DjVu

      СОДЕРЖАНИЕ
     
      А. Киселёва. За честь класса. Главы из повести Рис. худ. А. Ф. Селизарова ...3
      Е. Стюарт. Выпускница. Стихи. Рис. худ. Г. Г. Ликмана ... 42
      Тихон Шишкин. Стихи. Рис. худ. Г. Г. Ликмана 43
      Новосёлы. Стихи. Рис. худ. Г. Г. Ликмана... 44
      И. Супрун. Как мы читали. Рассказ. Рис. худ. А. А. Туркияа 46
      Николай Перевалов. Начало. Стихи. Рис. худ. Г. Г. Ликмана... 68
      Пионерки. Стихи. Рис. худ. Г. Г. Ликмана... 69
      Пётр Воронин. Говорящей рыба. Рассказ. Рис. худ. Г. Г. Ликмана ...70
      Казимир Лисовский. Про оленя. Стихи. Рис. худ. И. М. Малюкова. ...107
      Елена Коронатова. В новогоднюю ночь. Рассказ. Рис. худ. Б. А. Васильева...119
      Елена Коронатова. Настоящий друг. Рассказ. Рис. худ. Б. А. Васильева.... 127
      В. Попов. Женька. Рассказ. Рис. худ. А. М. Фарафонтова 131
      В. Пухначёв. Чик-чирик. Стихи. Рис. худ. А. А. Туркина. 142
      Александр Кильдюшёв. Как попали парты в класс. Стихи. Рис. худ. И. Е. Вяткина...147
      В Иваницкий. Однажды осенью. Рассказ. Рис. худ. Б. А. Васильева...154
      Ирина Садовникова. Зем-зем. Рассказ. Рис. худ. А. М. Овчинникова...164
      В. Омёта. Ночное задание. Рассказ. Рис. худ. Г. Г. Ликмана 188
      В. Матюшов. Утро в деревне. Рассказ. Рис. худ. А. М. Фарафонтова...200
      А. Шестаков. Разбойница. Рассказ. Рис. худ. П. А. Давыдова 204
      Д. Озолин. Дои пионеров. Фотоочерк...208
     
      По рекам Сибири
      А. Смердов. Весна на строчке. Очерки. Рис. суд. А. А. Туркина ...214
      Г. П. Река, побеждённая человеком. Очерк Рис. худ. А. А. Туркина ...234
     
      Для малышей
      Людмила Дружинина. Живой календарь. Стихи. Рис. худ. Л. Ф. Селизарова... 238
      Телефон. Стихи. Рис. худ. Л. Ф. Селизарова. 240
      Сороконожка. Стихи...241
      Белкина кладовая. Стихи. Рис. худ. Л. Ф. Селизарова... 242
      Паутинка. Стихи. Рис. худ. Л. Ф. Селизарова.. 243
      Борис Орлов. Мы идём в гости. Стихи. Рис. худ. Л. Ф. Селизарова ...244
      Пушок. Стихи. Рис. худ. Л. Ф. Селизарова... 245
      Вера Бушуева. Вова рисует. Стихи. Рис. худ. А. М. Овчинникова...248
     
      Сделай сам
      И. Кузнецов, П Солодов. Простейшие летающие модели... 250
      _____________________________
     
     
      А. Киселёва. ЗА ЧЕСТЬ КЛАССА
      Главы из повести
     
      РАЯ КОРОЛЁВА
     
      В классе идёт урок. Тишина. Все внимательно слушают учительницу. Только Рая Королёва, как обычно, занимается своими делами. Она вертится, как сорока на колу, заговаривая то с одной, то с другой девочкой.
      — Ты решила задачу? — спросила она свою соседку Лилю Воронову.
      Лиля молчала, глядя на доску, на которой Женя Савельев писал предложение для грамматического разбора.
      — Ты оглохла? — ещё громче спросила Королёва, толкнув соседку локтем.
      Но та молча отодвинулась. Рая посмотрела на неё с удивлением и, наклонившись вперёд, потребовала от Наташи:
      — Натка, дай задачу списать.
      Наташа ответила ей суровым взглядом и отвернулась. Рая обратилась к Тане, сидевшей рядом с Наташей:
      — Таня, дай тетрадь по арифметике.
      Таня как будто не слышала. Королёва толкнула её в спину."Таня подалась вперёд, но даже не оглянулась. Рая привстала и хотела дать ей тумака, но, встретив суровый взгляд учительницы, села. Посидев секунду смирно, она протянула под партой свои длинные ноги, пытаясь ими достать Таню, но не достала. Тогда она устремилась назад, где сидели Вера Силина и Надя Соколова, заговорила с ними, но ответом было молчание. Королёва догадалась, что девочки договорились не разговаривать с ней.
      Хорошо же, это она припомнит! Но сейчас ей нужна тетрадь по арифметике, чтобы списать задачу. Она обратилась к мальчикам. Через проход против неё сидели Серёжа и Володя. Рая дёрнула Серёжу за рукА и попросила тетрадь. Серёжа взглянул на неё пренебрежительно и отвернулся. Девочка ткнула его под бок кулаком, она дралась, как мальчишка.
      Серёжа вспыхнул, как порох, и хотел ей ответить тем же, но Володя его удерждл и таким взглядом наградил Королёву, что она отодвинулась назад. Оглянувшись кругом, она увидела десятки глаз, сурово и предостерегающе устремлённых на неё, и вдруг смутно почувствовала, что она столкнулась не только с девочками или с Серёжей, а со всем классом, на неё надвинулась какая-то большая сила, и впервые за свою коротенькую жизнь девочка притихла и растерялась.
      Галина Александровна видела, что класс её плохо слушает, что между Королёвой и ребятами идёт борьба, и не мешала им.
      Но Королёва привыкла никому не подчиняться, ни в чём себя не сдерживать. Она и пяти минут не просидела, полезла в парту, потом опять заговорила, но снова встретила упорное молчание, куда ни повернётся, с кем ни заговорит — молчание! Галина Александровна внутренне усмехнулась. Молодцы, ребята! Если так на каждом уроке никто не станет с Раей разговаривать, то она и сама привыкнет к дисциплине. Да и для всего класса это полезно: воспитывая Раю, ребята в то же время воспитывают и себя.
      Вечером Галина Александровна пошла к Королёвым. Раина мать была дома, — болезненная, худая, рано постаревшая женщина. По сторонам опущенного в углах рта легли глубокие морщины, которые её особенно старили.
      — Знаете, я уж жизни своей не рада, — созналась мать, когда они разговорились. — Не хотела я вам говорить о своей дочери, но сил моих нет. Совсем Рая меня ни во что не ставит, ни чуточки не слушает и не жалеет. Вот, упади я, умри, она; даже не посмотрит...
      — Ну что вы?
      — Верно вам говорю. Несчастный я, разнесчастный человек! Одна дочь и та какой-то зверь. Чтобы помочь мне, и знать не знает. Скажешь: ты бы хоть пол вымыла. Она: мой сама. А хорошо одеться, покушать требует. Ты, говорит, мать, обязана. А беречь — ничего не бережёт. Сделала я ей хорошее шерстяное платье. Она в первый же раз, как надела
      его, облила молоком, сняла и бросила за сундук в пыль. Спрашиваю: где же у тебя новое платье? Отвечает: почём я знаю. Стала я сама искать и нашла за сундуком. Где было молоком облито, мыши проели. А ведь мне это платье нелегко досталось.
      Женщина тяжело вздохнула и безнадёжно поникла головой. Так она сидела некоторое время.
      — Вот сапоги уже целый месяц валяются. Как ходила по грязи, так и бросила, не почистила, не вытерла. И мне, по совести сказать, ничего не хочется делать для неё. Не знаю, зачем я живу.
      Женщина как-то покорно и бессильно заплакала. Галине Александровне стало очень грустно. Посмотрела она кругом, в избе грязно, уныло, не прибрано, а перед ней сидела и плакала женщина.
      — Где Рая? — спросила учительница.
      — Кто ж её знает? Разве она меня спрашивает? Повадилась по ночам ходить, ведь ей уже четырнадцать лет.
      — Но неужели вы её не можете заставить слушаться? В конце концов вы её одеваете, обуваете, кормите.
      — Нынче осенью стала я ей так говорить, а она: не обувай, не корми! Сбросила сапоги да босиком в дождь, в холод ушла из дому. Всю ночь я не спала: ведь дитё, жалко. Самой же и пришлось отыскивать, она ночевала на чердаке возле трубы. А после того ещё наглей стала. Нет,, ничего с ней не сделаешь. Ничем она не дорожит, ничего не боится. Пока была поменьше, так я её била, а теперь сама глядит сдачи дать.
      — Напрасно вы её били, может, поэтому она у вас такая и стала.
      — Она такая и была. Её хоть убей, ничего с ней не сделаешь.
      — А где у вас муж?
      — Вот из-за него-то всё у нас так и идёт. Пьянствовал. Ссоры да скандалы у нас каждый день. Она вСё видит, всё слышит, ну разве вырастет хороший ребёнок в такой семье? Из меня всю душу вымотал, в инвалида превратил, а потом и совсем бросил.
      Не знала Галина Александровна, чем помочь, что посоветовать.
      Вышла она от Королёвых с тяжёлым сердцем. Ночь была тёмная, ветер с печальным свистом проносился по улице. Где-то жутко выла собака. На душе у девушки тоже темно и тоскливо. Не могла быть Галина Александровна счастлива, когда видела несчастных людей. Винила она себя в том, что до сих пор так плохо знала Раю и её семью. С матерью встречалась на работе, разговора по душам не было. Постояла она среди пустой улицы, прислушалась к свисту ветра и вою собаки и пошла домой.
      «Что надо сделать? Как помочь? — билась упорная мысль. — Может быть, посоветоваться с Татьяной Ивановной? Нет, сама найду выход».
      На следующий день Галина Александровна особенно внимательно наблюдала за Раей Королёвой. На уроке девочка не делала попыток разговаривать, заниматься посторонними делами, но и не слушала учителя,
      угрюмо в мрачно думала о чём-то своём. В перемену она тоже не носилась по лестницам и коридорам, не сбивала с ног малышей, как делала это раньше. Но исподтишка ткнула маленькую девочку, провела углём по стене, опрокинула пинком плевательницу. Какое-то злобное а бессмысленное озорство.
      После пятого урока Галина Александровна, как обычно, пошла в свой класс. Ребята её ждали.
      Ну, как сегодня у нас прошёл день? — спросила Галина Александровна.
      Лица у ребят были сияющие. Володя встал и вышел к столу тоже как-то особенно торжественно.
      — Сегодня по всем устным предметам спрошено двадцать четыре человека. Из них восемь человек получили пятёрки, двенадцать четвёрки и только четверо — тройки, — доложил он отчётливо, серьёзно и скромно, но какое-то радостное сияние, вырываясь изнутри, освещало его лицо, сдерживаемая улыбка раздвигала губы. Учительница посмотрела на ребят. У всех были светлые, счастливые, улыбающиеся лица. Только Рая угрюмо и безразлично глядела в окно, она не принимала участия в общей радости.
      Учительница подумала: «Одна и будто чужая».
      — Молодцы, ребята! — сказала Галина Александровна. — Это у нас первый день, когда класс не имеет ни одной двойки и так много пятёрок и четвёрок. Может быть, теперь Володя нам каждый день будет докладывать о таких результатах. Молодцы! Но смотрите, чтобы позиций не сдавать! Ну, а с дисциплиной как?
      — Два замечания, — опустив глаза, сказал Володя. — Одно замечание получил...
      Но Галина Александровна остановила его:
      — Погоди, Володя, садись.
      Дождавшись, когда мальчик сел, она заговорила:
      — Ребята, пусть с сегодняшнего дня каждый провинившийся сам отчитывается перед коллективом за свой поступок. А Володю освободим от этой неприятной обязанности. Пусть он нам докладывает только общие результаты.
      Она помолчала, давая возможность ребятам обдумать своё предложение, потом спросила:
      — Ну. как согласны?
      — Конечно, согласны, — сказал Серёжа. — Раз виноват, пусть сам о себе рассказывает.
      — Это даже очень хорошо, — поддержал его Борис. — О себе-то стыдней говорить.
      — Кто согласен, поднимите руки, — попросила Г алина Александровна.
      Подняли все, только Рая продолжала смотреть в окно, словно она не слышала, что происходит в классе.
      — В таком случае рассказывайте, кто сегодня получил замечание, — предложила Галина Александровна.
      Поднялся Ваня Холмогоров, лицо красное, а голубые глаза смотрят смущённо и виновато.
      — Я получил замечание от дежурного учителя за то, что бросил на пол в коридоре бумажку, — сказал он, стирая с лица пот ладонью, — Я забыл, съел пирожок — и бросил бумажку. Я больше не буду.
      — Садись, Ваня, мы знаем, что ты больше не будешь, — сказала учительница.
      — Ещё кто получил замечание?
      Все молчали.
      — Кто ж это не хочет нам сказать о себе? Володя, замечания два?
      — Да, два
      Но говорить, видимо, никто не собирался. Серёжа нетерпеливо передёрнул плечами и оглянулся на Раю. И все ребята заоглядывались на неё. Королёва делала вид, что это её не касается. Она с безразличным видом копалась в парте.
      — Ну что ж, мы устали, нам надо покушать и отдохнуть, а кто-то один нас задерживает. Нехорошо, — продолжала Г алина Александровна.
      — Может быть, тогда мне сказать? — нерешительно предложил Володя.
      — Нет, зачем же? Воля класса, чтобы говорили сами виноватые, так и пусть будет.
      Володя сел, и учительница села. Наступило молчание. Теперь все тридцать четыре пары глаз устремились на Королёву. Смотрели недовольно, требовательно, укоризненно, некоторые даже шевелили губами. Рая пыталась не обращать внимания, но взгляды как будто её кололи, втыкались в неё, как булавки.
      — Долго мы из-за тебя будем сидеть? — - сердитым шёпотом спросила её Наташа.
      — А я при чём? — тоже шёпотом огрызнулась Рая.
      — Пусть Володя скажет, — не утерпел неугомонный Серёжа.
      — Нет, Володя не скажет. Будет так, как решил коллектив. А каждый член коллектива обязан подчиняться этому решению, — твёрдо сказала Галина Александровна. — Пусть кто-то подумает, а мы посидим, подождём, если ему не стыдно заставлять нас ждать.
      Учительница откинулась на спинку стула и тоже стала смотреть на Раю. Атмосфера в классе как бы накалялась, становилось жарко, душно, тяжко.
      — Сиди тут из-за тебя! — нёсся шёпот к Королёвой.
      — Говори, что ли!
      Рая не выдержала и медленно встала, будто её подняла невидимая посторонняя сила.
      — Все думают на меня, а это вовсе не я, — сказала она резко, ни на кого не глядя.
      — Расскажи, в чём дело, — попросила учительница.
      — Кто-то вырезал слово у меня на парте. ~ ,
      Галина Александровна встала, подошла и увидела на другой Стороне откидной крышки парты вырезанное ножом бранное слово.
      — Наверное, ещё в прошлом году вырезали, — буркнула Рая, следя исподлобья за учительницей.
      — Ага, в прошлом, в прошлом! Разве не видно, что только сейчас вырезано? — вмешался Серёжа.
      — Разуй глаза да посмотри как следует! — грубо крикнула.на него Рая.
      Но тут уж не выдержали дрУгие ребята и так решительно на неё наступили, что она замолчала.
      — Скажи, Рая, какой ты вред нанесла своим поступком, — предложила учительница.
      Королёва молчала, словно воды в рот набрала. Лицо у неё было мрачное и злое. Но уж то, что она молчала, а не грубила, являлось какой-то переменой в характере девочки. Раньше она никому слова не давала сказать.
      — Наташа, расскажи ей, — попросила учительница.
      Черноглазая Наташа перевела дыхание и быстро заговорила:
      — Парту испортила. А ведь мы договорились беречь школьное имущество. Потом вырезала такое стыдное слово. Во вторую смену здесь учится второй класс. Какой-нибудь малыш прочтёт и научится этому слову.
      — Да ещё отговаривается; обманывает весь класс, — вставил Серёжа. — Не старается себя воспитывать честным человеком.
      Рая бросила на него такой взгляд, словно хотела его сжечь или на куски растерзать.
      — Ты сама-то, Рая, сознаёшь, что ты дурно поступила? — спросила Галина Александровна.
      Королёва так дёрнула головой, как будто хотела сказать: да скоро ли ты от меня отстанешь? Учительница поняла, что в таком духе с ней бесполезно говорить, и обратилась к ребятам:
      — Какое же, ребята, вынесем решение?
      — Потребовать, чтоб она не смела портить вещи, — сказал Серёжа.
      — Это от неё, как от стенки горох. Нет, раз испортила парту, пусть поправит. Пусть сострогает это слово и закрасит такой же краской, — предложил Борис.
      — Не буду я строгать, не умею. Строгай сам, если надо, — огрызалась Рая.
      Всем надоело с ней возиться, и Володя сказал:
      — Ладно, я сострогаю, а ты возьми краску в столярке и закрась.
      На этом и порешили.,Галина Александровна отпустила ребят домой.
      Королёва тоже хотела ускользнуть, но учительница её остановила. Она усадила девочку против себя за парту и мягко сказала:
      — Рая, мне хочется поговорить с тобой по душам. Скажи, почему | ты так плохо ко всем относишься?
      Рая молчала, глядя в сторону. Учительница чувствовала, что между ними стоит какая-то стена, и она не знала, как разрушить эту стену.
      — Я вижу, Рая, что тебе тяжело жить. У тебя нет товарищей, нет-подруг, тебе все чужие, — продолжала Г алина Александровна ещё мягче и задушевней.
      Рая презрительно выпятила нижнюю губу и откровенно насмешливо посмотрела на учительницу. Галина Александровна сконфуженно замолчала, но так закончить разговор ей не хотелось. Она решила несколько-взменить тон.
      — Я не понимаю, как тебе хочется быть хуже всех. Ты видишь, наш класс с каждым днём становится всё лучше. Одна ты мешаешь нам вг работе, — более сурово и требовательно сказала она.
      — Никому я не мешаю и никого не трогаю, — зло ответила Рая,, мельком взглянув на учительницу.
      И в этом мимолётном остро блеснувшем взгляде Галина Александровна увидела такую лютую ненависть к себе, что даже поперхнулась. Ей сразу расхотелось говорить с ученицей. Ничего, кроме неприязни, она не чувствовала к этой неряшливой и злобной девчонке. Но она подавила в себе это неприязненное чувство и продолжала:
      — Как никого не трогаешь? Ты же член нашего коллектива. Поче-. му ты не хочешь дополнительно заниматься? Ведь я занимаюсь дополнительно с ребятами, многие из них уже подтянулись. И ты бы могла стать, успевающей. А ты всегда убегаешь.
      Рая молчала, угрюмо насупив желтоватые брови и уставившись в-одну точку.
      — Ты вообще-то хочешь учиться или нет?
      — Хочу, — равнодушно сказала девочка и широко зевнула.
      Всем своим видом она показывала, что этот разговор надоел ей до-тошноты.
      Галина Александровна почувствовала, как ею овладевает острое раздражение, она стиснула зубы и как можно спокойней сказала:
      — Рая, мне хочется доказать тебе, как важно для тебя хорошо-учиться, а значит вырасти настоящим, полноценным человеком. Придёт время, когда ты пожалеешь о том, что не училась как следует...
      Ученица ещё раз демонстративно зевнула, широко раскрывая рот, и начала нахально болтать ногой. Потом полезла в рот пальцами и поковыряла в зубах с таким видом, будто она одна была в комнате, будто-вот тут за полметра от неё не сидела учительница. У Галины Александровны закипело внутри. Она встала и, едва сдерживаясь, сказала:
      — Иди.
      Стоя у окна, учительница видела, как Рая, размахивая портфелем,, мчалась по улице, налетела на какого-то мальчика, столкнула его в снег-и понеслась дальше. Горько, тяжело было на сердце учительницы.
      Галина Александровна пошла домой. Пообедав, проверила тетради. села готовить к родительскому собранию доклад на тему: «Макаренко - о воспитании сознательной дисциплины».
      Вот и Макаренко говорит, что надо любить и уважать человеческую личность. Галина Александровна встала, подошла к окну, отдёрнув занавеску, посмотрела на улицу и внезапно решила опять пойти к Королёвым. Она поспешно оделась и вышла на улицу. Буран, перестал. Боль--шая светлая луна задумчиво смотрела с ночного неба..
      Дверь у Королёвых оказалась запертой. Учительница постучала. Дома была одна Рая. Она встретила учительницу насторожённым взглядом. В избе, как и вчера, было грязно, не прибрано и почему-то. пахло духами. Рая незаметно старалась стереть с лица пудру, бровн у неё были чернее, чем всегда, щёки красные, а волосы не чёсаны, и на платье прореха. У Галины Александровны опять шевельнулась неприязнь к девочке.
      «Пудрится, а платье не починит и в избе_ не подметёт», — подумала учительница. Она села на табуретку и сказала:
      — Вот, Рая, ты не захотела со мной в школе говорить, а я к тебе домой пришла, — и вдруг виновато улыбнулась.
      Рая быстро и внимательно взглянула на учительницу. Помолчали.
      — Где мама?
      — На собрании.
      Йщё помолчали. Потом Галина Александровна внезапно спросила:
      — Слушай, Рая, ты любишь свою маму?
      Рая опять быстро и остро взглянула на учительницу и отвела глаза в сторону.
      — Люблю, — нехотя ответила она.
      Ответ был неискренним, но Галина Александровна во что бы то ни стало решила добиться своего. Рая не хочет с ней говорить, но она ев всё равно заставит.
      — А мать тебя любит? — спросила она.
      — Не, — не задумываясь, подчёркнуто безразлично ответила де-еочка.
      Но безразличие теперь было деланным. Рая переглотнула, как будто у неё пересохло во рту, и в свою очередь дерзко спросила, с ненавистью взглянув на учительницу:
      — А вам какое дело?
      Галина Александровна поняла, что сердиться на девочку нельзя, нелепо. Не может оскорбить её эта глупая несчастная девочка. И она сказала спокойно и твёрдо:
      — Мне до тебя, Рая, большое дело. Скажи, почему ты думаешь, что тебя мать не любит?
      » Теперь Рая посмотрела прямо в лицо учительнице, и в её жёлтых глазах вспыхнул злобный огонь. Она сказала медленно, вызывающе, даже с каким-то удовольствием:
      — Потому, что она вредная колдунья! Она только и знает, что ругается и дерётся, таких матерей ни у кого нет.
      У Галины Александровны мурашки побежали.по спине. Она не сразу смогла спросить:
      — Если так, за что же ты её любишь?
      — Я её вовсе не. люблю, я её ненавижу! — с каким-то холодным злобным наслаждением сказала девочка. — И меня ненавидят, и все меня не любят: и ребята, и учителя, и вы меня презираете. И пусть! Не нужна мне ваша любовь! Нечего тут ходить и притворяться. Я сама1 никого не люблю, а вас ненавижу... ненавижу!..
      Девочка выпрямилась, подбоченилась, сделала шаг вперёд и торжествующе посмотрела прямо в глаза учительнице. Губы у неё слегка дёргались, как-будто она хотела захохотать, но удержалась.
      Галина Александровна сидела совершенно ошеломлённая, как будто на неё свалилась ледяная глыба и придавила её.
      Перед ней раскрылась трагедия... Галине Александровне впервые искренне стало жаль Раю, до боли в сердце жаль и страшно за неё. Как же она будет жить? Что даст людям?
      — Рая, милая, ты ошибаешься! Ты страшно ошибаешься! — взволнованно заговорила молодая учительница, вскочив с табуретки.
      Ей хотелось сделать что-то такое, чтобы помочь этой девочке, раскрыть ей глаза, научить по-другому смотреть на людей, на жизнь. Она стояла перед Раей, сама чуть выше её ростом, почти тоже девочка прижав руки к груди, и с мольбой смотрела на ученицу.
      — Нет, не ошибаюсь, — холодно отрезала Рая. — Если бы отец любил, разве бы он бросил меня? Или мать любила бы, так грызла каждый день за всякий пустяк? Или, скажете, вы любите меня?
      Девочка усмехнулась, пронизывая учительницу острым взглядом жёлтых глаз.
      — Нет, вы любитеСерёженьку, Володеньку, Наташеньку, а не меня. Они ваши любимчики. Вы их зовёте по именам, а я для вас «Королёва», и нечего мне тут заливать...
      Галину Александровну сейчас ничего не могло оскорбить и обидеть, всё личное куда-то исчезло, осталось только властное желание помочь во что бы то ни стало этой несчастной девочке. Она чувствовала сердцем, что Рая в чём-то права, и фальшивить перед ней нельзя ни на одну йоту.
      — Нет, ты погоди, — медленно заговорила девушка, стараясь прежде всего разобраться во всём сама. — Да, я не люблю тебя такую, (какая ты есть. Скажи, за что я должна любить? И это правда, я люблю Серёжу, Володю, Наташу и других ребят, потому что это чудесные ребята, их нельзя не любить. А тебя я за что буду любить? Погоди, погоди... Вернее я не люблю в тебе отвратительные черты: злобность, грубость, недоверие к людям, недисциплинированность, неуважение к человеку. Разве ты уважаешь кого-нибудь или любишь?
      — Никого не уважаю и не люблю.
      — Вот видишь. Какое же ты имеешь право требовать от других ува-жения и любви к тебе? Будь справедлива: дурное любить нельзя. Его» надо ненавидеть, с ним надо бороться, только тогда его можно победить. Но несмотря на то, что я ненавижу в тебе всё дурное, я тебя всё-таки люблю. Нет, ты погоди, погоди, постарайся понять, — заметив протестую-щий жест девочки, перебила её учительница. — Обманывать я тебя не собираюсь. Зачем мне это? Правду говорю. Я люблю тебя как человека,, ты постарайся понять это. Любить — это ведь необязательно ласкать человека, «сюсюкать» с ним. Любить — это значит беречь человека, болеть за него, желать ему счастья. Я очень хочу, чтобы ты стала полноценным, счастливым человеком. Понимаешь, очень этого хочу. Значит я люблю тебя.
      Теперь Галина Александровна говорила искренне, убедительно и страстно. Она сама только сейчас начала всё это понимать.
      Рая прислонилась спиной к печке и смотрела на учительницу, не мигая. Она старалась понять, что говорила ей учительница, чувствовала, что всё это правда.
      — Скажи, пожалуйста, зачем бы я пошла к тебе после того, как ты сегодня не захотела со мной говорить, незаслуженно обидела меня? — спрашивала Г алина Александровна. — А я пришла к тебе; потому что я хочу тебе счастья, хочу тебе помочь. Скажи, разве я говорю неправду?
      Девочка молчала, опустив голову и тяжело дыша.
      — Я ещё и сама не знаю, как помочь вам. Вы обе такие несчастные? Вы ещё не вполне сознаёте, какие вы несчастные...
      У Раи задрожало лицо, казалось, она сейчас заплачет. Но девочка не заплакала. Подняв голову, она сказала:
      — Да, я несчастная...
      — Но ещё более несчастная твоя мать. Ведь у неё ничего нет в жизни. Она живёт только для тебя, а ты... её ненавидишь!.. Подумай, как это страшно...
      — Не для меня она живёт, — упрямо защищалась девочка. — Она меня не любит.
      — Она живёт только для тебя. Она любит только тебя. У неё никого нет ближе и дороже тебя! — с ещё большей горячностью и настойчивостью говорила учительница. Она быстро перешла комнату, подняла занавеску, закрывавшую платья и пальто.
      — Йосмотри, чьи это платья? Твои. А у неё где? Вот это старенькое и только? Она ходит в стоптанных сапогах, а у тебя две пары новых туфель и новые сапоги. У неё старенькое пальтишко, а тебе сделала новое. Разве ты всего этого не видишь и не понимаешь, как она заботится о тебе? Она, больная, работает с утра до вечера, чтобы дать тебе образование, обуть, одеть и накормить тебя. Всё для тебя!
      Рая не сводила глаз с учительницы.
      — Поверь мне, девочка, я опытнее тебя, я вижу и знаю, как любит тебя мать и как она глубоко несчастна. Она очень одннока. Её бросил муж, а теперь у неё, в сущности, нет дочери, потому что нельзя же считать дочерью человека, который её ненавидит. Разве может быть человек?
      несчастнее, чем она?
      Рая вдруг опустилась на сундук, уронила голову на руки и зарыдала.
      Галина Александровна никогда не видела Раю плачущей. Её даже испугали эти тяжёлые, недетские истерические рыдания. Несколько секунд она стояла с вытянутым лицом и стиснутыми руками, испуганно глядя на девочку. Потом быстро, села рядом с ней и тихонько стала гладить её волосы.
      — Не плачь, Рая, как-нибудь, общими силами, всё это исправим, в у вас с мамой будет хорошая жизнь, — тихонько говорила она.
      Бурные рыдания переходят в всхлипывания. Девочка сидит на сундуке, не поднимая головы и не глядя на учительницу. Галина Александровна думает о том, нужно ли ещё что-то говорить Рае, убеждать её и утешать или лучше уйти. Может быть, Рае стыдно за свой порыв. Галина Александровна решает уйти. Она встаёт.
      — Ну, Рая, я пойду, а ты подумай обо всём. Ты должна изменить своё отношение к матери, к товарищам, — говорит учительница. Некоторое время она ждёт, не скажет ли девочка что-нибудь в ответ. Но Раз сидит молча, не поднимая головы. Плечи опущены, руки бессильно брошены на колени. Вся её фигура такая жалкая, убитая.
      — Мы с тобой, Рая, ещё поговорим об этом в другой раз, — говорит Галина Александровна. — Ну, я пойду. До свиданья.
      Рая остаётся сидеть на сундуке в той же позе. Галина Александровна торопливо бежит по пустой улице. Ей страшно, что она оставила девочку одну такой расстроенной, но и остаться она не решилась, боясь сделать хуже. Она идёт на почту, где работает Раина мать. К ней в коридор выходит бледная, усталая женщина.
      — Опять, верно, Райка набедокурила? — сказала она, поздоровавшись с учительницей. — Сокрушила она меня. Не знаю, что с ней делать.
      Галина Александровна подробно рассказала ей о разговоре с Раей. Женщина слушала её и кивала головой.
      — Да, да, правильно, во многом мы виноваты. Когда отец-то нас бросил, ей уже было восемь лет, всё понимала, и, конечно, тяжело она переживала своё сиротство при живом отце. И я часто бывала несправедлива: своё горе, обиды, оскорбления на ней вымещала, — горестно» говорила мать.
      — Но что ж теперь делать? Что делать? — почти в отчаянии спрашивала женщина. — Галина Александровна, милая, помогите!
      — Я ещё сама не знаю, как и что я буду делать. Но одно знаю»
      твёрдо, что теперь вашу ‘Раю я из рук не выпущу. Д вас я прошу об одном, идите, пожалуйста, домой и будьте как можно внимательней к Рае. Прошу вас, очень прошу, будьте чуткой к ней, не браните её. Требования?
      мы к ней будем потом предъявлять, а сейчас пока надо быть мягче, — волнуясь и торопясь, немножко беспорядочно говорила Галина Александровна. — Я знаю, вы её любите, но сумейте ей показать, что вы её любите, согрейте ей сердце своей любовью, пусть растает этот лёд, пусть растопится эта жуткая озлобленность. Сейчас это главное. Понимаете, ведь это страшно, подросток и такая озлобленность, такая ненависть к нам!.. Ну, идите, идите скорее домой. Я тоже пойду. До свиданья.
      Галина Александровна пошла к выходу и вернулась: — Ещё одну, минутку. Прошу вас, не показывайте вида, что вы знаете о нашем с девочкой разговоре.
      После ухода учительницы Рая ещё долго сидела. О чём она думала? Трудно сказать. Мысли кружились и бессильно бились. Ей казалось, что Галина Александровна в чём-то её обманула, выпытала, «залила», н тогда уже ставшее привычным чувство ненависти к учительнице сильнее разгоралось в сердце Раи. То какой-то голос шептал ей, что учительница хочет Рае только добра, только счастья, и тогда Раю охватывало какое-то незнакомое чувство, может быть, благодарности к учительнице. Так Рая словно барахталась в мутной, взволнованной бурей реке, её бросало то к одному, то к другому берегу. Она цеплялась за что-то, но её отрывало, и опять носилась она в мутных волнах. Но из хаоса мыслей а чувств остро и ярко выступало одно, что она, Рая, несчастный, несчастный человек... и от этого было больно... Рая и раньше чувствовала себя несчастным, несправедливо обиженным человеком, но это чувство не было оформлено словами, поэтому оно было слабее и причиняло меньшую боль. Учительница назвала это чувство словами, поэтому оно стала ясным, сильным и острым.
      Впервые в жизни Рая думала о своей матери, как тоже о несчастном человеке.
      В сенях послышался стук, вернулась мать. Рая поспешно встала и придала лицу безразличное выражение. Мать вошла в избу, быстра взглянула на дочь и ничего не сказала.
      Она взяла ведро и пошла за водой, потом стала растапливать плиту, чистить картошку, варить ужин. Рая влезла на печку и оттуда смотрела на мать. Она как будто впервые увидела, какая худая, измученная и старая у неё мать, хотя ей всего сорок два года. Какая у матери усталая,, шаркающая походка. Встаёт она задолго до рассвета, приносит воды,, топит печь, готовит завтрак и обед для Раи, потом убирает в избе, а чаще не успевает убрать. Поминутно глядя на часы, она торопливо завтракает и скорей бежит на работу. В дождь, в грязь, в буран и мороз1 ходит она по селу с сумкой, разносит письма и газеты. Дома она не обедает, чтобы не терять времени. Вечером она возвращается усталая, а в избе уже выстыло, надо опять топить печь, принести дров, воды, готовить ужин, а сил уж нет. Всё это Рая увидела, и у неё в сердце шевельнулось какое-то непривычное чувство не то жалости, не то виноватости перед матерью.
      — Вставай, Рая, ужинать, — позвала мать каким-то не своим, тихим я виноватым голосом.
      Рая молча слезла с печи, молча они поужинали. Это тоже было необычно. Придя с работы, усталая и раздражённая мать обычно без конца выговаривала дочери и сетовала на свою горькую долю, проклиная своего бывшего мужа. Всё это Раю тоже раздражало и толкало на грубость.
      Взволнованная всем происшедшим, Рая долго не могла уснуть. Теперь перед ней встал вопрос, итти завтра в школу или не ходить? Рая уже с лета подумывала бросить учиться и сбежать из дому в город, но всё не решалась и откладывала. Сейчас этот вопрос встал перед ней с новой силой. В школу ей итти не хотелось, почему-то стыдно было встречаться после такого разговора с Галиной Александровной. Так, ничего не решив, Рая уснула. Приснилась ей Галина Александровна, стоит она в какой-то незнакомой комнате, показывает в открытое окно на весеннее зелёное, освещённое солнцем поле и говорит:
      — Пойдём, Рая, со мной! Пойдём, вставай! Вставай!
      Хотела Рая пойти и проснулась. У кровати стоит мать и говорит:
      — Вставай, Рая, пора в школу. Я пошла.
      Мать ушла, а Рая вскочила с постели и удивилась: радость, которую она испытала во сне, не исчезла. Девочка стала собираться в школу.
      А в школе Галина Александровна ещё до звонка собрала ребят в класс.
      — Ребята, мне нужна ваша помощь, — прямо начала она. — Соб-ственно, это наше общее дело. Вы знаете, почему Рая Королёва всегда такая угрюмая, озлобленная, грубая?
      Галина Александровна всматривалась в посерьёзневшие лица ребят.
      «Поймут ли?» — спросила себя молодая учительница, но, вспомнив слова Татьяны Ивановны о том, что ребята всё поймут, что с ними можно обо всём говорить, только надо уметь говорить, она продолжала горячо, от всего сердца:
      — Вы знаете, что Рая несчастлива.
      — Знаем, — тихонько отозвалась Наташа. — Их с матерью бросил отец. Её мать бабушке всегда об этом говорит.
      — Да, ребята, её оставил отец, когда она ещё была маленькая. Мать у неё больная, нервная, поэтому вполне понятно, что Рая не может себя чувствовать счастливой. Представьте себе, что с вами случилось такое, несчастье, как бы- вы себя чувствовали?
      Учительница помолчала, давая ребятам время поставить себя на место Раи. Серёжа живо представил себе, что его отец ушёл куда-то от , семьи. Он весь покраснел, ему, во-первых, показалось это очень стыдным, а во-вторых, он бы возненавидел такого отца... И он понял Раю. Володя, Таня, Наташа и другие ребятишки даже представить себе этого не могли, зно всё равно они пожалели Раю, потому что её жалела учительница.
      — Мне очень, ребята, хочется, чтобы выпоняли, почувствовали, как Рае тяжело, чтобы научились относиться к ней чутко и внимательно, научились беречь её.
      . — Да ведь как её беречь, если она сама на всех нарывается, — степенно заметил Борис.
      — Это ведь она тогда мышь-то Вале за ворот посадила и веточку у лимона сломала, — напомнила Таня.
      — Ну и что — сломала, сломала, ей ведь обидно, все делают всё вместе, а она одна. Ты попробуй без товарищей поживи, — вступился Серёжа. «,
      — Кто ей не велит товарищей иметь, — ‘Настаивал на своём Борис.
      — Я вижу, что вы не очень поняли, почему Рая такая, — сказала им учительница.
      — Да нет, поняли, Галина Александровна, только уж очень она вредная, ничего с ней не сделаешь.
      — Вы запомните, что не только она в этом виновата. Мы, коллектив, должны сделать её хорошим человеком, найти дорогу к её сердцу.
      — Найдём, Галина Александровна, — пообещал Серёжа.
      — Вон она идёт, — сказала Таня, взглянув в окно.
      Разговаривать больше было некогда. Галина Александровна только
      предупредила:
      — Я надеюсь, ребята, на вас, надеюсь, что этот разговор останется в тайне.
      Не успели ребята выйти из класса, как зазвенел звонок. Рая вошла в класс, когда все ребята были на местах. Ни на кого не глядя, она прошла на своё место и весь урок сидела в какой-то глубокой задумчивости, как будто она ничего не слушала и не видела. Учителя её не спрашивали. Галина Александровна попросила их об этом. В перемены Рая тоже не бегала и ни с кем не разговаривала, а стояла у стены и о чём-то думала. Большинство ребят делало вид, что не замечает Раю. Некоторые же посматривали на неё с любопытством и всё вертелись возле неё, пытаясь найти дорогу её сердцу, но Рая.ничего не видела, поглощённая своими Мыслями.
      В последнюю перемену Рая стояла у окна и смотрела на улицу. Ря дом с ней стала Аля Шошияа. Она ела бутерброд с колбасой. Дождавшись, когда Рая повернула к ней лицо, Аля робко сказала, подавая ей отломанный кусок бутерброда:
      -- Хочешь...
      — Не, — резко сказала Рая и отвернулась. Через секунду она взглянула на девочку. Та всё так же протягивала ей бутерброд, и в её голубых глазах почему-то стояли слёзы. Рая с недоумением смотрела :на её беленькое с мелкими веснушками на переносице лицо, на чистый лоб и светлые аккуратно причёсанные волосы, в глаза как-то неудобно было смотреть.
      — Ну, давай, — снисходительно сказала она и, взяв бутерброд, стала его жевать, размышляв алось этой тихоне
      ШГАШЕНО
      угощать её бутербродом. Аля стояла рядом и тоже жевала свою часть Рая, съев бутерброд, повернулась и с любопытством посмотрела на Алю Рая никого не любила из своих соклассников, но таких, как Серёжа, Борис или Таня, бойких, смелых, живых, она хоть уважала. А тихоньких, застенчивых и скромных она просто не терпела, презирала. Она всегда старалась Але дать подзатыльник или дёрнуть за косу, зная, что это ей пройдёт безнаказанно. И вдруг эта постылая тихоня ни с того, ни с сего предложила ей бутерброд. Это было подозрительно, и Рая спросила её насмешливо:
      — Ты чего?
      — Ничего, — тихо ответила Аля, опуская глаза.
      — Как ничего? А чего подлизываешься?
      f Аля подняла на неё свои голубые глаза, и в них вспыхнула одна единственная золотая искорка, вспыхнула и погасла.
      — Какая ты, Рая... — укоризненно сказала девочка.
      — А вот такая! Нечего ко мне подлизывать, — оборвала она Алю. и Аля вся красная, оскорблённая и униженная стояла и смотрела на неё...
      На последнем уроке Рая нет-нет, да и возвращалась мысленно к Але. Поступок этой тихони был для неё непонятен. Ей казалось, если люди подлизываются друг к другу, «заливают», то, конечно, из каких-то корыстных целей. Какая цель могла быть у Али? Рая с любопытством посматривала на «тихоню». Но Аля ни разу не посмотрела в её сторону.
      «Рассердилась, телуня», — подумала с пренебрежением Рая, и вдруг ей стало досадно, что она так грубо обидела девочку.
      После уроков Галина Александровна подошла к Рае. Девочка сразу насупилась, предполагая, что она намерена продолжить вчерашний разговор. Но учительница сказала деловым тоном:
      — Рая, у меня к тебе большая просьба. Ты пойдёшь мимо районной библиотеки, передай, пожалуйста, вот эту записку библиотекарше. Передашь?
      — Передам, — буркнула Рая и, взяв записку, помчалась на улицу. Она была рада, что учительница обращалась с ней так, как будто вчерашнего разговора совсем не было. Рая стыдилась не того, что она оскорбляла учительницу и враждебно говорила о матери, а того, что она плакала. Она не хотела, чтоб об этом кто-нибудь знал или помнил. Рада она была и тому, что учительница доверила ей поручение, значит после вчерашнего разговора Галина Александровна не была о ней дурного мнения. Всё это девочка передумала, пока шла по улице. На углу стояла Аля в какой-то нерешительности. Рая додошла к ней.
      — Ты чего?
      — Собаки, — сказала Аля, показывая глазами на собак.
      Ей надо было сворачивать в узенький переулок, а прямо на дороге лежали две огромные собаки, а третья что-то нюхала немного поодаль.
      — Боишься? — с любопытством глядя на Алю, спросила Рая.
      — Боюсь, — виновато созналась Аля. — Вон та чёрная, Целикнных, очень злая.
      — Пфф... собак боится! — пренебрежительно фыркнула Рая, — Пойдём провожу.
      Она смело пошла прямо на собак.
      — Ну-ка, разлеглись на дороге! — властно крикнула она.
      Собаки покорно встали и, виновато поджав хвосты, побрели в сторону.
      — Как они тебя послушали, — удивилась Аля. — А я пока стою, они « ничего, а как пошевелюсь итти, они рычат.
      ; — Ну, проходи скорей.
      Рая дождалась, когда Аля оказалась вне опасности. Та оглянулась - крикнула:
      — Рая, приходи к нам!
      — Больно нужно, — проворчала Рая, но, посмотрев ещё раз вслед убегающей соклассниде внезапно почувствовала симпатию к этой роб чай. слабенькой и нерешительной девочке.
      «Хоть и тихоня, а хорошая», — подумала она.
      Вернувшись домой, Рая внимательно осмотрела свою избу и как будто впервые увидела и паутину в углах, и мусор на подоконниках, и пыльные стёкла, и грязь на полу. Перед ней всплыло усталое, измученное лицо матери, и девочке горячо захотелось увидеть радость, счастливую улыбку на этом измученном лице. И опять Рая вспомнила бурный оазговор с Галиной Александровной в памятный вечер. Девочка вскочила и с лихорадочной поспешностью, боясь, что ей помешают, принялась за работу. Она сняла паутину, налила в таз воды, промыла стёкла, вымыла подоконники и принялась мыть пол. Делала она всё быстро, ловко, с жаром. Потом красиво убрала кровать, достала из ящика и повесила на окна шторы, накрыла чистой скатертью стол. Комната преобразилась, словно это была совсем не их изба. Рая отошла к двери, осмотрела ком-пату и рассмеялась. С ещё большей поспешностью и охотой она принялась за другую работу. До прихода матери она торопилась истопить печь и приготовить ужин. Как ветер, носилась она то на улицу за водой и за дровами, то в кладовую за продуктами. Работа у неё в руках так и кипела. Правда, готовить она не умела, но могла сварить картошку. Мать тоже часто так делала. Рая сварила картошку, очистила, поджарила на сковороде с маслом и луком, вскипятила чай. Девочка забралась на печь за цветистую занавеску и стала ждать мать. Ей казалось, что в их доме и с ней самой случилось какое-то сказочное превращение. Теперь к ней часто приходило это ощущение необычности и новизны. Ей не хотелось в первую минуту попадаться матери на глаза. Пусть и матери покажется, что всё это сделалось само собой, чудесно и сказочно. На печи было жарко, Рая вспотела и с замиранием сердца прислушивалась к каждому стуку. Мать пришла позже обыкновенного и более усталая, чем обычно. После разговора с Галиной Александровной она тоже изменила своё
      отношение к дочери. Она стала сдержанней совсем перестала ругать девочку. Но теплоты и ласки попрежнему не было. Когда они были вместе, то больше молчали.
      Войдя в избу, мать в первую минуту не заметила перемены. Она сняла полушубок, повесила его на гвоздь и, устало шаркая ногами, прошла и села на сундук. Она поискала глазами Раю и только тут увидела перемену в избе. Глаза её расширились от удивления. Она всё смотрела, всё смотрела, как будто не верила себе. Рая, сидя на печи, с истинным наслаждением следила за ней. Впечатление было именно такое, какого хотела девочка. Мать провела рукой по чистой скатерти, подошла к пли те, подняла тарелку, прикрывавшую сковородку, и понюхала картошку Йотом приоткрыла занавеску и посмотрела на дочь. Рая сделала равно душное лицо, едва сдерживая улыбку.
      — Это... это ты, Рая? — запинаясь, спросила мать.
      — Я, — как можно равнодушней ответила дочь, но всё равно это «я» прозвучало гордо и радостно.
      — Вот спасибо, дочка! — тихо сказала мать.
      И это ласковое слово «дочка» вошло в самое сердце девочки, вызвало огромную радость. В носу у Раи защекотало, ей захотелось заплакать, кинуться матери на шею, просить прощения за прошлое. Но она стиснула зубы и отвернулась. И мать больше ничего не сказала. Она, должно быть, испытывала то же чувство, что и дочь, потому что долго стояла неподвижно, повернувшись лицом к стене.
      — Ну, теперь будем ужинать, — тихо сказала мать, подойдя к плите, но Рая уловила радостный трепет в её голосе.
      Так Рая стала помогать матери. Через несколько дней она решила всё перестирать. Но она не знала, как делать щёлок. В перемену она -спросила Алю:
      — Ты умеешь делать щёлок?
      — Умею, конечно. Мама ведь не может стирать.
      — Приходи после уроков, покажи мйе, — потребовала Рая.
      Аля не только показала, как сделать щёлок, но и помогла стирать.
      Увидев на соседнем дворе Наташу Волжину, Аля крикнула:
      — Наточка, иди помоги нам стирать!
      Наташа прибежала в сопровождении своей неразлучной подружки Тани.
      Вчетвером они быстренько перестирали немудрёное бельишко, побежали выполоскали на речке, потом наварили супу и с большим удовольствием покушали. Это был весёлый для Раи день, хотя она здорово, устала.
      Едва успела приготовить ужин, как пришла мать. Сегодня она вовсе пе казалась усталой, а наоборот, была радостно оживлена, прошла к столу, положила на него свёрток и сказала:
      — Ну-ка, Рая, примерь. Не знаю, впору ли будет.
      — Что это?
      Рая поспешно развернула свёрток. В нём оказалось шерстяное коричневое платье и коричневая же лента. Рая уже давно мечтала о новом форменном платье, прошлогоднее стало ей узко и коротко. И вот мечта сбылась. Перед ней лежало новое платье и лента, такая же, как у Наташи.
      Спасибо! — с чувствам сказала Рая и, застыдившись, отвернулась.
      Она ещё никогда не говорила матери таких слов. И мать им обрадовалась до слёз.
      . — Носи, доченька, на здоровье. Я так рада, как будто воскресла, жизнь у меня другая стала. Меня теперь на работе хвалят, премию обещали, — с улыбкой похвастала мать.
      О себе Рая не хотела говорить, о таком нельзя говорить, и она была рада, что разговор перешёл на материну премию. Девочка тут же примерила платье, оно было ей в самый раз.
      Утром мать встала пораньше, выгладила платье, удлинила прошлогодний передничек, он стал уже коротковат, отыскала свой кружевной воротничок. Когда Рая проснулась, всё уже было готово. Мать сама помогла дочери одеться, заплести косы, завязать бант, чего давным-давно не делала. Сегодня Рая шла в школу степенно, она чувствовала себя какой-то другой, не такой, как всегда.
      ГЕНА БАРАНОВ
      Только ребята сели за парту, как вошла Галина Александровна, и начался урок литературного чтения. Учительница внимательно осмотрела класс, и под её взглядом ребята притихли.
      — Приготовьтесь рассказывать былину об Илье Муромце.
      «Хоть бы меня спросила», — думал Серёжа, нетерпеливо перебирая пальцами поднятой руки и во все глаза глядя на учительницу. Литературное чтение было его любимым предметом, а вчера он особенно старательно подготовился к уроку. Но Галина Александровна вызвала отвечать Гену Баранова.
      Баранов сидел в пятом классе второй год. Высокий и крепкий здоровяк, с румянцем во всю щёку, с быстрыми чёрными глазами, он выглядел совсем взрослым, и чуб у него зачёсан, как у взрослого. Верхние пуговицы рубашки и курточки не застёгнуты. К доске он вышел ленивой, небрежной походкой и остановился к классу боком, засунув руки в карманы и отставив ногу. Учительница внимательно осмотрела его и потребовала:
      - — Вынь руки из карманов и застегни пуговицы.
      Баранов пожал плечами и нехотя застегнул ворот рубашки. Учительница, не сводя с него глаз, повторила требование. Пришлось застегнуть курточку и вытащить руки из карманов.
      ; — Рассказывай содержание былины, — предложила Галина Александровна.?
      Гена как будто не слышал, что сказала учительница, скучающим взглядом он смотрел в окно, повернувшись к классу.спиной. J
      С первого дня нового учебного года Баранов решил придерживать с я такой тактики: он выходил к доске и стоял, не говоря ни слова, о чём бы его ни спрашивали. Он делал вид, что, может быть, урок в знает, но отвечать не будет по причинам, ему одному известным.Учитель, ничего от него не добившись, жалея потерянное время, отпускал его ка место и ставил единицу. Баранов уходил от доски с презрительной улыбкой и видом победителя, а в перемену говорил ребятам:
      — Плевал я на их единицы. Я буду лётчиком, и гёография с лите ратурой мне ни к чему. Пойду сейчас на охоту, а вы зубрите. Зубрилки Ха-ха!
      Его независимость нравилась некоторым ребятам, и скоро у «его нашлись подражатели, которые тоже не хотели «зубрить» уроки, плева ли на двойки и единицы и в будущем мечтали стать отважными лётчика ми. Если же кто-нибудь из ребят пытался возражать Баранову, то он„ не вынося противоречий, выпячивал грудь и надвигался на противника шшя, как гусь:
      — Ты чччего нарываешш-шься!
      В классе он был старше и сильнее всех, и ребята его побаивались
      — Ну, что ж ты молчишь? Опять к уроку не подготовился? — спро сила Галина Александровна.
      Баранов чуть приподнял чёрные брови, как будто хотел сказать: «Не готовил и готовить не буду. Ни к чему мне это, и оставьте меня в покое» Галина Александровна заметно расстроилась, красные пятна покрыли её лицо. Она сжала губы и твёрдо сказала:
      — Стань прямо.
      Генка качнулся и остался в прежней позе. Учительница ждала, гля дя на него в упор. Пришлось стать прямо. Это была первая уступка, ко торую вовсе не хотелось Генке делать. Но учительница сегодня была особенно последовательна и настойчива в своих требованиях, не так, как раньше.
      — Серёжа Стрепетов, иди ты расскажи содержание былины об Илье Муромце и Соловье Разбойнике, — сказала Галина Александровна.
      Это для Баранова тоже было необычно, не посадили его и вызвали отвечать другого ученика. Не большое удовольствие — стоять перед классом, когда отвечает другой. Серёжа быстро прошёл к доске. Баранов рядом с ним, маленьким, подтянутым, в красном аккуратно выглаженном галстуке,.казался особенно здоровенным, неряшливым и раз-% болтанным. Он уже опять успел отставить ногу и сунуть руку в карман
      — Рассказывай, Серёжа, — попросила учительница.
      — Илья Муромец — это русский богатырь, отважный, могучий в мужественный защитник простого народа, борец за правду и справедли-
      вость. В образе Ильи Муромца воплощены лучшие черты русского народа, — рассказывал Серёжа и как будто видел перед собой Илью Муромца, могучего, статного, с орлиным смелым взглядом и доброй улыбкой. Вот мчится он на своём богатырском коне, словно птица, и враги, будто муравьи, рассыпаются от него во все стороны.
      — Заутреню Илья Муромец стоял в городе Муроме, а к обедне ему надо было поспеть в Киев — град престольный, — с увлечением продолжал Серёжа, — в старину на русские города и сёла часто нападали раз-k ные кочевые племена: жгли, грабили, убивали жителей, уводили в плен женщин и детей. Когда Илья Муромец подъехал ко городу Чернигову, то там оказалось вражеской силы черным-черно, словно черна ворона Подъехал Илья Муромец к вражеской силушке несметной и начал её чонём топтать и копьём колоть, и начал, и начал...
      Серёжа так увлёкся, что поднял руку и быстрым движением пока ал, как Илья Муромец расправлялся с врагами.
      Класс слушал Серёжу с явным удовольствием. Учительница не сво дила с него глаз. Даже Баранов забыл свою роль и задумчиво опустил голову. А Серёже казалось, что Илья Муромец — это он сам, Серёжа, а чёрная вражеская сила — какие-нибудь фашисты, которые замышляют начать новую войну. Эх, если бы в самом деле можно было на богатыр ском коне с волшебным мечом разгромить все чёрные силы! Чтоб люди жили без тревоги и без несчастий.
      И речь мальчика становится всё взволнованней, особенно когда он рассказывал о битве богатыря с Соловьём Разбойником.
      Серёжа кончил и горячо блестевшими карими глазами поглядел на %чительницу. Галина Александровна одобрительно кивнула головой.
      — Очень хорошо, Серёжа, садись. Пять.
      Она испытующе посмотрела на Баранова.
      — Вот как, Гена, надо рассказывать. Может быть, ты скажешь, чем отличаются произведения устного народного творчества от произведений письменной художественной литературы, например, сказка «Морозно» от сказок Пушкина?
      Баранов молчал, словно глухонемой, и лицо у него было деревянное
      — Ну, расскажи содержание сказки Пушкина о мёртвой царевне и семи богатырях.
      В ответ глухое молчание.
      — Садись. Единица.
      Учительница вывела в журнале две аккуратные красные цифры Серёжа вернулся на место раскрасневшийся, сияющий. Баранов пренебрежительно улыбался, делая вид, что ему всё безразлично. На самом деле ему было досадно и стыдно. Он завидовал Серёже и решил после уроков ему «наподдавать» за то, что тот умел хорошо рассказывать и гообще хорошо учился, за пятёрку, поставленную ему учительницей, и за свою единицу, а главное, за те неприятные чувства, которые он испытал, стоя рядом С НИМ.у доски.
      Преподаватель Василий Максимович тоже первым отвечать урок вызвал Баранова. Наверно, об этом его попросила Галвна Александров на. Гена долго не мог встать, как будто прилип к скамье. Он думал, выходить ему отвечать или совсем не выходить. Так ничего цр ретив, он медленно, словно его тянули на верёвке, пошёл к карте.
      — Покажи, Гена, по карте, как бы ты совершил на самолёте путешествие с острова Цейлон в Москву, — предложил учитель. — Я слышал, ты хочешь стать лётчиком, вот и покажи, как ты будешь летать.
      Баранов решил не ударить лицом в грязь, взял указку и ткнул ею в остров Суматра. Ребята засмеялись. Гена поспешно перевёл указку на остров Борнео, сделав вид, что Суматру он вовсе не показывал, а просто махнул мимо. В классе опять смех. Тут Баранов увидел букву Ц и, не успев прочитать названия, стремительно кинулся на остров Целебес.
      — Ага, попал пальцем в небо! — услышал он насмешливый голосок своего приятеля Данила Снегирёва.
      Сдержанный смешок ребят ещё более распалил Геннадия. Указка тыкалась по карте, как слепой котёнок. Учитель укоризненно покачал головой.
      — Нечего сказать, силён в географии:. Серёжа, иди покажи остров Цейлон, а то Гена совсем заблудился.
      Опять Серёжа! Теперь уж Гена не сомневался, что учителя договорились вызывать его вместе с этим дрянным Стрепетовым, чтоб доказать ему, Гене, какой он плохой. А он плевать хочет на всех Серёжек, после уроков так ему всыплет, что тот забудет все острова, какие есть на карте. Серёжа, не предчувствуя, какая ему грозит опасность, вышел к карте и бойко обвёл указкой остров Цейлон.
      — Сначала мы полетим, — начал он, но учитель его остановил.
      — Погоди, Серёжа, ты Гену посади только на самолёт, а полетит он сам. Ему надо хорошо знать карту, как будущему лётчику. Показывай, Гена.
      Тут бы Геннадию придержаться своей старой манеры, то есть стоять и молчать, а он сплоховал. Во-первых, его уже выбили сегодня из колеи. Во-вторых, речь шла не просто о его знаниях по географии, а о нём, как о будущем лётчике, да и задача показалась совсем нетрудной. Баранов быстрым вороватым взглядом окинул карту, отыскивая на ней красную звёздочку. Но эта путеводная звёздочка, словно в насмешку над Геной, куда-то спряталась, её нигде не было видно. А учитель не хотел ждать, он требовал быстрого ответа.
      — Ты в лупу-то карту не рассматривай, веди скорей самолёт, он в воздухе стоять не будет.
      И бедный Гена повёл свой самолёт наудачу, авось куда-нибудь кри-» вая вывезет. Красная звёздочка должна быть где-то вверху, и указка полезла вверх.
      — Что ж, ты рассказывай, над какими летишь горами, низменно-, стями, гагаскогориями.
      Гена, обливаясь потом, с высоты своего самолёта пытается прочитать названия мест, над какими он летит. А читает он скверно, никакие может разобрать.
      — Я полечу... я полечу... — бормочет он.
      — Смотри, не вылети в трубу, — доносится до него насмешливы» шёпот. Баранов искоса взглядывает на Снегирёва. Тот пучит рыжие глаза и шеведшт губами. Гена напрягает слух, кажется, даже уши у него становятся торчком, и всё-таки уловить подсказку не может. Приходится самому читать карту.
      — Я полечу через де...ка...стан... Через Декастан! — громко и радостно сказал Генка.
      Ребята с недоумением смотрели на карту. Приподнявшись на цыпочки, с любопытством всматривался в неё стоящий рядом с Геной Серёжа. Учитель тоже некоторое время смотрел на карту, удивлённо приподняв брови, потом усмехнулся и сказал:
      — Да, друг, делаешь географические открытия. Из тебя может получиться второй Колумб. А ну покажи, где находится твой Декастан.
      Только теперь Гена рассмотрел, что он слил в одно слово два: Декан л Индостан. Эти проклятые слова так растянулись по карте, буквы их так перепутались, переплелись, что прочитать их было трудно. Вот и получился Декастан вместо Декана и Индостана. Теперь и весь класс понял, в чём дело, и раздался дружный смех. Насмешки Баранов боялся больше всего. Он покраснел и сердито засверкал глазами из-под насуп-тенных бровей.
      — Ну, хорошо, перелетел ты через этот злополучный Декастан, а -дальше куда полетишь? — спросил учитель, строго взглянув на ребят,.
      и в классе сразу стало тихо.
      Гена поднял указку и с решительностью отчаяния повёл свой самолёт напролом. Он летел там, где были видней надписи на карте.
      — Дальше через Пик Сталина, — невнятно бурчал он, повернувшись спиной к классу. — Потом через си... би... рскую низ...менность, — читал он по слогам. И вот указка уже вольно гуляла в Северном Ледовитом океане.
      — Там непроглядные туманы, не найдёшь, где сесть, ворона! — на этот раз громким шёпотом предупредил его коварный друг.
      Тут Гена на зелёном поле увидел красную звёздочку. Он круто повернул и, не называя мест, над которыми летел, стремительно махнул указкой и ткнул в звёздочку.
      — Ага, попалась, какая кусалась! - давясь смехом, воскликнул Данил.
      Учитель тоже усмехнулся, покачал головой и сказал:
      — Ну, Геннадий, плохой из тебя будет лётчик. Лётчик должен быть человеком культурным, дисциплинированным и трудолюбивым. Чтоб делать хорошо любое дело, надо много и упорно трудиться. А ты трудить-гя не хочешь. Серёжа, покажи ему, как лётчик должен знать географию
      Серёжа взял указку у Баранова.
      — Я поведу самолёт через Декан, Индостанскую низменность, Иран -ское плоскогорье, Туранскую низменность, — рассказывал он, и указка уверенно двигалась по карте.
      Преподаватель удовлетворённо потёр руки и сказал:
      — Стрепетову пять, знание карты отличное. Баранову два, карту -не знает.
      Баранов пробурчал что-то себе под нос и злобно покосился на Серёжу.
      Учитель начал объяснение нового материала. Баранов по обыкнове чрпо не слушал. Он чувствовал, что сегодня предстал перед классом в смешном виде, и авторитет его перед ребятами здорово пошатнулся. Он злился на учителей, на ребят и особенно на Серёжу.
      После звонка, как только за учителем закрылась дверь, из-за парты -выскочил Данил Снегирёв. Изобразив на своей физиономии подобостра Стие, благоговейно прижав руки к сердцу, он на цыпочках направился к Баранову. Класс насторожился в ожидании какой-то шутки. Почтиггель-чзо склонив перед Генкой свою рыжую вихрастую голову, Данил торж» ственно воскликнул:
      — О, Колумб! Великий Христофор Колумб! Разреши тебя поздра вить с открытием богатейшей страны Декастана! Ты, вероятно, сам не знаешь, какое ты сделал величайшее открытие! Сочту за счастье, о, ге ниальный Колумб, пожать твою грязную лапу и пожелать успеха в тво -их дальнейших географических открытиях!
      Если бы Данил не успел увернуться, он бы в ответ на свои поздрав ления получил чувствительную затрещину. Но он был ловок и бдителен, юн хорошо знал, чего можно ожидать от великовозрастного открывателя «овых стран. Он ловко юркнул у Баранова под рукой, и Генкин кулак повис в воздухе. А Данил уже стоял у двери и громко смеялся, показывая ослепительно белые мелкие зубы. Каждая его веснушка смеялась неудержимо весело. Весь класс хохотал, наблюдая эту сцену. Генка был потрясён вероломством приятеля и окончательно вышел из себя. Он ре чпил, сейчас же, не откладывая в дальний ящик, разделаться кое с кем и силой кулака укрепить пошатнувшийся авторитет. Агрессивные действия он направил прежде всего против ненавистного ему Серёжи Стрепетова, благо что тот стоял близко. Баранов выпятил грудь, сжал кулаки и по шёл на Серёжу.
      — Ты чччего зубы скалиш-шь! — зашипел он и, схватив Серёжу за галстук вместе с рубашкой, изо всей силы тряхнул его так, что рубашка затрещала. Серёжа побледнел, ребята притихли. Вдруг между Стрепезовым и Барановым встал Володя Новосельцев, прямо глядя Геннадию
      в глаза, он тихо, но властно сказал:
      — Брось, Генка!
      Баранов невольно выпустил Серёжу и, отступив назад, уставился «покрасневшими глазами на Володю.
      — Ты чччего нарываеш-шься! — яростно зашипел он, наклонив голову, как бык, и отводя кулаки назад, готовясь к. удару. Но Володя су-нул руки в карманы, показывая этим, что драться не намерен и ни чуточки не боится Баранова. Он стоял твёрдо и уверенно, слегка расставив ноги и откинув голову, и смело и строго смотрел на Генку. Володя был на целую голову ниже Баранова, но почему-то казалось, что он выше. Во всей его стройной, крепкой фигурке, в голосе и взрляде чувствовалась власть. Казалось, его нельзя толкнуть, нельзя ударить, как" будто внутри у него до отказа закручена пружина. И если его тронуть, она раскрутится, и тогда произойдёт что-то страшное. Генка чувствбвал это и хотя напирал на него, петушился, крутил кулаками, но тронуть его не смел.
      — Слушай, Баранов, ты брось эту привычку драться. Учишься никуда не годно, да ещё дерёшься. Девочек совсем забил, — возмущённо заговорил Володя.
      — А ты... ты кто такой? Откуда взялся девчоночий заступник? — ядовито спросил Генка, скривив рот и насмешливо скосив глаза. Кто-То яз ребят хихикнул. У Володи покраснели уши, но он твёрдо продолжал:
      — Ты знаешь, что я классный организатор, обязан следить за порядком и за всех заступаться.
      — Аа... за всех заступаться! А хочешь, я тебе так дам, что от этого-организатора только мокро останется!
      У Володи потемнело лицо и задрожал подбородок. Он несколько секунд молчал, немигающим взглядом глядя Баранову в глаза. Потом, сдерживая гнев, раздельно и тихо сказал:
      — Ты это брось. Мы все от тебя требуем, чтоб ты не смел драться Правда, ребята? — спросил он, оглянувшись на товарищей.
      — Правда, правда! Пусть он не дерётся!
      — На уроках нельзя сидеть, за косу дёргает!
      — Хоть в школу не ходи. Веру с лестницы столкнул, до сих пор нога болит! — сначала послышались робкие голоса, потом они становились-всё смелее. Протест разгорался. Баранов, кажется, был рад переменить фронт. Он грозно повёл глазами на говоривших и зловеще спросил:
      — Кто язык высовывает?
      Изогнувшись, он несколько секунд смотрел на Тавдо Юренёву. Иона стояла перед ним, маленькая, оробевшая, словно мышь перед котом. Ребята ждали, затаив дыхание, как загипнотизированные. Только Володя с трудом оторвал ноги от пола, шагнул и опять стал перед Генкой, заслонив собой Таню.
      — Аа... ты!... — -захрипел Генка и размахнулся изо всей силы.
      — Стой, погоди! — схватив его за руку, крикнул Борис.
      — Стой, подождёшь! — крикнул Серёжа и, наскочив с фланга, схватил его за другую руку. Но Генка был сильнее всех. Лицо его налилось кровью, он яростно заревел, крутанулся, и Серёжа с Борей отлетели от-него. Генка, словно слепой, ничего -не видя перед собой, кинулся на
      ребят с кулаками. Ребята бросились врассыпную, некоторые выбежали за дверь. Данил вскочил на парту и, хватаясь рукамитза стену, делая вид, что со страху старается забраться на неё, кричал дрожащим голосом:
      — Могучий барс, гроза лесов, прошу пощады! — я золотистые глаза весело смеялись.
      Серёжа тоже вскочил на парту и, улучив удобную минуту, прыгнул сзади Баранову на спину. Тут ребята с торжествующими криками кинулись ему на помощь. Баранова свалили на пол. Страх прошёл, все смеялись.
      — Давайте шарф, свяжем его и отправим в милицию! со смехом кричал Боря.
      Вдруг ребята, как воробьи, вспорхнули и разлетелись по своим местам. На полу остался один Баранов. В дверях стояла преподавательница истории Валентина Сергеевна, и строго спрашивала:
      — Что у вас происходит? Почему не на местах? Вы не слышали звонка? А напылили-то! Как же будем заниматься в таком классе?
      Ребятишки стояли за партами, тихие и виноватые. Только бурное дыхание, раскрасневшиеся лица да возбуждённо блестевшие глаза говорили о только что бушевавшем урагане. Геннадий встал с пола после всех и пошёл к двери. Чей-то синий шарф, который успели привязать ему к одной руке, тащился за ним по полу. Гена рванул его и бросил на средину класса. Он вышел в коридор, сильно хлопнув дверью. На глазах у него выступили злые слёзы.
     
      Данил ещё издали увидел толпу ребят, собравшихся в коридоре возле 5 «в». Он догадался: читают стенгазету. Увидев Данила, Ваня Хол могоров поманил его рукой и позвал:
      — Иди-ка, иди скорей, посмотри на себя!
      Данил, как только взглянул на стенгазету, сразу узнал себя. Рыжий, смеющийся, с весёлыми глазами мальчик был очень похож на него. Неприятно кольнуло в сердце. Особенно нехорошс) стало, когда ребятишки заоглядывались на него. Ведь тут были ученики из других классов, и все смотрели на него и смеялись. А Борис полез даже к нему в карман
      — Ну-ка покажи, много их у тебя?
      В первую минуту Данил смешался и не знал, как ему поступить: если драться, то, кажется, глупо. Кто же виноват, что его нарисовали в газете? Да и ребят много, не будешь же драться со всеми, и не любил он драк. И стал он смеяться над собой вместе со всеми, а на сердце больно и стыдно.
      А ведь Данил совсем было решил хорошо учиться. Он взял у Вани Холмогорова учебники русского языка, истории и арифметики и хорошо подготовился по этим предметам. Остальных учебников у него не было. Ну, да ведь не по всем же предметам его спросят. А получилось, как нарочно, наоборот: по русскому и арифметике не спросили, а вызвали по географии и немецкому и поставили в журнал две единицы. И сразу для Г Данила всё померкло. Расхотелось учиться, и опять всё пошло по-старому. Опять он недисциплинированный и отстающий и «тянет класс назад».
      И вот к чему это всё привело: красуется он в стенгазете, рыжий и нахально весёлый, окружённый двойками и единицами. Двойки выглядывают у него из карманов, из рукавов, даже из ушей. Одна запуталась в рыжих волосах и повисла, как обезьянка на канате. Другая удобно примостилась на плече, свернувшись, как котёнок. Карикатура сделана здорово смешно. И все над ним смеются, и он смеётся. Но он не шут, не паяц, ему больно и стыдно.
      Зазвенел звонок. Данил отправился в уборную, опоздал на урок и в класс входить не стал. Он так был расстроен неожиданной неудачей, что на урок итти ему не хотелось. Ведь человек искренне хотел хорошо делать порученное дело, и опять ничего, кроме неприятностей, не получилось. Данил бродил во дворе , по снегу, с грустью наблюдая, как у него на руке тают снежинки, и наблюдал весь урок, а вместе со снежинками растаяла и грусть. Когда прозвенел звонок и ребята побежали домой, Данил пошёл в класс, в парте он оставил библиотечную книгу и две тетради. В классе был один Баранов. Он как будто обрадовался Данилу.
      — Слушай, покарауль на лестнице, чтоб никто не пришёл, а я изорву газету, — сказал Геннадий.
      — Зачем? Пусть висит. Ты в ней так похож, и всё это правда, — со вздохом ответил Данил, вспомнив слова вожатой Лиды о том, что критику надо переносить мужественно.
      — А ты? — Баранов смотрел на него презрительно.
      — Ия тоже. Пусть повисим.
      — Ну и виси, если хочешь, а я не хочу. Над тобой смеются, и ты, как дурак, смеёшься над собой. Труслив, видно, боишься газету изорвать... Поджилки трясутся!
      Какой же мальчишка останется равнодушным, когда его обвиняют в трусости? Данил гордо поднял свою вихрастую голову.
      — Я боюсь? — он прищурил глаза и вышел из класса.
      Баранов последовал за ним. В коридоре Данил сорвал газету со стены.
      — Вот как я боюсь!
      Баранов подхватил её на лету, с яростью разорвал в мелкие клочья и разбросал по полу. Вдруг открылась дверь, и из соседнего класса вышла уборщица тётя, Вера с ведром и щёткой в руках.
      — Вы что делаете!
      Баранов прыгнул через барьер лестницы и скрылся. Данил не спеша пошёл по коридору и спустился по другой лестнице. Баранова на улице не было видно. Данил, беспечно насвистывая, направился домой. И чем сильнее скребли на сердце мыши, тем беспечней становился у него вид. Он решил, что в школу больше не пойдёт, то есть он бы пошёл.
      -но после веего, что случилось, нельзя итти. С этим решением он лёг спать. Спал отвратительно. Утром, как всегда, разбудила его мать.
      — Сыночек, я бегу. На плите в чугунке каша, в горшке масло. Завтракайте, да смотри не опоздай в школу.
      У Данила защемило сердце: «не опоздай», а ему и опаздывать некуда. Было ещё темно. Он встал, вяло походил по кухне, открыл чугунок_ посмотрел на кашу и опять закрыл, есть не хотелось. Остановился у комода, посмотрел на фотографию отца и улыбнулся.
      — Аа! Была не была! Виноват, так буду отвечать, а школу не брошу. Это в прошлом, году я был такой дурак, а теперь меня от школы не-оторвёшь. Пусть наказывают как хотят, только бы в школе оставили.
      Он оделся и, не позавтракав, побежал в школу.
      Класс гудел, как потревоженный улей, ребятам уже было известно-кто изорвал газету.
      — Ага! Вот он пришёл, краснопузик! — яростно закричал Серёжа. — Тётя Вера видела, как ты изорвал газету. Говори, кто ещё был с тобой? Сейчас же говори!
      — Кто был, того уж нет, а может, никого и не было. Может, этой-самой тётечке во сне приснилось, что кто-то ещё был, может, у неё в глазах двоилось. А ты вот повтори, милок, как ты сказал. Краснопузик? — вкрадчиво спросил Данил, боком подвигаясь к Серёже.
      — Я-то скажу, не испугался. А ты вот скажи, кто с тобой был!
      " — Чего спрашивать? Известно, Баранов. Их продёрнули, они и изорвали, — сказал Борис.
      — Чччего. нарываеш-шься! Ты меня видел? — зашипел Баранов надвигаясь на Бориса.
      Но давно уж прошли те времена, когда ребята боялись его кулаков. Крепыш Борис не шевельнулся, чтоб отступить. Они сошлись, как два» петуха, впившись друг в друга глазами и сжав кулаки. Даже волосы у них, казалось, поднялись, как у ежа иголки: Но тут вошла Галина Александровна, и все петухи и краснопузые снегири разлетелись по своим местам.
      — Галина Александровна, нашу газету изорвали, — со слезами в-голосе сказала редактор Таня Юренёва. — Снегирёв и ещё кто-то, тётя Вера видела.
      — Я знаю. Это дело мы разберём сегодня на классном собрании. Приходите все. А Снегирёв и Баранов, передайте от меня вашими родителям записки, пусть тоже приходят, — сказала Галина Александровна.
      — А я чего? Я ничего. Это Снегирёв, — заявил Баранов.
      — Там разберём, — ответила учительница и приступила к уроку.
      — Ты что же это на меня сваливаешь? — шёпотом спросил Данил Генку.
      — А не ты. скажешь, первый сорвал газету? — тоже шёпотом ответил etoy Гена.
      — Ах, ты вон как! — сказал Данил и отвернулся. Такой подлости он не ожидал от приятеля. — Значит, ты сухим из воды хочешь выйти?
      — Ничего не хочу. Очень мне нужно!
      Баранов понял, что оправдываться бесполезно. Галине Александровне всё известно, и класс его не пощадит. Дело дойдёт до директора, вызовут отца. Куча неприятностей! Отец и так после посещения Галиньь Александровны стал к нему придираться, всё ворчит, уроки заставляет учить, вот и часы карманные отказался купить. Но, самовольный и упрямый, он ни за что не хотел повиниться перед учительницей и классом Ему захотелось досадить всем, вывести из себя учительницу. Он вытащил из кармана нож, какую-то железку и принялся тереть их друг о друга. В классе раздались свистящие царапающие звуки.
      — Кто это? Ты, Баранов? — спросила Галина Александровна
      — Чччего я? Я ничего.
      Учительница продолжала объяснение, а Геннадий продолжал точить ножик.
      В классе снова послышались неприятные царапающие звуки.
      — Бараков, встань на ноги, постой возле парты, если ты не умеешь :идеть как следует, — предложила учительница, сдерживая гнев.
      — Как раз! — пробурчал Генка и демонстративно развалился за» партой.
      Галина Александровна вспыхнула
      — Что ты сказал?
      — Проехали с пареной репой.
      Учительница побледнела, а в классе наступила напряжённая ти шина.
      Все глаза были устремлены на Галину Александровну. Ребятам стало-даже страшно, учительница слишком долго молчала. Наконец, она тихо, с трудом сказала:
      — Баранов, выйди из класса.
      — Не собираюсь. Выйди сама, если надо, — громко и нагло ответил: г еннадий.
      Им словно овладел какой-то бес. В классе кто-то тихо ахнул. У Гали ны Александровны побелели и задрожали губы.
      «Что надо сделать? Как поступить, уйти из класса? Нет, это значит показать своё бессилие... — вихрем беспорядочно кружились мысли в олове. — Только бы не заплакать... нет, нет... нельзя... Но что же делать? Почему ребята молчат, что они думают?»
      И вдруг все ребята показались ей чужими, далёкими, враждебными Их лица мелькали где-то далеко, словно в тумане.
      «Как же так? — спросила она себя. — Я их люблю, ими живу, отдаю» нм всё лучшее, что у меня есть, а они... издеваются надо мной, оскорбляют... Разве так можно? Как они смеют молчать?
      Мысли у неё путались, голова горела. Она видела, что ребята возмущены. некоторые даже побледнели.
      Серёжа вскочил и полез из-за парты.
      — Я ему сейчас рожу разобью!
      Володя поднял руку, настойчиво прося разрешения говорить. Но Галина Александровна ничего не видела. И Володя заговорил без всякого разрешения. Его звонкий взволнованный голос словво хлестнул ребят, по-лицам.
      — Что ж вы молчите! Как не стьушо... Кто ему дал право оскорблять Галину Александровну. Пусть он сейчас же уйдёт нз класса! Баранов, сейчас же убирайся, иначе мы тебя силой вытащим! Ребята, нельзя же молчать... Понимаете...
      Словно ураган ворвался в класс: всё забушевало, зашумело, заволновалось.
      — Как он смеет!
      — Уйди, Баранов! Сейчас же уйди!
      — Нахал! Бессовестный! Исключить его из школы!
      — - Идёмте все к директору!
      — Не надо к директору, сами справимся!
      Сейчас же уходи, а то вытащим из класса!
      Что на него Глядеть, тащите его!
      — Снегирёв, вытолкни его из-за парты!
      — Убирайся, Генка, ко всем чертям, балда безмозглая! — сказал Ланил, по обыкновению скаля зубы, но лицо у него побледнело.
      Баранов был оглушён внезапным взрывом негодования, возмущения, гнева. Словно лавина на него обрушилась. Он моментально растерял всю свою наглость. Раскрыв рот, он озадаченно вертел головой, оглядываясь на ребят. Наконец до него дошло, что оставаться в классе ему нельзя ни одной секунды. Он встал и, втянув голову в плечи, торопливо пошёл к двери. Поровнявшись с партой, за которой сидели Серёжа и Володя, он показал им кулак.
      — Попадётесь вы мне!
      — Не боимся! Проваливай! — крикнул Серёжа.
      Галина Александровна, широко раскрыв глаза и прикусив губу, -смотрела на класс. За Барановым уж закрылась дверь, а ребята всё ещё не могли успокоиться. Они всё ещё выкрикивали слова, полные гнева и негодования. Галину Александровну особенно удивила тихонькая, всегда молчаливая и застенчивая Аля, Шошина. Стоя на ногах, прижав к груди -крепко сцепленные руки, вся красная, тяжело дыша, оща вертела головой лак, что светлые косички метались по плечам, и гневно говорила:
      — Какой бессовестный! Исключить его надо, исключить! Не надо, нам такого!
      — Нам стыдно из-за него! — вторила ей Наташа Волжина.
      В сердце молодой учительницы широким потоком хлынула радость -и смыла все другие- чувства. Как она смела хоть одну секунду подумать о ребятах дурно? Нет, это растут чуткие, благородные люди, и в этом немножко её заслуга. А Баранов? Несмотря на случившееся, учительница только сейчас почувствовала себя сильным, власть имеющим над ! сердцами и душами этих маленьких людей, человеком. Её охватило бурное и властное желание во что бы то ни стало сделать Баранова хорошим человеком. Она глубоко вздохнула и с горячим чувством сказала:
      — Спасибо, ребята! Я рада: вы сегодня действовали, как настоящий организованный коллектив. Ну, давайте заниматься, а Баранова обсудим вечером на собрании.
      ...Гена Баранов уже две недели не учился в школе. Отец тогда вернулся из школы мрачнее осенней ночи. Не раздеваясь, он прошёл прямо в спальню, где Гена, наскучив бездельем, делал из бумаги голубей и пускал их по комнате.
      — Забавляешься? — жёлчно спросил отец и, закипая гневом, продолжал: — Добезобразничался, из школы выгнали!..
      — Что такое? Что случилось? — всполошилась мать.
      — А то и такое, что вырастили бездельника, лгуна и нахала! Сегодня меня вызвал директор и заявил, что Геннадий оскорбил учительницу, изорвал стенгазету, избил девочку, в журнале у него одни двойки и единицы, каждый день замечания по дисциплине, класс и учительница от него отказались. Вопрос о его исключении из школы будет поставлен на педсовете. Вырастили сыночка, спасибо нам скажет общество за такого человека...
      — Уж и не знаю, что за напасть такая! — заволновалась мать. — Просто его в школе не взлюбили, нападают, придираются. Виноват, не виноват, всё на него валят.
      И мать заплакала.
      Началась одна из тех сцен, какие часто повторялись между отцом и матерью. Отец настолько расстроился, что ушёл из дому, сильно хлопнув дверью.
      Генка решил в школу не ходить до тех пор, пока за ним не придёт учительница. Всегда так бывало с первого по пятый класс: если он не являлся в школу два-три дня, идёт учительница или бегут проведать товарищи. Что его исключат из школы, он этому ни чуточки не верил. Но ни на другой, ни на третий день никто не приходил. Генке одному дома надоело, стало скучно. Он обрадовался, увидев идущих из школы ребят...
      — Эй, Шига, заходи! — крикнул он Вите Шигову.
      Но тот только мельком взглянул на него и прошёл мимо. На дороге показалась худенькая длинная фигура Жени Савельева. Гена побежал ему навстречу.
      — Погоди, Женя, я тебе что-то скажу.
      Женя остановился и молча ждал.
      — Приходи сегодня ко мне. У меня новое ружьё, пойдём на охоту.
      — Мне некогда, сегодня у нас сбор о великих стройках, будто мы поедем на Волгу. Мы с Серёжей сделали модель экскаватора, а девочки нарисовали карту Волго-Донского канала имени Ленина. Очень всё интересно! — и Женя пошёл своей дорогой.
      Стайкой пробежали девочки, о чём-то оживлённо разговаривая, уви-Ц дели Баранова, шарахнулись в сторону, засмеялись и убежали. Посмотрел Гена им вслед, и скучно, скучно ему стало.
      Прошла неделя. Из школы так никто и не пришёл. Ребятишки Баранова избегали. Теперь Гена видел, что исключили его не шутя. Отец ходил мрачный, с Генкой не разговаривал, с матерью тоже. Дома он почти, не бывал, приходил поздно вечером, молча ужинал и ложился спать. Мать сначала тоже надеялась, что за Геночкой придут из школы, но, видя, что никто не идёт, встревожилась.
      — Как же, Геночка, со школой быть?
      — А я почём знаю. Пусть папка идёт к директору, от отец, обязан... у Вечером за ужином мать сказала отцу, чтоб он сходил к директору
      и попросил принять Геночку обратно в школу.
      — Что это такое, выбросили ребёнка за борт и не расстраиваются, сидят там. Я буду жаловаться.
      Отец положил ложку, поднял тяжёлый взгляд на мать и отрезал:
      — Вот и иди жалуйся, а я не пойду. Довольно мне краснеть за него. Пусть сам идёт. Ему скоро пятнадцать лет, сам должен отвечать за своё поведение.
      Не доужинав, он встал и вышел из дому. Отца словно подменили, совсем стал не таким, каким его помнил Генка раньше. Да и мать делалась всё задумчивее и скупее на ласки. Как-то Генка, играя с ружьём во дворе, от нечего делать застрелил соседскую кошку. Прибежала соседка и подняла крик. После её ухода мать впервые сурово попрекнула его:
      — В школу не ходишь, бездельничаешь, занимаешься, чем не надо. Все капельные ребятишки учатся, ты один дураком растёшь. От людей за тебя стыдно.
      И Генка почувствовал тревогу за свою судьбу. Перед вечером он пошёл к Данилу. Данила он встретил у ворот.
      — Здравствуй, ты куда?
      — В школу.
      — Что ж ты не приходишь? Зазнался.
      — О, великий Колумб, я боялся тебе помешать. Говорят, ты сам с собой играешь в пёрышки и стреляешь чужих кошек. Право, занятие достойное великого человека.
      Генке захотелось поднести ему здоровенного леща, но он сдержался и миролюбиво сказал:
      — Данил, правда, директор исключил меня из школы?
      — Не знаю, он мне об этом не докладывал. Слышно, скоро меня назначат заведующим районо, тогда я сообщу тебе. А пока, как говорят, не в курсе, — серьёзно сказал Данил, но его золотистые глаза так и смеялись. — Знаю только одно, что класс и Галина Александровна начисто от тебя отказались.
      — Что же ты за меня не заступился?
      Данил поднял рыженькие брови и пожал плечами
      — А то и не заступился, что не считаю нужным.
      — Как же не считаешь нужным. Что я теперь должен не учиться?
      — Не знаю. Мы все решили, что об этом ты подумаешь сам.
      Генка и в самом деле на несколько секунд задумался, а потом сказал довольно беспечно:
      — Ну ладно, пойдём кататься. Я тебе снегурки насовсем отдам.
      — Нет, Колумб, некогда мне на твоих снегурках кататься. Лида сказала, в воскресенье мы всем отрядом пойдём кататься. А сейчас у нас репетиция, я играю вот такую балду, как ты. Я тороплюсь. До свиданья, Колумб!
      И остался Геннадий один среди улицы. Тоскливо, одиноко стало у него на сердце. Особенно его огорчило то обстоятельство, что Данил не обратил никакого внимания на обещание отдать снегурки насовсем: видно, у него была интересная жизнь, коли он от снегурок отказался.
      Медленно поплёлся Гена по улице и очутился возле школы. Уже стемнело. В окнах вспыхнул электрический свет. Гена стоял возле школы и жадно смотрел на её ярко освещённые окна. Из нижнего зала до него донеслись приглушённые звуки стройной хоровой песни. Там, верно, проходит спевка школьного хора, готовятся к празднику песни. В окнах пятого класса «в» мелькают тени, должно быть, ребята репетируют пьесу, в которой Данил играет балду, похожую на Генку. В биологическом кабинете тоже свет, там, верно, занимается кружок юных натуралистов. Когда-то Генка записался в этот кружок, но не сходил даже ни на одно занятие, а там делают что-нибудь интересное. Из верхнего зала донеслись звуки горна и барабана, конечно, там проходит пионерский сбор, может быть, ребята собираются путешествовать по стройкам страны. Интересно бы посмотреть, как они это сделают. В самом деле, почему Генка не вступил в пионеры? И сам не знает. Должно быть, боялся, как бы его не заставили делать, чего он не хочет. Вот он и добился полной свободы: теперь его никто и ничего не заставит делать. Он бездельничает вторую неделю и может бездельничать без конца. Никто от него ничего не потребует. Но на что ему нужна эта постылая свобода? На что он её.употребит? Гена с тоской смотрит на освещённые окна. Учился он семь лет в этой школе и никогда не думал, что школа может быть такой родной и дорогой. Нехотя шёл на занятия, нехотя сидел за партой, с нетерпением дожидался конца урока. С досадой и отвращением садился за. выполнение домашних заданий, а чаще и вовсе не садился. Хитрил, лукавил, чтобы лишний раз не пойти в школу, не выучить урока. А вот теперь, когда он лишился школы, когда стоял перед ней, как перед чужой и недоступной, она ему стала бесконечно дорога. Теперь он вспомнил, как много хорошего у него было связано со школой. И вдруг Гена заплакал, не из каприза, не потому что не удовлетворили его пустых требований, а п.о-серьёзному. Плакал он беззвучно, просто текли слёзы по щекам и текли. А он сквозь них смотрел и смотрел на освещённые окна. И они расплывались в бесформенные пятна.
      А если взять и войти сейчас в школу и сказать директору, Галине Александровне, ребятам:
      — Простите меня, я больше не буду.
      Но что-то мешало ему так поступить: стыд, гордость, неуверенность в том, что простят. Он стоял до тех пор, пока не замёрз, тогда поплёлся домой.
      Дома у отца с матерью опять был крупный разговор. Из слов отца Гена понял, что в МТС было собрание родителей-коммуннстов, и отца критиковали, за то, что он плохо воспитывает сына.
      — Плохо воспитывал... Меня никто не воспитывал, да вырос я человеком. Всю жизнь честно трудился, никогда ни в чём не имел замечаний, и вот на старости лет меня упрекают за сына, — с горечью говорил отец.
      Только сейчас Генка увидел, какой отец измученный, и первый разе жизни почувствовал себя виноватым перед ним. Эту ночь Генка спал плохо.

      Утром он стал просить отца:
      — Папа, сходи, пожалуйста, к директору, попроси его принять меня обратно. Теперь я буду хорошо учиться и вести себя.
      — Нет, достаточно я за тебя ходил, достаточно перенёс стьща. Ты не умеешь держать данное слово. Ты не раз обещал и ни разу не сдержал своих обещаний. Теперь иди сам..
      Сам Генка не пошёл. Пошла мать и вернулась расстроенная.
      — Директор тоже говорит, пусть сам придёт.
      Вечером отец с матерью о чём-то долго совещались, а утром пошли и школу все трое.
      И вот Гена стоит перед директорским столом. Отец сидит на диване хмурый, и видно, что ему стыдно за сына. Мать, жалкая и несчастная, вытирает глаза платком. Зачем она плачет? Наверно, ребятишки видят это, когда открывается дверь в кабинет, и Генке очень стыдно. Директор говорит спокойно и медленно:
      — Я не прочь разрешить тебе посещать школу, для нас каждый человек дорог, но боюсь, что наше терпение примешь за слабость и поведёшь себя попрежнему.
      Директор испытующе смотрит на Геннадия.
      — Может быть, тебе пойти работать? Если тебя не смог исправить школьный коллектив, исправит трудовой коллектив и сделает из тебя настоящего человека, — продолжает директор.
      — Александр Сергеевич, — вступается мать, — какой из него работ1 ник? Он ещё ребёнок, кроме игрушек, в руках ничего не держал.
      Директор поднимает брови, и на его сухощавом лице отражается чувство досады, почти враждебности.
      — Какой же он ребёнок? Ему скоро пятнадцать лет. Через год он получит паспорт и станет полноправным гражданином. Его отец с десяти лет пошёл батрачить. Я ведь знаю, вместе росли..
      Фёдор Васильевич грустно Качает головой.
      — С десяти лет всякую работу... Бывало, боронить... ты, говорят,
      1 большой, не садись на лошадь, ей тяжело, води в поводу. Вот и водишь её день-деньской по пахотине. Да, лошадь жалели, а ребёнка не жалели... Едва до постели дограбаешься, на ходу засыпаешь. А чуть свет опять вставай... Вот оно наше детство, — грустно и тихо говорит отец.
      — Да ведь то раньше. Я сама с восьми лет пошла по нянькам. А нашим детям советская власть дала право учиться, — горячо вступает в разговор мать, и слёзы высыхают у неё на глазах. — И никто не смеет отнять у наших детей это право, мы живём при советской власти.
      — Правильно! — подхватывает директор. — Советская власть дала нашим детям драгоценное право на образование. Вот и надо ценить это ;право. За него заплачено кровью лучших сынов народа, миллионами жизней. И если находятся молодчики, которые топчут это право ногами, то я считаю справедливым лишить их этого права.
      Гена ещё ниже опускает голову. Конечно, директор прав... Только бы Гене дали возможность загладить свою вину, и он с трудом выдавливает из себя:
      — Простите... я никогда больше не буду... я понял...
      Директор молчит, глубоко задумавшись. Наконец он взглядывает на мальчика и говорит:
      — Хорошо, я разрешу тебе посещать школу только при условии, если тебя примут класс и классная руководительница.
      Он смотрит на часы.
      — Через две минуты кончится урок. Идёмте все в класс.
      И вот Гена переступает порог своего бывшего класса. Он украдкой взглядывает на свою бывшую парту. Она пуста. Ребята сидят насторожённые, чужие и враждебно смотрят на него. У Генки исчезает надежда на возвращение в школу. Ведь Данил сказал, что без него класс стал совсем хорошим. Разве ребята захотят, чтоб он опять стал плохим? Но если бы только они знали...
      — Галина Александровна и вы, ребята, — начал директор, — ваш бывший ученик и товарищ Геннадий Баранов, как вы знаете, натворил много возмутительного, за что был исключён из школы. Но теперь он признал свою вину и просит разрешения вернуться в школу. Он даёт обещание хорошо учиться и отлично себя вести. Но без вашего согласия я не хочу его принимать. Примете вы его в свой класс?
      Директор внимательно смотрит на ребят и на учительницу.
      — Пусть решают ребята, — говорит Галина Александровна.
      А ребята молчат, и это молчание, как камень, давит Гену. Наконец Борис Аниканов поднимает руку.
      — Баранов много давал обещаний и никогда не выполнял. Его только прими, а там он опять всё начнёт по-старому. Не надо нам его.
      Гена вздрогнул, словно его ударили, и ещё ниже опустил голову.
     
      Теперь уж Геннадий раскаивается, что пришёл в школу, только бесполезяые унижения. Ему хочется уйти. Руку поднимает Серёжа Стрепетов. Гена весь сжимается, готовясь к новому страшному удару. Стрепетов его злейший враг, и добра от него ждать нечего.
      — Борис сказал: не принимать Баранова насовсем, — смущаясь и волнуясь, начинает Серёжа. — А как же тогда получится? При коммунизме все люди должны быть образованные и хорошие; а он... как же будет? Кто из него выйдет, может, какой-нибудь преступник? А развенам нужны такие люди?
      Серёжа обводит класс»огромными блестящими глазами, смотрит вопросительно на директора, на учительницу и родителей и продолжает более горячо и уверенно:
      — Я не согласен не принимать. Если тебя, Боря, исключить и не принимать, тебе ведь плохо будет, так и ему, — уже непосредственно обращается Серёжа к Борису.
      Тот пожимает плечами.
      — Если заслужу, пожалуйста исключайте и не принимайте.
      — А я не согласен так, — протестует Серёжа.
      В классе шорох и движение. Трудно понять, за кого ребята — за Серёжу или за Бориса. Гена с удивлением и благодарностью смотрит на Серёжу. Директор хочет знать, что мальчик скажет ещё.
      — Продолжай, Стрепетов. Что ты предлагаешь?
      — Я предлагаю принять Баранова, может, он теперь за всю правду станет учиться. Я поручусь за него, если он перестанет безобразничать.
      Директор улыбается. Борис, изменив своей степенности, взволнованно шмыгая носом, просит слова.
      — Вот то-то и есть, что БЫ мешает. Если бы да бы выросли у тебя во рту грибы, да всё бы белые бы, тогда конечно бы. А то как же ты за него поручишься, если он не будет учиться, станет учителей оскорблять, девочек бить, всё портить, уроки не будет учить? Ты, что ли, станешь ва него уроки учить? — насмешливо говорит Борис и продолжает так напористо, как будто он наступает на Серёжу. — Он будет сам бездельничать и другим мешать, а государство трать на него средства. Тебе, наверно, не жалко народных денег?
      Серёжа вдруг ощетинился, как ёж, покраснел и запальчиво перебил Бориса:
      — Ага, не жалко, не жалко! Тебе жалко! А человека не жалко? И какой же это пионерский отряд, если он товарища не исправит? Я ручаюсь за Баранова, а вы как хотите, — решительно говорит Серёжа и садится с гордым, независимым видом. В его карих глазах прыгают отчаянные огоньки.
      — Ну и ручайся, если у тебя ума не хватает, — ворчит Борис и тоже садится.
      Шёпот и волнение в классе усиливаются. Данил смотрит на плачущую Генкину мать и вспоминает свою мать, ему становится жалко эту чужую женщину, и он досадует на Генку, что тот не умеет сделать так, чтоб не вмешивать матерей и не трепать им зря нервы. Он ещё думает о том, что всякий человек может «прошибиться», но ведь и исправиться может. Вот он, Данил, тоже чуть-чуть не остался без школы, куда бы он тогда? И матери сколько горя. А вот помогли ему, и теперь его хвалят. Ему тоже хочется так же смело и независимо, как Серёжа, сказать: «Ручаюсь за Генку», но он боится быть смешным, у него у самого положение ещё не очень прочное. И он ограничивается тем, что негромко говорит:
      — Я согласен с Серёжей, надо принять.
      — Ты, Данил, хочешь говорить? — спрашивает Галина Александровна.
      — Да что говорить? Я уже сказал, — отвечает Данил, — По-моему, надо принять.
      Медленно поднимает руку Володя. Генка опять бледнеет, на лбу у него выступает холодный пот. Он не сводит с Володи немигающих глаз. Володя некоторое время стоит молча, собираясь с мыслями.
      — Говори, Новосельцев, — поощряет его Галина Александровна.
      — По-моему, раз исключили, нечего принимать. А то он думает, что это нарочно. С ним нянчатся, а он от этого ещё хуже делается.
      — Правильно! — слышится голос Бориса.
      Володя неприязненно смотрит на Баранова, и Генка начинает часточасто мигать ресницами, словно ему прямо в глаза направили слишком яркий свет.
      — Если принять, то пусть он знает, что нянчиться мы с ним не будем. Пусть он докажет, — сурово продолжает Володя.
      Поднимается целый лес рук. Все хотят высказать своё мнение. Одни выступают в защиту Баранова, другие против. Королёва ничего не говорит. У неё такое чувство, как будто это её сейчас обсуждают, будто её мать сидит на стуле у двери с мокрыми и красными глазами. Рае стыдно, досадно, горько. Она чувствует себя виноватой не только перед своей матерью, но и перед этой женщиной.
      — Хорошо, ребята, ваше мнение я знаю. Теперь послушаем Баранова, — говорит директор и смотрит на Генку ожидающе.-И все смотрят на него: ребята сурово и требовательно, мать умоляюще, отец с досадой и горечью, учительница так, каю будто она хочет стать на Генкино место и сказать за него то, что надо. Только один директор спокоен и непроницаем. А у Генки словно язык прилип, во рту всё пересохло. Раньше Генка никогда не признавал себя ни в чём виноватым, не считал себя ни перед кем обязанным. А сейчас он чувствовал, что виноват и обязан отвечать, обязан хорошо учиться, обязан стать хорошим советским школьником и не только обязан, но и хочет этого. Он пошевелил запекшимися губами и сказал глухо, но внятно:
      — Простите меня, я буду хорошо учиться и вести себя. Поверьте мне...
      Он опять потупил глаза, чувствуя, что ему имеют право не поверить: ведь эти самые слова он говорил не один раз. Он не знал, как ему убедить всех, что сегодня он говорит хоть и те же слова, но совсем по-другому. Директор очень внимательно посмотрел на него и сказал каким-то особенным голосом:
      — Хорошо, учись и расти порядочным человеком. Ребята тебе помогут.
      — Разрешите, Александр Сергеевич, ещё и мне сказать, — попросил Генкин отец Фёдор Васильевич.
      Вот когда Генке стало стыдно.
      Галина Александровна подошла к Геннадию. Уши и щёки у неё горели. С горячим трепетом в голосе она сказала:
      — Ну, Гена, садись на свою парту и береги её.
      Геннадий не мог оторвать ноги от пола, словно их пригвоздили. Гардина Александровна коснулась его плеча.
      — Иди, садись, теперь опять ты наш.
      И все видели, что она рада возвращению мальчика в класс, рада, как будто ей вернули что-то очень дорогое, словно этот мальчишка никогда не заставлял её плакать от горькой обиды.
      В самом деле, что может быть для учителя дороже маленького человека, которого доверило ему общество? Разве не тяжко и не больно потерять человека? Учитель никогда не помнит ни обид, ни оскорблений. Может быть, через много лет Геннадий встретит где-нибудь Галину Александровну и скажет:
      — Узнаёте? Спасибо вам, что не попомнили тогда обиды, приняли меня опять в-свои руки. И вот я человеком стал.
      Да может она его и никогда не встретит,- а только узнает от кого-нибудь или прочитает в газетах, что Геннадий стал полезным, честным человеком, и это будет огромной наградой за все её заботы, труд, обиды и огорчения.
      KOHEЦ ФPAГMEHTA КНИГИ