DjVu

      ПРО ЗАГЛАВИЕ
     
      На обложке книги — заглавие: «Одно другого интересней».
      Конечно, каждый имеет право сразу спросить: о чем, собственно, идет речь? Что это значит — «одно другого интересней»?
      Вопрос вполне естественный, совершенно законный.
      Поэтому сразу скажу, что эта книжка о трех приключениях. О приключениях, из которых второе интереснее первого (тоже небезынтересного), а третье — гораздо интереснее второго. Думается мне, каждый, кто прочитает книжку до конца, с этим согласится.
      Вот, пожалуй, и все.
      Остальное прочитаете сами. Желаю вам успеха! С уважением
     
     
      ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПЕРВОЕ
     
      ПОРОЙ, ГУЛЯЯ ПО ВАРШАВСКИМ УЛИЦАМ (скажем, по улице Красивой) или по паркам (скажем, по Уяздовскому парку «возле лебедей»), вы можете встретить две важные (для нашей повести) персоны.
      Идут они рядышком — видимо, дружат — и либо разговаривают, либо нет. Тут все зависит от того, хочется ли им поговорить или наоборот, помолчать.
      Одна из этих персон называется Ика.
      Не буду с вами спорить — такого имени действительно нет. Но если вспомнить, что не так давно у вышеназванной персоны были затруднения с буквой «р» и вместо «раз» она произносила «аз», а вместо «Ирка» — «Ика», то все будет понятно. А поскольку сама Ика убеждена, что имя у нее очень красивое, будем считать вопрос исчерпанным.
      Ика — персона пока еще не особенно высокая. Однако точно установлено, что она растет со скоростью одного сантиметра в месяц, и в силу этого становится все выше. Конечно, в наше время бывают скорости и побольше. Но Ика не унывает. Пусть она, как уже сказано, персона не очень высокая, но зато очень веселая.
      Глаза у нее темнее волос, брови темнее глаз, нос курносый (не слишком). Имеется еще кругленький подбородок, повыше которого слева, когда Ика смеется, видна веселая ямочка.
      Вторая персона называется Горошек.
      Горошек — это не имя, не фамилия, а всего-навсего прозвище. Не из тех прозвищ, на которые люди обижаются, а из тех, к которым привыкают. Со временем.
      В первый раз было не так-то приятно слышать о себе:
      — У него нос как горошинка! Горошек!
      Но что делать! Прилипло. Все словно сговорились: Горошек да Горошек!
      Уж и нос из горошины превратился в фасолину, из фасолины в картофелину, из картофелины — в обыкновенный нос, а прозвище «Горошек» осталось.
      Горошек с этим примирился и иногда, по рассеянности, даже сам говорил, например новому учителю, что его зовут Горошек.
      Это приводило порой к мелким недоразумениям, потому что в классном журнале значилось совершенно другое имя и фамилия, но кончалось тем, что и учитель начинал его называть Горошком.
      Горошек постарше и побольше Ики. Как раз настолько, чтобы, скажем, переходя шумную улицу, брать Ику за руку. Надо сразу сказать, что он тоже не очень высок (хоть и повыше Ики), и глаза у него тоже карие. Зато подбородок у него квадратнее, волосы темнее, чем у Ики, а вместо ямочки у него на щеке две складочки, совсем как у взрослого мужчины. И вообще Горошек серьезнее Ики — как он сам утверждает, он любит все продумывать.
      Может он даже и прав. Но не всегда на сто процентов. Во всяком случае, встретив друзей на улице или в парке, не так уж редко можно услышать, как оба смеются во все горло.
      А Горошек и Ика — друзья. Живут они в одном доме и на одном этаже. У каждого из них свои дела, свое расписание занятий и развлечений, уроков и игр. И при всем том они видятся каждый день. Вдвоем гуляют, нередко вместе ходят в кино и в театр. Конечно, только на утренники.
      На вечерние спектакли они отпускают родителей.
      — Это их личное дело, — говорит Горошек.
      — Совершенно верно, — отвечает Ика.
      Тут царит полное единодушие как между Горошком и Икой, так и между ними и их родителями. Как говорится, у каждого свои права и обязанности.
      Все это очень хорошо и прекрасно, но, нечего скрывать, порой бывают и неприятности.
      Неприятности случаются у каждого: неудача в школе, недоразумение в семье, пятно на совести, разорванная рубашка или разбитая коленка. Такова жизнь, и особенно огорчаться не приходится. Тем более, когда есть друг, готовый помочь. Например, Горошек помогает Ике с задачами, которые любят не сходиться с ответом, а Ика помогает Горошку зашивать волейбольный мяч, который любит рваться по швам.
      Примеров можно было бы привести, понятно, целые десятки, но нет у меня на это ни места, ни времени. Как-никак нам надо рассказать здесь о гораздо более важных делах.
      Конечно, Горошек и Ика — живые люди, люди, во многом разные, и мнения у них тоже бывают разные. Далеко не всегда и не во всем они согласны. Впрочем, может быть, это даже и неплохо, потому что какая же это дружба, если один всегда приказывает, а другой всегда слушается?
      Вот вам пример. Когда они только начинали дружить, Горошек сказал:
      — Ты, Ика, должна меня слушаться, потому что я мальчик.
      — Почему это? — сказала Ика. Горошек возмутился:
      — Да ведь я мальчик, и, кроме того, я старше!
      — А я, — сказала Ика, — девочка, и, кроме того, я младше. Ну и что?
      Горошка такая смелость озадачила.
      — Так как же нам быть? — спросил он.
      — Когда ты будешь прав, — сказала Ика, — я могу тебя слушать, но если ты хочешь командовать, то и не надейся! Ясно?
      Горошек задумался.
      — Что ж, можно и так, — говорит. — На худой конец может быть равноправие.
      — На худой конец? — спросила Ика. — Если на «худой», то мы можем вообще друг с другом не разговаривать.
      Горошек махнул рукой.
      — Ладно, ладно. Вот теперь я понял, почему твоя мама сказала моей маме: «У Ики характерец».
      — Мама правильно сказала. Это у взрослых характеры, а у нас пока еще характерцы, — подвела итог Ика.
      Сидели они оба на солнышке перед домом, и это был, правду сказать, первый их серьезный разговор.
      Было это весной, в самом, самом ее начале — только что подснежники появились.
      Потом настало лето.
      На каникулы поехали в разные места. Раз в месяц посылали друг другу по открытке. Ика писала о горах, Горошек — о море. Открытки были коротенькие, но зато, когда друзья снова встретились, поднялась такая трескотня, словно рядом заработали на полную мощность четыре радиоприемника.
      Ведь во время каникул было множество разных приключений: Ика заблудилась в лесу, а Горошек плавал по озеру в дырявой лодке. Ика побывала на гуральской свадьбе, а Горошек на свадьбе у кашубов. И так далее, и так далее…
      Ну, а после каникул, как известно, приходит осень. Надо было снова привыкать к школе, к новым товарищам и подругам, к новым учителям и новому расписанию. Сентябрь был чудесный и Горошек даже реже встречался с Икой, потому что он играл в футбол, да вдобавок правого крайнего.
      Но как раз в середине сентября случилась такая история, что Горошек даже и про футбол забыл.
      Случилась? Собственно говоря, ничего не случилось. Просто во двор их дома прикатил автомобиль. Вернее, его прикатили. Горошек как раз шел домой из школы, когда увидел, как Жилец Первого Этажа с помощью дворника вкатывает во двор какую-то старую-престарую машину. А рядом стоит Ика и смотрит.
      — Ты видал что-нибудь подобное? — спросила Ика.
      — Инвалид, — сказал Горошек.
      — Инвалид? Такой марки нет.
      — Конечно, нет, — засмеялся Горошек. — Инвалид — это значит калека. В общем, вроде швейной машины на колесах. Приделай к нему педали и поезжай вокруг света.
      Ика насторожилась:
      — Интересно! Кто это ездил на педальном автомобиле? Я или ты?
      — Может, и я. Но это когда было!…
      — То-то! А вот какой марки этот ин… ин… калека? Ты-то не знаешь!
      — А ты-то знаешь?
      — Знаю.
      — Ну, скажи.
      — «Оппель-Капитан».
      Горошек очень высоко поднял брови:
      — А может, «Оппель-Полковник»?
      Ика только плечами пожала.
      — Можешь проверить. На спор?
      — Нет, — сказала Ика. — Я человек честный и не хочу тебя надувать. Я ведь знаю, какой марки был этот… инвалид. Я ведь уже спрашивала. Я даже знаю, зачем его сюда поставили.
      — Зачем?
      — Чтобы разобрать на части.
      Горошек посмотрел на машину и покачал головой:
      — Н-да, неприятная это штука, когда тебя на части разбирают.
      Он говорил очень серьезно. Ика тоже задумалась. Потом сказала тоже совершенно серьезно:
      — На этот раз ты прав!
      А машина неуклюже, со скрипом и треском катилась по двору, звеня и бренча всеми частями. Кузов у нее был облезлый, стекла поцарапанные, шины лысые. В молодости она, наверно, шутя давала сотню километров в час. А теперь? В ярком свете солнца автомобиль выглядел совсем жалким и немощным.
      — А все-таки это не инвалид, — вдруг сказал Горошек. — Это доблестный ветеран!
      Нет, конечно, это им показалось. Может быть, просто солнце пошутило. Но, честное слово, в ту же минуту что-то мгновенно изменилось: эмаль кузова заблестела, как новая, стекла просияли, шины тихо зашуршали по брусчатке, и машина несколько метров проехала сама, слегка пофыркивая, словно ее мотор работал на холостых оборотах.
      Толкавшие автомобиль мужчины от удивления опустили руки.
      Жилец Первого Этажа крикнул:
      — Держите его!
      Но автомобиль уже остановился в углу двора — снова старый жалкий и несчастный.
      Горошек и Ика смотрели на него во все глаза. Потом Ика шепотом спросила:
      — Ты заметил?…
      — Что?
      — Ты не заметил? Он понял!…
      — Кто?! — крикнул Горошек. — Он?
      — Да.
      Горошек хотел было фыркнуть, но глянул в угол двора, откуда вдруг блеснули, отражая солнце, стекла фар, и поперхнулся. Покачал головой.
      — Может быть, — сказал он шепотом. — Может быть… Оба пошли домой молча, словно предчувствовали, что теперь-то уже совсем, совсем скоро ждет их Первое Великое Приключение.
     
      УЖЕ 15 СЕНТЯБРЯ НАЧАЛАСЬ НАСТОЯЩАЯ ОСЕНЬ. С утра пошел мелкий косой дождь. Подул холодный ветер. Деревья в парке за ночь пожелтели, затуманились стекла домов.
      К обеду дождь так припустил, что даже и на двор выходить не стоило.
      Родителям Ики все же пришлось выйти по делам, и в доме было бы очень скучно и пусто, если бы не Горошек. Он позвонил по телефону, спросил, может ли он прийти по очень важному делу, и сразу же пришел.
      — Осень? да? — сказал он с порога, растирая озябшие руки. Вид у него был очень серьезный.
      — Безусловно, — ответила Ика. — Очень рада, что ты заметил. Это и есть твое важное дело?
      Горошек посмотрел на нее исподлобья.
      — Нет. Но меня очень радует твое гостеприимство, — ядовито протянул он.
      Ика немного смутилась.
      — А в чем дело-то? — спросила она.
      Горошек не ответил, а просто подошел к окну, выходившему на двор.
      Двор мокнул под дождем. А в дальнем углу у стены блестел мокрым кузовом автомобиль-инвалид. Издали он казался темным и блестящим, как в годы своей молодости.
      Долго Горошек смотрел в окно. Ика уже догадывалась, что «очень важное дело» связано с таинственным автомобилем. Но Горошек, как назло, молчал. Тогда она отошла от окна и включила радио. На шкале приемника постепенно разгорелся волшебный зеленый глазок.
      — Сейчас будет передача для дошколят, — сказала Ика. — Может, хочешь послушать?
      Горошек посмотрел на нее отсутствующим взглядом, словно и не заметил ехидного намека.
     
     
      — Сегодня он опять сам завел мотор, — сказал он медленно.
      — Кто?
      — Он. — Горошек кивнул головой в сторону двора.
      Ика почувствовала, что бледнеет, но несмотря на это снова пожала плечами.
      — А я не верю.
      Однако Горошка как будто совершенно не интересовало, верит она или нет. Это как раз и убедило Ику, что он не врет.
      — Я, когда шел из школы, — продолжал он, — нарочно подошел посмотреть. Ведь говорят — драндулет… Даже хуже драндулета! Но когда подошел к нему и заглянул внутрь, он…
      — Ну, ну! — взволнованно перебила Ика.
      — Он вдруг завел мотор и…
      — Ну, ну!
      Горошек наклонился к ее уху, хотя, в сущности, и так никто, кроме Ики, не мог его услышать.
      — … и даже, — прошептал он, — включил левый указатель поворота, как будто хотел куда-то ехать.
      Наступило молчание.
      За окном дождь хлестал блестевший в углу двора кузов машины. Было очень тихо. Горошек и Ика долго смотрели в окно. Наконец Ика глубоко вздохнула.
      — Что же это значит? — спросила она.
      Горошек пожал плечами. Тут Ика начала тереть нос указательным пальцем. Так поступал ее отец, когда говорил, что у него «есть одна идея».
      Потерев как следует нос, она сказала:
      — А может, он соскучился по путешествиям? Горошек повернул к ней голову:
      — Ты про что?
      — Жилец Первого Этажа, — задумчиво произнесла Ика, — говорил сегодня папе, что он немало постранствовал по свету. Понимаешь?
      — Что я понимаю? — удивился Горошек.
      — Ну понимаешь, — продолжала она, — если бы ты побывал в Индии, в Китае, в Америке, в Африке, а потом тебя бы тоже вот так запихнули в угол, разве ты бы не соскучился?
      Горошек кивнул.
      — Понятно, — сказал он. — Понятно, соскучишься! Оба снова прижались носами к стеклу. Дождь и ветер все усиливались. Темнело. Наступали настоящие осенние сумерки. На этот раз вздохнул Горошек.
      — Уже ничего не видно.
      — Не видно, — повторила Ика.
      — Знаешь что? — сказал Горошек.
      — Что?
      — Давай посмотрим в атласе, где он мог путешествовать.
      — Хорошо.
      Ика пошла в кабинет отца за атласом — за атласом, где были большие разноцветные карты всего земного шара и даже карты неба со всеми звездами.
      А Горошек тем временем зажег лампу и начал потихоньку вертеть ручку приемника, чтобы поймать какую-нибудь красивую музыку из далекой страны.
      Светлая стрелка на шкале, как крыло самолета, проплывала над названиями неведомых дальних городов. Радио говорило десятками разных голосов. То оно начинало петь, то доносился свист, то слышался тонкий писк морзянки корабельного радиотелеграфа.
      Горошек переехал уже из Палермо в Грац и двигался в сторону Кракова, когда вошла Ика с атласом. Она разложила атлас на столе.
      — С какой карты начнем? — спросила она.
      Горошек как раз нашел красивую тихую музыку и, оставив приемник в покое, подошел к столу.
      — С карты полушарий, — сказал он.
      — Ладно.
      Ребята разложили большую карту, где было все-все на свете: все океаны, части света, острова и полуострова, горы, озера и реки. Из голубых морей выплывали к ним навстречу зелено-желто-коричневые материки. За окном ветер шумел, как океанская волна…
      — Ага, Индия, — припомнил Горошек. — Индия, Китай, Африка! Интересно, какой дорогой мог он туда проехать? Ты как думаешь?
      Ребята наклонили голову над картой.
      — Вот Варшава, — сказала Ика.
      И вдруг в комнате раздался чей-то сильный, звучный голос. Неизвестный диктор прокашлялся и произнес: «Внимание! Внимание!» Горошек вскочил, заслоняя собой Ику.
      — Что это? — крикнула Ика. Голос повторил:
      «Внимание! Внимание! — И продолжал немного тише: — Говорит Варшава. Передаем специальное сообщение!»
      — Да ведь я же не настраивал на Варшаву… — начал было Горошек.
      — Ти-ихо! — дернула его за руку Ика.
      Голос снова зазвучал громче:
      «Сегодня, пятнадцатого сентября, утром, на Главном Вокзале Варшавы исчез трехлетний мальчик Яцек Килар. Приметы: глаза голубые, волосы темные, одет в красное пальто, серый костюмчик, серые чулки и ботинки. На голове — красный берет. Просим всех, кто узнает что-нибудь о судьбе пропавшего, помочь в розысках. Немедленно сообщите ближайшему милиционеру или уведомите мать ребенка, Анну Килар. Адрес: Варшава, Мейская улица, один. Повторяю: Анна Килар, Варшава, Мейская, дом один».
      Голос умолк.
      — Да ведь я правда не настраивал на Варшаву, — упрямо повторил Горошек. — Ты посмотри, где стрелка! Ика наклонила голову набок:
      — Погоди, погоди! Почему это глазок так нам моргает?
      Действительно, волшебный зеленый глазок радиоприемника то разгорался, то гас, словно подмигивая уставившимся на него ребятам. Как и раньше, из приемника доносилась далекая, тихая музыка, но, едва Горошек дотронулся до ручки настройки, вновь зазвучал тот же голос:
      «Всех, кто узнает что-нибудь о судьбе пропавшего Яцека Килара, просим помочь в розысках», — повторил он медленно и настойчиво.
      — Да ведь мы ничего не знаем! — закричала Ика. Волшебный глазок быстро заморгал. Горошек обернулся к Ике с таким видом, словно его внезапно осенило.
      — Ну что ж, что не знаем? — крикнул он. — Да ведь он и говорит: «Всех, кто что-нибудь узнает…» Это значит, что не обязательно уже сейчас же знать. Надо узнать!
      То была одна из тех редких минут, когда Ика смирялась и притихала, признавая, что Горошек прав.
      Она даже сказала вслух:
      — Ты прав!
      А Горошек снова повторил:
      — Сама подумай, нам говорят: «Всех, кто узнает чтонибудь о судьбе пропавшего Яцека Килара, про-сят по-мочь!» А я даже не настраивал на Варшаву… Поняла, что это значит?
      — Нет.
      — Это значит, что передача специально для нас.
      — Для нас?
      — Ну да!
      — Да чем же мы можем помочь? — начала лихорадочно объяснять Ика. — Что мы можем узнать? И родители так поздно вернутся…
      Горошек махнул рукой.
      — Да помолчи ты! Уже захныкала?
      — И вовсе я не хныкала! — яростно огрызнулась Ика.
      Но Горошек не собирался начинать ссору.
      — Надо это продумать, — сказал он, садясь к окошку. — Садись и думай.
      Вид у Ики был по-прежнему оскорбленный, но она послушно села рядом. Горошек этого не заметил, не оценил. Он наморщил лоб, сложил руки на груди и нахмурился. Спустя некоторое время он недоверчиво покосился на радиоприемник.
      — Нет, надо еще раз проверить, — буркнул он и спросил, повысив голос: — Передача была для нас? Тишина. В приемнике только заурчало.
      — Я спрашиваю: передача была для нас? — повторил Горошек еще громче.
      И снова раздался знакомый звучный голос: «Внимание! Внимание! Бе-зу-слов-но!» Горошек посмотрел на Ику и покачал головой.
      — Убедилась?
      — Да чем мы можем помочь? — закричала Ика в ярости.
      «Внимание! Внимание! — повторил, удаляясь, голос. — Надо постараться!»
      И снова послышались звуки далекой, замирающей музыки…
      Горошек сунул руку в карман, достал носовой платок и подал его Ике.
      — Чем злиться, лучше вытри нос.
      Когда это было сделано, он спрятал платок, а из другого кармана вытащил карандаш, блокнот и начал записывать:
      — «Трехлетний Яцек Килар. Красные: пальто и берет. Серые: костюмчик, ботинки, чулки. Голубые: глаза».
      — Темные: волосы, — подсказала Ика.
      — Адрес матери?
      — Анна Килар. Варшава, Мейская, дом один, телефона не сообщили.
      «Или ближайший пост милиции», — записывал Горошек. Ика всплеснула руками:
      — А какой это интересно — ближайший? Тут наконец рассердился Горошек:
      — Бедная малютка! Ближайший от того места, где мы найдем этого Яцека!
      — А где мы его найдем?
      Горошек от злости сломал карандаш.
      — О господи! А может быть, ты бы сперва спросила: «Как мы его найдем?»
      — А я об этом и спрашиваю с самого начала, — сухо сказала Ика. Горошек осекся.
      — Надо это продумать, — сказал он не слишком уверенно и снова скрестил руки на груди.
      Прошла минута, потом вторая, третья. Горошек вздохнул:
      — Трудное дело. Оч-ч-ч-чень трудное.
      — Вот и я говорю, — буркнула Ика.
      — Главное, ничего у нас нет, — вздыхал Горошек. — Если бы хоть какой велосипед… или… несколько злотых… или… Тьфу ты! вдруг взорвался он. — Ну, как и где его искать, этого Яцека?
      Ика не ответила. Горошек вновь склонился над блокнотом.
      — Красные, — бормотал он, — пальто и берет. Серые…
      — Горошек, погляди! — крикнула Ика.
      Крикнула таким голосом, что Горошек подскочил. Ика стояла у окна, указывая рукой в темноту.
      — Да что там еще… — начал Горошек и запнулся.
      Запнулся, потому что увидел сам то, на что показывала Ика: в глубине уже совершенно темного двора, там, где стоял «он», то загорались то гасли два огня. Вначале они светились желтым спокойным светом, как подфарники идущей по городу машины, потом разгорались ярким белым светом, словно фары гоночной машины, несущейся по большой автостраде, и наконец… гасли. И снова: желтый свет, белый свет, темнота; желтый свет, белый свет и темнота.
      — «Он» сигналит, — сдавленным голосом сказал Горошек. Ика взглянула на «него». Глаза у нее светились, как у кошки.
      — Слушай, это ведь он сам сигналит.
      — Ты думаешь?
      — Уверена.
      — И думаешь, значит… что при его помощи…
      — Мы сможем найти этого мальчишку! — сказала Ика звонким, уверенным голосом. — Пошли.
      — Куда пошли? — неуверенно переспросил Горошек Но в Ике пробудилось великое мужество. Так уж у них не раз бывало: если один начинал колебаться — у другого хватало решимости на двоих, если один поддавался усталости — второй становился неутомимым. Вот и на этот раз, когда Горошек на минуту заколебался и стал спрашивать себя, не нужно ли все это еще раз продумать, Ика повела себя как капитан военного корабля.
      — Одевайся! Бери свитер, плащ, шарфик… Слышишь?
      — Но…
      — Нокать будешь потом. Сейчас нет времени. Торопись, пока родители не вернулись. Еще вот что: на всякий случай возьми оружие.
      Горошек сразу почувствовал себя увереннее. Молча сунул в карман большой пугач, замотал шею шарфом, накинул плащ.
      Еще раз оглядели комнату. Все в порядке. Лампы и приемник выключены, стулья на своих местах, книжки на полках.
      — В путь, — сказал Горошек.
      — В путь, — повторила Ика.
      На пороге задержались на секунду. Горошек сильнее стиснул руку Ики: за окном снова блеснули сперва желтые, потом белые огни. Блеснули — и погасли. И, словно прощаясь с ребятами, вновь мигнул зеленый волшебный глазок радиоприемника.
     
      НА УЛИЦЕ БЫЛО УЖЕ СОВСЕМ ТЕМНО.
      Кое-где из окон падал свет и пропадал в тумане, не достигая земли. А ветер! А дождь! Похоже было, что на дворе не середина сентября, а самый что ни на есть настоящий ледяной ноябрь! Дождь хлестал в лицо. Ветер яростно свистел и завывал в антеннах и водосточных трубах, забирался под одежду, обдавал брызгами, старался распахнуть пальто… Тьма, холод, дождь, ветер…
      Но, если человек принял решение, разве может тьма, дождь или ветер заставить его свернуть с дороги? Как по-вашему?
      Конечно нет!
      Впереди шел Горошек. Он лучше видел в темноте. Ика даже насвистывала — насвистывала одну из тех мелодий, которые знаешь неизвестно откуда, а припоминаешь только в пути. Вдруг Горошек остановился.
      — Слышишь? — спросил он.
      Ика перестала свистеть, и тут она тоже услышала: впереди, прямо перед ними, словно мурлыкал огромный добродушный кот. Проще сказать — работал мотор автомобиля, готового тронуться в путь. Одновременно в темноте забрезжил слабый, неяркий свет. Ребята остановились. Остановились возле самой машины, в кабине которой в этот момент загорелись огоньки приборов.
      — Добрый вечер, — тихо сказала Ика, а Горошек даже шаркнул ножкой.
      Никто им не ответил, только дверца машины бесшумно отворилась.
      — Надо снять плащ, — сказал Горошек, — а то сиденье намочим. Ты погляди… — вдруг ахнул он, — ты погляди, какая машина!
      Освещенная светом приборов, кабина сияла безупречным блеском лака, никеля и кожи. Казалось, машина сошла прямо с заводского конвейера.
      — Добрый вечер, — повторила Ика, снимая плащ. — Мы садимся товарищ… товарищ Капитан!
      И первая влезла на мягкое сиденье. За ней вошел Горошек и тихо закрыл дверцу. Тотчас же на щитке приборов засветилась шкала радиоприемника, и строгий, но добрый голос проговорил:
      — Добрый вечер! Правда, я капитан не совсем обычный, но можете меня называть Капитаном. Жду вас уже целый час.
      Горошек хотел объяснить, в чем дело, но только откашлялся. Зато Ика отвечала совершенно свободно, словно разговаривая с добрым знакомым:
      — Просим извинения, но обо всем этом деле мы узнали всего несколько минут назад.
      Голос недоверчиво буркнул что-то, и Ика чуточку покраснела. Тем более, что Горошек покосился на нее довольно сердито.
      — Вы извините, Капитан, фактически нас известили раньше, но ведь мы… мы должны были все продумать, — сказал он веско.
      — Ха-ха-ха! — рассмеялся Капитан. — Понимаю!… Все это было… немного странно, а?
      — Вот именно, — сказал Горошек.
      — Вот именно, — шепнула Ика.
      — Дорогие мои, — сказал Капитан, — удивляться будем потом, а сейчас поехали! Но только… — голос вдруг стал очень суровым, прошу ничего не трогать. Я поведу себя сам. У вас водительские права есть? Нет. Какой отсюда вывод, — ясно?
      — Извините, пожалуйста, — шепнул Горошек, убирая руки с баранки руля.
      — Пустяки, — сказал Капитан уже мягче. — Договорились?
      — Да.
     
     
      — Стало быть, поехали. На Главный Вокзал, правда?
      — Точно.
      И путешествие началось. Мотор зашумел сильнее, включилась, слегка заворчав, первая, потом вторая передача, и вот машина, включив подфарники, медленно выехала из ворот на влажный асфальт улицы. Заработал «дворник» на ветровом стекле, и Капитан, сразу набрав скорость сорок километров в час, покатил в сторону Главного Вокзала, унося Ику и Горошка.
      Вел он замечательно. Мчался с максимальной скоростью, разрешенной правилами. Но как умно, как плавно и осторожно! Легко обходил другие машины, мигая световыми сигнальными огнями, плавной дугой мягко проходил повороты…
      — Браво, Капитан! — закричала Ика. Видимо, Капитан все еще сердился на нее.
      — Извините, — сказал сухо, — во время езды по городу я не разговариваю.
      — Это вы меня извините, Капитан, — пробормотала, опешив, Ика.
      Еще поворот, полминуты ожидания перед светофором на перекрестке — и вот перед ними засияли огромные окна Главного Вокзала.
      Горошек подтолкнул Ику в бок и показал ей на большущие часы над входом.
      — Гляди-ка. У нас еще часа четыре до возвращения родителей!
      — Значит, не тратьте даром времени, — вмешался Капитан, тормозя прямо против главного подъезда. — Я вас жду.
      Горошек и Ика молча набросили плащи и вышли из машины, направляясь в зал ожидания.
     
      ВЫ САМИ ЗНАЕТЕ, каково приходится человеку на Главном Вокзале. Там может потеряться не только трехлетний ребенок, там и тридцатилетний, вполне взрослый человек может растеряться. И неудивительно! Вы представьте себе: ко входу подкатывает одна машина за другой, к дверям подбегают носильщики, отбирая от путешественников чемоданы: с трамвайных, автобусных и троллейбусных остановок без перерыва тянутся ленты навьюченных пассажиров, в зале ожидания — толкотня, толпа людей перед кассами, киосками, справочными бюро, у выхода на перрон; кто-то кого-то постоянно вызывает, окликает, люди прощаются, здороваются, целуются, то и дело звучит голос из репродуктора:
      «Внимание, Внимание! Скорый поезд Варшава — Прага — Париж отправляется с первой платформы первого пути. Пассажиров просят занять места!»
      «Начинается посадка на пассажирский поезд до Вроцлава, вторая платформа третьего пути!…»
      «Дежурного Мицака просят зайти к начальнику вокзала!…»
      «Скорый поезд Москва — Берлин прибывает на третий путь, платформа номер пять»…
      Ика с Горошком вдруг оказались среди всей этой толчеи, суматохи и шума. Не приходится, стало быть; и удивляться, что в первую минуту они несколько оробели. До сих пор все, собственно говоря, делалось как бы само собой, почти без их участия. А что будет дальше?
      Горошек посмотрел на Ику, Ика на Горошка. Они стояли в самом центре зала ожидания. Кругом валом валили пассажиры. Кто-то кричал: «Завяжи как следует шарф!», кто-то обещал: «Сейчас же вам напишу, еще сегодня»…
      «Ну что же?» — взглядом спросила Ика.
      «Где его искать?» — так же ответил Горошек.
      А вслух оба разом сказали:
      — Что будем делать?
      И обрадовались, — ведь говорят, что это хорошая примета. Но примета приметой, а что делать — неизвестно.
      — Здесь его нет, — сказал Горошек.
      — Очевидно.
      — Если бы он был тут, его бы взрослые сразу сами нашли.
      — Ты прав.
      — Но ведь тут, — продолжал рассуждать вслух Горошек, — тут могли остаться какие-нибудь следы!
      — Его кто-нибудь мог видеть, — подхватила Ика.
      — И запомнить, что с ним приключилось.
      Увы, этой фразы Ика уже не расслышала, потому что в эту самую минуту на них налетел какой-то опоздавший пассажир с двумя огромными чемоданами. Ика отлетела в одну сторону, Горошек — в другую, а он ни на кого не глядя, понесся дальше.
      — Дяденька! — крикнул в ярости Горошек. — Висла загорелась, что ли?
      Он хотел повторить Ике эту остроту и вдруг заметил, что Ики уже нет.
      Вокруг кипела толпа чужих взрослых людей, занятых своими делами, а Ики не было.
      — Ика! — отчаянно крикнул Горошек, кидаясь в толпу.
      Он тут же сам налетел на кого-то, кого-то толкнул локтем в бедро, запутался в чьем-то пальто. Кто-то выругался, кто-то охнут. Горошек несколько раз повторил «извините»… И все зря. Ики не было.
      Горошек остановился, глубоко вздохнул и сосчитал сначала от одного до десяти, а потом наоборот — от десяти до одного: десять, девять, восемь, семь и так далее. Так учил его папа собираться с мыслями. И действительно, он собрался с мыслями. Но мысль была одна: нечего сказать, хорошо они начали поиски — сами потерялись!
      «Ладно, — сказал себе Горошек, — главное — спокойствие. Только спокойствие может нас спасти. Надо обдумать, как ее найти. Вопервых, я могу пойти к дежурному по вокзалу и попросить, чтобы Ику вызвали по радио. А во-вторых? Что во-вторых? Ага! Есть!»
      И вот в самом центре людного зала ожидания Варшавского Главного Вокзала вдруг раздалось громкое, заливистое, я сказал бы даже душераздирающее «ку-ка-ре-ку».
      Петухи, понятно, были тут ни при чем.
      Кукарекал наш друг Горошек. Зажмурив глаза, встав на цыпочки, он несколько раз подряд прокричал петухом.
      Вокруг него сразу же собралась кучка людей.
      — Что это с ним?
      — Бедный ребенок!
      — «Бедный»! Хулиган, а не бедный ребенок!
      — Может, больной? — наперебой толковали собравшиеся. Горошек покраснел, но снова что было сил закричал:
      — Ку-ка-ре-ку!
      — Милиция! — крикнул кто-то.
      И тут кто-то другой схватил Горошка за руку и строго спросил:
      — Что это за выходки?
      Это был не кто иной, как милиционер.
      К счастью, в эту критическую минуту совсем рядом прозвучал спокойный голосок Ики:
      — Товарищ милиционер, извините, пожалуйста! Это мой братишка.
      — А зачем он кукарекает? — улыбнулся милой девочке милиционер. Улыбнуться улыбнулся, но Горошка не отпустил.
      — Он еще очень маленький и не очень умный, — отвечала Ика. Очаровательно улыбнувшись и сделав милиционеру реверанс, она потянула Горошка за рукав. — Извините, пожалуйста, но нам надо идти, нас мамочка ждет. До свидания, товарищ милиционер!
      Милиционер галантно козырнул. Люди расступились. Кто-то сказал:
      — Какая хорошенькая девочка!
      Еще кто-то:
      — Какая умная и заботливая!
      Ика, вытянув Горошка из толпы, немедленно перестала очаровательно улыбаться и зашипела:
      — Ты что — с ума сошел?
      — Нет, — спокойно отвечал Горошек.
      — А что все это значит?
      Горошек молча взял ее за руку и отвел в уголок, туда, где стояла телефонная будка с объявлением «Автомат не работает». Только тогда он сказал:
      — Во-первых, будь добра больше не теряться, хорошо?
      — Да ведь… — начала Ика.
      — Никаких «да ведь»! Мы должны искать мальчика, а не друг друга. А во-вторых, я знал, что делаю.
      — Что ты там еще знал?
      — Сама подумай! Где тебя всегда можно найти? Конечно, там, где народ собирается. Вот я и кукарекнул.
      — Кукарекнул, как дурак, — огрызнулась Ика. Но Горошек понимал, что перевес на его стороне.
      — Может быть, кукарекал я и плохо, — сказал он, — но дело я сделал. Ведь ты нашлась?
      — Ну… ну да! — честно призналась Ика.
      — И никаких «ну да»! — строго сказал Горошек. — Довольно терять время! Ясно?
      — Ясно.
      — Так вот слушай, — важно произнес Горошек. — Мой план таков: сначала мы должны сориентироваться на местности.
      — Это еще что такое?
      — Очень просто: когда где-нибудь случится происшествие, милиция всегда первым делом производит ориентировку.
      — Какую ориентировку?
      — О господи! — возмутился Горошек. — Осматривают место, где что-то произошло. Это и называется «ориентировка на местности».
      — Угу, — задумчиво протянула Ика. — Ну ладно. Но раз происшествие было не на местности, а, например, на вокзале, то это уже не ориентировка на местности, а ориентировка на вокзале или на перроне.
      — Очень возможно, — сказал Горошек. — Пошли!
      — Куда?
      — Туда, где он потерялся.
      — А где он потерялся?
      — Здравствуйте! На вокзале.
      — Горошек! — грозно сказала Ика. — Да ведь на вокзале десять платформ, четыре зала ожидания, три ресторана, две камеры хранения, двадцать касс, комната матери и ребенка, и я не знаю еще что. Какую ты тут будешь делать ориентировку? Перронную, ресторанную или ожидальную? Эх, ты!
      Она сочувственно покачала головой.
      Горошек глядел на нее растерянно.
      — Действительно, — сказал он, — надо это продумать… Но Ика окончательно взбунтовалась:
      — А по-моему, тут нечего продумывать. Надо просто узнать.
      — Что узнать?
      — Как — что? Узнать, где малыш потерялся. В поезде, на перроне или в зале ожидания… Верно или нет?
      — Ну, верно. А где ты это узнаешь?
      — Надо спросить
      — Кого?
      — У всех надо спрашивать: в буфете, у контролеров, может быть, даже у милиционера.
      — Ха-ха! — произнес Горошек, в свою очередь сочувственно покачав головой. — Так они тебе и сказали! Эх ты!
      — А почему бы им не сказать?
      — Эх, ты, чудачка! Да ведь если бы они сами знали, они бы давно его нашли! Придумай что-нибудь получше!
      Ика, смутившись, оглянулась, словно в поисках помощи. Тут взгляд ее упал на телефонную будку с табличкой «Автомат не работает». И она облегченно вздохнула.
      — Жди меня здесь! — сказала она.
      — Что ты там опять… — начал Горошек.
      Но Ика не дослушала вопроса.
      Она смело вошла в телефонную будку и сняла трубку. При этом она повернулась спиной к двери будки и не взглянула на Горошка, который довольно выразительно постучал себя по лбу.
      — Алло, — сказала Ика. — Говорит Ика. Я ищу Яцека Килара. Алло!
      В трубке что-то зажужжало.
      — Алло, — повторила Ика громче. — Я разыскиваю трехлетнего Яцека Килара, который сегодня днем потерялся на вокзале! Алло, алло!
      В трубке опять что-то зажужжало, потом затрещало, заскрипело, заворчало, загудело, и в конце концов отозвался скрипучий, сильно простуженный голос:
      — Ну, что там еще? Читать, что ли не умеешь? Не видишь, что я испорчен?
      Но Ика нисколько не смутилась.
      — Простите, пожалуйста, — сказала она упрямо, — но у нас исключительный случай. Сегодня утром потерялся трехлетний мальчик. Взрослые его не нашли, а теперь уже скоро вечер, поздно, холодно и дождь идет.
      — Про дождь я лучше тебя знаю, — перебил ее телефон. — Не переношу сырости, а у меня весь кабель залило! Потому я и не работаю!…
      — Да ведь этот мальчик… — вставила Ика.
      — Я уже слышал, — не дал ей докончить телефон. — Тебе-то чего надо?
      — Вы не могли бы дать нам справку? — снова начала Ика.
      — Справки по ноль девять, — снова перебил ее телефон.
      — Никакого от вас толку! — крикнула Ика. — Как не стыдно так ломаться!
      И повесила трубку. Но, прежде чем она успела повернуться и выйти из кабины, автомат позвонил так громко, как будто никогда в жизни не ломался.
      Ика, грозно сверкнув глазами, подняла трубку.
      — Алло! Что вам нужно? — Спросила она. На этот раз голос был гораздо любезнее.
      — Дорогая моя, — начал он, — незачем так нервничать.
      — Слушаю вас, — сухо повторила Ика.
      — Хотя я, — продолжал голос, становясь все любезнее, — хотя я и не справочное бюро, у справочного бюро номер ноль девять, но…
      — Я сама знаю, что такое ноль девять, — перебила его сердито Ика.
      — … но тем не менее, — продолжал голос, — попробую навести для вас некоторые справки. Не вешай трубки и жди. Договорились?
      — Договорились.
      Дверь кабины тихонько скрипнула. Это вошел Горошек. Он уже не стучал себя пальцем по лбу.
      — Ты кому звонишь? — спросил он, причем, надо сказать, спросил довольно вежливо.
      Ика поглядела на него иронически.
      — Навожу справки, — сказала она. — Тсс! — И тут же крепче прижала трубку к уху, потому что трубка заговорила.
      Сперва прозвучал уже знакомый голос, испорченного автомата:
      — Алло, алло! Говорит аппарат из главного зала, кабина третья. Кто из товарищей знает что-нибудь об обстоятельствах пропажи трехлетнего мальчика? Он пропал сегодня утром. Алло, алло! Говорит аппарат из кабины номер три. Не видел ли кто мальчика на перроне, в залах ожидания, в ресторане?
      Потом начали откликаться другие, далекие голоса.
      — Алло! Говорит ресторанный телефон. У нас такого не было. Я кончил.
      — Алло, алло! Говорит автомат из зала ожидания. В зале ожидания мальчика уже искали. Насколько нам известно, здесь его не было. У меня все.
      — Алло! Говорит местный телефон дежурного по вокзалу. Мы сегодня, как обычно, вели наблюдение за платформами. Особенно тщательно наблюдалась третья платформа, на которую прибывает краковский поезд, — как известно, пропавший мальчик приехал именно этим поездом. Можем сообщить, что мальчик с вышеупомянутой платформы не сходил.
      — Как же так? — крикнула Ика. — Так где же он тогда?
      — Алло! Прошу не перебивать, — ответил голос. — Даю точную справку. Пропавший мальчик не сходил с платформы и не входил на территорию вокзала. Следовательно, надо полагать, что он либо до сих пор находится на платформе, либо уехал с вокзала другим поездом.
      — Какой ужас! — прошептала Ика. — Уехал другим поездом!
      — Что там случилось? — волновался Горошек. — Ика, что случилось?
      Но Ика знаком приказала ему молчать. Голос из службы движения продолжал:
      — Внимание! Внимание! Сию минуту получена справка по селектору. Телефонный аппарат дежурного по станции Трушево заметил на станции похожего мальчика в обществе двух взрослых мужчин. Одну минутку!
      Трубка на минутку замолчала, а тем временем в дверь кабины забарабанили. Несколько человек, заметив, что Ика говорит по телефону, встали в очередь перед кабиной, и первый из них, толстый пожилой мужчина с сердитым лицом, стучал монетой в стекло.
      Но тут же снова прозвучал голос селектора:
      — Внимание! Как сообщает станция Трушево, вышеупомянутые лица по-прежнему находятся в буфете на станции. Мальчик сидит на скамейке, мужчины пьют пиво и разговаривают. Внимание! Внимание! Внимание! Телефон железнодорожной милиции сообщает: приметы одного из мужчин весьма напоминают приметы известного мошенника Евстахия Кужевика, описанные в гончем листе, разосланном для сведения милиции. Правда, у него есть усы, которых вчера у Кужевика не было. У меня все. Разговор окончен. Благодарю за внимание.
      — Это я благодарю! — завопила Ика. — большое спасибо!
      Она вылетела из кабины и потащила Горошка за собой сквозь вокзальную толчею. Горошек понял, что сейчас не время для расспросов.
      Ребята выскочили во двор под дождь и ветер. Капитан стоял на своем месте в длинном ряду машин. Едва они добежали до автомобиля, дверь, как обычно, сама собой открылась, загорелись подфарники, осветились приборы.
      Рядом в огромном блестящем «Де-люксе» дремал, прислонившись к стеклу, шофер. Увидев, как Капитан с двумя ребятами на переднем сиденье сам собой трогается с места, шофер сначала выпучил глаза, а потом начал протирать их кулаками. Когда он опомнился, машины уже не было видно. Шофер пожал плечами.
     
     
      — Чего только человеку не приснится! — пробормотал он и, устроившись поудобнее, снова задремал.
      Капитан тем временем выехал на вокзальную площадь. Ика наскоро повторяла все, что удалось узнать при помощи телефонной сети. Горошек и Капитан внимательно слушали.
      В конце Ика неуверенно проговорила:
      — И потом еще они сказали, что один из этих людей, с которыми сейчас мальчик, похож на предметы какого-то там листа… Гоночного листа. Нет, гончего листа. Горошек, что это значит, а? Предметы гончего листа? Что это такое?
      — Ну, это… — начал Горошек. — Это значит… — снова запнулся он. — Ну, это такой… — сказал он и замолчал.
      Тут рассмеялся сам Капитан. Так рассмеялся, что должен был на минутку притормозить. А потом, когда он снова развил полную скорость и когда за окнами замелькали первые деревья, растущие по обочинам загородного шоссе, он объяснил уже вполне серьезно:
      — Не предметы, а приметы. Приметы — это попросту признаки наружности человека: какие у него глаза, волосы, рост и так далее. Их сообщают главным образом тогда, когда нет чьей-нибудь фотографии. А гончий лист — это такое объявление, даже вернее, воззвание к людям, чтобы помогли найти какого-нибудь преступника. Теперь понятно?
      — Да.
      — А как он назывался, этот тип в гончем листе?
      — Евстахий Ку… Ку… Кужевик, — с трудом припомнила Ика.
      — Только у того не было усов, а у этого есть.
      Наступила тишина. Капитан мчался по темному блестящему асфальту в сторону Трушева. Мимо проносились деревья, дождь хлестал по ветровому стеклу.
      Горошек беспокойно завертелся на сиденье.
      — Дело серьезнее, чем я думал, — сказал он. Капитан спустя минуту подтвердил:
      — Это верно! — И спросил: — Какой у вас план?
      — Надо это дело продумать, — сказал Горошек.
      И все начали продумывать. Капитан мягко брал повороты, но вылетал из них на максимальном газе. Иногда он слегка вздрагивал от боковых порывов ветра. Увлеченный скоростью, он всеми своими цилиндрами пел какую-то басовитую автомобильную мелодию, песенку, в которой речь шла о больших скоростях, о дальних дорогах, о горных серпентинах и приморских шоссе… Спустя некоторое время Ика подняла голову.
      — У меня есть один план, — начала она несмело.
      — Отличный план! — хором сказали Горошек и Капитан, когда Ика закончила свой рассказ.
      В ЗАЛЕ ОЖИДАНИЯ — он же буфет — на станции Трушево было пусто, тихо и скучно.
      В Трушеве останавливались лишь поезда пригородных веток, составленные из старых вагонов и не спеша катившиеся от одной маленькой станции к другой. Шумно в Трушеве бывало только три раза в день: утром, когда уходил поезд на Варшаву, и потом, когда прибывали варшавский дневной и варшавский вечерний поезда. А в остальное время? В остальное время как раз и было пусто, тихо и скучно. Три-четыре человека в буфете никогда не шумели, и буфетчица могла спокойно вязать на спицах теплые носки для своей на редкость многочисленной семьи.
      На этот раз ей тоже никто не мешал в этом занятии. Дневной варшавский прибыл уже два часа назад, и пассажиры давно схлынули. В буфете оставались двое мужчин с маленьким мальчиком, ожидавшие пересадки на вечерний поезд в Кусьмидрово. Мальчик уже больше часа спал на скамейке, а взрослые заказали по большой кружке пива и все время о чем-то шептались.
      Мальчик — это буфетчица заметила сразу — был очень хорошенький и хорошо одетый. У него были голубые глаза, темные волосы, красное пальтишко и берет, а костюмчик и ботинки серые. Целый час он трудолюбиво строил колодцы из спичек, время от времени спрашивая:
      — А когда мамочка придет?
      Потом ему надоело и строительство, и вопросы, и он уснул, растянувшись на скамейке. «Чистая куколка», — подумала, умилившись, буфетчица, у которой на голове была целая башня из волос, а в груди доброе сердце.
      Зато мужчины красотой не отличались. Один из них — маленький и толстый, который называл себя дядей мальчика, одет был, впрочем, вполне прилично, даже элегантно, и лицо у него было, пожалуй, симпатичное, хотя его портили смешные черные усики. Но голос у него был какой-то странный. Как бы это сказать — словно бы липкий, приторный, чересчур вежливый.
      А в другом мужчине, тощем, как старый журавль, не было совсем ничего симпатичного. Главное, он не смотрел никому в глаза и вообще с первой же минуты не понравился буфетчице.
      Можно, впрочем, смело сказать: если бы буфетчица прислушалась к разговору этих личностей, она бы поняла, что не понравились они ей недаром.
      Но так как она ничего не слышала, то спокойно продолжала вязать теплые носки, а мужчины — тоже с виду спокойно — продолжали шептаться. На самом деле они вовсе не были спокойны. В особенности Худой, у которого от волнения выступили на щеках большие красные пятна.
      — Хватит с меня твоих дел, — шипел он насморочным голосом.
      — В киднаперы я не гожусь! Толстяк неприятно улыбнулся:
      — Ты вообще ни для чего не годишься. Я тебя и не держу.
      — Тогда отдай мне мои деньги, — прошептал Худой.
      — Нет у меня никаких твоих денег, — еще неприятнее усмехнулся Толстяк с усиками.
      Худой чуть не подавился от злости:
      — Как так? Ведь я же тебе все отдал!
      — Не помню.
      — Не помнишь? — Худой так повысил голос, что даже буфетчица, вздрогнув, бросила на них взгляд из-под очков. Толстяк сразу же любезно ей улыбнулся.
      — Мы не помним, извините, мадам, — сказал он, — когда отходит поезд в Кусьмидрово.
      — В девятнадцать ноль две, — ответила она неприветливо.
      — То есть через час.
      На минуту стало тихо. Лежавший на скамейке мальчик поднял голову, поморгал и спросил:
      — Мамочка еще не пришла?
      Мужчина с усиками улыбнулся так сладко, как будто сам был огромным леденцом.
      — Нет, — пропел он сладеньким голосом. — Скоро придет.
      Мальчик сморщился, зевнул, а потом снова закрыл глаза. Тогда мужчина с усиками заговорил грозным шепотом, таким грозным, что Худой весь сжался.
      — Заруби себе на носу, — шептал Толстяк, — ты мне не нужен! Если бы не я, тебя бы уже десять раз поймали! Ты сам прекрасно знаешь, что ты трус, пьяница, растяпа и полудурок. Если я тебя не выручу, пропадешь ни за грош. Ну говори, кто сегодня заметил, что вокзал в Варшаве оцеплен милицией?
      — Ты, — шепнул Худой.
     
     
      — А кто, — продолжал Толстяк, — сразу сообразил, что надо уехать другим поездом?
      — Ну, ты, — признался Худой.
      — А кто догадался, — шипел Толстый, — прихватить этого мальчишку? Ты говоришь, что не годишься в киднаперы. Значит, ничего не понял, дурень! Отличный трюк! Кому придет в голову, что мальчишка — не мой любимый племянничек?… А самое главное — кому придет в голову, что два симпатичных человека с милым мальчиком попросту удирают от милиции?… Разве преступник станет таскать с собой младенца?
      Худой недоверчиво покачал головой:
      — Его, наверно, уже ищут.
      Толстяк презрительно усмехнулся:
      — Ищут! В Варшаве на вокзале. А уж никак не тут. Кому это взбредет на ум, чтобы такой сопляк мог сам уехать из Варшавы?
      Но Худого это ничуть не утешило.
      — Чересчур уж ты умный! — крикнул он шепотом.
      — Для тебя наверно, — усмехнулся Толстяк.
      — А… а деньги мне отдашь? — уже смиренно спросил Худой.
      — Нет, — решительно сказал Толстяк, — потому что ты все сразу пропьешь. Могу тебе самое большее взять еще бутылку пива. Одну.
      Худой вздохнул, видимо поняв, что ничто ему не поможет.
      — В другой раз, — сказал он, — старую газету тебе не доверю, не то что краденые деньги! Сколько я страху натерпелся из-за них, и все зря! Ну, ладно, давай уж два злотых на пиво.
      — Краденое впрок не идет, — хихикнул Толстяк. — На.
      Худой еще раз вздохнул и пошел к буфету за пивом. Звук его шагов разбудил спавшего на скамейке мальчика. Он снова поднял голову и спросил:
      — Мамочка еще не пришла?
      — Нет, деточка, — сказал Толстяк.
      Мальчик совершенно проснулся, сел и поправил сползший на ухо беретик.
      — Тогда я сам к ней пойду, — вдруг заявил он.
      Толстяк сделал страшное лицо:
      — Боже тебя сохрани, деточка. На дворе холодно, темно, там волки ходят и могут тебя съесть. Мамочка сейчас сюда приедет. А ты пойдешь ее искать — сам потеряешься. Что тогда будет?
      Убежденный его доводами, мальчик кивнул головой:
      — Тогда будет плохо. Лучше я еще подожду.
      Толстый мужчина вздохнул с облегчением и вытащил из кармана спички.
      — На, — сказал он, — построй себе колодец.
      — А можно два? — спросил мальчик.
      — Можно.
      Мальчик прилежно занялся строительством колодца на соседнем, пустом столе. Когда Худой вернулся со своим пивом и налил кружку, он вежливо обернулся к нему и сказал:
      — Приятного аппетита.
      Худой буркнул себе под нос «спасибо», а его приятель хитро прищурился.
      — За этого сопляка, — шепнул он, — мы тоже получим неплохие денежки. Выкуп. Интересуешься?
      Но Худому явно было не по себе. Он только наморщил лоб и свой птичий носик.
      — Меня другое интересует — не цапнут ли нас в твоем Кусьмидрове? — пробурчал он.
      — Ты что, спятил? — возмутился Толстяк. — У меня там «малина» — железо!
      Худой снова вздохнул, вероятно, уже в двадцатый раз за этот вечер.
      — Хотел бы я уже быть там…
      Толстяк пожал плечами и, желая показать, что не хочет больше разговаривать с дураком, закрылся газетой.
      Снова наступила тишина.
      За буфетной стойкой быстро мелькали спицы. Через несколько минут Худой задремал за своим пивом, а Толстяк над своей газетой. Только мальчик в красном пальтишке и берете мучился со своим, по правде говоря, довольно кособоким, колодцем из спичек и мурлыкал себе под нос песенку, мелодии которой мы точно не знаем, а слова приводим ниже:
      Неудивительно, что, когда дверь распахнулась, малыш так и подскочил на стуле, перевернув свое кособокое строение. Но, увы, его заулыбавшаяся в первую минуту рожица сразу же снова погрустнела — в двери показалась вовсе не та особа, о которой он пел и которую ожидал, а какой-то совершенно незнакомый мальчик в длинном широком плаще.
      Мальчик еще в дверях поклонился и сказал всем:
      — Добрый вечер.
      Видимо, это пробудило новые надежды в малыше в красном беретике. Он закричал:
      — Мальчик! Ты не видел моей мамочки?
      — Нет, — ответил мальчик.
      — Как жалко, — вздохнул Красный Беретик, и подбородок у него слегка дрогнул.
      Но к нему сразу наклонился Толстяк с усиками и снова затянул сладким голосом:
      — Я же тебе говорил, что мамочка скоро-скоро к тебе придет. Через полчаса поедем в Кусьмидрово…
      — Извините, пожалуйста, — сказал мальчик постарше, подходя к столику, за которым сидел Красный Беретик. — Можно мне здесь присесть? Я тоже еду… еду в Кусьмидрово.
      Мужчина с усиками внимательно посмотрел в темные глаза мальчика. Посмотрел холодным и тяжелым, словно затаившим угрозу взглядом.
      — Там тоже есть место… — начал он сердито, указывая в противоположный угол комнаты, но мальчик перебил его:
      — Я везу для папы деньги, — похвалился он, наивно улыбаясь, и не хочу ехать один.
      Услышав эти слова, толстяк преобразился. Он сразу просиял, и взгляд его выразил дружелюбие и почти отеческую заботливость
      — Ай-яй-яй! — удивился он. — Ты путешествуешь один? Совсем один? А много у тебя денег? Мальчик опустил глаза.
      — Папа не велел мне говорить, — смущенно сказал он.
      Но Толстяк уже схватил его за локоть, притянул к себе, похлопал по плечу и снова широко улыбнулся.
      — Садись-ка, милый! — закричал он. — Садись с нами, в компании будет веселей. Верно?
      — Еще бы! — ответил мальчик.
      — А по-моему — нет, — вздохнул Худой, продолжая помаленьку потягивать пиво.
      Мальчик в плаще еще раз вежливо поклонился и сел рядом с Красным Беретиком.
      — Хочешь, я тебе построю шикарный колодец? — предложил он.
      — Хочу, — улыбнулся Беретик. — А как тебя зовут?
      — Горошек, — ответил мальчик.
     
      ТАК ГОРОШЕК ВЫПОЛНИЛ ПЕРВУЮ ЧАСТЬ ПЛАНА, согласно которому он должен был найти на станции Трушево мальчика в красном берете и его мнимых опекунов.
      Надо признать сразу, что Горошек даже перевыполнил план. Ведь он не только нашел тех, кого искал, но и сумел попасть в их компанию. Более того, выдумка о «папочкиных деньгах» привлекла к нему особое внимание Толстяка.
      Пожалуй, теперь уже не ему придется следить, чтобы преступники не сбежали, скорее, они будут внимательно следить за тем, чтобы не сбежал Горошек… Словом, все идет как нельзя лучше…
      Однако, положа руку на сердце, надо сказать, что, хотя все шло как полагается, и даже лучше, Горошек чувствовал себя не блестяще.
      Ведь Капитан с Икой уехали, чтобы выполнить вторую часть плана. Горошек был пока что предоставлен собственным силам. Нечего скрывать: перед лицом двух взрослых противников выглядели эти силы довольно жалко…
      Особенно грозен был третий противник Горошка — время. Да, именно время. Преступники собирались уехать поездом в Кусьмидрово — то есть меньше чем через полчаса, а Горошек твердо знал, что допустить их отъезда он не может.
      Вся надежда была на Ику. Успеет ли она за эти полчаса выполнить вторую часть плана? А если нет? Что тогда?
      Горошек и сам не знал, как он поступит. Он знал одно: что не выпустит малыша из-под своей опеки и не позволит никуда увезти. Он клялся себе в этом, сидя рядом с Яцеком и строя для него колодец из спичек.
      — А я не умею строить такой колодец, — сказал малыш. — Он очень хороший.
      Горошек улыбнулся:
      — А ты очень милый пацан.
      — Что значит — пацан? — весело спросил мальчик.
      — Пацан? — удивился Горошек. — Пацан — это попросту малыш.
      — Ага, — сказал Красный Беретик, — а через год я уже не буду малышом, правда?
      — Правда.
      Толстяк внимательно прислушивался к этой беседе. Худой продолжал дремать над своим пивом. Он поднял голову только тогда, когда Толстяк, подвинувшись к Горошку, спросил:
      — Ты не мог бы, милый мой мальчик, разменять мне сто злотых?
      «Ага, — подумал Горошек, — решил убедиться, есть ли у меня деньги». Он вежливо ответил:
      — К сожалению, не могу. Во-первых, потому что папа мне вообще не позволил вынимать деньги, а во-вторых, у меня только бумажки по пятьсот злотых.
      — Что? — разом воскликнули жулики.
      Горошек даже закашлялся, чтобы скрыть победоносную усмешку. Он понял, что жулики с радостью откажутся от поездки в Кусьмидрово, лишь бы не потерять его из виду. У Худого глаза так и вылезли из орбит.
      — Куда же это столько денег, мальчик? — спросил он. — Куда? Горошек на минуту задумался, словно сомневаясь, может ли он выдать такой секрет чужим людям. Потом ответил:
      — Ну… папа покупает телевизор.
      — Угу, — пробурчал Толстяк, кивнув головой. — Тысчонка-другая должна быть, не меньше. Верно, сынок?
      Тут Горошек решил разыграть подозрительность.
      — Извините, я не знаю, — сказал он уклончиво.
      Краем глаза он заметил, как жулики подтолкнули друг друга локтями. И тут же взглянул на часы. До прихода поезда оставалось всего пятнадцать минут.
      — Когда же приедет ма-моч-ка-а! — капризно протянул Красный Беретик. По тону чувствовалось, что терпение его на исходе.
      — Тише, тише, деточка, — откликнулся Толстяк. — Ты, главное тише!
      Но Красный Беретик, видимо, твердо решил взбунтоваться. Он набрал в легкие воздуха и ни с того ни с сего заревел, как паровоз:
      — А я не хочу-у-у-у-у! Не хочу-у-у! Где мамочка-а-а-а! А-а-аа!
      Жуликов прямо-таки перекосило. Буфетчица вскочила из-за стола. На минуту все застыли на месте. А мальчик, кстати с совершенно сухими глазами, ревел все громче:
      — Не-е-е хочу-у-у-у!
      Первым опомнился Толстяк, кинулся к буфету за шоколадкой. Худой, по-видимому желая успокоить малыша, начал строить ему рожи. Однако Яцек при виде его гримас завопил еще громче. Тут Толстяк подбежал с шоколадкой, но шоколадка тоже не помогла.
      Горошек ясно видел, что жулики начинают нервничать. Худой боязливо озирался и все косился на дверь. Толстяк, наоборот, разозлился. Щеки у него покраснели, а голос зазвучал угрожающе:
      — Яцек, молчать!
      Яцек посмотрел на «дядю» и замолчал. Глазки его стали большими и круглыми и начали наполняться слезами.
      Горошек делал вид, что ничего не замечает. Но внутри у него все напряглось, как струна.
      До прихода поезда оставалось только десять минут. Десять минут могут порой тянуться, как жевательная резинка. Ну, скажем, если тебя могут вызвать к доске как раз по тому предмету, о котором ты накануне, готовя уроки, совершенно позабыл… А сейчас часы летели, словно у них были стрелки с реактивной тягой.
      И вот Толстяк внезапно наклонился к мальчику.
      — Вставай, — сказал он. — Идем к мамочке. Только не ори!
      Он сказал это таким тоном, что Горошек стиснул кулаки. Что он задумал? В голове у Горошка мелькнули всевозможные страшные истории о киднаперах — похитителях детей, которые иногда убивают своих жертв, чтобы замести следы.
      А до прихода поезда оставалось только шесть минут. Хоть бы кто-нибудь зашел в буфет!… А главное — где Ика? Куда она пропала? Ведь через минуту эти двое вместе с мальчиком могут сесть в поезд, и поминай как звали!…
      Минутная стрелка снова сделала скачок. Издали послышался пронзительный гудок паровоза.
      Толстяк фальшиво улыбнулся.
      — Слышишь, Яцек, — сказал он, — вот и мамочка едет. Пошли.
      Горошек с отчаянием подумал, что, наверно, Яцек встречался только с очень добрыми людьми, так безгранично он всем доверяет. Вот и теперь, хоть глаза у него еще были полны слез, он сразу рассмеялся, соскочил со стула, захлопал в ладоши.
      — Пошли, пошли!
      Скрывать нечего — Горошек просто не знал, что делать, как поступить? Кричать? Драться? Защищать Красный Беретик пугачом, кулаками? Поможет ли?… Не больше чем на минуту… И все-таки он приподнялся.
      Тут-то и выяснилось, насколько умная была выдумка про деньги. Толстяк, правда, взял уже Яцека за руку, но еще не трогался к выходу. Он обратился к Горошку.
      — А вы, молодой человек, — спросил он своим сладким голосом, разве не идете? Пожалуйте, пожалуйте…
      Горошек насупился.
      — Поезд еще не пришел, а на дворе дождик, ветер…
      Худой схватил приятеля за руку:
      — Евстахий… оставь. Пошли, я тебя прошу. Но Евстахий не обращал на него никакого внимания. Он протянул руку Горошку.
      — Это не беда, — сказал он деланно дружеским тоном. — Не сахарные, не растаем. Не надо ломать компанию. Давайте руку, молодой человек, чтобы нам не потеряться. Только поживей — поезд уже подходит…
      Действительно, стрелка часов была уже на расстоянии одной минуты от роковой черты. Красный Беретик так и подпрыгивал на месте, радуясь приезду мамочки, а за окнами уже звучал, все приближаясь, стук колес и пыхтение подходившего паровоза.
      Горошек внезапно почувствовал, что от ярости у него зашевелились волосы на голове.
      — Не пойду! — крикнул он.
      Он подскочил к Яцеку, притянул его к себе, прикрыл плащом и выхватил из кармана свой пугач.
      — Он тоже никуда не пойдет! — крикнул Горошек еще громче.
      — А вы… Руки вверх!
      — Исусе! — прохрипел Худой.
      — Исус Мария! — взвизгнула буфетчица.
      — Ты что?… — грозно рявкнул Толстяк, делая шаг в сторону Горошка.
      У того вдруг страшно пересохло в горле. Но он крикнул:
      — Ни с места!
      И тут — именно в эту секунду! — с грохотом распахнулась дверь, и девчоночий голос радостно пискнул:
      — Дядечка! Это я! А потом…
     
      ОДНАКО, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВЫЯСНИТСЯ, что означал этот возглас и что вообще произошло потом, следует в нескольких словах рассказать, что же все это время делали Капитан и Ика. И главное, как выполняли и как выполнили они свою часть плана.
      Когда Горошек выскочил из машины с погашенными для предосторожности огнями, остановившейся возле станционного здания, Ика глубоко вздохнула.
      Да, нечего скрывать — вздохнула.
      Иногда человеку очень хочется быть самостоятельным, как у нас говорят — хочется быть Зосей-Самосей. Все-превсе делать самой. И Ика, как утверждал Горошек, особенно любила этот «зосизмсамосизм».
      Но сейчас — надо честно признаться — ей ах как хотелось бы, чтобы с нею рядом был Горошек, а не только ее собственные тревожные мысли…
      Правда, пока с ней еще был друг и защитник — Капитан. Но ведь с минуты на минуту ей придется одной, совершенно одной выполнять самую важную часть плана!
      А это не так-то просто. Да, не штука быть храбрым, когда ты храбрый. Трудно быть храбрым именно тогда, когда возле сердца начинает что-то дрожать, а по спине бегают холодные мурашки. Именно это ощущала Ика в ту минуту, когда Горошек исчез за дверью, а Капитан медленно и осторожно двинулся дальше.
      Оба молчали. Капитан проехал одну, потом другую темную улочку и остановился.
      — Смотри Ика, — негромко пробасил он. — Видишь — вон в той палатке?
      На противоположной стороне небольшой площади светились окна и дверь пивнушки. Несколько человек толпились у стойки, мелькнул плащ и форменная фуражка милиционера.
      — Вижу, — шепнула Ика.
      — Идешь? — спросил Капитан.
      Ика сильно втянула воздух.
      — Конечно, — сказала она. — А… а где же вы будете меня ждать?
      — Ты не беспокойся, буду там, где надо, — пообещал Капитан. Ты только смотри, чтобы мне не приходилось слишком часто, попадаться на глаза взрослым. А пока подожду здесь…
      — Тогда я пошла, — решительно сказала Ика.
      Она вышла из автомобиля, плотнее запахнула плащ — ветер сразу начал рвать его за полы.
      У двери на минуту остановилась. Да, милиционер был там. Теперь все дело в том, будет ли он ее слушать. Еще раз набрала воздуху и рванула дверь.
      Звонок над дверью забренчал, и все находившиеся в палатке мужчины обернулись. Оглянулся и милиционер — молодой и очень высокий, весьма суровый с виду. Увидев Ику, он поднял брови.
      — Что ты тут делаешь, малышка? — спросил он. — Так поздно и одна?
      Ика от неожиданности попятилась. Мужчины, толпившиеся возле стойки, за которой стояла хорошенькая продавщица, засмеялись, а милиционер сделал шаг вперед.
      — Что ты тут делаешь? — повторил он.
      Ика покраснела от стыда и злости. Она терпеть не могла, когда над ней смеялись, а в особенности когда с ней обращались, как с дошкольницей.
      — Я как раз вас ищу! — сказала она резко.
      — Ого-го-го! — удивились все присутствующие.
      Милиционер нахмурился:
      — Зачем?
      — Затем, — выпалила Ика, — что на станции находится сейчас известный мошенник и похититель детей, а вы, вместо того чтобы его ловить, пьете здесь пиво!
      Тут все присутствующие снова покатились со смеху. Только на этот раз покраснел милиционер, а не Ика.
      — Какой еще мошенник? Как он выглядит? Тише, граждане! крикнул он.
      Стало тихо. А Ика похолодела. Ведь она ничего не знает о том, как выглядит этот мошенник, вдобавок даже его фамилия вылетела у нее в этот момент из головы. Что же делать? Как убедить этих людей, что она говорит правду?
      — Он… он… из гончего листа… — запинаясь, начала она.
      Милиционер не слушал ее. Он сердился. Он недавно служил в Трушеве, но трушевские ребята не раз доставляли ему неприятности. Видимо, он решил, что и эта девчонка позволяет себе над ним издеваться.
      — Товарищ сержант, — подлила масла в огонь хорошенькая продавщица, — гражданочка вам хочет помочь, а вы с ней так нелюбезны!
      Милиционер покраснел как кумач:
      — Какой там гончий лист! Какой мошенник? Что это за шутки?
      — Настоящий мошенник! — крикнула с отчаянием Ика. — Зовут его… зовут его… Евстахий!
      И тут все присутствующие, включая продавщицу, расхохотались во все горло.
      А милиционер схватил Ику за руку.
      — Ах, Евстахий? — повторил он. — Как раз Евстахий, да? — Он подтолкнул Ику к двери. — Будешь знать, как издеваться над моим именем! — крикнул он и выставил девочку за дверь.
      — О-хо-хо-хо! — покатывались в пивной. — Евстахий Евстахия поймал!
      Дверь хлопнула, Ика оказалась снаружи, под ветром и дождем.
      Она чуть не плакала от досады. Вот незадача! Надо же, чтобы милиционера звали так же, как преступника! Что же теперь делать?
      Может быть, Ике и не удалось бы удержаться от слез, но, к счастью, когда она подбегала к Капитану, вдалеке, в бледном свете фонаря, вдруг снова мелькнул силуэт милиционера.
      — Евстахий, — всхлипнула Ика еще раз и… и вдруг вспомнила фамилию: — Кужевик. Ку-же-вик! — В ту же секунду у нее родилась новая идея. Она наклонилась к окну Капитана. — Капитан, торопливо заговорила она, — пожалуйста, подъезжайте к станции, ладно? Я сейчас там буду!
      — Есть, — отвечал Капитан и послушно завел мотор.
      А Ика бегом помчалась вдогонку за милиционером, чья фигура уже исчезала в глубине улицы.
      Сейчас ей совершенно не хотелось плакать. Ни капельки! Но несмотря на это, подбежав к милиционеру, она еще издали начала громко реветь:
      — Дяденька милиционер! Гражданин милиционер!
      Плотный, круглолицый, уже не молодой милиционер немедленно обернулся и подбежал к Ике.
      — Что такое? Что случилось, гражданочка? — спросил он, ласково обняв Ику за плечи.
      Он был такой симпатичный, что на секунду Ика заколебалась: а не сказать ли ему попросту все, как есть, без всяких уверток?
      Нет, нет! А вдруг и он ей не поверит? Что тогда будет? Ведь время идет, неизвестно, как там справляется Горошек. Нет, сейчас она уже не может рисковать!
      И она захныкала:
      — Я потерялась, дяденька милиционер. Мне надо было… надо было тут встретить своего дядю на станции… и… и не нашла я ни станции, ни дяди, ни… ничего.
      Милиционер добродушно рассмеялся.
      — Эх, гражданочка, — сказал он добрым, слегка простуженным голосом. — Плакать не годится! Зачем же плакать? Сейчас найдем и станцию и дядю.
      Тут только Ика понемногу начала успокаиваться, но не слишком быстро, чтобы не выдать себя.
      — Ой, скорей бы, скорей бы найти дядю, — тараторила она. — Он такой хороший! Он меня ждет не дождется!
      — Пошли, пошли, — сказал милиционер и, взяв Ику за руку, направился с ней в сторону станции.
      А когда издали ей дружески мигнул задний фонарь Капитана, Ика сочла возможным даже улыбнуться. И затрещала, как пишущая машинка:
      — А вы, товарищ милиционер, не знаете моего дядю? Он такой веселый! Зовут его Евстахий Кужевик! Не знаете?
      — Как его зовут? — строго спросил милиционер, приостановившись.
      — Ведь я же вам сказала, — вежливо отвечала Ика. — Евстахий Кужевик. Кужевик Евстахий.
      Милиционер крепче сжал ее руку и зашагал так быстро, что Ике пришлось почти бежать. Несмотря на это она продолжала трещать:
      — Он такой веселый. Он для смеху иногда усы себе приклеивает! Такие смешные! Они ему до того к лицу!
      — Усы себе приклеивает? — переспросил милиционер.
      — Да, да, — тараторила Ика. — У нас родные даже беспокоятся. Говорят, у кого усы, тот ночью храпит.
      — Храпит?
      — Да. Ну и пусть храпит. Ведь храпеть не вредно, — не останавливалась Ика. — Правда ведь, дяденька милиционер? Зато дяде усы так к лицу, что прямо не знаю!
      — К лицу, говоришь? — буркнул милиционер.
      В конце улички заблестели уже огни станции. Неизвестно, как продолжался бы этот странный разговор, но тут издалека послышался паровозный свисток. Ика побледнела от страха: вдруг они захотят уехать именно на этом поезде?
      Видимо, та же мысль пришла в голову и милиционеру, потому что он вдруг побежал, увлекая Ику за собой.
      А поезд приближался. Все громче слышался шум колес и пыхтение паровоза.
      До станции оставалось уже только двадцать шагов… только десять… только два шага!
      Милиционер толкнул дверь. Она с треском распахнулась.
      Первым, кого они увидели, был Горошек. Горошек, загородивший собой маленького мальчика в красном беретике и пальто, в серых ботинках и брюках, Горошек, бледный и решительный, Горошек, нацеливший пугач на здоровенного мужчину, замахнувшегося для удара.
      И тут Ика завопила:
      — Дядечка! Это я!
      А потом… А потом события начали разворачиваться молниеносно. Толстяк изумленно обернулся к Ике, а она прыгнула на него. Прыгнула, как леопард, как рысь, как дикая кошка. И, ухватившись за его черные усы, одним движением сорвала их и тут же отскочила.
      Мужчина яростно заревел. Усы плавно опустились на пол. Пугач Горошка оглушительно выстрелил. Женщина за буфетной стойкой пронзительно взвизгнула.
      А громче всего прозвучал возглас милиционера, выхватившего из кобуры настоящий пистолет:
      — Руки вверх!
      Оба преступника ринулись к выходу. Буфетчица исчезла за своей стойкой. И в тесном помещении раздался такой треск, словно небо рухнуло на землю.
      Произошло вот что: кинувшись за беглецами, милиционер споткнулся, и пистолет его выстрелил сам собой. Отлетевшая рикошетом пуля, как оса, прожужжала над головами преступников. Звук выстрела подействовал на Худого, как удар дубинкой. Он свалился на пол, прямо под ноги Толстяку. Оба покатились к дверям. А там уже появилось несколько пассажиров.
      — Руки вверх! — кричал милиционер. — Ни с места!
      Мошенники поднялись с полу, поднимая руки как можно выше. Горошек шепнул Ике:
      — Мы свое дело сделали. Где Капитан?
      — У входа, — так же тихо прозвучал ответ. Горошек наклонился к Красному Беретику:
      — Пошли к мамочке?
      Малыш заколебался.
      — А еще стрелять тут не будут? — спросил он.
      — Нет.
      — Ну тогда пошли, — сказал Красный Беретик. — Скорей, скорей!
      Все трое вышли.
      И когда милиционер, надев наручники на обоих приятелей Худого и Толстого, оглянулся в поисках ребят, он никого не увидел. Милиционер поморгал, словно не веря своим глазам.
      — Кужевик, — строго спросил он Толстяка, — где ваша племянница?
      Толстяк захлопал глазами.
      — Какая еще там племянница?
      — Да ведь они были с племянником, — пропищала буфетчица, — с таким хорошеньким маленьким мальчиком. Толстяк побагровел. Казалось, у него вот-вот брызнет кровь из носа. Несколько минут он беззвучно шевелил губами, потом свободной рукой расстегнул воротник и только тогда сумел выговорить:
      — Жульничество все это! Нет у меня никаких племянников! Где вы только этого чертенка взяли, который усы с меня сорвал! Милиционер сердито усмехнулся.
      — Ладно, потише, гражданин. В суде все выяснится. Поехали… В отделении давно по вас соскучились. А чертей на свете не бывает, назидательно добавил он.
      Когда они выходили на улицу, где-то далеко на шоссе мелькнул красный задний фонарь какой-то машины.
      Мелькнул и скрылся за поворотом…
     
      КРАСНЫЙ БЕРЕТИК, по-видимому, не привык удивляться чему бы то ни было. Он, не колеблясь, выбежал вместе с ребятами из станционного домика и также без колебания уселся между Горошком и Икой на переднем сиденье Капитана.
      — Я очень люблю кататься на машине, — сказал он весело, когда Капитан рванулся с места. — Очень, очень!
      — Вот и отлично, — со смехом откликнулся Капитан. — Значит, поехали на Мейскую?
      — Да, да, да! — закричал мальчик. — Я там живу. Ой-ой-ой! вдруг заволновался он. — Ведь мамочка должна была приехать сюда поездом!
      К этому времени Горошек и Ика успели отдышаться и обрели дар речи.
      — Поездом! — закричала Ика. — Ах, поездом?
      — Мамочка? — фыркнул Горошек.
      И затараторили наперебой:
      — Какая там мамочка!
      — Каким поездом!
      — Да ведь это были жулики и мошенники!
      — Они тебя обманули!
      — Они тебя украли!
      — Как ты мог пойти с чужими людьми!
      — Ведь это могло плохо кончится!
      Красный Беретик переводил глаза с Ики на Горошка, с Горошка на Ику. А когда они на минуту замолчали, чтобы набрать воздуха, сказал очень кротким голосом:
      — Извините, вы всегда говорите вместе?
      Горошек и Ика от изумления закрыли рты. После паузы Горошек ласково сказал:
      — Погоди, Ика. Ведь он еще маленький. С ним надо спокойно. Понятно?
      — Уф, — вздохнула Ика, — сейчас успокоюсь. Вот — готово!
      — Прекрасно, — сказал Горошек. — Позволь, я ему все объясню. И обратился к Красному Беретику: — Тебя зовут Яцек Килар?
      — Да, — убежденно ответил мальчик. — Яцек Килар.
      — Ты сегодня потерялся на вокзале?
      — Да. Но меня сразу нашел тот чужой дяденька, — улыбнулся Яцек.
      — Так вот, запомни, что это был никакой не дяденька, а мошенник и жулик, который хотел тебя забрать, украсть, а может быть, даже убить. И еще запомни, что в будущем надо быть осторожнее и больше не теряться.
      — А теперь я уже нашелся? — спросил Яцек.
      — Как бы не так! — проворчал Горошек. — Ты не нашелся, а мы тебя нашли. А дело могло плохо кончиться. Ты маленький мальчик и должен быть осторожен с чужими людьми. Понимаешь?
      — Понимаю, — сказал Яцек. — А вы не чужие?
      Кажется, Капитан тихонько рассмеялся. Тут Ика предостерегающе сказала:
      — Горошек, с ним надо спокойно. Ведь он еще маленький.
      — Хорошо, — после паузы сказал Горошек. — Мы не чужие. Меня зовут Горошек, а ее Ика, и мы везем тебя домой.
      — Большое спасибо, — тихонечко сказал Яцек.
      За окнами автомобиля уже мелькали городские огни. Капитан торопился. Он почти летел, на полном газу брал повороты, легко обгонял не только медленно ползущие трамваи, но и большие блестящие лимузины.
      Ика обняла мальчика.
      — Мы очень рады, что ты возвращаешься к своей мамочке, сказала она ласково. — Но заруби себе на носу: нельзя всем доверять.
      — А почему? — спросил малыш. — Почему? Ведь я всех так люблю.
      Горошек вздохнул:
      — Всех любить нельзя.
      — А почему?
      — Потому что не все добрые, — разъяснил Горошек.
      Яцек кивнул головой. Капитан уже поворачивал на Мейскую улицу. Он сбавил газ и начал тормозить, когда Яцек взял Ику и Горошка за руки.
      — А вы не можете, — несмело заговорил он, — не можете сделать так, чтобы все были добрые?
      В машине стало тихо. Горошек и Ика растерянно переглянулись. Их выручил Капитан. Он остановился и сказал:
      — Улица Мейская, дом один. Прошу выходить — уже поздно.
      Горошек и Ика вышли вместе с Яцеком, вошли в подъезд, поднялись на второй этаж.
      — Здесь, — сказал мальчик. — А вы когда-нибудь еще ко мне придете?
      — Придем, придем, — дружно пообещали Горошек и Ика.
      Потом поцеловали его, быстро сбежали вниз… И на минуту остановились в подъезде.
      Они услышали, как Яцек два раза постучал в дверь. Дверь тут же открылась, и раздались два радостных возгласа:
      — Сыночек!
      — Мамочка!
      Тогда Горошек с Икой, подтолкнув друг друга локтями, улыбнулись и выбежали на улицу.
      Когда Капитан тронулся с места, Ика сказала, запинаясь от волнения:
      — Огромное вам спасибо, Капитан. Без вас мы бы ничего не могли сделать.
      — Это верно, — поддержал ее Горошек. — Мы вам очень, очень благодарны, Капитан!
      Капитан негромко рассмеялся.
      — Дорогие мои, — сказал он. — Мы же с вами друзья. Вместе мы можем сделать многое. Надеюсь, что вы будете меня навещать почаще.
      — Да мы… — начал Горошек.
      — Завтра же к вам придем! — крикнула Ика.
      — Ясно! — крикнул Горошек. — Если только можно.
      — Нужно — сказал Капитан. Он, пригасив фары, въехал в ворота и остановился у самого их подъезда. — Значит, до завтра.
      — До завтра, до завтра…
      — Спокойной ночи, спокойной ночи!…
      На третий этаж взлетели одним духом. Сняли плащи, зажгли лампу и уселись перед радиоприемником.
      За окном шумел дождь и ветер, а в комнате было тихо, тепло, немного сонно. Волшебный зеленый глазок радиоприемника снова замигал, словно в такт веселой мелодии, которая развернулась в эфире, как пышный, цветистый хвост неведомой птицы.
      Горошек и Ика молчали. Все случившееся напоминало то ли сон, то ли чудесный кинофильм, в котором они сами участвовали…
      Оба были очень счастливы и очень измучены. Не хотелось даже разговаривать.
      И вдруг резко прозвучал телефонный звонок.
      Ика подняла трубку:
      — Я слушаю.
      В трубке кто-то долго откашливался, потом, словно бы даже чихнув, проворчал: «Ох, сырость, сырость!» — и только тогда прозвучал знакомый простуженный голос — прозвучал на этот раз очень ласково:
      — Говорит аппарат из третьей кабины на Главном Вокзале. Коллеги уполномочили меня принести вам наши поздравления. Я лично тоже желаю вам всего лучшего.
      — Большое спасибо, — ответила Ика. Она даже вежливо присела.
      И в ту же самую минуту заговорил радиоприемник:
      — И я вас поздравляю от всей души.
      — Большое спасибо, — поклонился Горошек.
      Потом они снова слушали музыку, смотрели друг на друга и улыбались.
      … Так окончился этот день — день первого чудесного приключения.
      В заключение — перед самым возвращением родителей Ики Горошек сказал:
      — А это все-таки надо продумать.
      — Что там еще продумать? — сонно спросила Ика.
      — Как устроить, чтобы все люди были добрыми.
     
      ДОЖДЬ ПЕРЕСТАЛ И К УТРУ ПРЕВРАТИЛСЯ В ТУМАН. Утром туман стал такой густой, что пришлось зажечь в квартире свет. А на улице ничего нельзя было разглядеть в десяти шагах.
      Понятно, родители сразу же стали ворчать: ну и климат, что за климат, в этом климате… и так далее, и тому подобное.
      Горошку пришлось выслушать это сначала дома у себя, а потом у Ики — Икин отец как раз раскладывал пасьянс, напевая:
      Пел он это на мотив известной песенки: «Выпил Куба у Якуба», а Ика решала задачи. Когда она кончила, Горошек толкнул ее в бок:
      — Как тебе нравится этот климат, а?
      Ика покачала головой.
      — Других забот у тебя нет?
      Но Горошек спокойно продолжал:
      — При таком климате, как сегодня, можно даже днем пойти к Капитану: ни одна живая душа этого не заметит. Понятно?
      — Папочка! — сказала Ика. — Можно нам с Горошком выскочить на минутку погулять во дворе?
      Пасьянс у отца выходил, так что он снова запел на тот же самый мотив:
      А потом сказал очень испуганным голосом:
      — И умоляю вас: лучше не скачите с третьего этажа. Сойдите, как обычно, по лестнице.
      — Шуточки! — буркнула Ика.
      Вышли молча. Ведь днем, хотя бы даже таким туманным и темным днем, как нынешний, не очень удавалось поверить во все случившееся, а особенно в то, что Капитан исполнит свое обещание. Ждет ли он их, помнит ли, захочет ли вспомнить?
      Дверца была слегка приоткрыта. Но как-то жалко, прозаично, видно было, что просто замок испорчен. По стеклам стекала вода… Перекошенный кузов, лопнувшая рессора… Грустная картина.
      Да, это, конечно, был не он, не вчерашний Капитан, их смелый друг и товарищ…
      Ребята молча переглянулись. А потом, чтобы лучше все вспомнить, открыли скрипучую дверцу и сели перед погнутой завязанной проволокой баранкой.
      Не хотелось разговаривать. Даже шепотом. Даже думать не очень хотелось. За стеклами клубился туман, и, может быть, немного затуманились и ребячьи глаза…
      Было очень-очень тихо.
      И вот в этой тишине возник чей-то голос. Сперва незаметный, почти неслышный, далекий-далекий. Потом — все яснее и ближе. Знакомый голос. Он что-то напевал. И звучал, приближаясь, все теплее, все веселей!
      А напевал он так, как умеет напевать только быстрый, мощный автомобиль в дальнем пути. Аккомпанировали песне шорох шин по асфальту, рев сирены, шум ветра…
      Да! Это был Капитан!
      Он пел и, напевая, возвращался к ним.
      В песенке говорилось о приморских шоссе и горных перевалах, о пустынных дорогах и пальмах, как страусы убегающих вдаль, о запахе бензина и сиянии фар, прорезающих ночь. И наконец совсем рядом прозвучали три последних слова:
      — Привет, привет, привет!
      После этих слов наступила долгая тишина. Наконец Ика спросила шепотом:
      — Это вы, Капитан?
      — Это я, — сказал Капитан.
      Горошек все еще молчал. Капитан был в прекрасном настроении.
      — Я тут немножко попутешествовал, — сказал он. — Навестил старые, знакомые места. Некий снежный альпийский перевал, зеленый залив Бизерты и кусочек пустынной дороги около оазиса Каттара. Приятно это. Очень приятно.
      Горошек пришел в себя.
      — Извините, пожалуйста, — сказал он. — Мы ведь тут все время были. Вместе с вами. И… Капитан рассмеялся.
      — Наверно, — вежливо вставила Ика, — наверно, душа товарища Капитана…
      — Ха-ха-ха! — трясся и скрипел от смеха Капитан. — Суеверия! Предрассудки и фигли-мигли! Вы думаете, я спиритизмом занимаюсь? Ха-ха-ха!
      — А что же? — спросил Горошек.
      — А что же? — повторила Ика, и Капитан вдруг стал очень серьезным, даже погрустнел.
      — Ах, мои дорогие! — вздохнул он. — В мои годы путешествовать можно уже только в воспоминаниях…
      — А-а-а… — сказали Ика с Горошком.
      А потом наперебой:
      — А где вы бывали?
      — Когда?
      — В каких странах?
      — В какой пустыне?
      — А что это за Бизерта?
      И, наконец, как было у них заведено, оба, как по команде, проскандировали:
      — Рас-ска-жи-те нам о-бо всем!
      — Хо-хо-хо! — снова засмеялся Капитан. — Кто вас так выдрессировал?
      — Жизнь! — отпарировала Ика.
      Горошек тоже не смутился:
      — Расскажите нам обо всем.
      — О чем?
      — Обо всем.
      — Дети, — взмолился Капитан, — помилосердствуйте!
      Ика покраснела.
      — Помилосердствовать — пожалуйста. Но только, пожалуйста, никаких «детей». Дети в детском саду. Называйте нас лучше по имени.
      — Извините, — сказал Капитан. — Больше не буду, мои дорогие. А с чего же… с чего же начать?
      — Я обычно начинаю с начала, — дал справку Горошек.
      — Ладно, так и быть, начнем с начала.
     
      В НАЧАЛЕ БЫЛА ЛЕНТА, — начал Капитан. — Я рос на ней, долго ли, коротко ли — не знаю. Была это, как вы сами понимаете, лента конвейера, на котором меня монтировали, то есть собирали, и наконец собрали.
      Подробно об этом рассказывать не стану, потому что сам знаю только понаслышке. Понимаете ли, мы, автомобили, начинаем что-то соображать и понимать только тогда, когда впервые как следует глотнем бензина. А это бывает потом, когда уже сойдешь с конвейера…
      Было это как раз в Германии накануне последней войны. Понятно, нельзя сказать, чтобы это было удачное время для рождения приличной машины. Но ведь никто себе ни места, ни дня рождения сам не выбирает. Гм-гм… Очень давно это было. Ваши родители, наверно, еще тогда школы не кончили, а вы? Вы тогда еще никому и не снились.
      Но все-таки вы, наверно, слыхали, что именно тогда, когда я впервые почувствовал вкус бензина и жизни, в Германии был большой урожай на негодяев.
      Мне, однако, посчастливилось. Первый человек, который мне встретился, тот, кто впервые накормил меня и оживил, был как раз порядочным человеком. Звали его Эмиль. И на моем родном заводе он был обкатчиком новых машин.
      Как сейчас помню нашу первую встречу. Едва он притронулся к моей баранке, я сразу почувствовал, что он знает меня до последнего шарика в подшипниках. Что видит меня, как у нас говорится, насквозь — от покрышек до крыши. Я сразу подумал: «Этот парень сумеет сделать из меня машину!»
      Дело в том, что я очень волновался. Трусил. Да, да, трусил. Боялся опозориться. Я ведь был еще такой неопытный, робкий, необкатанный. И, стыдно признаваться, в первую же минуту — и только со страху! — я поперхнулся бензином, и мотор у меня заглох.
      Но Эмиль спокойно сказал:
      «Смелее, Капитан! Не нервничай!»
      И так деликатно нажал педаль, словно ботинок у него был из лебяжьего пуха. Я сразу приободрился. Мотор завелся, и мы поехали.
      Вы себе представить не можете, какое наслаждение становиться самим собой, узнавать, на что ты способен! Первые часы жизни, которые я провел с Эмилем, были суровой школой. Я чувствовал в нем друга. Но этот друг хотел, чтобы мы с ним оба узнали все мои возможности, так сказать, до последней гайки! Гора не гора, река не река, лес не лес… Мы гоняли повсюду, словно он хотел убедить меня, что я могу все, даже летать!
      А я мог многое. Ну, конечно, летать я не мог.
      К концу дня мы оба были ужасно измучены и ужасно довольны собой и друг другом. Возвращались мы по шоссе среди лугов и пронизанных солнцем лесов. Да, в этот день я узнал, что такое счастье. Эмиль, сказал мне немало ласковых, очень ласковых слов. Спел мне даже песенку.
      Но когда мы вернулись на фабричный двор, нас ожидали несколько человек. Двое были в мундирах с изображением мертвой головы. Руки Эмиля, державшего баранку, дрогнули. Я понял, что он хочет повернуть обратно. Я был готов. Но ворота за нами уже заперли. А ведь летать я не умел…
      Эмиля увели. И я его никогда больше не видел.
      Но… но я запомнил эти лица и эти мундиры. И подумал, что хоть гора с горой не сходится, но я с этими молодчиками, быть может, все же увижусь. И отплачу.
      Скажу сразу — мне повезло. Удалось эмигрировать. Меня продали во Францию почтенному старому доктору, с которым мы разъезжали в Пиренеях по маленьким селениям и городкам. Доктор был человек одинокий, и единственным существом, с которым он охотно беседовал, был я.
      Я полюбил старого доктора, он — меня. Я старался его не подводить и, кажется, ни разу не подвел.
      Но, дорогие мои, уже шла война. Такая война, от которой нельзя было спрятаться даже на краю света. И пришлось мне снова увидеть людей в серо-зеленых мундирах, с мертвыми головами на фуражках.
      Доктора моего они не тронули — он успел скрыться. Но зато они забрали с собой меня. Понимаете? Меня.
      С первой же минуты я решил, что это не пойдет. Не удастся им сделать меня своим сообщником! Сразу на первом же километре — я расплавил себе подшипники.
      Так это началось. Началась моя собственная война. Показал я им, что могут сделать вещи, «неживые предметы»!
      Они ездили на мне по городам и дорогам. Но удовольствия им это не доставляло. Я портился на каждом шагу. То проводка, то сцепление, то коробка скоростей. Вы знаете, что такое саботаж? Слышали? Ну, вот этим и занимался. Саботировал.
      Хотели они, например, приехать тайком, застать кого-то врасплох ночью. А я стрелял глушителем, как пушка, или включал сирену, завывая не хуже пожарной машины.
      Пробовали кого-нибудь догнать? На первом же повороте — пшик! спускало колесо, и пшик из их погони!
      А когда кто-нибудь из них решал поехать в субботу погулять за город, я портился так, что целый день приходилось ему лежать под моим шасси, а я поливал его маслом и грязью.
      Знаете, как они меня прозвали? «Проклятый Дьявол». Правда, хорошо? Ни в чертей, ни в ангелов я не верю, но прозвищем этим горжусь. Люблю вспоминать, как и когда я его получил.
      Было это под Марселем. Марсель — чудесный белый город над синим морем. Ах, как любил я там постоять ночью на волнах и поразмышлять, например, о том, есть ли на других планетах автомобили…
      Впрочем, я отвлекся. В тот день, о котором я хочу рассказать, я участвовал в погоне. В погоне за руководителем французских партизан. «Мертвоголовые» дорого дали бы за то, чтобы его поймать. Недаром за рулем сидел самый важный из моих хозяев. Это меня порадовало — ведь у меня были свои планы…
      Сначала я был очень послушен. Разогнался, как только мог. Партизан ехал на разбитом старом «Рено», на таком же инвалиде, каким я стал сейчас… Неудивительно, стало быть, что уже спустя несколько километров я стал наступать ему на шины.
      Я выжидал удобной минуты. Я знал, что стрелять «они» не будут: «они» говорили, что хотят взять его живым. Мы мчались по приморскому шоссе: сто метров уклона, вираж, двести метров подъема, снова крутой поворот, опять уклон, поворот, уклон…
      До «Рено» оставалось несколько метров, и «мертвоголовые» уже хохотали от злобной радости. И тут я им устроил пряный сюрприз. Внезапно, без предупреждения, на крутом уклоне, на скорости больше ста, у меня вдруг сделалась… судорога тормозов. Меня так занесло, что я сам с трудом удержал равновесие. Шины стерлись об асфальт почти до камер. Но то, что я задумал, удалось! Удалось. «Рено» с партизаном преспокойно укатил. А мои пассажиры превратились в кашу. Водитель расшиб голову, его сосед разбил носом стекло, а тех, что сидели сзади, так тряхнуло, что один из них сломал себе руку об голову другого!
      «Рено» умчался, я, не считая разбитого стекла, был целехонек, а моих «хозяев» увезли в санитарной машине. Вот тогда-то они и прозвали меня Проклятым Дьяволом!
      Но по-настоящему час расплаты с фашистами для меня пришел только тогда, когда нашу часть перебросили в Африку.
      Там я впервые увидел настоящее сражение. Там я до конца понял, что такое война. И говорю вам — запомните это, ребята: ни под солнцем, ни под звездами нет ничего страшнее войны.
      Те, с мертвыми головами, понятно, сами в бой не рвались. Держались подальше от линии огня. Меня это, по правде сказать, огорчало, это мешало мне исполнить мой замысел. На некоторое время я притих — стал ходить нормально, без сюрпризов, вел себя как приличная, исправная машина.
      Но вот наконец наступила ночь, когда земля содрогнулась и запылала, и мои «хозяева» кинулись спасаться бегством…
      На шоссе творилось что-то ужасное: грузовики, танки, санитарные машины, штабные автомобили, вездеходы — все перемешалось, как на складе железного лома. Ежеминутные авиационные налеты, непрерывный артиллерийский обстрел. Крики людей, рев моторов. Ад, сущий ад!
      Я знал, что в любой момент могу взлететь на воздух вместе с ними. Это мне не улыбалось. Конечно, ради хорошего дела можно и погибнуть. Но гораздо лучше жить и победить!
      И вот в конце мне удалось вырваться из толчеи на боковую, не слишком забитую дорогу. Тут я рванулся с места, как гоночная машина высшего класса. Дорогу я знал. Помнил ее, пожалуй, получше, чем они. У большого холма была развилка. Налево шла дорога отступления, — вернее, бегства, а направо — шоссе, которое поворачивало как раз к тем, от кого удирали мои хозяева. В грохоте ночной битвы нелегко было, правда, разобраться, где право, где лево, но я чувствовал, где под моими шинами дрожит земля, и отлично знал, откуда приближается к ним возмездие.
      На вершину холма я взлетел как птица и, не дав водителю опомниться, сам — чуть ли не на двух колесах! — сделал правый поворот. Фары я на этот момент включил, чтобы в первую минуту могло показаться, что мы еще не проехали развилки.
      А когда наконец «мертвоголовые» сообразили, что едут не туда было уже поздно. По неровной, разбитой дороге я мчался вниз, навстречу наступающей армии, которая гнала фашистов.
      В эти минуты я снова стал Проклятым Дьяволом, и ничто не могло меня остановить! Для четверых негодяев с мертвыми головами на фуражках я был в этот миг тюрьмой на колесах. Дверцы они могли бы открыть только гранатами. Затормозить? На этот раз я вел себя так, как будто у меня никогда в жизни не было тормозов. Ни ножных, ни ручных, ни моральных… Вообще никаких!
      И так я привез их в самый центр наступающей колонны танков.
      Тут я затормозил и сам вежливо открыл дверцы. Сделал я это, удостоверившись, что нас уже окружили наступавшие солдаты!
      Ох, мои дорогие! Это была одна из прекраснейших минут в моей жизни! Ведь я помог взять в плен четырех негодяев, помог прекратить их черные дела! И сам я смог наконец начать драться за правое дело!
      С этого дня я делал все, что было в моих силах. В ремонтные мастерские заглядывал редко. Служил верой и правдой.
     
      Капитан замолчал. Надолго. На дворе было тихо. Лишь издалека долетал шум города — словно дальний-дальний отзвук движения военных колонн, несущихся по пустыне…
      Горошек и Ика тоже молчали.
      Наконец Капитан снова заговорил.
      — Да, — сказал он, — где я только ни побывал! Обо всем не расскажешь…
     
      Сначала я работал в полевом госпитале и со своим новым водителем подружился почти так же, как с Эмилем.
      Это был молоденький парнишка, веселый и смешливый, горячо влюбленный в свою невесту. Звали его Гамаль — он был египтянином.
      У него был только один недостаток. Любил слишком быструю езду. Устраивал гонки даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости.
      Ну, с этим я справлялся легко. Как только я чувствовал, что Гамаль затевает забаву, я сам регулировал скорость. Он мог нажимать газ до отказа сколько угодно — я шел не быстрее, чем полагалось по правилам и чем позволял здравый смысл.
      Почему? А потому, что ни одна приличная машина, у которой есть хоть капля масла в коробке передач, не хочет, чтобы ей вмяли крыло или расквасили радиатор по той единственной причине, что у шофера не хватает шариков в голове.
      В конце концов Гамаль образумился и прекратил свои выходки.
      Но однажды… Однажды я сам устроил гонки. Да еще с самолетом!
      Стояли мы тогда в оазисе Каттара, расположенном в двухстах километрах к юго-западу от Александрии.
      Знаете ли вы, что такое оазис?
      Оазис, ребята, это райский уголок, какие порой попадаются в жестокой и грозной пустыне. Посмотрите-ка!
      И, едва Капитан произнес «посмотрите-ка», его переднее стекло, за которым лежала неподвижная темно-серая стена тумана, вдруг стало светлеть. Оно засветилось, как экран включенного телевизора.
      — Что же это такое? — шепотом спросила Ика.
      — Это моя память и ваше воображение, — сказал Капитан. — Это оазис Каттара.
      — Ой, как красиво, — шепнул Горошек.
      Да, действительно это было красиво. Под ясным, сияющим, солнечным небом — белые домики без окон со сводчатыми крышами… Высокие, стройные пальмы… Перед одним из домиков — араб в черном бурнусе, рядом — два верблюда… Вот из домика вышла девушка с кувшином на голове и легкой походкой направилась к колодцу.
      А перед третьим, самым большим домиком стоял сам Капитан. Был он чистый и блестящий, скромный, но элегантный.
      — Это я, — сказал Капитан. — А вот Гамаль.
      Из домика вышел молодой мужчина с брезентовым мешком в руке, улыбнулся кому-то, сел за руль, и Капитан помчался.
      Картины начали сменять друг друга, как на экране. Показалась пальмовая роща, лужок, поросший блеклой травой, на котором паслись верблюды. И вдруг за высоким песчаным холмом открылось серожелтое, как львиная шкура, море песка.
      — Это Сахара, — сказал Капитан.
      Чудесный это был вид!… Чудесный, но страшный.
      Темная дорога вилась среди песчаных дюн, обнаженных и лоснившихся под солнцем. Даже небо, такое ясное, изменило свой цвет перед лицом неподвижности, безмолвия, пустоты… Оно само становилось серо-желтым, тяжелым, пустынным…
      — Пустыня Сахара? — шепнул Горошек.
      — Да, — подтвердил Капитан.
      Образ пустыни понемногу стерся, потемнел и уплыл во мглу.
     
      — Так вот, в тот день, — продолжал рассказывать Капитан, — мы с Гамалем должны были отвезти почту из оазиса в Александрию, а в Александрии получить вакцину и лекарства для эпидемиологической станции, находившейся в оазисе.
      В обратный путь мы двинулись под вечер. И едва только мы вновь выехали и покатили среди песков, я начал тревожиться. Небо было еще совсем чистое, но с высоких дюн порой взвивались в воздух струйки песка.
      Я всем кузовом почувствовал, что от волнения у меня размягчаются шины и пересыхает карбюратор. Я понял: на нас надвигается буря. Солнце меркло, дюны понемногу принимали цвет темной стали.
      Гамаль вез лекарства. Ему было приказано ехать осторожно и медленно. Он не спешил. Что я мог поделать?
      Когда же до оазиса оставалось километров пятьдесят, я заметил под самым солнцем на западе самолет. По его силуэту и по звуку мотора я распознал тип машины, которую в то время использовали чаще всего для медицинской службы. Вроде летающей «скорой помощи»…
      Мы как раз въехали на самый тяжелый участок пути. Гамаль вел меня медленно, беспокоясь о сохранности вакцины. И вдруг в голосе мотора самолета я совершенно ясно услышал то, что вы называете призывом о помощи.
      Ветер поднимал уже целые потоки песка, захлестывавшие нас, как волны. Солнце скрылось за стеной песчаного дождя.
      Что мне было делать? Я понимал, что самолет вскоре вынужден будет совершить посадку. Через пять, самое большее через десять минут. Понимал и то, что при такой посадке авария неминуема. Значит, нам надо находиться как можно ближе к месту посадки, чтобы Гамаль мог помочь людям, предупредить, если сумеет, пожар в самолете.
      А Гамаль все еще не замечал самолета!
      Я колебался только мгновение. И помчался вдогонку за самолетом, что было сил в моторе. Как сказали бы люди: на свой страх и риск.
      Шоссе было разбито танками. Я подпрыгивал и трясся как сумасшедший. Ящики с лекарствами подозрительно трещали. Разъяренный Гамаль нажал на тормоз — бесполезно! Несмотря на боль в амортизаторах, на безумную тряску, несмотря на то, что песок уже забирался мне под радиатор, я гнал за самолетом, который — это было уже очевидно — начал падать.
      К счастью, тут и Гамаль заметил самолет. И понял меня. Перестал тормозить и выжал газ до предела. Гнал, одной рукой придерживая драгоценную вакцину, лежавшую рядом с ним на сиденье.
      И вдруг я почувствовал острую боль. Лопнула рессора. Камень был причиной или выбоина? Не знаю и никогда не узнаю. Мы мчались дальше. Самолет уже падал на землю, сильно накренившись. Под ним была песчаная дюна.
      На вершину этой дюны мы выскочили в ту самую минуту, когда самолет ударился о землю возле самой дороги с такой силой, что несколько раз подпрыгнул. Правое крыло его сломалось, как спичка. Из кабины повалил дым.
      Отделявшую нас от места катастрофы сотню метров я пролетел за три секунды — и всеми четырьмя колесами зарылся в песчаную насыпь.
      Гамаль немедленно выскочил из машины с огнетушителем в руках. В эту самую минуту в дверях кабины самолета показался какой-то человек. Он тащил за собой другого — тот, второй, видимо, был без сознания…
      Гамаль направил струю пены внутрь кабины, столб дыма на минуту исчез. Вдвоем они перенесли раненого ко мне на заднее сиденье, и мы немедленно двинулись.
      И вовремя! Мы отъехали не больше двухсот метров, как сквозь рев и свист ветра прогремел глухой удар, блеснуло пламя Это взорвался бензобак смертельно раненого самолета.
      Да, самолет погиб. Но люди и я уцелели!
      До оазиса оставалось каких-нибудь два десятка километров. Не хочется вспоминать о том, как я тащился туда. Тащился целый час, сквозь бурю и тьму, борясь с болью, с песком, с усталостью. Временами мне чудилось, что вместо смазки и масла во мне лишь песок, что вместо бензина меня напоили водой… Да, порой мне казалось, что это последние двадцать километров в моей жизни! Но, несмотря ни на что, я упорно полз вперед. Что ж, если бы я сдался, я бы не стоил даже того, чтобы меня назвали железным ломом!… Ведь на моем заднем сиденье стонал тяжело раненый человек. Он и еще двое ждали от меня спасения. Ну — и нечего скрывать! — сам я тоже очень хотел спастись.
      Люди мне помогали. Я им — они мне. Не раз и не два, когда мне уже не хватало сил и шины беспомощно вязли в песке, они подпирали меня собственными плечами.
      И в конце концов плечом к плечу, помогая друг другу, мы всетаки добрались до оазиса!
      Немного совестно в этом признаваться, но, когда мы подъехали к первым пальмам Каттары, Гамаль поцеловал меня в баранку!
      И зря он это сделал, честное слово! Я так растрогался, что остановился окончательно! Правда, мы были уже дома. Раненый пилот, врач, Гамаль и я. Все были спасены.
      Гамаль получил орден, а я — отличную новую рессору.
      Между нами говоря, я предпочитаю хорошую рессору самому высокому ордену! — со смехом закончил Капитан. — Да, — сказал он, — пусть меня лучше ремонтируют, чем награждают! А вы как считаете?
      Ика с Горошком переглянулись.
      — Мы? — неуверенно протянула Ика. — А нас еще никогда не ремонтировали и не награждали!…
      Горошек энергично затряс головой.
      — А зубной врач?
      — Что — зубной врач?
      — Тебе зубы чинили, — сказал Горошек, — или как это — лечили?
      — А-а… тогда я предпочитаю, — уверенно сказала Ика, — чтобы меня награждали, а не чинили!
      — Ты права, — поддержал ее Горошек.
      И тут из тумана, где-то совсем рядом, прозвучал встревоженный голос:
      — Горошек! Ика! Где вы?
      — Мы здесь, папочка! — крикнула Ика, выскакивая из машины.
      Горошек едва успел захлопнуть за собой дверцу.
      Перед ними появилась фигура отца Ики.
      — Что вы тут, собственно говоря, делали? — спросил он. — Может быть, путешествовали?
      — Немножко, — буркнула Ика.
      Отец рассмеялся:
      — И куда же вы ездили? В Африку?
      С отцом Ики можно было разговаривать Горошек тоже рассмеялся.
      — Именно, — сказал он. А Ика:
      — Мы были в оазисе…
      — В оазисе Каттара, — объяснил Горошек. — Примерно в двухстах километрах на юго-запад от Александрии. Отец покачал головой.
      — Каттара? Боюсь, вы ошибаетесь. В такую погоду скорее можно докатиться до катара верхних дыхательных путей!
      — Нет! Каттара!
      — Каттара?… — удивился отец. — А разве есть такой?
      — Есть! — заявил Горошек.
      Уже в лифте отец сказал Ике с деланным сочувствием:
      — Бедная моя деточка! Знаешь, мама почему-то уверена, что речь идет именно о катаре. Она уже приготовила аспирин. И липовый цвет.
      И весело подмигнул Горошку.
      — Что делать, — сказала Ика, — если у тебя мама доктор…
      — Спокойной ночи, — поклонился Горошек. — Он был уже у своей двери.
     
     
      — Спокойной ночи. Завтра загляни, — сказали хором отец и Ика.
      — Загляну, — еще раз поклонился Горошек. — Надо это продумать.
      — Что? — спросил отец. — Аспирин?
      Но на этот раз он не получил ответа, потому что Икина мама желала что-то сообщить об осенней эпидемии гриппа. А самое смешное было то, что и отцу тоже пришлось принять аспирин.
      На всякий случай.
     
     
      ПРИКЛЮЧЕНИЕ ВТОРОЕ
     
      ВО ВТОРНИК ТОЖЕ БЫЛ ТУМАН. В среду — небольшой дождь. В четверг диктор сообщил по радио, что «к Польше с юго-запада приближается антициклон». А мама Ики сообщила, что на субботу и воскресенье взрослые поедут в Казимеж на Висле.
      А в пятницу действительно наступила чудесная погода. Может быть, даже начались бы разговоры на тему: почему это только взрослые имеют право на отдых? — если бы Горошек не напомнил Ике, что в отсутствие родителей у них будет больше времени для бесед с Капитаном.
      Услыхав это, Ика стала так мила и послушна, что ее отец даже немного забеспокоился.
      — Почему это она такая послушная? — сказал он в задумчивости.
      — Ты закончи статью, — ответила Икина мама, — а то снова испортишь себе поездку. И не только себе.
      — Нет, это надо продумать, — пробормотал отец возвращаясь к статье. И долго не мог понять, почему жена и дочь засмеялись.
      В субботу все было решено: кто за кем будет присматривать, что можно, чего нельзя, где обед и что на ужин.
      Отец Горошка разъяснил ему, что считает сына настоящим мужчиной, а мама объяснила Ике, что о мужчинах всегда надо заботиться. Отец Ики оставил дочке «резервный фонд» (то есть деньги на мороженое и утренний киносеанс), мама Горошка сделала пирожное безе и немного поахала над «бедняжками».
      Горошек мужественно сказал:
      — Ахать незачем. Вы много работаете, и вам надо отдохнуть. Между прочим, и от нас. Я уже это продумал.
      Тут все засмеялись. Громче всех — отец Ики.
      В субботу, сразу после обеда, взрослые уехали, а Ика с Горошком первым делом отправились погулять в парк Лазенки.
      В Лазенках была золотая осень. Плавали лебеди, младенцы кричали в колясках, как галчата. Ика кормила рыбок, Горошек лебедей.
      Около четырех часов направились домой. С одной мыслью. С мыслью о Капитане.
      Ведь по не зависящим от них обстоятельствам, друзья с понедельника не сумели даже заглянуть к Капитану. Они и сами почти не виделись. Не успели даже обсудить все случившееся. А было ясно, что идти надо именно вдвоем. Так они условились и договор свято исполнили, хотя это было не так-то легко.
      Когда они проходили мимо памятника Шопену, Горошек снова сказал свою любимую фразу:
      — Это надо продумать.
      — Что?
      — Почему он выбрал именно нас?
      — Капитан?
      — Да.
      Осторожно перешли широкую улицу.
      Ика сказала:
      — Есть еще один способ об этом узнать.
      — Какой?
      — Можно попросту спросить об этом Капитана.
      — Ага, — сказал Горошек и добавил с неудовольствием: — Ты всетаки любишь облегчать себе жизнь.
      — Нет, — засмеялась Ика. — Я только не люблю ее усложнять.
      — Вот именно.
      — Ты говоришь «вот именно», — сказала Ика, — потому что знаешь, что я права. Ты всегда говоришь «вот именно», когда знаешь, что я права. Мой папа тоже всегда говорит «вот именно», когда права мама.
      — Вот именно.
      — Видишь, — сказала Ика. — Права я?
      Два квартала прошли, не разговаривая. Горошек делал вид, что свистит. Ика осмотрела витрину с дамскими платьями, потом витринку книжного магазина.
      В конце концов Горошек сказал таким голосом, как будто ктонибудь десять минут, не меньше, вопил у него над ухом:
      — Права, права. Ну и что?
      — Ничего, — мило улыбнулась Ика. — Меня это очень радует.
      — Меня тоже, — буркнул Горошек.
      — Значит, как? Спросим у него?
      Но ей пришлось повторить это еще два раза, прежде чем он ответил:
      — Спросим.
      А на дворе рядом с Капитаном стоял Жилец Первого Этажа и внимательно рассматривал машину.
      — Опять не везет, — проворчала Ика.
      Но Жилец Первого Этажа, увидел их, улыбнулся очень приветливо.
      — Мое почтение, — сказал он. — Очень рад, что вижу вас. У меня к вам просьба.
      Ребята поклонились.
      Жилец Первого Этажа потер свой плохо выбритый подбородок, потом показал на Капитана.
      — Я задумал, с вашего разрешения, его отремонтировать, сказал он.
      Он стоял спиной к машине, так что не мог видеть того, что заметили Горошек с Икой: Капитан задрожал от радости и по очереди выбросил оба указателя поворота.
      — Он мне еще немного послужит, пожалуй, — сказал, как всегда, симпатичный и, как всегда, плохо выбритый Жилец Первого Этажа. Боюсь только… — замялся он.
      Горошек и Ика терпеливо ожидали.
      — Боюсь только, — повторил встревоженно Жилец Первого Этажа, что пока я соберусь отдать его в ремонт, ребятишки с соседнего двора растащат машину по винтику. Сегодня я застал четверых колесо отвинчивали.
      — Безобразие! — крикнула Ика.
      — Даже хуже! — грозно повторил Горошек. — Кто им позволил?
      — Только не я, — сказал Жилец Первого Этажа. — Вот как раз… Вот как раз поэтому, — повторил он, поглаживая подбородок, — я хотел бы вас о чем-то попросить.
      — Слушаю, — сказал Горошек. Ика кивнула.
      — Вы не могли бы присмотреть за ним ближайшие два дня? У меня очень срочная работа, и я не могу каждую минуту выбегать во двор. Только не знаю — можете ли вы…
      — Конечно, можем! — крикнула Ика.
      — Что за вопрос! — завопил Горошек.
      — Ясно!
      — Как апельсин!
      — Простите? — спросил оглушенный их воплями Жилец Первого Этажа.
      — Постережем! — одновременно сказали Ика и Горошек.
      — Ах, уважаемые товарищи! — произнес Жилец Первого Этажа. Благодарности моей не будет ни конца, ни края!
      — Простите, — строго сказала Ика. — Может, вы над нами смеетесь?
      — Что вы, что вы! — испуганно закричал Жилец и повторил, что действительно будет чрезвычайно им благодарен за любезность и внимание; позволил им сидеть в машине сколько захочется, а если захочется — путешествовать на ней куда угодно; пожал три раза руку Горошку, два — Ике и наконец, рассыпаясь в благодарностях, улыбках и ласковых словах, пошел к себе домой.
      — Уфф! — с облегчением вздохнула Ика.
      Едва Жилец Первого Этажа исчез в парадном, она обняла капот Капитана и сжала его изо всех сил.
      — Я так рада, Капитан!
      — Я тоже, — сказал Горошек.
      — А я больше всех, — отозвался Капитан. — Минутку… Внимание!
      — А что сл… — начал Горошек. Он хотел сказать: «А что случилось?» — но, оглянувшись, не договорил.
      Вопрос был излишним. В воротах, как по заказу, показались четверо мальчишек из соседнего двора. Трое были младше и меньше Горошка, а четвертый — старше и выше ростом.
      — Только ты, Ика, не ввязывайся, — предупредил Горошек.
      — Посмотрим, — сказала Ика.
      Четверо мальчишек не спеша шли по двору, прикидываясь, что никого не замечают. Впереди шел высокий, худой блондин с невинным личиком. Он остановился в двух шагах перед Горошком и сделал вид, что очень удивлен.
      — Добрый день, — сказал Горошек. — В чем дело?
      Услышав это приветствие, блондин действительно удивился. Он смущенно буркнул что-то себе под нос.
      — В чем дело? — повторил Горошек.
      Блондин начал злиться.
      — Твоя машина?
      — Нет.
      — Ну и хиляй отсюда на полусогнутых.
      — Не собираюсь хилять ни на полусогнутых, ни на прямых, деловито сказал Горошек.
      — Нет?
      — Нет!
      — Это почему?
      Горошек покачал головой, а потом улыбнулся:
      — Потому что меня просили постеречь машину от маленьких и жуликов.
      Блондин открыл рот. Закрыл. И снова открыл. Порозовел, потом покраснел.
      — Кто тут маленький? Кто тут жулик?
      — Маленькие это те, — сказал Горошек, — кто отвинчивает колесо для баловства. А жулик тот, кто это делает, чтобы украсть колесо. Ясно?
      — Тебе сейчас темно будет! — крикнул блондин.
      — Главное — не волноваться, — сказал Горошек. — Четверо на одного или один на одного?
      Блондин засмеялся.
      — Отойдите! — приказал он трем конопатым маленьким мальчишкам. — Я сам ему выдам. Еще «добрый день» говорит!
      — Минуточку, — сказал Горошек. — Побежденный просит извинения и «хиляет на полусогнутых». Идет?
      — Идет! — крикнул блондин, покраснев как рак.
      — Горошек, — сказала Ика, — ты только не обижай ребенка!
      — Не обижу, — буркнул Горошек в ту самую минуту, когда блондин, завопив что-то непонятное, кинулся на него с кулаками.
      Но блондин сразу замолчал, ибо, вместо того чтобы попасть кулаком в нос Горошка, угодил в пустоту. Одновременно кто-то схватил его другую руку и вывернул ее, кто-то поймал его за талию и перевернул в воздухе вверх тормашками. Блондин грохнулся на землю, и кто-то оказался у него на спине, продолжая выкручивать руку. Все эти «кто-то» был все тот же Горошек. Он присел на корточки над поверженным противником и прижал его к земле.
      — Договорились один на одного! — крикнула Ика. И трое мальчишек сделали шаг назад.
      — Говори: прошу прощения, — сказал Горошек.
      — Что же это такое? — простонал блондин.
      — Дзюу-до, — вежливо разъяснил Горошек. — Говори: прошу прощения!
      Ответом было молчание. Лишь после четвертой безуспешной попытки вырваться блондин что-то пролепетал.
      — Не слышу, — сказал Горошек.
      — Прошу прощения.
      — Очень приятно слышать, — сказал Горошек и отпустил блондина. — А теперь «хиляй отсюда на полусогнутых»!
      Блондин встал и, ни на кого не глядя, повернулся и пошел к воротам. За ним скорбно поплелись три конопатых мальца.
      — Эй! — крикнул вслед Горошек. — До свидания!
      Но они даже не обернулись.
      — Красиво сделано, — сказала Ика.
      — Браво! Браво! Браво! — закричал Капитан. — Поздравляю!
      — Дело в том, — сказал Горошек, — что мы не любим хулиганства, товарищ Капитан.
      Потом они с Икой удобно уселись на переднем сиденье, и все трое немного помолчали. Так любят порой вместе помолчать настоящие друзья после долгой разлуки.
      Первой нарушила молчание Ика:
      — Мы хотели вас о чем-то спросить.
      — Слушаю, — отозвался Капитан.
      — Мы как раз… — начал Горошек. Но Ика не дала ему договорить.
      — Во-первых, — начала она, — нам было без вас очень грустно. Мы, конечно, не любим всяких нежностей, и сладких слов. Верно, Горошек?
      — Одно сладкое пирожное лучше тысячи сладких слов, — веско сказал Горошек.
      — Точно, — сказала Ика. — Но мы очень-очень скучали всю неделю.
      — Точно, — поддержал ее Горошек.
      — Во-вторых, — продолжала Ика, — мы хотели спросить: почему и по какой именно причине вы подружились именно с нами? Именно нам помогли найти Яцека и именно нам рассказали про себя?
      — Точно! — повторил Горошек.
      — А в-третьих, — продолжала Ика, — что же было дальше? Какой дорогой вы ехали в Индию? Какая она, Индия? Как вы попали в Варшаву? Где вы еще были и…
      — … и оставь что-нибудь на завтра, — перебил ее Горошек. Капитан долго смеялся.
      — Вы меня простите! — сказал он. — С тех пор как я узнал, что мне еще рано на свалку, меня то и дело смех разбирает! Это понятно, правда?
      — Правда, — согласился Горошек.
      Но Ика сердито молчала.
      — Ика, извини, пожалуйста, — сказал Горошек.
      — Ах, не за что. Ты был прав.
      Капитан снова засмеялся.
      — Переменим тему. Вернее, вернемся к теме. А именно…
      — А именно? — спросили оба.
      — А именно, — продолжал Капитан. — Во-первых, должен вам признаться, что у меня тоже вся неделя была испорчена. Я даже немного волновался: уж не позабыли ли вы обо мне?
      — Да мы… — закричали оба.
      — Понял, понял, — согласился Капитан. — Все понял. Просто не было возможности. Бывает.
      — Это точно, — буркнул Горошек.
      — Во-вторых, — заговорил Капитан уже вполне серьезно, подружился я с вами просто потому, что убедился: с вами дружить стоит. Вы не обзывали меня старой рухлядью. Назвали доблестным ветераном. Не отвинчивали у меня колес. Наоборот, обратились за помощью в важном деле. Когда пришло трудное испытание — вели себя как следует. Когда надо было подумать — подумали. Когда надо было рискнуть — рискнули. Это очень важно. Могут ведь встретиться проблемы и потруднее.
      — Проблемы — это значит дела, — обернулся Горошек к Ике. Ика улыбнулась очень сладко. Даже чересчур сладко.
      — Может быть, ты хотел сказать: задачи? — спросила она.
      — А в-третьих, — оборвал начинавшуюся ссору Капитан, — сейчас уже поздно и пора ужинать.
      — Вот результат твоей болтовни, — проворчал Горошек. Но Ика, к счастью, не расслышала.
      — А после ужина? — спросила она.
      В голосе Капитана прозвучала странная нотка.
      — После ужина, возможно, поговорим, — сказал он. — Но только, когда стемнеет.
     
      ИКА РАЗОГРЕЛА УЖИН, а Горошек настроил приемник и накрыл на стол. Когда пили чай, как раз кончилась музыкальная передача, и дикторша сказала:
      «Говорит Варшава. Передаем вечерний выпуск последних известий».
      — Ох-ох-ох, — вздохнула Ика. — Настрой на что-нибудь другое.
      — Ни в коем случае, — сказал Горошек. — Человек должен знать, что делается на свете.
      Ика пожала плечами — в точности так, как это обычно делала мама Горошка во время передачи последних известий. А Горошек уселся в кресло возле приемника с таким же выражением, какое в подобных случаях бывало у отца Ики.
      — «Новости из-за рубежа», — начала дикторша.
      Новости были как новости.
      Дикторша рассказывала о том, что и в связи с чем заявил один американский министр, а также, что об этом заявлении думают другие иностранные министры.
      Потом было несколько трудных слов о новом открытии двух чешских и одного шведского профессора в…
      — В чем, в чем? — спросила Ика.
      — В области биохимии, — объяснил Горошек.
      — А что это такое?
      — Тише, — рассердился Горошек, делая вид, что не замечает усмешки Ики, усмешки, которая — не без доли истины — говорила: ты, дружок, столько же смыслишь в биохимии, сколько и я.
      Но сразу же вслед за этим дикторша сообщила следующую новость:
      «Со вчерашнего дня над Центральной Африкой свирепствуют ураганы и песчаные бури небывалой силы».
      — Песчаные бури? — спросила Ика. — Такие, такие…
      — Да тише… — уже не на шутку рассердился Горошек.
      «Всеобщее беспокойство, — продолжала дикторша, — вызывает судьба пассажирского самолета Африканской Авиалинии, который стартовал сегодня с аэродрома в Браззавиле и, с тех пор как вошел в полосу ураганов, не подает признаков жизни. В самолете вместе с экипажем находилось семьдесят восемь человек. Поиски продолжаются».
      После секундной паузы дикторша начала читать следующее сообщение, но Горошек перестал слушать. Он встал.
      — Семьдесят восемь человек, — сказал он.
      — Как называется аэродром?
      — Браззавиль.
      — А где это?
      Горошек вышел на минуту в другую комнату. Вернулся с атласом. Нашел большую карту Африки и молча расстелил ее на столе. Ребята склонились над желто-коричнево-зеленым материком, окруженным голубыми пятнами морей и океанов.
      — Вот здесь, — сказал Горошек, — Браззавиль. Это Конго. В Экваториальной Африке.
      — Экваториальной? — удивилась Ика.
      — Да.!.. Экваториальная… — это значит центральная.
      — Почему?
      — Ой, «почему, почему?» — фыркнул Горошек от злости. — Потому что там экватор.
      Ика явно обиделась.
      — Ладно, ладно… А что значит биохимия?
      Горошек пожал плечами.
      — Знаю, да не скажу.
      Ика хотела саркастически рассмеяться, но вдруг спросила:
      — Что такое?
      — Вот это да! — сказал Горошек. — Икота у нее, что ли?
      Действительно, было чему удивляться. Голос дикторши, которая начала было передавать сообщения по стране, почему-то стал прерываться. Скажет несколько слов — и вдруг из репродуктора звучит какой-то писк.
      Это было даже смешно.
      «Как сообщает наш келецкий корреспондент, — звучало из репродуктора, — фабрика… пи-пи-пи, паа-паа-паа, пи-пи-пи… с превышением. Выпущено… пи-пи-пи, паа-паа-паа, пи-пи-пи… и электрических нагревательных приборов…»
      — Хи-хи-хи, — покатилась Ика, — … пи-пи-пи с превышением! Но Горошек вдруг стал очень серьезным.
      — Погоди! — крикнул он. — Да ведь это… — И оборвал.
      Дикторша уже замолчала. Через минуту должен был начаться симфонический концерт. А между тем тот таинственный сигнал не прекращался: пи-пи-пи… паа-паа-паа… пи-пи-пи. И снова: три коротких писка, три длинных, три коротких.
      — Три коротких, три длинных, три коротких… — шепнула Ика.
      — Что это такое?
      — Это, — сказал Горошек, — сигнал SOS! Понимаешь? SOS!
      — SOS?
      — Да.
      Ребята смотрели друг на друга, широко открыв глаза.
      — Кто-то терпит бедствие! — сказал Горошек.
      — Кто-то просит помощи, — тихо повторила Ика.
      Сигнал прозвучал еще только один раз и замолк.
      А из репродуктора звучал приятный, ласковый голос диктора станции Катовицы:
      — Начинаем концерт Большого симфонического оркестра Польского радио под управлением Яна Кренца и при участии скрипачки Ванды Вилкомирской… Сейчас вы услышите в исполнении оркестра увертюру к опере Вольфганга Амадея Моцарта «Свадьба Фигаро».
      После недолгой паузы грянула музыка. Казалось, целая толпа скрипок, заливаясь звонким смехом, торопливо взбегает по стеклянной лестнице…
      Однако Горошку и Ике на этот раз было не до музыки.
      Ведь кто-то взывал о помощи. Кто-то умолял их о спасении, подавая сигнал SOS. Где-то, на морях и океанах, свирепствовали штормы… По волнам плыли ледяные горы, айсберги, угрожая гибелью кораблям. Туман подстерегал самолеты. Над Центральной Африкой бушевал ураган, и где-то там, на ее неведомых просторах, затерялся большой пассажирский самолет…
      Ребята молча переглянулись. Это было посерьезнее, чем история с маленьким мальчиком, который потерялся на вокзальном перроне. Неужели и вправду они минуту назад услышали этот вопль отчаяния, этот сигнал, звучавший как крик о помощи?
      Кто же звал на помощь? Откуда? Почему? Кого?
      У Ики подозрительно заблестели глаза. Но на этот раз Горошек знал, что делать.
      Он сурово нахмурился и захлопнул атлас.
      — Набрось пальто! — приказал он коротко. — Первым делом мы должны посоветоваться с Капитаном.
      Ика обрадованно мотнула головой и подбежала к окну. Но у нее сразу же задрожал голос.
      — Горошек, — сказала она. — Горошек! Он не подает никаких знаков. Ничего не выйдет!
      — Что значит «ничего не выйдет»! — крикнул Горошек. — Не хнычь!
      Ика стиснула зубы. Прежде чем Горошек успел выключить радио, погасить лампу и сорвать с вешалки пальто, она была уже на лестнице. Он догнал ее только в парадном.
     
      — ЗНАЧИТ, ЯВИЛИСЬ, — СКАЗАЛ КАПИТАН.
      — Явились, — повторили они.
      — Садитесь, — буркнул он, распахнув дверцу. Голос его был очень серьезным, даже суровым.
      — Слышали сигнал?
      — Да.
      — Поняли его?
      — Да, — шепнула Ика.
      — Понять-то мы поняли, — сказал Горошек. — Я знаю азбуку Морзе, и мы оба знаем, что такое SOS. Но ведь мы не знаем, откуда пришел этот сигнал? Кто его передал? Зачем? И был ли этот сигнал направлен именно нам? Вот это мы и хотим…
      — Знать! — прервала его Ика. — Хотим знать, к нам ли обращались!
      — К вам, — сказал Капитан.
      В глубине души они ждали именно такого ответа. Но, когда они его услышали, когда он прозвучал громко и ясно, оба были прямотаки ошарашены. У ребят перехватило дыхание, а все мысли разлетелись, словно их разогнало ветром.
      — А… а почему? — спросил в конце концов еле слышным шепотом Горошек.
      — Почему именно к нам? — повторила Ика.
      — Потому что только вы, — отвечал Капитан, — можете помочь тем, кто сейчас нуждается в помощи.
      — Почему только мы?
      — Чем же мы можем помочь?
      — Слушайте, — строго сказал капитан. — Имейте в виду — никто вас не будет заставлять. Дело серьезное. Очень. Тут могли бы заколебаться и взрослые. Увы, взрослые тут ничего не сумеют сделать. Только вы можете попытаться помочь.
      — Да как же? — лихорадочно перебил его Горошек. — А главное, кто это…
      — Вы когда услышали сигнал? — прервал его Капитан.
      — Во время передачи вечернего выпуска последних известий.
      — Как раз после сообщения о бурях над Африкой!
      — И о пропавшем самолете!
      — Вот то-то и оно, — сказал Капитан. — Это как раз тот самолет.
      Ребята онемели. У них, честно говоря, отнялся язык. И в наступившей тишине заговорил Капитан:
      — В самом начале бури удар молнии вывел из строя радиостанцию этого самолета. Потом произошла авария одного из моторов. Самолет, летя над пустыней, был снесен бурей далеко в сторону от намеченного курса. И в конце концов он совершил вынужденную посадку, повредив при этом шасси. К счастью, ни пассажиры, ни экипаж не пострадали, но положение очень опасное. Буря продолжается. На самолете нет запасов ни воды, ни пищи. Не забудьте: самолет сбился с маршрута. Его ищут — ищут уже двенадцать часов, но идут, так сказать, по ложному следу. Ведь самолет в Сахаре все равно что песчинка на городской площади. А экипаж не в состоянии никому сообщить о месте посадки.
      — Да ведь мы же слышали сигнал, — проговорил Горошек.
      — Только вы, — сказал Капитан, — и только потому, что мы — вы и я — дружим. Больше никто из людей не услышал этого сигнала.
      — Почему?
      Капитан слегка прокашлялся, словно хотел скрыть волнение.
      — Радиопередатчик этого самолета, — сказал он растроганным голосом, — был очень тяжело… да что скрывать — смертельно ранен. Несмотря на это, он попытался ценой величайших усилий передать еще несколько последних сигналов… Он был уже не в состоянии передать сообщение людям, и решил хотя бы нам, машинам, которые служат людям и дружат с ними, дать знать, что и он и весь самолет старались до конца исполнить свой долг. А поскольку, — продолжал Капитан, — поскольку в нашем мире — в мире машин — уже известно, что мы с вами подружились и хорошо понимаем друг друга, этот сигнал и передали сюда.
      — Кто передал?
      — Антенны. Мачты радиостанций Капштадта, Парижа, Осло и Киева. Они приняли сигнал, передали его в Варшаву, а здесь я посоветовал вашему радиоприемнику сообщить его вам.
      — Да как это могло быть? — спросила изумленная Ика.
      — Ну, у нас есть свои способы, — буркнул Капитан, — Мы, мирные машины, поддерживаем широкие дружественные международные отношения. В отличие от военных машин, которые…
      — Простите, пожалуйста, — прервал Капитана Горошек. Голос его дрожал и прерывался от волнения. — Мы услышали сигнал и поняли его. Сразу прибежали к вам, потому что поняли, что дело очень важное. И… мы готовы сделать все! — выпалил он. — Правда?
      — Да, — спокойно и четко сказала Ика.
      — Вот только, — снова начал Горошек, — вот только, что же мы, собственно, должны делать?
      Капитан снова прокашлялся.
      «Да, — сказал он про себя. — Так я и думал.»
      А потом уже громко:
      — Спасибо вам. Вы оправдали мое доверие.
      Ика подняла голову.
      — Это мы благодарим вас за доверие и постараемся его оправдать!
      Горошек посмотрел на нее не без уважения. Но он все еще был неудовлетворен.
      — Все это хорошо и прекрасно, — проворчал он, — но ведь время идет… Вы же нас в Африку не отвезете!
      Сказал и осекся. Это было нетактично по отношению к Капитану. Но Капитан не обиделся.
      — Верно, — согласился он, — надо торопиться.
      — Ну?
      — Главное, вы должны уяснить себе, что дело очень, очень серьезное. Вы еще молоды и…
      — Вдвоем, — строго сказала Ика, — мы уже почти совершеннолетние. И мы уже все уяснили.
      — Не спорю. Но ведь вы еще ничего не знаете, — засмеялся Капитан.
      — Это не наша вина, — как кошка фыркнула Ика.
      Горошек жестом выразил согласие с ней.
      Тут смутился Капитан.
      — Это верно, — сказал он смущенным голосом. — Действительно, я разболтался, как старый граммофон. Словом, вы должны приготовиться к путешествию на самолете, потому что я действительно в Африку вас не довезу.
      — На са-мо-ле-те? — спросили оба.
      — Да.
      Горошек облизнул пересохшие губы.
      — На каком самолете?
      — Дорогие мои, — сказал Капитан. — На одном из аэродромов вас уже ждет очень быстрая двухместная машина. Это — «Як», правда, не первой молодости, но на нас, ветеранов, в таких делах можно положиться. Он вас доставит на место и по дороге объяснит, что придется делать дальше. Вы готовы в путь?
      — Минуточку, — сказал Горошек. — Свет погашен… Радио, телевизор и газ выключены… Так… Краны закрыты. Порядок, мы готовы.
      Циферблаты приборов Капитана разгорелись, как — кошачьи глаза.
      Он включил фары, запустил мотор. Беззвучно проехал по двору, осторожно выехал из подворотни, а на улице сразу так рванул с места, что ребят прижало к спинкам сидений.
      Когда они выехали за город и перед ними легла белая в свете фар лента шоссе, Горошек спросил:
      — А почему, Капитан, вы нам раньше обо всем этом не рассказали?
      Капитан осторожно обогнал три грузовика, проскочил на полном газу два поворота и только тогда ответил:
      — Во-первых, мы еще не обо всех подробностях тогда договорились. Было много добровольных предложений от разных самолетов, и нам пришлось в связи с этим запросить целых две электронно-счетные машины, пока мы выбрали «Як». А во-вторых, место вынужденной посадки нам удалось точно локализовать только в последнюю минуту. Только тогда, когда вы уже услышали сигнал SOS.
      — Ага! — сказала Ика. — потом толкнула Горошка локтем. — Ты? шепнула она. — Что это значит — ло-ка-ли-зо-вать?
      Горошек откашлялся с очень умным видом, но это ему мало помогло. Он даже не успел придумать что-нибудь похожее на объяснение, потому что Капитан как раз остановился перед шлагбаумом железнодорожного переезда и сам услышал вопрос Ики.
      Капитан не засмеялся — ведь в том, что человек, когда он так молод, не знает некоторых слов, ничего смешного нет. Каждому приходится в свое время узнавать какие-то новые слова. Так до самого конца жизни. Потому Капитан был серьезен и вежлив.
      — Это значит, — сказал он, — найти именно то самое место.
      — Которое?
      — Именно то, которое мы ищем.
      — Ага, — сказала Ика. — Теперь понимаю.
      Да, в эту поездку Капитан впервые показал, на что он способен. Он мчался, словно хотел обогнать свет собственных фар. Ика и Горошек сидели неподвижно, хватаясь только за спинки сидений на самых крутых поворотах. Молчали и думали. Пытались собраться с мыслями.
      Конечно, когда надо было дать ответ, согласны ли, готовы ли они двинуться в путь, Горошек, вопреки своему обыкновению, даже забыл заявить, что все это надо бы еще продумать.
      Семьдесят восемь человек, затерявшихся в Сахаре, ожидали помощи. Что тут было продумывать?
      Но вот теперь как раз было время подумать: как действовать? Что делать? А в голове между тем вместо мыслей — сплошная пустота. И великая тревога: справятся ли?
      Будем откровенны. В этой тревоге была и доля страха за собственную участь. Ведь даже у величайшего героя бывают такие странные минуты, когда он, герой, превращается в обычного, самого обыкновенного человека. А в том, что обыкновенный человек в трудном положении порой чувствует тревогу, даже страх, тоже нет ничего необыкновенного.
      Но дело было не в этом.
      Не о своей участи беспокоились ребята. В тысячу раз важнее был для них вопрос: удастся ли им спасти людей с погибшего самолета? Ведь те ждут! Ждут именно их, Ику и Горошка. А Ика с Горошком даже еще толком не знают, что им надо сделать…
      … Во время страшной африканской бури по свету разнесся зов о помощи. Его, собрав последние силы, передал смертельно раненный радиопередатчик. Сигнал подхватили мачты четырех радиостанций четырех радиостанций из разных стран, в разных частях света… Несмотря на это они сразу друг друга поняли. Передали сигнал в Варшаву. Польский электронный мозг принял решение. И вот теперь немецкий «Капитан» везет польских ребят на встречу с советским «Яком», для того чтобы вместе, плечом к плечу, колесом к крылу, спасти группу совершенно чужих, незнакомых людей, затерявшихся в огромной желтой, как львиная шкура, пустыне…
      Неудивительно, что сердца Ики и Горошка трепетали от волнения; неудивительно, что Капитан летел сквозь осенний мрак, словно сам хотел подняться в воздух!
     
      ИСЧЕЗАЛИ, ПРОПАДАЛИ ПОЗАДИ ДОМА, деревья, телеграфные столбы. Убегали назад поля. Вот впереди вырос темный лес, окружил машину. Испуганный заяц последним отчаянным прыжком вывернулся из-под колес. Потом лес снова расступился. И наконец Капитан круто свернул в сторону и чуть замедлил ход.
      И вот вдалеке на широком поле мигнул красный огонек. Капитан все заметнее сбавлял скорость. Потом погасил огни и, съехав с асфальта, покатил прямо по полю.
      Поле, впрочем, было ровное, как скатерть. Темнела трава, виднелись светлые бетонные полосы.
      — Аэродром, — шепнул Горошек.
      Ика промолчала.
      Капитан остановился возле большого темного силуэта.
      — Это здесь, — сказал он. — Приехали.
      Первой выскочила из машины Ика. Выскочила так, как прыгают в холодную воду: не раздумывая, набрав полные легкие воздуха. За ней, помедленнее, вылез Горошек.
      Над ними на фоне неба вырисовывался в темноте силуэт самолета. На крыле его слабо мерцал красный фонарик.
      — Как поживаете? — прозвучало откуда-то сверху. — Меня зовут Як. Садитесь! Надо спешить! Что ты так долго канителился, Капитан?
      Капитан почувствовал себя задетым.
      — У меня, брат, нет ни твоих моторов, ни твоей молодости, буркнул он. — Попробуй-ка перегнать ракету, тогда почувствуешь себя в моей шкуре.
      — Ладно, ладно, — усмехнулся Як. — Будешь ждать их здесь?
      — Да.
      — Ну и отлично, — сказал Як. — Полетели. А ты, Капитан, немного отодвинься, чтобы я тебя не задел часом.
      — Когда вернетесь? — спросил Капитан.
      — Тогда, когда вернемся.
      — Ты за ними приглядывай.
      — Как за собственными крыльями, — снова усмехнулся Як.
      Капитан слегка блеснул огнями, словно от волнения. Во всяком случае, голос его звучал растроганно.
      — Ну, дети, — сказал он, — желаю успеха.
      Даже Ика забыла обидеться на «детей». Оба обняли Капитана. Горошек прокашлялся.
      — Вы не волнуйтесь, Капитан, — сказал он.
      — Все будет в порядке, — поддержала Ика.
      — Ну, хватит трогательных сцен, — буркнул Як. — Прошу садиться и запирать двери.
      — Простите! А куда собственно? — спросил Горошек.
      — На крыло… Та-ак… А теперь подтяни, паренек, свою милую… Та-а-ак. Теперь в кабину. Отлично! Все правильно, командовал Як. В его голосе звучала легкая насмешка.
      — Никакая я ему не милая, — свирепо фыркнула Ика, влезая за Горошком в кабину, и тут же осеклась.
      Ибо в эту самую минуту совсем рядом, словно чей-то великанский смех, раздался рев могучего мотора. Самолет тронулся с места. Да вдобавок ребят совершенно ошеломил и приковал к месту вид доброй сотни незнакомых, непонятных, неведомых приборов, циферблатов, аппаратов, освещенных лишь мерцающим светом маленьких лампочек.
      Сквозь рев мотора прорвался голос Яка:
      — Внимание, товарищи! Прошу тщательно привязаться поясами к креслам. Не так, аккуратнее… Хорошо! Наушники, которые висят на кресле, прошу надеть — нам будет легче разговаривать. Хорошо!
      Оба послушно, без всяких возражений, выполняли приказания.
      Да, это вам не автомобиль, старый знакомый, о котором любой малыш из старшей группы детсада расскажет, где баранка, где тормоз, а где газ. Это был самолет. Правда, не реактивный, не тот самый современный и очень быстрый, Но и здесь от всех этих приборов, стрелок, аппаратов и устройств можно было потерять не только смелость, но и дар речи.
      Голос Яка прозвучал в наушниках четко и очень дружелюбно:
      — Внимание! Прошу ничего не трогать, сидеть спокойно, держаться за поручни кресел. Договорились?
      Ика только кивнула, но Горошек уже осваивался:
      — Будет сделано.
      Хотя наушники несколько приглушали шум моторов, он усиливался. Чувствовалось, что самолет катится по аэродрому все быстрее. Вначале он слегка подпрыгивал на неровностях взлетной полосы, однако вскоре выехал на совершенно гладкую дорожку. Так, по крайней мере, им показалось.
      Но в ту самую минуту Як сказал:
      — Ура, ура! Извещаю вас, товарищи, что вы находитесь в воздухе.
      — В воздухе? — крикнули оба разом.
      — Высокий уровень коллективных действий. Пятерка за хоровую декламацию, — снова засмеялся зычный, веселый голос. — А по существу вопроса: да, мы действительно находимся в воздухе.
      Ребята повернулись к стеклам кабины и увидели под собой, внизу, рой звезд. Рой звезд, отразившийся в озере…
      Это были огни города, по которому четверть часа назад вез их Капитан.
      Итак, они летели.
     
     
      РЕБЯТАМ ВСЕГДА КАЗАЛОСЬ, что полет — это что-то необычайное, почти невероятное. И во время полета человек должен переживать совершенно неслыханные ощущения.
      Между тем едва они пришли в себя, едва привыкли к приглушённому наушниками шуму моторов, ребят поразило одно, что все происходит так, как будто… ничего не происходит.
      Ночь была темная. Луна еще не взошла. Звезд было немного. Самолет летел. Верно. Но, по правде говоря, у наших пассажиров было такое чувство, как будто они сидят в неподвижной лодке на застывшем пруду.
      И, немного освоившись с внутренним видом кабины, с тем, что они летят, друзья переглянулись, чувствуя, что к ним возвращается душевное равновесие и уверенность в себе. И тут Ика, видимо, вспомнила что-то важное. Несмотря на темноту, было заметно, что она покраснела.
      Она наклонилась к Горошку и что-то шепнула. Горошек ее не расслышал, зато Як услышал. В наушниках зазвучал его голос.
      — То, что вы мне не представились, это беда небольшая. Я и так знаю, что товарищ в юбке — это не Горошек, а товарищ в брюках это не Ика, а как раз наоборот. Во всяком случае, очень приятно познакомиться.
      Горошек подтолкнул Ику.
      — Нам тоже! — воскликнул он.
      Ика кивнула головой.
      — Хорошо ли проходит полет? — спросил Як.
      Тут языки развязались.
      — Даже чересчур хорошо, — начала Ика. — Я вообще не знала, что мы летим. Попросту не верится.
      — А кроме того, — продолжал Горошек, — когда летишь в первый раз, да еще в темноте… в такой обстановке…
      — Понимаю, понимаю, — вставил Як.
      — Да, — продолжал Горошек, — все как-то непонятно… Мы летим так спокойно… Как будто бы вообще никуда не летим…
      — Не торопитесь, уважаемые, — прервал его Як. — До утра еще далеко. Полеты бывают разные. Там, куда мы летим, далеко не спокойно.
      Ребята вздрогнули. «Там, куда мы летим». Увлеченные новыми впечатлениями, они чуть не позабыли о цели своего путешествия.
      Но, услышав эти слова Яка — «там, куда мы летим», — они в ту же секунду вспомнили обо всем.
      Первой хотела взять слово Ика, но Горошек успел удержать ее весьма решительным жестом руки.
      — Кстати, — сказал он, — мы должны получить от вас разъяснение: что нам делать дальше?
      — Какая у нас задача? — Это вставила Ика.
      — И как нам надо действовать.
      — Ну и отлично, — сказал Як, на этот раз совершенно серьезным тоном, а потом что-то прошептал про себя. И еще раз повторил:
      — Ну и отлично. Говорите, ждете разъяснений?
      — Да.
      — Хорошо! Первым делом должен вам, дорогие и уважаемые товарищи, разъяснить, что вы мне очень понравились. Это не на тему, но зато факт.
      Ребята поклонились в неопределенном направлении. Скорее всего, в сторону приборов.
      — А остальные разъяснения такие, — продолжал Як. — Удалось выяснить, что «Дуглас»… то есть тот пассажирский самолет приземлился почти точно на двадцатом градусе северной широты и приблизительно на тринадцатом градусе восточной долготы. Отсюда первая задача: мы должны его разыскать.
      — Как? — спросил Горошек.
      — Ведь такой самолет в пустыне все равно что песчинка на огромной площади, — сказала Ика с очень умным выражением лица.
      Горошек сделал гримасу и пробормотал что-то вроде «перестань выпендриваться».
      — Верно, — подтвердил Як. — Но раз у нас есть географические координаты — долгота и широта, то становится понятнее, в каком месте этой площади надо искать. Широта известна точно, оттуда был подан последний сигнал. Следовательно, сделаем простую вещь…
      — Понятно! — выскочила Ика.
      Горошек сделал свирепую гримасу, а Як спросил невинным тоном:
      — Что «понятно»?
      — Ну… — начала Ика и запнулась. Як тихонько фыркнул.
      — Понятно, — сказал он. — Следовательно, мы, понятно, долетим до двадцатого градуса северной широты и полетим прямехонько вдоль параллели. Доберемся туда не раньше чем к рассвету. Только бы была видимость. Вот тут-то и заковыка: будет ли видимость.
      — Там ведь ураган, — начал Горошек.
      — В том-то и дело, — невесело согласился Як. — Буря — штука серьезная. Правда, метеостанции сообщают, что буря уходит на север, но, во-первых, это значит, что нам придется сквозь нее пробиваться, а во-вторых… Боюсь, что на нашу долю еще… Ну ладно, заранее огорчаться нечего. Поживем — увидим. Понятно, товарищ Ика?
      Ика сидела очень прямо, плотно сжав губы. Видно было, что она зла как черт, причем, что хуже всего, на себя самое. Тут она благодарно улыбнулась.
      — Понятно, — скромненьким голоском сказала она. — Но ведь это все вы сами сможете сделать. Без нас.
      — В том-то и дело, — поддакнул Горошек.
      — В том-то и дело, — повторила Ика. — Все вы. А что же будем делать мы?
      — Гм-гм, — задумался Як. — Видите ли… Все выяснится только на месте.
      При этих словах ребята так и подскочили.
      — Как же так? — крикнули они. — Как же так?
      Як чуть не задохнулся от смеха.
      — Вы что, специально тренировались? — спросил он.
      Но им было не до шуток.
      — Прошу прощения, — сказал Горошек. — Я просил бы относиться к нам серьезно.
      — Да уж! — весьма решительно поддержала его Ика.
      — У нас есть задача, — продолжал Горошек, — задача очень важная и серьезная. Мы твердо решили ее выполнить. Во что бы то ни стало! Да, да! Но нам надо хоть что-нибудь знать! Знать, к чему готовиться!
      — И что продумать! — закончила Ика.
      Як помолчал минутку. Смеяться он перестал. И даже, кажется, слегка покачал крыльями от удивления. Потом сказал:
      — Дельно. Очень дельно. Придется, видно, и мне перед вами извиниться.
      — Да мы совсем не обиделись! — закричали ребята. — Мы только о деле беспокоимся.
      — В том-то и штука, — продолжал Як, — что все придется решать на месте. Жизнь сама подскажет, как говорится.
      — Но… — начал было Горошек.
      — Понятно, — перебил его Як. — Ты хочешь сказать, что все-таки кое-что можно предвидеть заранее. Верно?
      Оба кивнули. Кивнули очень решительно.
      — Верно, — сказал Як, — есть и такая возможность. Например, такой план: найдем самолет, точно установим долготу и широту, а потом сбросим несколько писем с этим сообщением над ближайшим поселком, откуда могут послать спасательную экспедицию. Там есть одно такое местечко… Километрах в ста от вероятного места приземления. Называется оно Ят.
      — Як? — переспросила Ика.
      — Не Як, а Ят, — терпеливо повторил Як.
      — Гм-гм, — хмыкнул Горошек. — Только и всего?
      — Пока все, — сказал Як. — Пока. А что будет дальше — там увидим. Дело покажет.
      — Да-а, — протянул Горошек. — Что же сейчас делать?
      — Сейчас? Лучше всего, пожалуй, поспать.
      — Поспать? — возмутились ребята. — Здесь, сейчас лечь спать?
      — Что вас удивляет? Летать я умею сам. Идем на высоте трех тысяч метров. Километров пятьсот уже прошли…
      — Сколько?
      — Пятьсот. Летим уже сорок минут. Все нормально. Не забудьте сейчас ночь. Тишина и покой. Условия вполне приличные… А ведь утром все может измениться. Почти наверняка придется крепко попотеть. Поэтому — спать. Такая директива. Командую здесь, если не ошибаюсь, все-таки я.
      Ребята переглянулись.
      — Что такое директива? — спросила Ика.
      — Это такой… вежливый приказ, — проворчал Горошек.
      — Указание, — сказал Як. — Директива — значит указание. Итак, спокойной ночи!
      Спорить не приходилось. Пришлось ответить: «Спокойной ночи», и позаботиться только о том, чтобы не получилось хорового ответа, над которым Як посмеивался.
      Что ни говори, выражение «спокойной ночи» имеет такое свойство, что хотя бы человек абсолютно, ни капельки не хотел спать, все-таки он невольно усаживается или укладывается поудобней и даже вопреки своим лучшим намерениям, начинает чувствовать, что сон бродит где-то рядом.
      Конечно же, Ика и Горошек поняли друг друга без слов, и оба твердо решили, что спать, наперекор доброму совету Яка, не будут. Разве можно спать, когда в первый раз в жизни летишь на самолете со скоростью семисот пятидесяти километров в час, на высоте трех тысяч метров, спать, когда ты пролетаешь над чужими странами, над горными хребтами, над городами, которые светятся внизу, словно созвездия неведомого неба! Позор!
      Да. Оба твердо решили, что спать не будут. Но молчание, убаюкивающий шум мотора, темнота, удобные, мягкие кресла — все это делало свое…
      Через несколько минут Ика (она всегда засыпала, едва коснувшись головой подушки и не успев даже зевнуть) решила закрыть глаза. Только на одну секундочку. И, по своему обыкновению, в ту же секунду заснула.
      Горошку было легче. Он, как человек, которому всегда нужно было что-нибудь продумать, обычно засыпал с трудом. Потому-то сейчас ему было легче. Легче выполнить решение не спать. Сперва он внимательно рассматривал приборы. Спустя несколько минут нашел такой, стрелка которого упорно держалась на цифре три тысячи. Это, видимо, был альтиметр. Другой прибор, как выходило по всем расчетам Горошка, должен был показывать скорость.
      Ну хорошо, а для чего остальные?
      Увы, это было слишком трудно!
      И, убедившись, что больше ничего не поймешь, и приняв внезапное, бесповоротное, мужественное решение непременно стать в будущем конструктором самолетов и никем иным, Горошек выглянул наружу.
      Выглянул — и задохнулся от восторга.
      На небе уже показалась луна. В эту минуту она озаряла своим светом огромную, распростертую внизу пелену туч. Было так, словно самолет плывет над безмерно спокойным серебристо-жемчужным морем.
      Горошек вздохнул. Впервые в жизни он понял, ощутил всю огромность, все величие мироздания. И с гордостью подумал, что хотя по сравнению с этим огромным миром он, Горошек, просто букашка, но он — человек, сын рода людского, один из тех, кто способен опуститься в таинственные пучины морей и взлететь на тысячи миль над серебряными морями туч. До самой луны и… И еще дальше!
      Мысли эти были, правду говоря, не только гордые, но и несколько сбивчивые. Чтобы лучше их продумать, Горошек прикрыл глаза…
      А Як плыл над серебристо-серым морем туч, напевая какую-то песню. Вольно и широко, неслыханно широко лилась она. Потом шум мотора начал затихать… Песня тоже стихла. Наконец затихло все.
      Но Як не спал: пульсируя ритмом приборов, простирая могучие крылья, он неустанно летел на юг.
     
      ВОКРУГ БЫЛА ПУСТЫНЯ. Ночная пустыня. Горошек съежился на переднем сиденье Капитана, а Капитан, подпрыгивая и шатаясь, съезжал с какой-то огромной горы.
      По всему горизонту, куда только хватал глаз, шла свирепая битва. Слышен был непрестанный, терзающий уши рев пушек. Рев все приближался, становился все страшнее. Горошек хотел пошевельнуться, но не мог. Хотел крикнуть, но не смог издать ни звука. Наконец он услышал отчаянный крик Ики:
      «Горошек!»
      И проснулся.
      Но орудийный рев не затихал и по-прежнему терзал уши. В кабине было еще темно. И сквозь окна ее ничего не было видно, кроме густого тумана и мрака. Порой этот мрак пронизывали синие отблески. По стеклам хлестали струи дождя.
      А самолет? Спокойный его полет превратился в серию ударов, скачков, рывков. Моторы ревели и стонали от усилия.
      При блеске молнии Горошек увидел где-то совсем рядом расширенные от страха глаза Ики. Он хотел ее успокоить, сказать что-то разумное, но не мог издать ни звука. К счастью, в этот самый миг прозвучал спокойный, хотя и напряженный голос Яка:
      — Внимание! Не волноваться! Идем над Средиземным морем и как раз вошли в полосу грозы. Чтобы миновать зону максимальной опасности, переходим на бреющий полет. Резко пикирую. Если от перемены давления у вас заболят уши — несколько раз зевните. Подбородок прижмите к груди. Высота: тысяча метров, девятьсот метров… восемьсот… семьсот, шестьсот, пятьсот… так… ага, уже лучше, но мы опустимся еще ниже!
      Боль в ушах была такая резкая, что Горошек позабыл даже о страхе. Лишь бы скорее избавиться от этой боли! Он широко открыл рот и прижал подбородок к груди. В кабине посветлело, так что можно было разглядеть — Ика делает то же самое. Оба одновременно закрыли рты и поспешно снова разинули. Должно быть, выглядели при этом ребята очень забавно, потому что сами внезапно покатились со смеху.
      Прогремел гром, снова и снова блеснула молния. Як подскочил от удара ветра, резко накренившись на правое крыло.
      А они хохотали. Хохотали как сумасшедшие.
      — Что это вы там? — спросил изумленный Як.
      — Ой! Хи-хи, хи-хи! — заливалась Ика.
      — Потому что… ой, не могу! — покатывался Горошек. — Ну и видик у нас!
      — Ага! — догадался Як. — Значит, уши уже не болят?
      Все еще хихикая, ребята энергично покачали головой. Теперь ни гром, ни молния не производили на них никакого впечатления. Гроза? Ну и отлично! «Стоит только, — подумал Горошек, — на минутку позабыть о страхе — и забудешь о нем навсегда!»
      И когда Як спросил, страшно ли им, Горошек так ему и ответил. Ика, утиравшая слезы, вполне с ним согласилась.
      — Вот еще философы! — буркнул Як.
      Он снова взлетел на набегавшую волну ветра, снова боком соскользнул с нее вниз, и внезапно мгла за стеклами кабины пропала.
      — Внимание! Море! — крикнул Як. — Высота сто метров.
      Светало. Прямо над ними клубились темные, гонимые ветром, сеющие дождь тучи. А под ними распростерлась равнина, почти черная, испещренная лишь белыми гребешками волн. Бескрайний простор.
      — Море! — сказал Горошек.
      Ика молчала.
      Ураганный ветер рвал крылья самолета, бил в стекла пулеметными очередями дождя, несмотря на усиливающийся с каждой минутой рев моторов, был ясно слышен их дробный перестук.
      А внизу тяжко ворочалось, то вздымаясь горами волн, то уходя в глубь самого неба, море. Прекрасное Средиземное море. Ребята не раз слышали, что оно светлое и лазурное. Сейчас оно представало их глазам в грозной черной ярости.
      Страх не вернулся. Но они стали серьезны.
      Як молчал. Видно, битва с грозой отнимала у него слишком много сил, чтобы он мог тратить время на разговоры.
      Итак, все трое молчали. Все были серьезны и сосредоточены. Ика и Горошек напряженно вглядывались в морской простор, где порой все реже отражался, отливая сталью, отблеск зарниц.
      Вдруг Ика схватила Горошка за руку. Она не сказала ни слова, только показала рукой, куда смотреть. Из предрассветного мрака, из-за стены шквала вынырнул небольшой белый пароход. Волны тяжело вздымали его на свои хребты, струями пены обдавали безлюдные палубы. Судно медленно плыло. Оно казалось безжизненным, лишь дым валил из труб да светились огни на капитанском мостике. И все-таки пароход, такой крошечный среди бескрайнего морского простора, спокойно, упорно шел своим курсом, не боясь ни молний, ни бури.
      Это было ободряющее зрелище, хотя и длилось оно всего минуту. Як рвался к югу, и по звуку мотора, по рывкам стрелок на приборах было ясно, что он вновь и вновь прибавляет скорость.
      Ветер немного утих, тучи ушли выше Як тоже постепенно набирал высоту. Еще какой-то пароход светлым пятнышком мелькнул внизу. Небо становилось все яснее. Вскоре прояснилось и море.
      И вдруг где-то далеко-далеко ветер на минуту, как сабля, рассек многоэтажные слои туч. Из разрыва навстречу самолету хлынул золотой сноп косых солнечных лучей.
      И в его свете на горизонте ясно обозначилась белая черточка.
      — Африка! — довольно торжественно объявил Як. И сердито добавил: — Сильно опаздываем. По плану мы должны были быть уже на двадцатой параллели. Нехорошо. Но нечего греха таить: такой грозы я еще не видывал. Вы знаете, что вначале нам пришлось весьма туго?
      Ребята промолчали. Як тихонько засмеялся.
      — Иногда оно и лучше — не знать.
      — А когда мы долетим до двадцатой параллели? — спросил Горошек.
      Як на минуту задумался, потом ответил не слишком уверенным тоном:
      — Через час… Может быть, через полтора.
      — Почему это «может быть»? — возмутилась Ика.
      — Ох, как строго! Жаловаться будешь? — с грустным юмором спросил Як. — Не забывайте, уважаемые пассажиры, — добавил он через некоторое время, — что перед нами еще одна зона урагана.
      Ребята смущенно переглянулись.
      — Понятно, — сказала Ика. — Извините, пожалуйста.
      — Пустяки, дорогая моя, — смягчился Як. — Все в порядке. А сейчас попрошу минуточку помолчать — нам надо послушать, что говорят о той части света, в которую мы летим.
      — Где говорят? — спросил Горошек.
      — В воздухе… В эфире, — засмеялся Як. И он объяснил: — Я хочу послушать, что африканские метеорологические станции сообщают разным путешественникам, вроде нас с вами.
      Ребята послушно замолчали. Горошек даже покраснел, поняв, что задал глупый вопрос. Но Ика, у которой тоже было кое-что на совести, не воспользовалась своим временным перевесом. Тем более, что в наушниках уже зашумело, затрещало и захлопало, совершенно как в обычном, не совсем исправном радиоприемнике. А из этих шумов и тресков начали прорезаться какие-то иностранные слова английские, итальянские, французские. Люди о чем-то друг друга предупреждали. Кто-то упорно спрашивал: «Дуглас» — one, two, five?[1] «Дуглас» — one, two, five? Потом он замолчал. Другие голоса то умолкали, то возвращались снова. 
      Голос Яка заметно повеселел.
      — Вторая полоса урагана перемещается на восток. Уходит с нашей дороги. Разве только одним крылышком о нее зацепимся.
      Горошек хотел что-то сообщить Ике, но не решился нарушить тишину, так как Як продолжал слушать сообщения метеостанций. Он достал блокнот, перо и написал на бумажке то, что хотел сказать Ике.
      Она прочла, кивнула головой.
      На листке было написано только два слова: «Они ждут».
      И вот море скрылось из виду. Да, они летели уже над африканским материком в хмуром свете утра, под пологом тяжелых туч.
      — Тысяча шестьсот метров, — сказал Як. — Высота тысяча шестьсот метров.
      Так вот, значит, какая она, Африка! Ике и Горошку казалось, что она должна быть совершенно не похожа на все, что они до сих пор в жизни видели. Так словно бы получалось и по рассказам Капитана, по тем картинам, которые он им показывал…
      Но внизу были зеленые, ласковые холмы, словно они летели над привычными пейзажами Европы. Край казался почти безлюдным — раз только мелькнули вдалеке белые стены какого-то маленького городка и на однообразном фоне земли обозначился, как нарисованный, абрис шоссе, бежавшего широкой дугой. Его пересекала прямая железнодорожной линии. И деревья, даже если это были пальмы, сверху казались самыми обычными деревьями; так же обычно выглядел и кустарник.
      И все-таки это была Африка. Зелень вскоре начала сереть, редеть. Широкие, словно морские заливы, все чаще вторгались в зелень большие проплешины желто-бурого цвета. Чернели каменные гряды, как острова; зелени становилось все меньше и меньше, и наконец в южной стороне широко разлилось песчаное море — Сахара.
      Як снова несколько снизился. Сперва до тысячи двухсот, потом до восьмисот метров. Теперь уже ребята при смене давления автоматически начинали зевать, и даже не смеялись при виде своих комичных гримас. С каждой секундой приближалась к ним цель: те, кто ждет. Те, о которых известно только то, что они где-то к югозападу от селения Ят ждут и все не могут дождаться голоса, который возвестит им, что помощь пришла.
      Ждут… Но как? Ведь вынужденные посадки бывают разные. В песчаную бурю вынужденная посадка может означать аварию, взрыв бензобаков, словом — катастрофу…
      Живы ли эти люди? Здоровы ли они? Может быть, уже произошло нечто… непоправимое?
      Ведь, кроме сигнала о помощи, радиопередатчик «Дугласа» ничего больше не сумел сообщить. В каком же состоянии найдут они «тех, кто ждет»?
      А главное: что должны делать они сами, двое очень, очень юных и далеко не уверенных в своих силах спасителей?
      Казалось, что от них требуется совсем немногое… Просто сбросить записку над тем местом, которое укажет им Як. Ну что ж, известно, что при всех своих блестящих качествах даже самый умный самолет записок писать не может. Значит, они действительно могут пригодиться. Но ведь, по сути дела, какая это скромная и маленькая роль… Когда искали Яцека, им надо было самим действовать, самим соображать, даже самим рисковать. А тут, в сущности, все за них уже сделано, все рассчитано и проверено… Зачем же они нужны?
      Вот почему как Ика, так и Горошек впали в задумчивость. И даже старались не глядеть друг другу в глаза. С одной стороны, росла тревога: нуждаются ли еще в помощи те, на помощь кому они летят. С другой же стороны, все сильнее грызла мысль о собственной ненужности и беспомощности…
      Вскоре Як прервал их размышления.
      — Ого! — сказал он. — Вот это да! Нас приглашают поплясать!
      — Кто? — не подумав, спросила Ика.
      — А вы посмотрите вперед.
      Посмотрели.
      К ним приближалась темная, от земли до самых туч стена. Мотор Яка взревел изо всех сил. Самолет начал почти вертикально подниматься вверх. Слышно было, как он тяжко дышит, как убыстряется ритм мотора, как скрипят от напряжения крылья и рули.
      Земля вдруг сделала рывок, убежала вниз. Они снова оказались в облаках, уходили туда все глубже и глубже. Ребята догадывались: Як хочет начать битву с бурей, имея максимальный запас высоты и скорости.
      И началось! Як потом объяснил, что все продолжалось менее десяти минут. Но ребятам казалось, что эти десять минут растянулись не меньше чем на сто лет. Превратились в вечность. Хотя все было внезапно: внезапно на них обрушилась ночь и налетела непроглядная тьма; внезапно они ощутили, что эта тьма — тысячи, миллионы всепроникающих, мелких, как пыль, колючих, как иголки, песчинок! Стало трудно дышать. Ребята чувствовали каждым своим нервом, что идет борьба не на жизнь, а на смерть.
      Да, началась такая безумная пляска, по сравнению с которой первая буря показалась им невинной забавой! Мотор Яка ревел, как разгневанный лев. На каждый удар бури самолет отвечал ударами винта. С мощью ветра спорила мощь его крыльев. Но песок был коварен. Вот мотор хрипло закашлялся. Снова. И смолк. Нескончаемо долгие секунды казалось, что он уже не отдышится…
      Вот тут ребята и взяли друг друга за руки. Они чувствовали, что опускаются, что самолет падает, как раненная, побежденная птица. Крылья Яка жалобно стонали. Но он не сдавался. С неутомимым упорством резал воздух, поднимаясь ввысь, снижался — и снова пробовал набрать высоту.
      Да, эти десять минут длились бесконечно. Целую вечность!
      И в конце концов Яку удалось снова вернуть ровный ритм своему мотору. Спустя еще минуту темнота разорвалась так внезапно, словно кто-то перед ними молниеносным ударом сабли рассек черную завесу.
     
     
      — Ура! — крикнул Як. — Ура!!!
      И стало так, словно они выплыли на спокойную, тихую воду. Попросту не хотелось верить, что всего минуту назад они переживали все то, что пережили.
      Но эта пляска смерти завершилась на высоте всего лишь нескольких десятков метров от земли…
      Потому-то, пролетев еще несколько минут, Як сам сказал:
      — Ну и ну! Еще немного… Еще чуточку… И от нас даже и звания бы не осталось. У-у-уф! — вздохнул он с облегчением. Никогда не думал, что придется мне плясать такой сумасшедший гопак!
      Сказал он это удивительно комичным тоном. Ребята не могли не улыбнуться. И только тут Ика отпустила руку Горошка и с изумлением посмотрела на следы, которые ее пальцы оставили на его кисти.
      Она хотела извиниться, что-то сказать, но Горошек сам махнул рукой и вдруг неловко погладил ее по плечу.
      — Ну как считаешь? — живем? — спросил он.
      — Живем! — сказала она с улыбкой. Светлой-светлой. Ведь и вокруг было уже светло…
      И наконец они снова увидели солнце — солнце над волнистым, неподвижным морем пустынных дюн.
      — Да здравствует солнце! — крикнул Як. — А ну-ка хором: Да здравствует солнце!
      Все трое со смехом дружно провозгласили: «Да здравству-ет солн-це!»
     
      А ЕЩЕ МИНУТ ЧЕРЕЗ ПЯТНАДЦАТЬ — двадцать Як медленно, плавно накренился на правое крыло. И солнце, находившееся от них слева, на востоке, начало уходить назад, скрылось из виду. Тут Горошек встрепенулся, как охотничий пес, почуявший лису. Да, они летели спиной к солнцу — летели на запад.
      — Внимание! Внимание! — сказал Як. — Шесть часов тридцать минут. Выходим на двадцатую параллель. Высота сто пятьдесят метров. Гм… Гм… Интересно, где во мне нет проклятого песка? Охо-хо! Боюсь, им тоже пришлось ею наглотаться…
      — Им? — спросила Ика.
      Як не отвечал. Теперь он летел не спеша, описывая широкие полукруги.
      Ика, не дождавшись ответа, поглядела на Горошка. Но Горошек не отрывал взгляда от открывающегося перед ним пустынного простора.
      — Горошек, — спросила она, — они… они еще живы?
      Он даже не посмотрел на нее. Сказал только равнодушным, холодным тоном:
      — Чем болтать, лучше смотри как следует.
      Конечно, в другой обстановке он бы за это от нее получил! Она бы ему выдала! Но сейчас действительно было не время ссориться.
      От их внимания, от их наблюдательности зависело слишком многое!
      Як снова включил приемник. Видимо, хотел послушать, что слышно в эфире о «Дугласе». Но, кроме треска дальних электрических разрядов и приглушенного шума, ничего не было слышно. Ни голосов, ни морзянки…
      — Та-а-к, — сказал Як. — Тишина в эфире. Ждут сообщений с «Дугласа». Потом добавил:
      — Очередное сообщение: через четверть часа подойдем к району вероятного приземления «Дугласа» номер сто двадцать пять Объединения Африканских Авиалиний. Проходим меридиан селения Ят, расположенного в ста двадцати километрах к северу от двадцатой параллели, над которой мы находимся. Наша скорость: двести восемьдесят километров. Высота сто пятьдесят метров. Внимание! Внимание! Приказываю как можно тщательнее наблюдать за местностью. Экипажу соблюдать тишину. Это уже не директива, а приказ! Я кончил.
      — Есть! — сказал Горошек.
      — Есть! — повторила Ика.
     
      В ВОЗДУХЕ ОСТАВАЛСЯ ЕЩЕ СЛЕД ПРОМЧАВШЕЙСЯ БУРИ — прозрачный, розоватый пылевой туман. Его разгонял, прижимая к земле, южный ветер. Свет восходящего солнца становился все чище, все ярче. Лучи его в этот час падали еще совсем косо. Тем отчетливей рисовалась перед глазами пассажиров Яка рельефная карта пустыни: серо-желтый, волнистый, чуть окрашенный розоватым туманом простор.
      Мотор Яка мощно ревел, нарушая тишину пустыни, но ребята порой переставали его слышать. Они могли только видеть.
      С бесконечной цепи дюн к ним плыла безмерная, неподвижная тишина. Тишина, неподвижность, молчание… Словно какой-то всемогущий владыка остановил бег тысяч морских волн и превратил их в сверкающий песок.
      Единственной приметой жизни в этом мертвом мире была маленькая тень самолета, бежавшая по дюнам. И, видя ее одинокий бег, можно было понять, каким о одиноким может стать человек перед лицом молчания и неподвижности песков.
      Наклонившись вперед, ребята всматривались в просторы пустыни так упорно, что глаза от напряжения то и дело наливались слезами. Песок проникал в каждую щель, забирался под одежду, сушил горло, лез в глаза. Поднималась жара. Первые капли пота уже стекали по вискам.
      Но они обо всем этим попросту не думали. Не замечали ничего. С того момента, когда Як приказал экипажу соблюдать тишину, прошло пятнадцать минут. Значит, они уже где-то поблизости от того места, откуда двадцать часов тому назад был послан в мир сигнал SOS сигнал, который привел их сюда. Сигнал, который возложил всю огромную тяжесть ответственности за жизнь семидесяти восьми на их детские плечи…
      Як летел змейкой, описывая плавные дуги, чтобы в их поле зрения попал каждый кусочек широкой — в добрых два десятка километров — полосы пустыни. Летел все медленнее, снижаясь над каждым пятном тени, старательно облетая все крупные холмы. От напряженною взгляда ребят не могло ускользнуть ни одно пятнышко на однообразном буром фоне. Даже силуэт одного человека.
      Время шло. Уплывали назад километр за километром. Стрелка альтиметра упала ниже цифры восемьдесят, скорость снизилась до ста шестидесяти километров в час. Як кружил над дюнами, покачиваясь с крыла на крыло, как голодная чайка над спокойной поверхностью моря.
      — Тринадцать градусов восточной долготы, — сказал Як.
      Значит, где-то совсем рядом находится предполагаемое место вынужденной посадки. Перед глазами ребят от напряжения начали мелькать темные пятна.
      Самолет еще больше снизился. В эту минуту Ика и Горошек почти осязаемо почувствовали разумность, точность и правильность действий машины. Видно, Як понимал все их мысли, тревоги и надежды. Да, это была поистине умная, послушная человеку машина, машина-друг!
      — Тринадцать градусов пятьдесят минут, — сказал Як.
      Время текло все медленнее. Теперь Як облетал каждый участок местности не по одному, а по два раза. Ничто не могло ускользнуть от внимания ребят. Они заметили бы даже потерянный носовой платочек!
      Но перед ними была все та же картина. Они пролетели уже больше ста километров. А могло показаться, что еще не тронулись с места. Все те же иссера-желтые с кристаллическим отблеском дюны, похожие друг на друга, как близнецы, — одна за другой, одна за другой, цепь за цепью до самого горизонта, трепетавшего в солнечном мареве…
      Як по-прежнему сообщал данные голосом деловитым и спокойным. Но чувствовалось, что и он все больше тревожится. Секторы облета увеличились. В ритме мотора зазвучали какие-то более высокие, нервные ноты.
      Они долетели до двадцатого градуса долготы.
      — Прошу слова, — сказал Горошек.
      — Слушаю, — нехотя откликнулся Як.
      Горошек был очень бледен, по лицу его тек пот. Губы пересохли, потрескались.
      — Я считаю, что надо учитывать все возможности, — сказал он хриплым голосом. — Есть возможность, что самум мог занести песком «Дуглас» вместе с людьми?
      После длинной паузы Як ответил:
      — Есть. Потом добавил:
      — Одиннадцать градусов пятьдесят пять минут.
      — Прошу слова, — повторил Горошек.
      — Слушаю, — отозвался Як.
      — Я за то, чтобы продолжить поиски до десятого градуса, — не поворачивая головы, сказал Горошек.
      — Я получил задание ограничиться поисками в районе между четырнадцатым и одиннадцатым градусами, — сказал Як. — Самолет могло засыпать песком только в случае тяжелой катастрофы. Если бы люди не могли его откопать… Вероятность такого случая — один к десяти. Но я согласен…
      Горошек нетерпеливо затряс головой. Он хотел сказать, что один к десяти — это очень много, но боялся, что голос его выдаст… Вдобавок перед глазами его то и дело мелькало какое-то темное пятно. Протер глаза… Сам себе не веря, тряхнул головой и вдруг… вдруг, задохнувшись, наклонился вперед, вытянул руку.
      — Там! — кричала Ика. — Там! Там!
      Это было не пятно. Не иллюзия, не обман измученного зрения. Нет, к счастью, не иллюзия!
      — Он! — кричали оба, смеясь и плача, не стыдясь ни друг друга, ни Яка. — Вот он! Там!
      Моторы Яка вдруг взревели, и он сделал такой рывок, что пятно за какие-нибудь несколько секунд выросло в огромный четырехмоторный самолет, зарывшийся правым крылом в песок дюны. И на звук моторов Яка из дверей самолета начали выскакивать маленькие человеческие фигурки, размахивая руками, приветственно подымая вверх платки, подпрыгивая от радости.
      Фигурки росли на глазах. Як на высоте пятидесяти метров совершал круг за кругом, как бы давая понять, что не собирается приземляться. Люди были разные: мужчины, женщины, молодые, старые, белые, желтые, четверо черных. Один из мужчин — вероятно, кто-то из экипажа (он был в форме летчика) — вскочил на крыло и, размахивая руками, что-то сигнализировал. Горошек самозабвенно считал человеческие фигурки:
      — Пятьдесят пять… шесть… девять… шестьдесят… Закончив крикнул: — Семьдесят шесть! А где же…
      — Не мешать! — резко бросил Як. — Дайте принять сообщение. Ребята притихли.
      Як продолжал кружиться над лежавшим среди песков «Дугласом». Наконец, когда мужчина в форме кончил передавать сигналы, несколько раз покачал крыльями. Видимо, сам ответил каким-то сигналом. И внезапно сделав вираж, полетел на северо-запад. Самолет снова стал маленьким темным пятном на просторах пустыни.
      — Внимание! — сказал Як. — Записать координаты. Двадцать градусов восемь секунд северной широты… Одиннадцать градусов сорок восемь минут двадцать шесть секунд восточной долготы. Горошек, наклонившись над блокнотом, записывал. Потом сказал:
      — Повторяю: двадцать градусов восемь секунд северной широты, одиннадцать градусов сорок восемь минут двадцать шесть секунд восточной долготы.
      — Отлично, — сказал Як. — А теперь, мои дорогие, я должен вас проинформировать. Посадка прошла относительно удачно. Все здоровы, не считая мелких царапин и ушибов. Есть даже известный запас еды и питья. Словом, в сущности, можем за них не волноваться. Достаточно сбросить записку с координатами самолета в Яте. Да, за них мы можем быть спокойны…
      — Что значит «за них»? — крикнула Ика.
      — Дело в том, — ответил Як, что вчера вечером два члена экипажа, пилоты, отправились за помощью. В Ят.
      — Ах, вот почему… — начал Горошек.
      — Да, — подтвердил Як. — Поэтому ты насчитал только семьдесят шесть человек. Эти двое… вчера днем пошли в направлении Ята.
      — Да ведь ночью был самум! — закричала Ика.
      — Так точно.
      И тут голос Яка снова стал суровым.
      — Поэтому приказываю: экипажу сохранить тишину. Необходимо величайшее внимание. Теперь у нас нет уже никаких данных. У пилотов имелись компасы и карты, значит, можно надеяться, что они идут в правильном направлении. Но надо быть готовым к любым неожиданностям. Был самум. Повторяю приказ: экипажу сохранять тишину и наблюдать трассу.
      — Есть! — отвечали ребята.
      И вот вновь под ними по молчаливым, мертвым дюнам поплыла — на этот раз на северо-запад — маленькая черная тень самолета. Она опускалась и поднималась, описывала широкие круги, неустанно, терпеливо разыскивая тех двоих, кто не колеблясь пошел в пустыню, чтобы спасти жизнь остальным.
      Тень кружила, поворачивала, описывала круги. Искала следы.
      Но поверхность дюн была такая гладкая, словно там никогда не ступала нога человека. А ведь самолет шел над той самой трассой, по которой те двое должны были проходить.
      Да. Все так. Но только ночью был самум.
      Боб Феррис и Жан Габль, пилоты «Дугласа», покинули свой самолет и направились в сторону Ята в полдень накануне.
      Когда «Дуглас» приземлился среди пустыни и через несколько часов стало ясно, что положение скверное, Боб и Жан раздумывали недолго. Не дольше, чем нужно, чтобы вместе выкурить одну папиросу.
      Потом Боб сказал:
      — До Ята около ста километров.
      — Никогда еще не бывал в Яте! — засмеялся Жан!
      — Стоит побывать, — буркнул Боб.
      Тогда Жан встал, бросил окурок и сказал:
      — Ну, так пошли.
      Потом они подошли к командиру экипажа и повторили ему все это. Жан добавил еще, что помощи божьей ждать не стоит и лучше попробовать, нельзя ли все уладить своими силами.
      — Воды у нас мало, — сказал командир.
      Они покачали головами в знак согласия. Ведь как раз Боб первым заметил, что во время посадки лопнул бак и воды осталось в нем маловато.
      — Получите трехдневную порцию, — сказал командир.
      — Прогулка как раз на три дня, — засмеялся Жан.
      Командир, однако, не улыбнулся. Он был серьезен. И сказал им очень серьезно, что этого от них и ждал, но не хотел приказывать, потому что риск слишком велик. Пешеходу в пустыне даже самый лучший компас и карта мало помогают.
      — Если они ошибутся хотя бы на несколько километров, то… он не окончил.
      — А я не собираюсь ошибаться! — весело возразил Жан.
      Только перед тем, как тронуться, в путь, оба — Боб и Жан попросили, чтобы «в случае чего» сообщили семьям. Боб попросил переслать его парадный мундир десятилетнему сынишке. А Жан попросил все отправить жене.
      — Только ожерелье дочке. Ей восемь лет, — сказал Жан и улыбнулся.
      И они отправились.
      Все весело прощались с уходившими, приветственно махали им вслед. Все улыбались. Но, когда силуэты Боба и Жана исчезли за первой дюной, одна из женщин вдруг заплакала.
      Сначала Жан пробовал заговорить с Бобом, даже напевать. Но Боб оборвал его:
      — Перестань дурачиться! Это не прогулка. Не надо зря тратить силы!
      И Жан замолчал.
      Действительно, это была не прогулка.
      Три дня, чтобы добраться до Ята… Словно бы немало. Но когда солнце жжет, как расплавленный металл, когда ноги по щиколотку вязнут в мелком песке, когда на сотню километров вокруг простирается пустыня и только пустыня, тогда три дня и запас воды на три дня — это очень, очень мало…
      Шли молча, размеренным, неспешным шагом. Время от времени менялись местами, как лыжники, идущие по снежной целине. То один прокладывал след, то другой.
      Это мало помогало. Все тело было липким от пота, губы сохли и трескались, язык деревенел.
      Прошел час, второй, солнце уже скатилось к горизонту. Поднявшись на высокую дюну, пилоты разом остановились как вкопанные и вскрикнули.
      Слева, на западе, они увидели огромный бело-зеленый город. Башни минаретов, пальмы, белые, террасами спускающиеся с холма улицы, белые дома со сводчатыми крышами. Как близко был этот город! Он словно дразнил их! Казалось, оттуда доносится людской говор, уличный шум, дыхание жизни.
      Летчики переглянулись. Боб сплюнул, криво усмехнувшись. Жан стиснул зубы.
      — Мираж, — сказал Боб.
      — В сущности, это подлость, — сказал Жан. Боб пожал плечами.
      — К кому у тебя, собственно, претензии?
      — Ни к кому.
      — Тогда в чем дело? Фата моргана — это фата моргана. И точка.
      — Боб, а это наверняка мираж?
      — Наверняка. В этих краях можно увидеть сорок озер, двадцать городов, четыре оазиса… И все это будет только иллюзия.
      — Ну, разве не подлость?
      — Подлость. Но с законами природы я спорить не буду. Надо беречь здоровье. Пошли?
      — Пошли.
      Двинулись дальше. Боб смотрел вперед. А Жан все же то и дело косился в сторону чудесного города.
      Да, это шуточки солнца. Его лучи преломляются в воздухе и переносят изображение за сотни километров. Мираж. Лишняя жестокость пустыни. Ложь, которая будит надежду, чтобы безжалостно ее развеять. Развеять навсегда.
      И сейчас это была только иллюзия, мираж. Не прошло и четверти часа, как город побледнел, заколебался и рассеялся — рассеялся, как дым. Исчезли зеленые пальмы, растаяли белые стены. И вскоре осталась только серая, желтоватая пустыня. Безжалостное, мертвое море песка.
      Когда город исчез окончательно, Боб поглядел на часы.
      — Через час солнце зайдет, — сказал он. — После захода солнца — получасовой привал. Потом пойдем без остановки до рассвета.
      Жан хотел засвистев песенку «Я люблю Париж», но пересохшие губы не повиновались.
      Он подменил Боба — стал прокладывать след.
      В Сахаре нет сумерек, нет плавного перехода от дня к ночи. Ночь наступает внезапно. Почти без предупреждения.
      Быстро холодало. Идти стало легче. Впереди шел Жан, останавливаясь через каждые полчаса, чтобы проверить направление по компасу, сориентироваться по карте.
      Шли молча. Только когда показалась луна, Жан приветствовал ее радостным возгласом:
      — Привет, старушка!
      Луна молчала. Зато Боб спросил голосом, в котором не было ни тени радости:
      — Почему она в тумане?
      Жан не отвечал. Улыбка сошла с его лица.
      — Случалось тебе раньше видеть такую луну над Сахарой? — снова спросил Боб.
      — Да, — сказал Жан.
      — Когда?
      Жан ничего не ответил. Да Боб и сам знал ответ не хуже, чем Жан. И действительно, он сам ответил на свой вопрос:
      — Я видал. Перед самумом.
      — Не скули, — проворчал Жан. — Будем волноваться, когда нас прижмет.
      К полуночи ветер начал крепчать. Он дул еще не настолько сильно, чтобы поднять песок. Но уже было понятно, чего ждать. Мгла вокруг луны все густела, свет ее меркнул.
      — Что же будет? — не выдержал Жан.
      Боб остановился.
      — Слушай, старик, — сказал он. — Может быть, найдем какуюнибудь скалу, под которой можно будет укрыться.
      — Может быть. А если нет?
      Боб покачал головой и в первый раз улыбнулся.
      — Тогда, — сказал он, — все будет зависеть от того, сколько это протянется. Четыре часа или четыре дня. В первом случае уж как-нибудь не дадим себя засыпать.
      — Уж как-нибудь не дадим.
      — Вот именно. Самое главное — не дать себя засыпать.
      — Ладно, — сказал Жан.
      Снова тронулись в путь.
      Только через несколько минут Жан снова затворил:
      — Эй, Боб!
      — Что?
      — А что будет, если протянется четыре дня? Боб негромко фыркнул.
      — С этим вопросом обратись к святому Николаю.
      — Дурацкие шутки.
      — Дурацкий вопрос, — рассердился Боб. — Сам знаешь, что если самум затянется хотя бы на сутки, от нас останутся одни фотографии.
      Жан замолчал. Но через минуту он усмехнулся.
      — В чем дело? — спросил Боб.
      — В таком случае, — объяснил Жан, — мне будет лучше, чем тебе.
      — Почему?
      — Потому что я фотогеничнее тебя!
      — Много о себе воображаешь, — буркнул Боб.
      В два часа ночи остановились на отдых. Оба очень устали. Уже восемь часов почти без остановки брели по пустыне, увязая в песке… Все мускулы болели, горло запеклось…
      — Знаешь что, Боб, — сказал Жан, когда они остановились. Конечно, как говорится, будь что будет, мне только их жалко.
      Боб пожал плечами.
      — А мне их, и себя, и тебя. Отсюда один вывод…
      — Какой?
      — Мы должны спастись сами, чтобы спасти их. Ясно?
      — Вроде ясно. Было бы еще яснее, если бы не чертова мгла. Погляди на луну.
      Поглядели на небо. Диск краснел, словно озаренный отсветом далекого пожара.
      — Ну, старик, — сказал Боб, — держись! Скоро начнется. — И двинулся вперед.
      — Эй! — возмутился Жан. — Мы же собирались отдохнуть.
      Боб даже не повернул головы.
      — Может, нам попадется какой-нибудь камень, скала, что-нибудь, за чем можно будет укрыться, — сказал он.
      — Ты надеешься? — недоверчиво улыбнулся Жан, плетясь за другом. — Я не надеюсь. Мне сейчас кажется, что во всем мире нет ничего, кроме песка.
      Боб махнул рукой.
      — Надо попытаться. Посмотрим, что за той дюной.
      Но «за той дюной» снова был песок, и только песок. И темные очертания новой цепочки дюн.
      Летчики шли и шли. На северо-запад. Туда, где был Ят.
      А с тыла, готовя удар в спину, надвигалась песчаная буря.
      Они ждали ее. И все же она разразилась внезапно. Без предупреждения на них обрушилась стена ураганного ветра. Черная как ночь стена. Ветра? Разве можно назвать ветром эту смесь чудовищного жара, раскаленного песка, рева и воя, в котором нельзя расслышать даже собственных мыслей?
      Самум налетел так неожиданно, что пилоты едва успели схватить друг друга за руки. Это было важнее всего: не дать себя засыпать и не потерять друг друга.
      И, несмотря на то, что они приготовились, порыв бури сразу перевернул их, опрокинул на землю и покатил, словно комья земли.
      Боб что-то крикнул, но крик застрял у него в горле. С большим трудом им удалось остановиться. Жан потерял плащ. Они накрыли головы плащом Боба и только тогда смогли начать дышать. Дышать? Нет, кашлять. Выкашливать заполнивший легкие колючий, как иголки, песок.
      Встать? Об этом не могло быть и речи.
      Они лежали ничком в котловине между двумя дюнами. Ценой величайших усилий им удалось связаться поясами. Лица обмотали платками. Но и так им казалось, словно они попали в топку какой-то чудовищной печи, где вместо огня полыхал раскаленный, удушливый песок…
      Вы когда-нибудь видели, как с крутого склона осыпается струйка песка, увлекая за собой муравья? Как маленькое насекомое пытается вылезти из этой лавины и снова тонет в ней?
      Вот так и это выглядело: две беспомощные мурашки, два человека, тонувших в бешеном песчаном море…
      Разговаривать они не могли. Даже и не пытались. Слишком большие усилия нужны были, чтобы просто дышать.
      У них не осталось ни слов, ни мыслей.
      У Жана промелькнуло в голове, что, наверно, именно так — да, не иначе — будет выглядеть конец света. А потом он забыл обо всем. Осталась только тьма, жара, рев бури.
     
      ПЕРВЫМ ОЧНУЛСЯ БОБ. Вокруг еще была тьма. Но она стала безмолвной.
      Попробовал пошевелиться — и не смог.
      Неужели случилось самое страшное — их засыпало?
      Но он тут же понял, что это не так. Ведь люди, засыпанные песком, никогда не приходят в себя. А он живет, мыслит, чувствует!
      Однако он был слаб, как младенец. Медленно, напрягая все силы, стянул с лица платок, приподнял полу плаща, открыл глаза…
      Светило солнце. Оба они лежали, почти до пояса погруженные в песок. Буря кончилась. Только розоватая песчаная мгла висела в воздухе.
      «Что с Жаном?»
      Он крикнул:
      — Жан!
      Но крик его прозвучал, как шепот. Боб принялся лихорадочно развязывать платок, защищавший лицо друга. Неловкие, ослабевшие руки никак не могли справиться с узлом.
      Наконец Боб увидел бледное лицо, закрытые глаза.
      — Жан! — снова крикнул Боб.
      И снова из его уст вырвался только шепот.
      С огромным трудом удалось ему высвободить ноги из песчаной насыпи и достать фляжку с водой. Он намочил платок, отер Жану лицо, потом начал вливать воду — каплю за каплей — сквозь стиснутые зубы.
      Жан глотнул воды. Раз, другой. Открыл глаза. Хотел что-то сказать, но только закашлялся.
      Боб помог ему сесть. Наконец Жан заговорил:
      — Боб, — прошептал он, — я никуда не гожусь.
      Боб затряс головой:
      — Неправда. — Его поразил звук собственного голоса. Словно пискнул галчонок. И все-таки он продолжал: — Чепуха. Буря кончилась, прошла. Мы живы. Значит, идем дальше.
      И попытался встать. Ох, как это было тяжело! Будто на него навалилось все небо, раскаленное небо пустыни.
      Встал.
      А потом бесконечно долгие, четверть часа помогал подняться Жану.
      Жан, видимо, не очень сознавал, что происходит. Кажется, он даже не слушал и, уж наверно, не понимал, что говорит ему Боб. Несмотря на это, Боб говорил. Говорил без остановки. Так, словно сам себе хотел объяснить, что происходит.
      — Вставай, — говорил он, — вставай, брат. Самум кончился. А мы должны идти дальше. — Нам надо идти в Ят. Мы прошли пока не больше тридцати километров. Это очень мало. Чертовски мало. Значит, надо вставать, слышишь? Вставай!
      В конце концов ему удалось поднять Жана. Положив руку друга себе на плечи, он обнял его за талию. И начал командовать: левойправой, левой-правой, словно учил друга ходить.
      Жан был тяжелый, очень тяжелый. Но постепенно он как-то попал в ритм. И они пошли: левой-правой, левой-правой, ле-вой-пра-вой.
      Шли, как два сгорбленных старца. Как двое калек. Шли качаясь, чуть не падая. Но шли.
      И даже неважно было то, что при такой скорости они доплетутся до Ята не раньше чем через неделю, если вообще доберутся туда. Важно было другое: они шли.
      Часы у обоих стали — туда проник песок. Судя по солнцу, было раннее утро. Боб проверил направление по компасу. Компас был тоже полон мелкой песчаной пыли.
      И это было неважно. В эти минуты важно было только одно: идти, идти вперед.
      — Мы должны идти, Жан, — говорил Боб хриплым голосом. — Левойправой. Что бы там ни было. И будем так идти до самого края света, если Ят на краю света. Мы должны дойти до Ята. Понимаешь, Жан? Левой-правой. Понимаешь?
      И тут он с безмерной радостью услышал голос Жана, еще более хриплый, чем его собственный, и почувствовал, что Жан пытается идти самостоятельно.
      — Понимаю, Боб, — сказал Жан.
      Они шли. Шли полчаса, три четверти часа, час. Сколько они прошли? Смешно сказать… А через час Жан снова ослабел. Упал.
      Боб сел рядом с ним. Дал ему воды, сам выпил два глотка. А потом уселся так, чтобы заслонить Жана своей тенью, прикрыл голову платком и впал в тревожный, горячечный полусон.
     
      НЕОЖИДАННО БОБ ПОЧУВСТВОВАЛ, что кто-то дергает его за руку. Это был Жан. С трудом открыл глаза. И в ту же секунду понял, почему Жан так лихорадочно его трясет.
      В небе слышался приближавшийся рокот самолета.
      Боб вскочил так резко, что у него потемнело в глазах Над горизонтом показался темный, с каждой секундой выраставший силуэт небольшой спортивной машины.
      От счастья Боб почувствовал слабость. Ему пришлось снова сесть.
      А самолет, сделав изящный разворот, пошел на посадку и легко сел на песок в каких-нибудь пятидесяти метрах от них.
      Они смотрели на него, как на чудо. Вскоре крыша кабины поднялась, и показались две фигурки. Боб и Жан не сводили с них глаз. Молча глядели, как те бегут к ним, что-то крича и размахивая руками.
      И вдруг Боб опустил голову.
      — Это опять мираж, Жан, — сказал он с отчаянием. — Я вижу только двоих ребят.
      — Я тоже, — сказал Жан, закрывая глаза. — Шуточки пустыни. Мираж. Закроем глаза. Пусть он исчезнет.
      Но они слышали. Слышали чьи-то быстрые шаги. Потом мальчишеский голос произнес:
      — Do you speak English?
      Он произнес эту фразу медленно и со смешным акцентом.
      Но Боб все еще боялся верить.
      — Жан, ты что-нибудь слышал? — спросил он.
      — Да.
      — Что?
      — Кто-то спросил, говорим ли мы по-английски, — шепотом ответил Жан. И добавил: — Слушай, Боб. Кому из нас все это снится?
      Но тут тот же самый мальчишеский голос спросил:
      — Douglas, one, two, five?
      Тут им пришлось открыть глаза. Ведь именно этими словами вызывали их самолет по радио.
      А перед ними стояло двое детей — мальчик и девочка. Мальчик был, пожалуй, постарше сына Боба, а девочка — чуточку младше дочки Жана. Вид у ребят был такой, словно они вышли на прогулку. Оба смущенно улыбались.
      Мальчик говорил, медленно подбирая слова:
      — Мы прилетели к вам на помощь. Идемте с нами. Летим в Ят.
      А девочка подошла к ним и подала Бобу термос. Открытый термос, из которого доносился чудеснейший в мире запах — запах черного кофе.
      — Жан, она дала мне термос, — сказал Боб.
      Все еще не веря, что это происходит наяву, он налил в крышку термоса кофе и поднес ее к губам Жана. Жан с жадностью выпил. Потом проговорил:
      — Слушай. Это действительно кофе.
      Боб молча припал губами к термосу и даже поперхнулся от волнения. Потому что это действительно был кофе.
      — Боб, — сказал Жан, — кто из нас сошел с ума? А может быть мы оба?
      Боб встал, подал термос девочке. Она сделала книксен. Боб поклонился в ответ, потом посмотрел на Жана, который сидел, ошалело глядя то на Боба, то на ребят.
      — Ясно одно, — сказал Боб. — Ясно то, что если мы даже спятили, то лучшего сумасшествия не придумаешь. Верно, приятель? обернулся он к мальчику.
      Тот покачал головой.
      — Я мало понимаю, — сказал он. — Прошу идти с нами. Летим в Ят, — и подошел к Жану. Подал руку, желая помочь ему встать.
      Но Жан встал сам. И только крепко пожал протянутую руку. А потом рассмеялся.
      — Ты прав, Боб, — проворчал он. — Мы очень удачно сошли с ума. Все это нам снится, все это, конечно, мираж. Но это очень хороший сон. И, может быть, даже он хорошо кончится.
      Тут мальчик, видимо, что-то понял, потому что тоже засмеялся и сказал несколько слов на неведомом языке девочке, которая тоже залилась высоким, звонким смехом. Потом снова обратился к пилотам на ломаном английском языке:
      — Все в порядке, — повторил он. И опять добавил: — Летим в Ят.
      — Пошли, Жан, — сказал Боб. — Я хочу знать, чем этот чудесный сон кончится.
      То ли кофе был тому причиной, то ли необычность всей этой истории, неизвестно, но пошли они к самолету бодрым шагом.
      Там пилоты совсем онемели от изумления и только ошалело переглядывались. Как только они дошли до самолета, мальчик достал блокнот и подал каждому по листку бумаги, на которых четким, но еще не установившимся почерком было написано:
      Координаты пассажирского самолета Объединенных Африканских Авиалиний «Дуглас-125» — двадцать градусов и восемь секунд северной широты, одиннадцать градусов сорок восемь минут двадцать шесть секунд восточной долготы.
      Тут было несколько орфографических ошибок, и, конечно, любой настоящий летчик написал бы это сообщение иначе. Но вместе с тем это было, пожалуй, совершенно точное указание местоположения самолета. Неудивительно, что летчики только изумленно переглядывались.
      А потом? Потом продолжался все тот же сон, чудеснейший из всех чудесных снов. Дети вошли в кабину и помогли туда взобраться пилотам. Мальчик вместе с Бобом сел на переднем сиденье, девочка с Жаном — на заднем. Все привязались ремнями к креслам, и мальчик сказал по-английски:
      — Прошу ничего не трогать. — Тут он добавил несколько слов все на том же неведомом языке, и в ту самую минуту оба — и Боб и Жан принялись усиленно моргать глазами, щипать себя за нос и трясти головой.
      Но все это не помогло. Сон продолжался. Самолет сам запустил мотор, сам тронулся с места, после короткой пробежки сам поднялся в воздух и на полных оборотах мотора помчался на северозапад. Пилоты, не веря своим глазам, смотрели, как ручка и педали управления двигались перед ними сами собой.
      Под ними была пустыня, по которой бежала быстрая тень самолета. Сначала машина летела низко, потом внезапно взмыла ввысь, и Боб в безумном восторге крикнул что-то непонятное даже ему самому. Впереди — совсем неподалеку — сверкнули стены домов. Селение. Сидевший рядом с ним мальчик написал на листке блокнота две буквы: «Ят».
      И самолет плавной дугой опустился неподалеку от селения. Прямо на песок.
      Ребята отстегнули пояса. Мальчик сказал:
      — Выходим. Мы уже в Яте.
      — Боб, — шепнул Жан, — сейчас мы снова проснемся в самом центре бури. Сейчас проснемся.
      И они вышли из самолета.
      Ребята устало, но приветливо улыбаясь, махали им вслед. Мальчик еще крикнул:
      — Вы уже в Яте!
      Потом кабина закрылась, мотор снова заворчал, самолет побежал все быстрее и быстрее по гладкой песчаной долине, наконец взмыл ввысь и через несколько минут исчез.
      — Боб, — сказал Жан, — через минуту мы проснемся, и это будет страшно.
      — Нет, — сказал Боб, — сон продолжается. Смотри.
      И показал вперед. Там был холм, поросший серой, пыльной травой. На самой его верхушке стоял маленький серый ослик, насторожив уши.
     
     
      Они побежали к нему. Ослик испугался. Повернулся — и исчез за холмом. Но, когда они вбежали на его гребень, из их уст вырвался вопль. «Сон» продолжался.
      В каких-нибудь десяти метрах перед собой они увидели знакомого ослика, двух верблюдов и молодого, изумленного их появлением негра.
      — Что это такое? — крикнул Боб.
      — Это Ят, — сказал африканец.
      Через двадцать минут Боб и Жан сидели в кабине префекта, а радиостанция Ята рассылала во все стороны света весть о местонахождении «Дугласа-125».
      Однако префект смотрел на своих гостей в высшей степени подозрительно. Он уже в третий раз спрашивал их, каким образом они так быстро, да еще во время песчаной бури, сумели преодолеть сто двадцать километров, отделявшие Ят от «Дугласа», и не мог дождаться ответа. Потому что летчики молчали и только смущенно переглядывались.
      В конце концов тот, что был повыше, француз, сказал:
      — Кажется, нас привезли сюда дети. Двое детей.
      — Дети?! — закричал префект. — На чем?!
      — На самолете, — прошептал француз.
      Префект невольно отодвинулся. «Бедняги, — подумал он, видимо, лишились рассудка». Он ласково улыбнулся и переменил тему разговора. Потом вышел из комнаты и вызвал по телефону врача.
      А Боб и Жан сидели в креслах и беспомощно смотрели друг на друга. После длинной паузы Боб покачал головой:
      — Слушай. А может это были марсиане? Жан махнул рукой.
      — Может быть, марсиане, может быть, венериане, а может быть, вообще никого не было! — сказал он измученным голосом. — Одно ясно: лучше об этом помалкивать, а то нас самих за лунатиков примут.
      — Ты думаешь? — задумчиво спросил Боб.
      Потом, обдумав все хорошенько, он решил вторично высказать предположение, что все-таки это марсиане, поглядел на Жана, но не сказал ни слова.
      Потому что Жан уже спал.
      Префект, который через десять минут вернулся с доктором, застал обоих спящими в креслах.
      Врач приложил палец к губам.
      — Пусть спят, — сказал он. — Когда проснутся, наверно, придут в себя и перестанут бредить.
      Оба согласно покивали головами и вышли из комнаты на цыпочках.
     
      НУ, ДЕТИ, — ВЕСЕЛО КРИКНУЛ ЯК, — будьте здоровы!
      И дал «свечку». Дал «свечку» — это значит поднялся прямо вверх по вертикали; у Ики и Горошка просто дух захватило. Весь мир сделал сальто, а наша троица в какую-нибудь минуту оказалась высоко-высоко над пустыней.
      Ясно: Як подпрыгнул от радости. От великой радости.
      Ребята тоже были счастливы. Радость, известное дело, каждый проявляет по-своему. Один играет на рояле, у другого просто глаза горят.
      Горошек — тот расхохотался во все горло, крикнул: «Будь здоров!» — и сразу же прижал подбородок к груди, потому что у него от этой «свечки» начало стрелять в ушах.
      Ике — той от радости больше всего на свете хотелось заплакать. Но поскольку за время этого путешествия она успела всплакнуть дважды (что для нее было неслыханно много), она решила, что больше себе этого не дозволит.
      И, вместо того, чтобы спрятать нос в платочек, она сказала очень сердито:
      — Опять «дети»? Дались вам эти «дети»! Дети — в детском саду! Як затрясся от хохота.
      — Ах, батюшки! — крикнул он. — Вы уж меня простите, дорогой товарищ! Рассеян я стал. Это от старости. Я ведь уже старенький!
      И тут Ика сболтнула глупость. Большую глупость. Конечно, и то правда — все трое были измучены, изнервничались, сама она едва справлялась со слезами, а голос Яка звучал очень насмешливо. И все-таки она не должна была говорить того, что сказала.
      А сказала она вот что:
      — Может быть, вы еще и не старый. Но уж наверно устарелый.
      И сразу же ей стало очень-очень неприятно. Она почувствовала, что краснеет как вареный рак. Тем более, что Горошек прямо зашипел от злости и сделал то, что позволял себе крайне редко: ущипнул ее за руку.
      — Безобразие! — прошипел он. — Тебя действительней надо в детский сад отправить!
      А хуже всего было то, что Як замолчал. Летел очень тихо. Перестал смеяться, подпевать мотором, резвиться на лету. Просто молчал.
      И тут уже ничего нельзя было поделать: Ика наперекор всем своим правилам в третий раз разразилась слезами.
      — Я не нарочно, — всхлипнула она. — Прошу-у прощения!
      Но Горошек был неумолим:
      — Ага, просишь прощения? Поздновато! Надо было сперва подумать!
      В ответ Ика заревела во весь голос. Ну совсем как малыш из детского сада.
      — Я-а-а не-е-е на-рочно-о-о!
      — Всегда надо сначала подумать… — продолжал пилить ее Горошек и пилил бы, наверно, долго, если бы не Як.
      — Минутку, товарищ Горошек, — перебил он его на удивление веселым голосом. — Первая заповедь: не изводи ближнего своего!
      Горошек замолчал. А Як продолжал:
      — А во-вторых, товарищ Ика, я вовсе не обиделся.
      — Нет? — всхлипнула Ика.
      — Нет.
      — Правда?
      — Правда!
      Ика с шумом вытерла нос и посмотрела на Горошка не слишком ласково.
      — И все-таки, — сказала она уже более спокойным голосом, — еще раз прошу извинения.
      — Ну и отлично, — засмеялся Як. — Не скажу, чтобы это было очень приятно, но… вопрос исчерпали. А теперь, если хотите, можем немножко заняться акробатикой. Развлечемся?
      — Ой, пожалуйста! — закричал Горошек.
      — Привязались к креслам?
      — Да.
      — Ну… тогда внимание!
      Потом, много позже, Горошек признался Ике, что если бы он заранее продумал, что значит «развлечься акробатикой», то никогда бы не сказал: «Ой, пожалуйста». Потому что Як вдруг словно обезумел.
      Он начал вести себя, как пьяная ласточка. Как ласточка, в голове у которой все смешалось: где земля, где небо, где верх, где низ. И продолжалось это добрых несколько минут. Добрых? Гм-гм!
      Перед каждой акробатической фигурой Як сообщал ее название: это «свечка», это «бочка», это «петля», и так далее и тому подобное. Но, говоря по совести, ребята ни одной из них не запомнили. И неудивительно! Они едва успевали сообразить, где собственно, находится земля. А земля большую часть этих «добрых» минут находилась либо над головой, либо над левым или правым крылом, и, по сути, ни разу она не была, как велит природа, под ногами!
      В конце концов Як угомонился, и земля вернулась на свое место.
      — Уф-ф-ф! — вздохнул с облегчением Горошек.
      — Хорошо, а? — спросил Як.
      — Даже пожалуй, чересчур, — проворчал Горошек.
      Зато Ика (заметив, что Горошек несколько вышел из равновесия, она моментально его обрела) признала необходимым рассмеяться.
      — Хи-хи-хи, — сказала она. — Замечательно!
      — Может, повторить?
      — Нет-нет! Спасибо! — поспешно закричала она. Так поспешно, что Горошек только сочувственно покачал головой, а у Яка что-то забулькало в моторе.
      — Ну и на здоровье, — сказал он. — До свиданья, Африка!
      Да, пришло время прощаться с Африкой, Як поднялся высоковысоко, и земля внизу очень медленно уходила назад. Все стало маленьким, далеким. Легкий туман, поднимавшийся над морем, смягчал краски земли и неба, смешивал их. Море стало зеленым, земля голубой, пустыня розоватой. И это зеленое-зеленое море все приближалось, словно набегало на них одной огромной, шириной во весь горизонт, волной.
      — До свиданья, Африка! — повторили оба.
      Потом Ика обратилась к Яку.
      — Большое вам спасибо, — сказала она с достоинством. — Вы были такой храбрый и помогли нам. Ведь на самом деле все сделали вы, и только благодаря вам мы могли спасти этих людей. Я даже больше не прошу прощения. Я только очень, очень вас благодарю.
      — Я тоже, — сказал Горошек.
      А Як, покачав крыльями на солнце и что-то промурлыкав про себя, ответил:
      — Все в порядке, дорогие. Все в порядке. Конечно, вы без меня ничего бы не сделали, но и без вас я тоже ничего. Словом, все поровну. Значит, честь и слава всем нам, героям! Хотя некоторые из нас и устарели, а некоторые еще немного… недостарели. Верно?
      — Простите, — нетерпеливо перебила его Ика, — но ведь я уже перед вами извинялась, а вы опять…
      — Надо было продумать, — проворчал Горошек.
      — А вы опять и опять! — повторила Ика.
      — Ладно, ладно. Я нисколько не сержусь, ведь это правда. Хотя я и считаюсь неплохой машиной. Еще только двадцать лет тому назад побил бы все мировые рекорды.
      Горошек понимающе, сочувственно покачал головой:
      — Так, так. Только двадцать лет — это страшно давно.
      — Гм-гм, вот именно, — буркнул Як. — И десять лет тому назад я был для всех хорош. Уж очень вы спешите.
      — Кто? — удивился Горошек.
      — Ну вы, люди. Пятьдесят тысяч лет телега на колесах была для всех хороша и не устаревала. Потом паровоз был в моде целых сто лет. А потом уже все перевернулось со среды на пятницу. Взять хотя бы нашего друга Капитана — ведь он уже в музей годится по сравнению с новыми моделями, да и я тоже могу в любую минуту постучаться в двери этого музея. Вы думаете, я не знаю, что устарел? Мало надо мной реактивные на аэродроме смеются?
      — Как им не стыдно! — возмутилась Ика.
      — Ничего, — засмеялся Як. — Скоро и их очередь придет. Ведь уже ракеты летают. А я слыхал, сейчас делают такие опыты, после которых и над ракетами все смеяться будут!
      — Над ракетами? Быть того не может! — запротестовал Горошек. Какие опыты?
      — Очень даже может, — спокойно возразил Як. — А опыты над преодолением гравитации, это как?
      — Гра… чего? — спросил Горошек.
      — Как вы сказали? — спросила Ика.
      — Гра-ви-та-ции. То есть… земного тяготения.
      — Ага! — сказали ребята не совсем уверенно.
      — Это надо еще продумать, — добавил Горошек.
      — Вот как раз и продумывают, — засмеялся Як. — Вы знаете, что такое земное тяготение, а? Ну… сила тяжести.
      — Ну… — начала Ика.
      — Это почему все падает на землю? — сказал Горошек.
      — Скажем, так. Так вот, хотят придумать что-то такое, чтобы земля перестала притягивать. И тогда…
      — Что тогда? — спросила Ика.
      — Тогда летать и над землей, и на луну, и даже еще дальше сумеют даже дети.
      — Из детского сада? — грозно спросила Ика.
      — Да-да! — ответил Як. — Из детского сада!
      — А когда же это будет? — настаивал Горошек.
      Як покачал крыльями.
      — Откуда мне знать. Важно, что продумывают. Вот тогда даже и ракеты в музей пойдут.
      — Да-а-а-а, — вздохнул Горошек. — Это действительно надо очень серьезно продумать.
      Вздохнул, а потом зевнул. От него зевотой заразилась Ика. Показалось даже, словно и Як зевнул. Может быть, потому, что они как раз летели в скучных, сонных тучах.
      — Так, — сказал Як, — средиземноморский центр низкого давления постепенно придвигается к Центральной Европе.
      — Простите, — измученным голосом сказала Ика. — Что это значит?
      — Это значит, — пояснил Як, — что, наверно, до самой Польши будем лететь в этой грязной вате.
      — Скучно, — зевнула Ика.
      — Правильно, — согласился Як. Спустя некоторое время он добавил: — Есть одно средство против этой скуки.
      Ика не ответила. Горошек пробудился от своей задумчивости.
      — Какое? — спросил он.
      — А сделать то, что товарищ Ика, — сказал Як.
      Горошек посмотрел на Ику. Она спала. Он вздохнул с облегчением: по крайней мере пока спит, никакой новой глупости не сболтнет. И вместе с тем немного растрогался: выражение лица у нее было очень усталое и беззащитное.
      Ну что ж, неудивительно, что она измучилась. Он и сам-то чувствовал себя так, как будто целый день без перерыва играл в футбол. Что говорить, поработать пришлось. Было от чего устать.
      — А я все-таки спать не буду, — тихо пробормотал он.
      — Приказа такого не было, — добродушно отвечал Як, протискиваясь сквозь серо-жемчужные, тяжелые от дождя, сонные тучи. Он даже не спросил, почему Горошек не собирается спать. Может быть, почувствовал, что это был бы слишком трудный вопрос.
      Дело в том, что Горошек твердо решил, что он все-таки не станет конструктором самолетов. Он пришел к убеждению, что это все же слишком старомодная профессия. Гораздо лучше заняться, скажем, вопросами земного тяготения. Этой… гравитацией. То есть чем-то, что позволило бы превращать притяжение в отталкивание, и так далее.
      Надо признаться, что думать об этом было очень трудно. Чтобы не рассеиваться, Горошек прикрыл глаза.
      «Значит так, — думал он. — Как же с этим сладить? А может… может быть, например…»
      Увы — не скрою — именно на этом месте Горошек уснул.
      А Як, пролетая в тучах средиземноморского центра пониженного давления, который постепенно перемещался над Центральной Европой, настроил свой приемник на Москву и слушал концерт. Кто-то очень хорошо исполнял «Сирень-черемуху».
      — Внимание! Внимание! — вдруг заговорил Як официальным тоном. — Прошу приготовиться к посадке.
      Горошек очнулся первым. Сначала он был уверен, что задремал только на минутку. Просто глубоко задумавшись над вопросами земного тяготения, на минутку задумался чересчур глубоко.
      Но очень скоро понял, что они снова проспали большую часть полета.
      — Уже все? — закричал он.
      — Уже все-о-о-о? — повторила, отчаянно зевая, Ика.
      — Выходит, так, — засмеялся Як. — Как спалось моим пассажирам?
      — Опять мы ничего не видели, — огорчился Горошек.
      — И не на что было смотреть, — утешил его Як. — Все время шли в облаках.
      — Мне кажется, — сказала Ика, — кажется мне, что я бы чтонибудь съела.
      — Ой, и я! — простонал Горошек.
      Только теперь они осознали, что со вчерашнею ужина, в сущности, ничего не ели и не пили, не считая нескольких глотков кофе.
      И вдобавок им было стыдно. Летели над Балканским полуостровом, над Венгрией, над Чехословакией, пролетели половину Польши — и что? И ничего. Спали. Спящие царевны! Единственным оправданием, с грехом пополам, могли послужить облака.
      — Внимание! Захожу на посадку! — сказал Як.
      Облачность была низкая. Выскочили из нее в частом дожде. Не выше чем в трехстах метрах над землей. Як легко накренился, и тогда они увидели густой темный лес, а за лесом — пустое аэродромное поле, на краю которого темнел силуэт машины. Силуэт Капитана.
      Як коснулся земли и, понемногу тормозя, подъехал к нему лихо, с шиком, остановился буквально в двух метрах от автомобиля.
      — Итак, милые мои и дорогие, — сказал он, — мы свое дело сделали. Теперь время нам прощаться. Может быть, еще встретимся. На земле или в небесах. Верно?
      — Дорогой наш самолет, — сказала Ика, вылезая, — можно вас обнять?
      — И я хотел бы… — добавил Горошек.
      — Пожалуйста. Только без лишних нежностей. А то у меня мотор может заесть от волнения. Обняться? Пожалуйста. Пожмите мне винт.
      Ребята соскочили на мокрую землю.
      — Привет! — закричал Капитан.
      Резкий косой ветер брызгал дождем. Было холодно и темно, несмотря на ранний еще час — пять часов утра.
      — Значит, справился, старина? — сказал Капитан.
      — Кое-как, — усмехнулся, по обыкновению, Як.
      Но в его смехе любой внимательный слушатель заметил бы очень нежные нотки. Потому что в эту минуту Ика, а потом Горошек чмокнули его прямо в винт.
      — До свидания, Як! — крикнули ребята хором. — До свидания!
      — Ты был очень храбрым и добрым другом, — сказала Ика.
      — Мы тебя никогда не забудем, — сказал торжественно Горошек.
      — Даже когда буду в музее?
      — Ой, Як! — крикнула Ика.
      — Прощайте, ребята, — сказал он. — Я вас очень полюбил. А теперь хватит мокнуть. Долгие проводы — лишние слезы. До свидания! До сви-да-ния!
      — До свидания! До сви-да-ния! — кричали ребята.
      Но Як исчез за стеной все усиливающегося дождя, который стучал по крыше Капитана, словно сотня барабанщиков.
      Капитан, выехав на Варшавское шоссе, на полном газу мчался прямо к дому.
      — Ах, Капитан! — вздохнула Ика. — Если бы ты знал!
      — А я знаю. Все знаю. Як все время передавал сообщения с дороги. Я просто счастлив, что все обошлось так удачно. Мы очень беспокоились…
      — Кто?
      — Ну, все мы, — пробормотал Капитан. — Я, телефоны на вокзале, электронный мозг и те четыре радиостанции… вообще все. И вот что…
      — Что? — спросил Горошек.
      — Вот что, дорогие мои, — сказал Капитан торжественно, так торжественно, что ему пришлось даже притормозить. — Я горжусь вами.
      Это была чудесная минута! Ребята улыбнулись, поблагодарили и замолчали.
      И Капитан снова помчался наперегонки с ветром, словно был не старым ветераном, а новейшей моделью гоночной машины с реактивным двигателем…
      Понемногу смеркалось. Над Варшавой вспыхивали зарницы. Потом до них докатился дальний отзвук грома.
      Ика рассмеялась:
      — Горошек, это называется гроза? Горошек понимающе кивнул головой.
      — Что сделаем на ужин? — спросил он. У Ики заблестели глаза.
      — Первым делом, — горячо заговорила она, — первым делом приготовим себе бутербродов с колбасой, с рыбой, с ветчиной.
      — Да, — вдохновенно подхватил Горошек. — С копчушками, с ветчиной, с колбасой. А потом разогреем курицу и нажарим картошки. А я еще салат сделаю.
      — Чудесно. Ты сделаешь салат, а я открою банку компота. У нас ведь безе есть!
      — Ура! Про безе-то я забыл! — завопил Горошек, а у Капитана от смеха едва не закипела вода в радиаторе.
     
      И ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, на ужин ребята приготовили себе все то, о чем здесь уже упоминалось, и был это, вероятно, самый вкусный ужин в их жизни.
      Вдобавок он проходил в праздничной обстановке. Немедленно по прибытии их начали поздравлять по телефону. Позвонил автомат из кабины № 3 на Главном Вокзале, звонили представители городской телефонной станции и даже сама международная. Естественно, первым поздравил ребят телефон Ики (ведь ужин происходил у нее на квартире), а потом при помощи приемника их по очереди поздравили четыре радиостанции.
      А во время самого ужина приемник передал такую новость:
      — Как сообщает агентство АФП, пассажирский самолет Африканских Авиалиний был найден в Сахаре, к юго-западу от селения Ят. Поскольку не удалось выяснить, кто первым обнаружил место вынужденной посадки «Дугласа-125», спасенные пассажиры, их семьи, а также администрация авиалиний настоящим выражает благодарность всем тем, кто способствовал спасению пассажиров и экипажа самолета.
      Это сообщение радиоприемник повторил два раза, весело подмигивая волшебным зеленым глазком.
      Потом объявил:
      — При участии радиостанций Капштадта, Осло, Парижа и Киева передаем специальный концерт, предназначенный для героических спасителей «Дугласа-125».
      Горошек в этот момент жевал бутерброд с копчушкой.
      Он надулся, как белый павлин.
      — Слыхала? — пробормотал он. — Героических!
      Ика кивнула, проглотила свой бутерброд с паштетом, а потом сказала:
      — Да, это надо продумать.
      — Что там еще?
      — Как нам быть, чтобы мы не зазнались?
      Он посмотрел на нее с возмущением: дескать, что там еще за насмешки?
      Но потом задумался на минутку. И, задумавшись, сказал:
      — А знаешь что?
      — Что?
      — Ты права.
      Для дальнейших разговоров уже не было, к сожалению, времени, потому что золотистая подрумянившаяся курица ожидала своей очереди, а за ней компот и безе.
      Правда, для безе и компота, по правде говоря, уже не хватало места, и вообще они были не такие вкусные, как казалось сначала.
      Что поделаешь — трудно добиться полного счастья на этом свете!
     
      РАННИМ УТРОМ, когда, проклиная дождь и дорогу, вернулись родители, все было в полном порядке. Все, что полагалось съесть, было съедено, и даже посуда — помытая и вытертая — стояла на своих местах.
      Обеих мам удивила только одна вещь: в носках и ботинках как у Ики, так и у Горошка было полным-полно песка. Мама Ики в своей квартире, а мама Горошка — в своей, удивленно подняли брови.
      Одна спросила:
      — Это еще откуда? В песочек играли? А другая:
      — Полные ботинки песка! Пирожки лепили, что ли? Ни Ика, ни Горошек не отвечали. Они спали крепким и счастливым сном.
      Оба папы расхохотались. Отец Горошка пожал плечами:
      — Ты сама вчера еще в песок играла.
      А отец Ики, который, как говорила мама, вечно фантазировал, сказал попросту:
      — Очевидно, они были в Сахаре.
     
     
      ПРИКЛЮЧЕНИЕ ТРЕТЬЕ
     
      А САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ случилось на последней — вновь теплой и солнечной — неделе сентября.
      Накануне вечером родители играли в карты, и отец Ики сказал:
      — Ребята тоже люди.
      — Правильно! — согласился отец Горошка. — А в чем, собственно, дело?
      Родители сидели вчетвером за картами и жаловались на то, что в такую прекрасную погоду приходится сидеть в городе, поскольку и те и другие были приглашены на именины, на которые обязательно надо пойти, а то именинник обидится.
      Когда перестали жаловаться и даже пришли к заключению, что на именинах можно будет потанцевать, отец Ики сказал, что «ребята тоже люди». Потом отец Горошка спросил: «А в чем, собственно, дело?» — и в соседней комнате, где Ика с Горошком о чем-то спорили вдруг стало тихо.
      Мама Горошка, которая как раз выигрывала, не любила разговоров за картами.
      — Мы играем, — спросила она, — или разговариваем?
      Некоторое время все молчали. Мама Горошка, которой поначалу везло, партию проиграла. Тут она и спросила:
      — Что ты имел в виду?
      Отец Ики улыбнулся:
      — Поездку за город.
      — Как, что? — закричали обе мамы. — За город? Ребят? Одних? Куда? Как?
      — Разве я сказал «одних»? — удивился отец Ики.
      Кажется, в соседней комнате кто-то тихонько захихикал. Родители переглянулись, мама Ики погрозила мужу пальцем, а отец Горошка не выдержал и расхохотался во все горло.
      — Тетка Педагогика завтра едет в Казимеж на Висле, — сказал отец Ики сладким голосом. — Она звонила и спрашивала, не отпустим ли мы с ней ребят. Как вы считаете, можно?
      И тут из соседней комнаты, где все еще царила полная тишина, донесся страшный крик:
      — Можно! Мож-но! Мож-но! Мож-но!
      И тут же Ика с Горошком нога в ногу, рука об руку, плечом к плечу торжественным маршем вошли в родительскую комнату. Крича в такт: «Мож-но! Мож-но! Мож-но!» — они обошли вокруг стола и со скромным видом остановились возле отца Горошка, который сказал:
      — Предложение принято. Можно.
      — А тетка Педагогика их не запилит? — спросила мама Ики, что было не слишком любезно в отношении тетки.
      — Нет, — сказал отец Ики. — Она едет с женихом.
      — А-а-а! — сказали все.
      Отец Ики обратился к Горошку и дочке с очень серьезным видом:
      — А вы не замучите тетку Педагогику?
      — Речи быть не может, — заявила Ика.
      — А что скажет Горошек? Горошек задумчиво покачал головой.
      — Я вот над чем думаю, — сказал он. — Есть ли вообще на свете такая сила, которая может замучить тетку Педагогику?
      Ну, вот и было решено, что ребята тоже люди и в силу этого поедут с теткой Педагогикой и ее женихом за город, в Казимеж.
     
      ТЕТКА ПЕДАГОГИКА БЫЛА, во-первых, никакая не тетка, а просто подруга мамы Ики. Во-вторых, звалась она вовсе не Педагогикой, а Данкой. И в-третьих, ее прозвали Педагогикой, потому что она всегда твердила, что самое главное — воспитание, воспитание в соответствии с новейшими данными науки, то есть педагогики.
      В принципе тетка была очень мила, пока не вспоминала про педагогику. К счастью, случалось это не чаще, чем раз в день.
      А недавно тетка влюбилась в одного знакомого отца Горошка и с тех пор вообще заметно притихла. Дело в том, что ее жених был тоже человек разговорчивый и терпеть не мог, чтобы его прерывали.
      Из Варшавы в Казимеж около четырех часов поездом и час автобусом. Первые полтора часа говорил только жених тетки, а тетка умиленно слушала.
      Впрочем, нельзя отрицать, что этого высокого рыжего, веснушчатого жениха стоило послушать, хотя иногда понять его было нелегко, потому что говорил он об очень трудных вещах. Он говорил об археологии. Он был ученым, специалистом по раскопкам и как раз недавно открыл какие-то чрезвычайно интересные следы славянского селения, существовавшего полторы тысячи лет тому назад.
      — Стлашно интелесные, — говорил он, выговаривая «л» вместо «р», — стлашно!
      — Ах! — вздыхала Педагогика.
      — Это будет сенсация, — качал головой Рыжий.
      Ика толкнула Горошка локтем.
      — Ты, — шепнула она, — что такое сенсация?
      — Сенсация? — ответил Горошек. — Это что-то необыкновенное, страшно необыкновенное.
      — Да, — думал вслух Рыжий, — это будет пожалуй, стлашная сенсация.
      И замолчал.
      Все молчали. В купе они были только вчетвером. Поезд шел среди леса, чудесного осеннего леса — золотого, красного, желтого. Лишь местами проглядывала хмурая зелень сосен.
      Это тетка Педагогика начала читать стихи. Когда она кончила, Рыжий попросил:
      — Повтоли, пожалуйста, дологая!
      Она повторила.
      Все заслушались музыкой этих стихов об осени, каждый посвоему. Ика смотрела на осенний лес, и ее темные глаза еще больше потемнели. Рыжий прикрыл глаза и положил руку на теткину ладонь.
      А Горошек смотрел на тетку Педагогику и поражался не только красоте стихотворения. Его поразило лицо тетки: он заметил, что, не особенно красивая, пожалуй, даже некрасивая, тетка Педагогика вдруг удивительно похорошела. Пропали строгие морщинки на лбу, глаза просияли в ласковой улыбке, грациозно изогнулась шея. Как это случилось? Каким чудом резкий голос тетки Педагогики стал таким теплым и мягким?
      «Ага! — подумал Горошек. — Тетка Педагогика влюблена. Надо это дело продумать, потому что сразу видно, что самая лучшая Педагогика — это Педагогика любящая».
     
      В ПУЛАВАХ ПРЕДСТОЯЛА ПЕРЕСАДКА с поезда на старый скрипучий, разбитый автобус.
      Ике он очень не понравился.
      — На этом автобусе, — проворчала она, — Мешко Первый ехал креститься и уже тогда расплавил подшипники.
      — Ика, — грозно сказала тетка Педагогика, — может быть, ты хочешь пойти пешком? Для тебя это имело бы серьезное воспитательное значение!
      Но Рыжий все уладил. Уложил рюкзаки на полки, тетку назвал «кисонькой», после чего она сразу затихла и зажмурилась — совсем как кошка на солнышке, — а когда автобус тронулся, Рыжий поднял светлые брови и спросил:
      — Милостивая госудалыня, очевидно, пеледвигается исключительно пли помощи леактивных самолетов?
      Ика покраснела.
      — Милостивая государыня, — огрызнулась она, — еще будет передвигаться при помощи реактивных самолетов.
      — А может, и лакет?
      — Может, и ракет.
      Тетка Педагогика хотела было вмешаться в этот разговор, но Рыжий снова положил руку на ее ладонь.
      — Милостивую госудалыню смешит как доистолический Мешко, так и вполне истолический автобус, — обратился он снова к Ике.
      — Смешит!
      Горошек покачал головой.
      — Юмор не запрещен, — обратился он к вербе, мимо которой как раз проезжал автобус.
      — Нет, — согласился Рыжий, — и не будет заплещен. Именно поэтому еще через тысячу лет какая-нибудь новая Ика будет лопаться от смеха, что кто-то там когда-то, наплимел в двадцатом веке, пеледвигался на каких-то там неуклюжих, длевних самолетах и лакетах. Велно или нет?
      Ответа ой не дождался. Только Горошек снова покачал головой:
      — Надо это продумать.
      Рыжий засмеялся:
      — Это велно.
      Автобус раскачивался на выбоинах, словно лодочка на штормовой волне. Из корзины торговки, сидевшей на заднем сиденье, вдруг высунул голову рассерженный гусак и загоготал изо всей мочи. Рыжий подмигнул и ответил ему таким замечательным гоготанием, что настоящий гусак просто смутился. И представьте себе, тетка Педагогика, вместе того чтобы возмутиться, захихикала вместе со всеми!
      — Ах, ты, рыжий гусь! — шепнула она.
      Когда все успокоилось, Ика взглянула на «рыжего гуся» более добрым взглядом. А «гусь» обнял тетку Педагогику за плечи и снова разговорился.
      — Весной, — начал он, — я видел очень интелесную доменную печь.
      Горошек тихо вздохнул. «Ну вот, опять лекция по радио», подумал он. Но Ика слушала внимательно. И даже перестала замечать, что «гусь» вместо «р» говорил «л». Рыжий рассказывал и рассказывал. А закончил он вот чем:
      — Домна была действительно необыкновенно интересная. Сейчас она уже не работает. Но в свое время, видимо, была последним криком технического прогресса. Когда я ее осматривал, меня не оставляла одна мысль. Знаете о чем? Вот о чем. Каково бы нам пришлось без строителей этой домны? Без того, что придумали и изобрели они? Боюсь, что мы не сумели бы построить даже такой допотопный автобус. То-то и есть. И забывать о них нельзя…
      — О ком? — спросил Горошек.
      Автобус сделал поворот, а под осенним солнцем блеснула Висла. «Рыжий гусь» улыбнулся:
      — Я же сказал: об изобретателях и строителях этой домны.
      — Понятно, — вежливо, но уже равнодушно согласилась Ика. Домна — это доменная печь.
      Но Горошка смущала загадочная улыбка Рыжего.
      — Простите, — вдруг спросил он, — а когда эту домну построили?
      — Полторы тысячи лет назад, — добродушно сказал Рыжий.
      У Ики и даже у тетки Педагогики глаза в этот момент стали не меньше тарелки — скажем, десертной тарелочки.
      — О-го-го! — ахнул Горошек, состроив Ике рожу. — Снова влопались. Совсем, как с Яком, — шепнул он ей.
      На этот раз Ика не рассердилась. Она внимательно посмотрела на Рыжего.
      — Ты прав, — тоже шепотом призналась она.
      А когда автобус наконец остановился возле живописного казимежского рынка, когда их обняла осенняя тишина, Ика и Горошек совершенно ясно услышали, как тетка Педагогика шепнула Рыжему:
      — Золотко, да ведь ты же замечательный педагог! Горошек подтолкнул Ику:
      — Слышала?
      — Еще бы, — отвечала Ика, — теперь это уже, конечно, не секрет.
      — Что?
      — Как — что? Поженятся.
      Горошек посмотрел на обращенные друг к другу лица взрослых. Кивнул головой.
      — Такова жизнь, — проворчал он, обращаясь уже исключительно к самому себе.
     
      … ЭТО БЫЛ ДЕНЬ полный чарующей осенней прелести. Леса вокруг городка стояли, как в огне, — красные, бронзовые и золотые. Солнце было удивительно ласковое, в воздухе, на волнах тихого ветра плавали паутинки. Настоящая осень: много красоты, чуточку печали. Жалко было даже тратить время на обед. Наскоро поели, и перед ними открылась сверкающая перспектива полной свободы.
      — В нашем распоряжении почти целый день, — сказал Рыжий. — Как же мы его проведем?
      Ика с Горошком переглянулись.
      — Может… — сказал Горошек, — может, мы вдвоем с Икой пойдем на Дворцовую Гору?
      — Вы? — возмутилась тетка Педагогика. — Одни?
      — Вдвоем — значит не одни, — коротко объяснил Горошек.
      А Ика добавила еще более нежным голосом:
      — Мы не хотели бы вам мешать.
      Тетка Педагогика не знала, что ответить. В ней происходила отчаянная борьба. Это была борьба между теткой Педагогикой, неумолимой воспитательницей и опекуншей всего человечества (и прежде всего молодого поколения), и теткой-влюбленной, мечтавшей провести чудесный осенний день с милым рыжим и тоже влюбленным археологом.
      Кто победил? Победила тетка-влюбленная. Она сказала:
      — В конце концов… вы уже не дети.
      — Вот именно, — поддакнула Ика.
      — Но, — тут заговорила сурово и строго тетка-воспитательница, — ужин ровно в восемь! Никаких опозданий! Горошек подтянулся, щелкнул каблуками.
      — Есть, никаких опозданий! — повторил он.
      — Минуточку, — сказал Рыжий, — чтобы не было опозданий, надо знать, который час.
      Он снял с руки свои великолепные часы-хронометр с двумя секундомерами и вручил их пораженному Горошку.
      — Прошу, — сказал он. — Вот так действительно не будет никаких опозданий.
      — Дорогой мой… — начала было тетка.
      — Дорогая моя, — прервал ее с веселой серьезностью Рыжий, педагогика опирается прежде всего на доверие. Привет, молодежь мира!
      Ребята поклонились и пошли в сторону Дворцовой Горы.
      Горошек ежеминутно поглядывал на часы и, нечего скрывать, даже закатал рукава, чтобы каждый мог видеть, что он носит на левом запястье.
      — Этот Рыжий просто великий человек! — выпалил он.
      — Вероятно, — сухо ответила Ика. Она, видимо, считала, что могла бы сберечь часы нисколько не хуже Горошка.
      Но оба забыли даже о часах, как только оказались на крутой лесной тропинке, которая прямиком вела к руинам замка, построенного Казимежем Великим.
      Так тихо, таинственно, чудесно было тут!
      Ребята молчали. Шли бесшумно, очарованные. Ведь это тоже было приключение: в знакомом, хорошо знакомом месте вдруг найти что-то совсем новое — новую нежданную красоту. Задумчивые деревья, ласковое солнце, серебряные нити паутины и, наконец, просвечивавшие из-за деревьев, блестящие, как рыбья чешуя, волны далекой Вислы.
      Тропинка вывела их на лысый, нависший над трактом косогор. Оба словно пробудились от короткого прекрасного сна.
      Горошек сразу посмотрел на часы.
      — Тринадцать часов семь минут, — сказал он.
      — А сколько секунд? — ядовито спросила Ика.
      — Восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать одна… начал добросовестно считать Горошек и, вероятно, считал бы дальше, если бы не то, что ровно в тринадцать часов семь минут и двадцать две секунды где-то неподалеку раздался очень, очень знакомый звук.
      Это был звук автомобильного гудка.
      После секундного перерыва гудок прозвучал снова. Три длинных, три коротких и опять три длинных. Словно он подавал сигнал SOS.
      — Это Капитан! — крикнула Ика.
      — Капитан… — шепнул Горошек.
      И оба, не раздумывая, бегом пустились вниз по косогору, не обращая внимания на острые колючки ежевики и терна.
      Горошек зацепился поясом за ветку орешника и на минуту должен был остановиться, так что первой внизу оказалась Ика. Дорожный кювет он перескочил следом за ней.
      Да, это действительно был Капитан. Запыленный, грязный, запыхавшийся. От мотора еще веяло жаром, а весь кузов дрожал, как после тяжелого напряжения.
      — Капитан! Что случилось, Капитан?! — спрашивала Ика.
      Капитан не поздоровался, не пошутил. С треском распахнул дверь и сказал только одно слово:
      — Садитесь!
      Они немедленно послушались. Едва они успели сесть, Капитан рванулся вперед и уже через сто метров развил максимальную скорость.
     
      ИЗ ВСЕХ ИХ ВСТРЕЧ эта встреча была самой удивительной. Как он их разыскал? Как появился здесь среди бела дня? Зачем?
      Но они ни о чем не спрашивали. Они знали, что раньше или позже все объяснится, а на такой скорости Капитан не захочет произнести ни слова.
      Капитан с удивительной легкостью обогнал какой-то автобус, две легковые машины. При этом шофер второй машины едва не налетел на дерево, увидев за рулем мчавшегося «Оппеля» двоих ребят, из которых ни один не прикасался к баранке.
      Спустя некоторое время Капитан, резко затормозив, свернул на неровную проселочную дорогу. Не похоже было на то, что по ней когда-нибудь проходили автомобильные шины. Несмотря на это, адская гонка продолжалась. Ребята невольно вспомнили полет на Яке сквозь самум. Камни не камни, корни не корни, выбоины не выбоины Капитан ни на что не обращал внимания. Даже пересекший путь ручей его не остановил. Он рвался напролом, как танк. Ветки кустов и деревьев хлестали по крыше, по стеклам, мотор задыхался и кашлял от напряжения: Капитан лез на гору по дороге, по которой едва ли могла пройти и телега…
      Ика и Горошек судорожно вцепились в сиденья. Они по-прежнему молчали. Только сердца их бились все тревожнее. Оба понимали, что их ожидает неслыханное приключение. Об этом красноречиво говорил и сумасшедший бег Капитана, и его упорное молчание.
      Наконец Капитан выбрался на вершину холма. Дорога стала ровнее. Впереди в нескольких десятках метров сквозь деревья просвечивала озаренная солнцем, молчаливая, огромная и пустая поляна. Капитан замедлил ход. Медленно, словно собрав остаток сил, доехал до ее края и остановился.
      Он помолчал еще немного, как запыхавшийся человек, который должен отдышаться, прежде чем скажет хоть слово. Молчание это продолжалось ровно пять секунд, но для ребят они тянулись невыносимо, безмерно долго.
      Наконец Капитан заговорил.
      — Ика и Горошек, — сказал он тихим, измученным голосом, — вас ждет самое трудное испытание. Испытание, которому еще никто и никогда не подвергался.
      — Мы слушаем, — шепнул Горошек.
      — Объяснить я вам могу немного. Я сам почти ничего не знаю. Я лишь исполняю приказ. Мне приказали привезти вас сюда.
      — Кто?
      — Все те, кто дружит с людьми и помогает им. Радиостанции и электронно-счетные машины, радиолокаторы и астрономические инструменты. Мне приказано привезти вас сюда и сказать: нужна ваша помощь. Готовы ли вы на все?
      Побледневшие щеки Ики сразу зарумянились.
      — Разве вы нас не знаете? — крикнула она.
      — Погоди, детка, — тихо сказал Капитан, — на этот раз дело слишком трудное.
      — Что мы должны сделать? — спросил Горошек.
      Капитан минуту поколебался. Потом ответил почти шепотом:
      — Вам придется… покинуть… Землю!
      Ребята переглянулись. Ика закрыла рот ладонью. Горошек взял ее за руку.
      — Как же это? — спросил он. — Как?
      — Не знаю, — шепнул Капитан. — Мое дело было привезти вас сюда.
      — Но зачем? Для чего?
      — Мне не сказали. Но это скоро выяснится.
      Он умолк. В лесу царила необычайная тишина — молчали и птицы и насекомые. Даже ласковый ветерок остановил свой полет и деревья стояли недвижно.
      Первой прервала молчание Ика:
      — А мы должны покинуть Землю… навсегда?
      — Нет! — сказал Капитан. — Нет! Это я знаю — не навсегда. Совсем ненадолго. И еще я знаю, что это очень важно.
      — Что «важно»?
      — Не знаю что. Знаю только, что очень важно.
      Ика явно рассердилась. Горошек по-прежнему молчал, стиснув зубы. А она, разрумянившись от злости, хлопнула себя по коленке:
      — Что за чепуха! Ведь у нас нет крыльев! Мы готовы на все. Но ведь надо знать — что, зачем, почему?
      — Ика, — тихо сказал Капитан, — дело это необычное и таинственное. Я повторил вам только то, что мне сообщили. Решение приняли более мудрые, чем я. Мне сказано: отвези их туда-то и туда-то. Попроси помочь. Если согласятся, пусть выйдут на середину этой поляны. Я доставил вас. Передал просьбу. Остальное — ваше дело.
      — Что же мы должны делать?
      — Мне сказали: пусть просто будут сами собой. Пусть будут такими, как всегда.
      — Да что это за чепуха? — снова крикнула Ика.
      Вот тут Горошек взял ее за руку:
      — Погоди! Это совсем не чепуха. Но с одним я не согласен.
      — Не согласен? — тихо переспросил Капитан. Казалось, в его голосе прозвучал испуг.
      — Не согласен, чтобы Ика шла со мной. Я пойду один.
      — Горошек! — крикнула Ика.
      — Пойду один!
      — Без меня не пойдешь!
      Горошек упрямо затряс головой. Ика, сделав героическое усилие, взяла себя в руки.
      — Капитан, — спросила она, — обратились к нам обоим?
      — К вам обоим.
      — Тогда всего хорошего, Капитан! — сказала она, открывая дверцу.
      — Ика! — отчаянно закричал Горошек, выскакивая за ней из машины и хватая ее за руку. Он хотел крикнуть еще что-то, но не сумел издать ни звука. Ика тоже остановилась на полушаге.
      Еще секунду назад молчаливая солнечная поляна была совершенно пуста. Сквозь неподвижный прозрачный воздух они различали на той стороне поляны чуть ли не каждый листик, чуть ли не каждую освещенную солнцем веточку.
      Но в тот самый момент, когда Ика и Горошек выскочили из машины, воздух вдруг начал… как бы это сказать, уплотняться, набирать цвет. Деревья на той стороне вдруг подернулись дымкой, как маревом. Все затуманилось. И на зеленом фоне показался неясный силуэт огромного полупрозрачного, отливавшего всеми цветами радуги пузыря.
      — Будьте сами собой! — сказал Капитан. — Такими, как всегда! До свидания!
      И тихо-тихо, задним ходом двинулся по лесной дороге среди молчаливых деревьев, уходя все дальше и дальше…
      Вскоре он исчез. Затих звук его мотора.
      Но ребята словно бы не заметили этого. Они продолжали стоять неподвижно, держась за руки, онемев, почти не дыша.
      Перед ними — возникнув «из ничего», просто из воздуха! — все четче и яснее рисовались контуры огромного, с дом, гладкого, как зеркало, серебристого шара. И что было еще удивительнее — несмотря на свои размеры и огромную, казалось бы, тяжесть, шар этот не лежал на земле. Похоже было, что он опирается только на самые верхушки травинок…
      — Что же это такое? — прошептала Ика.
      — Не знаю, — ответил Горошек.
      Ребята посмотрели друг на друга. Взгляды их говорили больше, чем слова. Они говорили: «Мы боимся, не знаем, что нас ждет в эту минуту, у нас нет ни мужества, ни отваги. Но надо идти вперед… нас просили… мы обещали… значит, идем вперед».
      Горошек крепче стиснул руку девочки.
      — Идем, — сказал он.
     
      ШЛИ ШАГ ЗА ШАГОМ. Медленно, но все увереннее. Шар, огромный и неподвижный, все приближался. Наконец они остановились в двух шагах от его блестящей, как зеркало, но ничего не отражавшей поверхности.
      — Так, — сказал Горошек, сморщив лоб. — Что дальше? Не трогай! — крикнул он вдруг.
      Но Ика уже прикоснулась концами пальцев к странной поверхности.
      — Он очень… — начала было она.
      Она хотела сказать: он очень твердый. Но в этот самый миг часть сферической поверхности, как раз перед ними, исчезла. Просто исчезла. И одновременно открылся какой-то коридор с бледноголубыми, слегка светившимися стенами, плавно изогнутый, как раковина улитки.
      И в глубине его ласково замигал, замаячил зеленый свет.
      — Зеленый свет, — прошептала Ика.
      — Да, — тоже шепотом ответил Горошек.
      И тут Ика… засмеялась Да, засмеялась.
      — Зеленый свет? Значит, путь свободен, — сказала она весело.
      И пошла вперед.
      Горошек почувствовал на лице краску стыда. Он сорвался с места, в два прыжка опередил Ику и, не останавливаясь, перескочил порог.
      Но, видимо, он немного перестарался: с разгона влетел в голубой коридор и самым позорным образом зарылся носом в пол. Вскочил он под громкий хохот Ики. Она даже присела от смеха, глядя на полусердитое, полуиспуганное лицо Горошка.
      — «Га-га-га»! Как гусыня! — свирепо передразнил он Ику.
      А она, отирая слезы смеха, спокойно перешагнула порог и с достоинством вступила на слегка подавшийся под ногой, эластичный, как губка, пол.
      Но едва она поставила вторую ногу на этот странный паркет, смех замер у нее на устах.
      Без малейшего шума, без малейшего сотрясения шар… закрылся. Все исчезло: трава, поляна, лес, озаренный солнцем. Ребята стояли меж голубых светящихся стен.
      — Так и надо было полагать, — сказал Горошек, — Пошли!
      — К-куда? — спросила Ика.
      — На зеленый свет.
      Перед ними было два пути. Два коридора. Но в одном из них голубой свет стен темнел, превращался в синеву, в темно-сапфировую синь.
      Зато в глубине другого то разгорался, то замирал зеленый огонек. Мерцал, словно приглашая ребят ласковым жестом.
      Сразу присмиревшая Ика просунула пальцы под локоть Горошка и пошла на полшага позади него.
      Зеленый свет вел их шаг за шагом. Оглянувшись, они заметили, что сапфировый цвет следует за ними.
      — Погоди, — сказала Ика, — почему тут нет тени?
      — Больше тебя ничего не интересует? — сделал ядовитое лицо Горошек. — Смотри, если ты начнешь обо всем спрашивать, тебе хватит вопросов до конца жизни!… Вот только отвечать некому.
      — Теней нет, — убежденно заявила Ика. — Потому что свет идет со всех сторон. Даже с пола.
      — Да помолчи ты! — рассердился Горошек. — Есть вопросы поважнее. Что дальше делать?
      Действительно, коридор закончился глухой стеной. Зеленый свет — он превратился в полупрозрачную дымку — мигнул ребятам еще разок-другой и исчез. Ушел в стену.
      — Что же делать? — беспомощно произнесла Ика.
      — Надо это продумать, — пробормотал Горошек. — Погоди-ка.
      — Чего годить? Чего годить?
      — Раз свет нас вел, то значит… — в раздумье говорил Горошек, — значит, надо идти за ним.
      — С ума сошел! Сквозь стену? Горошек улыбнулся.
      — А может, не я сошел с ума… а стена? — сказал он и положил руку на стену.
      — Горошек! — взвизгнула Ика.
      Она завизжала не без причины. Рука Горошка вошла в стену, как в воду. Просто погрузилась в нее. Казалось, что руку отрезали. А между тем выражение лица Горошка свидетельствовало о том, что с ним не случилось ничего, абсолютно ничего плохого.
      — Ну, что ты кричишь?… — начал он, но вдруг лицо его перекосилось, и он вырвал руку, словно ее обожгли раскаленным железом.
      — Что с тобой? — выдохнула Ика, подскочив к нему.
      — Ой мамочка! — простонал Горошек.
      — Ну, говори же, что случилось! — начала Ика уже со слезами в голосе.
      Вместо ответа он поднес руку к уху.
      — Да часы, часы Рыжего… тоже чуть не плача сказал он, но сразу просиял: — Идут!
      — Тьфу ты! — топнула ногой Ика. — Я чуть с ума не сошла от страха, а ты…
      Но Горошек ее не слушал. Вместо этого он сделал самую поразительную вещь, которую кто бы то ни было, где бы то ни было и когда бы то ни было мог сделать. Сотворил чудо. Настоящее чудо. Сделал два шага вперед, вошел в стену и исчез. Просто-напросто прошел сквозь стену.
      Ика глубоко вздохнула. Ей вдруг стало очень страшно. В коридоре потемнело, темнота все сгущалась, а Горошек исчез, пропал, растворился.
      — Ой, мама, — слабым голосом всхлипнула она.
      Но вместо мамы на нее — из стены! — глянуло улыбающееся лицо Горошка.
      — Пошли, сестренка, — сказал он. — Чудес нет. Эта стена проходимая.
      В доказательство он выставил из «проходимой» стены еще и указательный палец и поманил им Ику. У нее сразу прошел весь страх.
      — Подвинься, — строго сказала она. — Дай пройти.
      Горошек исчез. Ика сделала шаг, другой, третий, увидела, как ее собственная нога пропадает в стене.
      А потом? Потом она ощутила дуновение легкого, прохладного ветерка и оказалась возле Горошка в большом квадратном… зале.
      Едва оглядевшись, Ика сказала:
      — Горошек, может быть, мы все-таки сошли с ума?
      — Успокойся, — буркнул он в ответ.
      Молча осматривались. Все было очень просто и обычно. Но просто и обычно только на первый взгляд. А на самом деле все было загадочно и не похоже ни на что, к чему люди привыкли.
      Во всех шести стенах — на четырех боковых, в полу и на потолке — были круглые окна. Окна? Казалось бы, да. Только сквозь них совершенно не проникал свет.
      Мало того. Возле каждого окна стояло по два… не то кресла, не то дивана. Возле каждого. Это значит, и на стенах и на потолке! Между этими креслами стояли обычные столики. На столиках какие-то прозрачные сосуды, а в них разноцветные жидкости и цветистые неведомые плоды.
      Так вот то, что кресла стояли на полу, это было и совершенно понятно и вполне естественно. Но ведь они стояли и на стенах и на потолке! Первые, естественно, боком, а вторые? Вторые просто вверх ногами!
      — И ты будешь мне доказывать, что мы не в сумасшедшем доме? ядовито спросила Ика.
      Но Горошек не отвечал. У него было лицо человека, вслушивающегося в собственные мысли. Он явно что-то продумывал. Всерьез. И вот он не спеша, вразвалку подошел к стене и, слегка откинувшись назад, пошел по ней.
      Ика так и села на пол. А Горошек шел и шел. Дошел до потолка, взошел на потолок. Там он сунул руки в карманы и, засвистев чтото, побежал рысцой. Остановился на минутку возле кресел, стоявших, вверх ногами, присел на одно из них.
      Только тут Горошек поглядел вверх (то есть, с точки зрения Ики, вниз) и расхохотался во все горло.
      Потом вскочил с кресла, бегом промчался по потолку, по боковой стене и остановился возле Ики.
      — Ты поняла? — крикнул он.
      — Нет, — шепнула она. — Не понимаю.
      — Здесь нет гравитации.
      — Чего?
      — Ну… притяжения. Понимаешь? Нет.
      Ика отрицательно затрясла головой.
      — Если бы не было, ты бы висел в воздухе. Горошек посмотрел на нее в изумлении. И через минуту щелкнул себя по лбу.
      — Ты права! Тут иначе.
      — Вот именно.
      — Тут вот как, — продолжал он, вдруг вдохновившись. — Те, которые это сделали, могут любую стену превратить в пол. Помнишь, что говорил Як? Они управляют гравитацией.
      Но Ика снова рассердилась.
      — Перестань вопить. Ты лучше скажи: кто это «они»?
      Горошек замолчал, беспомощно оглянулся по сторонам. Пожал плечами.
      И в эту самую минуту окно в полу, возле которого они стояли, засветилось. Они подскочили, наклонились, как над колодцем. И увидели…
      Увидели Землю. Землю, с непостижимой скоростью убегавшую назад. Словно пушечный снаряд. Сперва перед их глазами распростерлась огромная панорама холмов, полей. Блеснула ниточка Вислы. Потом обрывки туч. Потом Земля вдруг начала округляться… округляться… засинели пятна морей…
      — Смотри! — шепнул Горошек. — Европа.
      Потом шепнул:
      — Азия.
      А потом совсем тихо сказал:
      — Земля.
      Потому, что в окне, на фоне внезапно потемневшего неба, они видели только все уменьшавшийся, слегка сплюснутый, светящийся неярким светом, как луна, шарик — родную Землю.
      — Горошек, — сказала очень спокойным голосом Ика. — Куда мы летим?
      Он повернул к ней побледневшее лицо. И только развел руками. Тогда Ика в последний раз глянула в окно, потом преспокойно уселась в кресло и задала еще один вопрос:
      — Ну, тогда скажи, кому из нас это снится — тебе или мне?
      Но и на этот вопрос не было ответа.
      — Ее уже не видно, — сказал Горошек.
      — Кого?
      — Земли.
      Ика махнула рукой. Взяла в руки стоящий на столике сосуд, подобный маленькой пузатой бутылочке. В нем колыхалась розовая жидкость.
      — Ой, посмотри-ка! — ахнула она.
      В тот самый миг, когда она взяла сосуд в руку, на бутылке сверху сформировался как бы носик от чайника. Очень соблазнительный носик. Бери его в рот и пей.
      Так она и сделала.
      — Ой! — вздохнула Ика.
      Это было что-то… что-то необычайно прекрасное. Что же это был за напиток? В нем смешался вкус каких-то наполовину знакомых и совсем незнакомых вещей. Жидкость была холодная, слегка шипучая и чудесно освежала.
      Но Горошек ничего не замечал. Он все еще с озабоченным видом склонялся над окном.
      — Солнце! — сказал он, глядя на маленький, ярко пылавший шарик, который, так же как и Земля, уменьшался с каждой секундой и вскоре стал просто одной из миллионов рассеянных по черному небу звезд. Разве что чуть поярче других.
      Только тогда Горошек посмотрел на Ику, которая, зажмурив глаза, смаковала чудесный напиток.
      — Ты что делаешь? — крикнул он. — Брось это!
      — И не подумаю.
      Он хотел вырвать сосуд у нее из рук, но она спрятала его за спину.
      — Во-первых, сядь, — сказала она.
      Сказала так спокойно, что он послушался. Ика сделала еще солидный глоток из розового носика.
      — Гляди, — улыбнулась она. — Бояться нечего!
      — Я не боюсь, — огрызнулся он. — Я просто осторожен.
      — Чудная вещь!
      — Потом выяснится — чудная или нет.
      Ика сделала большие умильные глаза.
      — Горошенька, — сказала она, — ты лучше не злись, а возьми вон ту, вторую бутылочку и попробуй.
      Он передернул плечами. Но, правду говоря, и от волнения и от жажды в горле у него пересохло не меньше, чем тогда в Сахаре. А второй округлый сосудик с такой же самой жидкостью стоял на столике — только протянуть руку. Что ж, пришлось протянуть руку и взять бутылку.
      А когда уж возле самых его губ сформировался необычайно аппетитный носик, Горошек безо всяких колебаний приложил его к губам.
      — Эй, хватит, — сказала Ика.
      Он оторвался. С трудом.
      — Что же это такое? — спросил он. — Мандариново-яблочновиноградный ананас или лимонно-малиновая груша?
      Ика весело рассмеялась.
      — Откуда я могу знать, что это такое? Я знаю одно — это чудесно!
      — Додумалась, — проворчал он, снова принимаясь за напиток.
      Глаза Ики блеснули.
      — К твоему сведению, до чего-то додумалась.
      — Гм… до чего именно?
      — Во-первых: сколько ни пьешь, а оно не убывает.
      — Что-о-о? — Горошек оторвался от своей бутылки и посмотрел на нее с комическим ужасом.
      — Верно, — шепнул он. — А во-вторых?
      — Тебе мало? Во-вторых…
      — Погоди! — перебил он ее резко.
     
     
      Видимо, ему пришла в голову такая важная мысль, что он позабыл даже про бутылочку. Он хотел поставить ее на стол. Но был так поглощен своими мыслями, что поставил бутылку мимо стола. И более того: даже не заметил, что сосуд не только сразу убрал свой носик, но, вместо того чтобы упасть на пол, осторожно и ловко сам стал на блестящую поверхность столика.
      Ика, правда, обратила внимание на то, что бутылочка самостоятельно взобралась на стол, но теперь ее это, в сущности, даже не удивило. Она подняла глаза на Горошка.
      — В чем же дело?
      А Горошек встал с кресла, повернулся к Ике и назидательно поднял вверх указательный палец.
      — Я додумался, что «во-вторых».
      — Ого!
      — Да будет тебе известно…
      — Я именно этого и хочу.
      — Да будет тебе известно, — повторил Горошек, важно усаживаясь в кресло, — что дело не так уж плохо.
      Ика презрительно пожала плечами.
      — Я это сразу поняла.
      — Сразу? — удивился Горошек. — А кто кричал «ой, мамочка»?
      — Подумаешь! — буркнула Ика. — Это все, до чего ты додумался?
      — Нет. Додумался до чего-то совсем другого.
      — Ну говори же, наконец!
      — Я считаю так, — говорил он, потягивая ананасно-лимонномандариновый напиток. — Тут есть две возможности. Первая — что мы попались в ловушку.
      — В ловушку? К кому?
      — К кому? Точно не знаю.
      — Я тоже, — фыркнула Ика.
      — А другая возможность такая, — невозмутимо продолжал Горошек, — что мы просто, ну как бы это сказать, получили приглашение.
      — Приглашение? От кого?
      — Точно не знаю, но…
      И тут он замолчал, загадочно улыбаясь.
      — «Точно не знаю»! — вскипела Ика. — «Точно»! Ох, и мастер ты болтать! А что ты знаешь не точно?
      — Одно я знаю точно, — сказал Горошек. — Очень важную вещь: лучше знать что-нибудь не точно, чем вообще ничего не знать!
      Ика отставила свою бутылку, встала и подошла к Горошку с таким видом, что он даже отодвинулся.
      — Ика, — сказал он осторожно, — главное — спокойствие. Только спокойствие может нас спасти!
      — Тебя ничто не спасет, — процедила она сквозь зубы, — если немедленно не скажешь мне все, что ты там выдумал.
      — Ну ладно, ладно, успокойся. Ты сядь, сядь!
      — Не сяду. Говори!
      — Ну вот… Куда мы именно летим — не знаю. Кто построил этот… этот шар, кто придумал такие светящиеся проходимые стены, такие бутылки… всякие штуки с этой гравитацией… тоже не знаю. Но…
      — Но?
      — Но думаю, — продолжал Горошек все с большей уверенностью, что все это построил и придумал кто-то такой, кто знает в сто или в тысячу раз больше людей. Тот, кто, скажем, имеет право смеяться над нашими ракетами и реактивными самолетами, как ты смеялась над телегой, запряженной волами, или над этим автобусом в Пулавах.
      — Гм, — произнесла Ика, усаживаясь рядом с ним, — Ты думаешь?
      — Думаю. И думаю еще вот что. Что это какие-то неслыханно мудрые существа. А раз они мудрые, то не могут быть злыми. Помоему, они просто должны быть очень добрыми. Недаром они заботятся о нас, как о своих гостях.
      — Погоди, погоди… — подозрительно сморщилась Ика. — Ты что думаешь — это какие-то добрые духи?
      — Духи? — прыснул он со смеху. — Деточка! Духов нет! Я сказал: существа. А как я должен был сказать? Люди?
      — Ну ладно, — согласилась она. — Существа так существа.
      — Ну, и они, — продолжал Горошек, — эти самые существа, обращаются с нами, как с гостями. С желанными гостями.
      — Ты уверен?
      — Уверен, — упрямо сказал он. — Это я почти точно знаю.
      — Откуда?
      — Оттуда, что у нас чудесный воздух, самый лучший на свете напиток, удобнейшие кресла. А хотя бы и то, что всюду у нас пол. Понимаешь, что это значит?
      — Что? — заморгала Ика.
      — То, — с торжеством закричал он, — что раз всюду пол, то мы никуда упасть не можем и на нас ничто упасть не может! Сто процентов удобства и безопасности. Скажешь, нет?
      Ика надолго задумалась. Потом посмотрела на Горошка, и во взгляде ее несомненно таилось восхищение. Вернее, даже не таилось. Наоборот!
      — Дай руку, — сказала она. — Честное слово, ты, наверно, прав!
      Горошек скромненько опустил глаза, но улыбка, то и дело появлявшаяся на его губах, вовсе не свидетельствовала об излишней скромности. Чтобы скрыть ее, он потянулся к овальному сосуду, в котором лежали незнакомые многоцветные фрукты. Его уже не удивило, что стенка сосуда сама открылась навстречу его руке.
      Взял в руку плод и откусил кусок.
      Он не сказал ни слова, только вздохнул. Но как вздохнул! При виде его закатившихся от восторга глаз Ика почувствовала такой аппетит, что сама не заметила, как схватила не то апельсин, не то персик и… ароматный сок потек у нее по подбородку, как у малыша из детского сада.
      — Смотри, измажешь кресло! — пробормотал Горошек с набитым ртом.
      Но было уже поздно. Ика, боясь запачкать свой светлый свитер, машинально нагнулась вперед, и струя сока брызнула прямо на выгнутую ручку кресла.
      — Срамота! — проворчал Горошек. — Видишь?
      Ика наклонилась над креслом. А потом… пренебрежительно пожала плечами.
      — Что «видишь»? Ничего не вижу.
      — Как? Там, наверно, пятно…
      — То-то и есть, что никакого пятна. Попробуй найди.
      Горошек с сердитым видом встал, подошел к креслу Ики и действительно ничего не обнаружил.
      — Как же так? — спросил он.
      Ика спокойно доела плод, а потом, вместо того чтобы вытереть руки платком, начала обтирать их об кресло.
      — Ну, знаешь, это уже верх… — грозно начал было Горошек, но запнулся и замолчал.
     
     
      Потому что это действительно был верх всего, что можно вообразить. Рука Ики не только вдруг стала сухой и чистой, но даже произошло нечто совершенно непредвиденное. «Вечное» чернильное пятно на среднем пальце правой руки — пятно, которое никогда в жизни не отмывалось, — теперь исчезло.
      — Да, это уже верх всего, — повторил Горошек.
      А потом, осененный внезапной мыслью, осмотрел подошву своих ботинок и, обернувшись, поглядел на левую штанину своих шортов, на которых еще с лета красовалось большое пятно от черники.
      — Да по… посмотри! — захлебнулся он от восторга. И подошвы ботинок были чисты, словно стекло после весенней уборки, а шорты? Словно только что из магазина!
      — Ого! — засмеялась Ика. — Это действительно верх всего: Горошек в чистых шортах.
      Горошек, не удержавшись, тоже засмеялся.
      — Нет, ты видала такое? Это просто какой-то гибрид пылесоса с химчисткой…
      — … с фруктовым магазином, кос… космическим кораблем и…
      — … и астрономической обсерваторией! — закончил Горошек, принимаясь за другой плод, бледно-салатного цвета, который таял во рту, как шоколадное мороженое, а вкусом напоминал нагретую солнцем, чудесную спелую землянику.
      Словом, на космическом корабле, воцарилось веселое, приятное настроение.
      Ребята удобно устроились в креслах друг против друга и то хихикали просто от радости, то болтали, как две сороки.
      Потом Горошек опять посерьезнел. Он встал и начал обходить все окна. Стоило ему остановиться возле какого-нибудь из них, матовая поверхность окна делалась прозрачной как хрусталь. В нем появлялась безграничная панорама Вселенной, черное космическое пространство, где, словно искры, летели мириады светящихся полосок.
      Нахмурившись, Горошек подошел к окну возле кресла Ики.
      Ика грызла, кажется, уже пятый плод. На озабоченную мину Горошка она посмотрела с иронией.
      Но, едва она тоже глянула в окно, ее хорошее настроение сразу испарилось. Ика вскочила.
      — Слушай, — шепнула она. — Что это — конец света? Почему нет звезд, а только искры и полоски? Он покачал головой.
      — Не будь ребенком, — сказал он. — Так и должно быть. Ведь мы так мчимся, что звезды мелькают у нас перед глазами.
      — Ага-а, — с облегчением вздохнула Ика. — Как деревья возле шоссе, когда машина делает сотню километров в час?
      — Угу.
      Самочувствие Ики снова улучшилось.
      — Так о чем ты беспокоишься?
      — О чем? — ответил Горошек таким голосом, как будто обращался к самому себе. — О том, что мы будем делать. Что нас ожидает?
      Ика серьезно посмотрела на него. Помолчав, сказала:
      — Не горюй. Придет время — узнаешь.
      Горошек пожал плечами.
      — Все-таки ты деточка! — И вдруг рассердился: — Разве ты не понимаешь, что мы здесь по сути дела, вроде пары ослов? Два доисторических существа… Невежды… Просто нули. Что мы вообще можем сделать? Ничего! Даже меньше!
      Но Ика не собиралась приходить в плохое настроение. И даже не рассердилась на Горошка, хотя в первую минуту глаза у нее сверкнули. Вы уже знаете — у них всегда бывало так: если один терял мужество, второй становился вдвое смелее, если один начинал колебаться, другой становился вдвое увереннее.
      — Горошек! — сказала она. — Ты понимаешь, что Рыжий говорил об этих древних доменщиках? Что хоть они были пе… ну, как это говорят?… Ага, пелвобытные… но он их все-таки уважает. А ведь эти твои «существа», наверно, не глупее Рыжего. Не в зоопарк же свой они нас везут!
      Горошек посмотрел на нее благодарными глазами.
      Он сел рядом с ней и задумался.
      — Ты пойми меня, — сказал он наконец. — В зоопарк или не в зоопарк… это не так важно. Но что мы можем сделать? Тем более для тех, кто все это выдумал?
      — А ты помнишь, что сказал Капитан?
      — Помню.
      — Ну так вот, — победоносно улыбнулась она. — Достаточно, если мы будем такими, как всегда.
      — А что это значит? Ну, скажи какими — такими?
      Вопрос был не из легких. Действительно — какие они? Ясно какие. Не слишком умные, не слишком красивые, не слишком смелые. Самые обыкновенные. Обыкновенная Ика, обыкновенный Горошек!
      Достаточно ли этого? Неизвестно.
      И Ика, впервые с той минуты, когда она стояла одна перед проходимой стеной того коридора, действительно встревожилась.
      — Какими? — повторила она. — Откуда мне знать?
      — Вот видишь, — проговорил Горошек. Оба замолчали.
      Они забыли о неведомых плодах, о напитках, о самочистящихся креслах и о грозной картине звездного мира. Они вспоминали. Думали.
     
      БЫЛО ОЧЕНЬ ТИХО. Так тихо, что ребята слышали звук собственного дыхания и тревожные удары своих сердец.
      Молча, зажмурив глаза, они вспоминали свои первые приключения. И трудные и радостные их минуты.
      Ведь что ни говори, тогда они честно исполнили свой долг. Значит?… Значит, они смогут исполнить свой человеческий долг и сейчас! Что бы их не ожидало!
      Они хотели разобраться в главном: в самих себе. Именно в себе самих. Чтобы еще раз перед лицом нынешнего, небывалого, чудесного Приключения набраться мужества и разума. Чтобы убедить хотя бы самих себя, что и в этом Приключении они сделают все, что могут. Постараются выдержать все испытания.
      А Серебристый Шар нес их все дальше и дальше, мчась к месту своего назначения.
      Он мчался сквозь черное космическое пространство, озаренное полосами солнц, туманностей и звезд, мчался почти в совершенном безмолвии.
      Нарушали тишину лишь удары двух ребячьих сердец и чуть слышный, нежный, хрустальный звон приборов, управлявших полетом шара.
     
      В ТО САМОЕ ВРЕМЯ, когда с некоей солнечной поляны на Земле поднялся ввысь Серебристый Шар, на самой большой планете системы Веги, называемой Дэллой, второй день заседал Чрезвычайный Съезд представителей всех вегов.
      Такие съезды созывались крайне редко.
      Последний из них состоялся во время ранней юности нынешнего стосорокалетнего председателя Съезда и был созван для решения вопроса о первой трансгалактической экспедиции, в которой должны, были принять участие сами веги, а не только, как бывало до сих пор, научная аппаратура.
      Нынешний Съезд представителей всех Вегов был также созван ввиду чрезвычайных обстоятельств.
      А именно в связи с открытием космической научной экспедицией цивилизованной жизни на небольшой планете маленькой солнечной системы.
      Научная экспедиция сообщала, что цивилизация эта еще очень молодая и примитивная и что, хотя согласно первым полученным данным, жизнь на этой планете (называемой ее обитателями Землей) развивается уже давно, но только в последнее время начала набирать темпы развития, характерные для технической цивилизации.
      В открытии этом, казалось бы, не было ничего необыкновенного, потому что уже не раз веги открывали в Звездной Вселенной не только следы жизни, но и планеты, обитаемые разумными существами. Со многими из них веги сотрудничали, дружили, помогали им в развитии.
      Однако в сообщениях экспедиции, изучавшей Землю, было нечто не совсем обычное. Это вызвало созыв Чрезвычайного Съезда представителей всех вегов.
      Предложение о созыве Съезда распространило среди всех вегов Руководство Звездных Исследований.
      Вот что оно гласило:
      Автоматическая научная экспедиция обнаружила на расстоянии двухсот сорока световых лет планету с молодой технической цивилизацией. На планете этой, называемой ее обитателями Землей, производятся лишь первые попытки межпланетных полетов. Несмотря на это, считаем необходимым подвергнуть ее особенно внимательному изучению, так как на ее поверхности замечен ряд атомных взрывов военного назначения. Напоминаем, что старинное слово «военный» означает «разрушительный».
      Напоминаем также, что шестьсот лет назад веги наткнулись в районе Альдебарана на цивилизацию, оперировавшую разрушительной ядерной силой. Эта цивилизация безо всякого основания атаковала и уничтожила нашу дружественную экспедицию. Несмотря на многократные наши попытки достигнуть взаимопонимания, последовало нападение на населенные вегами планеты. Оно было отбито лишь ценой тяжелых жертв. Ныне эта цивилизация принадлежит к сообществу наших Друзей, но гибель миллионов вегов в борьбе с ней служит нам серьезным предостережением и сейчас.
      Пока земляне еще не могут ничем нам угрожать. Однако они необыкновенно быстро развивают свою технику. Быть может, через три или четыре поколения мы встретимся с ними в зоне наших планет.
      Потому обнаруженные на Земле военные ядерные взрывы в высшей степени встревожили Руководство Звездных Исследований, которое обращается ко всем вегам с предложением о созыве Чрезвычайного Съезда представителей.
      Предложение это было немедленно доведено до сведения восьмидесяти миллиардов вегов во всей звездной системе, вплоть до самых дальних планет.
      Через тридцать веганских минут все взрослые веги дали ответ. Главные счетные машины, получив восемьдесят миллиардов телеответов, сообщили итог Постоянному Руководству Представителей: семьдесят девять миллиардов четыреста миллионов голосовало «за». Только шестьсот миллионов вегов выразило мнение, что решить вопрос должно само Постоянное Руководство.
      Ввиду этого, спустя шесть веганских часов, на самой большой планете системы — на Дэлле — начался Чрезвычайный Съезд представителей всех вегов.
     
      ВНАЧАЛЕ ВОСЬМИ ТЫСЯЧАМ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ (каждый представитель выступал от имени десяти миллионов вегов) были доложены собранные за последнее время общие сведения о наблюдаемой планете, то есть о Земле, об условиях земной жизни.
      В огромном зале Съезда возникло оживление, когда сообщили, что условия эти необыкновенно приближаются к веганским и что земляне почти во всем (за исключением окраски) напоминают самих вегов.
      После научной части — сообщений из области физики, химии, биологии и т. д. — началась демонстрация наглядных материалов. Картин из жизни землян.
      Это было странное и тревожное зрелище. Было так, словно веги внезапно заглянули в собственное, неслыханно давнее прошлое. Они внезапно стали свидетелями жестоких, страшных дел. Увидели ужасные картины голода, бедствий, катастроф. Увидели земную телевизионную передачу о том, как двое молодых землян, чтобы захватить нитку блестящих камушков, убивают старую землянку.
      Затем механический переводчик огласил несколько речей земных представителей (называемых на Земле министрами), иные из которых грозили остальным землянам уничтожением.
      А в заключение собравшимся были показаны картины уничтожения двух земных городов атомными взрывами.
     
      В ЗАЛЕ СЪЕЗДА воцарилась мертвая тишина. Стосорокалетний, очень живой и веселый председатель, который обычно утверждал, что настоящая молодость начинается после ста пятидесяти лет, на этот раз был необыкновенно серьезным.
      Только что зашло опалово-голубое солнце. Над прозрачной крышей зала сверкнули рои звезд.
      Председатель показал на мерцавшее небо.
      — Веги! — сказал он. — Вот там живут земляне. Талантливые… и жестокие. Изобретательные и… страшные. Они развиваются так быстро, что уже наши правнуки могут с ними столкнуться.
      Да, могут столкнуться с их разрушительной силой, с их воинственными нравами. Мы знаем, что на заре своей истории веги тоже были жестокими, тоже вели войны. Но веги вначале отбросили мысль о войне и лишь потом овладели атомной энергией. Никто из вегов не запятнал себя использованием этой великой силы против жизни. Ведь даже тогда, когда мы защищались от альдебаранцев, мы применяли только лучи сна и наркотические волны, хотя это стоило нам немалых жертв.
      И при этом, о веги, — продолжал он после минутной паузы, земляне, хотя не столь многочисленные, кажутся и более одаренными, и более жестокими, чем альдебаранцы. От имени Постоянного Руководства представителей спрашиваю вас: как мы должны с ними поступить?
      Председательствующий замолчал и сел.
      На экране над столом руководителей начали появляться номера представителей, желавших взять слово.
      Первым заговорил представитель 438. Это был совсем молодой, шестидесятилетний пилот-космонавт с планеты Геза. Он задал только один вопрос:
      — Все ли земляне желают зла?
      Собравшиеся обратили взоры к председателю. Он с трудом улыбнулся.
      — Мы не знаем, — сказал он, — точного соотношения сил. Знаем, однако, что не все. Об этом свидетельствуют некоторые выслушанные здесь речи земных представителей.
      Потом прозвучал голос профессора Лалоса:
      — Предвидится ли возможность уничтожения Земли?
      Вновь наступила полная тревоги тишина. Все глаза обратились к звездам, среди которых где-то далеко мерцало земное Солнце.
      Председатель ответил:
      — Это зависит от нашего решения. Мы не можем ничего исключить заранее. Речь идет о будущем ста миллиардов вегов и всех других мирных цивилизаций.
      Представительница 1801 — красавица-поэтесса Мэда — спросила:
      — А не должны ли мы подождать еще несколько десятков лет?
      На этот раз вместо председателя отвечал руководители космических исследований:
      — Нет. Мы считаем, что земляне очень близки к открытиям в области антигравитации. Эти открытия могут вскоре привести к полной независимости землян от нас. Наша военная наука на очень низком уровне, так как войн мы не ведем. Мы должны решать уже сейчас.
      На экране ораторов снова засветился номер профессора Лалоса. На этот раз он был голубого цвета. Это означало, что профессор хочет внести предложение.
      Председатель предоставил ему слово.
      Как полагалось по старинной традиции при внесении предложений, профессор перелетел со своим креслом через весь огромный сферический зал к экрану ораторов и там, увеличенный на экранах так, чтобы даже в последних рядах видели его умное старое лицо, заговорил:
      — Веги! От имени ученых вношу предложение. Мы стоим перед лицом опасности. Но ведь мы знаем, что среди землян есть немало настоящих людей — людей доброй воли. Поэтому мы отвергаем мысль об уничтожении.
      Перед нами есть две другие возможности. Во-первых, в случае опасности мы можем уничтожить их науку и технику, мы можем подвергнуть действию разлагающих волн все твердые минералы и материалы на их планете, растопить их и отбросить землян к полуживотной жизни. Без твердых металлов и синтетиков, без машин и инструментов они начнут обрабатывать землю руками и забудут о полетах, об открытиях, о космосе.
      В зале зашумели. Некоторые делегаты одобрительно улыбались, зато Мэда, явно рассерженная, зажгла на экране номер своего мандата.
      Профессор Лалос улыбнулся.
      — Я еще не кончил, — сказал он. — Вторая возможность — это предоставить землян самим себе. Она основана на предложении, что те земляне, которые хотят мира, сами обуздают тех, кто думает о войнах, — те, кто хочет творить, будут многочисленнее и сильнее тех, которые хотят уничтожать.
      — Так! — крикнула Мэда.
      Председатель зажег белый сигнал тишины, потому что зал зашумел. Слышались возгласы: «да», «нет», «тише», «согласен»…
      Профессор Лалос поднял на экране руку.
      — Прежде чем мы что-нибудь решим, — сказал он, — вношу предложение: мы должны непосредственно пронаблюдать двух землян. Лучше всего — очень молодых. Тех, которым предстоит творить будущее Земли. Познакомимся с ними поближе. Убедимся, какие они. А тогда решим. Сегодня утром мы снарядили парапространственный космический корабль специально подготовленный для этой цели. Если вы только примете наше предложение, то уже завтра сможете познакомиться с молодыми землянами. Мы считаем, что только после этого Съезд представителей может принять верное решение.
      Профессор Лалос проплыл по воздуху на свое место. И, прежде чем председатель успел встать, чтобы объявить голосование, на световом табло голосов уже засверкала цифра «8001».
      Председатель Съезда поголубел от изумления.
      — Кто голосовал дважды? — закричал он. Над креслом красавицы Мэды засияла золотистая, как ее глаза, сигнальная звездочка.
      — Это я! — крикнула она. — Я хотела проголосовать сто раз «за», но не успела.
      Зал разразился смехом. И даже председатель улыбнулся.
      — Представители вегов, — спросил он, — имеем ли мы право засчитать второй голос нашей прекрасной поэтессы?
      На табло голосов почти мгновенно загорелась цифра «7999». На этот раз Мэда воздержалась от голосования.
      Председатель встал.
      — Представители вегов! Объявляю предложение принятым. Заседание Съезда откладывается до завтра, до того момента, когда мы сможем непосредственно познакомиться с двумя молодыми обитателями Земли и дать им оценку.
     
      НАЗАВТРА — ПО РЕШЕНИЮ БЮРО ПОГОДЫ — опалово-голубое солнце Веги взошло на кристально-чистом небе. Только перед самым полуднем выпал получасовой обильный садовый дождь.
      После дождя, как обычно, взвились вверх целыми клумбами летающие цветы, чтобы в полуденную пору затенить площади и скверы. И вскоре участники Съезда были уведомлены, что заседание возобновится через десять минут.
      Как их уведомили? Очень просто. Каждый представитель носил маленький значок. И все эти значки сначала три раза мигнули белым огнем, а потом оттуда послышался голос председателя:
      — Заседание начнется через десять минут.
      Через восемь минут зал заседаний снова заполнился до краев.
      — Присутствуют все, — сообщил электронный контролер. Тогда председатель встал.
      — Веги! — начал он очень торжественным голосом. — В эту минуту на нашем парапространственном корабле находятся двое молодых землян. В два часа по среднедэллийскому времени они прибудут к нам. Мы проведем попытку сближения с ними. Веги! Смотрите и мыслите. Представители! Наше решение важно и для нас и для них. Помните об этом!
      В огромном зале воцарилась абсолютная тишина. Огни пригасли. А проекторы телекино бросили в центр зала стереоскопическое, точное до мельчайших деталей изображение Серебристого Шара и Земли, от которой корабль отлетал с запредельной скоростью.
      Затем появился коридор с голубыми светящимися стеклами; квадратный зал, а в нем двое молоденьких землян.
      Одновременно механический переводчик звездных языков начал переводить на веганский первые слова землян, сохраняя тембр их голосов.
      В зале Съезда никто не шевелился. Да, если бы не цвет кожи и волос, если бы не несколько более узкий и прямой разрез глаз, если бы не разница в костюме и известная медлительность движений, представителям вегов, сидевшим в зале заседаний, могло бы показаться, что перед ними их собственные дети. Правда, докладчик первой автоматической экспедиции предупредил их об этом. Но у маленьких землян сходство с вегами особенно бросалось в глаза.
      Неудивительно, что, когда маленькая жительница Земли, оставшись одна, в испуге крикнула «ой, мамочка», поэтесса Мэда закричала во весь голос:
      — Не мучайте их!
      Оба инцидента, однако, закончились веселым смехом — и маленьких землян, и зала заседаний.
      Громче всех — с облегчением и чуть-чуть смущенно — смеялась сама Мэда.
      Надо сказать, что настроение в зале вообще быстро улучшалось.
      Правда, видно было, что маленькие земляне не понимают и не знают даже самых простых технических устройств, с которыми легко бы справился каждый веганский ребенок. Но, несмотря на это, вели себя — каждый это видел — разумно и целеустремленно.
      Некоторые представители даже нахмурились. Они видели: земляне действительно богато одарены. Не хотелось бы иметь их своими противниками…
      В конце концов, когда парочка молоденьких землян, осмотрев корабль, уселась и замолчала, председатель выключил экран телекино.
      Вместо этого он включил применяемую только в исключительных случаях телестанцию Переводчика Мыслей. Пользование ею было запрещено всем, за исключением врачей и экзаменационных комиссий.
      И вот переводчик начал демонстрировать перед глазами собравшихся в зале все то, что происходило в головах маленьких землян.
      На экране переводчика поплыли одна за другой их мысли и воспоминания. Проплывали сцены, картины, наконец, целые истории из их жизни.
      Собравшиеся в зале Чрезвычайного Съезда представителей ученые и поэты, композиторы и пилоты, врачи и организаторы посмотрели все приключение с Капитаном и Яцеком. Потом они стали свидетелями экспедиции в песчаную пустыню.
      В ту минуту, когда маленькие земляне разыскали среди пустынных песков двух взрослых ослабевших землян, в зале раздался шум, одобрительные возгласы.
      Но тут председатель снова включил свой экран.
      — Я понимаю, — сказал он, — что молодые земляне заслужили ваше одобрение. Несколько секунд тому назад я даже получил предложение группы пилотов: признать опыт убедительным, отправить детей обратно, а цивилизацию Земли признать цивилизацией надежды и порядка.
      — Да, как мы видели, — продолжал он, — молодые земляне вели себя мужественно и проявили доброту по отношению к другим землянам. Но мы должны установить — поступают ли они так только по отношению к себе подобным. Выяснить, как они относятся к чужим им существам. Как они поступят с вегами. С кем-нибудь из нас.
      Тут председатель оглядел молчаливый зал.
      — Согласны? — спросил он.
      На табло голосования засияла цифра «8000».
      Восемь тысяч «да».
     
      А В ЭТО ВРЕМЯ — в тот самый миг, когда в зале съездов вегов показалась на экране цифра «8000», — в Серебристом Шаре раздался голос Горошка:
      — Что это за солнце?
      В окне «пола» вдруг разгорелся голубовато-опаловый свет. Это был свет огромной жаркой звезды.
      — Горошек, — шепнула Ика, — неужели мы летим к этому солнцу? Да ведь мы… сгорим!…
      — Ти-и-хо!
      Горошек было и сам побледнел. Но уже через секунду он посмотрел на Ику гораздо веселее: корабль явно обходил это солнце. Спустя несколько секунд в поле их зрения показалось что-то… чтото вроде… Что-то вроде Земли.
      — Земля! — завопил Горошек.
      — Земля! — крикнула Ика.
      — Земля… — повторил Горошек уже потише. — Нет, это не Земля, — сказал он.
      И замолчал. В хрустальном окне показалась какая-то планета. Она увеличивалась с секунды на секунду. Уже отсвечивали розоватым отблеском тучи, показались какие-то блестящие, подобные неведомым морям, светло-фиолетовые пространства, какие-то красные горы и голубые равнины… Да, все это было чем-то похоже на Землю, но совершенно другими были очертания материков и морей. Совершенно другие краски, другой свет, другие тени…
      Затаив дыхание ребята, нагнувшись над окном, всматривалась в приближавшуюся к ним планету. Серебристый Шар снижался, видимо, входил в ее тень — туда, где была ночь.
      Картина в окне тускнела, затягивалась темной дымкой.
      — Будем приземляться, — шепнул Горошек. — Хоть это и не Земля.
      Он взял Ику за руку. Рука ее дрожала. Да он и сам чувствовал, как по спине бегают холодные колючие мурашки.
      Сядет ли Шар там, где нужно? Не разобьется ли, не упадет ли в морскую глубь?
      Горошек не знал этого. И не мог знать.
      — Ну, — сказал он слегка охриплым голосом, — сейчас все узнаем.
      Ика улыбнулась.
      Он был ей очень благодарен за эту улыбку. Ика давала понять, что на нее можно надеяться. Что все будет в порядке.
      Да, надо сказать правду: в этом самом чудесном из всех пережитых ими приключений она вела себя так мужественно, как никогда.
      Горошек хотел сказать ей об этом. Отец любил повторять: «Говори человеку все хорошее о нем. Вы оба станете лучше». Но не успел он открыть рот, как она сама заговорила:
      — Смотри, — сказала Ика, — опять зеленый свет. Идем?
      На одной из стен загорелся пульсирующий прямоугольник зеленого света. Значит, наконец наступила решающая минута.
      Зеленый свет. Это значит, надо идти. Но что там? Что их ждет? Город или дно морское? Горные вершины или пустыня? Зоологический сад или… или… «Никто — Не — Знает — Что»?
      Горошек сглотнул слюну и крепче стиснул руку девочки.
      — Надо идти, — сказал он.
      Они направились к выходу. Вдруг Ика отпустила его руку:
      — Погоди-ка.
      — Ну что там еще? — начал он. — Зачем ты…
      Она не слушала. Бегом вернулась к столику, взяла в каждую руку по бутылке с напитком и кивком головы указала на закрытую вазу с фруктами.
      — Возьми это. Неизвестно, что дальше будет… Горошек кивнул.
      — Молодец, что не забыла, — признался он. — А теперь идем!
      И они пошли, стараясь, чтобы придать себе смелости, громко топать ботинками. Жаль только, что на этом губчатом светящемся полу топать не удавалось.
      Первой вышла в голубой коридор Ика. Горошек ни на шаг не отставал.
      Зеленый свет вел их теперь в противоположную сторону коридора. Он мерцал, как и тогда, словно весело подмигивал. Словно приглашал: «Пошли, пошли!» Но они — сами того не сознавая — все замедляли шаг. Ведь уже через минуту, через секунду, через три или четыре шага они должны были встретиться… с чем? То-то и есть, что НЕИЗВЕСТНО С ЧЕМ. С ВЕЛИКИМ НЕВЕДОМЫМ.
     
      — ОХ! — КРИКНУЛА ИКА.
      Над ними было темно-фиолетовое небо, усеянное звездами. Звезды сияли всеми цветами радуги — от белого до рубиново-красного. С двух строи слабо светили две зеленоватые Луны.
      А Серебристый Шар? Исчез, словно его развеяло ветром.
      Их окружала фиолетовая тьма.
      Под ногами ребят тихонько скрипнула мелкая галька. Они застыли на месте. Какая-то небольшая птица беззвучно пролетела над их головами. Воздух был горячий, полный неведомых запахов. Но дышалось удивительно легко. Несмотря на жару, каждый вдох освежал, как глоток воды.
      — Что это так шумит? — шепнула Ика. Горошек не отвечал, придвинулся к ней поближе. Действительно, что-то шумело. Где-то неподалеку слышался странный шелест, шорох. Словно шелест густого сухого тростника, ивняка, раскачиваемого легким ветерком, шорох осеннего леса, роняющего сухие листья.
      А издали доносился другой звук — звук, который ни с чем нельзя спутать: равномерный, неумолчный шум прибоя. Да… сомнений не было.
      — Море, — вздохнул Горошек.
      — Я так и думала.
      Глаза их понемногу осваивались с темнотой. Даже при слабом свете двух зеленоватых лун из голубой тени все яснее выступали очертания высоких, сухо шелестящих, похожих на пальмы деревьев.
     
     
      — Погляди туда, — шепнул Горошек.
      В той стороне, откуда доносился шум моря, светлело.
      Там разливалось нежное зеленоватое сияние. Это напоминало, пожалуй, свет восходящей Луны, а еще больше — зарево далекого города. Города, озаренного зелеными огнями.
      — Итак, где же мы находимся? — спросила Ика более уверенным тоном.
      Горошек потер лоб.
      — Это надо…
      — Продумать?
      — Да, да, — сказал он. — Это надо еще продумать.
      — Ну, так продумай, — рассмеялась Ика.
      Но положение было слишком серьезно, чтобы Горошек обратил внимание на ее насмешку. К тому же, сказать правду, он сейчас ничего не продумывал. Сейчас на мысли — даже на самые умные мысли — надежда был плохая. Вся надежда была на глаза и уши.
      Глаза были лучше у Горошка, слух — у Ики.
      Наверно, поэтому Горошек и сказал ей:
      — Ты меньше болтай, а больше слушай!
      — Вместо того, чтобы продумывать?
      — Вот именно.
      По его тону Ика сразу поняла, что ему сейчас не до шуток. Но она не могла так легко уняться.
      — Ну, тогда я превращаюсь! — пробормотала она.
      — Во что?
      — Во что! Конечно, в слух!
      Горошек только пожал плечами. И может быть, именно его миролюбие заставило ее замолчать.
      А Горошек всматривался в темноту, как сова, разыскивающая добычу. Ика чувствовала, что несмотря на спокойный, даже безразличный вид, он весь напряжен, натянут, как тетива лука.
      Вдруг он спросил:
      — Ты что-нибудь слышишь?
      — Кажется… кажется, ничего интересного. А ты?
      — Что я?
      — Ты что-нибудь увидел?
      — Ничего, — проворчал Горошек. — Кроме этого зеленого отблеска, ничего.
      — Что будем делать?
      — Пойдем.
      — Горошек, а куда?
      — Сперва немного осмотримся. Потом пойдем… к морю. Ведь не будем мы здесь сидеть до рассвета.
      Ика, что-то припомнив, так и присела.
      — Горошек, господи боже! До рассвета? А ведь мы должны вернуться в восемь. Что скажет тетка Педагогика?
      И тут Горошек неожиданно разозлился. Разозлился как никогда.
      — Что скажет тетка Педагогика? — закричал он. — Ты подумай о том, увидишь ли ты ее когда-нибудь! Увидишь ли ты вообще… Землю.
      — Зе… Землю?
      — Так точно.
      Ика замолчала, посмотрела вверх на звезды, солнце и Землю. Даже в темноте Горошек увидел, как ее глаза подозрительно заблестели. Он сразу смягчился. Взял ее за руку.
      — Ну, не расстраивайся, — сказал он, как можно ласковее. Хватит, что я расстраиваюсь. Договорились?
      — До… договорились, — вздохнула Ика и хлюпнула носом. Но, как всегда, она в ту же минуту отряхнулась от огорчения, как щенок от воды.
      — Идем, — отважно сказала она.
      — Секундочку, — сказал Горошек. — Никогда не известно, что может случиться.
      Достал из кармана перочинный ножик, щелкнул лезвием. Оно блеснуло в фиолетовом сумраке.
      — Теперь можем идти, — сказал он.
      Тут Ика остановилась как вкопанная.
      — Ничего подобного! — закричала она, и голос ее поразительно напоминал голос тетки Педагогики. — Ты не будешь разгуливать в темноте с открытым ножиком! Даже тут!
      — Уфф, — вздохнул Горошек. — Я пойду первым, — сказал он.
      — Ножик закрыл?
      — Да.
      — Ну, тогда… пошли.
      Галька скрипела под ногами — скрипела мелодично и даже немного пела. Как…
      — Как поющие змейки, — шепнула Ика.
      Горошек шел впереди, вплотную за ним Ика. Галька все пела под ногами. Раза два беззвучно промелькнули в небе призрачные, слегка светящиеся опаловым сиянием силуэты каких-то летучих созданий. Вскоре они дошли до «пальм» — высоких, сухих, с перистыми листьями деревьев.
      — Тух тоже вроде поляна, — сказал Горошек.
      Действительно, они вышли на широкую, покрытую галькой площадку, окруженную стеной пальм и невысоких, густых кустов.
      Обошли поляну кругом и решили идти к морю.
      В стене деревьев и кустов был разрыв. Там как будто начиналась просека — самая обычная, как на Земле. Оттуда, как по коридору, шел к ним навстречу неустанный шум волн. Видимо, просека вела к морю.
      — Ну и темнотища, — встревоженно шепнула Ика. — Спички есть?
      — Есть.
      — Ты тогда посвети.
      — Потише… потише. Это надо продумать.
      В голосе Ики на этот раз зазвучали такие ноты, какие появлялись в голосе ее мамы, когда она, скажем, очень торопилась в город, а отец устраивался в кресле с газетой, не слыша, что ему говорят, забыв о назначенном времени, о делах, и так далее, и так далее.
      — Слушай! — грозно сказала она. — Ты просто спятишь с этим твоим продумыванием!
      Горошек был невозмутим.
      — У тебя уши есть? — спросил он.
      — Кажется, есть.
      — Ну тогда скажи, как здешний лес шумит. Как мокрый ольшаник или как сухой тростник?
      — Ага, — пробормотала Ика.
      — Вот тебе и ага! Хочешь превратиться в телячью котлету?
      — Почему в телячью?
      — Это ты сама продумай…
      — А ты умный, как… — Ика даже поперхнулась.
      — Прости, пожалуйста, — вежливо сказал Горошек. — Ну как, зажечь спичку?
      — Н… нет, — после паузы ответила она. — Не сердись, Горошинка. Ты был прав.
      — Ну ладно, ладно… — Он улыбнулся. — Идем. Тут Ика, в свою очередь, показала, что и она тоже иногда может кое-что продумать.
      — Погоди, — сказала она. — Набери этих камушков в карман и бросай вперед. Вдруг там в темноте сидит какая-нибудь пакость? Кинешь камушек — может быть, испугается.
      Горошек наклонился и начал набивать карманы камнями.
      — Это идея, — сказал он. — Вот только одна вещь мне очень не нравится.
      — Что именно?
      — Сама посуди: летели мы на каком-то техническом чуде, химическая чистка, гравитация, эти живые носики у бутылок, и я не знаю, что еще. Колоссальная штука!
      — Еще бы не колоссальная!
      — Ну вот. А высадили нас в каком-то диком лесу. Ни людей, ни техники, ничего. Просто Сахара! Это порядок?
      — А откуда ты знаешь, какие у них тут порядки?
      — То-то и есть, что не знаю.
      — А может, они ошиблись? Ты думаешь, при такой технике уже и ошибаться нельзя?
      — Пожалуй, можно.
      — Ну и все! — нетерпеливо сказала Ика. — Главное, чтобы мы не слишком ошибались! Надо попробовать вернуться, если не на ужин, то хотя бы вообще на Землю. Который час?
      — О господи! — простонал Горошек.
      — Что с тобой?
      — Не идут. Часы остановились.
      — Тьфу, ты, — рассердилась Ика. — Ну ладно, если они не идут, то хотя бы мы пойдем! Хватит разговаривать! Бросай камушки и пошли.
      Но Горошек был безутешен.
      — Что я скажу Рыжему? — несчастным голосом сказал он. Скажешь ему «добрый день». Или «добрый вечер». Смотря по тому, когда вернемся. Идешь или нет?
      — Иду… иду…
      В темноту полетел камушек, упал, и… наступила тишина.
      Впереди шел Горошек, совершенно подавленный своим горем. Ему уже было безразлично, что он идет по чужой планете, где ночь фиолетовая, а на небе светят две луны и невиданные бело-золотисторозово-красные звезды. Он забыл о том, что Земля и все люди остались неведомо где. Он знал одно: ему доверили часы, а они остановились — сломались!
      — Ну откуда я мог знать, — вырвалось у него, — что мы полетим на эти несчастные звезды?
      Ика топнула ногой:
      — Перестань!
      И, решительно обогнав его, кинула вперед горсть гальки.
      Вот тут произошло нечто неожиданное. Где-то рядом послышалось не то шипение, не то свист. Во мраке на долю секунды сверкнули три рубиновых огня, кажется, три глаза, и кто-то — судя по звуку, этот «кто-то» был не меньше хорошей овчарки — огромными прыжками бросился…
      Ика немедленно оказалась рядом с Горошком, а Горошек вытянул вперед руку с открытым ножом.
      К счастью, этот «кто-то» с рубиновой тройкой глаз бросился огромными прыжками наутек.
      Звук его скачков все удалялся, треск кустов затихал.
      — Че-че-чего это было? — после большой паузы спросила Ика.
      Горошек с трудом откашлялся.
      — Откуда же я могу знать? — хрипло сказал он.
      — Он бежал… он прыгал, совсем, как кошка.
      — Как большая кошка, — поправил он. — Как леопард или тигр…
      — Ой, Горошек, — шепнула Ика, — пойдем, пойдем скорее. И… не закрывай ножика.
      Однако судьба им благоприятствовала. Сколько они ни кидали камушки, в зарослях все было спокойно. Правда, раза два промелькнули над их головами слабо светившиеся белые птицы, но к ним ребята уже привыкли.
      И вот наконец впереди показался просвет.
      — Море! — крикнул Горошек. — Гляди! А там… наверное, город!
     
     
      Они вышли, вернее, выбежали на широкий морской пляж. Галька сменилась песком. И кругом посветлело — спокойная морская гладь отражала мерцавшее на небесах звездное море и луны. А главное, недалек был тот берег, где горела целая россыпь зеленых огней. Огни, неподвижные и движущиеся, яркие и тусклые, бросали бледнозеленый отсвет на море и небо. Точь-в-точь так, как огни наших приморских городов отражаются в двух туманных зеркалах Земли — в зеркалах моря и неба.
      Какой же это был восхитительный, прекрасный, бодрящий вид!
      Все было забыто: трехглазый тигр, темнота и странный засохший лес. Горошек позабыл даже о часах Рыжего.
      — Море! Море! — кричали ребята, выбегая на гладкий, как асфальт, пляж.
      — Город! — кричали они. — Город!
      Первой добежала до воды Ика. Смеясь, опустила в нее руку.
      — Горошек! — вскрикнула она. — Честное слово! У них тут море подогревается! Ой, погоди-ка, — продолжала она изумленно. — Это море с пузырьками! Честное слово! Море газированной воды!
      Прежде чем он успел ее удержать, Ика зачерпнула воды ладонью и поднесла ко рту.
      — Фу! — скривилась Ика. — Это не газированная, а минеральная. Вроде ессентуков. Они тут, наверно, ужасно здоровые… эти «существа».
      Горошек топнул ногой.
      — Сейчас же выплюнь! — приказал он. — Откуда ты знаешь, что эти ессентуки не ядовитые?
      — Ну да еще! — сказала она презрительно. Но сплюнула. Теперь Горошек наклонился над водой, окунул в нее руку, зачерпнул и осторожно, самым кончиком языка, попробовал.
      — Больше похоже на нарзан… — пробормотал он про себя.
      — Горошек! — сказала Ика. — Надо кое-что продумать.
      — Наконец слышу разумные слова, — согласился он. — Только что? Что надо продумать?
      Ика не обратила внимания на намек. Она была полна вдохновения.
      — Во-первых… как сообщить в город, что мы здесь? Вовторых… как туда попасть?
      — Погоди, погоди! Ты видишь, что там? Горошек! Там лодка! Честное слово, лодка!
      Действительно, впереди, в каком-нибудь десятке шагов от них, смутно темнел округлый силуэт.
      Горошек лучше Ики видел в темноте, но на этот раз она заметила «лодку» первая.
      И бросилась туда.
      — Осторожно! — заорал Горошек. — Может быть, это какой-нибудь зверь!
      Они подходили осторожным, медленным шагом. Горошек бросил камешками раз, второй, третий — и ничего. Никакого движения.
      Подошли вплотную.
      — Зажги спичку, — приказала Ика.
      В спокойном воздухе спичка горела светлым и высоким пламенем. Свет ее выхватил из мрака нечто вроде большого корыта или таза, наполовину вытянутого на берег.
      «Корыто» было сделано как будто из пробки или губки. Оно было легкое как перышко. Был в нем даже и руль, или что-то вроде, и небольшая лопатка — видимо, весло.
      Увы, у «корыта» оказался один ужасный недостаток. В нем мог сесть один человек. И то небольшой. Точнее, один Горошек. Или одна Ика.
      Ребята долго пытались в него сесть. Сняли ботинки, носки, столкнули «корыто» на воду. Без груза оно держалось прекрасно. Так же прекрасно держалось оно на ласковых волнах, когда в него села Ика.
      Но как только на его край сел Горошек — «корыто» сразу начало тонуть. И конец. Ребята пробовали садиться на противоположные борта, сбалансировать свою тяжесть. Пытались вдвоем сесть на корточки в самой середине. Все было бесполезно. Кончилось тем, то оба промочили шорты.
      Увы, их чудесная находка оказалась совершенно бесполезной.
      — Тьфу! — не утерпел наконец Горошек. — Ну ее!… Ведь я один не поплыву и тебя одну никуда не пущу!
      — Костер, — вдруг сказала Ика.
      — Какой костер? — удивился Горошек.
      Ика постучала Горошка пальцем по лбу.
      — Эх, ты, умник, — сказала она. — Первобытные люди подавали друг другу сигналы кострами. Мы тут типичные первобытные люди. Давай разведем костер. Существа в Зеленом Городе увидят огонь! Если они посадили Шар не туда, они нас ищут. Увидят костер — и сразу пришлют сюда какую-нибудь делегацию.
      — А может быть, министра иностранных дел?
      — Не паясничай. Права я или нет?
      Горошек почесал затылок, потом похлопал себя по мокрым шортам и, наконец, сказал:
      — Понятно, права.
      — Ну так живей. Пошли за дровами.
      — Потише, — остановил он. — Во-первых, надо сначала проверить, будет ли тут вообще что-нибудь гореть.
      — Ты сам говорил, что…
      — А теперь говорю, что надо проверить. Во-вторых, собирать хворост (кто знает, что это за хворост?) надо не голыми руками. Будем брать моей штормовкой или сложенным платком. Значит, втретьих: сначала попробуем разжечь несколько веточек у самой воды… А там посмотрим.
      Ика слушала его с открытым ртом.
      Горошек засмеялся.
      — Закрой рот, а то светящаяся птица влетит.
      — Ты все неплохо продумал, — сказала Ика.
      — Спрашиваешь! — гордо ответил он.
      Сбор горючего материала не доставил особых затруднений.
      Ветки и сучки кустов, которые росли на краю леса у подножия перистолистных пальм, отламывались с поразительной легкостью. Их можно было ломать голыми руками. Немного удивляло, что они не гнулись, как ветки кустов и деревьев Земли, а ломались сразу. Этим они напоминали, скорее, сухую солому, тростник, бамбук.
      Но как ни странно, они легко ломались в «суставах». Хрупкие на вид, они были прочны, как железо, и легки как перышко.
      Горошек любил порядок. Он приказал раскладывать ветки на три кучки. Самые тонкие и короткие — в одном месте. Средние — в стороне. А самые длинные и толстые уложили у воды.
      Наконец наступила великая минута.
      Костерик был сложен.
      Горошек достал коробку спичек (к счастью, он спас их от воды, переложив перед испытанием «лодки» в карман штормовки) и не спеша поднес огонек к самой веточке.
      Несколько секунд казалось, что ветка вообще не загорится.
      Горошек хотел было бросить спичку, которая начала обжигать пальцы, как вдруг раздалось тихое шипение, потом громкий треск… И вот маленькие, тоненькие хворостинки внезапно вспыхнули ярким, ослепительным пламенем.
      Ребята невольно отскочили. Но ничего страшного не произошло. Просто хворост запылал с громким треском, и от него полетели голубые искры — совершенно как от бенгальских огней на елке.
      При виде этого зрелища Ика запрыгала, захлопала в ладоши.
      — Бенгальские огни! — кричала она. — Бенгальские огни!
      — Ничего себе бенгальские! — перебил ее Горошек и начал быстро оттаскивать среднюю кучку веток еще дальше от костра.
      Это было разумно и предусмотрительно: от маленькой кучки хворостинок шел жар, словно от большого костра. Вдобавок веточки не только очень ярко горели и давали большой жар, но и, наперекор всем обычаям земного хвороста, сгорали необыкновенно медленно.
      — Ты видишь? — спросила Ика. — Заметил, как они медленно горят?
      Горошек молчал. Он смотрел в сторону Зеленого Города.
      Берег, озаренный его огнями, лежал не более как в километре, может быть, в полутора километрах от пляжа. Яркий свет костра оттуда, конечно, ясно виден. Его не могли не заметить, если только там у кого-нибудь были глаза. И разум.
      — Глаза… — пробормотал про себя Горошек. — А если у них вообще нет глаз?
      Ика тоже притихла. Оба стояли, всматриваясь в далекие мерцавшие огни. Там была — там должна была быть! — жизнь. Наверно, именно там жили мудрые, необычайные, совершенные существа. Значит, они должны заметить гостей, прийти к ним.
      Минуты шли. Маленький костер пылал и пылал, освещая желтый лес, а в Зеленом Городе все было тихо, не было никаких признаков того, что сигнал замечен.
      — Отодвинься, Ика, — сурово сказал Горошек.
      Ика послушно отошла в сторону.
      Горошек выбрал толстый, длиной в несколько метров прут — целую жердь! — и осторожно опустил ее конец в костер.
      Ему пришлось ждать довольно долго, но в конце концов жердь запылала. Она горела ослепительным огнем. Полетели искры, словно от сварочного аппарата.
      Тогда Горошек поднял жердь над головой и, не обращая внимания на сыпавшиеся кругом искры, начал ею размахивать. Взмах — пауза. Два взмаха — пауза. Три взмаха — пауза. Четыре взмаха…
      И вдруг Горошек опустил свой факел.
      — Ты что? — спросил он Ику. — Чего кричишь?
      — Это не я, — сдавленным голосом ответила Ика.
      Крик прозвучал снова. Это был крик испуга и отчаяния. Так могла кричать Ика в смертельном ужасе.
      Потом раздался пронзительный свист и шипение. Точь-в-точь такое же, какое издавал тот рубиновоглазый, огромный кот. Только теперь оно звучало яростно и грозно.
      И снова раздался голос:
      — О ке сат! — кричал кто-то. — О ке сат!
      — Это там! На поляне! — закричала Ика. Он зовет на помощь! Горошек! Кто-то зовет на помощь!
      Колебался ли Горошек? Секунду? Не дольше, чем полсекунды!
      Он швырнул пылающую жердь на землю, выхватил из маленького костра прутик (за все это время прутья сгорели едва на одну десятую часть), раскрыл перочинный нож.
      — Жди здесь! — крикнул он Ике.
      И помчался к поляне.
      Он бежал, стиснув зубы, забыв обо всем. Помнил одно: кто-то зовет на помощь. Кого-то нужно защищать от опасности. Спасти. Спасти любой ценой!
      Несколько отлетевших от пылающей ветки искр обожгли щеки. Он даже не заметил этого. Он знал одно: пламя — это свет. Это надежда на победу в бою. Огонь всегда был оружием. Всегда его боялись дикие кошки!
      Дорога, по которой тогда, в темноте, они шли так бесконечно долго, оказалась короткой, слегка изогнутой аллейкой между двумя стенами пальм.
      Галька пищала под ногами. По пятам за Горошком бежало эхо его шагов. Ветка горела все ярче и ярче. Кто-то вновь и вновь кричал: «О ке сат! О ке сат!» Вот совсем рядом кто-то громко всхлипнул.
      Горошек выскочил на поляну и увидел сцену, которая на момент заставила его остановиться.
      У него перехватило дыхание.
      В самом центре поляны какое-то маленькое, не больше его самого, существо упало на землю, сбитое с ног зверем. Зверем? Чудовищной шестиногой тварью с тремя рубиновыми глазами, крокодильей, обросшей мордой и змеинокошачьим телом.
      Блеск пламени на секунду смутил хищника. Он слегка отступил. И вдруг вся поляна осветилась, словно на нее упала голубая сияющая звезда.
      Тот, кто звал на помощь, приподнялся на руках, и Горошек ясно увидел его. Это был длинноволосый, стройный мальчик. Его широко расставленные, доходившие почти до висков темные глаза были расширены от страха. На бледно-голубой коже виднелись темнокрасные раны и царапины. Белая набедренная повязка тоже была окрашена темной кровью.
      — О ке сат! — простонал он в последний раз и… упал ничком.
      А чудовищный зверь с пылающими красным огнем глазами присел, готовясь к прыжку. Присел на четырех задних ногах. Из его пасти вырвался шипящий свист.
      — Горошек! — прозвучал отчаянный вопль Ики. — Вперед!
      Она подбежала сзади, размахивая брошенной Горошком огромной пылающей жердью.
      Хищник вздрогнул. Горошек ударил его горящей веткой, и «кот» с пронзительным визгом отскочил в сторону. Тогда Горошек вырвал из рук Ики горящую жердь.
      — Уведи его к морю! — крикнул он.
      Зверь отступил, но он явно готовился к новому нападению. Он отскочил вбок, пронзительно свистнул. Глаза его запылали еще яростнее, короткий хвост застучал по земле, когти рвали дерн. Задней лапой он отбросил пылавшую ветку, оброненную Горошком.
      Уголком глаза Горошек увидел: Ика подняла на ноги потерявшего сознание Голубого Мальчика и потащила к аллее. К морю.
      Он облегченно вздохнул.
      И тут же, словно вой лепящей мины, прозвучал вой трехглазого хищника.
      Горошек увидел в воздухе змеиное тело, распластавшееся в полете, успел заметить рубиновый блеск глаз, разинутую пасть.
      И тогда…
      Тогда Горошек, размахнувшись, изо всех сил ткнул хищнику прямо в пасть пылающий конец жерди. Вопль зверя был почти невыносим. Ослепленный хищник завертелся волчком и несколькими огромными прыжками с шипением и свистом скрылся в чаще.
      — Ура, ура, ура! — завопил Горошек. Он хотел было повторить свой победный клич, как вдруг у него вновь перехватило дыхание.
      Он что-то увидел… Увидел, как основание ствола «пальмы» лижет голубой огонек.
      Горошек понял, что это означает. Понял, что если в этом лесу начался пожар, его не остановить. А при той температуре, какую дает здесь огонь, они погибли. Никакая сила их не спасет.
      Несколько долгих секунд он стоял как вкопанный, не в силах отвести глаз от огня.
      Огонь рос и рос. Дерево сухо трещало. Голубые искры падали уже на середину поляны… Пока что занялся только ствол одной пальмы и маленький кустик возле нее. А свет озарял уже все до самого неба, и жар был невыносим.
      Горошек повернулся, отшвырнул жердь и, тяжело дыша, помчался за Икой.
     
      ГОЛУБОЙ МАЛЬЧИК ВСЕ ЕЩЕ не пришел в себя. Ика почти несла его: ноги его, с удивительно маленькими ступнями, то и дело подламывались, и мальчик беспомощно повисал на ее плече. Хорошо еще, что он был поразительно легкий. Иначе она бы не справилась. Да и так она совершенно запыхалась.
      — Ну, иди, — просила она. — Иди. Не бойся!… Иди! Горошек не даст нас в обиду! Не бойся!
      Сама она с трудом удерживалась от слез. Только, конечно, от них никакого… Но ведь Горошек один там, на поляне. Один против страшного шестиногого хищника.
      На секунду она остановилась. До нее долетел пронзительный вой зверя. И сразу же в жарком неподвижном воздухе затрещали резкие, сухие, словно пистолетные выстрелы, хлопки.
      Над лесом поднялось голубое зарево.
      — Горошек! — крикнула Ика. — Го-ро-о-шек! Голубой Мальчик снова выскользнул у нее из рук и тяжело опустился на землю. Ика наклонилась над ним:
      — Горошек!
      Какое же это было счастье, когда совсем близко в аллее раздался топот шагов и задыхающийся крик Горошка:
      — Иду! Ика, я здесь!
      Она было протянула к нему руку. Но сразу же отступила. В голубом свете пожара лицо Горошка было серым, как пепел.
      — Бери его! — приказал он, хватая Голубого Мальчика за плечи. — Бежим! Быстрей! Лес горит! Быстрей, или мы погибли!
      — Куда?
      — К лодке!
      Вдвоем ребята легко понесли мальчика. Он был в обмороке, голова его беспомощно свисала, из-под тонких синих век поблескивала только узкая полоска белков.
      Несли почти бегом. Костер на пляже по-прежнему пылал жарким пламенем. И по-прежнему в Зеленом Городе не было заметно никаких признаков жизни.
      — В лодку! — повторял Горошек. — В лодку!
      Наконец берег! Ика намочила платок, обмыла мальчишке лицо, грудь. Он тихо застонал. Веки его затрепетали.
      Сейчас они смогли рассмотреть его подробнее.
      Ростом примерно с Ику. Кожа — голубая, гладкая как шелк. Тело — необычайно узкое, тонкокостное, крохотные ступни и руки, с длинными, гибкими пальцами. Пальцев было шесть. Да, это не был человек. И вместе с тем по-человечески прекрасно было его стройное, тонкокостное тело. Лицо с раскосыми, заходящими на виски глазами, с пряменьким носиком, с маленьким округлым, темносапфировым ртом и высоким гладким лбом. Необычайно мягкие, пушистые волосы цвета червонного золота доходили мальчику до плеч.
      В первую минуту им показалось, что одет он очень примитивно. Повязка на бедрах, сандалии, и, кажется, все.
      Но теперь они заметили, что набедренная повязка была из удивительно красивой ткани, застегнута великолепной рубиновой пряжкой, с которой на них смотрело изображенное несколькими штрихами лицо этого самого мальчика; простые сандалии были необычайно изящны и того же золотого цвета, что и его волосы.
      — Горошек! — шепнула Ика. — Какой он прелестный!
      — Прелестный или не прелестный, — буркнул Горошек, — дело не в этом. Дело в том, что надо его спасать. И самим спасаться! Ты чувствуешь жар?
      Действительно, пожар все разгорался, и над лесом все шире разливалось грозное зарево. И хотя огонь был еще очень далеко, но уже сейчас чувствовалось дуновение долетавшего к ним, несмотря на лесной заслон, палящего жара.
      — Садись в лодку! — скомандовал Горошек. — Садись в лодку и бери его на руки… этого прелестного!
      — А ты?
      — Я поплыву за вами… Подумаешь — какой-то километр!
      — А если течение? Или… Горошек! А акулы?
      — Ну да еще, — фыркнул он, — сразу и акулы! Это не Земля!
      — А в лесу кто был? — крикнула Ика. — Воробьиное пугало?
      Горошек с досадой мотнул головой. Зеленый Город по-прежнему молчал. И вдруг…
      И вдруг Горошек погрозил в его сторону кулаком.
      — Оглохли вы, что ли? — крикнул он. — Ослепли?
      Оба разом оглянулись, потому что в воздухе словно бы прозвучал тихий, хрустальный женский смех. Но, конечно, это был обман чувств. Может быть, голос птицы?
      — Горошек! — коротко сказала Ика. Но он все еще злился.
      — Нет, ты понимаешь? — рявкнул он. — Великая техника, чудеса гра… гравитации… А чуть что — все приходится самим! Садись в лодку! Живо!
      — Погоди-ка, — схватила его Ика за плечо. — А эти жерди, ветки? Ведь они же легче воды? Ура! Плот!
      — Какой плот?… — не поняв, переспросил Горошек.
      — Какой? Вот какой!
      Ика мгновенно начертила пальцем на песке плот: две длинные, связанные поясами вязанки, переплетенные поперечными прутьями.
      Щеки ее горели. Именно тут Горошек совершил неслыханный поступок: схватил Ику за руки и расцеловал прямо в пылающие щеки.
      — Ты с ума сошел? — крикнула она. Но Горошек не смутился.
      — И не думал! Ика! Ты — Колумб! Коперник! Кроме шуток! Гениальная идея!
      Оба молча взялись за работу.
      Четырнадцать самых длинных веток (по семь в каждой вязанке) связали поясами. Потом положили поперечины — ветки средней длины, и начали укреплять их маленькими веточками. Жар становился все нестерпимее.
      — Ух, как жарко! — пожаловалась Ика.
      — Бери плот, — распоряжался Горошек. — Живо! Подымай над головой. Сейчас мы его бросим оземь.
      — Ошалел?
      — Ика! Это испытание на прочность!
      — Ага!
      Огромный, метров пять длиной, плот весил всего килограммов двадцать. Ребята легко подняли его, с размаху бросили не песок и…
      И радостно переглянулись. Из левой вязанки выскочили всего лишь две маленькие веточки.
      Укрепить их было делом буквально нескольких секунд.
      — Ну? — спросила Ика.
      — Очень просто, — сказал Горошек. — Мальчика кладем в лодку. Сами на плот. Держи-ка! Ты будешь вести лодку на буксире, я возьму весло, и поплыли. Поняла? Направление — к Зеленому Городу!
      Ика села ближе к корме плота — так, чтобы ей было удобнее буксировать лодку с Голубым Мальчиком, — он все еще был без сознания. Горошек, зайдя в воду по пояс, оттолкнул сначала плот, затем лодку от берега.
      Наконец сам влез на свое место и взял в руки весло.
      Весло было короткое, неудобное. Особенно неудобно было им грести с плота. К счастью, видимо, начинался отлив. Они стали довольно быстро удаляться от берега. Это было вовремя, даже более чем вовремя. Потому что могло показаться, что край леса попал под ливень зажигательных артиллерийских снарядов. Под ураганный огонь. Пожар гремел, разбрасывал искры. Огромные деревья разрывались от жары, как гранаты. Пылающие бревна летели во все стороны.
      Вот, видимо, взорвалось какое-то большое, высокое дерево: над лесом, черным в зареве пожара, словно взвилась ослепительная ракета. Потом другая, третья…
      — Н-да, — хмыкнул Горошек. — На той поляне сейчас, наверно, можно домашним способом плавить сталь! — И вдруг он ужасно расстроился: — Форменное безобразие!
      — Что случилось? — удивилась Ика.
      — Что у них тут такие взрывчатые леса, а нет никакой пожарной охраны. Ни на что не похоже! Странно что-то выглядит эта их «высшая техника»!…
      — Нет, прелестно, — начала было Ика.
      — Тьфу! — рассвирепел он еще больше. — Мальчик у тебя прелестный. Пожар прелестный… Прелестней всего было бы, если бы мы все трое зажарились в. этих твоих прелестях!
      — Было бы телячье жаркое? — спросила она наивным голоском.
      — Опять начала?
      — Я не начала, — продолжала она тем же тоном. — Но, может быть, ты бы начал… грести?
      Это его обезоружило. Он хотел еще что-то рявкнуть, тем более что руки у него начали основательно гореть от весла, но кончилось все тем, что он — представьте себе! — разразился смехом. Совершенно как его отец. Он, как правило, именно так завершал домашние неурядицы.
      — Ладно, — сказал Горошек, — плывем!
      Становилось светло как днем. Этот пожар развивал действительно необычную, буквально неземную силу огня и света. Похоже было, что одновременно работают несколько десятков сварочных аппаратов. Небо бледнело, пропадали звезды.
      Морская вода становилась все более голубой и прозрачной…
      — Раз, — командовал сам себе Горошек, — и два! Раз… и два! Раз и два!
      Каждый удар, весла приближал их к берегу Зеленого Города.
      Огни его становились все яснее: из мрака выступали очертания сводчатых строений, висячих мостов, огромных, повисших в воздухе шаров.
      — Понятно, — вполголоса рассуждал Горошек. — Если «они» овладели тяготением, то могут… то могут строить прямо в воздухе! Раз… и два! В… в воздухе!
      И вдруг раздался крик Ики. Отчаянный, испуганный крик.
      Горошек оглянулся и замер. То, что он увидел, лишило его на мгновение способности думать, двигаться, говорить…
      Возле самой лодки с Голубым Мальчиком вынырнула слепая собачья морда какой-то рыбы. Да, собачья — у нее были зубы, как у собаки, а главное, она… рычала!
     
     
      Сквозь прозрачную воду было видно, что сама рыба не такая большая. Толщиной с мужскую руку, длиной не больше метра. Но, видимо, страшно сильная. Своей горбатой спиной она начала приподнимать борт лодки с Голубым Мальчиком, стараясь перевернуть лодку и сбросить свою жертву в море.
      Лодка сильно накренилась. Беспомощная фигурка мальчика заскользила к борту.
      «Продумывать» было нечего и некогда.
      Но в эту минуту Горошек вспомнил все. Маленького Яцека и Сахару, родителей и школьных товарищей, битву с Рубиновоглазым и любимые книжки. И вспомнил он еще рассказы об охотниках на акул об отважных героях-полинезийцах, которые с одним ножом нападали на тигра морей и побеждали!
      Он глянул на Ику — она молча, закусив губы, пыталась вырвать одну из поперечин, чтобы хотя бы этим слабым оружием отогнать хищника. Лицо у нее было побелевшее, но решительное.
      И тут Горошек сорвал штормовку, рубаху, молниеносно сбросил ботинки, схватил в зубы открытый нож и, подняв руки над головой, классическим стартовым прыжком кинулся прямо в море.
      Он не услышал отчаянного вопля Ики. Он только видел, как рыбособачья слепая морда отворачивается от лодки, направляется к нему.
      Еще два гребка.
      Рыба застыла неподвижно, Горошек перехватил нож в руку…
      И именно в эту минуту произошло нечто непредвиденное. Совершенно, абсолютно — да, абсолютно непредвиденное.
     
      ВСЕ ИСЧЕЗЛО: море, пылающий остров и зеленый город. Пропала и страшная рыба.
      Все куда-то исчезло. Словно земля разверзлась.
      Остался только Голубой Мальчик. Остались, конечно, Ика и Горошек, все еще державший в руке открытый перочинный нож.
      Они находились на большой круглой сцене, а Голубой Мальчик стоял возле Горошка и, выразительно улыбаясь, сверкая великолепными белыми зубами, держал его за руку. Руку эту он, словно судья на боксерском матче, поднял вверх!
     
     
      А вокруг них открылся огромный сферический зал с несколькими выпуклыми, сиявшими целой радугой красок экранами. Зал, заполненный до самых краев силуэтами стройных тел, освещенный тысячами маленьких светильников, шумевший тысячами веселых, радостных голосов.
      Голубой Мальчик что-то сказал.
      Ика и Горошек стояли без движения, ничего не понимая, ничего словно бы даже еще не видели. Стояли в оцепенении.
      Только из руки Горюшка выскользнул нож и упал на пол.
      — Ика, — спросил Горошек, — ты видишь то же самое, что и я?
      — Да, — шепнула она.
      — Ика, — сказал Горошек. — Когда мы с тобой наконец проснемся?
      Он хотел еще добавить: «Ущипни меня, только покрепче», но не успел, потому что в это время из невидимых мощных репродукторов поплыли, как эхо, их собственные голоса. Их собственные, а тем не менее произносящие слова на совершенно неведомом и необычайно певучем языке.
      Едва эти голоса замолкли, по всему огромному залу снова начали мигать огоньки и со всех сторон зазвенел смех. А Голубой Мальчик взял руки ребят и положил к себе на грудь.
      Тогда возгласы, шум и смех в зале так усилились, что нельзя было расслышать даже собственных мыслей. Экраны снова замерцали. Раздался звучный удар не то колокола, не то гонга. И сразу наступила тишина. Огни пригасли. И над молчанием зала зазвучал чей-то голос. Голос этот начал говорить на том же певучем, мелодичном непонятном языке. Но почти одновременно Ика и Горошек услышали возле себя тот же самый голос, произносящий слова вполне понятные:
      — Представители вегов!
      — Слышишь? Они называются «веги»! — шепнула Ика.
      — Тссс! — прошипел Горошек.
      — Представители вегов! Разрешите приветствовать молодых землян…
      — Это нас, — проговорил Горошек.
      — Тссс! — прошипела на этот раз Ика.
      — … молодых землян, — продолжал голос, — троим представителям: мне как председателю, профессору Лалосу и поэтессе Мэде. Иными словами, представителям номер 137 и 1801… Конечно, примет участие и наш замечательный актер детского театра Онео.
      — Актер? — ужаснулась Ика. — Может, они тут думают с нами комедию разыгрывать?
      — Тссс! — снова зашипел Горошек.
      К сожалению, Ика произнесла эту фразу слишком громко. И, видимо, какой-то незримый микрофон успел ее подхватить, потому что немедленно второй, усиленный репродукторами голос Ики сказал на незнакомом языке, но тем же самым сердитым тоном несколько слов.
      В это же время весь зал озарил неизвестно откуда идущий свет, и ребята увидели тысячи и тысячи вегов, одетых в короткие, сказочно яркие туники. Они махали руками и улыбались. Улыбались дружелюбно и весело.
      Когда «второй голос» повторил сердитые слова Ики и в зале прозвучал новый взрыв смеха, Ика покраснела. Не только от стыда. Нет, и от злости. Она лихорадочно начала было даже составлять новую убийственную фразу о том, что «надо все-таки щадить человеческие нервы»… Но не успела. Потому что в этот момент из зала к ним по воздуху поплыли три… кресла. С кресел этих соскочили трое вегов. Сделали они это с удивительной, почти балетной грацией. И направились к Ике и Горошку, которые все еще стояли вместе с Голубым Мальчиком — Онео в самом центре сцены.
      Очень высокие, стройные, с такой же голубой кожей, как у Голубого Мальчика, они шли по сцене под одобрительный шум зала.
      Первой шла поэтесса Мэда. Увидев ее, Горошек задохнулся от восторга. Он и не предполагал, что на свете может существовать такая красота…
      Только потом он заметил двух идущих за ней пожилых вегов. Почему он решил, что они были пожилые? Лица у них были гладкие, без морщин, но в глазах таилось выражение усталости, а плечи того, который был ниже ростом, слегка сутулились…
      Представители остановились возле ребят. Самый высокий из них, председатель, заговорил на своем языке. Сразу же рядом с Икой и Горошком зазвучал его «второй голос», говоривший на родном языке ребят.
      — Молодые земляне! Приветствуем вас от имени всех вегов на нашей родной планете!
      Вег сделал паузу. Видимо, следовало ему ответить. Горошек облизал губы, в горле у него пересохло.
      Но он отвечал:
      — Мы тоже горячо и сердечно приветствуем вегов… Всех вегов! В шуме, вновь поднявшемся в зале, он едва расслышал шепот Ики: «Молодец, Горох!» И тут случилось что-то очень, очень приятное.
      Мэда склонила к нему свое чудесное лицо и прелестным, полным нежности движением на мгновение прижалась щекой к его щеке.
      Первый оратор долго успокаивал движением руки огромный зал.
      — Какая же она прелестная! — шепнул Горошек.
      Но Ика презрительно пожала плечами.
      — Да, да, — проворчала она. — Только нахальная.
      Горошек задрожал: вдруг «второй голос» повторит! К счастью, однако, этого не случилось. Снова настала тишина. И зазвучали слова председателя:
      — Мы должны перед вами извиниться, — заговорил он, слегка улыбаясь. — Для вашего и нашего блага мы решили подвергнуть вас испытанию. Мы, веги, хотели узнать, каковы обитатели Земли. Поэтому мы пригласили вас сюда. И поэтому же подвергли вас испытанию… испытанию доброты и мужества.
      Горошек и Ика снова почувствовали пожатие тонких пальцев стоявшего между ними Голубого Мальчика.
      — Мы, веги, — продолжал оратор, — знаем, что раньше или позже встретимся с жителями Земли. Мы знали, что люди разные. Но на примере двух молодых землян, на вашем примере, мы хотели убедиться, сумеют ли и захотят ли люди сблизиться с нами. Вы это сумели. Вы убедили нас.
      Горошек скромно откашлялся и опустил глаза, а Ика подняла голову и улыбнулась.
      — Мы просим извинения у вас, — продолжал оратор, — и за то, что подвергнули вас мнимой опасности.
      Тут Горошек вздернул голову.
      — Мнимой? — резко спросил он. — Как это «мнимой»?
      — Весело! — сказала Ика. — Ничего себе «мнимой»!
      Председатель вегов улыбнулся — чуть смущенно.
      — Настоящей опасности, — сказал он, — не было. Мы бы никогда не зашли так далеко.
      Но Горошек рассвирепел.
      — Погодите, погодите, — перебил он. — А нападение на Голубого Мальчика…
      — Меня зовут Онео, — негромко вставил мальчик.
      — Тем более, — возмутилась Ика. — Нападение на Онео… пожар… море…
      Тут председатель подал какой-то знак.
      И вот снова огромный зал исчез. Снова оказалось они на приморской пляже. Вновь артиллерийской канонадой ревел лесной пожар, и вновь их обдавало страшным жаром, а из зарослей на краю леса внезапно блеснули три рубиновых глаза.
      Горошек лихорадочно поискал глазами какую-нибудь горящую ветку. Но увидел только перочинной нож, лежавший у ног. Он наклонился за ним, а когда снова поднял глаза…
      — Ох! Ну, что же это такое! — крикнул Горошек не своим голосом.
      — Что же это такое? — прошептала Ика.
      Да, они снова находились на сцене, посреди огромного зала.
      — Это, — сказала (голосом, подобным звуку скрипки) поэтесса Мэда, — это просто нечто вроде вашего кино. Только наши ученые изобрели такие картины, в которые можно войти. Прямо войти туда. И переживать все как наяву.
      — Все? — грозно засопел Горошек.
      — Все, — улыбнулась Мэда. — И вкус, и запах и прикосновение… и вообще все… как в жизни.
      — Так… так, значит… — заикался Горошек.
      — Да, — сказала Мэда. — Все это был как бы фильм. Не было настоящей опасности, настоящего пожара, нападения, моря. Только актер нашего детского театра Онео был настоящий актер. А главное…
      Горошек и Ика отвернулись, повесили головы.
      Им было грустно и стыдно. Значит, все, что они здесь пережили, было просто чем-то вроде фильма? Значит, все их страхи, усилия и волнения были ни к чему?
      — Прошу вас, дорогие мои, — ласково сказала Мэда. — Поглядите на меня.
      Ребята подняли глаза — сперва Горошек, петом Ика. Но их лица ясно говорили о том, что они думают, и мысли эти были горькие…
      — Да нет же! — словно в ответ же этим мыслям крикнула Мэда. Главное — самое главное и для вас и для нас — было настоящим. Подлинным, как сама жизнь! Главное: ваша доброта и мужество!
      Перед ее голосом нельзя было устоять. Лицо Ики прояснилось. Что же говорить о Горошке?
      — Я думаю, что… — начал он, краснея от радости.
      — … что ничего такого тут нет, — тоже зарумянившись, сказала Ика.
      — Ничего особенного мы не сделали, — снова начал Горошек, — и…
      — … и вообще на Земле, — закончила Ика, — все дети бы так поступили.
      — Эй ты, — шепнул Ике Горошек, — давай без пропаганды!
      К счастью, его не расслышали, потому что в эту самую минуту взял слово профессор Лалос.
      — Простите, — сказал он. — Мы знаем о том, что вы иногда бываете… с научной точки зрения… не совсем безупречными.
      — Верно! — выпалил Горошек, многозначительно глядя на Ику.
      — Неприятно, но… факт!
      — Мы знаем и то, — продолжал вег, — что люди порой творят не только добрые дела, но и злые, жестокие.
      — Это правда, — тихо произнесла Ика. — Мы этого стыдимся, но… это правда.
      Тогда снова заговорил представитель вегов.
      — Дорогие земляне, — произнес он очень торжественно. — Мы знаем, что это правда. Но мы знаем и другое: у людей есть надежда. Среди них найдутся такие, кто сумеет защитить Землю от всех несчастий! Такие, как вы, — настоящие люди — сумеют все!
      Горошек не находил слов от волнения.
      — Да что же мы можем… — начал было он, — мы ведь еще… мы…
      Но его перебила Ика. Для нее наступила минута вдохновения, подъема, восторга. Девочка дрожала всем телом, на глаза навернулись слезы.
      Она встала на цыпочки и подняла обе руки к небу.
      — Мы сумеем! — крикнула она. — Обязательно сумеем!
     
      ОВАЦИЯ ВСЕГО ЗАЛА продолжалась добрых пятнадцать минут. На сцену прилетели новые кресла, какие-то незнакомые веги подняли ребят на плечи. Со всех сторон огромного зала к ним плыли по воздуху стайки летучих, чудесно пахнущих цветов.
      А потом на огромном ковре Ика, Горошек, Онео и трое представителей медленно облетели весь зал. Они плыли мимо тысяч кресел, мимо смеющихся лиц вегов, под непрестанным дождем цветов. И когда наконец, не помня себя от усталости и волнения, снова оказались на сцене, в зале вновь дважды пропел гонг.
      И председатель обратился к присутствующим:
      — Ставлю на голосование: кто за то, чтобы признать Землю Планетой Надежды?
      На огромном экране в ту же секунду засверкал сложный пунктирный узор.
      — Восемь тысяч! — отметил профессор Лалос. — Единогласно! Председатель поднял руку.
      — Веги! — сказал он. — Чрезвычайный Съезд представителей объявляю закрытым и заканчиваю его приветом Земле.
      Зал засиял тысячами золотистых огней, В тот же самый миг огромный его купол беззвучно раскрылся.
      А через какие-нибудь полминуты все кресла с представителями, взлетев в воздух, словно целый рой звезд, помчались во все четыре стороны Веганского мира.
      Горошек толкнул Ику локтем:
      — Слышала? У них тут тоже до сих пор собрания и голосования. Плохая надежда на прогресс!
      — Тсс! — грозно нахмурилась Ика.
      Но на этот раз было поздно: все трое представителей и Онео услышали, как «второй голос» Горошка произнес эту фразу, и залились смехом.
      Председатель от хохота едва не начал заикаться.
      — Учтите одно, — сказал он. — Учтите, что это первое собрание за сто десять Веганских лет.
      — Тогда еще ничего, — кивнул Горошек.
      А Ика уже обратилась к самому симпатичному, по, ее мнению, из всех вегов — профессору Лалосу.
      — Простите, — спросила она. — Как это сделано, что мы друг друга понимаем?
      Профессор Лалос развел руками.
      — Боюсь, дорогая, что тебе не понять принципа устройства, сказал он. — Мы это называем… автоматическим переводчиком. А действует он по принципу…
      — Профессор, — предала его Мэда. — Я сама знаю только то, что автоматический переводчик переводит автоматически. И мне этого достаточно. Должно быть, достаточно и для наших гостей. Правда? обратилась она к Горошку.
      — Правда, — шепнул он, восторженно глядя на глаза Мэды. Ика перехватила его взгляд и сердито покосилась на Мэду. Тем не менее она учтиво присела.
      — Не смею спорить, — сказала она. — Так, Онео? Онео снова взял ее за руку и прижал к груди.
      — Я вас очень люблю, — сказал он.
      — Вас, а может, и тебя, — шепнул, обращаясь исключительно к самому себе, Горошек и машинально поглядел на часы. А часы шли!
      — Батюшки, Ика! — крикнул Горошек. Семь часов.
      — Утра или вечера? — переспросила она машинально. И вдруг до нее дошел смысл слов Горошка. Ика побледнела.
      — Семь? А… а в восемь!… - начала она отчаянным голосом.
      Профессор Лалос положил ребятам руки на плечи. — Не волнуйтесь — широко улыбнулся он. — Вы вышли не только из сферы земного пространства, но и из сферы земного времени. На ужин поспеете к восьми…
      — Ведь… ведь тетка Педагогика… — пробормотала Ика. Поэтесса Мэда засмеялась. Словно кто-то сыграл арпеджио на флейте.
      — Ах, дорогие мои. У каждого есть своя тетка Педагогика. У нас — тоже.
      Председатель слегка поморщился. Профессор спокойно продолжал:
      — У нас есть еще полвеганского часа для экскурсии в центральную Дэллу… а потом вы вернетесь домой. Идет?
      — Идет! Идет! Идет! — с энтузиазмом завопили ребята. Впервые за время этого приключения они были вполне единодушны.
      Тогда профессор Лалос что-то сказал в светившееся на его пальце кольцо с опаловым камнем.
     
     
      Камень был, очевидно, чем-то вроде микрофона, потому что через несколько секунд прямо в зал плавно влетела светящаяся зеленым огнем воздушная лодка — лодка с шестью удобными, широкими креслами и столиком, на котором они снова увидели знакомые бутылки с розовой жидкостью и закрытые сосуды с фруктами.
      — Садимся, — сказал профессор.
      Сели. А когда лодка взвилась к усеянному звездами темнофиолетовому небу, начиная полет над центральной Дэллой, Ика и Горошек счастливо вздохнули и — снова с полным единодушием схватили бутылки с розовой жидкостью.
      — Вкусно? — засмеялась Мэда.
      — Угу-ммм… — отвечали ребята.
     
      КАК МНЕ РАССКАЗАТЬ об экскурсии в центральную Дэллу? Продолжалась она всего полвеганского часа. Что можно осмотреть и увидеть за такой отрезок времени? Почти ничего.
      Но если бы мне захотелось подробно рассказать об этом «почти ничего», пришлось бы мне начать совершенно новую книжку о совершенно новом приключении. Попробуем быть краткими.
      Экскурсия была как экскурсия.
      Сначала в течение пяти минут осмотрели самую большую, самосовершенствующуюся и самоуправляющуюся фабрику Серебристых Шаров, или парапространственных кораблей, служивших для звездных экспедиций.
      Фабрика висела в воздухе на огромной высоте, по сути дела, за пределами атмосферы. К ней вела, однако, искусственная «дорога» с нормальным давлением и нормальной атмосферой, окружал ее чудесный сад летающих цветов.
      Когда они прибыли туда, главный (и единственный) контролер фабрики решал цветную композицию главной клумбы.
      — Я немного художник-любитель, — смущенно улыбаясь, объяснил он.
      А с крыши фабрики один за другим с интервалом в две секунды взлетали Серебристые Шары, самостоятельно направляясь к местам своего назначения.
      Потом профессор Лалос показал им школу.
      В постельках лежали маленькие, крепко спящие веганята.
      — Как прилежно спят, — расторгалась Мэда.
      — Как… как это понять? — спросил Горошек, вытаращив глаза.
      — Это очень просто, — добродушно сказал профессор Лалос. Обучаются у нас во сне — подушки по разным предметам передают волны знаний… и так наши ребята все усваивают. Только лентяи просыпаются во время учебы!
      — Ох, профессор, — призналась Мэда, — для меня математические подушки всегда были такими скучными, что я всегда просыпалась!
      — Это видно по ритмике некоторых ваших стихов, — сухо ответил профессор.
      Мэда сделала вид, что не слышит.
     
     
      В заключение лодка закрылась, как венчик цветка, и они спустились на один из подводных курортов.
      На чудесном песчаном морском дне росли цветы, стояли домики, подобные сказочным цветным ульям. Был там и пляж, и маленькое искусственное солнышко. А сверху и с боков открывался чудесный и таинственный мир подводной жизни. Словно все это поселение находилось в огромном колоколе. Только стены этого колокола были построены попросту из… воздуха.
      То и дело кто-нибудь из загоравших под искусственным солнцем купальщиков надевал подводную маску и переступал границу между воздухом и водой, чтобы немного поплавать или поохотиться с фотоавтоматом на какого-нибудь подводного зверя.
      — Искупаемся? — предложила Мэда.
      Горошек и Ика промолчали. Нечего скрывать — впечатлений было слишком много. Ребята немного устали. За них ответил председатель.
      — Пора! — напомнил он. — У нас уже нет времени. И только тогда, когда лодка снова вынырнула из лимонно-желтых волн моря, Горошек обрел дар слова.
      — Простите, — сказал он. — Я хотел бы продумать… понять одну вещь.
      — Какую? — одновременно спросили председатель, Мэда и профессор Лалос.
      — Разве вы тут вообще не работаете?
      Все трое и даже сидевший возле Ики в упорном молчании Онео рассмеялись.
      Отвечал профессор.
      — Мы работаем, — объяснил он серьезно. — Все работаем. Но никто из нас не делает того, что можно сделать механически, то есть при помощи машин. Наша работа состоит исключительно в создании новых идей… Совершенно новых.
      — И вы все это умеете? — поразился Горошек.
      — Каждый по-своему, — отвечал профессор. — Одни занимаются мелочами, другие — вопросами в масштабе целых Галактик. Горошек опустил голову.
      — Да, — вздохнул он. — Что же мы такое по сравнению с вами? Но тут Мэда обняла его.
      — Думай о другом, — сказала она.
     
     
      — Нельзя ли узнать о чем? — неприязненно спросила Ика.
      — О том, — сказала Мэда, и ее золотые глаза засияли прекраснее самой прекрасной звезды, — о том, чем вы станете!
      Именно в эту секунду лодка на воздушных волнах подплыла к огромному, уже знакомому нам Серебристому Шару.
      Председатель встал. Все были очень серьезны. Наступила минута прощания.
      Горошек и Ика побледнели. Надо было быстро проглотить слюну и несколько раз глубоко вздохнуть — хотя бы для того, чтобы не разреветься. Да и Мэда и Онео тоже на минуту зажмурились, а голос председателя заметно дрогнул.
      — Счастливого пути, земляне! — сказал он. — Счастливого пути!
      И тут Ика бросилась на шею Мэде.
      Простились без слов.
      Снова замкнулся за ребятами голубой коридор, снова миновали они «проходимую» стену и побежали к нижнему окну знакомого зала.
      Еще одно мгновение видно было лодку с четверкой вегов, золотые глаза Мэды, поднятую ладонь Онео.
      А потом все исчезло. Серебристый Шар ринулся в звездную пропасть, к Земле, со скоростью, перед которой ничто время и пространство, — со скоростью мысли.
      Веги смотрели в небо.
      — Мне очень грустно, — шепнул Онео. Мэда наклонилась к нему.
      — Мы еще встретим их, Онео, — сказала она. А председатель обратился к профессору.
      — Профессор, — сказал он, — надо стереть в их памяти все следы пребывания здесь, а то их могли бы счесть обманщиками или, еще хуже, психически больными.
      — Это предусмотрено, — кивнул головой профессор. Но тут Мэда схватила их за руки.
      — Я прошу вас, — сказала она голосом, перед которым нельзя было устоять. — Очень прошу. Сотрите подробности, но пусть у них останется одно: хотя бы неопределенное, неясное, туманное воспоминание о красоте и необычайности пережитого. Пусть живет у них в душе это воспоминание, как сон, как живет в душе поэта предчувствие лучшего в жизни стихотворения!
      — Да! — закричал Онео. — Да!
      Председатель и профессор внимательно посмотрели на них.
      Наконец председатель кивнул головой.
      — Да будет так, — сказал он.
      Они снова подняли глаза к небу. Небо с его миллиардами звезд было чистым и молчаливым.
      Профессор Лалос указал на маленькую группу еле заметных, туманных огоньков.
      — Там — Земля, — сказал он.
     
      ГЛЯДИ, УЖЕ ДЕСЯТЬ МИНУТ ВОСЬМОГО, — сказал Горошек. Они сидели на широкой пустой поляне перед развалинами Казимежовского замка.
      Небо искрилось звездами. Похолодало — вечерний сумрак сгущался все больше.
      — Уже? — удивилась задумавшаяся Ика.
      — Да-а-а, — протянул Горошек. — Засиделись мы, как… как… два зайца под межой. Что мы, собственно, делали?
      — Как — что? Гуляли, развалины смотрели… В общем, ничего.
      — Действительно.
      — Но хорошо было!
      Горошек кивнул головой:
      — Очень хорошо.
      — Знаешь что? — снова начала Ика.
      — Что?
      — Знаешь, наверно, это… — мечтательно заговорила она, наверно, это замечательно, ну, например… например, уметь сочинять стихи. Как это там? «Очей очарованье… приятна мне твоя прощальная краса…» Это, наверно, замечательно. Правда, Горошенька?
      — Безусловно, — серьезно ответил он. Помолчали минутку. Потом Горошек встал:
      — Нам пора.
      И они пошли. Шли, ежеминутно поднимая глаза к бесконечно высокому небу.
      — Вон там — туманность Ориона, — сказал Горошек.
      — А я, а я, — шепнула Ика, — назвала бы ее, например… например, туманностью Мэды.
      — Почему?
      — Откуда я знаю? Потому что красиво.
      — Действительно, красиво, — признался Горошек, остановившись. Он на минуту задумался, как человек, который безуспешно пытается припомнить свой сон.
      И вдруг очнулся.
      — О господи! — завопил он. — Ика, без двадцати восемь!
      Тарелки стояли уже на столе, а на челе тетки Педагогики вырисовывалась первая, еще слабенькая морщинка, когда они вбежали на веранду ресторана.
      — Без одной минуты восемь! — победоносно крикнул Горошек.
      — Факт, — сказал Рыжий.
      Лоб тетки Педагогики разгладился, а глаза ее при виде улыбки Рыжего заблестели. Да, ничего не попишешь, — в эту золотую и рыжую осень свою тетка действительно похорошела!
      Ужин был, как говорится, первый класс. Но почему-то ни у кого, кроме Рыжего, не было аппетита. Тетка Педагогика несколько раз принималась пилить ребят, но Рыжий ей не позволил.
      — Оставь их в покое, дорогая. Такая чудесная осень… Им не до еды. — И засмеялся: — Вид у вас, словно вы с неба свалились. И тут тетка Педагогика таинственно подняла палец:
      — А у меня для вас сюрприз, — сказала она.
      — Какой?
      — Ну, какой?
      — Те-е-етя!
      — Те-е-етечка! — умильно запищали ребята.
      Тетка еще ломалась, еще заставляла себя уговаривать, когда на веранду вошел, как всегда улыбающийся, любезный и небритый Жилец Первого Этажа.
      — Добрый вечер всей милой компании, — сказал он. — Значит, поехали? Мой Капитан ждет.
      — Капитан?! — завопили Ика с Горошком, выбегая на улицу.
      Да, там был Капитан. Он стоял спокойный, молчаливый, запыленный и хорошо отремонтированный. Стоял тут же у колодца. И ждал.
      Сюрприз в том и состоял, что Жилец предложил отвезти в Варшаву всю компанию.
      Это была отличная, прекрасная идея. Ведь в противном случае туристам пришлось бы трястись всю ночь в поезде. Теперь же обратный путь становился дополнительным удовольствием.
      В девять выехали. Ика с Горошком и лирически молчаливая тетка — на заднем сиденье, Рыжий рядом с Жильцом — на переднем. Жилец гордился Капитаном и не скрывал этого.
      — Он, конечно, старичок, — приговаривал он, — скрывать нечего. Но еще молодец. Чувствуете, как тянет?
      Ика с Горошком только подтолкнули друг друга локтями: «Что, мол, ты там знаешь о нашем Капитане!»
      А Капитан, мурлыкая мотором какую-то песенку о пустынных шоссе, о пальмах, убегающих прочь, как страусы, о вкусе бензина и блеске цилиндров, мчался сквозь ночь.
      С тихим шумом убегали назад деревья, фары резали темноту.
      Ика и Горошек удобно откинулись и даже закрыли глаза, чтобы отдаться мыслям о каких-то совершенно неясных, туманных и чудесных вещах. О вещах, которые когда-нибудь придется вспомнить.
      — «А может быть, не вспомнить, — прошептал про себя Горошек, а открыть?»
      «Да, — тоже про себя сказала Ика. — Это надо еще продумать!»