Щупальца спрута

DjVu

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      «Сюрприз-12»
     
      ГЛАВА I
     
      Дэвис сидел с незажженной сигарой в руке и внимательно слушал Гоулена. Речь шла о будущей партнерше Дэвиса.
      Временами на его крупном лице с выступающим подбородком появлялась едва заметная улыбка. Тогда его глубокие глаза блестели в сумраке затемненной комнаты, как два светлячка. От этого в его лице появлялось что-то хищническое.
      Трудно сказать, что побудило шефа разведывательного управления дать Дэвису кличку «Тигр»: внешний ли вид или изворотливость и хитрость, которые тот сочетал ее звериной свирепостью в достижении намеченной цели.
      Но сейчас в острых глазах Дэвиса, в наклоне головы, во всей фигуре сквозило беспокойство.
      Беспокойство не покидало его с той самой минуты, как стало известно, что он, Дэвис, должен подчиняться. Гоулену. Мало того. Раньше Дэвис работал один, полностью рассчитывая на собственные силы. Теперь же предстояло согласовывать свои действия с какой-то малоизвестной ему женщиной.
      Кто она? Кое-что Дэвис слыхал, по ему и в голову не приходило, что с ней придется работать. По словам этого дутого франта Гоулена, она прекрасно знает свое дело. Так ли это? Можно ли довериться ей?
      Дэвис наконец раскурил сигару.
      — Насколько я вас понял, — заговорил он, — отец этой особы был белоэмигрантом? Пусть не покажется вам этот вопрос отвлеченным. Вы сами понимаете, что о человеке, с которым придется идти на такое дело, я должен знать все.
      — Разумеется. Это ваше право.
      Гоулен встал, прошелся по комнате и остановился у окна. В безукоризненно сшитом коричневом костюме, гармонировавшем с зачесанными на косой пробор каштановыми волосами, он выглядел моложе своих лет. Этому впечатлению способствовала и его подвижность.
      Гоулен налил себе немного виски и снова удобно расположился в кресле. Встретившись с выжидающим взглядом Дэвиса, повторил:
      — Разумеется…
      Он немного помолчал, как будто припоминая что-то.
      — Видите ли, ее отец появился здесь еще в 1922 году и тогда же был завербован. Вначале, правда, он не привлек к себе особого внимания. В то время белоэмигрантов здесь было хоть пруд пруди. Большинство из них влачило жалкое существование безликих исполнителей чужой воли. Появление молодого офицера с казачьими усами по фамилии Белгородов ни на кого впечатления не произвело. Однако так было только на первых порах. Вскоре Белгородов заметно выделился среди других…
      — Чем именно?
      — Прежде всего, своей исступленной ненавистью к Советской России, — медленно выговаривая слова, произнес Гоулен. — Ко всему, что было связано с ее новым строем.
      — Ну, положим, все они поют на один лад.
      — Белгородов переплюнул остальных. С большевиками у него были особые счеты. — Губы Гоулена расплылись в насмешливой улыбке, обнажив золотые зубы… — Сын потомственного офицера царской армии, он принадлежал к богатой дворянской семье… Революция опрокинула его благополучие. Он подался к Петлюре. Чем кончилась петлюровская затея, вам объяснять незачем. Тогда Белгородов решил эмигрировать. Но он не успел осуществить задуманное, ибо как раз в это время на него обрушился новый удар, едва не стоивший ему жизни…
      Жена Белгородова — между прочим, судя по фото карточкам, которые он привез, настоящая русская красавица — сбежала с каким-то революционером, простым рабочим. Белгородов попытался застрелиться — осечка! Отправиться на тот свет Белгородову чуть было не помогли большевики. Чудом ему удалось бежать во Францию, а затем к нам. Удивительно, что при всем этом он ухитрился увезти с собой двухлетнюю дочь.
      Шеф смотрел далеко. Девочка была взята на домашнее воспитание. А когда подросла, ее определили в наше специальное училище. Там она училась языкам, светским манерам, музыке. У девочки обнаружился прекрасный голос. Это обстоятельство, разумеется, тоже не было упущено.
      Ну, условия нашей школы вам известны… Виделись они с отцом очень редко. С детства изолированная от всех, девочка всей душой тянулась к отцу, единственному родному человеку. Но мало родительской ласки видела она. Белгородов заботился главным образом о том, чтобы воспитать у дочери ненависть к большевикам и подготовить из нее верного союзника. Он постоянно твердил о том, что большевики погубили их, что мать бросила ее на произвол судьбы, продалась большевикам…
      А девочка, надо сказать, не лишена была способностей. В двенадцать лет хорошо стреляла из револьвера, бегло говорила на двух — трех языках. Ну, а потом…
      Гоулен встал, налил в бокалы виски, отхлебнул глоток. Взглянув на застывшего в кресле Дэвиса, не прикасавшегося к своему бокалу, Гоулен продолжал:
      — Короче, когда ей исполнилось пятнадцать, в училище не было лучшего стрелка, лучшей наездницы. И, черт возьми, пожалуй, никого красивее ее не было там.
      В восемнадцать лет в ее активе уже числилось несколько весьма рискованных и удачно выполненных поручений. Вы, наверно, помните о нашумевшей краже секретной почты из портфеля дипломатического курьера? Это — одно из ее самых блестящих дел. — Гоулен немного помолчал. — Уже около года она готовится для переброски в Россию. Владеет несколькими профессиями. Прекрасно играет, поет… Но самое главное оружие — это ее ненависть к Советской России. И мы верим в успех. Словом, мистер, у вас надежный партнер. Она сама разработала подробный план операции. И план, заметьте, одобрен шефом.
      — Не слишком ли вы доверяете ей? — с нескрываемой тревогой спросил Дэвис. — Все же она русская. Этого не следует сбрасывать со счетов…
      На гладко выбритом упитанном лице Гоулена промелькнула насмешливая улыбка. Барабаня длинными холеными пальцами по полированному столику, он небрежно сказал:
      — Ваши опасения беспочвенны. Когда у человека крупный счет в банке, он своих убеждений не меняет. К тому же она поклялась мстить за гибель отца…
      — Как понимать: «За гибель»? Разве он погиб?
      — По-видимому, да. Дело в том, что еще в сороковом году Белгородов был переброшен через границу. Он благополучно приземлился, сообщил, что продвигается к цели. А потом… потом пропал…
      — Что значит «пропал»? — Дэвис весь подался вперед.
      Но Гоулен не торопился с ответом. Он покачивался в кресле, то и дело касаясь носком лакированного ботинка мокрой морды бульдога, лежавшего у ног хозяина.
      — Это до сих пор остается загадкой, — наконец заговорил Гоулен. — Будь Белгородов жив, давно нашел бы способ дать о себе знать. Но вот уже восьмой год как от него ни слуху ни духу. Сомнений в гибели нет. Исчезновение отца вызвало вначале бурю: дочь металась, неистовствовала, а затем впала в глубокое уныние. Чтобы вывести ее из состояния оцепенения, шеф применил не очень новый, но почти всегда наверняка действующий прием. Ей сообщили, что отец казнен русскими… При этом, разумеется, не упустили случая расписать подробности «казни»… Результат превзошел ожидания. Она поклялась мстить за отца беспощадно. И теперь неудержимо рвется в Россию. Так что можете не тревожиться, лучшею партнера вам не сыскать во всем Новом Свете!
      Губы Дэвиса скривились в скептической улыбке. Глядя поверх головы Гоулена, он произнес:
      — Что ж, характеристика лестная. — И, помолчав, спросил: — Как же ее зовут и когда мы отправляемся?
      — Вам придется несколько задержаться здесь. В ближайшее время мы найдем способ перебросить «Актрису» через границу.
      — Гм… — «Актриса». Не слишком ли экстравагантно? Однако позвольте, мистер, как может женщина, пусть даже способная на большой риск, ехать на такое опасное дело без моей помощи? Мне кажется, вы переоцениваете ее силы…
      — Вначале поедет она одна, чтобы обжиться и освоиться там… Когда все будет налажено и настанет время решительных действий, поедете вы.
      Медленно выговаривая слова, Гоулен продолжал:
      — Наше управление оказалось дальновиднее некоторых сенаторов и дипломатов. Еще в сорок третьем году, предвидя неизбежный крах Германии и победу большевиков, мы позаботились о том, чтобы привлечь для работы в России немецкую агентуру. Немцы создали в оккупированных районах несколько хорошо скрытых баз в местах, где, по нашим предположениям, русские обязательно развернут строительство небезынтересных для нас объектов. К сожалению, советская разведка раскрыла многие из этих баз. Но та, куда едете вы с «Актрисой», сохранилась. Там есть много полезного для вас, в том числе и рация…
      — Простите, а вам не приходило в голову, что русские могут обнаружить и эту базу, а следовательно, в конечном счете выловить и нас?
      Гоулен посмотрел на собеседника с холодным презренном.
      — Представьте, приходило. Человек нашей профессии обязан учитывать все. А вы как мыслите себе такую операцию? Как увеселительное турне?
      У Дэвиса чесались руки от сильного желания дать этому фату по физиономии. Но он сдержал себя. Лицо его оставалось невозмутимым.
      Дэвис поднялся, подошел к столику и налил воды. Держа стакан перед собой, он посмотрел сверху на сидевшего Гоулена и спокойно спросил:
      — Когда можно будет подробно познакомиться с планом?
      — Ровно через пять минут, — сказал Гоулен, взглянув на старинные стенные часы, — «Актриса» будет здесь. — Он тоже поднялся и, подойдя к окну, резким движением отдернул тяжелую штору. Солнечный свет хлынул в комнату и заставил Дэвиса зажмуриться. Он отступил вглубь и оказался за спиной Гоулена.
     
      * * *
     
      По залитой солнечным светом улице сновали автомобили, троллейбусы. Тротуары были запружены пешеходами.
      У подъезда остановилась маленькая ослепительно белая машина. Сидевшая за рулем женщина выключила мотор, легко выпрыгнула на тротуар, рывком захлопнула дверцу и упругой походкой направилась к дверям.
      — Вот и она, — сказал Гоулен.
      Дэвис от удивления чуть присвистнул.
      Плотно облегающее платье обрисовывало точеные формы стройного тела. Длинные загорелые ноги были обуты в маленькие туфли на высоких каблуках. Уложенные на затылке большим узлом волосы подчеркивали грациозную линию шеи и плеч. Яркая красота молодой женщины поразила Дэвиса.
      — Пройдите в соседнюю комнату и прикройте дверь, — повелительно произнес Гоулен. — Я вас позову, когда понадобится.
      Дэвис с плохо скрытой досадой отвернулся и вышел а Гоулен тем же резким движением задернул штору,
     
      ГЛАВА II
     
      Разрезая темноту светом фар, будоража ночную тишину резкими гудками, мчался скорый поезд.
      В купе мягкого вагона, покачиваясь в такт движении стоял пассажир. Глаза его были устремлены в окно за которым мелькали очертания строений, кустов и деревьев едва различимых во мраке южной ночи.
      Временами, когда купе озаряла вспышка молнии, можно было разглядеть, что пассажир этот молод, маленькие усики, темная шевелюра и в особенности большие голубые глаза делали его очень привлекательным. Одет он был просто, как студент, едущий на каникулы или на практику.
      По спокойному виду молодого человека никак нельзя было предположить, что тревожные мысли не покидали его уже много часов.
      Как бы невзначай юноша посмотрел в открытую дверь. В хорошо освещенном коридоре по-прежнему маячила тень человека, сидевшего на откидном стуле. Да, этот спокойно читающий человек, несомненно, опасен. С той самой минуты, когда поезд прогрохотал по мосту, перекинутому через неширокую, но быструю реку, и остановился на первой советской станции, похожий на студента молодой человек почувствовал, что за ним следят. Углубленный в чтение, пассажир только один раз взглянул на «студента» и после этого, казалось, не отрывался от книги; однако при малейшем его движении «студент» внутренне настораживался. Как же они могли узнать? Все было так хорошо предусмотрено…
      А, может, ему все это только кажется? Вряд ли.
      «Студент» решил хорошенько разглядеть сидевшего. Он постоял еще некоторое время, потом медленно прошелся по коридору и остановился у окна.
      Встревожившему юношу пассажиру на вид было не более двадцати двух. Под спортивным костюмом угадывались крепкая грудь и сильно развитые мускулы. Серые глаза, окаймленные густыми ресницами, приветливо смотрели на окружающих. То и дело он поправлял падавшую на лоб прядь волос. Ничего как будто не вызывало подозрений. И все же «студент» после внимательного изучения попутчика пришел к твердому убеждению, что этот человек представляет для него большую опасность.
      «Студент» оторвался от окна, посмотрел на часы. Было около трех ночи. Сонно позевывая, он вошел в купе и закрыл за собой дверь. Рукояткой запер дверь и открыл боковой запор-секретку. Не зажигая света, он включил фонарик, достал из багажника кожаный чемодан, положил на мягкое сиденье дивана, открыл крышку и нажал на едва выступавшую кнопку. Боковая стенка открылась В специальных гнездах находились финка и кастет. Из гнезда «студент» достал финский нож и небольшой пистолет.
      Слегка замедляя ход, поезд преодолевал подъем.
      «Студент» выключил фонарь и, взяв пистолет в правую руку, ребром рукоятки провел по стеклу. Образовавшийся квадрат он легко выдавил и повернулся, чтобы положить стекло на диван. Но угол откололся. Выронив осколок, он подхватил стекло, положил на диван и стал шарить по полу. Найти с солок не удавалось. Чтобы не терять времени, пассажир бросил поиски, дошел к окну, провел рукояткой пистолета по второму стеклу и пальцами вытолкнул его.
      В купе повеяло ночной прохладой, в лицо брызнули капли мелкого дождя.
     
      С того момента, как лейтенант Костричкин получил задание, он полностью включился в дело.
      Подобно борцу, отдающему всю свою волю и физическую силу, сноровку и опыт достижению победы, Костричкин подчинил всего себя единой цели — обнаружить непрошеного «гостя». И, как всегда в подобные случаях, готовился к самому трудному. Настороженный взгляд, брошенный «студентом» вслед проверявшим и на границе документы, побудил Костричкина пристальней изучить пассажира. Стараясь не дать почувствовать «студенту», что за ним наблюдают, Костричкин читал книгу. Тем не менее от его напряженного внимания не ускользнуло ни одно движение «студента». Твердой уверенности, что это именно тот человек, которого он ищет, у лейтенанта не было. И все же он отправил младшего лейтенанта Корнилова сообщить полковнику Решетову о подозрительном пассажире.
      Когда дверь купе закрылась за «студентом», Костричкин некоторое время продолжал сидеть в прежней позе, затем поднялся и вышел в тамбур. Там уже несколько минут его ждал Корнилов.
      — Сообщил первому? — не сводя глаз с коридора, шепотом спросил Костричкин.
      — Да.
      — На всякий случай запомни приметы: глаза большие, голубые, модные усики. Брюнет, но думаю — фальшивка… — Костричкин не договорил, и как бы что-то вспомнив, посмотрел на наружную дверь тамбура. — Не выпускай из виду коридор. Если выйдет, немедленно дай знать.
      Костричкин открыл наружную дверь и повис на поручнях, всматриваясь в темноту. Частые вспышки молний и раскаты грома усиливали напряженность.
      Вдруг Костричкин сделал знак Корнилову. Тот быстро подошел к дверям тамбура.
      — Спрыгнул, дьявол! — по лицу и одежде Костричкина текли струйки воды. — Немедленно обследуй купе и сообщи, что я следую за ним…
      — Костя!
      Но Костричкин уже не слышал слов Корнилова. Оторвавшись от ступеней, он на ходу спрыгнул с поезда, и темнота мгновенно поглотила его…
     
      ГЛАВА III
     
      Было уже за полночь, когда майор Вергизов вышел из кабинета полковника Решетова. Дежурный по управлению доложил, что сведений от оперативных групп не поступало. Майор прошел в свой кабинет, включил настольную лампу и опустился на стул. Мягкий свет падал на письменный стол и освещал его сосредоточенное лицо. Густые брови майора были нахмурены, глаза — устремлены на полученное из Москвы сообщение.
      В сообщении шла речь о том, что в ближайшие дни иностранная разведка забросит в этот район своего агента. Каким путем это будет сделано и что из себя представляет агент, в шифровке не говорилось.
      Во втором часу поступило донесение от лейтенанта Костричкина с железнодорожной станции: обнаружен подозрительный пассажир — молодой человек, по виду студент. За ним установлено наблюдение. Оснований для задержания пока нет.
      Кто этот пассажир? Уж не то ли это лицо, о котором говорилось в шифровке?
      Костричкин, очевидно, не совсем уверен, что нащупал шпиона…
      Молодость — большое преимущество, но она имеет и свои теневые стороны: нехватка опыта, знаний. Правда, лейтенант Костричкин уже показал себя как вдумчивый, умный работник. Но ведь иностранная разведка тоже пошлет не новичка, а опытного и хитрого шпиона. Об этом забывать не следует. Оставлять лейтенанта Костричкина одного в такой ситуации опасно.
      Вергизов посмотрел на часы. Если отправить капитана Завьялова на мотоцикле, то он, пожалуй, успеет прибыть на разъезд раньше, чем поезд. Майор снял телефонную трубку, чтобы вызвать Завьялова, но в этот момент в комнату стремительно вошел дежурный.
      — Товарищ майор, от Костричкина! — он протянул расшифрованное донесение.
      Костричкин просил срочно выслать оперативную группу к поселку Красный Октябрь.
      Лицо Вергизова посуровело. Что могло произойти у Костричкина? Ясно, что агент ушел, но при каких обстоятельствах? От Костричкина уйти не так-то легко…
      Сообщив свои соображения полковнику Решетову, Вергизов через несколько минут уже мчался под проливным дождем на автомашине с оперативной группой.
     
      * * *
     
      Поселок был погружен в глубокий сон, когда машина с опергруппой остановилась у сельсовета. Костричкин встретил майора и вслед за ним вошел в здание сельсовета. Лицо его было спокойно, только бледность слегка выдавала волнение.
      Вергизов выслушал доклад и одобрил действия лейтенанта. Со времени, когда, по расчетам Костричкина., агент скрылся, далеко уйти он не мог, если только не воспользовался попутным автотранспортом. Колхозный сторож рассказал, что видел незнакомого человека с чемоданом, который держал путь в сторону районного центра. Это было час тому назад. Майор понял, что шпион будет пробираться дальше, в город. А там, в большом индустриальном центре, ему скрыться будет легко. Нужно во что бы то ни стало захватить его в пути.
      Майор Вергизов распорядился двигаться к шоссе Оставив оперативную группу, он приказал прочесать небольшой лесок, тянувшийся вдоль шоссе, а сам погнал машину к городу.
      Но поиски ни к чему не привели. Агент скрылся бесследно.
     
      Когда Костричкин исчез в темноте, Корнилов несколько минут оставался в тамбуре, оценивая обстановку. Ему очень не хотелось оставлять лейтенанта одного. Ведь вдвоем легче справиться со шпионом. Но Костричкин приказал обследовать купе и доложить начальству о случившемся. И Корнилов, скрепя сердце, отправился выполнять приказ.
      Начальник поезда, пожилой человек с большими рыжими усами, молча выслушал Корнилова. Зачем-то вынул карманные часы на длинной цепочке и открыл их. Но так и не взглянув на циферблат, громко щелкнул крышкой и поднялся:
      — Ладно, молодой человек. Проверить так или иначе нужно.
      Вместе с проводником и вагонным мастером они подошли к дверям купе. На стук не ответили.
      — Не теряйте времени, товарищ начальник, — поторопил Корнилов. — Дайте указание мастеру.
      Мастер, привычно орудуя инструментом, быстро справился с задачей.
      — Никому в купе не входить! — голос Корнилова звучал повелительно. Присутствующие остались в коридоре.
      Корнилов зажег свет и внимательно оглядел купе. Намокшие от дождя шелковые занавески громко хлопали на ветру. Он поочередно открыл оба дивана, заглянул в багажник — пусто. Тогда он тщательно обследовал все купе. Под стремянкой обнаружил осколок стекла. Не прикасаясь к осколку, оставил его на прежнем месте и продолжал осмотр. Ничего больше найти не удалось.
      Вырвав из блокнота лист бумаги, он поднял осколок, завернул его в бумагу, стараясь не стереть со стекла отпечатки пальцев того, кто здесь похозяйничал.
      — Можете закрыть купе, — распорядился Корнилов и направился к выходу, поглядывая в окна вагона, где уже мерцали огни приближающейся станции.
     
      ГЛАВА IV
     
      Полковник Решетов широко распахнул окно, чтобы проветрить комнату, и залюбовался пробуждающимся городом. После обильного дождя деревья и цветы на клумбах выглядели особенно нарядно. Солнце радостно искрилось и сверкало, играло в каплях дождя, повисших на листьях. Вездесущие, суетливые воробьи порхали с ветки на ветку, поднимая звонкий галдеж.
      В эти ранние часы рождающеюся дня полковнику Решетову хотелось думать о счастье мирного труда. Хотелось думать, что нет этой коварной необъявленной войны, которую ведут правительства некоторых иностранных государств, засылая в нашу страну шпионов, диверсантов, посягающих на мирный труд и жизнь людей. Но мысли упорно возвращались к событиям прошедшей ночи. Враг проник на нашу землю, и кто знает, какие беды принесет он, пока находится на свободе.
      Умудренный многолетним опытом работы, Решетов понимал, что враг глубоко заполз в щель и сразу найти его не удастся. По поведению врага, или, как говорят разведчики, по его «походке», можно было сделать вывод, что это опытный и потому особенно опасный шпион.
      Резкий телефонный звонок отвлек Решетова от этих мыслей.
      — Полковник Решетов у телефона, — сняв трубку, проговорил он. — Здравствуйте, товарищ Вергизов! — Да? Ясно. — Решетов машинально потер рукой висок. — Хорошо. Сейчас еду…
      Когда полковник Решетов прибыл на место происшествия, Вергизов, работник научно-исследовательского отдела капитан Линяев с неизменным фотоаппаратом на груди и судмедэксперт стояли у пруда.
      Полковник окинул взглядом стоявшую поодаль группу колхозников и сидевшую скорчившись на бревне женщину. Вид ее не мог не привлечь внимания. Глаза были устремлены в одну точку. Лицо искажено, нижняя челюсть отвисла. Она была босая, в простеньком платье из штапельного полотна.
      — Женщину мы застали в таком состоянии на том самом месте, где она и сейчас сидит, — доложил Вергизов.
      — Что известно об этой женщине?
      — Из местных жителей ее никто не знает.
      — Что она говорит о себе?
      — На вопросы не отвечает. Бормочет что-то невнятное…
      — При ней есть какие-нибудь документы?
      — Никаких. В карманчике платья найдена фотография шесть на девять. На тыльной стороне карандашом ч го-то написано, но прочесть нельзя — сильно стерта надпись.
      — Где фотокарточка?
      — У экспертов.
      Решетов повернулся к судмедэксперту:
      — Что вы скажете, доктор?
      — Пока ничего определенного, товарищ полковник, — развел руками врач. — Нужно клинически исследовать, только тогда можно будет сказать, что это за случай.
      Врач, близоруко щурясь, протер платком стекла, снова надел очки и направился к машине, куда с трудом погрузили женщину.
      — Ваши соображения, Василий Козьмич? — обратился полковник к Вергизову.
      — Несомненно, диверсия.
      — Я тоже так думаю.
      — Но для какой цели?
      Полковник ничего не ответил.
      — Как поиск? — после непродолжительного молчания спросил он.
      — На станции Южная находится капитан Завьялов. Группе младшего лейтенанта Потрохова поручена работа в поселке Красный Октябрь.
      — Да, загадочная история, — раздельно сказал Решетов. — Нужно, чтобы присутствующие поверили в то, что женщина просто сбежала из психоневрологической больницы.
      — Ясно!
      Вергизов больше не задавал вопросов. Он хорошо знал полковника и по выражению его лица понял, что Решетов внимательно обдумывает происшедшее, делает выводы, которыми поделится, когда все будет проверено.
      Полковник Решетов с минуту молча курил. Потом, не прощаясь, сел в машину и уехал.
     
      ГЛАВА V
     
      Южная ночь быстро отступала перед натиском утра. В вершинах деревьев завозились и начали пробовать голоса озябшие от утренней росной прохлады птицы. Солнце не заставило себя ждать и ярко засияло, выхватывая из утреннего тумана отдельные стволы огромных деревьев. У одного из них стояла женщина. Она неотрывно смотрела на белесую ленту шоссе.
      Вдали показался быстро приближающийся автомобиль. Женщина подняла стоявший у ног небольшой саквояж и торопливо стала спускаться по узкой, сбегающей вниз тропинке. Серый пыльник, туфли на низком каблуке, какие обычно одевают в дорогу, слегка потемнели от утренней росы.
      Она бегом пустилась по тропе, на ходу поправляя светлые вьющиеся волосы, небрежно собранные в узел на затылке.
      У шоссе женщина остановилась, с минуту подумала, затем вышла на середину дороги и подняла руку.
     
      Грузовик резко затормозил. В окно кабины высунулся человек средних лет.
      — Не согласитесь ли подбросить в город? — просительно глядя на водителя, торопливо заговорила женщина.
      — Пассажиров не возим, — угрюмо ответил шофер и скрылся в кабине.
      — Послушайте, товарищ! — в голосе женщины слышалась мольба. — Очень вас прошу! До города далеко, а у меня болит нога. Я заплачу, не поскуплюсь… Сделайте одолжение…
      — Ладно, — неохотно уступил шофер.
      Дверца кабины открылась, и женщина, обойдя машину, села рядом с водителем.
      Она сняла саквояж с колен и поставила его у ног. Затем, взглянув на водителя, не обращавшего на нее никакого внимания, достала зеркальце и стала причесываться. Она это делала медленно, тщательно прибирая каждый волосок. Затем стала разглаживать брови, красить губы, поправлять воротничок блузки, выглядывающий из-под пыльника.
      За все время пути водитель ни разу не взглянул на пассажирку. Он напряженно следил за дорогой: шоссе давно не ремонтировалось.
      Вскоре по сторонам шоссе стали попадаться — вначале отдельные, затем группами — домики предместья, спустя несколько минут, в течение которых машина преодолевала крутой подъем, разом открылась панорама большого города. Машина миновала заставу, и тут женщина попросила шофера остановиться.
      — Сколько с меня? — спросила пассажирка, доставая из саквояжа небольшую сумочку.
      — Сколько не жалко, — ответил шофер.
      Она протянула ему двадцатипятирублевку и вышла из кабины. Спрятав деньги, шофер нажал на стартер.
      А женщина, войдя в только что открывшийся гастрономический магазин, куда хлынули покупатели, купила пачку папирос, спички и вышла.
      На улице было многолюдно. Женщина внимательно прислушивалась к долетавшим обрывкам фраз, с удовольствием отмечая, что прохожие, особенно мужчины, окидывают ее взглядом с ног до головы.
      Казалось, что она беззаботно наслаждается свежим летним утром, солнцем, излучающим тепло и яркий свет, любуется нарядными витринами, зелеными деревьями и яркими цветами. Но ее внимательные глаза все примечали: вывески учреждений и предприятий, театральные рекламы, расположение и название улиц, даже марки легковых автомашин и их номера.
      Дойдя до Советской улицы, женщина свернула за угол. Небольшая глухая улица в этот утренний час была тиха и безлюдна. Поравнявшись с домом № 38, она остановилась, внимательно огляделась по сторонам и прошла в калитку. В глубине двора стоял одинокий домик. Окруженный справа и слева красивыми каменными зданиями, он совершенно терялся между ними. Женщина постояла у дверей домика, прислушалась, потом постучала. Ей долго не отвечали. Но вот послышалась возня за дверьми, щелкнул крючок — и на пороге появилась приятного вида старушка…
      — Вам кого?
      — Вас, Даниловна, — проговорила женщина, бесцеремонно оттесняя старушку и входя в дом.
      — Как поживаете, фрау Мюллер? — тихо произнесла она условный пароль.
      Старушка непроизвольно отшатнулась. Глаза ее беспокойно забегали с предмета на предмет. Хотя она давно несла эту службу, каждый визит неизменно пугал ее, особенно теперь, после долгого перерыва.
      Гостья с минуту смотрела на Даниловну с нескрываемой досадой. Потом резким движением открыла саквояж и протянула старухе пачку сторублевок.
      — Это от шефа. Скоро получите втрое больше.
      Глаза старухи алчно заблестели, лицо покрылось пятнами лихорадочного румянца. Она не взяла, а как-то впилась руками в деньги. Гостья брезгливо отвернулась. Не дожидаясь приглашения, сняла пальто, достала из саквояжа вышитое полотенце и направилась в небольшую кухоньку к умывальнику.
      — Никто не видел, как вы входили? — спохватилась Даниловна.
      При звуке этого бодрого, молодого голоса гостья невольно вздрогнула. Из глубокой старухи Даниловна вдруг превратилась в женщину средних лет.
      — Не тревожьтесь, фрау Мюллер, меня никто не видел. А если бы даже и видел, вам беспокоиться нечего. С документами у меня все в полном порядке. Паспорт настоящий. Запомните, — наставительно проговорила гостья, — я ваша племянница, приехала из Средней Азии. Зовут меня Лидией Владимировной Севериновой. Жить я у вас не буду, но видеться будем часто. Как база?
      — Все в порядке! — глядя в глаза собеседнице, проговорила Мюллер. Движением руки она пригласила гостью в соседнюю комнату. Здесь отодвинула колченогое кресло, подняла коврик. Подойдя к старому потускневшему зеркалу, отодвинула его и нажала выступавшую на стене кнопку. Раздался легкий скрип, и половицы стали медленно опускаться. Из отверстия потянуло сыростью. Лидия смело ступила на лесенку, ведущую в подполье.
      В эту ночь органы государственной безопасности нащупали передатчик, но запеленговать его не удалось.
     
      ГЛАВА VI
     
      Путь от рядового бойца до полковника — председателя Комитета госбезопасности — выработал в Решетове большую силу воли, зрелость мышления, глубокое знание человеческой психологии.
      Старый чекист, Решетов понимал, что не всегда возможны быстрое разоблачение и поимка с поличным врага. Иногда обстоятельства диктуют необходимость сознательной оттяжки, чтобы выкорчевать врага с корнями. А это требует большого мужества и умения.
      Полковнику вспомнилось бледное лицо Костричкина, его серьезные глаза и сжатый рот. Лейтенант мучается от того, что враг ускользнул. Но полковнику приятно было, что Костричкин не падал духом. Он по-прежнему деятелен, глубоко верит в успех, и группа его работает неутомимо. Да, воспитание людей, особенно молодых, имеет огромное значение. Решетов с теплым чувством подумал о майоре Вергизове. За пять лет совместной работы он успел полюбить этого всегда спокойного, рассудительного человека. Стойко перенося все невзгоды, связанные с их нелегкой работой, майор проявил себя смелым и умным разведчиком. Он передает свои знания и опыт молодым, воспитывает у них волю и смекалку…
      Занятый этими мыслями, Решетов не услышал, как открылась дверь и в кабинет вошел Вергизов в сопровождении капитана Смирнова и Костричкина.
      — Разрешите, товарищ полковник?
      — Прошу, прошу, — поднялся навстречу Решетов. Его умные, глубоко сидящие глаза внимательно окинули вошедших офицеров. По озабоченным лицам полковник понял, что меры, предпринятые для поимки шпиона, результатов не дали.
      — Значит, никаких новых следов? — Решетов застегнул воротник кителя, подошел к столику и налил себе воды.
      Он пригласил офицеров сесть и пододвинул им раскрытый портсигар.
      — Давайте подумаем вместе, как действовать дальше, — сказал Решетов. — Проверка показала, что умалишенная женщина не числится среди больных психоневрологической больницы. Случаев побега не было ни здесь, ни в радиусе движения поездов, проходящих через станцию Южная.
      — Подтверждается первоначальная версия, — вставил Вергизов. — Значит, до встречи со шпионом женщина была в нормальном состоянии.
      — Но каким образом, — спросил Костричкин, — шпион довел ее до умопомешательства? И для чего это ему было нужно?
      — Надо полагать, — после непродолжительного молчания заговорил Решетов, — что действия диверсанта были продиктованы крайней необходимостью, вынудившей его оставить опасный след. Если шпион опытный, а по всему видно что это так, он не мог рассчитывать на то что советская разведка оставит без внимания эту женщину. Значит, другого выхода не было, пришлось рисковать. Следствие показало, что применен какой-то новый очень сильный и нам пока не ведомый яд, который действует токсически на центральную нервную систему и вызывает временное умопомешательство. Как долго женщина будет находиться в таком состоянии, сказать трудно. Консилиум врачей пришел к заключению, что ее можно вылечить. Оставим эту нелегкую задачу врачам. А сами проследим дальнейшие действия диверсанта. Все же шпион питал пусть даже слабую надежду, что мы не станем искать связи между умалишенной женщиной и сбежавшим диверсантом, и, следовательно, он выиграет столь нужное ему время. Тем более, что на теле необычной больной нет никаких следов насилия.
      — Каким же образом произошла встреча женщины со шпионом? — задумчиво не то спросил, не то подумал вслух Смирнов.
      — Можно предположить, что она, сойдя с поезда на безлюдной станции, встретила по пути в районный центр шпиона. Женщина оказалась одна глубокой ночью на безлюдной дороге…
      — Непонятно, для чего диверсанту одежда пострадавшей? Инсценировка ограбления? Не думаю. Вполне возможно, что понадобились ее документы.
      Решетов поднялся и открыл форточку. Снизу доносился уличный шум. С минуту полковник постоял у окна, собираясь с мыслями.
      — Затем, надо думать, — сказал он, — шпион встретил по дороге попутную машину, добрался на ней до города и скрылся среди населения.
      Решетов закурил и после минутного молчания продолжал:
      — Сейчас искать врага надо в городе. Из осторожности он, видимо, пока ничего предпринимать не будет. Только убедившись, что опасность миновала, примется за свое черное дело. Объектом его деятельности, несомненно, будет номерной завод. Уже давно иностранная разведка старается проникнуть в тайну изыскательских работ по созданию самолетов с атомным двигателем. Врагов интересует именно эта отрасль нашей промышленности, и вокруг такого объекта они постараются развернуть свою деятельность.
      — Вы правы, Михаил Николаевич, — сказал Вергизов. — Этот вид промышленности их особо интересует. Идет борьба за скорость, которая, в конечном счете, будет определять господство в воздухе.
      — Почему вы думаете, Михаил Николаевич, что именно наш завод они избрали? — спросил Костричкин. — Может быть, шпион только сбежал с поезда на территории нашей республики, а на самом деле намерен пробираться дальше?
      — Интерес этот к нашему заводу объясняется работами авиаконструктора Степанковского в области чрезвычайно важных проблем, имеющих большое будущее. Степанковский уже сконструировал несколько новых самолетов. Сейчас, как вам известно, он работает над созданием мощного воздушного корабля с атомным двигателем. То, что для всего мира является мечтой, Степанковский претворяет в жизнь. Вот почему иностранная разведка интересуется именно нашим заводом. Целью агента, очевидно, является проникнуть в тайну проектов Степанковского, а может быть, и помешать ему в их осуществлении. Наша задача, наряду с выявлением агента и его помощников, организовать бдительную охрану завода и людей, работающих на нем. Вам, товарищ Смирнов, поручается этот объект.
      — Есть! — ответил Смирнов.
      — По-прежнему особое значение имеет выяснение личности пострадавшей. Велите, Василий Кузьмич, капитану Завьялову и младшему лейтенанту Потрохову приступить немедленно к выполнению задания.
      — Будет исполнено, Михаил Николаевич!
      План поимки шпиона, разработанный Решетовым и Вергизовым, отличался четкостью и конкретностью. Перед людьми ставились предельно ясные задачи. При разборе задания с оперативной группой Вергизов стремился, чтобы каждый участник операции ясно представил себе, что именно ему предстоит делать.
      Весьма важно было выяснить личность пострадавшей. То, что на пути шпиона обнаружена умалишенная женщина, казалось на первый взгляд отвлеченным обстоятельством. Но после тщательного анализа работникам комитета стало ясно: это та нитка, которая поможет распутать весь клубок.
      Как бы хитер ни был преступник, каким бы опытов он ни обладал, он не в состоянии отнять у следственных органов основного их оружия — свой собственный след. Гроза, разразившаяся в ночь бегства шпиона с поезда, сильно затруднила поиск. Единственным звеном, оказавшимся в руках следствия, была фотокарточка, найденная в кармане платья пострадавшей. Научно-исследовательский отдел занялся восстановлением стершейся надписи.
      Когда по вызову Вергизова явились капитан Завьялов и младший лейтенант Потрохов, майора в кабинете не было.
      — Майор Вергизов звонил, — сообщил дежурный, — что будет через десять минут.
      Вскоре явился и Вергизов.
      — Садитесь, товарищи, — пригласил он. — Только что закончена работа по восстановлению надписи. Всего девять слов. Вот они: «На память дорогому другу от Ибрагима Каюмова. Город Ката-Курган».
      — Немного, — заметил Завьялов.
      — Тем не менее надо найти этого Каюмова, — сказал майор. — И найти его поручается вам, капитан.
      — Слушаюсь, — поднялся Завьялов.
      — До отправления самолета остается два часа. Успеете?
      — Вполне. Разрешите идти?
      — Вот возьмите фотоснимки пострадавшей для опознания. — Вергизов протянул капитану пакет. — Действуйте, как условились. Да, зайдите к полковнику, он ждет вас.
      Завьялов попрощался и ушел.
      — Дополнительно к вашему заданию, товарищ Потрохов, необходимо взять под особое наблюдение паспортные столы милиции.
      — Ясно, товарищ майор.
      — Информируйте меня ежедневно о ходе работ.
      — Есть!
      Недавно еще пустынное шоссе заполнилось шумной, оживленной толпой рабочих, высыпавших из проходной номерного завода.
      Многие спешили в поселок: красивые двух — и трехэтажные дома белели среди молодой зелени в километре от завода. Другие направлялись к автобусной остановке; Третьи выруливали из ворот завода на своих автомашинах, мотоциклах и велосипедах.
      Лавируя среди пешеходов и машин, Олег Кораллов медленно вел «Победу». Ему нетерпелось скорее вырваться на широкое шоссе, связывающее завод с городом. Олег спешил: встреча с друзьями назначена на восемь вечера. Утром он предупредил родителей, что ночевать будет не на даче, где жила вся семья, а на городской квартире. Наконец выбрался на простор и развил большую скорость. Сворачивая у развилки направо, Олег заметил далеко впереди женщину, идущую посредине шоссе. Он был уверен, что она услышит шум автомашины и посторонится, но с досадой убедился, что та и не думает уступать дорогу. Не сбавляя скорости, резко засигналил. Женщина в панике метнулась вправо, споткнулась и упала.
      Проскочив мимо, Олег остановил машину. Досадуя на неожиданную задержку, он подбежал к девушке, помог ей подняться и недовольно проговорил:
      — Как же можно быть такой неосторожной! Так и под машину угодить недолго! Вы очень ушиблись?
      — Ничего, обойдется, — не поднимая глаз и очищая пыль с содранного до крови колена, тихо ответила девушка. Олег предложил пострадавшей воспользоваться находившейся в машине аптечкой.
      Он открыл дверцу машины, усадил девушку на сиденье, а сам опустился на корточки. Смочив в йоде намотанную на спичку вату, он стал смазывать колено.
      Девушка вздрогнула от боли. Кораллов снизу вверх взглянул на нее, и близко увидел ее лицо. Красота девушки поразила его.
      — Вам далеко? — подымаясь и стараясь придать безразличный тон своему голосу, спросил Кораллов.
      — В центр города.
      — Я подвезу вас, мне это по пути.
      — Спасибо, — ответила девушка, — и так доберусь.
      — Ну нет, — твердо заявил Олег. — Я виноват, так позвольте мне хоть чем-нибудь искупить свою вину.
      Поколебавшись секунду, она согласилась.
      Взявшись за руль, Олег незаметно посмотрел в зеркало, прикрепленное над ветровым стеклом, и остался доволен безукоризненно повязанным галстуком.
      Машина сразу набрала большую скорость. Из-под колес полетел гравий. Навстречу бежали деревья, кусты. Глаза молодого человека внимательно следили за дорогой, но мысли были заняты неожиданной спутницей. Все в ней нравилось ему: большие голубые с живой искоркой глаза, полуприкрытые длинными ресницами, точеный нос, пухлые, красивого рисунка губы, светлые вьющиеся волосы. Чуть скосив глаза, заметил, что и она с интересом разглядывает его. Ему очень хотелось заговорить, но сковывало смущение.
      Въехав в городскую черту, Олег остановил машину и, выйдя, постучал носком ботинка по скатам.
      Как бы разгадав его хитрость, девушка с лукавой улыбкой заметила:
      — Вы хорошо водите машину! Наверно, шофер первого класса?
      — Я студент. Так сказать, будущий инженер, — ответил он.
      — А машина?
      — Моего отца, профессора Кораллова. Наверно, слышали о нем.
      — Нет. Я приезжая и никого не знаю.
      — И надолго к нам? В командировку или в гости?
      — Почти угадали. Здесь у меня тетя, мы не виделись очень давно.
      — А в нашем городе впервые?
      — Да, — ответила она, опуская глаза.
      Разглядывая лицо девушки, Олег старался определить, сколько ей лет. Во всяком случае, не более двадцати пяти. Значит, старше его, и это было ему приятно, тем более, что она так благосклонно с ним разговаривает.
      — Долго собираетесь пробыть здесь? — поинтересовался Олег.
      — Еще не решила, — уклончиво ответила незнакомка.
      — Вы студентка?
      — Нет. А вы на каком курсе?
      — На последнем. Сейчас практику прохожу на заводе. Торчу там целыми днями. Устал до чертиков. Но ничего, скоро кончится практика — отдохну как следует. Да, — вдруг спохватился он, — раз вы у нас впервые, разрешите мне показать вам город.
      — Разрешаю, — смеясь, проговорила она, блеснув ровными белыми зубами.
      Заметно обрадованный Олег вновь уселся за руль.
      Когда машина поравнялась с зданием кинотеатра, девушка попросила:
      — Остановите, пожалуйста. Я здесь выйду.
      Олег резко затормозил и, глядя в лицо незнакомки, спросил:
      — Где же я вас увижу?
      Она с минуту поколебалась.
      — Знаете что, дайте мне номер вашего телефона. Когда у меня будет свободное время, я вам позвоню и мы условимся о месте встречи. — Она немного помолчала. — Я бы дала вам свой адрес, но тетя переехала к сыну, и приходить туда вряд ли будет удобно.
      Олег достал записную книжку, вырвал листок и записал номера служебного и домашнего телефонов.
      — Большое вам спасибо, что подвезли, — незнакомка ласково улыбнулась. — До скорой встречи.
      — Но… вы забыли сказать, как вас зовут, — задержал ее руку Олег.
      — Лидия… Северинова, — проговорила она, высвобождая руку. Затем кивнула головой и затерялась в толпе.
      Олег нажал на стартер. Машина плавно тронулась с места. А Лидия, двигаясь в потоке пешеходов, наконец остановилась у телефонной будки. Она вошла внутрь, достала бумажку и набрала номер.
      «Коммутатор завода», — услышала она в трубке. Глаза ее радостно заблестели.
      — Соедините, пожалуйста, с шестым цехом, — спокойно попросила Лидия.
      «Шестой слушает», — раздался густой бас.
      — Кто у телефона?
      «Начальник цеха. Вам кого?» — осведомился говоривший.
      — Попросите, пожалуйста, Кораллова.
      «Он уже окончил работу».
      Прикуснв нижнюю губу и прищурив глаза, она секунду подумала, затем медленно повесила трубку на рычаг и довольная вышла из будки.
      Было раннее утро, и Решетов, как обычно, слушал доклад Вергизова за прошедшие сутки.
      — Из Узбекистана, — говорил Вергизов, — от Завьялова получено сообщение, что в городе Ката-Курган Ибрагим Каюмов никогда не проживал. По фотографии пострадавшей пока тоже никто не опознал. Сейчас Завьялов в Ташкенте и продолжает поиски.
      — Каковы результаты работы группы Потрохова?
      — Пока ничего существенного. За последние дни из разных районов Средней Азии прибыло пять человек. Но эти люди вне подозрений.
      — Поручите группе Потрохова, — после непродолжительной паузы распорядился Решетов, — проверить прописные листы годичной давности, выявить всех приехавших из Средней Азии, в особенности из Узбекистана, и установить, кто выбыл из города, не оформив выписку паспортном столе.
      — Вы предполагаете, Михаил Николаевич, что… — с полуслова понял майор Решетова.
      — Да. Возможно, кто-нибудь на время выехал из рода, не сообщив об этом в паспортный стол. Необходимо получить на этот счет полную ясность.
      — Хорошо. Будет исполнено.
      В дверях появился капитан Смирнов.
      — Садитесь, капитан, — пригласил Решетов. — Что слышно на ваших объектах?
      — Никаких изменении, Михаил Николаевич. На номерном заводе работы идут успешно. Сборка самолет будет закончена в срок. На остальных участках группа продолжает работу, — доложил Смирнов.
      — В донесении вы сообщаете о двух новых работниках номерного завода. Что за люди?
      — Инженер и слесарь-монтажник. Оба надежные.
      Зазвонил телефон. Решетов снял трубку.
      — Вас слушают. Да, я. Хорошо, едем.
      Вергизов и Смирнов поднялись.
      — Звонил секретарь партийного бюро завода Крылов, — пояснил полковник. — Мы с ним условились встретиться на заводе. Вы поедете со мной, товарищ Смирнов — Слушаюсь!
     
      ГЛАВА VII
     
      Олег был единственным сыном профессора Кораллова. Он хорошо учился, не чуждался и общественной работы.
      Мать Олега, тщеславная женщина, мечтала о блестящей карьере для сына. Она охотно снабжала его так называемыми карманными деньгами. Кораллова не видел ничего дурного в том, что сын иногда покутит с компанией друзей, приволокнется за хорошенькой девушкой. Среди студентов Олег слыл душевным, отзывчивым товарищем.
      У профессора Кораллова не было оснований тревожиться за сына: парень хорошо учился, о нем отзывались с похвалой. Поэтому профессор, уступая просьбам сына, купил «Победу».
      Матери Олега тоже было приятно блеснуть перед же нами сослуживцев мужа собственной машиной.
      Олег же с компанией знакомых, по большей части случайных, частенько выезжал на машине за город, где в небольшом, но уютном ресторане, вдали от глаз студентов и преподавателей, предавался кутежам. Но даже и здесь Олег вел себя осмотрительно, никогда не напивался допьяна и благополучно возвращался на машине домой.
      В последнее время Олег ловил себя на том, что постоянно думает о Лидии. Из головы не выходил тот день когда они познакомились при таких необычных обстоятельствах. Не лишенному тщеславия юноше хотелось поскорей ввести ее в круг своих друзей. Но Лидия как в воду канула.
      Когда она наконец позвонила, Олег чуть не подпрыгнул от радости. Истины ради надо сказать, что эту радость вызывало не только желание щегольнуть перед друзьями пикантной знакомой. К Лидии в душе его зарождалось более серьезное чувство. Условились встретиться на том же самом месте, где расстались, — у кинотеатра.
      Лидия явилась точно в назначенное время. На ней было скромное, со вкусом сшитое платье, босоножки на высоких каблуках. Светлые волосы, заплетенные в косы, лежали на голове короной. Она выглядела очень молодо и влюбленному Олегу казалась почти девочкой.
      Вечер они провели вдвоем. Гуляли по улицам города, ели мороженое, смотрели фильм. Время летело, как на крыльях.
      После нескольких встреч Лидия согласилась познакомиться с его друзьями. Компания собралась в загородном ресторане.
      Разделяя увеселительные затеи Олега, Лидия все же предпочитала уединение, и Олегу приходилось с этим считаться. Он уже успел крепко привязаться к ней.
      Лидия осторожно расспрашивала Олега о его учебе, практике, сослуживцах по заводу. Постепенно из этих разговоров она составила себе представление о заводе и многое узнала о коллективе, Олег особенно восторженно отзывался о конструкторе Степанковском — друге их семьи.
      Однажды Олег сказал, что на следующий день они не смогут встретиться, потому что у них на даче собираются гости. Ждут начальника конструкторского бюро Валентина Александровича Степанковского…
      Лидия заметно помрачнела; это расстроило, а вместе с тем и обрадовало Олега.
      — Мне будет очень скучно одной, Олежка…
      В голосе Лидии было столько неподдельной грусти, что Олегу стало жаль ее. И все же было приятно, что именно он является причиной этой грусти.
      — Понимаете, Лидочка, — с виноватой улыбкой объяснил Олег, — по установившейся традиции у нас ежегодно к окончанию дачного сезона устраивается званый обед. Собираются родные и друзья. Не явиться просто невозможно!
      — Понимаю… — Лидия доверчиво опиралась на его руку. — Но мне так хорошо с вами, что и один вечер без вас кажется целым годом.
      — И я постоянно хочу вас видеть, — взволнованно заговорил Олег, — хочу не разлучаться с вами. Я уж и не помню, когда бывал в своей компании. Друзья звонят, упрекают, но меня и не тянет туда. Только вы в моих мыслях. Что со мной делается — сам по пойму.
      — Со мной тоже происходит что-то непонятное, — в голосе Лидии послышалась грусть. — У меня никакой компании нет, но я ее и не ищу. — Она замолчала, думая о чем-то своем. — Знаете, Олег, в последнее время мне почему-то постоянно вас недостает… Веду себя, как девчонка, а ведь я, чего греха таить, старше вас, должна быть посерьезнее…
      — Перестаньте, Лидочка, какое значение это имеет? — горячась, прервал ее Олег.
      — Так… к слову пришлось, — тихо ответила Лидия о посмотрела Олегу в глаза. — Давайте завтра выберемся на озеро, покатаемся на лодке. Погуляем в парке. Хотите? Ведь скоро зима…
      — Очень хочу, Лидочка, но завтра этот обед…
      — Ах, да, я и забыла, — в голосе Лидии было столько сожаления, что Олег в душе проклинал так некстати пришедшийся семейный праздник.
      Некоторое время они шли молча. Вдруг Олег остановился, схватил Лидию за плечи, закружил ее.
      — Меня осенила гениальная идея! — воскликнул он. — Почему бы вам не разделить с нами этот обед? Раз от него нельзя отделаться, пойдемте со мной вместе.
      — Не говорите глупостей, Олег! Меня никто в вашем доме не знает, не приглашал…
      — Я приглашаю. Маме я говорил о нашей дружбе. — Он радостно глядел на Лидию. — Папа добряк и большой любитель женского общества. Что касается гостей, то им и подавно нет дела до того, кого я приглашу. Вы пойдете со мной, и все!
      — Честное слово, Олег, вы ребенок! Никуда я не пойду! — Уже более мягко проговорила Лидия. — Ну как можно ни с того ни с сего ввалиться в чужой дом! Это же просто неприлично! Незваный гость хуже татарина. Ни за что не пойду!
      — Нет, пойдете! Мой дом не чужой для вас, — решительно заявил Олег, — И прошу не упрямиться. Поймите, мы будем целый день и вечер вместе…
      Они остановились около большого каштана, недалеко от дома, где жила Лидия. Опустив глаза и надув губки, она молчала.
      — Лидушка, ну не огорчайте меня, — Олег старался заглянуть ей в глаза. — Увидите, как все будет хорошо!
      — Право, Олежка, неудобно как-то… — Она вскинула на него глаза, и в голосе послышались просительные нотки, — Лучше я не пойду, а? Буду весь вечер сидеть дома и думать о вас.
      — Перестаньте. Вопрос решен безоговорочно. Ну, Лидочка, выше голову. — Олег взял Лидию за подбородок и заглянул в лицо. Она улыбнулась. — Вот так-то лучше.
      — Если уж вы так настаиваете, Олег, то я пойду, но при одном условии…
      — Согласен заранее на все условия!
      — Я не шучу…
      — Выкладывайте ваши условия.
      — Одна я с вами не пойду, Олег.
      — А с кем же? — удивленно спросил Олег.
      — Пригласите еще кого-нибудь из знакомых девушек, ну, скажем, свою сокурсницу. Кого хотите. Иначе я не пойду.
      — Довольно странное условие, — озадаченно пробормотал Олег.
      — Олежка… — Лидия ласково взглянула на Олега и чарующе улыбнулась.
      — Хорошо, согласен.
     
      ГЛАВА VIII
     
      В этот вечер в доме Коралловых царили оживление и веселье. Гостей было много. И несмотря на то, что некоторые из них присутствовали в доме Коралловых впервые, все чувствовали себя непринужденно, свободно. Только Лидия держалась скованно, мало разговаривала и почти ничего не ела. Олег всячески старался развлечь ее, но это ему не удавалось.
      — Ничего не ест, — пожаловался Олег Майе, девушке лет двадцати четырех, сидевшей рядом со Степанковским. — Очевидно, мама приготовила невкусно.
      — Нет, нет, что вы! Очень вкусно, — укоризненно глядя на Олега, запротестовала Лидия. — Я ем наравне со всеми.
      — А вы Майя, тоже плохо едите, — сказал Степанковский, кладя на тарелку Майи большой кусок жаркого.
      Краснея от неловкости, Майя попыталась отодвинуть свою тарелку, и мясо упало на скатерть, От этого она еще больше смутилась и покраснела.
      — Вот видите, Валентин Александрович, что я по вашей милости натворила! — укоризненно проговорила Майя.
      — Право, Майечка, я только хотел поухаживать… Ну, ничего, сейчас мы исправим ошибку.
      Не успела Майя опомниться, как перед ней оказалось блюдо с целиком зажаренным поросенком.
      Под общий смех Майя поставила блюдо на место и окончательно сконфузилась.
      — Вы сегодня просто несносны, Валентин Александрович…
      — Ну, вот я вас и обидел, — виновато проговорил Степанковский. — Извините меня…
      А на другом конце стола шел свой разговор.
      — Что ни говорите, — убеждал Матвеева Юрий Михайлович Кораллов, — а медицина — гуманнейшая из наук. Что может быть благороднее науки, служащей непосредственно человеку?
      — Вы правы, Юрий Михайлович. Поэтому я и избрал Ольгу в спутницы жизни, — отшутился Матвеев.
      — Это, пожалуй, единственный случай, когда медицина оказалась негуманной, обманув доверчивую девушку, — поглядывая влюбленными глазами на мужа, со смехом проговорила Ольга.
      — Я утверждаю, — продолжал Кораллов, — что боле благородного труда, чем забота о здоровье и продлении жизни человека, на земле нет и не будет!
      — А по-моему, самая интересная работа — это геологоразведка, — запальчиво заговорила сокурсница Олега Люся. — В любую погоду, подчас даже рискуя жизнью, искать и открывать для человечества нечто новое, отдавать всего себя работе, чувствовать, что ты делаешь нужное людям дело…
      — Люся — будущий геолог, — со снисходительной улыбкой пояснил Олег. — Она и во сне видит неразведанные земли, а себя — их первооткрывателем.
      — Весьма похвально, Люся, — вмешался в разговор Степанковский. — Если хватит пороху, не сдавайтесь.
      — А я и не думаю. Скорее бы закончить практику и защитить диплом…
      — Ты, Люся, всегда куда-то торопишься, — перебил ее Олег. — И я мечтаю о труде как о подвиге, но зачем же так торопиться? Надо пожить и в свое удовольствие, пока молод.
      — К хорошему всегда торопиться надо, — внимательно взглянув на Олега, сказала Майя.
      — Майя, безусловно, права, — подхватил Степанковский.
      — Вот приятное единодушие, — многозначительно глядя на Степанковского, с улыбкой проговорила Ольга.
      Олег нагнулся и что-то шепотом сказал Лидии. Она неохотно поднялась и последовала за Олегом в соседнюю комнату. Вскоре оттуда послышались звуки рояля. Играли вальс Чайковского.
      А спор между тем разгорался.
      — Только труд… Труд и есть счастье для советского человека. Известный английский философ Гоббс писал о человеке как об эгоисте. Он говорил, что человек человеку — волк. Каждый, дескать, стремится уничтожить другого, чтобы очистить место для себя. Такова природа буржуазного общества. У пас же действуют иные законы…
      Тихо перебирая клавиши, Лидия прислушивалась к разговору. Постепенно она начала играть громче. Все притихли. Каскады аккордов нарастали. В них слышался то призыв к борьбе, то смятение души, рвущейся в неведомое. Стремительные порывы сменялись нежной проникновенной лирикой. И опять буря, опять настойчивое преодоление чего-то трудного. И наконец торжество победы…
      — Хорошая музыка, — заговорил Степанковский, когда умолкли звуки рояля, — рождает желание творить… созидать.
      — У меня музыка вызывает такое же чувство, — мечтательно сказала Люся.
      — Да, друзья, тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет, — вдруг заговорил строками из песни Юрий Михайлович Кораллов, поглаживая свою белоснежную бородку.
     
      Нет на земле такого существа,
      Столь жесткого, крутого, адски злого,
      Чтоб не смогла хотя на час один
      В нем музыка свершить переворота.
     
      — Кто это сказал? — старый профессор лукаво скопил глаза на Люсю.
      — Шекспир, — задумчиво и с каким-то благоговением произнесла Майя. — Как это верно сказано!
      — Даже удивительно, что еще есть люди, лишенные дара воспринимать и любить музыку, — серьезно сказал Степанковский.
      В соседней комнате вновь зазвучал рояль. Лидия играла вдохновенно. Олег, как зачарованный, смотрел на нее. Постепенно у рояля собрались все. Только Матвеев и Степанковский остались в столовой покурить.
      Олег на цыпочках вышел и принес стулья. Стараясь не шуметь, все сели. Лидия словно не замечала никого вокруг. Ее пальцы легко бегали по клавишам. Вот послышались первые аккорды арии мадам Баттерфляй. И вдруг Лидия запела. Гости в изумлении переглянулись.
      Матвеев и Степанковский присоединились к обществу. Валентин Александрович подошел к роялю. Лидия подняла на него глаза. Степанковский понимал, что он сейчас во власти музыки, и все-таки сердце его дрогну по. Когда Лидия кончила петь, раздались дружные рукоплескания. Она, смутившись, выбежала в соседнюю комнату. Олег последовал за ней.
      — Кто эта девушка? — спросила Ольга Кораллову.
      — Знакомая Олега. Какой дивный голос. Правда?
      Степанковский, стоя у рояля, видел в раскрытую дверь соседней комнаты, как Олег горячо упрашивал Лидию спеть еще.
      — Ну скажите вы ей, Валентин Александрович, — обратился он к подошедшему Степанковскому. — Не хочет петь больше. Лидочка, ну, я прошу вас.
      Лидия подняла глаза на Степанковского. И опять Валентин Александрович почувствовал, как учащение забилось сердце.
      — Я вас тоже очень прошу… — проговорил он.
      Лидия молча поднялась и, сопровождаемая Степанковским и Олегом, вернулась к роялю.
      К всеобщему удовольствию Лидия спела несколько новых песен и арий из опер. Когда утих восторженный шум похвал, Олег включил радиолу и начались танцы.
      Степанковский не отходил от Лидии. Он как будто не замечал недоуменного взгляда Майи и на все танцы приглашал Лидию.
      Растерянный Олег впервые в жизни испытал острое чувство ревности.
     
      ГЛАВА IX
     
      За окнами низко проносились тяжелые серые тучи. Одинокое облетевшее дерево гнулось под порывами ветра, озябшие крикливые галки кружили над крышами домов. Все это еще больше усиливало гнетущее настроение, овладевшее Майей.
      Она с тоской посмотрела на часы. Стрелки неукоснительно совершали круг за кругом. Близился конец ее смены. А ей так не хотелось уходить домой, где придется остаться наедине со своими мыслями.
      Она сложила в стопку истории болезней, убрала все лишнее в ящик стола, открыла сумочку и посмотрела на себя в зеркальце. Под большими грустными глазами залегли тени. Невольно вспомнились слова Ольги: «К такому цвету лица обязательно нужно красить губы».
      Как будто краска может снять с ее лица печать тоски… Ольге, наверно, в голову не приходит, что это под силу только любви. Один взгляд Валентина способен вернуть и блеск глаз, и веселый смех, и все, что красило ее жизнь.
      Горько улыбнувшись своему отражению, она расчесала длинные волосы, свернула их тугим жгутом и уложила на затылке. Постояв в нерешительности еще немного, надела шляпку, пальто и вышла из комнаты.
      Резкий порыв ветра заставил пригнуть голову и ухватиться за шляпку. В воздухе закружились крупные снежинки. Они оседали на крыши домов, автомашины, голые ветки деревьев, мостовые и тротуары. Это был первый, — пожалуй, несколько преждевременный для этих мест — снег.
      Вот и зима пришла… Как она любила эту пор^! Морозный воздух, скрипевший под ногами ослепительно белый снег, яркие лучи солнца звали к движению, к радости… Скоро Новый год, традиционный вечер с музыкой, танцами, веселыми рассказами и шутками в тесном уютном кругу семьи Матвеевых.
      — Майя Николаевна!
      Она вздрогнула от неожиданности и увидела улыбающегося Семена Яковлевича Варшавского за рулем «Победы». Он приглашал ее сесть рядом.
      Майя приветливо поздоровалась, но от приглашения отказалась. Улыбка сбежала с уст, когда она увидела, как потускнело красивое лицо Семена Яковлевича. Но что поделаешь, если мысли и сердце занимал другой человек, может, не такой внимательный и не такой красивый, как этот, но очень дорогой сердцу. Невольно подумалось: «Вот уж подлинно, не по хорошу мил, а по милу хорош!»
      Майя попрощалась и тут же забыла о Варшавском. Вновь нахлынули мысли, мучительно одолевавшие с тог момента, когда она поняла, что полюбила Степанковского. Любовь обрушилась неожиданно, как снежный обвал, и захватила так, что стало трудно дышать, жизнь без Степанковского, без его глаз, улыбки казалась просто бессмысленной. Странно, что всю пугающую власть этой любви она осознала только тогда, когда появилась та, другая. После двух — трех встреч в доме Коралловых Лидия овладела Валентином целиком видно, прочно.
      Да и сам Степанковский, всегда сдержанный, спокойный, стал каким-то другим. Он преобразился. Появилась изысканность в одежде, предупредительность в обращении с женщинами, чего раньше за ним не наблюдалось.
      Майе казалось, что еще немного, и она тут же, на людях, расплачется. И все же, несмотря на всю горечь тоски, несмотря на боль, ни за что на свете не рассталась бы Майя с этой мукой в сердце. Пусть она несчастна в своей любви, но она узнала любовь, пусть, к сожалению не сладость ее, а муки, но любовь настоящую. А это не каждому дано…
      Так думала Майя, идя по шумным улицам родного города. Погруженная в свои мысли, она и не заметила, как подошла к дому, и только тут вспомнила, что обещала зайти к Матвеевым. Отсюда до них уже было далеко, и, пожалуй, к семи не успеть, если не взять такси. Как на грех, машин на стоянке не оказалось. Видно, к Матвеевым сегодня не попасть.
      Дома Майя включила плитку, поставила чайник, взяв книгу, прилегла на диван. Но книга оставалась открытой все на одной и той же странице.
      Вода уже вскипела, а Майя ничего не замечала.
      Резкий стук в дверь заставил ее очнуться. Соскочив с дивана, Майя выключила плитку и, машинально поправляя волосы, открыла дверь.
      В комнате запахло морозом и снегом.
      — Майка, негодница! — воскликнула Ольга, обнимая подругу. — Я так и знала. Преспокойно лежит на своем диванчике, а мы извелись, ожидая ее. Ведь опаздываем в театр. Даю две минуты на переодевание. Поторопись! — повелительно закончила Ольга.
      Владимир Петрович стоял у дверей и с улыбкой наблюдал за женщинами.
      — Здравствуйте, Майя, — пожимая ей руку, мягко произнес он.
      На его гладко выбритом лице особенно резко выделялся глубокий шрам, проходящий через левую щеку. Шрам придавал лицу суровое выражение, в то время как добрые, слегка выпуклые глаза смотрели на собеседника с ласковой доверчивостью.
      — Боже, какая ты копунья, Майка, — вновь накинулась на подругу Ольга. — Мы же опаздываем.
      Заметив вопросительный взгляд Майи, она резко повернулась к мужу, и ее голубые глаза сверкнули.
      — Отвернись же, Володя! Неужели так трудно сообразить? — притворно сердито прикрикнула она и повернула его лицом к стене.
      Майе очень хотелось спросить, приглашен ли Степанковский. За последние несколько лет, да и раньше, когда Майя не была знакома с ними, Матвеевы и Степанковский все вечера проводили вместе.
      Работая в одной больнице, Майя подружилась с Ольгой и ее мужем. Мать Ольги Вера Андреевна, с ее чуткой душой, отзывчивым характером, стала для Майи родным человеком.
      Потеряв всю родню во время войны, Майя дорожила этой искренней дружбой. Здесь, у Матвеевых, она встретила Валентина Александровича Степанковского…
      Посещения театра или кино, традиционные встречи праздников без Степанковского не мыслились А сегодня? Будет ли он с ними?
      Но рядом в ложе оказались посторонние люди.
      Только в антракте после второго действия она увидела в фойе Степанковского под руку с Лидией. Та была в платье стального цвета с черной отделкой, оттенявшей белизну шеи и рук. Волосы были уложены в замысловатую прическу. Слушая Степанковского, она то и дело заглядывала ему в глаза. А тот так был захвачен разговором, что не замечал никого вокруг.
      Как только Майя увидела Степанковского в обществе Лидии, весь интерес к спектаклю у нее пропал. Едва дождавшись конца, она безвольно дала себя увезти к Матвеевым, у которых обычно ночевала, когда задерживалась поздно в городе.
      Вера Андреевна сразу заметила подавленное состояние Майи. Ни о чем не расспрашивая, она заботливо уложила гостью в свою постель и потушила свет. Поправляя одеяло, Вера Андреевна почувствовала, как плечи Майи дрогнули. Хрупкое тело девушки забилось в рыданиях.
      — Успокойся, дитя мое, — Вера Андреевна прижала девушку к груди и тихонько погладила мягкие, рассыпавшиеся по плечам волосы. Она поняла, что Майя полюбила.
      Лишь перед рассветом, когда в квадраты окон заглянула редеющая синева, Майя уснула, всхлипывая во сне как ребенок. Вера Андреевна осторожно высвободила руку из-под головы девушки и на цыпочках вышла,
     
      ГЛАВА X
     
      Валентина Александровича Степанковского и Владимира Петровича Матвеева связывали дружба и долголетняя совместная работа. На этот завод они пришли почти одновременно, за два года до войны. Первый, несмотря на молодость, — со званием кандидата технических наук, второй — с опытом партийной и хозяйственной работы. За год до начала войны Валентин Александрович защитил докторскую диссертацию, но с завода уйти не захотел. Он считал, что научной работой можно заниматься и в цехах завода. Степанковский был назначен начальником конструкторского бюро, а Матвеев — директором того же завода. Общность интересов и личная симпатия очень сблизили их.
      Во время эвакуации жена и маленькая дочь Степанковского погибли.
      Узнав о гибели жены и дочери, Валентин Александрович замкнулся в своем горе. Трудно было узнать в нем того жизнерадостного, энергичного, всегда аккуратно одетого человека, каким привыкли видеть Степанковского всегда. С годами он, правда, несколько оттаял, стал больше следить за собой, но, кроме как у Матвеевых и с Матвеевыми, нигде ни с кем не бывал.
      Матвеевы искренне желали, чтобы у их друга была своя семья. Но Валентин Александрович так и не женился. Слишком глубокую боль причинила война. Требовалось время, чтобы зарубцевались раны.
      Степанковский питал к Майе теплые чувства, но ему и в голову не приходило, что эта девушка может полюбить его, стать женой. После пережитого он чувствовал себя слишком старым душой рядом с юной, жизнерадостной Майей.
      С появлением Лидии дремавшие до сих пор чувства властно заявили о себе. Серьезный, фанатично влюбленный в свое дело инженер, он в последние недели ловил себя на том, что даже во время работы над проектом нового самолета не переставал думать о Лидии.
      Хотя проект нового самолета, которому Степанковский отдал долгие годы, уже был готов, тем не менее строительство требовало усилий ума, ясности мысли, творческого поиска. А в последнее время работы над строительством выдвинули ряд задач, решение которых не терпело отлагательства.
      Недавно у него состоялся неприятный разговор с директором завода Матвеевым и секретарем партийного бюро Владимиром Николаевичем Крыловым. Валентин Александрович испытал чувство раздражения и недовольства собой.
      Крылов, еще молодой человек со светлыми, строгими глазами, внимательно глядел на собеседника.
      — Чем вы, товарищ Степанковский, объясняете эту потерю ритма? Так мы рискуем затянуть срок пробного вылета.
      Его высокий лоб прорезали три глубокие морщины, а лицо хмурилось, когда он выслушивал сбивчивые ответы Степанковского.
      Матвеев смотрел на друга недоумевающе. И Валентин Александрович понял, что в сущности ему нечего ответить товарищам. С тяжелым чувством он покинул кабинет директора.
     
      ГЛАВА XI
     
      Надя Степанковская была на несколько лет моложе брата. Тяжелые годы войны, гибель любимого мужа, с которым она прожила всего полгода, наложили суровый отпечаток на ее лицо с живыми темными глазами, смотревшими чуть насмешливо. Легкие морщинки у глаз делали ее несколько старше своих лет.
      С братом они всегда жили дружно. Но после пережитого личного горя и беды, постигшей Валентина, она преисполнилась к нему глубокой нежностью, почти материнской любовью.
      Как и Матвеевы, она считала, что Майя — именно тот человек, который способен вернуть брату утраченное счастье.
      Увлечение Валентина Лидией вызвало у Нади глубокую обиду за Майю и настороженность по отношению к «пришелице», как Надя про себя называла Лидию. Однако она тщательно избегала разговора с братом на эту тему. Надя считала, что любовь или увлечение — явление личное и никому не дано право вмешиваться в такие дела.
      Однажды в воскресенье Валентин Александрович пригласил Лидию к себе домой и попросил сестру приготовить обед на троих. Надя с увлечением принялась за хозяйственные хлопоты. Сама удивляясь вдруг появившемуся желанию быть в обществе этой женщины, Надя вначале никак не могла понять, что ею руководило. Только позже догадалась, что это было неосознанное желание узнать Лидию ближе, понять, чем та так пленила брата. И с неожиданным огорчением Надя отметила несомненное обаяние Лидии. Стройная, изящная фигура, выразительное лицо, большие голубые глаза, пышные светлые волосы делали ее необычайно привлекательной. Лидия умела пользоваться своими чарами. Живая, остроумная, очень музыкальная, она полностью завладела душой и мыслями сдержанного Валентина. Надя уже не осуждала брата; трудно было оставаться равнодушным к такой обаятельной женщине.
      Где-то в глубине души чувствуя, что это не настоящая любовь, Надя все же отдавала себе отчет в том, что увлечение серьезно и, кто знает, не перерастет ли оно в любовь.
      А Лидия все чаще появлялась в их доме. Прямо с работы Степанковский заезжал в проектно-сметное бюро, куда Лидия устроилась на работу. Вместе они приезжали домой и уже не расставались до поздней ночи.
      В те редкие вечера, когда Степанковский не виделся с Лидией, он после рабочего дня оставался на заводе, закрывался в своем кабинете и работал до изнеможения, стараясь наверстать упущенное.
      …Как много хорошего было создано им в этом кабинете! Сколько оригинальных и смелых мыслей воплотилось в чертежах и эскизах будущего самолета. Но теперь упущенное время безжалостно мстило за себя — Степанковский то здесь, то там обнаруживал прорехи, которые необходимо было немедленно устранить. И Валентин лишал себя отдыха и до утра, ни на секунду не смыкая глаз, разрабатывал план-задание для своего бюро.
      При посещении Степанковского Лидия вела себя крайне осторожно. Она отдавала должное Наде, в ее присутствии подчеркнуто сдержанно относилась к Валентину Александровичу. Надя не замечала ничего такого, что свидетельствовало бы о любви Лидии к брату. И все же по мимолетной улыбке, продолжительному взгляду, устремленному на Валентина, она догадывалась о чувствах Лидии. Зато Валентин не скрывал своей любви; он совершенно преображался в присутствии Лидии.
      Как-то вечером Надя зашла в комнату брата.
      — Мне кажется, — с воодушевлением говорил Валентин, — что тот, кто непосредственно своими руками не создает эти машины, — не может познать счастья, которое испытывает автор конструкции нового самолета. В такие минуты я, сугубо земное существо, вдруг чувствую, как вырастают у меня крылья. Каждая новая конструкция самолета — это новый взлет. Желание творить, создавать новые машины становится жизненной необходимостью.
      — Да, это действительно интересно, — задумчиво глядя на блестящую крышку пианино, отозвалась Лидия. — Мне как-то даже в голову не приходило, что у людей бывают такие чувства и порывы. Вы знаете, Валентин, мне приходилось летать, но, сидя в самолете, я не думала, что можно летать еще быстрее. В чем же особенность новой вашей машины?
      — Особенностей много, — уклончиво ответил Валентин Александрович и, спохватившись, добавил: — Да, собственно, эта сугубо техническая область не представляет интереса для непосвященных.
      — Вы правы, вы правы, — так же задумчиво ответила Лидия со странной улыбкой. И тут же невольно вздрогнула, увидев Надю.
      Надя достала из шкафа галстуки Валентина и вышла, чтобы прогладить их. В том, что близкий друг брата интересуется его работой, не было ничего удивительного. Тем более, что, судя но всему, Лидия для Валентина была больше, чем друг. И все же какая-то неосознанная тревога закралась в душу Нади.
      С тех пор, что бы она ни делала, беспокойство не покидало ее. Надя в который раз мысленно возвращалась к тому вечеру. Почему Лидия вздрогнула, увидев ее, Надю? Теперь это, вначале неясное чувство, перешло в страх за судьбу брата, за порученное ему дело. Кто она, эта Лидия? Ранее Надя не сомневалась, что Валентин в разговорах с Лидией не касается темы, относящейся к государственной тайне. Но сейчас эта уверенность поколебалась: уж очень изменился Валентин с тех пор, как появилась Лидия. Будучи не в состоянии оставаться в неведении, она решила под строжайшим секретом посоветоваться с секретарем партийной организации завода Крыловым, которого знала лично.
     
      В квартире Крылова царил веселый предпраздничный беспорядок, который вносил радостное оживление и чувство ожидания чего-то торжественного и значительного. По давней традиции семья Крыловых Новый год встречала у себя дома. Невольно вспомнив известную пословицу о незваном госте, Надя с чувством неловкости сняла пальто и прошла в комнату Крылова, служившую ему кабинетом.
      — Присаживайтесь, Надежда Александровна, — радушно встретил ее Крылов. — Вот отведайте Машино изделие, — он придвинул вазу с печеньем, — жена у меня большая мастерица. Машенька, сладь нам чайку, — попросил он.
      — Спасибо, Владимир Николаевич, — Надя машинально взяла печенье и тут же положила обратно. — Владимир Николаевич, — взволнованно заговорила она. — Я пришла с вами посоветоваться по очень важному вопросу… На мой взгляд, конечно. Я… — она замолчала, нервно теребя носовой платок.
      — Что случилось, Надежда Александровна? — участливо спросил Крылов. От его мягкого тона Надя еще больше разволновалась.
      — Только… — с трудом сдерживая дрожь в голосе, заговорила Надя, — только я попрошу вас, чтоб мое посещение и го, что я скажу, осталось между нами.
      — Обещаю вам это.
      — Хорошо. Скажите, Владимир Николаевич, вы знаете, кто эта женщина, с которой дружит Валентин последние несколько месяцев?
      Крылов внимательно посмотрел на Надю.
      — А что случилось, Надежда Александровна?
      — Собственно, ничего… Я твердо убеждена, что брат ни с кем, даже с самыми близкими, не будет вести разговоры о секретных работах завода. Но вот в последнее время у них сложились такие отношения, что прежняя уверенность меня оставила. Я… — она опять замолчала, не находя слов.
      — Вы можете, Надежда Александровна, довериться мне. Расскажите, по возможности обстоятельно, что вас взволновало?
      — Ну, — неуверенно начала Надя, — Валентин очень увлечен этой женщиной. Надо отдать справедливость — она весьма интересна. Но вот на днях, когда она была у нас, я случайно услышала заданный ею вопрос, относящийся к секретным работам завода… И, хотя Валентин оставил ее вопрос без ответа, меня это сильно обеспокоило. Не зря ведь говорят, что любовь слепа. Можно и забыться. А с тех пор как Валентин влюбился, он стал совсем другим, точно его подменили. Я боюсь, как бы он не сказал чего-нибудь лишнего. Что, собственно, знаем мы об этой женщине? Очень вас прошу, Владимир Николаевич, проверьте, кто она. Сделайте это так, чтобы Валентин не заметил. Но непременно сделайте…
      С минуту они сидели молча.
      — Мне кажется, Надежда Александровна, — осторожно начал Крылов, — что ваши опасения беспочвенны. Валентин Александрович — человек серьезный и никакой оплошности допустить не может.
      — Ох, спасибо, Владимир Николаевич, — в ее голосе слышалась радость, — у меня точно гора с плеч свалилась. Значит, и вы убеждены, что Валентин при любых обстоятельствах не способен забыться?
      — Да, убежден! — твердо произнес Крылов. — Но… Обещайте и вы, Надежда Александровна, немедленно дать мне знать, если возникнет хоть малейшее подозрение.
      — Обещаю, Владимир Николаевич.
      — Вот и чудесно! — весело заключил Крылов. — А теперь отобедаете с нами, хотите вы этого или нет.
      — Большое спасибо, Владимир Николаевич, я уже обедала.
      — Я же сказал, Надежда Александровна, хотите — не хотите, а обедать с нами вам придется!
     
      После встречи с Крыловым Надя несколько успокоилась. Но настороженность не покидала ее.
      Лидия все более властно входила в жизнь Степанковских. Теперь она прямо с работы являлась к ним домой, хлопотала по хозяйству. По всему было видно, что она стремится сблизиться с Надей.
      Надя обнаружила у Лидии недюжинные познания в кулинарии, вкус и умение все делать своими руками. Теперь Надя несколько иными глазами смотрела на Лидию, та начинала ей нравиться. И если бы не воспоминания о близкой ее сердцу Майе, Надя бы, пожалуй, утвердилась в мысли, что Лидия рождена для Валентина. А Валентин Александрович, уже никого не стесняясь, открыто заявлял, что Лидия станет его женой. Надя с болью слушала брата, но напомнить о Майе не решалась.
      Входить в свою комнату Валентин Александрович никому не разрешал. Только ради Лидии поступился он этим правилом.
      Как-то Лидия села за пианино, и комната заполнилась чудесными звуками вальса из «Лебединого озера». Их сменили мелодии Глинки, Глазунова, Бетховена. Прежде она не соглашалась играть, хотя Валентин Александрович упрашивал ее. Надя слушала как зачарованная.
      И вдруг Лидия запела. Надя впервые слышала ее великолепный голос. Когда зазвучала трогательная ария Баттерфляй, она не удержалась и вошла в комнату брата. Тот слушал, не спуская с Лидии влюбленных глаз. Надолго запомнилось Наде лицо Лидии. На нем можно было прочесть меланхолическую грусть, навеянную арией. Но в голубых глазах, когда они останавливались на Валентине, появлялся странный холодный блеск.
      Телефонный звонок заставил Надю отлучиться в соседнюю комнату. Звонили из бюро завода. Срочно вызывали Валентина. С виноватым и недовольным лицом покинул он Лидию, пообещав скоро вернуться. Лидия еще некоторое время продолжала играть. Потом все затихло.
      Занимаясь уборкой, Надя в полуоткрытую дверь увидела Лидию. В какой-то неестественной позе, нагнувшись над столом, Лидия что-то разглядывала. Одну руку она держала в кармане жакетки, другой прижимала брошь на груди. Когда Надя вошла в комнату, Лидия резко выпрямилась. На столе покачивался лист ватмана свернутый в трубку. Лидия взяла сигарету и спокойно закурила.
      — Как вы думаете, Надя, — ее голос звучал ровно, — долго ли может задержаться Валентин?
      — Право, не знаю, — Надя еле сдерживала охватившее ее волнение. — Он просил, чтобы вы не уходили.
      — Я и не собираюсь уходить. Но только скучно одной. Верно говорит пословица: ждать да догонять — хуже нет. Может, вам помочь в чем-нибудь?
      — Нет, нет, спасибо, — поспешно проговорила Надя. — Я уже со всем управилась. Вот, пожалуй, поменяю воду… — Надя взяла вазу с хризантемами и с сильно бьющимся сердцем вышла из комнаты.
      Она не переставала думать об увиденном. Что могло быть на ватмане, почему он так заинтересовал Лидию? Зачем ей понадобилось в такой странной позе склоняться над столом? А вдруг она… фотографировала? Надя слышала о существовании микрофотоаппаратов, вмонтированных в обыкновенную пуговицу или брошь. От этой мысли похолодело в груди, а по спине побежали мурашки…
      Вечером, оставшись наедине с братом, она заговорила с ним, будучи не в силах больше таить в душе страшное подозрение. Но Валентин возмутился и заявил, что все это ей мерещится, что в его комнате нет ничего такого, что могло бы интересовать кого-либо, тем более Лидию. Сколько-нибудь ценные материалы он домой не берет. И вообще дома он разрешает себе выполнять лишь ту работу, которая никакой государственной тайны не представляет. Кажется, сестре это известно.
      — Могу согласиться, — взволнованно сказала Надя, — что там нет секретных документов. И все-таки ты не должен допускать постороннего человека в свою рабочую комнату. Ты просто не имеешь права здесь говорить о работе завода… — закончила она звенящим от волнения голосом.
      — Ничего секретного я ей не рассказывал. А потом… потом Лидия для нас не посторонний человек! — запальчиво воскликнул Валентин.
      — Для кого это — для нас?
      — По крайней мере, мне она близкий человек.
      — А Майя?
      — Причем здесь Майя? — растерялся Степанковский.
      — Ну, если ты задаешь такие вопросы, то мне говорить больше не о чем. Хочу лишь напомнить, что твоя работа — не личное дело.
      — Я уже объяснил тебе, что никаких секретов не разглашаю…
      — Но ведь я сама слышала, Валя, о чем вы говорили, — тихо, но твердо сказала Надя. — Не думаю, что ты имеешь право…
      — Ну, это уж мое дело, что я вправе и чего не вправе делать, — грубо оборвал он сестру и хлопнул дверью.
      До этого между ними никогда не случалось размолвок. Тем больнее отозвалась в сердце Нади грубость брата. В их отношениях появилась внешне не заметная, но глубокая трещина.
     
      * * *
     
      Гнетущее чувство овладело Надей. Надо что-то делать, предпринимать, но что? Она обещала Крылову, что в случае необходимости обратится к нему. Так Надя и сделала. Но Крылова ни дома, ни на работе не оказалось. Проходила городская партийная конференция, а он был делегатом от парторганизации завода. В течение двух дней Крылов будет занят с раннего утра до позднего вечера.
      Оставался единственный человек, с которым Надя могла поговорить обо всем, — Майя. А она уже давно у них не показывалась. Условившись по телефону о встрече, Надя вышла из дому задолго до назначенного срока и, несмотря на сильный мороз, терпеливо ожидала Майю. И все же, когда та появилась, Надя вздрогнула от неожиданности. Майя поздоровалась с печальной улыбкой. Догадываясь о причинах невеселого вида подруги, Надя обхватила ее за талию и, ласково заглядывая в глаза, спросила:
      — Ты здорова?
      — Да, — кивнула Майя. — А ты? Почему ты вся дрожишь?
      — Я замерзла, и вообще меня немного знобит. Но эго пройдет. Знаешь, Майя, зачем я тебя позвала?
      …Когда Надя закончила свой взволнованный рассказ, Майя долго молчала.
      — Я думаю, — наконец заговорила она, — что тебе непременно следует поговорить с Владимиром Петровичем. Он большой друг Валентина Александровича и поможет разобраться во всем. К тому же, в случае чего, неприятности грозят не только Валентину Александровичу, но и Владимиру Петровичу. Ну, а самое главное, конечно, завод. Я знаю, тяжело тебе, но… Надо смотреть правде в глаза…
      — Нет, нет, не говори так! — умоляюще прервала Надя. — Посвящать в свои сомнения еще и Матвеева я просто не могу. Достаточно, что об этом знает Крылов. А потом… мне страшно за Валентина. Поверь, что если бы это касалось меня, я бы ни с чем не посчиталась… Но Валентин после всех переживаний…
      Не обращая внимания па прохожих, она заплакала.
      Так и не договорившись ни о чем, они расстались, условившись встретиться на следующий день чтобы решить окончательно, как поступить.
      Но на второй день Надя не смогла прийти. Она слегла в постель с высокой температурой. Врач определил воспаление легких, и ее тотчас отправили в больницу.
     
      ГЛАВА XII
     
      Забившись в угол дивана, Майя с устремленными в одну точку глазами обдумывала сложившееся положение. Если бы не болезнь Нади, она поступила бы решительно и твердо, убедила бы подругу поговорить с Матвеевым. Наконец, с разрешения Нади, она взяла бы это на себя. Но тяжелое состояние Нади не позволяло говорить с ней о таком деле, а действовать самостоятельно Майя не решалась. Она считала, что ей такого права не дано.
      Вместе с тем она понимала, что поступает неправильно, что обязана забить тревогу, причем немедленно. Ведь каждый час молчания может грозить несчастьем многим людям, и в первую очередь ему, Валентину, если опасения Нади верны.
      С другой стороны, Матвеевы, догадываясь о ее любви к Степанковскому, чего доброго подумают, что ее поступок вызван ревностью, завистью или бог весть еще чем.
      Как же быть? Не поговорить ли с Верой Андреевной? Она искренне любит Майю и верит ей. Да, безусловно, это выход. Как она не подумала о Вере Андреевне раньше? Майя вскочила, намереваясь тотчас же идти к Матвеевым, но, взглянув на часы, поняла, что уж слишком поздно. Придется ждать до завтра. Кстати, завтра она приглашена к Матвеевым на встречу Нового года. Правда, не совсем удобно в праздничный вечер говорить о таких делах, но ничего не поделаешь…
     
      * * *
     
      Часы пробили двенадцать. В ту же минуту в кабинет Решетова вошли Вергизов, Смирнов и Потрохов.
      — Приступим к делу. Докладывайте, товарищ Смирнов, — пригласил полковник.
      — Сборка самолета в основном закончена. Наша группа проводит работу по намеченному плану.
      — Когда пробный полет? — Решетов сделал как-то пометку в блокноте.
      — Четвертого января в шестнадцать часов. Матвеев и Крылов заверяют, что все будет готово к сроку.
      — С сегодняшнего дня переведите группу на готовность номер один. В таком положении находиться вплоть до полета…
      — Ясно, Михаил Николаевич, — проговорил Смирнов. — Должен поставить вас в известность, что Степанковский настоял на личном участии в пробном полете. Директор и партийный комитет возражали. Но министерство дало согласие.
      — Вообще-то конструкторы редко участвуют в подобных рейсах. А какие мотивы у Степанковского?
      — Он хочет лично наблюдать за поведением самолета и приборов в воздухе. По его мнению, это даст ему возможность в максимально короткие сроки устранить обнаруженные недостатки, а главное, поискать пути усовершенствований конструкции самолета.
      — Я считаю, — заговорил Вергизов, — что самолет должен сопровождать работник Комитета. Это тем более необходимо, что летит сам конструктор.
      — Вы правы. В рейс отправитесь вы, Василий Кузьмич. Свяжитесь с Матвеевым и Крыловым и постарайтесь быстрее закончить все формальности: времени до отлета остается немного.
      — Будет сделано, Михаил Николаевич.
      — В назначенные часы информируйте меня, товарищ Смирнов, о положении дел.
      — Есть! Разрешите быть свободным?
      — Да. Так что же вы обнаружили, товарищ младший лейтенант? — обратился Решетов к Потрохову.
      — Как вы знаете, я предпринял дополнительную проверку прописавшихся в городе за последний год. Заслуживает внимания гражданка, прописанная восемь месяцев тому назад в пятом отделении милиции.
      — Восемь месяцев?
      — Так точно!
      — Продолжайте, товарищ младший лейтенант!
      — По прибытию из Самарканда она проживала по этому адресу пять месяцев и девять дней, после чего, не выписавшись, временно отбыла в Самарканд. Мотивы отъезда, по словам хозяйки квартиры, семейные. Однако до сих пор женщина не возвратилась.
      — Запрашивали Самарканд? — не сводя внимательного взгляда с Потрохова, спросил Решетов.
      — Да. Городской отдел милиции сообщает, что, Самарканде такая не обнаружена.
      — Фамилия этой женщины?
      — Северинова Лидия Владимировна.
      — Вы говорите, Северинова? — переспросил Решетов и переглянулся с Вергизовым. — Эту фамилию нам вчера назвал Крылов.
      — Совершенно верно, Михаил Николаевич, — подтвердил Вергизов. — Именно эту фамилию назвал Крылов, говоря о невесте Степанковского.
      — Что вами предпринято? — спросил Решетов.
      — Отдел занимается выяснением личности этой особы…
      Решетов нажал кнопку звонка.
      В кабинет вошел дежурный.
      — Костричкина ко мне! — приказал полковник.
      — Есть! — дежурный повернулся и исчез за дверью.
     
      * * *
     
      Оттепель вдруг сменила вьюга с сильными морозами. Как бы отдавая дань последнему дню старого года, с неба, не переставая, сыпался колючий мелкий снег. К вечеру ветер внезапно утих, снег празднично искрился и скрипел под ногами. Но как ни хорошо в такую погоду гулять, на улицах пешеходов становилось все меньше и меньше. Люди спешили в теплые квартиры, чтобы вместе с близкими и друзьями у нарядных елок встретить Новый год.
      В этот праздничный вечер только Костричкин, казалось, никуда не торопился. Подняв воротник демисезонного пальто и чуть сдвинув шляпу набекрень, он с беспечным видом шел но тротуару и разглядывал ярко освещенные витрины магазинов. Впереди, в нескольких шагах от него, шли Лидия и Степанковский. У кондитерского магазина они остановились, очевидно о чем-то советуясь, затем Лидия взяла Степанковского под руку и распахнула дверь.
      Костричкин с тем же скучающим видом направился вслед за ними.
      — Не упрямься, Валя, — горячо говорила Лидия. — Обязательно нужно взять торт. Даже на обычные вечера не приходят с пустыми руками, а уж на новогодний…
      — Но право же, Лидочка, у Матвеевых это не принято, — заметно сдаваясь, говорил Степанковский. — Лучше купим цветы…
      — Прекрасно, купим и цветы, — весело заявила Лидия. — Одно другому не мешает.
      Они выбрали торт и покинули магазин. Костричкин, как тень, следовал за ними. Держа пакеты в одной руке, другой Степанковский бережно поддерживал Лидию. В цветочком магазине они купили большой букет хризантем.
      — Лидочка, мы опоздаем, — забеспокоился Степанковский, взглянув на часы. — Ведь еще нужно переодеться.
      — Возьмем такси, и все успеется. Пошли быстрее к стоянке.
      На стоянке ни одной машины не оказалось. Несколько человек, подняв воротники и нахлобучив шляпы, стояли в ожидании. Лидия и Степанковский заняли очередь. Время от времени подъезжали такси, и народу становилось все меньше. Дошла очередь и до Степанковского. Открыв дверцу, он помог сесть Лидии, сел сам — и машина укатила.
      Костричкин отметил про себя номер такси: «МО 24–24» и покинул очередь. Спустя минуту к нему подъехал на мотоцикле Корнилов. Не выключая мотора, молча передал Костричкину мотоцикл, и тот помчался вслед за такси.
      У большого каштана, неподалеку от квартиры Лидии, такси остановилось. Степанковский выпрыгнул на тротуар и помог выйти Лидии.
      — Через час я буду готова, — сказала Лидия. — Не задерживайся и ты, Валя.
      — Может быть, отпустим такси? — Степанковский взял ее руки в свои и заглянул в глаза. — Погуляем с полчасика?
      — Сумасшедший! — Лидия нежно улыбнулась и отняла руки. — До встречи Нового года осталось два часа, а он надумал гулять. Какое легкомыслие! Сейчас же садись и поезжай домой!
      Степанковский покорно полез в машину и захлопнул дверцу.
      — Возвращайся скорей! — прижимая пальцы к боковому стеклу, прокричала Лидия, идя рядом с «Победой». — Может, успеем еще и погулять.
      Степанковский кивнул, и машина набрала скорость.
      Стоявший в тени противоположного дома Костричкин вскочил на мотоцикл. Не выпуская из виду «Победу», он подъехал к стоявшему на перекрестке регулировщику. Предъявил удостоверение и распорядился:
      — Сообщите регулировщику на Свечной, чтобы следовал за мной немедленно.
      — Будет исполнено, — ответил регулировщик, возвращая удостоверение.
      На Свечной, как было условлено, регулировщик с жезлом в руке на ходу вскочил на заднее сиденье мотоцикла Костричкина, и уже вдвоем они продолжали следовать за такси «МО 24–24». Около дома Степанковского такси остановилось. Пассажир рассчитался и прошел в калитку.
      Шофер погасил лампочку и направился к перекрестку. Костричкин догнал машину. Регулировщик сделал знак шоферу остановиться.
      — Что прикажете, товарищ старшина? — шофер открыл дверцу.
      — Следуйте в ГАИ, — пересаживаясь в машину, коротко приказал регулировщик.
      — За что, товарищ старшина? — удивился шофер.
      — Там узнаете, — последовал уклончивый ответ.
      В ГАИ Костричкин подождал, покуда старшина скрылся за дверью, передал дежурному милиционеру инспекции мотоцикл, сел за руль такси и на большой скорости погнал машину по уже опустевшим улицам.
      У здания Комитета Костричкин сбавил скорость и подкатил к гаражу. Он прошел в помещение. Там снял телефонную трубку, набрал номер.
      — Линяев? Я Костричкин. Жду в гараже. Необходим механик гаража. Да. Добро, жду!
      Спустя минут пятнадцать прибыл механик, снял боковое стекло, не касаясь пальцами плоскости, и передал его Линяеву.
      — Снято без прикосновения, так сказать, в девственном виде, — улыбнулся механик.
      — Ну как? — нетерпеливо спросил Костричкин Линяева, который держал стекло на уровне глаз, поближе к лампочке.
      — Оттиски пальцев видны отчетливо.
      — Полковнику доложи сам, — бросил на ходу Костричкин, направляясь к выходу. — У меня времени в обрез.
      — Новый год подгоняет? — понимающе улыбнулся Линяев.
      — Да! Тороплюсь встречать в обнимку с Дедом Морозом, — отшутился Костричкин. — Ну, счастливо тебе встретить…
      — Спасибо. Будь здоров. — Бережно держа стекло, Линяев направился к себе.
     
      * * *
     
      Обширная квартира Матвеевых вся была залита электрическим светом. Гости оживленно разговаривали. Ольга перебирала пластинки, а Олег Кораллов настраивал приемник на Москву.
      У рояля Лидия тихонько наигрывала какое-то танго, изредка поглядывала на Степанковского.
      В соседней комнате Владимир Петрович, щуря глаза, придирчиво оглядывал сиявший белоснежной скатертью и хрусталем праздничный стол, уставленный разнообразными закусками. Он то и дело обращался к хлопотавшей без устали Майе и помогавшему ей Варшавскому.
      Среди гостей выделялся своей белой бородой профессор Кораллов.
      Не было в зале только Веры Андреевны. По установившейся традиции, она выходила к гостям за несколько минут до того, как московский диктор провозглашав тост за счастье в наступающем Новом году. Всегда хлопотливая хозяйка, она никогда не принимала участия в подготовке к встрече Нового года и весь день находилась в своей комнате.
      Как-то Владимир Петрович в канун Нового года вошел в ее комнату. Вера Андреевна неподвижно стояла у стола. Плечи ее вздрагивали. Матвеев испугался и бросился к матери. Она порывисто обернулась, пряча какую-то карточку в стол и так укоризненно посмотрела на вошедшего, что тот смущенно попятился. Больше в предновогодний день никто беспокоить ее не решался.
      Догадываясь, что у матери этот день связан с какими-то тяжелыми воспоминаниями, дети никогда ни о чем ее не расспрашивали.
      Незадолго до полуночи из своей комнаты вышла, приветливо улыбаясь, Вера Андреевна, высокая, по-молодому стройная, с пышной прической сильно поседевших волос. Ольга бросилась ей навстречу, обняла и крепко расцеловала.
      — Мамочка! Поздравляю тебя с наступающим Новым годом!
      — Спасибо, доченька!
      — От всего сердца поздравляю вас, Вера Андреевна, с наступающим Новым годом, — пожимая обеими руками и целуя ее руку, почтительно произнес Кораллов. — Пусть Новый год будет для вашей семьи годом здоровья и счастья!
      — Спасибо, Юрий Михайлович. Желаю вашей семье здоровья, а вам, кроме того, успехов в ваших трудах.
      — Рад вас видеть в полном здравии, — протиснулся к Вере Андреевне Степанковский. — Разрешите и мне пожелать вам в новом году быть такой же здоровой, как сейчас.
      — Благодарю, Валентин. И тебе желаю самого лучшего и в личной жизни, и в делах.
      — Спасибо, Вера Андреевна. Знакомьтесь, пожалуйста, — Лидия Владимировна Северинова.
      Здороваясь с Лидией, Вера Андреевна пристально взглянула ей в лицо, и Майе, с интересом наблюдавшей за ними, показалось, что в глазах Веры Андреевны мелькнуло какое-то недоумение. Но оно было так мимолетно, что Майя потом не могла поручиться, что ей не померещилось это. А Вера Андреевна, придержав руку новой знакомой медленно произнесла:
      — Очень рада с вами познакомиться и пожелать вам, дорогая, самого большого счастья.
      — Спасибо, Вера Андреевна, — проникновенно сказала Лидия, — Валентин мне так много хорошего говорил о вас. А вы именно такая, какой я вас себе представляла. Я рада и вам желаю всего самого лучшего.
      — Валентин в нашей семье все равно что родной, — тепло взглянула на Степанковского Вера Андреевна. — Верю, что и вы станете для нас близким человеком.
      — Буду счастлива заслужить вашу дружбу, — Лидия поклонилась.
      — Прошу всех к столу, — пригласила Вера Андреевна. — Юрий Михайлович, слишком далеко от меня не устраивайтесь, все равно вам не удастся уйти от моей опеки, — указывая глазами на графин, добавила она.
      — Покоряюсь, Вера Андреевна, — прижимая руку к сердцу, весело ответил Кораллов.
      — Товарищи! Внимание, Москва! — громко провозгласил Олег.
      — Дорогие товарищи, — раздался в наступившей тишине голос диктора. — Осталось две минуты до наступления Нового года. Уходит старый год. Год великих побед советского народа. Ему на смену спешит год грядущий. Уверенной поступью входит он в наш дом. С наступающим Новым годом, дорогие друзья!
      Все подняли бокалы. Шампанское заискрилось в ярком свете люстры. Раздались первые удары кремлевских курантов.
     
      * * *
     
      Из репродуктора-колокола, установленного в большом зале клуба Комитета госбезопасности, послышался бой часов Кремлевской башни.
      По всей длине зала выстроились празднично сервированные столики. С бокалами, наполненными шампанским, поднялись мужчины и женщины.
      Бой часов заглушили голоса:
      — С Новым годом! С новым счастьем!
      — За мир! За дружбу!
      В зал хлынули звуки вальса. Закружились пары. Лавируя среди танцующих, к столику, за которым сидел капитан Смирнов с семьей, пробирался дежурный Комитета.
      Смирнов извинился перед гостями и вышел.
      — Товарищ капитан, — уже в коридоре тихо доложил дежурный, — вас вызывают к полковнику.
      Смирнов кивнул и поспешил к Решетову.
      Но в кабинете он застал только Вергизова и Потрохова.
      — Где полковник? — обратился к Вергизову Смирнов.
      — В научно-исследовательском отделе. Да вот, кажется, он возвращается.
      И действительно, в дверях показался Решетов.
      Он приветливо поздоровался с офицерами и поздравил их с Новым годом.
      Полковник прошел к столу.
      — Получено донесение от Завьялова, — сказал он, подняв на офицеров усталые глаза. — Капитан сообщил, что обнаруженный им в Ташкентской области Ибрагим Каюмов опознал снятую на фотокарточке женщину и подтвердил, что именно ей подарил снимок. Это — Северинова Лидия Владимировна. Мнимая «невеста» конструктора Степанковского выступает под той же фамилией. В результате сличения оттисков пальцев, оставленных шпионом на осколке вагонного стекла, и оттисков пальцев «невесты» Степанковского на стекле такси «МО 24–24», установлено, что сбежавший шпион и «невеста» Степанковского — одно и то же лицо. Сейчас она у Матвеевых встречает Новый год. Однако арестовать ее в данный момент — преждевременно. Действует она, разумеется, не одна. Чтобы выявить ее сообщников и раскрыть их планы, необходимо оставить у диверсантки полную иллюзию безопасности. Тем временем нам предстоит осуществить следующее…
      Решетов отдернул шторку, прикрывавшую карту, и жестом пригласил офицеров…
     
      * * *
     
      Был поднят уже не один тост и сказано много такого, что очень смешило и веселило собравшихся, когда жизнерадостная, неугомонная Ольга, не без труда выбравшись из-за стола, объявила «дамский» вальс.
      Под звуки музыки женщины стали приглашать мужчин к ганцу.
      Майя, с тоской чувствуя на себе выжидающий взгляд Варшавского, старалась не выдавать своего волнения. Ей очень хотелось пригласить Валентина, но ее словно сковало что-то. От взгляда Майи не ускользнуло, как Лидия порывисто встала и ушла в соседнюю комнату. Через мгновение она возвратилась с оголенными плечами. На точеной шее искрилась золотая цепочка и тонкой работы медальон.
      Оглядев блестящими глазами окружающих, она с нежной улыбкой пригласила Владимира Петровича. Ольга уже кружилась с Варшавским.
      Майя наконец решилась. Лавируя среди танцующих.: она подошла к Валентину. Степанковский смущенно улыбнулся: ему невольно вспомнился разговор с сестрой. Он осторожно закружил Майю, вначале искоса, затем, не стесняясь, ласково посмотрел ей в глаза и вдруг тихо спросил:
      — Почему вы избегаете меня, Майя? Я вас чем-нибудь обидел?
      Майя подняла на него большие, полные слез глаза. Смущенные, сильно взволнованные, невольно оба остановились, и она опустилась на первый попавшийся стул.
      А Валентином сразу же завладела Лидия и уже не отпускала весь вечер.
      Один танец сменялся другим. В веселой суматохе никто не заметил, как сильно побледнела Вера Андреевна, когда появилась Лидия с оголенными плечами; схватившись за сердце, она прошла в соседнюю комнату, опустилась на диван и не спускала с Лидии лихорадочного взгляда.
      Когда все снова сели за стол, Вера Андреевна усадила Лидию рядом, была к ней очень внимательна.
      Никого не удивило, что Лидия очень понравилась Вере Андреевне.
      Когда Лидия села за рояль и запела, все замерли, наслаждаясь ее чудесным голосом.
      — Друзья! — воскликнул Олег, — сейчас Лидия Владимировна исполнит свою любимую песню. Внимание!
      Это оказался редко исполняемый, почти забытый старинный русский романс.
      При первых же аккордах Вера Андреевна побледнела: Лидия пела ее любимый романс. Какое совпадение!
      Улучив момент, когда Варшавский сел за рояль, а Лидия вышла в соседнюю комнату, чтобы передохнуть, Вера Андреевна отправилась вслед за ней, обняла и усадила рядом с собой.
      — Вы издалека приехали, Лидия?
      — Из Средней Азии.
      — А где вы там живете?
      — В Самарканде.
      — Исторический город. Там погребен Тимур!
      — Да… да, кажется, — неуверенно произнесла Лидия.
      — Ваши родители здесь или в Самарканде?
      — У меня нет родителей, — сказала Лидия и, стараясь переменить тему, заговорила о том, как ей нравится здесь.
      — С каким чувством пели вы эту вещь! От кого вы услышали ее?
      — От отца, — не сразу ответила Лидия. Улыбка вдруг сбежала с ее уст. — Он сказал мне, что этот романс очень любила моя мать…
      Вера Андреевна хотела еще о чем-то спросить, но заметила приближающегося Олега.
      — Вот идет очередной похититель, — погрозила она пальцем. — Минуты поговорить не дадут! Не отпущу, там достаточно дам и без Лидии.
      Но Олег не отстал, пока не увел Лидию танцевать.
      Вера Андреевна глубоко задумалась и не заметила, как рядом присела Майя. Она неподвижно смотрела перед собой в одну точку. Майя почувствовала, что сейчас не время говорить о деле. В это время в дверях показалась возбужденная от танцев Лидия.
      Майя, будучи не в силах встречаться с пей, встала и вышла.
      Вера Андреевна возобновила прерванную беседу Желая еще больше расположить к себе Веру Андреевну, Лидия нарисовала грустную картину своего детства.
      …Мать рано умерла, и она ее не помнит. Отец женился вторично. Мачеха невзлюбила падчерицу, придиралась по всякому поводу. Материнской ласки Лидия никогда не испытывала. А вскоре лишилась и отца…
      — Знаете, Вера Андреевна, мне кажется, что не узнав ласки матери, я лишилась… вернее, у меня украли самое дорогое в жизни. Как я завидую тем, кому выпало счастье чувствовать материнскую любовь.
      И, заметив, как слезы затуманили глаза пожилой женщины, Лидия прильнула к ней. Тут Вера Андреевна не выдержала и осыпала Лидию поцелуями. Лаская ее лицо, Вера Андреевна убрала со лба прядь волос. Чуть выше правого виска чернело родимое пятнышко величиной с горошинку. Оно ярко выделялось на белой коже. Остановившимися глазами смотрела Вера Андреевна на родинку. Затем, обхватив Лидию за плечи, прижала ее к себе и судорожно зарыдала.
     
      * * *
     
      Домочадцы и друзья Веры Андреевны знали ее как женщину стойкую, энергичную, не знающую уныния. Ей приписывали сильную волю, ясный ум и твердое, но отзывчивое сердце. И это на самом деле было так.
      Будучи еще совсем молодой, Вера Андреевна в бурные дни гражданской войны с маленькой дочкой на руках сумела найти в себе силы порвать с прежней обеспеченной, но постылой жизнью в семье нелюбимого мужа — белогвардейского офицера — и стать плечом к плечу с людьми, борющимися за новую жизнь.
      В те трудные годы голода, холода и разрухи она в потертой телогрейке, в дырявых, перевязанных бечевкой сапогах, но с гордо поднятой головой твердо шагала по дорогам войны, отстаивая интересы своего народа.
      В ее волосах рано появилась первая проседь, а на лбу залегла упрямая складка.
      Оставленный на, попечение старой тетки, зарабатывавшей себе на пропитание стиркой, ребенок жил, окруженный заботой и вниманием.
      Несчастье обрушилось на Веру Андреевну со стороны, откуда она меньше всего ожидала. В один из суровых дней, в канун 1922 года, в дом беззащитной старухи-тетки ворвался Белгородов и силой увез девочку.
      С тех пор прошло четверть века, но рана в сердце Веры Андреевны не заживала. Рождение второго ребенка не ослабило боль утраты. Не раз глубокой ночью просыпалась она от душивших ее кошмаров. Ей мерещились протянутые ручонки одетой в лохмотья, просящей милостыню дочурки…
      Ее постоянно мучала мысль, что она виновница страданий своего ребенка, что не уберегла его.
      Потом Вера Андреевна узнала, что Белгородов эмигрировал. Так была потеряна последняя надежда узнать что-нибудь о дочери. Все поиски, в которых деятельное участие принимал ее второй муж Иван Сергеевич Панюшкин, ни к чему не привели. Дочь исчезла бесследно.
     
      Появление Лидии на новогоднем вечере вначале вызвало в Вере Андреевне вполне понятный интерес. Голубые глаза и светлые волосы, так напоминавшие ее самое в молодости, могли быть случайным совпадением. Но когда Вера Андреевна обнаружила родимое пятно, она едва не лишилась чувств. Сомнений быть не могло — это ее дочь!
      Сколько перенесено страданий, сколько пролито слез… И вдруг свершилось чудо. Ее дочь, долгожданная, без нее выросшая, со своими вкусами и взглядами на жизнь, со своими стремлениями, интересами, но все равно ее дочь — нашлась, и теперь здесь, рядом!..
      Вера Андреевна еще раз судорожно прижала Лидию к сердцу, порывисто встала и счастливыми глазами обвела гостей.
      — Это моя дочь, моя пропавшая девочка, — прерывающимся голосом заговорила она. — Долгих двадцать пять лет я ждала, искала ее и вот… она! — Вера Андреевна вдруг покачнулась. Владимир Петрович подхватил ее и усадил в кресло.
      Удивлению присутствующих не было границ, но больше всех была изумлена сама Лидия.
      Когда Вера Андреевна рассказала, при каких обстоятельствах была похищена девочка, Лидии окончательно стало ясно: перед ней ее родная мать. Никогда не знавшая дочерней любви, Лидия не испытала радости. Наоборот, ее охватило смятение. Более неожиданного и опасного для нее положения она и представить не могла. Как же быть? Долго размышлять нельзя, не вызывая подозрений. Со слезами на глазах она бросилась в объятия Веры Андреевны.
      — Моя дорогая мамочка… мама. — В упоении, словно наслаждаясь этим словом, повторяла она.
      Когда прошло первое оцепенение, гости задвигались. Теперь уже все находили поразительное сходство Лидии с Верой Андреевной и удивлялись, как этого никто не замечал раньше.
      Все были очень взволнованы и от души радовались обретенному матерью и дочерью счастью.
      Майя стояла в стороне и не принимала участия в общем разговоре. С замирающим сердцем думала, как могла она заподозрить Лидию в преступных намерениях. Страшное чувство вины подавило ее. Девушка не могла больше оставаться здесь. Воспользовавшись общим возбуждением, Майя ушла вместе с Варшавским.
     
      ГЛАВА XIII
     
      Небольшую уютную комнату Веры Андреевны освещал мягкий свет, падавший из-под голубого абажура. Стол, стулья, гардероб, маленький столик с радиоприемником тонули в полумраке. Приятное тепло, исходившее от изразцовой печи, и тихие звуки музыки дополняли уют.
      Когда оркестр смолкал, из-за окон доносились порывы ветра и шорох снежных крупинок о стекла, прихотливо разрисованные морозом.
      Вера Андреевна зябко поежилась, кутаясь в теплый платок. Перед ней лежала раскрытая книга, но она думала о Лидии.
      Дочь быстро обжилась в новой обстановке, в доме.
      Правда, несколько сложными оказались взаимоотношения Лидии с Ольгой. Не то, чтобы Ольга сторонилась ее. Нет. Но Вера Андреевна по незаметным, казалось бы, мелочам видела, что пока сестрами они себя не чувствуют. Что ж, это, пожалуй, можно понять. Девочки просто еще не привыкли друг к другу. Со временем все постепенно станет на свое место.
      Гораздо больше беспокоили Веру Андреевну собственные отношения с Ольгой, сложившиеся после появления Лидии, о существовании которой младшая дочь до сих пор и не подозревала. Отец Ольги Иван Сергеевич Панюшкин глубоко любил жену и дочь. Ольга не знала, что ее мать замужем вторым браком. Да и к чему было ей знать это? Первая дочь Веры Андреевны была безвозвратно потеряна. Ну а о Белгородове Ольге и вовсе говорить было не к чему. Возможно, именно потому Ольга и «не сходилась» быстро с Лидией, что не была подготовлена к мысли о существовании сестры.
      Как бы там ни было, а какая-то тень отчужденности, возникшая в отношении Ольги к матери, очень огорчала Веру Андреевну. Но чувство это растворялось в радости: обе ее дочери — рядом.
      После бурных, потрясших все ее существо переживаний, для Веры Андреевны наступили дни душевного равновесия и покоя. То, что ее ребенок обрел, наконец, родительский кров, любящую семью, наполняло Веру Андреевну живительной силой, делало ее моложе, украшало жизнь. Казалось, только теперь она познала на стоящее, полное счастье. Прислушиваясь к малейшему движению дочери за стеной, она несколько раз в ночь порывалась сойти с постели, чтобы взглянуть на свою девочку, убедиться, что это счастье — не сон.
      Утром она посмеивалась над ночной тревогой, но в следующую ночь снова едва сдерживала себя, чтобы не пойти к Лидии.
      Любовь к дочери переполняла душу Веры Андреевны. Однако чутким сердцем мать улавливала, что, невзирая на бурно выказываемую нежность, Лидия не совсем искренна с ней.
      В долгие годы душевных страданий Вера Андреевна не раз со страхом думала о том, как бы она встретила дочь, если б вдруг отыскала ее. Боль утраты никогда не покидала сердца матери. Но о том, как встретит ее дочь, будет ли любить, сохранилось ли в ее душе дочернее чувство, об этом Вера Андреевна как-то не думала. Ей и в голову не приходило, что Лидия может не любить ее; ну а эти нотки неискренности? Откуда они? Впрочем, Вера Андреевна тут же упрекала себя в чрезмерной мнительности, излишней придирчивости. Откуда, в самом деле, могла Лидия сразу найти в себе дочернюю непринужденность…
      Было за полночь, когда Вера Андреевна разделась, выключила приемник и легла в постель. Однако сон не приходил. Глядя в темноту, она продолжала думать во (о том же и не сразу услышала, как щелкнул замок в дверях комнаты Лидии. Вдруг она уловила какой-то шорох и замерла, прислушиваясь. Но тишину нарушил только посвист ветра за окнами. Видно, ей показалось. Повернувшись на бок, Вера Андреевна смежила усталые глаза. Но закравшаяся в душу тревога заставила ее сойти с постели. Она накинула на плечи платок, открыла дверь в коридор и подошла к комнате Лидии. Вопреки обыкновению, дверь оказалась запертой. Ключа в скважине не было. Тихонько, чтобы не разбудить Ольгу и Владимира, Вера Андреевна окликнула Лидию. Ответа не последовало.
      Молчание это не на шутку встревожило мать. Уж не случилось ли что? Вспомнив о заставленной гардеробом двери, ведущей из ее комнаты к Лидии, Вера Андреевна вошла к себе и попыталась отодвинуть шкаф. Он был слишком тяжелым. Тогда она принялась лихорадочно выбрасывать вещи на кровать.
      Наконец шкаф опустел. С трудом удалось его отодвинуть. Ключ торчал в дверях. Заботливый Владимир, опасаясь, что он может потеряться, оставил его в скважине.
      Повернув ключ, Вера Андреевна открыла дверь. С сильно бьющимся сердцем переступила порог, споткнулась о стул, включила свет и, окинув тревожным взглядом комнату, замерла: постель Лидии была пуста.
      Внезапная слабость заставила ее опуститься на стул. Что произошло? Ведь два часа назад Лидия легла в постель. Со Степанковским она беседовала по телефону незадолго до этого. Куда же она могла пойти? Вера Андреевна, ничего не понимая, вновь оглядела комнату. Около опрокинутого стула валялась шитая бисером сумочка Лидии. Преодолевая слабость, Вера Андреевна машинально нагнулась и подняла ее. На полу осталась брошь. Вера Андреевна подняла брошь и хотела положить в сумочку, но ее внимание привлек недлинный эластичный шнурочек с наконечником, вмонтированный в брошь с тыльной стороны. Нетрудно было догадаться, что брошь предназначена не столько для украшения, сколько для… Для чего собственно? — холодея подумала мать Как в бреду положила она на место сумочку, выключила свет и, шатаясь, вышла. Закрыв дверь на ключ, с усилием подвинула шкаф на место и подошла к столу. Глаза неотрывно смотрели на брошь, точно искали разгадку всему этому. Мысли одна страшней другой проносились в голове. Вера Андреевна устало провела рукой по лицу, как бы снимая невидимую паутину. Нет, ни о каком свидании речи быть не могло. Она же слышала, как Лидия прощалась со Степанковским, пожелала ему спокойной ночи. Куда же она могла пойти? Зачем? И эта брошь… Что-то в нее вмонтировано, слишком она тяжелая… Для чего же она служит? Каким образом эта вещь попала к дочери? Неужели Лидия обманула ее, скрыла свою настоящую жизнь? А что она вообще знает о дочери?
      Ошеломленная свалившимся на нее горем, Вера Андреевна задумалась над тем, что ее дочь воспитывалась у неведомых ей людей, что она, в сущности не знает ее увлечении, интересов. Она даже не знает толком ее прошлого. Нет, все равно не может быть, чтобы родная день таилась от матери! Тут просто какое-то недоразумение. Надо немедленно поговорить с Лидией. Она сделает все, чтобы помочь своему ребенку выпутаться из беды, если беда действительно случилась. В этом ей помогут Володя, Валентин…
      При мысли о Владимире и Валентине Веру Андреевну вдруг обдало холодным потом: номерной завод… секретные работы… Страшная догадка о том, что Лидия подослана к Матвееву и Степанковскому, сразила ее.
      Вера Андреевна не помнила, сколько длилось это состояние оцепенения — одно мгновение или час. Из груди измученной женщины вырвался стон:
      — Что же делать? Объясниться с дочерью? А вправе ли она брать на себя ответственность, размеров которой она не представляет? Разве это только ее личное дело? И потом, где гарантия, что Лидия раскроет перед ней душу? А если этим разговором она совершит непоправимую ошибку?
      Эти думы разрывали ей сердце. Дрожа в нервном ознобе, Вера Андреевна ходила из угла в угол. Она решила дождаться дочери. За окнами тоскливо выла метель, под сильным ветром и крепчавшим морозом жалобно скрипели деревья.
     
      ГЛАВА XIV
     
      Город тонул в сонной тишине, когда на перекрестке улиц, неподалеку от квартиры Матвеевых, появился высокий, спортивного вида человек. В руке он держал чемодан. На нем было пальто из ворсистого сукна с широким поясом из того же материала, а на голове, несмотря на крепкий мороз, — велюровая шляпа. Поставив чемодан у ног, он подал знак единственной бывшей на стоянке машине.
      — Подождем здесь немного, — тихо сказал он шоферу, садясь в машину. Пассажир откинулся на спинку сиденья и замолчал.
      Спустя четверть часа из переулка Грибоедова вышла женщина. Поеживаясь от холода и отворачивая лицо от сильного ветра, она быстро подошла к машине, открыла заднюю дверцу и села, не проронив ни слова.
      — Наконец-то! Я рисковал опоздать на поезд.
      — Успеете. Раньше нельзя было, — ответила женщина.
      — На вокзал, — буркнул пассажир, и машина рванулась с места.
     
      * * *
     
      Несмотря на поздний час, привокзальный ресторан был заполнен посетителями: через тридцать минут отходил скорый на Москву.
      Дэвис следовал за Лидией, и его квадратное красное от мороза лицо выражало полное равнодушие к сидевшей за столиками публике.
      Хотя этот ресторан находился не в центре города и меньше всего можно было ожидать встретить здесь кого-нибудь из знакомых, да еще в такой поздний час, все же Лидия настороженно окинула взглядом зал.
      Они отыскали свободный столик. Грязная посуда с остатками пищи была еще не убрана. Присев на краешек стула, Лидия скромно сложила руки и с безразличным видом обвела взглядом ужинающих.
      Минуты три спустя в ресторан вошел стройный молодой человек в хорошо сшитом костюме. Он занял столик, оседлал нос очками и уткнулся в меню.
      Дэвис знаком подозвал официанта, заказал ужин и попросил поторопиться.
      Официант велел помощнице убрать посуду, а сам стал записывать заказ.
      После того как официант ушел, Лидия положила руки на стол и посмотрела в лицо соседу. Тот поспешно наклонился.
      — Наша встреча не должна затягиваться, — тихо заговорила Лидия. — Настало время решительных действий. Опытный самолет построен. Завтра в четыре он вылетает в пробный рейс. Полет рассчитан пока только на пять тысяч километров. Следовательно, будет находиться в пути недолго. Необходимо самолет взорвать в воздухе. На борту будет и сам конструктор. Это редкая удача, и ею мы воспользуемся полностью. «Сюрприз» при вас?
      Дэвис глазами указал на лежавшую рядом со спичками никелированную шкатулку, напоминавшую обычный портсигар. Лидия открыла сумочку и спрятала в нее шкатулку. Незаметным движением Дэвис положил на ее место портсигар.
      — Очень хорошо, — продолжала она. — По моим расчетам, самолет взорвется в воздухе примерно за тысячу километров отсюда. Пока об этом узнают, мы успеем осуществить вторую часть моего плана…
      Лидия взяла сигарету из портсигара Дэвиса и закурила.
      — Страшно хочется пить! Вы минеральную заказали?
      — Простите, упустил из виду. Сейчас позову официанта.
      — Минуточку, я посмотрю, какая здесь есть, — по спешно перебила она Дэвиса, поднялась и подошла к соседнему столику.
      — Разрешите взять у вас меню, — улыбаясь, попросила Лидия.
      Сосед был поглощен чтением какого-то рассказа в «Крокодиле». Он рассеянно кивнул и вновь погрузился в свой журнал.
      Лидия взяла меню и возвратилась к своему столику.
      — Я хотел бы кое-что уточнить, мисс…
      — Меня зовут Лидией Севериновой, — прервала она.
      Губы Дэвиса вытянулись шнурочком, что означало приступ раздражения.
      — Понятно, — процедил сквозь зубы Дэвис. — Вы хорошо знакомы с системой «Сюрприз-12»? — Он исподлобья взглянул на Лидию и, не дожидаясь ответа, продолжал. — Кто же пойдет на то, чтобы взорвать самолет и себя? Не вы ли? — Дэвис иронически сощурился.
      — А вам не улыбается перспектива вознестись таким способом на небеса? — вкрадчивым шепотом спросила Лидия.
      Дэвис побледнел.
      — Ну, ладно, — с нескрываемым презрением произнесла она, — можете не дрожать за свою драгоценную особу. «Сюрприз» будет доставлен Степанковскому моим верным пажом. Есть тут такой у меня. В театре вы должны были его заметить в нашей компании, невысокого роста…
      — Волосы на пробор, маленькие глазки, — в унисон ей дополнил Дэвис.
      — Вы внимательны, — заметила Лидия. — Да, это Олег Кораллов. Вот он и доставит шкатулку Степанковскому. Олег проходил на заводе практику, и ему разрешено присутствовать при взлете самолета. Я отпущу его только за несколько минут до взлета, когда времени останется ровно столько, чтобы успеть добежать до заводского аэродрома и вручить шкатулку Степанковскому. Что касается самого конструктора, то у него будет предостаточно хлопот. Я возьму с него слово открыть шкатулку лишь после взлета. — И с циничной улыбкой добавила: — Мысли о любимой требуют спокойной обстановки…
      После выразительной паузы Лидия продолжала:
      — Нажав кнопку на шкатулке, он раскроет предохранительную крышку, под которой его будет ожидать приятный сюрприз — мой миниатюрный портрет, предмет его давнишних мечтаний. Ну, а чтобы извлечь мое письмо, очень важное для нас обоих, ему придется нажать вторую кнопку. Это усилие будет последним в его жизни…
      Облокотившись на спинку стула рукой, в которой дымилась папироса, Дэвис с любопытством смотрел на Лидию. Да, шеф был прав, она далеко пойдет. Эту особу ждет завидная карьера…
      Официант поставил на стол пиво, стопку водки.
      — Принесите, пожалуйста, нарзан, — обратился Дэвис к официанту.
      — Сей момент будет доставлено.
      — Надеюсь, — продолжала Лидия, когда официант исчез, — вам объяснять незачем: Кораллова надо убрать после этого немедля. Ведь после взрыва разные мысли могут прийти в голову. Кто-нибудь может заметить, а впоследствии вспомнить, что перед вылетом Степанковскому Олег вручил шкатулку. Голова, размозженная в пьяном состоянии, вполне убедительное объяснение смерти. Как вы находите?
      — Пожалуй так, но…
      — Я давно уже обещала покутить с ним в его излюбленном ресторане, — не слушая Дэвиса, говорила Лидия. — Мальчик постарается в отсутствие Степанковского покорить сердце любимой. Я условлюсь с ним, что буду ждать в ресторане с четырех дня, и он сразу же после отправления самолета приедет туда. Но застанет там только своих собутыльников и со злости напьется. Ну, а благополучно отправить его на тот свет — ваша забота.
     
      Уставившись на бутылку с нарзаном и не дотрагиваясь до ужина, принесенного официантом, Дэвис молчал. Его самолюбие было сильно задето. Итак, он перешел на роль исполнителя чужой воли. Он с трудом сдерживал раздражение.
      — В тот же день, ночью, директор завода Матвеев улетает рейсовым самолетом в Москву, — Лидия взяла новую сигарету. — Несомненно, он везет с собой материалы, связанные со строительством этого самолета. Выедет он из дому не раньше трех часов ночи. Это единственный и неповторимый случай заполучить очень ценные сведения… — Лидия запнулась. — Дело в том, что все доставленное мною шефу в фотоснимках ничего значительного из себя не представляет. А тут мы получим то, что нам нужно. Для этого мною составлена вторая часть плана. — Лидия откинулась на спинку стула и оглянулась. Кругом все было спокойно. — До десяти часов вечера вы с Коралловым справитесь. В десять возьмете такси и поедете в поселок Дачный, улица седьмая, дом двадцать шесть. Там проживает некий Пристарцев. Это бывший русский чиновник. Интересуется только хорошей платой. Остальное его не касается. Во дворе дома есть гараж, который снимает для своей машины профессор Кораллов. Машиной сейчас никто не пользуется: сын занят дипломной работой, а старик не умеет водить. Она в полной исправности и заправлена горючим. Ключи здесь, — Лидия достала из сумки и положила на стол коробку «Казбека». — Ровно в полночь ждите меня на перекрестке улицы Свердлова и переулка Грибоедова.
      С видом проголодавшегося человека Лидия принялась за еду, а Дэвис опрокинул стопку и, не закусывая, мрачно уставился в одну точку.
      — Матвеев сейчас день и ночь пропадает на заводе, — продолжала она. — После того как самолет подымется в воздух, он вернется домой, чтобы немного отдохнуть перед поездкой в Москву. Документы, следовательно, будут при нем.
      Но выудить их будет не так-то легко. Проще было бы сфотографировать, но на это нельзя рассчитывать в тех условиях. Придется применить снотворное. Не пройдет и пяти минут, как Матвеев с женой будут спать крепким сном. Остается только войти в комнату и взять материалы. А там… машиной добраться до Заречного и пробраться через границу…
      Постарайтесь сегодня хорошенько выспаться. Завтра в ночь предстоит сделать на машине многокилометровый бросок…
      Дэвис по-прежнему молчал… Он курил папиросу за папиросой, лихорадочно обдумывая план Лидии. При всей своей придирчивости Дэвис не мог найти в нем изъяна. Вновь и вновь анализируя, Дэвис вдруг подумал, что не всякий агент так легко согласится бросить родную мать, обретенную семью только ради того, чтобы служить чужой стране. Он впервые по-настоящему задумался над тем, что Лидия-то русская! Нет ли туг подвоха? Не рискует ли он? А что, если она, неожиданно найдя мать, решила порвать с разведкой, выдать его? Этим она бы могла спасти себя…
      Сомнения закрались в душу Дэвиса.
      Наблюдая за Лидией, которая с наслаждением пила нарзан, он старался угадать истинные намерения партнерши.
      — Преклоняюсь перед вашим мужеством, — нарушил молчание Дэвис. — Вашей матери нелегко дались долгие годы разлуки с вами, а когда она вас, наконец, нашла, вы бросаете ее. Этим поступком вы убьете ее. Да, это не каждый сможет… — в его голосе послышались нотки сочувствия.
      С лица Лидии как ветром сдуло привычную маску вежливости.
      — Слушайте… Вы мужчина или чувствительная барышня? — она презрительно сощурила глаза. — Уж не собираетесь ли вы внушать мне чувства, которых я, к сожалению, — она иронически улыбнулась, — не имела счастья испытать! Эту проповедь вы оставьте для кого-нибудь другого. Сейчас, — в тоне Лидии прозвучали повелительные нотки, — запомните это, Дэвис, вы действуете по моему плану. Никаких отклонений! Делайте то, что приказано. А теперь рассчитывайтесь и идемте.
      Официант подсчитал стоимость заказа Дэвис расплатился, бережно взял Лидию под руку и направился к выходу.
      Потрохов, наблюдавший за ними, встретился глазами с человеком, сидевшим поодаль. Тот поднялся, и, вертя в руках номерок от пальто, вышел.
      С подчеркнутой заботливостью Дэвис помог Лидии надеть пальто, незаметно окинул взглядом присутствующих в гардеробной. Потом оделся сам, туго затянул пояс и, подхватив чемоданчик, взял под руку Лидию и повел ее на перрон.
      Из темноты, отфыркиваясь паром и светя мощными фарами, приближался паровоз, подтягивая к вокзалу вереницу вагонов.
      Дэвис почтительно попрощался с Лидией, поднялся на подножку вагона и помахал ей рукой. Лидия сделала несколько шагов вслед уходящему поезду, краем глаза посмотрела на опустевший перрон и направилась к выходу.
     
      ГЛАВА XV
     
      Порывы сильного ветра бросали в лицо мелкие крупинки сухого снега, жгли щеки. Приходилось то и дело придерживать полы демисезонного пальто и шляпу. Но лейтенант Костричкин упорно шел по безмолвным улицам, стараясь не терять из виду шедшую впереди женщину, а самому оставаться незамеченным. Женщина свернула за угол, Костричкин ускорил шаги, остановился на углу и увидел, как она подошла к автомобилю, запорошенному снегом, и открыла дверцу. Лампочка на миг вспыхнула, осветила сонную фигуру шофера и погасла; застывший мотор резко затрещал, и машина тронулась.
      Карманным фонарем Костричкин подал сигнал другой машине, следовавшей за ним на некотором рас — стоянии с незажженными, фарами.
      Сквозь ветровое стекло лейтенант неотрывно следил за такси. Вот на углу улицы Свердлова оно останови лось. С минуту женщина оставалась в такси, очевидно, рассчитываясь с шофером. Потом она прошла в переулок Грибоедова и исчезла за дверью дома № 9, которую открыла своим ключом.
      Костричкин знал, что это квартира Матвеевых. Откуда же у Севериновой ключ от квартиры?
      Итак, предположения полковника Решетова оказались верными: «невеста» Степанковского зашевелилась Край завесы, прятавшей лицо врага несколько месяцев, слегка приподнялся.
      Лейтенант посмотрел на часы. Было ровно два часа ночи. Очень не хотелось беспокоить полковника в такой поздний час. Но Решетов приказал при малейшем движении «невесты» дать ему немедленно знать, когда бы это ни случилось.
     
      * * *
     
      Глубокой ночью Решетова разбудил телефонный звонок. Спустя двадцать минут у себя в кабинете он слушал доклад Костричкина о свидании Лидии с «Тигром».
      Итак, долгие месяцы скрывавшийся враг начал действовать. В ближайшие часы надо ждать исключительно важных событий. Решетов и его помощники старались предвидеть дальнейшие шаги агента. До последнего времени Северинова вела себя очень осторожно. Если она решилась на встречу в ресторане, значит, к этому ее вынуждала крайняя необходимость. Все это говорило о том, что развязка близка.
     
      Еще несколько месяцев тому назад, когда Решетов изучал материалы следствия, особое внимание он обратил на исчезновение вещей у пострадавшей женщины. Это в какой-то степени проливало свет на личность агента. Мужчина, идущий на специальное задание, не станет без острой необходимости рисковать, чтобы забрать у беззащитной путницы ее вещи, и несомненно.; документы. Это наводило на мысль, что агент — женщина. То обстоятельство, что в поезде перед Костричкиным предстал мужчина, не могло обмануть Решетова. Для него не было секретом, что иностранная разведка применяет самые неожиданные приемы маскировки при переброске шпионов. В данном случае, несомненно, преследовалась определенная цель: при необходимости побега замести следы путем «превращения» мужчины в женщину. Это предположение подтверждается и материалами следствия.
      Решетов мысленно постарался восстановить события. Заметая следы, шпион расположил к себе женщину и, выпытав кое-какие сведения из ее биографии, постарался на время вывести ее из строя. Пользуясь подлинными, а не сфабрикованными документами пострадавшей, шпионка во время приписки и в автобиографии писала примерно точные сведения, и полученные из Самарканда данные почти полностью совпадали. Тем не менее некоторые расхождения в анкетных данных настораживали.
      Поэтому Северинова ни на минуту не ускользала из-под наблюдения работников Комитета. После того как стало известно о близких отношениях шпионки со Степанковским, Решетов обеспечил постоянную охрану жизни конструктора. Однако это сохранялось в тайне от Степанковского. Ослепленный любовью к Лидии, он бы ничему не поверил. А если б и поверил, то каким-нибудь неосмотрительным поступком насторожил бы Северинову. Единственное, что Решетов считал необходимым, — предупредить Степанковского о строжайшем соблюдении секретности относительно всего, что касается конструкторского бюро.
      Между тем отношения между Степанковским и Севериновой крепли с каждым днем: их все чаще встречали вместе, знакомые поговаривали об их скорой свадьбе.
      Полковнику было от души жаль Степанковского, питавшего такие хорошие, чистые чувства к женщине, которая хладнокровно готовила ему смертельный удар…
      Полковник вновь перелистывал материалы следствия тщательно взвешивая каждую деталь. Анализируя извилистый путь шпионки, полковник предугадывал очередные ее шаги.
      Резкий телефонный звонок оторвал его от материалов.
      — Решетов слушает, — слегка охрипшим голосом проговорил он.
      — Докладывает Корнилов. На сороковом километр «Турист» сошел с поезда. Снял номер в привокзальной гостинице. Какие будут указания?
      — Продолжайте наблюдения!
      — Есть! — послышался ответ.
      Решетов положил трубку на рычаг и глубоко задумался.
      Длительное время Северинова ничем себя не выдавала. На работе держалась как обычно, подозрительных знакомств не заводила. Ни настороженность Нади Степанковской, о которой доложил полковнику Крылов, ни даже встреча с «Туристом» не давали возможности заглянуть в карты врага.
      Такого изворотливого шпиона необходимо перехитрить, поймать с поличным и прижать к стене неопровержимыми фактами. Тогда только можно будет заставить его заговорить. А рассказать Северинова могла очень многое…
      И вот, после столь долгой и упорной маскировки, шпионка сделала открытый шаг. По-видимому, игра стоила свеч. Уж если она решилась на откровенную встречу с сообщником, значит на кон была поставлена крупная ставка. Несомненно, это связано с окончанием строительства опытного самолета Степанковского.
      Что же она намеревается предпринять? Дело осложнялось еще и тем, что Северинова поселилась у Матвеевых.
      Решетов знал, что это произошло после встречи Нового года. Чем это объясняется? Надо срочно выяснить.
      Полковник подошел к окну. Светлая полоска разрезала пасмурное небо: начинало светать. Он уже надел пальто, чтобы заглянуть на часок домой, но тут зазвонил телефон. Из отдела пропусков доложили, что к нему просится некая гражданка Панюшкина. Хотя ей объяснили, что так рано начальник не принимает, она все же просит пропустить ее.
      Решетов распорядился немедленно выписать пропуск и проводить Панюшкину к нему. Он снял пальто и зашагал по кабинету. Панюшкина — теща Матвеева. Он никогда ее не видел. Что ее привело сюда да еще в столь ранний час?
     
      ГЛАВА XVI
     
      — Доброе утро! — Вера Андреевна обвела растерянным взглядом кабинет.
      — Здравствуйте. Присаживайтесь, пожалуйста, — Решетов пододвинул женщине стул.
      Даже и менее наблюдательному человеку, чем полковник, бросалась в глаза взволнованность посетительницы.
      — Простите, что врываюсь к вам ни свет ни заря, — стараясь подавить волнение, заговорила Вера Андреевна. — Может быть, напрасно все это, но… я не могла не прийти к вам…
      Решетов налил в стакан воды и подал Панюшкиной.
      Вера Андреевна отпила глоток. Рука ее дрожала так, что вода пролилась. Женщина еще больше растерялась.
      — Успокойтесь, пожалуйста, — мягко произнес полковник.
      С минуту Панюшкина молчала, как бы собираясь с мыслями.
      — Я бы хотела быть краткой, — наконец заговорила она, — и не занимать долго вашего времени. Но если не расскажу подробно, вам не все будет ясно. И тогда… может быть допущена страшная ошибка. А мне необходима уверенность, что ошибки ни с моей стороны, ни с вашей не будет. Поэтому прошу вас внимательно меня выслушать. Идет речь о государственном деле, о личном счастье или страшном горе…
      — Времени у меня достаточно. Пожалуйста, не думайте обо мне и говорите обо всем подробно, — успокоил ее Решетов.
      — Придется начать с далекого прошлого… Мне было восемнадцать лет, когда отец умер; матери я лишилась еще раньше. Вообще я была плохо приспособлена к жизни. К тому же в нашем небольшом уездном городке работу найти было невозможно. Не видя никакого выхода я, по настоянию тетки, вышла замуж за молодого офицера Белгородова.
      Он был из известной в городе состоятельной дворянской семьи. Через год у нас родилась дочь. Ребенок был единственным моим утешением в семье Белгородовых…
      Когда революция докатилась и до нашего городка, привычные устои пошатнулись. Смена властей заставила родителей мужа часто менять место жительства. Я оставалась на месте; было трудно переезжать с маленьким ребенком, а родители мужа были рады, что я оставалась сторожить их добро.
      Однажды в нашей квартире поселился комиссар Панюшкин. По вечерам к нему приходили молодые рабочие. Слушая их речи о новой жизни, о борьбе за это будущее, я захотела быть вместе с ними. Это желание стало решимостью, когда я поняла, что полюбила Панюшкина… Мы решили не расставаться. Предстояли трудности дорог, опасности боев. И я временно оставила маленькую дочь у своей тети, а сама ушла на фронт…
      Изредка навещала дочь. Ребенок рос нормально. Тетка в ней души не чаяла, и я была за нее спокойна.
      Но вот однажды, под Новый год, я приехала навестить мое дитя и узнала, что Белгородов увез дочь неизвестно куда.
      Вера Андреевна достала платок и вытерла навернувшиеся слезы.
      Решетов деликатно молчал.
      Кое-как справившись с волнением, она продолжала:
      — Дочь исчезла бесследно. Ходили слухи, что Белгородов увез ее за границу… Мой муж, Панюшкин, всячески старался облегчить мои страдания. Когда у нас родилась дочь, боль утраты постепенно притупилась. Но забыть первого ребенка я не могла. И вот, можете представить себе, после стольких лет неизвестности она нашлась… Да, да, …нашлась, — проводя рукой по лицу, продолжала Вера Андреевна. — Невероятно, но это так!
      Волнение Панюшкиной невольно передалось полковнику.
      — Вы твердо уверены, что это ваша дочь, товарищ Панюшкина? — старательно подбирая слова, осторожно заговорил Решетов. — Ведь прошло столько лет…
      — Что вы! — поспешно возразила Вера Андреевна. — Какая мать не узнает своего ребенка, как бы длительна ни была разлука. Она так похожа на меня. Есть и еще одно неопровержимое доказательство… Словом, у меня нет сомнений, что это моя дочь.
      Она тяжело перевела дыхание.
      — При каких же обстоятельствах произошла ваша встреча?
      — Впервые я встретилась с нею, как это ни странно, в ночь под Новый год. Она пришла к нам со своим женихом Степанковским. Вы, вероятно, знаете его. Она произвела на меня самое приятное впечатление. Меня очень потянуло к ней. Даже непонятно это было вначале. И еще бросалось в глаза ее поразительное сходство с Ольгой — моей младшей дочерью. А потом… потом я обнаружила родимое пятнышко на виске…
      Вера Андреевна замолчала, машинально смахнула не перестававшие бежать слезы. Потом спохватилась, что бесцельно вертит в руках пресс-папье, и отодвинула его.
      — Все эти годы, — подняла она на полковника покрасневшие глаза, — меня преследовали видения ужасной участи моей девочки… Вам, наверно, понятно горе матери. И вдруг такое счастье! Не могу и приблизительно передать вам, что испытала я. — Вера Андреевна вопросительно посмотрела на Решетова. — Простите, я отвлекаю вас подробностями, интересными только матери…
      — Нет, нет, товарищ Панюшкина. Наоборот, все это глубоко интересно для меня. Продолжайте, пожалуйста.
      — Так о чем я? Ах, да. Моя дочь нашлась. С тех пор я жила, как в счастливом сне. Но вот вчера ночью произошло нечто ужасное. Примерно около двенадцати часов мне почудилось какой-то необычный шум. Я поднялась, чтобы проведать дочь. Против обыкновения дверь ее комнаты оказалась запертой. На мои зов никто не откликнулся. Это встревожило и напугало меня. Я бросилась к двери, заставленной шкафом. Обычно мы ею не пользовались. Когда я включила свет, в комнате дочери не было. Меня охватил страх. Куда девалась Лидия? Ведь она при мне легла в постель. Что заставило ее выйти из дому в такой поздний час? Ответа на эти вопросы я не находила…
      Но я забыла вам сказать, что открывая дверь, я опрокинула стул. На полу лежала сумочка Лидии. Рядом валялась ее любимая брошь, выпавшая, очевидно, из сумочки. Я подняла ее и хотела положить на место, но мое внимание привлек шнурочек с наконечником, вмонтированный в брошь. Удивила тяжесть броши и непонятная выпуклость на ее тыльной стороне. Для чего служит эта брошь?
      Я вернулась к себе. Меня мучили эти мысли и в то же время я старалась убедить себя, что все это — плод моего больного воображения… В большом волнении стала ждать возвращения дочери. Время тянулось нескончаемо долго. Наконец замок тихо щелкнул, послышались приглушенные шаги. Я решила попытаться вызвать дочь на откровенность и отправилась к ней. Дверь была уже открытой.
      Лидия вскочила и зажгла свет. У кровати стояли ее ботинки, с которых еще не успел стаять снег.
      — Ах, это ты, мама? А я так сладко спала, что но слышала, как ты вошла, — сказала она и зевнула.
      У меня упало сердце от этих слов. Слабая надежда, что ее уход вызван какой-то безобидной причиной, развеялась как дым. Я поняла, что дочь замкнулась и ни о чем говорить со мной не будет. Не желая настораживать ее, я объяснила, что просто хотела перед сном взглянуть на нее, убедиться, что все благополучно. Она без смущения сказала:
      «Ну что ты беспокоишься зря, дорогая? Я не маленькая. Иди, мамочка, спать…»
      Остаток ночи прошел в тяжелом раздумье. Опьяненная своим счастьем, я раньше как-то не придавала особого значения тому, что моя дочь воспитывалась неизвестными мне людьми, неведомо кто окружал ее… Что чуждо и что близко ее сердцу? Каковы ее идеалы? Об этом я ничего не знала…
      А как спокойно она лгала, глядя мне в глаза. В ту ночь я вынесла такую муку, какой не испытала за всю жизнь. К утру пришла к твердому убеждению, что обязана, не откладывая ни на минуту, идти к вам и рассказать обо всем… Я прошу вас проверить, откуда прибыла моя дочь, что она делала все эти годы и… кто она сейчас.
      Голос ее охрип от волнения. Она посмотрела в глаза Решетову.
      — Прошу вас, не считайтесь со мной. В случае, если она была с отцом за границей и… завербована… Я не имею права решать этот вопрос. Но если она — враг, то что значит перед этим моя личная материнская боль?..
      Вдруг лицо Веры Андреевны перекосилось от душевной боли. Вся подавшись вперед, она дрожащей рукой схватила руку Решетова.
      — Может быть вы знаете о ней что-нибудь? Скажите. Я чувствую, что знаете…
      Нервное напряжение достигло предела и, уже не стесняясь Решетова, Вера Андреевна разрыдалась.
      Взволнованный полковник молчал. Сколько горя перенесла эта женщина! А теперь он должен обрушить на нее еще новую муку. Но вместе с тем он чувство-нал, что не может не сказать ей всей правды. Ему было ясно, что перед ним человек, который от неизвестности будет страдать еще больше.
      — Скажите, пожалуйста, а брошь, что вы нашли… Где эта брошь? — осторожно заговорил Решетов, когда Вера Андреевна несколько справилась с волнением.
      — Я захватила ее с собой. А потом… потом решила показать вам.
      Панюшкина открыла сумочку, достала бумажный сверток, развернула и положила на стол брошь.
      — Вы правильно сделали, Вера Андреевна. Решетов долго и внимательно разглядывал украшение.
      — Да… так и есть… — вслух рассуждал он. — Интересно… — и снова стал тщательно осматривать брошь. — Да, Вера Андреевна, — обратился полковник к Панюшкиной, — это микрофотоаппарат. Им пользуются исключительно в шпионских целях…
      Вера Андреевна пошатнулась, лицо ее покрылось меловой бледностью. Полковник бросился, чтобы поддержать ее. Но, к его удивлению, Панюшкина отстранила его руку.
      — Что я должна сейчас делать? — твердо спросила она. И видя, что Решетов молчит, продолжала:
      — Я ведь просила вас не считаться со мной. У меня хватит сил выполнить свой долг до конца. Говорите, что мне делать?
      — Товарищ Панюшкина, теперь самое главное — ни в коем случае не менять своего отношения к дочери. Все должно оставаться по-прежнему… И, пожалуйста, положите незаметно брошь в сумочку Севериновой…
      — Я сделаю все, что от меня потребуется. Благодарю вас за то, что уделили мне столько вашего дорогого времени…
      — Это вам большое спасибо, Вера Андреевна, за чистоту вашей души. Желаю вам мужества, — Решетов почтительно пожал руку Панюшкиной.
      Вера Андреевна повернулась и нетвердой походкой вышла из кабинета.
     
      ГЛАВА XVII
     
      После новогодней ночи Майю не покидало чувство вины перед Матвеевыми, особенно перед Верой Андреевной. Как она могла даже в мыслях таить такое страшное обвинение по отношению к члену их семьи?
      Майя решила временно воздержаться от посещения Матвеевых. Она очень страдала от этого. И когда позвонила Вера Андреевна, Майя так обрадовалась, что в первую минуту не находила слов.
      Вера Андреевна сказала, что сразу же после работы будет ждать Майю у себя. Ее голос — обычно спокойный, ласковый — звучал теперь как-то неуверенно. Майя хотела было отказаться, но Вера Андреевна еще раз повторила свою просьбу и повесила трубку.
      Свежевыпавший обильный снег одел улицы в праздничный наряд. Но Майя не замечала ничего. Ее беспокоила и смущала предстоящая встреча. Как она посмотрит в добрые, любящие глаза Веры Андреевны?
      На углу переулка Грибоедова она столкнулась с молодым человеком в коричневом пальто и такого же цвета шляпе. Он чуть не сбил ее с ног и машинально обхватил за плечи. От неожиданности Майя страшно смутилась и покраснела, а молодой человек в не меньшем смущении развел руками и снял шляпу:
      — Извините, ради бога, меня, медведя!.. — И невольно, залюбовался ее раскрасневшимся лицом. Майя сделала несколько шагов и оглянулась. Молодой человек стоял на прежнем месте. Он улыбнулся и дружески помахал ей рукой.
      Майя поспешно прошла в калитку дома Матвеевых.
     
      * * *
     
      Донесение лейтенанта Костричкина и разговор с Панюшкиной лишний раз подтвердили правильность выводов Решетова. Развязка приближалась. Враг начал действовать. Этого и следовало ожидать: час тому назад с заводского аэродрома поднялся первый в мире воздушный корабль с атомным двигателем.
      Были предприняты все меры, чтобы парализовать действия врага и поймать его с поличным.
      Однако возможны неожиданности, к которым следовало быть готовым.
      Строительство опытного самолета строго охранялось. Перед отправлением в рейс была предпринята самая тщательная проверка. И хотя ничего подозрительного не обнаружилось, бдительность ни на минуту не ослабевала. И не зря. С борта самолета Вергизов радировал, что в момент отлета студент Кораллов вручил инженеру Степанковскому какую-то шкатулку от «невесты». Вергизову стоило немало труда убедить Степанковского не открывать ее в самолете. Опасаясь, что шкатулка и в неоткрытом виде может причинить беду, Вергизов настоял, чтобы самолет приземлился на ближайшем аэродроме.
      Сдав шкатулку в местный Комитет госбезопасности, Вергизов решил продолжать рейс. Степанковский вынужден был смириться с тем, что шкатулка была изъята.
      Пока сведения о содержимом шкатулки еще не поступали. Но Решетов и Вергизов не заблуждались на этот счет. Там несомненно находилась сильная взрывчатка, при помощи которой враг рассчитывал уничтожить самолет вместе со всеми, кто находился на его борту.
     
      * * *
     
      Два часа спустя после того, как была получена телеграмма от Вергизова, младший лейтенант Корнилов сообщил Решетову, что «Турист» совершил покушение на Олега Кораллова.
      Кораллов прямо с заводского аэродрома поспешил в ресторан, но Лидии там не застал и возвращался в город. Он шел напрямик, через пустырь, что лежал между рестораном и автобусной остановкой. Тут его и настиг «Турист». Рукояткой пистолета он ударил жертву между лопаток. Олег стал медленно опускаться на олени. «Турист» снова замахнулся, но заметил бегущего со всех ног Корнилова и бросился наутек. С быстротой, которую трудно было предположить в человеке его возраста, добежал до остановки и на ходу вскочил в отъезжавший автобус. Когда Корнилов достиг остановки, автобус был уже далеко. Никакой машины поблизости не оказалось, улица была пустынной. Тогда Корнилов позвонил в Комитет. В погоню за «Туристом» тотчас же была выслана оперативная группа.
      Кораллова в бессознательном состоянии доставили в больницу.
     
      ГЛАВА XVIII
     
      Тяжелой глыбой придавило Веру Андреевну свалившееся на нее горе. В тысячный раз возвращалась она к сказанному Решетовым, и каждый раз точно острый нож поворачивался в сердце. Состояние подавленности углублялось еще и тем, что она ни с кем не могла поделиться своим горем. Вера Андреевна знала, что чуткая Ольга заметит состояние матери и обеспокоится, и старалась избегать встреч с ней. Огромных усилий стоило ей быть по-прежнему ласковой с Лидией.
      Лидия ни в чем не изменилась. Только после проводов Степанковского немного нервничала. Ольга высказывала предположение, что сестра тревожится за жениха.
      «Если б это было правдой», — думала с тоской мать. Но как она хорошо знала обратное! Выказываемая Лидией любовь к матери, к Ольге, Валентину — все это было ложью. Вера Андреевна ничем не выдавала своего страдания.
      И вдруг ее измученный мозг огнем обожгла мысль: а что если Лидия раскаялась? Ощутив любовь матери, будучи любимой и полюбив сама, она, возможно, решила порвать с прошлым и начать новую, честную жизнь. Не погубила ли она, Вера Андреевна, свое дитя тем, что обратилась в Комитет? Кто знает, не отлучалась ли Лидия в ту ночь только затем, чтобы навсегда порвать с прошлым?
      Вера Андреевна с трудом удерживала себя от того, чтобы поговорить с Лидией по душам.
      Нет, она во что бы то ни стало должна проверить, кем теперь является ее дочь. Да, надо скрепить сердце и терпеливо ждать. Уже недолго осталось. Работники Комитета должны прийти с минуты на минуту.
      Однако день близился к концу, а никто не являлся! Чего они ждут? Чего медлят? Может быть, еще не все проверено? Может, они ждут от Лидии каких-нибудь действий?
      Будучи не в силах больше оставаться наедине со своими тяжелыми думами, Вера Андреевна позвонила Майе. С ней легче будет скоротать время.
      Шел уже двенадцатый час, когда Вера Андреевна заставила Майю лечь в постель, а сама, ссылаясь на бессонницу, включила настольную лампу и раскрыла «Бурю» Эренбурга.
      В комнате было тихо. Но тщетно старалась Вера Андреевна углубиться в чтение. Боль ни на мгновение не оставляла душу. Казалось, что время остановило свой бег.
      Но вот за дверью послышался какой-то шорох, приглушенные шаги, потом все затихло. Вера Андреевна взглянула на спящую Майю, быстро выключила настольную лампу и замерла у двери. Тишину нарушили только гулкие удары собственного сердца. Она уже собралась выйти из комнаты, когда обостренный слух уловил те же приглушенные шаги и скрип двери. Трясущимися от волнения руками Вера Андреевна нащупала ручку, беззвучно отворила дверь и на цыпочках вышла в коридор. Из комнаты Лидии сквозь замочную скважину пробивался слабый свет. «Вероятно, карманный фонарь, подумала мать. Что же делать? Разбудить Володю? Нет, ему долго придется все объяснять. Дверь, ведущая в столовую, была приоткрыта. Значит, Лидия ходила туда. А столовая сообщается со спальней Матвеевых. Не взяла ли Лидия из портфеля Володи документы, относящиеся к работам завода?»
      Вера Андреевна рывком распахнула дверь комнаты Лидии, включила свет и замерла пораженная увиденным. С зажженным фонариком в одной руке и раскрытым портфелем Матвеева в другой у стола стояла Лидия. Лицо ее было перекошено от злобы.
      — Что?.. Что ты делаешь? — вскрикнула Вера Андреевна. В следующую минуту она была сбита с ног навалившейся на нее Лидией. Как сквозь туман в раме двери Вера Андреевна увидела перепуганное лицо Майи, Мгновенно Майя бросилась к Лидии, Почти одновременно раздался звон разлетевшегося вдребезги стекла — и в окно ввалился незнакомый человек.
      Во внезапно наступившей тишине Вера Андреевна услышала сухой треск, похожий на выстрел игрушечного пистолета, и глухой стон падающей Майи.
     
      ГЛАВА XIX
     
      Звездное холодное небо повисло над спящим городом.
      Младший лейтенант Корнилов и радист Аня из крытого подъезда двора наблюдали за улицей Свердлова и прилегающим к ней переулком Грибоедова. Мороз крепчал. Время тянулось томительно медленно. Во втором часу ночи с правой стороны улицы показался человек. Руки его были засунуты в карманы пальто, воротник приподнят. Он быстро приближался.
      На углу улицы Свердлова он на секунду остановился, внимательно посмотрел вокруг и прошел в подъезд дома № 25.
      Младший лейтенант Корнилов и радистка пошли ему навстречу.
      — Происшествий нет? — спросил он.
      — Пока нет, товарищ капитан, — вполголоса ответил Корнилов. Капитан Завьялов достал папиросу, повертел ее в озябших пальцах и, не закуривая, положил обратно в портсигар.
      — Ну, я пошел на третий, — тихо бросил он, вышел из ворот и направился в переулок Грибоедова.
      — Неутомимый человек, — сказал Корнилов. — Только сегодня прилетел из такой дали и уже включился в операцию.
      Аня не успела ничего ответить.
      Слева показалась быстро приближавшаяся машина.
      У переулка Грибоедова водитель остановил машину, но мотора не выключил.
      Внимательно осмотрев улицы, Корнилов не увидел ничего такого, что могло бы задержать машину.
      — Как вы думаете, Аня, зачем ему понадобилось останавливаться здесь? — спросил Корнилов.
      — Не знаю… — так же тихо ответила Аня и присела на мотоцикл, прислоненный к стене.
      В конце улицы появилась другая автомашина. Проехав мимо, она осветила своими яркими фарами пассажира первой.
      Корнилов схватил Аню за руку, взволнованно прошептал:
      — Он!..
      — Кто? — не поняла Аня, вглядываясь в машину, как будто это могло ей что-нибудь объяснить.
      — Сбежавший «Турист». Надо его захватить, — Корнилов весь подтянулся.
      — Он, наверно, условился с «Главным» и поджидает его. Может быть, мне за подкреплением сбегать? — предложила Аня.
      Но Корнилов, казалось, не слушал ее. Он достал из кармана пистолет и спрятал его в рукав пальто.
      — Оставайтесь на месте, — приказал он, — и продолжайте вести наблюдение, а я постараюсь захватить его.
      Младший лейтенант исчез в глубине двора. Появился он с левой стороны улицы и направился к машине. Поравнявшись с ней, Корнилов резко рванул дверцу. Но она не поддалась. В то же мгновение одновременно раздались два выстрела. Машина ринулась вниз по переулку Грибоедова, а Корнилов рухнул лицом в снежный сугроб.
      Аня со всех ног бросилась к нему. Вместе с прибежавшими на выстрелы капитаном Завьяловым и старшиной Гавриловым они подняли Корнилова. Он безжизненно повис у них на руках. По щеке его струилась кровь.
      — Гаврилов! Немедленно отправьте раненого в больницу! — приказал Завьялов и побежал к подъезду, откуда Аня уже выкатывала мотоцикл. Он сразу включил максимальную скорость. Ане пришлось ухватиться за плечи капитана, чтобы удержаться в седле.
      …Отправляя на задание группу, Решетов обратил внимание товарищей на то, что недавнее посещение Севериновой дома № 38 по улице Советской, видимо, не случайно. Не исключена возможность, что в этом доме обитают сообщники агента. Ведь радиостанция, которую не удалось запеленговать, тоже находилась где-то в этом районе.
      Вокруг дома сразу же расставили посты.
      Капитан Завьялов мысленно проследил путь беглеца. Вероятнее всего он направился в сторону улицы Советской. В этом убеждало и то, что машина проехала не по улице Свердлова, а круто свернула в переулок Грибоедова. Шпион, очевидно, шел навстречу «Главному» или попытался узнать, что делается в доме Матвеевых. Надо полагать, освещенные окна объяснили ему все. Теперь у него оставался один выход: укрыться на базе и, если там все благополучно, связаться по рации с центром.
      Завьялов взглянул на светящийся циферблат. Стрелки показывали два часа ночи. Единственная шифровка была передана агентом как раз в это время. Это подтверждало, что он направился именно на базу.
      Завьялов проскочил мост над довольно глубоким рвом, за которым начиналась Советская улица, затормозил и, закатив мотоцикл в первый попавшийся двор, вместе с Аней побежал к дому № 38.
      Перед ним как из-под земли вырос младший лейтенант Михайлов.
      — Пост номер шесть на месте, — тихо доложил он.
      — Здесь никто не появлялся? — быстро спросил Завьялов.
      — Минут десять тому назад легковая машина въехала в открытые ворота дома № 17 и через минуту из нее вышел мужчина средних лет и направился к дому № 38.
      — Дом окружен?
      — Так точно.
      Подойдя к дверям старенького домика, Завьялов сильно нажал ручку и удивленно взглянул на Михайлова, дверь оказалась открытой.
      С пистолетами наготове они бесшумно вошли в дом. Освещая дорогу фонарями, Михайлов, Аня и Завьялов вошли в комнату. Около стола с перекосившимся лицом лежала женщина. Аня нагнулась к ней.
      — Очевидно, паралич.
      Это оказалась хозяйка дома.
      Тем временем Михайлов и Завьялов прошли в следующую комнату. Но и там никого не было. Завьялов повернул выключатель. При ярком свете они тщательно осмотрели комнату, однако ничего не обнаружили.
      — Куда он мог исчезнуть? — недоумевал Михайлов. — Дом ведь окружен.
      Завьялов внимательно осмотрел пол и под колченогим креслом заметил носовой платок, хотел его поднять, о угол его оказался зажатым между досками пола.
      — Что за чертовщина?
      Он обследовал все доски, но разницы в щелях не заметил. Тогда Завьялов стал методически исследовать каждый предмет, находящийся в комнате.
      Над небольшим ночным столиком несколько косо висело зеркало. Он машинально поправил его. С минуту подумав, снова подошел к зеркалу, осторожно снял его ощупал стенку. В ней обнаружилась кнопка.
      — Любопытно, — озадаченно проговорил Завьялов.
      — Товарищ капитан, а вдруг заминировано? — словно угадал его мысли Михайлов.
      Завьялов приказал всем выйти во двор.
      Когда все вышли, он решительно нажал кнопку. В следующую минуту раздался легкий шум, и половицы стали медленно опускаться.
      Михайлов и Аня, притаившиеся в соседней комнате, и не думали уходить. Они бесшумно возвратились и через плечо капитана заглянули в подземелье. Там мерцал слабый свет карманного фонаря. Постепенно глаза различили фигуру мужчины. Он сидел у передатчика с наушниками, а левой рукой держался за затылок.
      Одним прыжком Завьялов оседлал «Туриста». Вслед за капитаном туда спрыгнул и Михайлов. Завязалась короткая схватка. В одно мгновение Дэвис оказался связанным на каменном полу подземелья. Рана на затылке кровоточила.
      — Это, наверно, работа Корнилова, — тяжело дыша, проговорил Михайлов.
      — Младший лейтенант, смените радистку. Товарищ Онегина, к рации! — приказал Завьялов.
      Аня, присев к аппарату, стала записывать шифровку, адресованную Дэвису.
     
      ГЛАВА XX
     
      Смертельно бледная Майя неподвижно лежала на постели. Врач с трудом остановил кровотечение и теперь заканчивал перевязку простреленного плеча.
      Вера Андреевна держала в своих руках безвольно повисшую руку Майи. По щекам ее катились слезы. Когда раненая открыла глаза, в них отразилось удивление. Только теперь Майя узнала в человеке, прыгнувшем в окно, того самого прохожего, с которым она столкнулась в переулке. Еще несколько часов назад ей и в голову не могло прийти, что именно ему она будет обязана своим спасением.
      По прибытии на место Решетов осмотрел комнату. На столе лежали портфель, перстни, брошь, часы с браслетом, гибкий шнур от вмонтированного в брошь микрофотоаппарата. Полковник одобрил предусмотрительность Костричкина: в украшениях мог быть спрятан яд.
      — Ага, и «чертежи» на месте, — довольно улыбнулся полковник при взгляде на портфель, из которого высыпались листы ватмана с ничего не значащими чертежами. Ловушка, расставленная шпиону, сработала безошибочно.
      Вошел оперативный дежурный и протянул Решетову телеграмму Она была адресована Лидии. Не распечатывая, полковник вручил бланк Вере Андреевне.
      Телеграмма гласила: «Все благополучно. Легли обратный курс. Встречай двенадцать. Целую. Степанковский».
      — Господи, живы! — не сдержала радостного восклицания Вера Андреевна.
      При этих словах Лидия сделала резкое движение. Костричкин слегка притронулся к ее руке, и она застыла в прежней позе.
      — Как видите, зря старались, мисс. «Шкатулка», доставленная Коралловым, обезврежена, — с презрением взглянув на Лидию, сказал Решетов.
      Телеграмма как бы вернула Веру Андреевну к жизни. А слово «мисс» больно отозвалось в сердце. Она смотрела на Лидию широко раскрытыми от ужаса глазами..
      Понимая состояние матери, Решетов даже не пытался ее утешить.
      — Вера Андреевна, — вдруг спохватился полковник, — а где Матвеевы?
      — Ох, — очнулась Вера Андреевна, — спят, наверно.
      — Прошу прощения, но мне надо пройти немедленно к ним.
      Вера Андреевна и Решетов вместе вошли в соседнюю комнату.
      Решетов вскоре вернулся в сопровождении Матвеева. Вид у него был заспанный. Он беспрестанно зевал, потирая глаза, его даже пошатывало. Он никак не мог очнуться.
      На пороге появилась вся в слезах Вера Андреевна.
      — Не расстраивайтесь, дорогая, — поспешил к ней Решетов. — Дочь тоже скоро проснется. Самое лучшее лекарство от снотворного — крепкий морозный воздух. Откройте окна, — приказал он.
      — Товарищ полковник, разрешите доложить! — на пороге стоял Завьялов.
      — Докладывайте!
      — «Турист» пойман! Захвачен на базе при попытке воспользоваться рацией.
      — Он успел что-нибудь передать?
      — Никак нет, товарищ полковник. Захватили в момент, когда включил рацию для приема шифровки.
      — Ну что ж, придется «шефу» потерпеть немножко, — сказал Решетов и, взглянув на сразу потерявшую надменный вид Лидию, приказал:
      — Увести!
     
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      У «Горбатого великана»
     
      ГЛАВА I
     
      Двухместный автомобиль плавно подкатил к парадному подъезду гостиницы «Колумбия». Гоулен захлопнул дверцу машины и легко взбежал по лестнице. На нем было элегантное, не по сезону светлое пальто, светлая мягкая шляпа, а в руке — тонкий стэк с утолщением вместо ручки. В управлении острили, что Гоулен одевается так щегольски, предпочитая светлые тона, чтобы казаться моложе.
      Весь вид Гоулена излучал довольство и самоуверенность, но на душе у него было прескверно. Решительно толкнув вертящуюся дверь, он прошел в вестибюль. Роскошь гостиницы на сей раз не радовала его. Небрежным жестом он бросил гардеробщику пальто и шляпу и повернулся к трюмо. Оставшись довольным своим внешним видом, спокойно направился к лифту и поднялся на третий этаж.
      У двери 125-го номера Гоулен внезапно почувствовал, что спокойствие покидает его. По спине побежали мурашки. Усилием воли он подавил волнение, машинально поправил галстук и протянул к двери руку, но тут же отдернул ее. Только сейчас осознал он истинные размеры грозящей катастрофы. Через какую-нибудь минуту он должен принять на себя всю ярость разгневанного босса. Нельзя даже приблизительно предугадать, чем кончится это свидание. Гоулен вытер покрывшийся холоду испариной лоб…
      Впервые он растерялся. И было отчего. «Актриса» не подавала о себе никаких известий, точно сквозь землю провалилась. Шеф перестал церемониться с ним и не скрывал своего раздражения. Провал, несмотря на все старания, уже не являлся тайной для многих в управлении, и сотрудники, еще недавно завидовавшие ему, Теперь откровенно злорадствовали. Все это подавляло отравляло настроение. До сих пор Гоулен отлично владел собой, ничем не выдавал пугавших его сомнений и тревог, но сейчас, перед разговором с боссом, его охватила непонятная слабость. В эту минуту он проклинал все на свете. Что осталось от успеха тех лет, когда он ведал отделом шпионажа и диверсии в Балканских странах, от головокружительного повышения, сулившего быстрое обогащение? Провал «Актрисы» поставил его на грань пропасти. Приезд босса поверг Гоулена в ужас Разнос, учиненный ему шефом разведывательного управления, казался теперь безобидным внушением по сравнению с тем, что сулила встреча с боссом. О, Гоулен очень хорошо знал, что собой представляет Бенн, воля и кошелек которого были подчинены одной цели, любыми средствами ослабить мощь русских, помешать развитию их авиации.
      Крупный авиапромышленник, большой знаток авиационной техники, Джон Бенн люто ненавидел Советскую Россию. Но, помимо всего, его снедала острая зависть к светлой мысли русских авиаконструкторов, самолетостроителей.
      Несмотря на отличный бизнес, который обеспечивал ему баснословные прибыли, у него буквально разливалась желчь, когда он вспоминал об успехах русских. Нетрудно было вообразить, какую ярость вызвал у Бенна провал операции, которую так долго и тщательно готовило управление.
      И вот сейчас Гоулену предстояло принять на себя гнев Бенна и сделать невозможное, — вернуть его расположение. Что ожидает Гоулена? Успех или окончательная гибель карьеры. Ясно, что в случае неудачи он никогда уже не сумеет выбраться на поверхность. Единственным козырем Гоулена являлся новый план диверсии в России, который он собирался предложить боссу. А если Бенн не захочет выслушать его? Что тогда? Нет. Гоулен должен заставить принять свой план, иначе он пропал. С чувством человека, бросающегося в пропасть, постучался.
      Личный секретарь пропустил Гоулена, плотно прикрыл за ним дверь и жестом пригласил в другую комнату.
      Джон читал свежий номер «Вашингтон пост энд Таймс геральд». В углу толстых губ дымилась сигара. Длинное лицо босса — с непропорционально коротким носом и выцветшими бровями — было обветренными загорелым, как у портового грузчика. Бенн возвращался с южного курорта. По пути домой он остановился в этом городе специально для того, чтобы встретиться с Гоуленом.
      Бенн продолжал читать газету, как если бы никто в комнату не входил. Гоулен застыл в почтительной позе. Он преданно смотрел в лицо Бенну в ожидании, когда босс соблаговолит его заметить. Но тот, казалось, увлекся газетой всерьез и надолго. Гоулен почувствовал, что страшно устал и что, если сейчас хозяин не пригласит сесть, он, будь что будет, сядет без приглашения. Как бы отгадав его мысли, Бенн отложил газету и, не меняя позы, молча протянул Гоулену большую, унизанную перстнями руку. Это считалось особой милостью, и Гоулен насторожился. Он достаточно хорошо знал коварную натуру босса.
      Бенн пригласил гостя сесть и нажал кнопку. Вошел безмолвный секретарь, поставил на стол бутылку виски два бокала и удалился. Бенн налил себе и гостю, отхлебнул одним глотком полбокала, взял из ящика сигару и раскурил ее. Гоулен молчал; нарушать молчание первым, когда имеешь дело с боссом, да еще разгневанным, не следует. Он едва пригубил бокал. Наконец Джон поднялся, лениво потянулся, отчего сильно хрустнули суставы. Гоулен невольно поморщился.
      — Как прикажете понимать это молчание? — вдруг пробасил Бенн. — Где же ваша хваленая «Актриса»? Где гарантированный вами успех?
      Джон Бенн засопел, лицо и шея побагровели.
      — Когда вы научитесь по-настоящему работать? Все вы просто шайка бездарных, никчемных гражданских шпиков — не больше! Возомнили себя разведчиками, а сами ни к черту не годитесь!
      — Но, мистер, — проговорил Гоулен, — вы же сами санкционировали операцию. Вы ведь тоже верили в «Актрису»…
      — Я верил только вам! — крикнул Бенн. — Слышите? А вы надули меня! Все газеты трубят об успешном испытании советского самолета с атомным мотором, того самого, для уничтожения которого затрачены такие громадные средства. Большевики продолжают беспрепятственно совершенствовать свое изобретение, а вы? Что делаете вы в это время? Тянете виски и шляетесь с девчонками?
      Гоулен видел, что Джон старался сдерживать свой гнев. Неужели пронесет? О, если бы все сошло благополучно, он бы показал боссу, на что способен.
      — Провал «Актрисы» мне и самому непонятен, — попытался смягчить босса Гоулен. — Мы предусмотрели все. Очевидно, там сложились какие-то особые обстоятельства. Надо думать…
      — Довольно болтать! — грубо оборвал его Бенн. — Думать надо было раньше. Вы просто… просто… — Бенн задохнулся от гнева. Подойдя к столу, он залпом допил свое виски.
      Гоулен умолк на полуслове. В наступившей тишине слышались только тяжелые шаги Бенна. По едва уловимым признакам Гоулен понял, что буря ослабевает. Внезапно босс остановился и все еще раздраженным голосом спросил:
      — При каких обстоятельствах провалила задание «Актриса»?
      — Я уже докладывал, что обстоятельства там сложились, вероятно, особые… Нам пока они неизвестны. — Гоулен сглотнул слюну и вскинул свои бесцветные глаза на Бенна.
      — А что вам, собственно, известно, хотел бы я знать? — язвительно проворчал босс. — Какими материалами вы располагаете о гибели «Тигра»?
      — Получена шифровка от агента № 17. В ней говорится, что база Мюллер провалилась. Ведший внешний надзор агент № 17 видел, как к базе подкатила тюремная машина, в которую погрузили «Тигра». Агент сообщает, что «Тигр» был в тяжелом состоянии. Он предполагает, что «Тигр» провалился и, оставаясь верным своему долгу, принял яд. Наша разведка считает этот выход обоснованным…
      — Что известно об «Актрисе»?
      — Агент сообщает, что в тот же вечер, несколькими часами раньше, он видел «Актрису» в обществе двух женщин. Они посетили парфюмерный магазин. На базе ее не было.
      — Выводы?
      — Надо полагать, «Актриса» не смогла выполнить задание из-за провала «Тигра» и вынуждена была стушеваться до более благоприятного времени.
      — Каковы функции агента № 17?
      — При отправке «Актрисы» на задание ей, кроме «Тигра», в помощь был приставлен агент № 17. Он благополучно прибыл на место и ждал связи. До провала «Тигра» «Актриса» ни разу с ним не виделась, хотя знала явку. У агента права ограничены, ему воспрещается пользоваться рацией, за исключением приема. Каждую пятницу он сидит на приеме.
      — Почему «Актриса» не пользуется рацией агента № 17 для связи с нами? Как могло случиться, что управление оказалось в неведении, что происходит по ту сторону? — несколько спокойнее спросил Джон.
      К Гоулену успела уже вернуться обычная самоуверенность. Подобно больному после кризиса, он почувствовал, что самое страшное позади. Положив ногу на ногу, он смело взял бокал, с удовольствием отхлебнул глоток жгучей жидкости.
      — «Актриса» этого не должна была делать, — начал он. — Когда агент знает о провале партнера, работавшего с ним по одному и тому же заданию, он обязан ничем не выдавать своего присутствия на вражеской территории. Пользуясь рацией, она насторожила бы советскую разведку. Только по истечении определенного времени, когда твердо убедится, что за нею нет наблюдения, она это сделает. Я верю, мистер Бенн, теперь уже скоро, очень скоро мы получим вести от «Актрисы»…
      — Ладно, посмотрим, — примирительно сказал Бенн. — Ну, а… — резкий звонок телефона не дал ему договорить. Загорелая рука Бенна резко выделялась на белой трубке телефона. — Хэлло! Да Мэри, крошка, это ты? — В голосе Бенна послышалась ласка. — Как поживаешь, Мэ?
      Джон говорил со своей любовницей Мэри Грей.
      В свое время эта связь наделала много шума. Попав случайно в провинциальный городок, Джон в кабаре встретил танцовщицу и увлекся ею. Пикантная черноглазая брюнетка отлично поняла, какую огромную выгоду можно извлечь из этой связи и постаралась упрочить ее. Выуженная с самого дна, побывавшая во многих руках, Мэри Грей сумела настолько «окрутить» Джона Бенна, что он ходил у нее на поводу.
      Гоулену была хорошо известна эта история. В другое время он не пропустил бы ни слова из этого разговора, чтобы потом, смакуя подробности, передать знакомым. Но его занимали свои мысли. Он угрюмо сидел в кресле, с нетерпением ожидая окончания разговора.
      Наконец щебетание Мэри прекратилось. Джон бросил трубку на рычаги аппарата, откинулся на спинку кресла и отсутствующим взором уставился куда-то поверх головы Гоулена. Постепенно его лицо приняло прежнее выражение.
      Он поднялся во весь свой огромный рост.
      — Итак, с «Актрисой» решили, — вернулся босс к прерванной теме. — Ну, а дальше? Что дальше?
      Гоулен внимательно взглянул на огромного Бенна. Кажется, настал благоприятный момент, чтобы предложить свой план. Гоулен весь напрягся: надо быть предельно осмотрительным. Он хорошо запомнил ту минуту, когда сгоряча радировал агенту № 17, что прибудет на место действий. Буквально секунду спустя Гоулен спохватился и принял все меры, чтобы никто не узнал о его опрометчивости. Второй такой промах может стоить ему жизни.
      — Я считаю, мистер, — раздельно произнося слова, медленно начал Гоулен, — что наступило время осуществить операцию «Вирус-2»…
      Джон Бенн вскинул голову и с недоверием уставился на Гоулена.
      Еще два года тому назад, когда для переброски готовилась «Актриса», Гоулен, разработав этот план, посвятил руководство управления и Джона во все его подробности. Это был страшный по своей жестокости замысел. Операцию решили готовить исподволь, подбирая нужных людей, разрабатывая каждую деталь в отдельности. Главным орудием должен был стать завербованный управлением отпрыск украинского кулака под шпионской кличкой «Вампир». Матерый бандит и убийца, он в годы войны подвизался в качестве полицая и надзирателя на оккупированной территории СССР. Для выполнения нового плана нужно было соответственно подготовить центральное действующее лицо. Это делалось методично и требовало времени.
      — Вы действительно уверены, в том, что время уже настало? — маленькие колючие глаза Бенна подозрительно сузились.
      — Да, уверен, — твердо произнес Гоулен. — Несколько дней назад я сам побывал на месте. «Вампир» делает большие успехи и готов к осуществлению своей миссии. Можно смело приступить к выполнению операции.
      — Ну а как его партнеры?
      Внутренне торжествуя победу, Гоулен спокойно выдержал пристальный, сверлящий взгляд Бенна. Он предполагал, что сообщение о готовности операции «Вирус-2» произведет на босса впечатление. Но то, что он прочел на лице Бенна, превзошло все его ожидания. Он решил, что наступила минута окончательно ошеломить босса и восстановить свое пошатнувшееся положение.
      — Сообщников никаких не будет!
      — Как не будет? — лицо Бенна вытянулось.
      — Очень просто, не будет, — спокойно подтвердил Гоулен. — Те, кто служит заслоном, в счет не идут.
      — Но ведь по плану операции он действует не один? — Бенна все более раздражало спокойствие Гоулена.
      — Совершенно верно, мистер. Так оно и будет.
      — Перестаньте тянуть, черт побери! — прикрикнул Бенн. — Вы можете в конце концов толком рассказать, в чем дело?
      — Извольте, — покорно склонил голову Гоулен. — Изложу в двух словах. Первоначально планировали создать под началом «Вампира» группу из наших людей. Но в процессе разработки плана выяснилось, что у «Вампира» на родине есть свои люди. Они настолько скомпрометировали себя сотрудничеством с немцами, что для них разоблачение равносильно смерти. «Вампир» именно на это и рассчитывает. Под угрозой разоблачения они согласятся выполнить любое его поручение…
      — Меня удивляет ваша доверчивость, Гоулен, — раздраженно прервал его Джон. — Туда надо послать наших людей.
      — Не согласен. Операция разработана с таким расчетом, что риск при переходе границы полностью исключается. Вы ведь понимаете, что чем меньше людей переходит границу, тем больше гарантий на успех. Эта операция имеет для нас такое громадное значение, что мы не имеем права ставить ее под угрозу случайностей. А людей, знающих страну и язык лишь по учебникам и инструкциям, такие случайности подстерегают в чужой стране на каждом шагу. Итак, переходить границу, — продолжал Гоулен, — будут несколько человек, но в действительности перейдет ее только «Вампир». Там он найдет своих людей. А за верность их можно ручаться. Людям, чьи руки обагрены кровью замученных, нет расчета предавать тех, кто щедро платит за известного рода услуги…
      Джон молчал. Гоулен знал, что босс, подобно жвачному животному, медленно переваривает в своем тяжеловесном мозгу все сказанное и со скрытой насмешкой, искоса поглядывая на него, добавил:
      — И последнее. В план внесено дополнение. Для большей гарантии успеха старшим над «Вампиром» назначается «Актриса», которая будет мозгом, а «Вампир», телом операции. — Гоулен самодовольно улыбнулся, обнажив золотые зубы.
      Тут Джона взорвало.
      — Нет! — вскочив с кресла и свирепо глядя на опешившего Гоулена, властно проговорил он. — Не «Актриса», а вы… вы будете мозгом этой операции. На карту ставится слишком многое, чтобы передоверять дело кому бы то ни было. Только при этом условии я дам согласие на проведение операции «Вирус-2»! — И Джон Бенн с силой нажал на кнопку.
      — Но мистер… — срывающимся голосом начал было Гоулен и осекся. По лицу босса он понял: случилось самое страшное, чего он так боялся.
      Дверь открылась, и на пороге застыл секретарь Бенна.
      Как сквозь туман до сознания Гоулена дошло, что босс ждет, когда он уйдет, и тяжело поднялся.
     
      ГЛАВА II
     
      За ночь навалило столько снегу, что Решетову порой приходилось шагать по «целине»: дворники еще не успели расчистить тротуары. И все же в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. На душе было торжественно. Яркая белизна снега, весело искрившегося под лучами мартовского солнца, слепила глаза. Улицы были запружены. Повсюду звучали радостные, возбужденные голоса.
      На углу улицы Решетов залюбовался огромной снежной «бабой». Ребята под командой бодрого суетливого старичка сооружали «бабу», которая росла буквально на глазах. Михаил Николаевич, увлеченный забавой ребят, невольно остановился у огромного голого каштана. Старик воткнул в «лицо» «бабы» морковь и два уголька, откуда-то раздобыл самодельное деревянное ружье и, приспособив его у рук «бабы», сорвал с себя шапку и нахлобучил на снежную голову. От жидкой шевелюры старика шел пар — видимо, он потрудился на славу. В этот момент из ворот напротив выбежала старушка и, потрясая метлой на длинной палке, ринулась на старика. Спасаясь от нее, тот обежал вокруг «бабы» к великой радости ребят, завизжавших от удовольствия.
      Михаил Николаевич рассмеялся, но вдруг спохватился, взглянул на часы и заспешил в Комитет. Там с нетерпением его ждали майор Вергизов и капитан Смирнов — старший следователь Комитета, ведший следствие по делу шпионов «Актрисы» и «Тигра». Впрочем, в самом начале следствия «Актриса» назвала его настоящую фамилию: Дэвис. Но «Актриса», давшая показания о своей деятельности на территории СССР, наотрез отказалась назвать сообщников, равно как и раскрыть шифр и позывные радиостанции иностранной разведки. Не дала она никаких сведений и о своих хозяевах.
      Опытный следователь Смирнов вот уже который день вел допрос «Актрисы», но существенных результатов пока не было.
      С «Тигром» дело обстояло по-иному. Еще при поимке он успел принять яд и вряд ли останется в живых. Когда Дэвис лежал на полу со связанными руками, около него дежурил Гаврилов. Арестованный попросил закурить. Тяжелая рана, жалкий, затравленный вид Дэвиса — все это смягчило Гаврилова. Он достал из пачки «Беломорканала» папиросу и вложил ее в зубы лежавшему. Но Дэвис выплюнул ее и показал глазами на боковой карман своего пиджака. Удивляясь барским замашкам поверженного врага, Гаврилов вытащил портсигар, в котором оказалась единственная сигара. Ничего не подозревая, он вложил сигару в зубы Дэвису, а десять минут спустя «Тигра» пришлось срочно отправить в больницу: сигара была отравлена.
      Майор Вергизов и капитан Смирнов решили обсудить обстановку с полковником.
      Решетов распахнул форточку. Струя свежего воздуха ворвалась в комнату.
      — Ну? — полковник внимательно посмотрел на офицеров. — По-прежнему безрезультатно? — Он раскрыл и пододвинул товарищам портсигар.
      — Почти так, Михаил Николаевич, — подтвердил Вергизов. — Решили с вами посоветоваться. Из показаний Белгородовой выяснилось кое-что о ее действиях по номерному заводу. Больше ничего добиться не удалось.
      — По всему видно, что Белгородова многое знает, — заявил капитан Смирнов, — но говорить наотрез отказалась. Она впала в какую-то апатию. Порой кажется, что перед тобой не живой человек, а мумия. Единственное, что вызывает у нее интерес, это упоминание о матери. При имени матери выражение лица становится осмысленным, и она охотно отвечает на все вопросы, касающиеся их отношений. Но стоит только заговорить о деле и Белгородова тотчас же замыкается в себе. У меня такое впечатление, — после небольшой паузы продолжал Смирнов, — что ее гложет какая-то тоска, что-то угнетает! Нужно вывести Белгородову из этого состояния, но как?
      — Может быть, бесчеловечность поступка с матерью грызет ее совесть, — предположил Вергизов. — Возможно, в ней проснулось чувство дочерней любви? Не устроить ли нам свидание Белгородовой с Панюшкиной?
      — Этого делать не следует, Василий Кузьмич, — возразил Решетов. — Я вчера навестил Панюшкину. Состояние ее здоровья внушает серьезные опасения. Опять бередить раны? Нет, — решительно добавил он, — нельзя рисковать ее здоровьем. По крайней мере сейчас не следует тревожить ее.
      Наступила продолжительная пауза. Было слышно только чириканье воробья, усевшегося на открытой форточке.
      — Когда вы проводите очередной допрос? — прервал молчание Решетов.
      — Сегодня, в семнадцать часов.
      Решетов задумчиво посмотрел на часы.
      — Вот что, товарищ Смирнов, я буду присутствовать на допросе, — предупредил он и отпустил офицеров.
      Решетов быстро прошел по коридору, свернул направо, спустился в помещение, служившее местом предварительного заключения, и без стука открыл дверь в комнату допроса.
      В углу хорошо освещенной комнаты сидела Лидия. Напротив, за столом — капитан Смирнов. Он выговаривал что-то Лидии, безучастно глядевшей в одну точку. Решетов кивнул Смирнову, приглашая продолжать следствие.
      Смирнов продолжил допрос:
      — За что вы, собственно говоря, цепляетесь? Что вы знаете о Советской России, кроме тех злобных выпадов, которые вы слышали от своих хозяев? Неужели за все эти месяцы вы ничего не увидели, не разобрались ни в чем? Ради чего вы упорствуете? Кого защищаете? Почему вы так упорно отказываетесь дать сведения о людях, пославших вас, о сообщниках?
      Лидия уставилась в пол и не подымала глаз. Это вывело Смирнова из себя. Всегда спокойный, педантично вежливый, он вдруг вскочил со стула и в сердцах сказал:
      — А, да что с вами разговаривать! Разве у вас есть какие-нибудь чувства? Вы просто покорный холуй своих подлых хозяев, женщина без роду, без племени!..
      Лидия вся съежилась, дико озираясь. Потом вдруг выпрямилась, лицо ее исказилось.
      — Без роду, племени… А что вы хотели? Сами… сами во всем виноваты… — бессвязно выкрикивала она — Отняли мать, зверски замучили отца… Не нужно мне, ничего мне не нужно… — И Лидия разразилась рыданиями.
      Решетов переглянулся со Смирновым, сделал знак прекратить допрос и покинул комнату.
      Полковник Решетов не сомневался, что кроме, Белгородовой и Дэвиса, есть еще кто-то. Он, этот «неизвестный», очевидно, находился в резерве, может, даже без особых прав, но готовый по первому сигналу включиться в действие. Кто он? Где он сейчас? На все эти тревожившие Решетова вопросы могла ответить только Белгородова. Но она упорно молчала.
      Решетов видел, что это не обычное тупое упорство, продиктованное страхом перед возмездием. Скорее всего — смятение чувств, утрата веры в то, что она делала до сих пор, а отсюда и полная апатия, равнодушие ко всему и даже к жизни. Как вывести ее из этого состояния? Неожиданная вспышка Лидии на последнем допросе, все, что она говорила в приступе гнева, навело Решетова на важную мысль. Он вспомнил: на одном из предыдущих допросов Белгородова заявила, что только сейчас понята всю безрассудность своего поступка. Пробыв в СССР столько времени, не вызывая, как ей казалось, ничьих подозрений, она твердо была убеждена в своей полной безопасности. Меньше всего она могла опасаться горячо любившей ее матери. То, что именно мать разоблачила ее, вызвало в ней бурю чувств и сомнений. Она увидела, что здесь люди в совершении своих поступков руководствуются совсем иными побуждениями. Чувство совести и гражданского долга здесь неподкупны.
      После того, как Решетов побывал на следствии, он вызвал Костричкина. Костричкин вошел в кабинет в тог момент, когда Решетов заканчивал телефонный разговор с Москвой.
      — Товарищ полковник, явился по вашему приказанию, — доложил Костричкин.
      — Садитесь, лейтенант, — мягко проговорил Решетов.
      До глубокой ночи Решетов беседовал с Костричкиным. За это время он дважды связывался с Москвой, а также с крупным областным центром, расположенным на севере страны.
      На следующий день Костричкин самолетом отбыл в командировку по специальному заданию Решетова.
     
      ГЛАВА III
     
      Северный город встретил Костричкина сильными морозами. Мохнатым инеем обросли телеграфные провода, ветки деревьев, иней оседал на бородах, бровях и усах людей, делая их похожими друг на друга. Но холод, видно, нисколько не обескураживал здешних жителей. На улицах царило оживление. Из жерл высоких заводских труб тянулись к небу прямые светлые султаны дыма. В спокойном пульсе города Костричкин ощущал бодрость и силу. Он невольно позавидовал северянам. Даже в валенках, меховой шапке-ушанке и длинном тулупе, надетом поверх шинели, он чувствовал, как мороз пробирает его до костей.
      В областном Комитете госбезопасности были предупреждены о его приезде. Костричкин, не мешкая, оформил документы и в розвальнях, запряженных парой горячих коней, тронулся к конечной цели своего путешествия — в Новый поселок. В начале пути Костричкин скептически отнесся к столь отсталому виду транспорта, но впоследствии горячо поблагодарил товарищей из Комитета за розвальни — другим транспортом не проехать по занесенной снегом дороге.
      Возница оказался на редкость молчаливым человеком. За все сорок пять километров пути он не обмолвился ни словом. И Костричкин мог без помехи отдаться мыслям о Майе. Случайно встретив девушку в ту ночь, когда были пойманы шпионы, он почувствовал непреодолимое влечение к ней. Это было чувство, не испытанное им ранее, и Костричкин ощутил себя целиком в его власти.
      В ту памятную ночь судьба дважды столкнула его с Майей. Благодаря его вмешательству, она избежала смерти. И хотя они так и не смогли обменяться ни словом, благодарный и нежный взгляд Майи глубоко проник в душу молодого человека. Костричкин дважды навестил ее в больнице. Оба раза он был очень молчалив и мысленно ругал себя за это; Майя же легко вела беседу, и ж чувствовал, что готов бесконечно слушать ее милый голос, смотреть в застенчивые глаза. Однако больничный режим строго ограничивал время свидания, и лейтенант покорно уходил. Часто, не решаясь зайти в палату, он справлялся о состоянии здоровья Майи у дежурных врачей и сестер. Настоящая пытка наступила, когда она исписалась. Зайти к ней Костричкин не решался. Только перед своим отъездом позвонил в больницу, спросил, как здоровье, и объявил, что внезапно уезжает в командировку Сейчас, полулежа в розвальнях, он очень сожалел, что не зашел попрощаться. И дал себе слово по возвращении зайти к ней, а там будь что будет! От этого на душе сразу повеселело. Костричкин достал папиросу и закурил.
      Начинало смеркаться, когда показался Новый поселок, раскинувшийся на берегу, скованной льдом реки. Возница натянул вожжи и остановил сани около избы свежего сруба.
      — Прибыли, товарищ лейтенант!
      Костричкин выбрался из саней, разминая затекшие ноги, постучался и вошел в дом. Керосиновая лампа, стоявшая на опрокинутом вверх дном кухонном горшке, бросала красноватый отсвет на лица двух сидевших за столом мужчин. На столе дымилась паром большая миска отваренного в мундире картофеля. Тут же стояла: сковорода с мясом, прикрытая глубокой тарелкой. Очевидно, люди собирались ужинать: у каждого в руке была очищенная картофелина. Мужчины вопросительно уставились на вошедшего.
      Один казался очень высоким. На его лице, с крупными чертами, выделялись пышные, закрученные кверху усы неопределенного цвета, а единственный глаз зорко смотрел на гостя. Цигейковый жилет охватывал широкую спину, ватные брюки были заправлены в валенки. Второй человек казался наполовину ниже первого Большой нос занимал чуть ли не все круглое лицо. Маленькие быстрые глаза, реденькие волосы, спутавшиеся на остроконечной голове, короткие руки — все это невольно наводило на мысль, что перед тобой карлик.
      — Вам кого? — подымаясь из-за стола, пробасил усатый. Он вытер руки и направился к Костричкину, остановившемуся у дверей. Лейтенант понял, что это хозяин дома.
      — Белгородов Василий Захарович? — спросил Костричкин.
      — Он самый. А вы кто будете?
      Костричкин откинул полу тулупа, достал удостоверение и протянул хозяину. Тот подошел к столу, нагнулся к лампе. Потом молча протянул удостоверение своему товарищу. Тот долго рассматривал документ и с заметной тревогой в голосе спросил:
      — С чего бы это вдруг?
      Хозяин недоуменно пожал плечами и вернул документ лейтенанту. Наступило неловкое молчание.
      — Василий Захарович, нельзя ли у вас переночевать? — спросил Костричкин.
      — Почему ж нельзя, — спокойно ответил Белгородов. — Милости просим. — Маленький вскинул остроконечную голову, и его глаза забегали с лица Белгородов а на Костричкина. А Белгородов, помогая гостю снять тулуп, спросил:
      — Небось, проголодались в пути, лейтенант? Садитесь с нами за горячую картошку.
      — Спасибо, Василий Захарович, не могу, на дворе стоят розвальни. Определить бы их куда-нибудь.
      — Это мы в один момент. Оставайтесь в избе, а я все устрою. — Белгородов надел меховую шапку, тулуп и вышел.
      — Присаживайтесь, присаживайтесь, — засуетился остроголовый. Он вышел из-за стола и внезапно предстал перед Костричкиным человеком среднего роста, нормального телосложения. Костричкин со скрытым удивлением посмотрел на этого странного человека.
      — Снимите шинельку-то. У нас жарко натоплено. Мороз-дедушка к нам доступа не имеет.
      Костричкин молча снял шинель, повесил в углу на гвоздь и оглядел комнату. Все говорило об отсутствии в доме женщины. Стол ничем не был накрыт. Хлеб лежал на голых досках, правда, выскобленных до желтизны. Сильно закоптелое стекло лампы пропускало тусклый свет. Стоявшая в углу постель прибрана кое-как. Перехватив взгляд лейтенанта, остроголовый пояснил.
      — Мы с Василием сегодня только вернулись с участка. Временно у нас жили наши бесквартирные рабочие, — и он смущенно опустил глаза.
      — Чем же вы занимаетесь? — Полюбопытствовал лейтенант.
      — Валим лес, — оживился остроголовый. — В Новом поселке проживают только наши лесорубы. Сейчас обстраиваемся, а весной работа закипит…
      Белгородов вернулся вместе с возницей.
      — Что же эго ты, Игнат, не приглашаешь гостя к столу? Давайте присаживайтесь…
      Первым из-за стола поднялся возница.
      — Пойду, взгляну на моих коняг. — Он надел тулуп, натянул ушанку и варежки и вышел.
      Вслед за ним поднялся и Костричкин. В сенях он что-то сказал вознице и вернулся к столу.
      — Василий Захарович, мне с вами поговорить надо. Где бы можно это устроить? — спросил Костричкин и выразительно посмотрел на хозяина.
      — Что-нибудь особо секретное? — во взгляде Белгородова отразилась тревога.
      — Да нет. Если вам удобно…
      — От Игната у меня секретов нет, товарищ лейтенант. Так что прошу… — указывая на стул и усаживаясь рядом, сказал хозяин.
      — Я вот с каким делом. Вам нужно завтра же вылететь со мной на юг на несколько дней. Все расходы будут оплачены. Ваше присутствие крайне необходимо для решения важного вопроса…
      Белгородов молча переглянулся с Игнатом. Взъерошил волосы, взял со стола трубку, нагнулся к печке, голыми руками достал уголек и прикурил.
      — А можно узнать, зачем? — немного погодя спросил он.
      — Видите ли, Василий Захарович, меня не уполномочили вести об этом разговор, — просто объяснил лейтенант.
      Облокотившись о стол, Белгородов молча курил.
      Костричкин догадывался, какие чувства обуревают сейчас этого видавшего виды человека, но говорить о цели поездки он действительно не имел права.
      Наблюдая за хозяином, лейтенант забыл, что кроме них, в комнате есть еще третий А Игнат, прислонившись спиной к косяку двери, пристально смотрел на Костричкина, как бы желая разгадать его мысли, попять, что кроется за его словами.
      — Меня очень смущает внезапность выезда, товарищ лейтенант, — нарушил молчание Белгородов. — На мне лежит забота о целой бригаде людей, прибывших сюда. Они не приспособлены к условиям севера, почти без жилья. Я должен помочь им во всем. Как же я так вдруг…
      — Василий… — каким-то особым, как показалось Костричкину, ласковым голосом заговорил вдруг Игнат. — Василий, не спеши с ответом. Подумай, взвесь. Не может быть, чтобы человек добирался в такую даль к нам по пустякам. Раз ты нужен, значит дело важное. Так я говорю? А? — повернулся он к Костричкину. — Ведь верной А мы, Вася, здесь сами управимся. Поручи дело, к примеру, Голубченко, он ничего, дельный мужик…
      — Нет, что ты! Как я могу перепоручать. Забыл случай на Байкале? Нет, этого делать нельзя… И зачем это я понадобился так вдруг? — произнес он вслух, но спохватился и виновато улыбнулся лейтенанту.
      Игнат подошел вплотную к Белгородову и положил руку ему на плечо, как бы желая успокоить друга, вселить в него бодрость. Лейтенант с интересом наблюдал эту сцену.
      — Видно, Вася, — вновь заговорил Игнат, — что дело очень важное. Надо ехать. А Голубченко мы поможем, обещаю тебе. И чего тут помогать-то? Дома почти все выстроены, продуктов хватит на целый месяц — ехать за ними не придется. А там, гляди, ты и вернешься. Все будет хорошо, Вася — В голосе Игната послышалась трогательная ласка. Костричкин понял, что между этими людьми существует большая, крепкая дружба.
      — Ты не можешь отказаться, раз нужен. Надо, Вася, надо, — убежденно проговорил Игнат и, похлопав по плечу Белгородова, стал укладываться на ночь.
      Утром в розвальнях сидели трое. Закутавшись в тулупы, они ехали навстречу разыгравшейся метели. Костричкин поймал себя на том, что мысли его заняты оставшимся в Новом поселке странным, на первый взгляд, а на самом деле умным и душевным человеком с остроконечной головой и маленькими беспокойными глазами…
     
      ГЛАВА IV
     
      Волна морского прибоя разбивается о каменную глыбу Расступившись перед несокрушимой громадой, поседевшая от бессильной злости, она сникает перед каменным великаном и присмиревшая выбегает на песок прибрежного пляжа, окутанного, как и море, густым влажным туманом… В этот ночной час тихо на безлюдном пляже. Только с моря порой слышны тоскливые звуки ревуна, призывающие к осторожности. Вдруг тишину разрывают выстрелы, напоминающие глухие раскаты грома Они эхом разносятся по морскому простору. И снова на этом пятачке земли воцаряется тишина. Очередная волна накатила на глыбу, обошла ее, промчалась по песку и повернула вспять, увлекая на собой легкие камешки, песок и ракушки. А навстречу уже набегает новая волна. Из нее тихо подымается человек. Сквозь плотную пелену тумана он кажется существом фантастическим. На нем легкий водонепроницаемый костюм. На спине рюкзак из того же материала. На голове странной формы скафандр. Рукава и штаны костюма глухие, в форме лопастей. По всему видно, что человек плывет давно. На берегу он усталым движением снимает скафандр. Ледяная вода как будто нисколько не повлияла на пловца. От только что сброшенного нейлонового костюма тянется в море легкий гибкий трос. Пловец нагибается и извлекает из рюкзака небольшой чемодан. Затем поворачивает рычажок на тросе. Тотчас все водолазное снаряжение исчезает в море.
      Человек покидает пляж, осторожно взбирается по узкой тропке на крутой обрыв. Видно, что эти места ему хорошо знакомы. Взойдя на вершину, он сдерживает дыхание и вслушивается в глухие раскаты орудийных выстрелов, долетающие с моря. Судорожным движением вынимает из карманчика брюк часы на цепочке и всматривается в светящийся циферблат. Стрелки показывают два часа ночи. В ту же минуту вдали, справа, послышалась частая оружейная пальба, ясно отличимая от доносящейся с моря канонады. Губы человека кривятся в довольной улыбке: все обстоит так, как намечено. Подводная лодка «Х-1-13» отвлекает морской дозор. А та, из которой он был выброшен, подобрав скафандр и комбинезон, на большой глубине идет прочь от берега. Высадка осталась незамеченной. Раздающиеся вдали орудийные выстрелы не тревожат; напротив, они подтверждают, что план выполнен точно.
      Человек быстро удаляется от берега. Еще пятьсот — шестьсот метров — и он укроется в прибрежном парке. Так можно не опасаться встреч с дозорным. Но шорох, долетевший до чуткого уха, заставляет его застыть на месте и притаиться. Спустя несколько секунд становится ясно: кто-то идет. Сквозь дымку тумана человек различает движущуюся прямо на него темную фигуру: идет дозорный. Неужели обнаружили? Человек весь съеживается. Неужели он задел невидимый сигнал-ловушку? Так или иначе, высадка обнаружена. Притаившись за глыбой, торчавшей на берегу, человек ждет, пока пограничник приблизится к нему. Тогда он поднимает руку с пистолетом, прицеливается и стреляет в дозорного. Из дула бесшумно вырывается клуб еле заметного дыма и окутывает лицо ничего не подозревающего пограничника. Секунду спустя дозорный неподвижно лежит на берегу. Криво усмехаясь, неизвестный берет чемодан и, пристально вглядываясь в покрытую туманом местность, направляется к парку. Вскоре он исчезает в нем, и только распростертое тело молодого пограничника говорит о том, что здесь прошел враг.
     
      * * *
     
      Наступил серый рассвет, сырой от густого тумана. Размокшая земля большими комьями прилипала к подошвам, затрудняла ходьбу. Мерами попадались лужи, приходилось обходить их стороной. Лицо, затылок, все тело человека взмокло от пота. Перебрасывая чемодан из одной руки в другую, он упрямо шел вперед, с тревогой поглядывая на скрытое туманом небо. Шум приближающейся машины заставил его притаиться. Разбрасывая жидкую грязь, машина проскочила мимо. Человек продолжал путь, время от времени поглядывая на небо. Но ему везло: туман обволакивал и надежно скрывал все вокруг. Вскоре начался подъем — идти стало еще труднее. Достигнув вершины, он остановился пораженный. Далеко не расположенный любоваться природой, он невольно загляделся: внизу широко раскинулся большой город, залитый золотыми лучами всходившего солнца. Здесь, на вершине, туман обрывался, словно отрезанный ножом.
      Человек достал платок, тщательно вытер лицо и затылок и направился к деревянному мосту, перекинутому через небольшой овражек. Здесь почистил о перила моста ботинки, соскоблил приставшие комки грязи с пальто и брюк и решительно зашагал к городу. На первой остановке трамвая, связывающего центр с окраиной, вошел в вагон. На кольце пересел на троллейбус, добрался до другой окраины. Очутившись на небольшой мощенной булыжником площади, он облегченно вздохнул и направился в ресторан.
      Когда зажглись электрические фонари, человек беспечной походкой неторопливо шел по одной из улиц. У калитки ничем не примечательного двора остановился. За палисадом росли высокие кусты сирени. Сквозь густые голые ветки в глубине двора виднелся небольшой хорошо знакомый ему домик.
      На легкий стук из-за двери отозвался простуженный голос:
      — Кто там?
      — Контролер энергоуправления. Откройте, пожалуйста.
      Стукнула отодвигаемая щеколда, и в просвете двери появился тщедушный старик. При свете электрической лампы его косившие глаза пытливо всматривались в лицо стоявшего перед ним человека. Но если старик еще не знал, кто перед ним, то вошедший сразу узнал хозяина Он спокойно снял пальто и шляпу, повесил на вешалку в прихожей, подхватил чемодан и молча прошел в комнату.
      Старик инстинктивно почувствовал что-то неладное. Он торопливо задвинул щеколду и, припадая на левую ногу, засеменил вслед за «контролером». Гость устало опустился на стул, а старик оторопело уставился ему в лицо. Его маленькие косившие глаза вдруг сощурились. Левая щека стала мелко подергиваться, а нижняя губа отвисла.
      — Узнал, Лукьян? — глядя на него снизу вверх, нарушил молчание гость.
      Старик открыл глаза и уставился на вошедшего. Копна рыжих волос, густые брови, большие бесцветные глаза и широкий, слегка приплюснутый нос делали лицо гостя неприятным, отталкивающим. Да, ему хорошо был знаком этот человек. Но лучше бы его никогда не видеть, лучше бы прошлое не воскресало…
     
      * * *
     
      Всего несколько лет назад Лукьян Андреевич Запыхало чувствовал себя вполне порядочным человеком. Он служил парикмахером в небольшой мастерской и честно зарабатывал свой кусок хлеба. Война застала его в момент, когда он, упаковав чемодан, собирался к утреннему поезду. Лукьян Андреевич рассчитывал провести отпуск в деревне, у брата, безвыездно жившего там уже сорок лет. Услышав грохот рвущихся бомб, он оставил чемодан и выбежал за ворота. Соседи Запыхало уже знали, что немецкие самолеты бомбят центр города. Неровен час, прилетят сюда, в пригород. Какая уж там поездка…
      Эвакуация населения и ценностей прошла для Лукьяна Андреевича как бы стороной. Он не собирался сниматься с насиженного места. Зарыл в огороде золотые часы с цепочкой, браслет и кольца покойной жены и стал ждать дальнейших событий. Его хромота помогла избегнуть мобилизации в армию. А пока что надо пореже попадаться людям на глаза. И он отсиживался дома. Трудно было только сладить с дочкой — пятнадцатилетней Таней. Та так и рвалась уехать со своими подружками-комсомолками. Пришлось пойти на хитрость, пообещать дочке выехать на днях.
      Сам же он уезжать никуда не собирался, а решил дождаться, когда фронт отодвинется, и при новой власти открыть свою мастерскую. Сослуживцы эвакуировались в первые же дни войны. Так что косых взглядов или осуждения опасаться не приходилось. К счастью, помещение парикмахерской осталось целым.
      Когда нагрянули немцы, Таня поняла, что отец обманул ее. Она наговорила ему дерзостей и категорически заявила, что будет пробираться к своим. Лукьян Андреевич слезно стал просить не покидать отца одного, клялся, что не эвакуировался потому, что подвели товарищи. Мол, пообещали машину, а слова не сдержали. Железную дорогу бомбили, он боялся рисковать жизнью единственной дочери. В этом была доля правды. Лукьян Андреевич действительно любил свою Таню. Она пожалела отца и осталась с ним, но была замкнутой, молчаливой.
      Как-то ночью над районом, где они жили, завязался воздушный бой. Звено советских истребителей вступило в ожесточенную схватку с превосходящими силами противника. Таня, выбежав во двор, увидела, как один самолет загорелся и, охваченный пламенем, рухнул на землю.
      Бой продолжался недолго. Но то, что она видела советские самолеты, наполнило душу Тани большой радостью. Она долго не могла уснуть. Вдруг ей почудился тихий стук. Таня вскочила и бросилась к двери, но ее опередил отец. Он долго возился с засовом, потом вышел за дверь. Таня услышала сдавленный шепот и, встревоженная, толкнула дверь. Постепенно освоившись с темнотой, она разглядела опиравшегося на палку человека в военной форме. Это, как выяснилось, был тяжело раненный советский летчик. Он истекал кровью и просил убежища. Старик наотрез отказал: в такое тревожное время, он не может рисковать семьей.
      Таня оттолкнула отца, обхватила летчика за талию и, велев опираться на ее плечо, увела прочь. Лукьян Андреевич знал: дочь ведет летчика в пещеру, что за железнодорожной насыпью. С чувством досады он вернулся в дом и лег в постель. Но тревога за дочь гнала сон. Не дай бог, заметит кто-нибудь. Яркая молния все чаще озаряла окна. По стеклу забарабанили первые крупные капли дождя. В следующую минуту разразилась гроза.
      Таня не приходила всю ночь. По улицам рыскали немцы с собаками. Под утро Лукьян Андреевич услышал возню у дверей. Он выглянул в окно: двое немецких солдат и офицер что-то внимательно разглядывали на крыльце под навесом. Сердце похолодело — немцы обнаружили следы крови. Как он не догадался смыть их? Резкий стук поверг его в панический ужас. Негнущимися руками с трудом открыл дверь и попятился. Светя карманными фонарями, валились немецкие солдаты с автоматами на груди. Офицер пригрозил пистолетом, и Лукьян Андреевич окаменел. Обыск не обнаружил в доме ничего подозрительного. Тогда офицер что-то сказал солдату, и тот, тыча дулом автомата в спину Лукьяна Андреевича, увел его в гестапо.
      Несколько часов продержали его в подвале гестапо, так и не допросив, потом отправили вместе с другими в концентрационный лагерь, расположенный в шести — десяти километрах от города.
      Тяжелая физическая работа, ужасные условия, в которых жили заключенные, наконец, слухи о том, что их всех расстреляют, — все это подавило остатки совести в Запыхало, Чтобы выбраться из лагеря, он решился на преступление.
      Администрации лагеря стало известно, что среди заключенных находится секретарь райкома партии. Как ни бились немцы, но так и не смогли узнать, кто из заключенных — секретарь райкома. Лукьян Андреевич хорошо знал этого уже немолодого человека, которого оберегал весь лагерь. Темной ночью он подошел к часовому, шепнул ему, что желает сообщить нечто очень важное. Его доставили к коменданту. Злой заспанный офицер стал допрашивать Лукьяна Андреевича через лагерного надзирателя. После первых же слов сон с него сразу слетел. А на следующее утро весь лагерь гудел, кат улей, возмущенный подлым предательством. Но кто выжал секретаря райкома — осталось тайной.
      А Лукьян Андреевич с тех пор стал пользоваться доверием лагерной администрации, ему давали тайные поручения. Ценою жизни многих соотечественников он облегчил свою участь и надеялся на скорое освобождение. Но и заключенные начали понимать, что среди них свил гнездо предатель. Постоянные наблюдения и настороженность помогли, наконец, установить, что предатель — именно этот серый, ничем не приметный, прихрамывающий и слегка косящий человек. Над Лукьяном Андреевичем нависла угроза мести. Он почувствовал всеобщее отчуждение и забил тревогу.
      Лукьян Андреевич спешно был вывезен из лагеря. Перед этим у него была продолжительная беседа с офицером гестапо, во время которой присутствовал и надзиратель.
      Вернувшись домой, он едва узнал Таню, так она похудела и осунулась. Девушка считала отца погибшим и в его гибели винила себя. Она все силы отдала, чтобы спасти и выходить летчика и хоть немного искупить свою воображаемую вину.
      Когда летчик окреп, он трогательно попрощался с Таней, нежно поцеловал ее. С этой минуты Таня поняла, что полюбила этого человека на всю жизнь. Никого, кроме него, во всем свете у нее не было.
      Она несказанно обрадовалась «воскресению» отца и рассказала ему про свою любовь. Но тот облегченно вздохнул, когда узнал, что летчика уже нет. Вскоре всем соседям стали известны «ужасы», перенесенные Лукьяном Андреевичем в лагере, и люди искренне жалели его.
      А между тем под покровом ночи надзиратель время от времени навещал его, передавая поручения гестапо.
      В те тяжелые дни много честных людей сложило свои головы, не подозревая, что виновником их гибели является «многострадальный» Лукьян Андреевич…
      В начале сорок пятого года в дом Запыхало постучался советский офицер Иван Балашов. Спасенный Таней летчик не забыл той, кому был обязан жизнью.
      Преследуя отступающего врага, он сделал порядочный «крюк», чтобы низко поклониться своей спасительнице. Искренняя радость Тани, ее бесхитростные глаза раскрыли Балашову тайну девичьего сердца. Все эти годы он часто думал о ней. Теперь же понял, что любит ее давно…
      Боясь вновь потерять друг друга, они поженились. А несколько дней спустя майор Балашов на перроне вокзала, не стесняясь людей, целовал мокрые от слез любимые глаза жены, обещая скоро вернуться.
      Но встреча не состоялась… При штурме последнего оплота гитлеровцев смертью храбрых погиб Балашов. В канун Нового года Лукьян Андреевич отвез Таню в родильный дом. Она родила дочку. Состояние молодой матери внушало глубокую тревогу. Началась послеродовая горячка. На третьи сутки Таня умерла, оставив деду светловолосую внучку Аннушку, как две капли воды похожую на свою мать.
      Девочка росла крепышом, старик любил и лелеял ее. Уходя на работу, он оставлял Аннушку у соседей. Чтобы быть поближе к дому, Лукьян Андреевич отказался перейти в новую благоустроенную парикмахерскую и работал один на старом месте. Он был счастлив, думая, что прошлое кануло в вечность. Фашисты при отступлении уничтожили всех, кто находился в лагере, и Запыхало считал, что никого из свидетелей его преступлений в живых не осталось.
      Когда появился надзиратель, Запыхало понял, что счастье его призрачно. Добра от этого человека ждать не приходится…
      Плач ребенка в соседней комнате прервал страшные воспоминания. Старик рванулся к двери, но гость преградил ему путь. Правую руку он сунул в карман брюк и слегка охрипшим голосом прошипел с угрозой:
      — Там кто-то есть… Почему не сказал?..
      Лукьян испуганно заморгал косящими глазами.
      — Внучка там, Аннушка… Больше никого нет…
      — Дочь где?
      — Умерла. Один я с маленькой остался…
      Вздох облегчения вырвался из груди гостя.
      — Ладно, отправляйся к внучке…
     
      ГЛАВА V
     
      Вызов на очередной допрос Лидия восприняла как обычно. С тупым безразличием поднялась с койки и, сопровождаемая конвоиром, вышла из камеры.
      В комнату следователя, куда ввели ее, никого не было. Она машинально прошла на свое место у стены против стола и безучастно уставилась в угол. В комнате стояла тишина, никакие шумы извне не доходили сюда; отчетливо слышалось тиканье больших, переделанных из карманных на ручные часов конвоира.
      Появление следователя и уход конвоира не вызвали у Лидии никакой реакции. Капитан Смирнов сел за стол, раскрыл дело и стал заносить в него какие-то записи. Окончив писать, Смирнов отложил ручку и внимательно посмотрел на Лидию, На ее исхудавшем лице капитан прочел полное безразличие ко всему. Не начиная допроса, он нажал кнопку звонка. Дверь открылась, и в комнату вошел высокий человек. Его лицо было гладко выбрито, а пышные, начинающие седеть усы закручены вверх. Седые волосы гладко зачесаны назад. Остановившись у дверей, он с любопытством оглядел комнату. Левый глаз оставался полуприкрыт веком и казался недвижимым. Китель военного образца плотно облегал его коренастую фигуру.
      Он равнодушно взглянул на Лидию и вопросительно посмотрел на Смирнова.
     
      Лидия подняла безучастный взгляд на вошедшего и вновь уставилась в угол комнаты. Смирнов внимательно следил за лицом Лидии. Вдруг, как-будто что-то вспомнив, она снова взглянула на человека с усами, и в ее глазах промелькнул страх. Это не ускользнуло от внимания Смирнова.
      — Садитесь, — Смирнов указал вошедшему на стул. Тот тяжело опустился на стул, достал из кармана брюк кисет и трубку.
      — Можно? — указывая глазами на кисет, спросил он.
      Капитан кивнул.
      И тут лицо Лидии снова дрогнуло, глаза тревожно вскинулись к лицу человека с усами. А тот привычным жестом набил трубку табаком и раскурил ее.
      Теперь уже Лидия пристально рассматривала его. Смирнов внимательно наблюдал за выражением ее лица.
      — Скажите, Василий Захарович, вам знакома эта женщина? — не спуская глаз с Лидии, спросил Смирнов.
      С минуту всматривался пришедший в сидевшую в конце комнаты Лидию, потом поднялся и подошел ближе. Вдруг трубка гулко ударилась об пол, лицо его стало каким-то жалким, растерянным. Протянув вперед руки, он глухим, срывающимся голосом проговорил:
      — Люда? Доченька… Людка-а… — рыдания душили его. Он бросился к Лидии, но она забилась в угол. Лицо ее исказила гримаса ужаса.
      — Нет! нет… нет… Отец?! Ты?! Не может быть!
      Смирнов невольно поддался волнению, побледнел и стал нервно теребить пряжку ремня. Затем поднялся, собрал бумаги и, бросив внимательный взгляд на Белгородова, заключившего в свои объятия Лидию, поспешно вышел из комнаты…
     
      * * *
     
      Прошли минуты потрясений и бурных волнений, бессвязных восклицаний и отрывистых фраз. Постепенно отец и дочь стали успокаиваться. Первый — медленнее, с тяжелым чувством вины, вторая — гораздо быстрее. Она с придирчивым вниманием разглядывала стоявшего перед ней человека. Восемь лет разлуки оставили глубокий след: он поседел, три глубокие вертикальные морщины пересекали лоб; под глазами темнели мешки, а один глаз полуприкрыт веком и от этого кажется невидящим. Ничего этого раньше не было. Спина стала сутулой, и все его большое тело как-то согнулось. Лидия видела, что это ее отец — родной, близкий, единственно любимый ею человек и… не верила своим глазам. Мысли, одна чудовищнее другой, проносились в уставшем мозгу. Ей казалось, что это чьи-то хитрые козни, что это не отец, а кто-то другой, загримированный под отца. Ведь отец замучен, убит… Так кто же этот человек?
      Но тут же нелепые предположения рассеивались. Она смотрела на милое, дорогое ей лицо, на эту широкую грудь, на которой хотелось спрятать лицо, как в далекое время детства. Как памятен ей этот родной запах, исходящий только от отца.
      В суровых условиях школы диверсантов девочка страстно жаждала отцовской ласки, нежности, пусть скупой, редкой, но тем более Дорогой для ребенка. Отец был суровым человеком, но она чувствовала ласку и нежность в скупых словах «дочь», «дочка», «Людка», в прикосновении отцовской руки. Одинокая детская душа глубоко привязалась к единственному родному ей человеку. Она безропотно выполняла его волю: отлично училась, чтобы заслужить немногословную похвалу отца. Он был доволен, когда она метко стреляла. Тогда отец целовал ее. Это осталось дорогой памятью на всю жизнь. Его слова имели для нее особый смысл. Все то, что он говорил, воспринималось ею как самое справедливое и разумное. Она с готовностью выполняла все, что бы он ни приказал. По мере того как девочка взрослела, он внушал ей непримиримость к новым порядкам в России, к людям, «продавшим души красным», и стремление мстить им. И она с ожесточением готовилась к этому. Отец внушил ей ненависть к матери, якобы бросившей ее.
      …И вот он стоит перед ней в этой комнате и тяжелые мужские слезы бегут по его лицу… Кто он теперь? Как попал сюда? Что он ей скажет сейчас? А вдруг это все-таки не он? Что-то вспомнив, она порывисто схватила руку отца — на мизинце левой руки недоставало фаланги. Да, сомнений быть не может — это отец…
      А мать? Ведь она встретила свою мать. В памяти возникло ее измученное лицо, до времени состарившееся от неизбывной тоски по увезенной дочери. Но Лидия никаких дочерних чувств не испытывала. Да и откуда им было взяться? Как невыносимо должна была страдать мать. И вот, когда она нашла свою дочь, согрела ее, приняла в свои объятия, Лидия не колеблясь, предала ее… А отец? Как отнесся бы он ко всему этому? Одобрил бы ее действия или нет?
      Эти мысли ошеломляли ее, лишали равновесия. Не выпуская руки отца, Лидия в первый раз за всю встречу пристально посмотрела ему в глаза. И он, как бы разгадав ее мысли, опустил голову.
      Вошел конвоир.
      — Вот и кончилось время… — лицо Лидии вновь побледнело.
      — Не волнуйся, Люда. Я буду просить, чтобы нам разрешили видеться. Мне многое нужно тебе сказать… — И он прижал ее к своей груди.
      В тот же день Белгородова принял полковник Решетов и долго с ним беседовал. Белгородов уходил от Решетова помолодевшим и долго, прощаясь, тряс его руку.
     
      ГЛАВА VI
     
      Со сложным чувством ждала Лидия свидания с отцом. За последнее время она испытала много потрясений. Но то, что отец оказался живым и на свободе, перевернуло всю ее душу. Огромная радость, вызванная встречей с отцом, уступила место какому-то новому, не осознанному еще чувству. Это угнетало, омрачало предстоящую встречу.
      Наконец, дверь открылась, и конвоир повел ее. Бел-городов ждал дочь, взволнованный и возбужденный. Он привлек ее к себе и поцеловал. Лидия оглянулась на конвоира, но его уже не было — они остались одни.
      — Полковник разрешил нам свидание наедине, — ответил на ее немой вопрос Белгородов.
      — Чем объясняется такая милость? — насторожилась Лидия. Ее лицо сразу почужело, а в глазах вспыхнули злые искорки. Белгородов мягко взял ее за руку и усадил рядом. Несколько минут они молчали. Постепенно взгляд Лидии потеплел.
      — Нам надо, не теряя времени, поговорить. В любую минуту могут прервать свидание, и мы не успеем сказать друг другу то, что, может быть, никогда уж не удастся сказать.
      — Не волнуйся, дочка, не прервут. Мне разрешили спокойно поговорить с тобой обо всем.
      Лидия опять пристально посмотрела на него, и он уловил в ее взгляде недоумение.
      — Не удивляйся, дочка, все это вполне закономерно, — проговорил Белгородов, но, спохватившись, добавил: — Впрочем, так сразу ты ничего не поймешь. Сядь поближе, — он взял ее за локоть, — вот так… Ведь я, Люда, свободный человек, равный среди равных в своей стране.
      В его голосе Лида уловила торжественные нотки. Она с удивлением вскинула на него глаза.
      — Да, да… я вновь обрел Родину, Людка…
      — Ты что — их агент? Значит, переметнулся к ним?
      Голос Лидии звучал едкой издевкой. Белгородова передернуло от ее слов. Он метнул на дочь гневный взгляд и до боли сжал ее локоть. Она вскрикнула. Белгородов испуганно отнял руку и опустил глаза. Он медленно поднялся, не сводя горестного взгляда с дочери.
      — Тебе сразу этого не понять, — тихо начал он, — после того, что ты прошла там… Но все-таки попробую рассказать все по порядку. Постарайся понять… Не спеши с выводами, а выслушай меня, сердцем вникни…
      Белгородов сел рядом с Лидией и обхватил голову руками:
      — Ты знаешь, дочка, — начал он, — что моя молодость проходила в довольстве и безделье. Понятие о патриотизме в нашей среде определялось служением верой и правдой царю-батюшке, и я был верным служакой. Имение отца, доставшееся мне в наследство, приносило большие доходы, и я жил припеваючи. Потом революция, борьба, уход жены, эмиграция…
      Он провел рукой по лицу и продолжал:
      — За границей, в непривычной для меня обстановке, я был одержим одной мыслью — отомстить за отнятое богатство. К этому я готовил и тебя… Злоба ослепляла, и я не заметил, как потерял родину, Россию… — Он умолк, трясущимися руками достал кисет, да так и не смог набить трубку… — Но это я понял гораздо позже, находясь во вражеском лагере, а тогда думал, что помогаю России возродиться, пекусь об ее интересах. Я был искренне убежден, что поступаю как настоящий патриот. Больше того, — он горько улыбнулся, — вообразил Себя борцом за счастье обманутого народа. Этим не замедлили воспользоваться. Из эмиграции стали вербовать диверсантов. Во имя «спасения России» в ту же Россию руками таких, как я, несли смерть и разрушение. И вот настал мой черед…
      Белгородов налил в стакан воды и жадно осушил его.
      — Темной декабрьской ночью 1940 года меня перебросили через границу. Я благополучно приземлился и сообщил об этом по рации. Долго прятался, зорко присматривался к новой для меня обстановке, изучал жизнь советских людей. Месяц спустя добрался до намеченного города и поздно вечером постучался в дом № 5 на улице Кирова. Но нужного человека там не оказалось. Жильцы сообщили, что уже месяца два как он уехал, а куда — неизвестно. Мне негде было остановиться, а жить в гостинице не входило в мои расчеты. Выручил меня новый хозяин квартиры. Он предложил переночевать у него. Делать было нечего, я согласился, хотя хозяин производил впечатление угрюмого человека. В действительности он оказался на редкость добрым и отзывчивым.
      Игнат Мелехов работал в литейном цехе завода. Семья у него была немалая — жена да четверо детей. Старшему, Леньке, шел пятнадцатый год, младшему — третий. Мне отвели небольшую комнату. Я попросил хозяина приютить меня на две — три недели. Мне надо было осмотреться, попытаться связаться с нужными людьми. Хозяин охотно согласился. Я стал изучать город, его промышленность, искать связей. И вот тогда-то мне стало ясно, насколько превратны были мои представления о жизни в России, как изменилась она и ее люди. За три месяца, что я прожил у Мелеховых, вместо предполагаемых двух недель, мне ничего не удалось сделать.
      Я начал более внимательно наблюдать жизнь русских, их отношение к Советской власти. И обнаружил, к своему удивлению, что люди живут куда легче, чем прежде. Вместо былой забитости я повсюду видел смелые, открытые лица; простые люди получали образование. Народ не отделяла от правительства непроходимая пропасть, как это было до революции. Он сам избирал правительство. К Мелехову часто приходил лысый здоровяк со значком депутата Верховного Совета — рабочий литейного цеха того же завода, на котором работал Игнат Мелехов. Сын другого рабочего был председателем областного исполнительного комитета. Рабочие говорили о государственных делах, как о своих кровных. Дети этих простых людей становились инженерами, врачами, словно дворяне. Я понял, что никто не скучает по старому строю. Где же искать сообщников для диверсий? Все оказалось не так просто, как нам говорили в разведке. Но я не отступался от намеченной цели и решил пожить некоторое время в России, оглядеться, обзавестись знакомыми.
      А жизнь родной страны между тем незаметно увлекала меня. Ты ведь знаешь, что в эмиграции я никогда не мог забыть родину. Но лишь среди этих простых и душевных людей почувствовал себя настоящим русским.
      Я увидел, что человеческое достоинство измеряется здесь совсем другой мерой. Тут все жили общим делом. Для меня это было ново и интересно. И я с болью в душе понял, что завидую этим людям, живущим в своей стране, как в родном доме. Я видел, что каждый, имея что-то свое, собственное, дорогое и близкое, немедленно отодвигал это на задний план, как только речь заходила о государственном деле. Почему же я, истинно русский человек, как нас называли в эмиграции и каким я сам себя считал, потерял родную землю, изменил своему отечеству? Почему теперь, когда прошло свыше двадцати лет, я должен, как вор, таиться в моей родной стране, пакостить ей? Невольно возникали мысли о том, что не эмигранты, а миллионы советских людей идут по правильному пути. Тогда я очень много думал об этом, старательно выискивал недостатки, которые бы подтверждали, что я был прав в своей неприязни к новой России. Но тут же ловил себя на том, что обида мешает мне рассуждать беспристрастно. Совершенно ясно, что не мы, люди старого общества, а эти простые, бесхитростные, но мудрые люди — истинные сыны Родины. Это они своими руками строят счастье своей обновленной страны.
      На что же я потратил самые лучшие двадцать лет своей жизни? На то, чтобы вынашивать планы мщения, разжигать у эмигрантов ненависть к своей родине в угоду ее врагам…
      Белгородов взглянул на дочь и запнулся. Она, сгорбившись, остановившимся взглядом смотрела в одну точку. Он тронул ее руку.
      — Продолжай, — не меняя позы, тихо произнесла она.
      — Люда, ты понимаешь меня? — В голосе Белгородова звучала тревога. — Я очень хочу, чтобы ты не только поняла все то, что я тебе рассказываю, но прочувствовала…
      — Продолжай, — так же тихо повторила она.
      — Обуревавшие меня чувства, — заговорил после паузы Белгородов, — заставили свернуть с прежнего пути. Я решил поступить на работу. Но на третьи сутки после разговора с Мелеховым о работе я заболел. У меня оказался гнойный аппендицит. Меня положили в больницу. Операция прошла не совсем удачно. Я провалялся в постели два месяца. Во все дни болезни хозяева квартиры заботились обо мне, навещали, приносили гостинцы… Это было выше моего понимания.
      Деньги, которые я захватил с собой, были спрятаны в лесу. К моменту неожиданного заболевания у меня почти ничего не осталось. Но обо мне продолжали заботиться. После выписки из больницы я был настолько слаб, что едва мог двигаться. Мелеховы забрали меня к себе. Их участие, их бескорыстие переворачивали душу. Я пробовал уйти от них, но Игнат даже слышать об этом не хотел… Видя, что я одинок и беспомощен, они относились ко мне так, как если бы я был родным для них человеком. Они бы точно так же отнеслись ко всякому другому. Больше всего меня удивляло, что Мелехов был коммунистом. В годы гражданской войны он воевал против нас… — Белгородов замолчал. Лицо его побледнело, глаза лихорадочно блестели. Лидия видала отца таким не раз, но сейчас ока чувствовала в нем что-то новое, но что именно — определить не могла.
      — Да, Игнат Мелехов оказался коммунистом, — продолжал Белгородов. — Как было мне совместить в своем сознании эти явления? Он помог мне в тяжелую минуту. Его жена и дети ухаживали за мной, я ел их хлеб. Я тщетно искал в своей душе ненависть к этому человеку, к его семье. Тогда я подумал, что Мелехов — исключение.
      Поправлялся я медленно. Все это время меня окружали трогательной заботой. Окрепнув, я решил отправиться в лес за деньгами и заявил хозяевам, что в воскресенье съезжу на несколько дней к родственникам. Но в воскресенье разразилась война. Она началась страшно, бомбежкой жилых кварталов. Машенька Мелехова, двухлетняя девочка, погибла при первом же налете. По всему городу валялись убитые и раненые, из развалин домов доносились стоны. За первым налетом последовал второй, третий…
      Белгородов набил трубку и раскурил ее. Руки его дрожали. Морщины на лбу стали отчетливей, ходуном ходили желваки.
      — Я решил пробраться в родной город, где меня хорошо знали. В общей суматохе собрал свои пожитки и покинул полуразрушенный домик Мелехова.
      Во мне вновь проснулось чувство собственника. В душе я даже радовался: страшная сила немецкой техники навалилась на большевиков. Им не устоять. А при немцах опять все пойдет по-прежнему. Я получу свое имение, звание офицера, положение в обществе. Так думал я, идя по пыльной дороге, запруженной беженцами. По дороге шли старики, женщины, дети. Кто нес небольшой узел, кто толкал перед собой детскую коляску с домашним скарбом. С трудом пробирались автомашины. Тяжелое это было зрелище…
      К вечеру появились самолеты. С бреющего полета они в упор расстреливали беженцев. Дети гибли на глазах у матерей, тщетно старавшихся прикрыть их своими телами. А самолеты делали все новые и новые заходы и продолжали свое страшное дело. И вдруг в небе что-то произошло. Расстрел прекратился. Прижавшись ко дну кювета, я поднял голову. Одинокий советский истребитель вступил в бой с шестью немецкими. Он ловко увертывался от них и сам наносил удары. Один немецкий самолет задымил и врезался в землю. Остальные бросились врассыпную. А советский истребитель, сделав круг над дорогой, ринулся вдогонку немцам. Эта картина навсегда осталась в моей памяти. Я встал, стряхнул с себя землю: меня охватило новое, не испытанное до сих пор чувство. Вначале я не мог понять, что это такое. Много часов спустя, помогая убирать раненых и погружая их на попутные машины и подводы, я разобрался в своих ощущениях. Это была гордость за русского летчика. И в сердце возникало презрение к тем, кто сидел в немецких самолетах. Разве допустимо воину убивать детей, стариков, женщин? Где это было видано? Разве это воина? То, что делали немцы, не вязалось с понятием чести мундира.
      На пятые сутки нас окружили немцы и под конвоем нескольких автоматчиков погнали обратно. Вскоре мы встретились с другой группой беженцев. Нас загнали за колючую проволоку. А на следующий день заставили возвращаться туда, откуда мы эвакуировались. Оказалось, что немецкий десант внезапным ударом занял город. Нас разместили в наспех сооруженном лагере на окраине города, в старых бараках давно заброшенной каменоломни. Утром выгоняли на расчистку улиц, погребенных под руинами разбомбленных домов, а поздно вечером загоняли обратно.
      Так продолжалось много дней. Каждый вечер мы не досчитывались нескольких человек: одни умирали, другие падали от истощения и их пристреливали. Такая же участь рано или поздно ожидала всех нас.
      Можно было, конечно, пойти работать к немцам и избежать смерти. Но после того, что я перевидел, к немцам идти уже не мог… Была еще и другая причина, не позволившая мне так поступить. В лагере появился новый надзиратель. Кто он — мы не знали. Но при его появлении женщина, стоявшая рядом со мной, назвала его Массохой. Он тут же застрелил ее. У надзирателя, видимо, была причина бояться людей, знавших его. Хладнокровно истязал он ни в чем не повинных людей, своих же земляков. Особенно зверствовал новый надзиратель, когда поблизости оказывалось немецкое начальство. За улыбку одобрения, за похлопывание по плечу со стороны какого-нибудь немецкого фельдфебеля он мог расстрелять сотни беззащитных русских людей, все равно — детей, женщин, стариков… Уйти к немцам для меня значило уподобиться этому подонку.
      Надзирателя ненавидели все, от мала до велика. Как-то женщины, доведенные до отчаяния, устроили ему засаду и избили. В тот же день вывели к обрыву заброшенной каменоломни и расстреляли сто человек.
      Надзиратель не появлялся целую неделю. А затем наступили еще более страшные дни. В сопровождении десятка головорезов он, как чума, свирепствовал в лагере. Его рыжая шевелюра, бесцветные глаза и рассеченная верхняя губа — след возмездия его жертв — беспрестанно маячили перед замученными, доведенными до безумия людьми…
      Белгородов посмотрел в глаза дочери.
      — Ты понимаешь, Люда, этот выродок оскорбил во мне чувство достоинства русского человека. И тогда я впервые спросил себя — кто ты? Русский человек или существо без роду и племени, лишенное чувства родины?
      После всего виденного я мог только гордиться своими соотечественниками, их стойкостью, тем что они не склонились перед врагом. Если признаться, дочка, то именно в этом лагере смерти я решил: умереть вместе со всеми, по не склониться перед фашистами, а если удастся, бежать.
      К нам пригнали новую партию людей. Это были семьи командиров Красной Армии и коммунистов. Среди ни: оказалась и семья Игната Мелехова. Узнать в сгорбленной, измученной женщине Марию Петровну было почти невозможно. Всегда опрятная, бодрая, теперь она выглядела больной старухой. Но во взгляде светилась воля, не сломленная тяжелыми испытаниями. Я старался чем только мог облегчить их участь. Это оказалось нелегким делом.
      Белгородов опять замолчал и с тревогой посмотрел на дочь. Та сидела, не меняя позы. О чем она думает? Понимает ли его? Он не предполагал, что мозг Лидии лихорадочно работал в поисках доказательств правдивости его рассказа. Она очень хотела верить тому, что говорил отец, но ее мучали сомнения, подозрительность. Сказывалось воспитание, полученное в шпионской школе.
      Белгородов раскурил потухшею трубку и, приминая табак большим пальцем, продолжал:
      — В том лагере произошло событие, перевернувшее все мои убеждения. Недалеко от нас разместилась семья, прибывшая одновременно с Мелеховыми. Мария Петровна рассказала, что это семья военного врача. Кроме жены врача, у которой в пути умер двухмесячный ребенок, были ее родители и сестренка лет тринадцати. Фамилии их я не знал. Жена врача — женщина лет двадцати двух — двадцати трех, с каштановыми косами и большими серыми глазами была необычайно привлекательна.
      Несмотря на горе, мы невольно любовались ею. «Рыжий» тоже обратил на нее внимание. Проходя мимо, он останавливался, минуту — другую смотрел на нее. Она опускала голову, и он молча уходил прочь. Внимание надзирателя к этой женщине встревожило весь лагерь. Мы ждали беды. И не ошиблись. Через несколько дней женщину вызвали в комендатуру лагеря. Она отсутствовала не более получаса. Вернулась вся в слезах. Оказалось, что «Рыжий» предложил ей стать его наложницей и за это обещал сохранить жизнь. А иначе…
      Весь лагерь притих в ожидании страшной развязки.
      На рассвете следующего дня большею группу повела к обрыву. Мы столпились у колючей проволоки и молча провожали их в последний путь…
      К обрыву нужно было подниматься в гору. Нам было хорошо видно, что делается за колючей проволокой. На травянистом склоне горы обреченных остановили. По списку отбирали группы людей. Их ставили лицом к обрыву и давали очереди из автоматов. В последней группе находилась эта женщина. На ее глазах сначала расстреляли отца, потом мать и сестренку. Последней подтолкнули к обрыву ее. Но она не двинулась с места. Тогда надзиратель быстро подошел и увел ее прочь… Она осталась с «Рыжим».
      — Как… как она могла?.. — глухо вскрикнула Лидия и, запнувшись, умолкла.
     
      ГЛАВА VII
     
      Белгородов с минуту молчал. На лбу выступили крупные капли пота. Он рывком расстегнул ворот кителя, достал платок и провел им по лбу.
      — За эти несколько минут я пережил такое, что не дай бог никому испытать, — взволнованно продолжал Белгородов. — Я тогда много думал о поступке этой женщины. Для сохранения жизни она согласилась стать наложницей убийцы своих родных… предать находящегося на фронте мужа… Знаешь, Люда, я невольно подумал о своей матери. Я тебе не рассказывал, как она ушла от меня…
      — Ты говорил, что мать продалась большевикам, бросила меня, тебя…
      — Дочка, и здесь я виноват перед тобой… Это неправда. Тогда я был ослеплен обидой… Жена ушла от меня открыто, честно. Она уходила от спокойной, сытой жизни на большие лишения и опасности. Уходила с человеком, которого любила. Конечно, тогда я так думать не мог. Ее уход озлобил меня. Все годы эмиграции я разжигал в себе ненависть к ней. Я жил мыслью о мести большевикам за все… И тебя так воспитал… Но в лагере смертников я понял, что моя Вера никогда бы не поступила так, как та женщина. Она предпочла бы смерть объятиям палача. Вера ушла от меня к любимому человеку, а это совсем другое дело. Вот та женщина заслужила ненависть и презрение, а Вера — нет! Она претерпела бы все муки, но такого не совершила бы…
      Увлеченный рассказом, Белгородов не заметил, как смертельно побледнела Лидия.
      — Жестокость надзирателя, поступок, достойный презрения, совершенный той женщиной, а с другой стороны, героическое поведение моих соотечественников, обрекаемых немцами на унижение и смерть, окончательно протрезвили меня, сняли пелену с моих глаз. Я решил вырваться из этого ада, глубоко спрятать в душе свое прошлое, скрыть свое настоящее имя и принадлежность к иностранной разведке и постараться занять место в рядах людей, отстаивающих русскую землю от нашествия врага, собственной кровью смыть свою вину. А там… после победы, в которой я уже не сомневался, заслужить право на родину.
      В лагере прошел слух о партизанах, которые появились в окрестностях и наносили большой урон немцам. Вот к ним я и решил уйти. Побег наметил в ночь под воскресенье. Но меня опередил Ленька Мелехов.
      Во время очередного выхода на очистку улиц средь бела дня он сбежал. Тотчас была организована погоня. Его ранили, но парнишке все-таки удалось скрыться.
      Меня часто видели с Мелеховым и заподозрили в подстрекательстве к побегу. Два дня держали в лагерном карцере, допрашивали, избивали и снова допрашивали. На третьи сутки меня, семью Мелехова и еще сорок восемь человек повели на расстрел. Я попал в первый десяток…
      До сих пор помню крутой обрыв каменоломни, густо заросшей сухим бурьяном, небольшую полуразрушенную хижину вдали и на вершине противоположного склона густую шапку пожелтевшего леса… В последний раз посмотрел я на все окружающее.
      Белгородов замолчал. Лицо его покрылось мертвенной бледностью. Руки сжались в кулаки. Не глядя на дочь, он поднялся, выпил воды.
      — Выстрелов я не слышал… — тихо продолжал он, — Что со мной было потом — не помню. Очнулся в темном помещении, как мне показалось, под землей. Около меня кто-то хлопотал, но в полутьме ничего нельзя было различить. Помещение освещалось единственной свечой, мигавшей в банке из-под консервов.
      — Напрасно приволокли, — услыхал я сиплый, простуженный голос. — Весь прошит автоматной очередью.
      — Не болтай чепухи, Ваня! — сердито прикрикнул кто-то. — Если наш Павел Львович взялся — поставит на ноги…
      Я был чем-то туго стянут и, казалось, привязан к постели. Все тело ужасно ныло. Потом сознание опять помутилось…
      Позже я узнал, что двое партизан ночью проходили мимо обрыва и услышали стон. Нашли они меня на краю обрыва каменоломни, принесли сюда. Меня оперировали. По ночам приходил из партизанского лагеря врач. Из-за темноты мне ни разу не удалось разглядеть как следует своего спасителя.
      Примерно через неделю после того, как я пришел в сознание, вдруг появился Игнат Мелехов. Я оброс бородой, лицо было невероятно худым и бледным. Игнат не узнал меня, пока я его не окликнул. Он никак не предполагал, что подобранный партизанами человек — это я.
      О своей семье Игнат ничего не знал. Мне выпала сообщить ему эту печальную весть. Когда я ему рассказал обо всем, он долго сидел, не двигаясь, словно окаменел.
      Выздоравливал я очень медленно. Наступила зима Хозяйка делала все, чтобы я поправился. Бедная женщина рисковала жизнью. Я очень тяготился своим положением, но раны приковывали к постели. Через два месяца я поднялся. Как-то ночью пришел Мелехов с тремя партизанами. Они возвращались с задания.
      Игнат сильно осунулся. Он рассказал, что все это время ходил на задания. Недавно они взорвали пороховой склад. Двое товарищей погибли при выполнении этой операции.
      После первой встречи с Игнатом я мучительно думал, что мне делать, как поступить. Во второй его приход решился просить принять меня в партизаны. Он пообещал поговорить с командиром. Через два дня меня переправили в партизанский лагерь.
      Я приготовился рассказать всю правду о себе и, если меня простят и поверят мне, с оружием в руках искупить свою вину перед Родиной. Но не успел осмотреться в лагере, как пришлось принять участие в ликвидации роты немцев особого назначения, которая, по данным нашей разведки, вот-вот должна была появиться на шоссе. Построились. Всего оказалось шестьдесят восемь человек. Одеты во что попало, вооружены кто русской трехлинейкой, кто немецким автоматом, а кто и просто топором.
      Мы обрушились на немцев внезапно. Вначале они растерялись и понесли большие потери, но постепенно стали приходить в себя, залегли вдоль шоссе и начали отстреливаться. Дорога была каждая минута, ибо к немцам могло прибыть подкрепление. Партизаны дрались ожесточенно. Но хорошо вооруженные немцы оказали сильное сопротивление. Долго мы бы не продержались. Тогда командир приказал пяти бойцам отправиться в тыл к немцам и забросать их гранатами. Для этого надо было под ожесточенным огнем проползти незаметно двести метров. В числе пятерых был и я. Как дополз — не знаю. Помню только, что поднялось нас трое…
      Когда мы метнули гранаты, перепуганные немцы решили, что окружены. Они бросили оружие и кинулись к лесу. Но ни одному не удалось уйти. Всех перебили.
      В этом бою наш отряд потерял семь человек. Меня тоже задела шальная пуля, но рана оказалась неопасной.
      Мне не терпелось рассказать о себе командиру. Я зашел к нему в землянку, когда он вместе с Игнатом и еще тремя коммунистами анализировал операцию. Командир отряда оказался молодым человеком с черной, как уголь, копной волос. Партизаны звали его «старик». До войны он работал на том же заводе, что и Мелехов. Мобилизованный в первый же день войны, он был спешно направлен к месту прорыва немецких танков. В неравном бою его часть была разбита, а он с группой в двенадцать человек скрылся в лесу. Эта группа и стала ядром партизанского отряда. Постепенно отряд пополнился людьми и вскоре стал серьезной силой в борьбе с фашистскими захватчиками.
      Командир внимательно окинул меня небольшими проницательными глазами.
      «Вы ко мне?» — спросил он.
      Глядя в скуластое открытое лицо «старика», я подробно рассказал о своей жизни.
      Присутствующие посуровели, у некоторых глаза изумленно округлились. Все были неприятно удивлены моим рассказом. Я видел в их глазах осуждение, но продолжал рассказывать все. Под конец своей исповеди я и сам понял, что оправдания мне нет. Мне было невыносимо стыдно смотреть людям в глаза.
      В землянке наступила такая тишина, что я отчетливо слышал биение своего сердца. Я ждал приговора. Но они молча отпустили меня.
      На следующий день командир предложил повторить рассказ перед строем. А потом началось обсуждение. Несколько раз я был на волосок от смерти. Отстояли меня Игнат Мелехов и врач, которого я наконец увидел при дневном свете. Они заявили, что верят в искренность моего раскаяния, просят оставить меня в отряде под их ответственность.
      Так я стал партизаном. Самоотверженность в боях вызвала доверие ко мне партизан, а отличное знание военного дела позволило быть полезным отряду.
      Вплоть до 1943 года воевал я в партизанском отряде. А когда нашу местность освободили, я, Мелехов и врач Павел Львович Казанский влились в регулярную часть Советской Армии.
      Во время боев меня несколько раз ранило. Осколком перебило нерв — сейчас левый глаз не видит.
      Все эти годы мы не расставались с Мелеховым. Ленька недавно демобилизовался и живет на Украине. А мы с Игнатом уехали на север. Ему тяжело было оставаться в местах, где все напоминало о погибшей семье, постоянно бередило раны.
      Павел Львович еще в партизанском отряде узнал, что жена, которую он считал погибшей, жива. Но встретился он с ней только после войны. К сожалению, мы потеряли с ним связь и не переписываемся.
      Сейчас я работаю бригадиром на новых лесоразработках. Строим поселок. Мне доверили руководство сотнями рабочих. У меня свой дом. Правда, в доме пустовато, да много ли мне одному надо. Вот если бы ты была со мной… — с надеждой закончил он.
      Лидия исподлобья смотрела на отца. Белгородов поднял голову и не узнал дочери, В ее глазах появилось выражение безумия. Он не на шутку испугался.
      — Дитя мое, что с тобой?! — Белгородов протянул к дочери руки. Но она резким движением отстранилась. Ее лицо было неузнаваемо. Глаза горели злым огнем.
      — Уходи… — тихо, но отчетливо произнесла Лидия.
      Белгородов побледнел.
      — Что ты говоришь, Люда? — голос его прервался. — Ты в своем уме, дочка?
      — Я сказала — уходи! — повысила она голос.
      — Людка, доченька! Я знаю, что виноват перед тобой, но…
      Лидия резко вскинула голову. Губы искривила злая усмешка:
      — Мне сказали, что тебя растерзали большевики, — презрительно бросила она. — Не знаю… — Голос ее дрогнул и сорвался. — Возможно, это было бы лучше для меня…
      — Более, как ты можешь так говорить? — Белгородов глухо застонал. — Неужели ты ничего не поняла? Неужели ты можешь меня осуждать за то, что я вернулся к своему народу? Люда, ведь я твой отец… отец…
      — Вот именно… отец, — с горечью проговорила она.
      Сразу постаревший, сгорбившись под тяжестью своей вины, с опущенной головой, стоял Белгородов перед дочерью. Он чуть не задохнулся от волнения, когда увидел на следствии Люду: дочь здесь, в Советской стране. Он не знал, какое преступление она совершила. Ему было ясно одно — дочь надо спасти.
      Обращаясь к Решетову с просьбой о свидании с дочерью, он надеялся оказать ей помощь, убедить открыто признаться, чтобы навсегда освободить ее от страшных уз, помочь советским органам предотвратить возможную диверсию.
      Он не тешил себя никакими иллюзиями и понимал, что дочь, воспитанная в школе диверсантов, отнесется ко всему с недоверием. Поэтому, он, Белгородов так подробно рассказал правду о себе. Он надеялся убедить Лидию стать на путь искреннего признания своих заблуждений, рассказать все о себе и о сообщниках и облегчить тяжесть своего преступления, смягчить наказание. Он хотел, чтобы и его дочь обрела Родину.
      Но то, что Белгородов услышал от Лидии, сразило его. Ее слова ножом полоснули по сердцу. Он сознавал всю тяжесть своей вины за искалеченную душу дочери. Но он тогда заблуждался сам, поэтому и дочь вел за собой. Ему казалось, что это признание должно смягчить его вину в глазах Лидии. Но она оценила все иначе и осудила его. Белгородов с болью должен был признать, что дочь по-своему права.
      — Люда, родная, я заслужил самого строгого осуждения с твоей стороны. Но я тогда был убежден, что прав. Л оказалось, что я был слеп. Так разве за это казнят? Неужели в твоем сердце нет хоть маленького уголка для старого отца, Люда? Неужели ты больше не любишь меня? Сколько мне осталось жить? Не убивай же меня Ведь ты одна у меня на всем белом свете… — В горькой тоске схватился он за голову.
      — Я жила только мыслью о тебе, — зло проговорила Лидия. — Ты был единственным родным человеком, которого я любила. Иначе не было смысла жить… А ты самым ужасным образом глумился над любовью дочери. Теперь мне остается жить только для того, чтобы доказать им… доказать ему… — Она рванулась к двери, потом опомнилась и без сил прислонилась к стене.
      — Люда, доченька, о чем ты? — Белгородов с ужасом смотрел на дочь, не понимая, что с ней происходит. Закрыв лицо руками, Лидия зарыдала — горько, надрывно.
      — Людочка, родная… Прости меня… — На Белгородове лица не было. Глубоко несчастный, оч протянул к дочери руки. Но та отшатнулась от него, как ужаленная.
      — Не прикасайся ко мне! — истерически крикнула она. — Уходи!
      Белгородов обхватил обеими руками голову и изо всех сил сжал ее. Тупая ноющая боль все усиливалась. Покачнувшись, он тяжело повалился на пол.
     
      На очередном допросе Белгородова через капитана Смирнова просила полковника Решетова принять ее. Капитан обещал передать просьбу.
     
      ГЛАВА VIII
     
      Прямо с аэродрома майор Вергизов поехал в Комитет. Он знал, что Решетов с нетерпением ждет сообщений об инциденте на границе.
      Отлично сознавая важность порученного ему дела, он вникал во все подробности случившегося и с горечью вынужден был признаться, что пока многое ему непонятно. Надежда на то, что пограничники помогут выяснить происшествие на границе, с первых же слов начальника погранзаставы развеялась. Все было покрыто тайной А за ней скрывался план вражеской разведки. От того, как быстро будет разгадана эта тайна, зависит слишком многое. Медлить нельзя ни минуты…
      Полковник Решетов поднялся и пошел навстречу Вергизову.
      — Как съездили, Василий Кузьмич? — внимательно глядя на майора и пожимая ему руку, спросил он.
      — Благодарю вас, хорошо. — Карие, слегка усталые глаза Решетова с нависшими над ними густыми бровями приветливо смотрели на Вергизова, и этот взгляд вызвал прилив энергии.
      — Скажите Василий Кузьмич, — спросил полковник, — вы в состоянии сейчас доложить о событиях на границе или вам требуется отдых?
      — Я хорошо отдохнул до вылета, да и в самолете почти все сорок пять минут проспал.
      — Тогда прошу, расскажите, что там у них…
      — Самолет прибыл своевременно, — начал свой доклад Вергизов, — но аэропорт нас долго не принимал Мешал густой туман. Усиленная охрана не отменялась ни на минуту на море и по всему побережью. Люди были начеку.
     
      …Это случилось в 0 часов 52 минуты. Морской дозор под командой сержанта Митюхина нес охрану у мыса «Безымянный». С моря изредка доносились тревожные звуки ревуна да неумолкающий шум прибоя. Митюхин услышал всплеск воды. Последовала тихая четкая команда, и двое солдат поползли на звук. Немедленно быт подан сигнал на заставу — быть наготове. Митюхин направил мощный прожектор в сторону предполагаемой высадки и увидел двух нарушителей. Они были одеты в прозрачные водонепроницаемые костюмы. На песке лежали снятые скафандры и нейлоновые мешки.
      Находясь в укрытии, один из пограничников крикнул: «Стой! Руки вверх! Стрелять буду!»
      С поднятыми руками, освещенные прожектором нарушители напоминали привидения. Спустя несколько минут с моря донеслись выстрелы. Митюхин подал сигнал тревоги. Солдаты поднялись и с автоматами наготове направились ко все еще стоявшим с поднятыми руками диверсантам. Когда до них оставалось не более пяти шагов, нарушители свалились на песок и замерли. Митюхин решил, что они собираются оказать сопротивление, и дал несколько предупредительных выстрелов в воздух, а солдаты залегли. Диверсанты лежали без движения.
      — Они оказались мертвыми, — после паузы продолжал Вергизов, — их нейлоновые костюмы были глухими, рукава и штаны имели форму лопастей. В нейлоновых мешках оказались оружие, фальшивые документы, рация, ампулы с ядом и более двадцати тысяч рублей советскими деньгами.
      — Что показала предварительная медэкспертиза? — озабоченно спросил Решетов.
      Вергизов достал из планшета копию заключения медицинских экспертов и протянул ее полковнику.
      — В том-то и дело, Михаил Николаевич, что никакой насильственной смерти медики не констатировали. Установлено, что оба диверсанта умерли от разрыва сердца. Объяснения этого явления пока не найдено.
      — Какова причина стрельбы в море? — спросил Решетов.
      — Обнаружили вражескую подводную лодку. Она тотчас же была атакована и потоплена нашими катерами.
      — Что говорят пограничники?
      Решетов внимательно разглядывал фотоснимки диверсантов, заснятых на том месте, где их настигла смерть. Ему бросилось в глаза совершенно одинаковое выражение сведенных судорогой лиц погибших и странный оскал рта.
      — Пограничники считают, что иностранная разведка, пользуясь туманом, державшимся несколько дней подряд, пыталась забросить на нашу землю своих агентов. Относительно загадочной смерти заброшенных к нам людей они ничего не могут сказать.
      — На других участках побережья никаких происшествий не было?
      — Никаких, Михаил Николаевич. Я лично с полковником Ковалевым побывал на всех участках. Правда, — Вергизов вопросительно посмотрел на Решетова, — меня смущает одно, как будто незначительное на первый взгляд, происшествие. На посту «Горбатый великан» заснул пограничник. Дозорный соседнего поста, не получая ответа на позывные, отправился узнать, почему не отвечает часовой, и застал его спящим. Разбудить его не смогли. Так спящим и отправили в госпиталь. Он проснулся только в восемь часов утра…
      Вергизов умолк.
      — Продолжайте, продолжайте, Василий Кузьмич, это любопытно, — попросил слушавший с интересом Решетов.
      — В госпитале его тоже не смогли разбудить, несмотря на то, что применяли все существующие средства. Проснулся он совершенно здоровым. Говорит, что заснул в трех шагах от скалы, где обычно находился в секрете. По его словам, он отлучился из секрета буквально на несколько минут, когда услышал подозрительный звук, донесшийся с пляжа. Но как заснул — совершенно не помнит. Дозорный соседнего поста говорит, что тот отвечал на сигналы примерно за тридцать минут до того, как его обнаружили спящим. Приведенная собака-ищейка след не брала. Поиски тоже результатов не дали.
      На каком расстоянии от места высадки диверсантов находится «Горбатый великан»?
      — В семи километрах.
      Решетов поднялся.
      — Каково же ваше мнение, Василий Кузьмич? — спросил он.
      — Трудно сказать что-нибудь определенное. Думаю, что мы столкнулись с очень сложным и коварным планом вражеской разведки. И еще, Михаил Николаевич. Я твердо убежден, что нарушение границы было и нарушитель находится сейчас среди населения. Но кто он? Или они? Чрезвычайно искусно проделано все. Ведь даже намека никакого нет…
      Решетов обдумывал услышанное.
      — Вы правы, Василий Кузьмич, — наконец заговорил он. — В данном случае перед нами — весьма хитроумный маневр вражеской разведки. Сейчас, конечно, трудно определить, что именно произошло на границе. Но для нас с вами ясно одно: враг заброшен на нашу землю. Не исключена возможность, что это продолжение уже известного нам плана, связанного с номерным заводом. Там ведутся работы над более совершенной моделью самолета с атомным двигателем. А если учесть, что попытка Белгородовой похитить бумаги, которые она считала чертежами проекта, провалилась, то станет ясно, куда направлены усилия врагов.
      Решетов взял папиросу и закурил. Вергизов видел, что, хотя внешне Решетов и спокоен, его очень насторожило сообщение.
      Майор ожидал, что полковник сейчас же оценит сложившуюся обстановку.
      Как бы отвечая на невысказанные мысли Вергизова, Решетов сказал:
      — Не будем пока, делать никаких выводов, Василий Кузьмич. Необходимо все тщательно взвесить и проанализировать. Сделаем это на сборе оперативной группы. Срочно затребуйте оружие и всю амуницию диверсантов. Предупредите, чтобы все было в полной сохранности. От этого зависит ход следствия.
      — Будет выполнено, Михаил Николаевич. Вергизов поднялся.
      — Вы мне еще нужны, Василий Кузьмич. Если, как мы предполагаем, высадка диверсантов имеет отношение к номерному заводу, дело Белгородовой приобретает особую важность. В тринадцать часов, — полковник взглянул на часы, — то есть через пятнадцать минут, у меня будет капитан Смирнов. Если вы не очень устали — останьтесь.
      — Обязательно, Михаил Николаевич. Есть что-нибудь новое?
      — Кое-что есть. Белгородова не утаивает от нас ничего. Все совпадает с ее показаниями. Только вчера при ее помощи была раскрыта явочная квартира, служившая резервом на случай особой нужды. Арестован также тайный надзиратель этой квартиры под кличкой агент № 17. Он сознался во всем. В его обязанности входило сидеть на приеме раз в неделю. Через нею Гоулен радировал, что скоро сам пожалует сюда.
      — О, да у вас Михаил Николаевич, целый ворох новостей и очень интересных. А говорите «кое-что»… — оживился Вергизов. — А как обстоят дела с базой в приозерном лесу?
      — Здесь мы столкнулись с очень серьезными трудностями. У Белгородовой точного представления о месте нахождения базы нет. Однажды она пробовала проникнуть туда при помощи Мюллер, но их спугнул человек, собиравший валежник. Это случилось у самой базы, расположенной где-то в районе озера. Белгородова запомнила место. К сожалению, единственный человек, хорошо знающий расположение базы, Даниловна, точнее фрау Мюллер, разбита параличом.
      Зазвонил телефон. Полковник снял трубку:
      — Решетов слушает. Передайте, что я жду его вместе с капитаном Смирновым.
      Спустя минуту вошли капитан Смирнов и лейтенант Костричкин. Капитан доложил о ходе следствия.
      — Все упирается в лесную базу, — заключил он свои доклад.
      — Что вы предлагаете, капитан? — спросил Решетов.
      — Я считаю, товарищ полковник, что нужно вывезти Белгородову на место. Только там она сможет ориентироваться и указать расположение предполагаемой базы. Прошу учесть, что, по словам подследственной, тайник оснащен мощной рацией.
      — Разработка плана и осуществление задания поручается вам, Василий Кузьмич. Продумайте план и представьте мне, — распорядился Решетов.
      — Слушаюсь, — ответил Вергизов.
      — Операцию нужно осуществить как можно быстрее. События минувшей ночи не оставляют нам времени для длительной подготовки. У вас все, товарищ Смирнов?
      — Я уже докладывал вам, товарищ полковник, что подследственная настоятельно просит у вас приема. Какие будут распоряжения?
      — Хорошо. О времени приема сообщу несколько позже.
      — Слушаюсь, товарищ полковник. Разрешите идти? — Капитан Смирнов приложил руку к фуражке и покинул кабинет.
      — Так что у вас, лейтенант? — повернулся Решетов к Костричкину.
      — Я по поводу Белгородова.
      — А, вашего подопечного, — улыбнулся Решетов. — Что с ним?
      — До сих пор никакого улучшения.
      Решетов снял трубку и попросил соединить его с санотделом.
      — Говорит полковник Решетов. Пригласите, пожалуйста, полковника Дьячкова. Товарищ Дьячков? Здравствуйте! У вас находится больной Белгородов. Как его состояние? Да, да, я слушаю. Вот как? — удивленно вскинул брови Решетов. — Ваше мнение? Консилиум. Кого вы предлагаете? А кроме профессора Казанского? Хорошо, благодарю вас.
      Решетов положил трубку и обратился к Костричкину:
      — Положение, оказывается, очень серьезное. Свяжитесь по телефону с трестом, где он работает, передайте нашу просьбу не тревожить его пока телеграммами. Сообщите, что Белгородов болен. Позаботьтесь о том, чтобы он ни в чем не нуждался.
      На второй день полковник Решетов посетил комнату следствия и долго беседовал с Белгородовой.
     
      ГЛАВА IX
     
      После той памятной ночи, когда Матвеевы были усыплены сильной дозой снотворного, Владимир Петрович слег с тяжелым приступом грудной жабы, и его пришлось госпитализировать.
      Когда он вернулся из больницы, Веры Андреевны не было дома. Возвратившись, она еще с порога увидела сияющую Ольгу и сразу все поняла. Мать бросила укоризненный взгляд на дочь, не предупредивши ее, поспешно разделась и прошла в комнату Владимира Петровича.
      Матвеев лежал на высоко взбитых подушках. При виде Веры Андреевны его исхудалое, пожелтевшее лицо осветилось слабой улыбкой.
      Заострившийся нос, глубоко запавшие, в черных кругах глаза, весь болезненный вид Владимира поразили Веру Андреевну. Сердце ее сжалось. Усилием воли она подавила волнение, подошла к нему и бережно поцеловала. Вера Андреевна знала, что жизнь его вне опасности, что самое страшное позади. И все же ее не покидало чувство страха за его здоровье. Поглаживая руку Владимира, Вера Андреевна с благодарностью вспомнила профессора Казанского. Именно ему, этому еще молодому, но одаренному врачу, они обязаны спасением жизни Владимира.
      — О чем вы задумались, мама? — тихо спросил Матвеев.
      Вера Андреевна посмотрела на него полными слез глазами и ничего не ответила. Матвеев понимал, что она чувствует себя виноватой перед ними за причиненное Лидией горе и глубоко страдает.
      — Не надо, мама, — проникновенно заговорил он, — вам нельзя расстраиваться. Я почти совсем здоров. Вот увидите, скоро мы с вами танцевать будем. Лучше расскажите мне, как вы жили туг одна, без нас. Я все время просил Ольгу, чтобы шла к вам. Но она уверяла, что вы и в дом ее не впустите.
      — Она правду говорила, Володя, — смахнув украдкой непрошеные слезы, сказала Вера Андреевна. — Ведь я здорова, могу сама управиться. А место Ольги было около тебя.
      — Зря вы, мама, так беспокоились. Лучшего ухода, чем был в больнице, и желать нельзя. Я чувствовал постоянную заботу о себе. Главврач даже ночами звонил и справлялся о моем здоровье.
      — Правда, Володя, профессор Казанский много сделал для твоего спасения. Я ему всю жизнь буду благодарна за это. А Ольга все равно должна была находиться около тебя. Иначе там была бы я. Ведь…
      — Мама, звонят, — прервал ее Владимир Петрович. — Может быть, это Валентин Александрович? Очень хочется знать, что делается на заводе, — оживился он.
      Но в комнату уже входили Ольга и Майя.
      — Ну что, успели наглядеться друг на друга, влюбленная пара? — со смехом проговорила Ольга, крепко обняла мать и, не стесняясь подруги, поцеловала мужа.
      Владимир Петрович внимательно посмотрел на Майю; месяц тому назад она выписалась из больницы Разрумянившись от быстрой ходьбы, Майя выглядела бодрой.
      — Возьмите стул и садитесь поближе, Майя. Как ваше здоровье.
      — Спасибо, Владимир Петрович, я уже совсем поправилась и чувствую себя прекрасно. А вы?
      — Хорошо. Думаю, через день — другой подняться.
      — Так я тебе и позволив — погрозила мужу Ольга. — Пока не разрешит профессор, и думать не смей!
      — Ну, ну, — улыбнулся Матвеев. — Не успел очутиться дома, как уже семейная «тирания». Так как у вас дела, Майя? По-прежнему работаете в больнице?
      — Да, разумеется. У нас такие хорошие, отзывчивые люди. Небольшая с виду рана долго не заживала… Вы бы видели, как они за мной ухаживали! Даже неловко как-то было.
      — Ну, положим, не только работники больницы были внимательны к тебе. Твой верный рыцарь, помигай, каждый день бегал навещать, — Ольга лукаво покосилась на подругу.
      Владимир Петрович с удивлением заметил, что Майя при этих словах смутилась и покраснела. Не понимая, в чем дело, он вопросительно посмотрел на жену, но та, пряча улыбку, переставляла безделушки на туалетном столике.
      — О каком рыцаре ты говоришь?
      — Перестань, Майка, притворяться. А лейтенант? Я все знаю.
      — Лейтенант? — Майя еще не успела оправиться от смущения. — Он действительно навещал меня. Так это ж были визиты простой вежливости. Ничего необычного нет в том, что человек, спасший жизнь другому, интересуется его здоровьем. И потом приходил он всего два раза, а не ежедневно…
      — Постой, постой! — перебила ее Ольга. — Ваша старшая сестра Клара Ивановна передавала от меня приветы? Ну вот она-то и рассказывала о нем. Я столько наслушалась, что не терпится взглянуть. Говорят, красавец, древнерусский богатырь.
      Молча сидевшая Майя растерянно слушала подругу, А Ольга затеяла этот разговор неспроста.
      После пробного полета, когда Степанковский узнал обо всем, он замкнулся и ни с кем не разговаривал на эту тему. За все дни болезни Майи Степанковский только раз навестил ее вместе с Надей. То ли впечатление от происшедших событий, то ли чувство вины перед Майей сковывало его, но он просидел всего десять минут и ушел. У Майи это посещение оставило горькое чувство. Ольга от души желала счастья подруге. Почем знать, может, этот влюбленный лейтенант и есть ее настоящее счастье.
      Майя вспомнила встречи с Костричкиным в больнице. Быть может, Ольга и права. В голосе, в глазах Костричкина было столько теплоты, застенчивой нежности. Тогда ей казалось, что это проявление обычного сочувствия. Лишь сейчас она поняла, что глаза лейтенанта говорили о более глубоком чувстве. От этого стало вдруг очень хорошо на душе. Но мысль о Степанковском сразу погасила радость.
      — Тебе, Ольга, все бы только подтрунивать. А мне вовсе не до шуток, — с грустью проговорила Майя. — И вообще, оставим этот разговор. Человек, наверно, давно и думать забыл о тех двух встречах.
      — А я тебе говорю, — упрямо возразила Ольга, — что влюблен по уши. В первый день, когда тебя привезли, он как пришел утром так и не уходил до следующего утра. Можно было подумать, что тебе бог весть какая опасность грозила…
      — А я и в самом деле была близка к смерти… Дело прошлое, можно не скрывать. Ведь пуля содержа па яд. Цели бы полковник Решетов вовремя не предупредил врачей, меня бы давно в живых не было…
      Майя вдруг испуганно ахнула, глядя широко открытыми глазами на Веру Андреевну. Та смертельно побледнела и вся сгорбилась, точно придавленная непосильной ношей.
      — Боже, какая же я дура! — воскликнула Майя и бросилась к Вере Андреевне. — Простите, дорогая, мне так больно видеть ваши страдания… Ведь нет у меня никого роднее вас. И вот я… — Майя так расстроилась из-за своей опрометчивости, что слезы готовы были брызнуть из ее глаз.
      Вера Андреевна, как всегда позабыв о себе, принялась успокаивать девушку:
      — Ну, полно, дитя мое, что поделаешь, — материнство не всегда только счастье. Иногда — это тяжкий крест. Я могу нести его лишь потому, что есть такие дети, как Владимир, Ольга, ты… Вот мне уж и полегчало.
      Она ласково обняла Майю и увела к себе.
      После выхода из больницы Майя часто бывала у Веры Андреевны и всякий раз замечала, что в комнате, по-прежнему сверкавшей чистотой, чего-то не хватало. Не было уюта, которому так радовалась Майя. Теперь же здесь вновь царила прежняя атмосфера душевного тепла. Она догадалась, что это вызвано возвращением Владимира Петровича.
      — Как у вас хорошо, — тихо сказала Майя и поцеловала Веру Андреевну. — Давайте забудем, как дурной сон, все, что было…
      — О нет, девочка моя, такое не забывается! — не дала ей закончить Вера Андреевна. — Знаешь, порой мне кажется, что это не моя дочь, не я носила ее под сердцем, не мои руки пеленали и баюкали ее. Чья же черная душа вытравила из нее человека?
      — Вера Андреевна, — мягко сказала Маня, — ведь вы знаете, где она росла и воспитывалась. Ничего другого от нее нельзя было ждать. А может, она еще и не настолько виновата, — желая утешить Веру Андреевну, нерешительно продолжала Майя.
      — Спасибо тебе за твое доброе сердце, но… Преступления ее так чудовищны, что не оставляют места никакой надежде… — Вера Андреевна с невыразимой тоской прижала к горлу руки, точно желая удержать стон — А ведь оттого, что она оказалась шпионкой, она не перестала быть мне дочерью. Это мой ребенок, понимаешь? И вот именно моя дочь причинила столько горя, а могла причинить еще больше, если бы они опоздали.
      — Не могли они опоздать, Вера Андреевна, потому что им помогает весь народ. Пошли же вы в Комитет в поисках правды, хотя речь шла о вашей дочери… А Надя? Тоже ведь решилась рассказать о своих подозрениях Крылову. И она обязательно довела бы дело до конца, если б ее не постигла тяжелая болезнь. А вот я смалодушничала… не решилась… Никогда не прощу себе этого! Может, этим вы помогли спасти жизнь многих людей, да и самой Лидии. Я верю, что она опомнится. Она ж совсем молодая. Будем надеяться, что ей помогут стать на правильный путь.
      Вера Андреевна слушала Майю и сама начинала верить, что, может, и в самом дел еще возможно вернуть дочь на путь раскаяния… Исстрадавшееся сердце матери вновь забилось надеждой…
      Когда Майя собралась уходить, Вера Андреевна привлекла девушку к себе:
      — Скажи, Майя, была у вас с Валентином беседа после того, как ты выписалась из больницы?
      — С того дня, как они с Надей навестили меня, я его больше не видела, — не сразу, с усилием проговорила девушка.
      — Прости, но я спрашиваю об этом не из праздного любопытства. А какие у тебя отношения с лейтенантом?
      — Что у меня может быть с ним? Просто дружба, если можно так назвать участливое внимание к больному человеку. Нет, Вера Андреевна, ничего между нами нет. Это все фантазия Ольги…
      — Давно ли ты видела лейтенанта? Тебе неприятен этот разговор? Не сердись на меня…
      — Да нет, что вы… Разве я могу на вас обижаться! А лейтенант в последний раз звонил с месяц назад. Спросил, как здоровье, и попрощался. Ему нужно было куда-то торопиться.
      — Он что, совсем уехал?
      — Не знаю. А это имеет какое-нибудь значение?
      Вера Андреевна вместо ответа прижала Майю к груди и ласково поцеловала.
     
      ГЛАВА Х
     
      Белгородова после встречи с дочерью пришлось срочно отправить в больницу. Пережитое им сильное нервное потрясение вызвало припадки, напоминавшие эпилепсию. Больной отказывался принимать пищу и быстро терял силы. Недуг принял угрожающий характер. Срочно был назначен консилиум.
      Врачи собрались у постели больного. Белгородов лежал, вытянувшись на койке. Его неподвижный взгляд был устремлен в потолок. В редкие минуты, когда болезнь ослабляла тиски, сжимавшие его измученное тело, он замирал в изнеможении, боясь шевельнуть пальцем…
      — Покажите историю болезни, — тихо попросил высокий кареглазый человек.
      — Пожалуйста, профессор, — полковник Дьячков поспешно подал ему папку.
      — Так, так… — протянул профессор Казанский, просмотрев заключение врачей, и передал историю болезни дальше.
      — Сегодня, значит, двенадцатые сутки? — спросил он.
      — Так точно… — главврач спохватился. — да, Павел Львович. Невропатологи находят ярко выраженный случай эпилепсии. Я не разделяю этого мнения.
      — Любопытно, — вскинул на него глаза Казанский. — Каково же ваше мнение?
      — Видите ли, по своему характеру припадки сильно отличаются от обычно наблюдаемых при эпилепсии, У больного как-то конвульсивно сводит конечности; он не теряет сознание, но говорить не может…
      Казанский внимательно осмотрел больного. В этом изможденном, с посиневшими губами и глубоко ввалившимися глазами человеке было трудно узнать Белгородова. Когда Павел Львович посторонился, уступая место другим врачам, больной рывком подался вперед, губы его беззвучно зашевелились. Казанский наклонился над постелью.
      — Вы что-нибудь хотите сказать? — участливо спросил он.
      Белгородов часто закивал головой, но так и не смог вымолвить ни слова. Вдруг он схватил пальцами локоть профессора, сжал три раза. Что это? В партизанском отряде этот жест означал условный сигнал. Казанский с возрастающим удивлением вглядывался в лицо больного.
      «Кто же это может быть?» — терялся в догадках профессор.
      — Будьте добры, напомните фамилию больного, — взволнованно спросил он.
      — Белгородов Василий Захарович, — подсказал Дьячков.
      — Василий, друг дорогой! Так вот как довелось нам встретиться… Ничего не скажешь, вовремя сводит нас судьба… — Казанский обнял и расцеловал больного…
     
      * * *
     
      …Бой длился уже вторые сутки. Занимая все новые позиции, партизанский отряд наносил большой урон неприятелю, но и сам нес тяжелые потери. Было много раненых. Они затрудняли маневренность отряда, сковывали его действия. Под охраной небольшой группы, возглавляемой коммунистом Игнатом Мелеховым, командир партизанского отряда отправил раненых в безопасное место. Сопровождал их врач Казанский.
      Отряд продолжал бои, а Мелехов глухими тропами уводил раненых все дальше и дальше. Когда они уже были у самой цели, разведка натолкнулась на небольшой отряд немцев, неведомо как оказавшихся здесь. Завязалась перестрелка.
      В самую гущу обоза ворвалось несколько гитлеровцев во главе с офицером. Казанский и трое раненых вступили в неравную борьбу. В это время группа Мелехова, прижав немцев к реке, методично уничтожала их, не подозревая о том, что происходит у нее в тылу. А здесь немецкий офицер, сбросив навалившегося па него партизана, с пистолетом в руке ринулся на Казанского. Врач, защищая раненых, не заметил немца. Он увидел его только тогда, когда между ним и офицером метнулась фигура одного из раненых. Одновременно раздалось два выстрела. Мгновение спустя немец свалился с простреленным черепом. Казанского своим телом прикрыл раненый партизан Василий Белгородов. Голова и лицо его были забинтованы. Только один глаз был виден на залитом кровью лице…
      И вот Василий сейчас лежит перед ним… сраженный непонятным недугом, беспомощный, изменившийся до неузнаваемости.
      — Ничего, ничего, Василий, — взволнованно говорил Казанский, — мы тебя быстро поставим на ноги. Ты меня слышишь?
      Больной кивнул головой. Присутствуйте врачи удивленно переглянулись. За все время это была первая реакция больного на обращение к нему.
      — Это мой старый товарищ по партизанскому отряду. Вместе фашистов били. Но при каких обстоятельствах он оказался здесь? — обратился Казанский к главврачу.
      — Его доставили в тяжелом состоянии, Что с ним было до этого — не знаю. Здоровьем Белгородова очень озабочен полковник Решетов.
      Казанский с минуту молчал.
      — Полагаю, коллеги, вам будет небезынтересно узнать о прошлом больного. В истории болезни мы ничего об этом не найдем, ибо вам известно, в каком состоянии его сюда доставили. Между тем, без учета этого прошлого болезнь действительно кажется загадочной. Белгородов в свое время, находясь в партизанском отряде, был тяжело ранен в голову. При ранении он сознания не терял. Но судороги и потеря речи были отмечены и тогда. Вам теперь станут понятны явления, характер которых совершенно правильно определил доктор Дьячков. Надо думать, Белгородову пришлось пережить какое-то сильное потрясение, вновь вызвавшее это состояние.
      Консилиум пришел к единому мнению: у больного не эпилепсия, а травматическая энцефалопатия, и назначит курс лечения. Перед уходом Казанский отвел в сторону Дьячкова.
      — Мне этот человек дорог, — сказал он. — С вашего разрешения, я буду его посещать.
      — Ради бога, профессор, мы будем только признательны вам.
      — Спасибо. Я попрошу вас срочно сделать пункцию. Посмотрим, что покажет анализ спинномозговой жидкости. Соннотерапию продолжайте, это поможет укрепит: истощенный организм.
     
      * * *
     
      — Ну как настроение, Василий Захарович? — присаживаясь у койки, спросил Казанский.
      Белгородов благодарно посмотрел своим единственным глазом на профессора.
      Со дня консилиума прошло больше двух недель, но Белгородову качалось, что это было вчера. Большую часть суток больной спал. Сейчас он был гладко выбрит. Усы, как прежде, закручены кверху, щеки заметно округлились.
      — Спасибо тебе, Павел Львович, — Белгородов взял руку профессора в свои и пожал. — Здоровье поправляется, а вот в душе боль неутешная. Такое горе меня постигло, что не дай бог никому…
      — Не думай об этом, Василий, — мягко попросил Казанский.
      — Ну, вот, опять ты не даешь мне поговорить. Ничего не знаешь, а рассказать не разрешаешь. Да здоров я уже! Так дай мне облегчить душу. Не могу я больше.
      — Успокойся, Василий, я все знаю.
      — Знаешь? Откуда? — изумился Белгородов.
      — Полковник Решетов рассказал. Поэтому давай договоримся: ты об этом не только не говоришь, но и не думаешь даже. Окрепнешь окончательно, тогда и обмозгуем все. Я сейчас советовался с лечащим врачом. О» считает, что тебе уже можно выписываться из больницы.
      Белгородов молчал. Он всей душой жаждал поскорее избавиться от осточертевшего ему больничного режима. Но когда такая возможность представилась, он вдруг испугался. При мысли об одиночестве в неуютном номере гостиницы, где он останется наедине со своими думами, ему становилось не по себе. Будто читая в душе друга, Казанский, положив руку ему на плечо, сказал:
      — Выписывайся, Василий, и навсегда прощайся с мрачными думами. — Казанский собрал в кулак свою бородку. Этот жест сразу напомнил Белгородову партизанский отряд. Перед тем как принять какое-нибудь решение, Казанский обычно собирал бородку в кулак. — Жить будешь у меня. — И, опережая возражения Белгородова, закончил:
      — И не думай упрямиться — не поможет! Это решено. Жена будет очень рада тебе. А когда все у тебя наладится — живи, где хочешь, езжай, куда хочешь. Итак, готовься в путь.
     
      ГЛАВА XI
     
      У Казанского Белгородова ожидали с нетерпением. Жена Павла Львовича, Варвара Михайловна, и сын Миша, шустрый, курносый мальчишка с рыжей копной волос, торжественно готовились к этой встрече. Бывших однополчан Казанского здесь всегда встречали с искренней радостью. А к Белгородову, кроме того, семья питала глубокую благодарность — ведь он спас Павла Львовича от верной смерти. Миша сгорал от нетерпения поскорее увидеть отважного партизана.
      Когда в квартиру вошел Белгородов, в комнате наступило минутное молчание.
      — Ну, что вы точно сонные! — весело крикнул Казанский. — Принимай гостя, Варя.
      Белгородов слегка растерялся. Невольно вспомнились те тревожные дни, когда до партизанского лагеря долетела весть о гибели всей семьи врача. Почему-то Белгородов представлял жену Казанского совсем иной Сейчас перед ним стояла невысокая, чуть-чуть располневшая, но все еще стройная женщина. Ее большие серые с зеленоватым оттенком глаза блестели. Матовые щеки оживлял легкий румянец, а капризные, слегка накрашенные губы приветливо улыбались. Так вот какая жена у Казанского! Хороша, ничего не скажешь!
      — Раздевайтесь, Василий Захарович, — подавая гостю руку, пригласила она. У нее оказался приятный грудной голос. — Паша столько рассказывал о вас, что мне кажется, будто мы знакомы и дружим, по меньшей мере, лет двести, — она улыбнулась, и ее тонкий чуть вздернутый нос покрылся мелкими морщинками.
      Где и когда он видел это лицо, подумал Белгородов, перебирая в памяти всех своих знакомых. Весь вечер он не мог избавиться от этой навязчивой мысли.
      Царивший в квартире уют, выпитое с друзьями вино разбудили в душе Белгородова притихшую было тоску. Его мысли вновь вернулись к Лидии. Как она сейчас?
      — Василий Захарович, — заговорила Варвара Михайловна, заметив, что Белгородов вдруг помрачнел. — Мы говорили как-то с Пашей, что отпуск вы должны провести обязательно вместе с нами. У нас прекрасная дача в Приморске, на самом берегу. Отсюда всего три часа езды машиной. Мне бы очень хотелось, чтобы вы были с нами. Паша давно мечтает об этом. Будем загорать, кататься на лодке.
      — Вряд ли смогу я составить вам компанию, — насупясь, ответил Белгородов. — Мне сейчас не о развлечениях думать надо. — Он поднялся и взволнованно зашагал по комнате.
      — Ты не прав, Василий, отдых тебе сейчас необходим. Это я тебе как врач советую.
      — Что попусту толковать? — с легким раздражением сказал Белгородов. — До отдыха еще так далеко…
      — Ну, что вы, Василий Захарович, — не поняв его, возразила Варвара Михайловна. — Выгляньте в окно, уже яблони зацвели. Через месяц смело можно к морю ехать. И знаете что? — она лукаво улыбнулась, а Белгородову снова показалось, что он уже видел эту улыбку. — Паша мечтает, чтобы с нами поехал Мелехов, — продолжала уговаривать Варвара Михайловна. — Ведь не виделись столько лет. Соберутся старые испытанные друзья. Как это будет чудесно! Решили, Василий Захарович?
      Белгородов ничего не ответил. Он сел напротив Казанского и молча стал набивать трубку. Странно, лицо Варвары Михайловны, такое привлекательное, почему-то ассоциировалось в сознании с какими то тягостными воспоминаниями. Белгородов так углубился в свои думы, что даже не ответил на обращенный к нему вопрос.
      Миша, не сводивший с Белгородова влюбленных глаз, с чисто детской непосредственностью вдруг обхватил ручонками его шею и крепко поцеловал.
      — Дядя Вася, поедемте с нами, — взмолился он. — Я вам подарю удочку и будем удить рыбу… Ну пожалуйста. — Он глядел в лицо Белгородова и с нетерпением ждал ответа.
      — Хорошо, детка, посмотрим, — уклончиво ответил Белгородов.
      Он прижал к себе ребенка и почувствовал, как к горлу подкатывает ком и на глаза набегают непрошеные слезы. Наступила тишина. Павел Львович выразительно посмотрел на жену. Та поднялась и увела Мишу спать.
      — Ох, Павел! — вырвалось у Белгородова горестное восклицание, — хоть бы знать, что совершила дочь, как велика ее вина…
      — Подробности мне не известны, — осторожно начал Казанский. — Знаю только, что она покушалась па жизнь девушки. Это случилось в семье Матвеева — директора номерного завода.
      — Кто-нибудь погиб? — Белгородов побелел.
      — Нет, — поспешил успокоить его Казанский. — Но Матвееву пришлось полежать в больнице с обострением стенокардии.
      Белгородов подавленно молчал.
      — Вот что, Павел, — после длительного молчания решительно произнес он. — Завтра отправляюсь в Комитет и попрошу, чтобы меня принял полковник. Я должен еще раз поговорить с Людой…
      Но полковник Решетов смог принять Белгородова только на третий день. Он ободрил Василия Захаровича:
      — Дочь ваша ведет себя хорошо, следствие идет нормально. Пока вам не следует видеться. Постарайтесь скорее окрепнуть. Кстати, товарищ Белгородов, я хотел вас видеть вот по какому поводу. Нам уже дважды звонили из вашего треста. Там обеспокоены вашим долгим отсутствием. Очевидно, вы им очень нужны. Я бы советовал вам съездить домой. Наведете порядок на работе, отвлечетесь от всего. А потом, месяца через два, берите отпуск и приезжайте к нам. Я вам даю хороший совет.
      Стараясь угадать, что кроется за этими словами, Белгородов ответил:
      — Спасибо, товарищ полковник. Я подумаю над вашими словами. До свиданья.
      — Желаю вам всего хорошего, — попрощался Решетов.
      Через семь дней Белгородов самолетом улетел домой.
     
      ГЛАВА XII
     
      Здоровье Матвеева крепло с каждым днем. Он уже самостоятельно совершал прогулки по двору и даже выходил за калитку. Но Вера Андреевна и Ольга замечали, что он быстро уставал и с тревогой наблюдали за ним. Но еще больше утомляли Матвеева посещения друзей и сослуживцев.
      Секретарь парткома Крылов часто по телефону советовался с ним, а то и приходил домой.
      Матвеев вникал во все вопросы, ставил перед подчиненными ряд задач. Особенно он оживлялся, когда приходил Степанковский. Конструкторское бюро разрабатывало сейчас новую модель самолета с атомным двигателем.
      Опираясь на опыт строительства первой машины, Степанковский с группой констрикторов успешно работал над более усовершенствованным самолетом, который открывал перед авиацией широчайшие возможности.
      Правительство уделяло этому конструкторскому бюро большое внимание. Естественно, что Матвеев не мог оставаться в стороне от дел бюро и требовал от Степанковского чуть ли не ежедневной информации. Валентин Александрович, понимая, как занимают Матвеева дела бюро, постоянно держал его в курсе всех событий, подробно информировал.
      После разоблачения Лидии Крылов в очень сдержанной, корректной форме высказал Степанковскому свою точку зрения на его поведение. Беседа эта оставила глубокий след в душе Валентина Александровича. Сознание своей вины мешало ему относиться к Крылову с прежней простотой и свободой. Поэтому Степанковский старался все вопросы решать с Матвеевым.
      Вот и сейчас, едва кончился рабочий день, Валентин Александрович уже с увлечением рассказывал Матвееву об Олеге Кораллове.
      Из-за полученной травмы Олегу пришлось временно прервать занятия в институте. Когда он поправился, уже наступили каникулы. Олег попросился в конструкторское бюро к Степанковскому.
      — Понимаешь, Владимир, это же клад, а не голова. Так быстро и просто разработать противоатомную защиту экипажа самолета мог только несомненный талант, — говорил Степанковский. — Вот тебе и легкомысленный Олег. А ведь он еще не совсем поправился после болезни. Движения шейных позвонков ограничены. Не прошли головные боли. Ах, если бы любвеобильные папа и мама не баловали его, а уделяли бы серьезное внимание воспитанию сына…
      — Не будем укорять их за прошлые ошибки. Мы тоже делали их, — мягко прервал его Матвеев.
      Степанковский подавленно молчал.
      — Ты прав, конечно, — грустно произнес он немного погодя, — Мой грех особенно велик. Я не уверен, имею ли право на твою дружбу после всего…
      — Ну, это ты, Валентин, уже зря. Никто из нас не сомневается, что ты собственной жизни не пожалел бы, чтобы отвести грозившее несчастье. Случившееся — скорее твоя беда, чем вина. Ведь ты искренне любил. Ну, впредь будешь осмотрительнее…
      — О, — воскликнул Степанковский, — это для меня урок на всю жизнь! У меня ни на минуту не выходят из головы слова Крылова. Вы увидите, я заглажу свою вину, я построю такой самолет, что они там, за океаном, задохнутся от злости.
      Наступила пауза. Друзья задумались.
      — Я счастлив, — нарушил молчание Матвеев, — что Майя выжила. Мы тут хоть вместе все. А у нее, бедняжки, никого из родных. К сожалению, с душевной раной ей, видимо, справиться труднее…
      Валентин Александрович мучительно покраснел при этих словах.
      — До чего несовершенна человеческая натура, — с усилием вымолвил он. — Сколько счастья принесла бы любовь такой девушки, как Майя. А вот поди ж ты, душа потянулась к жестокому бесчеловечному чудовищу… — Лицо Степанковского исказила гримаса боли. — Ну, пусть я поделом наказан. А за что должна страдать эта кроткая, нежная девочка…
      Дверь распахнулась, и на пороге появилась Ольга.
      — Володя, ну что же это? Опять? Немедленно, слышишь, немедленно в постель. А вас, — обратилась она к Степанковскому, — сколько надо просить не мучать его делами? — притворно сердито выговаривала Ольга. — Дайте человеку выздороветь, тогда и загружайте работой.
      И она принялась энергично взбивать подушки.
      — Мы не о работе, Олюша, — мягко возразил Матвеев. — Мы с Валентином о Майе говорили…
      — Поздно спохватились, — озорно глядя на Степанковского, сказала она. — Да, дружок, опоздали вы. Ее любит такой сказочный принц… В плечах — косая сажень, глаза — небо голубое, к тому же храбр, как лев.
      — Оля, перестань балагурить, смутился Матвеев.
      — Нисколько я не балагурю, — присев на кровать мужа, продолжала Ольга. — Это правда. Да Валентин скоро и сам узнает. Так ему и надо, недогадливому.
      Степанковский не ответил на шутку, вдруг схватил Шляпу и, не прощаясь, вышел.
      — Эх, Оля, ну зачем ты так? — укоризненно сказал Матвеев.
      Ольга посерьезнела, опустила глаза и, обняв мужа, спрятала лицо у него на груди.
     
      * * *
     
      В кабинете было душно. Под потолком сизыми прядями плавал табачный дым. Владимир Петрович поднялся и распахнул окно. Но от этого в кабинете не стало свежее — на дворе было пасмурно, безветренно.
      Совещание затянулось дольше, чем предполагав Матвеев. До болезни после таких совещаний он свобод, но мог работать еще сутки. Теперь же его охватила неимоверная усталость. Владимир Петрович жадно вдыхал воздух, потирая виски. Казалось, этому первому после его выздоровления совещанию не будет конца.
      Кроме Матвеева, здесь были Валентин Александрович Степанковский и старший плановик завода Алексей Иванович Нюхов, временно замещающий заведующего плановым отделом. На диване сидел парторг завода Крылов. Он изредка останавливал взгляд на Нюхове, отчего тот беспокойно ерзал на стуле.
      — Позвольте, Алексей Иванович, — негромко заговорил Крылов, — вы должны были предусмотреть все: и экспериментальные работы, и испытания нового сплава, и возможность новых затрат. Вы обязаны были проверить смету до того, как направить на утверждение в Москву.
      — Да, да, вы правы, — умеряя свой бас, оправдывался Нюхов, — я не проверил как следует смету Это мол вина…
      — Вот что, — прервал Нюхова Матвеев. — Сейчас об этом говорить — только время попусту терять. Нужно искать выход из создавшегося положения. Завтра в четыре часа доложите о принятых мерах. Кстати, проверьте смету объекта № 29/91. Там вырисовывается довольно крупная экономия. Уточните суммы, свяжитесь с Москвой и добейтесь разрешения использовать сэкономленные средства для окончания работ группы Степанковского.
      — Хорошо, Владимир Петрович, — кивнул лысой головой Нюхов. — Я могу идти?
      — Да.
      — Всего хорошего.
      Нюхов собрал папки и вышел.
     
      ГЛАВА XIII
     
      Большая комната планового отдела казалась тесной. Непомерно много места занимал громоздкий стол Нюхова. Грузный, высокий, чуть сутуловатый, с большой лысой головой, крупным мясистым носом и усами ежиком, Нюхов любил все массивное, прочное. Чернильный прибор, кресло, пресс-папье, толстенный «Справочник планирования» — все говорило о широком размахе старшего плановика.
      Нюхова на заводе не любили и слегка побаивались. Никто не мог пожаловаться на то, что он кого-нибудь обидел. И все же каждый, кто обращался к старшему плановику, испытывал к нему какую-то безотчетною неприязнь.
      Когда грузная фигура Нюхова показалась в дверях, все притихли. Он не проронил ни слова, сел за свой стел, машинально смахнув невидимые пылинки. Затем достал из сейфа смету и долго изучал ее. Также молча Нюхов поднялся, запер сейф и вышел.
      Вот уже два месяца тревожные думы не оставляли Алексея Ивановича. Его единственная дочь Наташа влюбилась в молодого техника Анатолия Зыбина. Недавно она со слезами призналась матери, что беременна, а Анатолий избегает ее. Время шло, и не сегодня — завтра положение дочери станет ясным каждому. Жена наказала Нюхову уговорить Анатолия замять скандал женитьбой. И вот сегодня он решил поговорить с Анатолием.
      Несмотря на грозный вид и хриплый бас, Алексей Иванович был человеком безвольным, слабохарактерным; его безволие и привело к тому, что он женился па Клавдии Игнатьевне, нелюбимой, жадной и скупой женщине. Используя бесхарактерность Нюхова, жена уговорила его не эвакуироваться. Так Нюхов остался на временно оккупированной гитлеровцами территории.
      Ожидая у проходной будки Анатолия, Нюхов вдруг почувствовал капли влаги на лице: он так задумался что не заметил, когда начался дождь. Приходилось отложить разговор до более удобного случая. Алексей Иванович поспешил домой. Но дождь вдруг хлынул как из ведра. Нюхов уже стал искать взглядом крытый подъезд, когда рядом с ним затормозила машина. Шофер услужливо распахнул заднюю дверцу.
      Выяснять, кто это так вовремя выручил его, было некогда. Нюхов с размаху плюхнулся на сиденье.
      Машина свернула влево и понеслась по асфальтированной улице. Нюхов положил руку на плечо водителя.
      — Вы знаете, куда везти?
      Шофер молча продолжал гнать машину.
      — Послушайте, товарищ, — слегка раздраженно проговорил Нюхов, — вы знаете, куда везти?
      — Улица Котовского, дом № 76, — не оборачиваясь, ответил шофер.
      — Верно, — несколько успокоился Нюхов.
      Машина вдруг свернула вправо. Это дорога вела к шоссе на Приморск.
      — Куда вы меня везете? — вновь забеспокоился Нюхов. Шофер молчал. Низко надвинутая на лоб кепка и понятый воротник плаща скрывали его лицо.
      Потоки воды бежали по смотровому и боковым стеклам. Дождь барабанил по крыше. Улица была сплошь залита водой.
      Нюхову стало жутко.
      — Если вы не остановите машину, я выпрыгну! — крикнул он и схватил шофера за плечи.
      — Сидите спокойно, — сказал шофер, — ничего с вами не случится, Алексей Иванович. Немного покатан вас, потолкуем кое о чем…,
      — Кто… кто вы такой? — холодея от страха и заикаясь, спросил Нюхов. — Я не знаю вас…
      — Это не имеет значения. Достаточно того, что знаю вас.
      Нюхов рванул рушу дверцы, но тут же замер.
      — Генрих Кригер, — раздельно произнес водитель, — передает вам привет. Он гораздо лучшего мнения о вас, чем вы того заслуживаете… Надо полагать, в те годы вы были благоразумнее и не пытались выскакивать из машины на полном ходу. Ну, вот мы и приехали. — Шофер остановил машину. — Вам, конечно, будет интересно узнать, как поживает ваш старый друг, — в голосе слышалась нескрываемая насмешка. — Да, кстати, он вам прислал памятный подарок. — Водитель через плечо протянул фотоснимок. При неярком свете вспыхнувшей лампочки Алексей Иванович расширенными от ужаса глазами уставился на фотографию. Его грузное тело беспомощно осело. Нижняя челюсть отвисла…
     
      * * *
     
      …Небывало сильные морозы сковали землю. Снег выпадал так часто и обильно, что сгоняемые для очистки города жители выбивались из сил. Алексею Ивановичу казалось, что ему приходится тяжелее всех. Каждое утро он под дулом автомата поднимался, шел на работу и чувствовал, что завтра уже не сможет подняться. Но наступало очередное завтра — и неизменный автомат заставлял одолевать смертельную усталость и браться за лопату. А снег валил и валил…
      В один из таких дней появился Кригер. Бесцеремонно обошел дом и велел отвести себе лучшие комнаты.
      Семья Нюхова перебралась в маленькую полутемную пристройку. Каким-то образом Кригеру стало известно, что Нюхов хорошо знает автодело и даже имел права шофера второго класса. Тотчас же во дворе появилась легковая автомашина. Для ее ремонта Кригер освободил Нюхова от расчистки снега.
      Нюхов быстро и хорошо отремонтировал машину. Запчасти и нужные инструменты ему доставил Кригер. После этого в просторный двор дома Нюхова пригнали военнопленных. В несколько дней они выстроили каменный гараж.
      С этого времени Нюхов постоянно был занят ремонтом машин, доставляемых Кригером. Кригер перепродавал отремонтированные автомобили и крупно наживался на этом.
      Однажды группа партизан совершила налет на город. Были убиты на своих квартирах начальник гестапо и начальник лагеря военнопленных. Весь город взбудоражился: первая весточка от своих. Люди ходили с посветлевшими лицами, тайком поздравляли друг друга.
      Кригер не появлялся на квартире несколько ночей подряд. Все немецкие чины спали в помещении гестапо, боясь мести партизан.
      Алексей Иванович, как обычно, работал в гараже, когда его неожиданно вызвали в гестапо. Дрожа всем телом от страха, теряясь в догадках., подходил Нюхов к выкрашенному в серый цвет зданию, где раньше помещалась средняя школа. Заплетающимся языком спросил он, как пройти к Кригеру. Часовой проводил его в кабинет, где за большим столом сидел Кригер и двое других гестаповцев. На подоконнике примостился военный с фотоаппаратом в руках. Чуть дальше в почтительной позе застыл какой-то мужчина в штатском. У стола стоял босой окровавленный человек в изорванной одежде, со связанными за спиной руками.
      При виде этой сцены Нюхов в страхе попятился назад.
      — Стоять! Ни с места! Узнаете этого партизана? — крикнул Кригер, указывая пальцем на допрашиваемого.
      На Нюхова взглянул человек со спутавшимися волосами, весь в синяках. Алексей Иванович видел его в первый раз.
      — Я… я не знаю его. — запинаясь проговорил он.
      — Что? — завопил Кригер. — Отпираться?! Вы сами указывали на этого большевика…
      — Этого человека? — Нюхов протянул руку в сторону пленного. — Впервые вижу…
      В эту же минуту сверкнула яркая вспышка света и раздался щелчок.
      Немцы сразу загалдели по-своему, вытолкнули пленного и все вышли из комнаты.
      — Подойдите поближе, — с улыбкой пригласил Кригер точно в столбняке застывшего Нюхова. — Неужели вы никогда в жизни не фотографировались, что та, перепугались? А может быть, вам жаль этого партизана?
      — Да… нет… — забормотал Нюхов.
      — Да перестаньте трястись и слушайте внимательно. Сегодня в гараж доставят легковую автомашину. К утру она должна быть на ходу, даже если для этого вам придется проработать всю ночь, Учтите, машина принадлежит генералу и должна быть в безупречном порядке. Да смотрите, аккуратно. Генерал не терпит грязи. Ну, вот и все… Жене передайте, что я разрешил покормить вас из моих запасов, чтобы вы могли работать. Идите!
      Как пьяный шел домой Нюхов. Он чувствовал: произошло нечто ужасное, хотя не понимал, что именно. Машина к утру была починена.
      Страшная и непонятная сцена в гестапо вскоре получила разгадку. Помогая прибирать комнаты Кригера, Алексей Иванович увидел на столе газету, издававшуюся в Берлине. На первой странице был помещен снимок допроса, на котором Нюхов пальцем указывал на связанного партизана. У Алексея Ивановича похолодело в груди от недоброго предчувствия. Он оглянулся, не видит ли его кто, и сунул газету в карман. Предчувствие не обмануло. Адъютант Кригера перевел ему подпись под снимком. Вот что гласила она: «Алексей Иванович Нюхов — сторонник нового порядка. Он, как и другие сознательные граждане, сам приводит в гестапо партизан и коммунистов, которых ненавидит».
      Алексей Иванович слег. Три недели метался в сильном жару… Как только ему становилось немного легче, он вытаскивал спрятанную под тюфяком газету, сердце его обмирало от страха. Что будет, когда снимок увидят горожане? Кто поверит в невиновность Нюхова?
      После выздоровления он выходил на улицу с опасением, что каждый знакомый отвернется от него. Но ничего такого он не заметил. Тогда Нюхов отважился спросить в киоске эту газету. Продавец с удивлением посмотрел на него и ответил, что ее получают непосредственно из Берлина только немецкие чины.
      Нюхов немного успокоился. Когда освободили город, он с облегчением убедился, что никто не знает о злополучном снимке. Алексей Иванович начал работать, и жизнь потекла нормально.
      И вот теперь, когда минуло столько лет, и прошлое, казалось, полностью забыто, появился этот шофер с фотографией.
      — Вы, понятно, догадываетесь, что не ради привета я прибыл сюда… — Жесткий смысл этих слов вернул Нюхова к действительности. — Приступим же к делу… От вас требуется пустяковая услуга, — продолжал сидевший за рулем человек. — Но с самого начала твердо запомните: или мы сейчас договоримся полюбовно, или… Не шарахайтесь, я руки пачкать о вас не собираюсь. Вами займутся советские органы. Уж об этом я позабочусь. А Кригер…
      Трясущимися руками Алексей Иванович достал платок и вытер градом катившийся пот.
      — Что вам от меня нужно? — спросил Нюхов и не узнал свой, ставший каким-то чужим, голос.
      — Всего только автомашина. В машинах вы толк знаете, Кригер очень ценил это… Вы купите машину… для себя.
      — Я?.. Но откуда?..
      — Слушайте внимательно и вам все станет ясно… Машина, в которой вы находитесь, продается. Завтра, в девятнадцать часов, пойдете по адресу: Казанский переулок, дом девять. Спросите Никудышина. Для виду пару дней поторгуетесь, затем покупайте. Гараж, насколько мне известно, у вас сохранился. Освободите его от хлама. Вторую пару ключей от ворот и гаража передадите человеку, который явится к вам завтра с деньгами. Он косит и слегка хромает. Машиной можете пользоваться сколько угодно, но только до одиннадцати часов ночи. Остальное время она должна быть на месте, всегда в полной исправности и заправлена. Если в одно прекрасное утро вдруг не обнаружите ее в гараже — не удивляйтесь. Жене скажете, что купили машину вдвоем с товарищем: он дал деньги, а вы отремонтировали.
      Завтра после работы отправляйтесь в городской парк. Войдете с центральною входа и сядете на первую скамейку справа. К вам подсядет описанный мной человек. Уходя, он «забудет» на скамейке папку для бумаг. В папке — деньги. На второй день после «покупки» машины оставьте ключи от «Победы» и гаража в том же месте, только уйдете первым вы.
      — Как мне сообщить вам… об этой покупке? — сдавленным голосом спросил Нюхов.
      — Пусть это вас не тревожит. Да, через некоторое время машина нам не понадобится и останется вам в полную собственность. Кроме того, получите денежное вознаграждение…
      — Не нужны мне деньги! Обещайте, что… что больше ничего от меня не потребуете…
      — Прикажете отвезти вас домой? — не отвечая, с усмешкой осведомился «шофер».
     
      ГЛАВА XIV
     
      Михаил Дроздов рано лишился родителей. Его приютил Степан Круглов, брат матери. Дядя работал лесничим в тридцати пяти километрах от города. Он жил бобылем и был даже доволен, что есть с кем коротать длинные зимние вечера в одиноко стоявшей на опушке леса избе. Степан воспитывал племянника по-своему, прививал ему свои взгляды и понятия о чести и совести.
      Когда Михаилу исполнилось восемь лет, его взяла к себе тетка, старшая сестра отца, проживавшая в том же городе, где раньше жили родители Михаила. Мальчику пора было посещать школу. «Лесное» воспитание дяди не замедлило сказаться. В школе Миша вел себя плохо, его несколько раз исключали. Тетка не находила сладу с племянником, и Степан охотно вернул его к себе.
      Когда кончилась война, Михаилу было шестнадцать лет. А год спустя он по настоянию дяди принял участие в убийстве. Степан втолковал племяннику, что убийство есть якобы справедливая месть за какую-то кровную обиду. Михаил и не подозревал, что действует заодно с врагами своей Родины. После этого преступления дядя отсиживался в лесу, точно зверь в берлоге. Под страхом разоблачения было запрещено и Михаилу отлучаться из лесу. По ночам Степан тайком исчезал куда-то. Михаил догадывался, что в лесу есть потайное место, куда прятался дядя, но проследить его не сумел.
      Полгода спустя, по настоянию того же дяди, Михаил вместе с другими тремя парнями покушался на жизнь неизвестного ему человека, но попался и был осужден.
      Только на следствии узнал Михаил, что принимал участие во вражеских диверсиях. После отбытия срока наказания он к Степану не вернулся, а поселился у тетки. Специальность шофера, которую он успел приобрести, дала ему возможность начать честную самостоятельную жизнь.
      В коллективе вскоре заметили, что Михаил Дроздов перестал по всякому пустяку лезть в драку, стал прилежным работником, подтянулся, внимательнее относился к своей внешности. Виновницей таких перемен оказалась хорошенькая табельщица Галя. Совершенно не подозревая об этом, она с любопытством наблюдала за интересным парнем, который как бы невзначай часто попадался ей на глаза.
      Однажды он решился пригласить ее в кино, а спустя две недели все в гараже уже знали, что Михаил и Галя — влюбленная пара. Никто не подозревал, что этот крепко сколоченный парень невыносимо страдал. Его терзали воспоминания о прошлом, о котором Галя ничего не знала. Как-то вечером, не в силах больше сносить гнет этих страшных мыслей, он рассказал подруге все. Девушка погрустнела, не стало слышно ее беззаботного смеха. Она не избегала Михаила, но больше молчала и слушала горячие заверения Михаила в том, что с прошлым покончено навсегда… Наконец, по-видимому, Галя поверила Михаилу, снова стала веселой, и счастье их не омрачалось сомнениями.
      В это-то время появился посыльный от Степана. Дядя требовал, чтобы Михаил в этот же вечер был у него, Михаил хотел прежде повидаться с Галей, он заявил посыльному — огромного роста человеку, воровато посматривающему на дверь, — что придет утром, благо завтра воскресенье.
      Вечером Михаил всё не решался сказать подруге о неприятной вести и подавленно молчал. Галя старалась развеселить его и говорила за двоих. Но Михаила угнетало предстоящее свидание с дядей и томило чувство какой-то еще не осознанной им своей вины перед Галей. Хорошее настроение не приходило.
      …Угрюмо встретил племянника Степан Круглое. С минуту они молча смотрели друг на друга.
      — Зачем звал, дядя Степа? — нарушил молчание Михаил.
      Лицо Степана, заросшее небольшой бородкой, вдруг перекосилось от злобы. Темные безбровые глаза подозрительно сощурились. Вместо ответа Степан, размахнувшись, занес над Михаилом кулак. Племянник перехватил его руку и сжал, как в тисках. Степан рванулся. Михаил подался вперед, но руки не выпускал. Степан покраснел от натуги. Вдруг левой рукой он нанес Михаилу сильный удар в живот. От резкой боли тот вскрикнул, выпустил руку дяди и в ту же минуту очутился на полу. Здоровенный мужик, что приходил за Михаилом, легко отстранил дядю, помог Михаилу подняться и усадил на стул.
      — Напрасно, Степа, горячишься, — вполголоса сказал он, — племянник все же. Молод еще. Было время, и мы с тобой шалили.
      Все еще тяжело дыша, Степан зло косился на Михаила.
      — Почитать старших перестал, — прохрипел он. — Про мою хлеб-соль, стервец, забыл?..
      — Не забыл, дядя, а драться не позволю, не маленький уже.
      — Да что ты! Самостоятельным, значит, стал? С каких это пор? Не с тех ли, как арестантского хлеба попробовал?
      — С тех самых, дядя. А своим хлебом вам попрекать нечего. Кровью и потерей совести оплатил я ваш кусок. Но больше ни на какие уговоры не пойду. Баста! Честно жить буду!
      — Это ты-то? Да кабы не Дашка, так голодранцем и ходил бы. Даром, дурная, смотрит за тобой, вот ты и перебиваешься на свои-то жалованные.
      — Вы тетю Дашу не трогайте! Она одна у меня на свете.
      — О тебе же, дураке, забочусь, — уже мягче заговорил Степан. — Со мной большие тысячи заработать можешь. И горб гнуть не надо.
      — Приберегите ваши тысячи для кого-нибудь другого. От них за версту кровью несет…
      — Перестань дурака валять, — прикрикнул Степан. — О какой крови болтаешь? Ты честно заработаешь свои деньги. Это я тебе слово даю. А если увидишь, что я обманул, — самовольно бросай и никаких! Да и делов-то всего пустяк. Идет? — хитрые глазки дяди впились в лицо Михаила.
      Молчание племянника Степан истолковал по-своему: колеблется, видать, парень; Надо попробовать с другого конца подойти к нему.
      Указывая на портрет Мишиного отца, висевший на стене в грязной рамочке, дядя торжественно сказал:
      — Клянусь тебе, Мишка, памятью твоего отца, что правду говорю, честно заработаешь эти деньги.
      Михаил хорошо знал, с кем имеет дело: стоит ему сейчас согласиться и сделать первый шаг, и уже не вырваться из цепких рук дяди и его сообщников — начнут запугивать, угрожать, а то и просто убьют.
      — За какую же работу такие деньги платить будут? — угрюмо спросил он.
      — Вот это другой разговор, парень, — вмешался долговязый. — Давно бы так. А то грызетесь, точно и не родня. Да и ты, Степан, хорош — на племянника руку поднимаешь. Срамота, прости господи!
      — Ладно, Тимофей, оставь эту проповедь, — отмахнулся Степан и обратился к племяннику: — Работу, Миша, менять не придется. Ту же шоферскую исполнять будешь. Только у частного лица. Человек состоятельный, хорошо платить будет.
      — Это откуда же такие добряки взялись? — недоверчиво спросил Михаил.
      — Ну, хватит болтать! Кто да откуда? Работать пойдешь, куда велю! — резко оборвал Степан. — Завтра же бери расчет. В крайнем случае подай заявление и отработай положенный срок, дней десять — двенадцать потерпеть можно. А пока возьми вот задаток, — и он протянул сверток с деньгами. Миша не шелохнулся. Опираясь ладонями о колени, он думал над тем, что сказал дядя. Михаил знал цену всем этим клятвам, заверениям и обещаниям. Он понимал, что дядя опять тянет его в свои сети, снова старается вовлечь в какое-то преступление, а сам норовит остаться в тени. Так было и тогда, когда Михаил «завалился». — Ни те трое, ни тем более он сам — не выдали Степана. Но зачем все это понадобилось дяде? Ради чего он связался с темными людьми? Только ли ради денег? Живя одиноко в лесу, он был хорошо обеспечен, даже слишком хорошо. Значит, существовали другие причины. Как быть? Он посмотрел на дядю и долговязого. Вид у обоих не предвещал ничего хорошего… Если сейчас отказаться — живым отсюда не уйти.
      И Михаил принял решение…
     
      * * *
     
      Всю обратную дорогу мысли Михаила были заняты страшными минутами, проведенными в лесу. Полученные от Степана деньги жгли ему грудь. Итак, опять эта ужасная жизнь, вредительство среди своих людей? Нет, на это он больше не пойдет. Но что ждет его впереди? Не такие люди Степан и его дружки, чтобы оставить в покое Михаила.
      Тетя Даша, предчувствовавшая недоброе, встретила племянника тревожными вопросами. Он угрюмо молчал. Вечер Михаил надеялся провести с Галей, но пойти к ней не решался и пробродил по улицам города до двух часов ночи. С тяжелой головой отправился на работу. Как-то встретит его Галя? А она, видно, обиделась, что Михаил не зашел вчера, и даже не смотрела в его сторону. Он вырулил за ворота гаража и вздохнул с облегчением. До вечера есть время обдумать все. Однако вечером Гали в гараже не было. Она жаловалась на сильную головную боль и за час до конца работы ушла домой.
      На следующий день Михаил на работу не вышел: заболела тетя Даша.
      Рано овдовев, пожилая женщина всей душой привязалась к оставшемуся сиротой племяннику. Степана она давно недолюбливала, не прощала ему, что он толкнул Михаила на дурной путь и довел до тюрьмы. После ареста племянника тетю Дашу сразило тяжелое заболевание сердца. Догадываясь, что Степан вызвал Михаила не зря, она очень разволновалась, и с ней случился острый сердечный приступ.
      Три дня Михаил не отходил от постели больной. Даже за лекарством в аптеку ходила соседская девочка.
      На четвертые сутки тете Даше стало легче, и Михаил вышел пройтись. Он долго бродил по улицам города и наконец принял твердое решение. Да, он не имеет права поступить иначе. Медлить нельзя.
      Михаил почти бегом бросился к остановке троллейбуса. Там собралось много людей. Когда подкатил троллейбус, Михаил, расталкивая пассажиров, под неодобрительные взгляды протиснулся в него.
      Вихрем влетел он в дом, взял деньги и, спрягав их на груди, ушел.
     
      ГЛАВА XV
     
      Машина миновала водонапорную башню и свернула на шоссейную дорогу. За городом сразу была взята большая скорость. В окне изредка мелькали одинокие деревья. Вскоре вдали показались стройные тополя, образующие аллею. Вергизов знал, что за тополями начинается дорога, ведущая в лес.
      Предельная скорость не позволяла Звягинцеву хотя бы на секунду оторвать взгляд от дороги.
      Вот и тополя остались позади. Звягинцев притормозил, свернул влево и повел машину по крутому спуску. Внизу раскинулось большое село, за которым синел лес. До него, казалось, рукой подать. Однако и Вергизов и Звягинцев знали, что это обманчивое впечатление. Ехать предстояло еще довольно долго.
      Но вот шоссе кончилось, и вдоль лесной дороги замелькали деревья, вначале редко, затем все чаще. Начинался лес.
      Фронтовой «Додж» сбавил скорость. Вергизов насторожился, на всякий случай достал пистолет. Он пристально вглядывался в местность, но ничего подозрительного не замечал.
      Майор перебрал в памяти этапы операции обнаружения тайного логова врага. После событий, разыгравшихся на берегу моря, раскрытие базы стало насущной необходимостью. Твердой уверенности, что именно эта база станет опорным пунктом для врагов, не было. Но Решетов считал, что независимо ни от чего необходимо поскорее овладеть ею. При свидании с полковником Белгородова также упоминала о базе. А события последних дней подтверждали, что Лидия дает точные сведения. Держалась она просто, без тени заискивания, Прежняя надменность исчезла. Еще раньше Белгородова сообщила Смирнову, что Гоулен вскользь намекнул ей об операции второй очереди и дал понять, что базу надо держать на особом положении.
      Попытки найти путь к базе пока не дали результатов. Выезд оперативной группы вместе с Белгородовой должен сыграть в поисках решающую роль. Вергизов принял все меры, чтобы выезд сохранялся в строжайшей тайне. Пока все шло по намеченному плану…
      У поворота дороги Звягинцев остановил машину.
      — Тут, товарищ майор. Дальше дорога ведет к железнодорожному полотну, — его лицо слегка побледнело от напряжения, и веснушки выступали теперь особенно отчетливо.
      Вергизов вышел из машины. Одновременно распахнулась задняя дверца, и один за другим на дорогу сошли Смирнов, Костричкин и остальные. Последней легко соскочила на землю Лидия.
      — Товарищ Звягинцев, — обратился Вергизов к водителю, — от машины не отлучайтесь ни на минуту. За местностью наблюдайте внимательно. В случае появления подозрительных лиц предупредите нас выстрелом.
      — Есть, товарищ майор!
      Офицеры углубились в лес. Идти было трудно. Ветки хлестали по лицам, мешали цеплявшиеся за ноги кусты. Вдруг шедшая посредине Лидия споткнулась. Костричкин вовремя подхватил ее под локоть. Она благодарно взглянула на него.
      Кроны высоких деревьев смыкались над головой, образуя сплошной шатер. В лесу становилось все темнее. И все-таки Вергизов успел заметить, как впереди появился человек и тотчас скрылся в кустарнике.
      — Стой! — крикнул Вергизов.
      Все насторожились.
      Из кустов явственно донесся треск ломаемых сучьев: кто-то убегал. Вергизов с пистолетом в руке кинулся на шум. За ним последовало несколько человек из оперативной группы. Вдруг из кустов раздался выстрел, потом второй. Группа рассеялась, залегла и открыла ответный огонь. Завязалась перестрелка. Было ясно, что из кустарника стреляет не один человек. Костричкин не услышал, как вскрикнула Лидия. Он только увидел, как она оторвалась от ствола дерева, за которым укрывалась, и упала лицом вниз. Костричкин поспешно поднял окровавленную Лидию и ползком оттащил ее в сторону.
      Стрельба прекратилась так же внезапно, как и возникла. Вергизов и остальные притаились за деревьями и прислушались. Но кругом было тихо. Лес жил своей жизнью, как будто ничего не произошло. Слышался только легкий шум ветра в верхушках деревьев.
      Вергизов надел на палку фуражку и осторожно высунул ее из кустов. Тотчас пуля пробила ее. Майор мгновенно засек точку и спустил курок. Что-то зашумело в кустах. Очевидно, пуля попала в цель. Вергизов выждал минуту и снова повторил прием с фуражкой. На этот раз выстрелов не последовало, Костричкин по-пластунски добрался к Вергизову.
      — Товарищ майор, — шепотом спросил он, — как быть с Белгородовой? Она истекает кровью.
      — Постарайтесь дотащить до машины, — не сводя глаз с места, откуда донесся шум, тихо ответил Вергизов. — С собой возьмите Крыжанова и Михайлова. Будьте осторожны. Если у машины спокойно, сдайте раненую младшему лейтенанту Михайлову и велите отвезти в госпиталь. Оттуда пусть Михайлов позвонит полковнику, доложит обстановку и передаст, чтобы прислали солдат. А вы немедленно возвращайтесь обратно.
      — Есть!
      Костричкин взвалил застонавшую Лидию на плечи и в сопровождении Крыжанова и Михайлова пополз к машине. Он старался как можно скорее добраться до машины, так как раны Лидии сильно кровоточили. Но подвигался все же очень медленно. Тогда Костричкин пошел на риск: поднялся. За ним вскочили и двое сопровождающих, держа пистолеты наготове.
      Ежеминутно ожидая выстрелов врага, они шли, не выпуская оружия из рук. Наконец среди деревьев показалась машина. Звягинцев внимательно следил за местностью и сразу заметил Костричкина, но машину оставить не решился.
      — Молодец, парень, — похвалил шофера Костричкин.
      Здесь все было спокойно. Костричкин объяснил Михайлову, куда доставить Лидию, и повернулся к Крыжанову:
      — Вы идите налево в обход. Я пойду прямо.
      И Костричкин скрылся в кустарнике.
      Где-то неподалеку один за другим прозвучали два выстрела. Костричкин притаился. Прошла минута, но вокруг было тихо. Он собирался идти дальше, но из кустов вдруг совершенно бесшумно вышел здоровенный верзила. Он не заметил укрывшегося в кустах Костричкина.
      — Руки вверх! — не выходя из укрытия, крикнул Костричкин. Неизвестный метнулся в кусты. Костричкин бросился за ним. Минуту спустя он услышал свист пули, пролетевшей у самой щеки. Стреляли с близкого расстояния. Лейтенант пригнулся и кинулся вперед. Вдруг кто-то навалился на него и сбил с ног. Завязалась борьба. Навалившийся выбил пистолет из руки Костричкина и старался схватить его за горло. Ловким движением Костричкин сбросил с себя противника. Но тот сразу же вскочил на ноги. Все же Костричкин успел нанести ему сильный удар в челюсть. Тот подался назад, но устоял. Пули пролетели мимо лейтенанта. Видимо, противник спустил курок, не целясь. Ударом ноги Костричкин вышиб пистолет из его рук. Потеряв последнюю надежду разом расправиться с лейтенантом, неизвестный нанес ему сильный удар в плечо. В следующую минуту оба катались по земле, до крови царапая лицо и руки о колючие кусты.
      Нашарив на земле пистолет, Костричкин поднялся. Но противник в ту же секунду оказался рядом. Тяжело дыша, они стояли друг против друга.
      — Хватит дурака валять, руки вверх! — охрипшим голосом приказал Костричкин и направил на врага дуло.
      — Стреляй! Чего смотришь? — злобно огрызнулся тот, рывком бросился лейтенанту в ноги и повалил на землю.
      Ударившись плечом о дерево, лейтенант выронил пистолет. В руках неизвестного блеснула финка. Сильным толчком ног Костричкин отбросил бандита и тяжело поднялся. Поверженный враг не подавал никаких признаков жизни. Не обращая внимания на бившую ключом кровь из раны на ноге, нанесенной финкой, Костричкин с досадой наклонился над бандитом. Неужели убит? Тогда вся борьба была бессмысленной.
      В это время подоспели Вергизов и Смирнов.
      — Товарищ Смирнов, займитесь лейтенантом! — приказал Вергизов. Смирнов разрезал продырявленный сапог лейтенанта, разорвал свою рубашку на ленты и принялся бинтовать рану.
      Неизвестный был только оглушен. Вергизов перевернул его лицом вниз, ремнем связал за спиной руки и обыскал.
      Костричкин сидел у подножья огромного дуба. Из рассеченной губы текла кровь. Фуражки на нем не было, каштановые волосы спутались.
      — С подследственной все благополучно? — спросил Вергизов.
      — Так точно, товарищ майор! Я поручил ее Михайлову. У Звягинцева все спокойно.
      — Вы идти сможете?
      — Я-то смогу, товарищ майор, а вот как с ним быть?
      — Ничего, пойдет своим ходом, — вместо майора ответил Смирнов. Он подошел к лежащему и стал приводить его в чувство.
      — Кто стрелял, товарищ майор? — тихо спросил Костричкин.
      — Пока неизвестно. Сам он этого уже сказать не сможет.
      — Наповал?
      — К сожалению, да. Вы, товарищ Костричкин, оказались более удачливым. Видно, что спортивная школа сослужила вам хорошую службу. Справиться с подобным медведем мог только закаленный атлет, — улыбнулся Вергизов.
      — Ну, не такой я уж атлет, — он поморщился от боли. — А тех было двое?
      — Только после тщательного обследования местности можно будет сказать, сколько их было.
      — Товарищ майор, — тихо доложил Смирнов, — задержанный пришел в себя.
      — Помогите Костричкину, — приказал Вергизов, а сам подошел к задержанному. Тот лежал пластом. Его глаза покраснели от натуги: он напрягал все силы, чтобы разорвать ремни. Огромный синяк чернел под левым глазом.
      — Напрасно стараетесь, — сказал Вергизов, — ремень прочный. Подымайтесь!
      В окружении офицеров, державших пистолеты наготове, задержанный пошел вперед. Так они дошли до места, где была оставлена машина.
      Через несколько шагов они увидели легковой автомобиль Решетова и грузовики с солдатами. Полковник приказал остановиться и вышел из кабины. Он распорядился усадить раненого Костричкина в машину, взял майора за локоть и отвел в сторону.
      — Что у вас тут произошло? — тихо спросил Решетов.
      Вергизов вкратце доложил обстановку.
      — Когда отправлен Михайлов?
      — Больше часа назад, — с тревогой взглянув на Решетова, ответил Вергизов.
      — Михайлов доставлен в госпиталь раненым. Звягинцев с Белгородовой туда не приезжали. Но об этом позже. Что обнаружено у убитого и задержанного?
      — Ничего, кроме оружия, Михаил Николаевич. Наши люди продолжают оставаться в лесу. Туда нужно срочно отправить большую группу: необходимо прочесать лес.
      — Знаю. Об этом сообщил Михайлов из госпиталя.
      — Капитан Смирнов! — позвал Решетов.
      — Слушаюсь, товарищ полковник!
      — Возьмите с собой людей, — Решетов кивнул в сторону грузовиков, — и возвращайтесь в лес. Тщательно прочешите его и обследуйте место стычки с врагом.
      Смирнов с людьми скрылся в зарослях.
      — Сейчас очень важно, что сообщит Завьялов, — тихо продолжал Решетов. — Отправляя вас на задание, мы, как было условлено, выставили в тылу заслоны. Всю прошлую ночь группа во главе с капитаном Завьяловым провела в лесу. За это время никаких происшествий не было. А сорок минут назад Завьялов по телефону сообщил, что в лесу совершено нападение на машину Звягинцева. Капитан Завьялов на мотоцикле преследует наш «Додж». Куда держит путь машина, кто за рулем и что со Звягинцевым, пока неизвестно.
      — С какого пункта звонил Завьялов?
      — Он воспользовался телефоном-автоматом на элеваторе. Раз «Додж» проехал мимо элеватора, то у него один путь — на Приморск. Сейчас у плавней дорога почти непроезжая. Остается направление на поселок Крутой, где он сможет, преодолев десять километров проселочной дороги, воспользоваться шоссе Киев — Крутой. В эти пункты я направил две группы наших работников на поиски «Доджа». Как и Завьялову, им приказано ни в коем случае не задерживать машину, а скрытно следовать за ней до конца пути. Надо полагать, что угнанный «Додж» с Белгородовой явится той ниточкой, которая даст возможность распугать весь клубок. Вы, Василий Кузьмич, немедленно свяжитесь со всеми постами ОРУДа и проверьте, не проходил ли «Додж» в районах, прилегающих к городской черте. Жду вашего звонка не позже чем через тридцать — сорок минут. В вашем распоряжении машина колхоза «Красные зори», — Решетов показал на стоявшую поодаль полуторку и направился к своей машине.
     
      ГЛАВА XVI
     
      Капитан Завьялов слыл среди работников Комитета волевым и храбрым человеком. Всегда спокойный, уравновешенный, он служил хорошим примером для других. Ему была чужда рисовка, все показное. Прекрасно владея всеми видами личного оружия, он очень редко применял его во время операций, а старался взять врага живьем. Еще в войну, во время службы в армейской разведке, Завьялов отличался находчивостью, умел быстро принять правильное решение. Не раз без единого выстрела захватывал он важного «языка».
      Получив задание Решетова, Завьялов прежде всего избрал выгодное место для своего секрета. Отсюда хорошо просматривалась дорога, ведущая к лесу. Если враг попытается бежать от преследования опергруппы, он воспользуется именно этой дорогой, ведущей к озеру и приозерным садам. К тому же отсюда — рукой подать к железнодорожному полотну, куда могли бы устремиться диверсанты в случае погони.
      Кроме всего, секрет Завьялова выполнял задачу заслона, и место это как нельзя лучше соответствовало — такому назначению. Капитан замаскировался так искусно, что самый опытный разведчик не скоро сумел бы его обнаружить. Отличную маскировку обеспечил он и для своего напарника старшины Гаврилова. Но если Завьялов мог сидеть неподвижно часами, то этою нельзя было сказать о Гаврилове: то ветка покачнется, то хрустнет сухой валежник.
      «Гаврилова надо предупредить», — решил Завьялов. Но в это время его чуткое ухо уловило равномерный рокот мотора «Доджа». Он видел, как машина замелькала между деревьями и на время скрылась за сплошным кустарником. Потом «Додж» вынырнул уже немного левее и остановился. Дальше дорога вела к железнодорожному полотну. Он видел, как оперативная группа углубилась в лес, оставив Звягинцева у машины.
      Некоторое время спустя до Завьялова донеслись глухие выстрелы. Он насторожился: в любую минуту можно было ожидать «гостей». Но вместо чужих показался Костричкин с товарищами, несшими раненую Белгородову. Значит, враг обнаружен и огрызается. Завьялов знал, что за Костричкиным должны следить из укрытия работники Комитета, и продолжал наблюдение.
      Ничто не нарушало тишину. По-прежнему щебетали птицы в густой листве. Но вот Завьялов услышал крик. В следующую минуту он заметил, как из мелькнувшего между деревьями «Доджа» выпал человек. Машина вдруг стала делать зигзаги. Капитан дал сигнал Гаврилову оставаться на месте, асам бросился туда, где упал человек. Там, уткнувшись головой в землю, неловко поджав под себя правую руку, лежал неизвестный мужчина. Около него уже образовалась лужица крови. Завьялов перевернул его на спину и увидел финку, загнанную в левую сторону груди по самую рукоятку. Это, очевидно, сделал младший лейтенант Михайлов. Но при каких обстоятельствах? Стоп, раздавшийся неподалеку, привлек внимание Завьялова. В нескольких шагах он обнаружил в бессознательном состоянии младшего лейтенанта Михайлова. Из раны в бедре сочилась кровь. Очевидно, на машину напали в тог момент, когда от Завьялова ее скрыли кусты. Что же произошло дальше? Надо полагать, кто-то чужой проник в машину. Условным сигналом Завьялов подозвал старшину Гаврилова, передал ему раненого и велел оказать первую помощь.
      — Убитого спрячьте в ров, прикройте ветками, а от Михайлова не отлучайтесь ни на шаг. Я постараюсь связаться с Комитетом и вызову сюда машину. — Завьялов выкатил из укрытия мотоцикл. — Надо во что бы то ни стало поймать того, кто завладел «Доджем».
      Капитан понимал, что от его действий зависит сейчас многое. Он позвонил Решетову и кратко доложил обстановку. Полковник приказал ни под каким видом не пытаться освободить Белгородову, проследить «Додж» до конечной цели его путешествия и установить пристанище врагов.
      Завьялов бросился в погоню. Вскоре он различил впереди стремительно мчащийся «Додж».
      На развилке «Додж» свернул в сторону речных плавней, где в это время года дорога была малопроезжей. Незаметное преследование на безлюдной дороге было почти невозможным. Завьялову приходилось держаться на значительном расстоянии от машины и ехать по обочине, по узким пешеходным тропам, прятаться за деревьями и кустарником.
      Когда машина свернула к самому берегу реки, капитан понял, что водитель держит путь в Приморск. За рулем сидит человек, очевидно, отлично знающий местность и состояние дорог. Завьялов старался ни под каким видом не обнаружить себя, не дать понять врагу, что его выслеживают. Он замедлил ход мотоцикла и еще более отстал от машины, не выпуская ее из виду. Так они продолжали путь: машина впереди, Завьялов — на почтительном расстоянии, в стороне от дороги.
      Капитан был уверен, что враг завладел машиной не для того только, чтобы скрыться от чекистов, а, главным образом, с целью вырвать из их рук провалившуюся шпионку. Только доставив «Актрису» в нужное ему место, он бросит машину. Это давало шанс проследить «Додж» до пункта его прибытия, и там захватить машину вместе с похитителем и Белгородовой.
      Завьялов уверенно вел мотоцикл, не переставая следить за «Доджем». Долгий, нелегкий путь, сильное напряжение всего организма утомили его, но капитан не сбавлял скорости. Наконец, открылась панорам широко раскинувшегося Приморска.
      Итак, куда теперь свернет враг: налево — к Приморску, или направо — в сторону пригорода? Дорога, по которой шел «Додж», была здесь хорошей. Завьялову же приходилось ехать по совершенно непригодному пути. Он вынужден был часто сворачивать. То и дело попадались большие камни и канавы, которые приходилось объезжать.
      Вдруг резким толчком Завьялова вышибло из сиденья. В первое мгновение он не понял, что произошло. Потирая ушибленное плечо, он почувствовал под пальцами кровь. Но самое ужасное было то, что он подвернул ногу. С трудом поднялся Завьялов и в ярости погрозил кулаком «Доджу», уходившему в сторону пригорода.
      Мотоцикл лежал в довольно глубоком рву, передняя шина была вспорота. Тут же из земли торчал кусок железа. Об него-то и распоролась шина. При падении капитан ударился о торчащий из земли швеллер. Чуть подальше земля была сплошь утыкана ими — остатки противотанковых надолбов.
      Но как все-таки быть с «Доджем»? Оставалось одно: на попутной машине добраться до пригорода, получить медицинскую помощь и приняться за поиски. Превозмогая боль в ноге, Завьялов старался выбраться на дорогу. Напрасно он оглядывался в поисках помощи — кругом ни души. Пятьсот шагов, отделявших его от шоссе, казались непреодолимым расстоянием. Все же ценой больших усилий он достиг шоссе; сдерживая стон, присел и свесил ноги в кювет. Пиджак был разодран, фуражка перепачкана глиной.
      Показалась грузовая автомашина, и пока капитан, превозмогая боль, подымался, она успела проехать. Тогда Завьялов решил не садиться больше. Стоять пришлось довольно долго. Как назло, шоссе долго оставалось пустынным.
      Наконец вдали появилась легковая машина. Завьялов стал посреди дороги и поднял обе руки. Водитель издалека начал замедлять ход: за рулем, очевидно, сидел новичок.
      Когда машина остановилась, Завьялов, не проронив ни слова, открыл дверцу и без сил повалился на сиденье. За рулем оказалась девушка. Несмотря на боль и усталость, капитан внимательно оглядел ее — сказалась профессиональная привычка. Открытое лицо девушки обрамляли пышные темные волосы. Нос слегка вздернут, карие небольшие глаза оттенены пушистыми ресницами. Девушка вскинула глаза на Завьялова и брезгливо отодвинулась.
      — Что… что вам нужно? — испуганно спросила она.
      — Отвезите меня в Лубково, — тихо попросил Завьялов и в изнеможении откинулся на спинку.
      — Что значит «отвезите»? — возмутилась девушка. — Обязана я, что ли, развозить пьяниц?..
      — Вы ведь едете в Лубково? Так не теряйте времени, девушка. Я не пьян. Видите, я поранился, надо остановить кровь, — тихо сказал он, приподнимая полу пиджака. Девушка изменилась в лице и, не говоря ни слова, нажала на стартер. Она не совсем твердо управляла машиной, украдкой поглядывая на неожиданного пассажира.
      — Скажите, пожалуйста, — заговорил Завьялов, чтобы хоть немного ее успокоить, — в Лубково есть поликлиника?
      — Поликлиники нет. Я отвезу вас к брату — он единственный врач в Лубково, заведует медпунктом.
      Девушка все еще была взволнована неожиданным вторжением в машину незнакомца. Очевидно, молчание тяготило ее. Она бросила беглый взгляд в сторону Завьялова.
      — Брат переехал сюда совсем недавно. Он хороший врач и сможет оказать вам помощь. Как раз на его машине вы и едете.
      Завьялов благодарно посмотрел на нее.
      — Как зовут вашего брата? — спросил он.
      — А зачем вам? — встрепенулась девушка.
      — Как-то неловко: нахально сел в его машину, напугал до полусмерти сестру; наконец, хочу просить помощи, а сам даже не знаю его фамилии, — улыбнулся Завьялов.
      — Вовсе я не испугалась, — комично надула губы девушка, — я не трусиха. А брата моего зовут Семен Яковлевич Варшавский.
      Пригнувшись к рулю и сосредоточенно глядя на дорогу, она свернула с шоссе на одну из улиц Лубково.
     
      ГЛАВА XVII
     
      От капитана Завьялова больше сообщений не поступало.
      Следы указывали на то, что машина ушла в сторону города. Но Вергизов опросил всех работнике ОРУДа, дежуривших в эти часы, и доложил Решетову, что машины типа «Додж», крытой зеленым брезентом, они не видели. От руководителей группы, послание вслед за Завьяловым, пока получено только одно донесение: по дороге в поселок Крутой «Додж» не проходил. Младший лейтенант Корнилов, возглавлявши группу, направленную в район плавней, ничего не сообщал: там звонить было неоткуда.
      Следовательно, «Додж» мог уйти только в Приморск. До этого большого индустриального центра было около двухсот километров. С тех пор, как Костричкин сдал раненую Белгородову, прошло часа два. Машина могла за это время пройти треть пути. Решетов принял решение, направить Вергизова и Смирнова в Приморск.
      Они вылетели специальным самолетом и спустя сорок пять минут приземлились на приморском аэродроме. Предупрежденные Решетовым пограничники встретили Вергизова и Смирнова на своем «Виллисе».
      — Дорога от поселка Дачный до поселка Стрелец, — объяснял Вергизову молодцеватый капитан, — взята под наблюдение. Из Стрельца единственная дорога ведет в город. Слева остается железнодорожное полотно, справа до самого моря — густой лес. Проезжей дороги там нет. На развилке — наши посты. Незамеченной мула не проскочит!
      — Вы забываете еще об одной дороге, — заметил Вергизов. Самоуверенность капитана не понравилась ему.
      — Какой именно? — удивился тот.
      — Идущей через Большой лиман.
      — Да что вы, товарищ майор! — в его голосе звучали снисходительные нотки. — Кто же рискнет в эту пору ехать по такой дороге? В том топком болоте на каждом шагу завязнуть можно! Нет, там проехать сейчас невозможно!
      — Но посты, разумеется, выставлены? — спросил Вергизов.
      — Полковник приказал выставить. Однако, сориентировавшись на месте, я решил, что не стоит, так как…
      — Остановите машину! — приказал шоферу Вергизов. — Товарищ Смирнов, добирайтесь до развилки на попутной, а капитан повезет меня к Большому лиману.
      Он бросил укоризненный взгляд на капитана, достал папироску и закурил. Капитан сдвинул фуражку на затылок и иронически подмигнул сидевшим рядом с ним пограничникам. Потом зубами вытащил папиросу из пачки «Беломора» и, не прикуривая, стал жевать мундштук. Не поворачивая головы, Вергизов протянул ему спички.
      — Я, конечно, подчиняюсь. Но только напрасно едем туда, вот увидите сами, товарищ майор, — возвращая спички, сказал капитан.
      Вергизов ничего не ответил.
      Машина мчалась на предельной скорости, все больше удаляясь от центра города. Наконец, проехали последнюю улицу. Началось шоссе. Вдоль дороги замелькали дачи. Разные по своей архитектуре и размерам, они почему-то все были окрашены в желтый цвет. Сквозь голые ветви деревьев краснели черепицей крутые склоны крыш. Дачный сезон еще не начался, но здесь уже было людно: ремонтировались дома, разбивались скверы. Где-то близко за дачами угадывалось море. Не пройдет и месяца, как этот край преобразится до неузнаваемости. Покроются листвой деревья, украсятся цветами клумбы, понаедет уйма пестро одетого народа…
      Машина свернула влево и, натужно урча мотором, стала преодолевать подъем. Затем опять побежала ровная, как линейка, дорога, мощенная булыжником, Здесь дачи вплотную подступали к шоссе.
      Значит, близко море. И, действительно, спустя несколько минут открылся его бескрайний простор. Зеркальная поверхность, освещенная полуденным солнцем, изредка то тут то там рябила гребешками легких волн.
      У Вергизова невольно вырвалось радостное восклицание. Майор очень любил море. Но он тотчас же спохватился — мысли вернулись к происшествию в лесу Что это? Случайное столкновение или заранее подготовленная засада? Умышленная стрельба по шпионка или беспорядочная пальба ошалелого бандита? Кто они эти люди? И, наконец, что со Звягинцевым и Белгородовой?
      — Товарищ майор, сейчас будет развилка. Куда держать путь — к дачам или к морским складам? — не сбавляя хода машины, спросил шофер.
      — К складам!
      Булыжная мостовая сменилась асфальтом Машин, плавно бежала по самой кромке крутого берега. С вы соты море просматривалось до самого горизонта. На водной глади темнели пятна лодок, казавшихся не больше спичечных коробков. Вдали белел приближавшийся теплоход. Взгляд Вергизова скользнул по светлой ленте асфальта, тянувшейся вдоль мори. Издали казалось, что прибой достигает ее, Вергизов проследил за извилистой линией дороги и увидел такие же ленты асфальта, словно повисшие одна над другой. Вот из-за пригорка выглянул грузовик, быстро проскочил верхнюю ленту, скрылся за поворотом и вскоре появился на нижней. Придорожная живая изгородь на некоторое время скрыла от взгляда Вергизова поворот и самое море. Дачи здесь отличались более добротными постройками, увитыми плющом. Это был лучший дачный район.
      Шли на большой скорости. Наблюдая за дорогой, майор заметил, как из-за поворота выскочила машина и обогнала грузовик. Это был «Додж»… Зеленый брезент, покрывавший кузов, не оставлял никаких сомнений — машина Комитета! Вергизов схватил шофера за плечо, и тог машинально затормозил. Не говоря ни слова, Вергизов выскочил из машины и подбежал к самому обрыву: «Додж» спускался вниз. Мысленно проследив путь «Доджа», Вергизов понял, что водитель собирается пересечь железнодорожную линию у небольшой станции. За ней, в двадцати километрах, находился лес. Очевидно, именно в лес стремится тот, кто ведет «Додж». Прошло пять лет с тех пор, как Вергизов работал в Приморске. А что, если местность перепланировали и «Додж» уйдет в другом направлении?
      — Скажите, — обратился он к капитану, — куда ведет эта асфальтированная дорога? — Вергизов уже забыл о неприятном впечатлении, произведенном капитаном. Он был целиком поглощен предстоящим поединком с водителем «Доджа».
      — Туда, куда идет «Додж», только один путь — к железнодорожной станции Путевая, — поспешил ответить капитан. От его самоуверенности не осталось и следа.
      — Ясно, — как бы про себя произнес Вергизов. Вдруг он бросился к машине. Капитан последовал за ним.
      — Поворачивай и кати за тем «Доджем». Видишь? — приказал Вергизов шоферу.
      Для того чтобы выехать на дорогу, ведущую к морю, нужно было вернуться к развилке и свернуть на проселок.
      Несколько минут тряской езды на предельной скорости, — и впереди появился мост, переброшенный через овраг. Дальше шла асфальтированная дорога, извилисто спускавшаяся вниз, к морю.
      «Доджа» нигде не было видно. Повороты дороги скрывали его от взора.
      — Скоро кончится этот проклятый лабиринт, капитан? — не сводя глаз с дороги, нетерпеливо бросил Вергизов.
      — Мы на предпоследнем повороте, товарищ майор. Сейчас начнется тридцатикилометровый асфальт, правда, с большим уклоном и подъемом, но хорошо просматриваемый. Потом дорога пойдет круто в гору, а оттуда линейкой протянется до самого железнодорожного переезда.
      Вергизов искоса взглянул на капитана. Тот в полной мере прочувствовал свою прежнюю оплошность. Собранный, точно сжатая пружина, капитан был весь наготове.
      У последнего поворота лабиринта машина замедлила ход, и капитан без предупреждения вдруг выбросил ногу за борт и выпрыгнул. Вергизов невольно ахнул. Капитан мог разбиться. Но тот, пробежав по инерции несколько шагов, повернул вправо и ринулся по крутому склону берега к морю. Там виднелась стоянка сторожевых катеров. Майор мгновенно понял и оценил замысел капитана: использовать катер, чтобы морем, по прямой, обогнать «Додж». Но как он собирается это сделать? Догадается ли добраться до станции, перекрыть шлагбаум и дождаться машины там, или попытается задержать ее где-нибудь на открытой дороге? Последнее очень рискованно. Цели можно и не достигнуть, а жизнь капитана подвергнется большой опасности… Вергизов с волнением переводил глаза с дороги на море. Ни катера, ни машины не было видно.
      Наконец, миновав последний поворот, «Виллис» выскочил на дорогу, ведущую к переезду, и помчался в весь опор. Но сколько ни всматривался Вергизов, «Додж» впереди не появлялся. На море вначале тоже ничего не было заметно. Но вот точно из-под воды их ник стремительно несущийся катер. Взметая фонтан брызг, оставляя пенный след, он мчался с такой скоростью, что казалось, вот-вот будет захлестнут волнам. Взлетая на гребень волны, катер, задрав нос, проскакивал на вершину новой волны и мчался дальше.
      — Ай да капитан! — восхищенно воскликнул Вергизов. — Настоящий сорви-голова!
      — Да, наш капитан Соловьев храбрый человек, — заметил водитель, — ни одна операция не обходится без него. И всегда придумает что-нибудь такое, что просто ахнешь. От начальства достается ему за лихачество.
      Вдруг катер повернул влево и скрылся за каменной глыбой. Вергизов мысленно прикидывал, насколько капитан Соловьев сумеет опередить машину. Но где же она? Дорога сейчас просматривалась хорошо, а «Доджа» нигде не видно. Куда он мог деться?
      Вергизов с беспокойством взглянул на небо. Близились сумерки. Впереди, откуда-то сверху, послышался гудок паровоза. Шум быстро нарастал, свистки становились все пронзительнее. Шел скорый Приморск — Москва.
      Машина медленно выбиралась на крутой подъем. Казалось, ему конца не будет. Наконец-то — ровное шоссе. С высоты лодки выглядели мошками, облепившими поверхность моря. Дорога по-прежнему была пустынной. Только когда миновали поворот, вдали показался мчащийся «Додж». Впереди виднелись будка смотрителя и поднятый шлагбаум, а левее — небольшой домик станции Путевой.
      «Неужели Соловьев не успел?» — с тревогой подумал Вергизов.
      Но мгновение спустя шлагбаум стал опускаться. И тут произошло нечто совершенно необъяснимое. «Додж» резко повернул вправо и на полной скорости ринулся к обрыву. Никакой дороги там не было…
      Берег, уступами уходивший в море, дыбился огромными каменными глыбами. Между ними образовалась ложбина, очевидно проложенная сточными водами. Но этой ложбине и устремился «Додж». Когда «Виллис» домчался до ложбины, Вергизов увидел, как «Додж» сорвался с обрыва, перевернулся в воздухе и полетел в пропасть…
      От шлагбаума к обрыву бежал Соловьев. Но Вергизов опередил его. Майор выскочил из машины и подбежал к самому обрыву. Внизу, скрытые от взора отвесными скалами, бились волны прибоя…
      С минуту Вергизов молча стоял у обрыва и смотрел на море. С катера флажками досылали сигналы.
      — Товарищ Соловьев, — спросил Вергизов. — Это наш катер?
      — Он самый, товарищ майор. Смотрите, идет к месту падения «Доджа».
      — Товарищ капитан! Возьмите двух товарищей, один остается со мной. Задание: тщательно обследовать глыбы справа и возможные дороги или спуски к морю. Сбор через тридцать минут на этом месте. Действуйте в зависимости от обстановки. Если обнаружите подозрительных лиц — задержите и немедленно шлите связного!
     
      ГЛАВА XVIII
     
      Клиент появился, когда Лукьян Андреевич уже сложил инструменты и собирался закрывать парикмахерскую. Вошедший снял фуражку и опустился в кресло. Не говоря ни слова, парикмахер снова достал инструменты, разложил их на столике и равнодушно посмотрел на клиента. Это был среднего роста человек лет сорока-сорока пяти. Его небольшие темные глаза холодно смотрели на парикмахера, а рот с толстой нижней губой приветливо улыбался. Он был хорошо выбрит и распространял запах «Тройного одеколона». Это являлось частью пароля, но Лукьян Андреевич по-прежнему молчал.
      — Спешу на вечеринку, — произнес клиент громко, — нельзя ли побрить побыстрее?
      — Побрить-то можно, — тихо ответил мастер, — только бритва притупилась…
      — А вы брейте обратной стороной, — уже без улыбки сказал «клиент».
      Лукьян Андреевич молча подошел к двери и запер ее.
      — Пройдите сюда, — пригласил он посетителя за перегородку. — Вы должны были явиться еще семь дней назад. Почему задержались? — в голосе Лукьяна Андреевича звучали повелительные нотки, как-то не вязавшиеся с его тщедушной фигурой.
      — Явился, когда смог, — буркнул «клиент», — В чем дело?
      — Вы прежде ответьте на вопрос, — тихо произнес Лукьян Андреевич.
      — Послушайте, косоглазый, вам давно бока не мяли? Выкладывайте, что нужно?
      — Разве вас не предупредили, что явка срочная?
      — Предупредили. Но по возвращении от лесничего я заболел. Только сегодня поднялся. Ясно? Ну, так что там у вас? — раздраженно спросил он.
      — Сегодня с девяти до двенадцати вы должны находиться в ресторане «Шторм». Если за это время не появится нужный человек, отправляйтесь туда завтра в то же время.
      — На каком основании вы мне приказываете? — гость окинул парикмахера презрительным взглядом, подошел к вешалке и снял фуражку.
      — Надзиратель «Лагеря смерти» Минухин, остановитесь! — приглушенно, но повелительно проговорил Лукьян Андреевич.
      «Клиент» резко повернулся, в его руке блеснула финка.
      — Ах ты, старая собака! Вздумал мне угрожать? — он медленно двинулся на парикмахера. — Ты совершил ошибку, старик. Тот, кто узнает Минухина-надзирателя, после этого больше минуты в живых не остается…
      — Попробуй только тронуть меня, — прошипел Лукьян Андреевич, — он тебя уничтожит со всем твоим отродьем…
      — Это кто же «он»?
      — Массоха!
      — Кто? — лицо Минухина стало белее халата парикмахера. Тяжело дыша, он уставился немигающими главами на старика. — Кто?
      — Я сказал уже — Массоха! — ответил Лукьян Андреевич. Видя, что его слова возымели действие, он приободрился и вышел за перегородку.
      — Где он? — спросил Минухин. — Я хочу видеть ею…
      — Не торопись, братец. Когда нужно будет — увидишь. А пока выполняй, что приказано.
      — А ты кто, поверенный его?
      — Это неважно. Садись, в ногах правды нет. А теперь слушай, — продолжал Лукьян Андреевич. — С сегодняшнего дня будешь ходить в ресторан «Шторм», покуда не встретишь гам одного молодца. В случае надобности, помоги найти угол. Каждую пятницу встречайся с ним в «Шторме». О Массохе — ни звука. Мое имя и адрес не упоминай. Что будет от него — передашь мне, я — Массохе. О том, где сам живешь, помалкивай, да фамилию свою не выболтай. Назовись просто «Силачом». Его кличка «Шофер». Так мы с Массохой называть вас будем. Меня кличут «Воробьем». Ко мне по четвергам будешь приходить бриться, в этот же час что и сегодня.
      — А кто тот, с кем мне надо встретиться?
      — По хорошей рекомендации паренек. На одной «малине» завалился. Три года отсидел. Шофером стал. Такой нам и нужен.
      — Как же я узнаю его? — недоуменно спросил Минухин?
      Его бледное лицо выражало растерянность. Лукьян Андреевич решил, что тот не знает, как приступить к делу. На самом деле Минухина мучали совсем другие мысли.
      — Мы сами не видели его никогда. Условный знак — курительная трубка с головой вроде черта какого-то, Мефистофель называется, из пустотелого стержня свисает на цепочке маленький кортик. Подсядешь к нему и спросишь: «Давно дядю видел?» Если ответит: «Дядя пошел рыбу удить», — значит он. Ясно?
      — Ясно-то ясно… — нерешительно начал Минухин.
      Лукьян Андреевич ждал, что он скажет дальше, но тот замялся и замолчал. Тогда парикмахер заговорил сам:
      — Не вздумай вилять, Минухин. В случае отказа, одна дорога — на кладбище… Не забыл клятву?
      — Клятву не забыл… Только не вовремя прибыл «Рыжий». Обзавелся семьей я. Работать стал. Шофером на лесотарном… Жена на сносях, да трое малолеток еще. Из-за них сомнение берет. Да и не занимался я делами такими с тех пор, как удрали немцы. Могу напутать без привычки или по незнанию… Лучше бы другого взял а? — неуверенно закончил он.
      С минуту Лукьян Андреевич пристально смотрел на Минухина. Затем его косые глаза метнулись в сторону. Не глядя на собеседника, он властно проговорил:
      — Ты про клятву помнить должен. Про отказ забудь! Жена и дети тебе не помеха. Наоборот, меньше внимания к себе привлекать будешь. А если дурить начнешь, то смотри — как бы потом не пришлось пожалеть… У Силантьева, поди, тоже дети были. А где они?
      — Неужели «Рыжий»? — дрогнувшим голосом спросил Минухин. На лице его застыл ужас.
      — А то кто же?.. — левая щека Лукьяна Андреевича задергалась. Сейчас перед Минухиным стоял не повелитель, а такой же человек, как и он, больше смерти боявшийся мести «Рыжего». — Рука не дрогнула порешить жизнь четырех малюток и самого Силантьева с женой. И ничего, все отравлением консервами обернулось.
      Наступило продолжительное молчание.
      — Ну, ясно тебе? — внезапно другим голосом спросил Запыхало.
      — Ясно… — прошептал Минухин, медленно поднялся и двинулся к двери. Лукьян Андреевич остановил его.
      — Еще одно дело. Вот держи деньги, — он протянул плотный сверток, — подбери исправную легковую автомашину. Сам знаешь какую, учить не надо. Купишь, снимешь гараж у Силыча, сторожа моторного завода. Ты, небось, знаешь его. Живет на отшибе. Ну, вот.
      — Что же с машиной я делать буду? Как объясню жене, людям, когда начнут спрашивать, откуда деньги взял?
      — А ничего не говори. Ты купи да поставь к Силычу, а дальше время покажет.
      — Зачем машина-то? — хмуро спросил Минухин.
      — Большое дело задумано, Минухин. Ежели живыми после всего останемся, обеспечены на всю жизнь будем, — и Лукьян Андреевич, позабыв о преследовавших его по ночам кошмарах, довольно потер руки.
      Запыхало дал Минухину еще несколько наставлении, отпер дверь и, вежливо прощаясь, громко пригласил заходить почаще. Затем закрыл парикмахерскую и с неизменным чемоданчиком в руке, припадая сильнее обычного на ногу, медленно побрел к остановке трамвая.
     
      ГЛАВА XIX
     
      После памятной новогодней ночи Семен Яковлевич Варшавский больше не виделся с Майей. В тот вечер он, испытывая муки ревности, все не решался объясниться в своих чувствах и в душе проклинал эту свою нерешительность.
      Но когда, наблюдая за Майей, танцевавшей со Степанковским, Варшавский увидел, как она подняла на Степанковского полные слез глаза, как затем в изнеможении опустилась на стул, он понял: Майя любит другого и, пожалуй, давно потеряна для него.
      Прощаясь с Майей у ее дома, Семен Яковлевич сказал, что собирается переехать в другой город. Майя рассеянно ответила что-то невпопад. Варшавский увидел, что до ее сознания не дошло сказанное, и ему стало еще тяжелее.
      Через несколько дней, закончив все формальности, он попрощался с коллегами и с грустным чувством покинул больницу, где проработал несколько лет.
      Медицинский пункт в Лубково оказался в большом запустении. Варшавский энергично принялся за дело. Это несколько отвлекло от тоскливых мыслей, но ненадолго. Все чаще его одолевали воспоминания, и от них некуда было деться. Особенно трудно приходилось, когда он оставался один. Спасаясь от тоски, Семен Яковлевич много работал, посещал больных, не ожидая вызова. Часто выезжал в Приморск в горздравотдел. В короткий срок медпункт стал образцовым. Слава о молодом энергичном знающем враче быстро разошлась по Лубково. С утра он вел прием больных в медпункте, а после обеда ходил на вызовы.
      Когда Римма подкатила на «Победе» к медпункту, Варшавский с небольшим саквояжем собирался к больным. Увидев бледного, окровавленного человека, с трудом выбиравшегося из машины, Семен Яковлевич поспешил на помощь. Бережно подхватил незнакомца и проводил в медпункт.
      Вместе с Риммой они осторожно сняли с Завьялова пиджак. Когда Варшавский отошел к умывальнику, что бы помыть руки, Римма что-то шепнула брату на ух (и вышла из комнаты. Минуту спустя послышался шум мотора: Римма куда-то уехала.
      Варшавский тщательно обработал рану и приступи, к перевязке.
      — Доктор, дорогой, нельзя ли побыстрее? — попросил Завьялов. Ему не терпелось поскорей приняться за поиски «Доджа».
      Доктор вскинул на него удивленные глаза.
      — Вы, товарищ, на бал что ли спешите? У вас очень серьезное увечье. Кроме раны, наверно есть и трещина в ключице. Об уходе, по крайней мере до утра, даже и думать нечего. Вам необходим полный покой. Так что ночевать придется здесь. Вы ведь не из Лубково, — полуутвердительно спросил Варшавский. — Завтра поедем в Приморск. Посмотрим, что покажет рентген, а там можно будет решить, как поступить с вами.
      Завьялов, казалось, не слушал Варшавского. Его мысли занимал «Додж». Куда он девался? Почему он направлялся в пригородное село? Здесь ли он еще или уже уехал? Эти мысли буквально жгли его, не давали покоя. Похититель машины несомненно должен был задержаться в Лубково. Очевидно, здесь он оставил Белгородову, а потом постарался поскорей убраться из опасного места и избавиться от машины. Что же тогда случилось со Звягинцевым? — Завьялов невольно поморщится.
      — Больно? — участливо спросил Варшавский.
      — Нет, ничего, — ответил Завьялов. Вдруг он резко поднялся и шагнул к двери.
      Варшавский догнал его и силой заставил вернуться.
      — Вы в своем уме? — прикрикнул врач. — Как вам не стыдно! Извольте сидеть спокойно, а не то я… я вас просто свяжу…
      Завьялов покорно сел.
      Решение уже было принято, капитан хотел немедленно сообщить о нем Решетову.
      Когда Варшавский закончил перевязку, Завьялов посмотрел ему в глаза.
      — Послушайте доктор, — спросил он, — вы понимаете, что такое неотложное дело?
      — Вообще да. Но вы это к чему? — насторожился Варшавский.
      — Я действительно чувствую себя прескверно и вынужден буду воспользоваться вашим гостеприимством. Но сначала я обязан ненадолго отлучиться и немедленно. Понимаете, обязан, товарищ…
      — Варшавский, — подсказал врач.
      — …Товарищ Варшавский. Это совершенно необходимо.
      Было в глазах и голосе раненого нечто такое, что поколебало непреклонность врача.
      — Вам далеко? — помогая натягивать пиджак на здоровую руку и застегивая пуговицы, спросил Варшавский.
      — Где у вас здесь междугородняя телефонная стан имя или почтовое отделение? — вместо ответа спроси, Завьялов.
      — Не очень близко отсюда. Погодите, через несколько минут должна вернуться сестра. Она отвезет вас. Это будет намного быстрее, да и ходить вам при растяжении связок нельзя. Но… — Варшавский замялся. Он опять посмотрел Завьялову в глаза и строго сказал: — Я должен прежде зарегистрировать ваше посещение медпункта.
      Завьялов улыбнулся при этом несколько запоздалом проявлении бдительности. Улыбка сразу сделала его лицо открытым и приятным.
      — Напрасно улыбаетесь, — как бы угадывая его мысль, нахмурился Варшавский, — мы, врачи, прежде всего оказываем помощь пострадавшему, кто бы он ни был. Ну, а потом… потом долг обязывает…
      — Да, да, я понимаю, — снова улыбнулся Завьялов и стал здоровой рукой шарить в карманах. — Боюсь, что вас не удовлетворят мои документы. Паспорта я с собой не взял, а вот эго… — он протянул удостоверение водителя мотоцикла на имя Сергеева Александра Константиновича. Имя и отчество были настоящие.
      Варшавский спросил, при каких обстоятельствах пострадал «Сергеев», записал все это в книгу и облегченно вздохнул. Казалось, он в самом деле поверил, что «Сергеев» не заметил телеграфного столба, вернее рельса, поддерживающего столб, и врезался в него мотоциклом.
      Десять минут спустя Завьялов, сидя рядом с Риммой в машине, мчался к почтовому отделению…
     
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      Таинственный вирус
     
      ГЛАВА I
     
      Ночь. Улицы безлюдны. Лишь изредка в тишине отчетливо прозвучат шаги запоздалого прохожего или прошуршит шинами автомобиль. На перекрестках одиноко маячат милицейские посты. Город погрузился в сон. Только одно окно трехэтажного дома светится в этот поздний час. В кабинете тихо. Монотонно тикают стенные часы. Решетов задумчиво смотрит на сонный город. Легкий ветерок шевелит сильно поседевшие волосы. Он машинально дотрагивается рукой до кармана кителя — привычка, появившаяся в последние дни. С тех пор как уехала в Сибирь на практику единственная дочь Валя, Решетов носит ее фотокарточку с собой, в минуты тоски по ней разглядывает снимок. Но сейчас он только проводит рукой по карману, а мысли его заняты анализом недавних событий. Взгляд карих глаз полковника устремлен вдаль. Открытое, немного скуластое лицо порой хмурится, и тогда на переносице появляется упрямая складка. Снова и снова возвращается он к происшествию на морском берегу.
      Попытка иностранной разведки инсценировать неудавшуюся высадку диверсантов и таким образом прикрыть переброску через советскую границу главного шпиона не удалась. Завеса, прятавшая тайну той мглистой туманной ночи, сорвана.
      А операция, предпринятая врагом, и впрямь была задумана с дьявольской хитростью и отличалась странной жестокостью.
      Дозорные катера и пограничники на суше несли охрану морских рубежей. А в это время на большой глубине к советскому берегу крался враг. Достигнув назначенного места, подводная лодка остановилась. По условленному сигналу туда же подошла вторая подводная лодка и круто свернула на юго-восток, а первая продолжала двигаться на юго-запад. Теперь первая лодка приняла сигнал. Он означал, что ей пора было отвлечь от себя внимание пограничников. Когда радиолокатор обнаружил и засек лодку, с нее были высажены диверсанты. Люди эти не подозревали, что организаторами диверсии они заранее обречены на смерть. Гибель, однако, постигла и лодку, что уж никак не входило в расчеты врага.
      Тем временем вторая лодка, надежно, как казалось, прикрытая, выполняла основное задание. Но флагман дозорных катеров уже располагал ее координатами и возглавил погоню. Лодка была настигнута еще в советских водах и атакована. Она получила пробоину, но не потеряла хода и скрылась в нейтральных водах.
      Дорогой ценой вражеская разведка высадила на наш берег диверсанта. Но сохранить высадку в тайне ей не удалось.
      Вскоре жертвой диверсанта стала семья Силантьева.
      Следствие установило, что Силантьев был надзирателем гитлеровского «Лагеря смерти». Его захватили части Советской Армии в момент, когда он вместе с немцами пытался бежать. При допросе Силантьев чистосердечно во всем признался.
      Он был осужден на десять лет тюремного заключения. Находясь на тяжелых работах, он выделялся трудолюбием и старанием. Было видно, что человек хочет искупить свою вину. После пяти лет заключения его досрочно освободили.
      Силантьев вернулся в родные края. Здесь он женился на вдове, у которой было двое детей. Вскоре у них родилась двойня. Жили Силантьевы дружно. И вдруг семья погибла. Что смерть насильственна — следствие установило сразу. Никого не обманула версия о случайном отравлении консервами. Решетов и другие сотрудники Комитета разделяли мнение Вергизова, что враг пытался завербовать Силантьева в сообщники, но потерпел неудачу; опасаясь разоблачения, диверсант отравил всю семью.
      Похищение «Доджа» и находившихся в нем людей было делом того же шпиона и его сообщников. Одним из них оказался убитый во время операции в лесу обходчик Круглов. Будучи раскулаченным, Круглов затаил злобу и во время оккупации совершил ряд преступлений. Завербованный немцами, он затем перешел на службу к другой иностранной разведке. Работая на отшибе в лесу, Круглов затаился и по-прежнему продолжал свое черное дело. Он втянул в преступную авантюру и Андрея Вяткина. Этот парень был осужден за бандитизм, бежал из заключения и укрывался у Круглова.
      То обстоятельство, что именно Круглов служил лесничим в районе предполагаемой базы, подтверждало правдивость показаний Белгородовой.
      Личность другого сообщника, которого убил во время стычки младший лейтенант Михайлов, установить не удалось.
      Полковника беспокоило еще одно обстоятельство: почти двое суток находился в засаде капитан Завьялов, а кроме лесничего и его «приятеля» никого не обнаружил. Откуда же могли взяться напавшие на машину люди? По-видимому, база действительно существует и служит основным опорным пунктом диверсантов. Раскрытие этой базы по-прежнему остается одной из основных задач операции.
      Тревожила судьба шофера Звягинцева.
      Из донесений капитана Завьялова можно было сделать вывод, что Белгородову диверсанты скорее всего припрятали в Лубково. Очевидно, они рассчитывают выпытать, что из ее показаний стало известно органам госбезопасности. Потом ее, разумеется, уничтожат. Однако Белгородова слишком умна, чтобы попасться на такую удочку. Ну а если ранение очень тяжелое и она вообще не способна на какие бы то ни было показания? Тогда, возможно, ее сбросили с обрыва в «Додже». Но и в этом случае диверсант рискует многим. Ведь пустив с обрыва машину с Белгородовой, он выдаст тем самым свое присутствие на нашей земле. А по всему видно, что он верит, будто его высадка остается для всех тайной и ему не хочется терять такой козырь.
      Какой же маневр предпримет враг сейчас?
      Чтобы разгадать это, необходим подробный отчет Вергизова. Решетов взглянул на часы. С минуты на минуту майор должен прибыть с аэродрома.
      Зазвонил телефон, полковник взял трубку:
      — Здравия желаю, товарищ генерал! — Решетов непроизвольно подтянулся, как если бы собеседник находился рядом. — Да, слышимость хорошая. Так. — Прижимая плечом трубку к уху, он делал записи в блокноте. — Ясно. Будет выполнено! Да. Обязательно! Докладывать буду ежедневно! До свидания!
      Решетов положил трубку и пробежал глазами сделанные записи. В дверь постучали, и в кабинет вошел Вергизов.
      — Прямо с аэродрома, Василий Кузьмич?
      — Так точно, Михаил Николаевич.
      — Все закончили?
      — Да, полностью.
      — Что со Звягинцевым?
      — Звягинцев погиб…
      В комнате наступило молчание.
      Решетов закурил, несколько раз подряд затянулся.
      — Докладывайте, — нарушил, наконец, тяжелое молчание полковник.
      — Когда я звонил вам, — начал Вергизов, — водолазы уже начали работы по подъему «Доджа». Дно в этом месте оказалось довольно глубоким. Машину все же удалось извлечь. Повреждений почти нет. В ней ничего не обнаружено.
      — Труп Белгородовой найден?
      — Нет, Михаил Николаевич… Только тело Звягинцева…
      Вергизов умолк.
      — Продолжайте, Василий Кузьмич, — тихо попросил Решетов.
      — Мы организовали обследование морского дна.
      — Что же удалось найти?
      — Все инструменты, диск без покрышки и вот это, — Вергизов осторожно положил на стол металлическую квадратной формы коробку.
      Решетов внимательно осмотрел ее. Крышка, державшаяся на петлях, была плотно пригнана. Казалось, стоило приложить небольшое усилие и она откроется. Но Решетов, не выпуская из рук коробку, нажал кнопку звонка.
      — Срочно отнесите в лабораторию, — распорядился Решетов, вручая коробку дежурному. — Предупредите лично начальника: принять строжайшие меры предосторожности… С учетом бактериологической диверсии.
      — Есть! — дежурный удалился.
      — Что показало вскрытие тела Звягинцева?
      С минуту Вергизов молчал.
      — Никаких следов насилия на теле не обнаружено, — доложил он. — Эксперты утверждают, что Звягинцев был жив в момент катастрофы. Похоже на самоубийство…
      Наступило молчание. Полковник тщательно взвешивал услышанное.
      — Дорогу и обрыв на месте катастрофы обследовали? — наконец спросил он.
      — Да, обследовали все вокруг. Ничего существенного не найдено.
      — Как вы расцениваете, Василий Кузьмич, нападение на машину?
      — Думаю, враги случайно натолкнулись на нее. Когда в машине остались только двое, они воспользовались этим и внезапно напали. Основная их цель — вырвать из наших рук Белгородову.
      — А что вы думаете о смерти Звягинцева?
      — Здесь явная попытка инсценировать какую-то причастность Звягинцева к исчезновению Белгородовой и к катастрофе. Только этим и можно объяснить, что на теле Звягинцева нет следов насилия. Создается впечатление, будто все произошло с его согласия, и не было никакой борьбы в машине. Очевидно, Звягинцев оказался в таком положении, что ничего не мог предпринять, то есть потерял способность сопротивления… Более того. Я полагаю и убежден, что диверсант охранял Звягинцева не только от увечья, но даже от царапины. Потом он пустил машину с обрыва. Расчет такой: по извлечении тела из воды экспертиза определит, что Звягинцев в момент катастрофы был жив. А раз так, раз на теле никаких знаков насилия нет, значит сам он, по своей воле, ринулся с обрыва. Значит, он похитил и отпустил шпионку и никого другого из вражеского лагеря на нашей земле нет. А Звягинцев, дескать, совершив преступление и почуяв погоню, решил покончить жизнь самоубийством. Враг хочет, чтобы мы именно так представили себе происшедшее. Нет, Михаил Николаевич, — решительно закончил Вергизов, — самоубийство Звягинцева исключается…
      — Полностью с вами согласен. Убийство Звягинцева совершено с целью сбить нас на неверную дорогу и выиграть время… Как же удалось шпионам парализовать сопротивление Звягинцева во время нападения на машину? Что сделали они с ним, заставив ринуться на полном ходу с обрыва? Чтобы ответить на эти вопросы, попробуем проследить весь ход диверсионной операции.
      Решетов подошел к сейфу, достал небольшую папку, раскрыл и показал Вергизову два фотоснимка. Это были те самые снимки мертвых диверсантов, которые Вергизов привез из Приморска.
      — Обратите внимание, Василий Кузьмич, на одинаковый оскал рта у убитых.
      — Убитых? — Вергизов удивленно вскинул глаза на полковника.
      — Да, именно убитых. В этом заключается важная деталь плана, составленного врагами.
      Решетов взял фотоснимки и, указывая па трупы диверсантов, продолжал:
      — Эти двое были обречены на смерть еще тогда, когда замышлялась операция. Но об этом они, конечно, не подозревали. Их, как и всех остальных, хорошо обучили, инструктировали, снабдили амуницией и вооружением, нужными документами, деньгами и всем прочим, необходимым для диверсии. Подводная лодка доставила и высадила их на наш берег. До последней минуты своем жизни они были уверены, что предназначены для действий. А на самом деле с момента вступления их на подводную лодку они уже были мертвецами.
      Когда диверсанты покинули подлодку, с бортом их соединяли тонкие хорошо изолированные тросы, прикрепленные к водолазным костюмам. К тросам, в месте их соединения с водолазными костюмами, и был подключен смертоносный аппарат на предохранителе. Как только диверсанты вышли на берег, сработал предохранитель, и смерть мгновенно настигла их. В ту же секунду тросы автоматически отцепились и намотались на установленную на подводной лодке бобину. Таким образом, причина смерти оставалась тайной.
      Решетов достал папиросу, постучал мундштуком о портсигар и закурил.
      — Следующей задачей было, — продолжал он, — отвлечь внимание дозорных катеров от второй лодки, чтобы дать ей возможность без помех выполнить основное задание — высадить диверсанта…
      — Вы, значит, тоже того мнения, что высажен только один диверсант? — спросил Вергизов.
      — Несомненно, один. На протяжении всей диверсионной операции можно проследить, так сказать, почерк того же самого лица. Забрасывая одного человека, иностранная разведка, очевидно, рассчитывала на сообщников, которые либо ранее заброшены к нам, либо были у диверсанта по его прошлым связям. А по всему видно, что заброшенный агент не впервые в наших краях. Он прекрасно знает местность и, вероятно, связан с кем-то из местных жителей… — Решетов на мгновение задумался. — Ну, а выполнение второй задачи, то есть отвлечь на себя внимание и дать возможность незаметно высадить настоящего диверсанта, не составляло особого труда для подводной лодки. Наши катера сами обнаружили се, едва она вошла в радиус действия радиолокатора. Третья задача — подольше задержать катера и постараться увести их в сторону от высадки диверсанта. Но тут существенные коррективы внесли наши боевые корабли. Лодка не успела улизнуть и была потоплена. Экипаж понадеялся на отличную маневренность лодки, в самом деле являвшейся последним словом техники. Но эти стратеги недооценили новую технику и не учли подготовку наших кораблей.
      Еще до потопления первой подводной лодки была обнаружена и вторая. Из данных, которыми мы располагаем, известно, что и она потоплена. Таким образом, одна из основных целей иностранной разведки — инсценировать неудавшуюся попытку забросить на нашу землю диверсантов — не была достигнута. Из рук врагов выбит один из основных козырей в их плане… Мы знаем, что диверсант заброшен на нашу землю. И если собака не брала след, то это не потому, что следа не было. Диверсант снабжен специальной обувью.
      — А как объяснить случай с пограничником на посту «Горбатый великан»? — спросил Вергизов.
      — Утверждать что-либо определенно пока нельзя, но думаю, диверсант снабжен каким-то химическим веществом, дающим возможность мгновенно усыплять бодрствующего человека. Подозреваю, что при захвате машины и к Звягинцеву применено это вещество, а за руль сел диверсант.
      — Это более чем вероятно, — подхватил мысль Вергизов. — Теперь понятно и заключение медэкспертов о том, что в момент падения Звягинцев был жив. У самого обрыва диверсант выскочил из машины, пустил ее своим ходом, а сам скрылся в расселине между скалами, где, возможно, имеется сообщение с катакомбами. Мы тщательно обследовали скалы и пока ничего не нашли. Поиски хода в катакомбы не прекращены. Умно действует, ничего не скажешь!
      — Несомненно, к нам заброшен матерый волк. Об этом говорят его действия. Иностранная разведка, видно, возлагает на него большие надежды.
      — Неужели Гоулен?
      — О нет, Василий Кузьмич! Возможно, один из крупных шпионов. Но Гоулен? Нет, это птица другого полета. За несколько минут до вашего приезда звонил из Москвы генерал. Он того мнения, что Гоулен обязательно пожалует к нам, но скорее всего легальным путем. Однако вернемся к нашей задаче.
      — Капитан Завьялов нащупал пристанище врагов в Лубково.
      — Следовательно, сфера наших действий отныне распространяется также на Приморск и его окрестности. Приморскую группу возглавите вы, Василий Кузьмич. Свяжитесь с товарищами из Приморска. Здесь работой будет руководить капитан Смирнов. План действий обеих групп обсудим утром. А сейчас — отдыхать!
     
      ГЛАВА II
     
      Варшавский вышел из медпункта и быстрым шагом направился на улицу Глинки. Он опаздывал на вызовы, а это было не в его правилах. Правда, задержал случай, из ряда вон выходящий, но ведь не станешь объяснять, да и больных это интересует меньше всего.
      В доме № 49 Семен Яковлевич пробыл недолго: больной поправлялся. Варшавский направился на Комсомольскую улицу к маленькой пациентке, у которой был перелом ноги. Не успел он сделать и двух шагов, как его остановил невысокий пожилой человек. В косящих глазах старика, смотревших на Варшавского с мольбой, застыл испуг.
      — Доктор, ради бога, извините, пожалуйста, — он робко коснулся руки врача. — У меня в доме несчастный случай… Очень вас прошу…
      — Что у вас произошло? — тревога старика передалась Семену Яковлевичу.
      — Большое несчастье, доктор. Идемте скорей, пожалуйста…
      — Где вы живете?
      — Тут недалеко, скорее…
      Варшавский шел за стариком, припадавшим на одну ногу, и с огорчением думал, что сегодня больным приходится слишком долго ждать его. Однако ничего не поделаешь. Долг врача обязывает оказать пострадавшим неотложную помощь. Но старик не говорит ничего вразумительного о том, что случилось в его доме.
      Косоглазый невнятно бормотал что-то о «проклятой ревности, от которой и до смертоубийства недалеко».
      Жил он на самой окраине Лубково. Слабо освещенная улица была пустынна. Они прошли в калитку обнесенного частоколом двора. За стоявшим в глубине домиком виднелась высокая железнодорожная насыпь. Хозяин отпер дверь, пропустил врача вперед и набросил крючок. Спертый воздух, полумрак и какая-то гнетущая тишина, царившие в доме, заставили Варшавского насторожиться. Косоглазый плотно закрыл ставни и зажег свет. В большой, заставленной старомодной мебелью комнате никого не оказалось. Как бы отвечая на немой вопрос врача, старик поманил его в соседнюю комнату. Единственное окно в ней было закрыто ставнями. Свисавшая с потолка электрическая лампочка старательно обернута лоскутом пестрой ткани. В комнате, кроме стола и двух стульев, стояла кровать. На ней кто-то лежал, прикрытый одеялом.
      Варшавский подошел к постели, осторожно приподнял край одеяла и увидел женщину. Мертвенная бледность ее лица усиливалась тусклым светом лампочки. Она медленно повернула голову и посмотрела прямо в глаза Варшавскому.
      От неожиданности он едва заметно вздрогнул: где он видел эти большие голубые глаза, это лицо?..
      Женщина молча сдвинула одеяло. Неумело сделанная повязка покрывала грудь. Бинты насквозь пропитались кровью. Врач осмотрел рану. Да, ранение несомненно пулевое; пуля попала в мышечную ткань и застряла там. Во время войны — на фронт он ушел с четвертого курса института — Варшавскому приходилось часто делать очень сложные для его звания операции. Но в данных условиях он имел право оказать только первую медицинскую помощь. Раненую необходимо отправить в больницу.
      — Я сейчас сделаю перевязку, и немедленно отправляйте пострадавшую в Приморск, в больницу. Пожалуй, придется мне самому везти. Рана серьезная.
      — Вы сделаете все здесь и притом немедленно, — прервал врача низкий приглушенный голос.
      Варшавский оглянулся и увидел высокого человека с пистолетом в руке. Широкополая шляпа скрывала его лицо.
      С минуту Варшавский стоял над кроватью, а потом молча раскрыл саквояж и начал доставать инструменты.
      — Вскипятите воду в чистой посуде, — обратился он к неподвижно стоявшему в углу хозяину.
      Тот кивнул головой и исчез за дверью. Верзила в имя не отошел в темный угол и остановился там, скрестив на груди руки. Варшавский понял, что у странных обитателей этого дома есть серьезная причина, из-за которой они стараются не оставлять его наедине с пострадавшей. Варшавский тщетно пытался вспомнить, где же он видел эту женщину.
      Врач включил настольную лампу, которую по ею требованию где-то раздобыл хозяин, и приступил к операции.
      Раненая вся напряглась, ее лицо исказилось от муки, но ни единого стона Варшавский не услышал. Далее у мужчин он не часто встречал такое самообладание: операция проводилась без всяких обезболивающих средств. Невольно Варшавский снова посмотрел в глаза женщины, но в них было столько нестерпимой боли, что он быстро отвел взгляд. Наконец швы и повязки были наложены. При помощи хозяина врач перенес раненую со стола в постель. Он облегченно вздохнул и стал складывать свои инструменты. Сейчас, когда операция была закончена, его стали осаждать мысли, от которых сердце забилось сильнее, а нервы натянулись до предела. Было совершенно ясно, что перед ним жертва преступления. Варшавский взвешивал, следует ли ему сказать о том, что врач обязан доложить следственным органам об оказанной помощи пострадавшему от огнестрельного оружия. Решив, что не обязан об этом говорить хозяину, Варшавский начал одеваться. В углу по-прежнему стоял человек в шляпе и наблюдал. Когда Варшавский вышел в соседнюю комнату, косоглазый, забегая вперед, пригласил его закусить. На столе стояла бутылка водки и закуска.
     
      — Присядьте, доктор, — вкрадчиво говорил он, — подкрепитесь. Вы много работали…
      — Благодарю вас, я есть не хочу.
      — Нет, доктор, как хотите, а вы должны с нами поужинать. Очень вас прошу. — Хозяин стоял так, что мешал Варшавскому пройти к двери.
      — Извините, я тороплюсь. Меня ждут больные, — Варшавский отстранил хозяина и шагнул к двери.
      — Сядьте, наконец, когда вас добром просят! — резко заговорил человек в шляпе. — Хотите вы или нет, а поужинав вам с нами придется.
      Варшавский отличался уравновешенным, спокойным характером, но, услышав этот крик, почувствовал, как в нем закипает гнев. Он повернулся и пристально посмотрел на верзилу. Однако поля шляпы по-прежнему скрывали лицо. Врач понял, что этим людям действительно ничего не стоит убить его.
      — Что вам от меня угодно? — спокойно спросил он.
      Человек молча стоял на прежнем месте. Вместо него заговорил косоглазый.
      — Будьте сговорчивее, доктор, — заискивающе начал он. — Поверьте, ничего плохого мы вам не желаем. Посидим маленько, по рюмочке выпьем, а там и дело решим. Уверяю, мы вас очень уважаем.
      — За уважение спасибо. А ужинать не буду. Есть ко мне дело — говорите, слушаю вас.
      Старик вопросительно посмотрел на верзилу. Тот кивнул.
      — Вы хорошо потрудились, да еще в неурочное время. Мы не хотим оставаться перед вами в долгу. Поэтому вот… Пожалуйста… — старик взял со стола пакет и протянул врачу. Нетрудно было догадаться, что там деньги и немалые, судя по объему пакета. Это была попытка дать взятку за молчание.
      — За визиты я платы не беру. Спрячьте ваши деньги и не оскорбляйте меня. Завтра зайду и сделаю перевязку. Но имейте в виду, возможны осложнения, больная потеряла много крови. — С этими словами Варшавский шагнул к двери.
      — Нет, деньги вы возьмете обязательно, — верзила выступил из угла. — Думаю, в прятки играть нам нечего. В ваших, — он подчеркнул это слово, — в ваших интересах молчать об оказанной помощи. Если хоть один человек узнает о раненой, мы вас и под землей разыщем. Не только вы, но и ваша сестра в живых не останется. А деньги возьмите, хотя бы за то, что вы будете заходить к больной до ее полного выздоровления. Если какие лекарства нужны — не скупитесь.
      Тон стал несколько мягче, но в словах и поведении этого человека звучала откровенная угроза. Варшавский понял: этот, не задумываясь, выполнит свое обещание.
      — Денег не возьму, а угрожаете вы мне напрасно, я не боюсь.
      В руках человека снова блеснула сталь пистолета.
      — Учтите, почтенный, эта штука стреляет бесшумно. Еще одно слово, и оно окажется последним в ваших устах. Берите деньги и уходите.
      С минуту Варшавский колебался, затем молча взял деньги и направился к выходу.
      — Одну минуту. Не забывайте, что с сегодняшнего дня каждый ваш шаг нам будет известен. Советую не пробовать нарушить наш договор…
      Варшавский ничего не ответил и взялся за ручку двери.
      — Я провожу вас, доктор, — засуетился косоглазый, — пожалуйте сюда.
      Он повел Варшавского не к воротам, а к глухому забору. Там, в зарослях ежевики, оказалась потайная калитка. Мимо насыпи по едва заметной тропе они вышли на окраину улицы. Тут старик остановился:
      — Дальше найдете дорогу сами. Завтра вечером, как стемнеет, приходите на это место. Я вас буду ждать.
      Варшавский быстро зашагал прочь, чувствуя на своей спине настороженный взгляд косоглазого,
     
      ГЛАВА III
     
      По телефону Завьялов сжато доложил об обстановке. Он высказал убеждение, что диверсантов следует искать в Лубково и что «Додж» ушел из Лубково уже без раненой. Завьялов заверил, что, несмотря на ранение, он сможет продолжать работу. Решетов дал понять, что поисками «Доджа» уже занялись, а Завьялову необходимо проверить свои предположения и установить, где находится раненая.
      Завьялову стало ясно, что у Решетова имеется четкий план действий. Условившись о связи, Завьялов вышел из телефонной кабины переговорной и лицом к лицу столкнулся с Корниловым. Они отошли подальше от почты. Корнилов рассказал, что поездка в район плавней никаких результатов не дала. «Додж» мог уехать только в сторону Приморска. Корнилов с людьми направился туда же. Шофер шедшей из Лубково машины сообщил, что видел «Додж» с зеленым брезентовым верхом около поселка. Корнилов поторопился в Лубково, однако «Доджа» здесь не обнаружил. Об этом он и намеревался доложить Решетову.
      Завьялов сообщил Корнилову адрес медпункта и условился о встрече.
      После разговора с Решетовым Завьялов попросил Римму покатать его по Лубково. Из окна «Победы» он внимательно осматривал улицы, стараясь хорошенько запомнить их названия и расположение. Ему не терпелись начать поиски. Но прежде надо было встретиться с врачом. Раз диверсанты оставили раненую в Лубково, они неизбежно должны будут обратиться к единственному здесь врачу, то есть к Варшавскому, и попытаются подкупить его или запугать. Варшавский может не сдержаться, вспылить, а вспыльчивость — плохой советчик в таких случаях. Ведь Варшавский не знает, кто такой Завьялов. Как быть?
      Для начала капитан выбрал такой вариант; нужно сделать вид, что он безоговорочно подчиняется предписанию врача — будет спать в медпункте, а завтра поедет е Приморск на рентген. Вечером же попытается поговорить с Варшавским.
      Римма решила, что ее пассажиру, видимо, плохо и потому он так болезненно морщит лоб и хранит молчание.
      Когда они вернулись в медпункт, Варшавского еще не было. Завьялов отказался от ужина и в изнеможении растянулся на койке. Римма принесла подушки и заботливо положила их ему под голову. Завьялов благодарно посмотрел ей в глаза, отчего Римма покраснела и торопливо удалилась.
      Варшавский, споткнувшись о порог, выронил саквояж. Завьялов открыл глаза. Комната была залита светом яркой электрической лампочки. Варшавский подошел к окнам и закрыл ставни. Завьялов сразу заметил, что доктор чем-то сильно взволнован.
      — Как вы себя чувствуете, товарищ Сергеев? — рассеянно спросил он.
      — Ничего, доктор, спасибо, мне лучше. Может, и в Приморск не придется ехать.
      — Посмотрим, посмотрим, — неопределенно проговорил доктор и прошел в соседнюю комнату.
      Капитан думал, как начать разговор. Сейчас, пожалуй, не время, врач чем-то заметно расстроен. Может, погодя, разбудит врача? Это, пожалуй, насторожит Варшавского. Придется дожидаться утра.
      Завьялов выключил свет и, поколебавшись, открыл ставни. Во дворе, под навесом, стояла «Победа». Левее, ближе к воротам, темнел сарай. Ночь скрадывала очертания предметов. Завьялов ощупью достал папиросу, нагнулся и, прикрывая ладонями огонек, прикурил.
      Сон не приходил. Капитан придвинул стул к окну и доля» сидел, облокотившись на подоконник.
     
      * * *
     
      Варшавский взял книгу, но читать не мог: мысли были заняты событием в доме косоглазого.
      Необходимо немедленно заявить об этом преступлении. Однако в Лубково всего-навсего милицейский пункт, а этого недостаточно, чтобы изолировать бандитов. Дом имеет не один ход, да и кто знает, сколько там человек. Придется ехать в Приморск. А как быть с сестрой? Бандиту ничего не стоит осуществить свою угрозу.
      Когда все легли спать и в доме стихло, Варшавский встал с постели, оделся и бесшумно вышел. Заурчал мотор «Победы». Машина плавно подкатила к воротам. Не выключая мотора, Семен Яковлевич вылез из машины, чтобы открыть ворота. Не успел он повернуть в замке ключ, как кто-то схватил его за руку.
      Варшавский отскочил в сторону, схватил лом, лежавший у стены сарая и… увидел Завьялова. Тот вынул торчавший в замке ключ и, приложив палец к губам, знаками показывал, чтобы Варшавский поставил машину на место.
      Варшавский решил, что Завьялов и есть тот самый человек, которого бандиты приставили следить за ним. Ничего не подозревая, Завьялов продолжал жестами показывать, что машину надо поставить на место. Наконец он потерял терпение и подошел к машине, намереваясь сесть за руль. Варшавский замахнулся ломом, Завьялов успел отскочить в сторону. В следующее мгновение здоровой рукой перехватил лом. Оба стояли с устремленными друг на друга злыми глазами. Первым опомнился Завьялов и выпустил лом.
      — Ради бога, доктор, не делайте глупостей. Это может вам стоить жизни, а цели вы не достигнете.
      Ошеломленный Варшавский продолжал стоять с ломом в руках.
      — Поставьте машину на место и возвращайтесь в дом. Там поговорим, — шепотом сказал Завьялов и ушел.
      — Не зажигайте света, Семен Яковлевич, — тихо сказал Завьялов, когда Варшавский вошел в комнату.
      Он дружески положил руку на плечо врача. Оба несколько минут молча курили, собираясь с мыслями.
      — При таких обстоятельствах, Семен Яковлевич, — тихо начал Завьялов, — любой опрометчивый шаг может причинить человеку большую, подчас непоправимую беду, а делу — вред…
      — Откуда вам известно мое имя? — насторожился Варшавский.
      — Успокойтесь, доктор. Мне его сообщила Римма.
      — А о каких обстоятельствах вы говорите? — все так же настороженно спросил Варшавский.
      Завьялов понимал, что врач относится к нему с недоверием. Возможно, даже подозревает в нем врага. Как разубедить его?
      В целях конспирации капитан назвался чужой фамилией. Но сейчас необходимо предъявить свое удостоверение личности, иначе Варшавскому ничего не будет понятно.
      — То, о чем вы собирались сообщить в Приморское управление милиции, вы можете сделать здесь, — после непродолжительной паузы сказал Завьялов. — Надо полагать, что за вашим домом и всеми его обитателями следят. Малейшая неосторожность — и с вами расправятся. Давайте спокойно все обдумаем.
      Варшавский подошел к окну и закрыл ставни. Потом взял с дивана байковое одеяло, тщательно занавесил окно и включил свет.
      — Откуда вы знаете, что я собираюсь что-нибудь сообщать в милицию? — садясь за стол против Завьялова, спросил Семен Яковлевич. Зрачки его темных глаз расширились. Руки беспокойно теребили волосы. Было видно: он хочет верить, что в эту тяжелую минуту перед ним сидит друг.
      — Вас пригласили к раненной огнестрельным оружием, вы столкнулись с преступлением…
      Варшавский в изумлении уставился на собеседника. Вместо ответа Завьялов протянул ему удостоверение личности работника органов госбезопасности. Варшавский долго вертел его в руках. Когда он поднял на Завьялова глаза, в них светилась радость.
      — Как видите, Семен Яковлевич, мы оба заинтересованы в одном и том же. Вы — по долгу гражданина, а я, кроме того, — по долгу службы.
      — Но почему госбезопасность? — как бы про себя удивился Варшавский. — Ведь бандиты…
      — Это диверсанты и шпионы, заклятые враги нашего государства., — раздельно произнес Завьялов. — Вы можете сейчас же рассказать мне обо всем случившемся с вами? Я очень прошу вас, доктор, не упускать никаких подробностей. Малейшая деталь может иметь огромное значение, а каждая потерянная минута — стоить кому-нибудь жизни.
      — Хорошо… — Варшавский заглянул в удостоверение личности, которое все еще не выпускал из рук, — хорошо, Александр Константинович, я расскажу подробно обо всем.
     
      * * *
     
      Когда забрезжил рассвет, Завьялов по телефону доложил Решетову, что Белгородова находится у некоего Запыхало и за домом установлено скрытое наблюдение. Полковник приказал не предпринимать никаких мер для задержания Белгородовой и обитателей дома и продолжать наблюдение.
     
      ГЛАВА IV
     
      День клонился к вечеру. Неяркие лучи заходящего солнца искрились в переливах волн. Море было величественно спокойно. Бросив последний взгляд на быстро меркнувшие краски моря, человек поднялся со скамьи, стоявшей у самого обрыва, и направился к остановке. Трамваем он доехал до центра города. Улицы были запружены людьми, вышедшими погулять в прохладный вечер. Человек смешался с толпой. Он спокойно шагал по улицам, разглядывая витрины магазинов, скользил взглядом по рекламам, расклеенным на тумбах. На нем был серый, в синюю полоску, летний костюм, бордовый галстук, на ногах — легкие туфли.
      На перекрестке человек остановился, взглянул на часы и свернул к кафе. Затем направился к улице Советской Армии — одной из самых оживленных в Приморске. У вывески ресторана «Шторм» остановился, разглядывая нарисованные волны, захлестывавшие небольшое суденышко. Человек неторопливо посмотрел вокруг и открыл дверь ресторана.
      Крутые ступеньки вели вниз, в заполненный посетителями зал. Людской говор заглушал оркестр. В воздухе плавали облака дыма. Скатерти пестрели следами пищи и пролитых напитков. Но официантки в белых накрахмаленных кокошниках и воротничках выглядели нарядными и скрашивали обстановку. Вошедший занял свободное место и в ожидании официантки стал разглядывать посетителей, Это были преимущественно портовые рабочие. Среди них выделялись моряки — матросы рыбачьих шхун. Обветренные и загорелые, они жестикулировали и разговаривали так громко, будто старались перекричать оркестр.
      — Что будете заказывать? — обратилась к нему молоденькая девушка. Ее золотистые волосы были тщательно причесаны. В ушах сверкали позолоченные серьги.
      — Осетрину в маринаде, сто граммов водки, пиво и отбивною…
      Официантка записала заказ и, ловко лавируя между столиками, направилась к буфету.
      Посетитель взял с соседнего стола пепельницу, достал трубку и, зажав ее в зубах, обеими руками стал развязывать кисет. Трубка изображала голову Мефистофеля, а со стержня свисал на тонкой цепочке крохотный кортик.
      Набив трубку, он закурил. Когда в зале включили дополнительное освещение, он заглянул в запотевшее зеркало, висевшее над его столом. В зеркале отразилось продолговатое лицо, подстриженные «под бокс» волосы. Человек поправил прядь волос, падавшую на лоб и закрывавшую небольшой рубец. Официантка принесла ужин, и посетитель принялся с большим аппетитом за еду, обильно приправляя отбивную горчицей. Казалось, посетитель был целиком поглощен этим занятием, но он все время чувствовал на себе настороженный взгляд сидевшего неподалеку человека и ждал, ни единым мускулом не выдавая своего волнения.
      Когда посетитель покончил с ужином и снова закурил, к нему подсел человек, сидевший до этого за соседним столом. Это был Минухин. Наливая пиво, Минухин внимательно посмотрел в лицо соседу. Но гот спокойно продолжал курить.
      — Не обижайся, парень, что подсел, скучно одному, — громко заговорил Минухин.
      — Пожалуйста, — благодушно ответил парень, — рад компании.
      Минухин подозвал официантку и дополнительно заказал выпивку и закуску на двоих.
      Ведя разговор на отвлеченные темы, они прощупывали друг друга, юлили, но оба понимали, что главное — впереди.
      Каждый хотел поскорее выяснить, что следовало, и покончить с этой игрой, но оба обходили основную тему, и ни один не хотел первым коснуться того, что должно было сразу связать их в тугой узел. Ибо, кто знает, развяжется ли этот узел, и кому из них двоих суждено остаться в живых…
      Они основательно затягивали время, не спеша изучали друг друга, стараясь запомнить черты лица, голос, цвет волос и глаз. Никто из них не подозревал, что в это самое время еще один человек из-за спин посетителей ресторана пристально следит за ними. Он был одет в простой комбинезон-робу, застегнутый до подбородка. Рыжие волосы небрежно причесаны, а пальцы больших волосатых рук переплелись на столе. Занимая столик у самого выхода, рыжий мог в любую минуту незаметно уйти.
      Два таинственных собеседника все еще не решались заговорить о главном.
      Они обрадовались, когда подвыпивший здоровяк стал громко рассказывать знакомому, сидевшему за соседним столиком, о происшествии на берегу моря.
      — Ты понимаешь, Василий, — кричал он, — «Додж» шел со скоростью полных девяносто километров. И, не сбавляя скорости, сиганул с обрыва прямо в море. Аж страшно вспомнить…
      — А ты сам видел? — с недоверием спросил Василий.
      — Так он же меня обогнал на повороте и свернул к обрыву. Поверишь, прямо сердце похолодело…
      Двое слушали разговор с безразличными лицами, в то время как рыжий, пряча улыбку, не сводил с них глаз.
      — А с чего это он в пропасть кинулся? — спросил Василий. — Пьяный был или жизнь надоела?
      — Не иначе как преступление какое-нибудь совершил и решил покончить с жизнью… А я бы не так…
      — А как бы ты? — поинтересовался Василий.
      Но Минухин и его сосед уже не слушали говоривших. Погасив трубку, молодой человек положил ее на стол перед собой и вопросительно взглянул на соседа. Тот ответил ему таким же взглядом и, взяв трубку, внимательно осмотрел ее.
      — Дядю давно видел? — тихо спросил Минухин. Оба почувствовали всю бесполезность вопроса, однако понимали, что без этого обойтись нельзя.
      — Дядя пошел рыбу удить, — так же тихо ответил молодой человек. Оба как-то обмякли, напряжение прошло.
      — Я тебя десятые сутки выглядываю, — заговорил Минухин. — Еле дождался.
      — Не мог раньше. С работы не увольняли.
      — За это время я для тебя хорошую «Победу» приобрел. За углом стоит, у забора. Давай расплатимся — и айда. Отвезу тебя к хозяину гаража, познакомлю, и начнешь сам работать на ней.
      — Ладно, — тихо ответил молоди человек. — А как звать тебя?
      — Дореq \o (о;ґ)гой все скажу. Ну пошли…
      Они рассчитались и направились к выходу, Но рыжий опередил их. Он быстро вышел и сел в стоявшую у подъезда светлую «Победу». Вместо комбинезона на нем уже был хороший костюм. Воротник рубашки светился белизной, ярко выделялся темный галстук.
      Рыжий проследил глазами за Минухиным и сопровождавшим его парнем, подождал, покуда их машина вырулит на площадь, и, стараясь оставаться незамеченным, поехал следом.
     
      ГЛАВА V
     
      Лидия помнила, как там, в лесу, ее внезапно обожгла боль, точно к груди прикоснулись раскаленным железом. Падая, она сильно ударилась обо что-то и потеряла сознание. По пути, уже в машине, Лидия несколько раз приходила в себя, но кровь, сочившаяся из раны на лбу, заливала глаза, а нестерпимая боль в груди не позволяла двигаться. Потом ее уложили на что-то мягкое и укрыли.
      Очнувшись в незнакомой комнате, Лидия не выразила никакого удивления. Долго лежала и смотрела в потолок. Кто-то уже смыл кровь, и можно было открыть глаза. В комнате никого не оказалось, и это тоже не удивляло. Несколько оживил се приход врача. Варшавского она узнала сразу, но виду не подала. Где она и к кому она попала? Как попал сюда Варшавский? Впрочем, не все ли равно. Ее хотели лечить — она не возражала.
      Операция причиняла мучительную боль. Лидия стиснула зубы — только бы не застонать. На Варшавского боялась взглянуть — как бы не узнал. Наконец бинт туго стянул грудь, и боль немного утихла.
      Опытная разведчица, Лидия с одного взгляда оцепила обстановку: нет, она не у советских разведчиков. Кто эти косоглазый и верзила и каким образом она здесь очутилась — предстояло еще выяснить.
      После ухода врача в комнату возвратился верзила в шляпе.
      — Как вы себя чувствуете? — Лидия поняла, что он, как и при разговоре с врачом, старается изменить свой голос. — Почему не отвечаете? Вас спрашивает друг.
      — Дайте воды, — попросила Лидия.
      Незнакомец подал раненой воды. Лидия с трудом повернула голову, но увидела только спину верзилы. В тусклом свете лампочки, обернутой каким-то лоскутом, успела разглядеть затылок, заросший рыжими волосами, и, не прикасаясь к воде, отвернулась.
      — Что вы делали в лесу?
      Лидия молчала. Слабость во всем теле и ноющая боль в груди лишали сил, туманили мозг. Но Лидия напрягала память, стараясь вспомнить, при каких обстоятельствах и кто доставил ее к машине. Кто вынес ее из леса? Кто доставил ее в этот дом? Узнать все это было крайне необходимо.
      — Вы слышите меня? Почему не отвечаете? — Рыжий заметно терял терпение.
      — Ни на какие вопросы отвечать не стану… — это было сказано тихо, но твердо.
      — Отвечать придется, если я спрашиваю. — В голосе прозвучала угроза. — Повторяю: с вами говорит друг.
      — Зря стараетесь, отвечать не буду. А в друзья я к вам не напрашивалась.
      — Если я задаю вопросы, значит у меня есть на то основания.
      — Кем вам дано право допрашивать меня? — Лидии стоило усилий каждое слово. Противная тошнота подкатывала к горлу.
      — Неужели вы до сих пор не поняли, что я — посланец оттуда? Как-то плохо вяжется эта ваша недогадливость с блестящей лекцией, которую вы читали нам в школе. Где же прозорливость агента, когда нужно безошибочно определить, кто перед тобой. Может быть, вам напомнить девиз: «Победа и деньги»?
      Это был пароль. Теперь Лидия точно знала, с кем имеет дело, однако отвечать не спешила. Ослабевшей рукой она взяла стакан с водой и поднесла к губам. Но голову поднять не смогла и, сделав глоток, пролила воду на подушку. Незнакомец, пристально наблюдавший за ней, не пришел на помощь — он по-прежнему не хотел показывать свое лицо.
      — Я понимаю, что вам тяжело разговаривать, — несколько мягче заговорил «Рыжий», — но мне необходимо кое-что узнать. Что вы делали в лесу и какое отношение имеете к людям, доставившим вас к машине?
      Итак, Лидии стало ясно: вынесли ее из леса работники госбезопасности. Но о том, что она прибыла в лес с советскими разведчиками, «Рыжий» не знал. Очевидно, во время прибытия оперативной группы в лес и в момент перестрелки он находился на базе, под землей. Это создавало очень выгодные для нее условия. Надо только умно воспользоваться ими. Сейчас очень важно убедить «Рыжего» в том, что Лидия никакого отношения к этим людям не имела, внушить ему твердую уверенность, что она по-прежнему преданно служит иностранной разведке.
      — Хочется верить, что вы в самом деле кое-что усвоили из моей лекции, — устало произнесла Лидия, — по крайней мере, некоторые знания, обязательные для разведчика, попавшего в трудное положение… Тогда вам псе станет ясно. Дело в том, что явочная квартира, где была рация, провалилась. Необходимо было пробраться на приозерную базу, чтобы воспользоваться рацией. Меня не успели связать с человеком, знающим туда дорогу… — Лидия умолкла. Она взяла стакан, но не удержала, он упал на пол и разбился. Лидия провела язь-ком по пересохшим губам. «Рыжий» и на сей раз не пожелал помочь ей.
      — Моя попытка, — заговорила вновь Лидия, — самостоятельно найти путь на базу кончилась, как видите, плачевно. Я натолкнулась на перестрелку и угодила под шальную пулю… Стреляли из-за деревьев. После этого я не была уже в состоянии что-либо замечать… — Она умолкла и со стоном отвернулась к стене.
      «Рыжий» собирался задать очередной вопрос, когда дверь отворилась и в комнату вошел косоглазый.
      — Я, кажется, не звал тебя! — резко повернулся к нему «Рыжий». — Выпроводил благополучно? Подай больной воды.
      Старик принес вместо стакана эмалированную кружку. «Рыжий» недовольно заметил:
      — Неужели стакана не нашлось? Впрочем, ладно. Иди, Лукьян, отдыхай. Нужен будешь — позову.
      Наступило молчание. Измученная Лидия тяжело дышала.
      — Да-а-а… влипли в историю… — в голосе «Рыжего» послышались примирительные нотки. — Хороши вы были, когда вас, окровавленную и беспомощную, волокли к машине. Ни один из наших не поверил бы, что знаменитая разведчица может являть собой столь жалкое зрелище. — Он немного помолчал. — Благодарите судьбу, что в эту минуту я оказался поблизости. Не будь меня, вы находились бы сейчас в большой опасности.
      Он умолк, наблюдая, какое впечатление произведут его слова. Лидия резко повернула голову и тут же зажмурилась от боли.
      — Да, да! Да будет вам известно, ценою жизни своего помощника и с большим риском для себя я спас вас от неминуемой гибели…
      — Не преувеличивайте своих заслуг, любезный! — прервала его Лидия. — Попади в вас пуля, вы выглядели бы не лучше. А не рисковать вы не могли. Ведь бежать из леса при сложившихся обстоятельствах вам надо было обязательно. Ну а подвернувшаяся машина — наилучший способ скрыться. Тем более, что здесь вы убивали и второго зайца: за мое спасение вас ожидает награда покрупнее, чем за операцию, осуществляемую вами.
      В наступившей тишине отчетливо слышно было тиканье ходиков на стене. Лидия ждала, что собеседник резко возразит, но этого не случилось. Она насторожилась.
      — Пожалуй, вы правы, — примирительно сказал он. — Еще один вопрос. В управлении долго гадали о причинах, заставивших вас впервые не выполнить задания. Ведь самолет взлетел — это известно из газет. В чем же дело? Чем объясняется провал операции?
      В его голосе послышалось сочувствие, Лидия поняла, что «Рыжий» старается вызвать ее на откровенность, чтобы первым узнать то, что так интересовало все управление разведки. Для этого он даже применил эту неумную лесть. Лидия презрительно усмехнулась.
      — Перед одним человеком я отчитываюсь: шефом. Если можете — свяжите меня с ним. А сейчас… оставьте меня в покое. Я устала.
      «Рыжий» с ненавистью посмотрел на эту выскочку, надменную даже в своем поражении.
      — Согласен. Я предоставлю вам возможность поговорить с шефом гораздо раньше, чем вы этого ожидаете.
      С этими словами он покинул комнату.
     
      * * *
     
      Утром Лидия почувствовала себя немного лучше. При дневном свете комната выглядела не так отталкивающе. Она поднялась. Голова слегка кружилась. На столе ее ожидал завтрак, приготовленный чьими-то заботливыми руками. Лидия принялась за еду. Не успела она поесть, как дверь отворилась и в комнату вошла старушка с девочкой лет пяти. Бросилась в глаза какая-то неестественная бледность женщины.
      — Здравствуй, дочка… — тихо поздоровалась старушка.
      — Здравствуйте, — также тихо ответила Лидия.
      — Вот теперь на человека похожа, А вчера, когда привезли тебя, аж страшно было: вся в крови, еле отмыла… Ой! — схватилась она за живот, — приболела я что-то. Рыба, наверно, несвежей была…
      Лидия отметила, что женщина разговаривает с южным акцентом, мягко растягивая слова.
      — Присядьте, пожалуйста, — Лидия глазами указала на стул.
      — Спасибо, дочка, не могу сесть. Боюсь, не подымусь больше… Плохо мне… Ох! Вот привела… — она не договорила.
      Девочка, все это время молча стоявшая у двери, вдруг с плачем бросилась к Лидии:
      — Мамочка… моя мамочка приехала… — она ткнулась лицом в колени Лидии, обхватила их пухлыми ручонками. Превозмогая боль в груди, Лидия машинально прижала к себе теплое тельце.
      Старушка отдышалась.
      — Нет у нее мамы… померла при родах, — объяснила она. — Я ее выходила, жалко было сиротку. А когда подросла — сказали ей, что мать уехала. Верно, думает, что мать вернулась… Бедненькая… Ой! — старушка опять схватилась за живот. Ее лицо из бледного стало серым. — Пойду я, однако, а то как бы не упасть здесь… За Аннушкой приглядите. Потому и привела, что побоялась оставить ее с собой…
      Не переставая охать, скорчившись от боли, она едва добрела до двери.
      Лидия долго сидела, не решаясь заговорить с ребенком. Боль в груди как будто утихла, а девочка ни на минуту не отнимала ручонок, точно боялась, что «мама» может вновь исчезнуть.
      Когда Лукьян Андреевич пришел с работы, девочка подбежала к нему и радостно закричала:
      — Дедушка, мамочка вернулась!..
      Лидия видела, как побледнел старик. Он так растерялся, что даже не ответил ребенку.
      — Говорил же старой ведьме не приводить в дом дите, — наконец глухо произнес он. — Не послушалась, проклятая… — Сильно припадая на ногу, косоглазый выбежал вон из комнаты.
      Лидия взяла Аннушку за руку и усадила рядом с собой на постель. Почему так встревожился косоглазый? Вдруг Лидию осенила догадка. Да, это несомненно. Старушку отравили… Отравили, чтобы убрать лишнего свидетеля. Поэтому-то она нарушила запрет и привела ребенка: чувствовала, что не протянет долго.
      Прижав к себе ребенка, Лидия ждала старика. Когда он появился, по его измученному лицу она сразу поняла, что ее предположения верны. Старик тяжело опустился па стул. Когда стенные часы пробили восемь, он поднялся и вышел в соседнюю комнату.
      — Аннушка, поди сюда, детка, — позвал он из-за двери. Девочка улыбнулась Лидии и побежала к дедушке. А спустя несколько минут оттуда донесся плач Аннушки, затем тихий шепот старика. Видно, старик силой старался уложить ребенка спать, потому что Аннушка вдруг громко закричала. Лидия невольно рванулась, но тут же опомнилась и села.
      Спустя минут десять старик вошел в комнату Лидии с плачущей Аннушкой на руках. Девочка сразу соскользнула с рук дедушки и подбежала к постели Лидии. Прижимая к себе ребенка, Лидия с удивлением подумала, что чувствует к этой чужой девочке не одну только жалость, но и какую-то непривычную, внезапно возникшую нежность…
      Старик тяжело опустился на стул и уставился в одну точку.
      — Я буду с мамочкой спать, — упрямо сказала Аннушка.
      Лукьян Андреевич вздрогнул, как от пощечины, и зло посмотрел на Лидию.
      — Для чего вам понадобилось назваться ее матерью? — сердито спросил он.
      Лидия удивленно взглянула на него.
      — С чего вы взяли, что это сделала я?
      — А кто же? — спросил он.
      — Покойная старушка привела ее сюда и…
      — Откуда вы знаете, что старушка умерла? — лицо косоглазого выражало испуг, растерянность.
      Лидия молча посмотрела в раскосые глаза старика. Тот не выдержал этого взгляда и опустил глаза. Он понял, что имеет дело с опытным человеком и отбросил всякое притворство.
      — Я знал, что это случится, но не думал, что так скоро…
      — Вы, надо думать, знаете, как поступают в таких случаях ваши… друзья. Ведь она видела меня, а главное этого, рыжего…
      — Вы правы, — подавленно сказал он. — Что же я теперь буду делать с Аннушкой? С кем оставлять ее на время службы?
      — Пока я здесь — можете не беспокоиться.
      — Нет, что вы? — испугался старик. — Вам нельзя!
      — Почему? — Лидия испытующе посмотрела на старика. Тот молчал. Некоторое время они так сидели друг против друга. Лидия заметила, что Аннушка заснула на ее кровати.
      — Перенесите девочку в ее постель, — сказала она.
      Старик взял Аннушку на руки и перенес в кроватку.
      — Вам нельзя быть с девочкой, — сказал возвратившись старик. — Он запретил это…
      Увидев, что лицо Лидии зло перекосилось, косоглазый испуганно замолчал. Он ждал, что Лидия скажет, но та молчала.
      — Видите ли, Аннушка может разболтать, что вы здесь… Даже страшно подумать, что будет, если он узнает об этом… У меня, правда, есть один план, но не знаю, одобрит ли он…
      Лидия заметила, что старик старательно обходит имя «Рыжего». Она старалась понять, какая связь существует между этими людьми. Верзила — засланный шпион, это ясно. Но что заставляет косоглазого рисковать жизнью даже своей внучки, которую, судя по всему, он любит?
      Старик вновь заговорил о своем:
      — Как убедить его, ума не приложу.
      — Сегодня, когда он придет сюда, вы ему и выложите. Я готова принять любой план и согласна до выздоровления присматривать за Аннушкой.
      — Он не придет сюда больше, — после паузы сказал Лукьян Андреевич.
      Лидия понимала это и сама, но хотела проверить правильность своих предположений. Да, этот верзила знает, что такое конспирация… Он скрывал свое лицо даже от нее, хотя она — «посланная оттуда», как он выразился. Опасаясь врача, который может не побояться угрозы и выдать квартиру, он исчез на время. Вероятно, за ней и квартирой «Рыжий» установил тщательный надзор…
      — Пора встречать врача, — сказал старик и вышел из комнаты.
     
      ГЛАВА VI
     
      С появлением «Рыжего» Лукьян Андреевич ни днем ни ночью не знал покоя. Беспощадный, способный на любую жестокость, «Рыжий» держал его мертвой хваткой. Единственное спасение Запыхало видел в смерти. Но старик никогда не решился бы наложить на себя руки, да и на кого бы он оставил Аннушку…
      Девочка была единственным существом, которое любил Лукьян Андреевич. С того вечера, когда к нему пришел «Рыжий», Запыхало беспрестанно думал о внучке. Он понимал, что в любую минуту может быть пойман органами госбезопасности, а если споткнется, — будет убит «Рыжим». Находясь между молотом и наковальней, Лукьян Андреевич старался все приказания «Рыжего» исполнять в точности. Щедрое вознаграждение, полученное за соучастие в «деле», не радовало его, а посулы и обещания потеряли для него всякую цену. Им всецело владел животный страх, но он ни разу не подумал с том, что есть и другой выход — чистосердечно сознаться во всем. Именно страх и толкал его в пропасть, затягивая все глубже в трясину преступлений. Старик стал безвольным оружием в руках «Рыжего».
      Когда Лукьян Андреевич возвратился с работы и застал дома раненую Лидию, его чуть не хватил удар. Старушка, присматривавшая за Аннушкой, рассказала, что какой-то рыжий принес эту женщину. Сказал, что она его жена, что случайно попала под машину.
      Лукьян Андреевич с трудом взял себя в руки и отправил старушку домой. Она, уходя, захватила банку консервов — подарок «Рыжего».
      Ошеломленный известием, Лукьян Андреевич вначале не обратил внимания на «подарок». Потом только понял, что «Рыжий» отравил старую няню консервами, чтобы убрать свидетеля. И на сей раз следственные органы ничего не могли обнаружить: все сошло гладко.
      — Кто эта молодая женщина? Почему «Рыжий» ничего ему не сказал? Откуда привез ее? При каких обстоятельствах она ранена?
      От всех этих вопросов гудела голова. Запыхало попытался заговорить с Лидией, но она так на него посмотрела, что он сразу прикусил язык.
      Кроме всего прочего, Лукьяна Андреевича постоянно мучил страх, что врач заявит в милицию. «Рыжий» свое обещание выполнит: врачу не жить после этого. А разве ему, Запыхало, от этого будет легче? Ведь тогда не миновать ареста. А вдруг за его домом уже ведется слежка? При этой мысли он покрылся холодным потом. Несколько успокаивало то, что «Рыжий» в дом больше приходить не будет: боится, как бы не привести с собой «хвост». Но если «Рыжий» боится, то каково ему, Лукьяну?
      Взаимная привязанность, возникшая между ребенком и Лидией, заставила Лукьяна Андреевича подумать о том, не оставить ли эту женщину у себя, хотя бы на время? Можно выдать ее за племянницу, приехавшую из деревни погостить. В случае проверки со стороны паспортного стола, которая случалась редко, он предъявит паспорт умершей дочери.
      Когда дочь умерла, он был так потрясен, что слег и пролежал без памяти пять дней. Татьяну похоронили работники больницы и соседи. Лишь потом он узнал, где ее могила. Занятый заботами об Аннушке, он долго не ходил регистрировать смерть дочери. Потом прошли все сроки. Без штрафа не обойтись, а денег ему было жалко. Так он и не заявил о ее смерти и паспорта не сдал. Сейчас можно паспортом Татьяны снабдить эту женщину. Она бы пока и за Аннушкой присматривала. А дальше видно будет.
      Не без страха изложил он свой план «Рыжему» и очень обрадовался, когда тот полностью его одобрил.
      «Рыжий» давал старику все новые задания и требовал беспрекословного повиновения, задабривал новыми посулами. Хотя Лукьян Андреевич был единственным человеком, кто лично общался с «Рыжим», тот держал Запыхало в полном неведении относительно своих планов.
      Эта игра с огнем сильно угнетала старика, но изменить что-либо он был не в состоянии — слишком туго затянут узел. Свидания с «Рыжим» происходили в разное время дня. Из предосторожности Лукьян Андреевич каждый раз долго кружил по юроду, менял по два-три такси, иногда проходил значительное расстояние пешком Только убедившись, что за ним никто не следит, направлялся к месту встречи. В последнее время свидания прекратились. Где пропадал «Рыжий», старик не знал.
      Можно представить поэтому, как испугался Лукьян Андреевич, когда однажды среди клиентов парикмахерской увидел «Рыжего».
      Дождавшись своей очереди, тот спокойно сел в кресло. По окончании бритья и стрижки Лукьян Андреевич веничком стряхнул волосы с пиджака опасного клиента и, получив деньги, учтиво поклонился. Потом взял грязный прибор и вышел за перегородку. Там дрожащими руками вытащил записку, незаметно вложенную «Рыжим» в карман его халата, В записке предлагалось срочно познакомиться с сыном известного ученого Якименко. Старик сжег записку и растер пепел. Что опять задумал «Рыжий», его не интересовало. Нужно было постараться во что бы то ни стало выполнить поручение.
      Парикмахеру удалось разузнать, с кем бывает Якименко.
      Ценой больших усилий Лукьян Андреевич добился своего. Несколько дней спустя в парикмахерскую ввалилась компания молодых людей, а среди них и Валерий Якименко — высокий, широкоплечий парень со «стильной» прической. Над верхней губой — усики ниточкой. Обслуживая его, Лукьян Андреевич старался изо всех сил, употребил столько крема и специально припасенных духов «Красная Москва», что Валерий был заметно польщен. Парикмахер наотрез отказался взять с него плату выше обычной.
      — Нет, нет, молодой человек, не обижайте старика, — с подкупающей искренностью говорил косоглазый.
      Действуя таким образом, Лукьян Андреевич понял, что Валерий, в котором он сразу узнал человека не слишком щепетильного, станет отныне его постоянным клиентом. Именно этого и добивался Запыхало. После нескольких посещений парикмахер сумел так расположить к себе юношу, что тот уже держался с ним по-приятельски и запросто называл «симпатягой» и «классным стариканом».
      Вскоре, выполняя новое задание «Рыжего», старик заговорил с Валерием о своей «дочери». Не может ли Валерий помочь ей устроиться на работу.
      — А что умеет делать ваша дочь? — поинтересовался Валерий, проводя тыльной стороной кисти по гладко выбритой щеке.
      — Занималась когда-то в строительном техникуме, может работать чертежницей.
      — Попробуем это дело обтяпать, — самоуверенно заявил Валерий и многозначительно посмотрел на старика.
      — Можете не сомневаться, — поспешил заверить Лукьян Андреевич, — я в долгу не останусь…
      — В таком случае все в порядке.
      Одеваясь, Валерий небрежно обронил:
      — Кстати, я как раз встретил ребят. Приглашают немного поразвлечься, а я не захватил из дому монет…
      — Валерий Андреевич, какие могут быть разговоры… — и Запыхало ловко сунул в карман Валерию несколько банкнот.
      Во время очередного бритья Валерий не очень уверенно заявил, что говорил с отцом; пусть дочь Лукьяна Андреевича зайдет к отцу для переговоров. Юноша назвал адрес профессора Якименко и со скучающим видом продолжал разглядывать в зеркало свою уже побритую физиономию. Лукьян Андреевич понял намек. Он удалился за перегородку, вынес сверток и положил в карман пальто Валерия. Тот сделал вид, что ничего не заметил. А старик спрятал адрес и облегченно вздохнул…
     
      ГЛАВА VII
     
      Незадолго до рассвета в Лубково въезжала «Победа». На большой скорости машина подкатила к воротам дома Лукьяна Андреевича и остановилась. Шофер вышел из машины и направился к дому. Он был в стеганой куртке, кепи, какие обычно носят в Приморске молодые люди, и в кирзовых сапогах. Водитель прошел в калитку и постучал в дверь. Заспанный Лукьян Андреевич хмуро пригласил шофера в дом. Минут через пятнадцать они вместе вышли из дому. Хозяин, провожая раннего гостя, громко прощался, а тот молча помахал на прощание рукой.
      Машина покатила в сторону шоссе Лубково — Приморск. На развилке она свернула на дорогу, ведущую вниз, и несколько сбавила скорость. Где-то внизу было море. Дорога слабо освещалась, но шофера это не смущало. На третьем повороте он замедлил ход: из темноты вынырнула фигура. Шофер взглянул на часы: человек был точен. Машина остановилась. Не говоря ни слова, водитель вышел из машины и по едва заметной тропе стал подниматься в гору, за которой проходило шоссе. Сделав несколько шагов, он оглянулся: машины на прежнем месте уже не было. Вскоре человек достиг вершины. Отсюда хорошо была видна белесая лента шоссе. Человек быстро спустился вниз. В условленном месте его ждала другая машина. Он открыл дверцу, сел на заднее сиденье, и машина рванула с места.
      Медленно занимался рассвет. По краям шоссе теснились дачи, окруженные густой зеленью. Ехали долго. В пути остановились, чтобы заправиться горючим: у водителя был открытый лист. И снова шоссе, асфальтированные дороги… За все время шофер не проронил ни слова. Наконец машина остановилась в открытом поле.
      — В чемоданчике — одежда. Деньги и билет до Москвы найдете в сумочке. Переоденьтесь, скоро Киев, — впервые за всю дорогу заговорил шофер. Он вышел из машины. Когда спустя десять минут вернулся, то на заднем сиденье увидел красивую голубоглазую женщину в шелковом платье, белых босоножках и белом, низко надвинутом на лоб, берете. Она кивнула шоферу, давая понять, что можно продолжать путешествие.
      Был поздний вечер, когда машина подкатила к киевскому вокзалу. До отхода поезда оставалось несколько минут. Из машины вышла Лидия и легкой походкой направилась к зданию вокзала.
     
      * * *
     
      Московское утро встретило проливным дождем. Лидия с досадой посмотрела на свои белые босоножки, махнула рукой и побежала к стоянке такси. Люди, ожидавшие машины, прикрывались зонтами. Лидия стала в очередь. Она мгновенно вымокла до нитки. Машины подходили одна за другой, но и ожидавших было много. Неизвестно сколько бы пришлось ждать, если бы не молодой человек в темном непромокаемом пальто. Когда подошла его очередь, он уступил ее Лидии, а сам занял ее место. Она поблагодарила любезного незнакомца и быстро вскочила в машину.
      — В гостиницу «Ленинградская», — бросила Лидия шоферу и лишь теперь почувствовала, что дрожит от холода.
      А молодой человек, как только такси с Лидией отъехало, предупредил соседей по очереди, что отлучается на несколько минут, и направился в сторону вокзала. Там он зашел в телефонную будку и набрал номер.
      — Алло! Деркачев? Говорит Лаптев. Такси, номер 9–12–33. За рулем капитан Волевой. Да, ясно!
     
      Лидия с любопытством взглянула на красивое здание, торопливо расплатилась с шофером такси и побежала ко входу в гостиницу. Предупредительный швейцар распахнул перед ней дверь. Лидия окинула взглядом огромный холл и подошла к окну дежурного администратора. Она предъявила паспорт на имя Запыхало Татьяны Лукьяновны и получила заранее забронированный номер на семнадцатом этаже. Кабины скоростного лифта буквально поглощали людей. До семнадцатого этажа Лидия поднималась не более восьми — десяти секунд. В номере она приняла ванну, поела и с удовольствием растянулась на мягкой постели.
      За широким окном сгущались сумерки. Лидия проснулась, взглянула на часы, быстро оделась и подошла к трюмо. Выкрашенные в черный цвет коротко подстриженные волосы и похудевшее лицо изменили ее облик до неузнаваемости. Она с грустью посмотрела на свое отражение. Чрезмерная бледность — следствие перенесенных нервных потрясений и ранения — придавала лицу болезненный вид, но вместе с тем нежно оттеняла голубизну глаз.
      Она сняла трубку телефона и назвала номер. Ей ответили сразу:
      — Да, это я, — сказала она. — В номере семнадцать ноль шесть. Жду. — Положив трубку, Лидия присела на краешек мягкого диванчика, обитого красным плюшем Из окон была видна залитая электрическим светом площадь и фасады расположенных на ней вокзалов. По площади сновали люди, двигались автомашины. Лидия долго сидела, задумавшись и не меняя позы. Когда раздался тихий стук, она вздрогнула, но тотчас взяла себя в руки. В комнату вошел средних лет человек в коричневом костюме. Причесанные на косой пробор каштановые волосы лоснились от брильянтина.
      Он повернул торчавший в дверях ключ и обнажил в улыбке золотые зубы. Однако серые надменные глаза пристально изучали Лидию.
      — Здравствуйте, мисс, — тихо приветствовал он.
      — Здравствуйте, мистер Гоулен, — еще тише ответила она и, подавая руку, указала глазами на кресло.
      — Садитесь.
      Гость удобно расположился в кресле, положил ногу на ногу, не торопясь выложил на стол портсигар и пачку дамских сигарет.
      — Кажется, не ошибся — ваши любимые? — Он пододвинул Лидии сигареты.
      Она жадно затянулась, даже забыв поблагодарить. Да, это были ее любимые сигареты, издающие тонкий, немного пьянящий аромат. Несколько минут курили молча.
      — Условимся говорить очень тихо, — первым нарушил молчание Гоулен.
      — Понятно, мистер. Прошу прощения. Мне нечем вас угостить. Я даже не обедала.
      — Это легко поправить, — улыбнулся Гоулен. — Попросите, чтобы вас соединили с буфетом.
      Спустя десять минут в номер был доставлен заказанный ужин, шампанское и апельсины.
      За ужином разговор касался отвлеченных тем. Время от времени Лидия ловила на себе испытующие взгляды Гоулена. Она чувствовала, что шеф старается выяснить ее настроение, определить, какие душевные изменения произошли в ней. Объяснения или оправдания бесполезны, все равно Гоулен ничему верить не будет. Он должен сам убедиться, что «Актриса» по-прежнему смелая и преданная ему разведчица. А чтобы шеф уверовал в это — зависит уже от нее, от ее поведения в нынешний вечер. Лидия спокойно встретила пристальный взгляд Гоулена. Скорее интуитивно, чем сознательно, она почувствовала, что одержит победу. Но это потребует напряжения всех сил.
      Впереди — целый вечер наедине с умным, хитрым шпионом и очень тонким психологом. Она должна расположить к себе Гоулена, вернуть его доверие. Лидии казалось, что более трудного испытания еще не выпадало на ее долю.
      Гоулен оставил наполовину очищенный апельсин и потянул за шнур шторы. Тяжелая ткань опустилась и плотно занавесила окна. Лидия включила свет.
      — Попробуйте сказать, что в советской России нельзя жить спокойно, что за тобой по пятам ходят шпики, — тихо начал Гоулен. — Вы без помех проделали длительное путешествие до Москвы, я навещаю вас как старую знакомую, и все это без особых предосторожностей… Такая милая, дружелюбная страна.
      «Какая ловушка кроется за этими словами?» — прикидывала Лидия. Стоит допустить самую незначительную оплошность, и страшно подумать, что ее ждет…
      В том, что «Рыжего» удалось убедить в естественности причин посещения ею леса, Лидия не сомневалась. Но не закралось ли подозрение у Гоулена после доклада «Рыжего»? Лидия внутренне собралась, готовясь к опасному поединку. Она смело посмотрела Гоулену в глаза долгим пристальным взглядом и медленно опустила ресницы. Но от нее не ускользнуло то, как румяные щеки Гоулена слегка побледнели, а шея побагровела. На душе стало немного легче, но полностью полагаться на свои женские чары она не собиралась. Ум и только ум выручит ее в этой борьбе.
      — Порой мне кажется, — задумчиво глядя на голубоватую струйку дыма, сказала Лидия, — что все это спокойствие — одна видимость, а на самом деле за тобой наблюдают сотни внимательных глаз… Ни в одной стране мне не было так тяжело работать, как здесь, никогда я не испытывала такого нервного напряжения. А если ко всему еще добавить и горечь неудачи… — лицо Лидии исказилось злобой, а глаза метнули взгляд на занавешенные окна. — Дружелюбная страна?.. О нет! Спокойно я могу себя чувствовать только дома…
      — Не следует ли понимать ваши слова, — проницательные глаза Гоулена не отрывались от лица Лидии, — как желание поскорее уехать отсюда. Мы можем не позже чем через пять дней отправить вас, если…
      — Разумеется, в вашей воле отправить меня домой. Я подчинюсь любому вашему решению, мистер Гоулен, — покорно ответила Лидия. — Но… — она с минуту колебалась, — но это мне кажется нецелесообразным. Я пробыла здесь продолжительное время, как следует изучила жизнь здешних людей, их привычки… Я принесу гораздо больше пользы, чем кто-нибудь другой, новый. И потом, я просто не могу вернуться домой так… Я жажду реванша и вы… вы должны мне помочь…
      — При каких обстоятельствах вы провалились? — вдруг без всяких обиняков, почти грубо спросил Гоулен.
      Лидия насторожилась. Сохраняя внешнее спокойствие, она тщательно взвешивала ответ, от которого зависело многое. Не исключено и такое: выведав у нее все, что возможно, ее постараются, в лучшем случае, переправить домой. Ведь «Рыжий» пошел на риск именно для того, чтобы узнать, что стадо известно советской разведке. Но он просчитался, полагая, что она не согласится на это путешествие. Презренный шпик вздумал перехитрить ее. Он и не подозревает, какой козырь дал ей в руки. Лидию охватила злоба. Губы искривились в нехорошей усмешке, глаза вспыхнули. Гоулен по-своему понял эту гримасу и остался доволен. Что ж, она постарается не разочаровать шефа. Не зря она всю дорогу обдумывала каждое слово предстоящей беседы.
      — Я не люблю сваливать свою вину на другого, — начала после паузы Лидия. — Вы это хорошо знаете. И все же не могу не напомнить вам, как я не хотела ехать с Дэвисом…
      Действительно, в своей самоуверенности, не знавшей границ, Белгородова упорно отказывалась от помощников. Она хотела сама отомстить за отца… При воспоминании об отце Лидию передернула нервная судорога.
      Да, Гоулен припоминает, мисс не хотела ехать с Дэвисом. Но Гоулен тогда настоял на своем, и она вынуждена была согласиться.
      — Мало того, что вы навязали мне Дэвиса, — снова заговорила Лидия, — маскарадный костюм, в который меня облачили при переходе границы, сослужил мне плохую службу. Буквально на первой же советской станции я обнаружила, что за мной следят. Пришлось прыгать с поезда на ходу, убегать от погони, — Лидия встрепенулась, в глазах вспыхнул торжествующий блеск.
      — Могу сказать, без ложной скромности, мне удалось не только ускользнуть, но и раздобыть не сфабрикованные, а настоящие документы. У фрау Мюллер пробыла ровно столько, сколько понадобилось, чтобы найти комнату. Потом поступила на работу. Все шло как нельзя лучше…
      — Куда же вы устроились? — Гоулен внимательно слушал, не сводя с Лидии своих холодных глаз.
      — В проектную организацию, чертежницей. Я образцово выполняла свои обязанности, старалась зарекомендовать себя с само, лучшей стороны и преуспела в этом. Наконец наступило время действовать. Не буду рассказывать вам сколько стоило труда сблизиться с людьми, через которых я могла осуществить задуманное…
      Лидия сощурила глаза и медленно опустила ресницы. Гоулен молчал, но Лидия заметила, как он нервно повел бровью.
      — Пришлось вскружить голову одному студенту, проходившему практику на номерном заводе, прежде чем я смогла приступить к основному пункту вашего задания — взять в сети самого конструктора… Степанковского, — Лидия слегка запнулась и зябко повела плечами, хотя в номере было очень тепло. — На это ушло много времени, — продолжала она, — но я добилась своего, Степанковский полюбил меня. Вам, автору этого умнейшего плана, незачем говорить, чего я этим достигла. Степанковский ходил за мной по пятам. Он старался предупредить любое мое желание. Признаться, столь рыцарское отношение к женщине явилось для меня неожиданностью.
      — Приятной, надеюсь? — не без иронии осведомился Гоулен.
      Лидия холодно посмотрела на него.
      — У нас, там, не совсем точное представление о советских людях. А для успеха нашей работы необходимо видеть их не полуварварами, как нам этого хочется, а такими, какими они есть на самом деле… Принимать желаемое за действительность — что может быть глупее, особенно для разведчика.
      Гоулен прикусил язык.
      — В составе экипажа самолета, — вновь заговорила Лидия, — должен был лететь и сам конструктор Степанковский. У меня созрел план: за несколько минут до полета в пробный рейс незаметно для окружающих вручить моему «жениху» «сюрпризную» коробку. По моему настоянию он должен был открыть ее много времени спустя, уже находясь в полете. Сразу после взлета он, естественно, был бы очень занят. А я просила открыть коробку тогда, когда его мысли не будут поглощены изучением поведения самолета в воздухе, когда они будут целиком со мной. Ведь в коробке было мое письмо, якобы имеющее большое значение для нашего будущего. По моим расчетам, он должен был вскрыть коробку, находясь далеко от места взлета. Это давало мне возможность осуществить вторую часть плана. В тот же вечер директор завода Матвеев улетал рейсовым самолетом в Москву. Он должен был повезти с собой ценные для нас материалы, связанные со строительством самолета. По случаю успешного испытания самолета на квартире у Матвеевых было устроено торжество. Меня, разумеется, тоже пригласили. Хорошо зная расположение комнат квартиры — я часто бывала там со Степанковским, — я решила похитить эти документы. Но… но все лопнуло, как мыльный пузырь!.. лопнуло из-за этого проклятого Дэвиса.
      Лидия замолчала. Она крепко стиснула руки. Глаза лихорадочно горели.
      Гоулен терпеливо ждал продолжения рассказа.
      — Последний раз мы встретились с Дэвисом за день до испытания самолета, — Лидия справилась с волнением. — Условились, что за час до взлета он доставит в условленное место «Сюрприз-12». Но он не явился…
      — Почему? — спросил Гоулен. Голос его внезапно охрип.
      — Тогда я еще сама не знала причины. Время уходило катастрофически быстро, а его все не было. Я решилась на отчаянный шаг. Взяла такси и поехала в сторону квартиры Мюллер, откуда он должен был появиться. У калитки дома по Советской, 38 я заметила сигнал тревоги: у дверей домика фрау Мюллер не было на привязи собачки. Это означало: входить нельзя! Вы, конечно, догадались, что к отлету самолета я опоздала…
      Лидия умолкла и с минуту сидела неподвижно. Молчал и Гоулен. Багровые пятна, покрывшие его переносицу и шею, говорили о том, что он взволнован рассказом. Она взяла новую сигарету, медленно размяла в пальцах и закурила.
      — Отсутствие Дэвиса, сигнал тревоги на базе свидетельствовали об опасности, — продолжила рассказ Лидия. — К Матвеевым идти было нельзя, кто знает, как «наследил» Дэвис… — она помолчала. — Так Дэвис провалил с редким успехом подготовленную операцию.
      Наступила продолжительная пауза… Лидия сидела, устремив печальный взгляд на дымящуюся сигарету.
      — Что же произошло с Дэвисом? — наконец спросил Гоулен.
      — Я и по сей день в точности не знаю этого. Вначале мне казалось, что он просто опоздал, а тревога у Мюллер — случайное совпадение. Необходимо было во что бы то ни стало узнать, что с Дэвисом, и причину тревоги на явочной квартире. Но узнать это можно было только у фрау Мюллер, а идти к ней ночью опасно. На следующий день я нашла способ заглянуть в калитку дома по Советской. Собачки по-прежнему на месте не было. Значит, пользоваться квартирой Мюллер нельзя. Тогда-то я поняла, в чем дело. Дэвис завалил явочную квартиру.
      — Какие у вас доказательства? — тихо спросил Гоулен.
      — Дэвис вел себя больше чем необдуманно. Например, подружился с каким-то человеком и завербовал его. Тот оказался неблагонадежным. Пришлось его «убрать». Дэвис сделал это через какого-то уголовника. А на следующий день я напрасно ждала его с «сюрпризом». Все это вынудило меня немедленно покинуть город. С тех пор я только один раз прошла мимо дома по Советской. Этого было достаточно, чтобы я больше туда никогда не заходила.
      — Почему?
      — Когда я проходила мимо домика, незнакомая женщина выносила из дверей ведро. Мне стало ясно, что фрау Мюллер больше нет, а там живет «подсаженная».
      — Что вы делали в лесу? — резко прервал ее Гоулен.
      Лидия поняла, что он очень внимательно ее слушал и наблюдал за каждым движением, за выражением лица, глаз: он ищет подтверждения правдивости сказанного ею. Что ж, она и это предусмотрела.
      — С потерей явочной квартиры я лишилась возможности пользоваться рацией. А появляться в городе и искать агента № 17 при таких тревожных обстоятельствах значило бы глупо рисковать всем Только выждав и убедившись, что за мной нет слежки, я попыталась воспользоваться лесной базой. Но попасть туда не удалось…
      — Разве вас не проинструктировали, как проникнуть на базу?
      — Фрау Мюллер однажды повела меня в лес, чтобы свести с человеком, который и должен был посвятить меня в эту тайну. Но встреча не состоялась — в лесу оказались посторонние люди. Мы сделали вид, будто пришли по грибы, походили немного и вернулись ни с чем. Ну, а потом уже ничего сделать было невозможно. Поэтому, оказавшись в критическом положении, я вынуждена была одна попытаться связаться с этим человеком. Две мои разведки в лес ни к чему не привели, а в третий раз я попала в перестрелку и была ранена… И только благодаря счастливому случаю осталась в живых… Неудачи, которые подстерегали меня в этой стране, можно объяснить разве только злым роком…
      Лидия задыхалась, лицо ее побелело.
      Наблюдая за ней, Гоулен все больше проникался доверием к Лидии. А она стремилась только к одному: чтобы ее не отстранили, чтобы и ее включили в новую операцию. А что таковая готовилась, она не сомневалась. Гоулен пожаловал сюда не для прогулки, Она молчала, насупившись, ждала, с замиранием сердца, что скажет Гоулен. А он, словно нарочно, испытывал ее выдержку. Не спеша почистил апельсин, не спеша стал есть. Но она хорошо знала своего шефа и терпеливо ждала. А он жевал апельсин, обдумывая услышанное.
      — Что ж, я был убежден, что провал случился по независящим от вас причинам, — растягивая слова, наконец заговорил он. — Я не мог ошибиться, когда выбрал именно вас, и продолжаю верить в вас. И вот доказательство. Сейчас задумана очень серьезная операция. Вам отведено в ней важное место и, следовательно, предоставляется возможность восстановить свою былую репутацию.
      Сердце Лидии было готово выскочить из груди. Она не скрывала своих чувств, и Гоулен, поняв это по-своему, остался доволен.
      — Вы будете в самом центре операции, — продолжал он, — но вам придется ограничиться пребыванием в Приморске. Больше того, по ходу выполнения вашего задания вы обязаны будете находиться в помещении. Только в особых случаях, для связи, вы сможете выходить на улицу, и не иначе как ночью. Что касается номерного завода, то им будет заниматься другой.
      Лидия заметила, что Гоулен не называет «Рыжего». А в том, что именно ему поручен завод, она не сомневалась.
      — Ваше участие в операции согласовано с шефом управления. Я известил его шифровкой и получил согласие. Ваши действия и связи тщательным образом продуманы, и я их вам сейчас изложу…
      Было около двенадцати ночи, когда Гоулен поднялся.
      — Запомните, возвращаться в дом парикмахера вам нельзя ни в коем случае: он может оказаться под наблюдением.
      Лидия поняла, что действительно нужна им: до сих пор их не заботило, что она жила в доме, который мог быть под наблюдением. Только сейчас… Да, хороши ее партнеры…
      Она застыла, глядя невидящими глазами в одну точку. Гоулен подошел к ней, положил руку на обнаженное плечо и заглянул в глаза. Лидия слегка отстранилась, и рука Гоулена повисла в воздухе. Брови его нахмурились.
      — Вам пора уходить, — желая смягчить шефа, сказала Лидия. — Дежурная по этажу предупредила, что гостям разрешается быть только до двенадцати…
      — Знаю, в этой варварской стране пуританские порядки, — Гоулен достал папиросу. Лидия заметила, что его руки дрожали, когда он прикуривал.
      — Помните, к моему приезду все должно быть готово. До свидания, — он едва пожал протянутую руку и вышел.
      Лидия заперла дверь, выключила свет и подошла к окну. Откинув тяжелую портьеру, она посмотрела вниз Там мерцал и переливался огнями огромный город…
      Долго не отрывала Лидия глаз от панорамы города-исполина, и тоска все больше сжимала сердце. Она отошла от окна и, не раздеваясь, легла на кровать. Ее открытые глаза были устремлены на освещенное окно, и крупные слезы скатывались на подушку.
     
      ГЛАВА VIII
     
      Глубокой ночью в приемный покой карета скорой помощи доставила тяжелобольного. Он был подобран в зале ожидания вокзала. Врач установил отравление пищей.
      Майя, дежурившая в эту ночь, сбилась с ног, стараясь облегчить страдания больного. Его сотрясала тяжелая рвота, зрачки не реагировали на свет, то и дело он терял сознание.
      Подобный случай отравления был зарегистрирован в больнице несколько месяцев назад — целая семья, состоявшая из родителей и четырех детей. Они скончались спустя тридцать минут после доставки в больницу, не приходя в сознание. Патологоанатомическое вскрытие трупов и лабораторное исследование дали картину ботулизма. Между тем продукты, найденные в квартире пострадавших, при исследовании оказались пригодными к употреблению. По требованию органов дознания было сделано повторное вскрытие трупов, но вывод остался прежним.
      Что же произошло с человеком, доставленным сегодня? Это очень тревожило Майю. Она употребила все средства для спасения жизни пострадавшего — промывание желудка, введение внутримышечно и подкожно поливалентной сыворотки, кислород.
      Когда рвота несколько ослабла, Майя поручила больного заботам дежурной сестры, а сама занялась обследованием свертка, найденного у пострадавшего.
      Ничего примечательного в свертке не оказалось: остаток батона, кусочки любительской колбасы, корейка и почти нетронутая баночка горчицы. Майя сложила все в прежнем порядке и отправила в лабораторию для исследования.
      Часы показывали приближение смены, но Майя решила не уходить домой, попытаться вырвать несчастного из рук смерти. Чем же он отравился, какой яд дал такую тяжелую картину? Ведь это уже второй случай. Видимо, в городе есть где-то очаг отравления. Правда, причиной смерти семьи Силантьевых считали употребление испорченных консервов, а сегодняшний пациент, судя по свертку, ел колбасу. Но откуда одни и те же симптомы в обоих случаях?
      Лабораторный анализ продуктов показал, что они совершенно свежи и вполне пригодны к употреблению.
      Майя озадаченно перечитывала заключение лаборатории. Неужели и это отравление останется неразгаданным? Нет, так нельзя. Необходимо предпринять какие-то меры…
      — Майя Николаевна, здравствуйте!
      Она вздрогнула от неожиданности и резко обернулась: перед ней стоял Костричкин. За время, что они не виделись, лейтенант заметно похудел: сказалась большая потеря крови от полученной в лесу раны. Но об этом происшествии Майя ничего не знала.
      — Здравствуйте… — тихо ответила она. С минуту они стояли молча. Майя вопросительно и несколько растерянно смотрела на лейтенанта.
      — Нас интересует, Майя Николаевна, состояние отравившегося…
      — Интересует вас? — с нескрываемым удивлением спросила Майя. Костричкин осторожно взял ее за локоть и отвел в сторону от стола, за которым сидела, углубившись в истории болезни, сестра.
      — Вы, конечно, помните случай отравления семьи?
      — Разумеется. Ведь они тоже были доставлены в нашу больницу.
      — Следствие по тому случаю не прекращено. Есть основание думать, что погибшая семья и доставленный к вам больной отравлены одним и тем же ядом.
      — Возможно, Константин Иванович, вы и правы. Но как в первом, так и во втором случае лабораторные анализы показали, что пища была доброкачественной. Только что нам доставили результаты лабораторных исследований, и, как видите, по-прежнему ничего… — она недоуменно пожала плечами.
      — Об этом уже известно. Сейчас в вашей лаборатории находятся и наши врачи. Они решили еще раз сообща все тщательно проверить. Трудно сказать, достигнут ли успеха. Если бы выжил больной! Он не только раскрыл бы нам происхождение яда, ной другую не менее важную тайну. — Костричкин посмотрел на удивленную Майю. — Как вы думаете, выживет?
      — Трудно ручаться. Во всяком случае ему немного лучше, появилась некоторая надежда. Я не уйду домой, пока опасность не минет. Здесь уже побывал профессор. Он тоже находит, что есть надежда на спасение.
      — У вас очень усталый вид, Майя Николаевна, — участливо сказал Костричкин. — Может, все же отдохнете? Вам нельзя так переутомляться…
      — Неважно, Константин Иванович, — тронутая его заботой, смущенно ответила Майя и ласково взглянула на лейтенанта.
      — Спасибо. Вы делаете большое и важное дело.
      — Ну что вы! Это мой долг. Если нужно — звоните в любой час, буду вас информировать о состоянии больного.
      — Еще раз спасибо, Майя Николаевна. Мне, пожалуй, пора.
      После ухода Костричкина еще более обеспокоенная Майя вернулась в палату.
      На следующий день, около пяти часов вечера, в приемный покой позвонили и попросили Майю Николаевну.
      — Слушаю, — устало проговорила она. — Ах, это вы, Константин Иванович? Да, да, слушаю. Неужели?..
      Костричкин сообщил результаты повторного анализа. Оказалось, что в первый раз горчицу не исследовали. Судмедэксперт обратил на это внимание. Фильтрат горчицы ввели морской свинке — последовало заражение ботулизмом. Значит, пострадавший был кем-то отравлен.
      Когда до Майи дошел смысл сказанного, она побледнела.
      — Так это же преступление! — от волнения голос ее срывался.
      — Вы правы. А как себя чувствует пострадавший?
      — Ему лучше. Теперь можно с уверенностью сказать, что выживет. Да нет, не от меня одной зависело… Куда? Что вы, какой может быть театр, я сутки не отдыхала. Нет, нет, Константин Иванович, я очень признательна вам, но сегодня никуда пойти не смогу. До свидания.
      Она положила трубку на рычаги и медленно направилась к вешалке.
     
      Вечерело. Лучи заходившего солнца золотили верхушки деревьев, крыши домов. Прохожих в эти часы было немного. Только няни катили перед собой коляски с младенцами. Майя шла не торопясь. Пухлые щечки ребенка или широко раскрытые удивленные глазенки вызывали ласковую улыбку на ее усталом лице…
      — Майя! Майя! — вдруг услышала она и тут же очутилась в объятиях Нади Степанковской.
      Надя умела одеваться скромно, но с большим вкусом. Сейчас на ней было темно-коричневое платье из тяжелого шелка, на ногах изящные туфли. Волосы были аккуратно причесаны и ниспадали длинными локонами. Эта прическа только входила в моду. Майя несколько удивленно разглядывала Надю, стараясь уловить перемену, происшедшую в подруге.
      — Что ты так пристально изучаешь меня, Майечка? — спросила Надя, и ее глаза озорно блеснули.
      — Ты какая-то другая стала.
      — Небось, постарела? — лукаво прищурилась Надя.
      — Наоборот, помолодела и очень похорошела.
      — Это тебе показалось, Майя. — Надя взяла подругу под руку, и они двинулись дальше. — Ну а ты почти не изменилась. Только цвет лица стал другой. Снова появился румянец, который тебе очень идет.
      — Какой там румянец, Надя. Знаешь, сутки глаз не смыкала, устала смертельно. Откуда же быть румянцу?
      — Нет, я серьезно, Майя, Выглядишь ты чудесно. Смотри же — так держать!
      — Есть так держать! — смеясь, ответила Майя. — Что же ты все это время не заглядывала ко мне? Разве так поступают настоящие друзья?
      — Ты, конечно, права, — после паузы ответила Надя, — я виновата перед тобой. Все заботы, дела… Да и Валя сейчас много отнимает времени. Он стал в последнее время раздражителен, здоровьем не блещет, хотя и не жалуется ни на что. К тому же работа… Детский сад расширили, а штат; работников все тот же.
      Майя оглядывала подругу и замечала, что, несмотря на все хлопоты по дому и на работе, выглядит Надя очень хорошо, тщательно следит за своей внешностью.
      — Нет, правда, Надя, ты очень, очень похорошела последнее время. Не спорь, — заметив протестующий жест подруги, продолжала она. — Просто не узнать тебя с тех пор, как снова стала работать.
      — Хочешь сказать, легкомысленной стала, вон чего на голове накрутила, — отшучивалась Надежда. — Ты, Майя, не удивляйся. Просто хочется немного отдохнуть от домашних забот. За последнее время появилась, знаешь, потребность в чем-то своем, личном… Майя, милая, с чего бы это? Может, стареть начинаю? Как посмотришь кругом, жизнь кипит, у каждого человека есть какая-то цель, стремление к счастью. Чего греха таить, и мне захотелось немного счастья…
      Всегда очень сдержанная, щепетильная в вопросе личных отношений, Надя прежде и не подумала бы, что способна так разоткровенничаться.
      — Да перестань смотреть на меня так! — обняв Майю, сказала она. — Я понимаю, что не должна об этом говорить… Хотя, почему же не должна? Ведь только с тобой я и могу говорить обо всем. А иногда так хочется отвести душу…
      Незаметно они очутились у дома, где жила Майя. Майя уговорила подругу поужинать вместе. Она удобно устроила Надежду на диванчике, а сама принялась разогревать еду, накрывать на стол.
      Когда они уселись друг против друга и Майя в переднике, как заправская хозяйка, стала разливать суп, раздался стук в дверь. Майя поставила кастрюлю на плитку и открыла дверь.
      — Добрый вечер, Майя Николаевна, — в комнату вошел Костричкин и, заметив Надю, учтиво поклонился.
      — Что случилось? — забыв поздороваться, с тревогой спросила Майя.
      — Ничего особенного, — смутился Костричкин, — решительно ничего. Просто у нас сегодня культпоход в оперный… Ну, я и подумал, что, может, вы все-таки согласитесь…
      — Тогда поторапливайся, Майя, — поднялась из-за стола Надя. — Давайте быстро поужинаем, и отправляйтесь в театр. Я сама уберу и помою посуду…
      — Э, нет! — запротестовал Костричкин. — Так дело не пойдет. У нас четыре билета, а нас трое… Неужели вы допустите, чтобы пропадал билет? И куда? В оперу!
      — Нет, этого допустить, конечно, нельзя, — весело глядя на Костричкина и пряча смешливые искорки в глазах, в тон ему ответила Надя. — В таком случае — все за стол! — скомандовала она и, не дав Майе опомниться, усадила рядом с нею лейтенанта и поставила перед ним прибор.
      Когда такси подкатило к театру, Костричкин помог женщинам выйти. У подъезда уже поджидали Вергизов и Смирнов, оба в светлых костюмах. Только теперь Майя поняла, почему Костричкин показался ей каким-то иным: он тоже был в штатском.
      Костричкин познакомил офицеров со своими спутницами и бросил отчаянный взгляд на капитана Смирнова. Тот вдруг ловко сунул свой билет Вергизову, наскоро придумал какой-то предлог и, извинившись, поспешно удалился. Пропустив Майю и Надю вперед, Костричкин и Вергизов одними глазами улыбнулись друг другу и пошли следом.
      Майя с упоением слушала оперу. Только сейчас почувствовала она, как соскучилась по театру. Кажется, целую вечность никуда не выходила! Теперь она наслаждалась каждым звуком. Краем глаза она видела, что и Надя увлечена спектаклем.
      С удивлением Майя отметила, что ей вовсе не хочется спать, как будто не дежурила сутки: усталость куда-то исчезла.
      Во время антракта Надя с Вергизовым направились в буфет, а Майя осталась с Костричкиным в ложе.
      — Скажите, Константин Иванович, почему Василий Кузьмич сегодня один?
      — А с кем же ему быть? Разве вы не знаете, что семья его погибла во время бомбежки?
      — Как много несчастий принесла война, — печально проговорила Майя и умолкла. К ним подходили Вергизов с Надей.
      Глядя на майора и Надю, Майя заметила., что между этими двумя хорошими людьми завязались добрые отношения.
      После спектакля Костричкин, сославшись на неотложные дела, распрощался.
      Вергизов усадил женщин в такси и повез их домой.
      А в полночь Вергизов уже был в Комитете, где его поджидал полковник Решетов.
     
      ГЛАВА IX
     
      После смерти жены Андрей Андреевич Якименко переехал в Приморск. Несмотря на многочисленную семью, он на старости лет остался одиноким. Пятеро сыновей и четыре дочери разъехались по стране: каждый жил своей семьей, был занят своими заботами, своими интересами.
      Все старания Якименко собрать хоть один раз всю семью вместе кончались ничем. У кого-нибудь из детей обязательно что-нибудь случалось, и план рушился.
      А когда умерла жена, Андрей Андреевич уже не мог оставаться в прежней квартире. Все в ней напоминало жену, бередило незаживающую рану. Старик решил переехать в Приморск, тем более, что здоровье его сильно пошатнулось, и врачи все настойчивее советовали морской воздух.
      С грустью Андрей Андреевич попрощался с Матвеевым, товарищами по заводской лаборатории, где он проработал столько лет, обменял квартиру и переехал в Приморск.
      Здесь Якименко поступил на работу в научно-исследовательский институт приборостроения. Стараясь уйти от грустных воспоминаний, он много времени отдавал работе. Его открытия в приборостроении явились крупным вкладом в науку, и имя доктора технических наук Якименко все чаще стало появляться на страницах отечественной и зарубежной печати.
      Но беды не оставляли Андрея Андреевича. Младший сын Валерий уехал в Харьков учиться. Лишенный привычной домашней опеки, он подпал под влияние дурной компании, был замешан в преступлении и осужден. Это окончательно сразило старика. После кровоизлияния у него отнялась правая рука и частично была парализована нога.
      Целый год не работал Якименко. Уход за ним взяла на себя близкая подруга его покойной жены Зинаида Ивановна. Она навела порядок в запущенном доме, следила за тем, чтобы Андрей Андреевич вовремя ел, строго соблюдал назначенные режим и диету.
      Товарищи по работе часто навещали Якименко на дому, держали его в курсе институтских событий. Они сообщили ему радостную весть. Талантливый инженер Степанковский, которого Андрей Андреевич знал по совместной работе на заводе и очень ценил, разработал новую, более усовершенствованную модель самолета с атомным двигателем. Для этого самолета, обладающего огромной скоростью, требовались соответствующие приборы. Узнав об этом, Якименко потерял покой. Он буквально засыпал директора института, своего старого друга, просьбами поручить ему создание таких приборов.
      Всеволод Алексеевич Грибов — директор института, один из видных ученых страны — долго колебался прежде чем дать согласие на то, чтобы Андрея Андреевича, несмотря на возражения лечащих врачей, зачислили в штат института.
      Для Якименко оборудовали на первом этаже лабораторию, и он приступил к делу.
      Не зря, видно, говорится, что беда не приходит одна. Месяц спустя с Андреем Андреевичем стряслось новое несчастье. Переволновавшись на работе, он слег. Пришлось подчиниться категорическому требованию врачей: два месяца не вставать с постели. Но вот ему разрешили подниматься, и он уже начал мечтать, как возьмется за дело. Директор института, навестив больного, в очень осторожной форме дал понять, что работа, особенно разъезды по городу, Андрею Андреевичу вредны. В институт поступило официальное письмо лечащих врачей, составленное в весьма категорической форме.
      На все просьбы и убеждения Андрея Андреевича директор отвечал решительным отказом. Всеволод Алексеевич задержался у Якименко дольше обычного, стараясь как-нибудь утешить старика. Наконец он распрощался и вышел ровной походкой, слегка согнув свое длинное и худое тело, чтобы не стукнуться лбом о притолоку.
      Два дня Андрей Андреевич был молчалив и угрюм, не допускал к себе ни врачей, ни Валерия, возвратившегося домой после отбытия наказания. Только Зинаида Ивановна осмеливалась время от времени напоминать ему, что пора обедать или принимать лекарство. Он молча повиновался.
      На третий день утром Андрей Андреевич позвонил в институт. Состоялся очень неприятный разговор с директором. Этот разговор был продолжен вечером, когда Всеволод Алексеевич сам пришел к Якименко.
      Он сидел у кресла, выпрямившись, точно проглотил аршин, теребил длинные седые усы и спокойно доказывал всю несостоятельность затеи Якименко.
      Умный и отзывчивый, Всеволод Алексеевич понимал, что своим отказом обрекает Андрея Андреевича на нравственные страдания; деятельный и энергичный, Якименко не сможет жить без любимой работы. Но директор остался непреклонен.
      — Хорошо. В таком случае я буду работать дома, — вдруг решительно заявил Якименко.
      — Видите ли, Андрей Андреевич, — после неловкой паузы заговорил директор, — такого прецедента у нас не было…
      — А вы, Всеволод Алексеевич, создайте мне условия на дому. Квартира у меня обширная, есть где поместить сейфы, усадить чертежника. Причем чертежник может выполнять только наброски, а схемы будут разрабатываться уже в стенах института при помощи письменных пояснений к ним, которые я постараюсь давать самым подробным образом. К тому же я буду лично давать пояснения руководителю группы. Он ведь может приезжать ко мне. Это же так просто…
      — Нет, извините меня, дорогой, но это неосуществимо, — Грибов порывисто поднялся, задев своей лысой головой абажур и учтиво распрощавшись, ушел.
     
      Андрей Андреевич еще больше замкнулся и целые дни проводил в своей библиотеке. По утрам он одевался потеплее и выходил во двор подышать свежим воздухом. Волоча правую ногу, медленно пересекал двор вдоль и поперек, сопровождаемый заботливой Зинаидой Ивановной.
      Прошло несколько месяцев. Якименко они показались годами. Лето было в полном цвету, когда порог его дома опять переступил Всеволод Алексеевич. Держался он со стариком более мягко, чем прежде, и под конец пожаловался, что работы по созданию новых приборов сильно затягиваются.
      Андрей Андреевич произнес целую филиппику против тупого упрямства, свойственного некоторым руководителям, а именно сидящему перед ним высокочтимому и всеми уважаемому директору. Обидевшись, Всеволод Алексеевич на минуту потерял свою степенность, вскочил, задев головой абажур. По лицу Андрея Андреевича разбежались мелкие морщинки, и он заразительно расхохотался. Вытирая выступившие от смеха слезы, достал из тумбочки бутылку настойки, припасенной заботливой Зинаидой Ивановной, — единственный напиток, который врачи разрешили Андрею Андреевичу, выложил на стол сухие пирожки с творогом.
      Прощались они, как и полагалось старым друзьям, очень тепло, добродушно подтрунивая друг над другом.
      В последний раз задев абажур и машинально схватившись за лысину, Всеволод Алексеевич ушел.
      Для Андрея Андреевича наступили радостные дни. Он мог снова вернуться к любимой работе, когда уже не надеялся на такое счастье.
      Он сам взялся подыскать подходящего чертежника. В случае необходимости ему обещали присылать на дом институтскую стенографистку.
     
      * * *
     
      В дом Якименко доставили сейф, чертежный стол, все необходимые принадлежности. Андрей Андреевич трудился самозабвенно. Его часто посещали сотрудники института, знакомили с ходом работ. Он вносил поправки, давал советы. Дело сдвинулось с мертвой точки и быстро пошло вперед.
      Вскоре возникла необходимость личного участия Якименко в разработке основных деталей трех видов новых приборов. Один из приборов предназначался для самолета Степанковского.
      Андрею Андреевичу позарез требовался опытный и верный помощник, который бы не считался со временем. Старик очень расстраивался, не находя такого человека.
      Помощь пришла неожиданно и со стороны, откуда он меньше всего ее ожидал. Как-то за обедом Андрей Андреевич пожаловался Зинаиде Ивановне на то, что ему не удается подобрать чертежника, и попросил поговорить с ее сыновьями-студентами, не согласятся ли они работать с ним.
      На следующее утро Зинаида Ивановна сообщила огорченному Андрею Андреевичу, что сыновья готовятся к экзаменационной сессии и заняты курсовой работой. В разговор неожиданно вмешался Валерий. Он заявил, что одна его знакомая ищет работу чертежника. Скептически относясь к сыну и его знакомым, Андрей Андреевич ничего не ответил. Завтрак закончился в молчании.
      Спустя день после разговора в дверь дома Якименко постучали. Зинаида Ивановна открыла и проводила к Андрею Андреевичу молодую женщину.
      Андрей Андреевич внимательно оглядел посетительницу. Перед ним стояла стройная девушка, одетая более чем скромно: простенькое платье из искусственного шелка, старенькие босоножки. Бледное лицо с голубыми глазами обрамляли коротко остриженные черные волосы.
      — Здравствуйте… — тихо произнесла она.
      — Здравствуйте! Садитесь, пожалуйста, — пригласил Якименко. Она присела на край стула и спокойно посмотрела в глаза хозяину дома.
      — Чем могу служить? — осведомился Якименко.
      — Мне сказали, что вам требуется человек, знающий чертежное дело. Может, я смогла бы справиться с этой работой?
      — Кто вас направил ко мне?
      — Ваш сын говорил мне, что…
      — Я не просил сына об этом! — резко прервал ее Андрей Андреевич.
      Женщина поднялась, растерянно глядя на рассерженного хозяина.
      — Извините, пожалуйста, за беспокойство, — потупившись, сказала она и направилась к двери.
      — Погодите, девушка.
      Она вернулась и так же растерянно посмотрела на Андрея Андреевича.
      — Раз уж вы пришли, давайте поговорим. Виноват, я несколько погорячился. Присаживайтесь, прошу вас, — Андрей Андреевич, не подымаясь с кресла, положил в шкаф какую-то папку. — Вы работали где-нибудь?
      — Нет, я давно нигде не работаю.
      — Почему?
      — После рождения ребенка находилась на иждивении отца.
      — А муж? — Андрей Андреевич не договорил, увидев, как страдальчески исказилось лицо молодой женщины.
      — С фронта не вернулся… — со слезами на глазах ответила она.
      Наступило неловкое молчание.
      Андрей Андреевич сочувственно посмотрел на женщину и с грустью подумал, что, видно, еще не скоро заживут раны войны в сердцах людей.
      — У вас специальное образование? — помолчав, спросил Андрей Андреевич.
      — До войны училась в архитектурном техникуме. Война помешала кончить. Но у меня практический стаж работы…
      — Какие у вас есть документы?
      — Кроме паспорта — ничего: все сгорело во время пожара…
      — Паспорт при вас?
      — Да. Пожалуйста, — женщина протянула аккуратно завернутый в целлофан паспорт.
      Андрей Андреевич несколько минут разглядывал документ.
      — Для того, чтобы решить, — заговорил он, — подойдете ли вы, сумеете ли справиться с работой, необходимо проверить, что вы можете делать. Вас устроило бы, — он заглянул в паспорт, — Татьяна Лукьяновна, такое условие: вы поработаете дней пять — шесть, а затем мы решим?
      — Вполне устроит. Когда можно будет приступить к работе?
      — Да хоть завтра, с двенадцати дня, если вам это удобно.
      — Я буду ровно в двенадцать.
      — Хорошо. В таком случае жду вас.
      Женщина откланялась и вышла из комнаты.
     
      ГЛАВА X
     
      «Победа» Комитета госбезопасности часто останавливалась на перекрестках, пропуская потоки пешеходов. Чудесный летний вечер выманил на улицу множество народу. Легкий ветерок, навевал прохладу, ласково обдувал лица прохожих, трепал полотно тентов на витринах магазинов и ларьков, покачивал верхушки деревьев, усыпанных сочной листвой. Высоко в небе повисли яркие звезды. В такой вечер, если ты молод, приятно веселой гурьбой, с песнями, с шутками побродить по улицам и бульварам города. Если, же молодость позади, а за плечами долгий и нелегкий жизненный путь, хорошо с верной подругой жизни тихо посидеть на скамье под душистой липой.
      Решетов смотрел на шумную улицу и думал: а ведь это счастье — охранять покой людей; разве, в конечном счете, их счастье, их радость не есть и его радость!..
      Он достал портсигар и хотел закурить, но спичек не оказалось. Шофер притормозил, и полковник с папиросой в руках высунулся в окно. Проходивший мимо молодой человек остановился и протянул коробок со спичками. Решетов поблагодарил внимательного парня и невольно залюбовался его открытым мужественным лицом.
      Сколько славных молодых людей вырастила и воспитала страна! — думал Решетов. — Живут они интересной, полнокровной жизнью. Вот с такими ребятами строил он город юности Комсомольск. Позже воспитывал их в рядах Советской Армии и в органах госбезопасности. Как много хорошего, благородного заложено в каждом молодом сердце. Но бывает, иной споткнется, совершит ошибку. Как необходимы помощь и поддержка в таких случаях! Под чуждым влиянием в молодом сердце разрушается самое драгоценное, что воспитано в советском человеке, — любовь к труду, созиданию. Случается, что такой молодой человек попадает в сети врага.
      Не отдавать врагу ни одной молодой души, вовремя поддержать оступившегося, не допускать, чтобы вредное влияние отбросов общества касалось чистых и светлых сердец нашей молодежи! Многое здесь могут сделать работники органов госбезопасности. Правда, обстоятельства при этом создаются особые…
      Мысли полковника вернулись к юноше, доставленному в больницу с острым отравлением. Кто же этот парень, выглядевший, по словам капитана Смирнова, так же, как и сотни его сверстников? Он упорно отрицает свою связь с кем бы то ни было из враждебных элементов и убежден, что отравился колбасой случайно. А вот лабораторный анализ говорит о другом.
      Причастен ли юноша к группе преступников или является их случайной жертвой? Документов при нем никаких нет. Называет себя Ивановым Степаном Яковлевичем и утверждает, что паспорт был при нем, а о том, что документы похищены, узнал только в больнице. Есть основания думать, что ответ на запрос с места, где юноша якобы проживает, окажется не в его пользу. Интересно, какого мнения об этом капитан Смирнов?
      Около здания Комитета Решетов вышел из машины и поднялся к себе.
      Капитан Смирнов вошел в кабинет полковника Решетова, когда тот внимательно разглядывал какие-то предметы, лежавшие на небольшом столике. Вещи эти были найдены у пострадавшего.
      Полковник пригласил Смирнова присесть и отодвинул столик.
      — Ну как, товарищ капитан, ответ на запрос с места жительства уже получен?
      — Пока нет. Мы запросили один из районов Дальневосточного края, но еще ничего оттуда не поступало. Я убежден, что слова пострадавшего не подтвердятся. По всему видно, что он в тех краях не жил.
      — При каких обстоятельствах доставлен этот человек в больницу?
      — Около двух часов ночи старшине железнодорожной милиции пассажиры сообщили, что, в зале ожидания с человеком случился припадок. Старшина поспешил в зал. Больной лежал на скамье. Его сильно рвало. Говорить он не мог. Старшина уже собрался звонить в «Скорую помощь», но тут к больному подошел врач. Оказалось, его вызвали сюда к женщине, у которой начались предродовые схватки. Муж, не дождавшись прибытия «Скорой помощи», посадил жену в первую попавшуюся машину и увез в родильный дом. Врач распорядился немедленно доставить пострадавшего в больницу. Это, видимо, и спасло парню жизнь. Пакет, найденный около больного, врач захватил с собой.
      — Когда вы собираетесь вести официальный допрос?
      — Состояние больного улучшилось, и это можно сделать в любое время. Но сейчас я тороплюсь к Потрохову, поэтому думаю допрос поручить…
      — Поручать никому не следует, товарищ Смирнов. Сведения, которые могут быть получены от этого человека, слишком важны… Я допрошу его сам… — С минуту Решетов о чем-то думал. — Что у Потрохова?
      — Младший лейтенант настолько освоился с ролью, что, пожалуй, трудно найти более подходящую кандидатуру. Он ведет неусыпное наблюдение за лесной базой. Внимание его привлек некий рыболов, житель приозерного села. Потрохов находит, что за этим человеком следует установить наблюдение. В данный момент работники нашего отдела выясняют личность рыболова. Его прошлое наводит на серьезные размышления. Мы вытащим его на свет божий…
      — Как работают помощники Потрохова?
      — Отряд в составе восьми человек имеет вид обычной геологоразведочной группы. Они снабжены всем для задуманной операции, располагают верховыми лошадьми.
      — Вы сегодня еще увидите Потрохова?
      — Думаю, что да, Михаил Николаевич.
      — Поставьте его в известность об изменениях в плане.
      Решетов отпустил Смирнова, придвинул к себе столик и вновь принялся изучать лежавшие на нем вещи. Это были предметы повседневного обихода: расческа в футляре, кошелек, в котором лежало около двухсот рублей, перочинный нож, носовой платок не первой свежести и курительная трубка…
      Внимание полковника привлекла курительная трубка. Бросалась в глаза необычайно тонкая работа, своеобразная форма, искусная инкрустация. Конусообразный деревянный стержень трубки венчала чашечка с изображением головы Мефистофеля из слоновой кости. Голова выполнена с большим знанием анатомии и незаурядным художественным мастерством. Свисавший на тонкой цепочке золотой кортик точно воспроизводил формы этого оружия.
      Трубка могла принадлежать любителю-знатоку, а не этому молодому человеку, который, как свидетельствовало заключение медэксперта, вообще не курил. Было совершенно ясно, что служила она ему не для курения. Тогда для чего же?
      Решетов в лупу исследовал поверхность трубки, но ничего подозрительного не обнаружил. Он хотел было отложить ее, когда под чашечкой заметил зазубринку. При более тщательном изучении обнаружилось четыре таких зазубрины, изображавшие якорную цепь. Но якоря не было… Это наводило на мысль, что трубка имела какое-то специальное назначение. Какое же именно?
      По ассоциации Решетов вспомнил: как-то, еще до войны, ему доложили, что у человека, убитого при переходе границы, найдена курительная трубка. Трубка казалась на вид обычной, каких много. Но на ее чашечке был выгравирован якорь с одиноким звеном разорванной цепи. Стало ясно, что перебежчик шел на связь с сообщником. Не являются ли та трубка и вот эта звеньями одной и той же цепи? Однако с тех пор минуло столько лет. Может ли быть связь между ними?
      Решетов позвонил в следственный отдел. Явился дежурный следователь. Полковник велел просмотреть дела тридцать девятого и сорокового годов и найти нужные сведения. Оказалось, что один из старых работников отдела хорошо помнил этот случай. Не прошло и четверти часа, как на столе у Решетова лежала первая трубка. Тончайшая граверная работа несомненно выполнена одним и тем же мастером. Для чего же должна была служить эта трубка? Решетов нажал кнопку:
      — Машину к подъезду! — приказал он явившемуся на вызов дежурному.
     
      * * *
     
      Начальник сануправления Дьячков собирался домой, когда к нему постучался Решетов.
      — Здравствуйте, Михаил Николаевич! — радушно приветствовал полковника Дьячков.
      — Кажется, я не вовремя? Вы собирались уходить? — пожимая руку врача, спросил Решетов.
      — Пожалуйста, Михаил Николаевич, я не спешу, — Дьячков стал расстегивать пуговицы плаща.
      — Я, собственно, к больному, переведенному к вам из городской больницы. Как он сейчас? Не отразится ли на его здоровье непродолжительная беседа?
      — Состояние его удовлетворительное, товарищ полковник, — перешел на официальный тон Дьячков. — Дело идет на поправку… Хорошо ест, бессонница прошла, даже прибавил в весе. Но молчит по-прежнему и сторонится людей. Думаю, беседа ему пойдет на пользу, — Дьячков улыбнулся, понимающе взглянул на Решетова.
      — Тогда не стану вас задерживать. Разрешите мне только воспользоваться вашим кабинетом. И еще — распорядитесь привести сюда больного.
      Дьячков попрощался и удалился, а Решетов, сняв плащ, удобно расположился на диване, покрытом белоснежным чехлом.
      Больной нерешительно переступил порог кабинета, придерживая руками полы халата. Он бросил тревожный взгляд на полковника и замер. Решетов продолжал смотреть в газету, но от его взгляда не ускользнули удивление и испуг, мелькнувшие в глазах вошедшего. Минуту спустя полковник отложил газету и внимательно посмотрел в глаза больному.
      В дверях стоял парень лет двадцати — двадцати двух. Светлые волосы прядями падали на лоб и уши. Серые глаза диковато смотрели из-под нависших бровей.
      — Звали? — тихо спросил он, очевидно, не выдерживая изучающего взгляда Решетова.
      — Садитесь, — Решетов указал на стул напротив себя. Тот послушно сел и уставился в угол.
      Глядя на эту сгорбленную худую спину с выдающимися лопатками, на угрюмое лицо, Решетов старался разгадать, кто же этот юноша, показания которого так важны сейчас. Неужели уже ничем нельзя пробудить в нем человеческие чувства? Неужели для него уже все потеряно? Не хотелось верить в это…
      Решетов закурил и протянул раскрытый портсигар больному.
      — Не курю, — продолжая смотреть в угол комнаты, сказал тот.
      Решетов громко захлопнул портсигар и положил вместе со спичками на качалку дивана.
      — Вот что, парень, — пристально глядя в лицо больному, заговорил он. — Звать тебя фальшивым именем не хочу и не буду. Настоящую фамилию и имя назовешь сам. А теперь скажи, для чего и кто вручил тебе эту трубку? — Решетов вытащил из кармана и протянул трубку со свисающим кортиком. От взгляда полковника не ускользнуло мимолетное движение парня в сторону трубки. Лицо его побледнело, под тонкой кожей вздулись желваки.
      — Молчишь? Эх, ты! Для чего упрямишься? Неужели до тебя не доходит, что нам все известно. Самое лучшее для тебя — все рассказать без утайки.
      Парень еще больше сгорбился, как будто слова Решетова тяжким грузом легли на его плечи. Но он по-прежнему молчал. Решетов встал и, сделав два шага по направлению к двери, повернулся и остановился перед парнем. Тот с трудом поднялся. Положив руку на плечо больного, Решетов усадил его.
      — Значит, не хочешь сказать, кто дал тебе трубку? Ладно. Тогда, может быть, расскажешь, как тебя эта трубка связала с агентом иностранной разведки?..
      — Да что вы, гражданин полковник! — больной вскочил со стула и расширенными глазами уставился на Решетова.
      Точно молния, пронзила Решетова мысль, что сидевший перед ним парень уже бывал в заключении, а стало быть, имел на совести какое-то преступление. За всю долголетнюю работу в органах государственной безопасности Решетов не раз наблюдал, как тяжело человеку, впервые находящемуся под следствием, вдруг отвыкнуть от ставшего таким дорогим советскому человеку слова «товарищ» и взамен употреблять в обращении с работниками органов официальное «гражданин». А тут это слово так легко и привычно слетело с губ юноши.
      — Я хочу, чтобы ты сам все рассказал, — спокойно продолжал полковник. — За что ты отбывал наказание?
      По тому, как вздрогнул молодой человек, Решетов понял, что попал в цель.
      — Так я же честно отработал и вышел подчистую, — подняв глаза на Решетова, с трудом шевеля побелевшими губами, тихо вымолвил парень.
      — А потом снова связался с той же компанией? За легкой наживой погнался? Так? Ну, а теперь подумай сам, можно ли после этого доверять тебе, считать тебя оправданным «подчистую», как ты говоришь?
      Решетов видел, как действует на парня сказанное, и чувствовал, что находится на пороге разгадки. И как бы отвечая на его мысль, тот с дрожью в голосе заговорил:
      — Разве ж я добровольно? Чтобы сам я опять к этим гадюкам подался? Да ни за что в жизни! Все это дядя Степан… Пиявкой присосался и пьет мою кровь… Решился пойти, когда он позвал, чтобы только разузнать его подлые затеи, а потом все рассказать в милиции и помочь покончить раз и навсегда, да не успел… Несчастье приключилось, отравился испорченной колбасой…
      Итак, значит, «Степан». Кто же он? Настоящий ли дядя или человек, носящий кличку?
      — Отравился, говоришь? Ты что же, на самом деле веришь в это? Ведь тебя отравили… — спокойно произнес Решетов, но мозг его напряженно работал: в связи с каким событием слышал он или читал в донесениях имя «Степан». Полковник старался собрать все обширные данные следствия в один узел.
      — Не может быть, чтобы меня отравили. Для чего? Ведь они не знали, что я собираюсь сделать… Нет, нет…
      Это было сказано с таким искренним удивлением, что Решетов поверил. Но сейчас его занимал другой вопрос этот Степан — смотритель приозерного леса или кто-то другой?
      — Даже не подозревая о твоих замыслах, они тебе все равно полностью не доверяли… Эх ты, святая простота! — в спокойном голосе Решетова слышалась отеческая укоризна. — Ты сделал, что требовалось, и больше им не нужен. А какой смысл оставлять в живых свидетелей. Дескать, отравился колбасой и концы в воду. Обычный прием диверсантов…
      Опустив голову, сгорбившись еще больше, парень сидел не шевелясь.
      Его душила бессильная злоба на людей, искалечивших его молодую жизнь, жег стыд перед этим пожилым человеком в полковничьих погонах. А ведь он хотел заявить, но не сделал этого сразу. И вот получилось, что вместо героического поступка он своими действиями, оказывается, помог врагам да к тому же рисковал собственной жизнью. А дядя Степан опять ускользнул…
      — В лесу когда был в последний раз? — вдруг спросил Решетов.
      Парень поднял голову:
      — Когда на задание дядя посылал. Тогда и трубку от него получил.
      Вдруг он вскочил на ноги, взволнованно и быстро заговорил:
      — Прошу вас, арестуйте этого дядю! Враг он всей советской власти, всем людям на земле… Замучил, проклятый. И во всем прежнем он виноват, а я отдувался… В тюрьму угодил за его грязные дела, а сейчас он снова толкает туда же… Не могу я больше… — голос его перешел в истерический крик: — Разрешите, я убью своими руками гадюку. — Парень зарыдал и уткнулся головой в ладони.
      — Успокойся, — рука Решетова мягко коснулась плеча молодого человека. — Теперь слезы не помогут. Бороться надо. Но для того, чтобы действовать наверняка и победить, надо точно знать их замыслы. В этом ты можешь нам помочь, парень.
      — Меня зовут Михаилом, а фамилия Дроздов… — прерывающимся от рыданий голосом сказал молодой человек.
      — Так-то лучше, Михаил. Сейчас твоя откровенность — верное оружие против диверсантов. Постарайся точно, не упуская ни одной, даже самой малой подробности, рассказать все, что произошло с того самого дня, когда ты получил задание.
      — Не думал я, когда уходил от дяди, что буду вот так сидеть перед вами, а они по-прежнему будут разгуливать на воле… Мне казалось… Я был уверен, что сумею выследить главаря и его шайку, и они все очутятся за решеткой. А вышло, что я сам чуть не погиб… — начал Дроздов.
      — Не могу не заметить тебе, Дроздов, что более опрометчиво, чем ты поступил, бросаясь в самую пасть зверю и полагаясь только на свои силы, вряд ли можно было поступить. Бороться с врагами надо не в одиночку, а обязательно сообща с людьми, имеющими опыт в такого рода борьбе.
      Дроздов рассказал о том, как был вызван в лес и для видимости согласился на требования дяди, а на самом деле решил разузнать их черные мысли и сообщить в органы, чтобы поймать с поличным. Потом по» дробно изложил все, что предшествовало его первой встрече с одним из сообщников, как состоялась эта встреча и чем она окончилась.
      — А куда ты девал деньги, полученные от дяди? — прервал его Решетов.
      Румянец залил бледные щеки Дроздова.
      — Я их оставил у своего хорошего знакомого… товарища, то есть… В любую минуту я их смогу сдать государству.
      Решетов невольно улыбнулся. Придвинув к себе телефон, он набрал номер следственного отдела Комитета и попросил прислать ему дело № 207-И.
      — Продолжай, Дроздов, — кивнул он парню.
      — Встретились мы с этим гадом в Приморске, в ресторане «Шторм». Как вы и говорили, товарищ полковник, трубка эта помогла ему найти меня.
      — Фамилия и имя этого человека?
      — Я знал только его кличку, «Силач». Мне тоже дали кличку — «Шофер».
      — Какой он из себя, этот «Силач»?
      — Бритоголовый, среднего роста.
      — Ты не запомнил, какого цвета у него глаза, форма носа и вообще другие приметы?
      — Глаза серые, нос небольшой, тонкий, с горбинкой. Ну и все, кажется…
      — Курит?
      — Да, сигареты. Пользуется мундштуком, в виде маленькой трубки. После того как поговорили, мы покинули ресторан, сели в его машину и поехали. С того дня его машиной пользовался и я. Она хранилась на окраине Приморска во дворе одинокого старика. Он работает где-то сторожем. Днем спит, а ночью дежурит. Я почти не встречал его.
      — Адрес гаража?
      — Пригород Заречный, улица № 27, дом 19. Я долгое время заданий не имел. Шатался в условленных местах, в ресторанах «Шторм», «Волна», «Кавказ», на четырех улицах окраины Приморска. Если в назначенные часы обнаруживал эту машину где-нибудь в условленном месте, доставлял ее в гараж. Кто ею пользовался до меня — это оставалось тайной. Но, видно, хороший шофер: машина всегда оказывалась в полной исправности.
      Первое задание было такое: дежурить на извилистой, ведущей к морю дороге и в указанное время при появлении легковом автомашины сменить шофера. Уже рассветало, когда появилась машина. Шофер выскочил из кабины, а я сел за руль. Даже не успел разглядеть его лицо. Помню только, что парень молодой. Потом мчался вниз по этой проклятой дороге, дважды чуть не свалился в пропасть. У скалы «Лошадиное копыто» резко свернул влево и по очень плохой, почти непроезжей дороге добрался до Приморска. За это мне дали пять тысяч рублей. Вручил мне их «Силач».
      — Где же ты хранишь деньги? — спросил Решетов.
      — Переводил по почте тому же своему товарищу, — опять смутившись, ответил Дроздов. — После выполнения задания я долго прикидывал, как мне докопаться до их главного логова, узнать кого-нибудь, кроме «Силача»? А время между тем уходило…
      Дроздов умолк, собираясь с мыслями.
      — Что же дальше? — полковник положил перед собой принесенное дело.
      — Второе поручение было тоже необычным. Нужно было 5-м трамваем добраться до железнодорожного моста, пересесть на 31-й и доехать до остановки «Кирпичный завод». В заводском переулке, на небольшом пустыре, в семь вечера меня ждала легковая машина. Я должен был доставить ее сюда к двенадцати ночи, оставить на пятом километре шоссе и ночным поездом вернуться в Приморск. Значит, машину должен взять кто-то третий, «Силач»-то оставался в Приморске. Представлялась возможность увидеть еще какое-то лицо, а может, и самого главаря. В пути я надумал доставить машину раньше срока и засесть в каком-нибудь укромном месте Ехать пришлось на новой, незнакомой мне машине. Я постарался запомнить номер. Я сильно волновался, когда возвращался в город. Надеялся, что вижу того человека и, зная номер машины, помогу милиции задержать его. Ну, а «Силача» на любом перекрестке Приморска можно взять.
      В назначенное время прибыл за полчаса до срока. Поставил машину, а сам ушел, потом незаметно вернулся и спрятался. Сижу, а кругом ни души. Только автобус проскочил и остановился далеко впереди. Вскоре на шоссе появился человек Он оглянулся вокруг и подошел к машине. При свете фонаря, освещавшего шоссе, я его успел рассмотреть. Высокий, пожилой, а толстый, что аж тройной подбородок свисает. Еле влез в машину.
      Я решил пойти в город и рассказать обо всем милиции. Недалеко от шоссе вошел в дежурный гастрономический магазин, чтобы купить себе что-нибудь на ужин. Взял колбасы и хлеба. Но не успел я отойти от магазина и на десять шагов, как столкнулся с «Силачом».
      Дроздов взволнованно теребил лацкан халата. Решетов слушал не перебивая.
      — От неожиданности я так растерялся, что в первую минуту не мог выговорить ни слова, — рассказывал Михаил. — А он как ни в чем не бывало попросил меня подождать минутку, вошел в тот же магазин и быстро возвратился. Мы вместе зашагали по шоссе. Он сказал, что прибыл сюда в семь часов, тоже по заданию, и в Приморск вернемся вместе. На вокзале «Силач» купил билеты; я вздохнул с облегчением, узнав, что будем ехать в разных вагонах. До прибытия поезда оставалось еще около часа. Мы расположились в разных концах зала ожидания. Пассажиров оказалось немного. «Силач» развернул пакетик и спокойно принялся есть купленную колбасу. Я тоже решил поужинать. Жуя колбасу с хлебом, я не переставал думать о том, как бы незаметно для «Силача» ускользнуть до отхода поезда. Вдруг он поднялся и направился ко мне, но не остановился, а только поставил на скамью баночку с горчицей и пошел дальше. Колбаса, приправленная горчицей, стала намного вкусней…
      Дроздов вдруг замолчал и глазами, полными ужаса, уставился на Решетова.
      — Товарищ полковник, неужели горчица?..
      Решетов утвердительно кивнул головой. Дроздов подавленно умолк.
      — Я слушаю тебя, Михаил.
      — Это и все, товарищ полковник, остальное вы знаете.
      — Нет. Дроздов, еще не все. Но, может, ты устал? Тогда мы отложим до другого раза…
      — Очень прошу вас, товарищ полковник, задавайте вопросы. Я готов отвечать.
      — Номер машины запомнил?
      — Нет. Но я записал его. Записная книжка лежит в кармане моего пиджака.
      — Нет этой книжки, Михаил. Она была украдена у тебя еще до отравления… А какого цвета машина, помнишь?
      — Шоколадного.
      — Узнал бы ты того человека?
      — И через десять лет узнаю этого гада!
      — Хорошо. Ну, номер приморской машины ты, наверно, помнишь?
      — Номера на ней меняли. Их было три. Могу назвать все.
      — Нет, это бесполезно. И гараж, и машина давно сменены.
      — Но они же не знают, что я выжил! — с надеждой к голосе воскликнул Дроздов.
      — Я не уверен в этом, — задумчиво произнес Решетов. — Так кому же ты все-таки адресовал деньги, Миша?
      Опустив голову, глядя себе под ноги, Дроздов молчал. Вид у него был настолько удрученный, что нетрудно было догадаться, как неприятна ему тема разговора.
      — Мне будет тяжело, если тот человек узнает, что произошло со мной, — не поднимая головы, проговорил Дроздов.
      — Любишь? — помолчав, тихо спросил Решетов и невольно улыбнулся, когда увидел, как вскинул голову Дроздов.
      — Товарищ полковник, что-нибудь случилось с Галей? — глаза парня впились в лицо Решетова.
      — Успокойся, она жива — здорова и по-прежнему любит тебя. Только она оказалась благоразумнее, чем ты. Ну ладно, сам в этом позднее убедишься. Теперь главное — поправиться. Ты можешь нам очень скоро понадобиться.
      Решетов оделся и ушел, оставив Дроздова со своими думами.
     
      ГЛАВА XI
     
      Решетов положил телефонную трубку и задумался над словами генерала. За последнее время все явственней ощущалась скрытая деятельность врагов. Генерал требовал точно определить, что находится в коробке, извлеченной со дна моря. После кропотливого изучения эксперт установил, что в ней содержался реактивный запал неизвестного оружия, состоящий из взрывчатки и химического заряда.
      Все данные говорили о том, что снаряд обладал огромной разрушительной силой. Над разгадкой снаряда работает исследовательская лаборатория.
      Решетов понимал, что такое оружие врагу понадобилось для диверсии против какого-нибудь особо важного объекта. Таким объектом, несомненно, является номерной завод, работающие там люди.
      Решетов распорядился усилить охрану номерного завода.
     
      Майор Вергизов и капитан Завьялов с группой спешно вели работу в Приморске. Была обнаружена явочная квартира диверсантов, хозяином которой являлся некий Лукьян Андреевич Запыхало. Прошлое этого человека проливало свет на многое. Однако арестовывать его было еще рано.
      Генерал сообщил Решетову об отъезде из Москвы трех служащих иностранной торговой фирмы и обращал его внимание на следующее: органы безопасности располагают данными, что один из них является резидентом разведки. Необходимо установить, кто именно из трех. Было ясно, что приезд трех иностранных служащих — это маневр, цель которого замаскировать разведчика и осложнить наблюдение за ним. Очевидно, что резидент является главным руководителем диверсантов, раз он сам пожаловал сюда, значит враги готовятся к решительным действиям. Очень важно, что сообщат Вергизов и Костричкин об этих людях.
      Посещение ими театра давало возможность разведчикам внимательно рассмотреть «гостей» и понаблюдать за ними.
      Решетов взглянул на часы: близилась полночь. Как было условлено, Вергизов первым должен вернуться в Комитет. В ожидании товарищей Решетов поднялся из-за стола и распахнул окно. Город сверкал огнями. Полковник полной грудью вдохнул аромат цветущей липы.
      В кабинет быстрой походкой вошел Вергизов.
      Решетов прошел за стол, присел и Вергизов.
      — О ваших наблюдениях за приезжими доложите, когда вернется Костричкин. Ему будет полезно послушать.
      — Хорошо, Михаил Николаевич. За это время ничего нового не было?
      Решетов достал и раскрыл дело № 207-И.
      — Вы помните, Василий Кузьмич, сообщения начальника пятого отделения милиции относительно Галины Семеновой и сданных ею в милицию деньгах?
      — Конечно, помню.
      — Приобщите его к делу Белгородовой…
      — В какой связи? — Вергизов удивленно взглянул на Решетова.
      — Представьте себе, жених Семеновой, оставивший ей деньги и так таинственно исчезнувший, и отравленный юноша из больницы — одно и то же лицо…
      — Наконец-то выяснилась личность пострадавшего, — облегченно выдохнул Вергизов.
      — Да, это Михаил Дроздов. Он во всем сознался. Вчера я был у него в больнице. Все, что Семенова показала, полностью подтвердилось. Желая избавиться от ненавистного дяди и его сообщников, тянувших парня в омут преступления, этот Аника-воин решил вступить с ними в единоборство. Он сделал вид, что согласился на предложение дяди, а на самом деле старался разузнать, кто сообщники дяди, и рассказать о них милиции. Этот опрометчивый шаг едва не стоил ему жизни. Кстати, вчера мне звонил начальник пятого отделения милиции. Семенова сделала очередной взнос в сумме четырех тысяч пятисот рублей. Деньги получены из Приморска.
      — Молодец девушка, — одобрительно заметил Решетов. — Своим заявлением а милицию она, кроме всего прочего, облегчила судьбу и самого Дроздова.
      — Как его здоровье сейчас?
      — Опасность окончательно миновала. Он жаждет помочь в поимке врагов и, надо думать, будет нам полезен.
      Раздался стук.
      — Войдите, — пригласил Решеток Костричкина. Садитесь, товарищ лейтенант, и не будем терять времени, скоро светать начнет. Выкладывайте, Василий Кузьмич, ваши впечатления о приезжих. Что нового стало известно о них?
      — Все трое, — начал Вергизов, — держат путь в Приморск. Здесь они проездом. Во всяком случае, так сообщили они портье гостиницы. Пробудут у нас двое суток. Город им очень понравился, и они пожелали ознакомиться со здешними достопримечательностями. В Приморске «гости» рассчитывают дождаться прихода судна, которое доставит в приморский порт принадлежащие их торговой фирме автомашины.
      — Опишите, пожалуйста, внешность этих господ.
      — Один высокий, тучный, волосы ежиком, небольшие усики. В толстых губах постоянно торчит сигара, расплюснутый, с перебитым хрящом нос (должно быть, след кастета). Двое остальных похожи друг на друга как близнецы. Оба среднего роста. У обоих волосы каштанового цвета. Холодные глаза. Совершенно одинаковые костюмы, галстуки, шляпы и пыльники. Курят сигареты. Единственное различие — один из них криво ставит ступни. Даже зубы у обоих одеты в золотые коронки. Во всяком случае, легко принять одного за другого.
      — Еще одна деталь, товарищ полковник, — заговорил Костричкин, после того как Вергизов кончил. — У одного из них не хватает кончика мочки на левом ухе…
      — Куда они отправились после театра?
      — В гостиницу «Интурист» и там спустились в ресторан.
      Решетов жестом остановил Костричкина и снял трубку телефона.
      — Решетов слушает. Хорошо, продолжайте наблюдение.
      Положив трубку, полковник минуту молчал.
      — Недавно звонил генерал, — заговорил он. — Надо быть готовыми к скорой развязке операции. А что развязка близка, свидетельствуют многие признаки, и один из них — приезд этих господ. Сейчас лаборатория работает над исследованием оружия, которое враги, по-видимому, рассчитывают применить при диверсии. Наша задача — не допустить диверсии. Следовательно, поймать и изолировать диверсантов надо прежде, чем они применят это оружие. Все зависит от нашей бдительности, четкой работы и оперативности.
      — Я считаю, Михаил Николаевич, что необходимо присутствовать в таможне и тщательно проверить автомашины, все их запчасти и багажники, — сказал Вергизов. — Не исключена возможность, что в машинах спрятано оружие, предназначенное для совершения диверсии.
      — Бесспорно, это необходимо. Как только они прибудут в Приморск, немедленно займитесь ими. По данным, которыми мы располагаем, можно, правда ориентировочно, определить, с кем стремятся увидеться «коммерсанты». Но нужно быть начеку, ибо существуют, надо думать, еще не известные нам связи.
      Решетов поднялся из-за стола и зашагал по кабинету.
      — Не буду говорить вам, насколько серьезна обстановка. Вы знаете не хуже меня. Сейчас взаимодействие всех наших групп должно быть особенно четким. Чрезвычайно важны отлично поставленная взаимная информация о ходе операции и личная находчивость, смекалка и самоотверженность. На связь с Потроховым пошел Смирнов, Вы, Василий Кузьмич, сегодня же отправляйтесь в Приморск к Завьялову, Костричкин остается здесь. Ему предстоит сопровождать «гостей» до Приморска. Но до выезда, надо полагать, «гостям» захочется повидаться кое с кем. Ваша задача, лейтенант, разузнать, с кем именно. А теперь — по своим участкам и — за дело.
      — Разрешите, товарищ полковник, задать вопрос, — обратился к Решетову Костричкин.
      — Слушаю вас, лейтенант.
      — Не есть ли резидент иностранной разведки, один из этих трех, сам Гоулен?
      Решетов и Вергизов переглянулись.
      — Вы правы, лейтенант. К нам пожаловал именно Гоулен. В стане врага царит растерянность. Провал Белгородовой, неуверенность в завербованных шпионах и диверсантах вызвали там серьезное беспокойство. Вот почему сам шеф отдела по шпионажу в Советской России, Гоулен, лично прибыл сюда. Необходимо, Василий Кузьмич, обратить внимание оперативных работников на возможность применения врагами бактериологического или химического оружия. Ведь было уже дважды применено химическое оружие: на морском берегу и в инсценировании самоубийства Звягинцева, Вам ясно, лейтенант?
      — Так точно, товарищ полковник!
      — Тогда не будем терять времени.
     
      Вопреки ожиданиям, «гости» провели в городе двое суток, но ни с кем не встретились. Вели они себя очень осмотрительно. Возможно, почуяли опасность разоблачения, а может, хотели усыпить бдительность. Тем не менее Костричкин был уверен, что встреча в ресторане гостиницы уже состоялась. О своих наблюдениях он доложил Решетову. Во время ужина к гостям подошел кельнер и попросил разрешения передать меню гражданину, сидевшему за соседним столом еще с тремя посетителями. Когда меню попало к Костричкине, он обнаружил, что на шестой страничке был оторван верхний уголок.
      — Я убежден, — заявил Костричкин, — среди четырех, сидевших за соседним столом, находился тот, кто нужен резиденту иностранной разведки. А на оторванном от меню клочке содержались зашифрованные указания…
      Полковник знал, каким острым чутьем обладает лейтенант Костричкин, и дал санкцию на розыски «Человека из ресторана».
     
      ГЛАВА XII
     
      Для Андрея Андреевича Якименко наступили радостные дни. Натура деятельная, он находил высшее наслаждение в кропотливом труде. Все свое время Якименко посвящал сложным вычислениям, расчетам. Чертежница едва успевала выполнять его поручения. Она оказалась способной и исполнительной помощницей, и Андрей Андреевич был весьма доволен ею.
      Но так хорошо налаженный ход жизни внезапно нарушился. У Андрея Андреевича появилась новая забота. Преданная, любящая его, как родного брата, Зинаида Ивановна как-то вечером тихо вошла к нему в комнату и стала бесцельно переставлять безделушки с одного места на другое. Андрей Андреевич знал, что эго служило признаком сильного волнения.
      В молодости Зинаида Ивановна очень дружила с женой Андрея Андреевича. Она близко к сердцу приняла кончину подруги и, беспокоясь о здоровье Андрея Андреевича, без зова пришла в дом и стала ухаживать за Якименко в дни его болезни. Но болезнь затянулась. Видя безвыходность его положения, Зинаида Ивановна осталась, надеясь, что ее взрослые сыновья-студенты обойдутся без матери.
      Андрей Андреевич высоко ценил искреннюю дружбу Зинаиды Ивановны.
      Человек чрезвычайно вспыльчивый, Якименко тем не менее ни разу не повысил голоса в ее присутствии. Он тотчас смирял в себе раздражение или гнев, как только появлялась Зинаида Ивановна. Это обстоятельство по-своему воспринял младший сын Валерий. Провинившись и ожидая стычки с отцом, он обращался к Зинаиде Ивановне. Она же всеми силами старалась помочь перевоспитанию этого испорченного юноши.
      По натуре цельная и чистая, Зинаида Ивановна не терпела лжи и притворства. Она видела, что молодой Якименко идет по дурному пути, и делала все, чтобы образумить Валерия. Это ей удалось до некоторой степени. Валерий стал меньше пить, реже обращаться за деньгами к отцу, вел себя более сдержанно. Зинаида Ивановна старалась сохранять мир в семье, необходимый для работы Андрея Андреевича покой.
      Профессор Якименко догадывался об этом и был глубоко благодарен Зинаиде Ивановне.
      И вот она чем-то заметно встревожена, но не решается высказаться…
      — Вы чем-то расстроены, Зинаида Ивановна, — спросил профессор. — Ведь так?
      — Да… — после паузы едва слышно произнесла Зинаида Ивановна.
      — Так скажите, что случилось, и не томите себя и меня.
      Зинаида Ивановна на мгновение застыла у приемника, затем подошла к столу и села.
      — Я вынуждена вас покинуть…
      — Что?.. — удивленно вскрикнул Андрей Андреевич, от неожиданности уронив очки.
      — Не волнуйтесь, Андрей Андреевич, это ненадолго.
      — Но почему?
      — Дочь, Катя, родить вот-вот должна… письмо прислала. У нее еще двое маленьких, а присмотрев за ними некому…
      — Послушайте, Зинаида Ивановна, зачем вам уезжать? Пусть лучше дочь приедет к нам на время родов. Все-таки здесь видные специалисты… И детей можно было бы привезти. Пожили бы все здесь, а когда Катя окрепнет, Валерий их на машине отвезет домой. И им удобно, и вам бы не пришлось уезжать… — просительно закончил он.
      — К сожалению, это невозможно, Андрей Андреевич, — тихо проговорила Зинаида Ивановна. — Дом у нее в деревне, хозяйство, садик, корова… — она виновато посмотрела на Андрея Андреевича.
      Старик как-то сразу обмяк и сгорбился. У него был такой растерянный вид, что Зинаида Ивановна с дрожью в голосе проговорила:
      — Очень прошу вас, не волнуйтесь так, Андрей Андреевич, я оставлю вместо себя близкую мою знакомую, очень хорошую женщину… Не пройдет и месяца, как я вернусь обратно, и все пойдет по-старому. Не расстраивайтесь так.
      Наступило тягостное молчание.
      Андрей Андреевич думал о том, насколько близким, необходимым человеком в его доме стала эта хорошая женщина. Трудно даже себе представить, как мог бы он обходиться без нее, да и Валерий тоже. Но настаивать он не считал возможным. Всякий волен поступить так, как находит нужным. С огорчением подумал, что она уезжает в самый разгар подготовки к празднованию его юбилея, но взял себя в руки.
      — Что ж, Зинаида Ивановна. Раз вы не можете остаться, значит, надо мириться. Куда ж денешься, — и он заковылял в свою рабочую комнату, сутулясь сильнее обычного.
     
      * * *
     
      Лидия оторвалась на минуту от чертежа и внимательно посмотрела на новую хозяйку.
      Задумчивые темные глаза, прямой нос и красиво очерченные губы делали ее очень привлекательной.
      С тех пор как уехала Зинаида Ивановна, сменившая ее Любовь Петровна полновластно распоряжалась в доме. Очень опрятная, волевая и энергичная, она быстро освоилась в новой обстановке, и жизнь в доме шла по-прежнему.
      Андрей Андреевич настоял, чтобы Любовь Петровна взяла в дом работницу, которая помогала бы ей. Любовь Петровна не брезговала никакой работой, и когда понадобилось показать домработнице, как следует вымыть пол в прихожей или почистить запылившийся абажур, она сама, засучив рукава, делала это.
      Опытным глазом Лидия отметила, что у нее натруженные руки, но коротко остриженные ногти имели ту продолговатую форму, которую придает им постоянный уход. Очевидно, раньше она делала маникюр.
      У Любови Петровны была девочка лет семи. Как-то в разговоре она упомянула о своей дочурке, и ее глаза потеплели. Лидия подумала, что ей самой очень хочется увидеть Аннушку, приласкать этого заброшенного ребенка, прижать его теплое тельце к своей груди.
      С той минуты, когда Лидия покинула дом Лукьяна Андреевича, она часто думала об Аннушке. А после разговора с Любовью Петровной тоска по Аннушке стала еще сильнее, она просто места себе не находила. Состояние это было вызвано также страхом за жизнь девочки.
      Андрей Андреевич относился к новой хозяйке подчеркнуто официально, и Лидия видела, что профессор мирится с ее пребыванием в доме по необходимости как с чем-то временным. Было заметно, что и Любовь Петровна чувствует такое отношение к себе, но нисколько не огорчается. К Андрею Андреевичу она была всегда внимательна и заботлива.
      Поселилась Любовь Петровна в комнате по соседству с Лидией. В точно установленное время она уходила к себе и ложилась спать. В семь часов утра Любовь Петровна, как всегда, уже хлопотала по хозяйству. В доме полностью сохранялись порядки, установленные Зинаидой Ивановной.
      У Андрея Андреевича не было причин быть недовольным хозяйкой, и все же он не менял своего отношения к ней. Так, видимо, проявлялась его преданность Зинаиде Ивановне — старому другу их семьи.
      Однажды Любовь Петровна подошла к столу, за которым работала Лидия, и с минуту молча наблюдала за работой. Ее задумчивые глаза внимательно следили за уверенными движениями Лидии.
      — Татьяна Лукьяновна, — тихо окликнула она ее, — можно вас отвлечь на несколько минут?
      — Пожалуйста, я слушаю, — Лидия отложила карандаш и логарифмическую линейку.
      — Через три дня будем отмечать юбилей Андрея Андреевича, — поглядывая на дверь комнаты, в которой отдыхал профессор, тихо проговорила она. — Отовсюду приедут гости, а Андрей Андреевич ни в чем не хочет пойти мне навстречу. Даже накануне праздника он не желает освободить комнаты от рабочих столов и чертежей. Как же принимать людей при таком ералаше?
      — Чем же я могу помочь? — удивилась Лидия.
      — Вы сотрудничаете с профессором, к вам он относится не так официально, и, может, вы сумели бы его уговорить.
      — Не думаю, что это мне удастся… Одну минуточку, извините… — Лидия выбежала в соседнюю комнату, откуда донесся телефонный звонок.
      — Кто звонил? — полюбопытствовала Любовь Петровна, когда Лидия вернулась.
      — Ошиблись номером, — быстро ответила та. — Да, так вы думаете, что профессор согласится хоть на час отложить спешные работы ради праздника? Боюсь, Любовь Петровна, что он отказал бы, даже если б его просил об этом самый близкий друг. Давайте лучше общими силами накануне дня юбилея, по окончании работы, быстро наведем порядок. Я помогу вам. Чего не успеете сделать, сделаем сообща.
      — Что ж, пожалуй, вы правы, Татьяна Лукьяновна, — задумчиво ответила Любовь Петровна. Она постояла еще с минуту, вышла в соседнюю комнату и принялась передвигать стулья. Затем Любовь Петровна бесшумно повернула в двери ключ и подошла к телефонному аппарату. Отвернув диск до отказа, она нажала ногтем точку под буквой «Л». Тотчас послышался едва уловимый шум работающего механизма, и из незаметного паза в боковой стенке телефонного аппарата поползла лента, несколько поуже телеграфной. Когда механизм остановился, Любовь Петровна отпустила диск, подхватила ленточку и вышла.
      У себя в комнате она достала ленту и прочла:
     
      «— Это 15–41–17?
      — Нет, вы ошиблись. Это 15–25–35.
      — Ровно в восемь утра.
      — Будьте впредь внимательнее».
     
      С минуту Любовь Петровна стояла с лентой в руках, затем спрятала ее у себя на груди.
     
      ГЛАВА XIII
     
      Приозерный лес покрывал равнину и поднимался по склону горы. Между равниной и взгорьем, точно громадная чаша, лежало голубое озеро. Вода в нем, прозрачная как слеза, даже в самые жаркие дни была студеной, и редко кто рисковал купаться в ней. Недалеко от озера стоял приземистый домик лесничего. Огромные деревья как бы сторожили домик, величественно покачивая пышными кронами.
      Новый обходчик Прокопий Александрович Зайцев, долговязый, сухопарый, с длинными седыми усами и коротко стриженной бородкой, хорошо знал свое дело. Более полувека провел старик в лесу и не представлял жизни вне его, не мыслил другого воздуха, кроме лесного, не признавал тишины, кроме лесной, а птичий гомон и трели соловья являлись для него самым лучшим концертом.
      Лесник умел читать мудрую книгу природы. При обходах лесных владений всякая мелочь говорила ему больше, чем мог сказать человек; он точно знал, что происходило в том или другом месте в его отсутствие.
      Долго не соглашался Зайцев переходить в Приозерный лес. Возможно, виной тому была дурная слава здешних мест. После войны, летом, здесь подорвался на мине человек. А может, Прокопий Александрович просто был привязан к старому месту. Так или иначе, дирекции лесхоза с большим трудом удалось уговорить эго перейти в Приозерный лес. Прокопий Александрович наконец согласился, но поставил условие, чтобы ему дали хорошего помощника. В лесхозе уважили просьбу Зайцева и направили к нему Геннадия Потрохова. Правда, работа парню незнакома, да зато он молод и крепок. А эти качества немаловажны, если учесть, что старик частенько прихварывал.
      Зайцев принял нового помощника довольно холодно, но вскоре ему пришлось изменить свое отношение к парню.
      Геннадий Потрохов обладал уменьем сближаться с людьми. Добродушие, открытый взгляд больших глаз, веселый нрав располагали к нему с первой минуты.
      Тем не менее Прокопий Александрович в разговоре с Геннадием не менял своего обычно ворчливою тона.
      Геннадий не навязывался в друзья старику, службу нес неутомимо, старательно постигал премудрости лесного дела, и никто бы не мог сказать, что он — сугубо городской человек.
      Так и жили они под одной крышей, в своей избушке на краю леса.
      Сблизил их случай, происшедший вскоре после поступления Геннадия на работу.
      …Третий день лил дождь. Тяжелые тучи низко неслись над лесом, задевая макушки высоких деревьев. Отводы почернели от влаги, а листья под порывами ветра обрушивали на землю целые потоки воды. Между деревьями поблескивали лужи: земля уже не впитывала больше влаги.
      В одну из ночей Геннадий категорически запротестовал против намерения старика отправиться в обход, сам натянул резиновые сапоги, закутался в непромокаемый плащ и, прихватив ружье, покинул избу.
      Скрепя сердце, старик покорился: радикулит давал о себе знать.
      Потрохов оседлал коня и двинулся в обход леса. Через полчаса до его слуха донесся звук одинокого выстрела. Геннадий прислушался, но вокруг было тихо, только шумел дождь. Потрохов решительно повернул коня к избе.
      Еще издали бросилось в глаза, что окно не освещено. Это было против правил: спят ли, бодрствуют ли ночью лесничие, а в избе должен всегда гореть свет. Потрохов насторожился. Соскочив с коня, он выхватил пистолет и тихо подкрался к двери. Она оказалась запертой изнутри. Потрохов припал ухом к замочной скважине и услышал приглушенный стон. Он налег плечом на дверь, она не поддалась. Тогда Геннадий повернулся, чтобы взять полено и вышибить дверь. В этот момент кто-то бросился ему под ноги. Геннадий упал. Сверху навалился неизвестный и занес над ним финку. Геннадий железной хваткой сжал кисть противника. Завязалась борьба. Хорошо натренированный Потрохов явно одерживал верх. Неизвестный вдруг издал громкий гортанный звук. Это служило, видимо, сигналом об опасности. Дверь избы приоткрылась, и какой-то человек кинулся к борющимся. Геннадий понял, что против двух ему не устоять, и рукояткой пистолета с размаху ударил противника по голове. Тот обмяк и раскинул руки.
      Потрохов с финкой в одной руке и пистолетом в другой ринулся навстречу новому противнику. Тот бросился в сторону. Геннадий дважды выстрелил вслед, но, вероятно, промахнулся: до него донесся треск ломаемых на бегу сучьев. Геннадий с тревогой подумал о Прокопии Александровиче и бросился в избу. Электрический фонарик осветил лежащего на полу старика. Руки были связаны за спиной, во рту торчала тряпка. Геннадий нагнулся над стариком, быстро развязал ему руки, вытащил кляп и, подняв точно ребенка, положил на кровать. Зайцев был без сознания. Геннадий достал из аптечки нашатырный спирт и стал приводить его в чувство. Через несколько минут лесничий застонал, открыл глаза. Как только Геннадий увидел, что Прокопию Александровичу легче, он прихватил ружье и вышел. Бандит лежал в прежней позе и тихо стонал.
      Зайцев услышал пять ружейных выстрелов. Он попытался подняться, но тут же бессильно свалился на подушку.
      Вскоре около избы остановилась группа всадников. Начальник отряда оставил двух конников в распоряжении Потрохова, помог взвалить раненого в седло и месте с остальными всадниками уехал.
      Только на следующий день Прокопий Александрович был в состоянии рассказать о том, что же произошло ночью.
      Сразу после того как Геннадий уехал, раздался стук дверь. Лесничий решил, что Потрохов вернулся за чем-нибудь, и открыл дверь. В ту же минуту он очутился на полу. Падая, старик задел лампу, она опрокинулась и погасла. Прокопий Александрович боролся навалившимся на него бандитом и старался добраться до ружья. Когда ему это удалось, он попытался навести ружье на непрошеного гостя, но тот ногой ударил по руке старика, — и пуля попала в окно. Что было потом — Прокопий Александрович уже не помнил.
      Потрохов понимал, что напали диверсанты или подкупленные ими. Что же заставило диверсантов совершить это нападение? Все вещи оставались на своих местах. Что они здесь искали? Оперативная группа, работавшая в лесу под руководством капитана Смирнова, в тот день, когда была ранена Белгородова, обследовала избу самым тщательным образом. Что же могло статься незамеченным? Разве, какой-нибудь тайник? На эту мысль наводило и то обстоятельство, что после нападения бандитов в избе остался маленький острый топорик-секач. Видимо, топорик служил не для нападения, а для каких-то иных целей. Потрохов тщательно обследовал стены, потолок, пол. В одном углу половица была слегка приподнята. Потрохов оторвал ее, пошарил рукой между балками.
      — Не там ищешь, Геннадий, — не глядя на него, тихо проговорил лежавший в постели Прокопий Александрович. Это были его первые слова, произнесенные осле нападения. Догадывался ли старик, что напали не просто бандиты? Потрохов, зная своеобразный характер лесничего, молча продолжал поиски. Он кропотливо осмотрел все щели в стенах, в полу и потолке, но ничего подозрительного не обнаружил.
      Потрохов оставил со стариком бойца, а сам с другим конником отправился в лес. Они объехали весь участок. В эту ночь больше ничего не произошло.
      Брезжил рассвет, когда Потрохов с бойцом подъезжали к избе. Прокопий Александрович хлопотал около самовара. Этот старенький самовар, как узнал Геннадий, переходил от одного лесничего к другому вот уж сорок с лишним лет. За две недели совместного житья самоваром они не пользовались: старик не разрешал. Для чего он его берег, Геннадий догадаться не мог, а спрашивать не хотел.
      Старику помогал оставленный Потроховым боец.
      Конники спешились, стреножили коней и вошли в дом. После слякотной ночи, проведенной в лесу, уют сухой и чистой избы был особенно приятен. Геннадий разделся и только тут заметил, что стол накрыт чистой льняной скатертью. На столе лежал хлеб, нарезанное ломтиками сало, стояла баночка брусничного варенья и четыре стакана. Старик внес кипящий самовар.
      — У нас гости, а мы их даже не покормим по-человечески, — добродушно проворчал он. — Все я должен заботиться, нет чтоб сам догадался… — старик укоризненно-насмешливо посмотрел на смутившегося Геннадия и пригласил всех к столу.
      — Правда, гостей не водичкой надо бы попотчевать, да время как раз неподходящее. Рассудку трезвым надобно быть, — и он стал разливать чай в стаканы.
      Во время завтрака завязалась беседа. Геннадий заметил, что старик часто обращался к нему, причем его ворчливый голос заметно потеплел. Парень понял, что лед тронулся, непонятный барьер, мешавший их сближению, рушился.
      Ближайшие дни ничего нового не принесли. Лесничий и его помощник продолжали свою работу, а конники присоединились к своему отряду.
      Как-то под вечер, объезжая участок леса, прилегавший к озеру, Геннадий увидел рыбака. Тот с удочкой в руках неподвижно сидел в своей довольно объемистой лодке. Было что-то жалкое в тощей фигуре человека, одетого в выцветший, потертый на локтях пиджак. Скрытый от рыболова деревьями, Геннадий придержал коня. Ему было видно, как рыболов тихо работал веслом, направляя медленно движущуюся лодку к тому месту, где озеро обмелело, заросло камышом. Когда лодка скрылась в камышовых зарослях, Потрохов погнал лошадь к противоположному берегу. Но увидеть что-нибудь в камышах, даже с высоты обрыва, было невозможно. Тогда он вернулся на прежнюю, более удобную, позицию и стал ждать. Уже начало темнеть, когда из камышей появился рыболов. Он энергично работал веслами и быстро приближался к берегу.
      Несколько дней спустя Потрохов снова увидел его. Все повторилось, как в прошлый раз: медленно плывя по озеру, лодка скрылась в камышах. На этот раз рыболов пробыл там дольше прежнего, затем появился в том же месте и стал быстро грести к причалу.
      Всю дорогу домой Потрохов думал о лодке. Что мог делать рыболов в мелководной части озера, скрытой камышовыми зарослями? Совершенно ясно, что опытный рыболов не станет терять времени, часами просиживая там, где рыба не водится. В камыши он забрался не для ловли рыбы. Для чего же? Эту загадку предстояло решить.
      Геннадий застал Прокопия Александровича в глубоком раздумье. Он поставил ружье в угол, присел к с столу и принялся за ужин. Тут только заметил, что порция старика оставалась нетронутой. Обычно же Зайцев ужинал, не дожидаясь Геннадия. Парень удивленно взглянул на сидевшего понуро старика. Тот почувствовал на себе взгляд и поднял голову.
      — Ешь, ешь, — грустно сказал он помощнику, — меня не жди.
      — Что с вами? — участливо спросил Геннадий. — Нездоровится?
      — Да нет, просто есть не хочется. А ты ешь, — заметив, что Геннадий отодвинул тарелку, повторил Зайцев. Но Потрохов не притронулся к еде.
      — Ну ладно, давай и я сяду, может, в компании поем, — Прокопий Александрович пододвинул помощнику тарелку с гречневой кашей с мясом. — Ты не смотри на меня, а ешь. Молодой организм требует много пищи. А мне, старику, полезно поменьше есть…
      В наступившей тишине было слышно, как за окном шумел ветер.
      — Все не могу прийти в себя, с тех пор как пожаловали сюда те двое, — вдруг заговорил лесничий. — И не потому, что чуть не преставился… Кому нужна жизнь такой старой перечницы, как я. Другое беспокоит меня: зачем приходили? Чего искали? Вижу, и ты об этом же думаешь. У тебя даже в привычку вошло — как появишься в хате, так и щупаешь все глазами. И я вот тоже задумался крепко: что и где здесь спрятано? До нас тут тоже жил лесничий. Говорят, по пьяному делу погиб. Что же мог прятать тот лесничий? Деньги? Ценности? Это смотря какой человек! А может, и не деньги вовсе, а что-нибудь для государства важное? А мы сидим с тобой и ничего не знаем… — старик достал кисет и принялся свертывать самокрутку.
      Геннадий слушал молча. Он знал, что раненный им бандит очнулся в Комитете госбезопасности. Там он сознался, что согласился участвовать «в деле» за хорошее вознаграждение. До этого имел судимость за ограбление с применением огнестрельного оружия. Отсидел шесть лет и по амнистии был досрочно освобожден. Своего сообщника он не знал до той минуты, когда отправились в лес. Связал их третий, знавший обоих, но где он жил — неизвестно. О внешности сообщника он ничего не мог сказать, разве что тот бритоголов и веснушат.
      Потрохов регулярно сообщал о своих наблюдениях Смирнову, с которым уже трижды встречался.
      Не зная истинного положения дел, старик чутьем бывалого человека угадывал, что дело серьезное. В молодости он сражался за Советскую власть в рядах приморских партизан. Приходилось и на шпионов охотится. Старик своими словами невольно задел Потрохова за живое. Ему, молодому офицеру государственной безопасности, доверили самостоятельную операцию по выявлению вражеской базы, значение которой трудно переоценить, а он до сих пор так ничего и не добился!
      Оставив недоеденный ужин, Геннадий рывком встал из-за стола и зашагал по избе. Несколько минут Прокопий Александрович сидел на своем месте, наблюдая за помощником. Затем поднялся и стал убирать со стола. Потрохов продолжал ходить из угла в угол.
      — Знаешь что, Геннадий, — перестав убирать, сказал старик, — давай учиним обыск в хате, может, что и найдем? А? Все равно не иметь нам с тобой покоя, пока не узнаем, зачем приходили те двое…
      Только к утру закончили они безрезультатные поиски. Не оставалось уголка в доме, который бы они не обследовали. Уставший Прокопий Александрович, не раздеваясь, лег на койку, а Потрохов, задумавшись, сидел за столом и скатывал хлебные шарики из мякиша Вдруг его пальцы нащупали на краю стола небольшой выступ.
      Он машинально взглянул на доску. Едва заметный выступ шел по всей ее ширине. Сам стол был намертво прикреплен к полу. Толстые столбы, служившие ножками, глубоко уходили в землю. Толщина каждой доски стола достигала десяти сантиметров. Для чего понадобился такой массивный стол? Потрохов обошел его со всех сторон. На другом конце доски оказался точно такой же едва ощутимый выступ.
      — Прокопий Александрович, вы не спите? — тихо окликнул он лесничего.
      — Нет, а что?
      — Посмотрите-ка, — и он указал на выступ доски.
      Прощупывая пальцами выступ, Прокопий Александрович взглянул на темное окно, затем полез в карман, вытащил круглое увеличительное стекло, которым пользовался при чтении. Сомнений быть не могло: доска с двух сторон имела небольшие выступы..
      — Эту доску добавляли в длину с одной и другой стороны, — как бы про себя проговорил лесничий. — Зачем же с двух сторон, когда можно с одной?
      — И я об этом подумал, Прокопий Александрович, — горячо заговорил Потрохов. — Ведь если доска оказалась коротка, то можно было удлинить ее с одной стороны. Смотрите, добавлено с обеих сторон не более десяти сантиметров. А всего проще было бы сделать стол на десять сантиметров короче. Зачем понадобилось добавлять?
      — Дай-ка топор! — сказал старик.
      Продолжая разглядывать стол сквозь увеличительное стекло, они заметили, что к доске по ширине приклеены столярным клеем рейки.
      Общими усилиями старик и Геннадий оторвали рейки. Однако, кроме нанесенного слоя клея, на концах ничего не оказалось. Тогда стали осматривать доску. Она ничем не отличалась от остальных. Прокопий Александрович достал перочинный нож и стал соскабливать с ребра доски стружку за стружкой.
      — Видишь? — торжествующе спросил он. — Заклеено фанерой. Сейчас мы доберемся до сути. Так и есть — щель! Ну-ка, что там внутри?
      Из вырезанной в доске щели был извлечен аккуратно сложенный пергамент. Не развертывая, Прокопий Александрович протянул его Потрохову. Геннадий в нерешительности повертел пергамент в руках.
      — Откроем, Прокопий Александрович? — тихо спросил он.
      — Не положено! — твердо проговорил старик. — Хотя, конечно, очень интересно. Ежели не секрет — скажут. Седлай вороного и айда в город.
      Одобряя такое решение, Геннадий все же спросил:
      — Может, все-таки откроем?
      — Нет, — решительно возразил Зайцев. — Вези скорее. Кто знает, может, дорога каждая минута.
      — Вы правы. Надо скорее доставить находку в город. Там разберутся, что к чему.
      И, спрятав пергамент на груди, Геннадий направился к двери.
      — Не ходите сегодня на обход, Прокопий Александрович, очень прощу вас. Я скоро вернусь, все сам сделаю.
      — Иди, иди! — ласково глядя в счастливое лицо Геннадия и пряча улыбку, поторопил старик. — Мне работы в доме хватит до самого твоего прихода. Надо же навести здесь порядок, — и старик взялся за топор.
      Но Потрохов в город не поехал. Добравшись до условленного места, он передал пергамент командиру конной группы и велел поскорее доставить в Комитет. Тот в сопровождении верховых поспешил с пакетом к Решетову.
     
      ГЛАВА XIV
     
      Костричкин прошел мимо дежурного администратора гостиницы и по устланной ковром лестнице поднялся на третий этаж. Шестьдесят седьмая комната, которую занимал майор Вергизов, помещалась в самом конце длинного коридора.
      В номере, кроме Вергизова и Завьялова, склонившихся над картой города, Костричкин застал еще какого-то молодого человека. Гражданская одежда плохо скрывала его военную выправку. Светлые волосы были зачесаны назад. Только над правым виском топорщилась непокорная прядь. Лицо молодого человека говорило о сильном, волевом характере. При появлении лейтенанта незнакомец пытливо посмотрел ему в глаза. Левая бровь его приподнялась, образуя на лбу гармошку морщин.
      — А, Костричкин, — оглянулся Вергизов, — входите, входите и знакомьтесь. — Майор перевел глаза на молодого человека.
      — Соловьев, — первым назвался тот.
      Они обменялись рукопожатиями. Костричкин с нескрываемым любопытством разглядывал капитана, о котором ему рассказывал Вергизов.
      — Садитесь, товарищи! — пригласил Вергизов.
      — То обстоятельство, — майор вернулся к прерванному приходом Костричкина разговору, — что резидент прибыл в Приморск, подтверждает наши предположения: враги накануне совершения диверсии. Пока трудно предугадать, как они собираются осуществить свое черное дело. Ясно одно — мы должны сорвать их планы. Ближайшим объектом действий диверсантов станет, по-видимому, квартира профессора Якименко. Завтра к вечеру у него соберутся видные ученые Приморска. К профессору в качестве чертежницы подослана шпионка Белгородова. Несомненно, замышляется жестокая диверсия. На этом участке, кроме майора Смелых, остаются я и лейтенант Костричкин. Вы, лейтенант, выполнили все, как было намечено? — обратился к Костричкину Вергизов.
      — Так точно, Василий Кузьмич. Еще не рассвело, как я уже был у дома Якименко. Все тщательно обследовано. В заборе обнаружен большой проем, замаскированный свежесрубленными ветками…
      — Вы ничего не нарушили там? — с тревогой спросил Вергизов.
      — Никак нет. Все осталось в прежнем виде.
      — Правильно поступили, — майор поднялся и зашагал по комнате. — Детальный план наших действий на этом участке мы разработаем позже. Данные, которыми мы располагаем, говорят о том, что у засланного к нам диверсанта есть сообщники. Сколько их и кто они? Нам известны трое: Белгородова, косоглазый парикмахер Запыхало и «Рыболов», имеющий, как предполагает полковник, особое задание, связанное с лесной базой. Существуют еще два человека, связанные с диверсантами, но личность их пока не установлена. Один из них оперирует здесь, в Приморске, другой — в нашем городе, в зоне номерного завода. Ни один из врагов и их сообщников не должен уйти от наказания! В этой связи очень интересную работу провел товарищ Соловьев в сотрудничестве с работниками уголовного розыска Приморска. Доложите, пожалуйста, капитан, — попросил Вергизов.
      — С капитаном Стержневым из угрозыска, — сказал Соловьев, — нас связывает несколько совместных операций по ликвидации осиных гнезд бандитов. И мое появление у него особого удивления не вызывает. Но зато, откровенно признаюсь, когда речь зашла о косоглазом парикмахере, пришлось удивиться мне. Оказывается, этот тщедушный старик был уже замешан в уголовном преступлении и ухитрился выйти сухим из воды. Позже Запыхало реализовал драгоценности, награбленные известным налетчиком Иваном Булановым, по кличке «Джентльмен». Сейчас этот субъект вернулся из исправительно-трудовой колонии и поддерживает связь с парикмахером. Хорошо осведомленные о повадках «Джентльмена», работники угрозыска были удивлены, что он больше не делал попыток ограбления, Между тем бандит сорит деньгами, пьянствует в ресторанах и обрастает прежними своими «корешами». За ним, как тень, ходит его дружок Васька Тюлень. Товарищи из милиции считают, что снабжает его деньгами Запыхало, очевидно, рассчитывающий на его помощь в нужный момент. Делает это косоглазый, конечно, не без ведома «хозяина» — главного диверсанта, а скорее всего — по его же заданию. Я считаю, что у нас есть основания арестовать Запыхало, а вместе с ним и «Джентльмена», — закончил Соловьев.
      — Вы правы, капитан, — в раздумье проговорил Вергизов, — Запыхало надо арестовать. До сих пор мы оставляли его на свободе для того, чтобы не насторожить врага, не дать ему догадаться, что мы знаем о «воскрешении» Белгородовой под другим именем. Но теперь час косоглазого настал. Арестуем его завтра к концу дня. В это время к нему обычно заходит «Джентльмен». Кроме того, у врагов останется мало времени, чтобы перестраивать план, если им станет известно об аресте косоглазого. Выполнение этой задачи возлагается на вас, капитан Завьялов.
      — Слушаюсь, Василий Кузьмич. Но как нам быть с врачом Варшавским? Я уверен, что они постараются уничтожить такого свидетеля. На него ведь уже готовилось покушение. Только выдержка и хладнокровие врача спасли ему жизнь.
      — Ваше опасение не лишено основания, — Вергизов склонился над картой и еще раз внимательно вгляделся в карту поселка Лубково. — Оно тем более основательно тем, товарищ Завьялов, что Варшавский не только оперировал Белгородову, но видел и слышал голос «главного», хотя и не разглядел его лица. Врача необходимо охранять. Поручаю вам, товарищ Соловьев, охрану Варшавского.
      — Есть!
      — Приступайте к заданию немедленно, товарищи. Подумайте, что нужно сделать каждому по его объекту — и действуйте. Как только кто-нибудь из вас закончит выполнять свою задачу, — немедленно свяжитесь со мной. А вы, товарищ Завьялов, свои действия согласуйте с работой отдела капитана Стержнева.
      Условившись о связи и уточнив некоторые детали, Вергизов отпустил Завьялова и Соловьева и остался вдвоем с Костричкиным,
     
      ГЛАВА XV
     
      Рассвет, как часто случалось в последнее время, застал полковника Решетова в кабинете. Он разрешил себе вздремнуть только часок и сейчас читал донесение Вергизова. Майор сообщал, что сегодня под утро Белгородова покинула дом профессора Якименко и скрылась. Предприняты поиски. В донесении упоминалось также, что в квартире профессора Якименко деятельно готовятся к празднованию юбилея.
      В утренней тишине резко прозвучал телефонный звонок. Не отрывая глаз от донесения, полковник снял трубку.
      — Решетов у телефона. Слушаю, товарищ Костричкин. Кто? «Первый»? Очень хорошо, не выпускайте из виду. Откуда? Из Стрельца? Правильно… Действуйте!
      Итак, Костричкину удалось обнаружить Белгородову в районе поселка Стрелец. Там же были замечены два шедшие один за другим лимузина, принадлежащие иностранной торговой фирме. Подтверждались данные, полученные из Москвы, о том, что один из «гостей» — диверсант. Необходимо установить его личность и изолировать. Как удастся работникам госбезопасности парализовать действия врага, покажет время. Пока важно, что он находится в поле зрения чекистов. Что касается Белгородовой, то с ней связаны особые расчеты.
      Настойчиво затрезвонил телефон. Наступал новый день, полный забот, тревог и неожиданностей. День, похожий на множество других дней, начинавшихся телефонными звонками на рассвете и кончавшихся выездами на места происшествий глубокой ночью.
      — Решетов у телефона, — снял трубку полковник. Взгляд машинально скользнул по циферблату часов. Было семь утра. Как и предполагал полковник, звонили с номерного завода. Завод в последнее время находился под особым наблюдением работников Комитета. Там, в пристройке, рядом с проходной, обосновался капитан Смирнов.
      Ни один человек не попадал на территорию завода без того, чтобы об этом не знал капитан.
      После возвращения из лесу, где Смирнов встретился с Прохоровым, ему была поручена охрана завода. О том, что Смирнов является работником госбезопасности, знали два — три человека.
      О любом, даже незначительном, происшествии немедленно сообщалось Решетову. Сейчас Смирнов докладывал, что ночь прошла спокойно.
      — «Первый» зашевелился, — сообщил Решетов Смирнову. — Теперь каждую минуту нужно ждать «гостей». Предупредите товарищей.
      — Слушаюсь, — ответил Смирнов.
     
      Материалы следствия и донесения работников Комитета, наконец собственное чутье чекиста подсказывали Решетову, что готовится диверсия не только с целью разрушения материальных ценностей, но, в первую очередь, уничтожения людей-ученых и рабочих завода.
      Лабораторные исследования содержимого металлической коробки, извлеченной со дна моря, не удовлетворяли ни Решетова, ни генерала. По требованию полковника коробка была направлена в Московский специализированный научно-исследовательский институт. Эксперты обращали внимание на то, что оружие обладает большой разрушительной силой, связанной с выделением особо вредных газов. Они указали также, что газы могут вступать во взаимодействие со взрывчатыми веществами. Но институт не мог установить, к какой группе относятся эти газы. Это осложняло положение.
      Решетов мысленно перебирал все меры, предпринятые для охраны завода, и не находил в них изъяна, но все же тревога не покидала его. С нетерпением поглядывал полковник на часы. Наконец в дверь постучались. Вошли Матвеев и Крылов, подтянутые, тщательно выбритые и, на первый взгляд, очень спокойные. Здороваясь с вошедшими, Решетов опытным глазом заметил скрывавшуюся за внешним спокойствием настороженность.
      — Пешком? — спросил Решетов.
      — Как условились, — ответил Матвеев. — Мы с Владимиром Николаевичем уже успели побывать во всех цехах и битый час бродили по улицам, прежде чем прийти к вам.
      — Ну, и какие выводы?
      Решетов внимательно взглянул на Матвеева. После болезни Владимир Петрович похудел и от этого выглядел моложе. Бледность все еще не сошла с лица.
      — Как будто все предусмотрено. Охранные посты не покидают своих мест ни днем, ни ночью. Все хорошо проинструктированы на случай вражеской вылазки. По вашему совету изменен режим пропусков на территории завода…
      — Как с гаражом для автомашин?
      — Переведен на территорию по соседству со строительством нового административного корпуса. Навес полностью закончат завтра. В каждом цехе усилены противопожарные меры, обеспечены запасные выходы. Исподволь подготовляем рабочих, чтобы в случае опасности не возникло паники.
      — Это хорошо.
      — Да, это необходимо было сделать, — вступил в разговор Крылов. — Перевод того или иного члена партии из одного цеха в другой не вызвал никаких нареканий. Люди сразу соглашаются… Как будто догадываются о чем-то… Даже становится как-то не по себе, товарищ полковник. Ведь посвящены только члены парткома, и то со строгим предупреждением о соблюдении тайны…
      — Решение правильное, коммунистов должно быть побольше в каждом цехе. Не беда, если временно поработают на непривычных участках. Если вы не возражаете… — звонок телефона прервал Решетова. — Простите, — извинился он и снял трубку, — Решетов слушает. Да, это я. Так…
      «Говорите с Приморском», — предупредила телефонистка. Затем в трубке послышался прерывающийся от волнения женский голос.
      «Сегодня на номерном заводе перед вечером возникнет пожар. Будет сопровождаться взрывами. Ни в коем случае не употреблять при тушении пожара воды»…
      — Кто со мной говорит?.
      — «Друг», — Решетов услышал, как повесили трубку.
      Матвеев и Крылов видели, как посуровело лицо Решетова. Густые брови сошлись на переносице. С минуту он молчал, глядя в одну точку. Затем, как бы очнувшись, поднялся и предложил:
      — Так, если не возражаете, отправимся на завод.
      — Мы готовы.
      — Шофера не надо. Я сам поведу машину, меньше будем привлекать внимания.
      Решетов поправил галстук, взял шляпу и вышел вслед за гостями. Проходя мимо дежурного, он остановился, тихо дал какие-то указания и поспешил за товарищами.
     
      * * *
     
      Машина пересекла городскую черту и быстро понеслась по асфальтированному шоссе, ведущему к заводу. Решетов наклонился к баранке и молча следил за дорогой. Матвеев и Крылов тихо переговаривались. Пронзительно сигналя, их стремительно обогнали четыре пожарных машины.
      Вскоре влево от дороги показался высокий каменный забор, тянувшийся на несколько километров. По правую сторону возвышались новые коттеджи. Завод быстро обрастал жилыми домами. Новый поселок вмещал уже несколько тысяч жителей, преимущественно рабочих предприятия.
      Решетов свернул влево и повел машину к проходной. Ворота предупредительно распахнулись, но полковник остановил машину, не выключая мотора. Путь преградил человек с поднятой рукой.
      Охранник узнал Матвеева, пропустил его и закрыл ворота.
      Решетов поставил машину у забора, рядом с другими легковыми автомобилями, принадлежащими рабочим завода.
      — Начнем с самого въезда на территорию, — предложил Решетов.
      — Хорошо, Михаил Николаевич, — согласился Матвеев.
      Они направились к проходной, куда уже успел зайти охранник. У ворот Решетов окинул взглядом территорию. Справа стояло складское помещение. За ним высился сборочный цех. Многоэтажное здание сверкало стеклами окон. В него вело восемь широких ворот-дверей, устроенных между колоннами. Дальше, сколько охватывал взор, тянулись корпуса инструментального, штамповочного, кузнечного цехов. За ними угадывались строения, скрытые кронами деревьев. Слева, па строительной площадке, возводился новый цех. Работы только начинались. Два экскаватора вынимали из котлована землю и ссыпали ее в кузова автомашин. По ту сторону котлована попыхивал паровоз с вереницей железнодорожных платформ, груженных котельцом.
      Решетов подошел к котловану: там, на шестиметровой глубине, люди планировали площадку фундамента. В это время из недр заводского двора выполз подъемный кран на гусеничном ходу. Его длинная стрела устремилась в небо, точно дуло зенитки. Затем опустилась, подхватила связку ящиков, приподняла и, развернувшись, поставила на железнодорожную платформу.
      Решетов отметил, что железнодорожная ветка подходит к котловану вплотную. Он перевел взгляд на строение, видневшееся за краном. В чем размещалась столовая завода. На втором этаже — клуб и библиотека.
      — До чего скученно! — недовольно сказал он.
      — Это временно, — объяснил Матвеев. — Вот закончим строительство первой очереди и рассредоточим производственные помещения, а в этих разместим административные и подсобные отделы.
      — В случае пожара здесь бед не оберешься, — нахмурился Решетов. — Надо усилить противопожарные меры. Да, товарищ Матвеев, — вспомнив что-то, спросил Решетов, — не звонил ли вам Степанковский?
      — Нет. Вы знаете, что он уехал в Приморск?
      — Да. К сожалению, не сумели его отговорить. Я надеялся, что он позвонит вам…
      — Пока нет. Если и будет звонить, то позже.
      — Я попрошу вас, если позвонит Степанковский… тотчас сообщить мне…
      — Хорошо.
      Решетов медленно направился к сторожке, как бы измеряя шагами расстояние между ею и котлованом. Поравнявшись со Смирновым, полковник внимательно взглянул на него. Широкое скуластое лицо капитана было спокойно.
      — У вас все наготове? — Полковник взглянул на часы. — Что-то сулит нам конец этого дня? Будьте, капитан, предельно бдительны. В случае пожара в результате взрыва ни в коем случае не пользуйтесь водой при тушении. Вы помните, что об этом говорит заключение института? Четыре пожарные машины с бойцами укрыты в поселке. Распорядитесь, чтобы все наши бойцы имели при себе топоры, ломы, кирки. Позаботьтесь о шерстяных матах — это основное средство тушения. Работа должна проводиться только в противогазах. Как микрофоны и репродукторы?
      — В полном порядке, товарищ полковник.
      — Хорошо. Я остаюсь здесь. Если в Комитет поступят донесения, вас поставят в известность. Немедленно информируйте меня обо всем.
      — Есть!
      В сопровождении Матвеева и Крылова Решетов направился к зданию заводоуправления. У сборочного цеха он увидел молодого паренька в брезентовом костюме, и глаза его потеплели — Решетов узнал Михаила Дроздова. Увлеченный работой, паренек не заметил полковника.
     
      ГЛАВА XVI
     
      Стояло раннее утро. В этот день — день юбилея Андрея Андреевича — Лидия была свободна и могла распорядиться своим временем как вздумается. Она шла по еще пустынной улице к берегу моря.
      Морскую гладь кутала легкая сизая дымка. В неподвижном воздухе царила тишина. Три рыбачьи лодки слегка покачивались у поплавков раскинутого невода: люди в лодке ждали восхода солнца. Деревья стояли неподвижно, словно тоже дожидались солнца. Вдруг из листвы выпорхнул воробей и камнем ринулся с обрыва к морю. За ним последовал другой, третий, а затем целая стайка. Почти одновременно на морской глади появился край багрово-красного диска. Он стал быстро подниматься, на глазах меняя форму.
      Лидия взглянула на небо. Небольшое облако, еще минуту назад темное, сейчас вспыхнуло красновато-желтым светом. Наконец над морем поднялся огненный шар, точно раскаленный металлический крут. На море легла сверкающая солнечная дорожка. В ней оказались лодки рыбаков. Необычное освещение и искрящаяся вода делали их фантастическими. Лидия остановилась, зачарованная редким зрелищем. Солнце бросило на землю первые приветственные лучи.
      Тотчас поднялся шумный птичий галдеж. А солнце светило все ярче. Теперь уже искрилась вся поверхность моря. Разгорался погожий летний день.
      Как бы очнувшись, Лидия взглянула на часы. Время шло неумолимо быстро. Она бросила последний взгляд на море и торопливо зашагала к остановке. Около ипподрома Лидия сошла о трамвая в надежде найти здесь такси. Но было еще рано, и пришлось ждать битых полчаса. На первой же подвернувшейся машине она уехала в сторону Лубково. В километре от поселка, на развилке шоссе, Лидия попросила ссадить ее и на попутной же машине вернулась обратно в город. Здесь она взяла такси и поехала в сторону поселка Стрелец, но, не доезжая, велела свернуть в сторону поселка Дачный. В открытом поле, на развилке, она рассчиталась с шофером и двинулась дальше пешком. Долго шла по проселочной дороге, затем вышла на шоссе. На телеграфном столбе были выжжены цифры:
      — сорок один километр до Приморска, семнадцать — до Дачного и пятнадцать — до Стрельца.
      Здесь Лидия остановилась и стала ждать. Мимо проехал грузовик с рабочими-путейцами, ремонтировавшими шоссе. По обочинам блестел свеженасыпанный гравий, возвышались конусы песка и щебня.
      Вскоре слева появились два совершенно одинаковых лимузина иностранной марки. Лидия вышла на середину шоссе и подняла руку. Первая машина проехала мимо, а вторая остановилась около самых ног Лидии. Быстро юркнув в распахнувшуюся дверцу, Лидия окинула взглядом дорогу слева, справа, посмотрела назад и поудобнее уселась на мягком сиденье, обитом красным плюшем. Ей вдруг показалось, что она находится где-то на другом континенте. Но это ощущение властно вытесняли другие чувства. Холодными глазами посмотрела Лидия на убранство лимузина. В машинах этой марки ей приходилось ездить бесчисленное множество раз. Переднее сиденье было отделено звуконепроницаемой перегородкой из прозрачной, напоминающей стекло, пластмассы. Она успела заметить, что впереди находились двое. Кто они? Что делают сейчас, о чем говорят?
      Что-то вспомнив, Лидия нагнулась и приподняла резиновый коврик. В специальном желобке на полу змейкой тянулся мягкий, хорошо изолированный провод. У самой стенки, отделявшей кабину шофера, провод был разъединен. Со знанием дела она быстро соединила концы провода и повернула рукоятку громкоговорителя, подвешенного за осветительным плафоном. Автоматически включился микрофон, и она услышала разговор тех, что сидели впереди. Беседа шла па английском языке.
      — …Соображаете, что за этим кроется? Хорошо, если все сойдет благополучно. Впредь не рискуйте больше…
      Лидия сразу узнала Гоулена.
      — Без риска в нашей работе нечего рассчитывать на успех, — послышался другой знакомый голос.
      — Все же старайтесь поменьше рисковать.
      Судя по тому, как умолкал голос, когда раздавался сигнал сирены, она поняла, что за рулем сиди Гоулен.
      — Вы уверены, что умер?
      — Есть все основания думать, что это так. Применено испытанное средство. Тот, кто это выполнил, видел результат. Когда отравленного забрала «Скорая помощь», он уже агонизировал…
      — Да, не повезло с этим агентом. Требуется предельная предусмотрительность, особенно в этой стране. А вы второй раз мажете…
      — Позвольте, мистер… — послышался протестующий голос собеседника.
      — Не забывайте — раздраженно перебил его Гоулен, — в числе ваших неудач — не только попытка к предательству со стороны этого агента. Еще неизвестно, во что обойдется нам потеря запала к секретному оружию. На минуту представьте себе, что чекисты нашли этот запал, и советским ученым удалось раскрыть тайну оружия. Ведь тогда вся операция обречена на провал! А вы ухитрились оставить его в машине, сброшенной в море. Кроме всего, потерей запала вы вывели из строя второй аппарат-снаряд, и теперь мы располагаем только одним снарядом А если не сработает взрыватель и снаряд не включится?..
      — Зачем такой пессимизм, мистер Гоулен?.. Я уверен, что для диверсии достаточно и одного снаряда…
      — Вы уверены! На кой черт мне ваша уверенность, когда требуется твердая гарантия! Известно ли вам, что самолет, забросивший аппарат-снаряд на Крайний Север этой дьявольской страны, не вернулся на базу? А с каким риском наш агент доставил аппарат сюда? И после всего этого потерять взрыватель! Это вы называете чистой работой? Да еще неизвестно, не попадет ли аппарат в руки русских!
      — Как я должен понимать вас, мистер… — в голосе говорившего явно звучали заискивающие нотки. — Неужели вы потеряли веру в меня? Можете быть совершенно спокойны, аппарат похоронен навеки, и его никто никогда не найдет. Да и взрыватель тоже…
      — Довольно! — грубо оборвал собеседника Гоулен. — Из-за вас пришлось потратить колоссальные средства, чтобы доставить сюда еще один аппарат. Вы думаете, эго так просто — вмонтировать аппарат-снаряд в лимузин? Можете ли вы своими куриными мозгами понять, какого напряжения ума, изобретательности десятка крупнейших специалистов нашего управления потребовала его доставка? А чего стоило проскочить таможню! Когда мы получили наши лимузины, служащие таможни подвергли их самому тщательному осмотру и взяли на весы. В случае хотя бы незначительного расхождения в фактическом весе против указанного в паспортах таможня получила бы право задержать машины на неограниченное время для экспертизы. Но и это было предусмотрено: вес обеих машин точно совпал с указанным в паспортах.
      Гоулен замолк, и Лидия представила себе его самодовольную физиономию. О, она отлично изучила этого самовлюбленного деспота, его коварство прирожденного шпика, умение играть на любой человеческой слабости, а потом внезапным ударом сокрушать и подчинять себе чужую волю. Вот и сейчас он с упоением расписывает подробности доставки сюда аппарата-снаряда, чтобы подавить агента сознанием своей вины. Гоулен добивался сейчас от агента четкого, самоотверженного исполнения его замыслов, не брезгуя никакими приемами. Цель оправдывает средства — его неизменный девиз.
      — Как же вам удалось их обмануть, раз аппарат был в машине? — спросил подавленный агент.
      — Чтобы победить, надо заранее знать, что может предпринять твой противник, — назидательно изрек Гоулен. — Мы предусмотрели все. Вмонтировав аппарат-снаряд в заднее сиденье одной из машин, мы соответственно облегчили ее вес. Для этого потребовалось кузов сделать не из железа и стали, а найти такой заменитель, который был бы столь же прочным, как железо, но намного легче. Кроме всего, надо было сохранить прежний внешний вид машины. Вот она идет впереди нас. Разве заметна хоть какая-нибудь разница?
      — Действительно, отлично сработано, — пробормотал собеседник. — Но ведь…
      — Впрочем, довольно о машинах, — не дал ему договорить Гоулен. — Что представляют собой остальные агенты?
      — Исполнительные, опытные люди. Конечно, пришлось вначале повозиться с ними, напомнить кое о чем, чтобы заставить работать на нас. Но в общем все уладилось, как я и предполагал. Правда, есть среди них субъект, жизнь которого можно исчислять минутами, но это только один…
      — Кто именно?
      — Наш агент еще по лагерю. Он сослужил нам хорошую службу, а квартира его явилась на первых порах надежным убежищем. Но после пребывания там «Актрисы» пристанище это потеряло ценность. В дальнейшем старик ничем нам полезен быть не может, а повредить… как знать? Дело, видите ли, в том, что он знает меня в лицо…
      — Убрать нужно незамедлительно и тонко.
      — О, можете не беспокоиться, мистер. Он умрет сегодня вечером вместе со своей внучкой вполне естественной смертью…
      При этих словах Лидия едва сдержалась, чтобы не послать пулю в затылок того, кто готовил гибель маленькой Аннушке.
      — Остальные агенты еще нужны, могут принести немало пользы…
      — Кто еще знает вас в лицо?
      — Один старый агент, тоже из лагеря, и «Рыболов». Но это люди надежные. Впрочем, в случае чего, пуля в любую минуту может заткнуть им рот.
      — Как идет подготовка операции на заводе?
      — Дело сложилось лучше, чем можно было ожидать. Сейчас главное — чтобы сработал этот самый аппарат. А там все пойдет как по нотам.
      — Как вы рассчитываете применить аппарат?
      — Его доставит на завод человек, который ни о чем не догадывается. Снаряд включится автоматически и начнет действовать буквально через несколько минут после его доставки. Так что доставивший его даже не успеет опомниться…
      — Учтите, аппарат должен начать действовать в таком месте, где есть легко воспламеняющиеся объекты. Естественно, там должны быть средств! Тушения и, в первую очередь, вода. Очень важно, чтобы была применена вода. Она — главный наш союзник. Чем больше будет вылито на горящий снаряд воды, тем больше он будет выделять отравляющих веществ. Действие отравляющих веществ наступит в различные сроки, заболевание будет различным; в зависимости от газа, который попадет первым в организм жертвы. После того как сработает предохранительный клапан, произойдет взрыв. Взрывной волной выбросит снаряд, а аппарат окутается пламенем очень высокой температуры. Все, что находится в радиусе одного метра, воспламенится, и уж никакими силами пожар не погасить. Аппарат снабжен реактивно-термитным горючим на несколько часов. Отделившийся от него раскаленный снаряд с большой силой поражает первый попавшийся объект. Через каждые пять минут аппарат выбрасывает очередной снаряд. Находясь в аппарате, окутанном пламенем, снаряды не подвергаются нагреву благодаря многослойности перегородок в гнездах. Как только срабатывает клапан, снаряд достигает соответствующей степени нагрева и вылетает. Вполне понятно, что при всяком пожаре употребляют воду. В данном случае вначале создается впечатление, будто вода помогает. Пламя резко снижается и даже затухает. Огонь сменяет легкий прозрачный совершенно не едкий газ. Это и есть самое страшное, а для нас — самое важное во всей операции. Завод можно довольно быстро отстроить и пустить в ход после любого пожара. Но выведенные из строя на всю жизнь сотни специалистов, квалифицированных рабочих и инженеров восполняются десятилетиями…
      Гоулен замолчал.
      Лидия почувствовала, что лимузин круто поворачивает и, как ей показалось, идет в обратном направлении. Она глянула в окно, но второй машины не было видно. Куда свернула машина, кто в ней? Для чего она нужна Гоулену? По опыту Белгородова знала, что не в правилах Гоулена посвящать кого бы то ни было в свои планы, тем более здесь, в Советском Союзе. Скорее всего машина и находящиеся в ней люди служат ширмой, средством отвлечь внимание советской разведки. Да, надо отдать должное предусмотрительности Гоулена: в случае возникновения подозрения куда труднее проследить две машины, чем одну. Тем более что люди в другой машине наверняка не посвящены в планы Гоулена. Можно ручаться, что для них Гоулен — совсем другое лицо, под другим именем.
      — Совершенно неощутимо для человека, — заговорил вновь Гоулен, — газ проникает в дыхательные пути, в легкие, в кровеносные сосуды. В разные сроки, но не позднее месяца начнется разрушительный процесс в организме, отравленном этим газом. В течение месяца человек чувствует себя вполне здоровым, а потом организм его начнет разрушаться, и медицина окажется бессильной помочь ему. Если кто и выживет, останется полным инвалидом.
      Наступила продолжительная пауза.
      Лидия отдернула шелковую занавеску. Промелькнула уже знакомая ей развилка, металлический стержень. На стержне прибит предостерегающий плакат: «Проезд закрыт!» Очевидно, здесь еще проводятся дорожные работы. Гоулен свернул, влево.
      — Как я уже говорил, — вновь послышался его голос, — аппарат рассчитан на четырехчасовое действие. За это время в тушение пожара будут вовлекаться все новые и новые люди. Все они попадут в радиус действия газа. Но погасить пожар им не удастся. Приглушенный водой огонь через некоторое время вспыхнет с новой силой и, пока будет для него пища, — не угаснет. Таким образом, завод и все, что его окружает, сгорит… Теперь вы понимаете, что представляет собой оружие, которым мы владеем? От ваших действий зависит судьба очень важной части операции. Самое главное — доставить аппарат на территорию завода и запустить его. Только убедившись, что все идет как намечено, вы приступите к выполнению второго задания — Лидия услышала, как щелкнула зажигалка: Гоулен прикуривал. — Оно заключается в том, чтобы взорвать базу в лесу. База ни в коем случае не должна попасть в руки советских разведчиков. Все ясно? — вдруг резко, как показалось Лидии, спросил Гоулен.
      — Да, — послышался ответ.
      — Третье задание — уничтожить инженера Степанковского… Его нужно убрать во что бы то ни стало. Поручите это дело самому верному и смелому человеку. Вы же займетесь основным заданием. Больше мы не увидимся. После осуществления операции вы должны скрыться. Только через три месяца — в назначенное время, на известных вам волнах — ждите дальнейших указаний.
      — Как? Разве после выполнения этого задания я не вернусь назад? — голос от волнения стал прерывистым.
      Лидия злорадно усмехнулась.
      — Планы изменились. Есть указание босса не торопиться с возвращением. Вы еще понадобитесь здесь. Надеюсь, вы подыскали себе надежное убежище?
      Ответа не последовало. Гоулен опять щелкнул зажигалкой.
      — Так что же, есть у вас убежище или вы не догадались обзавестись им? — в голосе Гоулена послышалось раздражение.
      — Есть кое-что, но…
      — Говорите прямо: есть или нет?
      — Есть…
      — Ну, вот, — облегченно произнес Гоулен. — После взрыва базы укройтесь и ждите… В этом пакете — деньги. Надеюсь, вам будет приятно узнать, — торжественно заговорил Гоулен, — что, кроме особняка, на ваш счет внесена круглая сумма?
      — Благодарю вас, мистер Гоулен, — несколько приободрился собеседник.
      — Отлично! Пожар на заводе должен вспыхнуть сегодня, во второй половине дня. В это время руководящий состав находится на своих местах. Все, разумеется, включатся в работу по ликвидации возникшего пожара. Это нам и нужно. К вечеру я должен отправить шефу шифровку о том, что задание выполнено.
      — Гениально рассчитано, мистер! — льстиво заговорил собеседник.
      — И если учесть диверсию «Актрисы», — размечтался Гоулен, — то знаменитый на всю страну номерной завод и научные работники с мировым именем будут вычеркнуты из актива советского государства.
      Наступила пауза. Было слышно лишь шуршание шин да шорох гравия.
      Остаток пути прошел в молчании. Наконец, машина остановилась.
      — Два слова на прощание, — послышался голос Гоулена. Лидия, опасливо взглянув на громкоговоритель, поспешно перевела регулятор на самое слабое звучание.
      — После выполнения задания люди, хотя бы раз видевшие вас, должны умереть. Это — непременное условие. Кстати, врач, оперировавший «Актрису», еще жив?
      — С ним будет покончено тоже сегодня.
      — Медленно реагируете на опасность. Смотрите, не опоздайте.
      — Раньше убрать его нельзя было. Преждевременно поднялся бы нежелательный шум.
      — Ладно. Не забудьте оставить одну из машин «Актрисе». Найдете ее на двухсот пятом километре Киевского шоссе. Ну, желаю удачи!..
      Быстро нагнувшись, Лидия подняла коврик и разъединила провод.
      Когда она взглянула в окно, чья-то рослая фигура нырнула в заросли кукурузы…
     
      ГЛАВА XVII
     
      Машина шла на большой скорости. Покачиваясь в такт движению, Лидия думала о предстоящем разговоре с Гоуленом. Еще во время свидания в Москве было условлено, что встреча состоится именно здесь, в этой глуши, на шоссе, затерянном среди кукурузного поля. Тот, кто подбирал место встречи, очевидно, хорошо знал местность. Действительно, трудно было придумать более подходящую обстановку для свидания шпионов. На всем протяжении шоссе с обеих сторон тянулось поле, заросшее кукурузными стеблями двухметровой высоты. В нем, как в джунглях, мог затеряться человек, имеющий причины скрываться. Надо полагать, что именно отсюда и появился собеседник Гоулена. Лидии так и не удалось увидеть его лицо, но она не сомневалась, что это тот самый верзила с рыжим затылком, который доставил ее в дом Лукьяна Андреевича. Скорее бы состоялась беседа с Гоуленом! Что она принесет ей? В течение ближайших часов Гоулен рассчитывает осуществить свой в самом деле очень страшный замысел. Как же сложатся обстоятельства? Удастся ли план, задуманный ею? Ей хотелось быть одним днем старше, чтобы все уже осталось позади…
      Лимузин резко затормозил. Лидия распахнула дверцу и быстро пересела к Гоулену. Машина тотчас двинулась вперед.
      — Здравствуйте, мисс, — первым поздоровался Гоулен, искоса взглянув на Лидию.
      — Доброе утро, мистер Гоулен, — она, в свою очередь, внимательным взглядом окинула Гоулена. Холеное, тщательно выбритое лицо дышало спокойствием и самоуверенностью. Дорожный костюм, ослепительно белая рубашка с твердым воротничком, хорошо сочетавшаяся с галстуком темных тонов. Да, шеф верен своим привычкам. Каштановые волосы, как всегда, напомажены и тщательно причесаны на пробор.
      — Вижу, вы в хорошей форме, мисс, — Гоулен внимательно посмотрел в глаза Лидии.
      — Угадали, мистер Гоулен, — весело улыбнулась Лидия. Ее глаза сияли торжеством. — Подобно охотничьей собаке, делающей стойку перед броском, я готова к любому сражению.
      — Это делает вам честь. Я всегда был высокого мнения о ваших способностях и уме.
      — Благодарю вас за лестное мнение.
      — Здесь, — продолжал Гоулен, — в этой нелегкой для нашей работы стране, вы, я надеюсь, проявите максимум самоотверженности.
      — Можете не сомневаться, мистер, — она уловила иронию в его словах и насторожилась, но ни единым движением не показала этого. — Я готова выполнить все, что необходимо, идти, куда прикажете…
      — Особенно после того, как вы тайно, включили микрофон? — бесцветные глаза Гоулена внезапно впились в лицо Лидии. Какую-то долю секунды ей казалось, что наступил конец. Легкое нажатие курка, бесшумный выстрел… и труп, найденный в кукурузном поле, никогда не раскроет, что это дело рук первейшего бандита Запада. Но эти молниеносно пронесшиеся в голове мысли не отразились ни в выражении лица, ни во взгляде голубых глаз Лидии, спокойно смотревших на Гоулена. Оступиться в этом танце на острие ножа — значит погибнуть. А ей еще надо свести кое-какие счеты. Лидия смело подхватила брошенную ей перчатку.
      — А вы полагали, что разведчица вашей школы будет сидеть в машине битый час и не попытается узнать, о чем идет разговор? Я бы оказалась недостойной своего учителя, — она откровенно рассмеялась. Гоулен недовольно поморщился.
      — А потом, — она вдруг оборвала смех, — с каких пор какому-то олуху стали доверять больше, чем мне? Мои неудачи еще не дают права ставить меня на одну доску со всяким шпиком…
      Гоулен, остановив машину, устремил пристальный взгляд на Лидию. Румянец гнева, сверкающие глаза делали ее необыкновенно красивой, а слова возмущения звучали очень убедительно. Постепенно глаза Гоулена приняли более мягкое выражение.
      — Да что, собственно, вас так распалило, мисс? — примирительно заговорил он. — Так или иначе, мне все равно необходимо ввести вас в курс дела. Поэтому, когда раздался предупреждающий сигнал о включении микрофона, я не стал вам мешать. Наоборот, меня удивляет, что вы не включились в нашу беседу с этим, как вы говорите, олухом. Ведь там имеется параллельный микрофон. Поэтому мне показалось, будто вы хотите скрыть от меня, что слышали наш разговор.
      Несмотря на ласковый голос Гоулена, Лидия понимала, что это притворство, ему вовсе не хотелось, чтобы она слышала разговор. Но как он все-таки догадался, что она подслушивала? Его россказни о предупредительном сигнале — конечно, чепуха. И вдруг вспомнилось: да она ведь несколько запоздала уменьшить громкость, когда машина резко остановилась перед уходом собеседника Гоулена. Это меняло дело: Гоулен, значит, не знал, когда именно был включен громкоговоритель. Ободренная своим открытием Лидия постаралась смягчить досаду Гоулена.
      — Не включалась в разговор потому, что сразу не вспомнила о микрофоне и захватила только конец беседы. Так что вам все равно придется ввести меня в курс дела. Мне ведь необходимо координировать свои действия с вашими…
      — Да, вы правы, мисс, — уже более мягко заговорил Гоулен. — Малейшая неосведомленность разведчика может провалить все дело. Но мы еще успеем поговорить, Расскажите, как вам удалось обосноваться у этого паралитика. Все сошло, как мы наметили?
      — Пришлось преобразиться в честную труженицу, — улыбаясь, заговорила Лидия. — Несмотря на годы и болезнь, старик оказался весьма деятельным. Не отставать же мне было от него. Тем более что мне самой необходимы все копии набросков чертежей, номера деталей и пояснения к ним.
      — Непонятно, как вы ухитряетесь выполнять чертежей под руководством человека, который сам чертить не может? Ведь это же очень сложная работа и требует большой точности.
      — Он, действительно, чертить не в состоянии. Но небольшие рисунки карандашом на бумаге с заданными размерами дают мне возможность выполнить чертежи в нужных масштабах. Кроме того, профессор обладает редкой памятью. Он отлично помнит, какие нужны детали, в каких томах можно найти их описание, какая деталь может подойти к тому или другому прибору. Это и дает мне возможность выполнять работу по заданному рисунку профессора.
      Отвечая на вопросы, Лидия отлично отдавала себе отчет в том, что Гоулен не тратил бы времени на эти расспросы, если бы его не грыз червь сомнения.
      — Вас интересуют все подробности? Я охотно изложу их, хотя для непосвященного они достаточно утомительны.
      — Пожалуй, не стоит. Как-нибудь в другой раз. Сейчас се будем терять времени. Хочу надеяться, что у вас все обстоит благополучно и вы готовы приступить к выполнению остального плана.
      — Даже лучше, чем можно было ожидать, — задумчиво поглядывая сквозь ветровое окно на дорогу, ответила она. — Я пользуюсь неограниченным доверием профессора, и это создает все условия для успешного выполнения намеченного плана.
      — На который час приглашены гости?
      — На шесть вечера.
      — Вы уверены, что в числе гостей будут все наиболее видные ученые института?
      — Конечно. Ведь профессор устраивает домашний вечер. Все будут в сборе.
      — Это хорошо.
      — Настолько хорошо, что на следующий день никто уже не сможет пожаловать на официальное празднование юбилея профессора Якименко в институт, а оставшиеся в живых будут с ужасом вспоминать этот праздник, — Лидия многозначительно взглянула на Гоулена. Тот перехватил ее взгляд.
      — Нет, на следующий день юбилей состоится, и кто пожелает побывать на нем, сможет это сделать.
      — Как прикажете понимать вас, мистер Гоулен?.. — удивилась Лидия.
      — Понимать надо в прямом, а не в переносном смысле. Дело в том, — по обыкновению растягивая слова, начал Гоулен, — что в первоначальный план внесены существенные изменения. Уж слишком много всяких толков ведется о нашей подрывной деятельности, о террористических актах иностранных разведок. Поэтому мы решили, что никакого взрыва не будет…
      — А что же? — на сей раз изумление Лидии было искренним.
      — Вы воспользуетесь машиной, которая не больше обычного телефонного аппарата. Работает она совершенно бесшумно. Действие ее рассчитано ровно на тридцать пять минут. После этого элементы ее окисляются и машина мгновенно разрушается. Оболочка, в которой находятся детали, под действием химических элементов растворяется и превращается в жидкую прозрачную массу. При любом исследовании ничего не удастся установить, так как химический состав мгновенно испаряется и остается только вспененная бесформенная масса.
      Поворачивая вслед за идущим впереди лимузином, Гоулен предусмотрительно перебросил влево лежавший между ним и Лидией портфель.
      — Ваша задача — установить излучатель РЦ-11[1] в той комнате, где находится стол для гостей, и нажать кнопку пускателя. После этого найдите благовидный предлог покинуть комнату… — Гоулен замолчал.
      — Что же произойдет дальше? — спросила Лидия.
      — Ничего особенного, — медленно произнес Гоулен. — Все участники торжества разойдутся по домам в полном здравии и хорошем расположении духа. И на следующий день оно не изменится, так что на юбилейном торжестве в институте, при желании, все смогут быть. Но через пять — семь дней им уже будет не до веселья…
      — Что же повлияет на их состояние? — беззаботным юном спросила Лидия.
      — Особые излучения, — уклончиво ответил Гоулен и бросил испытующий взгляд на собеседницу. Та с нескрываемым восхищением смотрела на него.
      — Да… Вот это сюрприз… — продолжала восхищаться Лидия. Гоулен, не сбавляя скорости, вел машину, изредка взглядывая на Лидию.
      Постепенно выражение лица Лидии стало меняться. Когда она повернулась к Гоулену, оно было уже суровым, а взгляд решительным.
      — Когда приступить к заданию?
      — Сегодня, ровно в семь вечера, в дом профессора доставят корзину с цветами. На дне корзины будет излучатель РЦ-11. Ваша задача — устроить корзину с цветами в наиболее подходящем месте. Справа по корпусу излучателя отвинтите винтик и нажмите кнопку. После этого в вашем распоряжении останется пятнадцать минут, чтобы покинуть обреченное общество. За эти минуты сработает предохранитель и начнется излечение…..
      — Кто доставит машину?
      — Тот, кто возил вас до Киева Он же через несколько минут передаст вам «Победу».
      — Что я должна делать с «Победой»?
      — Мы приближаемся к условленному месту. Здесь вас ждет машина. Оставите ее где-нибудь неподалеку от дома Якименко. Надеюсь, найдете там подходящее место?
      — Разумеется.
      — Как только покинете дом Якименко, садитесь в «Победу» и держите курс на Киевское шоссе. На двухсот пятом километре я буду вас ждать в нашем лимузине.
      — Ясно!
      — Не забудьте захватить все, что удалось вам добыть за время работы у профессора. Кстати, все чертежи и наброски имеют письменные пояснения?
      — Все…
      — Отлично! Итак, через несколько минут мы расстанемся.
      — Жаль… — многозначительно протянула Лидия и посмотрела на него томными глазами. Гоулен перехватил этот взгляд, и его затылок побагровел. Резко затормозив, он остановил машину. Впереди по-прежнему мчался первый лимузин. Обняв Лидию, Гоулен прижал ее к себе и поцеловал долгим поцелуем… Лидия мягко отстранилась.
      — Не совсем подходящие условия, — сказала она. Пристально взглянув на нее, Гоулен вдруг включил зажигание и нажал на стартер. Машина рванулась и на большой скорости помчалась вперед. За весь путь до того места, где стояла «Победа», Гоулен не проронил ни слова. Когда лимузин мягко подкатил к одиноко росшему на обочине каштану, Гоулен затормозил и охрипшим голосом проговорил:
      — В ста шагах, за каштаном, стоит машина. Пройдите к ней, отправьте водителя и ждите меня. Я приду через пять минут.
      Лидия выскочила из машины и скрылась в кукурузе.
      …Сидя за рулем «Победы», хорошо скрытой кукурузными стеблями, Минухин напряженно вглядывался в сторону, откуда должна была появиться женщина. Когда она показалась на дороге, Минухин облегченно вздохнул, вылез из кабины и молча уставился на подходящую Лидию. Та тоже внимательно смотрела из нет С минуту они молча стояли друг против друга.
      — Можете идти, — тихо сказала Лидия.
      Минухин быстро стал пробираться в сторону, противоположную той, откуда пришла Лидия, и вскоре исчез.
      Лидия, прислонилась к открытой дверце. Гоулен не заставил себя долго ждать. Спустя несколько минут показалась его высокая фигура. В левой руке он держал все тот же портфель. Лидия подумала, что шеф не без основания боится даже на минуту расстаться с ним. Гоулен подошел к машине и с минуту стоял молча. Потом, не выпуская портфеля из рук, обхватил Лидию за плечи, запрокинул ей голову и впился в губы жадным поцелуем. Лидия ответила ему. Тогда он стал осыпать поцелуями ее лицо, шею, руки.
      Ловко увернувшись, Лидия нырнула в машину. Гоулен подался за ней. Она отодвинулась к рулю. Бросив портфель на заднее сиденье, с налитыми кровью глазами, Гоулен полез вперед. И тут произошло неожиданное… Особым приемом Лидия ударила ногой в грудь Гоулена. Удар был настолько сильным, что Гоулен не удержался, вывалился из машины и опрокинулся навзничь. В ту же секунду «Победа» рванулась с мест. На ходу захлопнув дверцу, Лидия вырулила на шоссе и включила третью скорость. Спустя несколько минут она оглянулась Гоулен уже развернул лимузин.
      «Победа» мчалась на предельной скорости. Лидии казалось, что машина развалится на ходу. И все-таки более мощный лимузин неумолимо приближался. За ним следовал второй. Лидия припала к рулю. У нее мгновенно возник план. Только бы первой успеть к развилке! К счастью, встречных машин не попадалось, это облегчало задачу. Но Гоулен вот-вот догонит. Лидия не отрывала глаз от дороги: одно спасение — развилка. Изо всех сил стремясь к этой спасительной развилке, Лидия чуть не проскочила ее. Все же она успела, правда с большим риском, свернуть влево. «Победа» неслась прямо на дорожный знак, установленный посреди шоссе, свалила диск в кювет и вылетела на дорогу, усеянную рытвинами и выбоинами. Но скорости Лидия не сбавляла. Проскочив развилку и потеряв несколько минут на повороте, Гоулен ринулся вслед за Лидией.
      Лидия буквально слилась с рулем, напряженно вглядываясь в дорогу. На пути все чаще попадались конусы песка и гравия. Юркая «Победа» легко проскакивала обочиной, а Гоулену в своем тяжелом лимузине приходилось часто тормозить. Это преимущество Лидия использовала полностью.
      Постепенно лимузин снова стал настигать «Победу». Лидии мелькнула отчаянная мысль: столкнуть мчавшиеся машины. Но уже в следующее мгновение она отвергла ее: предстояло еще многое сделать…
      Вдали Лидия различила сложенные в штабель рельсы. За ними шоссе прерывалось, снят был мостик. С быстротой молнии опытным глазом прикинула она длину снятого моста и выжала последнюю скорость. У обрыва машина взвилась, на какую-то долю секунды повисла над пропастью и в следующее мгновение оказалась на противоположной стороне обрыва. Еще не понимая, что спасена, Лидия оглянулась: впритык мчавшийся Гоулен и не заметил пропасти. Когда он увидел, какая опасность ему угрожает, было уже поздно. Затормозив машину, он только приблизил катастрофу. Со страшной силен лимузин врезался мотором в противоположную стек у обрыва, неуклюже перевернулся и рухнул на дно…
      В суматохе никто не обратил внимания на мотоциклиста, мчавшегося вслед за лимузином. Увидев, что «Победа» мчалась уже по ту сторону снятого моста, а один из лимузинов свалился в обрыв, мотоциклист круто развернулся и вихрем умчался обратно…
     
      ГЛАВА XVIII
     
      Залитые солнцем улицы Приморска в этот субботний день были полны народу. На перекрестках улиц стайками собиралась молодежь, уже успевшая покрыться бронзовым загаром.
      Такие дни в Приморске весьма часты, и предприимчивые фотографы ателье «Съемки на ходу» не теряли времени даром. Аппараты всевозможных систем поминутно щелкали в руках их энергичных владельцев, запечатлевая прохожих. Люди от неожиданности шарахались в сторону от этих вездесущих беспокойных молодых людей, вручавших им свои «визитные» карточки. В карточке сообщалось, что гражданин, мол, только что был сфотографирован и его просят зайти на следующий день в ателье по такому-то адресу.
      На углу улиц Котельной и Привозной, как раз напротив парикмахерской, где народу было не меньше, чем на главных улицах, работал совсем еще юный паренек-фотограф. Он делал свое дело столь же энергично, как и другие его собратья по профессии. Совершенно неожиданно он мог сфотографировать молодого человека или девушку, а то и обоих вместе — в зависимости от обстоятельств — и тут же сообщал им, где они должны получить свои изображения. Попавшие в объектив люди сначала сердились, но минуту спустя не могли удержаться от улыбки. А парень с широкой улыбкой на веснушчатом лице уже ловил новую «жертву»…
      Он появился здесь несколько недель тому назад, тем не менее уже успел обзавестись знакомыми, преимущественно среди девушек, лица которых запечатлевал в памяти не хуже, чем объектив его фотоаппарата. По уверениям парня выходило, что у всех девушек лица были «кинематографически фотогеничны», взгляды и манера держать голову — «необыкновенно своеобразны», и, конечно же, все обладали «в высшей степени выразительными глазами».
      Казалось, парень с фотоаппаратом на шее не знал, что такое усталость. С восьми утра до самого вечера можно было видеть его на углу двух улиц, и его аппарат беспрестанно щелкал. Несмотря на явную перегрузку, заказы выполнялись в срок, и фотоснимки всегда ждали своих заказчиков, причем фотокарточки были, как правило, в самом деле удачными. Клиентки уверяли, что у него своеобразная трактовка, благодаря которой они выходили на фотографии очень хорошенькими.
      Когда на улице появились двое мужчин и направились в парикмахерскую, фотограф, оставив объектив, пристально взглянул на них. Ага, «Джентльмен». А кто второй? Фотограф снял аппарат, выхватил из кармана красный платок и принялся усердно протирать стекло объектива. Одновременно он пристально смотрел направо, откуда медленно приближался человек в белоснежных брюках и безрукавке. Его лысая голова ничем не была защищена от солнца. Недалеко от фотографа он поднял руку и потер лысину. Фотограф посмотрел влево — там молодой человек разглядывал витрину универмага. Спустя, минуту этот человек двинулся навстречу лысому. Тогда фотограф, забросив ремешки на шею, принялся еще более усердно снимать прохожих, делая более продолжительные выдержки: близился вечер и освещение ослабевало. Но от его взгляда не ускользнуло, как из парикмахерской вышел какой-то клиент, а вслед за ним — косоглазый парикмахер. Постояв с минуту на пороге, он нагнулся, взялся за крючок и стал закрывать двери.
      — Алеша, еще не поздно? — девушка в белом платье с матросским воротничком умоляюще смотрела на фотографа. Рядом с ней стоял паренек, он заботливо поправлял свалившийся светлый локон в прическе подруги. Фотограф от неожиданности так резко повернулся к окликнувшей его девушке, что та вздрогнула.
      — Ах, это вы, Валя! — громко заговорил он. — Можно попробовать, но в данном конкретном случае придется Надеяться только на свет, который излучают ваши очаровательные глаза. Попробуем! Молодой человек, не прижимайтесь так, пожалуйста, у вас «обрежется» половина лица. А на данном этапе времени это, как я понимаю, не в ваших интересах. Вот так, хорошо, — он направил фотоаппарат на молодых людей, поминутно поглядывая краем глаза на дверь парикмахерской. — Готово! — воскликнул фотограф и вручил «визитку» девушке.
      — Спасибо, Алеша, — поблагодарила она.
      — Пожалуйста, фотографировать вас — одно удовольствие, — приложив руку к сердцу, ответил Алеша, насмешливо поглядывая на молодого человека, крепко державшего девушку за локоть, точно она собиралась бежать.
      Алеша видел, как двое с разных сторон направились к закрытым дверям парикмахерской. Первый усиленно тер ладонью лысину, точно проверял, не выросли ли на ней волосы, а другой, следовавший за ним, поглаживал усы. От внимательного взгляда Алеши не ускользнуло, как закадычный его дружок Сашка, такой же, как и он, бригадмилец, достал из пачки «Казбека» папиросу и закурил. Тотчас из-за угла мимо прошли три ничем не примечательных молодых человека. Двое были в матросских форменках, из-под открытых воротов которых выглядывали полосатые тельняшки, третий — рослый и плечистый — в летнем парусиновом костюме и клетчатом кепи с маленьким козырьком. Все трое обошли парикмахерскую и скрылись за зданием. Алеша видел, что после этого усатый и лысый направились к дверям. Дверь была закрыта изнутри на крючок. Лысый повозился минуты две, дверь распахнулась, и двое исчезли в парикмахерской. Забыв о своих клиентах, Алеша со всех ног бросился вслед за ними…
      Когда Стержнев и Завьялов — а это были они — проникли в парикмахерскую, держа пистолеты в руках, «Джентльмен» при содействии своего помощника шарил в карманах косоглазого, лежавшего на полу с посиневшим лицом и остекленевшими, устремленными в потолок глазами…
      — Руки! — повелительно крикнул Стержнев, направив дуло пистолета на «Джентльмена». Тот вздрогнул, точно от удара, поднял руки, а за ним — и сообщник. У обоих руки были в резиновых перчатках. Завьялов обезоружил бандитов и склонился над Лукьяном Андреевичем, но тут же выпрямился: косоглазый был мертв Содержимое его карманов было выложено на круглый стол, откуда бандиты сбросили на пол газеты и журналы. Выручка за день уже успела перекочевать в карманы грабителей.
      Завьялов взял исписанный листок бумаги, лежавший на столе, быстро пробежал его глазами. В этот момент он услышал, как у подъезда остановилась машина.
      В сопровождении Стержнева, худое лицо которого выражало такую решимость, что даже «Джентльмен» безоговорочно подчинился, бандиты были водворены в милицейский автомобиль, а тело Запыхало оставалось лежать на месте до приезда судмедэксперта и следственных работников.
      Когда Стержнев садился в машину, Завьялов молча протянул ему исписанный листок. Стержнев пробежал листок глазами и вернул Завьялову.
      — Вы понимаете сами, товарищ капитан, — тихо заговорил Завьялов, — мое место сейчас в Лубково.
      — Конечно, — согласился Стержнев, — но ехать вам туда одному нельзя. Я думаю…
      — Нет, товарищ Стержнев, мне никого не нужно. В Лубково Соловьев со своими людьми. До скорой встречи, — Завьялов кинулся к проезжавшему мимо свободному такси, рванул дверцу и чуть ли не на ходу вскочил в машину…
      А Алеша, продолжая брать «на мушку» пешеходов, работал настолько усердно, точно решил сегодня сфотографировать всех, кто заполнял улицу…
     
      * * *
     
      Медицинская сестра прибрала помещение амбулатории, собрала свои вещи в сумочку и, попрощавшись с Варшавским, задумчиво сидевшим в плетеном кресле-качалке, ушла. Дверь оставалась открытой: Семен Яковлевич любил свежий вечерний воздух. Около него стояла и машинально покачивая кресло, думала о чем-то своем Римма. Девушка старалась припомнить, когда в последний раз видела Завьялова. Никогда в жизни не чувствовала она себя такой одинокой, как в последнее время. Брата угнетают какие-то мысли, это очевидно. Не зная истинных причин тревоги брата, Римма не могла понять его настоятельного требования переехать в общежитие института и не появляться дома. Ее непослушание раздражало Семена Яковлевича, и Римма согласилась. Завтра он отвезет ее в общежитие. Как нарочно и Завьялова долго не было. При мысли о нем Римма невольно покраснела, а на душе у нее стало теплее. Чтобы не выдать себя, девушка обняла курчавую голову брата, прикоснулась губами к волосам и убежала в свою комнату.
      Варшавский остался один. Он сильно изменился в последнее время. Под глазами легли темные круги, тревога за сестру не давала покоя. Не будучи уверенным, что покушение на него не будет осуществлено, тем не менее совершенно не беспокоился о себе. Его страшило, что жертвой могла стать Римма…
      …Он увидел их только, когда первый уже переступил порог и помогал второму, едва передвигавшему ноги.
      — Помогите, доктор, — охрипшим голосом заговорил хромой, — Сгружал муку и вот… подвернул ногу. Ходить не могу… Спасибо, товарищ помог до вас добраться.
      Уже лежа на койке, пострадавший оглянулся на дверь, в которую входил третий человек с рукой на перевязи. Новый посетитель, увидев свое отражение в зеркале, здоровой рукой поправил съехавший на бок галстук и посмотрел на лежавшего. Потом перевел взгляд на человека, стоявшего у самой двери.
      — Доктор, я потерплю, обслужите сначала товарища, — тихо попросил лежащий на койке склонившегося над ним врача. Видя недоуменный взгляд доктора, пояснил: — Не могу при посторонних лечиться… — Только сейчас Варшавский внимательно вгляделся в лицо молодого человека, вошедшего последним. Что-то настораживающее было в остром взгляде, во всей его фигуре.
      — Нет, зачем же, — вдруг заговорил молодой человек, — вы раньше пришли — вам и помощь первому надо оказать. К тому же у вас, видно, острая боль, а я только на перевязку, — он снова взглянул на стоявшего у двери, присел на край подоконника и пристально посмотрел на Варшавского. При этом его левая бровь поднялась вверх, образовав гармошку морщин на лбу. Врач сразу узнал в нем человека, который приходил к нему вместе с Завьяловым. Как бы догадавшись о чем-то, Варшавский решительно закатал штанину пострадавшего выше колена. В ту же минуту от удара ногой в живот врач отлетел назад и, потеряв равновесие, свалился на пол, увлекая за собой скатерть с расставленными на ней инструментами. Он не успел подняться, как лежавший на койке вскочил и с финкой в руке бросился на него. Стоявший у входа быстро захлопнул дверь и защелкнул задвижку. Почти одновременно и Соловьев, точно отпущенная пружина, подался вперед.
      — Руки вверх! Стрелять буду!.. — он стоял с пистолетом в руке. В этот момент через высаженное окно в комнату вскочило несколько человек. Соловьев сердито, даже грубо схватил за руку выбежавшую из своей комнаты Римму.
      — Ни с места! Отойдите в угол, ну! — повелительно крикнул он. Римма, не слушая его, бросилась к лежавшему на полу брату. В левом плече Варшавского торчала финка. Из раны струйкой стекала кровь…
      — Товарищ Соловьев! — раздался за дверью голос. Это дозорный звал капитана. Соловьев открыл дверь. На пороге стоял Завьялов. Он спрятал пистолет в карман и подошел к рыдающей Римме. Девушка сидела на полу и вытирала марлей кровь, стекавшую с плеча брата. Завьялов осторожно взял ее за плечи и легко поднял с пола. Римма еще сильней зарыдала и припала лицом к его груди. Успокоительно поглаживая ее волосы, Завьялов глазами указал Соловьеву на лежавшего врача.
      — Там машина. Быстро! — проговорил он.
      Соловьев кивнул двум товарищам, те осторожно подняли Варшавского и вывели за дверь. Римма бросилась вслед за ними.
      — Ну что ж, «Тюлень», — спросил Соловьев, — будем вести себя тихо? — И скомандовал:
      — Обыскать обоих!
      В это время к медпункту подкатила закрытая машина уголовного розыска, и из нее выскочил капитан Стержнев…
     
      ГЛАВА XIX
     
      Обеденный перерыв на заводе начинался для рабочих с двенадцати часов, а для работников заводоуправления — спустя час. Большинство питалось в заводской столовой. Но многие обедали дома — в основном те, что жили в новом поселке. Уезжали на обед домой и располагавшие собственным транспортом.
      В это время капитан Смирнов и его люди были начеку. И сейчас, стоя чуть поодаль от проходной, Смирнов внимательно вглядывался в возвращавшихся с обеда рабочих; особенно пристально присматривался он к въезжавшим на территорию завода машинам.
      Вот появилась «Победа» Кораллова. У ворот Олег затормозил, предъявил пропуск и, лихо свернув влево, вырулил к новому месту стоянки автомобилей. Проскочил на своем мотоцикле молодой экскаваторщик — весельчак и балагур Вася.
      За эти дни Смирнов, оставаясь для большинства работников завода молчаливым охранником, успел в какой-то степени изучить их. «Победе» шоколадного цвета Смирнов уделил такое же внимание, как и остальным машинам, сквозь ветровое стекло он узнал грузного плановика Нюхова. Тот держал в зубах неизменный мундштук. Смирнов отметил, что в последние несколько дней Нюхов питался в столовой. Сегодня он отправился на машине Кораллова, а возвращался уже в своей «Победе».
      Вахтер замешкался. Нетерпеливо торопя его резким сигналом, Нюхов, наконец, проехал в ворота, и, как обычно, предъявив пропуск, свернул к месту мойки машин: его «Победа» была сильно забрызгана грязью. В это время к Смирнову быстро подошел Дроздов.
      — Тог самый! — быстро проговорил он.
      — Кто? — также тихо спросил Смирнов.
      — Тот, что подобрал эту «Победу» в ночь, когда меня отравили…..
      Смирнов дал условный сигнал, и дежурный охранки, преградил путь машине Нюхова. Плановик удивленно высунулся из окна машины.
      — Товарищ Нюхов, немедленно подайте задним ходом машину к воротам! — загремел репродуктор на это участке двора. — К мойке въезд запрещен!
      Смирнов видел, что Нюхов нервничает. Подъехав к воротам, он стал раздраженно объясняться с новым начальником охраны, который, не покидая своего места быстро соображал, как поступить с машиной. Раздосадованный Нюхов рывком открыл дверцу и выскочил из машины. В ту же минуту машина вспыхнула, как факел. В багажнике послышался треск — и оттуда вылетел раскаленный стержень. Пролетев с метр по прямой, стержень взвился кверху и огненной стрелой пролетел над головами Смирнова и стоявших рядом. Снаряд угодил в стену склада, прошел сквозь нее и взорвался. Спустя минуту все здание было охвачено пламенем. Смирнов взглянул на Нюхова. Его обуглившийся труп лежал около машины.
      — Товарищи, внимание! — раздался в репродукторе властный голос Смирнова, — К машине не подходить! Рукавичкин! Отставить брандспойт! Ни капли воды ни а машину, ни на здание! Пожарной дружине не давать огню перекинуться на новые объекты. Только… — он замолчал. Из пылавшей машины вылетел новый огненный стержень. Через минуту здание клуба было охвачено пламенем.
      — Вниманию работников столовой! Немедленно покинуть помещение и укрыться в безопасном месте! — гремел репродуктор.
      А пламя бушевало с огромной силой, охватывая здание клуба. Смирнов видел, как бросились туда прибывшие пожарные. Рабочие оставили свои места и кинулись помогать дружине.
      — Разрешите, капитан! — подбежал Решетов к микрофону. — Экскаваторщики! Крановщики! Бульдозеристы! На выход, к воротам, быстро! — прокричал он в микрофон и выбежал во двор.
      — Товарищи, соблюдайте полное спокойствие, — звучал уже голос старшины Гаврилова. — Ни капли воды на огонь!
      Смирнов подбежал к Решетову в момент, когда тот объяснял задачу водителям землеройных и подъемных машин. Но крановщик Вася, бравый на вид молодой человек, испуганно попятился, отошел в сторону.
      — Товарищ полковник, разрешите мне, — решительно заявил Михаил Дроздов.
      Секунду Решетов смотрел на парня.
      — Выполняйте, Дроздов!
      — Разрешите и мне с ним, товарищ полковник, — негромко произнес Олег Кораллов.
      — Хорошо! — бросил Решетов и занялся бульдозеристами.
      Вместе с Дроздовым и Коралловым побежал Смирнов.
      Дроздов развернул кран и двинулся прямо на пылавшую машину. Стрелой он высадил стекло в машине, поддел ее, приподнял, и потащил к котловану. Конец стрелы моментально накалился и начал прогибаться, а спустя минуту отвалился и упал вместе с машиной под гусеницы крана. Дроздов направил стрелу на машину и вновь попытался столкнуть ее в котлован. Но стрела накалялась и отваливалась кусками…
      Третий снаряд попал в железнодорожную платформу, груженную пиломатериалами. Она вспыхнула как спичка.
      — Дроздов, разверните кран и дайте дорогу бульдозеру! — прозвучал голос в репродукторе.
      Дроздов повиновался, а к горевшей машине уже шел бульдозер. Но на расстоянии пяти метров бульдозер остановился, водитель не выдержал и соскочил с машины. Тогда Кораллов предложил Михаилу направить кран к бульдозеру и, толкая его впереди себя, попробовать отвальным щитом бульдозера сбросить страшную машину в котлован.
      Точно упирающийся слон, бульдозер медленно двинулся на машину и стал толкать ее к котловану. В метре от котлована бульдозер также окутался пламенем. Напрягая все силы, чтобы не потерять сознания от нестерпимой жары, Дроздов вел кран вперед. Через несколько минут Михаил потерял сознание. Его место занял Олег, а Смирнов снял Дроздова и передал подбежавшим дружинникам. Кран медленно, но упорно продвигался вперед. Вдруг мотор крана вспыхнул. Олег почувствовал, что на нем загорается одежда. Он старался сбить пламя, не переставая вести машину вперед.
      В ту же минуту из репродуктора донеслось:
      — Смирнов и Кораллов! Приказываю немедленно покинуть кабину крана!
      Превозмогая боль от ожогов, Смирнов подхватил потерявшего сознание Кораллова и вывалился из кабины…
      К ним кинулись дружинники и шерстяными одеялами сбили пламя.
      Объятый пламенем кран продолжал толкать бульдозер. Несколько секунд спустя бульдозер вместе с машиной рухнул в котлован.
      — Товарищи, опасность новых взрывов миновала! Снаряды рвутся на дне котлована… Просьба ко всем рабочим, оставившим свои станки, немедленно вернуться..
      Больше Смирнов ничего не слышал…
     
      ГЛАВА XX
     
      Ничем не примечательный с виду дом профессора Якименко приковал к себе внимание всех ученых города Приморска. Беспрестанно к воротам дома подъезжали автомашины и из них выходили люди: кто чинно, не торопясь, — это сразу указывало на солидный возраст и положение приехавшего, кто быстро, с шумом, — в этих можно было узнать только что вступивших на тернистый путь науки, не успевших еще расстаться со студенческими привычками и порывистостью юности. Все направлялись в глубь двора, к приветливо распахнутым дверям особняка профессора Якименко.
      Сидя за рулем «Победы», Вергизов выглядел заправским шофером, который доставил хозяина к дому юбиляра и теперь коротает время, опершись на баранку. Эта позиция как нельзя лучше устраивала Вергизова. Отсюда он свободно наблюдал за всеми въезжавшими и входившими в ворота дома. То и дело появлялись посыльные с цветами. Даже трудно было себе представить, где разместят такое множество букетов…
      В квартире профессора царила атмосфера большого праздника. Древний город Приморск не часто видывал такие собрания ученых.
      А гости все прибывали… Каждого встречал сам виновник торжества — Андрей Андреевич Якименко. Он подавал входившим левую руку — правая безжизненно висела вдоль тела. Все гости отдавали дань глубокого уважения этому скромно одетому, белому как лунь человеку…..
      Когда все уселись за стол и бокалы были наполнены, но праву старейшего друга юбиляра поднялся с тостом Всеволод Алексеевич. Чуть пригнув лысую голову, он прежде всего исподлобья глянул на потолок. Убедившись, что абажур не угрожает ему, он облегченно вздохнул и провозгласил «многая лета вечно молодому жизнелюбу, нашему дорогому и многоуважаемому Андрею Андреевичу».
      Гости дружно подняли бокалы, от души желая юбиляру здоровья и успехов в работе.
      Зазвенела посуда, послышалось покрякивание и реплики насчет крепости «пяти звездочек». Праздничный шум наполнил дом.
      Андрей Андреевич обходил гостей, перебрасывался с каждым уместным словом. Поддерживалось то хорошее настроение, которое обычно царило в квартире Якименко, когда еще жива была его жена.
      От внезапно нахлынувших воспоминаний старик взгрустнул и глаза его увлажнились. Но он быстро справился с собой. Гости пришли веселиться, а не грустить, Андрей Андреевич возвратился на свое место во главе стола, рядом со старым другом Всеволодом Алексеевичем.
      Огромные букеты цветов, расставленные на подоконниках, рояле и письменном столе, наполняли квартиру благоуханием.
      В этот вечер веселья и восторженных тостов, речей и добрых пожеланий из присутствовавших здесь только одна Лидия была напряжена, как туго заведенная пружина. Но по ее спокойному бесстрастному лицу, по любезным улыбкам, которыми она удостаивала случайных собеседников, догадаться о ее состоянии было невозможно. Лишь однажды Лидия бросила нетерпеливый взгляд па дверь. И все же этот непродолжительный тревожный взгляд не ускользнул от внимания Любови Петровны.
      Занятая по горло устройством вечера, составлен меню, сервировкой стола, Любовь Петровна и те не присаживалась ни на минуту. Она то отправлялась на кухню, чтобы дать какое-нибудь указание поварам, то принимала готовые блюда, помогая целой стайке девушек, обслуживающих стол. Девушки понимали ее с полуслова, действовали быстро и умело, а она обращалась с ними, как со старыми знакомыми.
      Когда Андрей Андреевич увидел сервированный с таким вкусом стол, он подошел к Любови Петровне, сердечно поблагодарил и со старинной галантностью «приложился к ручке».
      В последние дни Любовь Петровна трудилась так много, что на отдых оставалось не больше двух — трех часов в сутки. Лидии, видевшей, как трудится Любовь Петровна, как она утомлена, не могло и в голову прийти, что хозяйка может что-либо заметить, тем более наблюдать за ней.
      Вечер был в полном разгаре, когда с огромным букетом цветов явился Степанковский. Он крепко обнял юбиляра, горячо поздравил его и извинился за вынужденное опоздание. Андрей Андреевич только было собрался допросить Валентина Александровича что помешало тому прийти вовремя, как Степанковского уже окружили и потребовали выпить «штрафную».
      Лидия не могла отвести взгляда от бледного, похудевшего лица Валентина Александровича. Она даже позабыла о своем решении незаметно скрыться, если Степанковский все же придет. Только уже когда он подходил к столу, Лидия нагнулась и долго доставала оброненную на пол вилку.
      С появлением Степанковского напряжение Лидии достигло предела. Она призывала на помощь свою выдержку и спокойствие, но хладнокровие оставляло ее, Лидия все чаще нетерпеливо поглядывала на дверь.
      Когда же, наконец, в дверях показался знакомый ей бритоголовый человек с двумя большими корзинами цветов, Лидия с усилием заставила себя спокойно подняться и на правах домашнего человека подошла к посыльному, чтобы принять цветы. Рядом с нею оказалась вездесущая Любовь Петровна. На мгновение опередив хозяйку, Лидия поспешила взять корзину, выкрашенную в голубой цвет. Любовь Петровна, принимая вторую корзину с цветами и конверты с адресами, пристально смотрела на бритоголового. Тот откланялся и поспешно удалился.
      Любовь Петровна с корзиной в руках медленно оглядывала комнаты, как бы решая, куда же поместить цветы, ибо в комнате уже не оставалось ни одного свободного уголка. Перехватив ее взгляд, Лидия пришла ей на помощь:
      — Давайте, Любовь Петровна, эти цветы снесем в беседку, там на свежем воздухе они дольше сохранятся.
      — Вы правы, Таня, — ответила Любовь Петровна и, достав из карманчика ключ, любезно пропустила Лидию вперед.
      Беседка сразу наполнилась пряным ароматом цветов. Женщины расставили корзины и вышли. Любовь Петровна повернула ключ в замке и двинулась вслед ушедшей к дому Лидии, по вдруг остановилась и отступила к кустам сирени.
      В дверях, очевидно, ожидая Лидию, стоял Степанковский… Подойдя, Лидия посмотрела ему в глаза долгим пытливым взглядом. Валентин Александрович стоял с мертвенно-бледным лицом, плотно сжав губы.
      — Умоляю вас, Валентин, — едва слышно заговорила она, — ни о чем меня не спрашивайте. — Она сделала шаг и дотронулась до его руки. Но он, точно ужаленный отдернул руку. — Зайдемте в комнату, — бледнея попросила она. — Я все объясню вам, только позже… прошу вас, зайдемте в дом… — она умоляюще смотрела ему в лицо большими голубыми глазами.
      Валентин Александрович рванулся к воротам.
      — Нет, нет! — испуганно взмолилась она, схватив его за рукав — не выходите… Нельзя!.. — Лидия загородила собой дорогу. — Вы немедленно вернетесь в дом, — тихо, но твердо сказала она. — Каждый следующий шаг может вам стоить жизни, — она с силой схватила его за руку.
      В ту же минуту впереди что-то вспыхнуло. Лидия мгновенно заслонила собой Степанковского.
      Что-то сильно обожгло ей левое плечо. Лидия выстрелила. Она заметила, что какие-то люди набросились на стрелявших.
      Зажимая рукой окровавленное плечо, Лидия пристально посмотрела на ошеломленного Степанковского и в следующее мгновение скрылась в темноте. Все произошло так стремительно, что растерявшемуся Степанковскому показалось сном…
      А Лидия, пробравшись в соседний двор, выбежала на другую улицу, обошла дом и очутилась на поляне. В кустах ее дожидалась «Победа». Лидия своим ключом открыла дверцу и вытерла носовым платком залитую кровью ладони. Она перевязала плечо повыше раны, зубами и здоровой рукой затянула узел. Затем села за руль и поехала вниз по улице. Как только выбралась на шоссе Приморск — Лубково, сразу включила последнюю скорость.
      У дома Лукьяна Андреевича Лидия остановила машину и побежала к дверям. Но они оказались запертыми. С похолодевшим сердцем она бросилась к калитке соседнего дома. Там ей сказали, что Лукьян Андреевич еще не возвращался с работы, а больная внучка находится у соседей Васильевых.
      В душной комнате на жестком диванчике, прикрытая одеяльцем, лежала бледная, похудевшая Аннушка. Не поздоровавшись, Лидия кинулась к ребенку. Вначале Аннушка не узнала Лидию из-за стриженых и выкрашенных волос. Потом обвила ее шею ручонками и заплакала.
      — Что с ребенком? — срывающимся голосом спросила Лидия.
      — Болела корью, а теперь вот, осложнение… — ответила тучная женщина, с изумлением глядя на эту чужую, припавшую к ребенку женщину.
      — Мамочка, ты не уедешь больше? Ты теперь будешь со мной всегда? — шептала Аннушка. Тут Лидия заметила, что рубашонка девочки вся в крови. Вспомнив о ране, она отстранилась, но Аннушка не отпускала ее.
      — Что за осложнение? — спросила Лидия хозяйку дома.
      — Не знаю. За все время болезни Аннушки Лукьян Андреевич ни разу не пригласил врача из медпункта. Лечили домашними средствами. Сегодня он собирался взять ее с собой в Приморск, чтобы показать врачу, да я отговорила — уж очень ослабела девочка.
      — Помогите одеть ребенка, — попросила Лидия. Женщина растерянно стояла, не двигаясь. Тогда Лидия повелительно проговорила:
      — Что же вы медлите? Аннушке нужна немедленно врачебная помощь. Вон до чего довели ребенка… Оденьте ее, пожалуйста, не видите разве — я поранилась в машине…
      Женщина принялась одевать Аннушку, но, вдруг бросив подозрительный взгляд на Лидию, спросила:
      — А вы кто ей будете?
      — Вы же слышали — мама! — отрезала Лидия и так глянула на женщину, что та больше не задавала вопросов.
      Спустя десять минут Лидия оставила Лубково позади.
      На заднем сиденье машины, обложенная подушками, тепло укутанная, сидела Аннушка.
      Лидия не обращала внимания на сочившуюся сквозь наспех сделанную повязку кровь. Все ее помыслы сосредоточились на одном — как можно быстрее добраться до соседнего города.
      Впереди были еще томительные часы двухсоткилометрового пути…
     
      ГЛАВА XXI
     
      Солнце перевалило через зенит. Под его яркими лучами голубое озеро светилось миллионами искрящихся точек, как фантастическое зеркало. Деревья, точно очарованные, стояли не шевелясь. Только макушки чуть колыхались под едва ощутимым ветерком. Кругом царила ничем не нарушаемая тишина. Даже неутомимые воробьи приутихли, нежась в прохладной листве.
      Высоко в небе одиноко парил ястреб, зорко выслеживая добычу…
      Потрохов искусно замаскировался в своем укрытии и, никем не видимый, внимательно наблюдал за озером. Близился час появления рыболова. Вот уже несколько дней тот не показывался. Выйдет ли на ловлю сегодня?
      Хорошо спрятанная лодка Потрохова в любую минуту могла оказаться на воде. Таких лодок было восемь. Прикрытые сучьями, они почти сливались с местностью. Вокруг озера залегли посты. Геннадий перебрал в памяти участки, занимаемые его людьми. Он придавал особое значение устью безымянной речонки, пересыхающей в разгар лета, но многоводной сейчас. Устье служило рыболову для хранения лодки и снастей.
      Потрохов взглянул на часы. Обычно очень точный, рыболов явно опаздывал на сей раз. Неужели пронюхал о засаде? Или, может, кто-нибудь из дозорных неосторожным движением демаскировался и насторожил рыболова? А что у того есть причины опасаться людей, — можно было не сомневаться.
      Потрохов тщетно напрягал зрение — время шло, а рыболов все не появлялся.
      Когда Потрохов уже отчаялся увидеть рыболова, тот вдруг выплыл из устья и, медленно гребя, направился к середине озера. Бросалась в глаза очень низкая посадка лодки, как если бы в ней находился тяжелый груз.
      Геннадий направил бинокль на рыболова. Было отчетливо видно, как тот взял длинное удилище, забросил леску в озеро, уселся поудобнее и замер. В таком положении рыболов обычно сидит тридцать минут. Это уже известно. Вычтет ли он из этого времени опоздание. Рыболову необходимо быть в камышах в раз установленное время, или это ему безразлично?
      Потрохов поминутно смотрел на часы. Ровно через двадцать минут рыболов, не вытаскивая из воды лески, взялся за весло и стал тихо грести к камышам. В тот момент, когда рыболов подплывет к камышам, каждый пост должен подать оттуда сигнал. Действительно, на том берегу в трех точках, с интервалами в тридцать секунд, зеленые ветки качнулись в руках дозорных. А вот четвертого сигнала — от дозорного с устья — не последовало. Что могло там случиться? В случае отсутствия сигнала от того или иного дозорного его ближайший сосед обязан покинуть пост, выяснить, в чем дело, и немедленно доложить Потрохову. Геннадий перевел бинокль на крайний дозор слева и увидел сигнал: «Иду на связь».
      Рыболов приближался к камышам. Он, как обычно сутулясь, сидел в лодке и тихо греб. Но в бинокль Потрохов разглядел, что рыболов бросает настороженные взгляды по сторонам. Вскоре камыши поглотили его. Со скалистого берега поступил сигнал: лодка углубилась в камыши настолько, что озеро оттуда уже не просматривалось.
      В ту же минуту Потрохов с двумя бойцами поплыл вслед рыболову. Со всех сторон приближались к камышам лодки дозорных. У края камышовой заросли двое должны были остаться в дозоре, а остальные — присоединиться к Потрохову. Одна лодка опередила всех и стремительно неслась к Потрохову. Еще издали Геннадий узнал дозорного с левого края. Подгребая к самому борту лодки Потрохова, черноволосый, с небольшими усиками боец Вачнадзе тихо доложил:
      — Дозорный с устья, Белушенко, оглушен. Сейчас только пришел в себя.
      — Приступайте к выполнению основного задания!
      — Есть!
      Чтобы вывести из строя такого здорового парня, как Белушенко, нужна незаурядная сила. Ясно, что это сделал очень сильный враг. Тщедушный и хилый рыболов превратился вдруг в атлета? Что-то не верится… Нет, рыболов не мог сойти за силача. И тут Потрохов вспомнил о низкой посадке лодки. Вероятнее всего, на дне ее кто-то прятался…
      Лодки дозорных быстро приближались. У самого скалистого берега, в камышах, слегка покачиваясь, стояла лодка рыболова. В ней, однако, никого не оказалось. Нельзя было терять ни минуты. Соскочив в воду, Потрохов повел своих людей. Вдруг один из бойцов подал сигнал: «Внимание!» Все обернулись и замерли от неожиданности: боец держал в руках безжизненное тело рыболова. Вода окрасилась кровью. Убитого положили в одну из лодок, и Потрохов повел отряд к скалистому обрыву. Теперь Геннадий не сомневался, что в лодке был не один рыболов. Но куда же мог исчезнуть убийца?
      Потрохов исследовал подножье скалы. На уровне воды обнаружилась небольшая щель. Геннадий не раз объезжал эти места, а щели до сих пор не замечал. Откуда же она взялась? Но тут он увидел, что уровень озера повышается и вода постепенно заливает щель. Все стало ясно. Уровень воды меняется в зависимости от приливов. Вот почему он раньше ничего не заметил. Дав команду быть начеку, Потрохов попробовал осветить фонариком внутренность щели, но, кроме воды, ничего на ее дне не увидел. Тогда он первый полез в щель. Геннадий прополз первый метр и различил лестницу. Ступени вели куда-то вверх. Фонариком Потрохов подал сигнал следовать за собой. В пещеру успели пробраться только десять человек, так как вода уже скрыла щель.
      Геннадий повел отряд вверх по лестнице. В конце ее оказалась небольшая площадка. Дальше шла стена, выложенная котельцом. Площадка оканчивалась круто уходящим вниз скатом, покрытым листовым железом. По такому скату легко спуститься вниз, но подняться, очевидно, нельзя. Он еще раз посветил фонариком. Насколько хватал луч, виднелась гладкая поверхность. Вдруг послышался свист пули, фонарик вылетел из рук Потрохова. Снизу стреляли! Как быть? Хорошо вооруженный бандит, находясь в укрытии, может причинить много зла. Потрохов принял решение: с четырьмя бойцами спуститься вниз. Как только поступит сигнал, спуститься остальным. Каждый должен быть готов вступить в единоборство с противником.
      — Задача ясна? — тихо спросил Потрохов.
      — Ясна…
      — Приготовиться. Пошли, — и он первым скользнул вниз, в черную бездну.
      Геннадий почувствовал, что стремительно летит в пропасть. Но вдруг он сел на спружинивший пол и быстро отодвинулся, уступая место следующему товарищу. Спуск проходил в гробовом молчании и продолжался не больше двух минут. Когда все были в сборе, Потрохов включил фонарик и осмотрелся. Было ясно, что вернуться этим же путем невозможно. Очевидно, лаз служил входом, а выход существует где-то в другом месте. Надо также срочно проверить, не заминировано ли подземелье.
      — Минеры, за дело. — тихо приказал Потрохов. — Соблюдать самую тщательную предосторожность. Не исключена возможность всяких «сюрпризов» и мин-ловушек. Команде охранения остаться при минерах! Остальные — за мной!
      Первыми поднялись минеры, за ними — остальные. В этот момент подземелье озарилось слабым электрическим светом. От неожиданности все прижались к полу. Потрохов догадался, что здесь оборудовано аккумуляторное освещение. Прямо перед ними был длинный коридор, с потолка которого с интервалами в 5–6 метров свисали лампочки, освещая путь. С минуту все, не двигаясь, пристально вглядывались в окружающее. Стены подземелья оказались из котельца. В стенах зияли ниши, в которых помещались какие-то аппараты. Внезапно в коридоре появился человек в телогрейке и фуражке. Он оглянулся по сторонам, но притаившихся людей не заметил, бросился вперед по коридору и скрылся из виду.
      — За мной… — тихо скомандовал Потрохов и с пистолетом в руке кинулся вслед за убегавшим, за ним — остальные. Вскоре они уткнулись в стену — дальше хода но было. Разбившись на две группы, дозорные обследовали все уголки подземелья, но беглеца нигде не было. Вдруг свет погас. Почти одновременно раздался негромкий голос Потрохова:
      — Кто идет?
      — «Окунь», — послышался условный пароль.
      — Почему погас свет?
      — Пришлось выключить, товарищ младший лейтенант. Провода от электроосвещения идут к заминированным участкам по всему подземелью. Обнаружены также пружинные механизмы мин замедленного действия. Минеры обезвреживают их.
      — Хорошо? Продолжайте работу.
      Связной ушел, освещая путь фонариком.
      С минуту все стояли молча, пристально вглядываясь в темноту и прислушиваясь. Чуткий слух одного из бойцов различил едва уловимый шорох.
      — Слышу посторонний шум, — тихо предупредил он. Теперь и Потрохов уже слышал где-то над головой скрежет металла. Он осветил потолок и едва успел отскочить в сторону, сверху опускалась чугунная площадка. Это оказался подъемник. На нем-то и скрылся беглец а подъемник автоматически вернулся на место. Вот, значит, где выход из тайника. Площадку подъемника Геннадий тщательно осмотрел, но установить, как пользоваться подъемником, не удавалось. Он решил послать к минерам за помощью, но как раз оттуда прибыл связной старший сержант Корна.
      — Товарищ младший лейтенант, обнаружена рация, склад оружия и мин, несколько с часовым механизмом, — доложил он.
      — Что еще?
      — Все, товарищ младший лейтенант.
      Вперед выступил Вачнадзе:
      — Разрешите?
      — Докладывайте!
      — До службы старший сержант Корна работал на заводе, изготовлявшем подъемные краны и механизмы лебедок. Может, он сумеет помочь?
      — Хорошо. Давайте, старший сержант, попробуем, — и Потрохов первым направился к подъемнику, освещая путь фонариком.
      Корна приступил к делу. Сперва осмотрел перила площадки, трос, шедший куда-то вверх, куда луч фонаря не достигал. Потом приказал направить лучи всех фонарей на торцовую часть площадки.
      — Есть, товарищ младший лейтенант, нашел, — тихо сказал Корна. На торцовой стороне площадки, в специальном гнезде, прижатая пружиной находилась рукоятка механизма лебедки. Сидя на металлическом стульчике, прикрепленном к площадке, Потрохов стал вращать рукоятку. Площадка вместе с ним начала медленно подниматься. Как только он отпускал рукоятку она автоматически скрывалась в гнезде. Одновременно плавно опускалась на прежнее место площадка.
      — Как думаете, старший сержант, сколько может взять людей подъемник?
      — Полагаю, три — четыре, не больше.
      — Кулагин, Беляев, со мной. Остальные оставайтесь здесь. Продолжайте обследовать помещение. Если обнаружите мины или какие-нибудь аппараты, без минеров ни в коем случае не трогать! Будьте очень осторожны. За старшего останется старший сержант Корна.
      Рядовой Кулагин легко вращал рукоятку подъемника, но подъем совершался все же медленно. Когда достигли небольшой ниши в стене, подъемник остановился. Кулагин доложил, что рукоятка больше не вращается. Геннадий первым вполз в нишу, держа оружие наготове. Ползти пришлось минут пять, наконец, забрезжил едва заметный дневной свет. Он просачивался сквозь проржавевшую металлическую заслонку. Геннадии нажал на рычаг, торчавший сбоку, и заслонка поднялась. Он оказался в лесу, у подножья дерева. Вечер еще не наступил, но в лесу уже стоял полумрак.
      Потрохов сориентировался. Справа по опушке леса проходило шоссе. Вдруг оттуда донесся выстрел. Потрохов с товарищами побежала к дороге. Впереди они увидели мчавшегося во весь опор всадника. На нем был ватник и кепи. Потрохов узнал во всаднике того, кто скрылся в подземелье. За убегавшим скакало двое верховых. Потрохов побежал к группе всадников.
      — Что произошло? — на бегу крикнул он.
      — Угнал, гад, лошадь! Появился, точно из-под земли…
      Потрохов не дослушал и вскочил на коня. Мчавшиеся всадники стреляли по беглецу, но он, казалось, был неуязвим. Когда один из преследователей стал настигать удиравшего, тот выстрелил и довольно метко: конь под всадником споткнулся и упал. Беглец, по-видимому, был опытный стрелок.
      Город приближался. Уже видны были очертания зданий. Если бандит успеет добраться до города, то скрыться ему там будет легко. Геннадий чувствовал, что лошадь под ним выбивается из сил в этой сумасшедшей скачке, но он все понукал бедное животное. Расстояние между ним и беглецом стало сокращаться. Геннадии прицелился и выстрелил. Всадник покачнулся и на полом ходу свалился на землю, но сразу же поднялся, перебежал небольшой мост через Безымянку и свернул влево. Потрохов видел, как он вскочил в такси и помчался в город. Там, где только что стояло такси, осталась женщина с ребенком на руках. Бандит чуть не сшиб ее с ног, врываясь в машину.
      Потрохов со злобой смотрел на удалявшуюся «Победу». Номера ему не удалось разглядеть. Что ж делать? На шоссе — ни одной машины. Тут до слухе Потрохова донесся рокот мотоцикла. Вздох облегчение вырвался из груди Геннадия. На подмогу мчался мотоциклетный пикет из шести машин, находившийся на северо-западной опушке леса. Потрохов соскочил с коня и выбежал на середину шоссе. Мотоциклист, шедший первым, остановился и по знаку Потрохова уступил ему место за рулем, собираясь сесть на багажник, но Геннадий уже сорвал мотоцикл с места и помчался впереди пикета. Пожалуй, такой скорости он еще никогда не развивал. Мотоцикл оглушительно ревел и мчался, как ветер, Необходимо было догнать беглеца прежде, чем он достигнет городской черты. И, хотя расстояние между «Победой» и Потроховым резко сокращалось, Геннадий понял, что не успеет преградить беглецу доступ в город.
      Когда «Победа» пересекла городскую черту, уже зажглись уличные фонари. Проехав по улице Широкой несколько кварталов, машина свернула влево по Госпитальной, затем взяла вправо к улице Маяковского Мотоциклисты разделились на две группы и бросились по Госпитальной наперерез «Победе». Потрохов с двумя мотоциклистами последовали за машиной, не вдруг дорогу им пересек трамвай. Когда трамвай отошел, Потрохов увидел «Победу» в окружении любопытных прохожих. Упершись в телеграфный столб, машина с помятыми крыльями стояла поперек улицы. Почти одновременно со всех сторон к «Победе» подкатили мотоциклисты. Потрохов рванул дверцу. На переднем си денье лежал оглушенный водитель. Пассажира не было. Опрошенные Геннадием свидетели аварии беглеца не видели. Потрохов стал тщательно осматривать дома, трехэтажного здания сидел старик-вахтер. Заглянув ворота, Геннадий подошел к старику.
      — Вы, случайно, не видели, как машина наехала на столб?
      — Как наскочила на столб не приметил. А вот шум слышал, — словоохотливо заговорил старичок. Его седенькая бородка смешно подергивалась, когда он разговаривал. — Пьяный, небось? — полюбопытствовал старик.
      — А вы не заметили, в какой двор или дом он вошел?
      — Как же, видел! Он бросил машину и, шатаясь, подался вон туда. Видите напротив тот особняк, что рядом с трансформатором?
      — Вы точно помните, отец?
      — А чего ж тут не помнить? — обиделся старик. — Раз говорю, значит, так оно и есть. — Он сплюнул и повез в карман за куревом.
      Дом, на который указал вахтер, выходил фасадом на улицу Маяковского. Это был одноэтажный котельцовый особняк, крытый красной черепицей. В больших окнах белели тюлевые занавески. Потрохов поднялся по ступенькам на крыльцо. Медная табличка на дверях гласила: «Казанский П. Л., профессор».
      Это имя хорошо было известно Геннадию. Он слышал его от товарищей по работе, встречал в печати. Однажды даже побывал на публичной лекции профессора со своей подружкой Ларисой, студенткой мединститута. Не ошибся ли старик? Потрохов поднял руку, чтобы нажать кнопку звонка, и около розетки заметил еще не успевшую высохнуть ясно различимую каплю крови. Он достал носовой платок и коснулся им капли. Сомнений быть не могло — кровь!
      Потрохов без колебаний нажал кнопку звонка и кивком головы дал знак оцепить дом. Чекисты бесшумно исчезли. Нажав кнопку второй раз, Геннадий нащупал в кармане холодную сталь пистолета. Наконец, в доме послышалась возня, щелкнул замок, и дверь отворилась. Перед Потроховым стояла невысокого роста женщина в нарядном шелковом халате. Вьющиеся каштановые волосы были заплетены в толстую косу. Большие серые глаза, полуприкрытые длинными ресницами, вопросительно смотрели на незнакомца.
      — Вам кого? — тихо, как показалось Потрохову, спросила она.
      — Здесь живет профессор Казанский? — задал совершенно ненужный вопрос Геннадий и в душе обругал себя за это.
      — Да. Но его нет в городе. Он вчера уехал в Приморск на день рождения старого друга и…
      — Мне собственно не к нему…
      — А к кому же? — женщина удивленно вскинула на него глаза.
      — Можно войти в дом? Я все объясню вам.
      — Пожалуйста, — нерешительно проговорила она, не двигаясь с места.
      — Да вы не волнуйтесь, я не грабитель. Я помощник здешнего лесничего…
      Женщина сделала шаг назад. Потрохов переступил порог и вошел в прихожую.
      — Извините, пожалуйста — смущенно начал он. — у вас тут девушка служит. Так вот я бы хотел… — говоря это, Геннадий с тоской думал, в какое дурацкое положение попадет, если домработница окажется пожилой женщиной. Он провалит все дело…
      — Ах, так вы Анютин знакомый… Что ж вы раньше не сказали, — оживилась хозяйка. — Проходите, пожалуйста, не смущайтесь.
      «Ну, пронесло»… — перевел дух Потрохов, идя следом за хозяйкой дома. Он споткнулся и опрокинул один из чемоданов, стоявших в комнате.
      — Извините за беспорядок. Мы на дачу выезжаем послезавтра. Анюта! — окликнула она, продолжая идти вперед, очевидно, в комнату девушки. Внимательно осматривая все, готовый в любую минуту вступить в смертельную схватку с противником, Геннадий шел следом за этой невысокой женщиной, ведущей его к какой-то Анюте. У двери одной из комнат она остановилась и постучала. Ответа не последовало.
      — Анюта! — громко позвала хозяйка. — К тебе пришли! — она толкнула дверь. В комнате было темно, и женщина включила свет. На кровати, поверх покрывала, лежала темноволосая девушка в платье. Одна комнатная туфля была на ноге, а вторая валялась на полу. Девушка крепко спала, и ровное дыхание ее говорило о здоровье. Глядя на спящую, Потрохов мгновенно вспомнил разговор на оперативном, совещании о так внезапно уснувшем пограничнике на посту «Горбатый великан».
      — Бедняжка, так устала за день с этими сборами, что свалилась как мертвая. Анюта, Анюта! — звала хозяйка девушку, но та даже не шелохнулась.
      Потрохов зорко огляделся, по ничего подозрительного в комнате не заметил.
      — Смотрите, ну и спит, не добудишься никак! — с удивлением проговорила женщина.
      — Пусть спит, — тихо произнес Геннадий. — Передайте, пожалуйста, что я загляну завтра утром, — и, вежливо распрощавшись с хозяйкой, поспешно покинул квартиру Казанских…
      На крыльце он лицом к лицу столкнулся с пожилым человеком. Тот был одет в светлый пыльник, в руках держал чемодан. Шедший за ним мальчик опередил его и, перескочив ступени, громко забарабанил в дверь.
      — Мама! мама! — звал он. — Дядя Вася приехал! Открывай же, мамочка!
      — Как удачно, — открывая дверь, радостно воскликнула жена Казанского. — Здравствуйте, Василий Захарович! Мы как раз послезавтра собираемся в Приморск. Входите, входите…..
      — Здравствуйте, Варвара Михайловна! — душевно поздоровался гость.
      Потрохов догадался, что это был Василий Белгородов…
     
      ГЛАВА XXII
     
      Сообщение о происшествии на заводе сильно отразилось на состоянии здоровья и без того измученной Веры Андреевны. Она крепилась через силу, но Ольга и слышать не хотела о том, чтобы оставить мать хотя бы на минуту и поехать на завод. Ольга очень хотела быть сейчас рядом с Владимиром, за судьбу которого страшно волновалась. Она позвонила Майе. Как только подруга приехала, Ольга быстро собралась и убежала.
      Майя попыталась развлечь Веру Андреевну беседой, но это плохо удавалось. Ее мысли также были заняты заводом, где, очевидно, находился и Костричкин. Со времени посещения театра они не виделись. Костричкин очень часто звонил, но был чрезмерно загружен работой. А в те недолгие часы, когда он оказывался свободным, как нарочно выпадало дежурство Майи. Она часто вспоминала их беседу и нередко ловила себя па том, что ждет его звонка.
      Тревожное положение на заводе пугало Майю. Она всячески старалась не показывать виду, но Вера Андреевна перехватила брошенный ею нетерпеливый взгляд на телефон.
      — Не волнуйся, Майя — тихо сказала она. — Тебе-то тем Солее беспокоиться нечего: твой друг — человек бывалый… А вот Владимир наш… Тот может не остеречься… Ведь завод — это его жизнь…
      — Да что вы, Вера Андреевна, я вовсе не волнуюсь… Я уверена, что на заводе все уже в порядке и опасность миновала. А насчет Владимира Петровича, то о нем как раз вам беспокоиться и не следует. Опытный человек, фронтовик. Он не может поступить необдуманно.
      Вера Андреевна ласково посмотрела на Майю.
      Наконец-то раздался звонок. Майя кинулась к телефону, но, спохватившись, протянула трубку Вере Андреевне.
      — Да, я, я, Олюшка. Ну что там? — Вера Андреевна очень волновалась.
      «Мамочка, — слышался в трубке возбужденный голос Ольги, — звоню с автомата. Только что говорила с Владимиром по телефону. Уверяет, что опасность миновала… Жертв нет, но есть пострадавшие, особенно среди бойцов пожарной охраны. Не волнуйся, мамочка»…
      Побледневшая Вера Андреевна передала трубку Майе, а сама в изнеможении опустилась на диван.
      «Мама, мама, ты меня слышишь?» — звучал в трубке встревоженный голос Ольги.
      — Ольга, я попросила у мамы трубку. Нет, нет, все в порядке, — сказала Майя. — Ты из знакомых никого не видела? — спросила она и покраснела до корней волос. Но Ольга ответила, что там, наверно, все заняты по горло и вряд ли удастся кого увидеть. Она все же поспешила успокоить подругу, что жертв нет, а опасность миновала.
      — Ты не знаешь, кто пострадал? — допытывалась Майя.
      «Где тут узнать! Говорят, увезли только одного, а остальные продолжают борьбу с огнем. Майя, — тихо сказала она, — почему-то работают в противогазах»…
      — Зачем? — встревожилась Майя.
      Но Ольга сказала, что в очереди ждут другие, и обещала позвонить попозже.
      С минуту Майя стояла с трубкой в руке. Вдруг она припала головой к плечу Веры Андреевны и расплакалась.
      — Ну что ты, девочка… — тихо успокаивала ее Вера Андреевна, обнимая и прижимая к себе. — Раз жертв нет, значит, все живы. Напрасно ты так волнуешься, может быть, и нет его на заводе.
      — Он непременно там, — сквозь слезы проговорила Майя. — Только там, где самая большая опасность, он и может быть…
      — Ну, опасность не всегда там, где ее ожидаешь…
      — Вера Андреевна, — спохватилась Майя, чувствуя, что разговор принимает опасное направление, — может быть, вы бы немного вздремнули?
      — Что ты, Майя, до сна ли теперь…
      Несколько минут они молчали. Но, видно, Веру Андреевну мучала какая-то невысказанная мысль.
      — Знаешь, Майечка, — заговорила она вдруг, — я все время думаю о Лидии, мне трудно назвать ее дочерью. Ведь с тех пор как она появилась, второй раз несчастье обрушивается на нашу семью… Нет, нет, Майя, не перебивай меня, а выслушай, — заметив нетерпеливое движение Майи, заторопилась она. — Я знаю, что она не на свободе, а чудится мне, что несчастье на заводе — тоже дело ее рук или тех, кто продолжает начатое ею черное дело.
      — Не надо, Вера Андреевна, так думать…
      — Нет, Майя, ты меня не успокаивай. Вот я высказалась, и мне как будто легче стало. Должно быть, и в самом деле нервы разыгрались. Ничего, найдут виновных. Главное, чтобы жертв не было.
      Она устало откинулась на подушки дивана и закрыла глаза. Майя боялась шевельнуться, чтобы не разбудить задремавшую, как ей казалось, Веру Андреевну.
      Минут пятнадцать в доме царила полная тишина. Вдруг позвонили у парадной. Майя вскочила и побежала открывать. Распахнув дверь, она застыла на месте. Перед ней с ребенком на руках стояла Лидия…
      Майя решительно преградила дорогу.
      — Не смейте входить в дом! Вы убьете ее своим появлением! — стараясь, чтобы не услышала Вера Андреевна, тихо сказала Майя.
      — Но я должна… Я не могу уйти так… Моя девочка больна….. Ей нужен уход и теплая постель, а у меня ничего нет…
      — Кто там? — Вера Андреевна уже стояла за спиной Майи. — Лидия?! — не своим голосом вскрикнула она и, покачнувшись, стала медленно опускаться на пол.
      Положив спящую Аннушку на стол, Лидия помогла уложить Беру Андреевну на диван. Майя стала приводить ее в чувство, а Лидия, схватив ребенка, стояла в нерешительности у дверей.
      — Где Лидия? — придя в себя, спросила Вера Андреевна. — Где Лидия?! — нетерпеливо повторила она.
      Лидия подошла к матери.
      — Что это у тебя в руках? — тихо спросила она.
      — Моя Аннушка, мама…
      — Твоя Аннушка? — Вера Андреевна с недоумением смотрела на дочь.
      — Спасенная мной девочка… Ее судьба так схожа с моей… Я пришла просить тебя приютить ее. Больше мне не к кому обратиться на всем белом свете… Аннушка очень больна, а у меня нет для нее никаких условий… ничего у меня нет… — по лицу Лидии катились крупные слезы.
      — Дай… дай мне ребенка… — тихо, но настойчиво потребовала Вера Андреевна.
      Лидия передала ей спящую девочку. От неловкого движения ослабевшей Веры Андреевны Аннушка проснулась и начала переводить испуганные глазенки с одного лица на другое. Узнав Лидию, она потянулась к ней.
      — Мамочка, я хочу к тебе…
      Лидия опустилась на корточки у дивана и стала целовать ручки ребенка.
      — Это твоя бабушка, Аннушка. У нее тебе будет очень хорошо. А я скоро вернусь…
      Вера Андреевна, задыхаясь от слез, бережно гладила головку ребенка. Почувствовав ласку, Аннушка прильнула к груди женщины и закрыла глазки.
      — Откуда у тебя эта девочка? — пристально глядя па дочь, спросила Вера Андреевна.
      — Не спрашивай меня ни о чем, мама, — резко ответила Лидия. — Все равно я тебе не смогу сказать…
      — Ты причастна к пожару на заводе, скажи прямо? — в голосе Веры Андреевны слышалось страдание.
      Поднявшись, Лидия стояла перед матерью, ее голубые глаза застилала пелена тумана. Слезы? Нет, то были не слезы, а глубокая скорбь. Встряхнув головой, точно отгоняя непрошеные мысли, она твердо произнесла:
      — Нет, мама!
      — Откуда же ты появилась, если…
      — Ничего не спрашивай, мама. Я все…
      Резкий телефонный звонок прервал ее. Лидия бросилась к телефону, отстранив Майю, рывком дернула шнур. Майя с испугом глядела на Веру Андреевну. Та устремила на Лидию глаза, полные слез.
      — Не смотри на меня так, мама! — сказала Лидия. — Я не… Ты все узнаешь позже…
      — Мне и так все видно… — с невыразимой печалью произнесла мать.
      У парадных дверей резко прозвучал звонок. Лидия заметалась, как пойманный зверь.
      — Подождите открывать, — прикрикнула она на поспешившую к двери Майю. Та с ненавистью посмотрела ей в глаза и решительно направилась к двери.
      — Ты сегодня все узнаешь, мама! — твердо проговорила Лидия и бросилась к черному ходу. Уже с порога она крикнула: — Тебе сегодня же позвонят… я прошу тебя… — и выскочила во двор, хлопнув дверью.
      Майя открыла дверь и, когда в комнату буквально ввалился Костричкин, она невольно вскрикнула от радости. Как-то само собой получилось, что она оказалась в его объятиях, вся в слезах:
      — Ты здоров? С тобой ничего не случилось?
      — Я здоров, — прошептал он, — Я звонил по телефону, почему вы не отвечали? У вас ничего сейчас не произошло?
      — Нет, но телефон повредили. Это сделала…
      — Ушла?
      — Не знаю… Кажется…
      — Ребенок у вас?
      — Да, она оставила его здесь. Что на заводе?
      — Только что разговаривал с полковником Решетовым. Он у себя в кабинете, значит, на заводе все в порядке. Как Вера Андреевна?
      — Слаба очень…
      — С кем ты здесь, Майя? — раздался голос Веры Андреевны.
      Вздрогнув, Майя попыталась отстраниться от Костричкина. Но тот вдруг, притянув ее голову, поцеловал.
      — Извините, товарищ Панюшкина, спешу. До самого скорого свидания, дорогая! — и Костричкин скрылся за дверью.
      Сопровождаемая крайне взволнованной Майей, Вера Андреевна вошла в комнату и взяла на колени потянувшуюся к ней Аннушку.
      — Майя, послушай ребенка. Лидия сказала, что он болен. Смотри, дитя прямо пылает, — решительно окликнула Вера Андреевна замечтавшуюся Майю.
     
      ГЛАВА XXIII
     
      Бой Кремлевских курантов возвестил наступление полуночи, когда майор Вергизов вошел в кабинет Решетова. Их рукопожатие было крепким, а взгляды, устремленные друг на друга, искрились радостью. Казалось, будто они не виделись много, много дней.
      Вергизов слушал Решетова, и счастье наполняло его. Его друг, этот уже немолодой человек, по-прежнему крепок, полон энергии и еще долго будет служить Родине, охранять мирный труд и покой советских людей.
      Резкий звонок прервал их беседу.
      — Решетов у телефона, — снял трубку полковник. — Кто? Слушаю, товарищ Смирнов! Уже погасили? Ну, поздравляю всех вас. Как вы себя чувствуете? Нет, сначала доложите, как самочувствие! Правду говорите? Смотрите ж. Сейчас же оставляйте завод и — в больницу! Нет, нет, там вам делать больше нечего. Без вас теперь управятся. Что со зданием столовой? Только второй этаж? Складское полностью? Кто это сказал? Матвеев? Ну, конечно. Люди дороже всего. Вот именно! Да, оставьте старшину Гаврилова, а сами отправляйтесь в больницу. Передайте трубку. Товарищ Матвеев? Очень рад слышать это от вас. Конечно. Как всякий хозяйственник, вы жалеете свое добро. Вот это другой разговор! — оживился Решетов. — Люди — самая большая наша ценность. Теперь опасность полностью мин вала. Нет, наши люди еще побудут у вас. Не стоит благодарить, мы выполняем свой долг. От Степанковского? Ему тоже передайте привет. Знаю, знаю о приключениях в Приморске. Что ж, не хотел послушаться, поехал — и пришлось поволноваться. Хорошо, что легко отделался. Да, знаю все. Как состояние Кораллова? Он вел себя молодцом. Дроздов у нас в больнице. Главврач звонил, ему лучше. Обязательно! До свидания!
      — Знаете, Михаил Николаевич, — сказал Вергизов, когда Решетов положил трубку, — Степанковский прилетел вместе со мной.
      — Как он?
      — Всю дорогу молчал. Нелегко ему, конечно.
      — Да, это верно. Но мы несколько отвлеклись от основной темы. Что, по вашему мнению, побудило Запыхало написать это письмо? Он здесь заявляет, что хочет сообщить нам что-то особо важное, но сделает это только в устной форме. Тут же предупреждает о дне и часе покушения на доктора Варшавского. Очень жаль, что в интересах дела нельзя было изолировать его на несколько дней раньше.
      — В том-то и дело, Михаил Николаевич, — проговорил Вергизов, — что когда нам стало известно о Запыхало, «Рыжий» прекратил посещение его квартиры, да и вообще уже не встречался с парикмахером, а пользовался связными. Не зная сам, где находится «Рыжий», Запыхало мало чем мог помочь нам. А по его аресту враги догадались бы, что нам известна судьба похищенной шпионки. Это усложнило бы нашу задачу, а их положение облегчило. Жаль, конечно, что Запыхало не попал к нам живым — некоторые данные, полученные от него, принесли бы нам пользу. А письмо он написал, на мой взгляд, потому, что чувствовал неизбежность провала и хотел смягчить свою вину. Но он опоздал с этим…
      — Ваши соображения логичны, Василий Кузьмич, — согласился Решетов. — Несомненно, тут сыграла роль тревога за судьбу внучки… Следствие показало, что непосредственный контакт с диверсантом имели три человека: Запыхало, «Бритоголовый», или, как его называл Дроздов, «Силач», и «Рыболов». Все они мертвы. И семья Силантьевых погибла. Нам известно, что в день смерти Силантьевых у них был гость. Есть основания думать, что гостил «Рыжий». Значит, тот, кто знал его, должен был умереть. Старушка, нянчившая внучку Запыхало, тоже, наверно, видела диверсанта. А плановик Нюхов? Видел ли он «Рыжего»? По-видимому, да.
      — Получается, что всех своих сообщников диверсант заранее обрек на смерть?
      — Я полагаю, что это было задумано еще там, по ту сторону границы. В план врагов входило совершить диверсию и в зависимости от осуществления деталей операции уничтожить ее исполнителей, а также людей, случайно видевших «Рыжего» или знавших его прежде. Таким образом диверсант гарантировал себя от раз облачения. Мертвые молчат. Действуя так, он, помимо всего, еще держал в постоянном страхе своих сообщников.
      — Даже врача, который не видел его лица, собирались убить.
      — Вспомните, Василий Кузьмич, что враг, вступив на нашу землю, делал все, чтобы начисто замести свои следы, заставить думать, будто его нет на нашей земле. И только выполняя задание Гоулена, «Рыжий» сорвался в самую последнюю минуту — в момент подготовки подрыва лесной базы. Смелые, обдуманные действия младшего лейтенанта Потрохова не только по могли обнаружить лесную базу и проникнуть в нее. Ведь Потрохов ранил «Рыжего», и теперь преступнику будет очень трудно скрываться. Пока ему удалось бежать. Но самое главное решено: крупная диверсия, задуманная иностранной разведкой, захлебнулась в самом начале ее осуществления. Приозерная база и найденные в домике лесничего документы дают нам ценные материалы, которыми уже занимается следственный отдел. В частности, из этих документов стало известно, что безобидный «рыболов» не кто иной, как немецкий инженер Отто Шнецке, в обязанности которого входило следить за механизмами и прочим оборудованием лесной базы. Выяснилось также, что подземелье строили военнопленные. Найдено письмо, вложенное в бутылку и закопанное в землю. Оно проливает свет на трагедию строительства базы.
      Беседу прервал вошедший без стука дежурный. Он внес какой-то предмет, обшитый холстом.
      — Товарищ полковник, разрешите доложить! Пакет от инженер-майора Смелых.
      — А ну-ка, ну-ка, интересно посмотреть на эту штуку. — Решетов поднялся из-за стола.
      — Разрешите идти? — спросил дежурный, положив пакет на небольшой столик у письменного стола.
      — Идите! Да, где сейчас инженер-майор Смелых?
      — У себя в кабинете.
      — Как освободится, пусть зайдет.
      — Есть!
      Перочинным ножом Вергизов подпорол швы и вскрыл пакет. Там оказался аппарат, напоминающий настольный телефон. Корпус машины был сделан из специального сплава. Блестящая поверхность обтекаемой формы И кнопочное устройство придавали аппарату нарядный вид. Внимание Решетова привлекли царапины на поверхности по всей ширине аппарата, где были винты крепления.
      — Сразу видно, аппарат побывал в руках инженер-майора Смелых, — сказал Решетов. — Сейчас это выглядит безобидной игрушкой. А какую смертельную опасность таил он до того как был обезврежен?
      — Товарищ полковник, разрешите доложить! — дежурный вновь появился перед полковником.
      — Докладывайте!
      — Дежурный бюро пропусков настоятельно требует вас к телефону.
      — Хорошо. Идите. — Решетов снял телефонную трубку. — Слушаю. Кто? У вас отказывается оставить? Хорошо. Проводите ко мне. Да.
      — Прикройте, пожалуйста, аппарат холстом, Василий Кузьмич, — обратился Решетов к майору.
      Вергизов молча выполнил просьбу Решетова.
      — Я пока могу быть свободен?
      — Нет, вы еще нужны мне, Василий Кузьмич, — возразил Решетов, убирая в папку лежавшие на столе бумаги.
      Минуты две спустя в кабинет вошла Белгородова и остановилась у двери. Следом за ней вошел дежурный.
      На Лидии было сильно помятое платье-костюм пепельного цвета. Левый рукав порван и перепачкан кровью. Волосы, выкрашенные в черный цвет, свисали спутавшимися прядями. Лицо было очень бледным. Только большие голубые глаза, устремленные на Решетова, напоминали о красоте этой женщины. В правой руке она держала большой портфель со множеством кармашков, замков и застежек.
      — Можете идти, — приказал дежурному Решетов. — Подойдите поближе и садитесь, Белгородова.
      Сделав два шага, Лидия покачнулась и упала на одно колено, прежде чем Вергизов успел подхватить ее. Отстранив Вергизова, она с трудом поднялась. Не сводя глаз с Лидии, Решетов снял телефонную трубку.
      — Соедините с больницей. Дежурный врач? Говорит Решетов. Пришлите срочно машину с врачом в Комитет. Да. Прошу вас.
      — Не надо врача… — Лидия устремила взгляд на Решетова. — Это слабость от потери крови… Вы не употребляли воду при тушении пожара? — вдруг вспомнила она. Ее измученное, исхудавшее лицо исказила тревога.
      — Нет. «Друг», напомнивший мне героев книг моею детства, предупредил нас об этом, — с улыбкой ответил Решетов. — Но его несколько опередил наш специализированный институт…
      — Прошу вас… очень… — с трудом говорила Лидия, — пошлите в Приморск к профессору Якименко домой… Там, в беседке, голубая корзина с цветами…
      Налив в стакан воды, Вергизов подошел к Лидии и заставил ее отхлебнуть несколько глотков.
      — В корзине этой, — продолжала с усилием Лидия, — излучатель… очень опасный для жизни.
      Решетов и Вергизов переглянулись, затем полковник поднялся и снял холст с аппарата.
      — Он также обезврежен и, как видите, уже здесь.
      — Как?.. Он не мог оказаться здесь… Это ошибка!..
      — Ошибки нет никакой. Обезврежен и доставлен сюда нашим сотрудником.
      Несколько минут Лидия сидела молча, будто собираясь с мыслями. В кабинете наступила тишина, нарушаемая лишь тиканием стенных часов. Вдруг, как бы, мнив что-то, она взяла лежавший рядом портфель, встала из него бумаги и протянула их Решетову вместе с портфелем.
      — Что это? — спросил он.
      — Думаю, эти документы представят интерес для советской разведки.
      — Как они оказались у вас?
      — Портфель принадлежит господину Гоулену… точнее, принадлежал, — ее губы искривились в злорадной улыбке. — По рассеянности он позабыл его в моей машине…
      Решетов видел, что Белгородова крепится из послед, них сил. Он взглянул на часы — вот-вот должна прибыть машина с врачом.
      Полковник придвинул к себе папку. Костяной фермуар охватывал ее вокруг. Расстегнув его, Решетов извлек оттуда листок бумаги, густо исписанный какими-то цифрами и знаками.
      Лидия, сделав усилие, поднялась, подошла к столу.
      — Дайте, пожалуйста, бумагу и карандаш, я вам покажу ключ к шифровке.
      Решетов пододвинул открытый блокнот и карандаш. Стоя, она набросала на листке какие-то знаки.
      — Вот код. Может быть, расшифровать?
      — Не нужно, вы слишком утомлены. Разберемся, — углубившись в бумаги, Решетов не заметил, как открылась дверь кабинета.
      — Товарищ полковник, разрешите доложить! Инженер-майор Смелых прибыла с задания.
      При звуке этого голоса Лидия вздрогнула и вскочила с места. На пороге двери в военном кителе с погонами стояла Любовь Петровна.
     
      — Здравствуйте, товарищ Смелых! — Решетов поднялся и поздоровался. Он заметил, как вздрогнула Лидия, когда услышала голос майора, и устремила пытливый и, как ему показалось, восхищенный взгляд на Смелых…
      — Здравствуйте, Любовь Петровна! — тихо проговорила Лидия.
      — Здравствуйте, Татьяна Лукьяновна! — с улыбкой ответила та.
      — Садитесь, майор, — мягко сказал Решетов. — Я вижу, вы знакомы. Бывают в жизни такие встречи, которых никак нельзя предположить. Простите, — Решетов снял трубку зазвонившего телефона.
      — Да. Отменяется. Можете зайти. Что у вас? — спросил он вошедшего дежурного.
      — Прибыл врач, товарищ полковник.
      — Пусть войдет сюда. Присядьте на диван, — обратился он к Лидии. — Вам окажут первую помощь и отвезут в нашу больницу.
      — Нет, нет, только не здесь, — взволнованно сказала Лидия, прикрывая ладонью окровавленную повязку, точно кто-то собирался немедленно ее снять.
      — Да, войдите, доктор. Ну что ж, — обратился Решетов к Лидии, — вы пожалуй, правы, вас отвезут в больницу, там сделают все нужное. Вы готовы ехать?
      — Да, — с трудом подымаясь, произнесла Лидия. — Только… — Она запнулась. — Очень прошу… позвоните матери… — она замолчала и опустила голову. Бледные щеки покрылись слабым румянцем.
      — Что же мне ей сказать? — в упор глядя на Лидию, спросил Решетов.
      — Что я у вас… что я сама пришла.
      — Хорошо, я сообщу вашей матери об этом, — сказал Решетов.
      — Только… сейчас при мне… очень прошу…
      — Но ведь сейчас очень поздно. Неудобно ее тревожить в такое время, — возразил он.
      — Нет, она не спит, — твердо сказала Лидия, — она всю ночь не уснет… будет ждать звонка.
      Решетов с минуту смотрел на стоявшую с опущенной головой Лидию, затем набрал номер телефона квартиры Матвеевых.
      — Алло, говорит полковник Решетов. Извините за беспокойство в столь неурочное время. У вас, верно, снят? Нет? Тогда попросите, пожалуйста, к телефону Веру Андреевну. — Было слышно, как положили трубку на стол. — Вера Андреевна? Здравствуйте! Да, я. Извините, что беспокою так поздно. Но ваша дочь просила позвонить. Да, она у нас. Да, да, сама. Нет, это исключено полностью. До свидания, Вера Андреевна.
      Решетов положил трубку и удивленно посмотрел вслед Лидии, стремглав выбежавшей из кабинета. Присутствующие молча переглянулись. Наступила тишина, в которой отчетливо слышалось тикание маятника.
      — Товарищ полковник, лейтенант Костричкин прибыл с задания!
      — Здравствуйте, лейтенант. Садитесь, — Решетов взял трубку.
      — Соедините меня с Москвой. Что, Москва просит? Хорошо. — В трубке зашуршало, раздалось потрескивание, затем послышался низкий голос.
      — Здравия желаю, товарищ генерал! Благодарю, Здоровье хорошее. Да, как уже сообщил в донесении, все окончилось хорошо. Незначительный. Сравнительно, конечно. Геройски. Жертв нет. Есть пострадавшие. Списки обязательно представлю. Ах, вы об этом! Но здесь никаких нарушений не было. Это подтверждено соответствующими документами, составленными представителями власти в присутствии иностранцев, которые били очевидцами катастрофы машины этого господина. Они это подтвердили письменно, товарищ генерал. Врачи гарантируют жизнь, но при потере памяти и ограничении умственных способностей. Хорошо, сейчас отправляю. Да, да, вы правы. Опыт с Белгородовой полностью удался. В больнице. Но есть еще одно серьезное дело. Белгородова доставила портфель с весьма ценными документами… Да, так думаю… это только при беглом осмотре… Особенный интерес представляет неотправленный доклад о ходе операции «Вирус-2». Да, название мудреное, но вполне соответствует их замыслам. Ясно! Будет выполнено, товарищ генерал. Доставлю лично. Завтра же… то есть, сегодня, — глянув в окно, в котором уже брезжил рассвет, поправился Решетов. — Сегодня же первым самолетом вылетаю. До скорого свидания.
      Решетов положил трубку и сделал несколько записей в блокноте. Поднялся и подошел к окну, где стояли Вергизов, Смелых и Костричкин. За окном рождался новый день. Легкие прозрачные облака, точно кружева, повисшие на синеве неба, окрасились малиново-желтым светом восходящего солнца. Из репродуктора, висевшего на углу здания, послышались позывные московской радиостанции, затем раздался бой Кремлевских курантов.
      — Дорогие друзья, — обняв Смелых и Вергизова, сказал Решетов, — вот и новый трудовой день наступил. С добрым утром!