Армия Трясогузки

DjVu

      ЧАСТЬ 1
     
      КРУШЕНИЕ
     
      Обходчик Тимофей Егорович шагал по шпалам и, как рассерженный дятел, стучал молотком по рельсам.
      Слева и справа стоял лес. Моросил дождь. Под мокрыми деревьями ещё лежал снег, серый, пропитанный холодной весенней водой.
      Впереди лес кончался. Рельсы устремлялись к станции с водокачкой, устало опустившей свои хобот. Виднелась высокая труба, грязным пальцем уткнувшаяся в небо. Краснел кирпичный корпус депо, за которым начиналась кривая улица небольшого городка.
      И в городке, и на железной дороге хозяйничали колчаковцы. Тимофею Егоровичу приходилось их обслуживать. Потому и сердился он, но приказ большевистского подполья выполнял свято: линию охранял днём и ночью. На его участке поезда проходили без задержек.
      Иногда старый обходчик не выдерживал и, встретившись с Кондратом Васильевичем, с обидой говорил:
      — Ты из меня холуя колчаковского делаешь!
      Кондрат Васильевич руководил оставшимися в городе большевиками.
      Это был человек удивительной выдержки и большой воли. Выслушав старика, он в который раз принимался терпеливо разъяснять обходчику одно и то же:
      — Ты — наши глаза на железной дороге. А глаза надо беречь!.. Если какой состав пустить под откос потребуется, сделаем без тебя и подальше от твоего участка.
      Тимофей Егорович возвращался на железную дорогу и снова шагал по шпалам, постукивал молотком по рельсам, подвинчивал гайки, забивал поглубже расшатавшиеся костыли, подсчитывал вагоны проходящих мимо составов и намётанным глазом безошибочно определял, что и куда везут.
      На запад шли эшелоны с солдатами и боеприпасами, а обратно возвращались теплушки, набитые ранеными, опломбированные вагоны с добром, наворованным для адмирала Колчака и его приближённых.
      Обходчик уже подходил к опушке леса, когда сзади послышался перестук колёс. Тимофей Егорович сошёл со шпал на тропку и приготовил зелёный флажок.
      Состав был короткий: паровоз, пассажирский вагон и четыре теплушки. Вместо машиниста обходчик увидел в паровозной будке двух солдат в гимнастёрках с засученными рукавами. Это возвращался карательный отряд, три дня назад выехавший из города. Колчаковцы сожгли несколько деревень и расправились с крестьянами, которые помогали партизанам.
      Обходчик просигналил зелёным флажком: всё в порядке, путь безопасен.
      Из теплушек вылетали пьяные голоса:
      Тимофей Егорович убрал флажок и с ненавистью сказал:
      — Чтоб вам ни дна ни покрышки! Провалиться б вам сквозь…
      Он не закончил ругательства и застыл с приоткрытым ртом. Состав громыхнул буферами, накренился набок. Вагоны, как подбитые утки, вразнобой заковыляли вдоль рельсов и с грохотом повалились вместе с паровозом под откос, подминая придорожный кустарник.
     
      ДВА ФЛАЖКА
     
      Эти странные флажки почти одновременно попали в два штаба: один — к колчаковскому полковнику, второй — к Кондрату Васильевичу Крутову.
      Оба флажка были из белого батиста, с одинаковыми надписями. На одной стороне виднелось слово «красный», на обратной — два слова: «Армия Трясогузки».
      Полковник брезгливо взял из рук адъютанта флажок, посмотрел на корявые буквы и спросил сквозь зубы:
      — Что ещё за Тря-со-гуз-ка? Кличка партизана?
      — Почерк детский, ваше превосходительство! — робко заметил адъютант.
      — Ваша догадка лишена основания. Грамотность этих скотов до смерти остаётся на детском уровне, — возразил полковник. — Сколько разбито вагонов?
      — Пять вагонов и… паровоз.
      — Пять вагонов и паровоз! — воскликнул полковник. — Вполне наивный детский почерк!
      Он взял карандаш, придвинул к себе донесение об аварии и наложил резолюцию: «Есаулу Благову. Расследовать. Начать с обходчика».
      В это время Тимофей Егорович сидел в комнате у Кондрата Васильевича. Для оставшихся в городе большевиков она служила подпольным штабом, а официально называлась мастерской жестянщика. Днём Кондрат Васильевич чинил вёдра, лудил кастрюли, а по ночам ремонтировал оружие для партизан и подпольщиков.
      Кондрат Васильевич с любопытством осмотрел флажок, хмыкнул, взъерошил короткие волосы на голове,
      — Может, он случайно оказался у дороги?
      Обходчик не согласился:
      — Никакая не случайность! Два их было, флажка: один колчаковцы нашли, а этот я подобрал. И костыль я потом отыскал.
      — При чём тут костыль? — спросил Кондрат Васильевич.
      — При том! Его кто-то на рельсу положил — оттого и авария произошла. А флажки по обеим сторонам воткнуты были. Умысел тут явный!
      — Умысел, умысел! Глупый умысел-то! — проворчал Кондрат Васильевич. — Какой нормальный человек устроит ловушку и флажками её украсит? Да ещё с дурацкой надписью: армия, и не какая-нибудь, а Трясогузки! Ишь какой Наполеон открылся! А ведь грамотный, чёрт: кавычки нарисовал! — Кондрат Васильевич ткнул пальцем флажок. — Похоже — интеллигент из сочувствующих сработал! Надо будет искать, — может, стоящий человек.
      — То ненормальный, то стоящий! — съязвил Тимофей Егорович.
      — Ненормальный в смысле того, как крушение подстроил, а стоящий — из-за грамоты, — объявил Кондрат Васильевич. — У нас грамотеев раз, два — и обчёлся! И учти — человек, вроде, наш: сам написал — красный.
      — Хорош красный! — продолжал сердиться обходчик. — Глаза он тебе выколол!
      Кондрат Васильевич не понял:
      — Какие глаза?
      — А не ты ли глазами меня называл?.. Ослепли глаза! Мне теперь на дорогу ни-ни!
      — Я уж подумал об этом. Сегодня отправлю тебя к партизанам. Но ты не жалей: мы за карательным отрядом давно охотились!
      Где-то на улице заиграла гармошка. Кондрат Васильевич поспешно встал с табуретки, взялся за верстак, заваленный чайниками и плошками, передвинул его вместе с двумя половицами, к которым были прикреплены ножки. Открылась узкая щель люка, ведущего в подвал.
      — Залезай!.. Кто-то идёт! — сказал он обходчику, указав на люк. — Отдохни до ночи. Там и еда есть, и кровать.
      Тимофей Егорович кряхтя полез вниз, а Кондрат Васильевич подвинул верстак на старое место и посмотрел в окно.
      Мастерская стояла в самом конце улицы. Чтобы попасть к жестянщику, надо пересечь пустырь, который хорошо просматривался из окон мастерской. Место было удобное. Никто не мог незаметно подкрасться и неожиданно войти в штаб подпольщиков.
      Для ещё большей безопасности в двухэтажном деревянном доме напротив пустыря постоянно находился дежурный. Если в мастерской происходила встреча подпольщиков, дежурный, увидев незнакомого человека, начинал играть на гармошке.
      По пустырю шла женщина с тазом.
      — Не вовремя несёт тебя, бабка! — произнёс Кондрат Васильевич и принялся раздувать притушенный горн.
      Угли заалели вновь. Он бросил в огонь батистовый флажок.
     
      КОНТРРАЗВЕДКА
     
      Контрразведку в городке возглавлял есаул Благов. Сами колчаковцы ненавидели его и боялись. Говорили, что есаул — родственник одного из заправил омского белогвардейского правительства.
      Благов был высок и строен. Чёрный чуб выбивался из-под папахи и нависал над узким лбом. Большие тёмные глаза навыкате смотрели не мигая. Не всякий мог выдержать этот пристальный взгляд.
      Получив от полковника флажок армии Трясогузки, Благов долго не раздумывал. У него была одна улика — кусок батиста. Есаул послал пятерых солдат на поиски обходчика, остальным приказал произвести в городке повальный обыск.
      Крушение произошло в девятом часу утра, а уже в полдень к дому, в котором располагалась контрразведка, привели группу задержанных. Есаул вышел на крыльцо, чтобы рассортировать их: кого отпустить, а кого оставить для дальнейшего расследования.
      В бедных семьях батист — редкость, поэтому большинство задержанных было из зажиточных слоёв, поддерживавших колчаковский режим.
      — Какое издевательство! — слышалось из толпы.
      — Хуже, чем большевики!
      — Мы самому Колчаку пожалуемся!
      Это не смутило есаула. Он обвёл людей тяжёлым взглядом, переложил флажок, из правой руки в левую, вынул из кобуры кольт и сказал негромко, но так, что слышали все:
      — Богу пожалуетесь!.. Давай!
      Унтер-офицер вывел из толпы женщину с отрезом белого материала и подтолкнул к крыльцу. Благов сравнил флажок с материалом и отрывисто произнёс:
      — Свободна!
      Унтер-офицер выхватил отрез у женщины и снова подтолкнул её:
      — Иди!
      И она, пошатываясь, вышла за кольцо солдат.
      Через полчаса толпа задержанных поредела, а у ног есаула вырос ворох отобранных вещей. Тут были платья, скатерти, занавески, куски сатина, ситца, шёлка.
      Колчаковцы воспользовались удобным случаем и отбирали всё, что им приглянулось.
      К Благову подвели мужчину в форме железнодорожного служащего. В руках он держал большой батистовый платок. Есаул не успел сравнить его с флажком. Разбрызгивая уличную грязь, к дому подъехал автомобиль. Солдаты расступились, узнав машину полковника. Она круто остановилась у самого крыльца. Вышел адъютант.
      — Прекратите это безобразие! — сухо сказал он есаулу. — Кого вы задержали? Возмущены лучшие люди города! Телефон трезвонит без умолку! Полковник в гневе.
      — Мне сказано найти… — начал было есаул, но адъютант прервал его:
      — Вам надо поучиться классовому чутью у большевиков!
      — У меня одна примета — батист! — выпалил есаул.
      Адъютант усмехнулся, вытащил из кармана батистовый платок и, кивнув в сторону кучки задержанных, спросил:
      — Может быть, и мне встать с ними?.. Отпустите их, — это категорический приказ полковника!
      Есаул молча повернулся и вошёл в дом, громко хлопнув дверью.
      — Отпустите их! — повторил адъютант унтер-офицеру и добавил, обращаясь к задержанным: — Господа! Вы свободны!
      Мужчина в форме железнодорожного служащего прикоснулся пальцем к козырьку фуражки и шагнул к адъютанту:
      — Разрешите поблагодарить вас за восстановленную справедливость!
      Он выговаривал слова очень правильно, с той старательностью, с какой говорят по-русски иностранцы.
      — С кем имею честь? — спросил адъютант довольно холодно.
      — Инженер Бергер. Прислан к вам из Омска в качестве начальника железнодорожного депо.
      — Барон Бергер? — приятно удивился адъютант. — Но каким образом вы очутились в числе задержанных?
      — Вы отлично осведомлены о моей родословной! — мужчина поклонился. — А задержали меня потому, что я имел неосторожность, сойдя с поезда, вынуть из кармана батистовый платок.
      Адъютант гневно взглянул на дверь, за которой скрылся есаул.
      — Приношу вам самые искренние извинения! И прошу! — он жестом пригласил барона в машину. — Полковник спрашивал о вас уже трижды!
      Автомобиль чихнул и поехал по улице.
      Унтер-офицер сгрёб в охапку сваленные у крыльца вещи и понёс их к воротам. Из-за угла появился мальчишка-беспризорник. На голове у него блином лежала кепка без козырька. Рваный английский френч, в двух местах прошитый пулями, доходил ему до колен. Ниже виднелись полосатые пижамные брюки, прихваченные старыми солдатскими обмотками.
      Беспризорник бесстрашно дёрнул унтер-офицера за хлястик шинели.
      — Дядя, дай рубаху — брюхо прикрыть!
      Унтер обернулся. Руки у него были заняты. Он ногой хотел пнуть мальчишку, но тот отскочил.
      — Дай, говорю! — с угрозой повторил беспризорник и выдернул из охапки шёлковую рубашку.
      — Держите его! — крикнул унтер-офицер солдатам.
      Мальчишка вьюном проскользнул мимо колчаковцев и, отбежав на безопасное расстояние, с вызовом крикнул:
      — Кого держать? Меня? Хо-хо!.. У меня паспорт бессрочный! — беспризорник распахнул френч и хлопнул ладонью по голому животу. — А хотите — и гербовую печать покажу! — Он повернулся к солдатам спиной и звонко шлёпнул рукой пониже поясницы.
     
      НА БАЗАРЕ
     
      Базар был местом, куда стекались все городские слухи и сплетни. И не случайно Кондрат Васильевич послал молодого подпольщика Николая
      Глухова на базарную площадь. Какой-нибудь разговор, чья-нибудь болтовня могли навести на след таинственной Трясогузки.
      Николай в детстве сломал ногу и остался хромым, поэтому его не забрали в колчаковскую армию. Он помогал Кондрату Васильевичу чинить и паять кухонную посуду, но главная его обязанность заключалась в охране подпольного штаба. Николай жил с сестрой Катей в двухэтажном доме напротив мастерской. Они по очереди дежурили у окна и, когда надо, играли на гармошке.
      На базар Николай отправился со связкой жестяных чайников.
      На площади колыхалась густая толпа. Чего тут только не продавали! Подвыпивший старик торговал детскими гробиками. Женщина в мятой шляпе предлагала икону, уверяя, что она из чистого золота. Старуха сидела на большом котле с деревянной крышкой и на весь базар кричала:
      — Кондёр! Горячий кондёр!
      К этой «походной кухне» подошёл молодой парень со связкой книг. Он с наигранной бодростью протянул старухе всю связку.
      — Держи, мать! Никому бы не отдал, а тебе дарю — за одну миску!
      Старуха взглянула на книги и отвернулась.
      — Ладно, за полмиски! — уже не так бодро произнёс парень.
      Старуха отмахнулась, как от комара, и снова закричала:
      — Кондёр! Кому горячий кондёр!
      Николай, помня наставления Кондрата Васильевича, присмотрелся к парню, подошёл поближе и тихо спросил, положив руку на книги:
      — Про трясогузку есть?
      Парень оживился. У него появилась надежда продать книги и купить еду.
      — Зачем вам про эту глупую птицу? — веско сказал он. — Есть про охоту на бенгальских тигров-людоедов! Страх и ужас! Берите по дешёвке! Только на ночь не читайте!
      — Я слабонервный — не надо про тигров! — ответил Николай и пошёл дальше.
      До него долетел приглушённый голос женщины, торговавшей глиняными горшками, крынками и кувшинами. Забыв о своём товаре, она рассказывала стоявшим вокруг людям:
      — Которые мёртвые — сотня! Вот те Христос — не меньше! Так вповалку на шпалах и валяются! А раненых — без счёта! И говорят, будто баба крушение подстроила! Платочек там шёлковый нашли. По нему и сыск идёт. Как найдут у кого шёлк,считай, что пропал!
      Николай долго стоял около женщины, но она, исчерпав запас слухов, приукрашенных собственной фантазией, стала повторяться. Ничего нового он не узнал.
      У забора, где народу было поменьше, сидел на фанерном чемодане пожилой мужчина в пенсне, в каракулевой шапке. На груди на цепочке висела узкогорлая чернильница. Из верхней петельки пальто торчали гусиные перья.
      — Пишу прошения о помиловании, доносы и требования, иски и жалобы! Рука лёгкая! Успех гарантирован! — нараспев тянул он и начинал сызнова: — Пишу прошения о помиловании…
      Николай подошёл к писцу, тронул его за плечо и неожиданно произнёс:
      — Трясогузка… — и добавил после короткой паузы: — Полетела… Видать, лето скоро!
      Писец неохотно приподнял голову. Над базаром пролетала ворона. Сквозь пенсне на Николая уставились колючие глаза.
      — Это ворона, дурак!.. Пишу прошения о помиловании…
      Николай отошёл, позвякивая чайниками.
     
      ОБЛАВА
     
      Базар — рай для беспризорников. Их тут был не один десяток, и все «работали» кто как умел: попрошайничали, воровали, ходили на руках по лужам, чтобы удивить и разжалобить торгашей.
      В узком проходе между заколоченными ларями стоял беспризорник в пижамных брюках и в кепке без козырька. Голый живот по-прежнему белел сквозь дырявый английский френч. Шёлковая рубашка, которую он раздобыл у колчаковского унтер-офицера, красовалась на втором мальчишке, с грустными задумчивыми глазами. Был он года на два младше своего дружка, маленький и щуплый, словно воробьишка. В шёлковую рубашку таких, как он, влезло бы двое. Её плечи кончались где-то у локтей беспризорника. Рукава, чтобы не болтались, были обрублены топором. Сверху надета подбитая мехом жилетка.
      Старший беспризорник, упёршись руками в стены ларей, зорко смотрел из узкого прохода на базарную толчею. Под его рукой, как под крылом, стоял младший и глядел туда же.
      — Подходящего не видать! — произнёс старший.
      — Не видать, — как эхо, отозвался младший.
      Из толпы торопливо выбрались двое других беспризорников и заспешили к выходу. Заметив английский френч, они остановились.
      — Эй, англичанин! — крикнул один из них. — Последний раз говорю: пойдёшь к нам — получишь долю!
      Мальчишка презрительно оттопырил губы.
      — Долю? А что вам делить-то?
      Беспризорники переглянулись и подошли к ларям.
      — Протри гляделки!
      На ладони лежал туго набитый кожаный бумажник.
      — А что в нём? — полюбопытствовал мальчишка во френче.
      — Сами не знаем — только что увели! Тёпленький!
      Грязные пальцы раскрыли бумажник. В нём была пачка денег. На беспризорника во френче они не произвели впечатления. Он вытащил одну бумажку, осмотрел её и небрежно сунул обратно.
      — Чешите отсюда! У нас дела покрупней!
      Где-то в центре базарной площади забренчала гитара.
      — За мной! — приказал мальчишка во френче своему дружку, и они нырнули в толпу, оставив воришек у ларей.
      Играл на гитаре смуглый парнишка с курчавыми волосами. Он был босой и лихо месил ногами базарную грязь, аккомпанируя себе на гитаре. В замысловатых коленцах, которые он выкидывал перед зрителями, чувствовался навык. Танцору поощрительно хлопали. Но, когда он с шапкой в руке обошёл людей, не звякнула ни одна монета.
      Парнишка выругался, блеснув белыми зубами, сердито швырнул шапку под ноги и с каким-то отчаяньем запел под гитарный перебор:
      Все приумолкли: заинтересовались, какую частушку пропоёт беспризорник про «верховного правителя» — адмирала Колчака. Парнишка с ожесточеньем ударил по струнам и выкрикнул:
      Точно взрывом разбросало толпу. Люди шарахнулись в разные стороны. За эту частушку могли расстрелять и мальчишку, и тех, кто слушал его. Вокруг него образовалась пустота. Только два дружка-беспризорника продолжали стоять, с сочувствием глядя на паренька, который заплакал от голода и обиды.
      — Подходит? А? — спросил старший.
      — Подходит! — подтвердил младший.
      Беспризорник в английском френче вытащил кусок сахара, отколотый от целой головки, и протянул пареньку:
      — Держи обеими!
      Тот, не веря своим глазам, взял сахар.
      — Облава! Обла-ва! — раздалось на базарной площади.
      Началась паника. Парнишка подхватил шапку, гитару и словно растворился в разбегающейся толпе. Два дружка-беспризорника бросились к ларям: младший — впереди, старший — сзади. Обмотка у него развязалась и волочилась по земле, но поправлять её было некогда. Мальчишки один за другим влетели в узкий проход между ларями. В эту минуту Николай, бежавший за ними, наступил на обмотку. Беспризорник во френче упал, но тотчас вскочил и обругал Николая:
      — Курица слепая! Очумел от страха!
      Младший беспризорник уже раздвинул доски забора за ларями и пролез через потайную лазейку. Старший кинулся за ним. Николай тоже протиснулся в узкую дыру. Все трое очутились на свалке. Здесь никого не было.
      — Спасибо, ребята! — сказал Николай. — Выручили!.. Может, когда-нибудь сквитаемся.
      — Сейчас сквитаемся! — ответил мальчишка во френче, закручивая обмотку. — Гони чайник в подарок!
      Николай отцепил от связки самый красивый чайник.
      — Получай! Ну, а сахар у вас у самих есть — видел! Не знаю только откуда?
      — Много будешь знать — скоро состаришься! — отрезал старший беспризорник. — За чайник мерси! — И, кивнув головой на прощанье, он приказал своему дружку: — За мной!
      Мальчишки быстро пошли по кучам мусора, а Николай остался у забора.
      С базара долетали испуганные вопли. Контрразведка есаула Благова продолжала искать виновников крушения.
     
      БАРОН БЕРГЕР
     
      Они обедали вдвоём — полковник и барон.
      — Не печальтесь, барон! — покровительственно произнёс полковник.
      — Мы ещё всё с вами вернём!
      Барон поднял бокал с вином.
      — Я понимаю!.. Кстати, вот и ответ на ваш вопрос: почему я, барон, решил пойти на такую должность. Я не хочу ждать сложа руки! Пока мы не победили, я не барон, я слуга доблестной армии и готов выполнять самую чёрную работу!
      — Вы настоящий патриот! — воскликнул полковник.
      Они выпили.
      — Как вы считаете, с чего мне начать? — спросил барон.
      — С самого главного — с ремонта бронепоезда. Им интересуется адмирал Колчак! — полковник помедлил и сказал: — Простите, но я буду откровенным до конца… Вашего предшественника пришлось расстрелять за нераспорядительность. Рабочие разбежались из депо. Остался какой-то пяток посредственных слесарей. Им не осилить ремонт бронепоезда.
      — Тогда я начну с рабочей силы, — задумчиво произнёс барон. — Вы мне не откажете в солдатах для этой акции?
      — Берите хоть роту!
      — Достаточно пока троих…
      Через час новый начальник железнодорожного депо прошёл в сопровождении трёх вооружённых солдат по главной улице города. Богатые дома не интересовали барона Бергера: он искал рабочих. Дойдя до окраины, он зашёл в несколько хибарок. Солдат он оставлял у дверей и всякий раз приказывал:
      — Никого не впускать и не выпускать!
      Долго барон не задерживался — выходил из дома через две-три минуты, ворчал довольно громко: «Попрятались проходимцы!» — и шёл с солдатами дальше. Так они оказались у пустыря, где стояла мастерская жестянщика. Барон свернул к ней.
      В двухэтажном доме заплакала гармошка. Девичий голос тоскливо затянул:
      У крыльца барон оставил солдат и вошёл в мастерскую.
      Николай и Кондрат Васильевич были заняты своим делом: один лудил медную кастрюлю, другой вырезал ножницами большой круг из жести.
      — Что вам угодно? — любезно спросил Кондрат Васильевич и улыбнулся как радушный хозяин.
      Барон неторопливо оглядел мастерскую.
      — Зажигалку починить можешь?
      Кондрат Васильевич перестал улыбаться.
      — Покажите.
      Бергер вынул из кармана замысловатую серебряную зажигалку без колпачка. Кондрат Васильевич придирчиво повертел её в руках, придвинул к себе какую-то коробку, порылся в ней и вытащил из груды мелких металлических деталей серебряный колпачок. Приладив его к зажигалке, он крутанул колёсико. Вспыхнул огонёк.
      Барон вопросительно скосился на Николая.
      — Свой! — успокоил его Кондрат Васильевич.
      Бергер пожал ему руку, кивнул Николаю и представился:
      — Платайс, из латышских стрелков. Прислан разведотделом фронта с документами захваченного в плен барона Бергера.
      — Это вы отправили под откос карателей? — быстро спросил Кондрат Васильевич.
      — Нет. У меня другое задание. Официально я — барон Бергер, новый начальник железнодорожного депо. Прошу вас, товарищ Крутов, собрать вечером самых верных людей — потолкуем. Приду опять с охраной, не пугайтесь. Надо будет…
      Снаружи снова донеслось тоскливое пение гармошки.
      Кондрат Васильевич прервал Платайса.
      — Осторожно — чужие!
      — Выйдите со мной! — приказал Платайс.
      Они вдвоём вышли на крыльцо. Солдаты почтительно вытянулись. Один из них доложил:
      — Господин начальник! Есаул едет!
      — Вижу.
      К мастерской ехали верхом на лошадях три всадника. Впереди — есаул Благов. За пустырём, на улице, виднелись солдаты. Обыски в городе продолжались.
      Николай, наблюдавший из окна, встревожился. Он вытащил из кучи жестяных обрезков пару самодельных гранат, похожих на ржавые консервные банки, засунул их в карманы и тоже вышел на крыльцо.
      Когда есаул подъехал, Платайс вежливо сказал:
      — Прошу вас мастерскую не трогать. Этот человек, — он кивнул на Кондрата Васильевича, — мне нужен.
      — Кому? — насмешливо спросил есаул.
      — Мне! — твёрдо повторил Платайс. — Начальнику железнодорожного депо.
      — Плевал я на твою должность! Ты лучше скажи: где я тебя видел?
      — Рекомендую запомнить, — спокойно произнёс Платайс, — обращаясь ко мне, следует говорить «вы». Это во-первых. А во-вторых, немедленно уезжайте отсюда и молите бога, чтобы я не сообщил полковнику о приёме, который оказала мне ваша контрразведка утром.
      — Я з-запомню! — заикаясь от ярости, крикнул есаул.
      — Вот и превосходно!
      Платайс повернулся к есаулу спиной и сказал Кондрату Васильевичу:
      — Делай, как договорились: кого удастся, собери сегодня вечером, на остальных заготовь список с адресами. Я приду в восемь часов. И не вздумай обмануть! Тогда мне придётся обратиться за помощью к господину есаулу.
      Платайс сошёл с крыльца. Сопровождавшие его солдаты двинулись за ним.
      Благов долго и злобно смотрел ему вслед, потом перевёл взгляд на Кондрата Васильевича и Николая, которые продолжали стоять на крыльце, и вдруг взмахнул нагайкой. Конь понёсся прочь от мастерской. Пришпорили коней и солдаты из контрразведки…
      Ровно в восемь в мастерской жестянщика началось совещание. Открыл его Кондрат Васильевич, проводил Платайс, а охраняли три колчаковских солдата. Старший сказал, сворачивая длинную самокрутку:
      — Такого не расстреляют!
      Двое других поняли, к кому относятся эти слова.
      — Въедливый! — произнёс рябой солдат. — У меня ноги гудят — устал таскаться за ним по городу!
      — А как он есаула отбрил! — подхватил третий.
      — Благов ещё припомнит это! — отозвался старший.
      Пока солдаты толковали между собой у крыльца, подпольщики быстро обсудили главный вопрос — как помочь Платайсу выполнить задание, с которым он прибыл в город.
      Осталось уточнить некоторые детали. Внимательно оглядев собравшихся, Платайс спросил Крутова:
      — Кого пошлём в партизанский отряд с нашим планом?
      — Я пойду. Мне тут оставаться нельзя, — ворчливо произнёс Тимофей Егорович. — Подвела меня Трясогузка под самый монастырь!
      Все заулыбались.
      — Найдём мы твоего обидчика! — сказал Кондрат Васильевич.
      — Найти, конечно, надо, — согласился Платайс. — Но основное не это. Сейчас все силы нужно направить на бронепоезд. Мы должны действовать без осечки!
      Платайс встал, попрощался и пошёл к дверям. Здесь он остановился, и Кондрат Васильевич впервые увидел на его лице нерешительность.
      — У меня к вам, товарищ Крутов, личная просьба, — начал Платайс.
      — Много у вас в городе безродных ребятишек?
      — Хватает.
      — Полгода назад… — продолжал Платайс, но так и не закончил фразу, махнул рукой, будто отрубил что-то, и произнёс совсем другим тоном: — Нет! Не время… Простите.
     
      ВЕРБОВКА
     
      Было совсем темно. Улицы опустели. Невесело светились в окнах редкие огоньки. Посвистывал холодный ветер.
      За железнодорожным депо, в тупике между сложенными в штабеля шпалами, мелькнули две тени.
      — Здесь должен быть. Больше негде! — прошептал беспризорник в английском френче и заботливо предупредил своего дружка: — Не упади — проволока!
      — Не упаду!
      Беспризорники пробирались к выгребным ямам. В холодные ночи ямы служили для бездомных спальней. Днём туда выгребали горячий шлак из паровозных топок. Спёкшаяся гарь и пепел долго хранили тепло. В самые трескучие морозы в ямах можно было отлично выспаться.
      Мальчишкам повезло: в первой же яме они нашли того, кого искали. В темноте слышалось спокойное посапывание. На рогоже, брошенной поверх шлака, кто-то спал. Рядом лежала гитара.
      — Он! — шепнул старший беспризорник.
      Младший бросил вниз горсть песку. Жалобно зазвенели струны. Парнишка проснулся, сел и испуганно уставился на непрошеных гостей.
      — Вылазь! — строго приказал старший беспризорник.
      Квартирант выгребной ямы поднялся, схватил гитару, выпрыгнул наверх и припустился со всех ног по путям. Он подумал, что пришли постоянные хозяева «спальни».
      Мальчишки догнали его. Старший подставил ногу, и паренёк упал.
      — Бейте… Только гитару не троньте!
      — Жрать хочешь? — неожиданно спросил старший беспризорник.
      Парнишка недоверчиво поглядел на мальчишек. Только сейчас он узнал их: это они дали ему кусок сахару! Он робко улыбнулся и коротко произнёс:
      — Ага! Хочу!
      — Ещё раз побежишь — догонять не будем! Останешься голодным! — пригрозил старший беспризорник. — Иди за нами.
      Молча дошли до сада, чуть освещённого окнами трактира, в котором каждую ночь пьянствовали колчаковские офицеры.
      Старший беспризорник приказал пареньку с гитарой сесть на скамейку, на самое светлое место, а сам устроился в тени, заложил ногу на ногу, важно закачал носком ботинка и сказал:
      — Начинай допрос, Мика!
      Услышав про допрос, парнишка прижал к себе гитару и съёжился.
      — Не бойся! — покровительственно произнёс младший беспризорник. — Отвечай: где жил?
      — В Чите.
      — Отец, мать есть?
      — Нету, — всхлипнув, ответил парнишка и взмолился: — А пожрать-то когда дадите?
      Старший беспризорник нахмурился.
      — Спрашиваем мы! — одёрнул он паренька и ещё чаще закачал ногой.
      — Продолжай, Мика, допрос.
      — Что с ними?
      — Колчаковцы замучили…
      Парнишка заплакал. Заморгал глазами Мика. У него запершило в горле, и он никак не мог задать следующий вопрос.
      — Ну! — поторопил его старший беспризорник.
      — Годен он, Трясогузка! Сразу видно — годен! — вырвалось у Мики, и он тотчас получил затрещину.
      — Кличку командира вслух не произносят! — назидательно сказал старший и, снова заложив ногу на ногу, закачал носком ботинка.
      За эту привычку он и был прозван Трясогузкой — пичугой, которая всегда покачивает хвостом.
      Мика насупился, упрямо поджал губы, но пререкаться с командиром не стал и продолжал допрос:
      — Как звать?
      — Ленькой! — соврал паренёк.
      Горький опыт научил его скрывать настоящее имя. Обычно, узнав, что он цыган, беспризорники охотно брали его в компанию, заставляли плясать и петь без отдыха, а вечером отнимали и делили между собой всё, что он получал за день. Но смуглый цвет лица и чёрные курчавые волосы часто подводили паренька.
      — Цыган? — спросил Трясогузка.
      — Нет!
      — Врёшь! Вижу, что цыган!
      — Не цыган! — паренёк соскочил со скамейки. — С голода сдохну, а цыганом не буду!
      Трясогузка удивлённо спросил:
      — А чем плохо, если цыган?
      — А чем хорошо? — горячился паренёк.
      Трясогузка пожал плечами.
      — Ни плохо ни хорошо… Обычно!
      Ответ получился неубедительный. Трясогузка почувствовал это и рассердился.
      — Есть у меня начальник штаба или нет? — повысил он голос.
      — Есть! — отозвался Мика.
      — Я, что ли, должен за тебя работать?.. Разъясни ему!
      Мика взял цыганёнка за руку, усадил на скамейку и с детской простотой сказал:
      — А нам всё равно — кто ты. Лишь бы не белый, не трус и не вор!
      — Будем звать тебя Цыганом, чтоб привык! — категорически заявил Трясогузка.
      Парнишка промолчал.
      — А теперь поклянись! — потребовал Мика. — Если струсишь, — гроб тебе сосновый, если тайну выдашь, — гроб осиновый, а если украдёшь без разрешения командира, — жевать тебе сырую землю три дня и три ночи!
      Цыган с дрожью в голосе повторил страшную клятву и добавил от себя:
      — Чтоб мне сорваться в тройном сальто с поворотами!
      Трясогузка выслушал его и встал с такой торжественностью, что и Цыган поднялся со скамейки.
      — Принимаем тебя в нашу армию! — произнёс Трясогузка и протянул новобранцу руку.
     
      ПОДВАЛ
     
      За городом, на берегу реки, чернели развалины сгоревшего дома. Когда-то тут жил богатый купец. После революции он сжёг свой дом, а сам уехал в Японию. В сухую погоду ветер поднимал над пепелищем тучи чёрной пыли и нёс их в лес. Обугленные брёвна торчали, как рёбра скелета. Уродливо скрученные железные балки топорщились в разные стороны.
      Никому и в голову не приходило, что под обгоревшими остатками дома в каменном подвале сохранился склад.
      Очутившись зимой в незнакомом городе, Трясогузка набрёл на пепелище, переночевал за грудой кирпича, а наутро случайно обнаружил лаз, который вёл в подвал. Там лежали мешки с сахаром, крупой и сухарями, валялись рулоны белого батиста, висели копчёные колбасы, а в дальнем углу высилась пирамида небольших бочек с порохом.
      Не рассчитал купец. Он надеялся, что огонь доберётся до пороха — и тогда от склада не останется ничего. Но каменные своды подвала не обрушились от пожара.
      Два дня не вылезал Трясогузка из подвала — отъедался и отсыпался. На третий день он решил создать армию из беспризорников и отомстить за отца, расстрелянного белыми под Харьковом, за мать, умершую от тифа на далёком безымянном полустанке.
      Беспризорников в городе было много. Одни уезжали в поисках хлебных и тёплых мест, другие приезжали в теплушках, в угольных ящиках, а то и прямо на буферах товарных вагонов.
      Трясогузка не торопился. Он долго и тщательно выбирал будущего помощника.
      Однажды Трясогузка бродил по путям на станции.
      — Папа! Па-а-па! — долетело до него.
      У платформы на деревянном сундучке стояла девчонка и испуганно звала отца. А рядом дрались беспризорники. Двое колотили третьего — самого маленького. Увёртываясь от ударов, он не выпускал из рук небольшой пакет, перевязанный верёвкой.
      — Папа! — ещё раз крикнула девчонка. — Скорей!
      К платформе спешил мужчина. Два беспризорника исчезли, а третий почему-то не побежал.
      «Растерялся! — подумал Трясогузка. — Ох, и будет ему!»
      Мужчина схватил мальчишку за шиворот и выхватил пакет.
      Девчонка соскочила с сундука.
      — Отпусти его, папа! Если б не он, они уворовали бы весь наш хлеб.
      Отец отпустил мальчишку. Беспризорник подтянул штаны, окинул мужчину оскорблённым взглядом и молча пошёл прочь.
      — Хочешь хлеба? — крикнул мужчина.
      Беспризорник не оглянулся.
      — Мальчик! — позвала девчонка.
      Но беспризорник так и ушёл.
      Он очень понравился Трясогузке. Это был Мика. Ему первому командир будущей армии доверил свою тайну и назначил его начальником штаба. Они вдвоём подготовили крушение поезда. Конечно, ни тот ни другой не знали, что под откос свалится состав с карательным отрядом. Но они не боялись ошибиться: по железной дороге ездили только колчаковцы.
      Флажки придумал Трясогузка. Надписи делал Мика. Им хотелось, чтобы самому Колчаку донесли о существовании новой армии, которая объявила беспощадную войну всем белякам.
      Третьим в армию был принят Цыган.
      Его привели к сгоревшему дому, втолкнули в тёмный лаз, и он полз
      вперёд, пока не провалился в какую-то дыру. Удар был мягкий — под люком на полу подвала лежала охапка соломы. Даже гитара не сломалась.
      Цыган услышал, как один за другим спрыгнули Трясогузка и Мика.
      — Это наш штаб! — послышался голос командира.
      Вспыхнула спичка. Загорелась свеча. Цыган огляделся. Развешенные по стенам гирлянды баранок и связки копчёных колбас ошеломили его. Он, как слепой, начал ощупывать и нюхать колбасу. Наконец он вцепился в неё зубами, откусил, сколько мог, подпрыгнул, ударил по струнам гитары и пустился в пляс.
      — Парад алле! — кричал Цыган. — Оркестр — туш!
      Командир и начальник штаба с опасением смотрели на своего бойца: не сошёл ли он с ума? Но Цыган плясал от неудержимой радости, которая охватила его, когда он понял, что больше голодать не придётся.
      Не переставая бренчать на гитаре, он вскочил на мешки с сахаром, перепрыгнул на ящик, а оттуда — на бочонок.
      — Стой! Не двигайся! — завопил опомнившийся Трясогузка. — Там порох!
      Цыган посмотрел вниз и чуть не выронил гитару: его босые ноги по щиколотки погрузились в мелкозернистый тёмный порошок.
      Подбежал Трясогузка, снял его с бочки и дал крепкий подзатыльник.
      — Если б взорвался, я б тебе голову открутил!
      Цыган смущённо шмыгнул носом, но не обиделся.
      — Это всё ваше? — спросил он.
      — Нашей армии! — ответил Трясогузка.
      — А сколько в армии едоков?
      — Дура! — добродушно выругался командир. — Не едоки в армии, а бойцы! Ты третий будешь… Начальник штаба! Накормить бойца Цыгана!..
      Пока Цыган пальцами вытаскивал из кастрюли куски варёной колбасы, Трясогузка и Мика пили чай из жестяных банок, по очереди наливая его из чайника, подаренного Николаем. Рядом весело потрескивала печка, сделанная из ведра. Дым шёл прямо в подвал, скапливался у потолка и постепенно уходил в люк.
      Рот у Цыгана был занят, а глаза продолжали шарить по мешкам и ящикам.
      — Видать, давно не ел! — произнёс Трясогузка, подмигнув Мике.
      Цыган прошамкал набитым ртом:
      — С позавчера… Как спёр у солдата краюху хлеба, так и всё!
      — Спёр? — переспросил Трясогузка.
      — Спе-е-ер! — хвастливо повторил Цыган.
      — Забудь это слово! — вскипел Трясогузка.
      — Хорошо! — согласился Цыган. — Это был номер иллюзиониста Брам-Пур-Пура!
      — Бестолочь! — прикрикнул Трясогузка. — Клятву не воровать давал?
      — Это до клятвы было, — возразил Мика.
      Трясогузка немедленно наградил его подзатыльником.
      — Не защищай! Пусть запомнит — воровать нам незачем. Еды у нас хватит до самой до коммунии!
      — До чего? — не понял Цыган.
      — До коммунии!
      — А что это такое?
      — Коммуния — это… — Трясогузка запнулся, с надеждой посмотрел на Мику. — Сейчас тебе начальник штаба скажет!
      И Мике пришлось выручать командира.
      — Коммуния — это когда не останется ни одного живого беляка. — Мика мечтательно посмотрел в потолок и продолжал, взволнованно потирая худенькие ручонки: — Тогда Ленин скажет: «Всё, товарищи! Война закончена! Поезжайте кто куда хочет — хоть на Чёрное море! И ешьте кому что вздумается — хоть ананасы!..» Доктор всегда говорил маме…
      На глазах у Мики навернулись слёзы.
      — Хватит! Ясно! — сердито произнёс Трясогузка. — Понёс про свои ананасы!
      Командир не любил, когда вспоминали прошлое.
     
      ЦЫГАН-РАЗВЕДЧИК
     
      Ранним утром Трясогузка выдал всем «сухой паёк» — по три баранки и по куску колбасы и сахару. В свой бездонный карман он дополнительно сунул четверть головки сахару и огласил приказ, который состоял из четырёх пунктов: до вечера в штаб не возвращаться, весь день шнырять по городу, смотреть во все глаза и думать, как бы навредить колчаковцам.
      Расходились по одному. Первым влез в люк Цыган. Гитару он оставил в подвале. Выйдя к речке, мальчишка увидел перекинутое с берега на берег бревно. Они переходили здесь вчера. Левее за кустами виднелся старый мостик. Там была дорога. Цыган свернул влево. Холодная роса обжигала босые ноги. Они посинели. Цыган потёр их о штаны, и ноги стали красные, как клешни рака. Теперь холод не чувствовался.
      Трясогузка сказал: «Иди и ищи, как навредить колчаковцам». А что искать и где?
      Цыган пожалел, что не расспросил командира подробнее. Но счастливый случай подвернулся сам. Когда он вышел на дорогу, сзади раздалось тарахтенье, телеги. Мальчик обернулся. Тощая лошадь тянула длинную, покрытую брезентом повозку. На передке сидел солдат.
      Поравнявшись с Цыганом, солдат «пошутил» — огрел его кнутом. От этой «шутки» парнишка вскрикнул и схватился за плечо.
      — Будь здоров! — сказал солдат и рассмеялся. — Кланяйся отцу с матерью!
      Телега въехала на мост. Как клавиши, заиграли брёвна. На самой середине заднее колесо продавило гнилой настил. Повозка скособочилась и застряла. Лошадь испуганно забилась в оглоблях.
      Настала очередь смеяться Цыгану. Он расхохотался от всей души, приговаривая:
      — Так тебе и надо! Так тебе и надо!
      Солдат соскочил с телеги и схватил коня под уздцы. Успокоив лошадь, он подошёл к провалившемуся колесу и попробовал вытащить повозку. Но поклажа была тяжёлой.
      — Чего ржёшь, дуралей! — крикнул солдат Цыгану. — Принеси лучше вагу — махорки дам!
      — Сейчас побегу! — насмешливо ответил Цыган и не тронулся с места.
      — Лошадь хоть подержи, чумазый!
      Что-то словно подтолкнуло Цыгана.
      — Лошадь подержу, — согласился он и с другой стороны телеги подошёл к коню.
      Солдат вытащил из-под брезента топор и скрылся в прибрежных кустах. А Цыган одной рукой ласково гладил лошадь по крутому крупу, а другой приоткрыл брезент. В повозке лежали длинные деревянные ящики с винтовками и цинковые коробки с патронами.
      Первой плюхнулась в воду цинковая коробка. За ней пошла ко дну винтовка.
      Солдат вырубал в кустах вагу и ничего не слышал. Когда он вернулся, Цыган стоял рядом с лошадью. Солдат подсунул палку под заднюю ось и причмокнул. Лошадь дёрнулась вперёд, и повозка съехала с моста.
      Колчаковец сел на телегу. Цыган протянул руку:
      — Гони обещанное!
      И опять взметнулся кнут, но паренёк был настороже — успел отскочить и показал солдату язык.
      — Подавись своей махоркой! Нужна она мне!..
      Больше за весь день Цыган ничего не узнал и ничего не придумал. Но он надеялся, что винтовка и патроны вполне удовлетворят командира. Цыган решил достать их на обратном пути из речки, чтобы не возвращаться в штаб с пустыми руками.
      Под вечер счастье ещё раз улыбнулось пареньку. В сумерки он забрёл в сад, где вчера Мика вёл допрос, сел на ту же скамейку и сжевал последнюю баранку.
      Из трактира вылетали томные звуки граммофона и весёлые голоса. Задняя дверь, выходившая в сад, открылась, и здоровенный детина в красной рубахе выволок пьяного офицера. До ближайшей скамейки было далеко. Половой поленился тащиться с такой тяжестью. Он прислонил офицера к дереву.
      — Очухайтесь малость, вашбродие!
      Цыган с любопытством наблюдал за офицером, который стоял на подгибающихся ногах и елозил затылком по гладкому стволу.
      — Человек! — крикнул он. — Ещё штоф! И запомни: на, фронте кабаков нет!.. Штоф, я говорю! Штофушку!
      Офицер протянул к трактиру руку и чуть не упал.
      Подскочил Цыган.
      — Дяденька! Иди на скамейку! — сказал он, обхватив офицера и нащупывая пальцами застёжку кобуры.
      Колчаковец бессмысленно уставился на паренька и пробормотал:
      — Человек! Не вижу тебя! Что ты такой маленький?.. Мельчают люди! Бедная Россия!
      Офицер горестно покачал головой и облапил дерево, а Цыган попятился и, прижав к животу опущенный за рубашку револьвер, стрелой вылетел из сада. Теперь можно было не нырять в холодную воду за винтовкой и патронами.
     
      ТРЯСОГУЗКА РАБОТАЕТ
     
      У Трясогузки в тот день никаких интересных происшествий не было. С утра он походил по базару, потом вернулся в штаб, пробыл в нём минут пять и всё остальное время провёл у особняка полковника. Много раз обошёл он вокруг добротного деревянного дома. Окна фасада смотрели на главную улицу. Остальные три стены особняка огораживал забор. Во дворе под высокими старыми тополями стояла избёнка, в которой разместилась кухня. Там готовили еду для полковника.
      Трясогузка видел через открытые ворота, как ровно в одиннадцать часов из кухни вышел повар, весь в белом, с большим подносом, уставленным судками и сковородками. Ярко блестели начищенные крышки. Из-под них вырывался парок.
      Часовой, дежуривший у крыльца, услужливо открыл дверь.
      От сарая к кухне лениво прошагал истопник с вязанкой дров. Из трубы избёнки повалил густой дым. Трясогузка задумчиво смотрел на эту трубу. Голая ветка тополя, нависшая над ней, была чёрной от копоти.
      Вернулся повар с пустым подносом. Трясогузка вошёл во двор и догнал его у самой кухни.
      — Дяденька, дай поесть!
      Повар оглянулся, прищурил холодные глаза.
      — Жди — вынесу.
      Есть Трясогузке не хотелось. Он и не ожидал, что его угостят чем-нибудь, — спросил просто так, для вида.
      Повар вышел из кухни с ковшом и плеснул кипятком. Но Трясогузка успел присесть. Горячая струя воды пролетела над его головой.
      — Спасибо! — с угрозой сказал Трясогузка и отбежал к воротам.
      Истопник и повар дружно хохотали у кухни.
      — А если б попал? — неодобрительно крикнул солдат, стоявший у крыльца.
      — У таких шкура дублёная! — ответил повар. — Его и расплавленным оловом не проймёшь! Расплодилось босяков, как поганок осенью!
      Трясогузка знал, что в доме живёт самый главный в городе колчаковец. Он видел, как с крыльца спустился человек в железнодорожной форме. «Тоже жрал с полковником! — подумал Трясогузка. — Прихлебала!»
      Проходя мимо, мужчина пристально посмотрел на беспризорника. И было в этом взгляде что-то такое, отчего Трясогузка смутился. Он засунул руки в карманы и демонстративно отвернулся.
      Через час Трясогузка снова увидел того же человека в железнодорожной форме.
      Платайс шёл по главной улице. За ним, окружённые солдатами, шли рабочие. Их вели под конвоем в железнодорожное депо.
      «Посмотрел, как человек, а сам — пёс колчаковский!» — подумал Трясогузка про мужчину в форме.
      Платайс на этот раз не взглянул на беспризорника. Начальник депо шёл с высоко поднятой головой и повелительно покрикивал:
      — Быстрей! Быстрей!
      Конвоиры прикладами подталкивали рабочих.
      Никто из посторонних не мог подумать, что вся эта процессия — военная хитрость. План, разработанный большевиками-подпольщиками, начал осуществляться. Рабочие знали, что предстоит им делать.
      Во второй половине дня полковнику подали машину. Почти одновременно к особняку подскакал на коне есаул. Благов и полковник встретились у крыльца. О чём докладывал есаул, Трясогузка не расслышал. Зато гневные слова полковника долетели до него.
      — Головорезы из вашей команды начинают меня раздражать! — гремел за забором властный голос. — Декоративно обставленные расстрелы — это далеко не всё, чем следует заниматься контрразведке!.. Что вы лепечете про каких-то заложников? Где преступники? Где эта птичья армия?
      Трясогузка чуть не запрыгал от радости. Он понял, про какую армию спрашивал полковник. Значит, его армия уже признана врагами как боевая сила! Чтобы услышать это признание, стоило дежурить у особняка.
      Полковник уехал. Есаул остался у крыльца. Он нервно похлопывал кнутом по начищенному сапогу.
      В это время во двор вошёл Николай. На плече он нёс большой, только что вылуженный котёл. Посудина была тяжёлая. Николай хромал больше обычного и смотрел под ноги, чтобы не споткнуться.
      Трясогузка и есаул — оба узнали его.
      — Принимай добро! — крикнул Николай, подойдя к кухне.
      Вышел истопник, помог снять с плеча котёл. Николай, отдуваясь, присел на скамейку под окном. Повар вынес ему сковороду с двумя котлетами.
      Кондрат Васильевич и Николай давно обслуживали кухню полковника. Это было выгодно: иногда удавалось раздобыть ценные сведения. Николай всегда стремился подольше задержаться на кухне и охотно вступал в разговор.
      — Хороши котлетки! — похвалил он, облизывая пальцы.
      Польщённый повар пренебрежительно махнул рукой.
      — Пустяки!.. Дня через три буду готовить обед на двенадцать персон. Вот там искусство будет! Ты только с остальной посудой поторопись!
      — Завтра всё принесу, — ответил Николай. — А что за праздник будет?
      — Гости! — шепнул повар.
      Николаю очень хотелось поговорить ещё, но он уже заметил, что есаул наблюдает за ним. Чтобы не вызвать подозрений, Николай распрощался и вышел за ворота. За углом забора он столкнулся с поджидавшим его Трясогузкой.
      — Знал бы — и чайник твой паршивый не взял! — сердито сказал мальчишка.
      — За что такая немилость? — усмехнулся Николай.
      — Вокруг полковника увиваешься? Шкура продажная!
      — Откуда ты знаешь, что тут полковник?
      — Я всё знаю!
      — А беспризорничаешь давно?
      — С потопа!
      — Ну, а звать как?
      — Тр… — чуть не проговорился Трясогузка и быстро поправился: — Трофим!
      Мальчишка рассвирепел — надо же так оплошать! Всю свою злость он обрушил на Николая.
      — Котлетки лопаешь? Чтоб кишки у тебя завернулись от них! Лизоблюд!
      Выпалив это, Трясогузка убежал. Николай пошёл домой. А есаул перешагнул высокий порог кухни.
      — Часто этот хлопоногий бывает у тебя? — спросил он у повара. — Что-то не нравится мне он!
      Повар угодливо улыбнулся.
      — А кому он понравится — убогий! Но вы, господин есаул, оставьте его пока в покое. Починит всю посуду, тогда хоть на столб его — вместо фонаря!
      У есаула не было причин подозревать Николая. Но Благов был злопамятен и упрям. Барон Бергер помешал ему обыскать мастерскую жестянщика. Этого было достаточно, чтобы есаул возненавидел и барона, и всех, кто присутствовал при разговоре. Благов искал повод, чтобы отомстить если не самому Бергеру, то хотя бы тем, кого он взял под защиту.
      — Сообщи мне, когда он отдаст твои ложки-поварёшки! — сказал есаул, уходя из кухни.
      — Будет исполнено! — ответил повар.
     
      МИКА В ЗАСАДЕ
     
      Мика не был ни таким ловким, как Цыган, ни таким дерзким, как Трясогузка. У Мики было другое преимущество. Хилый, с бледным лицом и умными, всегда печальными главами, он мог появляться там, где Трясогузке и Цыгану обязательно надавали бы по шее. Рука не подымалась на этого малыша. Зачем его бить или гнать? Он ничего не украдёт: сразу видно — не воришка. И вообще какой вред может принести обездоленный застенчивый мальчуган?
      Помахивая непомерно широкими обрубленными рукавами, Мика с утра пробрался к дому, к которому никто из жителей города по доброй воле не подходил.
      Контрразведка уже работала. За высоким глухим забором шла перекличка арестованных. За вчерашний день их накопилось одиннадцать человек. Никто из них, конечно, не знал ни об армии Трясогузки, ни о причинах крушения поезда. И батиста у них не нашли. Одних арестовали, потому что они долго не впускали солдат в квартиру или мешали проводить обыск, другие просто не понравились есаулу. Арестованных заперли в сарай, объявили их заложниками и не давали ни пить ни есть. Сарай был маленький: не только лежать, даже сидеть — и то тесно. Утром заложников вывели во двор на перекличку.
      Мика сидел на брёвнах напротив дома контрразведки и будто дремал, зябко упрятав нос в грязный мех жилетки. Но он всё видел и слышал.
      — Соколова! — выкрикнул за забором унтер-офицер.
      — Здесь, — ответил дрожащий женский голос. — Пить дайте! Люди вы или звери?
      — Петров!
      — Ну, я! Чёрт бы вас побрал!
      Послышался звонкий удар. Мика съёжился ещё больше.
      — Савостин! — продолжал перекличку унтер.
      Мика не знал, сколько придётся сидеть на брёвнах и будет ли от этого какой-нибудь толк. Он вспомнил, как в такой же внешне обычный дом, только в другом городке, увели отца. Мика двое суток продежурил у ворот и видел, как на рассвете вывезли на телегах избитых и окровавленных заключённых. Он понял: на расстрел. На второй телеге, лицом вниз, с закрученными за спину руками, лежал отец. Это была их последняя встреча.
      Прошло полгода, но Мика, услышав ненавистное слово «контрразведка», всё ещё чувствовал озноб. Бессильная и потому тоскливая злоба охватывала его, а ноги сами тащили туда, где было гнездо колчаковских палачей.
      Закончив перекличку, унтер-офицер повысил и без того громкий голос:
      — Есть и пить не получите, пока не будут пойманы виновники аварии на железной дороге!
      В ответ раздался ропот, но унтер скомандовал:
      — Увести их!
      До Мики не сразу дошёл смысл сказанного унтер-офицером. Лишь через несколько минут мальчишка догадался, что речь шла о составе, который наехал на костыль и свалился под откос. На сердце у Мики потеплело. Это было началом расплаты за отца. Но другая мысль заставила Мику насторожиться. Из-за этого крушения арестовали ни в чём не повинных людей! Он не выдал своего волнения — сидел, как и раньше, уткнув нос в жилетку, словно спал.
      Часовой, ходивший у дома, уже несколько раз поглядывал на беспризорника и наконец окликнул его:
      — Эй, пацан!
      Мика не шелохнулся.
      Часовой подошёл поближе.
      — Эй, ты!.. Живой?
      Мальчишка сидел на нижнем бревне, упёршись локтями в колени. Голова опущена на руки. Груда брёвен отгораживала его от холодного ветра. Слабо, но всё же пригревало неяркое солнце. Мальчишка спал. Тоненькая синяя жилка пульсировала на виске. Она вызывала жалость.
      Солдат поскоблил дулом винтовки небритый подбородок, и Мика услышал, как он проговорил вполголоса:
      — Спи, леший с тобой!
      Часовой вернулся на место, а Мика продолжал сидеть. Выдержка у него была железная. Он мог не шевельнуться хоть до вечера. Но этого не потребовалось. Вскоре прискакал есаул Благов и приказал освободить сарай для новой группы арестованных. Заложников выгнали на улицу и повели к станции.
      Мика выждал несколько минут и медленно побрёл в ту же сторону. Свернув за угол, он побежал и догнал заложников. Под конвоем шли две пожилые женщины и девять мужчин.
      Это были люди, которые попали в беду из-за Мики и Трясогузки. А сколько ещё безвинных людей заберут колчаковцы? Какая же это месть за отца, если могут погибнуть матери и отцы других ребятишек? И главное — нельзя исправить ошибку! Если даже пойти и признаться, что это они с Трясогузкой положили костыль на рельсу, то и тогда ничего не изменится. Колчаковцы редко выпускают тех, кто попал к ним в лапы.
      Заложников привели к пустому пакгаузу — кирпичному строению складского типа с железной дверью. Напротив стоял грузовой состав. Мика залез под вагон и видел, как захлопнулась за арестованными тяжёлая дверь. Старший конвоир задвинул засов, навесил большой замок, закрыл его, ключ передал остающемуся на посту солдату и приказал:
      — Не выводить ни по какой надобности! Пусть там… Перед расстрелом заставим почистить.
      Конвоиры ушли.
      Мика пролежал под вагоном больше часа. Столько же просидел он в кустах сзади пакгауза, разглядывая кирпичную стену с единственным окошком под самой крышей. Но и это небольшое окошко было забрано толстыми прутьями, между которыми не просунешь и голову. «А зачем совать голову?» — подумал Мика и улыбнулся.
      Кусты зашуршали. Это Мика торопливо пополз прочь от пакгауза.
     
      ОПЕРАТИВНОЕ СОВЕЩАНИЕ
     
      Первым докладывал о результатах дневной разведки Цыган. Он был краток: выложил на ящик револьвер.
      — Есть ещё винтовка и патроны — у моста спрятал!
      Глаза у Трясогузки и Мики заблестели. До этого момента все вооружение армии состояло из топора и перочинного ножа. Но командир постарался скрыть свой восторг. Он сдержанно спросил:
      — Где взял?
      — Где! — ухмыльнулся Цыган. — Спёр! — по привычке сказал он.
      Сказал и отскочил от Трясогузки, вспомнив вчерашний подзатыльник. Но командир даже не замахнулся.
      — Спёр! — насмешливо повторил он. — Серый ты человек, Цыган!. Мика, как это называется?
      Мика задумался.
      — Либо конфискация, либо экспроприация.
      — Во! — подтвердил Трясогузка и, чтобы не повторять незнакомые трудные слова, сказал Цыгану: — Выбирай любое!
      — Первое тогда! — пробормотал Цыган.
      — Какое это первое? — грозно спросил командир.
      — Ну… это… фиксация, что ли?
      — То-то! — удовлетворённо произнёс Трясогузка. — Вот и запомни! А то — спёр! Я тебе дам — спёр!.. Молодец! Получай за это! — И командир вытащил из-под ящика пару изрядно поношенных ботинок. — Обменял на сахар.
      Цыган не ожидал такого подарка и стал растерянно пихать грязные ноги в ботинки.
      — Обожди! — Трясогузка порылся в бездонных карманах френча и вытащил два дырявых шерстяных носка. — Надевай!.. А ты докладывай, Мика!
      В трудное положение попал Мика. О чём мог он рассказать? Цыган раздобыл оружие, а Мика всего-навсего узнал, что арестованы невинные люди. Он придумал, как им помочь, но для этого надо было получить согласие Трясогузки. И тут Мика допустил ошибку. Чтобы разжалобить командира, он несколько раз повторил, что заложников морят голодом и, наверно, расстреляют из-за того поезда, который они с Трясогузкой пустили под откос.
      Командир слушал, слушал и вдруг спросил:
      — Если б они сами устроили крушение и попались, тогда б ты не ныл?
      — Тоже было бы жалко, — ответил Мика. — Но они бы хоть дело сделали!
      — А почему ж они не сделали это дело? — возмутился Трясогузка. — Струсили?.. Выходит, по-твоему, мы тоже не должны ничего делать, чтобы этих трусов никто не тронул? Может, прикажешь распустить армию?
      Трясогузка горячился потому, что и сам почувствовал за собой какую-то вину, но тона не сбавлял.
      — Хватит нюни распускать! Ещё начальник штаба называется!
      Мягкий по натуре, готовый идти на уступки, Мика иногда становился каменным. И тогда он ни на шаг не отступал от своего. Так было и в этот раз. Он будто не слышал запальчивых слов командира и сказал убеждённо и твёрдо:
      — Помочь надо.
      — Как? — быстро отозвался Трясогузка.
      — Надо отнести им еду и питьё. Там окошко есть.
      — Выдумал ещё! — воскликнул Цыган. — Нашу еду раздавать!
      — Я свою порцию носить буду.
      — Чумовой! — выругался Цыган. — Да за еду!.. — Он окинул взглядом мешки и ящики с продовольствием и вытянул руки, словно хотел обхватить это все и прижать к себе. — За еду вот так держаться надо!
      Трясогузка ударил его по рукам.
      — Убери лапы, загребала!
      Мика и Цыган выжидательно уставились на командира.
      — Кормить будем! — объявил своё решение Трясогузка. — Но и работать заставим!
      Никто в армии не догадался, какую работу придумал командир для заложников. А пока работать пришлось самим ребятам. Мика получил задание уложить в мешок продовольствие. Он остался в штабе. Цыган с Трясогузкой взяли десяток пустых бутылок из-под вина и пошли к реке.
      Было тихо и так темно, что мальчишки не сразу попали к берегу. Только журчание воды помогло им выбраться из кустов. А дальше дорога прямиком привела их к мосту.
      — Где винтовка? — шёпотом спросил Трясогузка.
      — В воде… И патроны там, — ответил Цыган и лязгнул зубами, предчувствуя, что сейчас ему придётся купаться. — Неужели полезем?
      — Нет, подождём! — усмехнулся Трясогузка. — Всплывают только утопленники, да и то не всегда!.. Положи бутылки и раздевайся!
      Цыгана охватила дрожь.
      — Б-р-р! — вырвалось у него, когда он нагнулся и снял ботинки.
      — Х-х-х! — услышал Трясогузка, когда Цыган стянул с плеч рубашку.
      — Прекрати! — сердито сказал командир.
      — Н-не я… С-само!.. Это опасная пантомима!
      — Гогочка какая! — прикрикнул командир и, помолчав, добавил: — Одевайся!
      Трясогузка сам сбросил одежду, вошёл в воду по колено, спросил:
      — Здесь?
      — Поглубже! — ответил Цыган с берега.
      Трясогузка сделал ещё несколько шагов. Вода дошла до пояса.
      — Ещё немножко! — сказал Цыган.
      Над водой остались плечи и голова командира.
      — Тут вроде! — произнёс Цыган.
      — Не мог уж поближе к берегу бросить! — прошипел Трясогузка и, вдохнув воздух, без всплеска погрузился в воду с головой…
     
      * * *
      Мика был удивлён, когда на кучу соломы из люка упали цинковая коробка с патронами и винтовка. Появился Трясогузка с мокрой головой и синими губами. Он принял от Цыгана бутылки с водой, поставил их к стене, уселся у печки и выдавил из себя:
      — П-пороху!
      Цыган бросился к бочкам, принёс две пригоршни пороху и осторожно, по щепотке, стал сыпать на угли. Подвал озарился яркими вспышками и наполнился запахом пороховой гари.
      Ведро раскалилось докрасна. Губы у Трясогузки порозовели.
      — Я бы сам полез, да он не дал! — объяснил Цыган Мике.
      — Холеру какую-нибудь подхватил бы — потом возись с тобой, — сказал Трясогузка. — Тебе ещё будет работа сегодня. Гитара в порядке?
      — В порядке!
      — А у тебя, Мика, всё готово?
      — Флажки остались.
      — Пиши скорей!
      Мика разложил на ящике заранее приготовленные куски батиста и спросил у командира:
      — Три?
      — Зачем это? — удивился Цыган.
      — Нас трое стало, — ответил Трясогузка.
      — А если десять будет или сто?
      Вопрос заставил командира задуматься.
      — Да и к чему они? — продолжал Цыган. — С этими тряпками только попадёшься!
      — Ты что ж, против знамён? — строго спросил командир. — Нет знамени — нет и армии!
      Когда Мика сделал надпись на одном флажке и взялся за второй, Трясогузка неохотно добавил:
      — Сегодня одного хватит, а потом посмотрим…
     
      НОЧНОЙ КОНЦЕРТ
     
      Эшелон отправлялся на фронт. По этому случаю солдатам выдали по стакану водки. Но она не подняла настроения. Если и смеялись, то невесело. В шутках слышалась тревога. Ходили слухи, что Красная Армия готовится к большому наступлению. Потому и подтягивались к фронту новые белогвардейские части. И никакой хмель не мог вытеснить из головы мысль о предстоящих боях. С завистью смотрели солдаты на дежурившего у пакгауза часового: он оставался в городе.
      Погрузка закончилась. Ждали, когда подадут паровоз. От нечего делать дымили длинными самокрутками. Солдаты, свесив ноги, сидели в дверях вагонов, лениво перебрасывались словами.
      И вдруг задорно и весело затренькала гитара. Рядом с пакгаузом стоял Цыган. Гитара порхала в его руках. Он кружил ею над головой, перебрасывал за спиной из руки в руку, протаскивал под коленом и успевал щипать за струны. Гитара пела не умолкая.
      Закончив короткий номер, рассчитанный на то, чтобы привлечь внимание, Цыган театрально раскланялся.
      — Убирайся отсюда! — сказал часовой, карауливший заложников.
      — А тебе что, жалко? — закричал солдат из вагона. — Пусть поиграет!
      — Не положено! — ответил часовой. — Здесь заключённые.
      — Какой законник! — зло усмехнулся солдат.
      Его поддержали многие. Часовому кричали:
      — Заткнись, тыловая крыса!
      — Он сменится и дрыхать пойдёт, а мы — в окопы!..
      — Играй, хлопец!
      — Мы, может, кроме пуль, ничего и не услышим больше!
      Часовой махнул рукой. Спорить было опасно. Подвыпившие, обозлённые солдаты могли расправиться с ним. Что им терять? Дальше фронта их не отправят.
      Цыган снова ударил по струнам. На этот раз он то подскакивал, разбросив ноги в стороны, то присаживался и на пятках ходил по кругу, то начинал кружиться волчком.
      Солдаты столпились вокруг паренька. Часовой подошёл поближе.
      В это время Мика и Трясогузка подкрались к задней стенке пакгауза. Мика забрался командиру на плечи, привстал на цыпочки, дотянулся до оконной решётки и шепнул:
      — Достал.
      Трясогузка вытащил из мешка кусок сахару, подал его Мике. Кусок исчез в темноте за прутьями решётки. Мика услышал негромкий удар — сахар упал на пол. В пакгаузе завозились. Послышались приглушённые голоса.
      Трясогузка подал связку баранок. Мика и её просунул за решётку. А когда он пропихивал между прутьев твёрдую копчёную колбасу, его пальцы встретились с чужими пальцами. Заложник и Мика не видели друг друга и не произнесли ни слова, но работа пошла быстрей. Теперь можно было передавать и бутылки с водой, и оружие. Мужские руки за решёткой проворно подхватывали всё, что просовывал Мика.
      А Цыган всё плясал. Пот заливал ему глаза. Гитара стала тяжёлой. Но он не мог позволить себе передышку. Так он ещё не плясал никогда. Ему не хватало воздуха. В глазах рябило. Лица солдат слились в плотную колышущуюся массу. Ноги подкосились, и очередного колена не получилось: Цыган шлёпнулся на землю.
      Вокруг захохотали.
      — Выдохся всё-таки! — произнёс кто-то.
      — Двужильный парень! — сказал часовой. — Я думал, ему и конца не будет!
      Солдаты стали расходиться. Этого и боялся Цыган. Он попытался встать, но ноги не слушались. Тогда он запел старую таборную песню. Отчаянье придало его голосу волнующую искренность. Солдаты снова столпились вокруг сидящего на земле беспризорника.
      Голос у Цыгана был звонкий. Трясогузка и Мика слышали его.
      — Здорово старается! — шепнул снизу командир.
      Мика не ответил. Цинковая коробка с патронами никак не хотела пролезать между прутьев решётки. Мика напрягся, как мог, и почувствовал, что оттоптанные его ногами плечи Трясогузки задрожали. Но командир крепился.
      — Жми — не бойся! — подбодрил он начальника штаба.
      Изнутри пакгауза коробку тоже тянули изо всех сил. Царапая цинковые бока, она, наконец, со скрежетом пролезла.
      Винтовка и револьвер были уже в пакгаузе. Осталось передать флажок. Мика сунул в окно скомканный кусок батиста, пожал пальцы невидимого заложника и спрыгнул на землю.
      — Фу-у-у! — с облегчением выдохнул командир. — Маленький, а тяжёлый!.. Побежали, а то Цыган охрипнет совсем!
      Заканчивая песню, Цыган потихоньку двигал ногами — пробовал, сможет ли снова плясать. «И что они там возятся?» — думал он о друзьях. А они уже подходили к задним рядам солдат.
      Их заметили.
      — Новые артисты прибыли! — шутливо крикнул кто-то.
      Толпа расступилась. Цыган увидел командира и радостно вскочил на ноги.
      — Кончай музыку! — приказал Трясогузка. — Зрителей просим раскошелиться!
      Цыган сдёрнул с головы шапку и, приплясывая, пошёл по кругу. Гудок приближающегося паровоза прервал эту сцену.
      — По ваго-онам! — раздалась команда.
      — За мной! — в свою очередь, скомандовал Трясогузка.
     
      ПЛАН КОМАНДИРА
     
      На следующий день вся армия отдыхала и готовилась к ночной операции, которую командир держал в секрете. Мальчишки не знали, зачем он заставил их увязывать порох в небольшие узелки. Мика разрывал батист на квадратные куски. Цыган насыпал порох и крест-накрест завязывал углы. А сам командир ушёл в город.
      Трясогузка направился прямо к пакгаузу. Он ожидал увидеть приятнейшую картину: двери пакгауза распахнуты настежь, вокруг валяются десятки убитых колчаковцев, а заложников и след простыл. Но ему пришлось огорчиться. Часовой по-прежнему шагал по площадке перед пакгаузом. Железная дверь была плотно закрыта. Большой замок висел на старом месте.
      Мальчишка присел в сторонке и обиженно нахмурился. Что помешало заложникам освободиться?
      Винтовка и револьвер — такая сила! Можно сделать чудеса! А тут прошла целая ночь — и ничего! «Трусы!» — выругался Трясогузка, но вскоре понял, что заложники не виноваты: чтобы достать патроны, надо разрезать цинковую коробку. А чем это сделать? Заложников, конечно, обыскали, и никаких ножей у них не осталось. Значит, винтовка бесполезна. Но зато в револьвере есть патроны, а над дверью в пакгаузе имеется окошко — такое же, как и в задней стене. Можно встать на плечи друг другу и выстрелить в часового. А что дальше? Дверь изнутри не открыть, кирпичные стены голыми руками не проломишь. На выстрел прибегут другие колчаковцы, отнимут оружие и поставят нового часового.
      Трясогузка ударил кулаком по колену, обозвал себя олухом и побрёл обратно в штаб.
      Ребята сразу почувствовали, что командир не в духе. Он хмуро осмотрел груду узелков с порохом, подошёл к Мике, который усердно выводил на флажке кавычки перед словом «Трясогузка».
      — Зачем ты малюешь этих головастиков? — обрушился на него командир.
      — Как зачем? — с робким удивлением спросил начальник штаба и сам же пояснил: — Без кавычек нельзя. Ты ведь на самом деле не птица.
      — Ну и что? — ещё больше обозлился Трясогузка.
      — Ты командир!.. А Трясогузка — только прозвище. Потому и кавычки.
      — Раз я командир — слушайся! — крикнул Трясогузка. — Ещё раз своих дурацких головастиков нарисуешь — всыплю!
      Мика промолчал. Он написал слово «Трясогузка» и, когда командир отвернулся, закрыл кавычки. Мика это сделал не из упрямства. Он считал себя правым. Авторитет командира на грамматику не распространялся, потому что Трясогузка не умел ни читать ни писать. Но и сам Мика ещё не знал всех тонкостей правописания. Кавычки казались ему высшим проявлением грамотности.
      Выход на задуманную командиром операцию был назначен на полночь. Часов в восемь Мика и Цыган легли спать, а Трясогузка и не вздремнул. Он всё думал, как помочь заложникам. В голову лезли самые нелепые мысли. А что, если использовать порох для освобождения заложников? Уложить у стены пакгауза кучу узелков и подорвать? Но кирпичи полетят внутрь, и заложникам не поздоровится от такой помощи! Нет, это не выход!
      Трясогузка встал, походил по штабу, пересчитал узелки с порохом, уложил их в два мешка и сыграл армии подъём — три раза ударил ложкой по чайнику.
      Цыган и Мика хорошо знали городок. И всё же путь, по которому вёл их сегодня командир, показался совершенно незнакомым. Шли огородами. Раз пять перелезали через заборы. Потом очутились во дворе, под окнами наглухо заколоченного дома. На другой стороне улицы стоял особняк полковника. Темнел забор. Тополя протянули над ним голые ветки. Ребята всё ещё не догадывались, зачем привёл их сюда Трясогузка.
      — Видишь самое высокое дерево? — спросил командир у Цыгана.
      — Вижу.
      — Заберёшься на нижний сук, — приказал Трясогузка. — И тихо — во дворе часовой… Я тебе подам мешки… За забором под деревом — кухня. Увидишь трубу. В неё и сбросишь узелки с порохом…
      Дальнейших разъяснений не требовалось: ребята поняли, что произойдёт утром, когда в плите запылают поленья.
      — Только тихо! — ещё раз предупредил командир.
      — Канатоходцы умирают молча! — шепнул Цыган.
      Ребята перешли улицу. Цыган быстро забрался на дерево. Трясогузка подал ему мешки, флажок и вместе с Микой вернулся во двор заколоченного дома.
      Тишина. Лишь откуда-то издалека доносились равномерные шаги. Сначала Трясогузка решил, что это ходит часовой у крыльца особняка. Но шаги приближались. Из-за угла вышли двое патрульных.
      — Замри! — шепнул Трясогузка Мике.
      Двое патрульных прошли под деревом и, обогнув особняк, вернулись на главную улицу.
      С тополя по-прежнему не доносилось ни звука.
      — Мика! На каком это он языке шпарит? — спросил Трясогузка.
      — Кто?
      — Да Цыган!.. Иллюзион… Потом эта… панамима…
      — Пантомима! — поправил командира Мика. — Это в цирке так говорят.
      — Ругаются?
      — Нет! Слова хорошие!.. Ты что, в цирке не бывал?
      — Ладно, замолчи!..
      Прошло минут десять. Под деревом мелькнула какая-то фигура. Но это был не Цыган — повыше, постройней. Похоже — девушка. Она постояла у забора, а когда отошла, мальчишки заметили на досках белое пятно.
      — Кто это? — спросил Мика.
      — Не Цыган! — ответил Трясогузка.
      А девушка пропала, будто и не было её никогда. Только белое пятно на заборе доказывало, что ребятам не почудилось.
      Прошло ещё несколько томительных минут.
      Трясогузка уже хотел перебежать улицу, как появился Цыган. Он свесился с нижнего сука, спрыгнул на землю и заслонил на мгновенье белое пятно.
      Перебежав улицу, он предстал перед командиром. Его можно было не спрашивать ни о чём: Цыган широко улыбался и победно потряхивал пустыми мешками.
      — Ну и долбанёт! — сказал он. — Феерический каскад индусского факира!
      — А флаг? — спросил Трясогузка.
      — Туда же — в трубу опустил!.. Смотрите, что ещё я принёс! — Цыган показал влажный от клея листок бумаги. — Женщина к забору пришлёпнула.
      Трясогузка взял листок, на котором было что-то напечатано, и передал Мике.
      — В штабе разберёмся!..
     
      БУНТ
     
      Весело потрескивала печка. Толстая стеариновая свеча стояла на большом ящике, вокруг которого сидела вся армия. Мика читал снятый с забора листок.
      — «Трудовая Сибирь обливается кровью. Но чаша народного терпения переполнилась. Дни Колчака сочтены! Над белогвардейцами занесён карающий меч пролетариата.
      Приближается первомайский праздник. Большевики-ленинцы призывают всех, кому дороги завоевания революции, отдать свои силы на борьбу с кровавой диктатурой «омского правителя».
      Мика придвинул листовку к Трясогузке и сказал:
      — Вот они — кавычки! А ты спорил!
      — Где?
      — Омский правитель в кавычках, потому что никакой он не правитель, как и ты — не птица трясогузка!
      — Ты что, меня с Колчаком равняешь?
      Трясогузка вскочил от возмущения и больно ударился коленом об угол ящика. Свеча упала и погасла.
      — Да я тебя!.. — зло закричал он.
      — Бей! Я всё равно по правилам писать буду! — тоже закричал Мика.
      Наступила тишина. Лишь потрескивала печка. Причудливые отсветы огня прыгали по стенам и потолку подвала.
      — Это что же, бунт? — не предвещающим добра голосом спросил Трясогузка. — Против командира?
      — Не против командира, а против кулаков! — смело ответил Мика.
      — А чем вас учить, как не кулаками?
      — Учить? — переспросил Мика. — Ты бы хоть азбуку осилил, а уж потом других учил!
      Начальник штаба затронул самое больное место командира. Трясогузка стеснялся своей неграмотности. Когда ему напоминали об этом, он не обижался, а искренне сожалел, что не умел читать и писать.
      — А ты взял бы да научил меня! — без прежней угрозы сказал Трясогузка.
      — Я и учил! — отозвался Мика.
      Он действительно несколько раз повторил с Трясогузкой все буквы от а до я, но командир запомнил одни гласные.
      — Плохо, значит, учил! — буркнул Трясогузка.
      — Как умел! — ответил Мика. — Не по-твоему!
      — Мог бы и по-моему! Оно бы, может, лучше было!
      — Так давай! — воскликнул Мика. — Цыган, зажги свечу!
      Вспыхнул огонёк. Не ожидавший такого поворота командир испытующе посмотрел на Мику — шутит или не шутит. Начальник штаба был серьёзен.
      — Садись! — сказал он Трясогузке и встал рядом с ним. — Повторяй за мной: а, б, в, г, д.
      — А-а, бе, — начал Трясогузка:
      — Ты не коза, блеять не надо! — нравоучительно произнёс Мика и дал командиру подзатыльник.
      Удар был слабый. Но и это чисто символическое наказание подействовало на Трясогузку ошеломляюще.
      Цыган отбежал в дальний угол, зарылся в солому, заткнул рот шапкой и трясся от беззвучного смеха.
      — Повторяй по пять букв! — снова потребовал Мика. — А, б, в, г, д.
      На этот раз Трясогузка произнёс все пять букв правильно. Так ученик и учитель благополучно добрались до буквы р. Тут опять командир ошибся.
      — Ры, — произнёс он.
      Слушать надо, а не рыкать! — сказал Мика и дал Трясогузке затрещину.
      Цыгана прорвало. Он катался по соломе и хохотал на весь штаб.
      Трясогузка медленно поднялся и сверху вниз глянул на маленького, тщедушного начальника штаба — сейчас раздавит! Но Мика, не дрогнув, выдержал его взгляд.
      Цыган перестал хохотать. Было не до смеха — могла начаться настоящая драка. «Если ударит, — подумал он, — буду защищать Мику!»
      Трясогузка быстро вскипал, быстро и успокаивался. Урок не кончился дракой. Командир отступил, но с честью.
      — Некогда сейчас азбукой заниматься! — сказал он. — Доучим в другой раз… Спать ложитесь!
      Он улёгся первый.
      Гроза миновала, но след оставила. В штабе стало как-то тоскливо. Каждый чувствовал себя виноватым. Даже Цыган. «И зачем я ржал, как лошадь! — думал он. — Из-за меня они поссорились ещё больше!» Переживал и Мика. Чуткий и отзывчивый, он не мог не понять, что крепко обидел командира. Когда Мика получал подзатыльник — это было очень неприятно. А каково командиру? Да ещё в присутствии всей армии? И за что? За то, что командир не знает азбуки! Тут можно провалиться сквозь землю!
      Молча сидели Цыган и Мика у ящика со свечой и переглядывались. «Помириться бы! — говорили их глаза. — Не так уж плох наш командир, чтобы устраивать бунт!»
      Цыган вспомнил ботинки, которые выдал ему Трясогузка. А Мика — шёлковую рубашку. Трясогузка не взял её себе! И только ли в рубашке дело?..
      — Эй! Начальник штаба! — грубовато произнёс Трясогузка.
      — Да! — с готовностью откликнулся Мика, и ему показалось, что в подвале потеплело и посветлело.
      — Ну-ка, разъясни! — продолжал командир. — Там, в листовке, есть два слова: большевики и ленинцы. А мы кто — ленинцы или большевики?
      — Конечно, ленинцы!.. Нас всего трое; когда станет больше, будем большевиками!
      — Почему трое? — возразил Трясогузка. — А кто эту листовку приклеил? Значит, нас больше, только мы не знаем всех, кто за красных стоит. Может, нас в городе тысяча!
      — Правильно! — поддержал командира Цыган. — Выходит, мы и ленинцы и большевики!
      — Я тоже так думаю! — важно сказал Трясогузка. — И ещё ответь… Там про праздник написано. Когда он будет?
      — Первого мая, — уверенно произнёс Мика.
      — Это я сам знаю! А первое когда будет?
      — Сейчас скажу! — Мика подумал и сам задал вопрос: — Какое сегодня число?
      — Знал бы, — тебя не спрашивал. Считать я умею!
      Цыган тоже не помнил, какое было число.
      — Узнать завтра! — приказал Трясогузка. — Надо к празднику что-нибудь сообразить!
     
      ПЕРЕПОЛОХ
     
      Машина полковника шла медленно. Ухабистая дорога не позволяла развить скорость. В автомобиле, кроме шофёра и полковника, сидели три иностранца. Это были члены военной миссии.
      Прибытие французских офицеров в городок решено было отметить банкетом. К девяти часам утра в особняке полковника готовился праздничный завтрак.
      По дороге полковник говорил много. Он хотел, чтобы французы составили о гарнизоне городка самое благоприятное мнение. Упомянул он и о бронепоезде, который ремонтируется в депо и вот-вот встанет в строй боевых единиц адмирала Колчака.
      — Не к вам ли прислали из Омска барона Бергера? — спросил один из членов миссии — толстый, обрюзгший, похожий на русского купца француз.
      — Барон Бергер и руководит ремонтом бронепоезда. Прекрасный специалист и организатор! — воскликнул полковник. — Вы с ним знакомы?
      Как же! — ответил француз. — Барон — мой Друг. В тринадцатом году в золотой Ницце мы вместе провели чудесное лето! И представьте — месяц назад я встречаюсь с ним в каком-то Омске!.. О, времена!.. Рад буду видеть его на банкете!
      — Барон Бергер приглашён! — сказал полковник и поторопил шофёра:
      — Поезжай, братец, быстрей! Мы все проголодались!
      Но полковнику и членам миссии в то утро позавтракать не удалось.
      Получив приказ — накрыть банкетный стол к девяти часам, повар встал в семь и велел затопить плиту. Истопник принёс дрова, вытащил из духовки высохшую за ночь лучину, добавил бересты и зажёг.
      Кухня наполнилась дымом.
      Повар длинным ножом плашмя хлопнул истопника по спине.
      — Вьюшки забыл, орясина рыжая!
      — Не забыл! — пробормотал истопник и, присев перед топкой на корточки, принялся дуть на тлеющую лучину.
      Но дрова не загорались. Дым клубами выбрасывало из плиты.
      Пнув истопника ногой, повар выскочил из кухни и со двора крикнул в дверь, из которой, как из вулкана, валил дым:
      — Чучело огородное! Смени дрова! Напихал сырых поленьев, скотина!
      Истопник вышел, отдышался и опять, как в воду, бросился в задымлённую кухню. Вернулся он с охапкой обугленных поленьев, свалил их у забора и пошёл за другими дровами.
      Повар снаружи открыл окно. Сквозняк быстро проветрил кухню.
      Между тем к особняку уже стали собираться приглашённые на банкет. Грузный унтер-офицер привёл музыкантскую команду, выстроил у крыльца и приказал не расходиться.
      Обмениваясь шутками, все смотрели на кухню.
      Сухие дрова не помогли. Дым шёл не только из окна и двери — он выбивался, казалось, из каждой щели. Слышались отчаянные вопли повара:
      — Зарезал! Зарезал, скотина!.. Чем я господ офицеров угощать буду?.. Керосин! Неси керосину, пёс шелудивый!
      Из дымной кухонной утробы вывалился совершенно очумевший истопник, побежал к сараю и притащил оттуда бутыль.
      Во двор въехал на коне есаул Благов. Спешившись, он козырнул с чуть приметной снисходительностью. Офицеры приветствовали его почтительно. Лишь начальник железнодорожного депо еле кивнул ему головой. У есаула взыграли желваки на скулах. Опять этот барон испортил ему настроение.
      — Похоже, что мы пришли не на банкет, а на пожар! — шутливо заметил один из офицеров.
      Из кухни валил уже не дым, а чёрная керосиновая копоть.
      Есаул пересёк двор, заглянул в дверь и позвал:
      — Адский повар!
      Показался повар в грязном колпаке, всплеснул руками:
      — Ваше благородие! Беда… Что скажет господин полковник!
      — Это уж твоя забота! — ответил есаул. — Тот хлопоногий всю посуду тебе перечинил?
      Повар не ответил. Его глаза испуганно округлились. Они глядели куда-то за есаула. Благов обернулся. В ворота въезжала машина полковника.
      — Конец! — прошептал повар.
      Есаул вытянулся. Офицеры, стоявшие у крыльца, вскинули руки к козырькам. Французы были встревожены дымом. Полковник говорил им что-то успокаивающее.
      Машина остановилась у крыльца. Музыкантская команда заиграла французский гимн.
      В эту торжественную минуту грохнул взрыв. Передняя стена кухни рухнула. Треснула и повалилась на крышу труба. Половину двора окутало дымом.
      — Партизаны! — закричал француз, похожий на купца, и забарабанил кулаками по спине шофёра.
      Автомобиль круто развернулся и помчался к воротам. Колёса переехали отброшенную взрывом папаху есаула. Правым крылом машина задела за столб и под скрежет железа вырвалась на улицу.
      Полковник пришёл, наконец, в себя.
      — Стой! — скомандовал он шофёру.
      Автомобиль остановился.
      Французы хором запротестовали:
      — Почему стоять?.. Вперёд! Вперёд!
      — Господа! Это какое-то недоразумение! — пытался успокоить их полковник. — Никаких партизан не может быть! Всё выяснится, и вы поймёте!
      — Мы понимаем! — прервал его похожий на купца француз. — Мы очень хорошо вас понимаем! Вам нужно остаться! Вы обязаны! А мы приедем, когда вы наведёте у себя порядок!.. Надеюсь, вы не откажете нам в машине?
      Французы уехали, а полковник пешком вернулся к особняку.
      Тушением пожара руководил начальник железнодорожного депо. Огонь был слабый — горели разбросанные по двору поленья, пропитанные керосином. Брёвна рухнувшей стены пламя охватить не успело. Внутри кухни всё было разворочено и закидано раздроблённым кирпичом. Тлели головешки. От плиты и дымохода остались одни обломки.
      — Опасность ликвидирована! — доложил начальник депо полковнику. — Убито два человека: повар и… — Платайс скорбно снял фуражку, — есаул Благов.
      — Причина? Я спрашиваю, какова причина взрыва? — прокричал полковник, но тут же смягчил голос: — Простите! Это вырвалось невольно!.. Позор! На всю армию позор!.. Только один бог знает, что наболтают адмиралу Колчаку трусливые французишки!
      — Причина взрыва ясна, — спокойно сказал Платайс. — Какие-то злоумышленники заложили в трубу пороховой фугас.
      Среди колчаковцев, продолжавших заливать водой тлеющие тряпки и головешки, произошло замешательство. К полковнику подбежал адъютант с обгоревшим куском батиста. На нём ещё виднелись четыре буквы — у з к и.
      — Опять армия Трясогузки? — произнёс полковник и побагровел.
      Удивлённо пожал плечами Платайс.
     
      ПОДГОТОВКА КОНТРУДАРА
     
      После невкусного обеда, принесённого денщиком из трактира, полковник сел писать донесение. Он решил сделать это сам, чтобы по возможности смягчить неприятное происшествие.
      Вошёл адъютант с полоской телеграфной ленты. Полковник поморщился, давая понять, что с депешей можно было подождать.
      — Подписано адмиралом, господин полковник! — предупредил адъютант.
      — Ну, давайте! — сказал полковник и взялся за кончик ленты.
      Это был приказ в кратчайший срок закончить ремонт бронепоезда и выслать его в распоряжение передовых частей. Ставка сообщала также, что южная группа войск Красной Армии 28 апреля перешла в наступление. Предполагалось, что будет нанесён удар и в направлении городка, в котором располагался гарнизон полковника. Штаб Колчака ставил задачу опередить противника. В этой операции на бронепоезд возлагали большие надежды.
      — Машина вернулась? — спросил полковник, прочитав депешу.
      — Так точно! — ответил адъютант. — Только что.
      — Поедемте в депо!
      Автомобиль стоял у ворот. Шофёр колотил молотком по мятому крылу — старался выправить его.
      — В депо! — сухо приказал полковник. — Вечером сдашь машину и отправишься на передовую. Мне трусы не нужны!
      — Слушаюсь, господин полковник!
      Взревел мотор.
      На одной из улиц впереди автомобиля показались трое мальчишек. Они шли обнявшись: Трясогузка — в центре, Мика и Цыган — по бокам. Шли и озорно переталкивались. Они только что побывали на крыше заколоченного дома и оттуда видели развороченную кухню. Они чувствовали себя на седьмом небе.
      — Кто придумал? — самодовольно спросил Трясогузка.
      — Ты! Ты! — прокричала армия.
      — То-то! — сказал командир. — А вы — бунтовать!..
      Шофёр нажал на клаксон. Мальчишки неохотно посторонились. Цыган, увидев полковника, надул щёки и приложил руку к шапке. Трясогузка заставил его опустить руку и крикнул:
      — Дяденька! Какое сегодня число?
      Полковник не шевельнул головой. Адъютант брезгливо поджал губы.
      — Ну и не надо, не говорите! — неслось им вслед. — Сами узнаем!
      У высоких ворот депо полковника и адъютанта встретил Платайс. Коротко передав ему содержание приказа, полковник спросил:
      — Успеете завтра к полуночи?
      — Завтра тридцатое, — задумчиво произнёс Платайс. — Ну что ж! В ноль-ноль часов первого мая бронепоезд будет готов! Большевистский праздник! — Платайс многозначительно улыбнулся. — Надо успеть!
      — Надо! — подтвердил полковник. — Очень надо, и потому разрешите вам помочь. Не сочтите это вмешательством в ваши дела. Я хочу сказать несколько слов ремонтникам.
      — Буду счастлив послушать и сам! — учтиво ответил Платайс.
      Рабочих в депо было много. Сюда под конвоем колчаковских солдат привели всех, кого отобрал Кондрат Васильевич. Это были хорошие слесари и верные люди. Им подпольщики доверяли полностью.
      Раньше рабочие умышленно затягивали ремонт бронепоезда. А сейчас задание сводилось к одному: как можно скорей поставить грозную машину под пары.
      В депо стоял грохот.
      — Внимание! — прокричал Платайс. — Прекратить работу!
      Шум утих.
      — Всем подойти к паровозу!
      Когда рабочие собрались, полковник посмотрел на часы.
      — Сейчас шестнадцать часов, — громко сказал он. — Даю вам тридцать два часа. Если завтра в полночь бронепоезд выйдет из депо, я скажу вам: молодцы! Если справитесь с работой раньше, дайте гудок. Я приеду, чтобы лично раздать вам по бутылке водки.
      Как показалось полковнику, одобрительный шепоток пробежал по толпе.
      — И последнее, — продолжал полковник. — Если вы сорвёте ремонт бронепоезда, никто из вас живым из депо не выйдет.
      — Выйдем, господин полковник! — крикнул Кондрат Васильевич, который пришёл в депо с последней группой и работал вместе со всеми. — Готовьте водку!
      — Хорошо сказано! — одобрительно произнёс полковник. — Водка будет. Приступайте с богом! — И, повернувшись к начальнику, он добавил:
      — Придётся усилить охрану. Вы не возражаете?
      — Ничуть! — ответил Платайс, хотя понимал, как это опасно.
      Его тревога усилилась, когда в депо во главе с капитаном вошёл отряд белогвардейцев — команда бронепоезда. Полковник поручил ей внутреннюю охрану. Команда должна принять от рабочих отремонтированный бронепоезд, занять боевые места и прямо из депо выехать на фронт.
      У ворот расположились два пулемётных расчёта с «максимами», у дверей и окон выставили часовых. Снаружи депо окружили патрулями. Рабочие оказались взаперти.
      Кондрат Васильевич и два слесаря лежали под средним вагоном и проверяли подвеску рессор.
      — Кондрат! — сказал один из рабочих. — Ловушка какая-то получается! Может, это настоящий барон, а мы — настоящие бараны?
      — Платайс наш! Проверено! — сердито ответил Кондрат Васильевич. — А ловушкой действительно попахивает. Перехитрил нас полковник! Но будем думать — время есть.
      Усиленный рупором голос Платайса разнёсся по депо:
      — Слесарь Крутов! Ко мне!
      Кондрат Васильевич отложил гаечный ключ, вылез из-под вагона и пошёл к конторке.
      Она с трёх сторон была застеклена. Каждый мог видеть, как барон отчитывал за что-то слесаря. Начальник депо сидел на табуретке и сердито стучал кулаком по столу. Крутов стоял навытяжку, отвечал робко, с поклоном. А о чём они говорили, никто не слышал.
     
      НАПРАСНАЯ ТРЕВОГА
     
      Узнать, какое было число, оказалось не так просто. Мальчишки нёсколько раз задавали этот вопрос прохожим, но вразумительного ответа не получили. Попроси они хлеба или денег — это было бы понятно. А число… Зачем?
      Ребятам помогло объявление, которое солдаты расклеили по городу.
      — Поработай-ка, начальник штаба! — сказал Трясогузка, останавливаясь у листка со свежей типографской краской.
      Мика начал читать текст вслух:
      — «За последнее время в городе активизировались злоумышленники, именующие себя армией Трясогузки…
      — Кх!.. — гордо кашлянул командир.
      — Несколько дней назад учинено крушение поезда. Сегодня, двадцать девятого апреля сего года… — Мика посмотрел на командира. — Понял? Праздник послезавтра!
      — Понял! Читай дальше! — приказал Трясогузка и заложил руку за борт френча.
      — … сего года, — повторил Мика, — нанесён ущерб подсобному строению, принадлежащему воинскому гарнизону города. В распоряжении военной комендатуры имеются заложники. Если по истечении двух суток злоумышленники не будут обнаружены, заложники будут расстреляны».
      — Они и сами стрелять умеют! — шепнул Цыган.
      — Фига с два! — вырвалось у Трясогузки.
      Он ещё не сказал армии, что заложники не могут воспользоваться оружием. Зачем огорчать ребят? Может быть, выход найдётся?
      — За мной! — скомандовал Трясогузка, чтобы прекратить разговор на эту тему.
      Они вышли на улицу, которая вела к реке. Командир хотел уже разослать армию в разные стороны, чтобы по одному пробраться в штаб, но Цыган вдруг схватил его за руку.
      — Это она!
      Впереди шла девушка лет восемнадцати с провизионной сумкой.
      — Что она? — удивлённо спросил Трясогузка.
      — Прилепила листовку под деревом!
      Трясогузка даже вздрогнул.
      — А не врёшь?
      — Вот те крест! Я её сразу узнал!
      — Темно же было!
      — Всё равно узнал. У меня глаза — знаешь? Как у дрессированной пантеры!
      Командир остановился. Ему и хотелось наладить связь с настоящими большевиками, и в то же время было страшно. Он понимал, что армию распустят, кончится их вольная жизнь и никаких опасных дел им поручать не будут. Если бы не заложники, Трясогузка, пожалуй, отказался бы от мысли поговорить с девушкой. Но он не знал, как своими силами освободить обречённых на смерть людей, и решил пожертвовать независимостью армии. Он, конечно, надеялся так повести разговор, чтобы и заложников выручить, и свои секреты не раскрыть.
      — Идите в штаб! — сказал он Цыгану и Мике. — Я с ней потолкую.
      Трясогузка догнал девушку.
      — Здравствуйте!
      — Здравствуй, мальчик.
      У девушки был тёплый голос и добрые глаза.
      — Хлеба хочешь? Могу немножко дать.
      Почему-то это предложение обидело Трясогузку.
      — Хлеб оставьте себе!.. И скажите… там, своим скажите, чтобы выручали заложников. Они в пакгаузе заперты, их расстрелять могут.
      Брови у девушки удивлённо изогнулись.
      — Какие заложники? И кому я должна сказать о них?
      — Кому! — усмехнулся Трясогузка. — Сами знаете! Тому, кто листовки печатает!
      — Ты что-то путаешь, мальчик!
      — Не притворяйтесь! — нахмурился Трясогузка. — Мы видели, как вы ночью её к забору прилепили.
      Лицо девушки выразило полное недоумение. Она протянула руку и приложила ладонь ко лбу Трясогузки.
      — Ты не болен?.. Лоб холодный!
      Трясогузка отскочил от неё.
      — А не лунатик ли ты? — продолжала девушка с глубоким и неподдельным сочувствием. — Тебе по ночам ничего не мерещится?
      Трясогузка подумал, что Цыган ошибся, и бросился бежать. А девушка проводила его внимательным взглядом и быстро пошла домой.
      Увидев сестру, Николай понял, что произошла какая-то неприятность. «Не в депо ли?» — подумал он. Катя ходила туда. В сумке у неё был обед для Кондрата Васильевича. Но главное заключалось в том, чтобы сообщить ему новость: партизаны подошли с севера к городку и тайно расположились в лесу, в трёх километрах от станции. Командир партизанского отряда просил согласовать с Кондратом Васильевичем час одновремённого удара по колчаковскому гарнизону.
      — Что? Говори скорей! — набросился Николай на сестру. — В депо?
      — И в депо! — ответила Катя. — Встретиться с Кондратом Васильевичем не удалось. Депо оцепили. А когда я возвращалась…
      Катя замолчала, чтобы собраться с мыслями.
      — Да говори же! — поторопил её Николай.
      И она подробно рассказала о странной встрече.
      Николай не знал почему, но ни усиленный караул депо, ни беспризорник не очень его встревожили. Может быть, оттого, что он ожидал худшего.
      — В английском френче и в пижамных брюках? — переспросил он.
      Катя подтвердила.
      — Это же Трофим! — воскликнул Николай. — Я встречался с ним раза два… Ничего парень, только грубый, но, мне кажется, не из подлецов. А ты будь осторожней! Беспризорники и те выследили! Конспиратор!
      Катя покраснела. Упрёк был справедливый.
      — Хуже с депо! — продолжал Николай. — Придётся искать лазейку!..
     
      ВЕЧЕР ВОСПОМИНАНИЙ
     
      Вернувшись в штаб, Трясогузка в первую очередь наградил Цыгана подзатыльником.
      — Пантера! — насмешливо произнёс командир и добавил: — Не она!
      — Да она! — воскликнул Цыган. — Хочешь, руку сожгу? — Он протянул ладонь к огоньку свечи.
      — Жги! — спокойно разрешил командир.
      Но Цыган отнял руку, потёр ладонь о штаны и спросил:
      — Значит, не она? А что она сказала?
      — Ничего! — отрезал Трясогузка и для большей убедительности соврал: — Сказать ничего не сказала, а к полковнику потащила! Ну я, конечно, выдал ей пару раз — и ходу! Сзади палят, а я бегу! Во — пуля зацепила! — Трясогузка показал дырку в воротнике френча.
      Мика засмеялся.
      — Ну и заливаешь ты, командир! Этой дырке сто лет! Засмеялся и Цыган. Трясогузка обиженно посмотрел на них и сказал:
      — Смеётесь, а их расстреляют!
      — Кого? — спросил Мика.
      — Заложников!
      — Ну да! — возразил Цыган. — Что, мы им даром оружие дали?
      — Выходит, что даром!
      И Трясогузка высказал ребятам свои опасения.
      Приуныли мальчишки. Цыган перебирал струны гитары, и она тихо плакала в подвале. Ребята молчали. Им тоже хотелось плакать. Каждый вспомнил своё горе.
      — Хоть и здорово, а хватит! — не выдержал Трясогузка. — Муторно больно! За кишки берёт твоя гитара!
      Он нарочно выбрал слова погрубее, чтобы отогнать от себя тоскливые мысли.
      — Где ты научился так играть? — спросил Мика.
      — В цирке, — сказал Цыган. — В шапито… Мы по разным городам ездили с музыкальными номерами… Мамка пела… Я говорил, не надо про Колчака и вечека!.. А она спела…
      — Правильно сделала! — похвалил Трясогузка.
      — За это и взяли? — спросил Мика.
      — Ага! — дрогнувшим голосом ответил Цыган. — Весь цирк хлопал в ладоши… А ночью… Отца сразу… А мамку мучили долго… Она очень красивая была…
      — Моя мама тоже была красивая! — ревниво сказал Мика. — Достали бы ананасы — она бы не умерла!
      — Опять ты про свои ананасы! — неодобрительно произнёс Трясогузка. — Да я их и не нюхал, а жив!
      — Нет, правда! — произнёс Мика жалобно. Он верил сам и хотел заставить ребят поверить, что его мама могла бы не умереть, будь под рукой спасительные ананасы. — У нас в латышской колонии доктор жил. Он всё-всё знал. Посмотрел он маму и сказал, что ей надо ехать к Чёрному морю и есть побольше фруктов и ананасов!
      — А знал твой доктор, что от тифа надо есть? — сердито спросил Трясогузка, вспомнив сарай, в котором среди тифозных больных металась в бреду его мать.
      Командир схватил пустую консервную банку и запустил её в свечу. Ребята услышали подозрительные звуки — вроде всхлипыванья.
      — Расплакались! — крикнул Трясогузка. — Живых спасать надо!.. Запрещаю спать, пока не придумаете, как заложников выручить!
      Трясогузка насухо вытер глаза и снова зажёг свечу.
      — Лёжа можно думать? — спросил Цыган.
      — Ложитесь! — разрешил командир. — Но чтоб не дремать!
      Мальчишки улеглись, как всегда: Трясогузка посередине, слева — Цыган, справа — Мика. Так они пролежали с полчаса, старательно тараща глаза на жёлтое пламя свечи. Потом Трясогузка почувствовал, что Цыган привалился головой к его плечу и задышал тепло и спокойно. Командир посмотрел направо — Мика тоже спал, смешно шевеля губами.
      Трясогузка молча отменил свой приказ.
     
      БЕСПЛАТНЫЙ ПАССАЖИР
     
      Утром ребята разделились. Цыган и Мика остались в штабе, чтобы приготовить к вечеру большой флаг и длинное древко. Командир потребовал написать на полотнище чуть ли не целое воззвание. Надо было указать, что флаг красный, что принадлежит он армии Трясогузки, что эта армия состоит из большевиков-ленинцев и что вывешен флаг в честь Первого мая. Даже для такого грамотея, как Мика, задача была не из лёгких.
      Сам Трясогузка ушёл к пакгаузу.
      К станции только что подошёл эшелон. Солдаты стояли в очереди у вагона-кухни, получали похлёбку. Вокруг шныряли беспризорники: и старожилы городка, и новички, прибывшие с этим составом. Трясогузка ничем не отличался от них и мог смело бродить у пакгауза.
      Паровоз предостерегающе прогудел и отделился от состава вместе с передним товарным вагоном. За стрелкой их расцепили. Паровоз двинулся к водокачке. Солдаты вкатили вагон на запасную колею. Он оказался рядом с составом — на параллельном пути.
      Трясогузка обратил внимание на опечатанные двери вагона. «Чего это они привезли?» — подумал он, продолжая следить за часовым у пакгауза. Колчаковец позёвывал и нетерпеливо поглядывал в ту сторону, откуда должен был прийти сменщик. Наконец тот появился, подошёл неторопливо, лениво спросил, кивнув на дверь пакгауза:
      — Ну, что там?
      — Тихо, — ответил часовой. — Даже пить не просят. Подохли, что ли?
      — Рано! — возразил сменщик. — Давай ключ.
      Часовой отдал ключ от двери, закинул винтовку за плечо и зашагал прочь.
      Его остановил один из офицеров, приехавших с эшелоном.
      — Зайди в депо, — приказал он. — Пусть пришлют людей за вагоном.
      Трясогузка слышал этот разговор, но не придал ему никакого значения. Все его мысли сосредоточились на ключе, который лежал так близко — всего в десяти шагах, у часового в кармане шинели! Ключ нужно достать во что бы то ни стало! И Трясогузка догадался, как это сделать.
      Весело посвистывая, командир направился к штабу. Он хотел поскорей обрадовать ребят, но задержался по дороге, и надолго.
      Всё началось со встречи с Николаем.
      — Здорово, Трофим! — услышал Трясогузка. — Дело к тебе есть!
      Они пошли рядом.
      — Какие у нас с тобой дела? — усмехнулся Трясогузка.
      — Нет, так будут! — многозначительно ответил Николай.
      — Выкладывай — послушаем.
      Николай не торопился. Он понимал, что рискует очень многим. Но обстоятельства вынуждали пойти на этот риск. Все попытки проникнуть в железнодорожное депо ни к чему не привели. И Николай обрадовался, увидев знакомого беспризорника. Что, если поговорить с ним? Вспомнил Николай тайный лаз в заборе, через который он ушёл от облавы на базаре. Может быть, беспризорник знает, как проникнуть и в депо?
      — Выкладывай, или я пошёл! — нетерпеливо сказал Трясогузка. — У меня своих дел хватает!
      И Николай решился.
      — Железнодорожное депо знаешь? — спросил он.
      — Знаю.
      — Можешь туда пробраться незаметно?
      — Запросто!
      — Там сейчас усиленный караул.
      — А мне плевать!
      Трясогузка прихвастнул. Никакого тайного хода в депо он не знал.
      — Как ты пройдёшь? — спросил Николай.
      Трясогузка ухмыльнулся.
      — Нашёл дурака!.. Говори, что надо, а не выпытывай! Не выйдет!
      Николай схитрил и чуть не испортил всё дело.
      — Заказ крупный подвернулся — жаль упускать! — доверительно сказал он. — Пришёл один торгаш в мастерскую — просит отремонтировать большую партию самоваров. А хозяина нет — в депо на работу угнали. Когда отпустят?.. Вот я и не знаю, на какой срок договариваться насчёт ремонта.
      Трясогузка смерил Николая презрительным взглядом.
      — Шкура всегда шкурой останется! Поищи других, которые тебе карман набивать согласятся!
      Мальчишка хотел уйти, но Николай схватил его за плечо, притянул к себе и тихо сказал:
      — Если заказ будет принят, заложников не расстреляют!
      Трясогузка широко раскрыл глаза.
      — Откуда ты…
      — Оттуда! — строго произнёс Николай. — И больше ничего не скажу. Если в голове солома, уходи! А если соображаешь малость, помогай!
      Трясогузка понял только одно: хромоногий жестянщик хлопочет не о самоварах. Мальчишка оглянулся и долго смотрел на пакгауз, на вагоны, на депо.
      Николай ждал.
      — Давай, что передать! — согласился Трясогузка.
      Николай улыбнулся.
      — Про самовары и расскажи.
      — Кому?
      — Найдёшь слесаря Кондрата Васильевича, — объяснил Николай. — Спросишь, когда сможем выполнить заказ торгаша. Запомнил? Торгаша!.. А потом приходи в мастерскую. Знаешь, где она?
      Мальчишка кивнул головой и побежал к станции.
      Паровоз запасся водой, углём и вернулся к составу. Эшелон готовился к отправке. У отцепленного вагона уже был выставлен часовой.
      Трясогузка перебрался на другую сторону состава. Здесь хозяйничали беспризорники. У нескольких вагонов были тормозные площадки. На них устроились те, кто посильней. Угольные ящики забронировали среднячки, а прочая мелюзга довольствовалась буферами и крышами.
      Залез на крышу и Трясогузка. Перепрыгивая с теплушки на теплушку, он добрался до той, рядом с которой на запасной колее стоял отцепленный вагон. Тут мальчишка лёг и стал ждать.
      Когда состав тронулся, Трясогузка вскочил на ноги. Шум отходящего поезда заглушил все звуки, и часовой не услышал, что на крышу опечатанного вагона прыгнул безбилетный пассажир.
     
      САМОВАРНЫЕ ХЛОПОТЫ
     
      План захвата бронепоезда был изменён. Каждый рабочий получил новое задание. Оставался неясным лишь один пункт — партизаны. Никто не знал, подошли ли они к станции, как было условлено заранее, и готовы ли нанести с севера удар по городу. Кондрат Васильевич верил, что Николай попытается проникнуть в депо, но не представлял, как это ему удастся.
      Утром появилась надежда. Сообщили, что на станции стоит вагон с боеприпасами для бронепоезда. Платайс тотчас распорядился послать за вагоном рабочих. Старшим группы он назначил Кондрата Васильевича. Но капитан, ведавший внутренней охраной, вежливо отклонил это распоряжение.
      — Зачем отрывать ремонтников от работы! — сказал он Платайсу. — Я пошлю часового, а после обеда солдаты прикатят вагон в депо.
      Спорить было неразумно, и Платайс поблагодарил офицера за любезно предоставленную помощь.
      После обеда высокие ворота распахнулись, и вагон с боеприпасами медленно вкатился в депо. Началась разгрузка.
      Осторожный капитан и тут обошёлся без рабочих. Солдаты сами вытаскивали снаряды, коробки с пулемётными лентами и укладывали их вдоль стены.
      Распластавшийся на крыше Трясогузка прислушался. Справа раздавались выкрики разгружавших вагон солдат. Слева было тихо. Мальчишка придвинулся к краю крыши, взглянул вниз: поблизости никого. Но рядом с вагоном валялись куски жести, мотки проволоки. Спрыгнешь — загремит на всё депо. Трясогузка посмотрел вперёд. Там стоял паровоз бронепоезда. Между вагоном и паровозом было не больше метра. Мальчишка подполз к переднему концу крыши. Двое рабочих осматривали заклёпки на бронированной груди паровоза.
      Трясогузка пошарил в карманах. В них ничего не оказалось. Тогда он сдёрнул с головы рваную кепку без козырька и бросил её на паровоз.
      Клепальщики заметили мальчишку. Он лежал, приложив палец к губам, а другой рукой показывал, что ему надо спуститься вниз. Рабочие отвернулись от вагона, чтобы не привлечь внимания колчаковцев.
      — Что ему надо? — спросил один.
      — Может, весточка от партизан? — отозвался другой.
      — Похоже… Иди-ка за Кондратом Васильевичем…
      У паровоза стояла железная лестница. Когда клепальщик вернулся, он передвинул её поближе к вагону с боеприпасами. Вскоре подошёл и Кондрат Васильевич. Наблюдавшие за колчаковцами рабочие дали сигнал, и он быстро приставил лестницу к вагону. Трясогузка не ждал приглашения
      — колобком скатился вниз и юркнул под паровоз. Туда же забрался и Кондрат Васильевич.
      Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, и каждый думал, что же теперь делать?
      — Ты не шпик? — осторожно спросил Трясогузка.
      — Как будто нет, — серьёзно ответил Крутов.
      — Тогда веди меня к Кондрату Васильевичу!
      — Я — Кондрат. Что дальше?
      Трясогузка повертел головой и на четвереньках пробрался к рабочему, который лежал на спине и измерял что-то железной складной линейкой.
      — Как его звать? — спросил мальчишка, дёрнув рабочего за ногу.
      Тот посмотрел на Крутова и сказал:
      — Кондрат.
      После этой проверки Трясогузка успокоился и, вернувшись к Крутову, таинственно произнёс:
      — Я насчёт самоваров.
      Кондрату Васильевичу эта фраза ничего не говорила.
      — Самовар у бабки потёк? — спросил он. — И ты из-за этого пробрался в депо?
      — Не у бабки, а у торгаша! — возразил Трясогузка.
      Кондрат Васильевич придвинулся к нему вплотную. Фамилия командира партизанского отряда была Торгашов.
      — Кто тебя прислал?
      — Этот… как его… хромой! Велел спросить, брать ли от торгаша заказ и когда сможете починить самовары?..
      Разгрузив вагон, колчаковские солдаты выкатили его из депо. Безбилетный пассажир совершил обратное путешествие к станции. Пустой вагон оставили в тупике. Трясогузка спрыгнул вниз неудачно. Заболело колено и заныло под ложечкой. Он посидел на песке у вагона, потёр колено и, прихрамывая, пошёл в город. Нога болела, но мальчишка был доволен. Получилось именно так, как он хотел. Не раскрыв секреты своей армии, он познакомился с подпольщиками. Трясогузка не сомневался, что и Кондрат Васильевич, и Николай — настоящие большевики. Понял он и то, что они готовятся к чему-то очень серьёзному.
      Николай встретил беспризорника пытливым взглядом.
      Трясогузка важно опустился на табуретку, снял кепку, вздохнул, как человек, завершивший трудную работу, и сказал:
      Кончились самоварные хлопоты!.. Велено принимать заказ и выполнить его сегодня без четверти двенадцать. Понял?
      Николай взглянул на ходики: часовая стрелка подходила к трём. Времени оставалось в обрез.
      — Ты где ночуешь? — спросил Николай.
      — На трубе! — усмехнулся Трясогузка, всем своим видом показывая, что на такие вопросы он отвечать не намерен.
      — Ладно, это твоё дело! — согласился Николай. — Но запомни: ночью из своего логова не вылезай! Ночка будет шумная — не заметишь, как и голову продырявят!.. А завтра приходи сюда.
      — Зачем?
      — За геройский поступок получишь благодарность!
      — Какую?
      — Пролетарскую!.. А сейчас, Трофим, иди! Мне некогда! Иди и спрячься подальше до утра.
      — А заложники? — спросил Трясогузка.
      — Будут живы твои заложники.
      — Ещё бы! — многозначительно произнёс Трясогузка. — Ну, я пошёл! Кланяйся большевикам-ленинцам!
     
      НА ТРУБЕ
     
      Армия никогда не видала командира таким весёлым и добрым, как в тот день. Он похвалил Мику за исписанный с двух сторон флаг, осмотрел древко, сделанное из доски от ящика, и одобрительно похлопал Цыгана по плечу. О своих приключениях Трясогузка ничего не сказал. Да и некогда было. Командир засадил армию за работу: Цыгана — точить нож, затупленный о консервные банки, Мику — писать приказ заложникам.
      Под диктовку командира начальник штаба выводил на батисте: «Поздравляем с революционным праздником и приказываем сегодня вечером по моему свистку выстрелить через окно в часового, лучше прямо в голову. Стреляйте из винтовки. Нож, чтобы открыть коробку с патронами, пересылаем. Можно стрелять и залпом — из винтовки и револьвера сразу. Только метко! Мы вас освободим. С подлинным верно: командир армии — Трясогузка».
      В десять часов вечера Мика с Цыганом направились к пакгаузу. Им предстояло тайком через окошко передать заложникам нож и приказ командира.
      Трясогузка пересёк городок и вышел на противоположную окраину, где стояли корпуса давно пустовавшей фабрики. Через дыру в разломанном заборе он пролез во двор, забрался на крышу кочегарки, а оттуда по пожарной лестнице — к толстому туловищу трубы. Скоба обожгла руку холодным металлом. Мальчишка посмотрел вверх. Эти скобы вели туда, где днём виднелся прутик громоотвода. Сейчас закоптелый конец трубы терялся во мгле. И мальчишке показалось, что он никогда не сможет добраться до громоотвода. Стало страшно, но Трясогузка поставил ногу на нижнюю скобу и полез по трубе.
      Отсчитав пятьдесят ступенек, он остановился, ослабил на минуту занемевшие руки. Ветер яростно толкал в бок, задувал в ухо, в нос. Мальчишка отвернулся от ветра, вздохнул поглубже и снова полез вверх.
      Скоро он перестал что-либо видеть. Кочегарка и фабричный двор остались где-то внизу, в кромешной тьме. Трясогузке показалось, что ветер несёт его между землёй и небом. Захотелось кричать, не то от страха, не то от восторга.
      Когда пальцы вместо скобы ощутили верхний обрез трубы, мальчишка почувствовал огорчение. Кончился этот удивительный полёт во мгле. Всё встало на свои места.
      Трясогузка нащупал громоотвод, грудью лёг на ребро трубы и чуть не сорвался. Из тёмного, пахнущего сажей жерла что-то вырвалось, стремительное и шумное, ещё более чёрное, чем ночь, больно хлестнуло его по носу и закружилось над головой с сердитым карканьем.
      — У-у, дура! — вырвалось у мальчишки. — Нашла, где гнездо вить!
      Вытащив из-под френча флаг и верёвку, Трясогузка начал привязывать древко к громоотводу. Новая опасность заставила его замереть. Он ещё не понял, что ему угрожает, но всё его тело напряглось и сжалось в комок. Он посмотрел вниз. По трубе поднимались какое-то бесформенное чудовище. Оно было уже метрах в двух, когда мальчишка рассмотрел в темноте голову и плечи человека.
      Сразу стало легче. Трясогузка не знал, что это за человек. Но всё-таки не чудовище, а человек. С ним можно бороться. «Если это колчаковец, — столкну вниз!» — решил он и поджал ногу, готовясь ударить. Звякнула скоба, за которую зацепилась подмётка. Человек поднял голову. Увидев занесённую над собой ногу, он пригнулся, держась за скобу левой рукой, а правую поднял вверх. И оба застыли в неудобных, напряжённых позах. Трясогузка тупо смотрел на воронёное дуло револьвера и не двигался. Это и спасло его. Палец, нажимавший на спусковой крючок, распрямился. Дуло отклонилось в сторону.
      — Трофим! — воскликнул человек. — Ведьмы тебя сюда загнали? Что тут делаешь?
      — Я ж сказал: ночевать на трубе буду! — пробормотал Трясогузка, узнав Николая.
      Ответ был настолько нелепый, что Николай не выдержал и расхохотался.
      — Ой, уморишь! Врун ты несчастный! Замолчи, а то я упаду!
      Он раскачивался от смеха из стороны в сторону, и Трясогузка испугался.
      — Держись! А то и правда полетишь!
      Николай перестал раскачиваться, быстро поднялся по скобам к Трясогузке.
      — А по-честному — что ты делаешь тут?
      Трясогузка глазами указал на флаг, трепыхавшийся у громоотвода, и объявил:
      — Завтра праздник!
      Николай попридержал рукой полотнище и с удивлением прочитал: «Армия Трясогузки». Другие слова были написаны мелкими буквами, и он их разобрать не мог. Мелькнула мысль, что в городе действительно существует какая-то тайная организация.
      — Кто тебе приказал вывесить флаг? — строго спросил Николай.
      — Кто мне смеет приказывать? — с достоинством произнёс Трясогузка. — Я — сам командир!
      — Трофим! Не ври! — прикрикнул на него Николай.
      — Я не Трофим, я — Трясогузка!
      Посвистывал холодный ветер. Сквозь тучи проглянула луна. Спал внизу погружённый во тьму город. А над ним, вцепившись в скобы, висели два человека и в упор смотрели друг на друга.
      Николай и верил и не верил беспризорнику. Вспомнив флажки, наивно оставленные на месте крушения, взрыв кухни, подстроенный явно неумелой рукой, он всё больше и больше убеждался в том, что этот паренёк и есть Трясогузка. Ему захотелось расцеловать беспризорника. Но вместо этого он протянул руку и сказал:
      — Давай лапу!
      Они пожали друг другу руки, как равные. Николай был растроган.
      — Будь хоть сто Колчаков! — воскликнул он. — Не победить им такой народ!
      — Хоть тысяча! — небрежно бросил Трясогузка.
      — Ну, а теперь снимай белый флаг! — приказал Николай.
      — Не буду! — заупрямился Трясогузка. — Он не белый, на нём написано «красный»! Не видно в темноте, а днём, если грамотный, — разберёшь!
      — Чудак-человек! А ты спустись на землю и снизу попробуй прочитать, что на твоём флаге написано! Сможешь?
      — А чего мне читать? Я и так знаю!
      — А другие не знают! Посмотрят утром — белый флаг, не наш, не советский!
      Трясогузка всё ещё колебался.
      — Давай, давай! — мягко настаивал Николай. — Время дорого! Мы другой повесим! Получше!
      Он сунул руку за спину и вытащил из-за ремня короткую палку с широкой полосой красной материи, обмотанной вокруг древка. Трясогузка больше не возражал.
      Когда они спустились на крышу кочегарки, Катя, дежурившая у трубы, удивилась: Николай полез один, а спустились двое.
      — Смотри, кого я на небе нашёл! — сказал Николай. — Знакомься — Трясогузка!
      Мальчишка покосился на девушку.
      — А мы знакомы! Хитрая вы! Ловко меня провели!.. Лунатиком обозвали!
      — А разве ты не лунатик? — улыбнулась Катя. — Нормальные люди ночью по трубам не лазают!
      — А он? — спросил Трясогузка, кивнув на Николая.
      Во дворе фабрики Катя и Николай засыпали мальчишку вопросами. Но Трясогузке не хотелось раскрывать свои секреты. С трудом удалось выведать у него, что другие ребята находятся где-то у пакгауза. Николай смутно догадывался, что беспризорники торчат там неспроста.
      — Не освобождать ли заложников задумали? — с тревогой спросил он.
      — Наше дело! — ответил Трясогузка.
      — Я пойду туда и за уши отдеру их! — пригрозил Николай, понимая, что в темноте ему никого не найти у пакгауза.
      Понимал это и Трясогузка.
      — Иди! — сказал он. — Без меня ничего не выйдет!
      — Хорошо! Мы пойдём вдвоём, но если ты…
      — Это другое дело! — согласился Трясогузка.
      Николай отослал Катю в мастерскую и подтолкнул мальчишку:
      — Веди!
     
      ГУДОК
     
      30 апреля поздно вечером Платайс вместе с капитаном из охраны депо прошлись вдоль отремонтированного раньше срока бронепоезда. У каждого вагона Платайс задавал рабочим один и тот же вопрос:
      — Готово?
      Везде отвечали:
      — Готово!
      Часть рабочих уже освободилась и отошла от бронепоезда. Ремонтники сидели у стен, жевали чёрствые куски хлеба, оставшиеся у них со вчерашнего дня. Все очень устали — работали без отдыха почти двое суток.
      Бронепоезд заново не красили — не было краски. Зато тщательно вымыли. Струи кипятка из брандспойтов с шипением лизали лоснящуюся броню.
      В паровом котле уже поднималось давление. Дымила труба. Паровоз, как горячий конь, подрагивал могучим телом, готовый ринуться вперёд.
      Кондрат Васильевич был в паровозной будке. Он вытирал ветошью стены.
      Платайс остановился около паровоза и спросил у капитана:
      — Вы довольны?
      — Вполне! Надеюсь, что красные не попортят эту чудесную машину.
      — Я уверен в этом! — сказал Платайс и снова оглядел депо.
      Все были на своих местах.
      — Не томите людей, господин барон! — произнёс капитан. — Их ожидаёт водка.
      Платайс махнул рукой Кондрату Васильевичу, и могучий гудок заполнил депо.
      Под этот густой паровозный рёв началось что-то невероятное. Рабочие, сидевшие у стен, набросились на часовых, выставленных у окон и дверей. На колчаковцев, находившихся рядом с бронепоездом, ремонтники прыгали сверху, с вагонов, сбивали с ног и обезоруживали.
      Капитан прокричал какое-то ругательство и ухватился за кобуру. Платайс ребром ладони ударил его повыше локтя. Второй удар заставил капитана отлететь в сторону. Его подхватили рабочие, а Платайс побежал в хвост бронепоезда.
      Засуетились пулемётчики у ворот депо. Против них были направлены брандспойты. Обжигающие струи кипятка оттеснили солдат от тупорылых «максимов». У задних ворот пулемётчики сдались, не сделав ни одного выстрела, а у передних произошла заминка.
      Рабочий, поливавший колчаковцев кипятком, споткнулся и упал, сильно ударившись правой рукой о рельсу. Он быстро вскочил, хотел поднять брандспойт и не смог. Кипяток бесцельно лился на пропитанную мазутом землю. Окутанный паром рабочий беспомощно оглянулся, прижав к груди сломанную руку.
      Кондрат Васильевич закрепил ручку гудка, выскочил из будки и побежал к рабочему.
      Но колчаковцы уже опомнились. У пулемёта залёг солдат с тремя георгиевскими крестами. Рядом, у коробок с лентами, плюхнулся унтер-офицер.
      «Не успеть!» — подумал Кондрат Васильевич.
      Он бежал и видел дуло, прицельную рамку, голову солдата, прильнувшего к пулемёту. Сейчас заговорит «максим» и…
      Унтер-офицер локтем ударил георгиевского кавалера, а тот оторвался от прицельной рамки и стал что-то поправлять в пулемёте. «Заело!» — мелькнула у Кондрата Васильевича радостная мысль. Он подхватил горячую кишку и хлестнул кипятком по колчаковцам.
      Подоспели рабочие с винтовками. Унтер-офицер и солдат с крестами подняли руки.
      Кондрат Васильевич вернулся в паровозную будку и освободил ручку гудка. Наступила звенящая тишина. Теперь гудок был не нужен. Он заглушил звуки короткой схватки, и наружная охрана не догадалась, что внутри депо произошёл переворот.
      Рабочий, из-за которого чуть не сорвалась тщательно продуманная операция, виновато потупясь, стоял у паровоза.
      — Ты бы левой! — укоризненно сказал ему Кондрат Васильевич.
      Рабочий показал левую руку. Она была ошпарена. На пальцах и ладони бугрились пузыри.
      Кондрат Васильевич охнул, словно ему самому стало нестерпимо больно.
      — Прости, друг! — произнёс он. — Потерпи полчасика! Отправим бронепоезд — перевяжем.
      — Потерплю, — отозвался рабочий, а Кондрат Васильевич пошёл к пулемёту.
      Он открыл крышку коробки, передёрнул ленту. «Максим» был в полном порядке. Нажми на спуск — и пулемёт заработает. Задумчиво посмотрел Кругов вслед георгиевскому кавалеру, которого уводили в помещение кладовой. Там уже толпились и другие обезоруженные колчаковцы.
     
      СИГНАЛ КОМАНДИРА
     
      Гудок паровоза слышал весь город. Полковника он обрадовал, Николая встревожил. Полковник вызвал адъютанта и приказал подать машину, чтобы ехать в депо. А Николай поторопил Трясогузку:
      — Прибавь шагу!
      Николай не знал, что означает этот гудок. Не стряслось ли что-нибудь в депо?
      Впереди показались тёмные очертания пакгауза.
      — Где они?
      — Где-нибудь тут! — неопределённо ответил Трясогузка.
      — Как же ты их найдёшь?
      — Свистну!
      Они подошли ещё ближе. Уже виднелась фигура часового, который медленно прохаживался вдоль пакгауза.
      — Дальше нельзя! — сказал Николай. — Свисти!
      — Что сейчас бу-удет! — загадочно произнёс Трясогузка и, сунув в рот два пальца, пронзительно засвистел.
      Часовой остановился и прислушался.
      — Тише не мог? — прошептал Николай. — Весь город всполошил!
      — Тише нельзя, — спокойно ответил Трясогузка, не спуская глаз с пакгауза. — Не услышат.
      — Ну? Где же они? — нетерпеливо спросил Николай.
      — Подожди… Не сразу…
      Над дверью пакгауза мелькнул огонёк. Глухо прозвучал выстрел. Часового качнуло вбок. Выронив винтовку, он повалился на землю.
      Трясогузка хотел броситься к пакгаузу, но Николай успел схватить его за плечо.
      — Открывайте! — во всё горло завопил мальчишка.
      Растерявшийся Николай зажал ему рот ладонью и зло сказал:
      — Никак спятил ты, парень?
      Трясогузка барахтался в его руках и что-то мычал, указывая на пакгауз. Николай увидел две тени, склонившиеся над лежащим без движения часовым. Секунда — и тени скользнули к двери. Лязгнула металлическая накладка. Двери распахнулись. Цыган весело прокричал:
      — Тикайте!
      В голове Николая стало проясняться. Он выпустил Трясогузку, и командир тотчас воспользовался этим.
      — Армия! Ко мне! — крикнул он.
      Николай увесисто шлёпнул его пониже спины.
      — Это тебе за обман! А завтра вместо благодарности получишь настоящего перцу, анархист!
      Подбежали Цыган и Мика, шарахнулись в сторону, увидев Николая.
      — Вольно! — захлёбываясь от восторга, крикнул им Трясогузка. — Без паники! — Он повернулся к Николаю: — Куда прикажете вести армию?
      — В мастерскую! — всё ещё сердито сказал Николай. — Бегом, шалопаи!
      — За мной! — скомандовал Трясогузка.
      И мальчишки побежали.
      — Не бойтесь его! — Трясогузка оглянулся на Николая, хромавшего сзади, и объяснил: — Он настоящий большевик-ленинец!..
     
      ПОЛКОВНИК УДИВЛЁН
     
      Машина остановилась у депо. Караульные из внешней охраны почтительно вытянулись.
      В мелочах полковник был честен. Бутылки с водкой поблёскивали в ящиках, поставленных на заднем сиденье автомобиля.
      Адъютант подбежал к воротам, предупредительно раскрыл небольшую дверцу. Полковника встретил начальник депо.
      — Бронепоезд готов к боевым действиям! — отрапортовал он.
      Это было видно и без рапорта. Закованные в броню паровоз и три вагона блестели чисто вымытыми боками. Насторожённо глядели вперёд пушки и пулемёты. Бронепоезд приковывал внимание.
      — Я вас представлю к награде! — сказал полковник начальнику депо.
      — Благодарю вас! — ответил Платайс и напомнил: — Работа завершена досрочно, господин полковник!
      Тот понял намёк.
      — Водка со мной! Созывайте рабочих.
      — Боюсь, что они водкой не удовлетворятся! — улыбнулся Платайс.
      Полковник удивился, а Платайс крикнул:
      — Кондрат Васильевич!
      Открылась бронированная дверь. Показался Крутов.
      — Полковник готов выслушать ваши требования! — сказал ему Платайс.
      — Сдайте город, господин полковник! — ровным голосом произнёс Крутов.А водку мы разопьём после окончательного разгрома Колчака.
      — Глупая и неуместная шутка!воскликнул полковник. — Я…
      — Какая там шутка! — оборвал его Крутов. — Смотрите!
      Пулемёт переднего вагона развернулся и уставился прямо в грудь полковника.
      — Измена? — с ледяным спокойствием спросил он у начальника депо.
      — Вы — интеллигентный человек и сможете отличить измену от военной хитрости, — сказал Платайс. — И, чтобы не было никаких эксцессов, убедительно прошу сдать пистолеты.
      Под чёрным внимательным глазком пулемёта полковник и адъютант отдали оружие. Двое рабочих отвели их в сторону, и здесь им предоставили полную возможность наблюдать за подготовкой к отходу бронепоезда.
      Платайс и Кондрат Васильевич проверили боевые расчёты. Команда бронепоезда, целиком укомплектованная из ремонтников, заняла вагоны. Только один пулемёт остался без наводчика. Рабочий, который повредил руки в схватке с колчаковцами, не мог стрелять. Заменить его было некому.
      — Жаль, но придётся обойтись без хвостового пулемёта, — сказал Платайс.
      Кондрат Васильевич посмотрел на часы. Стрелки показывали половину двенадцатого.
      — У нас ещё четверть часа. Попробуем найти пулемётчика.
      — Где? — спросил Платайс.
      — Есть у меня одна мыслишка!..
      Они подошли к кладовой и через рабочего, дежурившего у двери, вызвали солдата с крестами.
      Георгиевский кавалер вытянул руки по швам и хмуро уставился в землю.
      — Пулемёт хорошо знаешь? — спросил Кондрат Васильевич.
      Солдат молчал.
      — Может, новичок в пулемётном деле? — снова спросил Кондрат Васильевич.
      Солдат гордо тряхнул крестами.
      — На германском фронте с «максимом» заработал!
      — Что ж сегодня сплоховал?
      — А ты заметил? — усмехнулся солдат. — Я думал, ты от страха и света божьего не видел!
      — Верно! Боялся! — признался Кондрат Васильевич. — Боялся, что этакая украшенная крестами дубина полоснёт по людям — и прощай бронепоезд! Сколько бед произошло бы из-за того, что один упал не вовремя, а другой умом в детстве не запасся!
      — Ты не лайся! Пусть дубина, а не полоснул, однако! — отозвался солдат. — Стучаться бы тебе в царство небесное!.. Ты у меня на самой мушке сидел!
      — Что ж у тебя заело в пулемёте? — прищурясь, спросил Кондрат Васильевич.
      — Пулемёт ни при чём… Не там заело!
      Кондрат Васильевич повернулся к Платайсу.
      — Не соврал! Я проверил: «максим» исправный, а молчал он потому, что у пулемётчика совесть, видать, заговорила.
      Платайс оглядел ладную фигуру солдата.
      — Пойдёшь с нами?
      — Туда иль сюда, а посерёдке не высидишь, — уклончиво ответил солдат.
      Кондрат Васильевич нахмурился.
      — Ты нам загадок не загадывай!
      Солдат укоризненно качнул головой.
      — Умный, а не понимаешь!.. Унтер — он не слепой: не хуже тебя видел, почему пулемёт не заработал. Туда мне дорожка заказана.
      Платайс преглянулся с Кондратом Васильевичем и сказал:
      — Я — командир бронепоезда. Сейчас отправка на фронт. Хвостовой пулемёт на выходе из мастерской должен ударить по наружной охране! Задача ясна?
      — Так точно, ваше…
      — Товарищ командир! — поправил его Платайс,
      — Так точно, товарищ командир!
      — Фамилия? — спросил Платайс.
      — Николай Петров!
      — Наводчик Петров! К хвостовому пулемёту бего-ом… марш!
      Солдат побежал к заднему вагону бронепоезда.
      — Без семнадцати двенадцать! — произнёс Кондрат Васильевич. — Пора!
      Платайс по-военному вытянулся перед Круговым.
      — Товарищ председатель ревкома! Разрешите вести бронепоезд в бой?
      Кондрат Васильевич неумело козырнул, махнул рукой и, обняв Платайса, напутственно похлопал по спине.
      Защёлкали, закрываясь, двери бронепоезда. С Кондратом Васильевичем осталось полтора десятка рабочих с винтовками и двумя пулемётами.
      — Господин большевик! — спросил у Крутова полковник. — Скажите честно, кто из вас Трясогузка: вы или так называемый барон?
      Кондрат Васильевич улыбнулся.
      — Скажу честно: для меня это такая же загадка, как и для вас.
      Бронепоезд без гудка плавно тронулся с места.
      Рабочие распахнули створки ворот. Выпустив большой клуб пара, паровоз прибавил скорость. Последний вагон миновал ворота депо. И сразу же заговорил хвостовой пулемёт георгиевского кавалера. Послышались испуганные крики колчаковцев из внешней охраны. Грохнул пушечный выстрел. Артиллерия бронепоезда открыла огонь по казармам гарнизона.
      Опоясалась огнями опушка леса за станцией. В бой вступили партизаны.
      Полковник обхватил голову руками и мучительно застонал.
     
      ПОБЕГ
     
      Армия Трясогузки в полном составе томилась в подвале мастерской. Катя сторожила ребят. Она придвинула табуретку к верстаку, под которым был люк в подвал, и уселась на неё. Как Трясогузка ни тужился, он не мог сдвинуть эту тяжесть.
      — Вы нас в плен не взяли! Не имеете права! — кричал командир, толкая плечом половицу.
      — Мальчики! Дорогие! — отвечала Катя, беспокойно ёрзая на подпрыгивающей табуретке. — Потерпите до утра! Там и постелька есть внизу — поспите!
      — Спи сама! — вопил из-под пола Цыган. — Как бандитов, в тюрьму засадили!
      — Издевательство настоящее! — вторил ему Мика тонким голосом.
      Когда в подвал долетели звуки боя, мальчишки притихли.
      — Поняли теперь? — донёсся голос Кати. — Убить могут! А вы — герои, вас охранять приказано!..
      Дав несколько артиллерийских залпов по казармам и домам, в которых были сосредоточены основные силы колчаковского гарнизона, бронепоезд вышел за станцию и сделал короткую остановку. Наводчика Петрова переместили к пулемёту рядом с постом командира. Это предусмотрительное распоряжение Платайса оправдало себя уже на следующей станции.
      Когда бронепоезд на медленном ходу подошёл к тёмной платформе, впереди загорелся красный глазок семафора — путь на запад был закрыт.
      Из вокзала выскочил офицер, крикнул:
      — Что там у вас происходит? Мы слышали канонаду!.. И телеграф не работает!
      Платайс подмигнул Петрову. Георгиевский кавалер высунулся из двери вагона так, чтобы видны были кресты.
      — Это мы, ваше благородие, партизан пугнули! Обнаглели: подошли к самому городу и телеграфные столбы повалили!
      — Ну и что? — тревожно спросил офицер.
      — Не беспокойтесь! Добивают их наши! — ответил Петров.
      В подтверждение его слов с востока долетела приглушённая расстоянием пулемётная очередь.
      Красный глаз сменился зелёным. Бронепоезд снова двинулся к фронту.
      А бой в городе ещё продолжался. Остатки колчаковского гарнизона, преследуемые партизанами и рабочей дружиной, откатились к окраине и залегли в канаве за мастерской жестянщика. Длинными очередями строчил пулемёт, прижимая наступающих к земле.
      Командир отряда Торгашов выслал две группы партизан в обход колчаковцев. Стрельба разгорелась и на флангах. Мастерская попала под перекрёстный огонь. Со звоном полетели выбитые пулями стёкла.
      Катя отбросила ногой табуретку и упала на пол.
      — Спускайся сюда! — услышала она горячий шёпот Трясогузки.
      — Ничего! — ответила Катя. — Сейчас наши заберут их в плен!
      Но пулемёт колчаковцев продолжал строчить, пока дружное «ура» не заглушило его. Партизаны и рабочие бросились в атаку. Звуки стрельбы стали отдаляться. На пустыре стонали раненые.
      Катя выглянула из окна. Недалеко от крыльца лежал партизан. Чуть подальше — ещё двое. На доске, перекинутой через лужу, сидел рабочий и зубами затягивал на руке жгут.
      Сдёрнув с окна занавеску, Катя выбежала из мастерской.
      Не прошло и минуты, как приподнялась половица. В тёмной щели блеснули три пары любопытных и немножко испуганных глаз.
      — Ушла! — шепнул Трясогузка. — Нажимай!
      Общими усилиями доска с верстаком была сдвинута в сторону. Мальчишки на четвереньках добрались до окна. Перестрелка долетала откуда-то из леса. Катя перевязывала партизана, лежавшего у крыльца.
      — Тикаем! — предложил Цыган.
      — Куда? — удивился Мика.
      — В штаб! Там нас никто не найдёт!
      — От своих прятаться? — спросил Мика. — Город теперь наш! Теперь всё по-честному будет!
      — А продовольствие? — забеспокоился Цыган.
      — Передадим Советской власти!
      — Склад передадим! — согласился Трясогузка. — А сами?
      — Чего сами? — не понял Мика.
      — Армию что, распустим? — гневно спросил Трясогузка. — Вместо командира нянька у вас будет! Сопельки вытирать! За ручку водить!
      Мику эта перспектива не огорчила.
      — Зато она драться не будет! — сказал он.
      — Эх ты! — уничтожающе произнёс Трясогузка и вдруг изменил тон: — А хочешь, я откажусь от командира? Не очень-то мне это нужно! Все будём бойцами! Ни одного леща не отпущу!
      Цыган недоверчиво улыбнулся.
      — А если отпустишь? — спросил Мика.
      — Руби мне руку! Разрешаю! — воскликнул Трясогузка, но, подумав, добавил: — Нет! Руку, пожалуй, не стоит! Рука ещё пригодится: Колчак-то жив! Да мы только в одном городе и победили! А знаешь, сколько городов беляки заняли? Говорят, они и в Крыму сидят, жрут твои ананасы и косточки в море выплёвывают!
      Эту речь командир произнёс специально для Мики. Трясогузка знал, что Цыган легче переносит жизнь беспризорника.
      Главное — уговорить Мику, и тогда армия не распадётся.
      Нарисованная командиром картина поразила Мику. Он представил себе, как беляки едят ананасы. Для больной матери отец не мог достать эти чудодейственные фрукты, а беляки объедаются ими! Да ещё и косточки в море выплёвывают! Не знал Мика, что нет в ананасах косточек.
      Трясогузка перешёл в наступление.
      — Есть у меня начальник штаба или нет?
      — Есть! — по привычке ответил Мика.
      Трясогузка выхватил из горна уголь.
      — Держи и пиши!.. Вот тут! — он указал на сдвинутую половицу. — Пиши так: «Ушли добивать Колчака. Продовольствие передаём Советской власти. Склад найдёте за речкой, под сгоревшим домом. Армия Трясогузки».
      Когда Катя перевязала раненых и вернулась в мастерскую, ребят уже не было.
     
      НА ПЕРЕДОВОЙ
     
      Полк латышских стрелков занимал оборону на западном берегу мелкой, но довольно широкой реки. На восточном окопались колчаковцы. Наблюдательный пункт полка был устроен на колокольне. В обычные дни там дежурили два стрелка.
      В ночь на Первое мая на колокольню поднялись командир и комиссар. Ждали, когда появится бронепоезд.
      В донесениях, переправленных через фронт, Платайс сообщал, что операция развивается успешно. Но командир и комиссар провели бессонную ночь. Особенно тревожно стало после того, как на востоке пророкотали орудия. В полку знали, как будут развиваться события. Пушечные выстрелы не были неожиданными. И всё же…
      Днём с колокольни в хороший бинокль далеко вглубь просматривалась вражеская оборона. А ночью в темноте лишь изредка мелькали крохотные искорки. Не разберёшь, далеко ли вспыхнул огонёк или совсем рядом, спичка ли загорелась или померещилось от напряжения.
      Комиссар опустил бесполезный бинокль, щёлкнул крышкой часов, посмотрел на стрелки.
      — Рано, — сказал командир полка.Не нервничай!
      Комиссар и командир давно знали друг друга и разговаривали между собой попросту.
      — А ты не нервничаешь? — отозвался комиссар.
      — Что наши нервы! Вот ему нервы нужны!
      Комиссар понял: ему — это Платайсу.
      — Удивительный человек, — произнёс комиссар. — Кажется, знал его от макушки до пяток. А он повернулся другим боком — и не узнать!.. Кто он — Платайс? Учитель. Латышских ребятишек русскому языку обучал. Педант, говорят, был страшный. Запятую не там поставит какой-нибудь Арвид или Изольда — двойка!.. Профессия, конечно, благородная, уважаемая. Но кто бы подумал, что в учителе сидит талантливый отважный разведчик?
      — Подожди про талант говорить! — возразил командир полка.
      — Нечего ждать! Ты только подумай! Перед самой революцией похоронил жену. Недавно потерял сына. Самого чуть колчаковцы не расстреляли — чудом спасся! И жив человек, и духом не пал, и в логово врага пошёл спокойно, как в школу на урок!
      — Как это у Тургенева сказано? — улыбнулся командир полка. — Аркадий, не говори красиво!.. Так, что ли?
      — Буду! — комиссар рубанул рукой по воздуху. — Нет таких слов, которые не заслужил бы человек!.. Я ведь не только о Платайсе…
      И снова командир и комиссар взялись за бинокли.
      Колчаковцы раньше заметили бронепоезд. Он шёл медленно, и только искры из трубы паровоза выдали его появление. В окопах зашевелились, готовясь к броску через реку. Шквальный огонь бронепоезда должен был подавить огневые точки латышского полка, посеять панику. Колчаковцы радовались. Легко наступать после мощной артиллерийской подготовки.
      Вскоре бронепоезд заметили и на колокольне.
      — По Платайсу хоть часы проверяй! — сказал комиссар.
      Темноту прорезали яркие снопы пламени — это ударили пушки бронепоезда. Снаряды ложились точно по первой линии колчаковских окопов. Заработали и пулемёты.
      — Дать сигнал! — приказал командир полка.
      Один из наблюдателей подбежал к колоколу. Набат поднял латышских стрелков в атаку.
     
      ВСТРЕЧА
     
      В обороне колчаковцев образовалась широкая брешь. Войска при поддержке бронепоезда смяли белогвардейцев и продвинулись вперёд километров на пятнадцать. Городок, в котором родилась армия Трясогузки, был освобождён.
      К станции подъехал бронепоезд.
      Тимофей Егорович — бывший обходчик, а теперь начальник станции — встретил его зелёным флажком. Старик раздобыл где-то форменную железнодорожную фуражку и выглядел очень представительно.
      На платформу выскочил Платайс, приказал проверить ходовую часть и подошёл к начальнику станции.
      — Телефон у вас работает, товарищ?
      — Как же! Всё на полном ходу! Связь восстановлена! — ответил старик. — А только здороваться со знакомыми надо!
      Платайс пригляделся, узнал Тимофея Егоровича, удивлённо сказал:
      — Простите, товарищ начальник станции! Я вас раньше в такой форме не встречал!
      — То раньше! А ну-ка, оглянись! Раньше ты это видел?
      Над фабричной трубой развевался красный флаг.
      — Успели? — воскликнул Платайс.
      — Мы всё успеем! — гордо ответил старик. — А телефон там. — Тимофей Егорович указал на дверь с надписью «Начальник станции». — Только ручку мне не сломай!..
     
      * * *
      Кондрат Васильевич сидел в кабинете полковника и с негодованием перекатывал по столу отточенный ещё адъютантом карандаш. Николай тоже сердито смотрел на сестру.
      — Проворонила таких ребят!
      Кондрат Васильевич отшвырнул карандаш.
      — Раненые же! — оправдывалась Катя.
      — За раненых спасибо! А люк надо было завалить тяжестью, голова садовая!.. Где их теперь найдёшь?.. Звать-то хоть узнала как?
      — А у них прозвища! Только младшего по имени называли: не то Минька, не то Мишка…
      Зазвонил телефон.
      — Да! — бросил в трубку Кондрат Васильевич. — Да, ревком!.. Ну, слушаю!
      Говорил Платайс.
      — Помните, Кондрат Васильевич, я про беспризорников у вас спрашивал?
      — Помню!.. Разберёмся малость — и о них побеспокоимся, товарищ Платайс! — ответил Кругов.
      — Это очень хорошо!подхватил Платайс.О них надо позаботиться! А я вас прошу, Кондрат Васильевич…
      Трубка замолчала.
      — Проси! Проси, не бойся! — крикнул Крутов.
      — Сын у меня пропал! — тихо сказал Платайс. — Вам, конечно, некогда… Я понимаю… А всё же посмотрите среди беспризорников…
      — Звать как?.. Как его звать? — спросил Кондрат Васильевич.
      — Мика, — послышалось в трубке.
      — Как, как? — переспросил Крутов, скосив на Катю сердитые глаза.
      На станции проревел бронепоезд. Здесь, в особняке, его гудок не оглушал. А в комнате, откуда разговаривал Платайс, могучая паровозная глотка заставила дребезжать стёкла. Бронепоезд настойчиво звал командира. Платайс повесил телефонную трубку и вышел на платформу.
      А с другой стороны по путям к бронепоезду пробирались трое беспризорников.
      — Вот увидите, возьмут в разведчики! — горячо шептал Трясогузка.
      — Только бы со станции удрать!
      Вдоль бронепоезда шёл рабочий. Ребята спрятались за кучу шлака. На каждом вагоне рабочий писал мелом: «Да здравствует власть Советов». Он сделал три таких надписи, бросил мел и вернулся на платформу.
      — За мной! — шепнул Трясогузка.
      Мальчишки подбежали к последнему вагону. Мика подхватил кусок мела. Трясогузка упёрся руками в броню.
      — Полезайте!
      Цыган вскочил ему на плечи и, цепляясь за большие заклёпки, влез на крышу.
      Мика тоже забрался на командира, но что-то замешкался.
      — Скорей! — приказал Трясогузка.
      — Сейчас! — ответил Мика, дорисовывая восклицательный знак после слова «Советов».
      На крыше они улеглись рядом и замерли.
      Платформа опустела.
      К Тимофею Егоровичу подошёл Платайс, пожал ему руку и побежал к паровозу.
      Мика вздрогнул и приподнялся на руках. Трясогузка хлопнул его по затылку, прижал к крыше.
      — Па-па! — протяжно крикнул Мика.
      Платайс остановился, изумлённо повертел головой.
      Мика крикнул ещё раз, но бронепоезд тронулся.
      Платайс вскочил в дверь и с тревогой окинул взглядом платформу, привокзальные постройки.
      — Показалось! — прошептал он.
      Но крик слышал и Тимофей Егорович. Он не мог понять, откуда раздался голос мальчишки, пока не увидел на крыше заднего вагона трёх беспризорников.
      — Стой! Держи! Слазьте! — завопил начальник станции и, сердито размахивая руками, побежал по платформе за уходящим бронепоездом.
      Платайс заметил старика, который указывал на крышу заднего вагона. «Что там такое?» — подумал Платайс.
      А Тимофей Егорович добежал до конца платформы и остановился. Платайс влез на крышу бронепоезда. До старика долетело:
      — Мика! Сынок!
      Платайс, как мальчишка, перепрыгивал с вагона на вагон.
     
      ЧАСТЬ 2
     
      СНОВА В «АРМИИ»
     
      Недалеко от озера Байкал есть небольшая станция. В одном из бревенчатых домиков, разбросанных вдоль железной дороги, расквартировалась вся армия Трясогузки. Как только разгромили Колчака, так и привёз Платайс трёх мальчишек на эту станцию.
      Жили в домике два старых учителя — муж и жена. Платайс знал их давно. У них он и оставил ребят. Старики строгие — не разбалуешься, но зато научиться у них можно было многому.
      Платайс пробыл на станции недолго. Уезжая в свою часть, он сказал ребятам:
      — Сейчас у меня три сына. Мне бы хотелось, чтобы мы всегда были вчетвером. Но это не от меня зависит. Кто будет плохо учиться, тому придётся распрощаться с нашей семьёй. Нам неучи не нужны!..
      Мальчишки мечтали стать разведчиками, а пришлось взяться за тетрадки. Уроки начались сразу же после отъезда Платайса. Соскучившись по любимому делу, старики превратили свой дом в настоящую школу со звонком-будильником, с большими и маленькими переменами, с классным журналом, с пятибалльной системой оценок.
      Первое время даже Мике было трудновато, а Цыгану и Трясогузке такая жизнь казалась нестерпимо тягостной. Они с тоской поглядывали на проходившие мимо поезда и, вздыхая, вспоминали вольную беспризорную «житуху». Убежали бы мальчишки от стариков, но Мика не соглашался…
      Так прошла зима. Наступила весна. Однажды ночью с товарного поезда, притормозившего у станции, спрыгнул Платайс.
      Мальчишки спали и не слышали, как он постучал в дверь и потом долго разговаривал со стариками. Платайсу нужно было забрать с собой Мику. На какое время и зачем, он не мог объяснить. Сказал только, что это совершенно необходимо.
      Старая учительница покачала седой головой.
      — Невозможно.
      — Почему? — удивился Платайс.
      — Двое других убегут.
      Ребята думали, что их тайные помыслы не известны приютившим их старикам, но Мария Фёдоровна и Геннадий Петрович за свою жизнь много повидали разных мальчишек и научились разгадывать их секреты.
      — Обязательно убегут! — подтвердил Геннадий Петрович. — Нам за ними не уследить.
      Платайс долго не раздумывал. Этой же ночью было решено, что Цыгана и Трясогузку временно отправят в детдом. Оттуда убежать не так просто. А когда вернётся Мика, три друга опять поселятся в домике старых учителей…
      Утром зазвонил будильник, и день начался, словно ничего и не произошло. Платайса уже не было, и мальчишки так никогда и не узнали о его ночном приезде. Он вернулся дня через два с какой-то молодой красивой женщиной в кожаной куртке, в высоких кожаных сапожках. Было в ней что-то необычное — удивительная лёгкость, плавность. А Платайс показался мальчишкам более суровым, чем обычно. Он увёл ребят в комнату и запер дверь.
      — Садитесь! — произнёс он так, что мальчишкам стало не по себе. — Начнём наш семейный совет… Мне требуется помощник… Один! И вы сами выберете, кто поедет со мной.
      Мика и Цыган вскочили, но Трясогузка схватил их сзади за рукава и заставил сесть.
      — Нечего выбирать! — решительно заявил он.Я старше и сильнее всех — мне и ехать.
      — Верно, — Платайс кивнул головой. — Ты старший и самый сильный. Но есть ещё одно условие: нужен тот, кто похож на девочку.
      Мальчишки внимательно посмотрели друг на друга, будто встретились впервые.
      — Только не я! — усмехнулся Трясогузка. Он был бы оскорблён, если бы его признали хоть чуточку похожим на девчонку. — Это не моё дело!
      — И не моё! — воскликнул Цыган. — Мика похож!
      Мика обиженно надул губы.
      — Ну и что!.. Ну и поеду, если нужно!
      — Так как же решим? — спросил Платайс.
      — Уже решили, — ответил Трясогузка. — На это дело Мика в самый раз.
      — Мика так Мика, — согласился Платайс. — А теперь второй вопрос… Тут уж право выбора за мной. Скажу вам прямо: боюсь, что без Мики вы сбежите.
      Трясогузка по старой привычке покачал правой ногой и улыбнулся.
      — Хи-итрый!
      Улыбнулся и Платайс.
      — Хорошо, что мы поняли друг друга… Пока Мики не будет, я прошу вас пожить в детдоме. Всего несколько месяцев…
      Цыган дёрнулся, но Трясогузка осадил его.
      — Поедете на Волгу, — продолжал Платайс. — Купаться будете, рыбу ловить… И мальчишек там много — не заскучаете.
      — Ладно, — сказал Трясогузка. — Поедем.
      Платайс не ожидал, что удастся так легко уговорить ребят.
      — Поедете не одни — с провожатым! — предупредил он и, вплотную подойдя к Трясогузке, испытующе посмотрел ему в глаза.
      Мальчишка выдержал этот взгляд и спросил, кивнув на дверь в соседнюю комнату:
      — С этой тёткой… которая приехала?
      — Да. Зовут её тётя Майя.
      Цыган вспомнил её лёгкую воздушную походку.
      — Она что — артистка?
      — Почему ты так думаешь? — удивился Платайс.
      — У нас в цирке гимнасты так ходили. Как с крыльями.
      — Это замечательная женщина! — уважительно произнёс Платайс, так и не ответив на вопрос Цыгана…
      Сборы были короткие. К вечеру всё приготовили в дорогу. Поезд на запад шёл ночью, в половине третьего. С ним отправлялись Трясогузка, Цыган и тётя Майя. Поезд на восток, которым уезжали Платайс и Мика, прибывал на станцию в десять утра. До двух часов ночи можно было поспать. В последний раз улеглись ребята рядышком на своих койках в задней комнате. Не спалось. Трясогузка проворчал:
      — Хи-итрый!
      Все поняли, о ком он думает.
      — И про девчонку, наверно, схитрил!.. Но ничего! — Трясогузка загадочно прохихикал в темноте. — Мы тоже не дураки!
      — Сбежите? — спросил Мика. Он с самого начала догадался, что Трясогузка неспроста прикинулся таким покладистым парнем.
      — Не-ет! Ершей из Волги таскать будем! — съехидничал Трясогузка и неожиданно заговорил приказным командирским тоном: — А ты вот что!.. Тебе такое задание: рисуй трясогузку мелом!
      — Тебя? — не понял Мика.
      — Птицу, а не меня! — рассердился командир.
      — А где?
      — Где попало!.. Везде!
      — Так ведь не найдёте, если где попало!
      — Не твоя забота!..
      Со стариками распрощались дома, а Платайс с Микой проводили ребят до поезда.
      Пассажиров на станции не было. В вагонах спали. Платайс вскочил на высокую подножку, распахнул дверь в тёмный тамбур, впустил туда мальчишек и вернулся к Майе, оставшейся у вагона.
      — Постарайся подружиться с ними.
      Женщина ласково взяла Платайса за руку,
      — Не беспокойся. И будь там осторожен.
      Они оба посмотрели на вагон. Из тамбура доносились негромкие голоса, но мальчишек не было видно.
      — Будь осторожен! — повторила Майя.
      Загудел паровоз.
      — Мика! — крикнул Платайс.
      Мика спустился по ступенькам вниз. Поезд тронулся. Майя стояла в дверях тамбура и долго махала рукой. Мальчишки больше не показывались. Платайс огорчённо вздохнул.
      — Обиделись всё-таки…
      — Наверно, — сказал Мика.
      Он тоже не знал, что Трясогузки и Цыгана уже не было в вагоне. Под шум тронувшегося поезда они открыли дверь на другую сторону, соскочили и спрятались в придорожных кустах. Мальчишки видели, как Платайс и Мика, проводив поезд, медленно пошли прочь от станции и скрылись в тёмном переулке, ведущем к домику стариков…
      Утро застало Трясогузку и Цыгана в сарае с сеном недалеко от сторожки путевого обходчика. Проснувшись, Трясогузка потянулся с приятным хрустом. Давно он не спал так сладко. Рядом, зарывшись в сено с головой, посапывал Цыган. На гвоздике висела неразлучная гитара.
      — Проснись, свободный человек! — торжественно сказал Трясогузка и потряс Цыгана за плечо.
      — Чего ты? — недовольно отозвался тот. — Будильника ещё не было!
      — И не будет! Нету больше будильника!.. Вставай, боец! Ты снова в армии! Ура-а-а!..
      Цыган раскрыл глаза, увидел вокруг себя сено, глубоко вдохнул слабый выветрившийся за зиму аромат и широко улыбнулся.
      — Откололи мы номерок! Гвоздь программы! Факир был в ударе! Алле-е ап!
      Он несколько раз перекувырнулся через голову, шлёпнулся на спину, раскинул руки и ноги и уставился в дырявую крышу сарая.
      — Завтрак! — объявил Трясогузка и развязал довольно объёмистый узел с едой, приготовленный в дорогу заботливыми стариками. — Не опоздать бы! — Прищурившись, он посмотрел в щель на солнце и определил: — Девять скоро!
      Поели быстро и молча — все обговорили ещё ночью. План Трясогузки был прост и гениален. Они уедут вместе с Платайсом и Микой — на том же самом десятичасовом поезде.
      В половине десятого мальчишки уже пробирались к станции. Трясогузка вёл Цыгана обходным путём через густые кусты с клейкими, только что распустившимися листочками. Залегли метрах в десяти от железнодорожной насыпи. Трясогузка выглянул из-за куста и сразу же увидел Мику и Платайса. Они сидели на старых шпалах, разбросанных у канавы, и о чём-то разговаривали, ожидая поезда.
      — Здорово! — насмешливо сказал в их сторону Трясогузка и повернулся к Цыгану. — Сидят — балакают… Хитёр, а и мы тёртые! На хвост сели — не сгонишь!
      — Я ж говорю — факир в ударе! — похвалил его Цыган. — А докуда мы поедем?
      — Докуда они, а там посмотрим…
      Поезд пришёл без опоздания, и сразу же рухнул гениальный план Трясогузки. Мальчишки и Платайс одновременно увидели во втором вагоне Майю. Она что-то кричала, соскочила на ходу и побежала к Платайсу.
      Трясогузка ругнулся и потащил Цыгана в глубь кустов.
      — Искать будут! — пояснил он.
      Но их не искали. За ночь в ту и другую сторону прошло несколько грузовых составов. Платайс был уверен, что мальчишки уехали на одном из них. Да и времени не было на поиски. Поезд, с которым вернулась Майя, стоял всего две минуты, а следующий прибывал на станцию лишь вечером. Платайс не мог ждать его.
      Часа через два Трясогузка с Цыганом снова пробрались к станции, постояли около рельс.
      — Факир! — раздражённо фыркнул Трясогузка. — Такому факиру руки и ноги обломать надо!
      Цыган попробовал оправдать командира.
      — Ты разве виноват?.. Кто ж знал, что она такая блоха? Прыг — и обратно!
      — Отстань! — прикрикнул на него Трясогузка. — Защитник нашёлся!
      Вдоль колеи они дошли до того места, где недавно Платайс с Микой ожидали поезда, сели на те же шпалы и вдруг командир треснул Цыгана по спине:
      — Ты смотри! Смотри!
      На просмолённом чёрном боку шпалы белела, растопырив крылья, нарисованная мелом птичка, а рядом была написана какая-то галиматья: «Рита-чита, сядь в корыто».
      Трясогузка ещё раз наградил Цыгана восторженным шлепком по спине.
      — Объявляю Мике благодарность!.. Запиши!
      Цыган поводил пальцем по лбу и доложил:
      — Записано!.. Только что это он тут нацарапал?
      — Чушь — для отвода глаз.
      — Чушь? — переспросил Цыган, приглядываясь к надписи. — Не чушь! Это он про Читу! Это — Чита! Они в Читу поехали!
      Мальчишки вскочили, схватились за руки и от радости запрыгали. Цыган поскользнулся и съехал в канаву, потащив за собой и командира. В канаве было сухо, зеленели щетинки весенней травы. Упёршись ногами в дно, ребята лежали на крутом склоне и смотрели в небо.
      — А ведь Чита сейчас у белых! — вспомнил Цыган. — У семёновцев!
      — Платайса к красным не пошлют, — ответил Трясогузка. — Он же разведчик!..
     
      ПЕРВАЯ ПРОБА
     
      В кабинете, кроме Платайса, сидели начальник дивизии, военный комиссар и начкомпешраздив. Это длинное словечко обозначало должность начальника команды пеших разведчиков дивизии. Все выжидательно смотрели на дверь.
      Она приоткрылась, и в кабинет вошла девочка лет тринадцати в широкополой шляпе с бантом, в белом нарядном платьице. В правой руке она держала поводок. Девочка хотела сделать реверанс, но поводок вдруг резко натянулся и чуть не опрокинул её на спину. За дверью послышалось грозное рычание.
      — Чако! Чако! — закричала девочка грубоватым голосом.
      В коридоре перед кабинетом, вздыбив на загривке шерсть, стояла большая овчарка в наморднике. Тётя Майя осторожно подталкивала собаку сзади. Но овчарка угрожающе рычала и не двигалась.
      — Отставить! — сказал начальник дивизии и широкой ладонью провёл по гладкому выбритому до синевы черепу. — Чтобы приручить эту собаку, нужен не один месяц, а у нас — считанныe дни. Уведите её!
      Девочка огорчённо протянула поводок тёте Майе и не очень уверенно сделала, наконец, реверанс.
      — Спокойно! Спокойно! — произнёс Платайс. — Пройдись по комнате.
      — И сними, пожалуйста, шляпу, — попросил военный комиссар, молодой и, вероятно, очень весёлый человек с большими карими чуть навыкате глазами.
      Девочка сдёрнула шляпку и порывисто прошагала от двери к окну и обратно. Новые большие туфли на низком каблуке деревянно постукивали по полу.
      — Не велики они? — спросил начкомпешраздив.
      — Малы! — ответила девочка тем же грубоватым голосом. — Я уже палец натёр… ла!
      Начальник дивизии снова с явным неодобрением погладил рукой по бритой голове, а Платайс сказал:
      — Больше нельзя — будет слишком заметно!.. Ходи, ходи — дай присмотреться. И не вышагивай, как солдат в юбке! Семени ногами!
      Девочка несколько раз прошлась по кабинету, поправляя рукой смолисто-чёрные волосы, гладко зачёсанные назад и стянутые на затылке в крохотный пучок. Лицо у неё было бледное, худенькое, плечи костлявые, ноги тонкие. Казалось, что девочка только вчера встала с кровати после тяжёлой болезни.
      Начкомпешраздив подозвал её к себе, усадил рядом на стул и, переглянувшись с начальником дивизии, спросил:
      — Как тебя зовут?
      — Мэри! — ответила девочка и покраснела.
      — А почему ты краснеешь?
      — Стыдно… Голос у меня очень хриплый… После тифа. И волосы ещё не успели отрасти. Меня обстригли, когда я болел… ла.
      — Одно такое ла — и… — начальник дивизии не закончил, но все поняли, что он хотел сказать.
      — А его не будет! — крикнула девочка сердито. — Это ж первый день!.. Вас бы в платье нарядить, волосы бы покрасить и в туфли бы засунуть — вы бы ещё хуже были!
      — Мика! — строго произнёс Платайс.
      Военный комиссар от души расхохотался. Улыбнулся и начальник дивизии.
      — Это ты верно сказал. Женщина из меня получится плохая, но я и не собираюсь играть эту роль.
      — А я сыграю! Сыграю!.. И если… если вы меня не пустите, я папу туда тоже не пущу!
      — Мика! — укоризненно повторил Платайс.
      — Ты, папочка, путаешь! Я — Мэри!
      От волнения и страха, что его не пошлют вместе с отцом, у Мики голос стал не такой грубый. Он вскочил со стула, поклонился всем с глубоким приседанием, как учила его тётя Майя, и тоном хорошо воспитанной вежливой девочки спросил:
      — Можно мне уйти, папочка? У меня сейчас урок художественного вязанья.
      Когда Мику отпустили, начальник дивизии сказал:
      — Я бы предпочёл настоящую девочку… Приказывать боюсь — вам ехать, а не мне, — но хотел бы понять, почему вы так настаиваете на варианте с сыном?
      — Потому что он — сын! — просто ответил Платайс и повторил: — Мой сын. Я знаю его, я его люблю и я могу, имею право идти с ним на риск.
      — Но когда с вами будет настоящая девочка, риска меньше, — возразил начальник дивизии.
      — Зато заботы больше. Чужой ребёнок.
      — А о своём вы не будете заботиться?
      — Ты не прав, Пётр Лаврентьевич! — поддержал Платайса военный комиссар. — Представь, что меня ранило, а жена моя заболела. Ну и по доброте душевной взял ты в свою семью мою дочурку. О ком ты больше будешь заботиться: о своих или о моей?
      — Э! Нет! Не пойдёт! — начальник дивизии выставил вперёд ладонь — отгородился от комиссара. — Больно уж твоя Катька егоза большая!
      Все рассмеялись.
      — В общем, я за двух Платайсов! — сказал комиссар.
      — Я тоже! — поддержал его начкомпешраздив.
      — Ну что ж… Согласен! — сдался начальник дивизии. — А собаку, — вспомнил он, — собаку замените. Это уж приказ! Найдите бесхозную, изголодавшуюся. Приласкайте, накормите — она через день признает вас и полюбит… И ещё приказ: днюйте и ночуйте с господином Митряевым, а Мика должен присмотреться к Мэри…
     
      КУПЦЫ МИТРЯЕВЫ
     
      Говорят, ещё в петровские времена поселились купцы Митряевы в Чите. Скупали у охотников пушнину, везли её в Петербург и продавали с немалой для себя выгодой. Но большого богатства не сколотили — не вёзло Митряевым. И это невезение, как наследственная болезнь, переходило из рода в род.
      В семье от отца к сыну передавались рассказы о шаровой молнии, когда-то до тла спалившей всё имущество Митряевых, о разбойных людях, не раз грабивших обозы с пушниной, о моровой язве, выкосившей Митряевых чуть ли не под самый корень.
      К началу двадцатого века в Чите в небольшой усадьбе на окраине города жили трое Митряевых: отец и два сына. Их знали как купцов средней руки, не брезговавших никакими торговыми махинациями. Старик был скуп. Взрослые сыновья не могли даже обзавестись собственными семьями, потому что он не хотел делить имущество.
      Когда началась русско-японская война, младший сын уговорил отца отправить его в армию. Пристроился он на службе расчётливо: поближе к деньгам. Пошёл, как тогда говорили, по финансовой части. Выбрав удобный момент, он перебежал к японцам, захватив с собой всю казну полка — до единой копейки.
      Отец проклял сына, уничтожил всё, что напоминало о нём, и вскоре умер.
      После его смерти дела Митряевых пошли в гору. Старший сын разбогател на поставках продовольствия русской армии. А младший сумел в Японии удачно пустить в оборот казённые деньги, заимел в Токио влиятельных друзей и не собирался возвращаться в Россию.
      Братья не переписывались, потому что особых родственных чувств друг к другу не испытывали. Осталось у них, пожалуй, одно любопытство: хотелось узнать, кому повезло больше. И случай такой представился.
      Однажды к старшему Митряеву заехал некто Бедряков — тайный торгаш опиумом. Он привёз поклон от младшего Митряева и рассказал, что тот руководит в Токио большой коммерческой фирмой, что он женился, имеет дочь и зовёт брата в гости. Все расходы на поездку берёт на себя. Старший Митряев вспылил: он и сам не нищий! Жены, правда, у него нет и уже не будет — стар стал, а насчёт денег — это ещё посчитать надо, у кого больше!..
      Прошло ещё несколько лет. И появилась у старшего Митряева старческая сентиментальность. Вспомнил он о приглашении брата. Захотелось увидеться с ним. Поездку в Японию он наметил на весну 1918 года. Но грянула революция — стало не до поездки. Заперся старший Митряев в своей усадьбе и, вооружив всех слуг, решил отсидеться, дождаться спокойного времени. А оно всё не приходило.
      Когда в Чите появились семёновцы и японцы, оккупировавшие Дальний Восток, Митряев снова вспомнил о брате, и полетела в Токио длинная слезливая телеграмма. Старший Митряев писал, что сам приехать не сможет — болен и долго не протянет, просил навестить его перед смертью, обещал всё своё богатство передать брату.
      Ответ пришёл в тот день, когда старшего Митряева отвезли на кладбище. Брата он не дождался, но успел написать завещание, оформил его по всем правилам и для надёжности зарегистрировал у японских военных властей. Знал Митряев, что нельзя доверять семёновцам, хозяйничавшим в городе, — разграбят они его имущество. Только страх перед японцами мог предотвратить это.
      Алексей Петрович Ицко, управлявший делами старшего Митряева, прочитал телеграмму младшего Митряева и спрятал её в секретный сейф, с давних времён врезанный в стену кабинета за письменным столом. В телеграмме сообщалось, что брат выезжает из Токио и вскоре прибудет в Читу.
      Младший Митряев плохо представлял, что происходит в России. Поездка казалась ему совершенно безопасной. Он даже взял с собой дочку и вместе с ней и овчаркой Чако очутился не в Чите, а сначала у партизан, а потом в штабе одной из дивизий Амурского фронта.
      Эта сложная тайная операция готовилась долго и тщательно. Всё было сделано с таким расчётом, чтобы вместо младшего Митряева в Читу — в логово семёновцев — мог приехать опытный советский разведчик.
     
      ПРОВЕРКА
     
      Поезд подтащился к читинскому вокзалу. Комендантский взвод высыпал на платформу. Разбившись на четвёрки, солдаты разбежались вдоль состава. Началась обычная проверка документов. Большинство приехавших были военные. Лишь кое-где среди офицеров и солдат попадались другие пассажиры. Их проверяли особенно тщательно и придирчиво.
      В тамбуре второго вагона появился франтовато одетый человек с надменным властным лицом и спокойным, немного ленивым взглядом.
      — Документы! — потребовал унтер-офицер.
      Не обращая на него внимания, мужчина громко позвал носильщика и стал спускаться вниз, брезгливо придерживаясь за пыльные поручни.
      Унтер разозлился и рявкнул на всю платформу:
      — Предъявить документы!
      В ответ послышалось рычанье, и над плечом остановившегося на нижней ступеньке мужчины высунулась оскаленная собачья морда. Овчарке не понравилось, что с её хозяином разговаривают так грубо.
      — Чако! — прикрикнула появившаяся в тамбуре девочка и успокаивающе погладила собаку по голове. — Никто папу не тронет!
      А мужчина холодно оглядел унтер-офицера и, вытаскивая из кармана документы, процедил сквозь зубы:
      — Я, любезный, не глухой.
      Подбежал носильщик.
      — Четвёртое купе, — сказал ему мужчина и помог спуститься дочери на платформу.
      Спрыгнула и овчарка. Уселась у ног девочки, не спуская насторожённого взгляда с унтер-офицера, который внимательно проверял документы. Японские иероглифы заставили его пожалеть о грубом окрике. Он подтянулся, козырнул и извиняющимся тоном произнёс:
      — Пожалуйста, господин Митряев!
      Подошёл высокий, коренастый извозчик. На щеке его ярко выделялись три глубоких рубца.
      — Беру дёшево, везу, однако, быстро. Куда прикажете?пробасил он привычную фразу.
      — В усадьбу Митряева, — ответил мужчина. — Идём, Мэри!
      И они пошли за извозчиком. Впереди бежала овчарка. Сзади носильщик тащил два больших чемодана. На площади у привязи стояла потрёпанная коляска на высоких рессорах. Некрупная, хорошо откормленная лошадь мирно хрустела овсом, засунув голову в торбу по самые уши.
      Уселись. Коляска, разбрызгивая грязь, пересекла площадь и въехала в одну из улиц.
      Мика, надвинув на лоб японскую шляпку, с любопытством озирался по сторонам. Платайс припоминал карту Читы и проверял, хорошо ли он ориентируется в незнакомом городе.
      За этим поворотом должна показаться колокольня… Правильно! Вот она торчит над крышами домов. А слева от церкви стоит дом Митряевых. Старый, двухэтажный, рубленный из толстых стволов вековых лиственниц.
      Прохожих было много, большинство военные. Солдаты шли и строем, и в одиночку. И все с любопытством оглядывали коляску с большой овчаркой, сидевшей между мужчиной и девочкой. Во многих дворах дымились походные кухни. Казалось, что коляска едет не по городу, а по военному лагерю.
      Миновали ещё один поворот. Эта улица вела на городскую окраину. Дома здесь стояли пореже, грязь на дороге стала гуще.
      — С приездом, однако, господин Митряев! — неожиданно произнёс извозчик, когда поблизости никого не было. — С благополучным приездом! — добавил он, не поворачиваясь. — Отчаянная голова! Надо ж — в такую берлогу сунуться! Да ещё с сынишкой!
      Мика вздрогнул и сжался. Платайс спокойно похлопал сына по колену.
      — Всё, Мэри, в порядке!.. Такой тройной шрам лучше всякого пароля… Откуда он у вас, Карпыч!
      Извозчик шумно вздохнул, приподняв широкие плечи.
      — Молодой был — дурной… Один на медведя хаживал… Осталась памятка от когтей.
      — Скажите, Карпыч, — спросил Платайс, — вы заметили что-нибудь или знали, что я с сыном?
      — Партизанский телеграф донёс, а так, вроде, не заметно.
      Карпыч говорил тихо, глухо и ни разу не оглянулся на седоков.
      — Вы уж того… не обижайтесь!.. — попросил он. — Со спиной моей говорить приходится. А что поделаешь?.. Глаз чужих много… Бедному извозчику вроде не о чём с японским богачом беседовать… Особо по первому разу… Опасно… Нас тут недавно крепко потрясли… Вдвоём, считай, остались… Слабая мы вам подмога.
      — Ничего, Карпыч, ничего! — сказал Платайс. — Дайте мне только оглядеться… А кто второй?
      — Тоже извозчик — ломовой.
      — А звать как?
      — Все Лапотником прозывают. И вам так же надо, — Карпыч причмокнул на лошадь и кнутом указал на почерневший от времени особняк. — А вон и усадьба Митряева… Держитесь: управляющий — жох! Что там проверка на вокзале! Этот похуже будет — печёнку выест!.. Ну, а меня, когда надо, на площади у станции найдёте.
      — Мы что-нибудь получше придумаем, — возразил Платайс.
      — Всё, однако! — прервал его Карпыч. — Помолчим… Опасно.
      Забор вокруг усадьбы был добротный, высокий, без единой щёлочки. Ворота и небольшая дверь в них наглухо заперты. Массивные ставни на окнах второго этажа, видневшегося за забором, тоже были закрыты. Не дом, а крепость или острог, угрюмый, почерневший.
      Карпыч остановил лошадь у ворот и долго стучал кнутовищем в запертую дверь. Платайс и Мика сидели в коляске. Овчарка скулила и с беспокойством поглядывала то на них, то на забор. Она просила разрешения отойти от хозяев. Платайс кивнул головой — разрешил. Чако сорвался с места. Он мчался не к воротам, а вдоль забора. И Платайс успел заметить, как метрах в десяти справа от ворот закрылся потайной глазок, прорезанный в доске.
      Не добежав до «глазка», Чако остановился и пошёл назад. Он слышал шаги за забором. Человек, следивший за коляской, приближался к воротам. Дверь открылась.
      — Кого привёз, Карпыч? — спросил высокий костлявый мужчина с чёрными крохотными усиками и гладко причёсанными на прямой пробор волосами.
      — Известно кого, Ляксей Петрович, — ответил извозчик. — Братца хозяина вашего — царство ему небесное. Не дождался, горемычный…
      Управляющий пригнулся, пролез сквозь низкую дверь с высоким порогом и, косясь на овчарку, скалившую зубы, дважды сдержанно поклонился: сначала Платайсу, потом — Мике.
      — Милости просим!
      Выпрямившись, он представился:
      — Ицко, Алексей Петрович. При вашем брате состоял в управляющих, а теперь — ваша воля.
      — Я думаю, — ответил Платайс, — мой брат плохих людей не держал, а хорошие и мне нужны.
      — Милости просим! — повторил управляющий и, скрывшись за воротами, быстро распахнул обе створки.
      Карпыч подвёл лошадь к широкому крыльцу с резными потрескавшимися балясинами, покрякивая, снял чемоданы и сказал Платайсу:
      — Вот и прибыли… Дай вам бог удачи, однако, господин Митряев!
      Платайс достал кошелёк, протянул Карпычу пару крупных бумажек, предупредил:
      — У меня много будет поездок. Ты, дед, каждое утро заглядывай сюда. Управляющий скажет, нужен ты или нет.
      Пряча поглубже деньги, Карпыч широко улыбнулся. Рубцы на щеке разошлись, как меха гармошки. За сивыми усами прорезались белые крепкие зубы.
      — Да за такую деньжищу!.. Да я день-деньской у ваших, ворот торчать буду!
      — Не надо! — улыбнулся и Платайс. — По утрам заезжай.
      — Куда прикажете? — спросил управляющий, подымая чемоданы.
      — Оба в спальню. А затем приходите в кабинет, — сказал Платайс и первый уверенно вошёл в дом, знакомый по плану, начерченному настоящим Митряевым. — Ну, здравствуй, хоромина!.. Сколько же лет я в тебе не был?.. Лет пятнадцать?.. Нет, больше! — В голосе Платайса звучало неподдельное волнение. — Мэри! Я здесь и родился!.. Нравится тебе этот дом?
      — Не очень, папочка! — хрипловато ответил Мика и прокашлялся, чтобы голос стал потоньше.
      — Ваша дочка простыла в дороге? — спросил управляющий. — Можно ванну истопить горячую. Только служанки в доме нет. Я всех слуг уволил, чтобы не платить даром.
      — Не надо! — отказался Платайс. — Ванну истопите вечером… А у Мэри это после тифа, да ещё и воспаление лёгких было.
      — То-то я смотрю — волоски короткие! — посочувствовал управляющий.
      «Глазастина длинноногая!» — про себя обругал его Мика.
      — Жду вас в кабинете, — сказал Платайс, остановившись у одной из дверей.
      — Слушаюсь!
      Управляющий кивнул головой и понёс чемоданы дальше — в спальню.
      Кабинет был обставлен вполне современной мебелью. Большой стол с богатым чернильным прибором и дорогими костяными счётами. Диван и три кожаных кресла. По стенам — шкафы с застеклёнными дверцами, на полках — конторские книги. У камина — новая полированная качалка с длинными выгнутыми полозьями. И только за столом стояло очень старое широкое дубовое кресло с высокой, как у трона, фигурной спинкой и толстыми подлокотниками.
      Платайс заинтересовался этим креслом, а Мика забрался в качалку. Такой штуковины он никогда не видывал. Тяжёлая, с хорошо подогнанными полозьями, она закачалась плавно и бесшумно.
      — Мэри! — одёрнул сына Платайс. — Не увлекайся!
      Постучав, вошёл управляющий, снова сдержанно поклонился и прищурил без того маленькие острые глаза.
      — К вашим услугам.
      — Садитесь! — предложил Платайс. — И расскажите мне о брате. Я ведь ничего не знаю. Мне только во Владивостоке сообщили о его кончине, но что и почему — никаких подробностей.
      — Кто сообщил? — глядя на свои острые колени, спросил управляющий.
      — Я привык спрашивать, а не отвечать, — сухо произнёс Платайс. — Прошу учесть это на будущее. Но для первого раза отвечу: мой давний токийский друг — генерал Оой из тёплых ко мне чувств очень заинтересован, чтобы оставленное братом наследство целиком, без потерь перешло в мои руки.
      — Пока не пропал ни один гвоздь! — хмуро сказал управляющий. — Вы сможете в этом убедиться, прочитав завещание. В нём перечислено всё.
      — Где же оно?
      Управляющий достал из кармана длинный ключ со сложной бородкой.
      — Пожалуйста… Секрет сейфа, надеюсь, вы знаете?
      Платайс задумался.
      — Я здесь не был больше пятнадцати лет…
      Управляющий перебил его:
      — А сейф установлен ещё вашим батюшкой — лет сорок назад!
      Платайс зашёл за стол, сел в старинное дубовое кресло и на секунду прикрыл глаза, делая вид, что старается припомнить секрет сейфа.
      Недаром Платайс провёл с Митряевым несколько дней и ночей, по капле выжимая из него необходимые сведения о брате, об отце, о Чите, о доме, о сейфе… Замочная скважина — в левом подлокотнике кресла. Повернуть два раза… А что, если Митряев и сам забыл секрет замка или умышленно сказал неправду?..
      Но пока всё сходилось. Платайс нащупал в подлокотнике отверстие, вставил ключ. Кресло с круглым куском пола под ним медленно повернулось, и Платайс оказался сидящим лицом к стене. Одновременно отъехала в сторону деревянная панель и открылась толстая стальная дверца сейфа.
      «Здорово!» — восхищённо подумал Мика.
      Платайс повернулся к управляющему.
      — Ваше недоверие становится оскорбительным.
      — Я обязан проверить!
      — Похвально! Но не хватит ли проверок? Или нам придётся расстаться.
      — Как вам будет угодно!
      — Хорошо! Мы вернёмся к этому вопросу, когда вы введёте меня в курс всех дел. Достаньте завещание… А ты, Мэри, иди погуляй!
      Мика выбежал во двор и вздохнул с облегчением. Ему было трудно вести эту опасную игру. Он боялся, что каким-нибудь движением или словом подведёт отца. Лучше быть подальше, чтобы не помешать, не сбить чем-нибудь.
      Услышав шаги мальчика, овчарка подбежала к крыльцу. Она уже успела обследовать весь двор и взяла его под свою охрану.
      — Ну что, Чако? — шепнул Мика. — Что тут интересного — показывай!
      Они обошли вокруг дома, заглянули в пустовавший флигель для слуг, в амбар, в сарай. Под старым кедром стояла скамья. Мика решил отдохнуть. Вокруг было тихо-тихо. Гулко шлёпнулась кедровая шишка. Щёлкая свежие орешки, мальчик задумался.
      До приезда в Читу ему представлялись захватывающие истории: перестрелка, бегство, опять пальба, погоня. И везде и всегда побеждают они с отцом. А здесь не было ни бегства, ни стрельбы. И победа теперь не казалась лёгкой и быстрой. До провала было гораздо ближе. И сам провал мог быть до обидного будничным — без погони, без боя. Стоит управляющему догадаться, что Мика — мальчишка, и всему конец.
      Мика придирчиво осмотрел платье, поправил шляпку, чулки, поглядел на большие туфли. Они точно выросли за это время, стали невозможно огромными. Сейчас он готов был обрубить на ногах пальцы, лишь бы надеть маленькие туфельки.
      Стало жарко. Он хотел ладонью вытереть мокрый лоб, но вовремя вспомнил уроки тёти Майи и вынул платок. Из кармана выпал кусочек мела — того самого, которым, выполняя приказ командира, он рисовал птичек. Сколько этих белых трясогузок осталось красоваться и на деревьях, и на домах, и на вагонах! Мика не верил, что Цыган и Трясогузка могут разыскать его. Но приказ есть приказ, и Мика везде, где мог, рисовал птичек.
      — Идём-ка! — сказал он овчарке. — Есть дело!
      Они вышли за ворота. Выбрав в заборе широкую и гладкую доску, Мика привычно нарисовал трёх хвостатых пташек.
      На колокольне, белой свечой вздымавшейся над окраинными домишками, ударил колокол.
     
      В ПРИФРОНТОВОЙ КРАПИВЕ
     
      В те дни Чита, захваченная семёновцами и японскими оккупантами, была «пробкой», которая заткнула железную дорогу и мешала продвижению Красной Армии, освобождавшей Дальний Восток. Для решающего штурма к городу подтягивались красноармейские части. С одним из эшелонов, подходивших с запада, приехали Цыган и Трясогузка. Они уже знали, что дальше по железной дороге проезда нет. Надо было искать обходные пути.
      Короткое совещание со своим единственные подчинённым Трясогузка провёл на заброшенном огороде, густо поросшем крапивой.
      — Думай! — приказал командир. — Сиди и думай, как пробираться дальше.
      Цыган почесал обожжённую крапивой ногу и сделал сосредоточенное лицо. Оба молчали несколько минут.
      По одежде, по лицам было видно, что ребята долго добирались до этой прифронтовой станции и ехали не в спальном вагоне прямого сообщения. В них ничего не осталось от тех приглаженных мальчишек, которые несколько месяцев жили в домике старых учителей, мылись по утрам, завтракали ровно в половине девятого и по будильнику начинали слушать урок. Они опять превратились в обычных беспризорников.
      — Придумал? — спросил командир.
      — Придумал.
      — Ну?
      — Надо позавтракать.
      Раньше за такой ответ Цыган обязательно получил бы затрещину. Теперь времена изменились. Трясогузка командовал культурно. Он даже не замахнулся. Обжёг Цыгана крапивным взглядом и сказал:
      — Ладно! Еда будет!.. Сиди и думай!
      Он ушёл, осторожно раздвигая жгучие стебли.
      Обычно еду добывал Цыган. Надо бы и сегодня послать его. Но командир погорячился. Отступать было поздно, и он поплёлся к станции, забитой войсками.
      На станции и вокруг неё завтракали и отдыхали перед отправкой на передовую бойцы одного из полков. Стояли пирамиды винтовок, серыми грудами лежали скатки. Разбившись повзводно, красноармейцы получали у походных кухонь кашу, чай и хлеб.
      Здесь было где развернуться Цыгану. Он бы не вернулся пустой. А Трясогузка не знал, с чего начать. Особенно опасался он политработников. Ни один из них не пройдёт мимо беспризорника. Обязательно прицепится и не отстанет, пока не отправит с кем-нибудь в тыл со строгим наказом — сдать в ближайшую деткомиссию.
      Трясогузка так навострился, что мог издали безошибочно отличить политработника от любого другого командира. Но и других надо было бояться. Несдобровать, если подумают, что он воришка. Ведь всякое бывает. Беспризорник — он и винтовку по глупости украсть может. Или котелок «уведёт».
      И решил Трясогузка идти открыто, напрямик, чтобы никто не мог принять его за воришку. У водокачки нашёл он старое, но довольно чистое ведро, прикрыл дырявое дно широкими листьями лопуха, выбрал кухню, у которой стояла самая короткая очередь, деловито направился к ней и пристроился сзади последнего бойца.
      Это был пожилой красноармеец в полинявшей гимнастёрке с заплатами на локтях. Боец повернулся и с удивлением оглядел и мальчишку, и ведро.
      Трясогузка стоял с независимым видом, будто ему так и положено — стоять в этой очереди.
      — Ты… чего? — спросил красноармеец.
      — А ты чего? — ответил Трясогузка.
      Встречный вопрос озадачил бойца.
      — Я?.. Я — за кашей.
      — И я не за щами! — отрубил Трясогузка.
      Красноармейцы из очереди стали оглядываться. Увидев мальчишку с большим ведром, они заулыбались.
      — На взвод берёшь или на роту? — крикнул кто-то.
      — На армию! — отрезал Трясогузка под общий хохот.
      На любой вопрос он отвечал резко и быстро, не задумываясь, но не забывая смотреть по сторонам: нет ли поблизости политработника.
      — Ты откуда? — спрашивали у него.
      — Я не откуда, я — куда!
      — Ну и куда же?
      — В Читу!
      — Рано ты туда собрался — мы ещё семёновцев оттуда не вытурили!
      — Нам ждать некогда! Мы сами эту пробку выдернем!
      — Ишь ты! Про пробку знает! — удивились красноармейцы. — А штопор-то есть?
      — Мы всё имеем!
      — Кто ж это — вы?
      — Я сказал — армия! — Трясогузка многозначительно щёлкнул по ведру.
      — А ну — расступись! — крикнул бойцам стоявший перед Трясогузкой красноармеец. — Накормим эту армию! Пусть пробку вышибает!
      Трясогузку подтолкнули к кухне. Повар заупрямился, но вокруг так загалдели, что он махнул рукой и опрокинул в ведро три полных черпака каши…
      К Цыгану Трясогузка пришёл без ведра — спрятал его в крапиве. Спрятал и появился с постным лицом. Спросил не очень грозно:
      — Придумал?
      «Плохи дела у командира! Не выгорело с едой! Это тебе не приказы приказывать!» — подумал Цыган и сказал:
      — Есть на примете один номерок… Силовой… Только в цирке силовиков чистым мясом кормят!
      — Какой номерок — выкладывай!
      — А такой — пёхом!
      — Пёхом? Через фронт? — переспросил Трясогузка. — Тебя за этот номерок не только мясом, а и кашей кормить не стоит!.. Были бы у меня резервы — списал бы я тебя в обоз или вообще выгнал из армии!
      Трясогузка зашёл за кусты, вернулся победителем и торжественно поставил перед Цыганом ведро с кашей.
      — Помолись на командира и ешь!..
     
      ОМУЛпВАЯ БОЧКА
     
      Линия фронта пересекала и железную дорогу, и реку Ингода. Она начиналась где-то у границы и протекала вблизи Читы. К этой реке, которую никак нельзя было миновать, и подошли вечером боец и командир армии Трясогузки.
      — Устал? — спросил командир.
      Цыган устал меньше Трясогузки.
      — Можно ещё — пока не стемнеет.
      — Не спорь! — прикрикнул командир. — Вижу — устал!.. Привал! — и он первый не сел, а свалился в густой брусничник.
      Река просматривалась очень далеко — до самого изгиба. Казалось, что там она упирается в лес и больше никуда не течёт. Из-за леса изредка долетали пушечные выстрелы. Отдалённые, еле слышные. А здесь было мирно и спокойно. Но и тут когда-то шли бои. На высоком пригорке виднелись опустевшие окопы. Внизу, у воды, зияла воронка. Крупный снаряд угодил под корни высокой сосны, выкорчевал её и сбросил в реку. Сосна лежала в воде, цепляясь за берег одним суком.
      Прогудел какой-то жук. Сухо ударился в гитару, висевшую у Цыгана за спиной. Трясогузка приподнял голову, но так ничего и не сказал. Вымотался мальчишка. Цыган понимал это и щадил командирское самолюбие. Он перекинул гитару и тихонько запел:
      Славное море — священный Байкал, Славный корабль — омулёвая бочка.
      Эй, баргузин, пошевеливай вал…
      Песня всегда вовремя. Трясогузка слушал дружка, и усталость постепенно уходила.
      — А кто этот — Баргузин? — спросил он. — Кавказец?
      — Ветер, — задумчиво ответил Цыган.
      — А бочка омулёвая?
      — Бочка как бочка… А омуль — рыба… Её в бочках засаливают.
      — Почему же корабль?
      — Захочешь с каторги смотаться — поплывёшь и в бочке!
      И опять они долго молчали. Трясогузка даже вздремнул, глядя на мелкую речную рябь. И привиделось ему в полусне, что плывёт он в таинственной омулёвой бочке, а на шесте вместо паруса — замызганный пиджачишко, и какой-то грузин дует в него, широко оттопырив щёки.
      Открыл глаза — ни грузина, ни бочки. Пусто на реке. Лишь сосна чуть колышется на воде у берега. Смотрел-смотрел на неё Трясогузка и вдруг расплылся в счастливой улыбке.
      — Я отдохнул, — сказал Цыган. — Могу идти дальше.
      — Можешь! — весело подхватил командир. — Разрешаю! Валяй-топай по бережку! А я поплыву!.. Жаль, что бочку забыл прихватить, но зато есть у меня сосна! Сосенушка! Да она обоих нас выдержит, и ещё место останется!.. За мной!
      Они скатились к воде и осмотрели свой будущий корабль. Сосна была толстая и густая. Большая часть веток скрывалась под водой, но и тех, которые торчали вверх, хватало, чтобы надёжно спрятать двух-трёх человек. И самое главное — сосна держалась за берег одним суком. Сломай его — и корабль отчалит.
      Трясогузка уже не чувствовал никакой усталости. Он опять превратился в волевого командира. Приказы посыпались один за другим. Цыган сбегал к окопам, разыскал и принёс несколько досок. Пока Трясогузка устраивал под гущей веток удобное сиденье, Цыган притащил большой камень, перебрался с ним с берега на сосну и, когда командир приказал отчаливать, со всей силы обрушил камень на сухой сук. Тот надломился, и берег стал медленно отдаляться.
      — Славный корабль — омулёвая бочка! — фальшиво и радостно пропел Трясогузка.
      — Кто надоумил? — спросил Цыган, усаживаясь на доску позади командира.
      Трясогузка предпочёл не отвечать.
      Сумерки сгущались. Сосну вынесло на середину реки. Справа и слева уплывали и растворялись в вечерней дымке прибрежные деревья. За ними уже ничего не было видно — сплошная тёмная синева.
      — А вдруг нас к белякам прибьёт? — прошептал Цыган.
      — Ты не того бойся! — тоже шёпотом ответил Трясогузка.
      — А чего?
      — Красных!.. Вот к ним прибьёт — хана! Детдома не миновать!
      — Лучше в детдом, чем к семёновцам! — возразил Цыган.
      — Дура! — не зло обругал его Трясогузка. — Сравнил детдом с белыми! Детдома бояться нечего, только неохота туда. Пока тебя там кормят да учат, никаких семёновцев не хватит — всех расколошматят! И так уж почти никого не осталось… Колчака нету? Нету! Выйдешь из детдома, как в рай. Сидят вокруг люди под деревьями и Микины ананасы лопают. Спросят у тебя: а где ты был, когда мы воевали?..
      Сосна, царапая сучьями дно на перекате, миновала изгиб реки. Впереди замерцали огоньки. На берегу стояли части второго эшелона красных. Горели костры. Ржали лошади.
      — Помкомвзво-о-од! — пролетел над водой звонкий голос.
      Мальчишки больше не разговаривали: по воде даже шёпот слышен далеко. Молча следили они за огоньками. Одни пропадали сзади. Впереди показывались новые. Но чем ближе к передовой, тем реже попадались они. Здесь соблюдали маскировку. Наконец оба берега погрузились в полную темноту и слились с чёрной водой. На небе не было ни звёздочки. Сосна плыла так плавно, что мальчишкам почудилось, будто всё остановилось, даже время. Это было очень неприятное ощущение. Они обрадовались, когда на берегу неожиданно затарахтел пулемёт. Пока он стрелял, за стволами деревьев пульсировало бледно-оранжевое пятно. Оно хоть и медленно, а всё-таки двигалось — значит, сосна плыла.
      И опять наступила беспросветная тьма. И опять остановилось время. Сколько прошло: полчаса, час или пять часов — ни Цыган, ни Трясогузка не могли определить даже приблизительно. В глазах рябило, и они не сразу поверили, что впереди снова мелькнул огонёк.
      Но вот блеснул ещё огонёк, третий, четвёртый, — и всё вернулось на свои места: и река, и берег. И время снова стало ощутимым.
      — Передовую проплыли! — повернувшись к Цыгану, прошептал Трясогузка. — Тут — умри! Тут не детдомом, а пулей пахнет!
      Теперь сосна плыла в расположении семеновских войск. Мальчишки устали от долгого напряжения и всё чаще клевали носами. Цыган стукнулся лбом в спину Трясогузки. Командир повернулся, заботливо придвинул обмякшего дружка к толстому суку.
      — Обхвати, а то ещё нырнёшь в воду…
      Так они плыли ещё несколько часов, пока на посеревшем небе не проявились зазубрины еловых макушек.
      Трясогузка потряс Цыгана за плечо.
      — Проснись — светает!
      — Я не сплю… Просто кимарю… А что? Это была шикарная ночная пантомима!
      — Куда шикарней! — усмехнулся Трясогузка. — Ты ещё сухой? Сейчас будешь мокрым!
      Залезать в воду мальчишкам не хотелось, но на сосне к берегу не подгребёшь — сил не хватит, а ждать, когда она сама уткнётся в отмель — опасно. Станет совсем светло — их наверняка заметят.
      Мальчишки разделись, связали одежду в один узел. С ним поплыл Трясогузка. Цыган грёб правой рукой, а в левой держал над водой любимую гитару.
     
      САЛЮТ
     
      Желтолицый круглоголовый солдат-японец быстро, маленькими шажками ходил вдоль длинного фуражного склада, стоявшего недалеко от читинского вокзала. На винтовке поблёскивал широкий штык.
      Объект, который охранял часовой, был важным. Теперь все, что можно увезти из Советской России, стало для японцев важным. Они ещё хозяйничали на огромной территории от Владивостока и почти до Байкала, но командование японских оккупационных сил уже понимало, что скоро им придётся убраться на свои острова.
      Не очень доверяя Семёнову, Каппелю, Унгерну и другим ставленникам внутренней контрреволюции, японцы сами охраняли складские помещения, в которых накапливалось, готовилось к отправке награбленное добро. С оккупированной территории они увозили не только ценное оборудование, но и хлеб, и лес, и фураж. По железной дороге днём и ночью шли на восток грузовые составы.
      К полудню на дороге, ведущей к одному из складов, показался длинный обоз с прессованным сеном. Обоз прибыл издалека. Лошади притомились и плелись, понурив головы. Возчики были в пыли с ног до головы.
      Рядом с одной из тяжело нагруженных подвод шёл старый сибиряк с окладистой бородой. Вожжи намотаны на кулак. За поясом — топор и кнут. На ногах — лапти и онучи. Лапти не назовёшь хорошей обувью. Но на ногах этого бородача и лапти, и онучи выглядели вполне уместно. И шёл он широко, свободно, красиво, — другой и в яловых сапожках так пройти не сможет.
      Этого человека все называли Лапотиком. Он сам плёл себе лапти, надевал их в тот день, когда спадали зимние холода, и не снимал до новых морозов.
      Работал Лапотник ломовым извозчиком. Любил дальние поездки за сеном, за лесом. Другие ломовики прятались от японцев — боялись, что их пошлют за Читу, в какое-нибудь село. А он охотно соглашался ехать хоть за сто вёрст.
      Это был партизанский связной. Через него Карпыч передавал те скудные сведения, которые ему удавалось добыть в Чите.
      Обоз остановился у склада. Японец молча распахнул одну за другой две двери. Началась разгрузка. Возчики неторопливо носили на склад сено, спрессованное в метровые кирпичи.
      Заднюю подводу разгружал длиннорукий вихрастый парень. Он уже перетащил на склад часть груза, вернулся за новой ношей, снял с воза очередной кирпич прессованного сена и вдруг заулыбался, замахал руками, подзывая других извозчиков. В углублении крепко спали два паренька.
      Разгрузка приостановилась. Каждый, кто подходил к подводе, сначала удивлялся, а потом невольно улыбался. И все молчали, словно боялись разбудить лежавших в обнимку ребят.
      — Видать, ночью залезли, — тихо сказал вихрастый парень.
      Мальчишки ничего не слышали. После трудной ночи на реке беспробудно сладко спалось им в сене.
      Подошёл и японец, поглядел и, не снимая винтовку с плеча, нажал большим пальцем на спусковой крючок.
      Грянул выстрел.
      Точно взрывом подбросило ребят. Они очумело спрыгнули с телеги и, как слепые, не разбирая дороги, понеслись прочь.
      Японец хохотал. Его лицо было похоже на большую растрескавшуюся репу. Извозчики хмуро молчали. Рука Лапотника, очутившаяся на топорище, побелела от напряжения.
      Похохотав вдоволь, часовой перезарядил винтовку и вернулся к складу. А мальчишки, напуганные до полусмерти, всё ещё бежали, не зная куда.
      Низко над городом пролетал аэроплан с красными звёздами на стрекозьих крыльях. Ребята не видели его, но они услышали новые выстрелы и припустились ещё быстрее. Им казалось, что из-за них всполошилась вся Чита.
      — Вот это да-а! Салютом встречают! — со страхом и восторгом крикнул на бегу Трясогузка. — Теперь небось настоящую облаву устроят!.. Жми за мной!
      — Жму-у! — простонал Цыган, придерживая болтавшуюся за спиной гитару.
      Лётчик сбросил листовки и улетел на запад. Стрельба утихла. Ребята опомнились и поняли, что никто не собирается гнаться за ними.
      — Куда мы бежим? — удивился Цыган, останавливаясь. — Мы же от города!
      Остановился и Трясогузка, сердито посмотрел на дружка.
      — Эх ты! А ещё болтал, что жил в Чите.
      — Я же за тобой бежал! — возмутился Цыган.
      — Ну и что?.. Сказал бы: влево или вправо!.. Может, это и не Чита совсем!
      Мальчишки огляделись. Рядом — железнодорожные мастерские. Кругом валялись старые шпалы, рельсы, на колее впритык друг к другу стояли ржавые колёсные пары. Сзади виднелся склад и вокзал. Ещё дальше — белела вершина колокольни.
      — Чита! — уверенно сказал Цыган.
      — Веди! — приказал Трясогузка.
      — Куда?
      Командир раздумывал минуты две. Больше молчать было неудобно, и он дал новую команду:
      — Садись!
      Они сели на шпалу и уставились друг на друга.
      — Только не приказывай думать, — попросил Цыган, — Жрать охота!
      Трясогузка скептически оглядел дружка.
      — Сам тощий, а брюхо — прорва!.. Ты о чём-нибудь другом думать можешь?
      — Сейчас не могу! — признался Цыган. — Сосёт…
      — Со-сет! — передразнил его командир. — Сосочку хочешь?
      Трясогузка злился потому, что и сам страшно хотел есть, но не знал, где добыть еду. Это не у своих кашу получать вёдрами! Тут семёновцы! Им не скажешь, что приехал читинскую «пробку» выдёргивать!
      — Ты вот что! — откипев, сказал Трясогузка. — Ты давай мне про Читу всё выкладывай!
      И Цыган послушно начал рассказывать, где стоял их передвижной цирк, в каком трактире они обедали с отцом и матерью, по каким улицам ходили после представления, что видели.
      — Не то! Не то! — повторял командир.
      — А про что ты хочешь? Спроси — я вспомню!
      Трясогузка не знал, что спрашивать, и безнадёжно говорил:
      — Ладно, дуй подряд!
      Цыган припомнил, что иногда ему поручали важное дело — следить за мальчишками, которые подбирались к цирку сзади и, отогнув брезент, старались пролезть без билетов.
      Трясогузка оживился.
      — Беспризорники?
      — Не знаю.
      — А были в Чите беспризорники?
      — Где их нет!
      — Та-ак! — Командир заложил ногу за ногу и подрыгал носком. — Скоро будем обедать!..
      Но он ошибся. Обед в тот день они получили очень поздно. Долго бродили по улицам Читы. Побывали на вокзале, на базаре. Ходили они не бесцельно. Командир составил чёткий план из двух основных пунктов. Во-первых, в четыре глаза смотреть на дома, будки, деревья — на всё. Кто знает, где Мика нарисовал условный знак? Однажды птичка сидела на шпале, а здесь он мог и на трубе её нарисовать. Во-вторых, надо найти хотя бы одного беспризорника. Командир хорошо знал этот народец и рассчитывал на его помощь.
      Рисунков и надписей на заборах хватало. Всяких — и смешных, и глупых, и злых. Но птички с растопыренными крыльями не было ни одной. Не попадались и беспризорники.
      — Может, они тут вывелись? — тоскливо произнёс Цыган, которому казалось, что вместо живота у него образовалась пустота и её уже ничем и никогда не наполнишь.
      — Не вывелись! — успокоил его Трясогузка.
      Прохожие не обращали внимания на двух бродивших по улицам мальчишек. Значит, в Чите привыкли к беспризорникам. «Но где же они? — удивлялся Трясогузка. — Не выходной же у них день сегодня!»
      Маленького и жалкого беспризорника они увидели у открытых ворот, за которыми на просторном дворе дымила походная кухня. Рядом на толстом чурбане лежала широкая доска, а на ней — большущий кусок мяса. Его только что вынули из котла. От мяса валил пар. Солдат кашевар сидел около сарая и точил длинный нож.
      Беспризорник, вытянув тонкую шею, следил за солдатом — ждал, когда тот отвернётся от кухни.
      Трясогузка насмешливо оттопырил губы. Цыган сокрушённо покачал головой. Мальчишки поняли, на что нацелился беспризорник, и сразу же узнали в нём глупого новичка, который ещё никогда в жизни не воровал и, наверно, никогда не сможет. Слишком он наивен и нерасчётлив. Уставился на добычу и не видит, что делается за спиной, хотя это как раз самое главное. Бежать-то ему придётся с добычей назад, а дорога перерезана: Цыган и Трясогузка были уже совсем близко. Да и сама добыча, конечно, не та. Как он побежит с этим мясом, если оно только-только из кипятка вынуто? За пазуху не сунешь и в руках не понесёшь — горячо.
      «Марала!» — презрительно подумал Трясогузка и хотел повторить это слово вслух, но беспризорник как-то нелепо согнулся и на цыпочках засеменил к кухне.
      Всё произошло именно так, как предполагали опытные в таких делах Цыган и Трясогузка. Беспризорник подскочил к чурбану, вцепился в мясо, вскрикнул от боли и растерялся. Ему бы со всех ног назад, а он беспомощно тряс ошпаренными руками и дул на растопыренные пальцы. А потом даже Трясогузке и Цыгану стало страшно. Разъярённым быком налетел кашевар. Беспризорник повис над землёй. Одной рукой солдат держал его за шиворот, а другой рассекал ножом воздух у самого носа мальчишки. Ругался кашевар виртуозно. Он выпалил залпом десятка два забористых словечек и по-футбольному выбил беспризорника со двора.
      Мальчишка перевернулся через голову, очутился на ногах и, не оглядываясь, помчался прочь.
      — Кульбит с переходом в быстрый карьер! — определил Цыган этот номер. — А жаль — мы бы помогли ему съесть мясо!
      — Идём! — позвал Трясогузка. — Нам этого малыша терять нельзя!.. Как улепётывает! Он до самой хазы не остановится! А мы — за ним! Понял?..
     
      ХРЯЩ
     
      Был за Читой карьер, в котором добывали песок, а рядом — лесопилка. Она уже не работала. Оборудование увезли. Крыша и стены обвалились. Уцелела только бывшая котельная. Она служила для читинских беспризорников пристанищем. Здесь они ночевали, здесь делили добычу.
      Руководил ими бывалый беспризорник Хрящ. Особой силой он похвастаться не мог, но был похитрее, поумнее других и лицом выделялся. Угловатое, сухое, оно, казалось, состояло из одних хрящей. Глаза серые, но выразительные, властные и часто страшные. Он мало говорил. Взглянет — и всё понимают, что приказал Хрящ.
      Следуя за маленьким беспризорником, Трясогузка с Цыганом подошли к царству Хряща.
      Среди торчавших во все стороны балок лесопилки кто-то промелькнул и спрятался за обвалившейся трубой. Трижды раздался тонкий предупреждающий свист.
      — Служба у них поставлена хорошо! — похвалил караульного Трясогузка.
      — А сколько их? — с тревогой спросил Цыган. — Изобьют ещё!
      — Накормят! — уверенно ответил командир, будто шёл к старым и добрым друзьям.
      Больше никто не появлялся на развалинах, но, когда мальчишки подошли поближе, из всех щелей, как муравьи, поползли беспризорники и плотным кольцом окружили незваных гостей.
      — Здорово! — по-свойски приветствовал их Цыган.
      Никто не ответил, но и никто пока не лез драться. Все ждали Хряща. Как он скажет — так и будет.
      Круг разомкнулся. Из пролома в стене вышли два высоких и сильных парня. Они вынесли плетёное кресло. За ними, не спеша, появился и сам Хрящ в мятом, похожем на гофрированную трубу цилиндре и в чёрной поддёвке. Сел в кресло. Телохранители встали по бокам.
      — Здорово! — повторил Цыган.
      Хрящ даже не взглянул на него. Он смотрел на гитару, шевелил хрящеватым носом. Перевёл взгляд на правого телохранителя, спросил:
      — Что за артисты?
      — Пожрать бы! — сказал Трясогузка. — А потом и поговорить можно…
      Тонкие губы Хряща чуть раздвинулись, и вся толпа беспризорников захохотала. Царёк перестал улыбаться, и все умолкли. Короткий кивок головы — и правый телохранитель пошёл на Трясогузку, но отлетел, наткнувшись на встречный удар. Царёк взглянул влево — на второго телохранителя. Теперь уже два парня пошли на Трясогузку.
      Несдобровать бы ребятам, если бы не гитара. Цыган сдёрнул её с плеча, ударил по струнам и запел тоскливым, отчаянным голосом:
     
      Это было так неожиданно, что все замерли. А Цыган прошёлся пальцами по струнам, заставил гитару заплакать и пропел, точно пожаловался на свою горькую судьбу:
     
      Пришли солдаты да на закате…
     
      — с болью пел Цыган.
      Погасли злобные огоньки в глазах беспризорников. Гитара рыдала, а Цыган пел — рассказывал о горе, о сиротской жизни. Хрящ надвинул на глаза мятый цилиндр и, когда Цыган замолчал, глуховато объявил:
      — Обед!
      Потом он подозвал Трясогузку и Цыгана и грязным пальцем с длинным ногтем указал на самое почётное место — у своих ног.
      Лужайка перед развалинами превратилась в столовую. Для гостей на земле постелили салфетки — листовки, которые днём лётчик сбросил с аэроплана. На эти салфетки телохранители выложили хлеб, колбасу и даже сахар. Цыган с Трясогузкой набросились на еду. Жевал что-то и Хрящ, и телохранители, и все беспризорники, рассевшиеся вокруг кресла царька. Никто не разговаривал. Слышалось чавканье и тихое всхлипывание.
      Трясогузка оглянулся, но не увидел, кто плачет.
      — Кто это? — спросил он у Хряща.
      — Малявка! — с презрением ответил царёк.
      Услышав своё прозвище, из-за груды битого кирпича выглянул тот малыш-беспризорник, который пытался стащить мясо.
      — Ты чего? — крикнул Цыган. — Руки болят?
      Малявка замотал головой и жалобно заморгал глазами. На грязных щеках белели промытые слезами извилистые полосы.
      — Есть хочу! — пропищал он.
      — Не заработал! — изрёк Хрящ.
      Цыган подмигнул Малявке, вскочил на ноги и разыграл всю сцену, которая произошла у походной кухни. Он был то Малявкой, то кашеваром. И голос у него менялся. Он то пищал, как Малявка, то рычал и ругался, как тот солдат. Беспризорники хохотали. Улыбался и Хрящ тонкими губами. А Цыган, показывая, как Малявка вылетел из ворот, несколько раз перевернулся в воздухе через голову и попросил у царька:
      — Накорми ты его!
      Хрящ повелительным жестом вытянул руку. Телохранитель вытащил из кармана большой кусок сахару и положил ему на ладонь. Сахар полетел через головы беспризорников. Малявка поймал его, спрятался за груду кирпича, и оттуда сразу же долетел громкий хруст.
      За обедом Трясогузка поднял листовку и прочитал первую строку:
      — «Товарищи солдаты! Против кого вы воюете? Атаман Семёнов и японские генералы обманули вас!..» Откуда это у тебя? — спросил он у Хряща.
      — С неба! — усмехнулся царёк.
      — Спрячь подальше, а то сам на небо попадёшь!
      — Ты не пугай! — нахмурился Хрящ. — Поел и отвечай: кто такие, зачем притопали?
      Ссориться с царьком было невыгодно, и Трясогузка сказал уважительно:
      — Помощь твоя нужна. Без тебя — амба!
      — Амба! — подтвердил польщённый Хрящ и выжидательно произнёс: — Ну-у?
      — Ищем мы птичку! — понизив голос, таинственно сообщил Трясогузка. — Мелом нарисована… Вот так нужно! — он чиркнул по горлу пальцем. — Позарез!.. Не видал где-нибудь в городе?
      — Может, и видал! — неопределённо ответил Хрящ и наклонился к Трясогузке. — А мне отколется?
      — Законы знаем! — многообещающе прошептал тот.
      — Урки! — повелительно, крикнул царёк беспризорникам. — Кто птаху видал? Мелом намалёвана…
      Минуту длилось молчание. Потом встал один мальчишка, проглотил комок творога, вытер руки о штаны и сказал:
      — Видал… Мелом… Три штуки… И крылья — в стороны.
      — Иди сюда, Конопатый! — приказал Хрящ. — Где?
      Мальчишка подошёл. И лицо, и шея, и даже уши у него были густо усыпаны веснушками. Из-под рыжих и каких-то пушистых ресниц хитренько поблёскивали быстрые глаза.
      — Где? — переспросил он и зажмурился. Распахнув рыжие пушистые ресницы, он проговорил отрывистой азартной скороговоркой: — Домина там — во! Крыши не видать! И собака — морда страшенная! Сунулся — она на меня! Я — ходу!.. А пожива там есть! Фраер один туда въехал — богач из Японии! С дочкой! Шляпа — зонтик!
      — Ты про птицу, про птицу! — напомнил ему Трясогузка.
      Конопатый зажмурился, подумал и выпалил:
      — На заборе… Справа от ворот… Пятая доска… Три птахи сидят.
      — Отведёшь их завтра! — приказал Хрящ и добавил, грозно взглянув на Трясогузку: — Помни!
      — Законы знаем! — повторил Трясогузка. — За нами не пропадёт!
     
      ТУЧИ
     
      Каждое утро к мрачному особняку Митряева подъезжал Карпыч, неторопливо слезал с козёл, раза три стукал кнутовищем в ворота и, услышав лай овчарки Чако, забирался на облучок и терпеливо ждал. Выходил управляющий и говорил, будет сегодня работа или нет. Чаще всего Карпыч приезжал не напрасно. У Платайса, вполне освоившегося с ролью Митряева, поездок было много. Он осматривал склады с товарами, доставшиеся ему по наследству, съездил на кладбище к могиле старшего Митряева, делал визиты представителям городских властей, встречался с деловыми людьми, вёл переговоры о продаже имущества.
      Во время этих поездок Платайс подробно расспросил Карпыча и понял, что положение крайне сложное. Семеновская контрразведка зверствовала. Особенно отличался подполковник Свиридов — хитрый и дальновидный офицер. Аресты следовали за арестами. Одних расстреливали, других выселяли из Читы. Кроме Лапотника, Карпыч не мог назвать Платайсу ни одного человека, которому можно довериться. Конечно, в Чите были честные и смелые люди, но, чтобы найти их, требовалось время. А у Платайса его — в обрез.
      Готовилось наступление красных. К этому моменту Платайс должен был разведать расположение семеновских войск и передать все сведения советскому командованию. В первый день наступления ему предстояло во чтобы то ни стало вывести из строя железную дорогу, чтобы семёновцы не могли отступить в Маньчжурию. Для одного человека это непосильная задача. Вот почему Платайс каждый день разъезжал по городу, заводил знакомства и искал, искал людей, на которых можно опереться.
      В то утро Платайс уехал с Карпычем очень рано. Чуть позже ушёл и управляющий. Он похудел за это время, стал совсем тощий. Его мучили сомнения. Когда умер старший Митряев, управляющий почувствовал, что у него появилась возможность быстро разбогатеть. Он знал, что у его хозяина в России нет родственников. И вдруг пришла телеграмма от младшего Митряева. Это был удар. Рухнули мечты о богатстве.
      Присмотревшись к новому хозяину и его дочери, управляющий решил, что рано отказываться от надежды разбогатеть. Он пока ещё не мог объяснить, когда и почему зародилось у него подозрение в том, что приехал не Митряев, а кто-то совсем чужой. С каждым днём это подозрение усиливалось. «А что, если сходить к подполковнику Свиридову?» — подумал управляющий и сам испугался. Риск был большой. Если это действительно Митряев, то за клевету придётся расплачиваться. У контрразведки расправа короткая. А если он всё же окажется прав? Пусть самое ценное заберут японцы и семёновцы, но и ему, Алексею Ицко, останется достаточно.
      Вышел управляющий за ворота, но ещё не знал, дойдёт ли до красного кирпичного здания контрразведки или передумает и вернётся обратно. Шорох за забором заставил его скосить глаза. Он увидел, как приоткрылся и быстро захлопнулся потайной глазок. Эта странная девчонка следит за ним. Но как она узнала, что в заборе есть глазок?
      Неосторожность Мики сделала своё дело. Управляющий больше не колебался.
      У подполковника Свиридова во всём были свои правила. Около дома контрразведки всегда дежурили часовые. Но они не останавливали входящих. Попасть в дом мог любой. Зато выйти из него было невозможно без провожатого — одного из помощников подполковника.
      Управляющий подошёл к красному кирпичному зданию, подождал, пока ближайший часовой не взглянул в его сторону.
      — Разрешите…
      — Можно! — сказал часовой почти любезно. — Не заперто.
      Ицко вошёл в дом. Светлый коридор. Несколько дверей учрежденческого типа. Ещё трое часовых. Видя, что вошедший не знает, куда идти, один из них спросил:
      — Вам?..
      — Я к подполковнику Свиридову, — выдавил из себя управляющий, ошеломлённый неожиданной простотой.
      — Последняя дверь, — услышал он и, уже раскаиваясь в том, что рискнул зайти в это пугающее внешней благопристойностью логово, добрёл до указанной двери и, холодея, приоткрыл её.
      Это была приёмная перед кабинетом подполковника. За столом сидел пожилой офицер с погонами капитана.
      — Пройдите! — сказал он. — Подполковник Свиридов ждёт вас.
      — Меня? — вырвалось у Ицко.
      — И вас, и каждого, у кого есть дело… У вас оно, вероятно, безотлагательное?
      Капитан встал, приоткрыл дверь в кабинет. Управляющий и не заметил, как очутился в мягком кресле. Свиридов заканчивал телефонный разговор. Он добродушно и подслеповато щурился. Мягкие пшеничные усы ещё более подчёркивали добродушное выражение лица. И голос его звучал задушевно и тепло.
      — Да, да! Пожалуйста! — говорил он в трубку. — Приводите в исполнение… Только очень вас прошу — подальше от города.
      До сознания Ицко с трудом дошёл смысл этих слов, а когда он всё-таки понял, что Свиридов приказал кого-то расстрелять, ему захотелось бежать из этого уютного кабинета. Но подполковник улыбнулся гостю и спросил:
      — Разрешите узнать, с чем пожаловали?
      И тут Ицко почувствовал, что ничего конкретного сказать не может. Чтобы хоть как-то собраться с мыслями, он молча протянул Свиридову телеграмму о приезде младшего Митряева. Подполковник прочитал её, положил на стол, разгладил ладонью и произнёс:
      — Понимаю… С этой телеграммы всё и началось. Не так ли?
      — Именно так! Так, господин подполковник! — подхватил Ицко и торопливо начал рассказывать о приезде наследника с дочерью.
      Свиридов умел слушать, умел схватывать самое главное и принимать быстрые решения. Он только один раз прервал Ицко и, извинившись, вызвал в кабинет капитана. На оборотной стороне телеграфного бланка Свиридов аккуратно написал три вопроса:
     
      1. Отношение японцев к господину Митряеву.
      2. Куда он выехал из Владивостока — прямо ли в Читу.
      3. Порода, масть и кличка собаки.
     
      Передав телеграмму капитану, подполковник попросил:
      — Постарайтесь в самом срочном порядке.
      Адъютант прочитал текст телеграммы, вопросы, написанные Свиридовым, и спросил:
      — А приметы людей, господин подполковник?
      — Не стоит. Если… Вы понимаете? То о внешнем сходстве людей там позаботились, а про собаку могли забыть.
      Капитан вышел. Ицко продолжал свой сбивчивый рассказ, а подполковник внимательно слушал и изредка задавал вопросы, короткие, цепкие.
      — Не сохранились ли в доме фотографии младшего брата?
      — Нету ни одной. Уничтожены ещё в русско-японскую войну.
      — А образец почерка?
      — Братья никогда не переписывались.
      — Господин Митряев знает японский язык?
      — Никак нет. Говорит, жена переводит.
      — Наследство большое?
      — Значительное.
      Ицко был осторожен и старался скрыть то основное, ради чего он пришёл в контрразведку. Но подполковник хорошо знал таких людей. Он понимал, что не любовь к Семёнову или к японцам привела управляющего в его кабинет, а надежда поживиться, оторвать кусочек от наследства старшего Митряева. Оно должно быть богатым, не случайно младший Митряев бросил свои дела в Токио и приехал в охваченную пожаром Россию.
      Чем больше говорил Ицко, тем любезнее становился подполковник. Дело начинало интересовать его по-настоящему.
      Свиридов лучше других разбирался в военной и политической обстановке. Он не строил иллюзий и знал, что ни японцам, ни семёновцам не удержаться в Забайкалье и на Дальнем Востоке. Рано или поздно, но их обязательно вышвырнут из России. И он готовился к безбедной обеспеченной жизни где-нибудь в Китае.
      У атамана Семёнова под Читой стоял всегда готовый к вылету аэроплан с драгоценностями. У многих высших офицеров были специальные вагоны, в которых хранилось награбленное добро. Подполковник Свиридов аэроплана не имел, а вагоны считал опасной бессмыслицей.
      Наступление красных могло быть неожиданным и таким стремительным, что некогда будет думать о вагонах. Свиридов хранил один небольшой чемодан, куда постепенно складывал крупные купюры в твёрдой иностранной валюте. Чемодан пока не был наполнен, и превращённое в деньги наследство купца Митряева могло туда вместиться. Лишь бы японцы не помешали. Младший Митряев — из Токио. Кто знает, какие у него там связи?
      Это опасение подтвердилось. Контрразведка работала быстро и чётко. Ицко ещё находился в кабинете Свиридова, когда с телеграфа вернулся капитан с длинным мотком бумажной ленты. На ней в том же порядке, в каком были заданы вопросы, следовали ответы, которые подполковник счёл нужным прочитать вслух:
      — «Первое. Личный друг генерала Оой. Второе. Выехал с дочерью в Читу с десятидневной остановкой на станции Хайлар в Маньчжурии. Третье. Овчарка. Светло-серая. Чако».
      Ицко позеленел и сник. В ушах снова прозвучал приятный баритон подполковника: «Пожалуйста, приводите в исполнение… Только прошу вас — подальше от города». Но ничего страшного не произошло.
      — Вижу, что всё совпадает, — произнёс Свиридов. — А собака?
      — И собака, — пролепетал управляющий. — Овчарка… Чако… Но… но не светло, а просто серая…
      — Простите меня, но очень уж это тонко. Вам она кажется серой, а кому-то светло-серой. Восприятие цвета индивидуально и зависит от освещения.
      — Что же… Как же мне теперь? — еле шевеля губами, спросил управляющий.
      Свиридов молчал. Он не хотел ссориться с генералом Оой, который командовал японскими оккупационными войсками и мог сместить не только подполковника Свиридова, но и самого Семёнова. И всё-таки управляющий вселил в подполковника смутное недоверие к Митряеву. Стоило ли сразу отказываться от этого дела?
      Свиридов думал, а управляющий переживал страшные минуты. Наконец он не выдержал:
      — Вы… вы отпустите меня?
      — Что за вопрос! — воскликнул подполковник. — И вот вам мой совет: будьте внимательны к мелочам… Ну, а вход к нам, как вы убедились, всегда открыт…
      Капитан вывел Ицко на улицу, а Свиридов долго сидел за столом и смотрел на опустевшее кресло. Подполковнику, как и управляющему, было жалко расставаться с мыслью о наследстве купца Митряева. Но подступиться к нему трудно, хотя и возможно. Если в Читу приехал подлинный Митряев, то надо дать ему возможность распродать всё имущество, а затем… Затем — привычная для контрразведки операция. Митряев исчезает вместе с деньгами, а генерал Оой получает очередное донесение о зверствах забайкальских партизан, осмелившихся похитить его личного друга.
      Если же это не Митряев, а советский разведчик, то ещё лучше. А как это проверить? Подключить к делу японскую разведку? Но можно ли тогда рассчитывать на пополнение чемодана?
      Свиридов позвал адъютанта.
      — Установите, пожалуйста, наблюдение за домом Митряева.
      — Круглосуточное?
      — Нет. Днём не надо. Будем считать, что Митряев умный и осторожный человек…
     
      ПОДРУЖКИ
     
      Они были очень разные и всё-таки дружили. Варя — толстенькая, пухленькая девочка, завистливая и злая, вся в отца — хозяина самого большого в Чите трактира. Нина — дочь священника, задумчивая, добрая и застенчивая. Она никогда не приходила к подружке в трактир — боялась шума и пьяного гомона. Они встречались где-нибудь около церкви, ходили вместе купаться на речку или забирались на колокольню и подолгу смотрели сверху на город.
      С колокольни хорошо был виден и дом Митряева. Во дворе всегда бегал пёс. Часто выходила девочка в модном платье, в лёгкой широкополой шляпе.
      — Знаешь, кто это? — спросила как-то Варя. — Мне папа говорил. Это дочка одного богача из Японии… А мама днём и ночью думает, как бы их заполучить к себе!
      — Заполучить? — не поняла Нина.
      — Да! Чтобы они столовались у нас.
      — А зачем?
      — Какая ты смешная!.. Выгодно — они же богатые!.. Вам хорошо — церковь одна, никакой конкуренции! Они, наверно, самые дорогие свечи покупают?
      — Они у нас ещё ни разу не были, — ответила Нина.
      — Вон она! Вон! — крикнула Варя. — Погулять вышла… А платье опять новое! Сколько их у неё!..
      Мика не предполагал, что за ним наблюдают с колокольни, но он уже привык держать себя в руках даже тогда, когда, казалось, никого поблизости не было.
      Обмахиваясь японским веером, он погладил подбежавшего Чако и сел на скамейку у флигеля. Ему было скучно. Отец не брал его с собой и не рассказывал, куда ездит. Мика ничего не знал и удивлялся: если так работают все разведчики, то лучше и не быть разведчиком. Страху много — толку мало. Они уже который день торчат тут, в Чите, а ничего пока не сделано. Хоть бы произошло что-нибудь необычное!..
      Чако, спокойно сидевший у ног Мики, вдруг коротко прорычал и сорвался с места. Сразу же у ворот кто-то испуганно завизжал. Мика оглянулся. Визжали две девчонки, а Чако мчался к ним огромными скачками. Сейчас набросится и разорвёт! Забыв обо всём, Мика сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Чако резко остановился, проехал на задних ногах по земле, обиженно проскулил и неохотно вернулся. Мика уже осознал свой промах: так свистят только мальчишки. Он разозлился и на себя, и на этих девчонок, из-за которых произошла грубая ошибка. Но тут же он допустил и вторую: как о штаны, вытер пальцы о голубое шёлковое платье. Чувствуя, что совсем выбился из колеи и делает всё не так, как надо, он грубо спросил у девчонок:
      — Вам кого?
      Нина попятилась, но Варя взяла её за руку и поклонилась.
      — Мы хотели познакомиться с вами, только собаки боимся.
      — Она не тронет! — пробурчал Мика. — А познакомиться — это можно. Меня зовут Мэри.
      Он присел, как учила тётя Майя, и обмахнулся веером. Ему и в самом деле было жарко.
      Девчонки тоже назвали себя. Варя — громко и важно, Нина — чуть слышно.
      — Как хорошо вы свистите! — воскликнула Варя. — И собака вас слушается превосходно!
      — В Японии все хорошо свистят! — ляпнул Мика и подумал, что опять получилось плохо. Но врать — так врать! И он продолжал: — Там даже совсем могут не говорить: просвистят — и всё понятно! — Он вытянул губы в трубочку и засвистел: — Фи-фу-фи-фи-фу…
      — Что же вы сказали? — спросила Варя.
      — Я сказал… Тьфу! Отвыкла от русского!.. Я сказала: очень приятно видеть вас! Идёмте!
      Девочки радостно заулыбались, а Мика яростно размахивал веером и ругал себя за эту оговорку. Они подошли к флигелю и сели на скамейку.
      — Какая чудесная вещь! — прощебетала Варя, зачарованная ярким веером.
      — Дарю! — Мика сунул веер ей в руку и спросил у Нины: — А тебе подарить?
      — Что вы!
      — А ты не бойся! — Мика полез в карман, вынул небольшое зеркальце с перламутровой ручкой. — Держи!
      Девочки восторженно рассматривали подарки.
      — Вам не жалко? — робко спросила Нина.
      — Ха! — вырвалось у Мики. — У меня этой дряни по горло!
      — Какая вы счастливая! — Варя с завистью посмотрела на Мику. — И всё-то у вас есть! И всё такое дорогое! И шляпка, и платье, и туфельки!
      Мика подтянул ноги под скамейку, но Варя со скрытым злорадством успела отметить, что туфли у этой богачки больше, чем у неё. Невинно улыбнувшись, она спросила:
      — Скажите, Мэричка! Правда, что у японок ножки малюсенькие?
      — Было! — сказал Мика.
      — Что было?
      — Мода такая была… А потом император запретил! Теперь всё наоборот!
      — Разве это красиво — когда большие ноги? — удивилась Варя.
      — Зато удобно! — ответил Мика и, чтобы навсегда покончить с опасным разговором, сказал: — У женщин они ещё не очень выросли, а у мужчин — во какие! — Он развёл руки на целый метр. — Лыж не надо! Забираются на Фудзияму… Это гора такая со снегом… И шпарят вниз без всяких лыж — на сапогах с толстыми подмётками.
      Нина наивно заморгала глазами, а Варя не поверила.
      — Я видела японских солдат — у них…
      — То солдаты! — перебил её Мика. — А я про богатых говорю!
      Теперь Варя поверила. Богатые — не как все люди! Чего только не придумают! Ей даже стало обидно, что её собственные ноги такие маленькие, бедняцкие. Она позавидовала большим туфлям Мэри. Везёт же богатым: побывала в Японии и — пожалуйста — какие ноги отрастила!
      — А вы долго жили в Японии?
      — Родилась там!
      — Мэричка! — Варя стыдливо потупилась. — А мальчики там красивые? Умеют они ухаживать?
      — Мальчики? — переспросил Мика, не ожидавший такого вопроса. — Дрянь.
      — Что вы говорите?
      — Дрянь! — повторил Мика. — И девчонки русские лучше японских!
      Варя подумала, что эта похвала в первую очередь относится к ней, и с благодарностью чмокнула Мику в щёку.
      Он вскочил и промычал какую-то неразбериху. Боясь выдать себя, он побежал к дому и уже с крыльца, одумавшись, крикнул:
      — Ждите! Принесу кое-что!
      Ждать пришлось довольно долго.
      — Странная она и очень добрая, — сказала Нина.
      — Все богачи странные! — пояснила Варя. — Ты бы посмотрела, что они в трактире делают! Лампы побьют и жгут деньги, чтобы светло было! С ума сойдёшь!.. Или карнавал устроят: женщины — в мужских брюках, а мужчины — в платьях. До того перепутаются, что и не разберёшь!..
      Мика вернулся с тремя куклами. Девчонки дружно ахнули. Это было чудо! Не куклы, а маленькие гейши с настоящими чёрными волосами, с закрывающимися глазами и с мелодичным перезвоном. Нарядные, стройные, высокие — Мике по колено. Живые феи из волшебной страны прекрасных карликов.
      — Вам на память! — объявил Мика. — По штуке!
      Он надеялся, что, получив эти подарки, девчонки убегут домой. Но они закружились с куклами в руках по двору. И Мике пришлось включиться в этот танец. Он прыгал, сердито подталкивал куклу коленом, и она звенела громко и жалобно. Этому веселью, от которого Мику мутило, как от касторки, не видно было конца.
     
      «ПТИЧКА» НА ЗАБОРЕ
     
      Конопатый хорошо знал город и гордился этим.
      — У меня глаз — как шило! — хвастался он. — Тык — и насквозь. Тык — и запомнил!
      — Хватит! — одёргивал его Трясогузка. — Веди и не болтай!
      — А я что? Не веду, что ли? — обижался Конопатый. — Самой короткой дорожкой! Раз — и там! У меня глаз — как шило! Кто бы другой этих ощипанных птах заметил?.. Я и сейчас их вижу! А вы, слепухи, видите?
      Цыган и Трясогузка не видели никаких рисунков! Поблизости не было даже ничего такого, на чём можно нарисовать птичку. Улица кончилась. Дома остались позади. По бокам дороги — ровное поле без столбов и деревьев. Впереди — колокольня и старый двухэтажный дом с забором. До него ещё шагов пятьсот.
      — Не ври! — сказал Трясогузка.
      — Слепухи! — повторил Конопатый, и веснушки на его щеках поползли к ушам. — А я вижу! Глаз — как шило!
      — Врёшь! — обозлился Трясогузка.
      Конопатый гордо задрал голову и пошёл к старому дому. Когда они приблизились, Трясогузка переглянулся с Цыганом. Теперь и они увидели на заборе трёх белых птичек.
      — Стой! — скомандовал Трясогузка. — Давай пять! — Он крепко пожал Конопатому руку, похвалил: — Глаз у тебя — ничего!.. Дуй назад! Хрящу привет передавай! Скажи: за нами не пропадёт! Законы знаем!
      — Лады! — Конопатый подмигнул рыжими ресницами. — Ни пуха… Может, покараулить? У меня глаз — как шило!
      — Справимся! — сказал Трясогузка.
      Оставшись вдвоём, мальчишки подошли к забору. Три Микины птички, радостно раскрыв клювы, смотрели на ребят меловыми точками глаз. Со двора долетали весёлые возгласы. Восторженно визжала девчонка, а другая напевала какой-то вальс и сама же отсчитывала такт:
      — Раз-два-три… И раз-два-три…
      — Мэричка! Душечка! — услышали мальчишки. — Как у тебя весело!
      — В детдом попали в девчонкин! — прошептал Цыган.
      Трясогузка не ответил и пошёл вдоль забора к воротам. Дверь была приоткрыта. Во дворе три девчонки танцевали с большими куклами: две увлечённо, а третья — так, для вида. Ноги её куклы волочились по земле.
      — Мэричка! Вы не так! — поправила Мику Нина. — Ей же больно — куколке!
      — Ничего ей не будет! — огрызнулся Мика, готовый натравить на девчонок овчарку.
      Он не мог больше терпеть, но не знал, как избавиться от них. Хорошо, что ударил колокол. Нина сразу заторопилась, стала прощаться. Варе не хотелось уходить, но и оставаться было неудобно. Эта богачка может подумать, что она плохо воспитана.
      Девчонки подошли к воротам, прижимая к себе бесценные подарки.
      — Спасибо, Мэричка! — сказала Нина растроганно. — Я не забуду!.. Я буду самой верной тебе подругой!
      — И я! — подхватила Варя.
      — Ладно! — выдохнул Мика. — Заходите, реб… Тьфу! Вы же не знаете! Реб по-японски — девочки!.. Заходите, заходите, девочки!
      Мальчишки не слышали этого разговора. Когда Мика провожал подружек, Цыган и Трясогузка спрятались за угол забора. Здесь лежали брёвна. Забравшись на них и встав на цыпочки, они увидели весь двор.
      Девчонка в шляпе, опустив голову, устало шла от ворот. Кукла, которую она всё ещё тащила за собой, царапала по земле ногами. Дойдя до флигеля, девчонка широко размахнулась, швырнула куклу в открытую дверь и села на скамейку.
      Трясогузка подал Цыгану сигнал. Они оба, стараясь не шуметь, перелезли с брёвен на забор, оседлали его и спрыгнули во двор. Им казалось, что они проделали всё это бесшумно, как привидения. Но Чако в привидения не верил. Он выскочил из флигеля и, обнажив клыки, ринулся к мальчишкам.
      Мика заметил налившиеся яростью глаза овчарки, успел крикнуть: «Место!» — и бросился наперерез. Послушный команде, Чако хотел остановиться, но не мог. Мика и овчарка столкнулись. Чако виновато проскулил, а Мика упал. Шляпка слетела с головы, волосы, завязанные на затылке в узел, рассыпались.
      Только теперь Трясогузка и Цыган узнали своего дружка. И Мика, расплывшись в счастливейшей улыбке, узнал их.
      Сколько нежных, ласковых слов было у него припасено для друзей, но он не произнёс ни одного. Подошёл, обнял их и спросил обыденно:
      — Есть хотите? — и сам же ответил: — Чего спрашивать? Ясно — хотите! Бегу!
      Подхватив шляпу, он вбежал в дом. Мальчишки услышали, как весело захлопали двери внутри особняка.
      — Чего это он вырядился? — спросил Цыган.
      — А ты забыл? — ответил Трясогузка. — Платайс сам сказал: нужно, чтоб был похож на девчонку… Задание, значит, такое!
      Мика вернулся с хлебом и колбасой. Сели на скамейку у флигеля, обменялись короткими деловыми фразами.
      — Без нас не зашились? — поинтересовался Трясогузка.
      — Ничего и не начинали! — признался Мика.
      — То-то! — самодовольно произнёс командир.
      — Сейчас дело двинется! — сказал Цыган. — Только скажи, что надо?
      Мика вздохнул.
      — Если б я знал… Вожусь с девчонками!
      — Это не трудно! — заметил Трясогузка.
      — Не трудно? А ты попробуй! — возмутился Мика. — Они с поцелуями лезут!
      — Дай по шее — и всё! — посоветовал командир.
      — Нельзя! Я же сам вроде девчонки! У них это не принято!
      — А отец что делает? — спросил Трясогузка. — Он-то хоть не в платье бабском ходит?
      — Нет… Гоняет на извозчике. Утром уедет — и до вечера! А я в куколки играю!.. Чтоб они сгорели!..
      — Невесело! — посочувствовал командир и хлопнул Цыгана по плечу:
      — Влипли мы с тобой! Придётся тоже в куклы играть!..
      Вся армия Трясогузки теперь была в сборе. Не хватало одного — стратегического плана. И мальчишки долго обсуждали вопрос: с кем и как воевать их армии. Можно было вредить семёновцам так же, как они вредили колчаковцам.
      Но Платайс? Ради него и Мики спрыгнули они с поезда, плыли ночью на сосне и с таким трудом пробрались в Читу. Для чего всё это? Чтобы помочь Платайсу! Но как? И решили мальчишки выждать, притаиться. Ведь не могло так быть, чтобы они никогда не потребовались ему! А пока они не должны показываться Платайсу на глаза.
      — Я придумаю, куда вас упрятать! — пообещал Мика. — Будете довольны и сыты.
      Они договорились о тайной сигнализации. Мика повёл друзей к воротам, распахнул дверь и… увидел управляющего. Ицко был уже совсем близко: ни спрятаться, ни убежать. И тогда Мика отчаянно замахал руками и закричал противным визгливым голосом:
      — Алексей Петрович! Скорей! Скорей!.. Воры забрались! Воры! Скорей!
      — Бегите! — шепнул он остолбеневшим ребятам и снова завопил: — Чако! Чако! Возьми их! Возьми!
      Трясогузка понял. Он оттолкнул Мику, перескочил через высокий порог. Цыган — за ним. Они побежали вдоль забора к пустырю. Сзади продолжал кричать Мика. Неуверенно лаял Чако, совершенно сбитый с толку противоречивыми командами. Мика кричал: «Возьми!» а шёпотом приказывал: «Место!»
      — Успокойся, Мэри! Успокойся! — сказал Ицко, подходя к воротам. — Это не настоящие воры. Это беспризорники… Ты знаешь, кто такие беспризорники? Видела их в Японии?
      Мика не собирался вступать в разговоры с управляющим. Это тебе не девчонки. Ему много не наврёшь. Прислонившись к воротам, Мика обмахнул лицо платком.
      — Я так испугалась… пойду полежу!
      Он медленно направился к крыльцу.
      — Мэри!
      Мике пришлось оглянуться. Управляющий стоял в дверях флигеля и держал в руке куклу.
      — А-а!.. Уберите, пожалуйста! — попросил Мика. — Это мы играли с Ниной и Варей.
      — С кем?
      — Вы их не знаете?.. Нина — из церкви, а Варя — дочь трактирщика.
     
      НА ИСХОДНЫХ ПОЗИЦИЯХ
     
      Платайс был настолько занят, что виделся с Микой лишь поздно вечером в спальне, но и тогда они мало разговаривали, потому что управляющий мог подслушать. Платайс заметил, что Мика повеселел, приободрился и больше не жаловался на скуку. Отец объяснял это тем, что у сына появились подружки — Нина и Варя. Знакомство с девочками шло Мике на пользу. Он старался подражать им и в жестах, и в словах, и во многих других мелких деталях, отличающих девочку от мальчика. Другой помощи от сына Платайс и не требовал. Мика, как и Чако, был всего лишь своеобразным паролем, пропуском на въезд в Читу. Ни в какие секретные дела Платайс и не думал посвящать сына.
      После встречи с друзьями у Мики завелись и собственные секреты. Он ничего не сказал отцу о Цыгане и Трясогузке. Мальчишки наивно боялись, что Платайс немедленно отошлёт беглецов в детдом. Они и не подумали, как мог сделать это Платайс, находясь в Чите, в тылу у семёновцев?
      Чтобы пристроить друзей, Мика несколько раз встретился с Ниной и Варей. Он неплохо сыграл роль взбалмошной, странной, богатой девчонки, на которую нашла этакая жажда благотворительности. Мика вздыхал, то и дело вспоминал о несчастных беспризорниках, которые от голода пытались забраться в особняк за куском хлеба и, наконец, он попросил подружек помочь хотя бы двум бездомным мальчишкам: взять одного в церковь, а другого в трактир.
      Девчонки не могли отказать Мэри…
      Пока Варя вела Цыгана к отцовскому трактиру, она успела ему надоесть.
      — Ты хоть что-нибудь умеешь делать, черномазый? — брезгливо спрашивала она. — Ложку от вилки можешь отличить?
      — Могу! — отвечал Цыган,
      — А гитара зачем у тебя?
      — Играть.
      — Неужели научился?
      — Научился.
      — Придётся переучиваться! Теперь на грязных тарелках играть будешь!
      Перед входом в трактир Варя ещё раз окинула Цыгана брезгливым взглядом и бросила:
      — Жди тут, черномазый!
      Цыган присел на ступеньку.
      Перед трактиром на площади маршировали солдаты. Губастый офицер надрывно подавал команды, заставляя солдат то рассыпаться в цепь, то выстраиваться в шеренгу, то сдваивать ряды.
      Слева от трактира, отделённый от него узким тупиком, забитым дровами, стоял дом с решётками на окнах. У входа — два солдата. «Тюрьму краулят!» — подумал Цыган и удивился, что её устроили рядом с трактиром.
      А в трактире решалась судьба Цыгана. Отец Вари, узнав, что это просьба дочери купца Митряева, сказал:
      — Если б сам просил, а то — дочка!..
      Варя вздёрнула плечики.
      — Какая разница!.. Мэри обязательно скажет отцу, что ты отказал!
      — И мы потеряем богатого клиента! — вставила своё слово мать Вари.
      — Клиента! — возмутился трактирщик. — Да я от него и гроша ещё не получил!
      — И не получишь! Клиентов нужно приманивать, а ты…
      — Что я? Что? — гаркнул на жену трактирщик. — Этот подкидыш обворует нас, а то и прирежет ночью!
      Перебранка происходила с переменным успехом. Трактирщица совала мужу в лицо подаренную Варе японскую куклу, и обе хором кричали, что Митряевы могут их озолотить. Не выдержав этой атаки, трактирщик громыхнул кулаком по груде подносов и пролаял дочери:
      — Зови!
      Цыган вошёл в комнату и смиренно остановился у дверей. Шесть глаз впились в него. За годы бродяжничества он научился разгадывать людей. Цыган и сейчас почувствовал, что трактирщика не проймёшь ничем, а на трактирщицу можно подействовать. Неуловимым, как у фокусника, движением он перекинул гитару из-за спины в руки и запел романс про душистые гроздья белой акации. И попал в цель. Трактирщица как-то заколыхалась всем своим тучным телом, чувствительно вздохнула и сказала мужу:
      — Видишь?.. Он нам подходит!
      Трактирщик выругался, дал Цыгану подзатыльник и проревел:
      — Распелся, подкидыш!.. Ать — на кухню!
      Цыгана приняли на работу…
      Трясогузке повезло больше. Его не обозвали подкидышем и ни разу не стукнули по голове. Нина заранее поговорила с отцом, и тот не удивился, увидев перед собой мальчишку с кое-как приглаженными волосами, в рваных, но только что почищенных ботинках.
      — В господа нашего Иисуса Христа веруешь, отрок? — баском спросил священник.
      — Ещё как, батюшка! — елейным голосом ответил Трясогузка.
      — Врёшь небось? — усомнился священник.
      — Вот те крест, не вру! — Трясогузка обмахнул себя крестом, будто отогнал комариную тучу. — Я и сны-то одни божественные вижу.
      Нина стояла сзади отца и грозила пальцем: не болтай лишнего.
      Но священник заинтересовался снами отрока.
      — Это какие же божественные?
      Трясогузке пришлось врать до конца.
      — А такие, батюшка… То богородица подойдёт — одеяльце поправит, то божья матерь с облачка спустится — в лобик поцелует, а то и сама царица небесная по головке погладит…
      Нина зажмурилась, присела и спряталась за спиной у отца. В глазах у священника промелькнуло что-то непонятное, а голос вроде помолодел. Прикрыв рот ладонью, он произнёс в бороду:
      — Да-а-а… Снизошла на тебя, отрок, божественная благодать!.. Но запомни: ежели просвиры или свечи пропадать будут, я тебя по головке не поглажу… Иди с богом… Нина всё тебе покажет.
      Когда они вышли, Нина прислонилась к церковной ограде и рассмеялась до слёз.
      — Чего? Чего ржёшь-то? — сердито спросил Трясогузка, но, узнав, что богородица, божья матерь и царица небесная — одно и то же, рассмеялся и сам.
      — Почему же он меня не выгнал?
      — Папа добрый, — просто сказала Нина. — Он ко всем относится одинаково. Говорят, без веры жить нельзя, а во что верить — это уж пусть каждый сам для себя выбирает.
      — Что ж, он и к красным хорошо относится? — ввернул Трясогузка каверзный вопросик.
      — Наверно, — так же просто ответила Нина. — А японцев не любит. Говорит, они готовы всю Россию в вагоны запихать и к себе увезти. Ненавидит грабителей!.. Я тебя прошу… Ты свечи будешь продавать… Не воруй деньги! Ладно?
      Трясогузка только фыркнул с презрением…
      Познакомив Трясогузку с несложными обязанностями церковного служки, Нина свела его на колокольню. Это было самое высокое в Чите строение. Внизу и чуть в стороне лежал весь город с кривыми улочками, с игрушечным вокзалом, с тонкой серебристой ниточкой реки Читы.
      — А я видела, как она вас кормила! — неожиданно похвасталась Нина.
      — Кто? — вырвалось у Трясогузки.
      — Мэри… Вы вон на той скамейке сидели.
      С колокольни был виден и флигель, и скамейка, и крыльцо особняка. Присмотревшись, Трясогузка заметил и овчарку, лежавшую у ворот.
      — Дура — потому и кормила!
      — Зачем ты так! — Нина укоризненно покачала головой. — Она хорошая, а ты ругаешься!
      — С жиру бесится? — проворчал Трясогузка и отвернулся от особняка. — А там чего?
      — Там склад.
      За болотистой луговиной начиналась берёзовая роща. Среди низкорослых деревьев виднелись крыши навесов, под которыми лежали ящики. По углам забора из колючей проволоки стояли на высоких столбах сторожевые будки. От склада к железнодорожной станции шла хорошо наезженная дорога.
      Трясогузка сел на перила и небрежно свесил вниз ноги…
      — Упадёшь! — Нина схватила его сзади за ремень.
      — А тебе, что — жалко? — усмехнулся Трясогузка.
      Эта девчонка начинала ему нравиться всё больше.
      — Мне всех жалко, — сказала Нина.
     
      БЕДА
     
      Работы в трактире было много. Цыгану не приходилось скучать от безделья. Он убирал со столов грязную посуду, носил дрова на кухню, обеспечивал судомоек и поваров чистой водой. Хорошо ещё, что и вода и дрова были рядом: колодец — во дворе, а дрова — в тупике между трактиром и тюрьмой, как вначале думал Цыган. Но уже вечером первого дня он узнал, что этот дом — совсем не тюрьма. Одно из окон с железной решёткой выходило в тупик. Каждый раз, набирая очередную охапку дров, Цыган слышал какое-то стрекотанье. Когда стемнело, за решёткой зажёгся свет, и мальчишка рассмотрел за пыльным стеклом телеграфный аппарат и склонившегося над ним дежурного. Из аппарата беспрерывно выползала бумажная лента.
      Задумавшись о своём открытии, Цыган перестарался — набрал такую охапку дров, что еле донёс её до крыльца. Тут он поскользнулся и рассыпал поленья у ног мужчины с палкой. Эта палка с серебряным массивным набалдашником тотчас опустилась на Цыгана — пониже спины.
      Распахнулась дверь, и на крыльцо выскочила трактирщица.
      — Входите! Входите! — затараторила она, раскланиваясь, и за ухо оттащила Цыгана от ступенек.
      Мужчина, прихрамывая и опираясь на палку, вошёл в трактир, а Цыган принялся собирать рассыпавшиеся поленья. По тому, как трактирщица встретила посетителя, мальчишка догадался, что это приезжий, незнакомый человек.
      Он небрежно, по-барски заказал обильный дорогой обед. Трактирщица отослала официантку и сама обслужила богатого гостя. Не переставая любезно улыбаться, она щебетала что-то приятное, готовая сделать всё, чтобы ему понравилось в трактире.
      — У вас отличный вкус! — восхищалась она выбором его блюд. — Вы очень правильно поступили, что пришли именно к нам! У нас самая лучшая в городе кухня!
      Человек с палкой был не очень разговорчив. Рассеянно слушая её болтовню, он произнёс всего две или три фразы. Цыган, убиравший соседний столик, слышал, как он спросил о купце Митряеве. Трактирщица сделала трагическое лицо и со вздохом сообщила, что старший Митряев недавно скончался, но зато приехал из Японии младший Митряев с дочерью.
      — Вот как! — удивился гость и не произнёс до конца обеда ни слова.
      Щедро расплатившись, он ушёл, а через полчаса извозчик подвёз его к особняку Митряева.
      Чако был на месте. Лай овчарки заставил управляющего выйти из дома, а Мика выглянул в окно.
      — Папа! Какой-то хромоногий с тростью! К тебе, наверно! — предупредил он отца.
      Это был один из тех редких дней, когда Платайс никуда не уезжал. Он с утра закрылся в кабинете и готовил к отправке первое донесение с весьма скудными сведениями, добытыми в Чите. Он хмурился, перечитывал короткие строки. Ему казалось, что эти сведения не соответствуют тем усилиям, которые придётся затратить на их доставку.
      Путь небольшого клочка бумаги был очень длинный. Она побежит по цепочке: Платайс — Карпыч — Лапотник — партизанский штаб — партизанский телеграф — штаб Амурского фронта. Сколько людей с риском для жизни будут хранить эту бумажку и передавать её друг другу, как великую ценность! Может быть, надо подождать, когда удастся получить более важные сведения?
      Платайс задумался. В это время Мика и предупредил его о приходе гостя.
      Спрятав донесение, Платайс из-за шторы посмотрел во двор. Управляющий вёл к дому незнакомого хромого человека. Опираясь на палку, он шёл торопливо, нетерпеливо поглядывал на окна и улыбался, как улыбаются все люди, когда знают, что предстоящая встреча будет приятна и гостю и хозяину.
      «Кто бы это мог быть?» — подумал Платайс, не чувствуя пока никакой тревоги.
      — Господин Бедряков! — доложил управляющий, появляясь в кабинете.
      — Бедряков? — переспросил Платайс и повторил несколько раз: — Бедряков… Бедряков… — Наконец он вспомнил: — Антон Бедряков! Какими судьбами!.. Просите!.. Хотя… От него одним часом не отделаешься, а мне бы хотелось поработать сегодня… Попросите зайти на следующей неделе… Лучше всего в среду, если он сможет.
      К воротам Антон Бедряков шёл уже не так бойко и радостно. На лице застыло выражение недоумения и обиды. Он остановился у высокого порога, спросил у Ицко:
      — В среду?
      — Да, если вы не заняты.
      — Ладно, передайте, что приду.
      Чако шёл за ними по пятам.
      — А ты потемнел, псина! — сказал ему Бедряков. — Ты потемнел, а хозяин твой почерствел!
      — Потемнел? — насторожился управляющий. — Он был светлее?
      — Это, конечно, очень важно! — раздражённо ответил Бедряков и посоветовал: — Мойте чаще!
      Платайс и Мика видели из окна, как Бедряков перешагнул через высокий порог и сердито захлопнул дверь.
      — Кто это? — спросил Мика.
      — Это, сынок, беда! — тихо сказал Платайс. — Антон Бедряков знает в лицо и Митряева, и Мэри… Хорошо, что я вспомнил!..
      Платайс мог забыть эту фамилию. Расспрашивая настоящего Митряева о знакомых, он только один раз услышал о Бедрякове. Этот человек жил в Японии, тайно спекулировал опиумом, изредка приезжал в Россию. В одну из таких поездок он выполнил просьбу младшего Митряева — побывал у старшего брата и передал привет и приглашение в гости.
      Платайс никак не предполагал, что столкнётся с Бедряковым в Чите. Это действительно была непредвиденная беда. Любая случайная встреча на улице обязательно привела бы к провалу. Запереться в особняке — тоже не выход. Неизвестно, сколько времени пробудет Бедряков в Чите и сколько раз придётся отказать ему в приёме.
      Мика ещё никогда не видел отца таким озабоченным. Мальчишка и сам понимал, какая опасность нависла над ними. Оставив отца шагать по кабинету, Мика пошёл в ванную комнату. Вода здесь нагревалась в большом кубе. В топку заранее была положена бумага и береста. Он зажёг спичку, и из трубы особняка Митряева выполз чёрный язык дыма.
      Выполз и рассеялся — бумага и береста сгорели быстро. Но Трясогузка увидел сигнал. Мика сообщил ему: «Жди! Иду!»
      Трясогузка ждал на колокольне. Место безопасное: не подслушают, не помешают. Звонарь никогда попусту не подымался по бесконечным крутым лестницам.
      — Беда! — растерянно сказал Мика командиру.
      — А ты поплачь! — рассердился Трясогузка и насмешливо хлопнул пальцами по нарядной шляпе дружка. — Совсем девчонкой стал!.. Говори толком!
      От этих грубоватых слов Мике полегчало. Он рассказал, что видел, что слышал и о чём догадался сам.
      — Ерунда! — небрежно произнёс Трясогузка. — Дуй домой!.. Придумаю!
      — А мне что делать?
      — Ждать!.. Кончится беда — кину во двор банку!
      — Какую?
      — А ты поглупел! Тебе надо срочно сбрасывать эти бабьи тряпки!.. Он ещё спрашивает, какую банку!.. Пустую! Жестяную! Ржавую! Понял?.. Знак! Понял?.. Дуй — не задерживай! У меня ещё иконы не надраены!
      И Мика ушёл успокоенный, а Трясогузка сел под колоколами и честно признался себе, что никаких путных мыслей у него не было. Эти бравые словечки: «придумаю, жди, кину банку», — все они ничего не стоили. Он болтал, чтобы утешить Мику и показать себя командиром, которого не застанешь врасплох, а сам и не представлял, что можно и нужно сейчас делать.
      Долго сидел он под колоколом и решил сходить к Хрящу. Не раскрывая никакой тайны. Трясогузка хотел с его помощью натравить всех беспризорников на Бедрякова и выжить из города. Но Хрящ ждал благодарности за то, что приказал Конопатому показать нарисованных на заборе птичек. С пустыми руками к царьку лучше не приходить. И Трясогузка под вечер направился к трактиру. Цыган около еды крутится. Неужели не сможет раздобыть что-нибудь?
      Время было самое горячее. В трактире полно офицеров и солдат. Трясогузка часа два подкарауливал Цыгана и поймал у колодца.
      — Еда нужна! — без всяких объяснений потребовал командир.
      — Сколько? — деловито спросил Цыган.
      — Ведро.
      — Будет!
      — Когда?
      — Закрываем в час. Приходи ночью, во втором.
      — Ты что — спятил?
      — Раньше никак!
      И Цыган умчался с водой, а ровно в половине второго, когда в трактире погасли все окна, снова вышел к колодцу с двумя вёдрами. В одном плескалась удивительная солянка из разных супов, не описанная ни в одной кулинарной книге. Другое ведро было наполнено не менее редкой смесью вторых блюд.
      — Для кого? — спросил Цыган.
      — Хрящу.
      — Так я и знал! — улыбнулся Цыган. — Детдом открыть хочешь?
      — Не отгадал!.. Армию хочу сколотить! Настоящую! Не из трёх человек!
      Цыган отнёсся к этому неодобрительно.
      — Зачем? Влипнем с ними!
      — И так почти влипли!
      Пока они пробирались тёмными закоулками к заброшенному карьеру, Трясогузка рассказал Цыгану про Бедрякова.
      — Хромает? — переспросил Цыган.
      — Хромает… Нам от этого не легче!
      — С палкой?.. Да?.. А на ней — серебряная штуковина? Да?.. Это он! — объявил Цыган уверенно. — Я его знаю!.. И палку — тоже! Гад порядочный!.. Но ничего — я ему ил-люзиончик устрою! — мальчишка рассмеялся. — Ты только сам ничего Хрящу не говори! Сегодня я проведу весь конферанс!..
      Беспризорники проснулись от озорного голоса:
      — Подъём!
      В подвале зашевелились, закряхтели, заохали спросонок.
      — Что за буза? — рявкнул Хрящ.
      — Это мы! — крикнул Цыган. — Харч принесли! Знай наших! За нами не пропадёт!
      Трясогузка снял с вёдер крышки и ударил громко, как в литавры. По подвалу разнёсся вкусный дразнящий аромат. Приглашать беспризорников к позднему ужину не пришлось. Вскоре весь подвал сопел и чавкал. Хрящу вместе с супом Цыган выдал большую мостолыгу и спросил:
      — Где же твои салфетки?
      — Какие?
      — Которые с неба.
      Хрящ стрельнул глазами.
      — Где мой прибор?
      Телохранитель метнулся куда-то в угол и принёс ложку, вилку и пачку листовок. Цыган незаметно отправил половину листовок к себе за пазуху и снова спросил у Хряща:
      — Бинокль у тебя случайно не водится?
      — А на что?
      — Нужно! — внушительно произнёс Цыган. — Постарайся! А за нами, сам понимаешь, не пропадёт!
      Хрящ отложил мостолыгу.
      — Урки! У кого бинокль на примете имеется?
      И опять, как и в прошлый раз, когда царёк спрашивал про птицу, встал Конопатый, вытер сальный рот, сказал:
      — У меня.
      — Чертяка глазастый! — одобрительно выругался Хрящ, — Наколоть можешь?
      — Хоть завтра!..
      Пока Трясогузка и Цыган вели ночные переговоры, третий из их армии — Мика — спал. Он так верил в своего командира, что после встречи на колокольне перестал беспокоиться за отца и за себя.
      А Платайсу было не до сна. Появление Бедрякова срывало все планы. Платайс превратился в пленника, вынужденного отсиживаться в особняке. И это в тот момент, когда дорог каждый день и час!
      Помочь могли только партизаны. Но и на это потребуется много времени. Пока Лапотник передаст сигнал бедствия, пока будет найден способ забросить в Читу двух-трёх смельчаков, пока удастся разработать и осуществить операцию… И какую! На убийство идти нельзя — за что убивать Бедрякова? Его нужно похитить, что значительно труднее. И всё-таки Платайс остановился на этом варианте.
      Накинув халат, он зажёг свечу и пошёл в кабинет, чтобы в подготовленное утром донесение вписать просьбу о помощи.
      В коридоре было темно и холодно. Выл ветер за окнами. Тревожно скрипела раскрытая дверь флигеля. Шумел во дворе одинокий кедр. Негромко, но беспокойно гавкал Чако.
      Платайс хотел вынуть из тайника донесение, но что-то помешало ему. Он никогда не был мнительным, а сейчас всё его настораживало и раздражало: и шум кедра, и скрип двери, и это окно, за которым ничего не видно. Он задёрнул штору и прислушался. Дверь всё скрипела. Подвывал ветер. Чако не лаял, а точно подкашливал, как простуженный старик. И скрипела, безостановочно скрипела дверь.
      Платайсу подумалось, что стоит закрыть её — и уляжется это противное чувство безотчётного беспокойства, почти страха. Он вышел во двор, постоял у крыльца — дал глазам привыкнуть к темноте и удивился, что овчарка не подбежала к нему.
      — Чако! — тихо позвал он.
      Собака вынырнула из темноты, лизнула ему руку и снова кинулась куда-то к забору.
      Теперь Платайс не сомневался: кто-то бродил вокруг особняка. Скрипучая дверь перестала его раздражать. Он уже не слышал её. Быстро пересёк двор, отодвинул засов и распахнул дверцу в воротах. Он успел заметить тёмную фигуру, завернувшую за угол забора. Платайс бросился туда же. Обогнав его, метнулся к углу и Чако. Кто-то вскрикнул. Завизжала овчарка.
      Когда Платайс добежал до угла, уже ничего не было слышно, только свистел ветер и по-прежнему шумел кедр. У груды брёвен лежал Чако.
     
      ИЛЛЮЗИОН ЦЫГАНА
     
      Трактир просыпался в шестом часу утра. Повар открывал дверь каморки, в которой ночевал Цыган, и бесцеремонно дёргал его за ноги. Пора носить дрова и наполнять водой котлы, вмазанные в плиту. Спать приходилось мало, а в ту ночь Цыган не спал и двух часов. От беспризорников он вернулся часа в четыре. Вскочив с жёсткого топчана и вспомнив, что сегодня — день особый, он сладко потянулся и почувствовал себя бодрым, сильным и уверенным.
      Работал он усердно. С утра наносил дров на целый день, сложил их около плиты и запасся водой. Теперь он почти всё время мог находиться в зале. Цыган услужливо раскрывал дверь перед ранними посетителями трактира, помогал старику с двумя георгиевскими крестами принимать и подавать гостям одежду. Не забывал он и про грязную посуду на столиках
      — бегом относил её к судомойкам.
      В десятом часу Цыган увидел в окно Бедрякова, бросился к двери и распахнул её. Постукивая палкой по ступеням, Бедряков поднялся на крыльцо. На Цыгана он и не взглянул. Вошёл в трактир и остановился у широкого барьера, отгораживавшего вешалку. Старик подавал шинели офицерам. Бедряков не стал ждать. Снял полупальто и подозрительно посмотрел на барьер — нет ли пыли. Подскочил Цыган и проворно, одним движением вытер чистой тряпкой отполированное руками дерево. Бедряков положил пальто, сверху котелок и пошёл в зал к тому столику, за которым обедал вчера.
      А подвыпившие офицеры всё ещё не отходили от вешалки. Один шарил по карманам — искал мелочь. Другой расспрашивал старика, когда и за что наградили его крестами. И никто не видел, как Цыган вытащил из-под передника пачку листовок и, продолжая елозить тряпкой по барьеру, засунул их во внутренний карман полупальто.
      Как и вчера, Бедрякова обслуживала сама трактирщица. Она была ещё более любезной и разговорчивой, а он ещё более молчалив и замкнут. Но расплатился он так же щедро, и этим в какой-то мере смягчил трактирщицу, которую обидело его упорное молчание.
      — Странный человек, — сказала она мужу. — Два дня бьюсь, а так и не узнала: кто он, откуда?
      — Платит? — спросил трактирщик.
      — Ещё как!
      — Больше тебе и знать ничего не надо.
      Цыган ждал Бедрякова у дверей, проводил его низким поклоном и принялся убирать его столик: собрал тарелки, засунул под скатерть листовку, смахнул салфеткой крошки и вдруг, вскрикнув, опрометью бросился на кухню. В коридоре он столкнулся с Варей и, как сумасшедший, вцепился в неё.
      — Зови мамку!
      — Какая она тебе мамка!
      — Зови, говорю!
      Варя стряхнула его руки с плеч, подбоченилась.
      — Не кричи, черномазый! Захочу — и опить на улицу выгонят! Всё равно Митряевы у нас не обедают!
      Тогда Цыган сложил ладони рупором и прошептал ей в ухо:
      — Красный в трактире!.. Поняла?.. Листовку красную подсунул! Поняла?
      К столику Бедрякова подбежали втроём: и Варя, и трактирщик, и его жена. Цыган приподнял скатерть. Жирный чёрный шрифт так и лез в глаза: «Товарищи солдаты! Против кого вы воюете? Атаман Семёнов и японские генералы обманули вас!..»
      Трактирщик выкатил глаза, одёрнул скатерть и щёлкнул Цыгана по носу.
      — Ать на кухню!.. А ты — к себе, Варька!
      Он по-гусиному завертел головой на тонкой шее, увидел у окна трёх завтракающих офицеров и сказал жене:
      — Попроси их подойти!
      Трактирщик через скатерть прижал листовку к столу, словно боялся, что она исчезнет, и так и стоял в напряжённой позе, пока не подошли офицеры.
      — Извольте полюбопытствовать! — жарко шепнул он им и откинул скатерть…
      А Цыган с Варей стояли у окна в коридоре за кухней.
      — Который? Который? — нетерпеливо спрашивала она.
      — Слепая! — сердился Цыган. — С палкой? Видишь?.. В котелке!
      Бедряков не торопился. Шёл по площади после сытного завтрака, как на прогулке. А сзади без фуражек почти бегом его догоняли три офицера.
      — Учти, черномазый! — сказала. Варя. — Это я заметила, а не ты!
      — Что? — не понял Цыган.
      — Как он листовку — под скатерть… Я, а не ты! — повторила она.
      — Запомни, если работать у нас хочешь!.. Тебе всё равно, а мне мама за это новое платье сошьёт!
      — Ладно! — согласился Цыган…
      Часов в одиннадцать к трактиру подошёл Трясогузка, присел на камень у помойной ямы напротив заднего крыльца. Цыган его ждал, выбежал во двор с двумя вёдрами грязной воды и, победно подмигнув другу, закричал, подражая трактирщику:
      — Ты чего тут околачиваешься? Ать со двора! Нечего тебе здесь делать! Всё уже сделано!
      — Не ори! Разорался! — включаясь в игру, пробурчал Трясогузка и схватил пустую консервную банку.
      Он даже замахнулся, будто хотел запустить её в Цыгана. А Цыган поставил ведро, а другое подхватил поудобнее, чтобы окатить Трясогузку помоями, но не окатил. И Трясогузка не бросил банку, а поплёлся со двора, как побитый, хотя ему хотелось петь и смеяться.
      Свернув в улицу, которая вела к особняку Митряевых, он прибавил шагу, а потом побежал, перекидывая из руки в руку консервную банку. Он знал, с каким нетерпением ждёт Мика сигнал.
      А Мика в это время хоронил овчарку.
      Утром Платайс рассказал о ночном происшествии и сыну, и управляющему. Мика чуть не расплакался от жалости. Он не сомневался, что Чако убил какой-то бандит, собиравшийся ограбить дом. Управляющий тоже подумал о ворах. И только Платайс знал, что произошло.
      Он не спал всю ночь, а когда рассвело, вновь вышел за ворота и осмотрел овчарку. Она была убита одним ударом ножа, убита натренированной рукой. Ещё ночью у Платайса мелькнула мысль: не семеновский ли филёр бродил у забора. Уж очень ловко и быстро расправился этот человек с сильной овчаркой.
      Осмотрев на рассвете убитую собаку, Платайс опять подумал о том же. Неужели за домом установлена слежка? Неужели семёновцы пронюхали что-нибудь? Не связано ли это с Бедряковым?
      Платайс присел на брёвна и огляделся. Он хорошо знал приёмы наружного наблюдения. Основное правило требует, чтобы наблюдатель находился в таком месте, откуда всё видно и в то же время сам он никому не виден. Таким местом могла быть колокольня. Это днём. Ночью с неё ничего не увидишь. Где шпик отсиживался по ночам? Не бродил же он всё время вокруг забора! Это неосторожно, тем более что во дворе — собака. Он, вероятно, подошёл к забору, когда заметил огонёк в окне особняка. Но откуда он пришёл? Где прятался до этого?
      Платайс поставил себя на место филёра и сразу же обратил внимание на ржавый железный кожух от круглой печки. Эта широкая труба лежала в канаве у дороги. Из неё виден и дом, и ворота. И в дождь там неплохо прятаться: сухим останешься.
      Уверенный в своей догадке, Платайс дошёл до кожуха и заглянул внутрь. Никаких сомнений больше не оставалось. Туда кто-то втащил нёсколько досок, чтобы удобней было сидеть. Валялась груда окурков. Столько папирос за одну ночь не выкуришь. За домом уже следили нёсколько ночей. Значит, эта слежка никак не связана с Бедряковым. Он заходил только вчера. Почему же семёновцы установили этот тайный пост? Где допущена ошибка? Что вызвало их подозрение?
      Мрачный вернулся Платайс в дом. Он пока ничего не решил, но твёрдо знал, что больше ни с Карпычем, ни с Лапотником ему встречаться нельзя. Он вынул донесение и сжёг его.
      Напрасно Карпыч ждал утром у ворот. Вышел управляющий и сказал, что господин Митряев нездоров и никуда сегодня не поедет.
      Хоронили Чако без Платайса. Ицко выкопал яму у брёвен и опустил в неё овчарку. Мика стоял рядом и всхлипывал не стесняясь. Девчонкам положено плакать.
      — Не плачь, Мэри! — сказал Ицко, закапывая яму. — Он уже старый совсем. Он даже потемнел от старости. Помнишь — он же светло-серый был. Или тогда у вас другая собака жила?
      Вкрадчивый голос управляющего насторожил Мику. Он вытер платком слёзы.
      — Ничего не другая! Эта же! Чако!.. И шерсть у ней ничуть не потемнела!
      — А хочешь я тебе новую собачку приведу?
      — Ничего мне не надо! И не лезьте!
      Мика топнул ногой и побежал к воротам, а Ицко разогнулся и пристально посмотрел ему вслед. И опять, как и всегда, в этих бегущих ногах, в широко размахивающих руках он почувствовал какую-то неуловимую фальшь. Что-то было не так. Но что? Сколько раз Ицко ломал над этим голову, но так и не мог понять, в чём проявляется эта фальшь. Он старался почаще встречаться с Мэри, ласково заговаривал с ней, а она обрывала разговор на полуслове, убегала и запиралась в тех комнатах, куда управляющему без вызова входить не положено. Он бы мог не посчитаться с запретом, но боялся. Хозяин обещал, закончив дела, хорошо с ним расплатиться. А в том, что приехал настоящий Митряев, управляющий почти перестал сомневаться. Если бы это было не так, подполковник Свиридов не стал бы ждать столько дней.
      Утрамбовав ногами землю, Ицко закинул лопату на плечо и вернулся во двор. Только он закрыл за собой дверь и отнёс лопату во флигель, как по двору с грохотом покатилась переброшенная через забор пустая консервная банка.
      Выйдя за ворота, Ицко долго грозил кулаком и ругал убегавшего прочь Трясогузку, а Мика, приплясывая и улыбаясь во весь рот, ворвался к отцу в кабинет.
      — Всё, папа! Кончилась беда! Была — и вся вышла!
      Платайс неодобрительно посмотрел на сына.
      — Ты плохо себя ведёшь, Мэри!
      — Да нету его!
      — Кого?
      — Управляющего! Он во дворе… И этого, Бедрякова, тоже нету! Ура!
      Платайс вскочил, до боли стиснул сыну плечи.
      — Тихо!
      Это было сказано таким тоном, что Мика сразу стал серьёзным.
      — Нету, папа, Бедрякова, — повторил он.
      — Куда он делся?
      — Не знаю.
      — А что ты знаешь?
      — Мне сигнал дали, что беды больше нету!
      — Кто?
      — Тр…
      — Тр… — дальше? — спросил Платайс и вдруг догадался сам: — Трясогузка?
      Мика кивнул.
      — И Цыган здесь?
      — Да, папа, — признался Мика.
     
      * * *
      Ни Бедряков, ни филёр так не напугали Платайса, как это неожиданное появление в Чите Трясогузки и Цыгана. Что они там натворили с Бедряковым? Что вообще делают? Не их ли неосторожность привела к тому, что за домом Митряева установили слежку?
      Мика успел рассказать, как он встретился с ребятами, как устроил их с помощью девчонок на работу, как сообщил Трясогузке о Бедрякове. А что они сделали с ним, он не знал.
      Потом вернулся в дом управляющий, и больше разговаривать было нельзя. С укором и болью смотрел Платайс на сына и, взяв со стола карандаш, хотел написать ему горькие резкие слова, но сдержался. Сейчас лучше не наказывать Мику даже словами. Не время. Раз уж так получилось, надо выяснить всё до конца.
      — Мэри! — обычным ровным голосом сказал Платайс. — Сходи к Нине. Узнай.
      Мика понял, у кого и что надо узнать. Понял он и то, что отец перестал сердиться. Окрылённый полетел он к церкви, а вернувшись, долго писал на листе всё, что рассказал ему Трясогузка. Мика был в восторге и часто ставил жирные восклицательные знаки. Платайс стоял у него за спиной, читал, но в восторг не приходил. Конечно, ребята ловко всё это подстроили, только не подумали, что будет дальше. А дальше будет допрос Бедрякова. И он обязательно назовёт фамилию своего влиятельного токийского знакомого Митряева, за которым и так уже установлена слежка.
      Платайс сжёг исписанный лист и молча заходил по кабинету. Мика ждал, что отец похвалит его друзей, но вместо этого услышал:
      — Иди поиграй, Мэри! Не мешай мне…
      И он ушёл, не понимая, чем недоволен отец…
      Недаром говорят: беды вереницами ходят.
      Бродил, бродил Мика по дому. Делать нечего. Вздумал поиграть с Чако, но вспомнил: нету Чако! Ещё тоскливее стало. Присев у окна в спальне, увидел колокольню и позавидовал Трясогузке. До чего же хорошо быть мальчишкой! Брюки натянул, рубаху накинул — и порядок! Нигде не трёт, не жмёт, не стягивает! А подумал он об этом потому, что заныли ноги. Скинул Мика опротивевшие туфли и потёр пальцы с большими мозолями. Зачесалась и голова. Ничего удивительного! Походи-ка с волосами, связанными в дурацкий узел! В этом платье походи! Да резинки не забудь, чтобы чулки не поползли вниз, как шкура со змеи! Всё трёт, и везде чешется!
      И решил Мика истопить ванну. Не так ему хотелось помыться, как просто побыть без этой, как он называл про себя, сбруи. Куб нагрелся быстро. Наполнив ванну, Мика с наслаждением сдёрнул с себя платье и бултыхнулся в тёплую воду. Лежал минут пять неподвижно, потом намылил голову и не слышал, как мимо ванной комнаты прошёл управляющий.
      Он прошёл ещё раз, вернулся, постоял у двери, ухватился руками за притолоку и, подтянувшись, заглянул в щель. Он увидел голого мальчишку. Это так его поразило, что он, опустившись вниз, прижался лбом к двери и простонал:
      — Дурак я, дурак!
      — А знаете, почему? — спросил сзади голос Платайса.
      Ицко повернулся пружинисто, с кошачьей ловкостью, но в руке у Платайса был пистолет.
      — Не надо! — предупредил он и закончил фразу: — Потому что излишне любопытны… Давно это с вами?
      — С тех пор, как приехали вы, господин… Не знаю, как величать!
      Платайс пожал плечами.
      — Напрасное любопытство… Всё было так хорошо! А теперь? Что мне с вами делать? Подскажите!
      Ицко был не очень труслив. А когда он злился, то мог сойти и за храбреца. Сейчас он был зол. Надо же попасться как последнему глупцу!.. А раньше — ещё глупее! Нужно быть слепым, чтобы не отличить мальчишку от девчонки!
      — Я бы знал, что мне делать! — с угрозой ответил он.
      — Вам легче! — вздохнул Платайс. — Впрочем что мы здесь стоим? В кабинете лучше… Вы пойдёте впереди, и очень прошу вас — без этих, без попыток.
      — Умирать я не собираюсь!
      — Вот и отлично. Значит, мы договоримся…
      А Мика беззаботно плескался в ванне и так ничего и не слышал. Вымывшись, он снова влез в свою «сбрую», завязал волосы в тугой узел на затылке и пошёл к отцу.
      Платайс, как показалось Мике, мирно беседовал с управляющим. Отец сидел за столом, а Ицко — в кресле у стола. Но послушать, о чём они говорят, не удалось.
      — Не мешай нам, — сказал Платайс. — Я тебя позову.
      Пришлось уйти, а в кабинете продолжался разговор, от которого Платайсу становилось всё легче и легче. Эту беседу никак нельзя было назвать допросом. Платайс умел расспрашивать. Он даже у Митряева смог выпытать самые затаённые, глубоко запрятанные мысли и факты. С Ицко было проще. И всё же этот разговор затянулся до вечера. Зато Платайс узнал со всеми подробностями и о встрече управляющего с подполковником Свиридовым, и об ответе на телеграфный запрос, посланный во Владивосток.
      Положение прояснялось. Теперь было понятно, что слежка за домом — всего лишь предупредительная мера. Никакими конкретными фактами контрразведка не располагала. Ещё несколько спокойных дней — и подполковник Свиридов снял бы этот ночной пост у дома Митряевых.
      Но по-прежнему главная опасность оставалась. Это Бедряков. И ещё предстояло тоже нелёгкое дело — освободиться от управляющего. Платайс посмотрел на собеседника, и тот понял, что сейчас решается его судьба. Злость у Ицко давно прошла, а с ней ушла и храбрость, но он старался не показывать страха.
      — Без суда — не в ваших правилах! — произнёс он, с трудом заставляя себя не смотреть на ствол пистолета, лежавшего за чернильным прибором. — Я же понял, кто вы… Не имеете права!
      — Имею! — твёрдо сказал Платайс. — Но вас пока не за что! — Он подчеркнул голосом это коротенькое «пока» и перебросил через стол лист бумаги. — Пишите!
      Ицко, ни о чём не спрашивая и не возражая, написал под диктовку Платайса короткую записку: «Не ищите меня и Мэри, пока не распродадите всё имущество. Мне — половину барыша, а я вам — дочь. Место обмена сообщу. Алексей Ицко».
     
      МАСКАРАД ОКОНЧЕН
     
      Как всегда, в девятом часу утра к воротам особняка Митряева подъехал Карпыч. Ждать ему не пришлось. Вышел сам Платайс.
      — Садитесь, господин Митряев! — Карпыч снял шапку. — Эх, и прокачу! Беру недорого — везу быстро!
      — Спасибо, Карпыч! Но мне сегодня ломовой извозчик нужен.
      — Лапотник! — догадался старик. — Это можно. Прислать?
      — И поскорей! Мусор надо вывезти… И подальше — за город.
      Через час приехал на телеге Лапотник. Ворота были открыты, и он направил лошадь к крыльцу.
      — Вас папа зовёт! — крикнул Мика из окна.
      Лапотник вошёл в дом, а Мика наоборот — вышел во двор с куклой и стал играть у самых ворот, чтобы видеть всю дорогу.
      Платайс с Лапотником вынесли какой-то длинный предмет, завёрнутый в старые половики, и уложили его в телегу.
      — А если закричу? — послышалось из половиков.
      — Вы же неглупый человек, — ответил Платайс. — И вилы рядом с вами лежат. Острые!.. Зачем кричать?
      Оставив связанного управляющего на телеге, они вернулись в дом. Здесь Платайс отдал Лапотнику деньги, тоже завёрнутые в какое-то тряпьё, и объяснил:
      — Успел продать кое-что митряевское… Партизанам пригодятся. А это, — он вынул из тайника вновь написанное донесение, скрученное в небольшой шарик, — самое главное!
      Они пожали друг другу руки, и Платайс почувствовал в его пальцах такую силу, что не смог скрыть удивления.
      — Не рассчитал! — произнёс Лапотник и ухмыльнулся в бороду.
      Подойдя к телеге, он бросил деньги на связанного управляющего и подвёл лошадь к большой куче мусора за флигелем. Поплевал на ладони, взял вилы и нагрузил порядочный воз. Спросил, пригнув голову к борту телеги:
      — Хватит иль добавить?
      — Иди ты!.. — управляющий выругался замогильным голосом.
      — Хватит! — решил Лапотник. — Ещё подохнет в дороге.
      Он взялся за вожжи и выехал со двора. Мика закрыл за ним ворота и кинулся к дому, будто там должно произойти чудо. А всё чудо состояло из груды старой рваной одежды, лежавшей в кабинете на диване.
      — Переодевайся! — разрешил Платайс и улыбнулся, видя, с какой радостью сын стаскивает с себя платье.
      — Ты жалеешь, что взял меня? — спросил Мика, натягивая дырявые широченные брюки, грубо подрезанные внизу ножницами.
      — Об этом поговорим, когда вернёмся, — ответил Платайс и подумал, что начальник дивизии всё-таки был прав.
      Мика не смог стать безупречно похожим на девочку, потому и пришлось расстаться с ним. Разгадал Ицко, может разгадать и ещё кто-нибудь. Пусть лучше Мика снова станет мальчишкой. Со своими друзьями он не пропадёт — это уже проверено жизнью. И ещё одна мысль заставила Платайса ускорить расставание с сыном. Из-за Бедрякова могла произойти катастрофа. Так пусть хоть Мика уцелеет.
      Переодевание заняло не больше минуты. Вместо нарядной, но угловатой и грубоватой девчонки в кабинете у стола стоял мальчишка-босяк с сияющими от радости глазами.
      — Хорош! — похвалил Платайс. — Садись… Ты всё запомнил?
      — Наизусть!
      Платайсу было жалко расставаться с сыном, хотелось приласкать его на прощанье, но он сказал нарочито сурово и сухо:
      — Никаких собственных выдумок! Только то, что я сказал, — не больше! Так и передай своим дружкам! Ни одного шага без моего разрешения!
      — А разве плохо с Бедряковым вышло? — вспомнил Мика.
      — Не знаю, — ответил Платайс. — Хвалить не буду. Это дело не окончено. Как оно ещё повернётся?..
      — Да его уже, наверно, кокнули за листовки! — вырвалось у Мики.
      — Не так всё просто! — возразил Платайс и встал. — Пора, сынок! — Он прижал Мику к себе. — Будь умницей!.. Скоро холода настанут — не простынь. — Платайс поцеловал сына и долго смотрел ему в глаза, точно хотел запомнить навсегда. — Уйдёшь через полчаса после меня!
      Он широко раскрыл дверь сейфа и вышел из кабинета, прихватив с собой платье, туфли и всё, что осталось от маскарада.
      Мике было радостно и тревожно. Больше радостно. Он подрыгал ногами, не чувствуя на них ни туфель-колодок, ни чулок. С непривычной лёгкостью помахал руками, не обтянутыми надоевшим шёлком. Тряхнул головой
      — волосы разлетелись, как им хотелось. Он тихо рассмеялся, представляя, как явится к своим друзьям и как они удивятся, увидев прежнего Мику.
      Потом он подошёл к окну, чтобы проводить отца. По двору шагал офицер, а Платайс стоял на крыльце. И Мика услышал разговор, от которого его радость померкла.
      — Доброе утро, господин Митряев! — приветливо сказал офицер. — Боялся, что придётся вас будить!
      — Я встаю рано, — ответил Платайс. — С кем имею честь?
      — Адъютант подполковника Свиридова!
      — О-о!.. Разведка!
      — Контрразведка! — поправил его офицер.
      — Эти тонкости не для меня! — улыбнулся Платайс. — Впрочем, в любом случае — я к вашим услугам. Прошу! — он отступил от двери, приглашая офицера в дом. — Рад гостю!
      — Спасибо, но… разрешите в гости прийти в другой раз… У нас произошла одна история… Короче — подполковник Свиридов просит вас приехать!
      — Сейчас?
      — Коляска — у ворот!
      Мика видел, как отец, улыбающийся и спокойный, сел в коляску с офицером. Солдат-ездовой погнал лошадь.
      Что-то оборвалось внутри у Мики. Мыслей было много, но все обрывочные, бестолковые, суматошные. Они, как насмерть перепуганные цыплята, суетились и толкались, мешая друг другу. Вежливый тон разговора не обманул Мику. Ему хотелось немедленно предпринять что-то, но что? Хотелось бежать куда-то, но куда? Позвать кого-то, но кого и зачем? Ему казалось, что всё пропало, погибло. Злое и бессильное отчаянье охватило его. Взорвать бы, уничтожить семёновцев до единого! Подпалить бы этот город со всех сторон! «Подпалить! Подпалить!» — про себя повторял Мика, чувствуя в этом слове какую-то надежду.
      На этой наивной мальчишеской мысли и остановилась карусель в его голове. Запалить этот проклятый дом! Нет! Дом нельзя! А флигель можно!.. Мике представилось пламя до небес, дым на всю Читу, шум, переполох, бегущие в страхе люди… Неужели отец не воспользуется этой паникой? Не может быть! Он умный! Он смелый! Он догадается!..
      Подполковник встретил Платайса с большим почтением: встал из-за стола, подвёл к дивану и сам сел рядом, подчёркивая этим неофициальный характер предстоящего разговора.
      Платайс был спокоен, потому что подготовился к самому плохому — к провалу. Если Бедряков назвал фамилию Митряева, то подполковник, конечно, воспользуется такой отличной возможностью ещё раз проверить токийского богача, который почему-то вызвал подозрение у своего управляющего. Свиридов ничем не рисковал. Стоит устроить очную ставку — и всё решится. Если Бедряков узнает Митряева, подполковник извинится за беспокойство. Если не признает — тем лучше! Платайс предвидел такой ход и знал, что в этом случае ему останется лишь одно: успеть с толком разрядить свой пистолет.
      — Я слышал, что вы завершаете свои дела в городе? — сказал подполковник.
      — В городе — да, — ответил Платайс. — Но у моего брата оказался склад и на станции Ага. Кровельное железо. Никак не могу найти покупателя!.. Прошу вас поверить — ни одного лишнего дня я здесь не пробуду… Мне понятно, что вас тревожит: город прифронтовой, посторонний человек — помеха и лишняя вам забота!
      Подполковник высоко поднял брови.
      — Мне?
      — Может быть, я и ошибаюсь, — произнёс Платайс. — Но вы сами показали осведомлённость в моих делах, а всякая осведомлённость требует затраты определённого времени.
      — Вы преувеличиваете! — рассмеялся подполковник. — Никакого времени! Обычное чисто формальное ознакомление!
      — Но это формальное ознакомление, — улыбнулся Платайс, — стоило жизни моей овчарке.
      Подполковник отшатнулся, но понял, что разыгрывать удивление — глупо.
      — Проверю! — произнёс он бархатистым баритоном. — А вас я всё-таки не отпущу! Даже когда все дела закончите — не отпущу… без хорошего дружеского ужина!
      — Заранее примите моё приглашение! — любезно сказал Платайс. — День уточню попозже.
      — Приятно иметь дело с таким человеком! — воскликнул Свиридов и доверительно положил свою руку на руку Платайса. — А теперь разрешите по существу… Напоминает ли вам что-нибудь фамилия Бедряков?
      «Начинается!» — подумал Платайс и сделал кислое лицо.
      — Напоминает… В среду мне предстоит скучная встреча с этим господином.
      — Почему же скучная?
      — Человек он… Как бы вам сказать? — Платайс помолчал, потом махнул рукой: — Вам можно!.. И даже нужно, наверно!.. Он торгует опиумом. А я, знаете, не люблю грязное ремесло!
      Подполковник вздохнул, погладил усы.
      — Понимаю вас… И всё же, раз уж начали, позвольте до конца… Этот Бедряков попал в непонятную, в какую-то нелепую историю… Но мы готовы отпустить его под ваше поручительство. Он сам об этом просит. Вот письмо. Прочитайте, пожалуйста… Его почерк?
      — Почерка его я не знаю, — ответил Платайс и прочитал письмо.
      Бедряков слёзно умолял Митряева заступиться ради их старого знакомства. Клялся, что листовки ему подсунули какие-то негодяи. Письмо заканчивалось так: «Ваше высокое поручительство спасёт меня и сделает верным рабом до гроба».
      Платайс долго не отвечал подполковнику, перебирая в уме возможные варианты и стараясь выбрать самый лучший.
      — Хочу уточнить, — произнёс Свиридов, видя его затруднение. — Речь идёт не о коммерческом лице Бедрякова. В этом смысле, уверен, и мать родная за него не поручится. Речь идёт о его политической благонадёжности.
      Платайс нерешительно вертел в руках письмо Бедрякова.
      — Для меня — это тесно связанные понятия. Он живёт торговлей опиумом. Почему ему не поднажиться на листовках?
      — Но кто их купит?
      — Ему могли заплатить за распространение.
      Это предположение заставило подполковника рассмеяться вполне искренне.
      — Я сказал какую-нибудь глупость? — догадался Платайс.
      — Просто вы не знаете большевиков!
      — Согласен, но…
      — Нет, нет! Это невозможно! — Свиридов перестал смеяться. — Итак, отказ?
      — Безусловно!
      — Тогда — лично моя просьба…
      Понимая, что последует за этим, Платайс незаметно напрягся, подтянул ноги поближе к дивану, чтобы вскочить в любой момент.
      — Я её выполню с удовольствием!
      Подполковник склонил голову набок и просительно, почти умоляющим взглядом ощупал лицо Платайса.
      — Взгляните на него!.. На Бедрякова. Тот ли это человек?.. Его сейчас приведут.
      — Пожалуйста! — воскликнул Платайс с таким облегчением и с такими чистыми радостными глазами, что Свиридов подумал, стоит ли затевать эту комедию, разве не видно, что это настоящий Митряев, которому нечего бояться ни контрразведки, ни Бедрякова.
      И всё-таки подполковник, вероятно, приказал бы привести арестованного. Но с улицы долетели тревожные выкрики. Надсадно ударил и зачастил пожарный колокол.
      — Что такое? — Свиридов недовольно поморщился и, перегнувшись через спинку дивана, посмотрел в окно. — Дым!
      Платайс тоже повернулся к окну.
      — Пожар, кажется…
      — Пожар! — крикнул, вбегая в кабинет, адъютант Свиридова. — И говорят… — Он как-то по-особому взглянул на Платайса. — Говорят… ваш дом, господин Митряев!
      — Что-о? Не может быть! — подполковник распахнул окно и выглянул, но ничего, кроме далёкого дыма, не увидел.
      А Платайс покачнулся, схватился руками за голову.
      — Деньги! Мои деньги! — пролепетал он помертвевшими губами и ринулся из кабинета, удивляясь счастливой случайности, которая пришла ему на помощь.
      — Коляску возьмите! — крикнул ему вслед подполковник и приказал адъютанту: — Посадите его в коляску! И помогите — соберите солдат с вёдрами!
      Офицер побежал за Платайсом, а Свиридов остался у открытого окна. На улице происходило что-то непонятное. Дым виднелся далеко справа, а люди и здесь суетились, метались и кричали, словно пожар был совсем рядом. Потом все бросились врассыпную. Часовые, охранявшие дом контрразведки, побежали в ближайший переулок. У подполковника мелькнула мысль: не ворвались ли в Читу партизаны? Но выстрелов не было. Слышался приближающийся грохот колёс, дикий перезвон и трубный яростный рёв.
      Свиридов вышел на крыльцо.
      По узкой улице мчалась обезумевшая тройка лошадей, запряжённых в длинную пожарную линейку. Все в пене, кони задирали головы, ржали и неслись с такой скоростью, что тяжёлый экипаж подпрыгивал, как игрушечный, а колокола, прикреплённые к деревянным стойкам, и ведра, висевшие на крюках, трезвонили на всю Читу. Пожарников на линейке не было. Вожжи волочились по земле. А сзади в клубах пыли, поднятой колёсами, бежал слон. Он остервенело размахивал хоботом и, прихрамывая, гнался за трезвонящим экипажем, приняв его за врага, увешанного свернувшимися в клубок змеями пожарных рукавов.
      Напротив дома контрразведки вожжи зацепились за врытую у ворот тумбу и натянулись. Коренник, скаля жёлтые зубы, резко бросился влево, увлекая за собой пристяжных лошадей. Хрустнули и сломались оглобли, полетели разорванные ремённые постромки. Линейка с грохотом подмяла под себя забор, врезалась в сарай и остановилась.
      На секунду наступила тишина. Но слон был уже рядом. Он настиг своего врага. Затрещали доски забора под его ногами. Забренчал колокол, вырванный хоботом вместе со стойкой. Взвился в воздух пожарный рукав. Заскрежетали ведра. Слон бросал их под ноги и превращал в железные лепёшки.
      Подполковник опомнился и выхватил пистолет, но, взглянув на громаду слона, не выстрелил.
      — Часовые! — крикнул он.
      Никто не ответил. Многие солдаты впервые видели слона и попрятались от страха.
      А слон продолжал крушить пожарную линейку.
      — Не стреляйте! Ради бога, не стреляйте — услышал подполковник.
      К крыльцу подскакал на статной холёной лошади какой-то бритоголовый человек в ермолке.
      — Не стреляйте! Умоляю! — повторил он, спрыгивая на землю. — Это же тысячи! Многие тысячи!
      — Цирковой? — спросил Свиридов.
      — Так точно! — заторопился человек, боясь, что подполковник передумает и выстрелит в слона… — Сегодня приехали… Он смирный!.. Но в дороге цепью натёрло ногу… Рассердился! А тут пожарники! Звон-перезвон!..
      — Забирайте его! — сердито приказал Свиридов, кивнув на слона, который тужился перевернуть линейку.
      — Оло! Оло! — закричал человек, боязливо подступая к задним ногам слона.
      Подполковник с любопытством ждал, что будет дальше, но вдруг лицо его изменилось. Он вспомнил, что в этом полуразрушенном сарае был заперт Бедряков. Держась подальше от слона, который начал успокаиваться, Свиридов подошёл к противоположной стене сарая, где находилась дверь. Её заклинило перекосившимися досками. Подполковник отодвинул засов и с трудом вырвал дверь из гнёзда.
      Бедрякова в сарае не было. Когда слон выдернул бревно из развороченного линейкой угла, в стене образовалась большая дыра, и Бедряков сумел выползти наружу. Это он сделал от страха. Сарай мог завалиться и придавить его. Но оказавшись на свободе, Бедряков решил, что глупо самому возвращаться в руки контрразведки. На поручительство Митряева он не очень рассчитывал, а на правосудие семёновцев — тем более…
      Деревянный флигель пылал весело и ярко. С колокольни было видно, как упругое пламя вырывалось из окон, точно внутри горел гигантский примус.
      — Керосину плеснул? — поинтересовался Трясогузка.
      Мика не ответил. Перевесившись через перила, он смотрел не на пожар, а на дорогу, по которой увезли отца. А там, внизу, от окраинных домов бежали люди с вёдрами, с баграми, с лестницами.
      Трясогузка уже всё знал и понимал, куда смотрит и кого ждёт Мика. Командир обнял друга за плечи.
      — Ты не думай… Твой батя знаешь какой? Да он и без пожара выкрутится!
      Но Мика так ничего и не сказал, пока не увидел ту же самую коляску, на которой увезли отца. Тот же солдат-ездовой нахлёстывал гнедую лошадь. Сзади сидели отец и офицер, который приходил утром.
      Мика с шумом выдохнул воздух и, схватив Трясогузку, чуть не поднял его. Трясогузка обрадовался не меньше Мики.
      — А я что тебе говорил?.. Твой батя — он такой!..
      Коляска промчалась мимо забора, который уже начинал дымиться, и влетела во двор.
      — Слава богу — дом цел! — дрожащим голосом произнёс Платайс и спрыгнул на крыльцо.
      Адъютант Свиридова выскочил за ним.
      В кабинете, увидев распахнутую дверь сейфа, Платайс застонал, боязливо, бочком приблизился к нему, взял лежавший на виду лист бумаги, пробежал глазами и, обессилев, опустился в кресло. Офицер подхватил упавшую на пол бумагу и прочитал записку управляющего Алексея Ицко.
     
      МИКА ГОТОВИТ ПЕРЕВОРОТ
     
      В царстве Хряща порядок был строгий. С утра все беспризорники уходили «на работу». В разрушенной лесопилке оставался только он сам, два его телохранителя и караульный, который всегда сидел наверху за трубой и подавал сигнал, если кто-нибудь приближался к развалинам.
      До обеда Хрящ играл в карты с телохранителями — на щелчки. Проигрывал он редко, но и проиграв, не подставлял свой царственный лоб. В этом случае телохранители тянули жребий и тот, кому не повезло, получал щелчки вместо Хряща.
      К обеду беспризорники начинали по одному возвращаться «с работы». Несли всё, что удавалось стащить или выпросить за день. Добыча целиком поступала в распоряжение Хряща, и он делил её, но не поровну, а как ему вздумается. Никто не имел права съесть до прихода «домой» ни кусочка. За это не только лишали порции на несколько дней вперёд, но и били без всякой жалости. Обмануть Хряща было невозможно. Посмотрит — и горе тому, кто утаил или съел хотя бы селёдочный хвост.
      В тот день первым вернулся «с работы» Конопатый — любимчик Хряща. Конопатый не голодал даже тогда, когда несколько дней подряд приходил пустой. Царёк всегда выдавал ему порцию из общего котла.
      Конопатый притащил с собой рулон какой-то бумаги и развернул перед Хрящом. Это была сорванная с забора цирковая афиша. Большой слон держал в хоботе флаг с надписью: «Цирк шапито. Слон и другие всемирно-известные аттракционы. Спешите! Спешите! Спешите!»
      — Вот это верблюдище! — сказал один из телохранителей.
      — Это слон! — поправил его Хрящ.
      — Всемирно-известный! — добавил Конопатый.
      — Откуда знаешь? — спросил царёк.
      — Написано.
      — Где? — Хрящ поводил глазами по афише, хотя не знал ни одной буквы. — Не вижу!
      — Не видишь? — хитренько переспросил Конопатый. — Пожа! — Он вытащил из-за пазухи бинокль и повторил: — Пожа!.. Глаз — как шило! Сказал — наколол!
      — За это получишь добавку! — объявил Хрящ, приставил бинокль к глазам, посмотрел на афишу и подтвердил: — Теперь вижу… Надо будет сходить… Разведай про цирк!
      — Могу.
      Наверху просвистел караульный — два раза. Это означало, что идут не свои, но и особой опасности нету.
      — Кого несёт? — удивился Хрящ и спрятал бинокль.
      Мальчишки замолчали, выжидательно поглядывая на заваленный кирпичами вход в бывшую котельную. Послышались шаги, уверенные, хозяйские, и в подвал вошли Трясогузка и Мика.
      — Хрящу — наше с кисточкой! — поприветствовал царька командир. — И Конопатый тут?.. Здорово, Конопатый!
      Трясогузка чувствовал себя как дома.
      — Слушай, Хрящ! Опять к тебе… Без тебя, знаешь, — туго!
      Ну, чего, чего? — спросил польщённый царёк.
      — Привёл своего человека! — Трясогузка показал на Мику. — Ты уж его не обижай и работать не заставляй — воровать он не умеет.
      — На что такой нужен? — произнёс Хрящ. — Второй Малявка! Лишний рот!
      — Мы за него пай вложим! — пообещал Трясогузка. — За нами не пропадёт! Сам знаешь!.. Поладили?.. Не обижай — наш человек!
      — Отчаливай! — согласился Хрящ. — Не обидим.
      Трясогузка протянул Мике руку.
      — Держись… Мы часто заходить будем.
      — Эй! — крикнул Хрящ, когда Трясогузка уже пошёл к выходу. — Лови!
      Блеснув стёклами, полетел бинокль. Трясогузка поймал его, вернулся и похлопал Конопатого по плечу.
      — Спасибо! — А Хрящу сказал: — И тебе это зачтётся!
      — Ха! — презрительно ухмыльнулся царёк, но в душе он был рад слышать это многозначительное обещание.
      С первой встречи с Цыганом и Трясогузкой Хрящ почувствовал, что за этими мальчишками, внешне похожими на других беспризорников, скрывается какая-то таинственная сила. А силу царёк уважал.
      Когда Трясогузка ушёл, все уставились на Мику. Конопатый даже обошёл вокруг него, осмотрел со всех сторон и спросил:
      — А не ты в шляпке бегал?.. Глаз — как шило!.. Может, ты — девчонка?
      Мика похолодел. От первой встречи зависит всё. Как он себя покажет, так к нему и будут относиться потом. И Мика набросился на Конопатого. Оба упали на пол.
      — Я девчонка? — кричал Мика, работая кулаками. — Девчонка?.. Девчонка?
      Драться Мика не умел, но сила у него была, и Конопатый почувствовал её. Вывернувшись из-под Мики, он отскочил в сторону. А Мика упрямо шёл на него, приговаривая:
      — Девчонка?.. Девчонка?.. Сейчас получишь от девчонки!
      — Отстань! — оттолкнул его Конопатый.
      Он тоже не умел и не любил драться. Но Мика петухом наскакивал на него, пока Хрящ не гаркнул:
      — Ша!.. Расчирикались!
      Телохранители растащили мальчишек.
      — Проверил? — насмешливо спросил Хрящ у Конопатого. — Девчонка?
      Тот потёр рёбра и признался, без всякой злобы посмотрев на Мику:
      — Не похоже! — А потом добавил с недоумением: — Но глаз-то — шило! — и опять взглянул на Мику.
      Один за другим стали появляться беспризорники. Начался обычный предобеденный ритуал. Хрящ сидел в плетёном кресле перед широкой доской, положенной на кирпичи. Мальчишки подходили и выкладывали на доску свою добычу. Отчитавшись перед царьком, они усаживались вдоль стен, поджидая остальных беспризорников. Мика стоял сзади царька, как третий телохранитель. Мальчишки видели его, но никто не спрашивал, кто это такой. Хрящ знает — этого достаточно.
      А на доске росли и росли горки всякой снеди: творог в тряпице, горсть подсолнечных семечек, четыре огурца, кусок вяленой медвежатины, два яйца. Следующий беспризорник подошёл к доске и потряс плечами, освобождаясь от какого-то невидимого груза. К его ногам из-под одежды выпала связка сушек. Он поднял её и положил перед Хрящом. Царёк только взглянул на телохранителей, и те набросились на беспризорника. Четыре руки огладили, ощупали его, и на доске очутились ещё две сушки, которые мальчишка прятал за пазухой.
      — Без обеда! — изрёк Хрящ.
      Подошёл Малявка, жалкий, с обречённым лицом, с губами, заранее сложенными на плаксивый манер. Руки он держал за спиной.
      — Опять? — спросил Хрящ и, не дожидаясь ответа, повернулся к левому телохранителю. — Который день он пустой?
      — Третий.
      — Позавчера кормили?
      — Кормили.
      — Вчера?
      — Кормили.
      Хрящ посмотрел на Малявку и вынес приговор:
      — Вчера задарма кормили, позавчера кормили — сегодня великий пост.
      Малявка всхлипнул и без всякой надежды показал палку, которую держал за спиной.
      — А это не примешь?
      — Покажи-ка! — воскликнул Мика.
      — Не лезь! — осадил его Хрящ и сам взял палку с большим серебряным набалдашником.
      Мике показалось, что именно эта палка была в руке у Бедрякова, когда он приходил к отцу.
      — Где взял? — спросил Хрящ у Малявки.
      Маленькая надежда засветилась в глазах у мальчишки, и он, всячески стараясь разжалобить царька, рассказал, как его чуть не убили в лесу за станцией. Он скрыл, что собирал там бруснику, а в остальном не соврал ни слова.
      Сначала он услышал крики, потом выстрелы. Малявка испугался и спрятался в кустах. Мимо пробежал хромой человек с палкой. За ним гнались солдаты, стреляли на бегу. Человек с палкой упал. Солдаты уволокли мёртвого к станции, а палка осталась в брусничнике. Не заметили её семёновцы или забыли.
      Хрящ погладил серебряный набалдашник, как скипетр, взял трость, приосанился. Эта вещица ему понравилась.
      — Пост отменяю! — сказал он и добавил: — На два дня.
      А Мика готов был расцеловать Малявку за эту новость. Теперь отцу ничто не угрожало…
      Беспризорники всё шли и шли. На доске уже лежали и куски домашней колбасы, и сахар, и снетки. Стояли даже два глиняных горшка, украденных из чьего-то погреба. В одном горшке — ещё тёплая гречневая каша, в другом — сметана.
      Увеличилось и число наказанных. Иной раз Хрящ просто тыкал пальцем в какого-нибудь беспризорника и, ничего не объясняя, говорил:
      — Ты уже наелся. Обедать будешь завтра.
      Никто не спорил, потому что царёк редко ошибался. Он каким-то чутьём узнавал провинившегося.
      Когда все пришли, Хрящ торжественно объявил:
      — Делёж!
      Все бросились к доске. Наступил самый ответственный момент. Хрящ мог дать больше или меньше, мог выбрать что-нибудь вкусное, а мог сунуть горсть семечек — и всё.
      — Слушай, Хрящ! — смело, как Трясогузка, сказал Мика. — Подожди!.. Сколько, по-твоему, вся эта еда стоит?
      Царёк снял цилиндр, положил его рядом с собой на доску.
      — Купить хочешь?
      — Продай!
      — Гони десятку!
      Беспризорники думали, что всё это шутка. И Хрящ назвал цену тоже в шутку. Откуда у этого оборвыша десятка? Да и зачем ему эта торговая сделка! Но Мика вытащил из кармана десять рублей и положил на цилиндр.
      — Моё? — спросил он, указывая на еду.
      — Забирай, — растерянно произнёс Хрящ, не успев сообразить: выгадал он или проиграл.
      — Жадюга! — крикнул Малявка Мике. — Обожрёшься! Лопнешь!
      — Не лопну! — весело ответил Мика. — Конопатый! Ты своим глазом хвастаешься!.. А ну-ка, раздели на всех поровну!..
     
      ПОМОЩНИКИ
     
      О несчастье, которое произошло в доме Митряевых, узнала вся Чита. Старики припоминали прошлое и говорили, что над этим родом всегда висело какое-то проклятье. Пожар и бегство управляющего, прихватившего с собой деньги и девочку, — новое тому подтверждение. И когда Платайс, мрачный, подавленный случившимся, вошёл в церковь, многие оглянулись на него — кто со злорадством, а кто и с сожалением.
      Он выждал, пока уляжется любопытство, вызванное его приходом, и подошёл к стойке, за которой Трясогузка продавал свечи. Это была их первая в Чите встреча.
      — Выдрать бы тебя, — тихо сказал Платайс, подавая мелочь, — да нельзя в церкви!
      Трясогузка не моргнул и глазом. Выбрав свечу, он протянул её, доложил скороговоркой:
      — Мику отвёл к Хрящу. Бедрякова убили семёновцы. А с колокольни виден склад со снарядами.
      Чтобы оправдать задержку у стойки, Платайс вынул ещё одну монету и спросил:
      — О Бедрякове — точно?
      Трясогузка подал вторую свечу.
      — Точно! Видел один шкет не из врунов. И палка с набалдашником у Хряща. Могу достать.
      — Не надо. А за складом понаблюдай сверху.
      Платайс отошёл, около иконы зажёг свечи, постоял, глядя в пол, послушал негромкий говорок священника и вышел с опущенной головой.
      День начинался удачно. Платайс ещё ночью проверил, есть ли у дома секретный пост, и убедился, что он снят. Потом приехал Карпыч и, пока вёз Платайса к церкви, сообщил, что Лапотник благополучно доставил груз партизанам. А теперь ещё это известие о Бедрякове! Но можно ли верить мальчишкам? Где бы перепроверить это известие? Может быть, у самого подполковника Свиридова?
      Платайс улыбнулся этой нелепой мысли, но она вновь и вновь возвращалась к нему. Если Бедряков жив, то рано или поздно с ним придётся встретиться. Стоит ли играть в жмурки? Не лучше ли сразу разрубить узел, связывающий руки? И Платайс, взвесив всё, решил пойти навстречу опасности. Решил твёрдо, без колебаний, потому что где-то внутри был уверен в мальчишках.
      Карпыч ждал его за оградой церкви.
      — Куда прикажете, господин Митряев?
      — Дом контрразведки знаешь?
      — Знаю, однако.
      — Вези… Там опять подождёшь…
      Солдаты чинили сарай и забор, вспоминали вчерашний переполох, посмеивались над часовыми, которые от страха удрали с поста. Подполковник Свиридов вчера же отправил их на передовую. Но и это наказание было милостью. Сначала Свиридов хотел их расстрелять, но отсрочил расстрел на три часа и приказал найти убежавшего заключённого.
      Говорили солдаты и про слона. Оло прославился на весь читинский гарнизон. Особенно удивлялись солдаты тому, что подполковник не пристрелил слона. Объясняли это тем, что он дорого стоит. Цена на Оло росла и росла, пока один из солдат не заявил, что слоны ценятся на вес золота: сколько пудов он тянет, столько золота можно получить за него. Большей цены никто не мог придумать…
      Платайс прошёл мимо солдат. Адъютант встретил его в коридоре и, поддерживая под руку, как больного, ввёл в кабинет Свиридова.
      — Простите!.. Знаю — не по вашей части, господин подполковник! — ещё с порога заговорил Платайс. — Но мне не к кому больше!.. Прошу вас
      — найдите мою дочь!
      — Садитесь, садитесь! — подполковник заботливо пододвинул кресло.
      — И просить не надо! Я обязан!.. Я чувствую себя виноватым в какой-то мере… Этот вчерашний вызов…
      — Если б я вчера был дома! — простонал Платайс.
      — Не надо водить знакомство с сомнительными людьми! — кольнул Свиридов. — Кстати, вы хорошо сделали, что не захотели поручиться за него.
      Никаких других подтверждений смерти Бедрякова Платайсу не требовалось.
      — Не до него мне сейчас! — воскликнул он. — Я ничего не пожалею, господин подполковник!.. Ту половину, которую требует этот мерзавец управляющий, я раздам тем, кому вы поручите поиски Мэри!
      — Зачем же им? — с обидой произнёс Свиридов. — Им достаточно моёго приказа.
      — Ну не им! Любому! — вырвалось у Платайса, и он подметил, что подполковник не оставил без внимания эти слова.
      Свиридов обещал принять меры, но не сказал, что розыски уже начаты. Проводив Платайса, он долго расчёсывал специальной щёточкой пушистые усы. Подполковник думал. Никак ему не удавалось чётко определить своё отношение к этому человеку. Кажется, уже всё ясно! Митряев — как на ладони! И в то же время что-то настораживает, настраивает против него. Появились какие-то подозрения у Ицко, а теперь он сбежал и требует выкупа за дочь. Был Бедряков, лично знавший токийского богача, но и его уже нету. Случайность это или нечто другое?
      Вошёл адъютант и подал срочную депешу с пометками самого Семёнова. Содержание было таково, что подполковник надолго забыл о Митряеве и его дочери. В депеше сообщалось, что японские оккупационные части начинают постепенно эвакуироваться из Забайкалья. Это означало, что семёновцы остаются одни против Красной Армии…
      Платайс предполагал, что Свиридов смотрит на него из окна, и до конца вёл себя как убитый горем человек. Он устало сел в коляску и не сразу ответил на вопрос Карпыча — куда ехать? Старик второй раз спросил:
      — Куда прикажете, господин Митряев?
      Платайс безразлично махнул рукой.
      — Вези куда-нибудь… Хоть в кабак, хоть к чёрту!.. Давай в трактир!
      И церковь, и трактир — всё это оправдывалось условиями той игры, которую вёл Платайс. Он ещё ни разу не заходил в церковь, но случилась беда — и он пришёл помолиться, поставил у иконы две свечки. Обедал он всегда дома, но сбежал управляющий — пришлось ехать в трактир, чтобы поесть и выпить с горя.
      Цыган увидел Платайса из своей каморки. Первое, что он почувствовал — это испуг. Достанется же ему от Микиного отца и за побег, и за то, что они с Трясогузкой пробрались в Читу! Потом мальчишка понял, что Платайс и слова сказать не сможет, даже сделает вид, что не знает и не видел его никогда.
      Но Цыган ошибся. Когда он подбежал к столику, за которым сел Микин отец, и стал обмахивать салфеткой и без того чистую скатерть, Платайс сказал:
      — И будет же тебе на орехи, чертёнок!
      — Извините! — ответил Цыган и сунул записку.
      Платайс прочёл её уже дома и не мог понять, каким образом Цыган узнал всё это. Мальчишка писал корявыми буквами: «Японцы начинают сматывать удочки. А семёновцы захватили эшелон с нашими ранеными и по приказу какого-то Свиридова гонят его на станцию Ага».
      Сколько ни думал Платайс, он так и не догадался, как добыл Цыган эти сведения.
      А Цыгану помог бинокль.
      На чердаке в трактире было окошечко, которое выходило в тупик с дровами. За дровами в соседнем доме, который Цыган вначале принял за тюрьму, работал телеграф. Окно с решёткой — как раз напротив чердачного окошка, только ниже его. Видно, как входят в аппаратную и выходят какие-то военные, как выползает из аппарата белая лента. Ещё лучше, когда над аппаратом зажигают свет. Тогда виден и стол с бумагами, и чернильница. Всё видно, кроме самого главного — слов на ленте. В одну из ночей Цыган торчал на чердаке несколько часов и таращил в окошко глаза, пока не разболелась голова. Вот тогда он и подумал о бинокле.
      Цыган дождался вечера, забрался на чердак, нацелил бинокль на ленту и опять ничего не разобрал. Всё зависело от того, как повёрнута лента. Если она сползала с ролика ребром к Цыгану, то прочитать слова было невозможно. Иногда дежурный подходил к аппарату и совсем заслонял ленту спиной.
      Но Цыган терпеливо ждал у окошка, и ему повезло. Лента развернулась в его сторону, и он прочитал сообщение про эшелон с ранеными. Часа через полтора — новая удача. Тут уж помог дежурный унтер-офицер. Телеграмма об эвакуации японских частей взволновала его. Прежде чем нести депешу к начальству, он оторвал ленту, приблизился к лампе и перечитал текст — на этот раз вместе с Цыганом.
     
      ГЛАЗ — КАК ШИЛО
     
      Начавшаяся эвакуация японцев поставила белогвардейцев в затруднительное положение. Бывший казачий есаул Семёнов, посланный в Забайкалье ещё Керенским, не хотел уходить из Читы, в которой хозяйничал с 1918 года. Делались попытки укрепить читинскую «пробку», состоявшую из 20 тысяч солдат, 50 орудий, 11 бронепоездов и 4 самолётов. Для того времени это была значительная сила.
      По ночам шла передвижка войск. С артиллерийского склада за колокольней увозили на передовую снаряды. По улицам скакали вестовые и курьеры.
      Платайс воспользовался этой суетливой растерянностью и очень быстро завершил то, что начал до появления Бедрякова, — создал подпольную группу из железнодорожников. Секретная информация потекла к нему широкой рекой. Он составлял короткие донесения, засовывал бумажную трубку в дно свечи, передавал её Трясогузке, а тот — Лапотнику, с которым Платайс из осторожности больше не встречался.
      Этим же путём пришло к партизанам сообщение об эшелоне с ранеными красноармейцами, которых по распоряжению Свиридова везли на станцию Ага. Даже Платайс не догадывался, в чём смысл этого приказа. Железная дорога в те дни была перегружена, и эшелон с ранеными подолгу стоял на станциях и полустанках. На каждой стоянке медицинские сёстры, попавшие в плен вместе с красноармейцами, хоронили умерших. Штаб партизанского отряда принял решение — спасти раненых красноармейцев.
      Армия Трясогузки тоже не бездействовала. Командир всё свободное от церковных дел время проводил на колокольне. Иногда он брал у Цыгана бинокль и изучал подходы к складу, тропинки, по которым ходили часовые, порядок и время смены караулов.
      Мика воевал с Хрящом. Это была очень трудная война, требовавшая выдержки, смекалки, военной хитрости.
      Царьку понравилось каждый день брать по десятке за еду, которую приносили беспризорники. Мика не жалел денег, полученных от отца. Нечего жалеть бумажки! Как только в Читу придут красные, эти десятки и сотни превратятся в ничто. И Мика, не скупясь, покупал еду, а Конопатый делил её на всех, никого не обижая. Полное равенство! Но не совсём. Во-первых, сам Хрящ получал и еду и деньги. Во-вторых, произошла обезличка. Никого не наказывали, не лишали обеда. Многие беспризорники воспользовались этим. Они съедали то, что удавалось раздобыть в городе, приходили с пустыми руками, но порцию свою требовали. А эти порции становились всё меньше и меньше.
      Больше всего Мика переживал из-за того, что не выполнил наказ отца. Платайс дал деньги, чтобы сын мог жить без воровства и попрошайничества. Мика не воровал и не выпрашивал, но ел-то он всё-таки ворованное!
      Однажды утром Мика проснулся вместе со всеми. Лежал, смотрел, как беспризорники собираются «на работу», и думал, что бы такое сделать, чтобы покончить с воровством. И придумал. Даже удивился, почему раньше не сообразил, как можно распорядиться деньгами.
      — Всё, ребята! — крикнул он, вскакивая. — Больше этого не будет! Можете никуда не ходить!.. Я предлагаю назначить Малявку начпродом, как в армии!
      — Это что такое? — спросил Конопатый.
      — Это — начальник по продовольствию. Я буду ему каждый день выдавать по десятке, а он будет покупать еду и приносить сюда. Покупать! — повторил Мика. — Помощников к нему прикрепим…
      Все по привычке посмотрели на Хряща. Что-то скажет он? Мика приготовился к трудному и долгому спору. Но царёк уже давно смекнул, что с приходом этого оборвыша, начинённого десятками, его собственная власть поколебалась. Да и предложение было такое, что не могло не понравиться беспризорникам. Спорить опасно. И Хрящ сказал:
      — Как в армии?.. Ладно! — он надел цилиндр и важно произнёс: — Утверждаю Малявку начальником по жратве! А тебя, — Хрящ взял Мику за рукав и подтянул к себе, — назначаю начальником по деньгам… Гони десятку на сегодня!
      — Почему тебе? — возмутился Мика.
      — Как в армии! — усмехнулся царёк. — Малявка — начальник над едой, ты — начальник над деньгами, а я — над всеми начальник! Гони десятку!
      Чувствуя, что победа близка, Хрящ нанёс Мике ещё один удар. Он быстро оглядел стоявших вокруг беспризорников и спросил у них:
      — Правильно?
      И те опять по привычке закричали:
      — Правильно!
      — Гони! — Хрящ протянул руку, и Мика вложил в неё десять рублей.
      Царёк подозвал к себе Малявку.
      — Держи! Даю при всех… Принесёшь сдачу — трёшку! И карт ещё купи, а то теперь делать нечего. Турнир устроим!
      Но работа для беспризорников нашлась, и придумал её Цыган.
      В ту ночь ему снова повезло. Он опять дежурил на чердаке с биноклем и хотя не полностью и не до конца, но сумел прочитать текст одной телеграммы. Кто-то приказывал незамедлительно, на следующий же день, отправить вечерним поездом из Читы офицера связи с документами. Что за документы и куда их надо везти, Цыган не понял. Но для него это было не так уж и важно. Главное он знал. Офицер связи не повезёт пустые бумажки. Поедет он завтра. Поезд назван в телеграмме вечерним. Значит, это не воинский состав из тех, что отходят и прибывают без расписания. Это пассажирский поезд, который отправляется ежедневно в девять часов вечера.
      Утром Цыган заготовил дров и воды и решил сбегать к беспризорникам. Но к Хрящу надо приходить с подарками. Цыган пошёл на кухню и принялся чистить медные кастрюли. Он точно рассчитал время. Как раз к этому часу поспевали супы, каши, котлеты, гуляши. Повар с подручными уходил завтракать.
      Оставшись один на кухне, Цыган схватил длинную вилку-трезубец и вытащил из котла большой кусок жирного мяса. Завернув его в бумагу, а сверху в тряпицу, он улыбнулся — вспомнил Малявку и его ошпаренные руки.
      — Ах та-ак! — послышалось от двери. — Воруешь?
      Прислонившись к наличнику, подбоченясь, в дверях стояла Варя и с торжествующим злорадством смотрела на Цыгана.
      — Продашь? — угрюмо спросил он.
      — Захочу — продам, захочу — куплю! — девчонка протянула руку и приказала: — Целуй, черномазый, тогда прощу!
      Уж лучше бы она ударила его! Цыган не знал, как поступить. Но не пропадать же всему делу из-за этой толстой противной девчонки! Он зажмурился, чтобы не видеть пухлые, точно ниткой перетянутые пальцы, и чмокнул в мягкую, пахнущую яичным кремом ладонь.
      — Ещё!
      Он и ещё раз чмокнул. Варя победно захохотала и убежала. Цыган сплюнул, вытер губы рукавом, взял мясо и незаметно выбрался из трактира.
      Он не ожидал, что застанет на месте всех беспризорников.
      — Забастовка у вас или отгул? — спросил он у Хряща.
      — Коммуния наступила! — ответил царёк и подмигнул Мике. — Так я говорю?
      — Эх ты! — укоризненно произнёс Мика. — Над этим не шутят!
      — Чего мне шутить? Сам выдумал! — Хрящ переглянулся с телохранителями. — Только вот беда — вернётся ли наш начпрод?
      Цыгану было некогда разбираться в этих разногласиях.
      — Получай! Дело будет! — сказал он, сунул царьку мясо и вывел Мику из подвала.
      Узнав про курьера и документы, Мика предложил обо всём сообщить отцу. Цыгана это не устраивало. И он был прав. Где искать Платайса и вообще — найдёшь ли его до вечера? А курьер уедет и документы увезёт.
      Вызвали на совет Хряща и Конопатого. Мика хоть и не любил царька, и спорил с ним чуть ли не каждый день, но понимал, что без его помощи в таком деле не обойтись. Ещё знал Мика, что Хрящу и другим беспризорникам эту тайну можно доверить. Только про отца нельзя сказать ни слова.
      Всё получилось так, как предполагал Мика. Хрящ не стал расспрашивать, что это за документы и кому они потребовались. Он уже привык к мысли, что Цыган, Трясогузка, а теперь и Мика — какие-то необычные люди, что-то они скрывают, кто-то за ними прячется и даёт им силу и власть. То они разыскивают таинственных пташек, то просят достать бинокль, а этот беспризорный богач сорит деньгами — кормит за свой счёт всю ораву мальчишек…
      Хрящ подошёл к вопросу по-деловому. Он спросил, как узнать офицера связи, который повезёт документы? Мальчишки ничего не могли сказать. Тогда Конопатый заявил:
      — Я узнаю.
      — Как?
      — Глаз — как шило! — ответил Конопатый, не вдаваясь в подробности.
      — А где он прячет документы? — спросил Хрящ.
      Мика и Цыган не знали.
      — Я узнаю! — уверенно заявил Конопатый.
      — Как?
      — Глаз — как шило! — ответил Конопатый.
      На этом допрос и закончился. Цыган убежал в трактир, а Хрящ вернулся в подвал и сел в кресло обдумывать операцию. Но ему помешали: пришёл Малявка с двумя помощниками.
      Блаженно раскрыв рты, беспризорники смотрели, как из объёмистого мешка начпрод с серьёзным и важным видом вынимал одну за другой буханки хлеба, два полуфунтовых куска масла, связку сосисок, пучки лука и наконец кулёк с леденцами.
      — Дели! — сказал Малявка Конопатому и отдал Хрящу три рубля и две новых колоды карт.
      Царёк карты не взял. Приказал:
      — Спрячь! Сегодня турнира не будет… Эй, братва! — повысил Хрящ голос. — Сегодня — тёпленькое дельце! Сам вас поведу!
      — Не дельце, а боевое задание! — поправил его Мика.
      — Тогда, может, ты и поведёшь? — огрызнулся царёк.
      — Не я начальник над всеми, а ты! — уклончиво ответил Мика.
      — Ну и помалкивай!
      — Бери, начальник! — первую порцию Конопатый подвинул к Хрящу, вторую подал Мике, а остальным скомандовал: — Забирайте!
      Мигом опустела доска. Обедали дружно и молча. Внешне всё оставалось прежним: и мрачные стены бывшей котельной, и царёк на плетёном троне, и обед всухомятку. Но что-то было уже другим. Оно вмешивалось в жизнь беспризорников и незаметно, но упорно поворачивало их куда-то в неизвестное…
      Хрящ давно не выходил за границы своего царства. Незачем было — всё, что нужно, приносили беспризорники. Но он не потерял те качества, которые необходимы маленьким бездомным бродягам. Цилиндр он снял и оставил на кресле — эта штука слишком приметная, а беспризорник должен быть серым, безликим. Тщательно отобрал он и мальчишек. Взял с собой не всех. Даже Мику оставил «дома».
      — Ты хоть и начальник над деньгами, а тютя! — сказал он. — Мешать будешь… Жди здесь. Получишь документы в собственные ручки!
      Это непонятное и какое-то унизительное слово — тютя — обидело Мику, но спорить он не стал: понимал, что в этой операции толку от него мало.
      Хрящ отобрал лучших карманников и самых быстроногих мальчишек. Отец Хряща служил когда-то ямщиком на перекладных. Царёк помнил его рассказы о почтовых станциях, на которых уставшие лошади заменялись свежими, и экипаж без задержки мчался дальше по бесконечному сибирскому тракту. И сейчас это помогло Хрящу расставить беспризорников. От развалин лесопилки до вокзала по самым тёмным дорожкам и переулкам протянулась цепочка мальчишек, которых царёк назвал по-отцовски перекладными. Эта цепочка оканчивалась под деревянной платформой, к которой обычно подавался вечерний поезд.
      Карманники вместе с Хрящом залегли у забора слева от вокзала. Тут были сложены дрова. Конопатый забрался на высокую поленницу и следил за привокзальной площадью. Всё зависело от него. Нужно каким-то образом узнать офицера связи. Только тогда могли вступить в дело карманники, на которых Конопатый не очень надеялся.
      Он действительно был глазастый мальчишка, с цепкой памятью, с врождённым уменьем наблюдать и запоминать. Он не знал, видел ли когда-нибудь хотя бы одного курьера или офицера связи, но был уверен, что узнает его. Какой-то смутный образ возникал в его воображении, когда он думал о документах и о человеке, который повезёт их. Не случайно Конопатый ещё в подвале разыскал тряпку и завязал в неё увесистый булыжник. Этот с виду безобидный узелок и сейчас лежал рядом с ним на дровах.
      Было уже темно. Привокзальная площадь освещалась только окнами окружавших её домов, да горели три фонаря у входа в вокзал. Состав давно стоял у платформы. Подходили и подъезжали на извозчиках пассажиры. Гражданских мало. Все шинели и шинели — офицерские, солдатские…
      Конопатого не мучили обычные в таком случае сомнения. Он не гадал: вот не этот ли офицер с чемоданом? Не тот ли с ярко блеснувшими погонами? Он смотрел и твёрдо знал: нет, не эти, тот ещё не появлялся! Так же уверенно сказал он себе: «Вот он!», когда увидел подъехавших на извозчике офицера с портфелем и двух солдат с винтовками. Именно таким представлялся Конопатому военный курьер. Мальчишка понял: карманникам к нему не подступиться — солдаты с винтовками надёжно охраняют его.
      Объясняться с Хрящом было некогда. Конопатый спрыгнул с поленницы, сказал, чтобы царёк и карманники забрались под платформу и ловили портфель, а сам побежал к путям.
      До отхода поезда оставалось минут пятнадцать. Офицер с портфелем спокойно шёл к середине состава. Два солдата шагали чуть сзади, по бокам. У дверей вагона — обычная проверка. Офицер показал документы и левой рукой взялся за поручень. В тот момент, когда он перешагивал с платформы в тамбур, сверху упал какой-то узелок.
      «Глаз — как шило!» — похвалил себя Конопатый, увидев, что булыжник, завёрнутый в тряпицу, точно ударил по портфелю, вышиб его из руки и вместе с ним провалился в щель между вагоном и платформой.
      Офицер, выкатив глаза, взглянул на руку, в которой только что был портфель, и, наливаясь яростью, обернулся. Ему показалось, что кто-то выхватил портфель сзади. Оба солдата в растерянности и страхе смотрели куда-то вверх — в тёмное осеннее небо. Они тоже не понимали, что случилось. Но под коленками Конопатого предательски хрустнула железная крыша вагона.
      — Стой! — услышал он. — Держи-и-и…
      Громыхнул выстрел. Таиться больше не было смысла. Конопатый вскочил на ноги и побежал по крышам вагонов к паровозу. За ним по платформе бросилось сразу несколько солдат. Переполошился весь вокзал. Кто-то полез под платформу. С тендера перепрыгнул на первый вагон высокий молодой унтер-офицер и, растопырив руки, пошёл навстречу Конопатому.
      А портфель с документами уже летел на перекладных к развалинам лесопилки. Вместе с портфелем мальчишки передавали друг другу тревожное известие: схватили Конопатого!
     
      БЕССОННАЯ НОЧЬ
     
      Платайс уже собирался ложиться спать. Он прошёлся по пустому тёмному дому. Запер двери. Войдя со свечой в спальню, откинул одеяло и замер: кто-то постучал в окно. С той стороны к стеклу приплюснулся Микин нос.
      Мика помнил наказ: никогда не приходить к отцу в этот дом. Но, заглянув в портфель, он решил, что имеет право нарушить приказ. Так же подумал и Платайс, когда увидел оперативные планы и карту нового расположения семеновских войск. У него язык не повернулся обругать мальчишек за то, что они опять действовали без его разрешения.
      Отложив документы, Платайс задумался над возможными последствиями операции, которую провели беспризорники. Всё было бы хорошо, если бы не задержали Конопатого. На стойкость мальчишки он не надеялся. Под страхом смерти и не такие люди начинают говорить. Что же он может сказать семёновцам? Назовёт беспризорников, которые участвовали в этом деле. Значит, мальчишкам надо уйти из Читы.
      И ещё: необходимо как можно скорее вернуть семёновцам документы. Получив документы в целости и сохранности и, главное, очень быстро, они могли подумать, что карта и планы не рассекречены, что беспризорники порылись в портфеле и, не найдя ничего ценного, выбросили его. Это, Возможно, облегчит и участь Конопатого.
      Платайс дал Мике ещё денег и второй раз распростился с ним. Теперь они могли встретиться только на станции Ага. Туда приказал Платайс сыну увести беспризорников. Туда же и он сам должен был приехать к началу наступления красных войск.
      Мика побежал к трактиру, чтобы предупредить Цыгана, но пробраться в центр города было трудно. Поднятые по тревоге солдаты прочёсывали прилегавшие к вокзалу улицы. На площади у трактира горел большой костёр, толпились семёновцы. Здесь был устроен временный штаб по розыску документов. Отсюда направлялись на облаву всё новые группы солдат.
      По задворкам, по канавам, за заборами Мика подползал к трактиру всё ближе и ближе, пока не очутился на огороде напротив заднего крыльца трактира. Здесь он застрял надолго.
      Во дворе у колодца стояли осёдланные кони, а на крыльце сидели кавалеристы, курили махорку. Мика зарылся в кучу подсохшей картофельной ботвы и стал ждать.
      А Платайс уже заканчивал срочное донесение. Сведения были настолько важные, что он не побоялся нарушить правила конспирации и решил этой же ночью лично вручить донесение Лапотнику и заодно передать портфель с документами одному из железнодорожников, входивших в состав подпольной группы. Платайс знал, что в городе тревога, что пройти незамеченным почти невозможно. Но он должен был сделать это невозможное. Одевшись во всё тёмное, он вышел за ворота особняка…
      Не спал в ту ночь и Свиридов. Он приказал привести к нему пойманного на вокзале беспризорника. Конопатого так избили, что, прежде чем ввести в кабинет, его пришлось отливать водой. Подполковник наполнил коньяком стопку, заставил мальчишку выпить и не задал ни одного вопроса, пока не заметил, что хмель начал действовать. Левый глаз у мальчишки оживился и заблестел. Заблестел бы и правый, но его не было видно за бугристой фиолетовой опухолью.
      — Ловко ты сработал! Снайпер! — похвалил беспризорника Свиридов.
      — Глаз — как шило! — прошепелявил Конопатый разбитыми губами.
      — Тебя, наверно, Шилом и прозвали? — поинтересовался подполковник.
      — Конопатый я!
      — А я бы тебя Снайпером прозвал! — льстил подполковник. — Хочешь, в армию возьму?.. Винтовку выдам с особым прицелом! Форму получишь — погоны, сапоги… А?
      — Не ври! — сказал захмелевший беспризорник. — Знаю, чего хочешь!
      — Знаешь! — согласился Свиридов. — Ты не дурак — вижу!.. Если отпущу, принесёшь портфель обратно?
      — Принесу! — пообещал Конопатый и пьяно рассмеялся. — Только пустой! Идёт?
      — А где же… — подполковник подумал и закончил: — Где же то, что в портфеле было?
      — Разделили на всю бражку и режутся в очко!
      — Где?
      — За станцией… Там много землянок в лесу… Только б мою долю не просадили! — Конопатый с беспокойством поморгал единственным глазом и спросил у подполковника: — А сколько там было?.. Не надули бы меня!
      — Чего сколько?
      — Денег!
      Свиридов не ответил, налил вторую стопку.
      — На-ка, пей лучше!
      Конопатый выпил с удовольствием, потому что хмель заглушал ноющую боль в боку. Ещё на платформе солдат ударил его по рёбрам носком сапога.
      От второй стопки закружилась голова. Всё быстрей, быстрей. Тело стало лёгким, а шея обмякла. Подбородок уткнулся в грудь.
      Не рассчитал Свиридов — слишком большие были стопки. Подполковник крутил беспризорнику уши, бил наотмашь по пылавшим от коньяка щекам, но Конопатый уже ничего не чувствовал и бормотал что-то непонятное.
      Свиридов вытер платком пальцы и подумал, что воровство портфеля — очень неприятное происшествие, но оно никак не связано с тем, чего он опасался больше всего.
      Не мог этот грязный жалкий воришка выполнять чьё-то задание. Какое тут задание! Увидели беспризорники офицера с портфелем, заметили солдат-охранников и решили, что в портфеле деньги. О чём ещё могут думать эти оборванцы!
      Зазвонил телефон. И словно подтверждая мысли подполковника, начальник вокзала сообщил, что в уборной нашли подброшенный кем-то портфель и что офицер связи повёз документы в штаб на проверку. Через полчаса, созвонившись с начальником штаба, Свиридов узнал, что документы в порядке. Вызвав адъютанта, он приказал унести мальчишку и пристрелить где-нибудь в лесу.
      Рослый солдат взял Конопатого поперёк туловища, как мешок, перекинул через плечо и вынес на улицу. Голова и руки мальчишки постукивали солдата по животу. От Конопатого пахло спиртным.
      — Никак напоили шкета? — удивился солдат и жадно втянул носом аромат коньячного перегара. — Добро переводят!..
      Начало светать. Семеновец дошёл до кустов, за которыми начинался овраг. Там обычно расстреливали заключённых. Но он не сбросил Конопатого вниз, а положил под куст на жёлтые опавшие листья и, криво улыбаясь, смотрел, как мальчишка поёрзал по земле, потом сложил обе ладони вместе и, подложив их под щёку, затих.
      Солдат снял винтовку, перекрестился, несколько раз переступил с ноги на ногу, прислушиваясь к прерывистому посапыванию беспризорника.
      — Разве ж это война! — произнёс он хрипло и, выругавшись, пальнул в воздух…
      С рассветом утихла, успокоилась Чита. Разошлись по домам участвовавшие в облаве солдаты. Только у трактира ещё дымил догоравший костёр и ржали лошади. Теперь их было много. Кавалеристы расположились и во дворе и на площади.
      Из-за них Мика так и не смог попасть в трактир. Мальчишка не знал, что документы уже найдены, и боялся показаться кавалеристам на глаза. Теми же задворками и канавами, по которым он пробирался ночью, Мика отполз от трактира и, оказавшись за чертой города, побежал к развалинам лесопилки.
      Тут он и догнал Конопатого, который очнулся от предутреннего холода под кустом и в полуобморочном состоянии брёл к «дому».
      — Ты? — обрадовался Мика. — Живой?
      Конопатый застонал и, чтобы не упасть, ухватился за него.
      — Как тебя разделали! — ужаснулся Мика. — Гады!
      — Но я им ничего… — Конопатый прохихикал слабо, как умирающий.
      — Ничего не сказал… И про шляпу…
      — Про какую шляпу? — спросил Мика.
      Конопатого качало из стороны в сторону, говорил он еле-еле, но всё-таки в голосе слышалась гордость.
      — Про твою… — невнятно произнёс он распухшими губами. — В которой ты бегал… Глаз — как шило! — Конопатый попытался улыбнуться и, почувствовав, как вздрогнул Мика, успокоил его: — Не бойся!.. Забыл! Всё забыл!.. Только и Хрящ, чует… Но ты и его не бойся…
      — Ты бредишь! — сказал Мика. — Держись за меня крепче… Идём!
      — Брежу! — согласился Конопатый. — Идём… Глаз — как шило!
      Беспризорники не спали. Когда караульный просвистел один раз, вся орава высыпала из подвала. Конопатого на руках внесли в котельную и уложили на самом удобном месте. Его ни о чём не расспрашивали и не удивлялись, увидев распухшие губы, заплывший глаз. Мика задрал Конопатому рубаху, посветил огарком свечи. Грудь, спина, плечи — всё было в синяках.
      — Подорожник надо приложить!сказал Малявка и убежал за травой.
      — Рёбра целы? — спросил Хрящ,
      — Не знаю, — ответил Конопатый. — Я ещё пьян. Меня коньяком угощали.
      Ему не поверили, а он не стал спорить — больно было говорить.
      Вернулся Малявка с пучком широких листьев и приклеил их ко всем синякам и ссадинам. Конопатого накрыли тряпьём. Он пригрелся и заснул. Беспризорники сидели вокруг, молчали, и каждому почему-то припомнилась своя короткая и такая несчастная жизнь.
      Только Мика думал о другом. Беспризорников из Читы уводить нельзя: Конопатый не может сейчас отправляться в трудную дорогу. Не бросать же его здесь одного! Как же быть? Что бы сделал отец? Отменил бы свой приказ или нет? Наверно бы отменил! Да и опасность, вроде, миновала. Конопатого отпустили — значит, и других, мальчишек искать не будут. Можно переждать несколько дней. А пока надо подготовить беспризорников к переселению. Момент для решительного разговора, к которому Мика готовился давно, был подходящий. Он оглядел мальчишек.
      Свечка скупо освещала невесёлые задумчивые лица. Снаружи завывал осенний ветер. Сквозняк раскачивал жёлтый язычок пламени. По стенам котельной метались большие косматые тени. Было тоскливо и холодно. А мальчишкам хотелось хоть чуточку тепла и ласки. Но впереди ничего этого не было видно, и они старались не думать о будущем.
      Они думали о прошлом, о том далёком прошлом, в котором у каждого осталось что-то хорошее, казавшееся теперь сказочно прекрасным. Был дом, была своя кровать, были заботливые руки матери и были руки отца — сильные и добрые. Где всё это? Куда исчезло?
      — У меня мама ещё при царе умерла, — неожиданно произнёс Мика. Он отгадал, о чём думают ребята.
      — А у меня обоих нету, — отозвался Малявка. — Они врачами были… Спрятали раненого партизана, а семёновцы пришли — и всё… Мы на берегу жили… На обрыве расстреляли… И в воду…
      — Кому ещё навредили семёновцы? — спросил Мика.
      Сразу заговорили несколько мальчишек.
      — Руки! — крикнул Мика. — Поднимайте руки!
      Поднялось несколько рук.
      — А унгерновцы кому?
      Ещё поднялось три руки.
      — А японцы?
      Растопырив пальцы, вытянул руку Хрящ.
      — А каппелевцы? — продолжал опрос Мика и подсчитал руки: — Пять!.. А Колчак?
      Пострадавших от Колчака было больше всего.
      — Ничего себе счетик, — сказал Мика и задал самый главный вопрос, ради которого он и затеял весь этот разговор: — А кого большевики обидели? Есть такие?
      — Есть!
      Все повернулись к одному из телохранителей Хряща.
      — Врёшь! — крикнул Мика и подскочил к парню. — Говори честно!
      — Красные моего старшего брата кокнули! — ответил мальчишка.
      — За что? — вскипел Мика. — Врёшь!
      — Не вру!.. Во ржи… Там бой был, а он убитых обшаривал. Его поймали — суд… Трое сбоку — ваших нет!
      — Ну и правильно! — сказал Хрящ. — Воровать у мёртвых — последнее дело!.. И катись от меня! — царёк оттолкнул парня. — Ты больше не телохранитель!
      — Вот я и спрашиваю, — опять заговорил Мика, — кого обидели большевики? — Он поднял свечу над головой и по очереди оглядел всех мальчишек. — Нет таких?.. И не будет!.. А мы что — так урками и останемся? Скоро красные сюда придут, а мы так и будем по подвалам прятаться? Не надоело?..
      — Заговорил! — улыбнулся Хрящ. — Давно бы так, а то мутил да темнил… Мы народ дошлый — всё понимаем!..
     
      СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
     
      Владелец передвижного цирка проклинал тот день и час, когда он привёз свою труппу в Читу. Не вовремя приехали они сюда. Гвоздь программы — слон Оло выступал всё хуже и хуже. У него никак не заживала нога, повреждённая в вагоне цепью. Ему бы надо дать передышку, но без слона зрителей в цирк не заманишь ничем. После каждого выступления раскрывался шов на задней ноге Оло. Слон возбуждался и не хотел подпускать к себе дрессировщика. Скучал Оло и по старому хозяину, который продал его и уехал в Китай.
      Владелец цирка с радостью перебрался бы из Читы куда-нибудь на восток, но для переезда требовалось четыре грузовых вагона, а дорожная служба не могла предоставить ни одного. Застрял цирк в читинской «пробке». Чтобы не прогореть совсем, владелец не разрешил отменять представления. Он даже заботился о расширении актёрского состава. Узнав, что распалась одна из бродячих трупп, гастролировавших на станциях КВЖД (китайская восточная железная дорога, участок старой Транссибирской магистрали пролегающий через территорию Китая), он послал артистам приглашение и обещал хорошую плату, но ответа пока не получил.
      Брезентовый купол шапито был раскинут там же, где когда-то стоял цирк, в котором выступали родители Цыгана. Рядом громоздились подсобные пристройки. В отдельном щитовом сарае с высокой дверью помещался слон.
      Цыгана давно тянуло побывать в цирке. Но вечером, когда начинались представления, в трактире — самый наплыв посетителей, не выберешься. А днём в цирке делать нечего. Цыган по афишам определил, что это не та труппа, в которой он знал всех, начиная от хозяина и кончая глухим сторожем. Но всё-таки он не вытерпел и пришёл днём к цирку.
      Настроение у Цыгана было расчудесное. Он только что бегал к Мике и узнал, что операция с документами прошла удачно. Правда, избили Конопатого, но это не беда. Парень он жилистый — поправится дня через два.
      Уходить из Читы вместе с беспризорниками Цыган не собирался. Они с Микой немножко поспорили, но потом и Мика согласился. семёновцы успокоились, опасность миновала. Зачем же терять такой превосходный наблюдательный пункт, из которого можно читать самые секретные распоряжения врага?
      Насвистывая какой-то цирковой мотивчик, Цыган раздвинул полотнища, закрывавшие вход под купол, и заглянул внутрь. Там был полумрак. Смутно виднелись круто подымавшиеся кверху ряды скамеек. На арене, посыпанной опилками, тускло поблёскивала металлом тренировочная перекладина. На Цыгана пахнуло неповторимым, знакомым цирковым запахом. Пусто. Тихо. Только хлопал на ветру брезент у вентиляционного люка. Да где-то за цирком у служебных помещений сердито кричали люди.
      Цыган подбежал к снаряду, подпрыгнул, ухватился за перекладину, крутанул «солнце» и мягко приземлился на подушку из опилок. А крики за цирком всё усиливались. Мальчишка нырнул под брезентовую стенку, очутился перед сараем слона и невольно рассмеялся. У открытой двери метались люди. Они подскакивали, приседали, кидались в сторону, увёртываясь от вылетавших из сарая предметов. Кто-то с силой выбрасывал оттуда то табурет, то фонарь, то буханку хлеба. Красной картечью вылетела из сарая и рассыпалась по земле морковь. Затем из двери показался хобот и два бивня. Слон грозно протрубил. Люди отскочили ещё дальше. А Цыган не испугался. Он смотрел на слона и не верил глазам. Но ошибки быть не могло. Один бивень прямой, чуть загнутый кверху, а второй отогнут не вверх, а влево, и на нём — глубокая, заметная издали чёрная зазубрина.
      — Оло! — крикнул Цыган. — Оло! Голубчик!
      Слон перестал реветь, скосил злые маленькие глаза на мальчишку, пошевелил ушами и протянул к нему хобот.
      — Оло! Слонище-дружище! — ласково приговаривал Цыган, приближаясь к слону. — Ну, узнай меня! Узнай!
      Слон дотронулся до его плеча, скользнул по шее, по волосам, а потом обвил за плечи и подтянул к себе.
      Цыган слышал, как ахнули сзади.
      — Не бойтесь! — крикнул он и, подобрав валявшуюся под ногами буханку хлеба, подал её слону. — Ешь, Оло! Ешь!.. Что ты расшумелся?
      Буханка исчезла во рту у слона.
      — Узнал! — обрадовался Цыган и прижался щекой к хоботу. — А папку моего помнишь, Оло? А мамку?
      Слон приподнял мальчонку хоботом и покачал его из стороны в сторону, издавая дружелюбное урчанье.
      Трое мужчин стояли поодаль и с удивлением и страхом следили за этой сценой. Дрессировщик — бритоголовый человек в ермолке пожал плечами.
      — Чертовщина какая-то!
      Фельдшер снял пенсне, поморгал красными подслеповатыми глазами и рассудительно произнёс:
      — Вы же видите — цыган. У них особый дар на животных. Они, как вы знаете, могут любую дикую лошадь образумить. Язык, вероятно, знают или некий подходец имеют, который позволяет им…
      Третий мужчина — владелец цирка — прервал эти рассуждения.
      — Не теряйте время! — сказал он, — Мальчик! Ты поласкай его пока! Поласкай!
      Фельдшер засуетился. Схватил буханку, надрезал её ножом и насыпал из пакетика большую дозу снотворного. Фельдшер рассчитывал, что Оло, проглотив с хлебом этот порошок, станет на какое-то время вялым, безразличным и позволит наложить на больную ногу пластырь с лекарством.
      Но перехитрить слона не удалось. Он взял буханку и закинул её за сарай. Цыган расхохотался.
      — Заработать хочешь? — спросил у него хозяин цирка.
      — Для Оло могу и бесплатно!
      — Дайте ему! — приказал хозяин, и фельдшер отдал Цыгану пакетик с порошком, нож и новую буханку хлеба.
      Мальчишка подумал, понюхал порошок и отказался.
      — Отравится ещё!
      — Это всего лишь снотворное! — пояснил фельдшер.
      — Я и без него справлюсь!
      Тогда фельдшер принёс большой кусок холста, покрытый толстым слоем мази.
      — Этот пластырь надо приклеить к задней ноге. У него там рана.
      Цыган отбросил нож, пакетик со снотворным порошком сунул в карман, буханку хлеба отправил в рот Оло и, взяв пластырь, наклонился и полез слону под брюхо. Оло протянул за ним хобот, но не остановил, только похлопал по спине, точно хотел предупредить, чтобы он не сделал больно.
      Оло стоял в дверях. Задняя половина туловища находилась в сарае, и мужчины не видели, что делает Цыган. Они слышали только, как он сочувственно приговаривал:
      — Ой, какая болячка!.. Но ничего, слонище-дружище, потерпи! Заживёт! Вот та-ак!.. Потерпи ещё немножечко.
      И Оло терпел, хлопал ушами-лопухами и ни разу не двинул ни одной ногой. Когда Цыган закончил перевязку и вышел из сарая, слон опять обнял его хоботом.
      — Ап, Оло! Aп! — попросил мальчишка, и Оло послушно усадил его к себе на спину.
      Хозяин с нескрываемым пренебрежением взглянул на дрессировщика, произнёс: «М-да-а!» — и сказал Цыгану:
      — Слушай, парень! Оставайся у меня в цирке! Не обижу.
      — Остался бы! — Цыган вздохнул с искренним сожалением. — Не могу… Работаю в другом месте.
      — У меня лучше будет!
      — Не могу! — повторил мальчишка. — А где старый дрессировщик?
      — Ты его знал? — удивился хозяин.
      — Нет! — соврал Цыган. — Просто вижу, что этот не того!..
      — Ну-ну! — прикрикнул человек в ермолке. — Поговори мне!
      — И поговорю! — не испугался Цыган. — Довёл слона!.. Тебя бы самого на цепь посадить надо! И чтобы она тёрла тебе ноги днём и ночью!
      Человек в ермолке схватил палку с крючком и колючкой на конце — с этой палкой он выводил Оло на манеж — и замахнулся на мальчишку. Но слон так свирепо махнул головой, что дрессировщик отскочил.
      Цыган, как с горки, съехал вниз по слоновьему хоботу и с достоинством сказал хозяину:
      — Нужно будет — позовёшь. Меня в трактире найти можно.
      Он ушёл, а Оло долго трубил — звал своего маленького друга.
      С какой бы радостью вернулся мальчишка в цирк и остался бы в нём навсегда! Надоели ему грязные тарелки и пьяные голоса. Опротивел запах трактира. Но Цыган знал: если будет нужно, он не уйдёт из трактира до самой старости, до смерти.
      Задумавшись, он шёл посередине улицы и не услышал приближающегося цокота лошадиных копыт.
      — Посторонись! — крикнул Карпыч.
      Цыган отскочил к забору и пропустил коляску. Платайс поднял руку в лайковой перчатке и погрозил ему пальцем. «Не ушёл! — подумал Платайс. — Наверно, и Мика с беспризорниками ещё в Чите…»
      — Ему никак нельзя, — тихо, не оборачиваясь к седоку, сказал Карпыч, продолжая начатый до встречи с Цыганом разговор. — Он — телеграф твой! Сгинет по дурному случаю — и конец, однако! До партизан без него не достучишься! Ни ты, ни я ходов к ним не имеем… С этой бухалкой мне в самый раз идти будет! Только б она не трахнула безвременно, окаянная!..
      Карпыч насторожённо взглянул под ноги — на пол коляски. Там, с обратной стороны, между колёс была прикреплена проволокой к днищу коляски самодельная мина с часовым механизмом. Её по просьбе Платайса смастерил партизанский умелец, славившийся на всё Забайкалье. Лапотник, передав донесение, составленное по документам, добытым беспризорниками, взамен получил эту мину и привёз в Читу. Через Карпыча он сообщил также, что партизаны одобрили предложенный Платайсом план неожиданного захвата станции Ага. Оставалось теперь согласовать срок с командованием Амурского фронта.
      Платайс предполагал, что, получив последние чрезвычайно важные сведения, командование ускорит подготовку общего наступления на читинскую «пробку». Поэтому и сам он должен поторопиться. Надо было побывать и на станции Ага. И здесь, в Чите, предстояло организовать взрыв склада с боеприпасами. Для этого и предназначалась мина с часовым механизмом. Но кто подложит её? Об этом и толковал Карпыч. Он считал, что Лапотника надо поберечь, потому что через него была налажена связь с партизанами.
      — Моё это дело — и не спорь! — сказал он Платайсу и повторил: — Только не сыграла б она, однако, прохвостка!.. Коня жалко!
      — Подумаем, Карпыч, подумаем, — ответил Платайс. — А мины не бойся. Езди спокойно по любым колдобинам — не сработает. Лучшего места не найти: и под рукой всегда, и никто не догадается.
      Карпыч остановил коня у дома контрразведки.
      — Приехали, господин Митряев!
      Платайс заезжал сюда чуть ли не каждый день, как и положено отцу, потерявшему дочь. Но подполковник Свиридов не принимал его. Выходил вежливый адъютант и произносил одну из двух заученных фраз: либо подполковник в отъезде, либо подполковник просит извинить — он очень занят.
      И на этот раз Свиридов не принял Платайса.
     
      НОВАЯ БЕДА
     
      Трясогузка бойко торговал свечками. Было воскресенье. Народу пришло в церковь много. Он уже знал в лицо почти всех богомольцев и мог отгадать, кто и какую свечу купит. Эта старуха в чёрном платке возьмёт самую тоненькую — грошовую. Если судить по свечке, слабо она верит в бога. А вот этому солдату потолще приготовить надо. Он не пожалеет гривенника. Только не поможет! Всем семёновцам крышка будет!
      Пришёл и трактирщик, у которого работал Цыган. Давай, давай полтину — не жалей! Трясогузка отобрал большущую витую свечу. Покупай, пока деньги водятся! Скоро ликвиднем твоё заведение в пользу народа!
      А зачем это Нинка вдруг заявилась?
      Последнее время дочка священника сторонилась Трясогузки. Увидит его — и убежит. А в первые дни отбоя от неё не было: куда Трясогузка, туда и она. Даже церковь подметать помогала.
      Нина подошла к стойке, за которой хозяйничал Трясогузка, и как-то странно потупилась, замялась.
      — Батя подослал? — ехидно прищурился мальчишка. — Деньги проверяешь?
      — Дурачок ты! — робко произнесла девочка, сунула ему какую-то бумажку и убежала.
      Трясогузка прочитал: «Ты мне очень-очень нравишься! Только никому не говори!» Он сердито засопел, скомкал в кулаке записку, но потом разгладил её, положил во внутренний карман и забыл про свою торговлю.
      — Заснул? — спросил у него Лапотник.
      Он через день заходил в церковь, чтобы узнать, нет ли чего от Платайса.
      Трясогузка торопливо протянул Лапотнику две свечи. Если бы он дал одну, это означало бы, что никаких поручений пока нет. Свеча потолще была с «начинкой», предназначенной для отправки на партизанский телеграф. Платайс передавал кое-какие новые данные и просил командование фронтом как можно скорее сообщить точное время начала наступления, чтобы приурочить к этому дню захват станции Ага.
      Толстую свечу Лапотник засунул под зипун, а с тонкой подошёл к иконе, зажёг и вставил в многоместный подсвечник, в котором уже горело штук десять разнокалиберных свечек. В это время сзади громыхнула об пол медная тарелка, в которую Трясогузка клал деньги. Зазвенела покатившаяся во все стороны мелочь.
      Обернулись молившиеся в церкви люди. Священник замер на секунду с приподнятой рукой, качнул головой, глядя на Трясогузку, собиравшего рассыпавшуюся мелочь. И только Лапотник знал, что тарелка упала не случайно.
      Он перекрестился несколько раз, подошёл к другой иконе, вынул из-за пазухи толстую свечу, зажёг и поставил перед плоским, бестелесным и холодным ликом святого. Можно было дождаться конца службы, но Лапотник понимал: если за ним пришли, то и они дождутся, не уйдут, не упустят. Он ещё раз перекрестился и, повернувшись к выходу, увидел в дверях офицера и двух солдат. Они, как и все, стояли с благочестивыми лицами, без фуражек. Но по их острым взглядам Лапотник понял, что Трясогузка недаром подал сигнал тревоги.
      Не взглянув на мальчишку, он пошёл прямо на солдат. Они расступились.
      — Сам идёшь? — насмешливо шепнул офицер.
      — Ноги есть пока, — спокойно ответил Лапотник. — Иду.
      Они вчетвером вышли из церкви…
      — Здравствуй, борода, здравствуй! — приветливо встретил Лапотника подполковник Свиридов.
      — Здравствую пока, ваше благородие.
      — Почему пока? — возмутился Свиридов. — Будешь честным — будешь здравствовать и дальше.
      — Чести сроду не занимал! — ответил Лапотник.
      — Вот мы и посмотрим! — воскликнул подполковник. — Садись, борода!
      Лапотник сел в кресло. Подполковник сидел за столом, а адъютант подошёл к Лапотнику, встал над ним и, скрестив на груди руки, спросил:
      — Помойку у господина Митряева ты выгребал?
      — Помойки не было, — покачал головой Лапотник и подумал: «Дознались-таки! Откуда?»
      Но он не разгадал эту загадку. Да и Платайс потом так и не узнал, как свиридовская контрразведка напала на след.
      — А что было? — спросил подполковник.
      — Мусор был: щепа, опилки, сучья…
      — Кто же тебя позвал?
      — А ентот… управляющий митряевский.
      Лапотник не сомневался: живым его отсюда не выпустят, и потому он решил умереть, но с пользой. Решил своими показаниями подтвердить «бегство» управляющего.
      — Ну, ну, рассказывай! — поторопил его Свиридов. — Позвал, значит, и что дальше?
      — Позвал и — сотенную…
      Лапотник испуганно умолк — сделал вид, что сболтнул лишнее.
      — Смелей! Смелей! — подбадривал его подполковник.
      — А чего смелей? Позвал и заплатил!
      — Сотенную? За воз мусора?
      Оба офицера рассмеялись.
      — По сто рублей за возик! Ты же миллионер! Зачем в лаптях ходишь? — подполковник постучал пальцем по столу. — Проговорился ты, борода! За что же он тебе сотенную сунул?
      Лапотник промолчал. Подполковник встал.
      — Ты припомни! Может быть, не он, а сам господин Митряев отвалил тебе этот кусочек от щедрот своих?
      — Не-е… Управляющий…
      — Да за что? — крикнул адъютант.
      Лапотник махнул рукой.
      — Ладно… Скажу… Велел он, как уезжать буду, флигелёк во дворе подпалить.
      — Кто велел?
      — Да ентот… управляющий.
      — А где он сам был?
      — Где ж ему быть-то!.. Убег! Как Митряев ушёл с офицером из дома, так и он — тигаля!
      — Один?
      И опять замялся Лапотник. И уже по этому хорошо разыгранному замешательству можно было догадаться, что управляющий убежал не один.
      — С кем? С кем? — нетерпеливо спросил подполковник.
      — С кем ещё?.. Да с ентой — с дочкой митряевской… Руки-ноги повязал, в мешок — и пофитилил!
      — Куда?
      — Не знаю.
      — Не ври, борода! Говори, куда? — подполковник снова постучал пальцем по столу.
      — Куда? — повторил за ним адъютант, вытаскивая из кобуры пистолет.
      Левой рукой он схватил Лапотника за бороду и заставил встать, а правой ткнул ему в лицо дуло пистолета.
      — А етто зря, ваше благородие! — прохрипел Лапотник. — Не пужливый!
      Быстро, рывком он заломил руку с пистолетом офицеру за спину и, как железным обручем, сдавил его до хруста в костях, перегнул чуть ли не вдвое, отшвырнул в угол кабинета и молча пошёл на подполковника, большой, взъерошенный, с напружиненными руками и растопыренными пальцами.
      — Осатанел, борода? Сядь!довольно спокойно приказал Свиридов и вдруг крикнул: — Не стрелять!
      Но адъютант не мог остановиться. Лёжа в углу, придерживая ослабевшую правую руку левой, он с перекошенным от боли и ненависти лицом посылал пулю за пулей в широкую, туго обтянутую зипуном спину.
      Лапотник покачнулся, схватился за подлокотник кресла, хотел повернуться к стрелявшему, но подвели колени. Он устало осел в кресло, будто решил отдохнуть после трудной работы, по-хозяйски выставил ноги в лаптях и больше не пошевельнулся.
      Со стоном выполз из угла адъютант. Подполковник недовольно посмотрел на него.
      — Какая нелепость!.. Зачем вы стреляли?.. Такого медведя уложили!
      Офицер виновато молчал и, приохивая, ощупывал себя.
      — Земля без мужика — не земля! Пустыня! — сказал Свиридов. — А нам пустыня не нужна!.. Хотя… — Он нахмурился и с усмешкой произнёс:
      — Нам!.. А где мы будем завтра? На какой земле?..
     
      ПЕРЕСЕЛЕНИЕ
     
      Наступил октябрь 1920 года. По ночам уже приходили с севера морозы. Стекленели лужицы. Мальчишки позатыкали дыры в подвале, но теплей не становилось. Спать укладывались плотной кучкой, которая с каждым днём уменьшалась. Беспризорники по трое переселялись на станцию Ага.
      Этот распорядок установил сам Хрящ или, как его теперь называли, всенач, то есть всеобщий начальник. Он знал, что всем сразу из Читы не уехать: семёновцы не собирались предоставлять им специального вагона. Приходилось пользоваться обычными местами, издавна закреплёнными за беспризорниками, — тормозными площадками, угольными ящиками, крышами вагонов. Но и эти места нужно было занимать тайком. Всей оравой на поезд не нагрянешь. Заметят и после того случая с портфелем могут избить, как Конопатого. Потому и уезжали по трое. Хрящ с Микой выбирали очередную тройку и назначали старшего. Первыми отбыли начпрод Малявка и два его помощника.
      Мальчишки не спрашивали, почему нужно уезжать из Читы и не в какой-то другой город, а именно на станцию Ага. Так приказывал Хрящ, а ему — начфин Мика, а Мике — ещё кто-то таинственный, добрый и сильный. Таинственный потому, что никто, кроме Конопатого, не представлял, что это за человек. Добрый потому, что все понимали: не сам же Мика печатает эти бесконечные десятки, на которые живут беспризорники. А сильный потому, что большевик. Ведь Мика не скрывал, что они будут воевать за большевиков. И, наверно, эта война как раз и начнётся на станции Ага. Переедут они туда, и тогда им скажут, что надо делать.
      Но Платайс назвал эту станцию только для того, чтобы снова не потерять сына. Сам он предполагал встретить красные войска на станции Ага, потому и Мике велел перебраться с мальчишками туда же.
      Таков был первоначальный план, но неожиданная гибель Лапотника могла нарушить всё. Со смертью Лапотника связь с партизанами прервалась. Платайс не мог узнать день и час наступления. Без этого операция на станции Ага лишалась смысла. Захватить станцию нужно в день решительного штурма читинской «пробки». Тогда семёновцы не смогут ни подбросить подкрепления к Чите, ни откатиться на юг к маньчжурской границе.
      Но как теперь узнать эту дату? И Платайс откладывал поездку на станцию Ага. Он ждал и верил, что партизаны и командование фронтом найдут возможность связаться с ним. Им известны все адреса: и особняк Митряева, и церковь с Трясогузкой, и трактир с Цыганом.
      И Платайс дождался.
      Ночью постучал в окно Трясогузка. Войдя в дом, он загадочно улыбнулся и протянул свечу.
      — Кто принёс? — спросил Платайс, срезая донышко.
      — Отгадайте?
      — Гадать некогда! — строго сказал Платайс.
      — Тётя Майя, — обиженно ответил Трясогузка.
      — Кто-о?
      Платайс торопливо вытащил из свечи бумажку и сразу же увидел самоё главное — дату. Ему приказывали в ночь на 19 октября обеспечить захват станции Ага партизанами. План этой операции оставался прежним. Кроме того, командование фронтом приказывало оказать помощь Майе, которая приехала в Читу как артистка. Владелец цирка, послав приглашение актёрам распавшейся труппы, и не подозревал, что приобретёт сразу и хорошую воздушную гимнастку, и советскую разведчицу.
      Не только для связи с Платайсом приехала Майя. Её направили в тыл врага с важным заданием, касавшимся предстоящего освобождения от оккупантов всего Дальнего Востока. Вот почему командование приказывало помочь Майе и всему цирку выбраться из Читы до начала боёв.
      — Держись, парень! — весело сказал Платайс Трясогузке. — Сознайся: надоело псалмы и молитвы слушать?
      — Привык уже.
      Платайс подсел к мальчишке.
      — Жди сегодня Карпыча. Покажешь ему своё хозяйство. Бинокль возьми у Цыгана.
      Трясогузка всё ещё сердился и отвечал вяло, односложно.
      — Да ты не дуйся! Пойми — некогда в гадалки играть! — Платайс похлопал его по колену. — Что бы я без вас делал? Без таких помощников!..
      — Не заигрывайте!
      — И не думаю! — Платайс встал. — Слушай приказ!
      Встал и Трясогузка.
      — Склад с боеприпасами — твоё хозяйство. Ты за него и отвечаешь вместе с Карпычем!
      — Сделаем.
      — Верю! И сразу же уходи!.. Ребят найдёшь на станции Ага.
      — Ясно! — повеселел Трясогузка…
      На следующее утро, забрав с собой все деньги, Платайс вышел за ворота. Карпыч был уже на месте.
      — Доброе утро, господин Митряев!
      — Доброе, Карпыч, доброе! — Платайс сел в коляску. — Время, Карпыч, пришло… Сегодня!
      — Ну-у! — старик оживился. — Слава тебе, господи!.. Надоело, однако, на проклятущей ездить. Взыграет — коня жалко!
      — Что конь! Ты сам будь… — Платайс запнулся. — Не имеешь ты права ошибиться! Хочу тебя целым видеть!
      — Кто умирать хочет?.. А только она не спрашивает, однако, смертушка-то!
      — Хочу видеть тебя целым! — повторил Платайс.
      — Авось свидимся, однако… Не кручиньтесь, господин Митряев!
      — Я её на три часа заведу, — сказал Платайс, и больше они об этом не разговаривали.
      Карпыч, как большинство извозчиков, болтал всякие байки, вспоминал последние городские сплетни и слухи. Платайс удивился, когда узнал, что вся Чита говорит про новую цирковую артистку Габриэллу. Она выступила всего один раз — вчера вечером, но её уже запомнили.
      — Красива, говорят, шельма, до невозможности, — болтал Карпыч. — И по воздуху, говорят, прямо-таки порхает, как мотылёк весенний… И набожная, однако. Как приехала — сразу в церковь. Помолилась — дело у неё опасное…
      — Куда уж опаснее! — отозвался Платайс.
      — Может, она — Лапотник без лаптей? — спросил хитрый старик. — Потому, может, и утро доброе сегодня?
      Эту тайну можно было и не открывать Карпычу, но Платайс почему-то не смог соврать. Он просто не ответил на этот вопрос.
      — Какого человека потеряли! — сказал он. — Когда всё это кончится, Карпыч?
      — Кончится, однако! — сказал старик. — Народ — он своё возьмёт! А что народу надо? Тишь надо, да гладь, да всякую благодать!.. Заживём, господин Митряев!.. А Лапотнику я крестик обряжу… Видел, где зарывали его, однако…
      Платайс в первую очередь побывал на вокзале, выяснил через своих людей, что от цирка давно подана заявка на четыре грузовых вагона. Он попросил найти и предоставить их цирку. Выдал деньги, чтобы их подсунули кому надо. Заказал он и ещё один грузовой вагон — для себя лично. Этот вагон железнодорожники должны были в течение дня перегнать на станцию Ага.
      Затем Карпыч повёз своего седока к дому контрразведки. Платайс ехал к Свиридову и не чувствовал ничего, кроме ненависти. Он не знал, как погиб Лапотник, но был уверен, что от него в контрразведке не добились никаких показаний. Он надеялся, что подполковник опять не примет его. Это было бы очень кстати. Не хотелось видеть Свиридова. Платайс опасался, что, встретившись с человеком, погубившим Лапотника, он не сможет сыграть роль несчастного отца, потерявшего надежду на возвращение дочери. Но и не ехать нельзя. Покажется странным, что Митряев перед отъездом из Читы не попытался ещё раз навести справки о Мэри.
      Как назло, Свиридов приказал адъютанту пропустить Платайса. Он вошёл в кабинет и сказал с надеждой в голосе:
      — Вы несколько раз отказали мне в приёме. Я боялся, что и сегодня… И вдруг!.. Неужели вы… обрадуете меня?
      — Кое-что начинает проясняться, — сухо ответил подполковник. — Но и вы со своей стороны могли бы помочь мне!
      — Как? — вырвалось у Платайса. — Я всё… Я готов! Прикажите только!
      — Надо заставить этого подлеца дать о себе знать. Вы же помните, чего он ждёт.
      — Я так и делаю! — воскликнул Платайс. — В Чите всё продано, кроме дома. А сегодня я еду на станцию Ага.
      — Ага? — переспросил подполковник.
      — Да. Там железа на несколько тысяч… Я даже думаю обмануть этого негодяя! Если покупателей не будет — заставлю погрузить железо в вагон. Он подумает, что всё продано, и назначит место и время встречи. Ведь так он писал!
      Эти рассуждения показались Свиридову наивными, но он не стал разубеждать собеседника и снова спросил:
      — Так значит — в Ага?.. Интересное совпадение!.. Если не возражаете, я буду вашим попутчиком.
      — Вы тоже туда? И тоже сегодня? — Платайс сделал над собой усилие и приветливо улыбнулся. — Очень приятно!
      И оба подумали об эшелоне с ранеными красноармейцами. Платайс почему-то не сомневался, что этот выезд подполковника каким-то образом связан с эшелоном, который уже второй день стоял в тупике на станции Ага. Знал Платайс также, что в вагонах раненых не было. На одном из перегонов партизаны остановили состав, подменили охрану и увезли раненых в свой лагерь. Вместо них в вагоны погрузился диверсионный отряд. Для маскировки всех бойцов заранее обмотали марлевыми повязками и бинтами. И сейчас на станции Ага в тылу у семёновцев находился кулак, всегда готовый к бою. Если Свиридов решил поехать туда, чтобы присутствовать при расстреле красноармейцев, то он просчитался. Расстрела не будет, но помешать операции — рассекретить раньше времени этот боевой кулак — он мог.
      Так думал Платайс, а у Свиридова мысли были другие. Никого расстреливать он пока не собирался. Он хорошо изучил все донесения семеновской разведки и предвидел близкий разгром. Даже по ночам ему виделась карта «пробки». Трезво оценивая обстановку, он представлял будущие бои и понимал, что семёновцам не миновать окружения, «мешка», из которого трудно будет выбраться. На этот случай и приказал он перегнать эшелон с захваченными в плен ранеными на станцию Ага. По его тайному распоряжению их даже неплохо кормили и снабжали кое-какими лекарствами, над которыми бойцы диверсионного отряда хохотали до слёз.
      Подполковник боялся, что, попав в окружение, а потом в плен, он неминуемо предстанет перед военным судом. За эшелон со спасёнными ранеными Свиридов надеялся выторговать если не свободу, то хотя бы жизнь.
      — Вы надолго туда? — спросил Платайс.
      — Дня на два.
      — А помните… — Платайс опять помрачнел. — Ещё до всего этого… Помните, вы пошутили, что не выпустите меня из Читы без прощального ужина?.. Настроение у меня — сами понимаете… Но для вас… Возможно, и самому полегче будет… Что, если мы на этой станции гульнём немножко?
      — В Ага?.. Что вы, господин Митряев! Там буфет с бутербродами ещё николаевских времён и больше ничего!
      — Но я слышал: буфет принадлежит читинскому трактирщику… Если хорошо заплатить… Выедет с поваром и обслужит наш пикник…
      — Да, но… сколько это будет стоить!
      — Что мне деньги!.. Мне дочь дороже всех сокровищ! Я без Мэри отсюда не уеду!
      — Даже если сюда придут красные?
      — Даже!.. Уж они-то найдут мою дочь!
      — Зачем же так мрачно! — подполковник покачал головой. — Вам действительно надо поразвлечься!..
      От Свиридова Карпыч повёз Платайса в трактир. За обедом он спросил у трактирщицы, какой доход приносит их заведение за день работы. Не зная, куда клонит господин Митряев, она раза в три завысила цифру. Платайс отсчитал названную сумму и сказал:
      — Завтра вечером вы будете обслуживать моих гостей, но не здесь, а на станции Ага.
      Трактирщица приоткрыла рот, но он не дал ей говорить.
      — Знаю! За хлопоты по переезду получите дополнительно проценты.
      Он отсчитал ещё несколько сотен. Но трактирщица опять приоткрыла рот.
      — Что ещё? — спросил он. — Мало?
      — Господин Митряев… Мы обслужим вас в лучшем виде!.. Но хотелось бы, чтобы и здесь трактир не закрывался. Смею вас уверить — это вам не помешает! На станции Ага будет всё самое лучшее!
      — Хорошо! — ответил Платайс. — Да!.. Вот ещё что… У вас цыганёнок служит. Пошлите его туда с гитарой! Пусть повеселит моих гостей…
     
      ВПЕРЁД, ОЛО, ВПЕРЁД!
     
      Дотемна Карпыч и Трясогузка просидели на колокольне. Старик смотрел в бинокль, а мальчишка рассказывал. Он знал своё «хозяйство» так, будто сам разводил и проверял караулы. семёновцы выбрали для склада очень удобное место. Мелкий березняк хорошо маскировал многочисленные навесы, под которыми хранились ящики с боеприпасами. А вокруг склада с трёх сторон было чистое поле. И лишь справа, недалеко от дороги, проложенной к воротам, длинным языком тянулась болотистая низина, поросшая кустарником. Она вплотную подходила к сторожевой тропе, сразу же за которой начинался забор из колючей проволоки. По тропе ходил наружный патруль — по одному часовому на каждую из четырёх сторон склада. Внутренний караул с пулемётами находился на сторожевых вышках, установленных по углам.
      Чтобы подбросить мину, надо было проползти низиной до тропы. От неё до ящиков со нарядами не больше пяти метров.
      — А фонарей у них нету? — спросил Карпыч.
      — Каких? Карманных?.. Есть, наверно, — ответил Трясогузка.
      — Да не про то! — Карпыч забыл нужное слово. — Ну, этих… больших, однако!
      — Прожекторов? — догадался Трясогузка. — Нету! Не бойся!
      — Не бойся, говоришь? — улыбнулся старик.
      — А боишься — давай я!
      — Горяч ты, паря, однако!.. Не торчи ночью наверху. Я складов не взрывал, — может, половина Читы развалится?.. Поберегись!
      — А я взрывал! — Трясогузка вспомнил, как они сыпали порох в кухонную трубу. — Ничего особенного — печку и стену разворотило, и всё!
      — Поберегись, однако! — повторил Карпыч. — Укройся — мне спокойней будет.
      — Ладно! — пообещал Трясогузка и подумал: «Шиш-то я уйду отсюда!»
      Караул у склада сменялся в полночь. Карпыч решил подбросить мину до смены, когда часовые уже устали и с томительным ожиданием поглядывают на караульное помещение: не показался ли разводящий унтер-офицер с новыми патрульными.
      В десятом часу Карпыч спустился с колокольни, а Трясогузка остался наверху. Порывами налетал ветер. Потом набрался сил и упруго подул с севера, плотный и холодный. Стало ещё темнее, и повалил первый в ту зиму снег.
      — Снег-снежок! Белый пушок! — пропел кто-то внизу.
      Трясогузка узнал голос Нины и услышал её быстрые шаги. Она поднималась на колокольню. «Чего ей надо! — недовольно подумал он. — Лезет, когда не до неё!»
      — Ты здесь? — спросила Нина.
      — Ну, здесь.
      — Я так и думала!.. Смотри — первый снежок!
      — Ну и что?
      — Ничего… Я всегда радуюсь первому снегу… А почему — не знаю. Как праздник!
      Нина подсела к Трясогузке. Было темно-темно. Долго сидели они молча. Нина всё никак не могла решиться. Наконец решилась и чуть слышно спросила:
      — Ты читал?
      — Ну, читал.
      — Чего-нибудь мне скажешь?
      — Пристала! — рассердился Трясогузка. — Может, и ты нравишься, а что из этого! Некогда мне сейчас!
      — Мне больше ничего и не надо, — покорно ответила Нина. — Хочешь, я уйду?
      — Ладно, сиди! — разрешил Трясогузка. — Я сам скоро уйду от вас.
      — Тебе у нас плохо?
      — Не плохо, а нужно… Могу вернуться потом, только вас тут не будет!
      — Почему?
      — Твой батя от красных удерёт.
      — А он их не боится. Знаешь, что он говорит?.. Красные хоть и антихристы, а люди хорошие.
      — Тогда, может, и вернусь.
      — Я тебя ждать буду!
      — Ну, жди… Только я в церкви работать не стану! И ты чтоб в попа не превратилась!
      Нина рассмеялась весело, счастливо.
      — Женщина не может быть священником!
      — Ну и хорошо… А то будешь махать кадилом, как дура!..
      У склада раздался выстрел. Трясогузка вскочил и подбежал к перилам. Выпучив глаза, уставился в упругую, смешанную со снегом тьму. Ничего не было видно…
      Ничего не видел и только что выстреливший часовой. Он стоял на тропе и, как Трясогузка, пялил глаза. Вокруг — снег и ветер. И ничего больше. А несколько секунд назад ему показалось, что в низине по тонкой снежной подстилке, прикрывшей болотные мхи, кто-то прополз от куста к кусту. Часовой пальнул наугад и теперь стоял и с суеверным страхом прислушивался.
      К нему уже бежали из караулки унтер-офицер с фонарём и несколько солдат.
      — Чего стрелял? — спросил унтер, видя, что никого из посторонних поблизости нет.
      — Вроде двигалось… Шевелилось вроде… — неуверенно сказал часовой, указывая дулом винтовки в сплошную стену несущегося по ветру снега. — А потом — сгинуло… Ни-ни!
      — Проверил?
      — С тропы, никак нет, не сходил! Без лыж туда не сунешься!
      Унтер тоже знал, что болото топкое. Чуть отойдёшь от края и провалишься по пояс в жидкую грязь, смешанную со снегом. Ползком пробраться можно или на лыжах. Но пачкаться унтеру не хотелось, а лыж часовым ещё не выдавали. Никто не ждал такого раннего снега.
      — Небось в кошку бил, серятина! — обругал он солдата и приказал, сменившись с поста, достать лыжи и прочесать кусты на болоте…
      А Трясогузка словно примёрз к чугунным перилам колокольни. Нина что-то говорила, тормошила его. Он не отвечал. Порой ему казалось, что через плотную пелену снега от склада пробивается свет. С каждой минутой чувство тревоги усиливалось. Сколько дней провёл мальчишка на колокольне и никогда не слышал, чтобы у склада стреляли. Неспроста прозвучал выстрел! И ещё этот свет ночью!..
      Трясогузка повернулся к Нине, схватил её за руки.
      — Есть у тебя одёжа какая-нибудь белая?
      — Замёрз?.. Принести пальто?
      — Оглохла! — горячился Трясогузка. — Оно у тебя белое, что ли?
      — Коричневое… А зачем тебе белое?
      — Надо! Надо! — почти прокричал Трясогузка.
      — Балахон хочешь?
      — С мертвеца?
      — У покойников — саван, — пояснила Нина. — А балахон — у кучеров, которые отвозят мёртвых на кладбище.
      — Давай балахон!..
      Длинный до пяток, из грубого, какого-то калёного материала балахон мешал Трясогузке бежать, но зато делал его почти незаметным. Добравшись до первых кустов и почувствовав под ногами зыбкое болото, он лёг на живот, чтобы не провалиться. Снег был чистый, нетронутый, белый, и даже в темноте Трясогузка быстро нашёл следы Карпыча.
      Мальчишка ни о чём сейчас не думал. Какая-то сила гнала его вперёд, и он, где на четвереньках, а где ползком, продвигался от кочки к кочке. Он заметил, что следы сапог кончились. Дальше Карпыч тоже не шёл, а полз. В снегу остался неглубокий ровик, заплывший ледяной кашицей. Холода Трясогузка не ощущал. Он ничего не чувствовал — даже страха.
      Полз и полз по оставленной Карпычем бороздке, пока не уткнулся головой во что-то твёрдое. Приподнялся на локтях — перед носом чернели подмётки.
      — Карпыч! — шёпотом позвал Трясогузка и постучал по подмётке.
      Ноги не шевельнулись. Мальчишка принял вправо и припал ухом к груди старика. «Тик-тик-тик-тик…» — услышал он и подумал: «Жив!». Но под ухом была какая-то твёрдая круглая штука. Тикал часовой механизм мины. Когда Трясогузка понял это, он растерялся.
      Потом такая отчаянная злоба поднялась в нём, что он, вытащив из-под одежды убитого тяжёлую, похожую на консервную банку мину, готов был броситься напролом к складу. Убьют, так убьют!.. Но кому от этого лучше будет? Им же, семёновцам! И мальчишка не вскочил, не побежал, а пополз осторожно, медленно, метр за метром.
      Он не добрался до сторожевой тропы. У склада началась смена караула. За сумятицей снега угадывались светлые расплывчатые пятна фонарей. Послышались голоса и шлёпанье лыж по мокрому снегу. Световые пятна приближались. И Трясогузка, прижав к груди тикающую мину, пополз назад.
      Куда теперь? Что делать с миной? Как взорвать склад?
      Десятки вопросов и ни одного ответа! И посоветоваться не с кем: Платайс и Мика с беспризорниками уехали. Один Цыган ещё в Чите. Но что они могут придумать даже вдвоём?..
     
      * * *
      Солдаты нашли убитого Карпыча. Принесли его в караулку. Многие знали старого извозчика в лицо. Удивились, зачем он полез в это болото. Унтер снял с Карпыча сапоги, обшарил всю одежду и ничего не нашёл. Сел писать донесение о случившемся. И тогда один солдат сказал:
      — Не перехватил ли он лишку?.. А мы тут гадаем — в диверсанты старика записываем!
      Кто-то нюхнул. От щетинистых усов Карпыча явно пахло водкой. Перед тем, как лезть в болото, выпил старик косушку, чтобы не застудиться, а бутылку выкинул.
      Унтер разорвал начатое донесение: пьяный старик — не происшествие, а то, что убили его, — сам виноват. Ещё раз обругав серятиной солдата, стрелявшего в Карпыча, унтер ушёл в свою комнатушку. Но спать в ту ночь ему так и не удалось. Только он лёг, не разуваясь, на скрипучую кровать, как где-то у ворот склада раздался новый выстрел.
      На часового, охранявшего ворота, из темноты и снега, кружившегося над дорогой, надвигалось что-то огромное, бесформенное. Пятясь, солдат лихорадочно дёргал застрявший затвор винтовки.
      — Дяденька! Не стреляй! — зазвучал в темноте голос Цыгана. — Он больной! Не стреляй! Он поправится!
      — Не стрелять! — приказал часовому подбежавший унтер-офицер.
      Солдат уже и сам опустил винтовку: он узнал циркового слона. Оло знали уже все.
      — Заворачивай его! Заворачивай! — проревел унтер. — Сюда нельзя!
      Цыган сидел на слоне и прокричал в ответ:
      — Его не завернёшь! Он больной! — а потише мальчишка повторял: — Вперёд, Оло, вперёд!
      Тихой рысцой слон добежал почти до самых ворот и, повинуясь лёгкому хлопку Цыгана, свернул влево на сторожевую тропу и затрусил вдоль проволочного забора. Сзади у ворот продолжали шуметь и кричать, но уже не зло, а скорее шутливо, сочувственно:
      — Ноги ему не отморозь!
      — Слева болото — не завязни!
      Зычно на всю линию постов гаркнул унтер:
      — По слону не стреля-а-ать!
      Увидев штабеля ящиков, Цыган размахнулся и перебросил мину через забор под навес.
      — Быстрей, Оло, быстрей!
      Ни Трясогузка, ни Цыган не знали, когда должен сработать часовой механизм. Освободившись от страшного груза, мальчишка лёг на спине у слона и нетерпеливо постукивал кулаком по шершавой коже.
      — Быстрей, быстрей, Оло!
      Болото слева кончилось. Цыган заставил Оло свернуть с тропы на снежную целину. Забор склада остался сзади.
      — Вперёд, Оло, вперёд!
      На голове слона была огромная шапка-ушанка, на спине — ковровая попона, на ногах — меховые унты. Он бежал, оставляя на снегу широкие круглые вмятины…
     
      НА СТАНЦИИ АГА
     
      От Читы до станции Ага четыре часа езды. Вместо вокзала деревянный приземистый дом, похожий на длинный барак, три-четыре десятка изб по ту и другую сторону железнодорожного пути, на отлёте заколоченный склад купца Митряева — вот и вся станция. Три колеи: две основных, а третья вела в тупик. Здесь стоял изрешечённый пулями и осколками эшелон с красными крестами на стенах теплушек. В конце состава — пассажирский вагон. В нём размещалась охрана эшелона, пригнанного сюда по личному распоряжению подполковника Свиридова.
      С недавнего времени на станции появилась и четвёртая колея. Она отходила от основного пути и заканчивалась в лесу. Это была стоянка бронепоезда. Сейчас колея пустовала. Бронепоезд подтянули к Чите. В лесу остались землянки и блиндажи. За лесом начиналось болото с густыми островками камыша, с чёрными зловещими окнами стоячей воды.
      Как и все станции от Читы до маньчжурской границы, Ага была хорошо укреплена. Две роты семёновцев жили в избах, в землянках, вырытых вдоль железнодорожной насыпи. Патрульные дрезины с пулемётами днём и ночью разъезжали по дороге. Охранялись все подступы к станции. Только в лесу, на пустовавшей стоянке бронепоезда, не было часовых. Сё-меновцы знали: болото — лучший сторож. Лишь зимой замерзали бездонные окна, твердели мхи, а осенью это было гиблое место. Никто не проберётся.
      Гарнизон станции отупел от однообразной караульной службы, от томительного предчувствия надвигающейся беды, Солдаты потихоньку воровали с митряевского склада листы железа и обменивали их у местных жителей на самогон. Офицеры собирались в грязном буфете, пили, ссорились, играли в карты.
      Приезд подполковника Свиридова с адъютантом и господином Митряевым был для офицеров неожиданным и приятным сюрпризом. Платайс намёкнул, что офицеры могут рассчитывать на ужин, и попросил выделить людей для погрузки железа в вагон.
      Платайс и Свиридов приехали в шестом часу утра, а в девять телеграф принёс известие о взрыве склада с боеприпасами в Чите. На подполковника это подействовало самым удручающим образом. Он не сдержался и сказал адъютанту при Платайсе:
      — Плохо… Нервы сдают… Кажется, что кто-то стоит за спиной, вмешивается, диктует свою волю… Документы… Теперь этот склад…
      — Документы? — спросил Платайс.
      Свиридов уже взял себя в руки и заговорил о другом:
      — Не хотите ли отправиться со мной на экскурсию?
      Платайс недоверчиво улыбнулся.
      — Едва ли здесь найдётся хоть что-нибудь примечательное!
      — Как вам сказать… Я боюсь, что вы уедете в Японию, так и не повидав настоящих красных.
      — Есть пленные?
      — Целый эшелон… Пойдёмте?
      — Любопытно! — воскликнул Платайс, хотя никакого любопытства не чувствовал.
      Этот визит был очень опасен. Подполковник мог раскрыть секрет эшелона. Да и бойцы диверсионного отряда — люди решительные. Пристукнут Свиридова, а заодно и Платайса. Ведь никто не знает, что за гражданский тип пожаловал к ним в гости.
      — А не опасно? — спросил Платайс.
      — Гарантирую! — небрежно ответил подполковник.
      В сопровождении адъютанта они вышли на пути.
      Выстроившись в длинную цепочку между складом и железной дорогой, солдаты грузили в вагон железные листы.
      — С вас причитается, господин Митряев! — крикнул унтер-офицер, руководивший погрузкой.
      — Будет! Будет! — обещал Платайс. — Когда кончите, загоните вагон на ту ветку! — он указал на колею, уходившую в лес. — Подальше, чтоб никому не мешал!
      — Не извольте беспокоиться! — обрадовался унтер и подбодрил солдат:
      — Шевелись! Шевелись!
      «Глупец! — подумал о Платайсе Свиридов. — Тебе бы бежать отсюда без оглядки, пока бои не начались, а не с железом возиться!»
      К санитарному эшелону подавали маневровый паровоз. Вступал в силу план Платайса. Железнодорожники из подпольной группы сумели добиться от коменданта станции разрешения на перегонку эшелона из тупика на пустовавшую лесную колею. Там должны оказаться рядом и вагон с железом, и диверсионная группа. Вечером бойцы вместе с охраной эшелона, состоявшей из переодетых в семеновскую форму партизан, сгрузили бы листы железа и проложили бы через болото железную тропу, обеспечив безопасный и незаметный проход на станцию дополнительного партизанского отряда.
      Всё было предусмотрено, кроме приезда подполковника Свиридова и этой экскурсии к эшелону…
      Увидев маневровый паровоз и узнав, что комендант распорядился перегнать санитарный состав в другое место, подполковник отменил этот приказ. С сожалением смотрел Платайс, как паровозик, отфыркиваясь паром, отошёл от состава. Стройный план дал трещину, которую трудно было заделать.
      Свиридов заговорил с охраной эшелона — с одетыми в семеновские шинели партизанами.
      — Живы? — спросил он у синеглазого парня в лихо заломленной фуражке.
      — Раненые-то? — часовой покосился на теплушки, из которых выглядывали встревоженные санитарки. — Живы!.. Теперь чего не жить: и кормят, и бинты дают.
      — Никто не убежал по дороге?
      — От неё не убежишь!парень похлопал по винтовке.Пуля и не калеченных догоняет!
      Свиридов оглянулся на Платайса.
      — Можно начинать экскурсию.
      Но парень с винтовкой решительно преградил дорогу к вагонам.
      — Не могу, господин подполковник! Никого пускать не велено!
      Свиридову понравилась такая строгость, и он спросил:
      — Кто не велел?
      — Подполковник Свиридов! — отчеканил часовой.
      — Он — перед тобой! — Свиридов шутливо прищёлкнул каблуками. — Спасибо за службу!
      Но парень не сдался.
      — Не могу! — повторил он. — Разрешите вызвать начальника караула?
      Подполковник разрешил, и из пассажирского вагона прибежал начальник — молодой курносый унтер-офицер. Он вежливо осведомился, по всем ли теплушкам желает пройти подполковник Свиридов, предупредил, что воздух там тяжёлый и что раненые не стесняются в выражениях.
      — Мы не барышни! — успокоил его подполковник. — А по всем не надо. Думаю, хватит и одной.
      Унтер махнул рукой, и два солдата притащили откуда-то деревянный щит. Свиридов, Платайс и адъютант, как по сходням, поднялись в теплушку и остановились в дверях. Внутри было темно. Удушливо пахло лазаретом. У стен теплушки лепились трёхъярусные нары. Желтели бинты. Раздавались стоны.
      «Артисты!» — восхищённо подумал Платайс и еле удержал рвавшуюся с губ улыбку.
      — Братцы! — негромко сказал подполковник, вспоминая заранее обдуманные фразы. — Раненые перестают быть врагами!
      На нарах зашевелились и застонали ещё громче. Люди повернулись к Свиридову. У кого был завязан глаз, у кого прихвачена бинтом челюсть, а с самой нижней полки на него смотрел марлевый шар с тремя чёрными дырками — для глаз и рта. Эта страшная белая голова невольно приковывала внимание, и подполковник, произнося короткую миролюбивую речь, не спускал с неё глаз.
      — Мы вас кормим и будем кормить! — говорил он. — Это обещаю я — подполковник Свиридов! Мы делимся с вами нашими медикаментами! Я надеюсь, вам не на что жаловаться?
      — Домой бы! — прошепелявил кто-то из темноты.
      — Я тоже хочу домой! — с пафосом воскликнул Свиридов. — Будем же, братцы, надеяться, что все мы скоро разойдёмся по домам!..
      — К чему эта комедия? — спросил Платайс, когда они возвращались к вокзалу.
      Подполковник шевельнул усами.
      — Вы считаете это комедией?
      — Конечно. Вы же их всё равно расстреляете!
      — Не знаю! Не уверен! — растягивая слова, произнёс Свиридов и, заметив вдалеке облачко дыма, прищёлкнул пальцами. — А вот, кажется, и наш ужин едет?..
      С этим поездом приехала кухонная бригада во главе с трактирщицей. Тайком прибыл и Трясогузка. Цыгану было известно, что его командир мёрзнет в узком и грязном угольном ящике под вагоном. Сам Цыган ехал барином в купе. На станции Карымская, где поезд стоял минут пятнадцать, он навестил своего командира и принёс ему бутерброд. Они обменялись последними новостями и обсудили одно заманчивое предложение, которое пришло Цыгану в голову, когда он узнал, что будет банкет для офицеров. Требовался шприц, и Трясогузка обещал на станции Ага поднять на ноги всех беспризорников и раздобыть его.
      Состав был смешанный. Пассажирские вагоны чередовались с грузовыми. В хвосте поезда в четырёх вагонах ехала цирковая труппа.
      Когда поезд остановился, Трясогузка вылез из ящика под вагоном, лёжа на шпалах, огляделся и увидел за канавой сложенные в длинную гряду щиты, которые зимой устанавливаются вдоль пути, чтобы предотвратить снежные заносы. Он выполз из-под вагона, перепрыгнул через канаву, забежал за щиты и столкнулся с посланцем Хряща.
      Мальчишки по очереди дежурили на станции — встречали своих переселенцев. Вчера приехала последняя тройка: Мика, Хрящ и второй телохранитель с плетёным креслом. Вроде все. Но Мика настоял на продолжении дежурства. Он знал, что Цыган и Трясогузка тоже переберутся на эту станцию.
      Трясогузка дружески ткнул беспризорника кулаком в живот.
      — Кого ждёшь?
      — Тебя и Цыгана.
      — Остальные все приехали?
      — Приехали.
      — Снимайся с поста! — приказал Трясогузка. — Где устроились? Веди!
      Беспризорники жили в блиндаже, вырытом в лесу командой бронепоезда. Здесь было теплее, чем в развалинах лесопилки, но зато голодно. Микины деньги помогали плохо. У солдат ничего не купишь, а на станции
      — ни базара, ни лавчонки. Начпрод Малявка с помощниками сбился с ног в поисках еды.
      Когда бывший телохранитель привёл Трясогузку, мальчишки как раз заканчивали скудный обед. В блиндаже был тот же порядок, что и в подвале. В центре в плетёном кресле сидел Хрящ. Рядом с ним на ящике из-под снарядов — Мика и второй, ещё не получивший отставки, телохранитель. А остальные располагались вокруг.
      — Здорово, ребята! — сказал Трясогузка и пожал Мике руку. Подошёл к царьку. — Здорово, Хрящ! Дельце у меня к тебе будет!
      — Я не Хрящ! — ответил царёк. — Я теперь всенач!
      — И делишками мы больше не занимаемся! — добавил Мика, подмигнув другу.
      — А как это у вас теперь называется? — спросил Трясогузка.
      — Боевое задание, — подсказал Мика.
      — Ясно! — Трясогузка подтянулся. — Товарищ всенач! — Он по-приятельски толкнул Хряща. — Выручай! Пропадём без тебя!
      — Ну, чего, чего? — улыбнулся царёк. — Пушку притащить или пригнать бронепоезд?
      — Шприц нужен!
      Хрящ не знал, что такое шприц, но расспрашивать не стал, крикнул, как всегда, хотя мальчишки и так слышали весь разговор:
      — У кого шприц на примете имеется?
      Никто не отозвался. Потом все по привычке повернулись к Конопатому. И он тоже скорей по привычке, чем осмысленно, сказал:
      — У меня.
      — Добыть можешь?
      — Глаз — как шило! Могу!.. Только что это такое?
      Беспризорники расхохотались, а Мика объяснил, как выглядит шприц и для чего он применяется.
      Конопатый ещё не совсем поправился после побоев. Болело сломанное ребро. Но он не отказался от задания. Ушёл и часа через три вернулся с настоящим медицинским шприцем.
     
      БАНКЕТ
     
      Слух о том, что на станцию приехал Митряев, быстро распространился по округе. В крестьянском хозяйстве всегда есть нужда в железе, а в те годы она была особенно острой. Разрушенная войной промышленность почти ничего не давала селу.
      Во второй половине дня на станцию пришли деревенские ходоки.
      Платайс занимал светёлку в просторном доме недалеко от вокзала. Мужики разузнали, где он живёт, и всей гурьбой ввалились к нему.
      Не до них было Платайсу. Он видел из окна, как солдаты закончили погрузку железа и без паровоза, своими силами откатили вагон на лесную колею. Но теперь это было ни к чему. Некому воспользоваться железными листами!
      — Берите их хоть задаром! — в сердцах сказал он мужикам.
      Ходоки неодобрительно закрякали. Седой дед выступил вперёд и укоризненно посмотрел на Платайса.
      — Мы — не голь перекатная, господин Митряев! Мы привыкли за добро платить! Сделай милость — назови свою цену!
      Переговоры затягивались. Платайс думал о другом. Вспомнив о мальчишках, он повеселел и мигом закончил торг:
      — Приходите завтра. Вам будет выгоднее — цены понизятся!
      Он выпроводил озадаченных мужиков и задумался. Нет ли какого-нибудь просчёта? Не погубит ли он ребят этим заданием? Не лучше ли вообще отказаться от железа? Может быть, станцию удастся захватить силами одной диверсионной группы из санитарного эшелона?
      В дверь опять постучали. Пришла трактирщица окончательно согласовать меню на ужин. Он и её выпроводил довольно быстро. Из-за спешки трактирщица забыла спросить, ставить ли на стол самогон или только водку и коньяк. С этим важным для неё вопросом она прислала к Платайсу Цыгана.
      Мальчишку так и подмывало рассказать, как ловко они с Трясогузкой и Оло подорвали склад, какой был фейерверк над Читой, как полыхало высоченное пламя и рвались снаряды, точно красные уже штурмовали город. Но Цыган не успел похвастаться.
      — Мика здесь? — спросил Платайс, даже не поздоровавшись.
      — Здесь.
      — А Трясогузка?
      — У меня. Дрова для кухни колет.
      — А беспризорники?
      — Тут.
      — Где?
      — Вон в том лесу! — Цыган показал рукой в окно. — Там блиндаж — Трясогузка рассказывал…
      Платайс на листке бумаги быстро начертил небольшой план: лес с железнодорожной колеёй, почти доходившей до болота, топь с камышами и мхами, а на противоположном берегу — сопка. Между этой сопкой и тупиком колеи он провёл стрелку и вдоль неё написал: «150 метров».
      Выслушав Платайса, Цыган убежал, тоже забыв спросить про самогон. Пришлось вернуться.
      — Самогон не помешает! — сказал Платайс. — Чем больше, тем лучше.
      — Всем хватит! — загадочно улыбнулся мальчишка. — А вы сами пейте только самогон! — предупредил он. — Он из хлеба — полезный.
      — Постараюсь не пить ничего.
      — Самогон можно! — разрешил Цыган. — Но я вам ещё напомню перед банкетом!
      — Ты что-то не договариваешь? — насторожился Платайс.
      — Не бойтесь! Напомню! — сказал мальчишка и убежал.
      Он пока не хотел раскрывать свой секрет…
      К вечеру потеплело. Вчерашний снег растаял. Грязи прибавилось.
      В сумерках беспризорники вышли из блиндажа. Все — даже Хрящ. Телохранитель вынес плетёное кресло.
      — Сто пятьдесят метров — это триста шагов! — вслух подсчитал Малявка.
      — А хоть и пятьсот! — оборвал его Хрящ и приказал: — Берись! Дружно!
      Мальчишки, как мухи, со всех сторон облепили вагон, стоявший на рельсах.
      — И-и-и взяли!.. И-и взяли! — тихо командовал Трясогузка.
      На пятый раз вагон стронулся с места и медленно покатился к земляной подушке, в которую утыкались рельсы. Здесь путь обрывался. Дальше шёл пологий спуск к болоту, через которое и надо было проложить железную тропку.
      Мальчишки разбились на две группы. Одними командовал Мика. Они выгружали из вагона железо и подносили к самому берегу трясины. Другими — Трясогузка. Им предстояло самое трудное — укладывать листы поверх болота. Хрящ, как и положено всеначу, осуществлял общее руководство. По его приказу телохранитель поставил кресло на земляную подушку тупика. Царёк уселся наверху и оттуда покрикивал на мальчишек:
      — Чего встал — в носу зачесалось?
      — Не греми железом: Семёнов услышит, уши оборвёт!
      — А ты чего пальчик сосёшь?.. Порезал, бедненький?.. Бегом, бегом — заживёт!
      Его уже не очень-то слушали. Все понимали, что главные среди них
      — Мика и Трясогузка.
      У края болота дело шло быстро. Железная тропка, нацеленная на черневшую за болотом сопку, всё дальше уходила от прибрежных деревьев.
      Вскоре работать стало труднее. Грязная жижа продавливалась и наползала на железные листы. Пришлось укладывать на мох по два листа — один вдоль, а на него — второй, поперёк. И опять работа оживилась. Глухо похрустывало под ногами железо, булькало и чавкало болото.
      Чтобы не ходить взад-вперёд по зыбкой железной тропке, мальчишки устроили конвейерную передачу. Трясогузка сам укладывал листы под ноги, постепенно удаляясь от берега.
      Как ни старались мальчишки не шуметь, железо — не вата. Над болотом стоял приглушённый ломкий жестяной шорох. Будто шла невидимая рать в кольчугах и шлемах, с мечами и щитами. И словно от них, от этих железных доспехов, раздавалось в ночи тихое, но грозное бряцанье.
      Совсем уже стемнело. Скучно стало Хрящу в своём кресле. Ничего не видно.
      — Неси кресло на болото! — приказал он телохранителю.
      В темноте они с трудом пробрались по узкой железной тропке до Трясогузки. Телохранитель перехватил несколько листов, переданных по живой цепочке, и рядом с тропкой выложил на болоте железную площадку. Поставил на неё плетёное кресло.
      Теперь царёк восседал в центре трясины. Здесь он не покрикивал — побаивался Трясогузки. Но Хрящ долго не усидел: под его тяжестью листы перекосились, ножки кресла заскользили по железу, и он чуть не упал в болото. Выругав телохранителя, царёк со злостью схватил кресло, размахнулся и далеко зашвырнул его в топь.
      Сидеть больше было не на чем. Вязкая грязь приклеивала ноги к железу. В рваные ботинки просачивалась вода.
      — Эх! — произнёс Хрящ. — Была не была!..
      Он переступил со своей площадки на железную тропку и, приняв очередной лист железа, потащил его к Трясогузке.
      — Правильно! — похвалил его командир. — Ты давай ещё уволь телохранителя. Делать ему больше нечего — кресла-то нету!.. А если кто обидеть тебя вздумает, мы всей армией заступимся!
      — Обмозгую! — ответил Хрящ.
      — Обмозговать надо! — согласился Трясогузка. — Я вот тоже мозгую — не сбиться бы! Темно — сопки не видно!
      — Не собьёмся! — сказал Хрящ. — Посмотри — сигналят!
      Впереди в темноте мигал огонёк. Мигал не как-нибудь, а ритмично, с явной целью. Он точно звал: «Сюда! Сюда! Жду!..»
      — Тихо! — полетела по цепи команда Трясогузки.
      На этой стороне болота всё замерло. Мальчишки перестали хрустеть железом. И тогда все услышали другие звуки: осторожное позвякиванье топоров, сухой треск хвороста. С той стороны навстречу мальчишкам тоже прокладывали по болоту гать.
      — Поднажмём! — передал по цепи Трясогузка. — Ужин стынет! Банкет ждёт!..
      — Ужин стынет! — полетело по цепи, — Банкет ждёт!
      И опять весело забряцало железо…
      Приготовления к банкету заканчивались. Длинный стол был накрыт в самой большой комнате вокзала. Цыган притащил последний ящик с бутылками. Официантки расставили их. Трактирщица придирчиво оглядела сервировку.
      — Кажется, всё!.. Ты больше не нужен, — сказала она. — Иди умойся и приготовь гитару.
      Цыган вышел. Досталось ему в этот день. Болели и руки и ноги. Присел он на деревянную скамью и от усталости прикрыл глаза. Поспать бы!..
      — Расселся, черномазый! — Варя толкнула его коленом. — Работай, работай!
      — Всё уже сделано!
      — Врёшь!
      Цыган с ненавистью посмотрел на толстощёкую девчонку. Она стояла перед ним с тарелкой в руке и лениво жевала пирожное.
      — Варя! — послышался голос трактирщицы.
      — Иду!
      Девчонка поставила тарелку на скамью и побежала к матери. А Цыган вдруг озорно улыбнулся, вытащил из кармана шприц с остатками какой-то прозрачной жидкости и через иголку выдавил её в недоеденное пирожное.
      Много уколов сделал сегодня Цыган этим шприцем: проколол все пробки во всех бутылках, потому и ныли руки от непривычной работы. В коньяк, водку и вино он добавил раствор порошка, предназначенного для Оло…
      Был первый час ночи, когда Трясогузка вывел свою разросшуюся армию из леса. Мокрые, грязные с ног до головы мальчишки неудержимо лязгали зубами. Они замёрзли, и есть хотелось страшно.
      Впереди тускло горели пристанционные фонари. Пьяные голоса пели где-то разухабистую казачью песню. Платайс щедро расплатился самогоном с солдатами, которые грузили железо. Это их голоса раздавались на станции. А на вокзале громко играл граммофон.
      — Теперь — рассыпаться! — приказал Трясогузка. — Сбор у вокзала!
      И мальчишки рассыпались, растворились в темноте, чтобы по одному, незаметно пробраться к вокзалу. Там их ждал ужин. Кто его приготовил для них, зачем, почему — это сейчас не интересно беспризорникам. Мальчишки привыкли верить Мике и Трясогузке. Раз они говорят, что будет ужин, значит, он будет!
      Но у вокзала произошла непредвиденная задержка. Раньше здесь не было специальной охраны. Только один часовой стоял у двери в комнату, где работал телеграф. А теперь вокруг вокзала ходили пять или шесть караульных с винтовками.
      — Кто это, а? — тревожно спросил Трясогузка.
      — Не знаю! — ответил Мика с беспокойством. — Мимо них не проберёшься!
      На вокзале вовсю гремел граммофон, но больше ничего не было слышно. В освещённых окнах никто не появлялся, ничья тень не заслоняла свет, будто внутри — никого!
      Громко топая сапогами, подошли два подвыпивших семёновца. Навстречу выдвинулись два караульных.
      — Куда? — громко спросил один из них — молодой, в лихо заломленной фуражке. — Не положено! Господа офицеры гуляют! Приказано никого не пускать!
      семёновцы заспорили пьяными голосами, но второй караульный — курносый унтер-офицер скомандовал:
      — Кру-гом!.. Не разговаривать!
      И семёновцы ушли.
      Вокзал охраняли те самые партизаны в семеновской форме, которые днём стояли у санитарного эшелона. Но мальчишки не знали этого. Кто в канаве лежал, кто прятался за забором — и все ждали сигнала Трясогузки. А какой сигнал мог он подать? Банкет для беспризорников срывался! Когда Трясогузка уже собирался отводить мальчишек, пока их не заметили, в одном из освещённых окон показалась голова Цыгана. Он приоткрыл раму и спросил у часового:
      — Никого?
      — Застряли твои гости!
      — А можно я свистну?.. Они, может, прячутся в темноте?
      — Свистни! — разрешил часовой.
      Цыган свистнул. Трясогузка тотчас ответил.
      — Скорей! — крикнул Цыган. — Ужин стынет!
      И мимо удивлённых караульных к открытому окну побежали Трясогузка, Мика, а за ними и остальные. Про дверь никто не подумал — все полезли через окно.
      Это был буфет. За стойкой спала трактирщица: видно, и она хлебнула коньячку. В углу, раскинувшись на стуле, сладко сопела Варя. В отместку за всё Цыган углём нарисовал у ней под носом густые чёрные усы.
      Из буфета Цыган повёл мальчишек к банкетному столу. В комнате надрывался граммофон. А за столом спали офицеры. Беспризорники остолбенели.
      — Мёртвые! — растерянно пробормотал Малявка.
      — Какие они мёртвые! — захохотал Цыган. — Спят! И поесть не успели! Я им слоновую дозу вкатил!
      — Шприцем? — спросил Конопатый. — Каждому?
      — Всем сразу — ответил Цыган. — В бутылки!.. Здорово придумано?
      — Расхвастался! — проворчал Трясогузка и скомандовал: — Расчищай места! Волоки их к стенам!
      Он первый взялся за стул, на котором с присвистом храпел Свиридов, и, придерживая обмякшего подполковника, потащил стул к стене.
      Орал граммофон, скрипели передвигаемые стулья. Чтобы офицеры не падали, стулья ставили вплотную друг к другу. Вперёд не свалишься — стена мешает и в сторону не упадёшь — сосед спит рядом.
      Закуски на столе были почти не тронуты. Офицеры выпили только по две-три рюмки.
      — Сейчас начнём! — сказал Трясогузка, потирая руки.
      — Не пить! — предупредил Цыган.
      — И вилками, а не руками! — подсказал Мика.
      — Стоя? — спросил Хрящ и вздохнул. — Бедное моё кресло!
      — Начпрод! — Трясогузка подмигнул Малявке. — Командуй!
      — Ужин! — поспешно объявил начпрод.
      Голодные мальчишки потянулись к тарелкам, блюдцам, салатницам, но где-то рядом торопливо застучал пулемёт.
      — Тревога! — крикнул Трясогузка.
      — Отставить тревогу!
      Это сказал Платайс, входя в комнату.
      — Не для вас тревога… Справимся! Вы своё сделали!..
      Бой на станции разгорался. семёновцев зажали с двух сторон: от тупика наступали бойцы из эшелона, от леса — партизаны из переправившегося через болото отряда.
      А на севере под станцией Карымская, под Читой, тоже вступали в бой передовые части красноармейцев.
      Начиналась ликвидация читинской «пробки».