродяга нацарапал тогда, целую вечность назад, на клеёнке, в таверне! Мгновенно всплыли все, казалось давно забытые, подробности…
      — Вы сделали всё, что нужно?.. Я возьму газету с собой…
      А через час был отдан приказ: разыскать Тома Кента, бывшего матроса грузового судна «Гоулд эпл», затонувшего в Индийском океане в 1935 году.
      Удастся ли?.. Прошло более четверти века. Не унесли ли они эту — уже тогда чуть живую — развалину?
      Но Эштону и на этот раз повезло: через двое суток Кента разыскали. Ещё в 1951 году он был осуждён за попытку взлома ювелирного магазина на двадцать лет тюремного заключения, и теперь отбывал срок наказания.
      И вот Том Кент перед Эштоном. В полосатой арестантской одежде сидит он, тупо глядя в пол — олицетворение человеческого падения, опустошённый, безразличный ко всему, лишённый не только воли, но и каких бы то ни было стремлений и желаний.
      Эштон протянул ему сигару, щёлкнул зажигалкой. Кент тупо посмотрел на полковника, взял дорогую «гавану» будто простую сигаретку, глубоко затянулся. Всё тело его затряслось в приступе долгого кашля…
      Полковник Эштон подождал…
      — Том Кент, вы служили матросом на «Гоулд эпл». Что можете сказать об обстоятельствах гибели этого судна?
      Кент устало пожал плечами.
      — Тайфун… — начал он, беззвучно пошевелил губами, вяло отмахнулся. — Это было давно…
      Полковник, не спуская с него глаз, достал из ящика стола сложенный вчетверо газетный лист, положил его на стол перед Кентом.
      — Посмотрите! — коротко приказал он.
      Кент не сразу понял, что от него хотят — он не уловил связи между словами полковника и газетой, которую тот только что положил на стол. Поэтому он сперва посмотрел на Эштона, а уж затем — на газету…
      И тут Эштон испугался… Молнией промелькнула мысль, что всё загублено: Кент хрипел… Дрожа всем телом, он стоял, сильно наклонившись вперёд, опираясь обеими руками о край стола. Лицо его потемнело, он задыхался… Эштон прыгнул к стенному шкафу, открыл его, выхватил бутылку рому. Левой рукой помог Кенту сесть, правой почти насильно влил ему в рот обжигающую жидкость.
     
      — Мой нож!.. — выдохнул наконец Том Кент. Эштон перевёл дыхание.
      — Успокойтесь, — сказал он. — Успокойтесь и слушайте внимательно. Можете?
      Кент слабо кивнул.
      От меня зависит ваша дальнейшая судьба. От меня одного. Я предложу вам несколько вопросов. Ответить на них будет очень легко — да или нет… Только помните, Кент, вы должны говорить правду. Одну правду. Я вытащу вас из тюрьмы и позабочусь о вашем будущем, даже если окажется, что вы мне совершенно бесполезны. Единственное условие — правда… Вы меня поняли?
      Да, сэр…
      Мой первый вопрос: необитаемый остров… был?
      Кента будто пронзил электрический ток. Лихорадочно заблестевшими глазами он уставился на полковника:
      Откуда вы… откуда вам…Эштон остановил его движением руки.
      Это не имеет значения. Отвечайте: был?
      Был! — тихо, но твёрдо ответил Кент.
      Старик?
      Был!
      Лаборатория?
      Была…
      План в ручке ножа?
      Том Кент, не отрывая глаз от лица полковника, несколько раз молча кивнул головой.
      Ну что ж, — Эштон откинулся на спинку кресла, взял сигару, откусил кончик, закурил. — Сейчас мне от вас больше ничего не нужно… Сегодня же я отправлю вас в санаторий. Поправляйтесь, набирайтесь сил. Потом мы с вами снова побеседуем.
      Сэр, алмазы тоже были… Были, будь я проклят во веки веков!..
      Вот так и началась операция «Z-16-Н».
      Полковник расправил плечи, потянулся, вздохнул полной грудью. Всё же ему здорово везёт: подумать только, за все эти годы русский капитан не обратил внимания на тайну рукоятки… А теперь «Famous» рассекает волны Индийского океана. Сегодня он уже должен достичь того места, с которого свернёт на заданный курс…
      Полковник выплюнул в окно догоревший окурок.
      В этот момент далеко внизу залаяли сирены полицейских машин. Эштон перегнулся через подоконник: по широкой авеню, прорезая густой поток уличного движения, в сторону порта неслись чёрные «джипы»…
     
      СВИСТАТЬ ВСЕХ НАВЕРХ!
     
      Тугие фосфоресцирующие волны плавно поднимают и опускают корпус «Бриза». Палуба то крепко прижимается к подошвам, то уходит из-под ног… Огромное незнакомое небо, прорезанное светлой туманной полосой, мигает мириадами звёзд; они мерцают, переливают разноцветными огоньками. «В угольном мешке» — большом чёрном пятне Млечного пути — жемчужина южной ночи, пятизвездный ромб Креста, путеводителя древних мореплавателей. Это он двадцать шесть веков тому назад указывал дорогу в неизведанные дали отважным финикийцам, отправившимся, по заданию египетского фараона Нехао, в плавание вокруг Африки… Немного в стороне два блестящих глазка — альфа и бета Центавра. Дальше — Южный треугольник. Ниже — рубиновый Антарес. По другую сторону голубым светом горит Канопус, альфа созвездия Киля, вторая по блеску после Сириуса звезда…
      Уже более трёх часов продолжается равномерное, не прекращающееся раскачивание при полном безветрии: медленно вверх, секундная пауза, и, будто споткнувшись, судно клюёт носом, скользит, скользит, выпрямляется… Снова пауза, и снова вверх. И одновременно — с одинаковыми интервалами — оно переваливается с правого на левый борт… Нереальный безмолвный танец, тишину которого нарушают лишь скрип переборок да неравномерный гул гребных винтов — они то глубоко погружаются, то почти выходят из воды и тогда учащённо, зло бьют по волне…
      На северо-востоке, откуда набегают волны, чёрная занавесь затягивает небо, стирая звёзды.
      Дышать трудно. Словно тяжёлые, мягкие руки давят на темя, плечи, сковывают грудь…
      — Валь, тебе нехорошо?
      Девочка сидит бледная, ссутулясь, в углу дивана. Маленькая фигурка сжалась в комочек. Дима дотронулся до руки подруги. Рука холодная, чуть влажная.
      Валя подняла глаза. Губы у неё плотно сжаты. Отрицательно покачала головой:
      — Ничего… пройдёт.
      Дима вскочил. Его качнуло, он ухватился за стол, выпрямился и, балансируя, стараясь попасть в ритм ускользающего пола, направился к выходу.
      Федя, крепко вцепившись в привинченное к полу кресло, стоял у иллюминатора. Он повернул голову, взглянул на Валю:
      — Держись, моряк! Мёртвая зыбь — самая паршивая штука. Это оттого, что качка равномерная… — Он снова прилип к стеклу, рукой заслонил лицо от света. — А всё— таки здорово, что будет шторм!..
      В неясном круге падающего из иллюминатора света каждые двадцать секунд из темноты вздымается гора; она подымается выше, выше, закрывает весь круг… Сейчас накроет «Бриз»!.. Но неведомая сила отталкивает Федю от иллюминатора — нужно крепче держаться за кресло! — и вот опять показывается тёмно-зелёная вершина… Чёрная пустота над нею всё увеличивается, придавливает гору, которая исчезает за бортом… И Федю снова прижимает к стеклу.
      Вернулся Дима. В дверях ударился о косяк, потерял равновесие, заплетаясь, пробежал несколько шагов и, сам себе подставив ножку, плюхнулся на диван.
      — Возьми! — он протянул девочке разрезанный лимон и маленькую пилюльку. — Сможешь проглотить? Сейчас мне, пожалуй, не налить воды… Запей лимонным соком.
      Валя улыбнулась. Улыбка чуть-чуть жалкая… Проглотила пилюлю, прижала к губам лимон.
      Помогает!.. Я и не знала, что меня укачивает, — добавила она виновато.
      Это потому, что здесь душно… Сейчас пущу вентилятор.
      В дверях появился капитан. Он стоит, будто и нет никакой качки.
      А ну, команда, марш по каютам. Спать! Федя оторвался от иллюминатора:
      А как же шторм? Неужели не увидим?!
      — Ишь, какой любитель штормов нашёлся!.. — В руке капитана появилась трубка. Он широко улыбнулся. — Не бойся, герой! Эта прелесть окончится не так скоро… Наштормуешься вдоволь!
      Держась за металлические поручни, привинченные к переборкам, ребята по коридору направились к себе. У Валиной каюты остановились.
      — Ну как, прошло?
      Валя кивнула. В глазах обычные весёлые искорки:
      — Почти совсем прошло… Спокойной ночи, ребята!
      -
      Шторм разразился около двух часов пополуночи. Он налетел внезапным шквалом со скоростью более ста километров в час, гоня перед собою хаос вздыбленных водяных валов. Клочья тяжёлой пены срывались с их зубчатых гребней. Тёмные громады, высотой с четырёхэтажный дом, обгоняли друг друга, настигали «Бриз»… Разъярённые, вздымаясь, нависали над судном, кидались на него. Казалось, сказочный хищник, растопырив гигантские крылья, склоняется над жертвой, выбирая, куда нанести удар.
      Вокруг — кромешная тьма. Один за другим обрушиваются на палубу вспененные валы: смыть надстройки, разбить в щепки жалкую скорлупку, смять её могучими лапами!.. Форштевень медленно поднимается, потоки светящихся водопадов кружатся по палубе, ищут, куда бы проникнуть. Но всё надёжно, намертво задраено— ни одного отверстия, ни одной щели. И они, пенясь, стекают по шпигатам, через штормовые портики. И снова удар, снова водяная гора накрывает судно…
      Светает. Крепко держась за подвесные ремни, Федя не отрывается от иллюминатора.
      Фонтаны брызг заливают стекло, волнистый узор медленно стекает… «Бриз» идёт по глубокому ущелью: серо-синий с зелёными и жёлтыми прожилками склон заслоняет горизонт. Но вот судно взлетает вверх, и открывается широкая панорама бурлящих скал, глубоких долин. Они клокочут, вихрятся, сталкиваются, стремительно несутся вперёд — вперегонки с разодранными, лохматыми свинцовыми тучами. В разрывах облаков мелькает бледное небо, и снова «Бриз» погружается в ущелье… И снова жестокий удар…
      Оранжевым "мутным сегментом встаёт солнце, серебряными бликами отражается в узорчатой сетке волн, золотыми молниями сверкает в срываемой ветром пене…
      Федя посмотрел вниз. На нижней койке — Дима. Будить его или пусть ещё поспит?.. И вдруг мелькнула мысль: а как же капитан, как Максимыч? Они, наверное, и глаз не сомкнули… Федя соскочил с койки, придерживаясь за аппарат, схватил трубку телефона, с трудом набрал номер ходовой рубки. Раздался знакомый низкий голос:
      Да, слушаю.
      Товарищ капитан! Это я — Федя. Разрешите пройти к вам… — Федю толкнуло, он сделал немыслимый пируэт, но успел схватиться за койку, восстановил равновесие. — Может, что нужно?
      А-а, проснулся, любитель штормов!.. — Федя угадал, что капитан улыбается. — А как остальные? Как провели ночь?
      Дима ещё спит. Валя — не знаю.
      Ничего я не сплю! — Дима попытался встать, но его отбросило обратно на подушку.
      В стенку забарабанили, донёсся приглушённый Валин голос:
      И я давно проснулась!.. Я уже совсем готова!
      Так вот… — из трубки снова слышен хрипловатый бас капитана, — передай команде, чтобы пока и носа не показывали на палубу… Через час встанет Максимыч, он вас и проведёт сюда… Понятно?
      Ребята собрались у трапа. Максимыч проверил, хорошо ли застёгнуты плащи, как натянуты зюйдвески. Засунул в карман термос, полиэтиленовый мешочек с бутербродами и шоколадом.
      — Выходить по одному. Остальным ждать здесь. Всё время держаться за штормовой леер — обеими руками. Первой пойдёт Валя.
      Боцман поднялся по трапу, рванул дверь, перешагнул через комингс, обернулся, что-то крикнул, но ветер унёс слова. По движению губ Валя поняла: «Давай!»
      Взбежала по ступенькам. В дверях будто столкнулась с невидимой стенкой. Опираясь обеими руками о железный косяк, она с усилием прорвала её, выскочила на палубу. Тотчас же упругий удар с силой швырнул её в сторону…
      Максимыч был начеку: схватил девочку за руку, притянул к лееру, телом заслонил от ветра. Валя крепко ухватилась за верёвку. Кругом всё выло, гудело, бурлило, клубилось в бешеном круговороте… До ходовой рубки было пять шагов. Вале показалось, что прошла целая вечность, пока они добрались до надстройки. Здесь, с подветренной стороны, можно было вздохнуть. Максимыч втолкнул Валю в рубку, захлопнул за нею дверь. Оглушённая, ослеплённая, она стояла, держась за стенку, ничего не видя, не замечая, что с неё потоками льётся вода…
      Спокойный голос капитана вернул её к действительности:
      — Что ж, Валюша, поздравляю со штормовым крещением!
     
      Форштевень «Бриза» полез вверх. Перед ним зелёная громада росла, росла, поднялась выше мачты… Нагнулась и с грохотом рухнула на палубу, хлестнула по застеклённой лобовой переборке. Валя отпрянула.
      — Ничего, ничего, — капитан оглянулся, ободряюще улыбнулся, — привыкнешь!
     
      Дверь распахнулась, и в потоке брызг в рубку влетел Дима. Вскоре появились и Федя с Максимычем. Боцман встал за штурвал.
      Мореходов взглянул на барометр:
      — Ну-с, я, пожалуй, пойду немного сосну… Как, Федя, доволен? Штормяга — что надо!.. Кстати, ребята, знаете ли вы, откуда берутся штормы? Какие они бывают? Какая разница между ураганами и тайфунами, и… что такое «глаз бури»?
      Капитан натянул зюйдвестку и, улучив момент, выскочил на палубу.
      Лишь к концу вторых суток иссякла неукротимая злоба шторма.
     
      Длинные, пологие волны, тяжело дыша, продолжают свой бег. Снова отражаются в них бесчисленные звёзды, снова лишь монотонный гул мотора нарушает тишину…
      Раннее утро. Низкие серо-розовые облака быстро проносятся над «Бризом», спешат на запад, к берегам Африки.
      В ходовой рубке Федя.
     
      Приставив бинокль к глазам, он внимательно ощупывает океан. Но тщетно. Куда ни глянь — только вода…
      Горизонт закрывает дымчатая завеса. За нею вот-вот выглянет солнце. Федя опустил бинокль, сверился с курсографом, взглянул на экран радиолокатора…
      Одним прыжком очутился у телефона, сорвал трубку:
      — Товарищ капитан! Товарищ капитан!.. На экране локатора контур!.. Контуры Земли!
      Секундное молчание, и из трубки раздаётся ответ:
      — Вахтенный, свистать всех наверх!
      -
     
      РОЖДЁННЫЙ МЕЧТОЙ
     
      Неведомая земля!..
      У кого при мысли об этом не возникает образа крошечного судна, затерявшегося в океанских просторах?.. Пассаты и муссоны наполняют паруса. На мостике — непроницаемый капитан. Команда — морские бродяги: один к одному отъявленные сорви — головы. Океан!.. Он то ласков и кроток, как большой и ленивый, давно приручённый зверь, то злобен и дик. То — спокоен. Это — самое страшное. Повисли дряблыми складками паруса, не скрипят стеньги и реи, не шуршат волны вдоль деревянного борта, изъеденного солью и ракушками. Проходят дни, недели… Грозными призраками встают голод и жажда… Даже в самые отважные сердца закрадывается страх: матросам начинает казаться, что плаванию не будет конца, что всё происходившее прежде — до того, как они ступили на палубу, — сон и мираж. Что во всей вселенной нет, не было и никогда не будет ничего, кроме утлого судёнышка, бескрайнего океана, безграничного неба…
      И вот, когда дойдут люди до предела человеческих сил — только тогда, и никак не раньше, — раздастся вожделенный крик: «Земля!»
      … Но земля, много лет назад явившаяся капитану Мореходову на неощутимо короткое мгновение в туманной мгле, за тяжёлой океанской зыбью, была открыта не так… Ну что же — из песни слова не выкинешь!
      С экрана радиолокатора неведомый остров переместился на горизонт цепью остроконечных вершин — плоская фиолетовая декорация, вырастающая из белёсого тумана.
      С каждым поворотом винтов декорация росла, становилась объемнее, врезалась основанием в горизонт. Вот уже горы отделяются одна от другой. Вершины из тёмно-синих становятся бурыми, склоны их будто покрыты мхом… Ещё немного — и мох превращается в густые леса…
      В трёх кабельтовых по правому борту круто обрываются чёрные базальтовые скалы. Волны, разбиваясь, вскипают белым кружевом.
      «Бриз» обходит вокруг острова, идёт вдоль восточного его берега. Местами гладкие утёсы вздымаются на высоту более ста метров; порою из глубоких расщелин с шумом низвергаются стремительные водопады…
      Над судном безмолвно парят бело-чёрные альбатросы, взмывают и скользят на распластанных крыльях чайки.
      Кое-где скалы расступаются, образуя тесные бухты, куда не проникают ни ветер, ни волны: тускло и мёртво поблёскивает в них неподвижная вода. Иногда огромные глыбы, словно накиданные исполинской рукой, беспорядочными ступенями спускаются в море. Волны захлёстывают их, жёлтая пена медленно стекает по красно-бурым камням, обросшим водорослями…
      И нигде никаких признаков людей.
      Цепь скалистых хребтов, с трёх сторон окаймлявших остров, размыкалась только на южной его оконечности— здесь океан прорвал базальтовое кольцо. Просторная, круглая, как блюдце, бухта соединялась с океаном узким проливом, напоминающим скандинавские фиорды.
      «Бриз» на самых малых оборотах вошёл в пролив, медленно пересёк бухту и стал осторожно приближаться к берегу. Эхолот прощупывает каждый сантиметр дна, стрелка прибора тотчас же отмечает глубину, на экране, как в зеркале, отражается его профиль. Грунт — песок. Под килем — двадцать метров… семнадцать… двенадцать…
      — Стоп! Отдать якорь!
      Движение рукоятки, нажатие кнопки. Мотор заработал вхолостую, коротко громыхнула якорная цепь… И тотчас наступила тишина!
      Полукругом желтел неширокий пляж, усеянный гладкими валунами, ракушками, тёмными пятнами водорослей, вынесенных приливом. Справа и слева — изрезанные диагональными трещинами отвесные скалы. Волны, поднятые винтами «Бриза», веером разбегались по бухте, бежали вдоль крутого берега, шурша, спешили предупредить о прибытии невиданной белой диковины… У западной оконечности пляжа — слегка наклонённый на правый бок, будто оторвавшийся от скалистого хребта, высился серый утёс. Стоя наполовину в воде, он напоминал сахарную голову со срезанной верхушкой.
      Выше пляжа, над густыми зарослями, гигантскими терракотовыми ступенями поднимались три широкие береговые террасы. Ещё выше — небо… И над всем — глубокое, глубокое безмолвие…
      Путешественники молча стояли на баке. Не машина ли времени доставила их сюда?.. Не появится ли сейчас— вот здесь, на обрыве террасы, на фоне тёмно-голубого неба — с детства знакомая фигура, одетая в шкуры, в высокой остроконечной меховой шапке, с длиннущим кремнёвым ружьём за плечами?.. Или — одноглазый, с чёрной повязкой, пират на деревяшке, с попугаем на плече?..
      Что ж ты, капитан, молчишь?.. Выходит, ты тогда не ошибся… Вот он — остров, поднятый из тёмных океанских глубин силою человеческой мечты!
      — Значит, прибыли! — нарушил молчание Максимыч.
      Мореходов кивнул, глубоко вздохнул, улыбнулся:
      — Прибыли.
      — И-ли! — эхом отозвалась серая чайка…Все засмеялись.
      Матросы! Приготовиться к высадке на берег! — весело скомандовал капитан. — Но сперва посмотрим, что сообразил Дима к сегодняшнему столу… Сразу же после обеда отправимся в первую экспедицию.
      Федя, давай поможем Диме? Хочешь? Скорее управимся!..
      Уже занеся ногу через комингс, Валя обернулась:
      А что мы с собой возьмём? Гербарную сетку можно?
      Можно. Только этим не увлекайся: систематическими сборами и наблюдениями займёмся позднее. Сегодня — рекогносцировка бухты.
     
      — Goddam!.. Чтоб чума сожрала тех, кто строил эту галошу гарпун им в глотку! Чтоб трижды издохтот, кто придумал штормы! Чтоб…
      Чтобы не скатиться по накренившейся палубе, Клайд Годфри держался за поручни. Он холодно прервал капитана:
      Не кажется ли вам, Уэнсли, что лучше бы вам поторопить этих бездельников? Полагаю, что задержка не приведёт в восторг шефа.
      То hell! И без ваших советов люди делают не возможное!.. Попробуйте установить эту махину…
      Промчавшийся шторм оставил тяжёлые следы на «Фэймэзе»: в первую же ночь яростный наскок огромной волны сорвал трап, ведущий на мостик, вышиб дверь штурманской рубки, разбил вдребезги стёкла боковых иллюминаторов, средней надстройки. Срезав как бритвой кольцевую антенну радиопеленгатора и оттяжки мачты, он налетел на шлюпбалку, смял её. Крепления не выдержали, лопнули тали. Следующая волна подхватила шлюпку, сорвала, поглотила… Матросы бросились заделывать проёмы — потоки воды заливали помещения надстройки. Не выдержав напора, лопнули переборки. С трудом вытащили из-под обломков полуживого радиста. Лишь под утро, после нечеловеческих усилий, под грохот волн, вопль ветра, проклятия капитана, работая по пояс в бурлящей воде, матросы кое-как закрыли дыры. Начали откачивать воду. И только справились с этим — тысячетонным шквальным тараном сорвало крышку носового трюма! Прежде чем измученная команда сумела задраить образовавшееся отверстие, вода заполнила отсек. «Фэймэз» зарылся носом, корма беспомощно поднялась. Вой бешено вращавшегося в воздухе винта на мгновение заглушил даже голос шторма. Сорванный необузданной силой вращения, он исчез в кипящей пучине…
      Клайд Годфри вынул из кармана пачечку «Честерфилда».
      Можете ли вы хотя бы приблизительно сказать, когда мы сможем следовать дальше?
      I'll be damned! Вы же сами когда-то были моряком! Неужели вам не ясно, что с гребного вала сорвало к чёрту и ступицу винта?! Видите, какие ещё волны… Вы вообще представляете себе, что значит при данных условиях сменить винт? Хэпсона уже смыло с беседки!.. У меня осталось всего восемнадцать человек, считая раздавленного радиста и Бэна, у которого сломана рука… И все двое суток не спали! Капитан вновь разразился потоком брани.
     
      Последний взмах вёсел — и ялик врезался в песок. Первым соскочил на берег капитан, за ним ребята. Подтянули шлюпку, разобрали снаряжение: рюкзаки, карабины, киноаппарат…
      — Ясно одно, — пробормотал капитан, оглядываясь по сторонам, — если на острове имеются люди, они этим пляжем не пользуются!
      Подошли к «сахарной голове». Метров двадцати пяти в окружности у основания, она поднималась усечённым конусом. На стороне, обращённой к хребту, несколько выступов.
      Прикрывая глаза от солнца ладонью, Валя посмотрела на вершину утёса.
      Как думаешь: сколько метров? — правая бровь Максимыча поднялась вертикально.
      Ну-у… наверно, пять, шесть…
      А точнее?
      Точнее?.. — Валя взглянула на Максимыча, но на его невозмутимом лице нельзя было прочесть, шутит он или спрашивает всерьёз. Посмотрела на капитана: он прятал улыбку. — Не знаю…
      Матросы, кто скажет: сколько метров этот камешек?..
      Дима и Федя подняли головы, стараясь прикинуть высоту утёса.
      Не туда смотришь, команда! Вниз смотреть нужно.
      Вниз?
      Лицо Максимыча оставалось невозмутимым. Он пальцем указал на карабины:
      — А длину этих штук знаете? Три ответа слились в один:
      Сто один сантиметр с половиной!
      Ну-с, а ежели, значит, на небе солнце?..
     
      Дима расплылся в сияющей улыбке:
      — Дошло!.. Сейчас смерим!
      Высота утёса оказалась семь метров двадцать сантиметров.
      — То-то! — Бровь Максимыча опустилась. Едва заметно подмигнув капитану, он вразвалку направился к шлюпке.
      Карабкаясь по скалам, цепляясь за растения, капитан и ребята без особого труда поднимались с одной террасы на другую. Первые две, шириной около тридцати метров каждая, были покрыты низкой травой и мелким кустарником. Когда же путешественники взобрались на третью, — перед ними открылось обширное плато, покрытое высокой травой. Местами возвышались одиночные деревья — приземистые, с суковатыми толстыми стволами и развесистыми, словно бы приплюснутыми кронами. К северу плато постепенно повышалось, переходя в холмы, покрытые лесом. Он ковром устилал склоны остроконечных вершин, которые там, далеко впереди, синея, замыкали горизонт. Быстро проплывающие облака беспрестанно меняли окраску ковра: он то золотился под яркими лучами солнца, то вдруг становился голубым, то тёмно-зелёным…
      Первыми обитателями острова, с которыми познакомились исследователи, были птицы. Их было много — и на крутых обрывах береговых террас, и здесь, в густой, высокой траве, и в зонтиковидных кронах деревьев… Людей они явно не боялись. Скорее даже «наоборот», как определил Дима:
      — Нет, в самом деле, у меня такое впечатление, что они от нас чего-то ждут…
      Чёрные дронго, голенастые хохлатые секретари, какие-то проворные пёстрые птицы, напоминающие фазанов, с любопытством вытягивали шеи, крутили головами, рассматривая пришельцев. Оживлённо переговариваясь между собою, они позволяли подойти вплотную, взлетая лишь в самый последний момент, чтобы тотчас опуститься в двух-трёх шагах.
      Особенно удивил всех крупный розовый попугай-какаду. Ещё издали заметив приближающихся людей, он устремился им навстречу. Повторяя хриплый трёхсложный крик, неторопливо описал в воздухе круг и вдруг уселся на Валино плечо! Боясь его вспугнуть, девочка остановилась. Но попугай, очевидно, чувствовал себя уверенно: примостившись поудобнее, он встряхнул большой головой, украшенной высоким кумачовым хохлом, и стал ловить коротким изогнутым клювом прядь волос, выбившуюся из-под полей панамы. Валя засмеялась. Попугай снова издал гортанный крик, раскрыл хохол и, придерживаясь клювом за поля панамы, перебрался на другое плечо. Заглянул чёрным глазом-пуговицей в лицо девочке, взлетел и не торопясь удалился.
      До свиданья, Эрик! — Валя помахала ему рукой.
      Почему «Эрик»? — удивился Дима.
      А разве ты не слышал? Он так кричит: «Эрик-а! Эрик-а!».
      Ну, Валюша, эти кадры мы назовём: восхищённый островитянин встречает отважную путешественницу, — засмеялся капитан.
      Ох, Федя снимал?
      А ты как думаешь: зачем я таскаю эту штуку? — Федя поднял кинокамеру. — И не простой, а цветной!
      Вот уже два часа шли путешественники длинными зигзагами вдоль верхней террасы. Когда подходили к обрыву, далеко внизу открывалась бухта. Отсюда, сверху, она напоминала огромную эмалированную кастрюлю. Слева её стенки, освещённые солнцем, сверкали, справа — тонули в прозрачной тени. Отражение скал, неба окрашивало бухту в три цвета: серебряный, голубой и ультрамариновый. На голубой глади стоял красавец «Бриз». Под ним, опрокинутый, как в зеркале, белел его двойник. Около спущенного трапа привязан ялик. На палубе — Максимыч. В бинокль видно, как он, сидя на брашпиле, улыбается, машет рукой.
      По узкому, промытому дождями оврагу спустились на среднюю террасу. В её отвесном выступе блестели кварцевые прожилки. Их грани, точно линзы, отражали сотни маленьких солнц. Большая изумрудная ящерица, вильнув длинным телом, скрылась в куче камней. Федя и Дима бросились за нею. Но куда там!.. Порывшись немного в камнях, они уже собирались повернуть обратно, как вдруг Федя нагнулся, отбросил в сторону камень и, испустив торжествующий клич, высоко поднял руку. В кулаке он сжимал обрывок верёвки:
      — Трос!.. Смотрите, трос!
      — Подбежал капитан. Валя, выкапывавшая возле склона какой-то цветок, вскочила: верёвка, первый человеческий след!..
      Но увы: при ближайшем рассмотрении Федина находка оказалась скрученным, высохшим стеблем какого — то растения.
      — Фу-ты, — смущённо оправдывался Федя. — Ну чем не канат?
      — Ничего, бывает, — сказал капитан. — Я помню… Закончить ему не пришлось — раздался испуганный крик Вали. У её ног… змеились языки пламени!
      В несколько прыжков мальчики подбежали и затоптали огонь.
      — Ты не обожглась? Что случилось?!
      Не знаю… Загорелась бумага… — Валя изумлённо смотрела то на друзей, то на опалённую, затоптанную траву под ногами.
      Загорелась? Как?! Что ты делала?
      Ничего не делала… Сама загорелась…
      Постой, Валюша, — прервал её капитан. — Ты ведь обожгла руку… Дима!
      Но Дима, сбросив рюкзак, уже доставал походную аптечку.
      Ожог, к счастью, оказался лёгкий. Пока капитан смазывал специальной мазью покрасневшие пальцы, Валя рассказывала, что с нею произошло:
      Я выкопала цветок — вот он лежит… Хотела вложить его в сетку, взяла бумагу… и увидела другой… Вон тот! — Девочка головой указала вправо. — Он показался мне лучше. Я и пошла к нему… И вдруг у меня в руке вспыхнула бумага!.. Я её выпустила — загорелась трава…
      Но бумага-то почему загорелась?
      Не знаю…
      А у тебя не было в руках лупы?
      Да нет же, Федя, говорю тебе — сама загорелась!
      Капитан внимательно осматривал место происшествия: земля, покрытая невысокой луговой растительностью… Трава сухая — отчего сразу вспыхнула. Но… огонь! Откуда же всё-таки взялся огонь? Он покачал головой.
      — Ну-с, друзья!.. Время не ждёт, предлагаю двигаться дальше. Сейчас, сколько бы мы ни гадали, — ответа не найдём. Но, клянусь розой ветров, рано или поздно мы этого «поджигателя» разоблачим!
      Дима быстро выкопал цветок, явившийся косвенным виновником таинственного пожара, — тот самый, который показался Вале лучшим, — и широким театральным жестом протянул его девочке:
      — Когда ты на склоне лет своих будешь в долгие зимние вечера перебирать свой гербарий, этот цветок напомнит тебе самое удивительное происшествие в твоей жизни…
      Подобрав шлейф воображаемого платья, девочка, присев, сделала глубокий реверанс: Благодарю вас, о благородный рыцарь, и принимаю ваш бесценный дар!
      Друзья снова поднялись на плато. Когда подошли к подножию скалистого хребта, окаймлявшего восточное побережье острова, солнце уже склонялось к западу.
      Дойдём ещё до тех деревьев, и на сегодня хватит, — сказал капитан.
      Товарищи, одну минутку! — Валя подбежала к куртинке сиреневых цветов с бледными, отливавшими перламутром листьями, усеянными тёмными, почти чёрными пятнами. — Вот только это ещё возьму…
      Валь, постой! — Дима остановил подругу. — Ты что — хочешь, чтобы рука по-настоящему разболелась? Дай, я сделаю… Что тебе выкопать?
      Вот этот… Нет, нет, вон тот, рядом. Только умоляю, Димочка, осторожнее — у него, наверное, клубни!
      Буду осторожно… Не беспокойся.
      Обернувшись, Дима взглянул на девочку, но не увидел её лица. Присев на кочку, Валя опустила ладони на колени, наклонила голову — каштановые пряди упали на лоб.
      Подошёл Федя.
      Объясни, пожалуйста: никак не пойму, по какому принципу твоя ботаническая голова выбирает растения?.. Ну что ты нашла, например, в этих? Невзрачные, некрасивые….
      Некрасивые? Вот уж нет!.. Незаметные — да. Но они красивые… Только дело не в этом. Ты слышал что— нибудь о семействе орхидных?
      Орхидные? Орхидея, значит… Хм! Я читал, что какой-то взбесившийся миллионер уплатил за орхидею чуть ли не целое состояние…
      — Этого я не слышала, — засмеялась Валя. — Орхидные — очень многочисленное семейство… Их около двадцати тысяч видов. И почти все — в тропиках и субтропиках. А у нас они совсем не такие, как тропические… Наши — скромные…
      Девочка аккуратно раскладывала цветок на листе бумаги.
      Вот этот и напомнил мне наш ятрышник. Только у нашего пятнышки по всему листу и не сливаются, а у этого, смотри, — Валя показала листок. — Они сбежались к средней жилке и столкнулись…
      Ятрышник?.. Ну и название!
      Не нравится? У него есть и другое: кукушкины слёзки.
      Вот это уже лучше.
      Согласен с предыдущим оратором. — Дима, сидя на корточках, рассматривал цветы. — А почему кукушкины?
      Потому что кукушке жалко своих детей, которых она никогда не увидит. Подбросит яйцо в чужое гнездо и улетает… А потом где-нибудь в лесу садится на ветку и горько-горько плачет. И такие горючие у кукушки слёзы, что, когда они падают на листья ятрышника, остаются тёмные пятнышки…
      Дима сорвал листик.
      — Валь, а хочешь знать, как зовут это растение? — Он выпрямился, протянул только что сорванный лист. — На, читай!
     
      Девочка удивлённо подняла брови.
      Не видишь? — Дима сложил листок по средней жилке. — А теперь?
      Вижу! — закричала девочка. Вижу!.. Ой, Дима, что же это такое?!
      Солнце скрылось за береговым хребтом, подул свежий ветерок. Чтобы сократить путь, направились прямо через плато. Впереди темнела густая акациевая роща. Издали она походила на огромный гриб. До ступенек террасы оставалось километра полтора. Шли бодро, широким шагом. Валя запела:
      А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер!..
      Все дружно подхватили:
      Весёлый ветер, весёлый ветер!
      Моря и горы ты обшарил все на свете
      И все на свете…
      Песня мгновенно оборвалась. Путешественники остановились как вкопанные — перед ними, пересекая путь, вилась тропинка… Самая настоящая тропинка! Справа она выходила из акациевой рощи, слева — скрывалась в зарослях колючих кустарников.
      Тропинка… Бродя по хоженому — перехоженому лесу, в котором нет места, куда не доносились бы деловито-суетливые шумы шоссе, обращаем ли мы внимание на тропинки? Они там бесчисленны, как бесчисленны и проложившие их люди… Ну а там, где никто не ходит — могут там быть тропинки?!
      Лиловые тени всё больше сгущались, на востоке зажглись первые звёзды…
      Внезапно тишину вечера прорезал пронзительный крик. За ним второй, третий… И вот уже воздух наполнился громким шумом многих голосов. Резкие, гортанные звуки угрожающе звенели, выделялись отдельные короткие слова.
      Капитан сорвал с плеча карабин.
      — Ложись!
      — Щёлкнули затворы…
      И вдруг всё стихло. В наступившей тишине отчётливо слышался топот множества ног. Быстрыми, мелкими шагами они приближались со стороны западного хребта, подходили к роще…
      Капитан чуть приподнял голову. Прошло несколько мгновений… и он беззвучно расхохотался:
      — Смотрите! Только не вспугните… Переваливаясь с боку на бок, по тропинке быстро двигалась… стая зелёных, в бурых и жёлтых пятнах, птиц! С широкими, светлыми бакенбардами, надутые и важные, они напоминали персонажей гоголевского «Ревизора». Не обращая никакого внимания на наших друзей, птицы проследовали мимо и скрылись за поворотом.
      — Вот кто протоптал тропинку! — вынимая из ствола патрон, сказал капитан. — Совиные попугаи… Летать они почти разучились, вот и бегают по земле. Они, вероятно, гнездятся где-нибудь здесь поблизости и пошли на промысел…
      Когда подошли к обрыву верхней террасы, было уже почти совсем темно. Светлым пятном лежал на песке ялик. Мигнул огонёк: тире, точка, точка, тире, тире, точка…
     
      Федя ответил:
     
      А через час все сидели в кают-компании, рассказывали Максимычу о впечатлениях первого похода.
      Нет, старина, не только что следов, но и признаков людей мы не обнаружили… А казалось бы, где же им и быть, как не в этой части острова?
      Да-а! Людям без моря — никак нельзя!
      Над «Бризом» спустилась ночь. Первая ночь на неведомом острове…
     
      КУДА ВЕДЁТ ДОРОГА?
     
      Занялось утро. Туман всколыхнулся, заклубился, тая, в первых лучах безоблачного дня.
      Мореходов прошёлся по палубе, вынул из кармана кисет, не торопясь, плотно прижимая табак большим пальцем, набил трубку. Взглянул на солнце, прищурился. Щёлкнул зажигалкой — лишь по едва заметному колебанию воздуха над фитилём было видно, что она зажглась… Капитан несколько секунд смотрел на невидимое пламя, потом заслонил его от солнца ладонью — появился голубой язычок… Отстранил ладонь — пламя снова исчезло…
      Он сунул трубку в карман, сбежал по трапу, постучал в Валину каюту.
      Валя уже встала. Загорелая, с коротко остриженными волосами. В полосатой тельняшке и защитного цвета комбинезоне, заправленном в парусиновые гетры, она казалась мальчишкой.
      Здравствуйте, товарищ капитан! А я подумала — ребята.
      Здравствуй, Валюша. Как рука?
      Рука?.. Да я уж и забыла! — девочка взглянула на пальцы. — Всё прошло!
      Ну и отлично…
      Капитан присел к столу. На полочке над койкой весело прыгают солнечные зайчики. Яркий блик танцует на тёмно-жёлтом пузырьке, рикошетом отражаясь в зеркальце на столе…
      Капитан встал, взял пузырёк: «Эфир медицинский». Повертел в руках.
      Берёшь с собой?
      Нет… Это я вчера его вынула. А когда вы сказали, что систематическими сборами займёмся позже, — оставила.
      Значит, вчера ты его с собой не брала?.. Правильно, с этим успеется. Пока собирай растения, а как осмотримся, можно будет заняться и насекомыми…
      Капитан поставил пузырёк на место, вернулся к столу.
      Капитан, вы подумали, что вчера у меня был с собою эфир и он загорелся?
      Нет. Но я кое-что вспомнил… Ты, Валюша, слышала что-нибудь о растениях-эфироносах?
      Это те, в которых много эфирных масел?.. Они очень сильно пахнут — мята, герань, анис…
      Вот-вот, много эфирных масел. — Капитан побарабанил пальцами по столу. — А сколько эфирных масел могут содержать растения, знаешь?
      Валя покачала головой.
      — Очень много, до двадцати с лишним процентов… Представляешь себе?.. Настоящие канистры! Эфир и эфирное масло, конечно, вещи разные, однако кое-что у них есть и общее — превосходно горят…
      И растения-эфироносы тоже… хорошо горят?
      Да. Если в сухую погоду возле такого растения чиркнуть спичку, оно может загореться, хотя пламя спички его и не коснётся. Впрочем, спичка даже не обязательна — в Индии, например, случались лесные пожары от самовоспламенения эфироносов.
      Я читала об этом… Но вчера-то ведь загорелась бумага?
      А как ты её несла?
      В опущенной руке… Но… — Валя смутилась, почувствовав себя словно виноватой в чём-то. — Если бы там что-нибудь горело, разве я не заметила бы?
      Я вот сейчас на палубе чиркнул зажигалкой и подумал, что она не зажглась, а оказывается, просто не видно было пламени на солнце… Скажи, бабочек ты когда-нибудь ловила?
      А как же!.. Прошлым летом в Сиверской за махаоном два месяца охотилась… У него на крыльях длинные выросты, и в сачке они обязательно отрываются. Но я всё-таки достала совсем хороший экземпляр: нашла гусеницу, и у меня вывелся махаон — новенький, с иголочки!
      Это удачно… Очень удачно. С гусеницей тоже, наверное, хлопот хватало: нужно выяснить, что она ест, следить, чтобы не убежала… Они ведь в любую щель выскользнут!
      У меня так было с ивовым древоточцем… У него такая большая тёмно-красная гусеница…
      Валюша, — перебил капитан, — когда ловишь бабочек, ты обращаешь внимание, где находится солнце?
      Обязательно. Если бабочка осторожная, к ней нужно подбираться против солнца, чтобы не испугать её своей тенью.
      Ну, а вчера?.. Ты не помнишь, где было солнце, когда загорелась бумага?
      Прямо передо мной… Когда я направилась к другому цветку, который мне больше понравился, я даже зажмурилась от солнца.
      Капитан встал.
      — Вот мы и договорились… Мой тебе совет, Валюша: — когда будешь собирать здесь, на острове, в такую погоду незнакомые растения, подходи к ним со стороны солнца, чтобы твоя тень упала на них, прежде чем ты до них дотронешься… Они ведь не бабочки, — улыбнулся капитан, — не улетят… Понимаешь? А будет время, посмотри в сорок девятом томе энциклопедии о растении ясенец. — Капитан взглянул на часы. — Предупреди матросов: ровно через час отправляемся в двухдневный поход.
      Через иллюминатор проскочил в каюту сноп солнечных лучей, лёг на пол белым овалом. В нём весело плясали золотые пылинки.
      Уже знакомым путём поднялись на плато. Остановились у кромки обрыва, помахали на прощанье Максимычу. Стоя у ялика, он просигналил:
     
      Сложив ладони рупором, друзья хором ответили:
      — До-сви-да-ни-я!
      Прилетел Эрик. Он, как и вчера, описав в воздухе круг, сел Вале на плечо. Девочка дала ему кусок сахара. Эрик правым глазом посмотрел на сахар, левым — в лицо девочки, будто спрашивая, съедобен ли этот белый камешек, и осторожно взял его… Удовлетворённый, потёрся клювом о поля панамы и, скороговоркой повторив несколько раз своё «эрик-а», улетел в сторону леса.
      Путешественники направились туда же.
      Трава, напоённая росой, местами скрывала их с головой, одежда быстро намокла и курилась паром под лучами круто поднимавшегося солнца… Справа, из-за восточного хребта доносились глухие раскаты океанского прибоя, впереди темнел уже близкий лес.
      Он встал перед путниками колоннадой исполинских стволов под непроницаемым сводом крон, переплетавшихся так высоко, что посмотреть гуда можно было, лишь запрокинув голову. Несколько минут путешественники молча всматривались в зелёный сумрак между стволами, вдыхая душный, до предела насыщенный влагой воздух. Ароматы неведомых цветов, прелый терпкий запах гниения и распада доносились оттуда — из капища грозного и злого бога, куда они сейчас войдут…
      — Гилея, — сказал капитан. — Типичная южноамериканская сельва… На вертолёте её сюда доставили, что ли?.. Боюсь, придётся отступить…
      Но ребята запротестовали так горячо и энергично, что он, пожав плечами, уступил.
      Между стволами-великанами царила жизнь — буйная, всепоглощающая жизнь, беспощадная, как сама смерть. Здесь шла непрестанная, ни на мгновенье не прекращающаяся борьба за место и пространство. Борьба, в которой победитель был так же обречён, как и его жертва, потому что его живое тело становилось ареной новых бесчисленных сражений: цепкие лианы обвивали стволы, высасывая из них соки, но и на их теле распускались смертоносные цветы, вырастали диковинно-безобразные грибы, фантастические лишайники…
      Почвы здесь не было: ни дюйма земли, ни пучка травы. Нога всюду ступала на упругое переплетение стеблей и листьев, то эластично сжимавшихся, то ломавшихся с хрустом, так что брызгал сок, покрывая обувь и одежду густыми белыми каплями.
      Достаточно было четверти часа, чтобы убедиться, насколько беспомощен и беззащитен человек в этом первозданном хаосе, порождённом необузданной жизненной силой тропической гилей. При первых же шагах он подвергался нападению полчищ летающих, прыгающих и ползающих врагов: свирепые муравьи, устрашающе пёстрые жуки и лесные клопы, отвратительные гусеницы многоножки, прицепившись к одежде, тотчас устремлялись к обнажённой коже рук и лица, и нужно было не мешкая освобождаться от этого нашествия.
      После того, как какой-то скользкий комок, свалившись сверху на Федино плечо, скользнул по руке, оставив на кисти жгучий воспалённый след, капитан решительно повернул на северо-запад… Теперь уж никто не протестовал..
      Расчёт капитана был верен: в зелёном шатре над головой вскоре появились просветы, деревья-исполины попадались всё реже и наконец исчезли совсем, сменившись зарослями колючих кустарников, бамбука, дикого винограда… Шли гуськом, часто останавливаясь, чтобы прорубить проход. Капитан, Федя и Дима поочерёдно возглавляли маленькую группу.
      Рельеф местности менялся: холмы чередовались с оврагами, склоны становились всё круче. Лес начал редеть.
      На взгорке, откуда открывался широкий обзор, остановились. Капитан вынул было планшет, но вдруг застыл с карандашом в руке: на северо-западе над каменистой грядой взвилась струя дыма. Не образуя клубов, дым тотчас же растворялся в воздухе.
      Сигналят! — убеждённо констатировал Федя. — Определённо, сигналят… Интересно, что это они жгут?..
      Что жгу-ут? — протянул Дима, всматриваясь из— под ладони в дрожащую от зноя даль. — Я предпочёл бы сначала узнать, кто жжёт!
      Валя сдержанно засмеялась. Заулыбался и капитан:
      — Что ж, попробуем выяснить и то и другое… Засеки-ка, Дима, азимут.
      Дым исчез так же неожиданно, как и появился — вдали снова синело чистое небо…
      Чтобы достигнуть каменной гряды, за которой скрывался источник таинственного сигнала, предстояло пройти километра два сильно пересечённой, поросшей кустарником местности. Прибавили шагу.
      Внезапно Дима, шедший впереди, отпрянул назад:
      — Шалаш!
      В просветах между кустами виднелась продолговатая поляна. Вечнозелёный дуб, широко раскинув могучие узловатые ветви, защищал её от палящего солнца. У приземистого, необъятной толщины ствола стоял… шалаш!
      Итак — на острове были люди.
      Сейчас произойдёт встреча — стоит лишь сделать несколько шагов и выйти на поляну… Но кто они — эти люди? Туземцы?.. Как отнесутся они к пришельцам? Хорошо, если наши герои — первые цивилизованные люди, посетившие остров. А если нет?.. Если здесь в своё время побывали алчные и жестокие искатели наживы, и память о них до сих пор живёт в сердцах островитян, передаваясь от поколения к поколению мрачной легендой, заветом беспощадной борьбы и мести, что тогда?..
      Шалаш был невелик. Он напоминал сооружения, которые делают охотники для засады на зверя или дичь.
      Почему он такой низкий?
      Может, здесь живут пигмеи? — выдохнула Валя. Нельзя сказать, чтоб эта мысль была ободряющей:
      смелые обитатели джунглей отлично владеют своим страшным оружием, а у них-то есть все основания ненавидеть чужеземцев-завоевателей… Может быть, охотник уже заметил пришельцев и следит за ними, притаившись там, в шалаше?..
      Кругом — ни звука. Проходят десять секунд, пятнадцать… Сколько можно простоять вот так — затаив дыхание, окаменев в неподвижности, вслушиваясь в звенящую тишину?
      А что же это делает капитан?.. Снимает с плеча карабин?! Да. И вот карабин уже висит на суку, а рядом с ним пояс с пистолетом и ножом… И лицо у капитана такое, что сразу становится понятно: сейчас он пойдёт туда… Капитан уже шагнул, но там — на дубе — едва заметно качнулась ветка, крупная фиолетовая птица опустилась на поляну.
      Птица беззаботно прыгает в траве!.. Охотника нет в шалаше? Или… или стрела предназначена не ей?.. Но вот, прокричав что-то на непонятном своём языке, птица юркнула в шалаш и, как ни в чём не бывало, снова выскочила на поляну.
      Капитан шагнул назад, надел пояс, взял карабин:
      — Пойдёмте поближе, посмотрим это жилище. Недоумевая, ребята последовали за Мореходовым. Шалаш был искусно сплетён из хвороста и травы, украшен пёстрыми камешками, раковинами, яркими перьями. Площадка перед входом устлана мхом и тоже украшена цветами и ягодами.
      — Отличное сооружение!
      Птица не улетала. Она насторожённо смотрела на приближающихся людей. Когда до шалаша оставалось несколько шагов, — растопырила крылья, широко раскрыв короткий крепкий клюв, вытянула шею, взъерошила перья, показывая всем своим видом, что шутить она не намерена.
      Капитан остановился.
      Дальше не пойдём — храбрость надо уважать. Эта славная пичуга отважно защищает свой дом!
      Свой дом?!
      Конечно. Это всё её работа.
      Не может быть!.. А украшения — камешки, раковины?
      Тоже она сама… Это птица из семейства шалашниц. Отличные строители. С ясно выраженными художественными наклонностями… Но почему вы так удивляетесь, разве вы не знаете, что и среди наших птиц есть такие, которые всячески украшают гнездо: цветами, ленточками, клочками цветной бумаги? А ну-ка, кто вспомнит, как их зовут?
     
      Федя опустил киноаппарат:
      А эти кадры мы назовём: «Неприветливый островитянин не пускает отважных путешественников в свой дом».
      Вот именно: островитянин! — с ударением подхватил Дима. — Валь, ты не помнишь, случайно, как называются птицы, которые… разводят костры?
      Ну, Димочка, уж на этот-то раз ты хватил!
      Нисколько!.. Нисколько, — с убеждением повторил Дима. — В самом деле, посмотрите, что получается: находим тропинку — оказывается, её протоптали птицы, натыкаемся на шалаш — опять птицы!.. Если они строят шалаши, то почему бы им не разводить костры?.. Этот остров — птичий! Здесь живут только птицы, и всё они делают, как люди, а может быть, даже ещё лучше…
      Путники достигли каменной гряды, перевалили через гребень и увидели несколько естественных арок, представлявших собою входы в гроты, расположенные на западном склоне гряды.
      Вот где прячутся сигнальщики!
      Не думаю, — засмеялся капитан. — Осторожнее, друзья!
      Широкие, неглубокие гроты, образовавшиеся в результате разрушительного действия ветра и воды, облюбовали дикие пчёлы. Мириады их, наполняя воздух неумолчным жужжанием, сновали взад-вперёд, деловито копошились в сотах, выстилавших стены, свешивавшихся с потолков…
      Ребята присмирели. Пчёлы, казалось, не обращали на них внимания, но… что произошло бы, если бы путники чем-либо раздражили их?.. При этой мысли невольно становилось не по себе.
      Сколько их здесь!.. — прошептала Валя.
      И откуда только они… берут цветы?! Чтобы собрать сто граммов мёда, пчела должна облететь миллион цветков! — неожиданно заявил Федя. — Неужели на острове столько цветов?
      Федька!.. — Дима даже остановился от изумления— столь неожиданно прозвучали эти слова в устах Феди! — Откуда у тебя такие сведения?!
      Читал где-то, не помню… — небрежно ответил Федя. — Но это точно, цифры-то я хорошо запомнил.
      Ещё бы!.. Такие цифры хочешь не хочешь запомнишь!.. Но, между прочим, пчёлы мёд не собирают… По той простой причине, что его… не существует в природе!
      Как это не существует? Глупости говоришь… А медоносные растения?.. Валь, ведь правда, что есть медоносные растения?
      Это только так говорят — медоносные, а на самом деле…
     
      Капитан в разговор не вмешивался — он упорно искал что-то на каменистом склоне гряды и наконец, издав удовлетворённое восклицание, остановился:
      — Смотрите-ка, друзья!
      Ребята не сразу поняли, что нашёл капитан. Тогда он поднял что-то с земли и положил себе на ладонь. Это была мёртвая пчела. На протяжении нескольких десятков метров каменистый склон был усеян павшими пчёлами.
      — Это вам ни о чём не говорит?.. Ну, а это? — капитан снял с ветки низкорослого колючего кустарника клочок чёрно-бурой шерсти. — Версия, что кто-то с помощью костра сигнализировал о нашем продвижении по острову, мне сразу показалась маловероятной, а зрелище гротов, заселённых пчёлами, навело меня на предположение совсем иного плана… Как видите, оно подтверждается!
      Так это, значит…
      Вот именно! Это был… дым без огня! А виновник переполоха, видимо, успел всё-таки унести ноги…
      Капитан перепрыгнул через ручей:
      — Стоп. Отдать концы! Здесь — привал. Вон под тем деревом. Тень и вода рядом — чего уж лучше!
      Валя стала доставать продукты, Федя и Дима отправились за валежником.
      Выбравшись из кустов, узкой полосой окаймлявших ручей, мальчики увидели косогор, поросший редкими пучками жёсткой травы и какими-то странными растениями с огромными стелющимися листьями. Трава — белёсая, сухая — шелестела жестяным звуком, седые лишайники на голой растрескавшейся земле под ногами рассыпались в пыль.
      Уныло и безрадостно было на этом пустынном косогоре, не верилось, что рядом, за кустами, весело журчит ручей, зеленеет трава… Уж очень тихо и как-то безжизненно было здесь, не слышно даже неугомонных цикад.
      «… Ничто безмолвной тишины пустыни сей не возмущает», — вспомнилось Диме. А Федя, глядя из-под ладони туда, где росли странные растения, вдруг сказал:
      Димка! Кости там, вроде бы…
      Кости?.. Исследуем!
      Дима побежал. Но, сделав лишь несколько шагов, упал и покатился… вверх по склону!.. Отталкиваясь от земли руками, поднялся, но тотчас снова свалился, выхватил нож…
      Федя ринулся к другу. Тонкая зеленовато-серая змея тугими кольцами обвивала его ногу…
      Со всего размаху Федя ударом топора перерубил длинное тело, извивавшееся в траве, помог Диме подняться.
      Но это была не змея, а жёсткий лианоподобный побег. Не без труда удалось размотать упругую спираль.
      — Ну, Федька, спасибо за выручку… Я и не заметил, как наступил на эту штуку…
      Подбежали Валя и капитан.
     
      Осторожно, ступая след в след, — так, как переходят заминированную местность, — направились наши друзья по косогору и остановились в нескольких шагах от растения, отдалённо напоминающего, пожалуй, подорожник— правда, увеличенный раз в двадцать: розетка лежащих на земле овальных листьев, слегка вогнутых, заострённых к концам, длиною каждый около двух метров. Эти листья были красивы — сплошь покрытые светло-зелёным пушком, они казались сделанными из нежного бархата… Но никакой красоты не было в змеевидных побегах-щупальцах, расползавшихся от сильно укороченного стебля во все стороны лучами коварной, угрожающей звезды…
      Возле листьев на голой земле белели кости каких-то животных.
      Капитан поднял одну из костей и осторожно опустил на лист. Он не шелохнулся. Капитан нашёл кость подлиннее и положил её поперёк змеевидного побега. Щупальце тотчас сжалось, захватило добычу и, скручиваясь наподобие часовой пружины, повлекло её к стеблю. Лишь только добыча оказалась в центре розетки, пришли в движение гигантские листья: они все одновременно отделились от земли, приподнялись и сложились вместе, отчего растение приняло вид огромного яйца, поставленного на тупой конец… Однако через несколько мгновений ловушка раскрылась, и обманутый хищник принял свой прежний вид.
      — Н-да-а!.. Ничего не скажешь… Обождите, друзья, сейчас я ещё проверю… — Капитан поднял камень и бросил его в бархатный лист. Камень легко прорвал его насквозь. — Так я и думал! Отойдём — ка подальше от этого чудовища.
      В котле закипала вода.
      — Вы видели, какие сильные и крепкие у хищника ловчие — органы? Эти самые щупальца?.. Его добычей может стать крупное животное… Но почему же тогда у него такие слабые листья? Ведь именно они держат потом пойманную жертву. Почему же не может она вырваться из ловушки или хотя бы повредить лист?
      Капитан подкинул в костёр хворосту.
      — Однажды я видел, как малайцы-охотники вернулись из леса. На носилках они несли своего совершенно беспомощного товарища — его разбил паралич. Оказалось, он ожёгся о лист уреры… А знаете, что такое урера? Это крапива. Точнее, её тропический родич.
      — Наша-то, в общем, безобидна, а вот родственнички у неё чрезвычайно опасные. Собственно, и в нашей крапиве очень сильный яд: достаточно одной десятитысяной миллиграмма, чтобы на коже получился ожог. Какой же он у уреры?.. А вот у этого хищника в пушистых волосках— это выросты железистых клеток — вероятно, такой яд, что действует мгновенно… Валя вскочила:
      Знаете что?.. Пойдёмте уничтожим эти растения!
      Правильно!
      Пошли!.. Днём и то не заметишь щупальца, а ночью?!
      Ну, что касается дня, это, пожалуй, не совсем так, — капитан приоткрыл крышку котла. — Сейчас каша будет готова.
      Капитан, а почему «не совсем так»? Ведь наступил же Дима!..
      Наступил. Но разве мы не увидели эти растения издали? Мы просто не знали, с кем… прости, я хотел сказать — с чем мы имеем дело. Потому и не остереглись.
      Чайник закипел. Федя снял его, достал заварку:
      Но здесь можно было увидеть — место открытое. А если в лесу?..
      В лесу? Там не заметишь, это точно. Только я думаю, что в лесу таких растений нет. Видите ли, ребята, хищные растения живут на неплодородных почвах, и питаются-то они животными именно потому, что им не хватает солей азота… Вспомним нашу росянку: где она растёт? На торфяных болотах, где вовсе нет перегноя… Вот она и питается насекомыми.
      А как же другие растения, которые там растут?..
      Клюква хотя бы…
      — У клюквы есть помощники.
     
      А у росянки союзников нет, обходится своими силами, как умеет… Кстати, полезное растение!.. Но, друзья, — спохватился капитан, — если вы думаете, что я защищаю этих хищников, то вы ошибаетесь. Вот пообедаем, и пойдём уничтожим их. Только… — он наклонился к костру, снял котелок, и никто не заметил его лукавой усмешки. — Только я думаю, что неплохо было бы сперва назвать как-то этого людоеда…
      Назвать?
      Конечно. А как же иначе? Так принято. Когда исследователи открывают новый вид животного или растения, они придумывают ему имя.
      Эта мысль понравилась, предложения посыпались одно за другим:
      Упырь!
      Вурдалак!
      Спрут. У него тоже восемь щупалец, я подсчитала. И это ничего, что есть уже такое животное, так даже интереснее…
      Монстр! — выкрикнул Дима. — Это значит чудовище, урод, выродок.
      Монстр — это хорошо… Но это будет простое название, не научное… А все растения имеют латинские названия из двух слов: родовое и видовое.
      Да, в ботанике растения называют по имени и отчеству, — засмеялся капитан. — Только это, пожалуй, следует предоставить учёным, а то как бы у нас не получилось, как с мамонтовыми деревьями…
      А что с ними случилось?
      С самими-то деревьями ничего не случилось. Растут себе и на родине — в Калифорнии — ив других местах… У нас в Крыму их теперь немало… А вот с названием этих деревьев получилась занимательная история! Да-а… И поучительная, скажу я вам…
     
      Вспомнила, вспомнила! Я читала об этом. Есть такая книжка:
      «Занимательная ботаника»!
      Она самая. Ну, так ты и расскажешь Диме и Феде. Только потом. А сейчас… быстренько вымоем посуду, возьмём топоры и пойдём уничтожать монстров!.. Мы их в полчаса порешим, долго ли…
      Ребята переглянулись.
      Порешим?.. А можно ли?.. Что, если они нигде больше не растут?..
      Верно! Верно, Дима!.. — подхватил капитан. — Как же это я позабыл, что мы с вами прежде всего — исследователи… Ай-яй-яй!.. Разумеется, мы не можем так поступить: ботаники нам этого никогда не простили бы…
      Наши друзья обошли негостеприимный холм и пошли вдоль ручья.
      Он извивался по дну долины, прижимаясь то к одному её склону, то к другому.
      Заросли на обоих берегах становились всё гуще и наконец сомкнулись над самой поверхностью воды: казалось, ручей выбивается из зелени кустов, льётся из трепещущих листьев.
      Пробиться через эту преграду не было никакой возможности.
      — Что ж, друзья, ничего не поделаешь, — и капитан зашагал вверх по склону долины.
      Это оказалось тоже нелёгким делом — приходилось обходить завалы, продираться через кусты, цепляясь за корни и камни, взбираться по кручам, в то время как тонкие стебли стелющейся ежевики предательски хватали за ноги.
      Наконец исследователи добрались до вершины. Она обрывалась вогнутым уступом узкого скалистого ущелья, глубиной метров двадцать. Противоположный склон был ещё выше и отвеснее.
      Капитан сверился с компасом, достал планшет, сделал очередной набросок местности. Снял панаму, вытер лоб, осмотрелся:
      — Спустимся по верёвке. Укрепим её за дерево.
      Федя возился с киноаппаратом:
      Один момент!.. Кончилась лента.
      А как с верёвкой? Так её и бросим?..
     
      Валин вопрос потонул в весёлом взрыве смеха.
      — Валь, ты — гений!.. Это у тебя получилось не хуже ватерлинии!
      Ущелье, ломаясь крутыми зигзагами, неуклонно вело на север. Отвесы становились всё выше, местами от неба оставалась только узкая светлая полоска.
      Скоро теснина сузилась настолько, что идти можно было лишь по одному… Серая ящерица — рогатая, с острыми гребнями на спине — зло посмотрела глубоко посаженными глазами и тотчас исчезла. Из узких расщелин стекали тонкие струйки воды, камни были холодные, скользкие…. Капитан озабоченно осматривался, опасаясь уже, что из теснины не будет выхода и придётся возвращаться обратно, но за одним из поворотов ущелье внезапно оборвалось. Щурясь от яркого света, путешественники остановились, не веря своим глазам…
      На фоне высокой горы лежала залитая солнечным светом долина, ровная, как первоклассное футбольное поле, поросшая деревьями, до неотличимости похожими одно на другое: высокие, узкие, с пирамидальной кроной, доходившей до самой земли, они напоминали не то кипарисы, не то ели. Плотный тёмно-зелёный ковёр выстилал поле: ни цветка, ни листика или сухого стебелька — ничто не нарушало однообразия удивительного газона.
      Пейзаж неведомой планеты!.. А? — пробасил Мореходов.
      Капитан, неужели это… само по себе так сделалось?!
      Не знаю, Валюша, что и подумать, право, не знаю… Это слишком хорошо для игры природы, а для рук человеческих — тем более!
      Валя вопросительно посмотрела на капитана.
      Человек не может так совершенно защитить свои посадки от гостей — случайных растений, а здесь — смотри, что здесь делается!..
      Есть цветы, которые нельзя ставить в вазу вместе с другими… — нерешительно сказала Валя.
      Капитан понял её:
      — Думаешь, эта травка такая неуживчивая? Возможно, возможно… Но — деревья!.. Они похожи одно на другое, как близнецы! Не знаю, просто не знаю…
      Оглядываясь по сторонам, Дима переходил с одного места на другое, отходил назад, снова возвращался:
      Нет, товарищи, тут что-то не так!..
      О чём ты?
      — Да вот о деревьях… Они растут беспорядочно, где придётся, но у меня такое чувство, что это только кажется!
      В расположении деревьев, и в самом деле, словно бы угадывалась какая-то схема: порой они казались выстроенными в ровные, как по линейке, ряды, но стоило сделать шаг в сторону, это впечатление исчезало…
      — Посмотреть бы на них сверху! — вздохнул Федя. Фантастическая долина уходила на северо-восток.
      Шагать было легко и радостно — кругом сверкали чистые и ясные тона, будто всё здесь только что тщательно прибрали и вымыли.
      — Эта дорога обязательно приведёт нас куда-нибудь! — подумала Валя вслух. Федя обернулся:
      Все дороги куда-нибудь ведут… Валя остановилась.
      Ох, Федька, Федька!.. Ну какой же ты…
      Какой?
      … здравомыслящий, вот какой!
      А это плохо?
      Когда как… — загадочно ответила Валя. — Скажи-ка вот — куда ведёт эта дорога?
      Разве это вопрос? В Страну Чудесной Охоты, куда же ещё…
      Что-о?.. И ты стал бы сейчас стрелять?!
      Так ведь охота-то не простая, — чудесная…
      И что это, по-твоему, значит?
      В Стране Чудесной Охоты выстрел не убивает. И даже не ранит. Просто зверь становится ручным…
      Мир был восстановлен.
      Дима! Теперь твоя очередь. Куда приведёт нас эта дорога?
      Это не дорога. Это парк… Дворцовый! Впереди — высеченный в белой скале дворец. И нас там ждут…
      Кто? Кто живёт в твоём дворце? Какая-нибудь царевна? И она ждёт, конечно, именно тебя?
      Нет, Валь… Почему «царевна»?.. — Дима запнулся. — Скажи-ка лучше сама: куда мы придём?
      В сказку… — Девочка встряхнула головой. — Эта долина — дорога в сказку… Сказку придумать нельзя. Роман, рассказ — можно, а сказку — нельзя… В сказках только правда, только то, что было или будет… На земле много дорог и тропинок, и среди них есть такие, что ведут в сказку…
      Долина кончилась. Поднялись на высокий, пологий вал, заслонявший горизонт.
      Даль открылась внезапно — видением неотразимо красивого пожарища, беззвучным пламенем взрыва, взметнувшегося и оцепеневшего в неподвижности!..
      Это было дерево. Листва его, окрашенная всеми оттенками от жёлто-лимонного до тёмно-бордового, казалась гигантским факелом.
      Дерево одиноко стояло в центре круглой каменистой чаши, напоминавшей лунный кратер. Приблизиться к нему не удалось: сплошное кольцо шаровидных кактусов замыкало его, угрожающе щетинясь мощными, длинными шипами.
      — Неужели не подойти? — огорчилась Валя. — Хоть бы одну веточку достать!..
      Дима и Федя переглянулись, отстегнули чехлы топоров.
      — Минуточку терпенья! Только найдём, где это колечко потоньше…
      Капитан перевёл взгляд с пламенеющей кроны на кактусы:
      — Отставить! Клянусь розой ветров — это смерть! Это дерево ядовито…
      Все четверо поднялись на косогор. С северо-западной стороны он примыкал к подножию горы. Высокая чёрная скала, как бы разрубленная пополам, образовывала ворота в тёмную котловину. Спустившись в неё по склону, покрытому мелким щебнем, осыпающимся под ногами, друзья начали взбираться на гору. Солнце давно скрылось за ней, пора было подыскивать место для ночлега… Наконец щебень прекратился. Вдоль горы, постепенно поднимаясь, вился довольно широкий естественный карниз. Обвязавшись на всякий случай верёвкой, путешественники стали обходить гору.
      Внизу — впереди и справа, за беспорядочным нагромождением скал — береговая гряда. За нею синеет океан. Линии горизонта нет: она, как и небо, темнея, теряется где-то там, далеко-далеко… Сзади-лунный кратер с пылающим деревом. За ним — невероятный газон и деревья-конусы. Дальше — отвесный обрыв с тёмной щелью. Ещё дальше — леса, холмы, снова леса… Наверное, если подняться выше, можно увидеть «Бриз»… Хотя, нет: с него гора не видна. Он стоит ближе к берегу… Что делает сейчас Максимыч? Тоже, вероятно, думает о них…
      — Ребята, кто хотел посмотреть на деревья сверху?.. Вот они — как на ладони! Что вы теперь скажете?!
     
      — Теперь… Димка, а ведь похоже, что ты был прав! Аи да ты!..
      Тень горы покрыла широкую чашу, но одинокое дерево всё ещё горело.
      — Капитан, почему вы сказали, что оно ядовитое?
      — Мореходов ответил не сразу.
      — Существуют деревья, прикосновение к которым вызывает смерть… Есть вид ядовитого сумаха; осенью он выглядит примерно как этот…
      Небольшой спуск, поворот, крутой подъём, спуск, подъём, спуск, подъём ещё круче, поворот… Откуда-то доносится гул. С каждым поворотом он становится громче— словно беспрерывно гремит отдалённая канонада… Гром нарастает, нарастает… А карниз становится совсем узким. Слева — отвесная скала, справа — обрыв. , Грохот наполняет воздух, от него сотрясается гора.
      — Стойте здесь! — капитан кричит во весь голос. — Я пойду на разведку.
      Прижимаясь к скале, шаг за шагом продвигается Мореходов вперёд. Вот он дошёл уже до поворота, исчез за ним. Ребята крепко держат верёвку — страхуют, постепенно отпуская конец. Проходит целая вечность… Верёвку дёрнули раз, второй. Это значит — её нужно выбирать. Капитан появляется на повороте, что-то кричит, но слова не долетают. Знаками показывает: сюда по одному!
      С оглушительным рёвом отчаянно кидаются вниз потоки сверкающей пены. Над ними трепещет прозрачная радуга… Брызги заливают карниз, отскакивают от скалы. В вечернем освещении кажется, что это не капли воды, а блестящие осколки драгоценных камней.
      Глубоко внизу — голубая хрустальная поверхность продолговатого озера. В обрамлении темнеющего леса оно огибает гору, омывая её…
      Карниз спускается всё ниже, он тянется едва заметной стёжкой уже почти в уровень с водой. До конца озера ещё метров десять, а карниза, собственно, уже нет — есть только отдельные выступы в скалах. Цепляясь за них, наши друзья преодолевают метр за метром… Пальцы немеют, снаряжение тянет назад… Но вот, наконец, отмель — просвечивает дно.
      До берега дошли уже по воде. Место для ночёвки выбрали у опушки леса, на мягкой душистой траве, у кромки песчаного пляжа.
      Прежде всего — сбросить рюкзаки, одежду…
      Тёплая вода ласкает тело, снимает усталость, стирает следы ремней и лямок… Будто и не шли целый день, пробираясь через леса, спускаясь в овраги, взбираясь по кручам…
      Капитан уже выходит на берег, ребята делают ещё один заплыв.
      Мореходов крепко растирается полотенцем, одевается. Ему не по себе, и он рад, что сейчас его никто не видит.
      Но что же всё-таки с ним происходит, — откуда этот внезапный озноб и непонятная противная слабость?.. Сердце?.. Так вдруг?..
      Но тогда — что же это?.. А там, на карнизе скалы, за поворотом, когда он велел спутникам ждать, а сам пошёл разведать путь, — что это было?.. Зеркальная гладь горного озера раскололась, её рассёк чёрный луч, словно бы гигантский тёмный веер раскрылся в прозрачной глубине… Это продолжалось мгновенье, и так же короток был приступ слабости — точно такой, какую он испытывает сейчас. Тогда он счёл всё это игрой воображения, порождённой усталостью.
      Раздумье прерывают оживлённые возгласы юных спутников капитана — они уже на берегу, одеваются.
      — Брр… Ну и вода! Капитан настораживается.
      Холодная? — спрашивает он безразлично, словно бы между прочим.
      Да нет, тёплая… Очень даже тёплая, но… колючая какая-то…
      «Колючая»? взвешивает Мореходов. Нет, его ощущения были иными. Он плыл в очень тёплой воде и вдруг всей кожей ощутил частые мелкие толчки — вибрацию воды… Да, да — именно вибрацию! И тотчас его охватил озноб, он почувствовал себя плохо. Вот что было с ним. А ребята, по-видимому, восприняли всё иначе.
      Капитан озабоченно приглядывается к своим спутникам и, наконец, облегчённо вздыхает: они бодры и веселы, оживлённо суетятся…
      В пять минут разожгли костёр, установили палатку. Сумерки спускаются, пахнуло свежестью.
      Натянув свитер, Федя вскочил.
      Кто со мной на лесозаготовки?
      Пошли!
      И я с вами!
      Собрана уже внушительная куча хвороста.
      — Пока ещё видно — последний заход, и до утра хватит!
      Ребята снова разбрелись по опушке. Верхушки деревьев зашелестели, пошептались и замерли.
      Протискиваясь между деревьями с большой охапкой валежника, Дима вышел к берегу озера, споткнулся о корягу, инстинктивно протянув вперёд руки, выпустил ношу…
      И тут — когда он, прыгая на одной ноге, растирал ушибленное место — взгляд его упал на странный предмет… В первый момент ему показалось, что это надгробный памятник, — каменная плита стояла торчком у ствола высокого дерева.
      — Ну нет, не проведёшь!.. Совиные попугаи, птицы — шалашницы, пчёлы — хватит!
      Но всё же он подошёл к камню. Было почти совсем темно. В озере длинными золотыми дорожками отражались звёзды. Серой стеной стояла гора, закрывая полнеба… Камень по бокам был грубо обтёсан, верхушка — закруглена. Передняя сторона — гладкая, будто отшлифованная. На ней…
      — Димка-а! Ты где-е-е?
      Это звала Валя. Её тоненький силуэт чернел на фоне разгорающегося костра.
      Дима не ответил. Нагнувшись, он рассматривал камень. Провёл по нему рукой… Выпрямился, закричал:
      — То-ва-ри-щи! Скорее сюда! Захватите фонарь! Скорее!
      Три тени отделились от костра, побежали.
      — Что такое? В чём дело?
      Первым примчался Федя. Дима выхватил у него фонарик, осветил каменную плиту… Вырванный из темноты, как на экране волшебного фонаря, ясно выделялся вырезанный на гладкой поверхности рисунок:
     
      — Мда-а!.. — капитан вынул блокнот. — Это что — египетские иероглифы? Мореходов молча пожал плечами — он срисовывал рисунок.
     
      В БУХТУ СМОТРЯТСЯ ЗВЁЗДЫ
     
      Слепой мрак поглотил всё пространство, и только узкий треугольник, в котором сияли ещё бесконечно далёкие звёзды, остался от мира. Яркая и потому казавшаяся одинокой звезда сверкала в вершине треугольника. Дима смотрел на неё не отрываясь; ему казалось, что она погаснет, как только он перестанет на неё смотреть.
      Но внизу, куда Дима не смотрел, что-то происходило: там рождались красные искры, взлетавшие вверх и угасавшие, не долетев до звезды. Желание узнать, что там происходит, неудержимо росло, пересиливая опасение, что погаснет одинокая звезда, и Дима наконец оторвал от неё взгляд и посмотрел в основание треугольника.
      Там был человек. Он сидел, одинокий и неподвижный, и багровое печальное пламя колыхалось перед ним.
      Родился звук. Дима не мог отдать себе отчёт в его характере и происхождении и воспринял его отвлечённо, только как нарушение тишины. Но человек зашевелился и стал вдруг похож на… Федю!
      Дима понял, что он уже проснулся и смотрит в треугольный вырез палатки, а человек — это Федя, и он с какой-то непостижимой безуспешностью воюет с костром— собранные им головешки тотчас же рассыпаются, и костёр разваливается снова и снова…
      Дима выбрался из палатки.
      Что ты тут возишься? — спросил он тихо.
      Я тебя разбудил?.. Понимаешь, чертовщина какая-то… Сперва всё было хорошо, а теперь — смотри, что получается… Надо же было придумать — развести костёр на бугре!
      На бугре?
      Ну да… Разве здесь что-нибудь удержится?
      Действительно, под костром был бугор. Самое удивительное, что он словно бы увеличивался! Дима протёр глаза, но бугор всё-таки продолжал расти.
      Появился капитан.
      Ни Дима, ни Федя не видели, чтобы он выбирался из палатки: может быть, его там и не было и он не спал в эту странную ночь?..
      — Что тут у вас?..
      Светало. Ночь растворялась в чистый и прозрачный полусумрак, костёр потух, и только отдельные угли светились ещё, подёргиваясь пеплом.
      Валя, разбуженная голосами, присоединилась к друзьям.
      Все четверо стояли, ошеломлённые невероятной картиной: бугор вспучивался, одновременно распространяясь в ширину… Вот и край палатки шевельнулся и приподнялся. Узкая, ломающаяся трещина пересекла растущий холм, тотчас появилась вторая, третья… Послышался негромкий треск разрываемых корней, шелест сдвигаемой земли. Тёмный красновато-бурый купол поднимался из недр разорванного, как лопнувший пузырь, холма.
      — Так это… — закричал Федя, — знаете, что это! Гриб!
      Да, Федя не ошибся — тёмный купол был всего лишь шляпкой гриба… Правда, гриб этот был чудовищно велик, но только этим и исчерпывалась необычность происходящего, по существу же всё было естественно и просто: вырос гриб.
      Над озером, скользя по поверхности, поднимаются струйки пара, кружатся невысокими спиралями, стелятся тонким облаком. Облако расширяется, выходит на берег, обволакивает деревья, проскальзывает в лес. Шапка гриба исчезла под ним. Деревья растут будто прямо из тумана.
      — Сегодня ночью я, кажется, разгадала, что на камне… — тихо сказала Валя.
      Как это они забыли об удивительной находке? Весь вечер допоздна говорили о ней, стараясь разгадать тайну иероглифов, и вдруг — забыли! Из-за гриба, конечно. Больно невероятно возник этот гигант! Вот его купол появляется уже над туманом…
      Ослепительно яркие стрелы пронзили листву, туман быстро рассеивался. Лес наполнился свистом, щёлканьем.
      Капитан пристально посмотрел на девочку.
      — Разгадала, говоришь? У меня тоже есть кое-какие соображения… Пойдём сверимся.
      Камень от росы казался матовым, в вырезах рисунка — капли.
      Так что же это, по-твоему?
      Это… — Валя привычным движением откинула со лба прядь волос, закусила губу. — Рисуночное письмо!
      Думаю, что ты права. Это так называемое идеографическое письмо. Древнейший вид письменности. Здесь нет ни букв, ни других грамматических знаков — идеограмма передаёт не звук, не слог и даже не слово, а понятие, мысль. Так что же ты здесь прочла?
      Это вот, внизу — волны, океан… На нём — остров. Слева — молодой месяц, справа — месяц в последней четверти… Это — начало и конец… Так? — Валя подняла глаза на капитана. Он кивнул несколько раз:
      А волнистые линии?
      Течёт вода… Бег времени!
      Чёрточка?
      Понял!.. Ей-богу! — Федя подпрыгнул и, сильно оттолкнувшись, сделал классическое сальто-мортале. — Димка, а ты понял?
      Гладкая поверхность камня словно бы ожила — рисунок рассказывал простую и печальную повесть…
      Интересно, когда всё это было?
      Друзья, мы отыщем следы этого человека. Во что бы то ни стало! Это наш долг!
     
      Свинцово-серым хищным корпусом «Фэймэз» рассекает волны Индийского океана. Скалистый берег далёкого острова встаёт на горизонте. В средней надстройке матросы ремонтируют временно заделанные во время шторма повреждения.
      На мостике — трое. Рядом с сутулым капитаном Клайд Годфри кажется невысокого роста. Зато его лицо — розовое, с аккуратно подстриженными усиками — в сравнении с жёлтыми впалыми щеками и острыми скулами Уэнсли выглядит ещё более цветущим. Третий — Том Кент. Его не узнать — светлый тропический костюм, ярко-лиловая в крупную клетку сорочка, в золотых зубах — сигара… И только глаза — бесцветные, блуждающие глаза арестанта, которого ещё так недавно привели к шефу…
      Клайд взглянул на Кента, затем — на капитана. Указал на горизонт:
      — То. что нам надо?
      Уэнсли не ответил — скупо кивнул головой. Подошёл к машинному телеграфу, переставил ручку на «Средний вперёд». Зазвенел звонок, стрелка показала: «Команда принята».
      Клайд снова посмотрел на Кента. Брезгливо скривил рот:
      А вы опять нализались!.. Я же вам приказал…
      Что вы, сэр! — стеклянные глаза забегали. — Только самую малость: стаканчик «Уайт хорс» с содовой… По случаю благополучного, так сказать, прибытия… Не извольте беспокоиться — Том Кент не подведёт!
      «Фэймэз» на малых оборотах обогнул западное побережье острова. За четырёхугольным мысом он проскользнул в тесную расщелину и бросил якорь в крошечной бухте, окружённой отвесными скалами. Лишь в одном месте они словно бы нехотя расступились, образуя узкий коридор. Сюда и подошла шлюпка с двумя пассажирами.
      Годфри и Кент спрыгнули на берег. Матрос передал им автоматы, рюкзаки, багром оттолкнул лодку. Годфри взглянул на часы — 9.07…
      По крутому подъёму, заваленному валунами, осыпями галечника, поднялись на береговой хребет. Том Кент грузно опустился на камень, открытым ртом судорожно ловил воздух… Знаком показал: постойте.
      — Меньше бы лакали виски! — буркнул Клайд, осматриваясь. Достал карту, сверился с местностью: внизу, за хребтом — долина, её полукругом замыкают холмы. За ними — горы… — Туда, что ли?..
      Кент кивнул. Махнул рукой на юго-восток. Немного отдышавшись, встал.
      Будь я проклят во веки веков!.. Вы забываете, что мне не тридцать пять лет! Куда гоните?.. Можете быть уверены — я туда тороплюсь не меньше вас…
      Ну как, пришли в себя? — Не дожидаясь ответа, прыгая с камня на камень, Клайд начал спускаться к долине.
     
      Стойте!.. Туда нельзя. Трясина, засосёт… Клайд остановился:
      Чего же вы молчали, чёрт вас возьми!
      Кент перебросил через плечо автомат, огрызнулся:
      — А почему я должен был вам об этом говорить? — Он вынул из кармана стеклянный тюбик, постукивая пальцем, вытряхнул на ладонь пилюльку, слизнул. — Нам нужно вон к тому холму, что похож на морскую черепаху… По прямой меньше двух миль, но придётся обходить по скалам… Вон до того пика. Только там можно пройти… Мили четыре будет.
      Часа через полтора, не обменявшись в пути ни словом, Годфри и Кент взбирались по склону базальтового утёса. Примерно на середине Кент остановился:
      — Отсюда можно уже спускаться в долину!.. Вот только передохну… Л сверху вид — красота!..
      Клайд поднялся на вершину. Взглянул вниз — по телу пробежали мурашки: метров двести, не меньше… Острые скалы торчат из воды, рассыпаясь белой пеной, бьётся прибой… Он достал сигарету, глубоко затянулся. Медленно повернулся, посмотрел направо и… мгновенно присел. Отбросил сигарету, схватил бинокль: в круглой бухте стоял белый корабль. На мачте развевался красный флаг!..
      — Damned! Этого только не хватало! — Он снова присел — бухта исчезла. — Какое может быть расстояние?.. — Мысленно прикинул. — По прямой километров семь — восемь…
      Сидя на обломке скалы, Кент не отрываясь смотрел на холм. Вход в лабиринт отсюда не видать — он на южной стороне А там… Там — алмазы! Много алмазов… Старика уже давно нет, лежит где-нибудь его скелет… Но этот чёртов Годфри — не зацапает ли он все алмазы себе?..
      Том поднял голову": придерживаясь за выступы в скалах, Клайд быстро спускался… Вот что он сделает: сразу проведёт Клайда в лабораторию… Сразу же! И пока тот будет осматривать её, он сумеет спрятать несколько камней… Покрупнее. Не станут же его обыскивать? — Том судорожно ухватился за автомат. — А вдруг кто-нибудь уже побывал в пещере?..
     
      Часы показывали девять ноль семь.
      — Ого!.. Сегодня мы задержались, однако… — Мореходов осмотрел место стоянки: костёр потушен, всё прибрано. — Ничего не забыли?
      Вынув из планшета рисунок с наброском местности, капитан в центре овала, изображавшего озеро, поставил жирный вопросительный знак, а рядом — две «галочки»…
      Четверо путешественников углубились в чашу.
      Лес ещё кое-где курился туманом, влажная трава казалась жёсткой, нехотя расступалась под ногами. С потревоженных веток срывались крупные капли. Шли, как и вчера, часто прорубая себе дорогу. Снова начался подъём.
      — Что это?
      Откуда-то слева доносился треск ломающихся веток. Будто крупное животное шло через лес напролом… Капитан огляделся: в нескольких шагах в зарослях высоких папоротников лежал толстый ствол упавшего дерева.
      — Туда!.. Приготовить карабины!
      В просветах между деревьями промелькнула высокая тень, за ней — вторая… Жирафы? Откуда они здесь?
      Странные животные приближались, легко прокладывая себе дорогу сквозь густой подлесок… Вот они: маленькая плоская головка с коротким клювом метрах в пяти над землёй! Длинная шея в высоком пушистом воротнике шалью; массивное туловище с чёрным опереньем, короткий покатый хвост, несоразмерно крупные ноги… Смяв сильной трёхпалой ногой куст тодэи, первая птица остановилась. Замерла и вторая…
     
      Федя осторожно высунулся, поднял кинокамеру. Капитан нажал спуск своего «Киева», быстро перевёл кадр, щёлкнул ещё раз.
      Пернатый исполин встревожено покрутил головой, издал тихий щёлкающий звук и резко повернулся… Сминая кусты, обе птицы скрылись за деревьями.
      Капитан, это страусы?
      Страусы?.. Нет, друзья, уж больно велики… Да и что здесь делать страусам? Они живут в степях да пустынях. — Мореходов убрал аппарат, застегнул чехол. — Это… это могут быть только моа! Какой сюрприз для орнитологов!.. Право, из-за одной этой встречи можно было бы предпринять несколько кругосветных путешествий!..
     
      Медленно поворачивая бинокль, Клайд Годфри оглядел лежащую перед ним равнину, лес, холмы, горы на горизонте: ничего подозрительного.
      Ноги по колено увязают в мягкой траве. Клайд ступает точно на след Тома. Только опытный взгляд заметит, что тут прошёл не один человек.
      К холму подошли с юго-западной стороны. Здесь он суживался, образуя как бы голову черепахи, высунувшуюся из-под панциря. Впрочем, вблизи сходство с черепахой исчезло. К юго-востоку на дне долины метрах в пятидесяти протекала река.
      У основания красноватого скалистого склона зияло узкое отверстие, соединявшееся наверху двумя дугами в виде готической арки. Оттуда тянуло прохладой. Покатая площадка, поросшая серым мохом, ступенями спускалась в долину.
      Около входа Годфри не заметил никаких следов. Движением головы указал на знаки, выбитые на камне:
      — Его работа?
      Кент молча пожал плечами.
      Годфри достал фонарик. Узкий луч метнулся в темноту, пробежал по стенам, низкому неровному своду, в глубине коридора едва различимым пятном упёрся в стену. Клайд потушил фонарь.
      — Там поворот?
      Кент выразительно свистнул:
      Первый… Их там хватает!.
      Послушайте, Кент, а вы действительно помните дорогу? Не запутаетесь?
      Не беспокойтесь, сэр. Старик, правда, ходил другим путём, совсем коротким, но я никак не мог его запомнить, там же ни черта не видно… Как-то раз я проплутал полдня. Будь я проклят во веки веков, думал — погиб. Сам бы и не выбрался, да старик меня отыскал. — Кент повернул голову, сплюнул. — Тогда…
      Перестаньте плеваться!
      Извините, сэр. Привычка…
      Так как же с дорогой? Только короче.
      Слушаюсь, сэр… Тогда старик показал мне другой путь. Длиннее, но зато надёжнее… Совсем надёжный. Тот, о котором я говорил шефу: нужно идти, не отрывая правой руки от стенки. С тех пор я всегда так ходил и не плутал.
      И как долго вы шли?
      — Минут тридцать, сорок… У меня тогда часов не было.
      Из верхнего бокового кармана Том вынул сигару.
      Спрячьте вашу «гавану»!
      Но, сэр, я хочу курить…
      Извольте выполнять приказания!.. Хватит и плевка. Может, по-вашему, нам здесь и визитные карточки оставить?
      Клайд поднял бинокль, ещё раз оглядел долину.
      — Ведите!
      За поворотом галерея резко пошла вниз. Сводчатый потолок уходил вверх. Галерея вливалась в довольно обширный зал. На плане он походил бы на паука: его ногами были коридоры, расходившиеся в разные стороны. Клайд их насчитал восемь. Посредине зала, напоминая небольшую трибуну, лежал крупный осколок скалы. Над ним огромными клыками свисали две остроконечные глыбы.
      Не отнимая руки от стены, Кент сказал:
      — Пойдём, что ли?..
      Клайд не удостоил его ответом: он внимательно осматривал пол, выискивая хоть какие-нибудь— следы… Но на неровных камнях, испещрённых трещинами, ничего нельзя было заметить.
      Свернули в узкий коридор. И сразу же снова свернули вправо. Затем влево. Вышли в небольшой зал… Тёмные тряпки гроздьями свисают с потолка. Клайд догадался: летучие мыши… Сколько их здесь? Сотни? Тысячи?
      Галереи змеились, вытягивались, заворачивались в спирали, раздваивались… Вначале Годфри старался запомнить дорогу, но скоро убедился в полной бесполезности этой затеи. Клайд неоднократно замечал, что они возвращались по тому же коридору, по которому только что прошли: вон этот острый камень с тремя поперечными выступами — минут пять назад они прошли мимо него. Теперь он на другой стороне. А это? Тьфу, чёрт, да это снова зал с летучими мышами!.. Настойчиво придерживаясь правой рукой стены, Кент повторял все изгибы лабиринта.
      — Какого дьявола вы так крутите? Не проще ли было бы срезать этот угол?!
      Не отпуская стены, Кент остановился.
      — У меня, сэр, тогда не было фонаря. Я шёл на ощупь. И я думаю — лучше сделать несколько лишних шагов, чем запутаться в этой чёртовой пещере!
      Внимание Годфри притупилось, он перестал считать повороты, запоминать приметы… Сколько времени они идут? Сорок восемь минут. Значит, скоро конец…
      Но бесконечные галереи следуют одна за другой. Они то суживаются, то расширяются. Сверху глыбы то нависают так низко, что, кажется, вот-вот обвалятся, то взмывают так высоко, что луч фонаря едва достаёт их… Шаги гулко отдаются под высокими сводами… Прошёл уже час. И ещё двадцать минут. Клайду начинает казаться, что Кент идёт, как во сне… В его движениях какая-то неуверенность, он спотыкается, порой почти останавливается…
      — Damned! Что с вами?!
      Кент не ответил. Он прислонился плечом к холодному камню, судорожно вытащил тюбик с лекарством, дрожащими влажными пальцами достал пилюлю…
      Где же лаборатория? Никогда он не шёл так долго… Или просто он был тогда моложе….Или… Нет! Он ни на секунду не отрывал руки от стенки… Не отрывал, чёрт возьми, не отрывал!.. А может, это дух умершего старика нарочно запутывает их… не пускает к алмазам?.. Холодная испарина покрыла лоб. Тыльной стороной ладjни вытер её, снова зашагал. Сзади ненавистные шаги Годфри. Кент чувствует его взгляд на своём затылке.
      •Ещё один поворот. Что это — ему показалось?.. Свет!
      Но Клайд с фонарём уже появился из-за поворота за спиной, и снова впереди ничего не различить.
      Не отпуская стены, Кент обернулся, прохрипел:
      — Потушите фонарь!
      Постепенно глаза привыкли к темноте:
      — Видите?!
      Впереди, на выщербленных камнях, лежала едва заметная полоска света. Кент облегчённо перевёл дыхание:
      — Лаборатория!.. Уф!.. А я уж испугался — не сбился ли…
      Свет становился всё яснее, уже можно было различить тускло освещённые стены… Поворот…
      — Проклятье!.. Куда вы меня привели?!
      В обширном зале с высокого потолка угрожающе свисали два каменных клыка. Свет проникал из первой галереи направо. Клайд ринулся туда… Конечно, это тот самый первый коридор! Навстречу широким потоком лился дневной свет… Вот и арка!.. Они два часа кружили и пришли к тому же месту, где вошли в лабиринт!
      Тяжело дыша, подошёл Кент:
      — Будь я проклят во веки веков, если я что-нибудь понимаю…
      Побледневший от ярости Годфри схватил Кента за ворот рубашки, швырнул на землю.
     
      Было уже далеко за полдень, когда наши друзья — мокрые, усталые, искусанные мошкарой, выбрались к отвесному берегу узкого фиорда… Более трёх часов, часто по пояс в воде, под оглушительное пение цикад пробивались они через сплошное переплетение хвойных, лавровых, буковых деревьев, пальм, бамбука, папоротника, камыша, кустов, травы, бурелома… И всё это накрепко перевязано, скручено, обвито тысячами лиан всех видов и цветов…
      Привал устроили прямо на скалах. Закусив, немного обсохли, отдохнули и двинулись дальше вдоль залива… После джунглей идти по острым скалам, перепрыгивать с камня на камень казалось сущим пустяком. Фиорд доходил почти до самого хребта, пересекавшего остров по диагонали. Здесь он поднимался гладкой стеной, к основанию которой примыкала пологая равнина. Примерно в двух километрах к югу горный массив как бы раскрывался, образуя широкий проход с отлогими склонами. Капитан взглянул на часы.
      — По моим расчётам, до бухты километров десять— пятнадцать.
      Но путешественников ожидало новое препятствие: перевал был уже совсем близко, когда впереди что-то заблестело, донёсся шум падающей воды. Прямо из-под горы выбивалась река. Быстрая и глубокая, образовывая цепь небольших озёр, она каскадами спускалась в глубокий каньон.
      Боюсь, что здесь не пройдём! — Дима палкой пытался достать дно реки. Сильным течением палку сносило в сторону. — Глубина не меньше двух метров. А холодная!..
      Мда!.. — Капитан осматривал скалистую стену. — Подняться здесь тоже вряд ли удастся…
      Федя на глаз прикидывал расстояние до другого берега: метров десять… Деревья — есть. Он взглянул на капитана;
      — Давайте так: я обвяжусь верёвкой. Вы будете здесь меня держать, а я переплыву… И тогда устроим навесную переправу…
      Капитан потрепал Федю по плечу:
      — Молодец! Только это — в крайнем случае. Видишь, до первого порога — не больше тридцати метров. При таком сильном течении вряд ли можно успеть переплыть. Снесёт… Но если другого выхода не будет… А пока — пойдём вдоль каньона. Может, найдём более удачное место или даже брод.
      Минут двадцать шли, зорко высматривая, где бы переправиться. Федя и Дима, прибавив шагу, опередили друзей, скрылись в небольшой роще. Но вот они снова появились, замахали руками:
      — Мост! Висячий мост!
      За рощей река резко поворачивала на север. Ущелье сужалось до пяти-шести метров. Через него был переброшен навесной мост: два толстых бамбука с прикреплёнными к ним поперечинами из расщеплённого букового ствола полутораметровыми петлями ломоноса были соединены с перилами из туго переплетённых лиан. Перила, в свою очередь, были привязаны к деревьям по обеим сторонам каньона.
      Мост был построен давно: доски и лианы во многих местах прогнили, больше половины петель порвано, обрывки свешивались вниз. Не хватало и многих поперечных досок.
      Мореходов потянул лиану. Что-то треснуло, посыпалась труха…
      — Старик еле-еле держится, вот-вот рухнет. И всё же придётся попытаться. Будем переходить по одному. Федя, обвяжись верёвкой: ты пойдёшь первым. За тобой — Валя, за ней — Дима.
      Осторожно ступая, стараясь не касаться гнилых перил, Федя переходил через ущелье. Мост прогибался, раза два что-то хрустнуло… Внизу, метрах в трёх, бурунами мчалась река. Не дыша, друзья следили за каждым шагом товарища, постепенно отпуская верёвку…
      Мост пройден. Федя весело махнул рукой, привязал страхующую верёвку к дереву. Теперь переправа стала намного надёжнее.
      — Всё в порядке. Валь, давай! Только смотри — там не хватает двух досок.
      — Валя вступила на мост, дошла до середины и вдруг остановилась:
      — Здесь что-то нарисовано!.. Ноги, стрелы, глаз… Раздался треск. Доска, на которой стояла Валя, переломилась.
      — Не останавливайся! Вперёд!
      Валя тоже благополучно перебралась, обернулась крикнула:
      — Я запомнила… Сейчас нарисую! Капитан помогал Диме обвязываться верёвкой:
      — Ты тоже не останавливайся. Попробуй запомнит! рисунок и — ладно… Потом сравним!
      Последним через мост перешёл капитан:
      — А ну, кто что запомнил?
      Все три рисунка были совершенно одинаковы.
     
      — Каково мнение команды?.. Здесь как будто всё ясно.
      Возражений не было. Но в каком месте спускаться?
      — Мне кажется, что лучше всего здесь. — Дима указал под мост, где поросший осокой склон образовывал несколько ступенек. По ним можно было достичь реки.
      Вдоль самой воды тянулась узкая полоса гальки. Но как ни осматривали путешественники оба берега, — они ничего не обнаружили.
      — Эх мы, горе — следопыты! — рассмеялся капитан. — Не там ищем… Ведь смысл рисунка может быть передан четырьмя словами…
      Все одновременно подняли головы: на трёх из поперечных досок— новые рисунки.
      На дно ущелья легли синие тени. Разглядеть изображения было уже трудно. На одном ясно выделялась лишь птица моа, на другом — не то охотник, не то воин и плывущий кит, на третьем — весы…
      — Ну-с, команда, пошли! — прервал молчание капитан. — Завтра вернёмся и тогда сфотографируем и срисуем эти иероглифы…
      С вершины перевала за зелёным массивом леса наши друзья увидели базальтовое полукольцо.
      Наша бухта!
      Даёшь бухту!
      Вперёд, за мной!
      Придерживая снаряжение, ребята побежали вниз к лесу.
      — Куда вы? Постойте!.. — Покачав головой, капитан затрусил вслед за своими юными спутниками.
      Они ждали его на опушке, о чём-то совещаясь. Когда Мореходов подошёл, Федя щёлкнул каблуками, взял под козырёк:
      Товарищ капитан, разрешите обратиться? Слегка отдуваясь, Мореходов улыбнулся:
      Ну-ну… Давай!
      — От команды поступило предложение: не прорубаться через лес, а по опушке обойти его с востока. Хоть и крюк, но…
      Мореходов поднял руку:
      — Всё ясно. Предложение принято!
      Звёзды начали устилать небо, когда знакомые гортанные крики прорезали тишину — совиные попугаи выходили на свою тропу…
      Рюкзаки оттягивают плечи, камни и ветки всё чаще оказываются именно там, куда хочешь поставить ногу… Друзья остановились, чтобы сориентироваться.
      Капитан указал туда, откуда доносился нестройный гомон:
      — Пройдём через лес, здесь его узкая полоска… Ещё три километра — и мы дома.
      В тёмной чаще, где-то совсем близко, трижды прозвучало:
      Э-рик-а! Э-рик-а! Э-рик-а!
      Федя протяжно свистнул:
      Ребята! А ведь Эрик-то… Он же вовсе не Эрик!
      Как это?..
      — Конечно, не Эрик!.. Но тогда… Тогда выходит… что он умеет читать!..
      Лицо у Феди серьёзное, пожалуй, даже растерянное.
      Попугай кричит «Эврика!»… Понимаете — «эврика»!.. А это значит, что его кто-то научил: шутки шутками, но не сам же он прочёл это слово на листе кукушкиных слёзок!
      Темнеет, друзья, прибавим шагу! — поторопил капитан.
      До края верхней террасы ещё двести метров… Теперь уже сто пятьдесят… сто… Сейчас появятся огни «Бриза».
      Федя отстёгивает фонарик: Максимыч, поди, заждался, беспокоится… Зато сколько можно будет ему рассказать!
      Но… что это?
      В пустое чернильное зеркало бухты, мигая, смотрятся звёзды. Серой полосой тянется песчаная отмель.
     
      КТО ЗАМЕТАЛ СЛЕДЫ
     
      Не веря своим глазам, стояли наши друзья у обрыва верхней террасы. В которой раз четыре бинокля тщетно обыскивают тёмную бухту: «Бриза» нет!
      — Спустимся вниз. Может, там найдём что-нибудь… — голос капитана звучит непривычно глухо.
      На песке, в жёлтом круге карманного фонарика — следы. Их много в обоих направлениях. Это их следы: ближе к воде они смыты приливом. А те, что идут прямо от кустов? Они на скорую руку заметены веткой… Конечно, вот она брошена. Под кустами примята трава. Кто-то там лежал?.. Жёлтые круги бегают по песку, обшаривают каждый метр. Один луч соскочил с берега, запрыгал по воде. Что-то белеет?..
      Дима кинулся туда.
      — Фуражка!.. Максимыча! Ракушки в ней…
      Жёлтые круги погасли. В первый момент глаза ничего не различают… Затем из мрака выплывают очертания людей, кустов. Вот уже виден край верхней террасы. А что это справа? Ах, да — «сахарная голова»… Ночь, оказывается, совсем не такая тёмная…
      Где-то в мозгу тревожно, как пульс, стучит вопрос: где «Бриз»? где «Бриз»? где «Бриз»?
      Дышит бухта, переворачивая песчинки. Миллиарды песчинок… Что таят в себе кусты? Тщетно пытается капитан что-нибудь увидеть, услышать.
      — Вот что, ребята, попробуем забраться на «сахарную голову». Там переночуем.
      Прислушиваясь к каждому шороху, подошли к утёсу.
      До берегового хребта — метров пятьдесят; до первой террасы — около десяти. Но она ниже утёса. До второй — не менее семидесяти.
      Луч фонаря лёг на скалу, нашёл первый выступ. Он примерно на высоте трёх метров. Капитан взглянул на Федю, рукой показал на своё плечо. Федя кивнул.
      — Достану.
      Он снял рюкзак, положил на него киноаппарат, бинокль, прислонил карабин. Отстегнул топор, фляжку; хотел отстегнуть нож, но передумал. Обвязал вокруг пояса верёвку, снял ботинки.
      Мореходов опустил карабин рядом с Фединым.
      — Дима, следи за кустами. Ты, Валюта, — за скалами. — Он указал в сторону хребта.
      Подошёл вплотную к утёсу, упруго упёрся ногами о песок, вытянув руки вдоль бедра, скрестил пальцы:
      — Давай!
      Как по ступенькам, Федя взобрался на плечи Мореходова, цепко ухватился за выступ.
      Есть!
      Сможешь подтянуться?
      Смогу!.. Да я и до второго достаю. Первый будет для ноги.
      Сперва закинь верёвку и опусти конец. Буду страховать.
      Постепенно, всё выше закидывая верёвки, Федя поднялся на вершину «сахарной головы». На секунду исчез, затем появилась его голова:
      Здесь как на балконе: кругом перила.
      Есть за что прицепить верёвку?
      Есть. Сейчас привяжу.
      Вершина «сахарной головы» представляла собою довольно ровную, изрезанную трещинами поверхность диаметром метра четыре. Вокруг тянулся как бы каменный парапет. С восточной стороны, напоминая огромный коренной зуб, торчал выступ. За него-то Федя и привязал верёвку.
      Ну, ребята, давайте ужинать… Что? Не хочется? Ничего, ничего. Не только есть извольте, но и спать!
      А вы? — тихо спросила Валя. — Спать будете?..
     
      И я буду. Нужно!.. Мореходов привлёк девочку к себе:
      Понимаю, дружок… Всем нам сейчас нелегко. Всё понимаю… Но завтра предстоит нелёгкий день… Может быть — не только завтра. Потому-то и нужно сохранить силы. Будем дежурить, как всегда, по очереди. До рассвета — часов семь. Час на ужин и устройство ночлега: выходит, каждому вахта по полтора часа.
      Дежурить вышло в следующем порядке: Федя, капитан, Валя, Дима.
      Медленно вращается огромное решето — перемещаются звёзды с востока на запад… Так было вчера, год назад… столетия, миллионы лет! Путём, извечно определённым для каждого дня, размеренным шагом обходит ночь свои владения. Этим же, цвета индиго, небом любовался и могучий атлант, пока океан не поглотил навеки его цветущую страну, оставив о ней лишь легенды…
      Ночь полна звуков. Вот с тяжёлым хлопаньем крыльев пролетела птица. Где-то наверху раздался хриплый крик. Тёмными молниями прочерчивают небо летучие мыши… В бухте что-то ухнуло, шлёпнуло по воде…
      Трубка догорела, в последний раз красным огоньком вспыхнул под пеплом табак. Капитан сидит на парапете. На расстеленной палатке спят ребята. Устали… Немудрёно! У Феди с плеча соскользнуло одеяло. Мореходов встал, поправил его, снова сел.
      Где «Бриз»? Что могло случиться с Максимычем?.. Он их ждал. Как и позавчера — с яликом. Собирал ракушки. Значит, не было никакой опасности… А заметённые следы? Кто-то появился внезапно. Но кто? С Максимычем не так легко справиться: нескольких человек как угодно расшвыряет… И всё же… Но куда ушёл «Бриз»? Вернее — кто его увёл? Куда?..
      В памяти одно за другим проходят события последних дней: не пропущена ли где какая-нибудь примета? Не остался ли незамеченным какой-нибудь след?.. Странный лист с буквами, Эрик… Но попугаи живут очень долго. Газон с неразличимыми деревьями, забор из кактусов… На острове был человек, это несомненно. Но это было давно. Может быть, камень — надгробный памятник, а рисунок — эпитафия?.. Тогда… тогда выходит, что старик был не один… Но если есть люди — кто они и где скрываются? И почему — скрываются?!
      Мост… Он очень старый. Капитан прошёлся по каменной террасе. Что изображено на тех рисунках? Не кроется ли в них какой-нибудь ответ?..
      Светящиеся стрелки показывают, что полтора часа прошло.
      Мореходов нагнулся, дотронулся до Валиного плеча.
      Утро бросило первый тонкий луч в расщеп скалы. Он слегка коснулся выступа на парапете, нашёл Димино веко…
      Дима сел, протёр глаза: уже утро… Больно кольнула мысль: вахту проспал! Почему Валя не разбудила?
      Но… Валя… Где она?!.
      Путаясь в одеяле, Дима вскочил, оглянулся… Посмотрел на лежащих: капитан, Федя… Глаза забегали по каменной площадке. Она такая маленькая, на ней негде скрыться… Там, на противоположной стороне — карабин. Лежит, брошенный… Её карабин!
      — Валя-а-а!
      Отчаянный крик взвился в голубизну ясного утра, ударился о базальтовые скалы, одним прыжком достиг верхней террасы.
     
      В глазах Кента Клайд Годфри прочёл больше удивления, нежели испуга. Совершенно очевидно: Том не притворялся, он был искренне поражён необъяснимым исчезновением лаборатории.
      Клайд разжал кулаки, подошёл к Кенту, помог подняться:
      Ладно! Верю, что не соврали… К этой чёртовой дыре вернёмся позже… — он снял шлем, пригладил волосы. — Вы южную бухту знаете?
      Да, сэр. Но до неё дальше, чем до той, где мы остановились.
      Сколько?
      Часа четыре… Через перевал. Правда, там река. Но я знаю, где её можно перейти вброд.
      Четыре часа? Сейчас пятнадцать двадцать… Много! А если по береговому хребту?
      Там ближе. Хорошего хода около трёх часов, но…
      Что «но»?
      — В том месте, где река через туннель впадает в океан, очень трудный переход. Я не знаю, смогу ли…
      Серые глаза Клайда сузились. Он отрезал:
      — Сможете! Пилюли при вас, глотайте…
      Том Кент пальцем указал вперёд:
      За тем здоровым камнем видна вся бухта. Под нами сперва лес, потом открытое место. Берег спускается к заливу ступенями.
      Ждите здесь. Отдыхайте. Лягте, чтобы вас случайно кто-нибудь не заметил.
      Скрываясь за камнями, Клайд прополз до показанной Томом скалы, осторожно высунул голову: по палубе разгуливает матрос. Трап спущен. Около него — ялик… На берегу — кусты. Это удачно. Можно ли спуститься незамеченным? О-о-о, превосходно: у самого края, где террасы упираются в базальт, — тоже кусты… Посмотрел в бинокль: чёрт! Что-то похожее на' ежевику… Неприятно, но ничего не поделаешь-dura necessitas, как сказали бы древние римляне…
      Проходит пять минут. Матрос исчез в люке. Снова вышел… Похоже, что он там один.
      Клайд вернулся к Кенту:
      — Спустимся по этой расщелине до кустов. Вы останетесь там. И чтобы вас ни одна собака не заметила! Будете следить за плоскогорьем: если кто появится — дунете в эту дудочку. — Годфри протянул длинный свисток. — У неё птичий голос.
      Максимыч взглянул на солнце: вот-вот нырнёт за хребет. Он зевнул, потянулся:
      — Скоро заявятся. — Сильно потёр руки. — Голодные небось… А уха вышла — во! Мировая!..
      Боцман зажёг судовые огни, спустился по трапу, прыгнул в ялик. Не спеша развязал узел, вставил вёсла в уключины:
      — Подожду на берегу. И Валюше соберу ракушек. Ялик, слегка наклонившись, лежит носом на песке.
      Максимыч медленно идёт вдоль воды, в фуражке у него уже с десяток раковин. В кустах что-то зашуршало. Обернулся, прислушался: тихо, ни один листик не шелохнётся.
      — Должно, ящерица…
      Перебрал содержимое фуражки. Поморщился, выбросил две раковины. Одну, пятнистую, похожую на пирожок, приложил к уху:
      — Шумит… Прибой вроде морской!..
      Напевая, снова зашагал вдоль берега. Нагнулся, поднял большую раковину: расходящиеся лучи делали её похожей на орденскую звезду. Приложил к груди, улыбнулся.
      Лёгкий свист прорезал воздух. Прежде чем Максимыч успел обернуться, что-то упало на плечи, мгновенно сдавило горло, прервало дыханье…
      Клайд Годфри вышел из кустов. На корабле— пусто. Вложил два пальца в рот, пронзительно свистнул, помахал Кенту рукой: сюда! Снова взглянул на корабль — никого. Затем подошёл к Максимычу: он лежал навзничь, широко разбросав руки. Клайд опустился на колено, приложил ухо к груди боцмана.
      — О'кей! Позвонки целы. — Встал, закурил. Запыхавшись, подбежал Кент. Вдвоём перевернули Максимыча, верёвкой скрутили руки за спиной. Только после этого Клайд немного отпустил узел, сдавивший горло.
      — Берите его за ноги… В шлюпку!
      Сняли лодку с мели, оттолкнулись. Несколько взмахов, и вот он — корабль…
      — Ждите!
      Клайд поднялся на палубу. Минут через десять вернулся. Сбежал по трапу.
      — Давайте его сюда. Быстро! Годфри вошёл в ходовую рубку.
      — Черти, здорово это у них устроено: полная автоматизация! — Осмотрел пульт управления. — Хорошо, что есть надписи! — Нажал кнопку — загорелась сигнальная лампочка, глухо заработала машина. — Где же якорное устройство? Ага!.. — Снова нажал кнопку: якорная цепь заскрежетала по палубе.
      Клайд перевёл ручку на «Малый назад» — за кормой взвихрилась вода. Взгляд на берег — никого. Перешёл к штурвалу, круто переложил колесо налево.
      — Теперь они у нас в руках!
      Медленно развернувшись, — «Бриз» направился к фиорду и вскоре скрылся…
     
      ДОПРОС
     
      Валя лежала на чём-то мягком. Согнула руки — действуют. Пошевелила пальцами — всё в порядке. Двинула одной ногой, другой — правое колено немного болит: наверно, ушибла… Темнота-то какая! Придвинула руку совсем к глазам — ничего не видно.
      Откуда-то снизу тянет холодом. Досада какая — выронила фонарик!
      Девочка потёрла острое колено, несколько раз поджала и. вытянула ногу: ничего страшного… Руками пошарила вокруг себя: песок? Нет… скорее опилки. А мрак всё такой же плотный. Глаза так и не привыкают к темноте. Почему?.. На мгновение словно ледяной ток прошёл по телу…
      Спички! В кармане спецовки были спички. Как это она сразу не вспомнила?! Руки немного дрожат.
      Валька, спокойно!..
      Медленно открыла коробок, достала спичку, чиркнула… Колеблющийся жёлто-голубой треугольник бежит по спичке, подбирается к пальцам…
      Как красиво горит!.. Хочется смотреть, всё время смотреть на это весёлое пламя… Кончик спички обугливается, приподнимается, язычок пламени уменьшается, превращается в красную чёрточку…
      Сколько спичек в коробке?.. Совсем немного! Но нужно зажечь ещё одну, ведь она ничего не увидела.
      И снова трепещущий огонёк отбрасывает от неё темноту. Кругом каменные стены — только это она и успела увидеть, а спичка уже потухла. Но, кажется, что-то блеснуло рядом с ней, слева? Валя протянула руку, осторожно шарит… Ура! Фонарик!
      Подстилка из трухлявых опилок — как мягкий-мягкий матрац. Ноги совсем тонут, в нём. Она в колодце!
      Он выдолблен в «сахарной голове». Наверху, метрах в трёх, колодец закрыт гладким круглым камнем. В него вделана стальная скоба, которая уходит в стенку.
      — То-ва-ри-щи!.. Ди-ма-а!
      Голос ударяется о стены, потолок. Ему некуда деваться, и звучит он одновременно и громко и глухо.
      Прислушалась. Никакого ответа. Только откуда-то снизу доносится едва слышное «а-а-а»…
      Валя пошарила лучом: чёрная дыра… Нагнулась, осветила — проход. Через несколько шагов — ступени вниз…
      Ещё раз взглянула наверх:
      — Ди-ма-а-а!.. Федя-а!.. То-ва-ри-щи!..
      И опять лишь из тёмного отверстия: «и-и-и»…
      Что делать? Её не слышат! Идут ли часы? Идут. Вспомнила: когда испугалась, что ничего не видит, могла посмотреть на часы — они ведь светятся… В кармане компас — папин, — он тоже светится… Который час? Через сорок минут ей нужно будить Диму… Они должны её услышать!
      Валя кричит, напрягает голос, кричит так громко, как только может, но снова ей отвечает лишь тёмное отверстие…
      Валя потушила фонарь, опустилась на опилки. Опёрлась локтями в колени, ладонями закрыла лицо:
      — Как глупо получилось! Но разве можно было предположить?!
      После того как капитан её разбудил, она сидела около «зуба», присматриваясь к бухте, кустам, террасам. Прислушивалась к ночным звукам. Небо было полно звёзд. Тонкий серп луны стоял почти над головой — было совсем хорошо видно. Она думала о Максимыче, о «Бризе». Так продолжалось около получаса. Потом она подумала, что площадка кем-то построена — трещины на ней такие, как будто её специально выложили камнями, да и парапет очень уж правильный… Она встала, прислонила карабин, стала рассматривать парапет… В нескольких местах ей показалось даже, что видны следы зубила. И тут, с правой стороны «зуба» она заметила выдолбленный знак: круг и в круге — изогнутая линия. В первый момент она хотела раз-, будить друзей, но потом передумала: знак никуда не денется, а до утра всё равно ничего нельзя предпринять. Так пусть поспят… Потом она заметила на концах изогнутой линии углубления. Смерила пальцами: в нижнее лёг большой палец, в верхнее — указательный. Попробовала повернуть вправо — ничего не вышло. Попробовала в другую сторону и… провалилась в этот колодец!..
      Может быть, такой же знак есть и здесь, и она сможет выбраться?
      Но как ни искала, ничего обнаружить не смогла.
      Она уже двадцать минут в этом каменном мешке… Что делать? Ну, они проснутся… Увидят, что её нет… Найдут? Конечно найдут!.. А она? Так и должна стоять и ждать? Нахмурив брови, стиснула зубы, каблуком ударила каменную стенку.
      Но что же всё-таки делать?.. А коридор? Куда он ведёт?.. Постой, Валька, постой: площадка, механический люк, колодец, коридор… Всё это сделали люди! Может быть, отсюда появились те, что напали на Максимыча?.. Эх, жаль — карабин остался там…
      Валя достала блокнот, карандаш, крупными буквами написала:
     
      Ушла по коридору, буду оставлять пометки.
      Валя.
     
      Оторвала листик, положила на опилки. Когда откроют люк, — сразу заметят.
      Согнувшись, Валя вошла в низкое отверстие. Ступени круто спускаются спиралью. Но стоять уже можно во весь рост. Насчитала два с половиной оборота, восемнадцать ступенек. Перед ней длинный ход. Дно влажное, скользкое. Ширина хода немного больше метра. Высота? В ней метр пятьдесят четыре. Значит — метр восемьдесят, восемьдесят пять…
      Коридор тянется как по линейке. В какую сторону? Валя остановилась, достала компас: на север-северо-запад. Идёт она девятнадцать минут. Значит, прошла уже километра полтора…
      Но вот первый поворот — налево, сразу же круто — направо, и тут ход раздваивается… От неожиданности Валя отпрянула: на стене у развилки полустёртый рисунок углём.
     
      Под рисунком Валя положила записку: «Пошла направо». По компасу определила направление, сделала набросок галереи. Здесь подземный ход не так аккуратно выкопан: кое-где валяются или торчат обломки камней, иногда он суживается так, что только-только можно пройти. Местами с потолка капает вода. Тонкие, едва заметные струйки стекают по стенам. Крохотные ручейки исчезают неизвестно куда. В луче фонаря снова рисунок — на большой светло серой глыбе, которая, как навес, тянется вдоль левой стены.
     
      Валя довольно быстро поняла, что изображал рисунок. Но что обозначала странная надпись? Рисунок высечен в камне, а надпись сделана углём. Вероятно, её сделали позже…
      Точно следуя указаниям, оставляя у каждого перекрёстка записки, она вышла в широкую галерею. От неё отходило несколько ходов в разные стороны. Прямо у входа красной краской:
     
      Стало жутко. Луч фонаря обегает неровные стены, потолок. Куда же нужно повернуть? Вон там снова что-то выцарапано на стене:
     
      Вон он — холмик, покрытый щебнем… Могила?
      Прямо напротив холмика — галерея. Но рядом со входом, всего в нескольких шагах, сложены камни. Сверху лежит большая каменная плита. На ней:
     
      Это тоже могила!.. И напротив — ещё галерея. Куда же идти?
      Несколько секунд Валя соображала. Потом написала записку, положила под камешек и решительно вошла— в коридор. Он, резко суживаясь, круто пошёл вниз… Дно сплошь усыпано мелким гравием.
      Большой камень перегородил дорогу. Он стоял торчком. На нём — обтёсанный четырёхугольник. Белой краской сделан рисунок:
     
      Белая краска!.. И рисунки. такие же, как там, на мосту!.. Что это, ребус?! Ну, первое — это воин… А' может быть, — часовой? — Потом цветок, за ним — моа. А последнее?.. — Валя перерисовывала рисунок. — Войско, парад?..
      Нет, на ребус непохоже. Ребусы она хорошо решает. Идеографическое письмо— как на том камне?.. Но что оно означает? Стоит воин или часовой… цветок. Что это может значить? Запах, обоняние? Часовой почувствовал приближение птицы моа?.. Ну, а дальше?
      К чему здесь эта рать?.. Да, это ещё может быть «рать»! И что? Он позвал на помощь рать?.. Чепуха какая-то!
      Однако что же она?.. Время идёт. Сколько она уже в подземелье? Ого, больше часа! Как там, наверху? Проснулись, ищут её? Идти дальше или возвращаться? Ведь кроме этих рисунков и надписей она ничего не нашла, никаких следов… Вот посмотрит, что за этим камнем, и пойдёт обратно.
      Валя упёрлась руками, подпрыгнула, села на камень верхом и направила луч в темноту… Коридор здесь обрывался, впереди — тёмная пропасть… Фонарь горит уже не так ярко: противоположной стороны не видно. Неужели батарея кончается?
      Валя заглянула в пропасть: огромный колодец. Глубокий.
      Смотри, Валька, не свались. Осторожно!
      И тут её будто осенило: «Осторожно»… «Страж»… Конечно! Дурёха, сразу не догадалась: читаются только согласные; не воин, не часовой, а «страж». Страж… СТРЖ… оСТоРоЖН… Какой это цветок? Анис? Выбрасываем А и И: оСТоРоЖН… Добавляем О — осторожно. Остаётся С, моа и рать.
      Так вот почему этим камнем перегорожен ход!
      Нужно возвращаться — скоро утро. Её, наверное, уже хватились, ищут… Валя ясно-ясно представила себе друзей: капитана, Федю, Диму… Димка!
      Скорее!.. Только бы не запутаться… Хорошо, что всюду оставляла знаки… Вот могила Хьюза… Штурвал с руками.
      Валя побежала. Перепрыгивает через камни, спотыкается, снова бежит…
      Фонарик горит всё слабее… Добраться бы до прямого коридора, там можно и без света идти… Успеет ли?
     
      Расплывчатые круги растягиваются в дрожащие линии, стекают вниз, обволакивая всё мутной кисеёй. В виски тупо бьёт мягкий молоток. Странно — почему молоток мягкий?.. Хочется глубоко вздохнуть, но горло давит тугой воротник. Нужно расстегнуть его, и тогда сразу станет легче… Но руки не слушаются, их невозможно поднять.
      Максимычу кажется, что он лежит на дне моря. Качаются остовы потонувших кораблей… Почему они так качаются? А может, это водоросли?.. Кисея редеет, проступают неясные очертания каких-то предметов. Оказывается, это не корабль, а… стул! Чудно смотреть на стул снизу. И почему стул на дне моря?
      Максимыч снова закрыл тяжёлые веки. Нужно расстегнуть воротник!.. Но руки так неловко согнуты, что их никак не вытащить из-под спины.
      Сквозь тело, передаваясь от пола, пробегает мелкая дрожь — оно будто тихо вибрирует. Ощущение знакомое и потому приятное — это работает машина, «Бриз» идёт на средних оборотах…
      Освещая потолок и карниз, золотятся последние отблески вечерней зари. Но вот и они погасли, крадутся лиловые тени. Они быстро густеют, чернеют, заполняют углы, поднимаются по стенам, стелются по полу.
      Кисея прорвалась. Сразу, в один миг вспомнилось всё: берег бухты, ракушки, свист в воздухе, что-то упало на плечи… Удавка!
      Максимыч открыл глаза. Он лежит в кают-компании. Шею давит узел, руки скручены за спиной, ноги связаны. Сознание полностью вернулось… На него напали, «Бриз» уводят. Кто? Куда?
      Боцман вспомнил о капитане, ребятах. На скулах надулись желваки, он заскрежетал зубами. Руки ноют, но это полбеды. Освободить бы хоть немного шею! Он напрягает мускулы; кажется, жилы вот-вот лопнут. Стало чуть легче, дышать уже можно почти свободно.
      Машина заработала вхолостую. Загремела якорная цепь: «Бриз» остановился… Сколько прошло времени, как на него напали? Час, от силы полтора… Если в среднем двенадцать узлов — отошли недалеко.
      Клайд Годфри ещё раз осмотрел пульт управления: до чего всё здорово! И слушается, как хорошо выдрессированная собака. Да, на таком корабле плыть — одно удовольствие. Он вышел из ходовой рубки, сбежал по внутреннему трапу, зажёг электрический фонарик.
      Перед дверью кают-компании прямо на полу сидел Том Кент и, запрокинув голову, высасывал последние капли из плоской фляги. Клайд направил луч фонаря прямо ему в лицо:
      — Чёрт возьми! Вы опять лакаете?! Кент сощурился, отвернулся:
      — Уберите к чёртовой матери, сэр, этот прожектор! — Он бросил пустую флягу, поднял лежавший рядом автомат, надел на шею. — Будь я проклят во веки веков! Мне, эр, начинают надоедать ваши наставления… Я вам не луга! — Он встал, покачнулся. — Я, сэр, был миллионщиком, я был богаче Рокфеллера вместе с Дюпоном, и, будь я проклят во веки…
      Кент осёкся. Хмель мгновенно сошёл… Он только сейчас заметил, что Клайд держал палец на спусковом крючке, а дуло автомата смотрело прямо в глаза ему, Тому Кенту! Он сразу сник, руки его опустились, он отвёл взгляд.
      Не повышая голоса, Годфри спросил:
      — Как тот там? Кент пожал плечами:
      — Когда я смотрел последний раз, он ещё не приходил в себя…
      — Вы отпустили верёвку на шее? Пустые глаза забегали…
      — Ну, Кент, берегитесь: если он задохнулся — вам несдобровать… Откройте дверь!
      Яркий свет резанул по глазам, но Максимыч не отвёл взгляда, даже не зажмурился.
      «Здоров, чёрт», — подумал Клайд и громко сказал:
      — Отпустите петлю. Возьмите шлюпку, отправляйтесь на «Фэймэз». Пусть Уэнсли пришлёт двоих с автоматами. Я буду ждать вас здесь.
      Максимыч глубоко вздохнул, напряг мышцы, сел. Он пытался рассмотреть вошедших, но фонарь слепил глаза, за ним была сплошная чернота.
      Не отводя луча от лица Максимыча, Годфри взял стул, сел напротив боцмана. Некоторое время он молча смотрел на него, тщетно пытаясь увидеть хоть малейший проблеск страха или хотя бы волнения. Моряк сидел не отводя взгляда от слепящего луча. Сурово сдвинутые брови, чёрные зрачки будто застыли… Да-а! Наверно, вот такие двадцать лет назад ставили свои подписи на развалинах гитлеровского логова… С ним будет нелегко!
      Клайд достал пачку «Чеетерфилда».
      — Я буду говорить по-русски… Как вас зовут? — Вынул сигарету, поднёс к губам Максимыча.
      Боцман не шелохнулся: плотно сжатый каменный рот, неподвижный взгляд…
      Клайд щелчком отбросил сигарету, достал другую, закурил.
      — Вы не курите? Простите, не знал… Так как вас зовут?.. Не желаете отвечать? Что ж, уважаю ваше инкогнито. Тем более, что я и без того знаю, кто вы… Узнал из судовых документов… Как видите, я с вами довольно откровенен. — Годфри говорит нарочито небрежным тоном. — Знаю, кто вы, а также имел уже удовольствие заочно познакомиться и с остальными членами экипажа этого судна… Должен вам сказать, что корабль превосходный. Это я вам говорю, как специалист… Тем более странно, что он номерной! Вы не находите? Ему смело можно было бы дать любое звучное название… ну, к примеру, «Жемчужина океана», «Звезда Востока»… Или более современно: «Кибернетика», «Звездолёт»… Но, простите, я в принципе избегаю вмешиваться в чужие дела… В сущности, мне нужно от вас совсем немного, и как только вы мне ответите, будете немедленно освобождены. Всего-навсего я попросил бы вас не отказать в любезности сообщить: с какой целью прибыло сюда это судно?
      Лицо матроса по-прежнему словно застыло. Только глаза ещё глубже ушли под лохматые брови и горят оттуда, как раскалённые угли…
      Клайд мысленно выругал себя. Он допустил оплошность: незачем было говорить о судовых документах. Этот чёртов истукан, вероятно, догадывается, что он их ещё не нашёл. Кстати, сколько ему может быть лет? Трудно сказать точно — должно быть около шестидесяти. Но силища! Каждый мускул виден… Как же его заставить заговорить?.. Нужно переменить тактику. Предложить деньги?.. Визу в любую страну?.. Нет, не выйдет Не таков.
      Клайд придвинул фонарь ещё ближе к лицу Максимыча:
      — Полагаю, вы понимаете, что шутить с вами я не намерен? Вы в наших руках — вам это должно быть ясно. Никто не знает, кто и куда увёл этот корабль. Не знают и никогда не узнают. И это вам должно быть ясно. — Фразы вылетают отрывистые, свистящие. — Предлагаю выбор: или вы мне скажете, зачем прибыло сюда это судно, или… вместе с этим кораблём отправитесь в довольно длительное подводное путешествие!
      Годфри ждёт секунду, две, три… На костистом лице не дрогнул ни один мускул.
      — Да заговоришь ли ты, сволочь? — Годфри вскочил, наотмашь ударил Максимыча по лицу…
      Клайд едва успел отскочить: плевок пролетел мимо уха.
      — Ах так!.. — Он отошёл, нервно закурил. — Даю тебе время на размышление — до утра. Если в семь ноль-ноль не заговоришь, — в семь ноль пять будешь потоплен живьём вместе со своим судном! — Клайд подошёл к двери, рывком открыл её, захлопнул за собой.
      Клайд Годфри переходил из помещения в помещение, с профессиональной сноровкой производил обыск.
      — На судне было пять человек. Среди них — женщина. Вероятно, кок… Две каюты пустые: это ещё четыре человека. Они, очевидно, высадились на берег совсем скарбом… Знают про лабораторию, или их прибытие— случайное совпадение: «That is the question»!
      — Конечно, знают. Но неужели группа из восьми человек могла войти в пещеру, не оставив никаких следов? А если там имеется ещё вход?.. — Неожиданная мысль завладела его вниманием. — А если… если русские уже давно сюда наезжают? А эти восемь — лишь новая смена? В таком случае, лаборатория действительно скрывает важные секреты… Иначе они давно объявили бы об открытии неизвестного острова… Возможно, это судно и построено для связи с островом. Наверно, они привезли новое оборудование, иначе зачем было всем высаживаться?.. Но если это смена, то их по меньшей мере ещё четыре человека!.. Всего без женщины — двенадцать!
      Клайд вошёл в каюту капитана.
      — Ага, сейф! Придётся взламывать.
      Но сейф оказался открытым. В нём были деньги, чековая книжка, лоции, какие-то счета и квитанции, непонятные безделушки, старая тетрадь в кожаном переплёте.
      — Где же, чёрт побери, судовые документы?.. Должны же они быть где-нибудь! Взяли с собой? Зачем?.. Завтра утром любой ценой надо заставить заговорить этого дьявольского старика! И он у меня заговорит. За-говори-ит!..
      К трапу пристала лодка.
      Клайд отвёл матросов в кают-компанию, указал на связанного Максимыча:
      — За этого человека отвечаете головой! Понятно?.. — Кивнул Кенту. — За мной!
      Поднялся на палубу, быстро сбежал по трапу, указал Тому на вёсла:
      — На «Фэймэз». Живее!
      С вёсел при каждом взмахе стекают алмазы; светясь, полукругом сопровождают шлюпку, прыгают за кормой. Кажется, и сами вёсла светятся… Слышно хриплое дыхание Кента, скрип уключин. Справа тёмной стеной угадывается базальтовый хребет, чёрным треугольником врезывается в звёздное небо вершина горы.
      Клайд хрустнул суставом пальцев. Мысли не особенно радужные: игра начинает принимать неожиданный и вовсе нежелательный оборот. Придётся сейчас же связаться с шефом!..
     
      Снова "S"!
     
      — А не могла Валя свалиться с утёса?
      Несмотря на всю невероятность этого предположения, капитан и Федя, перегнувшись через парапет, обошли всё же вокруг площадки…
      — Что с тобой, Димка?
      Дима не ответил. Уставившись в одну точку — туда, где тень парапета, незаметно сокращаясь, отступала к востоку, он медленно полз на четвереньках.
      — Дима!
      Дима нагнулся ещё ниже, ткнул пальцем во что-то невидимое:
      Валин волос!..
      Димка, да ты что? — Федя с отчаянием перевёл взгляд на Мореходова. — Капитан, что это с ним?!
      Дима повернулся:
      — Не бойся, Федька, я с ума не сошёл… Вот, посмотрите!
      Из трещины под правым краем «зуба» торчал тоненький волосок. Тёмно-каштановый, в солнечном луче он казался бронзовым.
      — Я его заметил, когда сидел. Тень отошла, он и заблестел…
      Дима хотел поднять волосок, но он, казалось, врос между камнями. Мореходов обвёл глазами щель — ровный круг!..
      Ребята, да эта площадка вымощена! Постойте, постойте… — вынул нож, попробовал всунуть кончик между камнями. Ничего не получилось.
      Дима, давай топор!
      Но и эта попытка не дала никаких результатов.
      — А это что? — Он указал на правую сторону торчащего выступа. Солнце немного передвинулось, н тонкая тень легла на контуры выдолбленного рисунка:
     
      Латинское «S» в круге… Лоб капитана перерезали глубокие морщины. Он подошёл, нагнулся: «S»… Вспомнилось: Sea, Shot, Sin… Совпадение?!. На концах «S» — гладко отполированные лунки… Эх, придётся заводить очки.
      А ну-ка, ребята, посмотрите: нет здесь отпечатков пальцев?
      Есть!
      — Федя, достань, пожалуйста, лупу. Федя бросился к рюкзаку.
      — Да, отпечатки совсем свежие. Пальцы тонкие — Валюшины. А круг, видать, вырезан в камне… — Капитан сел на парапет. — Ребята, отойдите-ка немного.
      Нажим направо — ничего. Налево… С едва слышным шумом мгновенно опустился круглый камень.
      Дима и Федя бросились к открывшемуся люку. Дима отстегнул фонарь, опустился на колено, осветил колодец:
      — Там бумажка!
      Соскакивая с парапета, капитан отнял руку от камня. Дима едва успел откинуться назад: круглый камень, мгновенно вернувшись на своё место, ударил о стекло фонаря. Оно разлетелось вдребезги…
      Капитан схватил Диму за плечи, поднял:
      Ты не ушибся?
      Нет, вот только фонарь…
      Ну, фонарь, бог с ним!.. Это я оплошал. Ясно же было, что нельзя отпускать руки… Так, говоришь, там бумажка? Вот что, ребята: один из вас пусть светит фонарём, другой рассмотрит в бинокль, что это за бумажка. Наверное, записка…
      Четыре шага — вдох, четыре — выдох… Никогда ещё не приходилось бежать в такой темноте…
      Четыре шага уже не получается, не хватает дыхания: три шага — вдох, три — выдох…
      Фонарик горит совсем-совсем тускло. Лучше его выключить— сохранить остаток батарейки… Ух, чуть не упала — нога поскользнулась! Валя остановилась, перевела дыхание. Километра два она бежит?.. Но теперь придётся идти: дальше пол галереи влажный, скользкий, не хватает ещё ногу вывихнуть… Да и как бежать в темноте?
      Вытянула вперёд руки, пошла… Ничего, скоро должна быть лестница.
      В глазах — светлые точки, круги… Их ещё больше, когда глаза закроешь. Интересно, почему это так — откуда берутся эти круги и точки? Валя идёт, стараясь сосредоточиться на этой мысли. Почему это так: если есть глаза, то не видеть нельзя? Даже в самой полной темноте?
      Вот и теперь она что-то видит. Только это уже не в глазах, это впереди. Лестница?!
      Валя побежала…
      И вот уже лестница. Противная — так круто заворачивается, что никак не шагнуть через ступеньку! Валя торопится, а кругом светлее и светлее, и вот ступени кончились, вот отверстие…
      Валь!..
      Я здесь… — Девочка подняла голову и ударилась о камень.
      Дима помогает Вале выбраться из отверстия. Валя выпрямляется, но тотчас никнет и опускается, и Дима, не зная ещё, что случилось, видит, как бледнеет Валино лицо.
      — Валь, ты что?! — кричит он, чувствуя, что только его руки не дают девочке упасть.
      Но Валя уже стоит на ногах, отстраняется.
      — Ударилась головой!.. — Она поднимает обе руки, осторожно ощупывает голову и улыбается. — Дура… Проходит. Знаешь, как было больно! Даже в глазах потемнело… — Валя снова улыбается и, блестя влажными глазами, смотрит вверх, откуда льётся свет.
      Федя нагнулся над колодцем:
      — Валь!.. Давай, лезь сюда.
      Дима помогает Вале обвязываться верёвкой. Узел всё не получается… Он не видит, как Валя отрывает от его куртки едва держащуюся пуговицу и зажимает в кулаке. Крепко-крепко, так что белеют косточки пальцев…
      Максимыч сидит, прислонившись к ножке стола. Через иллюминаторы проникает свет лунного серпа, звёзд… В углу, то разгораясь, то почти потухая, краснеет кончик сигареты. Это курит часовой. Другой матрос улёгся на диван, оттуда доносится его свистящий храп. Часы на стене пробили три раза: без четверти два… Руки ноют, но Максимыч ни на секунду не прекращает бесшумную борьбу с верёвками. Он то напрягает, то расслабляет мускулы… Он весь мокрый. Но мышцы не переставая вздуваются, жмут на верёвку…
      Часы отбили два часа… четверть третьего… Наконец! На правой руке узел ослабел… Половина третьего… Ослабел и левый узел… Теперь, прижимая руки к телу и поднимая плечи, передвинуть верёвку ниже локтей… Смотри-ка, это оказалось проще, чем думал!
      Красный огонёк упал на пол. Вот дикари — кидают окурки куда попало. Весь ковёр испортили…
      Часовой перебросил ноги через ручку кресла, голову положил на руку. Глаза слипаются. Не заснуть бы! Чёрт возьми, — головой отвечаешь! Вскочил, направил фонарь на пленного: сидит, голова упала на грудь. Должно быть, дремлет… Интересно, кто он такой?.. А в общем наплевать… Сколько ещё до смены?.. Больше часа. Он снова плюхнулся в кресло, вытянул ноги…
      Боцман приоткрыл один глаз… Всё в порядке. В его распоряжении ещё четыре часа. Успеет ли?.. Он нащупал угол ножки стола. Голова ещё ниже опустилась на грудь. Пусть думает, что спит… И снова, словно поршни, задвигались руки— вверх, вниз, вверх, вниз… Полированное дерево от трения нагревается. Постепенно, долями миллиметра оно вгрызается в верёвку…
     
      Скоростной лифт взмыл на двадцатый этаж. Лейтенант распахнул дверь, вытянулся в струнку:
      — Радиограмма у вас на столе, сэр!
      Эштон опустился в кресло, открыл папку. В ней лежала шифровка:
     
      Эштон нажал кнопку видеотелефона:
      — Лейтенант! Переулок Фраинг-Пэн, Лондон второй.
      — Простите, сэр, у нас в картотеке нет такого адреса. Редкая бровь Эштона чуть дрогнула. Но лейтенант на экране увидел и это едва заметное движение. Увидел и лежащую перед полковником шифровку.
      — Сию минуту, сэр! — Экран погас.
      Эштон снял с руки часы, положил перед собой: сколько времени понадобится лейтенанту, чтобы исполнить приказ? Библиотека этажом ниже, в конце коридора: три минуты дойти, три — вернуться; там две минуты — всего восемь. Он откинулся назад, голова опустилась на широкую тучную грудь…
      В дверь постучали. Эштон выпрямился. Прошло восемь с половиной минут.
      — Войдите. — Взял протянутую книгу «Люди бездны». — Вы опоздали на тридцать секунд… Учтите! Не поднимая руки, пальцем показал на дверь. Полковник нашёл указанную главу, отсчитал абзацы, прочёл:
      «В соседней каморке живёт женщина с шестью детьми. В другой грязной дыре — вдова с единственным сыном шестнадцати лет, который умирает от чахотки. Эта женщина торгует на улице леденцами, и лишь в редкие дни ей удаётся заработать на три кварты молока для сына. А мясо этот слабый, умирающий мальчик получает не чаще чем раз в неделю, и то такую дрянь, что трудно даже понять, как люди могут есть подобные отбросы».
      Придвинул шифровку…
      Полковник вскочил, нервно заходил из угла в угол: чёрт возьми, неужели он ошибся в Клайде? Двадцать пять человек против двенадцати! Ей-богу, он считал его сообразительнее!.. Но как русские пронюхали про лабораторию?!
      Полковник потёр виски.
      Ну и что с того, что там русские? Разве официально хоть кому-нибудь известно про остров? Никому. Так чего тут думать? — Ладонью прорубил воздух. — Р-раз, и концы в воду! — нажал кнопку звонка:
      Пишите. Затем зашифруете и немедленно отправите: «Зед-сикстин-эйч»…
     
      Иллюминаторы справа зеленеют, рассвет уже близок. Часовые сменились. Этот выспался — жуёт свою резину и всё ходит и ходит вокруг кают-компании. Когда он появляется с этой стороны стола — приходится замирать… Зато руки немного отходят…
      Максимыч повернул кисть, попробовал верёвку: ещё совсем немного, и можно будет её разорвать. Но хватит ли сил? Руки — как деревянные… В правом кармане — перочинный нож. Хорошо, что он его только сегодня наточил— острый, как бритва… Часовой остановился у иллюминатора. Давай, Максимыч, давай!..
      Был второй час ночи, когда матрос, заменяющий раненого радиста, постучался в каюту Годфри:
      Радиограмма из центра, сэр! — Щёлкнул каблуками, протянул бумажку. — Разрешите идти?
      Идите!
      Годфри откинул пикейное одеяло, сунул ноги в шлёпанцы, встал, натянул халат.
      — Посмотрим, что пишет старая брюзга.
     
      Взяв со стола лист бумаги, Клайд написал алфавит, разбил на группы по четыре буквы:
     
      — Тоже, гений нашёлся! Не-ет, полковник, расторопность тут ни при чём. Клайд Годфри не такой идиот, чтобы взять ответственность на себя… Здесь слишком пахнет международным скандалом. А теперь в случае чего имеем этот документик: я только исполняю приказание!..
      Клайд сбросил халат, растянулся на кровати. Не проспать бы… Снял телефонную трубку:
      — Дежурного!.. Дежурный? Говорит капитан-лейтенант Годфри. Разбудите в четыре ноль-ноль. К тому времени подготовить моторную лодку!
      Он повернулся к стене, натянул на голову одеяло.
     
      Небо заметно посветлело. Часовому надоело ходить, он подсел к пианино, одним пальцем тычет в клавиши…
      Максимыч рванул руки. Готово! Откинул голову, прислонился к ножке стола. Закрыл глаза — чуточку отдохнуть…
      Но что это? Показалось?.. Нет, стучит… Моторка!
      Максимыч выпрямился:
      — Гив ми, плиз, э глас оф уотер
      — Ho! You speack English?
      Онли э литл. Плиз, уотер.
      Juste a minute, fellow![2]
      Часовой подошёл к спящему матросу, потряс его з; плечо:
      — Старик просит пить. Присмотри-ка за ним, пока: схожу за водой.
      Матрос повернулся на спину, пробурчал:
      — Пошёл к дьяволу! Спать хочу… Ладно, иди, никуда он не денется… — снова закрыл глаза.
      Часовой вышел. Максимыч засунул— руку в карман вынул ножичек. Руки не слушаются, никак не от крыть… Открылся!.. Шум мотора слышен уже отчётливо… Неужели сюда? А куда ещё?.. Верёвки на ногах перерезаны.
      Матрос вернулся, нагнулся над боцманом, протягивает стакан.
      «Ну, брат, прости!» — Максимыч опрокидывает часового, вскакивает.
      Но вскочил и второй матрос. Выхватил автомат и ту же присел: задев плечо, стул ударился в стенку, стекло иллюминатора со звоном разлетелось на куски. Очередь ударила в потолок, полетели осколки плафона. Матрос не успел выпрямиться, кулак боцмана швырнул его на пол.
      Моторная лодка уже пристаёт. Слышна брань тоге что был вечером. Максимыч бросился к двери… и ту же растянулся, ударился головой об угол буфета: часовой схватил его за ноги, навалился всей тяжестью.
      — Help!.. Неге![3]
      Шаги по палубе… Эх, руки плохо слушаются!. Боцман рывком сбрасывает часового. Ринулся к двери выскочил в коридор…
      — Руки вверх! — Дуло пистолета чёрным немигающим глазом смотрит на сердце… Метр с небольшим..
      Сзади рванули дверь. Максимыч метнулся вправо и одновременно сильнейшим ударом левой ноги выбил пистолет в момент, когда из его пасти вырвался огненный язычок. Раздался стон.
      — Не таких видали!
      Клайду показалось, что у него оторвалась челюсть. Он рухнул: свинг боцмана достиг цели.
      Пистолет!.. Максимыч нагнулся, очередь протрещала над ним, поднял браунинг — матрос скрылся за дверью.
      Вот он — трап. Схватился за поручни, подпрыгнул, выскочил через люк, захлопнул дверь… Пули прорешетили переборку.
     
      На палубе появились ещё двое… Снизу слышны шаги бегущих…
      — Тьфу, чёрт, сколько их?
      До берега метров двести…'Максимыч перелетел через борт.
      Пули беспорядочно зашлёпали по воде. Перевесившись через поручни, Клайд ждал, когда появится голова… Она показалась лишь на мгновенье — совсем не там, где он ожидал её увидеть, а гораздо правее… Пули снова бесцельно расстреляли океан… Клайд прикинул расстояние, которое проплыл боцман: сейчас он, наверное, появится левее!.. Но голова вынырнула ещё правее. Пока Годфри её заметил, нажал на спуск, — она снова скрылась. Автомат выплюнул несколько пуль и осёкся.
      — Damned! Обойма кончилась! — бросил автомат, зарычал, — Не уйдёшь!.. Мотор! Живо!
      Старшина и моторист скатились по трапу. Соскочил в лодку и Клайд. Старшина рывком развязал узел, оттолкнул лодку. Моторист дёрнул шнур подвесного мотора. Мотор не завёлся. Дёрнул вторично — тот же результат.
      — Чёрт вас раздери! Вы это нарочно, что ли?!
      На палубе появился дежуривший матрос. Клайд погрозил ему кулаком:
      — Сволочи! Под суд — вас и вашего товарища! Матрос взял под козырёк:
      Есть под суд, сэр. Только Бернер уж кончился… Ваша пуля угодила ему прямо в лоб!..
      Что?! — Годфри прикусил губу, повернулся к мотористу, тот безуспешно старался запустить двигатель. Срывающимся голосом заорал: — Да заведётся ли у вас этот треклятый мотор?..
      Свеча, сэр, барахлит. Придётся менять…
      — К чёрту свечу! Вёсла!
      Старшина уже всовывал алюминиевые вёсла в уключины, упёрся ногами, ударил по воде…
      Максимыч снова вынырнул. Где они? Оглянулся — нет их… Берег совсем близко. Но здесь не взобраться— гладкая стена… Придётся правее, к тем скалам… Сколько это? Метров семьдесят. И, как назло, сегодня нет тумана… Быстрее, Максимыч, быстрее! Можно по поверхности, кролем. До чего руки болят… Ничего, ничего, ещё пятьдесят секунд… сорок пять…
      Лодка обогнула «Бриз».
      — Вот он! А-а-а, на те скалы?.. Не уйдёшь… Не уйдёшь!
      С каждым взмахом вёсел расстояние сокращается.
      — Оружие! Есть у кого из вас оружие?
      Не переставая грести, старшина указал на кобуру. Клайд вынул пистолет… Нет, ещё слишком далеко… Обернулся: моторист ввинчивал свечу.
      — Скорее, дьявол вас раздери! Скорее!
      Гребок… ещё гребок… ещё… Рука коснулась камня… Подхваченный волной, Максимыч оттолкнулся от воды, но не смог удержаться на скользких камнях, снова свалился. Те уже в ста метрах.
      Тёмная тень промелькнула в воде. Новая волна подхватила Максимыча, он бросился грудью на камень, ухватился за обломок скалы, подтянулся…
      Раздался щелчок, пуля ударила в воду.
      Максимыч вскочил. Нога соскользнула, он упал на колено, снова вскочил. Лодка уже в шестидесяти метрах…
      Цепляясь за острые выступы, боцман лезет всё выше, падает, снова лезет…
      До берега — тридцать метров. Отсюда он попадёт без промаха… Клайд встал, вытянул руку, прицелился. Мушка следует за убегающим. Медленно нажимает на спуск…
      Лодка рванулась… Клайд упал на скамейку, выстрелил в воздух:
      — Проклятье!
      Лодка описывала вираж:
      Сэр, мотор заработал!
      Будьте прокляты и вы и ваш мотор! К берегу! Скорее, чёрт возьми!
      Лодка бортом ударилась о скалу, мотор заглох… Но где же русский? Чёрт! Вон уже куда забрался!.. Старшина хотел ухватиться за камень, но разгон был слишком большой — лодка прошла мимо скалы. Он бросился к вёслам.
      Годфри уже упёрся о плечо старшины, занёс ногу, чтобы прыгнуть…
      Огромное щупальце хлестнуло по борту, второе, извиваясь, подбиралось к ноге Клайда. Он отскочил, разрядил пистолет в неясную тёмную массу под лодкой…
      Мотор взревел. Старшина поднял весло, со всей силы опустил его на щупальце чудовища. Оно исчезло… Освобождённая лодка чудом миновала скалу, развернулась и на предельной скорости стала удаляться…
      Годфри сидел, судорожно скрестив руки. Он не в силах был унять дрожь. Не смел разжать челюсти: знал, что зубы будут лязгать…
     
      СПАСИБО, ТОВАРИЩ ОСЬМИНОГ!
     
      Каменный люк захлопнулся.
      Крепко прижимая к груди Валину голову, капитан гладил её растрепавшиеся волосы.
      — И напугала же ты нас…
      Он положил руки на плечи девочки, немного отстранил её, пальцем приподнял голову за подбородок. Она совсем по-детски шмыгнула носом:
      Я там всё осмотрела до самого колодца… И никаких следов Степана Максимовича не нашла… Там только указатели и такие странные надписи…
      Валюша, какие следы? Что за указатели?..
      Я их срисовала. — И снова прильнула к груди капитана.
      Капитан откашлялся, обнял Валю за плечи, провёл рукой по щеке:
      — Ладно… Федя, взгляни-ка, что у нас ещё имеется из продуктов?
      Федя вынул из рюкзака две пачки концентратов — рисовый суп с мясом и гречневая каша, — банку крабов, начатую пачку яичного порошка, бекон в целлофановой обёртке, банку сгущённого какао, плитку шоколада, три пачки галет, коробку мятных леденцов, пачку чая, рафинад, соль.
      — Есть ещё коробка сухого спирта! — Прекрасно!.. А вода у нас есть?
      Валя подробно рассказала друзьям о том, что с нею произошло, начиная с того момента, как она свалилась в люк. Вода на походной спиртовке закипела. Федя занялся яичницей. Капитан посасывал мундштук трубки.
      — Что касается Максимыча, возможны две гипотезы: первая — менее вероятная — та, что произошло что-нибудь из ряда вон выходящее, стихийное, что заставило его временно увезти «Бриз» из бухты… Но, откровенно говоря, трудно представить, что бы это могло быть… Землетрясение? Мы бы его почувствовали… Вторая версия более вероятная. За неё говорят заметённые веткой следы, что шли от кустов: на Максимыча напали! Внезапно… Причём — отнюдь не аборигены… Они — даже если предположить их существование на острове — не справились бы с автоматическим управлением «Бриза»…
      Капитан о чём-то задумался.
      — Но делать окончательные выводы ещё рано. Подождём. Что же касается подземелья, то, судя по надписям, оно когда-то служило убежищем для пиратов… Но камень, который перегораживает путь к колодцу!.. Покажи, Валюша, ещё разок. — Валя протянула блокнот. — Ты права, — здорово похоже на рисунки под мостом… И на тот — у озера… Говоришь, и сам камень похож? Так-так… А поставлен-то камень, выходит, из добрых побуждений!.. А?.. Прямой коридор, говоришь, идёт на север-северо-запад? Это примерно туда, где находится мост…
      Федя раскладывал еду, Дима разливал чай.
      — Вот что, ребята: быстренько позавтракаем и отправимся к мосту. Дорогу через лес мы вчера прорубили, за три часа дойдём. Я думал начать обход берегов, но Валина разведка меняет обстановку.
      Перед тем как спуститься с «сахарной головы», Валя спросила:
      — Капитан, вы обратили внимание на «S» в круге? Я вспомнила…
      Мореходов несколько раз кивнул:
      — Обратил, Валюта!.. Ещё как обратил!
      Почему не стреляют? Когда он оглянулся последний раз, они были у самого берега. Может быть, его сердце так стучит, что он не слышит погони?..
      Максимыч поднял увесистый камень, спрятался за выступ скалы. В этот момент взревел мотор… Он увидел, как исчезло щупальце спрута, как лодка развернулась и умчалась, а на месте, где она только что стояла, расплылось большое пятно, будто пролили в океан гигантскую банку туши… Лодка всё дальше удалялась от берега и, миновав «Бриз», не уменьшая скорости, направилась к северу, свернула направо.
      — Так вот какая тень промелькнула в воде!.. Ну, товарищ Осьминог, спасибо тебе! Сослужил службу…
      На «Бризе», прислонившись к мачте, курил часовой. Максимыч узнал его — это был тот, что дежурил последним. А второй? неужели он его так здорово саданул? Хотя, тот был уже на ногах, когда он выбежал в коридор… Боцман вспомнил стон, раздавшийся за его спиной вслед за выстрелом…
      Ещё несколько метров, и он на вершине берегового хребта. Нужно решить, что делать. До восхода ещё с полчаса. Но солнце не так скоро перевалит через горы… Капитан с ребятами, наверное, ночевали возле бухты. Отправиться туда? Но они тоже не будут сидеть там сложа руки. Куда пойдут?.. Эх, да ничего, уйдут — оставят знак…
      Теперь, когда непосредственная опасность погони миновала, каждый шаг давался с невероятным трудом: руки плохо слушались, мокрая одежда, прилипая к телу, сковывала движения, сильно болела левая нога.
      Через прорванную штанину торчало разбитое колено. Из глубокой ссадины сочилась кровь. Максимыч снял рубашку, оторвал длинную полосу, туго перебинтовал рану. Где он находится? Перед ним долина, с севера окаймлённая лесом, справа — холм, похожий на морскую черепаху, прямо — горы. Это те горы, которые пересекают остров. Бухта на южной оконечности. Значит, отсюда она на юго-востоке. Берегом можно дойти до бухты. Но как и сколько он будет петлять?..
      Моторная лодка… Она свернула куда-то направо, совсем близко… А он? Так вот и уйдёт, ничего не узнав о тех, кто напал на «Бриз»? Нет, друг, так дело не пойдёт! Что-то на этом острове не того… Почему бы тот так интересовался целью прихода «Бриза»? Пошли даже на такую штуку — украсть корабль… Тут, брат, дело не без кислоты! Они хотя по одежде вроде как с торгового судна, но, видать, военные… Сколько их? Что у них тут — база? Ну-ка, Максимыч, поворот на шестнадцать румбов!
     
      В длинной бухте в виде буквы «Г», куда ещё не проник дневной свет, притаился серый истребитель. Э-хе, вроде переделан на гражданское судно!.. Так-так, камуфляж, значит! Флага, конечно, никакого. Это уже о многом говорит. На носу, над якорным клюзом, чёрным лаком поблёскивает название: «Famous». Команда на таком судне — до 35 человек…
      С правого борта, у спущенного трапа, пришвартован катер. В нём офицер и четыре матроса. С палубы капитан что-то говорит, но сюда, на шестидесятиметровую высоту, слова не долетают. Катер отошёл, направился к выходу из бухты.
      По-пластунски, подтягиваясь на локтях, Максимыч переполз левее. Отсюда виден океан, южнее в полумиле белеет «Бриз». Катер идёт к нему.
      На берегу никаких следов базы или лагеря. Из бухты наверх ведёт, очевидно, только вон тот узкий коридор… И людей на берегу не видать. Не видать также ни бумаг, ни окурков, ни прочей дряни, которой обычно люди отмечают своё присутствие… Что ж, теперь положение несколько прояснилось, можно и к своим… Но как? По берегу может занять слишком много времени! Максимыч решил пойти прямиком на юго-восток, минуя береговой хребет, на котором, к тому же, могли быть расставлены патрули. Здесь же, если ему удастся добраться до холмов, за которыми виднеется лес, он будет почти в безопасности.
      Стараясь как можно легче ступать на левую ногу, которая всё сильнее давала о себе знать, боцман спустился в долину. Сделал шаг, второй — ноги погружаются всё глубже, их засасывает… Не пройти — трясина. Он повернулся, упёрся правой ногой, чуть не вскрикнув от боли, с невероятным усилием вырвал левую. Зато правую засосало почти до половины голени. Он бросился на землю, вытянул руки, ухватился за траву. Трава вырвалась с корнями, но ему всё же удалось немного высвободить ногу. Снова вцепился в траву — с хлюпающим звуком трясина отпустила ногу. Подтягиваясь на руках, делая минимум движений, сантиметр за сантиметром, Максимыч выбрался на сухое место, лёг под камнем, отдышался. Осмотрел колено: оно распухло, посинело.
      — Должно, растянул! Зря!..
      Боцман проверил пистолет — действует. Пять патронов — не так уж плохо!.. Встал и, придерживаясь за скалы, заковылял к лесу…
     
      В каньон солнечные лучи не доходили, но белые рисунки ясно выделялись на потемневших от времени досках.
      Как, Федя, снял?
      Да.
      Я тоже. — Мореходов застегнул футляр фотоаппарата.
      Валя срисовывала рисунки:
      Сейчас и я закончу…
      Давай, Валюта, свою бумагу. Это будет удобнее, чем сидеть задрав головы. Так!.. Вероятно, их нужно рассматривать в том же порядке, как они изображены…
     
      Федя почесал затылок:
      Но как узнать — что это? Я ничего не понимаю. Ну вот, к примеру, первый рисунок: руки, игла, птица моа, нога…
      Хм!.. Руки ли это?.. Не уверен. Может быть, «пальцы»? Но почему на третьем только два пальца? Всего — двенадцать… Может быть, «двенадцать»?.. Моа нарисован так же, как на камне в подземелье…
      А что если попробовать так, как Валя сделала там, — предложил Дима, — взять только согласные?
      Как Валя сделала там?.. Кстати, друзья, многие народы древнего Востока не имели письменных знаков для передачи гласных звуков, они записывали только согласные.
      Не имели?
      Видите ли, алфавит создавался, когда от идеографического письма стали переходить к звуковому. Один и тот же рисунок мог означать несколько совсем разных слов, лишь бы совпадал их «скелет» — костяк согласных букв… Скажем, рисунок «рак» мог означать также такие слова как «река», «рука», «рок»…
      Но как же читали такие письма?
      Рядом с рисунком, костяком слова, ставили значок-подсказку. Рядом с рисунком рака, например, волнистая чёрточка показывала бы, что читать нужно «река», папирус — читай «урок»… Давайте попробуем. Что у нас получится?
      Он написал: ДВНДЦТЬГЛМНГ…
      Да! Не совсем ясно…
      Валь, ты что колдуешь?
      Девочка, постукивая кончиком карандаша по щеке, рассеянно посмотрела на Федю:
      Это не двенадцать.
      А что?..
      Валя карандашом написала что-то в воздухе, пробормотала:
      Джн, джнг, джнгл… — ткнула карандашом в рисунок. — Это «дюжина». Д Ж Н. Получается ДЖНГЛ…
      Молодец, Валюша!.. Джнгл — джунгли. Это уже что-то значит!
      Правильно! На юге от моста начинаются джунгли! — воскликнул Дима.
      На юге? Первый рисунок разгадан!
     
      На втором непонятен последний рисунок! Федя удивлённо поднял брови:
      А разве это не римская волчица?
      Эх ты, историк! Римскую сосут двое малышей: Ромул и Рем, а здесь… — Дима смешался, снова взглянул на рисунок. — Конечно, это римская волчица. Кого нет? Рема. Значит…
      Интересно, о каких милях идёт речь: о морских или уставных?.. Разница, в общем, небольшая, но в данном случае может выразиться примерно в трёх четвертях километра. А это не так уж мало…
      Остаётся последний рисунок. Что мы тут видим? Первое — очевидно. Второе — эмблема медицины…
     
      Может быть, это «яд»? Вон капелька вытекает из зуба змеи.
      Правильно, может быть и «яд». Даже, пожалуй, наверное — «яд».
      Дима указал на предпоследний рисунок:
      Что обозначает эта дуга? Солнце, месяц, звёзды…
      Это «небо». Так изображали его древние.
      Тогда, мне кажется, что здесь всё понятно.
      Кроме одного: с чего высаживаться. И… вопрос с милями становится ещё более важным, так как неизвестно — где высаживаться.
      Капитан поскрёб обросший седой щетиной подбородок.
      — Во всех этих рисунках бесспорно одно — их сделали не аборигены.
      Волоча ногу, Максимыч дошёл до леса, который с севера окаймлял болото. Нигде никого. Сел отдохнуть. Странно, почему за ним нет погони? Он подумал было, что те — в катере — посланы по его следу, а они отправились на «Бриз». Искать судовые документы? Ну, им придётся немало повозиться, прежде чем догадаются о существовании ящика в пульте управления… Боцман побледнел: неужели они отправились топить «Бриз»?! Не может быть! Не посмеют. Да и не сделают, пока не узнают, зачем прибыл сюда корабль…
      Ухватившись за ветку, Максимыч встал, полез в карман за ножом, но вспомнил, что ножик остался на полу, в кают-компании.
      Отломал сук. Опираясь одной рукой на него, другой придерживаясь за стволы деревьев, направился вдоль опушки. Впереди, километрах в двух, лес сворачивал к югу.
      — Туда-то мне и надо. Ну, Максимыч, полный вперёд! Вот только ход у тебя, прямо скажем, небольшой…
      Четверо друзей выбрались из каньона и направились прямо на юг, к джунглям, которые начинались тёмной стеной в каких-нибудь ста метрах от навесного моста. Капитан, Федя и Дима отстегнули топоры, готовясь прорубаться через заросли, но, как ни странно, этого не понадобилось — в лесу, петляя и извиваясь, тянулась тропа. Лианы, валежник, кусты, которые местами её перегораживали, были ничто по сравнению с тем, что им пришлось преодолевать накануне. Топкую почву устилал толстый слой бамбука, словно кто-то проложил здесь гать. Кое-где поваленные деревья также помогали перебираться через топкие места.
      Шли молча, каждый погружённый в свои мысли. И, наверное, все думали об одном и том же…
      Годфри пробежал мимо вахтенного, заперся у себя в каюте. Дрожащими руками достал из шкафа бутылку виски, расплескав добрую половину, налил в стакан. Зубы стучали, горькая жидкость стекала по подбородку, пролилась на костюм. Клайд завернулся в одеяло, бросился в кресло… Дрожь не унималась. Тупо глядя в одну точку, он пытался привести мысли в порядок, но они то мчались в каком-то бессмысленном хороводе, то холодными каменными глыбами ложились на темя… Дважды кто-то стучался в дверь, но он даже не шевельнулся. Он слышал, как капитан Уэнслн отдавал своему помощнику распоряжение сменить Рокка, привезти тело Бернера, но так и не смог полностью осознать значение этих слов.
     
      Прошло три часа. Клайд проснулся. Шея затекла, неудобно повёрнутая голова разламывалась. Сжимая виски, он встал. Его мутило, тело покрылось испариной. Шатаясь, он прошёл в ванную.
      Открыв до отказа краны, разделся, с наслаждением лёг в тёплую воду, чувствуя, как кровь отливает от головы. Мозг снова чётко заработал, но мысли были отнюдь не радужными:
      — Чёрта мне нужно было сообщать шефу о пленном!.. Болван, испугался ответственности. Где он теперь, этот пленный?!
      Он включил электробритву, посмотрел на себя в зеркало: на левой стороне подбородка расплылся кровоподтёк: вот почему до сих пор болит челюсть!
      Пока Клайд брился и одевался, он обдумал дальнейшие действия: русский, наверно, уже у своих. Надо полагать, они тут же свяжутся со своим центром. Оттуда пошлют помощь. Как? Самолётом? Вряд ли — приземляться негде. Значит, в ближайшее время можно не ожидать никаких сюрпризов. А за это время он разделается с теми, что на острове!.. Международную огласку они тоже едва ли дадут: очевидно, русские весьма заинтересованы в сохранении тайны острова…
      Годфри позвонил вахтенному:
      — Передайте капитану, что я жду его у себя. Когда Уэнсли, низко согнувшись, чтобы не задеть дверной косяк, вошёл в каюту, Клайд был уже одет, причёсан. Подбородок — сильно напудрен. Уэнсли опустился в кресло.
      Годфри притушил сигарету. С самого начала пути у них с Уэнсли сложились довольно холодные отношения, которые постепенно перешли в открытую неприязнь. «Досадует, что до сих пор дальше капитана третьего ранга не пошёл и что попал под моё командование», — подумал он.
      Капитан, сколько у вас свободных людей?
      Свободных? Ни одного. Вы приказали взять лишь самый необходимый состав, что я и сделал.
      Годфри пропустил мимо ушей последнее замечание.
      В таком случае сколько у вас вообще человек?
      Не считая вас, капитан-лейтенант Годфри, господ офицеров и пассажира Кента, на «Фэймэзе» было девятнадцать человек. Радист лежит с переломом рёбер, у Бена сломана рука, — по мере перечисления Уэнсли загибал пальцы, — Хэпсона унесло волной, Рокк на гауптвахте, — он поднял глаза на Годфри, тот стоял против света, и лица его не было видно, — мне старшина передал, что вы распорядились отдать его под суд, — он согнул ещё один палец. — Это четыре. Пятый — Бернер. Кстати, что прикажете делать с его телом: похоронить на берегу или спустить в море?
      Спустить в море!
      Есть спустить в море. Итак, сэр, пять человек выбыло из строя. Осталось четырнадцать. Из них двое несут вахту на захваченном вами советском судне.
      Годфри соображал: оставить на «Фэймэзе» капитана, старшего механика и двоих матросов… Это составит отряд из двенадцати человек. С ним — тринадцать. Тринадцать?! Никак! Оставить и помощника капитана. Без офицеров даже лучше: в случае чего — меньше шума будет. Двенадцать человек… И русских около этого… Маловато, но ничего не поделаешь…
      — Капитан третьего ранга!
      Почувствовав в тоне Клайда приказ, Уэнсли встал, вытянул руки по швам:
      Слушаю, сэр.
      Через сорок пять минут приготовить к отправке на берег десять человек команды. Придать им Тома Кента. Вооружить отряд тремя ручными пулемётами с достаточным количеством боеприпасов. Каждому — автомат с тремя запасными обоймами и по пять ручных гранат. Да! Каждому по электрическому фонарю с резервными батареями. Ну, и там всё прочее, что полагается. Отряд поведу я. Исполняйте приказание!
      Есть, сэр, исполнять приказание.
      Вот уже больше часа Максимыч идёт по колено в воде. Вернее, не идёт, а, отталкиваясь от одного дерева, прислоняется к другому… Немного постоит и снова отталкивается… Палку он потерял. Колючие кусты, обломанные тростники царапают лицо, тело, рвут и без того рваную одежду. Труднее всего, когда приходится перелезать через переплетения лиан или плавающие брёвна… Иногда целое дерево вместе с кроной и корнями лежит, полузатонув в зловонной, покрытой зелёной тиной, стоячей воде. Колено он уже почти не чувствует. Его знобит, крупные капли пота стекают по лицу. Хорошо ещё, нет мошкары. Но цикады, цикады!..
      Боцман прислонил голову к дереву, прикрыл глаза…
      — Вперёд, Максимыч, полный вперёд! — смазал с лица пот, высмотрел следующий ствол, оттолкнулся.
      Дно вроде повышается? Точно, повышается. Только щиколотки в воде. А там, вот у тех деревьев, совсем сухо. Неужели дошёл до холмов?..
      Максимыч согнул длинный бамбук, надавил — бамбук переломился. Опираясь на него, как на костыль, пошёл быстрее… Или это ему только кажется?..
      Он чуть не упал — хорошо это дерево оказалось тут… Ага, понятно: он заснул. Бывает!.. Значит, снова спуск, значит, холмов ещё нет…
      Максимыч приподнял голову. Первое, что он увидел — в нескольких метрах поваленное дерево… Дерево-то небольшое, но через него придётся перелезать! Приподнял голову выше… Усталость, боль — словно их и не было!
      — Река! — Ему показалось, что он прокричал это слово на весь лес. — Река! Течёт на юг!.. Она тут же, за деревом…
      Максимыч шагнул, со стоном покатился по склону. Ударился спиною о дерево. Оно сдвинулось чуть-чуть, но задержало его.
      Он сел, руками охватил распухшее колено. Стиснув зубы, слегка покачиваясь взад — вперёд, немного посидел.
      Выдержит ли его это дерево? Конечно, выдержит… Крона не будет давать ему переворачиваться. Вот что нужно сделать: найти бревно — их тут много — всунуть между ветками поперёк ствола, поясом закрепить. Можно и рубашкой. Он посмотрел на себя, поправился: остатками рубашки… В конце концов — брюками. С бревном — вовсе не будет переворачиваться… А бамбук — вместо шеста…
      — Ну, Максимыч, давай! Ещё немного, а там отдохнёшь — «корабль» повезёт.
      Высмотрев нужное бревно, боцман, волоча раненую ногу, пополз к нему, приволок к берегу. Лёг рядом с деревом, подсунул под него плечо — дерево немного сдвинулось. Опять подсунул плечо и опять передвинул ствол на несколько сантиметров.
      Не обращая внимания на боль, напрягая последние остатки сил, пядь за пядью Максимыч сталкивал дерево к реке… И вот ствол плюхнулся в воду, несколько раз качнулся, замер.
      Максимыч переполз к кроне. Вконец ослабевшими руками укрепил в ветвях бревно. Вошёл в воду — холодная! Но боль вроде бы отпустила… Действуя бамбуком, как рычагом, столкнул дерево…
      Надавил на ствол — держит. Лёг поперёк бревна, помогая руками, перебросил ногу, оттолкнулся шестом…
      Последнее, что он запомнил, было: берег поплыл… Сначала медленно, потом всё быстрее…
     
      Шквал
     
      Тропический лес обрывался отвесным берегом реки. Противоположный берег с цепью невысоких холмов отражался в воде. Справа появилось бревно — пересекая зеркальное изображение, оно скрылось за поворотом.
      На маленьком островке из хвороста, тростника, травы, взмахивает красными крыльями, беспокойно поворачивает длинную гибкую шею фламинго. Раскрывая красно-чёрный загнутый клюв, он гогочет совсем по-гусиному.
      Федя шагнул вперёд, вскрикнул и… исчез. Раздался всплеск.
      На месте, где он только что стоял, зияла дыра.
      Дима и Валя сделали движение броситься вперёд, но капитан удержал их:
      — Стоп!.. Федя, ты где?
      — Из дырки появилась Федина голова:
      Я здесь. Осторожно: гать нависает над водою. Сейчас я стою на коряге. — Он поднял карабин, киноаппарат. — Всё в порядке. Даже не замочил.
      А ты сам-то цел?
      Цел… — Голова снова исчезла. — Лучше всего спуститься справа. Вот сюда!
      Друзья последовали его совету.
      Река подмывала берег. Вдоль него в воде лежали прогнившие брёвна, целые деревья с зелёными листьями — они ещё цеплялись за берег корнями, густым сплетением лиан.
      Там. куда указал Федя, берег покато спускался к реке, образуя песчаную отмель.
      Капитан подошёл к воде.
      — Тэк-с!.. Джунглями мы прошли. А дальше?
      — Теперь нужно спускаться по реке три мили. Капитан взглянул на часы: без четверти десять.
      — Спускаться-то спускаться… но как? Идти по берегу — значит, не более километра в час… В лучшем случае!
      Он поднял сухую ветку, бросил её в воду, понаблюдал, как она, подхваченная течением, быстро удалялась.
      Да: два, два с половиной метра в секунду… Брёвен-то тут — только выбирай… Верёвок не хватит?.. Можно взять лианы… Но сколько это займёт времени?..
      Капитан, смотрите: плот! Честное пионерское!..
      Среди нагромождения коряг, стволов, сухих и зелёных веток наполовину в воде висел плот. Крепко перетянутый толстыми лианами, скреплённый по всем правилам шпонками и ронжинами, с настилом и стояками для гребей, он был сколочен из семи брёвен. Среднее было длиной около шести метров. Одна гребь — вероятно, когда плот свалился вместе с подмытым берегом — переломилась: другая была цела. Застучали топорами, освобождая плот от переплетения веток.
      — Товарищи! Тут какой-то орнамент!.. Топоры повисли в воздухе.
      На доске настила было выжжено:
     
      — Ребята, а ведь это…
      Валя резко обернулась, чуть не свалилась с коряги, на которой стояла:
      — Точно!
      Дима и Федя подхватили подругу.
      Осторожно, Валь!.. Тут одним переобуванием не отделаешься… Но что же это всё-таки?
      Димка, неужели не видишь?.. Вспомни «Эврику»!..
      Топоры заработали быстрее:
      — Раз уж такое любезное приглашение…
      Последние ветки, державшие плот, хрустнули. Вытолкнутый водой, он подпрыгнул, качаясь стал разворачиваться вниз по течению. Капитан и Федя спрыгнули на него.
      — Соберите снаряжение, сейчас подплывём к вам. Хватаясь за ветки, они подвели плот к отмели. Капитан стягивал верёвкой ослабевшее крепление стояка:
      — Дима, Федя, сбегайте наверх, сделайте два-три шеста — пригодятся!
      Друзья срубили три молодые акации, очистили их от веток. Дима с готовыми шестами сбежал вниз, прыгнул на плот. У Феди развязался ботинок. Он присел, завязал шнурок… На реке из-за поворота показалось плывущее дерево… Что это на нём?!
      — Макси-мыч!
      Прежде чем друзья успели сообразить, в чём дело, Федя уже был на плоту, отталкивался от берега:
      — Скорее!.. Там на дереве… Максимыч! — Где? На каком?..
      Дерево поравнялось с ними. Оно проплывало метрах в тридцати, под правым берегом. На стволе грудью лежал Максимыч. Руки и ноги его свисали в воду.
      Отталкиваемый шестами, плот быстро отошёл от берега… Шесты уже не достают дна.
      — Мак-си-мыч!
      Боцман не отвечает. Даже не повернулся. Что с ним? А ну, все разом:
      — Мак-си-мыч!
      Дерево скрылось за поворотом. Двумя руками, круговыми движениями, капитан орудовал гребью:-
     
      Ничего, друзья, ничего, догоним! Плот-то наш тяжелее… А грести будем — ещё быстрее нагоним. Федя на мгновенье подумал: «Тяжелее? Ну и что с того? Течение-то и для нас и для него одинаковое»… Но тут же забыл об этом.
     
      Река огибала холм. Слева тянулась всё та же тёмная стена леса. Сразу за поворотом снова показалось дерево. Ветки скрывали Максимыча, его не было видно… Расстояние сокращалось. Ребята, сорвав доски настила, отталкивались ими, как вёслами; скорость плота заметно увеличилась — до дерева было не более пятнадцати метров.
      — Федя, бери гребь! Дима, давай верёвку!
      Капитан топором отделил кусок доски, привязал к верёвке. Широко расставив ноги, крутанул верёвку над головой; брусок врезался в ветки. Мореходов подтянул дерево к плоту. Максимыч не шевелился.
      С помощью ребят капитан перетащил тяжёлое тело боцмана на плот. Руки и ноги его посинели, из прорванной штанины торчало изуродованное колено.
      Капитан приложил ухо к груди боцмана:
      — Сердце работает!
      Дима протянул плоскую флягу со спиртом. Капитан вынул нож, осторожно разжал челюсти боцмана, влил несколько капель. Валя засучила рукав тельняшки, намазала плечо Максимыча йодом, поднесла шприц… На какую-то долю секунды задержалась, стиснула зубы… ввела иглу. Она впервые самостоятельно сделала больному инъекцию!
      Максимыч глубоко вздохнул, открыл глаза, поднял руку. Капитан подхватил её — рука была ледяная.
      — Сейчас, друг! Сейчас, старина, мы приведём тебя в полный порядок… Ребята, давайте растирать его… Валюша, в моём рюкзаке тёплые носки, фуфайка…
      Капитан вспомнил: три мили! Сколько плывут?.. Минут двадцать… Это должно быть где-то здесь…
      — Федя, иди растирать Максимыча, а ты, Валюша, стань за руль… Смотри внимательно на оба берега, может, увидишь что-нибудь. Где-то здесь мы должны высадиться…
     
      Ровно в 10.15 Клайд Годфри вышел из каюты. Одиннадцать человек в полной боевой готовности выстроились около трапа.
      На баке, покрытое флагом, лежало длинное тело. По бокам — два матроса с примкнутыми штыками.
      Годфри, печатая шаг, подошёл к телу, отдал честь. Снял каску, наклонил голову: выражением лица, позой он изображал человека, глубоко погружённого в молитву. Так он постоял несколько секунд… А этот чёртов Уэнсли спрятался у себя — умывает руки… Клайд покрыл голову, снова отдал честь, направился к трапу.
      Смирно! Равнение направо! — Помощник капитана козырнул. — Сэр, по вашему приказанию отряд выстроен.
      Лейтенант, передайте капитану Уэнсли, чтобы один человек постоянно был там! — он указал на береговой хребет. — Начать погрузку!
      Матросы сбегали по трапу, занимали места в катере… За ними разматывался телефонный кабель…
     
      Максимыч сел. Запёкшимися губами выдавил:
      «Бриз»… Напали…
      Потом, дружище, потом расскажешь! — капитан перевёл взгляд на колено боцмана. — Э-э, старина, это дело необходимо немедленно вправить…
      Валя круто повернула гребь влево:
      — Там, справа, камень… Стрелы!
      Большая грубо обтёсанная каменная плита стояла в тени пальмовой рощи. На камне было высечено:
     
      Мальчики схватили доски, начали грести.
      — Димка, здесь неглубоко. Давай шесты!
      Плот ударился о песок. Капитан, соскочил, подтянул его, привязал к пальме. Берег полого поднимался, переходя в каменистый холм. Стрела указывала на его основание. Максимыча уложили на одеяла. Доедая бекон с галетами, боцман в нескольких словах рассказал о том, как на него напали, как увели «Бриз». — Ладно, старина… Прежде всего нужно тебя отремонтировать… Федя, Дима, пока мы с Валюшей займёмся Максимычем, поднимитесь-ка к холму, как показывает стрела. Только осторожно — смотрите в оба. Вам придётся пройти метров шестьдесят, едва ли больше. Осмотритесь — и назад.
      Валя дата Максимычу плитку шоколада, стала открывать банку сгущённого какао. В глазах её светились и радость и нежность…
      Капитан ещё раз прощупал распухшее колено боцмана: вывих внутренний.
      — Придётся потерпеть, дружище!.. Валюта, подожди минутку. Разогрей, кстати, какао, это будет хорошо— горячее… А ты, старина, подсоби: держи покрепче бедро. Сможешь?
      Валя зажмурилась, вобрала голову в плечи… Максимыч лишь крякнул, взглянул на Валю:
      — Великий костоправ! На весь флот знаменитость! Мореходов забинтовал колено.
      — Всё! Через два дня, Валюта, он у нас вприсядку по всему острову пройдёт… Вот и наши разведчики. Ну, что там?
      — Вход в пещеру… А за холмом километра на два тянется поле. Дальше береговой хребет. Такой же, как в нашей бухте…
      — Около пещеры никаких следов.
      — А на скале, у входа, — опять знаки… Покажи, Димка.
     
      Под лёгким ветерком трёхметровыми веерами раскачивались пальмовые листья… Валя нагнулась над Максимычем: он спал. Она сняла куртку, сложила, положила под голову.
      Друзья склонились над рисунком. — Попробуем уже испытанным способом, — сказал Мореходов. — В верхнем ряду только третий рисунок может иметь двоякое значение: это или «Ц», или…
      Оставляя между буквами пустые места, Валя написала: Д 3 Д Р В С Т…
      Федя как в школе на уроке поднял руку:
      Я знаю, что в середине: так метеорологи изображают ветер!
      — Ветер? Теперь буду знать… — Валя приписала: В Т Р.
      Начало как будто вырисовывается… Только при чём тут нижний ряд?
      А что это за знаки?
      Это, ребята, астрономические знаки. И, если я не ошибаюсь, это — июнь, июль и август… Знаки зодиака.
      Лето! — воскликнул Федя. — Потому они и окружены одной линией!
      Валя приписала: Л Т… Покачала головой.
      — Совсем не «лето»! — Дима щёлкнул пальцами. Мы где сейчас находимся?
      Хотя рисунок и удалось так быстро расшифровать, ребята почувствовали лёгкое разочарование: это был не указатель, а просто так — умное изречение.
      Капитан встал.
      Одно несомненно: все эти надписи не имеют отношения к похищению «Бриза»… Сейчас 11.45… Пусть Максимыч немного поспит. А я поднимусь наверх.
      Капитан, а может, нам пока рыбы половить?
      Мудро. Валяйте, ребята.
     
      Над океаном, бороздя его острыми когтями, неслось всклокоченное тёмное облако. Над рваным багрово-чёрным нижним краем в глубине тучи белая завеса… Свинцово-серая масса перекатывалась, меняя форму, росла, словно кипящая лава прорвалась в невидимое ущелье… Под тучей мчалась к острову тёмно-бурая тень…
      До пика, от которого начинался спуск в долину, было не больше трёхсот метров. Самой долины отсюда не было видно: вооружённый отряд пробирался по внешнему краю берегового хребта.
      Сэр, позвольте обратить ваше внимание на эту тучу. Она не сулит ничего хорошего!
      Клайд на секунду остановился, презрительно усмехнулся:
      С каких это пор моряки военного флота боятся грозы?.. Неужто ваши командиры делают из вас таких неженок?!
      Дело в том, сэр…
      Бессознательно подражая своему шефу, Годфри чуть приподнял бровь:
      — Старшина, я не нуждаюсь в ваших советах!.. Вы бы лучше следили, чтоб никто не отставал…
     
      Поднимаясь к холму, Мореходов старался найти объяснение непонятному похищению «Бриза». Остров, конечно, давно могли найти, в этом нет ничего удивительного… Только почему о нём до сих пор ничего не известно?.. Скрыли? Значит… Но в таком случае остров охраняли бы, всюду были бы расставлены секреты, часовые…
      Что же делать дальше? Нападения можно ждать в любую минуту, с любой стороны… Где укрыться, пока Максимыч не поправится?.. В Валин подземный ход!.. Куда он ведёт?.. И как быть с питанием? Хотя на два-три дня этот вопрос можно будет разрешить: вот ребята сейчас наловят рыбы…
      Над кромкой холма появился растрёпанный аспидный край облака… Капитан побежал. Вот и долина, о которой говорили ребята, за нею — западный берег… Низкая грозная туча уже почти над головой. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы Мореходов точно оценил положение. Пещера— единственное спасение! В их распоряжении не более пяти минут.
      Федя, вынув коробочку с рыболовными принадлежностями, собирался соорудить удочку из длинной ветви, которую Дима очищал от листьев. Валя копала червей.
      — Скорее! Забирайте всё! В пещеру… Сейчас сорвётся шквал!
      Максимыч проснулся:
      — А?.. Что?
      Капитан нагнулся к нему, обхватил вокруг пояса, перебросил левую руку через своё плечо:
      — Давай, давай, дружище! Опирайся… Шквал идёт… — Он помог боцману подняться, почти взвалил на себя.
      Ещё не отдавая себе полного отчёта в том, что произошло, ребята подхватили карабины, рюкзаки, всё остальное бросили в одеяло.
      Димка, бери мой рюкзак, а я — это! — Взяв одеяло за четыре угла, Федя бросил тюк на спину.
      Ничего не забыли?.. Валя оглянулась: ничего. Капитан с Максимычем уже на полпути к подножию холма… Втроём бросились их догонять.
      Когда они добежали до пещеры, береговой хребет исчез. Он скрылся за сплошной белёсой завесой. Тёмная тень неслась по долине со скоростью курьерского поезда… Туча раскроила небо. Справа и слева от неё оно по-прежнему сияло — голубое, чистое… Вырванное невидимой силой большое дерево поднялось в воздух… Длинный ослепительный зигзаг прорезал облако, залп из тысячи орудий потряс землю, перекатился через горы…
      Наши друзья едва успели укрыться под сводчатым входом, как из налетевшей тучи обрушились тонны воды. В мгновенно наступивших сумерках ничего нельзя было различить.
     
      Отряд Годфри, растянувшись цепочкой, начал подниматься к пику, когда Клайд заметил мчавшийся к острову бурый, с белым лохматым гребнем, водяной вал. Казалось, его гонит перед собой тусклая косая стена. Он не успел осознать, что это, как вал с грохотом ударился о базальтовый берег и одновременно страшный толчок бросил его на землю, перевернул, кинул в трещину между скалами… Клайд не почувствовал дождевого шквала — ударившись головой о камень, он потерял сознание. Из отряда никто не устоял на ногах… Никто не услышал отчаянного крика матроса в адском шуме обрушившегося сплошного потока воды…
      Ветровой удар прекратился так же внезапно, как и начался… Туча унеслась. Оставленный ею серый пар быстро растаял, и лишь волны разбушевавшегося океана говорили о пронёсшемся шквале… И ещё каскады — воды, стекавшие между скалами.
      Мокрый до нитки, поднялся старшина. Ныло плечо — стукнулся о скалу. Но если бы её здесь не оказалось — не за что было бы ухватиться… Ниже по хребту появлялись матросы. Многие окровавлены. Моторист стонет, левой рукой поддерживает правую. Старшина подошёл:
      — Чего воешь? — Взял на плечо.
      Моторист вскрикнул, побледнел:
      Рука!.. Должно быть, сломана. — Кисть беспомощно висела.
      А где командир?.. Кто видел капитан-лейтенанта?
      Он был впереди, вон на том выступе…
      Старшина поднялся туда… По горло в воде в углублении между камнями лежал Годфри. У головы расплывалось красное пятно.
      — Сволочь, не нуждается в советах!.. Может, он уж того?.. А ну, парни, сюда!
      С помощью матросов старшина вытащил Клайда из воды, положил на камень. Годфри открыл глаза:
      — Что?.. Где я?..
      Он сел, увидел стоящих вокруг мокрых матросов. От них шёл пар. Протянул руку:
      — Рому! Фляжку с ромом, чёрт побери!.. Старшина отстегнул фляжку, подумал: что стоило ливню задержаться ещё на три секунды: накрыло бы с головой — и баста!
      Громко сказал: — Извольте, сэр! Годфри отпил, вернул флягу.
      — Пустить по кругу. По три глотка всем! — Он почувствовал боль в затылке, дотронулся рукой: кровь… — Вы не видите, что ли, что я ранен?!
      — Тэдди, перевяжи командира! — Старшина глазами пересчитал людей: десять человек. Кого не хватает?.. Нет Вандеркилла, Кента…
      Тома Кента обнаружили сразу: он сидел в расщепе скалы. Через всё лицо глубокая царапина, на лбу вздулась шишка. Прерывисто дыша, он вытряхивал из тюбика пилюлю. Рядом с ним лежала пустая карманная бутылка из-под виски.
      — Где Вандеркилл?
      Вспомнили, что пропавший матрос шёл последним. Он нёс катушку телефонного кабеля.
      Кабель нашли. Одним концом он уходил на север, откуда пришёл отряд. Другой его конец терялся в рокочущем прибое… там, в семидесятиметровой пенной бездне…
      Матросы обнажили головы.
      Один пулемёт лежал под большим осколком скалы. Он был переломлен пополам. Недосчитались и трёх ящиков с боеприпасами.
      Раненого моториста отправили обратно с приказом оставить на захваченном корабле одного часового и прислать двоих матросов. Потрёпанный отряд достиг наконец места, откуда открывалась долина… Но её не было— стояло огромное жёлтое озеро, по которому плавали вырванные с корнями деревья…
     
      Who are you?
     
      — Н-нда!.. Вот мы и пленники. Раньше чем через сутки вода, пожалуй, не спадёт… — Капитан постоял немного, рассеянно глядя на взбаламученное жёлтое озеро. — Может быть, это и к лучшему… — Резко повернулся и зашагал по коридору, уходящему в темноту.
      В круглом зале горит костёр. Багровые отсветы безуспешно сражаются с причудливыми тенями, мечущимися по стенам пещеры, — для такого маленького костра зал слишком обширен… Возле большого камня разостланы одеяла. Максимыч полулежит лицом к огню. Федя топором расщепляет выуженную из озера корягу. Валя и Дима разбирают снаряжение.
      Мореходов присел у костра.
      — Друзья, нам придётся провести здесь, вероятно, около суток… Очевидно, в этой самой пещере обосновался когда-то человек, проживший всю жизнь на острове… Рано или поздно мы всё равно пришли бы сюда и занялись исследованием… Так почему не сделать этого сейчас? У каждого из нас, вероятно, сложилось своё мнение о событиях, происходивших когда-то на этом острове… Пусть каждый расскажет, как он себе это представляет. Ну, Федя, начинай ты.
      Федя в первый момент немного растерялся от неожиданности.
      — Я думаю… — он подложил в костёр несколько щепок. — Я думаю, этот остров никогда не был населён по-настоящему… Ну, в общем, туземцев здесь не было. Здесь долго жил европеец… Кроме него тут бывали и другие люди: пираты, наверное… Только они были раньше… А он с ними не имел ничего общего. То есть, он был не пират… — Федя пожал плечами. — Только я никак не могу понять, зачем он зашифровывал свои надписи?.. Если он хотел, чтобы его нашли, то почему не писал просто? А если не хотел, то зачем писал вообще? — Федя выжидательно посмотрел на друзей.
      Что ж, пожалуй, всё это логично… А ты, Дима, что думаешь?
      Я думаю, что остров был убежищем пиратов. Может быть, они даже клады здесь прятали… В том подземелье, куда Валя провалилась. Но это было давно… Ведь те пираты, стивенсоновские, исчезли уже двести лет назад… А вот рисунки и надписи — это было позднее… И я думаю, что здесь был не один человек. Во всяком случае, вначале… Как бы он один построил такой мост? Или проложил гать в джунглях? Да и все те удивительные вещи — кактусы, одинаковые деревья… А потом он остался один…
      Валюша?..
      Девочка ответила не сразу:
      Я согласна с Димой… И с Федей тоже… Но вот относительно зашифрованных надписей… — Валя закусила губу, глаза её стали совсем круглыми. — Мне сейчас только пришло в голову!.. Федька, помнишь, что ты сказал тогда, на Зелёной улице, когда мы нашли мишень?.. А потом капитан объяснил нам, почему он так сделал!.. Помнишь?.. Может быть, у нашего Робинзона были друзья в Европе. Или… ну, словом, на Большой земле! И он ждал именно их и для них сделал свои надписи. А больше никого не хотел видеть?!
      Валюша, а ты, кажется, высказала ценную мысль! — Мореходов встал. Мерно раскачиваясь с пяток на носки, заложил руки за спину. — Совершенно несомненно, что наш Робинзон был образованным человеком… И даже — очень! Почти несомненно также, что мы на острове сталкивались со следами именно его деятельности… Клянусь розой ветров, это был незаурядный человек!.. — Капитан вздохнул. — Найти бы его записки, дневники… Но противоречие, о котором сказал Федя, меня тоже удивляло… А вот твоё предположение, Ванюша, оно, пожалуй, близко к истине!
      Капитан медленно обошёл вокруг костра: постоял в задумчивости, рассеянно глядя на огонь. — Вот только… может быть, его друзья… «Фэймэз»… — Седые брови сошлись у переносицы. — Нет! Не может быть!
      Он подошёл к Максимычу.
      Спишь, дружище?
      Нет. Почему? Слушаю… — Максимыч пошевелился, сел поудобнее. — Давайте, действуйте!.. А я тут присмотрю… Чтобы, значит, полный порядок был.
      Ребята поднялись.
      Кто-нибудь из нас останется со Степаном Максимовичем, — предложил Дима, — а остальные пойдут на розыски. Можно… — Он хотел сказать, что можно бросить жребий, кому остаться, но подумал, что это может обидеть боцмана, и удержался.
      Только этого не хватает, — буркнул Максимыч. — Я и сам мог бы с вами пойти… Единственно от злости не иду: чтобы, значит, скорее нога в норму вошла. Нужна!.. Так что без нянек обойдёмся. Вот карабин — оставьте. И костёр притушите. И ничего, значит, не бойтесь. Сюда никто не войдёт…
      Дима хотел ещё что-то сказать, но капитан жестом остановил его:
      — Есть, старина! Так и сделаем. — И обратясь к ребятам — Давайте наметим план действий. Сверим часы: сейчас двенадцать часов тридцать две минуты…
      У Феди и Вали часы шли точно, Дима подвёл свои.
      Отсюда расходятся восемь галерей. Что представляет собою пещера, мы не знаем. Очень возможно, что это своего рода лабиринт с разветвлёнными ходами, и в этом случае ориентироваться будет далеко не просто. К тому же, вероятно, надо будет обследовать все закоулки…
      Обязательно всё надо будет обойти, — заволновалась Валя. — Если даже мы скоро найдём что-нибудь — ну, записки там или дневник, — откуда мы можем знать, что это всё? Что больше здесь ничего нет?
      Капитан улыбнулся:
      Я это просто так сказал… Конечно, нужно всё обойти. И по возможности, составить план пещеры.
      Капитан; —сказал Дима. — Если идти, всё время придерживаясь одной стороны, то обойдёшь любой лабиринт…
      Это, Дима, не совсем так… Идя по одной стороне, можно быть уверенным лишь в том, что ты благополучно вернёшься обратно, не заблудишься… Но этот способ вовсе не гарантирует, что будут пройдены все галереи… Понимаешь? Бывают, конечно, и такие удобные лабиринты, но рассчитывать на это нельзя: дело случая…
      — Я предлагаю разделиться, — вмешалась Валя. — Нас четверо — обследуем сразу четыре галереи. А потом соберёмся здесь и пройдём остальные три… Вот и узнаем, что это: просто пещера с галереями, или лабиринт!
      Капитан с сомнением покачал головой, но Дима и Федя горячо поддержали подругу:
      — Правильно! Фонарик есть у каждого… Димин, правда, без стекла, но это ничего, он светит… Зверей тут никаких нет, змей тоже не может быть… Чего ж бояться?
      Капитан уступил:
      — Пусть будет по-вашему… Только каждый из нас должен будет строго соблюдать условия, о которых мы сейчас договоримся… Хорошо? Соблюдать неукоснительно, несмотря ни на что! Понятно?
      Ребята молча кивнули.
      — Можно рассчитывать, что будем проходить не более одного — двух километров в час… Так? Через полчаса мы все снова соберёмся здесь… Согласны? Отсюда следует, что каждый из нас идёт в глубь лабиринта только пятнадцать минут. Ровно через четверть часа — поворот на сто восемьдесят градусов. Ясно? Это будет первое условие. Второе: каждый из нас может сам решить, по какой руке пойдёт… Смотря по обстановке. Но раз уж решили — придерживаться этого до конца, пока не повернёте обратно. Если решили, скажем, идти по правой руке, так всё время и идите. Через пятнадцать минут — поворот на шестнадцать румбов. И обратно идёте уже по левой руке. Всем это ясно?
      Ясно!
      Обследуем сперва северные и восточные галереи. Придётся, пожалуй, их пронумеровать… — Капитан достал блокнот, набросал кроки зала, где они находились:
      Пусть вот эта галерея будет первой, следующая — второй… Так что входная будет восьмой… Сейчас мы направимся в третью, четвёртую, пятую и шестую. Ну — кто в какую?
     
      — По жребию!
      Дима написал на бумажках номера, бросил в панаму, потряс её. Капитан вытащил номер 4, Валя — 6, Федя — 5.
      Ну, а я, значит, иду в третью.
      Дима, дай мне свой фонарь… Ну, ну, не разговаривай! Давай… — капитан потрепал Диму по плечу. — Итак, сейчас двенадцать сорок три. Две минуты не будем считать. Ровно в тринадцать ноль-ноль поворачиваем обратно. Пошли!
      Максимыч остался один. Костёр потух, только несколько угольков едва различимо тлели под толстым слоем пепла.
      Максимыч поворочался, устраиваясь поудобнее, сел повыше, придвинул к себе карабин.
      Он сидел лицом к восьмой галерее. Отсюда проникал слабый свет, усиливавшийся по мере того, как глаза привыкали к темноте.
      Вскоре зоркий взгляд боцмана стал различать всю галерею до самого поворота. Никто не смог бы проскользнуть незамеченным…
      Из третьей галереи ударил блуждающий луч фонаря. Появился Дима.
      Этот ход никуда не ведёт: короткий коридор с петлёй в конце, и никаких разветвлений!.. — сказал он разочарованно. — И стены совсем гладкие. Низкий потолок. Там и смотреть нечего… Что же мне теперь делать, Степан Максимович? Всего три минуты прошло. Обидно же время терять!
      Да, брат, не повезло, значит, тебе… Оно, конечно, обидно ждать. Только не знаю, как в смысле дисциплины получится, ежели ты теперь куда пойдёшь…
      Дима поспешно погасил свой фонарик: он не ошибся, из четвёртой галереи показался свет.
      — Никак и капитан возвращается? Но как здорово горит фонарь без стекла!..
      Через несколько секунд в зале появился ещё один исследователь. Только это был не капитан, это был Федя… Федька! Вот здорово!.. Как ты попал в четвёртую галерею?!
      В четвёртую? — Федя, ведя лучом фонаря, сосчитал зияющие зевы галерей. — Верно, четвёртая! Вот чёрт!.. Выходит, они сообщаются — четвёртая и пятая… А ещё… А ещё это знаешь, что значит? — Он хлопнул себя по лбу. — Я шёл по правой стороне и вышел из галереи капитана, не встретив его… Значит, он идёт… — Федя на секунду задумался. — Тоже по правой. Верно, Димка? Ведь если бы он шёл по левой руке, то мы с ним встретились бы. Так?..
      Дима в нерешительности пожал плечами. Федя достал блокнот:
      На, смотри: в моей галерее было два ответвления, — он нарисовал коридор, по которому шёл:-Точечки— это я, а тире — капитан.
     
      Похоже, что так…
      А ты как сюда попал?
      Да третий коридор просто делает петлю. — Дима на Федином наброске начертил кроки третьей галереи:
     
      Слушай, Федька, а что нам теперь делать? Времени-то ещё, смотри, сколько осталось… и десяти минут не прошло.
      Знаешь что? Пойдём в шестую… где Валя. А? Степан Максимович, можно? Точно в 13.15 будем здесь…
      Ладно, идите.
      Спасибо!.. Димка, пошли опять по правой!
      Друзья вошли в шестую галерею. Слегка петляя, она метров через тридцать под прямым углом свернула направо и вскоре влилась в поперечный коридор.
      — Никак опять возвращаемся? Я же здесь шёл! Так и вышло: Федя и Дима снова оказались в зале, где их встретил весёлым смехом Максимыч:
      — Не принимает вас пещера!.. Обратно выталкивает!
      На этот раз они вышли из пятой галереи.
      — Подожди-ка, Федька, дай сообразить… Где твой рисунок? — Дима набросал и шестую галерею:
     
      — Что же у нас получается? Выходит, мы теперь точно знаем, что капитан идёт по правой руке. И знаем, как пошла Валя и куда она свернула! Верно?.. Смотри!-
      Дима стрелочкой обозначил, куда свернула Валя.
      — Знаешь что? Давай теперь…
      — Нет, матросы, хватит вам бродить. Ждите здесь. Ребята не стали спорить. Сели, потушили фонари.
      Пещера сразу погрузилась в темноту. Боцман рассмеялся:
      Вот ещё кто-то возвращается. Из второй…
      Из второй?!
      Сколько ни вглядывались мальчики, ничего не видели— темнота была такой плотной, что, казалось, её можно выбирать из галереи кусками…
      Но боцман оказался прав — теперь и мальчики увидели свет. Он возник внезапно — маленькая тусклая звёздочка…
      Это был капитан.
      Валюши ещё нет?.. Ничего. Сколько прошло времени. Всего шестнадцать минут… Что ж, подождём.
      Капитан, пойдёмте ей навстречу!
      Мальчики, перебивая друг друга, объяснили капитану, что Валя шла по левой руке — это им удалось установить совершенно точно.
      А вы шли по правой, — закончили они.
      Так! — Капитан разглядывал кроки. — Что ж, пошли! Максимыч, если Валя появится из какой-нибудь другой галереи, пусть ждёт здесь.
      Шли быстро. Здесь кое-где лежал тонкий слой песка, или пыли — видны были следы: побольше — Федины и маленькие — Валины.
      Может быть, крикнуть? — предложил Дима.
      Не стоит. Можем испугать… Э, друзья, а здесь я шёл! Да, да, конечно… Вот и мои следы, и Валюшины. Видите этот поворот направо?.. А прямо через несколько шагов тупик. Вот здесь, пройдя эти ворота, мы и разошлись: я повернул направо, а Валюта — налево.
      Прибавили шагу.
      Что же, всё-таки, могло задержать Валю? Почему её до сих пор нет? Может, не заметила какой-нибудь галереи и сбилась?.. Хотя, вероятнее, что галерея тоже сворачивает, и, может быть, Валя сейчас уже с Максимычем…
      — Смотрите! — Федя остановился и присел на корточки.
      Пол галереи покрывал толстый слой пыли, и маленькие узкие следы отпечатались отчётливо. Вот один, другой… А здесь два рядом… Рядом? Это значит, что здесь она останавливалась… Опять пошла…
      — Тихо! — шепнул капитан. Он прислушивался. Показалось, наверно…
     
      Ведь надо же было Вале вспомнить это слово — такое труднопроизносимое и не вызывающее никаких ассоциаций — именно сейчас!.. Сколько времени хранилось оно глубоко на самом дне памяти, в одном из потаённых её уголков, а сейчас вот выплыло наружу, мелькнуло в сознании и… лишило мужества!..
      Вначале всё обстояло отлично: она не торопясь шагала по тёмному ходу, водила острым лучом фонарика по полу, стенам, потолку и внимательно осматривала всё, встречающееся на пути. В блокноте отмечала каждый поворот. Валя шла вдоль левой стены и отчётливо представляла себе, что достаточно пропустить один какой-нибудь поворот, и выбраться из лабиринта она уже не сможет. Но этого Валя не боялась: у неё даже план получается совсем верный… Она улыбнулась:
      — У меня теперь опыт есть. А как я в колодце испугалась!..
      Девочка не чувствовала себя одинокой, как тогда в подземелье. Она шла по ломающемуся ходу, в правой стене которого на недалёком расстоянии друг от друга были проходы в галереи, уходившие на юг и юго-запад. Она догадывалась, что эти галереи вливаются в круглый зал, где ждёт Максимыч. В нескольких местах она увидела отпечатки ног: сперва Федины, затем капитана. Значит, все эти ходы между собой связаны… Потом следы исчезли… Так обстояло вначале.
      Но по мере того как Валя продвигалась дальше, углубляясь в запутанный узор галерей, переходов, залов, она всё глубже чувствовала окружающую её тишину, которую ни один звук не нарушал, быть может, уже много-много лет… Тишина обступала, приближалась, прижималась вплотную…
      Из тишины закралось чувство одиночества… А за ним явилось и это злосчастное слово — татцельвурм!..
      Сперва оно только мелькнуло в сознании — совсем так, как если бы кто-то произнёс его рядом: один лишь звук и ничего больше… Но затем звук превратился в слово, оно стало обрастать смыслом, память услужливо вызвала в сознании образ… И Валя дрогнула!
      Татцельвурм… Что это такое?.. Откуда она взяла это странное слово? Ах да… Это же лапчатый червь!.. Животное, никогда не попадающее в руки учёных, но о котором столько рассказывают обитатели Альп. Он напоминает толстого червя… только покрытого чешуёй. Татцельвурм при встрече с человеком немедленно нападает, прыгает — а прыгать он может метра на два и больше — и вонзает ему в лицо ядовитые зубы! Некоторые утверждают даже, что его дыхание убивает… Впрочем, если дыхание, то это не так уж страшно, а вот если вцепится в лицо!..
      — Валька, неужели же ты боишься? Значит, ты трусиха… Как же так?! Ведь это ты предложила идти по одному. И ты даже карабин не взяла с собой: зачем он тебе? Здесь не может быть зверя, от которого понадобилось бы защищаться. Ты же так думала… Постой, Валька!.. А ну-ка, по-честному — совсем-совсем честно: не потому ли ты не взяла карабин…
      Мысль о карабине пришла вовремя: отвратительный татцельвурм стал уменьшаться, уменьшаться — совсем так, как это бывает в мультфильмах — и вот уж исчез совсем, растаял…
      С чего это ей пришло в голову, что здесь может быть татцельвурм? Разве он в пещерах живёт? В горах. А это совсем другое!.. Он прячется в расщелинах скал. Но не в пещерах же!.. Здесь абсолютно сухо, никто не может жить: ни слепые пещерные рыбы, ни земноводные, ни даже пресмыкающиеся с атрофированными в вечной темноте глазами. Это всё жители сырых пещер, где встречаются подземные озёра и реки, где со стен и потолка сочится влага… А здесь? Только летучие мыши могут прятаться на день. Но уж их-то она совсем не боится. Она даже любит этих зверюшек — таких странных и таких полезных…
      И вдруг в груди Вали что-то оборвалось, покатилось, и сразу сильно-сильно забилось сердце… Не дыша, девочка замерла на месте: она совершенно ясно слышала, как кто-то совсем близко от неё шаркнул ногою по каменному полу!.. Да, да, именно — ногой по этим камням, покрытым пылью… Ни на что другое этот звук не похож. Разве она могла ошибиться? Шаркнули ногой один раз и тотчас же — второй. Два раза. Что-то надо делать… Сейчас! Немедленно!.. Надо, но что?
      Фонарик чуть дрожит, его луч растворяется в мраке галереи. Нельзя повернуть его так, чтобы стали видны стены: он сразу поймёт, что она слышала его шаги!.. И уж, конечно, нельзя обернуться и ударить лучом в темноту направо, никак нельзя…
      Валя сжимает зубы и… поворачивается!
      Какой яркий и хороший у неё фонарик! Как далеко вперёд проникает его свет!.. И очень хорошо видно, что направо галерея пуста. Теперь немножко в сторону… В другую… Так! Очень хороший фонарик! Теперь — снова кругом: раз! И впереди галерея совсем пуста, так же как и за спиной. Можно идти дальше.
      — Ну, а как же шаги?.. Лучше о них не думать. Можно это — не думать? Можно! Нужно только поверить, что тебе просто послышалось. Вот и всё… Разве так не бывает, что людям послышится? Очень даже бывает…
      Сколько сейчас времени? Как это она забыла, что нужно следить за часами? Ровно в тринадцать ноль-ноль нужно было повернуть обратно! Валя поднимает обшлаг, он как назло зацепился за браслет часов. Она просрочила шесть минут. Не беда — обратно пойдёт быстрее и наверстает эти минуты. Только не забыть бы, что теперь надо идти по правой стене. Всё время по правой!
      Валя идёт назад. Возвращается к друзьям. Кажется, она рада? Но ведь она ничего не обнаружила, ничего не нашла, как можно радоваться?.. Ну и что? Виновата она, что ничего здесь нет? Может, Дима что-нибудь нашёл… Или капитан… Федя… Всё-таки, она целых шесть минут прошла лишних…
      Очень страшно проходить мимо входов в боковые галереи… Очень… Страх возникает, когда фонарь ещё издали нащупывает чёрную пасть в стене коридора… И по мере того как девочка приближается к ней, — растёт… Она делает невероятное усилие, чтобы не побежать… Вот оно — это место!.. Теперь можно повернуться и осветить галерею слева… Ну конечно, она пустая!.. Один, два, три, четыре шага сделано…
      И снова, тревожно стукнув, сердце стремительно покатилось вниз: в темноте за спиной она опять услышала шаги, а перед собою в лихорадочно заметавшемся жёлтом круге увидела следы — её, маленькие и узкие, а рядом и поверх них — большой чужой след!
      Шаги приближались. Зажав рот ладонью, Валя заглушила рвущийся крик.
      Шаги за спиной остановились. Совсем близко… Хрипловатый голос негромко спросил:
     
      "Встретились, значит!"
     
      Вопрос, заданный по — английски, Валя поняла. Она обернулась:
      I am Valia Smirnova.[4]
      Позднее, когда девочка вспоминала эту встречу, она с удивлением убеждалась, что в памяти получился провал — какие-то секунды, очень важные, были навсегда потеряны для воспоминаний: она помнила, как легко и свободно вошла в чёрную мглу галереи, как тщательно всё осматривала… Очень хорошо помнила, как в ушах зазвучало странное слово — татцельвурм, и связанные с ним минуты непонятного испуга… А потом — шаги! И уже настоящий страх и борьбу с ним; пошла дальше, посмотрела на часы, повернула обратно… И леденящий ужас, когда снова услышала шаги и поняла, что уже не обмануть себя, не убедить в том, что это ей послышалось, — когда почувствовала неотвратимость действительности… Всё это Валя запомнила. Но вот как и когда исчез страх — этого она не могла вспомнить… Во всяком случае, когда прозвучал её негромкий ответ — страха уже не было…
      Перед нею стоял высокий старик. Борода его и падающие на плечи волосы были настолько белыми, что, казалось, излучали свет. Большие синие-синие глаза улыбались. Одет он был в какой-то балахон с множеством карманов.
     
      — Валя Смирнова?! Вы — русская?! Боже мой, до чего же это хорошо!.. Валя Смирнова. Ва-ля Смир-но-ва… — раздельно произнёс старик, словно бы вслушиваясь в музыку, звучавшую для него в этих словах.
      Валя заметила, что луч её фонарика ярко освещает лицо старика. Она поставила фонарик на пол так, что свет его стал литься между нею и этим человеком… хозяином острова… Девочка ни на секунду не сомневалась, что перед нею стоит тот самый человек, который всю жизнь провёл на острове, — тот самый, что сделал те рисунки и надписи…
      — Разрешите представиться, — старик как-то смешно и вместе с тем торжественно поклонился. — Стожарцев Ермоген Аркадьевич. — Он обвёл рукой тёмные коридоры. — Покорнейше прошу быть моей гостьей.
     
      Девочка растерялась. Её охватило то чувство раздвоения, которое бывает во сне, когда движешься, говоришь, но в то же время видишь всё, и себя в том числе, как бы со стороны…
      Старик пристально взглянул на Валю, вытянул руку:
      — Но как вы сюда попали, дитя моё?
      Он отступил на шаг, закрыл лицо руками:
      — Нет, нет! — пробормотал он глухо. — Нет, это не сон. Это опять… галлюцинация!.. То, чего я так боялся! — Руки его беспомощно упали, он поднял голову. — Но судьба сжалилась надо мной, если, отнимая разум, делает это с помощью такого чудесного видения…
      Валя подбежала к старику, схватила его за руку:
      — Нет, Ермоген Аркадьевич, нет!.. Я не видение! — сказала она чисто и звонко. — Я живая!.. И не дитя… Мне скоро будет пятнадцать лет!
      Стожарцев привлёк девочку к себе, провёл рукой по щеке, губами коснулся лба:
      — О, боже, пятнадцать лет!.. Милая барышня, не осудите слёзы старика. — Голос его задрожал. — Вы должны меня понять… Я три четверти века не слышал родной речи!..
     
      Максимыч обернулся. В четвёртой галерее забрезжил свет: возвращаются, значит… Пять силуэтов… Пять?! Луч заворачивает, бегает по полу, приближается…
      — Ермоген Аркадьевич, знакомьтесь: мой старый друг и неизменный попутчик Степан Максимович.
      Горят все четыре фонарика. Они освещают радостные, возбуждённые лица…
      — А это, старина, хозяин здешних мест…
      Боцман делает попытку встать, но старик уже около него, удерживает:
      Нет, нет, сидите!
      Кругов, боцман. — Максимыч крепко пожимает протянутую руку, широко улыбается. И, — будто в этом нет ничего удивительного, — встретились, значит!
      Ребята переводят взгляды со Стожарцева на Максимыча, с Максимыча на капитана…
      Дружище, Ермоген Аркадьевич приглашает нас к себе.
      Это недалеко, не более четверти версты, — уточняет Стожарцев. — Зато у меня сможете окончательно поправиться.
      Максимыч краем глаза показывает капитану на восьмую галерею. Мореходов едва заметно кивает:
      — Ермоген Аркадьевич, одну минутку: пойду только взгляну, как на дворе… А вы, ребята, соберите вещи.
      Озеро, покрывавшее долину, успокоилось. Мореходов, стоя у площадки перед входом в пещеру, осматривает весь видимый горизонт: с этой стороны ничего подозрительного нет. А там, сзади? Но отсюда на холм не взобраться. Прислушался: кроме тихого шума стекающей воды и отдалённых криков птиц ничто не нарушает тишины…
      Рюкзаки, сумки сложены, одеяла скатаны. Из ствола молодого бука Федя уже смастерил Максимычу палку. Капитан подходит к боцману и помогает ему встать.
      — Товарищи, попытаемся, авось получится!.. — Федя устанавливает фонарики так, чтобы лучи их перекрещивались, прикладывает глаз к визиру киноаппарата…
      Ещё доносятся звуки удаляющихся шагов, ещё видны слабеющие лучи фонариков… Паукообразный зал погружается в черноту. Но вот постепенно, крадучись по каменным стенам, снаружи заползает слабый отражённый свет дня. Из мрака выступают, нависая, огромные каменные клыки, нагромождение скал… Место темноты заступает безмолвие…
      — Друзья мои, можете потушить ваши фонарики. Здесь они уже не нужны.
      Действительно, свет свободно проникал в каменный коридор. С каждым шагом он становился всё ярче.
      — Это выход из пещеры, да?
      Стожарцев молча улыбнулся, отстранился, пропуская гостей:
      Тут сразу слева скамейка… Если ничего не имеете против, отдохнём немного.
      Позвольте! — воскликнул капитан. — Так мы не под открытым небом?!
      — Над нами двадцать пять футов горных пород.
      — Пять пар глаз поднялись к потолку: то, что на первый взгляд, в момент, когда они вошли в просторный четырёхугольный зал, ощущалось как сверкающее небо, было… светящимся потолком! Он излучал сильный и мягкий свет, отличавшийся от дневного разве только едва заметным голубоватым оттенком.
      — Бактерии, — пояснил Ермоген Аркадьевич. — Собственно, теперь уже не сами бактерии, а созданный ими биохимический аппарат, возникший как часть живого организма, но затем обособившийся и работающий автономно. Эти бактерии не размножаются. Вся энергия, освобождающаяся в процессе окислениями ими закисных солей металлов, содержащихся в породе, полностью превращается в световую энергию… Впрочем, — спохватился старик, — может быть, это вам не так уж интересно…
      — Помилуйте, наоборот!.. Не вполне понятно, но необыкновенно интересно… Вы только взгляните на Валю, — добавил капитан неожиданно.
      Девочка, застигнутая врасплох, вспыхнула. Все рассмеялись.
      — Нет, нет, вы меня, пожалуйста, останавливайте. Я ведь могу увлечься…
     
      Середину зала занимал бассейн из необработанных, но тщательно подобранных камней, составлявших своеобразный мозаичный узор:
     
      В центре бассейна возвышалась декоративная скала, из расщелин которой били струи фонтана. Окружавшая бассейн площадка была хорошо выровнена и посыпана песком. Дальше всё пространство до самых стен занимали растения, расположенные в несколько ярусов, амфитеатром. Верхнюю часть стены украшал широкий фриз, на котором Валя невольно задержала взгляд — ей показалось, что из прямолинейных спиралей вдруг выступили какие-то буквы — выступили, и тотчас исчезли…
      Проверить своё впечатление девочка не успела — её внимание отвлёк голос Стожарцева. Посмотрев на забинтованное колено Максимыча, он направился в противоположный конец зала и вернулся с пучком узких, хрупких листьев, сорванных с растения, возле которого была дощечка:
     
      Позвольте… — и не дожидаясь ответа, начал сворачивать бинт. Длинными тонкими пальцами прощупал опухоль.
      Вправлено мастерски! Приложим теперь эти листья, и к вечеру вы забудете, что был вывих.
      К вечеру?
      Гарантирую. А что до боли, так её через полчаса не будет.
      Ермоген Аркадьевич обратился к капитану:
      — Разрешите, я покажу нашим юным друзьям мой огород. — Встал, направился к бассейну. — Попрошу сюда.
      В прозрачной воде плавали разноцветные подушки: зелёные, голубые, красные, тёмно-лиловые… Они напоминали, пожалуй, губки. В особенности те из них, которыми обросли камни на дне водоёма.
      Это… овощи? — нерешительно спросила Валя.
      Милая моя соотечественница, это не только овощи… Это фрукты, мясо, масло, молоко, вино… Да, да, — закивал головой старый учёный, — я не шучу, отличное вино: искрящееся, вливающее в кровь силы, бодрость, энергию!.. Всё, что нужно человеку для пропитания, всё здесь есть…
      Дима нагнулся над бассейном:
      Ермоген Аркадьевич, а… что это — губки?
      Водоросли. Видите ли…
      Старик задумался. Расчёсывая пальцами длинную бороду, он смотрел на высокие струи фонтана… Подошёл капитан.
      — Когда я был студентом, — тихо, как бы колеблясь, продолжал Стожарцев, — мною овладела мысль, сама по себе достаточно простая, но оказавшаяся в конце концов очень плодотворной… Мне думалось, что науке надо чаще обращаться к самым истокам жизни, что это так же необходимо, как было для Антея прикосновение к земле… Неописуемое волнение охватывало меня, когда в поле — зрения микроскопа возникали простейшие одноклеточные организмы. Наблюдая такую простую во внешних своих проявлениях и такую таинственную и неразгаданную по сокровенной своей сущности жизнь какой-либо одноклеточной водоросли, я видел в комочке протоплазмы всё многообразие органического мира, весь непостижимо сложный путь эволюции, приведший в конце концов к возникновению мыслящей материи… Всё это в сущности очень просто: неспециализированная протоплазма простейшего организма с точки зрения возможности экспериментального направленного воздействия человека неизмеримо благодарнее клеток специализированных, утративших в процессе специализации какую-то часть формообразующего потенциала… Старик замолчал и виновато улыбнулся:
      Ну вот, я опять закусил удила…
      Рассказывайте, рассказывайте, Ермоген Аркадьевич.
      Так я пришёл к мысли, что для человека в его попытках постигнуть сокровеннейшие тайны жизни и подчинить своей воле развитие органического мира простейшие организмы представляют собою наиболее плодотворный материал. Долгие годы работал я с бактериями и одноклеточными водорослями, выводя… Боже мой! — с непостижимым проворством Стожарцев метнулся к Диме. — Молодой человек, осторожнее! Ради всего святого — осторожнее!
      На Димину куртку села стрекоза, и он пытался её поймать, чтобы показать Вале.
      — Боже, как вы меня напугали!.. — Ермоген Аркадьевич бережно взял стрекозу и посадил себе на ладонь. — Простите меня, я, кажется, напугал вас не менее, чем испугался сам. Но… Дело в том, что это — Эльф… Хорош?
      Стройное, лёгкое тело стрекозы сверкало живым, струящимся и переливающим светом, и в то же время казалось прозрачным. Ермоген Аркадьевич извлёк из одного из бесчисленных своих карманов лупу, но… Эльфа уже не было — сверкнув крыльями, он исчез.
      — Вы вполне поймёте мой испуг, когда узнаете, что Эльф — бесподобен… Не фигурально, как мы привыкли употреблять это слово, а в буквальном его значении: за полтора миллиарда лет — с тех пор как появилась жизнь на Земле — не было существа, подобного Эльфу… Да да, я не шучу и нисколько не преувеличиваю, но… — Стожарцев посмотрел на всех с какой-то испытующей нерешительностью и понизил голос до шёпота. — Дело в том, что Эльф… он… Нет! Простите, пожалуйста, но я вернусь к этому позднее… Если наш друг Степан Максимович отдохнул, мы, может быть, тронемся дальше?
      Максимыч, опираясь на палку, встал:
      Есть трогаться дальше.
      Ермоген Аркадьевич, товарищи! Ещё чуть-чуть… Разрешите посмотреть и те растения. — Валя указала на ярусы. — Мы быстро: только взглянем!
      Нижний ярус и в самом деле напоминал огород: на аккуратно выделанных грядках росли огурцы, лук, редис, петрушка, сельдерей… Помидоры поражали своими размерами и расцветкой: от белых до пунцовых, они были с небольшую дыню…
      Но начиная со второго яруса картина менялась: здесь росли совершенно незнакомые растения, с невиданными листьями и плодами. На каждой грядке была таблица с латинским названием.
      — Как вы думаете, что тут полагается есть? — Валя остановилась возле куртины растений с круглыми, матовыми, чёрными плодами и светло-зелёными мясистыми листьями, толщиною с добрый ломоть хлеба.
      Мальчики пожали плечами. Но тут Валино внимание привлёк невысокий кустик, напоминавший своими сложными парно-перистыми листьями молодую рябину или, скорее, мимозу: когда Федя прошёл мимо него, ветки дрогнули, будто их тряхнула невидимая рука, а листики несколько раз сложились и расправились, — совсем так, как человек, нетерпеливо хлопающий в ладоши.
      Дима тоже заметил это:
      — Федька, а ты тут пользуешься успехом… Аплодируют!
      Федя остановился, огляделся, но ничего не заметил: Кто аплодирует?
      Да вот эта рябинка… — Дима подошёл к товарищу и остановился возле растения. Оно сразу пришло в движение, захлопало листиками…
      Надо же!.. Только, Димочка, при чём тут я? Это оно тебе аплодирует.
      Ой, а я догадалась, когда оно машет руками! Когда ему заслоняют свет!
      На табличке вместо названия был рисунок:
     
      Волк?!
      Нет, Валь, это — динго. Австралийская собака, дикая…
      Динго?.. Правильно, Димка. Так вот в чём дело?.. Значит, её назвали в честь греческого философа!..
      Ребята! — позвал капитан — Пошли.
      В дальнем углу зала был узкий проход. Он вёл в коридор, сломанный наподобие буквы «L». Откуда-то доносился глухой неясный шум, каменный пол вибрировал. Над входом на стене была надпись:
     
      В самом начале коридора Стожарцев жестом остановил гостей.
      — Посмотрите. — Он дотронулся до стены: тяжёлая шестиметровая каменная плита в полу дрогнула, конец её приподнялся, описал дугу… Плита встала вертикально и перекрыла проход в коридор. Грохот, гул, водяные брызги вырвались из образовавшегося отверстия.
      — Энергетическая установка! — прокричал Ермоген Аркадьевич, указывая на бурлящий поток. — Глубина восемь саженей. Температура воды шестьдесят три градуса Реомюра!
      — Ребята, а сколько это будет по Цельсию?
     
      — Убедившись в произведённом впечатлении, Стожарцев снова привёл в действие невидимый механизм, плита опустилась и легла на своё место.
      Коридор ведёт в лабораторию. Как видите, тот, кто её строил, постарался сделать так, чтобы в случае надобности можно было полностью изолировать лабораторию от внешнего мира.
      Тот, кто её строил?..
      Да. Я здесь работаю с 1890 года. Но здание лаборатории, часть её оборудования и энергетическая система были построены до этого. Позже я вам и об этом расскажу: история поразительная, насыщенная и фарсом и драмой… как любая человеческая комедия…
      Валь! Димка! — Федя указывал на угол коридора.
      В нескольких шагах, между кустами нежно-сиреневых цветов, прямо из земли высовывалась человеческая голова!.. Она была обращена к ним затылком, но, судя по седым волосам, спускавшимся волнистыми прядями, это была голова глубокого старика…
      Стожарцев заметил замешательство ребят и тотчас подошёл:
      — Вас напугал этот кактус?.. Это так называемая «голова старика». — Он осторожно прошёл к растению и отвёл прядь светлых волосков, обнажив тёмно-зелёный стебель с продолговатыми бугристыми рёбрами. — Карликовый экземпляр. У себя на родине — в Мексике, Бразилии — они достигают до семи сажен высоты.
      Возле кактуса была дощечка:
     
      — А вот это мы видели!.. Это тоже карликовый экземпляр?
      Под большим стеклянным колпаком помещалось растение, как две капли воды похожее на «монстр», доведённый до величины обычного комнатного цветка. Ермоген Аркадьевич проследил за Валиным взглядом.
      — Вы ошибаетесь, — мягко сказал он. — Такое растение вы не могли видеть. Оно не существует в природе… Я хочу сказать, что оно — не результат естественного отбора, а продукт направленного эксперимента… Правда, в данном случае экспериментатор получил совсем не то, чего добивался.
      Федя отодвинул листик, закрывавший дощечку:
     
      — Монструм!.. Но мы же так и назвали его: «Монстр»! Ребята, оказывается — на самом деле монстр!
      — Вот здорово!..
      Лицо Стожарцева стало озабоченным:
      Позвольте, позвольте, друзья мои! Где вы его видели? Может быть, вы всё-таки ошибаетесь?
      Честное пионерское, видели… И не одно, их там много!
      Только те гораздо больше. Раз в десять…
      Одно схватило Диму за ногу… — Валя рассказала о приключении с хищным растением.
      Какое несчастье!.. Не понимаю, как могли эти чудовища оказаться за пределами лаборатории?.. Решительно не понимаю! Их необходимо уничтожить!.. Скажите, а больше вы их нигде не встречали?
      Только там. Капитан предположил, что в лесу их не может быть.
      Совершенно верно. Монструм мирабилис развивается лишь на открытом месте Но всё же, как мог он вырваться из лаборатории?.. Ведь он способен только к вегетативному размножению…
      Стожарцев с ребятами догнали капитана и Максимыча. И вдруг Ермоген Аркадьевич беззвучно расхохотался:
      — Цицерон! Конечно, это его проделки. Безусловно… Я однажды застал его за попыткой оторвать от стебля монструма почку и тогда же накрыл хищника колпаком. Но как Цицерон ухитрился всё-таки проникнуть под колпак — ума не приложу… Исключительно одарённый субъект!
      Цицерон? А кто это?
      Розовый какаду, — улыбнулся Стожарцев. — Он столь же одарён, сколько и упрям. Бездну усилий затратил я в надежде, что он станет в конце концов моим собеседником, но он произносит только одно слово, да и то — греческое!
      Так это же Эрик!..
      Как вы сказали? Эрик?.. А-а, всё ясно: вы уже познакомились с моим красноречивым другом.
      — Он нашу Валюту особенно полюбил. Девочка зарделась:
      Ермоген Аркадьевич, мы тут. на острове, видели кукушкины слёзки. Совсем такие, как у нас, только…
      Понимаю, понимаю… Так это и есть «эврика». А!.. Вы это уже заметили?.. Собственно, её нельзя назвать самостоятельным видом, правильнее считать её вариантом орхпса макулата… Видите ли, я таким образом отметил окончание очень важного этапа в работе над пигментам!. Но почему именно это Архимедово слово так понравилось Цицерону — ума не приложу… — И Ермоген Аркадьевич снова засмеялся своим беззвучным смехом. — Но вот и сама лаборатория.
      При выходе из коридора открылся такой же обширный зал, как и предыдущий, лишь светящийся потолок был несколько ниже. В одном углу зала помещалось длинное каменное здание с широкими окнами и множеством труб на низкой крыше. Перед ним — квадратный бассейн, частью покрытый стеклянными рамами. Здание соединялось крытой верандой с небольшим коттеджем, обшитым тёсом. По стенам вился плющ. Около крыльца— маленькая полянка с невысокими тёмно-зелёными елями и тремя стройными берёзами…
      Стожарцев открыл дверь; предварительно сняв приколотую бумажку:
     
      — Господа, прошу.
     
      Посланный на разведку старшина доложил, что глубина воды больше семи футов.
      Клайд Годфри выругался. На этом проклятом острове его просто преследует злой рок!.. А мешкать нельзя: каждая минута играет на русских… Сколько простоит вода?.. Во всяком случае, не видно сколько-нибудь заметного течения. Goddem! не стоять же здесь неделю!
      Нашёл! — Клайд вскочил, приложил бинокль к глазам. — Конечно, озеро тянется по всей долине… Старшина!
      Есть, сэр.
      Возьмите всех людей, кроме Кента, от него толку не будет… Захватите и тех двоих, что встретите по дороге. Отправитесь к «Фэймэзу». Моторную лодку и спасательный плот перетащите через береговой хребет и по озеру обратно сюда. Сейчас 12.38…— Клайд прикинул в уме: час пятнадцать до бухты; час, максимум полтора, на переброску лодки и плота; пятнадцать минут по воде. Всего — три часа. — В пятнадцать сорок пять вы должны быть здесь.
      — Есть, сэр, в пятнадцать сорок пять быть здесь.
     
      Через небольшую переднюю наши друзья вошли в просторное помещение. Вдоль стен громоздились бесчисленные полки, стеллажи и шкафы, тесно уставленные склянками, бутылками, колбами, металлическими и стеклянными баллонами, банками, резиновыми и матерчатыми мешками, ящиками, бочонками… И везде аккуратно наклеенные этикетки с надписями по-русски, по-латыни, с какими-то знаками, рисунками, схемами… Одну стену занимал книжный шкаф.
      В середине зала — столы. Только три или четыре из них были относительно свободны, всё же остальные уставлены растениями в горшках, ящиках, стеклянных сосудах и какими-то непонятными приборами, загадочно сверкавшими стеклом, медью, полированным деревом…
     
      Особенно привлекал к себе внимание тянувшийся почти во всю длину помещения стенд, занятый сложней шим сооружением из сотен резервуаров всех размеров — от горошины до внушительного баллона в человеческий рост вышиною, соединённых между собою стеклянными и резиновыми трубками, змеевиками, тончайшими проволочками и металлическими стержнями. Были вмонтированы оптические приборы, напоминавшие не то микроскопы, не то теодолиты, и множество измерительных приборов. Здесь также находились какие-то непроницаемо изолированные камеры, экраны, самопишущие приборы, насосы, сифоны, миниатюрные двигатели, пульты и распределительные щиты. Всё вместе составляло непостижимую симфонию стекла, дерева, металла… В узком зеркальном поясе отражалось:
     
      Стожарцев снял стеклянный колпак. Под ним проклюнулся какой-то крошечный проросток, который стал увеличиваться на глазах:
      — А об этом созданьице я не успею рассказать, как он… Вот — вырос и отцвёл!
      Наши друзья только переглянулись.
      Я сделаю своей юной соотечественнице подарок… — С этими словами Ермоген Аркадьевич подошёл к миниатюрному никелированному бункеру. — Мадемуазель, не соблаговолите ли заказать по своему желанию цветы, которые завтра утром расцветут здесь?
      Как… заказать? — не поняла Валя.
      Они будут красивы, как только вы сами этого пожелаете. — Он достал из бункера зерно и положил на ладонь. — Это семя растения из лилейных. Если его посадить, то…
      Стожарцев повернул какой-то рычажок у аппарата, отдалённо напоминающего старинную фотокамеру. Выдвинулся крошечный столик из полированного кварца. Ермоген Аркадьевич положил на него семя, закрепил упругим прозрачным зажимом. Столик ушёл в недра таинственного аппарата. Старый учёный последовательно, одну за другой, нажал десятки полтора кнопок на небольшом пульте. Тотчас на тёмном экране появилось изображение довольно крупного цветка, напоминавшего тюльпан, только с более вытянутыми лепестками. Цветок был палевый, с редкими пунцовыми пятнышками.
      Так вот, друзья, если это семя посадить, то у выросшего из него растения будут такие цветки, как на экране… Размытость контура указывает амплитуду индивидуального колебания размеров, дрожание крапинок отражает возможные отклонения в их топографической локализации… А теперь мы сотрём пигменты… — Стожарцев нажал ещё несколько кнопок. Цветок на экране поблёк, лепестки обесцветились, стали мутно-белыми. Затем на них проступили зелёные жилки.
      Пигменты стёрты. Это условно, конечно, поскольку речь идёт не о самих пигментах, но о заложенных в семени биологических факторах, которые в процессе его развития привели бы к образованию тех или иных красящих веществ. Но мы на этом не остановимся. Мы просто расчистили себе поле деятельности, так сказать, загрунтовали холст, а теперь будем на нём писать… Вы, конечно, знаете, что окраска цветов зависит от пигментов, растворённых в клеточном соке или в белковых структурах растения… — Стожарцев окинул быстрым взглядом лица слушателей и продолжал. — С помощью этого аппарата семя подвергнется действию самых различных агентов: химических — они, пожалуй, главные, — физических и других. Результатом этого соединённого воздействия на живую протоплазму будет создание в ней предпосылок — уже биологических, заметьте это — образования в процессе развития тех или иных пигментов… по нашему выбору, поскольку мы будем наблюдать за экраном и сможем прервать работу, когда найдём нужным.
      Повернув кремальеру какого-то сложного громоздкого аппарата, Стожарцев освободил латунный, покрытый золотым лаком, диск:
      — В теле диска вы видите гнёзда, в которые вставлены разноцветные призмы специального стекла, окрашенные кристаллы, натуральные драгоценные камни: рубины разных оттенков, аквамарины, алмазы… Взгляните сюда, они хорошо видны. Назовём эти линзы светофильтрами. Так вот, свет, проходящий через светофильтры и собранный затем оптической системой в тончайшие пучки, будет облучать живое вещество семени, вызывая в протоплазме изменения, диктуемые целью эксперимента… Естественно, это схема, дело обстоит значительно сложнее — отнюдь нельзя это облучение отождествлять, скажем, с окрашиванием… Кстати, из многих агентов, действию которых подвергается семя, свету принадлежит далеко не первая роль…
      Стожарцев замолчал и несколько мгновений смотрел прямо перед собой:
      — Если только разделение факторов на первостепенные и второстепенные имеет вообще какое-нибудь реальное основание… — добавил он неожиданно.
      Вложив диск в прибор, Стожарцев включил несколько ламп различной мощности и подошёл к пульту управления:
      — Наблюдайте за экраном…
      Теперь от экрана невозможно было оторвать взгляд: вот бледные лепестки порозовели, волна сгущающегося цвета пробежала снизу вверх, окрасив их тёмно-рубиновым блеском, густым и глубоким в центре и прозрачным, как светящееся облако, по краям. Затем в рубиновую гамму вплёлся фиолетовый компонент, края же лепестков окрасились нежно-голубой каймой… Не отрываясь от пульта, Стожарцев показал Вале кнопку:
      — Нажмите её, когда выберете, что вам понравилось…
      Не дыша, девочка следила за чудесными превращениями цветка на экране. На чём остановиться?.. Что выбрать?.. Наконец протянула руку, нажала кнопку.
      На экране был… чёрный цветок. В раструбе колокольчатого венчика этот прекрасный глубокий и мягкий цвет отливал лазоревыми бликами. Тонкая, как паутина, золотистая вуаль украшала лепестки…
      Стожарцев передвинул небольшой рычаг:
      — Завтра утром вы его увидите. Разрешите мне назвать его вашим именем…
      Девочка молча прижалась к старику.
      — Ермоген Аркадьевич, — капитан внимательно рассматривал сложнейший агрегат, — а что может ещё делать этот… не знаю уж как и назвать… это сказочное сооружение?
      В настоящем своём виде… Говорю «в настоящем», так как можно было бы ввести целый ряд усовершенствований, для которых у меня нет необходимых материалов… с помощью этого комплекса можно по лучить растения — великаны и растения — карлики, растения-скороспелки, которые будут проходить цикл развития от нескольких минут до нескольких дней. Направляя по своему желанию ферментатнвно — сннтетическую деятельность, можно создавать сотни лекарственных веществ, бесконечное разнообразие ароматических соединений… Кстати, Степан Максимович, как ваша нога?
      Полный порядок! Свободно стою, сгибаю…
      Нет, нет! Не так сильно. Пусть ещё пройдёт часок-другой, и тогда вот будет полный порядок. А пока ещё рановато…
      Стожарцев снова повернулся к капитану:
      — Можно повысить сопротивление растения неблагоприятным факторам внешней среды — так, банан будет плодоносить за полярным кругом, рис сможет давать отличные урожаи на засушливых местообитаниях… Действие комплекса весьма и весьма разностороннее. Вы только что наблюдали работу одного лишь из его узлов. Но… — Ермоген Аркадьевич развёл руками, — вот уже несколько лет работа моя, по сути дела, остановилась… Да, да, остановилась, не спорьте! — воскликнул он, заметив протестующий жест Мореходова, — могущество оперативно-аналитического комплекса простирается всего лишь на два-три поколения… Вот, например, Эльф…
      Старый учёный замолчал, долго рылся у себя в карманах, словно бы ища что-то. Затем тихо добавил:
      Ведь Эльф… растение.
      Как, как вы сказали?! Простите, дорогой Ермоген Аркадьевич, но вы, вероятно, выразились, так сказать, фигурально…
      Фигурально? — Стожарцев пожал плечами. — Может быть… В делении органического мира на два царства есть, конечно, известная условность, поскольку имеются организмы, которые мы с одинаковым основанием можем считать как растениями, так и животными, но Эльф бесспорно растение… У него отсутствуют органы пищеварения — они просто не нужны. Он летает, купаясь в лучах света, и каждый луч вливает в него новые силы!..
      Я не устоял против искушения и заговорил о том, о чём говорить пока что, пожалуй, и не следовало, — ведь в эксперименте с Эльфом я иду ощупью, неизвестного тут более, чем известного… Ещё тогда, когда я работал над бактериями с целью создать в пещере и лаборатории необходимое мне освещение, меня посетила удача — мне посчастливилось создать клетки, обладавшие необыкновенно высокой синтетической способностью. Не скажу, что это удалось без труда… Но создать из клеток ткань, а затем и орган, который можно было бы включить в физиологический цикл живого организма!.. Но Эльф всё-таки появился. Задача решена? Тысячу раз нет!.. Нужно, чтобы этот орган стал наследуемым и эволюционно изменяющимся…
      Невидимые куранты исполнили первую фразу полонеза Огинского, часы пробили три удара.
      Стожарцев всплеснул руками:
      — Господи! Я совсем спятил… Три часа!.. Вы же голодные. А я, вместо того чтобы сразу накормить вас обедом, угощаю разговорами… Ради бога, господа, простите. Прошу, прошу за мной. — По узким проходам между столами Ермоген Аркадьевич повёл своих гостей к выходу из лаборатории.
     
      Цицерон заговорил!
     
      — Нет, нет и нет! Никаких разговоров, извольте прилечь. — Стожарцев переложил с дивана на пол кипу книг. — Вот сюда. Ногу положите на подушки. Вот так и лежите, пока вас не позовут к столу.
      Кабинет Стожарцева был сплошь завален книгами, рукописями, чертежами. На письменном столе свободным оставалось лишь место, на котором лежала раскрытая толстая тетрадь, исписанная косым и летящим почерком…
      Ермоген Аркадьевич подошёл к узкому стеклянному шкафчику, вынул маленький пузырёк, щурясь, налил в мензурку несколько капель. Из графина долил какую-то бурую жидкость:
      — Степан Максимович, если я правильно запомнил рассказ нашего дорогого капитана, вы со вчерашнего утра проспали всего полчаса… Думаю, что вам этот эликсир будет полезен.
      Не успел боцман вернуть мензурку, как голова его запрокинулась, грудь стала мерно подниматься и опускаться — он спал.
      — Это белладонна сомннферум. Полчаса такого сна, и он полностью восстановит утраченные силы. А за это время у нас всё будет готово. — Стожарцев поставил мензурку на стол. — Друзья, располагайтесь. Меня же прошу извинить: пойду распоряжусь по хозяйству.
      — Ермоген Аркадьевич разрешите помочь? Старик загадочно улыбнулся:
      Видите ли… я, разумеется, открою вам все свои «секреты»… Но сегодня я хотел бы подготовить сюрприз: узнаете ли вы то, что будет подано к столу?..
      Ну. тогда конечно…
      - Хотя, если не возражаете, мы можем поделить труд: я буду распоряжаться на кухне, а вы накроете стол. Согласны? Ну вот и прекрасно… Ваше же внимание, дорогой капитан, я позволю себе обратить на эту книжечку…
      На кожаном переплёте была вытиснена маска:
     
      Мебель в столовой была из полированного красного дерева. На стенах в тяжёлых золочёных рамах висели прекрасно выполненные копии натюрмортов Внл-лема Кальфа и Антонио Переча и «Девушки с лютней» Караваджо. Ребята их узнали — оригиналы выставлены в Эрмитаже.
      — Всё необходимое найдёте в буфете. А я пошёл готовить свой сюрприз.
      Когда Стожарцев вышел, Федя поманил пальцем друзей:
      Давайте и мы устроим сюрприз… А?
      Давайте. Какой?
      У нас же есть брикет гречневой каши. Федька, ты гений!.. Давай, давай!.. только где?.. Знаю: в ванной на нашей спиртовке.
      Валь, и тебя произвожу в гении. Димка, пошли рюкзак разбирать. Потом поможешь Вале, а я пойду кашу варить.
      Валя покрыла стол скатертью, старательно расправила её. Из кухни доносились шипенье сковороды, шаги Ермогена Аркадьевича, его глуховатый голос: старик, видимо, разговаривал сам с собой.
      Девочка на минуту задумалась. Как странно всё-таки: сегодня всего четвёртый день, как «Бриз» подошёл к скалистым берегам острова… А кажется, это было давно-давно!.. Почему так получается: если день скучен и ничем не заполнен — он тянется нескончаемо долго, но, отходя в прошлое, становится совсем малюсеньким и даже вовсе исчезает, как будто его никогда не было… Дни же, наполненные событиями и переживаниями, проносятся как щепка в горной реке, но зато в памяти они разрастаются и сохраняются на всю жизнь, как подарок, который нельзя потерять и который ничто не может отнять… Не значит ли это, что нельзя жить кое-как — скучно и серо, нельзя позволять, чтобы дни, уходя в прошлое, исчезали бесследно?..
      Валя открыла огромный буфет. Она любила красивую посуду и рассматривала каждый предмет, прежде чем протереть его салфеткой и поставить на стол. Какие красивые бокалы! Неужели это хрусталь? Право, она не удивилась бы, если бы оказалось, что они сделаны из драгоценного камня… Ермоген Аркадьевич, наверно, не пользовался этой посудой. Она стояла здесь на полках и ждала… И он тоже ждал… Неужели всё время ждал?..
      Появился Федя.
      Валь, скажи: когда кашу вынести?
      Ну, не сразу… Посмотрим, как выйдет…
      Ладно. Когда нужно будет — ты мне подмигни. Хорошо?
      Валя подошла к дверям кухни:
      Ермоген Аркадьевич, а цветы — надо?
      Цветы? Обязательно! — Он приоткрыл дверь. — Пусть молодые люди нарежут. Любые, какие понравятся. А вазы можно взять в кабинете и в салоне… Как справитесь с цветами, я вас попрошу помочь мне вынести кушанья. А пока поставьте на стол вот это. — И он протянул два гранёных хрустальных графина. В одном была прозрачная голубая жидкость, в другом — тёмно-бордовая. — Вина: «сухое» и «десертное».
      Наконец стол сервирован: фарфор, хрусталь, серебро— всё блестит. Валя отказалась от ваз: цветы разложены гирляндой прямо на столе. Ермоген Аркадьевич стал передавать блюда. Их было столько, что с избытком хватило бы на компанию вдвое многочисленнее.
      — Ничего, ничего, можно ведь всего понемногу… Да и вкусы разные: одно не понравится, другое подойдёт…
      Размещая всё это на столе, Валя была не в силах определить, что представляло собою то или иное блюдо, и Ермоген Аркадьевич ей объяснял:
      Это салат: острый и лёгкий. Он должен быть первым блюдом. Он не насыщает, о нет! Его назначение — возбуждать любопытство… Как оглавление книги, в которой каждая глава как-нибудь интригующе названа… А это, напротив — очень солидное произведение. Незаменимое для человека занятого, который считает время, затраченное на обед, потерянным…
      И всё это приготовлено из растений?.. Вы вегетарианец, Ермоген Аркадьевич?
      Вегетарианец? Не сказал бы… Они ведь очень непоследовательны в своих логических построениях, а что касается посылок, ю здесь и вовсе ошибаются. Для меня это вопрос не убеждения, а удобства. Видите ли, я считаю непростительно легкомысленным отношение людей к проблеме питания. Но придёт время, когда человек будет решать её радикально и непредвзято, поскольку здесь природа наломала-таки дров…
      Стожарцев оглядел стол:
      — Ну, кажется, всё… Как видите, не так уж и много… Да, чуть не забыл! Вода. Минеральная вода… Молодые люди, слева от крыльца — дверь в погреб. Там на полке лежат бутылки: не откажите в любезности принести несколько штук… Так о чём мы, мадемуазель, беседовали? Вспомнил: о наломанных природой дровах… Так вот — разве плохо было бы, если бы непрерывно расходуемая организмом энергия могла восстанавливаться, скажем, за счёт падающих на человека излучений?.. Дети Солнца! Подумайте только: разве это плохо?!
      Очень хорошо! Но… человек так устроен.
      Вот-вот, — подхватил учёный, — устроен… Но ведь и мир, окружающий человека, устроен не совсем так, как это нам нужно, и мы решительно и подчас довольно результативно вмешиваемся в работу природы… Почему же не допустить, что когда-нибудь знание будет столь велико, что человек сможет радикально изменять и строение собственного организма?! — Стожарцев крепко сжал спинку стула. — Скажите, есть ли предел для мечты, или в мечтаниях своих человек совершенно свободен?.. Как вы считаете?
      Это… Мне кажется, это… зависит от человека.
      Именно!.. Вы совершенно правы. Предел мечте кладёт сам человек.
      Куранты сыграли первые три такта полонеза, часы пробили один раз.
      — Половина четвёртого. Можно будить Степана Максимовича и звать всех к столу… Сейчас и я вернусь.
      Явились капитан и боцман. Оба — свежевыбритые.
      — Степан Максимович так спал, что и не почувствовал, как я его выскоблил… — Мореходов оглянулся. — Но где же наш хозяин?
      Открылась дверь, и вошёл Ермоген Аркадьевич. Он был неузнаваем: в чёрном сюртуке, полосатых брюках со штрипками, лакированных штиблетах…
      — Господа, прошу к столу.
      Все расселись. Когда голубое вино было разлито, Стожарцев встал, поднял бокал:
      — Дорогие друзья, дорогие мои соотечественники, разрешите мне поднять этот тост…
     
      Бесцветными глазами Кент не отрываясь смотрит на холм. Выпитая пинта виски туманит мозг… Там алмазы… Были алмазы… А теперь там русские… И наверно, все алмазы забрали… И больше нет алмазов… Он устал. Он уже не молод, чтобы выдерживать такое физическое напряжение, как в эти последние два дня… И если уже нет алмазов, что ему здесь делать?.. А может быть, они ещё там?.. Там, в этой чёрной бездонной дыре?.. Но куда девалась лаборатория?.. Вчера он, наверное, отпустил где-нибудь руку от стены… отвлёк его своими разговорами Годфри… Солнце печёт голову, шквал сорвал шлем. Покачиваясь, Кент спускается к воде, мочит лысину, шею…
      Клайд поднимает бинокль: чёрные точечки копошатся. Который час? Без пяти четыре.
      — Сволочи, ползут как улитки! Ага, занимают места. Через четверть часа будут здесь. Чёрт, есть уже хочется…
     
      Трое друзей заканчивали мытьё посуды.
      Валь, ты обратила внимание на лицо Ермогена Аркадьевича, когда Федька принёс кашу?
      Ещё бы!.. А ты обратил внимание на высокую банку в кухне на полке?
      Нет. Что за банка?
      Обыкновенная… С гречневой крупой!
      Да ну!.. Вот тебе и сюрприз. Нашли, чем удивить!.. У него тут чего только нет!
      Товарищи, а что вам больше всего понравилось? Мне лично — «гусь с печёными яблоками». И этот пудинг «из творога с орехами». И…
      А мне «отварной язык».
      А мне «телятина с молочным соусом»… и ещё клубника «со сметаной»… Мальчики, а вы забыли тот первый сборный салат — его ни с чем не сравнишь!..
      А быстрота?.. Ведь всё это он приготовил, пока у нас сварилась каша. А?! Валь, ты это учти, когда будешь готовить своему будущему мужу!
      И ничего, Федька, в этом остроумного нет! Ты вот лучше помоги тарелки отнести на место.
      Через открытую дверь салона, куда мужчины пошли пить «кофе с ликёром», доносился низкий голос капитана.
      Ребята убрали посуду и присоединились к старшим.
      — …вот так и получилось, дорогой Ермоген Аркадьевич, что наша с вами Родина из лапотной, сермяжной Руси стала пионером освоения космоса.
      Стожарцев сидел, скрестив руки на груди, не отрывая взгляда от лица капитана. Затем он медленно повернул голову лицом на север… Казалось, сквозь стены, через океаны, тысячи и тысячи вёрст он старается разглядеть беспредельные равнины, реки, горы, леса, новые города и селения — всё то, что вмещается в слове Отчизна…
      Стожарцев встал, прошёлся по комнате:
      — Но… товарищи, — светлая и вместе с тем грустная улыбка озарила его лицо. — Да, да, именно товарищи… вас, наверное, интересует, как я попал на этот остров?..
      Длинными пальцами он провёл по лицу, как бы снимая невидимую паутину:
      Ранней весной 1890 года обстоятельства сложились так, что передо мной, тогда студентом Петербургского университета, встала дилемма: либо отказаться от науки, отказаться бесповоротно, навсегда, либо… работать в прекрасно оборудованной лаборатории, получая всё, что я найду необходимым, при условии однако, что в течение десяти лет все мои открытия будут собственностью фирмы «Летфорд Младший и K°». Позже мне стало ясно, что огромными средствами фирмы распоряжался совершенно бесконтрольно, по своему полному усмотрению, сам Летфорд Младший, так что никакой фирмы по существу и не было… Вторым условием было, что в течение этих десяти лет я не буду общаться с внешним миром… Отказаться от науки! Это было равносильно смерти. Смысл существования для меня заключался в познании, только оно имело для меня ценность! Сказать, что я работал с увлечением, значило бы не сказать ничего — я работал с одержимостью…
      Ермоген Аркадьевич, простите, что перебиваю. Возникновению дилеммы, о которой вы упомянули, способствовали причины политического характера?
      Да. Видите ли, всё получилось нелепо до дикости, но… такова уж была Россия времён моей молодости. Я был арестован во время студенческих волнений, в которых, по сути дела, не играл никакой роли, в силу полного моего абстрагирования от всего, не относящегося непосредственно к моей работе.
      Да-с… Так вот, подверглось аресту около двухсот студентов, но уволено из университета было всего четыре человека. И только один из них был уволен без права поступления в высшие учебные заведения Российской империи… И этим единственным студентом был я… Не знаю, чем именно заслужила моя скромная особа такое пристальное внимание департамента полиции. Возможно, причиной этого было то, что отец мой — кстати сказать, умерший задолго до всех этих событий — был народовольцем, другом известного тогда революционера Андрея Ивановича Желябова, о котором вы, вероятно, слыхали…
      — Как же! У нас нет человека, который бы его не знал. Пожалуй, нет города, в котором не было бы улицы, названной его именем… Стожарцев склонил голову:
      — Мне это отрадно слышать… Но, полагаю, в моём случае была также и иная причина-несколько анекдотического свойства, ярко иллюстрирующая состояние умов тогдашних вершителей судеб народных… С детских лет я увлекался своего рода умственной гимнастикой: собирал народные загадки, любопытные задачи, всякого рода головоломки… Боюсь, что это увлечение оказало мне плохую услугу… Впрочем, я отошёл от главной темы…
      Капитан приподнялся:
      Нет, нет!.. Продолжайте, пожалуйста. Это крайне интересно!
      Вы находите?.. Извольте. Друзья, — засмеялся Ермоген Аркадьевич, — если я как-то сжимаю свой рассказ, то только из предположения, что излишние подробности могут утомить вас… Что же до меня, то я, мог бы говорить несколько суток подряд… В моём положении это не так удивительно, не правда ли?..
      Итак, допрашивавшего меня полицейского чиновника чрезвычайно интересовала изъятая во время обыска тетрадь, в которую я в разное время заносил свои опусы в этой области. За непонятными надписями, рисунками и прочим ему мерещилась самая чёрная крамола, и чем больше я старался убедить его в истинном значении. тетради, тем больше он утверждался в своём мнении…
      — Что ж, дорогой Ермоген Аркадьевич, это довольно-таки естественно… Ведь если даже этот чиновник не сумел прочесть зашифрованные на обложке слова из студенческой песни, то строка Александра Сергеевича Пушкина обращённая к декабристам, читалась в шифре свободно…
      Да, да, именно… Одного этого для ретивого хранителя устоев было достаточно, совершенно верно… Но позвольте! — спохватился Стожарцев. — Позвольте!.. А вы-то откуда знаете, что было на обложке?!
      Изумление и растерянность, отразившиеся на лице Стожарцева, вызвали такой взрыв весёлого смеха, что он, не дождавшись ответа, безнадёжно махнул рукой, присоединился к общему веселью..
      Рассказав Стожарцеву, как он стал обладателем злополучной тетради, капитан попросил его продолжать:
      Но, Ермоген Аркадьевич, мы прервали ваш рассказ… И неужели все эти годы вы были одни?..
      Это не совсем так. Дело в том, что контрактом предусматривалось ежегодное посещение острова кораблём фирмы, и вначале это условие в точности соблюдалось: в двадцатых числах апреля приходила паровая яхта и доставляла всё необходимое — лабораторное и техническое оборудование, химические реактивы, семена, литературу, не говоря уже о продуктах питания, одежде и так далее… Всё это перетаскивали чернокожие носильщики, с которыми я не имел возможности обменяться ни словом. Пока яхта стояла в бухте, сам мистер Летфорд Младший, ознакомившись с проделанными работами, не отказывал мне в любезности беседовать со мною. На любые темы, кроме одной: вежливо, но решительно он отклонял все мои попытки узнать что-нибудь об обстоятельствах возникновения на острове такой отличной лаборатории… Была ещё деталь, вызывавшая у меня смутное беспокойство: работа над ускорителем роста зерновых культур была уже закончена, и я занимался дальнейшими проблемами. Придерживаясь взятого мною обязательства, а также желая, чтобы моё открытие как можно скорее стало приносить пользу человечеству, я несколько раз предлагал мистеру Летфорду всю необходимую документацию, но он неизменно отклонял это под предлогом, что «заберёт всё сразу». Так продолжалось несколько лет… Но в 1899 году корабль не пришёл. Не пришёл он и в последующие годы. Связь с миром прервалась..
      Стожарцев на секунду задумался:
      Прошло тридцать шесть лет. Я работал, пожалуй, с ещё большим исступлением… И вот летом 1935 года, бродя по берегу после свирепого шторма, продолжавшегося несколько диен, я наткнулся на шлюпку. Вы, вероятно, обратили внимание, что остров опоясывает кольцо отвесно спускающихся в океан скал? Лишь в нескольких местах имеются крохотные лагуны или песчаные отмели. Одна из них находится на северо-западе. Там я и набрёл на лодку. А затем обнаружил человека, которого в первый момент счёл мёртвым. Это был матрос. Назвал он себя Томом Кентом…
      Как?! — подскочил капитан.
      Том Кент… А что? — в свою очередь удивился Стожарцев.
      Гм! — крякнул Максимыч. — Совсем как в кино!
      Это уму непостижимо!.. Вы только послушайте… — и капитан вкратце рассказал историю рукоятки матросского ножа.
      Что ж, — развёл руками учёный. — жизнь преподносит истории, которых не придумает ни один романист, даже с самой буйной фантазией… Очевидно, речь идёт об одном и том же человеке… Том Кент был здесь немногим более полугода, так что, видите, — всё совпадает. Он покинул остров на той же самой шлюпке, которая доставила его сюда… Причём сделал это тайком… И последнее я не могу ему простить: разве он не понимал, как важно было для меня дать людям знать о себе?.. А всё — жажда наживы, поклонение Маммоне, от которого всё зло на земле…
      Жажда наживы?..
      Именно… Дело в том, что я обнаружил на острове заброшенные алмазные копи. Там оказались камни необыкновенной величины. Находка пришлась как нельзя более кстати, так как я позарез нуждался в таких вещах для моего оперативно-аналитического комплекса… Кент увёз с собой десятка два камней. Самое ужасное было то, что два из них он выломал из аппарата, надолго лишив меня возможности продолжать работу… Так вы предполагаете, что Кент погиб?.. Безусловно, фактов для такого вывода вполне достаточно! Но дело в том, что… не далее, как вчера, здесь в лабиринте был… Том Кент собственной персоной! О, я его сразу узнал, хотя он и страшно изменился. И был он не один, а ещё с одним джентльменом. Да-с, думаю, что они-то и похитили ваше судно…
      Вы их видели?
      Ничего удивительного в…
      В этот момент за распахнутым окном скрипучий голос произнёс:
      — Годдэм!
      Максимыч выхватил пистолет. Но прежде, чем он успел сделать хоть шаг, в окно влетел… Эрик.
      Он проворно уселся Стожарцеву на плечо, окинул присутствующих быстрым любопытным взглядом и снова проскрипел:
      — Годдэм!
      Стожарцев вздрогнул и опрокинул бокал:
      Цицерон, друг мои, что я слышу?!
      Годдэм! — настаивал Эрик-Цицерон. — Пр-р-оклято эки эков!..
      Максимыч вытянулся:
      Товарищ капитан, разрешите пойти на разведку?
      Господа… простите, товарищи! Нет оснований для тревоги — это, по всей вероятности, Том Кент с друзьями пожаловал в лабиринт… Со своими друзьями, — добавил он с ударением.
      Да, но…
      Но rendez-vous[5] состоится только в том случае, если мы сами этого пожелаем.
      Вы хотите сказать, что они не найдут сюда дороги? Но ведь с ними Том Кент!
      Именно потому! Потому, что Том Кент их ведёт, — улыбнулся Стожарцев. — Внезапно расцветшие лингвистические дарования Цицерона не дали мне до конца рассказать о вчерашнем посещении… Кстати, это он — мой друг Цицерон — сообщил мне и о вчерашнем визите и о вашем прибытии… Только он делал это при помощи своего обычного «Эврика».
      Э-р-рика! — согласился Цицерон и перелетел на Валино плечо…
      Эрик, миленький, нет у меня с собой сахара. Хочешь леденец?
      Стожарцев подошёл к стене и отдёрнул шторку:
     
      — План лабиринта… Как видите, он довольно сложен. Вот путь, которым прошли сюда мы… Он самый короткий. Лишь в одном месте мы делали петлю — вот здесь. И, представьте себе, Кент никак не мог запомнить эту дорогу. В конце концов я показал ему другую, — по принципу правой руки. При входе в пещеру он брался правой рукой за стену и шёл, придерживаясь её, пока не добирался до лаборатории… Но после его коварного исчезновения я, считаясь с возможностью внезапного. появления компании каких-либо головорезов, принял меры предосторожности. Старый учёный подмигнул совсем по-мальчишески:
      Я разобрал стенку, перегораживавшую одну из галерей… Вот эту. Здесь Кент поворачивал обратно, немного кружил и попадал сюда… А теперь, когда этой стенки нет, что получается? Придерживаясь правой стороны, он продолжает идти по галерее, проникает в западную часть лабиринта, а отсюда, после доброго кусочка пути, только один выход — в паукообразный зал…
      Так вчера и получилось. Мне думается, что и сегодня Том поведёт своих друзей этой же дорогой… В таком случае мы можем, оставаясь сами невидимыми, увидеть их. Желаете? Для этого достаточно стать здесь… — Стожарцев показал место на плане.
      Если это возможно…
      Сделайте одолжение. Давайте только сперва посмотрим, как колено Степана Максимовича. Мне думается, там уже должен быть полный порядок… Степан Максимович, пожалуйте сюда…
     
      Левиафан
     
      Образовавшееся озеро заметно спало — серый мох на ступеньках перед входом в пещеру уже проступал сквозь мутную воду… Вооружённый отряд высадился.
     
      — Старшина, один пулемёт и прожектор установить здесь. Полевой телефон тоже. Одному подняться наверх: держать под обстрелом вершину холма!
      Матросы устроили «пирамиду», по которой взобрался автоматчик.
      — Остальные — за мной! — Годфри шагнул в коридор.
      Чёрные тени бегут, прыгают, то укорачиваясь, то удлиняясь. Мощные лучи освещают каждый миллиметр беспорядочных груд камней, валунов, обломков породы, между которыми как бы проложены проходы — там пол сравнительно ровный. Такие проходы, обходя глыбы, извиваясь между скалами, ведут ко всем галереям.
      Под «клыками» — щепки, ветки, зола… Здесь жгли костёр. Недавно…
      Входы в галереи кажутся раскрытыми чёрными пастями— семь угрожающе разинутых глоток. Может быть, оттуда уже направлены дула автоматов: короткая вспышка, и вместо него, Клайда Годфри, будет… тело капитан-лейтенанта! А может быть, русские здесь, в этом зале, за этими камнями, где может укрыться целый взвод?.. Нет. В таком случае они давно всех их уложили бы… Значит, русских здесь нет. Они не знают, что отряд в пещере: пока стоит вода, чувствуют себя в безопасности… Кент уже держится за правую стенку? Что ж!..
      Том, ведите!.. И, чёрт вас раздери, смотрите, не говорите потом, что «наверное, пропустили какой — ни будь поворот»!.. Старшина, пойдёте последним: следите за тылом. Всем остальным притушить фонари!
     
      Осторожно, не оступитесь — покато… А через три шага будет подряд несколько поперечных канавок. За ними четыре аршина неровного пола — не споткнитесь…
      Стожарцев ведёт капитана за руку. В абсолютной темноте он идёт уверенно, шёпотом предупреждает:
      — Нагните голову, потолок опускается совсем низко… Вот мы уже у цели. Здесь очень узкое место…
      Несмотря на предупреждение, Мореходов ударился плечом об острый камень.
      Ушиблись?
      Пустяки… Но, Ермоген Аркадьевич, как вы видите в этой кромешной тьме?
      Вторая натура… Как-никак — три четверти века дважды на день, а то и чаще…
      Они втиснулись в щель, остановились.
      Вот и пришли. Поменяемся местами — вам будет лучше видно. Свет появится оттуда. — Ермоген Аркадьевич берёт руку капитана, поднимает её, показывает направление. — Вы увидите свет фонаря, когда они будут подходить к перекрёстку. А их самих мы увидим, когда они будут проходить вдоль стены — тут, напротив нас…
      А если они пойдут не по правой руке?
      Дела не меняет. Просто свет придёт с другой стороны. Мы с вами подадимся чуть правее и увидим их у противоположной стены. А теперь будем ждать…
      Прошло минут пять.
      Стожарцев опустил руку на плечо капитана, едва слышно шепнул:
      — Идут… по правой…
      Мореходов стиснул рукоятку пистолета, пальцем опустил предохранитель. Но как он ни всматривался, ничего не видел: всюду беспросветная чернота.
      Но вот совсем близко, в каких-нибудь десяти метрах, едва различимый блик лёг на стенку… превратился в светлое пятно, выхватил из мрака уродливо торчащий камень. Пятно на мгновенье исчезло, снова появилось, переметнулось на большую глыбу и, усиливаясь, осветило крутой, изборождённый глубокими морщинами потолок.
      Стожарцев потянул капитана назад. Яркий луч вонзился в темноту коридора. Уже слышны шаги, отдельные приглушённые проклятия — это идущие ругались, натыкаясь на торчащие камни, спотыкаясь о неровности пола. Идут не двое-трое, а целая группа… Луч приближается. Мореходов почувствовал, как рука Стожарцева слегка надавила на его плечо, и в этот момент в просвете щели появился первый. Он прошёл, глядя себе под ноги, держась правой рукой за стенку. На шее — автомат… За ним — второй: он держит фонарь, а в другой руке пистолет — автомат… Ого — третий с пулемётом! Четвёртый…
      Мореходов насчитал десять человек. Последний всё время оглядывается, водит фонарём вверх, вниз…
      Свет слабеет, шагов уже не слышно… Снова чернота заполнила галереи.
      Вот и всё пока… Теперь, не раньше чем через два часа, они снова окажутся в круглом зале. Кстати, Том Кент — тот, который шёл впереди… Если желаете, мы можем увидеть их ещё несколько раз.
      Стоит ли?..
      Максимыч ждал у входа в галерею, что вела в «огород»:
      Как?
      Видели… Десять человек, вооружённых до зубов: два ручных пулемёта, автоматы, гранаты, пистолеты… Но как они сюда добрались? Всё же затоплено!
      У них алюминиевка моторная есть. Может, не одна. Должно, перетащили… Капитан!
      Что скажешь, дружище?
      Да вот, мыслишка есть… Их десять. Часовых пару, должно, расставили… Пока эти тут ходят — снять часовых и… на их моторке до берега! А как стемнеет…
      Господа, у меня есть предложение. Степан Максимович, если не ошибаюсь, вы говорили, что их судно стоит на западном берегу, в узкой бухте в виде буквы «Г»… А «Бриз» в полумиле южнее… Так, так, — Стожарцев вынул из жилетного кармана старинные серебряные часы. — Они и вот эти запонки — единственная память об отце! — Он открыл крышку часов. — Сейчас двадцать минут шестого. Пока эти джентльмены обходят лабиринт — а потом, вероятно, будут ломать голову, куда же делась лаборатория — не сделать ли нам маленькую экскурсию?
      Да, но, видите ли, «Бриз»…
      Вот именно — «Бриз»! Я предлагаю вам взглянуть на него. И для этого не нужно снимать часовых. И вода, залившая долину, нам не помеха… Согласны? Пожалуйте за мною.
      В «огороде» дожидались ребята.
      — Юные мои друзья, сейчас мы отправимся в небольшую прогулку… О, дорогой капитан, конечно, мы их возьмём с собою. Ручаюсь, никакая опасность не грозит!.. Позвольте мне только пойти переодеться.
      Через десять минут, закрыв проход в лабораторию, маленький отряд тронулся в путь.
      — Господа… — вот опять сорвалось — товарищи! Вы до сих пор ознакомились с огородом, садом, лабораторией и жилым помещением, а сейчас увидите поля… Да, да, ведь булочки, которые мы сегодня ели за обедом, были из пшеницы, настоящей пшеницы… От полей и начнётся наша прогулка. Разрешите, я пройду вперёд…
      Выйдя из огорода, Стожарцев свернул по коридору не направо, а налево, и тут же проскользнул в едва заметную расщелину, скрытую в тени. Наши друзья последовали за ним.
      За поворотом — ступени. Они спускались в широкую галерею, от которой отходило несколько длинных залов. По стенам вились горох, фасоль, вдоль коридора стелились арбузы невиданных размеров и совершенно круглые дыни, напоминающие «колхозницу».
      Налево — картофель. Он ещё не созрел: будет готов послезавтра. Его вегетационный период — шестнадцать дней… Вы не смотрите, что ботва такая невпечатляющая — каждый куст даёт до тридцати фунтов клубней… В тех залах — хлопковые и рисовые поля, а перед нами — нива.
      Ермоген Аркадьевич, неужели это пшеница?
      Она… А что? Недурна?.. В условиях нашей средней полосы можно было бы… простите: можно будет, при соответствующей обработке почвы, снимать по три урожая в год. Триста пятьдесят пудов с десятины в среднем… Разумеется, с каждого урожая… Но, товарищи, всё это мы ещё успеем рассмотреть, а сейчас — идёмте, идёмте!..
      В дальнем углу пшеничного поля была квадратная яма. Теряясь в темноте, вниз уходила лестница.
      — Здесь придётся зажечь фонарики: ступени крутые… Их семьдесят две. Потолок низкий… Это я предупреждаю главным образом вас, Степан Максимович.
      Лестница вышла в туннель, который под сильными уклонами расходился в обе стороны. От него отделялись многочисленные проходы в узкие галереи. Стожарцев свернул направо. Изваянные самой природой фантастические каменные химеры, драконы, сказочные звери, вырванные из мрака, то нависали над головами, то угрожающе поднимались из базальтовых обломков.
      Мы сейчас находимся в нижнем ярусе лабиринта… Осторожно, здесь снова будут ступеньки, а там уже выйдем в прямой коридор…
      Димка! Это подземный ход, где я сегодня была!.. Как же это получается?
      — Не может быть, Валь… Наша-то бухта — где?.. — Что вы сказали, Валя? Вы здесь были? Сегодня?!
      — Да. После того, как свалилась в колодец на «сахарной голове».
      Стожарцев вопросительно взглянул на девочку, затем на капитана. Мореходов кивнул:
      Валюша, расскажи Ермогену Аркадьевичу…
      Ну, теперь мне всё понятно, — улыбнулся Стожарцев, выслушав Валин рассказ. — Видите ли, вы и правы и неправы: дело в том, что этот коридор является продолжением того. Они тянутся по обе стороны нижнего яруса лабиринта… Но, друзья мои, это значит, что вы разгадали и тайну механизма!.. Что ж! Со входом вы уже ознакомились, сейчас увидите выход…
      Ермоген Аркадьевич, а что это — тот колодец, там в подземелье?
      Милая Валя, к величайшему моему сожалению, не могу удовлетворить вашу любознательность. Могу сообщить, что диаметр колодца — четыре сажени девятнадцать вершков; глубина — двадцать шесть саженей два вершка; причём уровень — неизменен. Температура воды четырнадцать градусов Реомюра. И на этом мои сведения о колодце исчерпываются… Затрудняюсь даже сказать, природное ли это образование, или человек приложил-таки здесь свою руку… Этот колодец — одна из не разгаданных мною тайн острова… Да! Забыл сказать, что вода в колодце на одном уровне с поверхностью озера Сновидений.
      Капитан остановился:
      Озера Сновидений?!
      Так я назвал озеро на северной оконечности острова… Видите ли, дорогой капитан, я не уверен, стоит ли вообще об этом говорить — в конце концов всё это так неопределённо, а может быть, даже и вовсе субъективно…
      Если вы имеете в виду овальное озеро с водопадом, то я убеждён, что всё, относящееся к нему, даже самое как вы выразились субъективное, очень важно!.. Ермоген Аркадьевич, почему вы его так назвали?
      Я очень крепко сплю и почти никогда не вижу снов. А когда мне приходилось останавливаться на ночлег на берегу озера, я обязательно видел какой-нибудь сон… Ну вот это и дало мне повод назвать озеро именно так…
      Стожарцев помедлил:
      — Я сейчас вспомнил о другом… Несчётное количество раз побывал я на озере, и три или четыре раза был свидетелем странного явления, необъяснимого феномена природы, если хотите… Капитан, не приходилось ли вам, там, в России, выйдя в один из прекрасных августовских дней из дома, обнаружить вдруг, что воздух напоён ровным, негромким, совсем негромким, но всё же достаточно отчётливо слышным жужжаньем? Я не энтомолог и не знаю, что именно происходит в эти дни — может быть, роятся пчёлы или дикие осы, не знаю… Я слышал это у себя на родине, в Саратовской губернии… Вы никогда не замечали чего-либо подобного?
      Ну как же, как же, замечал, конечно… И знаете где? Под Ленинградом! Да, да, километрах в сорока от города, в сосновом бору. Я заметил это, шагая по лесу… Именно так, как вы говорите — очень негромкое, но отчётливое жужжанье, источник которого невозможно установить… Я услышал его в лесу, но продолжал слышать, когда вышел из леса и пошёл просёлком через поля. Впечатление такое, что звук сопровождает вас, движется вместе с вами, как будто звучит сам воздух. Ну и что же?
      Похожее явление мне приходилось наблюдать в районе озера. Но только звук был иной, непрерывный, слегка вибрирующий металлический звук довольно высокого тона…
      Чёрт возьми! — пробормотал капитан. — Простите, вы купались когда-нибудь в этом озере?
      Много раз. А что?
      И ничего при этом не замечали?
      Н — нет… А что именно я мог бы заметить?
      . — А вот тогда, в те именно дни, когда вы слышали этот странный звук, тогда вы не купались, не помните?
      — Не помню… Кажется — нет. Впрочем, не скажу наверняка, не помню!.. Но мы у цели, вот и знакомый вам знак.
      Подземный ход упирался в тупик. На стене был круг, и в нём изогнутая линия… Вдоль стены лежали деревянная лестница и стальной брус.
      — Обратите внимание, как обдуманно: там, у «сахарной головы» — вход; изнутри открыть люк нельзя — вы, Валя, в этом убедились… А здесь — выход по тому же принципу: вы поворачиваете букву «S» и проваливаетесь… А оттуда — также не открыть. В первый разя на эту удочку и попался: чтобы добраться домой, пришлось карабкаться по скалам. Но теперь нам не придётся этого делать — мы заклиним люк и спустимся по лестнице.
      Но зачем же так сделали, не всё ли равно, где выходить?
      Далеко не всё равно. Чтобы попасть из одного конца коридора в другой, нужно проходить нижний ярус лабиринта — лестница, по которой мы спустились, сделана позже, вероятно тогда же, когда и лаборатория, а нижний ярус во много раз запутаннее верхнего. Есть совершенно непроходимые галереи, глубокие ямы, места, где порода обваливается…
      Но там всюду указатели!
      Ложные… Человек, попавший туда, был почти обречён — и там в галереях имеется слишком даже достаточно доказательств этого… Степан Максимович, я заклиню люк, а вы, будьте добры, опустите лестницу…
      Путешественники оказались в полузатопленном гроте. В широкую арку врывались золото заходящего солнца, рокот прибоя, крики чаек, пенные брызги… Вода между валунами, покрывавшими дно грота, мерно колыхалась, повторяя движение волн.
      На груди океана солнце лежало расплавленной медью. А в полутора кабельтовых — «Бриз»!..
      Бинокли приближают его — он тут, совсем рядом… Флага нет. Изрешечённая пулями дверь люка болтается— то открывается, то закрывается. Трап спущен, возле него — ялик. Стекло иллюминатора кают-компании разбито. На юте сломаны поручни.
      На баке — матрос. Сидит, прислонившись к мачте, на раскладном стуле… Жуёт жвачку. Через плечо — автомат… Сколько часовых? Не больше двух, наверно… Интересно, когда у них происходит смена?
      — Что ж, Максимыч, как стемнеет — рискнём?
      — Почему «рискнём»?.. Вышвырнем за борт — и всё! Максимыч, прижимаясь к стене, выглядывает из пещеры: выбраться отсюда — пустяк; до «Бриза» вплавь — минуты четыре, пять… Волнение — самый раз: плыть не помешает, а поможет подобраться незаметно… Кажись — полный порядок… Постой, постой!.. Согнувшись, перешёл на другую сторону, снова выглянул: да, это самое место и есть!.. Боцман тихо свистнул.
      — В чём дело, старина?
      Боюсь, капитан, придётся сперва дорогу расчищать.
      В каком смысле?
      Я здесь выплыл… И тут, под скалами…
      Степан Максимович, неужели Левиафан вас потревожил?
      Левиафан?..
      Да, мой шестирукий друг.
      Это ваш друг? Гм!.. — правая бровь Максимыча поднялась вертикально. — Наоборот: помог… отогнал моторку. Без него — был бы мне каюк.
      — Простите, товарищи, но я ничего не понимаю! Старина, о чём это ты?
      По обыкновению скупо, в нескольких словах Максимыч рассказал, как внезапно появившийся осьминог обратил в бегство моторную лодку с преследователями.
      Ребята обступили Стожарцева:
      — Ермоген Аркадьевич, так это Левиафан спас Максимыча?.. Он ваш друг?
      — Почему вы сказали «шестирукий»? Разве такие осьминоги бывают?
      С Левиафаном мы знакомы давно… Я здесь люблю купаться, а в своё время приходил сюда каждое утро. Однажды во время отлива я нашёл между камней маленького осьминога; он. по-видимому, чудом спасся из пасти акулы: всё тело — в глубоких ранах, двух щупальцев недоставало… Мне стало жаль малыша. На дне пещеры — а она где-то соединяется с океаном — я устроил лазарет… Порою мне казалось, что мои старания напрасны, но Левиафан выжил… Кстати, тогда я впервые испробовал чудесные свойства атриплекс лонгифолии… Малыш долго не мог двигаться, кормить его приходилось из рук. Но постепенно жизнь брала своё, Левиафан окреп. Полученные раны всё же сказались: откушенные щупальца так полностью и не регенерировали… И вот наступил день, когда я счёл возможным выписать его из лазарета! Не скажу, чтобы мне легко было с ним расставаться — як нему привык… Но Левиафан оказался верным другом — он поселился здесь же, вон под той белой скалой, что справа от пещеры… Я часто приношу ему лакомства, он охотно берёт их. Теперь он богатырь — щупальца его в размахе достигают четырёх саженей.
      И вы с ним друзья?
      Настоящие Он полностью отплатил за своё спасение— в свою очередь также спас мне жизнь… Как это было? Расскажите!
      Извольте. Как-то раз я здесь купался. Лёжа на воде, обдумывал свою очередную работу и, размечтавшись, не заметил грозящей опасности. Но Левиафан не дремал: он выбросил щупальце и в одной сажени от меня перехватил меч-рыбу. В ней было не менее двух аршин, и она с лёгкостью пронзила бы меня насквозь. Поэтому рассказ Степана Максимовича меня не удивил: Левиафан никогда не тронет человека, напротив — он будет его защищать. А лодку он принял за врага и немедленно бросился на неё!..
     
      Они идут уже час сорок минут. Повторяется то же, что вчера, только сегодня Годфри абсолютно убеждён, что ни разу не отрывались от правой стены, неукоснительно следовали всем её изгибам… Лаборатории же не нашли!.. Пожалуй, этого и следовало ожидать: русские здесь что-нибудь изменили… Может быть, и вовсе убрали её отсюда, перевели куда-нибудь… Хотя едва ли… Недавно здесь жгли костёр — пепел был ещё тёплый…
      Клайд опасливо оглянулся. Из-за каждого угла, каждого камня можно ждать выстрела!.. Но поворот следует за поворотом, галерея за галереей… Нигде никого, никаких следов, ни одного звука… Только гулкое эхо шагов, хриплое дыхание Кента. Он уже третий или четвёртый раз глотает свои пилюли… А может, русские за спиной, следуют за ними?.. Клайда передёрнуло.
      Вот и круглый зал. Отряд остановился, матросы уселись на камнях, закурили… Нужно что-то делать!
      — Старшина, пойдите узнайте у часовых… как там?..
      Годфри отстегнул флягу. Ром приятно обжигает нутро.
      Вернулся старшина:
      За время нашего отсутствия, сэр, часовые ничего не заметили… Никто не появлялся, ничего не было слышно.
      Кент, а может быть, вы что-нибудь забыли?.. Может, нужно было идти не по первой от входа галерее?
      Кент не ответил, лишь слабо пожал плечами. Держась за сердце, он отрывисто дышал.
      Годфри соображал: не считая входной — семь галерей… Четырнадцать сторон. По одной они прошли… Остаётся… тринадцать! Чёрт возьми!.. Э — плевать…
      — Старшина! Снять часовых. Перенести сюда пулемёт, прожектор, телефон. Выстроить людей!
      Спокойствие вернулось. Он перехитрит русских: обойдёт весь лабиринт и хоть из земли выкопает лабораторию, если только она здесь есть…
      Отряд замер. Кент по-прежнему сидит, будто окружающее его не касается. Годфри хотел прикрикнуть, но махнул рукой.
      — Матросы! Вы по двое пойдёте в галереи, в которых мы ещё не были: один по правой, другой по левой руке… Тому, кто приведёт «языка», — пятьсот долларов и трёхмесячный оплаченный отпуск. Кто найдёт лабораторию — тысяча долларов и год отпуска. Мой КП будет здесь, у входной галереи. Исполняйте приказание!
     
      Одна за другой загораются звёзды. Светлая полоса на западе всё больше оттесняется темнеющим небом за горизонт. Волны из синих становятся тёмно-фиолетовыми, затем чёрными. Разбиваясь о берег, они вспыхивают мириадами искр.
      — Итак, старина, договорились: ты взбираешься по якорной цепи. Я подплываю к ялику, прячусь за его кормой и отвлекаю внимание часового…
      Капитан и боцман раздеваются, остаются в трусах и тельняшках. На поясе — нож, топор… Пистолеты завёрнуты в полиэтилен.
      Ребята с завистью смотрят на эти приготовления. Но они молчат, сознают, что в такое дело их не возьмут… А как хочется!..
      Мореходов понимает их состояние:
      — Друзья, вы останетесь с Ермогеном Аркадьевичем. Следите за «Бризом». В случае чего — прицельный бой наших карабинов четыреста метров, вы это знаете… Ермоген Аркадьевич, мы готовы.
      — В воду входите по одному… секунд через тридцать примерно один после другого. Об остальном не беспокойтесь!..
     
      Не прошло и двух минут, как матросы скрылись в галереях, а один из них уже вернулся.
      - Какого чёрта вам здесь нужно? — вскипел Клайд. — Почему вы здесь?
      — Сэр, я шёл по правой стороне, а Пат по левой. он пошёл дальше, а я завернул по своей стене и вышел из той дыры, откуда мы начали…
      Клайд подавил раздражение:
      — Ладно. Отправляйтесь сюда, налево. В коридор, откуда мы вышли в этот зал.
      Не успел матрос скрыться за поворотом, как из восточной галереи вышли сразу двое:
      — Это тупик. Мы шли по двум сторонам и встретились там, где ход делает петлю… Никак нет, сэр, других ходов там нет.
      Клайд закурил. Но сделал лишь несколько затяжек— из средней северной галереи вышли ещё два, и почти одновременно из соседних — ещё по одному матросу.
      — Сэр, там следы ног… Туда пошёл старшина. Через некоторое время вернулись ещё двое.
      Я шёл по левой стороне, а он по правой. Мы встретились на полпути… Потом встретили старшину. Он пошёл дальше по своей стене… Там следы…
      Вы тоже видели следы?
      Прошло пятнадцать томительных минут… Двое ещё ходят. Где идёт старшина — следы… Там и есть проход! Может, послать ему на подмогу людей?..
      Матросы собрались в кучку:
      По мне, так ну её к дьяволу, эту пещеру!
      Олух, а тысчонка, что — на улице валяется?
      Выкуси!.. Так он тебе её и даст. Откуда? Не из своего ли кармана?
      Ну и отпуск не дурно было бы!.. А это он может… То-то бы Джун обрадовалась!
      Она ещё больше обрадуется, когда продырявят твою безмозглую башку!.. И отпуск сразу получишь… до второго пришествия!
      Нет, парни, а я думаю — есть смысл рискнуть!
      Валяй…
      А старик… смотри, заснул, что ли?..
     
      Капитан и боцман плывут, выходя на поверхность лишь для того, чтобы набрать воздух и свериться с направлением. В звёздной ночи силуэт «Бриза» кажется серо-голубым. Он всё ближе, ближе… Уже можно различать отдельные предметы. Часовой по-прежнему один. Он снова уселся у мачты, раскуривает трубку… Пловцы берут влево, они подплывут со стороны форштевня… Максимыч ухватился за якорную цепь, подтянулся. Разворачивает полиэтиленовый мешок, пистолет засовывает за пояс. Мореходов бесшумно плывёт вдоль самого борта…
     
      К подъёму флага — становись!
     
      Часовой выбил трубку о каблук. Забыли про него, что ли?.. Жрать хочется! Когда приезжали за напарником, привезли два бутерброда… Это всё, что он ел со вчерашнего вечера. Спуститься, поискать чего?… Нашёлся бы, наверно, и шамок и… вообще. Но приказано торчать на палубе, никуда не отлучаться. Чепуха, конечно, но… Рокк сделал что-то не так и теперь сидит, бедняга! Старшина говорил — под военный трибунал отдадут… А Бернера капитан-лейтенант просто ухлопал! С ним шутки плохи… Нет, такая комбинация ему ни к чему — ну её к свиньям собачьим! Лучше не рисковать. Сменят же его когда-нибудь… Плохо только, что табак кончается…
      У трапа что-то тяжело шлёпнулось об воду.
      — Чёрт, вот это, должно, рыбина была!
      Тяжёлый шлепок повторился. Привязанный к трапу ялик стал громко стучать о борт судна.
      — Что за дьявольщина?.. Это уже не рыба! Часовой перехватил автомат, подошёл к фальшборту.
      Трос, которым привязана шлюпка, натянут, и сама она кормой как-то неестественно ударяется о корабль.
      Часовой перегнулся через поручни. Под лодкой что-то копошится… Темно, вода фосфоресцирует…
      — What Is?
      За спиной скрипнула палуба. Но обернуться часовой не успел: краем глаза на какое-то мгновенье увидел человека, показавшегося ему огромным, и тут же как мешок шмякнулся о палубу. Автомат перелетел через борт. Капитан взбежал по трапу:
      — Вяжи его. Я пошёл вниз…
      В коридорах темно, пусто. В каютах, кают-компании, отсеках — тоже. Значит, матрос был один. Тем лучше.
      Как?
      Никого!.. Ну, старина, поздравляю!..
      Я за нашими. Через пять минут вернусь.
      Димка, Валь, — лодка! Смотрите, отошла от «Бриза»… Это Максимыч! Ур-ра-а! Наша взяла, ребята!..
      Шесть рук взметнулись вверх, три ирокеза с карабинами исполняют воинственный танец.
      А Ермоген Аркадьевич? Он там, у скалы Левиафана… Видит он лодку?
      Федя перегибается через отверстие, громко шепчет:
      — Ермоген Аркадьевич! Ермоген Аркадьевич, — лодка!..
      • — Вижу, вижу!.. Друзья, забирайте все вещи, выходите. Идите налево, к последней скале.
      А вы?..
      Идите, друзья, идите. Обо мне не беспокойтесь…
      Но, Ермоген Аркадьевич…
      Не спорьте друзья, сейчас здесь командую я… Идите.
      Ялик летит по воде. Описывая широкую дугу, подходит к скалам с южной стороны.
      Где профессор?
      С Левиафаном… Мы его звали, а он не идёт!
      Держите шлюпку!
      Максимыч прыгает на камень, быстро осматривается: ни на хребте, ни на воде ничего подозрительного.
      Стожарцев сидит у белой скалы. Огромное щупальце обвило его руку. Другое высовывается из воды, берёт что-то из руки, снова исчезает…
      Боцман опускает руки по швам:
      — Товарищ профессор, шлюпка прибыла за вами. Стожарцев поднимает голову:
      — Степан Максимович, дорогой, поезжайте. Я должен остаться здесь…
      Приказано без вас не возвращаться. Каждая минута дорога!
      Понимаю, друг мой! Но если я оставлю Левиафана, лодка не отойдёт и десяти метров, как он её схватит.
      Пятьдесят метров проплывёте, товарищ профессор?
      Да. А почему Вы спрашиваете?
      Тогда порядок.
      Максимыч оборачивается: ребята уже в лодке. — Матросы, отойдите на пятьдесят метров и ждите. Вёсла — на воду! Раздевайтесь, товарищ профессор, давайте вещи и ныряйте. Через тридцать секунд — я за вами.
      Мореходов дожидался у трапа. Протянув руку, помог Стожарцеву.
      — Ермоген Аркадьевич, от всего сердца поздравляю Вас со вступлением на родную землю!.. Матросы, к поднятию флага — становись!
      -
      Прошло ещё девять минут… Клайд нервно пощипывал усики. И как это он так оплошал: нужно было сразу послать этих олухов к старшине… А теперь его, возможно, уже ухлопали… Или ещё хуже: взяли живым. Выболтает, что их здесь всего-то ничего!.. Хотя… Тот матрос, что, было, вернулся первым, тоже ещё ходит… Здесь их восемь человек: пятерых — за старшиной, троих в левый коридор…
      — В одну шеренгу — стройсь!
      Но только матросы построились, из западной галереи появились старшина и матрос. Старшина подошёл, взял под козырёк:
      Сэр, там, где я шёл, были следы. Сперва один, потом два, потом — много. Следы разные — большие, маленькие… Четверть часа я шёл по ним. Потом они перемешались и исчезли. Совершенно. Я смотрел везде — ничего дальше нет… Там коридоры так перепутаны!..
      Дальше мы встретились с Филем. — Старшина улыбнулся. — Чуть не постреляли друг друга — передрейфили…
      Старшина, ваши переживания меня не интересуют!
      Извиняюсь, сэр! — Старшина снова козырнул, отошёл, стал на правом фланге.
      Проклятье — и эти двое вернулись!.. Что же получается? Неужели по этим коридорам только и можно, что кружить? И все они возвращаются сюда, в этот чёртов зал!
      Господин капитан-лейтенант, разрешите обратиться?
      В чём дело?
      Я знаю, сэр, как нужно обходить лабиринты. Я два года работал с группой спелеологов в Кентукки и Нью-Мексико… Они мне объяснили.
      Что значит: «как обходить»?
      Чтобы всё обойти, не пропустив ни одной галереи…
      У трапа сидит связанный матрос. Он никак не может сообразить: где же остальные русские? Неужели это все — три старика и трое детей?! Пошевелил челюстью: адски болит, но не сломана… и зубы вроде целы. Н-да!.. Чёрт, а не старик!.. О чём это они совещаются? Что с ним будут делать?
      Капитан, может, дать ему глоток чего-нибудь?
      Правильно, старина! Федя, ром там есть — в камбузе…
      Есть, товарищ капитан, принести рому.
      Только не зажигай пока свет.
      Есть не зажигать!
      Капитан, допросить его?
      Уже… Он сразу всё выложил. Зовут его Клиф Пауел. Был безработным, завербовался. Но существенного мало знает. Потом расскажу… Вот и Федя. Спасибо, дружок.
      Максимыч развязал матроса, помог встать:
      — На, пей. Пей, не бойсь! Дринк!
      Что это? Почему он даёт ему пить? Издевается? Пли это… перед расстрелом?!
      — Капитан, дать ему пояс? Стукнул я его… Маленько не рассчитал. Не доплывёт ещё!.. На — надевай и… Гуд баи!
      Матрос озирается. Ему не верится, что его так просто отпускают. Но если расстреляют, то зачем дают пояс?.. Матрос спускается по трапу.
      — Клиф, держи правее. Как поднимешься — налево. От нас — привет!.. Давай, некогда!
      Клиф внизу ещё раз оглядывается: они все стоят у поручней, улыбаются… Без оружия.
      Thanks, and good way! — и он ныряет в волну. Отплывает, оглядывается, смотрит на «Бриз»… Помахал рукой и снова поплыл.
      Матросы, поднять ялик! Трап убрать!
      Боцман стоит у штурвала. Капитан подходит к пульту управления — вспыхнули сигнальные лампы, машина заработала…
     
      Дизель-электроход «Иртыш», неся на борту участников очередной комплексной антарктической экспедиции, пройдя по водам трёх океанов свыше шестидесяти тысяч миль, держал курс на Родину. Проделана огромная работа, собраны ценнейшие материалы; в океанских глубинах, в воздухе, под километровыми толщами льда найдены ключи к познанию тайн Шестого материка, к решению важнейших геофизических вопросов.
      Ещё семь дней назад экспедиционное судно прокладывало себе дорогу через лёд, снег густо ложился на палубу, надстройки, шлюпки; мороз превращал снасти и поручни в хрусталь. А когда ветер разметал низкие тучи, в чёрном небе засверкало полярное сияние…
      Позавчера ещё «Иртыш» боролся с штормующим осенним океаном. Дождь хлестал по иллюминаторам, барабанил по палубе…
      А сегодня корабль пришёл в лето. Ещё несутся отдельные тучи, наперерез бегут длинные волны, но с каждым поворотом винта небо становится синее…
      Тулупы, башлыки, шапки-ушанки запакованы. Сняты и плащи. На полубаке устанавливают бассейн для купания…
      — Александр Иванович, — докладывает вахтенный радист. — Установлена связь с «Бризом». Капитан Мореходов просит вас к аппарату.
      -
      В тёмной бухте серый корпус «Фэймэза» лишь угадывается. Часовой знает, где он стоит, и только потому различает его вытянутый силуэт. Время от времени мелькает красная точка: это капитан Уэнсли всё ходит взад вперёд по верхней палубе, курит сигарету за сигаретой. Внизу, куда среди отвесных скал спускается к морю крутая тропинка, покачивается на волнах катер. Его не видно, но он там…
      Давно уже стемнело, а отряд всё не возвращается. Вода ещё покрывает долину, в ней отражаются звёзды, но она сильно спала. Пройдёт ли моторка?..
      Ему повезло: торчать здесь всё же куда лучше, чем мотаться чёрт те где, неизвестно ради чего и кого подставлять себя под пули… Хотя и здесь к нему как угодно могут подобраться — поди разгляди, что делается за этими камнями!.. Зажжёшь фонарь — потом ещё хуже: ничего не видно…
      — Стой, кто идёт?
      Неясная фигура на базальтовом хребте остановилась:
      Свои… Не узнаёшь, что ли?
      Клиф? Откуда ты?..
      Откуда? — Пауел сплюнул. — Дай лучше покурить.
      Кто же тебя сменил?
      Они…
      Кто — они? Клиф вскипел:
      — Кто, кто! Да ты ослеп, что ли?.. Дай огня!
      Часовой только тут заметил, что Пауел совершенно мокрый. Он зажёг фонарик: вся левая половина лица у Клифа — сплошной синяк. Левый глаз — узкая щёлочка. Одежда изодрана… Он протяжно свистнул:
      Ну и разделали тебя… А корабль?
      Ты что: на самом деле идиот, пли притворяешься?.. А насчёт того, как разделали — после поговорим…Остальные как — вернулись?
      Часовой замотал головой.
      — Нет? Вот это совсем интересно!.. Ну, спасибо за сигарету. Пойду доложусь начальству и… отправлюсь составить компанию Рокку.
      Мореходов вышел из радиорубки.
      — Ну. друзья, всё в порядке. Около четырёх встретимся с «Иртышом». Его капитана — Александра Ивановича Манова — я хорошо знаю… Оказывается, Управление уже справлялось о нас. «Иртыш» сойдёт с курса, и мы вместе вернёмся на остров… Вот так! Ермоген Аркадьевич, пойдёмте, покажу вашу каюту… Дежурному — приготовить чай. Кто у нас сегодня дежурный кок?.. Батюшки, да я же и есть! Ребята засмеялись:
      Капитан, разрешите нам? Мы все вместе, враз!..
      Давайте. Соберёмся в кают-компании. Только недолго. Нужно успеть выспаться.
      Ребята улеглись. Спит и Максимыч. С трубкой в зубах Мореходов стоит на мостике у ходовой рубки…
      Послышались шаги. Это Стожарцев:
      — Не помешаю?.. Спасибо. Знаете, не спится… И… если вас не затруднит, расскажите ещё… о России!
     
      И вы утверждаете, что таким способом можно обойти абсолютно все галереи?
      Да.
      И сколько это займёт времени?
      Сэр, этого сказать нельзя: зависит от величины пещеры, количества галерей… Но нас здесь, не считая вас, одиннадцать человек. Можем сразу по всем направлениям.
      Молодец! Как вас зовут?
      Пат Саливен, сэр.
      Молодец, Саливен.
      Клайд соображал. То, что говорит этот детина, довольно убедительно. Во всяком случае, попробовать нужно. И начать прямо с того места, где исчезли следы… Предварительно выяснить, нет ли скрытого хода, тайника… Одним словом, прощупав каждый камень, каждую трещину… Что делать ему: остаться или отправиться с отрядом? Нет, он останется. С двумя пулемётами здесь он в безопасности. И моторка под рукой…
      Пат мялся.
      Что ещё?
      Простите, сэр, а как с обещанием?
      Награду поделите с тем, кто найдёт лабораторию или приведёт «языка»!
      Спасибо, сэр, вот только…
      Клайд нахмурил брови, прищурился:
      Ещё что-нибудь?
      Сэр, я о другом. Нечем отмечать пройденные галереи. Я пробовал тесаком делать зарубки. Можно, но плохо видно. Вот мелу бы, или краски…
      Где я вам, к чёртовой матери, достану здесь мел или краску? Обойдётесь и так.
      Простите, сэр, я подумал…
      Матросы стоят в шеренге. Одни с безразличным видом. Другие колеблются — вдруг получится, и оттяпают тысчонку?.. Жаль только, придётся теперь с Патом делиться. Хотя, если будет перестрелка… Да и без неё: пусть не выскакивает! Третьи — с явной злобой против этого ублюдка, который только и смотрит, как бы начальству угодить.
      Клайд вопросительно поднял бровь.
      — …Я подумал: пока мы начнём, Кент мог бы смотаться за мелом… На моторке за сорок минут можно управиться.
      У этого малого голова соображает. Вот что значит — тысячу долларов обещать!.. Моторку, правда, жаль отпускать, но есть смысл рискнуть… За сорок минут вряд ли что случится:
      — Кент, проснитесь. — В голосе появились недобрые нотки. — Кент, я к вам обращаюсь!
      Саливен подошёл к Тому, тронул за плечо: локти соскользнули с колен, голова, поддерживаемая руками, упала, тело потеряло равновесие и с неестественно скрюченными ногами повалилось на бок… Полураскрытые глаза уже остекленели… Автомат покатился по камням…
      В мгновенно наступившей гулкой тишине резко зазвонил телефон. Старшина подскочил к аппарату.
      — Пещера слушает. Так точно: господин капитан— лейтенант здесь. Передаю трубку. — Старшина вернулся в строй, медленно снял каску.
      С другого конца провода донёсся голос Уэнсли. Холодный, бесстрастный. Может быть, с чуть уловимой издёвкой:
      — Имею честь довести до вашего сведения: только что прибыл часовой с советского судна. Русские напали внезапно, одновременно со всех сторон. Часовой храбро защищался — троих уложил. Но развить успех не смог — его выбросили за борт… Корабль ушёл в неизвестном направлении…
      Годфри бросил трубку:
      Старшина! Всем погрузиться. На «Фэймэз», живо!
      Что прикажете делать с телом, сэр?
      Оставить! — и, перехватив мрачные взгляды матросов, Клайд добавил: — Завтра похороним.
      Плот, до отказа гружённый людьми, сел на мель. Двое матросов соскочили в воду, но сразу по колено ушли в вязкую тину. Облегчённый плот поднялся, трос натянулся, моторка рванула… Два крика ужаса слились в один:
      — Тонем! Не оставляйте!..
      Ноги уже по колена в тине. Она тянет, засасывает глубже…
      Старшина заглушил мотор:
      — Дьяволы, чего сидите? Бросай им верёвки!.. Эй вы там — обвяжитесь!
      Восьмерым матросам лишь с помощью мотора удалось вырвать товарищей из трясины…
      Клайд ни во что не вмешивался. Он сидел в моторке и большими глотками пил ром, надеясь хоть таким образом унять дрожь, которая начинала его трясти совсем так же, как утром…
     
      "Иртыш"
     
      Тих океан. Только бурун под форштевнем «Бриза» да пенящийся, теряющийся вдали след от винтов вспарывают гладкую поверхность. И ещё — светящиеся стрелы летучих рыб. Они, словно копья, пущенные сильной рукой спортсмена, вонзаются в воду.
      Звёзды ещё горят, но в блеске их нет уже торжествующей яркости, и становится их всё меньше и меньше… И серп луны тускнеет на светлеющем небе.
      На западе, куда полным ходом летит «Бриз», ещё нет линии горизонта. На борту никто не спит. В предрассветной свежести, на ветру, рождённом скоростью хода, на баке не выстоишь — все собрались в ходовой рубке.
      На экране радиолокатора уже виден контур «Иртыша». И хотя до него ещё далеко, ребята не отнимают от глаз сильных биноклей: кто первый заметит?..
     
      Бром всё же возымел своё действие — Клайд несколько пришёл в себя…
      Допрос Пауеля ничего не дал — он повторил то, что сказал капитану Уэнсли. Часовой на берегу подтвердил, что слышал выстрелы, но подумал, что это действует отряд.
      Пока сделано всё, что можно: вдоль берегового хребта расставлены дозоры; орудие и два пулемёта «Фэймэ-за» приведены в боевую готовность. Теперь остаётся лишь ждать до утра. Утром «Фэймэз» пойдёт в южную бухту. Если там никого не окажется, он обойдёт весь берег, осмотрит каждую дырку в этих чёрных скалах, каждую щель, куда может проникнуть лодка…
      Клайд прекрасно отдавал себе отчёт в риске, на который он идёт. Но, с другой стороны, он не верил рассказу часового: чтобы избавиться от ответственности, Пауэль, вероятно, сильно преувеличил. Если русских так много, то почему они в свою очередь не напали на «Фэймэз»?..
      Эти размышления несколько успокоили Клайда.
      Но перед ним лежит полученная час назад радиограмма шефа:
     
      Требует отчёта! Оказывается, сам генерал интересуется операцией «Зед-сикстин-эйч»!
      Годфри скомкал бумагу, бросил в иллюминатор… Пусть идут ко всем чертям — и шеф и генерал! Он ничего не сообщит. Ответит Уэнсли, что, мол, капитан-лейтенант ещё не вернулся с операции, знать ничего не знаю… А завтра — завтра будет его раунд. Он нокаутирует русских! А победителей не судят.
      Клайд почувствовал, что проголодался, поднял трубку телефона:
      — Ужинать. Сюда, в каюту! — и он сел зашифровывать ответ Эштону:
     
      Одновременно окончательно созрел план на завтра — из южной бухты, если там не будет русских — в конце концов, выполнив свою задачу, корабль, может, и вовсе ушёл, — он пошлёт Саливена и ещё четырёх добровольцев в пещеру. Пусть забирают сколько хотят мелу и красок. Каждому обещает по тысяче долларов. Они вывернутся наизнанку, а лабораторию найдут… Рокка нужно будет выпустить с гауптвахты. Таким образом, на корабле вместе с офицерами у него будет одиннадцать человек. Радиста считать нельзя. Моторист и Бен, хоть и однорукие, тоже сойдут. Это тринадцать. Опять тринадцать!.. Хотя нет — он себя не присчитал. Четырнадцать.
     
      На «Иртыше» тоже никто не спал. Весть о предстоящей встрече с «Бризом», о необычайном пассажире на его борту молниеносно облетела многосотенный коллектив ещё вчера вечером, как только была получена радиограмма… У всех только и разговоров, что о неведомом острове, о старом учёном, проведшем на нём целую жизнь…
      Расстояние между судами — пятнадцать миль: через двенадцать минут должна произойти встреча.
      Вот он!
      Где, где?..
      На горизонте, где светлым пятном наливается заря, появилась маленькая точка.
     
      В ходовой рубке «Бриза» не оказалось никого, кто заметил бы «Иртыш» первым, — пять возгласов слились воедино:
      — «Иртыш»!
      Пять возгласов, потому что Стожарцев молчал: он увидел появившееся на горизонте судно сразу же, вместе со всеми, но не проронил ни звука…
      Из радиотелефона доносится голос:
      Куда вы пропали? Алло, алло! Вы нас слышите?.. Мы вас видим. Ермоген Аркадьевич, алло!
      И мы вас видим… видим…
     
      Сказались усталость, нервное напряжение последних двух суток, наконец — принятая сильная доза бромурала: Клайд проспал. Когда раздался громкий стук в дверь, часы показывали семнадцать минут девятого. Он хотел было напуститься на вахтенного за то, что его не разбудили раньше, но вспомнил, что не давал такого распоряжения. Стучался Уэнсли:
      — Только что получена радиограмма из центра. На моё имя, но касается вас. Кстати, не понимаю, о каком моём ответе идёт речь?
      Не вставая, Годфри жестом указал капитану на кресло, развернул бумагу:
     
      Клайд вернул радиограмму:
      — Отвечайте: операция развивается нормально Будет закончена сегодня. Подпись ваша… И распорядитесь немедленно отозвать дозоры. Приготовить корабль: через час снимаемся с якоря.
      Старшина бегом взобрался на береговой хребет: нигде никого: попрятались, черти, за камнями, шкуру берегут!.. Он вложил в рот два пальца, пронзительно свистнул. Из-за скал стали появляться часовые. Самый дальний стоит на противоположной стороне бухты. Старшина просигналил: «Посты снимаются. Возвращайтесь!»
      Вода в долине почти сошла, лишь кое-где поблёскивают отдельные озёрца. На «Фэймэзе» готовятся к отплытию Машина уже работает, корабль почти на месте разворачивается. На юте, заложив руки за спину, прохаживается капитан-лейтенант.
      «Фэймэз», пятясь, выходит из горловины бухты. Поднятый со дна ил крутился в клокочущих водоворотах. Встревоженные птицы проносятся над судном, скрываются в скалах, снова взлетают…
      Океан раскинулся синей льняной скатертью. «Фэймэз» застопорил машины. Годфри поднялся на мостик.
      — Капитан, прикажите команде выстроиться на баке. Я поговорю с людьми.
      Уэнсли не отвечает. Он поднимает бинокль, несколько секунд смотрит в одну точку и передаёт его Клайду:
      — На горизонте два корабля. Идут сюда полным ходом!
      Корабли уже видны простым глазом. Заметила их и команда.
      Годфри не в силах оторвать взгляд от этих с каждой секундой приближающихся точек… И ему кажется, что он понял, почему так уверенно держал себя русский матрос: он знал, что помощь уже близко! Неужели рушатся все его надежды? Ему нестерпимо хочется поверить, что он ещё спит, что сейчас проснётся, и всё будет по-прежнему— он опять станет ловким, всегда удачливым Клайдом Годфри… Он скрипнул зубами.
      — Расчёт, к орудию! — голос срывается, звучит высоким фальцетом.
      Дуло разворачивается…
      Но от большого корабля отделяются одна за другой две едва заметные чёрточки, взмывают ввысь, устремляются к острову… Вертолёты?.. Конечно — вот они уже здесь, кружат над «Фэймэзом»!
      Заход следует за заходом, вертолёты почти касаются мачт, шум моторов отдаётся в висках. На мгновение мелькнула мысль: зенитные пулемёты?! Но нет — игра проиграна!..
      Капитан Уэнсли держит руку на машинном телеграфе. Помощник капитана, штурвальный, орудийный расчёт — все замерли, ждут команды.
      Лицо Уэнсли ничего не выражает. Голос ровный:
      — Капитан-лейтенант Годфри, жду ваших приказаний.
      Клайд не может говорить — он видит… покрытое флагом тело Бернера. А за ним ещё двое… Этих людей он на знал, никогда не обращал на них внимания, но сейчас он почему-то знает, что этот — Хэпсон, а вот тот, с перекошенным от ужаса белым лицом, — Вандер-килл…
      — Капитан-лейтенант Годфри, прикажете лечь на обратный курс?
      Клайд закрывает глаза, но видение не исчезает, теперь на него смотрят пустые глазницы Тома Кента. Ион опускает голову.
      Уэнслн воспринимает это как согласие.
      — Малый назад… Лево руля! Курс норд-норд-вест триста сорок градусов!
      Вертолёты всё кружат. Советские корабли совсем близко. «Фэймэз» развернулся. Будет погоня?..
      «Малый вперёд» и сразу же — «Средний вперёд», «Полный вперёд»!.. Волна, подымаемая «Фэймэзом», доходит до фальшборта… «Самый полный вперёд»!
      Советские корабли — один огромный, другой возле него совсем игрушечный — замедляют ход. Погони, по-видимому, не будет… Остров уже позади. Вертолёты делают ещё один заход и возвращаются к своим.
      Винт вращается на пределе. Клайд Годфри так и стоит на мостике…. Ветер сорвал его шлем.
      От острова осталась едва заметная чёрточка.
     
      Золотая пластинка
     
      Сильно увлажнённая почва прогибается под ногами, среди высокой травы блестит рыжая вода — достаточно сделать шаг в сторону, чтобы увязнуть по щиколотку.
      Но Стожарцев уверенно показывает дорогу. Следуя одному ему известным приметам, он ведёт своих гостей через долину извилистым путём по кочкам, поросшим разноцветным мхом.
      Во входном коридоре пещеры обнаружили брошенный ящик с пулемётными лентами, обрывок телефонного шнура, спичечный коробок; дальше валялись окурки, скомканная бумага, сломанная расчёска…
      Не задерживаясь, Стожарцев повёл гостей прямо в четвёртую галерею. В который раз за последние сорок восемь часов лабиринт осветился яркими лучами электрических фонарей.
      Трое ребят задержались, чтобы веткой, оставшейся от вчерашнего костра, убрать мусор:
      — Мы вас догоним… Нет, не заблудимся!.. Брошенные вещи сложили в сторонку, окурки, бумагу — подожгли.
      — Всё, что ли?
      Федя влез на большой камень, повёл фонариком. Луч задержался у седьмой галереи, задрожал, метнулся…
      Что там?
      Димка! Иди сюда…
      А я?..
      Валь, подожди!..
      Но было уже поздно — вместе с Димой девочка вскочила на камень.
      Там, где неровным кругом лежал на полу сноп света, из-за обломка скалы торчали… ноги.
      — Кто там?
      Ноги — как деревянные, они неподвижны до жути, и всё понимают, что вопрос не нужен.
      У прохода в коридор лежало тело. Рядом — разбитая склянка, смятая пачка сигарет… Лицо тёмное, искажённое. Слипшиеся редкие волосы, восковые руки…
      — Стойте здесь — я догоню капитана! — Федя, перепрыгивая через камни, побежал.
      Валя и Дима отошли… Луч фонарика в опущенной руке, отражаясь, освещает снизу Валино лицо. Глаза у неё широко раскрытые и неподвижные.
      — Валь… Валь!..
      Диме самому очень тяжело и тоскливо, и холодная пустота в груди, но от всего этого он ещё яснее чувствует, что испытывает сейчас девочка, он неловко переступает, стараясь заслонить от неё страшное место, но Валины глаза, совсем чёрные и вовсе неподвижные, видят всё-таки это, видят сквозь него, Диму! Он опускает руку на плечо девочки и крепко прижимает её к себе.
      Так и простояли они, пока в галерее не забрезжил свет…
      С Федей вернулась вся группа. Стожарцев сжал локоть Мореходова:
      — Том Кент!
      Главный врач экспедиции осмотрел тело:
      — Кровоизлияние в мозг. Смерть наступила не менее двенадцати часов назад.
      - Но хороши же его друзья: взять вот так и бросить, как собаку!
      — Так и собаки не бросишь, Александр Иванович… Что ж, придётся нам его похоронить. Кстати, есть при нём какие-нибудь документы?
      Но в карманах Тома Кента не было ни документов, ни записной книжки, ни даже письма. Только сложенная вчетверо смятая бумажка. На ней — три английских слова:
     
      На обратной стороне
     
      Мореходов пристально рассматривал находку.
      Товарищи, если ничего не имеете против, я сохраню это…
      Я так и знал! — Манов указал на капитана. — Вы не видели его коллекции?.. Музей! Океанографическая кунсткамера!.. Но, товарищи, нужно связаться с «Иртышом», распорядиться относительно тела.
      Разрешите нам?.. Валь, зеркальце при тебе?.. Александр Иванович, вы напишите, что передать, мы вернёмся и просигналим «Иртышу», — солнце как раз там, где надо…
      Зачем? Мы сделаем проще… У нас с собой рация.
      Уложены последние камни. Сверху положили большую плиту: «Том Кент, матрос…», и дата кончины. В галерее рядом с могилами Фая и Хьюза вырос ещё один каменный холмик.
      Да!.. Вот и третий безвестный морской бродяга окончил здесь свой жизненный путь!
      О нет, не третий… — Успевший переодеться Стожарцев подвёл гостей к груде камней. На самом большом было вырезано:
     
      В этой галерее я похоронил скелеты, найденные мною в разное время в закоулках нижнего яруса. Кстати, здесь я обнаружил нож, который вы, дорогой капитан, нашли в лодке.
      Так это ваш?
      — Нет, нет. Потом я отдал его Кенту. Манов взглянул на часы:
      Товарищи, мы свой долг выполнили. Время не ждёт, через шесть часов снимаемся с якоря. Ермоген Аркадьевич, вы обещали показать нам, как работает…
      Через шесть часов? Но это невозможно!.. Господа, неужели нельзя отложить хоть немного. Самую малость?..
      Начальник антарктической экспедиции взял Манова под руку:
      — Ну, Александр Иванович, накиньте что-нибудь… Обещаю вам, мы все будем помогать судовой команде.
      — Уговорили. Отойдём в двадцать четыре ноль — ноль. Только, чур, если в пути прижмёт — выполнить обещание!
      Стожарцев заторопился:
      Идёмте же, друзья!.. Идёмте. Здесь нам больше нечего делать. Пусть эта мятущаяся душа обретёт свой покой.
      Товарищи, одну минутку, — рассматривая рисунки и надписи на стенах галереи, Мореходов немного задержался. — Судя по Валиным словам, колодец где-то здесь, совсем близко… Не взглянуть ли нам на него?
      Услышав рассказ о таинственном колодце, все заинтересовались, попросили Стожарцева показать его.
      Узкий коридор с трудом вместил всех посетителей. Чтобы из-за камня заглянуть в глубокую пропасть, приходилось подходить по очереди… Действительно, даже при свете самых сильных фонарей невозможно было определить, касалась ли стены колодца рука человека.
      Последним подошёл старший механик. Он внимательно осмотрел камень, затем долго всматривался в заполненную водою бездну.
      — Не попросить ли наших водолазов, а? Уверен, что охотники найдутся. Интересно всё же заглянуть в его утробу!
      Предложение понравилось всем. Решили тотчас же связаться с «Иртышом». Манов нахмурился: сколько это займёт времени? Но стармех убедительно доказал, что водолазы это «мигом сварганят», и он уступил:
      — Но тогда тем более нужно спешить…
      На каменной лестнице Федя остановил друзей:
      — А знаете, ребята… Только вы не смейтесь… Том Кент, конечно, был и вор и всё такое… Но кто знает, почему он стал таким? Может, друзей у него не было… И мне немного жаль его.
      Валя взяла Федю за плечо и притянула к себе. А другой рукой нашла в темноте Димино плечо.
      Так они и поднимались дальше по высоким ступеням.
      Почти на самом верху Стожарцев остановился, всплеснул руками:
      — Ан-яй-яй!.. Забыл, совсем забыл! Вот память стала — просто никудышная… Валя, вы где? Товарищи, где наша Валя?
      — Я здесь, Ермоген Аркадьевич!
      Ребята побежали догонять остальных. Девочка подошла к старому учёному, чуть склонив голову на бок, посмотрела на него снизу вверх и лукаво улыбнулась:
      А я не забы-ы-ла…
      Так почему же вы не напомнили? Видите, какой я забывчивый!
      Я постеснялась… Вы были всё время заняты, и было столько народу… А теперь уже поздно?..
      О нет! Он вас дожидается, — и, заметив вопросительные взгляды гостей, Стожарцев пояснил. — Господа, сегодня утром я должен был преподнести нашей милой Вале подарок: цветок, который отныне будет называться Hyacintella Valiae[6]. И я совсем запамятовал! С этого, если не возражаете, я и начну демонстрацию оперативно-аналитического комплекса. Прошу! — Ермоген Аркадьевич с учтивым поклоном согнул руку, предложил её Вале:-Mademoiselle perrnettez moi de vousolfrir mon bras.[7]
      Девочка на секунду смутилась, потом тряхнула головой и положила свою маленькую кисть на руку Ермогена Аркадьевича.
      Никогда ещё не шла она так, по-настоящему под руку, как совсем-совсем взрослая.
      Ребята встретили водолазов, кратчайшим путём провели в лабораторию, а оттуда все снова спустились к колодцу.
      Приборы установлены, проверены. В лёгком скафандре с кислородным баллоном водолаз спускается по трапу, погружается в воду.
      Ребята становятся на носки, вытягивают шеи, но кроме спин впереди стоящих ничего не видно.
      Тянутся долгие минуты… Наконец впереди зашевелились, как-то все враз заговорили, расступились. Из-за камня появилась рослая фигура водолаза. С него сняли шлем, баллон.
      — Задание выполнено. Разрешите доложить обстановку? Стены всюду гладкие. С западной стороны, у самого уровня воды — три отверстия, дюйма полтора каждое. Тут вода вытекает… Ближе ко дну, примерно в тридцати метрах, колодец конусообразно расширяется. Дно тоже гладкое, слегка вогнутое. Вдоль него проходит нечто вроде каменного плинтуса. Высота примерно сантиметров двадцать. Над ним такие же три отверстия, как наверху. Через них вода поступает…
      Да вы присядьте. — Манов указал на раскладной стул, поставленный одним из помощников.
      Ничего, не устал. В самом центре торчит полутораметровая каменная тумба сантиметров двадцать пять в поперечнике. Я её и так, и этак: и приподнять пытался, и вдавить, и столкнуть, повернуть — никуда! На ней сверху небольшое четырёхугольное углубление, и в нём, в этом углублении… вот эта штучка лежала.
     
      Водолаз протянул руку. Под светом прожектора на его широкой ладони блеснула пластинка. Она пошла по рукам.
      Пластинка была золотая…
      Мощные прожекторы «Иртыша» проникают в самую глубь бухты, где ещё утром стоял корабль-пират, а теперь бросил якорь «Бриз». Он в свою очередь освещает естественный причал, откуда катера отвозят посетителей острова. Гости Стожарцева прощаются с ним, с командой «Бриза». Крепкие рукопожатия, объятия, пожелания доброго пути, скорого возвращения, быстрейшей встречи на Родине… и последний катер, набирая скорость, скрывается за поворотом бухты.
      Наши друзья возвращаются на береговой хребет. На «Иртыше» зажигаются все палубные огни. Одна за другой взлетают ракеты, повисают в воздухе. В ответ с берега раздаётся залп. Ракеты медленно опускаются, гаснут. «Иртыш» выбрал якоря, ложится на курс. Сирена «Бриза» трижды проламывает тишину. Мореходов просигналил: «Счастливого плавания!»
      Прожекторы потухли. С клотика замигали огни: «Счастливо оставаться!» И одновременно три мощных гудка посылают последний привет…
      Звёзды снова занимают свои места. Они горят ещё ярче — им нужно наверстать похищенное у них время. «Иртыш» растворяется в мерцании ночи…
     
      Стожарцев выключил приёмник. В полумраке кают-компании только что отзвучали последние аккорды Первого концерта Чайковского в исполнении Святослава Рихтера и симфонического оркестра Ленинградской филармонии. В трепетном перекликании рояля и скрипок, в широких нарастающих звуках, полных страсти и жизнеутверждения, встают образы родной природы, слышатся боль и гнев, вера в светлое будущее…
      За стеной, касаясь борта, тихо шелестит вода.
      Вошёл Мореходов:
      Ермоген Аркадьевич, голубчик, час-то какой! Вам же тоже нужно спать. Сколько же можно без сна?
      Иду, иду… Не мог оторваться. Какое исполнение! Какая виртуозность, глубина, одухотворённость!.. Как не хватало мне этого… Ну, спокойной ночи!
      Спокойной ночи, Ермоген Аркадьевич. Будем надеяться, что сегодня она действительно будет спокойной.
      А как же вы?
      Через два часа меня сменят. Да нам-то что, наше дело моряцкое!
      Уже в дверях Стожарцев остановился:
      — Вот я сейчас слушал эту волшебную музыку. Вы говорили, что радио изобрёл Александр Степанович Попов. Мне всё казалось это имя знакомым… И я вспомнил! Вспомнил, пока сидел и наслаждался чудесными звуками. О Попове я слышал за несколько месяцев до того, как покинул Петербург. Но мог ли я тогда предполагать, что из лекции, прочитанной в Кронштадте, в собрании минных и других офицеров, где Александр Степанович впервые указал на возможность передачи сигналов на расстояние при помощи электромагнитных волн, вырастет такое чудо?
      Стожарцев вернулся, сел:
      Кстати, давно хочу вас спросить… Помню, попалась мне как-то книга… Умная и смелая книга: «О состоянии Российского флота в 1824 г.». Автор её — Мореходов… Не ваш ли родственник, уважаемый?
      Нет, — засмеялся капитан. — За честь бы счёл, но — нет… Эту книгу написал выдающийся деятель русского мореплавания Василий Михайлович Головнин!
      Личность во всех отношениях замечательная… Мичман Мореходов — это был его псевдоним. Так что — увы!.. — Мореходов развёл руками.
     
      Галлюцинация
     
      Отчётливо вспоминалась белая ночь, когда, проводив ребят, он думал о странных совпадениях — телефонные звонки, дверной замок, рукоятка ножа, лежавшая словно бы не так, как он её положил… Он не замечал, как бледнеют тени, как небо покрывается нежной акварелью, становится ярче…
      Так сидел он, пока солнце не вынырнуло из прозрачной ряби Ладожского озера. Одиннадцать часов назад, поднявшись над стометровым скалистым обрывом Берингова пролива, пробудив жителей далёкого Уэллена, начало оно запись нового земного дня. Пройдя десять тысяч километров по горам, лесам, равнинам, — заглянуло в русла могучих сибирских рек, в волны Байкала; ему улыбнулись волжские плёсы, днепровские гирлы… Первыми пропели о его приближении перепел и жаворонок, за ними — иволга, зарянка. Потом, когда солнце было уже под самым горизонтом, спохватилась желтобрюхая овсянка, зяблик, длинноносая пищуха. А гимн о появлении его лучезарного величества исполнили скворец и пёстрый щегол.
      Как недавно это было!.. Но где было ему знать в то утро, что судьба столкнёт его с человеком, вырезавшим на черенке ножа своё имя?.. Что он дважды встретится с этим «S» в круге?
      Мореходов помнил рукоятку до мельчайших подробностей. И теперь, рассматривая рисунок, найденный в кармане Тома Кента, он понял, что тогда не ошибся, что это были не случайные совпадения, а звенья одной цепи!.. Неизвестный звонил, чтобы точно знать, когда его не будет дома. И тогда он проник в его квартиру. Был ли это Том Кент? Едва ли… Да это, в сущности, и не имеет значения.
      — Это вовсе не «S», а просто изогнутая линия. Изогнутая линия, которая переворачиваясь, открывает… — Он подумал об этом ещё позавчера, на «сахарной голове». Теперь же этот рисунок не оставляет сомнений в том, что и ручка ножа открывается: в ней тайник. А в тайнике был план — тот самый, — что нарисован на листке, вырванном из блокнота.
      Это объясняет всё: и появление «Фэймэза», и нападение на «Бриз». И понятно, почему в его квартире кроме ручки ножа ничего не тронули: предстояла широко задуманная операция, и задание было дано точное — выкрасть план, не оставив следов. И нужно отдать справедливость— сделано было здорово. Единственная осечка: дверной замок… Но агент не мог знать, что он «с характером».
      На чуть посветлевшее небо с запада наползали тучи. Ртутный столбик барометра упал. Ничего не получится из предполагавшегося на сегодня похода…
      О чём, капитан, задумался?
      А, это ты, старина?.. Да вот — о замках. Выходит, понимаешь, что неисправные иногда лучше исправных.
      Как так?
      Пошли, расскажу… Кстати — не буди утром команду. Пусть отоспятся. Да и Ермоген Аркадьевич пусть отдохнёт как следует.
      Добро. А старик мировой! Одно жаль — не моряк.
      Ну — у, это ещё как сказать!.. Такого, брат, плавания, чтобы три четверти века тянулось, никто ещё не совершал.
      Ермоген Аркадьевич, у вас на манжете пуговица оторвалась. Дайте пришью.
      Спасибо, Валя… Это не пуговица: я вчера запонку потерял.
      Ой, как же так? Ту самую, серебряную, память об отце?
      Ту… — Стожарцев грустно улыбнулся, посмотрев на пустые петли манжета.
      А когда вы Заметили, что её нет? — спросил Дима.
      Когда выходили из нижней галереи. Я отвык от крахмальных манжет, они мне мешают. Хотел заправить её в рукав и увидел, что нет запонки… А когда я её потерял, — Стожарцев пожал плечами, — Кто это может знать?
      По стеклу иллюминаторов стекает дождь. Мелкий, противный — он льётся из свинцовых, низко нависших, совсем ленинградских туч. И кажется, конца краю ему не будет…
      Дима надел плащ, зюйдвестку:
      — Пойду сменю Федю.
      Бухта утонула в туманной хмари. Над нею — огромное ворсистое полотнище ватина… Из каждой ворсинки спускается тонкая трепещущая нить. Достигая ртутной поверхности воды, нити рождают пузырьки, о палубу же они ударяются с микроскопическими взрывами.
      Федя сдал другу вахту.
      Ты чего такой? Из-за погоды?
      Да нет… Ермоген Аркадьевич запонку потерял. А она у него от отца. Понимаешь?
      Понимаю… — Федя, опустив голову, задумался. — А какую запонку?
      Федька, да ты что в самом деле? Я же тебе сказал — от отца!
      Я не о том. Правую или левую?
      Не всё равно… Левую, по-моему.
      Если левую, так она у него была, когда мы стояли у колодца. Когда он её потерял?
      Дима вцепился в Федин рукав:
      Федька!.. Ты не брешешь?
      Он рассматривал золотую пластинку, а я протиснулся между ним и капитаном и тоже смотрел. Потом он передал её капитану и тогда запонкой царапнул меня по носу…
      Ты, Федька, трижды гений! Ты даже не представляешь себе, насколько ты гениален! Нет, серьёзно: ты знаешь, когда Ермоген Аркадьевич заметил, что потерял запонку? Когда выходили из галереи, вот когда! Значит…
      Стоп!.. Комментарии излишни.
      Только, чур, молчок! В тайную тройку большинством голосов кооптируем Валю…
      Димочка, при всей моей умственной ограниченности, мне кажется, что и этот комментарий излишен… Дальнейший план операции?
      Чёртова душа! Ладно… А дальше вот что: сегодняшний поход отменён. Вместо него пойдём копать картошку. А там посмотрим, как только можно будет, — смоемся и — вниз!
      Федя взял под козырёк.
      Есть, товарищ адмирал флота! Командовать парадом будете вы. Кооптированному члену тройки сообщите тоже вы.
      Друзья, поскольку вследствие неблагоприятных метеорологических условий поход сегодня не состоится, не пойти ли обедать ко мне? Будет подан молодой картофель.
      Перспектива заманчивая, но мокроть какая… Пройдём ли?
      Всенепременно! Сделаем небольшой крюк, не более версты, до берега реки, а там — песок и камень. Так пошли?
      Максимыч кашлянул:
      Ермоген Аркадьевич, вы не обижайтесь, но я не пойду.
      Почему, Степан Максимович?
      Кто-то должен остаться на «Бризе».
      Как обидно! Дорогой капитан, что же нам делать?
      Старина, я думаю, что ничего не может случиться. Теперь-то мы точно знаем, что на острове кроме нас никого нет.
      — На острове, — подчеркнул боцман. — А с моря? Стожарцев задумчиво разглаживал бороду.
      — Простите, друзья. Значит ли это, что Степан Максимович не сойдёт на берег? И если я правильно понял— это потому, что какой-нибудь корабль может войти в бухту? Так? — Старый учёный скрестил руки, прошёлся несколько раз вдоль кают-компании. — Ну, а если бухты с моря не будет видно?
      То есть как?
      Да так, не будет видно — и всё.
      — Тогда…
      Синие глаза Стожарцева задорно блеснули:
      — В таком случае предлагаю изменить наш план: пообедаем здесь, все вместе. После обеда Степан Максимович пусть останется на «Бризе», а мы пойдём ко мне. Картошку же вечером принесём с собой.
      Стожарцев подошёл к оперативно-аналитическому комплексу, высыпал что-то из бумажного мешочка в никелированную воронку, покрутил какие-то маховички, перешёл к пульту и несколько минут сосредоточенно нажимал кнопки, передвигал рукоятки…
      Теперь нам остаётся ждать два с половиною часа.
      Ермоген Аркадьевич, что же вы такое колдуете?
      Секрет, дорогой капитан. Пока — секрет… Пройдёмте, друзья, в салон. Воспользуемся бесподобным подарком Александра Ивановича — послушаем музыку.
      А можно мы пойдём в огород? Мы там ещё не всё осмотрели…
      Если Ермоген Аркадьевич не возражает.
      Пожалуйста, сделайте одолжение.
      Из приёмника неслись раздольные русские напевы — Москва передавала концерт оркестра народных инструментов имени Андреева. Звуки пастушьих рожков, свирелей, мягкие аккорды гуслей сливались с переливами домр, балалаек.
      Стожарцев поставил на стол рюмку:
      Весьма любопытно, что мысль о галлюцинации пришла мне на ум не сразу, а лишь после того, как Валя назвала своё имя… Я как-то вдруг представил себе всю неправдоподобность положения: в пещере стоя ла передо мной юная девушка, ещё почти девочка. Русская девочка. Тут-то я и подумал, что всё это мне пригрезилось— и видение и голос… Испытываемое мною состояние так живо напомнило мне уже пережитую однажды подлинную галлюцинацию, что несколько секунд я не сомневался в том, что схожу с ума… Рюмочку «ликёра»? Какого желаете-«мандаринового», «абрикосового»?
      Ваш «Кюрасо» замечательный… Попробую «абрикосовый». Но, простите, Ермоген Аркадьевич, мне не хотелось бы оказаться нескромным…
      — Нет, нет, я вас вполне понимаю. Вас интересуют обстоятельства случая, только что мною упомянутого… — По лицу старого учёного словно бы прошла тень, но. заметив извиняющийся жест Мореходова, он тотчас же овладел собой. — Это было в 1899 году, в середине мая. Вы уже знаете, что я тогда целые дни проводил на побережье, в состоянии неописуемого волнения и тревоги, тщетно всматриваясь в пустынный горизонт. И вот однажды, уже под вечер, утомлённый и измученный, я погрузился в странное полубодрствующее состояние. Проснулся я внезапно, словно бы от толчка. Я и сейчас совершенно отчётливо помню картину, представившуюся тогда моему больному воображению: судно, двухмачтовая шхуна, на всех парусах шла прямо к острову! Я пришёл в неистовое возбуждение, кричал, махал руками, прыгал… И вдруг за кормою судна вскипела вода, и тотчас словно гигантский змей вынырнул из океана, обвил его мачты. Страшный треск ломающихся мачт, рвущихся парусов, смешавшись с душераздирающим воплем, долетел до меня. В мгновенье ока шхуна перевернулась вверх килем и исчезла в бурлящем водовороте… В ужасе я бросился бежать… без мыслей, без чувств. Ведь тогда я всё это воспринимал как действительность…
      Стожарцев встал, поправил немного накренившуюся рамку висевшей на стене копии «Пруда» Шарля До биньи:
      Люблю этот пейзаж. В его бесхитростной красоте есть что-то от нашей природы… — Он вернулся к столу.
      Понемногу я пришёл в себя… Я дал себе слово не думать более ни о чём, кроме как о работе, дабы воспалённое воображение не довело меня до полной потери рассудка.
      Ермоген Аркадьевич, это судно… которое вам привиделось… Оно не походило на корабль, который вы ожидали?
      На корабль Летфорда, вы хотите сказать? О нет, нисколько. Он посещал остров на большой паровой яхте… Пока видение не приняло ещё той ужасной формы, которая сама уже свидетельствовала о его нереальности, я не потерял всё же способности рассуждать здраво и не считал это судно посланцем Летфорда. Я думал, что шхуна оказалась в виду острова вследствие какой-то случайности. Впрочем, всё это продолжалось столь короткое время, что вернее говорить не о мыслях, а об ощущениях…
      И на другой день вы уже не пришли на берег?
      Нет. Я подавлял в себе подобные побуждения.
      Да, да, конечно… — Мореходов усиленно запыхтел трубкой, но она погасла, и ему пришлось снова её зажечь. — А позднее? Вам, конечно, приходилось бывать в этом районе побережья?
      Ну, через месяц-полтора я уже настолько овладел собою, что мог бывать где угодно без каких бы то ни было опасений.
      И вы но нашли на берегу чего-нибудь, что могло бы оказаться… выброшенным волнами?
      Стожарцев уставился на капитана:
      Позвольте… Неужели вы думаете… Нет, вы серьёзно допускаете…
      Нет, нет. Я спросил это просто так… — Ермоген Аркадьевич! — Мореходов, подняв рюмку, любовался янтарным цветом напитка. — Вы упоминали, что исчезновение Летфорда — вследствие гибели его яхты — представлялось вам маловероятным… Почему?
      Видите ли… Я считаю, что морские катастрофы с гибелью всех пассажиров вплоть до последнего человека являются скорее достоянием литературы. Да, собственно, и в романах чаще получается, что кто — нибудь остаётся в живых.
      В романах — да, — согласился капитан. — А в жизни… в жизни, к сожалению, бывает и иначе…
      Вы хотите сказать, что подобные явления — нетакая уж редкость?
      Относительно. Разумеется, в наши дни — по сравнению с прошлым столетием, не говоря уже об эпохе великих географических открытий — безопасность мореплавания неизмеримо возросла, тут недопустимо даже сравнение. Но… мы часто ошибаемся, отождествляя очень малую вероятность с невероятностью.
      Считаем очень малую величину нулём? — подхватил Стожарцев. — Да, это любопытная особенность человеческой психики.
      И благодаря именно эгой особенности некоторые факты порой представляются нам совершенно невероятными, необъяснимыми, хотя на самом деле они вполне реальны и, по характеру своему, даже как бы обыденны.
      Простите, я не вполне уяснил себе вашу мысль.
      Возьмём, к примеру, такой случай: из порта выходит судно — современное, отлично построенное и ко всему этому снабжённое средствами связи настолько совершенными, что полвека назад они казались бы просто сказочными. Так вот: выходит в рейс такой корабль и… исчезает бесследно! Будто его и не было вовсе. Кстати, в среднем ежегодно регистрируются три случая безвестного исчезновения кораблей.
      Но как это объяснить?
      Ну, скажем, прямое попадание метеорита. Это считается практически невероятным. Но мы не зря оговариваемся: практически. Что стоит за этой оговоркой? Очень маловероятная, но тем не менее абсолютно реальная возможность… А если метеорит достаточно крупный? Вот и исчезло судно — мгновенно и бесследно. В истории мореплавания зарегистрировано около десяти случаев попадания метеоритов в корабли. А сколько не зарегистрировано?.. Затем — взрыв, который может произойти по самым разнообразным причинам. В конце концов, гибель судна может быть и не мгновенной, но радиоаппаратура в момент катастрофы оказалась вышедшей из строя.
      В комнату лился мягкий свет. Зелёная лужайка, тёмные ели, прозрачная листва берёз создавали полное впечатление, что за окном ясный солнечный день.
      — Никак не могу надивиться: свет у вас так расположен, что совершенно не замечаешь стен пещеры… Трудно себе представить, что мы находимся под землёй, а там, снаружи, льёт дождь. Между прочим, что сказали бы учёные, если бы ещё вчера кто-нибудь стал утверждать, что на земле существуют моа? Вероятнее всего, отнеслись бы к этому, как к досужему вымыслу. А однако же завтра, если уже не сегодня, весь мир узнает о том, что они имеются, живут, размножаются. До сих пор крупнейшими среди змей признаны удавы. Считается, что размеры сетчатого питона достигают десяти метров, анаконды — девяти. Скрипя зубами, зоолог-скептик отпустит этим страшилищам ещё два-три метра, но дальше — стоп! Больше не уступит ни шагу. Почему? Да просто потому, что никогда в руки учёных-специалистов не попадали более крупные экземпляры. Казалось бы — веский довод. Но как отнестись к многочисленным рассказам туземцев бассейна Амазонки об анакондах устрашающих размеров? Как к охотничьим рассказам? Осьминогов считают крупными моллюсками с «руками» до четырёх метров в размахе. А Левиафан? Мы-то с вами знаем, что он — не вымысел… Науке известно, что кальмары достигают восемнадцати метров, но где доказательства, что это предел? В 1946 году гигантский кальмар напал на норвежский танкер «Брунсвик» водоизмещением в пятнадцать тысяч тонн. Его щупальца дотянулись до верхней палубы… Этот случай официально зафиксирован. Вы представляете себе размеры этого подводного жителя?
      Стожарцев подошёл к капитану, положил руки ему на плечи, заглянул в глаза:
      — Не хотите ли вы этим сказать, что то… могло и не быть галлюцинацией?
      Мореходов опустил руку на ладонь старого учёного, крепко пожал её:
      — Дорогой Ермоген Аркадьевич, я… ничего не хочу сказать! Я просто-напросто считаю, что утверждать или отрицать можно лишь то, что доподлинно известно, и что наша планета ещё ой, — как мало исследована. Белых пятен во всех областях науки хватит ещё не на одно поколение…
      Первый беглый осмотр ничего не дал.
      — Начнём но порядку. Где Ермоген Аркадьевич обнаружил потерю? — Дима остановился под красной надписью.
      Снова, как тогда на Зелёной улице, галерея поделена на зоны наблюдения: осматривается каждый миллиметр, поднимается каждый камень.
      Дошли до коридора, что ведёт к колодцу, — запонки нигде не было.
      М — да… Найди её тут!
      Стоп, товарищи, нужно подумать!.. Ермоген Аркадьевич и капитан выходили последними. Значит, если бы запонка упала здесь, она лежала бы сверху, и мы её заметили бы: она блестящая. Федька, можешь показать точное место, где стоял Ермоген Аркадьевич?
      А что?
      Там было много народу: запонка упала, и её затоптали.
      Федя подошёл к самому камню.
      Вот здесь!
      Тут и нужно искать.
      Кропотливая работа началась. Минут десять слышен был лишь шорох передвигаемого гравия и дробное перестукивание камешков.
      — Вот она!
      Между мелким гравием блестел шарик. Стоя на корточках, Федя, желая поднять запонку, передвинул ногу. И тут случилось что-то совершенно непонятное: камни посыпались вниз, образовав небольшую воронку… Запонка снова исчезла.
      Теперь все трое выгребали гравий в том месте, где образовалась воронка. Но несколько раз повторялось одно и то же: как только запонка показывалась, камни обсыпались, и она снова исчезала.
      — Да что это — на верёвке её туда тянут, что ли? Воронка уходила в сторону плиты, перегораживавшей коридор. Собственно, гравий и осыпался вдоль её гладкого, отполированного основания.
      Стало уже трудно копать — приходилось сильно нагибаться. Валя легла, протянула руку над воронкой:
      — Ребята, копайте осторожно. Как только она появится, я её схвачу.
      Дима и Федя отбрасывают камешек по камешку. Стараются не дышать. На дне воронки снова показалась запонка. Мальчики застыли… Медленно, стараясь чтобы не сдвинулся ни один камень, Валя опускает руку, тонкие пальчики нацеливаются… Вот она! Уф!
      Как ни странно, осыпание прекратилось: когда ребята встали, лишь несколько камней скатилось на дно глубокой воронки.
      Валь, ты будешь лордом-хранителем печати!
      Мальчики, что это? — крепко сжимая запонку в кулаке, Валя указывала на дно воронки.
      Внизу, где камень уходил в гравий, поблёскивала металлическая дуга… Но края воронки опять осыпались, и дуга исчезла.
      Валя завернула запонку в платок, положила в карман куртки, застегнула клапан. Из-за ворота достала английскую булавку, заколола его:
      — Давайте посмотрим!
      Снова показалась дуга. Чем глубже копали, тем больше она увеличивалась, превращалась в полукруг… В нём появились две вертикальные линии. Ногти стёрты, пальцы ноют — не до того! Вертикальные линии идут от горизонтальной, и от неё же, справа, вниз идут ещё три линии. Всё — круг внизу сомкнулся.
      Товарищи, что это: повёрнутая на бок грузовая марка?
      Круг… Опять круг! Может, он поворачивается, а? Попробуем?
      Валь, не трогай! Хватит, что ты раз провалилась. Может, здесь тоже дыра! Бежим наверх, расскажем.
      Запыхавшись, ребята вбежали в салон.
      — Ермоген Аркадьевич! — Валя отстёгивала карман. — Нашли!
      Стожарцев понял ещё прежде, чем дотронулся до пакетика:
      Дорогие мои, — широко раскинув руки, он обнял всех троих, — славные вы мои… Так вы всё это время… А я-то думал, что вы в огороде… — голос его дрогнул. — Спасибо вам… Спасибо! — и он крепко расцеловал радостных, немного смущённых друзей.
      Но это не всё. Мы там… Дима, расскажи, а я нарисую.
     
      Когда Дима закончил… Валя протянула бумажку:
      Это выглядит вот так…
      Ермоген Аркадьевич, вы знали об этом? — спросил капитан.
      Понятия не имел.
      И на какой глубине, вы говорите, это?
      — Полметра… может, чуть больше. Стожарцев взглянул на часы:
      — До окончания моего «колдовства» ещё сорок минут… Спустимся, взглянем?..
      Со всеми предосторожностями, обвязавшись верёвкой, которую держали на почтительном расстоянии, капитан исследовал странный узор. Он был вделан в камень с такой точностью, что казался его составной частью. Состоял он из золотистых полос треугольного сечения. Попытки повернуть круг в какую-либо сторону оказались тщетными…
     
      Стожарцев нажал педаль. Откуда-то из чрева аппарата выдвинулся гофрированный хобот, в подставленную манерку со звоном посыпались мелкие семена.
      Готово. Если возражении нет — можем отправиться на «Бриз». Сейчас шесть часов. В начале восьмого будем на месте. Поздновато — темно… Ну, ничего, как-нибудь и при свете ваших фонариков справимся.
      Что же всё-таки вы затеяли?
      Стожарцев не ответил. Пересыпая из корзины в сумку молодой картофель, он указал на барометр:
      — Смотрите, как поднялся! Дождя уже, наверное, нет. А на завтра обещаю чудесную погоду.
     
      Идиот! Включите приёмник!.."
     
      Трое матросов, шлюпка, бухта тонкого троса, верёвка, острой бцы… Этого, вы говорите, будет достаточно?
      Вполне. Всё остальное, что нужно для «колдовства», — при мне: omnia mecum porto![8] — Стожарцев приподнял кожаную сумочку, которая висела у него через плечо.
      Капитан покачал головой и засмеялся:
      Всё забываю, что вы волшебник. Хотя пора бы уж привыкнуть… А нам с Максимычем, значит, запрещено наблюдать за вашими действиями?
      Абсолютно. Операция тайная и до поры до времени не подлежит разглашению!.. Ну-с, юные мои друзья, готовы? Топоры, фонарики с вами?
      Мы взяли и карбидную лампу. Ермоген Аркадьевич, у нас есть ледорубы — может, захватить?
      Есть ледорубы? Превосходно. Обязательно захватите, тогда и топоров не нужно.
      Мальчики побежали в корабельную кладовую…
      Стожарцев с ребятами разместились в ялике. Федя сел за вёсла.
      Куда грести?
      Сперва к берегу. Поднимемся наверх.
      По хребту дошли до устья бухты. На западе ещё полыхали отсветы вечерней зари. Пурпурным пятном лежала она и на вершине горы. В омытом дождём прозрачном воздухе до гордо возвышающихся отвесных склонов было, казалось, рукой подать.
      Стожарцев несколько раз прошёлся вдоль самого обрыва, внимательно рассматривая отдельные кустики, мох, пучки жёсткой травы. Время от времени он всматривался в противоположный берег, до которого было около двадцати метров. Ребята, не понимая ещё, что замышляет старый учёный, с любопытством следили за ним.
      Наконец Ермоген Аркадьевич, по-видимому, выяснил всё, что его интересовало. Он снял сумку, достал из кармана сложенный лист бумаги:
      — Теперь, друзья, я вас попрошу сделать то, что я здесь изобразил… Размеры в метрической системе.
     
      - В точках, обозначенных буквами, их нужно связать между собой. Расстояние между ними — два метра. Ну как — понятно?
      Понятно, Ермоген Аркадьевич. Но что же это будет?
      Увидите, друзья, увидите.
      А я, кажется, догадалась! Вы хотите… Стожарцев приложил палец к губам:
      Тс-с-с!.. Не выдавайте тайны.
      Сумерки быстро сгущались. Пока ребята скрепляли проволоку, старый учёный, вооружившись ледорубом, отламывал куски породы, делая как бы каменные тумбы, разрыхлял возле них тонкий слой наносной почвы, сыпал в лунки какой-то порошок, высаживал семена, поливал их из большой бутыли.
      Работу закончили уже при свете лампы. С помощью Димы и Феди Стожарцев прикрепил три конца проволоки к тумбам. К другим концам привязали крепкий шпагат и вместе с проволочной сеткой бросили в тёмную пропасть бухты…
      — Первая часть нашей экспедиции закончена. Для следующей мы поделимся на две группы. Федя, если не возражаете, мы с вами отправимся напротив… Вас же, Валя и Дима, попрошу сделать следующее: вы подойдёте на лодке к противоположному берегу; верёвку, которую мы вам спустим, привяжете к шпагатам…
      На столе лежала продолговатая золотая пластинка. Слепящим кружочком в ней отражалась лампа.
     
      — Послушай, капитан! Ручка ножа… Сетка! А? Мореходов смотрел на пластинку:
      Дружище, да ты, кажется… Нет, не может быть!.. Хотя, почему бы и нет? Давай-ка вспомним, как выглядит это на рукоятке. — Капитан на память быстро набросал рисунок:
      А теперь, говоришь, сделать сетку здесь. Так, так! — Мореходов на плотном листе бумаги изготовил копию золотой пластинки, поделил её на квадратные клетки:
      Слушай, старина, вроде что-то получается. Там шесть клеток на семь, здесь — три на четырнадцать…
      Очевидно, прямоугольник 3x14 нужно было превратить в 6X7. Проще всего было разделить первый вертикальным разрезом на две части.
     
      Капитан так и поступил. Подставил сперва правый под левым, затем наоборот:
      — Нет, тут что-то не то!..
     
      Некоторое время тишину нарушало лишь сопение трубки Мореходова.
      Капитан, а если разрезать на строчки?
      Попробуем. Только пронумеруем их, чтобы не запутаться. — Капитан снова сложил первоначальный прямоугольник, написал цифры:
     
      — Так их и расположим. Да?
      Теперь на столе лежало шесть «строчек» по семи квадратов каждая. Капитан сложил их по порядку номеров:
      — Вот тебе раз! Смотри!
      Бровь Максимыча встала вертикально.
     
      Спешить было некуда. Пока Ермоген Аркадьевич с Федей обогнут берег, пройдёт не меньше получаса.
      Месяц в первой четверти выглянул из-за горы и, убедившись, что небо очистилось от туч, что звёзды предупредительно уступают ему дорогу, медленно выплыл. Окрасил базальтовые скалы в зеленовато-голубой цвет, бросил в тёмную бухту широкую серебряную дорогу…
      Валя сидела на корме. Опустив руку в воду, она, задумавшись, следила, как пальцы, разрезая поверхность, оставляют за собою убегающий след. Едва поднимая вёсла, Дима смотрел на Валин силуэт. Нежный изгиб шеи, опущенные плечи… Валя?! Он ощущал ещё на своей руке прикосновение тёплой маленькой ладони, когда помог подруге прыгнуть в лодку…
      Когда же Валя стала такою? Тогда — около колонки когда протянула шифрованную записку? Или когда они стояли в конце Зелёной улицы? Или у «Бриза», когда на её лице отражались морские блики?..
      Лодка вошла в горловину бухты, огни «Бриза» исчезли за поворотом. Они дошли до океана, повернули, снова вошли в залитый луною фиорд, не замечая, что впервые, оставшись вдвоём молчат.
      Откуда-то сверху донеслось:
      — Эге-гей!..
      И сразу в руке почувствовалось весло, изящная статуэтка на корме выпрямилась, превратилась в девочку. Она отряхнула руку, указала наверх:
      — Вот они. — Сложила руки рупором, звонко крикнула: — Кидайте верёвку!
      Разматываясь светлой пружиной, ударяясь о выступы скал, канат шлёпнулся возле ялика, обдал их брызгами.
      Они нашли свешивающиеся концы шпагата, привязали к канату:
      — Готово!
      Верёвка натянулась, поползла вверх. Одна за другой проволочные нити, теряясь в высоте, тонкими струйками опустились в воду.
      На вершине хребта трижды мигнул огонёк.
      — Всё! Плывите за нами…
      … Никто не увидел, как из ямочек, вырытых Стожарцевым, потянулись вьющиеся ростки, цепко ухватились за трос, стремительно выпуская новые побеги, закручиваясь…
     
      — Ну-с, дружище, что скажешь?
      Рисунок был совершенно идентичен с вырезанным на костяном черенке. Капитан с минуту смотрел на разрезанные «строчки», затем осторожно, чтобы не задеть соседние, передвинул вторую и третью на три клетки влево. Теперь рисунок принял очертание золотых планок, вделанных в камень у колодца. Мореходов поставил клетки на место, ещё раз отодвинул… Это и нужно сделать! И при этом что-то должно произойти. Трудно сказать, что именно, но, во всяком случае, несомненно, что с планками на камне соединён какой-то механизм.
     
      Э-рика!
      Капитан вздрогнул от неожиданности: в круге иллюминатора сидел Эрик. Он не решался влететь в каюту и, вытягивая шею, с любопытством озирался.
      — Да, брат, ты прав. Действительно — эврика!.. Не знаю только, что из всего этого получится.
      Капитан достал кусок сахара, протянул попугаю. Из бухты слышался скрип уключин. В кают-компании часы пробили одиннадцать.
     
      Было без пяти час. Жаркое солнце немилосердно поливало каменные громады своими инфракрасными невидимками. Установка искусственного климата уже третий день на ремонте, и тридцатиэтажная бетонная коробка ФЦВРУ подобна раскалённой духовке. Не помогают ни спущенные жалюзи, ни отчаянно вертящиеся вентиляторы.
      Из холодильника маленького бара, вделанного в книжный шкаф, Эштон налил себе стакан кока-колы. Напиток, всасываемый через соломинку, приятно холодит нёбо, свежестью разливается по распаренному телу.
      Позавчера доклад прошёл более чем удачно. Всегда высокомерный, выговаривая слова сквозь плотно сжатые зубы, генерал под конец даже улыбнулся.
      Операция «Z-16-Н» можно считать законченной. Вот они — последние две радиограммы.
      В предпоследней, полученной вчера в 19.28, Уэнсли сообщает, что операция должна закончиться к вечеру, то есть по здешнему времени — сегодня утром. И вот, в 10.15 принесли сообщение: «Фэймэз» идёт обратно.
      Молчание Годфри доказывает, что игра стоила свеч…
      Телефон тихо зазуммерил.
      — Господин полковник, вас вызывает генерал. Соединяю.
      Эштон выпрямился, подтянулся:
      - Господин генерал, полковник Эштон слушает. Здравствуйте, сэр.
      — Как обстоит дело с «Зед-сикстин-эйч»? Начальство сегодня что-то не в духе. Даже не соблаговолили поздороваться.
      Всё в порядке, сэр. Два часа назад получена радиограмма, что «Фэймэз» лёг на обратный курс. С минуты на минуту жду подробного донесения от своего человека. Разрешите…
      Ничего не разрешаю. — Голос генерала без единой интонации. У него, по-видимому, не только зубы стиснуты, но и приоткрывает он только уголки губ. — Скажите, полковник, который сейчас час… в Москве?
      Сию секунду, сэр. — К чему это он клонит? Ещё не осознанное предчувствие чего-то непоправимого леденящей молнией проносится по венам. — Двадцать два часа двадцать три минуты, сэр.
      Так вы говорите «всё в порядке»? Полковник, мне думается, что как раз наступило время подать вам в отставку! Вам в ней не будет отказано.
      Воротничок слишком тесен: узел галстука давит на кадык, вздуваются жилы.
      Сэр, вы изволите шутить?
      Идиот! Включите приёмник Послушайте, что передаёт Москва!
     
      Усевшись на внутреннюю раму самого дальнего иллюминатора кают-компании, куда не достигает свет настольной лампы, спрятав клюв в розовое «жабо», спит Эрик-Цицерон. Чайник давно остыл.
      Склонившись над столом, друзья обсуждают необъяснимую связь между рисунками на рукоятке ножа и тайными механизмами на острове. Все убеждены, что разгадка знака на камне — правильна. Мнения расходятся лишь в предположениях, что за этим последует.
      Мореходов встал:
      — Батюшки! Клянусь розой ветров, мы совсем с ума сошли: второй час!
      Федя схватился за голову:
      — Товарищи, последние известия!.. Сегодня «Динамо» — «Зенит»… Только результат услышать! — он бросился к репродуктору.
      Раздался знакомый голос диктора:
      — … «Бриза»: капитана Мореходова, боцмана Крутова и матросов — пионеров Валю Смирнову, Диму Ракитина, Федю Шевко.
      Что-то щёлкнуло, и репродуктор умолк.
      — Федька, давай приёмник! На коротких…
      Но Федя уже и сам настраивал радиоприёмник.
      … градусов, одиннадцать минут южной широты. Флора и фауна острова отличаются исключительным богатством и своеобразием… в лесах его обитают и гигантские представители отряда бескилевых птиц — моа, последние экземпляры которых считались истреблёнными в начале девятнадцатого века. Вице-председатель Географического общества Союза ССР, академик Константин Иванович Арсеньев, к которому мы обратились в связи с открытием острова, где отныне гордо развевается флаг нашей страны, сказал…
      Товарищи, вот здорово!..
      На Федю зашикали, замахали руками.
      –., что безусловно… — Динамик снова затрещал, закашлял. В течение нескольких минут сквозь шумы, свист, тревожную дробь морзянки вырывались лишь отдельные слова.
      Нажимая кнопки, Федя переводил приём с одной волны на другую.
      — Где-то грозовые разряды. Обида какая! Наконец помехи устранились:
      — … поистине неоценимые труды нашего соотечественника Ермогена Аркадьевича Стожарцева. Его достижения являются революцией в области физиологии растений. Родина приветствует своего достойного сына, вся жизнь которого являет собою пример беззаветного служения науке во имя счастья всех людей.
     
      Бухта ещё тонула в серой дымке, а на «Бризе» уже никто не спал. Всем хотелось скорее отправиться туда — в узкий коридор, к тёмному колодцу. Какую тайну раскроет сегодня разгаданный золотой узор?
      Что произойдёт, если механизм сработает?
      Никто не вспомнил, что на сегодня был запланирован поход по острову. Молча и наспех позавтракали, ещё раз осмотрели приготовленное снаряжение.
      Мореходов сосредоточенно разглаживал усы:
      — Ребята… как это ни грустно, а кому-нибудь из вас придётся сменить Максимыча. Без него нам сегодня не обойтись.
      Стожарцев, в матросской робе, оглядывая себя, надевал брезентовую куртку.
      Дорогой капитан, прежде чем решать этот вопрос, нельзя ли Степану Максимовичу проехать со мною до устья бухты? Полагаю, это займёт не более четверти часа… Меня интересует результат проделанного вчера опыта.
      Ермоген Аркадьевич, ради бога простите! Товарищи, мы же совершенно забыли про «колдовство»! Можно и нам с вами?
      Разумеется. Ну как, Степан Максимович, согласны?
      Боцман молча кивнул.
      Когда наши друзья подошли к трапу, они заметили, что к корме ялика прилажен подвесной мотор.
      Старина, это ты?.. Аи да молодец! Как раз вчера я подумал, что хорошо бы это сделать… Когда же ты успел?
      Утром, Перенёс с тузика. Ялик теперь нужнее.
      Шлюпка свернула в горловину бухты, чуть не зачерпнула бортом воду. Все, кроме Стожарцева, вскочили.
      Боцман резко выключил мотор…
      Выход из бухты был закрыт.
      Чёрные базальтовые скалы сомкнулись. Чайки с тревожными криками кружили у возникшей преграды. Из поколения в поколение вылетали они по утрам через эти ворота на промысел. Пикируя или бороздя клювом волны, они вылавливали рыб, рачков, возвращались к своим гнёздам, снова без устали парили… А сегодня ворота закрыты!
      Стожарцев сидел, засунув кисти рук в рукава куртки. Опущенные широкие поля зюйдвестки скрывали его глаза.
      По инерции лодка продолжала скользить вперёд, приближалась к тёмной стене… И только когда до неё оставалось не более 10 метров, стало заметно, что это — сплошное сплетение широких семиугольных листьев. Тёмные, серо-зелёные, почти чёрные, наползая друг на друга, они создавали полное впечатление выступов и расщелин базальта. Побеги перекрывали всю ширину горловины, прилепившись к скалам, тянулись по обоим берегам…
      Стожарцев поднял поля зюйдвестки, бесшумно рассмеялся:
      — Ну, как теперь «с моря»?
      Максимыч лишь развёл руками, а капитан воскликнул:
      Мы же замурованы!
      Зачем? В любую минуту здесь без труда пройдёт эта лодка и «Бриз»! Цель-то была не закрывать фиорд, а лишь сделать незаметным для постороннего взгляда… Но как же с постоянным дежурством на судне: можно отменить? Степан Максимыч, что скажете?
      Сдаюсь.
      Солнце перевалило через горную цепь, осветило бухту и, показывая чайкам путь, перешло через живую преграду. Птицы поняли: взмывая ввысь, одна за другой устремились к океану.
      Ялик пришвартовался.
      — Матросы, айда со мной за снаряжением! По ступенькам застучали четыре пары ног. Капитан набивал трубку:
      Ермоген Аркадьевич, давно хочу вас спросить, да всё как-то не приходится…
      Почему я писал свои указатели так, что их нужно расшифровывать?
      Мореходов от удивления выронил кисет:
      Да! Но как вы догадались?!
      Не знаю. Просто мне показалось, что вы сейчас об этом подумали.
      Скажите, Ермоген Аркадьевич, вы, может быть, и в самом деле волшебник?
      О нет!.. Так «почему»?.. В своё время я уделил много внимания расстановке на побережье знаков, которые должны были бы привлечь внимание случайного судна, буде оно окажется в виду острова. Но эпизод с Томом Кентом заставил меня призадуматься: я понял, — что не всякому гостю можно радоваться… Поразмыслив, уничтожил все широковещательные анонсы и заменил их знаками, которые ничего не открывали бы случайным посетителям острова, но приковали бы к себе внимание пытливого человека, исследователя… Вы меня понимаете, уважаемый капитан? Мореходов кивнул:
      — Вполне. Мы так и представляли это себе.
     
      По следам тайны
     
      Аккумуляторным фонарь белым светом заливал галерею.
      Наши друзья лопатами отбросили гравий настолько, чтобы можно было подходить к золотому узору, не боясь оползней.
      Мореходов внимательно осмотрел камень.
      Горизонтальная планка вроде бы из двух частей, и одна из них, очевидно, может передвигаться, как крышка пенала… — Капитан поднялся.
      Ермоген Аркадьевич, вас с матросами попрошу отойти в главную галерею — будете страховать. Ты, друг, — капитан выстукивал стены коридора, — встань вот здесь… Этот свод весь из цельного куска.
      Все заняли свои места.
      Мореходов, обвязавшись, как и вчера, верёвкой, вернулся к камню, попробовал пальцем сдвинуть верхние планки вправо. Они не шелохнулись. Он повторил попытку всеми пальцами. Затем обеими руками. Тщетно. Опустившись на колено, правой рукой ухватился за край камня, со всей силы потянул планки… Тот же результат.
      Капитан! Может, правые — влево? Но и эта попытка ничего не дала.
      Старина, попробуй ты.
      Мореходов и Максимыч поменялись местами. Боцман засучил рукава, упёрся ногами… Мышцы вздулись. Несколько минут он пытался сдвинуть с места треугольные планки. Напрасно.
      — А знаешь, капитан, вроде бы они пружинят. Выходит — не вделаны!
      Все снова собрались у камня.
      — Ребята, дайте-ка сумку с инструментами.
      Капитан достал молоток, тончайшее зубило. Приставив его к торцу крайней вертикальной полосы, легонько постучал. Золотая планка чуть отогнулась — на волосок…
      — Верно, боцман, — не вделаны!
      Капитан отложил зубило, взял клещи. Пользуясь ручкой, как тупым пробойником, попытался короткими ударами сместить неподатливую планку. На ней появились две вмятинки, но с места она не сдвинулась.
      Стожарцев пальцами измерил расстояние между краями горизонтальной полосы и окружностью:
      — Если планки передвинуть вправо или влево, — узор окажется вне центра. А что, если… — Большим и указательным пальцами он взялся за крайние вертикальные планки, одновременно легонько толкнул их к середине и отпрянул назад!
      Раздался едва слышный скрип… Как бы сами по себе, верхние вертикальные полосы скользнули вправо, нижние — влево и… остановились, в точности повторив рисунок на рукоятке ножа!
      И ровно ничего не произошло.
      Прошло несколько томительно долгих секунд…
      — Тэк-с, — протянул капитан. — Гора родила мышь…
      Максимыч пожал плечами, помог Стожарцеву подняться. Ребята с нескрываемым разочарованием осматривались по сторонам: коридор, ещё минуту назад казавшийся таким таинственным, был просто-напросто самым обыкновенным, уже хорошо знакомым подземным ходом.
      — Собственно, этого можно было ожидать. Очевидно, пришёл в негодность механизм, нарушились какие — нибудь связи. Времени-то сколько прошло, шутка сказать! Но ещё не всё пропало — должно же быть место, где части механизма, скрытые внутри монолита, выходят из него! Проследим, куда они ведут, сообразим, что к чему…
      Ребята схватились за лопаты.
      В этот момент откуда-то из глубины колодца донёсся громкий всасывающий и булькающий звук. Федя первый перегнулся через камень:
      — Колодец пустой!
      Укрепив фонарь на палке, высветили чёрное нутро. Вся вода ушла, цилиндрическая каменная тумба на дне колодца поднялась, под нею зияла дыра.
      — Позвольте, а это что?
      Прямо под ними, в том месте, где колодец начинал расширяться, выступал как бы небольшой балкон.
      — Водолаз ничего не говорил об этой штуке. Неужели не заметил? Быть этого не может…
      - А если это не балкон, а… дверь? И открылась она только сейчас?
      Максимыч укрепил верёвку за выступ скалы:
      Спущусь, взгляну.
      Давай, старина… Потом обсудим.
      Боцман, как по бакштагу, соскользнул вниз. Почувствовав под ногами опору, попробовал, насколько она надёжна.
      Балкон представлял собою каменную полутораметровую квадратную плиту. Вдоль низкого парапета — шпунт Плита была лишь обтёсана, но края её и парапет блестели тончайшей полировкой. Так же гладко были отполированы и облицовочные плиты отверстия в стене колодца. Во внутреннем выступе отверстия — паз, точно соответствующий шпунту. Не было никакого сомнения, что плита, приняв вертикальное положение, непроницаемо замкнёт вход.
      Включив фонарик, Максимыч нагнулся и осветил отверстие.
      Тем временем с помощью блока, оставленного водолазами «Иртыша», соорудили беседку.
      — Сейчас мы её испробуем. — Капитан нагнулся над колодцем. — Что у тебя там, дружище?
      Низкий голос капитана отдался гулким эхом.
      Полный порядок. Иду.
      Постой. Спустим беседку.
      Подбирая конец, быстро подняли Максимыча.
      Там помещение, разве что побольше нактоуза…
      Что ж, товарищи, исследуем?
      Осмотрев, как укреплён блок, Максимыч, по-видимому, остался доволен:
      Давайте! А я останусь здесь.
      Здесь? Что ж так?
      Боцман хмыкнул, похлопал по камню:
      — Больно хорошо получится, если мы все туда заберёмся, а эта штука сработает обратно! Прах её знает, может, на срок рассчитана.
      — Клянусь розой ветров — ты прав, боцман! Вскоре пятеро исследователей, тесно прижавшись друг к другу, стояли на каменной плите, висевшей над чёрной бездной колодца.
      Максимыч не преувеличил — открывшийся в стене проход вёл в помещение, напоминавшее просто нишу, выдолбленную в скале, — два шага на три, не больше. Здесь не было ничего, если не считать двух перевёрнутых вверх дном бочек, из которых большая с таким же успехом могла служить столом, с каким меньшая — стулом или табуретом, да охапки трухлявой соломы в углу. На боковой стене — планки, дублирующие знак на камне. И это — всё? Для этого в недрах базальтовой скалы были выбраны сотни тонн породы, устроен точный, отлично налаженный механизм, секретный замок?!
      Исследователи самым тщательным образом осмотрели помещение, и всё напрасно — не оставалось сомнений, что, как это ни парадоксально, но каменный шкаф и являлся конечной целью неведомых строителей.
      Весьма вероятно, что в этой нише некогда хранилось что-нибудь — статуя нелюдимого бога, лицезреть которого простым смертным запрещалось, или какие — нибудь иные предметы поклонения. А может быть, и просто сокровища какого-нибудь удачливого повелителя. Как вы считаете, дорогой капитан? А потом сюда кто-нибудь проник…
      Тут что-то вырезано… Буквы! — Дима провёл рукой по днищу бочки. — А это что?
      Это была позеленевшая медная монета — английский пенс времён королевы Елизаветы.
      Всё днище бочки было изрезано ножом — неровными, угловатыми буквами, подчас налегающими одна на другую. Отдельные слова и обрывки фраз читались свободно, но общий смысл написанного не удалось уловить, пока капитана не осенила догадка:
      — Знаете, в чём дело? Здесь писали, не рассчитывая, хватит ли места, просто не думая об этом… А потом пришлось вписывать уже между написанных строк — где попало. И буквы стали мельче, и слова друг на друга лезут. Видите?
      Восстановив без особых усилий последовательность фраз, капитан переписал всё в блокнот и прочёл вслух.
      Завещание пирата!
      Вроде… Во всяком случае— его последнее слово.
      Итак, друзья, мы в личных апартаментах самого Самуэля Сплинта! Комфортабельностью они не блещут, что и говорить.
      Зато конспирация…
      Это — да! Когда он отсиживался здесь, можно было хоть ползком обшарить весь остров, и всё было бы безрезультатно.
      А на дне озера, выходит, корабль? — воскликнул Федя. — Вот здорово! Мы его найдём?
      Возможно… Если от него хоть что-нибудь осталось! Но, друзья, — Мореходов осветил бочку, приблизив фонарик почти вплотную к днищу, — здесь ещё что — то вырезано! Несомненно!
      Действительно, между буквами — тонкие, как царапины, штрихи. Местами по ним прошли вырезы букв, местами вообще терялись. Смысл рисунка не воспринимался.
     
      — Буквы отвлекают… — пробормотал капитан. — Буквы… Нужно как можно точнее перенести сохранившиеся царапины на лист бумаги: тогда нам, возможно, удастся так сказать «домыслить» недостающие штрихи.
      Капитан, сравнил рисунок с оригиналом.
      — Смотрите — совершенно ясная картина! Нацарапанный рисунок представлял собою азбуку, написанную в виде таблицы, так что каждая буква помешалась в своей клетке.
      — Шифр?
      — Ключ к шифру. С помощью этой таблицы можно любой текст написать цифрами. Приём нехитрый. Впрочем, в то время, когда грамотный человек вообще представлял собой исключение…
      С помощью Максимыча выбрались наверх.
      — Один пенс? — усмехнулся боцман, ознакомившись с завещанием Сплинта. — Юморист пират!
      — Что же, друзья, сделаем всё как было? Капитан присел перед камнем на корточки, взялся обеими руками за планки…
      Перегнувшись через край колодца, ребята видели, как закрыв отверстие, захлопнулась каменная плита, как в колодец хлынула вода…
     
      Чёт владел Сплинт
     
      В этот день коком был Дима. Когда он, окончив приготовления к ужину, проходил по коридору, Валя, приоткрыв дверь своей каюты, позвала его.
      Ты не знаешь, что с Федей? — спросила она вполголоса.
      С Федей? Нет. А что?
      Тише… — Пропустив Диму, Валя прикрыла дверь. — Понимаешь, странный он какой-то. Заболел, может быть?
      После обеда он пошёл охотиться… ну, с киноаппаратом… Вернулся совсем недавно и всё ходит, ходит… «Слышишь?
      Дима прислушался. За переборкой звучали шаги.
      — Пошли!
      Федя хмуро посмотрел на Диму, потом на Валю:
      Придумают тоже — заболел!
      А что же ты такой кислый?
      Кислый!.. — Федя фыркнул. — Потому что несладкий! — он сделал безразличное лицо.
      Но от Вали не так-то просто было отделаться:
      — Знаешь, Федька, ни капли не остроумно! И, уж во всяком случае, не по-товарищески.
      Удар попал в цель: Федю подобный упрёк не мог не задеть.
      Чепуха, — сказал он досадливо, — здоров я, что мне сделается… Корабль нашёл, вот и всё.
      Корабль?! — изумилась Валя. — Какой корабль?
      Пиратский… В озере…
      Федька!.. Ты нырял?!
      Велика важность — нырял! Не в этом дело.
      Не в этом? А если бы с тобой что-нибудь случилось? Какой гы всё-таки эгоист! И что ты скажешь капитану?
      Погоди, Валь, погоди… — Дима подошёл к другу вплотную. — Федька, так ты его видел? Какой он?
      Какой, какой… Обыкновенный. Ну, такой то есть, какой и должен быть — трёхмачтовый, с пушками… Не в этом дело.
      Вот заладил: не в этом да не в этом! А в чём?
      В чём… Если бы я сам знал — в чём! И что вы ко мне пристали, ведь всё равно не поверите… — Федя махнул рукой и повернулся было к двери, но друзья дружно в него вцепились.
      То есть как это — не поверим? Федька, говори сейчас же, что случилось! Неужели ты думаешь, что мы тебя теперь выпустим? — Валя стала у двери, прислонилась к ней спиной. — Буду стоять здесь и никуда не уйду! Говори, что случилось?
      Сражение было проиграно: нельзя сказать друзьям «всё равно не поверите» и уйти. И Федя сдался:
      Дело е том, что… кто — то зажёг свет в каюте капитана!
      Ну и что? — не понял Дима. Он подошёл к выключателю и повернул его. — Капитан или Степан Максимович… А при чём это?
      Но Валя поняла Федю правильно. Она вздрогнула, шагнула вперёд и села на койку.
      Федя… но ведь бывают… светящиеся рыбы, — сказала она совсем тихо. — И потом… потом… разве не могло это тебе показаться? Конечно! Так оно и есть! Федька, это же тебе просто показалось!
      Ну да, конечно, — показалось! Стукнулся обо что-нибудь головой, искры из глаз посыпались… Так, что ли? Я же вам говорил!
      Федя, Федя, не сердись! Ты ведь сам понимаешь…
      Понимаю! В том-то и дело, что понимаю… И вот что: я расскажу всё как было, по порядку, а там — думайте, что хотите… Но ко мне больше не приставать. Идёт?
      Валя открыла было рот, но Дима её перебил:
      Идёт. Говори.
      Сперва я на самом деле решил поохотиться. Пошёл по берегу, дошёл до того узкого фиорда, где мы привал устраивали. Там, у горловины, оказывается, совсем легко перейти на другую сторону. Перешёл, пошёл дальше Так и дошёл до озера.
      — Сколько же ты шёл? Федя не ответил.
      Я нашёл его быстро, со второго раза. В первый раз дна не достал — боялся воздуха не хватит. Вынырнул, подышал и снова нырнул. Достал дно, перевернулся, и вижу над собой утёс… И вдруг сообразил, что это бушприт! Огромным он мне показался. Да корабль и в самом деле большой. Ну вот. Вынырнул, лёг на спину, отдыхаю… И не знаю ещё, буду ли снова нырять… Страшно одному. А любопытство разбирает — корабль— то настоящий пиратский! Потом решился. Нырнул и по дошёл с кормы. Корма высокая, надстройка на ней двухэтажная. Смотрю, и вдруг чувствую, что сзади кто— то есть… Оглянулся — рыбина. Огромная! Стоит и на меня глядит. А я — на неё. Не знаю, что за рыба — вдруг кинется, а у меня и ножа нет. Смотрим друг на друга, а мне уж и воздуха не хватает. И вдруг она словно бы вспыхнула, заблестела вся. Хвостом ударила и исчезла. Я обернулся и вижу: из иллюминатора на корме — свет! Сильный, яркий, лучом в воде расходится. И в луче всё очень хорошо видно — рыбёшки мелкие, водоросли. Я ударил ногами и пошёл вверх — круто, по прямой. И уже совсем ничего не вижу — вода словно бы чёрная какая-то стала. Вынырнул — и к берегу. Долго сидел на берегу, ждал…
      Ждал?!
      Думал, может водолаз туда забрался… с «Фэймеза». Может, они не все с острова убрались. Глупо, конечно, но что ещё можно подумать?! Потом осмотрел берег — если водолаз, то должны остаться следы, не с неба же он свалился. Но следов никаких не нашёл.
     
      Капитан прежде всего отчитал Федю за грубое нарушение дисциплины:
      — Как же так? Ведь ты на «Бризе» матрос первого класса, чуть что не боцман! А?
      Но, к удивлению Феди, капитан не пытался убедить его, что свет в иллюминаторе затонувшего корабля ему «привиделся». Он внимательно выслушал весь рассказ, потом долго ходил по каюте, сопя потухшей трубкой.
      — Ладно, идём ужинать. Завтра посмотрим, что к чему…
      И уже в коридоре спросил:
      Кстати, ты не заметил, когда нырял, какая была вода — не покалывала? Помнишь, как тогда, когда мы купались в озере?
      Не заметил. Так ведь…
      Да, да… Ну, пошли!
      Никому не удалось узнать, что думал Мореходов о необычайном происшествии с Федей. Дима, безуспешно пытавшийся это выведать, сказал, что капитан «отказался комментировать» загадочное происшествие…
      Весь вечер Мореходов просидел у себя в каюте. А утром ребята узнали, что намечавшийся поход по острову начнётся обследованием озера Сновидений.
      Прикрепив к спине акваланг, с шестнадцатикилограммовым поясом и ластами, капитан и боцман ушли под воду…
      В тёмно-голубой воде озера на двадцатиметровой глубине на илистом дне лежал слегка наклонённый на правый борт трёхмачтовый фрегат. На корме сохранилась часть названия:
     
      Снаружи корабль не имел никаких повреждений, но, пробравшись внутрь корпуса, подводники обнаружили, что днище, переборки и нижняя палуба сильно разрушены. Груз, о характере которого можно было судить по нескольким случайно сохранившимся серебряным пластинам, вывалился через вспоротое днище и был погребён под толстым слоем песка и ила. Судя по всему, корабль затонул очень быстро, но экипаж, видимо, успел его покинуть, так как останков погибших нигде не обнаружили. В каютах и в кубрике нашли личные вещи, оружие; в каюте капитана — золотые и серебряные статуэтки, большой золотой шар и чёрную шкатулку, инкрустированную перламутром.
      В главном же осмотр затонувшего корабля остался безрезультатным — исследователи не обнаружили ничего, что позволило бы проникнуть в тайну огня, зажёгшегося в капитанской каюте. В вязком иле никаких следов не нашли… Следовательно, предположение о водолазе— само по себе маловероятное, но всё же хоть как-то объяснявшее удивительное происшествие, — вовсе исключалось. И появление слёта становилось ещё более странным и необъяснимым!
      — Не горюй, дружок, — подбодрил капитан приунывшего Федю, — не только и свету, что в окошке… Тут, брат, с этим озером такая кутерьма получается, что хочешь не хочешь, а придётся нам во всем этом разобраться. Вот так, матрос первого класса!
      Доставка поднятых предметов на «Бриз» закончилась уже под вечер.
      Максимыч осмотрел каюты, кают-компанию, камбуз — всё прибрано, всё блестит.
      — Теперь можете к капитану…
     
      Мореходов с помощью Стожарцева заканчивал составление списка найденных вещей.
      Для учёных, изучающих культуру древних инков и ацтеков, всё это представит немалый интерес. Как вы полагаете, Ермоген Аркадьевич?
      Безусловно. Особенно те предметы, на которых сохранились письмена.
      Ну, а для нас… Для нас пока что интереснее вот это!
      Движением головы он указал на золотой шар и чёрную шкатулку.
      — Шкатулка принадлежала Самуэлю Сплинту. Его, так сказать, личная собственность. И вот что в ней было…
      Мореходов откинул крышку.
      Шкатулка была пуста, если не считать трёх предметов— круглой свинцовой пули, золотого медальона на тончайшей цепочке и крупной, тёмной, почти чёрной жемчужины.
      — Что это?
      — Капитан ответил не сразу.
      — Возьмите в руки, рассмотрите.
      Свинцовая пуля была сильно деформирована от удара обо что-то твёрдое, и на приплюснутом её боку отчётливо выделялся узор:
     
      В медальоне было большое круглое отверстие:
     
      Sea, Shot, Sin! Капитан кивнул.
      Да… Круг замкнулся. На жемчужине — «Sea. Ребята притихли.
      — Давно всё это было, друзья! — сказал капитан погодя. — Три века назад… — Он закрыл шкатулку, провёл рукой по смешным человечкам, корабликам, флажкам, украшавшим крышку. — Посмотрите, какая любопытная вещь! … И знаете, что я вам скажу? Рисунков на этой шкатулке нет!
     
      Довольный произведённым впечатлением, Мореходов в упор посмотрел на ребят. Как нет?..
      А вот так. Здесь нет ничего, сделанного для украшения, потому что всё это — буквы. Точнее — зашифрованные надписи. Самое удивительное, что все они — все до одной! — зашифрованы с помощью той самой таблицы, которая была выцарапана на бочке! Здесь Сплинт превзошёл себя — так просто, а вот поди ж ты… Сами справитесь, или помочь?
      Сами, сами!
      Отлично. Я и не хотел бы лишать вас такого удовольствия… Ну-с, а что касается шара… — капитан повернул золотой шар, и все увидели рисунок, гравированный на отполированной поверхности. — Посмотрите, какое странное изображение. Мы с Ермогеном Аркадьевичем, как говорится, глазам своим не поверили!
      Остров здесь, вроде бы. Земля какая-то. А над ней — звёзды…
      Вот-вот! А какая земля, какие звёзды? Возьмите— ка географический атлас и карту звёздного неба и постарайтесь разобраться, что именно здесь изображено. А мы закончим опись.
      Матросы вышли.
      Проходя по коридору, Валя толкнула дверь в свою каюту.
      — Заходите, я вам что-то покажу…
      На столе лежали блокнот и англо-русский словарь. Девочка раскрыла блокнот.
      Узнаёте?
      Это было на корме корабля Сплинта!.. Ты что, подобрала подходящее слово?
      В названии корабля было или десять букв, или — если оно состояло из двух слов — девять. Так?
      Постой, постой, почему? — не сразу понял Дима. — А!.. Да, да, верно. Ну и что?
      Слова из десяти букв, начинающегося на «В1ас» и кончающегося на «Таг», в словаре нет. Значит, было два слова. Я и стала искать… И вот что получилось. — Валя перевернула листок.
      Такое красивое название! Вот это да!
      Валя сразу проснулась и села на койке. Было легко и как-то необычно радостно.
      Одеваясь, она прислушивалась к голосам за переборкой. Дима увлечённо рассказывал:
      … Куда ни посмотришь — всюду совсем чёрное небо и звёзды. Вверху, внизу, справа, слева — всюду, куда ни взглянешь! Дух захватывает, сколько звёзд! А потом я увидел приборы и понял, что это — космический корабль. Только стенки у него прозрачные. Потом…
      Димка, — перебил Федя, — я говорил во сне?
      Ты? Нет… не знаю. А что?
      Федя что-то ответил, но Валя не расслышала, что именно, Дима, видимо, тоже не понял, потому что переспросил.
      — Брось, говорю, разыгрывать, — повторил Федя громче.
      Некоторое время Валя ничего не могла понять — мальчики говорили одновременно, перебивая друг друга. Когда же снова стало возможно разбирать отдельные слова и фразы, Валя, прислушавшись, ахнула: в соседней каюте шёл нелепый, совершенно немыслимый спор о том, кто из них двоих… видел сон!
      — С ума они сошли, что ли? — Валя наскоро поправила волосы и выскочила из каюты.
      Дима сидел на койке, положив ногу на ногу и охватив колено руками, Федя ходил взад-вперёд: три шага туда, три — обратно…
      Валя спросила первое, что пришло ей в голову:
      Что вы тут раскричались спозаранку?
      Садись… — Дима подвинулся. — Как ты думаешь, может так быть, чтобы два человека видели один и тот же сон?
      Федя остановился, не завершив своего трехшагового маршрута, резко повернулся, но ничего не сказал.
      Один и тот же сон? А почему нет? Конечно, может. Вы, наверное, говорили на ночь, вот вам обоим и приснилось.
      Нет, Валя… Во-первых, об этом мы вовсе не говорили, а во-вторых, если бы даже и говорили, то это неважно, потому что сон совсем одинаковый. Понимаешь? Одинаковый в подробностях! Это же невероятно, этого не может быть!
      Расскажите толком, я ничего не могу понять.
      Давай, Димка, рассказывай…
      Дима рассказал сперва то, что Валя уже слышала, потом продолжал:
      В корабле было трое. Одна женщина…
      А ты?
      Я? — Дима уставился на Валю, силясь вспомнить. — А меня, выходит, и не было… Определённо не было! Я видел всё вроде как бы в кино…
      Женщины я не помню, — сказал Федя. — Трое, это правильно, но женщины не помню…
      Потом вдруг стало как-то тревожно, все забеспокоились… И появилась очень яркая звезда…
      Голубая! Она была большая, больше всех других звёзд, и быстро приближалась! — вставил Федя.
      Люди показывали друг другу на неё и что-то говорили…
      Они спорили…
      Спорили? Может быть… Да, конечно, они спорили, и один из них бросился к щиту управления, а другой удержал его силой… Так?
      Так. А женщина… Верно, Димка, там была женщина, теперь и я вспомнил! Она стала считать на машине… Круглый диск и кнопки…
      Мальчики, постойте! — Валя медленно перевела взгляд с Димы на Федю. — Постойте… Женщина считала, а волосы падали ей на лоб… она их откидывала, а они снова падали! Было так, да? У неё очень высокий лоб и на нём тонкий обруч… Было это?
      Было! Обруч надел один из мужчин. Она всё откидывала волосы, они ей мешали, а прервать работу было нельзя, и вот он подошёл, поправил ей волосы и надел обруч. А она, не отрываясь, кивнула головой и продолжала считать… Но, Валь, ты что — тоже видела?
      Ой, мальчики, как странно всё это получается! Нужно сейчас же рассказать капитану!
      Это что именно? — насторожился Федя.
      Ну… вот это… Сон наш!
      С ума сошла! Определённо сошла с ума! Матросы будут бегать к капитану и рассказывать, что им сегодня приснилось! Красота!
      — Федя! Неужели ты не понимаешь… Задохнувшись от негодования, Валя схватила телефонную трубку:
      — Товарищ капитан, это… это мы, матросы… Можно к вам?
      Возможно, Федя по-своему был прав, но если это было так, то капитан и виду не подал. Он с интересом выслушал ребят.
      Н-да, такие дела!.. — неопределённо сказал он. — Вот что я вас попрошу: пусть каждый в отдельности подробно опишет всё, что он видел во сне.
      Между прочим, тебе, капитан, не мешало бы и отдохнуть! — сказал Максимыч, входя в рубку.
      Отдохнуть?!
      Так ведь не спал ночыо — то… Свет уж под утро погасил…
      — Свет? — капитан бросил на боцмана быстрый взгляд. — А! Да, да, под утро…
      Однако отдыхать капитан не собирался. Отпустив ребят, он направился к Стожарцеву. Вскоре туда же вызвали и Максимыча.
      — Вечером совещание будет, — сообщил матросам боцман.
      За овальным столом кают-компании «Бриза» шесть человек. В центре стола — золотой шар.
      — Друзья! Мы собрались здесь, чтобы подытожить некоторые факты, ставшие нам известными в последние дни.
      Капитан перелистывает бортовой журнал.
      — Купаясь в горном озере, каждый из нас испытал какое-то странное, во всяком случае необычное, ощущение… Припоминаете? Вы, друзья, нашли, что вода как бы покалывает гели, подобно слабым электрическим разрядам. Так ведь? Я воспринял это несколько иначе — как слабую вибрацию воды. По когда мы купались в озере в другой раз — а это было на следующий же день — никто из нас ничего не заметил. И Ермоген Аркадьевич, много раз купавшийся в озере, никогда ничего подобного не замечал. Зато у нашего уважаемого учёного имеются наблюдения иного плана. Стенные часы размеренно бьют девять раз.
      — В каюте корабля, затонувшего триста лет назад на глубине двадцати метров… зажёгся свет! Да, друзья, всё произошло именно так, как нам рассказал Федя — из иллюминатора корабля, лежащего на дне озера, ударил сноп света! У нас нет никаких оснований сомневаться в словах нашего товарища.
      Капитан вынимает из журнала несколько листков бумаги.
      - И, наконец, ещё одно событие. Самое удивительное и самое, быть может, многозначительное… Минувшей ночью вёл команда «Бриза» видела один и тот же… — Мореходов делает едва заметную паузу, словно бы подыскивая выражение, — сон! Вот здесь, — капитан показывает вынутые из журнала листки, — каждый из нас описал свой сон. Очень любопытно — все рассказали об одних и тех же событиях.
      Несколько секунд Мореходов сидит молча.
      Друзья, вы, вероятно, обратили внимание на то, что уже простое перечисление фактов позволяет заметить их известную взаимосвязь? Внешне это выражается, ну, хотя бы в том, что все необычайные явления наблюдались в районе озера Сновидений…
      А сон?!
      Внимание слушателей напряжено, вопрос срывается, как стрела с тетивы… И парируется:
      — А разве мы вчера не взяли на борт предметы, находившиеся до того на дне озера? Кстати, друзья, сейчас самое время уточнить ещё одно обстоятельство: сегодня ночью Степан Максимович видел в моей каюте свет, который погас перед рассветом, и предположил поэтому, что я бодрствовал. На самом же деле я рано лёг спать и лампу, разумеется, погасил. Встаёт вопрос: какой же свет видел боцман? Не тот ли самый, который Федя видел в иллюминаторе затонувшего корабля? Полагаю, теперь никого не удивит высказанное Ермогеном Аркадьевичем предположение о наличии причинной связи загадочных явлении с чем-то, что до вчерашнего дня было на затонувшем корабле, а теперь находится здесь, на нашем судне? В этом отношении наше внимание прежде всего привлекает шар. Оказывается, он вовсе не золотой, как предположили мы и как, вероятно, думали люди Сплинта и он сам. Нет, он не золотой — он сделан из неведомого нам материала.
      Капитан вынул из кармана алмаз для резания стекла и, сильно нажимая, провёл им по поверхности шара.
      Как видите, не только царапины нет, но даже хоть сколько-нибудь заметного следа.
      Но как же так?! На земле нет ничего, равного по твёрдости алмазу!
      Вот именно — на Земле… Кстати, удалось вам установить, что изображено на шаре?
      Не всё, товарищ капитан. Здесь вот, внизу — Антарктида. Выше — Полярная звезда и девять самых ярких звёзд Северного полушария: Алтаир, Альдебаран, Вега, Капелла, Ригель, Поллукс, Процион, Арктур, Регул. А вот что это за созвездие, мы не узнали. И Сатурн с двумя кольцами — тоже…
      Так-так… Но, скажите, как смогли те, кто изготовил шар, нанести на него очертания материка, о существовании которого стало известно лишь в 1820 году? Далее — девять звёзд Северного полушария. Северного! Казалось бы, совершенный абсурд — звёзды Северного неба над Южным полюсом Земли! А? И тем не менее, в этом сочетании есть известный смысл: недавние исследования австралийских учёных, проводивших сравнительное изучение магнетизма древних пород и их возраста, подтвердили ранее высказанную советскими учёными гипотезу о смещении полюсов Земли. В течение геологической истории нашей планеты её положение в пространстве менялось, причём именно так, что Антарктида оказывалась обращённой к Полярной звезде…
      Открывшиеся нам факты настолько необычайны и значительны, что невозможно оставить их без внимания! И если для того, чтобы объяснить их, для того, чтобы уяснить себе породившие их явления, нам придётся перенестись в область предположений и догадок, возместить недостаток фактов домыслом… Ну что ж… Разве воображение и фантазия — не родные сёстры наблюдения и исследования?
      — Родные, дорогой капитан, родные…
      — Сегодня мы с Ермогеном Аркадьевичем обсуждали всё это, отвергали одни предположения, принимали другие. И пришли к некоторым выводам, которые можно изложить в виде связной… гипотезы. Во времена очень и очень далёкие, может быть, даже доисторические, нашу Землю посетили гости… Жители неведомой планеты!
      Капитан показал на шаре кружок, обведённый двумя пересекающимися кольцами.
      Может быть, она находится здесь, где на звёздных картах располагается созвездие Стрельца? Пришельцы очень много знали о мире и о Земле.
      И они были на Земле как раз тогда, когда она была обращена Южным полюсом к Полярной звезде?
      О нет! Это означало бы, что шару самое малое… миллион лет! К тому же — созвездие, которое вы не узнали — Большая Медведица, но она изображена здесь такою, какою будет видна с Земли через… пятьдесят тысяч лет! По-видимому, рисунок на шаре имеет какое — то иное значение. Трудно сказать — какое, но нам с Ермогеном Аркадьевичем он существенно облегчил принятие той самой гипотезы, которую я сейчас излагаю… Космонавты привезли на Землю прибор, излучающий информацию, воспринимаемую мозгом разумного существа непосредственно в форме образных представлений…
      Так это… Так это был не сон? Это была передача?
      Если наша гипотеза верна… Как бы там ни было, но в один прекрасный день в руки древних жителей Мексики или Перу попал подарок из бездны космоса.
      — А как шар попал на корабль?
      — Триста лет испанские и португальские корабли вывозили ценности, награбленные в Мексике, Перу, Чили… Но их европейские партнёры, и в первую очередь Англия, отнюдь не намеревались примириться с тем, что богатая добыча проплывает мимо, тем более, что можно было оторвать себе жирный кусок без особых дипломатических осложнений… Так возникло пиратство XVI и XVII веков. Френсис Дрейк, Морган…
      Английская королева Елизавета не находила нужным даже скрывать прямую поддержку, оказываемую предприимчивым подданным, коль скоро они делились с нею добычей. Украденный Дрейком бриллиант украсил её корону, а Дрейк был… посвящён в рыцари и награждён чином адмирала! Самуэль Сплинт также пользовался высочайшим покровительством — он достаточно ясно написал об этом.
      Но в конце концов Сплинту не повезло: здесь его подстерегла беда. Сам он, к сожалению, ограничился ссылкой на волю рока, но можно предположить какую-нибудь стихийную катастрофу — землетрясение, сброс горных пород, — в результате чего корабль пошёл ко дну, а выход из бухты оказался закрыт…
      Товарищи, мы имеем достаточно оснований предполагать, что в наши руки попал датчик информации с неведомой планеты. Несомненно, что шар заключает в себе энергию в форме, совершенно не известной нам, землянам. Излучение света, явление вибрации, звуковые колебания атмосферы — всё это, а возможно, и многое другое — результат излучения этой энергии в пространство, побочное действие её. Кто знает, какие открытия последуют, когда прибор попадёт в руки учёных и подвергнется детальному и квалифицированному исследованию? Предлагаю принять следующее решение: немедленно радировать на Большую землю и… продолжать исследование острова!
     
      Высоко в небе — солнце
     
      Воздух недвижим. В раскалённом бледном небе ни облачка. Внизу — справа и слева — леса, перелески, долины, холмы, голые утёсы, сверкающие на солнце река, ручьи, глубокие бухты. С вершины горной цепи, где движется маленький отряд, как в панораме открывается остров во всём своём разнообразии красок, тонов, оттенков, во всём великолепии буйной, нетронутой природы.
      Ермоген Аркадьевич, вы не устали? Может, устроим привал?
      Вот ещё немного, — он палкой указал на плоскую вершину. — Поднимемся туда.
      Источник, прорыв себе в базальте глубокий жёлоб, из крохотного озерца ручейком вился по террасе.
      Сбросив рюкзаки, сумки, снаряжение, путешественники с наслаждением умылись холодной водой.
      — Дима, передайте, пожалуйста, рюкзак, который Степан Максимович любезно нёс за меня… Спасибо. Надеюсь, вы не пожалеете, что дали себя уговорить не брать с собою консервных банок и прочих тяжеловесных продуктов.
      Стожарцев достал из рюкзака завёрнутые в большие листья несколько «губок».
      Он аккуратно разрезал розовую, с кулак величиною, «губку» на мелкие кусочки, бросил их в котелок с водой. С другой «губки», напоминающей телячью печёнку, он снял тонкую плёнку, разрезал на двенадцать долек.
      — Вот и всё.
      Вооружившись киноаппаратом, ребята отправились снимать остров «с птичьего полёта».
      Товарищи, смотрите. — Федя стоял у восточного края террасы. — Так это же… та долина!
      Мальчики! Как это мы до сих пор не спросили Ермогена Аркадьевича, что это такое? Пойдём, узнаем, а?
      Как раз перед тем, как вы вернулись, наш дорогой капитан обратился ко мне с тем же вопросом… Ну что ж — я и сам хотел рассказать вам сегодня об этом. Вот наше первое блюдо и готово. Можно «накрывать на стол». А тем временем поспеет и второе.
      Проголодавшись, путешественники отдали должное вкусному обеду.
      Ермоген Аркадьевич, так вы обещали…
      Извольте, я готов. Это, пожалуй, последнее, что вам ещё не известно о моей жизни на острове.
      Убедившись, что только счастливый случай может избавить меня от судьбы классического Робинзона Крузо, и будучи, естественно, не в состоянии представить себе, как долго этого случая придётся ждать, я, продолжая работать, начал вместе с тем систематическое исследование острова. Третьего мая 1902 года — потом вам станет ясно, почему я так хороню запомнил эту дату, — бродя по северной его оконечности, я обратил внимание на купу очень высоких деревьев. Тёмный массив тесно сомкнувшихся крон, возвышавшийся над морем кустарника, живо напомнил мне мой остров, вздымающийся из океана громадами гор, и у меня возникло желание проникнуть туда, в центр зарослей, под сень величественных деревьев. Приблизившись, я увидел, что заросли непроходимы: никогда ещё не приходилось мне встречать подобного переплетения веток и стволов, которые местами срастались между собою наподобие решёток, усаженных острыми и крепкими шипами. Убедившись в невозможности осуществить своё намерение, я оставил его… Валя, будьте так добры, налейте мне чайку. Кажется, ещё остался?
      Ермоген Аркадьевич, а я сейчас новый вскипячу.
      Это ещё лучше. Так на чём я прервал свой рассказ? Вспомнил!.. Вернувшись к себе, я занялся обычной своей работой, но никак не мог сосредоточиться. Дело не спорилось, несколько раз ловил я себя на совершенно непростительной рассеянности. Воображение разыгрывалось всё сильнее, теперь уже мне казалось, что в центре зарослей, под непроницаемым сводом крон непременно что-то таится, я в этом был почти убеждён! Кончилось тем, что на другое утро, едва рассвело, я снова отправился в поход.
      Работа продвигалась медленно, но с каждым взмахом топора я неуклонно приближался к цели. И вот, во втором часу, весь изодранный, исцарапанный, я отбросил последнюю колючую ветку кустарника.
      За моей спиной лежал тоннель, длиною около двадцати пяти сажен, впереди — глухая поляна, поросшая огромными деревьями. Между стволами виднелся невысокий длинный холм, сплошь заросший растениями.
      Это было место, забытое богом и людьми… Да, да— именно забытое, я это почувствовал сразу необыкновенно сильно и остро. Безотчётное, как инстинкт животного, чувство того, что я нахожусь в месте, где когда-то обитали люди, охватило меня. Я слишком хорошо знал ощущение человека, ступающего по нехоженым тропам девственных дебрей, чтобы не уловить этой разницы: здесь царило запустение, но никак не нетронутость. Полагая, что с вышины можно будет не без пользы осмотреться вокруг, я, цепляясь за лианы, упираясь руками и ногами в ветки и стволы, вскарабкался по отвесной стене и оказался на плоской вершине, шириною около четырёх сажен. Насколько она тянется в длину, невозможно было определить — так сильно здесь всё заросло… Но каково было моё удивление, когда среди густой листвы я обнаружил вдруг… трубы! Не стану описывать охватившее меня волнение, когда я понял, что нахожусь на крыше дома!
      Дверь была в торцовой стене — как раз в той, по которой я спустился.
      Стожарцев умолк.
      — В комнате работали четыре человека Очевидно, они были погружены в свою работу, когда… разбилась колба. Трудно сказать, почему она разбилась, всего вероятнее, что её кто-нибудь уронил. Ещё труднее было бы определить, когда это произошло. Одежда и накинутые поверх неё белые халаты сохранились отлично, но в костюмах были только… белые, гладко отполированные временем скелеты.
      Я сразу понял, что смерть мгновенно сразила этих людей. Осколки колбы я тоже сразу заметил.
      Я долго стоял, не в силах сделать хотя бы шаг. Просторная комната представляла собою микробиологическую, точнее — бактериологическую лабораторию. За широким столом трое были заняты приготовлением питательных сред и посевом бактериальных культур. Они сидели и сейчас: один упал лицом на руки в позе человека, сильно уставшего и задремавшего за столом: другой словно бы задумался, подперев голову руками; третий откинулся на спинку стула — череп его сместился, как у человека, втянувшего голову в плечи; четвёртый лежал на полу — вероятно, именно он уронил колбу.
      Первой моей мыслью было обещание достойно предать земле прах безвестных мучеников науки, отдавших свою жизнь во имя счастья и безопасности людей, ибо одного взгляда на выстроившиеся в шкафах и на стеллажах сосуды было достаточно, чтобы я обнаружил среди них культуры бактерий, вызывавших самые страшные бичи человечества: чуму, холеру, сибирскую язву…
      Затем я задал себе вопрос: что же всё-таки было в злополучной колбе? Ведь никакие даже самые страшные возбудители инфекционных заболеваний не обладают моментальным действием! Может быть — какой-нибудь сильный яд, вроде синильной кислоты? Позднее я подвергнул анализу осадок на осколках разбитой колбы и убедился, что вещество это органическое и, несомненно, представляет остаток питательной среды и выросшей на ней культуры микроорганизмов.
      Кроме этих четырёх человек в доме не было никого.
      … Копать могилу тут же. около дома, не было никакой возможности, я сделал это за пределами колючих зарослей. За этим занятием меня и застала ночь…
      Стожарцев выпрямился, расправил плечи.
      — Несколько лет спустя я устроил на месте захоронения парк — тот самый, который вас так поразил…
      Покончив с грустной и тягостной церемонией, я взялся за тщательные поиски чего-нибудь, что помогло бы установить личности погибших, но так ничего и не нашёл. Через два дня, выяснив, что именно было в разбитой колбе, я снова вернулся в дом и, соблюдая крайнюю осторожность, дабы не пасть бессмысленной жертвой нелепой случайности, начал осмотр лабораторий. Ещё в первый раз меня несколько удивило, что все бактериальные культуры, даже достаточно хорошо известные и уже имеющие свои определённые названия, здесь обозначались условно, с помощью буквы и числа. Теперь же я установил, что известных науке возбудителей опаснейших инфекционных заболеваний в лаборатории было ничтожное количество — подавляющее большинство сосудов хранило в себе посевы бактерий, дотоле не известных. Это открытие меня ошеломило: получалось, что целью учёных являлось выведение новых видов и рас бактерий! Смутное подозрение, которому тщетно противился разум, овладело мною. Я углубился в рабочие записи, протоколы исследований, теоретические разработки, стараясь отыскать доказательства не обоснованности моего ужасного предположения. Однако подобных доказательств я не нашёл, — напротив, всё свидетельствовало в пользу справедливости моих выводов: микробы чумы, вибрионы холеры и прочее являлись для исследователей лишь исходным материалом. Экспериментаторы добивались наследственно закреплённого изменения свойств микроорганизмов, повышая их токсичность, прогрессию размножения, сопротивляемость неблагоприятным условиям внешней среды… Словом, пестовались неуловимые и неотразимые бактерии-убийцы!
      Окончательно рассеяла мои сомнения потрясающая своим лаконичным трагизмом записка — предсмертное письмо одного из четырёх человек, погибших в лаборатории… — Стожарцев вынул из большого кожаного бумажника два листика.
     
      — Это я нашёл в карманах того, кто лежал на полу…. Как вам нетрудно убедиться, я здесь ничего не смог разобрать, хотя и приложил немало труда и времени. Но затем в одной из жилых комнат, среди книг, я нашёл второй листок.
      Путём сравнения и сопоставления их я пришёл к выводу, что они взаимно дополняют друг друга. Один лист пришлось перенести на кальку.
      Мне думается, что автор зашифровал письмо, полагая, что в таком виде оно скорее сохранится. Он, вероятно, учитывал, что среди людей, которые первыми его найдут, могут оказаться те, в чьи интересы не входило, чтобы раскрылась правда — они немедленно уничтожили бы явно обличающий документ.
      Стожарцев протянул слушателям второй листок.
     
      Подождав, пока все прочли документ, Стожарцев продолжал:
      — Получив несомненное доказательство того, что в заброшенной лаборатории готовилось неслыханное злодеяние, я в порыве гнева и возмущения решил уничтожить и само здание, и всё, что находилось внутри. Я сделал это с помощью взрыва. Осталась только огромная воронка, обведённая кольцевым валом…
      Стожарцев встал, провёл рукой по лицу:
      — Это место я посетил через полтора года. И вы знаете, что меня потрясло? Здесь, на острове, бушует жизнь. Именно бушует. Неукротимая, жадная жизнь на каждом шагу: срубите дерево — тотчас на его месте появится молодая поросль. Вытопчите или даже выжгите траву — и через пару дней вам не найти будет места, где вы это сделали… Но там, где полтора года назад взрыв поднял в воздух тысячи тонн земли — всё было мертво и пусто!
      Но я был буквально ошеломлён, когда, спустившись в воронку, обнаружил всё-таки на самом её дне живое существо: проросток одного из ядовитейших видов сумаха! Нет, вы представляете себе, какова аллегория, каков символ, а?! И по сей день на том проклятом месте ничто не изменилось, лишь дерево смерти, которое впоследствии я из предосторожности обсадил кактусами, простирает к небу пламенеющие ветви…
      Стожарцев вышел на террасу; прищурившись, долго смотрел в синюю гладь океана.
      Максимыч стал около него:
      А отсюда это дерево не видать?
      С террасы — нет. Но если вы подниметесь на пик — а с северной стороны это совсем легко проделать, — вы его увидите.
      Степан Максимович, подождите, и мы с вами!
      Давай, команда!
      Боцман с ребятами, поддерживая и помогая друг другу, начали карабкаться на вершину. Стожарцев вернулся в пещеру. Капитан всё ещё вертел в руках листки.
      А вы не думаете, что эта бактериологическая лаборатория также являлась детищем Летфорда?
      Всего вероятнее, что так именно и было… И тем не менее, не располагая неопровержимыми данными, я никогда не позволял себе утверждать это. Слишком уж велико обвинение!
      Вы правы… Тем более, что Летфорда уже, без сомнения, нет в живых.
      Вот именно: de mortuis aut bene, aut nihil![9] А объективно… Помните, я вам говорил: мне казалось странным, что он как бы остыл к основной моей работе, вроде бы чего-то не договаривал? Возможно, он рассчитывал на меня, как на продолжателя того дела, но, естественно, не решался сразу раскрыть карты…
      — Но почему же он оставил лабораторию в неприкосновенности: не уничтожил, что мог, и не спас, что можно было спасти?
      — Полагаю… он боялся войти туда! Кто знал, отчего погибли люди и как долго смерть подстерегала там каждого?
      Сверху, прямо перед входом в пещеру спрыгнули один за другим ребята и боцман.
      — Капитан! — Валины глаза были совсем круглыми. — Нам Степан Максимович сказал, что из такого дерева сделана ваша… — девочка остановилась, переводя дыхание.
      Ермоген Аркадьевич удивлённо посмотрел на боцмана:
      — Степан Максимович, вы, должно быть, ошибаетесь. Из такого дерева ничего не может быть сделано: всякого, кто до него дотронется, ждёт неминуемая гибель!
      Максимыч улыбнулся одними глазами. Мореходов кашлянул и… достал из кармана трубку!
      — Ермоген Аркадьевич, вы совершенно правы. Но и Максимыч не ошибается… Придётся, как видно, рассказать вам одну историю.
      Рассказывайте, рассказывайте!
      Много лет назад судно под красным флагом бросило якорь у берегов Гвинейского залива, в нескольких милях от мыса Каба-Негру… Здесь, в маленькой деревушке, глубокий старик, давно потерявший счёт прожитым годам, рассказал нам о поединке молодого туземца, самого ловкого и храброго охотника племени; о поединке с деревом, к которому нельзя было приблизиться, так как грозная и беспощадная смерть разила каждого. Старик показал нам такое дерево: издали оно казалось объятым пламенем. Юноша окружил страшного врага высоким валом из валежника и хвороста и сжёг его листья… Суживая постепенно огненное кольцо, сжёг он и ветви — остался один ствол. Дальнейшее требовало ещё большей осторожности, так как в каждой капле древесного сока таилась смерть. Нагревая докрасна длинный железный прут, он прожёг ствол у самой земли и повалил его. День за днём сжигал он поверженного противника, счищая обуглившийся ствол и вновь обкладывая его хворостом… Через три месяца осталась маленькая головешка, в середине которой сохранилась высушенная древесина без капли яда. Из неё охотник сделал трубку… Окончив рассказ, старик долго смотрел на наш корабль. Потом он добавил:
      «Страшен лев, один голос которого приводит в трепет всё живое. Лишь отважное сердце и меткое копьё уберегут от него… Страшен лев. Но ещё страшнее леопард, подстерегающий и разящий, как молния. От него убережёшься, только если ты хитрее его, а стрела твоя — быстрее молнии. Очень страшен леопард, но ещё страшнее — ядовитая змея. Только случай и счастье помогут от неё уберечься… Но страшнее льва, леопарда и змеи — белый человек. Ничто не убережёт от его коварства, алчности и злобы. Много лет прожил я на свете, много видел кораблей. Были и совсем такие, как твой. Только флаг был другой Такого огненно-красного я ещё не видал. И белых люден, которые нам братья, — я вижу впервые… Третью ночь слышу я голоса предков: они зовут меня в Страну Удачной Охоты… Молодой охотник, о котором я тебе рассказал, — я. Трубка, которую ин сделал, — вот она. Возьми её, белый брат мой! Это могучий талисман, предохраняющий от яда, огня и воды. Возьми его, не обижай старика. Зачем мне теперь талисман, если я ухожу туда, где удача и счастье неизменно сопутствуют охотникам?».
      С тех пор я не расстаюсь с трубкой.
      Щёлкнув зажигалкой, капитан закурил.
      — Что же, Ермоген Аркадьевич, может быть, двинемся дальше?
     
      Высоко в небе — яркое, горячее солнце.
      По гребню горного хребта цепочкой идут исследователи.
      Шагают они по земле, полной чудесных тайн, и раскрыть их теперь им уже ничто не помешает…