DjVu

      ГОСТИНЕЦ ОТ ЗАЙЦА
     
      Отец уходил на воину в ясный и тихий осенний день, когда берёзовая роща в конце деревни золотом горела под солнцем, а над нею спокойно-спокойно синело бездонное небо.
      — Тятя, я хочу с тобой, — просился Ванятка, сидя на руках у отца.
      Отец усами пощекотал Ванятке ухо и сказал:
      — Пташонок ты мой!.. Со мной тебе нельзя. Оставайся с мамой и жди меня. Я приеду и привезу тебе гостинец от зайца.
      Возле конторы отец опустил Ванятку на землю, поцеловал заплаканную мать, сказал ей что-то. Потом опять взял Ванятку на руки, поцеловал и его крепко-крепко. И Ваня тоже приник губами к шершавой отцовской щеке.
      — Ух ты! — точно простонал отец и вдруг прижал, притиснул к себе Ванятку и долго не хотел отпускать.
      Сердито урча, подошёл грузовик. Дядя Федя, дядя Володя и Ваняткин отец вскарабкались в кузов. Снизу к ним потянулись и большие, и маленькие руки. На глазах и на щеках мальчишек и девочек блестели слёзы. Ванятке тоже хотелось заплакать, только он чего-то засовестился. Зачем реветь, если никто тебя не стукнул, не отнял глиняного петушка? Но когда грузовичок чихнул вонючим дымом и стал медленно отъезжать, слёзы сами по себе брызнули из Ваняткиных глаз и он громко, на всю улицу, закричал:
      — Тятя! Тя-а-тя-а-а!..
      Дорожная пыль, как туча, заслонила от Ванятки грузовик, и отца, и дядю Федю, и дядю Володю. Было только слышно глухое урчание, похожее на отдалённые раскаты грома. Потом всё затихло, пыль улеглась, но машины нигде уже не было видно. Лишь золотая берёзовая роща по-прежнему стояла на своём месте, да над нею всё так же спокойно синело бездонное небо.
      Мать взяла Ванятку за руку, и они пошли домой — медленно-медленно, как шли они этой весной с могилок, когда похоронили бабушку Матрёну.
      Ванятка шагал и думал, что зря он заревел сейчас, как пёстрый соседский поросёнок, который завяз недавно между частоколом их ограды. Отец-то приедет и привезёт гостинец от зайца. Заяц этот живёт где-то далеко в лесу в берестяной избушке и стряпает там ватрушки и пирожки, которые очень похожи на ватрушки и пирожки, что печёт мать по праздникам на большом железном листе в печке. Только заячьи пирожки и ватрушки слаще мамкиных. Заяц-то их не в печке на железном листе печёт, а на морозе, на сучках берёзовых развешивает. Вот придёт зима, тогда и приедет отец с гостинцами, рассудил мальчик.
      Но долго что-то не приходила зима-зимушка. То солнце не хотело прятаться за тучи. А потом зарядили дожди. Холодные, серые дожди. Они и кур позагоняли под поветь, и рыжего кота Чингиса заставили забраться на горячую печку, и Ване не давали выйти на улицу. Целыми днями сидел он один в пустой избе и скучал. А когда ему становилось совсем тоскливо — он тихонеч-ко-тихонечко, чтобы только можно было слышать себя, кричал:
      — Тя-а-а-тя-а-а-а, где ты-ы-ы?..
      Он думал, что отец услышит его, отзовётся и придёт. Но кру-
      гом было тихо-тихо. Лишь уныло шумел за окном дождь да Чин-гис мурчал на печи, как трактор, что распахивал весною за Гагауч-озером гриву.
      Не дозвавшись отца, Ванятка лез на печку к рыжему коту и жаловался ему на своё горе. Но у кота, видимо, были свои заботы, и он ничего не хотел слушать. И однажды ему не понравилось, когда Ванятка хотел превратить его в коня, чтобы поехать в лес по дрова. Он сердито фыркнул и больно царапнул за руку, но Ванятка не пожаловался матери на кота-драчуна, а только спросил её, когда же придёт зима.
      — Да, наверно, завтра, — сказала мать. — Она узнала, что ты её так ждешь, и теперь спешит, торопится.
      Идёт через дремучие леса, через кипучие моря, через высокие горы, по широким полям, по степям, по лугам...
      Утром она постучится в окошко рукою:
      белая-пребелая, молодая-премолодая, с большущею серебряною косою.
      «Вставай-ка, вставай, — скажет, — Ванятка-засоня, раскрой свои серые глазки, умойся, поешь, возьми под крылечком салазки да по пушистому, чистому, мягкому, белому снегу до самого-самого солнца катися с разбегу...»
      Ванятка слушал мать и думал, как увидит он завтра долгожданную зиму-зимушку с серебряной косой, как возьмёт санки и поедет встречать отца. И как тогда Ванятка обнимет его крепко-крепко, а отец станет усами щекотать ему лицо, и колоться бородой, и смеяться, и рассказывать, как встретился в лесу со злым-презлым волком, которого прогнал от заячьей избушки, и как заяц за это дал ему гостинец. Но отец его не съел, а привёз ему — Ванятке, сынку своему дорогому. И отец полезет за пазуху
      и достанет оттуда ватрушку — сладкую-пресладкую. Ванятка съест половину, а половину даст матери, потому что мать теперь не печёт уж таких ватрушек на железном листе в печке. Нет, говорит, больше в доме муки, не из чего печь пирожки и ватрушки. Беда прямо!
      Под шум дождя Ванятка крелко уснул. Наутро, когда он проснулся, всё вокруг было белым-бело. За окном белыми мухами кружились и тихонько падали на землю пушистые снежинки. И хртя Ванятка нигде не увидел ни самой зимы-зимушки, ни её длиннюш.ей серебряной косы — всё равно очень обрадовался. Он даже не поел как следует оставленный ему матерью завтрак, скоренько оделся кое-как, взял под крыльцом санки и отправился встречать отца. Шёл он на край деревни, к той самой берёзовой роще, куда ещё осенью увёз грузовик отца.
      А вот и роща. Только теперь она седая и молчаливая, как в сказке про бабу-ягу.
      Ванятка посмотрел по сторонам, но нигде не увидел избушки на курьих ножках со злой старухой и пошагал дальше. Толстые берёзы, как частокол, выстроились впереди него, только он не увязал между ними, как тот глупый поросёнок, а шёл всё дальше и дальше.
      Но вот берёзки разбежались, и Ванятка очутился на широком белом поле, за которым вдали темнел незнакомый лес. Там, наверно, был край земли, и идти туда Ванятка не решился.
      Стоял он посреди немого поля и всё смотрел на дальний тёмный лес, ожидая, не покажется ли оттуда отец. Но отец не показывался. А снег все сыпался и сыпался на землю. Теперь он повалил так густо, что у Ванятки в глазах зарябило, и он совсем уж не видел ни дальнего тёмного леса, откуда должен был показаться отец, ни берёзовой рощи. Руки и ноги у мальчонки совсем озябли, и ему почему-то хотелось заплакать.
      Вдруг откуда-то из-за снега показались большие рога, а затем страшная бычья голова, вся запорошенная снегом. Ванятка испугался и вскрикнул. Бычья голова замерла и покосилась на Ванятку огромным белым глазом.
      — Это што там ишо? — спросил кто-то, и к Ванятке протопал и склонился над ним дед Анисим. — Ах ты, якори тебя! — заругался старик. — Да никак это Настькин малёк? Ты пошто это здеся? Кто тебя суды послал, а?
      — Я тятьку встречать... — едва удерживаясь от слёз, начал было Ванятка, но старик сгрёб его в охапку и понёс к саням, приговаривая: — Ах ты, якори тебя! Замёрзнуть ить мог, заколеть...
      Дед Анисим скинул тулуп, укутал Ванятку и посадил в сани на берёзовые жердины. Сел рядом и крикнул на быка. Воз тронулся и медленно поплыл.
      — Глупый ты малёк, — ворчал старик. — Отец-то твой теперича далеченько, на войне, фашиста окаянного бьёт. Не скоро ишо приедет. Не скоро...
      — А гостинец от зайца... привезёт?
      — А то как же! — сказал старик и вдруг засуетился: — Ах ты, якори тебя! Совсем ить позабыл. У меня ить есть гостинец от зайца. Вот он. — Дед Анисим пошарил у себя за пазухой и протянул Ванятке ломоть чёрствого ржаного хлеба. — Бери-ка скоренько.
      — И нет, и не от зайца это, — затряс головой Ванятка. — У зайца ватрушки сладкие...
      — Эвон што! — серьёзно сказал старик. — Дык это раньше он их пёк. Теперича муки у него не стало. Вышла вся. Да!
      — Ага, — не сдавался Ванятка, — а заяц их из снега печёт и на морозе.
      — Беда с тобой прямо, — развёл руками старик. — Ну, если из снега да на морозе — жди тогда отца. Только, смотри, дома сиди.
      Дед Анисим привёз Ванятку прямо на ферму, к длинному телятнику, позвал мать и с рук в руки передал ей мальца.
      Испуганная мать занесла Ванятку в тёплое помещение, где в деревянных клетках жили телята. Тут она налила в кружку тёплого молока, подала ему и сказала:
      — Пей живо, ты совсем ведь застыл... Отца, глупенький, ходил встречать. Зима только-только началась. Подожди ещё...
      — Мамка, а война какая? — неожиданно спросил Ванятка.
      — Кто тебе сказал? Какая ещё война? — удивилась мать.
      — Дедушка Анисим говорил, — сознался Ванятка.
      — Выдумывает всё этот старик, — сказала мать. — Ох, выдумывает!
      Теперь, после этого случая, мать не оставляла Ванятку дома одного, а брала с собой на ферму. А чтобы он не скучал и не вспоминал часто отца, рассказывала ему сказки. Но сказки скоро надоели Ванятке, а отец всё не приезжал. И завывала на дворе голодным зверем вьюга, и трещали морозы.
      — Мамка, — стал как-то ночью жаловаться Ванятка, — почему долго так не едет домой тятя? Куда он так уехал?
      Мать тяжело вздохнула и сказала:
      — Ты же видишь, какая на свете белом непогодушка? Злые метели да бураны замели, забуранили все пути-дороженьки. Накрутили горы снежные под самые небеса, никак не попасть к нам отцу. Теперь надо ждать, когда придёт весна красная, растопит льды и высушит дороги...
      — А я не хочу, — заупрямился Ванятка. — Я хочу скоро. Чтоб гостинец от зайца...
      — Ну хорошо, — согласилась мать. — Я вот пожалуюсь Мороз ке, а он про всё расскажет отцу. — И мать тихо стала говорить:
      Ах, Морозко-морозец, Что ж не едет наш отец. Не везёт он Ванюшке От зайчишки шанюшки?
      А на другой день мать весело сказала Ванятке:
      — Рассказал Морозко отцу про нас. Письмо вот прислал. Послушай, что пишет тебе отец. «Родной мой сыночек Ванюшка, пташонок мой...» — волнуясь, читала мать. Ванятка пристально смотрел на листик бумаги, дрожащий в руках матери, на красных зайчиков, которые он там нарисовал карандашом, и никак не мог сообразить, почему это отец говорит по бумажке, а сам не приезжает. И с того времени Ванятка всё чаще заставлял мать жаловаться Морозке и слушал отцовские письма. А потом в их доме что-то случилось.
      Ванятка увидел на матери чёрный платок и испугался.
      — Мамка, — сказал он, — бабушка Матрёна одела такой платок, когда в гроб легла, и ты тоже... Зачем, мамка? Я не хочу, не хочу!..
      Мать обняла Ванятку, прижала его голову к груди и вся затряслась, как от мороза.
      — Сыночек мой, пташонок, — сказала мать, глотая слёзы.
      — А почему ты плачешь? — стал допытываться Ванятка. — Тебе опять кого-то жалко?
      — Да вот зима на дворе такая лютая, — тихо сказала мать. —
      Не дождаться, видно, теперь лета тёплого...
      — А тятя? Ты же сама говорила... — На глаза Ванятки навернулись слёзы. — Я не хочу гостинца от зайца. Тятька где-е?..
      y.y.yj — бушевала за окном пурга, и вся изба тихонько вздрагивала.
      Ночью Ванятку кто-то легонько тронул за плечо. Он проснулся и онемел от радости. Прямо перед ним, возле кровати, стоял отец. Был он весь в снегу, белый-пребелый, и от него веяло холодом. Отец смотрел на Ванятку и улыбался. Ванятка с радостью потянулся к нему и закричал:
      — Тя-тя!!
      Испуганная мать подхватилась на постели.
      — Что с тобой, сына? — Она приложила к его голове руку. — Боже, ты весь горишь... Захворал...
      — Тятя! Ты куда? — бился в руках матери Ванятка.
      Отец куда-то исчез. Может, спрятался под кровать? Ванятка чувствовал только холод, который он принёс с собой. А уж откуда-то из-под печки жёлтым клубком выкатился кот Чингис и — прямо на подушку к Ванятке. Ванятка схватил его обеими руками, а рыжий клубок вдруг начал расти, расти...
      ...Почти всю зиму провалялся Ванятка в постели. Мать не отходила от него. Сидела с краешку на кровати и всё смотрела на него тоскливыми глазами, в которых постоянно блестели слёзы. Ванятке становилось жалко мать, и он говорил:
      — Мамка, ты не плачь, я больше не буду хворать...
      — Маленький мой, — нежно шептала мать, — похудел-то как да вытянулся... А на дворе совсем уж тепло. Солнышко светит, ручейки журчат-позванивают. Скоро скворцы прилетят и запоют над нашими окнами. Они расскажут тебе о тёплых странах, где совсем-совсем не бывает зимы...
     
     
      ПРЕДАТЕЛЬ
     
      Маленький Ромка стоял на страже. Стоял и смотрел на муравейник. Потом вдруг что-то вспомнил. Выломал из тальника прутик, оборвал с него ветки, смочил прутик слюной и положил на муравейник. Когда коричневые муравьи облепили прутик. Ромка стряхнул их, а прутик облизал. Кислота приятно щипала язык.
      — Ромка! — послышался из шалаша голос брата Витьки. — Ты стоишь?
      — Ага, — отозвался Ромка.
      — Смотри там лучше, — предупредил опять Витька.
      Ромка оставил муравейник и принялся смотреть по сторонам. Но кругом были кусты тальника и шиповника. А над головой высились кудрявые берёзы. Ласково светило солнце, чирикали птички. Из шалаша доносились приглушённые голоса ребят. О чём они там говорили, Ромка не знал. Ему велено было стоять
      возле шалаша и, в случае чего, дать сигнал — свистнуть. А свистеть Ромка умел получше кого-либо другого.
      В шалаше сильно зашумели. Сразу несколько голосов прокричало:
      — Смерть фашистским извергам!
      Ромка подумал, что брат его Витька, косоглазый Сёмка, черномазый Захарка, Шурка Ивин и Петька Свистунок поймали где-то фашиста и теперь его убивают. И он тихонько приблизился к шалашу, присел на корточки и заглянул в лазейку. И увидел, как мальчишки сидели, по-татарски подложив под себя ноги и подняв над головами сжатые в кулаки руки.
      — Кто нарушит нашу клятву, — предупредил Витька, — или разгласит тайну, тот, как предатель, будет сурово наказан. Он проглотит живую лягушку и запьёт её водой из Вонючего колодца. Всё! — Витька достал из своего зелёного картуза огрызок карандаша, помусолил его и что-то написал на листке бумаги, что держал у себя на коленке. Потом листок и карандаш передал косому Сёмке.
      Ромка совсем забыл, что ему надо делать, влез в шалаш, притаился и стал наблюдать за происходившим.
      Когда бумажка и карандаш побывали у всех, Витька взял их, свернул и положил себе в картуз.
      — А теперь, — сказал он, — поговорим о еде. До станции нам придётся топать дня два, а то и все три...
      — Ягоды будем собирать, в огород к кому-нибудь в селе залезем, — высказал свои соображения косоглазый Сёмка, но ему тут же возразили.
      — Нельзя нам такое делать, — сказал брат Витька. — Мы кто теперь, чтобы по огородам лазить? С фашистами идём воевать и у своих же воровать будем? Надо как-то иначе... У нас вон в доме тоже еды — кот наплакал, а я взял немножко хлеба. До станции как-нибудь хватит, а там красноармейцы не дадут умереть с голоду.
      Потом стали говорить, как они будут драться с фашистами на фронте. В разведчики пойдут, до самого Берлина доберутся и уничтожат палача Гитлера и всю его свору. Начали горячо обсуждать план боевой операции.
      А Шурка Ивин сказал:
      — А что, ребята, если на фронте мы вдруг встретимся со своими отцами. Вот будет здорово!
      — Конечно, встретимся! — заверил брат Витька. — Отец, может, сначала и подзатыльника мне даст, что из дому ушёл, ну а потом всё простит. Вместе-то веселей воевать будет.
      И Ромке так вдруг захотелось увидеть отца. Так уж захотелось! Он хотел уж было попроситься у ребят, чтобы они его взяли с собой на фронт, но побоялся. Опять Витька закричит на него, как тогда, когда он хотел пойти с ними вместе на Боженову колдобину вынимать из сетей водяного.
      — Витька-а! Ромка-а! — послышался вдруг голос матери.
      — Мама зовёт, — подхватился Витька. Подхватились и остальные, словно их кто подстегнул.
      Петька Свистунок испуганно вытаращил глаза и тоненько свистнул:
      — Фию-ю-уу! Я, ребята, совсем забыл... Ну, держись теперь!
      — А мне ведь тоже мамка велела, — признался Сёмка.
      — Разбегайсь! — дал команду Витька и первым выскочил из шалаша.
      Перепрыгнул через кустик шиповника и помчался по извилистой тропинке между кустами тальника и шиповника. Уже издалека услыхал Ромка, как брат его зовёт. Ухватил за руку и потащил за собой.
      — Гоняет вас леший по кустам! — встретила их мать. — Дерёте последнюю одежонку. А ну марш в избу! Вот я вам сейчас...
      Но мать лишь постращала. Ей просто скучно было без детей, и когда она приходила с фермы, то ей хотелось их видеть.
      — Садитесь, — сказала она, — пообедаете и пойдёте попасёте за меня телят. Я схожу на огород, картошку поокучиваю.
      Мать поставила на стол сковородку с подсушенными картофелинами, налила в кружки из кринки молока и достала из шкафчика чёрствую горбушку.
      — А вы уж, наверно, всухомятку хлеб ели? — спросила мать, испытующе глядя на сыновей. — Ну хорошо. Дам ещё по ломтику, а завтра как хотите. Хлеба в магазине может и не быть.
      Витька виновато опустил глаза, отодвинул от себя поданную ему порцию хлеба. Ромка же вовсе не прикасался к еде. Сидел надутый, недовольный чем-то.
      — Что это нынче с вами? — удивилась мать. — Может, не поделили чего? Что же вы молчите?
      Ромка вдруг всхлипнул и захныкал:
      — Я тоже хочу на фронт.
      Витьку передёрнуло, словно он наступил на змею. Он стал делать Ромке какие-то знаки, но тот не хотел ничего понимать. На лице матери застыла растерянная улыбка.
      — На какой такой фронт, сыночек? — спросила осторожно у Ромки, но глядя зачем-то на Витьку, который сидел как на иголках.
      — Я тоже хочу... — хныкал Ромка. — Тятьку хочу увидеть...
      И Витька не выдержал.
      — Ух ты, предатель! — сжимая кулаки, сказал он Ромке, а тот ещё сильнее залился слезами.
      — А ты, парень, не бунтуй, — спокойно сказала мать Витьке. — Это ещё надо установить, кто тут предатель-то. Ты вот вздумал тайком от матери на фронт бежать. Ну беги, бросай нас тут с Ромкой одних. Вырастила помощничка... — Мать замолчала, скорбно поджав губы. Витьке вдруг стало стыдно. И ещё ему стало жаль матери, которая вечно не знает покоя, всё что-то делает, старается для него, для Ромки. Эх!
      Витька поднялся из-за стола и вышел в сенцы. А когда вернулся в избу, то в руках был у него ломоть чёрствого ржаного хлеба, который он отрезал от общего пайка и приготовил для дальней дороги.
      — Прости, мама, — сказал Витька и положил хлеб на стол. — Я думал... я же пионер...
      Мать обняла Витьку за плечи и сказала:
      — Ты у меня хорощий мальчик и героем ещё будещь обязательно. Учись только и мать слущайся... — И к Ромке: — А ты-то чего разревелся? Останови свои слёзы, а то ещё уплывёщь. Что я тогда буду делать без тебя?
      Но Ромке трудно было остановить свои слёзы. Теперь он плакал не потому, что ему хотелось на фронт, а потому, что из-за него брат Витька, как и сам он, Ромка, ещё долго не увидят отца.
     
     
      КРУЖКА ПАРНОГО МОЛОКА
     
      День этот Мите не позабыть никогда. Был для него этот летний день самым-пресамым интересным: вместе с пастухом Васей был он на поле и увидел столько всего, что и не расскажешь.
      В тот день Митя проснулся раным-ранёшенько, как только заслышал пастуший рожок. Подхватился с постели, а мама уж ему с улыбкой говорит:
      — Молодцом ты у меня растёшь. Осенью в школу пойдёшь и больше других знать будешь. — И сумочку ему суёт: — Это тебе и на завтрак, и на обед. Ступай да слушайся Васю. Захочешь, он тебя и на свирели научит играть.
      Митя с радостью помчался на улицу. День только-только подкрадывается из-за дальнего ельника, что темнеет за Угуй-озером, а уж к лугу тянется большое пёстрое стадо. Впереди широко и важно вышагивает красно-бурый бык Буян. Острые, кривые, как ухват, рога высоко торчат над головой, по задним ногам бьёт пышная мочалка хвоста.
      Вася идёт позади стада. Кнут висит у него через плечо и волочится по земле. Завидев Митю, щурит в улыбке глаза и говорит:
      — А-а, это ты?.. Вот и хорошо. На-ка кнут, поупражняйся.
      Кнут тяжёлый, а черешок гладкий, и Митя плюёт на ладонь,
      чтобы не выскользнул. Потом изо всей силы дёргает кнут и запутывается в нём. Пробует ещё раз, но кнут только чихает и сбивает каракулевую шапку заячьей капусты.
      — Силёнок ещё маловато, — говорит Вася и берёт кнут из Митиных рук. — А ну, смотри!.. — Он взмахивает рукой снизу вверх — и вот уже бежит, катится по траве ремённое колесо. Всё меньше и меньше оно. Добегает до конца маленьким обручком и стреляет с оглушительным треском. Звонкое эхо катится и замирает в дальних камышах Угуй-озера. Коровы прибавляют шагу.
      А вот и луг, весь седой от росы. Вокруг тихо-тихо. Только слышно мягкое похрустывание — коровы уже пасутся.
      — Денёк будет — во! — говорит голубоглазый Вася и кивком головы указывает на луг: — Вишь, роса, как серебро. Верная примета. Понял, Митяй?
      Митя смотрит на небо. Луна, как ледяшка в огромном мутном озере: стоит на одном месте и потихонечку тает. А ниже, над самой землёй, небо в золоте, будто там горит огромный костёр. Пламя в костре всё жарче, и вот уж оттуда выкатывается солнце. Выкатывается солнце большой белой сковородкой, и вся трава вокруг загорается зелёными, красными, синими огоньками. Вот уж красота! Митя нагибается, хОчет набрать в ладошку росинок, а вместо них сами просятся в руки спелые ягоды земляники. И он срывает их, кладёт в рот, и вот уж кажется ему, что утро на лугу пахнет земляникой. Выше поднялось солнце, высушило траву и теперь припекает плечи, спину, ласкает щёки. Толстый шмель копошится в голубеньком цветочке на высоком стебельке, в разомлевшем воздухе пахнет мятой, будто мылом духовитым, а то и конфетами. Но вот что интересно: где-то кричит птица: «Митю видел? Митю видел?» — «Да вот он я», — мысленно отвечает птице Митя и уже слышит, как где-то будто барашек заблеял. Митя даже остановился, голову поднял, прислушивается. А Вася ему говорит:
      — Бекас это. А ты знаешь, Митяй, отчего он так кричит? То-то же... А я вот знаю. В хвосте у него перо есть такое. Музыкальное. Поднимется бёкас в небо, а потом — рраз! — вниз. Перо и заиграет. Понял?
     
      Всё понял Митя, но уже прислушивается к тому, как чибис испуганно спрашивает у кого-то: «Чьи вы? Чьи вы?»
      Оказывается, бык набрёл на гнездо. Вот он стоит перед кустом терновника, а над ним с тревожным криком носится чибис с острым хохолком на голове. Хочет стукнуть Буяна, да боится.
      — Как бы не разорил, басурман, — говорит Вася по-мужски важно и спешит прогнать быка, но тот крутанул головой и пошёл себе дальше.
      «Бу-у! Бу-у-у!» — несётся его рёв.
      «У-у-у! У-у-у!» — отзывается стоголосым эхом тёмный берёзовый лес. Бык приходит в ярость: зачем лес дразнится? И роет копытами землю, рогами начинает разворачивать кочку. Летят ошмётки земли вместе с травою.
      — Ишь ты! — щерит крепкие зубы Вася. — Скотина ведь, а с понятием. Гнезда не тронул. На кочке зло сгоняет.
      Но бык вдруг поворачивает в их сторону голову, и Митя видит его страшные, налитые дикой яростью глаза.
      — Ого! — Митя хочет спрятаться за Васину спину, а тот спокойно ему говорит:
      — А ну, Митяй, подойди, познакомься с Буяном, да не бойся. Смелее!
      И вот уже Митя гладит Буяна по лоснящейся жаркой спине, проводит пальцами по тугой гармошке на сильной шее. Осмелев, трогает крутые гладкие рога. Бык тяжело сопит и косит на Митю большим лиловым глазом.
      — Теперь идём гнездо смотреть, — предлагает щедро Вася, и Митя торопится за ним. И снова слышится тревожный крик птиц. Уже два хохлатых чибиса носятся у них над головами.
      — Ну чего вы, глупыши? — говорит им Вася. — Мы же не тронем. Мы только посмотрим, а вы уж...
      Под кустом терновника, прямо на земле, Митя видит в небольшом плоском гнёздышке маленькие пёстрые яички.
      — Руками не трогать, — предупреждает Вася. — А то чибисы бросят их... Запомни это. Ну, а теперь пошли. Видишь, какой они подняли шум. Вот выведут чибисят, тогда тоже посмотрим.
      Потом Вася и Митя, как давние друзья, сидят на солнышке возле старого пня. Они позавтракали молоком с ягодами, и теперь
      Вася плетёт из тальника корзинку. Толстый кнут лежит рядом, свившись змеёй в траве.
      Вася вдруг прекращает работу и кричит:
      — Куда, Звёздочка?! Вот непоседа... — Он хочет подняться, но Митя поспешно говорит:
      — Вась, я сам. — Он вскакивает, хватает кнут и бежит. Заворачивает корову и возвращается к пеньку.
      — Быстрый ты, — хвалит его Вася и подает Мите готовую корзинку: — Бери. Да чтоб набрал землялики и домой гостинец принёс.
      Митя вертит в руках корзин,лу и не налюбуется.
      — Хочешь, — говорит Вася, — я и тебя научу такие корзинки плести? И туески из бересты научу вязать.
      И так хочется Мите и корзинки плести, и туески вязать из бересты, и быка свирепого усмирять. Всему хочет научиться.
      — Ну, если так, — оживает Вася, — давай будем с тобой дружить. Хорошо?
      Митя согласно кивает головой.
      Слышится гул машины и звон пустых бидонов. Это едут доярки. Уже полдень? Удивительно! Так незаметно пролетело время.
      Звучат весёлые женские голоса:
      — Вася! Василий Сергеич! Загони-ка ты коровушек в лесок, чтобы не жарко было ни им, ни нам.
      Увидев Митю, они удивляются, словно невесть чему. Доярка Люба говорит:
      — Так это ты, Митяй? Вот уж помощничек! Молочка у коров сегодня, верно, побольше будет.
      Потом Митя смотрит, как Люба доит. Белые струи молока ударяют о дно ведра, и ведро тихо поёт: «Динь-дзинь-дзень...»
      Пахнет парным молоком. Люба улыбается Мите, а потом прямо из ведра черпает кружкой и подаёт Мите.
      — Пей, сынок, — говорит ласково. — Это тебе за труды.
      Пена кружевной шапкой поднялась над кружкой. Митя обмакивает в неё верхнюю губу и пьёт.
      Молоко пахнет лугом, земляникой. Пахнет ласковым и горячим трудовым летом. Пахнет землёй. А всё это — Митино счастье.
     
     
      МАРТЫН
     
      Шёл мелкий дождь. Маленький серый котёнок сидел под забором и жалобно плакал.
      Мимо проходили люди. Они шли на работу. И никто не обращал внимания на бедного, одинокого котёнка.
      Да вот за забором что-то зашелестело. Это мальчик Антошка подкрался к забору с той стороны. Он посмотрел в щёлку и позвал:
      — Кис-кис-кис!
      Котёнок перестал плакать и прислушался — кто же это его зовёт?
      Тогда Антошка перелез через забор, взял мокрого котёнка и принёс домой. Дома он накормил его молоком, дал кусочек котлеты и принялся сооружать ему постель в уголочке.
      — Что ты, Антошка, делаешь? — спросила мама.
      — Да вот... Мартын у меня. Он спать хочет, — ответил Антошка.
      — Какой такой ещё Мартын? — удивилась мама и подошла ближе. — Ой-ёй! Да это же не Мартын, а настоящая мартышка! Зачем ты его принёс? Убери сейчас же из комнаты!
      — Мама, он же маленький, а на дворе дождь!.. — просит Антошка. И мама смилостивилась.
      — Ну, ладно, — сказала. — Пускай побудет, пока на дворе дождь. А потом отнесёшь его назад.
      Антошка промолчал. Он положил котёнка в постельку, а сам сел возле окна и стал просить:
      — Дождик, дождик, иди долго-долго, всё время. Аж пока мой Мартын вырастет и станет большим.
      И дождик послушался! Как зарядил на целые дни — сыплет да сыплет, не переставая. Заборы все почернели, на улице большущие лужи. Люди шлёпают по воде, по грязи, клянут непогоду. А Антошка радуется: Мартын с каждым днём растёт и хорошеет.
      Наконец-то и маме надоела такая погода. Она и говорит:
      — Да до каких же это пор будет идти дождь? Надоел уж — беда прямо!
      — Теперь дождик будет идти всегда, — говорит Антошка.
      — Чего это вдруг? — не поймёт мама.
      — А того, что я его просил, — говорит Антошка. — Чтобы Мартын у нас всё время был. Ты же сама сказала:«Пускай побудет, пока дождь идёт». Вот он и идёт.
      Мама усмехнулась.
      — А я и забыла... Где же он, твой Мартын?
      А тут и сам Мартын катушкою тарахтит. Лапками её подбрасывает, кувыркается, шёлковой спинкою поблёскивает.
      — Ишь ты! — говорит мама. — Похорошел-то как!
      Потом немножко помолчала и добавила:
      — Теперь без него и в доме будет невесело.
      Обрадовался Антошка за своего Мартына.
      И, будто на удивление, сразу же дождь перестал, ярко засветило солнце.
      А дальше не о чем уж и рассказывать.
     
     
     
     
     
      Константин Васильевич Домаров КРУЖКА ПАРНОГО МОЛОКА
      Рассказы Для старшего дошкольного возраста
      Художник Ефим Давидович Левнч Киев «Вэсэлка»
      Редактор Ю. И. Набока Художественный редактор В. А. Кавун Технический редактор Т. В. Осталецкая Корректор Л. В. Островская Информ. бланк № 2323 Сдано на производство 22.01.84. Подписано к печати 09.04.84. Формат 84Х 108/16. Бумага офсетная № 1. Гарнитура литературная. Печать офсетная. Усл. печ. д. 2,52. Усл. кр.-отт. 11,76. Уч.-изд. л. 2,07. Тираж 175 000 экз. Заказ 4 — 198. Цена 20 к.
      Ордена Дружбы народов издательство Веселка, 252050, Киев-50, Мельникова, 63.
      Головное предприятие производственного объединения «Поли-графкнига». 252057, Киев-57, Довженко, 3.