DjVu

      ЗА СПАРТАКОМ В ДРЕВНИЙ РИМ
     
     
      До нас дошли лишь немногие строки о восстании Спартака. Античные авторы коротко описали бегство семидесяти восьми гладиаторов из города Капуи на вершину горы Везувий и очень скупо рассказали о том, как горстка храбрецов превратилась в огромную армию.
      Ученый прошлого века Рафаэлло Джованьоли не мог знать многого из того, что сегодня известно о Древнем Риме. Но как художник он с такой зоркостью раскрыл важнейшие события античной истории, что и современная наука, добывая новые подробности, не опровергла в целом его предположений.
      Роман «Спартак» воскрешает события двухтысячелетней давности. Автор переносит нас в Рим первого века до нашей эры. Это последний век римской республики, потрясаемой восстаниями покоренных народов и гражданскими войнами. Одно из самых трагических событий этого времени — революция рабов.
      О вожде восстания Спартаке современники почти ничего не сообщают. Правда, они упоминают, что Спартак был учителем фехтования в школе гладиаторов, но как попал он в Рим? Где научился военному искусству?
      И вот Рафаэлло Джованьоли воспользовался правом художника на домысел. Опираясь на то, что имя «Спартак», судя по звучанию, фракийского происхождения, он так воссоздал биографию предводителя римских рабов.
      На севере Балканского полуострова некогда жили отважные племена фракийцев. После длительной и жестокой борьбы их покорили римляне.
      В числе пленных фракийцев был захвачен и продан в гладиаторскую школу воин по имени Спартак.
      Ни в школе, ни на арене цирка, ни в казарме не оставляла Спартака мысль об освобождении.
      Свобода пришла неожиданно. Однажды в цирке азартная толпа, в восторге от силы и ловкости гладиатора, потребовала, чтобы диктатор Сулла даровал ему свободу.
     
     
      ГЛАДИАТОРЫ
     
      Картина, нарисованная Джованьоли, правдоподобна. Нередко случалось, что цирковая толпа в награду победителю требовала отпустить его на волю. Это был, пожалуй, единственный путь гладиатора к свободе. Впрочем, толпа могла потребовать «опоясать его мечом». Тогда победителю вручали деревянный меч. Это освобождало от выступлений на арене, но гладиатор по-прежнему оставался собственностью ланисты.
      Ланиста, что значит «мясник», покупал на невольничьем рынке самых сильных военнопленных, обучал их в своей школе обращению с оружием, а затем продавал или «давал на прокат» устроителям цирковых празднеств.
      Джованьоли не рассказывает, что профессия владельца гладиаторской школы считалась очень выгодной, но подлой, а сам ланиста — человеком презренным. Устроитель игр, который брал гладиатора у ланисты, напротив, удостаивался почестей и прославления. В романе устроитель игр — диктатор Сулла. Он не жалеет расходов, стремясь снискать популярность.
      Чтобы поднять цену на свой «товар», ланисты облачали гладиаторов в роскошные доспехи. Голову защищал шлем, похожий на круглую металлическую шапку. К шлему прикрепляли две изогнутые пластины. Одна, подвижная, защищала лоб, вторая, неподвижная — затылок. Два бронзовых «нащечника» по бокам прикрывали виски. Шлём венчали перья черного или красного цвета. Римляне считали, что это придает воину облик грозный и устрашающий.
      В левой руке боец держал деревянный щит, обтянутый кожей. Массивная металлическая бляха в центре щита помогала отражать удары. Чаще всего гладиатор был вооружен коротким остроконечным мечом, которым можно было и рубить, и колоть.
      Тяжеловооруженные гладиаторы с оружием, похожим на оружие римских солдат, назывались «мирмилонами». В первой главе романа «Спартак» описан бой мирмилонов с подвижными ретиа- риями, которым не полагалось ни шлема, ни панциря, ни щита. Ретиарий имел только трезубец и большую сеть, которую он набрасывал на мирмилона. Такой бой как бы изображал ловлю рыбы.
      Рисуя Спартака фракийцем, Джованьоли упоминает о кривом мече. Короткий кривой меч и круглый щит были национальным оружием фракийских воинов. Часть гладиаторов была вооружена по-фракийски и называлась «фракийцами». Противниками Спартака на арене были «самниты», гладиаторы с прямым мечом и щитом в виде полуцилиндра. Это было традиционным вооружением жителей Самниума, области на юге Италии. Принцип «разделяй и властвуй» римляне соблюдали даже на арене: пары гладиаторов старались подбирать из разных народностей, чтобы сочувствие и жалость не мешали жестокой забаве.
      Были и другие виды боев. Например, андабаты бились вслепую. Их лица закрывала прикрепленная к шлему металлическая маска. «Ты слеп, как андабат»,— говорит в романе Спартак своему другу Криксу.
      Устраивались бои всадников, вооруженных длинными копьями. Удержаться на коне без седла и стремян (их еще не знали в то время) было очень трудно. Гладиатору грозил не только удар копья, но и копыта испуганных лошадей.
      Джованьоли красочно описывает парад гладиаторов, но опускает одну важную деталь. Гладиаторы на параде никогда не выступали с оружием, по крайней мере с настоящим, в руках у них были мечи из дерева и копья с деревянными наконечниками. В начале представления, в поединках с деревянными мечами могли принять участие желающие из публики и показать свое мастерство.
      Только после того, как толпа насладилась бескровным зрелищем фехтовального искусства, на арену вносили настоящее оружие, и устроитель игр сам проверял, достаточно ли оно остро, не обманул ли его ланиста, не подсунул ли, желая сохранить свой «товар» живым, затупленные или зазубренные мечи.
      Гладиаторов римляне боялись и вне арены оружия им не доверяли, отбирали его сразу после боя.
      Не рассказано в романе и о травле зверей, с которой в Риме обычно соединялись гладиаторские бои, или, как их называли, «игры». Сулла любил устраивать единоборство разъяренных хищников с гладиаторами — «бестиариями». Однажды Сулла выпустил иа арену сразу сто львов.
      Бестиариям приходилось сражаться против пантер, леопардов, слонов. Их привозили для кровавой потехи из заморских стран. Не менее страшны были европейские противники: медве?ди, вепри, быки. Бестиарий выступал без одежды, с копьем или кинжалом. Часто у него был длинный шест, и когда зверь, припав к земле, готовился броситься на человека, бестиарий головокружительным прыжком перелетал через его голову.
      Особым видом звериной травли была «фессалийская охота». Безоружный бестиарий верхом на неоседланной лошади скакал рядом с разъяренным быком. Он должен был изловчиться, схватить животное за рога и свернуть ему шею. Трудно себе представить, какой ловкостью, смелостью и физической силой нужно было для этого обладать.
      БОЛЬШОЙ РИМСКИЙ ЦИРК
      Джованьоли красочно нарисовал картину Большого римского цирка. Но его описание относится скорее к более поздней поре, когда цирк был перестроен, расширен так, что стал вмещать уже до 250 тысяч зрителей, и украшен заново. До нас дошли остатки именно этого перестроенного цирка.
      Во времена Спартака цирком называлась долина между Пала- тинским и Авентинским холмами. Ширина долины была метров сто пятьдесят, а длина — метров шестьсот. На склонах холмов были устроены грубые деревянные трибуны.
      Вдоль арены шла невысокая (в рост человека) каменная стенка. Концы ее были закруглены. Между стенкой и трибунами проходила беговая дорожка. Говоря о римском цирке, мы вспоминаем прежде всего бои гладиаторов, для самих же римлян 1'лавным в цирке были «бега» — состязания колесниц.
      На дорожку вели ворота, через которые в цирк входила торжественная процессия — «помпа». «Помпа» шла через весь город во главе с устроителем праздника. Устроитель поднимался на высокий балкон над воротами и оттуда кидал на арену белый платок. По этому знаку открывались четыре из 12 стойл, соединенных с цирком, и выезжали четыре колесницы, запряженные квадригой; т. е. четверкой.
     
     
      Возница правил упряжкой стоя. Он был в шлеме и короткой рубашке — тунике. Туники возниц были во времена Спартака красного или белого цвета. Это были цвета «беговых обществ», которые содержали конюшни и возничих на деньги своих членов. Вознице нужно было семь раз промчаться вокруг арены.
      Самым трудным и опасным был поворот на закругленной части арены. Чтобы опередить соперников и сократить путь, нужно было описать у конца стенки полукруг возможно меньшего радиуса. Удержать равновесие было почти невозможно, возницу либо выбрасывало из колесницы центробежной силой, либо он задевал колесом за деревянную тумбу — «мету», отмечавшую место поворота. В том и другом случае он разбивался или погибал под копытами коней.
      Бег на колесницах был излюбленной забавой римлян. Победители конных состязаний становились самыми знаменитыми людьми города, и им нередко при жизни ставили памятники.
      Игры в цирке длились от зари до зари, а иногда и два-три дня кряду. Места занимали с ночи. Зрители приходили семьями, с соломенными подушками, корзинами для снеди и глиняными сосудами с водой.
     
     
      КАК БЫЛ ОДЕТ СПАРТАК
     
      Во время боя Спартак был одет в туиику — своего рода легкую перепоясанную рубашку чуть выше колен. Получив свободу, вождь гладиаторов отправился в таберну Венеры Либитины. Выходя из цирка, Спартак накинул, как пишет Джованьоли, одолженный у кого-то плащ.
      Такой костюм не был обычен для свободного римлянина. Тунику считали нижним платьем и поверх нее, выходя на улицу, надевали тогу.
      Тогу носили зимой и летом в любую погоду. Это был кусок шерстяной ткани овальной формы, переброшенный через левое плечо и спускавшийся до самых пят. Существовали десятки способов накидывать тогу, чтобы она ниспадала красивыми плавными линиями. Римляне придавали большое значение числу и искусному расположению складок. Чтобы сохранить их направление, к краям одежды незаметно подшивали свинцовые гирьки. Тоги бывали разных цветов. Снежно-белая надевалась людьми, искавшими официальную должность. Белая с пурпурной полосой считалась одеждой должностных лиц и мальчиков до четырнадцати лет. Кроме такой тоги мальчик носил на шее особый отличительный знак вроде шарика. Только тогда, когда он выходил из отроческого возраста, он получал обычную тогу из плотной материи.
      У Спартака тоги не было. Тога считалась принадлежностью полноправного римского гражданина. Получив свободу, Спартак становился вольноотпущенником. Это значило, что он мог сам распоряжаться собой. но не имел права участвовать в общественной жизни Рима. Отпущенник по-прежнему оставался в зависимости от того, кто отпустил его на свободу. На это и намекает в романе Сулла, требуя, чтобы Спартак уже после своего освобождения принял участие в бое на пиру у диктатора. В те времена входил в моду бой гладиаторов как развлечение для гостей.
      На арене Спартак сражался в сандалиях, прикреплявшихся к ногам с помощью длинных ремней, но, выходя из цирка, надел, нужно полагать, башмаки из мягкой кожи. Выходить в сандалиях на улицу считалось столь же неприличным, как находиться в гостях, не сняв башмаки.
      В Риме цвет и фасон башмаков зависел от положения человека в обществе. Римские сенаторы носили черную обувь, выборные лица — красную с четырьмя ремнями и длинным языком. У солдат были особые, похожие на сандалии башмаки С прорезями для пальцев. Такая обувь дольше носилась, и нога в ней не уставала.
      Римляне знали одежду для ног, т. е. штаны, но никогда не носили ее в городе. Штаны надевали либо солдаты в походе, либо частные граждане во время путешествий. По представлениям римлян, появиться в городе, на рынке или в общественном месте в штанах.мог только варвар, представитель полудиких племен.
      Рабам давали старые изодранные туники и сандалии. Чтобы отличить рабов от свободных, богатые римляне как-то задумали дать им особую одежду. Но, поразмыслив, вынуждены были от этого отказаться. Римляне испугались: рабов было так много, что они без труда могли обнаружить свое численное превосходство и силу.
     
     
      ЧЕМ КОРМИЛИ В ХАРЧЕВНЕ
     
      На окраине Рима, близ Эсквилинских ворот, находилась табер- на, где собирались гладиаторы. Сюда и отправился Спартак.
      По словам Джованьоли, это была одноэтажная лачуга с двумя просторными, но сырыми комнатами, в которые набивалось несколько десятков человек.
      Когда создавался роман, античную таберну, по-видимому, представляли себе похожей на придорожные трактиры, которых было немало в любом итальянском городе XIX века.
      На самом деле в Древнем Риме только роскошные жилища богачей были одноэтажными. На многолюдных окраинах и особенно близ городских ворот громоздились дома в четыре, пять и более этажей. Таберной называлось прямоугольное помещение, которое не связано ни с какими другими частями здания, кроме крохотной каморки, где живет владелец.
      По большей части в табернах устраивались харчевни и лавки, но нередко в них размещались и мастерские гончаров, ювелиров или других ремесленников. Таберны либо ютились под сводами первых этажей, либо прилеплялись к стенам домов, загромождая и без того узкую улицу. Они не имели окон и освещались днем через дверь. В этом окне-двери стоял каменный прилавок: в лавке хозяин на нем раскладывал свой товар, а в харчевне он служил посетителям столом. Харчевни были тесны, внутри умещалось не более двух-четырех человек,' а остальные толкались на улице. Единственным украшением таберны была надпись, выложенная на земле у входа цветными камнями: «Привет», «Будь счастлив», «Пей на здоровье».
      В Риме было бессчетное множество харчевен. Дело в том, что не только жилища бедноты, но и дома людей среднего достатка не имели ни кухонь, ни печей, ни очагов. Горячую еду можно было получить только в таберне у харчевника. Здесь же можно было раздобыть и горячую воду, которой римляне разбавляли вино. Поэтому в харчевне и около нее всегда было людно. Вокруг всегда терся подозрительный сброд, а сами харчевники имели репутацию отъявленных мошенников и скупщиков краденого.
      В романе хозяйка таберны Лутация Одноглазая накормила Спартака жареной зайчатиной. Правдоподобно ли это?
      Не только дичь, но и мясо стоили в Риме так дорого, что не были доступны беднякам вроде гладиатора. Мясные блюда с читались лакомством, особенно колбаса (римляне изготовляли несколько сортов ее).
     
     
      В табернах, которые посещали рабы и гладиаторы, кормили крайне скудно и однообразно. Твердые лепешки (дрожжи появились лишь лет через пятьдесят), вяленая рыба, пшенная или гороховая каша — вот и все нехитрое меню.
      Яблоки и вишни были дорогим лакомством.
      Лимонов, апельсинов, абрикосов и многих других фруктов, которыми так богата современная Италия, во времена Спартака еще не было.
      Как ни скудна была пища, которую подавали в таберне, она казалась роскошной по сравнению с тем, чем кормили хозяева своих рабов. В период сбора урожая рабу полагалось в день немного
      твердых, как камень, лепешек. Вместо завтрака, обеда и ужина раб получал пойло из выжимок винограда, смешанных с морской водой. На целый месяц ему выдавали лишь пол-литра оливкового масла. А когда урожай был собран и работа становилась немного легче, рабы не получали и этого.
     
     
      ГДЕ ЖИЛ СПАРТАК
     
      Сначала Спартак, как и все гладиаторы, жил в казармах, охраняемых стражей. Как показали раскопки, в гладиаторских школах спали в крошечных каморках без окон. Воздух поступал через решетку, заменяющую дверь. На ночь решетки запирали тяжелыми засовами. Нам казарма гладиаторов напоминала бы тюрьму. Каморки выходили в длинный коридор, по которому день и ночь шагали часовые.
      Получив свободу, Спартак покинул казармы и поселился где-то в одном из кварталов Рима.
      Римская беднота обитала в многоэтажных кирпичных громадах, называвшихся «инсулами», что значит остров. Сходство с островом придавало инсуле то, что ее с четырех сторон окружали улицы.^
      (Каждая инсула занимала целый квартал.) Такие инсулы сохранились в Остии — гавани Рима.
      Первые этажи отводили под харчевни и лавки. Верхние — населяла беднота. В этих жилищах было полутемно, сыро и стоял удушливый запах от открытых желобов, по которым стекали нечистоты. Лишь немногие инсулы имели во дворе нечто вроде водоразборной колонки, из которой разносили воду кувшинами. Поднимать кувшин по крутой темной лестнице на восьмой этаж было нелегко, а носить воду часто приходилось за несколько кварталов.
      Спали вповалку, на кучах тряпья. Несколько глиняных сосудов, ступка, масляный светильник, нож и ручные жернова — вот все имущество римлянина, считающего себя властелином мира.
      В доме не было ни кухни, ни печи, ни даже простого очага. Обогревались в холодное и сырое время бронзовой жаровней с углями. На ней же готовили еду. Освещали дом глиняные плошки, в которые наливали оливковое масло. Жаровни и плошки немилосердно чадили, покрывая жилище плотным слоем копоти. Малейшая оплошность грозила пожаром: деревянный пол, балки, двери легко загорались. Пожар был частым гостем в Риме, временами выгорали целые районы.
      Нижние этажи таких домов были кирпичными, а верхние из глины и дерева. Ступени лестниц — из камня. Крыша из черепицы.
      Римляне умели возводить сооружения, поражающие своей долговечностью, но дома для бедноты строились так, что стены постоянно давали трещины. Потолки и крыши рушились на головы прохожих настолько часто, что считалось опасным ходить по улицам.
     
     
      РИМСКИЙ ФОРУМ
     
      Спартак и его сподвижник Крикс встречаются в романе на галерее базилики Эмилия. Случайно ли Джованьоли выбрал среди многочисленных зданий именно это для свидания гладиаторов?
      Базиликой в Древнем Риме называли обширный зал, расчлененный колоннами на три части. Средняя часть базилики была выше боковых, и этот перепад служил для устройства окон.
      Свет заливал высокую среднюю часть базилики, а в боковых ее пролетах и в полдень царил полумрак. Базилика была, богато украшена статуями, привезенными из покоренных стран. Одна статуя изображала пьяного толстобрюхого Силена. Около нее обычно собирались римские финансисты. Здесь заключали крупные сделки.
      Римские легионы покорили многие страны, и отовсюду стекались в Рим деньги. Сатиры — с македонской боевой колесницей; драхмы—с греческой богиней Афиной; секели — с еврейскими письменами. Чтобы обменять эти деньги на медные римские ассы или серебряные сестерции, приходилось обращаться к людям, знающим цену монет,— к менялам. Менялы также избрали местом своего Пребывания базилику Эмилия и целый день катали по столу золотые монеты, чтобы шумом и звоном привлечь клиентов. Обмен, разумеется, производился к выгоде менялы.
      На обширных галереях второго этажа базилики, куда не проникал шум, разбирались судебные дела и выступали знаменитые ораторы. Суд в Древнем Риме вершился публично. Прийти на суд Могли все желающие. Поэтому в базилике толпилось множество всякого люда — и римские граждане, и вольноотпущенники, и иноземцы. Кто приходил по делу, кто шел найти нужного ему человека, кто просто так — скоротать время, слушая знаменитого юриста.
      В сутолоке. Спартак и Крикс могли говорить о своих делах, не вызывая ничьего подозрения, и потому базилика Эмилия была самым подходящим местом для встречи двух участников заговора.
      Базилика Эмилия находилась в северной части Форума.
      Форум — место действия многих сцен романа. На Форуме Спартак встретился с Катилиной. Здесь заседал Сенат после смерти грозного диктатора Суллы. Через Форум пробирался переодетый Арторикс, соратник и друг Спартака.
      Представим себе, как выглядело сердце Древнего Рима во времена, предшествовавшие великой революции рабов. При Спартаке Форум — главная площадь города—был непохож на открытое свободное пространство, которое мы называем площадью. Наоборот, Форум был тесно заставлен статуями героев и бронзовыми памятниками в честь бесчисленных побед над врагами. Там, где не было статуй и обелисков, росли священные вековые деревья, и среди них белело небольшое невзрачное здание — храм бога Януса.
      Пока римляне вели войны, деревянные двери храма были распахнуты в знак того, что бог Янус выступил на помощь римскому войску. Когда прекращалась война, двери храма закрывались. За несколько столетий это случилось только дважды...
      Форум был расположен на идеально ровном поле: когда-то здесь было болото у подножья обрывистого Капитолийского холма- Впоследствии болото было осушено и стало местом оживленных торжищ. Со временем рынки были оттеснены, а Форум превратился в общественный центр Рима.
      Повсюду на Форуме сверкали белизной изящные колонны храмов. Они перечислены в четвертой главе романа: «Храм Весты, Храм Кастора и Поллукса, Храм Согласия». Храмы были разбросаны в причудливом беспорядке, и самый внимательный наблюдатель вряд ли обнаружил бы тут какую-либо логику или систему. Храм Весты имел круглую форму. Остальные храмы стояли на высоких прямоугольных платформах. Внутрь храмов вели двери из чеканной бронзы. Под высокими сводами в таинственном полумраке стояли в спокойных, исполненных достоинства позах статуи богов. Одни из них были изваяны из мрамора, другие отлиты из бронзы. В глазницах некоторых статуй были вставлены кусочки горного хрусталя, и казалось, что бронзовый бог смотрит внимательными живыми глазами.
      Богов в Риме было множество: боги общегосударственные, городские, домашние. Были даже боги, охраняющие ягнят или уничтожающие на полях сорняки и колючки; были боги, помогающие учить уроки, избавляющие от зубной боли, были боги холмов, долин, рек, была даже богиня лихорадки.
      В шутку говорили, что в. Риме больше богов, чем граждан. Каждый римлянин обя-. зан был знать, в каком случае к какому богу обращаться. «Это так же важно,— говорил один древний писатель,— как знать, где живет булочник или столяр, когда имеешь в нем надобность».
      Одни боги были «уроженцы» самого Рима, другие заимствованы у покоренных народов. При этом римлянам были совершенно чужды фанатизм и религиозная нетерпимость.
      «Правят ли нами бессмертные боги, узнать не старайся. Помни, ты смертный и должен заботиться только о смертном»,— говорили римляне, считавшие житейскую практичность—лучшей мудростью.
      Врезаясь в крутой склон Капитолийского холма, нависало над Форумом колоссальное, похожее на крепость здание. Здесь хранились документы, судебные приговоры, договоры и важные письма за многие века. Римляне славились своей педантичностью, и государственный архив «Табулярий» (табула — по-латыни лист) был гордостью города. Врезанный в скалу Табулярий не боялся ни огня, ни землетрясения.
      Невдалеке от Табулярия чернел вход в страшную Маммертин- скую тюрьму, которая упоминается мимоходом во второй главе романа. Тюрьма была устроена на месте каменоломни и наполовину вырублена в скале. В глубоких подземных ямах, в темноте и зловонии содержались заключенные. Тюремщики, как зверям, швыряли им жалкую и скудную пищу. Здесь же казнили политических заключенных, а их тела выбрасывали в Тибр.
     
      По западной стороне Форума тянулись ряды сырых сводчатых помещений без окон — лавки ростовщиков. Ростовщики ссужали деньги под огромные проценты, которые часто в несколько раз превосходили, взятую сумму. На порогах своих жилищ ростовщи
      ки выкладывали надписи: «Привет тебе, прибыль» или «Прибыль — радость».
      На Форуме римляне слушали ораторов, заседали в судах, совершали сделки или слонялись в ожидании подачек богача. На Форуме толкались праздные бездельники, любители городских слухов. К ним обращены слова римского поэта:
      «Россказням глупым не верь, не будь передатчиком сплетен.
      Многим вредит болтовня — никому не вредило молчанье».
      На Форуме проходили выборы должностных лиц. Сюда по очереди, установленной жребием, являлся весь избирательный округ.
      Специально для выборов на Форуме было огорожено обширное замощенное плитами лавы пространство — «комиций». Оно примыкало к базилике Эмилия. Голосовали на комиции деревянными табличками. Урны ставились на узком мостике, по которому на глазах у всех мог пройти только один человек. Это делалось для того, чтобы никто не мог обманным образом проголосовать дважды.
      Полководцы и политические деятели обращались к народу с высокой каменной трибуны. В эту трибуну были вделаны носы вражеских кораблей, захваченных в бою. Корабль по-латыни — «ростра», и трибуна называлась ростральной. Ростры служили и украшением Форума и символом непобедимости Рима.
      На комициях выбирали народных трибунов — блюстителей интересов, прав и достоинства римских граждан. За помощью к трибуну мог обратиться каждый римлянин. Двери в доме трибуна были открыты не только днем, но и ночью, а сам он обязан был не отлучаться надолго из своего жилища. Трибун мог наложить «вето» — запрет на действие любого должностного лица, если считал, что оно нарушает интересы народа. Трибун имел право наложить вето даже на решение сената — высшего законодательного органа страны.
      Во времена Спартака здание сената, одно из самых древних в городе, стояло рядом с комицием и базиликой Эмилия. Время выщербило и покрыло подтеками массивные каменные стены, но, несмотря на пятисотлетний возраст, они не потеряли своей прочности.
      Сенаторы свое звание получали по наследству. Это были члены самых знатных фамилий. Сенатора всегда можно было отличить по пурпурной полосе на тоге.
      Сенаторы рассаживались на скамьях, расположенных амфитеатром. Заседание сената начиналось на рассвете и заканчивалось в сумерки. По римскому обычаю, решения, принятые при свечах, не считались законными. Сенаторы не просили слова, председательствующий сам обращался к ним в порядке старшинства. Прерывать оратора запрещалось, и он мог говорить столько, сколько считал нужным. Зато и выступать он мог только один раз.
      Решение сената принималось поднятием рук. Если за него голосовало большинство, его искусно вырезали на медных досках и выставляли тут же на Форуме для всеобщего обозрения, это означало, что решение получало силу закона.
     
     
      ПО УЛИЦАМ ДРЕВНЕГО РИМА
     
      Гордый и заносчивый Люций Сергий Катилина был современником Спартака и мог видеть его на арене цирка. В романе знатный патриций приглашает Спартака и его друга Крикса к себе в дом и предлагает им союз и помощь.
      Могло ли так быть? Скорее всего, это домысел Джованьоли.
      Катилина вошел в историю как глава вооруженного заговора аристократов, стремившихся захватить власть в Риме. В решительный момент, когда перевес оказался на стороне римских легионеров, высокомерный патриций предпочел погибнуть, но не обратиться за помощью к гладиаторам.
      Это произошло много позже восстания Спартака, но тем не менее заставляет усомниться в том, что Катилина когда-либо заигрывал с вождем гладиаторов.
      Так говорит история.
      Но это не помешает нам последовать за Спартаком в дом богатого римского патриция.
      Дом Катилины находился на Палатинском холме. Спартак и Крикс пробирались к нему с Форума узкими, как щели, улицами... Словно устав от бесчисленных подъемов и спусков, узенькие улочки прихотливо изгибались по склонам семи холмов, на которых раскинулся Рим. Они то упирались в тихие тупики, то внезапно переходили в площади с гордыми колоннами храмов. А потом опять шли переулки и закоулки, темные и грязные. Зажатые стенами домов и инсул, эти улицы казались ущельями, на дно которых едва пробивались солнечные лучи. Дома на этих улицах были без номеров, а многие улицы — без названий. Поэтому разыскать нужный дом оказывалось весьма непросто.
      Рим — один из первых городов, в котором начали мостить улицы. Проезжую часть устилали слоями песка и гравия и покрывали прямоугольными каменными плитами.
      По обе стороны мостовой устраивали тротуары, высотой по колено рослому мужчине. В дождливые дни, когда мостовые становились похожими на каналы, высокие тротуары спасали прохожих от потоков воды и жидкой грязи. Эти потоки, достигнув главных римских улиц или площадей, спускались через особые колодцы в подземные трубы, устроенные еще за 500 лет до восстания Спартака. Выложенные из камня, они были так велики, что в них мог
      свободно въехать воз с сеном. Трубы сделаны так прочно, что часть из них продолжает действовать и сегодня, через две с половиной тысячи лет.
      Римскую улицу пересекали каменные аркады, похожие на мосты. Они начинались где-то на горизонте и подходили к городу с нескольких сторон. Это были водопроводы — поднятые высоко над землей каменные каналы, по которым текла вода горных источников.
      На перекрестках и площадях журчали струи воды, стекавшие с этих аркад в богато украшенные бассейны.
      Римские улицы были настолько шумными, что собеседникам приходилось кричать друг другу в ухо. Слова заглушались пронзительными выкриками уличных торговцев,
      ревом ослов, руганью прохожих — их бесцеремонно сталкивали на мостовую рабы с золочеными носилками, в которых восседали знатные патриции.
      Ночью скрипели колеса и раздавалась брань погонщиков. Улицы были настолько узки, что повозка, проезжая по мостовой, задевала прохожих на тротуаре. Поэтому перевозить грузы в Риме разрешалось только с наступлением темноты, когда на улицу никто не выходил. Днем движение повозок категорически запрещалось.
     
     
      ДОМ ПАТРИЦИЯ КАТИЛИНЫ
     
      Спартак и Крикс не без труда разыскали вход в дом Катилины, затерянный среди лавчонок. Даже самые знатные римляне сдавали под лавки переднюю часть своего дома.
      Катилина давал своим друзьям званый обед. Чтобы попасть на пир, нужно было пройти через весь дом. Восстановить этот путь непросто, потому что некоторые знатные дома по площади не уступали небольшому городку. Впрочем, это было довольно редко, ибо городская земля в Риме была чрезвычайно дорога.
      Знатный римлянин подкармливал подобострастных бездельников. «Клиенты» — так называли этих людей — голосовали по указанию своего господина, сопровождали его в походе, оказывали ему мелкие услуги. Поутру клиенты собирались в доме своего патрона в помещении перед входной дверью. Называлось это помещение «вестибулум».
      Массивную дверь открывал раб-привратник. Часто его приковывали цепью к стене, чтобы он не убежал, сговорившись с ворами. «Берегись, собаки» — такая надпись была обычно на пороге рядом с привратником. Когда-то вход в дома знатных римских горожан охраняли свирепые псы. Теперь рабы стали столь же дешевы, как и животные. Но по-прежнему на пороге писали: «Берегись собаки»,— как бы подчеркивая, что раб-привратник на железной цепи выполняет ту же роль.
      Из вестибулума Спартак и Крикс прошли в помещение с квадратным отверстием посреди потолка. Небольшой мраморный бассейн с дождевой водой находился как раз под этим отверстием. Около бассейна стоял мраморный стол с фигурами крылатых львов вместо ножек. Это помещение называлось атрием. Атрий — официальная часть дома. Здесь хозяин принимал тех, у кого было к нему дело, но кого он не считал достаточно близким, чтобы вводить в круг семьи.
      Здесь же, в атрии, молились богам — хранителям домашнего очага. Статуэтки их стояли в неглубоких нишах вдоль стен. Мраморный стол около бассейна служил жертвенником, на котором совершались традиционные обряды в честь домашних богов.
      К атрию примыкал таблинум, нечто среднее между большой нишей, комнатой и галереей. Таблинум служил кабинетом хозяину дома. В окованном медью деревянном сундуке хранили домашнюю казну, завещания, долговые расписки и другие важные документы. Здесь глава семьи проверял счета, диктовал письма, принимал отчеты управляющего.
      Из таблинума Спартак и Крикс, вышли во внутренний двор, окруженный великолепной колоннадой из белого мрамора. Двор — так называемый «перистиль» — центр римского дома. Здесь вокруг бассейна или фонтана разбивали благоухающий цветами садик, ибо в Древнем Риме без цветов, гирлянд и венков не обходился ни один праздник. В перистиль выходили спальни и обширная зала для пиршеств. Зала была устроена так, чтобы гость не проходил через весь садик, предназначенный для семьи хозяина.
      Здесь были спальни хозяев, покои женатых сыновей, детские, помещения для домашних рабов, кухни, кладовые, маслобойки. Сюда не допускались не только посторонние, но и друзья, с которыми хозяин не связан узами кровного родства1.
      Поэтому те сцены романа, когда Спартак приходит в покои жены Суллы — Валерии, неправдоподобны.
     
     
      СТОЛОВАЯ КАТИЛИНЫ
     
      Столовая, или зал для пиршеств — «триклиний», куда попали Спартак и Крйкс, вероятно, поразила их своим богатством.
      Стены по обычаю того времени расчерчивали на прямоугольники. На красно-коричневом или золотистом фоне рисовали яркими красками цветы, плоды, диковинных зверей или уличные сценки.
      Художники рисовали особыми красками по сырой, еще не успевшей затвердеть штукатурке. Такая живопись — «фреска» — столетиями не выцветала, не трескалась и не осыпалась. Однако создать ее было очень трудно. Если промедлить, штукатурка вы-
      сохнет, краска отпадет. Если испортить хотя бы малую часть картины, придется сбивать все и заново штукатурить стену.
      Джованьоли пишет: «На полу тончайшей мозаикой были изображены с точностью, достойной восхищения, дикие танцы нимф, сатиров и фавнов».
      Мозаика составлялась из множества тщательно подогнанных друг к другу кусочков разноцветных камней. Каменные кубики были самых различных оттенков: от ярко-красных, синих, зеленых до бледно-розовых, голубых, желтоватых, серых. Каждый камешек как бы заменял мазок кисти. В самых богатых домах вместо камешков брали кубики из непрозрачного цветного стекла, которое было дороже естественного камня. Узоры или картины из мозаики сохранялись тысячелетиями.
      Потолки в столовой Каталины не были гладкими и белыми, как у нас. Деревянные балки делили их на квадраты — кессоны. Балки раскрашивали в яркие цвета, а внутри кессон украшали лепкой.
      Слово «триклиний» означает «три ложа». Название это рождено обычаем ставить три широкие и невысокие скамьи вокруг стола такой же высоты. Во время еды знатные римляне возлежали на подушках и шкурах, устилавших подобие деревянных кроватей, обитых пластинами чеканной бронзы. У очень богатых людей ложа имели ножки из слоновой кости, а деревянные части — обкладку из серебра. Обычно возлежали, опираясь на левую руку, поэтому ложе имело особые подлокотники. На каждом ложе размещалось по три пирующих.
      В триклинии Катилины, как пишет Джованьоли, стол был не квадратный, а круглый. Такие столы делались из какого-то особого дерева, которое росло только в Африке в горах Атласа, и имели одну ножку из слоновой кости. Круглые столы появились в Риме лишь незадолго до восстания Спартака.
      В римском доме было множество разнообразных столов. Кроме столов для еды были особые сервировочные столы и маленькие столики, на которые пирующие ставили пустую посуду.
      По углам триклиния расставляли небольшие столики на трех изящных бронзовых ножках. Это была особая гордость хозяина, и нередко такой столик стоил целое состояние. На полированных крышках этих столиков выставляли дорогие сосуды из цветного стекла, серебряные флаконы для духов, печати, вырезанные из полудрагоценных камней: зеленого змеевика, красного сердолика, молочного опала, и другие безделушки/стоившие огромных денег.
     
     
      ЧЕМ УГОЩАЛ ГОСТЕЙ КАТИЛИНА
     
      Множество рабов прислуживало на пиру. Одни накрывали столы, другие резали мясо, третьи наливали вино, четвертые разносили плоские пшеничные лепешки.
      Для знатного римского патриция пир был настоящим священнодействием. Перед едой тяжелую шерстяную тогу меняли на более легкую. «Все приглашенные были в обеденных одеждах из тончайшей белоснежной шерсти и в венках из плюща, лавра и роз»,— пишет Джованьоли. Перед пиром не только переодевались, но и меняли башмаки на легкие сандалии. Сандалии приносили с собой из дома, вместе с салфетками, в которые гости заворачивали остатки блюд и уносили с собой с пира.
      Чем же мог угощать своих гостей Ка- тилина?
      Верхом поварского искусства считалось «подать на стол кушанья в таком виде, чтобы никто не понял, что он ест». Перед хозяином дома лежал свиток пергамента с перечислением блюд. С помощью этого своеобразного меню хозяин разъяснял гостям способ приготовления и расхваливал достоинства подаваемых кушаний. Богачи-гур-1
      маны изощрялись в изобретении удивительных блюд: жареный кабан, наполненный живыми дроздами, пирог, из которого вылетают певчие птицы, рагу из языков фламинго, лесные жаворонки в соусе из шампиньонов. К столу подавали фазанов из Колхиды, цесарок из Африки, рыбу с Черного моря.
      Были кушанья и совсем поразительные: пиявки, напоенные гусиной кровью, африканские улитки, жареные моллюски, морские ежи, мозги перепелок.
      Змеевидных мурен — рыб-людоедов, обитательниц Красного моря,— подносили к столу живыми. Засыпая, они несколько раз меняли свою окраску. Этим зрелищем услаждали гостей, прежде чем отправить мурену на кухню.
      Мурен содержали в особых садках. Бывали случаи, когда в садок за провинность бросали рабов. На глазах у пирующих хищники разрывали несчастных.
      Судя по роману, гостям Катилины подавали те же яства, что и ему самому. Это, однако, вовсе не само собой разумеется. Если гость был не столь знатен, сколь хозяин, ему могли подавать нечто совсем иное, например, заплесневелый сыр, капусту с прогорклым маслом или, как писал поэт Марциал, «сороку, издохшую в клетке».
     
     
      ИЗ РИМА В КАПУЮ
     
      Восстание Спартака началось мятежом гладиаторской школы в южно-италийском городе Капуе. В романе Спартак со своим другом Эномаем скачет в Капую из Рима, меняя лошадей на почтовых станциях.
      Дороги древних римлян строились из нескольких слоев песка и булыжника, поверх которых настилали тесаные, плотно пригнанные друг к Другу каменные плиты. Такое сооружение могло простоять тысячелетия. Из Рима дороги расходились по всему миру, отсюда поговорка «все дороги ведут в Рим». Та дорога, которая вела в Капую, была самой древней и считалась священной. По обе ее стороны тянулись высеченные из камня пирамиды, невысокие башни, подобие колонн или массивных урн. Это были гробницы римских аристократов, тела которых сжигали, а прах хоронили в придорожных усыпальницах.
      Хотя на дорогах на равном расстоянии стояли почтовые станции, где гонцы меняли коней, а путники могли переночевать под кровом, тем не менее люди побогаче путешествовали в носилках, которые несли рабы, а пожитки и необходимую в пути утварь везли в конской упряжке.
      В Древнем Риме пароконная повозка везла, меньше груза, чем одна упряжная лошадь в более поздние времена. Хомут известен
      не был, а веревочное ярмо сжимало лошади шею. и она не могла тянуть в полную силу. Верховая езда была тоже связана с большими трудностями и требовала большой сноровки, потому что стремян еще не знали.
      Здесь на дороге в Капую, на пути к подвигам и бессмертной славе, на дороге к гладиаторской школе мы оставляем нашего героя, задолго до его трагической гибели, задолго до того, как поднятое им восстание потрясло всю Италию и заставило замереть от страха гордый Рим. Спартак был одним из самых грозных врагов Рима за всю его историю, ненависть римских рабовладельцев к вождю рабов и гладиаторов не знала предела, и все же они не могли не преклониться перед его мужеством, отвагой и благородством. Древние римляне умели ценить эти качества не только в своих друзьях, но даже и в своих врагах.
      Тем, кто хочет больше узнать о жизни Древнего Рима, о его людях, нравах, обычаях, мы рекомендуем прочесть новые книжки, написанные для ребят на основе последних достижений исторической науки.
     
     
      РЫЦАРЕМ АЙВЕНГО НА ТУРНИР
     
      Роман Вальтера Скотта «Айвенго» переносит нас в средневековую Англию. Прошло около ста лет с момента высадки норман- ских рыцарей на остров, но вражда между коренными жителями — англо-саксами и завоевателями норманнами еще не утихла. Мы °ЩУЩаем ее с первых страниц романа.
      Королевская власть еще слаба. Владельцы больших и малых поместий — феодалы чувствуют себя совершенно независимо. Каждое поместье походит на крошечное самостоятельное государство. Феодалы имеют свое войско, чеканят собственную монету, творят суд по своим собственным законам.
      Время действия романа совпадает с бесславным окончанием третьего крестового похода. Христианское воинство, возмутив жестокостью, жадностью и лицемерием мусульманское население юго-восточного Средиземноморья, потерпело ряд поражений. Крестоносцам во главе с французским королем Филиппом II Августом
      и английским королем Ричардом I Львиное Сердце так и не удалось захватить богатые страны Ближнего Востока. Из этого похода возвращается на родину и герой романа — Айвенго.
     
     
      КЕМ БЫЛ ГУРТ
     
      Помните, в начале книги свинопас Гурт разговаривает в лесу со своим другом — шутом Вамбой.
      «На Гурте было надето медное кольцо, вроде собачьего ошейника, наглухо запаянное на шее. Оно было достаточно широко для того, чтобы не мешать дыханию, но в то же время настолько узко, что снять его было можно, только распилив пополам. На этом своеобразном «ожерелье» было написано «Гурт, сын Беовульфа, прирожденный раб Седрика Ротервудского».
      Итак, Гурт считался рабом.
      Однако в отличие от древнеримского раба Гурт мог иметь и свой участок земли, и собственный домик, и кое-какую утварь. В отличие от римских рабовладельцев его хозяин Седрик не имел права убить или изувечить Гурта. Он не мог забрать у него волов или плуг, если бы они у Гурта были.
      Гурт был не рабом, а крепостным, хотя и назывался рабом. В Англии в ту пору было около десятка разных форм крепостной зависимости крестьянина от помещика. Одни крепостные должны были работать на хозяйском поле, но при этом могли иметь участок и сеять на нем, что хотели. Другие могли сеять на своем участке только то, что разрешал хозяин, третьи — сажать только растения, определенные обычаем, и ничего другого.
      По-разному крепостные были обязаны и работать на своего господина: кто один день в неделю, кто три, а кто и все время. Одни крепостные могли иметь свой скот и держать его дома, дру- гие — иметь скот, .но держать его только на господском дворе, третьи были лишены права иметь хотя бы одну овцу или свинью.
      Нам неизвестно, имел ли Гурт свой участок земли и скот. Он мог быть и дворовым Седрика, то есть крепостным без земли, живущим в доме хозяина. Положение дворового ближе всего к положению раба. Впрочем, таких крестьян в Англии XII века было немного.
      Пасти господских свиней, пахать господское поле, косить господский луг было обязанностью большинства крепостных. Свиней в те времена откармливали главным образом желудями. Вот почему Гурт пас стадо в лесу.
      Вечером Гурт гнал стадо на господский двор. Но это не значит, что все свиньи принадлежали Седрику. Крестьяне обязаны были держать свой скот в загоне помещика, чтобы тот получал больше навоза для удобрения своих полей. Точно так же они обязаны были молоть муку только на господской мельнице, а хлеб печь только в печи своего господина.
     
     
      КЕМ БЫЛ СЕДРИК
     
      Седрик был землевладельцем.
      Английское феодальное владение XII века называлось «манор». Он состоял из отдельных мелких клиньев и напоминал лоскутное одеяло.
      Лучшие участки манора считались землей феодала. Остальные участки — крестьянской землей. Седрик хотя и считался их владельцем, но тем не менее распоряжаться ими не мог: такими участками пользовались отдельные крестьянские семьи.
      Крестьяне сеяли на этой земле ячмень, пшеницу или рожь не по своему выбору, а согласно обычаю, который никто не смел нарушать. Поэтому ячменное поле обычно не превращалось в поле пшеницы, а поле пшеницы нельзя было через несколько лет засеять овсом.
      В состав манора входили еще участки пастбищ и лесных порубок, которые назывались «общинными»: ими могли пользоваться и крестьяне и сам феодал.
     
     
      СТРАННИК ИЛИ ВОИН?
     
      Когда Айвенго приходит в дом Седрика, он не называет своего имени, не поднимает опущенный на лицо капюшон, и тем не менее ему оказывают гостеприимство наравне с почетными гостями, имя и положение которых известны хозяину. Объясняется это одеждой, которую носил герой романа.
      Средневековые люди были суеверны. Чтобы замолить свои грехи, избавиться от болезни, от недуга, добиться справедливости или исполнения своих желаний, они совершали путешествия к «святым местам». Святым местом считались церкви, в которых хранились мощи какого-либо чудотворца, а также города и селения, описанные в евангелии или связанные с легендами о жизни прославленных отшельников, известных своим красноречием проповедников, служителей церкви. Такое путешествие называлось паломничеством.
      Отправляясь в путь, паломник, если мог, запасался золотом. Дворянин брал его под заклад поместья, ремесленник — под заклад своей мастерской. Деньги оседали в странноприимных домах или подобии лагерей, которые устраивали монастыри на оживленных путях движения паломников.
      Для многих монастырей паломничество было главным источником богатства.
      Паломники приносили духовенству огромный доход, и поэтому церковь объявила, что оказывает им особое покровительство.
      С той минуты, как священник вручал паломнику мешок, шарф и страннический посох, паломник обретал особые права: все и каждый должны оказывать ему всяческую помощь и гостеприимство. Церковь давала паломнику много важных льгот: его нельзя было судить за совершенные преступления, нельзя было с него требовать уплаты долгов; крестьянин на время паломничества избавлялся от налогов, ремесленник — от обязательств перед цехом. Убийство паломника считалось тяжким преступлением перед богом.
      Особым почетом окружали тех, кто совершил паломничество в Иерусалим, где, по религиозным легендам, находился гроб Христа. Таких паломников называли пилигримами. Как и все пилигримы, Айвенго носил короткий, похожий на пелерину плащ с капюшоном. Опущенный капюшон закрывал всю верхнюю часть лица. Поэтому Айвенго остался неузнанным в родном доме.
      В ином облйчии предстает герой романа на рыцарском турнире. Однако на Айвенго не могло быть доспеха, украшенного золотой насечкой, как пишет автор. Такие доспехи появились лишь двумя столетиями позже.
      В XII веке доспехи походили на наш комбинезон. Сделаны они были из кожи или плотного холста, а сверху покрыты металлическими кольцами или пластинками. Пластинки пришивали так, чтобы верхняя находила на нижнюю. От этого поверхность доспеха казалась чешуйчатой. На каждый ряд металлической чешуи нашивали полоски кожи, переплетенные между собой. (Такой доспех назывался плетеным доспехом.
      Иногда защитная чешуя делалась из рога. Роговой доспех был легче металлического, но в несколько раз дороже и не так крепок.
      У противника Айвенго, Бриана Буагильбера, доспех был сделан из множества железных колец. Такие доспехи назывались «кольчугой». В XII веке мастерски делали кольчуги на Востоке, откуда приехал Буагильбер, и на Руси. На Западе тоже делали кольчатые панцири, которые отличались от кольчуги способом соединения колец и не были столь прочны. Кольчугу и панцирь обычно не могло пробить копье противника. Но от сильного удара они вонзались в тело и наносили чрезвычайно опасные раны. Поэтому под доспехи надевалась толстая стеганая рубашка. Это еще более утяжеляло одежду рыцаря.
      Голову рыцаря покрывала плотная стеганая шапка. На нее набрасывали чешуйчатый или кольчатый капюшон.
      Поверх капюшона надевали шлем, но только во время боя. Шлем был очень тяжел. В походе он висел у седла наподобие котелка. Шлемы были самой разнообразной формы: в виде котла, горшка, бочонка, с замысловатым украшением из металла, дерева или перьев. Шлем спасал от пролома черепа, но не мог предохранить от сотрясения мозга. При ударе по шлему всадник часто терял равновесие, а упав с коня, становился добычей любого пехотинца.
      Основным оружием рыцаря было копье. Делали его из твердой и легкой древесины ясеня. В пешем строю воин нес копье на правом плече, а на коне держал его вертикально, упирая нижний конец в стремя.
      В бою рыцарь держал копье за специальный перехват. Удержать на весу четырехметровый шест одной рукой было тяжело, поэтому к доспехам на груди приделывали откидной металлический крюк — упор для копья.
      Если копье ломалось, рыцарь доставал из кожаных или деревянных ножен меч.
      Меч имел прямой клинок, заточенный с обеих сторон для нанесения рубящего удара. Конец меча был заострен. Во времена Айвенго бились короткими — около метра длиной — мечами, ими можно было не только рубить, но и колоть. Рукоятку меча от лезвия отделяла горизонтальная перекладина. Она защищала руку от скользящего удара меча по мечу. Это придавало мечу крестообразную форму. Ему, как и рыцарю, давали имя, а когда рыцаря хоронили, меч укладывали в гроб рядом с ним. В походе рыцарь молился богу, воткнув перед собой меч.
     
     
      КАК АЙВЕНГО СТАЛ РЫЦАРЕМ
     
      Айвенго участвовал во многих походах и был, несмотря на молодость, прославленным рыцарем. Вальтер Скотт, очевидно, полагал, что его читателям хорошо известно, как человек возводился в рыцарское достоинство. В романе начало жизни героя не описано, ибо оно, вероятно, как две капли воды было похоже на биографии его сверстников.
      Очевидно, дело обстояло так.
      Как и все мальчики в дворянских семьях того времени, Айвенго сначала воспитывался под наблюдением матери. С семи лет мальчика передавали под мужской надзор. Его отец Седрик начал обучать мальчика верховой езде и владению оружием. Когда Айвенго исполнилось лет десять, отец отослал его к кому-либо из известных рыцарей, с которым состоял в родстве или находился в дружбе. Будущий рыцарь почти никогда не воспитывался в доме своих родителей.
      С этого дня мальчик становился пажом. Паж должен был прислуживать за столом, устилать соломой пол в зимнее время, выполнять различные поручения по дому. За это рыцарь, у которого служил молодой паж, обучал его военному делу и правилам поведения на турнире и в обществе. Грамоте будущего рыцаря не учили, и Айвенго вряд ли умел подписать свое имя.
      Когда пажу исполнялось четырнадцать лет, его могли произвести в оруженосцы. В замке оруженосец ухаживал за лошадьми и собаками, заведовал погребом, встречал гостей. В походе он вез доспехи рыцаря, перед сражением вел за ним боевого коня. Когда наступал час битвы, оруженосец облачал своего господина в доспехи, быстро соединяя их отдельные части. Вооружать рыцаря было трудйым делом, требовавшим большого навыка.
      Во время сражения оруженосец находился позади рыцаря, чтобы в любой момент подать запасного коня или новое копье.
      Для того, чтобы овладеть тяжелым оружием, чтобы не задохнуться и не обессилеть под тяжестью доспехов, нужна была постоянная физическая тренировка. Оруженосец должен был научиться в полном вооружении без помощи стремени вспрыгнуть на коня, разбить одним ударом молота тяжелый камень, перепрыгнуть через лошадь, держась одной рукой за гриву, а другой за седло, влезть на любой высоты лестницу с помощью одних только рук, танцевать целый вечер не снимая кольчуги.
      Лишь в возрасте двадцати-двадцати двух лет оруженосца посвящали в рыцари.
      Юноша облачался в белую одежду и шел в церковь. Там он проводил ночь возле своего оружия. Наутро, в знак того, что кончается старая жизнь и начинается новая, будущий рыцарь принимал ванну, часто первую и единственную в жизни. После этого священник совершал молитву над мечом и самый знатный из собравшихся рыцарей троекратно ударял юношу этим мечом плашмя по плечу. Священник громко читал рыцарские законы. Среди них были и такие: «Да не употребят они никогда в дело острия меча на турнирах и на других, увеселительных боях»; «Жажда прибыли или любовь к почестям, гордость и мщение да не руководят их поступками».
      Посвященный в рыцари получал право иметь свою собственную печать, носить герб на щите и изображать его на воротах, украшать крышу флюгером. Ему присваивалась привилегия носить пояс и шпоры из золота, если он был богат, и привилегия, запрещавшая кому бы то ни было отбирать у него за долги оружие и лошадь, если его постигнет бедность.
      Рыцарь освобождался от уплаты налогов и получал право беспошлинного проезда через ворота любого города или замка.
      ТУРНИР
      Турнир — одно из важных событий романа, но чтобы представить себе картину, которую нарисовал Вальтер Скотт, нужно знать немало деталей. Прежде всего, почему для турнира было избрано место около замка Ашби близ города Шеффилда?
      Дело в том, что на турниры съезжались не только рыцари. Сюда стекались со своими товарами бродячие купцы. Вместе с рыцарями приезжали их родственники и домочадцы полюбоваться зрелищем и купить необходимые товары. Все они не могли разместиться в шатрах или палатках, и поэтому место для состязаний выбиралось неподалеку от города или замка.
      Участвовать в турнире могли только те, кто уже посвящен в рыцари и не состоит на службе у какого-либо города. Служба у горожан считалась недостойной рыцаря. Бесчестьем ? считалось нарушить слово, оскорбить даму, покинуть в бою товарища. Рыцари, обвиненные в таких позорных деяниях, тоже не допускались к турниру.
      На поляне устраивали арену и окружали ее двумя оградами из бревен. Между оградами получался своего рода кольцевой коридор — здесь укрывались слуги. Над оградой возвышались ряды деревянных трибун. Это были места для зрителей. Знатным дамам отводили ложи, украшенные лентами и гирляндами цветов.
      Арена с оградой и трибунами называлась ристалищем. С двух концов ристалища распахивалось по трое ворот такой ширины, что в них могли одновременно проехать два,всадника.
      Близ ворот поперек арены натягивали толстые канаты. «Рыцари двинулись длинными вереницами с обоих концов арены и выстроились друг против друга двойными рядами»,— так начинается в романе групповой бой, или, как его тогда называли, «схватка».
      Канаты служили для выравнивания рядов и не позволяли рыцарям вырваться вперед до сигнала.
      У Вальтера Скотта схватка на арене начинается командой: «Пусть едут!» Но обычно сигнал для начала боя подавался такой: «Рубите канаты!»
      «Правда, только четыре рыцаря встретили смерть на ристалище, а один из них просто задохнулся от жары в своем панцире, однако более тридцати получило тяжкие раны и увечья, от которых четверо или пятеро вскоре умерли, а многие на всю жизнь остались калеками»,— пишет Вальтер Скотт.
      Старинные' хроники рисовали средневековые битвы и турниры кровопролитными, и Вальтер Скотт следует этой традиции. Однако современные исследователи приходят к выводу, что летописцы сильно сгущали краски. Дело в том, что рыцарь вовсе не стремился поразить своего противника насмерть. В бою было выгоднее сбросить его с коня, взять в плен и получить затем богатый выкуп. На турнире победителю вручали, в качестве выкупа, доспехи побежденного. Получить доспехи униженного, но живого противника было почетнее, чем снять их с мертвеца. Ранить коня категорически запрещалось; рыцарь, повредивший коня своего противника, должен был оплатить его полную стоимость еще до конца турнира.
      К тому же во времена Айвенго, как правило, запрещалось драться на турнирах боевым оружием. Обычно употреблялись копья не с острым боевым наконечником, а с трезубчатой коронкой. Такой наконечник позволял сильно ударить противника, но не ранить. Перед боем судьи проверяли у рыцарей длину и вес мечей, а оруженосцам, которые принимали участие в схватке, выдавали особые мечи из дерева и копья из ломкой пихты.
      Многие рыцари пренебрегали этими правилами и бились на турнире настоящими копьями и острыми мечами, как это и описано в романе, и случаи гибели на турнирах не были исключительными, но не были и частыми.
      Рыцарь выезжал на арену, крепко упираясь в стремена. Левой рукой он поддерживал щит, который висел на шейном ремне и защищал грудь. Правой рукой направлял копье.
      Турнирные судьи отмечали не только силу, но и характер удара. Удар ниже пояса считался незаконным. Чем выше наносился удар, тем он считался удачнее. Более всего ценился удар по шлему.
     
     
      КТО ТАКОЙ ГЕРОЛЬД
     
      Перед началом турнира Айвенго поручает герольду передать свой вызов. У читателя может сложиться впечатление, что герольд — лицо второстепенное, к которому обращаются с поручениями. Между тем от герольдов зависело, допустить или не допустить Айвенго на турнир. Герольд — это глашатай, летописец, делопроизводитель, посредник и судья в делах, которые дворяне решают силой оружия. Кроме того, обязанность герольда — вести родословные записи, подтверждающие права лиц благородного происхождения на рыцарские привилегии.
      Герольд, к которому обратился Айвенго, вероятнее всего, был так называемым «всадником», т. е. только еще вступал в благородную корпорацию герольдов. На турнире «всадник» выполнял различные поручения, а в бою служил вестовым.
      Прослужив безупречно несколько лет, «всадннк» производился в помощники герольда. Это была торжественная церемония. На голову «всадника» выливали кубок вина, разведенного водой. Взамен прежнего имени «всадник» получал новое, по названию какого-либо города, подвластного королю, герцогу или графу, на службе у которого состоит помощник герольда.
      Долгих семь лет надо было прослужить в помощниках герольда, чтобы заслужить наконец право на торжественное посвящение в герольды.
      Герольд получал при посвящении одежду такую же, какую носил его господин. Это означало, что герольду надлежит оказывать те же почести, что и владетельному князю. В Ашби, стало быть, герольды были одеты так же, как принц Джон, устроитель турнира. При посвящении герольд еще раз получал новое имя, на этот раз по названию графства или герцогства, например Йорк, Сюррей, или по гербу своего господина (например, имя «Орел» герольд получал от орла на гербе владетельной особы).
      В каждой стране был главный герольд, носивший титул «гербового короля».
      Особа герольда считалась неприкосновенной. Даже во время битв герольды не сражались. Удалившись на возвышение, они наблюдали за боем, сохраняя при этом право на часть военной добычи.
      Герольды описывали ход сражения и подвиги воинов. Нередко герольды определяли, за кем осталась победа, ибо в средневековом бою это было далеко не всегда ясно.
      На турнире герольды пользовались особыми правами. Они могли не допустить рыцаря к состязанию, имели право публично осу-
      дить его за дурной поступок, а иногда даже удалить с арены. В спорных случаях они решали, кого объявить победителем. После турнира герольды описывали подвиги его героев в пергаментной книге. Одно из таких описаний и позаимствовал Вальтер Скотт для своего романа.
     
     
      ГЕРБ
     
      «У каждых ворот стояли два герольда, шесть трубачей и шесть вестников и, кроме того, сильный отряд солдат. Герольды обязаны были проверять звание рыцарей, желавших принять участие в турнире, и поддерживать порядок на арене»,— пишет Вальтер Скотт. Как же проверялось звание рыцарей? Ведь у них не было никаких документов, удостоверяющих личность и рыцарское достоинство.
      Звание прибывших на турнир проверяли по особым знакам на щите рыцаря — гербам. Обычно рыцарь вывешивал свой щит в окне гостиницы или постоялого двора, где останавливался, и, трубя в рожок, вызывал герольда. В иных случаях оруженосцы устраивали вблизи турнирного поля своего рода выставку щитов, втыкая щиты своих рыцарей заостренным концом в землю. Герольды определяли по этой «выставке», кого можно допустить к турниру, а кого нельзя.
      Если в гербе были нарушены сложные правила науки о гербах— геральдики, становилось очевидным, что среди претендентов оказывались лица не рыцарского звания. Их оружие и коней конфисковали в пользу герольдов.
      Когда рыцарь выезжал на арену, герольды трубили в рог и выкрикивали описание герба.
      Герб считался символом воинской доблести рыцаря и всего его рода. Начертание его было сложным искусством. Обычно герб рисовали на щите. На нем изображали животных и рыб, часто фантастических, звезды, башни, церкви, оружие, геометрические фигуры, листья и т. д. Для каждой фигуры существовали особые правила изображения и свой цвет, непохожий на натуральный (бык черный, собака красная ).
      Каждая фигура имела свой смысл. Птица без клюва — это символ воина, покрытого ранами; монеты — богатый выкуп, полученный за пленных; полу
      месяц на гербе говорил о победах над мусульманскими рыцарями. Змея, кусающая свой хвост, символизирует вечность, раковина — странствие, роза — благоволение, лилия — расцвет.
      Гербы раскрашивали в четыре цвета: синий, зеленый, красный или черный. Синий цвет обозначал воздух, красный — огонь, черный — землю, зеленый — воду.
      Было и другое толкование геральдических цветов. Красный — мужество и великодушие, черный — осторожность и мудрость, синий — верность и честность, зеленый — свобода и радость. Золото на гербе означает знатность и постоянство, серебро — благородство.
      Над гербом часто рисовали шлем с развевающимися перьями. Чем древнее был род рыцаря, тем больше перьев. На ленте под гербом писали короткое изречение — девиз. Например: «Чести моей никому не отдам», «Непоколебим», «Не слыть, а быть». Девиз объяснял смысл герба. На гербе Айвенго был изображен вырванный из почвы дуб и начертан девиз: «Лишенный наследства».
     
     
      ПИР В ЗАМКЕ АШБИ
     
      После турнира принц Джон пригласил Седрика и Ательстана на пир в замок Ашби. Пир был всегда завершением турнира. Гости рассаживались по степени знатности, а участники турнира — по степени храбрости и искусства, проявленного на состязании. Во время пира герольды представляли присутствующих, расхваливая знатность, заслуги, подвиги не только самого гостя, но и его знаменитых предков.
      «Помимо блюд домашнего изготовления, тут было немало яств, привезенных из чужих краев,»—пишет Вальтер Скотт.
      Это преувеличение. Торговля в XII веке была настолько мало развита, пути сообщения так плохи и опасны, что из других стран привозили только немногие самые дорогие и удобные в перевозке товары: вино, ткани, оружие, украшения. Главным образом привозили из чужих земель пряности и перец. Перец стоил много дороже золота. Его продавали даже не на вес, а поштучно. Перцем платили государственные долги. Послы преподносили его в подарок королям.
      Очевидно, на пиру у принца Джона подавали блюда из местной дичи, которой в ту пору было много в Англии. Мясо домашних животных, кроме свинины, ценилось дороже дичи. Коров в средние века разводили исключительно как молочный скот. К тому же забивали скот только осенью и весь год употребляли солонину, которая через два-три месяца приобретала отвратительный вкус.
      На пиру нередко подавали к столу целого оленя и тушу дикого кабана, изжаренного на вертеле. Иногда мясо было полусырым, нередко подгоревшим, но это никого не смущало.
      В средние века даже богатым приходилось часто поститься. Вообще ели не чаще двух раз в день. Ходила такая поговорка: «Зверь ест один раз в день, человек — два, и только ангелы едят трижды».
     
     
      РЫЦАРЬ ХРАМА
     
      Сложный и увлекательный сюжет «Айвенго» строится на столкновении двух рыцарей: героя романа, чье имя стоит в заглавии, и его злейшего врага Бриана Буагильбера.
      Не только крестоносец Айвенго, но и сам автор романа Вальтер Скотт, судя по роману, ненавидит этого злобного и заносчивого «храмовника».
      Эта ненависть имеет глубокие исторические корни.
      Бриан Буагильбер носил красный плащ с белым суконным крестом на плече. Эта одежда считалась символом защитников христианства. Ее носили члены ордена, именовавшегося «бедное рыцарство Христово из Храма Соломонова» или попросту «орден Храма».
      В первом крестовом походе в 1099 году был завоеван Иерусалим. Победе крестоносцев немало способствовали внутренние распри между мелкими мусульманскими властителями Северной Африки, но невероятная жестокость, которую проявили рыцари при штурме города, сплотила весь мусульманский Восток.
      Когда завоеватели создали в Палестине Иерусалимское королевство, борьба усилилась. Дороги королевства, по которым двигались на поклон к легендарным евангельским местам многочисленные толпы паломников, постоянно находились под угрозой нападения Ьоинственных кочевников. Для защиты паломников и был в 1119 году создан орден «бедного рыцарства Христова из Храма Соломонова», членам которого за их службу было обещано отпущение грехов и место в раю.
      «Главное же их назначение состояло в том, чтобы они, по мере сил, охраняли пути и дороги на пользу паломникам, от коварства разбойников и от нападений»,— говорится в старинной хронике.
      Орден получил в свое владение полуразрушенный замок вблизи руин древнего храма, построенного некогда иудейским царем Соломоном. Отсюда название ордена — «тамплиеры», или храмовники (от французкого слова «тампль»—храм). Тамплиеры, подобно монахам, величали друг друга «братьями» и давали монашеский обет безбрачия, бедности, нестяжательства. Принимали в члены ордена только дворян.
      Первые тамплиеры, по словам современника, «носили светское платье, пользуясь теми одеждами, которые им жертвовал во имя
      спасения души народ». По-видимому, они искренне служили своему делу и вели суровую жизнь, полную опасностей и лишений.
      Но через несколько десятков лет орден начал быстро богатеть. Оказывается, «защитники» пилигримов сами занялись разбоем. Они начали с нападения на караваны арабских купцов, а вскоре переключились и на паломников, защищать которых были призваны.
      Насилия, убийства, шантаж, подделка завещаний — все шло в ход, чтобы увеличить богатство «бедных братьев». Награбленное богатство позволило тамплиерам добиться особых прав. Земли орденских замков были освобождены от налогов. Вступающие в орден не несли ответственности за совершенные ранее проступки и преступления.
      Церкви ордена тамплиеров не платили налогов римскому папе. Вскоре под властью ордена оказались не только земли на Востоке, но и обширные владения в Европе. «Говорят, что владения их, как по эту, так и по ту сторону моря до того велики, что нет уже в христианском мире области, которая не отдавала бы части своих владений упомянутым братьям. И говорят, чТо по богатству они теперь равны королям»,— писал один из летописцев.
      Хроники того времени полны упоминаний о нападениях, совершенных тамплиерами на своих близких и дальних соседей, о грабежах на проезжих дорогах, о мучениях и, пытках, которым тамплиеры подвергали захваченных ими людей, чтобы получить выкуп.
      Орден становится крупнейшим ростовщиком Европы. Тамплиерам принадлежит сомнительная честь изобретения векселей — долговых обязательств, заменяющих деньги. Благодаря векселям золото еще быстрее стало накапливаться в подземельях орденских замков.
      Во власть ордена попадает остров Кипр. Орден купил его у одного из героев романа «Айвенго», английского короля Ричарда Львиное Сердце. (Деньги королю требовались для крестового похода.) В Сирии у ордена было пять замков, двадцать семь замков в Испании и Португалии, двадцать пять феодальных владений в Англии. Поместья тамплиеров в Германии, Италии, Сицилии, Венгрии, Моравии, Богемии и Франции насчитывались десятками.
      Замки тамплиеров были роскошнее королевских дворцов. Не случайно английские короли, приезжая в Париж с визитом, останавливались со своей свитой не в королевской резиденции — Лувре, а в «Тампле» — замке парижских храмовников. Замок тамплиеров на Темзе был одним из самых крупных замков Англии и занимал целый район Лондона.
      В народе ходили самые невероятные слухи о роскоши и расточительстве надменных членов ордена. Выражение «пить, как тамплиер» вошло в поговорку. Слухи передавались вполголоса, потому что у ордена всюду были уши и длинные руки.
      В каждой стране возводились укрепленные резиденции ордена — пресептории. Как и замок, пресепторию окружали рвы и башни, но вместо скромной замковой церкви над зубчатыми стенами пресептории высилась каменная громада собора.
      Стены собора имели огромную толщину и были прорезаны бойницами. В каменных постройках, примыкавших к собору, жили члены ордена. Каждому отводилось сводчатое помещение, напоминающее монастырскую келью. Как и монастырские кельи, они выходили на окруженный галереей внутренний двор, куда не мог проникнуть посторонний. Все, что делалось в стенах орденского замка, было окутано глубокой тайной. Никто не должен был знать ни о пирах в сводчатом зале пресептории, ни о тайных обрядах, совсем не похожих на молитвы.
     
     
      ЗАМОК ФРОН ДЕ БЕФА
     
      «Этот замок представлял собой высокую четырехугольную башню, окруженную более низкими постройками и обнесенную снаружи крепкой стеной. Вокруг этой стены тянулся глубокий ров, наполненный водой»,— так сказано в романе о замке рыцаря- разбойника Фрон де Бефа.
      Средневековый замок высился на обрывистой скале, на острове или на мысу, с трех сторон окруженном водой. Местность вокруг замка очищали от деревьев, кустарников и высокой травы, чтобы никто не мог подкрасться к его стенам незамеченным. Чтобы приблизиться к стенам, противник должен был засыпать или запрудить водную преграду — реку или ров.
      К замку вела одна-единственная дорога, которая связывала его обитателрй с внешним миром. Дорога редко шла прямо к воротам замка. Чаще она подходила ко рву, поворачивала и тянулась некоторое время вдоль него. Расчет был на то, чтобы противник, приблизившийся к замку, оказался под обстрелом с правой, не защищенной щитом стороны.
      Средневековый замок занимал неправильный многоугольник, с башнями по углам. Башни были выше стен, чтобы поражать противника сверху, если он взберется на стены. Башни отстояли одна от другой на расстояние полета стрелы: если враг атаковал одну башню, его можно было обстреливать с соседних.
      Зубцы, которыми заканчивались стены и башни, снизу казались игрушечными, но на самом деле были много выше человеческого роста. За ними укрывались стрелки.
      Атакующие должны были прибегать к высоким лестницам. Осажденные сначала осыпали противника из-за зубцов градом стрел, не позволяя приблизиться и подвести лестницы к замку, а
      если это врагу удавалось, разрушали лестницы, бросая со стены бревна и камни. Над воротами зубцы нависали, чтобы во время осады можно было лить кипяток, смолу, негашеную известь, расплавленный свинец.
      Если враг не рассчитывал взобраться на стену, он пытался подвести к стенам замка тараны и разбить ими каменную кладку. Защитники же сверху на канатах спускали тюфяки или плетни, смягчающие удар тарана. Если не помогали тараны, осаждающие подводили «мины». «Миной» называли подкоп вроде туннеля, вырытый под стеной крепости. Туннель наполняли горючими материалами. Поджигая такую «мину», можно было добиться обвала стены. Защитники устраивали особые «слуховые» колодцы и из них следили, не ведет ли противник подкоп. Напротив мины закладывали «контр-мину», т. е. другой туннель навстречу.
      Если враг захватывал наружные укрепления, защитники укрывались в главной башне замка — донжоне. Донжон не был связан с крепостной стеной и стоял несколько в стороне от остальных построек, возвышаясь над ними.
      В романе сказано, что «стража заставила пленников сойти с коней и отвела их в залу, где им был предложен завтрак». Зала находилась обычно в донжоне, и пройти в нее было не так просто. Вход в донжон устраивали высоко над землей, нередко на уровне крыши трех- или четырехэтажного дома. В донжон попадали по подъемному мосту с верхнего этажа соседнего здания. Иногда к нему вела приставная лестница, которою можно было быстро втащить наверх или уничтожить.
      В подвале донжона были темницы. В такую темницу, как вы помните, был брошен Исаак из Йорка. Судя по роману, ему повезло, он выбрался из нее невредимым. Это удавалось немногим. Жестокость феодалов не знала предела. Узникам выворачивали суставы, надевали ошейники, бросали в колодцы.
      Над подземельем располагались в несколько этажей хранилища. Сюда складывали продукты и оружие, необходимые на случай осады. Еще выше находился зал. В романе именно в этот зал стража отвела пленников Фрон де Бефа. Здесь жил обычно владелец замка, хранил здесь свое наиболее ценное достояние и документы. Камин был только в этом зале, поэтому здесь готовили пищу. В камине можно было изжарить чуть ли не целого вола.
      Посреди каменного пола зала обычно делалось отверстие на манер колодца. Через это отверстие с помощью блока, укрепленного на потолке, доставляли в кожаном ведре или в деревянной бадье съестные припасы из кладовых, расположенных в нижних ярусах башни, топливо для камина, оружие для бойцов. В стенах пробивали окна, похожие на щели. Света и воздуха окна давалн мало, но были удобны для стрельбы нз лука.
      Неуютные жилые покои находились над залом и соединялись между собой темными переходами и винтовыми лестницами, проложенными в толще стен.
      Лестницы тоже приспосабливали для боя. Некоторые ступени у лестниц были выдвижными. Если противник проникал в башню, их убирали.
      Плоская крыша донжона служила дозорной вышкой. Отсюда трубач подавал сигнал о приближении неприятеля. Здесь же стояли и камнеметные орудия. Современники утверждают, что из таких орудий попадали камнем «в иголку». С вершины донжона
      спускались на канатах железные крючья, которыми можно было подхватить отдельного воина, а иногда и целую осадную машину.
      На верхней же площадке донжона феодал чинил расправу над своими подданными. Для устрашения окружающих поселений он увенчивал свою родовую башню виселицей, которая поднималась из-за короны зубцов и четко рисовалась на фоне неба.
      Когда Вальтер Скотт писал свои романы, история средних веков была плохо изучена и мало известна.
      В XVI, XVII, XVIII веках и в первой половине XIX века во всей Европе господствовало убеждение, что средние века — это эпоха мрака, невежества и жестокости. Вальтер Скотт первым воспел чувства средневекового человека, его преданность долгу, его бесстрашие, преданность в дружбе и верность в любви. Романы Вальтера Скотта открыли пути ученым, которые пересмотрели взгляды, казавшиеся бесспорными.
      Как это ни странно, только в последние 50 лет стали известны многие особенности средневековой техники, прежде всего строительной, были подробно изучены законы и обычаи разных стран, городов, областей и в том числе турнирные законы, были обнаружены новые виды оружия, оборонительных сооружений.
      На основе современной науки стали возникать новые романы и исторические повести, которые мы от души советуем прочесть.
     
     
      КВЕНТИНОМ ДОРВАРДОМ В МЯТЕЖНЫЙ ЛЬЕЖ
     
      Вместе со славным шотландцем Квентином Дорвардом мы попадаем в XV век в водоворот сложной борьбы французского короля Людовика XI с бургундским герцогом Карлом Смелым. В кровопролитной борьбе ломаются феодальные устои и складывается французское национальное государство. Людовик XI, тонкий дипломат и дальновидный политик, стремится объединить под своей властью всю страну. Карл Смелый — вождь феодальной знати, не желающей подчиниться королю. Король опирается на выросшие и окрепшие к этому времени города: чем богаче становятся города, тем больше страдают они от произвола феодалов. Города охотно поддерживают политику короля, ибо объединение страны открывает простор для развития торговли и ремесла.
      В романе горожане Льежа, восставшие против своего епископа, ставленника Карла Смелого, ищут союза с королем Людовиком XI, видя в нем своего защитника. Хитрый и коварный король, который
      душит любой признак свободолюбия в собственной стране, в чужих землях считается поборником городских свобод и народных интересов. Квентин Дорвард, как и Айвенго,— лицо вымышленное, но исторические события, на фоне которых развертываются его приключения при дворе короля и в городе Льеже, подлинные.
     
     
      КУПЕЦ ИЛИ КОРОЛЬ?
     
      На берегу ручья молодой шотландец встретил пожилого человека и принял его за зажиточного горожанина. «Вы, сударь, должно быть, меняла или хлебный торговец»,— сказал Квентин Дорвард, не догадываясь, что перед ним король Людовик XI.
      Отличить короля от простого менялы было не так-то просто — на короле был обычный костюм горожанина. Придворные в XV ве-
      ке рядились в шелка и бархат, а горожанам шить одежду из этих тканей было запрещено. Подобно простым людям, Людовик XI носил платье только из сукна.
      Мужчины носили огромные суконные колпаки, похожие на воронку с зубчатыми краями. Такой колпак с отверстием для лица закрывал не только голову, но и шею, плечи и верхнюю часть груди. Этот головной убор надевали по-разному. Одни закручивали его, как восточный тюрбан. При этом широкий зубчатый край торчал, как гребень петуха. Другие заматывали голову так, что узкий конец колпака свешивался до пояса. Третьи, и в том числе Людовик XI, надевали поверх колпака войлочную шляпу. Известно, что король никогда не расставался со своей шляпой, увешанной оловянными иконами.
      Модной была в XV веке узкая фуфайка до бедер, плотно облегавшая тело. К фуфайке прикреплялись шнуровкой узкие штаны, похожие на два чулка. Штанины были обычно разноцветными: одна — красная, другая — желтая или зеленая. Часто одна штанина была полосатой, а другая — гладкой. Чтобы человек мог нагибаться, штаны прикреплялись лишь спереди, а сзади висели мешком.
      Мягкие кожаные башмаки имели такие длинные носы, что при ходьбе они загибались. Выходя из дома, носок прикрепляли к ноге ремнями или подвязывали шнурками.
      В средние века городские власти определяли материал, из которого горожанам следовало шить себе одежду, ее покрой, цвет подкладки, длину носков у ботинок. В разных городах правила были различными, и Квентин, только что прибывший во Францию, не мог сразу определить, отвечает ли костюм короля правилам, установленным для горожан Тура.
      Однако Квентин все же мог догадаться, кем был его собеседник, назвавшийся купцом дядей Пьером.
      Помните, король повел Квентина в гостиницу «Лилия» и угостил обедом. После обеда король удалился. Тогда Квентин поинтересовался у хозяина, кто такой дядя Пьер.
      — Если сказал, купец, значит, купец и есть,— отвечал хозяин.
      — Какую же он ведет торговлю?
      — Как вам сказать... Всякую, сударь. Есть у него здесь шелковые мануфактуры, изделия которых поспорят даже с теми тканями, что венецианцы привозят из Индии... Может быть, по дороге сюда вы заметили тутовую рощу? Ее посадили по приказу дяди Пьера для его шелковичных червей...
      Шелк во Франции в XV веке ткали только на одной мануфактуре. Принадлежала эта мануфактура королю. Работали на ней итальянцы. Этого, правда, Квентин мог и не знать: шелкоткацкая мануфактура была устроена во Франции лишь за год до его приезда.
      Однако шотландцу могло быть известно, что во всей Европе изготовлять шелковые ткани умели только в итальянских городах Болонье и Лукке. За разглашение секрета каждому жителю этих городов грозила смертная казнь. Поэтому открыть шелкоткацкую мануфактуру во Франции мог лишь могущественный человек, способный переманить в чужую страну итальянских мастеров и обеспечить им безопасность. Разумеется, простой горожанин сделать этого не мог.
      Кроме того, по средневековым законам торговец шелковыми тканями не имел права содержать ткацкое производство, а ткач — торговать материями. Купец не мог посадить тутовые деревья, так как за городскими стенами землей владели феодалы.
      СТУЛЬЯ ИЛИ БОЧКИ?
      В отличие от времен Айвенго во времена Квентина Дорварда ели в день трижды. В гостинице не строили отдельных кухонь и пищу готовили в том же помещении, где ели. Это была так называемая общая комната, в которой постояльцы находились до того часа, пока не шли ко сну. Спальни тоже были общие, на несколько кроватей, в которых спали по два-три человека. В камине на крюке подвешивали луженый медный котел с водой, рядом с ним стояла тренога с таганом, в котором варили пищу.
      Огонь разводили на выложенном кирпичом или камнем поде, чуть выше пола. Получалось что-то вроде костра в комнате. Время от времени его приходилось раздувать огромными мехами наподобие кузнечных. Сковород еще не было, так же как и плит, и кастрюль. Глиняные сосуды ставились прямо в огонь на кирпичный пол. Жарили мясо на вертеле. Вертел иногда вращала дрессированная собака.
      Стол в гостинице «Лнлия», за которым сидели король и Квентин, не имел еще четырех ножек и подстолья, на котором укрепляется крышка стола, он составлялся из козел и массивной съемной доски.
      Стол был рассчитан на 8—12 человек, ибо отдельных столиков в гостинице еще не было. Стулья считались роскошью, и лишь в очень богатых домах их подавали почетным гостям. В гостиницах сидели на скамьях, а еще чаще на бочках.
      ? Квентина должно было крайне удивить то, что он оказался в гостинице с дядей Пьером с глазу на глаз. В те времена ресторанов, кафе, пивных еще не было, поэтому в общей комнате гостиницы у камина толклись путники, паломники, местные бездельники, любители азартных игр, наемные солдаты, у которых не было дома. Здесь сушили промокшее платье, пили, играли в карты и кости, приводили в порядок обувь и т. д. Во всей Европе и особенно в Англии и Шотландии гостиница считалась местом, в которое порядочный человек без крайней нужды не заглядывает. Хозяин требо-
      вал от каждого гостя, чтобы он оставил при входе нож или холодное оружие. И только французские гостиницы славились своим удобством, они были гораздо чище и просторнее остальных.
     
     
      СРЕДНЕВЕКОВАЯ КРАСАВИЦА
     
      В гостинице «Лилия» Квентин впервые увидел графиню Изабеллу де Круа.
      Красота девушки поразила шотландца. Поскольку автор не описал средневековую красавицу, мы попытаемся сделать это сами.
      Очевидно, Изабелла была полной, высокой и румяной. Именно эти качества считались в XV веке признаком красоты. Лоб Изабеллы был необыкновенно высоким, ибо средневековые дамы выбривали переднюю часть головы. Бровей у Изабеллы, по-видимому, не было — по моде того времени их начисто сбривали и затем подрисовывали.
      Изабелла отличалась изяществом одежды. Ее щегольство начиналось с головного убора. Женщины не снимали его даже дома.
      Уборы были самых причудливых фасонов. Одни походили на полумесяц, концы других торчали, как два рога. Были шляпы в форме конуса, к верхушке которого прикрепляли вуаль, сзади она свисала до пояса. Когда вуаль крахмалили, она топорщилась, как огромная лопасть.
      Был моден также капюшон с длинным, до пояса, хвостом. В него, как в футляр, вкладывали косу. Такой капюшон называли «обезьяньим чепцом».
     
      Платье из шелка, бархата или цветного сукна подпоясывали чуть ниже груди. Сзади юбка кончалась шлейфом, который волочился по земле. В каждом городе были свои законы, определявшие длину шлейфа. В некоторых городах носить шлейф запрещалось под страхом наказания. В других разрешался шлейф определенной длины. Эти важные цифры были высечены на камне рядом с собором!
      Были города, где закон устанавливал длину шлейфа для знатной дворянки, другую для жен нотариусов, банкиров и ткачей шелковых материй, и третью для жен и дочерей ремесленников.
      Модницы не хотели с этим считаться. Поэтому на мужей, жены которых посмели выйти на улицу в платье с неположенным шлейфом, налагались суровые штрафы. Средневековые законы регулировали даже, сколько колец можно носить. У аристократок их не могло быть более шести, а у богатой купчихи не свыше трех, нельзя было носить на лбу и на груди более одного самоцветного камня и т. д. Разумеется, в каждом городе правила были свои.
     
     
      К ЛОРДУ КРОУФОРДУ
     
      Стычка Квентина с Тристаном Вешателем, быстрым на расправу начальником королевской полиции, происходит в самом начале романа.
      Квентину не избежать бы петли, но на помощь молодому человеку подоспели его земляки — шотландские стрелки. Вместе с ними он отправился искать защиты у лорда Кроу- форда.
      Лорд Кроуфорд, комэндир шотландских стрелков, жил в королевском замке Плесси ле Тур.
      Замки времен Квентина Дорварда отличались от замков времен Айвенго большей величиной. Над крепостными стенами появились деревянные навесы. В это время начали применять огнестрельное оружие, и навесы защищали порох от сырости.
      «Когда они подъехали к замку,— пишет Вальтер Скотт,— решетка была немедленно поднята, мост опущен, а стрелки по одному гуськом въехали в ворота».
      Подъемный мост напоминал крышку погре- • ба, прикрепленную к порогу ворот пудовыми коваными петлями. Две дубовые балки,
      похожие на огромных колодезных журавлей, поднимали эту крышку над глубоким рвом.
      Большие ворота открывали только в случае особой необходимости. Позади ворот шел сводчатый туннель, перегороженный решетками из толстых железных прутьев. Как дверцы мышеловок, опускались одна за другой тяжелые решетки. Перепилив одну решетку, враг натыкался на другую, третью.
      Поднять решетку было невозможно, потому что сверху она запиралась тяжелой дубовой щеколдой. Чтобы противник не мог подкупить людей, опускающих решетки, подъемные механизмы устанавливались в помещениях, изолированных друг от друга и никак не связанных с воротами.
      Ворота замка были достаточно широкими, чтобы во время осады быстро пропустить отряды конников, совершающих вылазку. Казалось бы, въезжая в замок, шотландским стрелкам не было необходимости выстраиваться гуськом.
      Но в больших замках подъемный мост не опускали, а рядом с воротами из предосторожности Утраивали калитку с узким подъемным мостиком. По нему едва-едва мог проехать один всадник. На калитке, как и на воротах, был изображен герб владельца. Герб Людовика XI — три белые лилии.
      Проехав калитку замка, Квентин миновал первую линию его укреплений и очутился во дворе. Это был целый поселок. Здесь стояли жилища кузнецов, бондарей, шорников, пекарей и других мастеровых людей. В замке находилась мельница и пекарня для всей округи. Молоть зерно или печь хлеб в другом месте окрестным крестьянам строжайше запрещалось. Здесь всегда было шумно й людно, от зари до зари не прекращался стук кузниц, гуденье жерновов, ржанье коней...
      Шотландские стрелки и их командир жили, однако, не в первом дворе замка. Их казармы находились во втором, внутреннем дворе, огороженном еще одной крепостной стеной со рвом, башнями и подъемным мостом. Здесь защитники замка могли выдержать осаду, если бы противник захватил внешние укрепления.
     
     
      ДВОРЕЦ ИЛИ КРЕПОСТЬ?
     
      На внутреннем дворе стояло несколько построек, тесно прижатых друг к другу. Постройки эти возводились в разное время и были различной формы и величины. Их наружные стены служили оградой двора, а внутренние помещения — королевским дворцом.
      Комнаты дворца делились на жилые и парадные, они соединялись между собой галереями и переходами.
      Внизу размещались кладовые, а наверху — высокий сводчатый зал, в который прямо со двора вела каменная лестница.
      Лестница имела особое назначение: король, сидя на ее каменных ступенях, вершил суд над своими подданными.
      Двор замка был вымощен, но в середине оставляли место для садика, где росли лекарствениые травы. Около садика находился колодец, часто неимоверной глубины, так-как замок строили на возвышенности.
      Шотландские стрелки составляли личную охрану короля. Стрелки полагали, что живут в необычайной роскоши. На самом же деле непривередливые и неизбалованные шотландцы вместе с женами и детьми ютились в сырых и полутемных сводчатых казармах, примыкавших к крепостной стене. Там же жил и их начальник лорд Кроуфорд.
     
     
      В ЖЕЛЕЗНОЙ БРОНЕ
     
      Путешествие Квентина из замка Плесси ле Тур в Льеж началось с опасного приключения.
      Важные причины заставили Изабеллу де Круа покинуть французский город Тур и направиться во Фландрию в Льеж. Сопровождать молодую Графиню и ее престарелую тетушку король поручил Квентину Дорварду.
      Едва успел он отъехать от королевского замка, как на него напали два рыцаря. Из поединка Квентин вышел победителем — он сбросил одного из рыцарей с коня, что считалось высшим унижением для побежденного.
      Это было действительно подвигом, ибо Квентин был легко вооружен, а рыцарь с головы до пят закован в железо. Рыцарские доспехи во времена Дорварда сильно отличались от доспехов Айвенго. С XIII века кольчугу начинают усиливать отдельными частями, выкованными из железных пластин, и к XV веку господство завоевывает пластинчатый доспех.
      Голову рыцаря защищал шлем. Формы его были самые различные. Наиболее распространена была так называемая салада, нечто вроде опрокинутой чаши, с остроконечным назатыльником. Салады выковывались так, что закрывали все лицо и имели лишь прорезь для глаз. Если салада прикрывала только лоб, то на лицо опускалось подвижное забрало, похожее на изогнутую железную заслонку. Забрало прикреплялось к шлему на шарнирах, и его, как очки, можно было поднять на лоб или опустить. Вальтер Скотт пишет, что у рыцаря, напавшего на Квентина, забрало было опущено, и поэтому Квентин не узнал герцога Орлеанского.
      Нижнюю часть лица и шею защищал похожий на кувшин стальной подбородник. Его привинчивали к нагруднику — выпуклой пластине, облегающей грудь. Другая выпуклая пластина защищала спину рыцаря. Эта пластина была легче и тоньше передней, так как удар сзади был менее вероятен. Края нагрудника были шире, чем пластина спины, чтобы стрела или копье, соскользнув по нагруднику, не проникали под прикрытие спины. Обе пластины связывали
      ремнями. К нагруднику прикрепляли железный набрюшник, посреди которого сверху вниз проходило ребро, отводившее удар в сторону. Такие же ребра имели железные набедренники, висевшие на пластинчатом поясе, закрывающем низ живота. Руки были защищены наручами, в верхней части перекрытыми специальными наплечниками, а в нижней — переходившими в железные перчатки или рукавицы. Пластины соединялись так, чтобы не мешать движениям руки.
      Со времен Айвенго копье почти не изменилось, но меч намного увеличился—нередко он был больше самого рыцаря. Назывался такой меч «прилучным» — его подвешивали к луке седла. Он имел удлиненную рукоять — нанести удар им можно было, только взявшись за рукоять обеими руками. Рыцарь носил на портупее у пояса и более короткий и легкий меч.
      Кроме меча, у многих рыцарей был широкий, в ладонь кинжал. Его держали в левой руке, на которую надевали щит. Щитом и кинжалом рыцарь отражал удары меча. У. рыцаря был и второй кинжал, с трехгранным лезвием. Называлось такое оружие «кинжалом милосердия». Поверженного на землю врага рыцарь мог по
      миловать или прикончить, взломав этим кинжалом железные доспехи.
      Доспехи в XV веке были двух родов — боевые и турнирные. Отличались они своим весом. В хорошем турнирном доспехе даже самый выносливый рыцарь не мог выдержать более часа. Очевидно, герцог Орлеанский сражался с Квентином в боевом доспехе. Он весил меньше турнирного, но и его в походе везли за рыцарем двое оруженосцев.
     
     
      ИЗ ТУРА В ЛЬЕЖ
     
      В средневековой Европе мощеными были лишь те дороги, что сохранились от времен Древнего Рима. Все остальные были проселочными. Идеальной считалась такая дорога, где три лошади могли пройти рядом.
      В дождливое время дороги становились непроходимыми. Каждую весну их приходилось протаптывать заново. По таким дорогам 'можно было ехать только верхом. Мостов почти нигде не было, ибо даже те мосты, что были построены римлянами и могли стоять тысячелетия, умышленно разрушали. Через реки переправлялись вброд или вплавь. Багаж везли вьючные животные.
      Лишь те грузы, которые нельзя было упаковать во вьюки, везли на повозках. По средневековым законам всякая вещь, случайно упавшая на землю, становилась собственностью местного феодала. Если ломалось колесо и повозка осью касалась дороги, то человек лишался повозки вместе с поклажей. Поэтому владельцам тех мест, через которые проезжал Квентин, невыгодно было содержать дороги в хорошем состоянии. Нередко они их нарочно перекапывали.
      В романе Квентин собирается ехать в Льеж по левому берегу реки Маас. Случайно он узнает, что его спутникам грозит опасность. Квентин меняет маршрут и решает ехать по правому берегу Мааса. Возможно ли это?
      В средние века два города соединяла обычно единственная дорога. Вдоль дороги, на границах каждого поместья, стояли заставы, где путники платили пошлину за проезд. Если даже дорог было несколько, все равно разрешалось ездить только по одной. Сворачивать с дороги, выбирать лучшую или короткую запрещалось. Дозорные следили, чтобы никто не пускался в объезд или не сокращал путь.
     
     
      ПОЧЕМУ КВЕНТИН МОГ ПРИПЛЫТЬ В ГОРОД
     
      Благополучно проводив в Шонвальдский замок Изабеллу де Круа, Квентин Дорвард решил осмотреть город Льеж, находившийся рядом с замком.
      Почти все средневековые города Европы выросли либо на месте древнеримских поселений, либо на важных торговых путях.
      Некогда у неширокой, но судоходной реки Маас высилась древнеримская крепость. Позже здесь основал свою резиденцию епископ. У стен епископства начали селиться ремесленники. Сперва город умещался на мысу при впадении в Маас болотистой речки Урт. В то время Маас и Урт с двух сторон защищали городскую стену Льежа.
      Ко времени, описанному в романе, город разросся, и обе реки оказались внутри нового кольца городских стен. От реки прорыли сеть каналов — внутренние артерии города. Вальтер Скотт пишет, что Квентин «удивлялся многочисленным протокам и каналам, выведенным из Мааса или сообщавшимся с этой рекой, которые, пересекая город в разных направлениях, предлагали каждой его части удобство водного сообщения».
      К XV веку Льеж считался одним из крупнейших городов Европы, хотя городскую стену можно было обойти примерно за час.
      Ворота города не отличались от ворот замка, они имели такой же подъемный мост и башни, охранявшие ворота с флангов. За въезд платили пошлину. От пошлины освобождались послы, герольды, рыцари, монахи, бродячие студенты и фигляры, показывающие -обезьян. Последние должны были заставить обезьяну протанцевать перед городской стражей.
      В романе Квентин входит в Льеж не через ворота, а въезжает на лодке.
      Обычно ни въехать в город, ни выехать из него по реке было невозможно. Реку перегораживали тяжелой цепью, которая была перекинута между двумя башнями городской стены. Стража следила, чтобы по реке не ворвались в город враги, а на льежский рынок не проникали беспошлинрые товары. Но за год до приезда Квентина в Льеж часть городских укреплений была срыта.
      Произошло это так. Льежские горожане, подстрекаемые французским королем, объявили себя независимыми от герцога Бургундского. Людовик XI, пообещавший Льежу военную помощь, не сумел ее оказать^ Непокорный город оказался беззащитным, герцог Карл Смелый разгромил его. Городской ров по его приказу был засыпан, башни разрушены. Первой была снесена дозорная башня на ратуше. В средние века она считалась символом завоеванных горожанами свобод.
      В романе несколько раз упоминается, что в стенах города еще зияли провалы. Возможно, поэтому цепь через реку не была перекинута, и Квентин сумел проникнуть в город на лодке.
     
     
      ПОЧЕМУ КВЕНТИН ОТПРАВИЛСЯ В ЦЕРКОВЬ
     
      Квентин Дорвард не отличался особой религиозностью. Однако, придя в Льеж, молодой шотландец сразу же направился в церковь святого Ламберта. Между тем ничего странного в этом не было. Церковь средневекового города — центр общественной жизни.
      В церкви в те времена не только молились, не только слушали проповеди и исповедовались в грехах. Здесь занимались делами чисто светскими. В церкви вершили суд над горожанами, нарушившими закон. На паперти приезжие купцы раскладывали товары и заключали торговые сделки. Здесь же глашатай выкрикивал распоряжения властей. В дни войны в церквах укрывались горожане вместе со своим скарбом и домашним скотом. На каменном полу церквей, бывало, молотили хлеб, а в подвалах варили пиво, на галереях хранили запасы зерна. Были случаи, когда церкви использовали как винные погреба, и молящиеся слушали священника, сидя на бочках. В церкви нередко устра- ? ивали танцы и игры в мяч. Сюда городские модницы приходили похвастаться новыми туалетами, а сплетницы — послушать и порассказать новости.
     
     
      С КОПЬЕМ ПОПЕРЕК СЕДЛА
     
      Вальтер Скотт говорит, что улицы Льежа были «мрачными и узкими». Такими были улицы всех средневековых городов. Города часто оказывались в осаде, отрезанные от внешнего мира. Торговля, привоз продуктов прекращались. Поэтому в городской черте теснились не только дома горожан, но и огороды, сараи для скота, амбары.
      Любой клочок земли был огромной ценностью. Каждый домовладелец стремился выгадать хоть несколько пядей земли за счет улицы и выдвигал свой дом вперед.
      Городские власти вынуждены были издавать особые законы о ширине улиц. По их приказу оружейники изготовляли копье определенной длины. Оно постоянно хранилось в городском соборе. Время от времени на улицах появлялся всадник, держа это копье поперек седла. Если копье задевало вновь построенный дом, то его сносили. Дома самых различных размеров и форм были тесно прижаты друг к другу. Стрелы остроконечных черепичных крыш с массой выступов, чердаков, башенок, причудливыми зигзагами рисовались на фоне неба. Множество балконов, деревянных, каменных, иногда кованных из полос железа, а также открытых и закрытых галерей висели над улицей. У многих домов верхние этажи на выступающих дубовых балках были выдвинуты над нижними так, что там наверху можно было через улицу пожать руку соседу. Нависающие этажи лишали улицу солнечных лучей и поэтому
      здесь было всегда темно, сыро и зловонно. Лужи от. дождя до дождя не просыхали, нечистоты выплескивали наружу прямо из окон, и это создавало совершенный рай для свиней, которых в средневековом городе разводили в таком множестве, что власти пытались хоть как-нибудь ограничить число черных, бурых, пятнистых животных, ставших хозяевами улицы.
      Двери домов из толщенных дубовых досок были навешены на пудовые железные петли и сверху покрыты орнаментом из кованных железных полос. Разбить такую дверь можно было разве что крепостным тараном; около дверей высечены на камне или вырезаны на дубовой балке какие-либо фигуры, цветы, изображения зверей. Эти знаки играли роль номера для обозначения дома.
      Окна самой причудливой формы — квадратные, вытянутые, стрельчатые, щелевидные, но редко-редко их более трех на этаже. Четыре или пять окон в ряд считались привилегией самых именитых горожан, но и они покупали это почетное право за большие деньги у городских властей.
      Повсюду из стен торчали железные шесты и на них раскачивались железные шляпы, рукавицы, колеса, хомуты — вывески, говорящие о ремесле хозяев.
     
     
      ДОМ ПАВИЙОНА
     
      В Льеже Квентин попадает в гости к богатому кожевеннику Павийону.
      Надо напомнить, что ремесленник мог позвать к себе строго ограниченное число гостей и кормить их лишь установленными блюдами. Это относилось не только к будним дням, но даже и к праздникам, например к свадьбам.
      «Комнаты всего дома были с такими удобствами, каких Квентин не видывал за всю свою жизнь,— настолько богатые фламандцы той эпохи превосходили не только бедных и невежественных шотландцев, но даже самих французов во всем, что касалось домашнего уюта».
      Как же мог выглядеть этот дом? Из чего он был построен? Сколько в нем могло быть этажей?
      Скорее всего, Павийон жил в каменном или кирпичном доме. Вероятно, этот дом был украшен затейливой живописью,
      спенками нз городской жизни, фигурками святых или замысловатыми узорами.
      В первом этаже дома Па- вийона помещалась его мастерская. Она же служила лавкой, так как ремесленники сами продавали свои изделия.
      Рядом с лавкой — массивная дубовая дверь на скрипучих кованых петлях. Она была так велика, что свободно пропускала воз. Вела эта дверь во внутренний двор, где находились погреба и амбары. Готовые кожи упаковывали в тюки и на канате поднимали на чердак, где было меньше крыс, этого бича средневекового города.
      Стекло было дорого, окна в домах горожане затягивали пузырями или промасленным холстом, нередко разрисованными яркими красками.
      Нам дом Павийона не показался бы ни удобным, ни хорошо обставленным. Этажи соединялись крутыми лестницами. Комнаты с голыми стенами и каменными полами не отапливались. Зимой в них царила стужа. Только в кухне, служившей одновременно столовой, был камин.
     
     
      ВСЕГДА С ЦЕХОМ
     
      «...Перед ними шел Никель Блок, наскоро отозванный от исполнения своих обязанностей на бойне... Позади шагал долговязый,
      костлявый, полный патриотического пыла и очень пьяный Клаус Гамерлен — старшина цеха железных дел мастеров, а за ним толпились сотни его неумытых товарищей. Из каждой узенькой и темной улицы, мимо которых они проходили, гурьбой высыпали ткачи, кузнецы, гвоздари, веревочники и всякие ремесленники».
      В средневековом городе одежду, обувь, мебель, посуду и всякую утварь ремесленники изготовляли вручную. Для защиты своих интересов мастера одной профессии объединялись в цехи. В каждом городе существовали цехи шорников, кузнецов, булочников, плотников... В больших городах, таких, как Париж, было до трехсот цехов, иногда весьма необычных, например, цех нищих, цех воров.
      Заниматься ремеслом в каждом городе имел право лишь тот, кто принят в цех. Членом цеха мог стать только человек, выдержавший очень трудные испытания и оплативший пирушку для других членов цеха. Тут нужны были и большой опыт и солидные деньги.
      Член цеха имел собственную мастерскую. Открыть мастерскую в другом городе было невозможно, ибо там был свой цех. Поэтому из города в город странствовали бродячие подмастерья, а мастера были прикованы к одному месту.
      Цех определял чуть не каждый шаг своего члена...
      Цех ткачей устанавливал для всех количество и толщину нитей в ткани, цех бондарей определял емкость бочек, цех гончаров — величину и форму кувшинов, цех портных — цвет и фасон платьев. Цех предписывал, сколько каждый ремесленник имеет право сделать ножей, пар сапог, метров сукна. Того, кто делал больше положенного, сурово штрафовали, а его товар сжигали на базарной площади.
      Ремесленник пользовался лишь таким инструментом, какой утвержден цехом. Улучшать инструмент или применять другой считалось преступлением.
      Цех определял, сколько подмастерьев должно быть у мастера, и штрафовал тех мастеров, которые платили работнику жалованья больше, чем другие.
      Вся жизнь ремесленника была неотделима от цеха. Жил он рядом с товарищами по цеху. На пирушке — он вместе с товарищем по цеху; в церкви — вместе с другими цеховыми мастерами, во время войны — ?в цеховом ополчении.
      Каждый цех имел свое знамя, под которое становились ремесленники при нападении на город. Командиром отряда был цеховой старшина, а воинами — все члены цеха.
     
     
      ПОЧЕМУ ГОРОЖАНЕ ШТУРМОВАЛИ ЗАМОК ЕПИСКОПА
     
      В романе епископ Людовик Бурбон, лицо историческое, изображен кротким, безропотным, далеким от политики старцем. Его убивают по приказу озвеоев- шего рыцаря-разбойника Арденнского Вепря, тоже жившего в те времена и враждовавшего с епископом.
      Действительно, Вепрь или его приближенные расправились с Людовиком Бурбоном, но не во время восстания льежских горожан, а несколько лет спустя. Произош-
      ло это не в замке, а в открытом поле во время сражения, так как Людовик Бурбон был воинственным феодалом и редко снимал воинские доспехи.
      Признаком высокого епископского сана служил посох с набалдашником особой формы и парчовый головной убор — митра. Однако «слуги божьи» предпочитали другое оружие. Об одном из них летописец сказал: «Вместо епископской митры носил он шлем, вместо посоха — бердыш; вместо того, чтобы освящать церкви и кладбища, он грабил их».
      Таковы были и льежские епископы. Один из них даже погиб в поединке.
      На заре истории Льежа епископы управляли городом. Чтобы привлечь побольше жителей, предшественники Бурбона даровали горожанам ряд прав. Сначала горожане за деньги приобрели у епископа право самим взимать пошлины за провозимые товары. Затем они купили право самостоятельно управлять хозяйством города. Наконец выторговали право иметь собственное войско. Горожане так гордились своими вольностями, что в их честь поставили на главной площади бронзовую колонну.
      Чем больше богател город, тем независимее он становился. И тем сильнее стремился вечно нуждавшийся в деньгах епископ отнять у города вольности и силой захватить его богатства.
      Вовсе не из любви к природе епископ жил в одной миле от города, в Шонвальдском замке. Из этого укрепленного гнезда он всегда угрожал горожанам.
      Вот почему восстание льежских ремесленников началось штурмом епископского замка...
      МОСКВА ВРЕМЕН ИВАНА ГРОЗНОГО
      Москва в XVI веке обрела неповторимую живописность. Ее купола и башни, затейливые терема, ее пруды, речки и сады, ее слободы и белокаменные стены — все придавало городу широкий и привольный вид. Москва отличалась от тесных и скученных столиц Западной Европы.
      Москва поражала обилием зелени и воды. С каждой высотки открывалась новая, неожиданная панорама холмистого, изрезанного оврагами и домами города.
      Сверкали на солнце маковки бесчисленных церквей, белели зубчатые стены монастырей, поднимались боярские хоромины с фигурными теремками и вышками. А кругом словно прижались к земле дома, домики, домишки, а между ними — водяные мельницы.
      Все утопало в рощах, покрывавших берега речек: судоходной Яузы, болотистой и мутной Неглинки, Хапиловки, Синички, Кабанихи, Чечоры — о них теперь не помнят и старожилы.
      То там, то здесь тянулись обширные пруды, то чистые, то подернутые зеленой ряской. Над ними склоняли свои купы московские сады. Сады были везде: и вокруг Кремля, и за Москвой-рекой. Над заборами высились только крыши домов да верхушки качелей — любимой забавы девушек, не смевших выходить за пределы усадьбы.
      В «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» Михаил Юрьевич Лермонтов так нарисовал столицу Руси тех времен:
      Над Москвой великой, златоглавою, Над стеной кремлевской белокаменной, Из-за дальних лесов, из-за синих гор, По тесовым кровелькам играючи, Тучки серые разгоняючи, Заря алая подымается...
     
     
      «НАД СТЕНОЙ КРЕМЛЕВСКОЙ БЕЛОКАМЕННОЙ»
     
      Над привольно раскинувшимся городом поднимался укрепленный кремлевский холм.
      Широкая Москва-река делала неприступной одну из сторон холма. Подходы к другой его стороне закрывала болотистая пойма реки Неглинки, поэтому Кремль получил форму неправильного треугольника, окруженного зубчатой стеной. Уже в древности в Кремле было двадцать башен: три угловые были круглые, а остальные прямоугольные. В ту пору башни Кремля не венчались еще затейливыми островерхими шатрами. Башни, подобно стенам, завершались короной двурогих зубцов.
      Каждая башня была настоящей крепостью. В ней было несколько ярусов, приспособленных для «огненного боя». Так тогда называли медные пушки. Сводчатые погреба служили хранилищами пороха и каменных ядер. От погребов отходили подземные тайники, о которых мало кто ведал. Там, где теперь Красная площадь, у кремлевских стен, лет за сорок до описанных Лермонтовым событий, был прорыт глубокий ров, шириной более тридцати метров. Окруженный водой Кремль казался островом посреди города. В него вело несколько ворот, устроенных в башнях, подъехать к ним можно было только по подъемному мосту.
      Кремлевские стены и башни построены из темно-красного кирпича, только в нижней части фундамент и цоколь выложены из белого подмосковного камнй. Почему же Лермонтов воспевает «стену кремлевскую белокаменную»? Дело в том, что кирпичная кремлевская стена в 1485—1495 годах при Иване III заменила более древнюю, построенную еще Дмитрием Донским из белого камня. Стены не стало, но Кремль сохранил навеки свое древнее прозвище «белокаменный».
     
     
      «НАД МОСКВОЙ ВЕЛИКОЙ, ЗЛАТОГЛАВОЮ»
     
      Во времена Ивана Грозного каменные дома в Москве можно было пересчитать по пальцам, и они были не выше двух этажей.
      Поэтому почти с любой точки города видны были купола соборов, стоящих в центре Кремля. Над городом царили пять золотых шлемов — пять куполов Успенского собора.
      Собор был построен в 1479 году архитектором Фиораванти, прозванным за свою мудрость Аристотелем. Этот белокаменный собор считался главной церковью Руси. Он служил главным церемониальным залом Кремля, местом коронации царей и усыпальницей высших церковных сановников — патриархов. Сооружение собора как бы отмечало создание единого русского государства, и его
      суровый белый объем своей простотой и величавостью должен был символизировать единство и могущество Руси.
      Шлемовидные купола собора были покрыты листами позолоченной меди и казались отлитыми из цельного куска золота.
      Царь со своей свитой присутствовал на богослужении в Успенском соборе только в дни самых больших церковных праздников. Для ежедневных же церковных служб был предназначен небольшой Благовещенский собор — «домовая» церковь царской семьи соединялась с дворцом галереей. Благовещенский собор имел девять глав. Они тоже были позолочены. Позолоченные главы обоих кремлевских соборов и дали Москве прозвище «златоглавой».
     
     
      ГДЕ ТОРГОВАЛ КУПЕЦ КАЛАШНИКОВ
     
      За прилавкою сидит молодой купец Статный молодец Степан Парамонович По прозванию Калашников; Шелковые товары раскладывает... Опустел широкий гостиный двор.
      У кремлевского рва, там, где теперь Красная площадь, расположился главный торг Москвы.
      Торговая площадь называлась «Пожаром», в память о пожаре, некогда опустошившем междуречье Москвы и Неглинки.
      Во времена Калашникова и Кирибеевича площадь была плотно застроена рядами палаток, рундуков, полутемных лавок. Каждый ряд имел свое название. В «сапожном» ряду московские франты, заботившиеся «о красоте сапожней», покупали мягкие сапоги из разноцветной кожи. В «кафтанном», «завязочном», «женском» портные продавали кушаки, воротники, шитые золотом, цветистые сарафаны, кафтаны и всякую другую одежду всех цветов и фасонов. В «железном» ряду знаменитые московские оружейники выставляли боевые топоры, кольчуги, мечи. Был здесь и «книжный» ряд. В нем торговали рукописными книгами, гусиными и лебяжьими перьями и почему-то сахаром, который привозили в Москву персидские купцы.
      Был также особый ряд низеньких, крытых березовой корой лавочек. Здесь стригли москвичей предки парикмахеров. На голову клиента надевали глиняный горшок и по его кромке ножницами обрезали волосы.
      Затем шли «масляный», «медовый», «селедный» и два рыбных ряда — «свежий» и «просольный».
      Среди деревянных навесов, рундуков и лавок словно вросла в землю длинная сводчатая галерея. Ее массивные столбы и сплющенные арки окружали обширную прямоугольную постройку.
      Это был Гостиный двор.
      «Гостями» в Древней Руси называли купцов. Слово «гостить» означало торговать, поэтому окруженные лавками и амбарами дворы, куда заморские купцы привозили и складывали свои товары, назывались «гостиными». Приезжие «гости» не только держали свои товар'ы в сводчатых кладовых московского Гостиного двора, но и сами жили тут же — кто в той же кладовой, а кто в отдельном помещении поудобнее.
      В просторных конюшнях Гостиного двора стояли купеческие кони, а в сараях — телеги.
      На галерею, окружавшую снаружи Гостиный двор, выходили полутемные лавки.
      Иноземным купцам было выгодно продавать свой товар оптом, чтобы быстрее возвратиться домой. Поэтому во многих лавках Гостиного двора привозным товаром торговали русские купцы.
      Купец Калашников в своей лавке на Гостином дворе торговал шелками. Собственного шелка Россия в XVI веке не имела. Его привозили из Ирана или из Средней Азии.
      У Алены Дмитриевны, как мы помним, фата (прозрачная шелковая ткань, закрывающая лицо) была «бухарская». В те времена Бухара считалась таинственным сказочным городом шелка, золото-
      го шитья и драгоценного оружия. В Бухаре еще не побывал ни один европеец.
      Впрочем, на Гостином дворе можно было приобрести за баснословные деньги шелковые ткани и из более далеких стран — Китая и Индии.
     
     
      ГДЕ ЖИЛ КУПЕЦ КАЛАШНИКОВ
     
      И пошел он домой, призадумавшись, К молодой хозяйке за Москву-реку.
      Задолго до воспетых Лермонтовым событий на узких улицах, примыкавших к торговой площади — «Пожару», жили купцы и ремесленники.
      В первой трети XVI века этот район обнесли полукольцом крепостной стены и стали называть Китай-городом.
      Китайгородская стена была ниже кремлевской, но надежнее. В Кремле пушки могли стоять только в башнях, а в Китай-го- роде можно было установить любое орудие в любом месте стены. Кроме того, двенадцать приземистых башен Китай-города были
      выдвинуты дальше от стен, нежели кремлевские, поэтому они могли поражать атакующего стену противника не только во фланг, но и с тыла.
      В течение XVI века дворы князей и бояр постепенно вытеснили из Китай-города дома московских купцов. Хотя лавки купцов и остались на старом месте, сами купцы вынуждены были переселиться. Кто выбрал место по сторонам Смоленской дороги, кто Новгородской, но большинство, подобно Калашникову, переехало за Москву-реку.
     
     
      ПОД «ТЕСОВОЙ КРОВЕЛЬКОЙ»
     
      В старой Москве все строили из дерева. Русские плотники, не зная ни пилы, ни рубанка, орудуя одним лишь топором, возводили дома, ладили заборы, наводили мосты. И все — быстро, споро.
      Даже мостовая и та была деревянная. Близ Кремля главные улицы выкладывали тесаными брусьями, а в боковых переулках и за Москвой- рекой устилали длинными жердями. Дома и службы крылись тонким тесом, но у людей зажиточных нередко крыши были крыты «гонтом», своеобразной деревянной черепицей. Дощечки гонта протирались олифой, и издали чуть желтоватая чешуйчатая крыша сверкала, как золотая.
      Дом Калашникова «высокий». Это значит, что он стоял на подклете — своего рода цоколе, в котором размещены всякого рода кладовые. Судя по тексту песни, дом Калашникова выходил на улицу, чем купеческие дома и отличались от боярских, которые строились в глубине двора и были отделены от улицы крепким частоколом или стенами амбара и других хозяйственных построек.
      Вход в горницу, в которой Калашников разговаривал с женой, вел через сени. В горнице в так называемом «красном углу», то есть в глубине слева под иконами, стоял стол, накрытый к приходу хозяина белой скатертью. Очевидно, Лермонтов описал обычный купеческий дом того времени, подобный русской избе, сохранявшейся в деревнях вплоть до недавнего времени. Такие дома состояли из сеней и двух жилых комнат.
      Действительно, кроме горницы Лермонтов упоминает о помещении в доме Калашникова, в которое работница уводит детей.
      Хотя могучие сосновые кряжи стали от времени серебристо-голубыми, вся постройка была такой прочной, что ей, казалось, не страшны годы. Дома возводились без гвоздей. Единственным инструментом плотника, как уже говорилось, был топор. Поэтому говорили: не строить, а «рубить» дом. Каменные дома в ту пору в Москве уже появились, но москвичи считали их сырыми, неудобными и нездоровыми. Высокое резное крыльцо, срубленное так хитроумно, что держалось на одном-единственном врытом в землю столбе, вело сразу наверх.
      Жили хозяева обычно в верхней части дома. Нижняя, подклет — помещение для хозяйственной утвари.
      Слюдяные оконца тускло освещали жилые комнаты. Главным украшением служили сундуки с домашним скарбом. Они были окованы ажурными полосами железа и разукрашены прихотливой росписью. Ярче всего были раскрашены резные прялки, за которыми проводила длинные вечера хозяйка дома и ее служанки (будничную одежду шили из материи, которую сами же ткали).
      Мебель в доме купца была незатейлива — стол и несколько длинных лавок. Все отличалось массивностью и прочностью. Лавки шли вдоль стен избы и приделывались к ним наглухо. Были еще и скамьи с приподнятыми подголовниками. На лавки укладывались отдыхать после обеда. В Древней Руси послеобеденный сон считался не только приятным, но и благочестивым делом. Скамей и квадратных табуреток в доме стояло немного, а стульев и кресел не было вовсе.
      В XVI веке не только у бедняков, но и в домах, считавшихся богатыми, печи топились по-черному, без труб. Едкий дым выходил через окна и двери. В натопленный, как баня, дом можно было войти лишь после того, как дрова прогорят. Впрочем, у богатого купца могли быть и печи с топкой «по-белому». Знаменитые русские печи с цветными изразцами только еще начали появляться и встречались лишь у царских вельмож.
      Боясь пожаров, еду в доме не готовили, избушку-поварню строили отдельно от жилища. Если хозяин был хлебосолом, то он ставил во дворе и отдельную «столовую» палату, ибо жилые покои обычно состояли из двух-трех небольших комнат и в них не было места, чтобы потчевать гостей.
      Древнерусский дом содержался в чистоте. Поучения того времени гласили: «Всегда все было бы измыто и выскоблено, и вытерто, и сметено». Или: «Грязные ноги отирать, ино лестница не угряз- нится, а у сеней перед дверьми рогожу, или войлок ветшалой положи».
     
     
      «ДУРАК» НА СТЕНЕ
     
      «...Как запру я тебя за железный замок, За дубовую дверь окованную, Чтобы свету божьего ты ие видела. Мое имя честное ие порочила...» И, услышав то, Алена Дмитревна Задрожала вся моя голубушка, Затряслась, как листочек осиновый, Горько-горько она восплакалась, В ноги мужу повалилася.
      Чего же испугалась Алена Дмитриевна?
      Не легка была доля женщины в Древней Руси. До замужества она не имела права одна выходить за пределы родительской усадьбы. Замуж ее выдавали по родительской воле, и до самой свадьбы девушка часто даже не зйала человека, с которым ей придется жить всю жизнь.
      В доме мужа на стене ее ждал «дурак». Так называлась плеть, предназначенная для жены. Поучения того времени не советовали мужу бить жену железными и деревянными предметами, но «поучать» жену, как тогда говорили, полагалось «вежлевенько плетью». О муже, который не бил жены, благочестивые люди говорили, что он «о своей душе не радеет и сам погублен будет и дом свой погубит».
      Несмотря на такие порядки, жена все же не была рабой в доме.
      Во всем, что касалось домашних дел, Алена Дмитриевна была цолной хозяйкой, или, как говорили тогда, «госпожой». Воспитание детей, кладовые, огород, кухня были на ее попечении, и муж редко вмешивался в эту сторону домашней жизни.
      Однако во всем, что касалось отношений с миром, который начинался за воротами усадьбы, Алена Дмитриевна была совершенно бесправна. Она не смела ничего покупать без разрешения мужа, не могла ни с кем познакомиться без его согласия, должна была говорить с посторонними лишь о том, о чем приказывал муж. Чтобы пойти в церковь, Алена Дмитриевна тоже испрашивала разрешения у мужа.
     
      «ВО ЗЛАТОМ ВЕНЦЕ»
     
      Не сияет иа иебе солице красное. Не любуются им тучки синне: То за трапезой сидит во златом венце, Сидит грозный царь Иван Васильевич. Позади его стоят стольники, Супротив его все бояре да князья, По бокам его все опричники; И пирует царь во славу божию, В удовольствие свое и веселие.
      Венец— особая золотая шапка, которая служила атрибутом царской власти. У Ивана Грозного было несколько венцов, поражавших иностранных послов своим великолепием. Священным венцом считалась отороченная соболем золотая «шапка Мономаха». Легенда связывала ее с византийскими императорами, от которых якобы унаследовали свою власть русские князья. Этот венец возлагался на голову царя в Успенском соборе во время его венчания на царство и надевался в самых торжественных случаях; и мало вероятно, чтобы его надевали на пиру.
      Другим венцом была «шапка Казанская», созданная для Ивана Грозного в память завоевания Казанского царства. Вычеканенная из массивного золота, она казалась ажурной, потому что тончайший орнамент выделялся на глубоком черном фоне. Московские мастера владели особым секретом «черни» по золоту, утраченным к концу XVI века.
      Шапка Казанская была украшена белым жемчугом, голубой бирюзой и ярко-красными альмандинами, над которыми сиял индийский рубин необыкновенной величины.
      Посреди просторной палаты высился чуть не до самого потолка деревянный поставец — предок наших буфетов. На нем — пирамида золотой и серебряной посуды. Это — «рассольники», плоские вазы на высоких чеканных ножках, узкогорлые серебряные фляги, называемые «сулеи», блюда с рельефной чеканкой, ковши и множество кубков от маленьких, меньше стакана, до огромных, выше роста человеческого и более пуда весом.
      Вдоль стен накрывались столы. Рядом с царским — столы его сыновей Ивана и Федора. Дальше — приближенные царя, соответственно знатности и положению. Против царского стола усаживали послов.
      По словам очевидца, «на всех столах поставлено блюд серебряных и чаш так много, что не было ни одного порожнего места, но блюдо на блюде стояло, стакан на стакане». На столах царя и царевичей стояли, кроме того, массивные золотые и серебряные сосуды в виде медведей, львов, быков, оленей, коней, павлинов с золотыми крыльями. Для послов ставили особенно дорогие сосуды. «Трудно поверить, как много при сем случае было золотых сосудов, чаши и бокалы сияли в рубинах, сапфирах, гиацинтах, кораллах и жемчуге»,— писал один из иностранных послов при московском дворе.
      На пиру прислуживало двести, а иногда и более слуг, среди которых были и очень знатные люди. Одни «государю есть отпущали», другие «пред великого государя пить носили». Были слуги, которые «за государевым столом стояли», и еще другие, которые «у поставца стояли» и ко ? торые «в столы смотрели», то есть наблюдали за порядком.
      Жидкие кушанья наливали в мисы, из них хлебали ложками сразу по три-четыре человека. Мясные блюда подавали нарезанными на куски, их брали руками и отправляли в рот. Это не значило, однако, что тарелками не пользовались. Перед пирующими стояли тарелки, но на них не накладывали кушанья, а кидали обглоданные кости.
      Повар, готовивший для царя, отведывал ку-, шанье в присутствии дворцового слуги -— стряпчего. Затем блюдо вручалось другому слуге —; ключнику, который под охраной стряпчего нес блюдо из кухни через весь двор.
      Во дворце ключник сдавал блюдо дворецкому, который заведовал царским столом. Дворецкий также отведывал кушанье. Удостоверившись, что оно не отравлено, дворецкий передавал его одному из стольников, стоявших за спиной. Царя.
      Стольник — большое лицо в древнерусском государстве, он пользовался доверием царя и выполнял важные поручения в войске, в кремлевских приказах или в многочисленных царских вотчинах. Званием стольника царь жаловал дворянина за большие заслуги, и стоять на пиру за спиной царя считалось одной из самых почетных привилегий.
      От стольника блюдо принимал крайничий. Он один имел право ставить кушанье перед царем на стол, предварительно также отведав его.
      Чашник, тоже заслуженный дворянин, в течение всего пира держал в руках царский кубок. Каждый раз, когда царь оборачивался к нему, чашник отливал себе из кубка в ковш немного вина и отпивал из него. Только после этого чашник мог передавать кубок прямо в руки царю. Чашник подхватывал сосуд тотчас же, как только царь выпьет. Царский кубок не должен был стоять на столе.
     
     
      «МЫ НЕ ХУЖЕ ДРУГОГО НАРЯДИМСЯ»
     
      От жарко натопленных печей в палате стояла невыносимая духота. Горячий пот струился по лицам пирующих, но царь, бояре и опричники восседали в меховых шубах.
      А на праздничный день твоей милостью
      Мы не хуже другого нарядимся, — говорит царю Кирибеевич.
      Расшитая цветными и золотыми нитками рубашка считалась исподней. Исподней одеждой считался и узкий до колен «зипун» со стоячим воротником, подпиравшим затылок. Зипун надевали на рубаху. Нередко шили белые рукава к зипуну зеленого шелка или синие к желтому. В зипуне ходили только дома, в кругу семьи и домочадцев. Если ждали гостей или шли во дворец, то поверх надевали кафтан из цветного шелка, парчи или бархата.
      От ворота до низа кафтана шли застежки, искусно сплетенные из золотых и серебряных проволочек. К рубашкам, длиной до колен, приделаны вытканные золотом ремешки. Рукав стягивали ремешками на запястье, и от этого плотная материя топорщилась сборками.
      В торжественных случаях поверх кафтана накидывали еще просторную и длинную, до пят, шубу с собольим воротником.
      Богатство костюма считалось признаком знатности. Чем знатнее был человек, тем пышнее он наряжался в многочисленные одежды из дорогих, главным образом восточных тканей, украшенных соболями, бобрами и другими ценнейшими мехами, которыми славилась Русь. Особенно роскошными были шубы, которые одевались вовсе не в зимнюю стужу.
      У царя были особые шубы для выезда, для приемов, для свадеб. На пиру он сидел в специальной «столовой», шубе, отороченной самым легким мехом — беличьим. Сверху столовая шуба была крыта белым восточным шелком, что по старинным понятиям говорило о симпатии хозяина к гостям. Под шубой одежда царя была унизана жемчугом и драгоценными камнями. По утверждению иностранца, она была «так тяжела, как только можно носить». Посох, который Иван не выпускал из рук, был из чистого золота.
      Царские одежды шились из драгоценного иранского и флорентийского аксамита. В аксамите сочетались шелковые нити с плотной крученой золотой нитью.
     
     
      КРЕМЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ
     
      Где же пировал царь?
      Конечно, в своем Кремлевском дворце, — скажут многие.
      Действительно, после пожара 1547 года Иван Грозный с большой пышностью восстановил дворец на вершине Кремлевского холма. Одни палаты были отстроены заново, другие — подновлены и украшены росписью и каменной резьбой.
      Царский дворец поражал современников своими размерами. В нем было около тысячи помещений: покоев, палат, погребов. Дворец состоял из множества самостоятельных, построенных в разное время частей.
      Разбросанные причудливо и живописно постройки дворца соединялись площадками, висячими переходами, галереями и великолепными крылечками.
      Каждое крыльцо имело свое назначение: с одного читались царские указы, по другому вводили восточных послов, по третьему — европейских. Было крыльцо для слуг, а было и такое, к которому простой человек не смел даже приблизиться,— оно вело в покои царя.
      В Кремле между зданиями царских палат было множество мощеных внутренних дворов.
      Со двора во двор вели пологие лестницы.
      Каменный нижний этаж — под- клет — служил для подсобных помещений. Здесь размещались поварни, пекарни, квасные, швальни (портновские), чеботарни (сапожные), псарни, помещения для охотничьих соколов и так называемая «истопничья палата». К ней были приписаны слуги, обязанные топить печи и следить за чистотой во дворце.
      Среди многочисленных построек дворца выделялось белое кубическое здание, облицованное граненым камнем,— Грановитая палата, приемный зал русских царей. Белокаменное крыльцо, с которого оглашали царские указы, соединяло Грановитую палату со Средней палатой. Она была крыта листами позолоченной меди и за свое роскошное убранство прозвана Большой Золотой.
      Из Большой Золотой переход вел в Столовую палату — место царских пиров. Но во времена, о которых рассказывал Лермонтов, Иван Грозный жил не в Кремлевском дворце.
     
     
      «ОПРИЧНИНА» И «ЗЕМЩИНА»
     
      Улыбаясь, царь повелел тогда
      Вина сладкого заморского
      Нацедить в свой золоченый ковш
      И поднесть его опричникам.
     
      Родовитые бояре думали больше о своих владениях, чем об интересах русского государства. Многие из них становились на путь
      измен и предательства. Это вынудило Ивана Грозного пойти на крайние меры. Он объявил наиболее важную центральную часть страны опричниной — собственной землей царя.
      На опричных землях деревни и села были отобраны у знатных владельцев, а их самих царь переселил на другие земли, названные земщиной. Опричные земли царь раздал не знатным, но преданным ему служилым людям. Это и были «опричники» — личная гвардия царя Ивана. Они не смели водить ни дружбы, ни прочного знакомства с теми, кто не был приписан к опричнине и, стало быть, считался земским.
      Это относилось и к родителям опричника. Ради царя он не должен был знаться ни с «земским» отцом, ни с матерью.
      Опричники носили у седла метлу и собачью голову в знак того, что они призваны искоренять измену, вынюхивая, подобно собакам, царских недругов и выметая их, как помелом, с земли русской.
      В песне Лермонтова один из героев, Кирибеевич,— опричник, а другой, купец Калашников,— земец. На льду Москвы-реки в честном кулачном бою удалой купец Калашников побеждает Кирибее- вича и идет на лютую казнь. Но если бы победителем в поединке вышел Кирибеевич, он бы не понес наказания.
      По законам Ивана Грозного опричник мог безнаказанно ограбить и разорить земца. Любой проступок и даже тяжелое преступление сходили с рук царским любимцам.
      Земец на опричника не мог даже пожаловаться. Сказать про опричника неучтивое слово значило оскорбить самого царя. В любом споре опричник считался правым. Убить земца ничего не стоило, а поднять руку на опричника считалось тяжким преступлением.
      Разделив государство на опричнину и земщину, царь поступил так же и со своей столицей. За рекой Неглинкой был взят в опричнину большой район Москвы, через который шли дороги на Тверь, Великий Новгород и Смоленск. Отсюда были выселены бояре и князья, а их дома и дворы отданы опричникам.
      Кремль с дворцом остался на территории земщины, и царь решил уехать из него и поселиться на опричной земле.
      «Великий князь,— вспоминает о царе Иване один из опричников,— приказал разломать дворы многих князей, бояр и торговых людей на запад от Кремля, очистить четырехугольную площадь и обвести эту площадь стеной». Стена была высотой с трехэтажный дом и огораживала квадратный двор.
      Сюда вело несколько ворот. Главные—с двойными, окованными железом дубовыми створами,— находились против Кремля. Они были украшены фигурами львов и грозным двуглавым орлом, обращенным в сторону земщины.
      Здесь боярские коноводы и кучера держали наготове коней и оружие своих господ. На Опричный двор въезжать на коне и в оружии мог только царь, а придворным, просителям и даже иноземным послам входить можно только пешими и без оружия.
      Внутри двора около главных ворот тянулись каменные постройки — царские погреба, поварни и пекарни. У противоположной стены находились деревянные здания «приказов» — царских канцелярий. Посреди Опричного двора был возведен двухъярусный Опричный дворец. Первый ярус дворца — каменный, второй — деревянный. Здесь, в Опричном дворце, и происходил, очевидно, воспетый Лермонтовым пир.
      На дворе были два крыльца, открытые белокаменные лестницы поднимались на каменную террасу. Терраса проходила вокруг деревянного второго этажа и называлась «гульбище».
      Однако по гульбищу не гуляли — по нему день и ночь расхаживали вооруженные караульные. Царя в его собственных покоях охраняло почти 500 человек.
      Бревенчатые стены дворца внутри были обшиты тесом. Поверх теса накладывали войлок. К этой «подкладке» прибивали красное или зеленое сукно. На дверях висели занавески из плотного шелка. Маленькие подслеповатые окна затыкались, как бочки, втулками, обитыми войлоком, и тоже занавешивались шелком.
      Впрочем, и без втулок окна давали мало света. Стекло было редкостью, и даже в царском дворце в узорчатые свинцовые переплеты вставляли куски слюды. В некоторых палатах слюду расписывали цветными узорами.
      В правом углу под иконами стоял стол, покрытый алым или зеленым сукном. Вдоль стен — дубовые лавки, тоже покрытые сукном. На некоторых лежали «бумажники», нечто вроде ватного одеяла. К ним шили наволочки из шелковой тафты или тонкой козловой кожи.
      Стулья и кресла украшали золотом или серебром. Обычно в комнате стоял лишь один стул или кресло для самого царя. Другой стул вносили только тогда, когда к царю приходили члены его
      семьи или патриарх. Второй стул ставили от царя на расстоянии, соответствующем положению знатного посетителя.
      Кроме лавок, у стен стояли подобия комодов, с выдвижными ящиками для писем, документов и открытыми полками для дорогой посуды.
     
     
      КУЛАЧНЫЙ БОЙ
     
      В Древней Руси кулачный бой был любимым развлечением. Это была не драка, а своеобразное состязание в силе, ловкости, богатырской удали.
      ...Как сходилися, собиралися Удалые бойцы московские На Москву-реку, на кулачный бой, Разгуляться для праздника, потешиться. И приехал царь со дружиною, Со боярами и опричниками, И велел растянуть цепь серебряную, Чистым золотом в кольцах спаянную. Оцепили место в 25 сажен, Для охотницкого бою одиночного...
      Дрались обычно «стенка на стенку». Полгорода становилось одной «стенкой», а другая половина города — второй. И нередко на льду Москвы-реки разворачивалось подлинное побоище.
      Лермонтов воспевает, однако, не бой «стенка на стенку», а единоборство — «охотницкий бой, одиночный». Бой «один на один» происходил на глазах обеих «стенок» перед общей свалкой.
      Был еще другой вид единоборства — бой «сам на сам», или «поле». Он, однако, проходил не на льду Москвы-реки, а у Ильинских ворот Китай-города.
      Бой «сам на сам» — судебный поединок. Дрались обычно обидчик и обиженный. Победитель признавался правым, а побежденный — виноватым. В средние века верили, что бог всегда на стороне правого, и поэтому побеждает в поединке не более сильный и ловкий, а тот, кому помогает бог. В бое «стенка на стенку» были свои правила: лежачего не бить, по виску и «под микитки» (под вздох) не ударять. При поединке же «сам на сам» дрались без правил. Однако вызывать на судебный поединок —• «просить поля» — нужно было по особым правилам. Калашников не смел «просить поля» у Кирибеевича. Ведь опричник заранее считался правым и не мог быть побежден. Поэтому царь и спрашивает купца, умышленно ли он убил противника, когда «...ударил своего ненавистника прямо в левый висок со всего плеча».
      ЛОБНОЕ МЕСТО
      На торговой площади близ Гостиного двора, среди лавок с кренделями и сайками, возвышался круглый кирпичный помост, на который вели одиннадцать ступеней. Это и было знаменитое Лобное место.
      С Лобного места Иван Грозный обращался к народу, обвиняя в измене князей и бояр. Отсюда цари представляли народу своих
      наследников. С Лобного места оглашали указы о новых походах и извещали о победах русских войск.
      ...По высокому месту лобному, Во рубахе красной с яркой запонкой, С большим топором навостренным, Руки голые потнраючи, Палач весело похаживает...
      Лобное место считалось государевой трибуной, и поэтому на нем никогда не казнили, и палачи по нему не расхаживали. Если бы даже палач вздумал подняться на Лобное место, народ не потерпел бы оскорбления городской святыни...
      На Лобном месте мог «похаживать» дьяк или глашатай, объявляющий приговор. Сама же казнь совершалась на деревянном помосте где-либо неподалеку.
      Древняя Русь. Удивительная страна непроходимых лесов, степных раздолий, страна богатырей, удалых купцов, народных умельцев, страна былин, песен и сказок. Ходом истории, обликом и характером людей, обычаями, природой, неяркой красотой сел и городов Древняя Русь глубоко отлична от других государств, как сопредельных, так и дальних. Знать многовековую историю своей Родины, любить ее древнюю культуру, ценить ее самобытное искусство — долг каждого, кто считает себя патриотом.
     
     
      В ПАРИЖ К КОРОЛЕВСКИМ МУШКЕТЕРАМ
     
      Есть такой период в истории: новое время. Рубежом его историки считают семнадцатый век, когда произошла английская буржуазная революция. Этот век отмечен стремительным возвышением Англии и купеческой Голландии и упадком огромной Испанской империи.
      Это период крушения феодальных порядков и выхода на историческую сцену городских толстосумов. Он начинается с укрепления абсолютной власти европейских монархов и в первую очередь самого могущественного из них — французского короля.
      Во Франции крупнейшие феодалы, еще недавно такие своевольные, полностью теряют свое былое могущество. Теперь король становится неограниченным властелином, абсолютным монархом. Его надежная опора — средние и мелкие дворяне, жаждущие богатства и славы. Из их среды выходят на историческую арену отважные и предприимчивые люди, готовые рисковать головой ради денег и почестен. Один из них — гасконский дворянин д'Артаньян, герой романа Дюма «Три мушкетера».
      Далеко не все знают, что в основу романа Дюма легли «Мемуары кавалера д'Артаньяна», книга, широко известная в XVIII веке. Дюма заимствовал фабулу мемуаров, кое-что изменил, кое-что дополнил, не зная, что мемуары подложные. Их написал отставной офицер Гатьен Куртильес де Сандра, живший значительно позже событий, описанных в «Мемуарах кавалера д'Артаньяна» и в романе Александра Дюма «Три мушкетера».
      Де Сандра тем не менее положил в основу своего сочинения ряд подлинных фактов из жизни Шарля де Батц Кастельморо, которую он знал, по-видимому, достаточно хорошо.
      Ученые тщательно изучили текст де Сандра и архивные документы. История подлинного д'Артаньяна представляется следующим образом.
      В семье бедного гасконского дворянина Бертрана де Батц Кае тельморо было пять мальчиков. Старший и третий носили одинаковое имя — Шарль. Когда Шарль старший и Поль поступили в королевские мушкетеры, они сочли свою фамилию Кастельморо, что значит «Замок мавра», недостаточно аристократичной и добавили к ней название поместья своих дальних родственников по материнской линии д'Артаньян. Никаких прав на эту фамилию у них не было.
      Шарль младший выехал искать счастья из своей родной деревушки Ауппиак (близ городка Ош) в апреле 1640 года, то есть через пятнадцать лет после событий, описанных в «Трех мушкетерах».
      В остальном его история очень близка к тому, как описал ее Александр Дюма.
      Имея всего десять экю, Шарль ночевал по дороге в пустых сараях и ел в самых дешевых харчевнях. Путь его лежал в Париж, где он мог рассчитывать на помощь обоих братьев. Но к моменту его приезда Шарль старший погиб на дуэли, а Поль находился в походе в Италии. Узнав о гибели брата, Шарль взял его имя, стал Шарлем де Батц д'Артаньян и решил поступать в мушкетеры. В харчевне Шарль познакомился с другим бедным гасконцем из роты господина Дезэсара (это была своего рода военная школа). Звали гасконца Исаак Порто. В романе он превратился в Портоса.
      Порто обещал представить своего нового приятеля двум родственникам командира мушкетеров де Тревиля, которые могли бы замолвить за него слово. Оба они были молодыми мушкетерами — одного звали Анри Арамиц, а другого Арман де Силлек д'Атос д'Отевиль (Арамис и Атос).
      Мушкетеры — личная охрана короля — соперничали с личной гвардией йервого министра кардинала Ришелье. Среди гвардейцев своим щегольством отличался некто Жилло. В мае 1640 года Жилло украсил себя предметом зависти всех молодых щеголей Парижа — шитой золотом перевязью. Перевязь должна была стоить целого состояния, о такой дорогой вещи никто из мушкетеров даже не мечтал. Вскоре кто-то заметил, что Жилло не снимает плащ. Возникло подозрение, что золотом вышита не вся перевязь, а только маленький кусочек на груди. Порто, Атос и Арамиц решили проучить щеголя, во время прогулки в лесу близ Парижа сорвать с него плащ. Для эффекта нужен был посторонний свидетель.
      Эту-то роль и приготовил Порто для ничего не подозревающего д'Артаньяна.
      К сожалению, шутка получила кровавую развязку. Оскорбленные гвардейцы, а их было четверо, бросились на двух мушкетеров и их друга Порто. Юношу, почти мальчика, они даже не взяли в расчет. Однако д'Артаньян не только стал на сторону своих новых знакомых, но и проявил удивительную ловкость — он ранил своего противника, а затем спас жизнь Атосу, против которого оказался его личный враг Ла Пейри, лучший фехтовальщик кардинальской гвардии и любимец всемогущего кардинала.
      Это событие послужило началом карьеры д'Ар- таньяна. Командир мушкетеров де Тревиль был доволен не только тем, что. его подчиненные одержали победу; еще больше его радовало то, что гвардейцы кардинала первыми обнажили шпаги. Де Тревиль был противником запрета дуэлей и видел в нем ущемление прав дворянства. Ришелье же требовал для дуэлянтов смертной казни, ибо дуэли были так распространены, что уносили значительную часть дворянской молодежи. Теперь оказывалось, что этот запрет нарушает гвардия- Ришелье, те, кто обязан следить за его выполнением.
      Возможно, что д'Артаньяна тут же зачислили бы в мушкетеры, но помешало вот что: казна выдавала личной гвардии короля лишь мушкет. Одежду, коня, сбрую, холодное оружие и, наконец, слугу мушкетер должен был доставать за свой счет.
      У д'Артаньяна была только шпага, купленная на чужие деньги, и длинная фамилия, принадлежавшая ему лишь наполовину.
      Вот почему исторический д'Артаньян так же, как и герой романа, стал солдатом роты Дезэсара, в которой служил его друг Исаак Порто.
     
     
      ПОЧЕМУ УЛИЦА НОСИЛА СТРАННОЕ НАЗВАНИЕ
     
      Когда д'Артаньян в романе Дюма приехал в Париж, столица Франции как будто сохраняла еще свой средневековый облик. Город как бы состоял из двух полуколец, расположенных на обоих берегах Сены. Большое восточное полукольцо укреплений занимало правый берег, где были многочисленные рынки, от которых лучами отходили тесные и кривые улочки. Здесь же находилась королевская резиденция, дворец кардинала, ратуша, дома вельмож. Центром города был похожий на рыбу остров, посреди которого высилась мрачная двухбашенная громада Собора богоматери. В полукольце укреплений левого берега помещались
      многочисленные постройки, часовни, церкви, винные погребки, относившиеся к знаменитому Парижскому университету. Это был обширный район со своими порядками, своеобразный «город в городе».
      Восточное полукольцо укреплений замыкалось двумя замками: в одном замке — дворце жил король, другой был предназначен для его врагов. Один назывался Лувр, другой — Бастилия. Над высокой крепостной стеной высились громады башен, а между ними вонзались в небесную синь острые иглы церковных шпилей. Но многие старые башни были уже полуразрушены, и со всех сторон их обступили черепичные крыши домов.
      Большая часть города уже вышла за кольцо крепостных стен, обветшалых и частью развалившихся. Старые крепостные рвы также оказались посреди разросшегося города. Теперь мясники, кожевенники, красильщики спускали туда отбросы.
      Узкие и кривые парижские улицы сохраняли названия средневековых цехов. Была улица Штукатуров, улица Ткачей, улица Стекольщиков...
      Д'Артаньян нашел себе квартиру в доме галантерейщика Бо- насье, на улице со странным названием — улица Могильщиков.
      В средние века кладбища устраивались в самом центре города. Поэтому невдалеке от дворца короля жили могильщики и кладбищенские служки.
      Когда город разросся, городские кладбища переместились к окраинам. Но улица Могильщиков сохранила старое название, хотя здесь уже жили новые обитатели — ремесленники и торговцы, такие, как Бонасье.
      Как и большинство парижских улиц XVII века, эта улица была страшно шумной. Кричали бесчисленные разносчики зелени и торговцы рыбой, ссорились кучера карет, которые никак не могли разъехаться на узких мостовых, чертыхались прохожие, облитые из окна помоями, горланили песни и разыгрывали сцены бродячие фокусники. Здесь можно было видеть пажа с соколом своего господина на руке, члена магистрата в длинном черном кафтане, городского стража в одеянии красного, белого и ярко-голубого цветов или жандармов, носивших стальные доспехи, как во времена Квентина Дорварда. Многие ремесленники, как и в средние века, работали прямо на улице, и стук их инструментов сливался с общим гулом.
     
     
      ПОГОДА В ДЕНЬ ПРИЕЗДА Д'АРТАНЬЯНА
     
      В романе д'Артаньян рёшил не искушать насмешливых парижан необычной мастью своего оранжевого коня. Продав его у ворот города, он вступил в Париж пешком, неся под мышкой свой узелок. Д'Артаньян бродил по улицам до тех пор, пока ему не удалось найти комнату по своим скудным средствам.
      Можно предположить, что погода в этот день была солнечной. В ненастные дни блуждать по Парижу в поисках квартиры было рискованно. В дождь зловонные потоки грязи с силой горных ручьев устремлялись по улицам, сбивая с ног прохожих
      Тротуаров улицы не имели. Прямо посреди дороги проходила сточная канава. В глинистой почве она легко размывалась, и огромные лужи украшали улицу в самые сухие дни. В дождь эти лужи превращались в такие болота, что в них мог завязнуть даже всадник.
      Убирать улицы никому не приходило в голову. Первая генеральная уборка улиц в 1668 году, через сорок три года после приезда д'Артаньяна в столицу Франции, произвела такое впечатление, что в ее честь поэты слагали стихи, а Академия художеств выбнла бронзовую медаль.
     
     
      СКОЛЬКО ЭТАЖЕЙ БЫЛО В ДОМЕ ГОСПОДИНА БОНАСЬЕ
     
      Когда сыщики, спрятавшиеся в доме, напали на камеристку королевы, госпожу Бонасье, на помощь молодой женщине бросился д'Артаньян. Ему пришлось выпрыгнуть на улицу из окна своей спальни.
      Поскольку комната д'Артаньяна находилась как раз над комнатой хозяина дома, можно думать, что этот дом состоял по меньшей мере из двух этажей.
      Но д'Артаньян жил вовсе не на втором этаже. Дом господина Бонасье был одноэтажным. Д'Артаньян снимал в этом доме мансарду, проще говоря, чердак.
      Высокие остроконечные крыши над старыми фасадами желтого, кирпичного, красноватого цвета, удивительно мягких пастельных тонов на фоне низкого перламутрового неба были характерны для Парижа XVII века.
      Чердаки под остроконечными кровлями с давних пор использовались во Франции под жилье. Называли эти чердаки мансардами, по имени современника д'Артаньяна архитектора Мансара, который широко применял их в своих постройках.
      В мансардах обычно селился бедный люд: ремесленники, приказчики, студенты, слуги богатых вельмож. Мансарду не отапливали. Зимой здесь царила стужа, а в летние дни было невыносимо жарко от раскаленной черепицы.
      Когда д'Артаньян затеял драку с сыщиками, пытавшимися арестовать госпожу Бона» сье, «шум падающей мебели,— пишет Дюма,— всполошил соседей и был слышен чуть ли не по всей улице».
      Какая же мебель могла падать с таким грохотом? Во времена трех мушкетеров мебель была настолько массивна, что даже в драке опрокинуть ее было не так-то просто.
      Вдоль стен стояли низкие резные лари из орехового дерева. Они были такие тяжелые, что их было трудно сдвинуть с места, не то что опрокинуть. В ларях хранили одежду и всякую рухлядь.
      Был у Бонасье и шкаф, в котором он прятал деньги, полученные от кардинала. Шкаф состоял из множества отделений. Он был настолько массивен, что не мог опрокинуться и при самой яростной драке.
      Еще труднее было опрокинуть кровать, огромное сооружение, возвышающееся посреди комнаты на большом плоском ящике, похожем на помост. Точеные колонки по углам доходили чуть ли не до потолка. Они поддерживали балдахин и занавески, задергивающиеся со всех четырех сторон. Кровать была своеобразной комнатой в комнате. В плохо отапливаемых помещениях она отчасти спасала ночью от холода.
      На кровати не только спали. Не вставая с нее, принимали гостей, а министры — даже послов. Посетителей обычно усаживали на край кровати в соответствии с их рангом: чем важнее посетитель, тем ближе к изголовью.
      Опрокинуть в драке можно было только стулья. Их делали из твердой и тяжелой древесины — дуба, ореха и покрывали затейливой резьбой. Эти стулья были настолько прочны, что могли служить столетиями.
     
     
      КОСТЮМ МУШКЕТЕРА
     
      Дворянская молодежь придавала колоссальное значение своей внешности. Лучше было недоесть, нежели выйти на улицу не одетым надлежащим образом.
      Туалет д'Артаньяна и его друзей занимал немало времени, особенно если они собирались на прогулку или на бал.
      По моде XVII века на голове д'Артаньяна красовалась широкополая шляпа с пучком пышных перьев. Отважный муш-
      кетер носил ее не только на улице, но не снимал и в помещении, а часто не расставался с нею даже за столом. Шляпу д'Артаньян надвигал на ухо, на лоб или заламывал на затылок — смотря по тому, хотел ли он придать своей внешности выражение гнева, добродушия или удали.
      Волосы из-под шляпы ниспадали до самых плеч, но это совсем не значило, что герой романа обладал пышной шевелюрой. Незадолго до приезда д'Артаньяна в Париж облысевший король Людовик XIII начал носить парик. Мода на парики быстро распространилась среди придворных. Тот, у кого были достаточно красивые волосы, чтобы обходиться без парика, должен был тратить каждый день часы на прическу и завивку и спать, накрутив волосы на бумажные папильотки.
      На д'Артаньяне был камзол. Его застегивали только на груди, а длинные расширяющиеся книзу полы топорщились на бедрах. Из-под камзола выпускали наружу большой кружевной воротник и кружевные манжеты. Поверх камзола носили длинный плащ или короткую епанчу.
      Короткие, украшенные множеством бантиков штаны заканчивались подвязками для длинных чулок. Подвязки были особой гордостью кавалера, они делались из кружев и бахромой свисали ниже колен. Для того чтобы подвязки были видны, широченные голенища сапог имели огромные воронкообразные раструбы. К сапогам ремнями привязывали огромные кожаные галоши, из которых торчали тяжелые шпоры. Шпоры из серебра были предметом особой гордости владельца.
      Без шпаги на широкой перевязи костюм мушкетера немыслим. Но кавалер, даже пеший, скорее вышел бы на улицу со шпагой без ножен, нежели в сапогах без шпор.
      «Господин д'Артаньян состоит в гвардейской роте господина Де- зэсара, а этот господин — мушкетер из роты господина де Тревиля. Поглядите на его одежду, господин комиссар, поглядите на одежду!»—? восклицает в романе господин Бо- насье.
      Вы можете подумать, что одежда мушкетера отличалась от формы гвардейцев. Ничего подобного.
      В первой половине XVII века военной формы еще не существовало, и даже солдаты враждующих армий не всегда отличали своих по одежде.
      Лишь в конце XVII века, в период, описанный в романе «Десять лет спустя», мушкетеры различных рот начали носить камзолы разного цвета — черные, серые, голубые. До этого мушкетера можно было отличить лишь по маленькой букве «Л» (Людовик — король Франции), вышитой на одежде. Впоследствии, когда д'Артаньян стал капитаном мушкетеров, он возглавлял отряд серых мушкетеров, носивших вышитое серебром серое платье и сидевших на мышиного цвета конях с короткими хвостами.
      В романе мушкетеры короля соперничают с гвардейцами кардинала Ришелье. Обычно на рисунках гвардейцев изображают с крестами на плащах, но и этот знак был введен гораздо позже, когда Ришелье уже давно не было в живых.
     
     
      ОРУЖИЕ МУШКЕТЕРОВ
     
      Мушкетер — солдат, вооруженный мушкетом. Мушкетеры были избранной гвардией телохранителей короля, они несли охрану дворца и выполняли особые поручения. Это были молодые дворяне, уверенные, что дворянин имеет привилегию давить буржуа, бить слугу, запугивать судей, что законы писаны не про них.
      Мушкет, предок ружья, был так тяжел, что для выстрела приходилось ставить его на специальную подставку — сошку.
      При стрельбе мушкет ударял в плечо с такой силой, что мушкетерам приходилось подкладывать под приклад кожаную подушечку. На кожаной перевязи у мушкетера раскачивались подвешенные на шнурах кожаные трубки патронов. При ходьбе патроны ударялись друг о друга, и приближение отряда было слышно издалека.
      Чтобы выстрелить, нужно было насыпать на особую полочку мушкета порох и затем поджечь его фитилем. В XVII веке мушкет.
      был усовершенствован. К нему приделали колесико, выбивающее искру ударом по кремню, как в зажигалке.
      Мушкетеры носили шпаги с гранеными клинками. Шпага считалась не боевым оружием, а обязательной принадлежностью дворянского костюма. Шпага служила для дуэлей и для защиты от многочисленных разбойников и наемных убийц.
      Шпага времен д'Артаньяна имеет очень мало общего с мечом времен Айвенго или Квентина Дорварда. Она отличается длинным, узким, гибким и легким клинком и так называемой гардой, имеющей вид корзинки из многочисленных, затейливо перевитых колец и дужек. Гарда надежно прикрывала руку мушкетера от ударов.
      Новое оружие давало возможность быстро менять позицию и наносить молниеносные уколы. Для владения старинным мечом требовалась огромная физическая сила, для владения шпагой — ловкость и быстрота реакции. Существовали специальные школы и профессиональные учителя фехтовального искусства.
      Во времена д'Артаньяна фехтовали, стоя друг к другу грудью, а не повернувшись боком к противнику, как стали делать впоследствии. Шпагу держали в правой руке, а в левой «дагу» — широкий кинжал.
      Отправляясь в поход, мушкетеры меняли шляпу на железную шапку, а поверх камзола надевали блестящий стальной нагрудник с железным воротником — кирасу. Мушкетная пуля пробивала кирасу только с очень близкого расстояния.
     
     
      ОТЕЛЬ ДЕ ТРЕВИЛЬ
     
      В романе отец д'Артаньяна называет командира мушкетеров господина де Тре- виля «третьим .лицом в государстве». Старый гасконец преувеличивал. Капитан мушкетеров не мог играть такой значительной роли в жизни Франции. Но, несомненно, командующий личной гвардией короля был влиятельным военачальником и видным придворным.
      Особняк господина де Тревиля — отель де Тревиль, куда направился молодой гасконец,— находился на улице Старой Голубятни. Улица и поныне носит это название. Теперь здесь помещается известный парижский театр Старой Голубятни.
      В конце XVI — начале XVII века французские дворяне покидают свои замки и постепенно переселяются в Париж. Старые средневековые дома, которыми довольствовалась знать во время своих коротких наездов в столицу, перестали удовлетворять возросшие стремления к удобству и роскоши. В Париже вырастают новые особняки — отели.
      Отель де Тревиль, вероятно, был построен из крупных тесаных камней. Он был двухэтажным, с крутой черепичной крышей и лесом каминных труб.
      С улицы в дом вела арка, настолько широкая, что свободно пропускала запряженную четверкой карету, и достаточно высокая, чтобы под ней, не сгибаясь, проехал всадник. Арка была украшена кованой ажурной решеткой. Ее открывал и запирал самый рослый и представительный из слуг. Отделка арки, рост привратника и пышность его костюма отвечали положению владельца дома.
      Ворота вели на мощеный двор, где обычно толпились мушкетеры, поставщики, просители и множество всякого люда.
      Двор был так обширен, что мог вместить весь корпус мушкетеров с их слугами и конями. Впрочем, под командой де Тревиля никогда не было более ста человек.
      Со двора в дом вела парадная лестница. Ее ширина и роскошное убранство тоже считались символами богатства и могущества хозяина дома. На лестничных маршах стояли мраморные фигуры, вазы, канделябры. В дни торжественных приемов здесь выстраивались ряды ливрейных лакеев, неподвижных, как статуи. Парадная лестница предназначалась лишь для знатных гостей. Для слуг и бедных просителей отведена была узкая служебная лестница в глубине дома.
     
     
      КАБИНЕТ В КАБИНЕТЕ
     
      К кабинету командира мушкетеров вела анфилада — цепь парадных комнат. В этих комнатах никто не жил. Главное их назначение — поддерживать престиж хозяина и служить местом многолюдных приемов. Чем богаче и знатнее был вельможа, тем великолепнее обставлял он анфиладу своего дома. Стены обтягивали кожей, отделывали деревянными панелями, украшали стенной росписью. Бумажных обоев еще не было. Изобрели их в Англии в середине века, а во Франции стали применять лишь в самом конце XVII века.
      Потолки, дверные притолоки, окна были сплошь покрыты лепными украшениями. У стен выставляли позолоченные полукруглые столы на трех ножках. Во время приемов два таких стола составляли вместе — получался один круглый стол.
      Мебели, впрочем, и у очень знатных людей было немного. Даже французская королева одалживала у придворных мебель, когда в Париж приезжала со своим двором ее сестра — итальянская принцесса. Немного было и домашней утвари. В те времена даже послы,
      приглашенные в загородный королевский замок, привозили с собой постель и посуду. •
      Если бы кто-нибудь тогда назвал комнату, в которой де Тре- виль принимал мушкетеров, кабинетом,— хозяин был бы очень удивлен.
      Кабинетом в XVI—XVII веках называли шкафы особой конструкции, похожие на современные секретеры. Эти шкафы стоили целое состояние и были гордостью обладателей. Часто их делали из драгоценного черного дерева, твердого, как кость. Кабинет обычно был богато украшен резьбой, золочеными бронзовыми накладками и мозаикой. Среднюю створку кабинета можно было откинуть на горизонтальных петлях и пользоваться ею как письменным столом. В многочисленных отделениях и ящичках складывали не только письменные принадлежности, но и предметы туалета — зеркала, наборы гребней, баночки с сурьмой (отважный командир, подобно всем придворным, подводил себе брови). Духами кипариса, миндальными отрубями, испанскими румянами и другой косметикой злоупотребляли и самые отважные воины. Здесь, вероятно, хранилась и жемчужная серьга, которую носили на левом ухе все, кто не хотел отставать от моды.
     
     
      «НЮРНБЕРГСКИЕ ЯЙЦА»
     
      В углу стояли большие часы, те самые, на которых д'Артаньян однажды перевел стрелки на час назад.
      Эти часы величиной с большой шкаф, в роскошном футляре, отделанном золоченой резьбой, приводились в движение тяжелой гирей. Маятника, регулирующего ход, у них еще не было. Лишь в 1641 году, то есть через шестнадцать лет после описанных в романе событий, великий Галилей применил в часовом механизме маятник. Часы забегали вперед или немилосердно отставали, поэтому им не очень доверяли.
      Надо сказать, что д'Артаньяну повезло, потому что де Тревиль мог проверить время по «карманным часам». Носили такие часы не в карманах, а подвешивали к поясу. Они имели форму луковицы или яйца и в народе назывались «нюрнбергские яйца», так как их чаще всего привозили из немецкого города Нюрнберга.
      Пружину у этих часов делали не из стали, а из свиной щетины, поэтому она все время портилась, и придворные носили на поясе по несколько таких «яиц», беспрестанно сверяя их. Стальную пружину в часовом механизме применил впервые в 1656 году выдающийся голландский механик, физик и математик Христиан Гюйгенс.
     
     
      ДВОРЕЦ ИЛИ ЗАМОК?
     
      С королем Людовиком XIII мы встречаемся в его Луврском дворце. В Лувре король принимает мушкетеров, в Лувре он играет в шахматы с кардиналом, в Лувре просит королеву надеть на бал бриллиантовые подвески.
      Можно подумать, что Лувр, этот великолепный дворец, был резиденцией французского короля. На самом же деле Лувр стал одним из самых пышных дворцов Европы значительно позже.
      Во времена трех мушкетеров , ~
      Лувр представлял собой странное сочетание древних замковых башен, крепостных рвов и вновь построенных корпусов. В то время Лувр был еще мало приспособлен к тому, чтобы привыкшие к роскоши король и его семья могли в нем жить.
      Некогда это был укрепленный средневековый замок на берегу Сены, охранявший подступы к городу с юга. Когда в начале XVII века в Париж приехала из Италии королева Мария Медичи, мать Людовика XIII, она решила, что кто-то специально опустошил замок — так он был запущен. Считая, что здание Лувра приспособить для жилья невозможно, Мария Медичи приказала построить невдалеке новый дворец, который стал известен в истории под названием дворца Тюильри.
      Незадолго до приезда д'Артаньяна архитектору Лемерсье поручили коренную перестройку Лувра. Но едва Лемерсье успел разо
      брать старые и заложить новые фундаменты, как всесильный Ришелье отозвал его на строительство кардинальского дворца.
      Перестройка полуразобранного Лувра приостановилась, в оставшихся помещениях жили придворные слуги, живописцы, резчики, лепщики, обойщики и другие мастера, обслуживавшие двор. Чеканщики монетного двора, находившегося в здании Лувра, также имели здесь нечто вроде общежития. Кроме того, кардинал Ришелье распорядился основать типографию и поселил в Лувре печатников. Он же отвел в Лувре помещение для первой в Европе ежедневной газеты.
      Король постоянно жил во дворце Фонтенбло под Парижем, а в Лувр приезжал лишь на время официальных церемоний: прием послов, свадьбы членов королевской семьи и т. д. Впрочем, приемы, свадьбы, похороны, крестины следовали непрерывной чередой. Король считался в родстве с бесчисленными представителями знати как французской, так и других европейских стран.
     
     
      БРИЛЛИАНТОВЫЕ ПОДВЕСКИ КОРОЛЕВЫ
     
      Помните, д'Артаньян совершает трудное и полное опасных приключений путешествие из Парижа в Лондон, чтобы привезти королеве бриллиантовые подвески. Это путешествие осложнялось тем, что кардинал Ришелье запретил капитанам судов выходить в море без особого разрешения.
      Д'Артаньяну надлежало не только тайно получить подвески у герцога Букингемского, но и успеть вернуться в Париж так, чтобы королева могла показаться с подвесками на балу в ратуше.
      Как мы уже говорили, подлинный исторический д'Артаньян приехал в Париж лишь через 15 лет после описанных событий и, естественно, не мог пережить подобного приключения. Однако сам факт не выдуман Дюма. Анна Австрийская действительно подарила английскому герцогу драгоценности, которые кардинал Ришелье поручил выкрасть своей шпионке, некоей миледи Винтер. Букингем вовремя узнал об этом и отослал подарок в Париж. Чтобы сохранить дело в тайне, он (а не Ришелье) запретил кораблям в течение определенного срока покидать английские гавани.
      Миледи Винтер, стало быть, тоже не совсем выдумана писателем. Правда, она была уже не молода и не так красива, как в романе, и не имела отношения к фанатику Фельтену, убившему герцога, но тем не менее женщина с таким именем существовала.
      В XVII веке украшать себя драгоценностями было настолько модно, что не только дамы, но даже храбрые мушкетеры носили ожерелья, браслеты и серьги. Несомненно, что в те редкие дни, когда неунывающий д'Артаньян не был стеснен в средствах, он тоже носил серьги и ожерелье, а может быть, даже два: одно на шее, другое — на шляпе.
      Богатые вельможи щеголяли в одеждах, сплошь покрытых драгоценными камнями. Известно, например, что во время крестин королевского наследника, будущего Людовика XIII, в 1606 году на короле Генрихе IV было тридцать две тысячи жемчужин и три тысячи бриллиантов, а на маршале Бассомпьере — пятьдесят фунтов жемчуга. На герцоге Букингемском был костюм, усеянный бриллиантами на полмиллиона франков.
      Многим дворянам приобретать драгоценности было не по средствам, и они из тщеславия приказывали художникам изображать на своих портретах множество бриллиантов.
      Д'Артаньян успел прискакать в парижскую ратушу, когда бал только начинался, и вручил королеве ее подвески. Дюма пишет, что за услугу королева подарила д'Артаньяну кольцо и разрешила в качестве особой награды отличившемуся дворянину поцеловать свою руку.
      То, что подлинный д'Артаньян пользовался милостью Анны Австрийской, подтверждают и современники. Он не только в романе, но и в жизни, вероятно, не раз получал от нее подарки. Но то, что королева протянула гасконскому дворянину руку для поцелуя, представляется весьма сомнительным. Анна Австрийская выросла в Мадриде и до самой своей смерти оставалась верна испанскому этикету. В Испании прикосновение к священной особе королевы считалось преступлением, и за него полагалась смертная казнь.
      Из истории известен один случай, когда некий вельможа освободил от стремени ногу королевы, упавшей с лошади. Хотя он спас королеву от смерти, ему пришлось бежать из страны, спасаясь от обвинения в оскорблении королевской семьи.
     
     
      КОРОЛЕВСКАЯ КАРЕТА
     
      «В полночь раздались громкие крики,— пишет Дюма.—Это король ехал по улицам, ведущим от Лувра к ратуше; они были ярко освещены цветными фонарями».
      Король, очевидно, ехал на бал в карете. В те годы карета еще была новшеством. Тяжелый деревянный кузов, похожий на огромный неуклюжий ящик, подвешивался на ремнях к специальным выступам, укрепленным на осях колес. Это было огромное сооружение, целая комната из дерева и кожи, легко вмещавшая восемь человек. Такова была и карета, которую поджидали мушкетеры, когда она неслась по предместью Сент-Анту- ан с госпожой Бонасье. По обычаю того времени карета была украшена огромными медными гвоздями и занавесями генуэзского бархата.
      Карета короля не отличалась от других по конструкции, но была обит,а позолоченной кожей, кузов и колеса покрыты затейливой резьбой, а сбруя отделана эмалью и чеканными серебряными бляшками. В карету попарно впрягали шесть, восемь, десять лошадей.
      Козел еще не было, и кучер сидел верхом на одной из лошадей. Сзади на особом выступе, запятках, тряслись два рослых лакея в ливреях с вышитыми королевскими гербами.
      Кареты в XVII веке не имели еще так называемого поворотного круга. Поэтому, прежде чем повернуть, карета описывала огромную дугу. Рессор тоже не было, и на каждой рытвине седока больно встряхивало. Когда же лошади пускались рысью, у пассажиров начиналась морская болезнь, как в сильный шторм. Кареты служили не столько для путешествий, сколько для парадных выездов. На бал в них приезжали лишь король и самые знатные гости. Дамы и господа рангом пониже прибывали в портшезах, небольших носилках-будочках, в которых на мягком, обитом шелком сиденье восседал пассажир. Портшез поднимали и несли двое слуг.
     
     
      БАЛ В РАТУШЕ
     
      «На следующий день весь Париж только и говорил, что о бале, который городские старшины давали в честь короля и королевы».
      Ратуша — это здание городского самоуправления. В средние века в ратушах обычно собирались выборные и городские старшины, вершившие дела города.
      В отличие от ратуш других средневековых городов парижская ратуша была не городским советом, а лишь местом, где парижские купцы обсуждали свои дела, устанавливали цены, совершали сделки. Власть в городе принадлежала королю и назначенным им чиновникам.
      Отдавая должное парижским толстосумам, король, королева и весь королевский двор снисходили до посещения бала в ратуше. Польщенные купцы не стеснялись в расходах. Это очень нравилось королю, жадному до развлечений, но стесненному в деньгах.
      Здание парижской ратуши за несколько веков своей истории много раз перестраивалось. Незадолго до приезда д'Артаньяна в Париж к ней был пристроен обширный зал, тот самый, в котором давался описанный в романе бал.
      Ратуша стояла на Гревской площади. Эта площадь примыкала к берегу Сены. Сюда к десяткам небольших пристаней прибывали купеческие суда. Каждая пристань имела свою «специальность»: к одной причаливали барки с овощами, к другой — шаланды с рыбой, к третьей — с мясом. Была пристань «суконная», «шелковая» и другие.
      У причалов располагались склады товаров, а на самой площади шли ряды деревянных навесов, где эти товары выставляли для продажи.
      Под одним из навесов был установлен эшафот, ибо главная торговая площадь обычно была и местом свершения смертных приговоров. В дни казни собирались несметные толпы. Горожане приходили за много часов с женами, домочадцами, детьми, чтобы занять место поближе к палачу и ничего не пропустить в жутком, кровавом зрелище.
     
     
      МЕРЛЕЗОНСКИЙ БАЛЕТ
     
      На балу в ратуше гости танцуют мерлезонский балет. Для нас балет — это особый вид театрального искусства. Но в XVII веке балетом называлось нечто среднее между современной игрой в шарады и маскарадом. Это была пантомима с музыкой и отдельными танцевальными номерами. Исполняли ее одетые в маскарадные костюмы придворные кавалеры и дамы.
      Впервые профессиональных актеров ввел в балет композитор Сюлли. Произошло это значительно позже событий, описанных Дюма.
      Любопытно, что первые актеры должны были надевать одинаковые с придворными костюмы и не снимать маски, чтобы актеров, удостоенных чести быть приглашенными ко двору, нельзя было отличить от остальных участников празднества.
      В романе король представлен ловким танцором. На самом деле Людовик XIII танцевал плохо и танцев не любил, в отличие от своего сына Людовика XIV, который ежедневно брал уроки танцев с самого детства и до глубокой старости.
     
     
      ПАРАДНЫЙ КОСТЮМ
     
      Парадные туалеты XVII века придавали гостям вид чопорный, важный и пышный.
      Сверху до талии женщина была похожа на рюмку — так стягивал ее корсет на металлических планках. Юбка же напоминала колокол. Чтобы сделать ее по возможности шире, вокруг бедер подвязывали круглую подушку, с которой спускался проволочный каркас. На него, как на абажур, натягивали материю. Надеть это платье можно было только с помощью двух человек. Воротники тоже делали на каркасе. У некоторых дам стоячий воротник поднимался до темени, так что повернуть голову было совершенно невозможно.
      Одежды отличались необычайным разнообразием красок. Оттенков было так много, что приходилось каждому давать особое, иногда диковинное название: «веселая вдова», «больной испанец», «отравленная обезьяна».
      Дамы старались одеваться как можно ярче. В юбке из темной плотной ткани делали спе'реди широкий вырез, сквозь который
      виднелось еще несколько юбок других цветов. Рукава на плечах и выше локтя имели форму буфов с прорезями. Сквозь прорези выглядывала яркая цветная подкладка. Эта мода была в большой мере обязана своим рождением королеве Анне Австрийской. Королева считала свои руки «самыми прелестными во всей Франции» и стремилась оттенить их форму с помощью буфов.
      Дюма описывает королеву совершенной красавицей. На самом деле она вовсе не была красива, у нее был большой мясистый нос, толстая нижняя губа и слабо очерченный подбородок. К тому же, возлежа в кровати до середины дня и вкушая ежедневно четыре плотные королевские трапезы, королева очень рано начала толстеть.
      Особое внимание дамы уделяли прическам. Прически были сложны и причудливы. Для того, чтобы волосы сохраняли нужную форму, голову обливали топленым бараньим салом. Застывая, оно скрепляло прическу, и расчесать такие волосы было весьма трудно. К тому же в них кишели насекомые. В тяжелых туалетах чесаться было неудобно, и дамы под платьями носили небольшие коробочки с клеем — «блохоловки».
      Мужской парадный костюм состоял из коротких штанов и камзола. Под коленями штаны завершались пышными подвязками с лентами, бантами, кружевом. Во времена дАртаньяна длинный камзол стал вытесняться коротким.
      Застегивали камзол на верхние пуговицы. На бал мужчины являлись в цветных шелковых чулках и белых атласных башмаках с красными каблуками. Многие пожилые люди по старой моде украшали свое платье гофрированными воротниками, известными под прозвищем «мельничные жернова». Это твердое накрахмаленное сооружение и впрямь напоминало жернов, надетый на шею. Иногда оно было так велико, что при еде приходилось пользоваться ложками со специально удлиненными черенками — иначе трудно было дотянуться до собственного рта.
     
     
      «КОРОЛЕВСКИЙ БУЛЬОН»
     
      Дюма лишь упоминает о том, что в одной из комнат был приготовлен буфет. Но пира, завершавшего бал, он не описывает.
      В помещение, где были накрыты столы, входили строго по знатности. Места за столом также занимали согласно чину.
      Сервировка стола считалась сложным и важным искусством. Целые трактаты посвящались тому, как накрывать стол, как подвязывать салфетки, из какой посуды есть, какие блюда и когда подавать, как рассаживать гостей на больших и малых приемах.
      Кушаний были десятки. И в то время, как французский крестьянин голодал, придворные лакомились «королевским бульоном». Для приготовления трех чашек такого бульона требовалось шестьдесят фунтов мяса. Особое искусство требовалось для изготовления паштетов с живыми птицами, которые разлетались по комнате, когда паштет разрезали на блюде.
      Какое значение придавалось кухне и еде, можно судить хотя бы по тому, что знаменитый повар Ватель покончил с собой, узнав, что к королевскому столу не была вовремя доставлена рыба.
      Просто трудно себе представить, сколь много вмещали желудки людей той эпохи. Вот, например, что однажды съел король Людовик XIV: четыре тарелки супа, целого фазана, куропатку, тарелку салата, два куска ветчины, овощи и варенье.
      Жидкие блюда ели обычно из общих мисок ложками, а мясо или салат — руками. Вилки, распространенные в Италии уже в XVI веке, в остальной Европе вошли в быт лишь во второй половине XVII столетия. Поэтому в тогдашних правилах хорошего тона говорилось, что кавалеры не должны облизывать руки во время еды, плевать в тарелку и сморкаться в скатерть.
      Последнее правило, впрочем, не означало, что надо иметь носовые платки. Роскошные платки, подобные тому, какой носил с собой Арамис, имела каждая дама, но ими только обмахивались.
     
     
      СУДЬБА ИСТОРИЧЕСКОГО Д'АРТАНЬЯНА
     
      Д'Артаньян и Порто вместе воевали во Франции до конца 1642 года, когда умер кардинал Ришелье, много лет полновластно управлявший Францией. Весной 1643 года умер и король Людовик XIII. После траура был проведен новый набор в мушкетеры,
      и в число счастливцев попал гвардеец Порто. Д'Артаньян оставался в роте Дезэсара. Ему было 23 года, но он имел репутацию столь ловкого и надежного человека, что его послали сопровождать мушкетера Арамица в Англию, где произошла революция.
      Арамиц имел какое-то секретное поручение от изгнанной из Англии королевской семьи. Д'Артаньян оказался в курсе слишком многих тайн, что было нежелательно экс-королеве.
      Однажды вечером на Улице Скверных мальчишек позади Люксембургского дворца на него напали семеро наемных убийц. Д'Артаньян принял неравный и безнадежный бой. Он был дважды ранен, но продолжал сопротивляться, когда на помощь подоспела группа мушкетеров. Все семеро бандитов нашли себе могилу на Улице Скверных мальчишек, двое мушкетеров были ранены, а один убит. Убитого звали Арман де Силлек д'Атос д'Отевиль. Атоса похоронили 22 декабря 1643 года.
      1644 год принес д'Артаньяну славу героя войны с Фландрией. Казалось, он заколдован: плащ продырявлен, шляпа пробита, а сам всегда невредим.
      1 ноября 1644 года Шарль де Батц Кастельморо д'Артаньян становится мушкетером. Недолго пришлось ему носить новую, только что введенную красивую голубую форму. Первому министру кардиналу Мазарини нужен человек испытанной смелости, сообразительный, ловкий, верный, способный держать язык за зубами в любых обстоятельствах. Выбор падает на д'Артаньяна.
      Дюма погрешил против истины, изобразив своего героя чуть ли не противником министра. Напротив, д'Артаньян был самым преданным из курьеров Мазарини и выполнял самые деликатные поручения в разных концах Франции.
      Поэтому в 1647 году, когда Мазарини распустил отряд мушкетеров, считая его ненадежным, он оставил при' себе д'Артаньяна.
      Курьер кардинала продолжал скакать по дорогам Франции, мечтая о патенте на должность лейтенанта в любом из французских полков, Мазарини обещал своему любимцу этот чин, но выполнять обещание не торопился.
      В 1651 году Мазарини вынужден был тайно бежать из страны. Против него поднялась и знать, и простонародье, кардинал был объявлен вне закона и лишен всего своего достояния. Сопровождал бывшего кардинала в германский городок Брюль его курьер д'Артаньян, сохранивший, несмотря на крушение своих надежд, верность опальному повелителю Франции.
      Но в 1652 году король Людовик XIV неожиданно призывает Мазарини в Париж. Вместе с кардиналом в столицу въезжает и лейтенант д'Артаньян.
      Начинается быстрый подъем вчерашнего гасконского юноши по лестнице чинов и почестей. Он проникает в мятежный город Бордо под видом нищего; убеждает гарнизон сдаться и получает за это почетную должность «привратник Тюильрийского дворца». В костюме иезуитского священника выполняет какое-то таинственное поручение в Англии и получает доходное звание «смотритель королевского птичьего двора».
      Во Фландрии испанцы осадили город Ардре. Необходимо было предупредить окруженный гарнизон, что ему на выручку спешит подкрепление. Это вызвался сделать д'Артаньян. Переодевшись продавцом табака, отважный мушкетер проник в город. При возвращении испанцы схватили его и приговорили к смерти. В ночь перед казнью д'Артаньяну удалось бежать.
      После этого подвига король назначил смелого воина командиром вновь созданного отряда мушкетеров. Он командует отрядом в 300 человек, одетых в серую с серебром форму.
      Поседевший в битвах солдат получил чин полковника и звание — «начальник королевской псарни».
      24 апреля 1673 года д'Артаньян совершил свой последний подвиг. Французские войска штурмовали голландский город Маастрихт. Защитники осажденной крепости предприняли отчаянную вылазку. Находившийся поблизости д'Артаньян бросился на помощь товарищам. Голландцы были обращены в бегство, но французы потеряли около ста мушкетеров. Среди них был и полковник граф Шарль де Батц Кастельморо д'Артаньян.
      На одной из площадей Парижа на высоком постаменте стоит бронзовая фигура человека в ботфортах.
      Из-под широкополой шляпы высокомерно глядят на поток модных автомобилей чуть прищуренные глаза. Губы решительно сжаты, рука уверенно легла на эфес шпаги.
      Это памятник д'Артаньяну, не придворному Шарлю де Батцу д'Артаньян, чье имя часто упоминается в документах и письмах его современников, а литературному персонажу, герою Дюма.
      И никто не удивляется, встречая бронзового д'Артаньяна на площади современного города. Это старый знакомый, и многие, проходя мимо, вежливо приподнимают шляпы.
     
     
      В МОСКВУ С ТАНЕЙ ЛАРИНОЙ
     
      Отгремели выстрелы на Сенатской площади. Пять декабристов были повешены, сотни — наполнили кандальным звоном темные штольни сибирских рудников. Началось царствование жестокого и злобного самодура Николая I. Страна превратилась в огромную казарму «Все идет в ней, как в военном училище, с той только разницей, что ученик не оканчивает его до самой смерти»,— писал современник. Об этой эпохе рассказывали многие русские писатели. Но один из самых совершенных портретов эпохи — бессмертный «Евгений Онегин». В. Г. Белинский назвал роман энциклопедией русской жизни. Особое место в этой энциклопедии занимает Москва.
      Как часто в горестной разлуке, В моей блуждающей судьбе, Москва, я думал о тебе! Москва... Как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!
      Мы уже побывали в Москве XVI века. Пушкинская Москва была совсем иной, чем при Иване Грозном. Пожар 1812 года почти начисто уничтожил древний город: новая Москва возникла из пепла и мало походила на прежнюю.
      И вот в этот город отправляются старушка Ларина и ее дочь. Помните, как хлопотливо собирались они в дорогу? Сколько было надежд, опасений, разговоров!
      Но все это уже позади, и возок Лариных несется Петербургским трактом. Не раз езживал по нему сам Пушкин. Ларинский возок останавливается в Харитоньевском переулке, в том самом переулке, где прошло детство Пушкина. А потом попадает Таня и в театр, столь любимый поэтом, и в Дворянское собрание, шум балов которого был тоже знаком Пушкину...
      Однако вернемся к тому дню, когда возок Лариной въезжал в город по Петербургскому тракту.
     
     
      ВОЗОК ТАТЬЯНЫ
     
      В ту пору на больших дорогах через каждые тридцать-сорок верст стояли бревенчатые избы.
      Назывались они «почтовые станции». Почта того времени перевозила не только письма, но к людей. Звеня бубенцами, к станции подъезжали почтовые тройки. Ямщики здесь меняли усталых лошадей. Расстояние от станции до станции называлось «прогоном». Пока на станции перепрягали лошадей, ямщик и путники успевали отогреться и наскоро закусить. Затем они мчались дальше. Это называлось «ездить на почтовых».
      Езда на почтовых стоила дорого. За каждый прогон с пассажира взимали деньги. Люди, не имевшие особенно срочных дел и лишних денег, ездили «на обывательских», тащились на паре или тройке крестьянских лошадок, не меняя их всю дорогу.
      Если на обыкновенных деревенских санях укрепить нечто вроде большой корзины и покрыть ее брезентом или кожей, это и будет возок. Возки исстари употреблялись на Руси и получили название «боярских». По красоте они, конечно, не могли сравниться с богато разукрашенными каретами, не было на них ни сидений, ни рессор. Зато были они намного прочнее и дешевле.
      Рессоры заменяла огромная перина, которую стелили в низ возка. Пять-шесть подушек служили сиденьями. А бесконечные шубы, одеяла, платки, шарфы, в которых буквально утопал пассажир, спасали от холода. '
      В ногах обычно находился емкий «погребец» с провизией, ибо не при каждой станции был трактир, да и неизвестно было, когда до него доедешь. На крыше возка укрепляли чемоданы и баулы с пожиткамц.
      Неказист был с виду возок, зато надежный и теплый, что в дороге намного важнее бархатных обивок и золотых украшений.
      Кучер в огромном толстом зипуне, который за несколько столетий превратился из нижней одежды в верхнюю, сидел на передке саней, ветер и снег хлестал ему в лицо. К его широкому кожаному кушаку сзади прикреплялись особые «дорожные» часы.
      Так ехала Ларина, «боясь прогонов дорогих».
      Путь тянулся бесконечно долго. То и дело приходилось делать длительные остановки, чтобы дать отдых лошадям.
     
     
      ПЕТЕРБУРГСКИЙ ТРАКТ
     
      Петербургский тракт, по которому тащился возок Татьяны, был одним из первых замощен булыжником. Это произошло лишь за десять лет до поездки Татьяны в Москву.
      Вдоль тракта на десятки верст тянулся заснеженный лес. Лишь изредка попадались полунищие деревеньки или покрытые снегом поля. Около самой Москвы лес незаметно сменялся парком.
      Там, где сегодня высится бетонная чаша стадиона «Динамо» и стоят многоэтажные дома, в ту пору росли вековые дубы и между ними только начали разбивать первые аллеи.
      Пушкин называет этот парк «дубравой»:
      Вот, окружен своей дубравой, Петровский замок. Мрачно он Недавнею гордится славой. Напрасно ждал Наполеон, Последним счастьем упоенный, Москвы коленопреклоненной С ключами старого Кремля...
      «Замком» поэт именует сохранившуюся до наших дней постройку из красного кирпича и белого камня. Вернее, это был не замок, а «путевой дворец» русских царей.
      Даже в царской карете путешествие из Петербурга в Москву по ухабистой дороге было очень утомительно.
      Перед самой Москвой царь и его свита сутки отдыхали в специально построенном дво'рце. Лишь на следующий день подавали другую раззолоченную парадную карету и царь с конвоем, знаменами и барабанным боем совершал свой въезд в город. Случалось это не чаще двух-трех раз в год, а бывало, что и по нескольку лет цари не посещали «первопрестольную столицу». Все это время десятки зал путевого дворца пустовали.
      Дворец назывался Петровским не по имени Петра I, а по названию Петровского монастыря, у которого была куплена земля для постройки дворца.
      Дворец построен по проекту зодчего Казакова. Архитектор впервые попытался создать что-то в «русском духе». Для XVIII века это была очень смелая затея. Пушкин называет дворец «замком», потому что стиль ограды и башен вовсе не дворцовый, а скорее напоминает средневековую крепость или русский монастырь. Как замок, он окружен стенами и башнями; как монастырь, построен из красного кирпича и белого камня. Разумеется, ника
      кого оборонительно го значения эти архитектурные забавы не имели. В 1812 году в Петровском дворце спасался от пожара Наполеон. Императору было уже не до ключей от Кремля. Москва была объята пламенем, и французам уже приходилось думать о собственной судьбе; стало ясно, что удержать опустошенную, безлюдную, лишенную запасов продовольствия русскую столицу им не удастся.
     
     
      «СТОЛПЫ ЗАСТАВЫ»
     
      Пошел! Уже столпы заставы Белеют; вот уж по Тверской Возок несется чрез ухабы, Мелькают мимо будки, бабы, Мальчишки, лавки, фонари, Дворцы, сады, монастыри, Бухарцы, сани, огороды, Купцы, лачужки, мужики. Бульвары, башни, казаки, Аптеки, магазины моды, Балкоиы, львы на воротах И стаи галок на крестах...
      В середине XVIII века Москва была окружена кольцом земляного вала, по гребню которого день и ночь размеренно ходила стража.
      Строили вал не полководцы, ожидая нападения неприятеля, а бородатые московские толстосумы, торговавшие водкой. Право на такую торговлю «откупалось» за крупные суммы у государства, и поэтому купцов звали «откупщиками». В городе водка стоила дорого, и, чтобы никто не привозил беспошлинно дешевый самогон и другие товары, купцы огородили валом всю Москву.
      Въехать в город можно было только через одну из застав. Около каждой стоял полосатый шлагбаум и дежурили стражники. Во времена Николая I, когда служба в армии длилась двадцать пять лет, на заставах караульными были солдаты, по возрасту и здоровью уже непригод-
      ные для строя. Этих солдат называли в те времена «инвалидами».
      Самой оживленной заставой Москвы была Тверская. Через нее шла дорога в тогдашнюю столицу — Петербург. На Тверской заставе шлагбаум был укреплен между двумя столбами из белого камня — их-то Пушкин и называет «столпы заставы».
      Сразу за «столпами» начиналась просторная площадь с величественной аркой посредине. Это были «Триумфальные ворота», воздвигнутые в память победы над Наполеоном. Шестерка вздыбленных чугунных коней на арке, с колесницей крылатой богини победы была обращена в сторону Петербурга.
      Когда Татьяна проезжала «столпы заставы», Триумфальная арка еще стояла в лесах. Она была в основном уже построена, но на ней предстояло установить отлитые из чугуна изображения гениев славы и военных трофеев.
     
     
      ПО ТВЕРСКОЙ
     
      Триумфальная арка стояла на том месте, где сейчас площадь Белорусского вокзала, а Тверской называлась улица Горького. Только делилась она на две части: от Триумфальной арки до Триумфальной площади (ныне площадь Маяковского) называлась Тверской-Ямской, а дальше до Охотного ряда — просто Тверской.
      Ямской она называлась потому, что жили на ней ямщики, возившие пассажиров из Петербурга в Москву и обратно на почтовых. Ямской промысел считался прибыльным, но требующим исключительной физической выносливости. Ямщики жили в одинаковых, как мы бы сказали, стандартных каменных домиках, вытянутых вдоль улицы правильной линией. Улица была всегда запружена лошадьми, санями и всяким извозчичьим скарбом. «Нестись» по Тверской было не так-то просто.
      Никаких правил движения тогда не существовало, любой воз мог становиться, как ему угодно.
      «На чем основано право возов становиться поперек улицы и загораживать ее, когда улица есть земля городская, и пользование ею принадлежит всем обывателям города, а не тому или другому лицу, хотя бы он был извозчик или лавочник?» — спрашивал современник. По всей вероятности, право это и было основано на том, что «земля городская и пользование ею принадлежит всем», а, стало быть, каждый имеет право становиться, как вздумается.
      Не только проехать, но даже пройти по Тверской- Ямской было нелегко. Пешеход рисковал наткнуться на ведра, кадки, мешки, корыта с овсом для лошадей, которые стояли прямо на тротуарах. Здесь же паслись несметные полчища гусей и уток. И, разумеется, нечистоты выливались прямо на улицу — кто же станет выливать на своем дворе?
      Татьяна ехала зимой, когда не всякий хозяин оставит свою лошадь на улице. И возок ее мог беспрепятственно нестись по Тверской.
     
     
      «МЕЛЬКАЮТ МИМО...»
     
      Улица внезапно переходила в площадь настолько грязную, что в дождь и оттепель перебраться с одной ее стороны на другую можно было только на извозчике. Площадь называлась Триумфальной.
      В XVIII веке здесь проходила граница Москвы. В честь полтавской победы над шведами в 1709 году при въезде в город была поставлена деревянная триумфальная арка. Впоследствии на этом месте ставились деревянные триумфальные арки по случаю коронации. Каждый новый русский царь короновался в кремлевском соборе, для чего торжественно приезжал из Петербурга в Москву.
      В конце XVIII века Москва разрослась. Ставший ненужным земляной вал срыли, а ветхую арку разобрали. Однако площадь по-прежнему называлась Триумфальной.
      Посреди Триумфальной площади был невысокий, выложенный камнем бассейн. К нему всегда тянулась длинная вереница саней.
      Здесь ИЗЕОЗЧИКИ поили коней. Пока простаивали в очереди, извозчик успевал, не слезая с воза, постричься у бродячего цирюльника или подбить сапоги у бродячего сапожника.
      С водой в Москве было сложно. Водопровод, проведенный еще при Екатерине, забирал близ села Мытищи 300 ООО ведер воды, но до города доходила всего лишь '/в часть, как правило, сильно загрязненная. Вода шла самотеком до Сокольников, где были установлены между 1826 и 1835 годом паровые машины Уатта, которые приводили в действие насос. Вода по трубам шла к старинной Сухаревой. башне, где стоял чугунный бассейн на 5000 ведер. Отсюда вода направлялась к семи городским фонтанам. И по домам ее развозили водовозы в бочках.
      На углу Триумфальной площади стояло небольшое здание, окрашенное полосами белого и черного цвета. Это была будка — жилище будочника. Такие будки стояли на многих московских перекрестках. Всего на Тверской было 24 будки.
      Будочник — блюститель порядка в пушкинской Москве. Для устрашения обывателей он был вооружен средневековой алебардой, пригодной разве только для рубки капусты. Грязные, небритые, мрачные будочники были посмешищем москвичей. Их неряшливость, нерадивость и пристрастие к «физическому порицанию», как тогда вежливо называли мордобой, были притчей во языцех.
      За Триумфальной площадью начиналась Тверская улица. Она была уже не такая широкая и не такая прямая, как Тверская-Ямская. Один дом выбегал на несколько шагов вперед будто для того, чтобы посмотреть, что делается на улице; другой, точно смущаясь своей неприглядности, отодвигался назад. Между двумя богатыми каменными домами неожиданно приютился ветхий деревянный домишко. Он давно бы развалился, не поддержи его соседи с обеих сторон. Рядом с великолепным дворцом — грязная харчевня. Тут же церковь, а около нее бойкая торговля брагой.
      Москва застраивалась без какого бы то ни было единого плана, противореча всем правилам архитектуры. Кто где хотел, там и строил. Только после пожара 1812 года была сделана попытка перестроить Москву по плану. Был создан центр города из трех площадей: Театральной, Лубянской и Красной. Центральной улицей стала Тверская.
      Когда-то в древности, во времена купца Калашникова, эта улица называлась Царской. По ней торжественно въезжали иноземные послы. Это была первая улица города, вымощенная белым камнем. Улица переходила в дорогу на Тверь и постепенно получила название Тверской. В пословице тех времен говорилось: Тверь — в Москву дверь. При Петре Тверь оказалась на кратчайшем пути между старой и новой столицей, и тверская дорога превратилась в Петербургский тракт. Сейчас Тверь переименована в Калинин, а Петербургский тракт стал Ленинградским шоссе.
     
     
      «ФОНАРИ»
     
      На покосившихся и подгнивших деревянных столбах вдоль улицы стояли квадратные фонари. По вечерам на них «замечательно тускло» горели четырехфитильные светильники на конопляном масле. Долгие годы старики-фонарщики из отставных солдат воровали масло и съедали его с кашей.
      Попробовали было заменить конопляное масло спиртом. И горит он лучше и свет от него ярче. Когда мысль эта возникла в голове тогдашних администраторов, вместе с ней явилось небезосновательное предположение, что солдаты спирт будуть пить, а не освещать им улицы. Тогда один смышленый чиновник предложил добавить в спирт пахучий и отвратительный состав. Для пробы вызвали к генералу самого что ни на есть пропойцу фонарщика и предложили ему выпить стаканчик. Тот выпил, глазом не моргнув.
      — Ну что? — спросил генерал.
      — Ничего, ваше превосходительство, крепконько, а пить можно.
      После этого решили не вводить новшеств. Ограничились тем, что по предложению того же смышленого чиновника в конопляное масло стали добавлять скипидар.
     
     
      ДВОРЦЫ, САДЫ»
     
      На Тверской улице расположились дворцы русской знати. Среди богатых московских усадеб выделялся своим великолепием дворец графа Разумовского, перестроенный в 1814 году.
      Вместе с парком, каретными сараями, кухнями и погребами дворец занимал больше места, чем целая городская площадь. Во всех дворцах в сторону улицы выходила парадная анфилада, служившая для приема гостей.
      Десятки дворников, поваров, кучеров, конюхов, горничных, лакеев обслуживали графа. Все это была крепостная дворня — крестьяне из многочисленных сел и деревень, принадлежавших Разумовским.
      Во дворце все делалось руками- крепостных. Крепостные столяры изготовляли удивительную по красоте и прочности мебель. Крепостные мастера-драпировщики украшали великолепными занавесями окна. Картины и портреты писали крепостные живописцы. На балах играл оркестр крепостных музыкантов.
      С Тверской улицы во двор усадьбы Разумовского вели двое ворот. На них застыли изваяния животных, похожих на львов.
      Двор усадьбы имел форму подковы. Кареты вереницей въезжали в одни ворота, останавливались у подъезда, а затем, описав плавный полукруг, выезжали через вторые.
      Дворец получил большую известность во второй половине века. Сюда в 1831 году переехал знаменитый Английский клуб. И дворец Разумовского и львы на его воротах сохранились. Теперь в этом здании помещается Музей Революции.
      Москва в те времена вообще мало была похожа на город. Трех- и четырехэтажных домов почти не было, в основном московские дворяне строили одноэтажные и двухэтажные городские усадьбы.
      При каждом особняке-дворце был разбит сад, что еще больше роднило их с помещичьими усадьбами. Таких садов на Тверской было несколько десятков.
      Во времена Онегина крепостное хозяйство заметно приходило в упадок, и оскудевшие потомки некогда звонких фамилий начали распродавать собственные усадьбы и перебираться в жилища поскромней.
      «Ныне в присмиревшей Москве,— пишет Пушкин,— огромные боярские дома стоят печально между широким двором, заросшим травой, и садом запущенным и одичалым. Под вызолоченным гербом торчит вывеска портного, который платит хозяину 30 рублей в месяц за квартиру; великолепный бельэтаж нанят мадамой для пансиона — и то славу богу. На всех воротах прибито объявление, что «дом продается и отдается внаймы», и никто его не покупает и не занимает». В другом месте Пушкин пишет: «купечество богатеет и начинает селиться в палатах, покидаемых дворянством».
      Новые обитатели украшали дворцы грубо намалеванными вывесками. На них красовались имена модных французских портных, парикмахеров, рестораторов.
      Мало кто в нашей стране не знает знаменитого памятника Пушкину в Москве, Прославленная статуя воздвигнута посреди одной из самых красивых столичных площадей, носящей имя поэта. Во времена Онегина большую часть этой площади занимали постройки Страстного женского монастыря, огороженные глухой стеной красного кирпича.
      Монастырь был построен в 1614 году вскоре после изгнания поляков из Москвы. В ту пору здесь, на безлюдной окраине русской столицы, был окруженный дремучим бором холм. Монастырь был построен как форпост, охранявший тверскую дорогу. Монастырь этот прославился тем, что в 1812 году с его башни первой раздался колокольный звон после отступления французов из сожженного города.
      Из-за стены поднималось величественное здание старинного собора с пятью куполами лазоревого цвета. Кирпичные стены собора покрывало тонкое кружево из резного белого камня. Позолоченные кресты сияли в лучах скупого зимнего солнца.
      Хотя среди других московских монастырей Страстной и считался небогатым, его обширное хозяйство давало немалые доходы. Благочестивые сестры-монахини содержали мельницу, торговали лесом и сдавали собственные дома в наем. Страстной монастырь был самым крупным, но не единственным монастырем на Тверской улице, всего их здесь было пять.
     
     
      «САНИ, МУЖИКИ»
     
      Любых размеров и фасонов сани попадались на Тверской улице на каждом шагу. На одних, легких и изящных, запряженных огневым рысаком, спешил с визитом богатый щеголь. На других — ямщик в шапке с павлиньим пером везет на тройке важного чиновника из Петербурга. В третьих ломовой извозчик перевозит сверкающий брус льда, который аккуратно выпилили на Москве-реке. А навстречу тащатся сани с огромной липовой кадкой. В ней развозят воду по московским домам.
      Под словом «мужики» разумели не только крестьян и дворовую челядь, но и сапожников, каретников, разносчиков рыбы, мясников с деревянными лотками на голове и огромными ножами у пояса.
      Многие из них были крепостные, которых помещики отпускали в город на оброк. В городе они занимались ремеслом, но, оставаясь собственностью барина, должны были высылать ему большую часть своего заработка.
      Помещик мог в любое время отозвать мастера из Москвы в деревню и заставить его возить навоз, чистить конюшни или работать на скотном дворе.
     
     
      «БУЛЬВАРЫ»
     
      В конце XVI века вокруг Москвы был построен Белый город — кольцо каменных стен. Через сто лет эти укрепления
      оказались посреди разросшегося города, а в XVIII веке их снесли. На месте снесенных укреплений разбили первые в Москве бульвары.
      Один из таких бульваров — Тверской — находился против Страстного монастыря, площадь между ними называлась Страстной. По существу, это была широкая улица, с двух сторон обсаженная молоденькими березками, но в 1812 году часть из них сгорела, а другая была вырублена французами. После пожара Москвы на Тверском бульваре посадили липы.
      Бульвар был любимым местом прогулок дворянской молодежи. В полдень сюда съезжалось все высшее общество Москвы. Здесь можно было узнать последнюю новость, последнюю моду, всех увидать и себя показать. Барышням гулять без сопровождения ливрейного лакея считалось неприличным.
      Посреди бульвара стоял деревянный павильон причудливой архитектуры — «Арабская кондитерская», а у входа зиму и лето висела надпись: «По траве не ходить, собак не водить, цветов не рвать». Впрочем, цветов здесь годами не сажали, траву вытаптывали, а бездомные собаки свободно разгуливали по Тверскому бульвару.
      Возок, миновав Страстную площадь, оказался против большого дома с заколоченными окнами. Здесь в декабре 1826 года Москва прощалась с женой декабриста княгиней Марией Волконской. Она была одна из первых жен декабристов, которые добровольно поехали за своими мужьями в Сибирь. Николай считал, что жены декабристов должны смотреть на своих мужей как на преступников и злодеев. Когда же вместо этого они пожела
      ли поехать вслед за мужьями, им были поставлены чудовищные условия. Они не имели права вернуться в Россию раньше смерти мужа, не имели права брать с собой детей. Они лишались всех дворянских привилегий и становились женами каторжников. Несмотря на это, десятки женщин поехали в Сибирь.
      Можно себе представить, с какими чувствами приходили друзья прощаться с Ма!рией Волконской. Опальный поэт, за каждым шагом которого следила полиция, в этот день был, разумеется, тоже здесь.
      «Он был полон самого искреннего восхищения»,— вспоминала впоследствии Мария Волконская. Пушкин принес с собой свое «Послание в Сибирь». Пушкин прочел вслух черновой вариант своего знаменитого стихотворения, а затем тут же на вечере сделал исправления и переписал его набело. Наутро стоявший наготове во дворе возок увез жену декабриста в далекую Сибирь, где томились на каторжных работах ее муж и его свободолюбивые соратники.
      В начале нашего века дом приобрели купцы Елисеевы и перестроили его под самый большой в Москве продовольственный магазин, ныне «Гастроном» № 1. Этот богато украшенный лепниной и позолотой магазин москвичи до сих пор называют Елисеевским.
     
     
      «БАШНИ, КАЗАКИ»
     
      Старая Москва была разделена на двенадцать частей (так тогда именовались районы). В каждой части находилось казарменного типа здание с башней-каланчой, на которой висели большие деревянные шары. «Частный дом» служил одновременно и полицейским участком и пожарным депо.
      Шарами подавали сигналы о пожаре. Цвет и расположение шаров означали размеры бедствия. Если пожар был очень велик, то давали сигнал «сбор всех частей». Тогда, блистая медными касками, скакали сломя голову все двенадцать команд с лестницами, крюками, топорами, бочками, насосами. Московские пожарные ухитрялись вывести коней и запрячь весь пожарный обоз за пять минут. Это требовало удивительной быстроты и слаженности.
      При каланче находились конные посыльные — «казаки». Их рассылали по частям ночью, в туман, когда нужно было передать приказание или донесение.
      Гордостью московских пожарных были холеные, лоснящиеся кони. Каждая пожарная команда имела лошадей особой масти: одна вороных, другая гнедых, третья буланых, четвертая серых в яблоках.
      «Частный дом» на Тверской был выстроен незадолго перед приездом Татьяны в Москву. Он назывался «Гауптвахтой». Нахо-
      дилась Гауптвахта напротив дворца генерал-губернатора Москвы. Дворец был выстроен в XVIII веке из разобранных стен Белого города. У него были столь яркие красные стены, что на их фоне белые колонны казались выточенными из огромных сахарных глыб.
      Теперь в этом здании находится Моссовет, а площадь называется Советской.
      В этом дворце находилась канцелярия и приемная, здесь жил и сам генерал-губернатор. Он самовластно вершил суд и расправу, распоряжался городской казной.
      Москвич не мог шагу ступить, не оказавшись под неусыпным надзором жандармов и губернаторских чиновников. Они следили за тем, чтобы москвичи не читали вольнодумных книг, не отзывались дурно о начальстве или заведенных в России порядках. Губернаторы запрещали студентам носить длинные волосы, предписывали мыться в бане лишь по субботам, приказывали штрафовать тех, кто ел блины в неустановленные дни.
      Окна дворца губернатора выходили на чистовыметенную площадь. Размахивая метлами, здесь по утрам трудилась странная команда: щеголеватый купчик с вьющейся бородкой, небритый молодой человек в шубе с пелериной, немолодой чиновник в засаленной шинели и рваных сапогах. Это пьяные гуляки, нарушители ночной тишины. Ночь они провели, как тогда говорили, «под шарами», а утром отбывали наказание.
      Под «башнями» Пушкин мог подразумевать и не пожарные каланчи. От дворца генерал-губернатора открывалась панорама всего Кремля. Сейчас многоэтажные дома закрывают нам вид на Кремль, и с Советской площади можно увидеть только здание Исторического, музея. В XIX веке отсюда Кремль был виден, как на ладони.
      Дом губернатора находился на возвышенности, дальше дорога шла под гору до самого Кремля, малоэтажные постройки спускались вниз по склону, открывая вид на Арсенальную, Никольскую, Сенатскую и Спасскую башни с их причудливыми и нарядными шатрами, которые венчали огромные двуглавые орлы — гербы государства российского.
     
     
      К ХАРИТОНЬЕВСКОМУ ПЕРЕУЛКУ
     
      Татьяна ехала к тетке в Харитоньевский переулок. От улицы Горького к Харитоньевскому переулку, что находится близ московского почтамта, современный москвич поехал бы по бульварному кольцу. Но бульварное кольцо в те времена изобиловало крутыми спусками и грязными рыночными площадями. На углу Неглинной и Кузнецкого моста француз Транкль Яр содержал ресторан. В нем не раз с друзьями обедал Пушкин. А 27 января 1831 года Языков, Вяземский, Баратынский и Пушкин собрались здесь на поминки — скончался поэт Дельвиг, лицейский товарищ и близкий друг Пушкина.
     
     
      «ЛЬВЫ НА ВОРОТАХ И СТАИ ГАЛОК НА КРЕСТАХ»
     
      В нашем представлении «львы на воротах» связаны с Музеем Революции. Львы на воротах дома Разумовского, а впоследствии Английского клуба и в свое время были очень известны.
      Но во времена Пушкина такие львы на воротах стояли и перед другими дворцами, просто до цашего времени они сохранились только на воротах Музея Революции и Дома Ученых на Кропоткинской.
      Кузнецкий мост был аристократическим райбном, здесь строили свои дворцы многие влиятельные вельможи. Позже, когда он стал центром коммерческой жизни Москвы, особняки были снесены, а на их месте построены доходные дома под гостиницы, рестораны и пассажи. Но и сейчас в конце Кузнецкого моста за магазином по улице Дзержинского сохранился особняк тех времен. Это дом военного генерал-губернатора Москвы графа Растопчина. Во дворе дома произошло убийство Верещагина, описанное Толстым в романе «Война и мир». Сейчас на воротах дома стоят чаши, но они были поставлены в 50-х годах прошлого века, до этого на воротах стояли львы. Вполне возможно, именно «львов на воротах» растопчинского дома имел в виду Пушкин.
      На каждой московской площади, даже в глухом переулке блестели позолоченные кресты церквей. Кресты высились и на маленьких маковках покосившихся церквушек, и на гигантских золотых луковицах соборных куполов, и над многочисленными московскими монастырями. В Москве было более полутора тысяч церквей.
      Кресты были излюбленным клубом галок.
     
     
      «ЛАВКИ»
     
      Если мимо Татьяны мелькали «магазины моды», то она ехала по Кузнецкому мосту, то есть от дворца генерал-губернатора возок спустился вниз и свернул в Камергерский переулок, ныне проезд Художественного театра. Но если она ехала мимо лавок, то, стало быть, путь лежал по Охотному ряду.
      Возможно, что Татьяна проехала еще несколько кварталов по Тверской и свернула в конце улицы налево, в Охотный ряд.
      В воздухе потянуло запахом прогорклого сала, требухи, навоза. Он шел из Охотного ряда, в который свернул возок. Там, где сегодня стоят строгие корпуса дома Совета Министров и гостиницы «Москва», в те времена тянулись двухэтажные дома со множеством лавок, где торговали дичью, мясом и птицей, которую резали тут же. Издали слышался гам, визг, кудахтанье, кряканье, а посреди проезжей части в самой гуще сутолоки высилось затейливое здание церкви, окруженное какими-то шалашами, ларями, рундуками.
      «Охотный ряд есть единственное место в Москве, где продается самого лучшего достоинства мясная провизия»,— говорили в то время. Кругом разносчики предлагали блины, горячие бублики, крупичатые сайки, гороховый кисель. У дверей полутемных ла-
      вок стояли мальчики-зазывалы, пронзительно восхваляющие достоинства своих заведений: харчевен, пирожных, блинных. Считалось, что звонкость голоса зависит от упитанности, а поэтому охотнорядские мальчишки были самыми толстыми в городе. Кричать во все горло — это была главная форма рекламы, потому что витрин еще не было и покупатель, находясь на улице, не мог иначе узнать, какие товары может ему предложить купец.
      В гуще толпы человек с большим ящиком на треноге предлагал полюбоваться через стеклышко видами разных городов. Любителей он завлекал прибаутками и стихами: «А вот смотри-гляди город Еревань; вот князь Иван Федорович въезжает и войско созывает; смотри, вон турки валяются, как чурки, русские стоят невредимо! Вот смотри-гляди...» Ящик назывался «раек», а его хозяин — «раешник».
      Над лавками из окон вторых этажей вырывались густые клубы пара и доносились хриплые звуки музыки. Здесь находились известные всей Москве трактиры, где посетителей увеселял «оркестрион», напоминающий огромную шарманку. Каждый трактир имел свою «специальность», о которой оповещали вывески. На одной из них нарисована была черная ворона с блином в клюве и надпись: «Здесь Воронины
      блины». Этот ребус означал, что трактир Воронина славится своими блинами. Подобными вывесками украшали все дома. На одной, например, было написано: «Въхот в ресторацию», на другой — «Съесной трахтир». В трактирах Охотного ряда можно было приезжающему снять комнату, как на постоялом дворе, ибо гостиниц в городе было всего семь.
      В старинном «Альманахе для приезжающих в Москву» сказано: «Охотники до хорошей икры, рыбы, ветчины и жирных поросят могут достаточным образом усладить свой вкус, ибо в целой Москве нельзя найти лучше сих вещей, как в означенных трактирах». Здесь же были вывески иного рода. Гигантский осетр горделиво высился над золоченым кренделем, окорок красовался около виноградной грозди. Эти вывески уразуметь мог каждый. Но надписи аршинными буквами — «Здесь яков», «Здесь иван Васильевич» — были понятны лишь посвященным.
      Шум и толкотня стояли в Охотном ряду неимоверные: свистели певчие птицы, тявкали выставленные на продажу охотничьи щенки, мычали телята, которых здесь же резали и свежевали. Торговцы удочками, силками, птичьими клетками заламывали цену втрое против настоящей, а покупатели, естественно, давали вдвое меньшую.
      Торговаться считалось большим удовольствием. Вдоволь наторговавшись в Охотном ряду, любители могли перейти в соседний Лоскутный ряд, а кто побогаче, шел на Красную площадь в новые торговые ряды.
     
     
      «НЕВЕСТ ОБШИРНЫЙ ПОЛУКРУГ»
     
      В конце Охотного ряда белели колонны просторного здания, в котором Татьяне впоследствии суждено было встретить своего будущего супруга. Это был двухэтажный дом дворянского клуба, или, как тогда называли, «Российское Благородное Собрание». Теперь это Колонный зал Дома Союзов.
      На балы, которые два раза в неделю давали старшины Собрания для помещиков, съезжавшихся в Москву, не допускались не только простые люди, но и именитые купцы. Тем не менее купцы не только бывали в этом здании, но и хозяйничали в нем. Дворянство в пушкинские времена оскудело, денег на содержание Собрания не хватало, и высокомерные старшины сдавали первый этаж великолепного дворца под лавки и склады.
      На второй этаж здания вела роскошная трехмаршевая лестница. Она выходила на парадную анфиладу, через которую гости проходили в знаменитый Колонный зал—- творение великого зодчего Казакова.
      «Чертог в три яруса, весь белый, весь в колоннах, от яркого освещения весь как в огне горящий, тысячи толпящихся в нем посетителей и посетительниц в лучших нарядах, гремящие в нем хоры музыки... сим чудесным зрелищем я был поражен, очарован»,— так описывает Колонный зал современник.
      «Яркое освещение» залу давали несколько тысяч плошек и пять тысяч восковых свечей. Они горели в хрустальных люстрах и расставлялись бесконечной цепью вдоль карниза над великолепной колоннадой белого мрамора.
      Центр зала предназначался для танцев, он был на пять ступеней ниже, чем пол остального этажа, поэтому каждому входящему в зал открывалась пестрая картина движущихся под музыку пар.
      В Собрании давались и первые в Москве публичные концерты. В те времена музыкальные знаменитости выступали во дворцах богатых вельмож, и услышать их игру где-либо, кроме Собрания, даже дворянам средней руки было невозможно.
      Осенью заботливые мамаши свозили со всей России в Москву подросших дочерей. Балы и концерты Благородного Собрания были по существу огромной ярмаркой невест. Поэтому-то и Пушкин знакомит Татьяну с ее мужем именно здесь.
      «В зале Благородного Собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу,— пишет Пушкин.— Тут молодые люди знакомились между собой: улаживались свадьбы. Москва славилась невестами, как Вязьма пряниками». Фраки и узкие панталоны, желтые, голубые, пунцовые расшитые мундиры, усы офицеров, бакенбарды чиновников, громадные чепцы почтенных дам — все перемешалось здесь самым удивительным образом.
      Там теснота, волненье, жар, Музыки грохот, свеч блистанье, Мельканье, вихорь быстрых пар, Красавиц легкие уборы, Людьми пестреющие хоры, Невест обширный полукруг Все чувства поражает вдруг.
     
     
      ТЕАТР
     
      «Много знаменитых городов Европы хвалятся площадями сво ими, но мы, русские, теперь можем перед всеми гордиться»,— го ворилось в путеводителе о площади, на которую въехал возок.
      Площадь начиналась сразу за Благородным Собранием. Она представляла собой огромный прямоугольник. Его немощеная середина была огорожена тяжелыми цепями. Здесь — место воинских парадов. Ходить и ездить через площадь запрещалось. По двум сторонам площади стояли четыре здания. Они имели одинаковые белые колонны и стены, окрашенные в желтый цвет.
      Эти дома как бы обрамляли огромное, только что построенное здание Большого театра — гордость Москвы.
      Фасад театра пересекала надпись «сооружен в 1824 году». Восемь белых колонн театрального портика были почти такой же величины, как и колонны современного Большого театра, но казались еще величественнее, так как само здание было несколько меньше и проще.
      Главным украшением фасада была огромная полукруглая арка над колоннадой.
      Знаменитая четверка коней, запряженных в колесницу древнего бога Аполлона, не стояла на коньке крыши, как теперь, а была отодвинута несколько вглубь и казалась выезжающей из этой арки. Кони, и фигура бога Аполлона были из алебастра. Алебастр плохо переносит сырость, и пришедшие в ветхость фигуры приходилось снимать и заменять новыми. Впоследствии кони и колесница были сделаны из меди.
      Кареты московской знати подъезжали прямо под портик театра, где были устроены специальные наклонные плоскости — пандусы.
      Хотя в театре и был небольшой гардероб, посетители предпочитали оставлять шубы и салопы кучерам и лакеям, которые на морозе дожидались своих господ.
      Создание Театральной площади было основным в плане перестройки Москвы после пожара 1812 года. Были снесены сгоревшие дома, заключена в трубу и засыпана река Неглинка — и вот открылось огромное пространство, архитектурным завершением которого стал Большой театр. Если и сейчас он поражает нас своими размерами, то каким огромным и величественным он казался тогда, в сравнении с маленькими домами, которые окружали площадь.
      Зрительный зал был отделан золотом. Это вызывало недовольство дам, наряды которых рядом с блеском золота тускнели. А ведь в театр приходили по большей части показать себя и посмотреть на других.
      Театральный зал имел форму круга, и москвичи с особой гордостью говорили, что из одного конца зала можно без труда разглядеть лицо человека, сидящего на другом его конце. Свет в зале горел и во время действия.
      Театр посещали не только аристократы, но и чиновники, студенты, купцы. Последних влекла сюда пышность обстановки и то, что здесь они могли быть на равных правах с людьми высшего света. Входить и выходить во время спектакля и громко разговаривать с соседями считалось в те времена вполне естественным. Поэтому из-за шума разобрать слова при исполнении оперных арий, как утверждают современники, было невозможно.
      Зал Большого театра предназначался не только для спектаклей, но и для маскарадов. Поэтому пол театра с помощью особых механизмов можно было поднимать до уровня сцены.
      В то время в . Москве было три императорских театра, не считая частных, то есть крепостных (их было пятнадцать). Большой, или, как он тогда назывался, Петровский театр, находился там же, где и сейчас. Малый театр также стоял на месте современного Малого театра. И, кроме того, был Итальянский театр на Арбате.
      «19 января 1825 года состоялось торжественное открытие Императорского Петровского театра. Пожар 1805 года полностью уничтожил старое здание, и вот через двадцать лет впервые открылся занавес театра» — писала газета.
      Зрителям было показано аллегорическое представление «Торжество муз» с хором, музыкой, балетом и «механизмами». На сцене развалины старого театра. Гений России призывает Муз и объясняет им, что они должны вернуть к жизни эти развалины. Перед глазами зрителя вырастает здание нового театра. Мельпомена — муза трагедии, Талия — муза комедии, Терпсихора — муза балета,— каждая демонстрирует свое искусство».
      Быть может, Пушкин привозит свою героиню именно на это представление:
      ...где Мельпомены бурной Протяжный раздается вой, Где машет мантией мишурной Она пред хладною толпой, Где Талия тихонько дремлет И плескам дружеским не внемлет, Где Терпсихоре лишь одной Дивится зритель молодой...
      Как внешний вид, так и внутренняя обстановка театра во многом отличаются от того, каким мы его видим теперь. В 1853 году пожар в третий раз уничтожил здание Большого театра. Остались только стены и колонны переднего фасада. Театр был восстановлен через два года, но при этом сильно изменен.
     
     
      «ПО РОДСТВЕННЫМ ОБЕДАМ»
     
      Вот что пишет московский старожил:
      «Москва—удивительное пристанище для всех, кому делать больше нечего, как свое богатство расточать, в карты играть, ходить со двора во двор; деловых людей в Москве мало. Все вообще отставные старички, моты, весельчаки и празднолюбы...
      Со всего российского света стекается многое множество к зиме в Москву; зато летом — хоть шаром покати — никого нет, даже на улицах станет трава пробиваться; все разбредаются по деревням — к зиме деньги собирать».
      Нечего и говорить, что деньги собираются с крестьян.
      Татьяна приезжает в Москву зимой, как раз, когда все поднакопили денежки и задают балы и обеды.
      Вот как описывает времяпрепровождение сверстница Татьяны: «В субботу танцевали до пяти часов утра у Оболенских, в понедельник до трех — у Голицына, в четверг предстоит костюмированный бал у Рябининой, в субботу вечер у Оболенских, в воскресенье званы к графу Толстому на завтрак, после которого будут танцы, а вечером в тот Же день придется плясать у Ф. Голицына. И так всю зиму без перерыва, и все эти балы так оживлены, что приходится вертеться до изнеможения, а после полдня лежать в постели от усталости».
      Но между тетушками Лукерьей Львовной и Любовь Петровной, между однообразием и скукой светской жизни Пушкин, однако, знакомит свою героиню и с теми москвичами, которые представляли контраст пустому «свету».
      ? . У скучной тетки Таню встретя,
      К ней как-то Вяземский подсел И душу ей занять успел.
      Князь Петр Андреевич Вяземский был одним из ближайших друзей Пушкина. Он был талантливым поэтом, острым критиком и баснописцем, автором замечательных «Записных книжек». В них он пишет о людях, с которыми встречался, о событиях, которые пережил. Много в них и о Пушкине.
      Вот какую надпись сделал Пушкин к портрету Вяземского:
      Судьба свои дары явить желала в нем, В счастливом баловне соединив ошибкой Богатство, знатный род с возвышенным умом И простодушие с язвительной улыбкой.
      С самого начала скрестились литературные пути Пушкина и Вяземского. В юности они вместе высмеивали архаистов — Шишкова, Шихматова, Шаховского, вместе издевались над бездарнейшим поэтом графом Хвостовым; позже вместе издавали «Литературную газету».
      По рассказам современников, говорил Вяземский всегда остро, умно и занимательно. Слава Вяземского-литератора постоянно сопутствовала его поистине легендарной славе рассказчика и говоруна.
     
     
      «У ХАРИТОНЬЯ В ПЕРЕУЛКЕ»
     
      И по Кузнецкому мосту и через Охотный ряд возок выезжал на Мясницкую улицу. Здесь, в бывшем дворце знаменитого сподвижника Петра — Меншикова, размещался, как и ныне, московский почтамт.
      Во времена Пушкина тенистый сад, некогда отделявший дворец от улицы, был вырублен, и на его месте устроен мощеный двор, с которого отправлялись почтовые кареты -— «мальпост». Мешки с письмами укладывали под сиденье кучера, а посылки приторачивали к крыше кареты.
      Почтовых марок в то время еще не знали. Отправка писем по почте была связана с такими трудностями и неудобствами, что многие отказывались от нее и предпочитали ожидать удобного случая, чтобы переслать письмо «оказией», через знакомых.
      У Харитонья в переулке Возок пред домом у ворот.
      У Харитонья — это церковь Харитония в Огородниках. Татьяна остановилась где-то поблизости — в переулке.
      На углу Малого и Большого Харитоньевских переулков, как раз напротив церкви, стоял маленький деревянный домик, покрытый тесом, его так и звали «Ларинским». Считалось, что именно этот дом имел в виду Пушкин.
      Домик снесли в 1941 году, сейчас здесь разбит небольшой скверик и стоит памятник академику Чаплыгину. Церковь Харитония в Огородниках также не сохранилась. На ее месте школа.
      Пушкин недаром привез именно сюда свою героиню. Эти места были дороги поэту, с ними связано все его раннее детство, к ним он не раз возвращался в стихах и воспоминаниях.
      С 1801 по 1808 год семья Пушкиных жила в Большом Харитоньевском переулке, тогда он назывался Хомутовским... За семь лет Пушкины три раза переезжали в разные дома по этому переулку. Один год они прожили во флигеле старинной усадьбы екатерининского вельможи князя Юсупова.
      Князь Юсупов, владевший сорока тысячами крестьян по всем губерниям России, построил напротив своего дворца огромный
      трехэтажный дом специально для увеселений и билон. Между дворцом и домом был раскинут обширный сад с круглым прудом, с аллеями, усыпанными песком, мраморными лестницами со статуями.
      В этот сад Арина Родионовна водила гулять семилетнего Пушкина.
      Любил я светлых вод И листьев шум, И белые в тени Дерев кумиры,
      И в листьях их печать недвижных дум...
      — писал Пушкин через двадцать с лишним лет.
      Бывал Пушкин в Харитоньевском переулке и намного позже. Следуя моде того времени, князь Юсупов собирал картины, содержал крепостной театр и покровительствовал поэтам. Не раз бывал у него и Пушкин. Даже написал ему послание «К вельможе».
      Я вдруг переношусь во дни Екатерины. Книгохранилище, кумиры и картины, 'И стройные сады свидетельствуют мне, Что благосклонствуешь ты музам в тишиие, Что ими в праздности ты дышишь благородной...
      «Стройные сады», которые упоминает Пушкин,— это не Юсу- повский сад в Москве, а огромное имение «Архангельское», которое принадлежало Юсупову. Во время пожара 1812 года Юсупов- ский сад в Большом Харитоньевском переулке сгорел до тла.
      Князь был польщен посланием. Лучшей платы он и не мог ждать от поэта за званые обеды и вечера. Один умный человек сказал Пушкину: «Но ведь вы его изобразили пустым человеком». Поэт ответил: «Ничего! Не догадается!».
      И был прав. Князь действительно не догадался.
      Здесь, в тихом Харитоньевском переулке, мы и расстанемся с Таней Лариной.
      Тринадцать веков отделяло Спартака от Айвенго. Немногим более ста лет отделяет нас от Татьяны Лариной.
      Тринадцать столетий потребовалось, чтобы изобрести стремя, седло, хомут, и полтораста лет оказалось достаточным, чтобы пройти путь от татьяниного возка до космической ракеты и атомного корабля.
      С каждым днем жизнь делается все стремительней. Пройдет, может быть, век или полвека и юные читатели с удивлением прочтут о таких, например, «музейных древностях», как паровоз или трамвай.
      Для них, этих ребят, наша жизнь будет далекой историей, и, быть может, читая книги про нас, они будут недоумевать, почему мы ездили в автомобилях, когда удобнее пользоваться вертолетом, почему не отправлялись в каникулы на Луну и не разводили сады на дне океана...
      Быстро меняется жизнь. И меняют ее люди. Чтобы ускорить бег времени, приблизить завтрашний день, нужно хорошо знать прошлое.
      Справедливы слова ученого, который сказал: «Я увидел дальше других, потому что забрался на плечи своих предшественников»...