DjVu

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая. Вся надежда на «X. П.» 3
Глава вторая. Старые счёты 10
Глава третья. Встреча 13
Глава четвёртая. Дедовы владения 16
Глава пятая. Жареный суп 20
Глава шестая. Самообслуживание 25
Глава седьмая. Женька-задира 33
Глава восьмая. «Злодей» 37
Глава девятая. Ночные дрессировщики 44
Глава десятая. Стогометатели 56
Глава одиннадцатая. Нашла коса на камень 65
Глава двенадцатая. Вместо удовольствия — неприятность 71
Глава тринадцатая. Рыцари 74
Глава четырнадцатая. Анна Кирилловна 82
Глава пятнадцатая. Мой дед 88
Глава шестнадцатая. Новая неприятность 91
Глава семнадцатая. Позавтракали 96
Глава восемнадцатая. Решение принято 105
Глава девятнадцатая. Грозящая опасность 111
Глава двадцатая. Мозоль 113
Глава двадцать первая. Фейерверк 119
Глава двадцать вторая. Клеёнчатый свёрток 124
Глава двадцать третья. Как нам быть? 129
Глава двадцать четвёртая. Записка расшифрована 136
Глава двадцать пятая. Нежданно-негаданно 142

      Моим читателям
      Несколько лет назад я написал повесть «Можете нас поздравить». Герой повести Петя Мошкин сумел так сдружить своё звено, что даже озорник Федя Батов стал вести себя лучше.
      Когда повесть вышла, я стал получать много писем. Ребята спрашивали: «Какой новой идеей увлёкся Петя?», «Что он ещё придумал хорошего?» Они решили, что Петя существует на самом деле, а не придуман мною. Своими письмами ребята даже убедили в этом меня.
      Повесть «Можете нас поздравить» заканчивалась третьей учебной четвертью. Приближалось лето. Вот я и подумал: «А ведь мне тоже интересно, как Петя провёл его». И решил выяснить это.
      Всё, что произошло с Петей Мошкиным во время летних каникул, и описано в книге «Нежданно-негаданно».
      Мне кажется, что, прочитав её, вы будете так же неожиданно обрадованы, как был обрадован я, когда узнал всё то, что сделали Петя Мошкин и его новые друзья.
      Очень хочется, чтобы эти ребята стали и вашими друзьями.
      Автор
     
     
     
      Глава первая. Вся надежда на «X. П.»
     
     
      Совещание в соседней комнате было коротким, но оно перевернуло мои планы на всё лето. Как только доктор ушёл, мама сказала:
      — Ты поедешь набираться сил в деревню.
      — А как же пионерский лагерь? — опешил я.
      — Ни о каком лагере не может быть и речи, — твёрдо сказала мама, — тебе нужно беречься. Будешь пить парное молоко и отдыхать на сене. Воспаление лёгких ещё может дать осложнение.
      К несчастью, у нас имелась возможность отправить меня в деревню к дедушке. Этот мой дедушка — мамин отец. Мама уехала из деревни, как только окончила школу, а бабушка два года назад умерла. В своих письмах дед каждый раз приглашал нас к себе всей семьёй в мамин и папин отпуск. Он писал, что его дом теперь пустой и ему одному очень скучно. А если взять отпуск в одно и то же время моим родителям не удастся, дед не возражал, чтобы они прислали к нему меня. В его деревне было как раз всё, о чём говорил маме доктор: чудесный сосновый воздух, молоко, какого в городе не достанешь ни за какие деньги, и тишина, которая, по мнению мамы, могла подействовать на меня благотворно. А по моему мнению, именно от неё и парного молока я мог окончательно взвинтиться. И ещё от деда. Вы не представляете, какой это человек. Уж если он придирался ко мне у нас, в гостях, то что же ждёт меня у него?!
      Но разве родителей в чём-нибудь переубедишь! Мне даже не удалось выяснить, сколько я пробуду в деревне. Месяц, два? А может, все летние каникулы? От одной этой мысли по моей спине мурашки забегали.
      Нужно было непременно сходить к моему другу Павлику Хохолкову и рассказать о случившемся. Лучше друга никто тебя не поймёт.
      Павлик наверняка огорчится. Ведь в пионерский лагерь мы должны были ехать вместе.
      Павлик жил в соседнем подъезде. По его не оказалось дома. Опять носится по аптекам, ищет какие-то чудодейственные таблетки. Павлик уверен, что эти таблетки в сочетании с другими, не менее ценными (их Павлик уже купил), смогут успокоить боль в желудке даже после того, как объешься конским щавелём или сладким, но вредным львиным зевом. В лагере Павлик хочет спасать ими ребят от изолятора. И главным образом меня. Потому что, по его наблюдениям, я всегда сую в рот что не положено.
      Может, он и прав. Я и сейчас жевал какую-то травинку. И когда я её в рот сунул, даже не заметил. Будь сейчас Павлик рядом со мной, он прочитал бы мне целую лекцию. Павлик ужасный чистюля. Он хочет стать врачом и уже развил свою теорию, будто бы все болезни от грязи. Павлик часто проверял на мне свои лекарства. Когда я болел воспалением лёгких, он принёс мне таблетки «Лимсажена». Так он назвал жжёный сахар с лимонным соком. Это чтобы я меньше кашлял. Я сосал их с удовольствием и гораздо больше, чем предписал Павлик. За день все уничтожил.
      Я решил всё-таки дождаться Павлика и присел на скамейку у их подъезда. Хотя, говоря откровенно, ждать я ужасно не люблю. Павлик, должно быть, почувствовал это и пришёл довольно скоро. Сиял он, как медный таз под солнцем. Я сразу догадался, что чудодейственные таблетки найдены.
      — Вот они! — воскликнул Павлик и потряс маленькой коробочкой. — Объедайся теперь чем хочешь.
      — Не придётся мне объедаться, — возразил я и рассказал Павлику, что произошло.
      — Не горюй!.. — ободрил меня Павлик и, помолчав немного, сказал: — В моём возрасте мне, как врачу, никто из взрослых не верит. Но ты-то меня знаешь. А теперь сам убедишься, на что я способен. — Павлик убрал таблетки в карман и объявил: — Завтра утром я приготовлю тебе микстуру. Попьёшь её недели две и почувствуешь себя геркулесом.
      Я бросился обнимать Павлика. Вот это друг! Вот это обрадовал!
      — Слушай, — опомнился я, — может, мне попросить маму не сдавать путёвку в лагерь? Опоздаю на полсмены, и ладно.
      — Опаздывать в лагерь нельзя даже на один день, — возразил Павлик. — Туда должны ехать все вместе, сразу после медицинского осмотра. Я-то уж знаю. Не первый раз еду. На полсмены тебя не примут. Потому что ты можешь всех заразить.
      — Чем? Я ж с твоего лекарства здоровяком буду.
      — Это не имеет значения. В лагерь опоздавших не пускают. — И для большей убедительности Павлик добавил: — В кино когда опоздаешь, и то не пускают, а ты хочешь в лагерь с опозданием приехать.
      — В Доме культуры соседка Федьки Батова всех опоздавших на балкон пускает, — припомнил я.
      — А где тебе в лагере балкон взять? — развёл руками Павлик. — Там вместо балкона — изолятор. Но в нём одни больные.
      — Вот и меня к ним посадите.
      — Ты же здоровый.
      — Тогда к вам!
      — Говорю же, не положено, — рассердился Павлик. — В лагере такое правило, и нарушать его нельзя.
      Павлик был очень дисциплинированный человек и нарушителей порядка просто презирал.
      — Ладно, подожду до второй смены, — согласился я, чтобы он не злился. А то, чего доброго, не приготовит мне свою микстуру. — Ты только не забудь про лекарство. И напиши, как его принимать.
      Мы расстались до следующего утра. Перед отъездом в лагерь Павлик принёс мне поллитровую бутылку с жёлтой, тягучей жидкостью. На бумажке, которую он приклеил к бутылке, было написано: «Гемоглюкозная смесь, составлена по рецепту д-ра X. П. (Это означало: доктора Хохолкова Павла.) Принимать по одной столовой ложке три раза в день после еды».
      — Ты думаешь, я стану геркулесом? — глядя на бутылку с сомнением, спросил я.
      — Сам увидишь, — обнадёживающе сказал Павлик и достал из кармана другую бумажку, с нарисованной на ней бородатой завитушкой. — Это калганный корень, — пояснил он. — Я, может, не совсем точно нарисовал, но ты выясни в деревне, где его можно раскопать. Это замечательный корень. Он от всех болезней помогает. Ты привези мне несколько корешков.
      — Уж так и от всех… — с сомнением сказал я. — Чего ж тогда врачи его не выписывают?
      — Они в него не верят, — ответил Павлик.
      — Так ведь он помогает!
      — Ещё как! — подхватил Павлик. — Но врачи хотят, чтобы всё было по науке. А это домашнее средство.
      — Не всё ли равно, — загорячился я, — главное, чтоб поправиться.
      — Это больному всё равно, от чего поправиться, — рассудительно заявил Павлик. — А врачам надо, чтобы больной выздоровел по всем правилам медицины. Я, как вырасту, придумаю лекарство «Калгатин».
      — От чего ж оно будет помогать?
      — Тогда узнаешь. Может, сам ещё им полечишься, — улыбнулся Павлик и протянул мне руку. — Пей мою смесь и поправляйся. Пока!
      Я не пошёл провожать Павлика. А то опять расстроюсь. Обидно ведь: люди будут участвовать в лагерных соревнованиях, ходить в походы, заниматься в различных кружках, а я в это время должен пить парное молоко и, лёжа на сене, дышать деревенским воздухом. (В письме к дедушке мама писала, что мне особенно полезно вдыхать воздух, пропитанный ароматом свежего сена.) Вот что меня ожидает: послеобеденный сон на макушке копны. Одна надежда на бутыль с жидкостью д-ра Х. П. Вдруг в самом деле поможет скорее окрепнуть?
      Минут через двадцать Павлик ушёл с рюкзаком за плечами вместе со своей мамой к лагерным автобусам, а я остался сидеть дома. Нужно было подумать, что взять с собой в деревню. Мама уложила мне целый чемодан белья, но я всё-таки сумел втиснуть в него две книжки: «Пионерские были» и «Подвиг», которые взял в нашей библиотеке. «Пионерские были» я уже почти прочитал. Там пионеры организовали боевой форпост и помогли милиции выследить замаскированного белогвардейца. Как всё-таки жалко, что революция была полвека назад!
      Вторую книгу, «Подвиг», я приберёг для деревни. В ней написано про ребят, которые помогали нашим солдатам во время Великой Отечественной войны.
      А вот почему нет книжки, где бы ребята сейчас, в наше время, совершали что-то героическое, необыкновенное? А то только и читаешь, как пионеры помогают колхозу или ходят по местам боёв, точно по музею с экскурсоводом. Дедушкина деревня во время войны тоже была занята врагом, а в лесу, который её окружал, действовал партизанский отряд. Но о нём уже всё давным-давно известно. Да, теперь только и остаётся, что ходить по музеям.
      Конечно, встречаются ребята, которым повезло, и они потушили пожар или спасли утопающего дошкольника. Только ведь тут на миллион охотников один тонущий. Не сидеть же мне всё лето на берегу речки и ждать, когда кто-то пустит пузыри. Да есть ли ещё у дедушки глубокая река? А главное, я сам еле-еле плаваю. Начну спасать, так неизвестно, кто первый утонет. В лагере я бы ещё мог отличиться. Построил бы модель планёра с резиновым моторчиком и установил бы рекорд дальности полёта. Тогда бы обо мне написали в городской газете. И мама, которая работает редактором отдела информаций, прочитала бы про меня заметку раньше всех. А у дедушки в деревне мама предписала мне такой строгий режим, что у меня даже пальцев не хватило на все её запрещения. Одни «не» да «не».
      «Не вздумай купаться, а то у тебя откроется процесс в лёгких». «Не смей ходить босиком, а то, не дай бог, порежешься и получишь заражение крови». «Не ешь немытые овощи — будет дизентерия». «Не пей сырую воду — схватишь брюшной тиф». «Не лазай по деревьям, а то свалишься». И так далее и тому подобное. Нет, о том, чтобы отличиться в деревне, и думать нечего. Мама так вошла в свои «не», что, даже отдавая мне билет на поезд, сказала: «Не потеряй, пожалуйста».
      Мой поезд отходит завтра вечером. Это как раз неплохо. У меня нет настроения разговаривать с пассажирами.
      Кроме двух книг, я взял с собой ещё компас. Мне его подарил папа в прошлом году на день рождения. Я много раз брал компас с собой, чтобы по нему ориентироваться. Но разве в городе заблудишься, когда знаешь каждый переулок и дом. Теперь хоть, в деревне, уйду подальше в лес и заблужусь, а потом по компасу буду искать дорогу. Всё-таки развлечение.
     
     
      Глава вторая. Старые счёты
     
      Следующий день в моей жизни был самый скучный. Все ребята уехали в пионерский лагерь. Двор опустел, и я просто не знал, куда себя деть. Дома мама то и дело напоминала мне свои запрещение и этим ещё больше испортила настроение. Теперь одно из них было уже без «не». «Ешь больше — тебе необходимо поправиться». Даже в вагоне мама не забыла повторить их. Из-за этого она чуть со мной не осталась. Вышла перед самым отходом. Только сошла с подножки, и поезд тронулся. Я помахал маме рукой и присел на свою полку.
      Как же мне не хотелось ехать к дедушке! И совсем не потому, что мне нужно было поправляться и укреплять здоровье. С дедушкой у меня были свои личные счёты, о которых никто из домашних даже не подозревал.
      Я тогда учился во втором классе. Дед приехал поздно вечером. Я уже спал. А утром, лёжа в постели, я услышал его громкий голос:
      «Чего ж Пётр-то в магазин не сбегает? Бока пролёживает».
      «Пусть поваляется, пока завтрак не готов. Я быстро», — ответила мама и накинула плащ, чтобы идти в магазин.
      «Давай уж я схожу, у тебя и дома дел полно, — остановил её дедушка и уже в дверях, взяв сумку, ещё раз сказал: — Зря вы так… маменькиного сынка растите, барчука!»
      От возмущения я чуть не задохнулся под одеялом. Как же можно так говорить, не зная человека! А кто помогал маме заклеивать окна на зиму? Кто высаживал весной цветы на балконе? Конечно, я помогаю не так часто, но только потому, что мама не просит об этом. А всё-таки помогаю. Значит, никакой я не барчук! И в магазин я бы в момент слетал, если бы мама послала. Скорее дедушки всё купил бы. А теперь вот жди, когда он притащится.
      Я не стал ждать. Выпил стакан чаю и пошёл гулять. А когда вернулся, чтобы собираться в школу, дед сидел на кухне и подшивал мои валенки, те самые, которые мама ещё позавчера велела мне отнести в мастерскую. Вот здорово, что я их не отнёс!
      Но дедушка был другого мнения. Он сказал, что очень нехорошо забывать мамины просьбы. А того не подумал, что я ничего не забыл, а просто не успел выполнить. Я мог бы и сейчас отнести валенки. Нечего браться, раз не хочется делать. А то сидит подшивает, а сам сверлит меня своими насмешливыми глазами и молчит, точно Каменный гость. Я его взгляд даже у себя на спине чувствовал. Вот стою к нему спиной и чувствую, что дед буравит меня своими прищуренными глазами. Повернусь, так и есть: сверлит мою спину.
      Просто житья от него не стало, хоть бы уехал поскорее!
      Целые дни дед стучал, прибивал что-то, устраивал. Даже уроки нельзя было выучить в спокойной обстановке. Учишь и ждёшь: вот-вот он зацепит меня и выставит на осмеяние. Ужас как мне его подковырки надоели! В одно прекрасное утро я не выдержал, вскочил с кровати, выхватил у него авоську и побежал в магазин.
      Я был уверен, что, как только вернусь, дед похвалит меня. Ведь я же сделал именно то, чего он добивался. Где там! Дед вообще ничего не сказал. Как будто я так каждый день поступаю. Мама и то улыбнулась мне, когда вынимала из сумки продукты, а он — нет. Ужасно бесчувственный старик! И вот к такому чёрствому и неприветливому человеку я еду укреплять здоровье. Просто смешно! Как бы последнее не расшатать.
      Мне вдруг захотелось сойти с поезда и вернуться домой. Но сделать это было нельзя. С огорчения я натянул на голову одеяло и уснул.
      Проспал я до самой моей остановки. Хорошо, что проводница разбудила и помогла сойти. А то бы уехал неизвестно куда.
      Я помахал ей рукой и потащил свои вещи к автобусу, который стоял за железнодорожной платформой. Но тут меня окликнул какой-то дядька в кожанке. Оказывается, он ехал на машине как раз мимо Глебовки и мог «подбросить» меня всего за один рубль. Как хорошо, что мама дала мне десять рублей на личные расходы! Я сейчас же влез в машину, и мы поехали.
     
     
      Глава третья. Встреча
     
      Мы очень быстро промчались мимо домов и магазинов городка и покатили по асфальтированному шоссе. По обе его стороны стояли высокие, стройные сосны. Ветки у сосен были большие, мохнатые. И мне казалось, что мы едем по высокому зелёному коридору. От этого даже радостно становилось. Но вскоре шофёр свернул с шоссе на пыльную просёлочную дорогу. Проехал по ней немного и затормозил у небольшого лужка. За ним как раз была Глебовка.
      Я расплатился, взял чемодан с рюкзаком и пошёл по лугу. Луг был мокрый. Он блестел и переливался от росы, точно витрина ювелирного магазина.
      У дедушки я был всего один раз, ещё дошкольником, но хорошо помню, как идти к его избе от этого лужка. Хотя спутать в Глебовке избы очень легко. Они все одинаковые. Только одни побольше — точно две маленькие избы срослись вместе, как грибы на одной ножке, а другие всего в три окна. Дедушкина изба тоже в три окошка, но с застеклённым крыльцом. С другой её не спутаешь.
      Я надел на плечи рюкзак, взял в руки чемодан и, не торопясь, с передышками, пошёл по лугу. А только вступил в деревню, из крайней же избы на меня уставилась какая-то любопытная бабка. Вся в чёрном, точно привидение или колдунья. Тут уж я не стал останавливаться. Напряг все свои силы и без остановки зашагал с рюкзаком и чемоданом к дедушкиной избе.
      В деревне стояла тишина. Сонные куры толпились возле своих изгородей. Издали я принял их за накиданные клочки белой бумаги, которыми нехотя шевелил ветер.
      Поднявшись на крыльцо, я хотел постучаться, а дверь оказалась открытой. Наверное, дедушка уже встал и собирался растапливать печь. В сенях всё было прибрано, пол вымыт. К двери в горницу тянулся расписной половик. Эта дверь тоже была не заперта. Открыл я её и увидел на большом обеденном столе несколько крынок. Они были накрыты куском марли. Я сразу почувствовал противный запах парного молока. На стуле, чуть-чуть отодвинутом от стола, сидел большой, пушистый кот. Увидя меня, он спрыгнул и исчез под печкой, вильнув хвостом.
      — Дедушка, ты где? — спросил я с порога.
      Мне никто не ответил, и я испугался. Как-то тревожно находиться одному в малознакомом доме. Хорошо, что я услышал чьё-то сопение. Я шагнул за шторку. Вот те раз! На постели вместо деда спал какой-то белобрысый, круглолицый мальчишка. Над ним кружился и пищал единственный комар. Он никак не мог выбрать место, куда бы сесть. Наконец комар прекратил свои поиски и сел мальчишке на нос. Мальчишка поморщился, вытащил из-под одеяла руку и стукнул себя по носу. Тут он проснулся и уставился на меня одним глазом. Другой у него ещё спал. Мы глядели друг на друга, может, с минуту. Потом мальчишка приподнялся, открыл другой глаз и спросил меня тонким, девчоночьим голоском:
      — Ты че-е-ей?
      — Ничей, — ответил я. — А где дедушка?
      — Какой дедушка?
      — Николай Иванович!
      — Шкилёв, что ли? — спросил мальчишка и вдруг заорал неизвестно кому: — Надо же! До сих пор к нам валятся. Это год назад его изба второй от дороги стояла. А на нашем месте просека шла ничейная. Мы из Старой деревни избу перевезли. Теперь наша изба вторая, а Шкилёва — третья. — Мальчишка нахохлился и полез под одеяло.
      — Спокойной ночи, — сказал я и вышел.
      В самом деле, как же я не обратил внимания, что у этого дома почти всё новое? И калитка, и ограда. Правда, сам дом был сложен из старых брёвен, но железо на крыше было тоже новое, ещё даже не покрашенное. Я поторопился уйти с чужого двора.
      Чёрная бабка из крайней избы уже сидела на скамейке перед своим палисадником. Она смотрела куда-то в сторону, за деревянный домик с широким крыльцом и вывеской «Сельпо», который стоял на самой середине деревни. Но хоть она не видела меня, я всё равно донёс рюкзак с чемоданом без передышки до дедушкиной ограды. Открыл калитку и сразу увидел деда. Он ведь высокий-высокий, точно ходуля. Его откуда хочешь увидишь. Дед стоял на огороде и смотрел в мою сторону. Здорово он всё-таки постарел. Вся голова стала седая. Как же мне поздороваться с ним? Протяну руку и просто скажу: «Здравствуй, дедушка!» Не целоваться же! Что я, девчонка? И дед, наверное, не любит это.
      Пока я раздумывал, дед подошёл ко мне и спросил:
      — Как доехал, молодой человек? Не шибко растрясло по нашей дороге?
      Вот и пойми: в самом деле он интересуется, как я добрался, или насмешничает. Интересно, видел он, что я сошёл с машины, или нет?
      — Совсем не трясло, в машине мягкие сиденья, — сказал я и пожалел.
      — В поезде-то небось тоже в мягком вагоне ехал? — уже зацепился дед.
      Мне захотелось сказать, что я ехал в товарнике, на крыше. Ведь он же знает, что в скором поезде всем пассажирам дают матрасы с подушками. Чего же спрашивает?! Я взял и не ответил.
      Дед сдвинул свои косматые брови и заключил хмуро:
      — От этих самых нежностей ты так часто и хвораешь.
      — Совсем не часто, — возразил я, чтобы последнее слово осталось всё-таки за мной, — за год всего один раз болел.
      — А я за всю жизнь раз, и то по ранению.
      Дед веял мой чемодан и молча шагнул на крыльцо. Я поднял рюкзак и пошёл за ним.
      Вот так мы встретились. Даже не поздоровались.
     
     
      Глава четвёртая. Дедовы владения
     
      Мы вошли в горницу, и я убедился, что дедушка всё-таки ждал меня. На столе шумел самовар, стояла крынка молока, на тарелке лежал творог.
      — Оплеснись с дороги и садись чаёвничать. — Дед кивнул на рукомойник и, помешав деревянной ложкой молоко в крынке, налил мне в стакан.
      Молоко было густое, с розоватым оттенком. В городе я в самом деле такого не видел. Пока я пил его, дед молчал. А вот как только я начал ковырять ложкой творог, с укором заметил:
      — Не любитель ты молочного-то. А колбасы заморские да всякие другие деликатности у нас тут не водятся.
      Я хотел поправить его: не «деликатности», а «деликатесы», но не стал. А то ещё больше разворчится.
     
     
     
      Во время еды дед меня не донимал. Зато после сразу же спросил:
      — Наставлений от матери много наполучал?
      Я вспомнил все мамины «не» и кивнул головой.
      — Коли так, то и мои выслушай, — приказал дед.
      «Сейчас наговорит с три короба: и это нельзя, и то не трогай. Ещё, наверное, честное пионерское потребует, чтобы ничего из его запрещений не нарушал», — подумал я.
      — Я, Пётр, счас каждое утро на работу выхожу, — начал дед, — так что без меня ты в доме полный хозяин. Ну, а плохой ты хозяин или справный, это я по твоим делам угляжу. Вот так-то. — Дед встал со стула, и я понял, что разговор окончен.
      Ну и наставления! Я даже растерялся. Ничего ж не ясно. У матери хоть понятно, что нельзя. А тут что ни сделай, всегда можно не угодить.
      Дед надел старую, заштопанную на локтях телогрейку и сказал мне:
      — К полудню вернусь. А ты, коли что, голодом не морись. Молоко пей.
      Он прихватил какие-то пыльные мешки — они лежали у печки — и ушёл. Это было неплохо. А то остался бы и начал цепляться. Но находиться одному в чужом доме ужасно тоскливо. Нужно поскорее чем-нибудь заняться. Я решил осмотреть огород и двор. Ушёл на зады и начал осмотр от самой, как говорится, печки — летней дедушкиной кухни. Прямо от неё вдоль забора тянулись длинные грядки. На них местами что-то зеленело. Но что именно, я не разобрал. На морковь непохоже, и на огурцы тоже. Какие-то листочки с крошечными белыми цветочками. Может, сорняки? Я бы с удовольствием их вырвал. Всё равно делать нечего. Но кто знает, вдруг это какая-нибудь рассада. Лучше не трогать. За грядками шло маленькое картофельное поле, а за ним кусты смородины и крыжовника. Смородина уже отцвела и завязывалась в ягоды. Я сорвал листок, растёр его и с удовольствием понюхал. Здорово пахнет чёрная смородина!
      За сараем у деда был душ. Деревянное сооружение, похожее на телефонную будку. Только у телефонной будки сверху крыша, а тут вместо неё прилажена бочка с водой. Душ меня не интересовал, и я приоткрыл дверь пристройки к дому. Там оказалась просторная клеть с дверкой. Но в ней никого не было. А когда я приезжал в прошлый раз, бабушка держала тут поросёнка. Рядом в сарае жили тогда куры. Маленькие цыплята так смешно и весело попискивали. А сейчас всюду пусто и тихо. Точно в доме никто не живёт. Рядом с клетью — ступеньки. Они поднимаются к дощатой двери. Я открыл её и оказался в тех же сенях, из которых недавно вышел. В сенях сумрачно. Свет проходит только в маленькое окошко с железными прутьями, переплетёнными крест-накрест. Но я всё же разглядел чулан и полку с рухлядью. Со всех сторон что-то шуршало и царапалось. Мне стало жутко, и я поспешил войти в горницу.
      Глаза сразу залил яркий солнечный свет. В горницу одной стороной выходила большая белая печь. Её обвивало множество верёвок, и на всех что-нибудь висело: плащ, рубашки, мешки, даже вывернутая наизнанку шуба из овчины. Окна в горнице низкие, а вместо подоконников вдоль всей стены тянется длинная лавка. На ней в глиняных горшках стояли цветы. Простенок между двумя окнами заполнен фотографиями. Бабушкино фото висело посередине и было самое большое. Я посмотрел на доброе бабушкино лицо в морщинках-ниточках, и мне стало жалко, что её уже нет. С бабушкой было бы куда веселей. Она, не в пример деду, любила поговорить. Даже с поросёнком и с курами разговаривала. А один раз я слышал, как бабушка уговаривала сама себя съездить к нам в город. Готовила в печке обед и уговаривала:
      «Надо бы мне на их житьё поглядеть. Ох, как надо… Да боязно ехать-то. Сроду дальше нашего райцентру нигде не бывала. Кабы пешей, а на чугунке (так бабушка почему-то называла железную дорогу) голову закружит. Шибко уж очень несётся. Пускай дед один погостюет, потом мне порасскажет. А я тут за огородом и курочками пригляжу. Нельзя хозяйство бросать…»
      Так и не поехала.
      С бабушкиной фотографии я перевёл взгляд на другие. Но все снятые на них люди были мне незнакомы. Моя экскурсия по дедушкиным владениям кончилась, и я опять остался без дела. Я уже решил вымыть за собой стакан и убрать в погреб молоко и творог, как мне в голову пришла замечательная идея. Я сразу забыл про немытую посуду и принялся осуществлять задуманное.
     
     
      Глава пятая. Жареный суп
     
      Дед сказал, что по моим делам будет видно, хороший я хозяин или нет. Вот пусть и полюбуется, на что я способен. Мне захотелось приготовить обед из трёх, а может, даже из четырёх блюд.
      Продукты-то, которые я привёз с собой, я ещё не распаковал. Придёт дед голодный, а я ему: «Пожалуйста, первое. Пожалуйста, второе и ещё сладкое», он и изменит обо мне своё мнение. Маменькины сынки обеды не готовят. Я засучил рукава, принёс со двора большую охапку дров и уложил их в печке четырёхугольным срубом-колодцем. В этот колодец я напихал бумаги. Но только хотел поджечь её, как сообразил, что у дедушки есть летняя кухня, за огородом, и на свежем воздухе гораздо лучше и безопаснее заниматься хозяйством. Я перенёс дрова в огород и принялся растапливать летнюю печку. Это оказалось не легко. Дрова были сырые. Уж чего только я не делал! И завёртывал каждое полено в бумагу, точно дорогую покупку в магазине; и дул на них со страшной силой; и размахивал перед печной дверцей листом фанеры, чтобы создать тягу. Наконец добился своего: по дровам побежал маленький огонёк, потом они вспыхнули и затрещали. Я схватил ведро и помчался за водой.
      По дороге я составил меню: варю рисовый суп, пеку блины, и на сладкое — компот. Всё это вкусно и не сложно сделать. Тем более, что мама прислала дедушке целый пакет блинной муки. Такой в деревне не найдёшь. Это не мука, а почти готовые блины. В неё уже положены соль, сахар и яйца. Стоит только налить в кастрюльку воды, размешать в ней муку, вылить эту жидкость на сковородку — и блины готовы. Поэтому сначала я займусь супом.
      Но не тут-то было. Когда я вернулся с водой, печка так отчаянно дымила, что к ней нельзя было подойти. Дым вырывался из печной дверцы, шёл из поддувала, струился из щелей между конфорками. Просто удивительно, как же варит на ней обеды дедушка? Хорошо, что возле сеней, под навесом, стояла керосинка.
      Но пока я выкручивал фитили и счищал с них нагар, печка перестала дымить. Я оставил керосинку в покое и принялся готовить суп.
      В каждом супе, как известно, есть бульон. Это, мне кажется, основа супа. А основа бульона — вода. Вот я и поставил на одну из конфорок кастрюльку с водой. Пусть кипятится. За это время я приготовлю заправку. Вымою рис, нарежу картошку, морковь и лук. Мне хотелось сварить смешанный суп из овощей и крупы. Может, со временем такой суп станет новым блюдом в кулинарии.
      Я вымыл три крупных картофелины и стал их чистить. Вот это мучение! Они выскальзывали из рук точно мячики. Наверное, картошку нужно чистить немытую. С грехом пополам я всё-таки очистил её, разрезал и бросил в кипящую воду — основу будущего супа. Но основы осталось так мало, что пришлось добавлять холодной воды. Потом я порезал морковь. А вот лук резать не смог. Он так щипал глаза, что я нарезал всего два кружочка, а остальную луковицу бросил в кастрюлю целиком. Теперь можно было начать готовить блины. У печки как раз оказались две конфорки.
      Я пошёл в дом за мукой и там ужасно расстроился. Ни в чемодане, ни в рюкзаке не было бутылки с жидкостью доктора X. П. Значит, в суматохе я забыл взять её с подоконника. Пропала последняя надежда на скорое выздоровление. Я так сильно переживал это, что мне даже расхотелось готовить обед… Ладно, обойдёмся одним супом.
      Вернулся я в огород, а кастрюля с супом стоит на конфорке и пританцовывает, точно балерина какая. И запах из неё какой-то неаппетитный идёт. Бросился я к ней, открыл крышку и опешил. Супа и в помине не было. Всё дно кастрюли стало пустым и чёрным, а на её стенках нависли какие-то серые хлопья, похожие на кратеры дымящихся вулканов. Я чуть не задохнулся от их извержений. Схватил длинный кол, что стоял у изгороди, и сшиб им с плиты кастрюлю. Упала она в траву и задымила, точно труба у парохода-буксира. Я — к ней, а за моей спиной кто-то как засмеётся.
      — Ха-ха-ха! Вот так повариха-раздымиха!
      — Всю деревню закоптила, хи-хи-хи…
      Я оглянулся: возле изгороди стоят две девчонки. Чистенькие, в светлых сарафанчиках. У одной, что помладше, даже две розовые ленточки в косичках торчат. Смотрят на меня и потешаются.
     
     
     
      — Чего уставились? — накинулся я. — А ну топайте, куда шли!
      Девчонки, наверное, убежали бы. Но тут вышел на крыльцо тот самый мальчишка, с которым я разговаривал утром. Я думал, он мой ровесник, а мальчишка, оказывается, на целую голову ниже меня. Наверное, только в третий класс перешёл. Понюхал он воздух, скорчил смешно свой нос-луковку и крикнул мне:
      — Чего спалил? Первое, второе или то и другое?
      Девчонки так и покатились со смеху. А я растерялся. Что ж это делается? Со всех сторон нападают. Хорошо, что мальчишка, хоть и сам не велик, одёрнул их здорово:
      — Разгоготались, чисто гусыни! Помогли б лучше.
      Он перелез ко мне через ограду, а девчонок впустил в калитку. Несмотря на чистые платьица, они тотчас принялись скоблить кастрюлю, а я с мальчишкой, стал наводить порядок возле плиты. Подобрали и отнесли на помойку очистки, вылили из вёдер грязную воду. Вчетвером мы быстро всё прибрали. Но сварить обед до прихода деда я не успел. Ну да ладно, хорошо и то, что он ничего не узнал о моей кулинарии.
     
     
      Глава шестая. Самообслуживание
     
      Ну и нюх у деда, всё равно что у гончей! Только пришёл в огород, сразу носом зашмыгал. И на меня уставился с подозрением. А я сижу, читаю как ни в чём не бывало книгу и даже поглядел на него: «Чего, мол, косишься? Дым могло и от соседей занести».
      Дед не стал меня ни о чём спрашивать. Покрутил ещё немного своим длинным носом и пошёл мыться под душ, то есть в тот самый закуток из трёх стенок с бочкой наверху.
      Ну и любит же дед плескаться! С полчаса, наверное, там фыркал.
      Потом вышел, надел чистую рубашку и стал готовить обед. Я хотел помочь ему дрова принести, но передумал. Ещё решит, что подлизываюсь. Нужно будет, сам попросит.
      Но дед ни о чём не попросил меня. Он всё делал молча. Громыхал в чулане чугунками, чистил картошку, резал мелкими кусочками сало, принёс из дома тарелки. И ни слова. Обиделся на меня, что ли? Или гордый уж очень? Приготовил обед, а вместо того, чтобы позвать меня к столу, спросил о книге:
      — Интересная, видать?
      — Интересная, — говорю. А сам толком и не помню, что читал. Я больше за дедом следил, как он обед варил и печку разжигал. У него эти же самые дрова, с которыми я целый час мучился, в момент без всякой бумаги разгорелись. Сложил он их, что ли, как особенно?
      — Я, брат, тоже люблю хорошие книги, — сказал мне дед и сел обедать за врытый возле печки столик.
      А меня позвать и не подумал. Что, он не понимает, что я всё-таки гость? Мне же неудобно без приглашения к столу идти. Теперь вот из-за него приходится поступать невежливо. Подсел я к столу с таким видом, будто устал сидеть на бревне, и снова раскрыл книгу. Мой папа часто за обедом что-нибудь читает. Дед налил мне супа и отобрал книгу:
      — За двумя зайцами погонишься — ни одного не словишь.
      Хотел я ему сказать, что, прежде чем делать замечание, надо самому говорить правильно: не «не словишь», а «не поймаешь». Но не стал. А то ещё разведёт на целый час о том, что до революции им было не до грамотности, а нам всё дано, а мы этим не умеем пользоваться. И всё такое прочее. Он и так мне аппетит отбил. Совсем есть расхотелось. Пообедав, я снова взялся за книгу.
      — Ты у себя в городе где обедаешь? — спросил меня дед.
      Я удивлённо пожал плечами.
      — Как — где обедаю? Дома. — Но тут я вспомнил про парк культуры и добавил: — Один раз я с папой в столовой самообслуживания обедал.
      — И как ты обслужил себя? — поинтересовался дед.
      — Хорошо.
      — Вот и тут обслужи.
      — Это как же? Ведь мы уже пообедали.
      — Тарелки за собой помой, — сказал дед.
      Вот, оказывается, к чему он клонил.
      — А в столовой самообслуживания тарелки за собой не моют, там только сами еду берут и на подносе к столу приносят, — возразил я и подумал: «Не знаешь, так не указывай».
      — Ну, а у нас наоборот получилось: еду таскать тебе не пришлось, так что помой тарелки, — сказал дед, а сам сел на скамейку и закурил папиросу.
      Негостеприимный он всё-таки. А я ведь не только гость. Я ещё приехал к нему поправляться. Зачем же мне утомлять себя? Но я не такой мелочный, как он. Я не стал с ним спорить. Вымыл эти противные тарелки за две минуты. Разговора-то о них больше было. Только хотел снова книгу взять, а дед сказал:
      — И стакан уж заодно помой. Он с утра тебя в горнице дожидается.
      Надо же, вспомнил! Вымыл я стакан так, что он засверкал, точно хрустальный. И поставил в буфет на самое видное место. Пусть дед посмотрит. А он только на стол посмотрел, прибрал ли я за собой. А как прибрал, не поинтересовался. Может, я немытый стакан в буфет поставил?
      Ужас как он меня таким отношением огорчил! Мне даже ужинать расхотелось. И наутро никакого аппетита не было. Дома я по утрам прямо тороплюсь чего-нибудь пожевать, а тут и воздух и природа, а никакого желания есть нет.
      Отказываюсь я от еды, а дед опять подумал, что мне его молоко да творог не нравятся. Крякнул, покачал головой укоризненно и ушёл со своими мешками на работу. Не в поле, а в лес. И чего он там делает?
      Я вышел на крыльцо и увидел в соседнем палисаднике того белобрысого мальчишку, который спас меня вчера от девчачьих насмешек. Он стоял посередине двора и как-то подозрительно поглядывал в сторону курятника. Я тоже так смотрю, когда что-нибудь замышляю.
      — Ты чего делаешь? — крикнул я ему.
      Мальчишка подошёл к нашей изгороди, подозвал меня и таинственно сообщил:
      — Дожидаюсь, когда мамка в город отчалит.
      — А чего её дожидаться? — не понял я.
      — Петуха буду пляскам учить.
      — Петуха?! — удивился я.
      — Ага, его вон. — Мальчишка скосил глаза в сторону красивого рыже-красного петуха, который стоял возле двери в сарай и что-то бубнил себе под клюв.
      — Разве его научишь? — засомневался я.
      — А как же в цирке? — возразил соседский мальчишка. — Я сам видел.
      — Там с ним, может, лет десять бьются.
      Сосед так и покатился со смеху.
      — Ты что?! Десятилетних петухов сроду не бывает. Не доживают они до такой старости.
      — Яша! — крикнула из окна мать мальчишки. — Проводи меня, дитятко, до автобуса. Подсоби донести.
      — Я моментом! — крикнул мне Яша и ушёл с матерью, понёс за ней два бидона.
      Вернулся он в самом деле очень скоро. Сразу замахал руками и стал гнать петуха на меня:
      — Берём плясуна в окружение! Хватай его, рыже-пегого!
      Я протянул к петуху руки, но он распушил перья, замахал крыльями и промчался мимо меня.
     
     
     
      — Чего ж ты! — рассмеялся Яша.
      — Клюнет ещё, — сказал я.
      — Да ты что?! Годовалый Сенька его прутом гоняет, а ты оробел. Гони обратно!
      Я поднял прут, обошёл петуха сторонкой, а потом как подскочу к нему! Петух шарахнулся в сторону, взмахнул крыльями и взлетел на изгородь, а оттуда на крышу соседнего сарайчика. Там он почувствовал себя в полной безопасности и насмешливо поглядел на нас с края крыши одним глазом.
      — Счас я его лаской приманю, — подмигнул мне Яша и, подойдя к сарайчику, затянул нараспев своим нежным голоском: — Петя-петька-петушок, золотистый гребешок, а бородка-то у тебя какая? Шёлковая да цветная, и одёжка расписная.
      Петух послушал Яшу, замахал крыльями и закукарекал.
      — Видишь, соглашается, — засмеялся Яша и опять смешно затянул: — Ножки у тебя со шпорами длинными, а хвост, как у павлина… Слети к нам, я тебе зёрен дам. Не гнилых, не арбузных, а сладких, кукурузных.
      — Так ты до вечера пропоёшь, — засмеялся я и предложил Яше: — Давай зайдём в сарай и постучим чем-нибудь по крыше. Он испугается и слетит.
      Мы взяли по полену, вошли в сарай и застучали по доскам. На нас тотчас посыпалась какая-то труха.
      — Сильнее стучи, — смахивая с себя сор, попросил меня Яша и прильнул к щели между досками. — Не слетает всё.
      Я со всего размаха стукнул по крыше и выбил одну доску.
      — О! — всплеснул руками Яша и выбежал наружу.
      Петух был уже на земле с другой стороны сарайчика, за частоколом. Он торопливо отряхивался, косясь на доску, которая упала с крыши и застряла между планками частокола. Яша побежал за молотком, чтобы прибить её. Но когда он вернулся, я уже влез на забор у сарайчика и сказал ему:
      — Я отбил, мне и прибивать.
      Яша протянул молоток. Я положил доску на крышу, ударил по ней, но молоток скользнул мимо гвоздя, доска подскочила и стукнула меня по голове. Не больно, но из-за неё я потерял равновесие и свалился. Вот тут я уже здорово ободрал ногу.
      — Эх ты, прибивальщик! — засмеялся Яша. (Наверное, я в самом деле смешно падал.) Он взял молоток, легко влез на забор и очень быстро приколотил доску.
      Мне стало неловко. Яша по сравнению со мной маленький, а такой ловкий и умелый. Нужно и мне в чём-то отличиться. А то так я совсем подорву свой авторитет. Я стал думать, что бы такое сделать, но Яша, очевидно, уже забыл о моём позоре. Он спрыгнул с забора и сказал:
      — Отнесу инструмент и ворочусь.
      Когда он вернулся, я всё же решил перевести разговор на другую тему:
      — Слушай, а почему у вас в деревне совсем ребят не видно?
      — Они все в Пояркове, — ответил Яша.
      И тут я узнал от него вот что: оказывается, все деревенские ребята уехали на лето в межколхозный пионерский лагерь. И Яша уехал бы, если б не нужно было помогать отцу по хозяйству. Ведь они ещё не всё перевезли из Старой деревни. Даже свой участок не до конца обнесли частоколом. А в деревне сейчас жили ребята, которые приехали к своим родственникам из самых разных мест. К тёте Клаве, что живёт через улицу, напротив нашего дома, приехали две сестрёнки-племянницы. Это они помогли мне вчера кастрюлю отчистить. К учительнице Зинаиде Гавриловне брат полковник привёз жену с маленьким сыном. В крайней к лесу избе поселился племянник агронома, жуткий драчун и задира Женька. Яше уже досталось от него. Он задрал рубашку и показал мне синяк под лопаткой.
      — Я одно дело надумал. Хотел Женьку в помощники позвать, да ну его, кулачника! — Яша махнул рукой и добавил: — Сегодня ночью один попытаюсь.
      — Ночью? — удивился я.
      — Ага. Надо мне кобеля тётки Клавы к себе приручить. Днём она к нему никого не допускает. Даже кормит сама. Так я его в ночь обхожу.
      — В сад к ним залезть хочешь? — догадался я.
      Яша сложил губы трубочкой. Должно быть, обиделся.
      — Что я — вор? Я на этом псе буду свои способности дрессировщика развивать.
      — Это как же?
      — Сначала к себе приручу, после слушаться заставлю, а уж тогда на чучело натаскаю. Получится у меня всё это, значит, смогу я настоящих хищников дрессировать.
      «Надо же, такой колипок, а о чём мечтает», — удивился я про себя и спросил Яшу:
      — А вдруг хозяйка тебя с этим псом застанет?
      — Откручусь, — уверенно заявил он. — Скажу, будто приручаю пса для общей пользы — лесных браконьеров ловить. Есть у нас такие. Пазы на соснах вырезают и через них сок-живицу гонят. Клей из него варят. А дерево через эти пазы сохнет.
      — Слушай, — схватился я, — может, нам в самом деле браконьеров поймать? Приручим пса и поймаем. Это же геройство.
      Я рассказал Яше про ребят из книги «Подвиг», которую уже почти прочитал. Вот это герои были! Они во время войны жили в деревне, занятой врагом, и тайно ходили в лес к партизанам. Нужные сведения им приносили. И ещё раненых солдат прятали.
      — Выслеживать браконьеров тоже опасно, — сказал Яша, — бывает, что они стреляют в разоблачителей.
      Ничего приятнее я не мог услышать. Вот будет здорово, если нас ранят! Тогда дед поймёт, какой я человек, и, может, постыдится, что не вымыл за меня тарелку со стаканом.
      Я стал мечтать, как мы с Яшей, оба раненные, будем рассказывать спасшему нас врачу о поимке браконьера, но Яша прервал меня:
      — Ты с этим делом лучше к Женьке подкатись… Он страх как воевать любит! А я вас научу пса на чучело натаскивать, тогда он браконьера враз с ног свалит. Тот, может, и выстрелить не успеет. — Яша шмыгнул носом, подтянул трусы и объявил: — Проголодался я. Пойду домой, подкормлюсь.
      Я тоже сразу почувствовал себя голодным. Обед у меня был. Вчерашний, дедушкин. Только разогрей и ешь. Но растапливать печку я не стал. Пожалуй, опять весь прокопчусь. Решил подогреть суп и картошку на керосинке.
     
     
      Глава седьмая. Женька-задира
     
      Я стою под навесом, переворачиваю ножиком жареную картошку, чтоб не подгорела, и слышу, как у калитки щёлкнула задвижка. Значит, кто-то вошёл на участок. Обернулся — так и есть. Какой-то долговязый стриженый мальчишка в выцветших трусах и матросской тельняшке остановился у нашего крыльца и рассматривает меня, как пришельца с другой планеты. Смотрел, смотрел и вдруг спросил:
      — Ты кто такой? Откуда взялся?
     
     
     
      Ну и нахальный! Пришёл к нам в сад и ещё спрашивает, откуда я взялся? Об этом мне надо его спросить.
      — А ты откуда? — спросил я.
     
     
     
      Долговязый усмехнулся, озорно, сплюнул сквозь зубы и, вместо того чтобы ответить мне, опять спросил:
      — Тебя как зовут?
      — Утром — Сергеем, а вечером — Авдеем, — нарочно сказал я.
      Ужасно не люблю настырных людей.
      — А днём? — поймал меня долговязый.
      — А днём — Петром, — ответил я ему в тон.
      Тут мы оба не выдержали и рассмеялись. Чего, в самом деле, зря пререкаться.
      — Петька, значит, — уточнил долговязый и хотел что-то ещё сказать, но в это время на крыльце своей избы появился Яша.
      Он тотчас закричал долговязому:
      — Женька, ты зачем себе рогатку сделал? Гнёзда разорять?
      — Нужны мне твои гнёзда, — отмахнулся от него Женька.
      — Лучше сломай рогатку, — предупредил Яша, — а то самому же хуже будет. Я как найду разорённое гнездо, тебя виноватым посчитаю.
      Я посмотрел на худенького Яшу с уважением: «В самом деле он бесстрашный. Ведь Женька такого в момент в бараний рог скрутит. Он даже выше меня на целую голову». И, точно угадав мои мысли, Женька пообещал Яше:
      — Выйди только, живым не выпущу.
      — Кулаками правду не доказывают, — сказал я, заразившись Яшиной храбростью, и на всякий случай взял в руки половник. — Сделал рогатку, так признайся, зачем.
      — А этого не хочешь? — Женька поднёс к моему лицу кулак.
      Я невольно отодвинулся.
      — Струсил! — обрадовался он и толкнул меня так, что половник вырвался из моих рук и перелетел через забор.
      Досталось бы мне здорово, но он почему-то не стал драться, а вместо этого сказал:
      — Хочешь быть моим ординарцем? Как Петька у Чапаева.
      — Не хочу! — отрезал я. — Чапаев справедливый был. Он птичьи гнёзда не разорял.
      — Сдались мне ваши гнёзда! — скривился в улыбке Женька.
      — А не сдались, так помоги Петьке преступников выловить, — перелезая к нам в сад, пропыхтел Яша.
      — Каких преступников? — спросил Женька и подозрительно покосился на меня: нет ли в Яшином предложении нового подвоха.
      — Которые лес портят, — сказал я.
      — Жуки-короеды, что ли? — присвистнул Женька.
      — Зачем жуки? — возразил Яша. — Браконьеры лесные.
      — Так разве ж за ними уследишь! — усмехнулся Женька и предложил: — Давайте на опушке леса шалаш построим.
      — Давайте, — тотчас согласился я. — За браконьерами из шалаша здорово следить!
      — Надо сделать подземный шалаш, — предложил Женька. — Выроем яму и замаскируем ее ветками. А из ямы перископ выставим, как у подводных лодок.
      — А потом в нашу «подлодку» чья-нибудь корова ухнется и ноги сломает. Вот будет дело!
      — А ну тебя! — махнул рукой Женька и предложил: — Двинем в городок. По магазинам пошатаемся.
      — Ты что, разбогател? — спросил Яша.
      — Не, — мотнул головой Женька.
      — Чего ж тогда по магазинам ходить? — возразил Яша.
      — Ну вас! — снова махнул рукой Женька и пошёл к калитке.
      Мне почему-то захотелось пойти с ним. У себя в городе я тоже захожу иногда в магазины без денег. Листаю новые книги, пристраиваюсь к покупателям фотоаппаратов или телевизоров. Вместе мы проверяем их, интересуемся, как работают. Тут я был не согласен с Яшей. Разве дело в деньгах? И потом, у меня же есть девять рублей. Мы могли бы что-нибудь купить. Но я не успел сказать об этом ребятам, как Яша схватил меня за руку и зашептал, глядя вслед Женьке:
      — Пусть уходит… Вечно у него какие-то несуразные мысли. Пойдём — только зря время упустим. А мы с тобой пообедаем и в лес сгоняем. Знаешь какой у нас лес! Залюбуешься!
      — Чего нам время жалеть, каникулы-то только начались, — возразил я, но вместо Яшиного ответа услышал громкий Женькин голос.
      — Эй вы, Шерлоки Холмсы, разойдитесь! Сейчас на вашей территории марсианская тарелка приземлится! — закричал он с улицы и швырнул к нам в сад половник, который выбил у меня из рук.
      Нет, Женька определённо мне чем-то нравился. Я был о нём совсем другого мнения. Но у меня часто так получается: хочешь одно, а делаешь совсем другое. Так и на этот раз вышло. Поглядел я на готового вот-вот обидеться Яшу и остался с ним. Ладно, схожу с Женькой в городок в, другой раз. Времени-то в самом деле девать некуда.
     
     
      Глава восьмая. «Злодей»
     
      Я налил две тарелки супа. Себе и Яше.
      — Как-нибудь я тебя тоже угощу, — пообещал Яша, принимаясь за еду, — Мне надо много есть, чтобы силачом быть. А то какой из меня укротитель получится? А сегодня я только кашу с молоком похлебал. Мамка-то в городе.
      После этого я подбавил Яше ещё половник супа. А сам съел то, что оставалось в кастрюле. Жареной картошки я тоже положил ему на ложку больше.
      — Как это ты спорить с Женькой не боишься? — спросил я его за едой. — Ведь он знаешь как может тебя отделать!..
      — Боюсь я… — прервал меня Яша с полным ртом. — Только когда я ему против говорю, то представляю, будто передо мной не Женька, а тигр свирепый и я его укрощаю. Накинулся бы он на меня с кулаками, значит, не сумел я укротить тигра; а раз отстал, моя победа! — И довольный Яша запихал себе в рот полную ложку картофеля.
      Поели мы и пошли через деревню в лес.
      Возле избы с жёлтыми наличниками пожилая женщина стирала бельё. Она приостановилась, стряхнула с рук мыльную пену и внимательно оглядела меня.
      — К вам, что ли, приехал? — спросила она Яшу.
      — Нет, к Николаю Ивановичу.
      Женщина повернулась к корыту и, точно рассердившись на кого-то, начала с силой отжимать детские пелёнки. Когда мы отошли от неё, Яша сказал:
      — Страх какая неласковая. Злодея во мне видит. Как одного встречает, всегда спросит: «Скоро тебя, злодей, в армию-то призовут?»
      Прозвище «злодей» так не вязалось с Яшиной внешностью, что сначала я даже подумал, что он на себя наговаривает.
      — За что же она тебя так?
      — Из-за Пятачка всё, — ответил Яша.
      — Долг ей не отдал?
      — Да нет. Пятачком её поросёнка звали. Вот это, скажу тебе, талант был. Даже жалко, что к зиме его прикололи. Были б у меня деньги, обязательно бы откупил. Я только поднёс к его морде мячик, а он уж сам, точно какой нападающий, повёл его к открытой калитке. Дали бы мне с ним потренироваться, такого бы футболиста сделал, все со смеху валялись бы. А тётя Клава, — тут Яша кивнул в сторону женщины с корытом, — мне к нему даже близко подходить не разрешила. И ещё матери нажаловалась. Меня и мать злодеем зовёт. Потому не понимает, к чему я стремлюсь. Они думают, что я животных ради потехи мучаю. А я хочу их способности выявить. Вот Каштанка, помнишь, какая способная собака была? Читал небось Антона Павловича Чехова? И гусь Иван Иванович тоже… В цирке выступали. А мне ни с кем в открытую упражняться не дают, — Яша нахмурился. — Хоть бы в самом деле поскорей в армию уйти. Там знаешь как наш брат крепчает!
      — Мне до армии ещё восемь лет, — сказал я.
      — А мне семь и три месяца. Выходит, я старше, — подсчитал Яша и вздохнул. — Вот чего так, старше тебя, а ростом меньше и худее? А отец с матерью у меня толстые.
      — Нагонишь ещё, — посочувствовал я. В самом деле, обидно в наши годы казаться третьеклассником. Будь я такого же роста, как Яша, переживал бы не меньше. И я подбодрил его: — У нас в классе один мальчишка не рос, не рос, а потом за лето так вытянулся, что его даже учительница не узнала. Ты витамин «Р» ешь. Он рост ускоряет.
      Яша улыбнулся, поднял оброненный кем-то прут и лихо взмахнул им.
      — А ты вроде бы хороший, — сказал он и припустился по улице вскачь.
      Я побежал за ним, но у сельпо остановился посмотреть на выложенный из кирпичей обелиск с красной пятиконечной звездой. С одной его стороны было написано! «Слава и вечная память героям-воинам нашей деревни, погибшим в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов». А с трёх других шли фамилии и имена солдат. Старуха в черном, которая увидела меня вчера утром раньше всех, сидела на лавочке у своей избы и смотрела на обелиск.
     
     
     
     
     
      «Наверное, у неё сын в войну погиб», — подумал я и побежал догонять Яшу.
      У самой крайней к лесу избы две женщины копались в своём палисаднике. Увидя нас, та, что полнее, подошла к изгороди, облокотилась на неё и крикнула мне:
      — Ты не Шкилёв, случаем?
      — Точно, — ответил за меня Яша. — К деду прибыл.
      — Варька, погляди на Люськиного сына, какой вымахал! — тотчас закричала женщина другой, помоложе, и поинтересовалась у меня: — Один приехал аль с матерью?
      — Один, — сказал я и поскорей пошёл к лесу. Кому приятно, когда тебя рассматривают, точно заморское чудище.
      Вот это лес возле дедушкиной деревни! Настоящие, джунгли. Только по тропинке можно идти во весь рост, а чуть сверни, так сразу пригибайся и выставляй вперёд руки. Иначе не пройдёшь. Тропинка, по которой мы шли, извивалась, как настоящая змея. И как змея она была в тёмных полосах. Это на ней лежали тени деревьев. Тропинка то забиралась вверх на солнечную полянку, то вдруг ныряла глубоко вниз, в овраг. Тогда корни старых елей, высунувшись из земли точно огромные щупальца осьминогов, переплетались у нас над головами. Мне даже стало страшновато и зябко. В овраге, по которому мы шли, росли папоротники, пахло сырой, не прогретой землёй, а на ветках засохшего кустарника висели клочки паутины.
      — Здесь гадюк уйма, — словно какую тайну доверил мне Яша, и я тут же отскочил от палки, которая мне показалась вытянутой змеёй.
      В другом овраге самый обыкновенный гнилой пенёк я принял издали за волка, присевшего на задние лапы и свесившего в сторону язык. Я даже остановился.
      — Чего ты? — спросил Яша.
      — Так вроде… собака?.. — показал я рукой. (Уж я не сказал «волк».)
      — А! — гикнул Яша. — Сейчас я на ней прокачусь.
      Он раздвинул кусты орешника и, добежав до волка-собаки, прыгнул ему на самую морду. Я ожил и поскакал за ним.
      Выбрались мы из оврага, пошли по другой, более широкой тропинке, и вдруг я слышу: кто-то плачет. Горько так. Поплачет, а потом начинает кричать, точно девчонка, которую обижают. Я вопросительно посмотрел на Яшу:
      — Слышишь?
      — Не глухой, чай, — беззаботно ответил Яша.
      — Кто это? — спросил я.
      Яша свернул с тропинки и, пройдя шагов сорок, задрал вверх голову:
      — Гляди.
      На суку старой ветлы сидела птица. Немного поменьше вороны, но побольше синицы или ласточки. Птица взмахнула чёрными крыльями, и спинка её оказалась жёлтой, а хвост узорчатым. Яша отбежал от меня и смешно зацокал языком. Птица насторожилась и завертела клювом. Потом она тоже очень похоже зацокала. Яша просиял.
      — Сойка это, — пояснил он и добавил: — Я ещё могу филином ухать. Только сейчас не буду. Сойка перепугается.
      Яша вывернул у своей рубашки нагрудный карман, высыпал из него хлебные крошки с небольшой коркой. Крошки собрал в кучку и положил горкой на пенёк, а корку разломил на несколько кусочков и каждый нацепил на какой-нибудь тонкий сучок.
      — Пусть птицы полакомятся, — сказал он. — Сейчас самки птенцов высиживают, так самцам знаешь сколько корма раздобыть нужно! — Яша прижал горку крошек к пеньку, чтобы её не сбросил ветер, и, раздвинув кусты, направился к реке.
      Речка около Глебовки совсем мелкая и очень холодная. Потому что в ней бьют ключи. В речке никто не купается. Но песок возле её берега хороший: без камушков и тёплый. Мы позагорали немножко, а потом вернулись в деревню и стали ходить возле изгороди тёти Клавиного дома, чтобы её пёс хоть немного привык к нам. По нам не повезло. Была жара, и пёс не хотел вылезать из конуры. Даже не залаял на нас.
      — Ничего, — успокоил меня Яша, — он всё равно нас учуял и ночью вспомнит, как мы пахнем. Умный жуть! Его для сыскной службы обучали, да чуток ногу повредили, вот и не сгодился. Тётка Клава, как прослышала это, в момент откупила. Их пёс одной мордой кого хочешь напугает.
      — Как его зовут? — спросил я.
      Яша развёл руками:
      — Они же его на привязи держат. Втихомолку кличут.
      — Выясни! — потребовал я. — Это очень важно для дрессировки.
      Мы поговорили ещё немного о сыскных собаках и расстались до условленного часа.
     
     
      Глава девятая. Ночные дрессировщики
     
      Ночь не наступала долго. И совсем не потому, что стало поздно темнеть, — жители никак не могли угомониться. Возле избы Женьки-задиры парни с девушками пели песни и играла гармошка. Посередине деревни мужчины постарше сидели за врытым в землю столиком и стучали костяшками домино. Но всё это было полбеды. Главная для нас беда крылась в том, что в деревне почти у каждого дома всю ночь горит электрическая лампочка. А у сельпо самая яркая. «В сто свечей», — сказал Яша. И это вполне возможно. Потому что свет от неё освещал весь забор тёти Клавиного дома. Из тёмных окон им, конечно, очень хорошо видно все, что делается ночью на улице. А что хорошего, если они меня с Яшей увидят?
      Но Яша всё-таки нашёл выход. Он предложил подойти к дому тёти Клавы с задней, неосвещённой стороны. И туда, к забору, подманить пса.
      Лежу я, жду, когда под окнами Яша замяукает. Это был наш условный сигнал. И вдруг вижу: дед заворочался.
      — Ты чего? — с тревогой спросил я.
      — Цигарку хочу выкурить, — объявил дед. — Я, Пётр, по ночам частенько просыпаюсь. Покурю малость и сплю после крепче.
      Это меня сильно встревожило. Надо же, встаёт по ночам и, курит. Никакого покоя другим.
      — Ночью курить вредно, — с сердцем сказал я.
      — А днём нешто полезно? — усмехнулся дед и задымил самокруткой.
      «Да, вряд ли эта ночь будет у нас спокойная», — оценивая обстановку, подумал я.
      Дед выкурил цигарку и накрылся одеялом. Заснул он скоро. А я всё думал: что будет, если он опять проснётся и окликнет меня? Хорошо, если дед решит, что я сплю. А вдруг проверит, почему я не отвечаю, и никого не обнаружит. Тогда что? Но подводить Яшу я не мог. Да мне и самому хотелось приручить пса и поймать браконьера.
      — Мяу-мя… — раздался за окном условный сигнал.
      Я вздрогнул и приподнялся на постели. Неужели прошло два часа и уже полночь?
      — Мяу-мя! — настойчиво повторилось у самого окна.
      Я быстро натянул штаны и рубашку.
      «Да сейчас!» — чуть не выкрикнул я. Какой же Яшка нетерпеливый! И мяучит плохо. Если бы дедушка не спал, сразу бы догадался, что здесь нечисто.
      Я надел фуфайку, которую не хотел брать в лагерь, и, осторожно ступая по полу, чтоб не скрипнули половицы, медленно пошёл к двери.
      Большую, обитую клеёнкой дверь я открыл не сразу. Вдруг она скрипнет и дед проснётся… Я старался открывать её в тот момент, когда со двора неслось мяуканье и дед похрапывал. В сенях всё обстояло гораздо легче. Там я действовал быстрее, старался только не шуметь. А сойдя с крыльца, тихо позвал:
      — Яша, ты где?
      Мне никто не ответил, но на заборе заколыхалось что-то круглое.
      «Его голова», — сообразил я и пошёл к калитке. Но я не успел сделать и трех шагов, как у этой головы выросла сбоку какая-то палка. У меня даже мурашки по спине забегали, и, как назло, лампочка под дощечкой с номером дома у нас перегорела. Я остановился и опять позвал Яшу:
      — Яша, иди сюда!
      Но вместо Яши на забор вскочил здоровенный кот. Спину баранкой выгнул и хвост трубой поднял. Ужас как я разозлился! Даже щепкой в него запустил. Кот метнулся в сторону, а я присел на крыльцо и стал соображать, что мне делать: дожидаться Яшу или идти досыпать. Я ведь не знал, сколько осталось до полночи. Но только я шагнул на крыльцо, этот противный кот опять замяукал. Наверное, через окно мне его мяуканье неестественным казалось. Сейчас оно было самое натуральное, кошачье. Сорвал я пучок репейника да как зашвырну им в темноту, откуда мяуканье неслось. «Пусть, — думаю, — этот котище побегает с колючками в хвосте». А вместо кота из темноты вдруг Яша объявился:
      — Ты чего кидаешься? — спросил он.
      — Я не в тебя, а в кота. Я его за тебя принял. Размяукался…
      — Я только раз мяукнул, а ты уж кидаешься, — сказал Яша.
      — Ты раз, а этот кот мне все нервы испортил, — сказал я и спросил: — Узнал, как собаку зовут?
      — Османом, — ответил Яша и выложил всё, что выяснил: — Они пса так из-за свирепости назвали, в честь турецкого полководца. Вояка был жуткий. Всех пленных казнил.
      Мы пошли к изгороди тёти Клавиного дома задами.
      — Фюит, фюит! Осман, Османчик! — подойдя к забору, тихонько свистнул Яша.
      Пёс не отзывался.
      — Верный какой, — с уважением сказал Яша, — другой бы сразу на всю деревню загавкал, а этот даже хозяев тревожить не хочет. На чужой голос не отзывается.
      — Надо его из будки выманить, — сказал я и полез в карман. После ужина я на всякий случай припрятал небольшую кость с мясом. Вот она и пригодилась.
      — Мясо он враз учует, — обрадовался Яша. — Давай его заманивать и чавкать. Будто сами едим.
      Яша протянул руку с костью между планок забора, и мы зачавкали. Аппетитно так! Минуты две почавкали, потом Яша сказал:
      — Мне уже скулы сводит.
      — Ладно, ты подманивай, а я почавкаю, — сказал я и: зачавкал ещё аппетитнее.
      — Вот псина! — восхищённо произнёс Яша. — Другая за такую кость что хошь сделала бы, а эта даже носа не кажет. — И он нежно протянул в сторону будки: — Пре-дан-ная!
      — Давай прикинемся, будто мы к ним в сад лезем, — предложил я. — Тогда Осман сразу из будки выскочит.
      Мы растрепали друг другу волосы, подняли воротники у рубашек, чтобы казаться пострашнее, и стали забираться на забор. Но так, чтобы в любую минуту спрыгнуть обратно. А то, чего доброго, Осман покусает. Залезли на самую перекладину, оставалось только в чужой сад спрыгнуть, а Осман всё из конуры не вылезал.
      — Дрыхнет он, что ли, окаянный?! — рассердился Яша и повернулся на заборе, чтобы слезть, но не удержался и упал в сад. — Ой, пропал я! Сейчас он меня загрызёт! — Яша стал лихорадочно цепляться за планки. Но от страха руки и ноги его не слушались, и он топтался на месте. — Гляди, гляди, сзади меня нет псины-то? Ты кость ему кинь, чтоб не цапнул. Кость кинь!
      Никого сзади тебя нет, лезь не торопясь, — старался я успокоить Яшу.
      Наконец он вскарабкался и присел на заборном столбе, точно петух какой. Я решил, что он отдыхает. Но Яша, оказывается, думал:
      — Петьк, а знаешь, чего Осман меня не тронул? Он же чует, что мы к нему с хорошим делом пришли. Вот и не трогает. Дай-ка мне кость, я с ней к конуре подползу по-пластунски.
      — Ты что? Покусает, — остановил я его.
      — А я ему кость в зубы суну, чем он кусать-то будет? — расхрабрился Яша.
      — Умные собаки из чужих рук ничего не берут, — напомнил я.
      — Тогда я кину кость — и дёру.
      Яша взял кость, спрыгнул в сад и очень медленно пополз к конуре.
      — Османушка, дорогой, я тебе гостинца принёс… На, на, поешь. Вкусно! — Он дополз почти до самой конуры, а Осман всё не вылезал. Тогда Яша поднял с земли палку и ткнул ею в конуру.
      — Ты с ума сошёл? — испугался я, но Яша продолжал тыкать палкой в конуру.
      «Вот бесстрашный! Я бы к конуре ни за что не полез. Неужели так на свои способности дрессировщика надеется?»
      — Петьк, — обернулся ко мне Яша, — чего мы тужимся? Конура-то пустая? Тут и цепь с ошейником лежит. Он, видать, сорвался.
      — Лезь скорее обратно, а то прибежит и набросится, — сказал я и обернулся, потому что услышал чьи-то приближающиеся шаги. Из темноты на меня уставилась заросшая шерстью морда. Ноги мои сразу онемели.
      В нескольких шагах от меня стояла большая серая собака. Неожиданно собака метнулась в сторону и схватила протянутую Яшей через забор кость. Отбежав с нею, Осман лёг на траву, зажал кость передними лапами и стал грызть.
      — Вот так не взял… — удивился Яша. — Даже выхватил!
      — Он тебя за своих принял, ты же в саду был, — предположил я, переведя дыхание.
      — Что ж он, не расчуял? Я чужим пахну. — Яша совсем расхрабрился. Подошёл к Осману поближе и тихонько заговорил: — Османушка, хороший, ешь, поправляйся… Это мы тебе кость дали, твои друзья, мы тебя любим…
      Да, Яша был прирождённым дрессировщиком. И откуда у него только такие нежные слова брались!
      Осман посмотрел на Яшу, взял кость в зубы и отбежал подальше.
      — Боится, что отымем, — решил он.
      — Чего такому здоровяку бояться, — возразил я, — просто не хочет, чтобы мешали.
      — Нет, — убеждённо сказал Яша, — человека все животные боятся, даже звери. А то разве могли бы дрессировщики со львами и тиграми выступать? А они могут, потому что человек — царь природы. Будь не так, враз бы слопали.
      — Ну, царь, как же мы этого «полководца» приручать будем? — спросил я, кивнув на Османа.
      — Надо к нему в доверие войти, чтоб он понял, Что мы его друзья, а ещё лучше — родственники, — сказал Яша.
      — Вот это да! — удивился я. — Как же мы его родственниками станем?
      — Пока он кость грызёт, давай ходить на четвереньках. Люди-то не ходят, а мы будем. Вот и приблизимся к нему.
      Мы встали на четвереньки друг против друга.
     
     
     
      — Давай мордами тереться, — прошептал Яша, — животные всегда так знакомятся.
      — Так мы ж знакомы, — возразил я.
      — Знакомы как ребята, — пояснил Яша, — а как собаки мы ещё друг друга не знаем.
      Мы стали тереться головами, но Осман даже внимания на нас не обратил — так увлёкся костью.
     
     
     
      — Умная псина, не признаёт нас своими, — вздохнул Яша и добавил: — Потявкать бы, да нельзя: хозяев разбудим.
      Я поднялся с четверенек:
      — Айда с Османом в лес к порезанным соснам! Обнюхает он их, может, и побежит по следу.
      — А как же мы его в лес заманим? — спросил Яша и позвал: — Осман, Османушка!..
      Пёс оторвался от кости и метнулся к Яше. Тот отскочил в сторону.
      — Нет у меня больше ничего, нет, — подставил он псу пустые руки, но тут же спохватился и приказал строгим, металлическим голосом: — Осман, иди в лес, в лесу чужой! (При слове «чужой» Осман насторожился и огляделся по сторонам.) За мной, Осман! — закричал Яша и побежал. — В лесу чужой, чужой!..
      «Гав! Гав!» — ответил ему пёс.
      — Молодец, — похвалил я Османа и всё этим испортил: Осман бросил Яшу и вернулся ко мне.
      — Чего ты стоишь? — накинулся на меня Яша. — Беги скорее в лес!
      — Осман, в лесу чужой! — произнёс я грозно.
      Но Осман уже не слушался нас. Он кидался то к Яше, то ко мне, желая чем-нибудь полакомиться. А потом вдруг как бросится на меня и свои лапищи положил мне на плечи! Я испугался и закричал:
      — Караул, загрызли!..
      Яша тоже закричал. Он принялся колотить Османа по спине и спихивать его с меня. Во дворе тёти Клавы захрюкал поросёнок, всполошились и загоготали гуси, прокукарекал петух. За ним началась целая петушиная перекличка. А собаки лаяли уже по всей деревне. В окнах тёти Клавиной избы загорелся свет. К довершению всего, на заборе появился тот самый противный кот, который разбудил меня раньше времени. Пришёл, наверное, полюбоваться нашим позором.
      Послышались приближающиеся голоса. Осман оставил нас и побежал навстречу хозяевам, поджав хвост. С другой стороны улицы к нам спешили мать Яши и мой дед. Мы хотели убежать, но сварливая тётя Клава уже увидела нас и закричала чуть ли не на всю деревню своим неприятным басовитым голосом:
      — Даже ночью покоя от этих сорванцов нет! К участковому чуть свет пойду… Всякое терпение лопнуло. Уж дня им на своё безобразие мало!
      Её муж, колхозный бухгалтер, попытался было утихомирить тётю Клаву. Но она так топнула ногой, что он сразу отошёл в сторону. Бухгалтер был намного меньше тёти Клавы, точно воробей рядом с галкой.
      — Ничего не желаю слушать! — бушевала тётя Клава. — Из-за этих хулиганов у меня голова раскалывается…
      Яшина мама укоризненно посмотрела на нас и дёрнула Яшу за руку, чтобы он не отворачивался, а слушал. Мой дед смотрел на меня своими прищуренными глазами и молчал. Это тоже не предвещало ничего хорошего. А может, нет худа без добра? Вдруг после этой истории дед отправит меня домой?
      Накричавшись, тётя Клава утихла. Тогда мать Яши попросила нас объяснить, почему мы оказались на улице в такое неположенное время. Яша сказал, что мы хотели приручить Османа, чтобы он помог нам изловить лесных браконьеров. От его объяснения тётя Клава опять зашлась. По её словам уже выходило, что мы испортили сторожевого пса и теперь ей ничего не остаётся, как отвести его на живодёрню.
      — И когда вас только в армию заберут! — заключила она и выдохлась.
      Тут-то в наступившей тишине и заговорил мой дед.
      — Видите, что вы натворили? — обратился он ко мне с Яшей. — Людей спозаранку подняли, доспать им не дали. Разве ж так можно?
      Дед не кричал, ничего не требовал, но от его глуховатого голоса и ужасно скучных слов мне стало совсем тоскливо. Уж поскорее бы он приказал нам извиниться, и мы разошлись бы по домам. Но дед вдруг оставил нас и сказал взрослым:
      — Любопытно выходит. Ругаем мы ребятишек, корим их, а коли вдуматься, виниться-то нам самим надо.
      — Нам?! — тотчас бросилась в наступление тётя Клава.
      — Осади, Клавушка, не перечь. Николай Иванович знает, что говорит, — запрыгал вокруг неё муж-воробушек.
      Тётя Клава замолчала. Но не потому, что послушалась мужа. Просто не захотела спорить с моим дедом. Знала, что он тоже задиристый. А я, хоть и услышал что-то неожиданное для нас с Яшей, всё равно догадался, к чему это клонится. Сейчас дед выгородит меня перед чужими людьми, а дома, с глазу на глаз, проберёт ещё хуже. Так часто поступает мать моего друга Павлика Хохолкова. Во дворе или в школе заступается за своего сыночка, хоть он и неправ, а после так его отделает, что Павлику даже сидеть на другой день больно. По-моему, это нечестно. Если мы виноваты, нечего нас защищать. А дед вдруг обернулся к нам и сказал:
      — Молодцы вы, раз о народном добре заботу имеете. Давно нам этих лесных разбойников проучить нужно.
      Вот так да! Уж чего-чего, а от деда я этого не ожидал. Я с ним был абсолютно согласен: изловить браконьеров нужно как можно скорее; Нет, дед совсем не походил на мать Павлика, которая ничего не доказывает, а только ругает всех подряд, кто недоволен её сыном.
      — Но дело это, конечно, не для ребятишек, — продолжал между тем мой дед. — А подумать о том, куда их силёнки деть, чтобы они вот так зря не бунтовали, непременно надо.
      — Что же нам, Николай Иванович, сделать для этого? — степенно, как ученица, спросила деда мать Яши.
      — Хорошо бы их к делу приобщить, — ответил дед, — к примеру, хоть лес прорежать.
      — Что вы! Что вы! — запротестовала мать Яши. — Вы там деревья валите. Зашибёте ещё ребяток. Лучше я их с собой в луга возьму.
      — Возьми, Сима, — сказал ей муж тёти Клавы. — Намаются они, скирдовавши, так никакая дурь в голову не полезет.
      — Как же, будут они скирдовать, — ехидно усмехнулась тётя Клава. — Гляди, как бы копну не подпалили.
      — Зачем же нам копну подпаливать? — не выдержал я, но тут же замолчал, потому что заметил, как недовольно свёл дед брови друг к другу.
      — Марш домой! Утром чуть свет подыму, — приказала тётя Сима и, чтобы Яша быстрее шевелился, дала ему подзатыльник.
      Яша поплёлся домой, вздыхая и охая.
      — Всегда у меня всё вверх тормашками выходит, — гудел он мне в ухо. — Мамка нынче компот варила, так я хотел в последний раз петуха на урючных зёрнах испытать. Они сладкие, может, он и запляшет с них. А теперь вот жарься там…
      А мне идти на покос хотелось. Я попробовал утешить Яшу:
      — Не переживай. Небось на покосе интересно.
      Но Яша только махнул рукой:
      — Это тебе в диковину, а мне там быть — всё равно что второй год в одном классе сидеть. Хоть бы дождик хлынул!
      Идти в луга Яше совсем не хотелось, и я тоже огорчился. У меня всегда портится настроение, когда кто-то из моих товарищей переживает.
     
     
      Глава десятая. Стогометатели
     
      Вставать в четыре утра оказалось ужасно трудно. Спали-то мы после ночной вылазки всего ничего. Но дед будил меня недолго. Сказал два раза: «Вставай, Пётр, пора!» — а после как брызнет в лицо холодной водой, я и вскочил точно ошпаренный. И сразу увидел в окно чистое синее небо, без облачка. Какой уж тут дождь!
      — Ешь, косарь, и отправляйся в луга, — сказал мне дед и чему-то усмехнулся.
      Наверное, решил, что я буду отказываться и просить его дать мне поспать ещё. Нет уж! Не дождётся этого! Жалко вот, что сразу сон с себя не сбросишь.
      Я сделал несколько приседаний, выпил стакан холодного молока, взял кулёк с едой, которую приготовил мне дед, и пошёл к Яшиной избе. Яша сидел на скамейке возле калитки и ёжился от утреннего холода.
      — Поспать бы ещё, — проговорил он зевая.
      Я подсел к нему и прислонил свою голову к Яшиной. Он тут же придвинулся ко мне, и мы разом уснули.
      Разбудил меня скрип подъехавшей к Яшиной избе телеги. В неё была запряжена чёрная лошадь с широкой грудью и мускулистыми, мохнатыми ногами. На телеге стояли бидоны и лежали лезвиями вниз, к задним колёсам, косы. Они блестели и походили на разогнутые силачом серебряные полумесяцы. С края телеги, у самого лошадиного хвоста, сидел старик и дёргал за вожжи.
      К нему тотчас вышла мать Яши, тётя Сима. Она была в сапогах, а в руках держала большую плетёную корзину, накрытую марлей. Тётя Сима раздвинула бидоны, нашла место для своей корзины и, растолкав нас с Яшей, сказала старику возчику:
      — Трогай, Акимыч, мы следом пойдём.
      До покоса было не близко. Сначала мы шли опушкой леса, вдоль дороги, по которой громыхала наша телега с бидонами, косами и старичком возчиком. Мои тапочки в момент стали мокрыми от росы.
      Наконец лес кончился. Перед нами было большое, широкое поле, засеянное рожью.
      Я посмотрел вперёд и увидел на противоположном краю поля красную полосу. Она колыхалась и росла, точно огонь на пожаре.
      — Глянь-ка, — сделав испуганное лицо, толкнул меня в бок Яша, — рожь горит!
      Но я понял, что он шутит. Над красной полоской показался краешек восходящего солнца. Поднималось оно быстро, точно его вытягивали невидимыми нитями. Солнце совсем не походило на настоящее. Оно было ужасно красное, как будто подрумянилось на сковородке. На небе появилось уже много алых полос. Они вспыхивали то в одном, то в другом месте. Словно выныривали из воздушной глубины. Такое удивительное небо я видел впервые. Оно было расколото на две половины. С нижней казалось нежным и розовым, а вверху серым и мрачным. Будто встретились друг с другом Василиса Прекрасная и Змей Горыныч. Василиса Прекрасная шла в наступление. Она очень быстро отвоевала у Змея Горыныча почти полнеба. А когда мы дошли до места сенокоса, уже всё небо стало розово-голубым, а солнце выкатилось на край луга целиком. И выглядело оно не таким красным, чуть-чуть пожелтело.
      На лугу стояло несколько подвод. Невдалеке шумела сенокосилка. Человек десять мужчин, молодых и пожилых, бросились к нашей телеге и в момент расхватали косы. Я увязался было за косцами, которые пошли на край луга. Там почва ухабистая, и сенокосилка не могла срезать траву под корень. Но тётя Сима и другая женщина, с длинным, похожим на огурец с пупырышками лицом, окликнули меня:
      — Там сейчас делать нечего!
      — Помоги лучше нам расставить палатки.
      Палатки привезла другая подвода. Их было пять штук. Две оказались совсем новые, с брезентовыми дверями, которые застёгивались на крючки и «молнии». Такие я видел впервые. Обязательно буду спать в новой палатке.
      — Утром, кто первый проснётся, тот и расстегнёт дверь, — сказала нам тётя Сима.
      Я никак не думал, что растянуть и поставить палатку так трудно. В ней столько всяких верёвочек, дырочек, колышков — сразу и не сообразишь, куда что деть. Если бы не тётя Сима, мы ни за что не справились бы. Наверное, она не в первый раз ставит палатки. Тётя Сима всё быстро разложила по местам и показала, что с чем соединять. Мы шнуровали стены палатки друг с другом, точно ботинки. После этого тётя Сима поручила нам самое интересное: забивать в землю колышки от палаток, чтобы натянутый брезент держался ровнее.
      Установили мы первую палатку и залезли в неё. Яша закрыл дверь на «молнию». Ну и темнотища настала — глаз выколи! Мы поскорее расстегнули дверь и вылезли наружу. Я хотел помочь тёте Симе расставить другую палатку, но тут старичок, который правил нашей лошадью, окликнул меня с Яшей:
      — Эй, мальчата, берите грабли — и за мной, ать-два!
      Мы с Яшей опередили деда Акима и побежали к косцам. Но он вдруг закричал своим дребезжащим голосом:
      — Не в ту степь рулите, правей правьте! Нам эвон какой покос ворошить велено! — и засеменил в противоположную сторону.
      Увидя копну, Яша первым делом разбежался и перекувырнулся через неё. Копна развалилась, и я решил, что Яше здорово попадёт. Но, оказывается, мы и должны были разваливать копны, чтобы как следует просушить ещё не совсем готовое сено. Узнав об этом, я тоже перекувырнулся.
      Копёшек с полусухой травой было много, и к нам на помощь пришли ещё четыре девушки. Они были весёлые, траву ворошили с песней. А самая задорная из них то и дело подбегала к деду Акиму и говорила:
      — Ну и травушка у нас, побогаче, чем у соседей. Верно, дедушка?
      Дед Аким сначала сам любовался травой, а потом, сплюнув через левое плечо, кричал своим козлиным голоском:
      — Сглазишь ты нам, девка, первое место в районе, чую, что сглазишь! — и грозил ей граблями.
      Мне дед Аким понравился. Он был ужасно смешной, всегда вмешивался в чужие разговоры и обязательно делал свой умозаключения. Стали мы с Яшей говорить о планёрах, так дед Аким заявил:
      — Ни один ваш планёр не сравнится с моим змием. Лучше его никакая тварь не летает! (Он потом сделал нам своего «змия» и вместе с нами запускал его.)
      Дед Аким был возчиком, и на покосе определенного дела у него не было. Вот он и спешил «подсобить» всем, кому, по его мнению, требовалась «подмога». Наверное, потому он и ходил только бегом и даже вприпрыжку, чтоб скорее. Руки у него были шершавые, как тёрка, пожалуй, ещё жёстче, чем у моего деда. А нос облупился от солнца и казался ободранным.
      Вообще солнце палило жутко. Мы все прямо стонали от жары. Только рано утром было легко дышать. Но я всё равно старался делать всё, Что скажут, и не отлынивал, как Яша. Мне хотелось, чтобы потом тётя Сима или ещё кто похвалили меня деду. А Яша переживал, что у него зря пропадает тут время, и отвлекался от работы по любому поводу. Летит бабочка — он бросает грабли и за ней. Потом стрекоз ловит. К вечеру первого дня у него две папиросные коробки были полны всяких насекомых.
      — Не выдумай их в палатку тащить, — предупредила его тётя Сима, — расползутся ещё ночью.
      — Уж ты скажешь… — заворчал Яша. — Нешто они в силах крышку поднять!
      Мать погрозила ему пальцем и позвала всех ужинать. За ужином дед Аким заохал:
      — Ноги у меня, чисто телеграфные столбы, гудют. Завсегда так перед непогодой. Не напустился бы на нас дождик.
      — Откуда же ему взяться? — возразила деду Акиму круглолицая колхозница, которая оказалась женой его сына. — Небо-то словно умытое.
      — Это у папани глаза замутились, — поддакнул ей муж.
      Все засмеялись и на замечание деда Акима не обратили внимания. После ужина мы легли спать. Первый раз в жизни я ночевал в незнакомом месте, среди чужих людей. Лёг я на постель из еловых веток и сена, а уснуть не могу. Не привык, должно быть, к таким «пуховикам». И мысли одолевают: приятно среди чужих одному быть, но всё-таки страшно немного. Ворочаюсь я с боку на бок и вдруг слышу:
      «Пп-шппп-шсс… п-ш-пппш-ссс…»
      Я в момент мокрый стал: не иначе, как змея в палатку заползла, гадюка ядовитая. Что же делать? Но тут я вспомнил про Яшиных насекомых (он всё-таки взял их в палатку) и решил, что шуршат они.
      Только спрятался я с головой под одеяло и немного успокоился, как почувствовал, что нашу палатку кто-то старается свалить. Вылез я из-под одеяла, прислушался и понял, что это на неё налетает ветер. Потом ветер стих, а по палатке кто-то защёлкал. Сначала редко, а после как посыпались щелчки — считать не успеешь.
      «Дождь», — чуть не закричал я и принялся будить Яшу с тётей Симой. Сено-то мы оставили неприкрытым.
      Тётя Сима проснулась сразу. Она схватила сложенный у дверцы палатки брезент и побежала к копнам. Я поспешил за ней. Всюду в темноте уже слышались голоса. Значит, дождь разбудил не только нас. Тётя Сима оглянулась и крикнула мне:
      — Тащи от костра поленья, сколько сможешь.
     
     
     
      Я побежал к потухшему костру, взял штук пять поленьев, совсем не понимая, зачем они вдруг понадобились, и вернулся к тёте Симе. Она уже накрыла одну копну и тут же велела мне закинуть на её макушку два полена, чтобы ветер не сорвал брезент. Я закинул. Потом мы укрыли ещё две копны. Дождь пошёл сильнее, и тётя Сима крикнула мне:
      — Беги в палатку, простудишься!
      — А как же вы одна? — кивнул я на оставшиеся копны и стал помогать тёте Симе.
      Поленьев у нас уже не осталось, и я закидал брезент еловыми ветками.
      — Ну, а теперь живо в палатку! — потребовала тётя Сима.
      В палатке я принялся стаскивать с себя мокрую рубашку и увидел, что Яши нет. Только я переоделся, как он явился. Мокрющий — ужас! Яша, оказывается, помогал деду Акиму с девчатами.
      — Верно дед предсказал-то, — прыгая, чтобы согреться, сказал Яша. И как только вошла в палатку мать, накинулся на нее: — Зачем же ты Петьку брала? Он болел весной. Свалится, так будет тебе от Николая Ивановича.
      — Чем болел-то? — спросила меня тётя Сима.
      — Да так… воспалением лёгких, — нехотя признался я.
      — Ах ты господи! Чего ж ты выскочил?! — всполошилась она и потребовала: — Раздевайся скорее!
      Тётя Сима схватила свою кофту и принялась растирать ею мою спину. Кофта была шерстяная, колючая. Очень скоро я почувствовал, как моё тело наливается приятной теплотой. А по спине прямо огонь заходил.
      Дождь уже не стучал по палатке, а громыхал вместе с ветром и молнией. Я погрозил ему кулаком, залез под одеяло и сейчас же уснул…
      На покосе мы пробыли четыре дня. Сначала мы только ворошили траву и складывали её к вечеру в копны. А как трава высохла, на луг приехали грузовики. Мы нагружали их, метали стога да ещё новую, скошенную траву сушили. Тут у нас не стало времени ни позагорать, ни по лесу побродить. Правда, нас особенно никто не заставлял всё время работать, но, когда у других дел по горло, неудобно сложа руки по сторонам посматривать.
      Самое хорошее время было после обеда, когда все немного отдыхали. Мы с Яшей устраивались где-нибудь в тени за скирдой. Засыпал я сразу, только закрывал глаза. Здорово всё-таки спать на свежем сене. Пахнет оно удивительно вкусно. Даже пожевать хочется. Я решил написать маме, что выполняю её приказ: сплю на копне. Правда, эта копна не у дедушки в огороде, да разве в этом дело.
      На третий день нашего пребывания на покосе Яша отозвал меня за дальнюю копну и сообщил:
      — Я после обеда удираю. У меня все дела остановились.
      — Какие дела? — спросил я.
      — Пока мамка тут, можно ведь дома утят пляске научить. Удерёшь со мной?
      Я заколебался. Посмотреть, как Яша начнёт учить утят пляске, было заманчиво, но появись я в деревне, когда с сенокоса ещё не вернулись взрослые, тётя Клава сейчас же восторжествует. А дед обязательно скажет, что я его осрамил. Нет, мне бежать нельзя. Я так и сказал Яше.
      — Ну, как знаешь, — надул он губы, — а я дёру дам.
      Однако Яша не убежал. Перед обедом на покос приехал председатель. Он сидел за рулём «газика» и показался мне очень внушительным и мощным человеком. А как вылез, оказался совсем маленького роста. Только в плечах широченный. А вверх даже дед Аким чуть ли не на голову выше его. Председатель обошёл смётанные стога и остался доволен. Они были высокие, ровные, хорошо обчёсанные. Тут-то он и увидел меня с Яшей.
      — Домой помощники не просятся? — спросил он у тёти Симы.
      — Чего они, текущего моменту не понимают? — ответил за неё своим дребезжащим голоском дед Аким. — Сознательные ребята. Первые метальщики — во как!
      — Молодцы! — сказал председатель и крепко, точно взрослым, пожал мне и Яше руки.
      Насчёт «первых метальщиков» дед Аким, конечно, преувеличил. Принимать охапки сена наверх и укладывать их так, чтобы пласт находил на пласт и все травинки лежали в одну сторону, — это, верно, мы научились. Но чтоб первыми были, куда там! Любит дед Аким подрумянивать слова. Однако похвала председателя мне понравилась. Было бы совсем хорошо, если б председатель увидел моего деда и сказал ему обо мне.
      А Яша от председательской похвалы сильно огорчился. Он сразу нахмурился и оставался таким нахохленным весь день. Только вечером, как председатель уехал, сказал мне:
      — Зря он хвалил нас, теперь удрать неловко.
      Вот, оказывается, что его мучило.
     
     
      Глава одиннадцатая. Нашла коса на камень
     
      На сенокосе я так загорел, что, вернувшись в деревню, даже не узнал себя в зеркале. Чернокожий какой-то смотрел оттуда, а не я. Мне очень захотелось, чтобы дед обратил на меня внимание. Я нарочно долго стоял перед зеркалом, сгибал руки в локтях, как боксёр во время разминки, и даже покашлял. Пусть дед полюбуется, какие у меня мускулистые желваки появились. Это, должно быть, от тех охапок сена, которые я перекидал.
      Только моего деда разве чем проймёшь! Удивительно нечуткий человек! Может, когда и справедливый, но нечуткий ужасно. Сколько я ни вертелся перед зеркалом со своими мускулами, он так ничего и не сказал мне. А мог бы похвалить не только мои мускулы, но и меня самого. Председатель-то похвалил, а он скупится. Ну и ладно! Я тоже ничего ему не расскажу про сенокос. У меня за эти дни столько впечатлений накопилось, а он ни о чём не узнает, раз не хочет спрашивать. Не буду же я ему набиваться: «Послушай, дедушка!» Спросит если: «Как ты, Пётр, там?» — тогда другое дело.
      Но что можно ждать от чёрствого человека? Ни о чём меня не спросил. Вместо этого сказал:
      — Сбегал бы ты, Пётр, в сельпо. Возьми буханки четыре хлеба. Моя очередь подошла бригаду хлебом обеспечить.
      «Вот и на прочистку леса уйдёт один, — вздохнул я, — а мог бы после сенокоса и меня взять. Но сам я ни за что не буду напрашиваться. Потом ещё упрекать начнёт при всяком удобном случае. Уговорил, скажет. Вот если сам позовёт, тогда, пожалуй, пойду».
      Я взял деньги и побежал в магазин.
      До чего ж мне было одиноко и грустно! Я даже тем двум девчонкам, которые мне в день приезда помогли кастрюли чистить, обрадовался. Они тоже в сельпо за продуктами пришли.
      — Здрасте! — подмигнул я им.
      Сестрёнки оглядели меня, и старшая спросила:
      — Ты почему такой облупленный?
      А младшая тут же захихикала:
      — Он линяет, как наш Осман.
      И они обе начали смеяться.
      Я обиделся и отвернулся. Ну их, насмешниц! Даже объяснить ничего толком не дадут. Одни хохотушки на уме. Девчонки посмотрели на моё строгое лицо и притихли.
      Очередь в магазине была небольшая, но двигалась ужасно медленно. Почти каждая покупательница просила отвесить себе по двести или триста граммов чуть ли не всех продуктов, которые имелись в магазине. И всё это сопровождалось разговорами с продавцом. Ведь в деревне все друг друга знают хорошо, а в магазине самое подходящее место поговорить. Только мы трое стояли молча, сердитые друг на друга. Я оглядел сестрёнок, и старшая, Вика, показалась мне ужасно красивой. Раз в сто красивее старосты нашего класса Ани Полозовой, которую я до сих пор считал первой красавицей. И как я в тот раз не заметил этого? Наверное, потому, что Вика всё время гримасничала, точно мартышка какая.
      Я уставился Вике в затылок, молча, как деревянный истукан. Но тут её младшая сестрёнка посмотрела на меня и опять хихикнула:
      — Ты что на Вику загляделся? Влюбился, что ли?
      Меня прямо в жар бросило. Самое скверное было то, что я всё ещё продолжал, как ненормальный, смотреть на Викины кудряшки. Неужели у меня была такая глупая физиономия, что её сестрёнка могла подумать, будто я влюбился?
      — Ужасно влюбился, — нарочно усмехнулся я и скорчил младшей сестрёнке рожицу.
      Она фыркнула и что-то зашептала Вике на ухо. После этого они обе так закатились от смеха, что даже продавщица спросила:
      — Вы чего развеселились, девочки?
      Это немножко охладило их. Сёстры опять стали стоять спокойно. А немного погодя старшая, Вика, спросила меня:
      — Досталось тебе от дедушки за стряпню?
      — Нет, — замотал я головой, — он ничего не заметил.
      — Жалко, что с нами агрономова Женьки не было, — продолжала Вика, — с ним бы мы всё успели сделать. И обед бы сварили.
      — Он жуть какой ловкий и смелый! — добавила младшая, Верочка.
      Мне вдруг стало неприятно, что они хвалят Женьку, хотя до этой минуты я ничего против него не имел. Но сейчас я вспомнил про синяк у Яши на спине и сказал:
      — Ваш рыжий Женька весь в конопушках и драчливый, как петух. А я в школе полочку сделал, и она заняла на выставке первое место.
      — Полочку сделал, а обед сварить не мог, — укорила меня Вика.
      — Видели мы, какой ты умелец, — опять захихикала Верочка.
      Я еле сдержался, чтобы не дёрнуть её за косичку. Хорошо, что подошла моя очередь.
      Выйдя из магазина, я присел в тоске на один из ящиков, которые валялись сзади сельпо. Что это вдруг произошло со мной? Хотел сказать одно, а вырвалось совсем другое. Неужели на меня так Викина красота подействовала? Зря я, конечно, про полочку сказал. Тем более, что на выставке я никакое место не занял. У нас там не распределяли места. От всего этого я ужас как расстроился. Даже дед заметил это, когда я вернулся с хлебом.
      — Ты что такой понурый? Нездоровится, может? — спросил он.
      — Нет, — мотнул я головой. — Просто эти приезжие воображают из себя неизвестно что. Особенно девчонки.
      — Так ведь ты тоже приезжий, — усмехнулся дед.
      — Я не воображаю, — возразил я.
      — Ну и ладно, — сказал дед. — Давай чаёвничать.
      Он налил в чашки чай, добавил молока и стал пить. Дед пил чай из блюдца. Нальёт в блюдце, поднесёт ко рту и пьёт вприкуску с сахаром. Сам при этом серьёзный такой, как будто не чай пьёт, а трудную задачку решает. Старый он всё-таки. Весь-весь в морщинах. И зачем на работу ходит? Копался бы у себя в огороде да газеты читал. А он с раннего утра до темноты в лесу пропадает. Жадный, должно быть, сильно. И справедливый не всегда. Вот тогда ночью правильно рассудил, что мы хорошее дело задумали. А к немытому стакану придираться просто смешно! Это же мелочь, взял бы и вымыл. Я же как-никак гость.
      Дед ушёл, и я снова остался один. И вдруг мне стало ужасно обидно, что дед ни о чём меня не расспросил. Даже плакать захотелось… Была бы сейчас рядом мама. Вот кого мне недоставало! Уж она бы всё у меня выпытала. И не один раз. А потом бы сама стала рассказывать папе и даже своим подругам: «Вот как мой сын на покосе отличился!» А дед этот прямо не человек. Ничем не интересуется. Но тут мне в голову пришла удивительная мысль: «А вдруг дед вроде меня, такой же гордый? Вдруг он не хочет навязываться мне со своими расспросами, а ждёт, когда я сам начну рассказывать? Вот тогда бы он и расспросил обо всём. И может быть, уходя, он тоже подумал: «Какой Пётр замкнутый человек, был в таком интересном месте и ничего не рассказал». Конечно, подумал! А то чего бы он стал топтаться в дверях перед уходом, точно был не у себя дома. Ладно, как придёт, уважу его. Всё-таки человек он старый, ему себя труднее переломить. Вот я и помогу ему это сделать.
      Я стал представлять, как начну рассказывать деду о покосе, но тут явился Яша и спугнул все мои мысли.
      — На сельпо плакат повесили, — сказал он. — Видел?
      — Какой плакат? — переспросил я. — Никакого плаката я не видел.
      — Сегодня в Старой деревне кино будет: «Пропало лето».
      — Чего пропало? — удивился я.
      — Лето, — повторил Яша и спросил меня: — Пойдёшь?
      — Пойду, — усмехнувшись своим мыслям, ответил я. У меня-то тоже лето пропало. Но тут я подумал, что, наверное, в кино будет Вика, и немного приободрился.
     
     
      Глава двенадцатая. Вместо удовольствия — неприятность
     
      Яша зашёл за мной в кино расфранчённый. В чёрном пиджаке и ботинки начистил. Чудак, всё равно по дороге запылит. А я наряжаться не стал. Пошёл в тех же трусах и майке, в которых бегал по деревне. Нарядись, так Вика ещё подумает, что я из-за неё нафасонился.
      Яша повёл меня ближней дорогой, прямо через лес. Мы очень скоро вышли на околицу Старой деревни. Сразу видно, что эта деревня главная в колхозе. Мостки у водопроводных колонок заасфальтированы, и желоба не текут, как в Глебовке. У нас к единственной колонке в тапочках не подойдёшь, в момент промокнешь. А тут всюду порядок. В палисадниках много цветов, а вдоль проезжей дороги, которая тянется через всю деревню, тополя в два ряда посажены.
      — Это чтоб пыль с дороги на дома не летела, — пояснил Яша.
      Клуб был каменный, двухэтажный. Стоял он на пригорке, за избами. До начала кино оставалось ещё с полчаса. Мы с Яшей присели на скамейку и стали рассматривать собравшихся.
      Одни ребята были намного меньше нас, чуть ли не дошколята, а другие гораздо старше, настоящие женихи. Моих одногодков почти не было. Малыши, все как один, грызли семечки, а старшие ребята курили, зажимая, на всякий случай, папироски в кулаке. А то, чего доброго, взрослые накричат на них и собьют весь форс.
      Первый сеанс был для детей. Но на него пришли и взрослые. Вику с Верочкой привела их сварливая тётка. На руках у неё сидел «самый младшенький» — головастый Павлушка. Тётя Клава разговаривала с двумя незнакомыми женщинами, должно быть из Старой деревни. А возле Вики и Верочки вертелся Женька-задира. Я как увидел его рядом с Викой, у меня сразу настроение испортилось. Мне, может, тоже хотелось поговорить с ней. Я стал придумывать интересную фразу, с которой мог бы подойти к ним и сразу поразить. Но ничего такого не придумывалось. Однако я всё-таки подошёл и сказал, обращаясь к Вике с Верочкой:
      — Какая сегодня хорошая погода, верно?
      Они промолчали, а Женька засмеялся и спросил:
      — Ты что — агроном, погодой интересуешься?
      Сёстры дружно фыркнули. Я не нашёлся что ответить, вспыхнул и отошёл от них. Не надо было подходить, раз ничего путного не придумал. И Женька хорош, нечего сказать, перед девчонками выставляется. Правду Яша говорил, что он плохой. С досады я не знал, куда деться. Хорошо, Яшу увидел. Он здоровался с незнакомым мне мальчиком городского вида. Штаны у этого мальчика были до колен, а вместо пиджака спортивная курточка. Вдвоём они подошли ко мне.
      — Знакомьтесь, — сказал нам Яша.
      Мы подали друг другу руки и назвали себя по имени. В это время перед дверями Клуба поставили столик, и все ребята, в том числе и Яша с моим новым знакомым, бросились за билетами.
      — Передай деньги! — крикнул мне Яша, оказавшийся одним из первых у кассирши.
      Он взял мне и себе билеты, и мы пошли в клуб. Зрительный зал был совсем небольшой, рядов на двадцать. Женька тотчас бросился к скамейке посередине зала и крикнул:
      — Чур, занята! — Это он для девчонок и тёти Клавы старался.
      Точно! Как только они вошли, Женька позвал их. Вика с Верочкой закивали ему головами и заулыбались. Мне после этого даже кино смотреть расхотелось.
      Уборщица с ребятами, которые сели возле окон, принялась задёргивать шторы. С каждым занавешенным окном клуб всё больше погружался в темноту. Наконец за моей спиной зашумела киноаппаратура, и на экране появились первые кадры картины. Вот когда я убедился, что смотреть кино надо только с хорошим настроением. А когда на душе кошки скребут, ничто не увлечёт. Даже весёлая комедия.
      На экране один из героев фильма выдал себя за своего друга. Друг — чемпион школы по велоспорту, а этот чудак даже сесть на велосипед не может. Все смеются, ждут, как он выкрутится из создавшегося положения, а я вместо этого думаю, как это Женька всегда находит что сказать Вике с Верочкой. Вот и теперь — наклонился и шепчет им что-то…
      Друга героя фильма начинают подозревать в том, что он не тот мальчик, за которого себя выдаёт. Неприятности подстерегают его на каждом шагу. Все с нетерпением ждут: что же будет? А я снова смотрю на Женьку и злюсь, зачем он протянул свою лапищу за скамейку. Уж не хочет ли он дёрнуть Вику за волосы?..
      Фильм подходит к развязке. Мальчишка, который не умел кататься на велосипеде, потренировавшись, вдруг обгоняет лучших гонщиков. Ребята в восторге. Кто-то даже захлопал в ладоши. А я, вместо того чтобы радоваться, сержусь, зачем Вика сама заговорила с Женькой и ещё улыбается ему.
      Фу! Как хорошо, что фильм наконец кончился!
      Домой я шёл молча, а Яша рассуждал о силе воли и о том, какую огромную роль играют регулярные тренировки.
      — Вот ведь совсем человек не умел ездить, а потренировался и опередил многих, — говорил он и вздыхал. — Дали бы мне в спокойной обстановке с петухом заняться, слово даю, стал бы он у меня шпорами стучать! Жалко, гипноза в моём организме нет. Даже мамку никак не уговорю, чтоб с собой в город взяла. Мне в город позарез нужно. Твоих витаминов купить, какие на рост действуют, и книжку про дрессировку. А она не берёт. Уж я так пристально на неё глядел, что у самого в глазах зарябило. Думал, сдастся. А она ни в какую.
      — Ты скажи, что поможешь ей в городе, — посоветовал я, — а то один тут всех кур замучаешь.
      — А что! Это дело! — оживился Яша. — Я ей скажу, что без неё дрессировкой займусь. Она враз одумается.
      Яша стал ещё что-то придумывать. Но я больше его не слушал. Меня интересовало совсем другое: о чём сейчас говорят Женька и Вика. Ведь из клуба они пошли вместе. Странно, почему я вспомнил о них? Неужели Вика мне в самом деле так сильно понравилась?
     
     
      Глава тринадцатая. Рыцари
     
      Не успел я отпереть дедушкиным ключом дверь, как явился Женька-задира. Я даже в сторону отскочил. До того он неожиданно вырос.
      — Не бойся, — осклабился Женька и спросил: — Ты чего не сел с нами?
      Вот те раз! Забыл он, что ли, что всю скамейку для себя и девчонок занял.
      Я промолчал, а Женька вдруг захохотал, как ненормальный:
      — Ну и чудак ты! «Какая сегодня хорошая погода, не правда ли?» Ты что, поговорить с девчонками захотел?
      — Вот ещё, очень нужно! — заливаясь краской, отрезал я.
      — Ясно, захотел, вон как зарумянился, — добродушно сказал Женька и затоптался на одном месте так, точно хотел у меня что-то выпросить.
      — Тайну не растреплешь? — неожиданно спросил он.
      — Боишься, так не доверяй, — сказал я независимо.
      Это понравилось Женьке. Он вздохнул и произнёс задумчивым шёпотом:
      — Подружиться мне с ней охота как следует.
      — С Викой? — спросил я с замиранием.
      — Нет, с Веркой, — нежно протянул своим грубым голосом Женька.
      — Чего это ты? — радостно и вместе с тем недоуменно воскликнул я. — Она ведь курносая и смеётся всё время.
      — Вот и здорово, что смеётся, — пробасил Женька и сам засмеялся. — Я люблю весёлых. Давай подружимся с ними! Чтоб даже после лета друг другу письма писать.
      — Это ты здорово придумал, — обрадовался я и распределил: — Ты будешь Вере писать, а я — Вике.
      Женька посмотрел в сторону их дома и воскликнул:
      — Вон они вышли! Айда к ним!
      — Нельзя мне, — начал отказываться я, хотя очень хотел подойти к Вике, — скоро дедушка придёт, а у меня ещё обед не готов.
      — Успеешь ты обед сварить! — закричал на меня Женька. — Купишь в сельпо вермишелевый суп и в один момент сваришь. Я тебе свой секрет доверил, а ты помочь не хочешь. Это же не по-товарищески.
      — Ладно, идём, — согласился я.
      Мы перебежали широкую деревенскую улицу и подошли к изгороди тёти Клавиного дома. Тётя Клава сидела с Павлушкой на лавочке, а Вика с Верочкой вешали на перекладину качели.
      — Раскачать вас? — вызвался Женька.
      Вместо ответа Верочка, поглядев на нас, принялась что-то шептать Вике, и они обе, как тогда в магазине, начали смеяться, будто произошло что-то невероятно весёлое или они вместо нас увидели каких-нибудь размалёванных клоунов.
      Я повернулся и пошёл к себе.
      — Куда ты? — окликнул меня Женька.
      — Ну их! — кивнул я на девчонок. — Только и знают, что хихикают.
      — А на болоте, которое в лесу, лилии растут, — ни с того ни с сего объявила Верочка.
      — Пошли нарвём, — позвал их Женька.
      — До них не дотянешься, — сказала Вика, — увязнуть можно.
      — Мы с Мошкиным куда хотите дотянемся! — лихо заявил Женька.
      — С кем? — прищурив глаза, насмешливо переспросила Вика.
      — С ним вот, — сказал про меня Женька, — его фамилия Мошкин.
      Девочки посмотрели на меня и вдруг засмеялись так, точно их стали щекотать. Я знал, что обижаться нельзя, а то потом ещё хуже засмеют, и потому улыбнулся через силу и сказал:
      — Ещё смешнее фамилии бывают. Вот у нас в школьную стенгазету заметки пишут Ложкин, Плошкин и Добавкин.
      — Ну да! — воскликнула Верочка и прямо зашлась от смеха.
      Женька тоже громко засмеялся. Ясно для чего: чтобы Веру поддержать.
      А Вика очень правильно сообразила:
      — Это, наверное, не настоящие фамилии, а специально для смеха придуманные.
      Тут она оторвалась от качелей и, схватив за руку сестру, побежала с ней к лесу. Мы переглянулись и припустились за ними.
      — Девочки, недолго! Скоро ужинать! — нёсся нам вслед зычный голос тёти Клавы.
      Мы догнали девчонок, и все вместе пошли тише.
      Женька незаметно толкнул меня в бок и сказал:
      — Мы ведь с Мошкиным ответственные за лес. Браконьеров выслеживаем.
      — Да, — поддержал я Женьку. — Если поймаем кого — не поздоровится.
      Мы прошли к болоту. На нём росли не лилии, а большие жёлтые купавки. И само болото оказалось не болотом, а заросшим осокой обмелевшим прудком.
      — Это же большая куриная слепота, а совсем не лилии, — сказал я.
      Но девчонки решили, что я испугался лезть за цветами, и Верочка ехидно сморщилась.
      Женька поднял какую-то длинную хворостину и притянул ею к берегу кустик купавок. Он кинул их Вере, но цветы поймала более проворная Вика и тут же начала их нюхать и разглядывать, как какую-нибудь диковину.
      — Какая красота! — сказала она. — А пахнут как!
      По-моему, ничего красивого в этих жёлтых цветах не было. Бутоны у них маленькие, а лепестки совсем крохотные, и пахли они болотом. Но я всё равно закричал, как ненормальный:
      — Я сейчас таких сто штук нарву!
      Мне пришла в голову великолепная мысль: залезть на высокую ветлу, которая росла у берега прудка, нагнуться с ней к купавкам и нарвать их. Я так и сделал. Правда, я не знал, что ветла такая гибкая. Она склонилась подо мной до самой воды. И у меня сразу намокли тапочки.
      — Я к тебе лезу. Вместе больше нарвём! — крикнул мне Женька. Он, наверное, очень жалел, что мысль нарвать купавки с помощью ветлы пришла в голову мне, а не ему.
      Он ступил на ствол, сделал, держась за ветки, два шага и погрузил меня в воду почти до колен.
      — Ой! — вскрикнули на берегу девчонки.
      — Лезь обратно! — закричал я, забыв всякое геройство. — Вода ледянющая!
      Женька начал поворачиваться на ветле точно медведь, она не выдержала и надломилась. Женька тотчас спрыгнул на берег, а я, держа в одной руке купавки, а другой цепляясь за ветки, очень быстро выкарабкался из прудка. Я думал, девчонки скажут мне за букет спасибо, а Вика даже не взглянула на него.
      — Хорошо же вы лес охраняете! — всплеснула она руками. — Такое дерево сломали!
      Нам с Женькой стало неловко. И зачем он сказал, что мы лесные защитники?
      — Давайте поднимем его и перевяжем ствол, — предложил я.
      Мы принялись тянуть ветлу из воды. Это было нелегко. Листья на её ветках намокли и стали очень тяжёлыми. Кроме того, поднимали мы её ствол не сверху, а с корней. Верхушка была в воде. Это тоже гораздо труднее. Наконец нам всё-таки удалось поднять ствол. Теперь нужно было крепко перетянуть его верёвкой или тряпками. Но ни того, ни другого у нас не было.
      — Бегите за верёвкой домой, — сказал сестрёнкам Женька.
      — Проволоку ещё принесите! Мы ствол проволокой обкрутим, чтоб крепче было! — крикнул им вдогонку я.
      Девчонки скрылись за кустами, и Женька сказал мне:
      — Давай держать ветлу по очереди. Ты — пока не сосчитаешь до ста, а я — до ста двадцати.
      — Это почему же ты на двадцать больше?
      — Я ж сильнее, — возразил Женька. — Таких, как ты, мне трёх на одного надо.
      — Ну и держи тогда ветлу до трёхсот, — сказал я и без предупреждения отошёл от ствола, который подпирал плечом.
      — Ты что?! — закричал Женька. — Держи скорей!
      Но было уже поздно. Ветла свалилась в пруд моментально. Женька даже не успел отдёрнуть руку и защемил палец. На нём сразу вздулась чёрная бородавка.
      — Балда! — рассердился он на меня. — Как дам вот! Что теперь делать-то?
      — Поднимать, — сказал я, — чего ж ещё…
      — Погоди, — остановил меня Женька, растирая палец. — Если они принесут проволоку, мы зацепим ею ветлу за макушку и в момент поднимем.
      Мы присели на два трухлявых пенька. Я вздохнул и сказал:
      — Дались этим девчонкам лилии! Не полезли бы мы за ними, так дерево не сломали бы. Вечно они нам жизнь портят.
      Мы помолчали. Прошло, наверное, с полчаса, а девчонки всё не возвращались.
      — Чего это они? — забеспокоился Женька.
      — Копуши, ясное дело. Пока-то всё найдут… — сказал я и обрадовался: — Гляди, проволока торчит!
      У берега в самом деле торчал из воды кончик ржавой проволоки. Мы дёрнули за него и выволокли проволоку метров в пять длиной.
      — Вот это удача! — Женька загнул проволоку на конце, и мы стали подтягивать ею к себе макушку ветлы.
      Вскоре ветла оказалась в том же положении, в каком была до падения.
      — Я буду держать, а ты перевязывай ствол, — сказал я Женьке.
      — Погоди. Надо ещё щепку найти, а то проволокой всю кору сдерём.
     
     
     
      Женька приложил к стволу в месте надлома несколько прутиков и принялся затягивать ствол проволокой. Орудовал он ловко и сильно, несмотря на свой больной палец. Женька даже напомнил мне хирурга, который вправлял мне ключицу, когда я упал с горы на лыжах и вывихнул её.
      Наконец всё было в порядке. Ствол снова держал ветлу. Но Женька не велел мне отходить от него до тех пор, пока не нашёл рогатую палку. Он воткнул её в землю, и рогатина стала поддерживать развесистые ветки. Теперь мы могли спокойно уходить.
      — Если они убежали от нас и качаются на качелях, я с ними больше не дружу! — решительно заявил Женька.
      — И я тоже, — согласился я. — Разве друзья так поступают?
      Мы пошли домой и очень обрадовались, когда узнали, что сёстры не виноваты. Они всеми силами старались уговорить тётю Клаву отпустить их к нам, но та ничего не хотела слушать. Только твердила:
      — Уже поздно! Пора ужинать.
      — Ужинать?! — схватился я за голову. — А у меня ещё обед не приготовлен.
     
     
      Глава четырнадцатая. Анна Кирилловна
     
      По тому, как аккуратно была закрыта на щеколду калитка, я догадался, что дед уже дома. Чтобы он не сделал мне замечание, я нарочно громко прошуршал на крыльце ногами о половик. Будто грязь счищаю. Только после этого вошёл в горницу. Дед сидел у окна и не обратил на меня никакого внимания. Что это с ним? Ведь он так любит делать замечания. А сейчас мне можно было прочитать целую лекцию. Должно быть, рассердился, что я ничего не приготовил поесть. Ну и пусть сердится! В конце концов, я ему не домашняя работница, а отдыхающий после болезни гость. К тому же у меня каникулы.
      — Сбегай, Пётр, к Анне Кирилловне, — неожиданно тихо попросил дед. — Может, она даст чего…
      — Чего? — не понял я.
      — Настой какой из травы. Простыл я, должно.
      — Ну вот, крепился, крепился и свалился, — пошутил я, вспомнив, что дедушка ничем, кроме ранения, ещё не болел. — Я лучше в аптеку сгоняю. От простуды аспирин хорошо.
      — Нет, ты к ней сходи. Её настои мне завсегда помогают, — не соглашался со мной дед.
      Деньги он жалеет, что ли?
      — А кто она такая? — спросил я. — Где живёт?
      — Да рядом, аккурат напротив сельпо, — кивнул головой дед.
      «Значит, травница — это бабка в чёрном», — сообразил я.
      Идти к ней мне не хотелось, но что поделаешь, если надо.
      Ох и невезучий я человек! Всякий раз, когда проходил мимо избы бабки Анны, она сидела на лавочке перед домом. Но тогда она мне была не нужна. А сейчас нужна и не сидит. Может, и дома нет.
      Вошёл я в сени и сразу почувствовал, как пахнет сухими травами. Точно зарыл голову в копну с сеном. Отворил дверь — и в горнице тоже. Куда ни посмотришь, всюду пучки травы висят. Тут и иван-чай, и кашка, и дурман-трава. Мне про них на сенокосе дед Аким объяснял. Даже на иконе пучок ромашек лежал. Только не полевых, а с жёлтыми лепестками, которые вдоль проезжих дорог растут. А бабки нет. Заглянул я на «чистую половину» и замер. Бабка Анна стояла там на коленях перед большой иконой с лампадкой и отвешивала ей поклоны так низко, что я даже услышал стук лба о половицу.
      — Услышь меня, господи, услышь и прости грешного раба твоего… — бормотала себе под нос бабка и крестилась.
      Я решил уйти. Подожду, когда она выйдет на крыльцо. Шагнул назад и задел пустое ведро. Оно как громыхнёт дужкой.
      — И кто там? — спросила старуха и выскочила ко мне, напуганная и злая.
      Я сказал, что меня прислал дед с просьбой. А с какой, не успел. Старуха меня перебила:
      — Чего ж он сам не наведался?
      — Простудился, — ответил я и хотел попросить бабку дать какого-нибудь настоя от простуды, но она вдруг всплеснула своими высохшими руками, отмахнулась от меня и, глядя на икону, на которой лежали ромашки, зашептала, крестясь:
      — Не дай, пресвятой угодник, рабу твоему Николаю преставиться… Повремени, господи! Нужен он ещё тут на земле нам, грешным…
      Бабка ещё раз перекрестилась и уже совсем другим, сварливым голосом обрушилась на моего деда:
      — Допрыгался, баламут! Сколько раз упреждала: отработал своё, уймись! Нет-таки! Стемна дотемна по полям и лесам шастает. И всё на обчественных началах…
      Это для меня было новостью. Я был уверен, что дед работает из-за денег.
     
     
     
      Бабка вдруг подошла ко мне и провела по моей голове своей загрубевшей от работы ладонью. Ну и шершавая она, я даже поёжился. А бабка сказала мне совсем тихо, просительно:
      — Ты, дитятко, уважай деда… Твой дед всю жисть о людях заботился. Не упомню я, когда он на своём веку отдыхал. А уж задиристый какой молодой-то был! И-и-и, дитятко, чуть где углядит непорядок, не уймётся, покеда всё не наладит. Всю жисть такой. Уставится на виноватого, сузит свои глаза, точно бритвы калёные, тому и деваться некуда…
      Это она точно сказала: глаза у деда как лезвия. А сама бабка хоть и сердилась, глаза её подобрели, и морщины на лице стали не такими глубокими. И вдруг из её глаз потекли слёзы.
      — Когда о моём Ванюшеньке плохая весть пришла, дед твой только из госпиталя пришёл. Раны ещо не зажили, а в район всё одно со мной ходил. Выяснить пробовал, как такое несчастье с Ванюшей-то приключилось… Заступник он мой первый.
      Бабка утёрла передником глаза и полезла в погреб за снадобьем от простуды.
      — Попьёт дед налганного корня на меду, и полегчает, — проговорила она, исчезая в тёмной яме, точно баба-яга в своей избушке на курьих ножках.
      «Калганный корень». Я тут же вспомнил наказ Павлика. Сейчас, конечно, не время, но как-нибудь я спрошу у бабки, где его выкопать.
      Старуха вылезла из погреба с тёмной запотевшей бутылкой. Но мне её не отдала. Она долго протирала бутылку тряпкой, потом поднесла к иконе с изображением старца с длинной белой бородой и что-то пошептала над ней. Только после этого я получил бутылку.
      — Упреди деда, что наведаюсь к ему поутру.
      Бабка Анна проводила меня до калитки. Я обернулся, чтобы поблагодарить её, но осекся. Лицо старухи стало опять злым и застывшим. Глаза потухли, точно в них выключили свет, а на лбу и щеках снова залегли глубокие морщины. Такую суровую, похожую на колдунью бабку я боялся.
      — Спасибо, — сказал я одними губами и побежал домой.
      А интересно, что случилось с бабкиным сыном и почему мой дед выяснял это?
     
     
      Глава пятнадцатая. Мой дед
     
      Ушёл я от бабки Анны и так обрадовался, точно из омута вынырнул. Меня даже смех одолел, как она об пол головой билась. Я не выдержал и сказал деду:
      — Не изба у неё, а настоящая молельня. И кому она молится? Всем известно, что бога выдумали. За небом космос, а не рай.
      — А ты, оказывается, шибко учёный, — недовольным голосом сказал дед.
      Я удивился. Мне казалось, что дед безбожник, чего же он тогда защищает её? Неужели и он верующий? Вот это новость. Но мне не хотелось выяснять, верит ли мой дед в бога, и я сказал:
      — До учёного мне ещё далеко. Пока я только в пятый класс перешёл.
      — А бабушка Анна и трёх не кончила… — вздохнул дед. То ли оттого, что ему стало жалко малограмотную бабку, то ли у него заныла поясница, которую он гладил рукой.
      — Что же она дальше не училась? — спросил я.
      — Отец не пустил, — ответил дед. — Пришли мы, помню, к нему… Я тогда уже комсомольцем был, а она только во второй класс ходила. Крутой мужик был! «Не ваша, сказал, забота». Попытались мы ему растолковать, что Советская власть всех, даже стариков, грамоте обучает, — не помогло. Выгнал нас и Анну прибил. Ну, а как девкой стала, какое ученье. Замуж рано отдали. Трёх сыновей вырастила, и все на войне погибли. — Дед помолчал, вздохнул и договорил: — С последним столько горя хлебнула, всю жизнь не вычерпает…
      Я насторожился. Может, сейчас дед объяснит, что означали слова бабки: «Такое несчастье с Ванюшенькой-то приключилось…» Но дед, вместо того чтобы рассказывать дальше, начал разбирать себе постель. Неужели на этом весь наш разговор кончится?
      — А что с её последним сыном случилось? — осторожно спросил я.
      — Самим бы узнать, да дознаться не у кого, — ответил дед и сказал самому себе: — Много ещё война загадок нам оставила.
      Я тут же зацепился за эту фразу:
      — Зимой к нам на пионерский сбор один военный приходил. Он рассказывал, как пропал без вести, а потом объявился. Его уже все погибшим считали, а он, оказывается, очень долго выходил из окружения. — Этим я как будто немножко расшевелил деда.
      — В войну солдат без вести тьма-тьмущая пропала, — сказал он и выпил стакан бабкиного настоя.
      Нет, совсем я его не расшевелил. Он уже одеяло на голову натянул.
      — А почему Анна Кирилловна со своим сыном горя хлебнула? — спросил я напрямик, отчаявшись в своих дипломатических способностях.
      Дед подоткнул под себя одеяло, положил повыше подушку и вдруг объявил довольно сухо:
      — Разговор этот не для забавы.
      Этим он меня ужасно огорошил. Я даже растерялся.
      — А я всерьёз интересуюсь, — не зная, что ответить, сказал я.
      Дед молчал. И я перестал его спрашивать. Если не верит, так пусть не рассказывает. Тоже мне тайна! Я и без него всё завтра от Яши или Женьки узнаю.
     
     
     
      — Коли всерьёз, так скажу тебе вот что, — неожиданно заявил дед. — Иван, сын её младший, был в партизанском отряде. А опосля, как немцы нашу деревню заняли, по заданию Советской власти стал в деревне старостой.
      — В фашистском тылу нашим разведчиком был? — уточнил я.
      — Поначалу вроде бы так, — согласился дед. — А вскорости поползли слухи, будто Иван в самом деле немцам продался. Гибель его уж очень непонятной была. Перед самым приходом наших застрелил себя в лесу. Военные врачи это определили.
      — Зачем же он стрелялся? — не понял я.
      — Может, совесть заела, что врагу подсоблял, а может, ещё что. Не дознались мы. Не у кого было. Кто из партизан с ним связь держал, погибли все. Занялся было один человек это дело распутать, да концов так и не нашёл.
      «Один человек», — улыбнулся я в темноту. Мне-то уже известно, что это мой дедушка. Правильно он поступил. Я бы тоже обязательно стал выяснять, почему вдруг наш человек, да ещё молодой, предал Родину.
      — Нелёгкая доля обрушилась тогда на Анну Кирилловну, — сказал дед. — Совсем одна осталась. И в деревне на неё по-другому смотреть стали. У многих дети да мужья на фронте погибли. Сколько похоронных-то пришло… А тут рядом мать предателя. Отец её тогда ещё жив был. Всё внуков грех в церкви замаливал. Вот и Кирилловну помаленьку вовлёк…
      Дед поворочался на кровати, покряхтел и замолчал. Лицо у него стало задумчивым. Наверное, вспомнил то далёкое время, когда ходил в райцентр защищать бабку Анну. А может, про свою военную жизнь вспомнил. Мама часто вспоминает, как дед в первый же месяц войны ушёл в народное ополчение и сражался с врагом, пока не получил тяжёлое ранение.
      Но я плохой предсказатель. Дед, оказывается, думал обо мне. Помолчав немного, он сказал:
      — Ты, Пётр, о людях с кондачка не суди. Анна Кирилловна в молодые-то годы на всю область знаменита была. Красной делегаткой со своими коровами на сельскохозяйственную выставку ездила. А вот в войну судьба к ней чёрной стороной обернулась. И силы сломила… Ты на будущее попомни: семь раз приглядись, а один выскажись. Тогда вернее будет.
      Я молча кивнул деду головой.
      Первый раз мы поговорили с ним по-человечески.
     
     
      Глава шестнадцатая. Новая неприятность
     
      Вот ведь как всё обернулось: вместо того чтобы самому жить на всём готовом и набираться сил после болезни, мне пришлось ухаживать за больным дедом. Правда, забот у меня было не много. Дед почти ни о чём не просил меня. Но я всё-таки старался кое-что сделать для него. Пусть знает, что я не такой бесчувственный, как он.
      На другой день я сварил деду компот из сухих фруктов. Хотел ещё спросить у Вики с Верочкой, как кисель готовить, да не до него стало. Только я собрался к девчонкам, дедушка позвал меня и послал с запиской к председателю. Председателя я застал в правлении. Он прочитал записку и позвонил в больницу.
      — Иди и скажи дедушке, что к нему приедет хороший врач, — обрадовал меня председатель.
      Но когда я пришёл в Глебовку, хороший врач уже увёз дедушку в больницу. На скамейке у садика сидели сварливая тётя Клава и мать Яши — тётя Сима. Увидя меня, они наперебой заговорили:
      — Ты не волнуйся…
      — В больнице дедушка скорее поправится…
      — Его сковал радикулит…
      — Он не мог даже пошевелиться…
      Тут сварливая тётя Клава перехватила инициативу и договорила до конца уже одна:
      — Полежит в больнице и вылечится. Дома-то что за лечение! — Она протянула мне ключи и строго предупредила: — Смотри не потеряй.
      — Ключи с собой всюду не таскай, — сказала тётя Сима, — а приспособь для них укромное местечко и оставляй там.
      Ключи меня напугали. Как же я буду ночевать в избе без деда? Вот я и опять оказался совсем один среди чужих, малознакомых людей. Как бабка Анна. Правда, они не враги, но им всё равно нет до меня дела. Выполнила тётка Клава просьбу деда, передала ключи и уже занялась своим головастым Павлушкой, а про меня и забыла.
      — Вечером, к восьми часам, приходи ужинать! — подхватив Павлушку на руки, крикнула мне тётя Клава, — Ждать себя не заставляй и искать тоже. Понял?
      Я кивнул головой. Нет, всё-таки им до меня есть какое-то дело. От этого мне стало не так тоскливо. А когда я вспомнил, что вечером буду ужинать вместе с Викой, то даже чуть-чуть улыбнулся.
      Дома я по-хозяйски прошёлся по горнице из угла в угол, обдумывая, чем бы заняться. И вдруг вспомнил: я же не написал ещё письмо маме! А она велела написать сразу, как приеду к дедушке. Даже конверт для ответа в чемодан положила. Ничего, зато сейчас я опишу всё, что со мной произошло в эти дни. Конечно, писать о том, как мы с Яшей дрессировали Османа или укрывали с тётей Симой под дождём скирды, не стоит. Мама с расстройства ещё сама заболеет. А о том, как хорошо я загорел и насчёт дедушки, рассказать всё очень важно.
      Письмо я писал долго. Сначала, правда, застрял. Только и вертелось в уме: «Здравствуйте, дорогие мама и папа», но потом расписался. Сообщил, что смотрел кино в Старой деревне и был на сенокосе. Потом описал, как меня тут все рассматривали и удивлялись, что у моей мамы уже такой большущий сын. А ей просили передать привет и желали успехов в работе. Тётя Клава была очень рада, что мама добилась своего и стала работать в газете. Оказывается, она ещё в школе лучше всех писала сочинения, а тётя Клава списывала их у мамы. Тётя Клава тоже хотела поступить в институт, но всё откладывала, да так и не поступила. Может, оттого она и сердитая. Словом, написал обо всех деревенских новостях. Только после этого перешёл к дедушкиной болезни. А в конце письма всё-таки приписал: «Если дедушка пролежит долго, я приеду обратно. А то опоздаю в лагерь и на вторую смену. Целую, буду ждать ответа». И размашисто подписался.
      После этого я заклеил конверт с письмом, отнёс его в почтовый ящик, который висел на сельпо, и побежал ужинать к тёте Клаве.
      Как только я пришёл, тётя Клава посадила нас всех за стол и принесла полную миску вареников. Мы тотчас разложили их по тарелкам. За ужином тётя Клава не была такой сварливой и грубой, как на улице. Должно быть, она очень любила угощать и потому закормила меня до отвала. Жаль только, что сразу после ужина она велела мне приходить утром завтракать. Этим она одновременно дала понять, что мне пора уходить, а Вике с Верочкой готовиться ко сну.
      Я сказал: «Спасибо», и ушёл. Правда, мама всегда говорила, что уходить из гостей сразу после угощения неприлично. Но тётя Клава, очевидно, не знала этого правила.
      На улице почти стемнело. Небо за избами на противоположной стороне затянулось тучами. Уже стали не видны рыжие косяки ржи, а деревья на лесной опушке казались огромными, высоченными пиками, защищавшими вход в тёмную, таинственную крепость. Макушки сосен колыхал ветер, и чудилось, будто пики готовятся к сражению.
      Во многих окнах уже горел свет, и на них были задёрнуты занавески. На соседнем с нами дворе отец Яши тесал топором колья для изгороди. Он сидел на бревне, таком же толстом и неуклюжем, как сам. Глядя на него, мне почему-то вспомнился снеговик, который всю зиму стоял у нас на школьном дворе. Интересно, какой Яшин отец был в мои годы?
      Небо за его спиной стало уже совсем тёмным. Хмурые тучи съели все синие кусочки, и я заторопился домой.
      Плохо всё-таки быть одному. Скучно и… страшновато. Ведь я ещё ни разу не ночевал без взрослых. Может, попроситься переночевать у тёти Симы? Нет, расстелю сейчас постель и поскорее усну.
      Но только я кончил возиться с простынёй и одеялом, как кто-то вошёл на крыльцо и зашаркал ногами. Я приоткрыл дверь из горницы и громко спросил:
      — Кто там?
      Мне никто не ответил. Я подошёл к двери, которая вела в сени, и посмотрел в щель между досками. Вроде бы никого. Но тут снова кто-то зашаркал по крыльцу ногами… Я послушал и догадался: это ветер хлопал незакрытыми ставнями окошка в сенях. Вот выяснил, и сразу стало нестрашно. Да, если на страх себя настраивать, каждый ухват лешим обернётся. Вон рукомойник в углу у печки на робота похож. А сама печка — настоящая берлога. Надо её пасть заслонкой прикрыть… Батюшки, а половицы-то как скрипят! Точно больные стонут. Спать, спать скорее!..
      Я выключил свет и сразу очутился в такой жуткой темноте, что мне даже показалось, будто я не свет выключил, а глаза повязал себе чёрным-пречёрным платком.
      Первыми прояснились два окна, потом сверкнуло зеркало над комодом. Я протянул вперёд руки и дошёл до кровати. Раз — и юркнул под одеяло. Только разве сейчас уснёшь? Буду думать о чём-нибудь весёлом. Как в последний раз ходил с мамой в цирк. Там ещё львы с укротителем выступали. Хорошо бы осенью ещё пойти. С мамой или всем классом. Только я об этом подумал, как дверь в горницу отворилась, и в неё верхом на тигре въехал Яша. Я отскочил к стене, но Яша сказал:
      «Не бойсь. При мне он тебя не тронет. Садись сзади, и мчим в Москву. Я буду приёмной комиссии показываться. Может, в ученики к дрессировщику возьмут».
      «А мне зачем ехать?» — спросил я, косясь на тигра.
      «При тебе я бойчей», — ответил Яша. Вот чудак! Живого хищника не боится, а приёмной комиссии испугался.
      Яша пододвинулся, освободив мне место на спине тигра. Я сел. Тигр по приказу Яши обмотал нас хвостом, чтоб не упали, и помчался в Москву. Лесом, вдоль шоссе. А по Москве тигр бежал парками, перескакивая из одного в другой гигантскими прыжками.
      Экзамены почему-то проходили не в цирке, а в зоосаде, на площадке молодняка. Но как только мы вместе с тигром появились на этой самой площадке, зверята и вся приёмная комиссия бросились наутёк. С перепугу кто-то наскочил на меня и так толкнул, что сбил с ног. Я полетел и свалился… с постели.
      Ну и сон мне приснился! Захочешь — не придумаешь.
     
     
      Глава семнадцатая. Позавтракали
     
      Проснулся я и понял, что это не тигр рычит, а гром громыхает. По крыше и окнам стучал дождь. То и дело сверкала молния. Но гром меня не испугал. Я ужасно обрадовался свету и наступлению утра. Я побежал к окну, отворил его и увидел Яшу. Он тоже стоял у раскрытого окна.
      — Здравствуй! — закричал я. — Мне приснился сон, будто мы с тобой ехали в цирк верхом на тигре. Ты там экзамены держал на дрессировщика.
      — Кабы наяву, — отозвался Яша и спросил: — Чего делаешь?
      — Ничего, — ответил я. — Сейчас пойду к тёте Клаве чай пить, а как дождь кончится, к деду в больницу поеду.
      — Айда вместе! — вызвался Яша.
      — Айда! — обрадовался я.
      — Тогда мчим к завхозу. Возьмём, чего выпишет, и порядок.
      — А чего он выпишет? Он разве врач?
      — Какой врач? — засмеялся Яша. — Накладную на продукты выпишет. Больным положено.
      — После сходим, — возразил я, — тётя Клава меня завтракать ждёт.
      — После его дома не застанем, — объяснил Яша. — На весь день по делам закатится. Пойдёшь без гостинцев.
      Я вздохнул. Если так, то надо идти к завхозу. Вынул я из ящика на ограде свежие газеты и пошёл за Яшей. Хорошо хоть, что дождь кончился.
      На воротах палисадника завхоза висела дощечка с надписью «Во дворе злая собака». Но Яша спокойно открыл щеколду и позвал меня:
      — Заходи. Это так, для острастки. Зажирел их Барбос, нипочём не тронет.
      Мы вошли во двор, заваленный брёвнами и тёсом. Из-за них даже собачью конуру не было видно.
      — Избу расширять задумал, — сказал Яша про завхоза, — трёхстенку пристраивает. Хозяйственный человек!
      В сенях было чисто. Под потолком висели свежие берёзовые веники. Они пахли приятным, сладковатым запахом.
      — Надо же, сколько наломал! — покачал я головой. — Ведь это тоже браконьерство.
      Но Яша на этот раз был другого мнения.
      — Для коз на зиму запасает, — объяснил он. — У него три дойные козы.
      — Кто там? — спросил из-за большой, обшитой клеёнкой двери женский голос.
      — До Матвея Палыча мы, — солидно сказал Яша и потянул тяжёлую дверь на себя.
      У завхоза в доме мне понравилось. Никаких старинных буфетов и сундуков. Широкая тахта с полированной спинкой, стол на тоненьких ножках, два низких кресла, телевизор на тумбочке. Настоящая городская обстановка.
      Завхоз сидел на подоконнике и брился. Он выключил электробритву, чтоб не шумела, и спросил нас:
      — С чем пожаловали, герои?
      Яша объяснил, зачем мы пришли.
      — Как — в больницу увезли? — удивился завхоз и крикнул жене: — Катя, Николая Ивановича-то в больницу взяли!
      — Видела я вчера, — отозвалась она из кухни.
      — Мы к нему собрались, — сказал Яша и попросил: — Выпишите накладную на продукты.
      Завхоз сокрушённо закачал головой.
      — Ох-хо-хо!.. Вот так целый день. Одному то дай, другому это. Как белка в колесе… — пожаловался он неизвестно кому.
      — Ты хоть добрейся, — высунулась из кухни жена.
      Завхоз огорчённо развёл руками:
      — Целый день вот так, целый день…
      Мне не понравились его причитания, и я сказал:
      — Если не можете, не давайте.
      — Молод ещё указывать, — строго сказал мне завхоз и достал из-под стола свой толстый, большущий портфель. Он вынул из него какие-то квитанции, повертел одну в руках и что-то написал на ней. — Топайте к деду Василию, — протягивая Яше квитанцию, сказал завхоз.
      Мы побежали на другой конец деревни, где находилась колхозная кладовая.
      — Вот жмот, — посмотрев накладную, высказался Яша, — не мог десяток яиц дать!
      Кладовщик был старый-старый. На вид ему можно было дать лет сто. А сколько на самом деле, никто не знал.
      — Он деда Акима старший брат. Когда дед Аким в люльке качался, он уже сватался, — пояснил мне Яша и закричал во всё горло: — Дедушка, отпусти продукты!
      Старик посмотрел на Яшу так, точно видел его первый раз в жизни, потом достал из кармана пиджака длинными, костлявыми пальцами большой белый платок, вытер им набежавшие на глаза от старости слезинки, громко высморкался и аккуратно убрал платок обратно. Только после этого уже из другого кармана он вынул очечник. Нацепив очки на кончик длинного носа, кладовщик отставил от себя на вытянутую руку поданную Яшей накладную и прочитал вслух, медленно, как первоклассник:
      — Две-сти пятьдесят граммов око-ро-ка, триста тво-ро-га, пять штук яиц… Уф-ф-ф… — выдохнул он, точно мешок с плеч сбросил.
      Кладовщик положил квитанцию на стол, спрятал очки в очечник и снова сел на скамью. Воцарилось молчание.
      — Что ж ты не отпускаешь нам, деду? — подождав немного, закричал Яша.
      — Тара где? — даже не поворачиваясь к нему, спросил кладовщик.
      Яша хлопнул себя по лбу и выскочил из кладовки.
      — Я счас! — крикнул он.
      Пока Яша бегал, старик качал головой и тихо причитал:
      — Тара в нашем деле важнее всего… Без тары как отпустишь?
      — Вот она, тара, — объявил Яша, отдавая кладовщику две стеклянные банки.
      Дед повертел их, постучал пальцем по стеклу, не побиты ли, а потом вернул Яше со словами:
      — Тара теперича исть, а председательского крючка нетути.
      — Какого крючка? — удивился Яша.
      Дед объяснил:
      — Тут, милки, такое дело-то: на прошлом собрании узаконили, чтоб поверх Матвея Палыча ставил свою закорючку председатель. Усек? А то завхоз иным разом не по делу продукт базарит. У вас всё законно. Продукт больному человеку. Только вот как без закорючки?
      — Что ж, нам в Старую деревню за ней бежать? — возмутился Яша.
      А я подумал: вот почему завхоз так неохотно выписывал нам продукты. Без председательской подписи всё равно могут не дать.
      — Ты, малец, не тереби меня, чисто лён, — сказал кладовщик. — Разве я тебя гоню туда? Я только в уме прикидываю: будет мне пропорция или нет.
      — Наверное, будет, раз без подписи нельзя, — высказался я.
      Яша свирепо зыркнул в мою сторону глазами, а дед-кладовщик смешно так засмеялся, даже его совсем белые, как полоски бумаги, брови запрыгали.
      — Чей же ты такой будешь, что самому себе вред говоришь? — спросил меня кладовщик.
      — Внук он Николая Ивановича Шкилёва, — сказал Яша.
      — Похож! Вот уж вправду говорят: яблоко от яблони недалече падает, — проговорил старик, растирая кулаком заблестевшие на глазах слезинки. — Твой дед тоже всегда себе вред устраивал. Ну и клевались же мы с ним, чисто петухи. Помню, весной ещё, годов тридцать, а то и поболе назад, пришёл я в правление машину у председателя просить, продукт со своего огорода на рынок везти. А дед-то твой и скажи председателю: «Не давай ему, Лексей, машину». Это мне то есть. «Он силос выгружать свою бабу не пустил». Это я то есть. Вроде бы смехом сказал, разве за это в машине откажут? А председатель всё одно своё недовольство выразил. А твой дед после этого, точно святой угодник, приходит ко мне домой и просит одолжить мешок картошки для посадки. Вот ведь чудак! Верно? Знал, что придёт просить, и такое высказал! Как, молодые люди, думаете, поднялась у меня рука картошку ему выдать, раз он мне этакое зелье подстроил?
      Мы молча пожали плечами, а старик кладовщик просветлел, словно вспомнил что-то радостное, и сказал:
      — Не поднялась бы… кабы не моя справедливая старуха. Досталось мне тогда от них. И за то, что старуху не пустил силос выгружать, и за то, что жаднею. — Дед повернулся к ящикам с товаром: — На, держи пяток яиц, стало быть, и… чего там ещё?
      — Творогу триста граммов и сметаны, — подсказал Яша.
      — Не расщедрился Матвеюшка. Я творожку-то вам полкило дам. Свежий он, полезный. Мне тута кое-что причитается, так оно уж от меня будет. И поклон, конечно, от меня передайте.
      — Передадим, деду, — охотно сказал Яша. — Как ты накажешь, так и будет.
      — Ишь ты какой покладистый, — засмеялся дед и вдруг поинтересовался: — Не бросил ещё курей с поросятами-то стращать? Ну-ну! У меня в младенчестве тоже одна напасть была. Приохотился я змеев ловить. Вот поймал я один раз гадюжку, и такой у нас случай произошёл…
      Из-за воспоминаний кладовщика мы чуть не опоздали на автобус. Руками с косогора замахали, чтоб подождал. Зато доехали быстро и хорошо. Сидели друг за другом, и оба смотрели в окно.
      Остановился автобус у самой больницы. Она была обнесена высоким забором. На углу забора — проходная будка. Сунулись мы в неё, а нянечка не пускает:
      — Нельзя, не приёмный день, — и закрыла дверь.
      А на двери объявление: «Свидание с больными разрешено только по субботним и воскресным дням». А сегодня — вторник.
      — До субботы все продукты испортятся, — сказал Яша и спросил меня: — Ты ел чего?
      — Когда? Сам же заторопил.
      — Давай съедим сметану, — предложил Яша. — Она нежная, самая первая портиться начнёт.
      — А если я её в погреб спрячу? — сказал я.
      — В автобусе ещё прокиснет, — заверил Яша.
      — Ладно, сметану съедим, а остальное оставим, — согласился я.
      Мы съели сметану.
      — Творог тоже скоропортящийся продукт, — сказал Яша. — Оставишь, так обязательно выкинешь. Молочное всё быстро портится.
      Мы съели и творог.
      — Посмотри-ка, окорок ещё не заветрил? — спросил меня Яша.
      — Как это?
      — От воздуха не потемнел? На него знаешь как свежий воздух действует!
      Мы осмотрели окорок.
      — Вроде заветривает, — сказал Яша. — Видишь, края темней середины…
      — Что же делать? — спросил я.
      — Съесть, пока вконец не испортился, — предложил Яша.
      — Без хлеба не вкусно.
      — Давай яйцами заедим.
      Мы съели окорок и яйца.
      Заканчивая завтрак, Яша по-хозяйски смахнул со скамейки крошки, точно прибрал после еды стол, и предложил мне:
      — Напиши деду записку. Были, мол, да не пустили. Чтоб знал, что мы приходили.
      — Верно, — обрадовался я и снова постучался в проходную.
      — Дайте, пожалуйста, листок бумаги, — попросил я нянечку. — Мы дедушке записку напишем.
      — Это можно, — сказала нянечка. — Записки всякий день писать можно, и если что передать, давайте.
      — Что передать? — насторожённо спросил я.
      — Ну, чего принесёте: творожку там, яичек али фрукты какие, — объяснила нянечка.
      — Что ж вы сразу-то нам не сказали? — расстроился я. — Мы только что съели дедушкины продукты.
      — Съели так съели, — засмеялась нянечка, — беда невелика. Нате вам бумагу, пропищите деду про такую оказию, повеселите его.
      Я присел к небольшому столику и стал писать: «Здравствуй, дедушка. Мы с Яшей Пучковым принесли тебе продукты. Их тебе дал колхоз… Но нас к тебе не пустили, и продукты мы съели. А как съели…»
      — Погоди, — остановил меня Яша. — Ты тут добавь: «Если бы мы их не съели, то они все испортились бы».
      — Почему ж испортились бы, если мы их передали бы, — возразил я и не стал дописывать, что предложил Яша. Написал, что сам думал: «А как только всё съели, то узнали, что продукты передавать можно каждый день. По нам, кроме этой записки, передать уже нечего. Дедушка, мы придём ещё раз и принесём тебе то, чего ты хочешь. Напиши, что принести. Мы будем ждать ответ. Твой внук П. Мошкин».
      — От меня привет допиши, — потребовал Яша.
      «Привет от Яши», — приписал я и отдал записку нянечке.
      — Твой дед кто? Знаменитость какая? — спросила она.
      — Что вы, — смутился я, — он пенсионер.
      — Так укажи, кому записку нести. Без фамилии она так при мне и останется.
      Я надписал записку. Нянечка посмотрела и улыбнулась:
      — Вот, оказывается, чей ты внук. Ну, не горюй. У твоего деда уж полдеревни побывало. Всю тумбочку продуктами завалили.
      Она ушла, а мы стали ждать ответ.
      — Не напишет он ничего, — вдруг засомневался я, зная, какой мой дед чёрствый. — На словах хоть бы что передал.
      Но я ошибся. Нянечка принесла нам целых две записки.
      Одну тебе, а другую мне, — предположил Яша.
      — Вовсе нет, — остановила его нянечка. — Вам двоим одна, а другую передайте кому следует.
      Нам дед писал вот что: «Спасибо, ребятки, что пришли проведать меня, старика. Очень вы мне пригодились. Отнесите другую мою записку агроному Михаилу Григорьевичу. Пускай обследует косяк леса за Кривой балкой, в низине. Там каждую весну короед скопляется. Ежели обнаружит, пускай отдаст приказание опрыснуть деревья. А обо мне не беспокойтесь. Мне тут еды хватает. И товарищи не забывают. Молодцы, что всё съели сами. Дед Николай».
      — Видишь, доволен он, коли молодцами нас назвал, — тотчас сказал Яша и добавил со знанием дела: — Больных нужно всегда радовать. Они от этого быстрей поправляются.
     
     
      Глава восемнадцатая. Решение принято
     
      Домой я возвращался один. Яша пошёл к своим городским родственникам, предупредить, что приедет погостить к ним с матерью. Выходит, подействовало на тётю Симу Яшино предупреждение. Я не стал его ждать, распрощался и поехал в деревню.
      В автобусе мне пришла в голову замечательная мысль: к возвращению дедушки из больницы приготовить ему какой-нибудь сюрприз. Вот только какой? Над этим я и стал ломать голову. Не был бы покрашен у дедушки забор, я мог бы окрасить его в светло-голубой цвет. Такую краску привезли как раз в сельпо. Но раз забор покрашен, чего ж об этом рассуждать.
      Я наверняка бы что-нибудь придумал, если б не встретил около нашей калитки Вику. Она сказала мне строго:
      — Не хочешь с нами завтракать, так хоть предупредил бы. Тётя очень сердилась на тебя!
      — Я ездил в больницу к дедушке, — сказал я в своё оправдание.
      — Ты скажи ей, — потребовала Вика, — это уважительная причина.
      Мы посидели с Викой у нас на крыльце, потом пошли в лес за грибами. Решили принести тёте Клаве полную корзину грибов, задобрить её этим. Я был очень рад, что пошёл в лес с Викой. Я даже забыл, что мы хотели собирать грибы. На лесной полянке я нашёл несколько земляничек, набрал букетик и отдал его Вике.
      Она угостила меня самой крупной ягодой. Мы взялись за руки и углубились в заросли ельника, где, по мнению Вики, должны быть грибные места. Но грибных мест нигде не было, и мы просто пошли по лесу, размахивая корзинкой и распевая песню о юном барабанщике, которого сразила вражеская пуля.
     
     
     
      Я уже несколько раз ходил по лесу. И с ребятами, и в свой первый приезд к дедушке с мамой, но мне еще никогда не казалось, что деревья могут расступаться перед людьми. А сейчас это было именно так. Мы шли по густому лесу, как по проторённой тропинке. Шли и не разлучались, потому что деревья уступали нам дорогу.
      Сначала нам это нравилось, но немного погодя Вика посмотрела на меня испуганными глазами и сказала:
      — А куда мы идём?
      — Разве не всё равно, — беззаботно ответил я.
      — Мы уже далеко ушли, пойдём к дому.
      — А где он? — спросил я.
      — Разве ты не помнишь? — удивилась Вика. — Дом в той стороне.
      Мы пошли туда, куда показала рукой Вика.
      — В лесу очень легко заблудиться, — сказала она. — Ведь куда ни повернёшься, везде только деревья и кусты.
      — И ещё цветы, — сказал я и сорвал красивую белую фиалку.
      — Какая прелесть! — воскликнула Вика, нюхая её.
      — Хочешь, я нарву тебе целый букет?
      — Но больше ни одной нет, — засмеялась Вика.
      — Я найду, — решительно сказал я.
      — Нет-нет, уже поздно, — остановила меня Вика. — Смотри, в, лесу уже темнеет.
      — Ты что, — замотал я головой, — ещё же день!
      Но в лесу в самом деле стало как-то пасмурно. Сам я ни за что бы этого не заметил. Мне почему-то казалось, что вокруг светит солнце и все деревья украшены разноцветными лампочками. Даже захотелось, чтобы на нас напали волки и я, истекая кровью, защитил бы Вику.
      Мы пошли назад точно так же, как шли сюда. Сначала прямо, а потом чуть-чуть с горки, потому что когда шли сюда, поднимались по тропинке. Прошли ещё немного, а той самой полянки, на которой я нашёл несколько земляничек, не было. Свернули левее, но там на нашем пути встали какие-то колючие заросли.
      — Ой! — испугалась Вика. — Мы потеряли дорогу.
      — Что ты, — как можно веселее сказал я, — просто лесу одному скучно, вот он и не отпускает нас.
      На самом деле мне было не так уж весело. Я понял, что мы заблудились. Это, наверное, передалось Вике. Она сильнее сжала мою руку и торопливей зашагала вперёд.
      — Нет, не сюда! — сказал я через несколько минут. — Пойдём направо, там, кажется, шоссе.
      Как нарочно, ни одна машина не проехала по нему за это время. Мы пошли бы тогда на её шум и вышли к автобусной остановке. И компас, словно нарочно, я оставил дома на подоконнике. Всегда таскал с собой, а сейчас не взял. А как бы он нас выручил! Мы пошли направо, но я чувствовал, что опять идём не туда.
      — Бежим! Уж совсем стемнело, — затеребила меня Вика.
      Мы побежали, и мне показалось, что, деревья нарочно столпились перед нами — так их вокруг стало много.
      — Что же делать? Куда идти? — испуганно спросила меня Вика.
      Я стоял совсем близко к ней и чувствовал, как сильно стучит её сердце. А ладонь Вики, которую я держал в своей руке, вдруг стала холодной, точно льдинка.
      — Что с тобой?
      Вика промолчала, и я ужасно испугался. Она была бледная точно мел.
      — Вика, что с тобой? Ну что особенного, если даже мы заблудились? — старался успокоить я её. — Ведь этот лес не джунгли. Мы обязательно найдём дорогу домой. Вот увидишь!
      — Теперь мне достанется от тёти, — горестно произнесла Вика. — Она ужасно сердится, когда я ухожу без спроса.
      — Пусть сердится, зато нас скорее найдут.
      Вика чуть заметно улыбнулась и порозовела. Я так обрадовался этому, что неожиданно для себя поцеловал её в щёку. Вика нахмурилась и стукнула меня по лбу кулаком.
      — Ты что?! — рассердилась она и потребовала: — Дай слово, что ты никому не скажешь об этом.
      — Ни за что! — с готовностью ответил я. — Я нечаянно.
      Вика кивнула головой и перестала сердиться. Мы взялись за руки и пошли искать дорогу или тропинку, которая вывела бы нас куда-нибудь. Но мы ещё не успели найти такую тропинку, как услышали хорошо знакомый лай.
      — Это Осман!.. Осман! — закричала Вика и побежала ему навстречу.
      Из леса мы вышли всей гурьбой. Впереди бежал Осман, за ним Верочка с Женькой, а уж за ними мы. Вика была страшно рада, что её не пошла искать тётя и что Верочка ещё ничего не успела сказать ей, потому что тёти не было дома.
      Мы проводили Вику с Верочкой и присели на лавочке возле нашей изгороди. Я посмотрел на Женьку и почувствовал себя героем. Если бы он только знал! Ведь всего несколько минут назад я чмокнул Вику в щёку, а она ударила меня в лоб. Мне так хотелось сказать ему об этом. Но я дал Вике слово и сдержу его во что бы то ни стало. Чтобы не проговориться, я распрощался с Женькой и пошёл к себе домой. И тут я заметил, что иду тоже не как всегда. Я поднялся на крыльцо походкой человека, который только что вернулся с победой из боевого похода или из космоса.
     
     
      Глава девятнадцатая. Грозящая опасность
     
      Радовался я зря. Не успел я на следующее утро показаться на крыльце, как услышал звонкий и вместе с тем повелительный голос Вики:
      — Петя, иди сюда!
      Я подошёл и тут же встретился с лукавым взглядом её сестры. Да что там взглядом! Всем своим видом Верочка старалась показать, что ей всё известно. Вот как, значит. «Я молчи, а самой можно!» Вика между тем забралась на качели и небрежно крикнула мне:
      — Раскачай!
      Точно я был её слуга. И я, как дурак, принялся раскачивать качели.
      «Хорошо, я тебя раскачаю, — решил я, — но попробуй только приказать мне что-нибудь ещё, я сейчас же демонстративно уйду».
      Тут Вика спрыгнула с качелей и заявила мне:
      — Подтяни ремни! Разве не видишь, как они перекосились?
      У меня от негодования даже коленки затряслись. Но я всё-таки исправил им качели. Пусть убедятся, что я не какой-нибудь хвастун, а наоборот, трудолюбивый человек. И поправлять перекошенные качели для меня самое большое удовольствие.
      Я старался сделать всё как можно лучше. А Вика ещё торопила меня и вместе со своей смешливой сестрёнкой хихикала, когда у меня соскальзывали ремни и перекладина снова оказывалась не на месте.
      — Ну и копуша! Так ты до вечера не сделаешь.
      «Пожалуйста! Не нравится, так исправляй качели сама!»
      Едва я выровнял качели, взмокнув при этом так, точно стоял в бане под душем, как услышал:
      — Пойди умойся, ты весь перепачкался.
      — Всё равно как наш Павлушка, — добавила Верочка, и от смеха сёстры даже на скамейку повалились.
      Это вместо благодарности-то!
      Родная мать и та никогда не приказывала мне умываться, а просто говорила: «Ты бы умылся», или спрашивала: «Ты сегодня умывался?» А так чтобы… ни-ког-да!
      — Качайтесь на здоровье! — процедил я сквозь зубы и бросился к своему дому.
      На крыльце у дедушки висел рукомойник. Я сполоснул лицо, но возвращаться к этим насмешницам и не подумал. Очень нужно!
      Я стремглав помчался к Женьке. Надо было немедленно предупредить его. Зачем человеку напрасно страдать. Прибежал и сказал:
      — Не вздумай целоваться с Верочкой, а то потом замучаешься.
      И тут я убедился, что Женька — мужчина, каких мало. Не мне, нюне, чета. Он не только ни разу не поцеловал Верочку, а даже думать о ней забыл! Женька собирался идти с дядей прорежать лес и работать на дровозаготовках. Он примерял свой рабочий костюм: ватник и чьи-то старые штаны. Вот с кого мне надо брать пример! А я вместо этого позволил девчонке командовать собой. Куда это годится? Нет уж, хватит! Я тоже поеду с Женькой. Я буду выполнять работу дедушки и сам осмотрю лесной косяк у Кривой балки. А если мы найдём там личинки короеда, то опрыснем все деревья. Это будет для дедушки лучше всякого сюрприза.
      И я стал убеждать Женьку, чтобы он попросил дядю тоже взять меня с собой.
     
     
      Глава двадцатая. Мозоль
     
      Женькин дядя оказался мировым человеком. Узнав о моём желании, он сказал:
      — Я лично считаю, что ты поступаешь правильно. Ты уже почти взрослый человек, и в таком возрасте смешно весь день качаться на качелях. — И дядя кивнул в сторону тёти Клавиного дома. Потом он спросил меня: — А в чём ты пойдёшь? Это вопрос!
      — Ничего такого у меня нет, — глядя на Женькину одежду, сказал я упавшим голосом.
      — Не огорчайся, добудем! — весело заявил дядя.
      И мы все трое полезли на чердак, где оказалось так много старой одежды, что её хватило бы на всё пионерское звено. Мне нужно было только укоротить брюки и подшить рукава у чьей-то старой рубашки. Это по просьбе дяди Миши сделала Женькина тётя.
      В лес мы отправились на другой день, сразу после завтрака.
      — Вооружайтесь граблями — и за мной! — выходя на крыльцо, скомандовал дядя Миша.
      Я хотел бежать к себе, но Женька нашёл в сарае лишние грабли, и мы потопали в лес следом за дядей Мишей.
      — Вы дома когда-нибудь помогали прибираться? — спросил нас дядя Миша, взмахивая во время ходьбы руками, как на зарядке.
      — А что? — спросил его Женька.
      — А то, что мы с вами идём в лес наводить чистоту и порядок. Практика нужна.
      — Чудно?. Зачем лесу чистота? Что он, музей какой! — пожал плечами Женька.
      — Музей не музей, а без чистоты лес может заболеть, — ответил дядя Миша. — В гнилых ветках, под кучами хвороста заводятся вредные насекомые. Их надо уничтожить.
      — Значит, мы идём сражаться с лесной нечистой силой, — сострил Женька и тут же сказал мне: — Чур, я командир!
      Ему бы только командовать! Посмотрим, как Женька будет работать.
      Но быть командиром Женьке не пришлось. Как только дядя Миша подвёл нас к леснику, который был здесь главном, тот весело сказал:
      — Великолепно! Теперь у Андрейки целая бригада будет. — И закричал: — Проворов, мчи стрелой, пополнение принимай!
      — Мчу-усь! — послышался звонкий голос, и тут же из кустов вынырнул тот самый мальчишка интеллигентного вида, с которым меня познакомил в клубе Яша. Сейчас он был одет вроде нас с Женькой: в длинные шаровары и рубашку с рукавами. Иначе нельзя, в лесу комары даже днём кусают.
      — О! Это вы?! — приветливо сказал Андрейка и снова обратился к леснику: — Мы теперь сами по себе будем работать. Целую делянку возьмём. — И, не дожидаясь его ответа, спросил нас: — Грабли с собой захватили?
      — Что мы, дошколята? Не знаем, зачем пришли? — грубо сказал Женька и кивнул в сторону большой сосны, где мы сложили мешки и грабли. Наверное, он рассердился, что не стал командиром.
      Но Андрюша совсем не воображал. Он был серьёзный и деловой. Как только мы взяли грабли, он вынул из кармана своих шаровар нарисованную от руки карту леса и показал её леснику:
      — Мы самый дальний участок убирать будем. Вот этот.
      — Давайте, — согласился лесник и ушёл.
      — Жмите на свою делянку и покажите, на что способны, — сказал мне дядя Миша и распрощался. Оказывается, он приходил сюда только из-за нас.
      Андрюша отметил на карте доверенный нам участок, раздал рукавицы и сказал:
      — Пошли!
      Это приказание тоже не понравилось Женьке. Он скривил губы и насмешливо спросил:
      — А ты, начальство, что ж без инструмента?
      — У меня всё там, поблизости. — Андрюша махнул рукой в сторону нашей делянки и спросил: — В обход пойдём, где дорога лучше, или джунглями проберёмся?
      — Какой может быть разговор! — пожал плечами Женька. — Ясно, джунглями. У нас теперь каждая минута на учёте.
      Мы пошли через «джунгли». Вот это лес! Даже солнце не может пробиться сквозь ветки — так их вверху много. Над нами был настоящий зелёный потолок. А внизу совсем тёмная земля. От неё так и тянуло сыростью. На траве и листьях сверкали капельки росы. Сучки и ветки то и дело норовили кольнуть нас. Андрюша посоветовал закрыть глаза, выставить вперёд руки в рукавицах и таким образом штурмовать особенно густые дебри. Мы с Женькой раз сто споткнулись о прелые гнилые палки и корни, которые выступали из земли.
      — Неужели и тут расчищать будут? — спросил я.
      — А как же, — отозвался Андрюша, — старики весь лес взялись прибрать. А то что толку! Короеда хоть в одном месте оставь, он через неделю всё заразит.
      — И откуда ты столько знаешь? — опять насмешливо протянул Женька.
      Андрюша удивлённо посмотрел на него и просто ответил:
      — Жил бы здесь, так сам бы знал.
      Для меня это было новостью. Оказывается, Андрейка здесь коренной житель. А я его принял за городского. Но, как я узнал после, Андрейка всё же больше относился к городу, чем к деревне. Это потому, что он жил в домике на шоссе, где помещалась автобусная станция. Его отец работал в милиции линейным инспектором. Но об этом я тоже узнал позже. А в первый день, когда мы пробирались сквозь джунгли к своей делянке, я спросил Андрюшу:
      — Низина за Кривой балкой далеко отсюда?
      — Так мы и идём туда, — ответил Андрюша. — А ты почему спросил про неё?
      Я хотел сказать о просьбе деда, но Женька опередил меня:
      — Прежде всего осмотрим деревья. Вдруг в них короед.
      — Там уже осматривали лес, — сказал Андрюша, — нет короеда. Но Константин Иванович (так звали лесника) всё равно договорится с сельхозавиацией. Они после уборки будут опрыскивать лес витаминами.
      — Дело, — авторитетно поддержал его Женька, а я подумал:
      «Вот будет здорово, когда дедушка узнает, что я убирал лес у Кривой балки».
      Мы пришли на отведённый нам участок поцарапанные, точно после драки. Женька тотчас забрался на пенёк и произнёс такую речь:
      — Это настоящий мусорный ящик, а не лесная делянка. Вокруг просто нет места, куда бы могла спокойно ступить моя человеческая нога. Всюду какие-то колючки и гнилушки. — И заключил: — Покажем предкам, на что мы способны! Разделаемся с мусором как повар с картошкой.
     
     
     
      Женька схватил грабли и бросился в атаку на мусор. В один момент он поднял вокруг себя такую пылищу, что я даже расчихался. Андрюша работал спокойнее, и я перешёл к нему поближе.
      Мы стали сгребать сухие листья и ветви в одну кучу, а изъеденную жучком кору — в другую.
      Женьку хватило ненадолго. Примерно через полчаса он бросил грабли и принялся сооружать из двух палок с еловыми ветками что-то вроде носилок или тачки без колеса. На этом сооружении он хотел подвозить к кучам мусор.
      — Люблю механизацию! — кричал Женька и смеялся над нами: — Ручной труд — удел первобытных. С ним далеко не шагнёшь.
      Я в самом деле очень скоро почувствовал, что ручной труд — дело не лёгкое. Грабли еле держались у меня в руках, а каждая, даже маленькая, охапка валежника стала тяжелее груды камней. Я поставил грабли к дереву, чтобы немного передохнуть, и увидел у себя на ладони вздувшуюся мозоль. Я ужасно обрадовался ей и закричал:
      — Глядите, я мозоль натёр!
      Женька чуть не лопнул от зависти. Он даже в лице изменился и тут же съязвил:
      — За непривычную работу взялся, вот и вскочила.
      Андрюша предложил передохнуть.
      Мы уселись на поваленное дерево. Я достал из кармана компас и тут же определил, в какой стороне находится наша деревня.
      — С этой штуковиной не заблудишься, — заявил Женька таким тоном, точно ему не раз приходилось выбираться из незнакомых мест с помощью компаса. Он взял у меня компас и принялся стучать по нему пальцем: хотел сбить красную стрелку, чтобы она перестала указывать на юг. Сразу доказал, что ничего не смыслит в устройстве компаса.
      — Это же очень просто сделать, — сказал ему Андрюша. — Подержи с другой стороны компаса железку, стрелка и вильнёт к ней.
      — Так уж и вильнёт, а как же юг? — заспорил Женька, окончательно разоблачив свои незнания. Он принялся искать на земле какую-нибудь железку. Наконец нашёл крышку от консервной банки.
      Как только Женька поднёс её к компасу, красный конец стрелки метнулся к ней. А когда Андрюша стал водить крышкой вокруг компаса, стрелка тоже стала кружить.
      — Соображает, что делать надо, — засмеялся Женька.
      — Магнит, — сказал Андрюша и посмотрел сквозь деревья вверх на солнце. Оно стояло высоко, над нашими головами. — Обедать пора, — сказал он. — Старики страх как опоздавших не любят.
      — А где у вас столовая? — смешно спросил Женька и, хоть не знал дороги, пошёл впереди нас.
     
     
      Глава двадцать первая. Фейерверк
     
      Старики обедали на лесной поляне, залитой солнцем. Жара им почему-то не мешала. Ели горяченную уху и обливались потом. Особенно пот катил с деда Акима, моего знакомого по сенокосу. Всё его сморщенное лицо было в капельках, точно он вышел из парилки. Другие деды тоже сильно взмокли. На самом здоровенном вся рубашка со спины была влажная.
      — Батюшки, и он тут, шустрота неугомонная! — узнал меня дед Аким и налил нам до краёв большую миску, Андрюша еле удержал её.
      Мы взяли ложки и ушли в тень, под берёзки. Здесь было прохладно.
      Едим мы суп и вдруг видим: раздвигаются кусты и перед нами появляется Яша. Он посмотрел на нас и сказал с обидой:
      — Вот люди: ушли, а меня не позвали.
      — Ты же в город к родственникам собрался, — возразил я.
      — Не поехала мать — не на кого хозяйство оставить. Бабка-то Пелагея простыла, — объяснил Яша и спохватился: — Ухи-то оставьте хлебнуть. Небось я с дороги.
      Мы так и прыснули.
      — Чуешь, когда прийти, — пробасил с полным ртом Женька. — Прямо к обеду подгадал. А правило знаешь? Кто не работает, тот не ест.
      — Поем и наверстаю, — добродушно оборонился Яша.
      Дед Аким подлил нам в миску ухи, и мы отдали её Яше. А сами принялись есть тушёную картошку с мясом.
      Сначала мы не слушали, о чём говорят старики. У них свои разговоры, у нас свои. Но когда самый пожилой старик принялся уговаривать деда Акима рассказать о каком-нибудь его подвиге в партизанском отряде, мы подсели поближе и тоже начали упрашивать Акимыча.
      — Расскажи, деду! Припомни что-нибудь, — попросили Яша с Андрюшей.
      А Женька добавил для смеха:
      — Мы уже уши развесили.
      — Будь по-вашему, расскажу про мой самый что ни на есть геройский поступок, — сдался дед Аким и, подмигнув дедам, задребезжал своим тенорком: — Это только разговоры, что я воевал. Меня от армии ещё до войны отставили. По причине моей хлипкости. Сейчас я седой да заросший, так за деда схожу, а годков тридцать назад меня в городе на вечерние кино, стало быть, не пускали. Иду, бывалоча, со своей подружкой, а контролёр — цап за шиворот: «Давай, мальчонка, поворот, рано тебе вечеряться». А вглядится, так извинения просит: «Проходите, мол, товарищ, пожалуйста». Вот и в партизанском отряде меня на особом, нестроевом положении держали. По такому случаю и приставили к кухне — поварихе помогать. Однажды, помню, возвращаются наши из разведки и докладывают командиру: стоит, мол, на шоссе трёхтонка, полная провизии, а кругом ни души. С продовольствием у нас в тот момент туговато было. Ну, командир и отрядил ребят побойчее эвакуировать это самое продовольствие. Вернулись, значит, они и три полных мешка нам сгрузили. Только повариха принялась вытряхать из них консервы, прибежал кто-то из штаба и велел ей к нашему дохтуру явиться. Ушла она, а я подкрепиться сел. Невдомёк мне, зачем её дохтур вызвал. Кухню-то нашу в последней перестрелке разбило, страх как есть хотелось. Вскрыл я складешком банку, съел кусок мяса, потом ещё маленько, тут повариха и вернулась. Поглядела на меня, да как ахнет: «Ты что ж это делаешь, ирод? Дохтур анализ будет производить, пока ничего не велел трогать! Продовольствие-то, должно, отравлено». Я как услыхал это, белее снега стал. От пули или там мины какой погибнуть ещё куды ни шло, а от свиной тушёнки неохота. И такая тут на меня злость нашла! «Ну, думаю, раз мне конец, подзаправлюсь перед смертью как следует». И доел всю банку. Сижу и жду, когда меня судорога скрутит. А сам чую, как сила во мне после голодухи возрождается. Пошёл я к врачу и доложил ему о своём состоянии. Он тут же меня на койку. Давай вертеть, щупать, чисто курицу на рынке. Вот так через меня и выяснил, что продовольствие годное и дюже вкусное.
      Колхозники вместе с Акимычем дружно захохотали, а я даже не улыбнулся. Зря мы уши развесили. Какой же это рассказ о смелом поступке! Ну почему многие взрослые так несерьёзно относятся к нам? Хотел я поподробнее расспросить у этих стариков о сыне бабки Анны, но передумал. Разве они что путное скажут? Опять всё в смех превратят. Вон они до сих пор никак успокоиться не могут. У деда Акима даже глаза от смеха заслезились. А что тут смешного? В самом деле ведь мог отравиться.
      После обеда старики расположились в тени на отдых, а мы пошли снова убирать делянку. Нам не терпелось скорее показать леснику свою работу.
      Закончили мы уборку на третий день к вечеру. Разыскали лесника и доложили:
      — Делянка убрана!
      — Можете осмотреть!
      — По такому случаю ферверк учинить надо, — вмешался в наш разговор дед Аким.
      — Вот ты, Акимыч, и сходи к ребятам, — обрадовался лесник, — погляди, как они справились, и мусор сожгите.
      — А вы разве не посмотрите? — спросил я лесника.
      — Как же, обязательно посмотрю. Со специальной комиссией по лесу ходить буду, — ответил он и кивнул в сторону Женьки: — Его дядя в ней главный.
      Это меня обрадовало. Значит, дядя Миша увидит нашу работу. Может, и моему деду что-нибудь скажет.
      Повели мы нашего ревизора на делянку. Дед Аким сразу стал серьёзным и придирчивым. И листья-то у деревьев, которые жучки источили, мы не срезали, и кучи с мусором близко к стволам сложили. Одну велел даже перетащить.
      — А то, как запалим, взовьётся огонь и слижет у берёзок кору.
      Мы оттащили мусор подальше.
      Но в конце концов дед Аким нас похвалил:
      — Выйдут из вас работники. По совести всё прибрали. — И стал искать сухую берёсту, чтобы поджечь мусор.
      — А фейерверк? — напомнил ему Яша.
      Дед Аким крякнул и махнул рукой:
      — Ладно, устрою.
      Он нашёл в самой дальней от деревьев куче мусора длинную палку, расщепил её с одного конца и воткнул в макушку кучи. А в расщелину вставил сосновую ветку с сухими хвойными кисточками. Потом поджёг кучу в нескольких местах. Мусор быстро разгорелся, и огонь побежал вверх по палке. Дед Аким весело объявил:
      — Ну, счас начнётся! Разбегайтесь за кудыкины горы!
      Не зная, что будет, мы отошли от кучи подальше. Фейерверк в самом деле получился. Как только огонь коснулся сухих сосновых кисточек, они вспыхнули и заискрились в воздухе, точно маленькие трассирующие пульки.
      — Чем не салют? — крикнул дед Аким. — Вам, в честь хорошей работы.
      Мы дождались, пока прогорят обе кучи, засыпали угли землёй и вернулись на нашу стоянку, то есть на то место, где мы обедали и спали. Дед Аким тотчас подошёл к леснику, приложил руку к своему вконец изношенному картузу и отрапортовал, точно всё ещё находился в партизанском отряде:
      — Осмотр местности произвёл. Делянка прочищена на совесть. Ферверк для ребят соорудил.
      Вот бы он так моему деду доложил!..
     
     
      Глава двадцать вторая. Клеенчатый свёрток
     
      Наступила пятница. Вечером мы должны были уйти домой.
      — Пойдёмте через хвойный бугор, — попросил нас Яша, — может, я там ёжика словлю. С ёжиком мне мамка не будет мешать заниматься. Я его научу яблоки к себе в домик таскать.
      — Ёжики и без твоего ученья яблоки в норы таскают, — сказал Женька.
      — Так то к зиме, — возразил Яша, — а у меня в любой день будет и для потехи.
      — Я прошлым летом видел ёжика на хвойном бугре, — сказал Андрюша, — покажу, где.
      Но после обеда, когда мы подпалили последнюю кучу мусора на новой просеке, за Андрюшей приехали на мотоцикле отец с матерью. Мать у Андрюши очень красивая. Высокая, даже немного повыше отца, стройная, с чёрными, зачёсанными назад волосами. Андрюша чем-то походил на неё.
      Мать отчитала Андрейку за то, что он не приходил ночевать. Об этом они, оказывается, не договаривались. А потом сказала:
      — Умойся и едем. Я тебе пальто присмотрела в городе.
      Андрюша поглядел на нас, развёл руками: дескать, ничего не поделаешь, и побежал умываться. Минут через десять они укатили. А Яша, Женька и я пошли домой через хвойный бугор.
      — В войну в этих местах партизаны хоронились, — сказал Яша, — отсюда они в разведку ходили, вражеские машины с оружием взрывали. В краеведческом музее фотография есть, что они от фашистского штаба после налёта оставили.
      Мне тут же пришла в голову мысль: узнать о каком-нибудь партизанском подвиге, про который ещё ничего не известно, и сообщить о нём в музей.
      Только я так подумал, как Женька выхватил у меня компас и объявил:
      — Мы отряд неуловимых мстителей. Идём наносить удары за погибших товарищей, — и спрятался в кустах от воображаемого вражеского патруля. А потом перебежал к сосне, да как закричит в восторге: — Вот это соснища! Втроём не обхватим.
      В самом деле, у нас троих руки не сошлись.
      — Сколько же ей лет? — ахнул Женька.
      — Боле сотни, — решил Яша, и мы все трое задрали вверх головы.
      Сосна была величественная. Метрах в четырёх от земли она расходилась на два ствола. Один зелёный и густой, а на другом уже были сухие ветки. Расщелина между ними широкая, прямо как трон. Забраться бы и посидеть на ней. Да как? Ниже расщелины на сосне не было ни одного сука. Только из середины трона росла в сторону зелёная ветка. Точно опахало какое.
      — На лиру эта сосна похожа, на большую лиру, — сказал я.
      — Какую ещё лиру? — удивился Женька.
      — На какой боги играют.
      — Где ты их видел, богов-то? — захохотал Женька.
      — В книжке по древней истории.
      — Эта сосна тоже древняя, — сказал Яша.
      — Ещё какая, того гляди, рассыплется. — Женька стукнул по ней палкой и замер от изумления. Сосна глухо и протяжно зазвенела, точно внутри её перекликнулись стоящие на карауле маленькие оловянные солдатики. — Вот это звон! Как в пустом доме.
      — В ней что-то есть, — насторожился Яша и приставил к сосне мой компас. — Чуете? Стрелка с юга к сосне метнулась. Клад, поди!
      Мы бросились к компасу. Верно! Стрелка указывала прямо в ствол дерева.
      — Долбить надо тут, — лихорадочно зашептал Женька. — Сокровища в сосне. Наверняка фашисты захоронили, когда утекали. Чтоб нашим не досталось. Мошкин, будь на страже! Мы сгоняем за инструментом.
      И Женька с Яшей убегали так быстро, что я даже не успел отобрать у них свой компас. Сейчас бы я проверил, в самом деле дерево притягивает стрелку или Яша что-то напутал. А теперь мне ничего другого не оставалось, как ещё раз ударить по сосне палкой. Я ударил, и стоящие внутри сосны оловянные солдатики снова отозвались глухим перезвоном. Я обошёл сосну со всех сторон и увидел трещину. Она шла от корней до самой расщелины. Может быть, сосна оттого и звенит, что в трещину проходит воздух? Если это так, то в ней нет никакого клада. А что же тогда притягивает стрелку компаса?
      «В расщелине может быть дупло, — предположил я, — тогда клад легче достать сверху и не нужно долбить ствол. Только как добраться до расщелины? Сосна огромная, и до её разветвления ни одного сучка». Но я всё-таки сообразил, как залезть туда. Забрался на соседнюю берёзу и перелез с неё на сосну. Ухватился за ту толстую ветку, которую Яша назвал опахалом, и подтянулся к сосне. Едва я встал на расщелину, как моя нога провалилась в сосновом стволе. Ура! Значит, дупло есть! Оставалось выяснить, какой оно глубины. Я принялся высвобождать ногу и вместе с нею вытянул из дупла закрученный конец ржавой проволоки. Я дёрнул его, но проволока не вынималась. Точно на дне дупла её кто-то держал.
      Тут вернулись Яша с Женькой. Они принесли молоток, долото и кочергу деда Акима. На неё дед вешал котелок над костром.
      — Давай скорее кочергу! — закричал я Женьке. — В сосне дупло. Я вытянул конец проволоки, а дальше она не тянется. К ней, наверное, привязан клад.
      — Ты видишь клад?! — Женька прямо-таки завопил от восторга. Обхватив сосновый ствол, он начал карабкаться ко мне. — Подсади-ка, Яшка, подсади скорее! — требовал он. — Чего ты рот разинул!
      Но Яша только руками развёл: разве по такой толщине заберёшься?
      — Как ты попал туда? — закричал мне Женька.
      — С неба спрыгнул, — засмеялся я и показал им конец проволоки. — Давайте кочергу!
      — Ты только осторожно, не тяни изо всех сил, а то оборвёшь проволоку и придётся спиливать сосну, — прыгая у её корней, подавал советы Женька.
      Я обмотал конец проволоки вокруг одной руки, а другой опустил в дупло кочергу и принялся шарить ею по дну дупла, чтобы зацепить то, что держало проволоку. Но кочерга вдруг выскользнула у меня из рук и провалилась в дупло. Точно в прорубь канула.
      — Ты что наделал! — завопил Женька. — Дед Аким нам теперь головы пооткрутит!
      — Достанем клад, сто кочерёг ему купим и ухват в придачу, — успокоил Яша Женьку.
      Я потянул изо всех сил проволоку и выдернул из дупла обмотанный ею маленький свёрток в чёрной истлевшей клеёнке.
     
     
      Глава двадцать третья. Как нам быть?
     
     
      — Кидай свёрток нам!
      — Разматывай скорее проволоку! — потребовали разом стоявшие внизу Женька с Яшей.
     
     
     
     
      Я попробовал размотать проволоку, но это оказалось не просто. Она была вся спутана. Не поймёшь, где начало, где конец. Я бросил свёрток вниз и спустился сам. Женька уже сумел снять со свёртка проволоку и развёртывал клеёнку. Но она так спрессовалась, что он тут же сломал два ногтя. Наконец клеёнка кончилась. В ней была завёрнута небольшая железная коробочка, на которой ещё сохранилась надпись: «Карамель».
      — Выходит, в коробке леденцы? — разочаровался я.
      — Голова два уха! — пыхтя над коробкой, зашипел на меня Женька. — Будут тебе конфетки в клеёнку завёртывать! Леденцы тут, да только золотые.
      Он подсунул долото под край крышки и ударил по нему молотком. Крышка мгновенно отлетела. В коробке лежала свёрнутая в трубку бумажка.
      — Шифр! — выпалил Женька, и мы согласно закивали головами.
      Женька развернул записку дрожащими пальцами. Наши глаза сразу впились в крупно написанные буквы: «О… в… не… у…» Дальше, с новой строчки, всё было написано гораздо мельче и совсем не разборчиво. Еле-еле угадывались отдельные слога: «кол… зн… ма… буз…» Ниже шли какие-то полосы.
      — План местности, где зарыт клад, — проговорил Женька пересохшими от волнения губами. Его трясло как в лихорадке. — Фашисты зарыли клад в другом месте, а тут спрятали план раскопок, на случай, если забудут.
      — А зачем им зарывать? Они что грабили, то к себе отсылали, — возразил Яша.
      — Много ты понимаешь, они небось хотели на нашей земле остаться и ею владеть. Вот временно и зарыли, а как удирали, им уж не до клада было.
      — Всё равно это не план раскопок, а схема расположения войск противника! — загорячился Яша. — Наши разведчики в условленном месте оставили, а партизаны не успели взять. Их тогда фашисты окружили и поубивали. Сын бабки Анны их предал.
      — Откуда ты знаешь? — спросил я.
      — Это всем известно, — сказал Яша. — Если бы не он, наши знаешь как их разбили бы! Вот расшифруем донесение, и спорить перестанете!
      — Никакое это не донесение, а план места, где клад запрятан, — заспорил Женька.
      — А я головой ручаюсь, что это схема фашистских войск, — стоял на своём Яша.
      — Чего гадать, — остановил я спорщиков, — отнесём записку моему деду, и он объяснит её.
      — Это как же? — подозрительно посмотрел на меня Женька. — Что, твой дед маг и чародей?
      — Какой маг! — усмехнулся я. — Он когда с войны после ранения вернулся, всё про погибших партизан выяснял.
      — Тогда он наверняка знает, где у них тайник был, — сказал Яша.
      — А если это сокровища? — не сдавался Женька.
      — Ну и что? Что он, тебя ограбит?! — наступал Яша.
      — Ладно, едем к твоему деду, — решился Женька. — Сейчас же едем.
      — На чём? — остановил его рассудительный Яша. — Теперь в город до вечера автобуса не будет. А вечером ехать ни к чему. Всё равно к его деду не пустят. Утром отправимся.
      — Ты что? Разве такое дело может до утра ждать? — накинулся на него Женька. — Подводу достать надо.
      — Так нам и дадут, — покачал головой Яша.
      — Не твоя забота, — отрезал Женька. — Ты лучше оденься поприличнее, а лошадь я добуду.
      Дойдя до деревни, мы с Яшей побежали переодеваться, а Женька умчался на конюшню. Я надел пиджак и брюки. Хотелось показаться больничным врачам внушительнее. На всякий случай прихватил с собой оставшиеся от десятки четыре рубля. Если Женьке не дадут лошадь, доберёмся до города на попутной машине.
      Но, к нашему удивлению, Женька уже восседал на телеге, как заправский кучер.
      — Уговорил-таки, — развёл руками Яша. — Ну и мастер!
      — Слово такое знаю, что не откажут, — похвастался Женька и заторопил нас: — Садитесь, трогаю!
     
     
     
      Мы забрались в телегу.
      — Но-о! — закричал Женька и принялся нахлёстывать лошадь. Не больно, конечно, а так, чтобы знала, что мы торопимся.
      Лошадь прибавила шагу. Женька обрадовался и замахал вожжами над ней. Лошадь махнула хвостом и задела ему по лицу. Женька отпустил вожжи, чтобы вытереть лицо, от конского хвоста на нём отпечатались какие-то полосы. Но тут произошло что-то непонятное. Лошадь понеслась так быстро, что из-под её копыт в нас полетели комья грязи, а телегу начало бросать из стороны в сторону, точно лодку во время шторма. Я даже схватился за край телеги, чтобы не вывалиться.
      — Ну-ка отсядь! — услышал я требовательный голос Яши, обращённый к Женьке.
      Он сел на Женькино место, подобрал почти съехавшие на землю вожжи, натянул их и непривычно для себя, громко и властно заговорил:
      — Ну чего ты, Русланка? Чего разгорячилась? Осади прыть, осади! Вот так, рысцой, рысцой, а теперь и шажком… Вот и молодчина!
      Лошадь успокоилась и заржала. Здорово Яша обуздал её! Оказывается, Женьке не надо было выпускать из рук вожжи. Яша правил уверенно, и лошадь послушно затрусила по дороге.
      — Ну и правь сам, — сказал Яше Женька. Ему больше не хотелось быть кучером.
      Я развалился на разбросанном в телеге сене и принялся представлять, как мы пройдём к дедушке. Сначала нас примет главный врач. А как только он узнает причину нашего прихода, то, ни минуты не медля, сам проведёт нас к деду…
      Но попасть к главному врачу оказалось не так-то просто. Прежде всего нужно было пройти проходную. А мы с Яшей уже убедились, что нянечка в ней не особенно сговорчивая.
      — Махнём через забор! — предложил Женька. — А там прямо к нему в корпус.
      Мы оставили Яшу сторожить лошадь, а сами пошли в конец забора.
      — Хуже всего, что он сплошной и высокий, — огорчался Женька. — Залезешь — и прямо врачам в пасть.
      — Вот и хорошо, мы тогда и объясним им всё, — сказал я.
      И мы полезли на забор. Нам повезло: вдоль забора с той стороны росли невысокие кусты. Мы пригнулись и пошли вдоль кустов.
      — Соображай, в каком он корпусе и на каком этаже, — приказал мне Женька.
      — Первый корпус, палата три, — сказал я и добавил: — А где он, этот корпус-то? Мы ведь дальше проходной не были.
      — Раз первый, значит, у выхода, — рассудил Женька и, прячась за последним кустом, скомандовал мне: — За мной, короткими перебежками!
      Мы хотели пробежать открытое место, но тут из соседнего корпуса вышли две женщины в белых халатах. Мы попятились назад и залегли в кустах.
      — Фу-ты, тут крапива… — зашипел недовольный Женька.
      — Потерпи, а то обнаружат нас, — тихо проговорил я и почувствовал, что тоже обжёгся о крапиву.
      Женщины прошли, мы поднялись, но тут же снова бухнулись на землю. Теперь из корпуса вышли трое больных. Они сели на скамейку, рядом с которой мы должны были пробежать, и стали разговаривать.
      — Это надолго, — возмутился Женька и встал во весь рост. — Вон ещё больной выходит… Влипли мы!
      Высоченный больной обернулся, и я расплылся в улыбке:
      — Дедушка!
      У деда полезли на лоб брови:
      — Как вы тут оказались? Неужто Пелагею Степановну упросили?
      — Не, мы через забор, — похвастался Женька.
      — У нас к тебе неотложное дело, — сказал я.
      Дед не стал слушать, какое у нас дело, а коротко объявил:
      — С нарушителями порядка дел не имею. Сейчас же ступайте домой!
      — Дедушка, — взмолился я, — у нас уважительный случай… Мы нашли партизанское донесение.
      — Какое ещё донесение? — строго спросил дед.
      Мы отозвали деда подальше от больных, и Женька выложил на скамейку коробку с запиской.
      — Вот, глядите.
      Дед открыл коробку, повертел в руках записку и спросил:
      — Где нашли?
      — В Глебовском лесу, в сосновом дупле лежала. Недалеко от штаба партизан. Проволокой обмотанная, — затараторил Женька.
      Дед достал из кармана очки, нацепил их на нос и принялся разглядывать почти чистый лист бумаги. Его рука, в которой он держал этот лист, слегка задрожала.
      Наверное, дед припомнил тот день, когда прямо из госпиталя, с ещё не зажитыми ранами, шагал в город, чтобы защитить от нападок бабку Анну и выяснить все подробности о её сыне-предателе.
      — Может, и в самом деле от партизан сохранилась… — после некоторого молчания обронил дед и посмотрел на нас задумчивыми глазами. — Съездите-ка в районную прокуратуру. Попросите восстановить, что тут написано. У них на этот счёт есть всякие препараты. Обратитесь к Василию Семёновичу. Это мой боевой друг.
      — Ура! — тихо произнёс Женька, но тут же неуверенно затоптался на месте. — А как нам отсюда-то топать? Опять тем же ходом? — кивнув на забор, спросил он.
      — Давайте тем, — разрешил одними глазами дед.
      С его помощью мы перемахнули забор в два счёта.
      — Если в записке что важное будет, к тебе опять так пролезать? — крикнул я деду уже с улицы.
      Вместо ответа над забором показался большой дедов кулак. Только после этого раздался его голос:
      — Понадоблюсь, так запиской через проходную вызывайте.
     
     
      Глава двадцать четвёртая. Записка расшифрована!
     
      Яша негодовал:
      — Вы что, обедали там без меня, что ли? Столько времени прошло. Я тут весь изжарился.
      — Успокойся, — усмехнулся Женька. — С нас не меньше твоего потов сошло. Давай правь в прокуратуру.
      — А где она? — спросил Яша.
      — Коренной житель, а такого учреждения не знаешь.
      — Без надобности оно, вот и не знаю, — ответил Яша.
      …Мы въехали в город, но никто из прохожих не мог сказать, где находится прокуратура.
      Яша подумал и повернул на главную площадь.
      — Там все важные учреждения находятся, — пояснил он.
      Мы ещё не доехали до площади, как на белом двухэтажном здании я увидел дощечку с надписью: «Районная прокуратура».
      — Тпру! Стой! — закричал я одновременно Яше и лошади.
      Яша привязал лошадь к телеграфному столбу вожжами и пошёл с нами. На этот раз он не захотел дожидаться нас в телеге.
      — Из окна за Русланкой пригляжу, — сказал он.
      Мы вошли в здание и на доске-указателе сразу прочитали: «Кабинет криминалистики — второй этаж».
      — То, что нам надо! — солидно изрёк Женька.
      Но нам не повезло. Дедушкин товарищ был в командировке, и охранник не пустил нас на второй этаж. Вместо этого он назвал номер телефона, состоящий всего из двух цифр. По нему можно было поговорить с заместителем Василия Семёновича.
      Мы позвонили и Женька сказал, что нам нужно срочно расшифровать одно истлевшее письмо.
      Через несколько минут к нам спустилась высокая, с решительным лицом, уже немолодая женщина. Она была в белом, как у врача, халате, а в руках держала блестящую металлическую пластинку. Будто только что осматривала больного ангиной.
      — Где письмо? — спросила она; а когда Женька отдал его, сказала: — Приходите в понедельник, к концу дня.
      Мы так и ахнули!
      — Не можем мы в понедельник. Мы ведь не городские. На лошади к вам приехали, — заныл Женька, — нам специально для этого лошадь дали.
      — Все нас ждут не дождутся, — добавил Яша.
      Пришлось всё подробно рассказать про нашу находку и предположение взрослых. (Под взрослыми мы подразумевали одного моего деда.) Женщина выслушала нас и сказала:
      — Хорошо. Посидите. Попробую подействовать на вашу находку инфракрасными лучами.
      — Подействуйте! — ещё раз попросил её Женька и смахнул со лба капельки пота.
      Мы с Яшей тоже взмокли от этого разговора.
      Женщина ушла наверх, а мы присели на скамейку рядом с охранником. В приёмной стало совсем тихо. Говорить в такой напряжённой обстановке никому не хотелось. Я с Женькой неотрывно смотрел на лестницу, где вот-вот должна была появиться взявшая у нас письмо женщина. А Яша вертел головой, как маятник. То на лестницу посмотрит, то в окно: не отвязалась ли Русланка.
      В таком ожидании прошло минут десять. На столе охранника резко зазвонил телефон. Он снял трубку, и мы услышали уже знакомый нам голос:
      — Спросите мальчиков, кто их прислал.
      — Никто! — брякнул Женька. — Мы сами.
      — Как — никто? — напомнил ему Яша. — Нас же вся деревня ждёт.
      — Нас к вам направил Шкилёв Николай Иванович, — сказал я. А что? Это ведь правда. В прокуратуру нас послал дедушка.
      — Верно! — подхватил Женька и зачем-то добавил: — Он общественный инспектор леса.
      Охранник передал по телефону, что прислал нас общественный инспектор леса Николай Иванович Шкилёв. В вестибюле снова воцарилась тишина. Мы просидели в страшном напряжении ещё неизвестно сколько (а по часам всего пять минут). Наконец к нам спустилась эта самая женщина.
      — Ну, герои, как настроение? — спросила она.
      Мы неловко затоптались на месте.
      «Герои! Насмехается она, что ли? — недовольно подумал я. — Если обнаружила какую-нибудь чепуху, так прямо и скажи».
      Но женщина сказала совсем другое:
      — Летите в деревню стрелой. Записка очень важная. — И протянула небольшой конверт, заклеенный сургучом, почему-то мне. На конверте было написано: «Шкилёву Н. И.»
      — Спасибо, — сказал я, и мы выбежали на улицу.
      Женька тотчас вырвал у меня конверт:
      — Вскроем?!
      — Ты что, неграмотный? — остановил его Яша.
      — Подождём до деда, — сказал я.
      — Это ещё зачем? — возмутился Женька. — Он, что ли, записку из дупла вынул?
      — Прямо удивительно: ну никакой у тебя силы воли нет! — воскликнул Яша. — Так потерпеть не можешь, представь, будто мы всё ещё ждём этот пакет.
      — Чего мне представлять, я не артист! — насмешливо сказал Женька и накинулся на Яшу: Это у кого силы воли нет? А ну повтори!
      — Ты что? — Я встал между ним и Яшей. — Нам к деду стрелой лететь надо, а ты — драться.
      — Пусть он не оскорбляет! — закипятился Женька. — Я вас всех могу перетерпеть!
      — Вот и перетерпи, — буркнул Яша и побежал отвязывать лошадь.
      Русланке, очевидно, передалось наше настроение. Она побежала рысцой сама. Яша даже не подгонял её.
      Вызывать дедушку нам не пришлось. Он сидел на скамейке возле проходной и разговаривал с дежурной нянечкой.
      — И внуки у тебя, Иваныч, золото, — завидя нас, сказала деду нянечка и спросила весело: — Что ж с пустыми руками пришли? Никак, опять всё съели?
      — Не с пустыми мы руками! — радостно отозвался Женька и замахал в воздухе конвертом. — Важное донесение!
      Дед вошёл в проходную и взял у Женьки конверт. Мы сгрудились вокруг него.
      — Пока вы письмо читаете, я за кипяточком отлучусь, — воспользовалась нашим присутствием нянечка. — Ты, Николай Иванович, побудь за старшого.
      — Мы все побудем! — закричали мы, радуясь тому, что нянечка уходит.
      Дедушка ещё не до конца распечатал конверт, а мы уж увидели напечатанные на вложенной в него бумаге слова: «Районная прокуратура» и чуть ниже: «Лаборатория криминалистики».
      — Расшифровка! — толкнул меня в бок Женька.
      Вот что было написано в обнаруженной нами записке: «Окружен врагами. Вырваться не удастся. Кол… зн… зарыл на глебовском холме, в трёх шагах к югу от кустов бузины. Прощайте. Советские люди погибают, но не сдаются. Иван Чернов».
      Мы так и застыли в изумлении. Такой расшифровки не ожидал даже дедушка. Он побледнел и, казалось, перестал дышать. А Женька, наоборот, вдруг выдохнул столько воздуха, точно минут пять находился под водой. Мы с Яшей онемели и не могли произнести ни слова.
      — Правда, она и есть правда. Всегда на свет вырвется! Никакие враги её не упрячут… — тихо сказал наконец дедушка и достал из конверта ещё одну записку, написанную от руки на простом листке из блокнота:
      «Уважаемый товарищ Шкилёв! Несколько букв воспроизвести не удалось. Но всё станет ясно, когда будут произведены раскопки. Старший научный сотрудник Н. Жильцова».
      — Будем рыть! — тотчас высказался Женька. — Выясним, что это за «кол».
      — Непонятно, зачем он зарыл его? — сказал Яша.
      — На нём тоже что-нибудь обозначено, — предположил Женька. — Это же цепочка для конспирации. Одно за другое цепляется, а в результате находится то, что нужно. — И он обратился к дедушке: — Выроем кол — и сразу к вам.
      Дедушка таинственно посмотрел по сторонам, заглянул за дверь, которая вела в больничный двор, и сказал:
      — Я с вами поеду…
      — Как — с нами?! — ахнули мы с Яшей.
      — Тссс! — Дедушка приложил палец к губам. — Отлучусь потайно. Так всё одно не пустят. Мне бы только к вечернему обходу поспеть…
      — Ещё раньше вернётесь, — с жаром заверил его Женька.
      Мы неслышными шагами пошли к выходу и… столкнулись с нянечкой.
      — Заждались небось? Ну спасибочки вам! Сейчас чайком побалуюсь. Николай Иванович, ты со мной почаёвничаешь?
      — Некогда нам, — ответил за деда Женька.
      — Пелагея Степановна, я с вашего разрешения провожу немножко ребятишек, — каким-то не своим, просительным тоном проговорил дед.
      — Это в пижаме-то? — всплеснула руками нянечка. — Не положено выходить-то в ней.
      — Положено, — махнул рукой дед. — Дело у нас.
      — Ишь чего выдумали… — возразила нянечка. — Вам болеть положено, а не дела делать.
      — За это дело любой здоровый жизнь отдаст! — выкрикнул вдруг Яша и приказал нам: — Пошли!
      Нянечка оторопела. Мы воспользовались её замешательством и выскочили из проходной. Но только забрались в телегу, как нянечка появилась на приступках и закричала:
      — Куда же вы, Николай Иванович? Что ж это делается-то! Батюшки светы! Невыписанного увозят. Я буду жаловаться, Николай Иванович!..
      — Погоняй скорее, — не оборачиваясь на крик, попросил Яшу дед, — пока за нами погоню не учинили.
      Яша восторженно посмотрел на деда и мгновенно превратился в лихача.
     
     
      Глава двадцать пятая. Нежданно-негаданно
     
      Мы скрылись за высокими кирпичными домами и немного успокоились. Вот уж не думал я, что мы будем тайком увозить дедушку из больницы. Даже представить себе этого не мог. Должно быть, он в самом деле был очень решительный и храбрый. Я посмотрел на дедушку и улыбнулся: он обсыпал себя сеном, чтоб не было видно его больничной пижамы. Дед поймал мой взгляд и лукаво подмигнул мне:
      — Глянь-ка, Пётр, никто за нами не гонится?
      — Не видно, — весело сказал я.
      Дед, конечно, шутил. Никто нас догонять не собирался. Просто у него было хорошее настроение. Он даже помолодел. Но Женька всё-таки перебрался в конец телеги и объявил:
      — Не беспокойтесь! Я буду назадсмотрящим. — И добавил мне: — Покараулю минут десять, а потом сменимся.
      Яшу трогать было нельзя: он правил лошадью. Я подсел поближе к Женьке. Он ухмыльнулся во весь рот и, наклонившись ко мне, неожиданно сказал шёпотом:
      — Знаешь, почему мне лошадь дали? Я им загнул, что твоего деда из больницы берём. А оно так и получилось.
      Мы поравнялись с лесом, и дед попросил Яшу свернуть на лесную просеку.
      — Чтоб уж совсем их со следа сбить, — хитро прищурившись, объяснил он.
      — Собьём! — ответил ему в тон Яша и затряс вожжами.
      — Ну и классный же у тебя дед! — в восторге сказал мне Женька, сдавая пост караульного.
      Мне тоже нравился сейчас дедушка.
      Мы свернули в лес и поехали по просеке, вдоль шоссе. Как раз я с Яшей во сне здесь на тигре мчался. Нам навстречу выехал мотоциклист. Поравнявшись с телегой, он оглядел заваленного до плеч сеном деда и промчался мимо. Но вдруг повернул обратно и догнал нас.
      — Николай Иванович, вы ли это? — спросил мотоциклист.
      Дедушка повернулся к нему и… растерялся, как школьник, который засыпался, списывая контрольную со шпаргалки. Мотоциклист оказался врачом из больницы.
      — Зоркий же вы, Анатолий Лаврентьевич, — после минутного молчания крякнул дедушка.
      — Куда же вы, больной, направились? — строго спросил врач-мотоциклист.
      Дедушка только вздохнул в ответ. Рассказывать раньше времени нашу тайну ему не хотелось, а выдумывать что-нибудь характер не позволял. Наступила неловкая пауза. И вдруг Яша как заревёт, со всхлипом, точно грудной младенец. Даже врача напугал.
      — Не увозите дедушку… Он нам очень нужен… — размазывая по щекам слёзы, запричитал он. — У нас на опытном участке ранний картофель гибнет! Мы его и подкармливали, и окучивали, а он гибнет. Один дедушка может определить, что с ним. Нам и телегу за дедушкой по такому случаю дали.
      — Вы, оказывается, ещё и юный мичуринец? — улыбнулся дедушке врач.
      — И чего только ребятишки не придумают, — замотал головой дедушка.
      Но врач понял его по-своему и согласился:
      — Это верно. Пытливый народ растёт, упорный!
      — Ага, упорные мы, — подтвердил Яша и для большей убедительности заревел ещё громче.
      — Ну, ну, успокойся, мальчик. Отпущу я с вами дедушку, — подобрел врач, но тут же очень строго сказал дедушке: — Николай Иванович, даю вам отпуск до завтрашнего утра. Смотрите не опоздайте.
      — Спасибо, Анатолий Лаврентьевич, — поблагодарил дедушка врача.
      — И от нас спасибо! — закричали мы все трое.
      Врач-мотоциклист уехал, и мы благополучно тронулись дальше.
      — Ну и дров мы с вами наломали! — крякнул дедушка. — А ты, Яков, как же сумел так ловко слёзы-то распустить? Точно в самом деле подопытный картофель погубил.
      — С перепугу я, что вас воротят, — признался Яша. — Я, коль перепугаюсь, всегда реву. А как реву, не пойму, что горожу. Заносит меня тогда шибко.
      — Тебя занесло, а нас вынесло, — сострил Женька.
      — Выкопать бы нам Иванов клад, зараз перед всеми оправдаемся, — добавил дедушка.
      — Ребята, а почему на расшифровку полосы не перенесены? — вдруг схватился Женька, вспомнив проведённые в записке линии.
      — Какие полосы? — спросил дедушка.
      Я достал из конверта расшифровку о запиской и показал их. Женька тут же ткнул пальцем в записку:
      — Вот они!
      Дедушка надел очки, внимательно осмотрел полосы и объяснил:
      — Это складки на бумаге от времени образовались. Грязь в них поналезла. Оно и кажется, будто нарисовано что.
      Женька хотел поцарапать одну из полосок ногтем, но дедушка остановил его:
      — Не троясь. Эта бумага сейчас самый главный документ. С ней надо бережно обращаться.
      — Выроем клад, который бабкин сын зарыл, тогда у нас ещё один документ будет, — сказал Яша.
      — Ну и документ «кол»! — засмеялся Женька, но тут же чуть с телеги не свалился от своей догадки. — А может, это совсем не «кол»? Там же сказано, что два слова до конца не расшифровали. Вдруг это «кольца золотые»! Дальше-то «з» идёт!
      — Дальше не одно «з», а «зн» написано, — сказал я.
      — Значит, там ещё какие-нибудь значки драгоценные, — не сдавался Женька.
      Мы приближались к деревне, и наше волнение стало расти. А как показался косогор, Женька даже заговорил шёпотом:
      — Давай компас, надо точно определить, где юг.
      — Где юг, и так ясно, — сказал дедушка.
      — По компасу вернее будет, — не унимался Женька и, соскочив с телеги, во весь дух припустился к косогору.
      Когда мы подъехали, Женька уже огородил нужное место колышками.
      — Вот здесь рыть надо, — объявил он. — Я уже всё отмерил.
      — А чем, милок, рыть прикажешь? Руками? — добродушно усмехнулся дедушка.
      Батюшки! От волнения мы совсем забыли про лопаты. Мы с Яшей тотчас припустились за ними. Ведь от косогора мы живём гораздо ближе Женьки. Схватили по две лопаты, рукавицы, какие попались, и задами, чтобы нас не заметили племянницы тёти Клавы, помчались обратно.
      Женька ползал по огороженному им участку с компасом в руках. Ставил его боком на землю и смотрел, притягивается ли к ней стрелка.
      Яша засмеялся:
      — Ты чего? Будет тебе деревянный кол магнит притягивать!
      — Сам-то ты кол осиновый, — не зло сказал Женька. — А вдруг притянет! Значит, там клад с драгоценностями. Соображать надо!
      Но драгоценности на компас почему-то не действовали. Красный конец стрелки показывал только на юг.
      — Должно быть, глубоко зарыл, — решил Женька и взял лопату. — Подкопаем немножко, так я ещё проверю.
      Как хорошо, что юг находился от кустов бузины в сторону откоса, — кусты и холм скрывали нас от деревни. Но Женьке этого показалось мало.
      — Установим на верху косогора дозорного: в случае опасности подаст сигнал, — предложил он и отрядил туда Яшу.
      Мы стали рыть втроём. Женька и я двигались навстречу дедушке. Старались мы вовсю. Дедушка такие комья отворачивал, что совсем забыл про свою хворь. Так ему не терпелось выяснить всё до конца. А я даже на мозоль внимания не обращал. Правда, из-за неё мне не очень удобно было держать лопату. Дедушка заметил это и сказал:
      — Ты, брат, лопату-то не по-городскому держи, а по-нашенски, по-крестьянскому. Левой рукой берись, стало быть, за середину рукоятки, а правой за верх. Копать тогда будет легчей.
      Взял я лопату, как сказал дедушка, и тут же выпустил её из рук: мозоль-то больно.
      — Ишь какой пузырь наработал, — улыбнулся дедушка. — Ничего, спервоначалу всегда так бывает от трудов праведных.
      — Это у него старая мозоль, с прочистки леса не проходит, — сказал Женька. Он не любил, когда хвалят других, потому и поторопился объяснить, откуда у меня мозоль. А получилось наоборот.
      — Когда же ты успел побывать там? — заинтересовался дедушка.
      — Отдал твою записку Михаилу Григорьевичу и попросился, — ответил я, — Женька тоже там был, и Яша.
      — Мы весь клин у Кривой балки прочистили, — стал хвалиться Женька. — Дед Аким за нашу работу фейерверк нам устроил.
      — А короеда там нет, — сказал я, — Михаил Григорьевич осматривал.
      — Он всё равно велел опрыснуть деревья витаминами, — добавил Женька.
      — Это хорошо, — остался доволен дедушка и посмотрел на меня так, точно сто лет не видел. — Спасибо за подмогу. — Но тут же сощурился и спросил с хитринкой в глазах: — А ты, Пётр, перину-то не забыл из дома взять?
      — Забыл, — в тон ему сказал я. — Пришлось на еловых ветках бока пролёживать. Смолы мы там нанюхались!
      Дедушка весело рассмеялся, и мы тоже. Мне вдруг захотелось объяснить дедушке, что и у себя дома я никогда не был барчуком и белоручкой. Просто дедушка мало знал меня, вот так и думал. Ведь и я раньше был о нём совсем другого мнения. А теперь вижу, что дедушка хоть и суровый, но справедливый и себя совсем не жалеет. Даже о своей болезни не думает, чтобы правду доказать.
      — Ты, дедушка, не считай меня… — отыскивая нужные слова, сказал я и откинул большой ком земли. — Если было что не так, я же…
      — Чего там, — добродушно остановил меня дедушка, — для того, Пётр, и живём, чтоб с каждой промашкой умнее становиться. Нам бы вот Иваново сокровище раскопать, тогда б мы совсем молодцами стали.
      И тут, точно в подтверждение дедушкиных слов, Женькина лопата во что-то упёрлась.
      — Напал! — крикнул он и побледнел.
      С косогора тотчас скатился Яша:
      — Чего выкопал?!
      — Погоди ты! — отмахнулся Женька и вытащил огромный ком, который тут же развалился. Внутри его оказалась залепленная землёй ржавая немецкая каска.
      — Тьфу ты! — разозлился Женька и изо всех сил стукнул по ней ногой.
      Каска, смешно подскакивая на буграх, покатилась вниз, в лопухи. Вслед ей полетели сорвавшиеся с Женькиного башмака комья глины. Только тут мы заметили, как все извозились и перепачкались. От башмаков до волос. Но нам было не до этого. Мы продолжали рыть.
      Немного погодя дедушка извлёк из ямы увесистый камень, а я — консервную банку.
      Женька тут же приставил к ней компас:
      — Видишь, на неё тоже стрелка не действовала, а сейчас заколебалась, — сказал он с упрёком. — Значит, земля мешала. Слой-то чуть не с метр был. Может, сейчас что притянет. — Женька бросил лопату и опять заползал по дну ямы с компасом. — Вроде в этом углу стрелку вниз тянет… — неуверенно сказал он, — поглядите-ка.
      — Давайте рыть тут, — согласились мы с Яшей и быстро заработали лопатами. Даже мешали друг другу.
      — Шустро копаете, — похвалил нас дедушка и взял лопату. — В старину наши мужики тоже вкруг деревни всё изрыли. Клады искали. Тогда промеж нас байка ходила. Будто помещик, который нашей землёй владел, перед смертью зарыл несколько горшков золота. Одинокий он был и жадный. Никому после себя ничего оставлять не хотел. Вот мужики и рыли. В одиночку, потихоньку друг от друга. Не как мы, вместе. Делиться-то богатством никому не хотелось. А счастье, ребятки, в одиночку не ходит. Вот докажем мы, что Иван Чернов погиб на боевом посту, и всей округе радость доставим.
      Мы стали копать с ещё большим усердием. Дедушка раззадорил. Клин, который только что отмерил Женька, был кочковат и твёрд. Наверное, его ни разу не пахали. У меня начали ныть кости в локтях. Яша с Женькой тоже немного погодя приуныли. Я заметил это по их движениям. Сначала они шутили, старались перещеголять друг друга, побольше выкинуть лопат с землёй. А теперь всё делали с остановками и молча. Женька после каждой лопаты земли досадливо крякал.
      — Как, мальцы, спину-то ещё не ломит? — разгибая свои большие, натруженные руки, спросил нас дедушка. Должно быть, сам ломоту почувствовал.
      — Чего там, — шмыгнул носом Яша. — Выкопать бы только.
      Женька неожиданно вылез из ямы и стал ползать с компасом по всему косогору. Каждый бугорок, каждую канавку обследовал. Передышку себе замаскированную устроил, что ли? А как проверил всю местность, сел на траву и загрустил:
      — Зря мы роем. Даже простого кола тут нет. Ваш Чернов нарочно такую записку оставил, чтоб врагом его не считали. Предатели всегда так поступают.
      Мы с Яшей готовы были наброситься на него с кулаками. Помрачнел и дедушка.
      — Хоть притомились мы, а надежду терять не след, — сказал он Женьке и попросил нас: — Сбегайте-ка домой, принесите мне рубаху со штанами, что за печью висят. А то я больничное имущество вконец попорчу. Заодно уж и хлеба с водой прихватите.
      Нам не терпелось поскорее вырыть черновский клад, но передышке мы все-таки обрадовались. С удовольствием побежали в деревню выполнять дедушкино поручение.
     
     
     
      Когда мы вернулись, дедушка уже распряг Русланку и пустил её пастись. А сам сидел на телеге и курил.
      Он быстро переоделся. Съели мы по ломтю хлеба, запили кружкой воды и опять принялись копать. Все четверо. Женька, очевидно, побаивался, что после замечания дедушки мы опять начнём упрекать его в отсутствии силы воли.
      Я рыл и думал: «Вот напали на нас фашисты. Грабили, убивали. А что от них осталось? Одни ржавые каски. На нашей земле могилы себе нашли». Я посмотрел вниз, куда укатилась дырявая немецкая каска, и вдруг вспомнил очень важное для нас обстоятельство. Я тут же сбежал к низине и закричал изо всех сил:
      — Ребята, кусты! Кусты! Тут рыть надо.
      — Ты что? — уставился на меня Женька. — Какие там кусты? Ты на километр от них утопал.
      — Не утопал! — вертелся я на одном месте. — Дедушка, разве ты не помнишь? Когда я к тебе три года назад приезжал, кусты-то вот досюда доходили. Я ещё возле последнего кучку маслят нашёл. Это же вот где было! Значит, и в войну они тут росли.
      — В самом деле, Пётр, кажись, ты прав, — поразмыслив, проговорил дедушка. — Это ж прошлой осенью бузину малость трактором покорчевали. Водокачку тут строить хотели.
      Дедушка взял лопату и прочертил линию, до которой, по его мнению, спускались с косогора кусты ещё до моего первого приезда. Женька сейчас же схватил компас и отмерил от этой линии три шага к югу.
      Красный конец стрелки неожиданно метнулся к земле.
      — Ага! — завопил он и кинулся к лопате.
      С первым же комом земли Женька вытащил какую-то тряпку.
      — Начались раскопки, — авторитетно заявил он и бережно отнёс тряпку в сторону. — Может понадобиться для экспертизы.
      Мы продолжали копать.
      — Осторожнее! — кричал на нас Женька. — Так бегемота разрубить можно.
      Он то и дело прыгал в яму и наставлял компас во все углы. Но теперь стрелка почему-то никуда не отклонялась.
      — Размагнитилась, что ли? — негодовал всякий раз Женька.
      Мы с Яшей на стрелку не обращали внимания. Нам казалось, что если не эта, то уж следующая лопата обязательно подцепит то, что зарыл сын бабки Анны.
      Но лопат с землёй мы вынули много, у меня уже отчаянно ныли не только локти, но и спина с ногами, а всё ещё ничего не обнаружили. Даже камни и консервные банки перестали попадаться. Вдруг Яшина лопата ударилась о какую-то доску. Я пришёл ему на помощь.
      — Шкатулка помещичья, — тотчас выпалил Женька. — Никому не попалась, а мы выкопаем!
      Отстранив нас, Женька принялся расчищать место над доской. Лопаты три черпанул и вдруг как бросит всё, а сам в сторону.
      — Гроб там, — дрожащими губами проговорил Женька.
      Мы тоже отскочили от ямы.
      — Всякое может случится, — спокойно сказал дедушка. — Поглядим-ка, что за оказия.
      Дедушка постучал лопатой по доске, выкинул из ямы несколько комьев земли и поддел лопатой доску.
      — Под ней чтой-то лежит, — удостоверился он.
      — Скелет? — прохрипел Женька, пятясь назад.
      — Не похоже, — прощупывая лопатой углубление под доской, сказал дедушка. — Уж не клад ли какой, в самом деле?
      — Я говорил! — Женька бросился к яме, забыв всякий страх.
      Мы тоже подошли ближе, хотя помещичий клад меня совсем не устраивал. Мне хотелось раскопать только то, что сохранил для нас Иван Чернов.
      Женька спрыгнул в яму, разгрёб рукавицами землю и вытащил из-под доски тяжёлый влажный свёрток. Он передал его дедушке и сейчас же закричал:
      — Погодите раскрывать! Дайте я вылезу. Надо всем вместе. Это же общественная ценность!
      Дедушка положил свёрток на телегу и стал осторожно разворачивать обёртку. Мне всё было хорошо видно, я стоял рядом с дедушкой, но я так вытянул шею, что у меня даже хрустнула какая-то косточка. Ведь сейчас мы увидим то, что зарыл Иван Чернов.
      Из-под клочков истлевших тряпок и бумаги показалась какая-то красная, с грязно-серой бахромой, потемневшая от времени материя. В ней что-то блеснуло. Неужели золото? Нет! Это был наконечник от знамени. А сама материя, когда дедушка развернул её, оказалась колхозным знаменем. Во многих местах знамя уже прохудилось. Расшитая золотыми нитками надпись почти истлела. Но мы всё-таки прочитали: «Кол…оз «Бор…ц», то есть «Колхоз «Борец». Дедушкин колхоз и сейчас так назывался.
      — Вот что означало в записке: «кол» — колхоз, а «зн» — знамя, — догадался Яша.
      Я достал записку с расшифровкой, и всё точно сошлось: «Окружён врагами. Вырваться не удастся. Колхозное знамя зарыл на глебовском холме, в трёх шагах к югу от кустов бузины. Прощайте. Советские люди погибают, но не сдаются. Иван Чернов».
      — Он потому и застрелился, чтобы в плен не взяли, — сказал дедушка и вздохнул: — Сколько же Кирилловна выстрадала понапрасну!
      — Зато теперь все будут гордиться её сыном, — сказал я и, не удержавшись, добавил дедушке: — Выяснил ты всё-таки, что хотел.
      Дедушкины брови взлетели вверх. Наверное, от удивления. Ведь дедушка не знал, что мне известно, как он старался помочь бабке Анне, вернувшись с войны. Но он ни о чём не спросил меня, а ещё раз посмотрел на знамя и сказал мне с Яшей совсем тихо:
      — У этого знамени ваши матери пионерскую клятву давали.
      Мы переглянулись и почему-то замолчали. Точно стояли не у старого, почти истлевшего знамени, а у Вечного огня, зажжённого в память погибшего героя. Вдруг меня охватила необыкновенная радость. Всего, с головы до ног! Моей радости хватило бы на тысячу человек, а она всё росла и росла.
      Я радовался за себя, за всех нас, за бабку Анну, но больше всего за её сына, который столько лет считался врагом и вдруг стал всем нам невероятно дорогим и близким: Наверное, то же самое испытывали сейчас и Яша с Женькой. Такими взволнованными и в то же время счастливыми я их ещё не видел.
      — Вот это да! — восторженно протянул Яша. — На всю область известие.
      — Не меньше, — согласился дедушка, — честь ведь к солдату вернулась.
      Дедушка запряг Русланку, и мы поехали в деревню.
      — Глядите! — вдруг, стиснув нам с Яшей руки, прошептал Женька и кивнул головой вперёд.
      Мы проследили его взгляд и увидели Анну Кирилловну. Она сидела на скамейке возле избы, одна, в своём неизменном чёрном платье, застывшая точно изваяние. У меня перехватило дыхание. Но улыбка всё равно распирала мои щёки до самых ушей.
      «Держись, бабка Анна! — мысленно произнёс я, смотря на неё, — Сейчас ты узнаешь самую большую радость, какая только может быть на свете. К тебе вернётся твой сын-герой, отдавший свою жизнь за наше счастье. Крепись, бабка Анна!»