Лесной доктор

DjVu

      ХИТРЫЙ КУЗНЕЧИК
     
      Однажды зелёный кузнечик и мышь-полёвка поспорили, кто из них лучше слышит.
      — Конечно, я, — расхвасталась мышь. — Кот ещё только подкрадывается на мягких лапах, а я уже слышу — и прячусь.
      — Подумаешь, — ответил кузнечик. — Я кота даже во сне слышу.
      Спорили они, спорили, так ни о чём и не договорились.
      — Тогда давай испытаем, чей слух лучше, — предложила мышь.
      — А как же мы испытаем? — спросил кузнечик.
      — Очень просто, — пояснила мышь: — сядем и будем ждать, когда кот придёт. Кто первый его услышит, у того и слух лучше. Согласен?
      — Нет, не согласен, — отвечает кузнечик. — Может быть, кот и не придёт. Давай так сделаем: завяжем себе головы, чтобы ушей не было видно, и пригласим соловья. Пусть он запоёт, и кто первый его услышит, тот выиграл.
      Так и сделали. Пригласили соловья, а сами головы завязали.
      Только соловей запел, а кузнечик уже мышь в бок толкает, кричит:
      — Слышу! Слышу! Про то, как светит луна, поёт!
      Не поверила мышь кузнечику.
      — Давай, — говорит, — я сама тебе голову завяжу.
      И завязала — даже глаз не видно.
      Опять соловей запел, и снова кузнечик кричит:
      — Слышу! Слышу! Про то, как всходит солнце, поёт.
      Удивилась мышь: соловей и правда про солнце пел.
      Так и согласилась, что кузнечик куда слухменей её.
      А он, хитрец, посмеивается про себя: «Ловко же я её. провёл! Ведь уши-то у меня не на голове, а на ногах».
      А мышь этого даже и не знала.
     
     
      ЕРШИШКА-ЗАЗНАЙКА
     
      одной речушке с тринадцатью поворотами да с тринадцатью омутами жил ершишка. Немудрящая рыбка, — колючек много, мяса мало. Никто им особенно не интересовался. Даже прожорливая щука и та мимо проплывала. Жить бы да жить ершишке. Но нет. Возомнил о себе, что умнее-мудрее его во всех водах никого не сыщешь. Шумит на все омуты:
      — Не то, не так! Вот я... Вот как, по-моему! Меня даже щуки боятся. Вот я вам покажу!
      Запугал всех мирных рыб. Не то Что какая-нибудь плотва, — солидные лещи и те от него подальше стали держаться.
      А он до того разошёлся, что белое чёрным называет, ложь за правду выдаёт, не стесняется.
      Даже пескари — приятели, вместе с которыми чужую икру поедали, — и те от него отвернулись. А он знай себе шумит, мудрость да величие своё доказывает. Не успеет кто-либо из рыб к ершовым местам подплыть, как он попрекает:
      — Куда в мои воды лезешь? Тебе ли со мной общество водить! Да ты, рыбина глупая, и моего левого плавника не стоишь!
      Послушает рыба — ив сторону. Что с зазнайкой поделаешь?
      Долго ли, коротко ли так было — не знаем, но случилась с ершишкой беда. Угодил он рыбаку на крючок.
      — Ишь ты, мелюзга, чуть побольше червяка, а тоже рыба... Тьфу, — выругался рыбак. — Ну, да ладно, отнесу коту — позабавится.
      Нацепил ерша на кукан и пустил в воду.
      В это время щуки свой обычный обход у берегов делали: попадётся им кукан — цап, и нет у рыбака улова...
      Но завидели ерша на нитке, и давай мимо!
      Взмолился ёрш:
      — Ох, милые щучки, острые зубки... Ну что вам стоит ко мне подплыть, суровую нитку перекусить?
      Остановились щуки, плавниками шевелят, переглядываются,
      Да ёрш ли это? Ишь, какой вежливый стал. Может, помочь бедняге?
      Но тут выплыл из-под коряги сом, расправил усы и пробасил:
      — Вот выручите вы его из беды, а он над вами же посмеётся! Да и всем нам житья не даст — захвалится, что и на кукане побывал, и людей повидал, и оттого всех важней стал.
      — Верно, — сказали щуки, — если он считает одного себя умней всех, пусть сам и выпутывается, — вильнули хвостами и уплыли.
      Так ершишка-зазнайка коту и достался.
     
     
      ХВАСТУНЬЯ-ТРЯСОГУЗКА
     
      Случилось это в одну из самых суровых, морозных зим. Столько снегу в лесах намело, что даже быстроногие зайцы с трудом по сугробам пробирались. До того мороз разгулялся, раззадорился — только треск кругом. Уж на что у белок шубки тёплые, и то хоть вторую надевай. Лежебока-медведь и тот не выдержал: уж больно сильно в берлоге мороз его за бока пощипывал. Вылез мишка на свет белый, да и назад попятился. Хоть достаёт мороз в берлоге, а наверху ещё хуже, так за нос и хватает.
      Два дня медведь на холодной постели вертелся, маялся. А мороз пуще прежнего разошёлся, днём песни поёт, с метелями хороводы водит, а к ночи устанет, заберётся повыше и отдувается: «Уф! У-ф-ф!»
      Зверям и птицам никакого житья не стало. В норах да гнёздах и холодно и голодно, запасы кончились. Что делать?
      Пришли все звери и птицы к медвежьей берлоге, просят его, как самого сильного, в беде помочь, метель утихомирить, поломать зиму, прогнать мороз.
      — Помог бы вам, — отвечает, — и я по теплу соскучился, но не знаю, с какого конца-краю за это дело браться.
      Тут вступилась лиса-всезнайка:
      — А я знаю, с какого краю начать. Разве вы не заметили, что тепло начинается, как только лёд на реке разломается? Если лёд трещит — так зима бежит. Если лёд плывёт — так весна идёт! Надо лёд колоть, Мишенька, в нём вся сила зимняя!
      — Так, так, так! — подтвердил дятел.
      Ко-лоть, ко-лоть! — завертелись синицы. Михалыч, — Ты уж постарайся, михалыч, — заговорил рассудительный ёж. — Только тебе, с твоей медвежьей силой, со льдом справиться!
      — Выручай, Мишенька, — взмолились звери и птицы, — иначе зима всех изживёт.
      — Ладно, — рявкнул медведь. Выломал дубину стоеросовую — и на реку. Как хватит по льду со всего размаха — только брызги летят, трещит лёд, подаётся. Жарко медведю становится. Хоть шубу свою снимай.
      — Ага-га! — ревёт медведь. — Сдаёшься, зима лютая! Ещё раз! Разом-раз!
      — Ну, теперь зиме конец — ишь, как он её дубасит! — говорит лиса. — А кто вас уму-разуму научил? Не я ли вас надоумила?
      — Ты-ты, так-так! — застучал дятел.
      — Хит-рит, хит-рит! — затараторили синицы.
      — Зачем спорить? — успокоил их ёж. — Если к лисьей хитрости да медвежья сила — тут никакая зима не устоит! Пусть они всегда так вместе действуют!
      Но рано лиса с медведем славу делила. За ночь, пока умаявшийся мишка спал, мороз снова реку сковал. Завыла метель, над птицами и зверями насмехается: «Хороша медвежья услуга!» Рассердился медведь и на другой день опять на реку с дубиной вышел.
      Проходил берегом человек и подивился на медвежий труд.
      — Для чего это Топтыгин лёд колет? Погреба, что ли, набивать подрядился? — спросил он у пролетевшей мимо птички трясогузки.
      — Лёд колет, зиму гонит, — ответила птица.
      — Зачем его колоть? Дай срок — он сам расколется и вниз уплывёт.
      — А когда это будет?
      — Когда день станет больше ночи, вот тут и жди половодья. Как ни упорствуй зима, а если день четырнадцать часов, тут уж ни одна река не стоит.
      Запомнила эти слова трясогузка да скорее в лес. И давай похваляться:
      — Хоть я птичка - невеличка, а ловчей медведя могу с зимой расправиться.
      — Как же ты сделаешь? — удивились звери и птицы.
      — А вот хвостом. Сяду на лёд и весь поколю!
      Трясогузку на смех подняли:
      — Полно тебе языком трепать. Не твоим хвостом устраивать ледолом!
      — А вот поколю, весь поколю! — не унимается птица. — Дайте срок, подождите, так кусками вниз по реке и поплывёт!
      Не верили звери, а пришлось ждать: медведь опять со льдом не справился.
      Прошло немного времени, спрашивают трясогузку:
      — Может, ты действительно лёд расколешь?
      — Захочу — расколочу, а не захочу — так и будет стоять, всё на свете студить! — важничает трясогузка, а сама соображает: стал ли день больше ночи?
      И вот однажды по лесу разнеслось:
      — Приходите все к речке. Трясогузка будет хвостом лёд колоть!
      Удивительно, не верится, а всё же собрались.
      А трясогузка сидит на льду и хвостиком покачивает.
      Дождалась, когда побольше лесных жителей собралось, и пищит:
      — Смотрите, как я его!
      Тюк хвостиком по льду, тюк! Даже грохота нет, так только пёрышками касается. Но вот показалось из-за леса солнце, и вдруг — о, чудо! — лёд на реке надвое раскололся. Трясогузка вспархивает, хвостом об лёд бьёт, а он колется, ломается. Река бурлит, льдины подхватывает. Весенний ветер их гонит. Теплом веет.
      Обрадовались звери и птицы. Славят трясогузку. «Вот так невеличка! Мала да сильна!»
      А трясогузка щебечет:
      — Ах, смешные звери вы, что мне не верили. Я ведь ледоломка — лёд мне что соломка!
      С тех пор и пошла молва, что трясогузка весне помогает, хвостом лёд разбивает. А она, проказница, стала осенью в жаркие страны улетать: вдруг попросят звери и птицы ;среди зимы лёд расколоть! Не сможет, опозорится.
      А только весной запахнет и лёд вот - вот сам расколется, трясогузка возвращается с юга и спешит на речку. Бегает по льду, хвостом по нему стучит. Вертит головой: смотрите, мол, какая я чудесная птичка! Какая в моём хвосте сила таится!
      Люди задорную хвастунью любят, проделки её знают и в шутку зовут «трясогузка-ледогонка». Даже примета такая есть: как трясогузка на льду замечена — быть скорому ледоходу.
     
     
      НАК УТКА ЛИСУ ВЫЛЕЧИЛА
     
      Захотелось лисе утиного мяса попробовать. Да вот как поймать ловкую дикую уточку? На лету не схватишь, на воде не достанешь.
      Думала-думала лиса и решила взять хитростью. Пришла на берег, увидела, что утка по озеру плавает, притворилась, будто ноги у неё отнялись, и причитает:
      — Уточка - красавочка, лаковый носок, кругленький глазок, помоги мне, бедной, до деток добраться. Ноги мои совсем ходить отказались. Пропаду я тут на болоте.
      Услышала утка такие причитания, подплыла к берегу. Но на землю не выбирается: знает, мастерица лисонька зубы заговаривать.
      — Помоги, уточка, сделай милость. Век тебя помнить буду, защитницей твоей стану.
      Задумалась утка. А почему бы ей с лисой не подружиться? Плохо ли под её охраной по траве-мураве с утятами погулять!
      «Дай-ка я проверю, не врёт ли она». И прокрякала:
      — Я бы рада тебя выручить... Я болезни лечить умею... Пиявками, например... Только вот с лисами встречаться не приходилось. Покажи-ка, как ты раньше бегала,, тогда и подумаю, смогу ли я тебе помочь.
      Обрадовалась лиса, что верит птица её обману, встала на все четыре лапы и давай сигать и так и эдак.
      — Ха-ха-ха, как ты ловка, — засмеялась утка. — Вот так и бегай! — И уплыла в камыши.
      Щёлкнула лиса зубами с досады и прикусила себе язык.
     
     
      ГОСТЕПРИИМНЫЕ КУЛИКИ
     
      Случилось со стрижом несчастье. Вернулся домой с далёкого юга, а его глиняной хатки нет. Обвалило берег весеннее половодье, стрижу, и переночевать негде. Загрустил бедняга: ведь новый домик не скоро выстроишь, умел бы — так заплакал!
      Узнали о горе стрижа птицы. Пожалелй соседа и пригласили к себе пожить. Только одна кукушка не жалела. Она ведь никогда гнезда не вила и удивлялась, почему стриж печалится.
      — Зачем тебе свой дом, когда можешь переночевать в любом.
      — Да я не о себе — о детях беспокоюсь. Как же я их воспитаю без своего гнезда.
      Смутилась кукушка. Не стала рассказывать, как она своих детей в чужие гнёзда подбрасывает, и скрылась в чаще.
      Пожалели стрижа кулики. Слетелись, зовёт всякий к себе, и каждый своё болото хвалит.
      Прислушался хитрый воробей, которого на мякине не обманешь, и прочирикал:
      — Ой, не торопись, стриж! Не покидай родного берега, не меняй реки на болото! В гостях хорошо — дома лучше, это я от людей слыхал!
      Подумал стриж и решил проверить хвалёные болота, слетать к куликам в гости.
      Прилетел к первому кулику. Видит — трясина кругом, да мелкий кустарник-багульник на кочках растёт. Кое-где вода мхом прикрыта, так и утонуть не долго. Кулику хорошо, у него ноги длинные, ему везде болото по колено. А стриж попробовал опуститься, да чуть в тине не завяз, еле выбрался.
      Хотел на кусте отдохнуть, да ветки жидкие, так к воде и гнутся, словно сбросить с себя хотят.
      Летал, летал стриж над болотом, уставать стал. А кулик бегает внизу да всё похваливает:
      — Видишь, красота какая? Где ты лучше найдёшь? Тина жирная, червяки в ней толстые.
      Стрижу неудобно кулика обижать, он и говорит:
      — Да, не плохо у тебя, но мне хочется и у твоего соседа побывать.
      Распрощался он и полетел на другое болото. А кулик уже его поджидает, возле гнезда ходит. Увидел стриж, что и здесь только тина да трясина кругом, и не знает, что делать. А кулик как заметил его, так и закричал:
      — Я говорил, говорил... Смотри, какое раздолье-приволье. Видишь, сколько старых гнёзд в сухой осоке, занимай любое!
      — Спасибо, — схитрил стриж, — я у твоего соседа остановился, у него старые гнёзда ещё лучше, все пухом выстланы.
      А сам взвился — и к родному берегу. Смотрит, а все его друзья и знакомые в обрыве над рекой норки копают, новые жилища строят.
      Принялся за работу и стриж. И клювом бьёт, и лапками гребёт, и крыльями себе помогает. Выстроил новый домик. И детей в нём вывел. И вместе с ними на юг улетел. И снова вернулся. С тех пор ему, как и каждому стрижу, гнездо, самим построенное, всегда милей чужого, готового.
     
     
      ПОЧЕМУ ЁЖ И ЗМЕЯ ВРАГАМИ СТАЛИ
     
      Рассказывают, в незапамятные времена ёж и змея-гадюка были друзьями. А подружились они потому, что однажды храбрый ёжик выручил змею из беды.
      Никто не любил гадюку. Уж слишком она была зла и коварна. Подумать только — прокрадывалась в птичьи гнёзда, пролезала в беличьи дупла и пожирала птенцов и детёнышей! И только ёжика и его семейство не трогала, потому что жили они под одним пеньком и ёж часто приглядывал за домом гадюки, когда та уходила на добычу. Да и опасалась змея острых ежовых иголок.
      И вот однажды рано утром услышал ёж у своего порога тихие стоны. Он открыл дверь и увидел гадюку, всю избитую и истерзанную. Её кожаная одежда была изорвана, на ней виднелись следы когтей. Видимо, неудачной оказалась утренняя охота на чужих детей, сама еле живой приползла. Змея соврала, что упала с обрыва и разбилась.
      — Помоги мне, — жалобно прошипела она.
      Ёж сжалился над гадюкой и пустил её в дом. Потом он свил из паутины крепкую нитку, вытащил у себя иголку и починил змеиную кожу.
      С тех пор они и подружились. Змея часто заползала к ёжику в гости, и он захаживал к ней. И, покорённый её мудростью, не верил, будто она способна поедать беззащитных детей.
      И когда у него появились детёныши, решил пригласить её нянькой. Змея задумалась и сказала:
      — Я бы с удовольствием покачала и понежила твоих деток, дружок, да боюсь наколоться!
      — Что ты, кумушка, — они же родились совсем голенькие, иголки у них потом вырастут. Не бойся, хоть целуй, не уколешься!
      Смекнула змея, что можно ей полакомиться, и притворилась доброй:
      — Хорошо, иди по лесным делам, а я с твоими детками позабавлюсь...
      Ёж отправился в лес набрать сухих прошлогодних листьев для детских постелек, оставив гадюку нянькой.
      Змея только этого и ждала. Изловчилась, раскрыла пасть и проглотила всех ежаток одного за другим. Наелась так, что даже из гнезда уползти не успела, тут же заснула.
      Вернулся домой ёжик, гадюка-нянька спит с раздувшимся брюхом, а маленьких ежат и в помине нет!
      Догадался простак, куда они подевались, фыркнул, взъерошился да как хватит змею за горло:
      — Отдай моих детей, гадюка!
      И как начал её трепать, так всех ежат из брюха, как из мешка, и вытряс. Глотала-то она их не прожёвывая, все живёхоньки оказались.
      Очнулась змея и шипит, язык высунув:
      — За что ты меня, куманёк? Почему рассердился, разве я плохой нянькой была? Всех твоих деток в тёплую люльку прибрала! Такие они маленькие, такие слабенькие, такие голенькие... Чтоб не простудились, спрятала я их в свой живот... Спасибо сказать бы надо, а не драться! Невежа ты, ёж!
      — Нет, — сказал ёж, — меня не проведёшь. А чтобы других не обманывала, помечу я подлый твой змеиный язык!
      Вытащил самую крепкую иглу из своего запаса да пришпилил её язык к земле.
      Долго извивалась, шипела гадюка. Понатужилась, дёрнула и разорвала себе надвое язык.
      С тех пор вот так и ползает. На весь свет злая, а на ежа в особенности.
      Если встретите змею с раздвоенным языком — опасайтесь, это гадюка!
     
     
      ПРО МУХ-ГРЯЗНУХ И ПАУКА-ХИТРЕЦА
     
      Зто было в незапамятные времена, когда на мух никакой управы, кроме пауков, не было. Ни липких листов, ни мушиной отравы. Всюду грязнухи летали, везде садились, всё грязными ногами пачкали. И назойливы были — как мухи.
      Так обнаглели, что решили всем светом завладеть.
      И даже паука из тёмного угла выгнать.
      Жужжат над ним целый день. Ведь известно, что и одна муха так прожужжит ухо, что голова заболит. А когда их много? От мушиной докуки убежишь куда глаза глядят.
      Но как ни старались мухи, паук спит себе, посыпает. А чуть какая ближе подлетит, цапнет её, закусит — и снова спать.
      Почему на него шум не действует? Что он глухой, что ли? Да, да, выяснили мухи, у паука совсем ушей нет. Так глухим и живёт.
      Ну, с глухим-то справиться легче.
      И вот подговорили мухи осу убить паука. Жало у неё острое, ядовитое. Долго ли ей подлететь, когда он спит, да и проткнуть глухого, как шпагой. Вот уж тогда мухам будет раздолье.
      Нашли осу и зажужжали ей:
      — Осонька-оса, жёлтая полоса, умница, красавица, помоги нашему мушиному царству паука убить, а мы тебя всегда будем на сладкое наводить! Вон он в уголке спит.
      Пригляделась оса, — она не прочь любой букашкой позавтракать, — и говорит:
      — Не подкрадусь я к нему, у меня очень громко крылья жужжат!
      — Не бойся, он не услышит, у него ушей нет.
      — Ах, так, — сказала оса, — вот мы сейчас! — Почистила лапками жало и — вжжик прямо на паутину! Опустилась, как вертолёт, и словно по коврику к пауку пошла.
      Тихо, бесшумно, только паутинка качается.
      А паук вдруг как проснётся, да как выскочит ей навстречу, да как забегает вокруг. А сам паутину на неё так петлю за петлёй и накидывает.
      — Ай-ай-ай! — запищала разбойница-оса. — Зачем ты меня запутываешь, пусти!
      Забилась, закрутилась, приложила всю свою силу и едва выкрутилась.
      Шлёпнулась на землю, никак не опомнится.
      Слетелись к ней мухи. Подняли шум. Как это она с пауком не справилась? Отчего растерялась?
      — Пошли прочь! — загудела оса. — Все вы обманщицы! Какой же он глухой? Сразу меня услышал и чуть-чуть не поймал. Нет, больше я к нему в гнездо не полезу. И детям своим не велю!
      Огорчились мухи.
      И до сих пор не понимают, как это паук без ушей, а слышит. Стоит его паутинки коснуться — он тут как тут!
      Грязнухам и невдомёк, что паук, когда спит, всегда одну сторожевую паутинку от себя к сетке протягивает. Стоит кому-нибудь на паутину сесть, она колыхнётся, и эта ниточка его дёрнет.
      Паук встрепенётся. И тут уж незваному гостю не сдо-бровать.
      Глухой, глухой, а хитрый!
     
     
      КАК МЫШИ НА СОВУ ЖАЛОВАЛИСЬ
     
      Вольготно жилось мышам-полёвкам: не пахали, не сеяли, а ели самый лучший пшеничный хлеб. Выберут самый спелый колос, подбегут к пшеничному стеблю, перекусят его острыми зубами и кушают не торопясь. И никто им не мешал, пировали они ночью, а днём спали — отдыхали в своих норках.
      Долго так было. Пока не появилась сова. Крылья у неё мягкие — летит бесшумно. Глаза большущие и во тьме видят лучше, чем при свете. А когти у совы специально на мышей приспособлены, как крючки, уж если попадётся — то не сорвётся.
      С тех пор не стало мышам житья. Кружит по ночам над полем сова, зорко на землю поглядывает, мышей высматривает. Грызуны попрятались в норы и нос боятся высунуть. А кто осмелится стебли подтачивать. — в когти к сове попадёт.
      Много мышей сова изловила.
      Загрустили грызуны, призадумались. Собрались в нору к старой-престарой мыши на совет.
      — Как быть? Как от совы спастись?
      — Надо у людей помощи просить, — надумала старая мышь. — они найдут на сову управу.
      Верно.
      Был у них знакомый человек, старый дед, ночной сторож колхоза. Мудрый, добрый старик. Мухи не обидит. Они спят ночью, а он отсыпается днём...
      Вот явились к нему мышиные делегаты жаловаться на сову.
      — Будь справедлив, рассуди, дедушка!
      — Хорошо, — позёвывая, сказал старик, — ежели выберете меня судьёй, что ж, рассужу.
      Устроили мыши выборы. Оказали честь старику единогласно.
      Усмехнулся дед, погладил бороду и сказал:
      — Ну, докладывайте, истцы, а где ответчик?
      — Да вот она, сова, над нами летит.
      — Хорошо! Только уговор: к чему кого присужу, то и будет.
      — Согласны! — пропищали мыши.
      — По каким же законам вас судить, по звериным или по человеческим?
      — По человеческим, где больше справедливости!
      — Хорошо. Пусть так и будет. Эй, сова, почему ты мышей губишь? Скажи!
      — Потому, что они бездельники!
      — Так, что вы на это скажете, мыши?
      — Мы не бездельники, мы тоже трудимся.
      — Это когда же? Что-то не видал я вашего труда.
      — Как же вы не видали, дедушка-судья, ведь когда мы едим — мы жуём, челюстями шевелим, зубами работаем!
      — Нет, мыши, нет, еда — это не работа! Не трудитесь вы. А кто не трудится, тот не ест! Вот вам людской закон. По нему и живите!
      Вы мышки,-воришки, а сова птица работящая, ночным сторожем колхозного добра служит, так же, как я!
      Топнул валенком, и все мыши врозь. И с тех пор на сову больше не жалуются.
     
     
      МУРАВЕЙ И ПАУК
     
      Сейчас никто из людей не видит, чтобы паук с муравьём дружбу водил. Если они и встречаются где случайно, то бегут в разные стороны без оглядки. А ведь раньше, говорят, паук с муравьём большими приятелями были. Но не поладили, рассорились.
      А дело так было. Тащил однажды муравей соломинку, большую, раз в сто больше себя, но даже виду не подавал, что тяжело. Увидел его паук, и завидно ему стало. «Дай, — думает, — я её выпрошу. Может, и в моём хозяйстве пригодится».
      Конечно, он и сам бы смог за соломинкой в поле сходить. Ноги у него длиннее, чем у муравья. Только ведь пауки редко на землю спускаются. Они даже на охоту не ходят, а караулят мух возле своего дома.
      — Эй, муравей, — закричал паук, — отдай мне твою соломину, а себе ещё принесёшь.
      — А ты сам на поле сходи, — отвечает муравей, — там соломы про всех хвдтит.
      — Да видишь, мне некогда, я сети плету.
      — Ну ладно, бери, — согласился муравей.
      Обрадовался паук. Подбежал к соломине, приподнял,
      а тащить не может.
      Муравью смешно стало.
      — У тебя, видно, глаза завидущие, — говорит он, — а силы-то маловато.
      Обиделся паук. Да и как не обидеться: муравей куда меньше его, а с соломиной легко управляется.
      — Не хвались, — говорит паук, — просто я с ней возиться не желаю. А если силой хочешь, то давай меряться.
      — Как же мы меряться?
      — Очень просто. Свяжемся паутинкой, кто кого стащит с места, тот и сильнее.
      Согласился муравей. Взяли они нитку паутины, завязали концы вокруг поясов и стали тянуть. Тянули, тянули, паук сдавать стал, еле держится. Тогда он схитрить решил и ухватился лапами за свои сети.
      Муравей ничего не заметил, знай тянет. А петля вокруг пояса всё туже затягивается, даже в тело впилась. Но не хочет муравей пауку уступить. Собрался с силами да как рванёт! Петля его чуть пополам не перерезала. Только паутина не выдержала, лопнула.
      Паук почувствовал, что легко стало, и сбежал. А муравей до того петлю на себе затянул, что даже развязать не смог. Так и сейчас с ней бегает.
      С тех пор он и тонок посредине.
      И паук по сей день с верёвкой бегает, освободиться от неё не может. И оба друг на друга сердятся.
     
     
      ЛЕСНОЙ ДОКТОР
     
      На берегу светлой полноводной реки стоял лохматый хвойный лес. Он был всегда-всегда зелёный, даже зимой. Ведь у сосен и елей хвоя не опадает круглый год. И в любые морозы их игольчатые шубы не вянут.
      На опушке леса росла одна особенно могучая сосна. Она была старой и мудрой, потому что прожила на свете больше ста лет и многое повидала, много узнала. Молодая поросль вокруг любила послушать таинственный шум её ветвей, в котором было так много рассказов и сказок.
      Старую сосну уважали все лесные жители, и она отвечала им добром. Если начинался дождь, сосна укрывала от него зверей своими ветвями и не бранила птиц, когда они вили на ней свои гнёзда. Она даже любила нянчиться с маленькими птенцами, укачивая их в гнёздах, на ветвях, как в колыбели.
      Долго так было. Но вот однажды сырой осенью старая сосна заболела. Она тяжело вздыхала, жаловалась соседкам, что ноет её древесина под корой, а они не знали, чем ей помочь. К зиме сосне стало хуже.
      Нужно позвать доктора, — предложила белочка, когда люди болеют, они всегда так делают.
      Ей было очень жаль добрую старую сосну, которая всегда разрешала порезвиться и попрыгать на своих ветвях.
      — Мы не знаем, где доктора найти, — тихо проговорил ёжик, который считал, что по иглам сосна ему сродни.
      Может быть, зайца спросить? Он по всему лесу бегает.
      Позвали зайца. Узнал косой, что с сосной беда приключилась, и говорит:
      У зверей нет доктора, мы все сами лечимся. Вот разве среди птиц лекарь найдётся? Я сейчас у клёста узнаю. Он рядом живёт.
      Поскакал заяц к клёсту. Нашёл его, а он в гнезде сидит и даже носа не показывает.
      — Клёст, клёст! Старая сосна заболела, чем её вылечить? — спрашивает заяц.
      — А что болит у неё? — поинтересовался клёст.
      — Ты слетай, посмотри, — говорит. — Не могу. У меня птенцы маленькие. Замёрзнут тут без меня.
      Удивился заяц: у всех птиц птенцы летом бывают, а у клёста зимой выводятся. Постоял он возле гнезда, поскакал дальше. Бежит по лесу, через кусты прыгает, торопится. Слышит, на болоте пищит кто-то: «Пи-пи-пее-пее».
      «Наверное, гаичка, — подумал заяц, — надо её спросить».
      Разыскал он гаичкино гнездо. Оно у неё в сухом пеньке устроено, всё мягкими пушинками устлано — тёплое, уютное.
      — Не смогу я сосне помочь, — призналась гаичка, — нужно синицу просить, она известная санитарка.
      Побежал заяц к синице. Нашёл её дупло и просит:
      — Помоги старой сосне: ей, бедной, нездоровится.
      Синица не отказалась и полетела за зайцем на опушку.
      А сосна совсем загрустила, пригорюнилась, даже ветви к земле склонила. Долго её синица осматривала, каждую иголочку пощупала и говорит:
      — Не могу тебе помочь, я собираю червячков и букашек, которые сверху. А тебя кто-то точит изнутри.
      — Как же теперь быть, — заволновалась сосна, — с кем посоветоваться?
      — Нужно воробья спросить, — предложила синица, — правда, он сейчас в городе. Воробей — дачник, только летом в лесу живёт, а зимой его ищи в городе.
      Полетела синица в город. Долго воробья искать не пришлось. Его все городские птицы знали. Да и как не знать, — первый драчун-забияка во всей округе. Зазнался, что с людьми под одной крышей живёт.
      Воробей синицу на крыльце встретил, даже и в дом не пустил, совсем загордился. Не захотелось ему в лес лететь, холода побоялся и посоветовать ничего не смог. Хорошо, поблизости снегирь был. Он и выручил синицу.
      — А ты к дятлу слетай. Лучше его доктора не сыщешь. Он даже в город прилетает деревья лечить.
      Обрадовалась синица, поблагодарила снегиря и полетела к дятлу. Отыскала его, а он и правда деревья лечит, да ещё и молоденьких дятлов своему ремеслу учит.
      Выслушал доктор синицу и сразу стал в путь-дорогу собираться. Надел свой чёрный камзол, и полетели они к сосне.
      А она совсем ослабла, едва ветвями шевелит.
      Успокоил её дятел. Надел очки и стал дерево осматривать да клювом по нему постукивать. Постучит, постучит — послушает, как настоящий доктор.
      — Тебя жуки-короеды мучают, — говорит он, — не печалься, я с ними быстро разделаюсь.
      Отдохнул дятел и принялся за работу. Бегает по дереву вверх-вниз и кору долбит. А нос у него длинный, острый. Вскоре всех жуков из-под коры повытаскал. Сосне даже больно не было.
      Закивала она ветвями, радостно зашумела:
      — Спасибо тебе за спасение. Совсем хорошо себя чувствую.
      Теперь все сосны и ели дятла любят. Видели, как они его шишками угощают?