«Калевала»

DjVu

«Калевала» — это карело-финский эпос, повествующий о жителях мифической страны Калевалы и их борьбе со страной мрака Похьёлой. В их числе рунопевец Вейнемейнен, искусный кузнец Ильмаринен, выковавший чудо-мельницу Сампо, бесстрашный охотник Лемминкейнен и другие герои. Когда мы слышим слово «эпос», на ум приходят сказания из седой старины, созданные много веков, а то и тысячелетий тому назад. По сравнению с ними финский эпос выглядит совсем младенцем — его создал финский собиратель народных песен Элиас Лённрот в первой половине XIX века (первая редакция вышла в 1835 году). Первый полный перевод «Калевалы» на русский язык выполнил Леонид Бельский в 1888 году. Первое иллюстрированное издание с этим переводом было опубликовано издательством «Академия» в 1933 году. Именно его вы и видите перед собой. Над книгой работали 14 художников под руководством Павла Филонова. После этого выходили и другие издания, среди которых нужно отметить «Калевалу», изданную в серии «Библиотека всемирной литературы» в 1977 году с иллюстрациями финского художника А. Галлеп-Каллелы, а также «Калевалу» в пересказе для детей. — С. С.

      И. Майский
      ПРЕДИСЛОВИЕ

      «Калевала», вне всякого сомнения, является величайшим произведением финской литературы, могущим смело претендовать на мировое значение.
      Подобно народному эпосу других стран, «Калевала», переходя из поколения в поколение, создавалась веками. Поэтому в «Калевале», как в геологическом разрезе земной коры, можно без труда установить исторические напластования различных эпох. Подобно народному эпосу других стран, «Калевала» вырастала из географии и истории творившего ее народа. Поэтому в «Калевале» нашли свое чрезвычайно яркое отражение как угрюмая природа финского севера с ее серосвинцовым морем, гранитными скалами, дикими лесами и тихими озерами, так и различные события — социального и политического порядка — на протяжении тысячелетнего развития финского племени. Наконец, подобно народному эпосу других стран, «Калевала» в необыкновенно ярких формах воплотила то, что можно назвать финским национальным характером. Поэтому, не дная «Калевалы», трудно понять Финляндию — ее природу и ее людей. Но вместе с тем трудно до конца понять «Калевалу», не зная Финляндии — ее природы и ее людей.
      Советская страна, так глубоко проникнутая духом интернационализма и так внимательно относящаяся в особенности к культуре небольших народов, должна знать «Калевалу». Это важно прежде всего с художественной точки зрения, ибо по яркости языка, по четкости и законченности образов, по красоте изображений природы «Калевала» смело может выдержать сравнение с лучшими памятниками мирового эпоса. Это важно, далее, с культурно-политической точки зрения, ибо знакомство с «Калевалой» дает хорошее представление о характере и психологии народа, особенно его крестьянских масс («Калевала» в основном есть создание финского крестьянства), которого география и история сделали нашим ближайшим соседом.
      Последнее издание «Калевалы» на русском языке, выпущенное в 1915 году, в настоящее время стало библиографической редкостью. Было вполне естественно при таких условиях поставить вопрос о новом издании «Калевалы», могущем стать достоянием современного советского читателя. Издательство «Academia» охотно пошло навстречу моему предложению о таком новом издании. В результате впервые после Октябрьской революции крупнейшее произведение финского народного эпоса появляется на книжном рынке СССР. Надеюсь, что оно встретит тот прием, которого по достоинству заслуживает.
      Заканчивая это краткое напутственное слово новому, уже советскому, изданию «Калевалы», я считаю своим долгом выразить благодарность профессорам Гельсинтфорскюго университета И. И. Миккола и В. И. Ман-сикка, своими советами и указаниями при подборе материалов для настоящего издания оказавшим мне весьма ценное содействие.
      И. Майский Гельсингфорс
      22 мая 1932 г.
     
     
      Д. В. Бубрих
      ИЗ ИСТОРИИ «КАЛЕВАЛЫ»
     
      1
     
      О существовании финских эпических и прочих рун было известно еще в XVI в. В XVII и XVIII вв. отдельные руны стали появляться в печати. Настоящий интерес к ним возник, однако, только в XIX в.
      Первая половина и середина XIX в. — эпоха начала укрепления финской буржуазии, начала подъема сознания национальности в финских буржуазных кругах. Два предмета особенно приковали к себе внимание тогдашнего финского культурного общества: финский язык и финская народная поэзия. Финский язык должен был показать, что финны отнюдь не являются национальностью без рода, без племени, а являются «родственниками» славных воителей древности — турок и монгол. Финская народная поэзия должна была показать, что финны в древности сумели создать поэтические произведения, по красоте не уступающие эллинским. Особенные надежды возлагались на финский народный эпос: финские народные эпические руны могли пойти в сравнение с песнями Илиады. Финский язык не показал в полной мере того, чего от него ожидали: «родственные» связи финского языка с турецкими и монгольскими ныне так же проблематичны, как век тому назад; так называемая уралоалтайская гипотеза до сих пор не оправдала себя и вместо нее начинают строить новые гипотезы. Жалеть о трудах, положенных на изучение прошлого финского языка, впрочем, не приходится: эти труды положили начало научному финно-угорскому языкознанию и установили такие научно важные факты, как тесная связь финно-угорских языков с самоедскими (ненецким и др.). Что касается финской народной поэзии, то она обнаружила много замечательного. Связанные между собою искусной рукой, финские народные эпические руны дали миру то, что известно под именем «Калевалы». Ныне вряд ли кто станет отрицать за «Калевалой» мировое значение.
      Первым большим работником по собиранию финских эпических и прочих рун был Захария Топелиус, провинциальный врач, отец известного финского писателя Захарии Топелиус а. Он первый обнаружил, что в наибольшем богатстве финские эпические руны сохраняются не в Финляндии, а за ее пределами — в архангельской (ухтинской) Карелии. Материал, собранный им через посредство странствующих торговцев, а также лично от специально приглашавшихся им из Карелии певцов, — в последний отрезок жизни он по болезни не мог передвигаться, — — оказался изумительным и по количеству и по качеству. Этот материал был издан, частично после смерти собирателя, в пяти частях под общим заглавием: Suomen kansan vanhoja runoja ynna myos nykyisempia lauluja (Финские старые руны и новейшие песни, 1822 — 1836).
      Дело Топелиуса продолжил Элиас Лённрот (1802 — 1884). Еще будучи студентом-медиком, он в 1828 г. предпринял свое первое путешествие за рунами, но не успел добраться до архангельской (ухтинской) Карелии, бывшей предметом его мечтаний. В этом же смысле неудачны были и последующие его путешествия, совершенные им уже в бытность врачом. Только в 1833 г. ему удалось провести в архангельской (ухтинской) Карелии три недели. Здесь он нашел двух хороших певцов и записал большое количество рун. В 1834 г. он повторил путешествие, нашел лучшего певца Карелии, Архипа Перттунена (Пертуева), и значительно пополнил свои материалы. Эти материалы он проредактировал, отобрав из имевшихся в его распоряжении вариантов рун и отдельных их мест наиболее удачные, пополнив их магическими и лирическими рунами и связав их в порядке, какой определялся отчасти практикой певцов, а отчасти его собственными соображениями. Рукопись, под заглавием Kalevala taikka vanhoja Кarja lan runoja Suomen kansan muinosista ajoista (Калевала, или старые карельские руны из финской древности), была представлена в Финское литературное общество в 1835 г. и в том же году была издана. Эго была первая редакция «Калевалы» в 32 рунах (свыше 12000 стихов). В дальнейшем Лённрот продолжил свои путешествия. Особенно длительно было путешествие 1836 — 1837 гг. В это путешествие Лённрот не ограничился посещением архангельской (ухтинской) Карелии, но побывал такжевместах более северных (до Лапландии) и более южных (до северо-западного побережья Ладожского озера).
      Кроме Лённрота, за обследование местонахождений рун взялись и другие, особенно Д. Э. Д. Европеус, который обошел местности у финляндско-русской границы по обе ее стороны, а также окрестности Петербурга. Сравнительно скоро материал вырос настолько, что первое издание «Калевалы» оказалось устаревшим. Понадобилось второе, существенно пополненное и переработанное. Это второе издание появилось в 1849 г. и содержало уже 50 рун (около 23 000 стихов). Текст второго издания в дальнейшем уже мало в чем изменялся. Последующие издания все ориентируются на текст второго издания. Переводы на другие языки основываются преимущественно на тексте этого же издания. Полные переводы: на шведский язык — М. А. Сastrеn’а (1841, по первому финскому изданию) и К. Соllan’а (в двух частях, 1864 и 1868, по второму финскому изданию); на французский язык — Leon Le Due’а (1867) и J. L. Perret (1931); на немецкий язык — A. Schieffner’a (1852) и Н. РаиГя (в двух частях, 1885 и 1886); на венгерский язык — F. Ваrn’а (1871) и В. Vikar’a (1909); на английский язык — J. М. С. Crawford’a (в Америке, 1888) и W. F. Kirby в Англии, 1907); на эстонский язык — М. J. Eisen’a (в двух частях, 1891 и 1898); на чешский язык — J. Hjleek’а (1893 — 1895) и В. Рrusik’a (1908); на итальянский язык — J. Cocci (1909) и Р. Е. Pavolini (1190); на латышский язык — L. Laiсеn’а (1924); на голландский язык — M.Tamminen (1928); на русский язык — Л. П. Бельского (1889, второе издание 1915). Есть много сокращенных переводов, переделок для юношества, а также переводов отдельных рун. Сокращенным переводом на русский язык является перевод Э. Гранстрема (1881).
      Важно отметить, что успех финской «Калевалы» вызвал энергичную работу по собиранию произведений народной поэзии и у эстонцев. Народная поэзия эстонцев, во многом соприкасающаяся с народной поэзией финнов, сохранилась весьма хорошо. В 1857 — 1862 гг. F. В. Кrеuzwаldt издал эстонскую «Калевалу» Kaleviроеg. Есть перевод на немецкий язык — W. Reiman’a (1900).
      В конце XIX в. определилось новое направление в собирании финских эпических и прочих рун. Собирателями руководило уже не столько желание обосновать «любовь к отечеству и народную гордость», сколько стремление научно осветить эти руны. «Любовь к отечеству и народная гордость» были уже в достаточной мере удовлетворены.
      Деятельность финских ученых по собиранию финских эпических и прочих рун развернулась весьма широко. К XX в. число номеров записей рун достигло почти 50000. В серии Suomen kansan vanhat runot (Финские старые руны, с 1908), рассчитанной приблизительно на 20 толстых томов, вышла уже большая часть этих записей.
      Важно отметить, что сходная работа ведется и в Эстонии. Собранный в Эстонии материал количественно даже превосходит собранный в Финляндии.
      На особенные успехи по собиранию рун в дальнейшем рассчитывать не приходится. Руническая поэзия ныне ослабевает. Искусные певцы исчезают. Они уже пережили свой век. Для архангельской (ухтинской) Карелии это констатировала северо-западная этнографическая экспедиция Академии Наук СССР под руководством Д. А. Золотарева, где фольклорную работу вели сначала X. Ф. Жеребцов, а потом Г. X. Богданов (см. Г. X. Богданов, К вопросу о состоянии народного творчества в Карелии — в Карельском сборнике Академии Наук, 1929).
     
      2
     
      Научное исследование истории рун «Калевалы» началось одновременно с возникновением напряженного интереса к этим рунам. Долгое время, однако, дело не шло дальше разного poia догадок. Одни исследователи держались лже-исторического подхода к этим рунам, подхода, характеризовавшегося построением исторических гипотез без должного изучения исторических документов, какими являются сами руны в том их виде, как они записаны на местах. Большим успехом пользовалась биармийская гипотеза. Согласно этой гипотезе руны «Калевалы» впервые сложились на низовьях Сев. Двины, где в IX в. возникло карельское «государство», называвшееся у скандинавов Биармией. Сведения о Биармии носят полулегендарный характер. Немалым успехом пользовалась и южно-карельская гипотеза. Согласно этой гипотезе руны «Калевалы» впервые сложились в южной части Карелии. Как раз из этой гипотезы вышло наименование Карелии «страной Калевы». Другие исследователи держались мифологического подхода к рунам «Калевалы», подхода, характеризовавшегося отрицанием в этих рунах всякой историчности и старанием объяснить эти руны целиком из развития «чистых» мифов.
      Серьезное научное исследование рун «Калевалы» началось лишь в конце XIX в. Создалась так называемая финская школа фольклористов. Первоначально она руководилась Julius’oм Кrohn’ом (1835 — 1888), а ныне руководится его сыном Kaarle К rolin’o м (род. в 1863). Особенностью этой школы является тщательный анализ рун в том их виде, как они записаны на местах, как с фольклорной, так и с языковой точки зрения, и тщательный учет всех исторических свидетельств об этих рунах. Работа этой школы движется по линии двух основных вопросов: где и когда? Прослеживается движение рун «Калевалы» из века в век, из местности в местность. В результате оказывается, что руны «Калевалы» сложились в определенном месте и в определенную эпоху и отражают определенные реальные события. Биармия и южная часть Карелии, однако, оказываются не при чем.
      Каковы же результаты работы финской школы фольклористов?
      Прежде всего встал вопрос о месте возникновения рун «Калевалы» как таковых. В XIX в. руны «Калевалы» и близкие к ним эстонские эпические руны пелись: в архангельской (ухтинской) Карелии, южнее — в узкой полосе у финляндской границы по эту ее сторону до с. Ребола, еще южнее — у той же границы по ту ее сторону (с некоторыми заходами по эту ее сторону) до берега Ладожского озера, далее — вдоль западного берега Ладожского озера и во всей восточной половине Карельского перешейка как по ту, так и по эту сторону границы, еще далее — вдоль южного* берега Финского залива до Эстонии, наконец — во всей Эстонии. Кое-что найдено также на востоке и севере Финляндии в местностях, выше не упомянутых. На западе Финляндии руны «Калевалы» неизвестны совершенно.
      Анализ рун «Калевалы», записанных в Карелии, в прилегающих частях Финляндии и в Ленинградской области, показывает, что они сформировались не в этих местах» Это показывает прежде всего лексический состав рун «Калевалы». До одной трети лексического состава этих рун является чуждым для повседневной речи певцов и свойственным только более западным местностям. Многие слова певцов непонятны» Многие слова изуродованы. Так, например, западно-финляндское susi, род. ед». fuden — волк — у певцов оказывается замененным через susit род. susin (в их повседневной речи волк называется hukka), Некоторые формы рун «Калевалы» тоже являютсж для повседневной речи певцов чуждыми и свойственны только более западным местностям Финляндии. Так, например, в рунах встречаются западно-финские-формы типа miesten, naisten — мужей, женщин (в повседневной речи певцов — miehien, naisien или miehiin, naisiin). Достойно всяческого внимания, что топонимика рун «Калевалы» совсем не восточная, а западная. Восточные местности в этих рунах, вообще не упоминаются, а если в редких случаях и упоминаются, то лишь в результате достоверной подстановки, относящейся к позднейшему времени. Так,, название Viena — Сев. Двина, Архангельские края — достоверно заменяет более раннее* название Vdina — пролив, широкое устье реки. Зато западные местности в рунах «Калевалы» упоминаются постоянно, изредка с некоторым, совершенно естественным, искажением названия. Дело касается собственно Финляндии (около г. Або), Сатакунты (около г. Бьёрнеборга) и некоторых соседних местностей. Любопытно, что употребление названии стран в рунах «Калевалы» совершенно не соответствует употреблению тех же названий в повседневной речи певцов. Kuotsi в рунах обозначает Швецию, а в повседневной речи певцов — Финляндию. Karjala — Карелия и Venaja — Россия в рунах изображаются как чужие, далекие страны, тогда как для певца эти страны — свои. Географическая точка зрения рун «Калевалы» совершенно очевидным* образом является точкой зрения западной Финляндии. Всего этого совершенно* достаточно, чтобы обосновать западно-финляндское происхождение рун «Калевалы». Нужно ли добавлять, что ясные следы католицизма в рунах, записанных в архангельской (ухтинской) Карелии, где католицизма никогда не было, ведут тоже на запад. То обстоятельство, что в западной Финляндии рун «Калевалы» нет, ни в малой мере не ослабляет утверждения о западно-финляндском происхождении этих рун» Там их нет, ио там они, конечно, были. Не следует забывать, что М. Агрикола, первый финский литературный деятель (XVI в.), приводит имена главных героев «Калевалы», Vainamoinen’a, Ilmarinen’a и др., как имена западно-финских, а не восточно-финских «богов».
      Можно проследить много этапов миграции рун «Калевалы» с запада на восток. В XVI в. они существовали в западной Финляндии и, несомненно, уже успели частично» проникнуть в восточную и северную Финляндию, не перешагивая границ тогдашней Швеции. В XVII в., вместе с финнами, переселившимися из местностей около озера Сайма и с Карельского перешейка в местности около реки Невы и на южное побережье Финского залива, они проникли в указанные новые места. В архангельской (ухтинской) Карелии они утвердились только в начале XVIII в. Одна из причин их проникновения w архангельскую (ухтинскую) Карелию заключалась в переселении туда родов певцов, а частности того рода певцов, к которому принадлежал род Архипа Перттунена Пертуева). Позднее возникла тесная экономическая связь этих мест с Финляндией — сообщение с Финляндией оказалось гораздо более удобным, чем сообщение «с Россией (это положение вещей изменилось лишь с постройкой Мурманской железной дороги и улучшением сообщения Ухты с Кемыо). Это должно было содействовать укреплению рун «Калевалы» в архангельской (ухтинской) Карелии. Совершенно в стороне от рун «Калевалы» остались все остальные группы карел. Руны «Калевалы» не поются ни у Белого моря, ни в олонецкой (паданской, олонецкой, петровской) Карелии, исключая некоторые приграничные пункты, ни в тверской Карелии.
      Картина движения с запада на восток выявлена и по отношению к эстонским эпическим рунам. Для рун «Калевалы» важно указать, что в XVII в., когда по соседству •с Эстонией, у южного побережья Финского залива и около реки Невы, появились финны, эстонские руны оказали воздействие на финские (воздействие передалось через соседние с Эстонией местности в Финляндию, а через Финляндию и в Карелию) и сами испытали воздействие финских. Связи между финскими и эстонскими рунами, некогда в небольшой мере осуществлявшиеся через Финский залив, в XVII в., как здидно, завязались по сухому пути. По разрешении вопроса о месте возникновения рун «Калевалы» как таковых встал и вопрос о времени их возникновения.
      Руны «Калевалы» возникли никак не позднее периода феодализма в Финляндии. Юнн проникнуты духом католицизма. В них отложилось много средневековых католических легенд. В них много католических имен и образов, частично скрытых от невооруженного глаза (так, многоразличные эпитеты девы Марии стали самостоятельными именами и легко воспринимаются как имена языческих богинь). Деть все основания думать, что католицизм был именно той средой, в которой руны «Калевалы» достигли наибольшего своего развития. Католицизм вообще благоприятствовал укреплению эпоса в христианской окраске у недавно обращенных варваров. Развивать .эпос католицизм предоставлял как профессионалам-певцам, так и школярам, которые во время своих каникулярных странствований за кусок хлеба и кров развлекали хозяев и их гостей песнями о старине.
      Далее: во многих моментах руны «Калевалы» возникли никак не позднее периода подготовки феодализма в Финляндии, периода финских викингов (с IX в.). Они изображают события по преимуществу этого периода. Образы героев «Калевалы» — это образы викингов, неугомонных воителей, бороздящих моря, озера и реки в поисках военной добычи. Относить возникновение рун «Калевалы» к более ранним временам нет никаких оснований. Конечно, в состав рун «Калевалы» вошли различные элементы поэтического творчества более ранних времен, но эти элементы поэтического творчества никак не могут быть названы рунами «Калевалы». Руны «Калевалы» как таковые возникли в период финских викингов.
      Разрешение вопросов о месте и времени возникновения рун «Калевалы» раскрывает картину, которая раньше была совершенно скрыта от глаз исследователей.
      Калевала, страна Калевы — финское побережье Ботнического залива, собственно Финляндия и Сатакунта. Особенную роль здесь в период викингов играла местность около устья рекиКумо в Сатакунте. К этой местности можно прикрепить исходный пункт походов знаменитых квенов (Kamuu]aiset) ср. в этой местности Kainuunkyla, позднее Finnby), финской военной организации, особенно известной в IX в. Квены, во главе со своими конунгами, собирали дань с лапландцев, которые тогда распространялись сравнительно далеко на юг (до центральной Финляндии), воевали с карелами и причиняли много неприятностей заморским шведам. Позднее мы на месте квенов находим birkarlar (pirkkalaiset, ср. в той же местности Pirkkala). Birkarlar долго пользовались правом сбора лапландской дани. За населением этой местности до позднейшего времени сохранилась репутация особенно «гордых» людей.
      Похьёла — страна, против которой по преимуществу ведут войну герои «Калевалы», где находится возбуждающее их военный аппетит чудесное сокровище Сампо, — — •. остров Готланд, по-фински Vuojola. В рунах «Калевалы» первоначально было много названий стран, против которых ведут войну герои «Калевалы», но позднее все эти названия были вытеснены названием Похьёлы (буквально: страны севера — разумеется, как реальный лапландский север, так и скандинавский Nordheim). Почти вытесненным оказалось название Vuojola — оно сохранилось лишь кое- где (ср., например, руну XIII во втором издании лённротовской «Калевалы»). Об острове Готланд известно, что с весьма раннего времени, с первых веков нашей эры, он был виднейшим торговым пунктом на Балтийском море. Многочисленные находки кладов римских, византийских и арабских монет свидетельствуют о том, что торговля была для острова небезвыгодна. За самим островом и за проплывавшими около него торговыми судами усердно охотились различные хищники. Скандинавские саги рисуют остров как место постоянных похождений викингов.
      В рунах «Калевалы» до нас доносится шум смелых грабительских поездок квенов и им подобных к острову Готланду за хранящимися на нем и проплывающими около него сказочными богатствами — поездок иногда удачных. Поездки эти воспевались при дворах конунгов самими конунгами или специалистами-скальдами, причем в песни вплетались унаследованные из более ранних времен сказания.
      Для открывшейся картины чрезвычайно характерна одна черта: финны выступают в теснейшей связи со скандинавами. Это возбуждает вопрос о том, в какой мере к созданию рун «Калевалы» причастны финны и в какой германцы (скандинавы).
      Бесспорно: среда, где создались руны «Калевалы», изобиловала выходцами из Скандинавии, как заморской, так и местной (германские поселения по западному и южному побережьям Финляндии древнее финских). Финские конунги, по крайней мере в большинстве, носили германские имена. Об этом свидетельствует дошедшее до нас имя одного из квенских конунгов Faravid'a. Q6 этом же свидетельствуют имена главных героев «Калевалы» — имена конунгов и ближайших к ним людей. Часть этих имен, бесспорно германская. Другая часть, по всей вероятности, германская, хотя и допускает объяснение из финского языкового материала. И только имя Ilmarinen’a как имя финское стоит как будто вне подозрения. Впрочем, это имя, может быть, представляет результат подмена сходно звучавшего имени германского происхождения именем бога Ilmarinen’a. Обращает на себя внимание, что образ Илмаринена, как он выступает в рунах «Калевалы», образ вещего кузнеца, весьма неполно соответствует образу бога Илмаринена — бога неба (уМ. Агриколы в XVI в. мы находим: IJmarinen rauhan ia ilman tei ja matkamiehet edhesvei — — буквально: Илмаринен мир и воздух сделал и путников вел; ilma значит — воздух, атмосфера, свободное пространство над землей, среда, где находятся облака и светила; соответствующее слово в других финно-угорских языках значит: небо, божество неба; в удмуртском языке имеется небо и inmar — — божество неба, бог).
      Имя Vdinamdinen напоминает финское vdina — пролив, широкое устье реки. Что финны ассоциировали это имя с этим словом, ясно из эпитета Savantolainen, который часто прилагается к имени Vainamoinen (swoanto значит — широкое, с медленным течением место в реке). Эта ассоциация, однако, не означает, что имя Vainamoinen нельзя сближать с германскими словами. Ныне исследователи склоняются к тому, чтобы объяснить имя Vainamoinen из германского имени или германского названия места, где участвовало старо-скандинавское sveinn (раньше svaina) — член данного рода-племени, юноша, молодой воин, воин вообще; ср. в Сатакунте местные названия в роде Soinila с отражением старо-германского svaina, Svensby; ср. там же в течение долгого времени фамилии, начинающиеся на Vaina и на Soini.
      Имя Kaukamoinen (Kaukomieli), которое в «Калевале» Лённрота относится к тому же лицу, что имя Lemminkainen, может быть сближено с финским каика — даль, далекое место. Финны, конечно, ассоциировали это имя с этим словом. Эта ассоциация, однако, не означает, что имя Kaukamoinen'(Kaukomieli) нёльзя сближать с германскими словами. Ныне исследователи склоняются к тому, чтобы объяснить имя Kaukamoinen (Kaukomieli) из германского имени или германского названия места, где участвовало староскандинавское hauha, hauga — высокий.
      Имя Ahto (Ahti), которое в «Калевале» Лённрота относится к тому же лиЦу, что имя Lemminkainen, может быть сближено с финским ahdas — узкий, тесный, ahde — — теснина, крутизна, крутой горный подъем и т. д. Финны, конечно, ассоциировали это имя с этими словами. Эта ассоциация, однако, не означает, что имя Ahto (Ahti) нельзя сближать с германскими словами. Ныне исследователи склоняются к тому, чтобы объяснять имя Ahto (Ahti) из германского имени, где участвовало старо-скандинавское ahto (позднее 6tt) — — погоня, имя вроде старо-германского (у Тацита) Actumerus или старо-скандинавского Uttar. Что касается имени Ahto (Ahti) как имени не героя, а божества путей, где затруднено передвйжение (заскаленного моря и вообще моря, горных дорог), то оно может и не быть в генетической связи с именем Ahto (Ahti) как именем героя — оно может быть этимологически связано с указанными финскими словами.
      Имя Vetrikka или Veitikka, которое в «Калевале» Лённрота относится к тому же лицу, что имя Lemminkainen, не имеет надежных связей в финском словаре. В виде Veitikka имя представляет результат народной этимологизации (ср. финское veitikka — — плут, проказник). В этом виде это имя в «Калевале» Лённрота оказывается словом нарицательного значения, эпитетом Лемминкейнена. В виде Vetrikka, первоначальном, это имя объясняется из германского имени типа Vedrik (ср. имя остготского короля Vidiricus).
      Имя Lemminkainen напоминает финское leimpi — любовь. Финны, конечно, ассоциировали это имя с этим словом. Быть может, этим объясняется особое пристрастие Лемминкейнена к женскому полу в изображении рун «Калевалы». Однако выводить имя Lemminkainen’ъ из финского tempi — любовь — нельзя: необъясненным остается хотя бы I суффикс. Объяснение другое — из старо-скандинавского fleming — изгнание, бегство. Имя I Lemminkainen’^ произведено от этого скандинавского слова людьми, владевшими и скандинавской и финской речью, посредством финского суффикса inen и означает собственно — I изгой,беглец. Это совершенно согласуется с образом Лемминкейнена, которого руны «Ка-। левалы» изображают изгоем, беглецом (Лемминкейнен, преследуемый врагами, оставляет родные места и мать и бежит за море, см. руны 28 — 29). К этому объяснению надо добавить, что имя Lemminkainen’ь в сравнительно позднее время не могло не быть сближено с одним этническим названием. По берегам Балтийского моря, как ив Гер-। мании, хорошо знали flaming'oв, flaming’oв — саксов, которые в свое время поселились не по доброй воле (как изгои, беглецы) у моря в соседстве с французами. Возможно, что имя flaming9, flaming'Qb употреблялось и по отношению к другим саксам, покидавшим родные места. Что llaming’n, flaming^ осаживались и в Финляндии, показывают такие названия селений, как Flaaminki, Flam(m)ing. Приблизительно в ХП в за этой этнической группой утвердилась репутация людей особо тонкого воспитания (ср. у верхних немцев ХШв. vldminc — человек особо тонкого воспитания, к какой бы народности он ни принадлежал, позднее vlamisch — грубо бьющий на эффект, глупо манерничающий). Эта репутация дошла, конечно, и до Финляндии. Это объясняет, почему Лемминкейнен, имя которого не могло не быть сближено с названием flaming, flaming, в рунах «Калевалы» изображается как герой, чрезвычайно заботящийся о своей» внешности и о своей «светской» репутации, успехах в «обществе», легкомысленный, хвастливый.
      Имя Osmo — имя героя, который в действии не выступает, но называется как отец или предок или предшественник других героев — не имеет надежных связей в финском словаре. Имя это объясняют из скандинавского имени Asmundr.
      Имени Kaleva, как и названия Kalevala — страны Калевы, здесь не касаюсь. Оно германского происхождения, но некоторые моменты его появления у финнов пока остаются неясными.
      Бесспорно,далее,в рунах «Калевалы» налицо немало отражений скандинавских эпических мотивов. Например, как показал Е. N. Set ala, в рунах «Калевалы» нашла отражение целая группа скандинавских эпических образов: Laufey (отсюда в рунах «Калевалы» Louhi и Loviatar), Nal, Farbauti, Byleistr, Helblindi и др.
      Все это, однако, не является основанием для того, чтобы характеризовать руны «Калевалы» как произведения восточно-скандинавского эпоса на финском языке, как это делает Т. Е. Karsten. Руны «Калевалы» не являются ни переводом ни пересказом, ни переделкой произведений восточно-скандинавского эпоса. Среда, где они созданы, в основе своей финская, и германские выходцы в этой среде фини-зированы — иначе руны вряд ли были бы созданы на финском языке. Эпический материал в них в основе своей оригинальный, и германские заимствования (только в некоторых образах) в них вполне ассимилированы по отношению к оригинальной эпической стихии, так сказать, оригинализированы.
      Таковы результаты научного исследования рун «Калевалы», ведшегося до сих пор (в основном) в Финляндии. Позволим себе сделать два вывода:
      1. При изучении рун «Калевалы» обнаружилось, что исторические корни этих рун идут вовсе не по линиям связей финнов с другими так наз. финноугорскими народностями, а по линии связей финнов с другими народностями ближайшего окружения Балтийского моря, особенно с германцами, как эти связи сложились после начала нашей эры. Тем самым оказался нанесен тягчайший удар тем построениям, которые ищут корней каких угодно культурных явлений в «пранародностях» с их «пракультурами» и «праязыками».
      2. При изучении рун «Калевалы» оказалась достигнутой полная ясность в вопросе об отношениях между историей финской культуры и историей карельской культуры после начала нашей эры. Такое громадной важности культурное явление, как руны «Калевалы», оказалось явлением, отнюдь не связующим финнов и карел культурно, ибо совершенно ясно не финно-карельское его происхождение, а финское. То обстоятельство, что руны «Калевалы» оказались известны не только финнам, но и приграничным карелам и у последних сохранились особенно длительно и особенно хорошо, не должно толковаться неверно. Проникновение рун «Кадевалы» к приграничным карелам — явление весьма позднее и притом затрагивающее не больше, чем именно приграничных карел, составляющих 6—7% карельского населения. Остальные 93 — 94% карел рун «Калевалы» не знают и никогда не знали.
     
      3
     
      У Нас научное исследование рун «Калевалы» только начинается. Мы приемлем результаты работы финляндских ученых, поскольку они фактически обоснованы, и совершенно не склонны в отношении учета фактов спускаться на уровень того времени, когда одни (не без помыслов националистического порядка) искали финно-карельских корней рун «Калевалы», а другие забывали о времени и пространстве и витали в мире первобытных миров. В то же время, однако, мы подчиняем свою работу совершенно иному Миросозерцанию, чем финляндские ученые, и смотрим на вещи с совершенно иной точки зрения*.
      Руны «Калевалы» для нас не только явление определенной национальной среды в определенных условиях места и времени, но и порождение определенных социально-экономических переживаний в их смене: вопросы национальной формы культуры у нас не заслоняют вопросов ее социально-экономического содержания. С нашей точки зрения явления типа рун «Калевалы» неизбежно возникают везде и всегда, где налицо соответствующие социально-экономические условия. Интерес рун «Калевалы» для нас не только в том, что они финские, но и в том» что они представляют собою памятник человеческого искусства в определенной социально-экономической обстановке. Это определяет и наше понимание мирового значения рун «Калевалы».
      Зарождение, развитие и затем упадок рун «Калевалы» мы представляем себе следующим образом.
      До поры до времени не было явления, которое было бы рунами «Калевалы». Это не значит, что руны «Калевалы» возникли «из ничего». Руны «Калевалы», разумеется, имели свое предшествование, свои источники. Но эти источники качественно представляли собою нечто иное, чем руны «Калевалы», были явлениями более ранней ступени развития.
      О рунах «Калевалы» как таковых можно говорить лишь начиная с эпохи, когда в Финляндии стало формироваться классовое общество, начиная с первых шагов феодализма (с IX в.). Сложение класса феодалов, обладавшего небывалой до тех пор материальной обеспеченностью и небывалыми до тех пор возможностями культивирования таких надстроек, как поэзия, вызвало к жизни не только количественный рост, но, в его результате, и качественное преобразование поэзии. Появились специалисты-певцы, к которым предъявлялись весьма брлыппе требования и которые поставили поэзию по-новому. В этой-то обстановке и зародились руны «Калевалы» как таковые.
      * Печатное изложение нашей точки зрения на руны «Калевалы» здесь дается впервые. Точка зрения Г. X. Богданова в статье «Карельская народная поэзия» (сборн. «Десять лет Советской Карелии», 1930) не имеет с нашей точкой зрения решительно ничего общего. Точка зрения Г. Ровно в Журн. «Карело-Мурманский край», 1931, № 1—2 — точно так же (высказывания Г. Ровно повторяют высказывания финляндской науки XIX в. по линир южно-карельской гипотезы, см.выше, начало гл. 2).
      Расцвет феодализма, естественно, вызвал и расцвет героической поэзии соответствующей стадии развития — — рун «Калевалы». В эпоху расцвета феодализма руны «Калевалы» чрезвычайно обогатились и чрезвычайно широко распространились. Католицизм, благоприятствовавший им потому, что обслуживал феодализм, оказал на них воздействие лишь в отношении формы (имена и т. д.) и некоторых тем (христианские легенды).
      Упадок феодализма, естественно, вызвал и упадок героической поэзии соответствующей стадии развития — рун «Калевалы». Выразилось это прежде всего в том, что руны «Калевалы» стали отступать из социальных верхов на село, которое, как известно, весьма долго отражает переживания феодализма (это известно и из фактов языка). Таким образом стала перемещаться социальная база этих рун. Вместе с тем, по мере исчезновения наследия феодализма в отдельных местностях, началось отступление рун «Калевалы» и в географическом отношении. Дольше и лучше всего Эти руны сохранились там, где культурное развитие наиболее отстало — в приграничных местностях Карелии, куда эти руны попали с Запада.
      Капитализм не поддерживал рун «Калевалы», а умерщвлял их. Новые люди — новые интересы — новая поэзия. Не что иное как утверждение капиталистических отношений и было «роком» рун «Калевалы». То обстоятельство, что капитализм не поддерживал рун «Калевалы» как живого явления, ни в малой мере не помешало буржуазии, верюводительнице капиталистического порядка, в известный момент проявить напряженный интерес к тем же рунам «Калевалы», как к памятнику мертвой национальной древности (в сущности, совсем не седой древности). Это противоречивое положение вещей — один и тот же общественный порядок и умерщвляет и делает предметом культа — ничего удивительного собою не представляет.
      В обработке Лённрота руны «Калевалы», связанные в одно целое и по-новому отредактированные, приобрели новое качество — перестали быть рунами «Калевалы» и стали «Калевалой». Кстати, название Kalevala — введенное Лённротом название.
      Соответственно указанному мы различаем в рунах «Калевалы» ряд напластований. Древнее всего те напластования, которые отражают фольклор, существовавший до сформирования рун «Калевалы» как таковых. Далее идут напластования, которые отражают различные этапы развития рун «Калевалы» как таковых — напластования, относящиеся к эпохе возникновения феодализма, напластования, относящиеся к эпохе расцвета феодализма, напластования, относящиеся к эпохе упадка феодализма и переживаний докапиталистических отношений на селе. Последние из этих напластований — — это напластования «окрестьянения» рун «Калевалы». Особо стоит то, что связано с обработкой рун «Калевалы» со стороны Лённрота. Все перечисленные напластования заслуживают одинакового внимания и должны рассматриваться в общей связи. Сосредоточение внимания на чем-либо одном, например, на напластованиях, которые отражают фольклор, существовавший до сформирования рун «Калевалы» как таковых, грозит полным искажением понимания этих рун. С другой стороны, искажением понимания этих рун грозит и невнимание хотя бы к напластованиям какого-либо одного порядка, например, к напластованиям, которые отражают фольклор, существовавший до сформирования рун «Калевалы» как таковых.
      Чтобы не оставалось неясностей, затронем такой вопрос: почему это у финнов возникли руны «Калевалы», а у карел ничего в том же роде как будто не возникло, хотя карелы проходили через те же этапы социально-экономического развития?
      Ответ на этот вопрос следующий. Совершенно ошибочно думать, что у карел ничего в роде рун «Калевалы» не возникало. В эпоху возникновения феодализма и у них возник и не мог не возникнуть героический эпос в роде рун «Калевалы», но свой» своей национальной формы. На этот счет мы имеем совершенно точные свидетельства. Тот самый М. Агрикола, который засвидетельствовал бытование рун «Калевалы» в XVI в. в западной Финляндии, засвидетельствовал наличие других рун в том же XVI в. у карел. Если финны пели о VainamSinen’e, Ilma-rinen’e и т. д., то карелы пели о других «богах». Вот собственные имена, упоминаемые М. Агриколой как имена карельских «богов»: Rongoteus, Pellonpecko, Wiran-cannos, Egres, KondSs и т. д. У карел были, однако, обстоятельства, которые рано оборвали традицию героического эпоса. Феодальные карельскце верхи, как известно, растворились в новгородских феодальных верхах, усвоив русский язык и вообще русскую культуру (в связи с чем, между прочим, сохранявшее карельский язык население у новгородцев трактовалось не столько по признаку принадлежности к определенной народности, сколько по социальному признаку; ср. самоназвание олонецких карел livvikoit из русского люди и самоназвание людинских карел ljuudikot из того же русского люди). Естественно, что эти феодальные карельские верхи примкнули к культивированию русского героического эпоса, оставив карельский. Надо думать что карельский героический эпос заглох не сразу. Но во всяком случае, например, в ухтинской Карелии оказалось достаточно «свободного места» для водворения финского героического эпоса — рун «Калевалы».
      Несомненны некоторые вложения исчезнувшего карельского героического эпоса в руны «Калевалы», как они оказались представлены на востоке Финляндии, в Ингерманландии и в приграничной Карелии. Известные моменты тут можно ука: зать и сейчас, но вопросу в целом предстоит быть проработанным еще в будущем.
     
      4
     
      Чем интересны руны «Калевалы» для нашего читателя кроме того, что представляют собою памятник человеческого искусства в определенной социально-экономической обстановке?
      Прежде всего они знакомят нас с финской (и приграничной карельской) крестьянской средой эпохи, когда она была еще мало задета капиталистическими отношениями, во всей ее специфичности. Не с дворами конунгов знакомят они нас, а именно с крестьянской средой. Зародившись при дворах конунгов, они, в конце концов, перешли в крестьянскую среду, которая их глубоко переработала соответственно своему хозяйственному укладу и своему миросозерцанию. Не с эпохой викингов знакомят они нас, а с эпохами гораздо более поздними, которые их переработали в корне. Смелые воители прошлого в них погружены в туман сказки; но среда и эпоха, 'Которой они принадлежат в том виде, как записаны, — ярки и живы.
      А затем они, руны «Калевалы», представляют собою явление исключительных художественных достоинств. Диапазон изображения в них необычайно широкий. Перед нами проходят бесконечно разнообразные картины — такие картины, как бешеная схватка героев «Калевалы» со страшным чудовищем Лоухи, где каждая сторона рискует всем и прибегает ко всем средствам борьбы, от меча до потрясающих мир заклинаний, и такие картины, как скромное попечение пахаря о своей пашне. В смысле широты диапазона изображения руны «Калевалы» вряд ли имеют что-либо себе равное в мировой сокровищнице народной эпической поэзии. К Этому прибавляется изумительная полнота и красочность изображения. Надо всем господствует величавая северная природа с ее мрачными, замшенными скалами, дремучими лесами, непроходимыми болотными топями, бурными потоками, зеркальными озерами.
      Чтобы понять художественные достоинства «Калевалы», надо отрешиться от некоторых наших привычек. Для «Калевалы» не существует логики в обычном смысле этого слова. Противоречия там на каждом шагу. Соразмерности явлений нет и в помине. Точность указании не составляет предмета заботы; даже названия чисел не стремятся дать представление о числах («Он кругом топор своп точит, лезвие проворно гладит на шести кусках кремневых, на семи точильных камнях» п т. п.). Это придает «Калевале» особый колорит, колорит сказочности, iiepemai нувшей не только через привычные нам связи вещей, но и через привычные нам мыслительные категории — колорит сна.
      Внешние достоинства «Калевалы» в переводе пропадают, а они весьма значительны. В переводе нет, например, возможности передать свойственное «Калевале» богатство аллитерации (созвучия слов одного стиха по начальным согласным) — русский язык таков, что попытка осуществить в нем аллитерацию не дала бы нужного эффекта.
      Важнейшая литература: К. Krohn, Kalevalan runojen liistoria (История руны Калевалы, ряд выпусков, Bels., 1903 — 1909J), Е. N. Set al a, Aus dem Gebiet der Lehnbeziehungen (Из области отношений заимствования, в журн. Finnisch-Ugrische Forschungen, XII, Hels.-Leipzig, 1912), T. E. Karsten, Germanisch-finnische Lehnwortstudien (Этюды по германско-финским словарным заимствованиям, — Acta Societatis Scientiarum Fennicae, Hels., 1915), K. Krohn, Kalevalan kysymyksia (Вопросы «Калевалы», журн. Suomalais-Ugrilaisen Seuran Aikakauskirja = Memoires de la Societe Finno-Ougrienne, XXXV и XXXVI, Hels., 1918), K. Krohn, Kalevalastudien (Этюды по «Калевале», в серии Folklore Fellow's Communications, ряд выпусков, Bels., начиная c 1924 — первый выпуск содержит введение, остальные посвящены отдельным циклам рун «Калевалы»). Более подробные указания по литературе — в последнем из указанных трудов (вып. I). Литература XIX в. устарела.

      Перевод «Калевалы», сделанный Л. П. Бельским в 1889 г., в настоящем, третьем, издании подвергнут частичной переработке Д. В. Бубрихом. Перевод заново сверен с оригиналом В. И. Юнусом и исправлен. Внимание обращено и на передачу финских собственных имен, которая у Л. П. Бельского проведена несколько непоследовательно. Исправления самого Л. П. Бельского, предназначенные для предполагавшегося им нового издания, в настоящем издании, к сожалению, не могли быть использованы.
      Примечания к «Калевале» составлены Д. В. Бубрихом. Цель их — главным образом разъяснить встречающиеся в рунах собственные имена. В состав примечаний внесено некоторое количество примечаний Л. П. Бельского ко второму изданию (из числа не-лингвистических).
      Л. П. Бельский (1855 — 1916), профессор Московского университета и Московских высших женских курсов, был учеником Ф. И. Буслаева и Н. С. Тихонравова. Известен своими критическими этюдами о Толстом и Полонском. Работал по сербскому эпосу. Его перевод «Калевалы» получил в свое время прекрасную оценку.