DjVu

      Глава первая
      МЕХОВОЙ ИНТЕРНАТ ОТКРЫВАЕТСЯ
     
      Наступила осень, и огромный весёлый дачный посёлок на станции Интурист опустел в один день. Только семья Люси Брюкиной никак не могла уехать. Их грузовик задерживался. Папа и мама с удовольствием читали книжки, лёжа на вещах, а Люся пошла побродить по пустым дачным переулкам.
      Около дачи номер восемь валялся совок.
      На даче номер пять висели трусики.
      На крайней пятнадцатой даче развевались огромные сиреневые трусищи.
      И только одна вечно заколоченная дача у самого леса почему-то расколачивалась. Какой-то меховой пузатый гражданин, дымя трубкой, отдирал ломиком щиты от окон.
      Люся так и наполнилась любопытством, как парус ветром. Её приподняло и понесло к этому дому.
      Батюшки! Гражданин был барсук. Ростом повыше Люси. Важный и с повадками дворника из хорошей семьи.
      — Здравствуйте! — сказала девочка.
      — Здравствуйте! — ответил барсуковый гражданин. — Вы думаете — я дворник? Я — директор. А дворник я на полставки. У нас с персоналом трудности.
      Он отвлёкся на Люсю. Тут большой щит, оставленный без присмотра, под своей тяжестью отлип от стены и полетел вниз.
      Сейчас прихлопнет директора!
      И точно — раздался треск и дворниковый директор, накрытый щитом, рухнул наземь.
      Люся почувствовала себя виноватой и бросилась поднимать его.
      — Ничего, ничего! — говорил барсук. — Лишь бы щит был цел!
      Со щитом ничего не сделалось.
      — А вы по объявлению пришли? Или просто так? — спросил директор.
      — По какому объявлению?
      — Вон по тому. Которое висит у входа.
      Люся вернулась ко входу на участок и прочла объявление на доске. Оно было такое:
     
      МЕХОВОМУ ИНТЕРНАТУ НУЖНА УЧИТЕЛЬНИЦА
      ХОРОШЕГО ПОВЕДЕНИЯ И ПИСЬМА.
      ПРИГЛАШАЮТСЯ ДЕВОЧКИ ИЗ ТРЕТЬЕГО — ЧЕТВЁРТОГО
      КЛАССОВ. ЗАНИМАНИЯ БУДУТ ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ.
      ОПЛАТА ХЕНДРИКАМИ, СКОЛЬКО ДОГОВОРИМСЯ.
     
      — Это очень интересно! — сказала Люся строгим, взрослым тоном. — Но я хотела бы посмотреть учеников.
      — Сейчас я их вам покажу, — сказал барсуковый дворник. — Пройдёмте в директорскую.
      Они вошли в небольшой щитовой домик, стоявший на этом же участке.
      Там на стене висела фотография класса. Фотография как фотография. Впереди ученики поменьше, сзади посолиднее и помордастее. Но все они были звери. Меховые, ушастые и глазастые.
      — А что? — сказал барсук. — Вполне достойные интернатники.
      — Очень достойные интернатники, — согласилась Люся. — И они будут меня слушаться?
      — А как же? А то им не дадут большой разлинованной Хвалюндии в конце года.
      — Тогда другое дело! — важно сказала девочка, хотя она и в глаза не видела большой разлинованной Хвалюндии. — Тогда я согласна.
      — Остаётся только договориться об оплате. Я думаю, четыре хендрика — это нормальная плата.
      — Нормальная, — сказала девочка. — Для начала. А потом посмотрим.
      Люсе понравилось, как она себя вела. Очень правильно. А что такое хендрики? Это деньги или вещи? Можно на них купить зонтик или куклу? Можно их дарить на день рождения? Тогда четырьмя подарками для своих друзей она уже обеспечена.
      Барсуковый директор и девочка вместе были счастливы.
      — Может, чаю хотите помидорного?
      — Нет, спасибо.
      — А то, если желаете, я могу угостить вас свежевымытой картошкой.
      — Мне что-то сейчас не хочется свежевымытой картошки, — светски отказалась девочка.
      Барсук наклонился к ней и заговорщицким голосом сказал:
      — У меня ещё есть засахаренная красная свёкла для самых важных гостей. Давайте откроем кругляшок.
      — Я обожаю засахаренную свёклу, — сказала Люся. — Но не следует открывать. Отложим до другого раза.
      Кажется, директор расстроился. Видно, важные гости приходят не часто, и неизвестно, когда ещё он сможет раскупорить эту засахаренную гадость в кругляшке.
      — Значит, я жду вас в следующее воскресенье в десять. Интернатники как раз прибудут и будут готовы. Простите, а как вас зовут?
      — Люся Брюкина.
      — Прекрасная фамилия. Очень аристократическая. — Он с удовольствием повторил: — Люся Брюквина! А меня зовут Мехмех.
      — Мехмех? А отчество?
      — Мехмех это и есть с отчеством. Потому что полностью я — Меховой Механик.
      Тут заревел гудок грузовика с участка Люсиных родителей. И Люся помчалась к своим, грузить вещи. Шкафы, диваны, лампочки и газовые плиты.
      На первый урок она решила надеть строгое коричневое платье, которое папа привёз ей из заграничной командировки. Жёлтые осенние сапоги и меховую шапку. Только она не знала — стоит ли ей накрасить губы или это непедагогично? А папе с мамой она ничего рассказывать не стала. Зачем осложнять им жизнь?
     
     
      Междуглавие первое
      МЕЖДУ ДВУМЯ ВОСКРЕСЕНЬЯМИ
     
      События на неделе были такие: Карина Мариношвили, главная Люсина подруга, влюбилась в старосту Игоря Трофимова. А Игорь Трофимов сказал, что она бестолковая и шумная. Что Катя Лушина лучше: она любит зверей. Папа окончательно заявил, что он не домработница и что не надо из журналиста делать крепостного крестьянина, что пока он стоит в очереди в магазине, у него весь талант пропадает. Мама ответила, что его таланту грош цена, раз он пропадает. Что талантливых много, а трудолюбивых нет. На завуча Эмилию Игнатьевну решили написать всем классом заявление… вернее, половиной класса… просто активной группой… Решили они с Кариной на завуча Эмилию Игнатьевну в милицию написать. Оставляет всех на продлёнку и ругается. Карину назвала дурочкой, потому что Карина подметала неправильно… Она пыталась мусор по лестнице со второго этажа на третий поднять. Пусть ей в милиции объяснят, что завучи ругаться не имеют права… Кате Фридман купили бархатные штаны, а она ещё в школу не ходит… Вчера вызвали Спальникова отвечать. Он вместо:
      прочитал:
      Все смеялись, а ему двойку влепили за шутовство… Стали проходить дроби… Очень трудно умножать столбиком большие числа. Например, надо умножить 257,374 на 983,542. Хорошо, что папа принёс японскую счётную машинку с работы. На ней можно незаметно считать. Катя Лушина была в кино, разговаривала с мальчиком… Он спрашивал, носят ли в их классе джинсы и жуют ли жвачку? Катя сказала, что джинсы носят секретно — под школьной формой, а жвачку жуют на переменах в специально отведённых для этого местах…
      А в общем, уроки, уроки, уроки. Уроки в школе, уроки дома… В свободное время для развлечения и отдыха посылают в очередь в магазин… Хорошо ещё, что в нашей стране по телевизору кино показывают. Особенно мультипликацию.
     
     
      Глава вторая
      МЕХОВЫЕ ИНТЕРНАТНИКИ
     
      В электричке Люся волновалась и листала учебник. Ещё бы — учительница едет. И вдруг она поняла, что беличья модная меховая шапка не очень-то понравится интернатникам. Она запихнула шапку в пластмассовый пакет для тапочек и вышла из электрички на пустую платформу.
      Платформа была странная. И родная, и незнакомая. Она просто оглушала девочку тишиной… И одинокостью.
      На дороге к дачному посёлку всё было по-другому. Не как летом. Никто никуда не спешил с авоськами и портфелями. Никого не встречали шумные разнокалиберные дети. Не было скакальных девочек. Не мотались во все стороны мальчики на велосипедах и на мотоциклах. Тишь да осень.
      Одна чёрная бородатая коза пыталась съесть или прочесть объявление на заборе. Люся подошла и прочитала:
      «Продаётся трёхместная… новая… породистая…»
      А дальше коза откусила. Самое интересное. Что продаётся? Дача? Корова? Но разве бывают породистые дачи? Или трёхместные коровы? Тем более новые?
      …Ворота дачного посёлка были распахнуты. Сам посёлок пуст. Люся с аристократической фамилией заволновалась. На месте ли достойные интернатники? Ждёт ли её меховой механик Мехмех? Найдётся ли для неё порция свежевымытой картошки? Или кругляшок засахаренной свёклы? Или всё это привиделось ей в прошлое предсентябрьское воскресенье?
      Слава богу, всё было в порядке. Барсуковый директор встречал её у калитки. На этот раз он имел явно директорский вид. Он был в пиджаке и в шляпе с украшениями. Скорее всего, эту шляпу с цветочками забыла на скамейке какая-нибудь легкомысленная пенсионерка. А куриным пером её украсил сам Мехмех. Но так или иначе, она явно прибавила ему элегантности. Не на всякой помойке найдёшь такую штуку.
      — Здравствуйте, уважаемая девочка! Ваши ученики ждут вас.
      — Здравствуйте, Меховой Механик.
      — Не надо церемоний. Зовите меня просто дир! Ваш урок начинается через десять минут. Идёмте, я вам дам чашку картофельного кофе и ознакомлю с Главным Бумажным Получальником.
      Люся вошла за ним в отдельный домик, в директорскую, и строго стала пить по глоточку что-то помоечное из чашки.
      — Вот. Это Бумажный Получальник. Вы умеете им пользоваться?
      — Я видела такие, — уклончиво ответила Люся. Потому что этот бумажный наполовину чальник явно напоминал классный журнал.
      — Здесь стоят получалки для учеников. Ваша страница — письмо и поведение. Вверху три пятёрки, три четвёрки, три тройки. И две двойки. Когда интернатник вам отвечает, вы вписывайте его фамилию в графу. К пятёрке, четвёрке или тройке. К двойкам лучше не вписывать. Но тоже можно.
      — А не проще ли наоборот? Написать фамилии интернатников, а отвечалки ставить напротив фамилий?
      — Не отвечалки, а получалки. У нас раньше так и было. Но это портит успеваемость и отвечаемость, — объяснил директор. — Всегда можно поставить лишнюю двойку или пару троек. Они сразу снизят уровень показателей. А так норма отметок выполнена, раз и навсегда. Остаётся только вписывать фамилии отвечателей.
      — А много у вас преподавателей, уважаемый Механик?
      — Зовите меня просто дир. Что значит директор.
      — А много у вас преподавателей, уважаемый дир?
      — Нет. Двое. Я и вы. Я не стремлюсь к увеличению преподавательского состава. Больше зарплаты достанется оставшимся.
      Меховой Механик посмотрел на часы:
      — Всё. Пора включать начинальник.
      Он потянул шарик, висящий над столом на верёвочке, и над дачным посёлком поплыл густой пароходно-электрический гудок.
      — Пойдёмте, сударыня Люся.
      — Пойдёмте.
      Главный Бумажный Получальник она несла в руках. Из-за двери класса слышался просто жуткий шум и гам. Как только двери открылись, Люся Брюкина увидела всех своих подопечных. Они были такими, какими она видела их на фотографии. Большие глазастые меховые звери на задних лапах в небольшом количестве одежды.
      Ученики сразу затихли. Взялись за крышки парт и все, как один, сделали стойку на передних лапах. Мехмех взглянул на большие ручные часы.
      — Почему они так странно вас приветствуют? — спросила Люся.
      — Моё изобретение. Во-первых, собирает и разгоняет сон. Во-вторых, выдаёт тех, кто жуёт мухоморы или бычки. Они сразу блюмкаются. В-третьих, будит уважение.
      Минутная стрелка сделала круг на часах, и Мехмех сказал:
      — Блюм!
      Звери радостно всем классом бухнулись на лапы и сели на скамейки за парты. Все, кроме одного. Большущий тушканчик по-прежнему стоял на передних лапах на парте.
      — Так и есть! — сказал директор. — Наокуркился. Дачники оставили много окурков на участках, вот интернатники и жуют их. А потом дуреют. Живут как в тумане.
      Он подошёл к замершему ученику:
      — Кара-Кусек, пройдите ко мне в кабинет.
      Кара-Кусек осовело блюмкнулся на пол.
      Меховой директор взял за лапу мехового жевальщика окурков и повёл его.
      — Вы занимайтесь с ними. Знакомьтесь. Их фамилии написаны вот здесь. — Он показал обложку Получальника.
      Дверь захлопнулась, и Люся осталась с учениками одна.
      Они вовсю таращили на неё глаза.
      А она на них.
      На обложке Большого Бумажного Получальника был нарисован план класса. Один стол учителя и сдвоенные столы учеников.
      План был такой:
      — Милые интернатники! — сказала Люся. — Давайте знакомиться. Меня зовут Люся. Я буду у вас учительница. Я учусь в четвёртом классе. Я буду преподавать вам поведение и письмо. Сейчас вы покажете мне, что вы умеете. Это сделает Сева Бобров.
      Со второй парты поднялся улыбчивый Сева Бобров и заявил басистым голосом:
      — Я умею перепиливать чурки.
      Он взял дровешко на полу около печки и в момент перегрыз его большущими зубами.
      — Вот, — показал он Люсе два огрызка.
      Люся никак не могла понять, к чему относится столь блистательное владение зубами — к письму или к поведению.
      — А теперь вы возьмите мел и напишите своё имя и фамилию.
      Бобрёнок подошёл к доске и довольно уверенно написал:
      БАБ РОВ СЁ ВА.
      — Хорошо, — сказала Люся. — А скажите, пожалуйста, что вы возьмёте с собой, если вы идёте в гости?
      — В гости? — обрадовался Сева.
      — Да, в гости. Причём к новым знакомым.
      Юный интернатник подумал и уверенно ответил:
      — Репу.
      — Репу?! — удивилась Люся. — Нет. Это что-то другое. Они растут на клумбах… Бывают разного цвета…
      Сева сразу догадался:
      — Я всё понял. Если я пойду в гости, я возьму кормовую брюкву.
      — Отлично, — сдалась Люся, — продолжаем знакомиться.
      Ликующий Сё-Ва Баб-Ров утянулся за свою парту. Он так и сиял радостью за свои ответы.
      — Сейчас напишет своё имя интернатница… Фю… Фью… Алый Язычок, — продолжила Люся. — Странное какое-то имя.
      Сева Бобров снова встал из-за парты:
      — Можно я скажу?
      — Да, Сева.
      — Её зовут Фью-алка, или Свись-алка.
      — Почему Свись-алка? Она свисает откуда-нибудь?
      Интернатники засмеялись. Развеселились. Сначала тихо, потом сильнее.
      — Она ниоткуда не свисает. Просто у неё такое имя, что надо сначала свистнуть, а потом показать что-нибудь красное. Например, язык. Это по-нашему, по-меховому.
      — Спасибо, Сева. Это очень красивое имя, Фьюалка. У нас есть такие цветы — фиалки. Я их очень люблю. Прошу вас сюда.
      Она жестом пригласила ученицу отвечать. Сверкнула лаковая молния, и ласка оказалась перед столом. Будто кто-то выключил её изображение за партой и включил его уже здесь, у доски. Она стояла, нервно перебрасывая лапками мел.
      — Напишите своё имя.
      Лаковая молния, секунду поколебавшись, написала: «Фиалка».
      Люся спросила:
      — А что вы возьмёте, если пойдёте в дом к новым знакомым?
      — Я возьму книги.
      Дверь распахнулась, и вошёл дир. Он держал большой чёрный поднос с капустными кочерыжками.
      — Перерыв! Перерыв! — сказал он. На нём был белый передник и белый колпак. Видно, он всерьёз экономил хендрики и был ещё и буфетчиком при интернате. — Не перегружайте детёнышей, пожалуйста. Устройте им игры на свежем кислороде.
      Интернатники оживились и задвигались. Лаковая молния выключилась у доски и включилась за партой. (Так быстро она перемещалась.)
      — Хорошо. Только я закончу урок! — строго сказала Люся. — Дорогие интернатники! Если вы идёте в гости в какой-нибудь дом и идёте в первый раз, вы должны взять с собой цветы.
      Пауза.
      — Не книги. Не репу с брюквой. И даже не дрова. А, я подчёркиваю, ЦВЕТЫ.
      Подчёркивать Люся научилась у папы. Папа всегда говорил очень умные вещи и самое умное постоянно подчёркивал.
      — А теперь перерыв!
      Счастливые интернатники с кочерыжками в зубах высыпали на траву. Причём практически бесшумно. Не топали ботинки, не стучали когти.
      — Во что будем играть? — спросила учительница Люся.
      — В толкалки! В толкалки! — кричали зверёныши.
      — В сшибалки!
      — В валилки!
      — Что это за игры? — спросила Люся у Всеволода Боброва. — Что надо делать? И кто выигрывает?
      — Надо толкаться, пока все не повалятся, — объяснил Сева. — Кто упал последний, тот победил.
      — Хорошо, — начальническим голосом сказала Люся. — Играем в валилки. Приготовились.
      Старшие интернатники приняли борцовскую стойку. Мелкота побежала хвататься за деревья.
      — Готовы? — спросила Люся.
      — Готовы…
      — Раз. Два. Три… Начали!
      И закипела меховая поляна. Ученики хватали друг друга за лапы, за шею, за что попало и валили на землю.
      Малышня висла на больших гроздьями. Большие шатались, ходили обвешанные мелкотой и шлёпались. Кто свалился, на лапы не вставал. Подползал к другим упирающимся и вис на них.
      Скоро все попадали. Остался на ногах один большой муравьед. Он ходил весь обвешанный мелкотой и пошатывался. Но держался. Вдруг белоснежный горностай прямо с земли сделал прыжок. И свалился ему на голову. Прыжок был такой, что часть горностая была ещё видна на поляне, на траве, а часть уже подлетала к муравьеду. Муравьед рухнул. И все радостно завопили:
      — Биби-Моки! Биби-Моки!
      — Что значит «биби-моки»? — спросила учительница Люся у щекастого Севы.
      — Это имя такое. Значит Большая Биби.
      Над посёлком разнёсся рёв начинальника. Интернатники кинулись в класс. Люся вошла последней. Как только она переступила порог, все сделали стойку на лапах. Люся сказала:
      — Блюм!
      И они блюмкнулись.
      — Кара-Кусек, к доске.
      Тушканчик в джинсовой жилетке вышел из-за парты и сделал прыжок через всю комнату. По дороге он перевернулся и шлёпнулся у доски уже лицом к классу. Люся не знала — так это положено ему или это хулиганство. От того, кто жуёт дачные окурки, всего можно ожидать.
      Но класс не насторожился. Значит, всё в норме. Вряд ли Кара-Кусек после беседы с директором станет ещё хулиганить и напрашиваться. Он стоял у доски и грыз мел.
      — Напишите, пожалуйста, своё имя.
      Тушканчик написал правильно:
      КАРА-КУСЕК.
      — Теперь просклоняйте его по падежам. Кара-Кусек принялся склонять. Он говорил и писал:
      — Именительный — кто? что? Кара-Кусек. Родительный — кого? чего? кого нет? Кара-Кусека. Дательный — кому? чему? Кара-Кусеку…
      Он дописал до предложного падежа и приготовился скакнуть на своё место.
      — Нет, нет, — остановила его Люся. — Вы куда? Куда? Склоняем дальше.
      — Склоняем дальше, — согласился интернатник. — Слово «куда». Именительный: Куда. Родительный — кого? чего? кого нет? Куды. Дательный — кому дадим конфетку? Куде…
      Он просклонял эту «куду» до конца. Люся была настолько потрясена таким склонением по падежам, что не могла сделать ни одного замечания. Тогда она задала свой гостевой вопрос:
      — А что вы возьмёте, если пойдёте в гости к новым знакомым?
      — Цветы! Цветы! — засуетилась белочка с первой парты. Это она так подсказывала.
      Люся строго посмотрела на неё. Но Кара-Кусек не нуждался в подсказке.
      — Капусту. Три кочана, — сказал он уверенно.
      — А если я не люблю капусты?
      — Мы сами съедим. Чтобы она не пропадала.
      — Кто мы?
      — Иглосски и ещё Биби-Моки.
      Люся поняла, что она со своими цветами бессильна против вкусной капусты Кара-Кусека. И она уступила.
      — Вы свободны, Кара-Кусек.
      Жилеточный тушканчик сделал прыжок через весь класс. В воздухе он перевернулся и приземлился прямо на парту.
      Люсе очень нравился искрящийся белизной горностай, сосед Кара-Кусека. Она заглянула в Получальник:
      — К доске пойдёт Снежная Королева.
      Горностай белым призраком скользнул вперёд. Встал, нервно подбрасывая кусочек мела.
      — Напишите, пожалуйста, такое предложение: «Снежная Королева любит танцевать».
      Горностай написал:
      СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА НЕ ЛЮБИТ ТАНЦЕВАТЬ.
      — Хорошо! — сказала Люся. Потому что ошибок не было. Хотя она совсем не знала, как к этому относиться. — Напишите ещё: «Вчера Снежная Королева играла с маленькой сестрёнкой».
      Горностай молча повернулся и опять написал не то:
      ВЧЕРА СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА ВЫСЛЕЖИВАЛ ТЕМНОТЮРА.
      Весь класс вздрогнул.
      — Я же просила вас написать, что вы играли с маленькой сестрёнкой.
      — Я не играл с маленькой сестрёнкой, — возразил горностай. — У меня нет сестрёнки.
      Люся хотела разузнать — кто такой Темнотюр и почему класс его боится? Но не стала, а повела урок дальше.
      — Напишите вот что: «Сегодня ярко светит солнце и желтеют одуванчики».
      Тут Сева Бобров поднялся. Он был взволнован:
      — Как же он может написать, что желтеют одуванчики, когда они завяли? Они ж не желтеют. И солнце совсем не «очень яркое». А так себе солнце.
      Хулиганистый Кара-Кусек закричал с места:
      — Осень же! Осень на дворе! Вы что?!
      Разгорался скандал. Хорошо, что вошёл дир с очередным подносом. С очищенной картошкой в этот раз.
      — Всё! Всё! На сегодня хватит! Перерыв!
      Меховой поток бесшумно смыл его и скрылся на лужайке. Поднос опустел.
      — Пройдёмте ко мне в кабинет, девочка Люся. Надо оценить первый день работы.
      Они сидели в директорском доме. Солидно пили из чашек что-то непонятное: то ли картофельный чай, то ли помидоровый кофе.
      — Как прошли ваши уроки?
      — Хорошо, — ответила Люся. — Но под конец они взбунтовались.
      От удивления дир даже встал из-за стола:
      — Как так?
      — Надо было написать предложение: «Сегодня ярко светит солнце и желтеют одуванчики». А они отказались.
      Дир посмотрел в окно:
      — А разве они желтеют? Да и солнце не очень яркое…
      Потом он спохватился:
      — Я вам объясню, в чём дело. У наших интернатников плохо обстоят дела с обманизмом.
      — С чём? — спросила Люся. Теперь она оторопела.
      — С обманизмом. Они обманывать не умеют. Всегда говорят правду. Мы даже в интернатскую программу такой предмет ввести хотели обманизм… сочинизм. Но преподавателя найти не можем. Кстати, вы не могли бы взяться?
      — Нет, — ответила Люся. — Это не для меня.
      — Может, вы кого-нибудь порекомендуете?
      — Я подумаю. Это очень сложное дело — обманизм. Нас всегда учили говорить правду.
      — Но не врагам, — возразил Мехмех. — А наши малыши даже охотнику Темнотюру правду скажут. Он их спросит: «Где ваши старшие?» Они ответят: «Их нет. Матушка Соня в ночевальне спит. А Меховой Механик в тоннельный склад ушёл». После этого сажай их в мешок. И неси на живодёрню. Люся, вы же не станете врагам правду говорить?
      И Люся представила себе, как гуляет она, допустим, где-то в районе Кутузовского проспекта, около секретного завода. И подходит к ней чужеземный шпион, замаскированный под нашего крестьянина: в лаптях, с кинокамерой на боку и с сигарой во рту. И спрашивает:
      «Ускажите умне, уза уэтим узабором учто уделают? Увоенные бомбардировщики БУХ-38?»
      И как она ему сразу ответит:
      «Уничего уподобного. Уза уэтим узабором корытная фабрика находится. Там корыта изготовляют для сельской местности».
      «А упочему там пушки стреляют и пулемёты строчат?»
      «А потому, что корыта на прочность испытывают».
      Это же будет ложь! Потому что весь микрорайон давным-давно в курсе, что за этим забором выпускают не корыта, а трехдверный перехватчик с десятью моторами. Вертикального взлёта с любой железнодорожной платформы.
      — Мне не хочется раздувать штаты, — продолжал Мехмех. — Мы с вами хорошо сработались. Но если вы не можете сами, подумайте о ком-нибудь другом.
      Люся сразу подумала про Киру Тарасову.
     
     
      Междуглавие второе
      РАЗНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ И СОБЫТИЯ В ШКОЛЕ
     
      Всем была хороша Кира Тарасова. И юбочкой, и глазами, и очками серебряными. Но врушка она была коллекционная.
      — Вчера у моей мамы был день рождения. Её лично Дед Мороз поздравил и группа товарищей. Ей большую медаль вручили из золота. Только её она в метро на эскалаторе забыла. А пластмассовый пакет от медали остался. На нём Мишка олимпийский нарисован.
      — У нас два дня космонавты жили. Титов и Кубасов. Кубасов, он моему папе брат. Они ванну принимали в скафандрах.
      — Как в скафандрах? В скафандрах в воду лазили? Так они же сухие оставались тогда. Ведь скафандры воду не пропускают.
      — Нет, вы не поняли. Они не в ванну в скафандрах лазили. Они в скафандрах ванну принимали. То есть тёплую воду в скафандр наливали и ходили. Получается стоячая ванна. И сразу физкультура. Потому что в такой ванне по квартире походишь — сразу нагрузка. И проверка для костюма космического. Не протекает ли где.
      — У моей бабушки в деревне ручной медведь живёт. Она его в телегу запрягает. Он её возит. И квас в сельпо доставляет. А сейчас зима. Он под бабушкиной кроватью спит. Весной его разбудят. Со всего района будильники соберут. Поедете к нам в деревню, сами увидите.
      — А где деревня? Далеко?
      — Под Кисловодском.
      — Но там же медведи не водятся.
      — Это раньше не водились. Сейчас водятся. Там целая медвежья ферма есть. Там медведей для цирка разводят. Как кроликов.
      С Кирой Тарасовой Люся и решила поговорить насчёт обманизма. Но тут вышла осечка. Кира учительницей быть соглашалась, но врушкой себя не признавала.
      — Я? Никогда не вру. И не сочиняю. Я могу абсолютный правдизм преподавать, то есть неврунизм.
      — Им не нужен неврунизм, — рассказывала Люся. Она сегодня специально села за Кирин стол. Кира настолько завралась, что сидела одна. Её вранья никто не выдерживал. — Этим интернатникам нужен обманизм. А то они на живодёрню попадут. Из-за своей честности.
      — Как так на живодёрню?
      — А так, придёт охотник и спросит: «Где ваши старшие?» Они честно ответят: «Никого нет дома. Мы одни сидим». Бери этих малышей и сажай в мешок. А надо, чтобы они умели хоть немного соврать. Придёт охотник с мешком и спросит: «Где ваши старшие?» — «Да нигде. Дедушка барсук на веранде сидит, пулемёт перебирает. Бабушка Соня на кухне с милицией чай пьёт. И две девочки-учительницы в саду волшебную дубинку испытывают».
      — Ты и преподавай свой «обманизм», — сказала Кира. — У тебя хорошо получается.
      К девочкам подошла учительница. Она посмотрела Люсину тетрадь, потом Кирину.
      — Тарасова, — спросила она, — ты почему не выполнила домашнее задание?
      — Понимаете, Ирина Вадимовна, у меня папу в армию забрали. В парашютные войска. И мы с мамой всю ночь ему спортивную форму шили.
      — Как форму? Твой же папа уже был в армии. Давно.
      — А его снова позвали. Уже начальником. Потому что он хорошо прыгал. Без него не справляются. Всё разладилось. Мы ему лампасы на джинсы пришивали. А бабушка парашют вязала на спицах.
      Ирина Вадимовна даже растерялась. Ничего себе новости! Оказывается, теперь парашюты на спицах вяжут! А сорокалетние снова в армию идут.
      — Бедная девочка! — погладила она Киру по голове.
      А когда Ирина Вадимовна отошла, Кира сказала:
      — Я не бедная! У нас квартира на двадцать восемь комнат. И дядя из Швейцарии ящик с магнитофонами прислал. Он там всемирный конгресс водопроводчиков проводит. Ну что, берёшь меня правдизм преподавать?
      — Ни в коем случае.
      — Тогда я всем про тебя расскажу. И про твоих интернатников.
      — Нельзя. Про них нельзя говорить.
      — А я вот расскажу. Ребята, ребята! — зашептала она голосом диктора Центрального телевидения. — Наша Брюка в загородном парке учительницей работает. Зверям русский язык преподаёт. И поведение.
      Упитанный Игорь Трофимов и ехидноглазый Спальников немедленно повернулись на шёпот, придвинулась и тростиночноногая Катя Лушина.
      — Прошу поподробнее, — попросил Игорь. — Каким зверям? Хищникам? Парнокопытным? Обезьянам? Какой язык — устный или письменный?
      Таких подробностей Кира не знала.
      — А откуда тебе это известно? — спросила Катя Лушина. — Про Брюкину?
      — Она меня туда звала. Приглашала.
      — Снова прошу поподробнее, — съехидничал Трофимов. — Приглашала в качестве кого? В качестве хищника? Парнокопытного? Человекообразного?
      — Она меня учительницей звала. Обманизм преподавать, — уже не телевизионным, а простым шёпотом сказала Тарасова.
      — Прекрасный выбор! — заявил Спальников. — За чем же дело стало? — И сам же себе ответил: — А за тем, что она такое напреподает, что все звери разбегутся. Во главе с директором зоопарка.
      — Ещё заставит их ванну в скафандрах принимать, — добавил Трофимов.
      — Или лампасы к джинсам пришивать, — сказала Лушина.
      — А то всех зверей отправит в парашютные противопожарные войска, — продолжил Спальников. — Им никаких противогазов не надо. Они и так страшные.
      — Вы смеётесь, а я правду говорю! — голосом пионера из детского театра закричала Кира. Но ей никто уже не верил. И все отвернулись от неё. Каждая шутка хороша в меру.
     
     
      Глава третья
      АВСТРАЛИЙСКИЙ ПЛЮМБУМ-ЧОКИ
     
      В этот раз в электричке Люся держалась солидно и строго. У неё уже был немного учительский вид. Один сельский первоклассник даже потянулся ей место уступить. Но потом спохватился, сел и в знак протеста стал рассматривать потолок.
      На станции Интурист погода была на «отлэ». Краски сгущённые, сочные. Недоеденное объявление было заменено новым, некусаным. Но неразборчивым.
      Продаётся трёхместная новая байдарка. Там же имеется породистая охотничья… чая… ка. С хорошей родословной. В хорошие руки бес…
      «Ничего себе, — удивилась Люся. — Разве бывают охотничьи чайки? И на кого они охотятся? На лягушек? На рыб? А что это за бес в хорошие руки? У меня хорошие, возьму беса. А ещё лучше бесёнка. Интересно, как он выглядит?»
      Дачный посёлок дымился одинокими пенсионерскими кострами. Пожилые люди сжигали осенний мусор.
      …Интернатники ликовали. Увидев Люсю, они шмыгали по участку отдельными личностями и клубились у окна в класс целым коллективом.
      Дир сейчас был не дир, а «двор», то есть дворник. Он с метёлкой в руках воевал с травой и листьями. И жёг костёр.
      — Здравствуйте, — сказала Люся.
      — Здравствуйте, уважаемая сотрудница.
      Люся взяла светский беседовательный тон:
      — Осень. Хлопотное время для садовода.
      — При чём тут садоводство? — удивился дир. — Это я варенье варю.
      — Наверное, у вас ягод много. Пропадают.
      — Ягоды? — удивился дир. — Я овощное варенье варю. Помидорно-капустное.
      — Это входит в ваши обязанности как дворника или как директора?
      — Как врача.
      — Почему как врача?
      — Потому что матушка Зюм-Зюм заболела. Её надо лечить.
      Люся разглядела ведро на костре и белый халат на Меховом Механике. И учуяла запах потрясающего капустного варенья с помидоровым уклоном.
      — Матушка Зюм-Зюм — это наша кормилюндия. Её надо ставить на ноги, а у меня ни одного хендрика нет. Не пришли ещё.
      «Оказывается, хендрики ходят! — отметила про себя Люся. — Наверное, они вроде цыплят».
      Вслух она сказала:
      — Извините, дир. Меня уроки ждут. Бумажный Получальник в кабе? В кабинете?
      — Он в главном управлении Получальников на проверке. Возьмите Большой Вафельный Отметник.
      — А как им пользоваться? — спросила девочка.
      — Очень просто. Он сделан из вафли. За каждый правильный ответ можно давать учащемуся грызть. Чем лучше ответ, тем больше можно откусить.
      — Они ж его сразу съедят.
      — Вы не давайте. Он разделён на квадратики, как шоколад. За пятёрку пять квадратуриков. За четвёрку — четыре. За двойку — только понюхать давайте, а кусать нельзя. Те, которые нанюхаются, очень хорошо потом учиться начинают.
      Люся прошла в директорскую, взяла Вафельный Отмет-ник и потянула за шарик начинальника.
      При её появлении в классе интернатники встали на передние лапы. От радости они махали задними лапами и раскачивались.
      Люся посмотрела на часы и сказала:
      — Блюм.
      Класс радостно рухнул. Но тишины не было. Кто-то тихо барабанил лапами, кто-то урчал, кто-то колотил по скамейке хвостом.
      — Что это значит? — спросила Люся удивлённо. — Почему шум?
      — Это мы вам радуемся! — сказал щекастый Бобров.
      — Спасибо! Я тоже рада вас видеть. Но при этом я не стучу хвостом по столу и не рычу. Нужно учиться выражать свою радость по-другому. Если вы от радости зарычите на человека, он насторожится. Испугается и убежит. Надо улыбаться. Вот так.
      Люся показала, и все интернатники сделали «вот так». Получилась просто жуть. Столько зубов, один острее другого! И все оскалены для показа. Особенно старался Сева Бобров. Он выставил все свои зубы, как будто собирался перегрызать колючую проволоку.
      — Нет, — сказала девочка. — Так получается ещё хуже. Не только простой прохожий, милиционер испугается. При улыбке надо уголки рта поднимать вверх.
      Интернатники попробовали.
      — Уже лучше. Сняли! А теперь продолжаем занятия. Я прошу подойти к доске… вас, — попросила она бурундукового подростка с задней парты, соседа муравьеда Биби-Моки.
      Тот подошёл застенчиво-развязной походкой, держа лапы за спиной.
      — Возьмите мел, уважаемый интернатник, и напишите, как вас зовут.
      Бурундучок написал:
      БУРУНДУКОВЫЙ БОРЯ.
      — Хорошо. А теперь напишите, сколько вам лет.
      Боря показал ей лапки. Чёрные когтистые ладошки.
      — Ты хочешь сказать, что тебе десять лет? — спросила Люся.
      Боря опустил нос вниз.
      — Он хочет сказать, что ему нечем писать, — встрял зубастый Сева Бобров. — Он мел съел.
      — Это от хулиганства? — спросила Люся.
      — От застенчивости. И от того, что он растёт.
      — Что же мы будем делать? — растерялась девочка.
      — Давайте в валилки играть! — завопил Кара-Кусек. — Или в скакалки.
      «Не иначе наокуркился», — опасливо решила Люся. И сказала строго:
      — Ни в какие валилки мы играть не будем. Мы продолжим занятия. У кого есть мел?
      — У меня, — встал черноносый игластый ёжик с первой парты. — У меня в спальне. Можно я принесу?
      — Хорошо. А Бурундуковый Боря сейчас расскажет нам стихотворение.
      Ёжик, гремя иголками, ринулся за мелом, а Боря спросил:
      — Про любовь можно? — и опустил нос под мышку.
      Люся сказала, что можно. Боря стал читать:
      Всё.
      — Где же здесь про любовь? — спросила Люся.
      — Про любовь дальше.
      — Ты и прочитай дальше.
      — А я дальше не помню. Я могу это ещё раз прочитать. Можно?
      — Можно. Читай.
      И Боря ещё раз с тихим удовольствием прочёл:
      и снова сунул нос под мышку.
      «Ничего себе интернатники! — подумала Люся. — Мел едят! Про любовь стихотворения читают. Научи их чему-нибудь. Вот у нас в классе мел не едят. И вообще, с нами проще».
      Тут она притормозила — проще ли? И решила проверить, понаблюдать за тем, что в ЕЁ классе мешает процессу обучения школьников. Сколько мешаний будет за неделю.
      Пока Бурундуковый Боря стеснялся и дышал в рукава, черноносый игластик с первой парты вернулся с большим куском мела.
      — Вот.
      — Где ты его взял?
      — Он у меня в зимних ходилках лежал.
      — Зачем?
      — Мы хотели, чтобы считальный урок отменили. И спрятали в ходилки.
      Люся с трудом догадалась, что это валенки.
      — И что? Отменили урок?
      — Нет. Не отменили. Мехмех проверялку устроил. Меня в двоечный раздел записали.
      — И меня! — вспомнил Бурундуковый Боря.
      Он так расстроился от воспоминаний, что взял мел и стал его грызть.
      — Подожди, не ешь, — сказала Люся. — Напиши, сколько тебе лет.
      Боря наморщил лоб и закатил глаза.
      — В какой системе? В меховой или в людовецкой?
      — В какой такой «людовецкой»?
      — В людовецкой — это в какой люди считают.
      — Напиши в людовецкой, — согласилась Люся. — То есть в человеческой.
      Бурундуковый Боря написал:
      В ЛЮДОВЕЦКОЙ С. МИНЕ СИЧАС 8 ЛЕТ.
      — А в меховой системе?
      В МЕХОВОЙ С. МИНЕ СИЧАС 16 ЛЕТ.
      Люся ничего не поняла.
      — Может, ты что-то напутал? Как может быть два возраста? При чём тут меховая система?
      Но застенчивый мелопоедательный бурундук стоял на своём:
      — Девочка Люся, ведь у собак, которые у вас живут, два возраста. Собаческий и человеческий. Ведь правильно?
      — Правильно. Мой папа говорил: «Нашему Шаху восемь лет. Его года надо умножить на семь. Тогда мы узнаем его человеческий возраст. Получается, что ему пятьдесят шесть. Он уже пенсионер».
      — И у нас два возраста. Для людей и для нас, — упирался Бурундуковый Боря.
      — Я поняла, — сказала Люся. — Чтобы узнать ваш возраст, ваши года нужно поделить на два.
      Вперёд выступил головастый ёжик. Он теперь оживился и гремел иголками, как хорошая погремушка.
      — Мы живём долго и долго вырастаем. Поэтому нам много лет, а мы ещё маленькие.
      Люся подумала про себя:
      «Я считала, что они бестолковые, как на площадке молодняка. А они — умнющие ребята».
      Прогудел начинальник. Вошёл Меховой Механик с подносом ярко-фиолетовой свёклы. Он посмотрел на Вафельный Отметник:
      — Он целый? Вы не спрашивали учеников? Был беседовательный рассказ в виде доклада?
      — Просто мы про него забыли.
      Она отломила два больших квадрата и угостила бурундучка и ёжика. И спросила:
      — Как здоровье матушки Зюм-Зюм?
      — Лежит с температурой, — ответил дир.
      — Знаете что, Мехмех, я пойду на свою дачу. Там есть аптечка с лекарствами. Я принесу аспирин или анальгин. Они понижают температуру.
      — Пожалуйста, помогите нам, девочка Люся, — попросил дир.
      — Можно я пойду с вами? — потянул Люсю за руку ёжик.
      — Конечно. Как тебя зовут?
      — Иглосски.
      — Можно я тоже пойду? — спросил Бурундуковый Боря.
      — И я, — попросился зубастый Сева Бобров.
      — Конечно, можно. Все пошли.
      Они повисли на Люсе, как детсадовские малыши. И все отправились на Люсину дачу.
      Люся взяла заржавевший, ключ под водосточной трубой. Открыла замок и вошла на веранду.
      Меховая ребятня всунулась за ней. Малыши всё нюхали, трогали и даже облизывали языком. Всё, всё. И про всё спрашивали — зачем?
      Больше всего их поразил не телевизор (они его понюхали, лизнули, и всё). Не электрокамин (только потрогали). Не старинный магнитофон (покусали, и только). А большой резиновый мяч.
      — Это что? — спросил Сева.
      — Мяч. Он прыгает. В него играют.
      — У нас есть такие. Они называются скакуны. Только они очень тяжёлые. Как капуста, — сказал Иглосски.
      — Мы возьмём его с собой в интернат, — решила Люся. Она отыскала лекарства, и они пошли в посёлок.
      Красный мяч произвёл фурор. Меховая публика накинулась на него кучей. И стала кататься клубком по осенней траве.
      Люся подошла к диру. Протянула таблетки:
      — Это для матушки Зюм-Зюм. Помогает сбить температуру.
      — Пойдёмте к ней. Она очень отсталая личность. Боится всего нового. Может и отказаться.
      Они прошли в глубь участка, к задней стороне дома. Там вдоль стены лепилась лесенка на второй этаж. И была дверь в подвал.
      — Здесь у нас котельная, — сказал дир, — и кухня. А наверху ночевальни для учащихся и состава. Да, как насчёт обманизма? Нашли кого-нибудь?
      — Пока нет, — ответила Люся. — У меня есть одна знакомая девочка — жуткая врушка. Но она себя врушкой не считает. Она сама верит во всё, что говорит. Она хочет правдизм преподавать.
      — Правдизм пока не нужен. У нас с обманизмом плохо. И потом, мне кажется, здесь не девочка нужна, а наставник со стажем. Опытный обманист. Придётся, наверное, объявление давать. Как вы думаете, чем можно такого наставника привлечь — хендриками, живульней?
      — Думаю, и тем и другим, — осторожно ответила девочка. Потому что она в глаза не видела ни того, ни другого.
      Они поднялись на второй этаж.
      В прихожей на полу на треногах стояли две трубы. Одна была направлена в небо, другая — в сторону станции. Люся заинтересовалась:
      — Что это?
      — Усилительные трубы. Вот эта — подзорная, звездоскоп. А это нюхозорная труба, или нюхоскоп. Хотите осмотреть окрестности? Или обнюхать? Или обслушать?
      — Да, хочу.
      Дир настроил трубы.
      — Вам на сдвоенную работу? Или на строенную? Пожалуйста. Сюда надо смотреть. Сюда надо совать нос. Только ваш нос неудобный, маленький.
      Юная учительница стала смотреть и нюхать. Подзорная труба была с многократным увеличением. Видно было каждую ветку, каждую перекладинку перил, каждую спичку, каждый камешек на платформе.
      Люся прочла расписание на щите. Высмотрела себе очень удобную электричку, идущую до Москвы почти без остановок.
      Потом увидела объявление на столбе. Оно было знакомое:
      «Продаётся трёхместная новая байдарка. Там же имеется породистая гончая собака. С хорошей родословной. В хорошие руки, бесплатно».
      «Вот тебе и бес в хорошие руки!» — подумала Люся.
      Она увидела осеннюю клумбу с астрами. И стала нюхать цветы. Запаха не было. Она перевела трубку на коричневую кучу с удобрениями. Тут ей сильно шибануло в нос тухлятиной. От этого запаха глаза Люси вытаращились. Но мысли прояснились. Она сразу поняла, что такое нюхоскоп. «Хорошо, что это нюхоскоп. Был бы зубоскопом, как треснул бы по зубам!»
      За прозрачной дверью лежала в кровати вся обмотанная шарфами и грелками матушка Зюм-Зюм.
      — Проходите сюда.
      — Здравствуйте, матушка Зюм-Зюм, — сказала Люся.
      — Здравствуйте, маленькая девочка! — ответила матушка. Внешне она была похожа на садовую соню. — Мне дир очень хвалил вас. Эту круглую штучку надо глотать?
      — Да, матушка Зюм-Зюм.
      — А хендрики ещё не прилетели? — спросила она у барсукового дира.
      — Ещё нет. Сам жду. И переживаю.
      — Ладно. Проглочу эту пуговичку. А то я совсем в жару.
      «Хендрики ещё могут летать», — подумала Люся. И попыталась себе представить осенний перелёт хендриков.
      Матушка выпила аспирин и закуталась в одеяло.
      — Теперь поспите, — сказала Люся. — Скоро вам станет легче.
      — Спасибо, милая девочка.
      — До свидания, матушка Зюм-Зюм.
      Меховая мелкота и крупнота уже была за партами. Все встали на передние лапы и от радости замахали задними.
      — Блюм, — сказала Люся. — Сейчас пойдёт к доске… — Она посмотрела на маленькую белку с первой парты. — Пойдёт…
      Но белочка не дала сказать, а забежала вперёд:
      — А почему вы Плюмбум-Чоки не вызываете?
      Её серебристые очки так и сверкали во все стороны. Дылда волк, сидящий рядом, важно поддержал:
      — Да, почему?
      — Плюмбум-Чоки? А это кто? Где он сидит?
      — Он в дыре сидит! Вон! Вон! — повскакала с мест учащаяся мелочь. Они показывали на круглую дыру в потолке. Оттуда к доске тянулся канат.
      — Хорошо, — согласилась Люся. — К доске пойдёт Плюмбум-Чоки.
      Никто из дырки не показывался. Люся вопросительно посмотрела на белочку.
      — А он не может пойти. Не может! — захлопотала белочка. — Он ходить не умеет. Он лазает.
      Люся поджала губы — уж не разыгрывают ли её? И сказала строго, с нажимом:
      — Сейчас к доске полезет Плюмбум-Чоки.
      Сначала из дырки посыпался мусор — зелёная труха. Затем закачался и задёргался канат. Потом показалась длинная меховая лапа с цеплятельными пальцами. А затем вылез и сам Плюмбум-Чоки — большой ленивец в сиреневых трусищах по самую шею.
      «Ничего себе площадка молодняка! Ни в одном зоопарке нет таких зверей!» — подумала Люся.
      Плюмбум-Чоки медленно полз к доске. Вот он завис над ней, глядя на Люсю огромными спрашивающими глазами.
      — Напишите своё имя и свой возраст в людовецкой системе.
      Плюмбум начал царапать мелом что-то на доске. Люся не понимала: что это? на каком языке? на людовецком? на меховом?
      Чоки кончил царапать, а Люся так и не разобралась.
      — Что он написал? — обратилась она к классу.
      Весь класс, как один, встал на передние лапы. Будто кого-то приветствовал. Люся даже оглянулась — не вошёл ли кто?
      Никого не было. А класс плюхнулся обратно. И все подняли лапы. Больше всех тянулась белочка с первой парты.
      — Можно я? Можно я?
      — Можно.
      — Он написал: «Свинцовый Чоки. Семь лет».
      — На каком языке?
      — На кверхногамном.
      — Что это ещё за язык такой — кверхногамный? — удивилась Люся.
      — Это когда кверх ногами пишут. Он же так висит.
      Люся повернулась к доске спиной и встала в позу ныряльщика. Так что доска предстала перед ней кверх ногами. И прочла: «Свинцовый Чоки. Семь лет».
      Теперь ей стало ясно всё, кроме слова «свинцовый».
      — Почему Свинцовый Чоки? Ведь нужно Плюмбум.
      — Потому что плюмбум и есть свинец, — проскрипел ленивец. — Я — Свинцовый Чоки.
      Он говорил, как по тарелке царапал.
      — Спасибо, — сказала Люся. — Очень хорошо. Вот вам Вафельный Отметник. Откусите большой квадратурик.
      Она подала Отметник Чоки. Он не доставал, а она не дотягивалась. Тут Чоки рухнул вниз прямо на Люсю. Она даже перепугалась и шмыгнула под стол. Только Чоки не долетел до пола. Он повис на двух крючковатых лапах, как меховой ковёр на верёвке.
      «Так бы его и треснула выбивалкой!» — подумала Люся. Но драться не стала. А солидно, как положено учительнице, вылезла из-под стола и подала Отметник ученику.
      Плюмбум радостно отгрыз большую дольку и, сложившись, полез по канату в свою замусоренную дыру. В классе остался только резкий запах эвкалиптовых листьев.
      Люся внимательно осмотрела все углы в классе. Нет ли где ещё какой норы? Того гляди, утконос вылезет или питон.
      — Теперь я бы хотела познакомиться… с юным пушистым созданием…
      Маленькая белочка исчезла под партой.
      — У которого такие толковые глаза… Такой застенчивый вид… Это создание, наверное, самое скромное во всём классе… очень любит грызть орехи, и сидеть под столом.
      Бельчонок сидел под партой и в ужасе дёргал джинсовую штанину волка:
      — Это про тебя! Это про тебя! Волк оттолкнул белочку лапой:
      — Не дёргай! Сам знаю.
      Он засмущался и, опустив глаза, пошёл к доске. А белочка вылезла из-под парты очень довольная. Она покашивала глазами на Люсю и, наверное, считала себя самой хитрой в школе. В обеих системах — в людовецкой и в меховой. Ещё бы! Она так здорово избежала вызова к доске!
      — Прошу вас, дорогой интернатник, напишите своё имя.
      «Юное пушистое создание» в виде лохматого дылды в джинсах и с пистолетами на боку нацарапало:
      УСТИН ЛЕТЯЩИЙ В АБЛАКАХ.
      Люся спросила у класса:
      — Где ошибка?
      Белочка с первой парты засверкала очками:
      — Можно я? Можно я?
      Она вышла из-за стола. И стало видно, как она хорошо одета. В яркую цветастую юбочку и жилетку. Она дописала:
      С ТРУДОМ.
      — Почему с трудом? — оторопела Люся.
      — Как почему? Как почему? — захлопотала белочка. — Волкам трудно летать. Они не умеют же. Птицы умеют. Мыши умеют. А волки не умеют.
      — Других ошибок нет?
      — Нет, — ответила белочка.
      — Я вижу, что есть.
      Вперёд важно, вперевалочку вышел Иглосски. Большой специалист.
      Он зачеркнул букву «и» в слове «Устин» и написал «е».
      — Устен? — удивилась учительница. — Почему Устен?
      — У стен летает, — объяснил Иглосски. — В облаках у стен.
      — При чём тут стены?! — завопила Люся. — Ошибка в этом слове. — Она показала на слово «аблака».
      Весь класс принимал участие в исправлении написанного. Образовалась целая спасательная экспедиция. К ней присоединился ещё и Сева Бобров.
      Зубастый Сева закричал:
      — Я знаю! Я знаю! «Аблака» — это неправильно. Надо написать «яблака». Получится: «Устин, летящий в яблаках».
      — В каких ещё яблоках?
      — В обычных, — пояснил Сева. — Он вокруг яблони летает.
      От этих стен и яблок у Люси кругом пошла голова.
      — Неужели никто не знает?
      — Я знаю! — сказала Лаковая Молния. — Надо писать «в облаках».
      — Правильно, — похвалила ласку девочка. — Вот вам кусочек Вафельного Отметника.
      — А мне не дадут Отметника? — спросил устенный Устин.
      Люся не знала, как ей быть — дать ему понюхать плитку вафли в наказание за неграмотность или, наоборот, похвалить его за старательность и отломить кусочек. Она решила угостить волка. А нюхательно-воспитательные меры пока отложить. Яблоковый Устин аж засветился от радости неярким серым светом.
      Прогудел начинальник. Меховая братия забегала и замоталась, малышня повисла на Люсе.
      — Что мы будем делать? — кричали они.
      — Не знаю.
      — Давайте в залезалки играть. Давайте!
      — Это что такое?
      — Игра такая. Надо на крышу залезть. Кто выше всех залезет, тот победил. А остальные его стаскивают, — объяснил ёжик Иглосски. — В прошлый раз победил Мохнурка.
      — И где он? — спросила Люся.
      — В ночевальне лежит. Перебинтованный. Он слетел сверху и поцарапался по дороге.
      — Это уже не залезалки, а бинтовалки получаются, — сказала девочка-учительница. — Только сегодня мы в это играть не будем. Мне пора домой. Меня папа с мамой ждут. Я боюсь, что мне дома «влеталки и разгонялки» устроят.
      — Это хорошая игра, во «влеталки», — сказала белочка. — Это влетать куда-нибудь надо?
      Зверята проводили Люсю, до ворот и долго махали лапами вслед и кидали вверх разные вещи. Эти вещи ещё много времени взлетали над забором.
     
     
      Междуглавие третье
      СПИСОК МЕШАНИЙ УЧИТЕЛЯМ НА УРОКАХ СО СТОРОНЫ УЧАЩИХСЯ
     
      Всю неделю ученица-учительница Люся Брюкина внимательно наблюдала за своими коллегами по учёбе. Смотрела на тех, кто обучает, и на тех, кто обучается.
      И вот что было замечено.
     
      ПОНЕДЕЛЬНИК
      Спальников намазал доску воском, как лыжи. Поэтому Лушина, которая всю неделю учила арифметику с папой, не сумела даже написать условие задачи. Мел скользил. Учительница сердилась.
      — Ты, Лушина, нарочно это сделала. Потому что урока не выучила.
      — Я выучила, Мария Яковлевна. Это кто-то другой доску намазал.
      — А вот мы сейчас проведём контрольную работу на вычитание дробей и выявим, кто у нас диверсант. Ясно, что отличники доску натирать не станут.
      Кандидатами в диверсанты оказались: Спальников, Игорь Трофимов, Кира Тарасова и бедная Карина Мариношвили. Ей эта двойка была нужна больше всех. У неё и так по арифметике было две.
     
      ВТОРНИК
      Великолепный Киселёв подрисовал усы на портрете знаменитого писателя Маяковского. Он оправдывался:
      — Все писатели как люди. И Чехов, и Толстой, и Некрасов, а он отрывается. Он какой-то ненастоящий, потому что без усов.
      — А ты много читал Маяковского?
      — Потому и не читал, что он без усов. Теперь начну.
      — Теперь ты пойдёшь домой и приведёшь родителей, — говорила Эмилия Игнатьевна — завуч. Очень умная и опасная женщина. — Твой папа без бороды и усов. Но я думаю, он настоящий и всыплет тебе как следует, по-настоящему.
      Язвительный Игорь Трофимов подумал и сказал:
      — Вот учителя! Вот завучи! Человек в беду попал, а они острят, шутят. Нет, с такими людьми мы никуда не придём.
     
      СРЕДА
      На родительском собрании сердился дедушка Киры Тарасовой:
      — Моя Кира говорит: «Если не купишь мне джинсы, я в школу не пойду. У нас все учащиеся в джинсах ходят. Даже директор. Я одна как из сельской местности в юбке югославской. Будто я отсталая». А где ж я ей эти джинсы возьму? Да ведь не простые надо, а фирмы Врангеля. Я ей говорю: «Этого Врангеля мы прогнали в революцию не для того, чтобы его штаны носить!» Она мне в ответ: «Тёмный ты, дедушка, ничего в истории не понимаешь. И в экономике. Вы ведь Врангеля прогоняли, а это Вранглер.
      — А моя просит счётную машинку! — сказала бабушка Карины Мариношвили. — Я ей было купила в магазине харьковскую за двести рублей. А она кричит: «Ты что мне покупаешь? Её же надо в розетку включать. У всех японские машинки на батарейках. Размером с записную книжку. Они их под партой держат. И считают незаметно от учителя. Я с таким ящиком что делать буду? Ты бы мне ещё телевизор приобрела. Чтобы я под партой клуб кинопутешествий смотрела!» А где мне купить эту японскую машинку? Мы, уборщицы, редко ездим в Японию подметать. Мы все здесь работаем. На трёх работах. Уймите внучку!
     
      ЧЕТВЕРГ
      В классе событие. Пропал Главный Бумажный Получальник. То есть классный журнал. А так как Вафельного Отметника у нас не завели, пришлось притормозить школьные занятия.
      В поисках журнала перевернули учительскую, кабинет директора и три тонны макулатуры, собранной энтузиастами-прогрессистами из второго «Б» класса. Они прогрессисты потому, что собирали макулатуру не по указанию руководства школы, а по велению сердца. Но журнала не нашли.
      В конце дня пришла расстроенная отличница Королева и принесла журнал. Он был у неё в портфеле. Конечно, его похитила и запихнула туда не она. Это были чьи-то происки. Кто-то мечтал сорвать занятия по иностранному английскому языку.
      Провели контрольную с целью выяснения знаний учащихся и с целью выяснения проискантов.
      Кандидатами оказались Спальников, Игорь Трофимов, Кира Тарасова, блистательный Киселёв и опять Карина Мариношвили. Ей эта двойка опять была нужнее всех. У неё по английскому была всего одна.
     
      ПЯТНИЦА
      Киселёв и Тарасова решили попробовать курить. Купили в ларьке пачку «Явы». Сказали, что для больного папы.
      Тарасова красиво держала сигарету и по-красивому вытаращивала глаза.
      Киселёв сделал две затяжки и упал. Оказалось, сигареты были бракованные. В табачную машину попал эбонитовый шарик от ручки. И она его искрошила. Тренированные курильщики выдерживали с трудом. Нетренированный Киселёв чуть не пропал. На урок его привели под руки Трофимов и Спальников. Тарасова объяснила учительнице, что Киселёв шатается, потому что тушил пожар. Вытаскивал пожарных из огня. У них была тренировка, а он не понял и спасал их за ноги.
      Мария Яковлевна не очень верила в спасение пожарных. Несмотря на убедительную деталь в смысле тренировки. Но от Киселёва так несло жжёным эбонитом, что пришлось согласиться. И Киселёва в качестве награды за правдивость пустили проветриться в коридор.
      Там его увидел директор и сказал, что дышать свежим воздухом лучше всего во дворе с метёлкой.
      И народный спаситель пожарных целых сорок пять минут превращал школу в город-сад.
     
      СУББОТА
      На уроке истории учитель Косолапов объяснял, что в средние века были феодалы — князья, их вассалы — помещики, и крестьяне, которые на всех работали.
      На что быстрый разумом Киселёв заявил:
      — Точно. Как у нас в школе. Директор — феодал. Учителя — вассалы, а мы — крепостные крестьяне.
      Учитель Косолапов разбушевался:
      — Ничего себе крепостные! Барчуки вы! Живут в хороших квартирах. Им тепло на квартиру доставляют, вместо дров. Воду на квартиру. Для них телевизор изобрели — к ним зрелища на дом приходят. Они лошадь не то что запрячь не сумеют, просто не видели её никогда! А учителя с ними бьются, в их башки знания впихивают. Да раньше ни один сын императора в таких хороших условиях не рос.
      И велел крепостному Киселёву к следующему разу составить режим дня среднего крестьянина средней полосы России в средние века. А ещё лучше крестьянки. С учётом топки печки, кормления домашних животных. (Причём не попугайчиков, хомячков и морских свинок, а коров, овец, лошадей, птицы.) С учётом приготовления обеда, стирки и других мелких радостей.
      К следующему разу выяснилось, что жизнь у крестьян средних веков была значительно тяжелее, чем у Киселёва. Развлечений практически не было, если не считать работу в огороде — прополку и окучивание. Насчёт каникул Киселёв явно обходил крестьян. У них были только религиозные каникулы: Ильин день, пасха, рождество, может быть крещенские, и всё! А трёхмесячных летних и всяких там зимних не было.
      Да и в смысле еды сегодняшний крепостной Киселёв далеко ушёл вперёд. В его школьной крепостной столовой был большой выбор блюд. И упитанные крестьяне младших классов за небольшую цену уничтожали продукты не хуже средневековой саранчи. И не только сельские щи да кашу, но и всевозможные пирожные. (Правда, с крестьянским уклоном: в виде корзиночек и картошки.) Особенным спросом, пользовался деревенский средневековый напиток «Пепси-кола».
      Что касается быта, модными были средневековые джинсы, карманные магнитофоны с записями народных мелодий и жевательная резинка клубничная рижская.
      Короче, жизнь сегодняшних Киселевских крепостных была во много раз лучше. И взрывчатая ситуация среди младших классов угасла. Все сразу успокоились, даже главный вождь всех школьных волнений, неформальный лидер — знаменитый Стенька Киселёв.
     
     
      Глава четвёртая
      ХЕНДРИКИ ПРИЛЕТЕЛИ
     
      Вот оно — новое воскресенье. Вся меховая мелкота с воплем выкатилась навстречу девочке Люсе. Они ждали её у самых ворот дачного посёлка. Очевидно, о её приезде они узнали от дежурного по нюхоскопу. Там, на балконе, наверняка дежурил загадочный перебинтованный Мохнурка — победитель игры в залезалки. Потому что его среди встречающих не было.
      Люся и зверята в обнимку пошли в посёлок к интернатскому зданию.
      Застенчивая белочка в очках сказала Люсе:
      — Мой пап приехал.
      — Может быть, папа?
      — Нет, мой пап! Пап — это же он. Вот он и приехал. А если бы мама, то она приехала бы.
      — Вон её пап стоит! — сказала Фьюалка. — Видите, рядом с Мехмехом.
      У дверей в класс, на крыльце, стоял Мехмех в легкомысленной зелёной шляпке с украшениями. А рядом — невысокий, начинающий полнеть белк. В светлом плаще с красиво поднятым воротником.
      — Здравствуйте, — шагнул он навстречу Люсе. — Это вам. От папо-мамовского собирания.
      Он протянул маленький прозрачный флакончик с зёрнышками.
      — Что это такое? — удивилась Люся.
      — Камертоновые семена. Целая музыкальная октава. Их надо посадить в землю и поливать купоросовой водой.
      — И что получится?
      — Музыка из живых цветов. Они будут тихонечко звенеть от ветра. И играть разные мелодии. Вы очень обрадуетесь.
      — Спасибо, большое спасибо, — сказала Люся.
      Про свето-музыку она когда-то слыхала. Но про музыку из цветов… Интересно, а бывает дерево-музыка? Наверное, бывает. Тогда, значит, есть и целые лесо-симфонии у них… У кого у них? У меховых интернатников.
      — А что такое папо-мамовское собирание? — спросила она.
      — Обычный родительский комитет, — пояснил Меховой Механик. — Родители учеников к вам очень хорошо относятся. Интернатники в своих письмах только про вас и пишут.
      — Очень хорошее пишут, — сказал улыбчивый пап. — Можно я у вас на уроке посижу? Мне интересно посмотреть, чем живёт сегодняшняя молодёжь.
      — Сидите, пожалуйста, — сухо сказала Люся («Тоже мне, меховой инспектор из роно!») и пошла в директорскую за Получальником.
      По Получальнику она выяснила, что неопрошенными в её классе оставались только хитрющая белочка в очках с первой парты (та самая, к которой приехал пап) и загадочный Мохнурка. Который в Получальнике записан не был. Может быть, он сидит на потолке, в дыре вместе с сиреневотрусовым… трусным… В дыре вместе с Плюмбум-Чоки?
      В классе все были на своих местах, и все встали на передние лапы. Причём представитель папо-мамовского собирания сделал то же самое. И парта под ним скрипела.
      — Блюм, — сказала Люся через минуту. Все блюмкнулись.
      — Кто у меня ещё ни разу не был у доски? — спросила Люся, в упор глядя на белочку с первой парты. Её звали Цоки-Цоки. — Кто ещё ни разу не отвечал?
      — Мохнурка! Мохнурка! — захлопотала белочка. — Он ещё ни разу не отвечал.
      — А где он? Он здесь? — спросила Люся.
      — Здесь! Здесь! — волновалась белочка. — Он в печке сидит.
      Люся удивилась и прошла по классу вдоль стенки с печкой.
      — Что он там делает?
      Дверца печки раскрылась, и появилась хитрая усатая мордочка. Чёрная-пречёрная, как кусок темноты. Мордочка сверкнула глазами и сказала:
      — Я там прячусь.
      — От кого?
      Дверца снова перелистнулась:
      — От света.
      И дверца захлопнулась. Люся обратилась к ученикам:
      — Кто мне объяснит, почему юный Мохнурка сидит в печке? И почему он прячется от света?
      Все интернатники подняли лапы вверх. Даже хулиганистый Кара-Кусек.
      — Скажите вы, — попросила Люся Лаковую Молнию. Фьюалка встала из-за парты и сказала:
      — Он норный.
      Дверца печки приоткрылась на спичечный коробок, и высунулся кусочек носа:
      — Я норный. Я очень норный.
      Фьюалка продолжала:
      — Все норные боятся света. Живут в темноте.
      — Очень живут! Очень живут! — забормотал носик из печки.
      — Спасибо, — поблагодарила Люся Фыоалку. — Но что же, он всё время так и сидит в печке? Или его приносят сюда в чемодане? Или у него есть сюда подземный ход из спальни?
      Лаковая Молния разволновалась. Она стала цокать, сокращаться и вытягиваться:
      — Его не но-йс-сят в цеймодане. Его в ойсках, в оцках нойсят… Он сам ойски нойсит. Церные.
      — Ношу! Ношу! — прокуковал Мохнурка из печки, как кукушка из часов. — Чёрные очки. Очень чёрные.
      Разговор запутывался, и вмешался ещё один разъяснитель — Сева Бобров. Он так объяснил:
      — Девочка Люся, он из кротовых. Они под землёй живут. Они темноту любят. А на улице очки носят тёмные. От солнца.
      — Да! — затараторила Цоки-Цоки. — У меня простые очки, стеклянные. А у него чёрные.
      — Где же его очки? — спросила Люся. — Почему он без них?
      — Можно я скажу? — закричал ёжик Иглосски. — Когда он в залезалки играл, они разбились.
      — Очень, очень разбились! — закуковал Мохнурка.
      — Его перебинтовали, и он выздоровел, — продолжал ёжик.
      — А очки перебинтовать не удалось! — горестно высунулся крот из печки, как из справочного окошка.
      — А ну, малыш, примерь вот это! — раздался голос с задней парты. Это белочкин пап достал роскошные противосолнечные очки.
      Всеволод Бобров взял очки и засунул их в печку. Дверца распахнулась, и оттуда торжественно выбрался наружу упитанный кротёнок. Чёрный-пречёрный, и вдобавок весь в саже.
      Он подошёл к Люсе, протянул ей лапу и вежливо представился:
      — Мохнурка Великолепный.
      Люся пожала лапу и увидела, что она тоже в саже.
      — Вот что, уважаемый Мохнурка, возьмите веник и подметите себя. Потом пойдите на пруд вместе с Бобровым и вымойтесь как надо. После этого мы будем знакомиться.
      Мохнурка не стал бунтовать. Он взял веник и стал смахивать на всех сажу.
      — Не подметается! — сказал он, пытаясь хлестать себя, как в бане.
      — Можно я его подмету? Можно я? — захлопотала белочка. — Я и пропылесосить могу.
      — Хорошо, — разрешила Люся. — Берите этого очень норного юношу, отчистите и приведите обратно.
      Троица с удовольствием удалилась. А Люся сказала:
      — Сегодня мы будем проходить… будем… мы будем разбирать предложение на составные части.
      Она сложила руки за спиной и важно зашагала по классу.
      — Возьмём хотя бы такое предложение. — Она задумчиво посмотрела на потолок. Там предложения не было… На учеников. Они не подсказывали. На белочного папа… Он сам ждал, что же возьмут? И наконец в окне она увидала. Там было предложение: «Грузовик едет». — Возьмите ваши тетрадки и запишите такое предложение.
      Лохматый Устин в облаках поднял лапу:
      — Учительница девочка Люся, а что такое тетрадки?
      Люся подумала и вытащила из портфеля тетрадку по английскому и показала её классу. Только издалека. (Кому хочется вблизи показывать свою тройку за контрольную.)
      — Учительница девочка Люся, — сказал Устин, — мы не знали, что это называется тетрадка. Мы называем это — листалка. Бывает листалка в клетку, а бывает в ромбик или в горошек. Какую достать?
      Что делать с ромбиковой листалкой или горошиковой, Люся не знала. Но виду не подала:
      — Дорогие интернатники, достаньте листалки в клеточку. И возьмите писалки.
      Интернатники зашуршали.
      — И напишите в листалках такое предложение:
      ГРУЗОВИК ЕДЕТ.
      Меховые школьники как по команде свесили языки направо и стали писать.
      Люся ходила по рядам и смотрела в тетра… то есть в листалки. Каких там только ошибок не было! И «грузАвик», и «кузовик». И было сказано, что он «едИт» и даже что он «йедёт».
      Люся спросила:
      — Из каких частей состоит это предложение? Пусть ответит ученик Биби-Моки.
      Биби-Моки выбрался из-за парты, и стало видно, что он не ученик, а ученица. Потому что Биби-Моки была в ярко-зелёной короткой юбочке.
      Она сказала застенчивым голосом:
      — Из двух частей. Из действователя и действа.
      — Правильно, — сказала Люся. Хотя она впервые в жизни слышала про действователь и действо. Она знала, что есть подлежащее и сказуемое. — А теперь мы расширим это предложение и запишем его так:
      СИНИЙ ГРУЗОВИК ЕДЕТ С ДРОВАМИ ПО ДАЧНОМУ ПОСЁЛКУ.
      Все ученики снова вытащили языки и заработали. И снова в тетрадях появились «КрузАвики», «пАселки» и даже возник какой-то загадочный «е-дед с дровами».
      Отворилась дверь. Интернатники сделали стойку на лапах. Только зря, потому что вошла бригада, брошенная на чистку Мохнурки.
      Мохнурка начальственно сказал:
      — Блюм!
      В этот раз он был чистый, но мокрый. Хоть развешивай его на канате сушить.
      «Куда бы его пристроить?» — подумала Люся. На плане в Получальнике Мохнурки не было.
      — Есть у вас своё место? — спросила Люся.
      — Нет, — ответил крот. — Я сверхнормный.
      «Мало того, что он норный, он ещё и сверхнормный! — подумала Люся. — Не сажать же его в печку».
      Девочка взяла стул и устроила Мохнурку рядом с Иглосски.
      — Давайте я тоже буду учитель? — предложил он, подняв на Люсю чёрные очки. — Я буду ваш заместитель.
      — Нет! — рассердилась Люся. — Ты не будешь учитель. Ты будешь отвечатель. Вот видишь, на доске написано предложение:
      СИНИЙ ГРУЗОВИК ЕДЕТ С ДРОВАМИ ПО ДАЧНОМУ ПОСЁЛКУ.
      — Из каких частей оно состоит? — Люся посмотрела на Мохнурку.
      — Из… из… из вот каких. Из грузовика и посёлка.
      — И всё?
      — Нет не всё. Ещё из колёс, из кузова, из кабины, из шофёра, из дач, из много-много дров…
      — Ты ничего не забыл? — ехидно спросила учительница.
      — Он шины забыл! — закричал Бурундуковый Боря.
      — Ещё горин! — подпрыгнул на задней парте тушканчик.
      — Какой такой «горин»?
      — Который в моторе горит. Без него машина не уедет.
      — Нет, дорогие интернатники, это мы с вами никуда не уедем, если так будем предложение разбирать на части. Как мы уже выяснили, в этом предложении есть действователь — «грузовик» и действо, то есть действие, — «едет». В моей людовецкой школе действователь называют подлежащим, а действование — сказуемым. А что можно сказать о слове «синий»? Какой это член предложения?
      — Синий, — сказал Мохнурка.
      «Сам ты синий!» — чуть-чуть не закричала Люся. Потому что с появлением этой темноты из печки жизнь в классе явно осложнилась.
      — Это определение. Это слово определяет, какой грузовик. Описывает его. Рассказывает о нём. Характеризует его. Понятно? — спросила она у красавицы ласки с первой парты.
      — Понятно, — ответила ласка.
      — Значит, как называется этот член предложения?
      — Характеризователь.
      — Допустим… Есть ещё характеризователи в предложении?
      — Есть, — ответила ласка. — Слово «дачный».
      — Правильно. А больше нет?
      — Больше нет.
      — Нет есть! — возразил Мохнурка.
      — Да? — удивилась Люся. — Какие же?
      — Там дрова берёзовые. Я сам видел.
      — Что ты там видел, не имеет значения. Имеет значение то, что написано на доске. А на доске нет такого характеризователя — «берёзовые».
      Потом Люся задумалась и спросила:
      — Каких характеризователей ещё нет на доске? Пусть, кто знает, скажет.
      — А можно про дрова? — спросил Сева.
      — Конечно, можно.
      — Они невкусные.
      — Почему?
      — Потому что берёзовые. Если бы осиновые, были бы вкуснее.
      — Я не пробовала ни осиновых, ни берёзовых, — сказала Люся. — Но я тебе верю. Ещё что мы можем сказать о грузовике и о посёлке? Вот вы скажите, — обратилась она к Биби-Моки. — Хотя бы про шофёра. Что мы можем про него сказать?
      — Что он холостой.
      — Почему? — удивилась Люся.
      — Потому что он дрова возит.
      Люся так удивилась, что не знала, что и сказать.
      — А что? Она права, — вмешался Цоки-Цокин пап. — У нас на дрова всегда молодёжь бросают. И на уголь. И на снег. А солидные водители возят дорогие товары. Я, например, хендрики вожу.
      Люся поняла, что она скоро запутается в хендриках, дровах и холостых грузовиках. Она сказала:
      — Всё. У нас хватит характеризователей. Теперь мы вставим их в предложение. Вот что получится:
      СИНИЙ И СИЛЬНЫЙ ГРУЗОВИК С МОЛОДЫМ ХОЛОСТЫМ ШОФЁРОМ ЕДЕТ ПО ДАЧНОМУ ПОСЁЛКУ С БЕРЁЗОВЫМИ НЕВКУСНЫМИ ДРОВАМИ.
      Прогудел начинальник.
      В кабинете директора белочкин пап подошёл к Люсе:
      — Я просто восхищён вами. Вы так хорошо всё объясняете. — Он повернулся к диру: — Оказывается, предложения состоят из дров. А солидные люди возят хендрики.
      — Кстати о хендриках, — сказал дир Люсе, — вы сегодня получите аванс. А сейчас я хочу вас угостить.
      На столе стоял поднос с фруктами горкой. Фрукты были какие-то неведомые. Они были фиолетовые и напоминали баклажаны. Баклажаны, опоясанные застёжкой «молнией».
      Если «молнию» потянуть, появлялась земляничного цвета мякоть. По вкусу — смесь ананаса с грецким орехом. И непонятно было: то ли их упаковывают в кожуру с «молнией», то ли они так и растут.
      Внутри была глубокочерная косточка.
      Дир и белочкин пап эти косточки прокалывали специальными спицами.
      — А то они высыхают, сжимаются и начинают взрываться, — пояснил Меховой Механик.
      — И как? — спросила Люся. — Сильно?
      — Очень сильно. Они выплёвывают темноту. Получается такая чёрная клякса метров на двадцать.
      — Поэтому косточки мы малышам не даём, — сказал пап Цоки-Цоки. — Плоды даём, а косточки вынимаем.
      — Они их держат в воде, — объяснил директор, — а потом вынимают, сушат и устраивают взрыв.
      — Объясните, как они это делают, — попросила Люся.
      — Да очень просто! — сказал пап. — Они их высуси… вышуси… То есть сушат и везде раскладывают. Как эти семена начнут взрываться! Кругом ночь и никаких занятий. Мы тоже в молодости так делали.
      — А как эти фрукты называются?
      — Жахтрили, — ответил дир. — А семена называются жахты.
      В это время подошли ученики и выстроились в очередь у окна. Белочкин пап стал выдавать им жахтрили и отбирать у них косточки. А Мехмех отозвал Люсю к себе за стол для серьёзного разговора.
      — Уважаемая Люся. У нас к вам два дела, — начал директор. — Скажите, пожалуйста, что такое комиссия из области?
      — Не знаю, — ответила Люся. — А что случилось?
      — Сегодня утром к нам пришла одна женщина. Она сказала, что она — товарищ Клюева и что она — комиссия из области. Она спросила, есть ли у нас выписка о нашем создании? Кому мы принадлежим — Министерству просвещения или Министерству пушной промышленности? И просила подготовить все документы. Вы не знаете, как это сделать?
      — Не знаю, — сказала Люся.
      — Ещё она посмотрела учеников и сказала, что они не соответствуют инструкции. Как нам быть?
      Люся подумала, что учеников, наверное, надо постричь и одеть в школьную форму. А может быть, в спортивную. Тогда они будут немного соответствовать. Но не решилась сказать это Мехмеху.
      Люся ответила строго:
      — Я не знаю, как быть. Я с папой посоветуюсь. Он у меня журналист и всё про инструкции знает.
      — Очень хорошо, — сказал дир. — Этим вы поможете. Теперь второе дело. Девочка Люся, у вас есть деньги?
      — Есть. Один рубль.
      — А много денег? Чтобы купить двойной домашний говоритель?
      Люся сразу догадалась, что это телефон.
      — Столько денег у меня нет. Но если очень надо, я попробую достать.
      — Нам обязательно нужно купить один говоритель И провода. Пожалуйста, отмените урок и поезжайте в город в магазин. Выручите нас, девочка Люся. Мы вам потом всё объясним.
      — Прямо сейчас ехать?
      — Сейчас.
      — Но пока я съезжу туда и обратно, вечер будет.
      — Очень нужно, девочка Люся.
      Люся не стала миндальничать и любопытствовать. Наверное, телефонный аппарат был нужен Меховому Механику не на шутку.
      У Киры Тарасовой были общественные деньги. Собранные на посещение Большого театра. А так как посещение откладывалось из-за трудностей с билетами, все понемногу пользовались этими деньгами, как подпольным банком.
      Около выхода из посёлка Люсе попался какой-то мрачный охотник с ружьём.
      «Зачем ружья выдают мрачным людям? — подумала Люся. — Надо, чтобы выдавали только весёлым».
      Но тут же она поняла, что весёлым людям ружья не нужны. Им и так хорошо, весёлым людям. Без ружей.
      …Кира Тарасова минут двадцать выпытывала у Люси, зачем ей деньги.
      — Мне надо купить телефонный аппарат.
      — Может быть, югославскую сумку? Или шведские колодки в обувном магазине?
      — Честное слово, телефонный аппарат.
      — У тебя же есть.
      — Это не мне. Это одному знакомому.
      — Он в каком классе?
      — Он — директор.
      — Красивый? Брюнет или блондин?
      — Он полосатый. Одна полоса блондин, одна — брюнет. В одном месте, на затылке, немного лысик.
      Тут Кира Тарасова восстала:
      — Если ты мне не скажешь, что ты хочешь покупать, я тебе не дам общественные деньги.
      — Возьми свои общественные деньги, — сказала Люся. — И пойдём в магазин «Орбита». Ты увидишь, что я буду покупать.
      Кира Тарасова долго мурзала по разным местам — доставала деньги из потайных углов и тряпочек. Наконец она насобирала шесть общественных трёшниц и три общественных металлических рубля. И девочки вышли из дома.
      В магазине «Орбита» им не очень обрадовались. У продавцов были более важные дела, помимо продавания и обслуживания. Какая-то охватила их общая задумчивость. Осенняя. Но после определённой настойчивости со стороны Люси, а главным образом Киры, телефонный аппарат им продали. И большой моток проводов.
      Теперь Кира поняла, что деньги нужны для телефона. Но не успокоилась, а даже наоборот:
      — Где ты его будешь ставить?
      — Это у меня в дачном посёлке. Поехали, и всё увидишь.
      Кира никогда в жизни не встречала блондино-брюнетика, а местами лысика. Но ехать она отказалась:
      — Из-за какого-то полулысика ехать за город на ночь глядя! Поезжай одна.
      И Люся отправилась одна.
      Ехать в электричке было ещё туда-сюда. На станции в это время было совсем неуютно. Дул ветер и страшно качались фонари. Они швырялись в разные стороны темнотой.
      Люся оказалась единственной пассажиркой, сошедшей на платформе. И тут её ожидал сюрприз.
      Вдруг засветились, засверкали фонари. И вся меховая орава высыпала навстречу девочке. Они схватили Люсю под руки и потащили к совершенно необыкновенного вида машине. С одной стороны, машина была старинная, окнастая, как карета, с ненужными медными и никелированными штучками. С другой — в ней чувствовалась какая-то неведомая сила, непривычной мощности двигатель.
      Меховой Механик открыл перед Люсей дверцу и сел рядом с ней на заднее сиденье. За рулём был важный-преважный Цоки-Цокин пап. Рядом с ним сидела сама Цоки-Цоки.
      Интересно, что руля в машине не было. В руках, то есть в лапах, Цоки-Цокиного папа была коробочка с круглыми ручками и блестящими рычажками.
      Пап тронул один рычаг, и включились мощные фары. Как будто рядом ехали две электрички. Всё стало белым.
      Пап тронул другой рычаг, в машине что-то мощно и бесшумно заработало, закрутилось. И она тронулась.
      Меховая ребятня бежала следом, размахивая фонарями. И даже ветер и плохая погода отступили.
      Машина повернула с дороги к воротам посёлка. Вдруг поворачивающийся луч света выхватил из тьмы человека. Он был с ружьём.
      Человек метнулся в сторону, пытаясь выскочить из луча, но упал. Кажется, сейчас машина налетит на него. Будет удар…
      Но машина резко дёрнула носом и, взмыв, проплыла над упавшим. Внизу под днищем что-то брякнуло.
      Отъехав метров десять, белочкин пап выпрыгнул из висящей над дорогой машины и достал ружьё, прилепившееся снизу.
      — Электрическое притягивание, — пояснил он Мехмеху.
      Переломил ружьё, вынул из него патроны, а ружьё положил на дорогу.
      Машина снова тронулась. Человек остался сидеть на земле. При этом он ругался злыми словами.
      Когда подъехали к интернату, мелкота обсыпала Люсю:
      — Вы видели Темнотюра? Вы видели Темнотюра?
      — Видела, — ответила Люся. — Это и есть Темнотюр?
      — Да.
      — Он очень нападательный, — сказал Сева Бобров.
      — Мехмех велел даже добродуши и забыванты включить на полную силу, — добавил Иглосски.
      — Что это такое — добродуши и забыванты?
      Мелкота задумалась.
      — Это такие добродуши и забыванты, — объяснил Иглосски.
      — Это такие добродуши и такие забыванты, — ещё подробнее растолковал Сева.
      Меховой Механик позвал Люсю в кабинет, и она так ничего и не поняла из объяснений Севы и Иглосски.
      — Девочка Люся, — сказал дир. — Мы вам очень благодарны за говоритель.
      — Очень-преочень! — добавил белочкин пап.
      — А теперь посмотрите, пожалуйста, сюда. — Он раздёрнул шторы на стене. — Это карта дачного посёлка.
      С трубкой во рту и с важной походкой Мехмех был очень внушителен и напоминал не очень крупного военного руководителя.
      — Покажите, пожалуйста, на карте дома, в которых есть телефоны.
      Люся задумалась:
      — На станции есть телефон у кассирши. Ещё два автомата на Москву — за платформой. Один автомат вот здесь, около правления. Он, правда, плохо работает. В самом правлении есть телефон. На зиму его переносят в дом сторожа. Есть ещё телефон вот в этой даче, у замминистра газового хозяйства.
      Все указанные объекты Меховой Механик отметил крестиком. Белочкин пап тоже хлопотал у карты, заглядывая через плечо дира.
      — Большое спасибо, девочка Люся.
      — И от всего папо-мамовского собирания спасибо, — добавил пап.
      — Теперь вам пора домой, — сказал директор. — Каретный перемещатель мы брать не станем. Он слишком велик… Я просто дам вам провожатых из интернатников покрепче. Они вас проводят до станции. Хорошо?
      — Большое спасибо, дир.
      — Вот вам на дорогу. — Он протянул девочке фиолетовый жахтриль. — Угощайтесь.
      — До свидания, дир. До следующего воскресенья. — Она улыбнулась Цоки-Цокиному папу: — До встречи.
      Как только она вышла на крыльцо, на её руке повис Мохнурка Великолепный. Он был прекрасным сопровождающим в ночное время. Потому что в темноте видел лучше, чем днём. Больше никого не было. Они шли вдвоём.
      Правда, потом у станции оказалось, что были Снежная Королева и Лаковая Молния. Просто они бесшумно скользили спереди и сзади, как невидимое прикрытие.
      А Мохнурка болтал, что ему кажется, что Мехмеху кажется, что, кажется, есть какая-то опасность для интерната. Со стороны Темнотюра и проверяльщиков. И что Мехмеху это кажется зря. Потому что погода прекрасная, особенно ночью. Темнотюр просто пьяница. И вся его компания такая. А выясняльщики просто выясняют и проверяют.
      На станции Люсина охрана спряталась в темень.
      Подошла электричка.
      В пустом вагоне было тепло и уютно. Две бабушки вязали на спицах. Люся пристроилась к ним и задремала.
      Жахтриль она решила не есть. А показать завтра в школе своей задушевной подруге Кире Тарасовой.
     
     
      Междуглавие четвёртое
      ТАМ МОХНУРКА, ЗДЕСЬ КИСЕЛЁВ
     
      С жахтрилем вышла история.
      Люся вынула его из сумки с учебниками и положила в стол. И пошла к ребятам. А когда вошла в класс на урок, жахтриля не было.
      — Кто взял жахтриль? — спросила она у Киры Тарасовой.
      — Не знаю, не знаю, — сказала Кира. — Я видела здесь только фиолетовый кошелёк, набитый вареньем.
      — И где он?
      — Его Киселёв у меня выхватил.
      — Эй, Киселёв, отдай жахтриль!
      — Нет у меня.
      — Отдай, тупица.
      Люся допустила ошибку. Потому что разозлилась. Киселёв разозлился ещё больше:
      — Сама ты тупица! Брюква несчастная!
      — Я вижу, на третьей парте бушуют страсти, — сказала, входя, учительница Ирина Вадимовна. — Поэтому я прошу Брюкину пойти к доске.
      Люся безрадостно отправилась за отметкой. Урока она не выучила.
      — Если я правильно помню, — сказала Ирина Вадимовна, — мы проходили склонение числительных. Прошу просклонять «полторы бочки варенья».
      Люся горестно начала:
      — Именительный — кто, что? Полторы бочки варенья. Родительный — кого, чего? Полторы бочки варенья. Винительный — кого, что? Полторы бочки варенья. Творительный — кем, чем? Полторем бочкем вареньем. Предложный — о ком, о чём? О полтором бочком варенья.
      «Что-то я не так делаю», — поняла Люся под конец. Потому что у неё всё расплылось, появились какие-то загадочные бочкомы и полторемы.
      Что такое домком, Люся знала. Это домовый комитет. А что такое бочком? Это комитет по бочкам?
      — Блистательный ответ, — сказала учительница. — Я буду вам очень благодарна, если вы всё это запишете на доске.
      Люся стала записывать полторемы и бочкемы, Ирина Вадимовна сказала:
      — Получается так, что дикий человек пришёл сюда в класс и пытается изъясняться на малознакомом русском языке. «Чем вы гордитесь?» — «Полторой бочкой варенья». — «Чем, чем?» — «Полторем бочкем». Прэлестно!..
      — Кто скажет, как правильно? — спросила учительница у класса. — Ну-ка, Тарасова, чем мы гордимся?
      — Полторами бочками варенья.
      — Спасибо. Тоже дикая девочка. Не полторами, а полутора. Неужели так трудно запомнить одно простое правило. В именительном, винительном пишем полторы. В остальных падежах мы пишем полутора. Садись, Брюкина, два.
      Невесёлая девочка-учительница Люся побрела на своё место. Она ещё таила надежду, что Ирина Вадимовна не поставит двойку в Большой Бумажный Получальник. Но Ирина Вадимовна вписала туда эту несчастную получалку.
      Более того, она ещё попросила у Люси малый домашний получальник, то есть дневник, и вписала двойку туда.
      Зато когда Люся вернулась за парту, она увидела в столе жахтриль. Половина содержимого в нём была на месте, а половина была аккуратно срезана ножом. И не было самого главного — жахта. То есть косточки.
      Жахт оказался очень удобной штукой. Он был каплевидной формы и скользкий. Если зажать его между пальцами и надавить посильней, он мог выскочить как из пушки и шлёпнуть кого-то в лоб со страшной силой. И ещё рикошетил в соседа.
      — Бьём по Трофимову и в угол к Спальникову! — сказал Киселёв и щёлкнул косточкой.
      Косточка скользнула по затылку Трофимова, изменила направление и шлёпнула Спальникова в щёку, Спальников тотчас же схватил косточку, облизал её и выстрелил в Киселёва.
      — Отдай! — закричала Люся Киселёву. — Отдай, а то как тресну!
      — Она, видите ли, треснет! — сказал Трофимов. — Она, видите ли, хрустальная! Девочка-ваза!
      — Девочка-ваза! Девочка-ваза! — подхватил Киселёв. — Ваза наподобие унитаза. — И он запрятал косточку в карман.
      «Ах, так! — подумала девочка-ваза. — Не буду у тебя отбирать жахтриль! Посмотрим, что выйдет».
      И вот что вышло.
      Шёл себе Киселёв из школы. Банку гуталинную гонял. Шёл и радовался. Как маршал в отпуске.
      Как раз автобус подъехал, двери открыл. И не надо Киселёву в автобус. И денег нет. И едет автобус в другую сторону. И всё равно Киселёв — прыг туда! Как хорошо проехать мимо зоопарка! И места свободные в автобусе есть. Так и приглашают.
      Едет Киселёв, Москву осматривает. Всё ли в порядке? Все ли пешеходы идут куда надо? Все ли памятники на местах правильно стоят?
      А билета Киселёв не берёт.
      Ликует, радуется. Как маршал в отпуске.
      А тут контролёр появился. Откуда он возник, опытный Киселёв не понял. Такое впечатление, будто он шапку-невидимку снял и сразу перед Киселёвым вырос. Который в это время расслабился и за порядком в городе следил.
      — Ваш билетик.
      Засуетился опытный Киселёв, стал по карманам шарить, на пол смотреть:
      — Где-то тут он только что был.
      Да контролёр тоже, видно, опытный попался, бывалый:
      — Был, да сплыл. В таком случае тоже штраф платят.
      Ничего не нашёл Киселёв. И взял его контролёр за руку и вывел из автобуса милиционеру сдать.
      Милиционер посмотрел на Киселёва и говорит:
      — Давай дневник. Если есть пятёрки, отпустим тебя. Если нет, придётся родителей вызывать.
      Но контролёр не согласен:
      — При чём тут родители? При чём тут пятёрки? Если он без билета ехал, пусть штраф платит — три рубля.
      Милиционер задумался и возразил:
      — А при том, что этот молодой человек такой большой денежной бумажки и в глаза не видел. Три рубля — шутка ли! Какого они цвета?
      Киселёв не помнил, какого они цвета, но очень боялся сказать правильно.
      Тут на его счастье в кармане у него что-то как жахнет! Даже дырка сбоку получилась — брюки продырявились.
      И выскочила на улицу большая чёрная… как бы это сказать… клякса не клякса, дырка не дырка. В общем, небольшая ночь. Местного значения. Метров на двадцать в диаметре.
      Милиционер хвать Киселёва за руку. Контролёр — хвать.
      Вся улица замерла. Машины, пешеходы и троллейбусы — все остановились.
      А когда тьма рассеялась, на середине тротуара стоял контролёр и держал за руку милиционера. Стоял милиционер и держал за руку контролёра. А Киселёва не было.
      Испарился. Изжахтрился.
      А три рубля, между прочим, зелёного цвета.
     
     
      Междуглавие пятое
      ПАПО-МАМОВСКОЕ СОБИРАНИЕ В ЛЮСИНОЙ ШКОЛЕ
     
      Учительница Ирина Вадимовна вела родительское собрание. Папо-мамовское собирание, говоря по-интернатски.
      — В общем, если не принимать во внимание успеваемость, наши ребята учились хорошо. Что касается поведения, здесь хвастать нечем. Спальников принёс в класс будильник. На всех уроках его стал заводить. Между прочим, когда у него спросили, откуда у него возникла такая идея, он сказал: от папы. В молодости папа с друзьями так поступали. Они всем классом приносили в школу будильники и звенели. Я очень благодарна товарищу Спальникову-старшему за наставления сыну. Они сильно облегчают нам учебный процесс. Но мне помнится, в послевоенные годы кое у кого из детей и патроны в карманах встречались. И если товарищ Спальников найдёт в своих архивах гранату, пусть он не даёт её сыну в школу. Нам здесь только противотанковых гранат не хватает. Теперь о Карине Мариношвили. У меня такое ощущение, что она в школу ходит, как на танцы. Зато на танцы ходит, как в школу. Когда она собирается на школьный вечер, она серьёзная девочка, вдумчивая и танцует на вечерах, как десятиклассница. А когда она идёт на арифметику, она не готова, несобранна, уроки не учила. Единственно, что ногти накрасит и брови. И туфли наденет на высоком каблуке. Но для учёбы этого мало. И если родители Карины такие обеспеченные люди, не надо это демонстрировать в школе. У девочки есть шуба. Французские сапоги. Затемнённые очки на пол-лица. У нас сейчас не каждая учительница может так одеваться, как она. А о детях и говорить нечего. Кто здесь из родителей Мариношвили?
      — Из родителей никого нет. Есть из бабушек. Это я.
      — Вам не кажется, что вы балуете девочку? — спросила Ирина Вадимовна. — Вы где работаете?
      — В Большом театре.
      — Это и заметно. Ваша внучка ходит в школу как из дома моделей. Не каждая семья может так зарабатывать. Не надо всё это выставлять напоказ.
      — Да я уборщицей работаю! В Большом театре полдня пыль вытираю, полдня в Торговой Палате. И ещё успеваю вечернюю смену в Госплане прихватить. Там знаете как мусорят? У меня заработок небольшой.
      — А почему девочка так одета?
      — Она говорит: «Не купишь шубу, в школу ходить не стану. У нас все в шубах ходят. А туфли на высоком каблуке просто заставляют носить. Если каблук меньше трёх сантиметров, его отламывают. Я, — говорит, — в нашей школе, как золушка. Самая неприхотливая». Поэтому я и стараюсь для внучки. И ещё она говорит, что их школа показательная. Их иностранцам всё время показывают. И приезжающим из других городов.
      Родители остальных учеников задумались. Много неожиданного и полезного узнали они из сообщения Карининой бабушки.
      Встал папа ученицы Катялушиной… То есть Кати Лушиной:
      — Вам хорошо, — замахал он руками точь-в-точь как это делала его дочка, — вы на трёх работах работаете. Да в таких учреждениях. А я всего лишь кандидат наук. В авиационном институте. Я за вашей Кариной не угонюсь. Где я ей, своей дочке, французские сапоги куплю? Если я их жене купить не могу.
      — Недавно в ГУМе были! — раздался чей-то жаркий шёпот с задней парты. — Любые размеры.
      — Не подсказывайте! — сурово остановила чью-то маму Ирина Вадимовна. И продолжала собрание: — Вы просто губите вашу внучку, бабушка Мариношвили. Не надо подметать так много учреждений ради одной, даже самой лучшей ученицы. А ваша Карина к тому же и учится ужасно. Вы её избалуете, а как она всю остальную жизнь будет жить? Без вас? Без вашей метёлки?
      — А меня другое волнует! — встал дедушка Киры Тарасовой. — Я чего у своей не спрошу, она мне в ответ: «Ты, дедушка, этого не поймёшь». Я её в поход зову по военным местам, она говорит: «Я люблю военные места, но только вместе со всем классом». А когда они всем классом собираются, она говорит: «А зачем, дедушка, ты нам нужен? Нам и без тебя хорошо». В общем, не наше поколение растёт, чужое. Мы с таким поколением ничего не построим. Не любят они нас, не уважают и не ценят.
      Потом пришла завуч Эмилия Игнатьевна. Она поставила перед родителями много задач. Родители должны были убедить детей учиться. Должны были рассказать им, что без дисциплины и арифметики сейчас в нашей стране ничего не достигнешь. И главное, она просила приучить детей к труду.
      Она очень убедительно и правильно говорила:
      — Сейчас даже подсобный рабочий в овощном магазине обязан в науке разбираться, в разных микробах и бациллах.
      Тут встал папа Спальникова:
      — Это правильно. Вот у нас в овощном магазине недавно такая бацилла пробежала с картошкой в зубах — до сих пор разобраться не можем: то ли это картофельная крыса, то ли кто-то свою собачонку картошку воровать научил.
      — Может, это кошка была с мышонком? — оторопела Эмилия Игнатьевна.
      — Какое там кошка с мышонком! Другие люди эту чучелу ещё раз видели. Она с солёным огурцом бегала. И уже зелёная была, как скамейка, и с рожками. В краску, наверное, вляпалась.
      — Вы эту проблему с учителем зоологии обсудите! — сказала Эмилия Игнатьевна. — Только я думаю, у вас в магазине производственная дисциплина хромает. Если у вас в рабочее время всякая живность с огурцами в зубах носится.
      В общем, все твёрдо решили, что дети воспитываются ещё недостаточно хорошо. Не очень внимательно слушают учителей и родителей. Только не выяснили, кто же в этом виноват — школа или дом. (Что касается меня, я считаю, что родители больше отвечают за детей. Они ведь целых пять лет ребёнка воспитывают до школы. — Примечание автора.)
     
     
      Глава пятая
      МЕХОВАЯ ОЛИМПИАДА И МЕХОВОЙ МУЗЫКАЛЬНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ
     
      Наконец-то воскресенье, утро.
      Учительница-девочка Люся собиралась в свой интернат.
      Она ещё раз проверила сумку: не взяла ли она с собой какую-нибудь школьную тетрадку или, что ещё хуже, дневник. Мало ли что. А вдруг там двойка есть. А интернатники случайно заметят. Нет, она не должна подрывать свой авторитет случайной неуспеваемостью. «Пусть они думают, что она круглая пятёрочница.
      — Мама, я пошла!
      Мама оторвалась от…
      Мама оторвалась от…
      Если сказать: «От телевизора» — это будет одна мама. «От книг и тетрадей» — другая. Ведь сегодня воскресенье. И от чего человек отрывается, такой он и есть.
      Мама оторвалась от…
      От чего же она оторвалась?
      От коллекции марок? От микроскопа? А может, мама собирала настольную яхту?
      Да нет. Она просто читала журнал. Она подняла голову и спросила:
      — И надолго? И куда?
      — На занятия в школу.
      — Что за странная у тебя школа? — воскликнула мама. — В понедельник тебя туда не отправишь. А в воскресенье тебя как магнитом затягивает.
      — Чем ты там занимаешься? — спросил отец, оторвавшись… от швейной машинки.
      — Поведением и русским языком, — ответила Люся.
      — Хорошо. Только приходи не поздно. В прошлый раз мы с мамой испереживались.
      — Хорошо, папа.
      — Или хотя бы звони! — И снова наклонил голову к столу. А потом он крикнул маме: — Всё. Готова твоя машинка. Можешь шить сколько хочешь.
      И машинка застрекотала на целый день: ж-ж-ж-ж-ж! тр-тр-тр!
      По дороге от станции к посёлку интернатники в этот раз не встречались. Встречались какие-то потрёпанные взрослые. Какие-то неприкаянные типы. Наверно, друзья Темнотюра.
      «Может, тут пивную палатку открыли? — подумала Люся. — Может, пивные ларьки стали выносить за черту города? Как вредное производство?»
      Хорошо ещё, что эти были в благодушном настроении. Нюхали цветы и улыбались.
      И вот любимый посёлок.
      За воротами меховая мелкота неторопливо кипела. Самые активные даже прыгали на бетонный решётчатый забор навстречу Люсе и пробегали по нему несколько шагов.
      Люся вошла в калитку, и на ней сразу повисли Сева Бобров, Иглосски, Бурундуковый Боря и Цоки-Цоки.
      Устин Летящий в Облаках и Биби-Моки старательно улыбались в стороне, как Люся их учила. Они так сверкали зубами, будто к ним пришла врачебная зубосмотрительная комиссия. Все вместе пошли к интернату.
      Дир встретил Люсю на пороге школы. Он вручил ей Главный Бумажный Получальник.
      — Учительница Люся, зайдите ко мне после занятий. Я дам вам хендрики. В прошлый раз мы забыли в суматохе.
      На его шляпе с украшениями были явные изменения. Там появились ягоды. То ли шляпная клумба постепенно давала урожай. То ли Меховой Механик украшал её в соответствии с сезоном.
      Так или иначе, Люся была рада ему, его шляпе и всем, всем, всем ученикам. Как ей хотелось, чтобы её школьные друзья, её бестолковый раздрызганный класс побывал здесь. Поучился бы у этих зверюшек дружелюбию и старательности.
      «Обязательно приглашу сюда Киру Тарасову, — решила Люся. — Пусть свой «правдизм» преподаёт. Из её правдизма такой сочинизм получится — лучше не надо».
      — Хорошо, дир, я зайду. — Она обернулась к ученикам: — Прошу всех в класс.
      Раздался рёв начинальника.
      Интернатники бросились в класс. И даже застряли в дверях. Некоторое время они колыхались такой живой шторой, а потом провалились внутрь.
      И ни стука не было, ни грохота. Если бы Люсин класс так вот вывалился из дверей, одних ботинок бы разлетелось штук двадцать. А шум был бы такой, как будто экскаватор буксует.
      Ученики стояли на своих партах на передних лапах, стараясь повернуть голову в сторону Люси.
      — Блюм! — сказала Люся.
      Они блюмкнулись и засветились от радости. Люся осмотрела класс:
      — А где Мохнурка Великолепный?
      — Я здесь! — послышался голос сверху. Из ПлюмбумЧокиной дыры высунулась усатая мордочка.
      — Почему ты там?
      — Меня сюда Мехмех посадил. Он сказал, что от меня внизу слишком много шума.
      Чем-то Мохнурка напоминал страдательного Киселёва. Тот тоже вечно шумел во всех местах, и его всегда куда-то запихивали. В угол, в пустой класс, во двор подметать.
      — К доске пойдёт Цоки-Цоки, — сказала Люся. — Она ещё ни разу не отвечала.
      Цоки-Цоки вышла, глядя в пол, и тихо сказала:
      — А у нас вчера комиссия была!
      — Комиссия? — удивилась Люся.
      — Да! Да! Да! Комиссия! — закричали интернатники. — Большая.
      — Они на машине приехали. Две строгих тёти и один добрый дядя.
      — И что они делали? — спросила Люся.
      — Можно я скажу? Можно я скажу? — закричал сверху Мохнурка. Он настолько высунулся, что висел уже только на задних лапах.
      — Нет, нет! Пусть скажет Фьюалка.
      Ласка поднялась из-за стола и, как всегда, коротко и толково ответила:
      — Они все осмотрели. А потом ушли к Мехмеху. И там разговаривали с ним и с дядей Костей. Мы не знаем, о чем они разговаривали.
      — А я знаю! — кричал Мохнурка. — Я под домик подкопался и всё слышал.
      — Подслушивать нельзя! — строго сказала Люся. — Это плохо и неудобно.
      — Очень плохо, очень неудобно! — согласился Мохнурка. — Потому что там земля мокрая. Но всё-таки можно,
      — И о чём они говорили?
      — Они спрашивали: кто открыл здесь звероферму? Этот интернат от цирка или от кино? Почему звери разговаривают? Может быть, это научная военная лаборатория? И всё время говорили: «Дайте нам выписку из решения». И добавляли: «Надо устроить большую проверку».
      — Это всё очень интересно, — сказала Люся голосом любимого завуча Эмилий Игнатьевны. — И всё же мы продолжим урок. Уважаемая Цоки-Цоки, напишите такое предложение: «Маленькие звери не хотят большой проверки».
      Цоки-Цоки стала писать. Она прижимала уши, высовывала язык. Всячески старалась. Вот что у неё вышло:
      Маленькие звери НЕ ХОТЯТ (ХОТЯТ)
      БОЛЬШОЙ ПРОВЕРКИ.
      Люся спросила:
      — Почему слова «маленькие звери» написаны маленькими буквами?
      — Они же маленькие.
      — А почему «не хотят (хотят)»?
      — Потому что всё-таки немножко хотят. Интересно — что такое большая проверка?
      — Хорошо. А теперь напиши такое предложение: «Котик, кот и котище построили домик, дом и домище».
      Цоки нацарапала на доске слова «котик», «кот» и «КОТИЩе» разных размеров. Такие, как «домик», «дом» и «ДОМИЩе». По нарастающей.
      — Так я и думала, — сказала Люся. — Дети… то есть звери… то есть дорогие интернатники, запомните одно грамматическое правило: «В русском языке все слова пишутся в одном размере».
      Это правило она придумала на ходу.
      Вошёл дир и внёс блюдо с кочерыжками. Интернатники помчались хватать их. Сверху ссыпался Мохнурка в чёрных очках и захрумкал капустой.
      А Плюмбум-Чоки не вылезал.
      — Почему Плюмбум-Чоки не берёт кочерыжку? — спросила Люся. — Он что, заболел?
      — Нет, — ответил дир. — Он ест только эвкалиптовые листья. И ничего другого.
      — У нас в аптеках они бывают.
      — Купите, пожалуйста, для нас, — попросил Меховой Механик. — Чтобы у нас был запас.
      Бурундуковый Боря потянул Люсю за руку:
      — Девочка Люся, девочка Люся, давайте устраивать игры на свежем кислороде.
      — Давайте, — согласилась Люся. — Мы устроим большие спортивные соревнования.
      Она вытолкала интернатников на участок:
      — Внимание! Внимание! Прошу всех построиться. Сейчас у нас будет небольшая осенняя олимпиада. Мы узнаем, кто самый ловкий.
      Люся приказала интернатникай строиться по росту. Это было очень сложно для них. Потому что они никак не понимали — кому стоять впереди, кому сзади.
      — Ну и что, что ты выше! Зато я старше.
      — А у меня в большой разлинованной Хвалюндии ни одной плохой получалки нет.
      — При чём тут твои получалки? Главное — рост!
      — А я вон какой большой стал. Смотри.
      — Ты на кирпич залез. Это не считается.
      Впервые Люся поняла, что они могут разговаривать и на каком-то другом языке. Потому что у них иногда проскакивали отдельные трескучие слова и даже целые скрипучие предложения. В азарте, раньше такого не было.
      — Я тебя сейчас как тресну палкой! Вот ты и узнаешь, кто выше, — говорил Иглосски Боброву.
      — Девочка Люся! Девочка Люся! — кричал Мохнурка. — А уши считаются? Цоки-Цоки вон какая маленькая, а уши у неё до неба!
      Наконец Люся выполнила эту сложную работу. Впереди стояли рослые интернатники и интернатницы: Биби-Моки, Устин Летящий в Облаках, Снежная Королева. В середине были Фьюалка, Кара-Кусек и Сева Бобров. В конце скакала всякая мелкота: Мохнурка, Цоки-Цоки, Иглосски и Бурундуковый Боря.
      — Сначала мы будем прыгать в длину, — сказала Люся. — Вот здесь дорожка для разбега. А прыгать будем сюда. Это яма для прыжков. Только надо её немного вскопать.
      Интернатники смотрели на Люсю, как солдаты на генерала во время парада.
      — Милый Устин, — попросила она. — Принесите лопату. Мы взрыхлим землю, чтобы малыши мягко шлёпались.
      — Зачем лопатка? — возразил Устин. — Мы сейчас лапами взрыхлим.
      Интернатники бросились на яму, как на врага. И заработали лапами, так что песок во все стороны посыпался. Через минуту площадка для приземления была взрыхлена и просеяна, как хороший огород у мичуринцев-юннатов.
      — Прекрасно! — сказала Люся. — Начинаем прыжки. Первым прыгает самый маленький — Мохнурка Великолепный.
      — Но Мохнурки не было.
      — Где Мохнурка? — спросила Люся.
      — Он в яме, — ответил Иглосски. — Землю взрыхляет. Он ещё не вылез.
      И точно — из песка вынырнул на поверхность Мохнурка. И очумело посмотрел по сторонам.
      — Он решил, что будут прыжки в глубину! — сказал Снежная Королева.
      Все засмеялись. А Мохнурка вылез, сел на песок и вдруг заплакал.
      — Ты чего?
      — Я очки потерял!
      Интернатники бросились к яме и стали её рассматривать. Очков не было.
      — У тебя есть запасные? — спросила Люся.
      — Нет! — рыдал Мохнурка. — Это совсем последние были.
      Кара-Кусек отозвал в сторону Снежную Королеву. И они стали шептаться.
      — Мы знаем, что делать, — сказал тушканчик. — Нужно принести нюхоскоп.
      — Пусть Биби-Моки принесёт! — добавил горностай.
      Биби-Моки, не торопясь, пошла за нюхоскопом. Все стояли, как почётный караул.
      Вот Биби-Моки вернулась. Установила штатив. Сначала направила трубу на Мохнурку, понюхала его, а потом на яму. И стала по яме водить.
      — Здесь, — сказала она.
      Мохнурка ринулся в то место, куда была направлена труба, и стал рыть землю. Секунда — и вылетели прекрасные чёрные очки.
      Батюшки! Сейчас они плюхнутся на кирпичную дорожку! Разобьются!
      Но тут неярко сверкнула молния, и Фьюалка приземлилась с другой стороны ямы с очками в лапе.
      Биби-Моки не спеша понесла штатив в ночевальню. А Люся сказала строго:
      — Продолжаем занятия. Первым будет прыгать Иглосски.
      Ёжик разбежался, и прыгнул. Он приземлился совсем рядом с доской. Плюхнулся, накрывшись дребезжащими иголками. Люся вбила колышек в землю рядом с его рекордом.
      Зверюшки переживали и радовались. И очень серьёзно прыгали. Прыгнул Бурундуковый Боря, Сева Бобров и другие юные спортсмены. Немного они обошли ёжика Иглосски. Но вот очередь дошла до Кара-Кусека. Он разбегаться не стал. Взял и сиганул с места через все рекорды и колышки прямо к забору, огораживающему участок.
      — Девочка Люся, а можно ещё раз прыгнуть?
      — Давай, скачи! — сказала Люся.
      Кара-Кусек как скакнёт! Как перелетит через забор! И повис на соседской яблоне.
      Долго снимали чемпиона с дерева.
      Потом провели соревнования по бегу. Бегали на сто метров и обратно. Победил Устин Летящий в Облаках. По дороге он уронил свой пояс с пистолетом. Остановился, поднял его, вернулся, отдал Люсе и снова помчался. И всё равно прибежал раньше всех.
      Проводить соревнования при столь разносторонних способностях спортсменов было немыслимо трудно.
      Ещё бы! Кара-Кусек скачет, как кузнечик. Предлагает прыгать через яблоню или на крышу. Сева Бобров зовёт в воду. Давайте, мол, плавать и нырять. Мохнурка желает нырять в песок и хочет бегать стометровку под землёй.
      Иглосски предлагает проводить соревнования по нюханию. Закопать какую-нибудь тухлянку около станции и отыскивать без нюхоскопа.
      А Биби-Моки уговаривает всех меряться силой: брать ворота, поднимать и перетаскивать в разные стороны.
      Она подняла ворота и утащила их на тридцать метров. И грохнулась вместе с ними. Обратно ворота несли всем классом. И на место устанавливали.
      Тут пошел дождь. Мокрый* и холодный. Олимпиада прекратилась. И радостные звери потащили Люсю в спальню.
      Они уселись на кроватях и болтали ногами.
      — Давайте играть в жмурки! — предложила Люся.
      — А как это? — спросил Сева Бобров.
      — Надо тому, кто водит, завязать глаза. И он всех остальных будет ловить. Давай мы начнём с тебя.
      — Давайте, девочка-учительница!
      Завязывать глаза Севе было очень неудобно. Все повязки скатывались у него на затылок. Поэтому ему просто надели на голову Люсин школьный мешок для обуви. Все остальные интернатники рассыпались по комнате.
      Люся повернула Севу вокруг оси:
      Люся подбежала к подоконнику и забралась на него с ногами. Интернатники кинулись врассыпную, как воробьи от кошки.
      Сева уверенно прошёл мимо кроватей и тумбочек. Подошёл к окну и взял Люсю за руку. Будто ни в каком мешке и не сидел.
      — Как ты меня так быстро отыскал?
      — Я тебя унюхал.
      — Мы же умеем чуять! — сказала белочка Цоки-Цоки. — Нам же надо не только глаза завязывать. Надо ещё нос!
      — Надо затыкалки принести! — закричал известный окурочник Кара-Кусек. — Там на помойке у забора их сколько хочешь. Ими бутылки затыкают.
      — Не будем мы ничего на помойке собирать, — сказала Люся. — Давайте я буду водить. Я нюхать не умею.
      Она сама засунулась в мешок. Покрутилась и начала поиски.
      Люся двигалась по спальне, натыкалась на кровати. Вокруг была тишина. Будто интернатники растворились в воздухе. Они не топали ногами, не задевали вещи, не хихикали и не дышали.
      Люся минут пять ходила от одной стены до другой. Но пространство просеивалось сквозь руки, а интернатников не было.
      — Эй, — сказала завязанная Люся. — Есть кто?
      Тихо. Никто не ответил.
      — Я так не играю! — сказала Люся. — Вы куда-то ушли.
      Люся сняла повязку. Все меховые ученики были в комнате. Они просто расступались перед ней, как туман. Двигались ловко и бесшумно. Мохнурка сидел под кроватью.
      — Чего же вы не отвечаете, что вы здесь? — спросила Люся.
      — Мы ответим, а ты как прыгнешь! — сказал Мохнурка. — И поймаешь нас.
      Люся осмотрелась:
      — А где Кара-Кусек?
      — Вот он, — сказала Цоки-Цоки. — Видите, на окне сидит.
      Под потолком, на карнизе, прижался к стене тушканчик.
      — Мне трудно с вами играть, — сказала Люся.
      Малышня снова повисла на ней:
      — Давайте что-нибудь рисовать!
      — Читать сказки!
      — Давайте прыгать на потолок!
      Люся задумалась.
      — Давайте вот что сделаем. Давайте устроим танцы. У вас есть музыка?
      — Ура! — завопили интернатники. — У нас есть музыка!
      — А танцы, это что? Что это такое?
      — Сейчас узнаете, — ответила Люся. — Сдвигайте кровати в одну сторону. Чтобы было место. И тащите сюда вашу музыку.
      Меховые ребята быстро составили все кровати в угол. И тумбочки тоже.
      Бурундуковый Боря подёргал Люсю за юбку:
      — Нашу музыку сюда тащить не надо. Она уже здесь.
      — Где здесь?
      — Здесь, здесь. Иглосски здесь, Цоки-Цоки здесь, Устин здесь. Они — наша музыка. Только Плюмбум-Чоки нет.
      — Вот и тащите его сюда.
      Мохнурка сразу повёл в атаку нескольких интернатников: Фьюалку, Устина, Снежную Королеву и Севу Боброва. Они бесшумно скрылись. А через две минуты так же бесшумно появились. Только их всё время разбрасывало в разные стороны или стягивало вместе. Потому что они несли Плюмбум-Чоки в сиреневых трусищах. А он, тоже бесшумно, бушевал и сопротивлялся.
      — Плюмбум-Чоки, разве ты не хочешь к нам? — спросила Люся.
      — Ккккк вамк кхочу! — проскрипел Чоки. — А они ксказали, кчто кбудут ккктанцы. Кккк ктанцам я кне кхочу.
      Он, наверно, думал, что танцы — это какие-то иностранцы: американцы, испанцы… в общем, танцы — жители Тании.
      — Танцы — это когда парами кружатся под музыку! — объяснила Люся Плюмбуму.
      — Значит, у нас будет кружильный праздник! — захлопала в ладоши Цоки-Цоки. — Ура!
      Она принесла из чулана барабан и села на стул. Другие оркестранты тоже принесли стулья и поставили перед собой стойки с нотами. А инструментов у них не было.
      Все они были важные и напоминали оркестр из басни Крылова. Так и хотелось сказать:
      Биби-Моки топнула ногой несколько раз, задавая ритм, Цоки-Цоки застучала на барабане, а Устин взвыл, как будто он труба. И полилась непривычная, но очень трогающая музыка.
      Иглосски выскочил вперёд, стал приплясывать и греметь иголками. При этом Плюмбум-Чоки как-то странно скрипел и тикал. Но очень музыкально. А Биби-Моки пела как саксофон.
      Так весело получалось, что нельзя было устоять на месте. Люся и вся меховая братия задвигались, закачались.
      Танец становился всё веселее и быстрее. Всё неожиданней. Кара-Кусек от восторга стал прыгать с передних лап на задние. Мохнурка катался по комнате колесом. А Снежная Королева прыгал на стенку, прилипал там под потолком и отлетал обратно.
      И все подвывали в такт музыке.
      Дверь распахнулась. В комнату вплыла матушка Зюм-Зюм с белым платочком, как будто ансамбль «Берёзка» приехал. И все ещё больше завеселились.
      Сева Бобров выскочил на середину комнаты и запел:
      Он победоносно на всех посмотрел, застеснялся и убежал. Тогда вышел вперёд Бурундуковый Боря и тоже запел:
      В оркестре наступила пауза, и Боря ретировался. Ёжик Иглосски выступил из оркестра и, клацая иголками, прошёлся перед интернатниками, напевая:
      Не выдержал и хулиганистый Кара-Кусек. Он стал прыгать вверх, переворачиваться в воздухе, прилипать ногами к потолку… При этом он выкрикивал:
      На этих не совсем воспитательных словах в ночевальню вошёл Мехмех:
      — Милостивые интернатники! Вы так развеселились, что скоро дом сломаете. Пора обедать!
      Интернатники притормозили. Радостно загалдели и посыпались бесшумно по лестнице вниз. Туда, на первый этаж, где была кухня и столовая.
      — Девочка Люся, зайдите ко мне в кабинет, — попросил директор.
      В кабинете у него был какой-то здоровенный мужчина. Добродушный и на редкость спокойный.
      — Здравствуйте, — сказала ему Люся.
      — Здравствуйте, — слегка поклонился он.
      — Это наш снабженец и рабочий кухни, — сказал дир. — Дядя Костя Сергеенко. А это учительница Люся.
      Дядя Костя протянул руку. Она была как совковая лопата. На ней мог запросто танцевать Иглосски.
      — Я хочу рассчитаться, — продолжал дир. — Вот ваши хендрики, дядя Костя. За половину месяца.
      Он протянул дяде Косте два прозрачных полиэтиленовых пакета. В пакетах были какие-то разноцветные корешки и самые яркие травки. А снаружи на каждом пакете был нарисован сочный красный крест.
      — Распишитесь, дядя Костя.
      Дядя Костя взял карандаш двумя пальцами, как берут швейную иглу, и что-то вышил на разлинованном листе бумаги.
      — А это ваши хендрики, девочка Люся.
      Люсе тоже дали два пластмассовых пакета. И она тоже расписалась.
      Дядя Костя вышел из кабинета. И было видно в окно, как он выкатывал с участка большую тележку на резиновом ходу.
      — У него мать болеет, — сказал дир. — Ему очень нужны хендрики.
      Дир помолчал, а потом сказал:
      — Девочка Люся, нам срочно требуются эвкалиптовые листья, чтобы кормить Плюмбум-Чоки.
      — Да, я постараюсь их купить, — ответила Люся.
      — И ещё. Вы обещали с папой поговорить про комиссию. Они нас замучили. Всё спрашивают: «Кто вас открыл?», «Где выписка из решения?», «Покажите места общего пользования», «По какой программе у вас идут занятия?». Мы им всё рассказываем, а потом, когда они уезжают, мы им вслед включаем забыванты на всю мощь. Они отъедут на два километра и снова возвращаются. И спрашивают: «Кто вас открыл?», «Где выписка из решения?».
      — Я не успела поговорить с папой, — сказала Люся. — Но теперь у вас есть телефон. Вы позвоните мне, а я всё узнаю.
      Ещё Люся поговорила про свою любимую подругу Киру Тарасову. Что её тоже можно привлечь к работе. Конечно, в тактичной форме. Она молодая, но очень обещающая обманистка. Ни одного слова не скажет, чтоб не приврать. Но никогда в этом не признается.
      Дир отказался:
      — Девочка Люся. У нас сейчас очень трудное положение. Мы не можем увеличивать связи с городом. Вы видели, что делается возле добродушей и забывантов?
      — Уважаемый дир, я много раз слышала про добродуши и забыванты. Но я так и не знаю, что это такое.
      — Это такие устройства для снятия раздражённости и злости. Они висят незаметно на деревьях вокруг посёлка. Мы же не обычный интернат. И злые люди могут принести нам вред. Добродуши снимают агрессию с выходящего. А чтобы о нас поменьше рассказывали, вслед уходящим включаются забыванты.
      — И на меня включается добрбдуш? — спросила Люся.
      — На вас не включается. Вы без добродушей добрая. Поэтому вас и пригласили с нами сотрудничать. И очень многие люди добрые и весёлые, как вы. Но всё-таки ещё есть… всякие там… Темнотюры…
      Он прошёлся по комнате.
      — Против них мы и ставим добродуши. Но вот что получается. К этим добродушам потянулись плохие люди. Они успокаиваются под добродушами. От них уходит злоба на окружающий мир и ненависть. Им становится легче дышать, а нам-то не легче! Когда пойдёте домой, девочка Люся, обратите внимание!
      — Хорошо, — сказала Люся.
      — Вот вам на всякий случай жахтрилевая обойма.
      — В случае опасности достаньте одну косточку. И бросьте. Это сушёные жахты. На свету они мгновенно взрываются.
      По дороге к станции Люся всё время обращала внимание. Да, у некоторых деревьев кучками сидели на траве небритые личности. В основном мужчины.
      Вид у них был не самый товарный. Иногда в городе таких людей милиционеры приводят на разгрузку вагонов или на подметание улиц. Народ коротко и весело называет их пятнадцатисуточниками.
      Они поглядывали вверх, на вершины деревьев. Так курортники на пляже улыбаются солнцу.
      Люся подумала:
      «Плохо, что у нас есть такие люди. Наверное, в стране у Мохнурки таких людей нет. Интересно, а где находится эта страна?»
      В электричке она занималась.
      Не успела Люся решить задачку по арифметике, как электричка протарахтела положенные до Москвы километры.
      По дороге с вокзала Люся зашла в большую новую стеклянную аптеку на своей улице.
      Аптека перед закрытием была пуста и загадочна. Казалось, когда уйдут последние посетители и закроются двери, здесь станут танцевать старинные красивые медицинские привидения.
      — У вас есть эвкалиптовые листья? — спросила Люся у женщины-врача за прилавком.
      — Есть, — ответила женщина. — Развесные и в пачках. Тут она заметила у Люси пакеты с красными крестами.
      — Что это у тебя в руках? Неужели хендрики?
      — Да, хендрики, — ответила Люся.
      — И много тебе надо эвкалиптовых листьев?
      — Много, — сказала девочка. — Чтобы целую неделю кормить эвкалиптового медведя.
      — Хорошо, — сказала женщина. — Я тебе дам столько листьев, что ты сможешь кормить двух медведей в течение месяца. Только ты отдашь мне один хендрик.
      — Я согласна, — сказала девочка-учительница.
      — Тогда приходи послезавтра в это же время, — предложила женщина-аптекарь. — Я работаю во вторую смену. И пожалуйста, хендрик никому не отдавай. Хендрик — это очень редкое и дорогое лекарство.
     
     
      Междуглавие шестое
      РЮКЗАК ЭВКАЛИПТОВЫХ ЛИСТЬЕВ
     
      Как это странно получается. Забот у Люси поприбавилось. А учиться она стала лучше. Не столько больше стала знать, как лучше соображать.
      Она научилась брать учебник и смотреть на него без страха.
      А когда она стала больше понимать, учиться ей стало больше нравиться. Кто бы мог подумать — Эмилия, завуч, оказывается, имеет потрясающую собаку, эрдельтерьера. И катается в парке на велосипеде. А собака бежит рядом и ни на кого не бросается.
      А учитель Косолапов — не просто учитель, а кандидат исторических наук. Он с ректором в университете поссорился и перешёл в школу к ребятам. Он говорит:
      — Если мы не возьмёмся серьёзно за воспитание молодёжи, у нас не только в университете, у нас в Госплане бестолковые люди окажутся. А люди, которые хорошо историю знают, не то что на работе, они в личной жизни не допустят ошибок. Столько у них отрицательных примеров перед глазами.
      Во вторник Люся даже взяла Киселёва на буксир. И Карину Мариношвили. Она стала с ними заниматься.
      Во время учения Киселёв всё её смешил.
      — Я, — говорит, — математику учить не буду! Я решил стать эскимосом. А точнее, эскимосским охотником. Там, на севере, другая жизнь идёт. Чем ближе к северному полюсу, тем меньше математики нужно и всяких знаний. Я уже научился сырое мясо есть.
      Такой весёлый муж попадётся — наплачешься. А Карина сказала:
      — Ты лучше грузчиком иди на холодильный комбинат. Там без всяких знаний ящики с тушёнкой будешь таскать. И сырого мяса там тоже завались.
      Люся заставляла эскимосского Киселёва рисовать график роста поголовья оленей. Сначала их было х. Потом у всех олених, то есть х/2 стали рождаться иксики. По одному в день. Сколько оленей стало у неформального эскимосского пастуха Киселёва-бельды к концу осеннего сезона?
      И Киселёв через оленей легко математику понимал. А Мариношвили через оленей ничего не схватывала.
      Ей пришлось всё через кофты объяснять и через пуговицы. На склад х ящиков с кофтами завезли. На каждой кофте х пуговиц. Сколько было всего кофт, если, когда их съела моль, 100 пуговиц осталось?
      Через кофты и пуговицы задачи быстро до Карины доходили.
      В это время папа с работы пришёл.
      Они с Киселёвым стали в шахматы играть. И папа всё приставал к Киселёву — какие проблемы сейчас волнуют молодёжь десяти лет? А Киселёв отвечал, что он не знает. Потому что он — молодёжь одиннадцати лет.
      Люся у папы спросила:
      — Папа, скажи, пожалуйста, если комиссии в одно место приезжают постоянно, это хорошо или плохо?
      Папа оторвался от шахмат:
      — Я не очень понял вопрос. Повтори, пожалуйста.
      — Допустим, папа, за городом есть школа. Не совсем обычная, со звериным уклоном. В эту школу стали постоянно комиссии приезжать. Это хорошо или плохо? Что теперь будет?
      — Трудно ответить сразу, — сказал папа. — Но опыт показывает, если комиссии стали приезжать, значит, что-то будет. Или эту школу начнут расширять и изучать, или быстро закроют.
      — Почему так, папа?
      — Потому что комиссии делают выводы. Выводы бывают или плохие, или хорошие. Если выводы хорошие, школу будут увеличивать, строить новые корпуса, усиливать звериный уклон. Если выводы будут плохие, школу тихонечко прикроют. И про звериный уклон забудут.
      Папа у Люси сейчас умный. А в молодости такой же был, как Киселёв. Тоже в эскимосские охотники готовился. И его мама, конечно, с ним намучилась.
      Люся про себя твёрдо решила, что она сделает всё возможное, чтобы интернат не закрыли.
      Она позвонила Кире Тарасовой и позвала её в аптеку менять хендрики на эвкалиптовые листья. Кира согласилась.
      Женщина-продавец в белом халате ждала Люсю. Она позвала девочек в комнату за прилавком.
      — Вот вам, девочки, листья, — показала она. — Забирайте их вместе с рюкзаком.
      — А вот ваш хендрик.
      Женщина взяла хендрик и спрятала в сейф с лекарствами.
      — Вы донесёте рюкзак?
      — Донесём, — ответила Люся. — Нас двое.
      Девочки надели рюкзак на Люсю и пошли. Кира шла сзади и поддерживала его.
      — Ой как пахнет! — говорила Кира. — Не то что нос, глаза щиплет. Ты что, этими листьями будешь спекулировать?
      — Не буду я спекулировать. Я буду ими австралийского медведя кормить.
      — Можно я вместе с тобой кормить буду?
      — Можно, конечно. В воскресенье поедем. Одной мне этот рюкзак не донести.
      Дома они запрятали рюкзак в чулан. И закрыли его резиновым матрасом. Чтобы запах не щипал мамин и папин нос. В первый раз пёс по имени Шах не спал на своей подстилке в чулане.
     
     
      Глава шестая
      КИРА ТАРАСОВА — УЧИТЕЛЬНИЦА
     
      В воскресенье рано утром из Москвы на электричке выехали две девочки с одним большим рюкзаком.
      На вид это были девочки как девочки. А на самом деле это были две специалистки, две преподавательницы высокого класса. Одна — русского языка и поведения, другая — опытная неврунистка со стажем, с уклоном в сочинизм.
      Преподавательницы не бегали, не скакали, не носились по всем вагонам, а важно обменивались мнениями и делились опытом преподавательской работы. (Люся твёрдо решила начать знакомить свой четвёртый класс с меховыми интернатниками.) И на следующее воскресенье был назначен выезд всей передовой молодёжи: Киселёва, Спальникова, Трофимова, Кати Лушиной, Карины Мариношвили и др. — в сельскую местность для знакомства с подшефной школой. А школа эта была сельская с научно-фантастическим уклоном.
      На станции Интурист девочки с трудом выволокли выцветший рюкзак и, сгибаясь под его тяжестью, пошли по шуршащей платформе.
      Из других вагонов вышло несколько одиноких пошатывающихся мужчин. И все они пошли в одну сторону. К дачному посёлку.
      — Эй, девочки, — сказал один такой дядька. — Давайте я вам помогу!
      Он поднял рюкзак и понёс его. По дороге он говорил:
      — Этот посёлок не зря назван иностранным словом — Интурист. Здесь такой воздух целебный. Его скоро в пакетах будут иностранцам продавать. Я как сюда приеду, у меня сразу голова не болит и вся злость проходит. И все обиды. Меня друг-охотник приучил сюда ездить. Он тоже сюда приедет. И многие другие здесь дышат.
      Дядька быстро устал и отдал рюкзак девочкам:
      — Вы, наверное, цемент на дачу возите. Себя пожалейте.
      Ворота были заперты. Калитку им открыл дядя Костя Сергеенко. Он взял у девочек рюкзак:
      — Вас ждут уже давно. Вы идите, я рюкзак потом принесу.
      — Это кто? — спросила Кира Тарасова. — Меховой укротитель?
      — Это снабженец, дядя Костя.
      — А собака около него настоящая или интернатная?
      — Собака как собака. Шариком зовут. Она посёлок охраняет. Идём быстрее.
      Меховые ученики сидели в классе. Меховой Механик на своём скрипучем языке преподавал им математику.
      Когда девочки вошли, зверята радостно взвыли и встали на партах ногами вверх. Как только вся эта масса взмыла ногами под потолок, Кира Тарасова ринулась вниз, под учительский стол.
      — Блюм! — сказал Мехмех.
      Зверята сели за парты и заулыбались. Кира Тарасова вылезла из-под учительского стола и робко стала у печки. А в печке сидел Великолепный Мохнурка. Он решил потрогать Киру и чёрной лапкой дотянулся до неё. Кира как стояла, так ракетой взлетела под, потолок и села на край печки.
      Если бы сейчас сверху выглянул Плюмбум-Чоки, то Кира просто бы упала с печки на пол замертво. Но Плюмбум пожалел её и не стал высовываться.
      — Объявляется перемена на пять минут, — сказал директор. — После неё будет первое занятие по правдизму. Правильно я говорю?
      — Правильно, — сказала Люся. — Это новая учительница — Кира Тарасова. Она будет преподавать новый предмет — сочинизм.
      — Прошу учеников покинуть класс, — сказал Мехмех. И все зверята с сожалением потянулись к выходу.
      И вот они уже заплескались, забегали на площадке перед классными окнами и всячески завыхвалялись, поглядывая на Люсю и Киру.
      — Вы знаете, что мы платим хендриками? — спросил Мехмех у Киры.
      — Да, мне уже сообщили об этом, — ответила девочка.
      — Четыре хендрика в месяц — это много или мало?
      — Это в самый раз, — ответила Кира.
      Хотя она, как и Люся, не имела ни малейшего представления о ценности хендриков. Очень дипломатичными оказались наши девочки. Хоть сейчас с места в карьер отправляй их за рубеж вести дипломатические переговоры.
      — Тогда я оставляю вас, — сказал дир. — У меня время ограничено. Я буду готовить эвакуацию.
      — Что такое эвакуация? — спросила Кира Тарасова, когда он ушёл.
      — Не знаю я. Наверное, срочный переезд.
      Загудел начинальник, и меховая мелкота ринулась в класс. Звери быстро расселись за партами, и Люся стала читать по Получальнику: Биби-Моки… Бурундуковый Боря… Кара-Кусек… Снежная Королева…
      Каждый вставал и кланялся Кире Тарасовой. Мохнурка Великолепный не мог встать. Он просто вывалился из печки, подняв кучу пыли. Подбежал к Кире с вытянутой лапой и сказал:
      — Дай пять.
      Люся не выдержала такой дерзости и легко стукнула его Получальником по голове. Поднялась такая сажа, будто взорвался жахт. С трудом интарнатники нашли в пыли Мохнурку и снова засунули его в печь.
      И Кира приступила к уроку:
      — Дорогие ученики! Нужно всегда говорить правду. Впервые правду стали говорить в Древней Греции…
      Кира ещё в первом классе школы поняла, что впервые всё начали делать в Древней Греции: добывать медную руду, создавать глиняную посуду, приручать скот, сочинять мифы Древней Греции.
      — Если маленький гречик приходил домой и мама спрашивала, где он был, он всегда говорил только правду: «Я, мама, был у реки и ловил раков». Хотя ему ничего не стоило соврать: «Мама, я был у Васи Петрова и смотрел телевизор».
      Люся Брюкина, вытаращив глаза, слушала эту невероятную лекцию о правдивости и о телевизоре в Древней Греции и не знала, что ей делать: стоять или падать. А Кира продолжала:
      — Потом, в средние века, правда перекочевала к славянам. Когда маленький славянчик приходил домой и мама спрашивала, где он был, он говорил только правду: «Я лазил в колодец, потому что у меня туда рукавицы упали». Хотя он запросто мог присочинить: «Мы вместе с Анжелкой Левенсон были на кружке «Умелые руки» и вышивали крестиком. Ещё у нас есть газета «Пионерская правда». Но, по правде говоря, мы её не читаем, потому что она очень серьёзная и воспитательная.
      Но тут Кира и Люся заметили, что к дому подъехала машина «Волга» и из неё вышли две гражданки с портфелями и один гражданин.
      — Комиссия, комиссия! — заволновалась меховая малышня.
      — Ой, — сказала Люся Кире, — сейчас нас закрывать будут.
      — Я им закрою! — ответила Кира. — Ишь раззакрывались!
      Две гражданки с портфелями и гражданин вошли в класс. Одна гражданка была высокая, почти длинная. Казалось, что это была тётя на тёте под одним пальто. А вторая была низенькая, с круглыми, как по циркулю, щеками. И другие части тела у неё тоже были как по циркулю. А гражданин был их тихий начальник.
      Ученики встали на задние лапы. Комиссия слегка шарахнулась к двери.
      — Блюм! — сказала Люся. И они опустились на парты тихо, как в театре теней.
      — Кто-нибудь из старших есть? — спросила высокая комиссия.
      — Никак нет! — чётко, по-военному ответила Кира.
      — А где они?
      — В министерстве! — отчеканила Кира.
      — Как в министерстве? В каком министерстве? — заволновалась комиссия. — Это мы приехали из министерства. Из министерства обучения детей.
      — А они поехали в министерство воспитания и обороны.
      — Кто поехал?
      — Наш генерал-барсук.
      — Бред какой-то! — сказала сдвоенная в длину гражданка. — Генерал-барсук… министерство воспитания…
      А сдвоенная в толщину добавила:
      — Совершенно сумасшедшее учебное заведение.
      — Не совершенно сумасшедшее, а совершенно секретное! — отпарировала Кира.
      — Это почему так? — тихо спросил их начальник.
      — Как, вы не знаете? — наступала Кира.
      — Не знаем.
      — Девочка Кира! — дёрнула Киру за платье Цоки-Цоки. — И мы не знаем.
      Тогда Кира сказала торжественно-секретным шёпотом:
      — Это особая Звериная Разведывательная Школа — ЗРШ. И не просто ЗРШ, а ЗРШ при ГГШ.
      — Что значит при ГГШ? — таким же секретным, но менее торжественным шёпотом спросила комиссия.
      — При Главном Генеральском Штабе.
      Члены комиссии стали хвататься за стенку, потом сели в разных местах класса. И потребовали объяснений.
      — Как, вы не знаете? — снова спросила Кира. — Например, в Симферополе есть особая дельфинья школа. Дельфинов учат находить подводные лодки, спасать раненых в море, играть в баскетбол, петь, топить диверсантов. Знаете?
      Комиссия сказала, что знает. Но как-то неуверенно.
      — Во время войны были школы для собак. Они находили мины, передавали почту, охраняли склады. Знаете?
      — Знаем, — шёпотом ответил дяденька.
      — Вот и у нас такая же школа.
      Теперь за головы схватились потрясённые интернатники.
      — Но ведь сейчас нет войны! — неуверенно сказала круглощёкая женщина из комиссии.
      — А мы и не учим их воевать. Мы учим их разгадывать военные тайны. Сегодня мы проходим «Проникновение в генеральский штаб противника через печные дверцы».
      Тотчас же из печки высунулся Мохнурка Великолепный с горелой деревяшкой наперевес и начал строчить по комиссии:
      — Тра-та-та-та-та!
      Комиссия отступила.
      Сверху из дыры в потолке наполовину высунулся руконогий Плюмбум и заскрипел:
      — Отдавайте секретные сведения!
      — У нас их нет! — в ужасе закричала круглощёкая тётя. — Мы не взяли!
      Кира торжественно подошла к доске и более подробно стала рассказывать о задачах и целях ЗРШ:
      — Впервые зверей в военных целях стали применять в Древней Греции. В стан противника при помощи катапульты забрасывали ящики и целые мешки дрессированных мышей. Мыши кусали врагов, залезали к ним под латы и обращали противника в бегство. В Индии были боевые слоны… Зверей и птиц использовали для военной хитрости славяне. Княгиня Ольга с помощью дрессированных голубей сожгла город древлян.
      Комиссия слушала с глубоким вниманием. Только один член комиссии — гражданин в очках — слушал с пятого на десятое. Потому что в нём самом зрел вопрос:
      — А почему с разведывательными зверями работают дети?
      Тут вмешалась Люся:
      — Потому что они детей лучше всего понимают. А взрослым они не верят.
      Кира не дала ей долго говорить. Снова перехватила инициативу:
      — А есть у вас секретные документы: пропуска, удостоверения? Есть у вас пропуск в нашу зону? Имеете вы право задавать вопросы нам, сверхсекретным специалистам? Вон видите, наш специальный сотрудник дядя Костя на своей тележке привёз рюкзак учебных гранат. Мы сейчас будем учиться их бросать во все стороны.
      — Не во все стороны, — поправила Люся, — а в учебного противника.
      — Может, нам вызвать летучий отряд проверяющих медведей? — спросила Кира как бы между прочим.
      — Нет, нет, не надо, — сказала циркульная тётя. — Не надо вызывать летучий отряд проверяющих медведей. Мы всё поняли. Это не наше ведомство. Мы уходим.
      Комиссия быстрыми шагами ушла и запихнулась в машину, которая пулей вылетела с секретной территории… Сразу в класс с шумом ворвался генерал-барсук:
      — Спасибо, дорогие учительницы! Я всё слышал! — Он стал трясти руки Люсе и Кире. — Теперь они долго не приедут. Я им вслед не стал даже забыванты включать. Вот это обманизм! Высший класс!
      Звери от восторга встали на партах на передние лапы. А Мохнурка Великолепный выскочил из печки и, растопырив лапы, побежал к Кире обниматься. Еле-еле Фьюалка успела перехватить его и снова направить в печку.
      — Я себе генеральскую форму сошью! — закричал Мехмех в восторге. — Брюки красные, пиджак с погонами и фуражку.
      Но Кира вдруг обиделась:
      — Я всё правду говорила. Есть такие школы.
      — Конечно, есть! — согласился Меховой Механик. — И пушки есть, и самолёты, и бомбы. Этого добра у людей хватает.
      — А у вас ничего такого нет? — спросила Кира. — И военных нет?
      Бурундуковый Боря потянулся к Кире с вопросом:
      — Девочка Кира, а что такое военный?
      — Это такой… дядя в брюках… с погонами… со звёздочками… с фуражкой…
      — А военный дельфин тоже со звёздочками?
      — Нет, он без звёздочек…
      — Значит, он не военный?
      — Нет, он военный… — запуталась Кира. — Просто он мокрый… Он выполняет команду военных.
      — Какую?
      — Например, взорвать, подводную лодку. Он берёт в зубы бомбу и плывёт к чужому кораблю. Бомба прилипает, а потом через час взрывается. Раз! — и корабль потонул.
      — Зачем? — спросил Бурундуковый Боря.
      — Он, наверное, старый был, ненужный! — пояснил Сева Бобров.
      — Как ненужный?! Нужный! — закричала Кира.
      — Зачем же его тонуть? — спросил Иглосски.
      — Он же не наш, вражеский!
      — А враги наши? — спросил Боря.
      — Наши, а то чьи же, — сказала Кира.
      — Раз враги наши, значит, и корабль наш, — уяснил Иглосски.
      Кира совсем запуталась. Люся тоже.
      — Девочка Кира, — сказал дир. — У нас в стране никогда не бывает войны. И они ничего про неё не знают, не видели.
      — Я видел, я видел! — закричал Мохнурка. — У дяди Кости по телевизору. — Он снова выскочил на середину с головешкой: — Руки вверх! Трах-тах-тах! Сейчас я всех пересчитаю! Ура! — Он показал таким образом свою полную осведомлённость в военном деле.
      — Пожалуйста, расскажите им про войну, — попросил дир. — Дайте им пару уроков.
      Кира с Люсей посмотрели друг на друга. Нет, с этим делом им ни за что не справиться. Тут нужен кто нибудь из мальчишек. Лучше всего Киселёв. Он у них в классе самый военизированный мальчик. А может быть, и дедушка Киры Тарасовой. Он не только про войну знает, но даже и сам воевал.
      — У нас один мальчик есть, — сказала Люся. — Его фамилия Киселёв. Он в смысле войны очень образованный. У него даже карты всех военных сражений есть.
      — Вот и хорошо! — сказал дир. — Посражаемся.
      — Как посражаемся? — удивилась Люся.
      — А так, в карты. Пики, трефы, бубны. Меня дядя Костя научил. Мы с ним часто по вечерам в карты играем.
      Видно, и сам директор Меховой Механик ничего не знал про войну, несмотря на своё высокое военное звание — генерал-барсук, начальник военной школы ЗРШ при ГГШ.
      Такой потрясённой и тихой родители Киры Тарасовой никогда свою дочь не видели. И она ничего им не рассказала. А кто бы ей поверил? Родители знали её как облупленную. Только поражались, как у них такая воспиталась? Лампасы… генералы… пожары… парашютные войска… медведи в скафандре… конгресс водопроводчиков в Женеве так и сыпались на их головы. Им только звериной школы не хватало!
     
     
      Междуглавие седьмое
      КОГДА КУКУШКА КУКУЕТ В НОЧИ
     
      И эвкалиптовых листьев Люся достала, и учиться стала лучше. И преподавательницу обманизма нашла. И в доме порядок. И всё же на душе у неё неспокойно было.
      А в этот вечер ещё папа с мамой стали ссориться.
      Начала мама:
      — В доме картошки нет. А ты газету читаешь.
      — Я сейчас же исправлюсь, — сказал папа. — Не буду читать.
      — Ты лучше картошки принеси.
      — В семь часов вечера? Такая срочность? Картошка — это валидол?
      — Нечего ехидничать, — говорила мама. — Мне ребёнка кормить нечем.
      — Мама! — закричала Люся. — Если ты будешь на папу ругаться, я вообще есть не буду.
      Ночью Люся не спала. За окном дождь хлестал по подоконнику. Тарабанил просто зверски.
      На кухне куковала кукушка. Гордость папы. Он её из Чехословакии привёз.
      Эта кукушка была как градусник по психозу. Обычно её Люся не замечала. Как только в доме появлялись волнения, кукушка начинала проступать. А если Люся была чем-то сильно расстроена, кукушка орала как оглашённая. И уже не через час, а через каждые пять минут.
      Сегодня эта кукушка разбушевалась, хоть по трубе стучи! (Если в одной квартире сильно шумят, соседи по трубе стучат. Это знак — утихомирьтесь! Прекращайте ваши танцы-скаканцы! Вы нам мешаете!)
      Постепенно Люся успокоилась. Успокоилась и кукушка. Она почти шёпотом прокуковала двенадцать. И Люся уснула.
     
     
      Глава седьмая
      В МОСКВУ С НЮХОСКОПОМ
     
      И вот ей кажется, что кто-то стучит в окно.
      «Это же град!» — подумала Люся.
      Но стук повторился. В окно явно стучали. Кто-то хотел войти в дом с улицы, с подоконника.
      Люся выпрыгнула из-под одеяла. Подошла к окну. Из окна на неё глянула белая усатая морда.
      — Снежная Королева! — ахнула Люся. Она встала на письменный стол и открыла форточку. Горностай полыхнул белым мехом и проскользнул в комнату. Следом сверкнула лаковая молния, и перед Люсей возникла Фьюалка.
      — Боже ты мой! — ахнула Люся и обняла мокрых зверей. — Это же третий этаж.
      Она сбегала в ванную и принесла махровую простыню.
      — Давайте я вас вытру! Как вы сюда добрались? Как вы меня отыскали? Что у вас там нового?
      Выяснилось вот что. Не зря у Люси тревожилась душа. Потому что в интернате были следующие события.
      В двенадцать часов дня порыв ветра сломал старую берёзу на углу дачного посёлка. На берёзе был добродуш. Он выключился. И охотник Савельев Николай, по-интернатски Темнотюр, что значит Небритый, почувствовал себя ужасно. Руки затряслись, всё разонравилось. Он выбрался из-под веток и сказал:
      — Я еле жив, а тут бегают пушные звери. Поймаю и продам пару. Куплю себе валерьянки сто флакончиков. Тогда мне сразу станет легче.
      У него с собой всегда был мешок и верёвка. Мало ли, вдруг где-нибудь трубы валяются или шлаковата. И с этим мешком он стал подбираться к двухэтажному зданию интерната.
      В это время ёжик Иглосски и Сева Бобров в две лапы несли на помойку ведро с картофельными очистками. Они подошли к помойке, и вдруг из помоечного ящика выскочил небритый дядька.
      — Попались! — закричал он.
      Схватил Севу за шкирку и запихнул в мешок. Иглосски удалось отскочить.
      — Ёж, ёж, ёж! Цып, цып, цып! — говорил дядька и подкрадывался к малышу.
      Он прыгнул, чтобы сцапать Иглосски, но ёжик свернулся в клубок из стальных игл. Темнотюр искололся до крови.
      — Караул! Помогите! — закричал он. И кинулся бежать. Однако мешок с Севой Бобровым не бросил.
      Добродуш на берёзе, не работал, но забывант был в исправности. И мысли в голове у охотника стали путаться:
      «Что я хотел сделать? Продать пару и купить сто флакончиков… Поддать пару… поддать… и купить сто балкончиков…»
      А Сева Бобров болтался у него за спиной в мешке и думал: «Укусить или не укусить?»
      Он знал, что кусаться невежливо. Но и сидеть в этом противном мешке долго не собирался. Сева решил пока подождать.
      Темнотюр бежал в сторону станции, а Иглосски прибежал к Мехмеху:
      — Боброва украли! Бобров в мешке. Темнотюр украл Боброва!
      Мехмех собрал всех малышей и сказал:
      — Севу Боброва украл Темнотюр. Он несёт его куда-то в мешке. Давайте позовём Севу ультразвуковым кричаньем.
      Малышня подняла головы вверх и тихонько так заскулила.
      Звук становился всё тоньше и тоньше. Наконец он совсем исчез.
      Но сами звери его слышали.
      — Так, — сказал директор. — Теперь послушаем ответ. Все затихли и напряжённо слушали.
      — Слышу, — сказал Снежная Королева. — Он отвечает, что он около станции.
      — Ты и ты! — показал Мехмех на горностая и на Лаковую Молнию. — Бегом к станции. Только возьмите вот это на всякий случай… Знаете, что это?
      — Ручной добродуш.
      Горностай и Фьюалка скрылись. Ещё секунду их видели здесь, и вот они уже во дворе. Так они быстро передвигались.
      — Можно я тоже? Можно я тоже? — заговорил Мохнурка. — Я под ним яму вырою.
      — Больше нельзя никому. Всем быть на месте. Кара-Кусеку — обскакать все добродуши и проверить. Неисправные заменить.
      Он, как наседка, собрал всех зверей в кучу и ждал новостей.
      — И что было дальше? — спросила Люся.
      Темнотюр стоял на платформе. Он продавал Севу Боброва. Тут же, не отходя от кассы.
      Покупателей было не очень много. Всего один — сторож при станции.
      — Что это? — спросил сторож.
      — Бобёр домашний полудикий! — ответил Темнотюр. Он вытряхнул Севу из мешка и держал его, наступив ногой на широкий хвост.
      — Где ты его взял?
      — У браконьеров отбил. Вот продаю.
      — Сколько он стоит?
      — Сто рублей.
      — Ты с ума сошёл? — закричал сторож. — Да у нас на всей станции таких денег никогда не было.
      — У вас и бобров таких никогда не было.
      Дядька отошёл. Решил посоветоваться с женой. Развести таких бобров — всю жизнь можно жить безбедно.
      И тут над забором платформы взмыли две тени. Они схватили и быстро накинули мешок на Темнотюра. Не успел он оглянуться, как был обмотан верёвкой. А вежливый Сева не удержался и всё-таки укусил его за ногу. Ведь он был хоть домашний бобёр, но всё-таки полудикий. И все трое быстро умчались в сторону дачного посёлка.
      Остались на платформе орущий Темнотюр и сторож-покупатель.
      «Нет, — решил сторож, — не буду я его покупать и разводить».
      — Вот и всё! — сказал Снежная Королева.
      И ещё он сказал, что интернатники соскучились по Люсе. И что к рабочему кухни дяде Косте приехал брат из Москвы, на поливалке.
      Он с дядей Костей повидался и поехал обратно в Москву.
      Группа интернатников во главе со Снежной Королевой воспользовалась случаем. Влезла на крышу поливальной машины и отправилась к Люсе в гости.
      Там внизу ещё Мохнурка стоит и Биби-Моки. Они не могут по стене влезть.
      — А как же вы меня нашли? Вы же Москву не знаете. И адреса моего у вас нет.
      — У нас нюхоскоп есть. Его Биби-Моки таскает. Мы через нюхоскоп тебя нашли.
      Люся даже за голову схватилась.
      — Ничего себе экскурсия! В совсем незнакомый город! Тоже мне — интуризм на поливалке.
      На кухне захрипел придушенный на ночь телефон. Люся выскочила и принесла аппарат к себе.
      — Алло? Алло? — неслось из трубки. — Это девочка Люся?
      — Это я, — шёпотом ответила Люся. Никто бы из людей её не услышал. Но дир понял. Потому что это был именно он — Меховой Механик.
      — Девочка Люся! Девочка Люся! У нас беда! Четыре интернатника пропали. Что нам делать? Куда обращаться? Подскажите, девочка Люся.
      — Никуда не надо обращаться! — тихо сказала Люся. — Они здесь у меня. Не беспокойтесь. Я их скоро привезу.
      — Спасибо! — прокричал дир, — Спасибо, девочка!
      Люся схватилась руками за голову и задумалась. Что делать? Придётся будить папу.
      — Папа, папа, проснись!
      Отец поднялся на диване и вытаращил глаза:
      — Ты что, дочь, очумела?
      — Папа, у тебя машина на ходу?
      — На ходу. А что?
      — Надо четверых товарищей отвезти за город. Срочно.
      — Каких ещё товарищей? В какой ещё загород?
      — Это секрет, папа. Надо, чтобы мама ничего не знала.
      На папу это подействовало. Потому что он был на маму сердит.
      — Понимаешь, папа, если ты мне не поможешь, я и сама справлюсь. Только ты мне будешь больше не друг.
      — Говори, что надо делать, — приказал отец. — Только и ты мне будь друг, когда понадобится.
      Люся поняла, что отец настроен правильно. Что он по-настоящему поможет и ничего не будет спрашивать. Люся провела его в спальню.
      — Это мои друзья, — показала она на интернатников. — А это мой папа.
      Интернатники встали на передние лапы.
      — Блюм! — сказала Люся, и они блюмкнулись.
      Папа был ошарашен. Он сам чуть не встал на руки.
      — Их надо отвезти за город. В Интурист. Хорошо, папа?
      — Вот тебе ключи от машины, — сказал отец. — Спускайся вниз. И старайся со своим зоопарком никому на глаза не показываться.
      Он стал одеваться.
      Девочка и звери быстро сбежали вниз.
      Только Люся вышла из двери в темноту, к ней бросились две тени. Это были Биби-Моки и Мохнурка.
      Они были совсем мокрые. Люся скорее повела их к машине. Она вставила ключ в зажигание, завела двигатель и включила обдув.
      Слава богу, машина не успела остыть, и поток тёплого воздуха сразу пошёл на зверят.
      — Милые мои! — сказала Люся. — Соскучились!
      По лестнице сбежал отец. Прыгнул за руль, и машина понеслась.
      В тепле интернатники заснули. Люся в их окружении тоже задремала.
      А машина шпарила по шоссе. Спокойный отец гнал её и гнал вперёд. И тихонько играла музыка.
      На подъезде к дачному посёлку дорога явно ухудшилась. Машину бросало из стороны в сторону. Всех растрясло, все проснулись.
      Ворота к дачам были закрыты. Отец остановил машину. Интернатники вышли. Взвились вверх по бетонному забору. Сделали стойку на лапах и стекли вниз. Биби-Моки было труднее всех. Ей мешал нюхоскоп.
      Отец дал задний ход. Их ждал город.
     
     
      Послеглавие
      ПИСЬМО С ДРУГОГО СВЕТА
     
      В воскресенье рано утром из Москвы на электричке выехала небольшая спецгруппа в составе четырёх человек: Люси, Киры, Киселёва и дедушки Киры Тарасовой — Григория Алексеевича.
      Дедушке было объявлено, что состоится поход по местам боевой славы. А Киселёву было сказано, что в порядке шефской работы он должен прочесть лекцию о главных битвах человечества.
      — Какая шефская работа? Над кем шефская работа?
      — Работа полусекретная. Над одним лесным училищем военно-партизанского типа, с иностранным уклоном.
      И дедушка, и Киселёв-бельды очень важничали. Дедушка дышал на свои ордена, чтобы они лучше блестели, а Киселёв перелистывал карты военных сражений: «Вот битвы Ганнибала, вот Суворова, а вот сражения Наполеона».
      На платформе станции Интурист опять стали попадаться испитые, измученные личности. Они медленно двигались к посёлку. Их привлекал целебный воздух, а вернее, добродуши, прикреплённые на берёзах. Эти устройства снимали усталость, раздражение и злость. Самый злобный человек здесь становился добродушным, незлопамятным.
      Поэтому под деревьями на жухлой траве или на досках сидели весёлые люди и мирно беседовали или читали учёные книги. Кто-то листал «Алису в Стране Чудес», кто-то читал стихи Гёте в переводе Заходера, кто-то рисовал этюды или портреты друзей.
      За воротами посёлка в этот раз было по-особенному тихо.
      Интернат пустовал. Никого. На окнах висели щиты. На дверях — огромный замок.
      Дядя Костя приводил в порядок участок. Красил стволы яблонь в белый цвет.
      — Здравствуйте, дядя Костя! — закричала Люся. — А где интернатники?
      — Не знаю я никаких интернатников! — хмуро ответил он.
      — А где дир? Где Меховой Механик?
      — Не знаю, девочка, о чём ты говоришь. Идите гуляйте себе отсюда. И без вас плохо.
      — Ну и что? Ну и что? — забеспокоился Киселёв. — Где ваши партизанские ученики? Где секретная школа с интернациональным уклоном? Я тебя, Тарасова, сейчас тресну!
      Люся и Кира оставили Киселёва с дедушкой у входа на участок, а сами медленно обошли дом. Никаких щёлок, никаких надписей, никаких знаков…
      На крыльце стоял зелёный потрёпанный рюкзак с эвкалиптовым листом. И тут Люся услышала тоненькое пип-пип. Пип-пип — неслось из рюкзака. Люся подошла ближе. Чем ближе она подходила, тем сильнее кричал этот пип-пип. Видно было, что он настроен на Люсю. И вот в кармане рюкзака она обнаружила коробочку из стекла и металла. Коробочка сама открылась. Там лежала записка:
      Дорогая Люся!
      Мы уходим. Наверное, мы пришли слишком рано.
      Мы не просто звери. Там, далеко, в Гималайских горах, есть наша страна. У нас есть свои города, свои дороги, свои летающие блюдца.
      И много лет мы жили, не касаясь людей.
      Но страна наша разрасталась. И люди всё больше осваивали планету. Пришла пора нашим цивилизациям подружиться.
      Для этого в нескольких местах были созданы такие вот интернаты. Потому что дружбу двух стран надо начинать с дружбы детей. Но мы уходим. Наверное, мы пришли слишком рано.
      Когда у вас родятся дети и у нас родятся дети, мы сможем их передружить.
      — У меня родится мальчик. Потом девочка. Потом ещё два мальчика, — сказала Кира.
      — Целый пионерский отряд, — отметила Люся и стала читать дальше:
      Мы дарим тебе семена. Это микрофонные цветы. Посадите их в землю, девочка Люся, и поливайте медным купоросом. Когда они вырастут, мы сможем через них говорить.
      До свидания, девочка Люся. Мы все горько плачем.
      Дальше стояли подписи на незнакомом языке. И только одна была сделана по-русски: «МАхнур ВеликАлепный». В шкатулке лежало два металлических семечка.
      — Возьми одно, — сказала Люся подружке.
      — Но ведь их дали тебе.
      — Нельзя рисковать, — сказала Люся. — Нельзя, чтобы они были в одной квартире.
      И они поволокли рюкзак к калитке. Люся всё поняла:
      — Они эвакуировались. Это они ко мне прощаться приезжали!
      До Москвы девочки доехали молча. Ни Киселёв, ни дедушка с ними не разговаривали. Там они едва-едва дотащили рюкзак до знакомой аптеки. Дежурила та же женщина-аптекарь.
      Она очень испугалась, увидев девочек с рюкзаком:
      — Вы что, передумали? Но у меня уже нет хендрика. Я его начала тратить.
      — А нам не нужен хендрик, — ответила Люся.
      — Зачем же вы принесли рюкзак?
      — И листья нам не нужны. Не пригодились. Они зря у нас лежать будут. А в аптеке они понадобятся. Возьмите их у нас просто так. Возьмите, пожалуйста.
      — Спасибо, девочки. А вы знаете, что хендрик не даёт стариться человеку? Кто за год выпьет лекарство из одного хендрика, не теряет год жизни.
      — Знаем, — сказала Кира, хотя, конечно, не знала ничего.
      — У меня остался один, — сказала ей Люся. — Мы его дадим твоему дедушке.
     
      Конец