|
Отправляясь в море, папа сказал Павлику: «Возможно, маме будет жалко отрывать тебя от твоих дел и посылать в темноту и холод. А может быть, неудобно напоминать, если ты забудешь. Так что, пожалуйста, будь мужчиной и помни, что ведро с мусором выносят каждый вечер».
Яма, куда сбрасывали мусор, была вырыта в углу двора над бухтой. Летом, когда Павлик с мамой приехали из Севастополя, к ней вела терявшаяся в густой траве тропинка. А теперь, зимой, — узкий коридор, прорытый в снегу. Летом, стоило раздвинуть толстые, как прутья, стебли травы, с тропинки видны были голубая вода и отдыхавшие в бухте на якорях сейнеры. А вот зимой из снежного коридора уже ничего не увидишь, потому что стены у него с человеческий рост. Да и сама яма превратилась в ледяной холм — так много на Камчатке выпадает снега и так быстро вода становится льдом.
Волка Павлик увидел на мусорном бугре в первый же раз, когда вышел с ведром на крыльцо. На фоне светлого неба отчётливо вырисовывался силуэт большого тощего зверя. Он разрывал длинными лапами свежий снег, вскидывал широкую лобастую голову, и мальчик слышал, как хрустят у него на зубах кости и ледышки.
Ноги Павлика приросли к крыльцу. И не закричал он не потому, что не испугался, а потому, что от страха у него язык прилип к нёбу и изо рта не вылетало ни звука.
Но вот зверь уловил встревоживший его запах, повёл носом и, увидев мальчика, не спеша скрылся за бугром.
Придя в себя, Павлик вытряхнул ведро в сугроб у крыльца, бросился домой.
— Волк! Волк!
Уставшая после дежурства в больнице мама дремала на кушетке, и он удержался, не разбудил её, хотя и было это трудно. А когда она проснулась, рассказывать Павлику уже расхотелось. Ведь рассказывать пришлось бы и о том, как он испугался. Он только спросил, много ли в их местах волков. Мама ответила:
— Не водятся.
И сосед, капитан самого быстрого сейнера флотилии, тоже сказал:
— Собак здесь много. А волков у нас на побережье нет.
— Совсем, совсем нет? — переспросил Павлик.
— Совсем.
У капитана разыгрался ревматизм, флотилия ушла в море без него, и он охотно обсуждал с Павликом особенно волновавшие мальчика вопросы.
Павлик смотрел на моряка влюблённо и не возражал, хотя знал, что волки на их побережье всё-таки есть. Один, по крайней мере!
Утренний снежок прикрыл следы на мусорном холме. Словно и не было встречи с волком. Павлик даже в классе не стал о ней никому говорить, побоялся, что засмеют его бывалые камчатские ребята.
А на следующий вечер, когда с ведром в руке мальчик опасливо выглянул из-за двери, на бугре никого не было. Он подождал немного на крыльце, потопал обутыми в валенки ногами, посвистел — никого. Наконец решился — бегом по снежному коридору. Выпростал ведро — и ещё быстрей обратно. В сени влетел так, будто за ним гнались. Отдышался и снова выглянул: никого.
И на другой вечер — никого. И ещё на следующий — тоже.
Павлик выносил ведро всегда в одно и то же время — перед тем, как идти мыться и ложиться спать. Он перестал бояться и больше не бежал, будто за ним гнались.
И только однажды, уже стоя в сенях, обернувшись, чтобы прикрыть за собой дверь, мальчик, как ему показалось, увидел, что большой зверь подбирает только что вылитые остатки еды. Павлик захлопнул дверь. Потом, переждав немного и отойдя от страха, выглянул в щёлку: никакого волка и вообще никого нигде не было. Мальчик так и решил: показалось.
Но спустя неделю Павлик увидел его в нескольких шагах от себя, едва взобрался на ледяной бугор и приготовился опрокинуть ведро. Волк стоял по ту сторону бугра и, можно подумать, ждал его.
— Волк!
Волк шевельнул хвостом и чуть подался вперёд.
— Волк! Волк!—закричал мальчик в" ужасе. Вернее, ему показалось, что закричал.
Но зверь услышал шёпот, взмахнул хвостом ещё шире и, словно его позвали, спокойно полез на бугор. Ведро выпало у Павлика из рук.
Волк нажал на ведро лапой, опрокинул его и стал выбирать огрызки хлеба, картофеля и комки подгоревшей утром каши. На мальчика он не обращал внимания и только, когда съел всё, что можно было съесть, склонил набок голову и заглянул ему в лицо: а больше ничего нет? Затем, не получив ответа, приветливо вильнул хвостом и пошёл прочь.
Мальчик побрёл домой. «Волк... волк... волк...» — тихонько повторял он. А ведь волк приветствовал его! И, уходя, попрощался... Да разве найдётся человек, которому не захотелось бы приручить такого зверя!
На другой день, отправляясь с ведром, Павлик прихватил в карман ломоть свежего хлеба и кусочек сахару. К бугру он шёл, едва переставляя ноги. Но, подойдя, собрался с духом и решительно полез по вырубленным во льду и снегу ступеням. Волк, как и накануне, ждал его под бугром. Чуть вильнул хвостом, но не двинулся с места, пока мальчик не сказал робко: — Волк, послушай, волк...
Тогда в один прыжок он оказался рядом.
И Павлик опять выронил ведро, потому что одно дело принять решение приручить волка и совсем другое — не испугаться, когда он прыгнет к тебе.
А волк деловито подобрал рассыпавшиеся объедки, потом поднял, как вчера, морду и заглянул Павлику в глаза.
— Есть, — сказал мальчик, быстро вынул и бросил ему хлеб.
Волк поймал его на лету, съел и снова уставился на Павлика, благодарно помахивая хвостом.
Мальчик достал из кармана сахар и тоже бросил, но на этот раз неловко — слишком торопился, боясь, как бы зверь не отхватил ему руку вместе с белым кусочком. Сахар упал в снег. Волк стал искать его, тряся головой и громко отфыркиваясь, потому что сухой, пушистый снег лез ему в нос.. Это было так смешно, что Павлик почти совсем перестал бояться и стал разглядывать своего волка.
Зимой на Камчатке, когда нет ветра, когда светит полная луна и чистый снег отражает её свет, всё вокруг видно не так как днём. Цвет у всего — голубоватый, очертания расплывчаты, а тени длинные и узкие. И всё, что видно, кажется очень большим и таинственным.
Широкой и таинственной кажется Павлику застывшая бухта под ногами; высокими, мрачными — конусы сопок на её берегах; великанами — разлапистые камчатские берёзы в снежных шубах и прямо-таки громадным— серый зверь рядом.
Но волк и в самом деле был велик. Маленькому Павлику — по грудь. Шерсть коричневато-серая, большие сильные лапы и свирепая морда с рубцом возле носа. От рубца правая половина верхней губы была подтянута и обнажала страшные жёлтые клыки.
Волк нашёл сахар и, когда поднял морду, Павлик понял, что зверь начал приручаться: так он облизывался, так вилял хвостом, так неотрывно смотрел на Павликов карман.
— Завтра ещё принесу, — пообещал мальчик, — ты приходи, не бойся. — Павлик даже забыл, что это он боялся волка, а не волк его... — И имя тебе придумаю, нельзя же без имени, всякое приручение начинается с имени.
Но с именем дело не пошло. Каждый вечер волк ждал Павлика под бугром, бросался к нему, повизгивая от нетерпения, преданно смотрел в глаза, аккуратно брал сахар с ладони осмелевшего укротителя, но ни на какие «Друг», «Рекс», «Дик» или «Джек» не отзывался.
— Эх ты, волк, волчище, — огорчался Павлик.
Зверь виновато опускал голову, заходил слева и садился, прижимаясь к Павлику тёплым боком.
Мама нарадоваться не могла на вдруг проснувшийся у сына аппетит.
— Прямо волчий! — говорила она соседке. — Вот что делают свежий воздух, катание на лыжах и необходимость ходить за три километра в школу.
Павлик опускал глаза. О приручённом волке мама ничего не знала. И никто другой не знал. Зачем рассказывать, если все уверены, что волков в окрестностях рыбачьего посёлка нет. Всё равно не поверят.
Своему волку Павлик старался приносить не только хлеб, но и чего-нибудь повкуснее: рыбы, мяса. Но утаить такое, припрятать от мамы удавалось редко, и Павлик вызвался мыть после обеда посуду, чтобы остатки с тарелок не попадали в ведро, не смешивались с мусором. Он сгребал их потихоньку в бумажку и вечером раскладывал её перед другом, как скатерть.
Мальчик перестал придумывать ему имена и звал теперь просто: волк или волчище. И волк понимал, что это относится к нему, тотчас поворачивался, подходил или шёл прочь, если Павлик его отсылал. Вообще удивительно, до чего был понятлив этот зверь! Команды «ко мне!», «сидеть!», «вперёд!», «ложись!» и ещё несколько подобных он уяснил буквально с первого раза. Вот, правда, лапу давать никак не хотел. Зато ползал по-пластунски, как опытный разведчик.
Постепенно бока волка стали западать всё меньше и меньше, он повеселел и, поужинав, обычно приглашал Павлика поиграть. То провожал мальчика, крадучись за ним по снежному коридору, то нёсся, вздымая белую пыль по гребню стены.
Павлик был бы рад робегать с ним подольше, но боялся, что из дома выйдет мама. На волке ведь не написано, что он прирученный. А кроме того, к Павлику он, может быть, и приручён, а на маму или на соседку возьмёт да и бросится.
Мама и так уже спрашивала, что это он так долго
копается с ведром. Мальчик рассказывал ей про голубой снег, про крутобокие сопки и тени от берёз, но о своём волке по-прежнему не говорил ничего. Свою необыкновенную тайну Павлик хотел сохранить до возвращения отца. Во-первых, папа не испугается, а во-вторых, не станет сомневаться, что большой серый зверь на мусорном бугре — волк.
Но однажды, в начале марта, когда снегу в посёлке насыпалось уже столько, что от телеграфных столбов вдоль дороги торчали только верхушки, произошло событие, нарушившее планы мальчика.
Павлик возвращался из школы. В этот день он был дежурным, задержался убрать класс и теперь шёл по дороге один. Дорога была такой ширины, что на ней с трудом разъехались бы две машины, а по сторонам— всё те же отвесные снежные стены. Большие дороги в посёлке тоже прорывали в снегу.
Снег в стенах рыхлый. В него можно присесть. Можно, вдавившись спиной, оставить на стене изображение в полный рост, с портфелем. Можно вырыть целый лабиринт пещер и потом играть в прятки. Очень много интересного можно придумать, имея такие стены. Единственно, чего нельзя, это взобраться по стене наверх — провалишься, да ещё и сверху присыплет.
Павлик шёл, размахивая портфелем и в буквальном смысле слова считал ворон... Ворон на Камчатке очень много — большие, серые, крикливые... Павлику нравилось считать. Он считал ворон, стараясь не сбиться, когда они перелетали с места на место, и не слышал криков каюра нагонявшей его собачьей упряжки.
— Усь-усь-усь! — погонял каюр собак.— Вперёд, вперёд! Усь-усь!
Упряжка шла под уклон. Гружёные нарты скользили легко.
Собаки с высунутыми до земли языками не столько тянули, как удирали от наезжавших на них саней. Каюр притормаживал толстой палкой — остолом и управлял вожаком:
— Вперёд!.. Вперёд, вперёд!
Вожак резко отличался от впряжённых попарно низкорослых лохматых лаек. Он был высок, могуч, покрыт короткой коричневато-серой шерстью и высоко нёс свирепую лобастую голову.
— Вперёд, Волк, вперёд! — кричал каюр. И вдруг осёкся: впереди на дороге он увидел мальчика с портфелем.
На Камчатке все знают: от упряжки бежать нельзя, нужно отойти в сторону и остановиться. Бегущего полуголодные злые псы начинают преследовать, разорвать могут.
А мальчик на дороге от неожиданности, наверное, растерялся, испугался и... побежал.
— Стой, Волк! Стоять! Стоять! — закричал каюр и что было сил воткнул глубоко в снег остол. Так обычно он останавливал разогнавшихся собак. Но тут остол пригнулся, сбитый нартами, и остался лежать на дороге, а собаки, набирая скорость, понеслись прямо к мальчику.
«Ну, всё!» — только и успел подумать каюр, потому что, резко затормозив, нарты накренились, и, не удержавшись, он полетел в стену. Барахтаясь в снегу, он услышал крик ребёнка, истошный лай, рычание и визг собак. Найдя, наконец, точку опоры, каюр вскочил на ноги и, протирая на бегу запорошённые снегом глаза, побежал к месту, где, как он думал, собаки расправлялись с малышом.
Так он думал. А когда увидел, что было на самом деле, остановился и ещё раз протёр глаза. Нарты лежали на боку; сбившиеся в кучу собаки, захлёбываясь яростным лаем, рвались к лежавшему на земле мальчику, а над ним, расставив лапы, стоял вожак, прозванный за внешний вид и свирепый нрав Волком.
Вожак глухо рычал и скалил зубы на тянувшихся к мальчику собак! А малыш свернулся под собачьим брюхом, словно так оно и должно быть, что самый страшный пёс на побережье прикрывает его от опасности своим телом.
Опомнившись, каюр подобрал остол и, угрожающе размахивая им над головой, крикнул собакам:
— Лежать! Лежать!
Те нехотя повиновались. Все, кроме вожака. И тогда каюр заметил, что на Волке нет ни ошейника, ни оборванных постромков, как бывает, если собаке удалось сорваться. Вот те и раз! Каюр почесал в затылке и сказал мальчику:
— Вылезай, не бойся. Видишь, Волк за тебя горой, понимает, что ребёнка трогать нельзя.
— Я не боюсь, — сказал тот, поднимаясь, — это мой волк, приручённый, — и обнял вожака за шею.
— Ох! — снова испугался каюр.
Но Волк лизнул мальчика в ухо, потом подобрал и подал ушанку, валявшуюся на снегу.
— Когда же ты успел его приручить?
— Давно. Он каждый вечер приходит ко мне есть и играть.
— При-хо-дит? — не поверил своим ушам хозяин упряжки и пошёл проверять постромки.
Они были так спутаны, что лохматые псы сами казались связанными в узлы. Каюр брал визжавших собак за холку и переставлял в нужном порядке. Он хорошо знал своё дело и не боялся оскаленных зубов. И всё же когда в руках у него оказалась целёхонькая, но пустая упряжь вожака, каюр развёл руками:
— Знал, что ты силён, знал, что ты хитёр, но чтобы так!.. На место, Волк!
Пёс дернулся и застыл, тревожно засматривая мальчику в глаза. Он ждал распоряжений и от него.
— Послушай, укротитель, — сказал каюр, — тебя как зовут?
— Павлик.
— Вели ему, Павлик, встать в упряжку, я же без него груз не довезу.
— А вы его тоже приручили? — спросил мальчик.
— Что верно, то верно: приручил, — согласился каюр. — Норовистей зверя у меня в упряжке никогда не ходило. Но и умней — тоже. Командуй, малыш, опаздываем.
Павлик погладил своего волка между ушами, шепнул:
— Ты пойди, довези нарты, а вечером опять придёшь, и я тебе косточку дам и сахару.
Волк вильнул хвостом и напрягся, ожидая команды.
— На место, Волк! На место! — тоненько крикнул Павлик.
Волк с достоинством подошёл к лежавшим на снегу постромкам, повозил их носом по дороге, на какой-то конец наступил лапой, куда-то просунул голову, упал набок, покрутился, растягивая эластичные ремни, и встал, отряхиваясь, выравнивая на спине упряжь.
— Ай да хитрец! Ай да ловкач! — покрякивая, ходил вокруг него каюр.—Но и молодец! Мог ведь совсем уйти, а он каждый день возвращался на работу. Серьёзная собака, работящая.
— Собака? — переспросил Павлик. — Почему—собака? Вы же сами говорили «волк»!
— Так то — кличка. Не родился ещё волк, такой верный да такой совестливый... Стоять, Волк, стоять!
Каюр принялся поднимать нарты, и собаки заволновались.
— Ну-ка, Павлик, подержи, — протянул он конец верёвки, крепившей к нартам груз. — Крепче держи, не то запутается... А Волк — собака чистых кровей, породистая и, по моему разумению, к пограничной или к какой-нибудь другой службе готовленная. Как уж её хозяин потерял, ума не приложу! Я его на берегу нашёл, совсем уж одичал зверюга, еле его подманил. Привёз, приручил к саням — возит хорошо. Но к режиму нашему привыкнуть не может. Ведь ездовых собак по-настоящему только на ночь кормят, иначе не повезут, спать завалятся. А Волку, громаде такой, видно, этого мало, вот и стал промышлять... Ну, готово! Садись, укротитель. Под горку нас волк с ветерком прокатит, а на сопку дорога пойдёт, сойдём, помочь собакам придётся: груз тяжёлый.
И нарты тронулись.
— Ничего не поделаешь, друг Павлик, волков, как я тебе уже говорил, на этом побережье нет, — сказал вечером капитан сейнера. — Но ты не огорчайся, приручить такого пса тоже не всякий сумеет.
Но Павлик всё равно огорчался. Примиряло лишь то, что Волк не простая, а скорее всего пограничная собака.
— Скорее всего отстал от катера, приходившего с материка, — предположил капитан. — Мало ли что заставило пограничников так спешить, что не могли его ждать. Ты напиши про Волка в управление пограничных войск. Обученная собака для пограничников — клад.
И Павлик написал. Написал, что живёт у них в посёлке сильная, умная, наверное, пограничная собака Волк. Что в упряжке она хорошо работает вожаком, что каюру и ему, Павлику, жалко будет с ней расстаться. Но ведь важнее, чтобы такая собака работала на границе по специальности!
Прошло немного времени, и за Волком приехал пограничник. Каюру он привёз молодого, сильного, но совсем не учёного пса, Павлику—грамоту из штаба ЮДП, юных друзей пограничников, а Волку новый тоненький поводок, не для того, чтобы держать его, если побежит, а чтобы не пугались в дороге люди, которые не знают, что за умная и дисциплинированная собака Волк.
Все заметили, что пограничник чуть хромал и сильно волновался. А Волк, как только увидел пограничника, сел рядом с ним слева, молча сунул чёрный нос в ладонь и застыл.
Тогда Павлик и все, кто при этом был, поняли, что пограничник и есть самый первый и самый главный хозяин, друг Волка.
|
