DjVu

      Здравствуй, маленький читатель!
      Сегодня мой, книжкин, день рождения. А день рождения, как известно, самый лучший день в году. Люди в этот день обычно приглашают гостей к себе. Но мы, книги, поступаем наоборот — сами идём в гости. Идём к вам, людям. И остаёмся у вас навсегда.
      Вот и к тебе я пришла. Но это было не так просто — прийти. Совсем не просто. Путь к тебе был длинным, полным новых знакомств и приключений. Конечно, это были книжкины приключения, но всё равно они были неожиданными и интересными.
      В пути мне пришлось не раз менять свою внешность и даже имя. Не всегда я была такой нарядной, в яркой обложке, а на моих страницах когда-то не было ни единого рисунка. Больше того — я даже не всегда была Книжкой! Вернее, я стала книжкой не сразу, а вначале была Рукописью, затем Набором, Вёрсткой... Ну, это понятно. Ведь цветок, например, тоже не сразу цветок. Вначале это семена или луковичка, как у тюльпана. Если посадить такую луковичку в землю, то весной проклюнется росток. Затем распустятся листья. После этого появится бутон. И уж затем из бутона — цветок. Алый тюльпан. И если бы спросили у тюльпана, как он расцвёл, то он начал бы так: «Вначале я был луковичкой...»
      Вот и я так начну свой рассказ о том, как я стала Книж-кой: «Вначале я была Рукописью...»




      В первой главе я не хочу быть РУКОПИСЬЮ, а ПИСАТЕЛЬ в старом портфеле уносит меня в ИЗДАТЕЛЬСТВО


      А, вначале я была Рукописью. Но, признаться, мне очень не хотелось быть Рукописью. Я хотела быть сразу Книгой. Это понятно, правда? Ведь и дети тоже мечтают поскорее вырасти и стать взрослыми. Я была твёрдо уверена, что я — Книжка, об этом мне приходилось не раз слышать от самого Писателя. Когда к нему приходили друзья и, указывая на мои страницы, спрашивали: «Работаешь над новой детской книжкой?», то Писатель всегда отвечал: «Да». Так что это значило? Конечно, то, что я — Книжка.
      А все мои знакомые... Но ты их ещё не знаешь! Я познакомлю тебя с ними. Это — Карандаш, всегда остро отточенный. Ручка, одетая в чёрное платье с золотым поясом, и в крошечной золотой шапочке. Старенькая Пишущая Машинка. И ещё толстый Словарь русского языка. Все они давно жили на столе у Писателя и помогали ему в работе. Вот они-то и твердили мне, что я будто бы не книжка, а только Рукопись.
      — Нет, Книжка я! Книжка! — кричала я им в ответ. — Какая Рукопись? Я даже не знаю, что такое Рукопись!
      — А это я тебе сейчас объясню, — добродушно пробасил Словарь русского языка, одетый в поношенный тёмно-зелёный костюм. Этот Словарь знает все слова русского языка, любое из них может разъяснить, растолковать, что оно значит и как правильно его понимать. Поэтому его так и называют — толковый Словарь.
      — Рукопись — это текст, написанный от руки или переписанный на пишущей маши н к е...
      — А я что говорил? — отозвался Карандаш. — Я и говорил — Рукопись, потому что мы тебя сами и писали — Писатель и я.
      — И я! — поспешно добавила Ручка. — А Пишущая Машинка всё переписывала...
      — Вы с Ручкой писали! — возмутилась я. — Да вы больше вычёркивали!
      Я вспомнила, как боялась острого жала Карандаша, которым он безжалостно вычёркивал слова, предложения и даже целые страницы! Сколько раз я плакала, когда мои перечёркнутые странички, такие хорошие, по-моему, такие умные, выбрасывали в корзинку для бумаг.
      — От этого ты только лучше становилась! — возразил Карандаш.
      — Конечно, лучше! — заскрипела Ручка. Она тоже не жалела меня — как хотела, так и марала мои страницы.
      — Если здесь, на письменном столе, кто и книжка, так это я! — запищала маленькая, в яркой зелёной обложке Записная Книжка. Она всегда вертелась у всех на виду, выглядывала то из одного кармана Писателя, то из другого, прыгала в ящик стола, взбиралась на подоконник...
      — Ты — книжка? — удивилась я. — Почему?
      — Потому что Писатель каждый день пишет на моих страничках. Что увидит или подумает... Меня так и зовут — Записная Книжка!
      — Нет, ты не книжка, — прошелестел Настольный Календарь. — Ты просто блокнот, куда записывают всё, что можно забыть.
      Я с благодарностью посмотрела на Календарь, который всегда мне нравился. У него была хорошая память, он никогда не забывал напомнить Писателю, какое число, какой день, что надо сделать сегодня, а что завтра, кому позвонить. Жаль только, что Календарь очень похудел и постарел. Помню, принесли его сюда молодым, весёлым, бодрым. От него пахло хвоей и снегом. И на первом листочке было написано: «С Новым годом!» Тогда у меня было всего несколько страничек, а теперь вон сколько! Много!
      — Ах, ну что вы спорите! — вмешалась в разговор Пишущая Машинка. Она была уже старенькая, клавиши её поблёкли — на них едва различаешь букву. Но, несмотря на это, Пишущая Машинка была всегда аккуратна, изящна и неиз-
      менно трудолюбива. Все её уважали, потому что всю жизнь она работала вместе с Писателем и переписала для него очень много страниц.
      — Что вы спорите! — повторила со вздохом Пишущая Машинка. — Блокнот — это блокнот, и он никогда не будет книжкой. А наша Рукопись со временем станет книжкой. А теперь, конечно, ты ещё только Рукопись. Можно сказать, ты ещё маленькая.
      Я возмутилась. Это я — маленькая? Но возразить не посмела: ведь Пишущая Машинка мне почти что бабушка.
      Ну кто? Кто подтвердит, что я книжка? Такая же, как и те книги, которые стоят на полках во всю стену, от пола до потолка. Их очень много: толстые и тонкие, большие и маленькие. Одни в ярких обложках, некоторые даже сверкают позолотой, а другие носят скромные наряды. Книги эти мудрые, много знают и подолгу, часами и даже ночи напролёт, беседуют с Писателем, делятся своей мудростью.
     
      Смешно вспоминать теперь об этом, но тогда я решила, что всё дело — в обложке. Если бы на мне, как на этих книгах, была обложка, думала я, то никто не посмел бы назвать меня Рукописью.
      Но тут произошло такое... такое, чего я никак не ожидала. Пока мы спорили, Писатель и в этот день, как и раньше, не обращая на нас никакого внимания, не слушая нас, продолжал работать. Дописал страницу, поставил точку, облегчённо вздохнул и тихо сказал сам себе:
      — Всё! Работа над книгой закончена!
      Услышав такое, я уже готова была радостно спросить у всех — у Ручки, Карандаша, Пишущей Машинки: «Ага! Вы слышали? Писатель назвал меня Книгой! А вы что говорили!»
      Но Писатель провёл рукой по моей первой странице, на которой было написано заглавие, и строго добавил:
      — Да, работа закончена. Но ты ещё не книга. Пока ты только рукопись. И ещё много людей будет работать над тобой, чтобы ты стала книгой...
      Услышав такое, я растерялась и ждала: вот сейчас, сейчас Карандаш и Ручка будут злорадствовать и смеяться надо мной.
      Но они сочувственно молчали и старались даже не смотреть на меня.
      И тогда я рассердилась! Так я не Книжка? Хорошо! Что бы такое сделать? Такое, чтобы все знали, какая я не Книжка!
      В это время в раскрытое окно с любопытством заглянул взлохмаченный ветер.
      — Сюда, ветер, сюда! Давай поиграем! — обрадовавшись, позвала я его. — А потом улетим вместе! Не хочу я здесь оставаться, не хочу!
      Ветер тотчас стукнул рамой, ворвался в комнату, с шумом промчался к двери, распахнул её, взъерошил листики Календаря, подхватил мои страницы... И закружились они по комнате, разлетелись кто куда, гонялись друг за дружкой, играли и прятались кто под стол, кто за шкаф..
      Пишущая Машинка испуганно ахнула, Карандаш с шумом скатился на пол, а Календарь стал торопливо восстанавливать порядок в своих листочках.
      Один только Писатель не рассердился. Он засмеялся, вскочил, закрыл дверь и стал ловить страницы. Ветер, увлекая их за собой, кинулся к окну и вылетел, а страницы не успели — окно тут же захлопнулось. Они ударились о стекло и медленно опустились на пол...
      Долго, то и дело наклоняясь, собирал страницы Писатель и опять аккуратно складывал в стопку. Он совсем не обиделся на меня, наоборот, сказал ласково:
      — Вот ты какая шалунья! Тебе не терпится поскорее выйти в свет...
      В этот момент кто-то поцарапался у двери, дверь открылась, и вошёл Потапыч. Потапыч — это кот Писателя. Большой, пушистый, глаза круглые, зелёные. Увидев рассыпанные на ковре страницы, он удивлённо спросил:
      — Мррр?
      На это Писатель ответил:
      — Понимаешь, Потапыч, это всё ветер. Такой ужасный озорник. Залетел сюда и давай баловаться.
      — Мррр? Мррр? — опять спросил кот.
      — Да, представляешь, рукопись чуть не улетела с ветром! Ече-еле удержал!
      — Мррр! Мррр! Мррр! — возмутился Потапыч, распушил ещё больше хвост и наступил лапкой на страницу, которая хотела спрятаться под диван.
      — Спасибо, Потапыч, — поблагодарил его Писатель.
      Этот кот был ласковым и умным. Если Писатель, увлечённый работой, на него не обращал внимания, то кот вспрыгивал на стол и садился прямо на бумаги. И Писатель волей-неволей должен был бросать ручку, гладить кота по спине и приговаривать:
      — Ты, Потапыч, хороший, ты умница. Видишь, что я уже устал, что мне надо отдохнуть. Да?
      Потапыч отвечал ему «мррр» и хитро щурился. Так они некоторое время разговаривали, а потом принимались каждый за своё дело. Писатель продолжал писать, а Потапыч усаживался на подоконник и с интересом наблюдал за воробьями.
      Мой маленький читатель, ты, конечно, не удивился, что Писатель разговаривает с котом, с вещами и понимает их? Ведь это детский Писатель! А детский Писатель всегда волшебник, ему хорошо известно, что животные и даже вещи говорят между собой. Это же так просто и понятно! Дети об этом знают, правда? Ведь и тебе приходилось много раз беседовать с котёнком, щенком, куклой или ещё с какой-нибудь игрушкой — и вы друг друга прекрасно понимали, верно? Дети тоже немножко волшебники, только не все из них об этом догадываются.
      ...Когда последняя страничка была уложена на место, Писатель вышел из комнаты.
      И тут все на меня накинулись, стали стыдить и укорять.
      — Как ты смела так поступить с Писателем? — негодовала Ручка, и её золотое перо так и скрипело от гнева. — Заставила пожилого человека собирать на полу страницы!
      — Нехорошо, ах, как нехорошо! — укоризненно вздохнула Пишущая Машинка. — Писатель такой добрый человек.
      — А ты, Рукопись, — недобрая! Недобрая! Недобрая! — затрещала Записная Книжка и ещё больше позеленела от возмущения.
      — Недобрый — это значит враждебно настроенный, недружелюбный, неприятный, плохой, — пояснил Словарь.
      — Нет, я хорошая, я дружелюбная, — заплакала я.
      Мне стало стыдно и горько. И от этих слов, и оттого, что
      на М^еня с укором, как мне казалось, смотрели с фотографии молодая женщина и маленький мальчик. Этот снимок в тонкой рамочке всегда стоял на столе у Писателя. Очень часто Писатель, оставив работу, подпирал щёку рукой и подолгу смотрел на них.
      Пишущая Машинка знала их и рассказала, что это жена и сын Писателя. Они погибли во время войны от фашистской бомбы. С тех пор, возвратясь с фронта, Писатель живёт один и пишет детские книжки.
      А писать книги — это нелёгкая работа. Целыми днями и долгими осенними и зимними вечерами трудится писатель. Пишет, отмечает что-то карандашом, что-то вычёркивает. Иногда, написав какую-нибудь страницу, перечитывает и, разорвав, бросает в корзинку. Берёт чистый листок бчмаги и снова пишет, пишет. Откладывает ручку, встаёт из-за стота, ходит по комнате, думает, затем садится и снова пишет... Надо написать так, чтобы всем было интересно, понятно, полезно, чтобы всякий, прочитав книжку, стал добрее, умнее, отважнее.
      Детям нравятся книжки Писателя. Они часто пишут ему письма, присылают свои рисунки. Писатель читает письма, рассматривает рисунки и затем бережно прячет всё в ящик стола. Теперь у Писателя много детей — все мальчики и девочки, для которых он сочиняет книги.. Так рассказывала Пишущая Машинка.
      — Да, — всхлипывала я, — я добрая... Только мне очень не хочется быть Рукописью, мне хочется быть Книгой...
      — Дитя моё, ты и будешь Книгой, — утешала меня Пишущая Машинка. — Мне ли не знать, что все рукописи Писателя со временем становятся книгами.
      — И тебя тоже будут читать все дети, — сказала Ручка.
      А Карандаш проворчал:
      — Что там говорить — и я, и Ручка, и Пишущая Машинка — все мы работали, не жалея сил, помогали Писателю, чтобы ты была интересной.
      Я уже раскаивалась в том, что я была так несправедлива к своим друзьям. А ведь они настоящие мои друзья: добрые, ласковые, внимательные.
      В комнату возвратился Писатель. Он надел свой лучший костюм, белоснежную сорочку, повязал красивый галстук. Тщательно причесал седые густые волосы.
      — Ну что ж — пойдём! — обратился Писатель ко мне.
      Слёзы мои сразу высохли. Я заулыбалась и шёпотом спросила своих друзей:
      — Вы слышали? Писатель берёт меня с собой! Он купит мне обложку, красивую, нарядную! И я стану настоящей Книгой, увижу мир, детей!..
      — Деточка, — заметила Пишущая Машинка, — ты сначала попадёшь в издательство.
      — В издательство? А что это такое — издательство?
      Словарь, который уже привык объяснять все слова, сразу
      же ответил.
      — Издательство, — загудел он низким голосом, — это учреждение, которое издаёт, то есть печатает, выпускает в свет произведения печати: книги, журнал ы...
      — Да-да, — подтвердила Пишущая Машинка, — на обложке всех книг всегда написано это слово — издательство. Там делают книги.
      — Спасибо, — поблагодарила я их. — Но всё же, мне кажется, мы пойдём в магазин. Прощайте, друзья! Вы все были очень добры ко мне.
      Пишущая Машинка вздохнула:
      — До свидания, дитя моё!
      — Извините, если я иногда обижала вас. — сказала я.
      — Чего уж там, — проворчал Карандаш, а Ручка едва слышно скрипнула пером.
      — Возвращайся к нам Книгой! — хором пожелали мне на прощанье мои друзья. И я позже узнала, что это — самое лучшее, что можно пожелать рукописи.
      — В добрый путь!—сказал Писатель. — Пожалуй, положу я рукопись в портфель!
      В портфеле было темно, тесно, душно. Я очень расстроилась. Мне хотелось всё видеть. Ведь я была уверена: Писатель идёт в магазин, чтобы купить обложку. И я должна видеть, какую выбрать! Конечно, должна. Я решила выбраться из портфеля. Пыхтела, нажимала на замки, но они не поддавались.
      Тогда я тихонько попросила:
      — Портфель, милый, хороший Портфель! Прикажи одному из своих замков отстегнуться. Мне так хочется смотреть на всё вокруг. Пожалуйста, добрый Портфель!
      Портфель был уже старым, потёртым, но казался важным, надутым, даже сердитым, особенно когда щёлкал замками. Но все знали, что он добрый и трудолюбивый: всю свою жизнь он, никогда и никому не отказывая, молча носил рукописи, книги, тетради, папки с бумагами.
      И сейчас он молчал, будто и не слышал меня. Но вот один замок неслышно отстегнулся, и в портфеле стало светлее.
      — Спасибо тебе, добрый портфель!
      Я тотчас же выглянула и увидела улицу. На улице было много людей. Одни куда-то торопились, а другие никуда не спешили. Они сидели на скамейках, читали газеты, книги, беседовали. Это были дедушки и бабушки. Около них играли дети, прыгали воробьи, собирая крошки и шурша опавшими листьями.
      Писатель медленно шёл по бульвару. Шёл мимо зданий, мимо магазинов... Что же он не заходит в магазин? Что же он не покупает обложку?
      Но напрасно я поглядывала на сверкающие зеркальные витрины, за которыми гордо стояли нарядные книги. Писатель шёл мимо и мимо. Куда же он идёт?..
      Вот он подошёл к белому зданию. Рядом с широкой дверью сияли большие буквы:
      ИЗДАТЕЛЬСТВО ДЕТСКОП ЛИТЕРАТУРЫ
      Писатель зашёл в вестибюль и стал подниматься по лестнице.
      Я была разочарована: так это не магазин? Всё же издательство... Мои друзья были правы. Помнится, Словарь объяснял мне, что в издательстве издают книги. Может быть, здесь делают и обложки для книг? Ну конечно! Как я сразу об этом не догадалась!
      Я повеселела. А Писатель тем временем поднялся на второй этаж и остановился у двери, на которой была аккуратная табличка:
      РЕДАКТОР,
      и открыл дверь.




      Во второй главе я знакомлюсь с РЕДАКТОРОМ и встречаю кое-кого из родственников моих друзей


      НАВСТРЕЧУ Писателю из-за письменного стола поднялась женщина.
      — Здравствуйте! — сказал Писатель.
      — Добрый день! — приветливо сказала женщина. Подошла к Писателю, подала ему руку.
      — Вы закончили рукопись? — сразу же спросила она. — Вы принесли её нам?
      — Да, — ответил Писатель и положил портфель на стол. — Я принёс рукопись.
      Я досадливо пробормотала:
      — Опять Рукопись!
      Он открыл Портфель, и я очутилась на столе. Посмотрела вокруг. Небольшая комната, вдоль стен — шкафы, в шкафах книги, папки. И на столе папки...
      Кто же такой редактор?
      Теперь, конечно, я очень хорошо знаю, кто такой редактор и какую важную работу он выполняет. Ведь не напрасно фамилия редактора обязательно стоит в конце каждой книги. Открой любую книгу — и ты убедишься в этом.
      «Может быть, редактором называют человека, который делает обложки для книг?» — думала я, осматриваясь. Возле себя я увидела простой карандаш, жёлтую шариковую р>чку и большую книгу. Да это же Словарь! Тоже толстый и тоже в тёмно-зелёном костюме!
      Я ему очень обрадовалась. И пока Писатель о чём-то увлечённо рассказывал женщине, я тихонько заговорила со Словарём:
      — Здравствуйте! У меня есть знакомый Словарь, очень похожий на вас. Он знает все слова на свете. Скажите, пожалуйста, это не ваш брат?
      Словарь в ответ пробасил:
      — Да, это мой брат. У меня много братьев, все мы — близнецы и называемся Словарями русского языка.
      — И вы тоже знаете все слова?
      — Да, я знаю все слова и могу объяснить их значение, — важно ответил Словарь.
      — Скажите мне, пожалуйста, кто такой редактор?
      — Редактор, — тотчас же ответил Словарь. — проверяет и исправляет рукописи, подготавливает их к печат и...
      — А! Спасибо. Очень интересно! — вежливо поблагодарила я его.
      Хотя, признаться, меня это совсем не обрадовало. Опять проверять...
      Я с опаской посмотрела на остро отточенный Карандаш. Казалось, он так и ждёт, чтобы начать что-то вычёркивать на моих страницах. Наверное, и эту шариковую Р\чку на помощь позовёт. Правда, Ручка выглядела очень симпатичной в своём простом жёлтом платье. Может быть, она не будет слишком придираться?
      — Да, да! — говорил в это время Писатель женщине. — Я очень рад, что Вы — мой редактор. Ведь мы с Вами работаем уже не первый год, не одну книжку подарили детям...
      — Вот оно что! — подумала я. — Так эта женщина и есть Редактор?
      Редактор была молодая и добрая на вид. Только вот очки её не понравились мне. Большие, в толстой коричневой оправе, они надменно и холодно поблёскивали стёклами. Мне показалось, что от таких строгих очков ничего хорошего не будет. Они станут выискивать на моих страницах всё, что им не понравится. А Карандаш и Ручка неустанно забегают по строчкам и ещё вздумают вычёркивать что-нибудь на моих чистеньких страницах...
      Я расстроилась и очень пожалела, что рассталась со своими друзьями, с которыми столько времени жила у Писателя на письменном столе. Мне захотелось вернуться к ним, уютно устроиться на письменном столе возле настольной лампы, слушать, как неутомимо стрекочет Пишущая Машинка, как мурлычет Потапыч, как поскрипывает Ручка и шуршит Каран-
      даш... Может быть, Писатель всё же заберёт меня с собой? Ну зачем ему оставлять меня здесь?
      Писатель поднялся и взял портфель.
      — До свидания! — сказал он Редактору и вежливо наклонил голову.
      — До свидания! — ответила Редактор и пошла проводить его.
      — А я! А меня забыли! Меня! — закричала я вслед Писателю. — Возьмите и меня с собой! Добрый Портфель! Неужели тебе тяжело меня нести?
      Портфель у самой двери тихонько щёлкнул замком, а Писатель, наверное, не услышал меня и вышел.
      — Что ты так шумишь? — недовольно спросил Настольный Календарь и поправил свой листочек, который взметнулся от сквозняка.
      — Ведь Писатель забыл меня! — со слезами сказала я.
      — Ничего не забыл! — возразил Карандаш. — Ты теперь будешь жить у нас. Правда, Ручка?
      — Конечно, правда! — ответила Ручка. — Все рукописи какое-то время живут у нас.
      — А я не Рукопись! — обиделась я. — Я — Книжка! Разве вы не видите?
      Карандаш в ответ засмеялся, будто зашуршал острым жалом по бумаге, а Ручка ласково сказала:
      — Нет, дружок, пока ты ещё Рукопись. И Редактор будет редактировать текст, подготавливать его к печати... Мы, Карандаш и я, будем помогать ей, чтобы ты поскорее стала Книжкой.
      Я не успела ответить: вошла Редактор, села за стол и сняла очки. И я увидела её глаза. Они были голубые, добрые и усталые, совсем такие, как у Писателя.
      И я как-то сразу успокоилась и уже, не боясь, посматривала на простой Карандаш и на Жёлтую Ручку. Мне казалось, что здесь никто не обидит меня.
      Так и было. За то время, пока я жила на столе у Редактора, я подружилась с Карандашом, Ручкой. Часто вечерами, когда Редактор уходила домой, беседовала со Словарём, и он рассказывал мне много интересного о словах.
      Мне нравились мои новые друзья, но больше всех Редактор. Она приходила утром, всегда нарядная, в хорошем настроении. Садилась за стол, надевала очки и принималась читать мои страницы. Некоторые она перечитывала по нескольку раз, иногда хвалила.
      Я очень гордилась её похвалой и всегда в таких случаях посматривала по сторонам: слышат ли это Ручка и Карандаш? Слышит ли Словарь? Конечно, они слышали и тоже были рады за меня.
      Редактор не только читала всё, что написано в рукописи, но и некоторые слова, описанные события или даты сверяла по книгам, словарям и даже заглядывала в многотомную, важную и очень учёную Энциклопедию.
      Ещё у Писателя мой старый друг Словарь русского языка с глубоким уважением и восхищением рассказывал мне об Энциклопедии, которая знает всё на свете, знает даже больше, чем он, Словарь. Энциклопедия знает о всех знаменитых людях мира — рабочих, революционерах, учёных, художниках, писателях... Может рассказать о всех событиях, которые произошли очень давно и совсем недавно... Энциклопедии известно, сколько лет Земле, сколько звёзд на небе, где какое растёт дерево... Даже представить себе трудно, сколько всего знает Энциклопедия! Она знает всё! И ничуть этим не гордится. Всегда с готовностью, подробно и ясно отвечает на любой вопрос. Все слова в её томах расположены по алфавиту, так что очень легко найти нужное слово.
      До чего же умная и знающая эта многотомная книга — Энциклопедия! И писали её не один, не два и даже не десять человек. Много учёных составляли эту полезную и нужную всем книгу.
      Однажды Редактор сказала:
      — Пожалуй, пора заказать нашей рукописи обложку.
      Я очень обрадовалась этим словам. Наконец-то! Наконец-то и у меня будет обложка! И я стану настоящей Книгой!
      Конечно, я сразу же поделилась этой новостью со своими друзьями.
      — По-моему, тебе надо сделать такую же пёструю обложку, как мой костюм, — сказал Карандаш.
      — Нет, нет! — воскликнула Ручка. — Ей надо обложку яркого жёлтого цвета! Она будет в нём такая красивая, такая солнечная!
      — Ничего подобного! — забасил важно Словарь. — Закажи, Рукопись, тёмно-зелёный костюм, как у меня. Он солидно выглядит и очень практичен. Я давно его ношу, а костюм всё как новенький, может быть, только немного потёрся на корешке.
      Я разволновалась. Какую же обложку мне заказать?
      — Да, — сказала Редактор, — текст рукописи я уже отредактировала — всё прочла, проверила, подготовила к печати. Сейчас пойдём к Художнику и закажем обложку, красивую, яркую, чтобы книга сразу понравилась всем нашим юным читателям.
      Она аккуратно сложила все мои страницы в папку, взяла её и вышла.




      В третьей главе я попадаю в необыкновенный, радужный край, в котором живут весёлый ХУДОЖНИК, изящные Кисти и разноцветные Карандаши


      КТО такой художник, по-моему, ты хорошо знаешь. Даже я это знала ещё тогда, когда была рукописью. А в издательстве я узнала, что художник — очень важный работник при создании книги. Вот почему и его фамилия всегда указана или в самом начале книги, или в конце. Посмотри сам — и ты убедишься в этом.
      Самое первое, что я увидела в комнате Художника, — это обложки. Они висели на тонкой леске вдоль стен, будто были платьями, сшитыми из ткани. Конечно, все они были бумажными. Потому что это были книжкины платья.
      И каждая обложка — такая красивая! Я сразу догадалась, зачем они здесь висят: чтобы я выбрала себе одну из них. У меня разбежались глаза: какую же, какую выбрать?
      Может быть, эту голубую, в белую крапинку? Или ту зелёную, с красной каймой? Нет, наверное, лучше ту, которая висит в самом углу. Она такая светлая, в зелёных и жёлтых веточках. А может быть... эту?
      Я совсем растерялась. С кем бы мне посоветоваться?
      — Здравствуй!—вдруг услышала я тонкий голосок. И сразу же со всех сторон послышалось многоголосое: «Здравствуй! Здравствуй! Здравствуй!»
      Кто это? Оказывается, Карандаши! Я их сразу не заметила, потому что смотрела только на обложки.
      Карандаши были разбросаны вокруг меня на большом столе и пестрели всеми цветами, потому что это были разноцветные Карандаши: красные, синие, зелёные, голубые...
      Все они приветливо здоровались со мной:
      — Здравствуй! Здравствуй!
      — Здравствуйте! — ответила я. — Посоветуйте, Карандаши, какую обложку мне выбрать? Какая мне к лицу?
      Зелёный Карандаш заметил:
      — Но ведь тебе ещё не сделали обложку!
      — Не сделали! Не сделали! Не сделали! — повторили остальные Карандаши.
      — Обложка для тебя ещё не сделана, дорогая Рукопись! — мягко сказал кто-то.
      Я оглянулась и увидела, что в резном стаканчике живёт целая семья каких-то деревянных палочек — больших и маленьких, толстых и тоненьких. На всех надеты пушистые шапочки.
      — Обложку для тебя будем делать мы! — важно сказала самая тонкая, самая изящная палочка в очень пушистой шапочке.
      — Кто это? — спросила я шёпотом у Карандашей.
      — Как? Ты не знаешь? — поразился Синий Карандаш.
      — Ты не знаешь? Ты не знаешь? — удивлённо зашептали остальные разноцветные Карандаши.
      Мне стало неловко от того, что я не знаю эту, очевидно, очень знаменитую семью. Но ведь мне не приходилось их встречать ни у Писателя, ни у Редактора. Даже старенькая Пишущая Машинка никогда о них не вспоминала, хотя она была знакома со многими.
      — К сожалению, я не знаю! — смутилась я. — Может быть, вы скажете, кто они и познакомите меня с ними?
      — Это — Кисти! — почтительно сказал Красный Карандаш. — Они наши родственники! — с гордостью добавил он.
      — Наши родственники! Наши родственники! — подтвердили разноцветные Карандаши.
      — А что умеют делать Кисти? — спросила я, с любопытством поглядывая на своих новых знакомых.
      — О, Кисти рисуют красками: акварелью, гуашью, даже масляными красками! Масляными красками,.правда, пишут только картины. А обложки для книжек — акварелью, гуашью, темперой, — ответил мне Коричневый Карандаш.
      — Мне очень приятно с вами познакомиться, — вежливо сказала я Кистям. — Но зачем делать мне обложку, если уже есть столько готовых? — спросила'я, всё же надеясь, что мне достанется хорошенькая обложка в цветочках.
      Высокая Кисть ответила:
      — Потому что эти обложки приготовлены для других книг.
      ...Никогда не думала я, что делать обложки для книг — такая долгая и трудная работа. Хотя, конечно, и очень интересная.
      Вначале Художник внимательно прочёл все мои страницы, а некоторые даже перечитывал два или три раза. И так же, как и Редактор, то улыбался, читая, то хмурился.
      Прочитав, он долго сидел молча, и я уже с беспокойством поглядывала на него: «А вдруг раздумает делать мне обложку?»
      Но мои новые друзья — Карандаши, Кисти. Фломастеры — успокаивали меня, говорили, что всё будет хорошо. А молчит Художник потому, что обдумывает, представляет себе, как и что надо рисовать. И если уж он взялся за дело, то обложку сделает обязательно, ещё и страницы украсит рисунками.
      Когда я это услышала, то мне захотелось, чтобы Художник рисовал быстрее. Но он рисовал долго, хотя, правду сказать, я этого почти не заметила, потому что в комнате у Художника было очень весело.
      Сам он, когда работал, пел. Если у него всё хорошо получалось, он гремел нарочитым басом:
      — Это-о-о мн-е-е нра-а-а-вится-а-а!
      И если в такой момент случалось ему выйти, то все Карандаши, даже мои страницы, начинали плясать от радости. Так что Художник, возвратись, находил полнейший беспорядок на столе. Но он нисколько этому не удивлялся и не обижался на нас, а весело спрашивал:
      — И куда это ты запропастилась, резинка? Где вы спрятались, безобразники-карандаши?
      Наверное, и художники тоже немножко волшебники и хорошо понимают настроение вещей.
      А если у Художника что-то не получалось, то он рвал неудачные рисунки и долго молчал. И мы все грустно затихали. Сколько раз он поменял мою обложку! Мне казалось, что лучше этой обложки уже и не бывает. Но Художник всякий раз придирчиво рассматривал её и бормотал: «Нет, это слишком крикливо!». И обложка летела куда-то под стол. А мне было всегда жаль её. Мне она казалась такой красивой.
      Потом он сделал макет — образец будущей книги — и расположил в нём все рисунки так, как они должны быть в настоящей книге. Даже обложку надел. И я могла любоваться своей замечательной обложкой со стороны. Обложка была прекрасна! Как мне хотелось, чтобы её поскорее надели на меня!
      Художник рассматривал и обсуждал макет с другими художниками, с моим Редактором.
      Когда обложка и рисунки были совсем готовы, пришли Директор и Главный редактор издательства, Художественный редактор, которых я уже много раз видела и знала, а также мой Редактор и ещё другие художники.
      Все они внимательно рассматривали рисунки и обложку. Я стала даже волноваться: а вдруг кому-нибудь из них не понравится? И у меня так и не будет обложки? И сама себя
      успокаивала: разве бывают книжки без обложек? Конечно, не бывают.
      И Кисти волновались — ведь это они рисовали! И Карандаши, которые помогали Кисточкам, волновались. Резинка тоже тревожилась: а вдруг она забыла стереть какую-то ненужную линию? Даже равнодушные ножницы — и те с беспокойством поглядывали: ровно ли они отрезали бумагу?
      Но обложка и рисунки всем понравились.
      Директор издательства. Главный редактор, Художественный редактор и мой Редактор поставили свои подписи — утвердили обложку и рисунки, признали их хорошими.
      Все поздравляли сияющего, счастливого Художника, жали ему руку. А мои друзья — Кисти, Карандаши, Фломастеры — обрадовались и стали поздравлять меня.
      — Спасибо! — отвечала я растроганно. — Я вам всем так благодарна! Ведь это вы помогали Художнику рисовать. Но скажите, почему на меня не надели обложку?
      — Обложки на книги надевают не здесь, а в типографии, — строго сказал длинный Красный Карандаш.
      — А что это — типография? — разочарованно спросила я. Выходит, на меня не наденут обложку сейчас...
      — О, Красный Карандаш это знает, — с уважением ответили остальные Карандаши. — Художник не раз брал его с собой в типографию.
      — В типографии набирают и печатают кни-г и. Все рукописи, которые уходят из издательства в типографию, возвращаются к нам нарядными книгами. Вот что такое типография! — закончил пояснять Красный Карандаш, явно гордясь тем, что он такой знающий.
      Ну-ка, посмотри в конец любой книжки, мой маленький читатель! Там написано очень мелкими буквами, в какой типографии (или на каком полиграфическом комбинате) печаталась эта книга. Даже адрес типографии указан! Потому что это очень важное предприятие — типография. И ты, очевидно, уже догадался, что там не только книги печатают, но вообще всё: журналы, газеты, открытки, плакаты...
      Конечно, как только я узнала от Красного Карандаша всё о типографии, так мне сразу же захотелось туда попасть. Я представила себе, как там меня оденут в новую обложку, какой я стану красивой и как потом пойду к детям...
      С грустью покидала я комнату Художника. Хорошие у меня здесь друзья были, и Художник — весёлый, и работа у него — интересная...




      В четвёртой главе
      я пытаюсь сбежать от ТЕХНИЧЕСКОГО РЕДАКТОРА, а Ручка меня успокаивает


      ЕСЛИ ты ещё раз посмотришь в конец книги, то увидишь, что рядом с фамилиями редактора, художественного редактора стоит фамилия технического редактора. А это значит, как тебе уже известно, что и его работа над книгой просто необходима.
      Я сейчас улыбаюсь, когда вспоминаю, как была огорчена, даже рассержена, попав к Техническому редактору. Ведь я уже мечтала о типографии! И вдруг — на тебе — опять к редактору! Да ещё таинственный такой редактор — технический.
      И я решила сбежать от него! Ничего, думала я, сбегу в комнату к своему Редактору, а там Словарь мне расскажет, как добраться в типографию. Ведь он всё знает! А ещё лучше, наверное, возвратиться к Художнику и пусть Красный Карандаш объяснит мне дорогу. Он бывал не раз в типографии вместе с Художником.
      И вот, как только Технический редактор взял папку в руки, я тут же выскользнула из папки, и страницы мои рассыпались.
      Только бы успеть выскользнуть за дверь! И сразу к Художнику. Его комната рядом. А там мои друзья. Они мне помогут. Только бы успеть!
      Но я, конечно, не успела...
      Технический редактор подхватывал мои страницы на лету, вновь собирал их все вместе, аккуратно складывал и заключал в ненавистную папку.
      И при этом он сам себя укорял:
      — Э, брат, какой ты неловкий! Рассыпать рукопись — такое с тобой ещё не случалось!
      Он даже не догадался, что это я хотела убежать.
      Теперь Технический редактор держал папку крепко. Я совсем приуныла, даже смотреть ни на что не хотелось. А Технический редактор тем временем с интересом взглянул на заглавие, затем стал листать страницы, разглядывать их, внимательно читать. А когда перевернул последнюю, опять сказал сам себе:
      — Вот, брат, какие любопытные книги для ребятишек пишет Писатель.
      Услышав это, я немножко примирилась с Техническим редактором. Во-первых, он похвалил моего Писателя, а во-вторых, меня назвал Книгой! Так что я уже почти не жалела, что попала к нему. Это было новое приятное знакомство и даже, как позже выяснилось, очень необходимое знакомство для всякой будущей книги.
      Технический редактор вооружился многоцветной шариковой ручкой, линейкой и приступил к работе. Прежде всего он проверил, все ли есть рисунки, все ли страницы. А затем стал делать ручкой какие-то непонятные пометки на полях каждой страницы.
      Ну, меня это совсем не беспокоило — строчки-то он не вычёркивал, не исправлял. Поэтому я успокоилась и не особенно присматривалась, что делает Технический редактор.
      Я в это время мечтала о том недалёком времени, когда дети возьмут меня в руки, будут читать, будут беречь меня, интересную нарядную книжку...
      — Ну вот, брат, теперь порядок! — довольно сказал Технический редактор, закончив работу. Он ещё раз внимательно всё проверил, ещё раз просмотрел все страницы.
      А я взглянула и даже не узнала себя после его работы! Поля всех моих страниц пестрели загадочными знаками, какими-то пометками, рябили непонятными словами, цифрами, заголовки подчёркнуты... Зачем всё это? Зачем Технический редактор испортил мои чистые аккуратные страницы? Все они, бедненькие, выглядели теперь так неряшливо... А он говорит — порядок. Какой там порядок! Наоборот, полнейший беспорядок!
      Я горестно шелестела страницами, разглядывала их и, едва сдерживая слёзы, с обидой вздыхала.
      — Почему ты так расстроилась? — спросила многоцветная шариковая Ручка. — Ты чем-то недовольна?
      — Посмотрите на мои страницы, — жалобно сказала я. — На что они стали похожи...
      — Что ты! — ответила Ручка и успокаивающе мигнула мне зелёным глазком. — Ведь это очень хорошо!
      Что же здесь хорошего?
      — Как что? — удивилась Ручка, закрыла зелёный глазок и открыла синий. — Я тебе расскажу сейчас. Все эти пометки, знаки, линейки сделаны для типографии, для наборщика-линотиписта.
      — Для наборщика-линотиписта? — переспросила я.
      — Конечно! — подтвердила Ручка. — И для него. Ты знаешь, кто такой НАБОРЩИК-ЛИНОТИПИСТ?
      — Нет, — ответила я. — Никогда и не слыхала.
      — О, наборщик — очень важный человек в типографии. Наборщик — это рабочий, который набирает на наборной машине-линотипе текст для печати. Например, такой текст, как на твоих страницах.
      — А чем он набирает?
      — Как — чем? Буквами, конечно. В наборной машине-линотипе есть такие металлические пластинки — матрицы называются. Я видела их, когда вместе с Техническим редактором бывала в типографии. А на этих матрицах начертаны буквы: совсем крошечные, маленькие, большие и очень большие, прямые и наклонные.
      И вот наборщик-линотипист получил рукопись для набора. А какими же буквами набирать страницы? Какими — заголовки? Наборщик этого не знает. Ведь рукопись напечатана на пишущей машинке, а там буквы только строчные и заглавные. И для того, чтобы он знал, какой величины должны быть буквы в заголовке, какие — в тексте, где строка начинается с «красной», какой размер между строками и ещё многое другое, очень важное и нужное для будущей книги, — вот для того Технический редактор и ставит свои знаки на полях рукописи. Наборщик посмотрит на них — и ему всё понятно: здесь маленькие буквы надо, здесь — большие, а эту строку следует начинать с «красной»...
      — А на страницах книжки этих знаков не будет? — спросила я с надеждой.
      — Конечно, не будет! — тихонько засмеялась многоцветная шариковая Ручка и широко открыла красный глазок. — Страницы книжки будут чистыми, аккуратными... Читатель и не догадается, как много пришлось работать Техническому редактору, какую важную работу он выполнил.
      — Как я вам благодарна! — растроганно поблагодарила я многоцветную шариковую Ручку. — Вы мне всё так хорошо объяснили, успокоили. Ещё раз вам большое спасибо!
      — Пожалуйста! — прошептала Ручка и закрыла все свои цветные глазки.
      Я хотела ещё спросить Ручку, как же набирают страницы, но постеснялась её тревожить. Ничего, скоро сама увижу в типографии.




      В пятой главе
      я приезжаю в ТИПОГРАФИЮ, наблюдаю, как работает НАБОРЩИК на ЛИНОТИПЕ, а затем меняю своё имя и внешность


      НАКОНЕЦ-ТО! Наконец-то я в типографии! Я не забыла, что такое типография. Здесь набирают и печатают книги. Так мне объяснил Красный Карандаш.
      Но что значит набирают? Как печатают? Как это делается? Как?
      Я выглядывала из папки в узенькую щёлочку.
      Ох, уж эти мне папки! До чего надоели! Скорее бы стать книгой и избавиться от них.
      В щёлочку я видела, как в длинном коридоре мелькали двери с табличками: ПЕРЕПЛЁТНЫЙ ЦЕХ... ПЕЧАТНЫЙ ЦЕХ... НАБОРНЫЙ ЦЕХ...
      В это время дверь с табличкой
      НАБОРНЫЙ ЦЕХ открылась, и меня оглушил шум машин. Сколько мне было видно— всюду стояли машины, машины...
      Кто-то развязал папку, и я увидела огромный зал с большими окнами, в которые лился свет. Солнечные зайчики играли на блестящих деталях машин. Здесь были одни только машины — гордые, холодные, непонятные. Какая же это типография, если здесь и книг не видно?
      Я внимательно оглядела зал. На специальных подставках между машинами стояли цветы. По стенам тоже вились гибкие зелёные веточки. Здесь было очень много цветов.
      Рядом с собой я увидела знакомые клавиши. Почти такие же, как у старенькой Пишущей Машинки, которая живёт у Писателя. Только этих клавишей было гораздо больше — я насчитала целых 92! Они были разноцветные — синие, зелёные, чёрные. На каждой клавише была чётко написана буква. На одних — маленькая, строчная, на других — большая, заглавная, или цифра, или знаки препинания — точка, запятая.
      Принадлежали эти нарядные клавиши большой, важной Машине. Она величаво возвышалась надо мной, блестя в лучах солнца отполированными деталями.
      — Доброе утро! Скажите, пожалуйста, — робко обратилась я к Машине, — кто вы такая?
      Машина звонко и чётко ответила:
      — Доброе утро! Меня зовут ЛИНОТИП. Я НАБОРНАЯ МАШИНА. Я набираю всё, что написано в рукописи.
      — А как? Как вы набираете? Не станете же вы забирать буквы с моих страниц? — заволновалась я. Этого ещё не хватало! Мало того, что все ручки и карандаши как хотели, так и чёркали мои странички, так теперь ещё совсем буквы и заберут...
      Наборная Машина снова чётко и размеренно ответила:
      — Я не забираю буквы ни у кого. У меня есть свои буквы — матрицы называются. Они лежат в магазине...
      — А кто покупает и приносит вам из магазина эти буквы-матрицы? — спросила я.
      — Магазин — так называется ящик, — терпеливо объяснила мне Машина. — Он помещается у меня наверху. Видишь? И матрицы видишь? Так вот эти буквы-матрицы я складываю в слова, слова в строки. Затем строки отливаю в металле...
      — Ой-ой! — почтительно удивилась я. — И всё это вы делаете сами?
      — Мною управляет Человек, — ответила Машина-линотип.— Его зовут наборщиком-линотипистом. Вот он идёт сюда.
      И Машина сразу замолчала, будто она и не говорила только что со мной.
      К линотипу быстро подошёл небольшого роста старичок в синем халате. Он потёр маленькие сухие руки и радостно сказал:
      — Ага! Новая рукопись уже здесь. Ин-те-рес-но! Ин-те-рес-но!
      Старичок достал из нагрудного кармана очки в металлической оправе и надел их. И мне сразу понравился и старичок, и его очки, будто я встретила своих старых друзей.
      Многоцветная Ручка мне говорила, что Наборщик набирает текст. Оказывается, набирает Машина, а Наборщик только управляет. Как же он управляет? Это, наверное, очень трудно.
      А Наборщик тем временем быстро просмотрел все мои страницы и удовлетворённо сказал:
      — Ага! Ин-те-рес-ная рукопись! Ну-с, голубушка, — обратился он к Машине, — начнём!
      Наборщик сел на специальный стул, раскрыл мою первую страницу, взглянул на неё и осторожно коснулся одной клавиши, второй, третьей... Синей, зелёной, чёрной... И Машина стала работать.
      Буквы-матрицы торопливо съезжали по дорожкам, будто дети на санках с горки, и становились рядышком, складываясь в слова, а слова — в строчку. Получилась металлическая цельная строка, а в ней — выпуклые, рельефные буквы. Точно такие, как буквы-матрицы, которые как бы отпечатались на металле.
      Это было какое-то чудо! Только что эти слова были лишь на бумаге, а вот уже отлитые в металле!
      Но что это? Неужели мне показалось? Я присмотрелась к металлической строке — нет, не показалось. Все буквы, все слова в строке стоят наоборот! Как отражение в зеркале. Что же это такое? Неужели машина неправильно поставила буквы?
      — Не удивляйся! — загудела тихо Машина. — Так надо, чтобы все буквы и слова в металле стояли наоборот. А когда их будут печатать на бумагу — всё получится правильно. Я делаю всё верно. И Наборщик делает всё верно. Ты, пожалуйста, не волнуйся...
      Я с уважением посмотрела на умную Машину, на умелого Наборщика-линотиписта. И подумала: «До чего интересно работать на такой машине!»
      Пальцы Наборщика, не переставая, легко, едва касаясь, бегали по клавишам, Машина чётко работала, и на столе становилось больше и больше строчек. А строчки складывались в страницы.
      Я с беспокойством стала посматривать на магазин, в котором хранились металлические буквы. А вдруг букв не хва-
      тит? Что тогда? Ведь у меня много страниц! И на каждой странице — десятки строк, сотни букв!
      И тут я такое увидела, что даже ахнула от удивления. Оказывается, буквы-матрицы после работы возвращаются в магазин! Вцепившись зубцами в движущуюся рейку, они преспокойно едут «домой» и становятся на своё место. И опять готовы к работе. Вот до чего умная Машина — линотип!
      И она здесь не одна. Здесь много таких машин. На некоторых работали совсем молодые девушки. Иногда они подходили к моему Наборщику, о чём-то спрашивали. Он объяснял им, а они внимательно слушали, кивали головой, благодарили и возвращались к своим машинам.
      А то и сам Наборщик вставал и подходил то к одной, то к другой, смотрел, как они работают. А однажды целый день возле него сидела девушка и старый Наборщик учил её, как надо работать на линотипе.
      Не один день, не два и не три, а много дней прилежно работали Наборщик и линотип. И вот последняя моя бумажная страница была набрана и отлита в металлические строки. Всё. Наборщик закончил свою работу.
      Помнишь, мой маленький читатель, в самом начале я тебе сказала, что по пути к тебе я несколько раз меняла свои имя и внешность, как меняет их тюльпан или другой цветок, пока вырастет. Помнишь? Так вот теперь, когда Наборщик закончил свою работу, я уже выглядела совсем иначе. Страницы мои теперь были не бумажными, а металлическими. И имя у меня другое — Набор. Только текст остался таким же. каким написал его Писатель. Конечно, это понятно: текст и не должен меняться во время работы над книгой в типографии.
      Рабочий, которого называли верстальщиком, на большом столе складывал — верстал — металлические страницы с выпуклыми строчками ровными аккуратными стопками точно в таком же порядке, как и бумажные страницы рукописи. При этом он смотрел на те пометки в рукописи, которые, оказывается, Технический редактор ставил и для него: где расположить рисунки, какие сделать поля...
      И вдруг я увидела среди своих страниц какие-то новые, незнакомые мне металлические страницы.
      Я с удивлением спросила их:
      — Послушайте, вы кто? Я раньше вас не видела.
      Новые страницы засмеялись:
      — Не узнаёшь?
      — Нет!
      — Мы — Клише, — ответили страницы.
      — Клише? Первый раз слышу такое слово. Что оно значит? — недоумевала я.
      — А ты хорошенько присмотрись к нам и всё сама поймёшь, — хитро ответили мне Клише.
      Я присмотрелась — и, к своему изумлению, узнала рисунки, которые рисовал Художник! Только эти рисунки тоже были металлические, выпуклые, рельефные, и на них тоже было всё изображено наоборот, как в зеркале. Так вот что такое клише — это рисунок на металле.
      — Узнала, узнала! — обрадованно сказала я. — Вы — мои рисунки! И вас тоже сделали металлическими! А как? Расскажите, мне очень хочется это знать!
      — Пока линотип набирал строчки, — объяснили мне Клише, — в другом цехе готовили для будущей книги рисунки. Сначала рисунки, которые нарисовал Художник, сфотографировали. Получилась фотография на плёнке. Затем эту фотографию снова пересняли, только теперь на металлическую пластинку.
      — И это всё?
      — Что ты — ещё много было работы. Пластинку тщательно обработали, чтобы рисунок на ней был выпуклым, рельефным. Видишь? Теперь выпуклые детали рисунка будут покрывать краской, печатать на бумагу — и получится рисунок. Вот так это делается!
      — Как интересно! — воскликнула я и с уважением мысленно поблагодарила всех мастеров, которые работали над моими рисунками.
      Так что я теперь настоящая книжка — даже с рисунками. Книжка? Но как же дети прочтут эту книжку? Страницы тяжёлые, громоздкие, неудобные... Ни один мальчик или девоч-
      ка и не поднимут такую книжку! Да ещё и не прочтёшь её так просто — ведь строчки все наоборот, как в зеркале.
      И почему это мне всё время не везёт? Почему все другие книжки как книжки — бумажные, лёгкие, удобные, и строчки в них правильные, а меня сделали металлической? Ну кто захочет меня читать?
      Я уже готова была заплакать от обиды, но в это время меня куда-то повезли. Хотя я была и расстроена, но не возразила — всегда приятно прокатиться.
      Вскоре выяснилось, что я напрасно расстраивалась. Мои металлические страницы стали превращаться в бумажные!
      Как же это было? А вот так. Подъехали к станку. Это был печатный станок, оказывается. Рабочий уложил на станок в строгом порядке металлические страницы, укрепил их и включил станок. Валики, окрашенные краской, прокатились по страницам и окрасили выпуклые буквы в чёрный цвет. Станок подал лист чистой бумаги и цилиндром прижал его к накрашенным страницам. А когда цилиндр приподнялся, то оказалось, что на бумаге отпечатались все строчки, все буквы, все запятые и точки — всё, что было на металлической странице. Только теперь всё правильно, не наоборот. Чудеса! И так отпечатывались страница за страницей, страница за страницей...
      Я радовалась, глядя на них, — вот теперь страницы бумажные! Рабочий-в ерстальщик собрал их в нужном порядке, проверил и громко сказал:
      — Вёрстка готова!
      Оказалось, что это меня теперь так зовут — Вёрсткой. От слова верстать, что значит — собрать все страницы вместе. Но на книгу я по-прежнему всё ещё не похожа. Обложки нет, страницы не сшиты, да и страницы какие-то странные — текст для чтения не с двух сторон, а только с одной. А текст точно такой же, как и у Рукописи. Во время того, как делается книга — я уже говорила об этом — текст никогда не меняется. Он должен остаться таким, каким написал его писатель.
      — Отнесите вёрстку к корректору! — распорядился начальник наборного цеха.
      «Интересно, кто же такой корректор?» — подумала я.




      В шестой главе —
      маленькой, но очень важной — я с интересом смотрю, как КОРРЕКТОР охотится за ошибками, умело находит их и... безжалостно исправляет


      ВОТ я в большой комнате. Там за столами сидят женщины и читают вёрстки. На столе перед каждой словари. Вот кому я обрадовалась! Словари всё знают и скажут мне, кто такой корректор, что он делает и надо ли мне бояться его. Не будет ли этот корректор снова что-нибудь вычёркивать, пачкать мои чистенькие, новенькие страницы? Если только так, то я убегу. В самом деле, разве можно всё время проверять, проверять...
      Я тихонько обратилась к одному из словарей. Он был небольшого роста, но очень толстый, в коричневой обложке.
      — Будьте добры, объясните мне, пожалуйста, кто такф! корректор?
      Словарь строго ответил:
      — Слово «корректор» пишется с двумя «р» — кор-ректор.
      — Правда? — удивилась я. — Спасибо, что вы сказали мне. Но я не знаю, кто такой корректор и что он делает.
      Коричневый словарь спросил:
      — Разве ты не прочла, что я — Ор-фо-гра-фи-ческий Словарь?
      — Ну и что же?
      — Ор-фо-гра-фи-ческий Словарь, — монотонно ответил мне мой собеседник, — объясняет, как правильно писать слова: например, слово «щётка» надо писать через буквы «щ» и «е», слово «рассказать» — с двумя «с», а «мороженое» пишется с одним «н»...
      — Новенькая Вёрстка не знает, кто такой корректор! Хи-хи! Хи-хи! — засмеялась шариковая Ручка.
      Я взглянула на неё. Сразу было видно, что она очень гордилась своим необычным платьем, сплетённым из тонких разноцветных проволочек. И ещё на блестящей цепочке она носи-
      ла кольцо. Наверное, поэтому она считала себя не только красивее всех, но и умнее.
      — Если вы знаете, то скажите мне, — сдержанно сказала я, не обращая внимания на её насмешки.
      Но шариковая Ручка с кольцом на цепочке надменно ответила:
      — Некогда мне объяснять... Я занята.
      И отвернулась, сверкнув своим необычным платьем и зазвенев цепочкой.
      — Я сейчас тебе объясню, дорогая Вёрстка, — услышала я густой голос и, оглянувшись, с радостью увидела ещё одного брата-близнеца своего старого знакомого — Толковый Словарь.
      — Корректор — это работник издательства, газеты или типографии. Он читает рукописи или вёрстки, исправляет все ошибки, которые могли получиться при наборе.
      Ты, очевидно, уже и сам догадался посмотреть в конец книги — есть ли там фамилия корректора? Оказывается, есть. Ещё бы — ведь корректор исправляет все ошибки, которые закрались в текст. А как они туда закрадываются? — спросишь ты. Да очень просто: некоторые буквы-матрицы слишком торопятся, обгоняют другие буквы при наборе и попадают не на свои места.
      Корректор — пожилая женщина в очках — стала вычитывать мои страницы медленно, внимательно. Переворачивая страницу, она всякий раз бормотала:
      — Совсем мало ошибок... Как хорошо наборщик набрал текст.
      А я, слыша это, гордилась, будто хвалили меня, а не старенького Наборщика. Всем приятно, когда работа сделана аккуратно, добросовестно.
      Если всё же Корректор находила ошибку в слове, то она особым знаком перечёркивала неправильное, а на широких полях вёрстки ставила этот же знак и рядом писала, как надо правильно.
      — Зачем эти знаки? — шепнула я Толковому Словарю.
      — Эти знаки для Наборщика, — пояснил Словарь. — Чтобы он легко находил слово, в которое вкралась ошибка. Увидит Наборщик на полях знак и рядом с ним букву «а». Ищет такой же знак в строке. Найдёт его — и оказывается, что в слове «играть» пропущена буква «а». Наборщик наберёт это слово снова, без ошибки.
      Корректор прочла вёрстку. Наборщик исправил все указанные корректором ошибки. Ну, думаю, наконец работа кончена. А что ещё делать? Теперь только скрепить страницы, надеть обложку и книга готова.
      Но оказалось, что до конца ещё далеко. Ой-ой, как много надо работать, чтобы сделать книгу... Раньше я и не представляла себе всего этого!




      В седьмой главе
      я путешествую, переезжаю из одного цеха типографии в другой, третий...


      НО ЗАТО меня ожидали приятные встречи. Я снова побывала в издательстве. Конечно, первым делом — у Редактора. Как обрадовались мои друзья: Карандаш и Ручка в жёлтом платье, Словарь. А Настольный Календарь был уже другой — такой полный, важный, с новыми листочками — ведь настал новый год.
      И главное, все уже знали, что зовут меня теперь не Рукописью, а Вёрсткой.
      -— А вот и наша Вёрстка! — приветствовала меня Редактор. — Ну-ну, как мы выглядим? Хорошо, ничего не скажешь, хорошо набрали.
      Она тоже внимательно прочла все страницы и осталась очень довольна набором.
      Затем я опять попала к Корректору, теперь уже к издательскому Корректору. Опять к Корректору! Зачем?
      В корректорской все были очень заняты, и поэтому я своё возмущение высказала незнакомой толстой Вёрстке, которая оказалась рядом со мной на столе:
      — Вы подумайте, мои страницы уже читал Корректор в типографии, Наборщик исправил все ошибки, и вот опять к Корректору!
      — Так это же хорошо! — добродушно сказала толстая Вёрстка. — И мои страницы тоже уже читали. А издательский Корректор ещё раз прочтёт и очень внимательно. Вдруг где-нибудь притаились ошибки?
      Вёрстка, видно, вспомнив что-то смешное, тихо засмеялась:
      — Они, знаешь, какие хитрые? Иной раз так спрячутся, что и не увидишь сразу. Или притворятся, что они и не ошибки вовсе. А то ещё и в книгу проберутся! Разве можно выпустить книгу в свет с ошибкой?
      Да, что и говорить — книга должна быть без единой, даже незначительной ошибки. Я это хорошо понимала и примирилась с тем, что и издательский Корректор прочтёт мои страницы.
      Заглянула я и к Техническому редактору.
      — Здравия желаем! — приветствовал меня Технический редактор, а многоцветная Ручка радостно замигала поочерёдно всеми своими разными глазками.
      И на этот раз Технический редактор ставил свои знаки на полях моих страниц. Но теперь я знала, что всё это делается для типографии, и ничуть не беспокоилась.
      Могла ли я не побывать у Художника? Там меня встретили с радостью.
      Художник весело запел басом:
      — При-ивет тебе-е-е, при-иве-ет!
      А цветные Карандаши и Фломастеры заулыбались мне своими разноцветными личиками.
      Наконец я оказалась в кабинете Директора издательства. Он тоже просмотрел мои страницы, взял ручку и написал на первой странице: «В печать». И поставил свою подпись. Это значит, что в вёрстке всё правильно и можно печатать книгу.
      Провожаемая добрыми пожеланиями своих издательских друзей, я возвратилась в типографию и снова попала в наборный цех, к Наборщику.
      Наборщик просматривал вёрстку и все исправленные в ней ошибки исправлял на металлических страницах.
      Это была кропотливая работа! Для исправления даже одного слова наборщику приходилось заново набирать и отливать на машине целую новую строку. Старую, с ошибкой, он выбрасывал, а вместо неё вставлял на страницу новую, правильную.
      При этом Наборщик должен быть очень внимательным, чтобы не пропустить ни одной ошибки. Хорошо, что на моих страницах было совсем мало ошибок!
      Ты, конечно, заметил, как важна роль вёрстки в работе над книгой? Вёрстку читали корректоры, редакторы, смотрел художник. Директор подписал её к печати. А не будь вёрстки,
      как бы корректоры искали ошибки? Как бы смог посмотреть и поставить свои знаки технический редактор? На металлических страницах — наборе — ни карандашом, ни ручкой не напишешь. Да и кто бы смог поднять и понести набор весь сразу?
      Хотя я и гордилась своим именем Вёрстки, но и с ним мне пришлось прощаться навсегда, как раньше я простилась с именем Рукописи. Меня ждало новое имя — Стереотип. Немножко трудное для произношения, правда? Но зато новое имя и моя новая внешность тоже очень важны, как ты убедишься сам в этом, когда я тебе расскажу о СТЕРЕОТИПНОМ ЦЕХЕ
      Мои исправленные металлические страницы — набор — перевезли в стереотипный цех. Там с набора сделали новые страницы, на этот раз из прочного картона. Называются они теперь картонные матрицы. Я с интересом посматривала вокруг: а что же теперь будут делать с ними? Может быть, печатать на бумагу? Ведь в конце концов я должна быть бумажной книгой! Все книги бумажные.
      Но бумагу я нигде не увидела — стояли станки, лежал картон и возвышались стопки каких-то блестящих металлических страниц.
      Я расстроилась. Неужели я снова буду металлической?
      — Что случилось? — спросил меня один Станок. — Почему у тебя такой обиженный вид?
      — Я... я... я не хочу... быть металлической, — едва сдерживая слёзы, ответила я. — Я хочу быть бумажной... Лёгкой, изящной. В красивой обложке.
      — Э, какая ты плакса! — пренебрежительно сказал Станок. — Так всегда бывает: сначала книгу в типографии делают из металла, а затем — из бумаги. По-моему, металлическая красивее. Я ведь тоже из металла, а посмотри, какой я красивый.
      И Станок засверкал в солнечных лучах своими блестящими деталями. Я взглянула на него — действительно, он был из металла.
      — Да, вы, конечно, металлический, — вздохнула я. П, может быть, красивый, но ведь вы — машина, а я — книга...
      — Да, я машина и очень нужная машина! — сказал Станок. — Я называюсь стереотипным станком. Знаешь, что я делаю?
      — Н-нет, — ответила я. — А что вы делаете?
      — Эх ты, незнайка! Я делаю стереотип. А стереотип — копия типографского набора, отлитая из металла.
      — Но ведь мои страницы уже были металлическими, — возразила я.
      — Те страницы — набор — не очень прочные и могут испортиться при работе, если с них делать много тысяч бумажных страниц. Они быстро сотрутся, буквы будут получаться на бумаге нечёткими...
      — А'зачем делать много тысяч страниц?
      — Как зачем? Для большого тира-ж-ж-жа... Большого тирр-а-ж-жа.. — заскрежетал Станок.
      — А что это такое — тираж?
      Но Станок мне не ответил — он уже работал и ему теперь было не до разговоров.
      И действительно, стереотипный Станок, как и обещал, отлил из картонных страниц новые, крепкие металлические страницы. Назывались они — стереотип. И имя моё теперь тоже Стереотип. Это мне начинало даже нравиться, что у меня каждый раз новое имя: меня звали Рукописью, Набором, Вёрсткой. Интересно, как ещё будут величать? Но всё же больше всего мне нравится имя — Книга.
      Я стала надеяться, что скоро меня так и назовут. Потому что за моими новыми металлическими страницами — стереотипом — очень внимательно и тщательно ухаживали разные станки. Они скоблили страницы с обратной стороны, снимали всё лишнее, измеряли, чтобы все были одного роста. И, наконец, было самое приятное: нас выкупали. Да, да, страницы вымылись под душем, а затем, чистенькие, блестящие, как серебро, на специальном транспортёре поехали в
      ПЕЧАТНЫЙ ЦЕХ
      В печатном цехе тоже было полно машин, но машины были другие, совсем не похожие на линотипы. И, главное, здесь много бумаги. Я очень обрадовалась бумаге: ну, думаю, уж здесь-то мои страницы обязательно станут бумажными!
      И запах в печатном цехе особенный, какой-то ароматный, пахнет бумагой и краской. Шум тоже приятный — не громкий, а приглушённый, ровный, даже мягкий. И, главное, работа здесь интересная и важная: в печатном цехе п е-ч а т а ю т книги. Разве бывает работа интереснее?
      Интересно, конечно, но и очень сложно, очень ответственно. Я думала, что вот так сразу и будут печатать мои страницы на бумагу. Но никто не стал сразу печатать книгу, а сделали сначала контрольный оттиск на бумаге.
      И я с радостью увидела, что теперь я почти настоящая книга, даже с рисунками.
      Но, оказалось, до книги и сейчас было ещё далеко. Не напрасно меня теперь называли контрольным оттиском. Меня все контролировали, то есть придирчиво рассматривали, всё ли так сделано, всё ли правильно. Конечно, снова прочла Корректор — не пропущена ли где ошибка? Я волновалась не меньше Корректора. Но, к нашей радости, всё было в порядке.
      Затем контрольный оттиск просматривали ещё многие работники типографии: и начальник печатного цеха, и печатник, и художники-фотографы... Это очень важно, чтобы книга была и красивой, и без ошибок, и без каких-либо типографских недостатков.
      Но вот всё, что надо было, исправили, всё признано хорошим и дано разрешение печатать.
      Мы подъехали к большой печатной машине. Ох, какая красавица! Я даже оробела: неужели такая красивая и важная машина будет печатать мои страницы?
      Пока рабочие всё подготавливали к печати, укрепляли на машине стереотипы, я всё никак не могла насмотреться на прекрасную машину.
      — Здравствуй! — мягко сказала мне Печатная Машина, заметив, что я всё время смотрю на неё.
      — Здравствуйте! — ответила я и нерешительно спросила: — Это вы будете печатать мои страницы?
      — Да, я, — сказала Печатная Машина. — Все книги для детей печатаю я, потому что я самая новая, самая совершенная Печатная Машина.
      — Я так рада! — воскликнула я. — Я так рада, что вы будете печатать. И рисунки будут отпечатаны, да?
      — Конечно. А как же иначе? Я печатаю и рисунки. И бумагу для детской книги выбирают самую лучшую.
      — Я очень благодарна вам! — растроганно сказала я. — И уверена, что дети берегут все те книжки, которые вы для них так хорошо печатаете.
      В это время Печатник, закончив все приготовления, включил Печатную Машину, и она спокойно, не торопясь, заработала.
      Машина делала всё сама, автоматически: накладывала краску на металлические страницы, подавала листы бумаги и прижимала их к накрашенным страницам.
      Готовые отпечатанные бумажные листы с рисунками осторожно, один за другим подвигала к Печатнику. Он сидел на специальном высоком сиденье и внимательно следил за работой машины.
      Что и говорить — я была в восхищении от Печатной Машины. Может быть, она мне понравилась даже больше других машин, с которыми я познакомилась здесь, в типографии. Такая сложная машина — а как слушается человека! По его приказу делает листы будущей книги и аккуратно складывает их стопкой.
      Да, интересно быть печатником!
      Печатная Машина трудилась несколько дней, пока отпечатала все мои страницы. Строчки на страницах были ровные, буквы чёткие, бумага белая, гладенькая, а рисунки красивые.
      Не успела Печатная Машина закончить свою работу, как мои свеженькие, новенькие страницы тут же перевезли в
      ПЕРЕПЛЁТНЫЙ ЦЕХ
      В этом цехе лежали стопками отпечатанные листы бумаги и настоящие книги! Многие из них были уже в красивых обложках и выглядели чистыми, нарядными.
      И ещё я увидела, что и здесь всё делали машины. Одни сгибали в несколько раз большие напечатанные листы бумаги и получались тетрадки, только, конечно, не такие, в которых пишут в школе. Просто их звали так — тетради, а на самом деле это — части книжки. Другая машина сшивала вместе в
      строгом порядке эти тетради — и выходила книжка, только ещё без обложки.
      И на мне всё ещё не было обложки... Когда же, наконец, меня оденут? В это время меня решили покатать на карусели. Ой, как интересно! Конечно, это была не такая карусель, на которой катаются дети. Там сиденья сделаны в виде деревянных лошадок, самолётов и даже космических ракет. Та карусель для детей, а эта — специально для нас, книжек. Это машина карусельного типа. Лошадок, конечно, здесь нет, а есть всякие колёса, валики, как и полагается в машине. И углубления, которые называются гнёздами.
      Я удобно разместилась в одном таком гнезде. Карусель медленно вертелась, и я с удовольствием каталась.
      Как вдруг кто-то мазнул клейстером мой корешок — место, где были сшиты мои странички, чтобы они не рассыпались.
      — Что такое? — воскликнула я с негодованием. — Как вы смеете? Безобразие!
      Я чуть не расплакалась, когда увидела, каким грязным стал корешок.
      — Извините, пожалуйста, извините, — просительным тоном сказал металлический Валик, — не сердитесь, пожалуйста! Как же иначе мы оденем вас? Обложка без клейстера не будет хорошо сидеть, не будет держаться на вас. Извините!
      — Хорошо, извиняю, если так, — недовольно ответила я. — Но когда же наденут на меня обложку?
      — Сию минутку! Вот сейчас вы подъедете к обложечной секции и на вас там наденут вашу очень красивую обложку. Не сердитесь!
      Но я уже не сердилась, потому что увидела свою обложку! Карусель подвезла меня к столу, стол автоматически поднялся, чтобы быть на одном уровне со мной, и обложка — моё красивейшее на свете книжкино платье — в один миг было надето на меня! Затем валики тщательно пригладили обложку, прижали её к корешку, и я медленно и величественно сошла с карусели на стол.
      Но что это? Обложка внизу какая-то неровная, а страницы держатся все вместе, будто склеенные. Как же дети будут их
      листать? Да и как я покажусь им на глаза с таким косым подолом?
      Я беспомощно посмотрела по сторонам — кто же мне поможет? Кто исправит мою обложку и разрежет страницы? Неужели этого никто не видит?
      — Ну чего, чего скисла? — услышала я грубый голос и, оглянувшись, увидела за собой большую Машину с тремя острыми ножами. Стол медленно подвигал меня к этим ножам!
      Я так испугалась, что чуть не упала на пол.
      — Ну чего пугаешься? Чего? Чего? — снова загудела Машина. — Я — резальная машина, а не разбойник. Этими ножами я моментально подровняю твою обложку и разрежу страницы. Р-р-раз! Готово! А ты боялась. Тоже мне, а ещё книжка! Смотри, какая ровная теперь твоя обложка!
      — Спасибо! — пролепетала я, ещё не совсем оправившись от испуга.
      — Будь интересна! — пробасила мне вслед такая страшная на вид резальная Машина, но которая на самом деле оказалась не злой.
      И правда, обложка моя теперь стала ровненькая, страницы все разрезаны. И я могу пошевелить любой из них. Страницы не серые какие-нибудь, не скучные, а украшены интересными рисунками. И на рисунках можно увидеть всех моих друзей.




      В восьмой главе —
      и последней — наступает долгожданный, самый лучший день в году — мой ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ


      ВОТ настал долгожданный день — день моего рождения.
      День рождения, как всем хорошо известно, — самый лучший день. Все тебя поздравляют, желают всего хорошего, дарят подарки. И в этот же день обязательно случается много интересного, неожиданного и приятного для тебя. Всё это было и со мной: поздравления, пожелания, приятное, неожиданное.
      Я стала такой красивой, такой нарядной, что в типографии почти никто не мог равнодушно пройти мимо меня.
      — Хорошая книжка получилась! — говорили рабочие.
      — Какая хорошенькая, какая миленькая книжечка! — восторгались молоденькие наборщицы, прибежав в перерыв в переплётный цех посмотреть, что и как здесь делается.
      Все хвалили и хвалили меня. А я? Я так гордилась и так смущалась, что и не смотрела по сторонам. И только слышала: «книга», «книжка», «книжечка»... Это обо мне так говорят — Книга! С уважением, с гордостью, с любовью!
      Меня будут читать дети, будут рассматривать мои рисунки. Меня поставят в шкафу рядом с другими книгами. Книги охотно примут меня в свою семью, потому что я тоже — Книга!
      И вот я, красивая, аккуратная, пахнущая замечательными типографскими красками, появилась в издательстве, на столе у Директора. Я видела своё отражение в полированной поверхности стола и не могла сама себе поверить: неужели эта книга, книга для детей, интересная, нарядная, настоящая книга — неужели это я?
      Я смотрела на себя и гордилась... Не собой, конечно, гордилась, нет, а всеми теми людьми, которые приложили столь-
      ко труда, чтобы я появилась на свет. И я была бесконечно благодарна всем им.
      В кабинет к Директору издательства собралось много издательских работников: Главный редактор, мой Редактор, Технический редактор, Художественный редактор, Корректор, Художник...
      Как и в типографии, все внимательно рассматривали мою обложку, мои страницы.
      И вот наступила торжественная минута — минута моего рождения! Директор взял ручку и чётко вывел на моей первой странице: «В свет» и поставил свою подпись. Главный редактор, мой Редактор, Технический редактор, Художественный редактор, Корректор — все тоже поставили свои подписи. И стали поздравлять друг друга с рождением К н и г и, с выходом ее в свет.
      Радостная и счастливая, возвратилась я в типографию.
      И что же я увидела! На огромном столе были сложены стопками точно такие же книжки, как я! И обложки такие на них, и рост такой же, и рисунки.
      — Кто вы такие? — возмущённо спросила я их. — Как вы смели надеть точно такие же обложки, как моя?
      — А мы твои сестрички! — запищали хором книжки. — Мы твои родные сестрички-близнецы!
      — И много вас? — ничего не понимая, спросила я. Зачем мне сёстры-близнецы?
      — Много, очень много тысяч, — опять хором успокоили меня мои сёстры. — Это называется большой тираж.
      — Тысяч! — огорчилась я. — Значит, я не одна такая книжка?
      — Конечно! — тоненькими голосами ответили мне книжки. — А как же иначе нас прочли бы дети! Ведь и детей очень много. И все захотят прочесть интересную книгу.
      «Ах, вот оно что! — облегчённо вздохнула я. — В самом деле, я как-то и не подумала об этом. Действительно, как все дети смогли бы прочесть меня, если бы я была одна?»
      И я вспомнила, что у Словаря русского языка, который живёт у Писателя, тоже есть родные братья-близнецы. Я с ними встречалась у Редактора, у Корректора...
      И мне очень понравилось, что нас. книжек, много. Так веселее. И я ласково сказала:
      — Здравствуйте, мои милые сестрички! Поздравляю вас с Днём рождения! Вы сегодня такие хорошенькие, такие нарядные. Я очень рада, что у меня так много сестёр! Мы все пойдём к детям. Всем детям хватит книжек!
      — И мы тебя поздравляем с Днём рождения! — ответили мои сёстры.

      * * *

      Специальная упаковочная машина бережно брала книжки ровными стопками, аккуратно заворачивала в чистую бумагу и перевязывала бечёвками. Затем упакованные пачки погрузили в машину. Машина привезла их в Дом книги. Там пачки развязали, распаковали и девушки-продавцы выложили книжки на прилавок.
      Дети и взрослые подходили к прилавку, смотрели новую книжку, покупали. Один мальчик купил и тут же, возле прилавка, стал читать. Его толкали со всех сторон, но он не обращал на это внимания и продолжал «глотать» страницы.
      Девочка, которой папа купил книжку, прижала её бережно к груди да так и пошла домой.
      А один, совсем крошечный мальчуган, потребовал у мамы:
      — И мне! И мне купи эту книжку!
      — Но ты ещё не умеешь читать! — возразила мама.
      — А я научусь и тогда прочту!
      Мама, конечно, купила ему книжку, и он, счастливо блестя глазёнками, понёс её обеими руками впереди себя.
      Мальчики-школьники, наскоро просмотрев рисунки, клали её в ранцы и портфели. Дома будут читать.
      Девушки-продавцы едва успевали выдавать нетерпеливым покупателям новую детскую книжку. И мне было очень приятно, что книжка нравится, что все её покупают. И я с благодарностью вспомнила всех, кто помог мне стать настоящей Книжкой: Редактора, Художника, Технического редактора, Корректора, Наборщика, Печатника и ещё многих людей, которые трудились и старались, чтобы книга была интересной, нарядной, опрятной.
      И, самое главное, я вспомнила Писателя. Ведь это он написал для детей книжку!
      О, да я осталась уже совсем одна из многих моих сестёр-близнецов! Это потому, что меня заслонила какая-то большая, в скучном сером платье книга. Она, очевидно, решила выбрать место повиднее, чтобы и её купили.
      — Пожалуйста, отодвиньтесь немного в сторону! — вежливо попросила я её.
      Но незнакомая книга будто и не слышала. Всё так же стояла несокрушимо, заслоняя меня собой. Лишь краешком обложки я смогла выглянуть — и увидела Писателя! Он стоял в сторонке и делал вид, что разглядывает какую-то книгу, а сам то и дело посматривал сюда. Наверное, он стоял давно и всё видел.
      Когда покупатели немного разошлись, Писатель подошёл к прилавку и спросил новую книжку, которую только что все покупали.
      — К сожалению, уже продали, — сказала ему девушка-продавец.
      — Есть ещё! Есть! Здесь я, здесь! — закричала я из-за спины серой толстой книги, которая никак не хотела меня пропустить. Тогда я упёрлась изо всех сил в её широкую спину, толстая книга не удержалась и упала.
      — Здравствуйте! — сказала я, радостно улыбаясь, Писателю.
      — О, на ваше счастье осталась одна! — обрадовалась девушка и подала книжку.
      Писатель серьёзно посмотрел на меня, взял в руки и тихо, так тихо, чтобы слышала только я, сказал:
      — Здравствуй! Вот теперь ты — Книжка. Поздравляю тебя с Днём рождения!