DjVu

      Эту книгу написал художник Алексей Михайлович Лаптев. В ней он рассказывает о том, как много интересного в окружающей нас природе — надо только быть любознательным и наблюдательным. Вместе с художником вы совершите увлекательные путешествия и узнаете много нового и неожиданного.
      Прочтите книгу, и вы научитесь наблюдать интересные явления природы, разыскивать лесные диковинки и делать из них различные фигурки.

      Когда я несу с прогулки связку причудливых корней, то часто слышу шутливые замечания прохожих: «Дровами запасаетесь?» Или: «Зелье будете варить?» На шутки и ответ шутливый: «Настойку делаю, на спирту, — полезно от ревматизма». Но когда мне задают вопросы уже всерьёз, для чего я, большой, пожилой дядя, собираю корешки, сучки, древесные грибы, то ответить бывает гораздо труднее.
      Кажется невероятным, что весь этот лесной «мусор», который даже на топливо-то не всегда годится, помогает почувствовать красоту природных форм и бывает нужен для необычайного, редкого занятия — скульптуры из корней, о чём я и говорю в этой книжке.
     
      I. НАЧАЛО
     
      С малых лет разнообразие, красочность и движение окружающего мира захватывали моё внимание.
      С малых лет неудержимо хотелось запечатлевать, рисовать всё видимое, слышимое и воображаемое.
      Рисовать я начал очень рано и с таким рвением, что заботливая мама едва поспевала снабжать меня бумагой и карандашами.
      Прохожие часто наблюдали, как мальчик лет семи, в холщовой рубашке с вышивкой на груди и на рукавах, сидит где-нибудь на поляне и рисует прямо с натуры пасущуюся стреноженную лошадь, терпеливо преодолевая неудачи, по нескольку раз повторяя всё сначала.
      Я также часто рисовал что-нибудь сказочное. По вечерам мама читала нам, детям, русские сказки из сборника Афанасьева. И, хотя этот сборник был для взрослых, хотя в нём не было совсем картинок, всё-таки он был любимой моей книгой — ведь в нём было столько интереснейших сказок, страшных, весёлых и трогательных приключений, рождавших целый мир самых необыкновенных зрительных представлений.
      Я часто раскладывал свои рисунки на кровати и подолгу рассматривал их. Порой они заменяли мне игрушки. Тут были и фигуры лошадей в разных положениях, и простые пейзажи задворок, и сказочные приключения различных героев или животных.
      Однажды мама купила мне перочинный ножик с блестящей перламутровой ручкой. Я быстро научился владеть им. Но не только чинка карандашей увлекала меня.
      Няня растапливала печь лучинами. Она брала ровное сухое полено с лежанки и косарём щепала его. Вот тут-то и являлся я со своим перочинным ножом. Выпросив у няни несколько ровных лучин, я садился на её старенький сундук, обитый вычурными вырезками из железа, вынимал нож и с вдохновением начинал им «действовать».
      Лучины великолепно пахли древесиной. Стругая, я изредка с наслаждением прикладывал их к носу и вдыхал пряный, свежий аромат.
      Моя первая работа была несложна. Я ещё не знал, что можно делать из дерева. С увлечением «отмахивая» стружку за стружкой, я любовался ровным золотисто-розовым срезом дерева, и оно казалось мне каким-то особым, дорогим материалом. Так я истреблял нянины лучины в изрядном количестве, приучаясь постепенно владеть перочинным ножом. С тех пор он стал моим другом. Особенно много работы ему было летом.
      Но я не срезал сучья деревьев (что, кстати сказать, запрещали мне старшие), а довольствовался хворостом или сучками ветровала.
      Как-то раз, не послушавшись маму, я начал резать ствол молодой осинки, затевая что-то из него смастерить.
      Вдруг я заметил на месте надреза мелкие прозрачные капельки. Это был древесный сок. Мне показалось, что деревце плачет горькими слезами, и так жалко стало осинку, что я сразу же поднял срезанную кору, посадил её на прежнее место и старательно обмотал длинной травинкой, решив впредь никогда не причинять «боль» живым деревьям.
      Вырезал я в то время узорные тросточки, стрелы для лука, кинжалы с замысловатыми ручками; пытался делать и простые фигурки.
      На улице Станиславского (бывший Леонтьевский переулок) помещается Музей кустарных изделий. Мама иногда водила меня туда.
      Музей был полон всевозможных изделий кустарей — это была настоящая кладовая народного искусства. Мне особенно запомнились работы резчиков. Они были представлены очень широко и разнообразно. Тут были и бытовые сценки, и герои народных сказок, тройки с санями, шестёрки со старинными каретами, сцены из сказок и басен.
      Резная игрушка «Слепцы» (Богородск).
      Хотя в музее было много и других игрушек — раскрашенных кукол, лошадей и коров, которые были сделаны так тщательно, что выглядели как живые, — но изделия резчиков, по каким-то неведомым мне тогда качествам, казались самыми интересными, самыми привлекательными.
      Посещение музея оставило во мне неизгладимый след и заложило прочную основу для дальнейших увлечений уже на всю жизнь.
      Лет тринадцати я начал вырезать из дерева целые игрушки. Но это увлечение, как ни было сильно, всё-таки являлось лишь дополнением к моему основному и постоянному делу — рисованию.
      Иногда я по нескольку лет не касался дерева, продолжая, впрочем, нежно любить ласковый шелест листвы, шум хвои, рисунок древесных стволов и крон.
     
     
      II. ПРИЧУДЫ ПРИРОДЫ
     
      РАЗНОЕ
     
      Помню, ещё в детстве, как-то утром, проснувшись после переезда в деревню, я засмотрелся на сосновые доски потолка, заинтересовался ими, и уже вскоре они стали для меня постоянным занимательным зрелищем в утренние часы, когда я ещё лежал в постели.
      На ровной, гладкоструганной поверхности были отчётливо видны сложные и разнообразные рисунки слоёв дерева и срезов сучков. В этих рисунках я находил морские и речные берега, горы, облака, замысловатые сказочные существа.
      Всё переливалось, играло розовато-золотистыми и охристо-красноватыми оттенками.
      Рассматривать потолок мне отнюдь не надоедало, так как каждый раз я видел что-нибудь новое в древесных картинах.
      Игра детской фантазии не имеет границ. Зимой, когда на дворе начинали похаживать первые морозцы, за ночь происходило чудо: окна нашего дома неузнаваемо преображались. Стёкла были искусно разрисованы тончайшими искрящимися кружевами и узорами с изображением фантастических цветов, павлиньих перьев, папоротников и мхов. Когда холодное утреннее солнце светило в окна, узоры сверкали тысячами мельчайших кристалликов. Я подолгу как зачарованный простаивал у окна, рассматривая это чудо. Затем переходил к другому, где все узоры были уже совершенно иными.
      Рождались неосознанные вопросы: «Откуда эти узоры? Вчера вечером их не было... Кто смог создать такую красоту? Ведь на кружевах узоры куда хуже...»
      На мои расспросы и мама и бабушка, словно сговорившись, отвечали, что это проделки деда-мороза. И я представлял себе его каким-то сказочным великаном, по ночам разрисовывающим своим чудодейственным самописным карандашом окна домов.
      В прошлую зиму мне снова пришлось поразиться такому «дед-морозовскому» искусству.
      — Папа! — окликнула меня дочь. — Посмотри, что делается на окне.
      Действительно, узоры на стекле были совершенно необыкновенные. В них ясно были заметны очертания семьи оленей. Я тут же зарисовал их, стараясь передать всё абсолютно точно.
      А кто не знает игру природы в формах облаков! Я никогда не мог пройти равнодушно мимо этих кратковременных небесных явлений. Приходилось наблюдать картины поистине чудесные. Часто я жалел, что нет под рукой блокнота с карандашом или фотоаппарата. Особенно мне запомнилось одно сказочно красивое зрелище.
      В природе стояло полное безветрие. На фоне синих небесных просторов почти на полнеба возвышалось огромное, вычурно клубящееся облако, освещённое в упор розоватыми лучами предвечернего солнца. Казалось, оно застыло в полной неподвижности.
      Заглядевшись на облако, я вдруг ясно увидел изображение двух гигантских борющихся фигур. Один гигант уже поверг другого на колени. Схватив его правой рукой за волосы, левой он приготовился отсечь мечом голову своему врагу.
      Вся эта сложная воздушно-скульптурная группа отражалась в неподвижной синеве днепровских вод. Это было чарующее и грозное видение. Но вот руки богатыря-победителя стали расплываться, и уже через некоторое время в небе не осталось и следа от этого необыкновенного воздушного монумента. Эти живые картины случайных расположений облаков мгновенны. Бывает, что любоваться ими можно лишь в течение нескольких секунд.
      Но есть подобная игра природы, которую постоянно использует человек. Такое природное «искусство» нередко встречается в мраморе, в яшме и других горных породах.
      Мрамор иногда используется в архитектуре для облицовки стен. Многие станции Московского метро отделаны внутри мраморными плитами. Рисунок некоторых плит, как, например, на станции «Динамо», особенно интересен.
      Однажды я решил разглядеть их подробно. Поезда приходили и уходили, но оторваться от этих росписей самой природы я не мог. Плиты были испещрены красивыми узорчатыми рисунками. Даже при беглом обзоре я легко обнаружил в этих рисунках и профиль девушки, и мать с ребёнком, и римского императора в тоге, и семью пингвинов, и многое другое.
      Заметив на себе внимательный взгляд дежурной в красной фуражке, я решил объяснить ей своё необычное поведение. Она живо откликнулась:
      — Да, узоры на мраморе очень красивые. Во время дежурства я часто ими любуюсь...
      Сражение богатырей.
      Как-то с не меньшим интересом я увидел подтёк на стене в форме большого вычурного пятна. Оно очень напоминало фигуру танцовщицы: взметнувшиеся волосы, откинутые руки, воздушное платье и характерное движение ног. Я бегло зарисовал её контур в блокноте.
      Мне вспомнилось тогда известное изречение великого художника эпохи Возрождения Леонардо да Винчи: «Не презирай этого моего мнения, которым тебе напоминается, что пусть не покажется обременительным остановиться иной раз, чтобы посмотреть на пятна на стене, или на пепел огня, или на облака, или грязь, или другие такие места, в которых, если ты хорошенько рассмотришь их, найдёшь удивительные изобретения, чем ум живописца побуждается к новым изображениям...»
      Леонардо да Винчи в своих записках неоднократно возвращался к этой мысли и тем самым как бы завещал художникам остро приглядываться ко всем проявлениям жизни и учиться находить прекрасное.
      В сложном, необъятном мире живой и неживой природы удивительные зрелища встречаются? не так уж редко.
      Туристские походы, всевозможные прогулки и экскурсии приоткрывают нам красоту родного края.
      Под Красноярском есть заповедник «Столбы». Это нагромождение скал — не что иное, как остатки отрогов Саянских гор. Туристы с интересом рассматривают огромные изваяния, «сработанные» самой природой: «Танк», «Гриб», «Беркут», «Дед», «Генерал» и другие.
      Ещё более разнообразны вулканические скалы Кара-Дага в Крыму. Там известны «Короли», подобные шахматным фигурам, «Лев», «Сфинкс» и даже «Профиль Пушкина». В Чехословакии, в горах Малые Татры, есть скала «Молящийся монах». Не так давно, путешествуя по Чехословакии, я зарисовал её в свой альбом. В своё время я прочёл в газете следующее: «На Земле Франца-Иосифа, в бухте Тихой, бродит оригинальный айсберг. Зимовщики назвали его «Гоголь». Как видно, наши русские классики «не забываются» природой!.. (Айсберг, как известно, — ледяная гора, плавающая в море.)
      Недавно, просматривая карты Подмосковья, я обратил внимание на очертания большого водохранилища под Костромой.
      Оно было похоже на силуэт зайца. Даже остров был на месте глаза.
      Это напомнило мне, как ещё в гимназии учитель, чтобы мальчики хорошенько усвоили контуры материков и морей, всегда прибегал к сравнительной характеристике. Так, Италия была сапогом, Балтийское море — женщиной, ставшей на колени, Каспийское море — медведем.
      Много чудесного остаётся скрытым от наших глаз и в тропических лесах экватора, и в вечных льдах горных хребтов, и под землёй, в удивительных сталактитовых пещерах... Охватить все земные чудеса даже воображением невозможно.
      Но часто, уносясь мечтами вдаль, не замечаешь, что масса своеобразного и любопытного находится, как говорится, прямо под боком, в двух шагах от тебя.
      Я это остро почувствовал, побывав однажды зимой в глухих, заснеженных лесных трущобах Подмосковья.
     
      НЕБЫВАЛАЯ ОХОТА
     
      Русская зима! Кто не знает её сверкающих, белоснежных красот!
      Пушистые покровы, окутывающие всё кругом — каждое дерево, каждую кочку, — преображают родную природу неузнаваемо.
      Но в то же время как всё это знакомо и близко русскому человеку, горячо любящему и зимний морозец, и похрустывание снега под ногами, и белые просторы равнин, и лес в его торжественном зимнем облачении!
      Посмотри на это зимнее великолепие! Оно ласкает и радует глаз. Но если ты углубишься после обильного снегопада в лесную непроходимую глушь, то найдёшь там ещё не виданные проказы и затеи нашей русской матушки-зимы.
      Как-то в солнечный денёк, вооружившись блокнотом и карандашами, вместе с фотографом Глебом я отправился в лес на небывалую охоту.
      Недавно прошёл обильный снегопад. Потом грянул мороз, сковал его покровы, закрепив прочной корочкой. Сильный ветер ревностно принялся дорабатывать уже наметившиеся изваяния, обтачивая их, сдувая наименее прочное и случайное. Смахнул опушение с мелких сучков и веточек и оставил лишь самое главное. Картина получилась невиданная.
      Углубившись в чащу лесной глухомани, мы остановились как зачарованные: на кустах, на валежнике, на ветвях различных деревьев — повсюду белые изваяния. Казалось, что они выточены из какого-то небывалого драгоценного мрамора, светящегося изнутри ровным искристым светом.
      Скульптур было такое множество, зрелище было столь торжественно и грандиозно, что просто глаза разбегались. Это был необычный заснеженный лес. Мороз и ветер создали изваяния, оставив их покоиться на стыках сучков, на лапах елей и ещё на каких-то неведомых естественных опорах, отделив одно от другого. Все фигуры были необыкновенно красивы.
      Для того чтобы рассмотреть подробно, зарисовать, сфотографировать самые интересные, надо было подобраться к ним поближе. Снег
      Горностай.
      был рыхлый. Лыжи утопали в нём, цеплялись носами за валежник. Пришлось снять их и, проваливаясь по колено, продолжать необыкновенную охоту.
      Это было хоть и трудно, но очень увлекательно. Постепенно среди белоснежного сверкания одна за другой стали открываться необыкновенные скульптуры. Вот среди тонких сучков орешника расположился белый лебедь. Я спешу зарисовать его: впереди ещё много интересного, а день уже на исходе. А вот поросёнок беспомощно повис на тонких ветках; дальше — белая куропатка. Я рисую их друг за другом.
      Среди бурелома виднелась наполовину сломанная ель. На ней из снега образовалась фигура сказочной старухи. Я говорю фотографу:
      — Глеб! Пробирайся вон к той бабе-яге, снимай её на фоне неба...
      Глеб с великими трудностями подобрался и щёлкнул аппаратом. Потом он сфотографировал горностая и белого медвежонка. Медвежонок был очень забавным: он как бы лез по стволу осинки, но на полдороге задержался в раздумье.
      Тончайшая, ювелирная работа природы порой была совершенно удивительна. Мы сняли, например, снежного удава, грациозно расположившегося на тонких ветвях какого-то кустарника. Было невозможно угадать, как держится эта хрупкая снежная форма.
      Пробираясь к «добыче», я не раз нарушал зимнее убранство. Кустарник качался, ломались мелкие веточки, и белоснежные изваяния, распадаясь, сверкающими каскадами обрушивались на наши головы.
      Двигаться по снегу было утомительно. Голубоватые тени стали сгущаться. Собрано уже немало интересного. Пора кончать эту небывалую охоту...
      Мы выбрались из белоснежных трущоб, стали на лыжи и направились в обратный путь.
      Вдоль дороги шёл забор. На столбиках образовались снежные шапки. Да ведь это тоже чьи-то фигурки! И вот я уже рисую их. Это были два старичка лесовичка. Один весёлый и даже улыбающийся, другой о чём-то тоскующий.
      Удивительно! Вблизи города существует этот особенный, сказочный мир, а о нём мало кто догадывается или знает. Ни одной лыжни, ни одного человеческого следа не встретил я.
      Радостно было запечатлеть хоть чуточку этой зимней сказки.
      И думалось мне: пригреет солнце, дунут ветры, и, может быть, уже завтра исчезнет без следа это очаровательное зрелище. Неужели нет у человека возможности овладеть лесными чудесами, украшать ими своё жилище и любоваться на них всегда?
      Но если зимний лес мог только разжечь игру моей фантазии, раззадорить творческую мечту, не дав в руки ничего предметного, то это мне щедро преподнёс лес летний.
     
     
      III. ДАРЫ ЛЕСА
     
      ВОКРУГ МНОГО ИНТЕРЕСНОГО
     
      Лес — огромное царство. Сколько в нём растений, животных, птиц, насекомых!
      Для человека лес — неисчерпаемый источник разнообразной помощи, источник радости, покоя и украшения быта.
      И любая пора в нём хороша по-своему.
      Каждый из нас видел весенний лес, когда только что сошёл последний снег и едва-едва сквозь прелую, слежавшуюся прошлогоднюю листву кое-где начинают пробиваться жёлтенькие стрелки неведомых трав. А потом уже набухают почки, и лесные чащи издали мерцают розоватым опушением.
      Каждый из нас видел и лес летний — с разросшейся тенистой листвой, насыщенной зелёным сочным цветом, с ягодами и грибами, с несметными пряными ароматами тысяч цветений.
      И осенний лес знаком каждому, со своей огненной листвой, словно вобравшей в себя весь солнечный свет уходящего лета, листвой, уже готовой лечь на землю широчайшим сверкающим ковром и как бы защитить её от наступающих холодов...
      А зимний лес! Сколько в нём поэзии и особого, неповторимого очарования!..
      Писатели, поэты, художники воспевают лес в своём искусстве, а государство заботится о нём как о сокровище.
      Но мало любоваться лесом или только использовать его для нужд быта. Его надо горячо полюбить, как настоящего хорошего, доброго друга, и изучать, да не по книжкам, а прямо в открытую, внутри его гостеприимных объятий, при каждом удобном случае. Вот тогда-то он и начнёт приоткрывать нам свои особые уголки тайников и кладовых, до поры до времени как бы недоступные нашему глазу.
     
      Лес не только цветёт и разрастается — он и гибнет. Сильнейшие шквалы вырывают с корнем огромные, вековые деревья. Гиганты падают, подминают под себя соседние.
      В лесных глубинах можно часто встретить огромные выворотни с причудливо растопыренными корнями. Издали они кажутся какими-то сказочными существами, насторожённо притаившимися в чаще. С течением многих лет в зарослях леса, на просеках и на опушках образуется множество пней.
      В некоторых местах идёт раскорчёвка; тут пни и коряги складываются целыми грудами и подолгу лежат, пока их не увезут на топливо. Их обмывают дожди, высушивает солнце, обдувают ветры. Обнажённые корни темнеют от времени и выделяются на фоне цветущей летней растительности.
      Казалось бы, малопривлекателен этот уголок погибшей природы, лишённой жизненных соков, форм и цвета.
      Но попробуем всё-таки остановиться и внимательно приглядеться к причудливым силуэтам корней; и вот постепенно, незаметно для нас самих, пробудившаяся фантазия начнёт находить в них очертания, что-то напоминающие. Корни как бы оживут и заговорят с нами на ещё неведомом языке «объёмов и линий».
      Так среди них мы найдём изгибы каких-то тел, лап и ног, а порой и целые, по-особому выразительные фигуры.
      Но не только на корчёвках могут быть подобные лесные находки.
      Лес изобилует всяческими древесными причудами. На берёзах и на других деревьях встречаются шишковатые наросты, которые в народе называются «капами» и иногда «чагами». Это болезнь дерева. После снятия коры эти наросты имеют очень красивую своеобразную поверхность. Внутри их масса дерева очень свиловатая (кручёная, извилистая), и при распиле их получается рисунок слоёв необыкновенный.
      Среди древесных недугов бывают всякие искривления, перегибы и хитросплетения.
      Как-то прогуливаясь по берегу Сенежа, я увидел поваленную бурей ветлу. Моё внимание привлекли вьющиеся, как змеи, и вычурно переплетённые сучья. Это для вётлы совершенно необычно. Один сук, довольно толстый, по-видимому, уже давно так и рос, переплетённый сам с собой.
      Может быть, кто-то когда-то подшутил над молодым деревцем, завязав его тонкие, гибкие побеги узелком, а узел разросся и затвердел. Эту находку я вырубил топориком и взял с собой.
      В Казахстане, на берегу Чебачьего озера, есть берёзовая роща, названная народом «танцующим лесом».
      Стволы берёз здесь искривлены, согнуты пополам, перевиты в необыкновенной игре по какому-то загадочному капризу природы.
      Подобную картину я видел недавно в старинном парке бывшего имения Ганнибалов — Петровском, в Пушкинском заповеднике, недалеко от Михайловского. Там есть знаменитая аллея карликовых лип, где когда-то любил бывать Пушкин. Липы в этой аллее причудливо искривлены, перевиты, на них во многих местах образовались утолщения и шишки. По-видимому, это результат искусственного перерождения, которое в старину применялось при создании парковых ансамблей.
      Весьма любопытными бывают и совершенно гнилые пни, тщательно обработанные муравьями. Вычурная, ажурная узорность этих произведений природы совершенно изумительна. Они уже перестают быть похожими на
      древесину. Как будто какие-то карликовые сказочные пещеры и гроты видишь перед собой, когда нагнёшься к ним близко-близко, чтобы рассмотреть изнутри.
      Многое можно найти и около торфяных болот.
      При разработке торфа из него выбираются все остатки корневищ. Торф берётся пластами, коряги часто вырываются из глубины в несколько метров. Сотни лет лежали они там и зачастую сохраняли большую прочность. Древесина их имеет красивый буроватый цвет.
      Много интересного можно найти и на берегах озёр и морей. Вода, подмывая берега, находит в окружающей прибрежной растительности «жертвы», долго их «обрабатывает» в своих тайных глубинах и потом при случае выбрасывает на берег уже совершенно отшлифованными.
      Лесная природа изобилует ещё многими самыми неожиданными, часто очень занимательными случайностями. Надо только уметь найти эти «дары природы» и воспользоваться ими.
     
      ЧТО РАССКАЗЫВАЮТ МУЗЕИ
     
      «Дарами природы» человек пользовался весьма широко и обстоятельно, преимущественно в прошлом, когда техника была ещё очень мало развита и не было сельскохозяйственных машин.
      Под Ригой есть оригинальный по своему устройству государственный заповедник — Музей народного быта Латвии.
      На большом пространстве, среди векового соснового бора, прямо под открытым небом собрали со всех концов страны старинные ветхие здания. Тут деревянные мельницы, корчмы (трактиры), церквушка и разные жилые и нежилые постройки. Многим из них значительно больше ста лет.
      Пред мети быта и орудия труда.
      Все они восстановлены в их первоначальном виде. В жилой половине курной избы рыбака, среди суровой, скромной обстановки, разместились кустарные изделия предметов домашней утвари, сделанные целиком из корневищ, развилок и изгибов дерева. Особенно любопытны стулья и кресла. В нескольких изгибах корневищ кустарь-крестьянин с большим остроумием находил почти готовую форму кресла или стула.
      Подобное использование так называемого «целоможного» дерева (обратите внимание на выразительность названия) существовало с давних пор и у нас на Руси.
      Дерево всегда было для русского крестьянина Одним из главных материалов как при постройке жилья, так и в иных трудовых и бытовых нуждах.
      Использовалось дерево разнообразно. Если ровные стволы шли на брёвна для срубов изб, то всё извилистое и кривое, в том числе и корни, шло на различные самоделки. Корневища назывались «копанями» (от слова «копать»).
      Из копаней русские крестьяне изготовляли плуги, цапки, мотыги, льнотрепалки, ткацкие станины, прялки, основы для телег, полозья для саней, оглобли, скамейки, вешалки, скобы для дверей и многое-многое другое. Делалось всё с большой творческой смекалкой и догадкой.
      Видеть сразу в природе готовую вещь не так-то легко.
      Помощь родной природы народ использовал не только для практических нужд, но и для украшения построек.
      Из копаней делались также так называемые «коньки» на крыши домов и сараев — в виде конских, петушиных, оленьих, гусиных голов. Коньки ещё часто встречаются на деревянных постройках, особенно в северных областях.
      Из корней, развилок и сучков мастерились игрушки для детей: куклы, лошадки.
      В настоящее время в различных музеях сохранились немногочисленные образцы народного творчества. В Историческом музее в Москве есть экспонат: конная фигура из цельного корня.
      В Музее восточных культур есть несколько китайских скульптур из корней. О них необходимо сказать особо.
      Китайская культура, насчитывающая тысячелетия, может по праву гордиться своим виртуозным кустарным мастерством. Резьба по дереву в Китае имеет глубокие традиции и, в частности, резьба из корней. Фигуры из корней Музея восточных культур — подлинные произведения искусства.
      Горячая любовь китайцев к своей родной природе, постоянное общение с ней и её изучение сказались, конечно, и в этих работах.
      В них художник-резчик великолепно использовал пластику причудливой природной формы древесного корня.
      Скульптор многое оставлял нетронутым и лишь дорабатывал некоторые места: голову, руки, ноги. Но приёмы этого мастерства у китайцев весьма различны.
      В фигуре бога долголетия, сидящего на олене, соединены несколько кусков воедино. Скульптор путём тщательного подбора создавал целое из частей.
      В моей коллекции есть фигура бога долголетия. В этой работе сочетаются два приёма сразу. Если сама фигура бога сделана из целого куска корня или наплыва, то подставка собрана из нескольких мелких вьющихся корешков, соединённых в одну целую форму.
      Надо заметить, что в характере китайских скульптур из корней большую роль играет своеобразие многих пород китайских деревьев (в частности, употребляются удивительно фантастические корни бамбука, очень шишковатые, извилистые, бугристые) .
      Китайский бог долголетия.
      С китайской растительностью перекликается в какой-то мере растительность нашего юга; деревья же средней полосы совершенно иные по своему характеру, более ровные и прямые.
      Использование естественных красот дерева широко применялось и применяется при производстве мебели. Дерево нарезается тонкими слоями в виде фанер, на которых очень хорошо заметен его рисунок (текстура). Этой фанерой и обклеивается мебель. После полировки цвет и рисунок древесины бывают очень красивы, со сложной игрой волнистых линий, пятен и расплывов. Порой её можно сравнить даже с фантастическими рисунками мрамора.
      Итак, даже по немногочисленным и несколько случайным примерам мы видим, как широко и разнообразно использовалось «целоможное» дерево в народном кустарном творчестве.
      Нельзя ли и нам по-своему продлить эти замечательные традиции народной смекалки и находчивости?
     
      ПЕРВАЯ НАХОДКА
     
      Это получилось случайно. Устав после работы, я вышел прогуляться по лесной опушке. Утомлённым глазам приятно смотреть на зелёное. Я машинально блуждал взглядом по траве, но вот почему-то моё внимание привлекли места недавних корчёвок. В небольших котлованах среди комьев земли валялись обрубки и обломки былых вековых кряжей. Это были мелкие, случайно отломившиеся при корчёвках корешки.
      Я поднял один корешок наиболее замысловатой формы, повертел его в руках и так и сяк, и вдруг его очертания что-то мне напомнили.
      Ба! Да это какая-то голенастая птица... Ну конечно, журавль! Длинная шея, закруглённая грудь, тонкие, длинные ноги и даже хвост, который торчит почему-то стремительно вверх. Ну, да ничего — потом разберёмся...
      Я понёс находку домой, по дороге очищая от тонкой коры. Лёгкая корочка отшелушивалась быстро, прямо ногтем, и под ней открылась чудесная золотисто-розоватая поверхность древесины с едва заметными коричневыми прожилками.
      Дома я окончательно убедился, что нашёл журавля. Надо было только кое-что отрезать и кое-что добавить. Вскоре я подобрал и подставку для фигурки. Это был твёрдый древесный гриб почти круглой формы, который я отколол от поверхности старого пня.
      Я приделал журавлю недостающий клюв из обрезков его же собственных длинных ног, отгладил поверхность фигурки твёрдой костяной палочкой (отчего журавль стал словно отполированным) и прикрепил на подставку-гриб.
      Так родилась моя первая лесная скульптура, ставшая началом большой коллекции.
     
      КРЫЛАТАЯ АНТИЛОПА
     
      — Почему антилопа крылата? —
      Часто слышать приходится мне.
      — Я такой её встретил когда-то
      Наяву, а быть может, во сне.
     
      Я возвращался домой задворками какой-то деревни. Вижу, на крыше маленького сарая лежат сухие берёзки, растопырив причудливые корни. Я подошёл поближе. Один из корней показался интересным. «Ну, — думаю, — нашёл!» И, хоть я не знал, что в нём для меня таится, всё-таки решил взять его и тщательно рассмотреть дома. Но брать без спроса не хотелось.
      У порога возле немудрёного своего хозяйства сидела старушка и еловой шишкой чесала живот поросёнку. Он, развалясь у её ног, блаженно похрюкивал.
      Спрашиваю:
      — Бабушка, можно взять вон тот корень?
      — Бери, родимый, коли нужно... А на что тебе этакая кикимора?
      Я замялся.
      — Хочу вырезать игрушку... у меня дочка...
      — А... Ну бери, бери, — видимо не совсем понимая мой интерес к этому корню, добавила бабка.
      Я взял корешок. Топориком отрубил суховатый ствол и медленно пошёл по обочине дороги, рассматривая на ходу свою находку.
      Кора легко отделилась от древесины. Корешок был сложной формы. Изгибы и очертания моего трофея словно что-то говорили мне, но что — понять сразу я не мог.
      Только через несколько дней, ещё раз внимательно рассмотрев корень в самых разных положениях, я увидел в нём черты какого-то животного на высоких ногах, с длинной шеей и чуть-чуть повёрнутой головой. «Не жираф ли это? — подумалось мне. — Нет, для жирафа шея слишком коротка и легка. Это антилопа». Сомнений больше не было.
      Крылатая антилопа.
      Я принялся обрабатывать корешок. Сначала очистил всю кору, стараясь не задеть ножом красивую коричневую поверхность самого дерева. Работал я с осторожностью, зная, что, если отрежешь лишнее, приделывать будет значительно труднее.
      На спине у антилопы — три длинных отростка вроде крыльев. Срезать или оставить? «Лучше оставить, — решил я. — Пусть антилопа будет сказочной, крылатой. А то, что она трехнога и ноги толстые, как у слона, тоже не беда».
      Доделывать пришлось немного. Вырезал уши из обрезков сучков и, просверлив дырочки на голове, вставил их, предварительно помазав концы клеем. По коричневой поверхности древесины прочистил ножом ряд круглых светлых пятен. Антилопа стала пятнистой.
      На месте глаз, вырезав маленькие лунки, я укрепил круглые шарики из вара. Антилопа совсем ожила и смотрела на меня своими чёрными, блестящими глазами, слегка повернув голову на длинной, грациозной шее.
      Затем я прогладил всю фигуру гладкой костяной палочкой — поверхность дерева слегка заблестела.
      Крылатая антилопа вошла в компанию моих «лесных диковинок».
     
      СТРАУС
     
      Между рядами яблонь большого колхозного сада чернели борозды свежевспаханной земли, очевидно предназначенные для посадок.
      Среди крупных комьев рыхлого чернозёма виднелись обломки корешков какого-то кустарника.
      Я решил пройтись — поискать, нет ли чего подходящего.
      Вот тут-то я и нашёл страуса, почти готового. Узловатая форма серёдки корешка напоминала тело, обломки — крылья и хвост, отростки побегов — ноги и
      шею. Не было только головы. Я очистил от коры шею и ноги фигурки (у живого страуса они голые), а на туловище кору оставил. Её пористость соответствовала рыхлому оперению страуса.
      Дорабатывать фигурку почти не пришлось. Надо было лишь тщательно со щёткой промыть корешок в воде, чтобы в порах коры не осталось песка и пыли.
      Г олову для страуса я нашёл легко. Приклеить её тоже было нетрудно.
      Чтобы подчеркнуть характерные черты страуса, длину ног и шеи я нарочно немного преувеличил.
      Эту фигурку я укрепил на высушенном древесном грибе. Я натёр палочкой только ноги и шею страуса, а тело покрыл раствором воска на скипидаре, чтобы придать ему более интенсивный цвет и некоторый блеск.
     
      ИНДИЙСКАЯ ТАНЦОВЩИЦА
     
      Пробираясь как-то с кочки на кочку по засохшему торфяному болоту среди множества старых, полусгнивших пеньков березняка, я увидел прямо у ног своих небольшой, совершенно без коры, посеревший от времени сучок. Он был довольно простой формы. Я поднял его, повертел в руках и думал уже бросить, как вдруг в голове промелькнуло: «Это танцовщица!»
      Изгиб тела, движение рук — всё было удивительно правдиво и точно. Совершенно без изменений (лишь укоротив немного руки) я приделал сучок на подставку-гриб. Фигурку танцовщицы на бёдрах слегка раскрасил клеевыми красками: поперечные оранжевые полосы напоминали ткань. Волосы я наметил чёрной тушью. Древесина по цвету походила на смуглую кожу индуски. Полировать сучок пришлось немного; он и без того был гладкий и блестящий — так постаралась обработать его сама природа.
     
      ИСПАНСКИЙ БЫК
     
      Захватив ножовку и топорик, я отправился на поиски, решив на этот раз осмотреть огромные выворотни, которые довольно часто встречаются в большом лесу.
      Углубившись в чащу, я медленно шёл по малонаезженной лесной дороге. Кругом — густое мелколесье.
      Сквозь тонкие стволы частого ельника за листвой кустарника мелькнуло что-то тёмное.
      «Наверное, выворотень», — решил я и уже направился было к цели, но не успел пройти и нескольких шагов, как чёрное пятно шевельнулось, поднялась крупная голова с насторожёнными ушами, блеснули испуганные большие глаза, и молодая самка лося, сделав крутой поворот всем телом, быстрой рысью бросилась в чащу, с изумительным проворством на полном ходу лавируя между частыми стволами ельника. Вот её уже и нет... Лишь где-то в неведомых глубинах слышен лёгкий хруст валежника.
      Мелькнула мысль: «Вот бы найти сучок для лося!»
      Продолжая поиски, вскоре я увидел несколько кряжей сосен, выкорчеванных бурей.
      Шквал, по-видимому, прошёл полосой, потому что пни лежали один за другим в строгой последовательности. С растопыренными корнями, обвешанными мхом и землёй, они казались компанией каких-то сказочных существ, вставших на дыбы при появлении человека. Я начал осмотр.
      Лишь один из всех однотипных выворот-ней показался мне любопытным. В нём корни оказались наиболее
      извилистыми, со всевозможными срастаниями и наростами. Чтобы рассмотреть выворотень подробнее, надо было очистить его от земли, покрывавшей все сплетения.
      Я срубил палку, заточил её конец в виде маленькой лопатки и начал отваливать землю. Компания лягушат, притаившаяся в прохладной тени под корнями, стремительно бросилась врассыпную. Одного прижало комом; он усиленно, но безуспешно ворочал лапками.
      Взяв лягушонка за заднюю лапку, я отбросил его на траву и продолжал работать. Было интересно открывать всё новые и новые излучины, неожиданные повороты и сплетения корней. Некоторые из них довольно сильно подгнили и быстро ломались. Я внимательно осматривал каждый изгиб и выбрал себе самые интересные куски. Отрубить их топориком было довольно легко; кое-что отпилил ножовкой.
      И вот, обвешанный «добычей», я уже двигаюсь к дому — на сегодня достаточно. Дома, как всегда, я сделал предварительную сортировку находок, отбрасывая явно непригодное.
      Два куска моих новых корней были особенно любопытны. Я легко снял с них тонкий .слой коры, обнажив очень красивое бело-желтовато-розовое «тело».
      Но, как бы ни поворачивал я эти находки, образ будущей скульптуры не намечался. Но в то же время в них что-то было; я это скорее чувствовал, чем видел.
      Корешки я отложил в запас.
      Долго они лежали бесплодно.
      Однажды мой товарищ — охотник и зверолов, — случайно разглядывая один из корней, заметил:
      — Кто это лежит? Не лось ли?
      Почему-то тут же вспомнилась встреча с лосихой.
      Я начал напряжённо всматриваться в очертания корня, и подсказ товарища подтолкнул меня на правильное решение. Хоть это и не лось, но безусловно испанский бык, полулежащий, намеревающийся встать. Не хватало ему одной передней ноги.
      Я с интересом принялся за работу. Хотелось поскорее увидеть «новорождённого».
      Отыскивая корешок для ноги, я пересмотрел все свои запасы.
      Наконец нога нашлась. Приделать рога, уши и хвост не так уж сложно. Но, конечно, для этого надо знать строение тела животного в деталях.
      На шее быка была зарубина. (Когда отрубал корень, взял немного коротко.) Чтобы заделать впадину, я подобрал кусочек, подходящий по фактуре и цвету, и приклеил его на это место.
      Вырезал быку копыта, из кусочков вара сделал ему чёрные глаза.
      Полировать древесину, как обычно, костяной палочкой я не стал. Поверхность сучка была настолько красивой и так напоминала шелковистую шерсть быка, что я решил оставить её нетронутой. Я просто натёр фигурку щёткой, розоватой краской подкрасил уши и пятна на голове — и вот испанский бык готов.
     
      ЛОСЬ
     
      Давно мне хотелось «найти» лося... И он нашёлся!
      Поздней осенью, прогуливаясь по старинным аллеям одного подмосковного дома отдыха, среди золотого ковра кленовых листьев я заметил валяющийся корешок. У меня невольно вырвалось: «Лось!» И вот он уже в моих руках: короткое туловище, длинные ноги, массивная' шея — всё очень похоже. Не хватало только головы.
      Захватив с собой «находку», я стал искать голову и рога. Для этого потребовалось время.
      Много обломков корней попадалось мне — и всё не то. Наконец попалась и голова, но, увы... верблюда. Я, конечно, её взял: ведь и верблюд «родится» рано или поздно. Нашёл огрызок сучка, напоминающий голову лося, но без массивной верхней губы. Пришлось отыскивать и приделывать губу. Найти рога было не так уж трудно. Разветвляющиеся корешки, напоминающие рога оленя или лося, встречаются довольно часто.
      У лося было только три ноги — две передние и одна задняя. Тут я решил ничего не доделывать, оставил лося на трёх ногах. Мне казалось, что этот недостаток
      совершенно не мешает ему казаться четвероногим животным.
      Ноги лося были непомерно длинные, а туловище, наоборот, очень короткое. Но и это не мешало общему сходству с животным. Как я уже говорил, некоторое преувеличение характерных черт, утрировка не меняют «похожести».
      Окраска корешка — золотисто-розовая, с мелкими прожилками, идущими по всему телу, — удивительно напоминала игру волосяного покрова. Я натёр лося костяной палочкой и затем щёткой. Поверхность дерева приобрела приятный лёгкий блеск. Готовую фигурку я прикрепил на кусок обструганной сосновой коры.
     
      ГОЛОВА СТАРИКА, ЩЕНОК ИЛИ ВЕРБЛЮД?
     
      Довольно часто один и тот же корень в различных поворотах даёт разные представления. Вот так и вышло у меня с подгнившим берёзовым наплывом. Он был особенно корявым, весь в шишках и ямках; кору никак нельзя было отделить от древесины. Сначала мне показалось, что это голова старика. Я уже так и решил его дорабатывать. Но, как говорится в русской пословице: «Семь раз отмерь, один раз отрежь».
      У меня лежал корешок, очень напоминающий голову щенка шпица, но тела не было. «Дай-ка, — думаю, — посмотрю хорошенько со всех сторон, нет ли в голове старика тела щенка». Оказалось, что очень подходит мой наплыв и для этого. Тут я вспомнил и о голове верблюда. «А может быть, для верблюда тут что-нибудь найдётся?» Снова поворачиваю коряжку. И что же! Передо мной тело верблюда! Так и остановился на этом и на радостях даже стишок придумал:
      Был сучок-старичок,
      Удивительный сучок.
      Повернул его слегка —
      Превратился он в щенка.
      Повернул ещё — о чудо! —
      Я в руках держу верблюда.
      Не хватало верблюду ещё ног и нижней половины шеи.
      Начинаю просматривать запасы, чтобы подобрать недостающее. Такие просмотры сами по себе очень увлекательны. Формы корней бесконечно разнообразны. Перебирая и примеривая их, обычно находишь десятки самых неожиданных, порой даже смешных сочетаний.
      Я вертел эти корешки и так и сяк...
      Отдельные части верблюда.
      Ноги и шею я подобрал довольно быстро и вполне удачно. Приклеивал сучки при помощи ватной прокладки, намоченной клеем.
      И вот верблюд готов. Осталось прикрепить его на подставку, для чего я использовал тонкий срез от старого пня. Сначала я думал фигурку проолифить, чтобы закрепить
      подгнившие места, но, сделав пробу на отдельном обломке гнилушки, увидел, что она становится от олифы тёмно-коричневого цвета, не характерного для верблюда. Тогда я оставил гнилушку в её естественной окраске: это гораздо ближе к цвету верблюжьей шерсти.
     
      МАРТЫШКА БЕЗ ОЧКОВ
     
      Стадо коров расположилось на полдень. Пастух прилёг отдохнуть неподалёку в леске. Подпасок сидел на луговине и что-то сосредоточенно вырезал из дерева. Рядом лежал футбольный мяч.
      Я подошёл к пареньку. Он поднял на меня своё круглое пунцово-розовое лицо с совершенно белыми бровями и ресницами. Мы поздоровались.
      — Что делаешь? — спрашиваю.
      — Шахматы.
      — С кем же ты играешь?
      — С собой.
      Шахматы он вырезал из обломков валежника и корешков, которые, по-видимому, собрал тут же, где-нибудь поблизости. Шахматы его получались весьма упрощёнными.
      — А мяч для чего тебе? — снова спросил я.
      — А мы с дядей Григорием, как свободное время есть, играем. Он в воротах, а я бью... — кивнул он в сторону спящего пастуха.
      Около подпаска лежали несколько сучков и вычурный корявый корешок. Я стал разглядывать их. «Мартышка!» — мелькнула мысль.
      Я решил позабавить парня:
      — Дай мне вот этот корень...
      Он дал.
      — Теперь отвернись.
      Он отвернулся, недоверчиво взглянув на меня.
      Я быстро отрезал его же ножом всё лишнее.
      — Раз, два, три!.. Всё готово. Смотри!..
      В руках моих был уже не корень, а мартышка.
      — Обезьяна! — узнал пастушок улыбаясь. — Как же это у тебя получилось? — недоумевал он, взяв мартышку в руки и долго разглядывая её почти в упор.
      В это время сипловатый басок окликнул его:
      — Вовка, вороти тёлку!..
      То кричал пастух.
      Вовка отдал мне обезьяну и помчался за тёлкой, на ходу придерживая огромный кнут. Я с мартышкой направился домой.
      Этот корешок был необыкновенным. Естественный откол дерева создавал впечатление лица обезьяны. Форма головы, туловище, руки — всё на месте. Доделывать пришлось немного: чуть-чуть тронуть черты лица, приклеить хвост, обточить ноги.
      Сначала я думал, не сделать ли мне «Мартышку и очки» по Крылову. Но ведь мастерить очки надо из проволоки... А введение инородного материала мне казалось тут излишним. И осталась мартышка без очков.
      Вся поверхность корешка, коричневато-буроватого цвета, шероховатая, очень напоминала мех обезьяны; поэтому корешок я не очищал совсем и оставил в естественном виде, даже не тронув раствором воска.
      Подставку к обезьянке я сделал из коры подходящего цвета.
     
      ЗАЯЦ ИЛИ ОБЕЗЬЯНА?
     
      Нашёл я корешок: в одном положении заяц, в другом — обезьяна. Обезьяна у меня уже была, надо делать зайца.
      Фигура прыгающего зайца вырисовывалась довольно чётко — дорабатывать пришлось немного. Пожалуй, самое трудное дело было прикрепить его на подставку так, чтобы движение — прыжок — было максимально показано. Я перебрал великое множество всяких обрезков и обломков дерева, сухих древесных грибов, пока не нашёл подходящей подставки, подчёркивающей движение зайца.
      Подходящим оказался короткий обрубок толстого сучка сосны. Я прикрепил к нему зайца задними ногами так, чтобы передние были выброшены далеко вперёд. Создавалось впечатление сильного скачка.
      Я покрыл фигурку лёгким раствором воска на скипидаре, а когда скипидар улетучился, натёр щёткой.
      Глаза зайцу я приделал стеклянные — они продаются в зоомагазинах для чучел.
     
      СТАРАЯ ЛЕДИ И БУДУЩИЙ БОГАТЫРЬ
     
      Бывают и такие случаи. Я шёл по полянке, не думая ничего искать. Под ногами что-то хрустнуло. Вижу — гнилушка. Я машинально поднял её, хотел уже бросить, но что-то остановило меня.
      Я начал разглядывать гнилушку. Она явно напоминала профиль старухи с высокой старомодной причёской. «Что ж, — думаю, — надо взять, а там посмотрим». Каково же было моё удивление, когда через несколько шагов я нашёл второй подобный осколок, но уже изображающий плечи, шею и грудь, как раз для этой самой старухи,
      Я сложил обе части — полное совпадение! Будто сделаны друг для друга.
      Гнилушки я склеил и пропитал олифой. Они приобрели тёмно-коричневый цвет.
      Занятной оказалась и вторая находка. Это был корень акации, в некоторых местах совершенно выгнивший. Промыв его водой и щёткой, после долгого рассматривания я обнаружил в нём всадника на коне. Такая находка целой групповой скульптуры — большая редкость.
      Пока корень лежит у меня «на очереди». Привожу его в книге в нетронутом виде, а рядом показываю, что можно из него сделать.
     
      ДОН-КИХОТ И САНЧО ЛАНСА
     
      Все мои скульптуры из корней родились в лесу. Лес дал им форму, которую заметил мой глаз и дополнило воображение. Дорабатывать их (уже дома) надо было в большей или меньшей степени. Самым сложным был верблюд, которого я сделал примерно из пяти отдельных частей. Одним словом, пока что сами находки рождали во мне замысел будущей скульптуры. Но вот появилась мысль сделать большую скульптуру из корней по заранее задуманному образу — может быть, какого-нибудь литературного героя.
      Выбор пал на Дон-Кихота. Этот Рыцарь печального образа с детства был одним из любимых мной. Когда я представил его сделанным из корней, мосластых, бугристых, извилистых, то мне показалось, что для Дон-Кихота с его Росинантом это очень подходящий материал. Я только опасался, что будет трудно найти все части и связать их в одно целое.
      И вот я поехал на поиски — на места корчёвок. Мне посчастливилось. В стороне от одного из уединённых шоссе я обнаружил целые навалы корней (там проводилась электролиния).
      Оставив машину на обочине шоссе, взяв с собой ножовку и топорик, я направился на «охоту». На тщательный осмотр корней просто не было времени, да и трудно было сообразить сразу, что может пойти в дело.
      Вокруг меня в бесконечном разнообразии громоздились буровато-серые корни, хорошо обмытые и обветренные, так что земли на них почти не было. Это облегчало осмотр. Но глаза разбегались, хотелось поскорее всё оглядеть.
      Я срубал и отпиливал всё наиболее интересное. Трофеи набирались необыкновенно быстро. Больших корней не брал — места в машине не так уж много.
      В мастерской не менее трёх дней рассматривал я свои лесные находки. Что же оказалось? Из одной этой поездки я привёз почти всё необходимое для Дон-Кихота и Росинанта.
      Росинант. Фрагмент.
      Но самое трудное было ещё впереди. Даже очень удачные отдельные части не сразу соединялись между собой, а соединять их надо было с большой осторожностью.
      Ведь когда приходилось отрезать лишний конец или вырезать углубление, можно было и испортить сучок.
      По ходу работы постоянно требовались «заплатки» для заделки различных случайных впадин и выемок.
      Мне казалось иногда, что я конструирую какую-то сложную машину. В прилаживании одной части к другой необходимо, помимо соответствия, соблюдать ту общность и цельность, без которых невозможно создать ни одно произведение искусства.
      Это была поистине настоящая головоломка — перебрать пришлось сотни промежуточных деталей.
      Главные части я скрепил крепкими деревянными (из бука) штырями, для чего предварительно дрелью или буравчиком проворачивал в соответствующих местах дырки. Между частями я почти всегда делал тонкую ватную прокладку, обильно смоченную клеем БФ2. Соединив части, я их накрепко связывал верёвкой, чтобы они лучше склеились. Так шёл этот своеобразный «монтаж».
      По ходу работы возникали вопросы: какое движение придать ногам? Какой наклон головы у Росинанта? Какую позу придать рукам Дон-Кихота? Надо было постоянно воображать мою скульптуру законченной, как бы видеть перед собой необходимый для такой работы нарисованный заранее эскиз. Но я довольствовался одним воображением, делал всё начисто, не представляя чётко окончательного результата.
      Но, конечно, мой образ Дон-Кихота не рождался из ничего. Классический портрет Дон-Кихота, сделанный знаменитым французским художником Доре, был для меня отправной точкой.
      Так как скульптура получалась довольно большая, то надо было подыскать к ней и соответствующую подставку.
     
      ...Сильный ливень, по-видимому, зарядил надолго. Всё небо кругом обложено — ни единого просвета. Я ехал на «Победе» по просёлочной дороге. Шофёр искусно выруливал, чтобы не попасть в угрожающие, полные воды колдобины.
      Едем мимо какого-то дровяного склада. Вижу — среди дров лежат несколько сосновых брёвен. На одном из них — огромный наплыв. Решил: «Возьму с собой. Вот и подставка!» Но как это сделать? Пилы под руками нет, склад закрыт.
      Неподалёку видны какие-то строения. Подъехали. Зайдя в один из домов, спрашиваю у какой-то женщины:
      — Где найти хозяина дровяного склада?
      — Идите в контору, вон там... — И женщина указала в окно.
      Шлёпая по грязи, под проливным дождём, ринулся к конторе. Директора не оказалось: уехал в Москву. Едва разыскал завхоза.
      Когда я попросил отдать мне наплыв с сосны, завхоз посмотрел на меня несколько встревоженно:
      — Ну, а как вы его возьмёте? Там пилить надо... Да вам, собственно, зачем?
      Дело затягивалось; надо было найти убедительный ответ.
      — Я из наплывов портсигары делаю.
      Завхоз оживился:
      — Хорошо, берите. А пила-то есть у вас?
      — Есть ножовка...
      — Ножовкой тут делать нечего... Афанасий, — сказал он одному из рабочих, окруживших нас, — возьми двуручную пилу, поди помоги...
      Я поблагодарил его, и вместе с Афанасием мы направились на дровяной склад.
      Дождь стал утихать.
      Шофёр с Афанасием отпилили наплыв. Он был громадный — килограммов на пятьдесят.
      Мы водрузили его на заднее сиденье машины и тронулись в путь. Прохожие с удивлением поглядывали на странного «пассажира», развалившегося в машине.
      Уже в мастерской я долго примеривал мою новую находку ко всей фигуре. Но, как бы я ни вертел наплыв, как бы мысленно ни «отпиливал» его в разных местах, решения не находилось. Наплыв ко всей фигуре не подошёл. Его шарообразность никакие вязалась с корявыми формами всей остальной скульптуры. Надо было искать что-то ещё — это после-то таких усилий и хлопот!
      Работа над Дон-Кихотом была в полном разгаре. Фигуры Росинанта и Дон-Кихота постепенно собрались. Дело было за подставкой; из-за этого задерживалась работа над скульптурой — без подставки её трудно представить себе в целом.
      У меня в мастерской давно лежал пень «без дела» — большой берёзовый комель с вычурными наплывами с разных сторон. Начал примеривать его и подогнал так удачно, как будто бы он был нарочно сделан для этого.
      Хотя всё уже было решено и осталось только собрать фигуру, работа шла медленно.
      Бывали и такие случаи: просматривая запасы корней, я вдруг обнаружил заднюю ногу Росинанта почти в готовом виде, значительно более выразительную, чем уже сделанная нога.
      Решаюсь на сложную операцию. «Ампутировать! — командую сам себе. — Прирастить!» И операция совершена.
      Но вот подготовлены все части, вплоть до мелочей. Всё тщательно подобрано, многое уже склеено, и казалось, что дело идёт к концу. Но вышло не совсем так. До самого конца работы возникали какие-то вставки и замены. Так, я решил по-другому сделать лицо Дон-Кихота, то есть, по существу, самое главное. Почти нетронутый тёмно-коричневый сучок, который был до сего времени лицом Дон-Кихота, я заменил светлым сучком, доработанным ножом. В новом лице я обострил и сделал более выразительными портретные черты образа.
      Наконец, приготовив все детали, я окончательно собрал скульптуру воедино.
      Так же я сделал Санчо Панса и осла.
     
     
      IV. ПО СЛЕДАМ «ЧУВЕЛЕЙ»
     
      В самом начале моего увлечения корнями я совершенно случайно узнал, что есть большой энтузиаст этого дела, инженер по профессии, создавший огромную интересную коллекцию. Товарищ, который рассказал мне об этом, был сам у этого инженера, но забыл его фамилию и смог только рассказать, как к нему пройти. Собирался я пойти к этому моему соратнику не год, не два, а может быть, целых три.
      Но вот наконец я в походе. Нашёл парадное, затем, как мне было сказано, дверь. Звоню. Приоткрывает дверь какая-то женщина. Через цепочку спрашивает:
      — Вам кого?
      — Не тут ли живёт инженер, который корни... из древесных корней что-то делает?
      Женщина недоверчиво взглянула на меня, продолжая держать дверь на цепочке.
      — Это старичок Чувеляев? Он умер в прошлом году, а вскоре умерла и его жена...
      Женщина уже хотела захлопнуть дверь.
      — Простите! — остановил я её. — А не знаете ли вы, где все его работы из дерева?
      Женщина с явным раздражением буркнула:
      — Не знаю... Всё увезли куда-то, кажется, его родные... — и захлопнула дверь прямо перед моим носом.
      Я был огорчён и озадачен. Хорошо, что хоть фамилию-то его узнал. Теперь надо начинать поиски коллекции покойного инженера Чувеляева.
      Направляюсь в адресное бюро. Тут Чувеляевых вообще не оказалось. Явилось предположение: может быть, коллекцию увезли родные его жены? Тогда ведь и фамилия другая.
      Следы обрывались в самом начале поисков...
      Что предпринять, как искать дальше? Может быть, Чувеляев публиковал в печати что-нибудь о своей коллекции? Если так, то, пожалуй, скорее в печати для детей... Я вспомнил, что когда-то видел что-то подобное в детском журнале.
      Сев к телефону, я начал звонить в редакции и довольно быстро напал на след.
      В журнале «Пионер» мне ответили, что заметка о работе из корней была опубликована лет семь назад. Тогда я попросил разрешения пересмотреть все комплекты «Пионера» за последние несколько лет.
      Это была нудная работа. Запестрели страницы за страницами, месяц за месяцем, год за годом. Но моё старание было вознаграждено: на одном из разворотов журнала за 1933 год я увидел очертания корешков.
      Но статья была подписана не Чувеляевым, а Кучумовым. Кто это такой? Придётся познакомиться с Кучумовым.
      Надо его искать. В редакции документов с адресами не сохранилось. Под фотографиями корней была подпись: «Фото X.». Я знал, что X. — ныне известный фотограф.
      Вскоре я уже звонил к X. Рассказал ему о своих поисках и затруднениях и спросил, нет ли у него адреса Кучумова. Фотограф любезно обещал мне найти его. Через некоторое время адрес был в моих руках.
      Нахожу улицу; вижу уже знакомый дом, стучусь в квартиру — ту самую, где перед моим носом не так давно захлопнулась дверь. Это квартира Чувеляева! Дело приобретало загадочный оборот. Что за совпадение? Случайности тут быть не могло: либо Кучумов сосед Чувеляева, что показалось мне не очень-то вероятным, либо Кучумов и Чувеляев одно лицо. Ведь существуют же псевдонимы! Последнее предположение окрылило меня. И вот я снова в адресном бюро. Кучумовых оказалось несколько. Я переписал адреса и, вооружившись терпением, стал объезжать их и надоедать совершенно незнакомым людям моими расспросами.
      Одни из Кучумовых неожиданно оказались дальними родственниками Чувеляева и сообщили мне, что у него есть замужняя сестра, и даже любезно дали мне её адрес, но о заметке в «Пионере» они никакого представления не имели.
      Так мне удалось познакомиться с родной сестрой Чувеляева. От неё я узнал многое.
      Фёдор Куприянович Чувеляев был инженером-льноводом. Он страстно любил природу и особенно лес. Всё свободное время он посвящал странствованиям по лесам, собиранию корешков и обработке их. Делал он это с большой любовью и мастерством. Постепенно у него набралась целая коллекция лесных диковинок, которые он нежно называл «чувелями». После смерти Чувеляева коллекция осталась у родных.
      Фёдор Куприянович давал заметки в журналы, подписываясь «Кучумов» — по фамилии матери (вот она, разгадка!), показывал «чувелей» в соответствующих организациях, чтобы превратить своё узкое любительство в общеполезное увлекательное занятие.
      В своё время в деревне Взвоз, возле города Семёнова, он организовал среди местной молодёжи специальные бригады по сбору этих лесных ценностей. Даже некоторые кустари-резчики стали увлекаться этим. О Чувеляеве писали в местных газетах; в Семёновском музее до сих пор находятся плоды его увлекательного мастерства.
      Мне захотелось побывать в этом музее, побеседовать с людьми, знавшими Фёдора Куприяновича.
      Основная коллекция «чувелей» сохранялась в семье второй сестры Чувеляева, которая жила в Егорьевске.
      Через несколько дней я ехал в Егорьевск.
      Стоял октябрь — ясный и светлый. За окном машины тянулась нескончаемая панорама розовато-золотистых лесов и перелесков Подмосковья.
      В середине пути я остановил машину среди леса. Вышел на полянку поразмяться.
      Нити светлых паутин летали по воздуху, тут и там лоснились на солнце маслята.
      Я сел на ствол огромного выворотня, облокотился на изгиб мощного корня. Как удобно отдыхать на таком кресле!
      Около дороги стояла старая черёмуха. Её ствол и сучья были сильно изуродованы. Всюду следы многолетних увечий — следы человеческих рук.
      Каждую весну проезжие и прохожие обламывают её на букеты. Чтобы сорвать цветущую веточку, нагибают и ломают огромные сучья. Но время залечивало раны. Черёмуха росла и всё-таки продолжала радовать глаз.
      «Послушай, гражданин! — хотелось обратиться мне к неведомому человеку с холодным, зачерствелым сердцем. — Понимаешь ли ты, что сделал? Ты не сберёг, оскорбил то, что получил в дар как любовь и ласку самой матери-природы...»
      Но время ехать дальше. Солнце было на исходе. Стояла необыкновенная тишина, и лишь дятел дробно постукивал где-то о сухой сук.
      Подъезжая к Егорьевску, я заранее готовился объяснить поудачнее цель своего приезда. Но, как бы я ни прикидывал в уме, на деле всё оказалось значительно сложнее.
      Муж сестры Фёдора Куприяновича встретил меня недоверчиво. Мне даже пришлось предъявить паспорт, напомнить о моих книгах и иллюстрациях. Но этого было недостаточно.
      Тогда я попытался рассказать ему о моём увлечении.
      Постепенно недоверие ко мне ослабло. Мне показали всю коллекцию Чувеляева. Из двух больших сундуков на широкий обеденный стол хозяин стал любовно (мне было приятно это почувствовать) выкладывать лесные диковины. Стол сразу ожил. На нём появились необыкновенные существа. Тут были невиданные, сказочные звери и птицы, танцовщицы, лесовики, фавны и русалки. Были и предметы быта, целые большие блюда, сделанные из наплывов дерева, и много-много другого.
      Это были сучки и корни, превращённые искусной рукой мастера в драгоценные вещицы. Природные свойства дерева Чувеляев не преодолевал, а возвеличивал.
      Помимо этого, чувствовался тщательный отбор материала. Видимо, художник собирал только корни безукоризненной сохранности.
      Чувеляев всегда с предельной осторожностью снимал кору со своих корней. Оставляя на поверхности дерева каждый бугорок или выемку, он полировал его особым сухим способом, натирая костяной палочкой. Дерево приобретало вид слоновой кости.
      Фёдор Куприянович не допускал сочетания нескольких сучков в одно целое, составления фигурок из частей, а лишь дорезывал некоторые места для обострения выразительности фигурки.
      «Чувели» произвели на меня большое впечатление. Напоследок я расспросил хозяина о самом Чувеляеве. Тот рассказывал очень тепло и сердечно, хотя, вероятно, родные частенько не принимали всерьёз вдохновенную одержимость и увлечение художника.
      Я сфотографировал несколько «чувелей», дружески распростился с хозяином и его семейством и двинулся в обратный путь.
     
      * * *
     
      Чувеляев не был одинок в своём увлечении. В его записках, которые мне удалось просмотреть в Егорьевске, упоминается о некоторых таких же, как он, любителях, среди которых он особенно отмечает писателя Леонида Леонова.
      Но всё-таки не знал Чувеляев, что круг его единомышленников довольно широк.
      Как-то на пароходе мне довелось познакомиться с одним инженером. Он был охотником и постоянно проводил лето на Оке. Увидев, что я с жадностью, даже на расстоянии, рассматриваю выброшенные волной на берег разнообразные сплетения древесных корней, пней и прочего «сырья», он дружелюбно заметил:
      — И вы тоже? У меня брат давно «болен корешками».
      Я заинтересовался и по приезде в Москву познакомился с его братом, Николаем Николаевичем Черниковым, который страстно всю жизнь любил искусство. Заниматься скульптурой из корней он стал не так давно. Но коллекция его очень интересна. Приём его работы сильно отличался и от чувеляевского и от моего.
      Николая Николаевича привлекали преимущественно живописные и декоративные качества материала дерева. Мне очень понравились его изобретательные и оригинальные скульптуры — преимущественно головы сказочных, а иногда и литературных героев. Среди них особенно интересны голова «Лешего» из берёзового наплыва, «Кикимора», «Актёр», «Васко да Гама», «Пьеро».
      Однажды в Детгизе я встретил художника Евгения Рачёва. Разговорились о том о сём.
      — Да!.. — воскликнул Рачёв. — Ты, говорят, уже давно увлекаешься корешками? Этим летом я тоже попробовал... Преувлекательное дело! «Заболел», ей-богу «заболел»! И, как всегда это бывает, за одной фигуркой другая, а там и пошло!
      — Это меня радует. Пусть растёт, распространяется такая прекрасная «болезнь», но я тебе в ней не соболезную, а сора-дуюсь. У меня уже набралась порядочная коллекция. И с каждой новой удачной вещью хочется понять одно любопытное явление: фигурки из корней кажутся более выразительными и даже по ощущению живыми, чем аналогичный добросовестный рисунок с натуры.
      — Вот-вот! — оживлённо ответил Рачёв. — Это же самое приходило на ум и мне: какие-то свойства фигурок из корней создают впечатление необыкновенной их жизненности. Ведь, казалось бы, и пропорции в них часто нарушены, ну и цвет, конечно, не тот, и всё-таки...
      — В том-то и дело, — перебил я. — Видимо, зрителя волнует преимущественно образность, острота характера изображения. И это всё, по-видимому, в искусстве важнее точности. Но этот сложный вопрос требует длительного обсуждения.
      — Алексей, давай друг другу покажем свои корешки! Ведь дело-то больно занятное.
      — Да, это просто необходимо, — подхватил я...
      Время шло. Как обычно, дела оттягивали встречу, но всё-таки показ совершился: Рачёв выставил свои фигурки на персональной выставке иллюстраций, я экспонировал часть своей коллекции на четвёртой академической выставке, а «Дон-Кихота» — на юбилейной выставке к 40-летию советской власти.
      Стоя у витрины с моими фигурками, художник Аркадий Пластов, с интересом разглядывая их, заметил:
      — Мы с сыном Николаем в Прислонихе тоже любим заниматься этим. У нас уже порядком набралось корешков. Мы их так и называем: «лесные боги». Там у нас одна русалка есть. Ну и занятная же!.. Да, надо их привезти показать, — кончил он неопределённо.
      — А из чего вы их делаете?
      — Из корней бересклета — есть такой кустарник. Они крепки, как слоновая кость; кожуру-то у нас там собирают, как каучуконос, а корни выбрасывают. Выбирай, что душе понравится...
      Встречаю как-то товарища юности П. Сначала общие разговоры, потом задаю ему вопрос:
      — Где же ты работал всё это время? Тебя нигде не видно и не слышно...
      — Долго работал в Центральном Доме пионеров, среди ребят. Многие годы ушли на это, — отвечал он и, в свою очередь, спросил: — Ну, а чем ты сейчас занят?.. Впрочем, вижу — тоже корешками увлёкся.
      (В руках у меня было несколько корней.)
      — Почему — тоже? — поинтересовался я.
      — Да мы с ребятами много их перетаскали из леса для всяких поделок...
      Оказалось, что П. летом проводил с пионерами экскурсии в лес за сбором лесных диковинок. Пионеры потом дорабатывали, делая разные фигурки, вешалки, дверные ручки, полочки и многое другое.
      — Как ты додумался до этого? — поинтересовался я.
      — Скажу откровенно: об этом я прочёл однажды в журнале «Пионер». Там даже было напечатано несколько фотографий этих фигурок.
      Мне было совершенно ясно, что П. говорит о заметке Чувеляева. Отрадно было слышать, что увлечение Фёдора Куприяновича имело и имеет отклик и своё продолжение в широкой пионерской среде.
      Я привёл лишь несколько примеров увлечения корешками, но насчитать их можно гораздо больше. Совершенно ясно, что каждый по-своему использует лесные диковины.
      Скульптура из корней и сучков может быть как примитивной игрушкой, так и большим, высокохудожественным произведением искусства. Но в любом случае подобное общение человека с природой заставляет его остро ощущать красоты лесного мира.
     
     
      V. РАЗГОВОР В МАСТЕРСКОЙ
     
      — Ребята, садитесь вот сюда на стулья, на табуретку... там на кресло можете даже вдвоём... А кто не поместился, вот тут... Ну, задавайте мне вопросы, а я буду вам отвечать... Фигурки из дерева вы все видели. Вот они! Ну, что вас ещё интересует сейчас, спрашивайте, не стесняйтесь. Ну, я жду... Да вы не стесняйтесь, задавайте любые вопросы... Ну, ну...
      — А где вы их ищете?
      — Вопрос необходимый, но, пожалуй, самый сложный. Я нахожу их всюду где возможно, так что даже, в общем, и не знаю где... На корчёвках, на лесосеках, на ветровалах, на лесных складах, по берегам озёр и рек, в осыпях, в промоинах, оврагах, по обочинам дорог и по всем лесным закоулкам. Иногда не сразу, конечно, отыщется интересное. Бывает, пересмотришь целую груду выкорчеванных пней — и ни одной находки; а потом идёшь по дороге, машинально глядишь по сторонам — и вот перед тобой что-то мелькает... Одним словом, всякое бывает.
      — Ну, а что же можно найти на берегу озера?
      — Такие же корешки. Их в воде много. Вода подмывает берега — получаются осыпи. Деревья и кустарники падают в воду. Брёвна, стволы вылавливают, а корни часто подолгу находятся в воде, а затем лежат на берегу. Их так обработают вода и солнце, песок и камни, как нам с вами не отделать. На морских берегах тоже встречаются дары моря, выброшенные прибоем.
      — Вы только корешки собираете?
      — Нет, конечно. Собираю и ищу всё интересное: коряги, обрезки дерева, сучки, обломки коры, наплывы и многое другое.
      — Ну, а как вы обрабатываете корни?
      — Зачастую подсказывает сам корень, что с ним делать. На одних фигурках, как вы видите, оставлена кора, на других — коры нет. Тут нужно одно, там другое... Снимать кору надо очень осторожно. Дерево под корой имеет неповторимо красивую гладкую поверхность — розовато-золотистого цвета. Это надо сохранять. Фигурка с естественным природным цветом и поверхностью куда красивее. С сырого корешка или сучка кора снимается легче. С сухого — гораздо труднее. Сухой корень или сучок лучше положить в воду, чтобы отмокла кора, предварительно срезав верхний её слой, плохо пропускающий воду. Счищать отмоченную кору лучше заточенной палочкой, а не ножом, чтобы не поцарапать и не порезать поверхность древесины.
      — А если подходящий и интересный сучок найдёшь на дереве растущем, можно резать его?
      — Ни в коем случае! Срезать сучки живые, ломать деревья нельзя. Этим ты принёс бы вред лесу. Да и зачем это делать, если валежника, ветровала и прочих естественных «отходов» леса такое множество, что найти и выбрать для себя что-нибудь интересное всегда можно. Среди подгнивших пней или корней попадаются удивительно сложные и интересные формы. Гнилые места можно частично вычистить, а можно и укрепить — раствором клея или олифы.
      — Ну, собрали мы корешки, а что делать дальше?
      — Это подсказывают каждому его смекалка и вкус. Ведь когда ты брал корешок, у тебя был какой-то замысел, ты что-то в нём увидел, а как дорабатывать корешок, в большинстве случаев он сам тебе подсказывает. Бывает, что необходимо в одно целое соединить несколько различных частей.
      — А стоит ли раскрашивать?
      — Ну, об этом я уже вам сказал, ребята. Тут больше доверяйте природе. Вводить окраску нужно осторожно... Какие ещё вопросы? Может быть, всё ясно? А ведь, пожалуй, не всё. Вот я вам сам подскажу! А как соединить две части? Это не так просто.
      Чтобы крепче прикрепить одну часть к другой, надо прежде всего точно наметить места соединения. Скреплять две части лучше всего деревянным штырём — круглой палочкой. Рассчитав точно место для штыря, нужно просверлить буравчиком дырки, затем, намазав обе части клеем, плотно посадить их на штырь и соединить; потом осторожно перевязать верёвками и дать засохнуть.
      — А каким клеем лучше клеить?
      — Канцелярский клей и гуммиарабик совершенно не годятся. Пока что лучшим клеем считался столярный. Он быстро схватывает, крепко приклеивает. Недаром он употребляется для мебели. Но сейчас существуют гораздо более крепкие и высококачественные клеи — так называемые синтетические смолы. Эти клеи не поддаются сырости, как столярный, да и склеивают гораздо крепче. Современная техника дошла до того, что склеивают металлы в машиностроении, причём такая склейка гораздо прочнее спайки.
      — А где достать клей?
      — Клей продаётся в магазинах, в тюбиках под маркой БФ2, БФЗ, БФ4, БФ5 и БФ6.
      — А как клеить? Прямо намазывать да приставлять?
      — Это написано в инструкции, которая продаётся с клеем. Но добавлю ещё вот что. Часто в дереве попадаются пробоины, ямки, дыры, которые нужно заделать. Я поступаю так: беру вату, мочу её клеем БФ2 и заделываю ею дыры и выемки. Затем посыпаю эти места мелкими опилками и даю засохнуть. Можно заполнить промежутки смесью столярного клея и опилок, а ещё лучше сделать из них пасту, которой можно замазывать швы.
      — Алексей Михайлович! Ваши многие фигурки блестят — как добиться этого?
      — Это последний процесс работы. Дерево крепко выглаживается костяной палочкой, приобретая вид драгоценного материала. Но делать это можно только с крепкой древесиной. Рыхлую древесину следует пропитывать жидким раствором клея. Китайцы пропитывают дерево олифой. Оно становится тяжёлым и ещё более прочным... Ну, мои друзья, как будто бы обо всём переговорили. Вопросы ещё есть? Как видно, нет?
      Раздался нестройный хор:
      — Спасибо... До свиданья... До свиданья...
      — Ребята! Ребята! Задержитесь на минуту. Совсем забыл: а что нужно для работы, я и не рассказал. Ну ладно, слушайте стоя. На прогулку всегда берите с собой топорик и маленькую ножовку. Для них лучше сшить футлярчики. Ну конечно, надо иметь перочинный нож. Дома вырезать корни лучше всего специальными ножами. Они продаются в хозяйственных магазинах... Для просверливания дерева нужны буравчики разных размеров, рашпили для обточки тех или иных мест, наждачная бумага для сглаживания срезов сучков... Ну, пожалуй, вот и всё... И теперь уже по-настоящему до свиданья!
     
     
      VI. СЛУЧАЙНАЯ СКАЗКА
     
      Был ясный летний день. За огромным окном мастерской виднелись очертания окраин города, а за ними тянулись неясные дали, уводящие воображение далеко, к цветущим лугам и рощам.
      Большая форточка была открыта, и в неё поминутно врывались радостный писк и щебет стремительно кружащих стрижей и ласточек, которые концами своих острых крыльев почти касались стекла.
      На полках стояли рядышком деревянные фигуры из корней и сучков. Им было явно тесно. Они боялись даже шевельнуться, чтобы не толкнуть друг друга.
      Несмотря на то что днём вещи разговаривать воздерживаются, между фигурами шла оживлённая беседа.
      — Друзья! — говорила крылатая антилопа. — Когда художник доделывал мне уши, он просто не обратил внимания, что я трёхнога. И действительно, стоит ли об этом говорить, когда у меня, кроме ног, имеются собственные крылья!
      Антилопа даже попыталась помахать крыльями, и, хоть они были неподвижны, ей казалось, что она в любую минуту может вспорхнуть и умчаться вместе с ласточками и стрижами.
      — На что тебе крылья? — мрачно заметила сова. — Даже я своих поднять не могу.
      Она всегда во всём видела плохое.
      — Ну, знаешь, об этом не спрашивают! Ведь бывают же летучие мыши — отчего же мне не быть летучей? — отвечала антилопа.
      — Ты, антилопа, говоришь глупости! — заметил лось. — Наше призвание — не летать и не бегать, а стоять на месте и радовать человека...
      — Это верно, — добавил испанский бык. — Но, друзья, пока мы живём одной общей дружной семьёй. Каждый раз, когда художник приходит в мастерскую, как ласково и нежно он смотрит на нас...
      — Это он смотрит на меня, — перебила мартышка.
      — Ну, нет! — продолжал бык. — Мы все ему одинаково милы.
      — Конечно, все, — подтвердили остальные хором.
      Бык снова заговорил:
      — Но не вечно же мы будем стоять тут! Почти все произведения художника в конце концов уходят из мастерской. Куда — мы не знаем. По-видимому, и мы разойдёмся по разным домам. Попадём к разным людям, чтобы украшать их жизнь. Скажу откровенно: я бы хотел попасть к музыканту. Я ещё в лесу прислушивался к шуму ветра на вершине сосны, корнем которой я был, и с тех пор полюбил музыку. Ах, как хорошо она шумела!
      — Да разве шум ветра — это музыка? — возразила, вмешиваясь в разговор деревянных фигурок, фарфоровая
      собачка с другой полки (она всегда любила вставить своё словечко, даже когда её не спрашивали).
      — О, конечно, это музыка! — воскликнули хором все деревянные фигурки.
      — Да, это особая музыка, — сказал лось. — Вот хотя бы около моего дерева по парку бежал ручеёк, совсем близко от меня. Я часто слушал его простую песенку. Он пел не хуже любой птички. Ах, как хорошо он пел, и это тоже была музыка!
      Лось замолчал.
      Разговор на время затих. Все вспоминали те песенки и звуки, которые слышали, когда ещё жили в лесу. И всем стало немного грустно — захотелось снова побывать там.
      — Друзья, продолжим разговор, — прервал молчание страус. — Я бы хотел украшать стол писателя. Он глядел бы на меня, вспоминал лес и больше писал бы о природе.
      — А по-моему, неплохо порадовать глаз любого человека в любой семье. Ведь художник и делал нас для этого... — снова заговорил лось. (Он был сделан из корня старого дерева и на своём веку много видел и много знал.) — Но не лучше ли всего, друзья, хотя бы кому-то из нас попасть в музей или Дом пионеров? Вот и посмотрели бы тогда люди, как можно делать интересное даже из ненужных человеку старых корневищ.
      Верблюд стоял молча. Он одним ухом прислушивался к разговору и думал о превратностях судьбы.
      — О да! — сказал он многозначительно. — Слушайте, что я расскажу. Вот был я деревом, рос долго. Сначала был свеж и крепок. Однажды разразилась страшная гроза. Небо стало чёрным. Бушевал сильнейший ветер. Деревья вокруг словно стремились сорваться с места и полететь неведомо куда. Порывом ветра моя берёза надломилась у самого корня и с грохотом, подминая под себя соседнюю молодую поросль, рухнула на землю. Наутро была ясная, солнечная погода. Пришли люди с топорами и пилами, разрезали всю берёзу на части и увезли, а я остался у самого корня, прижавшись плотно к одному из его извивов. Меня ждала печальная участь. Я это ясно видел по соседним пням, из которых многие сгнили дотла. И я уже был готов к тому же. Сырость и гниль начали разрушать моё тело, жуки-точильщики разъедать сердцевину...
      Но вот однажды октябрьским солнечным днём появился на нашей полянке большой пожилой человек с топориком в руках. Он шёл медленно, рассматривая что-то у себя под ногами. Вот он увидел меня и сильным ударом топора отколол от гнилого пня. Я приготовился ко всему. Каково же было моё удивление, когда меня умыли и причесали, и положили на стол среди самых разных корней и сучков! Через некоторое время я зажил второй жизнью. Я стал верблюдом... — И рассказчик глубоко вздохнул. (Ведь и дерево может вздыхать, это очень хорошо известно даже в науке.)
      Сова опять усомнилась:
      — Хоть и верблюд, да ведь не живой!
      — Ну что ж! — ответил верблюд. — Хоть и не живой, зато верблюд!
      — А ведь нам здесь действительно хорошо! — неожиданно вставил лось.
      — Что хорошо?.. Что хорошо? — заговорили все сразу.
      — А то, что мы все тут собрались и снова стали жить интересной жизнью. Я слышал, что художник решил написать про нас книгу...
      Поднялся шум. Антилопа даже приподняла крылья. Дирижёр вытянул свою палочку и замахал ею словно перед оркестром. Индийская танцовщица попыталась подпрыгнуть.
      Вдруг неожиданно в открытую форточку мастерской влетела ласточка. Она с громким криком метнулась туда-сюда, ударилась несколько раз о стены и об оконное стекло, на лету задела крылом страуса — тот, зашатавшись, едва не упал — и наконец уселась на первый попавшийся сучок. Это были рога лося.
      Тогда лось обратился к ласточке:
      — Ты полетишь отсюда снова на простор. Передай всем нашим лесным братьям и сёстрам, что мы живём интересной новой жизнью, что мы — дружная большая семья, что людям приятно смотреть на нас, и всё же мы не забываем родных лесов и рощ, корчёвок и болот, озёрных берегов и оврагов...
      Но тут сказка обрывается, потому что в то самое время, когда лось говорил свою речь, в мастерскую вошёл я и беседа смолкла.
      Ласточка билась о стекло. Я помог ей вылететь в окошко, распахнув его настежь. Она взвилась, весело и звонко защебетала и скрылась в сиреневой дали, за туманными силуэтами домов и парков.