DjVu

      Кот-термометр
      Судьба медвежонка
      Сокол
      Журка
      Петькины обиды
      Тарас и Миша
      Андрейка
     
      КОТ-ТЕРМОМЕТР
     
      Отряд нашей экспедиции стоял в небольшой деревушке Восточно-Сибирской тайги. Сюда прибыли и мы с товарищем. На квартиру нас поставили к одинокой старушке Игнатьевне — так в деревне звали нашу хозяйку. Её избушка, точно вдавленная в глубокий снег, стояла у подножья пологой сопки и перед этой громадиной, поросшей по склонам корявым кустарником, казалась совсем крохотной.
      Игнатьевна встретила нас по-сибирски радушно.
      Суды, суды проходите, где посветлей, — засуетилась она, когда мы вошли в избёнку. — Нет, ништо, отряхайтесь тут... Снег — не грязь, растаял и был таков. Поди не в гости пришли-то, а на квартиру. Мне-то, старой, только делов... Всё приберётся своим чередом... — тараторила Игнатьевна, успевая и взять у нас рукавицы, чтобы положить их в печурку, и отряхнуть снег с шапок, и подправить под платок пряди реденьких серебристых волос.
      Её маленькая сгорбленная фигура двигалась как-то рывками. Точно осташлаяся в ней былая резвость стремилась выпорхнуть, показать себя, но мало послушные усталые ноги не успевали за ней.
      — А ты, Мурзик, подь прочь! Не топчись подле ног. — Это замечание Игнатьевны относилось к коту, который так же любезно встретил нас у порога. Он обошёл вокруг нас, ласково касаясь холодных унтов сначала головой и кончиком уха, а потом и пушистым хвостом, передавая иам какое-то неошхтимое домашнее тепло.
      Потонтав1иись около нас, Мурзик стенеино заилагал от двери к столу, выписывая в воздухе поднятым хвостом незримые узоры.
      Сделав несколько шагов вперёд, Мурзик поворачивал голову то вправо, то влево, поглядывал на нас, и каза-» лось, что он, раскланиваясь, приглашал: «Прошу к столу, проходите.»
      Через некоторое время мы сидели за столом, отогреваясь чаем. Мурзик увивался около нас, но ничего не вы-пран»ивал, за что получил кусочек сала.
      Игнатьевна хлопотала около печки и то и дело повто ряла:
      — А вы коржики, коржики берите, а коли чай простыл, скажите, подогреть можно.
      С этого дня у нас началась трудовая жизнь. Утром Игнатьевна иолнималась раньше нас и затапливала печь. Старенькая избёнка быстро нагревалась от большой русской иечи, в которой, потрескивая, дружно горели смолянистые дрова.
      После завтрака мы на весь день ухолили в тайгу, а вечером, с шумяшим самоваром на столе, нас встречала хлопотливая хозяйка.
      Через несколько дней я стал замечать, что мой товарищ что-то записывает в свой черновой журнал. Утром он делал несколько записей, лёжа в постели, а вечером первую запись делал, как только мы приходили с работы, и две-три записи—после ужина. Причём каждый раз сначала посмотрит на термометр, который висел около его постели, запишет что-то в журнал и убирает его в полевую сумку.
      По специальности он был гидролог. В его обязанность входило замерять глубину рек, определять скорость тече ния воды в них, и термометр, как и другие приборы, был необходим ему только на работе. Вести наблюдения за температурой воздуха в доме в его обязанности не входило, и это наводило меня на размышления.
      Однажды я спросил его:
      Послушай, Андрей, скажи, что ты всё записываешь?
      Он улыбнулся, посмотрел на меня через очки, понра-» вил рукой спадающие на лоб волосы и ответил:
      — Придёт время, скажу.
      Больше прежнего стал думать я про эти таинственные записи.
      Но вот гидролог получил радиограмму: переехать в другой отряд — и стал собираться в дорогу. За день до отъезда, когда мы пришли с работы, Андрей передал мне тот самый журнал с загадочными записями и сказал:
      Термометр перевесь к своей койке.
      Я охотно выполнил его просьбу, догадываясь, что дело идёт к развязке.
      — Теперь я скажу тебе, какая сейчас в комнате темч пература, — добавил он.
      «Вон в чём дело» — подумал я.
      Плюс 14 градусов. Смотри, что показывает термометр.
      — 15, — ответил я удивлённо.
      — Ошибаться могу на 1—2 градуса, — заметил он.— Сегодня вечером и завтра утром я ещё несколько раз буду узнавать температуру, не глядя ни на термометр, ни в журнал.
      Эти слова ещё больше озадачили меня. После ужина мы сели играть в шашки, а Игнатьевна затопила печку. Через час или полтора гидролог неожиданно сказал:
      — Иди к термометру, плюс 16 градусов.
      — Восемнадцать, — ответил я, посмотрев на термометр.
      — Садись. Мой ход.
      Спустя некоторое время Андрей снова предложил посмотреть на термометр.
      — 20 градусов! — сказал он.
      — Нет, 19,— выпучил я на него удивлённые глаза.
      — Нормально. Садись, твой ход...
      В этот вечер гидролог был в хорошем настроении и шутя обыгрывал меня.
      Когда мы легли спать, Андрей, точно поддразнивая, крикнул:
      — Вот теперь 22 градуса!
      Э-э, да, да, — запнулся я, не узнавая своего голоса, и услышал, как гидролог фыркнул в подушку.
      Долго мне пришлось в эту ноиь ворочаться в постели и слушать его раздражающий храп.
      Утром, как только Игнатьевна начала щипать лучину, готовясь затопить печку, я уже не спал. Гидролог тоже зашевелился в постели. Потом он высунул голову из-под одеяла и, тихо окликнув меня, спросил:
      — Сколько там, не четырнадцать?
      — Правильно, — не сразу ответил я, проверяя себя, ве ошибся ли, и подумал: «Неужели он раньше меня посмотрел на термометр?»
      Я снял со стены термометр и положил его рядом с карманным фонарём на табуретку около своей койки, достал из сумки журнал и убрал его под подушку.
      Андрей молча закурил.
      Через верх тесовой перегородки, из комнаты Игнатьевны, проникал к нам неровный свет от лампы. В печке глухо потрескивали дрова, запахло дымком.
      Не без волнения ждал я, что еше скажет гидролог, з ои, точно угадывая мои мысли, хвастливо сказал:
      — Ага, потеплело, сейчас, пожалуй, 16, посмотри.
      Я осветил фонарём термометр: он показывал 17 градусов.
      — Ты что молчишь, уснул, что ли?.. — грубовато спросил Андрей.
      — Какой тут ус-с... — н, посмотрев в его сторону, увидел, как Андрей, укутываясь в одеяло, затрясся от смеха.
      Не знаю, сколько прошло време1ги, но я неподвижно лежал с открытыми глазами и думал: «Да что же это за фокусы?..»
      — Подъём! Стыдно валяться до сих пор. Уже Ш градусов, а мы всё тянемся...
      — Послушай, — с досадой обратился я к нему, а он, улыбаясь, выставил передо мной свою широкую ладонь с растопыренными пальцами и попросил журнал.
      Я подал ему журнал, не зная, что в нём было записано. Он быстро нашёл те страницы, где была запись, н аккуратно вырвал два листа.
      — Возьми их. Из них ты узнаёшь всё, что тебя интересовало. Только для этого нужен будет термометр. Свой я сегодня заберу, а тебе на один вечер и утро придётся взять термометр у начальника отряда. Потом он не потребуется: ты и без 1[его будешь свободно узнавать, какая в ломе температура.
      После завтрака я попрощался с товарищем и ушёл на работу. Этот день был для меня особенно длинным. С работы я шёл очень быстро и в избу не вошёл, а почти что вбежал, всполошив Игнатьевну.
      — Эко ты, паря, как прозяб ныне! Скорей, скорей, вот те пимы, и чан готов...
      Не обращая внимания на Игнатьевну, я разделся, повесил термометр, который взял у начальника отряда, и достал листы с записями друга.
      Запись начиналась так: «Вечером, когда мы приходим с работы, температура в доме 14—15 градусов тепла. Кот в это время лежит на печке».
      Я посмотрел и, действительно, увидел на печке пушистую шубку кота. Термометр показывал около И градусов.
      Читаю дальше: «Кот лежит на приступке, у печурок, в доме 16—18 градусов. Когда кот на скамейке, температура в доме 20—22 градуса. При температуре 24—25 градусов кот уже на полу».
      Дальше запись относилась к утренним наблюдениям.
      В течение вечера и утра я сверял записи с путешествием кота с печки на пол и с пола на печку. Потом, сличив цифры в журнале с показаниями термометра, подумал: «Как эту простую затею трудно было отгадать».
      Когда мне пришлось разъяснять этот «фокус» Игнатьевне, она очень внимательно слушала меня, покачивала головой и, бросая взгляд на кота, приговаривала: Ну и мошенник, ну и мошенник!
      В свою очередь я следи.п за Игнатьевной и заметил, как на её лице всё гуще и гуще собирались моришики, подступая к бесцветным глазам и делая их весёлыми. И вот она засмеялась...
      До конца зимы я жил у Игнатьевны. Не имея термо метра, мы с ней безошибочно узнавали, какая в избушке температура. Я часто слышал, как она разговаривала с когом.
      — Мурзик, где ты, умник? А, на печи, стало быть 14 градусов, пора затоплять. Мы-то с тобой привычные, а жильцу-то нашему холодновато приходится.
      Кот лениво поворачивал голову, приоткрывая сонные глаза, и равнодушно смотрел на хозяйку. УбeдивuJиcь, что нет необходимости уходить с тёплого места, он покуч-ией подбирал под себя лапки и, закрыв глаза, оставался, неподвижным.
      Д иногда она спрашивала меня из своей комнаты!. «Где он, терхмуметр наш?»
      — На скамейке сидит, — ответишь ей.
      — На скамейке? Поди, 18 градусов уже. Пора кончать топить, а то жарко будет.
      А Мурзик, ощущая благодатное тепло, услышав наш разговор, ласково отзывался: «Мяу-у!» Мурлыча и потя' гиваясь, он начинал разминаться, мягко прохаживаясь по скамейке, играя гибким хвостом.
      Когда я уезжал от Игнатьевны, она подошла ко мне и, комкая в руках передник, наказывала:
      Передан поклон гудрологу и скажи, мол, Игнатьевна премного благодарна ему, что он сумел отгадать кО" тову мудрость.
      Вместе с Игнатьевной от стола до двери меня провожал Мурзик. Волнисто изгибая спииу, ои оботисл вокруг меня, касаясь хвостом моих ног. Я погладил его, а ои потёрся ухом об руку и, как бы уступая мне дорогу, отошёл в сторону, резко напевая: «Мры, мры, мры-ы».
      И теперь, когда вспоминаю об Игнатьевне, мне кажется — я слышу, как она щепает лучину и вот-вот спросит! «Где он, термометр наш?»