Солярис
Непобедимый
Звёздные дневники Ийона Тихого

PDF

«Солярис»

С орбитальной космической станции, изучающей загадочные явления на поверхности сплошь покрытой огромным океаном планеты Солярис в созвездии Водолея, поступил тревожный сигнал: у всех трёх членов экипажа наблюдаются нервные расстройства в виде галлюцинаций, порой на грани безумия. На помощь экипажу с Земли отправляется психолог Кельвин. К моменту его прибытия учёный по имени Гибарян покончил с собой, оставив для Кельвина магнитофонную запись со своими наблюдениями, и теперь на борту находились всего двое членов экипажа: кибернетик Снаут и физик доктор Сарториус, оба в состоянии глубокой депрессии. Вскоре Кельвин обнаруживает, что помимо них на станции есть другие люди, которых здесь быть не должно — какая-то молодая негритянка рядом с телом Гибаряна, ребёнок в каюте Сарториуса. Всё это похоже на галлюцинацию. Но затем появляется живая и невредимая жена Кельвина, погибшая десять лет назад в автокатастрофе. Как выяснилось, этих людей посылает Океан, который состоит не из воды, а из протоплазмы, и представляет собой гигантский живой организм, наделённый Разумом. Океан способен пронизывать невидимыми лучами мозг человека, извлекать из глубин его подсознания образы тех, с кем связаны воспоминания и переживания человека, материализовать их, создавая как на матрице их точную копию, и посылать таких «фантомов» на борт станции. Избавиться от них невозможно. Члены экипажа пытались катапультировать их в открытый космос или уничтожить. Но фантомы появлялись вновь и вновь. Снаут считает, что Океан не замышляет ничего дурного, а напротив, стремится подарить людям то самое дорогое, что глубже всего скрыто в их памяти. Но Океан не может знать, что память может причинять людям и невыносимые страдания...

Этот роман хорошо знаком многим нашим читателям во многом благодаря его экранизации — культовому фильму известного режиссёра Андрея Тарковского «Солярис» с Донатасом Банионисом в главной роли, снятому в 1972 году

«Непобедимый».

Военный космический корабль «Непобедимый» садится на считающуюся необитаемой планету Регис III, где незадолго перед этим исчез такой же корабль «Кондор». Вскоре экипаж корабля обнаруживает на планете особую форму жизни — самовоспроизводящиеся микромашины в виде роботов-насекомых, способных к самоорганизации, которая позволяет им объединяться в рой, обладающий разумом. Когда-то созданные инопланетянами роботы начали бесконтрольно развиваться и размножаться, уничтожив своих создателей и полностью завладев планетой. Такие «мушки» могли возбуждать высокочастотное магнитное поле, разрушительно действующее на память любого робота или живого существа. Поэтому весь экипаж «Кондора» погиб, а экипаж «Непобедимого» также понёс серьёзные потери и вынужден был отступить перед таким опасным и практически непобедимым врагом.

«Звёздные дневники Ийона Тихого»

Сатирический роман, в котором Ийон Тихий, знаменитый звездопроходец, капитан дальнего галaктичecкoгo плавания, охотник за метеорами и кометами и неутомимый исследователь, с иронией повествует о своих путешествиях, в которых он попадает в петлю времени и множится на глазах, встречается с самим собой в прошлом и будущем, ускоряет историю развития аборигенов планеты Амауропия, узнаёт, что такое загадочные «сепульки», ищет свой любимый перочинный нож на разных планетах, участвует в дебатах вокруг хищного космического картофеля и призывает спасти Космос. — С. С.

      Человек в зеркале бесконечности

В Варшаве я видел картину замечательного художника Бронислава Линке «Море пролитой крови». Алые волны выбрасывали на берег пробитые каски, стреляные гильзы, облепленные разлагающимся тряпьем кости. И откатывали назад, взвихряясь нечистой пеной, перемывая, словно гальку, позеленевшие монеты, солдатские пуговицы. А затем вновь лизали горький песок... Больное, мучительное воспоминание о минувшей войне, терзающее память, неотступно стоящее перед глазами.
      И хотя смысл полотна, его осязаемая символика были предельно ясны, я почему-то вспомнил о другом алом море — об океане планеты Солярис, созданном крылатым воображением Станислава Лема. И здесь, и там была отчужденная от человека стихия, наделенная имманентной волей, чьи проявления никак не вмещались в привычные рамки добра и зла.
      Ничего подобного мировая фантастика до Лема не знала. Ему удалось создать метафорический сплав невиданной силы и емкости, в коем богоборческие мотивы «Фауста» неуловимо сливаются с абстрактными построениями Платона. Мыслящий океан, погруженный в себя, непостижимым образом управляющий орбитальным полетом планеты. Словно некий Абсолют, лишенный видимых сенсорных органов, он порождает фантомы, чья основа лишена атомарной структуры, творя и разрушая свои призрачные фигуры. Игры чистого разума. Неразрешимая загадка вселенского уровня.
      Философ и врач, знаток физики, кибернетики, биологии, социологии, искусствоведения, автор повестей, романов, радиопьес и юморесок, Станислав Лем каждый раз удивляет нас новой неожиданной стороной своего многообразного таланта.
      В предисловии к русскому переводу «Соляриса» он говорил: «Думаю, что дорога к звездам и их обитателям будет не только долгой и трудной, но и наполненной многочисленными явлениями, которые не имеют никакой аналогии в нашей земной действительности. Космос — это не «увеличенная до размеров Галактики Земля». Это новое качество. Установление взаимопонимания предполагает существование сходства. А если этого сходства не будет? Обычно считается, что разница между земной и неземными цивилизациями должна быть только количественной (те опередили нас в науке, технике и т. п. либо, наоборот, мы их опередили). Но если та цивилизация шла дорогой, отличной от нашей?
      Впрочем, я хотел эту проблему трактовать еще шире. Это значит, что для меня важно было не столько показать какую-то конкретную цивилизацию, сколько показать Неизвестное как определенное материальное явление, до такой степени организованное и таким способом проявляющееся, чтобы люди поняли, что перед ними нечто большее, чем неизвестная форма материи. Что они стоят перед чем-то, с некоторых точек зрения напоминающим явление биологическое, а может быть, даже психического типа, но совершенно непохожим на наши ожидания, предположения, надежды...
      «Солярис» должен был быть (я воспользуюсь терминологией точных наук) моделью встречи человечества на его дороге к звездам с явлением неизвестным и непонятным. Я хотел сказать этой повестью, что в космосе нас наверняка подстерегают неожиданности, что невозможно всего предвидеть и запланировать заранее, что этого «звездного пирога» нельзя попробовать иначе, чем откусив от него. И совершенно неизвестно, что из всего этого получится».
      Конечно, все это давнее и глубокое убеждение Лема, с которым трудно не согласиться. Еще в его раннем рассказе «Вторжение» символически выражена эта декларативная идея. Но что вмещает в себя небольшой рассказ, может быть тесным для романа. «Солярис» гораздо шире того, о чем писал в предисловии его автор.
      Океан, непознаваемый, загадочный, самотворящий океан Соляриса действительно оказался тем самым «пирогом», о котором говорил Лем. Но есть и другая сторона — реакция героев романа на «пирог», обратная связь людей с Непонятным. Вот это действительно достойный объект для писателя, блистательный плацдарм исследования человеческой души. Мы видели, как ответил океан на жесткое облучение и как реагировали люди на этот неожиданный отпор.
      Едва ли можно однозначно охарактеризовать нарисованную Лемом ситуацию. Может быть, именно поэтому он не уделил ей места в предисловии, но не исключено, что эта многозначная и странная, пугающая обстановка и есть художественное выражение всего того сложного комплекса эмоций, который способна породить в человеке неразрешимая загадка. И вновь приходится задавать вопрос, аналогичный тому, который задал Кобо Абэ в «Четвертом ледниковом периоде» : «Готово ли человечество к встрече с таким Неизвестным?» Мне кажется, что именно в этом основной смысл романа.
      За короткий срок Лем успел создать целую библиотеку. Здесь фантастические романы и повести «Астронавты», «Магелланово облако», «Солярис», «Непобедимый», «Возвращение со звезд», «Эдем», «Дневник, найденный в ванне», циклы рассказов «Звездные дневники Ийона Тихого», «Воспоминания Ийона Тихого», «Сезам», «Голос неба», «Вторжение с Альдебарана», «Охота», «Книга роботов», остроумные телевизионные пьесы; публицистический сборник «Выход на орбиту»; интересные философские работы «Литература и кибернетика», «Диалоги», «Summa tehnologie», роман «Непотерянное время», посвященный трагическим событиям в оккупированной Польше.
      В «Астронавтах» Лем показал на примере испепеленной атомным пламенем Венеры катастрофические опасности гонки вооружений, в «Магеллановом облаке» описал величественные картины далекого коммунистического общества, объединившего обитаемые миры Галактики. «Возвращение со звезд» - роман-предупреждение о неожиданных последствиях вмешательства в человеческую природу, причем вмешательства, сделанного с самыми гуманными побуждениями. Эти вещи Лема хорошо известны, и я не стану на них останавливаться.
      «В конечном счете я пишу для современников о современных проблемах, только надеваю на них галактические одежды», — повторим сказанное однажды фантастом, подарившим нам поэтический и обобщенный символ непознаваемой для человека сущности — Солярис, тайну тайн, грезящий, подобно индуистскому Вишне, галактический разум.
      Не ради холодного света абстрактных истин люди так упорно штурмуют тайны мироздания. Не только технический прогресс и материальное изобилие зовут нас в глубины космоса и микромира. Главная и не всегда осознанная причина поисков лежит в нас самих Так уж мы устроены, что в познании для нас слились и смысл и цель. Другое дело, что оно всегда вознаграждало любые усилия. Это свойство мира, непреложным компонентом которого является информация. Наука же в конечном счете наиболее эффективный способ добычи новой информации. Поэтому она и стала самостоятельной производительной силой. Информационная жажда постоянно звала человека вперед Она обрекла его на нескончаемые поиски нового: новых истин и новых земель, иных миров и иных существ.
      В 1869 году в Париже вышла в свет любопытная книга «Средства связи с планетами», автором которой был изобретатель Шарль Кро. Насколько мне известно, это был первый научный труд по весьма современной проблеме контакта с внеземными цивилизациями. Наблюдаемые иногда на Венере и Марсе светящиеся точки Кро принял за попытку жителей этих соседних с Землей миров установить с нами связь и предложил послать ответные сигналы с помощью огромного зеркала. Причем изготовить его мыслилось с такой ничтожной кривизной, чтобы фокус приходился как раз на поверхность одной из планет.
      Что ж, идеи Кро, как и все почти научные идеи, были плодами своего времени, своего века. В равной мере смелыми и ограниченными, крылатыми и приземленными. Интересно, что кое-кто из современников назвал книгу Кро «плохой фантастикой». И это тоже дань времени.
      Величайшие астрономические открытия прошлого века дали жизнь неукротимому литературному потоку, разлившемуся на наших глазах в полноводную реку космической фантастики. Забытые ныне авторы, живописуя обитателей других планет, словно соревновались между собой в изобретении существ нелепых и поразительных Но примечательно, что во всей этой горе книг и брошюр не содержалось даже намека на возможности непосредственного контакта между землянином и очередным чудовищем с Марса или Луны. Да и с помощью чего можно было — пусть хотя бы в мечтах — преодолеть черную бездну пространства?
      Но эра новых взрывчатых веществ близилась, и крупповские инженеры уже работали над отливкой сверхмощных орудийных стволов. Дело, таким образом, было только за Жюлем Верном, за его великолепной и одновременно такой тривиальной идеей: «Из пушки на Луну». Впрочем, к чести фантастики, надо сказать, что именно эту идею тут же включили в свой арсенал ученые. И лишь теория реактивного движения положила конец межпланетным расчетам, в которых фигурировали такие термины, как «сила заряда» и «длина ствола».
      Первый аппарат, поднявший человека над землей, — аэростат, принес с собой и первое разочарование. И хотя Ганс Пфаль Эдгара По сумел добраться на нем до Луны, люди трезвого разума понимали, что надутый легким газом баллон не может покинуть атмосферу. Одним из следствий такого разочарования и была идея послать инопланетным жителям сигнал.
      Не досужий фантаст, не безответственный писатель, а сам великий Гаусс предложил начертить на земле достаточно большую геометрическую фигуру, из которой любой разумный инопланетянин смог бы понять, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Один венский профессор тут же посоветовал вырыть где-нибудь в Сахаре огромную траншею, наполнить ее керосином и поджечь. В научных журналах всерьез обсуждались проблемы вроде трго, «смогут ли вене-риане увидеть свет наших ночных городов» или «сколько пороха нужно одновременно взорвать, чтобы вспышку могли заметить с Марса».
      Мы знаем теперь, что обычный земной телескоп, установленный, скажем, на Луне, может уловить солнечные блики на застекленной стене здания ООН. Венериане поэтому могли любоваться огнями Токио, а марсиане — атомными взрывами. Конечно, в принципе, потому что некому любоваться, некому наблюдать за нами.
      Высеянные в питательных средах образцы лунных пород продемонстрировали полное отсутствие всякой жизни. Прямые измерения температуры, давления и газового состава атмосферы планеты Венера не позволяют даже надеяться на существование там белковых тел. Снимки марсианской поверхности рисуют безрадостную картину холодной, покрытой кратерами пустыни По-видимому, шансы найти разумную жизнь в пределах Солнечной системы близки к нулю.
      Это, правда, не мешает некоторым современным фантастам создавать на соседних с нами планетах процветающие города или, напротив, угасающие цивилизации. Но писатели вообще склонны к небылицам. Даже на карте Земли они ухитряются находить неизвестные доселе государства. Так поступали Свифт и Кампанелла, Томас Мор и Рабле. Так делают и их многочисленные преемники, живущие в нашу эпоху, когда новых географических открытий ждать не приходится. Зато ученые, настоящие серьезные ученые говорят о проблеме контакта лишь в масштабах звездных и галактических. Солнечная система в этом плане их уже не интересует. Еще в Бюрокане, на советско-американском научном симпозиуме «Связь с внеземными цивилизациями», они пришли к общему мнению, что наиболее целесообразно сосредоточить усилия на поисках цивилизаций, технический потенциал которых сравним с земным или превышает его.
      Я специально выделил эти удивительные по смыслу слова, столь привычные, однако, на страницах научной фантастики. Как незаметно, как естественно, просто перетекает фантастика в реальность.
      Порой фантастика переосмысливает привычные понятия, придавая им иной, более углубленный смысл. Таким стало, например, слово «пришелец», то есть носитель иного разума.
      Каким же видится нам этот иной разум иных миров? Злым или добрым? Непостижимым, как океан Соляриса, или антропоморфным, как в «Туманности Андромеды»? Невидимым духом, подстерегающим нас на дне марсианского колодца, или могучим электронным мозгом, сотворенным из мертвой материи?
      Фантастика и наука последних лет приучили нас к мысли, что возможен разум, для которого мы, с нашими извечными проблемами, можем оказаться просто неинтересными. Член-корреспондент АН СССР И. С. Шкловский уверял, что подобная ситуация вполне реальна. Но так ли это на самом деле? Абстрагируясь от того, унижает ли это нас или нет, мы можем рассмотреть вопрос при помощи единственно возможного в данном случае метода аналогии. У человека есть определенные основания считать, что он стоит неизмеримо выше пчел или же муравьев. Однако это не мешает нам проявлять пристальный интерес к удивительным цивилизациям ульев и муравейников, обладающим своего рода коллективным, скажем так, подобием разума. Утратим ли мы этот интерес, когда узнаем о пчёлах и муравьях все? Боюсь, что на этот вопрос трудно ответить определенно. Прежде всего потому, что вряд ли мы сможем узнать все хоть о чем-нибудь...
      Возможно, высший интеллект потому и является высшим, что способен исчерпать любую сущность до конца. Тогда действительно мы не вызовем в нем никакого интереса. В крайнем случае этот непостижимый для нас разум проявит к нам сдержанное любопытство. Скорее всего бесстрастное, ибо бесцельное зло — защита слабоумных.
      Так или иначе, но созданная Лемом модель представляется наиболее вероятной. В том-то и состоит магическая притягательность фантастики, что она позволяет нам взглянуть на одно и то же явление с разных сторон.
      После «Марсианских хроник» Брэдбери и «Соляриса» мы сравнительно легко переносим и фантомов, и зовущие голоса близких нам, но умерших людей. Не удивит нас также и то обстоятельство, что инопланетная жизнь, причем жизнь разумная, может предстать в обличье зеркально-черных кристаллов, неподвижных механически, но весьма активных в диапазоне электромагнитных полей, даже в плесени.
      Если бы автор хотел сообщить нам только это, то игра явно бы не стоила свеч. Наконец, такая попытка была бы просто-напросто отсечена «бритвой» Оккама. Идеи и образы научной фантастики, как известно, подвержены быстрой инфляции. Можно создавать фантастику ради самой фантастики, но подражать ей нельзя. Именно поэтому столь отчетливо и улавливаем мы на фоне традиционного фантастического набора очень нетривиальную мысль. Коротко ее можно (формулировать следующим образом: действия иного разума могут быть истолкованы нами как злые, не будучи таковыми на самом деле.
      Разве зла змея, ужалившая наступившего на нее человека? Или зол сам этот человек, всего лишь не заметивший свернувшуюся в траве змею? Просто они живут в разных плоскостях, которые случайно пересеклись роковым для обеих сторон образом. У Океана, чьи вековые сны были нарушены потоком жестких гамма-квантов, была только одна возможность сделать так, чтобы его оставили в покое. И он постарался ее реализовать. Совершенно чуждые плоскости случайно пересеклись, и каждая сторона реагировала по-своему.
      Весьма убедительная модель контакта человека с иным разумом. Или пусть даже не с разумом — жизнью. Земная по духу и сути, рожденная аналогией из окружающего нас мира, она тревожит воображение отраженным Землей галактическим светом. Именно отраженным, потому что никому не дано знать, каким он будет, этот галактический свет, этот иной разум.
      Вряд ли космический сапиенс будет похож на те бесчисленные модели и карикатуры, которые создали фантасты Земли. Вряд ли поведение и эмоции иных биообъектов напомнят нам хотя бы одну из земных форм. Природа разнообразна, и нам не измерить ее возможности узкой меркой «заурядной» — или уникальной? — планеты. Но иных мерок мы не знаем, их у нас просто нет, а в центре фантастики — ибо фантастика прежде всего литература — изначально стоит человек И в этом сила фантастического образа мысли, осознавшего присущие ему слабости.
      Вновь обратимся к привычной земной аналогии. Мы знаем, что жизнь вездесуща. Она есть и на дне Мариинской впадины, где давление океанской толщи 1100 атмосфер и куда не достигают лучи солнца. Она существует и в снегах Эвереста, в облаках, горячих источниках, во льдах вечной мерзлоты.
      Мы знаем микробы, которые черпают необходимую для жизни энергию из радиоактивного распада, микробы, извлекающие рассеянные атомы различных металлов. Поставленные на фитотроне опыты показали, что семена тополя прорастают практически в любой газовой среде и при температурах — 80° С, то есть в условиях Марса. Жизнь неодолима. Это совершенный плод долгой эволюции, в ходе которой природа перепробовала все мыслимые и немыслимые варианты. Немыслимые либо были отвергнуты в самом начале великого эксперимента, либо вымерли, подобно динозаврам, мыслимые остались. Об этом наглядно свидетельствует поразительное разнообразие живых видов, в основе которого, однако, лежит единый генетический механизм. Это подвижная, необъятная, но в то же время жесткая схема. Ее нельзя дополнить новыми видами даже в ходе эксперимента. Ийон Тихий Лема, например, поведал нам об удивительных инопланетных вариантах воспроизведения потомства. Но насколько бедны они в сравнении с изощренным набором Земли, где партеногенез или вегетация, — лишь одни из многих возможностей реализации единого в своем химизме процесса воспроизводства белков и нуклеиновых кислот. И Лем, врач по образованию, это хорошо понимал. Лишь избранная им юмористическая форма спасала убогое воображение вселенского бродяги Ийона.
      Обратимся в этой связи к рассказу Лема «Правда», в котором польский фантаст сделал попытку «изобрести» действительно новый вариант жизни, несводимый к геоморфным аналогам. Как всякое исключение, рассказ этот особенно подходит для окончательного подтверждения правила. Тем более что исключительность лемовской «пиробиологии» лишь кажущаяся.
      С чисто философских позиций идея эволюции, протекающей со скоростью плазменных процессов, не выглядит чересчур сногсшибательной. Вполне логично допустить, что эволюция сложных агрегаций, построенных из вырожденного ферми-газа, может протекать в доли секунды. Живые клетки существуют, как мы знаем, в привычных для нас временных отрезках. Естественно поэтому, что их развитие протекает в течение многих миллионов лет. Частицы же, участвующие в сильных и особенно слабых взаимодействиях, «живут» миллиардные доли секунды. Фантаст вправе предположить (литературное произведение судят лишь по законам, созданным самим писателем, а не, скажем, по принципам термоядерного синтеза или вообще «здравого» смысла), что и эволюция на основе таких частиц будет протекать соответственно быстрее. Это, собственно, и сделал Лем. Он создал как будто бы новую, принципиально отличную от земной, белковой, форму жизни. Но так ли это на самом деле? Почему ослепительная взрывообразная жизнь солнечной капли столь напоминает нам и митоз простейших клеток в окуляре микроскопа, и метаболизм каких-то там глубоководных существ? Почему венцом этой прерванной катастрофой эволюции стал гигантский червяк? И вообще каким он мыслился, этот самый венец, физику, от лица которого ведется рассказ? В виде огненной саламандры средневековых магов и мистиков? В образе эдакого светозарного Люцифера? Или высшую форму плазменной эволюции он и в самом деле видит в том, что считает своей «правдой»: в жизни космоса и его светил? В таком случае уместно будет вспомнить, как профессор Челленджер в рассказе Конан Дойла «Когда земля вскрикнула» тоже нашел свою правду — доказал, что Земля и другие планеты — живые существа. Так от нетривиальной посылки Станислав Лем приходит к совершенно традиционным для научной фантастики решениям.
      Иначе и быть не может. У научной фантастики своя, причем весьма конкретная, специфика. Вне ее нет, собственно, и научной фантастики, как нет реки вне берегов. Когда исчезают берега и разливается широкая, подобная морю, вода, размываются и жанровые ограничения. В такой полой воде одинаково тонет все то, что мы зовем сказкой, мифом и просто игрой фантазии.
      В центре научно-фантастического произведения всегда стоит человек, причем человек-современник со всем комплексом волнующих его проблем. Научность же фантастики проявляется прежде всего в том, что она всегда находится на уровне свершений сегодняшнего дня. Фантастика очеловечивает и саму науку, и отдельные ее достижения.
      Мы всегда слышим эхо науки в раковине искусства. В смутном шуме и рокоте нам не дано распознать отдельные слова, ибо наука говорит языком математики, но радость, тревогу и ожидание мы ощущаем в полной мере...
      Творчество Лема нельзя вычленить из мирового литературного процесса. Он сам декларативно представляет своего героя:
      «Знаменитый звездопроходец, капитан дальнего галактического плавания, охотник за метеоритами и кометами, неутомимый исследователь, открывший восемьдесят тысяч три мира, почетный доктор университетов Обеих Медведиц, член общества по опеке над малыми планетами и многих других обществ, кавалер орденов Галактики и туманностей, Ийон Тихий сам представится в этих «Дневниках», ставящих его наравне с такими неустрашимыми мужами древности, как Карл Фридрих Иероним Мюнхгаузен, Павел Воскобойников, Лемюэль Гулливер или метр Алкофрибас».
      Лем часто обращается к неоценимому опыту великих сатириков прошлого. Недаром его Ийон Тихий получил прозвище «космического Мюнхгаузена». Щедрин, Свифт, Рабле — все они в той или иной мере оставили свой след и в «Дневниках», и в «Кибериаде». Вселенские бродяги Трурль и Клапауциус вполне под стать неутомимому Ийону Тихому.
      «Слава тем и отличается, — говорится в грустной новелле «О том, как Трурля собственное совершенство к беде привело», — что обычно молчит о поражениях, даже если они порождены высочайшим совершенством».
      «Безупречность нашего мастерства — это наше проклятие, которое отягощает непредвиденными последствиями любое наше создание, — вторит ему Клапауциус. — Неумелый подражатель, возжаждав пыток, сделал бы себе бесформенного идола из дерева и воска и, придав ему некоторое сходство с разумным существом, издевался бы над ним суррогатно и неестественно. Но подумай, к чему ведет дальнейшее совершенствование этого замысла! Представь себе, что другой сделает куклу с граммофоном в животе, чтобы она стонала под ударами, представь себе куклу, которая, если ее бить, будет молить о пощаде, куклу, плачущую, истекающую кровью куклу, которая боится смерти, хоть и прельщает ее ни с чем не сравнимое спокойствие смерти! Неужели ты не видишь, как мастерство подражателя приводит к тому, что видимость становится истиной, а подделка — действительностью? Ты отдал жестокому тирану в вечное владение неисчислимые массы существ, способных страдать, а значит, совершил позорный поступок...»
      Так из сказки выкристаллизовывается крупнейшая этическая проблема. Лем-юморист вдруг вновь превращается в автора «Соляриса».
      Повесть Лема «Непобедимый», целиком лежащая в сфере традиционной космической фантастики, интересна для нас тем, что в ней автор впервые серьезно задумывается над вопросом, что же все-таки ожидает человека в безграничном пространстве.
      Вот что сам Лем пишет в коротком предисловии к журнальной публикации:
      «Можно, например, считать «Непобедимый» повестью о космических приключениях, полной таинственных опасностей и стрельбы. И это будет в какой-то степени правдой. Можно также считать ее попыткой показать отдаленные этапы исследования Вселенной, когда человек, располагающий могучей техникой, будет познавать различные таинственные явления. Либо даже моделью — в понимании теории информации — стратегического поведения перед лицом явления, до сих пор исторически непознанного. В частности, стратегической игры, в которой само понятие «противник» подвергается постепенному изменению, что, в свою очередь, вызывает изменение применяемой человеком стратегии. Чтобы создать такую «модель», я пользовался, кроме всего прочего, некоторыми наиболее общими, а значит, пожалуй, наиболее важными выводами из теории эволюции (в ее кибернетической интерпретации)... Сначала испытанию подвергается автоматическая техника, а после ее поражения — творец этой техники, который выйдет из схватки непобежденным, и одно это будет значить многое. И тогда не гигантскому космическому кораблю, а безоружному человеку будет принадлежать имя, которое одновременно является Названием повести».
      Тут трудно что-либо добавить. Именно безоружный человек, вернее, вооруженный лишь разумом, стоит в центре внимания замечательного польского писателя. Астронавт Рохан, безоружный и непобедимый посланец светлого мира, покончившего с социальным неравенством и войной. Человек, который уже сегодня строит этот мир, друг, современник;
      «В конечном счете я пишу для современников о современных проблемах...» — мысленно повторим авторское признание.