DjVu

      ПЕРВЫЙ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ВЦИК
     
      При царизме Туруханский край служил местом, куда ссылали активных революционеров, видных деятелей большевистской партии. Здесь, за полярным кругом, зимой свирепствуют жгучие 50-градусные морозы, на сотни километров раскинулась необозримая тундра. Лишь могучий Енисей связывал эти места с сибирской железнодорожной магистралью, с центром России.
      Монастырское расположилось на высоком крутом берегу Енисея. Маленькая белая церковь, полицейское управление с тюрьмой, больница, десятка полтора деревянных неуклюжих домов и остроконечные юрты местных жителей-остяков — вот и всё село. Каждое лето сюда приходил пароход, приводя очередную партию ссыльных. Часть их оставляли в Монастырском, остальных на лошадях везли ещё дальше, в глубь необъятного края, в маленькие селения, состоящие из нескольких остяцких юрт.
      Раз в месяц ссыльные, проживавшие в «провинции», наведывались в «центр». Получали на местной почте письма, посылки, газеты, которые хоть и с большим опозданием, но приходили в Монастырское, узнавали у товарищей о новостях в России и за рубежом.
      В долгую морозную зиму село, утопая в двухметровых сугробах, замирало. Лишь завывание пурги нарушало тишину полярной ночи, да изредка скрипел снег под ногами одинокого прохожего.
      Оживало село на масленицу. Монастырчане и приезжие из ближних и дальних станков (поселений) собирались у Енисея. У самой реки берег был пологим, дальше переходил в крутой, пятидесятиметровый спуск.
      Начиналось народное гуляние катанием на санках с небольших снеговых гор, а затем признанные храбрецы из коренных жителей спускались с головокружительной высоты. Кроме мужества, здесь требовались ещё и незаурядная сила, ловкость. Одно неверное движение — и сани сбрасывали седока. Мало кому из местных парней удавалось пройти трассу без падения, а ссыльные вообще не отваживались на спуск по извилистому ледяному пути.
      Зимой 1914 года внимание участников праздника привлёк молодой невысокий человек, одетый на удивление легко для суровой поры. С весёлой улыбкой смотрел он на попытки покорить обрыв. А потом решительно направился к местным жителям.
      — Одолжите, пожалуйста, сани.
      Крестьяне с удивлением смотрели на незнакомца, придирчиво оценивая его неказистую фигуру.
      — Неужели решили спуститься с обрыва?
      — Конечно,- - задорно ответил молодой человек, поблагодарил за сани и начал подниматься в гору.
      Все на миг затаили дыхание, когда сани стремительно помчались по почти вертикальной ледяной дорожке. Один поворот, второй, а вот самый коварный, который не посчастливилось проскочить в этот день ни одному монастырскому парию. Есть! Сани не перевернулись, седок удержал равновесие и чётко финишировал у самой реки.
      — Кто такой? Откуда? — заинтересовались крестьяне, не скрывая восхищения.
      — Свердлов! Яков Михайлович! — ответили ссыльные. А потом возникли разногласия.
      — Из Москвы он... Уральский... Казанский... Нижегородский... В Костроме жил.
      ...Яков Михайлович Свердлов родился в Нижнем Новгороде в семье гравёра. Он был третьим ребёнком в трудовой многодетной семье. За ним присматривали старшая сестра и брат, а Яков, в свою очередь, помогал воспитывать двух младших братьев и сестрёнку.
      Небольшого роста, смуглолицый, черноволосый, он с раннего возраста выделялся среди сверстников активностью. Непоседливый, шаловливый Яков верховодил в играх, нередко сам придумывал их, бегал, прыгал, лазал по деревьям, заборам, крышам домов.
      — Есть ли в городе крыша, на которой ты не побывал? — спрашивал отец, выслушав очередную жалобу на его сына нижегородских домовладельцев. — Разве крыша бульвар, чтобы там гулять?
      Яков отмалчивался. Он получал огромное наслаждение, карабкаясь на крутую крышу или высокое дерево, безмерно радовался, когда взбирался на них быстрее других или оказывался там, куда никто не решался подняться. О его артистической ловкости и смелости знали на многих улицах города.
      Отличался Яков и играя в лапту, бабки, городки. Здесь рано проявились его настойчивость, целеустремлённость, бойцовских! характер. Он никогда не скисал при неудачах, упорно боролся до конца и нередко выходил победителем уже, казалось бы, проиграв.
      «Брат прекрасно плавал, умел грести на лодке, — вспоминали сёстры Свердлова Софья Михайловна и Сарра Михайловна. — Нередко брал и нас с собой. Мы боялись, когда вол-па от проходящего парохода била о борт лодки, грозя её опрокинуть, но старались не хныкать. Знали, что Яша трусости не простит».
      В зимнее время Яков завсегдатай катка на Чёрном пруду. Ему не по душе степенно скользить по льду под музыку оркестра пожарной команды. Вместе с Володей Лубоцким (впоследствии видным деятелем большевистской партии, секретарём Московского комитета РКП (б) Владимиром Михайловичем Загорским) он организовывал различные игры, в которых приходилось лихо мчаться, мгновенно меняя направление, скользить на одной ноге, сохраняя равновесие. Он не мог шить без азарта соревнований, борьбы.
      Ещё в городском начальном училище Яков проявил большие способности к наукам, и родители отдали его в гимназию, отказывая себе во всём, чтобы платить за обучение сына.
      Учился Свердлов очень хорошо, но постепенно интерес к гимназии начал падать из-за постоянных стычек с классным наставником. Казённый уклад гимназической жизни тяготил, вызывал чувство протеста. Установленные правила определяли, как нужно ходить по улице и вести себя в классе, как почитать преподавателей и проводить досуг и даже как относиться к товарищам.
      Последнее особенно раздражало юношу. По-настоящему дружеские отношения складывались у Якова с немногими.
      К шестнадцати годам Яков оставил гимназию. За год до этого умерла мать, пришлось думать о заработке, чтобы помочь семье. Из школьных предметов ему больше всего нравилась химия, поэтому-то и решил стал фармацевтом. Друг отца, старый провизор, предложил поступить к нему в аптеку, расположенную в центре города. Яков же устроился работать на окраине, где находились фабрики и заводы, жили рабочие.
      — Зачем? — удивлялись знакомые. — Там грязь, горбатые мостовые. И аптека захудалая. В других городских районах получше.
      Свердлов объяснять не спешил. Как рассказать, что его больше, чем тайны рецептов, интересовали люди, обитавшие в пролетарском районе Нижнего Новгорода. Хотелось познакомиться с ними поближе, понять их думы и чаяния, помочь им не только лекарствами. Он знал о стихийных волнениях на заводах и фабриках, хотел разобраться, чего добивается трудовой люд.
      В гимназии Яков пристрастился к чтению книг, воспевавших пафос революционной борьбы. «Овод» Войнич, «Спартак» Джованьоли он перечитывал по нескольку раз. Свердлов был в числе тех гимназистов, кто самостоятельно изучал труды Герцена, Чернышевского, Белинского, Добролюбова, Писарева. Ему исполнилось только пятнадцать, когда он впервые познакомился с «Капиталом» Карла Маркса. Яков прикипел к книге, через три месяца у пего уже был подробнейший конспект по всем разделам. Книги будоражили ум гимназиста, по ответить на все волновавшие его вопросы нe могли. Яков надеялся поближе познакомиться с рабочими. Аптека, в которую он поступил, принадлежала человеку, состоявшему под надзором полиции. Помощник провизора Иосиф Иванович Мияковский, с которым подружился Свердлов, был социал-демократом. Это способствовало росту классового сознания юноши, он стал активным борцом против самодержавия.
      В 1901 году Яков Свердлов становится членом нижегородской подпольной организации социал-демократов. В декабре этого года он впервые арестован за активное участие в демонстрации протеста в связи с высылкой из города Максима Горького. Накануне первой русской революции 19-летний Свердлов переходит на нелегальное положение. Северный комитет РСДРП посылает его сначала в Ярославль, затем в Кострому и Казань. А в сентябре 1905 года по заданию ЦК партии он переезжает в Екатеринбург (ныне г. Свердловск) и возглавляет грунну уральских большевиков.
      Не прошло и месяца, как «товарищ Андрей» (Свердлов прибыл в Екатеринбург с паспортом на имя Андрея Бабаева) завоевал огромную популярность среди рабочих. Он познакомился со всеми активными партийцами, выяснил состояние дел в организациях. Затем провёл такую же работу в Челябинске, Алапаевске, Сысерти.
      «Шил Свердлов на 10 — 12 рублей в месяц, — вспоминал старый большевик Б. И. Иванов. — Когда он отдыхал — никто сказать не мог. Небольшого роста, со смолистой шапкой густых чёрных волос на голове, в простых сапогах шагает Михалыч с собрания на собрание, и везде, где бы он ни появлялся, своим зычным, не но росту, голосом передаёт всем бодрость и уверенность.
      Благодаря неиссякающей энергии и организаторским способностям ему удалось объединить вокруг Уральского бюро крупнейшие партийные организации Перми, Екатеринбурга, Уфы».
      Деятельность агитатора не остаётся незамеченной и для полиции, за ним устанавливают слежку, надеясь, что он наведёт на места тайных собраний, подпольную типографию, явки. Но товарищ Андрей искусно ускользал от шпиков. Для пего не составляло труда стремительно юркнуть в проходной двор, перемахнуть по пути несколько высоких заборов или, выбравшись из слухового окна, прошагать по крутому скату крыши, ловко спрыгнуть с пятиметровой высоты.
      В октябре 1905 года товарищ Андрей появился на митинге в листовом цехе Верх-Исетского завода. Более двухсот рабочих слушали его пламенную речь.
      — Полиция! — В цех вбежал старший боевой дружины Пётр Ермаков. Он показал на Свердлова своему брату Алексею. — Спасай! Мы задержим фараонов.
      У Алексея Ермакова была припасена рабочая одежда, для верности он предложил товарищу Андрею испачкать промасленной паклей руки и лицо. Оглядел и довольно улыбнулся: «Наш. Не отличишь».
      Они торопливо зашагали к котельной, а от центральной проходной уже доносились крики, выстрелы, зазвенело разбитое стекло. «Пашка с фараонами дерётся, — подумал Алексей, — надо спешить».
      Он глянул на непоказную фигуру товарища Андрея и заволновался. Котельная не проспект, на каждом шагу горы угля, трубы, а отсюда по узкой стене надо пробраться на задний двор, где сам чёрт ногу сломает, лежат искорёженные вагонетки, поржавевшие детали паровых молотов и других механизмов, неисправный инструмент. Дальше путь лежал по крыше пакгауза к задней проходной, к которой ещё не добралась полиция.
      «Если товарищ Андрей не потянет, — подумал Алексей. — Понесу на плечах. Но с завода выведу, полиции не отдам».
      Алексею Ермакову не пришлось нести товарища Андрея. Быстро, с артистической ловкостью шагал Свердлов по узкой стене, не страшась высоты; без напряжения перепрыгивал через груды металла и поломанное оборудование; не дрогнул на скользкой от дождя крыше пакгауза. Они бегом проскочили заднюю проходную и вскоре оказались далеко от завода.
      — Я боялся, не выдюжите. — Алексей тяжело дышал, с уважением глядя на Свердлова. — На вид вы... — Он замолчал, не решаясь продолжать.
      Свердлов негромко засмеялся, подобное, очевидно, слышал не впервые.
      — Сила и ловкость нужны революционеру не меньше, чем мужество. Борьба предстоит долгая, трудностей будет немало. Без железной воли и крепких мускулов не обойтись.
      Кипучая, напряжённая, полная опасности деятельность товарища Андрея на Урале была прервана 11 июня 1906 года арестом, седьмым по счёту. На этот раз он провёл в тюремных застенках три с половиной года. И ни на один день не прекращал борьбы с самодержавием.
      Свердлов организовал политическую учёбу для товарищей по камере; веру в победу, бодрость и жизнерадостность внушал тем, у кого нечеловечески ужасные условия вызывали уныние. «Ровный и спокойный, он был точно выкован из какого-то плотного, упругого металла», — вспоминал старый большевик уралец Л. X. Митрофанов.
      С первых дней пребывания и тюрьме Свердлов начал думать о побеге. Во время одной из прогулок забрался на плечи самого рослого из товарищей по камере, измерил высоту тюремной стены и тотчас составил план. Затевая различные игры (заключённые гуляли груннами), Свердлов подбирал команды из людей, равных по физической силе. Они стали «этажами» гимнастической пирамиды, которую заключённые принялись старательно выстраивать каждый день.
      Сперва пирамида разваливалась в считанные секунды, по постоянные тренировки делали своё дело. Самые рослые и сильные, выполнявшие роль нижних, научились стоять не шелохнувшись. Уверенно держались на плечах те, кто поменьше ростом и полегче. Приобретали устойчивость и «малыши» вместе со Свердловым, которым предстояло с «третьего этажа» зацепиться за тюремную стену, укрепить там верёвочные лестницы и открыть дорогу на волю. Перевод грунны заключённых в другую тюрьму разрушил смелый
      Клан товарища Андрея и помешал проверить гимнастическую пирамиду на деле.
      В сентябре 1909 года Яков Михайлович вышел из тюрьмы, а в декабре был арестован в Москве на заседании комитета РСДРП. Последовала высылка в Нарымский край, откуда он через три месяца бежал. С присущей ему энергией снова принялся за работу, по царской охранке удалось напасть на след революционера и вернуть его в места ссылки.
      Томский губернатор Гран в наказание за побег приказал поселить Свердлова в самой отдалённой местности края, в глухом селе Максимкин Яр. Оно считалось гиблым и проклятым местом: на огромном таёжном и заболоченном пространстве полтора десятка домиков, в которых жили остяки и несколько русских семейств. Яков Михайлович оказался оторванным от товарищей.
      В этой обстановке можно было легко потерять присутствие духа, сломаться морально (на это и рассчитывал губернатор), ослабеть физически. Но Свердлов не унывал. Физические нагрузки, постоянная систематическая работа над книгами помогали ему переносить лишения.
      Читал Яков Михайлович, как всегда, много, круг его интересов был чрезвычайно широк. Кроме того, косил траву, ловил рыбу, брал у кого-либо из остяков ружьё и отправлялся на охоту. Стрелял Яков Михайлович, по воспоминаниям магссимоярских охотников, неважно, мешала близорукость, но на охоте для него главным была не добыча, а возможность установить дружеские связи с местными жителями, среди которых он проводил революционную агитацию.
      «Здоровье моё сносно, — писал Яков Михайлович жене, — ни разу по-настоящему не хворал, хотя недавно со мной случился казус такого свойства: был на неводьбе и долбил лёд, морозу было свыше 20 градусов, и я провалился под лёд, по не весь, вымок выше пояса.
      Застыл, едва растопил печку, когда приехал, по отогрелся и нисколько не простудился».
      В начале 1912 года Свердлову разрешили переехать в Нарым. Жизнь здесь была полегче, чем в Максимкином Яру, но, главное, отсюда можно было совершить побег. Желание вырваться на волю не покидало Свердлова ни на минуту.
      Подготовку к побегу он начал немедленно, уделяя много времени физической закалке. Об этом свидетельствовал старый большевик Б. И. Краевский, находившийся в Нарыме в то же время.
      — Яков Михайлович увлекался спортом и спортсменом был незаурядным. Особенно любил он состязаться в верховой езде, в беге на коньках, лыжах.
      Переезд Свердлова в Нарым совпал с известием, которое прибыло в далёкую Сибирь из Праги, где проходила VI партийная конференция, завершившая объединение большевистских организаций России. Якова Михайловича заочно избрали в ЦК партии, а также в его нелегальный центр в России — Русское бюро ЦК. Это ускорило побег.
      Вместе с политическим ссыльным Капитоном Каплатадзе Свердлов отправился на маленькой вёрткой лодчонке вверх по Оби навстречу пароходу «Тюмень», который совершал последний навигационный рейс.
      Однако в тот день Обь разбушевалась с особенной силой. Свердлов и Каплатадзе изменили план и поплыли по течению, надеясь, что пароход их нагонит. Они боролись с волнами и ветром, гребли не переставая. Стоило бросить вёсла и распрямить спину, как намокшая одежда покрывалась ледяной коркой, руки и ноги сводило судорогой.
      Силы беглецов таяли, бороться со стихией становилось всё труднее. Накатившаяся волна перевернула лодку, они оба очутились в ледяной воде.
      «Несмотря на невероятную усталость, на мокрую одежду, пудовым грузом тянувшую ко дну, — рассказывала жена Свердлова Клавдия Тимофеевна, — Яков Михайлович, может быть, и добрался бы до берега: ведь он был отличным пловцом, но, на беду, Капитон совершенно не умел плавать».
      Свердлов, не раздумывая, пришёл на помощь товарищу. Поддерживая Каплатадзе, оп подплыл к перевернувшейся лодке, которая стала для них опорой в борьбе с разбушевавшейся Обыо. Яков Михайлович держался за обласок, поддерживая- Каплатадзе, и направлял утлое судёнышко поближе к берегу.
      Крушение произошло недалеко от села Парабель, где, к счастью, на берегу находились ссыльные, ожидавшие пароход. Они-то и выручили Свердлова и Каплатадзе. Позади остались сто вёрст пути, отчаянная борьба со свирепым ветром и ледяной волной, а впереди был новый арест и продолжение ссылки.
      Но не прошло и полугода, как Свердлов снова бежал, на этот раз зимою, санным путём. Его арестовали в Петербурге, на квартире Г. И. Петровского и сослали в Туруханский край, откуда бежать было практически невозможно.
      Ещё в Нарыме Яков Михайлович убедился: напряжённая работа, особенно физическая, способна развеять тоску, укрепить морально, помочь выдержать тяготы. Наблюдавший за Свердловым надзиратель докладывал начальству: «Административно-ссыльный Яков Свердлов ежедневно ходит в лес рубить дрова...»
      Рубка дров стала частью строго соблюдаемого Яковом Михайловичем режима. Как и в Нарыме, он вёл физически активный образ жизни.
      «По дороге домой на ближнем станке, — пишет он жене, — я взял до осени лодочку, маленькую, с которой великолепно справляюсь один... Енисей здесь широкий — пять вёрст. Я ездил через него при небольшой волне. Беру с собой собаку, лямку и еду. Где на вёслах, где собака тащит».
      В середине мая 1915 года в Монастырское, куда переселили Якова Михайловича, приехала отбывшая двухгодичную ссылку в Тобольской губернии жена с детьми Андреем и Верою. Она устроилась на местную метеорологическую станцию. Яков Михайлович помогал ей в работе. Он поднимался в шесть часов утра, мчался на лыжах к Енисею, чтобы измерить толщину снега, температуру воды и направление ветра.
      Возвратившись домой, топил печь, доил корову, готовил жене и детям завтрак, затем садился за письменный стол. Читал, конспектировал, переводил Маркса, совершенствовал свои знания в немецком и французском языках, писал статьи по самым жгучим проблемам политической жизни, вёл переписку с товарищами по партии. Работоспособность Якова Михайловича в Турухапской ссылке поражала всех.
      После обеда он на лыжах или на сапках с собаками совершал далёкие походы в кочевья местных жителей. Сведения, почерпнутые Яковом Михайловичем в беседах с остяками и тунгусами, служили материалом для статей в томскую газету «Сибирская жизнь». Он аргументировал ими в спорах с меньшевиками и эсерами, использовал в заметках, которые тайно пересылались в центр России и за границу для опубликования в большевистской печати.
      Летом лыжи сменялись греблей, плаванием и рыбной ловлей. Рыбак Свердлов был отменный. Оп всё делал быстро, ловко, умело пользовался неводом, учил этому делу товарищей — рыба для ссыльных была одним из основных продуктов питания, плохо приходилось тому, кто чурался такой работы или не умел рыбачить.
      — Река накормит и вылечит, — утверждал Свердлов, приглашая товарищей на рыбалку, убеждая плавать при любой погоде. Ему, коренному волгарю, хорошо была известна целительная, животворная способность воды. Час-другой, проведённый на реке, быстро восстанавливал силы.
      Находясь в петербургской тюрьме после ареста на квартире Г. И. Петровского, он писал жене: «Куда бы не заслали, будет река. Если не Обь, то Енисей или Лена, все полноводные, а мне большего и не надо».
      Находясь за тысячи километров от центра России, Свердлов был в курсе всех революционных событий, постоянно поддерживал связь с товарищами по партии, понимал, что решительный штурм близится. Узнав о Февральской революции, немедленно собрался в дорогу.
      Вместе с большевиком Филинном Исаевичем Гологцекиным, тоже членом ЦК, отправился на санях по скованному непрочным, коварным льдом Енисею. Они мчались, объезжая многочисленные полыньи, рискуя каждую секунду провалиться под по-весеннему мягкий лёд. Останавливаясь на станциях, чтобы заменить лошадей, спали, не вылезая из саней. Появление Свердлова и Голощёкина в Красноярске было встречено с изумлением: за 20 дней они проделали путь длиною в полторы тысячи вёрст!
      А затем, не задерживаясь, — в Петроград. Свердлов активно включился в партийную работу. После победы Великой Октябрьской революции по рекомендации Владимира Ильича Ленина его избирают Председателем ВЦИК.
      Старый большевик Емельян Ярославский писал: «Когда власть Советов была завоёвана, надо было её организовать, нужно было найти человека, который смог бы стать Председателем Центрального Исполнительного Комитета первого Советского государства. Выбор пал на Я. М. Свердлова. Он соединял в своём лице не только беззаветную преданность революции, не только громадный организаторский талант, могучее слово агитатора-пропагандиста, пламенную веру в коммунизм, но и непоколебимый, никем не оспариваемый авторитет и твёрдость, особенно нам понадобившуюся в первое время...»
      Не было такой сферы в жизни партии и Советского государства, в которой Свердлов не принимал бы активного участия. Так, в мае 1918 года он выступает с речью о задачах Советов в деревне и о комитетах бедноты, а в ноябре пишет письмо ЦК партии о создании Коммунистического союза молодёжи. При его активном участии собирается 1-й Всероссийский съезд работниц, он инициатор создания казачьей комиссии ВЦИК и комиссии по работе среди иностранных рабочих, первых курсов агитаторов и инструкторов ВЦИК. Впоследствии эти курсы были преобразованы в Коммунистический университет имени Я. М. Свердлова, стали кузницей советских и партийных кадров.
      В 1919 году энтузиасты спорта решили провести под Петроградом первый чемпионат страны по лыжам. Время было военное; требовалось разрешение на въезд в город. Чемпиону России по лыжам Владимиру Серебрякову, участнику боёв против белогвардейцев на Урале, поручили обратиться за разрешением к Якову Михайловичу Свердлову.
      Не без волнения шёл лыжник к председателю ВЦИК. Может, некстати они это дело затеяли? Страна в кольце фронтов, голод, разруха.
      Председатель ВЦИК тепло встретил молодого спортсмена. Разговор шёл о революции и гражданской войне, о светлом будущем.
      — Это хорошо, что вы решили провести чемпионат, — сказал Яков Михайлович на прощанье. — Он станет доказательством нашей жизнестойкости, оптимизма.
      Невысокий, крепкий и ладно сложенный, очень подвижный, энергичный (сегодня мы бы сказали спортивный) и всегда оживлённый, Яков Михайлович запомнился тысячам людей не только как замечательный человек, но и как выдающийся руководитель.
      Он очень много работал, но как только выпадал свободный час, непременно ехал в лес, к реке. Прогулки, плавание возвращали силы и бодрость, восстанавливали энергию.
      ' Спорт был спутником Якова Михайловича на протяжении всей его короткой, но яркой жизни. В письмах из тюрем, из ссылок, где он провёл 12 лет из 32, прожитых до революции, Свердлов неоднократно упоминал о благотворном влиянии физических упражнений на здоровье. Физическую культуру мужественный революционер считал оружием в борьбе с самодержавием.
      Сила, ловкость, выносливость, воспитанные спортом, помогли Якову Михайловичу Свердлову перенести тяготы тюрем и ссылок, способствовали активному участию в Великой Октябрьской революции и строительстве первого в мире государства рабочих и крестьян.
     
     
      САМОЕ ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВО
     
      Профессор Вальдман, обычно говорливый и весёлый, на этот раз недовольно хмурил брови. Он просил Кирова то учащённо дышать, то задерживать дыхание, приказывал приседать, ложиться на кушетку, вытягивать руки, закрывать глаза. Никогда ещё за свои 47 лет Сергей Миронович Киров не подвергался такому тщательному медицинскому осмотру.
      Закончив, профессор строго посмотрел на пациента, который, судя по лукавому блеску глаз, не воспринимал обследование с должной серьёзностью.
      — Не разделяю вашего оптимизма. Это вовсе, батенька, не лёгкое недомогание, как вы изволили выразиться. Дело посерьёзнее. Перегрузка, нервное истощение. Отсюда и быстрая утомляемость, головные боли, бессонница. Требуется основательное лечение.
      Киров задумался. Здоровье действительно последнее время стало подводить.
      Рабочий день первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) начинался с рассветом. Дома Сергей Миронович писал тезисы выступлений, составлял планы статей и докладов, читал важнейшие и срочные документы. Направляясь в обком, заезжал на заводы, фабрики, стройки, в научно-исследовательские учреждения, считал необходимым увидеть всё на местах собственными глазами. К нему на приём шли директора предприятий и учёные, инженеры и рабочие, агрономы и колхозники. У всех неотложные дела, каждый просил помощи или совета. Киров, быстро вникая в суть дела, принимал энергичные и решительные меры — звонил, телеграфировал, вызывал к себе тех, по чьей нерадивости или безынициативности задерживался сев или пуск цеха, не поступали в магазины нужные товары или плохо работал городской транспорт. Часто и сам выезжал туда, где не выполнялся план или срывались графики строительства.
      Вот он быстро, широким шагом идёт по Волховстрою, сооружённому гиганту алюминиевой промышленности. Смотрит, что сделано, на ходу задаёт вопросы руководителям стройки, которые едва поспевают за ним.
      — Почему в шихтовочном цехе простой? В чём дело?
      — Огнеупоров нет, — защищается директор. — Поставщики подводят.
      Киров просит у рабочего брезентовые рукавицы и также стремительно, по-другому он ходить не умеет, направляется к строительной свалке. Решительно сбрасывает макинтош и, разгребая мусор, вытаскивает кирпичи. Руководители стройки тоже включаются в работу, неудобно стоять, когда первый секретарь обкома работает.
      Темп, взятый Кировым, руководителям стройки оказывается не под силу. Штабель огнеупорного кирпича, который он извлёк из мусора, в несколько раз превышает «добычу» остальных.
      — Ловко у вас получается, Сергей Миронович, — с искренним восхищением говорит директор. Дышит он тяжело, прерывисто. — А я вот...
      — Вижу, — говорит Киров. — Надо, товарищи, чаще бывать на стройплощадках. Будете знать, где искать резервы. И о физкультуре не забывайте, чтоб мускулы не дрябли.
      — Какая там физкультура, — уныло проговорил кто-то. — Иной раз побриться некогда.
      — Чепуха, — решительно возразил Киров. — Пять минут времени на утреннюю зарядку всегда найдётся. А в воскресенье на природу. И физического труда не избегайте.
      В вечерние часы Сергей Миронович читал художественную литературу, слушал музыку, которую очень любил. И обязательно находил время что-нибудь мастерить — это увлечение сохранилось ещё с юношеских лет. Рядом с его письменным столом находился небольшой токарный станок, на котором он вытачивал мелкие детали сложной конфигурации. Работа требовала немалых усилий, внимательности, но
      Кирова она не утомляла, напротив — служила разрядкой после напряжённого дня. Воскресенье и отпуск любил проводить за городом. Без устали мерял километры и по глубокому снегу, и по непролазной осенней грязи, вызывая удивление сельских жителей, которые нечасто встречали горожан, столь неутомимых в ходьбе. Когда становился на лыжи, угнаться за ним мог не каждый. Товарищи откровенно восхищались лёгкостью, с какой он двигался по лыжне. На похвалы в свой адрес Киров всегда отвечал одинаково:
      — К лыжам нужно привыкать с детства, как у нас в Сибири.
      Зимой Сергей Миронович одевался легко. Утренние обтирания и купания в реке сделали его организм маловосприимчивым к простудам.
      — В лесу, в движении, — часто говорил он друзьям, — лучший отдых. На целую неделю сил хватает.
      Забот становилось больше, а времени свободного — меньше. Сиротливо стояли в коридоре лыжи, дожидаясь, когда к ним прикоснутся крепкие руки хозяина, скучали без дела охотничьи принадлежности. Работа отнимала у Кирова даже воскресные дни. И как результат — встреча с врачом.
      Ему предложили поехать на курорт или лечь в больницу, но Киров категорически отказался — какой он больной? Согласился лишь недельку-другую отдохнуть в Толмачёве, дачном посёлке недалеко от Ленинграда.
      В деревянном двухэтажном здании дома отдыха «Крутой берег» почти никого, не сезон. В Толмачево приехал также профессор Вальдман, чтобы, как оп сказал, закончить научную работу. Врач предложил Кирову обследоваться ещё раз. Тот согласился.
      — Что же мне предстоит? Пилюли? Микстура?
      — Медикаментозное лечение здесь ни к чему. — Профессор смотрел на пациента успокаивающе. — Пульс у вас 46 ударов в минуту. Первый признак сердечной недостаточности, вызванной отсутствием движения. Надо подвигаться, привести пульс в норму.
      — Такое лечение но мне. — Киров заулыбался. — С физкультурой дружу давно. Выручала не раз. — Он подошёл к окну, вздохнул. — на лыжах бы походить, так зима бесснежная. Вон как черно вокруг. Что посоветуете, Владимир Александрович?
      — Попробуйте коньки. И запомните: главное — движение и свежий воздух.
      Киров проводил профессора и задумался. Он родился в маленьком сибирском городке Уржуме, где никаких спортивных обществ или клубов не было. Дети и молодёжь занимались спортом стихийно. В городском приюте, куда Серёжу Кострикова определили после смерти матери, ребята подобрались бойкие. Сложа руки сидеть не любили, отчаянно сражались в чижа, городки, лапту или чехарду. А надоест играть — идут шумной гурьбой в лес собирать грибы, землянику или малину.
      Серёжа был заводилой во всевозможных играх и походах в лес. Он любил соревноваться. Зимой строил снежные крепости и организовывал «бои»: то отчаянно штурмовал «вражеские бастионы», то оборонял свои «редуты». Любили ребята кататься на санках, но санок в приюте было очень мало, всем не хватало.
      Выручала смекалка. Приют стоял на обрывистом берегу реки Уржумки, и смельчаки съезжали с обрыва на досках, рогожах, а то и просто так. Не каждый решался скатиться по крутому склону, Серёжа же всегда был в числе смельчаков. Лететь вниз по склону так, что дух захватывало, на тоненькой дощечке было значительно интереснее, чем на санках. Стал чуть постарше, санки сменили лыжи, смастерил их Серёжа, как большинство уржумских мальчишек из бедных семей, сам. И гонял наперегонки со злым сибирским ветром, не страшась морозов и метелей.
      В Казанском промышленном училище, куда он приехал из Уржума учиться, позади главного корпуса залили каток. Играла музыка, учащиеся плавно скользили по синеватому льду. Но Серёже Кострйкову коньки были не по карману, он еле сводил концы с концами. Денег едва хватало на самое необходимое.
      Не пришлось кататься на коньках и в Томске, где после окончания училища началась его трудовая жизнь. Восемпа-дцатилетним вступил в ряды РСДРП и стал активным участником революционного движения.
      Юноша сразу выделился среди томских подпольщиков энергией и неутомимостью: то всю ночь печатал листовки в подпольной типографии, а потом развозил их по городу, то спешил на Магистратскую в большевистскую штаб-квартиру, где получал новое задание. Возвращался домой за полночь, а на рассвете — уже на ногах, и начинался новый день, полный опасностей и тревог.
      Однажды вечером он возвращался домой после посещения конспиративных квартир на Ремесленной и Бульварной улицах. В боковом кармане пальто лежал браунинг. Подпольный комитет создавал боевые дружины для борьбы с полицией и черносотенцами. Вдруг из-за угла — рослый городовой.
      — Кто такой? Документы!
      Серёжа мгновенно развернулся и помчался по улице, эта встреча могла окончиться для него печально. Придерживая рукой шапку, городовой бросился за юношей. «Надо поскорее оторваться, — мелькнуло у Серёжи. — Если фараон засвистит, сбегутся другие, и тогда не уйти». План созрел быстро — к городскому саду. Он ловко ухватился за верхние кирпичи каменного забора, быстро подтянулся и перемахнул через него. Приземлился на влажную, покрытую первыми осенними листьями землю и запетлял среди деревьев.
      Что-то сзади грохнуло, послышалась брань. Городовой пытался повторить манёвр Серёжи, но сорвался с забора. И, лёжа на земле, проклинал всё на свете. А подпольщик, сделав крюк, вернулся благополучно домой. Выручили ежедневные занятия с гантелями и гимнастикой. А вскоре сила и закалка помогли Сергею Кострикову выполнить очень важное задание подпольного комитета. Произошло это в январе 1905 года, когда в России началась революция.
      ...Улица Почтамтская в Томске величава и строга. Только двум девятнадцатилетним юношам, одетым в одинаковые дешёвые зимние пальто на толстой ватной подкладке, не до красот главной улицы города. Вместе с другими членами подпольной организации они должны провести демонстрацию протеста против расстрела мирного рабочего шествия в Петербурге. И пришли они едва рассвело, чтобы ещё раз всё проверить и уточнить.
      Сергей Костриков работал чертёжником в городской управе, а его друг Иосиф Кононов — типографским рабочим. Их сдружила совместная работа в подполье и желание посвятить свою жизнь революции. Они старались всегда быть вместе, во всём помогали друг другу. Делились всем, что у них было. Сергей вечерами выполнял чертёжную работу, а на полученные деньги купил в маленькой лавке себе и Иосифу зимние пальто.
      — Хватит нам в старье бегать, — глаза Сергея весело блестели. Он оглядел себя и Иосифа. — Теперь мы как братья...
      Мы братья по революционной борьбе, — серьёзно ответил Кононов. — И если надо...
      Он не закончил, хорошо зная, что и Сергей не пожалеет жизни, если потребует революция.
      Покупка Сергея оказалась кстати. День, на который наметили демонстрацию, выдался очень холодным. Ртутный столбик термометра показывал с утра ниже сорока градусов. Хозяйки рано загонплп печи. Дым из труб ровной линией тянулся к синему, без единого облачка небу. Снег поскрипывал под ногами, мороз обжигал щёки и нос. Воздух был чист и прозрачен.
      На улицах безлюдно. Тишина. Но эта тишина обманчива.
      — Кусает морозец, — растирая побелевшие щёки шерстяной варежкой, протянул Кононов, зорко посматривая по сторонам. — Не испугается народ? Придёт?
      — Сибирякам мороз не страшен. — Вокруг губ Кострикова повисает облачко пара. — Вам полиции опасаться надо. Наверняка пронюхала о демонстрации и постарается помешать. Знать бы, что они задумали?
      Сергей Костриков тревожился не зря. Подпольный комитет поручил ему командовать боевыми дружинниками и охранять демонстрацию. Он сильный и ловкий, отлично стреляет, решителен и не по годам хладнокровен. Умеет принять правильное решение в самой сложной обстановке. Не менее важное дело доверили и Иосифу Кононову.
      — Ты понесёшь знамя, Осип, — сказал председатель томского комитета Александр Михайлович Смирнов. — Пойдёшь в первом ряду. И помни! Знамя — это символ революционной борьбы. Ни при каких обстоятельствах оно не должно попасть в руки полиции!
      — Себя не пожалею, — твёрдо ответил юный революционер, — по знамя сберегу!
      Ровно в одиннадцать часов протяжно забасил гудок мебельной фабрики. Из дворов и переулков, словно ручейки к большой реке, потянулись люди на Почтамтскую. Без суеты, уверенно и неторопливо рабочие и студенты сомкнулись в колонну. Из домика в переулке вышел Кононов, в руке — толстая трость с привязанным к ней знаменем. На алом полотнище чёткие слова: «Долой царя-кровопийцу!» Он становится во главе колонны. Демонстрация начинается.
      Возле обувного магазина колонну встретили полицейские, пристав приказал разойтись. Но колонна не остановилась, и страж порядка, нещадно бранясь, отошёл в сторону. Демонстранты прошли ещё метров сто, как из переулка выскочила казачья полусотня. Дружинники по команде Сергея открыли огонь из револьверов и браунингов. И в это время колонну с тыла атаковали полицейские. Они набрасывались на демонстрантов, выворачивали руки, оглушали рукоятками револьверов, валили на побуревший от крови снег.
      Сергей сражался за троих. Мгновенно появлялся там, где надо было выручить кого-то, защитить. И успевал ещё при этом командовать дружинниками. Быстро и точно он оцепил обстановку.
      — Товарищи, отходите к пассажу! — закричал Сергей, видя, что прорваться к площади невозможно.
      Оп сообразил, что недостроенное здание пассажа послужит хорошей защитой от казачьих копей, не рискнут туда сунуться и жандармы. Через дворы домов, расположенных за пассажем, демонстранты добрались в безопасные места, избежав ареста.
      Потом Сергею поручили проводить занятия по стрельбе. Занятия проходили в лесу, на станции Тайга, что в 80 километрах от Томска. Бородатые мастеровые, большинству из которых Сергей Костриков годился в сыновья, внимательно слушали наставления юного инструктора:
      — Руку чуть повыше. Мушка должна находиться под яблочком. Не сутультесь, разверните плечи!
      Он радовался от души, когда видел, что его ученики с каждым днём держат револьвер увереннее, стреляют точнее. А вскоре инструктору вместе с учениками пришлось проверить своё умение на деле.
      Двадцатого октября 1905 года в помещении городского театра томский комитет РСДРП организовал митинг. Жандармское управление разработало план срыва митинга. По указке охранки черносотенцы подожгли здание театра, а когда рабочие принялись гасить огонь, открыли по ним стрельбу, стремясь помешать тушению пожара.
      Сергей Костриков одним из первых разгадал замысел черносотенцев. И быстро принял нужное решение.
      — За мной! — крикнул оп дружинникам, которые вместе с ним обучались на станции Тайга. — На первый этаж!
      Он раньше всех оказался внизу, распахнул окно и, присев на одно колено, начал стрелять по погромщикам, окружившим здание. Дружинники последовали его примеру.
      Черносотенцы стреляли плохо, их неприцельная стрельба не причиняла дружинникам вреда. А пули из окон театра летели точно в цель. Погромщики бросились под защиту каменных стен ближайших домов.
      — Передайте товарищам, что путь свободен! — крикнул Костриков — Можно выводить людей!
      Деятельность молодого революционера не укрылась от глаз жандармерии. Его трижды арестовывали, но оп держался стойко, умело уходя от ловушек, расставляемых царскими следователями на допросах. Сергея выпускали за недостаточностью улик, продолжая следить за каждым его шагом. По решению партии он покинул Сибирь, выехал на Северный Кавказ. Молодому, но уже опытному подпольщику Сергею Кострикову предстояло работать в новых, пока ещё незнакомых условиях.
      Ярким майским днём 1909 года во Владикавказе появился новый житель. А вскоре сотрудник городской газеты «Терек» Миронов (именно под этой фамилией начал свою революционную деятельность на Кавказе Сергей Миронович Костриков) стал своим человеком среди рабочих и прогрессивно настроенной интеллигенции. Работал в городе, а думал о горах, где, согнанные с исконных мест, втиснутые царским правительством в ущелья, влачили жалкое существование ингуши и осетинцы, чеченцы и дагестанцы, кабардинцы и балкарцы.
      Хотелось узнать, как живут эти люди, каковы их беды и чаяния, о чём мечтают. Но у горцев не завоюешь ни уважения, ни доверия, если будешь робко ступать по тропинкам на орлиных кручах. А у Миронова на первых порах в горах кружилась голова.
      В год его приезда во Владикавказ горный инженер Андрей Игнатьевич Духовский основал «Горный клуб». Миронов записался в него одним из первых. С присущей ему энергией организовывал массовые экскурсии и походы в горы, охоту и рыбную ловлю. Это укрепляло здоровье, закаляло и, самое главное, помогало в пропагандистской работе. Ведь это способствовало более тесному контакту с людьми, а значит активному их вовлечению в революционную работу. Массовки не вызывали ни у кого подозрения. Здесь люди чувствовали себя свободнее, раскованнее.
      В этом была огромная заслуга журналиста Миронова, который как турист, член «Горного клуба» смело шагал по узким горным тропинкам, пробираясь в самые отдалённые уголки Кавказа. Заходил в селения, жил там по нескольку дней, стараясь глубже разобраться в жизни горцев, попять классовые конфликты, изучить обычаи.
      Горцы полюбили этого человека. Обычно сдержанные, они перед ним не таились, видя, с какой искренностью Миронов сочувствовал их бедам.
      Миронов почевал в старых саклях или кошарах, вёл неторопливые беседы с жителями гор, направляя в правильное русло их ненависть к белому царю и местному начальству. Он говорил, что скоро придёт время, когда нужно будет браться за оружие.
      Для Миронова, который родился и вырос в краю, где глубокий снег заполняет бесконечные просторы равнин, белый наряд гор казался фантастическим.
      «А каков снег там, под облаками? — эта мысль возникала псе чаще и чаще. — Нелегко, наверно, подниматься по крутым горам? Надо непременно попробовать. Ведь это замечательная возможность испытать свою волю, выносливость. Качества, которые очень нужны революционеру».
      И он задумал покорить Казбек, который возвысился над землёй на высоту пяти тысяч метров. Считанные альпинисты достигали тогда вершины Стража Востока, так называли горцы Казбек, и это укрепляло его желание. С детских лет у Сергея Кострикова наряду с хладнокровием и выдержкой проявлялись азарт и желание посоревноваться. Он решил бросить вызов суровой природе. Готовиться принялся тщательно, по заранее намеченному плану. Учился владеть ледорубом, альпенштоком, лазить по отвесным скалам с помощью железных кошек и верёвок. Хорошая физическая закалка помогала быстро овладевать техникой скалолазания.
      — Ты скоро станешь первым альпинистом Кавказа, — говорил ему товарищ по редакции Павел Лучков, глядя, как ловко и быстро поднимался Миронов по отвесному канату. — Можешь смело идти на Казбек.
      Миронов не торопился, тренируя мышцы и дыхание при подъёмах на более низкие вершины. Покорил вершины Столовой горы и Арч-Корта, ледники Девдоракский, Абано, Фирновые поля, шагал с тяжёлым грузом на плечах по Военно-Грузинской дороге и Цейскому ущелью. Бывал в Дарьяльском ущелье, где через каменистые теснины пробивался Терек, любовался могучей силой реки. Ходил не один, вовлекал в путешествия друзей, считая, что преодоление огромных преград вырабатывает силу воли, ловкость, упорство и другие полезные человеку качества.
      Погожим августовским утром корреспондент «Терека» двинулся вместе с друзьями на штурм Казбека. Хребет был покрыт снегом, ноги глубоко вязли в его белой толще, временами приходилось пробираться чуть ли не ползком.
      На востоке медленно поднималось солнце, его лучи отражались от снежных полей, по вершине Казбека Миронов шёл впереди, сильными ударами палки пробивая слежавшийся снег, проверяя, нет ли под ним ледяной трещины. За ним следовали остальные.
      У подножья вершины Миронов обернулся: «Как там друзья?» — и увидел, что цепочка разорвалась. Вначале двигались в шаге друг от друга, а теперь интервалы растянулись до десяти метров.
      «Надо обождать, — решил он. — Надо, чтобы каждый чувствовал рядом товарища. Тогда идти легче. Можно подбодрить, помочь».
      У него немного кружилась голова, сердце стучало учащённо, он видел, с каким трудом карабкались товарищи, и на мгновение закрались испуг, сомнение: «Хватит ли сил? Не переоценил ли свои возможности?» Но тотчас всё сменилось твёрдым намерением добиться намеченной цели. Скомандовал сам себе: «Вперёд! Вперёд! К вершине!»
      Подъём становился круче, крутизна местами достигала сорока градусов, он он шагал бодро, хотя стоило это огромных усилий.
      — После каждых 15 минут ходьбы — отдых! — предложил Миронов, видя, что усталость сковывает движения спутников. Голос звучал повелительно. Он убедился, что в трудную минуту надо повести людей за собой, личным примером показав, как преграда, которая кажется непреодолимой, покоряется воле человека.
      Миронов давал команды для остановки, строго следил, чтобы время краткого отдыха не затягивалось, первым поднимался, чтобы продолжить подъём. Устал не меньше других, но не расслаблялся даже на секунду.
      Товарищи по восхождению, видя его спокойные движения, переставали сетовать, шагали бодрее, увереннее.
      Облака рассеялись и перед восходителями открылась величественная панорама гор. Розовела вершина Эльбруса, за ней виднелись Ды-Тау и Коштак-Тау. Лучи солнца светили ярко, больно слепили глаза, но не приносили тепла. Спеж-пып покров закончился, под ногами гладкий, словно отшлифованный, лёд. Мощные порывы ветра толкали людей к подножью Казбека. Но идти надо вперёд.
      — Рубить ступени! — предложил Миронов и первый принялся за работу. Лёд поддавался с трудом. Миронов отвоёвывал у горного панцыря сантиметр за сантиметром и вырубил ступеньку. С такой же настойчивостью вгрызались в лёд товарищи, шаг за шагом приближаясь к вершине. Работа спорилась. Весёлый задор, спортивный азарт охватили всех.
      Цель достигнута! Вершина Казбека покорена! Миронов поднялся первым, через час рядом с ним стояли и его товарищи.
      «О восхождении нужно написать в городскую газету, — решил он. — Пусть люди знают, что человек может успешно бороться с силами природы, если у него есть воля и целеустремлённость».
      Через несколько дней такая заметка появилась. Она стала свидетельством мужества первых русских альпинистов, которые, будучи плохо экипированы, успешно покорили одну из самых высоких гор Кавказа, совершив по тем временам настоящий спортивный подвиг!
      Хабар (известие) о восхождении молодого журналиста на Казбек разнеслось по аулам, на него смотрели как на джигита, презиравшего опасность. Горцы с ещё большим вниманием прислушивались к его словам. А он уже задумал новое восхождение, на тот раз на самую высокую гору Европы — Эльбрус.
      Для тренировок часто уходил в горы один и лишь близкие друзья знали, что это не только подготовка к восхождению. Опытный подпольщик умело использовал славу восходителя, чтобы завязать знакомства с народностями, жившими в районе Эльбруса. Он познакомился с Беталом Калмыковым, двадцатилетним кабардинцем, который жадно внимал каждому слову журналиста. Придёт время, партия призовёт трудящихся Кавказа к борьбе против белогвардейцев и националистов, и Бетал Калмыков организует в Кабарде отряды красных партизан, а потом станет председателем облисполкома и первым секретарём обкома Кабардино-Балкарии. Многие будущие герои гражданской войны и организаторы строительства Советской власти на Северном Кавказе пришли в революцию, получив благословение от альпиниста Миронова.
      В последних числах июля 1911 года Сергей Миронов, Павел Лучков и проводник Сеид Хаджиев прошли по Баксанскому ущелью и прибыли в соление Урусбиево, чтобы начать восхождение на Эльбрус. Там к пим присоединились адвокат Далгат и ветеринарный врач Егоров. Вышли к низовьям ледника Азау и начали подъём.
      Погода внезапно резко испортилась, небо затянули тучи, пошёл дождь. Пришлось вернуться. Наутро двинулись снова. На половине пути не выдержали трудностей и повернули обратно Далгат и Егоров. Заколебался Лучков и даже Хаджиев, человек, родившийся в горах, потерял уверенность.
      Только Миронов не потерял оптимизма.
      — Вперёд, друзья, — подбадривал оп спутников, прикрываясь от ударов шквального ветра. — Прочь все сомнения! Нас ждёт Эльбрус!
      И восхождение состоялось. Это спортивное событие было настолько значительным, что вошло в путеводители по Кавказу. В бюллетенях и ежегоднике Русского горного общества упоминалось, что Миронов, Лучков и Хаджиев достигли вершины Эльбруса 3 1 июля 1911 года в 13 часов 20 минут и пробыли там 19 минут. И лишь много лет спустя историки альпинизма установят, что покоритель Эльбруса Сергей Миронов и выдающийся деятель Коммунистической партии я Советского государства Сергей Миронович Киров один и тот же человек.
      Фамилию Миронов на Киров революционер сменил не случайно. Жандармы, которые разыскивали участников событий 1905 года в Томске, добрались до Владикавказа. Миронову предъявили обвинение в организации подпольной типографии. На допросах он держался мужественно и стойко, не дал себя ни запугать, ни запутать. После пятимесячного пребывания в тюрьме Сергей за отсутствием улик был выпущен на свободу. Тогда-то и появились статьи, под которыми стояла фамилия Киров. Сразу по возвращении из Томска Киров снова начал активно «прогуливаться» в горы, хотя альпинистский сезон ещё не начался. Приставу, которому поручили приглядывать за журналистом, сказал, что укрепляет здоровье после пребывания в тюрьме. Объяснение соответствовало истине, Киров не переставал закаляться. Агенты полиции пытались последовать горными маршрутами Кирова. Но он взбирался на такие головокружительные кручи, шагал по таким извилистым и крутым тропинкам, что филёры не рискнули его сопровождать. Альпинистская сноровка и закалка не раз выручали Кирова в совершаемых им агитационных горных походах.
      Пришла революция, и большинство жителей высокогорных аулов поддержали Советскую власть, не поддались на уговоры буржуазно-националистических главарей выступить против неё. Острота национальных противоречий, оставленная в наследство царизмом, приводила иногда к конфликтам, пострашнее горных камнепадов и обвалов.
      ...В апреле 1918 года проходил II съезд народов Терской области.
      Кирову, который сидел в президиуме, передали записку. Ссора между ингушами села Базоркино и осетинами села Ольгинское перешла в перестрелку, пока в ней участвуют жители двух сёл, но каждую минуту могут включиться coседи.
      В работе съезда немедленно сделали перерыв, члены президиума собрались в отдельной комнате для обсуждения создавшегося положения.
      — Предлагаю срочно выехать на место событий! — Киров умел быстро анализировать обстановку и незамедлительно принимать решения. — Едут Калабеков, Шарипов, Бутягин и я. — Он повернулся к коменданту съезда. — Прошу срочно подготовить автомашину.
      Через полчаса машина мчалась по направлению к враждующим сёлам. Выстрелы слышались громче и отчётливее. Киров, который сидел рядом с шофёром, повернулся и увидел побледневшие лица балкарца Солтана Хамида Калабекова и чеченца Асланбека Шарипова. Они понимали, что дорога каждая минута, но, воспитанные по горским обычаям, умели сдерживать свои чувства. А их сосед не выдержал.
      — Гони быстрее! — Нарком Терской республики Юрий Бутягин ёрзал на сиденье машины, словно в седле. Автомобиль мчался с максимальной скоростью, шофёр выжимал из старенького мотора всё что мог.
      Вот показались глиняные домики обоих сёл, расположенных друг против друга. Сёла разделял большой луг, причина вечных раздоров и ссор соседей. Шофёр резко затормозил, первым из машины выскочил Калабеков. Стрельба прекратилась. Враждующие стороны ожидали, что собираются делать приехавшие на автомашине люди.
      Калабеков увидел метрах в пятидесяти мечущуюся лошадь. Поймать её для него, коренного горца, было делом пескольких минут. Он вытащил белый флаг, предусмотрительно приготовленный перед выездом, поднял над головою и поскакал в направлении сёл. Навстречу полетели пули, выронив белый флаг, сражённый насмерть Калабеков свалился с коня в густую траву. Он лежал, вытянув руки вперёд, словно обращаясь к горцам: «Братья! Остановитесь! Что вы делаете!»
      Шарипов и Бутягин ещё не успели осознать происшедшее, как Киров решительно двинулся к месту, где рядом с белым флагом лежал Калабеков. Поднял флаг и зашагал навстречу выстрелам. Его мгновенно догнал Шарипов. Они шли молча.
      И стрельба прекратилась. Горцы оцепили смелость и мужество. Наверно, что-то очень важное хочет сказать человек, ведь из-за пустяков жизнью не рискуют.
      Не выпуская из рук винтовок, осетины и ингуши вышли из укрытий, образовав вокруг Кирова и Шарипова два полукольца. Они недоверчиво и насторожённо смотрели на Кирова: «Что скажет русский?» И Киров заговорил — спокойно, доходчиво, убедительно, с уважением к обычаям, которые знал очень хорошо. С каждым словом смягчались лица горцев, и вот они уже забрасывают ружья на плечи, дулом книзу. А потом расходятся по домам.
      11 тогда Кирова охватила такая усталость, что даже не хватило сил проделать обратный путь. Он сел на траву, а рядом, словно подкошенный, свалился Шарипов. Они сидели и ждали, пока к ним подкатила автомашина. Окончательно пришли в себя, лишь вновь оказавшись на съезде.
      Киров твёрдой походкой вышел на трибуну и доложил делегатам, что ингуши и осетинцы мирно разошлись по домам, а попытка контрреволюционеров разжечь братоубийственную войну не удалась. Делегаты съезда минутой молчания почтили память погибшего товарища — балкарца Калабекова.
      Враги революции не унимались, в стране разгорелась гражданская война. Белогвардейцам удалось захватить Терскую область. Большевики укрепились в Астрахани, откуда шла помощь красным партизанам и подпольщикам Кавказа.
      Киров прибыл в Астрахань с грузом из Москвы: пулемёты, снаряды, медикаменты. Часть их надо было переправить во Владикавказ. Киров принял смелое решение: на автомобиле. В кузов грузовика уложили ящики с патронами и медикаментами, поверх ящиков поставили пулемёты. Возле них уселись Георгий Атарбеков и Юрий Бутягин с саквояжем. В нём пять миллионов рублен в царских купюрах. Киров сел в кабину.
      — Теперь прямиком на Владикавказ!
      Машина мчалась, подпрыгивая на ухабах. Январский ветер бил в смотровое стекло, пробирался сквозь щели в кабину.
      Сперва всё шло хорошо. Но внезапно при переезде одного из замёрзших рукавов Волги лёд под колёсами автомашины затрещал, и она начала проваливаться. Пассажиры и шофёр успели выскочить на лёд, он, к счастью, по обеим сторонам машины оказался крепким. Прошла минута, и только разноцветные бензиновые пятна на чёрной воде напоминали, что здесь стояла автомашина с грузом. Киров спохватился:
      — Где деньги?
      Саквояж с царскими купюрами представлял особую ценность. Подпольщики больше всего нуждались в деньгах. А Бутягин, выпрыгивая, растерялся и оставил саквояж в кузове.
      Через день во Владикавказ ушла новая машина с патронами, пулемётами и медикаментами. Но денег больше не было. Киров вместе с водолазами прибыл на место аварии.
      — Найти невозможно! — отрапортовал водолаз, первым спустившийся на дно. — Течение очень сильное, унесло, наверное...
      Спустился второй, потом третий. Все жаловались, что долго находиться под водой трудно, а в радиусе десяти метров от спуска ничего нет.
      — Будем прекращать поиски, — заключил начальник водолазного отряда. — Время для подводных работ не очень благоприятное.
      Тогда Киров попросил водолазный костюм, молча оделся и сам спустился на дно. Он пробыл под водою значительно дольше, чем самый опытный водолаз отряда.
      Поднявшись, он заговорил спокойно, деловито, хотя от тупой боли разламывало виски и затылок, голова была такой тяжёлой, словно он не спал несколько суток подряд.
      — Работать очень трудно. Но можно. А главное, очень нужно. Необходимо. Подпольщики ждут денег. Неужели не поможем товарищам?
      — Ясно, товарищ Киров. — Начальник отряда первым одел костюм. Его примеру последовали остальные. Никто по говорил о прекращении поисков. Мужество и упорство Кирова убедили водолазов, подействовали на них сильнее, чем любые слова. Саквояж нашли, подняли. Деньги просушили, разглаживая каждую купюру утюгом. А потом доставили подпольщикам.
      Руководя обороной Астрахани, Киров поражал всех работоспособностью и физической выносливостью. За день успевал провести заседание в Реввоенсовете и штабе армии, побывать у красноармейцев и матросов, в мастерских, где ремонтировали пулемёты, и на заготовке дров.
      С наступлением ночи в его кабинете появлялись посланцы подпольщиков Закавказья, Терека, Дагестана, Ставрополыцины, представители калмыцких и казахстанских степей. Они получали от Кирова партийные инструкции, необходимую литературу, документы, деньги и оружие. На рассвете эти люди тайно покидали Астрахань, а Сергей Миронович ложился на диван и мгновенно засыпал. Сон длился не более двух часов. Ровно в девять Киров появлялся в Реввоенсовете подтянутый я бодрый.
      В феврале 1921 года судьба снова свела Кирова с горами. В Грузии началось народное восстание против меньшевистского правительства. На помощь восставшим двинулись красные войска из Азербайджана. Сергей Миронович, который не прекращал связи с грузинскими большевиками, хорошо знал обстановку в Закавказье. Чтобы обеспечить успех восстания, он предложил дерзкий план:
      — Надо зайти меньшевикам в тыл. Освободить Кутаиси.
      — Двигаться с севера? Через Мамисонский перевал? — Военные, собравшиеся на совет, не верили своим ушам.
      — Через Мамисон, — подтвердил Киров.
      Людей поморозим, погубим, — зашумели командиры. — Тропинки узкие, обледенелые. В пропасть сорваться недолго. В горах ветер сильнее, люди к высоте непривычны, сдуть может, как пылинку.
      Киров, верный себе, спокойно выслушивал все возражения, время от времени кивая головой, словно соглашался, а потом сказал твёрдо и решительно:
      — Зимой через перевал никто не ходил. А мы пройдём. Я сам поведу красноармейцев.
      Под ногами узкие обледенелые тропинки, а по сторонам пугающие глубиной пропасти. Свирепствовала вьюга, от холода деревенели руки и ноги. Киров уверенно шёл впереди, преодолевая сопротивление шквального ветра, нащупывая то палкой, то ногой тропинку под снегом. Его уверенность помогла красным бойцам преодолеть страх и головокружение, вызванные высотою. Большинство никогда не бывали в горах, чувствовали себя скованно, робели, глядя на каменные громады и зияющие провалы. Но рядом с Кировым шагали смелее, увереннее.
      Бригада успешно преодолела перевал и соединилась с повстанцами. Стремительным маршем двинулись на Кутаиси и штурмом выбили меньшевиков из города.
      Через несколько дней красное знамя взвилось над Тифлисом. А вскоре Грузия стала советской.
      Закончилась гражданская война, и Киров на посту первого секретаря Компартии Азербайджана повёл борьбу за нефть. Ежедневно бывал на промыслах и в рабочих посёлках, интересовался жизнью нефтяников. Встречался с комсомольцами, профсоюзными активистами, проводил заседания с конструкторами и научными работниками. Вечерами с помощью переводчика выступал в клубах на собраниях и конференциях. Глубина мысли придавала его выступлениям особую силу. Ложился спать поздно, потому что дома читал технические журналы, газеты, изучал азербайджанский язык, чтобы лучше знать людей, среди которых приходилось работать.
      Никто никогда не видел его измождённым, усталым.
      Звонок среди ночи — и Киров уже на ногах:
      — Где пожар? В Сурхаиах? Выезжаю!
      От Баку до Сурхапских промыслов более 25 километров, во издали видно багровое зарево. Открытые нефтехранилища, их называли «амбары», превратились в горящие озёра. I лавное — не допустить паники, расставить людей по местам. Киров быстро оценил обстановку, оп появлялся в самых опасных местах, отдавал распоряжения, подбадривал нерешительных. Упала вышка, горящим куском задело красноармейца, качавшего насосом воду. Бойца увели на перевязку, Киров набросил ему на плечи свою шинель и сам взялся за ручку насоса. Напряглись мускулы, мощная струя забила из шланга, сбивая пламя.
      — Товарищ Киров! — рабочие узнали Сергея Мироновича. — Отойдите. Здесь опасно!
      — Считаете, что первый секретарь должен отсиживаться в кабинете? — Киров продолжал работать, глаза лукаво поблёскивали из-под кепки.
      Пожар потушили, восстановили разрушенное огнём, и промыслы снова стали давать нефть.
      После Баку — Ленинград. Первый секретарь обкома партии в гуще событий. Сотни людей помнят, сколько бессонных ночей провёл Киров на «Красном путиловце», когда там не ладился выпуск тракторов, и добился намеченного — вместо трёх тысяч тракторов в год страна стала получать десять тысяч.
      Особое внимание Киров уделял строительству. «Главный прораб» — такой титул присвоили Миронычу не только в Ленинграде. В Мурманске и у подножья горы Апатитовой, на строительстве Беломоро-Балтийского канала — везде Киров был своим человеком.
      По его инициативе и при непосредственном участии было возведено много спортивных сооружений, Кирову Ленинград обязан чудесным, одним из лучших в мире стадионом. Первого секретаря часто видели на физкультурных праздниках и соревнованиях. Особенно он заботился о развитии спорта среди молодёжи, активно содействовал становлению комплекса ГТО, рождённого по инициативе комсомола.
      За активное участие в развитии советского физкультурного движения Сергей Миронович Киров 23 февраля 1932 года был награждён почётным значком ГТО. Он с гордостью носил «физкультурпый орден», законно причисляя себя к многотысячной армии советских спортсменов.
      Дети были предметом неустанной заботы Сергея Мироновича. Где бы оп не находился, всегда выкраивал время поинтересоваться их учёбой и бытом. Пионеры отряда завода «Металлист» пригласили Сергея Мироновича на экзамены, но дела не позволили ему приехать в школу. Тогда он прислал в школу ребятам письмо:
      «Жду от пионеров отряда завода «Металлист» перехода в следующие классы с отметками «отлично» и «хорошо». А летом закаляйте своё здоровье в лагерях, на площадках, за городом, занимайтесь физкультурой, крепите свои мускулы, своё здоровье, чтобы в будущем учебном году учиться ещё лучше».
      Спорт был всегда верной опорой Кирову в самые трудные моменты жизни. Но стоило на время позабыть о нём, и сердце, не выдержав напряжённого ритма жизни, заработало с перебоями.
      «Что ж, нужно выполнять рекомендации профессора, — решил Киров. — Коньки есть, свежего воздуха сколько угодно... Поздновато в моём возрасте? Докажу обратное. Главное, не сникать при первых неудачах».
      К первым тренировкам Киров приступил уже на следующий день. Ноги не держали, разъезжались, движения были неуклюжими. Родилась идея: использовать для тренировок дворницкую метлу.
      Катаясь с метлой в руках, опираясь на неё, Сергей Миронович почувствовал себя увереннее, меньше падал и уже скользил, а не ковылял по льду. Через несколько дней нужда в метле как в дополнительной опоре отпала. Плавным широким шагом двигался Киров по катку, непринуждённо перенося тяжесть тела с одной ноги на другую. Оп катался после завтрака, затем обедал, отдыхал и продолжал упорно мерять круг за кругом да самой темноты.
      — Могу ехать в Норвегию на соревнования! — весело прокричал оп профессору Вальдману, который пришёл посмотреть на него. Раньше, чтобы не смущать пациента, Виктор Александрович во время тренировок Кирова на катке не появлялся.
      — Неплохо, неплохо. — Профессор довольно улыбался, видя, как ловко скользил Киров по льду. — Надо, батенька, послушать вас, давление проверить и всё такое прочее...
      Скрупулёзная проверка состоялась вечером. Снова профессор заставлял пациента дышать и задерживать дыхание, приседать, вытягивая руки вперёд и ложиться на кушетку. «Лечение» коньками дало отличные результаты. Вместо 46 ударов в минуту пульс теперь давал 60, хорошо работали сердце и лёгкие, отличными были другие показания. К Кирову вернулись бодрость и работоспособность, исчезла одышка.
      Профессор довольно откинулся на спинку кресла.
      — Рассчитывал, батенька, что окрепнете. Но так быстро... Всё у вас в норме. Общее состояние организма значительно лучше, чем у многих людей вашего возраста. Вы даже помолодели. И впрямь можно посылать на соревнования.
      Киров стоял перед профессором стройный, подтянутый, широкие плечи облегал китель полувоенного образца с отложным воротником. Со времён революции он сохранил любовь к одежде военного покроя.
      — Ведь я, профессор, пользовался самым лучшим в мире лекарством — физкультурой. Самым надёжным средством от всех болезней.
     
     
      ПОКОРИТЕЛЬ ВЕРШИН
     
      Лёгкая палатка трепетала под ударами ураганного ветра. Казалось, ещё немного и её сорвёт с места, понесёт туда, где посередине высоких гор Аланской долины гордо возвышалась закона опал в л едином панцирь каменная вершина. Более ста лет назад известный путешественник Алексей Федченко, исследуя северные окрестности Памира, увидел и нанёс на карту горную вершину, до пика которой было 7134 метра. Величавая вершина казалась недоступной. Десятилетиями никто не решался подняться на неё. А вот эти четверо, что укрылись сейчас от злого ветра, отважились.
      Снежные бури валили их с ног, заставляли делать частые остановки и отсиживаться в палатке, для которой в ледяных склонах с трудом вырубали маленькую нишу. Двигались только днём, после восхода солнца; ночью ртуть в термометре опускалась до минус 35 градусов. За сутки проходили несколько сот метров, упрямо вгрызаясь в твёрдый снег ледорубами. Сейчас они сидели, признавшись спинами, согревая друг друга теплом своих тел.
      Трое, каждому едва минуло двадцать пять, обессиленно дремали. Четвёртый, немолодой, плотного сложения человек, преодолевая усталость, неторопливо делал записи в путевом дневнике, время от времени останавливаясь, чтобы подыскать нужное слово или фразу.
      Впервые он появился на Памире в 1928 году, возглавив грунну советских альпинистов, которая начала штурм недоступных ранее горных вершин. Перед экспедицией ставились не только спортивные цели. Высочайший горный массив страны был почти не изучен. Географам требовалось нанести на карту неизвестные пики и ледники, горные озёра и перевалы, геологи надеялись найти полезные ископаемые, которые по расчётам таились в недрах Памира.
      Экспедиция получила весомые научные результаты: были открыты залежи ртути, сурьмы и других полезных ископаемых, зоологи собрали коллекции насекомых, обитающих на плоскогорьях и скалах, ботаники — пшеницы и ячменя из алайских долин, бесценный дар селекционерам, климатологи установили закономерности перемещения воздуха в высоких слоях атмосферы.
      С географической карты Памира исчезло немало белых пятен, были нанесены на карту и получили наименование перевалы, ледники, пики. Самый высокий пик, по предложению руководителя экспедиции, получил имя Ленина.
      Теперь отважный первопроходец возглавил вторую экспедицию на Памир. Геологи и ботаники, зоологи и синоптики продолжали свои изыскания, а он вместе с тремя молодыми парнями задумал покорить самую высокую вершину — 7134 метра! От одной только цифры захватывало дух. Так высоко никто не поднимался. Предстояло взбираться по отвесным скалам, ледникам, шагать по узким тропинкам на заоблачной высоте. Здесь нужны были особое мужество и настойчивость. Грунна немецких альпинистов, имеющих большой опыт восхождений в Альпах и Гималаях, оснащённая новинками лучших спортивных фирм Европы, с трудом проделала лишь половину пути и отказалась от попытки взойти на пик Ленина. Поэтому начальник экспедиции позвал с собой добровольцев. Он был очень рад, когда первыми откликнулись геолог Николай Латкин, рабочий геологической партии Дмитрий Иванов и красноармеец Нияз Нагума-нов.
      Латкин нравился ому своей самоотверженностью, настойчивостью, умением быстро ориентироваться в сложных ситуациях. Иванов был трудолюбивый, упорный, неунывающий человек. Неразговорчивый, внешне даже угрюмый, он делал всё старательно, добротно, умел терпеть, не показывая, что ему больно. Однажды камнем Иванову сильно ушибло ногу, но оп продолжал нести груз наравне со всеми, не жалуясь и не прося снисхождения. А Нагуманов? Он вырос в горах, лучше других переносил высоту и всем чем мог помогал своим товарищам. Стоял в карауле по две смены, шёл по тропинке всегда первым.
      Начальник экспедиции больше всего ценил в людях мужество, волю, трудолюбие, умение пожертвовать всем для общего дела. Поэтому он, не колеблясь, взял с собой для штурма вершины именно этих молодых людей.
      Стенки палатки перестали дрожать, ветер стих. Альпинисты, преодолевая снежный занос, по одному выбирались наружу.
      Всё вокруг неузнаваемо изменилось. Снежные лавины, обрушившиеся во время бурана, завалили ущелье, по которому собирались двигаться альпинисты. Нужно искать новый путь. Обменялись короткими фразами, а затем молча, не тратя сил на разговоры, аккуратно сложили палатку и двинулись в путь.
      Снег по колено. Крутой подъём тянулся метров пятьсот, далее — небольшое пологое пространство и снова подъём, ещё круче.
      Пока высота ещё не давала о себе знать головными болями, головокружениями, но каждый шаг был труден. Они упорно продвигались вперёд. Когда кто-то из спутников падал, ему тут же приходил на помощь начальник экспедиции.
      Невысокий, широкоплечий, с живыми глазами и высоким лбом, он сохранял бодрость в этой изнурительной схватке с природой, прокладывая след для остальных. В жизни ему часто приходилось идти впереди других. Это всегда было трудно, нередко смертельно опасно, по необходимо.
      Спутников по восхождению поражала его неутомимость. Он вставал раньше и ложился позже всех. Никогда не пользовался никакими даже положенными ему привилегиями. Выполняя любую работу, тащил груз наравне со всеми. Альпинисты, геологи и красноармейцы учились у пего настойчивости, скромности, чувству товарищества.
      ...Сын политического ссыльного Николай Крыленко стал революционером, будучи студентом Петербургского университета. Оп вёл пропагандистскую работу среди рабочих, его знали на многих заводах и фабриках города.
      Летом 1914 года Крыленко, спасаясь от преследований царской охранки, нелегально перешёл границу и оказался в польском местечке Поронине, у подножия Татр, где проживали Владимир Ильич Ленин и Надежда Константиновна Крупская.
      Ленин подробно расспрашивал Крыленко обо всём происходящем в России. А через несколько дней по предложению Владимира Ильича они отправились в горы. Далеко виднелась цепочка горных вершин, серебристо поблёскивали горные озёра, синели леса. По голубому небу лениво проплывали редкие облачка, цепляясь за острые верхушки хребтов. Потянулась, запетляла узкая горная тропинка и повела их в Татры. Тропинка становилась круче, поднималась выше, они медленно приближались к первой цели своего маршрута — озеру Чёрный Став в Гонсеницкой долине. Горы, которые издалека казались маленькими, теперь становились могучими, устрашали глубиной ущелий, шумом горных потоков. Крыленко, родившийся на Смоленщине и раньше в горах не бывавший, с нескрываемым восхищением вглядывался в причудливые рисунки на выветренных скалах, любовался богатством растительного мира. Цвета здесь были яркие, буйные, ни один художник, как бы он искусно не смешивал краски, не сумел бы достигнуть такого колорита. А озеро с его прозрачной хрустальной водой просто очаровало Крыленко.
      К вечеру они достигли другого горного озера с романтическим названием Морское Око. Переночевали в простой крестьянской колыбе и утром двинулись к вершине горы Мних. Вместе с ними совершали восхождение студенты из Кракова. Молодые, жизнерадостные парни быстро шагали но крутой тропинке.
      Ленин, чуть прищурившись, дружелюбно поглядывал на краковских студентов, их молодой задор и энергия нравились ему. Оп ни на шаг не отставал от весёлой ватаги. Крыленко видел, что Владимиру Ильичу нелегко выдерживать темп, заданный студентами, и во время одного из кратких привалов осторожно заметил, что, может быть, им следует подниматься помедленнее. Трудно поспевать за молодыми, полными сил парнями.
      Ленин лукаво взглянул на Крыленко и, чуть закинув голову, негромко рассмеялся.
      — Не следует избегать трудностей. Надо уметь их преодолевать!
      После начала первой мировой войны Ленину и Крыленко пришлось переехать из Польши в Швейцарию. Время, свободное от напряжённой работы, Владимир Ильич посвящал велосипедным прогулкам и походам в горы. Вместе с ним совершал восхождения и Крыленко.
      — Непременно стану альпинистом. Крым, Кавказ, Памир... Уверен, что там есть немало мест, где ещё не ступала нога человека, — поделился он мечтой с Лениным.
      — У нас в России неограниченные возможности для восхождений, — согласился тот. — Но неприступные вершины можно Судет покорить, если альпинизм станет доступен трудящимся. Л не будет уделом одиночек. Даже очень смелых.
      Прошло ещё немало лет, пока Николаю Васильевичу Крыленко удалось осуществить свою мечту.
      Между его восхождениями в Швейцарских Альпах и подъёмами на Эльбрус и Казбек были революция и гражданская война, первые годы строительства молодого Советского государства. Ему пришлось вести беспощадную борьбу с контрреволюционерами и заговорщиками. На плечи прокурора республики легла огромная теоретическая работа по созданию советского уголовного и гражданского права, принципов работы судов и судоустройства, структуры органов прокуратуры. Он участвовал в подготовке «Истории гражданской войны», первого издания «Большой советской энциклопедии». Читал курс лекций студентам Московского института советского права, выступал перед трудящимися в клубах фабрик и заводов.
      Но каждую свободную минуту Крыленко отдавал спорту. Возвращаясь после работы, он, наскоро перекусив, выходил во двор, где на волейбольной площадке уже шла игра. Николая Васильевича охотно принимали в любую команду, потому что он всегда играл азартно, боролся за каждое очко и умел, как никто другой, воодушевить партнёров, заражая их бодростью и оптимизмом.
      — Вперёд, друзья! Не вешать носа! — раздавался его весёлый голос. — Соберёмся с силами и победим!
      И теперь на заснеженных склонах Памира оп смотрел на осунувшиеся лица своих товарищей по восхождению и видел, что они устали бороться с ледяным ветром и крутыми скалами. Чем выше, тем сильнее чувствовался недостаток кислорода. Движения становились медленными, шаги короткими, разговоры отрывистыми и краткими.
      — Вперёд, друзья! Не вешать носа! Соберёмся с силами и победим! — Голос Крыленко звучал хрипло, по по-прежнему уверенно.
      Высота 6000 метров. Сделали привал. Завтра решающий штурм.
      Крыленко проснулся первым, было около пяти часов. Тратить время и силы на одевание не пришлось, спали одетыми. Он быстро вылез из тёплого спального мешка. В палатке было холодно, около 40 градусов мороза.
      Принялся тормошить товарищей:
      — Подъём! Вершина ждёт пас!
      Латкин и Нагуманов, ёжась от холода, выбрались из спальных мешков. А Иванов продолжал лежать. Увидев его посиневшее лицо и налитые кровью глаза, Крыленко понял: горная болезнь, которой долго сопротивлялся молодой альпинист, взяла верх. Он ещё раньше заметил признаки слабости у Иванова, но надеялся, что молодой организм всё же сумеет справиться с высотой.
      — Отдыхай, Митя, — сказал он Иванову, не желая подвергать риску здоровье товарища.
      Солнечные лучи отражались на снежных вершинах, разгоняли синеватый туман. К вершине шагали трое. Каждый нёс ледоруб и кошки. Крыленко — ещё апероид, бинокль и гипсотермометр, с помощью которого можно было определить высоту.
      Они шли быстрее, чем вчера. Латкин сразу вырвался далеко вперёд, увлекая за собой Нагуманова.
      — Не забывайте, что мы на высоте 6000 метров! — принялся урезонивать их Крыленко. — Здесь двигаться быстро нельзя! Горы не прощают легкомыслия!
      Солнце поднималось, его лучи грели сильнее, снег потерял утреннюю твёрдость. Ноги увязали глубоко, что затрудняло движение, пот заливал глаза. Латкин уже делал остановки через каждые десять шагов, по дышал прерывисто и тяжело. Слишком много сил израсходовали в начале пути.
      Когда до конца гребпя, за которым была равнина, оставалось метров тридцать, Латкин безвольно опустился на снег. Крыленко мягко, но настойчиво предложил ему спуститься вниз, к палатке. Идти дальше Латкин уже не мог.
      Их осталось двое — прокурор республики Крыленко и красноармеец Нагуманов.
      Ветер усилился, бил в лицо, по они шли и шли.
      6600 метров! Под ними, упираясь в подножия громадных скал, гигантскими змеями извивались ледники. Впереди — какие-нибудь полкилометра — вершина.
      — Не вешать носа, — проговорил Крылепко, соберёмся с силами и... — Оп обернулся, ожидая увидеть бодрую улыбку спутника, и замолчал, не закончив фразы. Нагуманов лежал на снегу. Он отдал все силы борьбе с высотой, сражаясь до последней секунды, и упал, как боксёр, внезапно пропустивший сильный и точпый удар соперника. Отчаяние на мгновение охватило Крыленко.
      Неужели всё пропало? Говорят, один в ноле не воин. А в горах? Что может сделать один человек?
      Память словно лучом из темноты выхватила воспоминания, вернула на двенадцать лет назад.
      ...Пал Зимний дворец — власть переходит в руки рабочих и крестьян, создаётся первое в мире правительство Советской республики. Николай Васильевич Крыленко декретом и подписью Владимира Ильина Ленина назначается народным комиссаром по военным делам.
      В ночь на 29 октября 1917 года начался мятеж врагов революции.
      В пять часов утра в кабинет Крыленко быстро вошёл Подвойским. Лицо бледное, встревоженное, под глазами круги.
      — В Михайловском манеже митинг. Офицеры склоняют солдат на свою сторону.
      Крыленко вскочил. В манеже располагался броневой дивизион. Заполучи контрреволюционеры в свои руки броневики, и они станут хозяевами города. Нужно действовать немедленно. Через десять минут машина наркома мчалась к Михайловскому манежу.
      Воздух в огромном помещении манежа синий от махорочного дыма. Солдаты, опираясь на ружья, слушают ораторов, те убеждают солдат не поддерживать большевиков, сохранять нейтралитет.
      Манеж гудел, слышались отдельные возражения, но самостоятельно разобраться в демагогических хитросплетениях ораторов солдаты не могли. Как отличить, где правда, а где ложь? Вот худой офицер исступлённо кричит с башни броневика:
      — Пусть политики воюют друг с другом! А мы обождём, посмотрим, чем всё это кончится!
      Крыленко, энергично расталкивая солдат, принялся пробираться к броневику.
      Взобравшись на башню, он поднял руку. Его узнали. Послышались голоса.
      — Крыленко! Давай, народный комиссар! Говори!
      Начал тихо, усталым голосом:
      — Товарищи солдаты! Я не спал четверо суток! Говорить громко не могу.
      Гул медленно стих. А он говорил ясно, просто, понятно. О мире, о земле, о хлебе. О том, чего добивается Керенский, стремясь возвратить власть буржуазии. Потом хрипло крикнул:
      — Довольно митинговать! Время делать выбор! Кто за Керенского — направо! За Советы — налево!
      Как мощный порыв ветра гонит морскую волну, так страстный призыв Крыленко качнул солдатскую массу. Сминая юнкеров и офицеров, пытавшихся удержать, остановить людей в серых шинелях, солдаты выстроились на левой стороне. Медленно задвигались башни броневых машин... Мятеж в городе был подавлен.
      ...Крыленко подходит к Нагуманову, помогает ему встать, говорит строго, повелительно:
      — Немедленно возвращайтесь к Иванову и Латкину. Отдохните. — Затем смотрит на часы. Половина второго. До наступления темноты ещё можно добраться до пика. — Если до девяти часов не вернусь, выступайте навстречу!
      Обросший, в неудобном полушубке, в промокших насквозь валенках, он упрямо шагал вперёд. Через каждый метр останавливался, жадно, с усилием глотал холодный сухой воздух и продолжал путь. Силы покидали его, каждый шаг требовал огромных усилий.
      Солнце медленно садилось, отчётливее вырисовывались вершины Алтайского хребта. Крыленко выпул из кармана высотометр. 6850 метров! Ни одному из советских альпинистов не удавалось подняться так высоко. Стрелки часов предостерегали: до наступления темноты осталось меньше часа. Времени, чтобы преодолеть последние почти триста метров, пет. Нужно спускаться. Крыленко ещё раз окидывает взглядом всё вокруг, стараясь запомнить навсегда, и начинает обратный путь.
      ...Прошло пять лет. За эти годы Николай Васильевич Крыленко ещё дважды возглавлял экспедиции на Памир, исследуя неизвестные участки «Крыши мира». Но эта работа, очень важная для развития производительных сил страны, никогда не заслоняла заветной мечты — достичь пика Ленина.
      Николай Васильевич много времени уделял атлетической подготовке: ходил на лыжах, ежедневно делал интенсивную зарядку, упражнялся с гирями, играл в волейбол. Тщательно изучив подступы к вершине, он наметил другой маршрут восхождения — северный. Круче, но короче того, по которому поднимался вместе с Ивановым, Нагумановым и Латкиным.
      В августе 1934 года нарком юстиции РСФСР Крыленко возглавил грунну альпинистов Рабоче-Крестьянской Красной Армии и повёл её на штурм семитысячника. Ему было уже почти пятьдесят, но он не уступал молодым спутникам в ловкости, выдержке, альпинистской сноровке.
      — Горы коварны, горы опасны, но человек может покорить их, если не будет отступать перед трудностями, — сказал он красным командирам перед походом. — Помните об этом.
      Восхождение оказалось очень тяжёлым. Лютовали снежные бури, ночью ртуть в термометре опускалась до минус 35 градусов. Но никто не падал духом, все стойко переносили трудности. Этому во многом способствовал личный пример Николая Васильевича, его неиссякаемая энергия и оптимизм.
      Вся грунна, двадцать один человек, поднялась к отметке 7000 метров. По тем временам это было выдающееся достижение.
      Через несколько дней восхождение было повторено. На этот раз на штурм вершины пошли шесть самых опытных и лучше других подготовленных альпинистов: К. Чернуха, И. Лукин, А. Анастасов, братья Евгений и Виктор Абалаковы, С. Ганецкий. Обильный снегопад затруднял движение, снова свирепствовал ураганный ветер. Но красные командиры поднялись на пик Ленина, водрузив там бюст вождя Октябрьской революции.
      Командир грунны Касьян Чернуха доложил Николаю Васильевичу Крыленко:
      — Задание выполнили. Поставили памятник величайшему гению мира. Самый высокий памятник на земле.
      Заветная мечта Николая Васильевича сбылась. Когда же было введено звание заслуженного мастера альпинизма, первым его получил народный комиссар юстиции РСФСР, старый большевик Николай Васильевич Крыленко.
     
     
      ВСЕГДА ДОБИВАТЬСЯ ЦЕЛИ
     
      В штабе Ярославского военного округа многолюдно и шумно. Время тревожное — лето 1918 года. на Украине и Кавказе, на Дону и в Поволжье собираются силы контрреволюции, чтобы задушить молодую Советскую республику. Здесь же, в самом центре страны, в Иваново-Вознесенске, известном своими революционными традициями, идёт формирование полков Красной Армии, готовятся кадры командиров и комиссаров.
      Время требовало от работников штаба, военных комиссаров губерний и уездов огромных усилий. Надо было мобилизовать десятки тысяч людей, обеспечить их обмундированием-и фуражом, создать условия для военной подготовки. Спали по нескольку часов в сутки, перекусывали на ходу. Но раз в день в штабе объявлялся перерыв. Все отправлялись на стрельбы.
      — Каждый обязан хорошо владеть своим оружием! — гласил приказ комиссара Ярославского военного округа. Занятия по стрельбе никогда не откладывались, к ним относились серьёзно.
      Гремели выстрелы. Красноармеец, дежуривший неподалёку от мишени, громко сообщал результаты стрельбы. Окружной комиссар хвалил метких стрелков, неудачникам спокойно и деловито объяснял ошибки. Но когда отстрелялся один уездный военком, окружной комиссар рассердился.
      Очень плохо! Просто безобразно! Все пули за молоком! Так плохо ещё никто не стрелял!
      — Так у них револьверы, браунинги, — принялся оправдываться уездный военком. — Л у меня маузер. Штука тяжеленная. Его не каждый и в руке удержит. Уверен, товарищ Фрунзе, что с пятидесяти шагов и вы из пяти выстрелов ни разу в мишень не попадёте.
      На стрельбище стихло. Комиссар Ярославского военного округа Михаил Васильевич Фрунзе не раз демонстрировал точную стрельбу, но всегда из револьвера или браунинга. Справится ли он с тяжёлым маузером? Обычно из него стреляют, используя деревянную кобуру, как приклад.
      Фрунзе взял протянутый маузер, внимательно осмотрел его.
      — Маузер тяжеловат? Справедливо. Но метко бить из него можно. Если рука сильная — вес не помеха.
      Оп отмерил от мишени пятьдесят шагов и сделал подряд десять выстрелов. Все пули легли точно в цель. Потом вернул маузер уездному военкому. Тот не удержался:
      - Михаил Васильевич, откройте секрет. Десять из десяти... Скажи кто, что так можно из маузера, не поверил бы. Но собственными глазами видел.
      Фрунзе улыбнулся, чуть прищурив глаза.
      — Надо мускулы укреплять, волю воспитывать. Рекомендую гимнастикой заниматься.
      — А вы давно занимаетесь?
      — С юношеских лет.
      ...В один из последних дней мая 1903 года из города Верный (ныне Алма-Ата) выехал тарантас. Четверо гимназистов решили совершить путешествие к озеру Иссык-Куль, побродить в горах Тянь-Шаня. После Чуйской долины предстояло следовать верхом. Двое — Новак и Иванов, испугавшись трудностей, отказались. Заколебался и Поярков. Миша Фрунзе заявил:
      — Испытаем себя. Проверим, на что способны. Если поставили цель — надо стремиться к ней.
      Ездить верхом Миша научился в семилетием возрасте. К отцу, фельдшеру города Пшннека (ныне Фрунзе), часто приезжали местные жители — киргизы. Один из них в благодарность за лечение привёл в подарок жеребёнка. Миша приручил животное, научился лихо скакать и даже брал маленькие препятствия. Добился этого, конечно, не сразу. Не раз падал, сброшенный жеребёнком, не желавшим слушаться наездника. Но упорство и целеустремлённость победили.
      Когда подрос, отец стал его брать с собой на охоту. Миша уже уверенно держался в седле, мог часами не слезать с лошади. Первым никогда не предлагал сделать остановку и на вопрос отца о самочувствии постоянно отвечал, что не устал и готов продолжать путь. Как всё это пригодилось в путешествии по Тянь-Шаню! Они перебирались через реки, долины и ущелья, преодолели шестнадцать перевалов. Любовались красотой лазурного Иссык-Куля, окружённого кольцом белоснежных хребтов Кунгей и Терскей-Алатау. Помимо этого, Фрунзе без устали собирал гербарий из растений, которые попадались по пути, смело карабкаясь за каким-нибудь редким экземпляром на отвесную скалу.
      — Миша, осторожно! — волновался Поярков. — Голова закружится! Упадёшь!
      Миша успокаивающе кивал. На уроках гимнастики, которые в гимназии проводились по наставлению, составленному полковником А. Д. Бутовским, первым представителем России в Международном олимпийском комитете, оп был одним из самых старательных. Любил и немногочисленные уроки ¦ фехтования, которые воспитывали точность, глазомер и выдержку.
      Путешествие продолжалось 68 дней, за это время юноши проехали более 3000 вёрст. Фрунзе привёл в порядок свою коллекцию, и оказалось, что она насчитывает более 1200 видов растений и почти 3000 насекомых. Тщательно всё запаковав, Фрунзе отправил добычу в Петербургский университет. Через несколько недель почтальон вручил ему плотный белый конверт.
      «Ваша коллекция, как весьма ценная, включена в ботанический фонд университета. Продолжайте работать по этой линии...» — говорилось в письме. Но Михаил Фрунзе уже выбрал для себя в жизни другую линию. Он едет в Петербург и поступает на экономическое отделение Политехнического института. Своё решение он обосновывает в письме к старшему брату Константину, который учился на медика в Казани.
      «...Глубоко познать законы, управляющие ходом истории, окунуться с головой в действительность, слиться с самым передовым классом современного общества — с рабочим классом, жить его мыслями и надеждами, ого борьбой и в корне переделать всё — такова цель моей жизни...»
      Петербургский политехнический институт собрал знаменитых и передовых учёных того времени. Среди них молодые тогда профессора А. А. Байков, М. А. Шателен, М. А. Павлов, ставшие впоследствии выдающимися деятелями советской пауки. Революционно была настроена и значительная часть студенчества.
      Фрунзе охотно посещает лекции, много занимается самостоятельно и с головой уходит в общественную жизнь: посещает студенческие собрания и сходки, активно участвуя в пропагандистской работе. В декабре 1904 года его высылают в город Петровен Саратовской губернии за участие в студенческой демонстрации. Он переходит на нелегальное, полное тревог и опасностей положение профессионального революционера. Московский комитет РСДРП направляет его на работу в Иваново-Вознесенск.
      ...К одной из хибарок, расположенной на окраине города, подошёл молодой человек. Постучал в дверь условным сигналом, ему открыли. Хозяин пристально взглянул на вошедшего.
      — Трифоныч?
      — Я. — Фрунзе протянул руку, подтверждая свою подпольную кличку.
      — Евлампий Дунаев, — представился хозяин,, пожимая руку Михаила.
      Так состоялась встреча знаменитого вожака ивановских рабочих Евлампия Дунаева с агитатором но кличке Трифо-пыч, которую Фрунзе вскоре сменил на Арсений.
      Работа предстояла огромная. На 56 фабриках и заводах города и его окрестностей работало свыше 30 000 рабочих. И надо было везде создать большевистские организации.
      Фрунзе ходил быстро, наклонясь вперёд, словно хотел сам себя обогнать. За день успевал побывать на нескольких фабриках, расположенных в разных районах города.
      — Мне не впервой, — отвечал он товарищам по партии, поражавшимся его выносливости и закалке. — Когда учился в гимназии, то подрабатывал репетиторством. Ученики жили далеко друг от друга. Чтобы поспевать, приходилось ходить быстро и не уставать. По утрам гимнастика, холодные обтирания. Это помогало отрабатывать дыхание, быть всегда бодрым.
      Фрунзе не знал покоя. Кончался день, но революционная работа продолжалась. По ночам на пустырях и за городом Арсенин организовывал сходки активистов, выступал с яркими вдохновенными речами.
      В целях конспирации подпольщик ежедневно менял место жительства, а когда чувствовал особое внимание со стороны жандармов, уходил ночевать в ближайшие сёла — Дьяково, Афанасьево. Его ежедневный маршрут исчислялся десятками километров, которые он преодолевал пешком. Поль-
      :юваться извозчиком не позволяло скромное партийное жалование, да и опасность нарваться на шпика. Многие иваново-вознесенские и шуйские извозчики были завербованы царской охранкой и служили осведомителями в полиции.
      Кипучая, просто-таки взрывная энергия молодого агитатора изумляла рабочих, умевших ценить физическую силу и выносливость. Один из них, сопровождая Арсения во время очередного многокилометрового марша, глядя на его быстрые и чёткие движения, воскликнул:
      — Ты просто не человек, а динамитка какая-то. Откуда только у тебя силы берутся?
      Так рядом с партийными кличками Трифоныч и Арсений закрепилась за Фрунзе в годы работы в Ивано-Вознесенске и Шуе ещё одна, данная рабочими, — «динамитка», отмечавшая его физическую силу и неуёмную энергию, упорство и находчивость.
      Проводил как-то Арсений митинг в лесу. День выдался жаркий, душный, настоящий июльский. И закончился грозой. Засверкали молнии, гром гремел не переставая.
      — Может, разойдёмся? — послышались голоса. — Льёт как из ведра.
      — Будем продолжать, товарищи! - - Фрунзе оглядел собравшихся и лукаво подмигнул. — В такую погоду все шпики и жандармы попрятались. Никто пас беспокоить не будет.
      Приметив сосну, повёл товарищей туда. Вода, просачиваясь сквозь лапчатые ветки, падала рабочим на головы и плечи, затекала за воротник, но никто ре роптал. Ведь Арсенин, выступавший с докладом, стоял на открытом месте и вёл себя так, словно никакого дождя и не было.
      Кончилось собрание, стали расходиться. По двое, по одному, чтобы не вызывать подозрения у жандармов. Фрунзе шагал вместе с рабочим Семёном Балашовым. Подходят к городу и видят: у дороги лежит человек. Лицо потемнело, глаза закатились. «Оглушило», мгновенно догадался Фрунзе. Он бросился к пострадавшему и принялся делать искусственное дыхание. Отводил руки в стороны, складывал их на груди, слегка надавливал на грудь. Так продолжалось долго.
      — Может, позвать кого? — забеспокоился Балашов.
      — Не надо. Я сам!
      Наконец человек открыл глаза, глубоко вздохнул. Потом задышал спокойнее, с трудом поднялся. Вместе дошли до города.
      — Спасибо тебе, — пожимая руку Арсению, сказал пострадавший. — Спас меня. А то остались бы мои дети сиротами.
      В грунне иваново-вознесенских боевиков Арсений был самым старательным учеником. Бывший солдат Стасик, обучавший стрельбе из револьвера, не мог нахвалиться «динамитной». Он сразу выделил его среди других за выдержку? и трудолюбие — главные качества меткого стрелка.
      Десятки раз собирал и разбирал Фрунзе на одном занятии револьвер, проявляя такое же упорство и старание при выполнении различных подготовительных упражнений для стрельбы. Мог часами вскидывать и опускать руку с револьвером, целиться.
      Многие считали это ненужным, говорили, что меткость, вырабатывается только во время стрельб. Пришёл такой день. Собрал старый солдат своих учеников, повесил на ствол дерева цель, нарисованную на белой бумаге.
      Загремели выстрелы. Никому не удалось поразить мишень. Но вот перед деревом встал Фрунзе. Вытянул спокойно руку. Раздался выстрел.
      Все бросились к дереву и увидели, что пуля попала в центр мишени. Переглянулись.
      — Может, случайно... Всякое бывает.
      Фрунзе снова занял позицию, и вторая пуля легла точно в цель. Все поняли: чтобы метко стрелять, надо упорно тренироваться. Большевистский агитатор Арсений и на стрельбах стал для рабочих примером.
      Жандармы разыскивали Арсения, десятки шпиков рыскали по городу, стараясь напасть на след вожака вознесенских большевиков.
      ...Наряд полицейских торопился к дому, где, по данным агентов, неуловимый Арсений проводил занятие подпольного кружка. План задержания большевистского агитатора разработали до мелочей. Не учли только силы и ловкости «динамитки».
      Пристав, грохоча сапогами, поднимался по ступенькам крыльца. Через несколько минут он наконец-то наденет наручники на Арсения. Но этого времени Фрунзе вполне хватило, чтобы быстро подняться на чердак, бесшумно прошагать по крыше, ловко спрыгнуть во двор соседнего дома и, перемахнув высокий забор, оказаться на другой улице.
      — Улетел! — растерянно бормотал шпик, принимая зуботычины от пристава. — Своими глазами видел, как входил! Не иначе как улетел!
      — Крылья у него, что ли? — заревел пристав.
      Поиски революционера продолжались. В марте 1907 года Фрунзе провёл нелегальное собрание среди рабочих литейно-механического завода Толмачевского, а затем остался ночевать у рабочего Семёна Соколова. Под утро дверь затряслась от сильных ударов.
      — Открывай! Полиция!
      План спасения созрел у Фрунзе мгновенно. Пока Сокотов переговаривался с полицейскими и не торопился открывать двери, он выпрыгнул через окно. Оставалось огородами пробраться на соседнюю улицу.
      Но после многочисленных неудач полицейские стали предусмотрительнее. Дом окружили. Фрунзе вытащил из кармана револьвер, намереваясь пробиться сквозь кольцо с помощью оружия. Но отказался от этого. Ведь полицейские откроют ответный огонь, а в доме маленькие дети. Арсений бросил оружие на снег и сдался.
      Все надзиратели Владимирской тюрьмы сбежались посмотреть на знаменитого бунтовщика. Среднего роста, худощавый, русые волосы зачёсаны назад, небольшие усы — внешность обычного человека. Только взгляд говорил о большой силе воли, решительности, а в движениях угадывалась недюжинная сила и ловкость. Тюремная администрация получила строгий приказ не допустить возможности побега. Фрунзе поместили в одиночную камеру.
      Надзиратели строго выполняли приказ начальства. Каждые полчаса они подходили к двери и через волчок смотрели в камеру: «Что там поделывает Арсений?» И дивились необычному арестанту. По утрам, перед завтраком, — гимнастика. А перед ужином работа на «турнике» — железной раме, которую Фрунзе под углом прикрепил к стене.
      Со временем Фрунзе перевели в общую камеру, где сидели его товарищи Павел Гусев, Александр Самохвалов и другие. Дни тянулись с угнетающим однообразием, с опустошающей душу тягучей размеренностью. Некоторые падали духом, становились молчаливыми, грустными. Не знали, куда себя девать, что делать. С приходом в камеру Фрунзе всё изменилось.
      Он объяснял товарищам, что необходимо сохранять привычную физическую форму, которая не позволит расслабиться, одряхлеть, угаснуть воле. Начиналось всё с утренней гимнастики, а продолжалось тренировками по... фехтованию. Клинки заменяли палки от швабр для протирания полов в камерах и коридорах.
      — Парад! Рипост! Батман! — звучало в камере.
      Ткачи и токари под руководством Арсения овладевали «рапирною наукой». Учитель был строг, добивался точного выполнения каждого приёма, не допускал лени.
      Увидев, как заключённые из других камер плетутся на прогулках, повесив головы, предложил:
      — Играем в чехарду!
      Остановились люди в нерешительности, переглядываются.
      — Я становлюсь первым! — командует Фрунзе, — Начинай! Смелее!
      Сперва один прыгнул через Арсения, потом второй. А там уже никто не остался в стороне. Повеселели заключённые. Стали возвращаться в камеры совсем в другом настроении — духом воспрянули.
      Закаляя себя и друзей физически, Фрунзе не забывал о книгах. После обеда по его настоянию заключённые садились читать. Штудировали политэкономию, философию, географию.
      — Зачем это? — допытывались товарищи.
      — Для революции, — отвечал Арсений.
      Потом Фрунзе приступал к сражениям за самодельной шахматной доской. В шахматы он научился играть четвероклассником и уже скоро стал побеждать старшего на четыре года брата Константина и его товарищей. Миша серьёзно изучал теорию, разбирал партии, стараясь найти ходы, которые привели бы к победе.
      Настойчивость в достижении намеченной цели помогла ему в короткий срок стать лучшим шахматистом гимназии. Он охотно делился знаниями с товарищами, организовал команду и вызвал на матч по переписке гимназистов из Ташкента. Соревнование окончилось полной победой шахматной дружины Миши Фрунзе.
      В тюремной камере он тоже принялся обучать товарищей игре, воспитывавшей умение логически мыслить, развивавшей выдержку и упорство. Шахматные фигурки лепили из хлеба; когда же администрация тюрьмы запретила игру, приспособились играть на грифельной доске, записывая фигуры определёнными цифрами. Надзиратели, глаз не спускавшие с Арсения, спрашивали:
      — Чем занимаетесь?
      — Решаем задачи!
      И те, не найдя ничего запрещённого, уходили.
      Царское правительство решило расправиться с революционером. Фрунзе предъявили обвинение не только в агитации против власти, но и в покушении на урядника Перлова. Суд приговорил его к смертной казни.
      Когда Фрунзе перевели в камеру смертников, он потребовал, чтобы ему по-прежнему доставляли книги.
      — Зачем? — удивился начальник тюрьмы. — Шить вам на этом свете осталось недолго. Молиться надо, а не книжки читать. Молиться!
      Камера смертников маленькая, под потолком решетчатое окно, до которого можно дотянуться только кончиками пальцев. Каждые пятнадцать минут щёлкает волчок — надзиратель наблюдает за смертником. А тот ведёт себя странно, не так как другие. Приседает, размахивает руками, затем, упёршись локтями в железный столик, привинченный к стене, внимательно читает, повторяя вслух английские слова.
      Однажды надзиратель не выдержал:
      — Как вы можете учить чужой язык? Вас завтра, возможно, повесят!
      — Так это завтра, — невозмутимо ответил Фрунзе. — А сегодня я жив. Значит, должен заниматься. И о здоровье не забывать.
      В стране начался подъём рабочего движения, всё громче звучал голос передовой общественности, требующей отмены смертных приговоров революционерам. Фрунзе вторично возвратился из камеры смертников в общую, суд смилостивился и заменил виселицу каторгой.
      Из владимирской каторжной тюрьмы его перевели в николаевскую, где условия были значительно тяжелее. Считалось чудом, если кто-нибудь живым выходил из её застенков, так и называли тюрьму — «николаевская могила».
      Фрунзе и здесь не пал духом, делал всё, чтобы поднять настроение у других заключённых. Он хорошо пел, вовлекал в пение товарищей по камере. К исполнению лирических песен надзиратели относились снисходительно, но когда однажды зазвучала «Варшавянка», Фрунзе и ещё четверо заключённых оказались в карцере.
      Нарушителей подвергли тщательному обыску, сняли ремни и подкандальники, затем повели в подвал здания. Громко звякнула дверь, и они оказались в каменном мешке, настоящем склепе. Тихо, темно, слышны только удаляющиеся шаги надзирателя.
      Особенно угнетала темнота. Люди молчали, каждый думал о своём.
      — Эй, кто там толкается?
      — Извини, это я. Гимнастику делаю.
      — Ты бы предупредил, Миша. А то прямо в ребро зацепил.
      — Гимнастику надо делать всем. По очереди. Иначе пропадём в этом каменном мешке.
      Все заключённые, выходя из карцера на свежий воздух и свет, падали, теряя сознание. Эти, отсидев пять суток, держались. Факт настолько потряс старшего надзирателя, что он приказал взять их под руки и проводить до камеры.
      Потом долго допытывался, откуда у них взялись силы. Когда услышал ответ, что помогла гимнастика, недоверчиво покачал головой, убеждённый, что от него скрывают правду.
      После четырёхлетнего пребывания в каторжных тюрьмах Фрунзе направили на вечное поселение в Сибирь. Местом проживания определили село Манзурку Иркутской губернии.
      Из Манзурки регулярно ездил в село Кольчуг, расположенное на берегу Лены. Там брал лодку и по нескольку часов катал всех желающих, чувствуя, как возвращается сила, крепнут мускулы, вновь появляется неутомимость и энергия.
      Он организовал кружок по изучению военного дела, куда вовлёк товарищей по ссылке. Собирались при завешенных окнах, понимая, что стражники за такую учёбу не похвалят. Однажды послышался стук в дверь. Быстро приняли меры предосторожности, положили на стол томик Пушкина. Вместе с холодным ветром в комнату вошёл мужик.
      — Доктор Петров здесь? Выручай, добрый человек. У брата дитё малое помирает.
      — Где? — спросил Петров.
      — В Баяндае.
      Посёлок Баяндай находился от Манзурки километров в пятидесяти. Мужик прискакал верхом, а доктору нужна повозка. Её достали, но кто повезёт? Путь не близкий, дорога трудная. Местами повозку надо плечом подталкивать, а иной раз и тащить наравне с конём. Заколебались манзурские мужики, оробели.
      — Я повезу, — заявил Фрунзе.
      Несмотря на ночь и непогоду, он доставил доктора к тяжело больному ребёнку. Фёдор Николаевич Петров, впоследствии видный деятель советской медицины, сделал операцию и спас ребёнка.
      Большинство политических ссыльных после долгих лет каторжных работ приезжали на поселение в Сибирь истощёнными и больными, без каких-либо средств к существованию. Фрунзе организовал в Манзурке столярную мастерскую, которая изготовляла столы, табуретки, полочки и другие нужные местным жителям вещи. Фрунзе считал физический труд лучшим лекарством от всех недугов. Ловко управлялся с рубанком и молотком, учил друзей владеть инструментами, первым выходил пилить дрова, ездил верхом, организовывал походы за грибами и ягодами.
      Манзурская ссылка беспокоила иркутское жандармское управление. Поступали данные, что ссыльнопоселенцы, работавшие в столярной мастерской, ведут политическую агитацию среди крестьян, переписываются с партийными организациями крупных городов России. В Европе уже второй год полыхала мировая война, и царское правительство не без оснований опасалось революционной активности в стране.
      В Манзурку срочно прибыл с отрядом стражников полицейский ротмистр Константинов. Он арестовал наиболее активных ссыльнопоселенцев, в том числе и Фрунзе. В первый день августа 1915 года арестованных по этапам отправили в Иркутскую губернскую тюрьму.
      Медлить с побегом было нельзя. На последнем этапе в селе Оек арестованных поместили в сарае, окружённом высоким забором. Стражники ушли в чайную, заперев ворота огромным замком, уверенные, что человек перемахнуть такую ограду не сможет. Для Фрунзе высота не оказалась преградой. Когда стемнело, он вместе с Владимиром Кириловским перебрался через забор.
      Обычно ссыльные при побегах двигались на запад. Имён-по в этом направлении огранизовали погоню за беженцами, но Фрунзе принял смелый и рискованный план: пробираться тайгою на восток, к Иркутску. Там их никто искать не будет.
      Три дня, сторонясь людей, шагали таёжными тропинками Фрунзе и Кириловский. Питались ягодами, спали сидя на корточках, прислонясь спиной к стволам деревьев. Донимала мошкара, но зажечь костёр, чтобы отогнать насекомых, беглецы не решались.
      Владимир быстро выбился из сил. Два дня держался, а на третий сник. Пугали окружавшая со всех сторон тайга и неизвестность, нестерпимо болела нога, которую подвернул, перебираясь через ручей. Он стал чаще останавливаться для отдыха.
      — Обопрись на меня, — предложил Фрунзе. — Не смотри под ноги, гляди вперёд. И думай о чем-нибудь весёлом.
      Владимир немного приободрился, зашагал веселее, но это продолжалось недолго. Он стал виснуть на Фрунзе, тяжело дышал, а потом вдруг отпустил его плечо и повалился на землю.
      — Володя, вставай! Возьми себя в руки!
      — Не могу, Миша. Кончился я. Иди один!
      Фрунзе наклонился к товарищу, помог ему подняться. Руки у Кириловского безжизненно висели вдоль тела, ноги подгибались. Фрунзе поддерживал его.
      — Наша цель — свобода! Понимаешь? Свобода! Она близка. Нельзя отступать ни на шаг. Держись за меня крепче. Пошли!
      И Кириловский зашагал. Сперва вяло, спотыкаясь, потом энергичнее, твёрже. У Фрунзе кружилась голова, ломило поясницу, по он не отпускал товарища, понимая, что тот самостоятельно идти не сможет.
      Вдруг деревья начали заметно редеть, кругом посветлело. Фрунзе увидел впереди большую поляну, а ещё дальше маленькую фигурку лошади, тащившую телегу. Они вышли к Иркутскому тракту!
      — Владимир, мы свободны! Ты слышишь? Мы свободны!
      Товарищ не слышал. Он потерял сознание. Обморок длился недолго, но идти дальше Кириловский не мог. Фрунзе взвалил Владимира на себя и последние полкилометра до тракта пронёс его на спине.
      Возчики проходившего обоза подкормили беглецов, спрятали их среди мешков с мукой и довезли до Иркутска. Друзья достали документы, Фрунзе под фамилией Василенко стал работать в переселенческом управлении, а затем выехал из Сибири в европейскую часть России, где назревали революционные события.
      Бурные дни 1917 года Фрунзе встретил в Белоруссии. Затем партия направила его в Иваново-Вознесенск на пост комиссара Ярославского военного округа. Несмотря на огромную занятость, он не забывал о гимнастике.
      — Пятнадцать минут в день, — повторял Фрунзе друзьям, которые не делали гимнастики, ссылаясь на недостаток времени, — всегда найти можно. Главное понять, что это необходимо.
      Выкраивал окружной комиссар время для верховой езды и плавания, которое ценил как средство закаливания организма. В воскресные летние дни выезжал в посёлок Отрадное, расположенный в пяти километрах от города. Мимо посёлка протекала речка Уводь. Неширокая, но очень коварная, с обрывами и водоворотами. Фрунзе саженками вымахивал на середину, боролся с сильным течением н наперекор водной стихии проплывал километр-полтора, а потом возвращался обратно.
      На посту окружного комиссара Фрунзе пробыл недолго. В январе 1919 года он выехал на Восточный фронт и принял командование 4-й армией, стоявшей в необозримой приуральской степи. Не было здесь ни окопов, ни укреплений. Белоказачьи отряды внезапно появлялись, нападали на красные полки и снова скрывались.
      До приезда Фрунзе в штабе армии плохо знали положение на местах, не было связи между бригадами и дивизиями. Новый командующий энергично взялся за дело, решив в первую очередь укрепить дисциплину и поднять боевой дух красноармейцев. Многие часы проводил он в седле, объозжая войска, невзирая на бездорожье, проливной дождь или леденящий ветер.
      Штабные работники, которые' сопровождали командарма, едва держались на ногах от усталости. Фрунзе же всегда выглядел бодрым, подтянутым, словно не было позади бессонных ночей, бешеных скачек под выстрелами врагов.
      Личным примером Михаил Васильевич вдохновлял не только командиров, которые его безгранично уважали и искренне любили. Он пользовался огромным авторитетом среди красноармейцев за простоту в обращении, ясность ума и мужество. Появляясь на передовой в самой гуще боя, командарм умел быстро оценить обстановку и увлечь бойцов в атаку.
      Когда бригада, наступавшая на Уральск, прекратила продвижение вперёд, Фрунзе незамедлительно отправился на передний край. Сильная позёмка, грозившая перейти в буран, валила с ног, мороз обжигал лицо. Михаил Васильевич спрыгнул с коня и по вырытым в снегу ходам сообщений пробрался к передовой.
      — Почему не наступаете?
      — Хочу собрать бойцов и обсудить, — уныло отвечал командир полка. — Наступать или пет... Пурга, мороз так и жжёт.
      — Верно, — поддержали его несколько красноармейцев. — Начальство в штабе сидит и приказы отдаёт. Ему тепло. Л мы...
      — Приказ отдал я, командующий армией Фрунзе.
      Все замолчали. Командарм стоял перед ними в тонкой, видавшей виды шинели, с красным от мороза и ветра лицом. Его глаза смотрели на бойцов строго.
      — По местам! — Командир полка вытащил из кобуры пистолет. — Передать по ротам и батальонам! Через пять минут атака! Сигнал — красная ракета!
      Титаническая деятельность Фрунзе принесла результаты. Армия, которой он командовал, наголову разбила отборные белоказачьи части. Совет рабоче-крестьянской обороны назначает Михаила Васильевича Фрунзе командующим Восточным фронтом.
      На Фрунзе легла огромная ответственность за судьбы десятков тысяч людей. Ему противостояли опытные враги — адмирал Колчак, царские генералы и офицеры, имевшие большой опыт военных действий на фронтах первой мировой войны.
      «Никаких отсрочек, никаких передышек в наступлении на Колчака!» — таково было решение Центрального Комитета партии. Фрунзе ночами сидел за картой, разрабатывая план наступления. От бессонных ночей начали болеть глаза, временами даже пропадало зрение. Возобновились приступы язвы желудка. Но Фрунзе преодолевал недуги. Его организм, закалённый физическими упражнениями, выдерживал огромнейшее напряжение.
      За успешное проведение боевых операций против Колчака Михаил Васильевич Фрунзе был награждён орденом Красного Знамени и назначен командующим Туркестанским фронтом. Ему предстояло очистить от интервентов и белогвардейцев Среднюю Азию.
      В январе 1920 года поезд командующего фронтом выехал из Самары (ныне Куйбышев) в Ташкент. В вагонах холодно, топить нечем. Не хватало дров даже для паровоза, который с трудом, словно доживающая последние дни лошадь, тянул состав. Время от времени он останавливался. Все выбегали из вагонов к ближайшему лесочку с топорами и пилами в руках. Начиналась заготовка топлива.
      — В этом деле я специалист, — говорил Фрунзе подчинённым, уверявшим, что обойдутся и без него. — В сибирской ссылке был первым заготовителем.
      Обстановка на Туркестанском фронте была значительно сложнее, чем на Восточном. Против Советской власти выступали не только белогвардейцы, по и басмачи, среди которых было много простых людей, одурманенных баями и муллами. Приходилось, не только воевать, по и вести разъяснительную работу среди тех, кого сделали врагом молодой Советской республики обманом.
      Но как бы трудно не было командующему, как бы напряжённо не складывались дела на фронте, он не забывал о своей физической подготовке. Ежедневно делал гимнастику и специальные стрелковые упражнения, совершенствовал навыки верховой езды.
      Весной 1920 года командующий фронтом прибыл в Наманган, где располагалась кавалерийская бригада под командованием Кушло. Он познакомился с бойцами и объявил, что вечером будет присутствовать на конных соревнованиях и награждать их победителей.
      Конный спорт в большом почёте среди народов Средней Азии. На соревнование собрались жители города, работники уездно-городского Совета и комитета партии. Сверкая на солнце ярко начищенными трубами, бригадный оркестр играл марши и вальсы. Музыка стихла, когда на старте застыл серый в яблоках рослый карабаир. Конь по-лебединому гнул шею, нетерпеливо приплясывал под бойцом, ожидавшим команды.
      Судьи заняли свои места возле барьеров, главный судья — заместитель командира бригады Полыковский махнул платком и всадник пришпорил коня. Тот помчался широким галопом, стремительно преодолевая препятствия. Боец ловко рубил лозу слева и справа, молнией сверкал на солнце клинок. Через несколько минут по дистанции промчался второй красноармеец, потом третий. Зрители горячо приветствовали всадников.
      Соревнования закончились. Фрунзе поблагодарил всех участников, лучшим вручил памятные подарки. Оркестр играл туш. Потом музыканты сели на коней и зазвучал вальс «Ожидание». И вдруг неожиданно для всех командующий фронтом пришпорил коня и поскакал к месту старта.
      Повернул коня, минуту постоял, словно ожидая сигнала главного судьи, и потом направил коня на барьер. Он прошёл всю дистанцию без единого сбоя. Бойцы без всякой команды громко закричали «ура», отдавая должное искусству верховой езды своего командующего.
      Вскоре Фрунзе получил новое назначение: Южный фронт. Здесь сложилась тревожная обстановка: барон Врангель захватил Крым и значительную часть Украины.
      — Надо разгромить Врангеля до наступления зимы, — сказал Владимир Ильич Ленин Михаилу Фрунзе, когда тот прибыл в Москву за новым назначением. — Приложите к этому все усилия.
      — Барон будет разгромлен до наступления холодов, — по-военному чётко ответил командующий. — К декабрю!
      Фрунзе принял командование фронтом 27 сентября 1920 года, а к 30 октября врангелевцы уже в панике отступали, надеясь отсидеться за перекопскими укреплениями, считавшимися неприступными. Турецкий вал длиною в 9 километров и высотою до 20 метров ощетинился орудиями и пулемётами. Перед валом находился широкий ров глубиной 15 метров.
      Холода в тот год наступили значительно раньше обычного, морозы доходили до 12 — 15 градусов, не переставая свирепстовал северный ветер. Но Фрунзе лично провёл рекогносцировку местности, где предстояло наступление. А потом всю ночь штудировал военно-историческую литературу о походах в Крым.
      «Какой избрать план наступления? — напряжённо размышлял Михаил Васильевич. — Может, действовать как фельдмаршал Ласси? Этот полководец с пехотой и конницей ворвался в Крым через Арабатскую стрелку. Появление русских войск явилось неожиданностью для крымского хана и привело к победе в кампании 1737 года. В данный момент подобную операцию можно провести со стороны Азовского
      Моря. Но морозы сковали льдом Таганрогскую бухту, и флот не сможет пробиться из Гепическа. Но ведь можно пройти по Сивашскому проливу». Командующий фронтом напряжённо читает справочники о крымском климате, делая пометки на листке бумаги. Потом удовлетворённо откидывается на спинку стула. Оказывается, при ветрах и в сухие годы Сиваш высыхает и становится проходимым почти для всех родов войск. Более того, иногда частично высыхает и Перекопский залив в своей северной части.
      — Решено! Надо воспользоваться временной проходимостью Сиваша. — Михаил Васильевич будит адъютанта, чтобы продиктовать приказ.
      — Главное направление на Перекоп и Турецкий вал — по фронту! — Голос Фрунзе звучал чётко. — Одновременно форсировать Сиваш и ворваться врангелевцам в тыл!
      В штабе началась детальная разработка наступления, а Фрунзе поспешил к Сивашу. Он лично убедился в возможности выхода на Литовский полуостров. Вместе с сапёрами выбрал участок для движения войск и подробно объяснил командующему 6-й армией А. И. Корку каждый элемент операции.
      Наступление началось 7 ноября 1920 года. Врангелевцы отчаянно сопротивлялись, по им не помогли неприступные укрепления, сооружённые зарубежными специалистами фортификации. Героизм красноармейцев и командиров, действовавших по тактическому плану, разработанному Михаилом Васильевичем Фрунзе, оказался сильнее бетона и орудий.
      Через четыре дня после начала наступления пали последние укрепления врага — Юшуньские позиции. В то же время Первая Конная армия прорвалась в глубь Крыма, громя отступающую в панике белую армию. Все эти дни Михаил Васильевич находился на передовой, оперативно руководя войсками. 15 ноября ему доложили, что 51-я дивизия вошла в Севастополь. На следующий день он дал телеграмму в Москву Ленину:
      «Сегодня нашей конницей занята Керчь. Южный фронт ликвидирован. Командующий фронтом Фрунзе».
      Михаил Васильевич Фрунзе в невиданно короткий срок — всего за 50 дней — подготовил войска Южного фронта к боевым действиям, а затем за 20 дней разработал и провёл две крупные военные операции, обеспечившие полное освобождение юга Украины и Крыма от белогвардейцев.
      Весной 1921 года Фрунзе руководил ликвидацией махновских банд на Украине. Вместе с грунной командиров он выехал из Харькова на бронепоезде по направлению к Полтаве, где особенно активно действовали бандиты. Остановку сделали на станции Ромны.
      — Надо произвести рекогносцировку, едем в Решетиловку, — приказал Фрунзе.
      — Опасно. Можно на банду нарваться, — начал было комдив Иван Кутяков, но .под строгим взглядом Фрунзе сразу замолчал. Он хорошо знал твёрдый и решительный характер Михаила Васильевича ещё по Восточному фронту, где командовал бригадой в чапаевской дивизии.
      — Всем взять карабины, — Фрунзе проверил, заряжён ли его маузер, — и лошадей получше.
      Подъехали к местечку, и вдруг из-за поворота улицы вышла колонна. В первом ряду развевалось красное знамя, а в середине несли свёрнутое чёрное. «Вот каким образом махновцам удаётся выскальзывать из кольца», — мелькнула мысль у Фрунзе.
      Как поступить? Сделать вид, что не узнали махновцев и поверили красному знамени? Фрунзе видит, как от колонны отделяются конники и заходят в тыл.
      — Я комвойск Фрунзе! — громко кричит он. — Какая часть?
      Нервы у бандитов не выдержали. Их атаман, сидевший на вороном дончаке, выхватил наган и выстрелил. Фрунзе ждал этого и долей секунды раньше успел пригнуться, пуля просвистела мимо. Он резко развернул коня и крикнул товарищам:
      — Всем рассеяться! — махнул рукою вправо, показывая командирам на Решетиловскую дорогу, а сам поскакал левее, по Полтавской. Он рассчитал, что махновцы помчатся за главной добычей, за командующим, поэтому специально громко назвал своё имя. А командиры, у которых лошади похуже, успеют уйти и спасутся от гибели.
      Тактика Фрунзе оказалась правильной. С полсотни бандитов, размахивая саблями, помчались за ним. Больше половины сразу отстала, их кони не выдержали быстрой скачки. Только пятеро во главе с атаманом продолжали погоню. Кони у них были отличные, в седле они держались прекрасно. Выросли в степи и не сомневались, что догонят красного командира.
      Фрунзе скакал уверенно, а потом, вынув из кобуры маузер, снизил скорость. Махновцы не испугались. Они хорошо знали, что попасть на ходу в движущуюся цель могут немногие стрелки. А командующий войсками носит маузер, очевидно, для форса.
      Первый выстрел. Мимо. Атаман кривится в улыбке, поднимается на носках и поднимает саблю повыше, готовясь нанести разящий удар. Второй выстрел — и он валится с копя.
      Ещё выстрел — и махновцев осталось трое. Они срывают с плеч карабипы и открывают пальбу. Пули пробивают шинель в нескольких местах, одна задела Михаила Васильевича, ранив в бок навылет. Фрунзе соскакивает на землю и, укрывшись за конём, продолжает стрельбу. Махновцы пускаются наутёк, по — поздно, их настигают меткие пули командующего красными войсками.
      ...Закончилась гражданская война. Красноармейцы, участвовавшие в боях, возвращались к мирному труду на заводы и поля. На их место приходила молодёжь.
      Фрунзе напряжённо и много работает над повышением боеспособности Красной Армии. Лично участвует в манёврах и тактических учениях, ведёт теоретическую разработку советской военной доктрины. Его назначают заместителем наркома по военным и морским делам.
      Поднимался Фрунзе рано, делал физзарядку и на работу ходил только пешком. Некоторым работникам наркомата не нравились утренние прогулки Михаила Васильевича.
      — Товарищ замнаркома, вы должны пользоваться машиной. Вы себя не бережёте!
      — Ошибаетесь, — улыбался замнаркома. — Не бережёт здоровье тот, кто обрекает мышцы на бездействие. Великий философ древности Аристотель говорил: «Жизнь — это движение». Советую и вам побольше двигаться!
      Михаил Васильевич думал не только о поддержании собственного здоровья. Через несколько дней после назначения на пост народного комиссара по военным и морским делам он 31 января 1925 года подписал приказ № 143 о допризывной подготовке, где было сказано:
      «Одна из крупнейших задач состоит в том, чтобы дать Красной Армии бойца физически подготовленного, т. е. инициативного и мужественного, с сильной волей и настойчивостью в достижении поставленной цели, с организмом вполне здоровым, закалённым, способным к длительному напряжению и быстрому действию, тренированным в ряде военных навыков и т. д.».
      Такие качества у человека воспитывает спорт, поэтому Фрунзе приложил немало усилий для его развития в Красной Армии. Большую роль в этом деле он отводил комсомолу, о чем говорил на конференции ВЛКСМ 17 июня 1925 года.
      Проводниками физкультуры и спорта в Красной Армии-Михаил Васильевич Фрунзе считал командиров, предъявлял к ним высокие требования не только в военной и политической, но и в физической подготовке.
      — Мы не можем допускать того, — говорил он, — чтобы наш командный и политический состав истощался, физически хирел.
      Фрунзе поощрял проведение в частях различных соревнований, выявлявших лучших атлетов для участия во Всеармейском спортивном первенстве. В августе 1925 года парком в сопровождении своего адъютанта Г. Сановича прислал на стадион, чтобы принять участие в этом спортивном празднике.
      — Каковы достижения советских и зарубежных спортсменов в беге и прыжках? — расспрашивал оп Сановича, который ещё в дореволюционные годы считался сильным легкоатлетом. — Какие виды метаний лучше пригодятся бойцу, чтобы хорошо бросать гранату?
      Вопросов было много, Санович старался отвечать обстоятельно, подробно. На закрытии соревнований Фрунзе выступил с большой речью.
      — Физическая подготовка, — нарком сделал паузу, — развивает не только выносливость, ловкость, она приучат человека соображать и ориентироваться в создавшейся обстановке. А эти качества нам крайне необходимы.
      Он оглядел собравшихся и улыбнулся. Ему нравились эти стройные, загорелые, мускулистые люди, командиры и красноармейцы. Это были лучшие спортсмены армии, но ему хотелось, чтобы все, кто надевал военную форму, были такими. И оп, повысив голос, закончил:
      — Да здравствует Красная Армия - проводник физической культуры среди трудового населения!
      Мечты замечательного революционера и полководца сбылись в наше время. Многие молодые люди, возвращаясь после службы в рядах Советской Армии, становятся тренерами-общественниками, помогая своим младшим товарищам стать сильнее, выносливее.
     
     
      ЖЕЛЕЗНЫЙ РЫЦАРЬ УКРАИНЫ
     
      Мелкий октябрьский дождик моросил всю ночь и утро. Кони спотыкались, ступая по раскисшей земле, и медленно продвигались просёлочной дорогой. Командующий 14-й армией Иероним Уборевич невозмутимо покачивался в седле, не обращая внимания на погоду. В любых обстоятельствах он сохранял предельную выдержку. Член Реввоенсовета армии Серго Орджоникидзе, в противовес командарму, был человек темпераментный, что, правда, не мешало ему при обсуждении самых сложных вопросов мыслить хладнокровно и принимать правильные решения.
      — Далеко до Шарыкина? — ёрзая в седле, спросил Орджоникидзе у командира эскадрона, сопровождавшего их.
      — Версты три осталось, товарищ Серго! Скоро прибудем!
      Они торопились в небольшое село Шарыкино, где находился штаб ударной грунны Южного фронта. Месяц ударная грунна вела кровопролитные бои на полях Орловщины, остановив под Кромами главную силу армии Деникина — сводный офицерский корпус. Остановила, но полностью не разгромила. Разведка донесла, что к корпусу двигаются подкрепления, значит, со дня на день белые снова начнут наступать. Реввоенсовет l-4-ir армии принял решение опередить врага, не дать белогвардейцам собраться с силами.
      Небольшая крестьянская изба с трудом вместила командиров ударной, собравшихся на совещание. Грязное стекло крохотного оконца плохо пропускало дневной свет, пришлось зажечь две свечи, чтобы осветить карту. Уборевич сидел в конце некрашеного стола, Орджоникидзе внимательно прислушивался к выступлениям командиров.
      Первым взял слово начдив Латышской дивизии Калпип. Высокий, широкоплечий, невозмутимый, он чётко проанализировал обстановку и решительно закончил:
      — Дивизия измотана. Месяц не выходим из боёв. Необходимо подкрепление. Иначе офицерский корпус не добьём!
      — Сами не справимся, — подтвердил командир Украинской пластунской бригады Павлов. — Потери в батальонах до сорока процентов. С кем наступать? Нужны резервы!
      — Мы обязаны разгромить офицерский корпус своими силами. — Уборевич в такт словам постукивал карандашом по столу. — Орловский плацдарм — центр Южного фронта. Наш успех воодушевит другие армии. Погоним Деникина от Москвы, освободим Донбасс, Украину. Неудача поставит под угрозу судьбу фронта, судьбу республики!
      — Неудачи не должно быть! — Орджоникидзе взмахнул рукой, словно рубанул невидимого врага. — Не должно!
      От его резких движений затрепетали огоньки свечек, выхватывая на карте синие и красные стрелки.
      — Что скажет товарищ Примаков? — Орджоникидзе остановился перед молодым командиром, одетым в синюю, обшитую каракулем венгерку. Его серые глаза смотрели на члена РВС спокойно и уверенно.
      Примаков лукаво прищурился, лихо заулыбался, словно находился не в закопчённой крестьянской избе, а в седле скакуна, готовясь вести бригаду красных казаков, которой командовал, в атаку.
      — Кавалерийский рейд!
      — В каком направлении? — уточнил Орджоникидзе.
      — По тылам Деникина!
      — Смелая мысль! — Уборевич уловил идею молодого комбрига и сразу развил её. — С дезорганизованным тылом, с нарушенными связями и управлением противник не выдержит удара с фронта Латдивизии и пластунской бригады. Хотя они и уступают ему численностью.
      — Я тоже так думаю, товарищ командарм! — отозвался Примаков, и на лице его снова заиграла лихая улыбка. — Белогвардейцы дрогнут, когда мы появимся у них за спиной.
      — Справится ли с такой задачей бригада Червонных казаков? — Орджоникидзе подсел к Уборевичу и обвёл пальцем то место на карте, где находился тыл Деникина. — У белых здесь силы немалые!
      — Трудновато придётся, — подтвердил Уборевич. — Рейд должен быть мощным. Сформируем червонноказачью дивизию. К бригаде Примакова присоединим Кубанский и Латышский кавполки, получится весомый кавалерийский кулак.
      — Отлично! — Орджоникидзе встал и снова заходил по комнате. — Пишите приказ о создании Червоноказачьей дивизии, о подготовке к прорыву фронта и общем наступлении.
      ...Детство Виталия Примакова прошло в селе Шуманах на Черниговщине, где золотистые поля перемежаются зелёными рощами, дурманяще пахнут травы и звучат птичьи симфонии. Первым его воспитателем был дед со стороны отца Григорий Приймак. Потомок запорожских казаков, он постоянно вспоминал Сечь и казачьи походы, будоражил воображение внука легендами о людях могучих и мужественных.
      Затаив дыхание, слушал мальчик рассказы об отважных казаках, которые, совершая лихие переходы, сутками не слезали с седла, могли день просидеть под водой с камышиной во рту, таясь от врага, а потом атаковать его внезапно, стремительно, смело...
      — А стреляли знаешь как? — вспоминал дед. — Птицу на лету сбивали! Копьём ловко владели. А саблей? — И он принимался показывать внуку приёмы сабельного боя, волнуясь, словно участвовал в поединке. — По морю на лодках ходили. Как птицы, летели челны над волнами. Не зря их чайками прозывали.
      — Богатырями были казаки, — вздыхал Виталий и мечтательно добавлял: — Мне бы таким.
      — Ты думаешь, они смелыми и ловкими родились? — Дед строго смотрел на внука. — Нет! Приходили на Сечь хлопцы молодые, неумелые. Старшины начинали их учить владеть саблей и копьём, метко стрелять и лихо скакать на коне. Учили плавать и грести и многому другому, что необходимо доброму казаку. Учили и проверяли.
      — Как проверяли?
      — Просто, — улыбался дед. — Собирал один старшина свою компанию, другой свою, третий тоже... Каждый старшина садился на нос чайки, а хлопцы на вёсла. И давай соревноваться, кто ловчее проведёт лодку по порогам. А порогов не один или два, а целых тринадцать! Бода вокруг них кипит, шумит, ревёт. Так и норовит разбить или перевернуть лодку.
      — Разбивались? — волновался Виталий.
      — Всяко бывало, — невозмутимо отвечал дед. — Но казаки не терялись. Плавать их учили не зря. Возвращались на берег целыми и невредимыми. А весной в половодье гоняли лодки наперегонки поперёк реки. Тут старшины часто готовили молодым хлопцам новые испытания.
      — Какие, дедушка?
      Дед подмигивал внуку, радуясь, что тот с таким интересом слушает его.
      — Старшина, словно ненароком, ронял свою трубку в воду. И сразу кто-то из казаков должен был молнией в реку! Ловил старшиновскую люльку, не давая ей опуститься на дно. Выныривал и догонял лодку. Сказывали, что были такие умельцы, которые так быстро подхватывали трубку, что она не успевала намокнуть и потухнуть. Мерялись молодые казаки и на саблях, скакали наперегонки на конях, готовили себя к боям серьёзно.
      Дед хотел, чтобы мальчик вырос сильным и ловким. Поэтому, не ограничиваясь воспоминаниями о славном прошлом родного края и подвигах прадедов в боях против угнетателей, закалял внука физически.
      Виталий работал рядом с дедом в саду и на огороде, шагал полем под палящим солнцем и узкими лесными тропинками, рыбачил. Он рано научился плавать и управлять лодкой, помогал деду ухаживать за лошадьми. Последнее особенно нравилось Виталию, но ему хотелось не только поить и кормить тонконогих красавцев.
      — Дедушка, я хочу как ты. Верхом!
      — Вот она, казацкая кровь, — радовался старик. И, положив большую, натруженную ладонь на худенькое плечо внука, говорил: — Потерпи немного, подрасти, окрепни.
      И вот наступил заветный день, когда Виталий почувствовал под собой вздрагивающее тело коня, обнял тонкими мальчишескими ногами крутые бока жеребца.
      — Сиди увереннее! — командовал дед, похлопывая внука ладонью по спине, чтобы тот не горбился, — Натяни поводья покрепче! Копь любит сильную руку.
      Виталию очень хотелось, чтобы конь его слушался, он мечтал иметь сильные руки и широкие плечи, как у деда, быстро мчаться верхом, оставляя столбы пыли на дороге.
      Виталий и раньше никакой работы не избегал, теперь же стал трудиться ещё усерднее. Таскал вёдрами воду из колодца, без устали чистил коня, рубил дрова. Иной раз начнёт возиться с трудным поленом, не может его расколоть, но не отступает и у деда помощи не просит.
      — Сам справлюсь.
      — Молодец, внучок, — одобрительно кивал дед, — Сила доброму казаку нужна. Только употребляй её на доброе дело.
      Отец Виталия, Марк Григорьевич Примаков, учительствовал в соседнем селе Кези и мечтал, чтобы сын пошёл по его стопам. Но суровому дедовскому воспитанию не препятствовал, сам всячески поощрял «казацкую науку», приобщая к ней и четырёх младших братьев Виталия.
      «Благодаря тому, что семья состояла из одних мужчин, — вспоминал впоследствии Виталий Примаков, — дома, кроме матери, женщин не было, мы все, пять братьев, воспитывались довольно сурово».
      Он научился лихо скакать на коне, уверенно преодолевая поваленные деревья и канавы, мог, не уставая, прошагать десяток вёрст пешком. Вместе с сельскими мальчишками ездил в ночное, купал коней, плавал наперегонки и прыгал через костёр. В играх и забавах всегда стремился быть первым, и это ему удавалось. Поэтому Виталия постоянно выбирали атаманом, его авторитет признавали и ребята возрастом постарше.
      С семи лет он нередко сопровождал отца на охоте и с завистью глядел, как тот на лету сбивал уток. Отец доверял чистить ружьё, объяснял теорию стрельбы, учил прицеливаться.
      День, когда ему исполнилось десять лет, Виталию запомнился на всю жизнь. Отец протянул старенькую винтовку-шомполку.
      — Владей. Только не балуй.
      С этой минуты он почувствовал себя взрослым. Когда от его выстрела утка камнем упала в воду, он не запрыгал от радости, а неторопливо разделся и поплыл к своей первой добыче, чтобы доставить её на берег. Видел не раз, что дед и отец, заядлые охотники, сдержанно относились к своим успехам и старался им подражать.
      На охоте он с отцом вышагивал десятки вёрст, месил болотную жижу, мок под дождём и мёрз от холодного ветра. Но Виталий никогда не жаловался на усталось.
      — Отдохнём? — спрашивал отец, видя, что сын держится из последних сил. — Уморился?
      — Нет, — с деланной невозмутимостью отвечал Виталий, хотя еле стоял на ногах.
      Марк Григорьевич прятал довольную улыбку в усы: «Крепким растёт, упорным».
      Когда Виталий закончил сельскую школу в Кизе, его решили отдать в гимназию в Чернигов, хотя там мальчику и предстояло жить без родительского присмотра.
      — Хлопец самостоятельный. Крепкий, — настаивал отец. — Выдержит.
      Невысокий, по широкоплечий, выглядевший старше своих двенадцати лет, Виталий Примаков быстро освоился в новой обстановке. Учёба давалась легко. Л вскоре вся гимназия узнала о силе и ловкости Примакова.
      Проходя коридором, он увидел, как верзила старшеклассник куражился над худеньким узкоплечим приготовишкой. Вмешался без промедления, острое чувство справедливости, заложенное отцом и дедом, налило кулаки чугуном. Старшеклассник, держась за скулу, испуганно завопил:
      — Чего дерёшься? Дикарь! Печенег! — и быстро ретировался, сообразив, что с этим крепышом лучше по связываться.
      Кличка «Печенег» прилипла быстро и прочно. Виталию ещё не раз приходилось сталкиваться с приверженцами старой гимназической традиции, по которой великовозрастные старшеклассники потехи ради дубасили младших. Он постоянно защищал слабых, смело вступая в схватку даже с несколькими противниками. Его авторитет настолько вырос, что стоило сказать обидчику: «Пожалуюсь Печенегу!» как тот без промедления оставлял свою жертву в покое.
      Время шло. Виталий Примаков первенствовал в гимнастическом зале, много читал. Вместе с персонажами Жюля Верпа опускался в глубины океана и летел на Лупу, шагал рядом с индейцами Фенимора Купера лесными тропинками. Потом его героями стали Спартак и Гарибальди, Степан Разин и Емельян Пугачёв, Богдан Хмельницкий и Максим Кривонос, увлекали драматические события Великой Французской революции.
      Перемена книжных увлечений была вызвана дружбой с Юрием Коцюбинским, сыном известного украинского писателя Михаила Михайловича Коцюбинского. Юрий был старше на два класса, но это не помешало гимназистам подружиться всерьёз и надолго.
      Виталий стал частым гостем в доме писателя, под влиянием Михаила Михайловича пристрастился к классической литературе, стал глубже вникать в прочитанное.
      В трудные и сложные времена после поражения революции 1905 года, когда литературу и искусство захлестнула волна ренегатства и мистики, Михаил Михайлович Коцюбинский помогал юношам и девушкам, которые собирались в его доме, разобраться в происходящих событиях, осмыслить своё место в жизни.
      Писатель много рассказывал о своей дружбе с Алексеем Максимовичем Горьким, вместе с молодёжью читал книги, знакомил с его письмами, которые приходили в Чернигов из Италии. От Коцюбинского Виталий Примаков впервые услыхал о Ленине.
      Под влиянием замечательного украинского писателя и революционно настроенных студентов, которые приезжали в Чернигов на каникулы из Москвы и Петербурга, и формировалось мировоззрение Виталия Примакова.
      «Через Юрия Коцюбинского я вошёл в состав революционной нелегальной организации учащихся, — напишет он потом в своей автобиографии, — и с жаром отдался революционной работе».
      Юноши и девушки усердно штудировали Маркса, Энгельса, анализировали работы Ленина, особенно по земельному вопросу, изучали программу РСДРП, вели пропагандистскую работу в рабочих кружках. Виталию Примакову поручили руководить кружком, в который входили табачники и обувщики.
      Виталий хорошо понимал, что его ждут нелёгкие жизненные испытания, поэтому настойчиво готовил себя к ним.
      «Бывало, на городском катке, где после уроков собиралась молодёжь, он круг за кругом бегал на коньках то со мной, то с Оксаной, — вспоминала Ирина Михайловна Коцюбинская, дочь писателя. — Целой компанией — Юрий, Виталий, Алексей Стецкий, Оксана, Женя Журавлёв и я — на длинных узких санях спускались с высоких гор. Сколько было смеха, когда сани переворачивались и мы зарывались в глубокий снег».
      Лето он проводил у родителей. Но не один, непременно приглашал домой товарищей по революционной работе. В первый раз друзья удивились, когда он предложил идти из Чернигова в Шуманы пешком.
      — Сорок вёрст расстояние немалое, — выступил от имени всех Алексей Стецкий. — Наймём лучше тарантас.
      — Нет, — решительно возразил Примаков, — Мы должны испытать не только свою волю. Ведь если придётся...
      Что придётся — понимал каждый, и вопрос о тарантасе больше не затрагивали, путь в Шумапы проделали пешком. Здесь Виталий никому не давал спокойно отдыхать. Поднимал всех рано, вёл в поле, находил работу во дворе.
      — Замучишь гостей, — смеялась мать. — Ёолыпе к нам не заявятся.
      — Заявятся, — уверял Виталий, с удовлетворением глядя, как работают лопатами Алексей Стецкий и Евгений Журавлёв, как управляются с граблями Юрий, Оксана и Ирина Коцюбинские. — Почувствуют силёнку в теле, снова захотят к нам на хутор!
      Виталий не ошибся, пешие переходы уже не пугали друзей, они с удовольствием работали в саду и на огороде, ходили за 12 вёрст купаться к Днепру.
      В январе 1914 года Виталий Примаков стал членом большевитской партии, круг его пропагандистских обязанностей расширился. Летом началась первая мировая война.
      «Небольшая грунна паша не поддалась шовинистическому угару, охватившему учащихся, — писал потом Примаков. — Уже в ноябре нам стали известны тезисы Ленина — мы все были горячими ленинцами. Начали выпускать революционные воззвапия к солдатам и распространять их среди войск Черниговского гарнизона».
      Листовки всё чаще и чаще появлялись в городе. Забелели прямоугольнички на стенах Народного дома и строениях 15а-зарной площади, на афишных тумбах. Черниговский полицмейстер грозился выгнать своих подчинённых со службы, если не поймают подпольщиков.
      — С утра до вечера глаз ни с кого не спускаем, — оправдывались городовые.
      — А вы наоборот, милостивые господа, — лютовал полицмейстер, — с вечера до утра наблюдайте. Пока под пуховиками нежитесь, смутьяны в городе хозяйничают.
      В ночь с 14 на 15 февраля 1915 года один из городовых увидел на углу Богуславской и Пятницкой трёх юношей и девушку, которые расклеивали листовки. Трель полицейского свистка разбудила заснувших обывателей. Юношей удалось задержать, одним из них был Виталий Примаков.
      Судили революционеров в Киеве. Прокурор потребовал для крамольников, которым не исполнилось и 18 лет, вечной каторги в Сибири. Киевский военно-окружной суд без промедления вынес приговор, повелев отправить юных бунтовщиков по этапу и в ручных кандалах. Виталий Примаков шёл знаменитым Владимирским трактом, не страшась ледяного дождя и злого ветра, метелей и жгучих морозов. Победил и сыпной тиф, который десятками косил ссыльных. Появился Примаков в далёком сибирском селе Шалаеве худым, измождённым, но не сломленным духом.
      Царское правительство сознательно выделяло на содержание политических ссыльных пичтожпую сумму, обрекая их на истощение и смерть. Чтобы прокормиться и окрен-путь после болезни, Примаков нанялся к богатой чалдонке рубить дрова. Норма — сажень в день, плата — угол в тёплой избе, два фунта хлеба и кувшин молока. Позже перешёл в кузницу молотобойцем. Когда же переехал в уездное село Абан, нанялся в столярную мастерскую. Физический труд помогал легче переносить трудности ссылки.
      Свободное время проводил за книгами, усердно штудировал историю революций и воин. Особенно внимательно анализировал тактику и стратегию гражданских войн во Франции и Северной Америке, как и все большевики, считал, что каждый месяц кровавой империалистической войны приближает Россию к революции.
      Весть о февральских событиях 1917 года пришла в штаб четвёртого марта. Трое ссыльных во главе с Примаковым немедленно отправились к приставу, главному представителю царской власти в селе.
      — В Петрограде революция! — глядя в упор на пристава, сказал Примаков. — Царь отрёкся от престола!
      Пристав схватил браунинг, лежавший на столе. Примаков быстро шагнул вперёд, схватил жандарма за кисть. Тот рванулся, но руки, привыкшие держать кузнечный молот и топор, были словно тиски. Браунинг шлёпнулся на стол.
      Потом Примаков разоружил урядника и стражников, те даже не сопротивлялись. Авторитет Виталия, как человека очень сильного и смелого, срабатывал безотказно.
      В конце марта Примаков отправился на родину. В Шуманах гостил недолго, повидался с родителями и братьями и — снова в гущу революционной борьбы. По решению Черниговской большевистской организации вступил в 13-й запасной полк, чтобы вести пропагандистскую работу среди солдат. С заданием справился отлично: полк в полном составе перешёл на сторону большевиков. Товарищи послали двадцатилетнего агитатора в Петроград делегатом на II съезд Советов.
      Здесь оп впервые видит и слышит Владимира Ильича Ленина, активно участвует в Октябрьской революции, посланца Черниговщины выбирают членом ВЦИК — высшего органа только что рождённой республики Советов. Потом его вместе с Юрием Коцюбинским направляют на Украину, где назревали серьёзные события.
      Ясным декабрьским утром друзья прибыли в Харьков. Им поручили организовать воинские части, способные противостоять контрреволюции.
      Полк червонных казаков, сформированный Примаковым, стал первым регулярным соединением рабоче-крестьянской армии на Украине. В начале января 1918 года оп уже участвовал в боях под Полтавой против «вольного казачества» буржуазной Центральной рады.
      Полк сперва был создан как пехотный, и это очень огорчило Примакова. И не только потому, что казак, но его мнению, был обязан сидеть на коне. Оп мыслил глубже, масштабнее.
      — Революция — это порыв, энергия, движение вперёд, — делился он своими мыслями с Юрием Коцюбинским. — Поэтому конница приобретает особую роль. Она способна решить исход любого сражения. Например, в Америке, во время воины Севера и Юга, северяне сперва терпели поражения от рабовладельцев. А потом создали конницу. И сразу стали хозяевами положения. А вспомни войну 1812 года... Атаки казаков атамана Платова, рейды Дениса Давыдова по тылам Наполеона...
      Б Полтаве красные казаки захватили более двухсот гайдамацких коней, и Примаков посадил бойцов в сёдла. Молодой командир с жаром принялся обучать подчинённых кавалерийскому делу, ведь многие из них ездили верхом неуверенно, шашкой не владели.
      Небольшой кавалерийский отряд отличился в боях под Киевом. По тонкому льду он во главе с Примаковым перешёл Днепр и ворвался в город, громя петлюровский тыл. Но петлюровцам с помощью кайзеровских полков удалось потеснить красные войска. Червонные казаки вместе с другими красногвардейскими отрядами отступали к Харькову, выделяясь стойкостью и самоотверженностью, организованностью и дисциплинированностью.
      «Примаков с небольшими силами, — вспоминал командующий советскими войсками по Украине Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, — один отходил в полном порядке».
      В дни, когда Красная Армия только создавалась, многое держалось на личном героизме и отваге бойцов и командиров, пример которых действовал лучше всякого приказа. Виталий Примаков был образцом для подчинённых. Они любили своего командира, готовы были идти за ним в огонь и в воду.
      Почти двое суток сдерживали червонные казаки немецкие дивизии возле Харькова. Когда из города вывезли ценное оборудование и важные документы, Примаков получил приказ отходить и прикрывать эшелоны с ранеными. Он послал своего адъютанта Бориса Кузьмичева на левый фланг обороны, чтобы тот передал командиру батальона приказ об отходе к железной дороге.
      — Скачи быстрее! — крикнул оп Кузьмичеву. — И сразу обратно! Будешь руководить погрузкой батареи на платформы!
      — Есть, сразу обратно! — повторил адъютант.
      Примаков направился к бронепоезду, чтобы договориться с командиром о порядке движения эшелонов.
      Вернулся минут через двадцать, Кузьмичева нет. Обождал немного и, пришпорив коня, поскакал ему навстречу. Поднялся на холм и увидел Кузьмичева, лежавшего рядом с конём. Убит? Нет, нуля сразила жеребца. Кузьмичев поднялся, зашагал, прихрамывая, тревожно оглядываясь: вдали показались всадники в тёмных мундирах и лакированных с медными шишаками касках.
      «Баварцы», — сразу определил Примаков и бросился к адъютанту, который уже изо всех сил бежал к железнодорожному полотну. Поравнялся с Борисом, нагнулся и, схватив его под мышки, рывком поднял.
      Кузьмичев уселся за спиной. Натянув левой рукой поводья, Примаков правой выхватил маузер. Пустил коня галопом и на скаку точным выстрелом сшиб баварца, вырвавшегося вперёд. Потом выбил из сёдел ещё двоих. Остальные баварцы попридержали коней, затем вовсе остановились, не решаясь преследовать столь меткого стрелка.
      От Харькова они отошли в Таганрог, по задержались в городе недолго. На Дону подняли восстание белоказаки, и полк Примакова вместе с отрядом мариупольских красногвардейцев и черноморскими матросами направили под Ростов. Сводный отряд выбил контрреволюционеров из Ростова и Новочеркасска, разгромил главные силы мятежников. Остатки белоказачьих отрядов спрятались в станицах, но борьбу не прекратили.
      Лихим налётом белоказачья банда захватила станицу Кривяпскую, в двух километрах от Новочеркасска, её передовые разъезды показались и на окраинах города. Враг готовился к наступлению, пытаясь вернуть Новочеркасск. Красногвардейцы обратили белоказаков в бегство.
      Удирая, враги развели мост-паром через речку Аксай, надеясь задержать червонных казаков и приготовиться к обороне, но в спешке забыли убрать канат от парома, и это увидели конники Примакова. Один из них галопом поскакал к берегу, чтобы вернуть паром.
      Тотчас загремели выстрелы, белые открыли пулемётный огонь. Конь пошатнулся, подогнул ноги и повалился на бок. Смельчак едва успел соскочить и отползти в сторону.
      — Сейчас пошлю красногвардейцев, — сказал командир Мариупольского отряда Апатов, бойцы которого тоже участвовали в преследовании. — Времени терять нельзя.
      — Не годится, — отрезал Примаков. — Пойду сам.
      — Одному не под силу, — возразил Апатов. — Пойдём вместе.
      К ним присоединился командир пулемётной роты Колёсников. Втроём подползли к убитому коню и притаились за ним. Колёсников осторожно выглянул — тихо. Поднялся, чтобы броситься к канату, и сразу засвистели пули. Вскрикнув, оп схватился за плечо.
      — Ранили! Проклятый пулемёт!
      Апатов принялся его перевязывать.
      — Тащи к врачу, — приказал Примаков. — Иначе кровью изойдёт. Рапа, наверное, серьёзная. Видишь, как побелел.
      — А ты?
      — Попробую перехитрить пулемётчика.
      Оп надел на шашку папаху и принялся поднимать над конём. Пулемётчик каждый раз зло бил длинными очередями. «Пора уже менять лепту, — подсчитал Примаков. — Сейчас проверю». Поднял папаху и не услышал в ответ выстрелов. Стрелой вскочил из-за укрытия, схватив канат, мгновенно бросился обратно, прижался к земле, и лишь тогда над головой снова запели пули.
      «Опоздали, ваше благородие, — весело подумал Примаков. — Поздно спохватились».
      Теперь предстояла нелёгкая работа: одному соединить мост. Звать на помощь нельзя, обозлённый беляк пуль не пожалеет. Упёршись ногами в землю, Примаков потянул за канат. От напряжения на лбу и шее вздулись жилы, заломило поясницу. Сердце, казалось, выскочит наружу. Но паром медленно, сантиметр за сантиметром двигался вперёд, соединяя мост.
      — Ура! — закричали красноармейцы, когда деревянный пастил соединил оба берега Аксая.
      Примаков махнул папахой: «Вперёд!» Звонко зацокали по брёвнам копыта. Через четверть часа по станичным улицам промчались червонные казаки.
      Летом 1918 года Примаков со своим полком появился на Брянщине, где проходила граница между Советской Россией и Украиной, оккупированной немцами. Здесь под руководством Коммунистической партии собирались силы для освобождения украинской земли от гетмана и оккупантов.
      Повстанческие отряды громили гайдамацкие гарнизоны и кайзеровские посты. Синежупанники и чужеземцы зверствовали, не в силах погасить пламя народного восстания.
      ...Едва стемнело, лодки с червонными казаками неслышно отплыли от берега и притаились в деснянских камышах. Ожидали утреннего рейса парохода «Рассвет» из Новгорода-Северского, который перевозил вражеских солдат, брал и пассажиров, способных хорошо заплатить, в основном богатых помещиков и купцов.
      Утром мимо проплыл сторожевой баркас с гайдамаками, не заметил. Через полчаса, шлёпая лопастями по воде, показался пароход. Капитан посмотрел по сторонам: всё спокойно. И вдруг, словно выпущенные из катапульты, понеслись по доснянской глади лодки.
      — Стон! — донеслось до капитана. — Глуши машину!
      — Полный вперёд! — завопил капитан в переговорное устройство и пригнулся, прячась от пуль.
      Примаков, стоя на носу первой лодки, дал три предупредительных выстрела, которые услыхали в машинном отделении. Машинист команду капитана не выполнил, ходу не прибавил. Первая лодка догнала пароход, мягко стукнулась о борт. Примаков, хватаясь за выступы обшивки, ловко подтянулся и оказался на палубе.
      — Остановить пароход! — Он поднял над головой бумажный пакет. — Динамит! Всех разнесу! Руки, вверх!
      Один из гайдамацких офицеров, стоявших рядом с капитанским мостиком, испуганно прокричал капитану:
      — Выполняйте приказ!
      Капитан, напуганный не меньше офицеров, с трудом шевеля губами, скомандовал:
      — Стоп, машина!
      Красногвардейцы загрузили лодки оружием, которое вёз корабль, а офицеров, богатых помещиков и купцов взяли заложниками. Капитану Примаков сказал:
      — Передайте гайдамакам и немцам. Если не перестанут издеваться над семьями наших бойцов и повстанцев, заложников расстреляю!
      — А кто вы? — обрадовавшись, что его отпускают, спросил капитан.
      — Примаков! — последовало в ответ.
      Имя Примакова давно наводило страх на оккупантов, за его голову обещали награду в сотни тысяч рублей, но отважный «красный атаман» был неуловим. Его ультиматум, переданный капитаном парохода, возымел действие, издевательства над женщинами и стариками на время прекратились.
      Глубокой осенью 1918 года Примаков повёл полк на Харьков, освобождая Украину от контрреволюционеров. В сильные морозы и метели червонные казаки совершали многокилометровые рейды, появляясь в тылу врага, сея в его рядах панику.
      Так было и в боях против Деникина. Слава о двадцатитрёхлетнем красном начдиве разнеслась далеко за пределы Южного фронта. К Примакову шли отдельные бойцы и целые отряды, желая воевать под командованием железного рыцаря Украины, как называли его в пароде.
      «Я представлял Примакова кадровым кавалерийским офицером царской армии, который порвал со своим классом и перешёл на сторону революции, — вспоминал командир Козелецкого отряда, участник первой русской революции Савва Маркович Иванипа, который присоединился со своим отрядом к червонным казакам. — Но вместо умудрённого опытом и годами рубаки я увидел совсем ещё молодого человека, среднего роста, со светлым пушком над верхней губой. Одет оп был в синюю венгерку, обшитую серым каракулем, в синих с красными лампасами галифе. Таким же был и комисcap Петровский. Подав им руки, я мимоходом подумал: «Неужели они способны командовать кавалерийским соединением?»
      Но первые дни пребывания в дивизии развеяли эти сомнения. Примаков был настоящим боевым командиром, хорошо владел тактикой кавалерийского боя. Беспредельно преданный делу революции и Ленину, он люто ненавидел врагов Советской республики. Справедливый, чуткий, беспредельно храбрый, он был настоящим её рыцарем.
      После тяжёлых боёв Примаков всегда объезжал казачьи сотни, беседовал с рядовыми бойцами, интересовался их нуждами. Любил Виталий Маркович песню. Особенно ему правилась песня о Кармелюке. Но самым большим увлечением начдива были книги. Каждую свободную минуту оп читал. Знаниями своими удивлял всех...»
      Под могучими ударами Красной Армии полчища Деникина были окончательно разгромлены. Боевые подвиги червонных казаков отмечались почётными Красными знамёнами ВЦИК и Петроградского Совета, о них писали газеты, делами дивизии интересовался Владимир Ильич Ленин.
      Известный революционер М. Л. Павлович-Вельтман (Волоптер), который вручал казакам Красные знамёна, вспоминал, что в перерыве между заседаниями IX съезда РКП (б) Владимир Ильич подошёл к нему и подробно расспрашивал, как воюют червонные казаки под командованием Примакова, в чём нуждаются, каков моральный дух бойцов и командиров.
      С юга дивизия совершила марш на запад и нанесла удар по войскам ставленника Антанты Пилсудского. Стремительный пятидневный рейд по тылам белополяков у Проскурова завершил разгром армии генерала Роммера, вынудил противника очистить территорию от Буга до Збруча. По приказу командующего фронтом дивизию переформировали в корпус червонных казаков.
      После изгнания белополяков с территории Советской Украины, червонные казаки громили банды Петлюры и Махно, участвовали в операции по разгрому банды атамана Палия.
      Осенью 1922 года Виталий Маркович Примаков на время оставил седло, стал слушателем Высших военных академических курсов в Москве. Богатому практическому опыту молодого военачальника необходимо было теоретическое подкрепление, Красная Армия нуждалась в грамотных, высокообразованных командирах. Примаков с головой ушёл в учёбу. Не переставал заниматься и физическим совершенствованием. Писательница Галина Серебрякова, которая общалась с Виталием Марковичем в те годы, вспоминала:
      «В двадцатые годы он не только регулярно занимался гимнастикой, но и боксом, который считал спортом мужественных, школой ловкости и сметливости. Меня оп уговаривал ездить верхом. Я начала посещать манеж в Гранатном переулке, где училась джигитовке. Виталий подарил мне костюм, сапоги и шпоры. Он, его друзья-конники и я мечтали о соревнованиях серьёзных. Любовь к лошадям и верховой езде прививал мне отец, близкий друг Примакова. Однажды мы втроём несколько часов подряд провели в манеже, состязались».
      По окончании учёбы Виталий Маркович возвратился в родной корпус, но пробыл там недолго. С группой советских военных специалистов он отправился в Китай и стал советником 1-й национальной армии. Об этом этапе жизни Виталия Марковича можно узнать из книги Генри Аллена «Записки волонтёра» (гражданская война в Китае). Дело в том, что Генри Аллеи — литературный псевдоним Примакова.
      В книге с большой художественной достоверностью отражена борьба китайского народа за светлое будущее; обычаи и культура страны.
      Находим мы здесь и подтверждение не ослабевающего интереса красноказачьего комкора к спорту. «Солдат-спортсмен — всегда хороший солдат», — пишет Примаков и, приступив к руководству пулемётной школой, устанавливает там такой распорядок:
      «Наши курсанты встают в 5 часов, делают гимнастику; упражняются в беге на дальние дистанции (до 3 вёрст), в 6 часов пьют чай, а затем приступают к занятиям. Занятия длятся до 12 часов. В 12 курсанты обедают — суп из зелени, какая-нибудь зелень на второе — а затем опять занятия до 18 часов. В 18 часов ужин, после него — часы отдыха и занятия спортом».
      Сумел найти Примаков спортивные увлечения и для преподавателей пулемётной школы, научив китайских офицеров играть в городки.
      — Разве мы дети, чтобы бросать палки? — удивлялись поначалу китайские офицеры-преподаватели. — Это очень странное занятие!
      — Городки игра очень полезная, — объяснял Примаков. — Она тренирует руку и глаз в метании ручной гранаты. Отличная разгрузка мускулам и нервам после занятий на стрельбище.
      Прошло совсем немного времени, и азартная атлетическая игра полюбилась китайским товарищам. Они с удовольствием играли в неё после занятий на стрельбище, соревновались страстно, сокрушаясь при неудачах, и от души радовались точным попаданиям. Самые ловкие получали право сыграть с Примаковым, но победить его почти никогда не удавалось. Рука у советника была сильной, глаз зорким, каждый его бросок сопровождался одобрительными возгласами зрителей.
      Спортивные тренировки включил Виталий Маркович и в программу кавалерийской школы, которую возглавил после пулемётной. Поначалу это не всем нравилось, курсанты хмурились, говоря, что и так устают за время стрельбы и конных занятий.
      — Все мускулы ноют, — жаловались они поначалу. — Зачем бегать? Мы не пехота. И гимнастика нам ни к чему.
      Примаков терпеливо объяснял, что сила и ловкость, приобретённые благодаря спорту, помогут увереннее держаться в седле, стрелять на скаку и отлично владеть шашкой.
      — Я никогда не расстаюсь со спортом, — повторял оп и демонстрировал курсантам лихую скачку и прыжки через барьеры, точную стрельбу на скаку и уверенную рубку лозы. Личный пример действовал впечатляюще, курсанты пересиливали себя, втягивались, а потом привыкали. И уже не чувствовали усталости после утренних кроссов и вечерней гимнастики.
      На выпуск в кавалерийскую школу приехали маршал и генералы. Узнав, что курсанты устраивают скачки, офицеры удивились: в китайской кавалерии такие соревнования никогда не проводились. Воспитанники Примакова продемонстрировали комиссии скачки с преодолением препятствий. Они, словно играючи, перелетали на конях через барьеры, мчались, показывая высокую скорость.
      К Примакову подошла группа молодых китайских офицеров-кавалеристов, приехавших из других частей.
      — Дайте нам лошадей, и мы докажем, что скачем не хуже.
      Первый из стартовавших офицеров упал на первом же барьере и сломал два ребра. Его товарищи оказались удачливее: одни добирались до половины дистанции, другие почти до конца, но все неизменно финишировали на земле. Закончить дистанцию без падения не посчастливилось никому.
      После Китая Виталий Маркович Примаков служил военным атташе в Афганистане и Японии, руководил ликвидацией басмаческих банд в Средней Азии, занимал высокие командные посты в Красной Армии. И везде ого верным другом был спорт, источник силы и бодрости, помощник во всех делах.
     
     
      ЗА СЧАСТЬЕ НАРОДА
     
      Народным комиссар по военным делам Николай Ильич Подвойский вернулся в Москву из Курска 10 мая. Весна 1918 года выдалась солпечной, тёплой. Всё вокруг радовало яркими красками, но нарком не замечал красот природы. Первую свою весну молодая республика Советов встречала в огне фронтов. Бывшие царские генералы возглавили борьбу против Советской власти. Им активно помогали войска четырнадцати капиталистических государств. Партия большевиков организовала отпор белогвардейцам и интервентам. В стране началась гражданская война.
      На привокзальной площади Подвойского ждал автомобиль.
      — В Кремль, пожалуйста. И побыстрее, — сказал он, усаживаясь рядом с водителем. — Владимир Ильич ждёт.
      Машина зачихала синеватым дымком и покатила по булыжной мостовой. Нарком торопился доложить Председателю Совета Народных Комиссаров результаты командировки. В Кремле оп быстро зашагал коридорами, остановился лишь перед дверью ленинского кабинета. Одёрнул френч, пригладил волосы и открыл дверь.
      Ленин в кабинете находился не один. Рядом с ним, возле огромной на всю стену карты, стоял худощавый, широкоплечий военный, который рассказывал о событиях на фронте. Оп говорил отрывистыми фразами с едва уловимым кавказским акцентом, темпераментно помогая себе жестами. Орлиный нос и небольшие усики придавали его лицу удалое, даже отчаянное выражение, которое смягчалось чёрными, немного грустными глазами. Владимир Ильич слушал внимательно, разговор его настолько увлёк, что он не обратил внимание на вошедшего.
      Подвойский негромко кашлянул, давая знать о себе, дело, по которому он пришёл, было очень срочным. Ленин повернулся.
      — Николай Ильич, доброе утро, — повёл рукой в сторону собеседника. — Знакомьтесь. Товарищ Киквидзе. Успешно воевал на Украине. Не раз обращал в бегство хвалёные кайзеровские войска.
      — Петлюровцам тоже доставалось, Владимир Ильич, — крепко пожимая руку Подвойскому, улыбнулся Киквидзе. — Били контрреволюционеров всех мастей.
      — Это хорошо. — Ленин прищурился. — Но красногвардейские отряды, даже самые большие, не смогут противостоять хорошо организованным силам белогвардейцев и интервентов. Мы создаём регулярную Красную Армию. Только её полки смогут защитить революцию.
      — Мои бойцы будут хорошими красноармейцами, — приложив ладонь к сердцу, сказал Киквидзе.
      — Верю, дорогой Василии Исидорович. — Ленин дружелюбно взял Киквидзе за локоть. — Завтра к вам в Тамбов выедет Николай Ильич. Познакомится с бойцами, всё посмотрит. Думаю, из ваших красногвардейцев можно сформировать боеспособную дивизию Красной Армии.
      Киквидзе попрощался и ушёл. Ленин посмотрел ему вслед, встретился взглядом с Подвойским.
      — Сегодня Красная Армия остро нуждается в командирах. Не хватает знающих, преданных Советской власти военачальников. Но это временное затруднение. Скоро из народа выдвинутся талантливые полководцы. Революция раскрыла перед ними возможность проявить себя, дала им крылья. Василий Исидорович Киквидзе один из них.
      — Я о нём слыхал, — сказал Подвойский. — Командующий Украинским фронтом Антонов-Овсеенко характеризовал его как очень смелого человека, инициативного и беззаветно преданного революции. Мыслит масштабно, умно. Из него вырастет хороший командир Красной Армии. Настоящий народный полководец.
      ...Жизнь не баловала Васико Киквидзе. Ему исполнилось шесть лет, когда скончался отец. Потом корь унесла двух младших братьев. Он старался во всём помогать рано состарившейся матери, которая работала много и тяжело, чтобы осуществить заветную мечту отца, дать Васико образование.
      Хотя и с большими трудностями, но она добилась своего: сына бедного ремесленника приняли в Кутаисскую гимназию. Уже на вступительных экзаменах мальчик обратил на себя внимание учителей сообразительностью и исключительной памятью. Оп много читал, особенно нравились книги о смелых богатырях, которые обороняли свою родину от врагов, боролись за счастье людей. Рассказы о герое грузинского народа Арсене он знал напамять и с недетской серьёзностью повторял:
      — Вырасту, стану таким, как Арсен!
      А рядом жили герои реальные, боровшиеся против царя. С одним из них, стойким ленинцем Миха Цхакая, Васо подружился во время революции 1905 года, распространяя среди гимназистов листовки. Потом ему доверили подбросить прокламации в казармы Хоперского и Потийского полков, которые расквартировались в Кутаиси для подавления революционных волнений в сёлах.
      — Будь осторожен, Васико, — говорили в большевистском комитете. — В чужого человека на территории полка стреляют без предупреждения.
      Васико в ответ только улыбался. Он хорошо всё рассчитал и за спиной часового, который неторопливо шагал вдоль забора, ограждавшего расположение полка, успевал вскарабкаться на высокий забор, смело спрыгнуть вниз и, разбросав листовки, быстро возвратиться обратно.
      Природа дала ему крепкие мышцы и ловкость, но он хотел стать настоящим богатырём, чтобы, как Арсен, бороться за счастье народа. Поэтому по утрам оп поднимал и бросал тяжёлые камни, скакал горными тропинками на коне, много плавал, споря с бурным течением Риопи.
      Особое место в жизни Васико занимала грузинская национальная борьба чиадоба, приёмам которой его научил дедушка со стороны матери Виссарион Рухадзе, живший в селе Кведашаври. Приезжая туда на лето, Васо ежедневно боролся, выбирая по совету дедушки соперниками не сверстников, а ребят постарше.
      — Не ищи лёгких побед, — говорил дедушка. — Радость приносит победа над сильным. Тогда сам становишься сильнее.
      Успешные поединки с сельскими борцами сделали имя Васо Киквидзе известным не только в Кведашаври, но и во всей округе. Это радовало, по оп мечтал о другом: поскорее вырасти и вступить в схватку с карателями генерал-губернатора Алиханова-Аварского, который пулей и нагайкой усмирял восстания в Кутаиси и окрестных сёлах.
      Город был объявлен на военном положении и усиление патрулировался казаками. Почти ежедневно небо озарялось пожарами, гремели выстрелы. Плакаты со степ домов грозили суровыми наказаниями за участие в демонстрациях и забастовках, за распространение листовок и воззваний, вывешивание красных знамён.
      Васо с ненавистью смотрел на казаков, которые разъезжали кутаисскими улицами, избивали нагайками рабочих н учащуюся молодёжь. «Чем бы досадить карателям, — думал он, сжимая кулаки, — чтобы заметались, понервничали.. Пусть знают, что не они хозяева в городе!»
      Командир Хопёрского полка, казаки которого особенно свирепствовали в городе, выходя из театра, не обратил внимания на стройного черноглазого мальчишку, который стоял у колонны здания. Не придал значения и тому, что мальчишка резко вышел навстречу, столкнулся с ним и, вежливо изогнувшись, приложил по восточному обычаю руку к сердцу.
      — Простите, батоне!
      — Черти тебя носят, пострелепок! - раздражённо буркнул полковпик, шпохпулся в фаэтон п, ткпув кучера стеком в спину, крикнул: — Пшёл!
      Домой полковник вернулся в прекрасном настроении, напевая мотивчик из только что прослушанной оперетки. Денщик ловко снял с него шинель, принял фуражку и перчатки. Пряча перчатки в карман шинели, наткнулся на листок бумаги.
      — Забыли в кармане шинели, ваше высокоблагородие. Может, важное что-то...
      Полковник водрузил пенсне на мясистый нос, развернул листок.
      — Пролетарии всех стран, соединяйтесь, — негромко прочитал он и сразу побагровел. Срывающимся голосом заорал на денщика, а тот, вытаращив глаза, разводил руками и клялся, что никакого отношения к этой бумаге не имеет, как попала в карман его высокоблагородия, не знает.
      Жандармский ротмистр, которого срочно вызвали к полковнику, молча выслушал гневную тираду высокого начальства, приложил два пальца к козырьку фуражки и заверил, что преступник будет схвачен и наказан. Для начала возле дома полковника поставили двух дюжих полицейских, а шпикам приказали разыскивать черноглазого мальчишку, стройного и ловкого в движениях.
      — Найдём, — заверил самый опытный из шпиков. — Сыщем и на дне Риони.
      — Поторопитесь, чтобы не успел спрятаться.
      А мальчишка и не думал прятаться. Наказав полковника, оп задумал проучить начальника жандармского управления: прикрепил прокламацию к... хвосту его лошади. Под хoxot прохожих жандарм так и прогарцевал по улице. Смеялся от души и Васо и вдруг услыхал:
      — Вот оп! Держите!
      Вздрогнул от неожиданности и увидел, что к нему быстро приближался полицейский, который видел, что он крутился возле коновязи жандармского управления. Сзади показались казаки. У каждого за плечами карабин, сбоку — шашка, в руке змеёй извивалась нагайка. От них пощады не жди, засекут.
      «Преступник» пулей помчался по улице к мосту через Риони.
      Васо бегал быстро и не сомневался, что удерёт от полицейского. Не волновали и казаки: лошади по мосту не пойдут. А на той стороне реки — горы, каждая тропинка знакома, знает, где схорониться. Но, вбежав на деревянный настил моста, похолодел: на другой стороне маячили конные.
      «Перекрыли, — сердце сжалось в предчувствии беды. — Что делать? Если поймают, наказания не избежать. Наверняка исключат из гимназии. А может, и в тюрьму посадят?» Оп уже не бежал, а торопливо шагал по мосту, лихорадочно соображая, что делать. Остановился на середине, посмотрел с десятиметровой высоты вниз, где, перекатываясь, стремительно мчались мутные и глубокие воды Риони. Глянул влево — вправо: казаки спешились и, грохоча подковами, с двух сторон бежали по мосту. Усатый урядник, предвкушая расправу, грозно поднял нагайку.
      «Рано обрадовались», — у Васо созрел план спасения. Он- ловко перемахнул через перила, оттолкнулся от выступа и ласточкой полетел в мутную воду.
      Некоторое время над водой ничего не появлялось. Но вот всплыла шапка.
      — Утонул! — определил урядник, подождав несколько минут.
      По доскам снова загрохотали подкованные сапоги, казаки ушли. Но Киквидзе не утонул. Прыгнув, он поплыл под водой против течения и притаился, ухватившись за опору моста. Так и сидел под мостом, высунув из воды только нос и рот, стараясь дышать потише. От холодной воды сводило мышцы, болели суставы, но оп ждал, чтобы казаки, уверенные в его гибели, ушли подальше.
      Революционные настроения Васо Киквидзе не остались не замеченными гимназическим начальством. Директор нашёл способ избавиться от крамольпика, не дав юноше закончить обучение. Товарищи устроили его писцом, летом он уехал к деду в село и стал работать подручным кузнеца.
      Работа в кузнице правилась, радовало, когда под ударами молота малиновых пышущий жаром кусок металла превращался в лемех плуга, лопату, или другую нужную крестьянам вещь. Первое время оп очень уставал, а потом привык. После работы приходил на лужайку, где мерялись силами сельские богатыри.
      — Васо! Васо! — шумели парни, по не торопились вступать с ним в поединок, побаивались его могучих захватов и бросков. Часто он боролся с двумя соперниками одновременно, накапливая силу, развивая ловкость. Судьба предоставила ему возможность проявить их.
      Летом Риони становится очень грозной: под лучами яркого солнца тают ледники, потоки воды стремительно мчатся в долины, сметая всё на своём пути. А в тот год вода в реке вообще поднялась выше обычного: горные потоки усилили дожди, которые лили три дня не переставая.
      Риони разбушевалась. Люди не рисковали подходить к реке, ожидали, пока стихия успокоится.
      — Канат сорвало!
      На крик к берегу сбежалась вся деревня.
      Мощный поток воды оборвал канат, который тянул паром между двумя берегами Риони. И село оказалось отрезанным от остального мира. Громко запричитали женщины. Заволновались старики, осуждающе глядя на молодых мужчин: «Чего медлите, джигиты? Если паром унесёт вниз по течению, он разобьётся о камни. Соорудить новый не простое дело...» Но джигиты не решались броситься в пенящийся, бешено мчавшийся поток. Кто знает, чем это кончится?
      Вдруг какой-то юноша смело прыгнул в реку.
      — Васо! Васо! — пронеслось по толпе, и все облегчённо вздохнули, когда его голова показалась над водой.
      Васо, подгоняемый течением, стремительно поплыл за канатом и успел поймать его. Волны швыряли храбреца, но оп, упрямо сопротивляясь потоку, плыл против течения, таща за собой канат. Полчаса боролся юноша с коварной Риони и вышел победителем. С трудом вылез из воды и попал в объятия сельчан. Даже старики не помнили случая, чтобы кто-нибудь из жителей Кведашаври или окрестных селений рискнули помериться силой со столь грозной Риони...
      По рекомендации старших товарищей Киквидзе начинает серьёзно интересоваться военным делом. Оп штудирует книги о походах Тамерлана и Юлия Цезаря, Наполеона и Суворова. Внимательно изучает тактику сражении, в которых участвовали Ираклий Второй и Георгий Саакадзе, Ганнибал и Александр Невский, Пётр Первый и Кутузов.
      Многое оставалось непонятпым. Хотелось знать всё доскональнее, глубже, основательнее. Почему в одном случае полководец предпринял фронтальный штурм вражеских укреплений, а в другом — обходной манёвр? Где лучше расположить конницу перед атакой? Как строить оборону, если мало войск?
      «Мне скоро призываться, — думал Васо, — Лучше пойти добровольцем... Стану вольноопределяющимся, буду ближе к офицерам, лучше изучу военное дело».
      — Чтобы стать вольноопределяющимся, надо иметь аттестат зрелости, — объяснили в воинском присутствии. — Иначе — рядовым.
      К экзаменам на аттестат зрелости Васо готовился старательно и напряжённо. За год, восстановив старые знания, оп прошёл полный гимназический курс и отлично сдал все экзамены. Учителя не скрывали восхищения его ответами, ставили в пример гимназистам.
      — Вам прямая дорога в университет, — сказал Васо преподаватель истории. — Давно не встречал таких глубоких знаний.
      Наука правилась Киквидзе, но время требовало историю не изучать, а делать. Оп предпочёл студенческой тужурке шинель. Его решение совпало с началом мировой войны.
      — Война — это пролог к революции, которая изменит мир. — Слова товарища на одной из тайных сходок глубоко запали в душу девятнадцатилетнего Киквидзе. С мыслью 0 будущей революции и начал он службу в 6-й кавалерийской дивизии Особой армии Юго-Западного фронта.
      Как вольноопределяющийся, Василий Киквидзе мог пользоваться офицерскими привилегиями, но делил все тяготы походной жизни наравне с солдатами. Часто беседовал с ними, объяснял, что война выгодна царю и помещикам, а путь к тру один — революция. Царская охранка установила за ним слежку. Не дожидаясь ареста, Киквидзе бежал, по жандармы выследили большевистского агитатора, арестовали и доставили в кутаисскую тюрьму.
      Приговор военно-полевого суда был кратким:
      — За антиправительственную агитацию и побег из армии приговорить к смертной казни через расстрел.
      Страшные для любого человека слова Киквидзе выслушал спокойно. Решил: пока приговор будут утверждать в Петрограде, нужно попытаться бежать. На прогулках начал изучать стены тюремного дворика, анализировал возможные варианты побега. Но судьба распорядилась иначе.
      С последнюю ночь февраля спалось особенно тревожно. «Сегодня мне двадцать два, — невесело думал Василин, ворочаясь на жёсткой тюремной койке, — Жизнь закапчивается, а сделано так мало...»
      Забылся к утру и проснулся от страшного грохота: кто-то, ломая засов, старался открыть дверь камеры.
      «Царский подарок ко дню рождения, — промелькнуло и горестно обожгло. — Повезут казнить. Но почему ломают засов? Разве у надзирателей нет ключей? Обычно на казнь выводят без шума».
      С треском дверь камеры широко распахнулась, на пороге стоял солдат из караульной команды и счастливо улыбался.
      — Выходи, друг! Ты свободен! Революция! В Питере царя сбросили!
      Через два дня, получив в Тифлисе большевистскую литературу, Киквидзе выехал в свою дивизию. И сразу активно включился в работу, объясняя солдатам позицию 'большевиков по вопросам мира, войны и революции, раскрывал антинародную сущность Временного правительства.
      Молодого вольноопределяющегося избирают председателем солдатского комитета дивизии и заместителем председателя Революционно-Военного комитета Юго-Западного фронта. На плечи 22-летпего революционера легла ответственность за судьбы тысяч людей.
      РВК фронта проводил огромную работу. Сменял старых командиров и ставил во главе полков и дивизий преданных революции людей, пресекал анархистские и националистические настроения, давал отпор меньшевикам и эсерам.
      Василий Киквидзе выступал на митингах и собраниях, выезжал в корпуса и дивизии, уговаривал, объяснял, убеждал, приказывал. Оп был неутомим.
      После победы Октября обстановка на Украине, где в основном располагались армии Юго-Западного фронта, резко осложнилась. В конце октября и начале декабря гайдамацкие банды вместе с контрреволюционным офицерством начали захватывать стратегически важные железнодорожные узлы. Буржуазно-националистическая Центральная рада повела вооружённую борьбу против Советской власти. РВК решил собрать в Ровно внеочередной съезд солдатских депутатов для обсуждения сложившейся ситуации и принятия срочных мер. За день до его начала к председателю РВК Григорию Разживину пришёл Киквидзе.
      — Надо подумать об охране. Командующий гайдамацкими частями полковник Оскилко собирает в Здолбунове отряд. В открытую грозится разгромить съезд.
      — Пугает полковник, — поморщился Разясивин. — Не посмеет напасть на делегатов-фронтовиков.
      Председатель РВК недооценил контрреволюционеров. В полдень в Ровно ворвался гайдамацкий отряд. Полковник Оскилко послал конных к театру, где проходил съезд и приказал:
      — Арестовать делегатов и в тюрьму! Не прозевайте Разживина и Киквидзе! Это главари!
      Звеня шпорами, гайдамаки появились в зрительном зале и сразу направились к столу президиума. Киквидзе мгновенно оценил обстановку и вышел им навстречу, на ходу шепнув Разживину:
      — Беги за кулисами к запасному выходу! Жди меня там!
      Дюжие петлюровцы повисли у Киквидзе на плечах, выворачивая руки. Коренастый, с пшеничными усами подковкой, вытащил из кармана жупана верёвку.
      — Держите крепче! Сейчас свяжу!
      Киквидзе на секунду обмяк, словно покорился, и опустил голову. Так усыплял он бдительность соперника в борцовских поединках, готовясь провести приём. Потом, напрягая мускулы всего тела, заработал руками и ногами. Пол содрогнулся от упавших гайдамаков. Василий выхватил из окованных медью ножен шашку:
      — Дорогу!
      Промчался подсобными помещениями к запасному выходу, у которого уже стоял грузовик. Рывком вскочил в кузов, где уже находились Разживин и десяток делегатов. Стукнул кулаком по кабине.
      — На вокзал! Живо!
      На вокзале Киквидзе сформировал отряд из солдат, которые собирались уезжать домой, и рабочих-железнодорожников. Их усилили две батареи и пять броневиков. Гайдамаков выбили из города, в Ровно была восстановлена Советская власть.
      Утром 1 января 1918 года на привокзальной площади состоялся митинг. Первым выступил Разживин, который поблагодарил всех, кто участвовал в подавлении гайдамацкого мятежа и освобождении города. Потом слово взял Киквидзе:
      — Товарищи солдаты! Война вас измучила, дома ждут семьи. Ждут уже четыре года... Но складывать оружие рано! Надо защищать нашу Советскую власть! Призываю всех вступить в Красную гвардию! Дадим отпор врагам революции!
      Командиром Ровенского красногвардейского отряда вы брали Василия Киквидзе. Отряд начал наступление на Сарны, не давая гайдамакам закрепиться в этом важном железнодорожном узле. Потом стремительным ударом выбил гайдамаков из Житомира, а затем и из Бердичева. Во всех боевых операциях Киквидзе зарекомендовал себя смелым, решительным командиром.
      В расположение Ровенского отряда инспекция, возглавляемая Николаем Ильичом Подвойским, прибыла к вечеру. Утром всех разбудил горн. Подвойский вышел на крыльцо и увидел, что Киквидзе вместе с бойцами делает зарядку. Николай Ильич присоединился к ним, с удовольствием выполняя упражнения. После зарядки пожал руку Василию Киквидзе.
      — Прекрасная инициатива. Надо будет ввести физзарядку во всех частях Красной Армии.
      — Физически сильный боец лучше воюет, — ответил Киквидзе. — В этом, товарищ нарком, убедитесь на тактических учениях.
      Инспекция поставила перед Ровенским отрядом сложные тактические задачи, придирчиво проверяла выполнение каждого этапа условного боя. Три дня киквидзевцы демонстрировали умепие действовать в разных условиях, умело и быстро окапывались, отражая наступление условного противника, мощно и напористо атаковали. Бывший подполковник Борис Михайлович Шапошников, впоследствии Маршал Советского Союза и начальник Генерального штаба РККА, подвёл итоги инспекторского смотра:
      — Отряд боеспособен. Можно переформировать в дивизию Красной Армии. Начальником дивизии предлагаю товарища Киквидзе.
      У бойцов Василий Исидорович Киквидзе пользовался огромным авторитетом. Он не курил, не употреблял спиртного, умеренно питался. Стройную, подтянутую фигуру начдива видели в течении дня во многих местах. Оп появлялся среди пехотинцев и кавалеристов, артиллеристов и сапёров, на учениях сам нередко показывал, как нужно вести рукопашный бой, метко стрелять.
      Спал он мало, но всегда выглядел свежим и бодрым. В редкие минуты отдыха, когда бойцы собирались в круг, чтобы послушать баян и потанцевать, никто не мог соперничать с Василием Исидоровичем. Танцевал он мастерски. Вихревую лезгинку приходилось исполнять на бис, красноармейцам очень нравился этот огненный танец в исполнении начдива.
      В июне дивизия прибыла под Царицын, чтобы оборонять город от белоказачьих полков генерала Краснова. Упорные бои развернулись вдоль железной дороги Царицын — Москва, по которой шли эшелоны с хлебом в центр молодой Советской республики. Киквидзевцы защищали участок, куда было направлено остриё белогвардейского наступления.
      Случалось, что красновцам иногда удавалось потеснить батальон или полк дивизии, захватить хутор или прорваться на окраину станции, по развить успех и перерезать железнодорожную линию они не могли. В цепях появлялась стройная фигура в кожаной куртке. Звучал голос:
      — За мной! Смерть контрреволюции!
      Начдив вёл в атаку кавалеристов, шагал впереди пехотных цепей, мчался на броневике или машине. И белые отступали. А в передышках между боями, когда бойцы отдыхали, приводя в порядок оружие и конскую сбрую, Киквидзе с добровольцами совершал невероятные по смелости рейды в тыл врага.
      Через месяц слава о киквидзевской дивизии прокатилась по всему фронту, о стойкости её бойцов и храбрости командира слагались легенды. Генерал Краснов назначил за голову «красного грузина» награду — 25 ООО рублей золотом, сформировал ударную группу из лучших полков, усилил артиллерией и направил её на станцию Филопово, главный узел обороны киквидзевской дивизии. На рассвете 15 июля белоказаки прорвались к южной окраине Филонова, завязался рукопашный бой. Киквидзе отстреливался возле штабного вагона, потом повёл красноармейцев в атаку и заставил противника отступить.
      Белоказаки окопались на подступах к станции, ожидая подкрепления для повторной атаки. Киквидзе воспользовался передышкой, положил на плечи «максим» и побежал к пакгаузу, где стояла легковая машина, на которой он объезжал позиции. С трудом держась на ногах от усталости, не имея даже времени, чтобы вытереть пот, заливавший глаза, установил пулемёт на заднем сиденье и выдохнул шофёру:
      — В объезд!
      Шофёр понял план начдива. Сделал круг, и машина оказалась сзади белоказаков, двигавшихся на помощь своим передовым цепям. Машина обогнала колонну, Киквидзе до боли в пальцах нажал на гашетки и открыл огонь. Испуганно заржали кони, сбрасывая убитых и раненых всадников. Колонна развалилась, рассыпалась. Это предрешило исход боя. Увидев разгром подкрепления, спешно начала отходить ударная группа.
      Ещё два дня штурмовали Филоново белогвардцейцы, но, понеся огромные потери, отступили. '
      В сентябре 1918 года приказом РВС республики был образован Южный фронт. Дивизия Киквидзе вошла в состав 9-й армии, которой командовал Александр Ильич Егоров, будущий Маршал Советского Союза. Командарм поручил дивизии, которую считал лучшей в армии, оборонять станцию Елань, чтобы не дать противнику возможности захватить участок железной дороги Балашов — Камышин. Дивизия приказ выполнила, по в одном из боёв потеряла командира. Вражеская пуля оборвала жизнь героя.
     
     
      ГИМНАСТИКА ВОСПИТЫВАЕТ ВЫДЕРЖКУ
     
      Третий полк кавалерийского корпуса имени Совнаркома УССР проводил тактические учения. Эскадроны быстро разворачивались из походной колонны в боевую, точно выходили к назначенным рубежам и лихо шли в атаку. Учения подходили к концу, когда ординарец командира полка увидел, как со стороны Умани, где находился штаб корпуса, показались всадники. Ещё несколько минут, и он узнал в первом из скачущих командира корпуса.
      — Комкор! Едет комкор! Котовский едет!
      Новость вмиг облетела эскадрон. Легендарный герой гражданской войны Григорий Иванович Котовский был любимцем бойцов. Каждый полк хотел, чтобы именно на его учениях присутствовал комкор, каждый боец мечтал показать, как оп владеет шашкой и карабином, лично Котовскому и заслужить от него благодарность.
      Кавалеристы громко ответили на приветствие командира корпуса. Котовский с удовлетворённом смотрел на подтянутых, с хорошей выправкой воинов. Совсем недавно закончилась гражданская война, возвратились домой многие участники боёв с белогвардейцами и интервентами, на их место пришли молодые ребята. Их воспитанию Котовский отдавал не меньше энергии и энтузиазма, чем в годы революции и гражданской войны.
      — Вольно! — скомандовал комкор красноармейцам, а ко мандиру полка приказал: — Собрать всех командиров в клубе! Жду через пять минут!
      Оп слез с копя и направился к бывшему помещичьему дому, переоборудованному комсомольцами местечка, в котором был расквартирован полк, под клуб. Высокий, стройный, атлетически сложённый, быстро шагал он, отвечая на приветствия жителей местечка, хорошо знавших и любивших Котовского. Снег поскрипывал под сапогами, завывал февральский ветер. Но комкор был, как всегда зимой, в коротенькой тужурке и кавалерийской фуражке с козырьком, папаху или кубанку он не надевал даже в лютые морозы.
      Через пять минут в клубе собрались все командиры. Командир доложил об итогах проведённых учений, Котовский высказал замечания и пожелания, а потом достал из кармана френча листок бумаги.
      — Слушай приказ! Каждому отдельному бойцу Красной Армии для осуществления поставленных перед ним и перед Красной Армией задач необходимо обратиться к спорту. Лишь ежедневная систематическая тренировка мускулов и нервов даст возможность выполнить эти задачи.
      Котовский сложил листок, лукаво улыбаясь, оглядел командиров.
      — Сейчас я проверю, насколько вы готовы выполнить этот приказ. Раздевайсь!
      Он первым начал раздеваться и через минуту стоял перед командирами в одних трусах. Все невольно залюбовались его могучей, словно отлитой из бронзы фигурой. Прошло несколько минут, и командиры тоже стояли раздевшись.
      — Открыть окна! — громко прозвучала новая команда Котовского. — Будем заниматься гимнастикой.
      По комнате загулял зимний ветер. Командир полка поёжился и растерянно посмотрел на Котовского.
      — Товарищ комкор! Зачем? Люди могут простудиться! Мы получаем хорошую закалку на учениях. По несколько часов в седле, с шашкой в руке... Гимнастика нам вроде ни к чему.
      Лицо Котовского посуровело.
      — Немало лет я провёл на каторге и в тюрьмах. Сидел в одиночке, отрезанный от живого мира. На моих глазах люди от такого режима гибли десятками. И только желание во что бы то ни стало быть на свободе, жажда борьбы, — он повысил голос, — ежедневная гимнастика спасли меня от гибели. Когда мне трудно, я всегда делаю гимнастику, потому что она укрепляет мышцы и воспитывает выдержку. Физкультурой, гимнастикой надо заниматься обязательно.
      Он замолчал, а потом чётко произнёс:
      — Слушай мою команду! Делан как я! Первое упражнение на-чи-най! Раз-два! Три-четыре!
      Котовский свободно и красиво выполнял каждое движение, успевая одновременно смотреть, как это делают командиры. Пружинящими шагами оп продвигался между рядами, продолжая на ходу командовать и показывать новые упражнения, успевая поправить тех, у кого получалось плохо.
      — Берите пример с командира первого экадрона! — Он показал на худощавого юношу, который каждое движение выполнял с непринуждённостью, свойственной людям, давно знакомым с гимнастикой. Это не укрылось от опытного глаза Котовского.
      — Давно занимаетесь гимнастикой?
      — С девятнадцатого года, товарищ комкор!
      — По какой системе? Мюллера или Анохина?
      — По системе Котовского, товарищ комкор!
      От изумления Котовский остановился.
      — Интересно! Где же это вы познакомились с моей системой?
      — В театре Альберта Сигалевского, товарищ комкор. Я был одним из тех...
      — Ясно! — Котовский посмотрел на притихших командиров. — Вот вам живой свидетель того, как гимнастика спасла мне жизнь.
      ...В небольшом бессарабском селе Ганчешты, где родился и вырос Котовский, оп был заводилой всех детских игр. Но бывали минуты, когда Гриша становился задумчивым и молчаливым. В тёплые осенние вечера собирались виноградари и чабаны поговорить о жизни, вспомнить бесконечные истории об отважных гайдуках, боровшихся с богатеями за народное счастье. Гриша жадно вслушивался в рассказы о героях и сам мечтал быть таким. А что для этого надо?
      — Быть сильным. Очень сильным, — отвечал старый чабан.
      И хотя природа здоровьем Гришу не обидела, оп принялся настойчиво развивать силу, ловкость и выносливость.
      Учась в сельскохозяйственной школе, он увлёкся шведской гимнастикой, по утрам ежедневно упражнялся с гирями.
      Особенно любил национальную борьбу трыпта, без которой в Молдавии не обходился ни один праздник. Организовывал подобные соревнования в школе, обучал товарищей борцовским приёмам.
      Праздник урожая, на который собрались жители окрестных сел в Катюжанах, был в полном разгаре. Гремели цимбалы и бубны, нежно вели мелодию скрипки. Землепашцы и виноградари, положив друг другу на плечи свои мозолистые натруженные руки, лихо отплясывали народный танец жок.
      В полдень, заглушая песни и звуки старавшихся от души народных оркестров, загремел барабан. Всё разом стихло, и люди повалили к центру базарной площади. Там на заранее подготовленном месте уже разминались широкоплечие могучие парни, которым предстояло показать свою силу и ловкость.
      — Трынта! Трынта! — слышалось со всех сторон. Зрите ли образовали вокруг борцов плотное кольцо и отыскивали глазами своих, чтобы криками и хлопками подбадривать их в предстоящих схватках.
      Борцы вели себя по-разному. Опытные улыбались, приветливо помахивая руками односельчанам, новички переминались с ноги на ногу, поёживаясь, словно от холода. И только настроение одного борца оставалось загадкой для зрите лей. Чёрная маска плотно закрывала лицо, и лишь стоявшие в первом ряду могли уловить, что глаза его смотрят решительно и смело.
      Судил схватки старый цирковой борец, доживавший свой век в Катюжанах. Оп быстро разделил парией на пары, и соревнования начались. Ожила, зашумела базарная площадь. Состязания в ловкости и силе никого не оставили равнодушным.
      Победителей приветствовали, не жалея горла, проигравших освистывали. Солнце близилось к закату, суживался -круг участников. И, к удивлению зрителей, борец в чёрной маске, который явно уступал ростом и весом большинству парней, в каждой схватке добивался победы.
      Действовал он быстро и разнообразно. Ужом выскальзывал из захватов и сразу атаковал, ловко бросая соперников через бедро или плечо.
      — Молодец! — ликовали зрители, которым всё больше нравился незнакомец, побеждавший легко, красиво, прямо артистично. Казалось, что победы не стоят ему никаких усилий.
      По толпе поползли слухи, что ото по местный, а приезжий. Известпый чемпион заехал навестить старого циркового борца и решил размять косточки на празднике в Катюжапах. Когда кончился последний поединок и судья поднял руку незнакомца, объявляя его победителем, зрители дружно закричали:
      — Маску! Сними маску!
      Победитель не заставил себя упрашивать. Резким движением он сорвал маску, вытер тыльной стороной ладони нотное лицо.
      — Гриша! Котовский! — узнали зрители борца.
      Юношу обнимали, крепко жали руку, похлопывали но
      плечам. Землепашцы и виноградари умели ценить силу, выносливость и мужество.
      — А чего ты маску надел? -- приставали любопытные.
      — Да так, просто, — пряча глаза, отвечал Котовский. Ему не хотелось рассказывать, что дирекция сельскохозяйственной школы запрещала учащимся бороться на народных праздниках с простолюдинами. Кроме того, шестнадцатилетний юноша опасался, что его не допустят соревноваться со взрослыми. А ему очень хотелось проверить себя в настоящей борьбе. Пришлось прибегнуть к помощи маски, приёму очень распространённому в цирках дореволюционной России.
      Заслужив славу первого силача, Гриша решил испытать свою храбрость и выдержку в единоборстве с... быком. Оп выбрал для поединка с огромным животным вспаханное поле, вооружился нагайкой и флагом. С налитыми кровью глазами разъярённый бык гонялся за юношей, который дразнил его флагом, как заправский матадор.
      Котовский ловкими прыжками ускользал от рогов животного. Ои не случайно выбрал для поединка вспаханное поле, ноги быка вязли в рыхлой почве, лишая его манёвренности.
      Утомив «соперника», Котовский решительно отбросил в сторону нагайку и флаг, двинулся вперёд и схватил быка за рога. Тот попытался вырваться, но руки юноши держали крепко. Минуту животное и Котовский неподвижно стояли друг против друга, и только жилы, вздувшиеся на лбу у Григория, говорили о неимоверном напряжении их поединка. Юноша сделал усилие и повалил быка на землю.
      Учащиеся сельскохозяйственной школы, которые на почтительном расстоянии наблюдали за этой удивительной схваткой, громкими криками встретили победу Котовского и унесли его с поля на руках. На поздравления друзей оп ответил спокойно:
      — Это не главное. Будут дела поважнее.
      Прошло немного времени, и молодой Котовский доказал, что развивал силу и воспитывал мужество не для поединка с быком. Мечислав Скоповский, в имении которого проходил практику, жестоко эксплуатировал наёмных работников.
      Когда же один из них попытался поспорить с помещиком, тот грубо вытолкал его из кабинета. Котовский вмешался, пытаясь заступиться за батрака, но Скоповский ещё больше разозлился.
      — Не лезь. Не твоё дело! — удар хлыстом обжёг лицо Котовского.
      — Как вы смеете! — с трудом сдерживаясь, закричал юноша.
      Это окончательно разъярило помещика, привыкшего к повиновению и покорности. Он поднял хлыст, чтобы проучить непочтительного практиканта, но второй раз ударить не успел. Котовский поймал руку Сконовского, скрутил хорошо оттренированным борцовским приёмом. Затем легко, словно охапку сена, выбросил в окно.
      Первый протест против несправедливости дорого обошёлся Котовскому. После окончания сельскохозяйственной школы его нигде не хотели брать на работу. Помещики не нуждались в человеке, который не думал о прибылях для хозяина, а заботился об улучшении труда батраков.
      В грозный 1905 год Котовский организовал дружину народных мстителей, отбирал у помещиков и фабрикантов не справедливо нажитые богатства и отдавал беднякам. Шпики и жандармы гонялись за ним по всей Бессарабии, но он был неуловим, вездесущ, появлялся то в одном, то в другом месте. Сильный, ловкий, находчивый, Григорий ускользал от жандармов, умело обходя подстроенные ловушки.
      ...В сельскую кузницу неторопливо вошёл крестьянин. Снял высокую шапку, поклонился кузнецу и попросил подковать лемех. Хозяин принялся раздувать горн. Вдруг дверь с треском отворилась, на пороге стоял рослый, могучего сложения человек.
      — За мной гонится полиция! Я Котовский!
      Крестьянин от неожиданности уронил на землю барашковую шапку. Старый кузнец проявил хладнокровие и выдержку. Он дал Котовскому фартук, приказал измазать лицо и руки сажей, протянул молот.
      — Теперь ты мой сын!
      Вытащил клещами малиновый от огня лемех и положил на наковальню. Молоток кузнеца скользил по пышущему жаром металлу, а Котовский мерно бил по нему молотом.
      Снова распахнулась дверь. Гремя шпорами, в кузницу ворвались полицейские. Пристав цепким взглядом оглядел кузницу.
      — Мы гонимся за государственным преступником! Ты его прячешь? Если поможешь поймать, получишь 10 ООО рублен!
      — Никого я не прячу. — Кузнец перевернул лемех. — Вот мой сын — молотобоец. А этот человек плуг принёс подковать.
      Он приставил молоток к металлу и кивнул головой Котовскому. Гулкие удары снова наполнили кузницу. Пристав внимательно посмотрел на Котовского. Широкие плечи, могучие руки, которые, словно с игрушкой, управлялись с пудовым молотом, красноречиво подтвердждали: перед ним человек, знающий кузнечное дело. Люди этой профессии здоровяки, атлеты. Таких приставу приходилось видеть. Оп хотел ещё что-то сказать, по только крякнул, ударил нагайкой по сапогу и выбежал на улицу. За пим последовали полицейские.
      — Спасибо, отец. Выручил. — Котовский опустил молот.
      — Ты сам себя выручил. — Кузнец бросил остывший лемех в горн. — Если б не твоя сила, пристав не поверил бы, что ты молотобоец.
      Нашёлся человек, который польстился на огромную сумму — награду за поимку революционера. Провокатор вошёл в доверие к Котовскому и выдал его полиции. Кишинёвский полицмейстер отправил в Петербург срочное донесение о поимке опасного государственного преступника.
      Григория поместили в одиночную камеру, расположенную л башне. От окна до земли — двадцать метров. У двери неотлучно находился надзиратель.
      Но Котовского ни на минуту не оставляла мысль о побеге. Утро начинал с усиленной зарядки: десятки раз сгибался и разгибался, приседал, прыгал на месте. Во второй половине дня старательно выполнял силовые упражнения, боролся с воображаемым соперником. Надзиратели докладывали начальнику тюрьмы о странном поведении узника, но тот только презрительно кривил губы.
      — Пусть прыгает и приседает хоть целый день. Крылья не вырастут!
      Железная воля и непоколебимое желание продолжать борьбу были теми крыльями, с помощью которых Котовский собирался улететь из башни. Гимнастика укрепляла мышцы, помогала сохранять выдержку. План побега, который составили товарищи, требовал большой силы, выносливости, смелости, и Котовский к его осуществлению готовился.
      Ему передали необходимый инструмент. Стальная дверь камеры поддалась и отворилась. Надзиратель, выкурив папиросу с опиумом, которую ему подсунули друзья Котовского, спал мёртвым сном. По верёвке, сделанной из простыней, Григорий начал спускаться по стене и повис на пятиметровой высоте от земли. Верёвка оказалась короткой. Котовский разжал руки и сразу развёл их в сторону, чтобы за медлить падение. Приземлился и стремительно рванулся к тюремной степс. Стоявший возле пёс надзиратель обомлел от неожиданности и страха, увидев перед собой узника из башни.
      — Пощадите,- хрипло заговорил он, падал перед Котовским на колени и протягивая ому винтовку. — Я буду нем как рыба.
      Котовский разрядил винтовку, вынул затвор и спрятал в карман. Быстро пересёк двор, вошёл через ворота в маг терские, где работали заключённые, получившие небольшие сроки, и, ловко взобравшись на стену,- оказался на Сенной площади. Прошло несколько секунд, и его атлетическая фигура исчезла за домами. Через час город потрясла новость о фантастическом побеге из тюремной башни.
      Был объявлен розыск отважного революционера. По всей Бессарабии рыскали шпики, провокаторам обещали огромные деньги. И снова нашёлся предатель, который выдал на родного мстителя. Под усиленной охраной Котовского доставили в тюрьму, поместили в камеру с уголовными престунниками, среди которых было немало агентов царской ох ранки.
      Котовский остался вереи себе. В душной и грязной камере он с поражавшей всех настойчивостью продолжал делать гимнастику. В тюрьме издавался рукописный журнал. В одном из его номеров неизвестный художник нарисовал дружеский шарж, запечатлевший Котовского за любимым занятием.
      Приговор царского суда был суров: двенадцать лет каторги в Сибири. Обессиленные болезнями, полученными в тюрьме, каторжане, с трудом передвигая ноги, брели по заснеженному тракту. Кутались в прохудалую одежду, которая, однако, не спасала от морозов и вьюг. Падали и вставали, понукаемые злобными криками и ударами стражников. II только один человек не терял бодрости.
      Расстегнув ворот рубашки и гордо подставив широкую грудь пронизывающему ветру, Котовский шагал уверенно и бодро.
      — Бессарабский богатырь! — переговаривались стражники, почтительно поглядывая на каторжанина й скрывая затаённый страх.
      Па стоянках каторжане гурьбой бросались в помещение, к теплу, дрожа от холода, толпились у печки. Не отставал от них и конвой. Котовский же сперва проделывал гимнастику и растирался снегом.
      Григорий Иванович сохранил свои привычки и в Горно-Зерентуйском каторжном централе, где узников заставляли много и тяжело работать. От усталости вечером они валились на нары, а утром с трудом поднимались, понукаемые грозными криками стражников. Котовский вставал на рассвете, успевал выполнить зарядку по системе киевского врача Анохина, в которую внёс существенные изменения.
      Многие узники скептически поглядывали на Котовского, который методически делал вдохи и выдохи, приседал и поднимался, сгибал и разгибал руки вместо того, чтобы лишние полчаса полежать на парах перед выходом на изнурительную работу.
      — В цирк, что ли, готовишься? — слышались иронические реплики. — Толку от этого...
      Но постепенно у него появились последователи. Разучивали гимнастические упражнения, старательно выполняли каждое движение, по примеру Котовского закаляли тело и волю.
      Готовя побег, Котовский попросился на работу в старую заброшенную серебряно-свинцовую шахту, где часто люди гибли от обвалов и удушья. Каторжанам, которые спускались в это гиблое место, разрешали трудиться без кандалов, да и охраняли не очень строго. После работы люди поднимались наверх настолько обессиленными, что в бараки их везли на телегах. Самостоятельно двигаться никто не мог.
      На дне шахты было сыро и темно, а с потолка капала вода, сыпался песок. Под тяжестью породы трещали крепления, казалось, что деревянные балки вот-вот разломятся, земляная масса рухнет и придавит работающего. Каторжане яростно рубили породу кирками, работа отгоняла мрачные мысли.
      За два месяца работы в шахте Котовский разработал план побега. Днём он подошёл к шурфу и дал сигнал на подъём. Каторжников в такое время никто не поднимал, поэтому стражники не предприняли необходимых мер предосторожности. Они просто застыли от изумления, когда перед ними выросла могучая фигура Котовского. Хорошо натренированным ударом он мгновенно нокаутировал одного, а затем другого охранника и стремительно побежал к синеющему вдалеке лесу.
      Трудным и опасным оказался двухнедельный путь по тайге, где на каждом шагу Котовского подстерегала встреча с дикими зверями. Первые четыре дня оп питался сахаром, припрятанным раньше, потом грыз сухари, по одному в сутки, жажду утолял снегом. Пробирался труднопроходимыми тропами, через буреломы, где его не ждали засады стражников и жандармов. «Труднее, но безопаснее», — твердил он сам себе. Но возникала другая опасность — голод, а за нею холод, усталость, изнеможение.
      Он жевал веточки кустарников и лиственниц, выковыривал из-под снега мёрзлую траву, но силы убавлялись. Кружилась голова, не слушались ноги, всё тело покрылось синяками и ушибами от многочисленных падений. На двенадцатый день разыгралась метель, ветер не позволял сделать ни шагу, стал на пути, словно бык, с которым боролся в юношестве. И не было сил, чтобы схватить его за рога и скрутить голову. Котовский упал в снег и подумал: «Всё!» Но тотчас усилием воли заставил себя вскочить, прорвать тугую пелену ветра и снега и зашагать яростно, решительно, непреклонно. Он выдержал испытания, вышел к линии железной дороги, вышел к теплу и людям.
      Вернуться на родину, в Бессарабию, Котовский сразу не решился. Жил на нелегальном положении, колесил по городам России, меняя адреса и профессии. Работал грузчиком, кочегаром, помощником машиниста на мельнице, молотобойцем, рабочим кирпичного и винного заводов. Его охотно брали на работу там, где требовались большая физическая сила и выносливость.
      Кочевая жизнь длилась недолго, Котовский вновь окунулся в водоворот революционной борьбы. Его имя опять с надеждой и радостью произносили бедняки, со страхом и ненавистью помещики и фабриканты. Фотографии народного мстителя развешивали на афишных тумбах во всех городах и местечках Бессарабии и юга России, десятки полицейских прочёсывали молдавские базары и просёлочные дороги, тщательно проверяли документы у всех высоких и широкоплечих людей, подозревая в каждом Котовского. Ио это не давало результата. Котовский изменял свою внешность, тщательно гримировался, одеваясь то гвардейским офицером, то важным чиновником, то представлялся популярным актёром или известным врачом.
      В жандармском управлении собрали подробные сведения о неуловимом народном мстителе и разработали специальный документ, который разослали по всем полицейским участкам.
      «Одевается прилично и может разыгрывать из себя настоящего джентльмена, любит хорошо и изысканно питаться и наблюдать за своим здоровьем, прибегая к изданным для этой цели книгам и брошюрам».
      Слова об усиленном внимании преступника к своему здоровью особенно запоминались сельскому стражнику, охранявшему имение помещика Георгия Стоматова. Он проживал в одной комнате с агрономом Иваном Романишиным, человеком рослым, с могучей фигурой. Агроном вставал рано и, прежде чем отправиться на поля, делал гимнастику, манипулировал огромными камнями, словно детскими игрушками.
      Полицмейстер Кишинёва Славянский придирчиво переспрашивал стражника, явившегося с докладом:
      — Каждое утро упражняется? Сила, говоришь, немалая? Такого здоровяка никогда не видывал?
      Полицмейстер вызвал из Петербурга исправника Хаджи-Колли, который несколько раз арестовывал Котовского и считался специалистом по поимке этого опасного преступника.
      — Прошу вас действовать наверняка. — Полицмейстер с надеждой смотрел на столичного гостя. — Арест непричастного человека может подорвать престиж кишинёвской полиции. — Он понизил голос. — Мы уже не раз попадали впросак. Поступайте обдуманно и не торопясь.
      Исправник щёлкнул каблуками и вышел из кабинета. Через полчаса кавалькада полицейских отправилась в имение Стоматова.
      «Пока агроном в поле, — решил Хаджи-Колли, — надо произвести обыск в его комнате. Если Котовский — устроить засаду и взять, когда вернётся. Если пет, тихо убраться восвояси».
      Расставив вокруг дома посты, исправник в сопровождении пристава вошёл в комнату. Бросил беглый взгляд на корзину, наполненную камнями и подошёл к этажерке. Стопка брошюр, лежавшая сверху, заставила удовлетворённо улыбнуться. Чтобы унять волнение, которое охватило Хаджи-Колли, как охотника, увидевшего дичь, он принялся негромко читать вслух:
      — Бутовский, «Наставление для производства гимнастических упражнений»... Лэне, «Гимнастика в комнате и на воздухе», Литвинский, «Школа и ловкость»... Ага, вот ещё, — голос исправника зазвучал сильнее, — Дудлей, «Волевая гимнастика», Вергейм, «Волевая гимнастика». А вот и господин Прошек из Праги, тоже специалист этого направления...
      Пристав растерянно уставился на исправника, не понимая, почему столичный чип перебирает книжки и брошюры, а не даёт команду рыться в шкафу и чемоданах. Но сказать об этом не решился. А Хаджи-Колли ухмылялся и команды перевернуть всё вверх дном, дело обычное при полицейских обысках, не давал.
      — Вот она, — он хлопнул себя тоненькой брошюрой по руке. — Это, как говорят поэты, старая и нержавеющая любовь. Доктор Анохин, «Волевая гимнастика или психофизиологические движения».
      — Ну и что? — напрягаясь, пытался понять пристав.
      — А то, милейший, что агроном Иван Романишин И преступник Григорий Котовский одно и то же лицо. Котовский без этого, — исправник сделал несколько гимнастических движений по системе Анохина, — жить по может. И едва ли в пашем обществе есть человек, столь преданный гигиене тела и спорту. Организовывайте засаду!
      Два десятка дюжих полицейских спрятались в саду и на подступах к дому. Хаджи-Колли включил в свою группу людей физически сильных, хорошо знакомых с приёмами французской борьбы, но им всё равно не удалось сразу схватить Котовского. Нарвавшись на засаду, он смело вступил в неравную схватку. Котовский расшвырял в стороны полицейских, выхватил револьвер и открыл стрельбу.
      Но Хаджи-Колли не случайно взял с собой в пять раз больше полицейских, чем брали другие исправники для ареста. Полицейские перекрыли все пути отступления. Тяжело раненного, в бессознательном состоянии Котовского доставили в тюремный госпиталь и принялись лечить, чтобы предать царскому суду.
      Суд состоялся. И вынес отважному революционеру смертный приговор. Одесса, где летом 1916 года судили Котовского, была прифронтовым городом. По законам военного времени приговор подлежал утверждению командующим Юго-Западным фронтом генералом Брусиловым. Генерал в это время находился на передовых позициях, и Котовского поместили в камеру смертников.
      В маленьком тюремном дворике сооружали виселицу, палач готовился привести приговор в исполнение. А Котовский же, не собираясь покорно подставлять шею под петлю, решил совершить побег прямо с места казни.
      Мышцы после долгого пребывания в тюремном госпитале ослабели, и Котовский усиленно принялся за гимнастику, составив для себя специальный комплекс упражнений. Особое внимание уделял тренировке мускулов рук и ног. Ежедневно он совершал 300 прыжков из одного конца камеры в другой, сотню подскоков, отжимов от пола и других силовых упражнений.
      Сорок пять диен лежал приговор в штабе командующего Юго-Западным фронтом, сорок пять дней усиленно тренировался в камере смертников Котовский, ни на минуту не теряя веры в успех побега.
      Генерал Брусилов заменил смертную казнь на вечную каторгу. Котовского перевели из каморы смертников в камеру «вечников», и он снова невозмутимо принялся за гимнастику. Желание вырваться на волю ещё более окрепло. Но освободила его из тюрьмы уже революция.
      Он стал активным участником борьбы за власть Советов. Когда Украину оккупировали войска кайзера Вильгельма, Котовский получил задание пробраться в Одессу для работы в подпольном ревкоме. Так в 1918 году в городе появился помещик Золотарёв.
      Однажды его увидел на улице шпик, служивший когда-то в кишинёвской полиции. «Знакомое лицо», — напрягая память, пробормотал он и «прилепился» к подпольщику.
      Котовский менял извозчиков, нырял в проходные дворы, пытаясь оторваться от хвоста, но шпик попался опытный, город знал очень хорошо, прекрасно ориентировался в лабиринтах узеньких улочек. «Ещё немного, — подумал Котовский, — и моё передвижение по городу станет подозрительным».
      — В театр Сигалевского! — приказал он извозчику.
      В театре, где Котовский иногда преподавал уроки гимнастики, у него было много друзей, они должны были помочь.
      Шпик обождал, пока за Котовским закрылась дверь, и направился ко входу.
      — Нельзя, репетиция, — остановил его бородатый швейцар. — Господин Сигалевский строго запретил.
      — Болван, — зашипел шпик, тыча швейцару удостоверение. — Я тебе покажу репетицию...
      Швейцар, угодливо согнувшись, распахнул дверь. Шпик мягко ступая, двинулся по коридору, поглядывая по сторонам. Сейчас точно удостоверится, кого он преследует больше часа. Если выследил Котовского, значит получит большую награду. А вдруг обознался? Важный господин надаёт зуботычин, хлопот не оберёшься.
      Шпик осторожно приоткрыл дверь одной из комнат: пианист разучивал мелодию. Во второй тоненьким голосом заливалась певица. Наткнулся и на актёра, громко твердившего монолог, увидел, как театральный художник колдует над реквизитом.
      — Где же этот господин? — растерянно прошептал шпик и осторожно раздвинул кулисы. На сцене в два ряда стояли юноши и девушки. Перед ними — человек, которого он преследовал. Широкие плечи облегала белая фуфайка, подпоясанная трёхцветной лентой спортивного общества «Сокол».
      — Слушай мою команду! — зычно произнёс он. — Делай как я! Первое упражнение на-чи-най! Раз-два! Три-четыре!
      «Профессионал, — с уважением подумал шпик. — Даёт артистам урок гимнастики. Значит, не Котовский. Разве может государственный преступник учить господ артистов? Ошибочка вышла. Обознался».
      А голос учителя гимнастики продолжал греметь на сцене.
      — Оттяни носок! Выше голову! Раз-два! Три-четыре!
      Он повернул голову и грозно глянул на шпика: «Прошу не мешать!» Тот угодливо приложил руки к груди: «Прошу извинить». Аккуратно задвинул кулисы и покинул театр. А Котовский, окончив урок, быстро проследовал в кабинет режиссёра и только тогда вздохнул с облегчением.
      Выполнив задание, Котовский покинул город, стал командиром кавалерийской бригады, участвовал в освобождении Одессы, разгроме Петлюры, подавлении кулацкого восстания на Тамбовщине.
      Атаман Матюхин, хитрый и осторожный, умело ускользал от пытавшихся окружить его красноармейских частей. Ликвидировать банду поручили Котовскому. Он придумал смелый, но рискованный план. Выдал себя за бежавшего с Дона белоказачьего офицера, а своих бойцов за белогвардейцев. Матюхин поверил тому и согласился на предложенную встречу. Он покинул свой лесной тайник и в сопровождении ближайших помощников прибыл в деревню, где его ожидал Котовский.
      Начался неторопливый разговор. Когда стали обсуждать план совместных действий, «белоказачий офицер» встал и, направив наган на Матюхина, нажал на курок. Осечка. Ещё дважды подряд сухо щёлкает курок, но безрезультатно, выстрела нет. Котовский бросил наган и рванул крышку кобуры маузера. Оцепеневшие от неожиданности бандиты пришли в себя. Матюхин рывком опрокинул стол и бросился к окну, а его адъютант выстрелил в Котовского. Почти одновременно открыли огонь по бандитам котовцы.
      Операция прошла успешно. Ни сам атаман, ни его сподвижники не ушли от меткой пули красноармейцев. Раненного в плечо Котовского отвезли в Москву в госпиталь.
      Оперировал отважного командира профессор Мартынов, один из лучших столичных хирургов. Через неделю, делая утренний обход, подошёл к Котовскому и остановился в полной растерянности.
      — Кто разрешил делать физзарядку? Вам сейчас необходим полный покой!
      — Нельзя мне лежать, — невозмутимо ответил Котовский. — Дел много. Гимнастика поможет скорее выздороветь.
      Котовский оказался прав. Через неделю он выписался из госпиталя. Профессор Мартынов, исследовав пациента, удивлённо развёл руками. Это был первый в его практике случай, когда после сложнейшего ранения больной стал в строй так скоро.
      В 1922 году дивизия, которой командовал Котовский, была преобразована во 2-н кавалерийский корпус имени Совнаркома УССР. Комкор лично присутствовал на утренней зарядке красноармейцев, показывал упражнения, требовал, чтобы после зарядки все мылись холодной водой до пояса, а зимой растирались снегом. По его приказу во всех казармах оборудовали гимнастические уголки.
      — Гимнастика и холодное купание делают человека бодрым, энергичным, — говорил Котовский. — Такими должны быть красные кавалеристы!
      В свободное время кавалеристы занимались лёгкой атлетикой, борьбой, поднятием тяжестей, играли в футбол. Сохранилась записная книжка Котовского с такой записью: «Достать бойцам литературу и футбольный мяч». Между полками проводились соревнования по многим видам спорта. Котовский всегда присутствовал на таких спортивных праздниках, лично вручал призы победителям.
      Дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Родимцев, служивший в корпусе Котовского, вспоминал:
      — Мы знаем умных, отважных полководцев времён гражданской войны. Но едва ли кто-нибудь из них так внимательно относился к спортивной закалке воинов, как Григорий Иванович Котовский. Он разработал стройную систему физкультурных занятий для солдат и командиров, был строг к личному режиму. Физическая культура и спорт были на вооружении у воинов Котовского. В нашей памяти Григорий Иванович остался не только как легендарный революционер и герой гражданской войны, но и как один из первых пропагандистов физкультуры и спорта.
     
     
      ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ
     
      Георгий Иванович Лазо возвращался из Кишинёва домой задумчивым. Врач, к которому он ездил с жалобами на бессонницу, быструю утомляемость и частые боли в области сердца, был откровенен:
      — Природа вас, милостивый государь, могучим здоровьем не наградила. К тому же, небось, изнежили вас родители в детстве. Но не расстраивайтесь. Вы ещё молоды, можно всё поправить. В первую очередь нужно изменить образ жизни. Побольше движения, с утра холодный душ. Не избегайте физической работы. Косите траву, окапывайте деревья, расчищайте дорожки в саду...
      Дома, против обыкновения, поздоровался с женой и детьми сдержанно.
      «Небось изнежили?» — глядя на худеньких Сергея и Бориса, вспомнил Георгий Иванович слова врача. Торопливо поцеловав мальчиков, он вручил им подарки и прошёл в свою комнату, чтобы переодеться к обеду.
      Георгий Иванович явился к столу последним. Пристально посмотрел на сыновей и сказал жене, Елене Степановне, которая никак не решалась спросить о результатах поездки.
      — Мне врач прописал физические упражнения. Ребят тоже будем закалять. Чтобы, когда вырастут, не обращались к докторам.
      Из города Георгий Иванович привёз кипу журналов и брошюр с советами и наставлениями по физическому воспитанию. Неделю тщательно штудировал их, потом позвал сыновей в кабинет.
      — С завтрашнего дня начинаем, дети, новую жизнь.
      Теперь каждое утро под руководством отца мальчики делали физзарядку, затем шли в баню, большую часть дня проводили на улице.
      — Природа — лучший лекарь, — успокаивал Георгий Иванович жену, волновавшуюся, что в ненастную погоду дети могут простудиться.
      Как только земля покрывалась снегом, а Реут прозрачным толстым льдом, сельские ребята затевали весёлые зимние игры. Строили снежные крепости, соревновались в беге на коньках, лыжах. Отчаянно носились на санях с крутого каменистого берега реки. Сергей и Борис возвращались домой промокшие, но весёлые и довольные.
      Снегопады и вьюги сменялись звоном капели и журчанием весенних ручьёв. Ребята ходили в походы, лазили по окрестным холмам, забирались в пещеры, соревновались в метании камней и палок, играли в «молдаван» и «турок», боролись. Отец учил сыновей ездить верхом. Летом Сергей и Борис вместе с деревенскими мальчишками ловили рыбу, плавали, прыгали в воду с крутого берега, бегали наперегонки. Нередко приходили домой с шишками и царапинами, в испачканной одежде. Мать ахала, а отец с гордостью выслушивал рассказы о том, кто первенствовал в играх, дальше всех прыгнул и быстрее бегал. Крестьянские ребята особенно уважали Сергея Лазо, потому что он не кичился победами, всегда был справедлив. Никому не завидовал, если уступал в игре, радовался успеху соперника как собственному. Воспитывая сыновей сильными и выносливыми, Георгий Иванович приобщал детей и к труду. Зимой вместе с отцом они убирали снег, рубили дрова, расчищали дорожки в саду. Весной сажали и окапывали деревья, летом — ухаживали за цветами, пололи грядки. А наступала осень, участвовали в сборе винограда и фруктов, помогали заготавливать овощи на зиму.
      Сергею пошёл девятый год, когда семью постигло большое горе. Тяжело заболел и вскоре скончался отец. Все заботы по хозяйству и воспитанию детей легли на плечи Елены Степановны. Вскоре подоспела пора отдавать Сергея в гимназию.
      Первый приезд в Кишинёв надолго остался в памяти мальчика. Большой город поразил и ошеломил контрастами между богатством и бедностью. На главных улицах роскошные особняки и магазины, по брусчатой мостовой катили лакированные фаэтоны, запряжённые породистыми лошадьми. По тротуарам фланировали богато одетые люди. А на окраинах грязь, в почерневших от времени лачугах теснились многодетные семьи. На каждом углу просили милостыню, униженно благодаря за подаяние.
      — Учебный курс будешь проходить дома. С репетитором, — решила мать, и после двухмесячного пребывания в Кишинёве Серёжа вернулся домой, начал готовиться к сдаче экзаменов за первый класс экстерном. Впечатления от увиденного в городе не покидали мальчика. «Почему такое возможно?» Никто пока не мог ему ответить на этот вопрос. Ни мать, ни репетитор.
      В начале 1905 года в селе прозвучало новое слово: «революция». Тихий до этого край забурлил и заклокотал. Крестьяне самочинно делили землю, вырубали помещичьи леса, ловили рыбу в ранее запрещённых местах, отказывались платить богачам долги.
      Власти двинули против крестьян войска. Загремели выстрелы, небо озарилось пожарами. Двенадцатилетний Сергей с содроганием смотрел, как казаки избивали крестьян нагайками, а жандармы гнали по пыльной дороге арестованных со связанными за спиной руками.
      Сергеи слышал, как люди спрашивали друг друга: «Где же правда? Кто защитит обездоленных?»
      Скоро юный гимназист узнал имя такого человека. Григорий Котовский! Имя вожака народных мстителей гремело по всей Бессарабии. Он отнимал деньги у помещиков и фабрикантов, отдавал их беднякам, уничтожал долговые расписки, освобождал арестованных.
      По рассказам крестьян, Григорий Котовский был человеком огромной физической силы, ловкий и бесстрашный. Образ народного героя покорил воображение Сергея. Под влиянием событий первой русской революции он записывает в дневнике: «Нужно готовиться к революционной борьбе. Для этого надо приучить себя к лишениям, закалять физически. Нужно овладеть как можно большими знаниями, чтобы передать их потом народу и этим помочь ему в революционной борьбе».
      Мать поощряла научные интересы сына, не жалела денег на покупку книг по естественным и гуманитарным наукам, оборудование лаборатории, где Сергей проводил различные химические опыты.
      Сергею исполнилось шестнадцать, когда семья переехала в Кишинёв. В седьмом классе 2-й мужской гимназии появился новый ученик. Юрий Булат, одноклассник Лазо, вспоминал:
      «Сергей был натура цельная, монолитная. Высокий, энергичный. Он был воплощением свежести, красоты и здоровья».
      В Кишинёве Сергей увлёкся греблей и катанием на роликовых коньках. Посещать парк гимназистам не разрешалось, но желание овладеть неизвестным до этого видом спорта оказалось сильнее запрета. Лазо лихо гонял по укатанной площадке, выписывая сложные фигуры.
      Летние каникулы Сергей проводил в селе. Охотно брал в руки косу и лопату, работал в поле наравне со всеми, радовался, что не уступает крестьянам в сноровке и выносливости. Много ездил верхом. Любил затевать скачки, приглашая в соперники смелых и ловких наездников.
      «Во время скачек он был в приподнятом настроении», — вспоминает один из участников этих соревнований Ромапюк.
      После гимназии Сергей решает поступить в Петербургский технологический институт. За время учёбы в гимназии он проникся революционными настроениями, читал запрещённую литературу, в том числе большевистскую газету «Правда». Поэтому в дневнике появляется запись: «Узнать рабочее движение и, если будет умение, примкнуть к нему».
      Чтобы получить специальность инженера-технолога, предстояло овладеть десятками дисциплин, выполнить сложные графические работы и проекты. Больше всего Сергея интересовали философия и политэкономия, литература и биология. Как всё охватить?
      На стол в маленькой комнате, которую снял в скромном доме на окраине, ложится чистый лист бумаги. Он пододвигает чернильницу, чётко пишет заглавие: «Жизненные принципы». Один за другим появляются пункты, определяющие отношение к учёбе и отдыху.
      «Программа обширная, — подытоживает Сергей. — Работать придётся много, напряжённо. Хватит ли сил?»
      Думает недолго. Ответом становится десятый пункт.
      «Правильный образ жизни, если можно за городом, — перо быстро скользит по бумаге. — Ежедневная двухчасовая физическая работа, закаливание тела гимнастикой, растиранием холодной водой, правильный 8-часовой, но не менее 7 часов, сон».
      Сергей перечитывает этот пункт и считает, что этого недостаточно. «Не должен иметь место алкоголь даже в самых минимальных количествах, табак». Сергей подчёркивает фра-
      зу дважды, задумывается и быстро дописывает: «Отчасти кофе и чай. Не есть слишком жирную и мучную пищу».
      Он откидывается на спинку стула, распрямляя спину, и улыбается: «Кажется, всё учёл». Но сразу спохватывается: «А спорт?» Пункт формулирует лаконично: «Гребля, велосипед, мотоциклет, плавание, сокольская гимнастика, лыжи...»
      В институте Сергей всё больше начинает склоняться к точным наукам. Это приводит его в Московский университет на математическое отделение. Он принимает активное участие в студенческих сходках, занятиях нелегального кружка, где читали и анализировали марксистскую литературу, с волнением спорили о судьбе страны, втянутой в первую мировую войну.
      Как студент, Лазо пользовался отсрочкой, но на третьем году войны призвали в армию и его.
      — В какое училище желаете? — поинтересовался полковник в воинском присутствии.
      — В пехотное! — не колеблясь, ответил Сергей.
      Полковник удивлённо поднял брови, студенты-математики, как правило, шли в артиллерийские училища.
      Будущим пехотным офицерам предстояло за полгода пройти полный курс обучения. Распорядок дня был насыщен до предела, большинство юнкеров к вечеру с трудом добирались до койки. Сергей был среди немногих, кто без особого напряжения переносил нагрузки. Он постоянно первенствовал на занятиях по гимнастике, в стрельбе, восхищал инструкторов дальними и точными бросками гранаты.
      — Военная косточка, — говорили, глядя на быстрого и ловкого юнкера офицеры-преподаватели. — Далеко пойдёт!
      Однако наряду с отличными оценками по воинским дисциплинам в личное дело будущего офицера заносились и замечания о подстрекательстве им юнкеров к неповиновению начальству.
      — Вольнодумен. Придерживается оппозиционных настроений по отношению к государю-императору, — аттестовал Лазо ротный командир.
      В декабре 1916 года Сергей Лазо получил назначение в Красноярск на должность командира взвода 15-го Сибирского стрелкового полка. В городе проживало немало политических ссыльных. Лазо быстро подружился с революционерами, стал участником политического подполья. На третьем месяце службы город всколыхнула весть из Петрограда:
      — Царя скинули!
      В тот же день состоялось первое выступление Сергея Лазо на открытом политическом митинге. Он кратко и образно объяснил солдатам смысл событий в столице.
      — Теперь все равны, — пылко закончил речь. — Мы теперь товарищи. Я больше не ваше благородие, а товарищ Лазо. Так и называйте!
      Последние слова оратора покрыли громкие крики «ура» и аплодисменты. Солдаты избрали его в полковой комитет, а потом послали делегатом в Красноярский Совет рабочих и солдатских депутатов.
      В июне 1917 года Сергей Лазо побывал в Москве на I Всероссийском съезде Советов, где слушал Владимира Ильича Ленина, который призывал бороться за власть Советов. По возвращении в Красноярск энергично принялся претворять в жизнь ленинские наставления.
      В начале декабря в Красноярск из Иркутска прибыла телеграмма с просьбой помочь подавить контрреволюционный мятеж офицеров и юнкеров. Председатель Красноярского Совета зачитал телеграмму, положил на стол и прижал ладонью.
      — Какие будут предложения, товарищи?
      — Надо помочь! Послать красногвардейский отряд! — наперебой заговорили члены Совета. — И не медлить!
      — Кого назначим командиром? — спросил секретарь заседания, который вёл протокол.
      — Лазо! — ответил председатель. — Он в военном деле специалист.
      Красноярцы прибыли в Иркутск в разгар мятежа. В городе шли баррикадные бои. Хорошо вооружённые мятежники теснили красногвардейские отряды, действовавшие разрозненно, неумело.
      Иркутский Совет поручил Сергею Лазо руководить революционными силами города. Организовав штаб, он разработал план подавления мятежа. Одновременно создавались новые отряды из рабочих-добровольцев.
      Возникали ситуации, когда Лазо приходилось покидать штаб и выезжать на места событий.
      — На Троицкой задержка! — докладывал, тяжело дыша, совсем юный красногвардеец. — Юнкера из пулемёта шпарят! Головы поднять не дают!
      — Показывай дорогу! — Лазо, на ходу одевая шинель, выскочил из штаба. Вестовой едва за ним поспевал.
      Добрались к Троицкой.
      — Как кость в горле этот пулемёт! — досадовал командир красногвардейцев. — Гранатой бы его, так далеко.
      Действительно, подобраться на расстояние гранатного броска, казалось, было невозможно.
      — А если оттуда? — Лазо показал на афишную тумбу. — Отличное прикрытие.
      — Оттуда не добросить. Метров сорок, не меньше. — Командир прищурился, ещё раз прикидывая расстояние от афишной тумбы до вражеского пулемёта. — А может, и пятьдесят. Граната не долетит.
      Лазо молча взял у стоявшего рядом красногвардейца две гранаты и, не прячась, зашагал к афишной тумбе. Юнкера не стреляли, решив, наверное, уложить красногвардцейца, когда тот приблизится. Но они недооценили Сергея Лазо, лучшего гранатометателя Алексеевского училища. Укрывшись за тумбой, он бросил гранаты. Их взрывы прозвучали почти слитно.
      — За мной! — закричал командир отряда и, подняв револьвер, бросился вперёд.
      Красногвардейцы с винтовками наперевес пошли в атаку.
      Мятеж был ликвидирован. Лазо назначили военным комендантом города. Оп лично руководил обучением красногвардейцев.
      — Буржуазия не уступит власть без боя, — повторял Лазо, показывая красногвардейцам приёмы стрельбы, рукопашного боя. — Нам ещё предстоит сражаться за нашу власть!
      Молодой командир оказался прав. Иркутский мятеж был первой попыткой сибирских контрреволюционеров свергнуть Советскую власть. В начале 1918 года в Забайкалье бело-казачий атаман Семёнов перешёл маньчжурскую границу и двинулся к Чите. Было принято решение объединить все революционные силы в одну армию, создать Забайкальский фронт. Командующим фронтом назначили 24-летнего Сергея Лазо.
      Ночью, поскольку другого свободного времени не было, он сидел за картами и схемами, скрупулёзно анализировал позиции противника, возможности своих войск, составлял планы боевых операций, много читал. Штудировал книги по военной тактике и стратегии, изучал опыт прошлых войн.
      «Сергей мог по несколько суток не спать, — вспоминала его жена и боевой друг Ольга Лазо. — В работе он был неутомим».
      Семёнов был разбит. Наступила передышка, которая длилась, правда, недолго. Началась интервенция. Во Владивостоке высадились американские, японские, английские и французские войска. В Сибири поднял восстание чехословацкий корпус. Белогвардейцы с помощью интервентов захватили Иркутск и Красноярск, ЦИК Советов Сибири эвакуировали в Читу, вокруг которой сжималось вражеское кольцо. Коммунисты Восточной Сибири постановили: «Уйти в подполье и начать партизанскую борьбу в тылу врага».
      Один из партизанских отрядов возглавил Лазо.
      Потом по решению партийного комитета он пробирается во Владивосток и активно включается в подпольную работу. Всё шире разгоралось пламя освободительной борьбы. Но партизанские отряды действовали разрозненно. Требовалось сплотить их в единую могучую силу, способную стать основой вооружённого восстания против белогвардейцев и оккупантов. Для этой цели в тайгу снова направили Сергея Лазо.
      — Чтобы изгнать врагов с нашей земли, — заявил он на совещании партизанских командиров, — надо вести с ними хорошо организованную войну. Эту задачу может выполнить только армия, отдельным отрядам, пусть даже действующим храбро, это не под силу.
      К началу 1920 года на Дальнем Востоке созрели условия для общего вооружённого восстания против белогвардейцев. Огромная массовая и организационная работа, проделанная большевиками, привела к созданию боевых подпольных отрядов в городах и мощной партизанской армии в тайге. Восстание началось одновременно во всех районах края, в ночь на 31 января поднялись рабочие Владивостока. На рассвете в город вошли партизанские отряды.
      С белогвардейцами было покончено, но предстояла ещё сложная борьба с оккупантами в Приморье. Лазо возглавил Революционный военный совет.
      — Ни одна винтовка не должна быть поставлена в козлы, пока интервенты не будут прогнаны, — заявил он.
      В это время партизанский командарм познакомился с будущим известным советским поэтом Николаем Асеевым. «Вот, значит, как выглядит Лазо, командующий армией, — записал поэт в своём дневнике. — Тонкий, ловкий и лёгкий...»
      Работа в военном совете отнимала много времени, редкие часы отдыха Лазо любил проводить с женой и маленькой дочерью Адой в горах, у океана. Мечтал о том времени, когда окончится война и он вернётся к занятиям математикой.
      Мечтам бесстрашного командира, революционера и военачальника не суждено было сбыться. Он стал жертвой предательского заговора и трагически погиб.
      Сергей Лазо прожил короткую, но яркую жизнь, отдав все силы для победы Советской власти в Сибири и на Дальнем Востоке. Он навсегда остался живым в народной памяти.
     
     
      КОМАНДИР ДОЛЖЕН БЫТЬ СИЛЬНЫМ
     
      Когда в семье Федько родился младший сын Ваня, Фёдор Ксенофонтович проходил срочную службу. Судьба забросила полтавского крестьянина в Петербург. За грамотность и красивый почерк его определили писарем в управление казачьих войск.
      «Как там одна справляется? — переживал Фёдор Ксенофонтович. — Старшенький Степан помогает, наверное. Ваня ведь в присмотре нуждается...»
      В Степане отец не ошибся, старший сын работал в поле наравне с матерью. Надел семьи Федько был километрах в десяти от села. Мокрнна Ивановна с детьми поднимались едва рассветало, возвращались в сумерки. Когда же Ваня подрос, его стали оставлять дома на хозяйстве. Он ухаживал за скотиной, подметал двор, пас гусей.
      Трудно жилось Мокрине Ивановне с детьми, надеялась, что избавятся от нужды, когда вернётся со службы муж. Надежды не оправдались. Работал Фёдор Ксенофонтович много, но маленький земельный надел не позволял прокормить семью. И бывший солдат всё чаще вспоминал рассказы однополчанина-бессарабца о своём крае.
      — Едем в Бессарабию! — объявил он однажды жене. — Может, там заживём получше.
      Поселились они в Бельцах, сняли комнату в глинобитном домишке на окраине города. Фёдор Ксенофонтович устроился на казённом винном складе, Ваню определил в народное училище. Провожая сына в школу, напутствовал, чтобы учился прилежно, грамотному человеку легче в жизни. Но семья Федько недолго прожила в Бельцах.
      У Фёдора Ксенофонтовича был отважный и гордый характер. Перед хозяевами не подобострастничал, держался достойно и за других рабочих не боялся заступиться. Когда потребовал, чтобы заболевшему грузчику дали пособие, хозяин сперва побагровел, а потом замахнулся, желая проучить строптивца. Но тот предупреждающе сжал кулаки, и хозяин торопливо попятился к двери, прохрипев:
      — Чтобы духу твоего...
      И Федько переехали в город Сороки. Ваня поступил в реальное училище. По после того, как отец в очередной раз лишился работы, пришлось поменять его на ремесленное. Весной 1915 года, получив квалификацию столяра-красно-деревщика, Ваня поступил на мебельную фабрику Балабана, а в последний день декабря этого же года стал солдатом 42-го запасного полка: на полях Европы полыхала первая мировая война. Хорошее физическое развитие помогло быстро усвоить нелёгкую солдатскую науку.
      В числе лучших Ивана Федько направили на курсы пулемётчиков в Ораниенбаум, оттуда он попал под Петроград на Юго-Западный фронт, в 420-й ххолхц готовившийся к наступлению, вошедшему в историю как «Брусиловский прорыв».
      После первого же боя Федько, проявивший мужество и решительность, был назначен командиром отделения. Вскоре его вызвали в штаб полка.
      Он привёл в порядок обмундирование и торопливо зашагал рощей. Сперва заволновался: «Зачем вызывают?» — но вспомнил слова ротного о представлении его к медали и успокоился. Однако вызвали не для награждения.
      Полковник, выслушав доклад о прибытии, предложил сесть, стал неторопливо расспрашивать о родителях, поинтересовался образованием и здоровьем. Закончив расспросы, удовлетворённо оглядел богатырскую фигуру ефрейтора и протянул предписание.
      — Направляетесь в Киев. В школу пехотных прапорщиков. Жду в полк с офицерским званием.
      Федько прибыл в Киев в начале ноября 1916 года. За четыре месяца предстояло пройти двухгодичную программу обучения.
      Многочасовые занятия по стратегии, тактике, истории военного искусства утомляли. Федько быстро нашёл «эликсир бодрости». В школе прапорщиков был отличный гимнастический зал, набор гирь и гантелей. Будущий офицер стал ежедневно приходить сюда и упражняться.
      — Ты просто Поддубнын, — любуясь Федько, говорили однокашники. — Настоящий богатырь!
      — Почаще здоровайтесь с гирями, — посмеиваясь, отвечал он. — Будете и вы богатырями!
      ...В конце зимы школу прапорщиков потрясло сообщение, полученное из Петрограда.
      — Революция! Самодержавие пало!
      Киевские улицы заполнили колонны демонстрантов. Федько стоял на тротуаре и с волнением смотрел на рабочих, которые открыто несли красные флаги и пели ещё недавно запрещённые песни. Началось время митингов и собраний, политическая жизнь в Киеве бурлила.
      В большевистскую партию Федько вступил в Феодосии, куда прибыл в июле после окончания школы для прохождения службы в 35-м пехотном полку.
      Вести политическую работу в частях гарнизона — таким было первое партийное поручение.
      Федько выполнил его отлично. Солдатские комитеты частей феодосийского гарнизона стали на сторону большевиков, содействовали установлению Советской власти в городе. Молодому командиру поручили формировать отряды Красной гвардии, а затем и Красной Армии.
      В марте 1918 года 1-й Черноморский феодосийский отряд выступил на помощь рабочим Николаева, поднявшим восстание против оккупационных германских войск. Потом были трудные бои в Крыму, горечь потерь и радость побед. Отряд превратился в 1-й Черноморский революционный полк. Умелые действия молодого комполка высоко оценил командующий советскими войсками на Северном Кавказе, старый большевик Карл Иванович Калнин.
      «Назначаетесь командующим 3-й колонной, — прочитал Федько приказ, привезённый вестовым из штаба Калнина. — К вашему полку подключаются четыре пехотных полка и конная бригада Дмитрия Жлобы».
      Заволновался Федько. И года не прошло, как получил под командование взвод, потом отряд... Здесь особых трудностей не испытывал. Возглавил полк, почувствовал, что стало сложнее. Постепенно втянулся, и вот новый поворот судьбы. Полков уже пять, да ещё конная бригада. Хватит ли умения и сил? Поделился сомнениями с комиссаром полка.
      — Сил хватит, — успокоил тот, с лукавым прищуром кивая на широкие плечи. — Раз доверяют, обязан справиться.
      Не подвёл Иван Федько Калнина. Колонна под его командованием воевала умело и отважно.
      ...Красноармейцы выбили деникинцев со станций Михайловская и Крыловская, захватили богатые трофеи. Обходя одну из станций, Федько увидел в тупике платформы, а на них шесть грузовых машин марки «Фиат». По приказу командующего их загнали в депо, где рабочие оббили борта автомобилей листовым железом, а в кузовах закрепили по пулемёту. Федько сразу решил проверить новый вид боевой техники. Машины направились к селу Лежанки, где, по данным разведки, находилось подразделение белогвардейцев.
      — Неужели разведка ошиблась? — обратился Федько к шофёру, когда они, не встречая сопротивления, подкатили к центральной площади.
      Конец фразы заглушили выстрелы. Белогвардейцы, укрывавшиеся до этого за домами, бросились к машинам.
      — Сдавайся! Глуши моторы! — орал коренастый офицер, угрожающе размахивая маузером.
      — Огонь! — не растерявшись, скомандовал Федько и метким выстрелом уложил офицера.
      Дружно нажали на гашетки «максимов» пулемётчики. Белогвардейцы, спасаясь от смертоносного свинца, отхлынули, машины сделали круг по площади, намереваясь покинуть село, но враги перегородили улицу телегами, бочками и закрыли путь автоотряду. Пулемёты снова заставили белогвардейцев залечь.
      «Попали в ловушку, — морщась от боли, подумал Федько. — Плохо будет, если подтянут пушки».
      Площадь окружали добротные дома с массивными воротами и заборами. Но вот ворота поскромнее, не столь крепкие. И у Федько мелькнула мысль: «А что если...» Он указал шофёру на ворота:
      — Вперёд! Тарань!
      «Фиат» с ходу повалил препятствие. А затем, подминая картофельные кусты, вырвался в поле. За машиной Федько последовали другие.
      Автоотряд стал грозой для белогвардейцев. Деникинцы сформировали три батареи, которые принялись охотиться за «фиатами». В одном из боёв снаряд разорвался рядом с машиной, в которой находился Федько. Красноармейцы вытащили отважного командующего из уже горящей кабины.
      Ранение оказалось серьёзным: осколки засели в груди, ногах. После многочасовой операции хирург заявил:
      — Месяца два придётся полежать. Думаю, что в строй вернётесь нескоро.
      — Залёживаться не имею права. — скрипя зубами от боли, сказал Федько.
      И действительно, в строй он встал намного раньше, чем через два месяца. 58-я дивизия, которой он командовал, в составе Южной группы войск совершила героический поход от берегов Чёрного моря к Днепру, освобождала Киев.
      Затем Иван Федько учился в Академии Генерального штаба, участвовал в боях против Врангеля, проявив особое мужество и военное искусство под Ореховым и на Никольском плацдарме. Возвратился в академию, но снова прервал учёбу и добровольно отправился в Петроград для подавления Кронштадтского мятежа...
      В 1922 году Иван Фёдорович Федько окончил военную академию и был назначен начальником 18-й Ярославской стрелковой дивизии. Первым делом принялся знакомиться с полками. Побывал на строевых занятиях и стрельбах, провёл тактические учения. И на разборе заявил:
      — Оружием красноармейцы владеют неплохо. Хорошо ориентируются в тактической обстановке, но физическая подготовка хромает. И у командиров тоже. К концу учений многие еле держались на ногах.
      Приказом по дивизии были введены обязательные занятия по физподготовке. Организовывались кружки по различным видам спорта, проводились соревнования. Начдив сам активно занимался гимнастикой и плаванием.
      Летом 1924 года Федько переехал в Душанбе, чтобы принять под командование 13-й стрелковый корпус. Обстановка на востоке страны была сложная, банды басмачей продолжали мешать строительству новой жизни. Отлично вооружённые, хорошо знавшие местность, они казались неуловимыми.
      — Надо разделить территорию восточной Бухары на условные боевые участки, — предложил Федько. — Б крупных кишлаках — гарнизоны. При каждом гарнизоне конный отряд, в который надо подобрать самых сильных и выносливых бойцов.
      По приказу командира корпуса во всех ротах построили спортплощадки. Утром красноармейцы бегали кроссы, вечером занимались на гимнастических снарядах и специальных приспособлениях для развития силы и ловкости. Федько упражнялся наравне с бойцами. Но спорт для командира не был самоцелью. Во время занятий он оценивал возможно-
      сти бойцов, самые ловкие и настойчивые зачислялись в конные отряды. Басмачи скоро утратили преимущество в манёвренности, их основные силы были разгромлены.
      Федько назначили командующим Кавказской Краснознамённой армией, а затем Приволжским военным округом.
      — Федько очень активно взялся за боевую подготовку частей округа, — вспоминал генерал-лейтенант Г. П. Сафронов, служивший помощником командующего войсками. — Он был отличным стрелком, гимнастом и пловцом, живо интересовался вопросами совершенствования боевой техники и способов ведения боя.
      — Его авторитет был очень высок, — вспоминает генерал-лейтенант В. С. Викторов. — Федько любил спортивно-массовую работу, лично принимал в ней активное участие. В 1933 году он возглавил окружную спортивную команду, которая выезжала на всеармейские соревнования в Москву, участвовал в одном из состязаний по бегу. Физической подготовке бойцов и командиров он придавал первостепенное значение.
     
     
      ПАРТИЙНОЕ ПОРУЧЕНИЕ
     
      Луганские большевики собрались поздней ночью. Первым взял слово председатель комитета слесарь Клим Ворошилов.
      — Девятого января в Петербурге расстреляли рабочую манифестацию. Шли к царю просить заступничества от хозяев, а получили пули.
      — Нашли кому верить... Царю... — заволновались подпольщики.
      Ворошилов поднял руку, призывая товарищей успокоиться.
      — Предлагаю провести демонстрацию протеста. Пусть царь и его сатрапы узнают о пролетарской солидарности. Наша сила в единении.
      Кратко определили обязанности по организации демонстрации. Когда дошла очередь до восемнадцатилетнего статного шлифовщика Александра Пархоменко, Ворошилов сказал:
      — Тебе выпало самое ответственное поручение: охранять знамя.
      Пархоменко радостно улыбнулся. Его приняли в партию несколько месяцев назад, и ему нетерпелось проявить себя.
      — Будь внимательным. Жандармы наверняка постараются сорвать демонстрацию.
      Рабочие Луганска собрались возле паровозостроительного завода и направились к центру города, где располагались городские власти и конторы заводовладельцев. Впереди, держа красное знамя, шёл сухощавый литейщик, один из старейших луганских рабочих. Торжественно звучала песня:
      Смело, товарищи, в ногу,
      Духом окрепнем в борьбе!
      В царство свободы дорогу Грудью проложим себе!
      Чем ближе подходила колонна к центру, тем меньше становилось прохожих на тротуарах. Попрятались даже дворники, обычно стоявшие у ворот роскошных особняков.
      И вдруг из-за собора вывалилась пьяная, гогочущая толпа черносотенцев. Завывая и сквернословя, лавочники и мясники, уголовники, нанятые за деньги, двигались на рабочих, размахивая обрезками водопроводных труб и цепями. В задних рядах Пархоменко узнал городовых, одетых в обычную одежду.
      «Хитёр господин полицмейстер, — разозлился Александр. — Желает показать, что рабочую демонстрацию разогнали не власти, а преданный царю-батюшке народ». И он начал энергично пробираться вперёд, чтобы встретить улюлюкающую толпу. Но на миг опоздал. Дюжий мясник с багровым от водки лицом первым оказался возле знаменосца. От сильного толчка в грудь седой литейщик упал и выронил знамя. Нападавший быстро схватил древко, приложил к колену, намереваясь сломать его.
      — Бунтовщики! — ревел он. — Против государя императора...
      Песня смолкла. Колонна невольно остановилась.
      — Бей крамольников! — подгоняли черносотенцев переодетые полицейские.
      Багроволицый мясник не успел сломать древко. Возле него оказался Александр Пархоменко и могучим ударом кулака сбил его с ног. Подхватил знамя, вскинул высоко — и словно пламя запылало над колонной.
      — Вперёд, товарищи! Вперёд!
      Он смело двинулся навстречу черносотенной толпе. От минутной растерянности не осталось и следа. Колонна грозно двинулась на лавочников. Расстояние между рабочими и черносотенцами быстро сокращалось. И последние не выдержали. Бросились врассыпную. Страх перед пролетариями оказался сильнее награды, обещанной полицмейстером.
      Клим Ворошилов, встретив на следующий день Пархоменко, крепко пожал ему руку.
      — Молодец, Лавруша, — такую подпольную кличку получил молодой революционер. — Поручение выполнил отлично.
      — Иначе нельзя, — Пархоменко расправил плечи. — Поручение ответственное. Партийное.
      ...Село Макаров Яр раскинулось на правом берегу Донца, неподалёку от Луганска. В одном из ветхих домиков, прятавшихся среди садов под обрывом, и родился в семье гончара Якова Семёновича Пархоменко второй сын Александр.
      Саше не минуло и шести, когда нанялся к помещику-коннозаводчику Ильенко присматривать за молодняком. Позже по примеру старшего брата Ивана отправился в Луганск искать счастья.
      Переменил с полдесятка мест, пока не устроился на паровозостроительный завод учеником шлифовальщика. На заводе стал посещать тайные рабочие собрания, жадно вслушиваясь в каждое слово участников подпольного кружка. Здесь же познакомился со слесарем Ворошиловым. Председателю большевистского комитета понравился любознательный и старательный юноша.
      — Ростом тебя природа не обидела, а силёнки маловато, — протянул Александру тоненькую книжечку. — Прочти.
      В брошюре приводились комплексы упражнений с гантелями и гирями. Со свойственным ему упорством и старанием юноша принялся выполнять советы, приведённые в ней. Результаты сказались быстро. Исчезла сутулость, мышцы стали упругими, тугими.
      После успешно проведённой демонстрации Пархоменко стал ближайшим помощником товарища Клима. По заданию комитета оп подыскивал явочные квартиры, налаживал работу подпольной типографии, доставал бумагу, краски и шрифты для печатания листовок, поддерживал связь с большевистскими комитетами других городов.
      Революционное движение в России ширилось, разрасталось, царские власти всё чаще прибегали к помощи солдат и казаков для разгона демонстрантов. Рабочие организовывали свои боевые дружины. Командиром такой дружины в Луганске избрали Александра Пархоменко.
      Юноша с жаром взялся за порученное дело. Дружинники собирались за городом, обучались стрельбе из револьвера, метанию бомб и приёмам рукопашного боя. По настоянию командира дружинники выполняли также различные гимнастические упражнения. На занятиях он был требователен, иногда даже суров.
      Проходил обучение в дружине и Клим Ворошилов. Выполнял все команды, старательно овладевал военным делом. Однажды он сказал Пархоменко:
      — У тебя военный талант. Скинем царя — будешь генералом.
      — Красным генералом, — уточнил Александр и звонко рассмеялся, представив себя в длинной шинели на красной подкладке и синих брюках с красными лампасами. Мечтательно вздохнул: — Титул и эполеты мне, Клим, конечно, ни к чему. А вот хороший скакун... Генералу ведь положен рысак чистых кровей?
      — Безусловно, — подтвердил Ворошилов.
      — Тогда согласен, — с напускной серьёзностью ответил Пархоменко. А потом улыбнулся и снова мечтательно вздохнул: — Я, Клим, коней люблю.
      Авторитет Пархоменко среди луганских рабочих рос с каждым днём. Большевистский комитет поручал ему задания, связанные с особым риском, требовавшие железной воли и большого мужества, незаурядной силы и ловкости.
      Накануне первомайских дней 1906 года Ворошилов показал Пархоменко на трубу завода Гартмана, самую высокую в городе.
      — Далеко с неё видно?
      — Далеко...
      — Есть идея... — Ворошилов обнял Пархоменко за плечи и, понизив голос до шёпота, изложил свою задумку.
      — Здорово! Дело, конечно, трудное, но... Задание комитета будет выполнено!
      Утром 1-го мая над заводской трубой затрепетало красное знамя. Через полчаса вокруг трубы толпились полицейские и жандармы, потом приехал городской полицмейстер.
      — Сто рублей тому, кто снимет флаг!
      Дюжие городовые уныло рассматривали носки сапог, делая вид, что не слышат начальства. Карабкаться по скобам на небеса? Сорвёшься, костей не соберёшь...
      — Тысяча рублей! — побагровел от злости полицмейстер.
      В ответ ни звука. Он презрительно посмотрел на потупившихся городовых и с вызовом спросил:
      — Неужели не найдётся смельчака? Смутьяны сумели, а вы?
      Смельчака не нашлось не только среди полицейских. По приказу полицмейстера большими деньгами пытались соблазнить и молодых рабочих на фабриках и заводах, но безрезультатно. Целую неделю красное знамя развевалось над Луганском, пока из другого города не прислали трубочиста, отважившегося подняться на такую высоту.
      Городской полицмейстер догадывался, чьих рук это дело. Шпики ходили за Лаврушей по пятам, чтобы поймать с поличным и упечь на каторгу.
      Подпольный комитет решил, что Пархоменко лучше на время покинуть город и уехать в родное село.
      Александр появился в Макаровом Яру, когда там проходило стихийное крестьянское выступление против помещичьего произвола. Первым делом он принялся за организацию боевой дружины из крестьянских парней. Пригодился опыт, приобретённый в городе. Забастовки крестьян вызвали гнев земского начальника. По просьбе помещика в село послали конных стражников.
      — Пороть всех подряд! — напутствовал начальник уряд-пика. — Никого не жалеть!
      Урядник лихо поскакал к селу и... осадил жеребца. За ним, сдерживая коней, остановились стражники. На околице, выстроившись в цепь, с вилами наизготовку, словно с ружьями, стояли макаровоярские парни. Впереди — Пархоменко, демонстративно держа руку в кармане пиджака. Урядник заёрзал в седле, растерянно повернулся, как бы спрашивая: «Двинемся вперёд?» Толстый стражник полушёпотом сказал:
      — Не стоит связываться. Этот черноусых! — Пархоменко. Известных! луганский боевик. Говорят, кулаком человека может убить. А в кармане у него, наверно, бомба. Поедем от греха подальше...
      Урядник ещё раз окинул взглядом могучую фигуру Пархоменко, повернул жеребца и поскакал от села. Стражники последовали за ним. Пархоменко вынул из кармана кулак, разжал пальцы и подмигнул дружинникам.
      — Видели, как улепётывают? Боевая дружина это — сила!
      Убедившись, что забастовщиков не испугать, помещик начал переговоры с крестьянами. Пришлось ему улучшить условия труда и повысить жалованье батракам. Но от мысли проучить бунтовщиков помещик не отказался. По его просьбе из Луганска прислали казаков, которым дали точньпх приказ:
      — Арестовать в Макаровом Яру зачинщиков забастовки! Пархоменко — в первую очередь!
      ...На рассвете в окошко дома Пархоменко постучал старик-сосед.
      — Казаки...
      Едва успел это сказать, как к плетню подскакали кони. Казаки быстро спешились, окружили дом. Унтер-офицер застучал прикладом карабина в дверь.
      — Открывай! Быстрее!
      Дверь отворилась, но Александра в доме не оказалось.
      — Куда же он делся? — недоумевали казаки. — Улетел, что ли?
      Летать Пархоменко не умел, а плавал отлично. Это и выручило. Пока казаки окружали дом, он успел выскочить из окна, через минуту был у реки и, не останавливаясь, смело прыгнул с обрыва в воду. Достиг левого берега Донца и был таков.
      Жизнь революционера полна опасностей и тревог. Приходилось переезжать из города в город, менять квартиры, отрываясь от слежки. После первого ареста на Ольховском заводе его продержали в тюрьме четыре месяца. Второй арест имел последствия посерьёзнее. Два с половиной года провёл Пархоменко в сырой камере Луганской тюрьмы, но держался стойко, бодрости не терял. Он много читал, пополнял свои знания, особенно по истории и политэкономии.
      Февральскую революцию Александр Пархоменко встретил солдатом экскаваторной роты Воронежского запасного полка под Москвой. На следующей же день после отречения царя он привёл роту в распоряжение московского комитета большевиков. Вместе с товарищами участвовал в захвате телеграфа, разоружал юнкеров и полицейских, организовывал охрану революционных собраний.
      В марте Пархоменко вернулся в Луганск, где снова встретился с Ворошиловым, который приехал сюда как особоуполномоченный Центрального Комитета. Друзья крепко обнялись.
      — Принимайся за старое дело, — сказал Ворошилов. — Надо организовывать боевые отряды, создавать Красную гвардию. Будем брать власть в свои руки.
      После победы Октябрьской революции Пархоменко воевал против банд генерала Каледина на Дону, участвовал в легендарном походе 5-п армии к Царицыну, оборонял Харьков, громил банды Грпгорьева под Екатерннославом.
      В конце 1919 года была сформпрована Первая Конная армия. Народный комиссариат по военным делам направил в неё и Александра Пархоменко. Сперва он был особоуполномоченным по тылу, а весной 1920 года принял командование только что созданной 14-й дивизией, участовавшей в освобождении Украины от беляков.
      Высокая боеспособность дивизии проявилась уже в первых боях. 14-я получила право наступать на решающем участке под Самгородком. Оборона белополяков впечатляла своей мощью. Густые ряды проволочных заграждении, добротно сделанные траншеи и ходы сообщений, надёжно укреплённые пулемётные гнёзда.
      Утром 5 июня Пархоменко повёл дивизию в атаку. К полудню оборона врага, считавшаяся неприступной, была сломлена. В прорыв, проделанный дивизией Пархоменка, пошла Первая Конная. Начался разгром белопольской армии и полное изгнание оккупантов с советской земли.
      Человек отважный, сильный и ловкий, Александр Пархоменко всегда был рядом с бойцами, а если требовалось, первым шёл под пули врага. Его часто упрекали, что он рискует собой иногда без особой необходимости.
      — Я жизнью не играю, — убеждённо отвечал Пархоменко. — Но если потребуется, отдам её за революцию не колеблясь.
      Этому, он учил и своих бойцов.
     
     
      СРЕДСТВО ОТ УСТАЛОСТИ
     
      Как только над Киевом опускались сумерки, окна офицерского клуба загорались яркими огнями. В банкетном зале гремела музыка, официанты, сбиваясь с ног, разносили вина и закуски. На кухне возле раскалённой плиты колдовал шеф-повар, бросая короткие команды поварам. Не разгибая спины, трудились кухонные рабочие: чистили картошку и овощи, носили воду, ставили и снимали с плиты огромные баки, противни. Их беспрерывно подгоняли: «Господа офицеры требуют! Поторопитесь!»
      Пётр Акимович Жлоба старался изо всех сил, надеясь на прибавку жалованья. Месяц назад в семье родился второй ребёнок, сын Митька. Жить на гроши, получаемые кухонным рабочим, стало ещё труднее.
      А время шло, появилась ещё дочка, а хозяин жалованья всё не прибавлял. И Пётр Акимович пришёл к хозяину ресторана.
      — Потерпи немного, — поглаживая окладистую бороду, пробасил тот. — Дела сейчас плохи. Прибылей никаких.
      Опустил голову Пётр Акимович. Знал ведь, что ресторан процветает, в банкетном зале каждый вечер все столики заняты, но раскошелиться на несколько рублей толстосум не
      пожелал. Понимал: некуда кухонному рабочему деться. Киев город большой, а работу найти трудно, семью же кормить надо.
      Потерпел Пётр Акимович ещё год, поразмышлял, посоветовался с женой и решил в село податься, а вдруг там будет полегче.
      Но ошибся. И в селе пришлось батрачить за грошёвую плату. Он долго не мог устроиться на постоянную работу. Из-за пререканий с приказчиками, беззастенчиво обсчитывавших крестьян, Пётр Акимович приобрёл в уезде славу строптивого человека.
      Жена переживала: «Хватит мыкаться по экономиям. Пора осесть, завести хозяйство». Соседи советовали не ссориться с приказчиками: «Плетью обуха не перешибёшь». Только единственный сын Митя, худенький и гибкий, похожий на черкеса мальчишка, восхищался отцом.
      Пётр Акимович воспитывал в сыне умение постоять за себя. В молодости у него был друг, цирковой борец, научивший его различным приёмам французской борьбы. Митя охотно перенимал борцовские приёмы и очень скоро прослыл чемпионом среди мальчишек.
      — Силой не хвастайся, — наставлял отец. — Слабого защити, несправедливому не уступай. Стой за правду.
      Гордый, свободолюбивый характер Мити Жлобы нравился не всем. Особенно злился на мальчишку учитель закона божьего, потому что не было в классе ученика, который так донимал бы его вопросами. Когда Митя спросил, почему у крестьян измождённые лица, а помещик так оплыл жиром, что едва в фаэтон помещается, священник, рассвирепев, ударил вольнодумца.
      Было не так больно, как обидно. Дождавшись конца занятий, Митя пробрался в учительскую и изорвал в клочья журнал, где священник влепил ему жирную единицу. Домой не возвратился, в ту же ночь бежал из местечка. Жил где придётся, перебивался случайными заработками, но нигде долго не задерживался. Побродив немного по свету, возвратился в родительский дом. Отец устроил его учеником в мастерскую немца-колониста Зейфельда, где ремонтировали сельскохозяйственные машины и оборудование для сахарных заводов.
      Митя быстро овладел профессией слесаря, но работать в мастерской довелось недолго.
      Однажды, зачистив напильником деталь до блеска, юноша залюбовался работой. Хозяйский сын Йоганн, постоянно придиравшийся к рабочим, вырос у станка словно из-под земли.
      — Шлехт! Плохо! — брезгливо выпятил губы. — Нарушен размер. Брак!
      — Деталь хорошая! — От обиды кровь ударила Мите в лицо. — Всё правильно!
      — Брак! — визгливо повторил Йоганн и ухватился за деталь, намереваясь вырвать её у Мити из рук и бросить в корзину с металлической стружкой.
      Митя деталь не отдал, сказал, что покажет её старшему мастеру, пусть тот рассудит. Глаза у Йоганна сузились, он хлестнул Митю по щеке.
      Удара Жлоба не стерпел. Крепко стиснул обидчика за плечи, приподнял его и бросил на цементный пол. Пришлось снова покинуть Дунаевцы.
      Случайные попутчики в поезде посоветовали махнуть в Николаев, где на заводе «Наваль» нанимали рабочих. Совет оказался кстати, уже через два дня Митя Жлоба, получив табельный номер, шагал через заводскую проходную под закопчённые своды сборочного цеха.
      Бойкий и общительный юноша быстро сошёлся с новыми товарищами, особенно со степенным, немолодым уже литейщиком Агафоновым. Когда Митя рассказал ему, как схватился с хозяйским сыном, тот поморщился.
      — Только этим, — Агафонов показал на литые Митины бицепсы и крутые плечи, — справедливости не добьёшься. Глубже надо копать, браток. Основательнее.
      — Это как? — насторожился Митя.
      — Познакомлю с умными людьми, они объяснят, — невозмутимо ответил литейщик.
      Через неделю Агафонов впервые привёл Жлобу на собрание заводской революционной организации.
      Отныне Дмитрий стал посещать их регулярно, внимательно слушал выступления ораторов, постепенно осознавая, почему рабочие живут впроголодь, а хозяева богатеют. Он чётко усвоил, что устранить эту несправедливость можно, лишь свергнув самодержавие.
      Революцию 1905 года он встретил в рядах рабочей дружины, активно участвовал в стычках с полицией и казаками. За ним стали охотиться, но схватить юного боевика не удалось: товарищи достали ему новый паспорт, и вскоре на шахте «Мария» под Луганском появился горняк Алексей Северянин.
      Новичок организовал артель проходчиков, подобрав в неё парней сильных и ловких. Артель быстро прославилась на весь рудник своим старостой, который смело и решительно защищал интересы рабочих. Он был одним из организаторов забастовки, в которой приняли участие более 4000 шахтёров.
      Горняки требовали не только улучшения условий труда и повышения жалованья, на митингах грозно прозвучал лозунг: «Долой войну! Долой самодержавие!» Власти жестоко расправились с бастующими. В шахтёрских посёлках гремели выстрелы, на улицах везде лежали убитые. Многих участников забастовки, в том числе Жлобу, арестовали. Приговор суда был кратким: «Фронт!» Царскому правительству требовались солдаты.
      Грамотного слесаря направили учиться в авиационную школу. Он закончил её по классу мотористов, получил чин унтер-офицера и был послан в авиамастерские, находившиеся под Москвой. Вскоре Жлоба установил связь с московскими большевиками и получил задание: «Овладевай военным делом. Агитируй против самодержавия, против грабительской империалистической войны. Чтобы солдаты знали, против кого нужно повернуть штыки, когда придёт время».
      Когда в казармах и мастерских забелели листовки, офицеры и фельдфебели заволновались: «Откуда? Кто принёс?» Устраивали обыски, шарили в солдатских сундучках, но ничего не находили.
      Старательный и смирный унтер-офицер Дмитрий Жлоба был вне подозрений. Когда же забарахлил мотор в мотоцикле начальника мастерских, именно ему доверил полковник ремонт. И немало удивился, когда унтер-офицер, отказавшись от денег, попросил разрешения поучиться ездить на «железном коне».
      — Славы Ефимова и Уточкина захотел? — ухмыльнулся полковник, имея ввиду известных лётчиков Михаила Ефимова и Сергея Уточкина, которые были чемпионами в мотоциклетных гонках.
      — Так точно!
      — Ну что ж, попробуй. Только дело это трудное. Не каждому по плечу.
      К удивлению полковника и офицеров авиамастерских, Жлоба очень быстро, овладел новой для себя техникой. Но прогулки на мотоцикле имели отнюдь не равлекательный характер. Дмитрий использовал их для связи с подпольным комитетом большевиков.
      С первых дней Февральской революции Дмитрий Жлоба организовал из солдат авиапарка красногвардейскую дружину, которая храбро дралась в октябре на улицах Москвы против юнкеров и офицеров. Отважный командир был ранен, но в госпиталь ложиться отказался, остался в строю.
      Военно-революционный комитет направил Жлобу на Донбасс для организации борьбы с белогвардейскими бандами, зверствовавшими в горняцких посёлках. С заданием он справился, затем воевал под Харьковом и Екатеринославом, участвовал в освобождении Полтавы и Киева от петлюровцев, а потом приказом главкома Украинских советских войск Антонова-Овсеенко был направлен на Кубань, где партизаны вели неравные бои с добровольческой армией генерала Корнилова.
      Слава о смелости и мужестве Дмитрия Жлобы разошлась по всему краю. В его отряд шли добровольцы, хотевшие воевать под началом отважного командира. Отряд вырос сначала до полка, а потом превратился в дивизию, которую за стойкость и мужество у станицы Белая Глина прозвали Стальной.
      За голову начдива генерал Деникин обещал 10 ООО рублей золотом, а в придачу ещё и чистокровного рысака. Только не нашлось охочих к награде. Позже дивизия получила приказ Реввоенсовета Южного фронта выступить к Царицыну, против белоказачьего генерала Краснова, окружившего город.
      Шестисоткилометровых! путь пролегал малонаселёнными, почти безводными калмыцкими степями. Октябрь выдался холодным, ночью одолевали заморозки, а спали красноармейцы под открытым небом на сырой земле. Вокруг почти ни деревца; дрова, достававшиеся с огромным трудом, шли на приготовление еды.
      Трудно приходилось бойцам: валили с ног усталось, болезни. Появилась растерянность, находились и разуверившиеся: «Дойдём скелетами, а красновцы сытые, на добрых конях... Как с ними воевать?» Во время привалов сидели поникшие, угрюмые; казалось, никакая сила не заставит их больше шагать этой бескрайней, как море, степью.
      Жлоба переносил тяготы походной жизни наравне со всеми. На привалах рассказывал о тайных сходках в Николаеве, о демонстрациях пятого года. Вспоминал забастовку донецких шахтёров и преследования царских жандармов. Беседы сопровождались народными шутками, поговорками...
      — А что, хлопцы, есть среди вас богатыри? — спрашивал в конце.
      Весёлый шум пролетал по рядам, красноармейцы знали, что начдив не только прекрасный рассказчик и мастер на острое словечко. Он прославился в Стальной дивизии ещё и как отменный борец. Во время передышек затевал борцовские поединки, приглашая бшхцов и командиров показать силу и удаль.
      — Есть у нас крепкие парни, — принимали вызов красноармейцы и образовывали круг, предвкушая острый борцовский поединок. — Держитесь, товарищ начдив!
      Кто-нибудь из признанных силачей сбрасывал верхнюю одежду и выходил на середину.
      Начиналась схватка. Красноармейцы весёлыми криками поддерживали борцов, громко обсуждая каждый приём. Равнодушных не было, всех увлекало спортивное единоборство, требовавшее от соперников максимального напряжения физических сил и воли.
      Разные соперники попадались командиру Стальной дивизии, но поединки на «степном ковре» всегда заканчивались одинаково. Жлоба, отлично владевший борцовскими приёмами и обладавший завидной силой, неизменно укладывал своего соперника на лопатки. Но главным был не результат поединка. Жлоба часто вспоминал отцовские слова о том, что спортивный поединок двух сильных и ловких людей всегда праздник. Каждому радостно смотреть на богатырей. Он сам как бы становится сильнее. Борьба помогала поднимать настроение красноармейцев, лечила от усталости после многокилометровых маршей.
      — А вы Ивана Поддубного положили бы, товарищ начдив? — спрашивали бойцы.
      — Вряд ли. Да это и не главное теперь. Сейчас надо положить на обе лопатки Деникина, Краснова и прочую контру — отвечал он.
      Стальная дивизия, преодолев 600 километров трудного пути за 16 дней, скрытно подошла к Царицыну и ударила по белогвардейским войскам. Красноармейцы атаковали так стремительно, словно не было позади изнурительного похода. Астраханская группа красновцев была полностью разгромлена. Наступление белогвардейцев сорвалось.
      Семён Михайлович Будённый, тоже воевавший в те дни под Царицыном вспоминал: «К 22 октября в лучшую сторону изменилось положение наших войск под Царицыном. Этому способствовал неожиданный для белых удар Стальной дивизии, подошедшей с Северного Кавказа».
      В феврале 1920 года Дмитрий Петрович Жлоба принял командование конным корпусом, участвовал в боях против Деникина на Дону и Кубани. За взятие Екатеринодара комкор был награждён орденом Красного Знамени. Затем принимал участие в боях против Врангеля, а после разгрома чёрного барона был направлен на Кавказский фронт командовать 18-й кавдивизией. Жлоба получил приказ штаба фронта, подписанный Орджоникидзе: «Форсированным маршем двигаться на Батуми и занять его. Срок — три дня».
      Дмитрий Петрович срочно собрал командиров и комиссаров, попросил высказаться.
      — Срок короткий, не успеем. Путь неближний, а бойцы устали. Который день в боях.
      — Нужно двигаться кратчайшим путём. Через Годердзский перевал. — На лице Шлобы чётко обозначились скулы.
      Воцарилась тишина. Было слышно, как на улице скрипела проезжавшая арба. Первым заговорил командир пулемётной роты, уроженец Ахалцпха.
      — Товарищ начдив, в это время года Годер никто не переходит. Даже горцы не решаются. Здесь тепло, цветут мимозы. А там... Вам приходилось бывать в горах, товарищ начдив?
      — Не приходилось. Но трудности марша в горных условиях мне понятны. Только положение в Батуми ещё труднее. Предатели-меньшевики впустили в город турецкие войска. Медлить нельзя. Батумские рабочие в опасности. Неужели предадим братьев по классу?
      Дивизия выступила на рассвете 12 марта. Дорога к перевалу вилась змеёй, непрерывно валил мокрый снег. Красноармейцы шли, утопая в снегу, который сильно затруднял передвижение. Лошади выбились из сил, пулемёты и орудия приходилось тащить на руках.
      Шлоба возглавил таранный отряд, составленный из двадцати дивизионных коммунистов, который расчищал пешеходную тропу. Работал по две смены без отдыха, подавая пример остальным.
      Два дня длился беспримерный горный переход. Прыжок красной конницы под командованием Дмитрия Петровича Шлобы через Годердзский перевал ошеломил меньшевиков. Предатели позорно бежали, власть в Батуми перешла к ревкому. Отважный командир был удостоен второго ордена Красного Знамени.
      Демобилизовавшись, Жлоба перешёл на хозяйственную работу. По поручению ВЦИК боролся с беспризорностью на Кубани, руководил коллективизацией сельского хозяйства на Северном Кавказе.
      Где бы ни работал Дмитрий Петрович, он повсюду проявлял себя как руководитель ленинского типа. Его энергия а работоспособность служили примером для подражания.
      Герой гражданской войны и первых пятилеток, Шлоба высоко ценил и понимал пользу физической культуры и спорта, считал их средством не только закалки здоровья, но и могучим фактором формирования человека нового социалистического общества.
     
     
      ТОЛЬКО ПРАВДА
     
      Возле Смольного было шумно. Мужчина в кепке хриплым голосом выкрикивал фамилии красногвардейцев и выстраивал отряд. Подкатил автомобиль с солдатами.
      У входа в здание стоял рослый, широкоплечий матрос-балтиец. Цепким взглядом он окидывал проходящих мимо военных и гражданских. Тех, кто казался подозрительным, подзывал коротким жестом и проверял документы.
      Высокий, статный мужчина отозвался на суровый жест балтийца приветливой улыбкой. Он был одет в короткое демисезонное пальто, из-под которого виднелись шерстяной свитер и яркое кашне, на голове — пушистая меховая шапка-ушанка, на ногах — крепкие ботинки на толстой подошве. Такая одежда осенью 1917 года в Петрограде была редкостью.
      Балтиец внимательно прочитал документ, его лицо смягчилось.
      — Проходи, товарищ.
      Молодой солдат, стоявший неподалёку от часового-балтийца, проводил глазами непривычно одетого человека.
      — Братишка, это кто такой? Вроде бы не наш.
      — Наш, — уверенно ответил балтиец. — Джон Рид. Американский товарищ.
      Джон Рид родился в семье одного из граждан американского города Портленда. Он рано научился читать и почти всё свободное время проводил за книгами. Но живой, неистощимый на выдумки, мечтавший о приключениях и путешествиях, Джон редко выходил из дома. Мальчик часто болел, был слаб и робок, поэтому терялся перед сверстниками, ему не хватало силы и задора, чтобы наравне с ними участвовать в играх.
      Мальчишки робких не любят. Всегда найдутся желающие покуражиться над нерешительным. Джон примирился со своей физической ущемлённостью.
      Он ни с кем не дружил, лучшим и единственным другом его стал отец. Джон поверял ему тайны, делился мечтами. Правда, редко удавалось поговорить с отцом. Тот много работал, приходил домой усталым и озабоченным.
      — Дай папе отдохнуть, — строго говорила мама.
      Однажды Джон вернулся с улицы домой и увидел на вешалке отцовскую шляпу. Так рано отец ещё никогда не приходил. Мальчик вихрем промчался по гостиной, ворвался в комнату и застыл на месте. Отец лежал на диване. Голова и левое ухо перебинтованы, на щеке — кровавая ссадина.
      Чарлз Рид занимал скромный пост федерального судебного исполнителя. Волей случая в его руках оказались документы, которые изобличали известных в городе бизнесменов как нарушителей закона. Сильные мира сего скрывали от налогов прибыли, недоплачивали рабочим, совершали незаконные финансовые операции, разорявшие мелких фермеров и ремесленников.
      Портлендские бизнесмены были уверены, что Чарлз Рид, зять одного из богатейших людей города, не даст хода этим документам. Но он приступил к расследованию.
      Махинаторы всполошились. К судебному исполнителю явились послы, которые попытались урезонить его, объяснить, что он выступает против общества, к которому сам принадлежит. Чарлз Рид остался непреклонным.
      Упорство Рида бизнесмены расценили по-своему. Однажды утром в его служебный кабинет явился элегантно одетый молодой человек и, даже не представившись, положил на стол чек на крупную сумму.
      — Вы прекращаете дело, и мы расстаёмся друзьями, — сказал он.
      Рид с гневом отказался. Он ушёл. Тогда дельцы решили действовать по-другому. Они наняли гангстеров, и те жестоко избили непокорного.
      — Папа, что будешь делать? — глотая слёзы, спросил Джон, когда отец окончил рассказ.
      — Я не отступлю. — Он улыбнулся, согнул руку, предлагая сыну пощупать тугой бицепс. — Сил хватит.
      У постели отца Джон дал клятву бороться против тех, кто пытается жить за счёт чужого труда. Он решил обязательно стать сильным, ведь слабый не может победить.
      Утром Джон вышел к ребятам, гонявшим на лужайке мяч, и попросил принять в игру. Долговязый веснушчатый Сид, верховода мальчишечьей ватаги, презрительно хмыкнул.
      — Не струсишь? С ног собьют, мамочку не позовёшь?
      — Сам скорее позовёшь!
      — Ладно, проверим. Становись.
      В первой же схватке за мяч Сид ударил Джона коленом в живот. От острой боли тот скорчился, но бороться не перестал, хотя отобрать мяч у Сида не сумел. Вернулся домой в синяках и ссадинах. Когда же на следующий день появился на лужайке, противоборствующие команды наперебой стали звать его к себе. Мальчишки высоко оценили смелость и мужество Джона.
      Футбол и бейсбол помогли избавиться от робости и нерешительности, научили терпеть боль. Он не давал себя в обиду и смело пускал в ход кулаки, защищая слабых. Когда Джону исполнилось шестнадцать лет, родители отправили его учиться в Мористаун, где в закрытой школе готовили к поступлению в университет.
      Узнав, что в школе есть футбольная команда, он явился на тренировку. Новичка встретили поначалу сдержанно, а потом не скрывали восхищения его игрой. Юношу включили в команду на матч с соседней школой.
      Рид не сплоховал. Смело шёл в атаку, оборонялся бесстрашно и стойко. Сбитый с ног, мгновенно поднимался и продолжал яростно бороться за мяч.
      — Джон Рид! — вопили болельщики, быстро узнав имя новенького. — Вперёд, Джон! Молодец!
      Мористуанцы победили, новичок внёс весомый вклад в успех. Об этом не преминула- сообщить местная газета. В небольшом отчёте репортёр отвёл Джону Риду целый абзац, назвав его «крепким парнем».
      Характеристика была лаконичной, но точной. Занятия спортом закалили характер и мускулы Джона. Узнав, что он к тому же хороший пловец, его пригласили на тренировки по водному поло. Джон становится лучшим ватерполистом школы, капитаном команды.
      Упорство и целеустремлённость, воспитанные спортом, помогали и в учёбе. Джон проявил незаурядные способности к математике и физике, но предпочтение отдавал литературе, истории, философии и экономике. Активно участвовал в создании школьного литературного журнала, печатал стихи в местной газете.
      Окончив школу, он поступил в Гарвардский университет. Учиться здесь было, конечно, намного сложнее. Но занятий спортом Джон не бросил. По утрам бегал кроссы, упражнялся с гирями. Посещал тренировки ватерпольной команды, приходил первым и уходил последним. Вскоре и в университетской команде Джон становится лучшим игроком, капитаном.
      Ватерполисты Гарварда раньше не блистали на соревнованиях, а с приходом Рида стали одерживать одну победу за другой. От капитана им передавалась решительность, настойчивость. В каждом матче они боролись до последней секунды.
      Продолжал Рид пробовать себя и на литературном поприще. В университете выходили два студенческих журнала: «Насмешник» и «Ежемесячник». Джон стал автором обоих.
      Стихи и остроумные фельетоны первокурсника привлекли всеобщее внимание. Джона избрали в редколлегии журналов. Теперь приходилось не только писать свои материалы, но и читать чужие, отбирать лучшие. Он везде успевал, поражая товарищей неутомимостью, работоспособностью, эрудицией.
      Увлечение литературой переросло в дело всей жизни. Рид стал журналистом. Вместе с группой прогрессивных писателей, близких к социалистическому движению, он организовал журнал «Мзссес» («Массы»), где активно выступал в защиту забастовщиков, разоблачал жестокую эксплуатацию на фабриках и заводах.
      Друзья по университету поражались его выбору.
      — Для тебя открыты двери крупнейших газет и журналов Америки. Ты поэт. Зачем ты связался с «Мэссесом» и пишешь о бродягах?
      Рид подружился с руководителями рабочих организаций, стал среди них своим человеком.
      Полицейские пикеты имели строгое предписание не пропускать к бастующим рабочим корреспондентов левых газет. Джон Рид отважно прорывался через оцепления. В газетах появлялись его правдивые репортажи, которые разоблачали лживые утверждения буржуазных газет, пытавшихся оклеветать рабочее движение.
      Во время одного из столкновений с полицией Рида арестовали.
      — Чего вы добиваетесь? — судья недоуменно пожал плечами, узнав, что перед ним выпускник Гарварда.
      — Правды. Только правды, — ответил Рид.
      — Двадцать суток! — рявкнул судья, выведенный из себя спокойствием и уверенностью молодого журналиста.
      Пребывание в тюремной камере позволило Риду собрать материал для статьи о бедственном и бесправном положении рабочих в Америке. Он решил поместить очерк в журнале «Метрополитен», который выходил значительно большим тиражом, чем «Мэссес». Риду хотелось, чтобы о людях труда, боровшихся за свои права, узнало как можно больше американцев.
      Редактор «Метрополитена» Карл Хови знал Рида по публикациям и раньше, но встретились они впервые.
      «Он похож на человека труда, — подумал Хови. — Такой, наверное, сразу вызывает доверие у рабочих».
      — Я прочитал. И очень внимательно, — сказал он и неожиданно даже для себя продолжил пышно и выспренно: — Это внезапный порыв ветра, который налетел, чтобы выбить стёкла в законопаченных окнах литературной рутины. Будет напечатано в очередном номере.
      Пристально изучая жизнь своей страны, Рид живо заинтересовался и происходящим за её пределами. Его внимание привлекали события в Мексике, где бушевало пламя революции. Страницы газет и журналов пестрели самыми разноречивыми сообщениями о восставших крестьянах и их вожде Франсиско Вилье. Никто из американских журналистов не решался проникнуть в глубь Мексики, побывать на местах боёв.
      — Поедете в Мексику?
      Вопрос редактора «Метрополитена» застал Рида врасплох.
      — Когда выезжать? — подумав несколько минут, ответил он.
      Вместе с кавалерийским эскадроном армии Франсиско Вильи Рид участвовал в боях наравне с повстанцами, подвергаясь смертельной опасности. Общительный и прямодушный американский корреспондент быстро завоевал расположение повстанцев.
      — Это наш парень! — восклицали старые пеоны, видя, как Рид ломает пополам последнюю кукурузную лепёшку, делясь с соседом, и спит на земле, укрывшись попоной.
      Очерки Рида о Мексике пользовались огромной популярностью в Америке, высокое литературное мастерство сочеталось в них с достоверностью и точностью информации.
      Через несколько лет он оказался в гуще событий, которые потрясли мир. Им предшествовала первая мировая война, разразившаяся в августе 1914 года.
      Джону Риду предложили освещать военные события на Европейском континенте, и он, не колеблясь, согласился.
      В Европе Джон Рид увидел разрушенные города и сёла, истекающие кровью и поражённые эпидемиями, увидел трагедию народов, ввергнутых в ад войны.
      В мае 1915 года Джон Рид оказался в Румынии. Рядом была Россия, загадочная для многих страна. Какие там происходят события? Как относятся народы, населяющие необъятные просторы этого государства, к войне? Ответ на эти и десятки других вопросов можно было получить только в России.
      — Я поеду в Россию! — решил Рид.
      Его друг, канадский художник Бордман Робинсон согласился поехать вместе с ним. Они немедля отправились к русскому послу за визой. Посол принял заокеанских журналистов сдержанно.
      — Запрошу Петроград. Разрешить въезд в империю я не имею права.
      Друзья вышли из посольства ни с чем.
      — Ну что ж, обождём немного, — сказал Робинсон.
      — А ты уверен, что дадут визу?
      — Есть другой план. Прорвёмся в Россию с чёрного хода, — оживился вдруг Рид. — Переплывём через Прут на лодке.
      Робинсон заколебался. Плавал он плохо и сразу выразил опасение, что непременно утонет, если с лодкой во время переправы что-нибудь случится. Но Рид был непреклонен.
      Они осуществили затею. Правда, в Петрограде пробыли недолго, и вскоре Рид возвратился домой.
      Хотелось побыстрее разобраться в своих впечатлениях о России. Листал записную книжку, перечитывал заметки об увиденном, о беседах с людьми, населявших эту удивительную страну.
      «Русские выдумки самые весёлые, русские мысли наиболее свободные, русское искусство — самое великолепное, русская еда и питьё — самые лучшие. А русские люди, на мой взгляд, самые интересные существа на свете».
      Он, не откладывая, принялся писать статьи о России, восстанавливая в памяти мельчайшие подробности быта и обычаев.
      В феврале в России вспыхнула революция, а в августе Рид снова выехал в Петроград, заявив перед этим: «Я обязан написать правду о революции».
      Жизнь внесла поправки в планы. Рид не ограничился ролью свидетеля, а стал активным участником революции. Выступал на митингах, находился среди красногвардейцев, штурмовавших Зимний дворец, многократно встречался с Лениным. Владимир Ильич посоветовал ему поселиться в рабочей семье, чтобы глубже познакомиться с русскими пролетариями, понять их мысли и чаяния.
      Рид спал в сутки не более трёх часов. Он прочитывал кипы буржуазных газет из разных стран и с трудом сдерживал негодование. С газетных полос лились потоки клеветы на Октябрьскую революцию. Её объявляли бунтом тёмных масс, бедствием для России. Рид возвращается в Соединённые Штаты.
      Сперва он решил написать серию статей, но, внимательно изучив собранный материал, понял: впечатления о России должны получить иное выражение. Погрозив кулаком невидимым врагам, Рид произнёс:
      — Это будет книга! Книга о русской революции!
      С утра и допоздна в его комнате не затихал стук пишущей машинки, Рид трудился по двенадцать, а иногда и по четырнадцать часов в сутки.
      Закончена последняя страница, рукопись собрана. Красным карандашом Рид вывел заглавие: «Десять дней, которые потрясли мир». Содержание будущей книги вызвало беспокойство у заправил капиталистической прессы. Они решили не допустить её выхода в свет.
      Риду предложили огромную сумму денег за отказ от публикования рукописи. Писатель с гневом отверг взятку. Несколько раз пытались выкрасть рукопись из типографии, делались попытки конфисковать тираж книги. Ничего не вышло. Книга, правдиво рассказавшая о Великой Октябрьской революции, вышла летом 1919 года.
      Один экземпляр оказался в Кремле, на столе у Ленина. Вождь революции внимательно прочитал взволнованные строки Джона Рида и высоко оценил их. «Я от души рекомендую это сочинение рабочим всех стран», — написал он.
      Вскоре Владимир Ильич снова встретился с писателем. Джон Рид прибыл в Россию как представитель недавно созданной в США Коммунистической рабочей партии.
      Он много ездил по стране, побывал на Волге, Урале. Рид принимал участие в подготовке II конгресса Коминтерна, где выступил с большой речью, критикуя расовую дискриминацию в США. В перерывах между заседаниями участвовал в бурных дискуссиях об участии коммунистов в профсоюзном движении, работал в комиссиях по национальному и колониальному вопросам, по профессиональному движению, собирал материалы для новой книги.
      Однажды в скромную комнатушку на окраине Москвы, где жил Рид, заглянул Уильям Галлахер, будущий секретарь Коммунистической партии Великобритании. Вместе с ним пришёл невысокий красноармеец. Гимнастёрка плотно облегала мускулистую фигуру.
      «Спортсмен», — намётанным взглядом определил Рид и предложил гостям сесть.
      — Некогда рассиживаться, — быстро отозвался Галлахер. — Мы по делу. Владимир Блинков, — оп кивнул на красноармейца, — учится на курсах инструкторов спорта. У них есть футбольная команда, а сыграть не с кем. Я решил собрать наших и помериться силами с курсантами. Говорят, ты в колледже неплохо гонял мяч?
      Футбол! От воспоминания о нём у Рида захватило дух. За работой забыл даже, что на свете существует ещё и спорт.
      — Когда играть?
      — Настоящий спортсмен! — Галлахер стиснул руку Рида. — Первого августа на Воробьёвых горах Подвойский организовывает большой спортивный праздник. Там и сыграем.
      — Форма есть? — прерывая Галлахера, спросил Рид.
      — Достанем, — вступил в разговор Блинков. — И афиши по городу расклеим. «Футбольный матч Красная Россия — Англия и Соединённые Штаты». Неплохо?
      — Отлично! — сказал Рид.
      На одной из полян, расположенной у Воробьёвых, теперь Ленинских гор, разметили футбольное поле. Военный оркестр заиграл весёлый марш, и на поле выбежали футболисты — игра началась.
      Зрители, не жалея ладоней и горла, поддерживали обе команды, игроки старались изо всех сил, но мяч не летел я ворота. Рид дважды хлёстким ударом заканчивал комбинацию, но курсантский вратарь Николай Соколов отводил угрозу.
      Делегаты конгресса были техничнее курсантов, но уступали им в атлетической подготовке. Пётр Жаков, Пётр Артемьев и Александр Холпн не раз оказывались в удобном положении, но мяч после их ударов летел мимо ворот. Дело клонилось к ничьей, и тут Рид подхватил мяч, прошёл с ним по центру и отдал точный пас Галлахеру. Тот сильно пробил. Гол! Матч так и закончился победой делегатов конгресса. Все участники встречи получили премию: по банке консервов и фунту муки. Во дворе курсов испекли на кирпичах оладьи и устроили товарищеский ужин.
      — Эх, товарищ Галлахер, — сказал Николай Соколов, — нам бы немного потренироваться, показали б игру.
      — Многие недавно с фронта, — добавил Блинков, — мяча давно не видели.
      — Ничего, друзья, — Рид обнял Соколова и Блинкова за плечи, — разгромите врагов революции, и наступит мирная жизнь. Начнёте тренироваться и будете побеждать. Я непременно напишу о ваших спортивных победах.
      Джону Риду не пришлось писать о победах советских спортсменов. Через несколько дней после матча он отправился в Баку на конгресс народов Востока. На обратном пути заразился брюшным тифом и вскоре умер.
      В своих спортивных прогнозах Джон Рид не ошибся. Атлеты первого в мире социалистического государства на чемпионатах мира и Олимпийских играх добились выдающихся побед, стали признанными лидерами мирового спорта.
     
     
      ОН ЛЮБИЛ ВСЕ ВИДЫ СПОРТА
     
      За письменным столом сидит широкоплечий, атлетического сложения человек. Строгое волевое лицо обрамлено пышной седой бородой, голубовато-серые глаза задумчиво смотрят из-под густых насупленных бровей. На столе стопка листов, пахнущих свежей типографской краской. Это корректура нового романа, результат многолетнего труда. Писатель внимательно читает гранки, изредка улыбается, чаще недовольно хмурится. И тогда сразу берёт перо и начинает править текст.
      Заменяет отдельные слова и целые фразы, зачёркивает абзацы и тут же на полях крупным почерком с наклоном пишет новый вариант. Но завтра он будет читать главу снова и, возможно, найдёт ещё более точное слово, полностью перепишет абзац или целую страницу. Лев Николаевич Толстой работал над каждым своим произведением много, напряжённо, переделывая уже, казалось, готовый текст по нескольку раз. Его литературное наследие поражает не только глубиной мысли, разнообразием тем, но и объёмом. Даже трудно себе представить, что всё это написал один человек. Нет в мировой литературе такого писателя, который бы так плодотворно и с таким мастерством потрудился в разных жанрах литературы и публицистики. Лев Николаевич Толстой до последних дней своей долгой жизни сохранил ясность ума, логичность мышления, способность активно откликаться на все события общественной жизни России.
      Где писатель брал силы для нелёгкого литературного труда? Где приобрёл ту закалку и неутомимость, которые многие годы удивляли окружающих?
      Что служило источником его бодрости, жизнестойкости, оптимизма, позволявших шагать в ногу со временем?
      Толстой в детстве не отличался крепким здоровьем. А очень хотелось быть сильным и ловким, чтобы лихо скакать на коне, метко стрелять и прослыть хорошим охотником. Охота была в большом почёте в семье Толстых. Дети завидовали старшим, участвовавшим в облавах на зайцев и волков, и мечтали поскорее сесть в седло.
      Мечтал об этом и юный Лев, но ему отвечали кратко и категорично:
      — Конь любит сильные руки. Рановато тебе.
      Чтобы стать сильным, мальчик начинает настойчиво заниматься гимнастикой. Вскоре он уже уверенно управляет конём.
      «Буду тренироваться ещё усерднее, чтобы стать первым силачом в мире», — решает юный Толстой. Оп составляет для себя «Правила жизни», куда включает и занятия гимнастикой. Одновременно увлекается и «гимнастикой для ума». Игра в шахматы, которым он остался верен на всю жизнь, тоже включена в «Правила жизни».
      Занятия спортом Толстой продолжает и став студентом Казанского университета. Он много читает, один из любимейших его авторов — Руссо. Прославленный французский просветитель очень любил шахматы и в своих произведениях посвятил этой древней игре немало строк. Этим он ещё больше импонировал Толстому, искавшему в книгах ответы на вопросы нравственного совершенствования. Правда, во взглядах на роль шахмат Толстой и Руссо расходились. Французский просветитель ценил игру как средство отдыха, а будущий писатель — как стимулятор активной работы ума.
      Студенческая жизнь не удовлетворяла Толстого. Лекции были скучны, неинтересны, праздная жизнь товарищей по учёбе раздражала. Лев оставляет университет и возвращается в Ясную Поляну.
      Лето он проводит в отцовском имении, а зиму — в Москве. Читает, регулярно посещает гимнастический зал, открытый французским маэстро Пуарэ. Здесь, кроме занятий на гимнастических снарядах, давали также уроки по фехтованию и борьбе.
      Среди посетителей маэстро Пуарэ молодой Толстой заметно выделялся силой и ловкостью, к занятиям относился серьёзно, все упражнения выполнял старательно. Он составил список из двадцати обязательных физических упражнений и определил правила их выполнения:
      «1. Останавливайся, как только почувствуешь лёгкую усталость.
      2. Сделав какое-нибудь упражнение, не начинать нового, пока дыхание не вернётся к своему нормальному состоянию.
      3. Старайся сделать на следующий день то же количество движений, как и накануне, если не больше».
      Так постепенно начинает складываться своеобразный толстовский кодекс здоровья. Молодой человек ведёт дневник, старательно фиксируя события прожитых дней. «Гимнастика, обед, роман, гости», — неторопливо выводит он в нём крупными с наклоном буквами. Иногда вместо гимнастики стояла верховая езда, фехтование, борьба; летом — плавание. Толстой понял, что возможности духовного выражения личности связаны с физическими силами, здоровьем человека, с тем, что он метко назовёт жизнью тела.
      В начале новых впечатлений будущий писатель отправляется на Кавказ, где в действующей армии служил офицером его брат Николай.
      Когда в станице Старогладовской, расположенной на Тереке, появился двадцатитрехлетний «россиянин», так станичники называли всех приезжих, он сразу привлёк всеобщее внимание. Вёл себя необычно, не так, как господа офицеры и партикулярные чиновники. Купил две лошади и принялся ежедневно упражняться в джигитовке. А потом обратился к казакам:
      — У кого душа не • робкого десятка, выходи соревноваться!
      Многим захотелось проучить приезжего, вздумавшего поспорить в джигитовке со станичниками. Соревновались казаки отчаянно, не жалея ни коней, ни себя, а после бешеной скачки удивлённо качали головами:
      — Не ожидали. Отродясь не приходилось видеть, чтобы россиянин так джигитовал. Вы часом не из казаков?
      Толстой довольно улыбался. Добиться признания у казаков, умевших ценить ловкость и смелость, было делом нелёгким.
      Толстой решил поступить на воинскую службу. Для человека, не имеющего соответствующей подготовки, это дело непростое. Но отличная выправка, умение хорошо держаться в седле, стрелять и владеть оружием стали веским основанием для принятого решения.
      Толстой служил исправно, но война на Кавказе претила ему. Он записывает в дневнике: «Война такое дурное и несправедливое дело, что те, которые воюют, стараются задушить в себе голос совести».
      Летний отпуск Толстой проводит на Кавказских Минеральных водах.
      Молодой юнкер вставал с утренней зорькой и ежедневно проходил несколько километров по горным тропинкам. Он считал, что утренние прогулки полезны для здоровья больше, чем минеральные ванны. А после напряжённой работы за письменным столом (Толстой заканчивал свою первую повесть — «Детство») обязательно проделывал конные про гулки.
      Отдыхающие же офицеры отдавали предпочтение «сражениям» за обеденным столом. Звали и Толстого, но он избегал шумного застолья, считая его пустой тратой времени.
      В Шелезноводске Толстой решил подняться на горную вершину Бештау. Собрался в нелёгкий путь к вечеру. Друзья принялись его отговаривать.
      — Это безрассудство. Даже днём в горы поднимается не всякий. А на ночь глядя... Лучше утром, когда солнце встанет.
      — Ради солнца и иду, — ответил Толстой. — Хочу полюбоваться восходом с вершины.
      Он не бравировал, не старался казаться отчаянным. Физические упражнения сделали его не только сильным и ловким, но и научили владеть собой, закалили волю. Восхождение на Бештау завершилось благополучно.
      Однополчанам Толстой запомнился как отличный наездник и силач. Без видимого напряжения перетаскивал он массивные орудийные лафеты и другие тяжести. Постоянно побеждал в соревнованиях по перетягиванию на палках, которые были очень популярны среди солдат и матросов. А силовые номера поручика никому не удавалось повторить. Толстой ложился на землю, ему на руки становился солдат. Он многократно поднимал этот живой груз. А то положит на плечи артиллерийский банник, на каждом конце которого повисало по двое солдат, и под весёлые крики свободно вращает живую, весом почти в полтонны, карусель.
      Размявшись как следует, поручик шагал к палатке полковника Сергея Семёновича Урусова, известного в армии не только храбростью и отвагой, но и отличной игрой в шахматы.
      Полковник знакомил молодого офицера с теорией дебютов и эндшпилей, давал практические уроки.
      Выйдя в отставку, Лев Николаевич возвращается в Ясную Поляну. Зиму он проводит в Москве, где становится шахматным партнёром известного писателя-славянофила Ивана Васильевича Киреевского, одного из сильнейших в городе шахматистов. Поводом для знакомства послужило рекомендательное письмо Урусова Киреевскому:
      «Рекомендую Вам прекрасного литератора и вместе шахматного игрока, моего ученика, графа Льва Николаевича Толстого».
      За шахматами и литературной деятельностью Лев Николаевич не забывает и о гимнастике. Он снова постоянный посетитель зала маэстро Пуарэ.
      Известный русский поэт Афанасий Афанасьевич Фет, часто видевшийся в это время с Толстым, вспоминал:
      «Случалось, если надо встретить Льва Николаевича во второй половине дня, следовало отправиться в гимнастический зал на Большой Дмитровке. Нужно было увидеть, с каким вдохновением он, одевшись в спортивный костюм, старался перепрыгнуть через «коня», не зацепивши кожаного, набитого шерстью конуса, поставленного на спине этого коня».
      Толстой открывает в Ясной Поляне школу для крестьянских детей, преподаёт арифметику, историю, другие предметы.
      Не забывает и о физическом воспитании учеников. Перед началом уроков — обязательно гимнастика, а после занятий — какие-нибудь игры. Зимой — это снежки, катание с гор, летом — бег наперегонки, борьба.
      С такой же серьёзностью относится Лев Николаевич к физическому развитию своих детей. Он оборудовал в Ясной Йоляне целый гимнастический городок, взяв за образец зал маэстро Пуарэ. Появились турник и кольца, параллельные брусья и конь гимнастический. Были оборудованы площадки для игры в теннис и крокет, закуплен необходимый спортивный инвентарь.
      Лев Николаевич вставал рано и тотчас приказывал будить детей. Они сбегались из своих комнат к нему в кабинет, чтобы делать гимнастику. Серёжа, Танечка, Ильюша, Левушка, Машенька, Андрюша, Миша и Сашенька становились в ряд перед отцом. Надо было подражать всем его движениям: ритмично поворачивать голову направо и налево, вверх и вниз, сгибать и разгибать руки, поднимать и опускать поочерёдно правую и левую ногу, приседать, наклоняться, не сгибая колен и доставая пол руками.
      — Раз-два! Три-четыре! — громко командовал Лев Николаевич — и дети, напрягая свои маленькие мускулы, тщательно выполняли упражнения, стараясь повторить движения отца.
      Потом Серёжа как старший подбегал к отцу. Лев Николаевич подтягивал его за руки, помогая сесть или стать на плечи. Поддерживая сына, пройдётся по комнате и вдруг быстро перекувыркнет его вниз головою, да так ловко, что через мгновение сын уже стоит на ногах.
      — И меня! И меня! — кричали Таня, Ильюша и другие дети.
      Каждому хотелось совершить этот акробатический трюк, хотя сердечко ёкало, когда оказывался вниз головой. Но сильные отцовские руки держали крепко, надёжно, помогали быстро избавиться от страха.
      Если позволяла погода, то после гимнастики в кабинете шли в аллею, где были установлены параллели, трапеции, кольца, турник и козёл. Лев Николаевич учил выполнять различные упражнение на снарядах и прыгать через козла. Если получалось хорошо, то улыбался, гладил по голове. А когда видел, что кто-то из детей ленился или робел, не старался правильно выполнить упражнение, то недовольно хмурил свои густые брови и сердито повторял: «Неженка!» В его устах это было очень ругательное слово.
      Лев Николаевич часто собирал детей за столом, читал им, рассказывал поучительные факты из истории и географии. Иногда он прерывал чтение словами: «Нумидийская конница!» Это означало, что нужно вскочить и бежать по комнате, подражая африканским всадникам. Затем следовали другие команды: «Слоны! Пантеры! Волки!» И дети топали ногами, двигались мягко, крадучись, делали повороты всем туловищем. Лев Николаевич и сам приседал, прыгал, скакал на одной ноге, на ходу придумывая названия новым упражнениям. Такие спортивные паузы действовали освежающе, снимали усталость.
      Вместе с детьми он часто ездил купаться на речку Воронку, где плавал наперегонки с молодым дворовым парнем Степаном. Сын Льва Николаевича Илья писал в воспоминаниях, что в этих заплывах почти всегда побеждал отец, хотя ему тогда было уже почти пятьдесят.
      Гимнастика укрепляла мускулы, плавание закаляло, верховая езда воспитывала смелость. Крокет и теннис нравились Толстому тем, что развивали глазомер, ловкость, сообразительность. Он сам охотно играл и учил детей. Уже будучи человеком преклонного возраста, Лев Николаевич поражал гостей Ясной Поляны точностью ударов, неутомимостью, азартом, когда держал в руках крокетный молоток или теннисную ракетку.
      Когда приходила зима, наступало время коньков. Каток в Ясной Поляне устраивали на большом пруду. Софья Андреевна скользила плавно, осторожно, а Лев Николаевич спокойного катания не признавал. Сперва лихо гонял по кругу, а потом начинал выполнять различные фигуры, Софья Андреевна записала в своём дневнике 15 января 1870 года: «Мы с ним сейчас катались, и он добивается умения делать все штуки на одной и двух ногах...»
      Рядом с Софьей Андреевной и Львом Николаевичем всегда были дети, приходили на пруд и деревенские мальчишки, и тогда начинались весёлые игры на льду. Иногда расчищали на пруду круговые и поперечные дорожки и катались в ледяном лабиринте. Здесь требовались особая ловкость и ориентировка.
      В 1882 году Толстой купил в Москве дом, и вся семья покинула Ясную Поляну. В первую московскую зиму Лев Николаевич вместе с младшими детьми Андреем, Михаилом и Александрой расчистили возле дома площадку для катка. Ежедневно на сапках сюда привозили бочку воды из колодца, чтобы подновить лёд. Сам Толстой обязательно катался не менее часа в день.
      Любовь Толстого к конькам нашла отражение в его творчестве. В романе «Анна Каренина» есть сцена, когда Китти и Лёвин катаются на катке Зоологического сада. Она явно носит автобиографический характер, воспроизводит спортивную жизнь большого московского катка, который в молодые годы посещал автор.
      Любовь к физическим упражнениям, к соперничеству в силе и ловкости Толстой старался привить всем: родным, друзьям, гостям в Москве и Ясной Поляне. Ещё в молодые годы он подружился с Тургеневым. Одной из причин, сблизивших двух великих художников слова, было увлечение шахматами. Тургенев был довольно сильный игрок, и Толстому доставляло огромное удовольствие вести поединок с опытным соперником.
      Лев Николаевич неоднократно приглашал Ивана Сергеевича в Ясную Поляну. После одного-двух сыгранных в шахматы партий Толстой предлагал сделать перерыв, чтобы размяться. Тургенев страдал подагрой, бегать и прыгать, как Толстой, не мог. Но Лев Николаевич нашёл выход. Вот как описала один из «спортивных» перерывов Татьяна Львовна Толстая:
      «Я прихожу под липы пить кофе и застаю следующее: на длинной доске, положенной на большую чурку, прыгает с одной стороны мой отец, а с другой Тургенев. При каждом прыжке доска перевешивается и подбрасывает кверху стоящего на противоположном конце. То взлетает отец, то Тургенев. Взлетевший попадает ногами на доску, чем её перевешивает. Тогда взлетает стоящий на противоположной стороне и т. д. Тургенев носил из-за своей подагры огромные башмаки с очень широкими носами. При каждом прыжке башмаки ударяются о доску и встряхиваются прекрасные белые кудри».
      В 70 — 80-е годы Толстой испытывал особый творческий подъём, трудился много и плодотворно. Напряжённая литературная работа отнимала много сил.
      И он с ещё большим рвением начал заботиться о своём здоровье.
      Первым делом Лев Николаевич бросил курить и отказался от употребления спиртных напитков, считая алкоголь, равно как и табак, одурманивающими веществами. «Освобождение от этого страшного зла будет эпохой в жизни человечества», — подчёркивал писатель. По его инициативе было основано одно из первых в России общество трезвости «Согласие против пьянства».
      При участии Льва Николаевича издан сборник «Первые понятия о том, как живёт наше тело, что для него полезно и что вредно». Писатель хотел, чтобы все люди поняли большую роль физических упражнений для здоровья, отказались от вредных привычек, ослабляющих организм.
      «Папа был замечательно силён и ловок, — вспоминает старшая дочь писателя Татьяна Львовна Сухотина-Толстая, — и всем нам, детям, передал исключительную физическую силу». Сам Лев Николаевич однажды сказал: «Ведь я, знаете, подымал одной рукой пять пудов».
      Упражнения с отягощениями -были только частью толстовской системы физического воспитания. Особое значение он придавал движению и поэтому в любую погоду совершал пешие прогулки. Он ходил быстро, энергичным спортивным шагом, ступал мягко, легко перепрыгивая через лужи и канавы. Временами останавливался, чтобы занести в записную книжку мысли, впечатления, наблюдения.
      «Ежедневные продолжительные прогулки по полю, по лесным тропинкам, — записал друживший с Толстым литератор П. А. Сергиенко, — представляют для Льва Николаевича лучшее лечебное средство. Здесь во время хороших и долгих прогулок он укрепляет свои нервы, здесь он вынашивает и проверяет свои думы, здесь и непосредственно знакомится с представителями рабочей России».
      Толстой часто приезжал в село Никольское к своим друзьям Олсуфьевым, где устраивались литературные и музыкальные вечера, собиралась молодёжь, горячо обсуждавшая острые социальные вопросы. А днём писатель работал в хозяйском саду, пилил и колол дрова и неизменно отправлялся на прогулку. Однажды во время прогулки к нему присоединились и молодые люди, гостившие у Олсуфьевых. Достигли поля, отделявшего Никольское от соседнего села Храброва.
      Лев Николаевич посмотрел на раскрасневшиеся от быстрой ходьбы лица спутников. Его глаза лукаво сощурились.
      — А ну, кто первый дойдёт напрямик до Храброва?
      Молодые люди глянули на поле, покрытое снегом, который три дня шёл не переставая, и заулыбались, посчитав слова писателя шуткой.
      Толстой же, не дождавшись ответа, решительно зашагал по полю. Спутникам пришлось последовать за ним. Несколько минут они держались рядом с Львом Николаевичем, потом отстали. Толстой первым достиг Храброва.
      Просто прогулки уже не удовлетворяли писателя. И он решил совершить пеший поход из Москвы в Тулу. Желание Толстого вызвало у знакомых удивление, а у близких тревогу.
      Особенно беспокоилась Софья Андреевна, считая, что в 58 лет, да ещё с больной печенью, пускаться в такой далёкий путь пешком дело рискованное. А когда узнала, что Лев Николаевич намерен прошагать 210 километров за шесть дней, совсем расстроилась.
      — Такое и молодым не под силу, — пыталась она урезонить мужа. Но Лев Николаевич 5 апреля 1886 года вместе с сыном известного художника Николая Николаевича Ге Николаем и племянником Михаилом Стаховичем отправился в путь.
      Толстой и его спутники встречали на пути множество людей — бродяг, ремесленников, крестьян, их жизнь до мелочей интересовала писателя.
      «Идём здорово и весело, чувствую себя хорошо», — писал Лев Николаевич домой после ночёвки в Подольске.
      Ходоки благополучно миновали Лопасню, Серпухов и через пять дней после выхода из Москвы, на день раньше намеченного срока, прибыли в Тулу.
      Через два года Лев Николаевич повторил переход.
      В последнем пешем переходе, который состоялся в 1889 году, Толстого сопровождал переводчик и педагог Евгений Иванович Попов. Уже в первый день пути спутника Льва Николаевича, который был вдвое моложе, поразила необычайная выносливость писателя.
      Он вспоминал об этом дне:
      «До ночлега было далеко, и мы должны были спешить, чтобы не захватить ночи. Лев Николаевич шёл своею лёгкою походкою, и мне было трудно за ним тянуться...»
      Быстро начинало темнеть, усталость давала о себе знать, и Лев Николаевич зашагал ещё быстрее. «Ещё немного, — успокаивал он Попова, видя, что тот уже обессилел. — Скоро будем в тепле. Я эту дорогу хорошо знаю».
      И действительно, вскоре показались огни, потянуло дымом из печных труб.
      Прекрасно ориентируясь в темноте, Лев Николаевич по известным ему приметам быстро нашёл дом, в котором останавливался во время прошлых переходов. Ходоков радушно встретили, усадили за стол, хозяйка тотчас захлопотала на кухне. Но Попов внезапно почувствовал себя очень плохо, у него началась лихорадка. Сердечные хозяева уложили молодого человека в постель, принялись отогревать чаем, предложили отдохнуть и Льву Николаевичу.
      — Благодарствуйте, — вежливо отказался Толстой. — Есть способ отдохнуть значительно лучше. Не откажите в любезности, — обратился он к хозяйке, — сядем со мною за рояль и сыграем в четыре руки...
      Толстой и Попов прибыли в Тулу ровно через 5 дней после выхода из Москвы.
      Лев Николаевич ценил ходьбу как один из самых простых и доступных способов физической нагрузки. Его современник вспоминал об этом: «Он любил всякий моцион вообще, верховую езду и гимнастику, но ходьбу в особенности. Он мог ходить целый день не уставая».
      Об этом свидетельствует и такой факт. Однажды Толстой отправился пешком из своего московского дома в Хамовниках в Загорск к Сергею Семёновичу Урусову, чтобы сыграть с ним несколько партий в шахматы. Выйдя утром, он бодро прошагал 60 вёрст и вечером уже сидел за шахматной доской, сражаясь с товарищем.
      Писатель умел не только быстро и долго ходить, по и неплохо бегал.
      Однажды Толстой ехал из Москвы в Ясную Поляну, его провожал молодой литератор, собиравшийся писать биографию писателя. До отправления поезда оставалось ещё несколько минут, и они прогуливались по перрону. Увлеклись разговором так, что прослушали сигнал о посадке. Толстой случайно оглянулся и увидел: поезд уже тронулся. Из окна вагона отчаянно махала рукой дочь Татьяна.
      Лев Николаевич быстро попрощался с литератором и помчался за составом. Армяк стеснял движения, мешали сапоги. Но шестидесятилетний: писатель стремительно преодолел расстояние, отделяющее его от поезда, и ухватился за поручни последнего вагона, стараясь встать на ступеньку. С первого раза это не удалось. Вторая попытка оказалась удачной.
      — Не беспокойтесь, я сам, — невозмутимо сказал оп кондуктору, который пытался помочь седобородому пассажиру.
      Большинство друзей и знакомых писателя считали его активные увлечения спортом чудачеством. Толстой терпеливо объяснял им значение физических упражнений:
      — Без движения, телесного труда, сущее горе, — повторял он. — Не ходи я, не поработай ногами в течение хоть одного дня, вечером я уже никуда не гожусь: ни читать, ни писать, ни даже внимательно слушать других.
      Люди, которые считали седую бороду признаком старости, а значит, и признаком физической слабости, нередко при встрече со знаменитым писателем попадали в конфузную ситуацию.
      Один французский литератор, человек молодой, атлетического сложения, посетил Толстого в Ясной Поляне. После длительной беседы Лев Николаевич пригласил гостя осмотреть усадьбу. Увидав на аллее гимнастические снаряды, гость оживился. Подошёл к турнику, несколько раз подтянулся, а потом проделал несложное упражнение: переворот в упор. Гостеприимный хозяин поаплодировал и произнёс: «Браво!» Похвала придала гостю самоуверенности.
      — Вам такое, очевидно, незнакомо, граф.
      Толстой вежливо кивнул, соглашаясь с иронической репликой молодого литератора, шаркая ногами, подошёл к турнику и вдруг по-юношески подпрыгнул, цепко ухватился за перекладину и чётко проделал несколько довольно сложных упражнений, которым научился в гимнастическом зале маэстро Пуарэ.
      Французский литератор буквально обомлел. Гостя поразило главным образом не то, что 67-летний писатель сменил его на турнике, а быстрота и сноровка, с какою он выполнял сложные упражнения. Лев Николаевич, не давая молодому человеку прийти в себя, немедленно предложил посоревноваться в выполнении ещё более сложных упражнений, говоря, что он только размял косточки для настоящего дела. От окончательного конфуза французского литератора спасла присутствовавшая при этом Софья Андреевна. Она заявила, что время ужинать, и гимнастический поединок не состоялся.
      Спортивные упражнения Лев Николаевич сочетал с обычным физическим трудом, высоко ценя его роль в гармоническом развитии человека. Толстой ремонтировал печи, столярничал, сажал деревья, пахал, сеял, косил рожь и траву, участвовал в рубке леса. Крестьянские работы Лев Николаевич любил до самозабвения. Окрестные помещики, которые видели графа Толстого с косою в руках на лугу или идущего за сохой по свежей пахоте, недоуменно пожимали плечами: «К чему это? Чудит его сиятельство!»
      Летом 1891 года в Ясную Поляну приехал Илья Ефимович Репин, чтобы написать портрет великого писателя. Толстой разбудил его на рассвете, и они отправились купаться в небольшой речке, протекавшей в двух верстах от дома. Выйдя за ворота, Лев Николаевич снял туфли, засунул их за ремённый пояс и зашагал босиком. Шёл уверенно, быстро, не обращая внимания на камешки, густо усеявшие тропу. Толстому исполнилось шестьдесят три, Репин был на шестнадцать лет моложе, но с трудом поспевал за хозяином.
      От быстрой ходьбы оба разогрелись, и Ренин предложил минут пятнадцать посидеть, чтобы остыть.
      — Я всегда купаюсь сразу, — сказал Толстой. — Привык.
      Быстро снял одежду и бросился в холодную воду.
      Через два дня писатель пригласил художника вспахать поле одинокой вдовы, находившееся за выселками деревни. Шесть часов без отдыха бороздил сохой чёрную землю Лев Николаевич, то поднимаясь в гору, то опускаясь по склону к оврагу. Репин вытащил альбомчик и принялся рисовать. Потом попросил разрешения и себе пройтись за сохой.
      «Едва-едва прошёл линию под гору, — вспоминал впоследствии Ренин, — ужасно накривил, а когда пришлось подниматься на взлобок, не мог сделать десяти шагов. Страшно трудно! Пальцы с непривычки держать эти толстые оглобли одеревенели и не могли долее выносить, плечи от постоянного поднимания сохи для урегулирования борозды страшно устали, и в локтях, закреплённых в одной точке сгиба, при постоянном усилии этого рычага делалась нестерпимая боль».
      Художник в полной мере оцепил тяжесть крестьянского труда и, виновато улыбаясь, сказал, что ему такое не под силу.
      — Это с непривычки, — успокоил Лев Николаевич, сменяя Репина. — И я не сразу привык.
      Он прикрикнул на лошадку, и снова началось тяжёлое хождение по рыхлой земле. Рубаха писателя потемнела от пота и чернозёмной пыли. Пахал он размеренно, изредка делая минутные перерывы, в основном чтобы напиться воды. Лев Николаевич закончил работу, когда солнце уже начало садиться. А вечером принимал гостей, шутил, играл на фортепиано. Репин дивился лёгкости его движений, словно кто-то другой, а не он весь день проработал в поле.
      В 1895 году «Московское общество велосипедистов» прислало в подарок знаменитому писателю велосипед, который тогда только начинал завоёвывать популярность.
      Лев Николаевич внимательно осмотрел велосипед английской марки «Ровер» и сразу же приступил к освоению «двухколёсного коня».
      «Отец носился по двору как угорелый, не обращая внимания на падения», — вспоминала дочь писателя Александра Львовна.
      Лев Николаевич быстро научился ездить на велосипеде и ежедневно после работы, перед обедом, отправлялся на загородную прогулку, «накручивая» иногда по 30 вёрст в день.
      Возвращался всегда бодрым, весёлым, спал хорошо, а утром чувствовал прилив сил для литературной работы. Он с иронией вспоминал мнение доктора Захарьина, который не советовал ему увлекаться физическими упражнениями, считая вредными и ходьбу, и гимнастику, и коньки.
      — Вот уже двадцать лет, как Захарьин запретил мне всякие физические упражнения, предупреждал, что это плохо кончится, и для меня было бы давно плохо, если бы я послушался Захарьина и перестал давать своим мышцам работу, которая меня укрепляет, даёт мне крепкий сон, бодрое настроение.
      Когда Толстой окончательно переехал в Ясную Поляну, то велосипедные прогулки заменил верховой ездою.
      «Лев Николаевич подходит к лошади, как опытный кавалерист, — писал в своих воспоминаниях Репин, — с головы, берет, правильно подобрав, повода в левую руку н, выровняв их у гривы на холке и захватив вместе с поводами пучок холки, берёт правой рукою левое стремя. Несмотря на довольно подъёмный рост лошади, без возвышения, без всякой помощи конюха с другой стороны у седла он — в семьдесят девять лет — высоко поднимает левую ногу, грубоко просовывает её в стремя, берёт правой рукою зад английского седла и, сразу поднявшись, быстро перебрасывает ногу через седло. Носком правой ноги ловко толкает правое стремя, быстро вкладывает носок сапога в стремя, и кавалерист готов — красивой правильной посадки».
      Выезжал Толстой, как правило, в сопровождении секретаря Валентина Фёдоровича Булгакова и врача Душана Петровича Маковецкого. Маршрут прогулки всегда менялся. Сперва полкилометра по дороге, а потом сворачивали в лес, ехали по глухим тропинкам, продирались сквозь густой кустарник. На своей лошади по клинке Делир, породистой, нервной, с крупным шагом, Лев Николаевич лихо брал различные препятствия. Несмотря на возраст, он отлично держался в седле, любил азартную езду.
      — Не устали? — больше для порядка спрашивал доктор Маковицкий, хотя молодо блестевшие глаза Толстого были красноречивее всяких ответов.
      — Нет, ничего, — отвечал писатель. — Есть ещё силёнка.
      И это не было бравадой. Секретарь Толстого Булгаков вспоминал, что за несколько месяцев до 80-летия Льва Николаевича в Ясной Поляне собрались гости. За столом поднялся спор: «Кто сильнее?» Стали меряться силой. Каждый опирался локтем о стол, и, взявшись рука за руку, соперники старались осилить друг друга. Толстой без особого напряжения одолел всех.
      Когда дочь писателя Татьяну Львовну спросили, какие виды спорта предпочитал её отец, она ответила не раздумывая: «Отец любил все виды спорта».
      Толстой оставил нам огромное литературное наследство. Но он нам оставил и опыт сохранения крепкого здоровья, титанической работоспособности. Этот опыт не потерял своего значения и в наше время.
     
     
      ДЕЛАТЬ ПОЛЕЗНОЕ ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ
     
      По длинному коридору Петропавловской крепости мерно шагает часовой. Узники, томящиеся за железными дверями одиночных камер, слышат только звук его шагов. Толстые холодные стены крепости не пропускают ни звука.
      Время от времени в коридоре появляется надзиратель. Неслышно ступая, он крадётся вдоль стены, останавливается возле железных дверей камер и приникает лицом к глазку, проверяя, чем занимаются заключённые. Дольше всего надзиратель задерживается у двери, за которой находится особо важный государственный преступник, который в крепостном списке числится под номером девять.
      Чуть склонившись над откидным столиком, узник быстро пишет, энергичным жестом макая перо в чернильницу. Он спокоен и сосредоточен. Периодически делает в работе перерывы. Быстро шагает по маленькой камере от стены к стене, делает гимнастические упражнения. Потом снова садится, поправляет тускло светящую лампу и продолжает работать.
      Спокойствие узника поражает надзирателя. А когда он узнал, что заключённый пишет роман, то вообще пришёл в замешательство. Какой надо обладать силой воли, целеустремлённостью, настойчивостью, чтобы работать, находясь в сырой и холодной камере одной из самых страшных тюрем царской России?
      Растут стопки листов, заполненных чётким убористым почерком, страница сменяет страницу. Узник на минуту прекращает писать, смотрит перед собой, улыбка озаряет лицо. Он видит не мокрую тюремную стену, а новые города и сёла, прекрасные сады, в которых работают и живут люди будущего, новые люди. Это люди дела. Они горячо любят труд, преданы науке, у них высокие нравственные идеалы.
      Значительное время новые люди уделяют физическому развитию. После работы совершают длительные прогулки, катаются на качелях, соревнуются в беге и прыжках, в борьбе и других видах спорта.
      Склонившись над бумагой, узник быстро пишет: «Будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из настоящего сколько можете перенести: настолько светла и добра, богата радостью и наслаждениями будет ваша жизнь, насколько вы сумеете перенести в неё из будущего».
      Наконец роман окопчен. Крупными буквами узник выводит заглавие: «Что делать?» Немного подумав, пишет подзаголовок: «Из жизни новых людей», а затем крупными буквами свою фамилию — Чернышевский.
      ...7 июля 1862 года публицист и писатель Николай Гаврилович Чернышевский был арестован и заключён в Алексеевский равелин Петропавловской крепости за то, что превратил журнал «Современник» в трибуну революционной пропаганды. Царское правительство быстро поняло, что Чернышевский, как метко заметил Владимир Ильич Ленин, умел как никто в то время влиять на политические события эпохи.
      Заточив писателя в мрачный каземат Петропавловской крепости, царь был уверен, что сломит его дух, заставит отказаться от революционных убеждений. Но ни царь, ни жандармы не ведали, какой огромный запас моральных и физических сил у этого совсем не богатырского сложения человека.
      Николай Гаврилович провёл в Алексеевском равелине 678 дней. Около двух лет он был лишён возможности встречаться с родными и друзьями, почти не видел солнца, слышал только команды надзирателей. Но он сохранил бодрость и оптимизм, писал, занимался переводами. Закончил роман «Что делать?», повесть «Алферьев», записки «Из автобиографии», беллетристическое произведение «Повести в повести», перевёл «Всеобщую историю» Шлоссера, «Историю Англии» Маколея, «Историю Соединённых Штатов» Неймана и многое другое.
      Известный литературовед П. Щеголев подсчитал, что, не принимая во внимание черновики, Чернышевский каждый месяц подготавливал около 250 страниц рукописи. Для литератора — это настоящий трудовой подвиг.
      Особенно популярным у читателя стал роман «Что делать?», проникнутый верой в светлое будущее. Несколько поколений революционеров воспитывались на образах его героев. Один из первых пропагандистов марксизма в России Георгий Валентинович Плеханов писал: «С тех пор, как завелись типографские станки в России, и вплоть до нашего времени ни одно печатное произведение не имело такого успеха как «Что делать?».
      Из тюрьмы Николая Гавриловича отправили в Сибирь на каторжные работы, а по истечении срока каторги сослали в далёкий якутский городок Вилюйск. На каторге и в ссылке Чернышевский пробыл в общей сложности 20 лет. Затем получил разрешение переехать в Астрахань. Здесь с ним встретился корреспондент английской газеты «Депли ньюс».
      Волнуясь, шёл журналист на встречу с известным далеко за пределами России писателем и публицистом, автором работ по политэкономии и эстетике, человеком глубоких энциклопедических знаний. Англичанин был наслышан о невыносимо тяжёлых условиях жизни политкаторжан и ссыльных поселенцев в Сибири, поэтому увиденное потрясло его: «Вместо расслабленного ссыльного передо мною стоял широкоплечий, крепко сложённый человек лет на десять моложе своего 55-летнего возраста».
      А ведь и на каторге, и в ссылке Чернышевский продолжал, несмотря на действительно невыносимые условия жизни, литературную работу. Им были написаны роман "Пролог», от которого, по выражению Ленина, веет «духом классовой борьбы», комедия «Мастерица варить кашу, множество серьёзных работ на общественно-политические темы.
      Что помогло Чернышевскому выдержать тяготы каторги и ссылки?
      ...Николай Гаврилович Чернышевский родился в Саратове в семье небогатого священника. Худощавый, подвижный, с нежным лицом и серыми близорукими глазами, юный Коля выделялся среди сверстников серьёзностью. Мальчик рано пристрастился к чтению, но это не сделало его домоседом. Зимой охотно катался на дровнях с горок Волги, а летом плавал, рыбачил, брался за вёсла, чтобы поспорить с быстрым течением реки.
      Дом семьи Чернышевских был невелик. Скромная передняя, кухня, потом низкая просторная комната с незатейливой обстановкой. В углу большой дубовый шкаф, гордость отца, заполненный книгами русских и зарубежных авторов. Все они были прочитаны Колей. Он наслаждается сочинениями Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Диккенса, одновременно с увлечением читает «Историю государства Российского» Карамзина, «Историю римского народа» Роллена и множество других исторических книг. Одна из них особенно впечатлила мальчика.
      Семь больших дорог пересекают Древнюю Грецию. И все ведут к западному побережью Пелепонесского полуострова. Там в уютной долине, окружённой зелёными оливковыми и платановыми рощами, — Олимпия. На её спортивных аренах раз в четыре года мерялись силой и ловкостью атлеты Эллады — самые могучие, самые мужественные. Так прославленный борец Милон из Кротона упорными тренировками настолько укрепил своё тело, что мог носить на плечах четырёхлетнего быка. Юный Полимпестор из Менеста, по словам древнегреческого писателя Филострата, догонял зайца, Лада, атлет из Спарты, бегал так легко и быстро, что от его ног на песке не оставалось следов. Но особенно поразили Колю рассказы об олимпийских победах математика Пифагора, философов Платона и Сократа, поэтов Софокла и Еврипида.
      Он закрывал книжку, а перед глазами стояли образы стройных, мускулистых олимпийцев, готовых без устали с рассвета и до захода солнца вести упорные кулачные бои или борцовские поединки. Мальчик ощупывает свои мускулы и тихонечко вздыхает — богатырём его не назовёшь. Но ведь быстроногий бегун Фндиннид, который принёс афинянам весть о победе в битве при Марафоне, ловкий прыгун Фаилл, мужественный борец Диагор и другие легендарные атлеты тоже не сразу стали олимииониками и героями.
      Коля собрал товарищей по играм; затаив дыхание, слушали они взволнованный рассказ об атлетах Эллады.
      — Хотите стать такими?
      — Хотим! Хотим! — наперебой закричали ребята. — А что для этого нужно делать?
      — Строить, — лаконично ответил он.
      За сараями, на поляне, под руководством юного Чернышевского началось строительство «стадиона». Вырыли несколько ям, через которые предстояло прыгать, демонстрируя не только ловкость, но и смелость. Рядом с ними вкопали столб, чтобы соревноваться, кто быстрее взберётся на самый верх и спустится вниз.
      Коля приходил на «стадион» каждое утро. Неистощимый на выдумки, он придумывал новые «спортивные снаряды», организовывал соревнования, где приходилось лазать на деревья, перепрыгивать через препятствия, метать камни из самодельной пращи, бегать наперегонки. Призами за победы были конфеты, пряники и орехи, купленные на сэкономленные от завтраков деньги. Коля очень часто становился «чемпионом», но, как вспоминает участник этих соревнований, в будущем саратовский педагог Духовников, «не брал призов, предоставляя их другим». Главной целью было стать атлетом. И он её добился.
      Чернышевский продолжал приходить на «стадион» и став гимназистом. Ученики увлекались игрой в налитки и чугунки, требовавшей ловкости и отличного глазомера. Николай вскоре стал одним из лучших игроков. Секрет успеха раскрыл он сам: «было очень мало товарищей, которые с такой страстью упражнялись в этой игре, как я».
      В духовной семинарии, где Чернышевский продолжил обучение, предпочитали городки. Дюжие семинаристы снисходительно поглядывали на новичка в очках: «Чтобы бросать биту, надо плечи пошире»... Но новичок быстро достиг успехов и в этой игре.
      Никаких занятий по физическому воспитанию в программе подготовки будущих священнослужителей не существовало. Семинаристы самостоятельно устраивали молодецкие забавы. В большом почёте была борьба. Чернышевский здесь тоже был среди первых.
      В семинарии он много читает, размышляет о политических проблемах. Уже тогда у него формируются собственные взгляды на будущий социальный строй России, на роль науки и литературы, на значение нравственных идеалов для развития человека, на важность физического воспитания.
      Окончив Петербургский университет, он с дипломом учителя вернулся в Саратов и стал преподавать в местной гимназии. Ходил с учениками на прогулки, организовывал игры, в которых и сам принимал активное участие.
      — Вы учитель словесности. Учитель! — выговаривал Николаю Гавриловичу инспектор гимназий. — А вчера вас видели играющим с гимназистами. К лицу ли вам такое?
      — Физиология доказывает, — отвечал Чернышевский, — что для поддержания организма в здоровом состоянии нужна известная продолжительность работы мускулов. После многочасовой умственной работы в гимназии юношам просто необходима физическая нагрузка.
      Не находил Чернышевский понимания и у своих коллег.
      — Один человек рождается сильным, — слышал он. — Другой слабым. Природу не переделаешь. Каждый несёт свой крест.
      Чернышевский не соглашался с этим, продолжал заниматься физическими упражнениями с учениками.
      Чернышевский проработал в Саратове почти три года. После очередного конфликта с директором, которому не нравились отношения учителя с гимназистами, идейная направленность его уроков, Николай Гаврилович переезжает в Петербург. Он становится сотрудником журнала «Современник», вокруг которого группировались самые передовые и прогрессивные люди того времени.
      Работоспособность Чернышевского в «Современнике» была потрясающей. Он писал историко-литературные исследования, философские трактаты, исторические и экономические исследования, литературно-критические статьи, внешнеполитические обозрения, рецензии, переводил иностранную литературу. Напряжённая работа, заставлявшая проводить по многу часов за письменным столом, не мешала Николаю Гавриловичу по-прежнему регулярно заниматься физическими упражнениями. Они служили источником бодрости, отдыхом после изнуряющего умственного труда.
      Любил он и шахматы. По-настоящему увлёкся ими во время учёбы в университете. Постоянным его партнёром был двоюродный брат Александр Пыпин, будущий исследователь русской литературы. В Саратове он сражался в шахматы с высланным из Петербурга за революционную деятельность известным историком Н. И. Костомаровым. Учёный вспоминал, что Чернышевский играл мастерски, демонстрируя тонкое понимание позиции и умение рассчитать комбинацию на много ходов вперёд.
      Отличным шахматистом Николай Гаврилович стал благодаря упорным занятиям. В его домашней библиотеке находилась книга известного в то время русского шахматного мастера Александра Петрова «Шахматная игра». Пользуясь ею, Чернышевский тщательно изучал дебюты и эндшпили, решал шахматные задачи.
      Чернышевский сделал «Современник» боевым журналом революционной демократии, чем вызвал недовольство реакционеров. Сперва его подвергли злобным нападкам в близких к царскому правительству журналах, а потом последовал арест и заключение в крепость.
      К этому времени его взгляды на физическое воспитание уже полностью сформировались. Физическое развитие, здоровье Николай Гаврилович определял как часть гармонического развития личности. Для закаливания организма оп рекомендовал использовать естественные физические упражнения: бег, прыжки, метание, поднимание тяжестей. Чернышевский поддерживал своего соратника и единомышленника
      Н. А. Добролюбова, который критиковал искусственность немецкой системы гимнастики.
      Так, рецензируя книгу Шребера «Врачебная и комнатная гимнастика», вышедшую в 1856 году, он отмечал, что движений, рекомендуемых автором, для нормального физического развития человека недостаточно. Необходимо разнообразить занятия другими упражнениями, а ещё лучше активно физически трудиться. В образе Рахметова в романе «Что делать?» Чернышевский выразил эти взгляды наиболее полно и с большой художественной силой.
      Рахметов в изображении писателя был обыкновенным юношей — высокого роста, крепким, хотя значительной силой не отличался. «Но на половине семнадцатого года, — читаем мы, — он надумал, что надо приобрести физическое богатство, и начал работать над собой. Стал усердно заниматься гимнастикой».
      Затем Рахметов начал активно трудиться. Рубил дрова, копал землю, ковал железо. Систематически занимаясь гимнастикой и физическим трудом, соблюдая гигиену, развивая и закаляя волю, Рахметов стал исключительно сильным, выносливым и мужественным человеком.
      Эти качества были присущи и автору романа «Что делать?». Они помогли ему стойко перенести многомесячное пребывание в заточении.
      ...Утро 20 мая 1864 года выдалось дождливым, туманным, Низко нависшие облака закрывали солнце. Из тюремной кареты вывели бледного, худощавого человека в очках, с белым высоким лбом и чуть волнистыми рыжеватыми волосами. Поставили на колени у позорного столба и палач переломил над его головою саблю. Так проходила гражданская казнь революционера Николая Гавриловича Чернышевского.
      Чернышевский поднялся и несколько минут молча смотрел на людей, собравшихся на площади. И вдруг через головы жандармов и конной полиции к его ногам полетел букет красных роз. Потом второй, третий.
      — Прощай, Чернышевский! — послышались крики из толпы.
      — В крепость! Рысью! — заорал взбешённый офицер, и тюремная карета, куда поспешно втиснули Чернышевского, разбрызгивая весеннюю грязь, двинулась.
      Вечером того же дня из ворот крепости выкатила повозка. Между двумя рослыми жандармами сидел узник. Это был Николай Гаврилович Чернышевский. Впереди предстояла дорога длиною в 8000 вёрст, вела она в Сибирь.
      До Иркутска добирались полтора месяца. Не дав возможности отдохнуть после тяжёлой, изнурительной дороги, Чернышевского сразу же отправили дальше — на Нерчинскую каторгу. Здесь когда-то томились те, кто первыми зажгли искру великой освободительной борьбы против самодержавия, — декабристы.
      Первое время Чернышевский работал на Кадаинском руднике, затем его перевели на Александровский завод. Пребывание в тюрьме ухудшило здоровье революционера. Он много болел, несколько месяцев находился на излечении в лазарете. С болезнями Чернышевский решил бороться с помощью физических упражнений.
      Когда проходили зимние холода и земля освобождалась от снега, он ежедневно совершал прогулки в лес. В июле и августе вода в реках восточного Забайкалья становится сравнительно тёплой, и Чернышевский добавил в распорядок дня — плавание.
      Николай Гаврилович физически окреп, чувствовал себя бодрее, возобновил активную литературную деятельность. Вечерами читал товарищам свои произведения. К сожалению, многое из того, что Чернышевский создал на Нерчинской каторге, не дошло до нас. Длинной кружной дорогой шли его произведения к издателям, потери на таком пути были неизбежны.
      Медленно тянулись годы каторги, приближался конец семилетнего заключения. Чернышевский с нетерпением ждал дня, когда снова увидится с семьёй, окунётся в водоворот общественной политической жизни России.
      Но срок ссылки истёк, и Чернышевского под охраной отправили в Якутию, где условия жизни были ещё хуже. Зима длинная, с жестокими морозами и обжигающими ветрами, лето короткое, но необычайно жаркое, душное. Болотистая почва создавала повышенную влажность, среди якутов свирепствовал туберкулёз, оспа, тиф. Но больше всего Николая Гавриловича угнетало отсутствие друзей, которые помогли выдержать семь лет сибирской ссылки.
      Расчёт царского правительства был прост: морально и физически сломить революционера, заставить отречься от своих взглядов. Но Чернышевский стойко выдержал новый удар.
      Он составил план научных и литературных работ, определил сроки их написания. Трудился с удвоенной, утроенной энергией. Ежедневно при любой погоде совершал пешие походы. Зимой в Якутии каждая прогулка — соревнование с необузданной северной природой, проверка силы, выносливости, закалки. Одновременно приходилось бороться с ревматизмом, который периодически сковывал суставы, с малокровием, возобновившимся здесь вследствие плохого питания.
      Морозы сменило весеннее тепло, и Николай Гаврилович придумывает новые упражнения, чтобы не снижать ежедневную физическую нагрузку: мышцы обязаны постоянно работать. Он задумал осушить большие участки земли, сделав их пригодными для земледелия.
      Жители Вилюйска поражались настойчивости Чернышевского, который смело взялся за работу, считавшуюся в Восточной Сибири и Якутии делом безнадёжным.
      — У нас земля оттаивает и становится мягкой лишь на десять-пятнадцать сантиметров, — объясняли они Чернышевскому. — А глубже — в любое время года твёрдая, как гранит. Лопата гнётся, металл не выдерживает.
      — Человек сильнее металла, — отвечал Николай Гаврилович.
      Он установил ежедневную норму прокладки мелиорационных канав, и выполнял её неукоснительно. Считал такую работу отличным физическим упражнением, своеобразной гимнастикой, при которой нагрузку получали все мышцы тела. И, к удивлению местных жителей, таки сделал луга пригодными для возделывания.
      Придёт время, и Николай Гаврилович покинет эти края, а канавы, сделавшие ранее мёртвые участки земли полезными для людей, якуты назовут «Николины канавы».
      Человек, создавший эти примитивные ирригационные сооружения, навсегда останется в памяти местных жителей. Строго соблюдать физкультурный режим в условиях ссылки было нелегко, но Николай Гаврилович демонстрировал завидную волю, ежедневно нагружал свои мышцы и сердце.
      «Скучно это мне, полюбившему кабинетную жизнь, — писал он родным, — но полагаю, что это хорошо в гигиеническом отношении, поэтому, преодолевая свою леность, брожу по опушке леса и по берегу реки. Брожу и хвалю себя за заботливость делать полезное для здоровья».
      По берегам реки Чернышевский не только бродил. Он очень любил плавать. Начинал купаться, едва река освобождалась ото льда, прекращал же, когда она снова покрывалась панцырем. Он мог находиться в воде очень долго и никогда не простуживался. Александру Иыпину, который беспокоился о его здоровье, Николай Гаврилович писал. «Я физически сохранился очень хорошо и не замечаю важной нравственной или умственной перемены с той давней поры, когда ты видывал меня лично».
      На двенадцатом году пребывания мужественного революционера в Вилюйске туда пожаловал прокурор Якутского окружного суда. В сопровождении стражника он направился в дом, где жил Чернышевский. Николай Гаврилович в это время находился на прогулке, что и позволило гостю внимательно осмотреть место содержания опасного государственного преступника.
      Желая сделать подробный доклад министру внутренних дел, который командировал его в Вилюйск, прокурор принялся торопливо писать в блокноте: «Комната квадратная, приблизительно 5 — 9 аршин по сторонам, высотою аршина четыре. В комнате только два окна, — прокурор ещё раз внимательно осмотрел комнату, чтобы убедиться в правильности своих подсчётов. Карандаш снова заскользил по бумаге. — Посредине комнаты на крестовинах положены плохо выструганные плахи, изображавшие из себя стол. Стол этот прежде всего обращает на себя внимание своею высотою...» Прокурор измерил стол и записал: «Более одного с половиною аршина...» Затем задумался. Высота обычного стола не превышала одного аршина и двух вершков. Зачем узник соорудил такой необычно высокий? «На столе пузырёк, небольшой, с подозрительно бурыми чернилами, и ручка со стальным пером. Стульев в комнате я не заметил».
      — А где стулья? — спросил прокурор у стражника. — Вынесли, что ли?
      — Никак нет! — рявкнул стражник. — Они завсегда читают али пишут стоя. Стульями не пользуются.
      Прокурор хмыкнул. Посмотрел на стопки книг на подоконнике, перелистал журналы и газеты, лежавшие здесь же. «Мысль», «Порядок», «Сибирская газета», «Вестник Европы», «Записки» и другие периодические издания были испещрены пометками, многие абзацы — подчёркнуты. Чувствовалось, что узник не просто читает, а скрупулёзно прорабатывает всю поступающую к нему корреспонденцию.
      «Трудится изрядно, — подумал прокурор. II снова недоуменно хмыкнул, подняв брови: — Но почему стоя?»
      Прокурор не знал, что из-за близорукости Николаю Гавриловичу приходилось читать и писать, держа бумагу почти вплотную к очкам. Когда он сидел за обычным столом, то низко пригибался, отчего быстро утомлялись мышцы плечей и спины. Стоя, он мог находиться за письменным столом значительно больше времени.
      Но прокурор приехал, конечно же, не для того, чтобы выяснить, в каком положении работает за столом Николай Гаврилович. Ему поручили передать узнику, что если он откажется от революционных взглядов и попросит помилования у царя, то вернётся к семье, будет жить в нормальных условиях.
      — Мне не о чем просить, — гордо ответил Чернышевский. — Моя вина только в том, что я мыслю не так, как шеф корпуса жандармов.
      — Продолжая жить в таких условиях, вы рискуете потерять здоровье.
      — На здоровье не жалуюсь, — твёрдо ответил Чернышевский.
      Позже Чернышевский писал: «Я не тратил, никогда не тратил своих сил ни на какие пороки, ни на какие излишества, пирушки и всё подобное тому были мне всегда гадки, поэтому здоровье моё осталось неиспорченным и стало прочным... И на основании этого я вполне убеждён, что очень долго буду оставаться человеком хорошего, неизменно и непрерывно хорошего здоровья».
      Деятельность Чернышевского — целая эпоха в развитии русской литературной критики и русской общественной мысли. Его труды — богатый вклад в материалистическую науку об искусстве. Передовыми были его взгляды и на роль физического воспитания, на необходимость и важность «делать полезное для здоровья». Но Николай Гаврилович Чернышевский не только оказал большое влияние на многих выдающихся революционеров и общественных деятелей, своими работами он стал для многих примером как личность. Надежда Константиновна Крупская в работе «Эстетика и этика Чернышевского перед судом общественности» писала: «Вряд ли Владимир Ильич кого-нибудь так любил, как он любил Чернышевского. Это был человек, к которому он чувствовал какую-то непосредственную близость и уважал его в чрезвычайной мере».
      Всей своей жизнью и деятельностью Николай Гаврилович Чернышевский заслужил такое отношение вождя мирового пролетариата.
     
     
      СИЛА — В ДВИЖЕНИИ
     
      С наступлением морозов в городском саду заливали каток. Вечерами загорались фонари и далеко разносились звуки вальсов и полек. Оркестр Нижегородского пожарного общества демонстрировал своё искусство катающейся изысканной публике.
      Днём здесь появлялись дети. Одетые в гимназическую форму или добротные шерстяные костюмчики, они скользили по ровному и хорошо подметённому льду. А за оградой сада стояли их сверстники, у которых не было ни коньков, ни денег на входной билет. Переминаясь с ноги на ногу, они ёжились от холода в рваных пальтишках и кофтах, с завистью смотрели на катающихся.
      Когда мороз донимал особенно сильно, они, чтобы согреться, устраивали петушиный бой, толкались или просто прыгали на месте. Однажды к ним подошёл высокий, плечистый, чуть сутуловатый мужчина.
      — Нравится, как катаются на коньках? Вы бы так сумели?
      Хорошо одетые господа иногда задавали подобные вопросы. Чаще всего ребята отмалчивались. Но мужчина был одет скромно, даже плохо.
      — А то нет? — ответил один из них, шмыгая носом и поправляя старый отцовский картуз, который налезал на уши. — Коньки где взять? Они знаешь сколько стоят?
      — Знаю, — грустно ответил незнакомец. — Это я хорошо знаю.
      Он печально улыбнулся и ушёл. Шагал быстро, широко, а ребята смотрели вслед, недоумевая: «Чего ему надо? Зачем спрашивал?
      А высокий человек уже приближался к дому, где находилась редакция газеты «Нижегородский листок». Он служил здесь недавно, но уже успел зарекомендовать себя талантливым литератором, старающимся помочь городской бедноте, ютившейся на тесных чердаках и в сырых подвалах.
      Едва переступив порог редакции, он заговорил страстно, убеждённо, заставив всех сотрудников поднять головы и прервать дела.
      — Надо открыть для бедных детей каток. Бесплатный. Место есть отличное ¦ — Звездинский пруд. Ширь и простор, места всем хватит. Наша секция гигиены и воспитания должна взяться за это дело.
      — Подписные листы надо... Городской голова пусть раскошелится... Толстосумов надо расшевелить... — послышались голоса.
      Предложение поддержали все журналисты.
      Через неделю на Звездинский пруд со всех концов города потянулись ребята. Одетые в отцовские или материнские обноски, они, работая локтями, пробивались поближе к построенной у катка теплушке, где стояли взрослые.
      — Мне! Мне! — послышалось из толпы, когда председатель секции гигиены и воспитания вынул из чемодана первую пару коньков.
      Заиграл оркестр — праздник начался. Взрослые со счастливыми лицами наблюдали за буйным ребячьим весельем. Грустным оно было только у человека, разговаривавшего с ребятами в городском парке. Дома он уселся за стол и торопливо принялся писать.
      На следующий день в газете «Нижегородский листок» появилась заметка об открытии бесплатного катка. Заканчивалась она грустными строчками о том, что большинство детей скользили по льду на «своих двоих». Секция гигиены и воспитания на скромные средства приобрела лишь два десятка пар коньков, а желающих кататься оказалось несколько сотен. Приходилось два-три часа ждать очереди, чтобы «обуть железом ноги».
      Снова в тесной редакционной комнате зазвучал голос автора заметки.
      — Нет полной радости у ребят. Коньков мало. Ещё надо.
      — Мысль-то верная, — соглашались журналисты. — Но только деньги нужны. И немалые. Покупать придётся ведь не полдюжины пар.
      — Есть идея. — Автор заметки взял листок бумаги и придвинул поближе чернильницу. Густые, длинные, зачёсанные назад волосы то и дело падали на лоб непокорными прядями. Быстро закончив писать, он перечитал написанное, стремительно делая правки. — Вот послушайте.
      Слегка откашлявшись, он начал читать, налегая на «о».
      — Хорошо бы помочь секции гигиены и воспитания в славном деле устройства развлечения для бедных детей города. Нет ли у кого старых коньков? Или не найдётся ли людей, которые бы дали на коньки? В этом много удовольствия и радости для детей, и, право, не грех доставить им, жителям тесных чердаков и сырых подвалов, возможность покататься на чистом зимнем воздухе. — Он поднял голову, словно спрашивал: «Ну, как?»
      И тотчас послышалось:
      — Отлично, Максимыч! Прекрасная идея!
      Глубоко посаженные голубые глаза Максимыча засветились радостью, ободрённый репликами товарищей по редакции, он закончил:
      — Если найдутся люди, которым приятно это, пусть пришлют коньки и деньги в редакцию «Нижегородского листка» или на квартиру Алексея Максимовича Пешкова, улица Полевая, дом Курепина.
      Так в конце 1899 года в «Нижегородском листке» появилось обращение к горожанам. И они откликнулись. В редакцию газеты и на квартиру к Алексею Максимовичу Пешкову, известному уже не только в Нижнем Новгороде, но и по всей России, как Максим Горький, стали поступать деньги и коньки. Искренне, с детской непосредственностью радовался он каждой паре коньков, и относил их на Звездинский пруд.
      Молодой журналист с удовольствием выполнял любую физическую работу, видя в этом не только пользу для здоровья, но и закалку характера. Прочитав очень много книг, Горький охотно цитировал высказывания великих философов и писателей о пользе труда для человека, хотя сам знал об этом не из книг.
      Человек труда стал героем его рассказов и повестей. Он с симпатией писал о людях физически крепких, красивых телом и душой, потому что был убеждён: именно им по силам преобразовать природу и общество, добиться на земле всеобщего мира и справедливости.
      — Разве это не прекрасно, — говорил он друзьям, — когда под руками сапожника из куска кожи рождаются сапоги, а точные движения рук портного превращают кусок ситца в нарядную рубашку или платье? А вы замечали, как споро и ловко работают каменщики и столяры, бондари и кровельщики, слесари и повары? Среди этих людей немало подлинных артистов своего ремесла.
      От природы Горький был крепкого здоровья. Постоянная физическая работа в доме чертёжника и на волжских пароходах, в обувном магазине и в булочной Семёнова развивали его силу и выносливость. Собрав ватагу ребятишек, он ходил с ними в лес, придумывал различные соревнования, с увлечением играл в бабки и другие игры, развивающие ловкость, глазомер, бойцовские качества.
      Игры способствовали не только физическому, но и нравственному воспитанию детей. Ему хотелось, чтобы вокруг всегда было светло от улыбок. В Горьком рано проснулся протест против социальной несправедливости, он видел, в каких тяжёлых условиях живёт народ. Но как ему помочь? Что изменить, чтобы труд стал радостью, а не калечил люден физически и духовно?
      «Мне нужно было, — вспоминал Горький, — найти в жизни, в людях нечто способное уравновесить тяжесть на сердце, нужно было выпрямить себя...»
      И он решил пройти по стране, посмотреть, что за народ живёт на бескрайних просторах Руси. Он много читал, много знал, но ему хотелось сблизиться, подружиться не с «книжными», а с настоящими людьми, узнать их думы, чаяния, мечты.
      Силы будущему писателю было не занимать. «Он без напряжения, — вспомипали современники, — «крестился» двухпудовой гирей. Высокий, плечистый, настоящий атлет». Сам Алексей Максимович припоминал, что без особых усилий поднимал 12 пудов, а шестипудовые мешки с мукой бросал, словно мячики.
      Он прошагал по пыльным просёлочным дорогам Украины, Бессарабии, Поволжья, по горным тропам Кавказских и Крымских гор. Мерял землю большими шагами, знакомился с людьми, работавшими на ней.
      «Хождение моё по Руси, — вспоминал он впоследствии, — было вызвано не стремлением к бродяжничеству, а желанием видеть, где я живу, что за народ вокруг меня? II разумеется, никого и никогда не звал: «Идите в босяки», а любил и люблю людей действующих, активных, кои ценят и украшают жизнь».
      Его нещадно палило солнце, валил с ног штормовой ветер, стегал холодный осенний дождь, безжалостно обжигал мороз. Он таскал кирпичи и шпалы, подвозил песок и известь, переносил грузы, собирал урожай овощей и фруктов. Люди труда открывали ему сердца и души, потому что чувствовали в нём своего человека, разделявшего их заботы и радости.
      Любовь к движению, к пешеходным прогулкам сохранилась у Горького на всю жизнь. Он считал их одним из лучших способов активного отдыха.
      Во время первого приезда в Италию, он исходил её вдоль и поперёк, знакомясь с памятниками прошлого.
      «Завтра иду пешком на юг Италии, — писал он известному русскому поэту Валерию Брюсову. — Возьму с собою вторую книгу ваших «Путей».
      Когда на Капри гостил Владимир Ильич Ленин, Горький путешествовал вместе с ним. Они побывали в Помпее, в Неаполитанском музее, поднимались на вулкан Везувий. Литературная работа отнимала у Горького очень много времени, бывали дни, когда он находился за письменным столом по 10 и даже по 12 часов. Но никогда не выбывал сделать паузу, чтобы прогуляться на свежем воздухе.
      «Его походка была изящна и напоминала спортивный шаг», — вспоминал художник Ф. С. Богородский, хорошо знавший Алексея Максимовича.
      В тридцатые годы к Горькому приехал молодой тогда писатель Фёдор Гладков. Алексей Максимович доброжелательно и сердечно относился к начинающим литераторам. Разговор с Гладковым продолжался несколько часов, а потом Горький предложил «перевести дух», подняться по крутой и узкой тропинке в горы.
      Гладков двигался неторопливо, боясь, что быстрая ходьба окажется не под силу Алексею Максимовичу, но гостеприимный хозяин быстрыми шагами обошёл гостя и, энергично помогая себе палкой, стремительно зашагал первым.
      Так они двигались до самой вершины. Гладкову пришлось приложить немало усилий, чтобы не отстать от Алексея Максимовича. Лёгкость и быстрота, с какой двигался Горький, поразили молодого писателя. Когда они, стоя на вершине горы, любовались облаками, проплывавшими близко от них, Гладков, поборов смущение, высказал восхищение выносливостью Алексея Максимовича.
      Горький озорно улыбнулся.
      — Когда-то я делал по 60 вёрст в день.
      Он принялся объяснять Гладкову, что ходить надо быстро, ежедневно, преодолевать лень и расхлябанность.
      — В молодые годы я крепким был, потому что много работал физически, далеко ходил. — Горький расправил сутулую от многочасового сидения за письменным столом спину. — И игры или забавы народные, где силой мерялись, никогда не пропускал. В таком споре не только крепость мускулов, но и крепость характера проверялась.
      — Я много слышал о вашей силе. То вы самолично разгрузили целую баржу, то вытащили воз с грузом, застрявшим в чернозёмной грязи. Пара добрых копей не могла осилить, а Горький плечом подтолкнул, воз и выскочил.
      Алексей Максимович засмеялся:
      — Сила в молодости была. Но многое в этих историях преувеличено.
      — Сергей Скиталец рассказывал, что однажды на берегу Волги вы сдвинули с места камень, который не могли сдвинуть четверо мужчин. — Гладкову очень хотелось, чтобы хоть одна из многих легендарных историй о Горьком-силаче подтвердилась.
      — Было такое, — согласился Горький. — Только мужчины эти были весьма слабосильны и худосочны. Как раз из тех, кто считает, что человеку умственного труда стыдно напрягать мускулы. А стыда в этом нет.
      Спортивные увлечения Горького были разнообразны. Особенно его увлекала своей эмоциональностью старинная русская игра в городки. Играли команда на команду — удачное попадание развивало общий успех, промах с огорчением воспринимался не только виновником. Каждый старался метким ударом исправить ошибку товарища.
      Сергей Скиталец, который одно лето прожил с Горьким в Мануйловке, тоже принимал участие в городошных баталиях.
      «Горький за меня огорчался, — вспоминал он, — что удары мои, несмотря на силу, никогда не отличались меткостью. А сам он, несмотря на подтачивавшую его здоровье болезнь, обладал ловкостью и верностью удара».
      Если обстоятельства не позволяли собрать друзей для игры в городки, Горький находил иной способ тренировать мышцы. «Живу себе да дрова колю для гимнастики», — сообщал он в письме друзьям. Однако писатель Александр Серафимович свидетельствует, что Алексей Максимович занимался гимнастикой не только с топором в руках.
      Серафимович принёс в издательство «Знание» рассказы. Его проводили в кабинет к Горькому, тот сидел за столом, заваленным рукописями, и что-то писал. Увидев вошедшего, встал, вышел из-за стола, поздоровался с гостем. Потом вдруг выбросил свои сильные и длинные руки вперёд, вверх, вниз, два раза присел и вытянул ногу. Серафимович смотрел на него растерянно, такое он видел впервые.
      Горький поднялся, располагающе улыбнулся.
      — Гимнастикой не занимаетесь? А надо. Я вот сегодня семь часов из-за стола не вылезал. Понимаете? Рукописей горы. Ведь надо взвесить каждое слово, каждую строчку... Сотни тысяч читать будут!
      Как н большинство людей, выросших на Волге, Горький отлично умел плавать. Но по-настоящему животворную силу плавания оценил, поселившись на Капри. В Италии Алексей Максимович прожил в общей сложности пятнадцать лет, и море навсегда вошло в его жизнь, стало ободряющим источником творческого вдохновения, лучшим лекарством от терзавшей его болезни.
      В одном нз писем сыну он писал: «Очень люблю море! Будь я моложе, поступил бы в спруты или акулы н всё плавал по морям». В воде Горький чувствовал себя уверенно, заплывал далеко при любой погоде.
      Любнл Горький и рыбалку, особенно ему нравилась ловля рыбы сетью. Здесь требовались н сила, и ловкость, проверялись выносливость, быстрота, находчивость. Удачный лов зависел от слаженных действий всех членов рыбацкой артели. В одном из писем А. П. Чехову Горький не без гордости писал, что его охотно берут в дружную рыбацкую компанию.
      На Капри Горький увлёкся ловлей кальмаров без удилища и поплавка прямо с лодки. Рыбалка эта азартная, требующая большой сноровки, глазомера и сообразительности. Выезжали в тёмную ночь, далеко от берега, захватив снасти особого рода. К небольшому металлическому стержню прикреплялись полтора-два десятка крючков, наживкой служила мелкая рыбёшка. На носу лодки устанавливался протвень, в котором ярко горело смольё.
      Лодка всё время в движении. Кальмар реагирует только на движущуюся наживку. Поэтому сидящий на вёслах не знает ни минуты покоя.
      Не легче и тому, кто держит в руках снасти. Нужно точно рассчитать время, когда надо подсечь кальмара.
      Освоив тонкости нового способа рыбной ловли, Горький всё чаще возвращался с богатой добычей.
      Очень скоро высокий широкоплечий русский писатель завоевал у жителей Капри славу умелого рыбака.
      Успехи в рыбной ловле сопутствовали Алексею Максимовичу ещё и потому, что он серьёзно изучал повадки морских рыб, много читал о рыбоводстве. Играя с детьми, он показывал, как ленивая и глупая рыба берёт наживку и как надо быстро и ловко подцепить её на крючок и вытащить из воды. А потом сочинил для детей весёлую сказку «Случай с Евсейкой», рассказывающую о подводном царстве, его обитателях, их привычках и характерах.
      Местные жители полюбили Горького не только за доброту и сердечность. Он покорил их сердца ещё и мужеством.
      Однажды писатель с двумя рыбаками вышел в море. У берегов острова Иския погода внезапно испортилась, подул шквальный ветер. Могучая волна ударила в лодку, едва не перевернув её. Вторым ударом сорвало руль и унесло вёсла. Испуганные рыбаки опустились на дно лодки и принялись молиться, призывая деву Марию сохранить им жизнь.
      Но Горький не растерялся. Он схватил запасное весло и стал действовать им как рулём. Напрягая силы, он не давал лодке перевернуться, хотя она буквально содрогалась от мощных ударов разбушевавшейся стихии. Внезапно шквальный ветер стих, море успокоилось, снова ласково засветило солнце.
      Когда лодка причалила, к ней сбежались все жители посёлка. Они знали о буре возле острова Иския и не ожидали снова увидеть сеньора Массимо и его спутников живыми и невредимыми. Слава о Горьком как о человеке, способном успокоить любой шторм, быстро распространилась по всему побережью.
      Однажды у Алексея Максимовича гостили молодой, но уже известный писатель Михаил Коцюбинский, певец Шаляпин, художники Нестеров и Бродский.
      — Утром едем на рыбалку, — объявил им в первый же день Горький. — Из Пиккола Марина пойдём к Белому гроту. Угощу вас каприйской ухой. Божественное блюдо.
      — Алексей Максимович, — поинтересовался Бродский, — говорят, вы акулу поймали пудов на двенадцать.
      — Фантазия, — засмеялся Горький. — Маленькие иногда попадались. Но в уху они не годятся.
      Вышли в море на рассвете. Вода была тихая и такая прозрачная, что было видно, как на большой глубине серебрилась рыба.
      Начался лов. Ещё на берегу перед выходом Горький объявил:
      — Лучшим рыбакам установлены призы. Первый — за самый большой улов. Старайтесь, друзья мои. Рыбы в море много.
      Все энергично принялись за дело и убедились: рыбы в море действительно много. Нестеров сразу вытащил вьюнка, потом ещё двоих. Недовольно поморщился — на призы не потянут. Но через минуту удивлённо охнул, выхватив из воды вьюна толщиною в две человеческие ноги.
      Оглянулся, а невдалеке Бродский тащил красную, как коралл, с большими крыльями по бокам рыбу-чёрта.
      — Как Мефистофель с плащом! — восхищённо закричал художник, пожалев, что нет под рукой кисти и красок.
      Косяком пошли кальмары, потом снова вьюны. С лодок слышались весёлые крики, соревновательный азарт охватил рыбаков.
      Когда солнце стало припекать, лодки двинулись обратно к берегу. Самый большой улов оказался у Алексея Максимовича.
      — А теперь варить уху! — сочно пропел Шаляпин, и все принялись за дело.
      Кто чистил рыбу, кто собирал сухие ветки для костра, Бродский и Нестеров принесли ключевой воды. И вдруг раздался пронзительный крик: «Акула! Акула!»
      Морские хищники не редкие гости в тех местах, но близко подходить к берегу, как правило, не решаются. На этот раз акула, очевидно, сильно проголодавшись, решила рискнуть. Её могучее продолговатое тело хорошо просматривалось в воде. Хищница направлялась к лодкам.
      Все забегали, закричали, стали размахивать руками, вёслами, шляпами. Акула замедлила ход, но удирать не собиралась. Запах рыбы и голод влекли к лодкам.
      — Надо сделать петлю и поймать её, — предложил Горький. И закричал двум молодым карприйцам, тоже участвовавшим в рыбалке: — Делайте петлю из каната! Только живее! А то уплывёт!
      Рыбаки быстро выполнили приказание и побежали к свободной лодке. За ними поспешил Горький.
      — Веселее гребите! — поторапливал Алексей Максимович рыбаков. — Не то уйдёт, окаянная!
      Но «окаянная» не торопилась пускаться наутёк. Она почувствовала опасность лишь тогда, когда голову охватила петля, ловко брошенная одним из рыбаков. Акула дёрнулась, пытаясь освободиться, но это ей не удалось. Она резко повернула и рванулась в открытое море, потащив за собою лодку.
      На берегу испуганно закричали. Сила и выносливость акулы известны всем. В открытом море она может легко перевернуть лодку.
      — Рубите канат! Рубите канат! — доносилось с берега.
      Около двух часов шла отчаянная борьба между людьми и огромной рыбою. Наконец удалось подтянуть акулу к лодке и несколькими точными ударами весла оглушить её.
      На берегу каприйцы разделали акулу и преподнесли Горькому её сердце — знак признания отваги рыбака.
      Писатель был растроган.
      — Если бы я, друзья мои, был богом, то сделал бы себе кольцо и в оправу вставил Капри. Благословенный этот остров с его солнцем, морем и добрыми людьми.
      Зимой 1914 года Горький возвратился на родину. Россия встретила его снегом и морозами. В один из первых же дней после приезда отправился на каток.
      Здесь едва не столкнулся с Бродским.
      — Алексей Максимович! Вы ли это?
      — Конечно я, кто же ещё. Часто на катке бываете?
      — Каждый вечер. А вам, Алексей Максимович, холод не вредит? После тёплой Италии сразу в объятия к нашим морозам. Врачи что говорят? Ведь вы болели. Полечиться не мешало бы.
      — Древний восточный мудрец и врач Авиценна говорил: «Умеренно и последовательно занимающийся физическими упражнениями человек не нуждается в лечении».
      Они долго катались вместе, потом Бродский проводил Алексея Максимовича домой. Горький был бодр, весел, катание на коньках доставило ему большое удовольствие. На прощание он подарил художнику фотографию, на обратной стороне которой размашистым почерком написал: «Милому спортсмену и художнику И. И. Бродскому на память от известного конькобежца Горького».
      Своих литературных героев писатель непременно наделял силой, здоровьем, ловкостью, выносливостью, мужеством — чертами, которые высоко ценил и которыми обладал сам.
      — Я писал своих героев реальных и легендарных, — сказал он однажды в беседе с молодыми писателями, — стремясь вызвать в людях стремление подражать им, быть такими же красивыми в движениях, такими же прекрасными в своей силе.
      Поэтому не случайно именно к Горькому обратился редактор только что созданного спортивного журнала «Геркулес» с вопросом:
      — Можно ли сделать девизом издания изречение: «Каждый человек может и должен быть сильным!»
      Вопрос был не праздный. Различные религиозно-философские теории утверждали: умственные и физические качества даются человеку при рождении — что богом отпущено, с тем и живи. Горький же отстаивал мысль, что человек может развить себя умственно и физически.
      Он написал:
      «Девиз вашего журнала я считаю весьма важным. Да, каждый человек может и должен быть сильным. И было бы чрезвычайно хорошо, если бы мы, русские, усвоили этот девиз».
      Писатель принял активное участие в работе редакции созданного журнала. Он поместил на страницах «Геркулеса» отрывок из очерка «В цирке», где рассказывал о людях с крепкими мускулами и сильной волей.
      Физическое воспитание Алексей Максимович всегда связывал с формированием характера, со становлением человека как личности. Ценил физкультуру как могучий фактор нравственного и эстетического воспитания, необходимый «для полного ощущения жизни, то есть для счастья».
      Любовь к спорту он привил сыну Максиму, который особенно преуспел в классической, тогда говорили французской, борьбе. После победы Октябрьской революции Максим стал комиссаром Центральных курсов инструкторов спорта Всевобуча. Писатель часто приезжал на спортивные площадки курсов, с интересом наблюдал за тренировками и соревнованиями будущих спортивных инструкторов. Их роль в жизни молодой Советской республики Горький считал исключительно важной, ведь им предстояло «втягивать огромную массу трудового населения» в физкультуру и спорт. Лишь при Советской власти стало возможным то, о чём всегда мечтал великий пролетарский писатель.
      В 1921 году Алексей Максимович выехал для лечения за границу. Находясь вдали от родины, он пристально следил за жизнью Советского государства, радуясь его созидательным успехам.
      Сам он жил и работал в неустанной борьбе с недугом. Не обольщался надеждами, но и никогда не падал духом. Когда самочувствие не разрешало взяться за вёсла, чтобы выйти в море, то находил себе посильную работу.
      «Вот уже третий день лечусь тем, что чищу дорожки в саду... Помогает», — писал он друзьям в Москву.
      По возвращении в Советский Союз Алексей Максимович совершил путешествие по стране. Его поражали большие перемены, особенно там, где он ещё не так давно шагал с котомкой за плечами. Он видел новые дома и мосты, заводы и фабрики. Происходили перемены и в спортивной жизни страны. Начали создаваться добровольные спортивные общества, которые организовывали и направляли деятельность физкультурников и спортсменов. В апреле 1922 года по инициативе Феликса Эдмундовича Дзержинского было создано пролетарское спортивное общество «Динамо», впоследствии воспитавшее немало атлетов, прославивших страну. Алексей Максимович высоко ценил роль этих обществ, способствовал их популярности.
      В 1932 году в Москву из Горького прибыла спортивная делегация. Спортсмены-динамовцы, земляки великого писателя, привезли Алексею Максимовичу привет от всех физкультурников Горьковской области и сообщили, что он принят в почётные члены общества.
      Алексей Максимович был смущён и растроган.
      — Только знайте, друзья мои, я уже не молод и не смогу выйти в трусах на стадион, чтобы сыграть в футбол или прыгать в длину.
      — А мы культивируем не только футбол и лёгкую атлетику, — отвечали динамовцы. — У нас есть гимнастика, бокс, штанга, городки.
      — Городки? — обрадовался Горький. — Это прекрасно.
      Он взял анкету вступающего в спортивное общество и в графе: «Какими видами спорта хотите заниматься?» чётко вывел: «Городки, охота, рыбная ловля».
      После заполнения анкеты редактор городской газеты «Динамовец начеку» Евгений Иванович Рябчиков, впоследствии известный советский журналист, вручил Алексею Максимовичу Горькому членский билет и значок.
      — Благодарю за то, что приняли в свою молодую спортивную семью, — сказал писатель. — Я постараюсь быть активным динамовцем.
      — Тогда у нас есть просьба, — тотчас ответил Рябчиков. — Напишите статью в нашу газету.
      Горький охотно согласился.
      Скоро Алексей Максимович написал статью «Землякам-динамовцам», которая появилась на страницах не только горьковской газеты, а и в «Правде», «Известиях», «Комсомольской правде» и других изданиях.
      «Наш пострел везде поспел, — начиналась статья. — Эта поговорка с достаточной точностью характеризует разнообразие, быстроту, ловкость, иначе говоря, динамичность действий. Знакомясь с разнообразнейшей работой всесоюзной организации «Динамо», в особенности с работой динамовцев Горьковского края, я невольно с весёлой улыбкой сердца вспоминаю эту забавную, но меткую поговорку...
      Мне хочется напомнить динамовцам, что греческое слово «динамо» значит «сила», «динамика» — движение, а «динамит» — взрывчатое вещество. «Динамо» — это сила в движении...»
      Движение, активность, действенность были чертами, глубоко свойственными писателю.
      Когда же, учитывая болезнь и возраст писателя, ему пытались создать комфортные условия, это по-настоящему сердило Горького.
      — Меня вот возят в автомобиле с места на место, — говорил он на Всероссийском совещании рабочих университетов. — Я стал толстеть, прибавил целых два кило в весе... Вы вот смеётесь, а мне это совсем не нравится. Я привык всегда ходить на своих ногах и терпеть не могу всяких иных способов передвижения.
      Кипооператор Михаил Ощурков снимал Горького в последние годы его жизни. Приезжая на дачу писателя в Горки, он непременно заставал его или за письменным столом, или за какой-нибудь физической работой. Алексей Максимович сам оборудовал в саду площадку для крокета — игра, позволявшая в его возрасте активно проводить досуг.
      Писатель не уставал напоминать о пользе физической культуры и спорта.
      Когда в июне 1935 года к Алексею Максимовичу Горькому приехал известный французский писатель Ромен Роллан, он уговорил гостя поехать на Красную площадь смотреть физкультурный парад.
      Ромен Роллан относился к спорту довольно скептически и согласился скорее из вежливости, не желая обидеть гостеприимного хозяина.
      «Я предполагал пробыть на параде только час, — вспоминал Роллан, — но был настолько увлечён и захвачен этим великолепным зрелищем, что пробыл на Красной площади около пяти часов».
      К числу последних спортивных увлечений Горького относится стрельба из малокалиберной винтовки.
      Художник В. Сварог изобразил писателя в тире вместе с Климентом Ефремовичем Ворошиловым, отменным мастером стрельбы из многих видов оружия. Вполне вероятно, что именно он был «тренером» Горького, помогал ему овладевать тайнами меткой стрельбы. На картине писатель держит ружьё дулом вверх, так обычно делают после выстрела. Он улыбается — очевидно, выстрел оказался удачным.
      В одной из последних статей великий пролетарский писатель писал: «Всё более уверенно твёрд шаг молодёжи, и ярче горит в глазах её радость жить в стране, где так быстро и красиво воспитывается тело и так огненно победоносно цветёт в нём боевой героических дух».
      Алексей Максимович мечтал о том времени, когда все смогут «красиво воспитывать тело», и такое время настало. Сегодня физкультура и спорт прочно вошли в быт миллионов советских людей, соотечественников великого писателя.
     
     
      МУДРЁНАЯ ШТУКА — ЖИЗНЬ ЛЮБИТЬ
     
      Мальчишки собрались на околице и решали, что делать дальше. Можно отправиться на пруд купаться, июльское солнце так нагрело воду, что она словно парное молоко. Или поиграть в «бабки». Но Стена Медведев сказал как отрубил:
      — Митяй придёт и скажет.
      Все сразу приумолкли и растянулись на траве, ожидая Митю Фурманова, признанного вожака мальчишек села Середы.
      Митяй предложил пойти в лес. За ягодами и грибами ребята ходили часто — с родителями, со старшими братьями или сёстрами, сами в одиночку или гурьбой. Но с Митяем было особенно интересно. Он умел раззадорить, и каждый старался быстрее других наполнить лукошко ягодами или найти самый большой гриб.
      Позже он запишет в дневник: «...Какое удовольствие бродить по лесу, наблюдать жизнь видов и животного, и растительного миров, рыться в траве, расшвыривать сухие листья, наблюдать за бегом муравья, за полётом птички, за порханием бабочки... В какой гармонии сочеталось здесь величественное и кроткое, как возвышаешься здесь душой, как полно живёшь под зелёной листвой деревьев, как вольно дышишь...»
      Евдокия Васильевна Фурманова, мать Митяя, иногда журила сына, считая, что он слишком много времени проводит на улице. Но отец, Андрей Семёнович, был другого мнения. Видел, что мальчик здоров, на щеках румянец, пусть резвится, пока есть возможность. Больше всего он хотел, чтобы дети, Митяй был третьим после Софьи и Аркадия, получили образование, и для этого задумал переехать в Иваново-Вознесенск, где находилось шестиклассное училище. А там на пыльных городских улицах не очень-то разгуляешься.
      Первые месяцы в училище Митяй держался сдержанно. Но к концу года пользовался у ребят в классе таким же авторитетом, как среди ровесников в Середе. Его полюбили за способность бескорыстно дружить и помогать товарищам. Во всех играх он почти всегда оказывался победителем, а такое в мальчишечьей среде ценится очень высоко.
      Фурманов заканчивал училище, когда грозные события 1905 года потрясли Иваново-Вознесенск. 12 мая началась всеобщая забастовка, за городом, на Талке, проходили многотысячные митинги рабочих. Митяй не остался безучастным к событиям, с замирающим сердцем слушал ораторов, хотя в свои 14 лет многого не понимал. Из выступавших ему особенно запомнился широкоплечий ясноглазый рабочий, которого все называли Арсением. Он лучше других разъяснял, почему трудящиеся живут плохо, а фабриканты хорошо и как такое положение изменить. Всё увиденное и услышанное навсегда врезалось в память подробно.
      После окончания училища юный Фурманов поступил по настоянию отца в Торговую школу, готовившую приказчиков, конторщиков и счетоводов. Пришлось зубрить бухгалтерию и торговое законодательство, коммерческую арифметику и географию России.
      «Он был хорошо сложён, красив и силён, — вспоминает соученик Фурманова по Торговой школе Михаил Платонович Колосов, — товарищи любили его за честность и прямоту».
      Коммерческие науки не интересовали Фурманова. Он увлекался литературой, сам писал стихи. Поэтому, сдав экстерном экзамены, он поступил в 6-й класс реального училища города Кинешмы.
      Здесь Фурманов организовал литературный кружок. Реалисты собирались в тесной комнатке, читали и обсуждали сочинения Пушкина и Толстого, Тургенева и Чехова, Шекспира и Гёте, Белинского и Добролюбова, Чернышевского и
      Писарева. Особенно горячие споры вызывали сборники издательства «Знание», где печаталпсь произведения Горького, журналы с рассказами и повестями Бунина, Алексея Толстого, Куприна, Вересаева, Серафимовича. Такая литература воспитывала нетерпимость к любой несправедливости.
      На уроке русского языка учитель поднял с места одного из учеников и принялся злобно высмеивать заплаты на его одежде.
      — Мать болеет и сестрёнка, — глотая слёзы, оправдывался реалист. — Отец в прошлом году умер. Нас у матери четверо...
      — Училище — храм пауки, — а ты в каком виде!..
      — Прекратите! Как вам не стыдно?! Вы лучше спросите, когда он последний раз кушал! — на весь класс прозвучал сильный голос Фурманова.
      Учитель на мгновение потерял дар речи.
      — Вон из класса! — побагровев, закричал он. — Негодяй!
      Едва за Фурмановым захлопнулась дверь, как большая половина класса поднялась и последовала за ним. Так произошла первая в жизни юноши забастовка.
      Однажды летом Фурманов просто огорошил друзей предложением:
      — Давайте в футбол играть! Организуем команду!
      — А где играть?
      — На Межаковом поле, возле ипподрома, есть хорошая лужайка, — объяснил Дмитрий. — Лучшего места для футбольной площадки не придумаешь. Надо только сделать разметку и поставить ворота.
      Вскоре в Кинешме появилась первая футбольная команда, число любителей игры стало быстро расти. Площадка на Межаковом поле никогда не пустовала.
      Быстро пролетели три года учёбы, остались позади выпускные экзамены, горячие споры в литературном кружке, шумные футбольные баталии. Дмптрий вернулся домой, поделился с родителями заветной мечтой:
      — Поеду в Москву. Буду поступать в университет.
      Его не стали отговаривать. Но тут возникли неожиданные сложности. Дело в том, что для поступления на историко-филологический факультет, а именно сюда собрался поступать Фурманов, нужно было сдать по полному курсу гимназии латынь, а её в реальном училище как раз не преподавали.
      Старшая сестра Софья подала спасительную идею:
      — К Черновым сын из Москвы приехал. Он в университете учится. Попроси, чтобы помог.
      Студент естественного факультета, сын рабочего, Михаил Чернов согласился помочь Фурманову. Йо узнав, что тот почти не знаком с латынью, покачал головою.
      — Намереваешься за лето пройти полный курс и в сентябре экзаменоваться? Нереально. Понимаю, что готов заниматься восемь, даже десять часов в день... Но выдержишь ли...
      — Помогут гимнастика и гантели. Мускулы работают, мозг отдыхает, — ответил Фурманов.
      — Логично. — Чернов окинул взглядом стройную мускулистую фигуру юноши. — Когда начнём?
      — Завтра.
      5 августа 1912 года Фурманов сдал латынь и стал студентом Московского университета.
      Студенческая жизнь складывалась нелегко. Для того чтобы купить поесть или одеться, приходилось давать платные уроки — помощи из дому почти не было. Когда приезжал на каникулы, мать украдкой вытирала слёзы, глядя на его исхудавшее и бледное лицо. Всё свободное время дома он по-прежнему отдавал футболу.
      После одного из матчей в июле 1913 года Фурманов написал стихотворение «Футбол», отрывок из которого позволяет судить о том, что Дмитрий отлично разбирался в топкостях «ножного мяча».
      Так... Прекрасно... Поддай-ка ещё посильней...
      Ну, хавбеку скорее отдай своему!
      И несётся хавбек всё сильней и быстрей —
      Всё хотелось бы гол завести самому.
      Раз! И мощной свечой подымается мяч —
      И бесстрашный наш бек мяч отбил головой.
      Поднялась кутерьма пасовых передач, —
      Только слышны удары да крики порой.
      Летом следующего, 1914 года ему не пришлось играть в футбол. Началась первая мировая война, оказавшая значительное влияние на формирование мировоззрения Фурманова.
      Студенты освобождались от призыва в армию, но Дмитрий посчитал недостойным находиться в тылу, когда другие подставляли головы под вражеские нули. Он закончил санитарные курсы, стал братом милосердия. Фурманов исколесил почти всю Россию, побывал на разных фронтах и увидел войну совсем не такой, какой её изображали шовинистически настроенные журналисты. Ухаживая за ранеными солдатами, вчерашний студент видел, что война принесла им только горе и страдание. Видел он и немало офицеров, спасавших свою шкуру в тылу, деспотически относившихся к солдатам, которых посылали на смерть.
      Фурманов убедился, что война абсолютно чужда трудящимся. Он всё яснее понимал её империалистический характер.
      После февральской революции 1917 года, заставшей Дмитрия в Иваново-Вознесенске, он, не раздумывая, стал на сторону пролетариата. Его избрали товарищем председателя городского Совета, поручили возглавлять комиссию по народному образованию. Позже он становится заместителем начальника революционного штаба отрядов Красной гвардии Иваново-Вознесенска, принимает самое активное участие в Октябрьском восстание рабочих города. Печатается также в губернской газете «Рабочий край». В его многочпсленных стихах, рассказах и публицистических статьях звучит тема борьбы народа за освобождение от поработителей.
      В начале 1918 года в губернию прибыл широкоплечий ясноглазый человек. Прошло 13 лет, но Фурманов сразу узнал Арсения, пламенные речи которого запомнил навсегда.
      — Фрунзе, Михаил Васильевич, — представится новый предгубисполкома, крепко пожимая руку Фурманову.
      Дмитрий становится членом Коммунистической партии, вместе с другими большевиками отдаёт все силы и знания для укрепления Советской власти в крае, проводит большую работу по подготовке бойцов для Красной Армии.
      Фрунзе считал, что каждый партийный и советский работник должен в любую минуту быть готовым защитить революцию и поэтому обязал всех ежедневно упражняться в стрельбе и верховой езде. Одним из самых активных на этих занятиях были Дмитрий Фурманов и его жена Ная Стешенко.
      Вскоре партия направила Фрунзе на Восточный фронт. В начале 1919 года сюда прибыл и Фурманов.
      — Поедете в Александров Гай, — сказал Фрунзе. — Там организовывается 25-я дивизия. Командир Чапаев, Василий Иванович. Будете у него комиссаром.
      Чапаев решил проверить прибывшего.
      Когда познакомились, испытующе глянул на комиссара и закричал ординарцу:
      — Лошадей! Еду на позиции. Комиссар, а ты как? Со мной?
      — Обязательно!
      Чапаев сразу яге погнал коня в карьер, потом перешёл на рысь. Он мчался впереди всех, время от времени оборачиваясь, как там комиссар? Фурманов держался уверенно и спокойно. Тогда начдив попридержал коня, и они уже до самых позиций ехали рядом.
      Бойцы искренне полюбили комиссара, человека смелого и душевного. И с грустью расставались с ним, когда по приказу командования он выехал в Ташкент для работы в Реввоенсовете Туркестанского фронта. Потом во главе группы политработников его направили в город Верный, ныне Алма-Ата, для укрепления Советской власти в Семиречье, а затем в Краснодар в распоряжение командующего 9-й кубанской Красной Армией.
      Недалеко от станицы Приморско-Ахтырской высадили белогвардейский десант под командованием генерала Улагая. Двигаясь по Азовскому побережью, белогвардейцы намеревались захватить Краснодар и обеспечить выход основных сил генерала Врангеля из Крыма. Нужно было остановить наступление белых. В тыл к ним решили направить красный десант. Командиром назначили Епифана Ковтюха, комиссаром — Дмитрия Фурманова.
      Фурманов проявил в рейде замечательные организаторские способности. Красный десант выполнил задачу: разгромил белогвардейский штаб, захватив большие трофеи, и собрал наступление противника. Шестерых участников похода, проявивших особое мужество и героизм, наградили орденами Красного Знамени. Среди них и комиссара.
      Фурманов приступил к работе в ПОАРМЕ (политическом отделе армии). Проявляя неистощимую энергию, он выступает в ротах и батальонах, организовывает учёбу политсостава, пишет статьи в различные армейские издания. Работавшая в одном из отделов ПОАРМА Анна Самойловна Шуцкевер вспоминает, что однажды за день он написал 16 статей для красноармейских газет и журналов.
      Сотрудники ПОАРМА работали напряжённо и много. Лучшим способом восстановления сил Дмитрий Андреевич считал физическую нагрузку. И предложил всем армейским политработникам активно участвовать в субботниках на железнодорожной станции.
      — Когда мускулы работают, голова отдыхает, — повторял он любимое изречение.
      Вскоре к политработникам присоединились работники других армейских служб. На субботник ходили с песнями, музыкой. Фурманов по обыкновению шёл во главе колонны, в работе тоже был всегда впереди. Грузили вагоны или расчищали железнодорожную колею, приводили в порядок вокзал или пристанционные сооружения, начальник ПОАРМА брал на себя самую тяжёлую работу и сердился, если кто-то говорил, что ему по должности можно делать что-нибудь и полегче.
      В 1921 году Фурманов демобилизовывается и переезжает с женой в Москву. Поселяется в доме № 14 по Нащокинскому переулку. Позади бои на Восточном фронте, напряжённые дни в Верном, красный десант и работа в ПОАРМЕ. Впереди новая жизнь, литературная работа, о которой он мечтал с юношеских лет. Что она принесёт ему, красному комиссару? Фурманов становится редактором издательского отдела Реввоенсовета республики и одновременно активно сотрудничает в печати. Его статьи и рецензии появляются в журналах «Печать и революция», «Красноармеец», «Военная наука и революция», в газетах «Известия», «Агит-Роста», ивановской «Рабочий край» и других. Кроме этого, он успевает прочитывать массу книг и журналов, пристально следит за всемп событиями, происходящими в стране и мире.
      Стройный, быстрый в движениях — таким он запомнился работавшим с ним Вячеславу Павловичу Полонскому и Иосифу Марковичу Машбиц-Верову, известным впоследствии советским литературным критикам. Они, как и многие другие сотрудники издательского отдела, считали Фурманова очень молодым человеком. Дмитрий Андреевич никогда не рассказывал о своём участии в гражданской войне. О том, что он награждён орденом, знали только ближайшие друзья.
      «Через два месяца мне стукнет 30 лет, — записал Фурманов в дневнике 10 августа 1921 года. — Дел не мало — поплетусь на четвёртый десяток. Мужчины в моих летах иной раз напоминают старцев на первых этапах старчества. А моей свежести все завидуют н изумляются. Мне обычно дают 22 — 23 года, не больше.
      Скажу пару слов, как я эту свежесть сберёг и как берегу. Я упражняюсь минут 30 утром и минут 10 на ночь: упражнения, обливания холодной водой и массаж. Это помогает ловко».
      Дневник, верный друг Фурманова, помогал сохранить в памяти незабываемые картины революционных событии, героизм красноармейцев и командиров в боях против белогвардейцев. Перечитывая его, Фурманов чаще всего возвращался к дням, проведённым вместе с Чапаевым. Образ полководца, вышедшего из народа, человека, которому революция дала возможность раскрыть своп способности, беспредельные храбрость и мужество чапаевцев вдохновляли. Время не изгладило характеры и поступки этих людей, наоборот сделало их выпуклыми и яркими.
      В ивановской газете «Рабочий край» появляются очерки, вокрешающие отдельные эпизоды из жизни прославленной 25-и дивизии, боевые дела Чапаева. Постепенно вызревает замысел связать эти картины в целое полотно, занечатляющее героические свершения защитников революции.
      Редактор журнала «Красная новь» Воронений, много лет редактировавший «Рабочий край» и хорошо знавший Фурманова, резко отрицательно отнёсся к идее документальной основы романа о Чапаеве. Он считал, что документальность снижает художественную ценность литературного произведения, обедняет и упрощает его.
      Фурманов же доказывал, что документальность поможет правдиво передать героику гражданской войны, отобразить решающую роль партии пролетариата, показать, как широкие массы осознают идеи социалистической революции.
      Именно исходя из этих убеждений, приступает он к работе над романом о Чапаеве. Продолжает Фурманов и активную журналистскую деятельность. Откуда он брал силы, энергию? Ответ находим на страницах дневника:
      «Я почти не хвораю с тех пор, как активно стал беречь себя. т. е. с 15 годов. Лицо свежо и румяно. Все органы работают, как то им и надлежит по уставу.
      Работаю рационально, вымеривая каждые пять минут: на свежую голову самое трудное дело, на затуманенную — легче, на усталую — совсем техническую работу (так уж её распределяю, это можно), а когда вдребезги устанут виски или глаза отобьються — ношу воду, колю дрова, перебираю что-нибудь, перетираю библиотеку и т. д. и т. д. — физическую делаю работу, которую не след делать на свежую голову. По утрам 10 — 15 минут, а то и 30 — гимнастика. То же перед сном — минут 8 — 10. На ходу, дорогой — дышу глубоко, направляю лёгкие. Иной раз встаю из-за работы — упражняюсь, разминаюсь. Это разгоняет кровь, укрепляет. На ночь умываюсь обязательно — и чистоплотно, и свежо, и лицо бережёт».
      Фурманов написал «Чапаева» очень быстро, в начале октября 1922 года рукопись была готова. Но долго не решался предложить роман в издательство. Он встретился со старым большевиком П. Н. Лепешинским и попросил ознакомиться с сочинением.
      — В общем отлично, — сказал тот через неделю, крепко пожимая руку Фурманова и чуть заметно улыбаясь, видя, как лицо Дмитрия Андреевича заливается румянцем. — Отлично... Это лучшее, что я читал. Особенно в таком роде — в таком роде ещё не бывало. Это ново.
      В марте 1923 года роман «Чапаев» появился на книжных прилавках и вызвал такой интерес у читателей, что в последующие три года выдержал два полных и четыре сокращённых переиздания. Успех был впечатляющий.
      Удача окрылила Фурманова, он начинает работать ещё интенсивнее. Писатель встречается с участниками революционных событий, изучает в архивах военные сводки, приказы и различные штабные документы времён гражданской войны, стремясь, чтобы его сочинения были предельно достоверны.
      Фурманов чётко соблюдал установленный им же режим дня, в котором непременно находилось место для физических упражнений. Отдыхая в санатории, расположенном в селе Васильевском, неподалёку от Москвы, он ежедневно совершал десятикплометровые пешие переходы, окапывал деревья, переносил различные грузы.
      Многие считали поведение Фурманова странным.
      — Дмитрий Андреевич, вы поступаете неправильно. В отдыхе главное покой. А вы столько трудитесь... Мускулы, красивая фигура к лицу юношам. Серьёзному человеку это ни к чему.
      — Ошибаетесь, — возражал Фурманов. — Можно быть серьёзным работником и в то же время заботиться о культуре тела, о красоте: одно другого не исключает.
      Приехав на отдых в Крым, писатель совершал горные походы, называя их «странствиями» по достопримечательным местам Крыма.
      С посохом в руке он совершает переход из Симеиза через Алупку, Мисхор, Кореиз, Ореанду и Ливадию в Ялту.
      Палит июльское солнце; поднимая пыль, проносятся по дороге автомашины и таратайки, над которыми раскачиваются зонтики — отдыхающие совершают очередную экскурсию. А Дмитрий Андреевич чётким шагом идёт по обочине дороги. Ну, разве можно понять красоту гор из машины или таратайки? Разве можно оценить красоту, моря, лёжа на пляже?
      Он записывает в дневник: «Как я полюбил его, море! Вижу его ночью и днём, вижу в закатных оранжевых лучах, вижу в жёлтых, золотом пронизанных утренних отблесках. И каждый день, каждое мгновение море меняет свои лик. Оно никогда не похоже на себя — через мгновение оно уже не то, что было мигом раньше. Еду ли на ялике под парусом, стою ли на камне морском, когда солёные волны щекочут по ногам, или смотрю я на море с высоких гор — я вижу и чувствую бурную, невыявленную мощь, которая набухла в перекатах с белыми гребнями, которая застыла по сонным, синим бухтам, которая дрожит в его утренней и вечерней зыби».
      Фурманов не только ходил в горы сам, он и увлекал товарищей, ему хотелось, чтобы они тоже ощутили радость покорения вершин, почувствовали азарт борьбы, который охватывает каждого, кто выходит на поединок с горами. Однажды он организовал поход на вершину Яйлы. Ярко светила луна, дорога казалась ещё причудливее, ещё прекраснее, чем днём. По скалам двигались осторожно, гуськом, дорогой шагали смело, с песнями. С полночь достигли горного хребта.
      Отдохнули, полюбовались восходом солнца и двинулись дальше. Брали крутые подъёмы, пробирались над пропастями. Перевалили хребет и начали спуск. А дороги никто не знает, бывать в этих местах не приходилось. Вскоре оказались в глубочайшем горном ущелье, заваленном обломками скал, вывернутыми с корнями огромными деревьями и мелким щебнем. Оно стало для них ловушкой — дороги дальше не было.
      Послышался чей-то дрожащий от волнения голос:
      — Ну, и попали... Как выберемся?
      — Объявляю привал. Всем отдыхать! — сказал Фурманов. — А я пойду, поищу выход. Из ущелья обязательно должен быть выход. Я в этом уверен!
      Дмитрий Андреевич действительно нашёл выход. И, глядя, как он спокойно и смело прокладывал путь, обретали уверенность и его спутники. Вершина была покорена.
      Вернувшись домой, все повалились на кровати, сражённые усталостью. А Дмитрий Андреевич отправился к морю, плавал, разминая мышцы, потом взялся за карандаш.
      «Ах, какая это необузданная первозданная красота! Кабы не дьявольская эта усталость — казалось бы, по десять, по двадцать раз спустился и снова, снова влез на эти вот огромные камни, с которых и вверх и вниз распахиваются такие причудливо-волшебные картины».
      Товарищи по восхождению больше не решались покидать пляжные топчаны. А он по-прежнему шагал в горы, накапливая силы, необходимые для работы за письменным столом.
      «Благословляю мою мысль, убедившую меня вовремя в необходимости культивировать своё тело. Я практикую эти заботы (конечно, с перебоями) вот уже 10 — 12 лет. И заботы эти стали органическими: я уже хочу их, когда их нет, моё тело само просит заботы о себе», — записал Дмитрий Андреевич в дневнике 10 августа 1921 года. И подводя итог своему отношению к физической культуре, написал последнюю фразу, словно передавал боевой приказ: «Забота малая, а результаты большие».
      На книге «Красный десант», подаренной О. Леонидову, Дмитрий Андреевич написал: «Мудрёная штука — жизнь любить». За свою короткую жизнь Фурманов успел сделать очень много. И в этом немалая заслуга умения «культивировать своё тело», любви к физической деятельности — источнику трудоспособности и бодрости духа.