DjVu

      ОДНАЖДЫ
     
      Хотите верьте, хотите нет, а Кира-Кирюша никогда об этом не просила. И Вова тоже не просил. Хотя многие ребята чуть не с пелёнок начинают приставать: «Купите собачку!.. Ну, купите собачку!»
      А Вова и Кира-Кирюша много чего просили, но вот собаку как раз нет. Да и папа с мамой у них были хитрые: сами ни разу не предлагали.
      И, возможно, так и прожили бы все они до старости без всяких собак, если бы однажды...
      Однажды к ним пришёл папин знакомый — доктор дядя Сеня, и сказал, что уезжает в Африку работать в больнице. А в Африке и так многовато зверей, поэтому туда нельзя брать своих кошек или собак.
      Кошки у дяди Сени не было, а вот собака была — ушастая, лохматая и косолапая. И с такими длинными ушами, что, когда она ела суп, их кончики окунались прямо в миску. А если она ела кашу, то, поглядев на уши, можно было сразу сказать, какую кашу давали ей сегодня — пшённую, гречневую или овсяную. Поэтому перед едой дядя Сеня завязывал ей уши над головой синей ленточкой.
      И вот эту собаку он не мог теперь взять с собой в Африку, потому что там и так хватает зверей.
      Конечно, любой охотник купил бы у дяди Сени его собаку. Но дядя Сеня не хотел продавать. Он хотел отдать её в хорошие руки, знакомым и добрым людям. Потому он и пришёл к родителям Вовы и Киры-Кирюши.
      Но где же сказано, что все знакомые и добрые люди должны брать к себе собак у докторов, уезжающих в Африку?! Нигде этого не сказано.
      Так Вовин папа и ответил дяде Сене. А дядя Сеня ничего не ответил Вовиному папе. Вместо ответа он снял со своей спины рюкзак, поставил его на пол, развязал... и оттуда вдруг выскочил тот самый пёс, которого не пускали в Африку!
      А когда все его увидели — увидели, какой он ушастый, лохматый, косолапый и вообще очень красивый —когда все увидели это, то сказали, что, конечно, конечно, возьмут его к себе и даже никогда не отдадут дяде Сене!
      ...Так однажды у них в доме появилась собака.
      Я забыл сказать, что её звали КАП.
      О том, какие истории приключались с этим Капом, и с Вовой, и с Ки-рой-Кирюшей, вы сейчас и узнаете.
     
     
      ПЁС В ГАЛСТУКЕ
     
      Думаете, легко иметь собаку, если в квартире злая соседка? Прямо хоть шапку-невидимку на неё надевай... На собаку, конечно, а не на соседку. Соседке уже ничего не поможет. Она из-под шапки всё равно так ругаться начнёт — за три квартала слышно!
      Бедному Капу эта злая соседка не давала совсем в коридор выйти. Сейчас же крик поднимался — что он пол пачкает, и лает, и всё такое. А он «всё такое» только два раза сделал, и то в уголке, около телефона — там никому и не видно. Зато все другие соседи очень любили Капа, оставляли для него вкусную еду и даже обижались на Вову, если Кап редко в гости к ним ходил.
      Из-за этой злой соседки приходилось Капа через коридор на руках или в кошёлке носить — если во двор с ним идёшь или ещё куда-нибудь гулять.
      Вообще, самое нехорошее в собаке — это гуляние. Потому что днём все тебя ругают: зачем собаку вывел, а вечером — её почти не видно.
      Может, она где-нибудь совсем рядом бегает, но ты не видишь и всё равно беспокоишься. Хорошо тем, у кого белые собаки, а если чёрная...
      И вот тогда Вове пришла в голову мысль, и он сказал Кире-Кирюше:
      — Ты видела на столе у мамы будильник? А когда в комнате ночь и нужно время знать — что ты сделаешь?
      Кира-Кирюша подумала.
      — Зажгу свет, — сказала она потом.
      — А если свет испорчен?
      — Пойду к дяде Мише — монтёру, он починит.
      — А если дяди Миши дома нет?
      Кира-Кирюша опять подумала.
      — Возьму твой фонарь.
      — А в нём батарейка не работает!
      Кира-Кирюша подумала.
      — Тогда спички возьму на кухне.
      — Спички мама не купила!
      — Ну, что ты пристал? — рассердилась Кира-Кирюша. — Я не знаю.
      — Эх, ты! — сказал Вова. — А ничего и не надо. Ни электричества, ни спичек, ни фонаря. Потому что будильник сам светится. У него стрелки и цифры такой мазью намазаны — фосфор называется. Он в любой темноте виден. Не веришь?
      — Верю, верю... — сказала Кира-Кирюша и быстро добавила: —Всякому зверю, барсуку и ежу, а тебе погожу!
      И тут Вова схватил со стола будильник, потом открыл дверцу платяного шкафа, пихнул туда Киру-Кирюшу, влез сам и затворил дверцу. В шкафу было, совсем как ночью в лесу. Только пахло нафталином, а не хвоей, и в лицо лезли не колючие ветви ёлок, а мягкие рукава маминых платьев и папиных пиджаков.
      — Смотри, — шёпотом сказал Вова.
      — Ой, светлячки! — сказала Кира-Кирюша.
      — Не светлячки, а циферблат. Видишь, двадцать минут третьего.
      Когда они выбрались из платяного леса, Вова сказал:
      — Я уже давно придумал. Надо Капу хвост фосфором намазать. Тогда ночью с ним, знаешь, как легко будет гулять!
      — А фосфор у нас есть? — спросила Кира-Ки-рюша.
      — Найдём. В любой часовой мастерской.
      — На углу? — сказала Кира-Кирюша. — А калоши надевать?..
      В мастерской на углу была очередь. Вова вежливо спросил: «Кто последний?» — и встал. Ему никак нельзя было лезть без очереди — ведь у него даже часов нет. Он просто хотел попросить немного фосфора.
      Здесь тоже было, как в лесу, только не в хвойном и не в платяном,
      а в часовом. Со всех стенок на вас глядели часы. Маленькие и большие, круглые и четырёхугольные, с маятниками и с гирями, чёрные и белые, коричневые и золотые... Они глядели на вас, словно разноцветные усатые лица. Эти лица были надменны и горделивы — если стрелки показывали без десяти два; и эти лица были печальны и унылы — если на циферблате было двадцать минут восьмого.
      — ...Вам что, молодой человек? — спросил, наконец, Вову часовой мастер. — Показывайте ваш «Мозер».
      — Зачем маузер? — сказал Вова. — Он у меня дома. И не маузер, а пистолет системы «ТТ».
      — «Мозер», молодой человек, — сказал часовщик, — не стреляет и не убивает, он только тикает и показывает время. И делает это уже ой-ой-ой как долго. Больше ста лет... «Мозер», молодой человек, старинная часовая фирма. Ну, да откуда вам знать... Так что у вас?
      Вова сказал, что им нужно немного фосфора, совсем немножко, для одной вещи...
      Часовщик вздохнул.
      — И мне нужно совсем немного
      фосфора, молодой человек, — сказал он. — Мне нужно немного фосфора для моих старых костей, чтоб они помолодели.
      — Нам не для костей, — сказала Кира-Кирюша, — нам для хвоста, собаке намазать.
      — Что? — закричал старый часовщик. — Вам мало, что вы уже с детства стреляете из вашего пистолета системы «ТТ»?! Так нет, вы ещё хотите мучить бедных животных? Правильно я вас понял?
      — Неправильно, — сказала Кира-Кирюша, а Вова объяснил, почему надо намазать Капин хвост.
      — Что же вы молчали?! — опять закричал часовщик. — Это совсем другой коленкор. Выходит, вы хотите облегчить труд гуляющих с чёрными собаками? Это очень похвально... Только фосфора у меня всё равно нет. Вот скоро два года, как я живу без фосфора.
      Вова уже запутался: про какой фосфор говорит часовщик? Про тот, что для костей или для часов? Но одно он понял: фосфора они здесь не получат.
      — До свидания, — сказал Вова.
      — Приносите в починку часы, — ответил старый часовщик. — Вы их будете иметь в срок и в лучшем виде.
      — Хорошо, — пообещала Кира-Кирюша.
      Когда они вышли, Вова постоял в раздумье на тротуаре, потом взял Киру-Кирюшу за руку и решительными шагами направился к дому. Ему пришла в голову ещё одна мысль... Как он раньше не додумался? Только бы те люди не ушли!
      — Куда ты? — спросила Кира-Кирюша, когда они миновали свой подъезд и не свернули туда.
      — За краской, — ответил Вова.
      Неподалёку строился дом, и вот туда Вова потащил Киру-Кирюшу. Они прошли по размытой дороге за дощатый забор и очутились на стройке. Тут валялись железные бочки, доски, в углу прикорнул молчаливый трактор, а на рельсах раскорячился жёлто-красный подъёмный кран.
      — Чего вам?! — крикнул ребятам какой-то дяденька, весь перемазанный белой краской. Вот с кем хорошо было бы вечером гулять: ни за что не потеряешь!
      Вова сказал, что им нужно совсем немного масляной краски, белой. Они чернила разлили на подоконнике, а мама придёт — ругаться будет...
      И тут он крепко сжал Кирюшино плечо, чтоб она чего-нибудь другого не сказала.
      Не подумайте, что Вова любил вообще соврать. Ничего подобного. Просто он боялся, что если скажет про собаку, то не получит никакой краски.
      — Значит, чтоб мать не заругала? — засмеялся перемазанный дяденька. — Ну, что ж, на хорошее дело и краски не жалко. Сейчас устроим.
      Он налил им густой белой краски в консервную банку, и Вова взял её за отогнутую крышку и осторожно понёс домой. А рядом с Вовой семенила Кира-Кирюша и всё спрашивала, что Вова хрчет делать — ведь эта краска не светится, да, не светится, да?..
      — Да, да, да, — сказал Вова. — Но я кое-что придумал...
      А придумал он вот что.
      Только вошли они в квартиру, как Вова сразу бросился на кухню. Он схватил с плитки три коробка со спичками: один — мамин и два — соседских, потом открыл кухонный шкаф, нашёл там ещё четыре коробка и всё это понёс в комнату.
      — Не понимаешь? — сказал он Кире-Кирюше. — На спичках что, вот это чёрное? Фосфор. Мы его с краской смешиваем — и получается светящаяся краска. Здорово?
      — Ага, — сказала Кира-Кирюша и с восхищением поглядела на Вову.
      — Отламывай головки от спичек — ив краску, — распорядился Вова. — Я тоже буду. Надо побольше... Да отойди ты, опрокинешь! — Это он Капу сказал.
      И они начали...
      А когда пришла мама, она увидала на полу Вову и Киру-Кирюшу. Не говоря уже о Капе. И рядом с ними она увидала тысячу... нет, наверно, целый миллион спичек без головок. Но что хуже всего — на полу были следы белой масляной краски.
      — Это Кап опрокинул, — объяснил Вова. — Мы только хотели хвост ему намазать, а он...
      — Тебе бы нос намазать! — сердито сказала мама. — И чтобы все на тебя пальцами показывали: вот он, умник, который хотел, чтоб его собака светилась!..
      — А что, разве плохо? — сказал Вова. — Я хорошее хотел. Для вас. Вы же вечером гуляете.
      И он обиделся.
      — Пол теперь скоблить придётся, — сказала мама.
      А скоро пришёл папа и объяснил: никакие спички светиться не будут — это раз; а во-вторых, нельзя живое существо мазать краской, оно от этого заболеть может.
      — А как же тогда? — сказал Вова.
      — Я знаю! — вдруг закричала Кира-Кирюша. — Надо на Капа мой белый бант надеть!
      — Молодец! — сказал папа. — Правильно!
      — Или папин белый галстук, — добавила мама. — Он его всё равно с самой нашей свадьбы ни разу не надел.
     
     
      СЛУЧАЙ С ЧЕРЕПАХОЙ
     
      Однажды папа вдруг принёс черепаху. Так просто. В подарок.
      Черепаха лежала на полу, упрятав голову и лапы, и была похожа на перевёрнутый тазик, на огромную ореховую скорлупу, на пятнистый камень...
      Подошёл Кап. Он понюхал черепаху, потрогал лапой её панцирь и потом залаял. Он лаял так долго, что у черепахи, наверно, заболела шея, и она решила вытянуть её и посмотреть, кто же это столько кричит без передышки. Черепаха глянула своим немигающим чёрным глазом, и тогда Кап умолк. Как будто только и ждал, чтоб она поглядела на него. А может, тут дело в молоке, которое мама поставила для черепахи и которое Кап тут же выпил. От волнения, наверно. Но папа отогнал его, и черепахе опять налили молока и поставили блюдечко прямо к носу. Тогда она выпустила из-под себя когтистые лапы — прямо как самолёт выпускает колёса, когда идёт на посадку — повернулась и заковыляла под кровать. А Кап снова выпил её молоко.
      С тех пор он очень полюбил черепаху и лаял уже не на неё, а на тех, кто брал её в руки.
      Через несколько дней Вова сделал черепахе домик в большой коробке из-под обуви. Положил туда травы, поставил блюдце с водой. Коробка стояла под Вовиной кроватью. Но Капу это сразу не понравилось. Ведь так он не сможет глядеть на свою любимицу. Он долго лаял на Вову, а когда тот всё-таки не выполнил Капину просьбу, пёс решил взять дело в свои собственные лапы. Он решительными шагами подошёл к кровати и выдвинул из-под неё коробку с черепахой. А только Кира-Кирюша приблизилась — тоже посмотреть — и хотела погладить черепаху по спине, Кап заворчал и носом задвинул коробку обратно под кровать.
      По нескольку раз в день подходил теперь Кап к Вовиной кровати, выдвигал коробку, любовался на черепаху и потом задвигал опять. А
      черепаха спала себе и видела свои черепашьи сны. И ей даже не мешал Капин лай, хотя он был куда громче соседского радио.
      Особенно Капу не нравилось, когда Вова уносил черепаху во двор — погулять. Тут он прямо разрывался от лая.
      Но он, бедный, наверно, совсем бы разорвался, если бы знал, что на этот раз черепаху уносят навсегда!.. Да, Вова решил отдать её в школу, чтобы их классу записали лишнее очко — за помощь в работе «живого уголка».
      Много раз Кап вытаскивал пустую коробку и подолгу скулил над ней, обнюхивая сухое блюдечко и выцветшую траву с вмятиной от черепашьего
      панциря. Всем было очень жаль Капа, но когда Вова попросил у мамы денег на покупку новой черепахи, мама не дала. Она сказала, что надо было раньше думать — ведь он знал, что без черепахи Кап начнёт скучать, да и Кира-Кирюша тоже. А раз не подумал — теперь пеняй на себя...
      Но Вова тоже не лыком шит. Он начал копить деньги. Копил, копил — то в школе не поест, то сдачу из хлебного магазина не всю маме отдаст... А когда накопил, пошёл и купил черепаху. Вернее, не сам пошёл, а попросил одного большого мальчишку со двора. Тот всё время в зоомагазин ходит — за кормом для рыб.
      И вот Вова взял новую коробку, положил туда новую черепаху и
      задвинул коробку под кровать. Всё, как раньше. А уж потом Капа впустил.
      Бросился пёс к кровати, выдвинул коробку лапой, понюхал, посмотрел, опять понюхал... И отвернулся. И совсем ушёл. В другую комнату. И глаза у него стали грустные-грустные...
      Но Вова не растерялся. Он вынул из коробки новую черепаху, положил её в карман и побежал в школу. Прямо в живой уголок. Там он вытащил правой рукой новую черепаху, а левой взял старую. Старую он положил в карман, а новую — в ящик и помчался со всех ног домой. Но по дороге остановился нарвать травы. Дома он положил черепаху на её прежнее место и снова позвал Капа. Только пёс не стал выдвигать коробку, и тогда Вова сделал это сам.
      Тут Кап подошёл, принюхался и радостно завилял хвостом. А черепаха высунула свою голову из-под панциря и мигнула круглым чёрным глазом.
     
     
      ВЕЛИКИЙ ПЛОВЕЦ
     
      В тех местах, где они летом жили, очень много рек. Большая называется — Клязьма, а поменьше — Тюмба, Мстёрка, Тара, Вёнитьба. И все эти реки переплетаются друг с другом, как рельсы на большой узловой станции. Клязьму, конечно, не каждый из ребят переплывёт. Но Мстёрку или Венитьбу — это уж легче. Про Тюмбу и говорить нечего. Там самое большое — до подмышек. А в Таре и того меньше. Недаром про неё поют:
      Перейду я речку Тару,
      Промочу ботинок пару!..
      ...Погода стояла хорошая и после завтрака они опять пошли купаться. Как всегда — впереди Кап, за ним Вова, а сзади мама с Кирой-Кирюшей. Прошли мимо танцевальной площадки, мимо старой колокольни без колокола. На одном из её карнизов, почти под самой крышей, каким-то чудом выросла берёза. Папа говорил, что, наверно, птицы занесли туда семечко, и оно пустило ростки в какой-нибудь трещине: в глине и в камне. Берёзе много не надо.
      На берегу Мстёрки уже были Вовины друзья — Слава и Колька. Они стояли в дупле старого вяза, как в сторожевой будке, и там оставалось ещё место для Вовы и для Киры-Кирюши. Ребята немного поиграли в часовых, а потом Слава предложил искупаться.
      — Переплывём сто раз туда и обратно. Кто скорей?
      Кира-Кирюша сказала, что ещё не научилась плавать, только собирается.
      — Плавать надо учиться со страха, — сказал Колька. — Сразу поплывёшь. Не верите?
      И он рассказал о том, как один мальчишка ну никак не мог решиться залезть в реку. А у них тут есть бык — Вася. Злой, как не знаю кто... И один раз этот Вася как погонится за мальчишкой! А тому и спрятаться
      негде: кругом поле да еще речка. Он прямо в реку рраз! — и поплыл с перепугу. Почти до серединки доплыл.
      — А обратно? — спросила Кира-Кирюша.
      Но этого Колька не знал.
      — Давайте на быстроту, — снова сказал Слава.
      И хотя Вове не очень хотелось — он плавал довольно медленно, — всё равно пришлось согласиться.
      — На старт! — сказала мама. — Раз, два, три!
      На тот берег добрались в таком порядке: сначала Слава, потом Кап, потом Колька и позади всех плыл по-собачьи Вова.
      — Кап вон тоже по-собачьи, а в два раза быстрей, — сказал Колька. — Эх, ты!
      И Вова ничего не ответил. Он был зол на Капа и на всех.
      Когда плыли обратно, впереди всех шёл Кап. Он уже успел раз десять встряхнуться и раз пять изваляться в песке, а Вова только-только вышел на берег.
      — Уйди! — крикнул он Капу, когда тот подбежал и радостно лизнул Вовину ногу.
      Ребята поиграли в салки, позагорали, а Кире-Кирюше захотелось играть в прятки. Она даже начала считать, кому водить:
      Из-под горки катится Голубое платьице,
      На боку зелёный бант,
      Его любит лейтенант...
      Но мама попросила переменить считалку, а Слава опять потянул всех в речку.
      «Сейчас буду лупить по воде изо всех сил, — думал Вова, — и Кольку обязательно обгоню. А может, и Капа!»
      Слава скомандовал:
      — На старт!.. Внимание!.. Марш!
      И ребята бросились в воду. Опять Слава был впереди. Но вдруг мама и Кира-Кирюша увидели что-то странное. Вова до пояса высунулся из воды, как будто собрался плыть сажёнками или батерфляем, потом замотал головой, и лицо у него сделалось такое, словно он кричал «ура». Только самого «ура» не слышно было. И вдруг... вдруг Вова стремительно вырвался вперёд, обогнал сначала Кольку, затем Славу, первым выскочил на тот берег, но даже там не остановился, а продолжал бежать, высоко вскидывая ноги.
      Теперь уже стало слышно, как он кричал. И это было совсем не «ура», а наоборот «ой-ой-ой».
      — Ой! — кричал Вова и дрыгал ногами. — Да снимите же их кто-нибудь!
      И тут мама и Кира-Кирюша увидели у Вовы на ноге какие-то тёмные пятна. Как будто комочки грязи. Но это были огромные пиявки. Они присосались к Вовиной ноге, и ему было очень больно.
      К Вове уже подбежали ребята. Слава оторвал две пиявки, Колька третью, забросили их в кусты, и все помчались обратно на свой берег через мост.
      — Молодец, — сказала мама Вове. — Поднатужился и пришёл первым. А теперь попробуй без пиявок.
      — Мастер спорта, — сказал Колька. — Великий пловец!
      А Слава ещё долго дразнил Вову «пиявочным чемпионом».
      Зато Кап ни капли не завидовал Вове. Потому что не участвовал в последнем заплыве, а сидел на песке рядом с Кирой-Кирюшей.
     
     
      ЛЯ-ТЁТЯ
     
      На дворе июнь, а ёлка в их саду, совсем как под Новый год: вся в белых хлопьях. Только это не снег, и даже не вата, и никто ёлку зубным порошком для смеха не обсыпал... Просто недалеко от ёлки растёт осина, и ветви у неё пухом покрыты. Как у тополя. Или как у одуванчика головка. Осина высокая, а ёлка ещё низкая, молодая — на неё пух и слетает, и за иголки цепляется, словно облако за вершину высоченной скалы.
      Но Вова на ёлку и не глядит. Что он, первый день на даче? Сколько лет они уже сюда ездят! Вова здесь, наверно, не то что всех ребят, а все деревья наизусть знает: какое где стоит, куда ветки тянет и сколько на каждой ветке листьев...
      А сколько, правда? Наверно, ни один учёный не ответит.
      Вова подошёл к берёзе, выбрал ветку пониже, задрал голову и стал считать.
      — Опусти голову! Хочешь растянуть шейные позвонки? Тогда уж мы, конечно, не пойдём купаться.
      Это сказала тётя Ляля, или
      Ля-Тётя, как её все называли. Она каждое лето жила с ними на даче.
      Вове всё время хотелось искупаться. Но одного его не пускали. И с ребятами тоже. Насчёт Киры-Кирю-ши и говорить нечего. Так что приходилось дожидаться Ля-Тётю, если мама и папа были на работе.
      — Вот сейчас помою посуду, приберу в комнате и... Не качай её так сильно. Она упадёт, и мы определённо не сможем пойти купаться.
      Вова остановил качели, Кира-Кирюша слезла, взяла свой мячик и кинула в кусты, а Кап вильнул хвостом, нырнул в кусты и принёс мячик. Кира-Кирюша взяла мячик и опять кинула в кусты, а Кап опять вильнул хвостом, бросился в кусты и опять принёс мячик. Кира-Кирюша снова кинула, а Кап снова вильнул хвостом и... сами понимаете, что сделал. Потому что он — охотничья собака и привык всё приносить и класть у ног хозяина.
      — Твой мячик прямо бумеранг— такое оружие у австралийцев, — сказал Вова. — Только бумеранг обратно сам прилетает... Кинешь, а он прилетит. Ни за что не потеряешь. Даже, если очень захочешь.
      — Боюсь, кончится тем, что мячик исчезнет, и мы будем полдня искать, вместо того чтобы идти купаться.
      Это сказала Ля-Тётя, а Вова тут представил, как он подходит к берегу, пробует ногой воду, говорит, что, честное слово, совсем горячая, и бросается в речку. Сначала идёт по илистому дну, и ноги вязнут, как будто он обулся в мягкие и тёплые, но страшно тяжёлые валенки, а потом начинает плыть по-собачьи, загребая прямо перед собой сперва одной, а потом другой рукою. И тут раздаётся плеск — это в воду бросается Кап. Он плывёт тоже по-собачьи, но намного быстрей, чем Вова, и Ля-Тётя не кричит ему всё время, что он уже совсем посинел и пора вылезать
      и чтобы он держался ближе к берегу, иначе больше никогда не пойдёт купаться...
      — Ну, скоро? — спросил Вова, а Ля-Тётя сказала, что если ребёнок не умеет ждать и всё ему вынь да положи, то этому ребёнку придётся в жизни очень туго и его надо с детства приучать к терпению, а для этого порой отказывать в том, чего ему очень хочется.
      И тогда Вова отошёл подальше от террасы, где мыла посуду Ля-Тётя, и сел на брёвна у забора. Брёвна были серые, как телеграфные столбы, потому что лежали очень давно. Вова сидел и смотрел вокруг: на Капа, который пытался ловить мух и щёлкал зубами, как дверной замок; на стволы яблонь, покрашенные белым, точно тумбы вдоль шоссе... У некоторых старых яблонь были большие дупла, замазанные глиной, словно сюда приходил зубной врач и поставил им пломбы.
      — Не ёрзай на брёвнах. Всадишь себе занозу — будем полдня вытаскивать, вместо того чтобы идти купаться!
      Это крикнула Ля-Тётя, она как раз спустилась с террасы и подошла к рукомойнику.
      Вова соскочил с брёвен, поднял какую-то палку, взмахнул ею и продирижировал в воздухе. Ему пришло в голову стать поэтом или композитором. И в этот момент он вдруг понял, что телефонные номера тоже можно читать или петь, как стихи. И он пропел:
      2—3—3—5—3—0—2 В далёкие края...
      Это был телефон Димы.
      А потом он вспомнил телефон папиной работы и запел на мотив «Чи-жика-пыжика»:
      2—7—2—6—О—3—5
      Вышел зайчик погулять...
      Но тут Вове показалось, что забор, к которому он приблизился, вовсе не забор, а клавиши рояля, и по ним нужно провести костяшками пальцев, как они делают в школе: тррр...
      И Вова провёл палкой по доскам забора: тррр... И ещё раз — в другую сторону: тррр...
      — Если будешь шуметь и безобразничать, мы, безусловно, не пойдём ни на какое купание!
      Это закричала Ля-Тётя из окна дачи.
      А Вова подумал, что на реке сейчас не так жарко, как здесь, и если пойти по берегу вправо — там есть залив, и в нём уйма лягушек. Они лежат на воде совсем неподвижно, немного согнув задние лапы, словно уже вышли на старт, приготовились, услышали: «Внимание!» и теперь только ожидают команду: «Марш!» А глаза у них торчат из воды, как бинокли. И ещё интересно: когда лягушки орут, на шее у них надуваются два бледно-фиолетовых шарика. С обеих сторон. Чем громче кричат, тем больше эти шарики. Вроде мыльных пузырей или игрушек-пищалок «уйди-уйди»... Интересно, почему говорят, что лягушки квакают? Совсем они не квакают, а просто крякают или «ой-ой-ойкают».
      И Вова попытался погромче изобразить все три способа: кваканье, кряканье и ой-ой-ойканье...
      — Если будешь кричать, как безумный, мы совсем не пойдём купаться!
      Это сказала Ля-Тётя с террасы. Она подметала там пол.
      И тогда Вова ушёл в малинник. Он сорвал несколько ягод и положил на ладонь. Они были совсем незрелые, и каждая ягода похожа на маленькую горку, сложенную из белых камней — такие часто лежат по краям шоссе, чтобы засыпать всякие ухабы и выбоины. Даже пробовать не хотелось эти ягоды. И Вова стал думать, как у него будет машина, и он помчится по шоссе. Сначала он повернёт ключ от зажигания, потом выжмет сцепление одной ногой, а другой будет давить на газ. Ему показывал шофёр пикапа у них во дворе. Нет, сперва надо включить первую скорость — на себя и вверх. И поехал! Рррр... Вова переключил на заднюю, выехал из малинника, потом развернулся и на четвёртой скорости помчался по дорожке к дому. Лишь на террасе он нажал на тормоза и остановился.
      — Если будешь врываться с таким грохотом... — сказала Ля-Тётя. — Не тяни Капа за хвост, он тебя укусит!
      Это она уже Кире-Кирюше закричала.
      — Не укусит, — ответила Кира-Кирюша. — У него рот с другой стороны.
      И в это время Вова съехал вниз по перилам веранды.
      — Мальчик положительно лезет на стенку от безделья, — сказала Ля-Тётя. — Моя чаша терпения переполнилась. —* И она взяла полотенце для купания. — Если так будет продолжаться...
      А Вова почему-то — сам не знает почему — подумал про большую синюю чашку с золотым ободком, и как в ней сидит Ля-Тётя, и её сначала совсем не видно.
      А потом туда из чайника начинают наливать терпение. Оно такое же, как плохо заваренный чай, из-за которого папа часто ругается с мамой. Его льют, льют, и вот Ля-Тётя уже показалась над золотым ободком чашки, а потом чашка совсем переполнилась и выплеснула Ля-Тётю. Прямо на террасу...
      — Если будешь ковырять в носу, вместо того чтобы мигом собраться, — сказала Ля-Тётя, — то мы, уж конечно...
      — Совсем забыл, — сказал вдруг Вова, — я вчера так простудился, что даже весь нос заложен... И хриплю не знаю как... Слышишь?.. Нельзя мне купаться...