Ярче легенды

PDF

      На скольких уже примерах доводилось мне убеждаться, что жизнь порой создаёт такие ситуации, какие и в голову не придут писателю с самой богатой фантазией. И всё-таки никогда не устаёшь восхищаться красотой человеческого духа и величием подвига, на который поднимает советского человека верность долгу, любовь к своей родной социалистической земле.
      Я хорошо помню, как в середине трагического для нас октября 1941 года по стране разнеслась странная, почти невероятная весть о том, что неизвестный советский танк «Т-34» ворвался в оккупированный немецкой армией город Калинин, с боем прошёл через него и, нанеся противнику немалые потери, прорвался к своим на другом конце этого города. Все самые отборные немецкие армии, сведённые в один кулак в гитлеровской операции «Тайфун», ломились тогда к стенам столицы. Может быть, поэтому удивительный подвиг неизвестных танкистов получил в изжаждавшейся добрых вестей стране такой поразительный резонанс. Поэтому первым заданием «Правды», какое я получил, отправляясь её корреспондентом на только что организованный Калининский фронт, было: разыскать экипаж танка, побеседовать с людьми, узнать подробности этого поразительного рейда, дать об этом корреспонденцию.
      Но корреспонденция не появилась. Разговоров об этом рейде было много, но свидетелей подвига мне найти не удалось. Наши части, разгромив немцев под Москвой, находились уже в наступлении. Всё перемешалось в этом постоянном передвижении. Не удалось даже отыскать следов части, которой эта машина могла принадлежать. К тому времени был уже освобождён и город Калинин. Тут о неведомых танкистах ходили легенды. Нашлись даже люди, видевшие этот танк несущимся по улицам. Они охотно показывали, где именно он взял на таран танк немецкий, где проутюжил вражескую колонну на марше, показывали следы его снарядов на здании, где была немецкая комендатура. Но и они, эти свидетели, ничего не могли сказать, кроме того, что машина была чёрной, «вроде бы опалённой», что на башне её можно было всё же рассмртреть красную звезду и цифру «3». Больше ничего узнать не удалось, и я мысленно отнёс это дело к одной из красивых фронтовых легенд, какие возникали порой в те нечеловечески трудные дни у людей, изголодавшихся по хорошим вестям с фронта. Так я и сообщил в свою редакцию.
      Потом, уже после войны, за поиски легендарного танка брался мой друг, писатель С. С. Смирнов. Но даже и у него, великого мастера этого дела, ничего не получилось. Стойкая фронтовая легенда как бы ревниво Оберегала свою живую основу. Даже среди видных танкистов я встречал людей, которые твёрдо стояли на том, что этого не было и не могло быть.
      И вот четверть века спустя на двадцатипятилетие со дня освобождения Калинина неожиданно приехал коренастый, плотный, средних лет человек, назвавшийся Фёдором Литовченко. В обоснование своего права на участие в юбилейных торжествах он скромно сказал, что был меха-ником-водителем в том самом танке, что когда-то с боем пронёсся по улицам и площадям оккупированного города. Два калининских журналиста Павел Иванов и Семён Флигельман зажглись этим удивительным происшествием, вместе с героем легендарного рейда проехали весь боевой путь легендарной машины, нашли свидетелей, проследили дальнейший военный путь славного экипажа, отыскали документы, дневники, письма, связались с семьями погибших героев.
      Действительность оказалась ярче самой легенды. И на этой документальной’ основе авторы, ничего не приукрашивая, не добавляя, построили свою повесть-быль, которая сейчас перед вами, читатель. Они не гнались ни за красотами стиля, ни за увлекательностью интриги. Правда и только правда этих страниц оказалась красивее всякой выдумки.
      И думается мне, что эта повесть без вымысла будет таким же памятником подвигу легендарных танкистов, каким является сам танк «Т-34», вознесённый ныне на гранитный пьедестал на развилке Ленинградского шоссе у въезда в город Калинин. То и другое напоминает об одной из самых ярких страниц битвы за Москву, ещё раз подтверждает: никто не забыт, ничто не забыто.
      Борис Полевой
     
     
      Машется, прост человен, а придёт суровая беда, в большом или малом, и поднимается в нём велиная сила — человечесная красота.
      Л. Н. Толстой
     
      ЗАГАДОЧНЫЙ ТАНК
     
      17 октября 1941 года. Третий день, как фашисты захватили Калинин. С востока от города наши части закрепились неподалёку от элеватора. Дни и ночи не прекращаются бои. Обескровленные полки, окопавшись в мёрзлой земле, с трудом сдерживают натиск рвущихся к Москве гитлеровцев.
      В десяти'километрах от Калинина на шоссе Москва — Ленинград проходит этот рубеж, который приказано оборонять до последнего: за спиной столица. Здесь, у Берёзовой рощи, оборону занимал спешенный 11-й мотоциклетный полк, вернее, остатки полка. Этой небольшой группой бойцов командовал старший лейтенант Иван Сидорбвич.
      Немцы ни на минуту не прекращали огня. Снарядов не жалели. Били орудия большого и среднего калибров, гремели миномёты. Над рощей, протянувшейся узкой полосой между шоссе и Волгой, беспрерывно гудели самолёты. Они пикировали на каждый холмик, который мог быть блиндажом или огневой точкой, обстреливали из пулемётов, забрасывали бомбами.
      Тщательно замаскировав орудия, красноармейцы затаились. Им было приказано экономить боеприпасы, на огонь противника не отвечать, стрелять только по танкам.
      На смену тревожной, бессонной ночи приходил день. А что сулил он, этот новый день? Разведка доложила: противник готовится к наступлению. План ясен: прорваться к Москве. А силы? Сил у него много. В Калинине собирается танковый кулак. Его, наверное, и обрушат сюда, на тех, кто перекрыл шоссе.
      «Опять отбивать атаки, просить артогня у соседа. Со снарядами совсем плохо», — думал Сидорбвич. Особо командира заботила противотанковая оборона. На шоссе расположился огнемётный взвод, справа и слева — по противотанковой пушке. У каждого бойца связка гранат... Мост через ручей подготовлен к взрыву. Это на случай, если вражеские танки всё же прорвутся через передний край. Можно сдержать одну, другую танковую атаку. А что, если это будет большая группа машин... Сидорович старался избавиться от этой навязчивой мысли.
      Он обошёл окопы, подбодрил как мог бойцов и вернулся на свой командный пункт.
      — Товарищ старший лейтенант, к телефону!
      Командир взял трубку, услыхал взволнованный голос наблюдателя:
      — Из Калинина по шоссе движется танковая колонна! Идут на большой скорости!
      Старший лейтенант отдал приказ приготовиться к бою с вражескими танками. Он наблюдал в бинокль за приближающейся колонной. В тусклой, сумеречной дали был виден лишь шедший на большой скорости головной танк, за ним поднималась завеса из снежной пыли. Но вот сильный ветер развеял бегущий за танком белый шлейф... Да ведь это не колонна, а только одна машина!
      Сидорович, приставив к глазам бинокль, напряжённо вглядывался в машину. Низкая округлая башня, гранёные борта, широкие гусеницы... Знакомая машина. Да это же наша «тридцатьчетвёрка»!
      И в самом деле, по шоссе стремительно неслась «тридцатьчетвёрка». Но почему из Калинина? Ведь там немцы. Что же это? Провокация? Или они на трофейных воевать начали? Вернее всего, что так.
      — Огонь! — скомандовал Сидорович.
      Наша пушка выпустила два снаряда по танку. Танк ответил несколькими выстрелами. Пушка замолчала.
      «Неужели подбил, вот сволочь! А их у меня всего две». Сидорович протянул руку к телефонному аппарату. В это мгновение немецкая артиллерия открыла по танку огонь. «И они по нему бьют. Оборотень какой-то!»
      — Прекратить огонь, подпустить танк! У мостика подать сигнал остановиться. Не остановится — расстрелять. Повернёт обратно, взорвать вместе с мостом!
      Танк приближался. Теперь и без бинокля было видно, что это «тридцатьчетвёрка». Не снижая скорости, она прошла передний край. На шоссе выскочил из окопа красноармеец и шапкой дал сигнал танку остановиться.
      «Тридцатьчетвёрка» резко тормозит. Откидываются люки. В них появляются танкисты. Обгоревшая одежда. Закопчённые, в ссадинах лица.
      Красноармейцы выскочили из окопов, бегут к танку, машут шапками. Они окружают закопчённый танк с множеством вмятин на броне, весь забрызганный кровью... На башне с трудом можно разглядеть пятиконечную звезду и цифру «3».
      — Откуда вы, ребята? — спрашивают красноармейцы.
      — С того света, хлопцы! — отвечает стоящий в верхнем люке небольшого роста танкист. И тихим голосом окончательно измученного человека повторяет: — С того света, из самого ада...
     
     
      ВСТРЕЧА С ЛЕГЕНДОЙ
     
      Танк шёл по Волоколамскому шоссе, забитому немецко-фашистскими войсками. Наш, советский танк. С красной звездой и цифрой «3» на броне.
      Ранним утром его видели жители деревни Ефремово на сорок первом километре южнее города Калинина. В тот же ранний час танк проскочил село Пушкино, где разместился штаб крупной части врага. Танк мчался по дороге, зажатой с обеих сторон лесами и болотами.
      Потом, объятая пламенем, «тройка» на предельной скорости мчалась по центральным улицам занятого фашистами Калинина. Загадочный танк видели на главной улице города — Советской, потом у Московской заставы. Он нёсся как привидение. Бил из пушки. Строчил из пулемёта, давил гитлеровцев.
      Слух о необычном танке разнёсся по окрестным сёлам, где жили беженцы.
      Люди говорили о чём-то невероятном. Уже четыре дня гитлеровские генералы гнали свой войска по Волоколамскому шоссе, стремясь левым крылом «Тайфуна» охватить столицу. Было известно, что в городе Калинине располагаются большие силы оккупантов. Улицы забиты войсками. И вдруг советский танк словно вихрь пронёсся по городу...
      Мыслимо ли, чтобы экипаж, состоящий из четырёх танкистов, вступил в единоборство с целым неприятельским гарнизоном?
      Как ему удалось невредимым проскочить город? Почему немцы не захватили танк? Не подбили, не сожгли, наконец?
      Проходили дни, недели, месяцы. Рассказы о танкистах расходились, как круги на воде. Скупые, отрывочные, явно приукрашенные, неправдоподобные, они передавались из уст в уста, обрастали красочными подробностями, дополнялись всё новыми деталями. И, вероятно, потому, что в те тяжкие дни, когда Красная Армия, сражаясь на подступах к столице, сражалась с отборными гитлеровскими частями, собранными для операции «Тайфун», и добрых вестей с фронта было ещё мало, весть о таинственном танке, об удивительном мужестве его экипажа продолжала звучать с каждым днём всё громче, всё упорнее, побеждая усмешки скептиков: этого, мол, не было, да и не могло быть.
      Рассказы росли, как ком снега, катящийся с горы в оттепельную погоду:
      «У деревни Трояново этот танк разогнал целый батальон "фашистов. Освободил женщин, угоняемых в фашистскую неволю...»
      «Когда танк ворвался в Калинин, среди немцев поднялась паника. Со страху решили, что тут действует целая дивизия. Так перепугались, что взорвали мост через Волгу...»
      «А на мосту через Тьмаку немецкий генерал, приняв мчащийся танк за свой, приказывал остановиться. Танкисты осадили машину, втащили генерала через верхний люк и привезли его к своим...»
     
      «Немного придя в себя, немецкие генералы подняли целый полк «юнкерсов», чтобы разбомбить танк. А те летали, летали над городом, да на своих бомбы и побросали. Много своих побили. А танк этот хоть бы что. Ушёл!»
      Даже в середине декабря 1941 года, когда войска Калининского фронта под командованием генерала И. С. Конева освободили город, военным корреспондентам, охотившимся за подробностями этого рейда, так и не удалось открыть реальные истоки легенды.
      Жители охотно рассказывали об этом танке, но теперь эти рассказы, в которых танкисты рисовались богатырями из былин, казались уже совсем невероятными и отдавали настоящей сказкой.
      Рассказов было много. Один затейливей другого.
      «Фашисты бросили на нашу машину свой тяжёлый танк. Ну, думаем, конец пришёл смельчакам. А случалось так, что «тридцатьчетвёрка» отбросила стальную громадину далеко в сторону и как ни в чём не бывало продолжала свой путь. Говорят, будто она целиком из стали отлита...»
      «У наших танкистов снаряды были особые. Как ударит их пушка, так снаряд, словно фейерверк, на части рассыпается. И всё вокруг от его осколков горит...»
      «А броня такая, что самые тяжёлые орудия немцев, которые с прямой наводки стреляли, не могли её пробить. Отскакивают снаряды, как горох от стены!..»
      Почти ничего не написали тогда военные корреспонденты о небывалом этом рейде, а рассказы о нём остались в памяти людской, как красивая легенда о мужестве и героизме.
      Шли годы. Страна отпраздновала победу. Солдаты-калининцы возвратились к мирным своим делам. А легенда о безымянных танкистах продолжала жить. И накануне 20-летия победы над фашистской Германией писатель Сергей Сергеевич Смирнов в одной из своих телевизионных передач говорил:
      — Недавно мы получили письмо из Калинина. Один из жителей областного центра, по фамилии Моисеенко, сообщил, что в дни оккупации города в него ворвался советский танк. Он крушил врагов в их же логове и вышел невредимым к своим. Хорошо бы рассказать об этом удивительном случае подробнее.
      Только двадцать пять лет спустя удалось раскрыть тайну этой удивительной легенды. Через четверть века дошли до нас подлинные рассказы участников и свидетелей рейда 21-й танковой бригады по тылу противника.
      Теперь можно подробно рассказать о таинственном танке и его удивительном рейде но занятому немцами городу.
      Перед нами архивные документы, дневники бывшего комиссара бригады А. А. Витрука, записи танкистов Ф. И. Литовченко, И. И. Пастушина, С. Е. Рыбакова, С. И. Волкова, письма родственников Героев Советского Союза М. А. Лукина, М. П. Агибалова, С. X. Горобца. По ним
      восстанавливаем мы события тех, теперь уже далёких дней октября 1941 года.
      Легенда, жившая четверть века, обрела реальность. Действительность оказалась ярче и сильнее вымысла.
      Но прежде чем перевернуть эту удивительную страницу истории Отечественной войны, мы перенесёмся в украинские степи, в тяжёлые дни лета 1941 года.
     
     
      В ТРУДНУЮ ГОДИНУ
     
      Немилосердно пекло солнце. Солдатские сапоги поднимали над дорогой плотное облако бурой пыли, которое окутывало колонну и двигалось вместе с ней. Жажда спекла губы.
      Запасной танковый полк в пешем строю отходил на восток. День и ночь за спиной что-то тяжко ухало, будто по земле били гигантским цепом. Каждый понимал: жмут фашисты, но вслух говорили об этом мало.
      Когда в небе появились фашистские истребители, никто не испугался. Пулемётные очереди заставили людей лишь сойти с дороги и разбрестись по невысокой кукурузе. Самолёты погнались за теми, кто не хотел уходить с дороги и ложиться на землю. Были убитые и раненые.
      Высокий, широкоплечий красноармеец не ложился на землю, как другие, а лишь приседал на корточки. Ему кричали:
      — Ложись, не играй со смертью!
      Высокий молча провожал глазами уходящие на восток стаи гудящих бомбардировщиков и думал: «Повезли, сволочи, смерть людям. Будут бомбить какой-нибудь город...» Ему виделся Днепродзержинск. Перед глазами вставали жена и дети. Только недавно простился, а будто прошла целая вечность. Вспомнился последний мирный день. Работал он в мартеновском цехе. Накануне вместе с ребятами варил сталь. Отличная, говорили, была та сталь. Как хорошо началось воскресенье, тихое, солнечное. И вдруг это тревожное слово — «война». Видел он встревоженное Нюрино лицо, плачущую дочку. Плакала и жена. Уговаривал, успокаивал, как маленькую. Жёсткой рукой гладил её волосы.
      Уже два месяца с того дня минуло.
      Под вечер полк вошёл в степной украинский городок. Здесь предстояло переночевать. У складов сотни людей переодевались в только что розданное обмундирование. Пришли красноармейцы из здешнего гарнизона, искали земляков.
      — Винницких нема?
      — Винницких нема, але знаменских богато!
      — Аз Златополя хто е?
      — Шукай, хлопче, краше з Лысой Горы — звидсы блйжче!
      Высокий красноармеец молча смотрел, как переодеваются люди, как
      они меняются на глазах. Вот минуту назад один был похож на тракториста, другой на бухгалтера или учителя, а теперь вроде все одинаковыми стали — солдатами.
      - Литовченко, Фёдор, ты? — Это его окликнули.
      Небольшого роста, ладный, чернобровый старший сержант, улыбаясь, трясёт его руку.
      — Да что ты, не узнаёшь меня, Фёдор?
      Да ведь это Стёпа! Степан Горобец! Вот кого не ожидал Фёдор встретить. Так крепко сжал Степана, что у того в плечах хрустнуло.
      Степан был женат на сестре Фёдора, Марусе. Работал аппаратчиком на азотнотуковом комбинате. Жили они в одном городе, дружили, часто встречались. Когда-то семья у Горобца была большая: мать, отец, два брата и десять сестёр. Гражданская война, болезни и голод унесли почти всех. В живых остались только он, отец — уже старик — да ^лпадшая сестра.
      Глядел Фёдор на Степана и глазам своим не верил: как это посчастливилось им встретиться! Тысячи вёрст, миллионы людей. Но не зря, видно, говорят, что человек не иголка... И в глазах шурина он читал радость.
      — Знаешь что, Фёдор, — предложил Степан. — Давай теперь вместе держаться, попросимся в один экипаж.
      С того дня они не расставались.
      Перешли Южный Буг, железную дорогу Одесса — Черкассы, из Николаевской области вступили в Кировоградскую. Это родина Степана. Правда, родился он в другом конце области — за Александрией, в Ло-зоватке. Но кто знает, может, солдатский путь пройдёт через родное село. Там живут его отец и сестрёнка Маруся... Посмотреть бы на них, побывать хотя бы ещё разок в хате, где каждая вещь хранит память о матери.
      Но маршрут отходящего полка лежал много правее. Позади остался неширокий Ингулец, вот уже первые сёла Днепропетровщины. Днепродзержинск совсем рядом...
      На станции Пятихатки танкистов погрузили в эшелоны. Мелькали станции, пробежал мимо и их родной город. Стучат колёса, выбивая невесёлую песню. На душе смутно. Семьи остались там, куда рвётся враг.
      Прикрыв глаза, Фёдор видит свою двухлетнюю дочку, с тревогой думает о жене: как-то она? Ведь совсем скоро у них должен появиться ещё ребёнок. Сын, наверное...
      Разгрузились в Харькове. Здесь, на заводе, танкисты помогали рабочим собирать боевые машины. С любовью и завистью поглядывали они на новые танки — манёвренные и мощные «тридцатьчетвёрки».
      — Вот на таком бы воевать, Фёдор, — вслух мечтал Горобец. — Смотри, какие гусеницы широкие, это тебе не «Т-26» и не «БТ». Этот везде
      пройдёт. Видал, под каким углом броневые листы поставлены? Хитро сделано: редкий снаряд не срикошетит! А мощь какая! Слышал, как фронтовики хвалят?
      Фёдору, конечно, тоже нравился новый танк но ему почему-то не верилось, что их экипаж посадят на такую замечательную машину.
      Приезжали танкисты, получали «тридцатьчетвёрки» и уводили их на фронт, а Фёдор со Степаном оставались. Они просились в действующую армию, написали несколько рапортов. Им отвечали одно и то же: «Обождите, дойдёт до вас очередь».
      Только когда враг был в нескольких десятках километров от Харькова, Горобцу и Литовченко дали танк. В их экипаж вошли ещё два паренька — Григорий Коломиец и Иван Пастушин. Внимательно присматривался к ним Степан Горобец, назначенный командиром танка. Видел: на слово не громкие, а в работе сноровистые, упорные. Такие хлопцы и в бою не должны подвести.
      Машину танкисты собирали своими руками, так что знали её назубок. И владеть хорошо научились: каждый день занимались на полигоне.
     
      В первых числах октября танки были погружены на железнодорожные платформы, экипажи разместились в товарных вагонах.
      Наши войска тогда вели бои под Тулой, Калугой, Малоярославцем. Враг был на подступах к Москве. Туда и шёл эшелон, совершая большой с кружной путь.
      Прибыли во Владимир, где формировалась 21-я танковая бригада. С радостью узнал Литовченко, что командиром их батальона назначен Герой Советского Союза капитан Агибалов. Фёдор помнил его со времени боёв на Халхин-Голе. Многое слыхал он и о командире своего полка майоре Лукине, тоже Герое Советского Союза. Друзьям повезло. Их командирами стали боевые танкисты.
      Но большинство людей в бригаде были не искушёнными в боевых делах солдатами. Стрелять им приходилось только на полигонах. Горели только на учениях. В атдку ходили лишь на манёврах. Правда, среди этих молодых, ещё не обстрелянных бойцов, было несколько человек, которые воевали в Монголии. Они хорошо знали М. А. Лукина и М. П. Агибалова, могли рассказать о них много интересного.
      Солдат всегда склонен видеть в своём командире бесстрашного человека, волевого, знающего, умелого, обладающего чудесной способностью находить выход из, казалось бы, безвыходного положения. Солдат хочет верить в своего командира. А Лукин и Агибалов были настоящие герои.
     
     
      ТЁЗКИ
     
      Михаил Лукин и Михаил Агибалов. На первый взгляд разные люди. На деле же очень схожие.
      У них были непохожие лица, разная походка, манера говорить... Но чтобы стать настоящими друзьями, нужно не внешнее сходство, а куда большее. Иногда это называют родством душ. И в самом деле, такое родство у них было. И судьбы их были схожи.
      ...В двенадцать лет Миша Лукин пахал, косил, ездил в лес за дровами.
      — Да ты у нас настоящий мужичок! — говорили ему старшие сёстры.
      А настоящих, взрослых мужичков в их родном селе Мотыро, что под
      Рязанью, в тревожном 1919 году было мало. Старший брат Алексей Лукин стал большевиком, ушёл воевать.
      Тихим, застенчивым пареньком рос Миша. В мальчишечьи драки не любил ввязываться, но постоять за себя мог.
      Когда вернулся с гражданской Алексей, любил младший брат слушать его рассказы о лихих атаках красных конников, о ночных рейдах, о боях с басмачами.
      Мальчик видел себя скачущим на быстром коне с саблей наголо, а за ним лавиной идут эскадроны... То представлял, как с винтовкой наперевес бежит на беляков впереди атакующей цепи красноармейцев.
      Как-то спросил старшего брата:
      — Как думаешь, Алексей, сумею я стать красным командиром? Сдюжу на войне?
      — Если человек воюет за правду, он всё сдюжит. Ему никакая вражья сила не страшна, — ответил брат.
      Запомнились эти слова Михаилу.
      Так появилась у него цель — стать красным командиром. Готовился к этому как мог: занимался гимнастикой, обтирался снегом, перечитал все книги про войну...
      Восемнадцатилетний Михаил Лукин был принят в Рязанское пехотное училище. Через несколько лет получил первую командную должность — командир стрелкового взвода. Сбылась мальчишечья мечта: водил
      в атаку красноармейские цепи, правда, пока только на манёврах. Красная Армия получала новое оружие. Командиру нужно было много знать, и Михаил Лукин не переставал учиться. Его перевели в танковые войска.
      Летом 1939 года японские захватчики вторглись в Монголию, форсировали реку Халхин-Гол и начали продвигаться к горе Баин-Цаган.
      11-я танковая бригада, в которой Лукин командовал батальоном, должна была взять японские части в стальное полукольцо. Танкисты обошли врага с трёх сторон, с четвёртой была река. Дни и ночи длился ожесточённый, кровопролитный бой, в котором участвовали танки, самолёты, артиллерия. Враг упорно сопротивлялся. Чтобы выиграть бой, мало было стальной брони. Нужны были стальная воля командиров, отвага бойцов.
      Танковый батальон Михаила Лукина выполнил задачу: враг был сбит с позиций и сброшен в реку.
      ...Японцы прочно закрепились на рубеже. Чтобы выявить их огневые точки, стрелковая рота, поддерживаемая танками, предприняла разведку боем. После боя командиру батальона доложили: один танк не вернулся.
      Капитан Лукин решил сам выручить товарищей.
      «Т-26» был обнаружен у подножия сопки в большой яме, из которой ветры выдули песок. Туда-то направился Лукин.
      Завидев танк Лукина, японцы открыли ураганный огонь. Капитан будто не замечает чёрных султанов земли, поднимаемых разрывами снарядов. Он почти вплотную подводит свою машину к подбитому танку. Слышно, как стонут раненые. Теперь бы набросить трос, чтобы отбуксировать искалеченный «Т-26». Японцы понимают манёвр капитана, отсекают его от танка ливнем огня. Их пулемёт совсем близко. Лукин бросает одну гранату за другой... Замолкает пулемёт. Трос наброшен на крюк. Рёв моторов, и танк, вытащив подбитую машину из ямы, уводит её к своим.
      Через несколько дней танковый батальон Лукина, прорвав оборону японцев у озера Узур-Нур, зашёл в их глубокий тыл. Танкисты разгромили штаб соединения, походную колонну с боеприпасами, артиллерийскую батарею, а затем вышли к армейским складам, где скопилось несколько сот автомашин с грузом. Склады с горючим были подожжены. Танки Лукина вышли к своим без потерь, каждый из них буксировал трофейное 75-миллиметровое орудие.
      ...Трудное детство пришлось и на долю Михаила Агибалова. Мальчишкой Миша остался сиротой. Жил у мачехи. Гражданская война. Разруха, голод... До сироты ли тут? А он прослышал, что в Самаре открыт для сирот дом. Живут будто бы там ребята в тепле, кормят и учат их. Решил Миша бежать от мачехи в Самару. От родного села Зуевки до губернского центра вёрст сто, но это не испугало девятилетнего мальчишку. В разбитых лаптях шёл он от деревни к деревне. За плечами даже котомки не было — что в неё класть? Сердобольные бабы пускали в избу обогреться и переночевать, делились чем было: там картошки дадут, тут ломоть хлеба, щепоть соли. Так и шёл. И дошёл.
      В детский дом Мишу Агибалова взяли. Здесь он окончил семь классов. Поступил в железнодорожное училище.
      Семнадцатилетний Михаил Агибалов по комсомольской мобилизации направился на остров Сахалин рубить лес. Инструмент нехитрый — пила да топор. Нужна сила, выносливость. Тяжело, а Михаил улыбается, других подбадривает. Такой уж у него характер. Заметили это люди, стал Агибалов десятником. Четыре года работал на Сахалине. Решил добровольно идти в Красную Армию. Служил в артиллерийском полку. Потом его направили в бронетанковое училище.
      Через три года Михаил Агибалов стал командиром Красной Армии. Нелёгкая армейская служба пришлась ему по душе. Был он вынослив,
      натренирован. Походы, марши, полевые учения ему не в тягость. Общительный, весёлый, он притягивает к себе людей.
      1939 год. Бои у реки Халхин-Гол в далёкой степной Монголии. Танковая рота, которой командует Михаил Агибалов, атакует сопку. Японцы изрыли высоту окопами, возвели у её подножия противотанковые препятствия, окугали все колючей проволокой, установили пулемёты, пушки. Танки, ведя пушечный огонь, ворвались в зону укреплений. Тут бы только развивать успех, но кончились снаряды. Командир роты приказал:
      — Огойти на исходный рубеж, заправиться и вернуться!
      У сопки на завоёванном рубеже остался лишь танк Агибалова. Весь огонь был сосредоточен на нём. А у экипажа весьма скудный боезапас: четыре снаряда, три пулемётных диска и восемь гранат.
      Враги совсем близко. Агибалов видит, как несколько вражеских солдат подбираются к танку. В их руках бамбуковые шесты, на которые насажены мины. Короткая команда. Открываются люки, водитель и башенный стрелок бросают гранаты. Взрывы, огонь — и летят в воздух шесты.
      Герой Советского Союза М. П. Агибалов с женой Надеждой Васильевной и дочкой Галей. Сентябрь. 1941 г.
      Японцы меняют тактику. По танку бьют крупнокалиберные пулемёты, а под их прикрытием солдаты выкатывают из укрытия на прямую наводку противотанковое орудие.
      Капитан садится за рычаги, направляет машину на пулемётные гнёзда, давит их гусеницами. Теперь у танкистов ни снарядов, ни гранат, ни патронов. Но тут на выручку подходит пополнившая боекомплект рота. Танки устремляются на штурм высоты»
      Шестнадцать раз ходили танкисты в атаку, пока не смяли врага.
      Сопка была взята.
      В одном из боёв танк Агибалова подбили. Машина загорелась. Выход один — выбираться через нижний люк, но под ним бушует пламя. Капитан открыл крышку. Жар пахнул в лицо. Загорелись волосы, а танкист продолжал ползти.
      — Вперёд! Вперёд! — командовал он себе.
      Наконец Агибалов вырвался из-под танка. Полз по траве, применяясь к местности, чтоб не увидел враг. Полз долго, пока не добрался до своих. Обожжённый, в обгоревшем комбинезоне, с опалённым лицом, но добрался...
     
     
      НА ИСХОДНОМ РУБЕЖЕ
     
      События развивались молниеносно. К 12 октября 1941 года 21-я танковая бригада закончила формирование во Владимире, а через четыре дня она уже сосредоточилась на юге Калининской области — в районе села Тургиново.
      Всё было рассчитано по часам и минутам.
      13 октября бригада погрузилась на станции Владимир. Эшелонам с танками дали «зелёную улицу».
      14 октября утром бригада прибыла в Москву. Вечером этого же дня танкисты разгрузились на станциях Ново-Завидово и Решетниково Октябрьской железной дороги.
      В ночь с 14 на 15 октября был получен приказ командующего Западным фронтом Г. К. Жукова уничтожить группировку противника в районе Калинина.
      15 октября танкисты Лукина и Агибалова совершили бросок по разбитым просёлкам, примыкающим к южному берегу Московского моря, с ходу форсировали реку Ламу.
      16 октября, преодолев болота и топи, танки рассредоточились в селе Тургиново и деревне Мелечкино. Экипажи ждали часа наступления.
      Вечером 16 октября командиры частей и подразделений были вызваны на КП. Начальник штаба зачитал приказ:
      «21-я танковая бригада имеет задачу сорвать готовящееся наступление калининской группировки противника на Москву, нанести ей поражение и парализовать управление. Решил: танковым полком с десантом автоматчиков на броне совершить глубокий рейд по маршруту: Большое Селище, Устиново, Легково, уничтожить противника в Пушкино. В дальнейшем, следуя на Иванцево, Починки, Трояново, Лебедево, разгромить противника в Кривцово, Никулино, Мамулино, овладеть городом Калинин».
      Наступление на занятый врагом Калинин было назначено на 17 октября. Бригада выходила в рейд без артиллерии и прикрытия с воздуха. Экипажи готовились к бою: заправляли машины, проверяли моторы, ходовую часть, оружие, пополняли боезапас. Почти никто в эту ночь не спал.
     
      К танку с белой цифрой «3» на башне подошёл старший сержант Степан Горобец. Рядом с высоким широкоплечим водителем Фёдором Литовченко он казался щуплым подростком.
      — Запрягайте, хлопцы, коней! — шутливо сказал, даже пропел, старший сержант.
      — Значит, скоро двинем? — спросил Литовченко.
      — Скоро двинем, Фёдор! Залазьте, хлопцы, в нашу стальную хату! Пойдём на Калинин. Там немцы, но приказ короткий и ясный: «Только вперёд!»
      Горобец говорил весело, но по его глазам Литовченко видел, что его другу совсем не до веселья. Просто хотел командир перед боем ободрить ребят.
      Заняли свои места в танке. Внизу, за рычагами, механик-водитель Фёдор Литовченко. Сверху, за его спиной, командир машины Степан Горобец, башнёр Григорий Коломиец и стрелок-радист Иван Пастушин, а попросту — пулемётчик: рации в их танке не было.
      Дожидаясь сигнала к выступлению, танкисты грызли сухари и вспоминали добрым словом здешнего тургиновского деда, угостившего их этими сухарями.
      — Що, Гриц, мамка тебя не такими сухарями кормила? — спросил Горобец, с улыбкой глядя на Коломийца.
      Грыз хлопец сухари, смотрел через открытый люк на стройные сосны, поднявшие зелёные вершины в высокое небо. Ничего не ответил на шутливый вопрос командира, но сразу увидел родную хату, мать, вынимавшую из печи на деревянной лопате румяные караваи. Даже запах их почувствовал. Сказал тихо, будто сам с собой разговаривал:
      — Вмие моя маты хлиб пекты. Вытягне иого з печи, а вин свижий, духмяный, сам в рот просится. А маты зразу исты не дае. Кажи, неможна горячего йсты. Накрое иого викатаным чистым рушником, а сама тым часом обид забирае... А як трохи захолоне хлиб, скаже: «Мыйте, диты, руки, сидайте до столу...»
      — Ничего, ничего, хлопцы. Поедим мы ещё своего хлеба, посидим за своими столами, поспим на своих кроватях, — сказал Фёдор, сбивая с комбинезона крошки в ладонь и отправляя их в рот.
      Хлопцы молчали. Перед ними лежало русское село. Пустые улицы, лишь в некоторых избах оставались старики да малые дети. Словно вымерло село. Если посмотреть, всё вроде на месте. И разрушений немного. А оно мертво — людей нет! Дико ревел беспризорный голодный скот.
      Вспоминали танкисты, как капитан Агибалов собрал их за большим пустым амбаром. Лицо бледное, брови сошлись у переносья. Речь была короткая и совсем не командирская.
      — Видите, ребята, в леса бегут от фашистов советские люди. Надо вернуть в родные дома детей и женщин. А для этого — выиграть бой. Надо остановить врага, который занёс сейчас нож над сердцем Родины — Москвой. Знаю вас: никто не дрогнет в наступлении. А бой, прямо скажу, очень тяжёлый будет бой, может быть, и неравный. Всё зависит от вашей смелости, выдержки. Поймите это, друзья мои...
     
      Ранним утром семнадцатого октября танкисты вели машины с десантом на броне по просёлочным дорогам. Рассвет встретили на исходном рубеже. Под прикрытием тёмной октябрьской ночи и густых перелесков почти вплотную приблизились к Волоколамскому шоссе. Меж деревьев стояли 27 «тридцатьчетвёрок», восемь лёгких танков «Т-60» и несколько быстроходных «БТ». Левой колонной танкистов командовал М. П. Агибалов, правой — М. А. Лукин.
      С шоссе, которое проходило меньше чем в километре от перелеска, где сосредоточились танки, доносился шум моторов. На Калинин почти сплошной массой двигались неприятельские войска. Зелёными косяками мчались мотоциклисты. На ветру полоскались пёстрые плащ-палатки с пятнами камуфляжа. Шли танки с крестами на башнях. Из-за высоких гранёных бортов бронетранспортёров виднелись каски. За транспортёрами спешили тягачи с орудиями, автофургоны с боеприпасами, цистерны с горючим. Танкисты-разведчики подползли к насыпи шоссе. Наблюдая за движением, поражались наглости гитлеровцев: сидят спокойно в машинах, дремлют, будто по своей земле едут. Руки сжимали винтовки. Красноармейцы брали неприятельские машины в перекрестье прицелов. Но ни один не нарушил приказа. Терпеливо ждали условного сигнала.
      Машин на дороге стало меньше. Теперь можно было вклиниться в колонну противника. В воздух взвились три красные ракеты. Одновременно в шлемофонах танкистов прозвучал условный сигнал: «Три-три-три!»
      Взревели моторы. Бронированная лавина, вырвавшись из перелеска, двумя колоннами рванулась на шоссе.
      Легендарный рейд начался.
     
     
      КРЕЩЕНИЕ
     
      Танки Степана Горобца и командира взвода Киреева шли впереди батальона.
      Перед ними была поставлена непростая задача: выявлять противника, его огневые средства. Другими словами, эти танки, появившись перед противником, должны были вызвать огонь на себя, первыми принять удар.
      Головные танки шли следом за вражеской колонной. Видимо, их просто не замечали в утренних сумерках или же приняли за своих. Во всяком случае, добрых полчаса продолжалась эта опасная игра. Наши танки не открывали огня: нужно было как можно ближе необнаруженными подойти к городу, вклиниться глубже в расположение фашистских войск. Танкисты понимали: чем внезапнее, тем сильнее будет удар, чем глубже в тыл пройдёт колонна, тем больше паники она вызовет.
      Глаза приникли к смотровым щелям, танкисты наблюдают за идущими впереди машинами, всматриваются в зелёную стену леса. Боя не миновать. И когда бы он ни начался — сейчас или через полчаса, — он начнётся внезапно и, вероятнее всего, без команды. Напряжённые от волнения руки лежат на оружейных спусках, пулемётных гашетках. В любое мгновение они готовы открыть огонь. Так проходят минуты, неправдоподобно долгие, изматывающие. Будто застыло время.
      И вдруг гулкий орудийный выстрел, вспоровший тишину, сразу включивший время. За ним — второй, третий...
      Подумалось: «Не выдержали, видать, нервы у кого-нибудь из наших танкистов...» Нет, это стреляют немецкие противотанковые пушки. Они в упор бьют по головным машинам. Обнаружены!
      Танк Киреева сползает в правый кювет. Подбит. И доли секунды нет, чтобы оценить обстановку, но Степан Горобец успевает сделать это.
      — Разворот вправо! Утюжь батарею! — командует он водителю.
      Литовченко резко кидает машину вправо. Он не видит хорошо замаскированную пушку, но чувствует, как танк подминает её.
      — Так, Фёдор! — одобряет Горобец. — Жми по канаве! Дави вторую!
      «Только бы не успели развернуть на нас», — думает Фёдор и видит, как немцы разворачивают пушку. Но немцы не успели. Танк налетел, сбил щит, прошёлся гусеницами по станинам и выскочил на дорогу, которая круто поднималась к деревне.
      У каждой избы росли большие ивы. Их ветви сплетались, образуя зелёный тоннель. А в нём, как на параде, строгие ряды танков. Немцы не понимали, что произошло, почему там, позади, стреляла их батарея. Пока они по радио запрашивали друг друга, в деревню на большой скорости влетел танк с цифрой «3» на краснозвёздной башне.
      — Не останавливайся! Тарань! — звучит в шлемофонах голос Гороб-ца. Он с Григорием Коломийцем стреляет из пушки по немецким танкам, Иван Пастушин пулемётными очередями поливает автомашины с пехотинцами.
      Орудийные выстрелы, взрывы снарядов, гул моторов, скрежет металла, пронзительные крики... Подбитые машины загородили дорогу. Огромные тягачи с прицепленными к ним орудиями, крытые брезентом автофургоны, бензовозы, штабные автобусы валились в кюветы. Яркие языки пламени жадно лизали машины. Застигнутые врасплох гитлеровцы, не помня себя, не понимая, что делают, бросали оружие, прыгали с машин и бежали подальше от взрывов, адского грохота и огня. Их гнала паника.
      «Тройка» с трудом пробивала дорогу среди разбитых и горящих ганков, опрокинутых автомашин. Она брала то влево, то вправо, отходила назад, поливая огнём, с разбегу таранила, раскидывала ещё целые машины,
      Герой Советского Союза С. X. Горобец. 1938 г.
      Иван Пастушин посылает одну пулемётную очередь вслед за другой.
      Без устали бьёт танковая пушка. Литовченко бросает «тройку» на заслонившие дорогу машины, давит их. И вдруг водитель чувствует: танк будто повис в воздухе — гусеницы вращаются, а сцепления нет. Напрягаясь, он сдаёт машину назад. И вот танк осел, скатился на землю. «Тройка» опять идёт вперёд.
      В шлемофонах голос Горобца:
      — Путь открыт, хлопцы! Прибавь, Федя, скорости!
      Вот и околица. Значит, прорвались. Прошли через заслон, выиграли первый бой...
      Разжались сведённые напряжением зубы. Свободнее стало дышать. Люди опять обрели способность двигаться, чувствовать, думать, говорить. И заговорили все разом.
      — Наступили мы фашисту на самый хвост!
      — Вот что значит, хлопцы, внезапность. Немцы и развернуться не успели, не сообразили, что к чему. И сразу поднялась паника.
      — Хто куди драпанув! И в лис втеклы, и за хаты сховались!..
      — Почти до Москвы, сволочи, дошли. Тут-то узнали, почём фунт лиха!
      Говорили горячо, возбуждённо, перебивая друг друга. В ту минуту они были похожи друг на друга — и степенный, сдержанный Литовченко, и задорный, подвижный Горобец, и тихий, обычно молчаливый Пастушин, и весёлый, увлекающийся Коломиец. Первая удача окрылила их, удесятерила силы.
      — Это только начало, хлопцы, наше крещение, — говорил командир
      танка. — Впереди дел ещё много, а теперь нам надо жать да жать. Давай, Фёдор, полную скорость!
      Навстречу танку бежали русские вёрсты. По сторонам дороги мелькали берёзки и сосны. Стлалась под гусеницами «тройки» родная земля.
      Путь на Калинин был открыт. За головной машиной на большой скорости шла вся танковая колонна. Позади остались Прокофьево и Пушкино, Иванцево. и Починки. Стремительно несётся танк. Всё ближе и ближе к цели.
      На смену возбуждению, вызванному первым боем, пришла сосредоточенность. Танкисты молчат. Но не улеглась на сердце тревога. Ожидание нового боя обострило слух и зрение.
      Через несколько километров Горобец неожиданно скомандовал:
      — Стой!
      По дороге шли женщины и дети. Водитель остановил машину. Женщины, решив, что это немецкий танк, испуганно заметались, бросились через канаву в лес. Но тут одна из них увидела красную звезду на башне, радостно закричала:
      — Это наши, наши!
      Горобец открыл люк, спросил:
      — Вы из Калинина? Много там немцев?
      — Полно! И пушки у них, и танки... Куда вы? Поворачивайте — на смерть ведь идёте!
      — Вперёд!
      Захлопнулся люк, танк резко рванулся вперёд.
      Тяжёлый гул волнами бьёт о землю, проникает в машину. Первым вражеские самолёты заметил стрелок-радист Иван Пастушин. Низко над шоссе звеньями шли «юнкерсы». Сколько их? Шесть... десять... девятнадцать... Больше тридцати тех самых бомбардировщиков, которые кидаются, пикируют на цель со страшным свистом и воем.
      Старшему сержанту вспомнились слова, сказанные комбригом на исходном рубеже:
      «Артиллерийской поддержки не будет, прикрытия с воздуха — тоже... Понятно, товарищи? Надейтесь только на себя».
      «Тройка» Горобца шла, опередив танковую колонну более чем на полкилометра. Вот почему она избежала бомбового удара, обрушенного на бригаду с воздуха. Он пришёлся посередине колонны.
      Рёв пикирующих самолётов. Леденящий душу вой бомб. Взрывы. Свист осколков. Но сквозь весь этот адский вихрь звуков в шлемофонах слышен голос Горобца:
      — Впереди мотоциклетное подразделение противника! Атакуем сзади!
      Пулемётные очереди. Мотоциклы сбиваются в кучу, падают фашисты. А через секунды на скопление машин налетает танк. Хрустит, скрежещет подмятый гусеницами металл.
      За деревней Лебедево дорога идёт на подъём. Отсюда, со взгорья, уже отчётливо виден город. Дымы пожарищ. Там враг. Багровое пламя разлилось по горизонту. Яркие всполохи вздымаются над домами.
      Горит Калинин!..
      Танк оторвался от колонны. Теперь он один. Сметая снег с булыжной мостовой, шальной, порывистый ветер бежит навстречу танку, врывается в приоткрытые люки, приносит горький запах гари.
      — Прибавь ходу, Федя! — командует Горобец.
      Водитель увеличивает скорость. Стрелка спидометра останавливается на цифре «55». Это предел. Лязг гусениц сливается с гулом мотора. Снежные буруны бегут вдогонку за танком.
      Справа, из-за леса, в воздух взмывают «юнкерсы». Тут где-то неподалёку аэродром. Это ясно. Но где? Танк, не снижая скорости, несётся к пылающему городу. Танкисты зорко оглядывают местность: откуда поднимаются самолёты?
      — Справа немецкий аэродром! — докладывает Литовченко.
      — Вижу, — отвечает Горобец. — Коломиец, зажигательными огонь!
      «Тройка» замедляет ход. Останавливается . Башня поворачивается
      вправо. Снаряд за снарядом посылают танкисты по самолётам, машинам с горючим, боеприпасами. Их здесь столько, что промахнуться почти невозможно. Огромными факелами загораются «юнкерсы».
      — Это вам за наших! — кричит башнёр Григорий Коломиец, посылая в ствол новый снаряд.
      Но на аэродроме опомнились. С опушки заговорили зенитки. Прямой наводкой бьют они по танку. Снаряды со свистом режут воздух, рвутся рядом с машиной. «Тройка» маневрирует, набирая скорость, выходит из-под огня. Через несколько минут позади остался аэродром, пылающий огромным костром.
      По пустынной дороге навстречу городу мчится одинокий танк. С каждой секундой приближается город, занятый врагом. Позади товарищи. Их машины бомбят «юнкерсы». Впереди — неизвестность. Не от кого принять команду, не с кем посоветоваться.
      Сосредоточенны, молчаливы танкисты. Теперь им ясно: сквозь огненный вал авиабомб прорвались только они. Назад ходу нет: танк замечен, там наверняка засады. Да, возвращаться нельзя, так же как свернуть в сторону. Остановиться — верная смерть или позорный плен. Только вперёд!
      Будь в танке рация, можно было бы связаться с командиром батальона или полка. Тогда, может, был бы получен другой приказ, принято иное решение, и судьба экипажа сложилась бы по-иному. Но рации в этом танке не было. Обо всём надо было думать самим. И они решили идти на город.
      Как это один танк пойдёт на штурм забитого вражескими войсками города?! — этому решению можно удивляться и сейчас, через четверть века. Этим будут восхищаться и через сто лет. Но тогда... Тогда четыре воина решили: идти вперёд! И, решив так, все свои мысли, всю волю сосредоточили на этом.
      Было ли им страшно? Было, конечно... Необычное возбуждение, близкое к опьянению, овладело ими. Но пересиливала воля: «Только вперёд!»
      Из-за поворота дороги показалась колонна немецких автомашин с пехотой. Танк с ходу сбил три грузовика, опрокинул и раздавил ещё несколько машин. Разбегаются по полю фашистские солдаты. Их догоняют пулемётные очереди Ивана Пастушина.
      Вернувшись на дорогу, «тройка» снова набрала скорость... Вот она уже у железнодорожной линии. Сделав крутой поворот вправо, нырнула под виадук и оказалась на большом фабричном дворе.
     
     
      ИДУ НА ТАРАН!
     
      Справа и слева — пожары. Горят цеха, склады, мастерские... Водитель напряжённо глядит вперёд. Раскалённый воздух поднимает огненные смерчи. Новая опасность: не загорелись бы баки.
      — Впереди пушка! — докладывает Литовченко.
      Он заметил, как из-за угла красного здания немецкие артиллеристы выкатывают противотанковое орудие.
      — Осколочным огонь! — командует Горобец.
      Но на какое-то мгновение танкисты запаздывают. Первой выстрелила всё-таки немецкая пушка. Танк содрогается от сильного удара. Повалил густой едкий дым. Дышать нечем.
      Откинуты люки. Горобец, Коломиец и Пастушин сбивают пламя
      вещмешками, чехлами — всем, что оказалось под рукой. Густой дым окутал машину. Немецкие артиллеристы, решив, вероятно, что с ней покончено, прекратили огонь. Сейчас русские выскочат из машины. Их можно будет взять голыми руками.
      Всё труднее и труднее дышать. Каждую секунду может взорваться боекомплект. В ход пущен огнетушитель.
      — Туши огонь телогрейками! — командует Горобец. Он стоит спиной к снарядам, чувствует, как они нагрелись. Ещё немного, и произойдёт взрыв. Надо сбить пламя, которое разлилось по всей машине. Горит масло, обтирка...
      Задыхаясь, сжав зубы от боли от острых ожогов, они сбивают телогрейками пламя. Стегают его ожесточённо, изо всех сил, сдирают о металл в кровь руки и не замечают этого.
      Пот заливает лица, дым ест глаза, но нет возможности даже утереться. На это уйдёт всего доля секунды, но эта малая доля может стоить жизни.
      Тлеют, загораются телогрейки. Танкисты мнут их в руках, бросают, топчут ногами. И снова остервенело хлещут вокруг себя. Пламя отступает, но через мгновение появляется снова.
      «Мне-то внизу дышать легче, чем ребятам», — думает Литовченко. Он хорошо видит немецкую пушку и кидает на неё охваченную огнём, но всё ещё послушную машину. Лязг металла, крики.
      «Тройка» идёт вперёд. Незнакомый город, незнакомые улицы. Но направление водитель знает. Надо пробиться на восточную окраину: где-то там наши.
      Танк проскакивает фабричный двор, мчится мимо старого монастыря по крутому берегу речки. Вот и мост. С виду совсем ненадёжный. Выдержит ли? На большой скорости танк пролетает его. Сразу за мостом Литовченко замечает вкопанные в землю рельсы. Их вкопали наши, чтобы остановить немецкие танки. Ирония судьбы. Теперь они преграждают путь своему же танку. Литовченко сбавляет скорость, осторожно подводит «тридцатьчетвёрку» к рельсам. Танк упирается в них. Ну что за машина! Под её напором рельсы поддаются, сдвигаются в сторону. Теперь можно проехать.
      А в танке Горобец, Коломиец и Пастушин продолжают борьбу с пожаром.
      Поворот вправо, машина выходит на прямую улицу. На секунду водитель оборачивается: ребятам, наконец, удалось сбить пламя. Лица закопчённые, чёрные, а глаза повеселели. И машина подзакоптилась. Не видно теперь, наверно, ни красной звезды на башне, ни цифры «3». Ну, что же — это на руку.
      — Пушку заклинило, и пулемёт разбит, — слышит водитель голос командира. — Теперь, Федя, вся надежда на тебя!
      «Надежда? Хорошо, когда у людей есть надежда. Попробуем оправдать», — думает Фёдор Литовченко.
      «Тройка» несётся к центру города. На улицах много немецких солдат
      И. И. Пастушин. 1945 г.
      и офицеров. Они не обращают внимания на танк, который идёт по трамвайным путям. Обычная картина в прифронтовом городе. Никому из них и в голову не приходит, что это советский танк.
      По левой стороне улицы навстречу танку движется колонна автомашин. Но что это? Уж не сон ли? Литовченко отчётливо видит знакомые «газики» и «ЗИСы». Откуда они взялись? Сердце дрогнуло от радости. Свои! Как они сюда попали?
      Не помня себя, он закричал:
      — Наши! Наши в городе!
      Расстояние сокращается. Триста метров... Двести... Водителю жарко и душно. Пот заливает лицо, а по телу током пробежал мороз: в наших автомашинах он видит гитлеровцев! Машины перекрашены в серо-стальной цвет, на бортах изображены кошачьи головы... На наших же машинах едут, чтобы бить наших!
      Решение пришло мгновенно.
      — Иду на таран! — крикнул Литовченко и нажал на рычаг фрикциона. Крутой разворот. Танк с ходу врезался в колонну.
      В смотровых щелях мелькают будто выхваченные из фильма кадры: разбитые в щепки борта, искажённые страхом лица, кровавое месиво, бегущее по асфальту автомобильное колесо...
      Здесь, в районе хлопчатобумажного комбината «Пролетарка», прошёл танк С. X. Горобца.
      Но этим своим тараном танк, замаскированный копотью и гарью, раскрыл себя.
      Заработали рации. В штабах зазвонили телефоны. По немецким частям разнеслась весть: русские прорвали фронт. В город ворвалась танковая колонна русских. Звучали противоречивые приказы.
      Началась паника. По рассказам очевидцев было немало случаев, когда солдаты, думая, что перед ними подразделения противника, строчили из пулемётов и автоматов по своим же.
      Однако штабы довольно быстро пришли в себя. Сработала связь. Гитлеровцы поняли: из разных концов поступают сведения всё об одном и том же русском танке, неизвестно как и откуда очутившемся в городе. Из переулков, из дворов немцы обстреливали идущий по Советской улице танк, но он продолжал свой путь. Молчала его пушка, молчал пулемёт. Теперь единственным его оружием были гусеницы. В машину стреляли, бросали гранаты. Но она, будто заговорённая, по-прежнему шла вперёд.
      В этом здании находился штаб фашистов, по которому стрелял танк С. X. Горобца.
     
     
      КОГДА ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ ВРЕМЯ
     
      И з бесед со старыми калининцами, пережившими оккупацию в городе, мы восстановили приблизительно картину этого рейда, а потом повторили путь танка на автомашине с одним из членов его экипажа, Ф. И. Литовченко. И то, что казалось совершенно невероятным, представлялось многим фантазией, постепенно приобрело вполне реальные черты.
      Действительность оказалась даже более яркой, чем легенда.
      Поперёк Советской улицы немцы поставили автомашины, чтобы задержать танк, но он разметал преграду и пошёл дальше.
      К этому времени танкисты только пришли в себя. Потушив пожар, приникли к смотровым щелям. Они видели, как на пути их «тридцатьчетвёрки» появился тяжёлый немецкий танк.
      — Обходи справа! — скомандовал Горобец.
      Но не тут-то было. Вражеский танк маневрирует, идёт в лобовую атаку. Вот если бы действовала пушка!..
      На большой скорости сближаются танки. Нет, не обойти фашиста. Неужели это конец?! Нервный озноб прошёл по телу.
      — Цель ему в борт, в гусеницу! — Это опять голос Горобца.
      Литовченко изо всех сил, до немоты в руках, сжал рычаги, успел крикнуть:
      — Держись, ребята!
      Удар!
      Огненные круги в глазах. На мгновение Фёдор потерял сознание, а когда пришёл в себя, почувствовал, что танк стоит. Двигатель заглох.
      Глянул в смотровой прибор: дорога свободна. А вот и вражеский танк. Чёрт возьми, да он же отброшен в сторону; на тротуар! «Всё же сумел я ему в борт угодить... Да и скоростенка была дай боже!» Литовченко обернулся:
      — Ну, как вы там? Живы?
      — Дышим, Фёдор, — ответил Горобец. — Попробуй, может, заведётся...
      Литовченко нажал левой рукой на кнопку стартёра. Двигатель заработал. Проверил рычаги управления — действуют! Выжал рычаг главного фрикциона, дал первую скорость — танк послушно пошёл вперёд. И тут необычный звук резанул по сердцу: внизу что-то скрежетало.
      «Разбита гусеница, — решил водитель. — Сейчас расстелится по дороге... Завертимся на одном месте...» Но нет, танк идёт! Гремит, скрежеща, ослабшая гусеница, цепляется за борт машины, а всё-таки идёт!..
      — Повреждён кривошип ленивца, — вслух решает Литовченко.
      — Попробуй на скорости, Фёдор, — советует Горобец.
      У всех у них после удара немного обалдевший вид, кружится голова, но они целы, живы. Живы, чёрт возьми! Они живут тем острым нервным напряжением, какое, бывает, поднимается в людях, попавших в смертельную опасность, когда происходящее вокруг кажется даже не совсем реальным.
      «Да, сейчас узнаем: выдержит или не выдержит», — думает Литовченко, отрезвлённый хладнокровием командира, и прибавляет скорость.
      — Ребята! Да мы все в рубашке родились! — во всё горло кричит он от радости, что все ребята живы и танк послушно идёт вперёд...
      А тут ещё радость. Её добавил башнёр Гриша Коломиец:
      — Пушка-то вид удара ожила! Запрацювала. Насправди запрацю-вала!
      — Живём, хлопцы! — кричит Горобец.
      Они все шумели, кричали, но через мгновение, как по команде, замолкли, подумали: «Не рано ли радуемся?»
      А танк шёл, набирая скорость. С грозным рокотом вылетел он на площадь. Сразу в глаза бросился большой флаг со свастикой, висевший над подъездом полукруглого здания. У дверей были видны часовые.
      «Штаб какой-то», — решил Горобец и скомандовал:
      — По флагу осколочным!
      Звонко треснул выстрел, и сразу же у подъезда появилось облачко огня и пыли. Всё окуталось дымом.
      Выстрел! Выстрел! Выстрел! Не видно стало ни флага, ни часовых... И тут командир танка издали заметил на площади дощечки-указатели — «Mi псп!»
      — Федя, мины! Держи правее!
      Литовченко выводит танк правой гусеницей на тротуар и так объезжает всю площадь.
      — Молодец, Фёдор!
      А впереди их ждали новые препятствия. На пути лежит опрокинутый трамвайный вагон. Из-за трамвая и груды камней гитлеровцы начали обстрел.
      — Фёдор, дави!
      Круто развернувшись, танк разметал груду камней и опять оказался на центральной улице.
      Набрав скорость, как ураган мчалась по захваченному фашистами городу грозная машина. Немцы уже отчаялись остановить её. Всё живое попряталось куда-то. Совсем безлюдны припорошённые снегом улицы. Вокруг руины, коробки сгоревших зданий, а уцелевшие деревянные домики закрыли глаза створками ставен. Город будто вымер.
      Рёв танкового мотора гулко врывается в застывшую тишину. На полной скорости танк несётся по мёртвому городу. Улица круто поворачивает вправо. Несколько сот метров, и поворот влево.
      Танкисты не знают города — они в нём впервые. У них даже нет карты, но они ни на миг не сомневаются, что идут правильным курсом. Чем это объяснить? Тут уж, видно, действует инстинкт, обострённый необычной обстановкой.
      Вокруг тишина, но ей нельзя верить. За каждым поворотом — неизвестность. В любой момент может раздаться орудийный выстрел, взрыв гранаты... Ежесекундное ожидание боя, пожалуй, страшнее, чем сам бой. Для них остановилось время. В тугой комок стянуты нервы. Окаменели лица.
      Обгоревший, закопчённый, страшный танк несётся по городу, и снежный вихрь кружится за ним. Но вот кончается улица. Она переходит в булыжную мостовую, обсаженную деревьями.
      Нет, на такой скорости нельзя было заметить спрятанную в кустарнике батарею. Степан Горобец не увидел, а, скорее, почувствовал её. Старший сержант подаёт команду, и водитель бросает машину вправо. Танк подминает, кромсает орудия, раскидывает накаты блиндажей, утюжит окопы.
      Покончив с вражеской батареей, «тройка» снова выходит на шоссе.
      И. А. Сидорович. 1941 г.
      Незнакомый город. Незнакомые улицы. Но они знают: где-то здесь, на востоке от города, наши части. Ведь это не против них выставили батарею: она была обращена на восток.
      Слева видна река. Широкая, запорошённая с берегов снегом, она тускло серебрится. Неужели Волга? Вот как удалось её увидеть. Ну, теперь совсем близко должны быть наши. Говорили, что они сразу за городом...
      Неожиданно гром потряс землю. Тут началось, наверное, самое страшное. На танк обрушился шквал огня. Бьют сзади, и сбоку, и... спереди. Это открыли огонь пушки старшего лейтенанта Сидо-ровича.
      Стреляют и немцы и наши. Разрывы окружают танк. Свистят осколки, звонкам градом стучат по броне. Смерть в дикой пляске ходит вокруг одинокой «тройки».
      Но в который раз повторяется чудо: тяжёлые снаряды не попадают в танк. Малые для него не страшны. Осколки, пули — тем более. Какую чудесную машину создали харьковские рабочие!
      Танк упорно идёт вперёд. Справа — горящий элеватор. Позади осталась деревня. Мостик. «А вдруг — мины? Где же, наконец, наши? Где?»
      Советская артиллерия под г. Калинином. Декабрь, 1941 г.
      И вдруг Литовченко увидел: на дорогу выскакивает красноармеец. Машет шапкой. Свои!..
      Танк окружают бойцы в шинелях и полушубках, с любопытством оглядывают иссечённую снарядами броню, закопчённые лица танкистов. Они так изменились, что и сами с трудом узнают друг друга.
      — Гриша, что у тебя с глазом?! — закричал вдруг Литовченко башнёру.
      — С глазом? — Коломиец чёрной ладонью проводит по лицу: кровь струйками стекает по щекам. Большая, глубокая рана.
      Только сейчас он почувствовал острую боль. И тут же лишился чувств...
      «А ранило его, наверное, ещё у фабрики. Когда танк подбили и пожар начался, — догадался Фёдор Литовченко. — Вот что значит — человек в бою: все чувства в такой тугой узел стянуты, только смерть его развязать может...»
      Вырвавшись из объятий смерти, танкисты не верили, что всё обошлось, что из такого пекла они вышли живыми.
      Потом их отправили в Городище. Их принял командующий армией генерал Хоменко, расцеловал и, свинтив со своего кителя орден Красного Знамени, вручил его Степану Горобцу.
     
     
      АГИБАЛОВСКИЙ ПОЧЕРК
     
      В рейд на Калинин пошли несколько десятков танков, а к своим через город пробился только один.
      Что же случилось с остальными? Какова судьба их экипажей?
      Мы установили это по скупым строкам боевых документов, отрывочным воспоминаниям нескольких оставшихся в живых танкистов, по рассказам деревенских жителей, бывших не только свидетелями, но и участниками тех событий.
      Танк Агибалова влетел на шоссе вслед за экипажами Горобца и Киреева. Агибалов видел, как подбитая машина Киреева сползала в кювет. Видел, как Горобец бросил свой танк на немецкую пушку, раздавил её, разогнал солдат и устремился по шоссе на Калинин.
      — Вперёд, друзья! Больше огня! — Голос Агибалова отчётливо прозвучал в шлемофонах танкистов.
      За командирской машиной, набирая скорость, шли танки старшины Шпака, лейтенанта Малеева, старшего политрука Гныри, лейтенанта Воробьёва...
      Первый удар агибаловской колонны, нанесённый с тыла, был неожиданным, ошеломившим врага. Фашисты бросали машины, метались в панике, бежали куда глаза глядят. Не понимая, что случилось, шофёры резко тормозили, пытаясь свернуть с шоссе на просёлок. Задние машины наезжали на передние, били их в борта. Танкисты настигали, давили вражескую мотопехоту, в упор расстреливали немецкие танки и, набирая скорость, уходили по шоссе всё дальше и дальше на север.
      За селом Пушкино дорогу обступает вековой лес. Шоссе с обеих сторон зажато елями и соснами.
      Танки вытягиваются в цепочку, водители переводят машины на предельную скорость. Но что это? Над лесом, над полотном шоссе мечутся огромные чёрные тени.
      «Юнкерсы»! Они идут низко, крыльями чуть не касаясь макушек деревьев.
      Хорошо рассчитанный удар. Он пришёлся по центру танковой колонны. Уйти от преследования трудно. Надежда только на скорость. Автоматчики, сидящие на броне, вынуждены оставить танки, спешиться...
      За поворотом шоссе просматривается километров на десять. Агибалов видит «тридцатьчетвёрку», ушедшую далеко вперёд.
      — Лихо Горобец идёт! Ушёл от «юнкерсов».
      В шлемофонах снова голос командира:
      — Скорость, ребята!
      Восемь танков Агибалова достигли окраины Калинина. Напуганные появлением «тройки», гитлеровцы начали взрывать мосты на подходах к городу с юга. Город снова стал фронтом. Улицы и площади превратились в поле ожесточённой битвы.
      Вот как рассказывает один из участников этих боёв, бывший комиссар 21-й танковой бригады, генерал-майор Андрей Авксентьевич Витрук:
      «Один из домов на южной окраине рабочие Калинина превратили в мощный оборонительный пункт. Несколько раз фашисты пытались штурмовать этот дом, но успеха не имели. Немецкий танк открыл огонь по окнам дома. В это время подоспел танк старшины Шпака. Он ударил по вражеской машине из пушки, подбил её. Но вот из-за угла выехала автомашина, в которой сидели немецкие офицеры, спешившие, видимо, на помощь тем, кто штурмовал дом. Развернув башню, экипаж Шпака бьёт осколочными снарядами, идёт на таран, гусеницами давит автомашину с офицерами.
      Отсюда Шпак направил «тридцатьчетвёрку» к железнодорожному вокзалу. Здесь танкисты обнаружили окопы и были встречены массированным пулемётным огнём. Танк Шпака утюжит окопы, уничтожая живую силу противника. В неравном поединке с врагом Алексей Шпак погиб смертью героя.
      Слаженно и чётко действовал экипаж лейтенанта Воробьёва. На южной окраине города танкисты раздавили три огневые точки противника, подожгли несколько автомашин. На одной из улиц Воробьёв увидел на снегу раненого автоматчика. Под огнём неприятеля он выскочил из танка, подобрал истекающего кровью красноармейца и втащил его в машину.
      На улицах Калинина сражались с врагом танкисты лейтенанта Малеева, на аэродроме близ города таранил «юнкерсы» и «мессершмитты» экипаж старшего политрука Гныри».
      Когда мы разыскивали участников рейда, на наш зов откликнулся Семён Ефимович Рыбаков, моторист ТЭЦ Советского целлюлозно-бумажного комбината Калининградской области.
      17 октября 1941 года «тридцатьчетвёрка» С. Е. Рыбакова шла в колонне Агибалова.
      — Чтобы остановить лавину наших танков, — вспоминает Семён Ефимович, — навязать позиционный бой, немцы поставили поперёк шоссе тяжёлые тягачи, бронетранспортёры, вели орудийный огонь с флангов. Танкисты, стреляя на ходу, давят вражеские машины. Под гусеницами слышен страшный скрежет металла. Танковая пушка не замолкает ни на минуту. Темп такой, что танкисты не успевают освобождаться от стреляных гильз...
      Но вот лес расступается. Видны дымы в городе. Цель близка. Эх, если бы не «юнкерсы»!.. Они, волна за волной, заходят над колонной. Бомбы рвутся вокруг машин.
      Открылось поле. Лес остался позади. Хорошо виден город, и тут Рыбаков замечает справа лётное поле, ряды самолётов...
      — Вправо, на аэродром! — командует он механику-водителю Пырху.
      Танк врывается на аэродром. На предельной скорости несётся по
      полю, один за другим таранит бомбардировщики, валит их, срывает с бортов обшивку...
      «Тридцатьчетвёрка» прошла через весь аэродром. Её путь отмечен искалеченными «юнкерсами».
      — Выходи на шоссе! — командует Рыбаков.
      Водитель не успел выполнить команду. Машина сотряслась от удара. Заглох мотор, танк замер. Напоролись на мину или это разорвался тяжёлый снаряд? Рассуждать некогда, надо спешить. С третьей попытки водителю удалось завести мотор, но в его смотровую щель попадает пуля — щель заплавлена.
      — Отказал пулемёт, повреждён ствол, — докладывает стрелок-радист, а совсем рядом с машиной рвутся снаряды.
      Нужно менять триплекс и ствол, но главное — выйти из-под обстрела. Но тут ещё одно попадание, и машина загорелась...
      — Вылезайте через нижний люк, занимайте круговую! — приказывает Рыбаков, а сам пытается сбить бушующее в танке пламя огнетушителем. Задыхается от дыма. На нём загорается одежда. Обожжены руки, лицо, нестерпимая боль...
      Фашисты окружают танк. Враги приближаются. Вот уж пусты барабаны наганов... Оставшихся в живых танкистов на бронетранспортёре от-
      возят в город. Пленных помещают в какое-то здание на самой окраине. Семён Рыбаков лежит рядом с младшим лейтенантом Дмитрием Рыжовым, артиллеристом из другой части. Они решают бежать вместе. Окна не зарешечены, просто забиты' досками, фанерой.
      В глухую ночь Семён спрыгнул со второго этажа на дремлющего часового. Сжал сильными руками горло, задушил... Следом прыгнул Дмитрий. Крадучись, без шума, ушли в ближний лес.
      Пять суток, голодные, шли по лесу, искали своих. Выбившись из сил, решили зайти в деревню. Ночью тихо постучали в крайнюю избу. Дверь открыла небольшого роста худенькая женщина, всё поняла без слов, сказала просто:
      — Заходите.
      Сутки отсыпались в подполье. Потом хозяйка разбудила их, накормила, рассказала, как выйти к своим. На дорогу дала хлеба.
      Днём они вышли к лесной сторожке на берегу Волги, откуда было видно, как наши части переправлялись через реку.
     
      Трояново — небольшая деревенька на Волоколамском шоссе. От неё до города Калинина всего шестнадцать километров.
      Вот здесь-то, на пути 21-й танковой бригады, 17 октября и разыгрались события, которые имеют прямое отношение к героям этой повести.
      По свидетельству вернувшихся из рейда танкистов, по рассказам местных жителей деревню удалось проскочить лишь группе танков капитана Агибалова. Экипажи второй колонны, которой командовал майор Лукин, приняли в Троянове неравный бой.
      Об этом через 25 лет и рассказали нам те, кто видел этот бой своими глазами. От них мы узнали о судьбах некоторых героев этой повести, о трагической гибели двух друзей — Михаила Павловича Агибалова и Михаила Алексеевича Лукина.
      Михаил Агибалов... Мы беседуем с его боевыми соратниками по Халхин-Голу, читаем письма тех, кто уходил с ним в рейд 17 октября 1941 года, разговариваем с его женой, и перед нами во весь рост встаёт настоящий советский человек, коммунист.
      Письма хранят мысли и чувства героя. В них неостывающий жар сердца, чудесный человеческий дар — и после смерти оставаться живым.
      Ровные, чёткие строки, выведенные мужественной рукой! Мы листаем эти письма, написанные между лекциями в аудитории военной академии и в перерыве между боями при свете коптилки в блиндаже. Их бережно хранит жена Агибалова Надежда Васильевна Орехова. И в каждом письме виден Михаил Агибалов — мужественный патриот, друг, любящий, заботливый муж и отец.
      В первый же день Великой Отечественной войны слушатель Броне-
      танковой академии Михаил Агибалов подаёт рапорт командованию, просит направить на фронт. В письме жене, эвакуированной в Челябинскую область, с тревогой говорит о том, что не может попасть на передовую.
      30 сентября 1941 года:
      «Учёбу продолжаем, но не все. Костя Абрамов, Миша Лукин получили назначения, уехали. Снова подал рапорт. Вдруг откажут? Разве время сейчас сидеть в тылу?»
      6 октября 1941 года:
      «Вероятно, скоро получу направление. Никак не дождусь, когда буду бить фашистов».
      9 октября 1941 года:
      «Назначения наконец дождался. Мечта сбылась. Прибыл в действующую. Чувствую себя прекрасно. Недалёк тот час, когда вступим в бой с фашистской сволочью».
      А вот письмо, написанное немного раньше:
      «От сестры и Лёшкиных родных ни слова. Видно, они растерзаны фашистскими собаками. Хорошо, если бы меня послали на этот участок фронта. Я бы свёл счёты за них и за всех тех, кого успели замучить проклятые фрицы! Если мои танки на Халхин-Голе выходили из боя наполовину в крови от вражеской пехоты, то с фашистами я буду ещё беспощаднее. Можешь верить: твой муж не опозорит звания Героя Советского Союза...»
      16 октября 1941 года:
      «Милая Надюша! Прибыл на передовую. Чувствую себя хорошо. Скоро бой. Надеюсь, не проиграем боя».
      Эти строки были написаны за несколько часов до условного сигнала «Три-три-три!», по которому начался рейд.
      На танк Агибалова пикировали фашистские асы, на его броне рвались снаряды. А он шёл и шёл по вражеским тылам, ведя за собой батальон. За первые два часа рейда батальон уничтожил десять танков, сорок автомашин с пехотой, много орудий и тягачей. Это строгие документальные данные.
      Капитан вёл огонь, командовал экипажем, отдавал распоряжения по радио танкистам батальона, поддерживая связь с командиром полка Лукиным и комбригом. Последнюю радиограмму в штабе получили ровно в 12.00. Она оборвалась на полуслове: «Разгромлен немецкий штаб. Иду на...»
      ...Это видели жители деревни Напрудное, что стоит неподалёку от шоссе, в десяти километрах южнее Калинина.
      Что случилось с танком, так до сих пор и не удалось выяснить. Только что «тридцатьчетвёрка» раздавила пушку, подожгла бензовоз и обстреляла колонну вражеских солдат. Падали сражённые фашисты, бежали, спасаясь в канавах, за деревьями, сараями, избами. И вдруг встал танк, замолчала пушка...
      Прошла минута, вторая, третья... Молчит танк. Враги приходят в себя, выползают из кювета. Но подойти к машине не решаются. Артиллеристы подкатывают поближе сразу несколько орудий, бьют по танку прямой наводкой. Неподвижен танк, молчит пушка. Осмелевшие враги, строча из автоматов, идут в атаку на застывший танк. И тогда на них обрушивается шквал огня — пулемётчик подпустил метров на тридцать и, как опытный косец, положил всех — одного за другим.
      Немцы опешили. Злобе их нет предела. По танку бьёт батарея. Молчит танк, молчит пулемёт. И снова взвод вражеских солдат поднимается в атаку. И снова повторяется то же.
      Пулемётчик стреляет короткими очередями, бережёт патроны. Поняли это и фашисты. Они подбрасывают на бронетранспортёрах подкрепление, усиливают артиллерийский обстрел. Кажется, земля горит под танком. Но отбита и третья, и четвёртая, и пятая атаки. Теперь пулемёт бьёт совсем уж малыми очередями. Потом слышны одиночные пистолетные выстрелы. И вот всё замолкает. Враги с опаской подползают к танку. Под ним лежит русский воин, в руке зажат пистолет «ТТ». Рядом с ним — танковый пулемёт.
      Местные жители рассказывают, что немцы на месте боя нагрузили три машины трупами своих солдат и офицеров.
      Ночью колхозницы деревни Напрудное тайком подошли к танку, отыскали тело убитого капитана, тайком похоронили на огороде. На выгоревшей гимнастёрке виднелись следы ордена и Звезды Героя.
      Теперь можно представить, как это было. Капитан Агибалов прикрывал отход экипажа к лесу. Ребятам он приказал уходить. А сам лёг за пулемёт. Он имел право приказать лечь за пулемёт башнёру или стрелку-радисту. Но разве мог Агибалов оставить на смерть боевого друга, а сам уйти?
     
     
      МАЛЬЧИШКИ ИЗ ТРОЯНОВА
     
      В начале октября прикатили по Волоколамскому шоссе на мотоциклах и огромных, крытых брезентом машинах в Трояново немцы.
      Местные мальчишки — Коля Кузьмин, Лёша Павлов, Володя Некрасов и Миша Петров — издали наблюдали, как хозяйничают чужие солдаты. Как они варят и жарят добычу, громко и довольно гогочут.
      Потом ребят заметил длинный немец с необычно большими, оттопыренными ушами. Он поманил их и начал что-то быстро говорить. Ребята не понимали. Тогда он показал на лес и стал, нагибаясь, резко размахивать сложенными руками, будто рубил что-то невидимое.
      Ребята переглядывались, пожимали плечами.
      Всё разъяснил подошедший переводчик:
      — Вам приказывают взять топоры и нарубить в лесу еловых ветвей, да побольше и побыстрее. Это нужно, чтобы замаскировать машины и
      другое имущество. Нарубите и принесёте сюда. Ну — раз-два! Быстро.
      Молча шли по лесу, не разбирая дороги, не замечая, как хлещут по лицам ветки. О чём говорить? В их Троянове немцы, а они идут рубить ветки, которыми гитлеровцы будут маскировать машины от наших же самолётов.
      Лёша Павлов первым заметил синий провод, висящий на ветвях.
      — Ребята! Их связь. Ей-бо! Видать, на Рязаново её протянули.
      — Давайте-ка тяпнем топориком, и связи нихт! — предложил кто-то.
      Так бы и сделали, не останови их самый старший — Коля Кузьмин:
      — Нельзя, пацаны! Сразу поймут, кто это сделал. Приметим. Обождать с этим надо...
      Тягостно прошёл для ребят тот день. Не хотелось глядеть на большие машины с диковинными звериными мордами, нарисованными на бортах, на чужих солдат, хозяйничавших в деревне.
      Такими же серыми и длинными были и следующие дни. Ребята старались не попадаться немцам на глаза, собирались в полуразрушенной конюшне или в овощехранилище. Сидели, прижавшись друг к другу, говорили о том, что согревало их души: будто в соседних лесах уже действуют партизаны, связные были рядом, в Бурашёве, а в Калинине — там идут бои. Наши-то и не думают отступать. У Калинина немца остановили.
      Безудержная мальчишеская фантазия уносила их из деревни, где хозяйничали враги, в окопы, одевала в серые шинели и краснозвёздные ушанки, вкладывала им в руки скорострельные винтовки, бросала в атаку.
      Трудно было после этого возвращаться в свои избы, около которых стояли огромные машины и длинноствольные пушки. Но туда гнал голод. Немцы, по всему видать, укреплялись. Даже бани топить начали.
      Однажды Колька предложил:
      — Пошли, пацаны, на старый птичник. Может, там хоть две-три курицы уцелели. Поймаем — и в котёл. Всё одно фрицы сожрут. И передразнил: «Курка-матка, яйка-матка!»
      Немного времени нужно было голодным ребятам, чтобы поймать и ощипать двух кур. В топке под небольшим котлом, в котором раньше варили корм для птицы, разгорелся жаркий огонь. В него подбрасывали только сухие дрова: похлёбка быстрее сварится и дым из трубы не так заметен.
      Будущая похлёбка уже источала аппетитные запахи, когда гул моторов и выстрелы заставили ребят позабыть про еду. Они выскочили на улицу. Глазам их представилась удивительная картина.
      По деревне, стреляя из пушек и пулемётов, шли танки. Наши танки! Они расстреливали выбегающих из домов фашистов, давили их гусеницами. Два танка, пройдя через всю деревню, направлялись к сосновой роще. Другие поднимались в гору. А к мосту подходили ещё две машины.
      Но тут, опомнившись, немцы открыли огонь из пушек. И танк, что находился неподалёку от дома Спиридоновых, загорелся. Над ним поднялся столб густого чёрного дыма.
      В небе появились бомбардировщики. Ребята ясно различали кресты на крыльях. Самолёты прошли над деревней и начали пикировать на
      К шоссе за речкой Каменкой. Видимо, и там были наши танки. Сотрясая землю, рвались бомбы.
      А в небе появлялись всё новые и новые самолёты. Сколько их? Восемнадцать, девятнадцать, двадцать... Не сосчитать. Описав в воздухе круг, машины камнем, как ястреб на добычу, кидались к земле. Ухали бомбы. За речкой поднимались высокие чёрные дымы.
      Между тем бой в деревне с каждой секундой делался всё ожесточённее. Оправившись от внезапного удара, немцы били по танкам из орудий, кидали в них из укрытий гранаты. Танкисты отстреливались. Им уже неоткуда было ждать подмоги. Одна за другой выходили из строя машины.
      Ребята из ворот птичьей кухни видели, как одна «тридцатьчетвёрка» прошла мост. Но тут же, будто вздрогнув от сильного удара, резко повернула влево и остановилась на краю канавы.
      — Гусеницу ей разбило! — догадался кто-то из ребят, уже умудрённых опытом войны.
      Они видели, как из переднего люка вылез танкист и начал стучать молотком по гусенице. Из танка его прикрывали огнём пушки и пулемёты. Вот танкист вполз обратно. Ребята ждали, что сейчас машина взревёт, подомнёт под себя кусты, за которыми в окопчике засели немцы. Но танк не двигался. По-прежнему строчил пулемёт, время от времени стреляла пушка, но машина оставалась на месте. Видать, не удалось танкисту починить гусеницу.
      Орудийные выстрелы раздавались всё реже, пулемётные очереди стали короче. Потом танк замолк: должно быть, кончились боеприпасы.
      Беспрестанно стреляли немецкие пушки, выбивали из брони снопы искр. Танк молчал.
      Было ясно — немцы боялись приблизиться к замолкшей машине. И, израненная, обожжённая, неподвижная, она казалась им неприступной крепостью.
      Трудно им, свидетелям этой трагедии, спустя двадцать пять лет вспомнить, сколько длилось это молчание. Вот открылся передний люк, и из танка выскочил человек в комбинезоне. За ним — второй, третий. Это они помнят.
      Открылся верхний люк. Из башни показался ещё один танкист. Снова застрочили из кустов пулемёты, автоматы. Тот, четвёртый, танкист покачнулся, упал.
      Ребята видели: он упал. А три танкиста поползли по канаве, а потом, низко пригибаясь, пробежали под мостом.
      Наступила тишина. Она была такой же неожиданной, как грохот боя. Ребята чутко и недоверчиво вслушивались. Ведь только что звонко и отрывисто били танковые пушки, мчались по деревне машины, а на их пути с грохотом вставали огненные фонтаны взрывов...
     
      У моста стоит танк. Кажется, сейчас он взревёт мотором и помчится на врагов. Но танк не двигался. Откинуты крышки люков. Рядом с машиной темнеет тело танкиста.
      Немцы наконец вылезли из кустов, подошли к танкисту. Один тронул сапогом убитого. Другие стали обшаривать его карманы, сорвали с гимнастёрки знаки различия, стянули сапоги.
      Двое немцев всё ещё с опаской, осторожно залезли на танк, заглянули в люк, что-то громко кричали стоящим на земле, качали головами.
      — Должно, наши-то замок у пушки сняли, вот и злятся, — сказал Коля Кузьмин.
      Сгрудившись возле убитого, солдаты рассматривали сорванные с его шинели петлицы, какие-то бумаги и ещё что-то.
      — Подойдём поближе, посмотрим, — предложил Лёша Павлов.
      Но стоило ребятам сделать несколько шагов, как гитлеровцы, будто по команде, вскинули автоматы:
      — Хальт!
      Пришлось вернуться. К танку подходили другие немцы, стучали по нему прикладами, рассматривали убитого...
      — Теперь-то не боятся, а полчаса назад... — заметил Коля. И зашептал: — Не допустим, чтобы над ним измывались. Вот что, пацаны! Как стемнеет, унесём.
      Все согласились. Трижды пытались ребята подойти к танку, но каждый раз их отгоняли окриком, щёлканьем винтовочных затворов. Танк почему-то охраняли, и тело убитого лежало всё там же, темнея на снегу.
      Подойти к убитому им удалось лишь на третью ночь. Постояли, сняв шапки, вглядываясь в строгое окаменевшее лицо. Говорили шёпотом:
      — Видать, командир, — догадался Володя Некрасов. — Гляди-ка, петлицы сорваны и из гимнастёрки куски вырвали. Наверное, ордена...
      — А через верхний люк он почему вылез? Он же опытный. Знал, что так, на виду, его убить могут, — гадал Коля и сам же ответил: — Этим ведь он от своих товарищей хотел огонь отвести! А? Тетёрка так делает — отводит собаку от птенцов на себя.
      Кто-то из ребят сказал:
      — И отвёл! Геройски погиб командир!
      С трудом подняли они вчетвером тело танкиста и осторожно несли через глубокую канаву, через кусты. Поднялись на берег речки Каменки. Они решили похоронить танкиста здесь, на взгорке, неподалёку от танка, на видном месте.
      Перевитая корнями земля поддавалась туго. Копали по очереди. Копали яростно, копали, как копает солдат окоп, который должен спасти ему жизнь.
      Когда все выбились из сил, сели, Колька сказал:
      — Зарывать глубоко не будем. Скоро наши вернутся. Похоронят как полагается. По военным правилам. Салют дадут. Мы им всё расскажем.
      Ребята обернули голову танкиста припасённым чистым полотенцем. Сложили на груди его одеревеневшие руки. И сами будто одеревенели. В первый раз приходилось им погребать человека.
      Над речкой Каменкой, в ольшанике, вырос печальный холм земли. С непокрытыми головами стояли над ним трояновские мальчишки: Коля Кузьмин, Лёша Павлов, Володя Некрасов и Миша Петров. Молчали, понимая, что словами тут ничего не скажешь.
      Много, не по летам много они уже повидали. На их глазах началась здесь война.
      Через Трояново двигались гружённые разным имуществом машины и повозки, тянулись беженцы. Это наши отходили. Артиллерийская стрельба. Взрывы бомб. Потом пришли немцы и вроде бы укрепились, даже обживаться начали... И вдруг эта атака наших танков. И откуда взялись эти машины на территории, оккупированной немцами? Этого ребята не знали. Ничего не знали они и о том, кто так геройски погиб у них на глазах.
      Ничего не сказали тогда мальчишки, стоя над холмиком свежей земли. Не было у них нужных слов, но чуткие мальчишеские души наполнились неведомым до этого сложным чувством горькой, недетской тревоги, острого беспокойства и щемящей жалости к людям. Только теперь у холмика мёрзлой земли поняли, какая большая беда пришла на их родную землю.
     
     
      ТАЙНА КОЛИ КУЗЬМИНА
     
      На следующий день куда-то исчез Коля Кузьмин. Ребята думали, что он ушёл к своим и больше не вернётся. А Коля вернулся. На вопросы ребят, где был, прямо не отвечал, отмалчивался. Они и не настаивали: значит, так надо. Привыкли к его волевому характеру.
      Вместе со всеми Коля ходил рубить дрова для немецких кухонь, носил воду. Но каким-то уж очень странным он стал. Приказания немцев выполнял без возражений, с виду даже охотно.
      — Ты что это так стараешься? — не выдержав, как-то спросил его Лёшка.
      Сердито взглянув на него, Коля поднёс согнутый указательный палец к Лёшкиному лбу и раза три выразительно постучал по нему. Коля ничего не ответил, но и без слов было понятно: скрывает Николай что-то значительное, что-то задумал, а может быть, уже и делает тайком от других.
      Через пару дней он пришёл в избу Павловых, громко сказал:
      — Бери, Лёша, топор. Велено нам с тобой лап еловых нарубить. Для ихней маскировки.
      Шли ребята по глубокому снегу. Припорошённые искрящимся снегом, стояли перед ними большие ели, раскинув шатрами свои пушистые лапы.
      «Такую-то красоту и рубить жалко», — думает Лёша, а вслух говорит:
      — Зачем далеко ходить? Ближе нарубим, ближе и носить будет.
      Николай соглашается. Они рубят упругие и колкие еловые ветки,
      складывают в кучи. Вот уже можно возвращаться в деревню, а Николай почему-то идёт всё дальше и дальше в лес.
      — Хватит этого, только снести, — говорит ему Лёша, а тот будто не слышит, идёт с топором на плече, забирая в сторону Рязанова.
      Наконец остановился, утёр рукавом пот с лица и показал рукой на блестящий синий провод, перебегающий с дерева на дерево.
      — Руби, Лёшка. Разрубим и уволокем в сторону метров за триста. Пусть-ка фрицы тогда по телефону покомандуют!
      Уже несколько раз Николай Кузьмин через лес уходил в сторону Захарьина. Смекалистый, зоркий паренёк передавал через партизанских связных сведения о гарнизонах в ближайших деревнях. Вести разведку ему помогали двоюродный брат Толя Старшинов и Алёша Павлов. Они, примечали, где замаскированы орудия и танки, где находятся склады боеприпасов, куда сходятся линии связи, сколько войск проходит по шоссе.
      До рассвета Николай обычно возвращался домой. На этот раз он велел Лёше рано утром разведать обстановку и прийти в лес.
      — Мы тебя, Леха, встретим с Толькой на середине дороги. Ты расскажешь, что надо, а сам обратно вернёшься.
      На том друзья и расстались.
      Утром Лёша вышел на улицу и поразился: за избами, где вечером стояли танки, орудия и машины, валялись лишь еловые ветки, нарубленные ими когда-то ло приказу немцев. Весь снег в узорах от ребристых шин. Видно, немцы ушли из деревни глубокой ночью, когда он спал.
      «Надо об этом побыстрее передать Коле», — решил парнишка. Не заходя домой, он направился к лесу. Под ногами весело поскрипывал снег. Было легко и радостно оттого, что в деревне нет немцев и он первым сообщит об этом своим. Им-то эти сведения пригодятся. Коля, конечно, его похвалит. Может, даже возьмёт с собой, познакомит с теми, о ком никогда не рассказывал, только загадочно намекал.
      Совсем немного прошёл Лёша, как услыхал выстрелы. Стреляли по нему и сразу с двух сторон. Противно свистели пули. Одна пробила валенок, обожгла ногу.
      Лёша упал у маленького дубового кустика, прижался к земле. Выстрелы прекратились. Парнишка осторожно стянул с ноги валенок: нет, не ранен, только кожа чуток содрана.
      «Нужно лежать, не шевелиться, — думал он. — Если поднимусь, подстрелят или убьют. Да, перехитрили тебя немцы, Леха! Не все, оказывается, ушли: оставили засады... Надо тихо лежать, потом, может, удастся уползти. Лес-то — рукой подать».
      Только так подумал Лёша, как совсем рядом услыхал зловещее «Хальт!». Над ним стояли два гитлеровца с автоматами. Рывком приподняли мальчишку, тыча стволами автоматов в спину, повели в деревню.
      Лёшу привели в избу Венедиктовых, били кулаками и шомполом. Переводчик всё время спрашивал:
      — Ты к партизанам шёл? Дорогу знаешь? Обер-лейтенант обещает больше тебя не бить, если ты ему правду скажешь.
      — Никаких партизан я не знаю. Веник пошёл наломать. Мамка велела, — твердил Лёша.
      Тут, на Лёшино счастье, офицеру принесли завтрак. Мальчишке велели залезть на печку и лежать там. Ждать. Он прижался избитым телом к тёплой трубе и тоскливо думал: «Забьют они меня...»
      Коля Кузьмин. 1940 г.
      Долго, должно быть, пролежал он на печке, вроде даже вздремнул. Пришёл в себя от крика:
      — Швайн! Партизанен!
      На пороге стояли Коля Кузьмин и Толя Старшинов. Офицер что-то остервенело кричал и всё время показывал на стол, где лежали штык-кинжал от немецкой винтовки и маленькая серая книжечка.
      «Так это ведь комсомольский билет! Зачем же Колька его с соЬой носил?! Видно, неожиданно в лесу схватили. Колька и кинжал выбросить не успел...»
      — Расанофо! — крикнул офицер и вышел из избы.
      Конвоиры поволокли ребят на улицу.
      «В Рязаново отправляют, — решил Лёша, — там штаб. Пытать будут...»
      В избе оставался только один переводчик, молодой, высокий, светловолосый, в гражданской одежде.
      Встретившись с Лёшкой взглядом, он сказал:
      — Слезай, парень.
      «Что он теперь со мной сделает? Бить, наверное, будет. А говорит по-нашему чисто. Вроде русский. Вот сволочь!»
      — Слезай, слезай попроворнее, — повторил переводчик. — Ты, парень, меня не бойся. Считай, что тебе повезло. Пойдём-ка на улицу.
      Они вышли из избы. Снег искрился на солнце, слепил глаза.
      — Видишь салазки? Бери их и шагай. Да шагай попроворнее. Главное — уходи подальше от деревни.
      Кто его знает, что за человек был этот переводчик! То ли нашим был, то ли за страх немцам служил... А может, был предателем, да на миг оттаяла душа, пожалел, отпустил мальчишку.
      ...Ушёл из Троянова Лёша Павлов и остался жив.
     
      Совсем иной была судьба Коли Кузьмина и Толи Старшинова. Их привезли в Рязаново, держали в омшанике на краю деревни. Несколько раз водили на допросы, пытали, но они молчали.
      Молчание ребят словно подстёгивало палачей.
      Пытки становились всё более жестокими, изощрёнными. Коле отрезали левое ухо, искололи штыками грудь и спину, вырвали ногти на руках, разорвали рот...
      Ничего не добились от ребят палачи. Они привезли свои жертвы на окраину Рязанова и, приставив к голове стволы карабинов, застрелили.
      Героями были мальчишки, стойкими, верными. Коле едва исполнилось семнадцать, а Толе было пятнадцать. Их тела валялись за околицей около изгороди. Больше недели никому не разрешалось подходить к трупам. Потом комендант распорядился зарыть их тут же, на Рязанов-ском поле.
      В середине декабря 1941 года наши войска освободили Калинин. Вскоре в Трояново приехал полковой комиссар А. А. Витрук с группой танкистов.
      И случилось так, что первыми, кого они встретили в деревне, были Лёша Павлов, Володя Некрасов, Миша Петров. Комиссар спросил ребят, не видали ли они танкиста, который вылез из танка, стоящего и сейчас у моста и уже заметённого снегом.
      Ребята повели танкистов к берегу Каменки. Показали могилу. Волнуясь, приезжие быстро раскидали снежный намёт. Сняли слой замёрзшей, закаменелой земли. Осторожно приподняли тело, размотали полотенце, которым была окутана голова.
      — Он! Лукин Миша, дорогой мой! — сказал комиссар, упав перед телом на колени. Упал и заплакал.
      Мальчишки топтались сзади. Всё они уже повидали — и жизнь и смерть. И голод. И оккупацию. И бой. И крики женщин... Но как плачет большой командир, они не видели. И им было по-настоящему страшно.
      Потом ребята узнали, что в тёмную октябрьскую ночь они похоронили командира танкового полка майора Михаила Алексеевича Лукина, Героя Советского Союза.
      Танкисты с волнением слушали рассказ ребят о последнем бое майора Лукина. О гибели их друзей — Николая Кузьмина и Анатолия Стар-шинова.
      — Герои! — взволнованно говорил полковой комиссар.
      Потом он сфотографировал Лёшу, Володю и Мишу неподалёку от того места, где они нашли убитого командира.
      ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ ГЕРОЯ
      24 января 1942 года. По улицам Калинина медленно двигалась необычная процессия. Впереди шёл танк без башни. На нём был установлен гроб, обтянутый красным полотном. Танк-катафалк сопровождали боевые машины.
      Траурная процессия остановилась в центре города, на площади Ленина. Сюда танкисты привезли своего командира, чтобы похоронить с воинскими почестями. Необычно выглядела тогда эта площадь, с которой фашисты увезли памятник Ленину. Постамент без памятника. Вокруг коробки домов смотрят на площадь пустыми глазницами.
      Танкисты прощались с Михаилом Алексеевичем Лукиным. На постамент поднялся полковой комиссар Витрук. Немного слов сказал он, но эти слова западали в сердца бойцов и командиров.
      Салют из танковых пушек. Застыли в строю воины. Рядом с ними, сняв шапку, замер невысокий вихрастый мальчишка — Лёша Павлов.
      «Всё сбылось, как говорил Коля, — думает Лёша. — Наши вернулись и хоронят командира по всем военным правилам. И пушки стреляют. А вот Кольки и нет...»
      Да, было всё так, как говорил тогда ребятам на берегу Каменки Коля Кузьмин.
     
      С тех пор прошло много лет. На сцене сельского клуба райвоенком зачитывает приказ по войскам 30-й армии о награждении медалью «За отвагу» Николая Кузьмина и медалями «За боевые заслуги» Алексея Павлова, Владимира Некрасова, Михаила Петрова.
      Приказ 1942 года. Почти через четверть века дошёл он до ребят. Не всех застал в живых. Погиб Коля Кузьмин, убит на фронте Миша Петров. На сцену поднимаются Алексей Павлов и Владимир Некрасов. Награждали мальчишек, а награду принимали сорокалетние мужчины.
      Сожгли фашисты Трояново. Только четыре дома осталось в деревне. Павлов и Некрасов живут теперь в селе Бурашево. Алексей Иванович Павлов работает санитаром в больнице имени доктора Литвинова, Владимир Фёдорович Некрасов — мотористом на водокачке.
      Сердечно встретили они приехавшего к ним в гости генерал-майора Андрея Авксентьевича Витрука. Возмужали мальчишки. Изменился генерал. Что там говорить, сказались четверть века и на нём.
      Посидели старые знакомые за столом, вспомнили грозный сорок первый год. Двадцать пять лет прошло, а будто всё это было только вчера.
     
     
      НОЧЬ ПЕРЕД БОЕМ
     
      М едленно таяли в ночном небе осветительные ракеты, обливая заснеженные поля мертвенным дрожащим светом. Немцам не видно было затаившихся в логу танков, но они, будто почувствовав, что русские готовятся к новому броску, беспрерывно обстреливали передовую и ближние тылы из орудий и миномётов.
      Уже несколько часов экипаж Степана Горобца сидел в машине, ожидая боевой приказ. Их замаскированная «тройка» была еле видна среди заснеженных елей.
      Готовность № 1. Это значит — будь начеку. В любое мгновение может поступить сигнал к атаке. Сигнал может быть дан через несколько минут или несколько часов — того никто не знает... После стольких бессонных ночей и трудного перехода по глубокому снегу не грех было бы хоть чуть вздремнуть. Но тут не до сна, да мороз — сорок градусов! Не спасали валенки и полушубки. В танке всё обледенело, ни к чему
      не притронешься. Побегать бы сейчас вокруг машины* согреться, да нельзя... Вот и старается каждый притопывать на месте, шевелить руками, чтобы совсем не окоченеть.
      — Быстрей бы рассвет, — негромко проговорил Горобец. — По всему видно, хлопцы, с утра пойдём вперёд. Тут уж отогреемся: жарко будет.
      — Это точно, — отозвался механик-водитель Фёдор Литовченко. — Так жарко будет, ещё пить запросишь. Немец, он огоньку подбросит.
      — А всё лучше, чем в ледяной крепости сидеть, — вступил в разговор башенный стрелок Николай Капелюшин, недавно заменивший в экипаже раненого Григория Коломийца, — а что до огня, так его и сейчас хватает.
      — Верно, хлопцы! — поддержал Горобец. — Не зря ведь говорят, что ждать да догонять хуже нет. Тяжело в бою, это мы с вами знаем. Только вот так ждать тоже нелегко. В бою ты собран, всего себя в кулак зажал. А тут время вон как тянется, минута — целая верста. Всякое вспомнишь, передумаешь. Да вот ещё мороз лютый жмёт. По мне бы, лучше с ходу в бой. Вон как тогда, у Калинина...
      — Только такое вряд ли повторится, Стёпа.
      — А повторится, не сдрейфим. Верно, хлопцы? Как ты, Фёдор, тогда кричал? «В рубашке мы, ребята, родились!»
      — Вроде так. Уж и не помню, что я тогда кричал.
      Танкисты помолчали. Может, вспоминали тот бой, может, думали о родных, которые остались на такой далёкой теперь Украине. Живы ли они? Не угнали ли их в неметчину? Много заснеженных полей надо пройти, во многих побывать боях, чтобы вернуться домой. Да ещё и дожить надо до той победы.
      — Вздремнул я немного с вечера, хлопцы. Всего несколько минут, а сон видел трудный.
      Горобец замолчал.
      — Чем же трудный? — спросил Фёдор.
      — Маму видел, — тихо отвечал Степан. — Худая, глаза запали, говорит еле 'слышно. Такая была в голодуху. Я её мальчишкой запомнил... Слышал я, что женщины легче мужчин голод переносят, живучие они... А моя мать в голод умерла, отец жив остался. Последнее она нам, детишкам, отдавала, сама-то почти ничего не ела. Нас спасти хотела. А мы и не замечали, глупые ещё были... Так вот снится мне, что протягивает мама ко мне руки. Холодные они. Гладит меня, а мне всё холодней и холодней... Еле-еле оторвался от неё, а она всё зовет...
      — Это тебе от холода такой, Стёпа, сон приснился.
      — Может, и так, а всё же как-то не по себе... Эх, скорей бы сигнал
      в атаку. Сразу все сны из головы вылетят... Тут вечером мне ротный говорит: «Побалакай со своими хлопцами. Скажи им, что бой будет нелёгким. Деревню на горе брать пойдём». Ладно, отвечаю, побалакаю с хлопцами. А сам думаю: что с ними балакать? Хлопцы всё сами знают. Воевать умеют. Злости на фашиста в каждом столько, что на десятерых хватит.
      — Вот говорят: бой будет трудным. А кто его видел, лёгкий бой? Видно, лёгких-то не бывает... — сказал Фёдор. — Только в бою думать некогда, трудно тебе или нет. Важно, по-моему, одно: за что воюешь.
      — Вот и проведена политбеседа перед боем. Из тебя, Фёдор, хоро^ ший бы получился комиссар, — шутит Горобец. — Ты лучше скажи нам насчёт машины.
      — Что о ней скажешь? Машина в исправности. Калининцы её подлечили как следует. Не подведёт.
      Они думали и говорили о предстоящем бое. Четыре человека в бронированной машине. Каждый старался скрыть растущее волнение, казаться спокойным, чуть ли не безразличным к тому, что произойдёт через час, а может быть, через минуту.
      Четыре человека в боевой машине — это не просто экипаж, это люди одной судьбы. А судьба во многом зависела от них самих, от их умения владеть собой в бою. Быть может, когда говорят о мужестве, имеют в виду это трудное умение управлять собой в любую минуту, даже в самую лихую...
      Бой планируют в штабах. На карты наносятся стрелы. Пишутся приказы, в которых кратко и точно ставятся боевые задачи. В приказах, кажется, предусмотрено всё: рубеж, с которого танки пойдут в атаку, время и сигналы, поддержка артиллерии, связь с пехотой... Но как бы хорошо ни был подготовлен бой, как бы ни предусмотрительны были умные люди в штабах, всего, что произойдёт во время боя, предугадать невозможно. Тут уж многое зависит от того, как поведут себя люди, от их самоотверженности, способности за доли секунды сориентироваться, принять решение и выполнить его. Может, об этом и думали тогда танкисты.
      ...Огонь не прекращался. То ближе, то дальше разрывались снаряды и мины, издали доносилась пулемётная дробь. Мороз сковал людей. Танкисты понимали, что нужно терпеть — другого выхода нет.
      Перед рассветом в танке появился ещё один человек — командир роты старший лейтенант Смык. Он решил идти в бой с экипажем Го-робца, который после истории в Калинине пользовался среди танкистов славой особо везучего.
      Не успели танкисты по-новому расположиться в машине, как по броне забарабанили чьи-то кулаки.
      — Откройте люк! Пакет от командира полка!
      Это связной принёс боевой приказ. Старший лейтенант открыл люк и привстал, чтобы взять пакет. Руки он протянуть не успел: рядом разорвалась мина, командир роты был смертельно ранен.
     
     
      ПЕРЕСИЛИМ, ХЛОПЦЫ!
     
      «Выбить противника из церкви и кладбища, взять господствующую над местностью высоту», — такой приказ получили танкисты.
      Вздымая снежные вихри, «тройка» вырвалась вперёд. Вот позади осталась небольшая, закованная в лёд речка. В смотровые щели видна быстро набегающая гора. Машина начала подниматься по склону. Фёдор Литовченко вёл её равномерно, не переключая скорости, строго по прямой.
      Всё как будто шло как надо, и вдруг танк начал скатываться вниз. Гусеницы судорожно вертелись вхолостую.
      — Буксуем! Гору-то водой облили, сволочи! — доложил Фёдор.
      — Ясно! — ответил Горобец. — Спокойно, Фёдор, бери с разбегу! Веди по своему же следу!
      — Есть вести по следу!
      Разметая снежную пыль, машина, разгоняясь, стремительно несётся на ледяную гору. Вот она добежала до середины горы и опять сползает...
      — Ещё раз! — командует Горобец. — Опять держи по следу, Фёдор. Взъерошим лёд, взберёмся! А ну, вспомни Калинин. Не такое ли видали, хлопцы!
      Голос командира подбадривает. Великое это дело — вовремя сказанное слово. В третий раз танк идёт на приступ. По нему уже пристрелялись вражеские орудия. Вокруг рвутся снаряды, а машина, буксуя гусеницами, упорно карабкается по склону. Вот уж совсем близко церковь. До неё рукой подать... И тут танк в третий раз сползает вниз почти к самой речке.
      Снова бросается на крутую гору упорная «тройка». Она идёт, не меняя курса. Делать развороты на подъёме нельзя: машина может опрокинуться. Немцы встречают её шквальным огнём. Всё чаще и чаще попадания, танк сотрясается от взрывов. Вой снарядов, визг осколков, стук пуль по броне, рёв мотора — смешались все звуки. Танкисты уже ничего не слышат. Оглушены. Им сейчас уже не холодно, а жарко. Пот течёт, омывает лица. Но они не замечают и этого. Подняться, во что бы то ни стало подняться на эту заколдованную гору!
      Горобец бьёт из пушки по церкви. Огненный смерч вьётся вокруг ганка.
      — Правильно держишь, Федя! Давай ещё раз по следу! Рви лёд! — подбадривает Горобец.
      Машина настойчиво ползёт в гору, и тут, на этот раз почти у самой цели, срывается вниз.
      Напряжение достигает предела. Танк стал хорошо пристрелянной мишенью. Артиллерия противника сосредоточила на нём огонь. Немцы понимают: не взберётся на гору танк, не поднимется и пехота. Они ста-
      раются подбить машину, пока она лишена манёвра, скована в действиях, не выбралась из колеи, не обрела обычной подвижности.
      — Всё равно взберёмся, хлопцы! К чёрту на рога, а взберёмся! — хрипло кричит Горобец и просит: — Ещё разок, Фёдор! Иди в лоб! Только в лоб! Не сворачивай!
      Десятый, наверно, раз танк штурмует высоту. Литовченко до боли в руках сжимает рычаги. Они должны, чёрт возьми, взять эту высотку!
      — Ничего, ничего, в Калинине жарче было! — кричит Горобец. — Не дрейфь, хлопцы! Пересилим!
      Взвывает мотор. Машина идёт в гору. Водитель плавно нажимает ногой на педаль, прибавляя подачу горючего. И вот, наконец, тот момент, когда все не видят, а чувствуют, что танк перевалил кромку подъёма, Литовченко притормаживает правую гусеницу, и «тройка», вновь обретя манёвренность, круто развернувшись вправо, идёт на церковь.
      — Молодец! — хвалит водителя Горобец.
      — Дадим им жару, гадам! За лейтенанта нашего, за Смыка! — Это голос Пастушина.
      — Жми на всю железку, Фёдор!
      Кричат все разом: командир, башнёр и заряжающий. Молчит лишь Фёдор. Он маневрирует, останавливает на мгновение танк, чтобы дать возможность Горобцу вести прицельный огонь, и снова вперёд. Танковая пушка бьёт по церкви. Оттуда строчит пулемёт, отсекая пехоту, которая по колеям, проложенным гусеницами в глубоком снегу, движется за танком.
      Гора взята. Теперь, кажется, для машины с цифрой «3» на башне нет преград. Но пулемётная очередь, метко хлестнувшая по близкой мишени, заплавляет смотровые щели водителя. Вести вслепую танк невозможно, а вокруг кипит бой. Литовченко приоткрывает люк над головой, и танк продолжает двигаться вперёд. Водитель видит: немцы побежали из церкви, бегут и с кладбища.
      — Не выдержали! Нагоняй их, Фёдор, дави!
      Танк мчится по полю, догоняя убегающих. Немцы кидаются с тропки, иные делают невероятные прыжки, иные, потеряв от страха голову, зарываются в снег. Танк утюжит снег, разворачиваясь то влево, то вправо...
      — Всё, Фёдор! Поворачивай к церкви, — с облегчением произносит Горобец.
      Машину продолжают обстреливать, но прямых попаданий нет. Остальное не страшно.
      Пехота заняла церковь и кладбище. Высота наша! Но ещё свирепо рычат вражеские пулемёты, стрекочут автоматы, прижимая наших солдат к земле. Откуда-то слева не прекращается огонь.
      Надо помочь пехоте. Танк идёт на подавление огневых точек. Разворачиваясь неподалёку от церкви на вражеском дзоте, машина вздрогнула от сильного удара. Сбавляя обороты, глохнет двигатель. Литовченко старается подтянуть машину поближе к церкви, чтобы вывести её из-под обстрела, но с каждой секундой убывает скорость...
      Два снаряда почти одновременно угодили и в башню, и в борт. Литовченко оглушён. Но в последнее мгновение успевает подумать: «Почему это молчит Горобец? Крикни, Стёпа!» Фёдор теряет сознание. Он лежит, перевалившись через люк на броню танка. Подоспевшие пехотинцы поднимают его и кладут в снег у церковной стены.
      Через люк механика-водителя выполз окровавленный Иван Пастушин. В верхний люк старается выбраться Николай Капелюшин. Вот он приподнялся на руках, вытащил одну ногу, вторая, перебитая ниже колена, бессильно тащится. Стекает на броню кровь. И тут ещё один фашистский снаряд попадает в башню. Смертельно раненный Капелюшин падает с танка...
      Немецкая пехота, поддержанная тремя танками, поднялась в контратаку. Наша пехота отступила. А пушки продолжали расстреливать танки. Два из них загорелись, третий повернул обратно. Дрогнули и побежали назад немцы. Высота опять в наших руках.
      ...Пришёл в себя контуженный Литовченко. Первая мысль о Степане. Встал, пошатываясь, подошёл к танку. Возле боевой машины лежал, бессильно раскинув руки, его друг. Это он взял высоту. Такой с виду хрупкий, а сколько в нём было упорства и силы... Весельчак, заводила... В ушах Фёдора всё ещё звучал Стёпин голос: «Всё равно пересилим, хлопцы!»
      Фёдор стянул с головы шлем. Он не чувствовал мороза, жгучего ветра, гулявшего по вершине горы. Скорбью зашлось солдатское сердце.
      Как салют мужественному воину, за недалёкой деревней Петельня залпами била наша артиллерия.
      Так погиб 3 февраля 1942 года на ржевской земле Герой Советского Союза Степан Христофорович Горобец, командир легендарного танка.
     
     
      СПУСТЯ ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА
     
      На тверской земле праздник. Помолодевший город принимал гостей из Москвы и Ленинграда, Смоленска и Новгорода, Пскова и Ярославля. 9 декабря 1966 года Калининской области вручался орден Ленина. За мужество и стойкость, проявленные трудящимися в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. За успехи в восстановлении и развитии народного хозяйства.
      В Калинин приехали ветераны некогда бушевавших здесь битв. Среди них бывший командующий Калининским фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев, генералы Поленов и Горячев, чьи войска освобождали город. Из Днепродзержинска приехал Фёдор Иванович Литовченко.
      Коренастый. Крупное открытое лицо, гладко зачёсанные волосы. Ладно подогнанная, хорошо отутюженная чёрная тройка... Он похож на директора завода или преподавателя, но никак не на танкиста. Ра-
      зумеется, журналисты понимают, что сейчас Фёдору Ивановичу не двадцать четыре, как было в ту трудную пору.
      Как сложилась его судьба за эти четверть века? Что делают его товарищи по легендарному рейду? Вопросов много, и на все сразу не ответишь. Да и не терпится — скорее в путь. Сейчас, четверть века спустя, проехать точно по маршруту, которым прошла удивительная «тройка».
      Литовченко и сам, оказывается, давно мечтает о такой поездке. Вот он сидит рядом с шофёром «Волги» и никак не может скрыть своего волнения.
      ...Село Тургиново. Фёдор Иванович весь ушёл в воспоминания. Именно 'здесь, в Тургинове, танкисты получили приказ о наступлении. Ведь их рейд был одним из первых ударов, нанесённых для того, чтобы остановить гитлеровское наступление на Москву, сорвать операцию, носящую кодовое наименование «Тайфун».
      Из Тургинова путь идёт на Меличкино, Большое Селище, Устиново. Приближаемся к Волоколамскому шоссе. С востока оно прикрыто перелесками. Снег повис на ветках, искрится на солнце. «Волга» круто поворачивает на север, въезжает на Волоколамку. Литовченко пристально всматривается в знакомые и незнакомые места, вновь и вновь обращается к карте.
      — Да, вот здесь, на сорок первом километре от Калинина, мы и вступили в схватку, — говорит он и вздыхает. — Подумать только — двадцать пять лет прошло! Но ведь такое не забывается: смерть рядом с танком шла...
      «Волга» набирает скорость, минует лощину, поднимается в гору. Фёдор Иванович вдруг просит остановить машину.
      — Где же деревня? Здесь, за этой низинкой, стояла деревня. Доми-tf-и, ивы... Неужели ошибаюсь?
      Но деревни нет. А ивы стоят. Их уцелело совсем немного, они иссечены снарядами, изуродованы. Они как старые солдаты, эти ивы у дороги.
      Была ли здесь деревня? Об этом некого спросить.
      Едем дальше. На пути — деревня Прокофьево. Фёдора Ивановича радушно встречают рабочие местного совхоза. Те, кто постарше, стараются вспомнить 17 октября 1941 года. Вперёд выступает круглолицая женщина. Это доярка Мария Матвеевна Купцова. Ей было тогда семнадцать лет, она хорошо помнит, что произошло на Волоколамке.
      — Немецкие мотоциклы выскочили со стороны Ефремова. А за ними — танки, автомашины... Тринадцатого октября они тучей шли на Калинин. И так день за днём, будто и конца им нет. Горько было... А семнадцатого утром смотрим и глазам не верим: танки с красными звёздами и тоже из Ефремова на Калинин. Откуда? Как они сюда попали? На душе повеселело. Помню, люди плакали, и сама, даром что девчонкой была, от радости ревела.
      Женщина вытирает глаза кончиком платка.
      Здесь мы узнали о судьбе деревни Ефремово.
      Утром 17 октября деревня была запружена немецкими машинами. Наши танкисты месиво из них сделали.
      После этого фашисты облили керосином каждый дом, дотла сожгли Ефремово. Угнали куда-то жителей. И только искалеченные ивы — тому немые свидетели... Они и напоминают, что тут когда-то стояла русская деревня.
      Машина бежит и бежит по Волоколамскому шоссе. Несутся навстречу русские вёрсты. Сегодня, спустя четверть века, танкист из легенды едет тем же маршрутом, той же дорогой, которой прошла его «тройка». Но нет рядом с ним Стёпы Горобца, Гриши Коломийца, Вани Пастушина. Горобец пал смертью героя в январе 1942 года подо Ржевом. Ваня Пастушин прошёл по дорогам войны до победы и сейчас трудится на родине, в Винницкой области.
      Долгое время неизвестной оставалась судьба Гриши Коломийца. Фёдор Иванович наводил справки через газеты, военкоматы, милицию. Но так и не удавалось ему ничего узнать.
      А совсем недавно школьники села Западинцы, Красиловского района, Хмельницкой области, не раз слышавшие волнующий рассказ о героическом экипаже танка, прошедшего зимой 1941 года через занятый врагом город, подумали: не тот ли это Коломиец, что живёт в их селе. Ведь он был танкистом, воевал под Москвой и зовут его Григорием Васильевичем... И не ошиблись ребята!
      Очень скромный по натуре, Григорий Коломиец никогда не рассказывал землякам о своём подвиге. Только теперь они узнали, какой бесстрашный человек их колхозный тракторист.
      ...За селом Пушкино дорогу обступает вековой лес. До чего же красив он в зимнем убранстве! Ели в белоснежных покрывалах. Они стоят, широко раскинув отяжелевшие, склонённые к земле ветви. Искрятся на солнце миллиарды изумрудных кристаллов.
      — Какая красотища тут у вас, в России, — задумчиво говорит Литовченко. — Глядишь, не оторвёшься! А тогда, сами понимаете, нам некогда было любоваться природой.
     
      Вернувшись из «рейда», Литовченко идёт на встречу молодёжи с ветеранами войны.
      В просторном зале Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев беседует с молодыми калининцами. Тихо открыв дверь, Фёдор Иванович несколько минут молча смотрит на маршала. Ему припомнился февраль сорок второго. За подвиг, совершённый уже подо Ржевом, Литовченко был награждён орденом Ленина. Орден тогда ему вручил И. С. Конев. Генерал-полковник жал руку старшему сержанту. Обнял, расцеловал...
      Четверть века прошло с тех пор — может ли он помнить старшего сержанта? Но может ли он забыть о рейде танкистов по тылам врага в те трагические месяцы войны?
      Будто молодость вернулась к плечистому, уже грузноватому человеку в хорошо отутюженной тройке. Чётким строевым шагом подошёл он к маршалу, отрапортовал:
      — Товарищ Маршал Советского Союза! Бывший старший сержант танковых войск, ныне подполковник запаса Литовченко прибыл на встречу ветеранов Великой Отечественной войны!
      Тот, кто знал маршала по дням войны, встречал его в очень тяжёлые минуты боя, тот помнит: его лицо всегда оставалось спокойным, неподвижным. А тут было видно, что маршал очень взволнован и не может скрыть этого. И отвечает он совсем не по-военному:
      — Так вот вы теперь какой... Дайте-ка я вас получше разгляжу.
      На глазах сотен людей маршал обнимает Литовченко. Они по старому русскому обычаю троекратно целуются.
      Десять дней гостил Литовченко в Калинине. Его рассказ о суровых днях войны, о рейде танкистов слушали пионеры, рабочие, студенты.
      Вместе с пионерами пришёл он на площадь Ленина, памятную для негр площадь. Бронзовый Ильич, поднявшись на пьедестал, оглядывает город.
      Фёдор Иванович заходит в сквер. Здесь, по обычаю, люди говорят шёпотом. Могила героев. На мраморной плите металлический лист — будто страница открытой книги. Первым среди имён тех, кто от-
      дал жизнь за освобождение этого города, имя Михаила Алексеевича Лукина.
      Литовченко долго стоит у могилы. За спиной шумит большой мирный город, а он не слышит шума. Расступаются годы. На память приходит всё, что связано с командиром полка, с героическим танковым рейдом.
      На следующее утро Литовченко, жена М. П. Агибалова Надежда Васильевна, секретарь Калининского райкома партии М. Ф. Миронов едут в Напрудное, где погиб Михаил Павлович. Они разговаривают с колхозниками — свидетелями поединка бесстрашного капитана с фашистами.
      У деревни Аксинькино братская могила. Её обступают со всех сторон сосны и ели. Здесь похоронен М. П. Агибалов. Бронзовый воин с автоматом, обнажив голову, день и ночь охраняет это святое место.