Через полюс в Америку

PDF

      О СЕБЕ
     
      Мальчиком я не мечтал об авиации. В то время совершались только первые полёты, и на полустанке Сибирской железной дороги, где жила наша семья, об этих полётах не слышал никто.
      Отец мой был рабочим по ремонту пути. Мать мыла полы в чужих квартирах. А мы с братом носились по полям и лесам и присматривали за нашей коровой Бурянкой.
      Так прожил я до восьми лет. Пришло время учиться, но там, где мы жили, школы не было. И вот я надолго оторвался от своей матери, которую так крепко любил. Отец определил меня в школу на станции Чаны. Учиться мне было легко, и оставалось много свободного времени.
      Тихая жизнь станции мне надоела, я решил поглядеть на незнакомые города. Три года я скитался. Много раз поступал в школы, чтобы как-нибудь закончить начальное образование, но каждый раз меня исключали за баловство.
      Совсем ещё мальчиком я испробовал тяжёлый физический труд. Работал я и чернорабочим и кровельщиком. Когда произошла Великая пролетарская революция, подростков снимали с тяжёлой работы, и меня направили в профессиональную школу. В то время мне было уже пятнадцать лет. Я прилежно начал учиться и через четыре года знал слесарное, токарное, столярное и кузнечное ремёсла, знал математику и физику.
      Когда нашей стране потребовались грамотные и сильные молодые пилоты, я записался добровольцем в ряды Красной армии и стал учиться в лётной школе. Был я тогда ещё упрямый, недисциплинированный, и много сил затратили командиры, чтобы сделать из меня хорошего лётчика, сознательного гражданина и бойца своей родины. За это я им очень благодарен.
      Теперь, когда я исколесил полмира, видел много стран, морей и океанов, я, вспоминая своё суровое детство, думаю: что бы я делал, если бы не было советской власти?.. Наверное, остался бы кровельщиком.
      Больше восьми лет я проработал лётчиком в разных отрядах воздушных сил и только после этого начал мечтать о больших воздушных путешествиях. Мне хотелось летать там, где никто ещё не летал.
      И вот в 1936 году наша тройка лётчиков — Чкалов, Беляков и я — пролетела по сталинскому маршруту, через суровые части нашей Советской Арктики и через горы Якутии.
      А в 1937 году товарищ Сталин разрешил нам полёт через Северный полюс в Америку.
      Для нашего перелёта был изготовлен большой самолёт с хорошим советским мотором. Мы хорошо научились летать на нём, изучили все приборы.
      О погоде на полюсе сообщил нам Папанин, который со своими храбрыми товарищами жил в то время на дрейфующей льдине.
      В этой книге я и расскажу вам, ребята, как мы летели через Северный полюс в Америку.
      Георгий Байдуков
     
     
      ВЗЛЁТ
     
      Сейчас мы полетим в далёкий и опасный путь. Всё тепло оделись, попили чаю и поехали на аэродром.
      Начало рассветать. Ветра нет. Прохладно.
      От леса надвигается низкая пелена утреннего тумана.
      Первый час ночи 18 июня. Пора на самолёт!
      На взлётной дорожке стоит наша металлическая птица.
      Собралось очень много провожающих. Большинство волнуется, у некоторых показываются слёзы на глазах.
      Мы лезем в кабину и окончательно укладываем ружья, патроны, лыжи, часы, измерители ветра, банки консервов и много других вещей.
      Наконец всё готово. Уже из кабины пожимаем десятки дружеских рук. Многие, подставив лестницу, поднимаются к нам, крепко обнимают и целуют на прощание. Наконец Валерий Чкалов уселся на своё место за управление. Я сел за его спиной. Саша Беляков закрыл входной люк. В боковые окошечки самолёта было видно, как люди отходят в сторону. Стартёр взмахнул белым флажком, вверх взвилась сигнальная ракета — и самолёт тронулся. Мотор ревёт изо всех сил. Самолёт всё быстрее и быстрее бежит вперёд по дорожке. Затем прыжок — и мы повисли в воздухе.
      Мелькают дымящиеся трубы заводов Щелкова. Аэродром остался позади. Прощай, Москва! Ну, вот мы и полетели в Америку через полюс!
     
     
      В КАБИНЕ САМОЛЁТА
     
      У каждого из нас есть много дел и обязанностей.
      Чкалов должен восемь часов управлять самолётом.
      Я должен четыре часа указывать курс самолёту, следить, чтобы летели прямо к полюсу, и вести переговоры по радио.
      Беляков первое время будет отдыхать. Пройдёт время, Чкалов устанет, и тогда я его сменю. Беляков займётся разговорами по радио и будет указывать направление самолёта. Так, сменяя друг друга, мы и будем лететь.
      В лощинах проплывающей местности — густые туманы. Чкалов в кепке и кожаной куртке кажется не лётчиком, а шофёром, который собрался прокатить нас за город. Он спокоен и всё время заглядывает вниз.
      Саша Беляков спит на масляном баке, подстелив под себя меховой спальный мешок. Его длинные ноги не умещаются на баке, они тянутся далеко за радиостанцию. Неуклюжие меховые сапоги смешно пошевеливаются, словно две мохнатые собачки.
      По радио я передаю в Москву, как у нас работает мотор и где мы летим.
      В кабине слышится непрерывный гул мотора. Советский мотор работает без перебоев, и мы хвалим своих рабочих и механиков.
      Справа встаёт солнце. Оно проникает к нам через стёкла кабины и сильно слепит глаза. Надеваю синие очки.
      Время идёт. Самолёт быстро летит на север. Сейчас под нами много-много озёр. Они большие, но из окна самолёта кажутся маленькими — не больше тарелки. Впереди появились высокие перистые облака.
      Нас долго сопровождали два самолёта. Сейчас они поворачивают назад. Лётчики машут нам из кабин и затем скрываются из виду. Становится немного грустно. Но наш краснокрылый гигант уверенно продолжает полёт на север.
      Мы постепенно забираемся всё выше и выше.
      Я часто измеряю приборами направление ветра, делаю вычисления правильности пути, или, как лётчики говорят, вычисляю курс. Всё это записываю в красный журнал. А когда подходит время слушать радио, я надеваю наушники и настраиваюсь на Москву. Из Москвы нам дают знать, какая впереди погода. Часто спрашивают, как идут у нас дела. Для радио у нас другой журнал — синий. Туда мы записываем все разговоры с Москвой. Всё, что я вижу, — всё записываю в свой дневник. Когда кончится полёт, у меня будет готова книга. Её прочтут и ребята. Ведь им интересно знать о нашем полёте.
      Незаметно прошло полдня. Беляков проснулся, и я сдаю ему своё дежурство. Он аккуратно принимает от меня все приборы и книги.
      Я пробираюсь к спальному месту, где только что отдыхал Беляков. Разгладив меховую подстилку, я ложусь спать за спиной Валерия.
     
     
      ПЕРВАЯ ТРЕВОГА
     
      Но поспать мне не удалось. Вскоре Беляков поднял тревогу. Он разбудил меня, стащив за ногу с удобной постели.
      — Масло откуда-то бьёт, — сказал Саша, указывая на пол.
      Действительно, пол кабины был залит авиационным маслом. Я быстро пробрался к Чкалову и на ухо стал кричать о случившемся. Чкалов посмотрел на меня встревоженными глазами и взволнованным голосом закричал:
      — Скорей ищи неисправность!
      Все мы были встревожены. Опасные минуты! Ведь если уйдёт всё масло, то мотор обязательно остановится. Если мотор не будет работать, самолёт потянет к земле, и мы не долетим до Америки. Мы не долетим до полюса... Мы не выполним задания любимого Сталина...
      А Сталину мы дали клятву, и он надеется на нас.
      Пересилив своё волнение, мы начали спокойно искать причину утечки масла. Откачали насосом масло из моторного бака в другой, запасной, вытерли несколько раз масло, появлявшееся в кабине. Тряпок у нас не было. Пришлось изрезать резиновые мешки, где находилось наше питание. Через несколько часов работы всё же нашли причину и устранили её. Оказывается, мы накачали слишком много масла, и этот излишек выбивало из моторного бака.
      Так вышли из первой беды.
     
     
      САМОЛЁТ ПОКРЫВАЕТСЯ ЛЬДОМ
     
      Я спал крепким сном. В десять часов вечера меня разбудили. Как мне не хотелось просыпаться! Но Чкалов, мастерски совершив взлёт, отсидел за рулём восемь часов и устал. Надо его сменить.
      Я поговорил с Беляковым. Убедившись, что путь мы держим правильно, я полез на первое сиденье. Сменяться нам трудно — нужно проскальзывать рыбкой в тесной кабине, лезть боком, съёжившись.
      Когда я поставил ноги на управление, Валерий что-то прокричал мне, но из-за шума мотора я ничего не разобрал. Валерий уполз назад. Я внимательно осмотрел десятки приборов и начал управлять самолётом.
      Огляделся кругом. Оказывается, мы летим между двумя слоями облаков, которые вот-вот соединятся. Как будто не летим, а падаем в ущелье.
      Самолёт, сильно перегруженный, не может взлететь высоко. А нам хотелось, чтобы самолёт мог всегда летать выше облаков. Облака, которые плывут по небу, не так уж безобидны. Часто бывает, что самолёт, залезая в эти белоснежные пары, вылетает из них, весь покрытый
      льдом. А если лёд будет толстый, то самолёт отяжелеет и снизится раньше времени или даже упадёт и разобьётся о землю. Таких облаков лётчики боятся. Их нужно облетать. Можно облететь поверху, можно обойти их стороной или снизу. Но угадать заранее, обледенеешь или не обледенеешь в облаках, очень трудно.
      Правда, есть облака, в которых можно лететь хоть целый день, и ничего не случится. Только нужно уметь летать вслепую. Птицы не могут летать, когда не видят земли. Если голубю закрыть глаза, он никуда не улетит.
      А лётчик в чума не или в облаках может летать. Он не видит ни земли, ни неба, но при помощи особых приборов знает, в каком положении находится самолёт.
      Слепой полёт — моя специальность, и обязанность летать в облаках приходилась на мою долю. Как только наступал слепой полёт, Чкалов уступал мне сиденье лётчика. Так было условлено между нами ещё раньше.
      Теперь, когда я увидел, что кругом нас облака, мне стало понятно, о чём кричал Валерий, когда я садился за штурвал.
      Взглянул на термометр — он показывает холод. Это плохой признак: в облаках можно ждать обледенения.
      Самолёт начало сильно покачивать. В кабине почувствовалась сырость. Земли совсем не видно. Она закрыта облаками. И солнце спряталось где-то за тучами.
      Вот белизна водяных паров окутала крылья, и я вижу кругом белый пар. Удерживаю самолёт только по приборам. Какие умные и хитрые эти приборы! Десятки стрелок указывают всю работу самолёта.
      Так шли минуты напряжённого полёта. Вдруг я заметил, что стёкла передней кабины затягиваются слоем льда. Красные крылья стали белеть. Послышались удары, и самолёт затрясло, как в лихорадке. Значит, обледенение сильное и очень опасное. Нужно срочно счистить лёд с винта, иначе далеко не улетишь.
      Я крикнул во всё горло:
      — Валерий!
      Чкалов, с покрасневшими от усталости глазами, встревоженный, быстро подлез ко мне.
      — Давай подкачивай жидкость на винт!
      — Сейчас! — так же громко ответил мне Валерий.
      Он быстро спустился с бака и начал качать насосом.
      Струя особой жидкости, как из душа, обмывала металлический винт, счищая с него лёд. Самолёт стал спокойнее. Удары уменьшились.
      Вот это были тяжёлые минуты! У Чкалова, вероятно, прибавилось ещё несколько седых волос.
      Я понял: если мы пробудем ещё немного в этих облаках, самолёт разлетится на куски или сядет, перегруженный льдом, раньше времени на воду или на ледяную скалу.
      Скорее вырваться из объятий обледенения! Выше, выше! Я дал полную силу мотору и стал забираться вверх. Самолёт медленно берёт метр за метром.
      Слева начали пробиваться тусклые лучи солнца — значит, конец облачности близок. Через минуту появилось солнце, и мы, такие же сияющие и весёлые, как его лучи, с гордостью посматривали на оставшиеся внизу облака.
      Я с облегчением вздохнул и поглядел через плечо на Валерия. Он пережил немало и теперь, как-то по-серьёзному улыбнувшись, стал кутаться потеплее в спальный мешок.
      Под солнцем быстро очистились ото льда стёкла моей кабины. Облака, через которые мы пробились, остались где-то далеко внизу.
      На минуту внизу засинело море. Одинокий пароход дымил трубами, проплывая под нами.
      Я думаю о том, видели ли нас с парохода. Наверное, нет. Но гул мотора слышали наверняка и уж, конечно, сообщили об этом в Москву по радио. Наверно, и Сталину сообщили, что мы летим хорошо. Он волнуется больше всех — я в этом уверен. Ведь он любит весь народ, любит лётчиков и следит за всеми, всех ободряет.
      Мне становится приятно и тепло от этих мыслей.
     
     
      ЧУТЬ НЕ ЗАБЛУДИЛИСЬ
     
      Время летит быстро. Незаметно подошёл срок смены. Поворачиваюсь назад и рукой тормошу уснувшего друга. Чкалов протирает глаза. Вскоре я ему отдаю штурвал, а сам иду к Белякову. Беляков сидит за своим столиком расстроенный. У него сломался важный прибор. Этот прибор определяет по солнцу, как мы держим путь. Если этого прибора нет, то легко заблудиться.
      Под ногами виднеются всё те же облака. Они весь день закрывают от нас землю, и мы не знаем, куда залетели.
      Беляков, устало наклонив голову, силится принять обрывки телеграфных звуков по радио. Его губы посинели, на лице появились морщины — он очень устал.
      Я предложил ему отдохнуть, а сам сел на его место. Со свежей головой мне вскоре удалось исправить поломавшийся прибор. Какая радость! Теперь мы полетим прямо через полюс в Америку.
      Тут же передал по радио в Москву последние сведения.
      Я взглянул на часы. Они показывают одиннадцать часов вечера. В Москве уже темно, и все укладываются спать. Наверно, и моя маленькая дочь Эмма уже видит во сне петушка или медвежонка. А здесь, среди Ледовитого океана, летом нет ночи, и солнце светит, не закатываясь, с мая по сентябрь, много суток подряд. Солнце никак не налюбуется на далёкие просторы ледяных полей. Но зато уж зимой солнце не выглядывает полгода.
     
     
      ПОЛЮС
     
      В лоб дует сильный ветер и здорово нас задерживает. Мы летим целые сутки. В Москве люди уже выспались и спешат на работу. А мы ещё не добрались до полюса. Время идёт медленно. Кажется, что летим целый месяц. Это от усталости. Наверное, утомила большая высота полёта.
      За всё время закусывали только раз. Да и съели-то всего по бутерброду с ветчиной. А московские ребята за это время успели поесть не меньше чем шесть раз. Но мы вам не завидуем. Вы ещё маленькие — кушайте, зато в Америку летим мы. А когда прилетим, то и покушаем как следует.
      Вот пить хочется ужасно! Горло пересыхает. Но вода у нас холодная — как лёд.
      Скоро, скоро будет полюс!
      Мы здорово утомились. Часто меняемся местами. Работать стало труднее — сильно бьётся сердце. Ведь работа на земле куда легче, чем в воздухе, да ещё над облаками. Двинуть рукой на высоте — это всё равно, что поднять мешок зерна. Чтобы было легче, мы иногда дышим кислородом. Надеваем маски, как противогаз, и вдыхаем ртом через трубку кислород из металлической бутыли. Это здб-рово освежает человека.
      А забрались мы всё-таки высоко — четыре километра над землёй!
      Земли мы по-прежнему не видим, она закрыта облаками.
      У Белякова что-то случилось с радиостанцией. Он никак не расслышит Москвы.
      Я сижу за штурвалом, веду самолёт и жду с нетерпением, когда будет полюс. Беляков часто направляет приборы на солнце, чтобы не сбиться с пути.
      Ровно в четыре часа утра 19 июня подлетели к полюсу. С огромной высоты полюс выглядит, как гигантская ледяная пустыня.
      Все приборы и мотор работают хорошо.
      Внизу на льдине сидят Папанин, Кренкель, Фёдоров и Ширшов. Они уже много дней живут одни среди молчаливых и суровых льдов; их льдина не стоит на одном месте, а движется вместе со всеми палатками. А папанинцы не боятся. Хорошие, храбрые советские учёные-полярники! Они сообщают погоду нам, лётчикам.
      Мы проходим над их лагерем. Но как жалко, что облака закрывают их от наших глаз!
      Привет вам, отважные папанинцы! До свиданья, товарищи! Наш путь идёт дальше...
      Чкалов радуется, как ребёнок. Он смеётся, часто выглядывает за борт и, ослеплённый блеском льда, щурится, надевает очки и вновь оглядывает просторы льдов.
      Своей радостью мы решили поделиться с тем, кто нас научил храбрости и спокойствию. Мы составили телеграмму товарищу Сталину:
     
      МОСКВА, КРЕМЛЬ, СТАЛИНУ.
      Полют позади. Иден над льдинами дальше к Америке. Полны желанием выполнить ваше задание. Все чувствуем себя хорошо. Привет.
      Чкалов, Байдуков, Беляков.
     
      Эту телеграмму послали по радио в Москву. Мы летим уже день, ночь и ещё день.
     
     
      НАД ПОЛЮСОМ НЕПРИСТУПНОСТИ
     
      Местность между полюсом и Америкой называют „полюсом неприступности". Здесь ещё не летали самолёты. Мы, советские лётчики, летим первые. С гордостью несёмся над суровыми льдами неизвестной Арктики. Настроение бодрое и весёлое. Погода улучшилась. Ярко-ярко светит солнце. Без очков нельзя смотреть на льды: можно в два счёта ослепнуть.
      Куда ни посмотришь, на сотни километров видны льды, льды и льды... Всё белеет и блестит, чернеют лишь глубокие трещины.
      Кругом — никакой жизни. Красивое и страшное зрелище!
      А что если у нас сломается мотор и мы сядем на трещину? Тогда наверняка погибнем...
      Но ровный и сильный гул мотора разгоняет наши страшные мысли, и мы спокойно
      летим над неисследованными местами. Так прошло несколько часов. Но вот впереди мы заметили облака. Они начинались у земли и лезли высоко в небо. Как надоели нам облака! А тут и жидкость против образования льда уже кончилась.
      Решили забраться выше облачности и пройти над ней.
      В полдень самолёт был на высоте шести с половиной километров над землёй. Наверно, снизу нас никак не увидишь. Но облака ещё выше нас. Воздуха для дыхания не хватает.
     
     
      САМОЛЁТ В ОБЛАКАХ
     
      Наконец стало ясно, что перелететь через облака мы не можем. Они вновь поглотили нас. На этот раз самолёт швыряет, как игрушку. Я еле успеваю его выправлять. Так летим целый час. Дело плохо — опять нарастает лёд на крыльях. Нужно уходить вниз. Убавляю силу мотора, и мы плавно скользим к земле.
      Внизу появился просвет. Облака, как вата, разорвались. Мы увидели какой-то остров. Но не прошло и минуты, как он опять скрылся. В это время из передней части самолёта что-то вдруг брызнуло. Переднее окно самолёта сразу покрылось толстым слоем льда. Значит, мотор выбросил воду, и она на морозе мгновенно замёрзла.
      Мурашки пробежали по спине. Я закричал во всю мочь, чтобы мне дали кинжал. Чкалов подал длинный и острый кинжал. Через боковое окно я просунул руку и срубил им кусочки льда. Получилось светлое окошечко, через которое я вновь увидел мотор. И — о, ужас! — прибор, стоящий над мотором, показывает, что в моторе нет больше воды. А без воды наш мотор не проработает и часа — сломается. Вот-вот — и мы безудержно пойдём вниз, как подстреленная птица.
      — Воды, воды давайте, иначе сломается мотор! — закричал я Чкалову.
      Чкалов бросился к баку с запасной водой и вместе с Беляковым стал осматривать его.
      Там, в баке, были ледышки, но никак не вода. Где взять воды? Вон в резиновом мешке вода для питья. Но и она превратилась в лёд. В других мешках то же самое. Беляков разрезает резину, раскалывает ледяную скорлупу и с радостью видит, что внутри ещё есть немного жидкости.
      Валерий и Саша слили все остатки воды в запасной бак и взволнованно закричали мне:
      — Есть вода!
      Я начал качать насосом. Вскоре к мотору пошла вода. Прибор показал, что теперь всё в порядке — мотор будет работать.
      Осторожно я дал полную силу мотору. Он вновь, как и раньше, стал работать ровно и чётко.
      Через три часа мучений облако разорвалось, и мы вылетели на чистое голубое небо.
      Внизу медленно проплывает большой остров. Виднеются ещё бесчисленные чёрные островки меньших размеров. А вокруг них всё забито льдом.
      При помощи солнца и карты Беляков установил, что мы летим над островом Бенкс. Остров очень большой, изрытый оврагами и речушками. В оврагах — снег, на речках — лёд. Берега островов высокие и обрывистые.
      Мы опустились ещё ниже. Как хорошо быть на такой малой высоте! За окном кабины мороза почти нет. Внутри самолёта тепло. Дыхание нормальное. Настроение весёлое. Даже захотелось поесть.
      Я попросил Белякова дать мешки с путевым питанием. Вот курица, вот мясо, вот ветчина, вот апельсины, яблоки и шоколад. Я выбираю розовые яблоки. Они промёрзли насквозь. Даю Валерию и Саше и начинаю сам уплетать вкусное мороженое яблоко. Ломит зубы и приятно холодит внутри. Затем достал апельсины. Те совершенно промёрзли и только на трубе отопления кабины оттаяли. Чкалов отказался от этого блюда. Он вообще ничего не ел всю дорогу. Беляков съел один апельсин, а я докончил остальные. Эх, как подкрепили испанские апельсинчики! За два дня и две ночи это только второй наш завтрак в пути.
     
     
      ДОЛЕТЕЛИ
     
      В Москве было семь часов вечера 19 июня, когда мы наконец подошли к берегам Америки. Ура! Ура! Задание великого Сталина выполнено. Это подбавляет бодрости и сил. Хочется сделать ещё больше, чтобы наш народ и Сталин сказали: .Ну и молодцы ребята!*
      Мы впервые пролетели над неизведанными местами, где ещё не бывал до нас человек. Теперь начинались исследованные места.
      Мы очень давно не сообщали в Москву, как идут у нас дела.
      Я составил телеграмму:
     
      СТАЛИНУ, ВОРОШИЛОВУ, КАГАНОВИЧУ, ШТАБУ ПЕРЕЛЁТА.
      Я понимаю, что вы очень беспокоитесь. Но поймите, что у нас было иного трудных часов полёта. Теперь мы более свободны. Погода хорошая. Все здоровы. Передаю от экипажа наши лучшие пожелания в ваших делах, благодарю за всё и прошу не беспокоиться. Трудное побороли я рады, что задание своего правительства и своего народа уже выполняли. Привет.
      Байдуков.
     
      Всё это передал по радио на американские станции. А они передадут в Москву.
      Я сильно устал. Следует отдохнуть, а то скоро нужно сменять Чкалова. Положив голову на столик, я задремал сидя. У моих ног на полу ещё спит Саша. Разбудил резкий свисток. Это Чкалов просит смены. Бужу Белякова. Сдаю дежурство, а сам лезу к штурвалу. Я дружески похлопываю Валерия, и мы от радости пожимаем друг другу руки. У него глаза налились кровью, но зрачки весёлые и нежные. Он улёгся за моей спиной. Как приятно сидеть за штурвалом, когда чувствуешь, что всё, что мы уже сделали, радует не только нас, но и весь великий народ!
      К вечеру увидели большую и извилистую американскую реку Мекензи. Кругом реки много болот и разливов.
      В Москве давно уже лето. А здесь весна только началась. Земля голая, безжизненная, коричневого оттенка. Ни леса, ни кустарника.
      Вскоре появляются высокие и суровые горы Америки. На вершинах лежат снега и льды.
      Погода вновь ухудшается. Горы закрылись облаками. Начинается сильная качка. Самолёт испытывает воздушные удары. Крылья жалобно вздрагивают. Надо забираться выше, иначе ударишься о какую-нибудь скалу. От большой высоты в кабине стало морозить. Дышать трудно. Все надели кислородные маски.
      Мы решили повернуть направо, подальше от опасных гор. К вечеру вышли из облаков. Внизу мы увидели бушующие волны Тихого океана.
      Летим вдоль берега. Полёт тянется уже два дня и две ночи.
      Сейчас в Москве полночь, — думаю я, — кремлёвские часы играют «Интернационал». А здесь, над океаном, только-только начинает темнеть.
      Чкалов проснулся. Он прекрасно отдохнул и теперь предлагает мне заняться тем же. Я, усталый, повалился на спальный мешок и сразу уснул.
     
      Облачность постепенно поднимается снизу и из темноты подкрадывается к самолёту. Земли и воды не видно. Солнце ушло куда-то за горы.
      — Георгий, вставай, вставай! — слышу я сквозь сон и чувствую сильную руку Чкалова.
      Вскакиваю на ноги. В кабине горят огни. Спросонья долго не понимаю, где же я нахожусь. Гляжу на часы. Всего восемь часов утра по московскому времени. А здесь наступила настоящая ночь. Как интересно устроен мир! У нас, в Советском Союзе, утро, а у американцев — ночь.
      — Давай садись за штурвал!
      Я лезу на сиденье лётчика и ругаю все эти облака. Наступила тёмная южная ночь. Солнце долго нас выручало, и теперь впервые за двое суток оно скрылось из глаз. Очень жалко. Но ведь и солнышку нужно отдохнуть! В полночь из-за туч выглянула серебристая луна. Но скоро и она куда-то опустилась вниз. Стало темно, как в погребе. Товарищи мои безмятежно спят. Мне в эту ночь в облаках и над водами Тихого океана показалось страшно сидеть одному за штурвалом.
      Но в трудные минуты я вспомнил, как Сталин всю жизнь никогда никого не боится и как он всегда выходит победителем. Вспомнил его ласковые глаза и сразу забыл об усталости и страхе.
      В темноте громко запел песню о моей родине. Но звуки песни глушил весёлый свист ветра, проносившегося за окнами кабины.
      Перед рассветом проснулись Чкалов и Беляков.
      Настроение у всех прекрасное. Только Саша Беляков очень обиделся на американцев — они ведут разговор по радио ка своём языке, а Беляков их не понимает.
      Слева, где-то далеко внизу, замелькали огни океанского парохода. Мы повернули к земле.
      Выглянуло солнце. Теперь ясно видны большие и незнакомые города Америки. Гористая местность прорезается широкими долинами рек. Пошёл сильный дождь.
     
     
      АМЕРИКА
     
      Мы подсчитали, на сколько времени хватит у нас бензина. К сожалению, его немного.
      Мы влезли в дождевые тучи. Дождь густой и тёплый. Жалко, что скрылась земля. Ведь интересно посмотреть чужие города. Время идёт. Мы летим всё дальше над американской землёй.
      Но вот сигнальный прибор дал знать, что нужно садиться. Бензина почти нет. Всем нам хотелось лететь дальше и дальше. Но ничего не поделаешь — надо спускаться. Без особого желания пробиваемся вниз, к земле. Облачность кончилась, и мы оказались над широкой рекой. Рядом виднелся город. Мы его разглядели. Оказывается, это Портланд. Здесь была скверная, туманная погода.
      Полетели низко-низко над крышами домов, пока не нашли места, где садятся самолёты.
      Хорошенько разглядев посадочное поле, благополучно опустились на землю.
     
      Самолёт с надписью по бокам «Сталинский маршрут» уже давно ожидали американцы. Много народу бежит навстречу. Все машут руками. Но что они кричат, мы не разбираем. Они говорят на своём языке.
      Я выключаю мотор. Весёлый и мощный гул пропеллера смолкает. Становится тихо-тихо. Я открываю люк и выпрыгиваю из самолёта.
      Под ногами — американская земля. Теперь ясно, что задание нашего вождя Иосифа Виссарионовича Сталина мы выполнили с честью. Дорога, соединяющая Старый и Новый Свет черёз суровую Арктику, открыта советскими лётчиками.
      Я гляжу на улыбающихся товарищей. Они после трёх суток работы очень устали, но в глазах их светится радость. Мы обнимаем друг друга, целуемся и поздравляем себя с победой.
      Из Портланда мы разговаривали по радио и по телефону с Москвой. Доложили о конце полёта. Москва нас поздравила от имени товарища Сталина.
     
     
      В МОСКВУ!
     
      Нам хотелось как можно скорее возвратиться в Москву. Но поневоле приходилось останавливаться в городах Америки — Сан-Франциско и Нью-Йорке, и в Париже — столице Франции. Везде были многолюдные встречи.
      Но скорей, скорей в Советский Союз! Как радостно увидеть вновь дорогую родину!
      От самой границы и до Москвы на каждой станции поезд ждали тысячи советских граждан. Наш вагон забили цветами. Мы охрипли от непрерывных рассказов.
      Но вот и Москва. Миллионы москвичей вышли нас встречать.
      Через весь город мы проехали, как любимые дети своего народа. На пути в Кремль нас забросали цветами и приветственными листовками. Вся Москва приветствовала нас.
      В Кремле нас встретили товарищ Сталин и всё правительство. Иосиф Виссарионович Сталин обнял нас, как родных сынов. Это была самая дорогая награда!