Сделал и прислал Кайдалов Анатолий.
_____________________
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ КНИГИ
Рассказ впервые был опубликован в журнале «Мурзилка» №№ 8, 9 в 1947 году.
Раньше они жили втроём: мама, папа и Люся.
Потом началась война. Папа ушёл на фронт, а мама с Люсей остались вдвоём. Война в то время была близко-близко от Москвы. Часто прилетали немецкие самолёты, и тогда во дворе противно и громко выла сирена. Но Люся никогда её не видела и до конца войны не знала, какая она бывает, сирена.
Скоро маме с Люсей пришлось уехать из Москвы — эвакуироваться. Вагон, в который они попали, был без окон и скамеек, с большими раздвижными дверями. Мама и Люся сели в поезд утром, а уехали только вечером, когда стало уже темно. Поезд отошёл без гудка, без свистка — совсем не так, как уходил, когда они ехали на дачу. Его просто дёрнуло, качнуло, ещё раз качнуло и дёрнуло, и он пошёл, тяжело вздрагивая и скрипя колёсами.
В вагоне было много народу, плакали маленькие дети. А Люся не плакала. Мама приготовила ей постель в самом углу вагона, на полу, и села рядом. Люсю скоро укачало, и она крепко уснула, но и во сне держала маму за руку.
А на другой день случилось вот что: Люся в дороге потерялась.
Это было на станции, когда мама пошла куда-то доставать для неё молоко. Мама долго не возвращалась, и Люсе стало страшно, что поезд не дождётся и уйдёт без неё.
Люся спрыгнула на шпалы, ушибла коленку и. хромая, побежала искать маму. Но кругом было много-много народу, все торопились, толкались, шумели, и Люсю несло то в одну сторону, то в другую.
Один раз ей показалось, что впереди мелькнуло мамино серое пальто с поясом. Она с трудом пробилась туда, крикнула:
— Мама! — и ухватилась рукой за поясок.
Но это была не мама, а незнакомая тётя в очках. Да и пальто у неё было не такое, а в клеточку.
— Что ты, девочка? — сказала незнакомая тётя. — Зачем ты бегаешь одна в толпе? Тебя же затопчут! Ступай в свой вагон.
— А я уже теперь не знаю, где наш вагон, — сказала Люся. — Я маму ищу.
— Ну так стань у кипятильника. Пусть лучше мама тебя ищет, чем ты её.
Люся послушалась и стала у кипятильника. Стояла, стояла,
а мама всё ещё не находила её. Уже людей стало меньше — все разошлись по вагонам. Вот-вот поезд уйдёт.
— Мама! Уходит!.. — крикнула Люся.
Но тут надвинулся новый поезд с паровозом позади и заслонил тот, в котором они с мамой приехали.
Теперь уже всё пропало. Опять стало тесно, шумно, опять забегали люди, все незнакомые-незнакомые. Только мамы не было. Значит, никогда уже не увидеть её больше, дорогую, родненькую, в сером пальтишке с пояском. И папы нет, а теперь и мамы не будет.
И вдруг Люся услышала, словно кто-то кричит: «Люся. Люся!» Это мама пробилась сквозь толпу, схватила Люсю обеими руками и подняла её, как маленькую.
Она не бранила её, а только говорила: «Девочка моя! Девочка моя!»
Не спуская Люсю с рук, мама перебралась через площадку другого поезда, добежала до своего вагона, и тут они сразу поехали. Опять вместе, рядом. Теперь уже Люся никуда маму не отпустит одну.
И в самом деле, с тех пор мама с Люсей почти никогда не расставались.
...Когда война ушла далеко от Москвы, они вместе вернулись домой. Обратно ехали в настоящем поезде, со скамейками, окнами и проводником в красивой форме с блестящими пуговицами.
Дома всё было цело, только пыльно. Они открыли дверь своим ключом. И Люся сразу нашла под диваном свой старый мячик, который закатился туда во время тревоги.
Вместе с мамой они прибрали комнату, вымыли окна, начистили дверные ручки.
Всё было очень хорошо, только мама была невесёлая какая-то, хоть и вернулась домой. Она разговаривала с Люсей, шутила с ней, но когда отворачивалась, сразу становилась хмурой, будто у неё что-то болит или она сердится. Отчего это было, Люся узнала только через год, когда с войны вернулся сосед.
— Значит, и папа скоро приедет, — сказала Люся.
Мать искоса посмотрела на- Люсю, потом молча села в кресло и взяла её на руки.
— А ты помнишь папу, Люсенька? — спросила она.
— Помню.
— Хорошо помнишь?
— Хорошо.
— А что ты помнишь?
— Помню, как он меня на ноге качал...
Мама улыбнулась сквозь слёзы.
— И больше ничего-ничего?
— Нет, я ещё помню, как он сидел вот тут, за столом, со своими книжками. Я чернильницу опрокинула, а он даже не рассердился, а только сказал: «Вот так история!» Он, наверное, весёлый и добрый... Правда, мама?
— Правда, — сказала мама. — Он был весёлый, добрый и
сильный. И ты старайся быть такой же, каким был он, — сильной и доброй.
Мама вытерла слёзы, достала из ящика большую папину фотографию и повесила её над Люсиной кроваткой.
...Так они и стали жить у себя дома, в Москве. Мама очень много работала, но ей не нужно было для этого уходить из дому. Она была художница — рисовала картинки для детских книжек и большие плакаты, которые вешают на улицах.
И Люся тоже рисовала. Не так, конечно, как мама, но всё-таки довольно красиво и похоже. У неё были карандаши, краски, кисточки и бумага.
Как-то вечером, когда она легла спать, мама разложила пе ред собой картонные квадратики и стала их разрисовывать.
— Ты что это там делаешь? — спросила Люся.
— Завтра увидишь, — сказала мама, — а сегодня уже ночь, спи
Она подошла, поправила на Люсе одеяло, а Люся закрыла глаза и спросила шёпотом:
— Мама, а мама, мне тепло?
— Да, тебе очень-очень тепло, моя маленькая! — ответила мама, — Ну, повернись и сразу заснёшь.
Засыпая, Люся всё время смотрела на маму. Мама осторожно водила по квадратам острой кисточкой. Свет от электрической лампы падал на её волосы; они светились, будто горели, и были такие тоненькие на лбу и на затылке.
Утром Люся проснулась и раньше всего спросила:
— Мама, а где же те картинки, которые ты раскрашивала для меня сегодня ночью?
— Для тебя? — удивилась мама.
— А для кого же? — сказала Люся. — Картинки для книжек ты рисуешь на ватмане, а на картоне всегда для меня.
— А на этот раз для других, — ответила мама, — Для маленьких ребят из детского дома.
Квадратики сохли на подоконнике. На одном был нарисован очень толстый гриб, белый, с коричневой блестящей шляпкой. На другом — две крупные красные ягоды с лапчатым листиком — земляника. На третьем — колодец.
— Мама, а зачем ребятам из детского дома так много квадратиков?
— Совсем не много. Каждому по квадрату. Они прибьют их над вешалками, где пальтишки вешают, и по рисункам научатся узнавать, где чьё пальтишко висит. Ведь они ещё маленькие, читать не умеют.
— А почему ты мне таких квадратиков для пальто не рисовала, когда я была неграмотная?
— Потому что ты у меня одна, а их в детском доме много. Они могут свои пальтишки перепутать.
— Так пусть их мамы находят им пальтишки.
— У них нет мамы.
— Совсем никакой?
— Совсем никакой. Вот поэтому мы с тобой и будем о них заботиться. Хорошо, дочка?
— Хорошо, — сказала Люся и вытянула за колечко нижний ящик от маминого письменного стола. Там было всё Люсино богатство: краски, тетради, куриные пёрышки и тряпочки для куклиных платьев. Все эти тряпочки Люся собрала в одну кучу.
— Это ещё к чему? — удивилась мама.
— У них небось куклы неодетые ходят, — сказала Люся. — Кто же им лоскутки даст, если у них нет мамы?
Мама и Люся оделись. Сложили свои подарки. Мама положила квадратики в портфель, а Люся запихала тряпочки в корзинку, и они пошли в детский дом.
Улица, где стоял детский дом, называлась переулком. Она была тихая, узкая, а двор возле дома широкий, и небо над ним широкое: его не заслоняли ни крыши, ни дома.
Весь двор был залит солнцем. Снег уже совсем растаял, а в загородке лежал мокрый рыжий песок. В песке валялось чьё-то зелёное ведёрко.
Мама и Люся пересекли двор и поднялись вверх по намытым деревянным ступенькам. Лестница была светлая, на окошке висела белая занавеска, и всюду было так чисто и тихо, как бывает только летом на даче.
Маму и Люсю встретила наверху какая-то женщина в белом халате и белой шапочке, как у доктора. Люся сперва даже немного испугалась её, но у женщины не было ложечки в руках и чёрной трубки в кармане. Женщине очень понравились квадраты, которые мама принесла для детей.
— Какие чудесные картинки! — сказала женщина в белой шапочке, — Было бы замечательно, если бы вы сами их отдали ребятам. Если у вас, конечно, есть время. Ребята сейчас обедают. Ну, а если торопитесь...
— Нет, нет, — сказала мама, — я не тороплюсь, я подожду.
Мама взяла Люсю за руку, и потихоньку, чтобы не мешать
ребятам обедать, они подошли к двери той самой комнаты, где ребята сидели за столами.
Комната была большая, но треугольная.
Посредине стояли два низких круглых стола — маме по колено. Да и Люсе чуть ли не по колено. А вокруг на совсем уж
игрушечных стульях сидели ребята и обедали. Самых маленьких няни кормили с ложечки.
Ребята ели долго, искоса поглядывая на маму с Люсей. А Люся и мама стояли всё время у входа в комнату. Мама держала в руке портфель, а Люся — корзинку с цветными лоскутками.
Наконец-то ребята доели кисель. Тут бы и обеду конец, но какой-то мальчик в синем переднике поднял руку с растопыренными пальцами.
Чего тебе, Василёк? — спросила няня. — Прибавки хочешь?
Василёк ничего не ответил, и ему дали прибавку. Он съел всё, до последней ложки, и опять поднял руку.
Люся потянула маму за рукав:
Мама, а мама, смотри, какой жадный, опять прибавки просит!
Мама засмеялась.
Василёк оглянулся, посмотрел на маму и Люсю и тоже засмеялся.
Потом он бросил ложку на пол, с трудом отодвинул стул и пошёл, ковыляя и перекатываясь на толстых коротких ножках, прямо к двери, где стояли мама с Люсей.
Он шёл, задрав свою круглую голову, не спуская с мамы больших синих глаз. По дороге он спотыкался, едва не падал — должно быть, ещё не научился как следует ходить.
Мама наклонилась и протянула к нему руки, а он подошёл к ней, обхватил её колени и сказал, переводя дух:
— Му мул я муя!
— Ах ты милый мой! — сказала мама и взяла Василька на руки.
— Мумуля муя! — повторил Василёк ещё ясней.
У мамы на глазах показались слёзы. Она поцеловала Василька в круглый лоб и спросила:
— Ну что тебе, сыночек? Что тебе, маленький мой?
Люся дёрнула маму за платье.
— Сейчас же поставь его на место, — сказала Люся, — а то увидишь, что будет!
Мама сразу же поставила Василька на пол, взяла Люсю за руку и новела её в коридор, в самый дальний угол.
- Что с тобой, Людмила? — спросила она строго.
— Домой хочу, — сказала Люся сквозь зубы.
— У тебя заболело что-нибудь?
-- Ничего не заболело... А зачем ты этого чужого жадного мальчишку на руки берёшь да ещё сыночком называешь? Он что тебе, сын?
— Ах вот оно что! — сказала мама и покачала головой, — А по-моему, это не он жадный, а ты сама жадная... Чёрствый ребёнок! Мне очень стыдно за тебя.
Мама вернулась к ребятам, а Люся стояла в коридоре и плакала. Ей так хотелось, чтобы мама подошла к ней, погладила её по голове, сказала что-нибудь ласковое. И вот наконец Люсиио желание исполнилось. Мама вернулась к ней, провела рукой по её волосам и сказала:
— Ну, ты всё ещё плачешь, глупая моя девочка?.. Давай-ка пойдём вместе, покажем ребятам наши квадратики.
Люсе сразу стало легче.
Мама села на игрушечный стул у низенького стола, раскрыла портфель и стала вынимать квадратики один за другим. Достанет квадрат и передаст его Люсе, а уж Люся отдаст ребятам.
— Что это такое? — спрашивала мама.
Ребята узнали всё, что было нарисовано: ягоду, стол, гриб, ёлку... Только колодец никто не мог узнать.
— Это колодец, — сказала мама.
— Лодец, — повторил Василёк и засмеялся.
Он стоял рядом и всё время держал Люсину маму за юбку.
— Он тебе мешает, мамочка? — спросила Люся.
— Нет, ничего, — ответила мама.
И вот они отдали ребятам все квадратики и пошли в раздевалку.
Ребята остались в большой комнате, и только этот толстый Василёк пошёл за мамой следом.
Оделись, собрались уходить. И тут мама заметила у Люси корзинку с цветными тряпками для кукол.
— Отчего же ты не отдала лоскутья ребятам? — спросила мама. — Сама же принесла!
— Сама принесла, сама и унесу, — ответила Люся шёпотом.
— Как хочешь, — сказала мама и опять нахмурилась.
Она попрощалась с женщиной, похожей на доктора, попрощалась с няней. Потом поцеловала мальчика и сказала:
— До свиданья, Василёк.
Но Василёк только ухватился обеими руками за её шарф и смотрел на неё, сдвинув белые пушистые бровки.
— Попрощайся с тётей, скажи ей «до свиданья», — говорила няня, разжимая его пальцы, но он сопел и перехватывал шарф повыше.
— Пусти! — сказала Люся. — Прицепился, как репейник!
Мальчик удивлённо посмотрел на неё и выпустил из рук
шарф.
Мама и Люся вышли на жёлтую крутую лестницу и стали спускаться вниз по ступенькам. И вдруг за дверью раздался отчаянный, горький-прегорький плач:
— Мумуля муя! Мумуля муя!..
Мама на минутку остановилась и посмотрела наверх.
— Идём скорей, мамочка! Я так проголодалась! — сказала Люся.
Мама ничего не ответила, взяла её за руку, и они ушли.
...Всю обратную дорогу мама молчала: не то сердилась на Люсю. не то думала про что-то своё.
Только и было интересного за всю дорогу, что зашли в магазин да купили вишнёвого варенья. Зато, когда вернулись домой, всё стало совсем хорошо. Зажгли свет, накрыли стол и сели вдвоём пить чай с вареньем, будто этого Василька и на свете не было. После чая Люся построила дом из разрисованных мамой кубиков, а мама взялась за свою работу. Всё было как всегда.
И завтра, и послезавтра, и послепослезавгра всё было как всегда. Работали, ходили вместе в кино. Один раз даже поехали на автобусе в Парк культуры и отдыха и посмотрелись там в «кривое зеркало». А про детский дом разговоров у них больше не было.
Но через неделю случилось вот что. Мама вернулась домой с болыиим-большим пакетом.
Что там такое? — спросила Люся.
— Не трогай, — - сказала мама, -потом увидишь.
Но Люся не могла дождаться, когда будет «потом». Она потихоньку подошла к пакету и провертела сбоку дырочку. Внутри было что-то голубое, стёганое — наверное, одеяло.
— Это тебе или мне? — спросила Люся.
— Кому понадобится, — сказала мама.
Пока Люся смотрела сквозь дырочку на одеяло, мама открыла шкаф и стала разбирать Люсины вещи.
Передники мама положила отдельно, а башмаки и курточку завернула в глянцевую бумагу и спрятала в портфель.
— Ты куда это хочешь нести мои полусапожки?
Да ведь тебе они уже давно малы...
— А кому же они не малы?
Мама отложила портфель в сторону, села в кресло перед столом и взяла Люсю за обе руки:
— Люся, я должна тебе что-то сказать.
— Лучше не говори... Ну да ладно, скажи.
Мама покашляла и стала зачем-то медленно переплетать Люсины косички.
— Давай-ка мы возьмём к себе ещё одного ребёнка. У тебя теперь нет папы, и это большое горе. А есть такие дети, у которых после войны не осталось ни папы, ни мамы. Ты понимаешь, Люсенька, никого-никого! Вот я и хочу взять такого ребёнка. Я ему буду мамой, а ты — старшей сестрой.
— Ой, — сказала Люся, — ты, кажется, опять про своего Василька!
— Да, про него, — ответила мама, — про нашего Василька. Я уже получила разрешение его усыновить, и скоро мы его возьмём к себе.
— К себе? Значит, он всегда будет жить у нас? И ты будешь его кормить, спать укладывать, игрушки ему делать?
— Да, — сказала мама.
— Значит, это для него ты одеяло покупала? Новое, голубое!
— Нет, для тебя, дочка. А ему мы отдадим твоё, маленькое. Ведь ты уже выросла.
— И сапожки мои ему отдашь и фартуки?
— Разве тебе их жалко?
— Нет, мне не жалко, а только я этого мальчишку почему-то не люблю. Найдём другого.
— Когда же это ты успела его не полюбить?
— А вот когда ты меня в коридоре из-за него ругала. Раньше этого никогда не было!
— Не из-за него, а из-за тебя самой, — ответила мама. — Раньше ты так себя никогда не вела.
Через несколько дней мама с Люсей опять пошли в детский дом.
В детском доме их сразу же повели в комнату директора.
Комната была маленькая, белая, и в ней за столом сидела
женщина в белом халате, которую Люся в прошлый раз приняла за доктора.
— Ну, вот и хорошо, — сказала женщина. — Сердечно поздравляю, товарищ Морозова! Признаться, жалковато всё-таки отдавать. Дивный парень!.. Только начнёшь привязываться к ребёнку, вдруг какая-нибудь мамаша возьмёт его и усыновит.
— Право, мне не хотелось вас огорчать, Антонина Петровна, — сказала мама.
— Да что вы, что вы, голубушка! Я же шучу... Желаю вам вырастить хорошего сына.
В это время в комнату внесли аккуратно завёрнутый пакет.
— Это его приданое, — сказала директорша. — А вот и он сам!
Через порог осторожно, высоко подняв толстую ножку, переступил Василёк. На этот раз он был в новой голубой блузке и причёсан на косой пробор.
— Здравствуй, мой Василёк! — сказала мама.
Василёк протянул ей обе руки, как будто только её и ждал.
Мама посадила его на стул и стала одевать.
Няня помогала ей и приговаривала:
— Мал, конечно, а свой интерес небось понимает. Схлопотал себе в мамы такую приятную гражданочку!
Мама засмеялась, и директорша засмеялась, а Люся даже не улыбнулась. Она молча сидела на стуле и смотрела, как мама надевает на Василька её красные полусапожки.
— Ну что, нравится тебе твой братик? — спросила Люсю директорша.
— Ничего, — сказала Люся и отвернулась, чтобы не видеть, как мама надевает на Василька её синюю куртку с золотыми пуговками.
И вот надели на Василька пальто. Повязали платок, чтобы уши не продуло. Поверх платка надели шапку, как надевали Люсе, когда она была маленькой.
Потом стали прощаться. Все вышли провожать их на лестницу: директорша, няня, даже повариха. Машут им руками, кричат вслед:
— Будьте здоровы! Нас не забывайте, заходите с детками!
А повариха говорит:
— В воскресенье приходите. Такого наварю киселя для нашего Василя! Самого его любимого — вишнёвого!
Стали спускаться по лестнице — со ступеньки на ступеньку, со ступеньки на ступеньку. Трудно Васильку. Сам он толстый, и пальтецо на нём очень толстое. Мама взяла его на руки и снесла вниз. Вышли на улицу, на солнце. Мама хотела
спустить Василька на землю, а он ухватил её за шею обеими руками и только одно повторяет: «Мумуля муя!» да «Мумуля муя!»
Тут уж Люся не выдержала:
— Мамочка, дорогая! Отнесём его обратно, пока недалеко ушли! Ведь они же любят его, как родного, отдавать даже не хотели. Так всё было хорошо... Ну, пусть он и сапожки мои берёт, и одеяло, что ты мне купила, и все мои игрушки. Только пусть он здесь останется. А, мама?
— Нет, — сказала мама, — он будет жить у нас.
— Ну, тогда я здесь останусь, в детском доме!
— Хорошо, — сказала мама, — оставайся, — и пошла вперёд с Васильком.
Люся немного постояла у крыльца, а потом молча побрела за мамой.
Так они дошли до конца переулка. Тут мама, видно, устала, или, может быть, ей сделалось жалко Люсю, только она спустила Василька на землю.
— Пойдёмте, дети, — сказала она и протянула Люсе свободную Руку.
Но Люся притворилась, что не заметила мамину руку, и засунула свои поглубже в муфту. Так они и пошли: Люся — сама по себе сзади, а мама с Васильком вместе — впереди.
Перекатывается Василёк рядом с Люсиной мамой, переваливается в своём тёплом пальтишке, в красных полусапожках. На голове у него косынка, чтобы в уши не надуло, сверху — тёплая шапка.
И вот они дошли до перекрёстка, до большой улицы.
По большой улице бегут машины, троллейбусы, трамваи, торопятся прохожие.
— Люся, где ты? Люся! — говорит мама.
— Тут, — отвечает Люся, а руку маме не подаёт.
Постояли они у самого светофора, подождали, пока зажёгся зелёный свет.
— Переходите, дети, — говорит мама, — скорей, скорей!
А Люся и тут маме руку не подаёт.
И вдруг повернулся к Люсе Василёк. Видно, испугался автобуса. Повернулся и протянул ей руку. Тянет, тянет и смотрит Люсе прямо в глаза. А глаза у него, как пуговицы на мамином пальто, такие же большие, только синие.
— Идёмте, идёмте, дети, — торопит мама.
И Люся, не подумав, взяла Василька за руку. Она и не знала, что у него такая мягонькая. тёплая рука!..
— Уся! — говорит Василёк.
— Что? — спросила Люся.
А он смеётся и всё повторяет: «Уся! Уся!» — видно, доволен, что научился её называть.
Так они и подошли к остановке трамвая втроём. Ждать им пришлось долго. Народу собралось много.
— Подержи его, Люся, — сказала мама, — я деньги приготовлю.
Как только трамвай вышел из-за угла, люди засуетились, стали продвигаться вперёд, совсем затолкали Люсю и Василька. Люся невольно разжала руку.
— Василёк! — крикнула она, стараясь ухватить его снова за Руку.
Но Василька уже не было там, где он только что стоял.
Люся толкнула какого-то высокого дяденьку, заглянула через чей-то большой мешок. Нет Василька!.. Нигде нет! Потерялся! Ой, беда какая!..
Люся сразу вспомнила станцию, на которой она сама чуть не затерялась в толпе, между поездами. А ведь Василёк ещё меньше, чем была она тогда.
— Мама! — закричала Люся и захлебнулась от тревоги. — Потерялся!
Но Василька уже передавала маме на руки какая-то старушка. Пальтишко у него расстегнулось, шапка сбилась на одно ухо.
— Ишь ты какой лихой! — сказала старушка.
Люся засмеялась: у Василька и в самом деле был лихой вид.
— Да держи ты, мама, его покрепче, — сказала она, — а то затопчут... Тётеньки, пропустите нас! Разве не видите, мы с ребёнком!
Женщины расступились, и мама с Люсей и Васильком вошли в трамвай.
Василёк пристроился на скамейке и, стоя на коленях, смотрел в окошко. Люся села бочком, заслонив его сапожки, чтобы он не измазал чужого пальто, и стала называть ему всё, что мелькало за окном:
— Это троллейбус, автобус, аварийная машина. Понимаешь? Аварийная машина.
Василёк молчал и, только когда трамвай обогнал человека с собакой, сказал громко, на весь вагон:
— Бабака!
— Детки у вас какие хорошие, дружные, — сказал кто-то из соседей.
Мама улыбнулась и кивнула головой.
Как только приехали домой, мама ушла в булочную за хлебом.
— Посмотри за малышом, Люся. Я скоро вернусь.
Люся сняла с Василька пальтишко, платок, шапку.
И тут-то она заметила, что хоть он и шустёр, а затылок у него весь в пухлых бело-розовых складочках. И на нём золотистые волоски треугольниками. Она красиво причесала его, а потом взяла за руку и стала водить по комнате.
— Вот тут мы обедаем. А это письменный стол. Понимаешь? А в этом ящике — игрушки. Мы их потом посмотрим. А здесь ты будешь спать. Хорошая кроватка, мягкая! Хочешь попробовать полежать?
Она сняла с Василька башмаки, с трудом подняла его и уложила.
Но Василёк не хотел лежать. Он встал на ноги, озабоченно потрогал гвоздик в стене и посмотрел на карточку, которая висела над кроватью.
— Это наш папа, — сказала Люся.
— Папа, — старательно повторил Василёк.
|
