Рави, Шаши, Снежок и другие

DjVu

      Полный текст книги

      Об этой книге и её авторе
      Помню, как в детстве я был потрясён рассказом Ивана Сергеевича Тургенева «Муму». Это потрясение не забылось, не исчезло с годами: и сейчас живёт в моём сердце образ мужественного и доброго Герасима, его любовь к собаке и трагедия, связанная с этой любовью... А потом я читал тургеневские «Записки охотника», и с ними пришли ко мне не только великолепные картины русской природы, но прежде всего образы и характеры людей: их любовь к природе была волнующим проявлением любви к Родине, ко всем её бесценным сокровищам, проявлением готовности оберегать эти сокровища, защищать их и приумножать своим трудом, своим вдохновением.
      Эта традиция — через повествование о природе, о мире животных доносить до читателей большие, глубокие мысли о красоте истинного добра, гуманизма — жива в нашей литературе. В том числе в литературе детской и юношеской. Вспомним рассказы Паустовского, Пришвина, Чарушина, Бианки, Соколова-Микитова, Скребицкого...
      А вот лет пятнадцать назад я впервые прочитал книжку Сергея Баруздина «Рави и Шаши». Писатель, который был хорошо известен мне книгами о героях войны, о людях труда, написал вдруг произведение о двух слонятах, которых индийский премьер-министр Джава-харлал Неру подарил советским ребятам. Знаменательно было то, что, рассказав о слонятах, писатель остался верен главным темам своего творчества: это, по сути дела, была книжка о дружбе, о высоких законах интернационализма.
      Книжка «Рави и Шаши» приобрела большую популярность, была издана на многих языках народов нашей страны, в зарубежных странах, в том числе и на многих языках народов Индии...
      Нередко о любви к природе, о мире животных пишут люди нелёгких, мужественных биографий — те, которые отстаивали в сражениях не только счастье людей, но и эту природу, и всё то, чем она богата, прекрасна. Одним словом, люди, сражавшиеся, как сказал поэт, «ради жизни на земле». Быть может, и Сергей Баруздин, пройдя путь от обороны Москвы в сорок первом до Берлина и Праш, ещё острее ощутил очарование всего того, что фашисты замышляли уничтожить, разрушить, сжечь. Ещё дороже стали ему родные поля, озёра, леса. И всё то, что в них рождается, расцветает, поёт...
      Ну, а нежная привязанность к животным с детства не покидала Серёжу, а потом уж известного писателя Сергея Баруздина. Он любит вспоминать о том, как в юные годы таскал домой из зоомагазина, что на Кузнецком мосту, рыб и птиц, белых мышей и белых крыс, сухопутных и водяных черепах... О том, как приносил с Оленьих прудов в Сокольниках тритонов, а осенью, вернувшись после каникул из деревни или с Чёрного моря, пополнял свою «зооколлекцию» ящерицами, ужами, желтопузиками.
      В те годы деткор Серёжа писал в «Пионерской правде» и «Пионере» о родной природе, об обитателях лесов, рек и озёр. Эти стихи и заметки чередовались с его же стихами об Испании, о героях, боровшихся за свободу и справедливость.
      Писатель остался верен всем этим темам, которые пришли в его творчество давно, ещё в пионерские годы. Прочтите роман «Повторение пройденного» или «Повести о женщинах», прочтите его «взрослые» стихи — они про героев и героинь, чьё благородство, чьи подвиги подарили планете мир, а сегодняшним мальчишкам и девчонкам — солнце, счастливое и ясное будущее.
      Прочтите эту кнцгу... И вы убедитесь: любовь к природе, к животным, о которой заявлял в первых литературных опытах Серёжа, нашла своё новое, зрелое воплощение в рассказах и повестях, которые не просто познавательны, не только свидетельствуют о прекрасном знании писателем яркого и поэтичного мира наших четвероногих и пернатых друзей, — нет, прежде всего эти произведения повествуют о хороших и разных людях, убедительно проявляющих свои характеры и душевные качества в общении с миром животных, с природой.
      Эта книга поможет вам побывать в разных концах нашей Отчизны: действие повестей и рассказов разворачивается в Подмосковье, Центральной России, на Кавказе, на Украине, Урале, в Крьиму, Средней Азии, на Дальнем Востоке, на Чукотке и на Камчатке. Вы совершите увлекательное путешествие за рубежи родной страны: в Египет, Сомали, Индию, Уганду, Монголию, Непал, Сенегал... Вы как бы побываете в Польше и Германии суровой военной поры... А главное: книга поможет вам совершить путешествие в мир высоких, добрых мечтаний и дел.
      Итак, в путь, дорогие читатели!
      Анатолий Алексин
     
      ПОЧЕМУ Я БОЮСЬ ЯЩЕРИЦ
      Давно, когда я был мальчишкой, жила у меня ящерица. Зелёная, с синими отливами и на теле и на длинном хвосте. Симпатичная.
      У ящерицы был домик — я сам построил из фанеры — с маленьким стеклянным окошком. Я кормил её мучными червями, а это было непросто. За червями надо было ходить в зоомагазин на Кузнецком мосту.. Это сразу две проблемы. Деньги нужны для червей — раз. А выпросил деньги у родителей — вдруг червей нет в магазине?
      Но всё было хорошо, даже слишком хорошо. Ящерица привыкла ко мне. Не кусалась, когда я брал её в руки, бегала по рукам и по плечам, по шее и по голове и смотрела на меня в ожидании: я должен её чем-то угостить.
      Длинный её язычок почти облизывал мои пальцы, она ждала. Я давал ей из рук мучного червя.
      Но пришёл ко мне как-то товарищ по школе. Я показал ему ящерицу.
      — А ты её за хвост можешь схватить? — спросил товарищ.
      — Не знаю, — сказал я. — Наверно, могу...
      И, к удовольствию своего товарища, я храбро схватил ящерицу за хвост.
      — Здброво! — сказал мой товарищ. И ушёл.
      Когда ушёл, я увидел страшное: хвоста у ящерицы не было. Хвост лежал... Да что там лежал?! Валялся на полу!
      Я положил бесхвостую ящерицу в её фанерный домик с маленьким стеклянным окошком.
      Через два дня она умерла. Она ничего не ела. Я закопал её в землю на Чистых прудах.
      Много лет прошло с тех пор. Видел я всяких ящериц, и дети мои не раз просили меня: «Папа, давай купим...»
      Нет! Не могу!
      Будто есть у меня вина перед той, довоенной, которую я не сохранил...
     
      ПЧЕЛИНАЯ НАПАСТЬ
      Жил я в детстве в деревне на Ярославщине. Всем был доволен: и рекой, и лесом, и полной свободой.
      Часто сидел я с ребятами в ночном у костра.
      Но было одно «но». Вот об этом «но» я и хочу рассказать.
      У хозяина дома, в котором мы жили, было несколько ульев с пчёлами. Говорят, пчёлы — миролюбивые существа, если их не обижать. И верно: наши пчёлы никогб не кусали, не трогали. Никого, кроме меня. Стоило мне выйти из избы, как какая-нибудь пчела обязательно меня укусит. А бывали дни, когда меня жалили и по нескольку раз.
      — Балуешься ты много, — говорила мать, — вот они тебя и кусают.
      — Да вовсе не балуюсь! — оправдывался я. — Совсем их не трогаю.
      «Что за напасть такая! — думал я. — Может, они меня перепутали с кем-то? Ведь другие пчёлы не жалят меня — в лесу, в поле, — а свои...»
      Время шло, и не было дня, чтобы я избежал этой пчелиной напасти. То под глазом у меня шишка, то на щеке, то на затылке, а однажды пчела ужалила в спину, и я совсем измучился: почесать укушенное место и то нельзя — рукой никак не дотянешься.
      Хотел я спросить нашего хозяина, почему пчёлы меня не любят, но побоялся. «Подумает ещё, что я действительно их обижаю. Как я ему докажу, что вовсе их не трогаю? А ведь пчела, говорят, после того, как ужалит, умирает. Значит, немало их по моей вине погибло».
      Но вышло так, что я всё равно не избежал разговора с хозяином. И хорошо, а то бы всё лето мучился.
      Как-то вечером сидел я весь искусанный за столом, ужинал. Вошёл в комнату хозяин, спрашивает:
      — Тебя что, пчёлы покусали?
      — Покусали, — говорю. — Только вы не подумайте, что я их дразнил. Я к ульям и близко не подхожу...
      Хозяин недоверчиво покачал головой.
      — Странно, — говорит. — Они у меня смирные...
      А сам, вижу, ко мне присматривается.
      — А ты лук любишь? — спращивает вдруг он. — Вроде луком от тебя пахнет.
      Я обрадовался, что меня не ругают за пчёл, и отвечаю:
      — Да, очень люблю! Каждый день, наверное, кило зелёного луку съедаю. С солью да с чёрным хлебом. Знаете, как вкусно!
      — Вот, брат, за это они тебя и кусают, — рассмеялся хозяин. — Мои пчёлы прямо не переносят запаха лука. Да и вообще пчёлы к разным запахам очень привередливы. Есть такие, что одеколон не любят или керосин, а мои — лук. Придётся тебе воздержаться от лука.
      С того дня я за всё лето больше ни одной стрелки лука не съел. Если в супе попадался — всё равно выбрасывал. Боялся, что пчёлы покусают.
      А они и верно перестали меня жалить. Однажды я даже рядом с ульями стоял, когда соты из них вынимали, и то пчёлы не тронули меня!
     
      ДАВИД И КАТЯ
      Давид й Катя — пеликаны. Розовые пеликаны. Или баба-птица, как называют пеликана по-научному.
      Я познакомился с ними в самолёте, когда ещё не знал, что они Давид и Катя. Впрочем, никто не знал.
      В то время не было «Ту-104» и «Ил-18». Были обычные винтовые самолёты «Ил-14» — наши «дугласики», как мы их называли.
      Рейс был трудный. То мы никак не вылетали из Москвы, то начались непредвиденные посадки — в Пензе, а потом и в Ростове. И там и там сидели. Но вот ещё одна неожиданная — в Минеральных Водах.
      Я не выдержал. Я торопился.
      Начальник аэропорта спросил меня:
      — На грузовом полетите?
      — Полечу, — ; сказал я.
      — Без удобств?
      — Как угодно!
      И полетел.
      Самолёт был грузовой. Мешки, тюки, ящики. И ни одного сиденья. Ещё две клетки. Большие клетки. В каждой — по бело-розовой птице с огромными желтоватыми клювами.
      Пеликаны. Они самые. Не узнать их невозможно!
      Уже интересно.
      Я прыгал с мешков на ящики и с ящиков на мешки — самолёт здорово болтало. Мы были втроём в кабине самолёта — два пеликана и я. Три лётчика не в счёт — они отдельно от нас.
      Я наблюдал за пеликанами.
      Один из них побольше. Второй поменьше. Клетки стоят рядом. Тот, что поменьше, всё время волнуется, пытается просунуть клюв через решётку в сторону соседа. А сосед лежит и не обращает никакого внимания на это.
      Или его укачало?
      Глаза у него ярко-красные. Не помню, должны быть такие глаза у пеликана или не должны быть...
      Появляется один из лётчиков. Видит, что я сижу уже возле клеток с пеликанами, спрашивает:
      — Интересуетесь?
      — А куда вы их везёте? — в ответ спрашиваю я. — И почему вот этот, что поменьше, так волнуется?
      — В зоопарк какой или ещё куда! Нам не докладывают. Наше дело доставить, — сказал лётчик. — А насчёт волнения — вы правы. Понимаете ли, при посадке в самолёт их разделили. Я был против этого. Привезли в одной клетке, а разделили на две. Вот пеликанша и волнуется...
      «Как их зовут?» — хотел спросить я, но было уже поздно. Самолёт пошёл на посадку: лётчик ушёл в свою кабину.
      Я совсем забыл об этом, но недавно оказался впервые в Гагре. Погода была плохая. Даже купаться не хотелось.
      — А Давида и Катю не видели? — спросили меня. — Сходите в парк, посмотрите.
      В парке, помимо людей, были лебеди и утки, павлины и музыка — пластинки, которые проигрывают так, чтобы все слышали, даже кому не хочется...
      Но вот островок. Кругом вода. А на островке — два пеликана. Один побольше. Из-под белых перьев видны розовые, а на груди — почти жёлтые. На голове — хохолок длинный и чуть взъерошенный. Рядом — пеликан поменьше. Всё то же, но без хохолка. Ноги красивые, светло-красные.
      А глаза! Удивительно знакомые глаза! Ярко-красные! И у маленького пеликана, и у большого. Где-то я их видел?..
      Рядом были люди. Из их слов я понял, что большой пеликан — Давид, а маленький — Катя.
      Пеликаны вошли в воду. И поплыли горделиво рядом с утками и лебедями, не обращая на них внимания.
      Давид плыл впереди. Катя за ним.
      Теперь я вспомнил их. Точно вспомнил. Это те пеликаны, которые летели со мной в самолёте.
      Катя начала нырять на дно маленького пруда. Она захлёбывала в свой огромный клюв что-то и догоняла Давида. Потом опять захлёбывала и опять догоняла.
      Давид вёл себя слишком гордо. Он даже не замечал, что Катя плывёт за ним и призывно просит:
      «Крыр-вы! Крыр-вы!..»
      Но вот Давид остановился, и Катя догнала его. Её мешок под клювом был наполнен рыбой.
      Давид открыл свой клюв. Спокойно открыл, словно только и ждал этого случая.
      Катя осторожно сунула свой клюв в клюв Давида. И долго кормила его.
      — Почему Катя кормит Давида? — спросил я потом у женщины, которая опекает птиц в Гагринском парке.
      — Так у него зубы болели! — сказала мне женщина. — Ну, не зубы, а это, как у них, пеликанов, тонкие валики. Был в больнице на операции. После того сам не ест. А Катя его кормит...
     
      СТРАННЫЙ ОСЛИК
      В Могадишо — это столица африканской страны Сомали — мы попали не в лучшее время года: весна, а в Африке это период ливневых дождей.
      Было жарко. Было страшно душно. Было очень влажно. Ливни хлестали один за другим. И ещё беда — я забыл взять из Москвы сапожную щётку и гуталин.
      А по такой погоде чистить ботинки каждый час просто необходимо. Там — встреча с сомалийцами, и опять — встреча. С грязными, забрызганными жёлтой глинистой водой ботинками на встречу не пойдёшь...
      У дверей нашей гостиницы всегда крутились чистильщики ботинок. Мальчишки шести — восьми лет. И не только чистильщики. Стоит тебе выйти из гостиницы, какой-то мальчуган открывает тебе дверь. Ему надо заплатить за эту услугу. А тут следующий останавливает для тебя так-
      си и открывает дверцы — опять заплати. И ещё — и юные нищие, и опять чистильщики...
      Раз в два-три дня почистишь ботинки, а потом воздерживаешься : увы, денег не так много...
      Вот тут и начинается рассказ.
      Я заметил из окна гостиницы ослика. Не такого, как у нас на Кавказе или в Средней Азии. Длинные тяжёлые уши, небольшая грива и тонкий с кисточкой хвост. Не ослик, а почти лошадка. Шерсть рыже-серая, чуть облезлая по бокам. На спине вместо седла два маленьких ящика с какими-то надписями. С одной стороны — английской, с другой — французской.
      Я видел, как мальчишки-чистильщики да и остальные их друзья, кто зарабатывает мелочь у гостиницы, гоняли бедного осла, а он, упрямый, не уходил. Отбрыкивался от них, семенил в сторону, словно играя, и вновь возвращался назад.
      Иногда кто-то из живущих в гостинице мужчин, выйдя на улицу, приветливо махал ослику и вместе с ним уходил куда-то влево, за угол.
      Странный ослик!
      Почему он крутится всё время у гостиницы? Почему его гоняют мальчишки? И что у него за надписи по бокам: английская и французская? И куда он уводит мужчин?
      Я вышел из гостиницы. Ослик был тут как тут. Он подбежал ко мне, нагнул голову, посмотрел и, как мне показалось, даже понюхал мои ботинки, и куда-то повёл меня.
      Мы свернули влево, и через десять метров я увидел чистильщика. Ослик подвёл меня к нему и радостно замахал головой.
      А чистильщик, пожилой сомалиец, был очень доволен: он вскочил навстречу мне со щётками в руках, моментально схватил меня за ноги и начал работать. И говорил, говорил, говорил при этом на всех языках, которые он как-то знал...
      Я кивал головой: «Что ж, чистить так чистить!»
      Ослик тем временем постоял рядом с нами, опять опустил голову к моим ботинкам, уже пахнущим свежим гуталином, и направился назад к гостинице. Сам направился.
      Хозяин ему ни слова не сказал, а может быть, и сказал, но я не понял.
      А чистильщик старался так, что мне даже.неловко стало. И говорил что-то очень дружелюбное. Я стоял, меняя ноги, и молчал, но вот «спектакль» закончился, и я протянул чистильщику деньги — две бумажки: сомалийские франки.
      — Спасибо! — сказал я по-русски.
      Чистильщик взметнулся:
      — Рашен! Рус! Но! Но!
      И не взял деньги.
      Признаюсь, я чувствовал себя не очень ловко. Я попрощался с ним и пошёл в гостиницу. Не дойдя до поворота, я повстречал знакомого ослика, который вёл за собой какого-то важного господина в грязных ботинках. Мальчишки-чистильщики возле гостиницы негодовали.
      Наутро ослик опять был возле гостиницы.
      Но что это? Рядом с двумя маленькими ящиками у ослика и слева и оправа были два куска белой материи, на которых русскими буквами написано:
      «Рашен — хорошье!»
      «Хорошо», значит. А «ращен» — это «русский». Тоже — хорошо!
      На шее у ослика висела веревочка, а на ней — красный кусок материи с серпом и молотом.
      Ослик встретил меня, как старого знакомого. Только я. вышел из гостиницы, подбежал ко мне, наклонил голову и обнюхал ботинки. Ботинки были чистые, блестящие, ещё со вчерашнего дня. Ослик лизнул меня в руку и пошёл в сторону: искать новых клиентов для своего хозяина. Ведь они оба работают: хозяин — работник и ослик — реклама...
      Жаль только, что не узнал я тогда имени этого ослика.
     
      ЖЕЛТОПУЗИК
      В Туркмении, в Каракумских песках, мы остановились в колхозе. Приехали поздно, но нас ждали. Где-то глубокой ночью мы расстались с друзьями, и меня повели спать — в маленький домик, в саду, милый и спокойный.
      Там я и устроился. Время было позднее, и я сразу уснул. То ли во сне мне приснилось, то ли наяву я услы- шал страшную возню в комнате — и писк, и крик какой-то с придыханием. Показалось — змея!
      Я зажёг свет, закурил и ничего не увидел. Никого. И звуки все стихли.
      «Может, приснилось? — подумал я. — Я немного знаю змей. Когда-то ужи у меня водились. Давно — в детстве. Да и потом видел — разных».
      Всё было тихо. И я опять попытался уснуть, выключив свет. Но только выключил — на полу началась возня. Сначала под моей кроватью. Потом шуршание, опять писк и крик с придыханием.
      Я включил свет.
      На полу — непонятное. Лежали две змеи. Одна — тонкая, длинная, плоская, с тёмными зигзагами на чешуе. Голова её, маленькая, но шире, чем тело, лежала отдельно. Гадюка! А рядом с ней победоносно лежал желтопузик. Как длинная, вытянутая шина. Сверху серо-черный, а по брюху жёлтый. Желтопузик!
      Он лежал, как победитель, и смотрел на меня круглыми, очень круглыми глазами. Извивался, и хвост его дрыгал. Как у собак, в удовольствии.
      Я позвал его, поманил, но он не пополз ко мне, а сильнее вцепился в голову гадюки и, извиваясь, поволок её куда-то, видимо, на улицу, поскольку дверь я не закрывал. Потом вернулся, вновь бросил на меня взгляд круглых глаз и схватил остальное : потащил туловище гадюки.
      Время шло к рассвету. И уже гудели Каракумы голосами птиц и насекомых — всё пело, жужжало и ожидало нового дня.
      Конечно, я не уснул, хотя и старался. Лежал и думал, как утром расскажу своим новым друзь-
      ям про ночное приключение. И добавлю, между прочим, что если бы не этот желтопузик, то гадюка могла...
      Настало утро.
      — Как спали? — спросили друзья.
      — Отлично спал! — ответил я. И на всякий случай посмотрел на пол. Следов гадюки не было. Но не было и желтопузика. А жаль!
     
      ГРУСТНЫЙ РАССКАЗ
      В начале лета были мы с сыном в Крыму. Когда ходили в горы, поймали черепаху.
      — Давай отпустим? — предложил я сыну.
      — Давай возьмём? — предложил мне сын.
      — Давай, — согласился я.
      Взяли черепаху. Она оказалась почти ручная. Не прятала голову под панцирь, когда мы кормили её салатом и капустой и какой-то особо вкусной травой, которую находил для черепахи сын. Салат черепаха брала даже из рук.
      Три недели прошло — вернулись в Москву с черепахой.
      А в Москве у нас собака.
      Как собака встретит черепаху? Как черепаха отнесётся к собаке?
      Но всё обошлось. Собака полаяла удивлённо на незнакомое существо. Черепаха не с меньшим удивлением смотрела на собаку, но голову под панцирь не прятала.
      Через два дня они стали друзьями.
      Черепаха спокойно ползала рядом с лежавшей собакой, а собака смотрела на черепаху полузакрытыми глазами, а иногда и бросалась её лизать. И панцирь, и голову. И черепаха терпела. Вроде ей это и нравилось.
      Вскоре мы уехали на дачу — до осени.
      Для собаки это счастье — бегай и гуляй весь день, а не то что в Москве — три раза прогулка и то на поводке.
      — И для черепахи — счастье, — сказал мне сын. — Она будет гулять по траве...
      Июль и август почти прошёл.
      Сын каждое утро выпускал собаку и черепаху на волю, и они гуляли, и даже играли. И ели какие-то травы; собака — свои, черепаха — свои.
      К концу августа погода испортилась.
      Похолодало. Пошли дожди.
      Но жизнь шла по-прежнему. С утра сын выпускал на улицу черепаху и собаку.
      Было сыро, промозгло, дождливо. Собака радовалась. И черепаха ползала...
      Но вот исчезла.
      — Папа, черепахи нигде нет!
      Собака прибежала домой, и вид у неё был тоже виноватый.
      Мы пошли с сыном искать черепаху. Облазили под дождём всё — и кусты крапивы, и кусты малины, и заросли бузины, — но черепахи нигде не нашли.
      Вернулись грустные.
      Ничего не поделаешь!
      Первого сентября сыну — в школу. Мы уехали с дачи.
      Прошёл год, и наступило следующее лето.
      И опять мы на даче. И опять для собаки это радость. Бегай, гуляй, не так, как в Москве.
      Собака бегала и гуляла, пока мы разбирали вещи.
      И вдруг примчалась к нам, мокрая, взъерошенная и очень беспокойная, и о чём-то явно просила нас — то сына, то меня.
      — Пойдём посмотрим, — сказал мне сын.
      Мы пошли.
      Собака суетилась, но привела нас туда, куда надо.
      Возле трубы, по которой идёт тепло на дачу, она раскопала землю, и там...
      Там лежала наша черепаха. Вернее, панцирь её лежал.
      Значит, черепаха искала тепло. И забивалась под землю ближе к трубе.
      Мы с сыном закопали останки черепахи.
      Собака всё поняла и не стала вновь разгребать насыпанную землю.
      Поняла, что у нас с сыном не весёлое настроение, и так же грустно, опустив уши, побрела за нами.
      Недавно мы с сыном, который уже подрос, совершили путешествие под Эльбрус.
      Там на одном склоне горы мы увидели в траве черепаху. Такую же, как наша — бывшая.
      — Давай не будем её ловить? — сказал мне сын.
      — Конечно, не будем, — ответил я.
      Собаки нашей с нами не было. И если бы она и была, то правильно бы поняла наш разговор.
      Когда я был на Дальнем Востоке, то долго думал, что бы поинтереснее привезти оттуда в подарок овоим ребятам. Тигра, пожалуй, не довезёшь, мишку — тоже, ну, а кита — и подавно.
      — А вы бурундучка отвезите, — подсказали мне охотники. — Мы его мигом словим. Он безобидный, симпатичный, в дороге удобный.
      Достали они мне бурундучка. Маленький — меньше белки, рыжеватый, с чёрными полосами на спине и хвосте. На мордочке большие любопытные глаза и такие же любопытные уши. В общем, не зверь, а симпатяга. Так я его и назвал.
      Приготовили Симпатяге небольшой ящичек с дырками, насыпали туда немного зерна и ягод. Только на дорогу!
      Я взял ящичек и поехал на аэродром. На «Ту-104» до Москвы одиннадцать часов полёта. Погода хорошая. Доберусь!
      В самолёте Симпатяга вёл себя настолько спокойно, что мои соседи даже не обратили внимания на незнакомого пассажира. Взревели моторы, и наша машина поднялась за облака. Теперь совсем хорошо: никто не услышит, как шевелится Симпатяга.
      А Симпатяга шевелился, подставлял свою мордочку к дыркам ящика, пыхтел. Видно, очень ему было любопытно посмотреть, где он находится.
      Прошло несколько часов полёта, и мы — в Иркутске. Посадка, опять взлёт, и вскоре Новосибирск. А от Новосибирска до Москвы рукой подать!
      Вот уже самолёт наш идёт на посадку. Я прислушиваюсь. Симпатяга что-то замолк. Только что грыз зерно, поминутно подбегал к дыркам — и вдруг всё тихо.
      Вышли мы из самолёта. Я сразу же приоткрыл ящик — хотел посмотреть, что случилось, но не тут-то было. Не успел я опомниться, как мой Симпатяга уже бежал по бетонному полю аэродрома в сторону леса. Да так бежал, что, наверно, на машине его не догонишь — не только пешком. Через минуту и хвоста его не было видно.
      — Вот вам наказание за провоз незаконных пассажиров! — пошутил один из лётчиков.
      — Да! Обидно. Перехитрил меля Симпатяга, — сказал я. — Доставил его бесплатно из Владивостока в Москву, а он удрал!
      Прошёл месяц. Как-то в выходной день поехали мы с дочкой в лес. Он как раз неподалёку от аэродрома находился.
      Ходим мы по лесу, грибы собираем.
      Вдруг дочка как закричит:
      — Папа! Папа! Смотри, зверёк!
      Я подбежал. Гляжу — своим глазам не верю: сидит на суку мой Симпатяга. Сидит и на нас хитро так поглядывает.
      — Это белочка, — говорит дочка. — Только почему-то очень смешная: полосатая вся.
      Ну, я уж не стал огорчать её — рассказывать, как сбежал мой дальневосточный подарок. А про себя подумал: «Определённо это мой! Иначе, откуда же появился бурундук в Подмосковье!»
     
      ТОП-ТОП
      С крокодилами я познакомился давно, но вот случай, которого я и сам не ожидал.
      В Дакаре — столице Сенегала — я оказался по пути в Чили. Меня встретили наши земляки, хорошие люди. По стране повозили, всё объяснили, потом привезли домой.
      Дом наш, советский, посольский, а за рубежом нет большего счастья, чем оказаться в советском доме.
      — Заходи, заходи! — говорил мне хозяин дома и познакомил с женой и с дочкой своей — восьмилетней Наташей.
      Наташа прильнула ко мне, потянула куда-то, и папа её вслед за ней:
      — Да вот — главное! Наташина гордость! Посмотрите! Правда, прелесть?..
      Наташа провела меня в ванную и показала крокодила.
      Точнее, крокодильчика.
      Маленького, в половину метра длиной, зеленовато-серого, в бородавках.
      — Посмотрите, какой он симпатичный, наш Топ-Топ! — сказала Наташа.
      Крокодил плеснул воду в ванной и потянулся длинной мордой к Наташе, и глаза его — большие глаза — были при этом добрые и ласковые.
      Наташа что-то сунула ему в пасть и тут же сказала:
      — Я сейчас...
      Она вернулась с бутербродом — хлеб и кусочек мяса — и сунула его мне:
      — Дайте ему! Вы увидите, какой он ласковый, наш Топ-Топ!
      Я взял у Наташи бутерброд вместе с бумажной салфеткой.
      — А почему он Топ-Топ? — спросил я Наташу.
      Папа посмотрел на неё сурово, а Наташа на папу просительно :
      — Ну, можно, папочка! Я дяде Серёже объясню!..
      — Можно, — улыбнулся папа.
      — А потому, — сказала Наташа, — что, когда палы и мамы нет, я выпускаю Топ-Топа из ванной, и он ходит по комнатам, и топает,«...
      — И ест мамины туфли, и мои ботинки! — добавил папа. — И вообще всё, что попадётся...
      — Ну, папа! — сказала Наташа.
      — Молчу! Молчу! — произнёс Наташин папа. — А вообще он нас всех забавляет;
      Крокодил в это время опять взбудоражил воду, обрызгал нас и, встав передними лапами на край скользкой ванны, протянул ко мне открытую пасть.
      Я заметил серьёзные зубы и забыл, что держу в руках бутерброд.
      — Вы не бойтесь! — сказала Наташа. — Дайте ему! Он ждёт!
      Я сунул в крокодилью пасть бутерброд вместе с бумажной салфеткой.
      — Ничего, Топ-Топ переварит, — сказала Наташа.
      — Он всё переварит, — подтвердил папа. — Милейшее существо. И не подумаешь, что крокодил. Правда, Наташу ругаем, когда его пускает топать по комнатам, а так и не знаю, как мы жили без этого Топ-Топа вот уже... сколько, дочка?
      — Пять месяцев! Даже шестой! — сказала Наташа.
      Топ-Топ проглотил бутерброд вместе с салфеткой и опять смотрел на меня. Глаза у него чем-то напоминали поросячьи.
      Он верно был симпатичный. Вовсе не такой, как огромные и скучные его собратья, которых я видел в других странах.
      Зеленовато-серая кожа. Длинная, узкая мордочка с морщинками. И, конечно, глаза. В чём-то поросячьи, но умные, когда он смотрит на Наташу, её папу и меня. Глаза будто просили чего-то...
      — Он славный у нас, Топ-Топ, — повторил Наташин папа, когда мы выходили из ванной...
      На обратном пути из Чили я вновь оказался в Дакаре и был очень рад, что Наташин папа и ещё один знакомый человек встретили меня в аэропорте.
      Мы о чём-то говорили, но вдруг я спросил после расспросов о Наташе.
      — А Топ-Топ как?
      — Не говорите, ужасно! Вас месяц не было? Да, месяц! Так этот Топ-Топ пожрал у нас все занавески, все постели поел, и мы никак не можем с ним справиться...
      — А зачем же Наташа его выпускает из ванной? — спросил я.
      — Как — выпускает! Он теперь сам выходит. И что вытворяет — трудно представить...
      — Наташа? — спросил я.
      — Наташка плачет, но любит его, — сказал Наташин папа. — И стервец этот, Топ-Топ, никого не признаёт, кроме Наташки. Ни меня, ни жену. А она ему скажет, и он топ-топ назад и сам даже в ванную залезает. Сейчас приедем, увидите.
      Я действительно всё увидел. За месяц моего отсутствия маленький симпатичный Топ-Топ подрос и стал недобрым.
      Слушался он только Наташу. От неё принимал еду. Ей позволял трогать себя.
      Меня к себе Топ-Топ не подпускал даже когда бегал, а уже не топал по комнатам и рвал всё, что можно было рвать.
      Перед моим отлётом на родину Наташин папа спросил:
      — А может, вы его с собой возьмёте? Я всё оформлю, поверьте! Устройте его там в зоопарк или куда?
      Я люблю всякое зверьё, но, представив себе путешествие вместе с нынешним Топ-Топом, ужаснулся:
      — Простите!
      — Ну, пожалуйста, дядя Серёжа, очень прошу! — сказала Наташа.
      — Не сердись, Наташенька! Но сейчас — нет! Я что-нибудь придумаю.
      Придумал не я один. Многие люди думали. И придумали. Доставили Топ-Топа грузовым рейсом в Москву.
      Сейчас Наташа дома. На родине. В своём городе.
      Когда у неё есть свободное время, она идёт в зоопарк, чтобы увидеть своего Топ-Топа.
      Я тоже был в этом зоопарке. Меня Топ-Топ явно не узнал.
      А Наташу, говорят, узнаёт...
      Историю про полосатую кису я узнал в пионерском лагере на реке Уссури.
      Встретил я в этом лагере девочку. Девочка как девочка: с косичками и галстуком. Одно было удивительно: звали её необычно — Полосатая киса.
      «Почему, — думаю, — полосатая? Кофточка у неё не полосатая. Видно, дело не в этом».
      И верно. Слышу, что некоторые ребята ещё проще зовут девочку:
      — Киса! Киса!
      И девочка не обижается.
      Решил узнать у неё самой. Спросил.
      А девочка засмущалась, покраснела.
      — Да так, — говорит, — это они просто шутят...
      — А как же тебя на самом деле зовут?
      — Лена, — говорит. Чувствую, что Лена не хочет рассказать, в чём дело. Я решил не смущать её вопросами.
      Спросил у вожатой. Вожатая рассмеялась.
      — Ну и чудачка! — говорит. — Это просто смешная история. В позапрошлом году, когда Лена ещё только окончила первый класс, она здесь у нас, в тайге, тигрёнка нашла. Нашла и в лагерь принесла на руках. Вот, мол, какая смешная полосатая киса! Мы перепугались тогда. Думали, что тигрица вслед за малышом в лагерь нагрянет. Но всё обошлось благополучно. Видно, тигрёнок отстал от матери, а может, и
      погибла его мать. Славный он был, очень маленький, ласковый. Вот Лена и приняла его за полосатую кошку. Выкормили мы его из бутылки, а йотом в зверинец передали, когда подрос. С тех пор и зовут наши ребята Лену Полосатой кисой.
      Вот и вся история.
      Ну, а Лена теперь, конечно, уже выросла и ни за что не перепутает тигрёнка с кошкой.
     
      СЛОНОВЬЯ ПАМЯТЬ
      — А сейчас я покажу вам Шанго. Ему сорок лет. Двадцать лет он провёл в нашем зоопарке. В годы войны был эвакуирован. Потом вернулся. Между прочим, очень умный слон...
      Директор зоопарка Иван Акимович открыл дверь. Мы вышли из зимнего помещения на летнюю площадку и оказались внутри ограды, где находился Шанго. Большой слон стоял возле водоёма и тёр голову об ограду.
      Услышав наши голоса, Шанго повернул голову в нашу сторону и постучал концом хобота по земле. Огромные потёртые уши слона насторожились. Двухрядная кисточка хвоста заходила из стороны в сторону. Шанго тяжело вздохнул. Видимо, он был чем-то недоволен.
      — Да вы не бойтесь, подойдите к нему, — сказал Иван Акимович, продолжая оставаться в дверях. — Это он на меня...
      — А вы?
      — Мне никак нельзя, — признался директор, — он убьёт меня.
      Я опешил.
      «Ничего себе, — думаю, — если этот Шанго убьёт своего хозяина, директора, то что же он сделает со мной?»
      И всё же мне никак не хотелось показать, что я струсил. Я подошёл к слону и протянул ему яблоко. Шанго осторожно взял его хоботом и отправил в пасть.
      Я порылся в карманах, но ничего не обнаружил, кроме
      нескольких мелких монет. Не успел я спрятать монеты, как Шанго потянулся к моей ладони.
      — Нет, монету не дам, — сказал я, — ещё подавишься.
      Словно поняв меня, Шанго закачал головой и, отойдя
      чуть в сторону, провёл хоботом по песку. Там уже лежало с десяток блестящих монет и пуговиц.
      — Это его озорники приучили, — объяснил мне потом Иван Акимович. — Знаете, всякие посетители попадаются. Есть и такие. Бросают ему пуговицы да монеты. А Шанго не дурак. Собирает их и складывает у себя за оградой: мол, не бросайте!
      — А почему же Шанго вас так не любит? — поинтересовался я.
      — Да это целая история! — сказал Иван Акимович. — Когда к нам привезли Шанго, он был молодым, неприрученным слоном. И вот в первую же ночь он сломал дверь слоновника, вырвался на волю, а потом разнёс ворота зоопарка и побежал по улицам города. Я тогда как раз дежурил в парке и помчался вдогонку. Взял первую попавшуюся лошадь, железную палку с острым наконечником. Перепугался, конечно. Представляете, что может наделать дикий разъярённый слон на улицах города! Догнал я Шанго почти в центре, когда за ним гнались и милиция, и пожарные. Бросил я палку с наконечником в слона. Она попала ему в ногу. Шанго споткнулся, упал. Потом вскочил и с испуга в ворота дома забежал. Тут мы общими усилиями и связали слона. Ну, доставили мы его обратно в зоопарк, промыли ранку на ноге. Она была, конечно, несерьёзная. И вот подумайте только — уже двадцать лет прошло. Шанго привык к зоопарку, к посетителям. Ничего не скажешь! Но меня к себе даже близко не подпускает. Я подошёл однажды, так после того в больнице пришлось полежать. Вот как меня он «приласкал». Значит, помнит, что я ему когда-то боль причинил. Неплохая у слона память!
     
      СЛОЖНОЕ ПОРУЧЕНИЕ
      В годы войны был у меня товарищ. Мы шутя называли его Звероводом. Это потому, что по профессии он — зоотехник, работал раньше в зверосовхозе. Ну, а на фронте, в нашем артиллерийском дивизионе, он был разведчиком. Очень гордился наш Зверовод своей военной профессией. И верно, лихим разведчиком он был!
      Мы стояли на окраине большого немецкого города, когда нашего Зверовода неожиданно вызвал к себе командир дивизиона.
      — Вы были до войны зоотехником? — с ходу спросил он.
      — Так точно!
      — И работали в зверосовхозе?
      — Так точно. Выращивал соболей и серебристых лисиц.
      — Отлично! — сказал командир. — Берите мою машину и немедленно отправляйтесь к коменданту города. Он вас ждёт.
      Ничего не понимая, Зверовод спросил:
      — А разрешите узнать, товарищ майор, зачем?
      — Там узнаете, — сказал майор, сдерживая улыбку. — Торопитесь!
      Прибыл Зверовод к коменданту города — молодому подполковнику.
      Комендант задал ему те же самые вопросы, а потом сказал:
      — Очень хорошо. Есть сложное поручение. Немедленно отправляйтесь в зверинец и берите бразды правления в свои руки. Я подписываю приказ о вашем назначении комендантом зверинца. Даю в ваше распоряжение роту солдат. Обеспечьте животных едой, накормите всех до одного, а то они кричат там с голоду. Немцы их уже дня четыре не кормили. И ещё одно, самое сложное. Там есть бегемот. Его ранило осколком в спину. Надо немедленно оказать ему помощь...
      — Но простите! — взмолился Зверовод. — Я же зоотехником был, с лисами дело имел, но никогда...
      — Я до войны тоже никогда не был комендантом города, — перебил его подполковник. — Музыку преподавал в школе. А сейчас приходится. Выполняйте! И, в случае чего, беспокойте меня. Смотрите, чтобы ни одна зверюга не пропала!
      Хочешь не хочешь, а приказ пришлось выполнять. Явился Зверовод на место новой службы и ужаснулся. Хоть и небольшой зверинец, а хлопот в нём полон рот. Тигр, два медведя, обезьяны, птицы — вое ревут и галдят наперебой — еду просят. В бассейне голодные тюлени мечутся. Испуганные олени и горные козлы по дорожкам зверинца бегают. А тут ещё бегемот! Плавает бедняга в воде, вздымая волны, и от боли орёт так, что хоть уши затыкай.
      Принялся Зверовод за работу. Сначала самое сложное сделали: накинули на бегемота канат, зацепили, подтащили его к решётке и тут связали. Теперь можно и рану промыть, залить её йодом да наложить швы. Рана не очень серьёзная, а кожа у бегемота толстая — заживёт!
      Пока часть солдат возилась с бегемотом, другая — ловила разбежавшихся животных да корм для них доставала. Приближался вечер. Насытившиеся звери немного успокоились.
      Настал час нашего отъезда. Зверовод, обрадованный тем, что справился с порученным заданием, прибежал к коменданту города.
      — Разрешите, товарищ подполковник, ехать со своими? — попросил он.
      — Нет! Так дело не пойдёт, — сказал комендант. — Оставайтесь на месте до тех пор, пока мы не найдём сведущих в «зверином» деле людей. Я уже послал запрос. А потом вы догоните своих.
      — Да понимаете, — взмолился Зверовод, — стыдно мне! Этот бегемот за мной неотступно ходит, ну как поросёнок какой. Ребята смеются. Ведь я разведчик всё же, а тут бегемот...
      — Ничего! — улыбнулся комендант. — Придётся потерпеть! Выполняйте!
      Так мы и уехали без нашего Зверовода. А догнал он нас лишь через две недели возле Эльбы.
      Первым делом явился к командиру дивизиона:
      — Разрешите доложить, товарищ майор! Ваш приказ
      выполнен. Зверинец в полном порядке. Потерь нет. Бегемот здоров!
      — Благодарю за службу! — весело сказал командир.
      — Служу Советскому Союзу! — ответил наш товарищ. С того дня так и стали мы звать нашего Зверовода комендантом бегемота.
     
      ТОПКИН ПОРТРЕТ
      Как-то на одной выставке я увидел любопытную скульптуру. Это была голова собаки, вырезанная из дерева, — очень забавная и совсем как живая. Большие висячие уши, морда, покрытая густой шерстью, маленькие, чуть с хитринкой, глаза, кончик языка, смешно вывалившийся из полуоткрывшейся пасти.
      Под этой скульптурой я прочёл название: «Топка».
      Я с интересом рассматривал голову собаки и вдруг заметил, что морда её кем-то покусана. На дереве были следы зубов, а конец уха, видимо, подклеен.
      «Занятно! — подумал я. — Кто же мог покусать деревянную собаку?»
      Может быть, я и не вспомнил бы об этом, если бы не случайная встреча.
      Шёл я недавно по улице и встретил человека с собакой, которая показалась мне знакомой.
      — Простите, это же у вас Топка? — спросил я.
      — Топка, Топка, — ответил незнакомец. — Наверное, вы портрет её видели на выставке?
      И верно, Топка была очень похожа на своё деревянное изображение. Даже то, что у неё были короткие ноги и лохматый маленький хвост, меня не удивило. Именно такой я и представлял себе Топку.
      Я сказал об этом хозяину Топки и, видимо, обрадовал его.
      — Мне это приятно слышать. Кажется, работа удалась, — сказал он и тут же весело добавил: — А вот Топка по-своему мои труды оценила...
      — То есть как по-своему? — не понял я.
      — Да вот как. Когда сделал скульптуру, отошёл я в сторону, чтобы на неё взглянуть. А Топка, негодница, цап в зубы свой же портрет и давай с ним по всей мастерской гоняться. Рычит, лает, никак отдавать не хочет. Весь искусала, конец левого уха оторвала. Пришлось потом всё подправлять, подклеивать...
      Пока мы разговаривали, Топка смотрела на нас одним прищуренным глазом. Вид у неё был довольно смущённый, словно она хотела сказать: «Очень глупо вышло — сама себя покусала».
     
      КТО КАК РАДИО СЛУШАЕТ
      Весной попал я на Камчатку — в дальний Корякский округ — в село Ачай-Ваям. Весна и тут чувствовалась, но снега лежали на три, если не больше, метра, а то и пурга задувала.
      Тут совхоз, тут разводят оленей. Но олени пасутся, конечно, не в самом селе, а за сотни километров — в тундре.
      Мы полетели туда на вертолёте «Ми-4», в верховья реки Аггки. Там я и остался.
      — Правильно, — оказал мне бригадир Василий Иванович Кияв, когда улетел вертолёт. — Однако, у нас поживёшь. Посмотришь, что и как. А моя юрта — твоя юрта.
      Я бросил вещи в юрте.
      — Ну вот и хорошо, — сказал мне Василий Иванович. — Однако, не пожалеешь!
      Он вышел со мной из юрты, захватив вместе с хлыстом «Сцидолу» — радиоприёмник.
      Я не успел удивиться, как из соседней юрты вышел его друг Николай Егорович Илькани — тоже со «Спидолой».
      Здесь я спросил:
      — И вы с радиоприёмником?
      — А как же без последних известий? Никак, однако, нельзя, — сказал Николай Егорович Илькани. — Надо знать, что и где происходит. Мы, коряки, очень любим радио. А когда в Петропавловск прилетаем, то и телевизор. Интересно!
      У коряков фамилии свои — коряцкие, а имена русские : вот и Василий Иванович, и Николай Егорович. Раньше коряков звали только по фамилии. Имён у них вообще не было.
      Сейчас коряки гордятся, что их называют по имени-отчеству.
      Мы вышли из юрт, и олени, оказывается, уже ждали нас.
      Сотни, а может быть, тысячи оленей. Одни с рогами — ветвистыми и очень красивыми, другие — с подобием маленьких рогов.
      Олени внимательно и чутко смотрели на нас.
      Мне показалось, что глаза у них были влажные и чуть грустные. Но сколько глаз я мог увидеть! У двух-трёх оленей, а их было — море. И море это задвигалось, зашевелилось, увидев своих хозяев.
      — Х-х-хы! — взвизгнул Василий Иванович и взметнул своим хлыстом.
      — Э-о-а! Х-х! — повторил Николай Егорович.
      Олени рвались в тундру и только ждали сигнала.
      Мы пошли с оленеводами вслед за стадом. Два оленевода работали, а я, увы, брёл за ними. Никакой власти над оленями у меня не было.
      Потом мы не раз садились отдыхать. Олени копытами, рогами и просто мордой разгребали снег. Его было много, и олени порой закапывались в снег до ушей, чтобы добыть мох.
      Мы шли с Василием Ивановичем и Николаем Егоровичем вслед за оленями.
      Наконец Василий Иванович сказал: гт
      — Однако, и нам поесть надо.
      — А как же олени? — спросил я. — Не уйдут?
      Бригадир хитро улыбнулся и включил свой приёмник
      «Спидолу» на полную мощность.
      — Смотрите, однако. Теперь не уйдут!
      Мы сидели, подстелив оленьи шкуры, на каком-то снежном бугорке. Рядом — кусты непонятной растительности, а дальше — сопки, а где-то олени, которых даже не видно...
      Николай Егорович тоже включил свою «Спидолу» на полную мощность.
      Такой музыки я ещё не слышал. Два радиоприёмника гремят.
      — Олешки сейчас придут, — сказал Василий Иванович.
      — Обязательно придут, — добавил Николай Егорович. И ещё сказал: — Да вы, однако, смотрите...
      Со всех сторон к нам двигались олени. И с рогами, и без рогов. И совсем молодые. Теперь я уже понимал, что олень с большим деревом красивых рогов над головой — это самец, олень с малым кустом — самка. Ну, а детей отличить было несложно: ростом поменьше и рога короче...
      Олени шли на нас и смотрели удивлёнными ласковыми глазами.
      — Однако, радио, ох как любят, — сказал Василий Иванович.
      — Неужто именно радио? — спросил я.
      Николай Егорович сказал:
      — Они музыку, однако, любят, а слова не очень. Когда слова свои, людей, которых они знают, — одно. Когда по радио — никак не принимают...
      Мы сидели на оленьих шкурах на снегу. Обед так обед. В тундре гремела музыка — два радиоприёмника. Олени стояли рядом и подходили к нам, и губами, большими тёплыми губами облизывали наши руки. Но главное — смотрели на два маленьких серо-чёрных ящика, из которых лилась музыка.
      — Николай, — сказал Василий Иванович своему другу, — ты, однако, свою «Спидолу» выключи. А то две музыки сразу...
      Илькани выключил свой приёмник. Княв прибавил громкости в своём.
      Олени ещё ближе подошли к нам и стали лизаться, как ласковые кошки.
      — Однако, правильно, Николай, — сказал Кияв, — я тебе говорил.
      Мы обедали. Ели сырую оленину и рыбу. Пили чай.
      — Пурга начинается, согреться надо, — говорил Василий Иванович.
      Теперь уже один радиоприёмник передавал музыку.
      — Я свой спрячу пока, — сказал Илькани. И положил большую «Спидолу» в вещевой мешок.
      А олени бродили возле нас, слушая радио. Олени с большими рогами — целыми деревьями над головой — и с малыми. Глаза у них были влажные, грустные. Мне так казалось, когда по радио звучала музыка Чайковского.
      — Они любят радио? — спросил я Василия Ивановича.
      — Любят музыку мои олешки, — сказал Кияв. — Такую, как сейчас. Хорошая музыка! Однако, смотрите...
      Он переключил свою «Спидолу» на другую программу. Кто-то что-то говорил по этой программе.
      Олени вроде бы удивились. Посмотрели на нас. Глаза были всё те же — большие, влажные и чуть грустные. Посмотрели и постепенно стали отходить от нас.
      В тундру побрели — по своим делам. Мох искать... Потом я много раз проверял: любят олени музыку, но только хорошую. А слов не терпят, даже если эти слова нам, людям, кажутся важными.
     
      БЛАГОРОДНЫЕ ЯКИ
      Было это в декабре в Монголии. В декабре в Монголии ясно и очень холодно. Небо голубое, без единого облачка, а мороз за тридцать — только без ветра.
      Мы возвращались из далёкого путешествия.
      Нас трое — шофёр, старенькая «Волга» и я.
      Друзья задержали нас. Стало уже темнеть. Звёзды выступили на посиневшем небе. Мы торопились. До селения — районного центра — добрых двести километров.
      Дорога хорошая. По припудренному снежком песку, прихваченная моровом, она не хуже асфальта. Песок, снежок и сопки. То подъём, то спуск. То опять подъём и опять спуск.
      Пятьдесят, сто, сто пятьдесят километров, прыгая и трясясь, проехали благополучно.
      Но вот машина встала, и мотор её заглох.
      Кругом степь, сопки и звёздное небо над головой. Месяц — в стороне.
      Шофёр сбросил меховые рукавицы и открыл дверцу.
      Лютый морозный воздух обдал нас.
      — Сейчас посмотрю... Заело что-то...
      Монголы хорошо говорят по-русски.
      Он открыл капот машины и долго возился в моторе, и дул на руки, и вновь возился.
      Я вышел из машины.
      Шофёр почти окостеневшими от мороза руками продолжал копаться в моторе, наконец сказал:
      — Пошли назад, погреемся! Холодно!
      Мы нырнули в кабину, совсем уже остывшую, и тихо дрожали.
      — А до селения далеко? — спросил я.
      — Не очень, — сказал шофёр. — Пятьдесят или чуть больше километров, а если по сопкам, то покороче можно... Тридцать будет. Сейчас согрею руки, опять попробую. Заведётся!
      И он пробовал. И не раз. Согревался. Снова пробовал.
      Неожиданно впереди засветили фары. Машина! Явно машина!
      Машина — а это был грузовик, я уже заметил, — шла по соседней проторённой по степи и сопкам дороге.
      Наш шофёр бросился куда-то вниз, под откос, и, скатившись по снежному склону сопки, остановил грузовик. Они — два шофёра — о чём-то говорили. Потом шофёр
      грузовика, не выключая мотора, направился вместе с нашим шофёром к нашей старенькой «Волге». Путь был тяжёл — подняться на сопку, по которой идёт наша дорога.
      Они подошли. Шофёр грузовика поковырялся в моторе. О чём-то поговорил с нашим шофёром. И ушёл...
      Спускался вниз — с сопки, к своей машине — он уже спокойнее, чем поднимался наверх.
      Наш шофёр проводил его.
      Вернулся и сказал:
      — На большой машине ездит, а хорошим людям помогать не хочет...
      В старенькой, почти первого выпуска, «Волге» мы замерзали.
      Всё отлично было вокруг нас. И небо со всеми известными и неизвестными звёздами, и месяц, который ярко светил где-то в стороне от нас, — страшно равнодушный.
      А что же мы?
      Ещё час прошёл и второй, кажется.
      Но вот на дороге появились в свете фар нашей неуправляемой машины два странных существа — огромные, чёрные, горбатые, с рогами, как у серьёзного быка, с йеретью, висящей от хвоста до головы и спускающейся на земЛю.
      Ночью в свете фар трудно было понять, что к чему, но важно было, что кто-то появился на нашей дороге.
      А были яки. Два быка и хозяин с ними. Значит, мы уже не одни.
      Шофёр о чём-то говорил с хозяином.
      Затем всё было как в сказке.
      Двух заиндевелых, чёрных яков с белыми пятнами на лбах прикрепили верёвками к нашей машине. Хозяин яков, тоже заиндевелый, что-то сказав нам, повёл их в обратную сторону. Повёл вместе с «Волгой». А огромные, чёрные, лохматые яки весьма бодро тащили нашу старенькую «Волгу».
      Всё равно было холодно. И, может, холоднее, чем было раньше. Ноги сводило от мороза. Руки коченели.
      Но впереди спокойно шли два горбатых яка и их хозяин. В свете фар — покрытые инеем.
      Через час или чуть раньше хозяин яков сел к нам в машину:
      — Согреюсь чуть... А они дорогу знают!
      В третьем часу ночи мы вернулись в районный центр.
      Старенькую «Волгу» бросили у гостиницы.
      Хозяина яков устроили вместе с нами на ночлег.
      — А мне утром даже лучше идти в аймак, — сказал он.
      — А как же ваши яки?
      — Они холод любят, а поесть им надо дать, — сказал хозяин яков. — Я ведь член кооператива — колхозник Веду к себе домой этих яков...
      Мы кормили яков, которые стояли у гортиницы, всем, что могли раздобыть. Сеном и хлебом, а я даже сахаром.
      Яки принимали всё. Только тут я заметил, что в ноздри их вставлены большие металлические кольца.
      Яки лизали мне пальцы и в лицо тыкали своими мордами — пытались лизать.
      А кажется, Врем говорил, что яки суровые и маловоспитанные животные.
      — Они добряки, если с ними по-доброму, — оказал мне хозяин яков.
      Мы спали с ним в одной комнате.
      — Тепло, хорошо, — сказал мне мой сосед по комнате.
      Я вспомнил шофёра грузовика.
      И вспомнил благородных яков. И их хозяина.
      Хорошо вспомнить о добром.
      Однажды ночью мы расположились в лесу. Разожгли костёр, согрели чай. Все улеглись спать, а я остался дежурить. Через два часа меня должен был сменить на посту другой солдат.
      Было это поздней осенью в последний год войны. Шли бои на польской земле.
      Сидел я с автоматом у догоравшего костра, на угольки посматривал, к шорохам лесным прислушивался. Ветер шелестит сухой листвой да в голых ветвях посвистывает.
      Вдруг слышу шорох. Будто кто-то по земле ползёт. Я встал. Автомат наготове держу. Слушаю — шорох смолк. Опять сел. Снова шуршит. Где-то совсем рядом со мной.
      Что за оказия!
      Глянул я под ноги. Вижу — кучка сухой листвы, да будто живая: сама собой движется. А внутри, в листьях, что-то фыркает, чихает. Здорово чихает! Присмотрелся получше: ёжик. Мордочка с маленькими чёрными глазками, уши торчком, на грязно-жёлтых иглах листья наколоты. Подтащил ёжик листья поближе к тёплому местечку, где костёр был, поводил носом по земле, чихнул несколько раз. Видно, простудился от холода.
      Тут время моей смены настало. Заступил на пост солдат — казах Ахметвалиев. Увидел он ежа, услыхал, как тот чихает, и ну меня ругать:
      — Ай, нехорошо! Ай, нехорошо! Сидишь и смотришь спокойно. А у него, может, грипп или воспаление. Смотри, весь дрожит. И температура, наверное, очень большая. В машину его надо взять, лечить его надо, а потом на волю выпускать...
      Так мы и сделали. Положили ёжика вместе с охапкой листьев в наш походный «газик». А Ахметвалиев на следующий день тёплого молока где-то раздобыл. Ёжик напился молока, согрелся и опять уснул. За всю дорогу несколько раз чихнул.
     
      КОЗЁЛ-РЕГУЛИРОВЩИК
      Катманду — столице Непала, маленькой страны в горах Гималаях, — очень узкие улицы. А движение большое. И машин много.
      Поэтому там лучше всего ходить пешком.
      В первый же день, когда мы прилетели в Катманду, я отправился гулять по городу.
      Маленькие шумные улицы вели куда-то в центр. Я пошёл туда. Площадь. Слева — огромное пустое зелёное поле, справа — королевский дворец, а впереди — скопище машин, осликов, буйволов, яков, велосипедистов, людей с тележками.
      нул и перестал — поправился. Так всю зиму у нас в машине и прожил!
      А когда весна настала, мы его на волю выпустили. На свежую травку. И какой денёк тогда выдался! Яркий, солнечный! Настоящий весенний день!
      Только было это уже в Чехословакии. Ведь и весну и победу мы там встречали.
      Под красивым зонтиком, похожим на гриб, на возвышении — полицейский в белых перчатках. Регулировщик. Он, как артист,
      дирижирует потоком транспорта: машины, ослики, буйволы, яки, велосипедисты, люди с тележками бегут сами по себе, а полицейский размахивает руками, то поворачиваясь вправо, то влево, и вид у него очень серьёзный.
      А рядом с ним стоит огромный бело-грязный козёл. Крутые загнутые рога. Длинная висячая борода, как у облезлого деда-мороза.
      Стоит и внимательно смотрит на улицу — как по ней идёт движение.
      Я тоже остановился.
      Стою смотрю: любопытно.
      Но вот регулировщик посмотрел на часы, снял белые перчатки и спустился на землю.
      Козёл посмотрел на регулировщика. Полицейский потрепал козла по спине и ушёл.
      Козёл поднялся на его место и замер.
      Вид у него был важный и безразличный.
      По главной улице так же, как и прежде, катили машины, бежали ослики с седоками, тянулись телеги, запряжённые буйволами и яками, торопились велосипедисты и пешеходы...
      Козёл спокойно стоял на возвышении регулировщика и смотрел на улицу.
      Десять дней был я в Катманду. И каждый день видел козла и регулировщика, а то и одного козла на посту полицейского. Он вполне заменял его.
      Потом мне объяснили:
      — О, это необыкновенный козёл! Он — символ нашего города! Он стоит на этом месте много лет, и неизвестно ещё, с кем больше считаются люди — с ним или с полицейским...
     
      ПУГАЧИ
      У нас в Переделкине завелись мыши. И не какие-нибудь обычные — домашние, а полевые. Погода испортилась окончательно, и мыши стали лезть во все щели и даже по крыше через дымоход печки — в комнаты.
      Мыши полевые оказались более хитрыми, чем домашние. Они не приходили в дом до полуночи. Тут и свет, и телевизор, и разговоры — всё им мешало. И собака, конечно. Но стоило нам лечь спать, как они появлялись. Тем более, что пёс наш спит по ночам как убитый!
      Мы гоняли мышей, как могли.
      Терпели.
      Август подходил к концу.
      А мыши бесчинствовали.
      Ничего, мы через несколько дней уедем в Москву, — думал я. — Посмотрим, как вы без нас заживёте в холодном доме!»
      Раз ночью меня разбудили непонятные звуки. Не мыши, не их возня, а что-то за окнами и совершенно непредвиденное. Спросонок — особенно.
      Кто-то выл, бесновался и плакал за окнами:
      «Ху-х-ху, ку-впви-т-т, рай, ху-ху, ку-в-ви-т!..
      И опять:
      «Ку-в-ви-т-т, рай!»
      И это ужасное «ху-ху-ху!».
      Посмотрел в окна — ничего не видно.
      Услышал потрескивание сучьев деревьев.
      Что делать?
      Я вышел на улицу.
      Увидел на первой же сосне, низко, почти над землёй, огромную птицу. И она меня заметила: странно покрутила,
      как игрушечной, головой и блеснула огромными, навыкате, глазами.
      В.лунном свете мне даже показалось, что глаза у неё светят, как жёлтые фары у машины. Но она испугалась и рванулась куда-то вниз на землю. И я не знал, что она там делает, но рядом — на этой сосне и соседней ели — я заметил ещё восемь фар и четыре могучих головы с заметно торчащими даже ночью ушами.
      Совы! Откуда у нас тут совы? Или они перелетают куда-то на юг? В Подмосковье сов, по-моему, давно не было.
      Было холодно и дождливо. Я стоял, сколько мог, и заметил, как «моя» сова вернулась на ту же ветку с мышью в когтях. За ней и другие по очереди ныряли вниз на землю и возвращались на свои места с добычей.
      Меня совы совершенно не боялись. Или они были заняты делом...
      Я вернулся домой около трёх.
      За окнами опять начался душераздирающий крик:
      «Ху-ху-ху! Рой! Р-р-р-ай! Ку-в-ви-т-т! Ху-ху...»
      Как наступил рассвет, всё стихло.
      Утром собака безудержно рвалась на волю.
      — Выпусти его, — попросил я сына.
      Они вышли. Потом вернулись.
      — Пап, а что было ночью? И почему Антон лез на все деревья? — спросил меня сын.
      — Ночью совы прилетали. Может, поэтому, — ответил я.
      — Как — совы?
      — Так, совы. Летели куда-то в южные края. У нас остановились...
      Год прошёл с той ночи, и два года, и вот скоро уже три, а ни одной мыши у нас в Переделкине не водится.
      Что случилось, не знаю, но, может, и совы помогли.
      Сын сказал мне на днях:
      — А если это были не совы, а филины-пугачи? Вот они и испугали всех мышей! Я читал про них. Они здорово пугают своим криком! Специально читал после того. Жаль, конечно, что ты не разбудил меня в ту ночь.
      Я и сам жалею сейчас, что не разбудил Алёшку в ту ночь.
     
      ЗАЧЕМ БЕЛКЕ ХВОСТ
      Шли два первоклассника из школы. Дорога — самая короткая — через лес и речку Вертушинку. Хотя погода и пасмурная, а так быстрее. По шоссе идти — лишний километр. Зачем же терять время? Время дорого!
      В лесу поймали первоклассники белку. Их много сейчас в наших лесах. Как поймали, не знаю. Но поймали.
      Белка красивая. Бурая или красная — трудно сказать, но она казалась красной. И только у подбородка — белый треугольник. А хвост — пушистый и даже лохматый — чуть не больше самой белки. Глаза — малые бусинки.
      Заспорили первоклассники, кто первым белку поймал, а пока спорили, мучили её в руках... Белка терпела, терпела да и укусила одного из первоклассников. — того, который не сам белку поймал, а доказывал, что сам. И удрала. Сначала по земле, а потом по ели и куда-то вверх.
      Заревел первоклассник.
      Тут и я подошёл:
      — Чего ревёшь?
      — А он... А она...
      Второй первоклассник при мне тоже уже готов был зареветь :
      — Это он... А она... Я... Но он...
      Погода стала хмуриться. Накрапывал дождь.
      — Вы в Глухово? — спросил я ребят.
      — Ага, — ответил один из них.
      — Пошли, а то дождь разойдётся...
      Первоклассники шли рядом со мной и молчали. И я
      молчал.
      Наконец спросил:
      — А зачем белке хвост?
      — Как? Как зачем? — удивились оба.
      — Ну вот вы держали только что белку, видели, какой у неё большой хвост, а зачем он ей?
      — Для красоты, — неуверенно сказал один первоклассник.
      — Для того, чтоб с дерева на дерево летать, — сказал второй, тот самый, которого белка укусила.
      — Верно!.. — сказал я. — А ещё?
      Ничего мне не могли сказать первоклассники.
      Прошло два или три дня, когда мне оказали:
      — Вас тут какие-то ребятишки ищут!
      Я вышел на улицу. Смотрю — мои знакомые первоклассники.
      — Дядь, пошли с нами, — сказал один.
      — Мы вам что-то покажем, — добавил другой.
      — А дождь? — спросил я.
      Дождь моросил вовсю.
      — Нам как раз дождь и нужен. А без дождя что? — сказали ребята.
      Мы пошли в лес. По тропинке как раз до того места, где первоклассники белку поймали.
      — Смотрите! Смотрите! Туда смотрите! — наперебой шептали ребята, останавливая друг друга. — Да тише ты! А ты тоже тише! А то спугнём.
      На ветке ели сидела белка. Хлестал дождик, но белка прикрылась своим хвостом, и ей, кажется, не было страшно.
      — Наша, — прошептал один первоклассник.
      — От бы ей гнездо сделать, а то так плохо, — тихо сказал другой. — Она, конечно, и зимой может так хвостом прикрываться.
      — Теперь мы знаем, зачем белке хвост, — сказал первый. — Вы тогда спрашивали, а мы не знали.
      — Вот видите, — сказал я, — и для красоты, и для того, чтобы летать с дерева на дерево, и для тепла нужен белке хвост-зонтик и хвост-пгубка...
      В Уганде — африканской стране — есть гостиница «Пара Лодж». Она стоит прямо на берегу Нила. Река с её бегемотами и крокодилами — внизу. Гостиница — дома в два этажа — чуть выше. Нил, конечно, не голубой, как о нём кто-то сказал, а серый, скорее, мутный.
      Мы приехали в гостиницу поздно. Мой товарищ Витя выбирал номер в гостинице. Он знает язык. Я, кроме русского, никакого.
      Витя долго о чём-то говорил и без конца спрашивал меня:
      — А может, не стоит первый этаж? А-а?
      — Какое это имеет значение!
      — Но тут никто не берёт первый этаж, — повторял мне Витя.
      — Мы же с вами советские люди, — шутя, отвечал я ему. — Не бойтесь!
      — Ну, тогда смотрите сами и не ругайте меня, — сказал Витя.
      И мы заняли отличную комнату на первом этаже с видом на Нил. Я настежь открыл двери, и мы сразу легли спать.
      — Но учтите, что там есть объявление. Вот вы двери открыли, а там объявление!
      — Какое? — спросонья спросил я.
      — Я могу вам перевести: «Предупреждаем посетителей, что слоны, которые бродят вокруг гостиницы, — дикие и к ним не следует приближаться». Я, конечно, знаю, что вы любите слонов, но первый этаж и открытая дверь...
      — Витя, спать! — сказал я, засыпая.
      Ночью, я слышал, кто-то хрюкал и шавкал. Сильно хрюкал и сильно шавкал. Мне не хотелось просыпаться, но, когда стёкла задребезжали, меня разбудил вскочивший с постели Витя:
      — Я же вам говорил...
      Что-то тяжело прошумело и протопало под нашими окнами.
      Мы, в одних трусах, осторожно выглянули за дверь на улицу. Тихо. Звёзды светят, как у нас на Кавказе. И галдят цикады, как у нас, но только громче. Кажется, вся земля дрожит от них. И вдруг — страшный крик. Один — женский, потом — мужской, а потом...
      — Что они кричат, Витя? — спросил я моего друга.
      — Не знаю, — сказал Витя.
      — Но они кричат по-английски, — сказал я. — А если надо помочь?..
      — Кажется, они кричат: бегемот, — сказал Витя. — Пошли!
      И мы побежали на крик.
      Шума цикад уже не было слышно. Вокруг шумели и галдели люди.
      — Что они говорят? — спросил я Витю.
      Аккуратный Витя сказал:
      — Сейчас. Я переведу. Они говорят, что кто-то хрюкал И шавкал под их окнами и что кто-то беспокоил их стёкла, которые сильно дребезжали, и ещё тяжело топал и опять хрюкал и дышал...
      — Слон? — спросил я Витю.
      — Нет, судя по признакам, не слон...
      Мы вернулись и опять легли спать.
      Было жарко даже в преддверии утра. И по-прежнему ярко светили звёзды и ещё голосистей шумели цикады.
      Стало рассветать. Какие-то огромные птицы — красивые, но с облезлыми шеями — появились перед окнами. Посидели на деревьях, взлетели и приземлились совсем рядом. Кажется, грифы. Было уже совсем светло, и цикады замолкли, но их заменили голоса другие: сотни птичьих невидимых голосов.
      Витя спокойно спал.
      Я сначала лежал, потом встал и вышел из комнаты.
      Вышел и увидел мирно бредущих двух слонов. С огромными повисшими ушами. Явно, мать и слонёнок.
      Заметив меня, они направились в мою сторону.
      Я — в комнату. Слониха и слонёнок подошли вплотную
      к нашей двери и миролюбиво протянули хоботы: слониха — большой, слонёнок — маленький.
      Слонёнок издал просящий звук:
      «Н-х-хы!»
      На столе у нас были бананы и яблоки.
      Я передал всё слонёнку и слонихе.
      Взяли аккуратно и по-доброму. Просили ещё.
      — Больше ничего нет, — сказал я слонихе, как старшей. — Поверь, ничего!
      Слониха вынула хобот из нашей комнаты и увела слонёнка. И пошла вместе с сыном вдоль гостиницы.
      Витя спал. Я так и не уснул.
      Когда он проснулся, увидел открытую дверь, спросил:
      — Ну, что?
      — Ничего, — сказал я. — Просто слоны приходили. Слониха и слонёнок. Я от вашего и своего имени отдал им все наши фрукты.
      — Вы точно знаете, что слоны? — спросил Витя. — Ведь ночью ходил бегемот...
      — Ну, ваш бегемот — дикий, а слоны — образованные. Их, по-моему, даже просто приручили...
      — А объявление? — продолжал удивляться Витя. — диких слонов, к которым не следует приближаться?
      — Ну, что объявление!
      Мало ли что придумает владелец гостиницы!
     
      СИЛА ПРИВЫЧКИ
      Многие годы совхозное стадо паслось на большом лугу у речушки Каменки. Места здесь были тихие, раздольные, с невысокими, но сочными травами. Правда, Каменка от лета к лету мельчала, да и луг к середине июля покрывался бестравными сухими лысинами, и всё же пока и кормов и воды для скота хватало.
      Но вот позапрошлым летом на берега Каменки пришли рабочие. Затрещали тракторы, бульдозеры, автомашины, зашумели экскаваторы и отбойные молотки. На реке стали строить плотину и электростанцию, а чуть дальше, у леса, — прокладывать шоссейную дорогу. Коровы по-прежнему паслись на лугу и не то с любопытством, не то с беспокойством прислушивались к непривычному шуму. Но
      прошёл месяц, другой, и коровы уже не обращали внимания на рёв моторов. Привыкли.
      Вечером, перед заходом солнца, работы на строительстве прекращались. Как только стихал шум моторов, коровы уже знали: пора отправляться домой.
      Стадо само брело в деревню. Пастуху ничего не оставалось делать, как отрываться от книжки и шагать за своими подопечными. Так было каждый вечер два лета подряд, пока шло строительство.
      Но вот работы закончились. Была готова плотина и электростанция, проложен участок новой дороги. Солнце ещё было высоко в небе, когда заглохли моторы тракторов и машин, перестали шуметь отбойные молотки и вспыхивать огоньки электросварки. Перевалив за бугор, последний тягач увёз по новому шоссе походный вагончик строителей.
      И вдруг пастух заметил, что коровы в стаде забеспокоились. Они перестали щипать траву, повернулись в сторону реки и с удивлением прислушивались к наступившей тишине. Наконец, словно поразмыслив о чём-то, они медленно двинулись в сторону деревни.
      — Куда пошли? Давай назад! — закричал ничего не понимавший пастух, стараясь повернуть стадо.
      Коровы на минуту останавливались, смотрели на пастуха внимательными, задумчивыми глазами и вновь шли по дороге в деревню.
      Как ни бился пастух, а остановить стадо так и не смог. Только когда коровы подходили уже к скотному двору, он понял, в чём дело.
      С трудом привыкали коровы к шуму, а теперь придётся их к тишине приучать. Видно, и у коров есть сила привычки!
     
      НЕОБЫЧНЫЙ ПОЧТАЛЬОН
      По дороге в деревню Озерки мы нагнали бричку. Но, к нашему удивлению, седока в ней не оказалось.
      Мы вылезли из машины. Я остановил лошадь. Она
      беспрекословно послушалась, стала на дороге. Мы заглянули в бричку. К сиденью был привязан мешок. В нём лежали газеты и письма.
      — Странно! — сказал мой приятель. — Бричка почтовая, а где почтальон?
      — В том-то и дело!
      Пока мы рассуждали, лошадь стояла. Но вот она увидела, что мы возвращаемся к машине, и двинулась в путь.
      — Поедем потихоньку за ней и посмотрим, — предложил мой приятель.
      До Озерков было ещё километра два. Мы продолжали медленно двигаться вслед за бричкой. Лошадь спокойно трусила по дороге, лишь изредка замедляя шаг и оглядываясь в нашу сторону.
      Наконец мы въехали в село. Лошадь свернула с дороги и остановилась возле крайней избы. Мы тоже остановились. В это время из калитки вышел старик, привязал лошадь к столбу и стал снимать мешок.
      Заметив нас, он спросил:
      — Любопытствуете?
      — Да не просто любопытствуем, — сказал я, — удивляемся. Может, случилось что с почтальоном?
      — А чему ж тут случаться? — хитро засмеялся старик. — Вот она и есть наша почтальонша. — Марья Иванна, а попросту Машка! — И он похлопал лошадь. — Дорога у нас до почты близкая, ей известная. А там её уже все знают. Вот она и бегает туда-сюда.
      Мы весело переглянулись.
      — А всурьёз^го говорить, прямо беда с этими почтар-скими делами, — пожаловался старик. — Молодые не идут нонче в почтальоны и верно делают. Что за работа: три версты туда да три обратно. Я на пенсию вышел, вот по старой привычке и несу почтарские обязанности. Вроде бы как по общественной линии! Да и Марья Иванна помогает. Недостаток у неё, верно, есть один — неграмотная! Расписываться не может. Когда там посылки есть или переводы на деньги, мне самому приходится. А так справляется! Ладно работает!
     
      ЛОСЬ В ТЕАТРЕ
      В старом уральском городе построили новое здание театра. С нетерпением ждали горожане его открытия. Наконец этот день настал. Вернее, не день, а вечер — спектакль должен был начаться в семь тридцать.
      Не было ещё и семи часов, а люди уже стали подходить к театру. Здесь, перед театром, совсем недавно разбили сквер.
      Но что это?
      В сквере важно расхаживал красавец лось, а вокруг него беспомощно бегали два милиционера с верёвками. Лось чувствовал себя довольно спокойно. С гордым видом ходил он вокруг клумбы, останавливался, срывал верхней губой несколько цветков и вновь отправлялся в «кругосветное путешествие».
      — Зачем вы его ловите? Он сам уйдёт! — крикнул кто-то из толпы.
      — В том-то и дело, что не уходит. Мы уже час с ним здесь мучаемся, — сокрушённо признался милиционер. — Поймать его надо да в лес отправить!
      Толпа вокруг росла и уже плотной стеной окружала сквер.
      — Да вы с двух сторон заходите! Сбоку лучше, сбоку! Верёвку на рога накиньте! — летели советы.
      А милиционерам и без советов было худо. Только один из них направлялся навстречу лосю, — тот нагибал голову, прижимал уши и перебирал ногами. Словно показывал : я, мол, в случае чего, могу стукнуть!
      Второй милиционер попробовал в это время набросить на рога петлю, но лось ловко крутанул головой и увернулся.
      Время шло.
      Приближалось начало спектакля.
      Обеспокоенный администратор театра выбежал из подъезда и умоляюще заговорил:
      — Товарищи! Дайте же пройти зрителям! Расступитесь! Пусть этот зверь уйдёт. Мы срываем спектакль!
      Толпа зашумела.
      — Спектакль уже идёт! — весело крикнул какой-то молодой парень.
      — Граждане! Расступитесь! — поддержал администратора милиционер. — Мы попробуем отогнать лося от театра.
      Пока милиционеры разгоняли толпу любопытных, лось медленно поднялся на цветочную клумбу и равнодушно смотрел оттуда на шумящих людей.
      Но как только милиционеры и администратор попробовали прогнать его, он принял решительную позу для самозащиты.
      — Осторожнее! — крикнул милиционер. — Передних ног бойтесь! Может ударить.
      Было уже семь тридцать, когда отчаявшийся администратор предложил свой план:
      — Давайте так. Пусть все окружат сквер и постепенно
      сужают кольцо вокруг лося. Оставьте для него только узкий коридор, а мы погоним!
      — Пожалуй, это идея! — согласились в один голос милиционеры.
      — Правильно! Давай! — поддержали их из толпы.
      Люди стеной обступили сквер, оставив в нём коридор
      для лося.
      — Начинай! — крикнул администратор.
      Кольцо стало сужаться.
      Но лось вовсе не захотел идти в коридор. Он повернулся мордой к театру и гордо подошёл к первой ступеньке. Ступил на неё, потом на вторую и через минуту уже оказался у самых дверей.
      — Хватай! Вяжи! — закричал администратор, и в ту же минуту лось, словно испуганный криком, рванул в открытые двери. Зазвенело разбитое стекло. Первую дверь лось миновал, а вторую ему пройти не удалось: рога помешали. Лось застрял.
      Здесь милиционеры его и связали. Сначала задние ноги, а затем и передние. Потом остановили первый попавшийся пустой грузовик и с помощью осмелевших добровольцев погрузили лося в кузов.
      Администратор с грустью посмотрел на разбитое стекло в дверях театра и пригласил всех имеющих билеты на спектакль. А лось в это время уже двинулся на машине в путь — за город, в родной лес.
     
      ЗАБРАКОВАННЫЙ МИШКА
      На киностудии снимали новый фильм. В фильме должна была быть такая сцена. В избу, где спит уставший с дороги человек, залезает медведь. Человек в испуге просыпается. Ещё больше пугается, увидев человека, медведь. Он убегает в окно. Вот и всё. Пустяковая сцена, на две минуты.
      Работникам студии потребовался медведь. Чтобы долго не искать, решили взять мишку из цирка. В городе как раз шла программа, в которой выступал дрессировщик медведей.
      Наутро дрессировщик привёз на студию самого крупного медведя.
      — Вы его не бойтесь, — сказал дрессировщик. — Мой Топтыгин совсем ручной.
      В подтверждение его слов медведь добродушно облизал всем руки, охотно съел предложенное ему пирожное, а обнаружив в одном из залов студии велосипед, ловко прокатился на нём.
      — Действительно, артист! — обрадовался режиссёр. — Нам именно такой и нужен. Мы его даже без репетиции снимем!
      В павильоне студии была построена часть избы — с окном и дверью, с лавкой у стены. В дверь мишка должен был войти, в окно — выскочить.
      Настал день съёмок. Приготовили аппараты. Артист лёг на лавку, притворился спящим. Режиссёр дал команду. Включили яркий свет. В приоткрытую дверь избы дрессировщик впустил медведя. И тут произошло неожиданное.
      Попав на яркий свет, мишка встал на задние лапы и начал танцевать. Затем он несколько раз перекувырнулся через голову и, довольный, уселся посреди избы.
      — Нет! Нет! Отставить! Так не пойдёт! — закричал режиссёр. — Почему он танцует и кувыркается? Это же дикий медведь)
      Смущённый дрессировщик виновато увёл медведя за декорации. Всё начали сначала. Опять команда. Опять артист растянулся на лавке. Опять включили яркий свет.
      Мишка, просунувшись боком в полуоткрытую дверь избы, увидел яркие лучи прожекторов, тут же поднял задние лапы и прошёлся «на руках».
      — Стоп! Отставить! — закричал раздосадованный режиссёр. — Неужели нельзя ему как-нибудь объяснить, что всё это не нужно?
      Но объяснить мишке было трудно.
      Так прошёл весь день. И следующий. И ещё один. И всё равно, как только начиналась очередная съёмка и мишка попадал под свет прожекторов, он начинал старательно вы-поднять знакомые ему цирковые номера.
      Наконец режиссёр не выдержал.
      — Ваш медведь нам не подходит, — сказал он дрессировщику. — Он, видите ли, артист, а нам нужен простой, необразованный медведь...
      Так и пришлось дрессировщику увести своего «забракованного» Топтыгина.
      Зато сам мишка, по-видимому, остался очень доволен тем, что так хорошо выполнил свою программу. Уходя из студии, он вежливо со всеми раскланялся: мол, будьте здоровы, друзья, до следующего представления!
     
      ДВУХМЕТРОВОЕ НЕСЧАСТЬЕ
      В Одессе я хотел разыскать своего старого фронтового товарища, который теперь служил моряком дальнего плавания. Я знал, что теплоход, на котором он плавает, только что вернулся из заграничного рейса.
      Когда я пришёл в порт, оказалось, что теплоход уже разгрузился и команда его вчера списана на берег. В управлении порта я узнал адрес моего товарища и отправился к нему домой.
      В новом доме на улице Халтурина я поднялся на третий этаж и позвонил. Мне никто не ответил. Я позвонил ещё раз.
      В глубине квартиры послышался скрип двери, смех. Чей-то женский голос крикнул:
      — Кто там?
      Я сказал через закрытую дверь, кого мне нужно.
      Опять раздался смех, и тот же голос ответил:
      — Зайдите попозже! Мы открыть вам никак не можем! Мы тут арестованы.
      Я подумал, что меня разыгрывают. И совсем неумно! Если товарища нет дома, почему нельзя открыть дверь и сказать об этом по-человечески?
      Спустившись вниз, я около часа бродил по городу, и уже скорее любопытство, чем необходимость, вновь привело меня к странной квартире. Я опять позвонил и услышал скрип двери, хохот и вопрос:
      — Кто там?
      Пришлось повторить, зачем я пришёл.
      Вновь хохот и тот же ответ. Только более вежливый:
      — Зайдите, пожалуйста, ещё чуть позже. Ваш товарищ скоро вернётся. А мы тут, право, арестованы и не можем выйти в коридор. У нас, видите ли, двухметровое несчастье поселилось...
      Откровенно говоря, я совсем растерялся. Или действительно со мной валяют дурака, или это что-то забавное. Чтобы не прозевать своего товарища, я стал прогуливаться возле подъезда.
      Наконец вижу: идёт. Обнялись на радостях, и здесь я уже не выдержал.
      — Что там у тебя такое в квартире? — спрашиваю. — Какие арестованные? Что за двухметровое несчастье?
      Он расхохотался.
      — Так и знал! — говорит. — Это соседки мои из комнаты выйти боятся. А чего бояться, когда он маленький и совсем безвредный? Да и запер я его в комнате. Говорил же им, успокаивал. А они мне: он под дверь может пролезть...
      — Подожди, о ком ты? — переспросил я. — Кто меленький? Кто безвредный?
      — Да удавчик. Двухлетний всего. Два метра длиной только! — объяснил мне товарищ. — В порту одном ребятишки подарили. Вот капитан и поручил мне в зоопарк его пристроить. Вчера поздно было, так я сейчас ходил договариваться. А ночь он у меня дома провёл. Вот и всё. Сейчас отнесу.
      Через несколько минут мы с товарищем уже шли в с то-
      рону зоопарка. Удавчика мой приятель нёс на шее, как венок. И верно, удавчик оказался существом совсем безобидным. Он не пытался удрать, а только изредка шипел и разевал пасть.
      Правда, прохожие шарахались от нас в сторону. Но зря. Опасаться им было нечего.
     
      ВЕЖЛИВЫЙ БЫЧОК
      У опушки леса пасся бычок. Маленький, месяц от роду, но довольно плотный и бойкий.
      Бычок был привязан верёвкой к колышку, вбитому в землю, и так весь день ходил по кругу. А когда верёвка слишком натягивалась, не пуская бычка, он поднимал морду с неровной белой звёздочкой на лбу и тянул неуста-нювившимся, дребезжащим голосом:
      «М-м-му!..»
      Каждое утро мимо бычка проходили ребята из детского сада, отдыхавшие по соседству.
      Бычок переставал щипать траву и приветливо кивал головой.
      — Поздоровайтесь с бычком, — говорила воспитательница.
      Ребята хором здоровались:
      — Здравствуйте! Здравствуйте!
      Они говорили с бычком, как со старшим, на «вы».
      Потом ребята, идя на прогулку, стали приносить бычку разные лакомства: кусок сахару, или сдобную булку, или просто хлеб. Бычок охотно брал угощение прямо с ладони. А губы у бычка мягкие, тёплые. Так, бывало, приятно пощекочет ладошку. Съест и головой закивает: «Спасибо за угощение!»
      — На здоровье! — ответят ребята и побегут на прогулку.
      А когда вернутся, вежливый бычок снова приветливо кивнёт им головой.
      «М-м-му!..»
      — До свиданья! До свиданья! — хором отвечали ребята.
      Так повторялось каждый день.
      Но вот однажды, отправившись на прогулку, ребята не нашли на прежнем месте бычка. Опушка была пуста. Ребята заволновались: не случилось ли что-нибудь? Стали звать бычка. И вдруг откуда-то из лесу раздалось знакомое:
      «М-м-му!..»
      Не успели ребята опомниться, как из-за кустов, задрав хвост, выбежал бычок. За ним тянулась верёвка с колышком.
      Воспитательница взяла верёвку и вбила колышек в землю.
      — А то ещё убежит, — сказала она.
      И вновь бычок, как прежде, поздоровался с ребятами:
      «М-м-му!..»
      — Здравствуйте! Здравствуйте! — отвечали ребята, угощая бычка хлебом.
      На следующий день повторилось то же самое. Сначала бычка не было, а потом, когда он появился, за ним тянулась верёвка с выдернутым колышком. И опять пришлось воспитательнице привязать бычка.
      Ребята пошли дальше в лес. Стали играть. Вдруг навстречу им женщина.
      — Вы здесь поблизости бычка не видали? — спрашивает. — Чёрненький такой, со звёздочкой на лбу.
      — Видели! Видели! — закричали ребята.
      — Он на месте, на опушке, — сказала воспитательница. — Я его там привязала.
      — Вот чудеса! — пожала плечами женщина. — Второй день привязываю бычка на новом месте, а нахожу на старом. Понять не могу, чем оно ему так полюбилось!
      — Наверное, он к ребятам моим привык, — засмеялась воспитательница. — Бычок у вас вежливый, каждый день с нами здоровается.
      — Не уводите его от нас! — стали просить ребята. — Мы с ним дружим!
      — Да уж если дружки просят, придётся оставить! — согласилась женщина. — Раз он с ребятами подружился...
      Наутро ребята отправились в лес. На опушке леса, как и прежде, их ждал бычок.
      — Здравствуйте! Здравствуйте! — закричали ребята.
      И довольный бычок закивал им в ответ головой:
      «М-м-му!..»
     
      ПИОНЕРСКИЙ ПЕТУХ
      В одно из воскресений ребята пошли в Зоопарк.
      Там в этот день был утренник — с музыкой, с песнями, с интересными играми.
      Сначала ребята походили вдоль клеток, а потом включились в игру.
      А игра такая: надо отвечать на разные вопросы про птиц и зверей. Кто больше правильных ответов даст, тот получит живой подарок.
      Вот так, например:
      «Кит — большая рыба?» — спрашивают.
      «Большая! Большая!» — кричат многие ребята.
      А оказывается, что кит вовсе и не рыба, а морской зверь.
      Когда стали играть первый раз, Светлане не повезло. Она как раз про кита не знала. Зато Виталик ответил пра-
      вильно на все вопросы и получил в подарок черепаху.
      Потом другие ребята выигрывали разных зверей: один мальчик выиграл ящерицу, другой — морскую свинку, а одна очень высокая девочка, наверное, десятиклассница, — малюсенького белого мышонка. Такая большая, а ничего лучшего выиграть не смогла.
      Наконец и Светлане повезло.
      Она быстрее и правильнее всех ответила на вопросы, и ведущий сказал:
      — Сейчас мы вручим Сергеевой Свете подарок.
      Светлана смотрит — а ей несут живого петуха! Петух
      белый, только гребень у него красный.
      Светлана взяла петуха обеими руками:
      — А что мне с ним делать?
      — Вот бы мне такого! — вздохнула Зина.
      — А ты возьми его! — предложила Светлана.
      — Ой нет! Мне мама не разрешит. Она у меня строгая.
      Светлана — к Виталику:
      — Давай меняться: петуха на твою черепаху.
      — Ну да! Черепаха интереснее!
      Тогда вожатая Надя посоветовала:
      — Знаешь что, Светлана: возьми его пока к себе,
      а завтра принеси в школу. Мы построим курятник, разведём кур и, может быть, даже примем участие в выставке. Правда, интересно?
      — Интересно, — смущённо ответила Светлана.
      Ребята выпросили в соседнем магазине за десять копеек большой бумажный пакет для продуктов и опустили в него петуха. Света взяла пакет за тесёмки, и все пошли к выходу.
      Здесь ребятам пришлось расстаться. Те, кто без зверей, спустились в метро, а Светлана и Виталик поехали на трамвае. Со зверями ездить в метро не разрешается.
      Пока ехали в трамвае, всё было хорошо. Петух сидел в пакете спокойно. А черепаху Виталик держал в руках и даже показывал пассажирам — не всем, а самым любопытным.
      Наконец ребята сошли с трамвая и направились к дому. Светлана с петухом впереди, а Виталик с черепахой позади.
      Вдруг Светлана почувствовала, что петух в пакете зашевелился. Она остановилась, а петух ещё сильнее забился — видно, хотел расправить крылья.
      Как быть?
      Светлана подняла пакет повыше, прижала его к себе — а пакет пустой! Это петух разорвал острыми шпорами пакет и вывалился прямо на тротуар.
      — Ой, убежал! — закричал Виталик. — Лови его!
      А петух уже шмыгнул на мостовую, пробежал между автобусом и троллейбусом и остановился.
      Стоит себе важно посредине мостовой, переступает с ноги на ногу и одним глазом посматривает на милиционера.
      Милиционер увидел рядом с собой петуха и сначала растерялся: откуда тут петух? Потом нагнулся, чтобы поймать его, а петух уже топ, топ — ив сторону! Милиционер за ним, а петух ещё быстрей от него!
      Виталик и Светлана бросились на мостовую:
      — Это наш петух! Это наш!
      А на тротуарах уже собрались люди, смотрят, как ловят петуха, и смеются.
      Машины остановились, шофёры дверцы приоткрыли — тоже смеются.
      Зато Виталику, Свете и милиционеру не до смеха. Еле-еле втроём поймали они петуха.
      — Что ж вы так со школьным имуществом неаккуратно обращаетесь! — сердито сказал милиционер. — Петух-то небось школьный?
      — Школьный! Пионерский, — ответила Светлана. — Он нечаянно у нас удрал.
      — А черепаха тоже пионерская? Тоже удрала? — поинтересовался милиционер.
      — Пионерская, — ответил Виталик.
      — Хорошо, что она не так быстро бегает! — сказал милиционер и поднял руку.
      Машины поехали, а Светлана понесла петуха дальше, домой.
      Дома, конечно, не ожидали такого гостя.
      — Только петуха нам и не хватало! — сказала бабушка.
      — Ну ничего, придётся потерпеть, — сказала мама.
      — Молодец, что принесла! Мы его Алёшке покажем, — сказал папа.
      Петуха посадили в ванную комнату, налили в блюдце воды, накрошили хлеба и пошли за Алёшкой.
      Алёшке только десять месяцев. Поэтому его поднесли к ванной на руках. Алёшка посмотрел на петуха, а петух — на Алёшку.
      — У-у-у! — сказал Алёшка.
      «Ко-ко-ко!..» — сказал петух, словно предлагая Алёшке отведать хлебных крошек.
      Видно, они понравились друг другу.
      Вечером сменили петуху воду, насыпали новых крошек и потушили в ванной комнате свет. Все легли спать.
      Но в два часа ночи петух начал так кукарекать, что в ванной задрожали тазы. Все проснулись, а Алёшка заплакал.
      Светлана побежала в ванную, зажгла свет — видит: петух сидит на краю умывальника и во всё горло кричит:
      «Ку-ка-ре-ку!.. Ку-кка-рре-кку!..»
      Света и так петуха уговаривала и этак, а он продолжает кукарекать на весь дом.
      Наконец петух угомонился, и все легли спать.
      Только уснули, как петух снова начал кричать.
      Мама проснулась и рассмеялась. Алёшка проснулся и заплакал. Бабушка проснулась и заворчала. Светлана проснулась и побежала в ванную комнату.
      Ну, а папа проснулся и посмотрел на часы:
      — Дочка, а нельзя этого петуха сейчас в школу отнести? Что-то он надоедать стал...
      Больше уже никто не уснул, а Алёшка, как закричит петух, плачет, как замолчит, в ванную тянется — посмотреть на петуха.
      Утром Светлана отнесла петуха в школу. Сначала его посадили в кладовую, а потом ребята-старшеклассники выстроили на школьном дворе большой курятник для пионерского петуха. Это его ребята так назвали потому, что петух как будто был в пионерской форме: сам белый, а гребень красный.
      А Светлана и другие пионеры из третьего класса решили теперь разводить кур.
      Может быть, и правда их отряд станет участником выставки.
      Выросла Светлана, стала медицинской сестрой и поехала работать в далёкую Киргизию, в школу-интернат.
      В школе-интернате ребята не только учатся, а и живут. Делают уроки, едят, играют, спят.
      Врача в школе-интернате пока не было, и потому у Светланы хватало дел. Она и прививки делала, и рецепты на лекарства выписывала, и следила за чистотой и порядком в школе.
      Больше ста ребят было в школе — и мальчишек и девчонок. Да только в колхозе ребят куда больше. Пока они ещё не все учиться начали. Те, кому нет семи лет, в школу не ходят. Но сегодня не ходят, а завтра станут старше — пойдут.
      Вот и решила Светлана: «Чтобы были эти ребята
      и в школе здоровыми, надо сейчас за их здоровьем следить».
      Она посоветовалась с врачами в районном центре.
      Врачи похвалили:
      — Правильно!
      Стала Светлана после работы по домам аила ходить. Не по всем, а там, где есть малыши. Одному прививку сделает, чтобы корью не болел. Другому рыбяй жир посоветует пить, чтоб сильным был. Третьему вкусные витамины даст..
      А по воскресеньям Светлана отправлялась по дальним пастбищам.
      Где только не разбросаны колхозные юрты! И в долинах, где коровы и лошади пасутся. И на горных склонах, где отары овец гуляют. И на берегах бурных речек. И почти в каждой юрте вместе со взрослыми живут малыши. Один другого меньше.
      Немало тропок и дорог исходила Светлана. И всё пешком.
      — Возьми коня! Нет горной девушки без коня! — советовал ей председатель Бабаев.
      — Не надо. Я так, — отговаривалась Светлана, а сама думала: «Сроду на лошади верхом не ездила. И не сяду на неё. Страшно».
      — Лучше нашу лошадь возьмите, — предлагал ей директор школы Асан. — Любую выбирайте! Как ветер, быструю!
      — Лошадь для меня не годится. Плохой из меня джигит, — шутила Светлана. — Если бы мне ослика предложили, взяла бы.
      Шутки шутками, но пришла как-то утром Светлана в школу, а её Гульнар с осликом дожидается.
      — Светлана Петровна, вот вы ослика хотели, я привела, — сказала она. — Чтобы вам не тяжело было ходить. И седло у него и уздечка... Так папа наказал.
      А маленький серый ослик с белым пятном на лбу стоит возле крыльца, смотрит на Светлану задумчивыми глазами.
      Хотела Светлана отговориться, да ничего из этого не вышло.
      — Нет! Нет! Нет! Папа наказал — берите! — настаивала на своём Гульнар. — Насовсем! Он теперь ваш.
      Что делать, пришлось взять.
      «Интересно, как только я на него сяду?» — думала Светлана.
      Она дождалась конца занятий. Посмотрела в окно — ослик стоит, и ребят на школьном дворе не видно. Значит, можно попробовать.
      Светлана сняла халат и вышла во двор. Ослик стоит. Ближе подошла — стоит, не убегает. Погладила ослика по голове. Ничего. Не возражает ослик.
      «Будь что будет!» — решила Светлана и села на ослика. Ослик послушался.
      — Н-но! — сказала Светлана и дёрнула ослика за ремешок.
      «Для начала домой доведу», — подумала она.
      Ослик спокойно двинулся с места. Сначала к воротам, потом на улицу. И опять всё хорошо. Светлана обрадовалась.
      Теперь уж она и по сторонам смотрела, не только на
      загривок ослика. Прохожим кланялась.
      — Салоомалейкум, сестрица! Здравствуйте! — отвечали ей прохожие.
      Вот и её дом.
      — Стоп! Приехали! — сказала Светлана и натянула ремешок.
      Но ослик почему-то не остановился. Он продолжал идти по главной улице вдоль арыка.
      Светлана ещё сильней натянула ремешок. И опять ослик не послушался.
      — Миленький, остановись, пожалуйста, — уговаривала Светлана ослика. — Мне домой нужно. Понимаешь, домой?
      Ослик качал головой, будто соглашался, но не останавливался.
      Так проехали они добрую половину улицы. И тут ослик вдруг перешагнул через арык и встал.
      «Да ото же дом Гульнар, — сообразила Светлана. — Вот почему он не слушается».
      Ей было не по себе.
      «Если соскочить с ослика, — думала Светлана, — что люди скажут: испугалась! Ничего себе, взрослая, да ещё медсестра! С ослом справиться не может!»
      Не слезая с ослика, Светлана повернула его в обратную сторону:
      — А теперь давай назад, к моему дому.
      Ослик послушался. Двинулся в обратную сторону. Но не тут-то было. Бозле Светланиного дома он опять не остановился. Прошёл по знакомой дороге и свернул в школьный двор.
      Как ни угоййривала Светлана ослика, ничего не помогало.
      На другой день повторилось то же самое. И на третий. И на пятый.
      Видно, ослик привык ходить от своего дома до школы и обратно и никак не хотел признавать незнакомой остановки.
      Пришлось Гульнар и её отцу перевоспитывать ослика, прежде чем он понял: «Хочешь не хочешь, а надо слушать новую хозяйку».
      Теперь слушается.
      Правда, за это время и Светлана привыкла к ослику. И не только к ослику. Она сейчас и на лошадь не боится сесть.
      И когда Светлана приезжает верхом на самые отдалён-
      ные пастбища, табунщики и чабаны уже ждут её, встречают возле юрт:
      — Салоомалейкум, сестрица! Здравствуйте!
     
      КАК КУРЫ НАУЧИЛИСЬ ПЛАВАТЬ
      Летом путешествовали мы по Украине. Как-то вечером остановились на берегу Сулы, решили переночевать. Время было позднее, темень непроглядная. Место долго выбирать не пришлось. Загнали машину поближе к воде, осмотрелись. Слева маячил огромный шоссейный мост. Впереди, на противоположном берегу Сулы, мерцал последними ночными огоньками город Лубны. По сторонам пусто.
      «Ну, — думаем, — хорошо: мешать никому не будем. А завтра заодно и машину помоем».
      Натянули палатку, искупались на скорую руку и легли спать.
      Только уснули — чувствую, будит меня мой товарищ:
      — Смотри, тёзка, смотри!
      Высунул я голову из палатки, смотрю — ничего не понимаю. Над рекой ещё туман стелется, еле-еле рассвет забрезжил, а шум и гам стоит, как на базаре. Гоготанье, кряканье, кудахтанье, хлопанье крыльев. Какие-то большие белые птицы летят с противоположного берега на наш, проносятся над палаткой и опускаются за машиной. А на капоте машины стоит петух и горланит что есть силы:
      «Ку-ка-реку! Ку-к-ка-реку!..»
      Тут я окончательно проснулся и понял, что к чему. Это хозяйки перегоняли на наш берег птицу. Гуси и утки сами перебирались по воде, а кур подбрасывали в воздух, и они перелетали реку. Некоторые долетали лишь до середины, опускались на воду и добирались до нашего берега вплавь, словно настоящие пловцы.
      А петух всё кукарекал. Только теперь мне показалось, что смысл его кукареканья иной:
      «Ну-к-ка, в реку! Ну-к-ка, в реку!»
      Наверное, он просто подбадривал своих подопечных.
      — Впервые вижу, что куры так плавают, — сказал мой товарищ.
      — И мне не доводилось, — ответил я. — А как же они вечером обратно будут добираться?
      Мы никуда не поехали. Решили дождаться вечера и посмотреть.
      Весь день куры вместе с гусями и утками паслись на нашем заливном лугу. А как стало садиться солнце, куры первыми подошли к берегу Сулы и отправились в обратное плавание. Теперь их никто не подбрасывал в воздух, они сами входили в воду. Петухи плыли вслед, чуть растопырив крылья и гордо подняв головы, как заправские гусаки.
      Не впервые совершали они этот проплыв. Каждый день выгоняют хозяйки кур на богатый кормом заливной луг и каждый вечер птицы возвращаются по домам. Так повелось давным-давно.
      Вот и пришлось научиться курам плавать!
      Летом поехал я за город. Решил написать книжку для детей. В Москве никак не получалось.
      А здесь хорошо. Лес вокруг. Слева и чуть в сторону пруды с повисшими над водой плакучими ивами. Мне их из окна видно.
      И тихо. И никто не мешает.
      Я сижу, думаю о детях и пишу.
      Но вот мухи!
      Самые обыкновенные и даже необыкновенные мухи влетают ко мне в комнату. И начинают жужжать, и кружиться то под потолком или над головой, а то и рядом — садятся на стол и ползают...
      Я терпел.
      И вдруг однажды на окне появилась птица. Не птица, а птичка, конечно, но мне она и тогда показалась птицей.
      Она очень внимательно посмотрела на меня. А глаза у неё — карие, грудка — серая, снизу светлее, сверху чуть
      темнее, а клюв с крючком. Лапы чёрные. И пестринки по бокам.
      Славная птаха!
      Птаха появилась и на другой день.
      Появилась уже не на окне, а влетела в комнату и сразу на лету уничтожила двух мух, которые особенно мешали мне.
      Я сделал вид, что не заметил её присутствия.
      Сидел за столом. Курил. Не писал, конечно, но делал вид, что пишу.
      Птаха покрутилась по комнате, села на стол, но тут же рванулась обратно. Может, её испугал табачный дым? Мне так показалось.
      Утром я спал. Но проснулся: кто-то был в моей комнате. Уже рассвело, и я заметил знакомую птаху : она сидела на окне и смотрела на меня своими необыкновенно маленькими карими глазами.
      Так прилетала она ко мне каждый день. Ловила мух в комнате, а позже, осмелев, и на столе, за которым я работал. Мешала, конечно, но и забавляла.
      Появились комары. Она и комаров ловила. В воздухе. Поскольку комары на стол не садились.
      Я дописал книжку для детей.
      А когда вернулся в Москву, рассказал
      друзьям про эту славную птаху, которая спасала меня от мух и комаров.
      — Так есть такая птица! Это — мухоловка! По всем приметам, мухоловка — серая!
      Я не знал, что есть такая птица — мухоловка. Да ещё — серая.
      Мне просто приятно помнить эту птаху.
     
      ЛЮБИТЕЛЬ ФОТОГРАФИИ
      Есть в Африке страна Уганда. А в ней — знаменитый заповедник. Мерчисон — так называется этот заповедник.
      Когда мы поехали с моим другом в Мерчисон, он предупредил меня:
      — Вы можете фотографировать всё, что угодно: слонов, бегемотов, крокодилов, диких буйволов, жирафов, но только не вздумайте снимать носорогов, если, конечно, мы их встретим. Я сам — любитель фотографии, но в поза- прошлом году попался. Ударил носорог в капот машины так, что мы еле ноги унесли...
      Шофёр-африканец усиленно кивал, видимо, в знак согласия. Он плохо понимал по-русски.
      Долго мы ездили по заповеднику, кого-кого не видели и не фотографировали, а меня всё подмывало:
      — Где же носороги?
      — Посмотрим, — говорил мой друг.
      И вот наконец они. Три милые такие серые кочки вдали. В относительной дали — сто метров.
      Шофёр остановил машину, но сразу же предупредил:
      — Сэр, только не выходите! Если выйдете, я уеду. Я с ними второй раз не жедаю встречаться...
      До носорогов было не близко. Они лежали спокойные — трое. Три серые кочки. Папа, мама и сын, а может быть, дочка? Лежали в песке. Три огромные головы — две большие, третья чуть меньше, могучие уши и клыки-рога — по два на каждого. Ничего страшного!
      — Сэр, не открывайте стекло, — опять сказал шофёр, — а то... Я предупреждаю вас, что ни за что не отвечаю...
      Как раз в этот самый момент, видимо, главный носорог — папа — встал и на своих старческих ногах медленно направился к нашей машине. Он шёл, как огромная такса...
      Шофёр включил газ, и мы рванулись вперёд, но остановились. К удивлению шофёра и моего друга, носорог не ринулся за нами, а тоже остановился на дороге и смотрел на нас с некоторым удивлением. Перебирал копытами, дул ноздрями в дорожную пыль и поднимал свои маленькие блестящие глаза в нашу сторону.
      Клыки, как бородавки на носу. Одна больше, другая меньше. Но это не бородавки, а клыки!
      Отличный носорог!
      Никак нельзя упустить такого носорога!
      — Сэр! — воскликнул шофёр, но было уже поздно: я открыл дверцу машины и пошёл назад.
      Носорог медленно ковылял навстречу мне. Я — с фотоаппаратом навстречу ему. Фотоаппарат у меня самый обыкновенный, без всяких телеприставок. Мне надо было снять этого носорога. И он спокойно шёл на это. Тихо, мер-
      но переваливаясь на огромных своих лапах, шёл навстречу мне. Оставалось сто метров, семьдесят пять...
      Я щёлкнул, но невпопад: за спиной заревела машина, я оглянулся и увидел, что она уезжает. Отъехала и остановилась. Значит, шофёр выполнил своё предупреждение.
      А носорог тоже остановился, заслышав шум мотора. И вяло смотрел на меня. И только когда я второй раз навёл на него фотоаппарат и щёлкнул, медленно развернулся и пошёл в сторону — к своему семейству...
      — Сэр, — сказал шофёр, когда я вернулся в машину, — я прошу у вас прощения. Но, право, эти звери страшны, они уже пробили меня один раз. А этот... Ну, этот, наверное, просто любит фотографироваться...
      Когда я вернулся в Москву и проявил плёнку, увы, никакого носорога на ней не было.
      А получилась наша машина с тыльной стороны. Отлично вышел багажник. И даже номер. Снимок той машины, которая бросила меня при встрече с носорогом.
      Неужели, когда я бежал от носорога к машине, то успел и её сфотографировать?
     
      ПЕРЕПЁЛКА
      Это было в Киргизии.
      В один из ясных осенних дней гуляли ребята во дворе школы. И Светлана, медицинская сестра — серьёзный, взрослый человек, тут же была. Вдруг раздался крик Гульнар:
      — Летят, летят, перепёлки летят!
      Ребята бросили играть и стали смотреть в небо. Видят, перепёлок собралось много-премного. Целая стая. То ли они из жарких стран на Тянь-Шань летят, то ли, наоборот, с Тянь-Шаня в полёт отправились...
      Вдруг одна перепёлка зацепилась за провод, взмахнула крыльями и камнем полетела вниз.
      — Светлана Петровна! Перепёлка разбилась! — закричали ребята, хотя Светлана стояла рядом и сама всё видела.
      Когда Гульнар подбежала к дереву, возле которого упала перепёлка, там уже стояло несколько ребят. Ашир держал в руках птицу. Он протянул её Гульнар и сказал:
      — Бери, ведь это ты первой увидела её.
      Гульнар обрадовалась.
      — Только осторожнее держи, — наставительно сказал Ашир, — а то у неё крыло разбито, и ей больно.
      Перепёлку принесли к Светлане в кабинет. Никогда ещё у Светланы не было такого больного! Пришлось перепёлке лечить крыло, а потом и клетку доставать, и кормить пернатую больную. Правда, кормить перепёлку ребята помогали.
      Вокруг клетки хлопотали все третьеклассники: и Гульнар, и Ашир, и другие ребята. Один воду в блюдечко нальёт, другой хлебных крошек насыплет, третий мух наловит и прямо с руки перепёлку кормит. А она не боится. Видно, привыкла.
      Все старались угостить свою подшефную чем-нибудь
      вкусным. А одна первоклассница даже хотела дать ей шоколадную. конфету, но Ашир не разрешил:
      — Что перепёлка — девчонка? Она — птица и не ест конфет.
      ...Незаметно прошла неделя.
      — Ну, а теперь, ребята, пора нам выпустить нашу перепёлку на волю: она уже совсем здорова, — предложила Светлана.
      — Жалко отпускать, — сказал Ашир. — Уж пусть бы она у нас жила.
      — Тебе хорошо так говорить, — возразила Светлана. — А каково перепёлке? Если бы тебя, например, когда ты в больнице был, оставили там жить навсегда? Как? Согласился бы?
      — И правда, давайте лучше выпустим, — согласился Ашир.
      Гульнар взяла из клетки перепёлку, и все вышли во двор. Перепёлка встрепенулась, повернула голову к ребятам и важно прошлась по ладони Гульнар. Потом не спеша почистила пёрышки и легко соскочила на сухую, выжженную солнцем землю.
      Ребята стояли тихо и молча ждали, в какую сторону полетит перепёлка.
      А перепёлка взмахнула крыльями, вспорхнула на дерево и оттуда посмотрела на ребят.
      — Привет! — крикнул Ашир.
      — Привет! — поддержала его Гульнар.
      В ту же минуту перепёлка легко поднялась с дерева и, набирая высоту, скрылась за домом.
      Ребята побежали на занятия. А когда кончились уроки и настало время обеда, Гульнар вдруг закричала:
      — Смотрите, смотрите! Наша перепёлка вернулась.
      И верно, над школьным двором пролетала перепёлка. Может, это была и другая перепёлка, но ребятам показалось, что это их знакомая. Наверно, они правы. Ведь не должна же перепёлка забывать тех, кто спас её от беды!
      Осенью жил я в деревне. Совсем маленькой — йа сорок дворов.
      Хозяйка моя, Христина Георгиевна, была очень мила, и только в одном я чувствовал смущение, когда она начинала спрашивать меня про животных. То ли ей сказал когда-то кто-то, то ли сама она читала мои «животные» рассказы, но её неожиданные вопросы порой ставили меня в тупик. Начинала она со слонов, которых сама не видела, переходила к верблюдам, бегемотам, ослам, лошадям, коровам, свиньям, собакам...
      И вдруг:
      — А вы кошечку эту видели? Ходит у дома и по огороду, сине-голубая с полосками красивыми. Она родила. Всех котят куда-то рассовала. Кошка от Третьяковых, а они, известно, всех котят топят. Вот она и ушла от них и бродит по деревне. К Третьяковым не заходит, поверьте, сама видела...
      Третьяковых я не знал, но с разной живностью общался: слонами, медведями, крокодилами...
      — Что нужно делать? — спросил я Христину Георгиевну.
      — А что делать? Ясно, что делать! — сказала Христина Георгиевна. — Вот вы тут сидите, что-то пишете, вы — свободный человек. Надо поискать, куда она прячет котят. Пока вам делать нечего — вы ищите, а я с работы возвращусь — тоже буду искать. Я уже и сегодня утром на зорьке встала, козу в стадо выгнала и всё смотрела... Не нашла...
      Признаюсь, что я не очень люблю кошек. Но эта — я её видел, и много раз, — мне чем-то нравилась. Она бродила у дома, появлялась на огороде, а то и на дороге — всегда сверхосторожная и, право, симпатичная. Шерсть, конечно, не голубая, а серая, но с голубизной и с бурыми полосами от головы и по бокам вплоть до хвоста. Увы, хвост был длинноват, но всё остальное — красиво.
      После разговора с Христиной Георгиевной я вышел на улицу. Кошки не было. Полчаса прошло и час, навер-
      ное, я вернулся домой. Взял книгу — работать уже не мог.
      М тут слышу, кто-то появился на подоконнике.
      Смотрю — она, эта самая кошка. Я открыл дверь.
      Действительно она. По представлениям Христины Георгиевны — сине-голубая с полосками красивыми По моим — вовсе не голубая, а серая с голубизной и бурыми полосками от головы и по бокам вплоть до хвоста. длинного хвоста!
      Но — она.
      — Что ты хочешь? — спросил я её самым ласковым голосом. — Может, поесть?
      Она замяукала, но в комнату за мной не пошла
      Тогда я пошёл за нею.
      Кошка привела меня в дровяной сарай, где... дрова — берёзовые, сосновые, осиновые — лежали в полном порядке.
      А под ними лежал котёнок. Вовсе не похожий на свою маму — камышового цвета и совсем не маленький. Он бросился к маме навстречу и стал лизать её: голову, бока, а потом лапы. И мама облизывала котёнка, всё время поглядывая на меня: не уйду ли я? А вдруг я — Трэтьяков?
      Что делать?
      Я не люблю кошек, но и не люблю, когда топят котят.
      Эта кошка спасла от Третьяковых единственного котёнка. Я не знаю Третьяковых и не знаю котят, кроме этого, оставшегося в живых. Этого нельзя было бросить.
      Но что думает мама-кошка?
      Я взял котёнка в руки, и мама позволила мне это сделать. Я вынес котёнка из дровяного сарая, и мам-л пошла за мной. Я внёс котёнка в дом, но тут мама оста;т лась за мной на пороге.
      Я просил её, умолял даже:
      — Ну, иди! Чего ты боишься?
      Она не шла.
      Так и осталась на улице.
      Котёнка я напоил молоком, а когда вечером пришла с работы Христика Георгиевна, она ещё и манную кашу
      эму сварила. Он чувствовал себя отлично и маму-кошку не напоминал.
      А наутро я увидел на пороге дома задушенную мышь. Во второй половине дня — ещё двух мышей. К вечеру — ещё одну.
      — Это она! — объяснила мне Христина Георгиевна. — Вот вы и я тоже — не Третьяковы. Так она оценила...
      Котёнок, вовсе не вспоминавший о маме-кошке, резвился в доме и доставлял нам с Христиной Георгиевной радость, хотя и отрывал меня от работы.
      А котёнкина мать каждый день приносила своему сыну пойманных мышеи и скромно клала их на порог чужого дома. Чужого дома, но не дома Третьяковых, где она жила раньше.
     
      ПИРАМИДЫ И ВЕРБЛЮДЫ
      Все, кто приезжает в Египет, знают, что в нём есть пирамиды.
      Американцы, англичане, французы, да и жители других стран, и мы, русские, знаем, что такое пирамиды и для чего они были построены.
      Не у всех в детстве по истории была пятёрка! Важно, что это Египет, а значит, и пирамиды. Надо смотреть пирамиды. Обязательно! Иначе дома, когда вернёшься, что скажут?
      И я так думал. Как же без пирамид?
      Их много. Самые главные из них — пирамиды Хеопса, Хефрена, Джосера и Снофру, находятся на окраине Каира.
      Там, как мне говорили, даже представление ежедневное бывает по вечерам. Название — «Свет и звук». Представление на английском, французском и немецком языках.
      Но дни шли, а поехать к пирамидам мне никак не удавалось. Дела мешали.
      Наконец поехал, но днём, а не вечером, когда идёт «Свет и звук».
      Ладно! Что поделаешь! Хотя бы пирамиды посмотрю! А то в Москве не поверят, что был в Египте.
      Мы с товарищем моим поехали к пирамидам. Поехали на нашем «козлике-газике».
      — Мой «плимут», будь он проклят, вторую неделю барахлит, — сказал мне товарищ. — А этот «козёл» нас довезёт. А забарахлит, так с ним и справиться легко...
      В диком потоке каирского автомобильного движения мы вырвались наконец-то на какую-то прилично-широкую улицу. Особняки — справа и слева. Рестораны — слева и справа.
      Тут живёт такой-то, а тут — такой-то. Этот особняк — министр, этот...
      Меня эти детали не интересуют: кто, где и как живёт. Даже у себя дома. Пусть живут, если есть польза общая...
      И опять — ночной ресторан.
      А где пирамиды?
      — Вот они, пирамиды! — сказал мой товарищ.
      Слева действительно были видны пирамиды.
      Вот это — главное.
      Мы свернули с великосветской дороги куда-то влево и поехали вдоль канала — не самого чистого как внешне, так и по запахам, и нас сразу же остановили.
      Остановил верблюд — гордый, невозмутимый красавец, который смело шёл на нашу машину. Верблюд был как верблюд, но несколько театральный. Какие-то украшения на морде, и ещё слишком красивое седло в разных красках на спине, где качается чахлый горб.
      Судя по всему, верблюду было безразлично смотреть на машину, на которой мы приехали, на меня и на моего товарища. Он даже не плевался. Он был выше этого. Но он знал службу и просто лёг рядом с нашей машиной, подставив седло: мол, залезай!
      Товарищ мой, объяснившись с хозяином верблюда — старым арабом, отогнал машину на стоянку, вернулся и сказал
      — На этого не садись. Пошли пешком.
      Вег тд встал и пошёл за нами, даже лизнув меня в голову. Хозяин верблюда о чём-то говорил с моим товарищем, но он повторил мне:
      — Пошли!
      И мы пошли куда-то вверх. Там, кажется, были пирамиды. Очертания их я уже видел.
      Но стоило нам пройти двадцать шагов, как навстречу появился такой же раскрашенный верблюд — опять гордый торжественный, — и рядом с ним мальчик, который что предлагал нам...
      Ещё двадцать шагов по асфальту вверх, и уже три верблюда и три хозяина — два взрослых и юноша — бросаются к нам. Верблюды, при всей своей невозмутимой гордости, как по команде, ложатся на землю и подставляют мне и моему товарищу свои сёдла...
      Но и тут мы отбились.
      Чуть выше. Ещё, ещё выше...
      — Вот пирамида Хеопса, — говорит мне товарищ, но...
      Я вижу издали огромную пирамиду, но вижу и другое.
      Ещё три верблюда с красивыми яркими попонами и сёдлами бросаются к нам.
      Меня многое начинает смущать: «Где же твоя гордость, яорблюд? Ты самое благородное и доброе животное! Ты, как и мы, отличаешься долготерпением. Но, увы, нет у тебя никакой гордости! Ах! Поучился бы у своих хозяев!
      — Мистер! Сэр! Товарищ! — кричат нам хозяева верблюдов. опять от старых до молодых.
      И гое — наперебой. И все хлопают своих верблюдов, и они тожатся на асфальт, подставляя мне свою спину. Жаль бедных верблюдов. И, признаюсь, стыдно.
      Но что-то надо делать.
      — Ничего не поделаешь, — сказал мой товарищ, — придётся сесть.
      Мы взгромоздились с ним на двух верблюдов. И куда-то поехали. Сначала, кажется, к пирамиде Хеопса, а может быть, и к другой пирамиде — Хефрена, или Скофри, или Джосера...
      Не помню, к какой
      Где-то мы даже фотографировались.
      Часть этих снимков сохранилась. И у меня, и у моего товарища.
      Но когда меня сейчас спрашивают об этой поездке и о пирамидах: где какая, — я ничего не могу сказать. Пи-
      рамида Хеопса и пирамида Скофри, пирамида Джосера И пирамида Хефрена — всё у меня перепуталось.
      А вот верблюдов рядом с этими пирамидами вспоминаю.
     
      «ЗИ-ЗИ»
      — Ты слышал? — спросил меня сын.
      — Что? — не понял я.
      — Ну, папа! — сказала дочь. — Ты слышал «зи-зи»?
      Каюсь, не слышал. Смотрели на даче по телевизору хоккей, и, может быть, я что-то пропустил.
      — А что?
      — Ну «зи-зи»! За окном, — сказал сын.
      — Послушай внимательно! — наставительно сказала дочь. Она умеет так говорить.
      Мы выключили телевизор.
      И действительно за окном:
      «Зи-зи! Зи-зи!..»
      Будто кто-то дразнил нас.
      «Зи-зи!..» — повторилось за окном.
      Я открыл окно, и тут уже началось бесконечное: «Зи-зи! Цит!.. Зй-зи! Цит! Зи-зи!..»
      — Слышишь? — спросила дочь.
      — Слышу, — сказал я.
      — Ия говорил, — сказал сын.
      «Зи-зи! Цит! Зи-зи!..» — вновь раздалось в открытое окно.
      — Мне это не нравится, — сказала жена. — Кто это? Я пошёл на улицу. Искал, никого не нашёл.
      Наутро, когда только рассвело, мы ещё спали, опять в открытое окно раздалось:
      «Зи-зи! Зи-зи! Цит!.. Зи-зи! Зи-зи! Цит!..»
      Ну, что делать?
      Опять вышел я на улицу и полусонными глазами стал искать того, кто так пронзительно кричит это «зи-зи! Цит!..».
      И нашёл...
      Сидит на ветке рябины малая птаха. Рядом с открытым нашим окном. Оливково-зелёная сверху. Шейка бледно-бурая. Над главами — белое кольцо. Пёрышки жёлтые, рыжеватые, бурые — все вместе, всё переливается в лучах восходящего солнца.
      Посмотрела на меня птаха и, внимательно помолчав, повторила:
      «Зи-зи! Зи-зи! Цит!.. Зи-зи!..»
      — А? Это ты? — сказал я. — Я тебя знаю...
      «Зи-зи! Цит!..» — ответила птаха.
      — Ну, кто там? — спросила меня жена, когда я вернулся домой.
      — Королёк, птица такая, — сказал я. — Старый приятель! Я его ещё в Африке видел...
      Дочь и сын спокойно спали.
      Королёк повторял и повторял:
      «Зи-зи! Цит!.. Зи-зи! Зи-зи!..»
      Но дети спали...
      А королёк продолжал выдавать свои трели, никак не понимая, почему на него никто не обращает внимания.
     
      ГЛУПЫЕ СОБАКИ
      До войны в Доме пионеров мы выращивали и воспитывали немецких овчарок. Потом передавали их торжественно пограничникам.
      Мы знали, что причастны к чему-то великому. Пограничники с нашими собаками охраняли наши границы. И, значит, нашу революцию. Пограничники с нашими собаками ловили шпионов и нарушителей. Шпионов и нарушителей, которые были против нашей Советской власти. А Советская власть — что говорить! — наша, Советская!
      Мы не знали тогда, что будет сорок первый, когда нем-
      цы перейдут наши границы. И о том, что наша немецкая овчарка станет среднеевропейской...
      Наши овчарки выносили наших раненых с поля боя. Наши овчарки бросались с толом под немецкие танки. Наши овчарки — именно наши, а не немецкие или среднеевропейские — несли караульную, вместе с солдатами, службу на войне.
      Я сам был на войне и видел не только это.
      А ныне, хоть тысяча лет прошла после войны, у нас в посёлке по ночам тоже лают собаки. Для кого-то, конечно, и тысяча, а для меня — минуты, часы, не больше, но не в этом, наверно, дело.
      Собаки лают — то ласково и лениво, то неистово и исступлённо, а то и насторожённо...
      Я привык к этому. Как к войне в войну, как теперь, в мире, к шуму электричек и радиолы в соседнем доме отдыха и ещё ко многому...
      Но вот он, давний мой добрый знакомый, говорит:
      — Знаю, что неравнодушен... Не сердись!..
      — К чему?
      — Собак любишь!
      — Люблю. Ну, и...
      — А по мне, человек, понимаю, звучит гордо, а собака? Ну, вот хоть...
      Три ночи он, мой знакомый, у нас в гостях. Три дня и три ночи.
      — Три ночи эти глупые собаки спать не дают. И чего им? Сами не спят... Ты, конечно, не сердись...
      Сердиться? Надо сердиться! Возмущаться надо!..
      — Я не сержусь, — говорю я.
      Сам я сплю. Собаки мне не мешают.
      — Почему не дают? Я сплю. Почему глупые?
      — Лаять-то чего? Пустобрёхи!
      — А электрички?
      — Так это нужно!
      — А дом отдыха с его радиолой?
      — Так надо же людям отдыхать...
      — А самолёты?
      — Ещё бы! Нужно! Я не о людях, о собаках...
      — А Зайчик!
      — Какой зайчик?
      — Лошадь по имени Зайчик. Помойки вывозит, видели? Тоже ржёт!
      — Рыжая? Симпатичная такая... Так это лошадь! Хоть выводятся, а пользу приносят.
      — А собаки, между прочим...
      Я знаю всех собак в посёлке. По голосам знаю и просто так. Ни одной шавки. Ни одного пустобрёха. Даже среди дворняг.
      По ночам собаки лают и Зайчик спросонья ржёт. По ночам поют соловьи и гудят электрички. По утрам петухи перекликаются и опять — собаки. Воробьи, синицы, иволги ищут друг дружку голосами — поют, шумят, галдят.
      Так должно быть.
      А он:
      — Глупые собаки!
      Я хотел ему рассказать.
      Хотел, меня подмывало рассказать ему о Дике, который ждёт хозяина, пилота «Ту-104», по трое — пятеро, а то и больше суток и никак не может успокоиться, когда хозяин возвращается и — увы! — забывает Дика, бросается к сыну и жене, а не к нему. Потом Дик не спит, не может уснуть. Он лает. Ему положено лаять на каждый шум, шаг, и шорох, он — сторожевой Дик. Овчарка с помесью дворняги, но сторожевая овчарка.
      О Мишке я бы тоже мог рассказать. Мишка домашний, но дома у него нет — никакого дома. Оба дома не в счёт. Один тут — в посёлке. Второй — в Москве. Хозяев много, и почти всех их любит Мишка, но те, кого любит больше, — они в Москве. Мишка ждёт их, горюет, грустит и лает в ожидании. Здешние, менее любимые хозяева не понимают его, не хотят понять.
      У хриплого Додона свои проблемы. Он всё ждёт
      хозяина, который уже никогда не вернётся домой. Космос есть космос.
      А раньше хозяин возвращался. Иногда даже по ночам.
      Он, Додон, лижет руки жене хозяина, девочкам — дочерям его, а ждёт только его и потому лает. Лает, ожи-
      ДЕЯ»»
      И Джек лает, и Джульбарс — правда, вовсе не тот, которого мы знали по довоенному кинофильму, и соседская Лада, и другой наш сосед справа — Антон...
      Антону нужна Лада, а Ладе нужен Антон, и они лают, ждут, когда им можно будет встретиться, когда люди позволят это...
      Только у нас в доме нет собаки. Нет и никогда не будет.
      Отец, которого мы совсем недавно похоронили, был на войне, как я.
      На войне отец отправлял немецких овчарок под немецкие танки и на немецкие минные поля. И в караул, и для выноса наших раненых. А ещё раньше, до войны, когда я выращивал и воспитывал в Доме пионеров немецких овчарок, он говорил мне, что собаки, как люди, всё понимают...
      Он ушёл, уехал, давний мой добрый знакомый.
      — Что так скоро? — спросил я его уже на станции.
      — Не сердись, — опять повторил он, — но, понимаешь ли, мне... Эти глупые собаки по ночам совершенно лишают сна! А у меня давление, спазмы, говорят...
      Он долго что-то говорил о себе и о том, что его беспокоит. Говорил, пока не подошла электричка. Он не забыл в последнюю минуту спросить меня о том, как я похоронил отца.
      — Ничего, похоронил...
      — Ну, будь здоров! — крикнул он мне из тамбура. — Звони!
      Я возвращался со станции поздно — около двенадцати. В посёлке у нас лаяли собаки. Ласково и лениво, неистово и исступлённо, а то и насторожённо.
     
      РАВИ И ШАШИ
     
      Рави и Шаши — маленькие. Как все дети, они часто шалят, а иногда и плачут. И едят они тоже как маленькие дети: рисовую кашу с молоком и сахаром им кладут прямо в рот. Иначе есть они не умеют.
      Если бы Рави и Шаши понимали по-русски, они узнали бы, как звучат их имена на нашем языке: Солнце и Луна.
      Но они не знают свои русские имена.
      — Солнце! Солнце! — кричат ребята Рави, а он даже носом не поведёт.
      — Луна! Луна! — зовут ребята Шаши, но она и не оборачивается.
      — Наверно, мы их путаем, — говорят ребята. — Смотрите, ведь они совсем одинаковые!
      И правда, Рави и Шаши очень похожи друг на друга. Но они не брат с сестрой и даже не дальние родственники…
     
      Такими я узнал индийских слонят Рави и Шаши, когда они приехали в нашу страну. Их прислал в подарок советским детям премьер-министр Индии Джавахарлал Неру.
      «Когда я был в Советском Союзе, — писал Неру, — я имел удовольствие встретиться с большим числом детей, и повсюду они передавали мне послания для детей Индии. Теперь от имени детей Индии я посылаю детям Советского Союза два весьма солидных послания. Эти послания — два слонёнка. Хотя они уже большие, они на деле ещё дети, им всего по году. Они едут к детям Советского Союза как послы детей Индии, неся с собой дружеские, добрые пожелания… Я надеюсь, что дети Советского Союза подружатся с этими маленькими послами и будут помнить о детях Индии, которых представляют эти послы».
      Им, нашим маленьким друзьям — Рави и Шаши, — и посвящается этот рассказ.
     
      ГДЕ РОДИЛСЯ РАВИ
      Есть на юге далёкой страны Индии чудесный и богатый край, который называется Майсор.
      Здесь и родился Рави.
      Мать Рави — рабочая слониха. Её зовут Лалита.
      Восемь лет прошло с тех пор, как Лалиту поймали в джунглях и приручили.
      Слониха стала помогать людям в работе.
      Каждый день выходил Рави с матерью на работу. Конечно, сам работать Рави не умел. Он только смотрел, как легко и просто переносит Лалита большие брёвна и тюки с хлопком, тяжёлые камни и мешки с рисом.
     
      Однажды утром Лалита грузила на машины связки сахарного тростника. Рави посмотрел, как мать берёт хоботом огромные связки, и тоже принялся за работу. Вынул хоботом из связки тростниковый стебель и понёс. Стебель был длинный и волочился одним концом по земле. Но Рави не сдавался. Он дотащил стебель до машины и здесь передал его матери. Сам положить тростниковую палку в кузов машины Рави не смог.
      Рави вернулся назад и, расхрабрившись, потянул хоботом целую связку тростника. Дёрнул раз, дёрнул два — связка ни с места. Дёрнул ещё раз, и вдруг ноги у Рави так задрожали, что он чуть не упал.
      Увидела это Лалита. Она подошла к Рави, обняла его хоботом и отвела в сторону.
      Рано тебе, малыш, браться за работу!
     
      ЗНАКОМСТВО С ШАШИ
      У Рави покладистый характер. Когда его повели на станцию, Рави не сопротивлялся и не кричал. Он жил среди людей и никого не боялся.
      Рави привезли в город Бангалор. Здесь, на железнодорожной станции, его уже ждал товарный вагон.
      Пол вагона был устлан травой, а посередине стояла перегородка. По дощатому помосту Рави поднялся в вагон и встал слева от перегородки. Он сразу же занялся делом: один пучок травы взял хоботом в рот, другой бросил себе на спину, потом — опять в рот и опять на спину.
      Во время этого занятия Рави услышал чей-то крик. Он выглянул из двери вагона и тут увидел Шаши. Шаши упиралась и не хотела идти в вагон.
      Рави не сводил глаз с Шаши. Интересно, почему это она упирается и кричит? Рави, конечно, не знал, что Шаши всего несколько дней назад поймали в далёких Кургских джунглях и она ещё не привыкла к людям.
      Но вот двое мужчин втащили Шаши в вагон и поставили справа от перегородки.
      В вагоне было полутемно, но это не помешало Рави протянуть хобот в сторону своей соседки. Он дунул, даже фыркнул, но Шаши не обратила на него внимания. Она забилась в угол и опустила голову.
      Наконец вагон прицепили к поезду.
      Машинист дал свисток, и состав тронулся.
      Шаши переступила с ноги на ногу и повернулась головой к перегородке. Так, по движению поезда, стоять было куда удобнее.
      Рави потоптался на месте и тоже подошёл к перегородке. Знакомство состоялось.
     
      ПЕРЕД ДАЛЬНЕЙ ДОРОГОЙ
      На вторые сутки Рави и Шаши приехали в большой город — Бомбей. Их вагон пригнали в морской порт и поставили на запасный путь. Но оказалось, что путешествие ещё не кончилось.
      Слонят стали готовить в дальнюю дорогу.
      Заработали в порту пилы и топоры. Это столяры и плотники сооружали для Рави и Шаши специальные клетки. Удобными, просторными должны быть клетки для слонят, и обязательно прочными. Поэтому делали их не из обычных досок, а из самого крепкого в Индии «железного дерева».
      Застучали в мастерской швейные машинки. Это портные шили для Рави и Шаши попоны. Удобными, красивыми должны быть попоны для слонят, и обязательно тёплыми. Поэтому и шили попоны из самой тёплой шерсти.
      Загудели в порту грузовики. Это шофёры подвозили к причалу рис и сахар, тростник и молоко, ананасы и фисташки, стебли бананового дерева, зелёную траву и сено. Пусть будут сыты Рави и Шаши во время путешествия, пусть едят на здоровье самую вкусную и лакомую пищу.
     
      ПОГРУЗКА
      Когда все приготовления были закончены, к причалу Бомбейского порта подошёл советский теплоход «Ставрополь».
      — Можно начинать погрузку, — сказал капитан Чернобровкин.
      К теплоходу подъехали два тягача с прицепами. На первом прицепе стояла клетка с Рави, на втором — клетка с Шаши.
      Большой подъёмный кран повернул стрелу к первому прицепу. Чтобы не испугать Рави, его клетку накрыли брезентом и закрепили тросами.
      Но Рави не испугался. Как только подъёмный кран натянул тросы, Рави поджал передние, а затем задние ноги и улёгся на мягкий, устланный сеном пол клетки.
      Вот клетка чуть качнулась, оторвалась от прицепа, и Рави медленно поплыл над причалом к теплоходу. Не успел он опомниться, как оказался на кормовой палубе.
      Настала очередь Шаши.
      Подъёмный кран подцепил крюком её клетку. Но, вместо того чтобы лечь, Шаши заметалась из угла в угол и закричала пронзительным, тонким, плачущим голоском.
      И вдруг Шаши услышала трубный рёв, раздавшийся с палубы. Это был не гудок теплохода, не звук трубы, а чьи-то очень знакомые, много раз слышанные голоса. От неожиданности Шаши замолкла, а через несколько минут и она была уже на теплоходе.
     
      КТО ТРУБИЛ НА ТЕПЛОХОДЕ?
     
      Клетки со слонятами поставили на левой кормовой палубе.
      Когда моряки сняли с их клеток брезент, Рави и Шаши посмотрели сначала налево, потом направо и тут увидели своих соседей по теплоходу. Это были Бак Зап и Вой Кай Лон. Они стояли в больших стальных клетках на противоположном борту корабля и протягивали к слонятам хоботы.
      — Как видите, вы здесь не одни, — сказал слонятам капитан Чернобровкин.
      Бак Зап и Вой Кай Лон — вьетнамские слоны, и если перевести их имена на русский язык, то вы узнаете, что Бак Зап — это Белые лапы, а Вой Кай Лон Большая слониха. Народ Вьетнама не раз боролся с врагами. В этой борьбе участвовали и Бак Зап и Вой Кай Лон. Днём и ночью через болота и непроходимые заросли подносили они бойцам Народной армии снаряды, оружие и продукты.
      «Наши боевые друзья», — ласково называли их солдаты и офицеры Вьетнама.
      «Наши боевые друзья», — называли слонов сопровождающие их вьетнамцы, которые сами недавно были бойцами Народной армии.
      Конечно, Рави и Шаши не могли знать всего этого. Не знали они и того, что теплоход «Ставрополь» вёз Бак Запа и Вой Кай Лон из Вьетнама в подарок советскому народу. Но, увидев по соседству с собой больших слонов, Рави и Шаши успокоились и повеселели. Вот, оказывается, чьи голоса слышали они во время погрузки! Беспокоились большие слоны о маленьких, потому и трубили.
     
      СЧАСТЛИВОГО ПЛАВАНИЯ!
      К вечеру всё было готово: клетки с Рави и Шаши укрепили на палубе, еду для них погрузили в трюмы.
      — Не сердитесь, что на двух маленьких слонят приходится так много взрослых людей, — сказал капитану доктор Сардар Хан, старший смотритель одного из индийских зоопарков.
      Вместе с ним на теплоход «Ставрополь» сели ветеринарный врач доктор Рао и работники Майсорского заповедника Магомет Хасим и Пир Паша.
      — Рави и Шаши доставили вам уже много хлопот. Мы сами будем ухаживать за слонятами в дороге: кормить их, следить за их здоровьем, — добавил доктор Рао. — Ведь советские дети должны получить подарок господина Неру в полной сохранности.
      Теплоход «Ставрополь» покидал Бомбейский порт. Много людей собралось на причале:
      — Счастливого плавания!
      — Спасибо! — отвечали своим индийским друзьям советские моряки.
      — Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спасибо! — вторили им доктор Хан и доктор Рао, Магомет Хасим и Пир Паша.
      Это было первое русское слово, которое выучили индийцы на борту советского теплохода.
      В этот вечер в судовом журнале «Ставрополя» была сделана очередная запись:
      «Бомбей. Пятница. 5 августа 1955 г. Погрузили двух слонят, приняли на борт четырёх сопровождающих с назначением в порт Одесса».
     
      ПЛАВУЧИЙ ЗООПАРК
      Раньше «Ставрополь» был обычным теплоходом, а теперь стал настоящим зоопарком. Не в каждом зоопарке увидишь слона, а на «Ставрополе» их было четыре — два больших и два маленьких.
      Но не только Бак Зап и Вой Кай Лон, Рави и Шаши плыли на теплоходе. Были здесь и пассажиры поменьше: Яшка, Борька, Жорка и Машка. Так прозвали моряки четырёх обезьян макак. Их тоже подарили команде теплохода во Вьетнаме.
      Обезьяны — большие проказники. Потому и хлопот с ними было немало.
      Яшка — самый главный озорник. Бегает, бегает по палубе, а потом нырнёт к кому-нибудь в каюту, и тут уж берегись! Книгу увидит — изорвёт; карандаш найдёт — сломает; очки с носа стащит — не успокоится, пока не разобьёт.
      В каждой каюте Яшка обязательно залезал в умывальник. Моряки уже знали его привычку: они наполняли умывальники водой, и довольный Яшка принимал ванны.
      Но однажды с Яшкой случилась беда. Он так разбаловался на палубе, что поскользнулся и свалился за борт, в воду. И, наверно, это неожиданное купание в открытом океане закончилось бы для Яшки печально, если бы не удалось ему ухватиться за канат, спущенный моряками с борта теплохода.
      Особенно доставалось от Яшки буфетчице Галине Владимировне. Стоило ей накрыть на стол — Яшка тут как тут: или яйцо стащит, или конфету, или бутерброд. А в один прекрасный день Яшка совсем разошёлся: высыпал на себя коробку пудры, а потом вырвал у Галины Владимировны губную помаду и разрисовал ею все стены в каюте.
      Но Рави и Шаши не видели обезьяньих проделок. Яшка, Борька, Жорка и Машка одинаково боялись как больших, так и маленьких слонов и потому во время прогулки удирали на носовую палубу, подальше от слоновьих клеток. Впрочем, Яшка, Борька, Жорка и Машка боялись не только слонов. Стоило им показать Шипуна или Свиста, как они взлетали на самые верхушки мачт и не слезали оттуда до тех пор, пока не минует опасность.
      Шипун и Свист — удавы. Они тоже пассажиры из Вьетнама. Удавы — страшные змеи, но никто из моряков их не боялся. Молоды и невелики были Шипун и Свист — до двух метров длиной — и для людей не опасны. Другое дело, когда они вырастут до восьми — десяти метров.
      Но с тех пор как появились на теплоходе Рави и Шаши, жизнь удавов изменилась. Капитан Чернобровкин строго-настрого запретил выносить Шипуна и Свиста на палубу:
      — Мальчик и Девочка могут испугаться.
      Капитан называл Рави и Шаши по-своему — Мальчиком и Девочкой.
     
      КОМУ ЧТО НРАВИТСЯ
      В плавучем зоопарке было много посетителей. Всё свободное от вахты время моряки проводили вместе с животными.
      У каждого были свои любимцы. Боцман Савоськин возился с обезьянами, матрос Коломиец вместе с вьетнамцами-сопровождающими угощал лакомствами больших слонов, а механик Шлыков был увлечён удавами — он и подкармливал их, и в каюту к себе приносил, и под электрической лампочкой грел, чтобы не замёрзли Шипун и Свист, не простудились.
      И лишь капитан Чернобровкин — то ли по долгу службы, то ли потому, что не знал, кому отдать предпочтение, — интересовался всеми необыкновенными пассажирами своего теплохода. Но особенно много посетителей было у клеток Рави и Шаши.
      — Не толпитесь все сразу по левому борту, — говорил молодой электрик Соколов, — корабль опрокинете.
      Соколов шутил. Он, пожалуй, сам больше всех был увлечён Рави и Шаши.
      Утром ни свет ни заря, а Соколов уже возле слонят.
      — Доброе утро! — говорил он Рави и Шаши, и ему казалось, что слонята понимают его.
      Рави протягивал из клетки свой ещё совсем маленький тонкий хоботок и водил им прямо по лицу присевшего на корточки Соколова. Соколов дул ему в хобот, и Рави это нравилось. Он фыркал и опускал передние ноги — становился на колени.
      — Хо-ро-ший, хо-ро-ший сло-ниш-ка! — ласково говорил Соколов прямо в хобот слонёнку, и Рави затихал, словно прислушиваясь к новым, непонятным для него словам.
      К клетке подходили другие моряки, и все по очереди дули в хобот Рави, разговаривали с ним.
      Шаши тоже как будто нравилось, когда с ней разговаривали, но дуть себе в хобот она не разрешала: дуйте, мол, пожалуйста, Рави, если ему это нравится, а я таких шуток не люблю. И Шаши прятала хобот и недовольно крутила головой — сердилась.
      Шаши не часто выставляла из клетки хобот. Он у неё хотя и маленький, а всё же нет-нет да и застревал между досок. И Шаши, видимо, побаивалась, как бы ей совсем не потерять хобот. Ведь без хобота и слон не слон и слониха не слониха! А вот когда Соколов чесал Шаши уши, она не сопротивлялась: её круглые глазки поблёскивали от удовольствия.
      Зато Рави позволял играть с собой как угодно. Часами он бегал по своей клетке, а набегавшись вдоволь, валился на бок и моментально засыпал.
      Спал он не только ночью, но и днём. А проснувшись, поднимал хоботок вверх и, широко зевая, с любопытством посматривал туда, где стояли клетки Бак Запа и Вой Кай Лон. Может, спросонья Рави принимал их за своих родителей, а может, мечтал скорее вырасти и стать таким же большим слоном, как они.
     
      ЗАВТРАК И ОБЕД
      Четыре раза в сутки накрывались в кубрике и в кают-компании столы. Моряки завтракали и обедали, полдничали и ужинали.
      Слонам так часто есть не положено. У них особое расписание и особая пища.
      В девять часов утра Рави и Шаши завтракали. В пять часов вечера обедали. И хотя Рави и Шаши совсем ещё маленькие, каждый из них съедал за день столько, сколько и взрослому человеку не съесть.
      По утрам доктор Рао раскрывал свою записную книжку. А в ней написано: «Рис сухой — один килограмм, сахар — двести пятьдесят граммов, молоко свежее — пятьсот граммов, соль — пятнадцать граммов, сено — двадцать килограммов, сахарный тростник — четыре палки, зелёная трава и ветки — неограниченно». Вот, оказывается, что выдают на день каждому слонёнку!
      С травой и сеном Рави и Шаши управлялись запросто: подцепят хоботом пучок — и в рот. Сахарный тростник они тоже ели сами. Очищенные, разрезанные на равные части палочки тростника Рави и Шаши брали хоботом прямо из рук и, ловко переложив их в рот, сладко хрустели и чавкали. С остальными продуктами — дело хуже!
      Как-то раз, ещё до посадки на теплоход, поставили перед Рави миску с отварным рисом. Рави опустил хобот в миску, покрутил им и так и сяк, но подцепить рис не смог. Вот наконец он зацепил хоботом кучку риса, но только хотел положить её в рот — рис рассыпался. Облизал Рави пустой хобот и закричал от обиды.
      Поставили миску перед Шаши. Опустила она хобот, поковыряла рис, но взять его даже не попыталась.
      Принесли Рави и Шаши по миске молока. Уж от молока, наверно, они не откажутся: все дети любят молоко! Рави и Шаши посмотрели на молоко, но, видимо, не поняли, что это за жидкость, и отвернулись.
      Вот тебе и раз! Выходит, что Рави и Шаши такие маленькие, что и есть сами не умеют.
      Пришлось им помочь. В отварной рис влили свежее молоко, положили сахарный песок, размешали — получилась настоящая каша.
      Взял Магомет Хасим в руку горсть каши, свалял её покрепче, чтоб не рассыпалась, и положил в рот Рави. Попробовал Рави — каша сладкая и вкусная. Пожевал, пожевал и проглотил. Поднял хобот, открыл рот: «Давайте ещё!»
      Взял Пир Паша в руку горсть каши, свалял её покрепче, чтоб не рассыпалась, и положил в рот Шаши. Шаши пожевала, пожевала кашу и проглотила. Она тоже подняла хобот и открыла рот: «И мне давайте ещё!»
      Так и кормили Рави и Шаши на теплоходе.
     
      АВРАЛ
      Погода не радовала моряков. В южных морях август — месяц бурь, штормов и сильных ветров. Качало теплоход на пути к Бомбею, качало и на пути из Бомбея.
      Плохо переносили качку взрослые слоны, ещё хуже переносили её Рави и Шаши. Их клетки были покрыты брезентом, но брызги всё равно попадали на слонят. Солона морская вода, и как ни толста у Рави и Шаши кожа, она чесалась и болела от соли.
      Видел это капитан Чернобровкин и потому старался вести теплоход на ветер, чтобы волны ударяли не в борт, а в нос корабля. Теплоход разрезал своим острым килем волны — брызги не попадали на палубу, а разлетались в разные стороны.
      Но вот при входе в Аденский залив, на границе Аравийского моря и Индийского океана, обрушился на палубу теплохода сильный ливень. Забурлило море, заштормило пуще прежнего. Вдруг огромная волна ударила в корабль и, перевалив через левый борт, прокатилась по палубе. В ту же минуту раздался треск дерева и крик Шаши. Мокрая с головы до ног, Шаши забилась в угол и с ужасом смотрела оттуда на разбитую волной дверцу своей клетки.
      — Аврал! — разнеслась по теплоходу команда капитана Чернобровкина.
      Выбежали моряки на палубу.
      — Немедленно устранить повреждение, укрепить клетки! — приказал капитан.
      И моряки принялись за работу.
      Больше часа стучали на палубе топоры и гремели цепи. На славу поработали моряки: выправили покосившуюся клетку Шаши, починили разбитую дверцу. А для того чтобы и впредь не было никаких неприятностей, закрыли дверцу клетки не на простой запор, а на стальные цепи.
     
      КАК ЛЕЧИЛИ ШАШИ
      У каждого доктора есть свои помощники — врачебные инструменты. Есть такие помощники и у доктора Рао. Но доктор Рао — необычный врач, и инструменты у него тоже необычные: очень большие. Доктор Рао лечит зверей. Рави и Шаши — его пациенты.
      Доктор Рао прослушивал слонят, ставил им градусники, проверял, нет ли у них насморка и кашля. Много было забот у доктора Рао в дороге. И вдруг прибавилась ещё одна: от сильной качки заболела Шаши.
      Шаши перестала есть. Четыре дня и четыре ночи она лежала, почти не вставая, в своей клетке: то дремала, то сосала хобот.
      Доктор Рао достал из своего ящичка с врачебными инструментами большой шприц, наполнил его глюкозой и пошёл к Шаши.
      Первый раз в жизни увидела Шаши шприц и, как все ребята, испугалась. Но оказалось, что укол — не такое страшное дело. Шаши вскрикнула, а доктор Рао уже спрятал пустой шприц и вышел из клетки.
      Вечером, во время второго укола, Шаши опять вскрикнула, а на следующее утро встретила доктора спокойно.
      Глаза её повеселели. Шаши стала на ноги и вдруг увидела, что пол клетки не качается, как прежде. Она посмотрела на море — оно было почти спокойно и не бросало брызг на палубу теплохода. Над головой Шаши впервые за много дней пути плыло освещённое солнцем голубое небо.
      Теплоход «Ставрополь» держал путь по тихим водам Красного моря.
     
      РАВИ И ШАШИ ХИТРЯТ
      Не было в Красном море ни ветров, ни штормов. На смену им пришла сорокаградусная жара. С утра до вечера палило южное солнце. Металлическая палуба теплохода горела под ногами, как раскалённая сковородка.
      Клетки Рави и Шаши опять покрыли брезентом, но слонятам всё равно было жарко. Они вытягивали хоботы, требуя воды.
      Пили слонята без посторонней помощи, сами. Рави опускал в ведро хобот, наполнял его водой и осторожно, чтобы не разлить ни капли, переносил в рот. У Шаши дела шли похуже — вода проливалась, но она всё же продолжала пить сама.
      Напившись, Рави и Шаши лили воду на спины — купались.
      День, и два, и три стояла жара. Много воды в Красном море, но не годится солёная морская вода для питья. Всё меньше пресной воды оставалось в баках, а до Порт-Саида было ещё далеко. Там — первая остановка на пути из Бомбея. Там можно будет пополнить запасы пресной воды.
      — Пресную воду экономить для приготовления пищи и для питья! — приказал капитан.
      Значит, Рави и Шаши не удастся поливать водой спины. Придётся потерпеть.
      После завтрака Магомет Хасим и Пир Паша принесли слонятам вдвое меньше воды. Выпили Рави и Шаши всю воду, а на купание ничего не осталось.
      Пришло время обеда, и опять индийские служители принесли слонятам воду для питья.
      Но Рави почему-то не стал пить воду, как прежде, а вылил её себе на спину. То же самое сделала и Шаши.
      Опростав вёдра, слонята вытянули хоботы и лукаво посмотрели на Магомет Хасима и Пир Пашу:
      «Подавайте-ка нам ещё воды! Теперь мы будем пить!»
      Ничего не поделаешь: Магомет Хасим и Пир Паша взяли пустые вёдра и снова пошли за водой.
      Нельзя же оставлять Рави и Шаши без питья!
      — Ну и хитрецы! — удивился Чернобровкин. — Перехитрили всё же капитана!
     
      ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С РАВИ?
      Теплоход подошёл к Суэцкому каналу, и тут произошла заминка. Впереди неожиданно остановились два иностранных корабля. Пришлось остановиться и «Ставрополю».
      Суэцкий канал неширок, никак не разойтись здесь нескольким большим судам.
      Но только стал теплоход — на палубе раздался пронзительный крик.
      Это кричал Рави. Он метался по клетке, высовывая хобот то слева, то справа.
      Прибежали на палубу индийцы.
      Доктор Рао вошёл в клетку к слонёнку, попытался успокоить его. Рави продолжал орать так, словно его режут.
      Но вот стоявшие впереди пароходы, а за ними и «Ставрополь» снова двинулись вперёд. Рави сразу же перестал кричать и как ни в чём не бывало принялся жевать сено.
      Через несколько часов теплоходу опять пришлось остановиться, и тотчас же Рави начал кричать ещё громче прежнего.
      — Что случилось с Рави? Уж не заболел ли он? — забеспокоился доктор Рао.
      Когда «Ставрополь» вышел из канала и бросил якорь у одного из причалов Порт-Саида, снова раздался крик Рави.
      Он кричал несколько часов кряду, кричал жалобно и призывно и при этом протягивал свой хобот в сторону земли.
      Только тут все поняли, почему кричал Рави. Он принимал каждую остановку теплохода за окончание путешествия и просился на землю. Надоела Рави дальняя морская дорога!
     
      ОПЯТЬ АВРАЛ!
      Однажды утром опять прозвучала команда:
      — Аврал!
      Выбежали на палубу свободные от вахты моряки: неужели ещё какая-нибудь неприятность?
      Спокойно Средиземное море. Тихо на палубе. Клетки стоят на месте, слонята живы-здоровы. Что же такое?
      — Сегодня банный день, — объяснил капитан Чернобровкин. — Будем купать животных.
      Вынесли на палубу глубокий таз, налили его до краёв тёплой водой:
      — А ну-ка, обезьяны, ныряйте в воду!
      Первым влез в таз Яшка. Пока он бултыхался и нырял, остальные обезьяны сидели на почтительном расстоянии и даже не пытались подойти к воде.
      Но вот появился боцман Савоськин. Он схватил Яшку за передние лапы и вытащил на палубу:
      — Искупался — и хватит!
      Борька, Жорка и Машка только и ждали этого. Они подбежали к тазу и сразу же нырнули в воду.
      Яшка сердито закричал. Изловчившись, он вырвался из рук Савоськина, подбежал к тазу и недолго думая стал топить ныряльщиков.
      Опять пришлось боцману Савоськину схватить Яшку за лапы и отвести подальше от таза.
      А рядом купались большие слоны — Бак Зап и Вой Кай Лон. Конечно, они вели себя не так, как обезьяны. Солидно, с достоинством поливали Бак Зап и Вой Кай Лон свои могучие спины. Матрос Коломиец и вьетнамцы-сопровождающие еле успевали подносить к их клеткам наполненные водой вёдра.
      И всё же самое интересное происходило на левой корме теплохода.
      Рави и Шаши купались по-своему: электрик Соколов поливал их из пожарного шланга.
      Рави почему-то боялся воды. Он прыгал по клетке, кричал, вставал передними ногами на стенки, крутил хоботом, стараясь спрятаться от струи воды.
      Шаши вела себя по-другому: она не кричала, не забивалась в угол и не вставала на дыбы, а спокойно подставляла то правый, то левый бок.
      Видно, Шаши очень нравилось купание!
     
      ПАССАЖИРОВ СНИМАЮТ НА БЕРЕГ
      Шестнадцать суток плыли Рави и Шаши на теплоходе. И вот «Ставрополь» прибыл в Одессу. Пора снимать пассажиров на берег.
      Как и раньше, в Бомбее, к борту теплохода подкатил большой подъёмный кран.
      На палубе уже всё было готово: моряки открепили клетки Бак Запа и Вой Кай Лон, вьетнамцы-сопровождающие заняли свои места на спинах слонов. Нельзя оставлять слонов в такие минуты одних — они могут испугаться во время разгрузки, поломать клетки, и тогда всё пропало!
      Первым покидал теплоход Бак Зап. Подъёмный кран понёс его клетку к причалу. Казалось, всё шло хорошо. Бак Зап спокойно стоял в своей клетке и только покачивал из стороны в сторону хоботом.
      Вот уже кран повернулся к стоящему на причале железнодорожному составу, вот уже крановщик приготовился поставить клетку на большую платформу как вдруг пол клетки проломился и правая передняя лапа слона оказалась в воздухе. Крановщик срочно выключил мотор, и клетка Бак Запа повисла в воздухе над платформой.
      Как быть? Поставить клетку на платформу — значит, отдавить слону ногу. Держать Бак Запа в воздухе тоже опасно: испуганный слон может окончательно проломить дно клетки и разбиться.
      Но не зря на спине слона сидел вьетнамец-сопровождающий: он обнял шею Бак Запа и, ласково гладя его, стал упрашивать поднять ногу. Бак Зап словно понял, в чём дело, приподнял переднюю ногу и в ту же минуту оказался вместе со своей клеткой на железнодорожной платформе.
      Пришла очередь Вой Кай Лон. Увидев всё, что произошло с Бак Запом, слониха решила сама позаботиться о себе. Когда подъёмный кран поднял её с палубы, Вой Кай Лон выставила хобот и стала поддерживать им дно клетки. Прежде чем опустить слониху на платформу, и её пришлось подержать несколько минут в воздухе, чтобы не отдавить ей хобот. Не так легко было уговорить Вой Кай Лон оторвать хобот от дна клетки.
      Зато Рави и Шаши оказались молодцами: разгрузка их никому не доставила беспокойства. Подъёмный кран с такой лёгкостью снял с борта теплохода клетки со слонятами, будто это были пустые деревянные ящики.
      Теперь на теплоходе остались обезьяны да удавы. Им предстояло совершить ещё один рейс на теплоходе: Одесса — Новороссийск. Из Новороссийска они должны были поехать дальше, к пионерам города Ставрополя, с которыми давно дружит команда теплохода.
     
      СОСЕДКА
      В Одесском порту слоны расстались. На товарном поезде уехали в дальние города слоны Бак Зап и Вой Кай Лон.
      У индийских слонят дорога близкая. Два грузовика провезли Рави и Шаши по улицам города и, въехав в ворота зоопарка, остановились около слоновника.
      — Какие малыши! — удивился директор зоопарка Харитон Харитонович и поспешил вызвать подъёмный кран.
      Хоть и малы Рави и Шаши, всё же они не просто дети, а слонята. Без подъёмного крана не обойтись!
      Приехала машина с подъёмным краном. Клетки сняли с грузовиков. Впервые после долгого путешествия Рави и Шаши ступили на землю. Неуверенной, шатающейся походкой направились они к огороженной стальными балками слоновьей площадке и тут увидели за оградой большую слониху.
      — Знакомьтесь, это наша Дели, — сказал Харитон Харитонович слонятам. Она тоже ещё ребёнок, ей всего десять лет.
      Посмотрели слонята на Дели: ну и ребёнок! Ростом с целый дом и весит, наверно, тонны три!
      Рави и Шаши привязали к двум рядом стоявшим деревьям. Слонята потянулись к Дели хоботами, а Рави даже попытался подойти к ней поближе.
      Но оказалось, что новая соседка и знаться не желает с приезжими. Она заволновалась, затрубила и рванулась с цепи, пытаясь ударить слонят. Пришлось отвести разбушевавшуюся Дели подальше от малышей, в левый угол площадки.
      Обиженные слонята уже не смотрели на Дели. Рави положил хобот на шею Шаши и ласково гладил её поросшую редкими чёрными щетинками спину.
     
      ТИХИЙ ЧАС
      На обед слонятам принесли обычную пищу: отварной рис с молоком и сахаром. Шаши посмотрела на миску с рисом и отвернулась: «Не хочу — и всё!»
      Шаши капризничала.
      Рави, увидев миску с рисом, поднял хобот и открыл рот: «А я не так глуп, чтобы от еды отказываться».
      Он съел одну горсть риса, за ней другую, третью, четвёртую, пятую…
      Вот и миска уже пуста!
      Шаши заметила, что Рави уничтожил не только свою, но и её порцию риса.
      Когда принесли сахарный тростник, Шаши первая выхватила хоботом из рук слоновода лакомую палочку.
      От сена Шаши тоже не отказалась. Правда, она не бросала сено на спину, как это делал Рави, но взять пучок сена и отправить его в рот — пожалуйста! В этом Шаши не уступала Рави.
      После обеда — тихий час.
      Шаши отошла в сторонку, выбрала место, где не светит солнце, и легла на бок. Хорошо подремать часок-другой!
      Но, видно, это не понравилось Рави. Он подошёл к Шаши, поджал ноги — и бух прямо на неё!
      Ничего не поделаешь, пришлось Шаши подняться. Она недовольно встряхнула головой, отошла подальше и опять легла: «Верёвка коротка. Здесь ты меня не достанешь».
      И верно: попытался Рави подойти к ней, а верёвка не пускает. Шаши успокоилась и закрыла глаза.
      Вдруг — что такое? Кто-то схватил её за хвост и дёрнул — раз, другой, третий!
      Вскрикнула Шаши и вскочила на ноги: что за безобразие?
      Оказывается, это Рави протянул хобот и схватил её за хвост.
      Дремавшая в другом углу площадки Дели услыхала голос Шаши и проснулась.
      Вот вам и тихий час!
     
      КУПАНИЕ
      Вместе со слонятами привезли в зоопарк их одежду — тёплые попоны.
      — Если температура воздуха будет ниже пятнадцати градусов тепла, посоветовал доктор Рао, — надевайте на них попоны. Иначе Рави и Шаши могут простудиться. У слонят тоже бывают насморк и кашель. Пока попоны не нужны. В тени — тридцать градусов, а на солнце ещё жарче.
      Нет в зоопарке специального бассейна для слонов.
      Протянули на площадку длинный резиновый шланг, каким дворники поливают улицы:
      — Есть желающие купаться?
      Желающие нашлись.
      Сначала, чтобы не испугать слонят, направили струю воды в воздух. Получился настоящий дождик. Стал он поливать Рави и Шаши. Закружились слонята по площадке, стараясь попасть под самые крупные капли. Тогда направили струю прямо на слонят.
      Фыркая и покрикивая, отталкивая друг друга, Рави и Шаши опускались на колени, поднимались на задние ноги, встряхивались и опять подставляли спины под водяную струю.
      — Хорошего понемножку! — весело сказал директор. — Теперь будем купать вас каждый день.
      Харитон Харитонович не меньше слонят был доволен купанием. Он заметил, что Рави и Шаши начинают понемногу привыкать к новой обстановке.
     
      РАВИ И ШАШИ ГУЛЯЮТ
      По утрам, пока в зоопарке нет посетителей, Рави и Шаши гуляют.
      Когда Рави берут за верёвку и выводят из слоновника, Шаши не ждёт особого приглашения: она сама отправляется вслед за Рави. Еле заметно покачиваясь из стороны в сторону, слонята идут друг за другом по главной аллее зоопарка, мимо клеток с орлами и лисицами, львами и страусами, пантерами и оленями. Головы у Рави и Шаши чуть опущены, хоботы почти касаются земли, но не подумайте, что слонята недовольны. Просто Рави и Шаши немного важничают.
      В противоположном конце зоопарка — небольшая поляна. Она поросла кустарником и низкой, густой травой.
      Здесь — остановка.
      Рави отпускают с верёвки, и слонята пасутся на траве.
      Рави не умеет рвать траву, но он учится. Он пытается захватить побольше травы — хобот не слушается его, да и сил у слонёнка ещё маловато. Но нет-нет да и удаётся Рави самому сорвать пучок сочной травки, и счастливый слонёнок долго и тщательно отряхивает её от земли, прежде чем взять в рот.
      Шаши ленится и не пытается сама рвать траву. Ей кладут пучки в хобот. Чтобы проучить Шаши, Рави вырывает у неё из хобота траву и отбрасывает в сторону.
      «Учиться надо. Смотри, как я!» — словно говорит Рави и обхватывает хоботом пучок травы, пытаясь вырвать её из земли.
      Обратный путь слонята совершают в том же порядке: впереди на верёвке шествует Рави, за ним самостоятельно — Шаши.
      На полдороге, у бочки с водой, опять остановка. Высока бочка, слонята не видят, что в ней, но Рави сразу же задирает хобот вверх и опускает его в воду. Через минуту Рави уже тянет хобот ко рту — он пьёт.
      Шаши не может понять, что делает Рави. Она приглядывается, но к бочке не подходит.
      Приходится ей помочь. Шаши подводят к бочке и окунают её хобот в воду. Но Шаши опять капризничает — она вырывает хобот обратно. Тогда работники зоопарка выплёскивают на Шаши несколько пригоршней воды.
      — Смотри, Шаши, это вода, вода! Ведь ты же любишь купаться и пить любишь! Ну, пей!
      Но Шаши крутит головой, стряхивая с себя воду, и пить отказывается. Выручила кружка. Её наполнили водой и поднесли к Шаши. Шаши увидела воду и охотно опустила хобот в кружку — стала пить.
      Рави стоял возле бочки, но, заметив, что Шаши пьёт из кружки, моментально повернулся и потянулся хоботом к ней. Он даже фыркнул от злости: почему это Шаши пьёт из красивой блестящей кружки, а он должен пить из простой бочки? Что за несправедливость!
      Но Шаши не стала сердиться на Рави, не стала мешать ему опускать хобот в кружку: пусть пьёт. Для друга ничего не жалко!
     
      СОСЕДКА МЕНЯЕТ ХАРАКТЕР
      Нагулялись Рави и Шаши — надо возвращаться. Вышли они вновь на главную аллею и направились к слоновнику. Но не успели слонята сделать и двух шагов, как услыхали чей-то крик.
      Часто кричат в зоопарке разные звери и птицы, и слонята уже привыкли к этому. Даже когда ревёт в своей клетке лев, а в соседней клетке ему начинает подвывать львица, оберегающая трёх малышей львят, Рави и Шаши не обращают на это никакого внимания.
      Но сейчас крик был удивительно знакомым.
      Неужели это Дели кричит?
      Рави и Шаши заспешили к слоновнику. А Дели, увидев, что Рави и Шаши возвращаются в целости и сохранности, перестала кричать и радостно закрутила хоботом.
      «Идите скорей, я уже соскучилась!»
      Вошли Рави и Шаши на свою слоновью площадку и сразу направились к Дели.
      — Может, не стоит подпускать? А то ещё побьёт! — заволновался Харитон Харитонович.
      Но оказалось, что директор волновался напрасно.
      Дели погладила хоботом подошедших к ней слонят, и её маленькие добрые глаза засветились лаской и радостью.
      А Рави и Шаши, давно забывшие о первой неприятной встрече с новой соседкой, уже спокойно тёрлись об её огромные, сильные ноги.
     
      ВСТРЕЧА В ЗООПАРКЕ
      Никогда раньше у входа в зоопарк не было очереди, а теперь появилась. Сегодня воскресенье, и народу особенно много.
      — Придётся постоять в очереди. Как думаешь? — спросил капитан Чернобровкин сына.
      — Постоим!
      Вове Чернобровкину всего пять лет, но он готов хоть целый день стоять в очереди: ему надо во что бы то ни стало посмотреть на Рави и Шаши. В порту, когда встречали папин теплоход, Вова видел больших слонов, а маленьких так и не разглядел — в клетках их не было видно.
      Но целый день стоять в очереди не пришлось. Вскоре капитан Чернобровкин и его сын уже смотрели, как Рави и Шаши играют, вырывают друг у друга сено.
      Плотной толпой обступили люди площадку. И неизвестно, кого больше в этой толпе — взрослых или ребят. Посмотреть на Рави и Шаши хочется всем — и большим и маленьким.
      — А кто из них кто? — спросил Вова Чернобровкин, подпрыгивая на отцовском плече.
      — Правый — мальчик, то есть Рави, а левая — девочка, то есть Шаши, объяснил отец.
      Рядом с капитаном стоят его товарищи по теплоходу — электрик Соколов и матрос Коломиец, боцман Савоськин и механик Шлыков. Уж кому-кому, а морякам «Ставрополя» особенно приятно наблюдать за Рави и Шаши. Не сговариваясь, пришли они сегодня в зоопарк проведать своих бывших пассажиров.
      — А почему они на вас не смотрят? — опять поинтересовался Вова.
      — Наверно, забыли, — сказал Чернобровкин.
      — Маленькие они ещё. Да и народу слишком много. Разве разглядишь! — добавил Соколов, будто желая оправдать Рави и Шаши.
      И вдруг случилось неожиданное.
      Рави и Шаши повернулись к загородке и замахали хоботами.
      — Смотрите! Смотрите! Узнали! — закричал Соколов.
      Обрадовались моряки. Обрадовались и все, кто стояли вокруг. А индийские слонята Рави и Шаши продолжали весело махать хоботами, словно приветствуя и старых и новых советских друзей.
      1955
     
      КАК СНЕЖОК В ИНДИЮ ПОПАЛ
      Это случилось весной на далёкой Чукотке. Уйрапак возвращался с охоты. Он был доволен своей добычей. Три дикие утки, канадский журавль и, главное, красавец гусь-белошей лежали в его сумке.
      — Игэ-ляньгэ-саньгэ... — напевал Уйрапак.
      То была вовсе не песня, а простой китайский счёт: один, два, три... Как залетели далёкие китайские слова на Чукотку, Уйрапак не знал. Их распевали все ребята в посёлке, и Уйрапак тоже напевал непонятные слова. Они были похожи на родные, эскимосские.
      Впереди Уйрапака бежал Школьник — чёрная, с длинной шерстью лайка. Это Уйрапак дал ей такое имя.
      Четыре года назад, когда отец принёс в
      ярангу маленького щенка, Уйрапак тоже был маленьким. Он тогда только начал учиться и знал всего лишь одно русское слово — школьник. И Уйрапак назвал щенка этим русским словом.
      Теперь Школьник — взрослый пёс. И Уйрапак почти взрослый. Ему двенадцать лет, и за спиной у него висит ружьё.
      Был полярный день.’ Вдоль берега гнездились кулики. Чайки, моёвки кружились над самой водой. На прибрежных скалах парочками сидели полярные чистики. Птицы галдели, чувствуя приближение лета.
      Вот откуда-то вырвалась крачка — беспокойная серая птичка с чёрным, словно шапочка, пятном на голове. Она с пронзительным криком промчалась перед лицом Уйрапа-ка. Видно, хотела напасть на него. Но Уйрапак не стал
      связываться с вредной крачкой. У него твёрдый характер и имя твёрдое. Не зря его назвали Уйрапак, что по-эски-мосски значит — камень.
      До посёлка было недалеко. Уйрапак свернул в сторону от моря и спустился в ложбинку. Здесь ещё местами лежал снег. Приходилось обходить снежные островки. Иначе можно провалиться. Снег таял снизу. Под ним уже оживали низкие кустики полярного мака.
      Вдруг впереди раздался прерывистый лай Школьника.
      — Какко-мэй! — вскрикнул Уйрапак.
      Это означало, что он очень
      удивлён. Уйрапак скинул с плеча ружьё и побежал на лай собаки.
      Вот он выскочил к берегу залива, и тут даже его твёрдое сердце ёкнуло.
      На берегу, среди валунов, катался по земле взъерошенный, лохматый, ростом с небольшую собаку, белый медвежонок. На вид ему было не больше трёх-четырёх месяцев.
      Он, как мог, отбивался от наседавшего на него Школьника.
      — Утэг-муи! Назад! — крикнул Уйрапак.
      На этот раз Школьник, привыкший и к эскимосской и к русской речи, не послушался хозяина. Со злобным лаем он продолжал скакать вокруг медвежонка. Медвежонок рычал и пятился в сторону залива.
      — Назад! Утэг-муи! — ещё раз закричал Уйрапак.
      Школьник нехотя отбежал от медвежонка и запрыгал у ног хозяина.
      Оставаться рядом с медвежонком было опасно. Вот-вот появится медведица, и тогда Уйрапаку
      несдобровать. Стрелять в белых медведей запрещено. Да и вряд ли убьёшь медведицу с первого выстрела.
      Но медведица почему-то не появлялась. Уйрапак стоял под прикрытием скалы и придерживал Школьника. Ветер дул в другую сторону и не мог донести запах человека и собаки до медвежонка.
      А в это время медвежонок метался по берегу залива. Он завывал и беспокойно нюхал воздух. Прошло ещё несколько минут. Медведицы всё не было. Собака ещё сердилась, но уже не лаяла.
      Медвежонок немного успокоился и растянулся возле самой воды. Голова его с маленькими, еле заметными в густой шерсти ушами лежала на передних лапах.
      «Наверно, он плачет», — подумал Уйрапак.
      Ему стало жаль медвежонка. Хотелось подойти к нему, погладить, приласкать. Но Уйрапак продолжал выжидать.
      Вдали шумели птичьи базары. Лишь необычные крики розовых чаек выделялись из этого многоголосого гомона:
      «Куу-ик-куик, куу-ик-куик...»
      Медвежонок вновь зашевелился и приподнялся на передних лапах. Теперь он был совсем похож на щенка. Только ростом чуть побольше.
      Тут Уйрапак вышел из-за скалы. Медвежонок ощетинился, зарычал и стал пятиться от Уйрапака. Тогда Уйрапак скинул с себя куртку, накрыл ею медвежонка и взял его на руки.
      Медвежонок приподнял морду и неожиданно лизнул Уйрапака в щёку.
      — Ну, вот и хорошо, — сказал Уйрапак. — Не надо сердиться. А то пропадёшь здесь один...
      Он направился к посёлку. Впереди Уйрапака бежал Школьник.
      Медвежонок был на руках хозяина, и теперь собака не обращала на него никакого внимания. Он был так же безразличен Школьнику, как и утки, и журавль, и гусь, что лежали в сумке Уйрапака.
      Беспокойный жилец
      Медвежонок оказался беспокойным и капризным, как малый ребёнок.
      Все разговоры в доме Уйрапака — яранге — теперь только о нём:
      — Каниграк хочет! Каниграк не хочет!
      — Каниграк ест! Каниграк не ест!
      — Каниграк кричит! Каниграк молчит!
      «Каниграк» — эскимосское слово, и по-русски оно означает «Снежок».
      И правда, медвежонок, которого принёс Уйрапак, очень похож на снег. Он такой же белый, мягкий и пушистый. Потому и назвал его Уйрапак Снежком.
      Вчера, пока Уйрапак нёс медвежонка в посёлок, Снежок вёл себя тихо. Видно, пригрелся в тёплой куртке. Дома медвежонок начал капризничать и буянить.
      «Может быть, медвежонок заболел?» — подумал Уйрапак.
      Потрогали холодный, влажный нос медвежонка.
      — Нет. Он здоров. Наверно, есть хочет.
      Раздобыли оленье молоко, соску и бутылку. Снежок пофыркал, пофыркал, потом жадно вцепился в соску и начал пить.
      Но вот беда! Не успел медвежонок опорожнить и половину бутылки, как до дыр изгрыз резиновую соску. Значит, одной соски Снежку мало!
      Уйрапак побежал в лавку.
      — Дядя Матлю, дайте мне, пожалуйста, десять сосок, — попросил он продавца.
      — Какко-мэй! — удивился старый Матлю. — Уж не появилось ли у тебя сразу десять братьев и сестёр?
      Через час Снежок разорвал ещё две соски, а третью чуть не проглотил вместе с остатками молока.
      К полудню отец Уйрапака не выдержал:
      — Так ты говоришь, что нашёл его на берегу залива?
      — Да, ата. А что?
      — Искать медведицу надо, — объяснил отец. — Не уйдёт она далеко. Ну, а найду, подбросим ей медвежонка. Не оставлять же его в яранге!
      Уйрапак и сам теперь понимал, что оставлять Снежка дома нельзя.
      Отец оделся, зарядил карабин, взял с собой собаку и вышел из яранги.
      Вернулся отец только к вечеру. Усталый, вымокший с головы до ног, он молча бросил на землю большую, покрытую бурыми кровяными пятнами медвежью шкуру.
      — Подохла она, медведица-то, — сказал отец, переодевшись и закурив трубку. — То ли от болезни, то ли от чего. Среди камней лежала. Удивительно, как ты не нашёл её. Думал, помру, пока снимал шкуру. Килограмм четыреста она весом, не меньше...
      — Смотри, ата, — неожиданно прервал его Уйрапак.
      Медвежонок, который возился в это время в противоположном углу яранги, затих и, беспокойно поводя своим чёрным носом, заковылял к принесённой отцом шкуре. Вот он подошёл к ней вплотную, внимательно обнюхал её со всех сторон и вдруг, довольно заурчав, улёгся прямо на мохнатую, немного намокшую и побуревшую шерсть.
      — Глупый ещё... Мать признал! — сказал отец.
      А Снежок продолжал урчать, но всё тише и тише. Сладко потягиваясь, он прищуривал свои маленькие блестящие глазки и через минуту уже совсем прикрыл их. Он заснул.
     
      Снежок и его соседи
      Снежок попал в Зоопарк в июне.
      — Здоров, — сказал ветеринарный врач, осмотрев белого медвежонка, и написал краткую историю его жизни: «Возраст — четыре месяца, вес — шесть килограммов. Пойман в конце мая на Чукотке, на мысе Чаплина. Прислан в подарок зоопарку эскимосскими школьниками. В Архангельск доставлен самолётом, а в Москву — поездом».
      Затем Снежка выкупали, подержали неделю в отдельной клетке и, наконец, выпустили на площадку молодняка.
      Площадка молодняка — самое интересное место в Зоопарке.
      Здесь для Снежка было много неожиданностей.
      Первым заметил Снежка бурый медвежонок Малыш. Он сидел на качающейся лестнице и лучше всех видел, что происходит на площадке. Малыш осторожно опустился на землю и, смешно выкидывая в стороны лапы, подбежал к Снежку.
      Снежок попятился в сторону. Малыш был меньше Снежка, но это ничуть не смущало бурого медвежонка. Он встал на задние лапы и легко облокотился на спину Снежка.
      Два других медвежонка, чуть побольше ростом, тоже подбежали к Снежку и толкнули его в бок. Снежок не понял, что они хотят с ним побороться, свалился на спину и рявкнул. Ни бороться, ни вставать на задние лапы он просто не умел. Бурые медвежата стали бороться друг с другом.
      Снежок поднялся с земли и подошёл к бассейну. Он хотел окунуться в воду, но тут заметил ярко-рыжего лисёнка. Прижав уши, лисенок притаился у фонтана, словно готовясь вот-вот напасть на Снежка. Пришлось отойти.
      Вдруг раздалось громкое блеяние. Снежок едва успел отскочить в сторону, кац мимо него промчались два
      козлёнка, а за ними вприпрыжку — Малыш. Видно, козлята боялись Малыша: их короткие хвостики вздрагивали.
      Снежок направился в правый угол площадки, но обнаружил двух полосатых тигрят, а рядом с ними самого страшного своего врага — собаку. И хотя собака Тобик не лаяла, а тихо лежала на солнышке, Снежок отошёл в сторону. Он помнил свою первую встречу с охотничьей лайкой ещё там, на родной Чукотке, и с тех пор не доверял собакам.
      Всё было необычно и неспокойно. То ли от страха, то ли от яркого солнечного света Снежок жмурился. Его и без того маленькие глазки превращались в еле заметные, словно карандашом проведённые чёрточки.
      Неожиданно что-то круглое и влажное ткнулось в голову медвежонка.
      «Х-хрю-ю!..» — раздалось над самым ухом.
      Что ещё такое? Снежок вздрогнул. Прямо перед ним стоял белый в крапинку поросёнок Пятачок и гнусавил:
      «Х-хрю-ю!..»
      Вид у Пятачка был миролюбивый. Снежок успокоился. Ему даже понравилось это толстое несуразное существо с крошечным верёвочным хвостиком. Он провёл носом по шершавой спине поросёнка. Но Пятачок не оценил дружелюбия Снежка. Он ещё раз хрюкнул и потопал к тигрятам.
      Вдали, под небольшим деревянным помостом с лесенкой, белело что-то мохнатое и пушистое. Снежок подошёл ближе и вдруг обнаружил двух белых медвежат. Ну и
      встреча! Спрятавшись в тень, медвежата сладко дремали. Снежок заурчал, с трудом пролез под помост и лёг возле медвежат. Они потеснились и приняли новичка в свою сонную компанию.
      Снежок нащупал ухо одного из медвежат и лизнул его, словно соску.
      Кто сильней?
      Жизнь на площадке шла своим чередом. По утрам открывались дверцы клеток, и разношёрстная компания зверей высыпала на площадку. Три раза в день раздавался звонок, и четвероногие малыши бежали к своим кормушкам. Они завтракали, обедали и ужинали точно по расписанию.
      Привык к колокольчику и Снежок. Услышав звонок, он первым срывался с места и оказывался возле кормушки. Снежок не отличался добротой, когда речь шла о еде. Зато в остальное время он был ленив и добродушен.
      Бурые медвежата — самые беспокойные и задиристые обитатели площадки. А Малыш особенно. Достаётся от него и козлятам, и лисёнку, и тигрятам... Даже поросёнок Пятачок не любит связываться с Малышом: попробуй разберись, когда тот шутит, а когда лезет драться всерьёз!
      Снежок тоже избегает Малыша. Куда приятнее валяться с белыми медвежатами, а уж если играть, то в воде. Здесь он и с мячом возится, и кувыркается, и брызгается, да так, что все звери разбегаются от бассейна в разные стороны. Малыш в первую очередь.
      Как-то утром появились на площадке новые необычные жильцы: два ежа и белый лебедь-шипун.
      Стали зверята знакомиться с новичками. Подошли к ежам тигрята, посмотрели на их колючки и повернули обратно. Подбежал пёс Тобик, повилял хвостом и отошёл. Пятачок был посмелее — он поздоровался с ежами:
      «Х-хрю! Х-хрю-ю!..»
      Малышу этого было недостаточно. Он отогнал поросёнка и вплотную приблизился к одному из ежей. Но только Малыш стукнул его носом, как вдруг заорал от боли: его нос ткнулся в острые ежовые иглы.
      Малыш схватился передними лапами за нос, но в этот же миг кто-то ещё больней ущипнул его в бок. Медвежонок обернулся и увидел рядом с собой лебедя. Вытянув шею с оранжево-красным клювом, лебедь наступал прямо на Малыша.
      Не успел медвежонок отбежать, как лебедь встряхнул крыльями и опять щипнул его. Малыш бросился наутёк.
      Тогда лебедь щипнул подвернувшегося на пути козлёнка, стукнул клювом Пятачка, пугнул Тобика и, гордо вскинув голову, направился к бассейну, в котором бултыхались белые медвежата.
      «Ш-ш...» — шипел он, подходя к медвежатам.
      Но не тут-то было. Снежок вынырнул из воды, раскрыл пасть и, как только лебедь нагнул шею, дёрнул его прямо за клюв. Шипун не удержался на ногах и свалился в воду.
      Начался переполох. Лебедь беспомощно бил по воде крыльями и шипел. Снежок изловчился и стукнул лебедя по спине. Полетели перья. Тут прибежали люди и выручили незадачливого смельчака:
      — Поделом тебе, забияка! Не будешь драться!
      С тех пор решено было не пускать на площадку молодняка никаких лебедей: ни молодых, ни старых; ни белых, ни чёрных. А Малыш уже почему-то не приставал к Снежку.
     
      Пассажир № 15
      Стояла тёплая сентябрьская ночь. Прожекторы освещали бетонные дорожки аэродрома. По ним уходили в рейс и возвращались из рейса самолёты. То тут, то там мигали
      красные и зелёные огоньки маяков. Они показывали лётчикам путь на землю и путь в небо.
      По радио голос диктора передал очередное объявление:
      «Начинается посадка на пассажирский самолёт, отправляющийся по маршруту Москва — Ташкент. Повторяю...»
      Жизнь на аэродроме не прекращалась и ночью.
      Тринадцать пассажиров вышли из здания аэровокзала. Они направились к одному из самолётов. Прошло несколько минут, и пассажиры заняли места в мягких, покрытых белыми чехлами креслах.
      Лишь последнее кресло было свободно.
      До отлёта оставалось минут десять, когда появился четырнадцатый пассажир. Он подъехал к самолёту на автобусе и был с особым вниманием встречен лётчиками и контролёрами.
      — Ну как, Игорь Петрович, доставили? Всё в порядке?
      — В полном порядке.
      — Ну, тогда давайте грузить...
      И тут оказалось, что четырнадцатый пассажир, которого вое называли Игорем Петровичем, вовсе не последний.
      Только он занял своё место в кабине, как несколько сильных мужских рук вытащили из автобуса обитый железом ящик с решёткой и понесли его к самолёту.
      Вот ящик с трудом протиснули в дверь. Вот он уже поставлен возле багажа в конце кабины... И вдруг страшный рёв переполошил пассажиров. Они вскочили со своих мест.
      — Но простите, это же медведь! — удивился кто-то из пассажиров.
      — Это очень опасно!
      — Пожалуйста, не волнуйтесь! — постарался успокоить его Игорь Петрович. — Это всего лишь маленький белый медвежонок. Его зовут Снежок.
      — Вот вам пассажир номер пятнадцать, — пошутил
      один из лётчиков, — прошу любить и жаловать! Сейчас прибудут ещё.
      Как ещё?
      В это время в дверь самолёта втащили два ящика: один — с голубями, другой — с тёмно-бурым мохнатым зверем, длинный хвост которого яростно бил по решётке.
      — А это кто?
      — Это Роза. Росомаха, — сказал Игорь Петрович, помогая грузчикам поудобнее установить клетки.
      — Именно Розы нам и не хватало, — сказал один из пассажиров.
      Пассажиры были несколько смущены. Никому из них никогда не приходилось летать с такими соседями.
      — Это подарки, которые мы везём в Индию, в Мадрасский зоопарк, — объяснил Игорь Петрович.
      Клетки прикрыли брезентом. Медвежонок затих. Перестала возиться Роза. Умолкли голуби. Они сидели парочками в трёх отделениях ящика: два — белых, два — белых с коричневыми крыльями, два — с серыми. Вскоре в самолёте наступила полусонная тишина. Загорелись синие контрольные лампочки. Паосажиры, привыкшие к частым воздушным путешествиям, крепко уснули. Остальные задремали. Задремал в своём кресле и Игорь Петрович. Казалось, что волнения теперь позади и можно спать.
      Минут через двадцать на высоте две тысячи метров опять раздался беспокойный рёв медвежонка.
      Пассажиры заволновались.
      Игорь Петрович вскочил со своего места и подошёл к клетке Снежка. Медвежонок забился в угол и жалобно рычал. В соседней клетке завозилась Роза: она встала на лапы, выгнув спину. Зашевелились в своей клетке и голуби,
      — Ну, что ты, Снежок? Чего ты испугался, глупенький? — говорил Игорь Петрович, присев возле клетки.
      Снежок, услышав знакомый голос, подошёл к решётке.
      Ещё в Москве, узнав о предстоящем путешествии в Индию, Игорь Петрович по нескольку раз в день заходил на площадку молодняка. Он сам давал еду Снежку, сам выпускал его по утрам из клетки, а по вечерам впускал обратно.
      Приучать к себе Розу Игорь Петрович не пытался. Росомаха была поймана в Сибири уже взрослой, и подружиться с ней было нельзя. Снежок — другое дело. Постепенно он всё больше привыкал к директору, а директор всё лучше узнавал повадки и привычки Снежка.
      И сейчас Игорь Петрович знал, что нельзя успокоить медвежонка только ласковым словом. Снежок продолжал рычать, просовывая в решётку то нос, то лапу.
      — Подожди, Снежок! — сказал Игорь Петрович, доставая из сумки кусок варёного мяса с косточкой. — На, бери!
      Медвежонок жадно схватил кость и забился в угол клетки. Теперь он уже не рычал, а довольно посапывал. Он ел.
      Успокоить Снежка — полбеды! Успокоить пассажиров оказалось куда труднее!
      Остаток ночи и весь следующий день Игорь Петрович почти не отходил от клеток.
      Росомаха и голуби не обращали на него никакого внимания. Зато Снежок в его присутствии вёл себя спокойнее: он даже подставлял к решётке уши, чтобы приласкаться.
      К вечеру самолёт прилетел в Ташкент. Уставшие пассажиры вышли из кабины и, как всегда, облегчённо вздохнули, почувствовав под ногами твёрдую землю.
      Потом выгрузили клетки. Снежок и Роза отнеслись к этому событию довольно равнодушно: развалившись на дне клеток, они не обращали никакого внимания ни на зелёное поле аэродрома, ни на окруживших их людей. Голуби на радостях заворковали.
      — Неужели наш медведь не рад, что попал на землю? — удивился один из пассажиров. Видно, сам он впервые летел на самолёте и с трудом перенёс воздушное путешествие.
      — Снежок знает, что наш рейс ещё не окончен, — пошутил Игорь Петрович. — Нам ещё лететь да лететь. Ну, а кроме того, Снежок опытный лётчик. Ему не впервые быть в воздухе.
      — Странно! — сказал пассажир. Он не знал, что всего лишь три месяца назад Снежка привезли на самолёте с далёкой Чукотки.
      Через несколько минут Игорь Петрович был уже в почтовом отделении аэропорта. Он отправлял две срочные телеграммы. «Прилетели Ташкент. Всё порядке», — писал он.
      О Снежке и его компаньонах беспокоились и ов Москве и в далёком индийском городе Мадрасе.
     
      Рекорд высоты
      Самолёт летел из Ташкента в Кабул. Вот внизу появилась жёлтая, мутная Аму-Дарья. Чуть левее вдоль берега потянулись крыши домов. Это старинный узбекский город Термез, что стоит почти на самой границе.
      Самолёт сделал круг над а ч одромом и пошёл на посадку. Последняя посадка на советской земле. Ещё час полёта, и пассажиры будут в столице Афганистана — Кабуле.
      В кабину самолёта пришли пограничники. Предстояла проверка документов. Пассажиры достали красные с золотым советским гербом книжечки — заграничные паспорта. Достал свой паспорт и Игорь Петрович.
      И только у восьми пассажиров не оказалось заграничных паспортов: у Снежка, Розы и голубей. Вместо паспортов Игорь Петрович протянул пограничникам ветеринарные удостоверения.
      «Белый медведь. Кличка Снежок...
      Росомаха Роза, родилась в Сибири... Голуби. Порода — чайки...» — прочёл один из пограничников и улыбнулся.
      — Для таких важных пассажиров придётся сделать исключение — пропустить через границу без паспортов.
      Всё в порядке. Теперь можно лететь!
      — Не забудьте надеть кислородные приборы! — предупреждает лётчик.
      Впереди самый трудный участок пути.
      Предстоит пролететь над высокими горами Афганистана. Самолёт набирает высоту: две тысячи метров, две с половиной, три...
      Высота всё увеличивается: три с половиной тысячи, четыре, четыре с половиной, пять... Дышать становится труднее.
      Каждое пассажирское кресло снабжено кислородным прибором. Пассажиры натягивают кислородные маски. Игорь Петрович тоже надевает маску, а сам беспокойно поглядывает в противоположный конец кабины:
      «Как там Снежок? Как Роза? Как голуби? Ведь им не наденешь кислородных приборов!»
      Самолёт летит уже на высоте пяти тысяч метров. Внизу слева, справа — всюду горы. На горных вершинах белеет снег. В самолёте прохладно.
      Игорь Петрович не выдерживает, снимает маску и подходит к клетке Снежка.
      — Ну, как ты?
      Снежок стоит у решётки. Он внимательно рассматривает яркий ковёр, постеленный на полу.
      Роза дремлет на дне клетки. Голуби клюют зерно.
      Игорь Петрович возвращается на своё место и надевает маску. Так повторяется несколько раз.
      Проходит тридцать, сорок минут. Самолёт покачивает, болтает из стороны в сторону. Настала полоса воздушных ям. Пассажиры плотней прижимаются к креслам. Медвежонок даже не ложится. Он радуется наступившей прохладе и не замечает болтанки. Никто не смотрит на зверей и голубей. Никто не удивляется. Удивляется только Игорь Петрович. Он продолжает курсировать между своим креслом и клетками.
      Проходит ещё десять минут, и наконец самолёт резко идёт на снижение. Игорь Петрович протягивает медвежонку кусок сахару. Снежок небольшой сластёна, но от сахара не отказывается. Розе достаётся кусок сырого мяса.
      Пассажиры снимают кислородные маски и довольно улыбаются. Болтанка кончилась.
      Съев сахар, Снежок облизывается, зевает и лениво укладывается на пол клетки. Теперь его ничто не интересует : опять становится жарко. Роза продолжает есть мясо.
      Вскоре самолёт благополучно приземляется на Кабульском аэродроме. Здесь очень душно. В раскалённом воздухе кружится коричневая глинистая пыль. Снежок моментально превращается из белого медвежонка в бурого.
     
      Случай в воздухе
      В Кабуле Игорь Петрович и его подшефные пересели в индийский самолёт. Лётчики-индийцы специально убрали из кабины четыре пассажирских кресла, чтобы поудобнее поставить клетки с необычным грузом.
      Самолёт поднялся в воздух.
      Сначала всё было хорошо. Снежок и Роза прохаживались по своим клеткам. Голуби тихо дремали на жёрдочках. Самолёт миновал границу и полетел над Пакистаном. Вскоре внизу показалась лента реки. Это Инд, а за ним — Индия.
      Становится жарче. Раскалённый воздух дрожит. В небе рядом с самолётом парят стаи огромных хищных птиц — грифов и сипов.
      Прошло полчаса, час. Под крылом самолёта проплыли города Лахор и Лудиана.
      Игорь Петрович подошёл к клеткам и вдруг заметил, что Роза лежит на полу и почти не дышит.
      — Что такое? Что случилось?
      Теперь уже все пассажиры и даже свободный от вахты индийский лётчик оказались у клетки росомахи.
      Игорь Петрович не на шутку перепугался. Он быстро открыл клетку и взял полуживую Розу на руки. Росомаха почти не дышала.
      — Воды! Дайте кто-нибудь воды! — попросил Игорь Петрович. — Она вот там, за клетками.
      Кто-то из пассажиров протянул бутылку.
      Игорь Петрович силой приоткрыл Розе пасть и стал лить холодную воду. Через минуту росомаха приоткрыла глаза и часто зддышала. Она приходила в себя.
      — Это от жары, — сказал Игорь Петрович. — У неё солнечный удар. А я-то думал...
      Наконец Роза окончательно пришла в себя. Она зарычала и попыталась цапнуть Игоря Петровича за руку.
      — Ах ты неблагодарная! — засмеялся Игорь Петрович.
      Ничего не поделаешь! Пришлось срочно водворить Розу обратно в клетку.
      Доктор Джон
      Доктор Джон не боится ни львов, ни тигров, ни крокодилов. И звери не боятся доктора Джона: у него доброе сердце. А звери умеют ценить добро. Звери тоже умеют дружить.
      Тигр Франк и зебра Иона,-слон Кришна и жираф Виктор, лев Лео и лань Бара — большие друзья доктора Джона.
      Доктор Джон — ветеринарный врач Мадрасского зоопарка. Много зверей вылечил он от разных болезней, и все они стали его друзьями. Но вот с белыми медведями доктору ещё не приходилось встречаться. Белые медведи не водятся в жаркой Индии, не было их и в зоопарке. Теперь доктору Джону предстояло познакомиться с настоящим белым медведем.
      «Каким же окажется этот русский медвежонок? Какой у него нрав?» — беспокоился доктрр, когда приехал в Дели — столицу Индии — встречать необычные подарки из Москвы.
      Огромный Делийский аэродром со всех сторон окружён цветниками, пальмами, фикусами, бананами и бамбуком. Здесь уже собралось много народу: работники Мадрасского зоопарка и служащие советского посольства, корреспонденты газет и фотографы, дети и просто прохожие.
      Ярко палит южное горячее солнцу. Бетонные дорожки аэродрома раскалены.
      И вот наконец прибывает долгожданный самолёт.
      — Всё готово? — спрашивает доктор Джон у носильщиков, одетых в ярко-красные рубахи и белые чалмы.
      — Готово, — отвечают носилыцикр.
      Самолёт подрулили к зданию аэровокзала.
      Носильщики стали выгружать клетки. Снежок заметался из угла в угол. Он зарычал, словно вовсе не желал покидать кабину самолёта.
      — Что ещё такое? — удивился Игорь Петрович.
      — Осторожней! Осторожней! — приказал носильщикам доктор Джон. Он решил, что носильщики недостаточно бережно несут клетку. Снежок продолжал кричать.
      Но вот носильщики поставили клетку, отошли в сторону, и медвежонок сразу успокоился.
      — Это Снежок яркой одежды испугался, — догадался Игорь Петрович. Только» сейчас он заметил красные рубахи носильщиков. V
      Выгрузили клетки с Ророй и голубыми. Тут же, не отходя от самолёта, устроили Снежку душ.
      Протянули длинный резиновый Шланг. Струю холодной воды направили прямо в клетку.
      Снежок урчал, разевал пасть, ложился на брюхо и на спину. Он смешно перебирал лапами, встряхивался, катался на полу клетки.
      — Ваш душ Снежку, как видите, понравился, — сказал Игорь Петрович по-английски, обращаясь к доктору Джону.
      Доктор Джон заулыбался и достал из кармана записную книжечку.
      — Спасибо! Я очень рад! — произнёс он по-русски.
     
      Живой багаж
      Ещё в Москве Игорь Петрович приобрёл для росомахи и голубей дорожную посуду. Приобрёл он посуду и для Снежка. Это были три обычные металлические миски: одна — для питья, две — для еды.
      — Вот твоё дорожное имущество! — пошутил Игорь Петрович. — Смотри, береги его!
      Но медвежонок оказался плохим хозяином своего дорожного имущества. Пока самолёт летел из Москвы в Ташкент, Снежок успел поломать и изгрызть одну миску. По пути в Дели он уничтожил вторую. Оставалась последняя миска, тоже порядком помятая. В неё Снежку наливали воду.
      Из Дели в Мадрас медвежонок, росомаха и голуби ехали в багажном вагоне пассажирского поезда. Клетка Снежка стояла на полу, в стороне от полок с чемоданами и тюками, ящиками и мешками. Рядом с клеткой поставили холодильник.
      — Пусть медвежонок чувствует себя, как на родном Севере, — объяснили индийцы.
      На каждой остановке Снежок, Роза и голуби принимали друзей. Игорь Петрович и доктор Джон ехали в соседнем пассажирском вагоне. Как только поезд прибывал на очередную станцию, они спешили к багажнику.
      Доктор Джон наливал в миску медвежонку воды. Снежок моментально выпивал всю воду и только тогда принимался за еду.
      Еду приносили индийцы. Стоило поезду остановиться, багажник окружали плотной толпой. Снежок был в центре внимания.
      — Пожалуйста, угостите его! — просили индийцы Игоря Петровича и доктора Джона, протягивая в дверь вагона рыбу и баранину, кусочки тростникового сахара и рисовые лепёшки.
      Снежок охотно лакомился рыбой. Но когда перед ним положили кусок баранины, медвежонок недовольно зарычал и отвернулся.
      Это удивило даже доктора Джона.
      — Что такое? Ведь медведи любят мясо!
      — Снежок просто не знает, что у вас в стране почти не едят коровьего мяса, — сказал Игорь Петрович. — А к баранине он не привык, вот и капризничает.
      Роза была не так привередлива. Она охотно лакомилась и бараниной.
      Поезд пересек почти весь Индийский полуостров. Впереди была станция ВезвАда, а за ней — берег Бенгальского залива, на котором расположен Мадрас.
      После нескольких часов пути поезд остановился перед семафором на безлюдном полустанке.
      — Пойдёмте проведаем наших друзей! Наверно, они уже пить захотели, — сказал Игорь Петрович доктору Джону.
      Они направились к багажнику. В это время Снежок лежал на полу своей клетки и спокойно доламывал последнюю миску. Он был так увлечён, что не заметил вошедших.
      — Нет, вы только посмотрите! — сказал Игорь Петрович, подходя к клетке. — Как же тебе, Снежок, не стыдно? Ты не медведь, а самый настоящий безобразник!
      Снежок повернул голову, взглянул на Игоря Петровича и снова принялся грызть остатки миски.
      Доктор Джон только улыбался.
      Вскоре поезд тронулся и через час подошёл к большой пассажирской станции Безвада. Возле багажного вагона столпилось много народу. Всем хотелось увидеть необычных пассажиров и особенно неведомого зверя — белого медведя. Мужчины и женщины, старики и дети заглядывали в двери вагона, чему-то удивлялись, о чём-то спрашивали.
      Мальчишки наперебой предлагали Снежку бананы и ананасы и очень удивлялись, когда Джон объяснил, что белые медведи не признают подобных лакомств.
      Доктор Джон выступал в роли главного консультанта. Ему помогали кондуктор и машинист поезда. За время пути они узнали о Снежке все подробности и теперь свободно отвечали на любые вопросы.
      Прозвенел первый звонок. Пассажиры стали расходиться по вагонам. В эту минуту на платформе неожиданно появилось несколько босоногих мальчишек с чайниками в руках. Подбежали к двери багажника и все, как один, протянули доктору Джону чайники с водой.
      — Зачем же сразу пять чайников? — говорил доктор Джон. — Я просил только один.
      — Возьмите этот! Нет, мой лучше возьмите! Мой больше! — наперебой кричали ребята, предлагая свои чайники.
      — И откуда вас столько сразу? — удивлялся доктор Джон. — Давайте-ка вот этот. Он и верно побольше!
      Игорь Петрович стоял рядом с доктором Джоном. И хо тя не знал, о чём говорит сейчас доктор Джон с мальчиш ками, он без слов всё понял.
     
      Новая квартира
      В индийском городе Мадрасе уже давно готовились к встрече подарков из России.
      Соорудили специальную клетку для росомахи. Построили три просторные клетки для голубей. Труднее оказалось с квартирой для Снежка..
      Директор Мадрасского зоопарка мистер Романжуло и ветеринарный врач доктор Джон долго обходили свои владения, прежде чем выбрать место для медвежонка.
      — Нам надо найти такой участок, где нет солнца, — говорил доктор Джон. — Медвежонку и так будет нелегко переносить нашу жару.
      Наконец место было найдено. Участок самый подходящий: в центре зоопарка, окружённый со всех сторон огромными, в три обхвата, фикусами, эвкалиптами, пальмами, обвитыми цветущими лианами. Они словно большим шатром прикрывали землю от лучей горячего солнца.
      Й вот за дело принялись архитекторы и инженеры. Начертили план будущей квартиры медвежонка — квартиры просторной, со всеми удобствами.
      Когда план был готов, показали его рабочим:
      Принялись они за работу. Плотники и каменщикй построили домик с двумя большими просторными клетками. Землекопы выровняли участок. Бетонщики и слесари обнесли участок оградой, а посредине соорудили бассейн. Водопроводчики провели в бассейн воду и устроили душ. Потом землю посыпали песком и галькой.
      землекопам, каменщикам, бетонщикам, слесарям, плотникам, водопроводчикам.
      Игорь Петрович прибыл в Мадрас под вечер, на заходе солнца. Пока грузовая машина доставила медвежонка, росомаху и голубей с вокзала в зоопарк, уже совсем стемнело. Бархатное звёздное небо так низко опустилось над городом, как это бывает только на юге.
      Машина проехала по песчаным аллеям зоопарка, мимо озера с островом и перекинутыми к нему мостками, мимо клеток с беспокойным красавцем тигром Франком и, свернув вправо, остановилась под раскидистой пальмой. Сначала выгрузили Розу. Она не спеша вышла из дорожного ящика и заняла место в новой клетке.
      Под дно клетки подложили лёд.
      — Пусть росомахе будет прохладнее, — сказал доктор Джон.
      Он узнал от Игоря Петровича о том, что в пути Роза упала в обморок, и беспокоился, чтобы этот случай не повторился.
      Вслед за Розой выпустили в новые клетки голубей. Теперь настала очередь Снежка.
      Машина подъехала к будущему медвежьему жилью. Ящик со Снежком опустили на землю и поставили перед дверью домика.
      Игорь Петрович открыл дверцу ящика:
      — Ну-ка, Снежок, выходи!
      Снежок равнодушно посмотрел на открытую дверцу и отвернулся.
      — Ну, что ж ты, чудак? Иди скорей в новую квартиру!
      Но Снежок и не собирался покидать ящик. Он поджал лапы и лёг.
      — Может быть, надо посветить ему? — осведомился доктор Джон, зажигая карманный фонарик.
      Ещё несколько человек достали свои фонарики и осветили дверь домика.
      — Давай, давай, Снежок! — сказал Игорь Петрович.
      Но только он нагнулся над ящиком, Снежок недовольно зарычал и приоткрыл пасть: «Со мной, мол, шутки плохи! Не забывайте!»
      И верно, забывать об этом было нельзя. Но что же делать?
      — Подождите! Кажется, я придумал! — сказал доктор Джон. — Прикройте-ка на минуту ящик!
      Дверцу ящика закрыли. Доктор Джон вошёл на площадку и включил душ. Вода с шумом и плеском хлынула в бассейн.
      Услышав плеск воды, Снежок вскочил на лапы и беспокойно заходил вдоль решётки.
      — Теперь можно и выпускать, — сказал доктор Джон.
      Опять открыли ящик, и в ту же минуту Снежок опрометью выскочил из него. Он вбежал в дверь домика, нырнул в клетку, из неё на площадку и моментально оказался в бассейне.
     
      Первое знакомство
      Снежок проснулся рано, около шести часов утра. Солнце уже встало и пригрело листву деревьев. Жаркие лучи его не проникали сквозь густую листву на землю, и она продолжала сохранять ночную прохладу.
      Вставать не хотелось, но медвежонок услышал плеск воды и открыл глаза. Оказалось, что он спал не в клетке, а на песке, возле бассейна.
      Вот как он вчера устал — даже до клетки не добрался!
      Снежок потянулся и собрался было уже забраться в воду, как вдруг прямо перед собой увидел какое-то странное создание. Оно стояло за каменной оградой, вытягивая длинную облезлую шею с маленьким пуховым воротничком наверху. Большая взъерошенная голова просовывалась в ограду.
      Это птица марабу. Она с любопытством разглядывала белого незнакомца. На своём веку марабу не приходилось ещё видеть такого!
      Снежок тоже никогда не встречался с марабу и не знал, что они свободно разгуливают по зоопарку. Он не столько был удивлён, сколько смущён: вид у этой огромной птицы был неприятный.
      Марабу, в свою очередь, убедилась, что незнакомец не представляет собой ничего особенного, и, тряхнув огромными крыльями, отошла от ограды.
      Как всегда, по утрам она совершала обход зоопарка.
      Где-то невдалеке протрубил слон, и будто в ответ ему злобно перекликнулись львы. Но Снежок не обратил на их рёв никакого внимания. Наверно, привык к нему ещё в Московском зоопарке.
      Несколько индийских скворцов с необычными жёлтыми серёжками на головках опустились на дерево рядом с медвежьим домиком. Не прошло и минуты, как они вспорхнули с веток, напуганные пролетевшей мимо пти-цей-носорогом.
      Прямо по стенам домика бегали ящерицы. Они задерживались только под самой крышей на солнечных пятнах и, чуть погревшись, убегали.
      На макушке большой саговой пальмы сидели две полосатые пальмовые белочки. Они не обращали никакого внимания на Снежка.
      «Ар-ра! Ар-ра! Пан-чи! Пан-чи!» — раздалось сверху, и это было уже куда интересней.
      Снежок поднял голову и увидел в листве лианы двух
      зелёных попугаев с мощными кривыми клювами. Они смотрели на медвежонка и переговаривались:
      «Ар-ра! Ар-ра!..» — говорил один. «Пан-чи! Пан-чи!..» — отвечал другой.
      Можно было подумать, что попугаи дразнятся, но это было не так. Просто попугаи повторяли свои имена.
      Может быть, попугаи хотели познакомиться?
      Снежок направился к бассейну и даже успел лизнуть холодный металлический кран, но в эту минуту целый град крупных орехов ударил по воде, обрызгав медвежонка. Он пискнул и неуклюже отскочил в сторону.
      Там, где только что восседали попугаи, покачивалась на ветке стая зеленовато-серых длиннохвостых мартышек. Они гримасничали и запускали в Снежка орехами.
      Снежок зарычал. Вдруг одна из мартышек зацепилась хвостом за ветку и повисла над бассейном.
      Медвежонок, наверно, ожидал, что мартышка вот-вот свалится в воду, но обезьяна вовсе не собиралась падать. Её сморщенная мордочка со странными пучками волос на лбу и на щеках кривлялась, показывая Снежку желтоватые зубы.
      Снежок смело взглянул в мартышкины глаза и гневно рявкнул.
      Тут уж мартышка действительно чуть не свалилась от страха в воду.
      Качнувшись, она чудом уцепилась длинными пальцами за ветку и моментально скрылась в листве вместе со своими бедовыми подружками.
      Медвежонок храбро посмотрел им вслед, но в воду не полез. Он подошёл к ограде, обнюхал её, поскрёб лапой и пошёл вокруг площадки. Он шёл
      медленно, поминутно останавливаясь, водил носом по песку, пробовал рыть землю, но быстро разочаровался: земля была твёрдая и поддавалась с трудом.
      Изучив свои владения, Снежок вернулся к бассейну, теперь можно было и искупаться. Но настало время завтрака.
      Первый завтрак первого белого медведя в Мадрасе! Это событие собрало чуть ли не всех работников зоопарка. Даже директор Романжуло и доктор Джон появились сегодня на работе раньше обычного. С ними пришёл и Игорь Петрович.
      На завтрак были поданы говяжье мясо и рыба, специально приобретённые для Снежка на городском рынке.
      Медвежонок быстро одолел кусок сырого мяса и, сладко облизываясь, подошёл к рыбе.
      — Рыба — его самая лакомая пища, — объяснил Игорь Петрович. — Снежок всегда оставляет её на закуску.
      Но Снежок потрогал рыбий кусок носом, потом лапой, перевернул, ещё раз понюхал и вдруг выбросил его из кормушки на пол клетки.
      — Может быть, он не любит акулу? — осведомился доктор Джон.
      — Акул он действительно никогда не ел, — сказал Игорь Петрович.
      — Так тогда мы заменим акулу другой рыбой, — предложил директор Романжуло.
      Но когда доктор Джон подошёл к клетке, чтобы сменить рыбу, Снежок вцепился зубами в акулий кусок и зарычал. Он оттащил рыбу в противоположный угол клетки и принялся есть.
      Что-что, а отдать назад еду медвежонок не мог!
     
      Вместо заключения, или Письмо из Мадраса
      Г-ну Сосновскому Игорю Петровичу. Зоопарк. Москва. СССР.
      Глубокоуважаемый господин и друг!
      Не удивляйтесь, получив это письмо от незнакомого
      вам человека — одного из частых посетителей Мадрасского зоопарка. Прошёл год с тех пор, как Вы доставили в Индию голубей, росомаху, по имени Роза, и белого медвежонка по имени Снежок.
      Хочется ещё раз поблагодарить Вас за эти подарки и сказать, что они живы, здоровы, а голуби даже вывели птенцов. Теперь их не шесть, а двенадцать.
      Но главное, конечно, Вас интересует Снежок.
      Если бы белые медведи умели писать письма, то, наверно, Снежок сам написал бы сейчас Вам и подробно рассказал о своей жизни на земле Индии. Но приходится оказать Снежку услугу и написать за него это письмо.
      Приятно сообщить Вам, что медвежонок очень вырос и превратился в настоящего, почти взрослого зверя. Трудно сказать, что он хорошо чувствует себя в условиях нашего климата, но он с большой выдержкой и стойкостью переносит сорока-шестидесятиградусную жару. Правда, этому помогает холодная вода, которую он очень любит. Служители зоопарка специально охлаждают воду в бассейне и в душе, который работает на медвежонка почти круглые сутки. Снежок так много времени проводит в воде, что, кажется, любая рыба могла бы признать его за родственника...
      Покидая бассейн, медвежонок обычно с удовольствием катается по земле, катается до тех пор, пока его белая шуба не превращается в жёлтую. Тогда он вновь идёт в воду, захватывая с собой так много песку, что приходится ежедневно чистить бассейн. Иначе бассейн вскоре обмелеет.
      Аппетит у медвежонка хороший, и он ест почти всё, если не считать фиников, кокосовых орехов и бананов. Больше всего он, конечно, любит рыбу, но не отказывается и от баранины.
      Съесть полтора килограмма баранины — для него сущий пустяк!
      Присутствие медвежонка в зоопарке вызывает необыкновенный
      интерес со стороны посетителей. Из-за Снежка их стало здесь во много раз больше. А наши дети вообще теперь не считают для себя обязательным смотреть на других животных в зоопарке. Их интересует только русский белый медвежонок, и они очень бойко произносят его имя по-русски: Снежок.
      Нам передали Ваш рассказ о том, как и где был пойман Снежок, и наши дети просят передать привет всем советским детям, которые ловят белых медведей! Кажется, что они имеют в виду того самого мальчика, который поймал Снежка.
      В заключение остаётся сказать о том, что все животные Мадрасского зоопарка с полным уважением и достойной подражания вежливостью относятся к Снежку и надеются скоро увидеть рядом с ним ещё одного такого же медвежонка. Видимо, они беспокоятся, как бы Снежку не было одному скучно! Мы, посетители зоопарка, присоединяемся к их мнению.
      Приезжайте снова к нам в гости!
      До скорой встречи!