Прислала Я. В. Кузнецова.
_______________
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ
1
Было два моря, и между ними была длинная гора.
Жили двое соседей, и между ними был длинный спор.
Моря назывались: Белое и Балтийское. А соседи были: художница — добрая душа и военный коммунист — строгий человек. И спорили они о красках. Художница любила только ласковые цвета и нежные краски. Она любила розовую и голубую. Она любила серебряную и золотую. А других красок она и знать не хотела.
— Ах, уберите от меня скорее этот грубый серый цвет! — восклицала она и закрывала глаза, чтобы не видеть.
А военный коммунист видел и знал все краски, какие только есть в жизни. Он любил голубое небо и зелёную траву, и красные галстуки пионеров, и их розовые щёки. Но он любил также грубый серый цвет своей шинели и пахучую чёрную краску, которой печатают буквы в книге.
Целый день художница рисовала в своей комнатке красивые картинки. Она рисовала голубое небо и розовую зарю, золотые поля и серебряную луну. При этом она так умилялась, что у неё текли слёзы. Слёзы текли и капали прямо в краску. И краски получались жидкие-прежидкие. Она вообще была такая плакса, эта художница! Но ни за что в этом не сознавалась. «Ах, что вы, ничего подобного, — говорила она, — я вовсе не плакса. Я — добрая душа и плачу только в трёх случаях: во-первых, от грусти, во-вторых, от радости, а в-третьих, когда нет ни грусти, ни радости. Тогда я плачу потому, что мне скучно. Вот и всё». А военный коммунист, правда, плакал только три раза в жизни. Он плакал в первый раз мальчишкой, когда хозяин-сапожник выгнал его на улицу. Второй раз, когда в гражданскую войну заболел тифом: он хотел встать, чтобы итти в бой, а ноги у него подогнулись… И в третий раз заплакал военный коммунист, строгий человек, когда умер Ленин. Вот и всё. А скучать ему было некогда. Дни и ночи занимался он в высоком зелёном доме. Этот дом стоит посреди Москвы, на Лубянском холме. И оттуда видна, как пожарному на каланче, вся советская страна. И оттуда следят, не готовят ли нам плохие люди вред, не замышляют ли враги напасть на наши границы. Этот дом зовётся ГПУ. Люди в нём день и ночь на страже. День и ночь на-чеку. И называются они чекистами.
— Я добрая душа, а вы строгий человек, — говорила коммунисту художница. — Вы чекист, вы — ГПУ.
И они всегда спорили. Художница знала только сладкое. А чекист-коммунист пробовал и горькое. Художница рисовала один лишь свет. А чекист замечал и тени. Но главный спор у них вышел из-за Алёшки, по прозвищу Рязань.
2
Алёшка был беспризорником из Рязани. Отца с матерью у него убили белые в гражданскую войну. А из детского дома Алёшка убежал потому, что обиделся за клюквенный кисель. Алёшка очень любил кисель с молоком. Он ел его медленно и баловался. Он выедал кисель с двух боков блюдечка и в ямки наливал молоко. А в середине оставалась кисельная перегородка. Алёша съедал её на самый последок. Уже все дети давно поужинали, рот утёрли и спать пошли, а он один всё с киселём балуется. Заведующая торопила его и брала ложку, чтобы смешать кисель с молоком, но Алёша кричал:
— Не пропружай! Не пропружай! Это моя плотина!
И дрался. Раз он так поздно засиделся с киселём и так громко кричал «не пропружай», что перебудил всех ребят. Ребята напугались. Заведующая отняла у Алёши блюдечко. Тогда Алёшка ей назло убежал из детдома. Он стал беспризорником. Его прозвали Алёшка-Рязань.
Однажды в выходной день коммунист-чекист и художница гуляли по Москве. Они гуляли и спорили. Они спорили о погоде. Художница признавала только тихую погоду, а чекист любил ветер и не боялся простудиться. И тут они увидели чумазого беспризорника.
Это был Алёшка. Он сидел в грязи. Киселя у него теперь уже не было. И Алёшка возился в грязной луже. Он прямо руками рыл землю и делал плотину-запруду.
— Ах, какой ужасный! — закричала художница. — Он совсем чёрный, грязный! Я не могу видеть…
— Надо отправить его в трудкоммуну, — сказал чекист. — Там его отмоют. Эй, приятель! Как тебя звать? А?.. Алёшка? Рязань? Ну, земляки, значит. Я тоже рязанский. Так вот, друг Алёшка, идём-ка, брат, со мной…
— Пошёл ты! — заворчал Алёшка. — Всё равно убегу.
— Ах, он вас боится, как вы не понимаете! — воскликнула художница. — Вы строгий человек, а ему нужна добрая душа. Я не отдам его вам. Я хочу сама его приютить. У него такие голубые глаза. Только пусть кто-нибудь помоет его, чтобы он стал розовый-розовый.
И художница хотела подойти к Алёшке поближе. Она сделала один лишь шаг…
— Не пропружай! — закричал Алёшка. — Не видишь, куда ногу ставишь? Тут плотина.
— Слушай, мальчик, — ласковым голоском сказала художница. — Хочешь жить у меня? У меня хорошо. Я тебе картинки нарисую.
— А закурить у тебя есть?
— Что ты, Алёша, разве можно так? Как тебе не стыдно курить?
— Иди ты, знаешь, подальше от меня…
Вот какой грубиян был этот Алёшка! Художница заплакала. Алёшке стало жаль её.
— Сразу уж и реветь, — сказал он. — Чего зря глаза пропружаешь? Ладно. Пойду. Дашь киселю?..
Вот тут и начался большой спор. Чекист говорил, что это дело государства, что Алёшку надо обязательно отправить в колонию для беспризорных. Там его вымоют и выучат работать. Это будет по-ленински. Ленин именно так говорил: «В республике не должно быть обездоленных и беспризорных детей. Пусть будут юные, молодые и счастливые граждане». Вот как говорил Ленин. А счастливым можно стать только работая. Но художница ни за что не отдавала Алёшку. Она говорила, что сама воспитает сироту.
Алёшка поселился у художницы. Он ел кисель, но умываться не желал. Воду из умывальника он разливал по полу. Он развозил пальцем лужи. Между лужами он строил мосты. А когда в одно прекрасное утро художница вернулась из кооператива, она не нашла дома ни Алёшки, ни голубой краски, ни розовой. Алёшка обокрал её. Алёшка убежал. Художница тотчас бросилась звонить по телефону чекисту.
— Ах! — плакала она. — Поймайте его, заберите его. Какой неблагодарный мальчишка! Я теперь не смогу рисовать. Он украл у меня голубую и розовую краску. И у меня всё теперь выходит чёрным! — И она так плакала в телефонную трубку, что сырость пошла по проводам, и вскоре у чекиста на столе, где стоял телефон, натекла лужа.
3
Прошло несколько лет. Не было об Алёшке ни слуху, ни духу. Однажды чекист поздно вечером ехал на автомобиле домой. На углу он увидел сердитую толпу. Поймали вора. Вора хотели бить. Вот кто-то уже замахнулся… Чекист соскочил с машины и удержал поднятую руку:
— Не сметь бить!
— Эх, строгий человек, а вора проучить не даст!
— Мы учим по-другому, — строго сказал чекист. — Идёмте, гражданин, со мной.
И он повёл вора за собою. А толпа шумела, и вор дрожал.
— Пустите меня, — сказал вор, — я молодой парень. Я больше не буду.
Чекист взглянул на него, и они узнали друг друга.
— Так, — сказал чекист, — вот и встретил земляка. Эх, друг Алексей, вот ты какой стал! Плохие твои дела.
— Ну и пусть, — сказал Алёшка.
— Зачем ты убежал тогда? Пришёл бы ко мне, я бы тебя послал учиться в коммуну. Погляди, где твои товарищи. Был Серёга-вор, а сейчас инженер Сергей. Был Павлик-жулик, а стал Павел-лётчик. Был Николка-нищий, а теперь Николай-артист. Был Васюк-драчун, а стал доктор Василий Иванович. А ты, Алёшка-Рязань, теперь — вор Алексей.
— Ну и что ж, — сказал Алёшка, — я у буржуев воровал.
— Буржуев у нас нет. Ты своих грабил. Ты у своей страны крал. И вспоминать противно.
Так сказал чекист. И Алёшка ничего не ответил. А чекист привёз его в дом ГПУ. Чекист привёл его в свой кабинет. Большая карта висела в кабинете чекиста. На карте было два моря, и между морями была гора — полуостров.
— Вот, — сказал чекист, — поедешь ты, Алексей, на Медвежью гору, моря пропружать. Это тебе не кисель, это дело серьёзное. Настоящие плотины будешь строить, настоящий канал будешь рыть, чтобы наши пароходы прямой дорогой плыли из одного моря в другое, а то им сейчас далеко кругом ходить надо.
— Ну и пусть, — пробурчал Алёшка. — Всё равно убегу!
— Не убежишь. Я из тебя сделаю человека!
— А я сейчас разве не человек?
— Нет ещё, — сказал чекист и подвёл Алёшку к карте.
— Вот, смотри: Скандинавия. Это не остров, а полуостров. И ты пока не человек, а получеловек!
И Алёшку-Рязань отправили на Медвежью гору.
Алёшку послали пропружать моря. Поезд повёз Алёшку на далёкий север, на холодные озёра, к твёрдым скалам, в дикие леса.
Ночью в вагоне Алёшке приснился страшный сон. Ему снилось, что звери и птицы неслись навстречу, перепуганные птицы и звери. Трусили медведи, и мчались волки. Бежали лисы, и скакали зайцы. Летели совы и вороны. Ветер дул от их тяжёлых крыльев. «Спасайся, кто может!» кричали звери. «Спасайся, Алёша! — пищали птицы. — У Медвежьей горы гремит страшный гром. Камни валятся с облаков. Реки встают дыбом. Скалы шатаются, как молочные зубы. Расступаются леса. И земля взлетает до неба». Алёшка испугался и чуть было не проснулся. Но тут он услышал весёлый голос:
— Не бойся, Алёша! Не слушай трусов! Смело поезжай вперёд, пропруди моря. Проложи себе честный путь и открой нам прямую дорогу из моря в море!
Это заговорили рыбы, немые рыбы! Рыбы стучались в берега. Серебряные толпы рыб плыли навстречу зверям.
4
Алёшку привезли на Медвежью гору. Здесь был лагерь, а в лагере жили бывшие воры и прежние разбойники, недавние вредители и старые буржуи, вчерашние хулиганы и другие враги советской страны. Кругом стоял лес. И хмурилось небо. Громоздились камни. Было холодно. И не было часовых. Но повсюду стучала работа. Работа гремела от горизонта до горизонта, от моря до моря. Люди топали с топорами в лес. И лес уступал им дорогу. Люди взрывали гранитные скалы. И земля, ахнув, летела в небо. Люди рыли канал через каменную гору, чтобы соединить моря. Они строили плотины, чтобы вода не выливалась в сторону.
«Не хочу работать. Убегу, — подумал Алёшка и посмотрел по сторонам. — Ишь хитрые часовые: спрятались, и не видно их. А как побежишь, так, небось, сразу из кустов стрелять начнут».
И, чтобы проверить это, Алёшка побежал в лес. Он бежал и оглядывался. Но никто не бросился догонять его. На него и внимания никто не обратил. Все были заняты своим трудным делом. Все работали. Алёшке стало даже обидно, что его никто не караулит, что он никому не нужен. Скучный он побрёл в лагерь. Навстречу ему попалась бригада дядьки Беломора. Дядька прежде сам был знаменитым разбойником. Он грабил пароходы и останавливал поезда на ходу. Но теперь он стал ударником-воспитателем.
— Эй, рязанский! Ты чего не работаешь? — спросил у Алёшки усатый дядька Беломор. — Кто не работает, тот у нас получает орден мокрой курицы.
— Ну и пусть! Не буду я работать, — сказал Алёшка. — А чего же меня никто не сторожит? Я ведь убежать могу.
— Не убежишь. Тебя слово стережёт.
— Какое такое слово?
— Ленинское.
— Я Ленину никакого слова не давал.
— Зато Ленин всем нам слово дал, что мы будем счастливые граждане. Разве ты не веришь Ленину? Разве ты не хочешь быть счастливым?
Дядька Беломор рассказал, что в его бригаде тридцать два парня, тридцать два каналармейца, тридцать два бывших вора и беспризорника. Они раньше тоже хотели убежать. А вот теперь они строят самую лучшую плотину, и их все уважают.
— Идём к нам, будешь тридцать третий, — сказал тридцать второй ударник дядьки Беломора, самый коротышка.
«Не пойду», хотел сказать Алёшка. Но парни дядьки Беломора так гордо смотрели на Алёшку, что он решил доказать им, какой он, Алёшка, работник.
— Ну и что ж, — сказал он, — ну и пойду, в чём дело?
А сам подумал: «Я им только докажу, чтобы они не зазнавались, а потом всё равно убегу».
И бригада пошла на плотину. Они пели песню в тридцать три голоса:
Вот пошли прудить моря
тридцать три богатыря.
Все ребята удалые,
бригадиры молодые.
И ведёт их бывший вор —
славный дядька Беломор!
«Сейчас я им докажу, какой я есть работник», сказал себе Алёшка и вмиг обтесал большое бревно. Но каждый из ударников за это время успел обтесать по три бревна.
— Ах, так, — сказал Алёшка, — ладно… — И он обтесал три бревна. Но за это время ударники обтесали по девять.
Алёшка старался не отставать от парней дядьки Беломора. Он хотел им доказать, какой он, Алёшка, работник, если только захочет.
На десятый день он перегнал товарищей. И все его хвалили.
— Ай да рязанский! — говорил дядька Беломор. И написал об этом чекисту-начальнику.
«Ну, теперь доказал, можно и бежать», решил Алёшка, но бежать почему-то расхотелось. Очень интересно было посмотреть, какая же выйдет плотина из его брёвен.
А плотина быстро росла, и Алёшке казалось, что он тоже растёт вместе с ней. Работать было трудно. Тяжело было работать. Но ведь это было куда интереснее, чем кисельная плотина и молочная запруда.
5
Жил в лагере плохой человек, по прозванью гражданин Контрик. «Не желаю быть счастливым гражданином, а насильно вы меня им не сделаете», так рассуждал Контрик и целые дни валялся на койке. Он пел скучную песню про старую жизнь и храпел на весь лагерь. Он грубил воспитателям и дрался с товарищами. Он отказывался от работы. Он был «отказчик».
Его записали в кавалеры мокрой курицы.
Контрик хотел бежать из лагеря. Он стал подговаривать Алёшу. Он звал его в тёплые края. Но Алёша и слышать об этом не хотел. Тогда Контрик вот что сделал. У Алёши раз заболела голова. Контрик дал Алёше понюхать тайный сладкий пьяный порошок. Алёша не удержался, понюхал и сделался, как пьяный. У него закружилась голова и ослабли ноги. Алёша очень плохо работал в этот день. Он делал не то, что надо, он грубил дядьке Беломору, он испортил уголок плотины. Его просили уйти. Он не уходил. Бригада из-за него отстала от других. И Алёше навесили орден мокрой курицы.
Когда Алёша очнулся и увидел этот позорный орден, он заплакал от стыда и обиды.
— Вот видишь, — сказал тогда Контрик, — мы теперь с тобой товарищи. Нечего петушиться, кавалер мокрой курицы. Неужели же ты и после этого тут останешься?
И Алёша решил всем назло бежать. Они бежали ночью. А ночь была чёрная. Ночь была бурная. И ветер гнал волны к неоконченной плотине. Алёша и Контрик тихонько прокрались через лагерь. Алёше захотелось в последний раз взглянуть на свою плотину, такую широкую, такую высокую, такую красивую. И вдруг он заметил, что волны размыли, что буря расшатала часть насыпи. Вода подымалась. Вода лезла, рыла, точила, долбила. Вода грозила опрокинуть Алёшкину плотину.
— Пропружает! Пропружает! — закричал Алёша. — Контрик, я не могу, я побегу нашим сказать. Уходи один, как хочешь!
Он полез в ледяную воду; он руками, синими руками, нащупал повреждение, вылез и побежал в лагерь, крича: «Пропружает! Пропружает!»
И парни дядьки Беломора вскочили все разом. И сам дядька Беломор, чихнув, проснулся. Он проснулся и сразу надел кепку. В лагере били барабаны. По лагерю гремела тревога. Развернулись знамёна. Засияли прожекторы. И ударили оркестры.
Каналармейцы пошли на штурм. Они шли спасать плотину. Ветер шёл навстречу. Дождь летел с ветром. Вода била в берега. Впереди всех шагал дядька Беломор и тридцать три его богатыря.
Всю ночь и весь день проработали ударники. Всю ночь и весь день не сходил с плотины Алёша. Он простудился в холодной воде и кашлял. Дядька Беломор велел ему итти домой. Алёшка не хотел, и тогда его отправили спать насильно. Его уложили, а у дверей встал часовой с ружьём. Первый раз в лагере охранял Алёшку часовой. Но Алёшка сделал вид, что он спит, а когда часовой отвернулся, Алёшка вылез в окно и опять прибежал на плотину.
Каналармейцы отогнали воду от плотины, они заделали дыры. И плотина была спасена.
6
И вот настал день, когда открылись тяжёлые ворота. Вода хлынула с плотин, и озеро с горы потекло по громадной водяной лестнице. Моря соединились. Из Балтийского моря прошёл по каналу первый пароход. Он поднялся по водяным ступенькам на гору и спустился потом к Белому морю. А навстречу ему в Балтийское море проплыла первая беломорская рыба.
Это был большой праздник для всей советской страны. И чекист пригласил художницу поехать от моря до моря на пароходе. Художница обещала срисовать канал.
Они ехали на пароходе и всё спорили. Художнице нравилось ровное место, а чекисту — горы. Художница любила тихий ход, а чекист приказал итти полным ходом. Но вот пароход остановился посреди канала, около большой плотины. Пассажиры сошли на берег.
Вдруг к художнице подошёл какой-то молодой аккуратный рабочий.
— Здравствуйте,
— сказал он. — Это я. Вот, гора с горой не сходится, а море с морем соединяется. Не узнаёте? Бывший Алёшка-Рязань. Эту плотину я тоже делал… Извините меня, сколько я вам должен за те краски… которые я у вас тогда… это… нечаянно взял?
— Потом сочтёшься, она нам больше проспорила, — засмеялся чекист-начальник. — Ну-ка, дядя Беломор, покажи, как твоя плотина работает.
— Есть, товарищ начальник, — отвечал дядька Беломор. — Ну-ка, Алёша, останови реку!
Алёша полез на плотину.
Алёша повернул колесо.
И река в тот же миг остановилась. Река прекратилась.
Стало видно каменное дно.
— А ну, Алёша, отпусти её совсем.
И Алёша выпустил реку на свободу.
Река вырвалась и зарычала.
Рухнули громадные водопады, ударили фонтаны.
Струи, брызги, радуги били из-под щитов плотины.
Солнце расцвечивало водяную пыль в тысячу красок.
— Ах, и вы ещё спрашиваете, сколько вы мне должны? — сказала художница. — Вы взяли у меня только две краски, а подарили тысячи новых. Нет, это я не плачу! Это брызги водопада осели на ресницах. Я хочу нарисовать ваш портрет, товарищ Алексей! И бурые леса, и фиолетовые скалы, и чёрные граниты, и серые воды, и ваш красный-красный орден!
Загудел пароход.
Пассажиры заторопились.
Алёша подошёл к начальнику-чекисту.
— Товарищ начальник, — сказал Алёша. — Вот мы прошлый раз товарищу Сталину телеграмму давали, что канал кончен и его именем зовётся. А кое-куда забыли телеграмму послать. Вот пошлите, пожалуйста, за границу.
— За границу? — удивился начальник. — Кому?
— Шведскому и норвежскому королю, — сказал Алёша и прочёл свою телеграмму:
«Граждане короли и заведующие странами! — читал он. — Сообщаем вам, что вы теперь живёте не на полуострове, а на полном острове.
От бригады Беломора бывший получеловек, а теперь полный человек, Алексей-Рязань, краснознамёнец».
|
