«Мы с Севой в лесу»

DjVu

Автор книги В. С. Клёпов, большой любитель и знаток природы, часто выбирался вместе со своим сыном Севой в лес, где учил мальчика разводить костёр, ставить палатку, различать голоса птиц, слушать шелест листьев. В 1957 году Сева погиб в результате несчастного случая на озере. Клёпов тяжело переживал смерть сына, которому он обещал, что обязательно напишет книгу, где будут собраны все удивительные истории, рассказанные Василием Степановичем мальчику. Книга вышла в том же году. В ней описаны интересные наблюдения за жизнью и повадками разных птиц. — С. С.

      Прошлой весной мне пришлось идти по лесной дороге к своим знакомым.
      Дорога петляла то вправо, то влево, то возвращалась назад, и я решил пойти прямиком через заросли ольхи, ивы и чёрной смородины.
      В кустах шла весёлая птичья возня. Звенели зяблики, заливался соловей, играла на своей флейте иволга, лепетала что-то неразборчивое лесная завирушка. Обитатели леса, видимо, следили за мной, и то один, то другой высовывал головку из кустов и смотрел на меня то любопытствующим, то боязливым взглядом.
      И вдруг где-то тревожно затрещали дрозды. Все певцы сразу смолкли. По кустам, перепрыгивая с ветки на ветку, заметались пеночки. Недовольно зачакала горихвостка.
      А дрозды кричали всё сильнее и тревожнее.
      Я понял, что у птиц случилась какая-то беда, и пошёл на этот крик. Скоро я увидел двух мальчиков. Один из них стоял с фуражкой в руках на земле, другой взбирался на дерево, где виднелось маленькое гнёздышко зяблика.
      Я подошёл к мальчикам. В фуражке у них лежало несколько десятков разноцветных птичьих яичек. Меня даже затрясло от негодования.
      — Я вас не знаю, — сказал я мальчикам, стараясь говорить по возможности спокойно. — Может, вы и хорошие ребята, но поступаете как… как душегубы. Сколько птенцов вы загубили! А ведь со временем они стали бы взрослыми птицами, веселили бы своими песнями этот лес, уничтожали вредных насекомых и спасали от них наши леса, сады и поля.
      Мальчики стояли передо мной, опустив головы.
      — Мы больше не будем, — сказал, наконец, тот, который держал фуражку с яйцами.
      Действительно ли поняли они, что сделали сегодня что-то очень нехорошее, злое и постыдное? Или это «не будем» было сказано лишь для того, чтобы отделаться поскорее от надоедливых нравоучений взрослого дяди? Как сделать, чтобы это «не буду» было сказано от всего сердца?
      И я тогда же решил, что напишу для этих ребят и для всех других мальчиков и девочек книгу. В ней я расскажу о том, как бродили мы когда-то с мальчиком по имени Сева по лесам, как полюбили птиц и сохранили эту любовь к ним навсегда.
      Сейчас перед вами лежит эта книга.
     
      Птичка-сестричка
     
      Мы жили тогда в лесу. Наш дом стоял на краю большой поляны, окружённой высоким сосновым бором. Позади двора шёл заросший дубняком, черёмухой и ольхой спуск к реке.
      Перед окнами нашего дома росла большая липа, до того старая, что многие ветви на ней уже посохли. Были на поляне и другие деревья, но о липе я говорю потому, что на её сухих сучьях мы всегда видели мухоловку.
      Интересная это птичка! Небольшая, серенькая, с белёсой грудкой и усиками около клюва, сидит она на сучке тихо, как будто дремлет, и вдруг сорвётся с места, схватит муху и опять усядется на свой наблюдательный пункт.
      Так она охотится целый день.
      Мы с Севой любили наблюдать за нашей мухоловкой и всегда восхищались её ловкостью и проворством.
      Но вот появились у мухоловки дети, и ей пришлось кормить сразу шесть душ. Мух надо было много, но, на её несчастье, начались дожди, и все мухи попрятались. Носится мухоловка туда-сюда, просто с ног, как говорят, сбилась, а мух всё нет и нет. Севе стало до того жаль птичку, что он сам готов был ловить мух и носить их детям мухоловки. И тут пришла нам в голову хорошая мысль. Мы открыли окно и начали выгонять полотенцами мух из комнаты. Мухоловка тоже не дремала и стала хватать их на улице.
      Однажды погналась она за мухой, муха — к нам в окно, мухоловка — за ней… и влетела в комнату! Мы притаились, глядим, что будет дальше. Мухоловка осмотрелась и начала хозяйничать у нас, как у себя дома. Наберёт полон рот мух, отнесёт птенцам, и опять в наше окно.
      Утром как-то мы проснулись, а бабушка говорит нам:
      — Что вы долго спите, ребята? Там какая-то красавица к вам уже целый час в окно стучится.
      Мы глянули в окно, а это мухоловка просится в комнату. И такая дружба у нас завязалась, что Сева даже разговаривать с ней научился. Откроет окно, посвистит как-то по-особенному, мухоловка и прилетит тотчас.
      Всё лето ни в доме, ни во дворе мух не было. Залетит иногда мухоловка в комнату и начнёт все углы и закоулки осматривать, как санитарный врач какой или медицинская сестра. А бабушка ходит за ней и приговаривает.
      — Не беспокойся, сестричка… Мух у нас, спасибо тебе, больше нет. Заразы никакой теперь не боимся. Ребята все здоровы, дай бог и твоим деткам того же.
      Так и стали мы с тех пор звать мухоловку птичкой-сестричкой.
     
      Храбрая незнакомка
     
      Мы шли с Севой по лесному болоту. Это было совсем недалеко от города, и сквозь редкие деревья нам были видны домики на окраине и заводские трубы.
      — Пойдём дальше в лес, — сказал Сева. — Здесь мы никого не встретим.
      И вдруг на небольшой, чуть повыше нас ростом, сосёнке находим гнездо. Оно приютилось совсем низко, так что было видно всё, что делалось в маленьком птичьем домике.
      В гнезде сидела не известная нам, небольшая, скромно одетая в серенькое птичка.
      — Смотри-ка, она нас совсем не боится, — сказал Сева.
      Незнакомка и в самом деле вела себя очень странно. Она не закричала, не бросилась в отчаянии на землю, не прикинулась раненной, как сделала бы на её месте другая птица, застигнутая на гнезде. Она только сжалась в комочек и внимательно смотрела на нас чёрным глазом, маленьким, как маковое зёрнышко.
      Мы подошли к гнезду совсем вплотную. Птичка не улетала. Нам очень хотелось посмотреть, что у неё в гнезде, но эта странная маленькая особа вела себя так, что нам как-то стыдно было её потревожить.
      — Она, наверное, ручная, — высказал предположение Сева. — Жила у кого-нибудь в комнате и привыкла к людям. Ну, лентяйка, давай поднимайся! — и он погладил её по гладкой тёплой спинке.
      Птица не шевельнулась, только клюнула острым носиком приблизившуюся к ней ладонь.
      Долго мы топтались около гнезда, всячески давая понять хозяйке, чтобы она слетела хоть на минутку. И всё без толку. Пришлось осторожно взять её в руки и снять с гнезда. Под ней оказалось четыре тёпленьких птенчика, ещё не совсем освободившихся от яичных скорлупок, и одно целое голубенькое яичко.
      Так вот, оказывается, в чём дело! Мы пришли к нашей незнакомке совсем не вовремя. У неё рождались дети. Маленькая мать, конечно, боялась нас, таких огромных, по сравнению с ней, и страшных. Но она преодолела ужас перед нами и осталась с детьми. Ведь им так нужно было в это время тепло её тела!
      Я открыл ладонь и выпустил птицу. Она выпорхнула и… юркнула в своё гнёздышко.
      Мы в изумлении посмотрели друг на друга. Вот это — мать! Сева набрал в кармане хлебных крошек и протянул их на ладони птице. Не приподнимаясь с гнезда, она стала жадно есть: наверно, давно не ела и была очень голодна.
      Дома мы открыли книгу Брема, где описаны все птицы. Нашли мы там и фотографию нашей незнакомки.
      Её зовут чечевица.
     
      Путешественники
     
      Как-то раз мы забрели с Севой далеко вверх по реке. Переночевали с рыбаками у костра, а утром пошли дальше. Очень нам хотелось узнать, где наша река начинается.
      Шли, шли, устали, проголодались, а реке нет конца.
      Сели на обрыве и бросаем в воду камешки. А под берегом стоял плот из больших брёвен: кто-то заготовил дрова и собирался сплавлять их по реке. Один наш камешек и стукнул по этому плоту. Оттуда птичка выпорхнула. Вся наша усталость сразу куда-то пропала. Взобрались мы на плот и начали обшаривать каждое брёвнышко. А птичка всё время вокруг нас вертится — хоть руками её бери.
      — Это кто такая? — спросил я.
      — Не видишь разве? Трясогузка, — сказал Сева. — Гнездо у неё тут.
      — А ты откуда знаешь?
      — Знаю, — буркнул Сева, — у Брема написано. Всегда на плотах вьёт.
      «Ну и врун», — подумал я про Севу, хоть и были мы с ним неразлучные друзья. А подумал я так потому, что тоже Брема знаю, но про гнёзда на плотах что-то не читал.
      Вдруг и на самом деле в одном бревне с продолговатым дуплом находим гнездо, а в гнезде — птенцы.
      «Вот так Сева, — думаю, — больше Брема знает».
      Пока мы стояли над гнездом, к берегу пришёл какой-то очень бородатый человек. В руке у него был топор, а на плече — длинные шесты. Он сбросил их на землю и говорит:
      — Вы что, ребята, не со мной ли плыть собираетесь?
      — Н-нет, — растерялся Сева. — А вы разве на плоту поплывёте?
      — На плоту, — отвечает. — Чего ж ты испугался?
      — Я не испугался, — говорит Сева. — Я… просто так. — Но он действительно испугался. Как же, думает, плот уйдёт, вместе с ним уплывут птенцы, а кто их кормить будет?
      Сева отозвал меня в сторону, пошептались мы с ним, а потом подходим к хозяину плота и спрашиваем:
      — Скажите, а если мы попросимся с вами, вы нас возьмёте?
      — Возьму, — говорит бородатый человек. — А кто вы такие и куда путь держите?
      Мы ему всё объяснили и через полчаса плыли вниз по реке. Надо вам сказать, что попросились мы на плот только за тем, чтобы кормить в пути маленьких трясогузок и спасти их как-нибудь от бородатого человека.
      Но дядя Ваня — так звали хозяина плота — оказался совсем добрым.
      — Знаете что, ребята, — сказал он нам, — тут у меня ещё пассажиры плывут, так вы их, смотрите, не обидьте.
      Сева — хитрый, сделал вид, что ничего не знает, и спрашивает:
      — А где же эти ваши пассажиры, дядя Ваня?
      Дядя Ваня подмигнул нам и сказал:
      — Идите-ка за мной…
      И ведёт нас прямо к гнезду. Взял крохотного птенчика на свою большую ладонь и показывает нам:
      — Видали такого пассажира? Хо-роший парень! Гроза гусениц и мошек! Когда вырастет, один сможет целый огород от вредителей охранять.
      И положил птенчика обратно в гнездо.
      — Дядя Ваня! — вскричал Сева. — Как же он вырастет, если его родители на берегу остались?
      Дядя Ваня улыбнулся и погладил Севу по голове.
      — Милый, да разве мать бросит своих детей? Ты не видишь, что ли, — она за нами летит.
      Мы оглянулись и увидели трясогузку. Она быстро бегала по прибрежным камням, порхала по веткам, но от плота не отставала.
      — Корм для них собирает, — прошептал дядя Ваня. — Ну, а теперь сидите тихо и не шевелитесь. Сейчас она прилетит их кормить.
      Мы притихли. Трясогузка в несколько взмахов перелетела реку и опустилась на плот. Она смело юркнула в дупло и через какую-нибудь минуту снова отправилась на берег за добычей. А следом за ней прилетел отец.
      Плот уже поравнялся с нашим домом, и нам надо было сходить на берег.
      — Дядя Ваня! — попросили мы перед уходом. — Вы не разоряйте гнездо, когда приплывёте, ладно?
      — Идите, не бойтесь! — успокоил он нас. — Не разорю. Ну, бывайте здоровы! Спасибо за компанию!
      Мы соскочили на берег и долго смотрели, как удаляется плот. За ним, поблескивая на солнце серебряными крылышками, летели две трясогузки.
     
      Скворец-Сорванец
     
      Весной под большой дуплистой берёзой мы подобрали скворца-Сорванца.
      Он сидел нахохлившись, голодный, мокрый, растрёпанный, как беспризорник в кинофильме «Педагогическая поэма». Мы взяли желторотого домой и стали кормить.
      Дня через три скворчик повеселел, стал летать по комнате и даже покрикивать, смотрите, мол, на меня: лечу и не падаю.
      Скоро он так привык к нам, что садился с нами обедать, подметал с бабушкой пол, а когда мы шли умываться, лез прямо под кран, хлопал крыльями и брызгался водой на всю комнату.
      Сорванцом мы назвали его за то, что он никогда не сидел спокойно. Вечно ему надо было возиться, шуметь и озорничать. Сядет, например, на стол, столкнёт катушку ниток на пол и смотрит вниз одним глазом: что будет? Как только катушка покатится, Сорванец моментально слетит и начнёт возить её по всем комнатам.
      На втором или третьем месяце у Сорванца неожиданно обнаружился музыкальный талант.
      Получилось это так. Сидели мы с Севой у радиолы и слушали новые пластинки. И вдруг наш Сорванец начал подпевать. Сначала тихонько, вроде голос пробовал, потом громче, громче, да как зальётся на всю квартиру.
      Сева, конечно, сразу возгордился и побежал хвастаться перед товарищами.
      С этого дня у нас в комнате мыть полы не успевали. Только вымоют, смотришь, новое представление началось. Опять полна комната ребят, и опять весь пол затоптан.
      — Да что вам у нас, оперный театр, что ли? — ворчала бабушка. — Тоже мне, солиста нашли.
      Но она и сама была не прочь послушать нашего солиста. Соберутся, бывало, ребята, бабушка сядет в уголке и скажет:
      — Ну, что же, Сева, зрители все в сборе, — начинай концерт.
      Сева встанет, постучит, как дирижёр, палочкой по радиоле и провозгласит:
      — Лейтнер, «Весёлый лес». Солист — заслуженный певец наших лесов, Сорванец.
      И только включит радиолу, как Сорванец слетит на спинку стула, пробежит по ней несколько раз, затем станет в позу, головку поднимет — и зальётся. Своего у него, как и у всех скворцов, было мало в песнях, но попурри[1] у него получалось замечательное. Тут и щёлканье соловья, и заливистое пение пеночки, и флейтовые переливы иволги.
      Многие любители певчих птиц хотели купить у нас Сорванца, но бабушка наотрез отказалась отдать его в чужие руки.
      Осенью вылетел Сорванец через форточку в сад. Наш сосед, Павел Митрофанович, поймал его и принёс к нам домой.
      — Возьмите своего солиста, а то, чего доброго, — горлышко простудит или в Африку улетит. Все скворцы сейчас туда летят.
      — Да как же вы его поймали? — удивился Сева.
      — А он сам на плечо ко мне сел, — сказал Павел Митрофанович. — Сел и засматривает в лицо: «Чей ты, дескать, такой? Что-то я тебя не знаю». Я его взял в руку, а он так рассердился, что всю руку мне в кровь искусал.
      — Известно, — Сорванец! — улыбнулась бабушка. — Иди-ка, хулиган, я тебя покормлю.
      Но с этого дня Сорванца словно подменили. Он не пел, когда мы заводили его любимые пластинки, перестал кушать и всё сидел на подоконнике и смотрел сквозь стекло на улицу.
      Бабушке стало жаль скворчика, и она сказала нам:
      — Тоскует ваш Сорванец. Не иначе в тёплые края захотел. Выпустите его, ребята…
      Мы надели Сорванцу на лапку колечко с нашим адресом и вынесли в сад. Он долго порхал по веткам, несколько раз садился к Севе на плечо, тёрся головкой о его щёку, а потом всё же взлетел на верхушку дерева, что-то крикнул напоследок и полетел.
      Наверно, помчался в Африку, где собираются на зиму все скворцы.
     
      Димка Потрошитель
     
      Мы очень не любили нашего кота и соседского мальчишку Димку Синцова. Вечно они бродили по лесу и разоряли птичьи гнёзда. Кота мы за это драли, а Димке дали прозвище Димка Потрошитель Птичьих Гнёзд.
      — Давай Димку проучим, — не выдержал раз Сева.
      — Как же ты собираешься его проучить? — спросил я.
      — Набьём, как нашего кота. Помнишь, когда он в скворешню полез… Ведь теперь не лазает.
      — Ну, знаешь, — то кот. Кот может понять. А Потрошитель упрямый, и всё наоборот будет делать.
      И всё-таки мы проучили Димку.
      Дело было так. Недалеко от нашего дома в дубовой роще поселилось очень много дроздов. Чуть ли не на всех деревьях виднелись их большие, как шапки, гнёзда. Дрозды очень бдительно охраняли своё поселение. На окраинах рощи у них сидели, спрятавшись в ветвях, сторожа. Стоило появиться кому-нибудь подозрительному, как сторож подавал сигнал, и все дрозды бросались на врага.
      Нас с Севой дрозды знали. Сторожа пропускали нас в рощу беспрепятственно, и мы могли наблюдать за ними.
      Когда Димка Потрошитель разорил гнездо знакомой нам мухоловки, мы не выдержали больше и решили осуществить свой план мщения.
      Был какой-то праздник. Мать нарядила Димку в новый костюм, и Потрошитель Птичьих Гнёзд ходил важный и надутый, как бычий пузырь.
      — Димка, — сказали мы ему, — а ты видел, сколько гнёзд построили дрозды в дубовой роще? Тьма-тьмущая!
      У Димки глаза так и загорелись, как у нашего кота, когда он смотрит на птичку. Через несколько минут Потрошитель уже мчался к роще, а мы поспешили туда другой дорогой и сели наблюдать в кустах.
      Слышим, сторож подал сигнал. Дрозды закричали и помчались навстречу Потрошителю. Вот подходит он к одному дубу и собирается лезть на дерево. Дрозды закричали так, что хоть уши затыкай, и все пикируют на Димку, швыряют в него мусором, мелкими веточками, всякой дрянью. Потрошитель схватился за лицо — дрозды засорили ему глаза.
      Потом какой-то смелый дрозд как долбанёт Димку по макушке! Димка заорал и припустился бежать.
      Когда мы вернулись из рощи, Димка сидел на пороге своего дома в одних трусиках и всё ещё протирал глаза. Рядом с ним лежал его бывший новый костюм: теперь он был невероятно грязный и рваный.
      Из двери вышла Димкина сестра, посмотрела на Потрошителя Птичьих Гнёзд и сказала:
      — Ох, Димка, и даст же тебе мамка дрозда.
      — Я больше не буду-у, — заревел Потрошитель.
      И верно, больше Димка не разорял птичьих гнёзд. Наверно, дрозда боялся.
     
      Щеглы на шкафу
     
      До случая с дроздами Димка Синцов занимался ещё тем, что ставил в лесу силки на птиц.
      Мы его силки уничтожали, но это мало помогало. Уничтожим, а он опять поставит, опять уничтожим, а он опять…
      Как-то зимой мы пошли по его следу в лес и нашли двух запутавшихся в силке щеглов — щегла и щеглиху. Птицы, наверно, уж долго бились, потому что совсем почти замёрзли и не могли лететь. Мы положили их в варежку и принесли домой.
      Скоро щеглы выздоровели, почистились и стали порхать по комнате.
      Щегол был нарядный, расфуфыренный — шапочка красная с чёрным верхом, пиджачок коричневый с золотой отделкой, воротник белый. Щеглиха была скромнее, но тоже ничего; — красивенькая.
      Всю зиму жили они у нас в комнате на шкафу. Только тогда, когда мы устроили ёлку, щеглы оживились, запорхали и обязательно норовили сесть на самую верхушку ёлки, рядом со звездой.
      Щегол даже песни петь стал. Песенки были короткие, но щеглихе они, видимо, очень понравились, и она стала подпискивать щеглу.
      Скоро ёлку вынесли, а потом и весна пришла. И вот забеспокоились наши щеглы. Всё что-то ищут и всякую ниточку или соринку тащат к себе на шкаф, в коробку из-под Севиных ботинок.
      А бабушка наша очень любила прясть. Принесла она как-то свою кудель[2] из чулана, а щеглы — тут как тут. Бабушка тянет волокно, и щеглы тянут.
      — Брысь вы, озорники! — кричит на них бабушка.
      Щеглы отнесут свою порцию кудели на шкаф и опять летят «помогать» бабушке.
      — Ну, что мне с вами делать, пряхи несчастные, — ворчит бабушка, а самой, видно, очень нравится щеглиная надоедливость. Разбросала она клочки кудели по полу, да ещё горсточку пуха из подушки подкинула.
      Щеглы подобрали всё это и построили в коробке настоящее гнездо.
      Недели через три появились у щеглов дети. Но их надо было кормить чем-то, а пшена они не едят и хлеба не едят. Подай им листовых тлей, — и всё тут. А где их взять?
      Собрала нас бабушка и говорит:
      — Придётся, ребята, выпускать щеглов на улицу. Пусть корм детворе добывают.
      Сева, конечно, в рёв. Не хочется ему расставаться с птицами.
      — Не плачь ты, не плачь, — говорит бабушка. — Никуда они от своих детей не улетят.
      Открыла бабушка форточку и выпустила щеглов. Минут через пять появляются в форточке щеглиха, потом щегол, и летят оба на шкаф. И такой там писк поднялся, будто кто тащил этих щеглят из гнезда. А их просто кормили. Такая уж у них привычка — как только родители принесут что-нибудь, так и запищат: «И мне дай… И мне…»
      — Ну, — сказала бабушка, — теперь наши щеглята будут живы.
      И верно. Щеглы кормили птенцов до тех пор, пока они не оперились и не стали летать.
      Тогда мы распахнули окно, щеглы выпорхнули и улетели, весело переговариваясь, куда-то в лес.
      Прошёл год. Мы сидели с Севой в своей комнате и готовились к весенним экзаменам. Вдруг слышим, кричит нам из кухни бабушка:
      — Вы что, не слышите, что ли, — почтальон стучит. Наверно, телеграмму принёс.
      Мы посмотрели в окно, а там никакой не почтальон, а наши щеглы в окно барабанят.
      — С приездом! — сказали мы. — Милости просим.
      И открыли форточку.
     
      Подкидыш
     
      Весной все птицы строят себе гнёзда. И только кукушки не знают никакой заботы.
      День-деньской носятся они по лесу и будто играют в прятки. То тут, то там слышится их озорной крик — «ку-ку, ку-ку».
      Свои яйца кукушки подкидывают в гнёзда разных маленьких птичек, а те их высиживают. Многие люди не любят за это кукушек, но нам с Севой они нравились, и мы хотели бы посмотреть маленького кукушонка.
      Однажды в густых черёмуховых кустах на берегу реки мы обнаружили гнездо малиновки. В нём сидело несколько птенцов. Все они, как по команде, открыли розовые рты и жадно потянулись к нашим рукам. Только один из них — самый большой и серый — спокойно смотрел на нас большими чёрными глазами.
      — Подкидыш, подкидыш! — закричал Сева и захлопал в ладоши.
      В гнезде малиновки вместе с её детьми, действительно, сидел кукушонок.
      Мы отошли от гнезда и стали наблюдать. Обе малиновки — и мать, и отец — очень беспокоились за судьбу птенцов и сердито трещали на нас, перепархивая с ветки на ветку. Потом они, видимо, успокоились и принялись кормить детей. Но маленьким малиновкам мало что доставалось. Их прожорливый приёмный брат успевал схватить пищу своим огромным ртом быстрее их, и они смогли приступить к еде только когда кукушонок насытился и задремал.
      Сева очень возмутился жадностью кукушкина сына и даже грозился, что вышвырнет его вон из гнезда.
      Через несколько дней мы снова пришли на берег и решили проведать малиновок. Нашли в кустах гнездо и вскрикнули от возмущения. Всё жилище малиновок занимал огромный, раскрылившийся серый обжора, а на земле лежали голые, уже окоченевшие дети малиновки. Кукушонку стало тесно в маленьком гнезде, и он вытолкнул из него своих маленьких братьев.
      Тут уже Сева не выдержал. Он вытащил за шиворот кукушонка из гнезда и бросил в реку.
      Малиновки с отчаянным криком кружились над птенцом, но ни помочь, ни спасти его не могли. Ведь подкидыш был в несколько раз больше их.
      Севе жаль стало малиновок, он влез в воду, вытащил кукушонка и положил его обратно в гнездо.
      А дня через три нам пришлось увидеть, как кукушонок вылез из гнезда, почистился и полетел в лес.
      Малиновки тревожно бросились за ним. Но кукушкин сын не обращал на них никакого внимания и исчез в чаще.
      — Что же это за птица такая, кукушка? — не раз задумывались мы после этого. — Пользу она приносит или вред?
      Долго мы не могли ответить на этот вопрос. Но приехал к нам как-то учёный лесовод и рассказал, что кукушка, может быть, самая полезная птица. Из всех птиц только она питается мохнатыми гусеницами, уничтожающими деревья.
      — Если вы хотите сохранить леса, — сказал этот учёный лесовод, — заботьтесь о том, чтобы на свете было как можно больше кукушек.
     
      Иван Хороший Человек
     
      Недалеко от нас, в соседнем селе, жил колхозник по прозвищу Иван Хороший Человек. Сад этого колхозника славился на всю область: яблони у него каждый год ломились от яблок, груши были первый сорт, а сливами он кормил чуть ли не всё село. Мы и пристали к дедушке с просьбой, чтобы он послал нас к Ивану Хорошему Человеку договориться насчёт саженцев для нашего сада.
      — К Ивану? — засмеялся дедушка. — Да я с ним в кавалерии служил. Ему только скажите, что вы от меня, — самые лучшие сорта даст.
      Сад Ивана Хорошего Человека мы издали узнали — такой он был зелёный и кудрявый.
      Постучались в калитку и спрашиваем:
      — Здесь живёт Иван Хороший Человек?
      — Здесь, — весело сказал кто-то во дворе и рассмеялся.
      Калитка открылась, и мы оба так и вскрикнули:
      — Дядя Ваня!
      Перед нами стоял тот самый бородач, с которым мы плыли на плоту с трясогузками.
      — Так это вы и есть Иван Хороший Человек? — спрашивает Сева. — А почему вас так зовут?
      Дядя Ваня засмеялся опять и говорит:
      — Пойдёмте в сад там всё узнаете.
      Сад недавно только отцвёл, и все деревья были усыпаны завязью плодов.
      — Вот видите, — говорит нам дядя Ваня, — каждый год у меня такой урожай. А у других этого нет. То гусеницы листья пожрут и плоды осыплются, то червь в плодах заведётся, а то и вовсе деревья посохнут. И стали про меня старухи слух распускать, что сад у меня хорош-де только потому, что Иван зла никому не делает, птичку, и ту не обидит, словом, потому, что Иван, — это я, значит, — хороший человек. Меня все и стали звать Иван Хороший Человек.
      — Но, дядя Ваня, — говорим мы, — вы же и в самом деле хороший человек.
      Дядя Ваня засмеялся:
      — Не я, ребята, хороший, а работники у меня хорошие.
      И повёл он нас по саду. В малиннике у него славка живёт, в крыжовнике — пеночка, в дупле старой яблони — горихвостка, на груше — зяблики уже вывелись, и их домик мухоловка заняла. А скворешники — чуть ли не на каждом дереве, и в них живут не только скворцы, а и синицы, и поползни, и вертишейки, и горихвостки — у каждой своя хатка.
      — Вот мои работники, — сказал дядя Ваня. — Это, ребята, такие работники, каких и среди людей не сыщешь! Каждый листочек осмотрят, в каждую щёлку свой носик сунут и ни одного червячка, ни одной мошки не оставят.
      Тут с пронзительным криком в сад опустился дятел, и мы услышали, как он застучал по дереву, словно молотком.
      — Прилетел, инспектор! — улыбнулся дядя Ваня. — Посмотри, посмотри, может, и найдёшь в саду какой непорядок.
      Дятел попорхал, попорхал по деревьям, постучал ещё несколько раз и быстро улетел.
      — Видели? — сказал дядя Ваня. — И главный санитарный инспектор не сумел подкопаться. Дал моим работникам самую хорошую оценку. А заведись какая-нибудь тварь под корой, он бы тут такой стук и крик поднял, хоть со двора беги.
      Я вижу, что Севе всё это очень нравится и что он уже забыл про дедушкино поручение, и говорю дяде Ване:
      — А вы знаете, дядя Ваня, мы к вам от дедушки. Саженцев он просил приготовить.
      Дядя Ваня обрадовался, что мы внуки его сослуживца, и пообещал нам дать осенью самых лучших саженцев. Но только, сказал он, позаботьтесь о том, чтобы в вашем саду всегда было много птиц. Иначе, говорит, не видать вам хороших фруктов.
      Мы распрощались с дядей Ваней и вышли через зелёную калитку на улицу.
      — А ты знаешь, — сказал мне Сева, — дяде Ване не зря дали прозвище Иван Хороший Человек!
     
      Севина квартирантка
     
      Когда Сева был ещё совсем небольшой, мы купили ему валенки. Но так как он уже в детстве был завзятый рыбак и норовил залезть в каждую лужу, пришлось надеть ему на валенки галоши. И так понравилось Севе ходить в валенках с галошами, что он не захотел расставаться с ними и весной.
      И вот как-то приходит наш Сева домой в одном валенке. Второй, говорит, потерял.
      — Да как же ты его потерял?
      — Очень просто, — отвечает. — Шёл, шёл и потерял.
      Мы всю улицу обыскали, у всех соседей спрашивали — исчез валенок.
      Недели через три наша бабушка стала окучивать картошку. Слышим, кричит Севе:
      — Сева, иди посмотри, что у нас на грядке выросло.
      Сева подбежал и глаза вытаращил: его валенок!
      Обрадовался разиня и только протянул руку к валенку, а из него «фрр» птичка вылетела. Трясогузка. Села на забор, хвостиком помахивает и пищит.
      Сева посмотрел на птичку и говорит бабушке:
      — А ты знаешь, она, наверно, в моём валенке жить устроилась.
      — Тоже, нашёл квартирантку! Что ей жить, что ли, негде? Посмотрели в валенок, а там и верно — гнездо. И уже с птенцами.
      Сначала Сева обрадовался, что трясогузка в его валенке гнездо свила, а потом как заплачет: и трясогузок ему жалко, и валенок на грядке оставлять не хочется.
      — Ладно, Сева, не плачь, — говорит бабушка. — Пусть твои квартиранты живут в валенке. Я тебе к зиме новые куплю.
      — И с галошами? — сквозь слёзы улыбнулся Сева.
      — И с галошами, — сказала бабушка.
      Так и остались жить трясогузки в Севином валенке. Трясогузка выкормила своих детей, а потом улетела куда-то со всем сереньким семейством.
      Теперь каждый раз, когда я вижу где-нибудь трясогузку, я всегда думаю: «Это, наверно, Севина квартирантка».
     
      Санитарка
     
      Из всех птиц мы не любили только ворон. Красоты в них никакой, кричат неприятно и цыплят крадут. Гоняли мы их, как только могли.
      Идём мы как-то по лесу вдоль берега пруда и видим, что ворон у воды — тьма-тьмущая. Пруд почему-то убыл, и все вороны усердно копались в иле как будто подряд какой взяли.
      Мы начали швырять в них камнями. Вдруг кто-то сзади цоп нас обоих за рубашки.
      — Вы что, мошенники, делаете?
      — Не видишь разве? — не оглядываясь, сказал Сева. — Ворон гоняем.
      Он швырнул ещё один камень и попал прямо в птицу. Ворона забила крыльями, закувыркалась и покатилась к воде.
      Человек отпустил нас и побежал её спасать.
      — Это что ещё за тип? — угрюмо спросил Сева.
      Человек подобрал птицу и направился опять к нам. Теперь я узнал его. Это был директор городского треста очистки.
      — Ну, — сказал он нам, — а теперь пойдёмте в милицию.
      — Это ещё почему? — презрительно фыркнул Сева.
      — Потому, что убили птицу.
      — Да разве ворона — птица? — возмутились мы. — Она же цыплят ворует.
      — И кричит, — добавил Сева.
      Директор положил ворону на землю и сказал:
      — Эх вы, глупые несмышлёныши. Да вы разве не знаете, что эта птица у меня в штате состоит?
      Сева недоверчиво ухмыльнулся:
      — Кем же это она у вас работает?
      — Санитаркой, — совершенно серьёзно говорит директор. — Лучшей санитарки у нас во всём тресте не сыскать.
      Мы растерялись и не знаем, не то всерьёз принимать эти слова, не то в шутку. Тогда директор засмеялся и сказал:
      — Шучу я, ребята. Вороны у нас штатом не предусмотрены. Но они работают на нас вне штата. Добровольно. Вы думаете, что они делают сейчас на берегу? Полезную работу делают! Подбирают мёртвых рыбок, рачков и всё, что осталось гнить после убыли воды. Не будь ворон, тут уже к вечеру такое зловоние поднялось бы, что мы и к воде не подошли бы.
      Подбитая ворона вдруг запрыгала, замахала крыльями и неуклюже полетела вдоль берега.
      — Ожила санитарка, — улыбнулся директор. — Ну что ж, у меня опять одним работником больше.
      Потом он попрощался с нами и уже совсем добродушно сказал:
      — Так вот, охотнички, ворон не бейте. Очень полезные птицы!
     
      Сарга
     
      В густой чаще на небольшой сосёнке нашли мы с Севой гнездо сороки. Гнездо было большое, как хорошая корзинка, и битком набито здоровенными, уже оперившимися птенцами.
      — Возьмём одного, — сказал Сева, — и научим его говорить. У Брема сказано, что сороки очень хорошо разговаривают.
      Мы взяли одну молодую сороку и понесли её домой.
      Сева от радости ног под собой не чувствовал. Я уже говорил, что был он у нас ужасный хвастун, и ему всегда хотелось иметь что-нибудь такое, чего не было у его товарищей. И вдруг у него — говорящая сорока! С ума сойти можно!
      — Вот увидишь, что будет, — говорил он по дороге домой. — Придут к нам ребята и спросят: «А где Сева?» А сорока им скажет: «Севы дома нет». — «Ну, извините, — скажут мои товарищи. — До свиданья». А сорока им: «Вы посидите. Он скоро придёт». Здорово получится, а?
      Сорока оказалась птицей, действительно, на редкость понятливой. Она сразу стала открывать рот, как только мы подносили ей кусочек хлеба или мяса. Быстро научилась пить молоко из пипетки. Мы назвали её Саргой, и вскоре она уже знала своё имя и радостно мчалась на зов. Нас с Севой она узнавала даже по шагам: мы ещё в коридоре, а она уже стоит у двери и раскрывает свой огромный рот, прося подачки.
      К несчастью, у Сарги оказался дурной характер. Она хотела, чтобы все только ею и занимались. Сядешь писать, она выхватывает у тебя ручку, начнёшь читать — рвёт книгу. Дошло до того, что уроки учить пришлось уходить к товарищам.
      Тогда мы выселили её на балкон. Но там ей стало совсем скучно, и она всячески старалась обратить на себя наше внимание. Уже на рассвете Сарга выскакивала из своего ящика и начинала орать на весь квартал, как базарная торговка.
      Соседи пожаловались в домоуправление, что наша сорока не даёт никому спать. И пришлось нам расстаться с Саргой, так и не услышав от неё ни одного путного слова.
      Сева отнёс её в кружок юннатов при Дворце пионеров.
      Научили ли её говорить юннаты, не знаю.
     
      Косолапый утенок
     
      На лесной опушке мы нашли выводок утят. Они были совсем маленькие, каждый не больше спичечной коробки.
      Что случилось с их матерью: подстрелил ли её злой охотник, схватила ли лиса, или ястреб — мы так и не узнали. Но у малышей был такой растерянный вид, они так беспомощно табунились в высокой густой траве, что мы решили взять их домой.
      Утят было двенадцать штук. Когда мы высыпали на пол эти пушистые зеленоватые комочки с тёмными пятнышками на головках и на крыльях, наша бабушка всплеснула руками:
      — Сиротки вы мои! Да чем же вас кормить-то прикажете?
      А утята уже рассыпались по всему полу, вытащили из блюдца у котёнка кусочек хлеба и принялись глотать его, смешно дёргая широкими носами.
      Мы и стали кормить их хлебом.
      Сразу за нашим домом начинался огород, а за ним, на лугу, было небольшое мелкое озеро. Туда мы носили наших питомцев в корзинке, и они целый день ныряли и плескались в воде.
      Утята росли быстро и уже к середине лета стали походить на взрослых уток. Как мы их различали, я теперь уже не помню, но только каждому мы дали имя. Был тут и Тюлень, и Стрекоза, и Гаврик, а одного маленького заморыша, которому нечаянно перешибли дверью лапку и крылышко, мы назвали Кузнецом. А назвали его так потому, что кузнец в нашем селе был без ноги и ходил на деревяшке, и наш утёнок очень на него походил.
      Утята так привыкли к нам, что стали совсем как домашние. Утром мы выгоняли их со двора, и они бежали гуськом по дорожке через огород к озеру. Вечером мы шли за ними, и как только они замечали нас, так сразу выходили из воды и так же вереницей топали впереди нас домой. Только Кузнеца приходилось носить на руках, потому что косолапому было трудно поспевать на своей культяпке за товарищами.
      И вот как-то заигрались мы с Севой на улице и забыли про своих уток. Вспомнили о них, когда стало уже совсем темно. Прибежали домой, а утки пришли сами, и только Кузнеца не было.
      Отправились мы в темноте на розыски. Вышли в огород, смотрим, а хромой сам ковыляет по дорожке домой.
      С этого дня мы полюбили Кузнеца больше всех.
      Между тем, у наших питомцев уже отрасли крылья. Однажды они не захотели идти на озеро пешком, а поднялись в воздух. Один Кузнец остался на земле и беспомощно хлопал единственным здоровым крылом.
      Мы уже думали, что больше и не увидим своих уток. Но они долетели до леса, повернули обратно и опустились в своё озеро. Вечером они вернулись домой.
      — Ну, ребята, — сказала бабушка, — прощайтесь теперь со своими утками. Не сегодня-завтра они нас покинут.
      И верно. Через несколько дней нам с Севой пришлось распрощаться со своими питомцами. Когда над озером пролетала утиная стая, они тяжело захлопали крыльями и оторвались от воды. В озере остался плавать только Кузнец. Утки несколько раз возвращались за ним, но взлететь он не смог и прозимовал у нас.
      Весной он снова стал ходить на озеро. Много раз мы видели, как к нему прилетали его дикие товарищи. Но были ли это наши воспитанники или другие утки, мы не могли разобрать. При нашем приближении они пугливо улетали.
     
      Дяди Ванины кошки
     
      Осенью мы пришли к дяде Ване за саженцами. Сад его уже оголился, и только рябины на берегу всё ещё стояли наряженные в свои красные и оранжевые сарафаны.
      Иван Хороший Человек снимал с деревьев скворешни и складывал их в сарай.
      — До весны в них никто уже не поселится, — объяснил он. — Разве только воробьишки залезут. Но они такие грязнули, что после них ни одна порядочная птица в скворешне жить не захочет.
      Тут откуда ни возьмись кошка в сад заскочила, а на неё с лаем бросилась собака.
      — Держи её, Дамка! — крикнул дядя Ваня. — Гони разбойницу!
      — Почему разбойницу? — сразу заинтересовался Сева.
      — За птичками охотится. Мы с Дамкой этих кошек за версту к дому не подпускаем.
      — А кто же ловит у вас мышей? — не отстаёт Сева.
      Дядя Ваня улыбнулся, и лицо у него стало доброе-доброе.
      — Мышей у меня другие кошки ловят. Пострашнее. Хотите, покажу?
      И повёл нас во двор. Приставил лестницу к сараю и говорит:
      — Видите ящик над дверью? Лезьте, посмотрите мою кошку.
      Мы добрались до ящика, заглянули в него, а на нас как зашипит кто-то. Страшный, глаза большие, морда широкая с рогами. Сева от испуга чуть с лестницы не свалился.
      — Ага, струсили, — смеётся дядя Ваня. — Будете знать мою кошку.
      А это оказалась самая обыкновенная сова. На день она забирается в тёмный ящик, а ночью в саду на мышей охотится.
      — Одинокая она, — рассказывал нам дядя Ваня. — Вдова-старушка. Уже лет пять эту квартиру занимает. В сарае у меня тоже живёт парочка — те помоложе. Полезные птички, только кричат по ночам нехорошо.
      Потом пригласил нас дядя Ваня в дом и просит Севу достать из-под кровати валенок. Сева полез под кровать, а там кто-то как зашипит опять. Сева выскочил оттуда, да так на четвереньках и бежал до самой двери.
      Дядя Ваня вытащил валенок и поднёс к окну. Мы посмотрели, а там — ёж. Свернулся в клубок и спит.
      — Отдыхает Ёж Ежович, — усмехнулся дядя Ваня. — Он у меня тоже в ночной смене работает. Совы — сад, а этот дом от мышей стережёт.
      Он положил валенок с ежом опять под кровать и подмигнул Севе:
      — Ну что, храбрец, всё ещё трусишь? Смотри, съедят тебя мои кошки вместо мышонка.
      Мы вышли в сад, чтобы забрать свои саженцы, и вдруг видим около забора знакомое бревно с продолговатым дуплом. То самое, в котором уплыло гнездо с трясогузками.
      Сева запустил в гнездо руку и вытащил пустое гнездо.
      — А где же трясогузки? — чуть не плача спросил он.
      — Ого, чего захотел! — сказал дядя Ваня. — Давно уже вылетели. Да вон они, кажется, в малиннике хлопочут.
      Мы посмотрели в угол сада, где желтели голые стебли малины, и увидели на них семь или восемь трясогузок. Все они были похожи одна на другую, и уже нельзя было понять, кто — родители, а кто — дети. Оказывается, всё лето они работали в саду дяди Вани, а теперь вот уже несколько дней «табунятся», как сказал он, и собираются в отлёт.
      Рванул резкий порыв осеннего ветра. Трясогузки не удержались на хрупких ветвях и, покружив немного над малинником, взмыли ввысь и полетели на юг.
      — Решились всё-таки, — сказал дядя Ваня, следя глазами за птицами. — Ну что ж, счастливого им пути.
      — Счастливого пути! — закричали и мы с Севой и замахали фуражками.