Повести и рассказы

PDF

Данный сборник содержит известные повести и рассказы замечательного русского писателя-классика XIX века Н. С. Лескова, великолепного стилиста, мастера художественного слова, воссоздавшего в своих произведениях правдивую картину России в эпоху зарождающегося капитализма и создавшего галерею народных образов героев-праведников. — С. С.

      М. Горячкина
      ВОЛШЕБНИК СЛОВА

      М. Горький считал Н. Лескова «самобытнейшим» писателем русским, ярче многих отразившим в своем творчестве противоречия жизни России второй половины XIX века.
      Лесков, писал он, «прекрасно чувствовал то неуловимое, что называется «душою народа»... Он любил Русь, всю, какова она есть, со всеми нелепостями ее древнего быта, любил затрепанный чиновниками, полуголодный, полупьяный народ и вполне искренне считал его «способным ко всем добродетелям», но любил все это не закрывая глаз... В каждом рассказе вы чувствуете, что его основная дума — дума не о судьбе лица, а о судьбе России».
      Лесков оставил глубокий след в русской литературе именно потому, что сумел передать в своих произведениях характер русского человека, своеобразное лицо России, угадать в ее нищем народе духовную силу, способную на великие социальные свершения. Именно эти черты лесковского творчества имел в виду Л. Толстой, называя Лескова «писателем будущего».
      Лесков писал в тот золотой период, когда творили Л. Толстой и Достоевский, Тургенев и Гончаров, Щедрин и Глеб Успенский. Лесков учился у них, этих титанов русской литературы, но творчество его настолько самобытно и оригинально, что ни одно его произведение невозможно спутать с произведениями других писателей.
      «В писателе чрезвычайно ценен свой собственный голос»,— часто говорил Лесков. И этот собственный, неповторимый, ни на кого другого не похожий голос был у Лескова, и звуки его до сих пор доставляют нам глубокое эстетическое наслаждение.
      По широте охвата действительности, по знанию сословных, географических и социальных особенностей жизни русского народа Лесков стоит в ряду таких великих писателей, как Пушкин, Щедрин, Л. Толстой.
      «Пронзил всю Русь»,— справедливо сказал о Лескове один из героев М. Горького.
      Творческий путь Лескова от антинигилистических, реакционных романов 60-х годов до резкой социальной сатиры повести «Заячий ремиз» — большой и трудный путь становления писателя-демократа. Формирование мировоззрения писателя было весьма сложным и не завершилось ко времени его смерти. Эту сложность отмечали и современники писателя.
      Сам Лесков, отвечая на статью литературоведа Протопопова «Больной талант», писал: «Критике Вашей... недостает историчности. Говоря об авторе... вы забыли его время и то, что он есть дитя своего времени... Я бы, писавши о себе, назвал статью не «больной талант», а «трудный рост». Дворянские тенденции, церковная набожность, узкая национальность и государственность, слава страны и т. п. Во всем этом я вырос, и все это мне часто казалось противно, но... я не видел, «где истина»!.. Я не знал: чей я... Я блуждал и воротился и стал сам собою — тем, что есть. Многое, мною написанное, мне действительно неприятно, но лжи там нет нигде,— я всегда и везде был прям и искренен. Я просто заблуждался — не понимал, иногда подчинялся влиянию».
      Писатель страстной души, «нетерпячего», по выражению сына писателя, характера, Лесков был «безмерен» в своей любви и ненависти. И эта «безмерность» сказалась на идейном и художественном своеобразии его произведений.
      В какой же обстановке сформировался характер Лескова?
      Николай Семенович Лесков родился 16 февраля 1831 года в селе Горохове, Орловского уезда. «Род наш собственно происходит из духовенства... Мой дед священник Дмитрий Лесков и его отец, дед и прадед, все были священниками в селе Лесках, которое находится в Карачевском, или Трубчевском, уезде, Орловской губернии. От этого села Лески и вышла наша родовая фамилия... Отец мой, Семен Дмитриевич Лесков, «не пошел в попы», а пресек свою духовную карьеру тотчас же по окончании курса наук в Севской семинарии»,— писал Лесков в «Автобиографической заметке».
      Впоследствии отец Лескова служил мелким чиновником в разных ведомствах, рано вышел в отставку и вместе со своей большой семьей поселился в деревне, где вел жизнь, мало отличающуюся от жизни простых крестьян.
      «Простонародный быт я знал до мельчайших подробностей и до мельчайших же оттенков понимал, как к нему относятся из большого барского дома, из нашего «мелкопоместного курничка», из постоялого двора и с поповки... Народ просто надо знать, как самую свою жизнь, не штудируя ее, а живучи ею. Я, слава богу, так и знал его, то есть народ,— знал с детства и без всяких натуг и стараний»,— сообщал далее Лесков.
      М. Горький, объясняя своеобразие лесковского характера, говорил: «Дед Лескова был священник, бабушка — купчиха, отец — чиновник, мать — дворянка; таким образом, писатель объединил в себе кровь четырех сословий, но очень вероятно, что наиболее глубокое влияние оказал на него человек пятого сословия — солдатка — нянька, крепостная».
      Дворянская и чиновничья среда, увиденная в детстве Лесковым, была невежественной, дикой, полной жестоких чудачеств и «сюрпризов», определивших впоследствии сюжеты многих произведений писателя.
      Орловская гимназия, в которой пять лет обучался Лесков, была не лучше печально известной, описанной Помяловским бурсы.
      Лесков ушел из гимназии, когда ему было 15 лет, и поступил на службу писцом в орловскую уголовную палату. Орловские впечатления легли в основу многих его рассказов и повестей. Именно поэтому, а не только формально — по месту рождения — Орловщина считает Лескова, как и Тургенева, «своим» писателем.
      Сюжеты повести «Леди Макбет Мценского уезда», пьесы «Расточитель», события из романов «Некуда» и «На ножах», множество рассказов навеяны службой того периода, а еще больше — общением автора с народом Средней России. Он узнал быт купцов и разоряющихся дворян, мещан и духовенства, крестьян и кустарей. Орловщина познакомила его и с многочисленными образами подлинно русских людей — «чудаков», ставших впоследствии положительными героями его произведений. Эти люди до конца жизни писателя поддерживали в нем неугасимую веру в светлое будущее народа-исполина.
      И наконец, родина дала ему чудесный язык, сделала его мастером русского слова.
      Уже известным писателем Лесков с большой теплотой вспомянет родину, вскормившую его талант, будет гордиться, что родился в Орле, «в этом старинном «прогорелом» городе, который вспоил на своих мелких водах столько русских литераторов, сколько не поставил их на пользу родине никакой другой русский город».
      17-ти лет Лесков переезжает в Киев. И хотя там его ждала та же опостылевшая служба (в Казенной палате) , в Киеве начинается подлинный духовный рост писателя. Общение с образованной молодежью заставило Лескова всерьез заняться самообразованием. Оставив через восемь лет службу, Лесков работает помощником управляющего имениями, беспрерывно разъезжая «от Черного моря до Белого»... «Три года я провел в беспрерывных разъездах по делам моих доверителей, беспрестанно сталкиваясь с различными людьми»,— писал Лесков.
      Именно в этот период Лесков лицом к лицу столкнулся с горем народным, с крепостной Россией, истязаемой помещиками и чиновниками, со староверами и беглыми «праведниками», наслышался и навидался подлинных историй, которые питали его творчество до конца жизни.
      Потому и предстает перед читателем Лескова «вся Русь», увиденная не из окна вагона или кареты, а во всей конкретности ее быта, ее трагических социальных противоречий.
      Объясняя «документальный» характер своего творчества, Лесков писал: «Прожив изрядное количество лет и много перечитав и много переглядев во всех концах России, я порою чувствую себя, как Микула Селянино-вич, которого «тяготила тяга» знания родной земли, и нет тогда терпения сносить в молчании то, что подчас городят пишущие люди, оглядывающие Русь не с извозчичьего «передка» (как мы езжали за 3 целковых из Орла в Киев), а «летком летя», из вагона экстренного поезда. Все у них мимолетом — и наблюдения, и опыты, и заметки».

      ТРУДНЫЙ ПУТЬ

      Писательскую деятельность Н. С. Лесков начал со статей и фельетонов на социально-экономические темы, подсказанные его работой разъездного агента. В них шла речь о российской экономической отсталости, о необходимости следовать западному техническому прогрессу, о социальных реформах. Автора беспокоило будущее России, он пытался осмыслить пути ее развития.
      Но в этот период общественно-политические взгляды Лескова были путаными. Именно поэтому так быстро удалось втянуть его в свою компанию группе реакционеров, издававших газету «Северная пчела» и журнал «Русский вестник»... Со свойственной ему страстностью и бескомпромиссностью Лесков бросается в полемику с революционно-демократическим журналом «Современник», пишет в 1862 году статью о петербургских пожарах, полную двусмысленных намеков на вину русской революционной демократии в начавшихся беспорядках.
      Статья эта, возмутившая прогрессивные круги России, послужила началом антинигилистической, направленной против революционной молодежи деятельности Лескова и привела его к длительной духовной и общественной изоляции. Спустя двадцать лет Лесков с глубокой горечью вспомнит об этих ошибках своей юности, объединивших его в одном лагере с теми, кого он потом назовет «убийцами родной литературы» и родной страны.
      Но в 1862 году, потрясенный и растерянный, разбитый и нравственно и физически, Лесков уезжает за границу встретиться с Герценом. Газета Герцена «Колокол» была судом совести для всех русских людей того времени.
      От Петербурга до Парижа Лесков ехал три месяца. Его путь лежал через Литву, Польшу, Австрию, Венгрию, Германию, Чехию. Он ходил по древним городам Европы, останавливался в селах и деревнях, любовался Беловежской пущей, думал о трудной и единой судьбе славян.
      В Париже Лесков задержался на полгода, в Англию не поехал. В Париже он написал свое первое беллетристическое произведение — рассказ «Овцебык» (1863) и начал роман «Некуда».
      Оба эти произведения, особенно «Некуда», содержали резкую полемику с революционной демократией 60-х годов. Этой же теме посвящен роман 1865 года «Обойденные». В нец Лесков полемизирует с романом Чернышевского «Что делать?», хотя за два года до того он выступил с объективным отзывом о Чернышевском и героях его романа.
      Роман «Некуда», как и многие последующие произведения Лескова, был подписан псевдонимом М. Стеб-ницкий.
      Отныне этот псевдоним надолго останется в литературе нарицательным обозначением реакционера. Многие представители русской радикальной демократии глубоко возненавидели Стебницкого и ставили его в один ряд с самыми махровыми реакционерами от литературы, вроде Клюшникова и Маркевича, сделавших своей специальностью клевету на передовых русских людей. «На таких джентльменов все здравомыслящие люди смотрят как на людей отпетых... Найдется ли теперь в России — кроме «Русского вестника»'— хоть один журнал, который осмелился бы напечатать на своих страницах что-нибудь выходящее из-под пера г. Стебницкого и подписанное его фамилией?.. Найдется ли в России хоть один честный писатель, который будет настолько неосторожен и равнодушен к своей репутации, что согласится работать в журнале, украшающем себя повестями и рассказами г. Стебницкого?» — с гневом писал в 1865 году Д. Писарев в статье «Прогулка по садам российской словесности».
      «Нигилизм для него (для Стебницкого.— М. Г.) — это поэма всей его жизни... В пользу этого призрака он жертвует всем...» — вторит Писареву Щедрин спустя четыре года. Но вместе с тем Щедрин отмечает и «проблески дарования» в произведениях Стебницкого.
      Овцебык — он же семинарист Василий Богословский — нарисован Лесковым в тонах сочувственных и вместе с тем иронических. Этот борец за пробуждение политического сознания народа не имеет никакой четкой программы. «Я на ощупь иду»,— сознается он. Богословский благороден, бескорыстен и одновременно жалок. Он «комедиант» по своим поступкам, но, когда начинает сознавать никчемность своей «освободительной» деятельности, вырастает в большую трагическую фигуру. Лесков не бичует этого революционера, а скорее жалеет его. Но уже и в этом рассказе есть насмешка над идеалами Овцебыка, над его нелепым обликом. Будущее не за ним, а за подрядчиком-капиталистом.
      В иные, более резкие тона окрашена сатира антини-гилистического романа Лескова «Некуда», написанного два года спустя.
      Почти до конца своей жизни Лесков возмущался тем, что критика не поняла этого романа. Он утверждал, что отнюдь не руководствовался в нем теми сугубо реакционными идеями, которые ему приписывали: «Я только описывал виденное и слышанное или же развивал характеры, взятые из действительности...
      Роман «Некуда» считается самым противосоциаль-ным, а между тем едва ли не в нем одном представлен в лице Райнера молодой социалист с доброю душой и нежными, честными побуждениями...»
      Лесков так и не понял, что отдельные положительные образы романа не меняли его ложной идеи, направленной на борьбу с прогрессивными силами России. «В романе «Некуда» почти все люди — злые и смешные уродцы, они оторваны от действительности, бессильны, болтливы, хвастливы и всем им «некуда» идти»,— справедливо писал Горький.
      Изображение коммуны молодых революционеров Лесковым крайне шаржированно и злобно. Внутренний мир героев примитивен, большинство из них циники и негодяи, маскирующиеся под народных защитников. Положительные образы романа несут в себе черты праведников, которые займут особое место в последующий период творчества Лескова. Есть в «Некуда» и художественные удачи. И это не только образы благородных «революционеров», но и сатира на дворянский либерализм, бичевание самой идеи либерализма, и разоблачение махинаций русского буржуа — «Захват Ивановича».
      Полемика с революционной демократией достигает своего апогея в начале 70-х годов, в публицистической повести «Загадочный человек» и романе «На ножах».
      В начале движения революционного народничества 70-х годов, в период «хождения в народ», перед Лесковым стоял все тот же пресловутый «призрак нигилизма». Роман «На ножах» — откровенный пасквиль на демократическое движение тех лет. Извращение действительности здесь настолько явно, что даже Достоевский, создававший в это время реакционный роман «Бесы», писал, что в романе «На ножах» «много вранья, много черт знает чего, точно на луне происходит. Нигилисты искажены до бездельничества».
      Впоследствии, порвав с главой реакции Катковым (редактором журнала «Русский вестник»), по заказу которого был написан роман «На ножах», и его окружением, Лесков сожалел о подобной «сатире» на революционеров и считал «На ножах» своим худшим произведением. «...На меня имели влияние временные веяния. Но это происходило не от корысти и расчета, а от моей страстности, односторонности взглядов и узости понимания».
      Роман «На ножах» был последним антидемократическим произведением Лескова/ хотя полемические мотивы иногда еще слышались в некоторых повестях его.
      В середине 70-х годов происходит заметный перелом в мировоззрении Лескова. Начало этого перелома верно охарактеризовал М. Горький: «После злого романа «На ножах» литературное творчество Лескова сразу становится яркой живописью или, скорее, иконописью —он начинает создавать для России иконостас ее святых и
      праведников. Он как бы поставил себе целью ободрить, воодушевить Русь, измученную рабством, опоздавшую жить...
      В душе этого человека странно соединялись уверенность и сомнение, идеализм и скептицизм».
      Эти противоречия ярко обнаружились в творчестве Лескова с самого начала. Наряду с надуманными образами злодеев — нигилистов, действующими, «как на луне», в нереальной, искусственной обстановке, Лесков создает в тот же период 1863—1872 годов великолепные реалистические образы людей различных сословий России: крестьян, мещан, буржуа. Мы встречаем их в повестях «Житие одной бабы» (впоследствии «Амур в лапоточках»), «Воительнице», «Леди Макбет Мценского уезда», пьесе «Расточитель», рассказе «Язвительный» и других.
      И обстоятельства жизни этих людей беспощадно реалистичны. Изображая народную жизнь пореформенной России, Лесков был далек как от народнической, так и от реакционно-охранительной точек зрения. Он неуклонно следовал жизненной правде, какой бы горькой и страшной она ни была.
      Крестьяне 60-х годов у Лескова невежественны, живут по жестоким законам и обычаям предков, их гнетет нужда, терзают помещики и кулаки. Личная судьба каждого из них глубоко драматична, хотя не все способны осознать это. И тем не менее в этой замордованной массе каким-то чудом живы высокие«человеческие чувства и помыслы, те душевные движения, которые часто взрывают, казалось бы, непреодолимую стену жизненной тюрьмы. И вот соединяются хоть на время души глубоколюбящих страдальцев — крестьян Насти и Степана («Житие одной бабы»), бунтуют тихие мужики против «доброго» управителя-англичанина, оскорбляющего их человеческое достоинство («Язвительный»), обливается кровью от великой любви и ревности сердце убийцы Катерины Измайловой, мечется затравленный своими коллегами «новый буржуа» Молчанов (в пьесе «Расточитель»), ищет спасения в мире грабителей и убийц, проклинает «сожалительных христиан» ханжа и человеконенавистница «воительница» Домна.
      Мир полон неправды и зла, он нуждается в праведниках, в рыцарях духа, указывающих людям путь к борьбе и спасению.
      Зло и неправда и в раннем творчестве Лескова имели четкий социальный облик. Они выступали в лицах помещика, иностранца-управляющего, кулака, купца, фабриканта. Позднее этот круг расширяется. В него входят все, имеющие власть над народом.
      Лесков прекрасно понимал, что дело не в личностях и не в сословиях. Эксплуататором и злодеем человек становится не потому, что эти черты заложены в его характере, а потому, что их порождает существующий строй.
      Очень часто бывает в жизни так, и это прекрасно показано Лесковым, что защитник несправедливого общественного строя сам становится его жертвой, потому что строй этот зиждется на зверином законе сильного.
      Поиски положительного героя привели Лескова и к критике тех социальных условий, которые препятствовали деятельности этих героев-«праведников».
      Осознав, в какую пропасть завела его связь с реакционным окружением, почувствовав свой неминуемый крах художника, Лесков начинает переоценивать и свое отношение к окружающей действительности.
      В 70-е годы он создал ряд блестящих по художественному мастерству и прогрессивных по идейному звучанию произведений. Крупнейшие из них: роман-хроника «Соборяне», повести «Очарованный странник», «Запечатленный ангел», «Железная воля», «На краю света», хроника «Мелочи архиерейской жизни», циклы рассказов «Русские антики», «Святочные рассказы». Открывает этот новый этап сатирическая повесть 1871 года — «Смех и горе». Во многих этих произведениях сильна сатирическая струя, имеющая уже иной, демократический характер, на что указывает сам Лесков.
      «Я стал думать ответственно, когда написал «Смех и горе», и с тех пор остался в этом настроении...» — отмечал Лесков. В форме рассказа от лица героя в повести на широком фоне русской действительности изображена жизнь помещика Ватажкова. С самого детства Ватажко-ва преследуют «сюрпризы» русской жизни. Для него царская Россия — это страна сюрпризов, против которых рядовой человек не в силах бороться. «Здесь что ни шаг, то сюрприз, и притом самый скверный». В детстве он познал произвол чиновников и вынужден был уйти из гимназии, в юности, будучи студентом, попал во власть «голубых купидонов» — жандармов царской охранки, которые обвиняют его в покушении на государственный строй и сдают в солдаты.
      Убежав за границу, Ватажков тоскует по родине, но, вернувшись, вновь сталкивается с сюрпризами, теперь уже пореформенной жизни: нищетой и невежеством народа, произволом царской бюрократии, продажностью либералов. Все это сводит героя в могилу.
      Способ изображения социальных противоречий у Лескова здесь да и в других его произведениях иной, чем у писателей революционной демократии. Он не бичует основы существующего строя, как Щедрин, а берет лежащие на поверхности факты, часто даже не отсеивая крупного от мелкого. И тем не менее видит много такого, что одновременно с ним изобразил Щедрин, потому что смотрит на жизнь глазами героя прогрессивного, горячо любящего свой народ.
      Лесков видит злобных крепостников-помещиков, бюрократов — помпадуров, либеральных болтунов, попов-ханжей и предателей, шпиков из царской охранки. Многие из этих образов по своей сатирической окраске близки к щедринским. А образ жандарма — шпиона Постель-никова — безусловно можно поставить в один ряд с лучшими образами русской сатирической литературы.
      Обманчиво-невинную, ангельскую внешность героя Лесков противопоставляет его человеконенавистническому содержанию.
      Характерная черта сатиры Лескова, особенно сатиры 70-х годов,— ее психологизм, показ противоречий и нелепостей действительности через внутреннее восприятие героя. В повестях «Смех и горе», «Железная воля», «Сказ о тульском косом левше...», хронике «Мелочи архиерейской жизни» раскрыты столкновения человека с действительностью, осмысление им действительности, его суждение о событиях. Обобщения если и даются писателем, то нарочито наивно и опять-таки с точки зрения героя — человека не искушенного в социальных вопросах.
      Как правило, герой повестей и рассказов Лескова — человек, думающий о своем маленьком, скромном счастье. И события развертываются таким образом, чтобы ярче выявить неустройства общественной жизни, невозможность осуществить даже самые скромные желания человека.
      Если в повести «Смех и горе» повествование идет от лица либерального интеллигента, то в повести 1876 года «Железная воля» — от лица скромного обывателя, бывшего чиновника. Предмет сатиры здесь более определен и, казалось бы, узок — инженер-немец, приехавший в Россию, чтобы произвести «большие захваты при содействии своей железной воли».
      Лесков не ставил целью осмеять немцев вообще. Он хотел наиболее полно и разносторонне раскрыть характерные черты русского народа, его единство в борьбе за национальную независимость и вместе с тем обреченность борьбы эгоистической личности против народа. Конечно, замысел «Железной воли» был обусловлен еще и глубокой ненавистью и презрением, которые Лесков всю жизнь питал к захватнической идеологии пруссачества.
      Немцу Пекторалису в «Железной воле» противопоставлены добродушные, в большинстве своем полуграмотные русские люди разных сословий: мещанин, заводчик, чиновник, священник. В обрисовке их Лесков пользуется мягким юмором, добродушной иронией. Пекторалис же дан в тонах бичующих, даже гротесковых. Судьба Пекто-ралиса, в сущности, трагична, но в облике его нет ни одной трагической черты, потому что Пекторалис, как и капитан-жандарм Постельников из повести «Смех и горе», не способен к серьезным чувствам. Это человек-автомат, человек-кукла. Вся схема построения этого образа очень близка к щедринской сатире.
      Народ в произведениях Лескова этого периода встает таким, каким он был в жизни: малограмотный, нищий, со множеством пороков, привитых долгими годами рабства, и вместе с тем с живой, благородной душой, талантливый и умный, самоотверженный и превыше всего любящий свою многострадальную родину. И эта любовь окрыляет его.
      С особой убедительностью и страстностью яркая самобытность русского народа раскрыта в повести Лескова «Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе», написанной вслед за «Железной волей».
      Сюжет о «Левше» был взят писателем из народных преданий, прославляющих мастерство и сметливость русского человека. По замыслу повесть эта близка к повести «Железная воля», хотя в одной действует тупой пруссак, а в другой — хитрые и весьма умные англичане. В резко сатирических тонах разоблачается их самомнение и спесь, их механизированная культура. Художественный метод Лескова-сатирика, как и его словесное мастерство, достигает здесь большого искусства.
      Левша дан как олицетворение типических черт русского характера. «Рецензент «Нового времени»,— писал Лесков,— замечает, что в «Левше» я имел мысль вывести не одного человека, а что там, где стоит «Левша», надо читать «русский народ». Я не стану оспаривать, что обобщающая мысль действительно не чужда моему вымыслу».
      Если русские люди из повести «Железная воля» ведут борьбу за свое национальное достоинство в пределах заштатного русского городка, то тульский рабочий Левша и его товарищи отстаивают честь России, так сказать, на мировой арене. В эту борьбу втянуты и царь, и высшее дворянское общество, которые тоже считали себя представителями русского народа. Но все они на самом деле оказываются врагами своей страны. Царь Александр убежден, что «англичанам нет равных в искусстве, а... мы, русские, со своим значением никуда не годимся». Даже пистоль, сделанную русским мастером, он принимает за английскую.
      Придворное общество — это трусы и подхалимы, занятые только соблюдением этикета. «Русским» князьям и графам, носящим в большинстве фамилии Несельроде, Клейнмихель и т. п., глубоко безразличны интересы российского государства. У них нет даже элементарного чувства собственного достоинства.
      Есть в повести образ генерала, вызывающий симпатии читателя,— Платов. Это верный солдат родины, человек, сохранивший живую душу и острый ум. Эти черты роднят его с народом, в частности с Левшой, но делают нежелательным пребывание при царском дворе. Платов «режет» правду в глаза царю и придворным, глубоко сочувствует погибающему Левше, однако помочь не может — он сам оказывается «не у дел».
      Правящая верхушка царской России изображена Лесковым в лубочном, сказочном стиле. И царь и придворные будто сошли с народных картинок тех лет. В их облике оттенены черты, которые народ ненавидит: внешняя помпезность, глупость, злое ехидство. Царедворцы защищают строй, при котором труженику России нет жизни. Его морят голодом, грабят, бьют, над ним зверски издеваются. Именно такова судьба талантливого мастера Левши.
      Левша — единственный человек в повести, противостоящий миру злых кукол, облеченных властью. Именно он один за всех думает о судьбе России, о ее славе. Левша не ищет богатства, хотя голоден, оборван, всеми бит. Он предельно скромен, и его гениальная работа даже не помечена его именем. Левша держится с достоинством и в присутствии царя и с иноземцами. Он не зарится на обеспеченную жизнь, которую сулят ему англичане. Одна забота, одна мысль занимает Левшу: благополучие родины, чтобы родина была самой сильной и славной — побеждала бы всех врагов. «Мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданные... мы все к своей родине привержены»,— твердит Левша в ответ на уговоры англичан остаться в Англии.
      И после трагического возвращения на родину, после того, как его, больного, раздели в полицейском участке, ограбили, возили по морозу, бросали на «холодный парат», так что «раскололся затылок»,— после всего этого последние слова и мысли Левши опять-таки не о своей участи, а о том, чтобы передали царю, что «у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть бы и у нас не чистили, а то, храни бог, война, они стрелять не годятся».
      В «Сказе о Левше» мы имеем дело не с отдельными сатирическими образами, а с сатирой на весь общественный строй России. Искрящимся, веселым юмором окрашено представление Левши о высшем обществе, а также его наивное восприятие механизированной английской культуры.
      Большое место в творчестве Лескова занимает обличение русского церковничества. С конца 70-х годов антицерковная тема приобретает резко сатирическую окраску; Это было вызвано эволюцией мировоззрения Лескова, его заботой о борьбе с невежеством народа, с его вековыми предрассудками.
      Шестой том прижизненного собрания сочинений Лескова, куда вошла книга сатирических очерков «Мелочи архиерейской жизни» и другие его антицерковные рассказы и очерки, был изъят и сожжен цензурой, обвинившей автора в «диком мистико-революционном бреде». «Вообще вся шестая книга сочинений Лескова... складывается из сознательно дерзких памфлетов и на церковное управление России и на растление нравов высшего духовенства»,— говорилось в заключении цензурного комитета.
      Мздоимство, предательство, разврат — все эти преступления совершают без зазрения совести духовные пастыри из цикла очерков «Мелочи архиерейской жизни», из рассказов «Дворянский бунт в Добрынинском приходе», «Райский змей», «Поповская чехарда» и других.
      Перед читателем — целая галерея чиновников, одетых в церковные ризы, морально разложившихся, творящих беззакония. Эти «пастыри душ» ведут себя в духовной консистории так же, как и светские представители царского аппарата. И их метод обращения с народом одинаков.
      Отдельные положительные образы духовенства, которые, по замыслу автора, должны были представить защитников «подлинной веры», не типичны. Их положительные свойства проявляются вопреки той среде, в которой они живут и действуют. По своим душевным качествам они близки к «праведникам» из народа.
      Вот почему эти типы никак не меняют антицерковной направленности лесковской сатиры. Лесков видит не отдельные пороки церкви, а гнилость системы, порождающей эти пороки.
      Антицерковная тема осталась одной из любимых тем Лескова до самого конца его творческой жизни. Она звучит в циклах новелл «Заметки неизвестного», «Рассказах кстати», «Святочных рассказах», в повестях «Полуношники», «Зимний день», «Заячий ремиз».
      Церковники в произведениях Лескова последних лет предстают верными слугами политической реакции, ее агентами.
      В своей антицерковной сатире Лесков во многом cледует за Л. Толстым, начавшим в 80-е годы борьбу с офи циальной церковью Л Толстой вообще оказал большое влияние на Лескова и на его творчество, особенно на творчество последнего периода. «На земле нет никого, кто мне был бы дороже его»,— писал Лесков о Толстом в 1887 году Но толстовскую теорию «непротивления злу» Лесков не принял и резко критиковал ее.
      Следуя за Толстым, Лесков создает рассказы и повести на сюжеты библейских легенд. Как и Толстого, его интересовали здесь не божественные чудеса, а образы людей, несущих добро, и «картины столкновения благородного сердца с фетишизмом и ханжеством».
      Не случайно реакционная критика ругала рассказы Лескова на сюжеты библейских легенд за то, что автор искал в них «не уроков богоугодной жизни, а оправдание морали совсем противоположной, бесцерковной, или, как ее теперь называют, естественной, альтруистической».
      Близость Лескова к писателям демократического лагеря становится особенно очевидной в 80—90-е годы Писатель идёт по пути углубления критики действительности, постепенно перенося огонь ее с частностей на общественные основы и подвергая при этом коренному пересмотру свои прежние взгляды и убеждения
      Обострение политической реакции, борьба за пробуждение сознания народа, оживление идеологии крепостничества, моральный облик нового хозяина жизни — буржуа, гнилость и антинародность правящего аппарата самодержавия, церковь, как верная прислужница реакции,— все эти большие проблемы стоят в центре творчества Лескова 80—90-х годов. Решались они, разумеется, по-иному, нежели писателями революционной демократии, но, в основном, в том же направлении.
      В рассказах «Человек на часах», «Простое средство», «Старый гений», «Административная грация» раскрыт произвол государственного аппарата самодержавия. Многие из рассказов, на первый взгляд, имеют «счастливые» концы, но благополучное разрешение конфликта не радует читателя. Путь к нему лежит через унижение людей. Найти правду обиженному человеку, добиться справедливости в условиях самодержавно-крепостнической системы невозможно. Справедливость может восторжествовать лишь случайно, когда в борьбу на стороне постра
      давшего включается более опытный хищник, наемный «проходимец-сражатель», который действует еще искуснее и наглее, чем официальные грабители-чиновники. Таков сюжет рассказов «Старый гений» и «Простое средство».
      В объяснении к рассказу «Уха без рыбы» Лесков писал о том, что многие упрекают его за нечеткое разграничение в рассказах добра и зла, за отсутствие подлинно положительных типов. Автор с этим не согласен, но сюжет большинства его рассказов действительно дает повод к упрекам. Причина этого не только в нечеткости миросозерцания автора, но, главным образом, в «коварстве» социальной системы, в которой жили и действовали герои рассказов.
      В одном из наиболее сильных обличительных рассказов — «Человек на часах» — показано единство действий высшей военной и духовной власти и полиции, олицетворяющее собой политическую реакцию 80-х годов. Блюстители порядка творят зверства и беззакония, истязают солдата-героя и награждают жулика-командира, присвоившего подвиг солдата. И тем не менее все герои в конце концов имеют основание быть довольными. Даже избитый до беспамятства солдат Постников доволен: ведь он «ожидал гораздо худшего» — приговора полевого суда. Это всеобщее «довольство», по замыслу автора, должно было раскрыть нелепость российской действительности, вызвать горькую усмешку читателя над жизнью, изобилующей подобными «сюрпризами».
      Нищета и бескультурье народа выгодны правящим классам — такова идея рассказов «Продукт природы». «Импровизаторы», «Загон» и многих других. Крестьяне показаны здесь как серая масса, гибнущая от голода и нищеты; сопротивление крестьян стихийно и нелепо, без надежды на успех. В рассказе «Продукт природы» дана картина насильственного переселения помещиками крестьян из центральных губерний в безлюдные степи. С резкой иронией и даже сарказмом Лесков изображает лиц, занятых переселением. Они буквально истязают крестьян. В глазах надсмотрщика крестьяне не что иное, как «продукт природы». Надсмотрщик и его помощник — чиновник, «неосновательная фитюлька»,— порют крестьян при их же собственном содействии, а затем цинично сме-
      ются над покорностью несчастных: «Ах вы, сор славянский! Ах вы, дрянь родная! Пусть бы кто-нибудь сам-третий проделал этакую штуку над сорока французами... черта-с два!.. И это еще, не забудьте, с моей простой пряжкой. С настоящим орденом я бы целую Россию выпорол!» — нагло похваляется молодой администратор.
      С еще большей сатирической силой раскрыто положение русской послереформенной деревни в рассказе-очерке «Импровизаторы». Здесь два лагеря: правящие классы (дворяне, чиновники, буржуа) и «поруганный», «лишенный» мужик, похожий на мужиков Глеба Успенского. Мужик этот оторвался от земли, ушел в город, чтобы спасти умирающую от голода семью. От несчастий и нужды он сходит с ума.
      Суеверия «порционного», «лишенного» мужика не осмеиваются Лесковым. Они даны в тонах грустного раздумья. Мужику противопоставлены сатирические типы курортного общества — эксплуататоры и бездельники.
      В очерке-рассказе «Загон» Лесков поднимается до широкого политического обобщения. На фоне нищей и дикой жизни изображен народ, не верящий ни в какие «добрые» намерения господ, ни в их реформы, и рядом с этим — непроходимые дикость и невежество самого правящего общества. Этим обществом руководят «апостолы» мракобесия и реакции вроде Каткова. Это они проповедуют отделение Руси «китайской стеною» от других государств, образование собственного российского «загона». Их «наука» повелевает держать народ в невежестве и не стыдится доказывать «полезность» сажи в мужицких курных избах. Нагло и цинично реакционные борзописцы восхищаются убогим бытом крестьянских изб, по их мнению, более здоровым, нежели быт дворянских палат. Публицистический характер сатиры Лескова 80—90-х годов и по фактам и по манере обличения во многом близок щедринской сатире.
      Обобщенный характер носят многие комментарии Лескова к событиям действительности тех лет.
      Много общего с Щедриным и Глебом Успенским имеет также и тип лесковского буржуа, выведенный им в рассказах «Чертогон», «Грабеж», «Отборное зерно», в повести «Полунощники». Дикость, невежество, самодурство и заскорузлая политическая реакционность — вот основные черты этого нового хозяина жизни. Лесковский буржуа занимается махинациями «в подземельном банке» (то есть в земельном), устраивает оргии и дебоши, грабит народ, а потом молится перед «всепетой» и получает отпущение грехов от продажного духовенства. Но типы буржуа у Лескова отличаются от щедринских Колупаевых и разуваевых тем, что он не показал их связи с крепостническим дворянством, их политику завоевания власти. Основное внимание уделено здесь не политическому, а моральному облику буржуа, его духовному растлению.
      Начало 90-х годов в творчестве. Лескова ознаменовалось усилением политической сатиры. Его рассказы «Административная грация», «Загон», повести «Полуношники», «Зимний день», «Заячий ремиз» содержат открытую защиту прогрессивных сил. России. Лесков гневно обличает подлые методы политической борьбы правящих классов против революционеров. Эти задачи прямо противоположны тем, которые стояли перед сатирой Лескова 60-х — начала 70-х годов.
      Лесков и сам сознавал разрушительную силу своих произведений 90-х годов. Он говорил: «Мои последние произведения о русском обществе весьма жестоки... Эти вещи не нравятся публике за цинизм и прямоту. Да я и не хочу нравиться публике... Я хочу бичевать ее и мучить. Роман становится обвинительным актом над жизнью».
      В рассказе «Административная грация» по-щедрински (о чем свидетельствует и заглавие) изображена борьба объединенного лагеря реакции — царской администрации, крепостнического дворянства и духовенства — против прогрессивных сил страны.
      Министр, губернатор, поп и полиция оклеветали профессора университета и довели его до самоубийства. О профессоре, которого все знали убежденным революционером, охранка пишет подложное письмо, выдавая его за своего агента, затем хитро знакомит с этим письмом одного из «революционеров», который и разносит слух о предательстве профессора.
      Сановник с архиереем посылают свой проект убийства профессора министру просвещения, и оба они действуют в соответствии с лозунгом реакционной прессы «оздоровление корней», то есть уничтожение революционеров.
      В сатирических повестях 90-х годов Лесков выступает талантливым учеником Гоголя и Щедрина. Веселый юмор многих сцен здесь перемежается со сценами, окрашенными в саркастические тона. Аллегория, гипербола, гротеск, фантастика — вот основные средства сатирической типизации, обнажения политического смысла образа. Но если Щедрин, рисуя «фантастические» поступки своих героев, все время подчеркивал реальность этой фантастики, ее полнейшее соответствие явлениям российской действительности, то Лесков часто устранялся от прямых политических комментариев, предлагая читателю самому отсеять существенное от второстепенного. Фантастика у Лескова — это, как правило, «потусторонние силы», которые чудятся героям-фанатикам, мечтающим об исполнении своих личных желаний, например о получении ордена (рассказ «Белый орел»). Фантастика лесковских повестей не поднимается до широких политических обобщений, как у Щедрина. Тем не менее прием этот для Лескова был большим шагом вперед. Рассказ «Белый орел» во многом навеян гоголевской повестью «Нос».
      Чиновник Иван Петрович, прозванный за свою величественную внешность Белым орлом, становится живым олицетворением того ордена «Белого орла», о котором так страстно мечтает крупный чиновник Галактион Ильич. В затуманенном мозгу Галактиона Ильича его орден начинает жить обособленной человеческой жизнью. Как и Нос гоголевского майора Ковалева, Иван Петрович — Белый орел — маскируется различной внешностью, издевается и поет игривые, не свойственные загробному духу песенки, сливаясь с оригиналом (орденом), сразу же исчезает, когда Галактион Ильич получает наконец орден «Белого орла».
      Яркую политическую окраску имеет фантастика сатирического рассказа «Путешествие с нигилистом». Мракобес-дьякон, едущий в поезде, рассказывает соседям по купе всякие небылицы о революционерах. Заподозрив одного из пассажиров в политической неблагонадежности, дьякон натравливает на него жандармов. Подобная же история с «ловитвой сицилистов» будет позднее развита Лесковым и в повести «Заячий ремиз».
      Во всех повестях Лескова 80-х годов с глубоким сочувствием и симпатией выведены образы прогрессивной молодежи, борющейся за народные права. В «Полуношниках» и «Зимнем дне» это девушки-дворянки, порвавшие со своим классом во имя освобождения народа, а в повести «Заячий ремиз» это еще и обобщенные типы «идущих в народ».
      Но идеал Лескова не активный революционер, не организатор, готовящий народные массы к восстанию. Его идеал — просветитель, личность, борющаяся за усовершенствование общественного строя средствами морального убеждения и примера, добивающаяся пробуждения народного сознания пропагандой евангельских идеалов добра и справедливости.
      Лесковские герои считают себя зачинателями движения, и только; они знают, что не им суждено изменить мир, что за ними должны прийти другие — более сильные, смелые, кому известны иные пути борьбы. «Характеры идут, характеры зреют — они впереди, и мы им в подметки не годимся. Но они придут, придут»,— говорит революционерка Лида из повести «Зимний день».
      Выразительности образов поздних сатирических повестей Лесков достигает усилением их социальных качеств.
      События «Зимнего дня» и «Полунощников» происходят в период политической реакции. Некоторые из действующих лиц — прямые или потенциальные агенты царской охранки. Автор здесь уже не иронизирует, а глубоко ненавидит. Высшее общество, буржуазная и мещанская среда предстают во всей своей преступной аморальности, их реакционность ничем не завуалирована.
      Особенно разительна идейная эволюция Лескова в последнем его произведении — сатирической повести «Заячий ремиз». С исключительной смелостью изображена здесь политическая борьба 80-х годов. Ни один либеральный издатель не решился напечатать эту повесть при жизни Лескова, и она увидела свет лишь после Октябрьской революции.
      «В настоящее время печатать ее положительно невозможно. Именно по поводу тех вопросов, которых вы касаетесь, цензура освирепеет и на нас и на вас»,— писал Лескову редактор журнала «Русская мысль».
      В центре повести Оноприй Перегуд — бывший становой пристав и дворянин, а сейчас психически больной, упрятанный в сумасшедший дом.
      Получивший в детстве у архиерея «сокращенное образование на манер принца», Перегуд живет тихо и мирно в своем селе и даже пользуется уважением крестьян за бесстрашную ловлю конокрадов. Но вот губернатор, поп-шпион Назарий и агент охранки Вековечкин потребовали от Перегуда ловли «сицилистов» и «провидения настроения умов в народе». Спокойствию Перегуда отныне приходит конец.
      Перегуд совершает самые дикие поступки: хватает ни в чем не повинных людей, видя в каждом «потрясователя основ», устраивает погони и облавы, пишет доносы. Все нормальные люди бегут от него, как от прокаженного. Но даже и этого полубезумного «охранителя основ» начальство начинает подозревать в содействии «потрясо-вателям». И только потому, что однажды, по ошибке, вместо революционера он арестовал агента охранки.
      Перегуд не выдерживает больше этой дикой жизни и сходит с ума. Либеральный предводитель дворянства угадывает причины трагической развязки Перегуда: «...Что за ужасная среда, в которой он жил... Помилуйте, какая голова может это выдержать и сохранить здравый ум!»
      Как и герои Щедрина, герои Лескова в «Заячьем ремизе» «пришли к убеждению, что только уголовная неблагонадежность может прикрыть и защитить человека от неблагонадежности политической, и согласно с этим поступают».
      Политический смысл «Заячьего ремиза» перекликается также с повестью Чехова «Палата № 6», которая была написана несколько раньше.
      Обличение безумия самодержавно-крепостнической действительности настойчиво звучало в тот период и в творчестве Всеволода Гаршина.
      Но Лесков решал эту тему по-иному, чем современные ему писатели-демократы. Его обличение не намечало выхода из-под гнета «сумасшедшей» действительности. Перегуд не столько олицетворение угнетения, сколько жертва социального строя. Бурная деятельность по ловле «сицилистов» представляется ему кошмарным сном. Только в сумасшедшем доме он находит успокоение и видит нормальных людей, а не политических маньяков.
      Отрешившись от прежней жизни, Перегуд становится близким к лесковским праведникам и мечтает о переселении в иной, более справедливый мир.
      Как видим, даже и здесь Лесков не смог прийти к революционному протесту, даже и в этой остросатирической повести он оставался верным идеалу морального самоусовершенствования.
      И все же «Заячий ремиз» — беспощадный приговор самодержавию, этому сумасшедшему социальному строю, при котором народ находится во власти охранителей — становых перегудов и их идейных наставников: помещиков, попов и всяких иных эксплуататоров.
      В повести недвусмысленные политические выводы, многозначительные разговоры, вроде разговора сыщика — попа Назария со становым Перегудом:
      «— Да, вот то-то — у нас ведь и нет тех, що представляют собой основы! — говорит Перегуд.
      — А вы и я! — разве мы не основы? — отвечает ему Назарий.
      — Ну, где ж таки! Хиба такие бывают основы!
      — А отчего же? — Я основа веры, а вы... основа гражданского порядка».
      Трудно яснее выразить мысль о единстве интересов самодержавия и церкви как орудия реакции.
      Дело доходит до того, что церковный регент, агент охранки Вековечкин, заставляет хор петь в церкви каноны и псалмы на уголовно-полицейский лад. При этом Лесков пародирует характер и смысл церковной службы. Вековечкин убеждает Перегуда «держаться» против политических «злодеев», «закона духовного». «Наш народ человеческой справедливости не знает,— разглагольствует регент,— а свыше всего уважает божественность, ты тем и руководись», то есть рекомендует запугйвать народ всякими божескими карами. '
      В «Заячьем ремизе» много сатирической фантастики, но она основана на реальности: в ней отражены подлинные факты дикого разгула политической реакции в России.

      ПРАВЕДНИКИ

      Проблема идеала, проблема положительного героя особенно остро встала перед Лесковым с середины 70-х годов.
      Отойдя от бесплодной полемики с революционными демократами и обратясь к жизни народа, Лесков нашел среди простых людей подлинно героические личности, и это позволило ему обрести веру в будущее России. Поиски своеобразного, оригинального человека привели писателя к созданию «богатырей духа», носителей основных качеств русского народного характера.
      В повестях «Соборяне», «Запечатленный ангел», «Несмертельный Голован», «Очарованный странник», «Левша», «Тупейный художник», в цикле «Печерские антики», в рассказах на мотивы библейских легенд, исторических хрониках «Старые годы в селе Плодомасове», «Захудалый род», во многих рассказах 90-х годов находим типы идеальных людей, представителей разных сословий России. «Праведники» Лескова имеют свое особое лицо. Их стремление к добру, к поискам истины, к защите обездоленных активно и страстно. Это не сочувствователи, а борцы, отдающие себя людям до конца. Это люди несгибаемых характеров, широкой натуры, близкие к былинным русским богатырям. Детская чистота и наивность сочетаются в них с отвагой воина, мудростью пророка, одержимостью подвижника.
      С точки зрения обычного человека праведники — это чудаки, донкихоты. Но их «донкихотство» особого рода — праведники борются не с ветряными мельницами, а с самим социальным строем, порождающим угнетенных и обиженных. И пусть судьба их трагична — сила их духа неколебима: они готовы к жертвам.
      Пробудившаяся личность в произведениях Лескова вступает в непримиримый конфликт с деспотическим строем. Эта личность живет не в дворянских просвещенных усадьбах и не только в среде разночинцев-демократов или мыслящей интеллигенции — она в самой гуще народа.
      Это может быть и поп-еретик, и крестьянин, и мастеровой, и мелкий чиновник, и мещанин. Свободная душа народа многолика.
      Впоследствии, следуя за Лесковым, Горький тоже создаст образы многих протестантов, «выломившихся» из разных классов и сословий.
      «Праведники» Лескова очень конкретные, живые люди, с горестной и трудной судьбой. Но в них явственно видны и черты, делающие их выразителями дум народных, духовными вождями его.
      Протопоп Туберозов и дьякон Ахилла Десницын, герои повести «Соборяне», открывающие галерею праведников,— кроткие правдолюбцы, но жизнь их — каждодневный бой с несправедливостью. Об этом свидетельствует «Демикотоновая книга» — дневник Туберозова за тридцать лет его служения в церкви.
      Бесстрашно обличая мирских и церковных «мытарей» народа, Туберозов и Ахилла к концу повести вырастают в богатырей, а их жизнь воспринимается как «житие». В них «тысячи жизней горит». И внешность их богатырская. Но если герои «Соборян» и исторических романов-хроник духовную опору ищут в патриархальном прошлом, в «старой русской сказке», то «несмертельный» Голован, Очарованный странник — крестьянин Иван Флягин и чудесный мастер Левша боятся этого темного прошлого и проклинают его. Их надежда на народные силы. Не мира и тишины, а боя жаждут их души. «Мне за народ помереть хочется... Я тогда клобучок сниму, а амуничку надену»,— говорит Флягин, очутившийся в конце жизни в монастыре.
      Квартальный Рыжов («Однодум»), крестьянин Сели-ван («Пугало»), мещанин Голован и все близкие им по духу русские люди живут на свете ради добра, а не ради собственного благополучия. Они в буквальном смысле люди мирские, сознательно отдающие свою жизнь служению народу. У них нет широких замыслов, они пытаются исправить людские души силой собственного примера, каждодневного подвига во имя справедливости. Эти люди — олицетворение совести народа. Автор считает жизнь оправданной, если она помогает пробуждению совести у окружающих: у гордого вельможи или помещика, у алчных администраторов-взяточников или буржуа. Конечно, праведники прекрасно понимают, что радикально переделать существующий порядок не в их силах. У них нет ясной программы действий, они лишь Пытаются осмыслить цепь жестоких случайностей, «сюрпризов», из которых состоит вся их жизнь. Но они не Смиряются, они вечно в беспокойстве, в думах о народе. И в этом их сила, залог того, что они найдут верную дорогу борьбы.

      ВОЛШЕБНИК СЛОВА

      «Волшебником» слова назвал Лескова Горький. «...Он писал не пластически, а — рассказывал, и в этом искусстве не имеет равного себе... Толстой, Тургенев любили создавать вокруг своих людей тот или иной фон, который еще более красиво оживлял их героев, они широко пользовались пейзажем, описаниями хода мысли, игры чувств человека, — Лесков почти всегда избегал этого, достигая тех же результатов искусным плетением нервного кружева разговорной речи». Эти слова Горького точно характеризуют особенность стиля Лескова и композиции его произведений.
      В основе большинства произведений Лескова лежит подлинная жизнь, конкретные, виденные или услышанные факты. Рассказы, очерки, повести — наиболее излюбленные жанры Лескова. Жанр романа не удавался Лескову также и потому, что ему было чуждо широкое эпическое полотно, связывающее воедино многие судьбы людей, рисующее становление и развитие характеров, внутреннюю эволюцию чувств и мыслей человека. Он брал события и характеры в их законченном виде и любил рисовать не движение чувств и характеров, а проявление их в действии, в процессе борьбы на коротком отрезке времени... «Я только списывал виденное и слышанное или же развивал характеры, взятые из действительности»,— говорил Лесков.
      Форма рассказов и очерков Лескова разнообразна: рассказ-воспоминание, рассказ-очерк, рассказ-фельетон, сатирические и юмористические циклы рассказов, циклы сатирических очерков. В основе сюжета многих рассказов Лескова часто лежат анекдоты. Он видел в анекдоте наиболее характерное, меткое и лаконичное осмысление народом действительности.
      Лескова стесняли традиционные жанровые формы. Он старался быть новатором; находя новые разновидности жанров, часто объединял вместе различные жанровые черты. Он боялся жанров, которые становятся «ярмом для искусства». В более традиционном плане написаны Лесковым только его исторические хроники, их форма обусловлена самим материалом и идеей утверждения «старой русской сказки», то есть патриархальной жизни.
      Любимый прием Лескова — повествование от имени героя, в котором монолог часто сменяется многоголосыми диалогами.
      При помощи речи персонажей Лесков создавал полное представление о характере человека, его действиях, о конкретной социальной обстановке и об эпохе в целом.
      Именно этим объясняется ювелирная отделка речи, приведшая Лескова к вершинам словесного мастерства, сделавшая его великим знатоком языка русского народа.
      Типично лесковский язык с народной этимологией, сатирическим переосмыслением установившихся слов и понятий начинается, пожалуй, с повести «Воительница».
      Стиль этой повести характерен едкой иронией, пронизывающей все комментарии автора и рассказы мещанки — сводницы Домны Платоновны.
      Все повествование — цепь диалогов воительницы с ее жертвами, а реплики рассказчика лишь подчеркивают подлинный смысл ее «благодеяний». Но в то же время речь воительницы дана как речь человека, убежденного в своей правоте. И это соответствует замыслу Лескова представить свою героиню не только как хищницу, но и как жертву несправедливого социального строя. Так построены многие рассказы и повести Лескова.
      Идейный перелом мировоззрения Лескова отразился и на языке его произведений. Лесков стал совершенствовать и развивать средства сатирического изображения, продолжая традиции Гоголя и идя на сближение с демократической сатирой тех лет. Но созданный Лесковым стиль ярко своеобразен. Основой его служит язык самых разных слоев и классов общества. Лесков «собирал его много лет по словечкам, по пословицам и отдельным выражениям, схваченным на лету, в толпе, на барках, в рекрутских присутствиях и монастырях, ...прислушивался к выговору и произношению русских людей на разных ступенях общественного положения»,— писал друг Лескова А. Фаресов.
      И сам Лесков говорил о необходимости учиться народной речи: «Усвоить литератору обывательский язык и его живую речь труднее, чем книжный. Вот почему у нас мало художников слога, то есть владеющих живою, а не литературною речью».
      Многие критики упрекали Лескова л «порче» русского языка, не имея сами представления о подлинном богатстве и многообразии диалектов русской народной речи. Из записных книжек Лескова видно, откуда идут «лесковские» меткие словечки, сатирически переосмысливающие многие слова и понятия образованных сословий. Эти переосмысления позволяют воспринять мир образно и свежо.
      Стиль Лескова характерен именно этим сплавом русского народного, разговорного и литературного языка, сказовостью, высоким мастерством раскрытия внутреннего мира человека, а также социальной среды через язык героев. «Человек живет словами, и надо знать, в какие моменты психологической жизни у кого из нас найдутся слова»,— говорил Лесков.
      Лесков — мастер стилизации, но эта стилизация очень естественна и обоснована народным сказом. В стиле такого сказа написан «Левша». И зачины, и концовки, и диалоги даны в торжественно-сказочных тонах: «Государь говорит: «Что тебе, мужественный старик, от меня надобно?» Но описание обстановки и содержание диалогов лишены всякого сказочного элемента.
      Речь рассказчика и Левши — живая, певучая речь русского крестьянина: «Мы от вас, как государева посла, все обиды должны стерпеть, но только за то, что вы в нас усумнились и подумали, будто мы даже государево имя обмануть сходственны — мы вам секрета нашей работы теперь не скажем, а извольте к государю отвезти — он увидит, каковы мы у него люди и есть ли ему за нас постыждение».
      Словотворчество героев Лескова начинается там, где они сталкиваются с нерусскими названиями или явлениями чуждыми, непонятными неграмотному крестьянину, мастеровому или мещанину. Переиначенные самим народом словечки очень метко обнажают суть явлений: «умом виляет», «неописанный подъезд», «мастера петь с вавилонами», «по дороге ноги рассыпали», «глаз пристрелявши», «грабоватый нос», «правотцы», «потомцы», «мелко-скоп», «потная спираль», «разговорная женщина», «тужурный жилет», «буреметр».
      Вполне естественно, что крестьянин, рассказывая о вещах, ему не знакомых и чуждых, может исказить их названия, согласно своему представлению о них и созвучию с вещами, ему известными: Аболон Полведерский (Аполлон Бельведерский), бюстры (бюсты), керамида (пирамида), нимфозории (инфузории), укушетка (кушетка), свистовые (вестовые), долбица умножения (таблица умножения), пупоны (купоны) и т п
      Использовал Лесков простонародную речь, так сказать, и в ее «чистом виде» «На глазах слеза блистану-ла», «А кататься он любил не по битым аллеям, где господа бзырят, больше по простым путям, где вокруг поля и леса видны и замечать можно, как вокруг сельские люди труждаются».
      Высокое мастерство стилизации Лескова особенно ярко проявилось в его произведениях на мотивы легенд и сказок. И быт и язык строятся соответственно эпохе, ее обычаям и языку Лесков органически «вживался» в эпоху, он не допускал фальши даже в мелочах.
      Герои Лескова резко различны по своему языку, купца не спутаешь с мещанином, мастерового с попом, помещика с интеллигентом-демократом.
      И все они — русские люди имеют свое, сугубо на циональное лицо.
      Лесков собрал воедино голоса всех классов и сословий России и создал прекрасную симфонию, которая никогда не потеряет своего очарования.
      «Его рассказ — одухотворенная песнь»,— писал Горький о Лескове.
      Лесков не был понят современниками. Последние годы его жизни (Лесков умер в 1895 году 21 февраля) были особенно трудными. Он тяжело болел астмой, был одинок, почти оторван от литературной среды. Его преследовала цензура. «Так и живу и пишу кое-что, всегда под сомнением: можно или не можно»,— жаловался он.
      Творчество Лескова уже при его жизни оказало большое влияние на формирование многих молодых писателей России, и прежде всего на Чехова, Горького, некоторых писателей-народников. Писатели-народники, как и Лесков, строили свои рассказы-очерки на подлинных жизненных фактах, использовали яркое многообразие народной речи.
      В поисках положительных героев М. Горький продолжал линию Лескова, показывая правдолюбцев и чудаков из народа, но герои Горького обрели подлинный идеал, которого не было у героев Лескова. Даже Щедрин не только влиял на Лескова, но в создании некоторых сатирических типов сам шел от него (например, образы попов-шпионов).
      Талантливый писатель земли русской, Лесков останется в сердце ее народа, которого он воспел с такой любовью и с таким неповторимым своеобразием.