Чапаёнок

DjVu

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ КНИГИ

      Митя
     
      Митя жил в маленьком степном городе Балакове. Город стоял на Волге, тихий, весь в зелени, с широкими сонными улицами и богатыми хлебными складами на берегу.
      Зимой из степи налетали холодные ветры, заносили домишки по самые окна глубокими снежными сугробами и, со свистом проносясь по балаковским улицам, вырывались прямо к замёрзшей Волге.
      А летом Митя любил выходить в степь. Степь была тут же, за городом. Куда хватал глаз, колыхалось серое море ковыля, пахло горькой полынью, душистой мятой, и кузнечики стрекотали от восхода до захода солнца.
      Матери своей Митя не помнил. Она умерла давно. И жили они с отцом вдвоём в ветхом домишке на самой окраине города.
      Мите ещё не было одиннадцати лет, когда началась гражданская война. В сёлах и станицах Поволжья, как и по всей стране, создавались отряды Красной гвардии, которые шли защищать от врагов молодую Советскую республику.
      В Балакове тоже организовался красногвардейский отряд.
      Одним из первых в этот отряд пошёл отец Мити — грузчик Фёдор Горелов.
     
      Однажды вечером
     
      Однажды вечером отец стал собираться из дому. Была тогда ранняя весна 1918 года.
      Он надел ватный пиджак, туго подпоясался, прицепил гранату, похожую на бутылку, и взял винтовку.
      —  Ты куда?  — удивился Митя.
      Отец подошёл к Мите, провёл рукой по его коротким волосам и сказал:
      —  Нынче ждём белых в город. Вот и хотим встретить их как полагается, всем отрядом. Дали знать товарищу Чапаеву, чтобы шёл со своими на выручку. Мало нас. А всё равно город не отдадим белякам…
      О Чапаеве Митя слыхал. Чапаев — здешний, балаковский. Вернувшись с германской войны, собрал в городе Николаевске[1] отряд и воевал против белых за советскую власть.
      —  А отряд у Чапаева большой?  — спросил Митя.
      —  Не маленький, сотен восемь наберётся. Против чапаевского отряда никто устоять не может. Геройский отряд!
      —  А сам товарищ Чапаев?
      —  Про него уж и толковать нечего. Как узнает про бесчинства белых, в гнев войдёт, по воздуху шашкой полоснёт и крикнет: «Много крови будет пролито за эту кровь! Вовеки не забудем!» Тут уж держись беляки! Пощады им от Чапаева не будет…
      У Мити дух занялся. Вот он каков, товарищ Чапаев. Хоть бы разок на него глянуть!
      Отец натянул картуз и шагнул к двери.
      —  Ты, Митюха, ложись спать-то. А коли один без меня забоишься, пойди к дедушке Капитонычу, у него ночуй.
      —  Я не боюсь,  — сказал Митя.  — А чего мне бояться, раз товарищ Чапаев со своим отрядом на выручку идёт!
      —  Тогда ладно,  — сказал отец.  — Ты у меня молодчина!
      —  Погоди,  — остановил отца Митя.  — А конь у него какой?
      —  У кого, сынок?
      —  Да у товарища Чапаева…
      —  Хороший конь… добрый конь!
      —  А масти какой? Рыжий?
      —  Говорят, рыжий… Сам не видел.
      —  Раз говорят — рыжий, значит рыжий!  — обрадовался Митя.
      Рыжим и должен быть конь у храброго командира, товарища Чапаева. Да ещё горбоносый, поджарый!.. Настоящий донской скакун.
      Митя хотел ещё спросить у отца, каков из себя товарищ Чапаев, да не успел. Отец вышел из дому. Хлопнула за ним дверь, и больше Мите не пришлось спрашивать у него ни о чём…
      Ночью мальчик спал спокойно. Ему виделись хорошие сны: сам Чапаев на рыжем скакуне.
     
      „Где отец?“
     
      Митя проснулся от холода. Было ещё очень рано, в окно глядел дождливый весенний рассвет, а входная дверь была почему-то настежь.
      Митя с тревогой прислушался. Видно, отец ещё не возвращался. В доме было очень тихо.
      Вдруг совсем близко, может даже на соседнем дворе, гулко и тяжело ударил снаряд. Весь дом затрясло от этого удара. Стёкла в окнах задребезжали, и дверь с силой захлопнулась.
      Митя испугался, скорей спрыгнул с лежанки, на которой спал, и присел на полу под окном.
      На улице щёлкали винтовки, доносились чьи-то крики, голоса… Мите стало страшно.
      «Пойти разве к дедушке Капитонычу…» — подумал он и, осторожно прижимаясь к стене, выглянул в окно.
      Неясные в сером рассвете, мимо бежали люди — по двое, по трое, отстреливаясь на ходу. У одного он увидел на рукаве красную повязку. Такую же носил отец. Они бежали в сторону дороги.
      У Мити упало сердце: «Наши отступают…»
      Но вот снова, один за другим, разорвались два орудийных снаряда. Митя ничком упал на пол, закрыв руками лицо…
      Когда же всё стихло и он снова выглянул в окно, на улице было светло и пусто. У дома, стоявшего напротив, не хватало половины крыши, а на дороге неподвижно лежал человек с красной повязкой на рукаве.
      «Где отец?  — с испугом подумал мальчик.  — Почему не вернулся домой?» Он торопливо сунул ноги в старые отцовы сапоги и выбежал на улицу.
     
      „Товарищ Чапаев где?“
     
      У соседских ворот Митя сразу увидел дедушку Капитоныча. Старик стоял, прислонясь к забору, и плакал. Слёзы текли по его морщинистым тёмным щекам, ветер мотал длинную седую бороду.
      —  Дедушка!  — крикнул Митя и схватил старика за рукав.  — Дедушка, чего ты плачешь?
      —  Город белые взяли… Наших всех… весь отряд порубили… И сына моего, Ванюшку…
      —  А мой папка где?  — крикнул Митя.  — Товарищ Чапаев где?  — И, не дожидаясь ответа, он побежал в ту сторону, откуда ещё доносилась негромкая и частая перестрелка.
      Вот он добежал до конца улицы. Дальше шли сады и огороды. Он обогнул плетень и увидел перед собой степь пустую, чёрную, холодную… А выстрелы почему-то раздавались уже с другой стороны, на другом краю города.
      В горле у Мити пересохло. Ноги подкашивались и вязли в раскисшей весенней земле. Порывистый ветер дул в лицо. Но Митя всё равно бежал вперёд. Скользил, падал, но, не останавливаясь, всё бежал и бежал, сам не зная зачем и куда.
     
      В овраге
     
      И вдруг из крутого оврага, где так часто играл он с ребятами, раздалось тихое ржанье.
      Конь в овраге! Откуда в овраге конь?
      Митя разом остановился. Не может этого быть! Ему послышалось.
      Но голос коня раздался снова. Он звучал тихо, настойчиво, будто призывал на помощь.
      Митя не раздумывая свернул в сторону и по узкой, еле приметной тропке побежал к оврагу.
      Видно, здесь и происходила самая страшная схватка. Под натиском вражеских войск красногвардейский отряд отступил к оврагу.
      Зарубленные казачьими шашками, потоптанные конскими копытами, лежали убитые красногвардейцы на последнем весеннем снегу. И возле одного из них, около командира, стоял конь. Подняв голову, будто охраняя своего погибшего хозяина, он тихим голосом звал на помощь.
      Митя стремительно сбежал вниз и сразу увидел своего отца. Широко раскинув руки, лежал отец на снегу, и винтовка была с ним рядом.
      Митя наклонился, тронул его за руку и дрожащим голосом сказал:
      —  Пап, папка, вставай… Вставай, папка…
      Но отец не шевельнулся. Он не встал, не улыбнулся Мите, не подёргал кончик своего длинного уса. Он не щёлкнул Митюшку по затылку крепкими, жёлтыми от махорки пальцами. Он лежал неподвижный, тихий. Глубокая рана темнела у него на виске, а глаза, широко открытые и застывшие, глядели в небо…
     
      Совсем один
     
      Митя, спотыкаясь, брёл по улице, ничего не видя перед собой, ничего не замечая. Сколько времени пробыл в овраге он не знал. Но солнце стояло уже высоко, и небо, ещё недавно закрытое тяжёлыми тучами, всё очистилось, стало просторным и голубым.
      —  Эй, Митька! Митюха, подожди!..  — раздался за спиной весёлый голос. Его догонял соседский Гринька, самый лучший друг-приятель.
      Но Митя не остановился. Он даже головы не повернул. Всё тем же усталым шагом он понуро продолжал идти.
      —  Да обожди ты, Митя!  — догнал его Гринька.  — Послушай, чего расскажу… Чапаева видел?.. Нет? Эх, разиня! Где ж ты шатался всё утро? Он с отрядом прискакал. Вот это командир! Как беляков саданёт! В момент город очистит Беляки здесь и часу не продержались…
      —  Отца у меня зарубили…  — тихо проговорил Митя и усталыми, сухими глазами посмотрел на приятеля.
      Гринька сразу осекся. Замолчал и остался стоять посреди дороги.
      А Митя шёл дальше. Он помнил слова отца, которые тот сказал, когда первый раз пришёл с солдатской винтовкой за спиной: «Если меня убьют, сынок, ступай тогда в ревком. Вызовешь товарища Чуркина. Он тебя не оставит в случае чего…»
      В городе снова были свои — красные. Значит, нужно было немедля идти в ревком, к товарищу Чуркину.
      —  Тебе куда, парень?  — остановил Митю часовой, который стоял у крыльца большого дома. На крыше дома висел красный флаг, а над крыльцом кумачовый плакат. На плакате меловыми буквами стояло: «Вся власть Советам!» Это и был ревком.
      —  Пусти, дяденька!  — попросил Митя, стараясь как-нибудь прошмыгнуть под рукой часового.  — Мне очень надо.
      —  Нечего, нечего тут делать… Шагай обратно!
      Часовой сурово взял Митю за плечо и повернул от дверей.
      —  Мне, дяденька, к товарищу Чуркину,  — упираясь, проговорил Митя.  — Мне очень нужно…
      —  Нет товарища Чуркина.
      —  Куда ж он уехал, дяденька?  — упавшим голосом проговорил Митя, и сердце у него похолодело.
      —  Вчерашний день… убит,  — тихо ответил часовой.  — А ты ему кем будешь?
      Но Митя ничего не ответил. Молча сошёл с крыльца, сел на брёвнышко возле дома, закрыл лицо руками и заплакал.
      Теперь он был один, совсем один… Один в целом свете.
     
      Человек в бурке
     
      —  Чего ревёшь-то? А ещё хлопец!  — услыхал Митя насмешливый голос и увидел перед собой человека среднего роста, в папахе, сдвинутой на затылок, в мохнатой бурке, небрежно накинутой на плечи. Сбоку висела богато разукрашенная серебром шашка. Через плечо ремни, револьвер. Глаза, светлосиние, почти зелёные, прозрачные, смотрели пристально.
     
      Мальчик поскорее утёр рукавом глаза, нос и отвернулся. Не хотелось ему разговаривать. Но человек в бурке ждал ответа. Митя неохотно проговорил:
      —  Нынче отца убили…
      —  Кто убил?  — быстро спросил человек в бурке.
      —  Ясное дело — беляки. Он сам красный был.
      —  А мать где?
      —  Мать у меня давно померла… Я теперь один остался…
      И слёзы, которые никак нельзя было удержать, снова потекли по щекам.
      —  Погоди, погоди… Ты не плачь. Сейчас чего-нибудь надумаем. В Саратов тебя, что ли, отправить?
      —  В Саратов?  — удивился Митя.  — Зачем в Саратов?
      —  Там детские дома есть… для сирот. Тебя возьмут.
      —  Нет!  — отрезал Митя.  — Я в Саратов не поеду.
      —  Не поедешь?  — Человек в бурке был удивлён и озадачен ответом.  — Куда ж ты хочешь?
      Митя немного подумал и вдруг решительно проговорил:
      —  К товарищу Чапаеву в отряд хочу… Раз отца убили, я буду вместо него с белыми драться.
      —  Вот ты каков!
      Человек в бурке ещё пристальнее, но теперь как-то иначе посмотрел на Митю.
      —  А не мал?
      —  Ничего, справлюсь, дяденька! Я, поглядеть, ростом небольшой, а ловкий.
      —  Ну ладно,  — после небольшого раздумья сказал человек в бурке,  — ладно, быть по-твоему. Будем воевать вместе за Советскую страну! Исаев!  — крикнул он небольшому чернявому пареньку, который стоял неподалёку и, улыбаясь, прислушивался к разговору.  — Сведёшь мальчугана в обоз. Пускай его приоденут, покормят… У нас в отряде останется. Так и скажи — Чапаев приказал!
     
      Неужели Чапаев?
     
      —  Это, значит, вы и есть?..  — оторопело спросил Митя, широко раскрытыми глазами уставившись на Чапаева.
      —  А что?  — усмехнулся Чапаев.
      —  Не похожий,  — выпалил Митя.
      Чапаев усмехнулся ещё веселей.
      —  Чем же не похож?
      —  Я думал, у Чапаева ус чёрный… и конь рыжий… и сам повыше…
      —  Да ведь конь у меня, так и есть, рыжий. А усы, видишь, не удались… Ничего не поделаешь! Как тебя звать-то?
      —  Митя.
      —  Митя? Вот и хорошо! Ну, Митя, пока прощай, скоро свидимся.
      И он скрылся в дверях ревкома так быстро, что Митя больше ничего не успел ему сказать.
      А солнце сияло по-весеннему, ярко и тепло. Высоко в небе, как колокольчик, звенел невидимый жаворонок. Даже вода в большой луже на дороге засверкала, заблестела, заиграла… Хорошо стало кругом!
      —  А ну-ка, хлопец, без мечтаний!  — проговорил Петя Исаев, главный ординарец товарища Чапаева.  — Пошли! Буду тебя в отряд определять.
      —  Дяденька…  — и веря и не веря тому, что произошло, спросил Митя,  — дяденька, а он вправду Чапаев?
      Петя Исаев в ответ засмеялся:
      —  Вот чудак! Да разве по нему не видно?
     
      Митя стал кашеваром
     
      Первое время Митя находился в обозе при походной кухне. Он помогал однорукому кашевару Федосею Михалычу.
      В бою с белоказаками осколком гранаты Федосея Михалыча ранило повыше локтя. Долго лежал он в госпитале, и долго лечили его, а всё-таки руку пришлось отнять. Врачи признали Федосея Михалыча негодным к военной службе, но старик не захотел уйти из чапаевского отряда. «Кашу стану варить — и то от меня польза»,  — сказал он, возвращаясь в отряд.
      Но варить кашу одной рукой было всё-таки трудно, и Федосей Михалыч был доволен, когда к нему в помощники определили Митюшку.
      А Мите эти дела были знакомы. Не раз чистил он дома картофель, разжигал огонь, таскал воду, промывал крупу. Не мог нахвалиться своим помощником Федосей Михалыч. «Ну что за парень! Что за работничек!» — приговаривал он, поглядывая на Митино старанье.
      Только мешать варево он ни разу Мите не доверил.
      —  В чём, в чём, а в этом деле, Митюшка, сноровка требуется!  — говорил он, с трудом перемешивая одной рукой густую жирную похлёбку.  — Не усмотришь, пропустишь — пригорит. Что нам тогда делать? Срам будет, коли мы наших бойцов пригоревшим кормить станем…
      В обозе Митя привык ко многому. Частенько во время сражений походная кухня бывала близко к месту боя. И не раз снаряд, свистя, пролетал над ними. «Голову пригибай, Митя!  — кричал ему тогда Федосей Михалыч.  — Голову, голову береги…»
      Голову-то Митюшка, конечно, берёг, как приказывал ему Федосей Михалыч, но про себя думал: коли угодит снаряд прямо в повозку с котлом, тут уж нагибай не нагибай, а голову на плечах едва ли удержать.
      Случалось им стоять с утра до ночи за прикрытием и ждать, когда кончится бой, чтобы покормить усталых и голодных бойцов горячей похлёбкой. Случалось мокнуть под дождём и страдать от солнца. Случалось под свист пуль отступать вместе с отрядом. Но это бывало редко. Чапаевцы почти никогда не отступали. А вот в наступление отряд шёл часто. Тогда Федосей Михалыч и Митюшка садились на повозку и гнали коней, чтобы не отстать от своих.
     
      Митя знакомится с Алексеем
     
      С одной стороны наступали белоказацкие сотни.
      С другой стороны — офицерские полки.
      Неприятель старался замкнуть в кольцо всё Поволжье и отрезать хлебные и сытные места от Москвы и Петрограда (так назывался в то время Ленинград).
      Положение, в котором находился отряд Чапаева, было трудное: против него наступали враги и лучше вооружённые, и обученные лучше, и намного превосходившие численностью.
      И вот, несмотря на трудность положения, Чапаев решил нанести удар противнику, чтобы, как говорят по-военному, вырвать инициативу из рук врага. Все свои силы он стянул к селу Подшибаловке, а противник занимал сёла Орловку и Ливенку.
      В тот вечер, когда Митя познакомился с Алексеем, чапаевцы уже второй день стояли в Подшибаловке.
      Наступали сумерки. Федосей Михалыч отправился на провиантский склад за провизией, а Митя стал приводить в порядок несложное кухонное хозяйство: мыть и чистить котёл. Это было Митиной обязанностью.
      Только успел Федосей Михалыч скрыться за поворотом, как прямо на Митю выскочил верховой. Осадив коня у самой повозки с котлом, он крикнул: «А ну-ка, парёнек, налей похлебать, да погорячей!» — и сдёрнул кубанку с курчавой светлой головы.
      Митя отлично знал, что в котле ничего не осталось, что всё давным-давно съедено, а всё-таки для виду заглянул внутрь и поскрёб по стенкам длинным разливным ковшом.
      —  Пусто!  — с сожалением сказал он: кудрявый всадник ему понравился.  — Ты бы пораньше…
      —  Пораньше нельзя было. Пораньше знаешь где был… Вон там!  — он кивнул туда, где, Митя знал, находились Орловка и Ливенка, занятые противником.  — Понял?
      —  Понял,  — сказал Митя. Видно, всадник был из конной разведки, раз его так далеко носило.
      —  Ну, коли нет горячего, где-нибудь ещё перехвачу. Голодным не останусь.
      Словоохотливый всадник пришёлся Мите по душе.
      —  Обожди,  — сказал он,  — тут у меня чуток сала есть… и хлебушка найдётся.
      Верховой перекинул через седло ногу и соскочил на землю.
      —  Это дело!  — сказал он и протянул Мите большую, крепкую руку.  — Будем знакомы: Алексей Новиков, Можешь звать просто Лёшкой… А тебя не Митюхой ли величать?
      Митя удивился:
      —  А ты почём знаешь?
      —  А что, не Митюха разве?
      —  Верно. Митя.
      —  То-то же! Это у меня от роста такая догадка. Такой длинный уродился — мне кругом всё видно да всё слышно. Опять же, с коня почти не слезаю. А с коня ещё виднее.
      Митя засмеялся. Ишь ты, какой весёлый! А с краюхой как управился! Всю подъел. И сала ни кусочка не оставил. А теперь аккуратно стряхнул с себя крошки, вытер губы.
      —  Слышь, Митя, приходи к нам в конную разведку — гостем будешь. На том конце села стоим… Придёшь?
      —  Приду!
      —  Ну, пока прощай! За угощенье спасибо!
      Алексей вскочил на коня, крепко шлёпнул его ладонью, и в один миг и конь и всадник скрылись за сараями.
      Митюшка проводил их глазами. Лихой кавалерист! Крепко, ладно сидит в седле. Будто влитой! Из винтовки тоже, небось, стреляет как полагается, без промаха. А на вид немногим постарше Мити. Ну сколько ему? Годов семнадцать?
     
      Митя отправился в гости
     
      Новый знакомый так понравился Мите, что он, не откладывая в долгий ящик, на другой же день отправился в конную разведку.
      Село было большое, длинное, и загибалось оно широким полукругом, вроде подковы.
      «Коли мне на тот край улицей идти,  — подумал Митя,  — я до вечера не дойду. Нужно взять прямо через луг».
      Так он и сделал. И, видно, не один Митюшка был догадлив: неширокая, крепко утоптанная тропа протянулась, соединяя оба края села.
      Митя шёл по тропинке. Ветер обвевал его лицо, а нежаркое осеннее солнце золотило скошенные поля, уже пожелтевшие листья деревьев и переливалось красным пламенем на кистях рябины. «Вот ведь как…  — думал Митя, быстро вышагивая по тропке.  — Война идёт, а незаметно. Мужики с полей хлеб свозят, не торопятся. Бабы на пруду бельё полощут. А коровы — те траву жуют. Им хоть бы что! И гуси пасутся. Ишь ты, важные! А ведь в соседних сёлах (это Митя хорошо знал) беляки. И, может, завтра сильный бой будет…»
      Далеко, за смутно виднеющейся лиловатой полосой кустов, расположились передовые цепи, передовая линия красных бойцов. А ещё дальше, там, где небо слилось со степью, невидные для глаз, находились одно подле другого Орловка и Ливенка.
      Митя шёл быстро и даже не заметил, как, пройдя луг, вышел на другой конец села.
      Вышел он прямо к высокому дому с окнами, обведёнными голубыми резными наличниками. На крыльце дома, играя на ветру, висел красный флаг, и по обе стороны ступенек стояли, задрав носы вверх, пулемёты.
      На завалинке, как раз против этого дома, сидел Алексей Новиков и небольшим сероватым бруском острил шашку.
     
      Митя мечтает
     
      —  Здоро?во, Митя! Пришёл?  — встретил Митю Алексей.  — Я, видишь, шашку острю, а сейчас буду начищать. Приказ получен — в разведку отправляться… Хороша?  — спросил он, вертя перед Митей шашку и любуясь чистым блеском стали.
      Митя кивнул. Что там говорить: шашка была загляденье!
      —  А ты попробуй, до чего остра! Бритва…
      Митя осторожно и с уважением дотронулся до остро отточенного лезвия и вдруг спросил:
      —  Лёша, а что в том доме?
      —  Как что? Штаб… ясное дело!
      —  Ну-у?.. И товарищ Чапаев там?
      —  Ясное дело. Где ж ему быть! Сидит — сражения обдумывает.
      —  Ну? В каком окошке?
      Алексей ответил не задумываясь:
      —  В крайнем.
      Теперь Митя с особым интересом стал смотреть на дом и на крайнее оконце, светло озарённое солнцем.
      А вдруг откроется сейчас это крайнее оконце, выглянет Василий Иванович Чапаев, увидит Митю и крикнет его! «Здоро?во,  — скажет,  — Митюша! Ну, как жизнь? Не пора ли тебе настоящим делом заняться?» И ответит ему Митя: «Попа, пора, товарищ Чапаев! Мне страх как надоело кашеварить!» — «Куда же тебя назначить, Митя?» — спросит Чапаев. А Митя ему: «Куда хотите назначайте, товарищ Чапаев, а уж я не подкачаю!» — «Ладно!  — скажет товарищ Чапаев.  — Назначаю тебя в конную разведку…»
      Ох, до чего бы славно!
     
      Но Чапаев выл далеко
     
      Сколько Митя ни вглядывался, не открылось стеклянное оконце и не выглянул из него Василий Иванович. Был в это время Чапаев далеко, совсем в другом месте.
      Ещё утром его вызвали в штаб армии, чтобы согласовать совместные действия против неприятеля. Было решено завтра дать сражение под Орловкой и Ливенкой.
      К вечеру все вопросы были выяснены, и Чапаев стал собираться к себе в часть, в село Подшибаловку.
      —  Подожди маленько, Василь Иваныч,  — предложил кто-то из командиров.  — Конных вперёд вышлем — пусть пощупают. Как бы на беляков не налететь…
      —  Нельзя ждать!  — коротко сказал Чапаев.  — Каждая минута дорога.
      —  Ждать не хочешь — возьми хоть верховых с собой. Смотри, сцапают тебя с твоим тарантасом!
      Чапаев только головой покрутил:
      —  Пустое! Ничего не будет. Отстреляемся в случае чего. Не впервые этой дорогой едем.
      —  Бубенцы сними хоть!  — не унимался командир.  — За три версты слыхать, что едешь.
      Чапаев только засмеялся в ответ:
      —  Вот и хорошо! Пусть звенят. И пусть знают, что Чапай едет,  — посторонятся!
     
      Пулемёт на тарантасе
     
      Ездили на тарантасе всегда втроём — товарищ Чапаев, ординарец Петя Исаев и кучер Аверька. С ними всегда был пулемёт «максим».
      Кучер Аверька сидел на козлах. Лицо у него было красное, обветренное, нос луковицей, а на шее, даже в самую жару, толстый шерстяной шарф, чтобы не задувало. В этом шарфе Аверька и ночью спал.
      На откидном сиденье, спиной к Аверьке, помещался Петя Исаев. Сидел он напротив пулемёта и в любую минуту мог начать из него строчить. В ногах у Пети стоял ящик с запасными пулемётными лентами.
      А пулемёт «максим» находился на главном сиденье тарантаса. Стоял он на двух колёсиках, похожий на маленькую пушку. У него был внушительный вид: одним словом, кто свой — ничего, а чужой — не суйся.
      Товарищ Чапаев сидел рядом с пулемётом, а если приходилось отбиваться от неприятеля, пересаживался к Пете.
      Как только выехали из того села, где находился штаб армии, Аверька подхлестнул свою тройку, крикнул: «Эге-ге, соколики?» — и тарантас помчался вперёд. Так на тугих вожжах отмахали они с десяток вёрст.
      Вблизи села Клопихи дорога раздвоилась: налево полезла в гору и уткнулась в самое село; направо, обогнув холм, скрылась в кустах.
      —  Василь Иваныч,  — осипшим от пыли и ветра голосом спросил Аверька, попридержав коней и повернув голову к Чапаеву,  — по какой дороге поедем: по той или по этой?
      —  По какой короче?  — спросил Чапаев.
      —  Через Клопиху, стало быть, попрямее будет,  — ответил Аверька.
      —  Так и дуй!
      Аверька приподнялся, тряхнул вожжами, крикнул: «Эге-ге, соколики!» — и кони повернули налево, на село Клопиху.
     
      Кучер Аверька
     
      Недаром любил ездить Чапаев с кучером Аверькой. С кем только не приходилось гонять ему по извилистым и прямым дорогам, но как с Аверькой — ни с кем не ездил. Как степной ветер, неслись у Аверьки кони, ураганом взметало за ними серую дорожную пыль, будто на волне качало лёгкий тарантас.
      «Эх, чорт, леший!» — покрякивал от удовольствия Чапаев. Любил он быструю езду.
      У села Клопихи пустил Аверька лошадей рысцой. В село въехали не торопясь.
      —  Теперь, Василь Иваныч, можно сказать, почти что дома,  — сказал Петька.  — За околицу выедем — полдороги останется.
      На широкой улице было пусто. Тарантас легко катился по уезженной дороге, покачиваясь на упругих рессорах.
      И вдруг — откуда только взялась!  — сбоку прямо к тарантасу подбежала женщина в тёмном платочке. Задыхаясь, пробежала несколько шагов вровень с тарантасом, держась правой рукой за крыло, и быстро зашептала:
      —  Родненькие, да куда ж вы приехали? Ведь белые здесь…
      И так же внезапно, как появилась, исчезла, оставшись где-то позади.
      Не успела она договорить, как все трое — и Чапаев, и Петя, и Аверька — увидели неприятельских солдат, выходящих из проулка.
      «Аверька, назад!» — крикнул было Чапаев.
      Но было поздно. Солдаты увидели чапаевскую тройку. Опешив от неожиданности, они все разом остановились, потом заговорили между собой и, на ходу сдёргивая винтовки, ринулись к тарантасу.
      Чапаев выхватил наган.
      —  Аверька!  — крикнул он злым и хриплым голосом.  — Гони! Гони, чортов сын! Гони что есть силы вперёд!
      Аверька судорожно огрел кнутом коней, заорал неистовым голосом, и кони взвились и понесли…
      Петю Исаева толкнуло назад, потом дёрнуло вперёд. С трудом удержавшись на сиденье, он схватился за пулемёт.
      И «максим», задрожав всем своим стальным телом, застрочил.
      Тут поднялось такое, что и передать трудно.
      —  Эге-ге-ге-ге-ге!  — вопил Аверька.
      «Тра-та-та-та-та!» — заливался пулемёт.
      «Бах, бах, бах!» — гремел наган Василия Ивановича.
      А сзади раздавались выкрики, трещали винтовочные выстрелы. Из хат выбегали офицеры, солдаты и, увидев пыль за чапаевским тарантасом, беспорядочно стреляли вдоль улицы.
     
      Ускакали!
     
      Несколько минут кони неслись без оглядки, грозя опрокинуть тарантас. И лопни в этот момент рессора или случись ещё что-нибудь, пришёл бы всем троим — и Чапаеву, и Пете, и Аверьке — конец. Не миновать бы им смерти.
      Далеко за селом, когда смолкли выстрелы и крики, Аверька остановил тарантас. Кругом разостлалась степь с прямой и ровной дорогой. Кони были в мыле, тяжело раздували мокрые бока, поводя налитыми кровью глазами.
      Аверька снял картуз, обтёр рукавом вспотевший лоб и стал разматывать шарф. Так жарко ему ещё никогда не было…
      —  Как, Василь Иваныч? Ничего?..  — спросил он, тяжело дыша.
      Чапаев снял папаху, оглядел со всех сторон. Нашёл пробоину, поковырял в ней пальцем и снова надел.
      —  Ничего!  — ответил он. Голос у него был сердитый. Злые огоньки блестели в глазах. И, усаживаясь на прежнее место, рядом с «максимом», прибавил: — Глупо от шальной пули на тот свет переправиться. В бою — давай! Это я понимаю. Можно. А так… Ну, гони, Аверька! Не будут дураками — враз за нами конных бросят… Гони!
     
      Чапай приехал
     
      Митя всё ещё был в гостях, а Лёшка всё ещё возился со своей шашкой, когда Чапаев подъезжал к Подшибаловке. Издали они услыхали весёлые бубенцы чапаевской тройки. Звон их, лёгкий и заливистый, с каждой секундой доносился всё ближе и яснее.
      —  Чуешь?  — прошептал Митюшка, прислушиваясь к звону знакомых бубенцов.  — Товарищ Чапаев…
      —  Приехал!  — согласился Алексей, не поднимая головы от шашки.
      —  А ты сказывал — сидит у себя в хате, бои обдумывает…
      Он немного обиделся на Алексея: зачем зря говорить, коли не знаешь?
      —  Значит, кончил обдумывать,  — уверенно проговорил Алексей и, засмеявшись, прибавил: — Проверять ездил.
      —  Чего проверять?
      У Мити расширились и заблестели глаза.
      —  «Чего, чего»!  — передразнил Алексей.  — Чего может проверять Чапаев? Ясное дело: местность и расположение сил противника… Да ты лучше послушай, музыка-то какая! Мандолина!
      Алексей несколько раз резанул шашкой над головой, и она с тонким свистом рассекла воздух.
      Митя вздохнул и с завистью сказал:
      —  Мне бы такую!
      —  Тебе?.. Зачем?
      —  Воевать.
      Алексей засмеялся:
      —  А кашу кто варить будет?
      Митя обиделся.
      —  Что же, только мне всё и варить?  — сердито проговорил он.  — Пусть другие какие-нибудь варят. А я воевать хочу!
      Возвращаясь к себе, Митя твёрдо решил с кашеварским делом распроститься. Конечно, жаль было Федосея Михалыча. Как ему с одной рукой управляться? Ведь дел-то набиралось много. С утра до ночи они возились возле походной кухни. «Ничего, будет у него другой помощник,  — решил Митя,  — а я воевать хочу!»
     
      Совещание в штабе
     
      Пока Митя, лёжа в сарайчике на сене, обдумывал, как ему стать настоящим боевым чапаевцем, в штабе у Чапаева шло военное совещание. Собрались командиры и комиссары всех полков и батальонов. Чапаев сообщал план предстоящего боя.
     
      —  Задача наша — выбить неприятеля из Орловки и Ливенки, пока к нему не подошло подкрепление и пока он не успел захватить железнодорожную линию Саратов — Николаевск.
      Сизый махорочный дым густым облаком плавал над столом. Лампа-молния ярко освещала лица командиров. Вид у всех был сосредоточенный, напряжённый. Не отрываясь все смотрели на карту, на которой был точно расчерчен план завтрашнего наступления.
      Чапаев говорил коротко, отрывисто:
      —  Четвёртый полк снимется ночью и в темноте подойдёт прямо к самой Орловке, с северо-западной стороны. Третий полк обойдёт Орловку с юго-востока. Разницы и пугачёвцы пойдут с северо-востока… Тут мы сожмём кулак — им и податься некуда! Понятно?
      От дыхания людей, от лампы-молнии в горнице стояла неимоверная духота. Да тут ещё и хозяйка избы расстаралась: вовсю нажарила печь. А окошки растворить никак нельзя — не такое совещание, чтобы при открытых окнах разговоры вести.
      Василий Иванович обтёр рукавом намокший лоб и продолжал:
      —  Первый залп даст батарея четвёртого полка. Как услышим, враз и начнём дело. Только нужно враз, непременно враз! Понятно?
      В ответ загудели голоса:
      —  Как не понять!
      —  Конечно, понятно!
      —  Всё ясно! Справимся…
      —  Вот-вот, ребята!  — проговорил Чапаев.  — Главное, верить надо, что победишь. Если есть вера в победу, если знаешь, за что борешься, непременно победишь!
      Всё было сказано. Теперь это пойдёт по полкам, а в полку — по батальонам, а там — по ротам, взводам. С вечера каждый командир будет знать задачу, которую придётся выполнить в завтрашнем сражении.
     
      Ночь перед боем
     
      Совещание в штабе кончилось далеко за полночь. Один за другим уезжали командиры и комиссары в свои части отдавать распоряжения перед боем.
      Когда в хате никого не осталось, вышел и Чапаев.
      Он открыл дверь на маленькое под навесом крыльцо, оперся о шаткие перильца и глянул в небо.
      Стояла непроглядная ночь, чёрная, строгая и по-осеннему мрачная. Резкий ветер бросал в лицо дождём. По небу носились низкие рваные тучи. Село казалось пустым и вымершим. Только из немногих окон пробивался неяркий, желтоватый свет.
      Так иной раз бывает осенней порой: долго держится летняя жара, печёт солнце, синеет яркое небо, и вдруг всё круто ломается — в одну ночь наступает вот такая сырая и холодная непогода.
      Чапаев сошёл с крыльца и, хлюпая по лужам, обогнул хату.
      Стало ещё темнее. Казалось, из степи вместе с ветром и дождём сюда приползла чёрная, густая тьма.
      Но вдалеке, там, где под открытым небом расположились передовые части, видны были мерцающие огни костров. Острый глаз Чапая разглядел возле костров отдельные фигуры бойцов. Кое-где — одинокие, склонённые к огню. Может быть, дежурные подбрасывают мокрые щепки, чтобы не дать пламени погаснуть. А кое-где Чаев увидел и кучки по три-четыре человека. Эти, наверно, кипятили чай в задымленных котелках, перекидываясь шутками, прибаутками, смешливыми словцами.
      Задумавшись, смотрел Чапаев на эту знакомую, столько раз виденную им картину. Ночь перед боем…
      Вот они сидят, лежат, спят, его бойцы, его чапаевцы, истомлённые долгими походами, жестокими сражениями. А завтра поутру, чуть засереет рассвет, пойдут они в бой; то залегая, то вскакивая, двинутся они на врага цепями… И пока не выбьют из села, не погонят вспять, никто не остановится, никто не повернёт назад, все будут идти вперёд.
      Многих недосчитаются они после этого боя. Многие останутся лежать на мокрой от дождя осенней земле.
      Что ж, коли придётся отдать свою жизнь — и он, их командир, и они, его бойцы, знают, за что дерутся и умирают.
     
      Конь Чечик
     
      Пошарив рукой в кармане, Чапаев вытащил два маленьких измызганных куска сахару. Повертел их в руке, снова сунул в карман и пошёл к конюшне.
      Ещё издали он услыхал, как сочно хрустят лошади овсом и, переступая с ноги на ногу, стучат по деревянному настилу.
      Василий Иванович осторожно приоткрыл ворота большого крытого двора.
      —  Кто идёт?  — сурово окликнул дневальный, сразу вырастая из густой тьмы.
      —  Свой…
      —  Товарищ Чапаев?!  — Дневальный, перекинув с руки на руку тяжёлую винтовку, приблизил лицо к Чапаеву.
      —  Я,  — ответил Чапаев.  — Признал?
      —  Признал.
      —  На коня хочу глянуть.
      И Чапаев протиснулся в крайнее стойло, где стоял его донской жеребец — золотисто-рыжий Чечик.
      Узнав Чапаева, конь заржал тихо и радостно: «Здравствуй, хозяин! Что так долго? Я соскучился».
      Чапаев нащупал в темноте мягкую, шелковистую гриву, легонько потрепал коня за ушами и сунул ему припасённый сахар. Конь вкусно захрустел и тепло задышал ему в лицо, почти касаясь влажными ноздрями.
      Замечательный конь был у Чапаева! Сколько раз выручал он его из беды! Сколько раз уносил от настигавшего врага! Сколько раз мчал в самый жар битвы!
      А уж когда нужно было внезапно скрыться, Чечику равного не было. Один раз от верной смерти спас Чапаева.
      Случилось ехать Чапаеву степью с небольшим отрядом конных. Было их человек десять, не больше. Ехали бездумно, врага не ждали, разведку не высылали.
      Путь лежал через невысокий холм. Чапаев опередил отряд и прежде всех выехал на гребень холма. Глядь, впереди белоказаки! И не мало — сотни две. Тут дело ясное: коли заметят — конец. Налетят, растерзают…
      Только Чапаев не дал им приглядеться. Вмиг припал к шее коня и на ухо шепнул: «Ложись…» Чечик подогнул ноги, лёг вместе с Чапаем и пропал в высокой траве, будто куда провалился. Такая у него была выучка.
      А своим Чапаев успел крикнуть, чтобы не показывались на гребне холма.
      Отличный конь был у Чапаева! Тут уж сказать нечего.
      Чечик живо сгрыз оба кусочка и потянулся за новыми. Но больше сахара у Чапаева не было — последний отдал любимцу. Потрепав коня за холкой, он провёл рукой по атласному боку и вышел.
      —  До утра, дружок!  — сказал он на прощанье.
     
      На рассвете
     
      День занялся хмурый и неясный. Дождь перестал, но ветер попрежнему свистел и пронизывал до костей.
      Чапаев со штабом и ординарцами находился на небольшой возвышенности. Он плотно сидел на коне, а мохнатая бурка, свисая широким плащом, защищала его от дождя и ветра.
      Всё было готово. Ждали сигнала — первого орудийного залпа. В темноте полки незаметно подошли почти вплотную к Орловке, и теперь в неясном рассвете выступали расплывчатые контуры хат, высокой церковной колокольни.
      Было тихо. Бойцы лежали цепями, тесно прижавшись к мокрой земле. Каждый накопал перед собой невысокий бугорок. Ни шороха, ни смеха, ни шуток. А курить и подавно было запрещено. Только из деревни чуть доносилось предрассветное пение петухов.
      Лёгкий холодок пробегал у всех по спине. Такой озноб всегда пробирает перед боем, даже в самый жаркий день, даже самых бывалых бойцов.
      Чапаев поднёс к глазам бинокль, медленно оглядел всё поле, посмотрел на часы и обернулся к начальнику штаба.
      —  Все на местах?  — спросил он.
      —  Всё в порядке, Василий Иваныч.
      И вдруг откуда-то с боку, точно в ответ на вопрос Чапаева, разрывая тишину, громко и тяжело ударил первый орудийный залп, и на сером небе сверкнули первые разрывы шрапнелей.
      —  Есть!  — вздрогнув, проговорил Чапаев и сильно натянул поводья.
      Рыжий конь высоко поднял голову, тряхнул гривой и, переступая с ноги на ногу, шагнул вперёд.
      Бой начался.
     
      Бой начался
     
      В темноте, до света, Митя выскочил из сарайчика и, потихоньку от дяди Федосея, вместе с другими бойцами вышел из села. Пробрался он в самые передовые цепи, и до рассвета никто не обратил на него внимания. Он залёг в неглубокий окопчик и лежал смирно, маленький и незаметный, стараясь согреть зазябшие руки. Он совал их то в карманы, то за пазуху, то дул на покрасневшие, холодные пальцы.
      Первый залп показался Мите неожиданным, но не очень сильным.
      —  Началось…  — забывшись, прошептал он и сразу услыхал подле себя сердитый, приглушённый голос:
      —  Ты откуда взялся? Марш отсюда сей минутой!
      С левого бока лежал бородатый чапаевец в солдатской серой шинели, с красной лентой на барашковой кубанке.
      —  Чтобы я тебя здесь не видел! Марш в деревню!
      Митя растерянно посмотрел на грозного соседа. Бежать через всё поле назад в деревню? На глазах у всех бойцов? А коли сам Василий Иванович увидит? Стыд-то какой! Срам какой! На всю жизнь опозоришься. Да разве после такого кто поверит, что он может стать смелым бойцом, настоящим чапаевцем?
      Да и, кроме того, стрельба развернулась в полную силу. Вообще бежать-то каково под пулями! Боязно…
      —  Дяденька,  — как можно жалобнее захныкал Митя,  — я, дяденька, лучше здесь останусь…
      Тяжёлые снаряды, пролетая над их головами, рвались далеко позади. Начала отвечать батарея противника.
      —  Свалился тут на мою голову — теперь отвечай… Как убьют, что тогда?
      Но Митя уже знал, что сосед его никуда не погонит. По голосу Митя понимал, что может остаться здесь, в этом окопчике, на самом переднем крае чапаевских войск. Сразу, осмелев, он бойко тряхнул головой и по-хозяйски стал располагаться, прежде всего вытащив где-то добытую щербатую обломанную шашку.
      —  Ничего, дяденька, цел буду. Не убьют!  — сказал! Митя и, подмигнув бородатому, даже засмеялся.
     
      В цепи
     
      Снаряды рвались над Орловкой, освещая то одну, то другую часть села.
      Митя видел, как в нескольких местах занялся пожар. Горели сараи, овины. Ярко, как огромные смоляные факелы, выбрасывая к небу огненные языки, полыхали скирды сухой соломы. И на фоне яркого зарева метались тёмные фигурки неприятельских солдат.
      Вдруг Митя увидел Чапаева. Близко, совсем рядом. Он медленно шёл позади цепей, разговаривая с командиром полка. Чуть поодаль ординарцы вели их коней.
      Митюшка забыл обо всём. И про снаряды, которые, свистя, проносились над головой. И про холодный ветер. И про дождь, который снова стал хлестать в лицо колючими ледяными каплями. Он повернулся лицом к Чапаю и не спускал с него глаз, ловя каждое его движение. Да не только он — все бойцы смотрели на любимого командира.
      Лицо у Чапаева было сосредоточенное и немного хмурое. Брови сурово сдвинуты. Он задавал командиру полка быстрые и короткие вопросы.
      —  Фланг?  — донеслось к Митюшке.
      —  Обеспечен согласно диспозиции!  — тоже коротко ответил комполка.
      —  Кто оставался в резерве?
      Командир ему ответил, но Чапаев громко и сердито бросил:
      —  Слабого оставил командира… Заменить!
      Чёрная бурка, прикрывая его плечи, свисала до самой земли.
      Вдруг сбоку подскакал верховой. Осадив коня, не спешиваясь, он наклонился к Чапаеву и стал ему говорить. Чапай сразу повернулся к своему ординарцу Пете Исаеву и приказал:
      —  Коня!
      Кинув ещё несколько слов командиру, он вскочил на коня. Мгновенье — и всадник в чёрной бурке и рыжий конь пропали в завесе дождя.
      —  Куда ускакал?  — повернувшись к соседу, спросил Митя.
      —  Об этом нам знать не положено. Видно, где-нибудь неладно — вот и за ним… Без него разве обойдутся!
      —  Ничего он не боится?  — спросил Митя, всё глядя в ту сторону, куда ускакал Чапаев.
      —  А чего ему бояться? С такими нам не боязно — хоть в огонь, хоть в воду!  — проговорил Митюшкин сосед и, вдруг рассердившись, крикнул: — Голову прячь! Голову, дурень, держи ниже!..
      «Все на один лад,  — подумал Митюшка.  — И дядя Федосей, и этот… Всё об голове да об голове. Что там голова! Хоть ещё разок поглядеть бы на Чапая!»
     
      Перед атакой
     
      Вдруг раздалась команда:
      —  Перебежка!
      Сразу вся цепь вскочила, и все кинулись вперёд.
      Митя тоже побежал со всеми. И бежал, пока не услышал новую команду:
      —  Ложись!
      Все разом легли на землю, и Митя тоже. С минуту он лежал неподвижно, а потом потихоньку поднял голову и огляделся. Он увидел, что цепь впереди, а он отстал. Тогда он пополз на животе, пониже опустив голову, потому что пули так и свистели, так и жужжали в воздухе.
      Короткими перебежками двигались бойцы. Каждый знал только одно: слушать своего командира.
      Теперь Митя, стараясь не отставать, бежал рядом со своим бородатым соседом. Как и тот, подчиняясь словам команды, он падал и прижимался грудью к земле, наскоро окапываясь ладонями и шашкой. И всякий раз, когда припадал к земле, облегчённо вздыхал. Так спокойно казалось лежать и так страшно под пулями!
      До Орловки было уже недалеко. Перед тем как идти в атаку, чапаевцы залегли в глубокой меже.
      Теперь снаряды рвались вокруг них на лугу. То здесь, то там взлетало густое чёрное облако. И Мите казалось, что земля уже ходит под ним ходуном и весь воздух содрогается.
      Но вот со стороны Орловки быстрыми, короткими бросками пошли неприятельские цепи.
      Митя ясно видел, как вскакивают серые в завесе дождя солдаты с погонами, как устремляются вперёд, ложатся на землю, чтобы через мгновенье снова вскочить и бежать.
      Митя глядел, а сердце у него колотилось шибко-шибко. Ещё немного — и добегут, а там начнут колоть штыками, рубить шашками…
      Страшно!
      А с нашей стороны почему-то молчок. Ни выстрела, ни звука. Все лежат, не шевелятся. Может, от страха?
      Митя покосился на бородатого соседа. Тот смотрит в сторону, откуда набегают чужие солдаты, только незаметно, чтобы боялся.
      Поглядел Митя налево. И этот не боится. Брови сохмурил, лоб наморщил, крепко ухватил винтовку, даже пальцы побелели.
      Митюшка прикусил губу. Неужто он забоялся? Нет уж… Разве он трус? Разве он станет бояться?
      А всё-таки страшно лежать и видеть, как волнами, одна за другой, захлёстывая луговину, бегут цепи врага.
     
      Атака
     
      А враг всё ближе, ближе… Кажется, ещё немного — и добегут, затопчут, уничтожат штыками молчаливо лежащие цепи чапаевцев.
      Но вот раздаётся осипший от волнения голос командира:
      —  Не вставать! Подпустить — и огонь по команде! Спокойно, спокойно, не робей, ребята! Сейчас мы им дадим жару…
      В ту самую минуту, когда сероватые фигуры вскакивают, собираясь ринуться вперёд, откуда-то сбоку, из-за кустов, ударила громкая пулемётная дробь.
      —  Огонь!  — тут же приказал командир и взмахнул рукой.
      Все только того и ждали. Сухо, чётко защёлкали винтовочные выстрелы.
      —  Ещё огонь!  — снова крикнул командир.
      Второй залп прозвучал ещё дружнее, крепче.
      А с другой стороны, из-за пригорка, уже затрещал, забил второй пулемёт. А там третий, четвёртый…
      Белогвардейцев как ветром повалило: они упали, прижались к земле.
      В этот самый миг Митюшка второй раз увидел товарища Чапаева.
      На своём великолепном рыжем коне, в развевающейся бурке, он выскочил откуда-то сбоку, из-за пригорка, и полным галопом понёсся вдоль цепей. Позади скакали ординарцы, вестовые, связные, и ближе всех главный ординарец — Петя Исаев.
     
      По цепям пронёсся чуть слышный шопот: «Чапаев… Чапай… Василь Иваныч…» Не было бойца, не было командира, который не оглянулся бы на Чапаева.
     
      Смерть Чечика
     
      Близкий взрыв потряс воздух. Сверкнуло пламя. Столб земли взметнулся перед самой мордой коня. Конь вместе с Чапаевым будто провалился в яму.
      —  Василь Иваныч!  — рванулся к Чапаеву ординарец Петя Исаев.  — Василь Иваныч!
      Чапаев лежал на земле. Края бурки, словно крылья подстреленной птицы, широко раскинулись возле него. Петя Исаев соскочил с коня:
      —  Василь Иваныч…
      А по цепи из уст в уста уже передавалась страшная весть:
      —  Чапай убит!.. Убили Чапаева!..
      И туда, где под буркой лежал Чапаев, несмотря на огонь врага, со всех сторон бежали командиры, красноармейцы.
      Петя сдёрнул с Чапаева бурку. Повернул к себе его голову. Наклонился, к его лицу.
      —  Василь Иваныч!  — вдруг крикнул он.  — Жив! Куда ранен? Скажи… Сейчас санитаров… Я мигом…
      По щеке Чапаева текла тонкая алая струйка, но глаза были живые, блестящие.
      —  Пустое! Ничего не надо… Коня посмотри, что с ним. Я-то цел. Помоги ногу высвободить.
      Рыжий конь был убит. Убит наповал. Только сейчас, минуту назад, он скакал вперёд, полный сил и жизни. А теперь — лежал на земле, разметав свою огненную гриву, согнув передние ноги, будто и мёртвый собирался скакать.
     
      „Вперед, за мной!“
     
      Меж тем враг оправился и снова готовился к атаке. Он шёл на сближение мелкими, незаметными перебежками.
      Но Митя этого не видел. Закрыв лицо, он дрожащими губами повторял: «Убили, убили, убили…»
      И бойцы, растерянные, подавленные горем, не замечали, что противник всё ближе и ближе…
      Вдруг Чапаев вскочил.
      —  Вперёд, ребята, за мной!  — крикнул он таким голосом, что его услыхали все.  — Не бывать такого, чтобы Чапая тронула вражья пуля! За мной! Ура!
      Митя вздрогнул и отнял ладони от лица. Жив, жив Чапаев! Щека в крови, но жив, командует, бежит вперёд…
      Вся цепь разом вскочила, сорвалась с места, и бойцы с винтовками наперевес рванулись за Чапаевым.
      —  Товарищи, вперёд, за мной! Ур-ра! Ур-ра!  — кричал он, взметнув над головой шашку.  — Вперёд, на врага!
      Тут Митя тоже вскочил, тоже поднял повыше свою обломанную шашку и закричал тонким, пронзительным голосом:
      —  Ура, за Чапаем! Ура, на буржуя!
      Задыхаясь от быстрого бега, он боялся только одного: чтобы ему не отстать от бойцов и от товарища Чапаева, который был впереди всех.
      Попрежнему рвались снаряды, свистели пули, вырывая из рядов то одного, то другого. Вон бородатый красноармеец, что ещё недавно был соседом Мити по окопчику. Вдруг он остановился и, выгнувшись всем телом, медленно, боком повалился на землю. Митя оглянулся, хотел вернуться к бородатому, но Чапаев был впереди. И Митя изо всех сил побежал вперед за Чапаевым…
      Ничто не могло остановить наступательный порыв красных войск. Они ворвались в село Орловку, захватывая пулемёты, орудия, подводы со снаряжением, пленных.
     
      „Идём, тебя товарищ Чапаев требует!“
     
      Даже представить было невозможно, что недавно на подступах к селу, да и в самом селе шло жестокое сражение.
      Умытое дождём, уже спокойно сияло солнце. Мокрая зелень ярко блестела. А посерёдке улиц уже беззаботно расхаживали куры, разговаривая со своим огромным, важным петухом. И бабы, уже звеня вёдрами, бежали за водой, переговариваясь с красноармейцами, поившими у колодца коней. И уже где-то забористо заливалась гармошка и тренькала балалайка.
      Правда, издали ещё доносились отдельные перекаты орудийных залпов — это другие красные части продолжали гнать противника. На улицах ещё валялись разбитые повозки, брошенные винтовки. Виднелись глубокие воронки — следы взорвавшихся снарядов. Кое-где чернели обгорелые строения. Казалось, ещё не рассеялся в воздухе пороховой дым и горький запах пожарищ. Но это было уже делом прошлого.
      Митя ходил по селу и всюду смотрел дядю Федосея. Но обозы ещё не подтянули, знакомой двуколки нигде не было. И хотя Мите до смерти хотелось есть, потому что утром ничего не пришлось пожевать, он, высматривая однорукого кашевара с походной кухней, не столько думал о горячей похлёбке и хорошей краюхе хлеба, сколько о том, какой ответ придётся ему держать дяде Федосею, когда тот его начнёт бранить за самовольный поступок. Да, попадёт ему но первое число! Это уж обязательно.
      Вдруг его окликнул знакомый голос:
      —  Эй, хлопчик!
      Митя остановился. Прямо на него, рукой придерживая шашку, шёл чапаевский ординарец Петя Исаев.
      —  Ты нынче в Потаповском батальоне был?  — пристально разглядывая Митю, спросил Петя Исаев.
      Сердце у Мити вдруг забилось шибко-шибко. Неужто Чапаев его приметил?
      —  Был,  — распрямляя плечи, ответил он.
      —  Тогда идём. Тебя товарищ Чапаев требует.
     
      В штабе Чапаева
     
      Когда Митя прошёл мимо часового в просторные сени, он сразу услышал шумный многоголосый говор.
      Петя Исаев пинком открыл дверь, за которой слышались голоса, и Митя шагнул через порог.
      Здесь находился штаб Чапаева.
      Горница была полна народу и голубого махорочного дыма. В углу, возле окна, красноармейцы-связисты налаживали телефоны. А на столе, у стены, где были навалены бумаги и карты, на дребезжащей машинке выстукивал донесение командир-штабник. Здесь же стоял Чапаев и что-то читал по бумажке. Стол посреди комнаты был накрыт скатёркой, и на нём, поблёскивая медными боками, фыркал и пыхтел огромный, двухведёрный самовар.
      Когда Митя вошёл, все сразу смолкли и посмотрели в его сторону. И Чапаев, подняв глаза от бумажки, бросил на него быстрый взгляд.
      —  Теперь рапорт, и можно за чай!  — сказал он и начал читать, громко и медленно выговаривая каждое слово: — «Доношу, что бой под Орловкой и Ливенкой закончился полным разгромом противника. Участвовали четыре стрелковых полка и один кавалерийский полк. Противник потерял убитыми до тысячи человек…» Сколько подвод?  — обратился он к сидевшему за столом начальнику штаба.  — Подсчитали?
      —  Подсчитали. Двести пятьдесят,  — быстро ответил тот.
      —  Двести пятьдесят. Так и пиши: «Двести пятьдесят подвод со снарядами, десять пулемётов…» А винтовки подсчитали?
      —  Да разве их так сразу подсчитать! Их там тысячи навалены. Не успели!
      —  Ладно, точные сведения дадим дополнительно, а пока напишем: «…и много тысяч винтовок». Так. «В бою тяжело ранен вновь назначенный командир второго полка Курсаков, убит помощник командира третьего полка товарищ Спицын и командир батальона того же полка. После боя под Орловкой и Ливенкой противник занял Липовку, откуда был выбит и бежал в Брыковку». Давай подпишу.
      Во время диктовки Чапаев несколько раз искоса взглядывал на Митю, застывшего у дверей. И всякий раз, когда Митя ловил этот быстрый, немигающий взгляд, внутри у него и тревожно и радостно ёкало сердце: «Тебя товарищ Чапаев требует…» Хорошо это или плохо? Он не знал. Но на всякий случай держался поближе к двери.
     
      „Чапаёнок“
     
      —  Куда ж ты? Из хаты норовишь, вояка?  — размашисто подписавшись на отпечатанном рапорте, сказал Чапаев и повернулся к Мите.  — На белых петухом лезешь, а от своих бежать?
      —  Я не бегу…  — испуганно прошептал Митя.
      —  Это ты почему же без приказа из обоза удрал? Думаешь, мал, так для тебя законы не писаны? А?
      Митя вспыхнул, и сердце у него покатилось прямо в пятки. Вот, оказывается, зачем его Чапаев требовал!
      —  Ну,  — продолжал Чапаев, поглаживая рыжий ус,  — чего ж молчишь?
      —  Мне, товарищ Чапаев, надоело кашу варить!  — вдруг выпалил Митя.
      Дружный смех раздался в комнате. Но Чапаев не засмеялся, а нахмурился:
      —  Вот это да! Ему надоело кашу варить… А может, мне надоело белых колотить? Может, мне гулять охота? Так я всё кину и айда из дивизии? Так, что ли?
      —  Товарищ Чапаев,  — готовый провалиться от стыда, крикнул Митя,  — разве я из дивизии хочу? Я не хочу из дивизии. Я хочу белого буржуя бить!
      —  Ишь, какой скорый!  — проговорил Чапаев, внимательно приглядываясь к Мите.  — Ишь, чего захотел…
      —  Так разве я не чапаевец?  — готовый зареветь от обиды, проговорил Митя.
      —  Только зря не бахвалься,  — сказал Потапов (он тоже был тут).  — Подрастёшь — увидим. Может, и правда станешь настоящим чапаевцем. А пока ты ещё… чапаёнок…
      —  Хватит,  — сказал Чапаев.  — Хватит с него. Поругали — и хватит. А ты помни, парень: чтобы больше самоуправства не было…
      Митя молчал. Уж скорее бы прогнал его Чапаев с глаз долой. Уж скорее бы остаться одному и нареветься вволю.
      —  Ты-то сегодня чего-нибудь ел?  — спросил Чапаев вдруг совсем другим голосом.
      —  Нет…
      —  А есть-то, небось, охота?
      —  Охота,  — глотая слёзы, прошептал Митя.
      —  Вот то-то и оно-то! А хочешь без каши обойтись! Как же мы воевать будем, коли нас никто кашей кормить не станет? Ну, иди садись, вояка, с нами чаевать!  — уже совсем ласково проговорил Чапаев, подталкивая Митю к столу.  — Бери пирог. Вон румяный, видать — пропёкся!  — и он показал Мите на большой пирог с поджаристой коркой.
     
      Песня Чапая
     
      После чая Митя не знал, уходить ему или не уходить. Никто ему ничего не сказал. Он остался и забился в уголок.
      Вдруг Чапаев запел. Запел он тихо, вполголоса, словно пел для себя, о самом своём сокровенном. И все, кто был в горнице,  — все его боевые товарищи тоже запели. Запели они как-то все сразу, не глядя на Чапая, не глядя друг на друга, и запели так слитно, будто у всех у них был один общий голос.
      Никогда прежде не слышал Митя чудной этой песни. Была она про молодого узника. В сырой темнице сидел этот узник, а за решёткой орёл манил и звал его с собой на волю.
      Задумчиво и тихо пел Чапай:
     
      Сижу за решёткой в темнице сырой.
      Вскормлённый на воле орёл молодой…
     
      А уж Мите кажется, будто это он, Митя, сидит в темнице. Сидит и глядит на широкие, привольные степи. А как выбраться, когда крепка тюремная решётка? Как вылететь, когда нет ему воли?
      Сколько ни зови, сколько ни мани его орёл, а нет сил сокрушить оковы.
      И видится Мите — на рыжем коне Чапай мчится. Серебряная шашка сверкает у него в руке. «Эх, орёл, орёл!  — кричит Чапай Мите.  — Недолго осталось сидеть тебе в темнице. Сейчас я тебя освобожу». И тут он своей шашкой — раз, два… Может, чья-нибудь шашка и переломится, а чапаевская, как лозу, разрубит крепкие железные прутья. И вылетит Митя на волю, и крикнет ему Чапаев: «Сюда, сюда, Митя! Теперь ты будешь с нами бить белого буржуя!..»
      Не заметил Митя, как крепко-накрепко уснул, притулившись на край стола.
      Не слыхал он, как товарищ Чапаев приказал постлать на скамью свою мягкую чёрную бурку и на неё перетащить спящего парнишку.
      И не видел Митя, как всю ночь без сна просидел Чапай, склонившись над картой, вымеривая и высчитывая вёрсты будущих походов и переходов. Только неяркая лампа освещала худощавое лицо да руку с блестящим циркулем.
     
      Митя прощается с дядей Федосеем
     
      Утром Митя сразу отыскал дядю Федосея. Возле пруда, под широкой раскидистой ветлой, он увидел знакомую двуколку с котлом, знакомых коней, щипавших траву, а возле повозки однорукую фигуру кашевара. Сердце у Мити сладко защемило. Так всегда бывает, когда после долгой отлучки возвращаешься обратно домой.
      Митя бегом побежал к пруду. Ох, и удивит же он сейчас дядю Федосея! Сколько новостей за один день! А новости-то какие! Наверно, Федосей Михалыч и не поверит, что он был в гостях у самого товарища Чапаева. С ним вместе чаевал, песни пел, а потом на его бурке всю ночь проспал.
      —  Дядя Федосей! Дядя Федосей!  — кричал Митя, подбегая к старику.  — Дядя Федосей…
      И тут произошло то, чего Митя никак не ждал.
      Сначала дядя Федосей, вздрогнув, быстро обернулся на Митин голос и зашептал:
      —  Целёхонек, целёхонек, весь как есть целёхонек…
      Потом вдруг нахмурился да как крикнет:
      —  А ну-ка, иди сюда, сорванец, я тебя сейчас настегаю!  — и взял в руки верёвку.  — Будешь ты у меня самовольничать?
      Нет, вы только подумайте! Он и вправду решил Митю отстегать.
      —  Не тронь!  — сердито сказал Митя.  — Меня теперь верёвкой драть не положено.
      —  Это почему?  — возмутился старик.  — Новости какие!  — Но верёвку, однако, отбросил.
      И вдруг — вот поди и разберись, что к чему,  — вдруг начал как-то по-бабьи:
      —  Эх, Митя, Митя! Не жалеешь ты меня, старика! Где только тебя не искал! Измучился весь. Думал — убили. Хоть бы словечком упредил, хоть полсловечка сказал бы…
      —  Разве пустил бы?  — вздохнув, проговорил Митя.
      А сам подумал: как же ему получше сказать дяде Федосею, что он теперь с кашеварством решил распроститься? Эх, дал бы он себя лучше маленько постегать, и то легче было бы сказать старику!
      —  Всыпал бы!  — вдруг снова рассердился дядя Федосей.  — Не поглядел бы, что тебя стегать не положено. Одной рукой всыпал бы так, что горяченько стало…
      —  Вот видишь…  — грустно сказал Митя и снова вздохнул: чем дальше, тем труднее было начать разговор про уход.
      И тут Митя сделал то, что бывало делал, когда ранней весной вместе с ребятами прибегал на Волгу купаться: он набрал полон рот воздуху, даже глаза сожмурил и, точно так же, как бултыхался вниз головой в ледяную весеннюю воду, одним духом вымолвил:
      —  Ищи себе другого помощника, Федосей Михалыч! Меня нынче товарищ Чапаев в разведку назначил.
      Сказав это, Митя отвернулся: у старика был такой несчастный и растерянный вид.
      Однако в конце концов всё обошлось как нельзя лучше. Дядя Федосей даже не пошумел — так на него подействовало имя Чапаева. Сам командир назначил — какие могут быть разговоры! Он только потребовал, чтобы Митя тут же, немедленно, со всеми подробностями рассказал, как дело было.
      Они присели рядышком на дышло повозки, и Митюшка с охотой рассказал один раз, и второй, и третий…
      С каждым разом его рассказ становился всё длиннее и всё необыкновеннее.
      Федосей Михалыч все три раза прослушал с одинаковым удовольствием. Он послушал бы и в четвёртый, но время вышло, и мальчику нужно было отправляться по новому назначению.
      Сначала Федосей Михалыч заставил Митю съесть две миски густого борща. Хоть Митя был сыт, но покорно съел,  — не огорчать же напоследок старика!
      Потом Федосей Михалыч самолично уложил Митин вещевой мешок. Он сунул в него, наверно, полбуханки хлеба и здоровенный кусище копчёного сала. Можно было подумать, что Митя отправляется невесть куда, а не на другой конец села. Кроме того, Федосей Михалыч положил в мешок совсем новое, вышитое яркими петухами полотенце. Петухи Мите понравились. И вообще у него ещё ни разу не было своего полотенца.
      Потом наступила минута прощанья. Как полагается, они три раза поцеловались.
      —  Ну, гляди, Митя, не подкачай! Чтобы мне, старому чапаевцу, за тебя краснеть не пришлось!  — строго сказал Федосей Михалыч и потом грустно прибавил: — Не забывай старика, забегай, сынок… Привык к тебе…
      —  Ладно,  — сказал Митя и вдруг засопел носом.
      Потом Митя пошёл, а Федосей Михалыч долго смотрел ему вслед. И пока маленькая быстрая фигурка не скрылась за поворотом, он всё смотрел и вздыхал.
      Первые дни Митя частенько заворачивал к старому кашевару. Но в скором времени конную разведку перекинули в другое село, и бегать к старику стало далековато. А ещё через некоторое время старик простудился, заболел и после болезни уехал на поправку к себе в деревню.
     
      Митя получает боевого коня
     
      Товарищ Чапаев приказал зачислить Митю в конную разведку, туда, где находился Алексей Новиков. И ещё приказал товарищ Чапаев дать Мите боевого коня, седло и всё, что полагается иметь настоящему бойцу.
      Сам командир Потапов пошёл с Митей выбирать коня.
      —  Вон видишь того, мохнатого?  — спросил Потапов, показывая на низкорослого конька с пушистой гривой, длинным хвостом, с ногами, одетыми будто в меховые бурки.  — Его и возьмёшь! Никому он не годится: ростом мал. А тебе в самый раз — по мерке.
      На щеках у Мити заиграл горячий румянец. Он готов был тут же перемахнуть через плетень, потрогать, пощупать, погладить своего собственного, такого ладного боевого коня, но сдержался, подавил волнение и как можно степеннее спросил:
      —  К строю приучен?
      Командир Потапов незаметно усмехнулся, но ответил, как полагается, с серьёзностью:
      —  А кто его знает! Ведь конька у белых отбили. Надо быть, строй знает. Да ты не сомневайся — хороший конь! А седло и всё такое у начхоза получишь.
      Митя кивнул.
      —  А кличка ему какая?  — вспомнил вдруг он.
      —  Да назови как вздумается.
      Конёк был чистой буланой масти, с белым пятнышком на лбу. Митя недолго думал:
      —  Буду звать Буланым!
     
      Светящиеся часы
     
      По случаю победы, одержанной под Орловкой, Чапаев получил награду — золотые часы.
      Часы были красивые, блестящие, и кто-то из командиров, его товарищей, когда увидел часы, шутливо сказал:
      —  Теперь, товарищ Чапаев, тебе не придётся зажигать свет, если понадобится в темноте взглянуть время. Пожалуй, сами часы посветят, когда нужно.
      На шутку Чапаев ничего не ответил, только внимательно поглядел на часы. Ничего не скажешь: часы были превосходные, таких у Чапаева сроду не было. А насчёт освещения — это командир, конечно, пошутил.
      Однако когда Чапаев поглядел на часы в темноте, оказалось, что часы действительно светились: будто где-то внутри, в механизме, горела лампочка, а цифры и стрелки будто были прозрачными и через них проникал свет.
      —  Ловко!  — сказал довольный часами Чапаев.
      А Петя — тот от восхищения даже языком защёлкал:
      —  Теперь, Василь Иваныч, будешь ночью время глядеть — не особо руку выставляй. Как заметят беляки такие часы, так по ним и бабахнут!
      Чапаев гордился своими часами: с кем только ни увидится, непременно покажет. И слава о светящихся часах пошла по всей бригаде.
      Один раз к товарищу Чапаеву пришли красноармейцы.
      —  Вызови нам командира,  — обратились они к Пете Исаеву.
      —  Зачем нужен?
      —  Сами скажем, зачем нужен. Ты вызови!
      Товарищ Чапаев как раз был свободен, и Петя его позвал. Вышел Чапаев и спрашивает:
      —  Что вам нужно, ребята? В чём ко мне просьба?
      Помялись бойцы, потоптались, а потом один, пошустрее, сказал:
      —  Товарищ Чапаев, большая у нас к тебе просьба. Разговоров о твоих часах много, а верится с трудом. Не откажи, покажи, как они, черти, светятся.
      Засмеялся Чапаев:
      —  Что ж вы, товарищи, ко мне днём пришли? Вы бы вечерком… Ну ладно, коли пришли — покажу. Петька, закрывай ставни!..
      Всю обратную дорогу обсуждали бойцы необыкновенные часы, которые им показал товарищ Чапаев.
      —  Не много на свете таких часов имеется,  — сказал один, а остальные даже обиделись:
      —  Не много?! Одни в целом свете и есть!
      —  Понятное дело, одни. Потому их Чапай и получил.
      —  Это ему из Москвы товарищ Ленин прислал, за его подвиги и геройство!
      Только недолго были эти часы у Чапаева. Скоро он с ними расстался. И вот как это произошло.
      Однажды Чапаев ехал из одного полка в другой. Был он на коне, позади ехали верхом командиры и ординарцы. Вдруг видит — навстречу идёт красноармеец. Голова перебинтована. Идёт и хромает.
      Поравнялся с ним Чапаев, придержал коня. Красноармеец тоже остановился.
      —  Куда идёшь?  — спросил Чапаев.
      Красноармеец поглядел на Чапаева — глаз из-под бинтов не видно — и ответил:
      —  Обратно в часть иду.
      Удивился Чапаев:
      —  А перевязанный что? Хромаешь чего?
      —  Раненый, вот и хромаю,  — ответил красноармеец.
      А у самого лицо хмурое: видно, не признал Чапаева, потому и отвечал нехотя.
      Не отстаёт от бойца Чапаев, снова спросил:
      —  Почему не лечишься, коли раненый? Лечиться надо.
      —  Некогда, некогда, товарищ, лечиться. Воевать надо.
      Тогда снял Чапаев с руки светящиеся часы и протянул красноармейцу:
      —  Возьми, друг! Носи и помни Чапаева.
      Тут только красноармеец и узнал, с кем говорит.
      —  Товарищ Чапаев! Никак, это вы?
      —  Разве не признал?
      Сначала красноармеец ни за что не хотел брать часы, а потом Чапаев его уговорил и сам на руку надел.
      Попрощались они, и каждый отправился своей дорогой.
      —  Вот потому мы и бьём беляков, потому и колотим, что в Красной Армии такие бойцы,  — сказал Чапаев, обернувшись, чтобы ещё раз глянуть на маленького хромого солдата с забинтованной головой.
     
      Зелёная книжка
     
      С боями двигаясь вперёд, чапаевцы заняли большую, богатую станицу. Белоказаки держались здесь крепко, и бой длился целый день.
      Только к вечеру, после грохота орудий, взрывов снарядов, пулемётной и ружейной трескотни, наступила та суровая тишина, которая бывает после боя.
      Кругом уже всё облетело. Только кое-где на деревьях болтались сухие, скрученные листья. Скошенные и убранные поля лежали побуревшие, унылые, и над ними, высматривая добычу, стаями носилось чёрное вороньё.
      Солнце село за макушку холма. Наступали сумерки. Последние отголоски боя гремели где-то вдали, а станица ожила и уже гудела, будто большой растревоженный улей. Пока шло сражение, люди прятались кто где мог: в подполье, в погребах, в подвалах, под печкой. И теперь все спешили наверстать упущенное и переделать разные домашние дела. У колодцев стояли длинные очереди за водой. Бабы с вёдрами бежали доить коров. Над иными хатами из труб уже поднимались завитки дыма.
      За боевыми частями в станицу вошла и конная разведка.
      Митя уже научился сидеть на коне. И вообще всё на нём было хорошо пригнано — и сапоги, и шаровары, и мохнатая, с красной перевязью кубанка. Разведчики постарались и снарядили как полагается своего маленького боевого товарища. С каждым днём Митя всё больше привыкал к их дружной семье. Алексей стал ему самым лучшим другом, и остальные бойцы его любили. Хотя в опасные дела командир Митю не посылал, однако в недалёкую разведку его брали.
      Прискакав в станицу, верховые спешились возле большого дома под железной крышей.
      —  Коней постереги, Чапаёнок,  — приказал Алексей.  — А мы посмотрим, что за дом. Богатый дом. Тут беляков не прячут ли!..
      Звеня шпорами и стуча каблуками, Алексей с разведчиками вошел в дом.
      —  Милый,  — подбежала к Мите маленькая седая старушка в тёмном платке,  — стрелять ещё будут али нет?
      —  Нынче не будут, а как завтра — не знаю,  — сказал Митя.
      Вдруг окно дома с треском распахнулось и что-то тяжёлое упало к Митиным ногам.
      —  Батюшки! Никак, опять?  — охнула старушка и мелкими шажками пустилась наутёк.
      В окошке показалось лицо Алексея. Он крикнул Мите:
      —  Погляди, Чапаёнок! Кажись, интересная вещь.
      У ног Мити лежала большая, толстая книга. Даже в сумерках были видны на зелёном переплёте золотые буквы.
      Митя поднял книгу, повертел, полистал гладкие и плотные страницы и уж хотел бросить: ведь читать-то он не умел. И вдруг увидел картинку, красивую, яркую, раскрашенную. В каких-то диковинных, непонятных одеждах, верхом на конях сидели люди и, заслонясь невиданными и чудными круглыми штуками, будто крышками от кадок, кололи друг друга пиками. Кони у этих людей были тоже по-чудному наряжены: в длинных попонах с дырками для глаз.
      А на другой картинке человек в коротких штанах пускал из огромного лука стрелу. На макушке у него сидела редкостного вида шапочка с пером.
      Первый раз в жизни Митя держал в руках книгу. А уж с такими картинками да с золотыми буквами и в глаза не видывал!
     
      Митя читает про Робин Гуда
     
      С этого дня никому не стало житья от Мити. На коне ли Митя, отдыхает ли, сидит ли где и шашку острит — один разговор: про палочки и закорючки, про кружки и перекладины.
      —  Нет, ты скажи,  — пристаёт он к Алексею.  — На жука похожая — это какая буква?
      —  «Ж» и есть,  — отвечает Алексей.
      —  А две палки прямиком стоят, а между ними перекладина вроде скамейки?
      —  «Н»… Нос. Понимаешь?
      —  Понимаю,  — шепчет Митя.  — Нос, ноченька, неволя…
      Да мало ли слов можно придумать с буквы «н»!
      Так букву за буквой, букву за буквой стал складывать Митя слова, за словами фразы и пошёл читать.
      Первое, что разобрали,  — блестевшие золотом слова на зелёном переплёте книжки. Получилось у них: «Приключения благородного Робин Гуда».
      Ничего это Мите не объяснило, только разожгло охоту узнать, что написано в зелёной книге.
      Бывало ночью бойцы спят. Только кони у костров пофыркивают. А Митя вылезет из-под обозной телеги и с книгой — к огню.
     
      Ночь тёмная. Осенняя. Ветер задувает во все прорехи. А Мите хоть бы что! Сядет поближе к костру и начнёт…
      —  Ты что, Чапаёнок,  — подойдёт к нему дневальный, ровно дьячок шепчешь… Молитвы учишь, что ли?
      Митя только головой покрутит: какие там молитвы! Про смелого человека Робин Гуда читает. Про то, как таился он в непроходимых лесах от злого короля и жадных богатеев. Про то, как делал лихие набеги с верными своими товарищами, как защищал бедный люд.
      Однажды — дело было поздней осенью — чапаевцы остановились в степи. Всюду непролазная грязь, холод, мокрота. Зуб на зуб не попадает. Притулиться негде. А Митя выбрал местечко посуше, пристроился, книгу от дождя укрыл и начал читать.
      Сверху моросит. Кругом степь, голая, осенняя, обвеянная ветром. Вдалеке нет-нет, да бабахнет. А Митюшка читает, как благородный Робин Гуд сзывает всех голосистым рожком: «Ко мне, ко мне! Ко мне, смелые мои воины! Верные мои товарищи! За простой народ идём в бой…»
      Так зачитался Митя, что пропустил, как прискакал Чапаев и пошёл по цепям своих чапаевцев проведать. Уже бойцы друг другу шепчут, передают: «Чапай идёт! Ребята, Чапаев…»
      А Митя ничего не слышит и ничего не знает.
      Вдруг кто-то остановился перед ним. Стоит — и ни с места. Свет заслоняет. А свет ведь совсем тусклый, осенний.
      —  Не мешай!  — сердито буркнул Митя и хотел было отпихнуть стоящего перед ним человека.  — Проходи, не загораживай…
      И тут услыхал Чапаёнок знакомый голос:
      —  Читаешь? Молодец! Вот и я так же в окопах читал. Возьмёшь бывало книжку и уткнёшься…
      Митя вскочил:
      —  Василь Иваныч!.. Товарищ Чапаев…
      —  Ничего, ничего, читай, хлопец! Выдался часок потише — не зевай, учись. Нам после войны нужны будут грамотные люди.
      Видно, вспомнил Чапаев, как трудно далась ему самому грамота. Вспомнилось, как во время царской войны, простым рядовым, вот так же сидел он в окопах над книгой и буквы складывал. До тридцати лет Чапаев был неграмотным, а уж как выучился читать, не мог от книг оторваться. Много читал, и больше всего про военное дело и знаменитых полководцев.
     
      „Не тужи, привезу тебе другую книжку!“
     
      Всё-таки до конца Мите книгу прочесть не привелось.
      Разведчики отправились пощупать, нет ли поблизости белоказачьих разъездов, не скопился ли где неприятель. Ускакали на рассвете, весь день носились по степи; вернулись обратно к ночи усталые, голодные, намокшие.
      Только прискакали, а их встречают:
      —  Пока вы там разведывали, тут лихое дело было — налетело казачьё…
      Подивились разведчики:
      —  Мы вёрст пятьдесят вокруг обшарили. Ровно бы никого…
      —  А это их разлюбезное дело — в лощинке схорониться, а потом с гиканьем, со свистом наскочить и давай крушить шашками, колоть пиками… На обоз наскочили, пять подвод угнали.
      Чапаёнок, вернувшись из разведки, коня накормил, напоил, почистил, сам поел и отправился в обоз за книжкой. Он её в вещевом мешке держал, на телеге. Хвать, а подводы и нет! Как раз с книжкой подводу угнали.
      Митя так расстроился, чуть не разревелся.
      —  Эх ты, Чапаёнок! По барахлу реветь вздумал,  — рассердился на него Алексей Новиков.  — Вон у Коськи Семёнова руку начисто срубили, и то…
      —  Дурак ты, Лёшка!  — крикнул Митя.  — Разве я по барахлу? Об книге я. Ведь не успел дочитать. А теперь её на курево раздерут.
      На следующий день товарищ Чапаев уезжал в Москву, на учёбу в военную академию. Такой вышел приказ — ехать ему учиться. Было это в конце ноября 1918 года. Провожали Чапая весело. Галдели, кричали, песни пели. А Чапаёнок так плясал, что сам Чапаев не выдержал и пошёл с ним на пару. Подхватил рукой свою красивую серебряную шашку, папаху сдвинул на затылок да так лихо пошёл впритопку!
      Кончили плясать, спрашивает Чапаев у Мити:
      —  Как, Митя, прочёл свою книгу? Понравилась?
      —  Нет, товарищ Чапаев, не пришлось,  — грустно ответил Митя.
      —  Что так?
      —  В обозе была. Беляки угнали подводы, и книжка моя там была.
      —  Значит, в плен попала книжка?  — пошутил Чапай.  — Хорошо, что не сам. Книжку полегче достать, чем хорошего бойца. Не тужи, Митя, привезу тебе из Москвы другую.
      Только не привёз Чапаев книгу. Не то чтобы забыл про обещание, он никогда попусту не обещал: что скажет — всегда сделает, просто не пришлось. Не до книги было. Раньше времени обратно в часть вернулся Чапаев. Из Сибири на Волгу двигались полчища адмирала Колчака. Не мог усидеть в Москве товарищ Чапаев, когда на фронте наступали такие трудные времена.
     
      Орден Красного Знамени
     
      В середине апреля 1919 года, по приказу командующего Восточным фронтом товарища Фрунзе, 25-я Чапаевская дивизия была брошена в наступление на Колчака.
      Чапаевцы колотили белых всюду: и под городом Бугурусланом, и под городом Белебеем, и под селением Русский Кондыз, и под селением Татарский Кондыз.
      Колчаковские части напрягали все силы, стараясь удержаться в городах и селениях, но отступали и отступали, не в силах противостоять натиску Красной Армии.
      В конце мая чапаевцы подошли к Чишме, большой узловой станции, на которой сошлись две железнодорожные ветки. Это место белые укрепили со всех сторон. За много вёрст до Чишмы начались глубокие окопы с блиндажами; в рощах были вырублены просеки для кавалерийских засад; поля на подступах к Чишме были густо перевиты колючей проволокой.
      Но, несмотря на все укрепления, Чишма была взята необычайно быстро. Чапаевцы стремительно ворвались в город, и после недолгого сопротивления белые ушли за реку Дёму, взорвав за собой все мосты и переправы.
      Путь на Уфу был открыт. 5 июня чапаевцы увидели на высоком берегу реки Белой красивый и, казалось, неприступный город, а вечером 9 июня Уфа уже была взята.
      Через несколько дней после взятия города товарищ Фрунзе вызвал Чапаева и торжественно вручил ему приказ. В этом приказе было сказано:
     
      «Награждается орденом Красного Знамени начальник 25-й стрелковой дивизии товарищ Василий Иванович Чапаев.
      В боях под Уфой он лично руководил операцией. Был ранен в голову, но не оставил строя и провёл операцию, закончившуюся взятием города Уфы».
     
      „Вне всякой очереди“
     
      В конце же апреля, воспользовавшись тем, что лучшие, самые боеспособные части Красной Армии были брошены на борьбу с Колчаком, белоказачья армия под командой генерала Толстого перешла в наступление, подошла к Уральску и обложила город со всех сторон. Осада Уральска продолжалась около двух месяцев. Окружённый с трёх сторон реками — Уралом, Деркулом и Чаганом,  — город представлял неприступную крепость, взять которую было почти невозможно.
      Но отрезанный от армии уральский гарнизон вскоре почти полностью израсходовал снаряды и патроны. Подходило к концу продовольствие. К концу второго месяца положение становилось безнадёжным. Кольцо неприятельской блокады сжималось всё теснее и теснее. И всё-таки уральцы мужественно и стойко защищали город.
      В эти трудные дни из Москвы товарищ Ленин послал телеграмму, которая ещё больше подняла дух и бодрость осаждённых.
      «Вне всякой очереди» — стояло в телеграмме, и была она адресована командующему фронтом товарищу Фрунзе.
      Вне всякой очереди шла из Москвы от товарища Ленина эта замечательная телеграмма, и было написано в ней вот что:
     
      «Прошу передать уральским товарищам мой горячий привет героям пятидесятидневной обороны осаждённого Уральска, просьбу не падать духом, продержаться ещё немного недель. Геройское дело защиты Уральска увенчается успехом.
      Предсовобороны Ленин».
     
      И вот после взятия Уфы командарм товарищ Фрунзе отдал приказ отправить 25-ю дивизию под командой Чапаева для освобождения Уральска.
     
      Эскадронный Томилин
     
      Перед отправкой на Уральский фронт в Чапаевскую дивизию пришло пополнение.
      Много новых бойцов влилось и в конный эскадрон, где теперь находились Алексей Новиков и Чапаёнок Митя.
      Коней было достаточно: хватило на всех новых кавалеристов. Но сёдел было мало, и эскадронный Никита Томилин замучился, снаряжая новых бойцов.
      Между тем товарищ Чапаев строго приказал: через три дня вся дивизия в полном боевом снаряжении должна выступить на Уральский фронт. Где возможно и где невозможно, ухитрялся добывать эскадронный Томилин сёдла для нового пополнения. И наконец все источники были исчерпаны.
      Тогда эскадронный приказал позвать к себе Митю и ещё кое-кого из бойцов, которых он решил не брать в уральский поход.
      Митя явился первым и лихо откозырнул командиру.
      Эскадронный Томилин невольно загляделся на мальчишку. Ишь ты, какой стал! А осенью, когда назначили в конную разведку, такой был хлипкий, маленький, никудышный. А теперь-то! Вырос. Загорел. В плечах расширился. А выправка, выправка-то какая!
      Эскадронный заколебался. Хорош стал парень. Настоящим будет чапаевцем. Может, оставить его в эскадроне?
      Но сёдла были нужны до зарезу. Эскадронный отвёл глаза и, насупившись, строго спросил Чапаёнка:
      —  Седло у тебя как? В порядке?
      —  В полном боевом порядке, товарищ командир!  — гордо ответил Митя.  — Как новенькое, без царапины!
      —  Вот и добре! Немедля сдашь начхозу — пойдёт для нового пополнения,  — коротко приказал эскадронный.
      Митю даже качнуло от неожиданности.
      —  Товарищ командир… товарищ Томилин…  — растерянно забормотал Чапаёнок.  — Как это — сдать седло?
      —  Чего непонятного!  — сердито и грубо отрезал Томилин.  — Сдашь седло в обоз для нового пополнения — вот и всё понимание.
      Митя весь вспыхнул и, не помня себя, запальчиво крикнул:
      —  А мне как же? Без седла, что ли, буду?
      —  Но-но,  — грозно посмотрел эскадронный,  — без разговоров! Чтоб сей минутой седло было сдано… Обойдёшься без седла. Нечего тебе делать на Уральском фронте. Не в игрушки туда посылают играть!
     
      „Не отдам — и баста!“
     
      Выскочив от командира Томилина, Митя бежал и ничего не видел перед собой. Он ничего не мог понять.
      Значит, командир его и бойцом не признаёт? Значит, он самый последний трус в дивизии, раз у него, у старого чапаевца, отнимают седло для новичков? Разве он вместе со всеми не брал Уфу? Разве он побоится жизнь положить за советскую власть? Разве он испугается пойти под самые пули за своим командиром?
      Мите было горько. Никогда он не чувствовал себя таким незаслуженно обиженным.
      Бледный, на себя не похожий, он прибежал к коням. Вот они все стоят. И его мохнатый буланый конёк. И Алёшин гнедой. Вот и сёдла висят. Вот его, темнокоричневое, почти новенькое.
      Митя осторожно погладил седло рукой, так же осторожно, будто оно очень ломкое, снял его и вдруг, весь вспыхнув, крикнул:
      —  А я не отдам! Не отдам — и баста!
      —  Ты чего раскричался?  — услыхал он возле себя голос Алексея.  — С кем это ты воюешь?
      —  Нет, Лёша, ты пойми…
      И Митя рассказал о своём разговоре с командиром и о приказе немедленно сдать седло для нового пополнения.
      —  Нет, ты пойми… Значит, он меня и бойцом не считает. Не отдам — и баста! Имею я право не отдавать. Убьют в сражении — пусть седло забирают. А сам не отдам!
      Первый раз Алексей видел Чапаёнка таким. Оказывается, парнишка зубастый. За себя, за свою честь постоять может. И Алексей тоже возмутился поступком Томилина, однако дисциплина есть дисциплина, и он сказал:
      —  Слушай, Митюха! Не дело ты, брат, толкуешь. Где это видано, чтобы у нас, в Красной Армии, командировы приказы не исполнять? Василь Иваныч узнает — по головке не погладит.
      И вдруг великолепная мысль блеснула в Митиной голове. Он повесил седло на место и, сверкнув глазами, сказал:
      —  Ладно! Своевольничать не стану. Пойду прямо к Василь Иванычу. Расскажу ему. Как он прикажет, так и будет.
      И, не подождав Лёшиного одобрения, Митя выскочил из конюшни и помчался к дому, где стоял Чапаев со своим штабом.
     
      „Не велено пускать!“
     
      Одним махом Чапаёнок влетел на крыльцо дома, где помещался штаб.
      —  Мне к Василь Иванычу!  — сказал он и шагнул в дверь.
      Но часовой заслонил вход опущенной винтовкой:
      —  Не велено пускать! Товарищ Чапаев с военным комиссаром товарищем Фурмановым занят.
      Что тут будешь делать! Митя упрямо стоял. Уйти нельзя, войти тоже. Как быть?
      —  Разговор у меня больно важный…  — начал было Митя, но часовой был неумолим.
      —  Иди, иди, нечего тебе тут делать! Тоже мне, важный разговор… С каждым Василь Иванычу разговоры разговаривать — времени не хватит.
      С растерянным и несчастным видом Митя начал спускаться с крыльца. Вдруг его окликнул весёлый знакомый голос:
      —  Эге, Чапаёнок! Здорово! В гости пришёл?
      Позвякивая шашкой, прямо к штабу шёл Петя Исаев.
      Митя не успел рта раскрыть, чтобы объяснить, зачем и для какого дела нужен ему Чапаев,  — Петя Исаев сам легонько подпихнул его вперёд, прямо на порог:
      —  Идём, идём! Василь Иваныч недавно поминал тебя.
      Высоко подняв голову, Митя прошёл мимо часового.
     
      Над картой
     
      Теперь на всех приказах, рапортах и донесениях стояли две подписи: «Начальник дивизии В. Чапаев» и «Военный комиссар Д. Фурманов».
      Фурманов был в дивизии недавно, с февраля месяца, но уже заслужил общую любовь и уважение. Командиры и красноармейцы считались с каждым его словом, а Чапаев не принимал без него ни одного решения.
      Когда Петя Исаев позвал Митю к Чапаеву, он не знал, что у него находится военный комиссар.
      На большом столе у окна была раскинута карта. Чапаев стоял спиной к двери с циркулем в руках. Косые лучи утреннего солнца пробивались сквозь деревья за окном. И пятна света на столе, на руках Чапаева казались чуть зеленоватыми.
      За этим же столом сидел и Фурманов, записывая короткие, отрывистые замечания Чапаева и цифры, которые он называл.
      Чапаев и Фурманов обдумывали предстоящий поход на Уральск. И оба, глядя на карту, уже видели на ней не извилисто нарисованные линии речек и дорог, не зеленоватые пятна кустов и лесов, не коричневую окраску гор и пригорков, а настоящие бескрайные уральские степи, пересохшие от июньской жары речушки, колодцы, засыпанные и уничтоженные отступающим врагом, поломанные мосты, сожжённые селения, овраги, бугры…
      То заложив руки за спину, то вновь берясь за циркуль, Чапаев всё возвращался к карте, вымеривая и прикидывая, а Фурманов сидел, не поднимаясь, поглощённый своими вычислениями, то и дело заглядывая в записную книжку.
      Заранее и совершенно точно всё должно было быть предусмотрено в предстоящем походе: где будут привалы, не велики ли переходы, не рано ли выйдут части, не поздно ли придут, успеют ли грузовые машины подвозить снаряды и воду…
      И перед их глазами уже двигались колонны войск, лязгая, ползли пушки, тянулись обозы со снаряжением. С привала до привала, с привала до привала, через степь — всё ближе и ближе к Уральску, осаждённому белоказачьими войсками.
     
      Записка Чапая
     
      Когда Митя и Петя Исаев вошли, Фурманов поднял голову от карты, а Чапаев перестал мурлыкать песню. Сначала он нахмурился: кто там ещё? Но, узнав Чапаёнка, подобрел и улыбнулся:
      —  А-а, Митя! Здравствуй, здравствуй! Давно не видались!
      Улыбнулся Мите и Фурманов.
      —  Здравствуйте, товарищ Чапаев!  — проговорил Митя.  — Здравствуйте, товарищ Фурманов!
      —  Здравствуй, тёзка,  — сказал Фурманов.
      —  Как жизнь?  — спросил Чапаев.
      —  Ничего…
      —  Ну, а коли жизнь ничего, почему такой сердитый?
      —  Дело у меня к вам есть, Василь Иваныч,  — решительно произнёс Митя.  — Важное!
      Чапаев бросил на стол карандаш, циркуль, сел на лавку и за руку притянул мальчика к себе.
      —  Дело, говоришь?  — переспросил он, улыбаясь одними глазами.  — И важное к тому ж? Ну, тогда выкладывай. Садись!
      Фурманов отошёл к окошку, с любопытством поглядывая на мальчика, самого молодого бойца их дивизии.
      —  Ничего, я постою,  — сказал Митя и ещё больше нахмурился.
      Как приступить к разговору, он не знал. Теперь, лицом к лицу с Чапаевым, да ещё при комиссаре, история с седлом показалась ему не таким уж важным делом.
      —  Ну, чего молчишь? Говори, если за делом пришёл.
      И вдруг Митя вспомнил весь свой недавний разговор с эскадронным, и обида вновь охватила его. Горячась и волнуясь, он сказал:
      —  Разве это справедливо, Василь Иваныч! Нет, разве так полагается!  — Стараясь ничего не упустить, Митя со всеми подробностями рассказал о седле.
      Василий Иванович слушал молча. Он смотрел на Митю чуть исподлобья, покручивая рукой светлый пушистый ус. А когда Митя кончил говорить, поглядел на Фурманова:
      —  Что скажешь, комиссар?
      —  Вопрос, по-моему, ясен,  — ответил Фурманов и протянул Чапаеву карандаш, который держал в руке.
      —  Ясен,  — сказал Чапаев и молча оторвал лоскуток бумаги от какого-то листа на столе, затем, твёрдо нажимая карандашом, написал несколько слов.
      —  Отдашь эскадронному,  — сказал он, протягивая Мите сложенную записку.  — Седло у тебя не возьмут.
      Помолчав, он ласково провёл по взъерошенным Митиным волосам:
      —  Молодцом растёшь! Настоящим человеком! Так и нужно… Ну, теперь иди: работать буду. А коли что понадобится, приходи безо всяких.
      Быстрее ветра нёсся Чапаёнок через всю улицу к дому, где помещался эскадронный Томилин. По дороге, заметив Алексея, Митя поднял руку, помахал запиской и закричал ликующим голосом:
      —  Не возьмут! Не возьмут! Записку дал… Василий Иваныч!
      Эскадронный Томилин встретил Митю сурово. Но Митя без лишних слов протянул записку и сказал:
      —  Прочтите!
      —  Ещё чего!..  — сердито огрызнулся эскадронный, но, развернув записку и увидев подпись, сразу примолкнул.
      А в записке было вот что:
     
      «Эскадронному Томилину приказываю не брать седла и впредь так не поступать. Чапаев».
     
      В поход
     
      На рассвете Чапаевская дивизия прибыла эшелонами из Уфы на станцию Богатая и сразу приступила к выгрузке. Повыбрасывали вещи, свели по скрипучим сходням застоявшихся коней, выкатили пулемёты, свезли с открытых платформ орудия. Спустя короткое время вагоны уже стояли пустыми и притихшими, а бойцы построились, готовые тронуться в путь.
      Двести вёрст от станции Богатая до Уральска предстояло пройти напрямик через степь ускоренным походным маршем, с короткими привалами.
      У железнодорожной платформы, возле станционных домиков, ещё слышны были повзводная перекличка, шум, нетерпеливое ржанье коней, отдельные выкрики команды, а передовые части уже вступали в приуральские степи.
      Третий эскадрон командира Томилина шёл впереди, с конной разведкой в голове. Чапаёнок, покачиваясь в седле, ехал возле Алексея Новикова. Лохматый конёк Мити шёл бок о бок с гнедым скакуном Алексея.
      Степь была кругом. Далеко, куда хватал глаз, тянулись пожелтевшие от солнца травы. Ни людей, ни жилья впереди. Только высоко в небе парили коршуны.
     
      Откуда гарь?
     
      Это случилось на второй день похода. С юга налетел ветер. Чуть прошумел, пронёсся, еле приметный, горячий, и принёс с собой горьковатый запах дыма.
      Чапаёнок потянул носом и зажмурился. Дымный запах сразу напомнил ему почти забытую жизнь с отцом в городе Балакове.
      После зимы они всегда убирали маленький дворик, сгребая мусор в кучу. Куча поджигалась, и это, конечно, делал он, Митя.
      Он любил смотреть, как жёлтый язычок пламени, почти прозрачный на свету, облизнув сухие травинки и прутики, вдруг жарко вспыхивал, а из самой серёдки кучи поднимался густой сизый дым.
      Но здесь, в степи… откуда быть дыму в степи?
      Митя ещё раз потянул носом, придержав коня, чтобы лучше принюхаться. Да, пахло гарью! Пахло точь-в-точь как весной, когда они с отцом жгли мусор и сухую, прошлогоднюю траву.
      Митя кликнул Алексея. Тот сидел, понурившись, опустив голову к шее коня. Его, как и всех бойцов, томила нестерпимая жажда. Отступая, казаки засыпали землёй степные и станичные колодцы или заваливали их падалью. Иногда вода в них бывала отравлена. Воду приходилось возить издалека, за несколько десятков километров, с железнодорожных станций. Её там брали из глубоких колодцев, и была она там холодна и вкусна, но здесь каждому доставалось так мало — всего по нескольку глотков тёплой воды. И после того как пересохшие губы вытягивали из кружки последние капли воды, пить хотелось ещё мучительнее, нестерпимее.
      —  Лёша,  — проговорил Чапаёнок,  — чуешь? Ты подыши, носом подыши.
      И Митя, сморщив облупленный от солнца нос, шумно задышал.
      —  Как следует подыши, Лёша… Чуешь?
      Алексей сразу повернул нос по ветру и, по примеру Мити, громко засопел, вдыхая и выдыхая воздух.
      —  Правда, гаревом несёт…  — растерянно и с недоумением проговорил он и ещё раз, расширив ноздри, подышал носом.  — Твоя правда… так и есть — несёт!
      —  Несёт, несёт! Уж я сразу почуял.
      Алексей нахмурился и крепко стеганул своего гнедого, так что тот подскочил и завертелся на месте.
      —  Командиру доложишь?  — догадался Митя.
      Алексей кивнул.
      Но командиру докладывать не пришлось. Алексей ещё не успел доскакать, а уж конная разведка получила приказ: выехать в юго-восточном направлении для определения, откуда тянет гарью.
     
      Говорить будет Чапаев
     
      Разведчики вернулись почерневшие от копоти, пропахшие гарью, с лицами, обожжёнными и покрытыми волдырями. Даже хвосты и гривы коней были опалены огнём.
      Сразу же после их возвращения Чапаев приказал остановить дивизию и объявил, что будет перед бойцами держать речь.
      Чуть слышный гул прокатился по рядам, когда Чапаев появился в кузове грузовика. Он был хорошо виден бойцам. Но Митя решил пролезть поближе.
      Стараясь изо всех сил, он протискивался в первые ряды, работая локтями, ногами, проталкиваясь головой, проскальзывая между плотно стоявшими чапаевцами. Он совсем обессилел и так взмок, что пот струился с него градом, а лохматые вихры слиплись на лбу. И всё-таки он лез и лез, хорошенько не зная, долго ли ещё придётся пробираться в сплошной массе людей.
      Вдруг он почувствовал вокруг свободное пространство и увидел перед собой запылённые колёса в резиновых шинах.
      Значит, пробился. Перед ним был грузовик, а на грузовике, повернувшись лицом в его сторону, стоял товарищ Чапаев.
      Подняв руку, Чапаев начал:
      —  Товарищи!..
      Бойцы были усталые, встревоженные приближением пожара. Но такая сила была в Чапаеве, что стоило ему появиться, сказать слово, как все повеселели, воспрянули.
      —  Ура товарищу Чапаеву!  — прокатилось по рядам бойцов.  — Ура!..
      Чапаёнок тоже закричал вместе со всеми; его тонкий мальчишеский голос звучал пронзительно и был слышен среди других голосов.
     
      „Товарищу Ленину ура!“
     
      —  Товарищи!  — снова крикнул Чапаев, и на этот раз слово это, заставив смолкнуть восторженные крики, разнеслось далеко кругом.  — Товарищи! Наш командарм Михаил Васильевич, товарищ Фрунзе, послал нас освободить город Уральск от белоказацкой блокады. Мы с вами поклялись Уральск освободить. Товарищ Фрунзе поверил нашей клятве и вместе с нами поклялся товарищу Ленину и всей нашей революционной Родине, что Уральск будет освобождён. И вот мы на пути к Уральску…
      И снова крикам, казалось, не будет конца. Потрясая над головами винтовками, размахивая блестящими шашками, подбрасывая вверх шапки с алыми звёздами, бойцы кричали осипшими голосами:
      —  Освободим Уральск! Сдержим клятву!
      —  Смерть белоказакам!
      —  Всюду пойдём за тобой! Ура!..
      Чапаев продолжал:
      —  Товарищи! Белоказаки ничего не могут с нами поделать. Они не хотят с нами встретиться в честном и открытом бою. Они бегут от нас, как трусливые зайцы. Но Уральск бросить они тоже не хотят. Они по-всякому досаждают нам. Они сжигают станицы и сёла. Они угоняют людей и скотину. Они засыпают колодцы, они травят в них воду… А мы плюём на все их бандитские выходки да идём себе вперёд. А теперь эти гады капитализма что надумали сделать? Они взяли да подожгли степь. Они, видно, думают: коли вода не задержала, так огонь остановит нас. Но они просчитались, эти белые прохвосты… Товарищи бойцы! Я первый, впереди вас, пойду в огонь. Трудно будет, но мы покажем, что среди нас нет трусов. Мы покажем, что не зря мы клялись товарищу Ленину и товарищу Фрунзе освободить Уральск. Мы покажем, что красные бойцы никогда не отступают! Хоть вода, хоть огонь, хоть тысячу пулемётов… Ничто нас не вернёт назад! Ура, товарищи! Товарищу Ленину ура! Да здравствует мировая революция! Да здравствует наш геройский командарм товарищ Фрунзе! Ура!..
     
      „Вернись, Чапаёнок!“
     
      В густой завесе дыма двигались чапаевцы на юг, к городу Уральску. Дым, как туман, стоял над степью. Солнце еле проглядывало сквозь него красноватым диском. Но и такое, оно жгло и палило.
      Нечем было дышать. Першило в горле. Дым разъедал глаза, и лица бойцов стали тёмными и закопчёнными.
      Тяжелее других переносил этот путь Чапаёнок.
      —  Вернись, Чапаёнок,  — не раз говорил ему Алексей: — не для твоих силёнок этот поход.
      Но Митя упрямо мотал головой, отвечая другу:
      —  Как вы, так и я. Ведь идёте же вы все!
      —  Чудак! Как же нам не идти: ведь мы чапаевцы. А чапаевцы никогда не отступают.
      —  А я? Разве я не чапаевец?  — отвечал Митя. Но слёзы, помимо воли, текли у него по щекам.
      Два раза Митя видел товарища Чапаева. Один раз начдив промчался куда-то в конец дивизии — как видно, в обозы. Лицо у него было озабоченное, усталое. Вместе с ним Митя увидел и своего тёзку — военного комиссара. За ними скакали верховые. Но ближе всех, почти всегда рядом с Чапаевым, был самый любимый его ординарец — белозубый, весёлый Петя Исаев.
      И тут Митя с удивлением заметил, что светлорусые усы Чапая побурели и стали словно другого цвета.
      —  Чего это Василь Иваныч усы покрасил?  — быстро спросил Митя у Алексея, не в силах скрыть изумления.  — Даже интересно!
      Алексей, конечно, не понял.
      —  Как так — покрасил?  — переспросил он с недоумением.
      —  Да усы. Не видал разве? Раньше были какие? Рыжие. А теперь какие?
      Алексей усмехнулся:
      —  Хорошо, ты от рождения чернявый, на тебе копоти не видно. А я хоть белобрыс, да усов ещё не отрастил. А Василь Иваныч имеет усы белокурого оттенка, к тому же едет впереди, в самом дыму. Вот и получилась перемена. Чуешь?
      В другой раз Чапаев проскакал уже из обозов вперёд, в голову дивизии. И опять недалеко от Мити. Тут он первый раз за время уральского похода столкнулся с Чапаёнком. А как взглянул на Митю, сразу осадил коня и молча поехал рядом.
      —  Митя…  — не совсем уверенно спросил он: — ты?
      Митя вспыхнул: товарищ Чапаев его узнал и при всех с ним заговорил. Он пошире расправил плечи и, стараясь быть солидным, ответил:
      —  А то кто же!
      —  Как это тебя сожгло… Страшно глядеть!  — Чапаев сокрушённо покачал головой.  — Ты бы маслицем помазал — полегче стало бы.
      Тут Митя совсем расхрабрился:
      —  Да и вы, Василь Иваныч, тоже ничего себе стали… Даже усы почернели. Я давеча говорю: «Лёша,  — говорю,  — что наш Василь Иваныч, усы не покрасил ли?»
      Чапаев засмеялся. Но ответить ничего не ответил. Стегнул коня и снова ускакал вперёд — туда, где сквозь огонь и дым двигались передовые сапёрные роты. Лопатами бойцы старались преградить путь огню. Ветер теперь гнал огонь уже на юг, в одном направлении с движением наступающей Чапаевской дивизии.
     
      Ночной привал
     
      Переход в этот последний день был вдвое длиннее обычного и несколько тяжелее…
      Степной пожар остался позади, и много вёрст они прошли по выгоревшей, голой земле. Только ветер нёс следом за ними золу и пепел.
      Пока шли горящей степью, врага не было видно. Но к вечеру стали появляться отдельные казачьи разъезды. Они маячили вдали. Иногда приближались на расстояние выстрела — и сразу исчезали.
      Наконец был дан приказ — остановиться на привал. Теперь до Уральска оставался лишь один небольшой переход.
      Митя, напоив буланого, еле добрёл до места, где расположился их взвод. Даже есть не хотелось. Измученный, он ткнулся в траву рядом с Алексеем. Его глаза сомкнулись — почти мгновенно он уснул.
      И кругом вскоре всё замерло.
      Густой, громкий храп поплыл в воздухе. Только дозорные, медленно прохаживаясь вдоль спящих цепей, бодрствовали в эту ночь.
     
      Тревога!
     
      Чапаёнок проснулся внезапно. Кто-то сильно и настойчиво тряс его за плечо.
      —  Чего? Пусти! Не тронь…  — сонным голосом забормотал он, не в силах пробудиться, открыть глаза.
      Голос Алексея донёсся как будто совсем издалека:
      —  Тревога…
      —  Тревога?!
      Один миг — и сна как не бывало. Митя уже на ногах.
      Послышались выстрелы.
      Дз-з-з-зинь!  — острый, тонкий свист. Пуля пролетела — ему почудилось: совсем близко, почти у самых волос.
      Дз-з-з-зинь!  — вторая.
      Митя невольно пригнул голову.
      —  Лёша!  — крикнул он.
      Но никто не отозвался.
      Скорей к коням! Вот они храпят, сбившись в кучу. Да разве сейчас, в темноте, найдёшь своего буланого? У коней дневальные, а все бегут куда-то. Но куда? Митя не может понять.
      Отступают? Неужто отступают? Нет! Слышится команда:
      —  Приготовь гранаты! За мной!
      Это командир Никита Томилин. И Алексей там, наверно.
      Теперь Митя знает, что нужно делать. Отстегнув от пояса гранату, он бежит на голос своего командира.
      Там невысокая холмистая гряда. Она тянется с востока на запад, смутно темнеет в сумеречной степи.
      Туда и бегут все.
      Теперь слышны только топот ног, прерывистое дыхание людей, изредка голос командира:
      —  За мной!.. Быстрее!
      Вместе со всеми Митя полез на холм. Ноги скользят, он хватается свободной от гранаты рукой за траву.
      Уже близка вершина гряды, её гребень. Очень важно занять эту высокую точку, раньше чем успеет добраться сюда враг.
      —  Ложись!  — крикнул Томилин.
      Все сразу бросаются на землю. Замирают.
     
      Огонь гранатами!
     
      Проходит несколько минут. Митя отдышался и поднял голову. Там, на востоке, нежно зеленела тонкая полоска неба. Чуть занималась заря.
      Скорей бы солнце… Наверно, не так долго осталось.
      И вдруг Митя увидел издали — прямо на них движется тёмная масса. Всё ближе, ближе… И вот уже слышен топот коней.
      Казаки!..
      Никита Томилин раздельно произнёс:
      —  Подпустить вплотную и без команды не стрелять… Гранаты наготове!
      «Вплотную…  — подумал Митя.  — Всё-таки он смелый, этот Никита Томилин. Злой, а смелый. С таким не страшно…»
      А вражья конница всё ближе.
      Уже слышен храп коней. Видны бородатые лица. Кажется, сейчас наскочат, примнут…
      Митя крепко сжимает в руке гранату. Весь он напружинился для рывка.
      А справа на бугре вдруг затрещали пулемёты. Сначала один… потом второй… И тотчас же голос Томилина:
      —  Кто с винтовками, залпом!.. Огонь!
      И видно — в казачьих рядах замешательство. Теперь только отдельные всадники несутся напролом.
      Снова команда:
      —  Огонь гранатами!..
      Митя вскочил. А ну-ка! Широко размахнувшись, он запустил под ноги коню «лимонку». Получайте, гады! Будете знать, как степь поджигать, колодцы травить… Раз!..
      —  Ещё гранатами!..
      Схватив другую «лимонку», Чапаёнок выдернул из неё кольцо и швырнул навстречу врагу. Получайте на закуску! Два!..
      В ту же минуту раздался оглушительный грохот. Взметая вверх глыбы земли, на верхушке гряды взорвался снаряд.
      Что-то ударило Митю в спину. Взмахнув руками, он упал навзничь и покатился вниз, под откос.
      Он уже ничего не чувствовал и не видел. Он не знал, как одна за другой лавы белоказачьей конницы, встреченные огнём чапаевских частей, поредевшими возвращались вспять.
      Он ничего не видел и не слышал. Он лежал тихий, неподвижный, раскинув по траве руки.
     
      Где Чапаёнок?
     
      Шесть часов длился бой. К полудню белоказаки отошли на восток, за город Уральск. И только тогда Алексей хватился Чапаёнка.
      —  А где же Митя? Чапаёнок где, не видели?  — спрашивал он, вытирая потный лоб.
      Ещё в самом начале боя убили пулемётчика Стёпу Гаврилова, и Алексей его заменил. До конной разведки Лёшка был пулемётчиком и так умел строчить, что хвалился, будто имя своё может выписывать пулемётными очередями.
      Все шесть часов сражения он провёл за пулемётом на высоте.
      В бою Алексея ранило в руку повыше локтя. Но Алексей не кинул своего боевого поста — он сам, с помощью второго пулемётчика, наскоро перевязал рану, крепко перекрутил руку жгутом, чтобы унять кровь, и остался возле пулемёта.
      Теперь, забыв о своей раненой руке, Алексей ходил и всех расспрашивал: «Где Митя? Не видел ли кто-нибудь Чапаёнка?»
      Но никто ничего не мог сказать ему о мальчике.
      Никто не видел Митю ни ночью, когда началась тревога, ни утром на рассвете, во время боя, ни теперь, когда бой уже кончился.
      —  Может, испугался да убежал?  — проговорил кто-то из бойцов.  — Может, давно сидит где-нибудь в обозе, а ты крутишься, ищешь?
      Алексей возмутился: чтобы Митя убежал? Чтобы Митя испугался? Нет, такого быть не может. Разве плохо он знал своего маленького друга?
      Единственный, кто видел Митю,  — эскадронный Томилин. Он сказал, будто приметил Чапаёнка в самом начале боя, когда на них налетела конница врага.
      Алексей пошёл к санитарам, которые с носилками бродили по полю, подбирая раненых. Быть может, Митю уже свезли в полковой лазарет?
      —  Нет,  — ответили санитары,  — раненого мальчика не подбирали. И среди убитых тоже вроде не встречали… Постой, самого тебя надо перевязать.
      Алексей махнул рукой — подождёт перевязка!  — и пошёл вдоль холмистой гряды, на гребне которой чапаевцы отбили первую конную атаку белоказаков.
      Он шёл медленно. Внимательно осматривал каждую рытвину, заглядывал за каждый бугорок, раздвигая рукой седой высокий ковыль. Ведь мальчик был маленький, незаметный. Санитары могли пропустить, не увидеть его.
      Алексей прошёл вдоль холма и верхом и низом. Много было убитых в этом сражении. Раненых санитары уже унесли. Но Чапаёнка всё-таки нигде не было.
      —  Митя!  — вдруг с отчаянием крикнул Алексей.  — Митюшка, отзо-вись!
      И вдруг тихий стон, такой тихий и жалостный, что Алексею показалось, будто трава шелестит, раздался снизу, совсем близко, рядом.
      Алексей весь замер. Нет, быть не может… Почудилось, видно.
      И вдруг…
      —  Лё-ша…  — совсем ясно услыхал он слабый, как стон, как шелест травы, голос.  — Лёша, я тут…
      Алексей сбежал вниз с холма, под откос, и в глубокой ложбине, заросшей свежей, не выгоревшей здесь травой, увидел мальчика. Митя лежал чуть живой, крепко прижимая раненую спину к земле, и смотрел на него широко открытыми, измученными глазами.
      —  Митюшка, друг мой, товарищ!..  — чуть не плача, крикнул Алексей, опускаясь на колени возле Мити.
     
      Телеграмма товарищу Ленину
     
      Это был последний бой за Уральск. Больше сражений не было. Белоказачьи войска бежали. Красные полки разорвали кольцо двухмесячной блокады и вплотную подошли к Уральску.
      11 июля у хутора Новенького чапаевцы соединились с защитниками освобождённого города и вошли в Уральск.
      Все улицы нарядились в красные флаги. Народу стеклось столько, что ни пройти, ни проехать. Всё было запружено взволнованной толпой.
      —  Слава герою! Слава Чапаеву!  — неслось со всех сторон.
      —  Да здравствует непобедимая Красная Армия!
      И снова:
      —  Ура Чапаеву! Ура красному полководцу!
      —  Ура чапаевским бойцам и командирам!
      Тысячные толпы расступались, давая дорогу Чапаеву. Он ехал на белом коне, а восторженные крики встречали и провожали его.
      В тот же день командующий товарищ Фрунзе, получив известие об освобождении Уральска от белоказачьих войск, дал срочную телеграмму в Москву, товарищу Ленину:
     
      Телеграмма В. И. ЛЕНИНУ
      № 207 11 июля 1919 г.
      Сегодня в двенадцать часов снята блокада Уральска. Наши части вошли в город.
      Командующий Южной группой Фрунзе
     
      В лазарете
     
      В Уральске Митю поместили в лазарет. Его положили в самую светлую и солнечную палату. Ему было очень плохо. Он метался весь в жару и в бреду.
      То на него неслись оскаленные морды вражьих коней. Вот они скачут прямо на него… Не остановить, не задержать страшной лавины… Митя кидает прямо в лошадиные морды одну гранату за другой. Раз!.. И ещё! И ещё! И ещё!..
      То перед ним снова был товарищ Чапаев, как однажды на параде.
      На белом красивом коне скачет он перед строем бойцов. И Митя вместе со всеми тоже в строю. Большое, ослепительное солнце горит на медных трубах оркестра. И Мите больно, душно и жарко от этих пылающих на солнце труб.
      Потом всё куда-то пропало.
      Зажужжали надоедливые мухи. Заныла спина. Он тихо и жалобно стонал, не в силах от слабости открыть глаза.
      —  Пить… пить хочу…
      И тут возле его койки раздались шаги. Чья-то рука протянула ему кружку с водой, чей-то голос, знакомый и участливый, проговорил:
      —  На, испей водицы, Митя… Испей, сынок…
      Митя протянул руку, открыл глаза и вздрогнул от неожиданности. Может, и это ему привиделось?
      Рядом с койкой стоял товарищ Чапаев.
     
      „Теперь ты настоящий боец!“
     
      Довольно долго просидел товарищ Чапаев возле Мити, а Мите показалось, будто пролетело всего несколько минут.
      Говорили о разных делах. Говорил, правда, всё больше товарищ Чапаев, а Митя только улыбался.
      —  Вот погоди, теперь война скоро кончится. Недолго ей осталось… Скоро всех белых прогоним,  — близко наклонившись к Мите, говорил Чапаев.
      —  А прогоним?  — тихо спросил Митя.
      —  Обязательно прогоним! По-другому и быть не может. Всех прогоним, кто будет мешать нам новую жизнь строить. А как прогоним разных буржуев, капиталистов да богачей, так и заживём! Ребята все будут учиться. Ты учиться хочешь?
      —  Хочу! Только я лучше хочу быть… храбрым…
      —  А разве ты не храбрый? Ты, брат, храбрый.
      —  Я, как вы, хочу быть…
      Чапаев улыбнулся, а потом задумчиво сказал:
      —  Насчёт храбрости я так думаю, браток: когда знаешь, за какое дело свою жизнь отдаёшь, когда знаешь, за что борешься, тогда храбрость бывает такая, что никто тебя не остановит, и будешь ты драться из последних своих человеческих сил. Так-то вот, Митюха… Понял?
      —  Понял…  — ответил Митя, и глаза у него заблестели.
      —  А учиться ты обязательно будешь. Все у нас будут учиться — так товарищ Ленин сказал. А что товарищ Ленин говорит, всё правда и всё будет обязательно. Думаешь, мне неохота учиться? Вот послали меня в Москву, в академию учиться…
      —  Знаю,  — сказал Митя.
      —  А не пришлось… Не до ученья, когда враг со всех концов наползает. Воевать приходится, а не учиться. Зато вы все, ребятишки, будете учёными, жить будете по-хорошему, вольно, весело… Вот за то и воюем теперь, Митя.
      На прощанье Чапаев крепко пожал исхудавшую Митину руку и проговорил:
      —  Завтра тебя в Саратов отправят! Я велел.
      —  Зачем в Саратов?  — испугался Митя.  — Я не хочу в Саратов.
      —  Чудак! Ну чего забоялся? В Саратове больницы получше, скорее тебя вылечат.
      —  Меня и здесь скоро вылечат.
      Чапаев провёл ладонью по Митиной стриженой голове.
      —  Ну, в Саратов не хочешь — ладно. Здесь скорей выздоравливай. А поправишься — в ординарцы к себе возьму.
      Сердце у Чапаёнка заколотилось от радости. Даже весь лоб покрылся испариной.
      —  А подрасти как же?  — прошептал он.  — До ординарца подрасти надо?
      —  Ничего… Теперь ты вырос, теперь ты настоящий боец!
     
      Печальная весть
     
      Только не пришлось Мите стать ординарцем товарища Чапаева.
      Рана у него заживала медленно, плохо, и когда чапаевцы двинулись снова в поход, через прикаспийские степи, на город Гурьев, Митя всё ещё находился в лазарете, и доктор даже приблизительно не мог сказать, когда он будет здоров и сможет вернуться в строй.
      Прошло около двух месяцев. Наступил сентябрь. Солнце палило горячо. Несмотря на осень, было душно и жарко, как летом.
      Чапаёнок понемногу поправлялся. И вот наконец наступил замечательный день: доктор сказал, что Митя совсем здоров и может хоть завтра отправляться на передовые позиции, к себе в часть.
      Не бежал, а летел Митя вверх по лестнице из кабинета врача к себе в палату.
      —  Дядя Тимошенко! Дядя Тимошенко!  — крикнул он маленькому забинтованному пулемётчику, соседу по койке.  — Дядя Тимошенко! Хоть сегодня, хоть завтра в часть! Слышишь? Хоть сегодня, хоть завтра…
      Но маленький пулемётчик не засмеялся ему в ответ, не похлопал по плечу, не порадовался вместе с ним.
      Маленький пулемётчик сидел на койке, обхватив руками голову. Он даже не глянул на него.
      —  Дядя Тимошенко…  — сразу стихнув, прошептал Митя и заглянул ему в лицо.
      По щекам пулемётчика текли слёзы. Он плакал.
      —  Дядя Тимошенко… что с тобой?
      И тогда Митя услыхал страшную весть, полученную только что с фронта, из города Лбищенска, где находился штаб Чапаевской дивизии.
     
      Последний вой
     
      Неспокойный, хмурый был Чапаев в ту ночь, на пятое сентября. Допоздна всё ходил из угла в угол, всё думал тревожную думу.
      Ровно бы нечего тревожиться. Высылали разведку. Ничего нового разведчики не показали: нет поблизости врага. И воздушная разведка ничего не обнаружила.
      Ровно бы можно спать спокойно. Но тревога мучила и грызла Чапаева. Не слишком ли спокойно вокруг? Хитёр, увёртлив враг.
      Эх, будь бы сейчас с ним Фурманов, его любимый военный комиссар! Вдвоём, может, и разглядели бы, что неладно вокруг.
      Но нет возле него комиссара. Отозвал его товарищ Фрунзе на другой фронт. А нынешний, новый, Павел Степанович Батурин,  — с ним ещё не подружились, не расскажешь ему, что залегло на сердце. Да и в обстановке пока мало разбирается.
      Нет, слишком всё спокойно, не бывает такого на войне.
      «Завтра чуть свет во все концы разошлю разведку»,  — решил Чапаев; с этим и лёг спать. Но даже во сне лицо его было озабоченным, и глубокая морщина разрезала лоб.
      Когда далеко на окраине Лбищенска раздались первые глухие выстрелы, Чапаев сразу вскочил, рука привычно дёрнулась к нагану.
      —  Петька!
      А Петя уже на ногах. Одним махом — и возле Чапаева.
      —  Беляки?
      Мимо окон, заслоняя и тучи и луну, уже мелькнули чёрные тени врагов.
      —  По коням!  — крикнул Чапаев, кинулся к выходу, растворил дверь и с крыльца увидел: с гиканьем, свистом, с дикими выкриками носились враги по улицам Лбищенска. Они рубили, кололи, давили конями… Сверкали в свете луны клинки шашек.
      Бой сразу охватил весь город.
      С небольшой горсткой бойцов Чапаев добрался до Соборной площади. Здесь находились боевые припасы и пулемёты.
      Четыре часа длился бой за Лбищенск. Четыре часа горстка храбрецов дралась, защищая город.
      Вот, если бы здесь была вся Чапаевская дивизия! Но здесь был только штаб и его небольшая охрана. Что они могли сделать против многочисленного врага?
      —  Ничего, ничего, ребята! Мы им покажем! Мы им ещё дадим ходу! Только до утра продержаться… Только бы ещё самую малость…  — подбадривал бойцов Чапаев, пулю за пулей посылая по врагу.  — А там с Батуриным, с комиссаром, свяжемся, тогда пойдёт дело!
      Не знал Чапаев, что комиссар его, Павел Степанович Батурин, был на соседней улице. С небольшой группой бойцов оборонялся он из последних сил, подбодряя изнемогавших людей такими же словами: «Не робейте, не робейте, товарищи! До утра продержимся, а там соединимся с главными силами, с Чапаевым…»
      Когда наступило утро, и те и другие увидели себя со всех сторон окружёнными врагом.
      К утру Чапаев был ранен в руку. Боль мешала ему стрелять.
      А кольцо врагов стягивалось всё плотнее, всё туже. Один за другим падали мёртвыми его верные боевые товарищи, верные спутники трудных походов, жестоких боёв и великолепных побед.
      —  Отходить надо!  — приказал Чапаев.  — К реке. Может, пробьёмся на тот берег.
      От дома к дому, позади плетней, хоронясь за сараями, деревьями, отходили они к реке.
      А уж у Чапаева ранена голова и силы убывают с каждым шагом.
      Крут и обрывист берег Урал-реки. С глухим шумом посыпался песок из-под ног.
      Их осталось уже немного — всего несколько человек. И Пётр Исаев среди них.
      Всё ближе и ближе глубокие воды реки. Но пули и здесь догоняют их.
      —  Плыви, Чапаев! Плыви, Василь Иваныч!..  — сказал Петя, подводя Чапаева к воде.
      Отличный пловец Василий Иванович Чапаев, замечательный пловец…
      Когда Петя глянул на реку, Чапай уже был на середине.
      —  Доплывёт!  — прошептал Петя.  — Не может быть, чтобы не доплыл…
      Но когда он оглянулся на Чапая ещё раз, уже никого не было на воде. Только расходились круги…
     
      Встреча боевых друзей
     
      Узнав о гибели Чапаева, Митя снова тяжело и надолго заболел. Прошло много недель, пока он поднялся с постели, начал ходить по палате и широким коридорам больницы.
      Однажды он сидел у окна и печально смотрел на белые, занесённые снегом дома и улицы, на холодное серое небо, на вороньё, с карканьем летающее над колокольней.
      Вдруг санитарка громко сказала:
      —  Этот, что ли? Тут у нас только один и есть мальчонка.
      Митя обернулся. В дверях палаты стоял однорукий кашевар Федосей Михалыч:
      —  Митя! Митюха!..
      —  Дядя Федосей!
      Бывают же в жизни такие хорошие минуты — встреча старых боевых друзей.
      Дядя Федосей рассказал Мите, как он прослышал о его ранении и долго не мог дознаться, где, в каком городе он лежит в госпитале. А когда хлопцы ему сказали, он собрался и поехал.
      —  В этакую даль занесло… Разве скоро доберёшься! А теперь, Митюха, закусывай, на дорогу сил набирай — и поехали.
      —  Куда?  — удивился Митя.
      —  В деревню. Тебя моя старуха ждёт не дождётся. Я ей уж давно посулил: привезу тебе внучонка-чапаёнка. Вот и одёжку тебе прислала. Гляди-ка, и валенки, и рукавицы, и ещё тут много всего есть…
      —  Не поеду…  — начал было Митя.  — Меня в часть отправят. Не поеду.
      Но старик строго прикрикнул:
      —  Будешь здоровый — не задержу: иди воюй! А сейчас нечего тебе там делать!
     
      Взятие Гурьева
     
      Пятого января 1920 года Чапаевская дивизия заняла город Гурьев. Огромные трофеи были захвачены у побеждённого врага. Более ста тысяч винтовок, несколько сотен пулемётов, орудий, десятки бронемашин и самолётов, большие запасы патронов и снарядов достались Советской стране.
      Остатки белоказацкой армии были рассеяны: часть сдалась в плен, часть была уничтожена, а часть бежала за границу — в Персию и Афганистан.
      После взятия Гурьева командарм Туркестанского фронта товарищ Фрунзе послал известие о победе в Москву, в Кремль, товарищу Ленину:
     
      «Уральский фронт ликвидирован. Сегодня на рассвете кавалерия Н-ской армии, пройдя за три дня 150 вёрст, захватила последнюю вражескую базу — Гурьев и далее до берегов Каспия. Подробности выясняются».
     
      Серебряная шашка
     
      В начале февраля в деревню к Федосею Михалычу пришла посылка.
      Это был хорошо упакованный свёрток, зашитый в суровую мешковину, крепко перетянутый шпагатом с красными сургучными печатями на узлах. На мешковине химическим карандашом крупными лиловыми буквами были написаны Митины имя, фамилия и даже отчество.
      —  Распечатывай!  — приказал Федосей Михалыч, который сам с почты притащил посылку домой.
      И Митя распечатал.
      Когда разрезали грубый край холста и развернули бумагу, Мите на руки легла великолепная шашка в богатой серебряной оправе. Вместе с шашкой в посылке оказалось письмо, написанное крупным Лёшиным почерком:
     
      «Здорово, Митя! Как раздавали всем лучшим бойцам награды за взятие Гурьева, так вспомнили все ребята про тебя и про то, как ты храбро воевал под командой нашего геройского комдива Василь Иваныча товарища Чапаева и как не жалел отдать своей жизни за родную нашу Советскую страну. И все ребята нашего эскадрона единогласно постановили наградить тебя наравне с лучшими из бойцов непобедимой Чапаевской дивизии.
      Бывай здоровым, Митя! Коли цел буду, увидимся непременно. А пока отправляемся мы всей дивизией на Западный фронт, потому что на нашем фронте всех беляков уже поколотили. И ещё тебе хочу написать, дружище, что произведён я в командиры и теперь командую эскадроном вместо Никиты Томилина, который погиб смертью храбрых в боях за Гурьев.
      Твой старый походный друг
      Алексей Новиков»