DjVu

      В Москве есть Бауманский район, Бауманская площадь и улица, станция метро «Бауманская». Все они названы в честь Николая Эрнестовича Баумана — замечательного революционера, соратника В. И. Ленина.
      Бауман был честный и смелый человек. Товарищи гордились им, любили его, а царские жандармы боялись и ненавидели.
      В книге «Ледовая демонстрация» рассказывается о нескольких случаях из жизни Н. Э. Баумана.


      АРЕСТ

      Жандармский генерал в страшном гневе распекал стоявшего перед ним навытяжку полковника:
      — Безобразие! В столице опять появились революционные листовки! Агенты доносят, что рабочие собираются бастовать! А вы до сих пор не знаете, откуда берутся эти возмутительные прокламации и кто подстрекает рабочих к забастовке!
      — Ваше превосходительство, мы уже обнаружили нескольких человек,—ответил полковник.— Особое подозрение вызывает ветеринарный врач Николай Бауман. Мы предполагаем, что он имеет прямое отношение к появлению листовок, но никак не можем обнаружить, где собираются революционеры и кто егцё входит в их организацию. Мы ведём наблюдение.
      — Вы ведёте наблюдение, а они тем временем ведут агитацию против государя и бунтуют рабочих. Это надо прекратить немедленно. Баумана арестовать! — приказал генерал.— Посидит недельку-другую в тюрьме — сам всё расскажет.
      Баумана арестовали и посадили в самую страшную тюрьму — Петропавловскую крепость.
      Через маленькое зарешеченное окошечко под потолком еле пробивался тусклый свет. От сырых кирпичных стен веяло холодом. Железная кровать, привинченный к стене столик с жестяной кружкой на нём — больше в камере ничего не было. Да больше ничего бы и не поместилось, потому что камера была очень мала: шесть шагов в длину, три — в ширину.
      Прошло уже две недели, как Бауман находился в тюрьме, но до сих пор его ещё ни разу не вызывали на допрос. Бауман понял, что жандармы хотят сломить его этим томительным ожиданием.
      «Но нет, ничего у вас не выйдет, царские палачи,— сказал сам себе Бауман.— Вам не удастся сломить меня!»
      По утрам он делал гимнастику, пел, и надзиратели с удивлением глядели на неунывающего арестанта.
      Наконец Баумана вызвали на допрос.
      Его привели в кабинет начальника Санкт-Петербургского охранного отделения.
      За столом сидел жандармский офицер.
      Он кивнул Бауману на стул, стоявший немного в стороне от стола, и сказал:
      — Садитесь, господин Бауман.
      Бауман сел.
      Офицер нриступил к допросу.
      — Имейте в виду, мы многое знаем, и вам нет никакого смысла запираться,— сказал он.—Нам известно, что вы принадлежите к революционной организации. Назовите имена её членов.
      — Я ничего не знаю ни про какую организацию,— ответил Бауман, а про себя подумал: «Надо быть внимательным, чтобы как-нибудь случайно не проговориться».
      — Не знаете? А вот нам известно, что вы встречались с её членами в доме Попова на Гороховой улице.
      Бауман облегчённо вздохнул: на Гороховую улицу он ходил вовсе не по революционным делам, а просто в гости к знакомому студенту. Значит, жандармы ничего не знают! Бауман засмеялся.
      Офицер сдвинул брови:
      — Что вас так развеселило, господин Бауман?
      — Такой уж у меня характер весёлый, господин подполковник.
      — Я повторяю вопрос...
      — Не трудитесь, на ваши вопросы я отвечать отказываюсь.
      Жандармский офицер вскипел:
      — Учтите, вы в нагпих руках, вы — наш пленник!
      — Да, я ваш пленник,— спокойно ответил Бауман.— Но пленные не помогают врагу.
     


      ЛЕДОВАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ

      Почти два года просидел Бауман в Петропавловской крепости, а потом его сослали в город Орлов.
      Город этот был маленький, всего в три улицы. Одно название, что город — многие сёла больше его. Со всех сторон Орлов окружали бескрайние дремучие леса и непроходимые болота. Поблизости не только других городов, даже никаких деревень не было.
      Самое главное начальство в Орлове — полицейский исправник. Исправник и самые богатые купцы были полными хозяевами в городе: что хотели, то и делали.
      Орловские мужики и мастеровые боялись их, как огня, и всё терпели. Обсчитает хозяин — молчат, заедет полицейский в зубы — не жалуются.
      Но в Орлове были и такие люди, которые не боялись исправника и не кланялись купцу-толстосуму. Это были ссыльные революционеры.
      Трое пожилых революционеров, которые жили тут с семьями, снимали комнаты у хозяев. А четверо молодых и неженатых поселились все вместе в одном доме.
      Это были весёлые, жизнерадостные люди. И самым жизнерадостным, самым весёлым человеком среди них был Николай Эрнестович Бауман.
      Начиналась весна. Ярко светило солнце. С крыгп падала капель. Громко кричали воробьи. Орловские жители готовились к празднику — к пасхе: покупали обновы, запасались угощением.
      Однажды вечером, как раз накануне пасхи, все орловские ссыльные собрались в доме, где жила молодёжь, поговорить, поиграть в шахматы, попеть хором. Они часто проводили вечера вместе.
      Бауман и говорит:
      — Товарищи, а ведь завтра праздник!
      — Праздник, да не наш,— возразил ему один товарищ.
      — Наш, наш,— настаивал Бауман.— Взгляните-ка на календарь, какое завтра число.
      Все посмотрели на висевший на стене календарь.
      — Первое мая,— сказал товарищ.
      — То-то и оно,— засмеялся Бауман.— Первое мая. Наш, революционный праздник! Значит, отпраздновать его надо по-нашему, пореволюционному.
      — Конечно, хорошо бы устроить маёвку,— сказал один пожилой ссыльный.— Да как? Не выйдешь же на улицу с красным знаменем — полицейские сразу схватят. Они за каждым из нас чуть не по пятам ходят. Вот и сейчас мы здесь говорим, а под окном полицейский стоит.
      Все посмотрели на окно. В это время с реки послышался треск, похожий на взрыв.
      — Что это? — спросил Бауман.
      — Тронулся лёд на реке,— объяснил пожилой ссыльный.
      Все замолчали, прислушиваясь, как трещит лёд.
      Бауман хлопнул себя по лбу и радостно воскликнул:
      — Да ведь это здорово! Сама природа взялась нам помочь!
      Полицейский прохаживался под окнами до самого утра. Всё было спокойно. Правда, у ссыльных долго светились окна, но это не возбуждало подозрений: они всегда читали ночи напролёт, не жалея керосина.
      Под утро полицейский заглянул в окно и увидел, что ссыльные спят на кроватях, накрывшись одеялами с головой.
      Если бы он пригляделся повнимательнее, то, наверное, очень бы удивился: у одного спящего вместо головы лежал на подушке чугунок, у другого — лукошко. В кроватях были не люди, а укутанные в одеяла тулупы. Но полицейский этого не заметил.
      Воскресный день выдался на редкость погожим. Солнце грело по-летнему. Весь город вышел на улицу.
      На базарной площади кипела торговля.
      Под разудалую гармонику крутилась карусель.
      Петрушка зазывал в балаган:
      — Эй, господа, пожалуйте сюда! Я, Петрушка, повеселю вас всех — больших и малых, молодых и старых!
      Среди шумной пёстрой толпы важно двигался, наблюдая за порядком, исправник. Он подозвал полицейского, дежурившего ночью под окнами у ссыльных, и спросил:
      — Ну, что там они?
      — У них, ваше благородие, ночью свет горел, книжки, видать, читали, а теперь спят.
      Исправник двинулся дальше. Выпил пива. Постоял, посмотрел на учёного медведя. На душе у него было спокойно: в городе тихо, смутьяны-политики никакой каверзы не выкинули.
      Но тут он увидел: пожилые ссыльные идут по базару между рядов, смеясь и переговариваясь, а молодых с ними нет. Исправник забеспокоился.
      «Что-то они уж больно весёлые»,— подумал он.
      Много людей толпилось на базарной площади у прилавков, возле балагана и карусели. Но больше всего народу было на набережной.
      Туда, на берег реки Вятки, направлялись и ссыльные. Исправник — за ними.
      По широко разлившейся реке шёл лёд. Это было величественное и захватывающее зрелище.
      Каждый год во время ледохода орловцы долгие часы простаивали на берегу, глядя, как проносятся мимо, обгоняя и задевая друг друга, больитие и малые льдины.
      Вдруг толпа на набережной заволновалась. Вдали показалась большая льдина, а на ней люди — четыре человека.
      — Глядите, глядите: люди на реке! — раздалось в толпе.— Страсть-то какая!
      Заголосили, запричитали женщины.
      Да ведь это наши политики! — воскликнул какой-то мастеровой.
      На льдине действительно стояли Бауман и его товарищи.
      Льдина приближалась. Когда она поравнялась с набережной, Бауман выхватил из-под пальто красное полотнище и прикрепил его к палке.
      И вот над бурлящей весенней рекой заполыхало, развеваясь на ветру, красное знамя — знамя борьбы, знамя революции.
      А Бауман и его товарищи громко запели:

      «Смело, товарищи, в ногу,
      Духом окрепнем в борьбе,
      В царство свободьг дорогу
      Грудью проложим себе!»

      Исправник закричал:
      — Прекратить! Взять их всех! В тюрьму!
      Городовые засвистели, бросились к лодочнику:
      — Вези!
      Л он отвечает:
      — Вы что, с ума спятили? Лодку враз разобъёт. Хоть бейте, хоть в тюрьму сажайте — не повезу. Мне жизнь дорога.
      Полицейские спустили лодку на воду, поплыли сами, да не тут-то было: первой же льдиной лодку опрокинуло, и все они искупались в ледяной воде.
      Исправник ругается, купцы готовы лопнуть от злости, а народ, видя их бессилие, радуется, смеётся исподтишка.
      — Ну и смельчаки же они, эти политики!
      — И начальства не испугались, и потонуть не боятся...
      — Как они только решились на такое?
      — Потому что они стоят за правду,— сказал один мастеровой.-— А правда — она и в огне не горит, и в воде не тонет.
      Между тем льдина миновала последние городские домики. Бауман и его товарищи, ловко перепрыгивая с льдины на льдину, выбрались на берег.
      После демонстрации у ссыльных революционеров появилось в Орлове много новых друзей — крестьян и мастеровых.


      ПОБЕГ

      Бауману предстояло пробыть в Орлове ещё целых три с половиной года. А у его товарищей срок ссылки кончался. И чем ближе было к концу, тем больше говорили они о том, как выйдут на волю, уедут в большие города и там снова будут вести революционную борьбу.
      Николай Эрнестович слушал, слушал эти разговоры и однажды сказал:
      — Нет, не хочу сидеть здесь без дела. Я должен бежать!
      — Как же ты убежишь, когда вокруг непроходимые леса и болота, а па почтовой дороге полицейские посты? — возразили ему товарищи.
      — Желать — значит сделать,— ответил Бауман.
      Это была его любимая поговорка. И не только поговорка: он всегда выполнял то, что задумывал.
      Летом товарищи, у которых кончился срок ссылки, уехали из Орлова. Всё лето Бауман обдумывал разные планы побега.
      Наступила осень. В августе пошли дожди, в сентябре ударили первые морозы, наступила пора охоты на глухарей.
      Бауман был охотником, и все в городе это знали. Он уходил охотиться далеко в лес и надолго — на день, ка два, и возвращался всегда с богатой добычей. Полицейский, приставленный наблюдать за ним, привык к его частым отлучкам.
      Пятнадцатого октября Бауман, как обычно, собрался в лес. Сыпал дождь со снегом. По Вятке шло «сало» — мелкий лёд, со дня на день река должна была стать.
      На околице Бауман встретил полицейского:
      — На охоту, господин Бауман?
      На охоту.
      — Хорошее времечко для охоты, в лиственничках нынче глухарей полным-полно. Кабы не служба, сам пошёл бы с вами, да нельзя,— вздохнул полицейский.— Завидую.
      — Чему ж завидовать? — ответил Бауман.— Идти далеко, ночь под открытым небом ночевать.
      — Значит, далеко идёте?
      Далеко.
      — Оно-то так, поблизости всю дичь распугали. Ну, ни пуха ни пера.
      Три дня спустя полицейский поинтересовался у хозяйки дома, в котором квартировал Бауман:
      — Много ли дичи добыл твой постоялец?
      — Да он ещё не вернулся,— ответила хозяйка.
      На пятый день полицейский снова заявился:
      — Вернулся господин Бауман?
      — Нет,— отвечает хозяйка.
      Полицейский забеспокоился, доложил исправнику: мол, пропал человек.
      — Убежал, мерзавец, чёрт его побери! — выругался исправник.
      — Да оп на охоту пошёл, как всегда...
      — «На охоту, на охоту»!.. Провёл нас, как дураков!
      А Бауман в это время был уже далеко. Он прошёл пятьдесят вёрст по тайге. В деревне, где его никто не знал, купил крестьянскую одежду, переоделся и окольными лесными дорогами добрался до Казани. В Казани на улице он встретил знакомого, с которым когда-то вместе учился в институте.
      — Николай! Ты? — удивился знакомый,—А говорили, что ты арестован.
      — Я бежал из ссылки.
      Знакомый испугался:
      — Тебя же могут в любой момент снова арестовать! Сам знаешь: за побег можно и на каторгу угодить. Вот что, Николай, у меня есть приятель — лесник в Пензенской губернии. Страшная глушь — до ближайшей деревни сорок вёрст. Там ты можешь спрятаться, будешь жить потихоньку — никто тебя не найдёт...
      — Нет,— ответил Бауман,— не затем я бежал из ссылки, чтобы, как таракану, спрятаться в щель, а для того, чтобы продолжать борьбу.