«Тимкины язычники»

PDF

      БЕЛКА

      Не знаю, растёт ли у вас дикая клубника, а у нас её на железнодорожном откосе видимо-невидимо. Солнце откос припекает, да и деревья, посаженные вдоль дороги, ветер задерживают — от всего этого клубника на откосе очень быстро поспевает. Не успеешь оглянуться, а она уже красная. Бери и ешь!
      Маленький Гришок и Димка Воронов целые дни торчат на откосе. Сразу два дела делают: ягоды рвут и смотрят, как мимо идут поезда.
      Вот и сегодня не успела роса сойти, а ребята уж тут как тут. Ползают по откосу, клубнику собирают. Гришок — в кружку, а Димка — в рот. Димка ест да всё посматривает, не покажется ли поезд.
      Вдруг совсем рядом в еловых ветвях что-то мелькнуло. Затем из-за сучка выглянул маленький зверёк и тут же скрылся.
      — Белка, белка! — кричит Гришок. — Димка, смотри, белка!
      — Где, где?
      — Да вон, на грущу перескочила… Не туда смотришь, она уже на ёлке.
      Ребята подбегают к ёлке — на ней никого нет. Они обходят вокруг, заглядывают под каждую ветку, но белка исчезла. Вдруг Димка срывает с головы кепку и подбрасывает её вверх.
      — Шу! — кричит он.
      И белочка выдаёт себя. Испугавшись, она срывается с места и бежит по веткам.
      — Вон, вон она! — кричат мальчики и со свистом и гиканьем бегут вдогонку.
      Белочка так быстро перепрыгивает с ветки на ветку, что ребята едва успевают следить за ней. Иногда она пытается притаиться, спрятаться, но сейчас же в её сторону летят еловые шишки, и она бежит дальше.
      — Погоним её через прогалину! — кричит Димка. — Интересно, что она будет делать…
      В самом деле, ряд деревьев кончается. А ближайшее дерево — в нескольких шагах. Но ребята даже не успели подумать, что же будет делать белочка, как она, распушив хвост, уже перемахнула через прогалину. У них даже дух захватило.
      — Вот это прыгает! А ну, погнали её обратно, пусть ещё прыгнет! — предлагает Димка.
      Но неожиданно белочка опять исчезает. Снова Гришок и Димка бросают вверх шишки, кепки, надеясь спугнуть её. Но на этот раз она не выдаёт себя.
      — Ты смотри, какая хитрая! На глазах пропала, — говорит Димка.
      — Вон она за сухую веточку спряталась, — показывает Гришок.
      — Я ей сейчас покажу, как прятаться! — Димка хватает камень и бросает в белку.
      Раздаётся слабый писк, и белочка, цепляясь за ветки, медленно падает. И вот она уже лежит у ног ребят. Сейчас они могут как следует разглядеть ее. Она лежит такая маленькая, рыженькая, с пушистым хвостом, с кисточками на острых ушках.
      Белочка печально смотрит на ребят, как бы говоря: «Зачем вы меня мучаете!» Затем глаз немного прикрывается, и она затихает.
      — Умерла! — чуть слышно шепчет маленький Гришок.
      — Подумаешь, важность! — говорит Димка и носком ботинка пробует перевернуть белочку на другой бок
      Но Гришок с такой укоризной смотрит на него, что он не выдерживает и, передёрнув плечами, отворачивается.
      — «ФД-713», — нарочито громко читает он надпись на проходящем мимо паровозе.
      Отворачивается от белки и Гришок и тоже смотрит на бегущие мимо вагоны, цистерны, платформы. Но сейчас ему это совсем не интересно.
      — Дим, а Дим, — дёргает он за руку Димку.
      — Чего тебе?
      — Давай закопаем белочку.
      Димка молчит.
      — Давай закопаем! — снова повторяет Гришок.
      — Нечем, лопаты нет, — наконец отвечает Димка. — Придётся ветками и камнями заложить её.
      — Ладно, — соглашается Гришок и идёт собирать хворост.
      А Димка вытаскивает из канавы большой сук и ломает его на части.
      — А где белочка? — вдруг удивлённо спрашивает Гришок.
      Димка бросает наломанные ветки и тоже смотрит на то место, где была белочка.
      — Неужели ожила? — вырывается у него.
      Мальчики осматриваются по сторонам в надежде увидеть белочку живой. И вдруг Димка первый замечает её на дереве.
      — Вон, вон она! — кричит он. — Смотри, Гришок, живая! Вот здорово!
      Но Гришок и без него уже увидел белочку и радостно машет ей рукой. А белочка, прыгая с ветки на ветку, быстро удаляется. В последний раз мелькнул её пушистый хвостик и скрылся в густой зелени. Никто за ней больше не погнался.
      Этот случай произошёл давно. Но ни Димка, ни Гришок не забывают о нём, хотя между собой о белочке никогда не говорят.
     
     
      ТРУБОЧИСТ
     
      Было совсем ещё рано; моя мама возилась у печи, гремя чугунами. Печь почему-то опять дымила. Сизые волны дыма, плавно колыхаясь, медленно двигались по избе. Спасаясь от них, я сидел на полу и играл с котёнком, когда пришёл мой приятель Петька. Вместе с ним в избу ворвались свежие струи воздуха. Волны дыма вдруг ожили, заметались в разные стороны, затем взлетели вверх под самый потолок, снова спустились, закрутились, завихрились и, перемешавшись между собой, превратились в одну, серую массу.
      — Здравствуйте, — сказал Петька,
      — Здравствуй, — ответила мама.
      Петька хотел что-то ещё сказать, но остановился, глаза его вдруг быстро-быстро заморгали, показались слёзы, и он, закрыв лицо руками, попятился назад.
      — Петька, иди скорей сюда, — сказал я. — Здесь внизу дыма нет.
      Петька согнулся и, шмыгая носом, опустился возле меня.
      — Да ты не три глаза. Когда трёшь, слёзы ещё сильнее текут. Здорово щиплет?
      — Здорово, — недовольно ответил Петька. — Как вы можете так жить? Вечно у вас печь дымит.
      — «Дымит, дымит»… Хорошо, у вас новая печка. А у нас засорилась. Ходили за печником дядей Иваном, да он уехал в город.
      — У нас-тo новая печка? — возмутился Петька. — Да наша печка старше твоей матери, и, если хочешь знать, она даже старше нашей бабушки. А то, что она не дымит, так это потому, что у нас есть трубочист.
      — Врёшь! — воскликнул я.
      — Честное пионерское!
      — Так что же ты молчишь?.. Мам! Ты слышишь, что Петька говорит?
      — Что? — отозвалась мама.
      — У них есть трубочист.
      — Трубочист? Ты бы, Вася, сбегал, позвал его, а то надоело так…
      — Пошли, Петька, сбегаем, позовём!
      — Да его нельзя позвать… — стал оправдываться Петька, но я не стал его слушать и выскочил на улицу.
      А Петьке ничего не оставалось делать, и он выбежал за мной.
      — Уф! Как здесь хорошо! — пробормотал он, вытирая рукавом слёзы, которые снова показались.
      — Ну, пошли, позовём вашего трубочиста, — сказал я.
      — Да я же тебе говорю, что его нельзя позвать, — ответил Петька.
      — «Нельзя, нельзя»! Заладил одно слово! Или тебе жалко своего трубочиста? Что я, съем его, что ли! Или тебе нравится, что у нас дым?
      — Вовсе мне и не нравится, что у вас дым, и нисколько не жалко, и ты, пожалуйста, на меня не обижайся, а только позвать его нельзя, потому что это — птица. Ну как ты птицу позовёшь?
      — Птица? Какая птица? — удивился я.
      — Вот такая птица! Галка!
      — Галка? Ну, а при чём здесь трубочист?
      — А вот и притом! Наша бабушка Дарья приучила галку трубу чистить.
      — Ну!.. А как же она её приучала?
      — Это уж я не знаю — как… Я ведь недавно у бабушки живу. Наверное, поймала маленького галчонка и стала приучать. Сначала научила его кушать из тарелки, потом, может, пол подметать хвостом. Ну, а потом — и трубу чистить.
      — Ну и как же она чистит, ваша галка? Берёт лапками гирьку или другую какую железяку и на верёвочке спускает в трубу? Так, что ли?
      — Смейся, смейся! — сказал Петька. — Не веришь — пойдём посмотрим.
      — А что, можно посмотреть?
      — Конечно! Бежим!
      Мы припустились бежать и вскоре были возле Петькиного дома.
      — Тише! — остановил меня Петька. — Иди спокойно, не маши руками, а то спугнёшь.
      Мы уселись повыше на изгородь, чтобы лучше было видно трубу, и стали ждать.
      — Что это вы тут делаете? — вдруг раздался звонкий голосок позади нас.
      Мы обернулись.
      Возле изгороди, обхватив тоненькую рябинку, стояла Петькина соседка. — Татьянка — и с любопытством смотрела на нас.
      — Вы что, галок считаете, да? — И она захихикала.
      — Тише ты! — шикнул на неё Петька. — Будешь шуметь — бамбух надаю.
      — Ну, ну, потише! — сказала Татьянка. — Думаешь, я тебя боюсь, индюк?!
      — Что-о?! — угрожающе зашипел Петька и, перекинув ногу через изгородь, хотел было спрыгнуть на землю.
      Но Татьянка не стала дожидаться и, показав нам язык, скрылась за сараем.
      А мы снова стали ждать. Мне не терпелось поскорее увидеть, как это птица будет чистить трубу. Но, как назло, никто не прилетал. Даже стайка воробьёв, до этого бойко чирикавшая на акации, и та куда-то улетела.
      «Врёт, — думаю, — Петька! Никакого трубочиста у него нет, просто решил посмеяться надо мной. А я-то, дурак, сижу на жёрдочке, как курица на насесте».
      — Петька, а Петька! Ну где же твоя учёная птица? Или, может, ты всё выдумал…
      — Тише! — прервал меня Петька. — Кажется, летит…
      Я замолчал. Над нашими головами раздалось шуршание крыльев летящей птицы. И долгожданная галка преспокойно опустилась на трубу. Мы замерли в ожидании.
      Галка вприскочку обошла вокруг отверстия трубы, остановилась, посмотрела по сторонам, как бы желая удостовериться, что ей не грозит никакая опасность. Потом вдруг наклонилась, так что хвост её поднялся кверху торчком, и стала внимательно всматриваться внутрь трубы, точно хотела прыгнуть в воду и прикидывала на глазок, глубоко ли там и не холодна ли вода. Потом посмотрела по сторонам, а затем сразу, не задумываясь, нырнула в трубу. У меня даже дух захватило.
      — Видел? — с торжествующим видом толкнул меня в бок Петька — А ты: «Гирьку, железяку, на верёвочке…» Ты знаешь, как она своими крыльями отшлифует трубу!
      Я молчал. Да и что я мог сказать? Действительно, птица была замечательная.
      — Вот бы вам её! — сказал Петька. — Она бы и у вас прочистила.
      — Пойдём к бабушке Дарье, — сказал я, спрыгивая с изгороди, — попросим у неё галку.
      — А бабушки дома нет, она в поле.
      — Жаль!..
      — А что нам её ждать? Давай сами попробуем поймать галку.
      — Давай! А только как?..
      В это время, словно подслушав наш разговор, галка вылетела из трубы и, не спеша помахивая крыльями, скрылась за домом.
      — Вот ещё раз залетит она в трубу, — сказал Петька, — там мы её и накроем.
      — А как ты её из трубы вытащишь? Она забьётся внутрь, и её оттуда не выманить… — И вдруг мне в голову пришла одна мысль. — Лезем на чердак! — сказал я.
      — Зачем? — удивился Петька.
      — Там увидишь.
      Приставив к стене дома лестницу, мы влезли на чердак.
      На чердаке было темно и неприятно, пахло пылью и мышами. Мы с трудом пролезли между ломаными ящиками, старыми бочками из-под капусты и всяким другим хламом. Добравшись до трубы, осмотрели её. Она оказалась крепкой, но, к моей радости, в том месте, где она проходила лёжа, несколько кирпичей держались не очень прочно. Я нащупал сбоку кирпич, который шатался больше других, и, раскачав его, вынул.
      — Что ты делаешь? — испуганно закричал Петька. — Зачем ты разбираешь трубу?
      — Подожди, подожди, минутку терпения! — остановил я его. И, сунув руку в образовавшееся отверстие, стал ощупывать внутренность трубы.
      — Ты что, проверяешь, хорошо ли галка чистит трубу? — спросил Петька. — Можешь не сомневаться — чистит!
      — Да не то… — отмахнулся я.
      — А! Ты смотришь, как её здесь сцапать? Вот было бы здорово!
      — Ну да!.. Но боюсь, что не сцапаешь — улетит. — А если я влезу на крышу и не дам ей улететь? — Всё равно голыми руками её не схватишь.
      — А что, если мешок подставить? Может, она с перепугу влезет в него?
      — Ну, если только с перепугу… Давай попробуем. Тащи мешок.
      Петька слез с чердака и вскоре появился с большущим мешком.
      — Держи! — крикнул он и бросил мне мешок. — Ты сиди на чердаке, а я останусь на улице — буду караулить. Как галка влетит в трубу, я тебе крикну. Хорошо?
      — Хорошо, — ответил я и стал примерять мешок к отверстию в трубе.
      Ждать мне пришлось недолго. Едва я закончил примерку, как с улицы раздался Петькин голос:
      — Влетела! Влетела!
      Я плотно прижал края мешка вокруг отверстия и притаился. А над моей головой уже гремела железная крыша. Это Петька торопился на свой пост. Через минуту он уже кричал в трубу и для большего шума колотил палкой. Почти одновременно с его криком из отверстия послышался шорох. Сердце у меня остановилось: «Влезет или не влезет? Влезет или не влезет?» И вдруг я почувствовал, как что-то живое бултыхнулось ко мне в мешок. Я зажал горловину мешка и что есть мочи закричал:
      — Петька, попалась!
      Мы быстро слезли на землю.
      — Ну-ка, покажи! — набросился на меня Петька.
      — Осторожно! Выпустишь!
      Но Петька вырвал у меня мешок, в котором трепыхалась пойманная галка, и закричал в телячьем восторге:
      — Ур-р-а-а-а! Ур-р-а-а-а!
      На шум из-за соседнего сарая выглянула Татьянка. Увидев её, Петька замахал руками и закричал:
      — Эй, Татьянка, иди скорей сюда! Что я тебе покажу! Что мы поймали!
      — Что это у вас? — спросила Татьянка, остановившись поодаль.
      — Иди, не бойся! — позвал её Петька. — Угадай, что в мешке?
      — Кошка? — неуверенно сказала Татьянка.
      — Сама-то ты кошка! Здесь галка. И не простая, а галка-трубочист! Она у нас уже прочистила трубу, сейчас пойдём Васину чистить. Потом к вам придём. Вот все трубы у нас прочистим, а потом, может, и в другие деревни пойдём. -
      — Ой, покажите! — закричала Татьянка.
      — Ну что ты, не видела галки?
      — Так ведь эта же учёная!
      Нам с Петькой тоже не приходилось видеть учёных галок, и мы решили посмотреть.
      Петька положил мешок на землю и, осторожно засунув в него руки, вытащил галку. Галка билась, пытаясь вырваться, вертела головой в разные стороны, сердито щёлкала не то языком, не то клювом, глядя на нас испуганными глазами.
      — Ух, какая сердитая! — пропищала Татьянка. — Петь, дай мне подержать… ну хоть одно крылышко!
      Я посмотрю: у неё пёрышки, как у курицы или другие. — Она осторожно высвободила из Петькиных рук одно крыло и растянула его.
      Но галка вдруг вырвала крыло из её рук и забила им изо всех сил. Столб пыли и мусора поднялся вокруг нас. Татьянка испуганно отскочила в сторону. Петька еле-еле справился с галкой.
      — Давай привяжем её, чтобы не улетела, — предложил я и, достав из кармана моток бечёвки, привязал конец к ноге галки.
      И вот тут-то произошло то, чего ни я, ни Петька, ни Татьянка не ожидали. Петьке вздумалось проверить, хорошо ли я привязал. Он наклонился, но галка вдруг вывернула голову и больно клюнула его в щёку. Петька вскрикнул, выпустил галку и закрыл лицо руками. Галка взметнулась кверху, а я, не ожидая этого и испугавшись, что она улетит, изо всей силы рванул бечёвку. Бечёвка трыкнула и оборвалась. Мы все трое так и застыли с разинутыми ртами, провожая глазами улетающую галку.
      — Это вы зачем мешок взяли? — раздался вдруг голос. (Мы обернулись и увидели бабушку Дарью.) — Что это за баловство? И зачем лестницу поставили? Крышу ломать?
      — Они, бабушка, галку в трубе поймали, только она улетела! — совершенно неожиданно для нас затараторила Татьянка.
      Я даже ахнул — вот язычок! И кто её дёргает за него! Недаром я не раз давал себе зарок не связываться с девчонками. А Петька даже весь покраснел с досады и сжал кулаки. Уж наверное он надавал бы ей, да ведь не станешь драться при бабушке!
      А Татьянка всё трещала;
      — Галка такая глупая — сама в мешок полезла! А потом мы ей привязали верёвку к ноге, хотели посмотреть, как она летает. А она ка-а-ак клюнет Петьку! Чуть глаз ему не выкле-ва-ну-ла… — На этом слове Татьянка споткнулась и замолчала.
      — И выклюет, — подтвердила бабушка, — с ними надо осторожнее. Вот, разбойники, опять в трубе себе гнездо свили! — вздохнула она и посмотрела на галку, которая сидела на трубе и отклёвывала с ноги конец бечёвки.
      — Какое гнездо? — удивились мы.
      — Обыкновенное. Они и прошлым летом там птенцов выводили. Видно, понравилось. Только трубу засоряют.
      — А как же вы печку топите? — спросил я.
      — Да я эту печку только зимой топлю, — ответила бабушка.
      Только сейчас я понял, что труба, на которой сидела галка, идёт из горницы. А от русской печки, которая топится каждый день, труба выходит на другую сторону крыши; я её совсем и не заметил.
      «Вот тебе и учёная птица! — подумал я. — Вот тебе и «трубочист»!»
      Только поздно вечером, когда я уже лежал в постели и глаза мои слипались, мама вспомнила про трубочиста.
      — Ну как, придёт мастер? — спросила она.
      — Нет, — ответил я, зевая и поворачиваясь на другой бок.
      — Почему же?
      — Потому что трубочист — это галка.
      — Что? Что? — с тревогой спросила мама.
      — Галка — трубочист. И вовсе она не трубочист, а трубозасоритель.
      Мама молча подошла к постели, положила руку мне на лоб, проверяя, нет ли у меня жара. И, видимо решив, что я не совсем здоров или спросонок говорю всякий бред, оставила меня в покое.
      А я, набегавшись за день, заснул крепким сном.
     
     
      ПИСЬМО С СЕВЕРА
     
      Дед Степан поправил на носу очки, с трудом переменил загрубелыми пальцами иголку в проигрывателе и уже в третий раз пустил одну и ту же пластинку.
      Раздалось обычное шипение, затем знакомый детский голосок звонко проговорил:
      «Дорогой дедушка!»
      Дед Степан заулыбался и, словно в ожидании приятной беседы, поудобнее уселся на диване.
      «Посылаю тебе говорящее письмо с Севера, — донеслось из приёмника. — Мы с папой сейчас живём в Печоре. Папа говорит: не подумай, что в реке Печоре, — ведь я не рыба, и он тоже, — а в городе Печоре, в большом двухэтажном доме. Я уже подружилась с одним мальчиком — Яриком, Он живёт недалеко от нас со своей кошкой Муркой и бабушкой в маленькой избушке. Он, дедушка, такой смешной — шубку надевает не так, как мы все, а через голову. И шубка у него без пуговиц и застёжек, как мешок.
      Мы с Яриком каждый день катаемся на санках и на лыжах. А недавно приезжал его папа и покатал нас на оленях. Он гоняет оленей по тундре — наверное, чтобы они не замёрзли.
      Здесь такие холода и метели, просто ужас! Я три дня не могла носа показать на улицу — такая была вьюга — и сидела одна дома. Так было скучно, так скучно одной, чуть не умерла! Но тут метель кончилась, и я побежала к Ярику, смотрю: ни его, ни избушки, где он жил. Поначалу я подумала, что их унесло ветром, испугалась, а потом смотрю: что-то торчит из снега. Я взобралась на сугроб, смотрю — труба. Тут я догадалась, что это труба от избушки, а избушка у меня под ногами, под снегом. Я не знала, что делать, и крикнула в трубу: «Ярик!» А оттуда: «Бум, бум, бум!» Я крикнула ещё: «Ярик, где ты?» А оттуда опять: «Бум, бум, бум!» Я ничего не поняла, потому что из трубы отзывался не Ярик, и побежала домой. Говорю папе:
      — Ярика занесло снегом, и, наверное, он замёрз.
      А папа улыбается.
      — Ну, если занесло, — говорит, — пойдём откопаем. А замёрзнуть он не мог — под снегом теплее, чем на улице.
      — Как это — «под снегом теплее»? Мне непонятно.
      Мы взяли лопаты: папа большую, я маленькую — и пошли.
      — Верно, занесло, — сказал папа, когда мы вышли на улицу. — Откапывать всю хату — долга песня. Показывай, где у твоего Ярика дверь: слева от трубы или справа.
      Я говорю:
      — Дверь была посерёдке… А при чём здесь долгая песня?
      — Ас песней веселее работать, — говорит папа. — Только, пока весь дом откопаешь, охрипнешь. — И опять улыбается.
      Мой папа всегда улыбается. И мы стали копать снег. Больше копал папа, а я оттаскивала снег в сторону. Мы прорыли целый туннель. Туннель — это когда снег с двух сторон, и крыша тоже из снега. Мы совсем уже устали, когда папа наконец докопался до двери и открыл её. А оттуда как выскочит Ярик! Чуть не сбил нас с ног и давай кувыркаться в снегу.
      — Вот, — говорит, — хорошо, что вы нас откопали! А то мы сидим, как в ловушке.
      Ярику очень понравился большой туннель, который мы с папой прорыли.
      — Давай, — говорит, — прокопаем много маленьких!
      — Зачем? — спрашиваю.
      — Да просто так! Потом в прятки будем в них играть.
      Я согласилась, но вдруг вспомнила про кошку.
      — Что же твоя Мурка не выходит гулять? — спрашиваю я Ярика. — Я по ней соскучилась.
      Он смотрит на меня удивлённо и говорит:
      — Я сам её три дня не видел. Куда девалась — не знаю
      Мы пошли в избушку, но Мурки там нет. Спросили у бабушки — она тоже не знает.
      — Пойдём, — говорит Ярик, — поищем её на улице.
      — Нет, — говорю я ему, — если её здесь нет, то на улице её не найдёшь. Я тебя вместе с домом насилу нашла. Давай позовём её — может, откликнется.
      Начали звать:
      — Кис, кис!
      И вдруг, откуда-то из-под пола, слышим — мяучит.
      — Идём скорее раскапывать снег! — крикнул мне Ярик. — Я знаю дыру, где она влезла, а вылезть не может, потому что занесло. А кошка ведь не человек и не собака — она не умеет снег раскапывать.
      Мы схватили лопаты, й я стала помогать, а Ярик копать — быстро-быстро, быстрее папы. Я ему говорю:
      — Ты не спеши, а то скоро устанешь.
      А он говорит:
      — Когда беда, всегда надо спешить. Если тихо копать, Мурка может не дождаться, умереть с голоду пли замёрзнуть.
      А я говорю:
      — Почему замёрзнуть? Мне папа сказал, что под снегом тепло.
      А он говорит:
      — Тепло, когда немного сидишь. А когда несколько дней под снегом можно замёрзнуть. — И стал копать ещё быстрее.
      А Мурка сначала кричала тихо, но, как услышала, что мы копаем снег, стала кричать громко, только каким-то не своим голосом.
      Когда мы откопали, Мурка сначала не вылезала — боялась. Но мы её стали звать: «Мурка, Мурочка, выходи!» И она наконец вылезла. Глаза у неё были большие-пребольшие, какие-то чудные, как две льдинки. Ярик говорит — это оттого, что она очень замёрзла.
      Мы её схватили, закутали в бабушкину шубу, а когда она согрелась и вылезла из шубы, то оказалось, что кончик хвоста у неё отвалился. Ярик говорит, что он у неё отмёрз.
      Вот, дедушка, какие у нас морозы! Но за меня ты не бойся, у меня хвоста нет.
      Сегодня мы с Яриком нарыли много маленьких туннелей и хотели играть в прятки, но приехал его папа и сказал, что заберёт Ярика с собой в тундру к оленям. Он говорит, что у них там в совхозе их целая тысяча. Я думала, что Ярик побоится и не поедет, но он страшно обрадовался и сказал мне, что давно просился.
      Мне стало жалко, что Ярик уедет, а я останусь здесь одна, но он мне обещал, что, когда приедет обратно, расскажет всё, что с ним приключится. И тогда я тебе, дедушка, всё напишу.
      Я по тебе очень соскучилась, дедушка! Приезжай к нам! И скажи Лене, и Вовке, и Кате, и Серёжке, и всем ребятам с нашего двора — пусть они тоже приезжают. У нас здесь и кино есть. Прямо на небе показывают разноцветные картинки. И синие, и красные, и зелёные — такие красивые, такие красивые! Папа говорит — это северное сияние.
      А пока до свидания. Папа говорит, что пластинка уже кончается».
      На этом пластинка действительно кончилась.
      — Вот, сорока, сколько натрещала! — сказал дед Степан, вставая с дивана. Он деловито переменил иголку в проигрывателе и пустил пластинку в четвёртый раз.
     
     
      ТИМКИНЫ ЯЗЫЧНИКИ
     
      Если на горячую сковороду положить русского масла, а затем вылить на неё, предварительно взболтав, одно или два яйца, через несколько минут зажарится именно такая яичница, какую Вася Морковкин больше всего любил. Любил, да вдруг разлюбил. И даже больше: долгое время он видеть её не мог. А всё из-за Тимки с его язычниками.
      Был воскресный майский день. В школу идти не нужно, и дел никаких нет. Тут как раз и пришёл Тимка.
      — Хочешь быть язычником? — спросил он.
      — Что за вопрос?! — ответил Вася. — Конечно, хочу. Только что это такое?
      — Язычники — это древние люди. Они поклонялись солнцу, И в честь солнца жарил и круглые блины и яичницу… Ведь у вас есть сковороды?
      — Есть, — ответил Вася.
      — И все круглые?
      — И все круглые.
      — Значит, и ты немного язычник, А чтобы стать настоящим; нужно яичницу жарить прямо на костре в лесу. Потому что у настоящих язычников печек ещё не было. Понял?
      — Понял, — ответил Вася.
      — Ну так вот, — продолжал Тимка. — Если хочешь быть язычником, пойдём, в лес. Я уже и-яйца захватил. Вот посмотри: целый пяток.
      Предложение Тимки стать язычником Васе очень понравилось. Он сходил в чулан, где у бабушки в кошёлке лежали яйца, осторожно вынул пять штук и сунул в карман.
      — Сковородку не забудь, — напомнил Тимка. — Ваша удобная, с ручкой.
      Наконец всё было готово. Завернув сковороду в газету и прихватив соль и спички, ребята потихоньку вышли из дому. Стараясь не попадаться бабушке на глаза, они быстрым шагом направились к лесу.
      Хорош лес весной! Вот он — ярко-зелёный от недавно распустившейся листвы. Свежий, словно омытый ключевой водой и весь пропитанный запахом древесного сока и лопнувших почек. А на земле прошлогодняя сухая листва. «Шур-шур», — шуршит она под ногами. Там, где листвы мало, зеленеет трава. Там же, где сухие листья лежат толстым слоем, лишь отдельные травяные стрелки пробились наружу. А тишина какая!
      — Э-э-эй! — крикнул Вася и прислушался.
      «Э-э-э!» — отозвалось эхо.
      — Ва-ся! — крикнул Тимка.
      «А-а!» — снова прокатилось по лесу.
      Тимка крикнул ещё что-то и ударил палкой по дереву. Наверху послышался шорох, и вспугнутая птица быстро скрылась в зелени.
      — Тимка, смотри — дупло! Давай слазим, поглядим, кто в нём живёт, — предложил Вася.
      — Подожди со своим дуплом! Я тут яйцо, кажется, кокнул, — отозвался Тимка.
      — Совсем?
      — Сейчас посмотрю. — Тимка вынул из кармана треснутое яйцо и осторожно, чтобы не вытекло, положил на землю. А затем достал и остальные.
      Вася тоже вытащил всё содержимое своих карманов.
      — Ну что, разводить костёр? — спросил он.
      — Подожди, — отозвался Тимка. Он быстро срезал тоненькую осинку, разломил её на три части, заострил колышки и прямо сковородой вбил их в землю.
      — Вот теперь разводи, — сказал он, поставив на них сковороду, как на треножник.
      — А колышки не сгорят? — спросил Вася
      — Сырые-то?
      Вася не спорил. Сунув под сковороду сухие веточки, он чиркнул спичкой. Весело потрескивая* костёр быстро разгорелся.
      — Смотри-ка, уже горячая, — сказал Тимка, до
      тронувшись до сковороды. — Можно начинать. Он взял треснувшее яйцо и, ударив по нему ножиком, ловко вылил на сковороду. Потом взял второе, третье… Вася подложил остатки хвороста в костёр и пошёл собирать новый.
      Когда через несколько минут он возвратился с охапкой сухих веток, сковорода была уже наполнена до краёв.
      Вдруг Вася заметил, что на земле загорелась прошлогодняя, сухая листва. Маленькие, но очень подвижные язычки пламени, перебегая с места на место, образовали как бы кольцо вокруг костра. Это кольцо медленно расширялось, оставляя позади чёрный пепел сгоревших листьев. Васе это не понравилось. «Так можно и лес запалить», — подумал он и, бросив на землю хворост, стал не спеша затаптывать горящие листья.
      «Хорошо, когда на ногах ботинки, — подумал он, наступая прямо на огонь. — Вот босыми так не наступишь!».
      Первое время ему казалось, что загасить горящие листья дело пустяковое. Но вскоре он убедился, что, пока он затаптывал огонь в одном месте, в другом огненное кольцо расширялось ещё больше. Через минуту он уже не переминался с ноги на ногу, а работал ногами, как заправский танцор.
      — Что ты носишься? — недовольным тоном спросил Тимка. — Пыль поднял!
      — Листья загорелись. Никак не погашу! — запыхавшись и продолжая бить по земле ногами, ответил Вася.
      — А ты вот так! — Тимка перестал помешивать в
      сковороде и, подойдя к горящим листьям, ударил ногой раз, другой…
      Там, где он ударял, огонь гас. Но это был лишь маленький кусочек огненного кольца. А чтобы загасить всё кольцо, Тимке вскоре пришлось, так же как и Васе, выделывать ногами всевозможные коленца. Теперь они оба носились по кругу, но дело не двигалось.
      — Сбивай пламя курткой! — крикнул Тимка и, скинув с себя пиджак, ударил им по земле.
      Вася скинул курточку. И они, как цепами, замолотили по земле. Вася так разошёлся, размахивая курточкой, что не заметил, как зацепил за ручку сковороды. Сковорода с целым десятком яиц опрокинулась, и ещё не успевшая зажариться яичница залила костёр. Услышав шипение, Вася обернулся, да так и замер.
      — Ты что стоишь? — крикнул Тимка.
      — Яичницу опрокинул…
      — Эх ты, растяпа!
      Вася ожидал, что Тимка будет здорово ругаться. Но Тимка больше ничего не сказал. Какая уж тут яичница, когда лес загорается!
      И они снова принялись гасить огонь. Несколько раз им казалось, что перевес на их стороне. Но потом они видели, что полузатушенная листва опять разгорается. А тут ещё, как назло, подул ветер. Вот всегда так: где пожар, там и ветер! Теперь уже горел не только верхний сухой слой листьев, но и ниже лежащий — сырой, от которого пошёл едкий дым. В горле у ребят запершило, из глаз потекли слёзы. Они остановились на минуту, чтобы перевести дух, и вдруг увидели, что весь лес затянуло синеватой пеленой дыма. А по земле справа и слева, словно поддразнивая их, по-прежнему прыгали красные языки пламени. С появлением ветра огонь уже бежал не кольцом от костра, как прежде, а лишь в одну сторону, но гораздо быстрее.
      — Не погасить нам! — испуганно прошептал Вася.
      — Давай сгребать листья в сторону — тогда огонь не сможет продвигаться, — вдруг предложил Тимка.
      — Давай! — обрадовался Вася.
      Как утопающий хватается за соломинку, так и они ухватились за эту мысль.
      Отбежав по ветру несколько шагов от огня, ребята с новой энергией принялись очищать-землю от сухих листьев. Но через минуту огонь уже подошёл к ним вплотную.
      Как и предполагал Тимка, подойдя к очищенному месту, огонь остановился и дальше не пошёл. Но зато сразу же обошёл их по сторонам.
      Ребята снова отбежали от огня, на этот раз подальше, и заработали ещё быстрей. Но едва они успели очистить полосу земли в несколько метров, как огонь, подобравшись к ним, опять стал обходить их.
      — Мало отбегаем, — чихая и кашляя от дыма, прохрипел Вася.
      Айда! — скомандовал Тимка.
      И они сорвались с места. Опрометью пробежав метров сто, они остановились. Слева от них шла широкая просека, густо поросшая травой. А справа в просветах между деревьями виднелась поляна. Ребята сразу сообразили, что, если очистить полосу земли от просеки до поляны, путь огню будет преграждён. Но успеют ли они?
      Не теряя ни минуты, они снова принялись за очистку.
      — Только чище сгребай, — предупредил Тимка, — не оставляй листьев — по ним огонь перескочит. Тогда всё пропало!
      — Ладно! — отозвался Вася, орудуя суковатой палкой, как граблями.
      Работать здесь было легче. Вдали от огня дым рассеивался и поднимался кверху. Дышалось свободнее, и работа спорилась. Чем больше продвигались они вперёд, тем длиннее становилась сзади них чёрная полоса земли, очищенная от сухих листьев. Пот градом катился с них, рубашки взмокли и прилипли к телу. Руки и ноги ныли от напряжения. Но ребята не обращали ни на что внимания. Сейчас минуты — вернее, секунды — решали, кто победит: они или огонь.
      — Нажмём ещё немножко, — подбадривал Тимка.
      Спасительная поляна была уже близко, но и огонь не дремал. Из-за деревьев его ещё не было видно. Но по тому, как сгущался дым, по тому, как он всё сильней и сильней лез в глаза, в нос, заполнял лёгкие, ощущалось его неумолимое приближение. А вскоре показался и он сам. Как огромная змея, извиваясь между стволами деревьев, он перекатывался по земле, шипя и шурша листьями.
      Как только огонь стал виден, силы ребят удесятерились.
      — Врёшь, не пройдёшь! — приговаривали они и-ещё проворнее работали руками.
      Метр, два… пять — ещё немножко! Огонь был от них всего в нескольких шагах, когда листья кончились. Очищать больше нечего. А это значило — победа за ними.
      Усталые и не в силах держаться на ногах, они тут же повалились на траву и, лёжа на животе, стали наблюдать за огнём.
      Добравшись до очищенной от листьев полосы, огонь остановился. В поисках новой пищи он заметался вправо, влево… Ярко вспыхнули последние сухие листочки, и огонь словно ушёл под землю. Ещё дымилась сырая листва. Ещё, потрескивая, кое-где догорали сухие ветки, но противные красные язычки пламени больше уже не бегали по земле. Ребята смотрели на затухающий пожар, и им верилось и не верилось: неужто всё кончилось?!
      От радости они готовы были тут же исполнить танец язычников, о котором Тимка читал в книжке. Но вдруг из-за ближайших кустов орешника галопом на пегой лошади выскочил усатый дядя и чуть было не подмял их. Мальчики вскрикнули, а лошадь резко отпрянула в сторону. Шапка усатого дяди скатилась на землю, обнажив лысую голову, а сам усач от резкого рывка лошади беспомощно взмахнул руками и повалился на бок.
      «Дядя Иван, лесник», — мелькнуло у ребят в голове, и, не сговариваясь, они пустились наутёк.
      — Стой, стой! — раздалось сзади них.
      К кому относились эти слова — к лошади или к ним, они не знали, но на всякий случай припустились бежать ещё быстрее.
      Перемахнув через небольшую поляну, они нырнули в овраг, поросший мелким кустарником. Только здесь они почувствовали себя в безопасности и, пробежав ещё немного, остановились, чтобы перевести ДУХ.
      — Ох, и всыплют нам, если дядя Иван узнал нас! — сказал Вася.
      — Не бойся, тебя не узнал! — засмеялся Тимка. — Смотри, на кого ты похож!
      Действительно, вытирая пот, Вася размазал Полину такие полосы пыли и копоти, что был похож на трубочиста. Особенно черно было под носом. Здесь, вероятно, он чаще всего водил рукой.
      — Смотри, смотри! — всё сильнее смеялся Тимка. — У тебя усы, как у дяди Ивана.
      Вася готов был уже рассердиться на приятеля, но, взглянув на него, вдруг тоже закатился от смеха;
      — А у те… а у тебя на носу!.. — с трудом выговорил он. — И на голове…
      Больше ни тот, ни другой не могли сказать ни слова. Глядя друг на друга, они смеялись до коликов в животе.
      — А где моя сковородка? — вдруг спросил Вася. — Как — где?
      Мальчики растерянно огляделись. Только тут они поняли, что забыли её на костре. Вася тут же хотел бежать за ней, но Тимка остановил:
      — Куда ты? Хочешь, чтобы лесник сцапал? Подождём, пока уедет.
      И Вася остался.
      Чтобы как-то выждать время, они спустились ниже по оврагу к небольшому роднику и наскоро вымыли лица, шеи и даже стриженые головы. Только после этого они с большой осторожностью, готовые в любую минуту «дать стрекача», отправились за сковородой.
      «Только бы не нашёл её дядя Иван!» — мелькало у них в голове.
      Вот и обгорелое место. Вот и толстая липа с дуплом, которое они так и не осмотрели. А внизу — почерневшие от огня три колышка. Но сковороды не было. Свежие вмятины от лошадиных копыт всё объясняли.
      — Что же теперь делать? — растерянно спросил Вася.
      Тимка молчал. Он тоже не знал, что делать, и чувствовал себя очень виноватым перед приятелем. Ведь это он зазвал Васю в лес, он сказал, чтобы тот взял сковороду… Но разве он знал, что так получится?!
      Всю дорогу домой ребята старались придумать, как выйти из беды, но так и не придумали.
      Вечером, когда Васина бабушка возилась у печи, Вася невольно посматривал на то место, где ещё утром лежала сковорода.
      «Хватится или нет? — думал он. — Эх, хорошо Тимке — у него все сковороды на месте! Хитрый! «Ты, говорит, возьми свою — ваша удобнее, с ручкой». А я-то, дурак, взял! Больше меня не поймаешь на эту удочку! Да и вообще больше он мне не товарищ!»
      От всех этих мыслей у Васи было очень скверно на душе. А тут ещё бабушка… Всё же хватившись своей пропажи, вдруг спросила, не видел ли он сковороды с ручкой, куда-то запропастилась.
      — Не видел, — соврал Вася, не глядя на неё, и поспешил лечь спать.
      «Утро вечера мудренее», — вспомнил он бабушкину поговорку.
      Утро для Васи действительно оказалось мудренее. Не успел он сесть за стол, как вошла бабушка и поставила перед ним — что бы, вы думали? — сковороду, ту самую злополучную сковороду с ручкой. И не пустую, а с вкусно пахнущей яичницей. От неожиданности Вася раскрыл рот и растерянно заморгал.
      — Ешь, пока горячая, — сказала бабушка, — да беги к своему дружку. Благодари, что выручил тебя.
      — Тимка? — удивился Вася.
      — Кто же больше? Ведь язычников вас только двое.
      Краска стыда медленно поползла по Васиному лицу.
      «Вот так Тимка! — думал он. — Не побоялся пойти к дяде Ивану! А я-то не хотел с ним дружить!»
      Так и не дотронувшись до яичницы, Вася вылез из-за стола и побежал к приятелю.
     
     
      ДОМОВОЙ
     
      Петька проснулся рано. Открыл глаза и сразу вспомнил всё, что произошло накануне. А произошло что-то необыкновенное: вдруг, ни с того ни с сего, на колхозной конюшне объявился домовой и стал кататься на племенном коне, по кличке «Шустрый».
      Впервые об этом заговорили три дня назад. Петькин дед готовился задать Шустрому корм. Взглянул дед на коня, да так и ахнул: потемнел конь от пота, из гнедого почти чёрным стал. Бока тяжело вздымались, словно Шустрый только что проскакал пятьдесят километров без Отдыха.
      «Что за притча! — подумал дед. — Неужто мне показалось? Провёл ладонью по шерсти — рука стала мокрой. Так и есть! Кто-то ночью катался на коне. Но кто мог на племенном, когда другие кони есть?»
      Целый День дед старался разгадать это, но так и не разгадал.
      А на следующее утро повторилось то же самое. На конюшню дед пришёл ещё раньше, и Петька с ним увязался.
      Шустрый снова был весь взмыленный. Он, как заяц, нервно прядал ушами, словно к чему-то прислушиваясь. При малейшем прикосновении дрожал мелкой дрожью.
      — Должно быть, стар я стал, — сказал дед, в недоумении почесав затылок. — Водит меня кто-то вокруг пальца… Придётся ночку не поспать, проследить.
      Петька смотрел на коня и тоже ничего не понимал. «А что, если это домовой?» — вдруг подумал он. Давно ещё от деда он слыхал, что в каждом доме живёт домовой.
      — Дедушка, а может, это домовой катался? — спросил он.
      — Не знаю, — ответил дед. — Вот ужо увидим. А ты пока не мешайся.
      Дед целый день был сердит и ни с кем не разговаривал. А вечером стал собираться.
      «Домового идёт ловить», — сразу догадался Петька и пристал к деду: возьми с собой, да и только! Дед долго не соглашался, потом махнул рукой.
      — Ладно, — сказал, — собирайся.
      А что Петьке собираться? Накинул на плечи пальтишко, взял электрический фонарик, подарок отца, — и готов.
      Было уже совсем темно, когда они пришли на конюшню, где в отдельном помещении стоял Шустрый, и уселись на вязанке соломы. Шустрый с хрустом жевал корм, изредка пофыркивая.
      — Ты фонарик-то не зажигай, — предупредил дед, — а то спугнёшь своего домового.
      — Дедушка, а какой он? — спросил Петька.
      — Не знаю, парень, не приходилось видеть. Вот леших в лесу видел.
      — Расскажи, дедушка! — Петька навострил уши»
      — Сейчас. — Дед достал из кармана кисет с табаком, но, вспомнив, что на соломе курить нельзя, сунул обратно.
      — Ну так слушай. Иду я раз под вечер по дубовой роще. Целый день работал — устал. Смотрю: пень стоит. Весь мхом да лишаями оброс. Дай, думаю, присяду, малость передохну. И только собрался присесть, глядь — а пня уже нет, а вместо него коряга. Сучья-руки свои тянет ко мне, схватить хочет.
      — Схватил? — спросил шёпотом Петька.
      — Лешие не хватают, они только пугают. — Дед замолчал и опять полез в карман за кисетом.
      — Дедушка, расскажи что-нибудь ещё, — попросил Петька.
      — Э, парень, ночь-то ещё велика! Успеешь, наслушаешься. А я пойду покурю.
      Когда Петька остался один, ему стало казаться, что со всех сторон к нему тянутся невидимые руки. Вытянув шею, он стал озираться кругом, но в темноте ничего не было видно, лишь слышалось, как за
      стеной пофыркивают другие кони. Шустрый больше не жевал. Он слегка переминался с ноги на ногу. Потом вдруг тяжело опустился на землю.
      «Лёг спать», — подумал Петька и сам поуютнее свернулся на соломе. Ему было уже не так страшно. Он зевнул и закрыл глаза. А когда открыл, ему показалось, что он ни капельки не спал. Но Шустрый уже не лежал, а метался по стойлу и бил копытами. Петька услышал, как что-то загремело. Это перевернулась кормушка.
      «Домовой!» — мелькнуло у него в голове. И в ужасе он вскочил, сжимая в руке фонарик.
      «Дедушка!» — хотел закричать Петька, но крика не получилось.
      Вдруг фонарик сам собою зажёгся и осветил Шустрого. Конь тряс головой, потом, заржав, неожиданно взвился на дыбы, словно желая сбросить с себя невидимого всадника. И Петька вдруг увидел домового. Стараясь не упасть, домовой цепко держался за гриву коня. На свету сверкнули его маленькие глазки-бусинки. Он пробежал по спине Шустрого и соскользнул вниз. Шустрый вскинул зад и с силой ударил ногами в перегородку. Доска с треском сломалась и вылетела из пазов. Петьке показалось, что это домовой, удирая, ломает конюшню. Он выронил фонарик и бросился вон, чуть не сбив с ног деда, который спешил на шум.
      — - Дедушка, здесь домовой! — закричал Петька и вцепился деду в рукав.
      — Болтай глупости! — сказал дед, торопливо входя в конюшню. — Наслушался сказок, вот и мерещится всякое.
      — Не мерещится! Он, дедушка, катался на Шустром! А я как осветил! А он как соскочит! А Шустрый как даст!..
      — Ладно, ладно! — проворчал дед. — У страха глаза велики.
      Он поднял всё ещё горевший фонарик и направил свет на Шустрого. Конь уже не взвивался на дыбы, но всё ещё беспокойно вертелся по стойлу.
      — Ну что ты, что ты, дурашка! — примирительно заговорил дед. — Ишь, разбушевался!
      — Видишь, дедушка! — сказал Петька. — Это он домового испугался. Домовой такой страшный, с хвостиком…
      — Ладно, пусть будет с хвостиком, — согласился дед, усмехаясь в бороду. — А тебе, парень, давно пора спать. Идём-ка, провожу домой.
      Петька чувствовал, что дед ему не верит. Это ему было очень обидно.
      «Как сам лешего видел, — думал он, — так это правда! А как я — так, говорит, сказки!»
      И Петьке вдруг страшно захотелось доказать деду, что ему не померещилось, что он в самом деле видел домового.
      В эту ночь он долго не мог заснуть. А вот сейчас, только раскрыл глаза, сразу всё вспомнил. Вспомнил и то, что вчера ещё решил изловить домового. Вот только на какую приманку? Кто знает, что домовой больше любит: сахар с конфетами или морковку с капустой? А может, как соседский Бобик, куриные косточки?
      — Положу ему всего понемножку, — решил наконец Петька.
      Он быстро встал, оделся, захватил незаметно от деда приманки и шмыгнул на улицу.
      Ему не хотелось раньше времени никому говорить о своём плане: ещё смеяться будут. Он долго копался в сарае, потом выбежал, держа в руках что-то прикрытое мешковиной, и отправился к конюшне.
      К вечеру из ветеринарного пункта приехал лошадиный доктор — Семён Семёнович — и зашёл за дедом.
      — Мне ваш председатель звонил, — сказал он. — Пойди покажи, что у вас с Шустрым.
      Петьке было интересно узнать, что будет делать Семён Семёнович, поэтому он тоже отправился на конюшню.
      Семён Семёнович осмотрел Шустрого со всех сторон, затем, разжав ему челюсти, заглянул зачем-то в рот. Потом вдруг схватил Шустрого за язык и, свернув его набок, стал осматривать зубы. Видимо ничего не найдя, отпустил язык и стал поочерёдно осматривать копыта.
      — Конь здоров, — наконец сказал он, похлопав Шустрого по крутой шее. — Только вот уход за ним плохой… Смотри-ка! — обратился он к деду и, захватив клок шерсти со спины Шустрого, дёрнул. Половина захваченных волос осталась у него в пальцах. — Не чистишь.
      — Я чистил, — стал оправдываться дед.
      Тем временем Петька вышел на улицу и шмыгнул за угол. Через несколько минут он выскочил обратно, весь красный от возбуждения. В руках у него была крысоловка, в которой испуганно метался небольшой зверёк с жёлто-бурой спинкой и белым животиком.
      — Дедушка! — радостно закричал Петька, вбегая в конюшню. — Я домового поймал!
      Дед только сердито отмахнулся и приказал не баловаться. Но Семён Семёнович заинтересовался.
      — А ну покажи, что у тебя там? — спросил он всматриваясь.
      — Домовой, — смущённо ответил Петька. — Я вчера видел, как он на Шустром катался.
      — Смотри-ка, старина! — смеясь, сказал Семён Семёнович и поднял высоко крысоловку. — Внук-то твой отличился — в самом деле «домового» поймал.
      — Правда? — радостно воскликнул Петька, и глаза его заблестели.
      — Конечно, правда. Это самый натуральный «домовой». А говоря точнее — ласка, из породы куниц. Это редкий зверёк в здешних краях. Мы голову ломаем, не знаем, что с Шустрым, а ведь это ласка мучила его.
      — Неужто? — удивился дед.
      — Да. Кони сейчас линяют. А ласка, по обыкновению, волос для своего гнезда собирает прямо с животных. Шустрый — конь молодой, резвый. Ему щекотно от прикосновения зверька, он старается сбросить с себя ласку. И чем больше старается, тем крепче цепляется за него ласка и ещё больше щекочет.
      — Уничтожать их надо! — проворчал дед. — Маленький зверёк, а сколько беспокойства!
      — Коня чистить надо, — сказал Семён Семёнович, — тогда не будет беспокойства ни вам, ни Шустрому. А зверёк этот полезный. Он за один день столько мышей уничтожит, сколько мышеловкой за год не поймаешь.
      Петька слушал взрослых, а сам глаз не мог отвести от невиданного зверька. Наконец он решился и дёрнул деда за рукав:
      — Давай не будем её убивать! Дай я покажу её ребятам!
      Дед молчал.
      — Я тебе буду помогать чистить Шустрого! — приставал Петька. — Ведь Семён Семёнович сказал: если будем чистить, ласка не будет на Шустром кататься.
      — Ладно, — согласился дед, — тащи скребницу.
      И они тут же так вычистили Шустрого, что шерсть на нём залоснилась, как шёлковая.
      Так Петька стал каждый день помогать своему деду ухаживать за Шустрым.
      Домовой больше не показывался.
      Да, по правде говоря, Петька и сам убедился, что домовые бывают только в сказках.
     
     
      ЭОЛОВА АРФА
     
      Был жаркий июльский день. Мы с ребятами шли на реку купаться. Мимо, обгоняя нас и поднимая облако пыли, проехал колхозный грузовик. У крайней избы грузовик круто развернулся и стал. Из кабины вышел шофёр Вася и незнакомый нам человек в матросской форме. Навстречу им выбежала тётя Настя. Она обняла приезжего и, взяв из его рук футляр с гитарой, увела в избу. Шофёр Вася вытащил из кузова чемодан и тоже скрылся за дверью.
      — Кто это приехал? — спросил Костя.
      — Матрос, — быстро ответил Петька, хитро прищурившись.
      — Вижу.
      — Ну, а видишь — чего спрашиваешь?
      — Это к тёте Насте родственник приехал, — объяснил Николка. — Я слышал, она утром говорила Васе, чтобы он заехал за ним к поезду.
      — Эх, и хорошо быть моряком! — вздохнул Костя.
      — Верно, — подтвердил я.
      Мне нравилась и морская форма, и сами моряки. Хотя живых моряков я видел мало, а больше на картинках и в кино, но те, которых я видел, были такие ладные, такие ловкие!.. И меня, как и Костю, тянуло к ним.
      — Когда буду призываться, — продолжал Костя, — обязательно попрошусь во флот.
      — Ну да, так тебя и взяли! — подзадоривал Петька.
      — Тебя возьмут!
      — А я и не собираюсь. Я в разведчики пойду. То ли дело разведчик! — Петька отбежал в сторону, пригнулся к земле и, крадучись, как кошка, вдруг прыгнул на мнимого врага.
      — Смотри, как бы тебя самого не сцапали! — крикнул Николка и хотел было схватить Петьку, но тот увернулся и кинулся бежать.
      Мы припустились за ним и скоро все были возле речки.
      Купались мы долго: вылезали на берег, отогревались и опять влезали в воду. И, только накупавшись вволю, отправились домой.
      Проходя мимо избы тёти Насти, мы снова увидели приезжего моряка. Он сидел на завалинке — чисто выбритый, в белоснежной форменке, а складки на брюках так были отутюжены, что, казалось, дотронься до них — обрежешь руку. Рядом с ним сидел конюх дед Григорий и крутил цигарку. Тут же на корточках примостились соседские две девочки-сестрёнки и в упор смотрели на моряка. Моряк что-то рассказывал — должно быть, интересное. Мы остановились поодаль и прислушались.
      — Заходите, ребята, заходите! — вдруг пригласила нас тётя Настя. — Это ко мне племянник приехал… А это, Сеня, наша молодёжь, — показала она на нас.
      — Очень приятно, — сказал моряк, вставая и протягивая нам руку. — Будем знакомы. Семён Веткин.
      И вот только сейчас мы заметили, что моряк нас не видит. Да-да, не видит. Пожимая Петькину руку, он смотрел куда-то поверх наших голов.
      — Это Петька, — сказал дед Григорий, не обращая внимания на наше замешательство. — Как говорится, «первый парень на деревне».
      Девочки фыркнули, но Петька метнул на них такой убийственный взгляд, что они сразу умолкли.
      — А это Костя, — продолжал дед. — Умная голова. Подрастёт — обязательно председателем выберем.
      Мы с Николкой, не дожидаясь дедовых объяснений, поздоровались разом.
      — Куда же вы держите путь? — спросил дядя Сеня.
      — По домам. Мы купаться ходили.
      — А что купание у вас хорошее?
      — Хорошее, очень хорошее! — Мы наперебой стали расхваливать нашу речку: — Берег крутой, с него можно прыгать в воду. И дно чистое, без ила.
      — А меня будете с собой брать?
      — Конечно, конечно! — с радостью обещали мы. Мы стали расспрашивать дядю Сеню, надолго ли он к нам приехал, где был раньше, и вскоре узнали, что приехал он сюда погостить, что зрение потерял на фронте в Великую Отечественную войну. Служил он тогда на Чёрном море, на «Морском охотнике».
      «Морской охотник» — это такой военный катер, который топит вражеские подводные лодки. Топит, конечно, и другие корабли, но главное — подлодки. Там и ранило дядю Сеню. А случилось это так.
      Рано утром они шли с боевого задания к себе на базу. Настроение у всех было весёлое: задание выполнили перехватили вражеский транспорт и затопили. Вдруг — боевая тревога. Смотрят — фашистский «Мессер» летит. Разом все стали по своим местам: кто к пушке, кто куда. Стал и дядя Сеня к своему пулемёту. А «Мессер» взмыл кверху и давай пикировать. Пять раз пикировал и бросал бомбы — и всё мимо. Командир на катере был хитрый: только самолёт сбросит бомбу и делает новый заход, командир быстро меняет курс, и бомбы ложатся рядом. Стал самолёт пикировать в шестой раз; смотрит дядя Сеня — прямо на него летит. Нажал он гашетку пулемёта, дал длинную очередь — понеслись струйки трассирующих пуль прямо самолёту в лоб. Самолёт летит, а дядя Сеня всё жмёт на гашетку. Вот и всё. Больше он уж ничего не помнил. Очнулся только в госпитале. Хотел приподняться — и не мог: страшная боль в голове, а в глазах — темно. Позже ему рассказали, что от взрыва шестой бомбы, которая упала недалеко от катера, его приподняло воздушной волной, ударило обо что-то головой и чуть, не выбросило за
      борт. «Мессеру» же так и не удалось выйти из пике, и он упал в море. А дядя Сеня был награждён.
      Мы долго сидели с дядей Сеней на завалинке и только вечером, когда пригнали скотину, разошлись по домам.
      На другой день, как и обещали, мы зашли за дядей Сеней и вместе пошли на реку, на наше обычное место у старой ивы. Раздевшись, дядя Сеня, осторожно ощупывая ногами берег, вошёл в воду.
      Мы налетели на него, подхватили и потянули за собой. Нам очень хотелось показать перед ним свою ловкость. Мы плескались, забирались на иву и прыгали с неё, плавали наперегонки, ныряли… И вылезли, когда посинели от холода.
      — Ну что, по домам? — спросил дядя Сеня.
      — Нет, домой ещё не хочется, — сказали мы. — Мы немного обогреемся и опять будем купаться.
      — А я нисколько не замёрз, — сказал Николка, вздрагивая от холода, и бросился в воду.
      Вот тут-то и приключилась история, после которой мы ещё больше подружились с дядей Сеней.
      Доплыв до середины реки, Николка неожиданно исчез под водой, но через секунду вынырнул, заплескал по воде руками и снова скрылся. Так повторилось несколько раз.
      — Ребята, смотрите, что Николка вытворяет! — весело смеясь, показывал на реку Петька. — Эй, Николка, что ты там делаешь? — закричал он.
      Голова Николки показалась из воды, и, как бы в ответ на Петькин вопрос, над рекой раздался сдавленный возглас:
      — Помогите!..
      Сердце у нас ёкнуло.
      — Тонет! — прошептал Костя, сразу изменившись в лице.
      — Дурака валяет… — неуверенно проговорил Петька.
      — Помогите!.. — снова раздалось с реки.
      — Тонет, тонет!.. — закричали мы все; сомнений у нас уже больше не было.
      — Костя, беги за взрослыми! — крикнул Петька и бросился в воду.
      Я ринулся за ним. Но, опередив нас, бросился в воду дядя Сеня.
      Я ещё никогда не видел, чтобы человек мог так быстро плавать. Целые буруны воды клокотали вокруг его тела. Было такое ощущение, что он плывёт не на воде, а под водой.
      — Левее, левее! — кричали мы ему, видя, что он забирает немного в сторону.
      Дядя Сеня на секунду сбавлял ход, поднимая голову, прислушивался, и снова плыл. Наконец, услышав барахтанье и голос Николки, он поплыл уже прямо на него. А через минуту, ухватив сильной рукой Николкины вихры, приподнял его голову над водой. Скоро все уже были на берегу.
      Николка лежал пластом на земле и отплёвывался. Видно, он много хлебнул речной водички.
      — Если бы не дядя Сеня, лежал бы ты сейчас не здесь, а на дне речном и кормил бы раков, — оправившись от испуга, стал подшучивать Петька. ~ Пока мы подплыли бы к тебе малым ходом, ты бы уж «буль, буль» — отдал концы!
      — Как же это тебя угораздило? — спросил дядя Сеня Николку, когда тот немного пришёл в себя.
      — Ногу свело. Стала как деревянная, я испугался…
      В этот день мы уже больше не купались.
      Но все следующие дни опять торчали на речке. Не забывали мы и про дядю Сеню. Каждый раз, идя купаться, заходили за ним. Но он и сам скоро освоил тропинку, ведущую от его дома к речке, и иногда, не дождавшись нас» ходил на реку самостоятельно.
      Дядя Сеня очень любил купание. Он подолгу лежал на воде не шевелясь и не тонул. Вместе с нами заплывал далеко на середину реки и даже на другую сторону. Когда же нас не было, ему приходилось держаться возле берега. Это ему было очень неприятно. Плавал он легко и быстро, его всё время тянуло на простор реки. И как-то раз он в одиночку заплыл далеко от. берега. Мы в это время только ещё шли купаться. Зашли за дядей Сеней, но тётя Настя сказала, что он на речке.
      Мы быстро сбежали по тропинке к нашей иве, сбрасывая на ходу одежду. Смотрим, а дяди Сени нигде нет: ни на берегу, ни в воде. Одежда его и гитара, с которой он почти никогда не расставался, лежат, а он исчез.
      — Неужто утонул? — испугались мы.
      — Да нет, он здорово плавает, — сказал Петька. — Может, далеко заплыл. Посмотрим за мысом.
      Глянули, а он и в самом деле там берег ощупывает, выбраться не может. Ведь берег там крутой.
      — Дядя Сеня, вы что там, раков ловите? — крикнул Петька.
      — Какой там раков! — ответил дядя Сеня, сразу обернувшись на наши голоса. — С курса сбился. Вот никак и не мог пришвартоваться к своему пирсу.
      — Подождите, мы вам поможем! — закричали мы и попрыгали в воду.
      Но дядя Сеня уже плыл в нашу сторону.
      — Вот какая история получилась, — сказал он смущённо, когда мы вылезли из воды. — Все около берега барахтался, а сегодня решил подальше заплыть — уж больно захотелось… Доплыл, примерно, до середины, повернулся на спину, лежу и мечтаю, будто я не в этой речушке, а в Чёрном море. Так размечтался, что не заметил, как повернуло меня течением. Очнулся — плыву, а куда плыву, и сам не знаю. Ну, думаю, пора и восвояси. И вот, как видите, забрёл не туда.
      — Скучаете о море, да? — спросил я.
      — Скучаю, ребята. Много бы я дал, чтобы ещё поплавать! Эх, хоть бы одним глазком взглянуть!.. Когда подрастёте, — продолжал он, — обязательно побывайте там; Красивее Чёрного моря нет. Оно хоть и называется «чёрным», но таким бывает только в шторм. А в ясную погоду оно и зелёное, и синее, и голубое. Если нарисовать — не поверите.
      Дядя Сеня помолчал немного, задумался, потом не спеша взял гитару и, пробежав пальцами по струнам, негромко запел:
     
      Море зовёт меня,
      Море манит…
     
      Мы молчали, и под его пение нам представлялось море, всё залитое яркими лучами южного солнца, сверкающее разноцветными огнями. Красавцы корабли, смело рассекая волны и гордо подняв флаги, шли, как на параде.
      Неожиданно дядя Сеня оборвал песню.
      — Ну что ж… видно, придётся барахтаться около берега, ничего не поделаешь! — как бы отвечая своим мыслям, проговорил он и встал. — До свидания, хлопцы, пойду домой.
      Дядя Сеня ушёл, а мы долго ещё сидели и молчали.
      «Вот ведь моряк, да какой! — думали мы. — Ему бы не только в море — в океане плавать! А он в нашей речке — от берега ни на шаг!..»
      — Ну что бы нам сделать для него? — вздохнув, сказал Костя.
      — А что сделать? — спросил Николка.
      — Ну, я не знаю — что… Какой-нибудь маяк надо придумать, чтобы дядя Сеня мог свободно плавать и находить дорогу обратно.
      — Но маяки строят для зрячих, — сказал Петька. — Идёт корабль ночью, а из темноты огонёк ему мигает. Ведь дядя Сеня не увидит такой маяк.
      — Так маяки же разные бывают, — возразил я, — Бывают световые, а бывают и звуковые. Вот, например, когда густой туман, свет маяка не виден, тогда включают сирену; она гудит, и её далеко слышно. Вот было бы здесь поблизости электричество — мы могли бы попробовать сделать сирену. Ну а так — я не знаю, что можно придумать…
      — А что, если… что, если приспособить дяди Сенину гитару, — задумчиво проговорил Костя, — чтобы ветер на ней играл… Ну, не играл, а чтобы она просто звенела. Ведь гудят же от ветра телеграфные провода.
      — Верно, верно! — подхватили мы. — У дяди Сени слух хороший, он услышит.
      Но потом нам стало жалко гитару. Так, пожалуй, можно и испортить её.
      — А может, просто вбить два кола и натянуть на них струны или проволоку?
      — Так здесь же ветра нет, — сказал Николка. — Здесь всегда так тихо, что на иве ни один листок не шелохнётся.
      — Ветра только здесь, внизу, нет, — возразил Костя, — а ты попробуй поднимись на косогор — там всегда ветер, даже в тихую погоду.
      — Ну-ка, я проверю, — сказал Петька.
      Он быстро взбежал по косогору и остановился на краю обрывистого берега. Рубаха на нём сразу вздулась пузырём, а волосы взъерошились.
      — Видите? — показал на него Костя. — Пошли домой, попробуем…
      Два дня мы мастерили наш звуковой маяк. Решено было сделать деревянную раму и натянуть на неё струны.
      Когда всё было готово, мы вынесли раму на ветер для испытания. Но она молчала.
      — Вот те на! — сказал Петька. — Ни звука! Придётся, Костя, тебе самому играть на, ней, как на гитаре.
      — Почему это мне?
      — Ты придумал, ты и играй.
      — Я придумал! А может, ты плохо струны натянул. Вот иди и играй сам!
      — Я плохо натянул?!
      — Бросьте ругаться! — остановил я приятелей. —
      И ты, Петька, не петушись! Размахался, как ветряная мельница. Давайте лучше подумаем, как сделать, чтобы заиграла.
      — Мельница? Кажется, это идея!.. — сказал Костя. — А что, если нам сделать ветряные вертушки из дранки и прикрепить их к раме? К концам приделать заострённые гусиные пёрышки. Вертушки будут вертеться от ветра и пёрышками цеплять за струны.
      — Что ж, давай сделаем, — согласились мы.
      И работа снова закипела.
      На другой день, когда мы с Костей мастерили вертушки и соображали, как их приладить к раме, появился Петька.
     
      …И колокольчик — дар Валдая
      Звенит уныло под дугой, —
     
      во весь голос распевал он.
      — Ты что это распелся? — спросил его Костя.
      — Что распелся? Угадайте!.. Эх вы, техники-механики! Вот слушайте! — И он потряс свёртком.
      — Что это у тебя? Бубенцы?
      — Самые настоящие! И колокольчик — дар Валдая, как в песне поётся. Я это у себя в чулане нашёл. Разве одни струны будет далеко слышно? А вот если ещё и это добавить, — он позвонил в колокольчик, — то и за километр услышишь! Только к ним тоже надо приспособить вертушки.
      — Молодец, Петька! — похвалил его Костя. — Сейчас попробуем.
     
      Наконец наступил день, когда всё было готово. Вертушки вертелись, струны и бубенцы звенели. В последний раз проверив работу, мы аккуратно всё сложили и отправились на реку. Оставалась последняя трудность — приспособить раму так, чтобы дядя Сеня и не догадался о её существовании. Нам очень хотелось, чтобы это было для него неожиданно.
      Подойдя к реке, мы отошли немного в сторону от тропинки, уселись на траву и стали ждать. Было уже под вечер. Мы знали, что в это время дядя Сеня собирался купаться. В самом деле, ждать нам долго не пришлось: вскоре он показался на тропинке,
      — Тихо! — предупредил Петька.
      Мы молча пропустили дядю Сеню, подождали, пока он разденется и войдёт в воду. Тогда осторожно, стараясь не шуметь, повесили раму на столб и стали ждать, пока дядя Сеня заплывёт подальше.
      — Запускайте! — наконец скомандовал Костя.
      Мы разом отпустили все вертушки. И вот над рекой в вечернем воздухе поплыл странный перезвон: мягко пели струны, звенели бубенцы и весело заливался колокольчик.
      — Вот это здорово! — восторженно прошептал Петька. — Настоящий шумовой оркестр!
      — Не шумовой, — поправил его Николка, — а ветряной…
      — Тихо! — оборвал Костя. — Смотрите, смотрите!.. Мы, не отрывая глаз, следили за дядей Сеней.
      Он вдруг поднял голову, прислушался, а затем поплыл к берегу. Но тут же, видимо передумав, поплыл дальше, всё время оглядываясь.
      — Слышит, слышит! Вот здорово! — радовались мы, толкая в бока друг друга.
      А дядя Сеня отплыл довольно далеко, потом повернул назад. Доплыл до берега, нащупал иву и, убедившись, что не заблудился, снова поплыл. На этот раз он доплыл до середины реки и даже дальше. Нет, что ни говори, а Костя молодец — придумал такую штуку!
      От радости мы готовы были пуститься в пляс, но нас интересовало, что будет дальше.
      Дядя Сеня снова повернул в нашу сторону. Доплыв до берега, он не спеша вышел из воды, всё время недоуменно прислушиваясь.
      — Эй, кто там? — крикнул он снизу. — Это вы, хлопцы?
      Мы прикусив языки молчали. А странный перезвон всё лился и лился — то громче, то затихая на слабом ветру.
      Не получив ответа, дядя Сеня стал медленно подниматься по тропинке. Вот сейчас, сию минуту, он дотронется до нашего сооружения. И мы не выдержали.
      — Ура-а! — закричали мы и налетели на него.
      — Вы что тут делаете? — спросил он.
      — Это не мы, это ветер. Это маяк.
      — Маяк? — удивился дядя Сеня.
      — Ну да! Это мы для вас сделали.
      — Для меня?.. — ещё больше удивился он. — А ну-ка, покажите! — Он быстро ощупал раму, струны. — Да это же Эолова арфа! — вдруг воскликнул он. — Настоящая Эолова арфа, только с небольшим добавлением. Вертушки и бубенцы — это ваше усовершенствование.
      Теперь мы удивились. Вот тебе на! Строили-изобретали, а оказывается, вышла какая-то всем давно известная арфа!
      Тут уж мы стали спрашивать, что это такое.
      — Эолова арфа — это инструмент, изобретённый в глубокой древности, — стал пояснять дядя Сеня. — Но только на раму натягивали не струны, как у вас, а воловьи жилы разной толщины. Ветер их шевелил, и они звучали на разные голоса.
      — Ну, арфа так арфа, — сказали мы. — Нам всё равно, лишь бы было слышно.
      Домой возвращались довольные.
      — А знаете, ребята, вы не одни ведь изобретатели, — сказал дядя Сеня. — Я у себя дома тоже кое-что поделываю. Интересуетесь?.. Пойдёмте, покажу. Если понравится — вместе будем работать.
      Мы согласились и, напевая его любимую песню:
     
      Море зовёт меня,
      Море манит… —
     
      отправились к нему.
     
     
      САД
     
      Когда Павлик вышел на улицу, холодный ветер порывисто дул откуда-то из-за риг. Звонко гудел телеграфный столб, словно внутри него работала целая фабрика, а на крыше неприятно гремел сорванный лист железа. Ребят на улице не было. Павлик прислонился ухом к телеграфному столбу, послушал, потоптался немного на месте, не зная, куда податься, и вдруг вспомнил школьный сад. Тот самый сад, что был тут же, за дворами, и в котором ребята так любили летом прятаться б пышных кустах смородины или, лёжа на траве, слушать трели соловушки. Соловушки сейчас, конечно, нет, он давно улетел в тёплые края, а сад… Павлик вспомнил, что с самой осени так в него
      пи разу й не заглянул. И, нахлобучив поглубже на голову шапку, он зашагал к нему напрямик по огородам.
      Вот и сад. Завернув за угол, Павлик пошёл по проходу, образовавшемуся между стеной двора и сугробом. Неожиданно на снегу, среди крестиков — отпечатков птичьих лапок — он увидел какие-то ещё следы — мелкие, как бисер. Некоторые были запорошены, но одна цепочка следов была совсем свежая и вела под снег в сугроб. Павлик даже присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть их, но долго не мог понять, кто же это так разрисовал. И вдруг сообразил:
      — Да ведь это мыши! Это отпечатки их маленьких лапок!
      Взглянув поверх сугроба в ту сторону, куда вели следы, он увидел яблоньку — ту самую, которую его звено только этой весной посадило. Яблонька хорошо принялась и за лето пустила новые побеги. А вот сейчас — мыши… Страшное подозрение мелькнуло у него в голове. Одним махом перескочив через сугроб и утопая в снегу, он подбежал к яблоньке. Руками и ногами стал разгребать снег вокруг ствола. Вот и земля! Но что это? Около самого основания ствол белый. Так и есть: кора обглодана начисто.
      Павлик внимательно осмотрел — может, осталась хотя бы полоска коры? Тогда можно попытаться залечить — может быть, яблонька весной и оживёт… Но обгрызенное место белым кольцом сжимало деревце. Все кончено! Погибла яблонька! С досады Павлик даже сел в снег.
      — Эх, от всех бед берегли, а про мышей забыли!..
      — Эй, Павлик, ты что здесь делаешь? — вдруг раздалось у него за спиной.
      Павлик обернулся и увидел своего приятеля Сёмку. Неуклюже орудуя одной палкой, он с трудом въезжал на сугроб на больших отцовских лыжах.
      — Я тебя издалека заметил, — продолжал Сёмка. — Поехал к тебе, смотрю — а ты сюда пошёл. Ты чего расселся на снегу-то?
      — «Чего, чего»! — мрачно проворчал Павлик. — Посмотри, что с яблонькой…
      — А что? Яблонька как яблонька. Цела и невредима — ни один сучок даже не сломан.
      — Да ты разуй глаза! — сказал Павлик и ткнул рукавичкой в основание деревца.
      — Смотри-ка, обгрызена… — протянул Сёмка, осматривая яблоньку со всех сторон. — Это кто же так постарался?
      — Мыши.
      — Мыши? — удивился Сёмка. — А ты сидишь и ждёшь их, чтобы пристукнуть?
      — Что ж, по-твоему, я — кот Васька, сижу и мышей караулю?
      — Кто ж тебя знает… Не Васька, так кот Павлик! — засмеялся Сёмка. — Ну, а другие яблоньки тоже обгрызены?
      — Другие? Я про них совсем и забыл! — Павлик как ужаленный вскочил на ноги. — А ну, посмотрим!
      И приятели стали быстро руками и ногами разгребать снег.
      Руки коченели. Скинув мокрые рукавицы, они согревали пальцы тёплым дыханием, затем снова
      натягивали рукавицы и продолжали осмотр. Вторая, третья, четвёртая яблоньки оказались невредимы, без единой царапины.
      — Хорошо ещё, от зайцев обвязали стволы горькой полынью и лубком, — сказал Павлик, — а то совсем беда была бы.
      — Слушай, Павлик, ну, а что же с мышами делать — не ставить же на них мышеловки!
      — Зачем мышеловки? Понимаешь, Сёмка, вокруг каждой яблоньки снег нужно было плотно утоптать. Мы совсем забыли об этом. Ведь мышь, когда ищет себе еду, идёт под снегом вслепую. А наткнётся на утоптанный снег — обойдёт его стороной и яблоньку не тронет.
      — А я и не знал этого… Ты говоришь, нужно утоптать снег? Очень хорошо! Завтра как раз у нас сбор отряда. Будем утверждать план работы на следующий месяц, вот мы и включим тогда…
      — Ну да, пока ты будешь заседать, предлагать, голосовать, утверждать, да ещё постановишь утоптать в следующем месяце, ты знаешь, что с яблоньками будет?
      — Скажешь, их обгрызут?
      — А скажешь — нет?
      — Если они одну яблоньку обгрызли, это ещё не значит, что тут же и до остальных доберутся.
      — Нет, значит!
      — Ну ладно, ладно, разошёлся! — остановил Павлика Сёмка. — Что ты предлагаешь?
      — Я предлагаю нам с тобой сейчас же утоптать снег вокруг всех яблонек — это раз; а во-вторых, завтра на сборе отряда не включать в план работы на
      следующий месяц, а тут же всем после сбора пойти и утоптать ещё раз как следует.
      — Ну, если завтра всем вместе, так чего нам трудиться сегодня? Не съедят же мыши яблоньки за одну ночь?
      — Если тебе лень, так и говори! — рассердился Павлик и решительно пошёл к следующей яблоньке.
      Сёмка постоял немного в нерешительности, но, видя, с каким азартом Павлик утаптывает снег, нехотя присоединился к нему.
      — Нет, ты всё же скажи, — приставал он, — что нам, больше всех надо, что ли? Ну потоптали немного — и хватит. Пойдём лучше на лыжах покатаемся!
      Но Павлик упорно молчал. Видя это, замолчал и Сёмка.
      Когда половина сада была уже утоптана, Сёмка наконец не выдержал и заявил:
      — Всё! Баста!
      — Что «баста»? — спросил Павлик.
      — Принципиально больше утаптывать не буду. Все ребята сажали, все и должны утаптывать.
      — Боишься перетрудиться?
      — Не боюсь, а просто не хочу один за всех работать.
      — Ну, не хочешь, так иди отсюда, и нечего здесь ныть!
      — Ну и уйду! А ты, я знаю, из себя хочешь показать… Я, мол, герой — спаситель сада от мышиного нашествия! Лезешь всюду вперёд. Ты и в школе первый выскочка!
      — Что?! — подскочил на месте Павлик и, сжав кулаки, двинулся на Сёмку.
      — Ну-ну, потише! — ощетинился тот, но, попятившись назад, вдруг оступился и упал в снег.
      Когда он вскочил на ноги, готовый принять бой, Павлик, не обращая на него внимания, кружил вокруг яблоньки.
      Сёмка не спеша стряхнул с полушубка снег, постоял, подумал и, решительно махнув рукой, стал снова старательно утаптывать снег.
      Некоторое время ребята работали молча. С" каждым обтоптанным деревцем шаги их становились замедленнее; тяжелее. -Приходилось напрягать все силы, чтобы вытащить ногу из снега, сделать шаг. Несмотря на холод, пот градом катился из-под сбившихся на затылок шапок.
      Когда осталось отоптать всего лишь несколько яблонек, Павлик прервал молчание.
      — Сёмка, давай немножко передохнём, — предложил он. — И, знаешь, ты, пожалуй, прав: за такое дело нужно браться всем вместе.
      — Ну, что сейчас об этом говорить! — ответил Сёмка. — Нам осталось работы — всего ничего.
      Немного передохнув, приятели с новой энергией стали продолжать начатое дело.
      Наконец последняя яблонька обтоптана, и наступила блаженная минута, когда больше уже не нужно месить снег.
      Захватив, под мышки Сёмкины лыжи, ребята отправились домой. По укатанной дороге валенки, как бы сами по себе, приятно и легко скользили вперёд.
      Ветер затих. Деревья, словно устав беспокойно биться, тихо дремали. Наступила такая тишина, какая бывает только в деревне в январский зимний вечер.
      — Ну, Сёмка, что ж ты давеча сказал «баста» и не ушёл? Тоже «выскочкой» хочешь быть? — спросил Павлик.
      — Да ладно уж тебе! — ухмыляясь, ответил Сёмка. — А как ты думаешь, Павлик, мыши теперь не доберутся до яблонек?
      — Думаю, что нет.
      — Ну, а завтра мы всем отрядом ещё раз утопчем получше. А ту яблоньку жаль — хорошая была!
     
     
      НЕУЛОВИМЫЙ РАЗБОЙНИК
     
      Известие о том, что за одну ночь в колхозе погибло около сотни цыплят, разнеслось по школе в несколько минут. Как всегда, первым это известие принёс Серёжка Комаров, или, как все его звали, просто «Комар».
      Комар был страшно любопытный. Он мог в любую погоду сбегать куда угодно, лишь бы поспеть на место происшествия. Вот и тут он не поленился до занятий сбегать на птицеферму и в школу прибежал за минуту до звонка.
      — Слышали? — ещё с порога закричал он. — Колхозных цыплят чик, чик! — и нету, ночью подушил кто-то.
      Ребята разом окружили. Комара.
      — Кто? Где? Врёшь небось! — посыпались вопросы.
      — Прибегаю сейчас на птичник, — продолжал Комар* — а там — пыль, столбом и дым коромыслом! Бригадир чего-то взад-вперёд бегает. Сам председатель там — злющий! Щели в стене осматривает — должно быть* ищет, откуда влезть могли. А тётка Варя ругается на чём свет стоит. «Мошенник, — кричит, — чтоб ты подавился! Это грабёж среди бела дня!»
      — Да ты же говорил — ночью цыплят подушили, — вмешался до того молчавший Мишка. Мишка всегда с недоверием относился к россказням Комара.
      — Да это она так ругалась, а цыплят ночью подушил кто-то. Семьдесят штук, при мне считали. Как один, лежат и не шевелятся. И все жёлтенькие, только недавно вывелись. А двух цыплят вообще не досчитались — утащил, должно быть!
      — А что же сторож смотрел? — спросил кто-то.
      — Дед Григорий-то? А его это словно не касается. Он тоже там. Сидит себе. А рядом Пальма лежит и сладко так позёвывает. Вот не сойти мне с этого места, — горячился Комар, — это она съела!
      — Ну, Комарик, ты совсем заврался, — снова вмешался Мишка.
      — Спорить буду: она! Сам видел, когда Пальма поднялась, у неё брюхо отвисло чуть не до земли.
      — Это с двух-то цыплят?! — спросила Зося и посмотрела на девочек.
      Те разом фыркнули.
      — Да Пальме это на один зуб, — поддержали Зосю другие ребята. — И собаки вообще цыплят не трогают.
      — Ну, не знаю, — оправдывался Комар. — Только у нас собака была — курносая, помните, «Цыганом» звали, — сам видел, как она куриные яйца воровала.
      Но Комара никто уже не слушал, Ребята, разбившись на группы, спорили. Одни говорили, что бывают шальные собаки, которые не только за цыплятами, но и за курами гоняются. Но большинство утверждало, что собаки умные и что, если бы они трогали кур или гусей, их бы не держали.
      Зазвонил звонок. Все разошлись по партам, и спор постепенно прекратился.
      На перемене к Мишке подошёл его приятель Вася — «Музыкант». Музыкантом Васю прозвали за игру на расчёске. Приложив к обыкновенной расчёске папиросную бумажку, он лихо играл на ней, как на губной гармошке. Однажды, увлёкшись, он заиграл «Марш футболистов» на уроке русского языка. И его пересадили с последней парты, где он сидел вместе с Мишкой, на первую — поближе к учителю. Увлечение музыкой вскоре прошло, но данное Зосей прозвище «Вася-Музыкант» так и прилипло к нему.
      И вот теперь, не желая снова попасться на острый язычок Зосе, Музыкант, разговаривая с Мишкой, внимательно следил за тем, чтобы их никто не подслушал.
      — Кто, по-твоему, задушил цыплят? — спросил он Мишку.,
      — Только не Пальма, — ответил тот.
      — Ну, а всё-таки?
      — Не знаю. Может, лиса? Или хорь?
      — Наверняка. Птичник позади домов стоит, на отлёте. И подобраться к цыплятам проще простого. И ты знаешь, что мне пришло в голову? — Тут Музыкант понизил голос до шёпота. — Ты говорил, у вас дома есть капкан…
      — Есть, — ответил Мишка.
      — Сила! — протянул Музыкант. — Давай поставим. Вот будет здорово, если зверюга попадётся! Тогда мы всем ребятам нос утрём. А особенно ей, — и он глазами показал на Зосю.
      Зося Кулик в это время завязывала бантик на косичке и то ли не замечала заговорщицкого вида ребят, то ли не обращала на них внимания.
      В этой школе Зося училась меньше года. Отец Зоей был лесничий. И они недавно всей семьёй переехали сюда. Зося была бойкая и общительная. Она быстро подружилась с девочками и со многими мальчиками. Но как-то получилось так, что с Мишкой и с Васей-Музыкантом она поссорилась в первый же день из-за какой-то ерунды. А тут ещё тот же Серёжка-Комар рассказал «по секрету — всему свету», что Зоська умеет делать чучела зверей и птиц. И оба друга разом заявили, что Комар врёт, а Зоська — «воображала».
      Но на следующий день Зося принесла чучело. Правда, это был обыкновенный воробей, да к тому же с одной стороны основательно потрёпанный (несомненно, он побывал в когтях у кошки). И всё же это было чучело!
      Воробья вместе с веткой, на которой он сидел, поставили в классе на шкаф рядом с глобусом. У воробья был чуть приоткрытый клюв и приподняты крылышки. Издали он выглядел как живой. Казалось, что он вот сейчас крикнет: «Чик-чирик!» — и перескочит с ветки на земную ось, конец которой торчал из глобуса.
      Всем ребятам чучело очень понравилось. Но Мишка и Вася-Музыкант заявили, что чучело — это ерунда! Подумаешь, невидаль! На улице живых воробьёв сколько хочешь!
      Это они так сказали, но в душе каждый из них досадовал на себя: какая-то девчонка умеет делать чучела! А они что? И вот теперь…
      Предложение Музыканта пришлось Мишке по душе. «В самом деле, — думал он, — если мы поймаем лису или хорька, тогда каждый увидит, что мы с Музыкантом тоже не лыком шиты. А с Зосей наступит мир». Мир, о котором Мишка втайне мечтал, но до сих пор не мог признаться не только своему лучшему Другу — Музыканту, но даже и себе.
      Подружиться с Зосей Мишка, возможно, мог бы и так; она, кажется, тоже была не против. Но, во-первых, неудобно перед Музыкантом: ведь у них твёрдо решено, что идёт война. А во-вторых, она ещё подумает, что он к ней подлизывается. Вот если они поймают кого-нибудь, тогда другое дело. Тогда, может быть, они вместе будут чучела делать. Только он, Мишка, не станет возиться с воробьями. Он сделает чучело ястреба или коршуна. И сделает с распростёртыми крыльями, как у орла, которого он видел недавно на картинке.
      Мишка мечтал, а взгляд его блуждал то по лицам ребят, то вдруг останавливался на воробье, который
      всё ещё собирался перескочить с ветки на земную ось, но так до сих пор и не перескочил.,
      Вечером, когда спустились сумерки, Музыкант пришёл к приятелю, как раз когда тот налаживал капкан.
      — Ну как, действует? — спросил он.
      — Действует. Вот смотри…
      Мишка взял палку и дотронулся ею до приманки, которая была укреплена посреди капкана. Механизм моментально сработал и крепко-накрепко зажал палку,
      — Вот это сила! — удивился Музыкант.
      — Уж будьте покойны: попадёт, — не вырвется! — подтвердил Мишка. — Мой дед не одну лису поймал.
      Ближайшим строением от птичника была колхозная рига. Зимой в ней хранилось сено. Но сейчас она стояла пустая, всеми забытая, с настежь раскрытыми воротами. Только ветер да мыши свободно гуляли по ней. Здесь ребята и установили капкан. Они подумали: если ночному разбойнику пришлись по вкусу цыплята, то ему непременно захочется ещё раз поживиться. А рига стоит как раз на пути от леса к птичнику, и её не миновать..
      На следующее утро, чуть свет, приятели побежали осматривать капкан. Им не терпелось поскорее узнать, попался ли кто-нибудь. Войдя в ригу, они затаив дыхание двинулись к тёмному углу, где стоял их капкан. Утром в риге было особенно тихо, только прошлогодняя солома слегка шуршала под ногами. Вдруг в углу что-то заворочалось, забилось, железная цепочка от капкана зазвенела и натянулась. И ребята увидели, как в тоненьком лучике света, пробивавшемся сквозь щель, взметнулось что-то рыжее.
      — Лиса! Попалась! — завопили они.
      — Тащи её на свет! — закричал Музыкант, схватив на всякий случай палку.
      Мишка деловито отцепил от столба цепь и потянул.
      Каково же было их удивление, когда, вытащив капкан на светлое место, они увидели, что в нём была не рыжая лиса, которую им так хотелось поймать, а чей-то рыжий кот! Палка, которую Музыкант всё ещё держал наготове, сама по себе медленно опустилась.
      — Вот те и рыжая лиса!
      Кот извивался вьюном, тщетно стараясь освободить из капкана переднюю лапу.
      «Мяу!» — диким голосом орал он, тараща на ребят зелёные глазищи.
      — А, чтоб тебе! — набросился на него Музыкант. — Вот как дам сейчас по загривку, чтоб не лез, куда не следует!
      Кот заорал ещё сильней и шарахнулся в сторону.
      — Ну зачем ты его пугаешь? — остановил Музыканта Мишка. — Ты что, объявление, что ли, повесил, что приманка не для него положена?
      — Да ведь обидно! — отбрасывая в сторону палку, ответил Музыкант. — Если бы не он — может, лиса или хорёк попались бы. Ну, давай выкидывай его из капкана. Пусть убирается подобру-поздорову!
      — А я вот что думаю, — сказал Мишка: — не этот ли кот подушил цыплят? Видишь, он совсем Дикий!
      — Ну что ты! — удивился Музыкант.
      — Вот тебе и «что ты»!
      Приятели долго ещё спорили, как поступить с рыжим котом. Наконец решили оставить его на несколько дней для проверки. Если лиса или хорёк за это время дадут о себе знать, значит, кот не виноват. Тогда они его выпустят. А если не дадут — ну уж тогда решат, как с ним поступить.
      Ребята освободили кота из капкана, отнесли к Мишке домой и посадили в клетку, в которой раньше сидел кенарь. Им только оставалось убрать её куда-нибудь подальше, чтобы она не попалась на глаза взрослым, как вдруг калитка на улице скрипнула, и они увидели Серёжку-Комара.
      — Мишка, запирай дверь, не пускай его! — зашептал Музыкант. — А то он всем растреплет, что мы вместо лисы кота поймали.
      — Не поможет, — отмахнулся Мишка. — Закроешь дверь — он в окно влезет; окно запрёшь — щель найдёт. Ты что, его не знаешь? Это же настоящий комар!
      Музыкант спрятал клетку под лавку и накрыл её половиком. Вошёл Комар. Он быстрым взглядом окинул избу, но ничего интересного не увидел.
      — Что это вы делаете? — спросил он, поглядывая то на Мишку, то на Музыканта.
      — Ничего, — невозмутимо ответил Мишка.
      — Ну, ну, рассказывай! Я сам видел, как вы несли мешок, а в нём что-то трепыхалось.
      — А видел, так чего спрашиваешь! — ответил Музыкант.
      Комар прошёлся по избе, искоса поглядывая то за печку, то под стол. У Музыканта зачесались кулаки. «Эх, дать бы ему как следует, — думал он, — чтоб не
      выглядывал да не вынюхивал!» Но Музыкант знал, что он с Комаром не сладит. «Вот Мишка — тот другое дело, у него кулачище вон какой! И чего он сидит?»
      Мишка действительно сидел на табуретке так, словно до Комара ему и дела никакого не было.
      Комар наконец не то заметил клетку, не то услышал, как кот в ней скребётся, — он стал как-то бочком-бочком подбираться к этому месту. Тогда Мишка встал и преградил ему дорогу.
      — Ты хочешь знать, что мы делаем? — спросил он. — Лису ловим.
      Лицо Комара всё засветилось от радости.
      — И поймали? — спросил он.
      — Нет, ещё не поймали. Но поймаем.
      Музыкант слушал приятеля и удивлялся: зачем это он всё рассказывает?
      — И сегодня будете ловить? — спросил Комар.
      — Будем, — ответил Мишка.
      — Возьмите меня с собой! Верно, ребята, возьмите! — И он так умоляюще смотрел на них, что у Музыканта сразу вся злость прошла.
      — Нет, не возьмём! — отрезал Мишка.
      — Ну почему?
      — «Почему, почему»… Язык у тебя очень длинный — вот почему!
      — Вот, честное слово, никому ничего не скажу! — умолял Комар.
      — Поклянись!
      — Клянусь!
      — Это не клятва, — вмешался Музыкант. — Я знаю настоящую. Повторяй за мной. — И Музыкант прочёл немного нараспев: — «Кошка сдохла, хвост облез, кто сболтает — тот и съест».
      Когда Комар повторил эту клятву три раза, Мишка быстрым движением сбросил половик с клетки.
      В этот вечер они уже втроём ставили капкан.
      Прошёл день, второй, третий — ни о лисе, ни о хорьке не было ничего слышно. Всё это время кот сидел в клетке. И с каждым днём у ребят всё больше росла уверенность, что это он подушил цыплят. Они уже подумывали устроить суд над котом, как вдруг у бабки Марьи, которая жила в самом центре села, погиб целый выводок цыплят, вместе с наседкой. А ещё через день та же участь постигла цыплят Серёжки-Комара. Это была словно насмешка над ребятами. У Серёжки была хорошая собака, и жил он тоже не на отшибе, так что лиса никак не могла подобраться к его цыплятам, а кот сидел в клетке. Кто же тогда? Остаётся только хорь. Хорь ведь часто селится прямо в деревне, где-нибудь под полом дома или амбара.
      — Эх, хоть бы одним глазком его увидеть! — говорили ребята. — Мы бы показали ему, где раки зимуют!
      Но куриный разбойник, видимо, до сих пор был осторожен. Он выходил на свои злодейские дела только ночью, когда в темноте его трудно заметить.
      И всё же ребята увидели его.
      Было это под вечер, ребята подходили к Мишкиному дому, как вдруг со двора с шумом и кудахтаньем вылетела курица и раздалось хлопанье крыльев и крики других кур. Приятели, почуяв что-то неладное, кинулись на шум. В ту же секунду они увидели, как из подворотни выскочило что-то тёмное и скрылось в дровяной куче.
      — Сюда, сюда! — закричал Мишка. — Здесь, наверное, хорёк!
      Кричал й Музыкант, сзывая народ. Вскоре сбежались все соседи. Каждый схватил что попало под руку — палку, лопату… Плотным кольцом окружили дрова. Пришёл и дед Григорий с берданкой на плече. Следом за ним бежала Пальма.
      — А ну, дайте-ка я угощу его горяченьким! — заявил дед, снимая с плеча ружьё. — Вишь ты, куда забрался! Думает — не достанем!
      — Ты бы, Дед, убрал свою пушку, остановила его бабушка Марья. — Не ровен час, вместо хорька да в мальчонку угодишь!
      — Ну вот ещё! — недовольно проворчал дед. Но, взглянув на Мальчишек, так и сновавших вокруг, он всё же вскинул берданку на плечо и отошёл в сторону.
      — Разбирай дрова! — крикнул кто-то.
      — Ату! Ату, Пальма, возьми! — стал натравливать Музыкант собаку, одной рукой показывая на кучу дров, а другой подталкивая пса.
      Но Пальма только виляла хвостом и недоверчиво косилась на ребят, вооружённых палками. Потом она всё же подошла к дровам, понюхала и вдруг зарычала. В то же мгновение с противоположной стороны дров выскочил зверёк и бросился под ноги бабке Марье* пытаясь прорваться сквозь плотное кольцо людей. Зверёк был длиной с-кошку, только гораздо тоньше и на коротких лапах. От неожиданности бабка Марья вскрикнула, выпустила из рук грабли. И зверёк был таков!
      — Хорь, хорь! Бей его! — зашумели все.
      Но хорька и след простыл.
      Пришёл Комар. На этот раз он опоздал на место происшествия. Но зато пришёл он не один: из-под его курточки то высовывалась, то снова пряталась жёлтенькая головка цыплёнка.
      — Ты что с цыплёнком ходишь? — спросил Музыкант.
      — А я не хожу, я нарочно принёс, — ответил Комар.
      И Комар рассказал ребятам, что цыплёнок был самый слабый, и ночью, когда у них погибли все цыплята, он сидел отдельно, поэтому остался цел. А теперь ему одному скучно, и он целый день пищит. Вот Комару и пришло на ум: посадить цыплёнка для приманки. Берут же охотники крикливых уток: утка кричит, подманивает других — диких.
      — Ай да Комар, здорово придумал! — похвалил Мишка.
      Сказано — сделано. Чтоб хорь не съел цыплёнка, они посадили его в клетку, где когда-то сидел рыжий кот. И всё это — капкан и клетку — установили на том месте, где скрылся хорёк. Теперь вся надежда была на цыплёнка. А тот, словно понимая, чего от него требуют, пищал не переставая.
     
      Мишка ещё спал, когда резкий стук в окно заставил его быстро подняться. Стучал Комар. Вид у него был такой нетерпеливый, словно где-то был пожар. Комар размахивал руками, кричал что-то, но что, спросонок Мишка не мог разобрать. Когда же наконец Мишка расслышал всего лишь одно слово:
      «Попался!» — он моментально очутился на улице.
      — Хорь попался! Скорей! — торопил его Комар.
      — Да откуда ты знаешь?
      — А я видел.
      «Вот это Комар так Комар!» — думал Мишка. В другое время он бы рассердился на него за то, что тот без них бегал к капкану, но сейчас он боялся лишь одного: что, если Комар ошибся и попался не хорь, а опять какая-нибудь кошка или собачонка?
      Но через минуту опасения Мишки рассеялись: в капкан действительно попался хорь. Его так здорово прихлопнуло, что он даже не шевелился. Приглядевшись, ребята увидели, что он был мёртв. Этого они никак не ожидали и немного расстроились. Но в конце концов не всё ли равно, живой или мёртвый, главное — хорь у них в руках!
      Прибежал Музыкант. Первым побуждением ребят было пройтись с хорьком вдоль села, чтобы все видели. Они бы, наверное, так и сделали, но их смущало одно: хорь лежал такой жалкий, невзрачный, и, если бы не оскаленная пасть с рядом острых зубов, он вообще не походил бы на хищника. Вот был бы он живой — другое дело: тогда посадили бы его в клетку. А что теперь с ним делать?
      — Пошли к Зосе! — вдруг предложил Мишка.
      Предложил и тут же решил, что зря: Музыкант ни за что не согласится. «Что-о? Идти к Зоське? — скажет. — Да ни за что на свете! Да я этого хорька лучше совсем в землю закопаю и никому не скажу об этом!»
      Но, к удивлению Мишки, Музыкант не только согласился, а даже обрадовался.
      Прошло ещё несколько дней.. Наступил последний день занятий. Впереди — летние каникулы. Настроение ребят было особенно приподнятое, поэтому в школе все собрались задолго до назначенного времени. Последними пришли Серёжка-Комар, Зося Кулик и Музыкант с Мишкой. В руках у Мишки был ящик. Ребята сразу окружили их:
      — Что это у вас? Покажите! Эй, Комарик, выкладывай, что принесли!
      Для Комара наступила последняя минута испытания. Ему так и хотелось сказать, да что там сказать — крикнуть: «Эх вы, ничего не знаете!.. А мы…» Но Комар сдержался. Он лишь крикнул в ответ:
      — Сейчас сами увидите! — И, обернувшись к Музыканту, прошептал ему на ухо: — Эх, сейчас бы оркестр!
      — А я сейчас на расчёске такой туш закачу!
      Но, к сожалению, ни у Комара, ни у Васи-Музыканта расчёски не нашлось, и они молча, под любопытными взглядами ребят, прошествовали к учительскому столу.
      Мишка не спеша поставил ящик, вниз крышкой. Потом, так же не спеша, приподнял его. Крышка осталась на столе, а на ней…
      — Хорёк! — вдруг раздался чей-то удивлённый голосок в наступившей тишине.
      И ребята, расталкивая друг друга, ринулись к столу. Всем хотелось поближе рассмотреть чучело, потрогать его руками.
      — Смотри, пасть-то, пасть-то какая! Голова с яйцо, а в пасть яйцо войдёт! А зубы-то острые, как иголочки! И глаза как настоящие!
      Любопытных всё прибывало. Зоею, Мишку и Музыканта оттеснили от стола в самый угол. А Комар в окружении ребят уже с жаром рассказывал, как ловили хорька.
      — Прибегаем мы в ригу, — доносилось до ребят, — глядим — цепочка от капкана натянулась, а в капкане трепыхается что-то — в потёмках не видно!.. Вытащили капкан на свет, смотрим, а там…
      — Хорёк! — подсказал кто-то.
      — Рыжий кот деда…
      Чей это был рыжий кот, из-за дружного смеха ребята не расслышали.
      — Что он там говорит? — удивлённо спросила Зося. — Ведь когда вы поймали кота, Комара же не было?!
      — A-а, пусть говорит, — ответил Мишка, — теперь всё можно.
     
      И вот на школьном шкафу рядом с воробьём появилось новое чучело. Зеленоватым отблеском сверкали стеклянные глаза. Хищно изогнув спину, хорёк крался к воробью. А воробей, не замечая опасности, по-прежнему только собирался перескочить с ветки на земную ось.
     
     
      ПЕРВОЕ ИСПЫТАНИЕ
     
      Наконец-то день кончился. Пышущее жаром солнце, словно желая само немного охладиться, окунулось в море. Тотчас оттуда, где оно скрылось, в небо взлетел огненный фонтан лучей. Дома и стоящие у причалов и на рейде корабли озарились багровым отблеском. Но вскоре всё потускнело: отблеск исчез, огненный фонтан, не удержавшись в небе, рассеялся и погас. Пришёл вечер. Но воздух по-прежнему был накалён до предела. Дышать было нечем. А на горизонте впервые за последние два месяца появилась небольшая тучка. Тучка эта росла, ширилась, потом, прикрывшись темнотой, медленно поползла на город-
      Стёпка Забережный в это время был уже дома.
      Жил Стёпка с родителями и сестрёнкой в конце улицы. Дом стойл в самой низине. Дом был старый, но довольно-таки крепкий. И все же Стёпка доживал в нём последние недели; Дело в том, что квартира Забережных, так же как и квартира их соседей — деда Егорыча с женой, — была в подвале, и в ближайшее время их всех должны были переселить в новый дом. Дом этот уже строился недалеко от, порта, и Стёпка не раз бегал смотреть его. Ему нравилось и место: из окон будут видны все приходящие в порт и уходящие корабли; и комнаты — большие, светлые. Всё было хорошо. И всё же Стёпка никак не мог себе представить, что он расстанется со своим двором, с ребятами, с большим, развесистым платаном, росшим посреди двора.
      И с квартирой своей Стёпка свыкся. Ведь он в ней родился и вырос. А то, что она полутёмная и зимой в ней отдавало сыростью, для него было не столь важно. Зато в самый знойный день в ней было всегда прохладно.
      Однако в этот нестерпимо душный вечер даже в их комнате от жары не было спасения. Стёпка лежал на кровати, распластавшись, словно рыба, выброшенная на берег, и, как всегда, мечтал. Давно уже Стёпка мечтал стать моряком. «Вернётся отец из плавания, — думал он, — обязательно попрошу ещё раз, чтобы взял к себе на теплоход. Вот будет здорово, если возьмёт! А то всё — мал да мал! Вон дед Егорыч говорил: он был ещё меньше, а уже плавал. Эх, и счастливый же он! Сколько всего повидал! А сколько морских историй знает! Чуть не каждый день рассказывает, и всё другие. И плавал на разных-преразных кораблях,
      даже на парусных. Мне бы так!..» Стёпка вздохнул, поудобнее свернулся калачиком и закрыл глаза…
      И вот он уже на корабле. Паруса подняты, налетевший ветер подхватил, надул их, и корабль, как на крыльях, полетел в открытое море. Берег и родной город постепенно растаяли в сероватой дымке. Стёпка смотрит, как за бортом весело плещут волны, как над самой водой с криком носятся чайки.
      «Бури не миновать», — думает он, озираясь кругом.
      Погода действительно изменилась. Небо потемнело, ветер засвистел в снастях, белые барашки побежали по гребням волн, и вскоре всё вокруг заклокотало. Корабль стало бросать из стороны в сторону. И, чтобы не свалиться за борт, Стёпке пришлось крепко схватиться за железные поручни. Вдруг он услышал сперва слабо, потом более явственно удивительно знакомый голос.
      — Стёпа, Стёпа, вставай! — звал этот голос.
      — Кто это? — удивился он.
      — Да вставай же скорей, беда!
      Налетевший шквал так тряхнул корабль, что Стёпка невольно сел и открыл глаза.
      — Какая беда? На риф наскочили? Кораблекрушение?
      Всё ещё не понимая, что случилось, он спустил ноги с кровати, но тут же отдёрнул. Они попали во что-то холодное. Это окончательно пробудило его.
      Перед ним стояла мать и изо всех сил трясла его за плечи.
      — Беда, сынок! — взволнованно говорила она. — Нас затапливает! А дверь не открывается.
      — Как — затапливает? — удивился Стёпка.
      — Дождь-то, видишь, какой?
      Только теперь Стёпка понял, что шум, который он слышал во сне, нёсся с улицы. В комнате было темно. Лишь свет уличного фонаря слабо пробивался сквозь окна. На столе сидела и хныкала завёрнутая в простыню сестрёнка Нюшка. Было по-прежнему душно. Но Стёпку почему-то стало неприятно трясти. Чтобы побороть дрожь, он стиснул зубы. Быстро натянул рубашку, хотел надеть и штаны, но они соскользнули со спинки кровати в воду. Надевать мокрые не было смысла, и он в трусах зашагал в коридор к двери. Воды было почти по колено. Плавали калоши, щётки, какие-то ещё вещи…
      Дверь действительно не открывалась. Её словно кто-то сильный подпирал снаружи.
      — А ну, давай вместе… — шёпотом, словно боясь кого-то, сказала мать.
      Стёпка всем телом навалился на дверь, но она не поддавалась.
      — Маа-а!.. — вдруг пронзительно закричала Нюшка.
      И они услышали, как что-то тяжёлое шлёпнулось в воду. Мать бросилась в комнату, а Стёпка продолжал толкать дверь. Толкал плечом. Когда плечо заболело, повернулся и стал толкать задом. Но и это не помогало. Тогда, разозлившись не то на своё бессилие, не то на дверь, остервенело заколотил по ней голыми пятками.
      Появилась мать с Нюшкой на руках.
      — Я боюсь, не уходи! — плакала Нюшка.
      — Ну что? — тревожно спросила мать.
      — Никак!.. — ответил Стёпка.
      И они снова вдвоём навалились на дверь. На этот раз им удалось немного пересилить того, кто упорствовал снаружи. Дверь чуть-чуть приоткрылась, но радости от этого было мало. В образовавшуюся щель, шипя и пенясь, хлынули потоки воды. Уровень ее быстро поднимался. Дверь больше не поддавалась, и её пришлось снова прикрыть. Но вода находила невидимые лазейки и продолжала подниматься всё выше и выше. Она доходила Стёпке уже до пояса.
      — Придётся в окно, — сказала мать.
      — Ну конечно, в окно! — обрадовался Стёпка. — Как это я сам не догадался? — И он ринулся в комнату.
      Окно было высоко. Стёпка вскочил на стол, рванул раму. Резкий шум дождя ворвался в комнату и оглушил его. Быстро прикинув, что матери трудно будет выбраться, он схватил плавающую вверх ножками табуретку и ударил ею по верхней раме.
      — Тише, не поранься! — крикнула мать.
      Но Стёпка не слышал. Удар, ещё удар — и рама разлетелась.
      Он первым вылез на улицу. Принял из рук матери сестрёнку, посадил её прямо в лужу и помог вылезть матери.
      Через минуту они уже были в парадном соседнего дома и наскоро отжимали с себя воду.
      Bдруг Стёпка вспомнил о Егорыче. Что с ними? Ведь их, наверное, тоже затопило…
      — Мам, я сейчас, только гляну!.. — крикнул он и выбежал на улицу.
      По небу, то приближаясь, то отдаляясь, перекатывался гром. Сверкала молния. Дождь по-прежнему лил как из ведра. Твёрдая, пересохшая земля не могла сразу впитать в себя всю массу воды. И вода, разлившись во всю ширину улицы, стремительно бежала вниз к морю. По мостовой катилась железная урна. Словно утиный выводок, проплыли ящики из-под фруктов. По перекрёстку, непрерывно звеня колоколами и гудя сиренами, промчались две пожарные машины.
      Двор был затоплен, превратившись в сплошное озеро. Каменная ограда, видимо подмытая водой, рухнула, завалив собой вход в Стёпкину квартиру и в квартиру Егорыча.
      Может, Егорыч до дождя вышел из дома? А если нет? Тогда им остаётся, как и Стёпке, один выход — в окно. Но на окнах Егорыча железные решётки. Давно ещё, когда ходил в дальние плавания, опасаясь воров, он самолично поставил их. А вот теперь… Стёпка приник к решётке лицом и заглянул в окно. Но там было темно. Видимо, во всём доме были повреждены провода.
      Стёпка крикнул:
      — Деда-а!..
      Но голос его потонул в шуме дождя.
      «Сквозь стёкла не услышит», — подумал Стёпка. На глаза ему попался кусок водопроводной трубы. Он схватил его, замахнулся… Но рука медленно опустилась.
      Что, если квартира пуста? И что, если увидит милиционер? Он сейчас же схватит его, Стёпку, за шиворот и скажет: «Ты что ж это, дружок, пользуешься непогодой! Чужие квартиры взламываешь? А ну пойдём-ка!..»
      Стёпка невольно оглянулся, но улица была пуста.
      «Да что ж это я?! Чего испугался!.. — отмахнулся он. — Там, может, Егорыч тонет, а я…» И, больше не раздумывая, он трубой, словно копьём, ткнул между прутьями. Стекло разлетелось. Степка снова приник к решётке и крикнул:
      — Деда, вы здесь?
      — Помогите!.. — донеслось до него.
      — Здесь, здесь!.. — обрадовался Стёпка. Чему тут было радоваться, он и сам не знал. Но на душе у него сразу как-то стало легче.
      А что же делать дальше? Звать на помощь? Вокруг никого нет. Время позднее. Пока побежишь, пока люди соберутся, придут — здесь уже затопит. Прутья решётки показались Стёпке тонкими и ржавыми, и он решительно просунул между ними конец трубы. Однако сломать решётку оказалось не так-то просто. Прутья скрипели, гнулись в одну, в другую сторону,
      но никак не хотели вылезать из своих гнёзд. Труба несколько раз соскальзывала. Тогда Стёпка больно ушибал пальцы о стену.
      Вдруг сзади него мелькнула тень. Стёпка обернулся. Прямо посреди мостовой, с подвёрнутой выше колен одной штаниной, шёл человек.
      — Дяденька! — крикнул Стёпка.
      Человек остановился. Стёпка бросился к нему;
      — Что, «тётенька»?
      Стёпка увидел смеющиеся глаза паренька года на три — четыре старше его.
      — Там… там… дедушка и бабушка… Их затопляет водой… А выбраться не могут, — торопился объяснить Стёпка.
      — Где?
      — Да вот здесь. Они в комнате. Дверь завалило камнями, а тут решётка…
      Паренёк выхватил из рук Стёпки трубу и быстро просунул конец между прутьями решётки.
      — А ну, берись!.. Так… Тебя как звать-то?
      — Стёпка.
      — А меня Петро. Ну, давай, Стёпа, вместе. Раз, два — взяли! А ну, дружно! А ну, с маху!
      Вдвоём дело пошло веселей. Сначала посыпалась штукатурка, потом отвалился кирпич, и два прута выскочили из гнёзд.
      — Стоп! — скомандовал Петро и одним махом отогнул прутья в сторону. С двумя другими прутьями разделались ещё быстрее.
      — Деда-а, дедушка-а! — крикнул Стёпка в окно. — Где вы?
      — Здесь мы… — отозвался Егорыч.
      — Ну, где же они? — нетерпеливо спросил Петро.,
      — Они там, у двери… наверное, на столе стоят., Воды-то вон сколько! С головкой будет. Им сюда плыть надо, а они не могут.
      — О, чёрт! — вырвалось у Петро. И он стал раздеваться.
      — Ты что делаешь? — спросил Стёпка.
      — Лезть надо. Ты плавать умеешь?
      — Умею.
      — Добро!
      Стёпка ещё раз взглянул на чёрную пасть окна, где плескалась и булькала вода. И ему стало страшно., Ведь он только что так счастливо выбрался из такой же вот пасти, а теперь по собственной воле нужно ещё раз лезть.
      «А ты. не лезь! — шепнул ему внутренний голос. — Петро и без тебя справится». И Стёпка вдруг рассердился. Не на себя, а на того, другого Стёпку, который, оказывается, сидел в нём. А тот всё шептал:
      «Если ты захлебнёшься в этой дыре? Ты никогда уж не станешь моряком!»
      «Ну и пусть!.. Разве отец или Егорыч стали бы раздумывать?»
      «Сравнил! Они же моряки!»
      «Ну так и я буду моряком!»
      И Стёпка решительно полез в окно следом за Петро. И — странная вещь: как только он очутился в затопленной комнате, тот, второй Стёпка, который всё время нашёптывал, куда-то исчез, словно его и не было.
      И вот — опять та же картина, что и в Стёпкиной комнате.
      Плавали какие-то коробки, ящики, пуховички. Стёпка плыл, вернее — осторожно пробирался вперёд, отгребая направо и налево все эти вещи. Наконец он нащупал под ногами что-то твёрдое и встал. Тем временем Петро уже добрался до Егорыча и спрашивал:
      — Ну, как вы тут?
      — Да я-то ничего, — отвечал Егорыч, — а вот бабке моей плохо. С дверью мы с ней совсем измучились…
      — А ну, давайте мне её, — сказал Петро. — Так… Смелей, не бойтесь, я держу… Стёпа, ты крепко стоишь? Держи!
      Стёпка ухватился левой рукой за вешалку, а правую протянул в темноту. Нащупал холодную руку Настасьи Петровны и потянул.
      — Бабушка, становитесь здесь рядом со мной, здесь твёрдо, — говорил он.
      Но старушка, видимо, была так слаба, что только охала, а встать никак не могла. Тогда Стёпка быстро обхватил её и стал поддерживать.
      Петро проплыл мимо, укрепился на чём-то и, в свою очередь, потянул старушку. Так, передавая ношу друг другу, они добрались до окна. Петро вылез наружу и, словно плотвицу, выудил старушку из воды.
      С Егорычем у них дело пошло быстрей. Он сам плыл, а они ему лишь немного помогали.
      Но надо было торопиться. Вода подходила уже почти к самому потолку. Каждая минута была дорога.
      — Проклятое барахло! — ругался Петро, яростно расталкивая плавающие вещи.
      Вдруг просвет окна загородило что-то огромное — всплыл не то диван, не то шкаф. Стало совсем темно. Стёпка ухватился обеими руками за это огромное, но оно неожиданно перевернулось и накрыло их.
      Очутившись под водой, он отчаянно заработал руками и ногами. Рядом толкали и мешали ему выплыть другие руки и ноги. Было очень тесно. Казалось, они находятся не в комнате, а в бочке из-под сельдей. Наконец, оттолкнувшись от чего-то твёрдого, он вынырнул, больно ударившись головой 6 потолок — так мало было незатопленное пространство. Рядом, выбиваясь из сил, барахтался Егорыч.
      — Держись за меня! — крикнул ему Петро.
      Собрав все силы, Стёпка толкнул Егорыча к вновь появившемуся просвету окна, а сам от толчка снова погрузился в воду. Вдруг чья-то сильная рука рванула его кверху, и он очутился возле окна.
      — Вылезай, — сказал Петро, — быстрей!
      Усталые, тяжело дыша, наконец они выбрались на
      улицу, А. к ним уже бежали, взволнованная долгим отсутствием сына, Стёпкина мать и ещё несколько человек в накинутых прямо на голову плащах. Все они, громко разговаривая, ахая и охая, подхватили Егорыча, старушку.
      — Вот ведь моряк! — ворчала она. — В море-океане плавал — не утонул, а дома на печке чуть было…
      Мать обхватила Стёпку за плечи и потянула в дом. Кто-то ругал непогоду, кто-то благодарил бога неизвестно за что. Но больше всего все хвалили Стёпку и Петро, который в суматохе как-то незаметно исчез.
      И Стёпке вдруг страшно захотелось, чтобы отец был здесь. Он бы, наверное, тоже похвалил их, а ему, Стёпке, может быть, сказал бы: «Ну, Стёпа, ты теперь настоящий моряк! С завтрашнего для зачислю тебя к себе помощником».
      И хотя отца не было тут и Стёпка не слышал этих давно жданных слов, но на душе у него вдруг стало очень радостно. И ему захотелось крикнуть этому дождю, грому, молнии:
      «Ну что беснуетесь? Беснуйтесь! Всё равно ничего у вас не выйдет!»
      Стёпка впервые по-настоящему почувствовал себя моряком. А это что-нибудь да значит.