DjVu

      Как-то получил я письмо от одного мальчика.
      «Расскажите, пожалуйста, — просит он, — как вы стали солдатом».
      Сначала я подумал: что же ответить на такой вопрос? Вроде бы и рассказывать нечего.
      Получил человек повестку из военкомата, собрал самые необходимые вещи, простился с родными, сел в эшелон вместе с такими же, как он, призывниками, прибыл в воинскую часть, получил обмундирование — вот тебе и солдат.
      А потом показал я однажды это письмо товарищам своим, кто тоже служил когда-то в армии, они мне и говорят: «Любопытный вопрос!»
      И каждый Стал советовать по-своему на него ответить.
      Один говорит:
      — Обмундирование получить да надеть — не велика сложность! Только, чтобы настоящим солдатом стать, этого мало. Я, например, солдатом себя почувствовал, лишь когда своей воинской профессией на отлично овладел...
      — А я, — говорит второй, — когда командиру без лишних слов подчиняться научился...
      — Нет, — не соглашается третий. — Я лично солдатом себя ощутил, когда в больших войсковых учениях участвовал...
      Долго они спорили, разные истории рассказывали, разные интересные случаи из солдатской жизни припоминали.
      А я слушал их и думал: «Расскажу-ка я обо всём этом в книжке.
      Да так и назову эту свою книжку:
      КАК СОЛДАТ СТАЛ СОЛДАТОМ».
     
     
      БЕЗ ЧЕГО СОЛДАТ НЕ СОЛДАТ
     
      ШИНЕЛЬ
     
      В субботу с утра старшина выдавал нам шинели. До сих пор солдаты -новички ходили в ватных куртках-бушлатах, и теперь всем не терпелось получить настоящее солдатское обмундирование.
      Получил шинель и я.
      Надел и первым делом — к зеркалу. Посмотрел на себя и даже замер от удивления. Урод уродом. Да разве ж это шинель! Висит на мне серый длинный халат. У пояса гармошкой собрались складки. Худая шея торчит из широкого воротника, на груди топорщится пузырь.
      В такой шинели не то что сфотографироваться да родным карточку послать — у себя в части из казармы выйти стыдно.
      Снял я шинель и пошёл к старшине.
      — Товарищ старшина, разрешите обменять. Мне плохая досталась...
      — А в чём дело? — спрашивает старшина.
      — Да ведь и длинная, и мятая, и цвет какой-то не тот. Не то что на вас...
      — Ничего, — говорит старшина, — вот пусть она в строю пообносится, да об землю пооботрётся, да под дождём помокнет, да у костра посохнет, — вот тогда шинель как шинель будет. Ясно?
      А что мне ясно? Ничего мне не ясно. Хотел я возразить, но вовремя вспомнил, что спорить с командиром устав запрещает. Сказал: «Так точно» — и отправился пришивать к шинели погоны и петлички. А фотографироваться так и не пошёл.
      ... С тех пор прошло несколько месяцев. И под дождём шинель побывала и под снегом, и пылью пропитывалась, и от весенней грязи набухала, и в караульном помещении о топчаны пообтёрлась...
      Однажды была наша рота на полевых занятиях. Погода стояла весенняя, только-только снег сошёл, лишь пригорки пообсохнуть успели, а повсюду, куда ни посмотришь, — вода и грязь.
      И тут капитан, наш ротный, подаёт команду:
      — Ложись!
      Легли.
      — Вперёд! — командует. — По-пластунски!
      Поползли вперёд, к окопам. Каждый старается себе путь посуше выбрать, да где уж — кругом грязь. Подползли к окопам, а капитан говорит:
      — Плохо. Так ползаете, что вас за километр видно. Никуда не годится такое дело. Начинать всё сначала.
      Вернулись мы обратно — и снова... Опять плохо. И так шесть раз. Зато уж шестой раз ползли — головы от земли не поднимали — как будто и правда пули над нами свистели.
      В казарму пришли, посмотрел я на шинель, а она вся в грязи, в песке, мокрая, тяжёлая. Пришлось её и сушить и чистить. Думал: ну, теперь всё, совсем надеть нельзя будет. Но на другой день смотрю — ничего, только вроде чуть потемнее стала...
      В другой раз, уже в начале лета, выдали мы на учения. Ночевали в лесу. Дневальные за костром следить остались, а мы легли спать.
      Завернулся я в шинель, а уснуть никак не могу. С одного боку жар от костра идёт, а с другого — холодно. То ли земля холодная, не успела за день прогреться, то ли туман от реки поднимается — только незаметно холодок пробирается под шинель и не даёт уснуть.
      Ворочался я, ворочался, потом чувствую, кто-то меня за плечо трогает.
      — Не спишь? — это меня друг мой, Санька Журавлёв, спрашивает. Видно, ему тоже не спится.
      — Давай-ка, — говорит, — вот так сделаем.
      Постелил он свою шинель на землю, легли мы на неё, а моей сверху укрылись. Так под одной шинелью и спали. К утру ещё холоднее стало, а мы только плотнее прижались друг к другу да шинель почти на самую голову натянули...
      Много таких случаев было, обо всех не расскажешь. Не раз и не два шинель меня выручала.
      А скоро прибыло к нам пополнение, и меня назначили командиром отделения. Стали солдаты-новички получать шинели. И вот один подходит ко мне и говорит:
      — Товарищ младший сержант, разрешите обменять — мне плохая досталась...
      — А в чём дело? — спрашиваю.
      — Да разве ж это шинель... То ли дело на вас как сидит!
      Засмеялся я, взглянул в зеркало. А что — действительно неплохо сидит.
      Пожалуй, можно теперь и сфотографироваться...
     
      РАССКАЗ ПРО ПРОТИВОГАЗ
     
      Служил в нашем взводе один солдат, который считал себя очень хитрым человеком. Фамилия его была Сорокин.
      Наша солдатская служба ещё только начиналась, мы ещё и перезнакомиться как следует не успели, а он уже поглядывал на всех свысока: мол, вы, простачки, слушайте, что вам говорят командиры, а я — сам себе на уме, я-то и без командиров знаю что к чему...
      И вот, когда получал наш взвод противогазы, этот хитрый Сорокин решил словчить. Он подумал, что если возьмёт противогаз размером побольше, то ему в этом противогазе будет легче дышать, а значит, и легче работать, и легче бегать. И вообще будет легче, чем остальным.
      Он так и сделал.
      Правда, старшина хотел выдать ему маску поменьше, но хитрый Сорокин незаметно надул щёки и весь напыжился.
      — В самый раз! — сказал он старшине. — Мне ещё мама всегда говорила: «Ив кого ты уродился такой большеголовый!»
      — Ладно, посмотрим, — усмехнувшись, сказал старшина.
      И Сорокин тогда не обратил внимания на эти слова, на это «посмотрим». А напрасно.
      Когда выдача противогазов закончилась, весь взвод привели к небольшой землянке и построили, и велели надеть противогазы. И хитрый Сорокин тоже стоял в строю вместе со всеми и радовался. Потому что дышать ему было, и верно, легче, чем другим. Ведь его маска неплотно обтягивала голову, и сквозь маленькие щели за упгёши под маску проникал воздух.
      Тем временем солдаты по очереди входили в землянку и затем через некоторое время выходили уже с другой стороны, из другой двери. Когда солдаты выбирались из землянки, им наконец разрешали снять противогазы, и лица у них были красные, распаренные, как после бани. С непривычки.
      — Ну как? Ну Цто там? — нетерпеливо спрашивал Сорокин тех, кто уже побывал в землянке.
      А солдаты пожимали плечами и посмеивались:
      — Да ничего особенного, всё нормально.
      И вот наконец очередь дошла до Сорокина.
      Он шагнул в землянку и сразу почувствовал что-то неладное. В носу у него защипало, и глаза начало есть, как дымом, и потекли слёзы, и сразу стало трудно дышать.
      Позвать на помощь?
      Но он не мог даже крикнуть.
      Сорокин не на шутку перепугался. Ему показалось, что он так и задохнётся, так и останется навсегда в этой землянке.
      Он едва сумел отыскать выход, потому что сквозь слёзы уже ничего не видел... Так, ошалев от страха, он выскочил на свежий воздух и моментально содрал противогаз.
      И тут к нему подошёл старшина.
      — Ну как, убедились?
      Но хитрый Сорокин и теперь решил словчить. Он немного уже успел прийти в себя и подумал: всё равно землянка с газом уже позади, бояться нечего. И сказал:
      — По-моему, маска мне как раз. В самую пору.
      — Ах так, — сказал старшина. — Ну что ж, тогда попробуем ещё разок.
      — Нет, нет! — перепугался Сорокин. — Ни за что! Дайте мне побыстрее другую маску!
      Но даже в новой маске, которую ему выдал старшина, Сорокин не сразу отважился опять войти в землянку. Он долго нерешительно топтался у входа и оглядывался на солдат так, словно прощался с ними навеки.
      А потом махнул рукой и исчез за дверью.
      Не появлялся он минут пять.
      А когда наконец появился и медленно, не спеша стянул маску противогаза, все увидели его довольное, улыбающееся лицо.
      И старшина ни о чём не стал его спрашивать — ведь всё и так было ясно.
     
      СОЛДАТСКАЯ ФЛЯЖКА
     
      Как-то послали наш взвод тушить лесной пожар. Дело это очень нелёгкое. Нужно копать траншеи, рубить кустарник, растаскивать бурелом. А ветер несёт в лицо дым, пепел, дышит жаром.
      Ещё до начала работы выдали всем солдатам лопаты, кирки, велели взять по фляге воды. А потом построил наш командир взвода, лейтенант Петухов, солдат и говорит:
      — Воду берегите. Поблизости воды нет, а работать нам сегодня долго. Вам ясно, Котомкин?
      А Котомкин — это был солдат-новичок. Он только недавно появился во взводе.
      — Ясно, ясно, — говорит Котомкин.
      — И вашим товарищам ясно?
      — Ясно, ясно! — отвечают другие солдаты-новички.
      Им уже не терпится поскорее приняться за настоящее опасное дело. Доказать, что они ничем не хуже бывалых солдат.
      Вышел взвод к краю горящего леса, растянулся в цепь. Взялись солдаты за лопаты и кирки. Огня вроде бы и не видать, только дым по земле стелется, мох тлеет, а жара — не продохнуть! Едкий дым слёзы из глаз выжимает.
      Полчаса прошло, не больше, а гимнастёрки уже почернели от пота. Видит Котомкин — справа от него Башмаков работает, не разгибается. Башмаков — такой же рядовой солдат, как все, только поопытнее, уже второй год служит. Старается Котомкин не отстать от него.
      Да с каждой минутой всё тяжелее. Дышать нечем. Жажда мучит. Взял Котомкин свою фляжку, глотнул воды.
      Да что там глоток! Только ещё сильнее пить захотелось. Ну, прямо рука сама собой тянется к фляжке.
      «Ладно, — говорит себе Котомкин, — ещё разок глотну, а больше — ни-ни!»
      Запрокинул голову, приложил фляжку ко рту. Ах, как хорошо! Не оторваться!
      Поработал ещё немного Котомкин — и опять к фляжке. А там уже совсем на дне вода булькает.
      «Эх, — думает Котомкин, — такая капля всё равно не спасёт. Уж лучше сразу выпью».
      И как только опустела фляжка — тут сразу настоящая жажда накинулась на Котомкина. А работе ещё и конца не видать. Ветер пепел несёт, густым жаром дышит. Пот глаза заливает.
      Работает Котомкин, старается не отстать от Башмакова. Да где там! Никогда не думал Котомкин, что человеку так может пить хотеться. Даже в глазах темнеет. Ни о чём другом думать невозможно. И зачем он всю фляжку сразу выдул!
      Наконец не выдержал Котомкин. Пошёл к Башмакову.
      — Дай, — говорит, — Башмаков, воды.
      А сам думает:
      «Разве даст? Самому, скажет, мало».
      — На, — говорит Башмаков.
      Глотнул Котомкин из башмаковской фляжки — и сразу легче стало. Даже странно: свою фляжку целую выпил и только пить ещё больше захотел, а тут один глоток сделал — и легче стало. Наверно, потому, что уже не надеялся, не рассчитывал на этот глоток.
      ...После работы собрались солдаты-новички возле палатки, рассказывают, кто как работал, с кем что приключилось.
      — Жарища! Я думал, не выдержу, — говорит один. — И не заметил, как всю воду до последней капли выпил. Хорошо, Башмаков дал глоток.
      — И мне Башмаков дал глотнуть, — говорит другой.
      — И мне, — говорит третий.
      — И мне, — говорит Котомкин.
      И тут все посмотрели друг на друга, и всем даже стыдно стало: что же это выходит? Выходит, они у Башмакова всю воду выпили? А как же он?
      — У него, наверное, фляжка особая, — говорит первый солдат. — Побольше наших.
      — Точно, — говорит второй. — Побольше.
      А третий ничего не успел сказать, потому что к палатке подошёл Башмаков. На поясе у него висела фляжка. Была она ничуть не больше, чем все остальные солдатские фляжки. Только сильно помята и поцарапана.
      — А мы тут поспорили, — сказал Котомкин, — особая у тебя, Башмаков, фляжка, что ли?
      Башмаков засмеялся.
      — Точно, — говорит. — Особая. Мне её отец подарил. Она у него ещё с фронта хранилась. И когда дал мне её, сказал: «Запомни, в солдатской фляжке всегда один лишний глоток должен быть. Для товарища».
      И все с уважением посмотрели на помятую, поцарапанную фляжку.
     
      КАК ЛОПАТА ТАНК ПОБЕДИЛА
     
      Однажды выстроили наш взвод по тревоге. Стал командир отделения, сержант Остроухов, проверять солдатское снаряжение и видит: у рядового Машкина нет сапёрной лопатки. И автомат на месте, и противогаз, а лопатки нет.
      — Что же это вы, Машкин, — говорит сержант, — так плохо по тревоге собираетесь? Или вы всегда такой рассеянный?
      — Да ну её, эту лопатку, товарищ сержант, — отвечает Машкин, — только лишняя тяжесть, бежать мешает. Я в книжках читал: теперь окопы для солдат экскаваторы роют! Зачем мне лопатка?
      — Это верно, — говорит сержант, — и экскаваторы окопы роют, и другие машины. Только всё равно без сапёрной лопатки солдат — как без рук. Умелого солдата лопатка из беды выручит, в бою спасёт, самого грозного врага победить поможет...
      — Интересно! — говорит Машкин. — Может, этой вашей лопатой и танк победить можно? — А сам на солдат, товарищей своих, весело поглядывает — словно бы приглашает их посмеяться вместе с ним.
      — Да, — серьёзно говорит сержант. — Можно и танк. А теперь довольно разговоров — марш в казарму и чтобы через минуту в строю стояли, как положено, с сапёрной лопаткой...
      Так поговорили они, и вроде бы забылся этот разговор. Только, оказалось, помнил о нём сержант.
      Спустя несколько дней вывел сержант наше отделение на занятия в поле. Занятия эти называются — «обкатка танками». Иначе говоря, учат солдат, чтобы не боялись они танков, чтобы смело вступали в бой с грозной машиной.
      Подвёл сержант нас к небольшому, глубокому окопу.
      — Этот окоп, — говорит, — солдатскими руками вырыт, сапёрной лопатой. Я сам его рыл. А теперь, Машкин, давайте мы с вами в него спустимся.
      — А что дальше будет? — опасливо спрашивает Машкин.
      — У видите, — отвечает сержант.
      А сам достаёт гранаты. Не настоящие, конечно, учебные.
      Забрались сержант с Машкиным в окоп. Ждут.
      И тут на краю поля появляется танк. Грохочет его мотор, лязгают гусеницы, пыль стелется позади — мчится танк прямо на окоп.
      Перепугался Машкин, хотел из окопа выскочить, да уже поздно. Танк совсем близко — такой огромный, кажется, всё небо заслонил!
      Сержант Остроухов Машкина на всякий случай за плечо ухватил, ко дну окопа пригнул.
      И в ту же минуту темно в окопе стало, песок и пыль сверху посыпались. А грохот совсем оглушил Машкина. Это танк над окопом, над головой Машкина гусеницами лязгает.
      Закрыл Машкин лицо руками, согнулся в три погибели. «Ну, всё, — думает. — Конец!»
      Но вот посветлело в окопе, и гром стал слабнуть. Приоткрыл Машкин один глаз — видит: приподнялся сержант Остроухов, выпрямился и вслед танку гранату — раз! Прямо в корму, где мотор танка размещается, угодил.
      Остановился танк, замер.
      — Ну, вот и всё, — говорит сержант.
      Вылезли они с Машкиным из окопа, пыль и песок с себя отряхивают. Машкин на всех горделиво посматривает: как-никак, а он вроде бы боевое крещение получил!
      — А теперь, — говорит сержант Остроухов, — ответьте мне, Машкин, что нужно солдату, чтобы одолеть танк?
      — Граната, — говорит Машкин. — И крепкие нервы.
      — Верно, — говорит сержант. — А ещё что?
      Подумал немного Машкин.
      — Надёжный окоп, — отвечает.
      — А без чего, — опять спрашивает сержант, — надёжный окоп не выроешь?
      — Без сапёрной лопаты, — говорит Машкин.
      — Значит, что же получается? — говорит сержант, а сам хитро смотрит на Машкина. — Не будь лопаты, не было бы и окопа, а не было бы окопа, драпали бы мы с тобой от танка как миленькие. Вот и выходит...
      — ...что лопата танк победила, — говорит Машкин.
     
      МОИ ПЕРВЫЕ ПОГОНЫ
     
      Когда я вернулся домой из армии, я привёз с собой свои самые первые солдатские погоны. Я решил, что непременно сохраню их как память о солдатской службе. А ещё я думал, что, может быть, когда-нибудь подарю их своему сыну.
      Я хорошо помнил, как первый раз надел эти погоны. Как гордился ими. Ведь погоны могут многое рассказать о военном человеке: и кто он — командир или рядовой, и какое звание имеет. Пока не получил ты погоны — пусть на тебе и гимнастёрка, и шинель, и солдатская шапка-ушанка, — всё равно тебя за военного человека никто ещё не признаёт. По погонам узнают военные люди друг друга и отдают друг другу честь. Вот как много значат погоны и для солдата и для офицера!
      После самых первых солдатских погон были у меня и другие — с сержантскими лычками, носил - я и офицерские погоны с маленькими серебристыми звёздочками, но всё равно дороже всех для меня были те, которые я получил впервые.
      Наверное, так бы и хранились эти старые погоны у меня до сих пор, если бы не одна история.
      Как-то, несколько лет назад, познакомился я с кубинским мальчишкой. Звали его Архелио.
      У себя на родине Архелио был бойцом революционного отряда. Бойцы этого отряда обучали грамоте вчерашних батраков и крестьян. Это была опасная работа. Бандиты-контрреволюционеры угрожали бойцам расправой и смертью. Но отряд не боялся угроз. По горным тропам от селения к селению продвигались бойцы. И вместе со взрослыми шёл Архелио. Он любил петь. Он всегда был весел. А между тем ему приходилось куда труднее, чем остальным, — он сильно хромал. Эта хромота осталась после перенесённой им ещё в раннем детстве тяжёлой болезни. Но никто не слышал от Архелио ни слова жалобы. Его стойкость поражала взрослых. В неполных тринадцать лет его назначили комиссаром отряда. Сам Фидель Кастро сфотографировался вместе с ним.
      Однако на Архелио надвигалась беда. Хромота усиливалась. Ходить ему становилось всё тяжелее.
      Помочь могла только операция. Очень сложная операция. И сделать эту операцию взялись советские врачи.
      Так Архелио оказался в больнице, в Ленинграде.
      В те дни я часто навещал его. Я уже знал несколько слов по-испански. Я входил в палату и говорил:
      — Буэнос диас!
      И Архелио отвечал:
      — Добрий дьень!
      Он знал русский лучше, чем я испанский. Чаще всего он просил меня рассказать о нашей армии, о танкистах, ракетчиках, десантниках. Он слушал рассказы о советских солдатах, об их смелости, и глаза его загорались.
      — Архелио тоже сольдад! — говорил он с гордостью.
      А потом он рассказывал мне про своего деда. Дед Архелио был революционером. Он сражался за свободу в Испании. Уже поселившись на Кубе, он часто пел маленькому Архелио старые революционные песни — песни тех, кто сражался в Испании против фашистов:
      Вдоль реки бурливой Эбро
      Полк идёт республиканский
      Синей ночью, тёплой ночью,
      Страшной ночью, грозной ночью.
      Любил Архелио и побаловаться. Однажды он забрался в шкаф и очень веселился, когда санитарки долго не могли отыскать его.
      А между тем приближался день операции. Архелио стал молчаливее, заметно нервничал. Он знал, что операция будет тяжёлой.
      В последний день, накануне операции, я просидел у него особенно долго. Пробовал рассказать ему какую-то смешную историю, и Архелио даже смеялся, но взгляд у него был грустный. Я видел, что думает он о другом.
      Пора было уходить. Я протянул Архелио руку.
      И вдруг Архелио схватил мою руку, прижался к ней щекой и сказал шёпотом:
      — Борис! — Он всегда так забавно произносил моё имя — с ударением на первом слоге. — Борис! Я завтра не плакать!
      Он повторил это несколько раз с отчаянием и настойчивостью.
      — Борис! — шептал он. — Солдаты не плачут. Архелио сольдад. Архелио завтра не плачет! Борис!
      — Я верю, верю, — почему-то тоже шёпотом сказал я.
      На следующий день утром меня не пустили в больницу. Как протекала операция и что было потом, я узнал позже со слов сестёр.
      Операция была долгой. Когда Архелио привезли в палату на операционной каталке, его лицо было совершенно белым. А возле носа отчётливо выступили маленькие чёрные веснушки.
      Пожилые санитарки осторожно переложили Архелио на койку. Он открыл глаза, медленно приходя в себя после наркоза.
      Санитарки молча смотрели на него. Они-то знали, что сейчас наступает самый тяжёлый момент. Даже взрослые люди стонут в эти минуты от запоздалой, проснувшейся боли.
      Архелио чуть шевельнулся и закусил губу.
      Санитарки отвернулись: они чувствовали, что он сейчас заплачет.
      И вдруг в палате раздался его голос. Совсем слабый, хрипловатый голос. Архелио пел. Он пел едва слышно старую испанскую песню. Песню о солдатах революции, которые не сдаются. Его глаза были полузакрыты, бледное лицо покрылось мелкими капельками пота, но он всё-таки пел.
      Глядя на него, плакали санитарки.
      Через день мне разрешили навестить Архелио.
      Архелио был ещё бледен, тёмные круги лежали у него под глазами. Он увидел меня и слабо улыбнулся.
      — Борис! — тихо сказал он. — Архелио не плакал.
      Я молча пожал его руку.
      И когда мы прощались, я подарил ему на память свои первые, свои солдатские погоны...
     
      СОЛДАТСКАЯ ПАМЯТЬ
     
      Однажды приехал к нам в полк гость — знатный токарь.
      Шесть лет назад он сам был солдатом, служил в нашей роте, спал на солдатской койке в нашей казарме и вот теперь решил проведать своих однополчан.
      И мы, конечно, были рады такому гостю.
      А меня командир послал на контрольно-пропускной пункт, чтобы я встретил там гостя и проводил до казармы.
      — Хоть и служил он здесь, — сказал командир, — а всё же шесть лет — это шесть лет, наверно, не сразу и найдёт, как пройти к казарме...
      Зато когда рассказал я гостю об этих словах командира, тот рассмеялся:
      — Чтобы я свою родную казарму не отыскал? Не может быть такого! Сейчас мимо штаба пройдём и сразу налево — верно?
      — Да нет, — говорю, — не совсем. После штаба надо направо повернуть.
      Прошли мимо штаба, повернули направо.
      — Ага! — говорит гость. — Точно. Теперь всё вспомнил. Сейчас санчасть будет, потом магазин, а там и наша казарма. Так?
      — Да нет, — говорю, — не совсем. Сейчас клуб будет, а санчасть, она левее осталась...
      — Клуб? — И вижу, гость даже расстроился. — Выходит, и правда подзабыл я, перепутал...
      Огорчился он, замолчал даже.
      — Шесть лет — шутка ли! — говорю я ему, чтобы он не очень расстраивался. — За шесть лет всё перезабыть можно. Я вон два года всего дома не был, а уже с трудом припоминаю, на каком номере трамвая от вокзала до дома нужно ехать. Честное слово!
      — Ладно, ладно, не утешай, — говорит гость.
      Пришли мы в казарму.
      Собрались солдаты в Ленинской комнате, окружили гостя.
      Он им о своей работе рассказывает, о заводе своём, а солдаты ему — о своей службе. О марш-бросках, о больших учениях, в которых недавно участвовали, о стрельбах.
      — А интересно, — спрашивает вдруг гость, — у кого сейчас мой автомат?
      Переглянулись солдаты: как на такой вопрос ответишь? Вот если бы номер автомата знать!
      А гость, даже не задумываясь, без запинки отчеканивает:
      — Автомат номер семьдесят семь сорок три!
      — У меня этот автомат! — радостно говорит рядовой Девяткин. — Мой это автомат!
      — У него ещё, — говорит гость, — на ложе, справа, тёмное пятнышко есть...
      — Точно! — говорит Девяткин.
      — И хомуток на прицельной планке туговато ходит...
      — Точно! — говорит Девяткин.
      А солдат-новичок по фамилии Сидоров удивляется:
      — Ну и память у вас! И как это вы всё до сих пор помните?
      — Обыкновенная, — смеётся гость, — память. Солдатская. Как же солдату свой автомат не помнить, когда автомат для него — самый верный друг и помощник. На пост отправляется солдат — и автомат с ним, на стрельбы шагает — и автомат с ним, по тревоге глубокой ночью поднимается или на торжественный парад в праздничный день выходит — и опять автомат всегда с ним, с солдатом! Так что мне кажется, сколько бы лет ни прошло, а никогда солдат свой автомат не забудет!..
      Прав он оказался.
      Теперь и я могу подтвердить это.
      Немало лет минуло с той поры, когда служил я в армии, а вот стоит прикрыть глаза — и вижу я свой автомат, вижу его сталь, чуть отливающую синевой, вижу его номер, выбитый на металле, — вижу так отчётливо и ясно, словно только вчера расстался со своим верным автоматом...
     
      БЕЗ ЧЕГО СОЛДАТ НЕ СОЛДАТ
     
      Верно служил советским солдатам автомат ППШ во время Великой Отечественной войны.
      И в годы гражданской, и в годы Отечественной не раз выручала солдат знаменитая винтовка Мосина, образца 1891 — 1930 годов.
      Такую шинель носили бойцы Красной Армии в годы гражданской войны.
      А это ручной пулемёт Дегтярёва.
      И стальная каска, и фляжка, и сапёрная лопатка, и плащ-накидка — всё необходимо солдату.
      Хорош был автомат ППШ. А автомат Калашникова -лучше, надёжнее, удобнее.
      Это винтовка Драгунова, из неё ведут огонь снайперы.
      Не только новый автомат изобрёл Калашников. Этот ручной пулемёт тоже носит его имя.
      Такую шинель носят советские солдаты сегодня.
      И от химического нападения, и от грозного радиоактивного излучения защитят солдата специальный костюм и противогаз.
      Противогаз обычный.
      Противогаз изолирующий — в нём хоть под воду опускайся.
     
     
      ВЫХОЖУ НА СВЯЗЬ
     
      Было это в те дни, когда призвали меня в армию. Ехали мы, призывники, в поезде в далёкие края, на восток, а сопровождали нас сержант и старший лейтенант. Куда именно, в какую часть, в какие войска нас везут, — они помалкивали, не распространялись. Секрет, мол, военная тайна. А нам, конечно, любопытно было узнать, где мы будем служить.
      — Я бы лично, — говорит один призывник, — не прочь попасть к танкистам. С детства ещё мечтал танк водить. Товарищ сержант, мы не в танковые войска едем?
      — Может, и в танковые, — уклончиво отвечает сержант.
      — А я, например, — говорит другой призывник, — хотел бы в артиллерию. Потому что мой отец во время войны был артиллеристом. Товарищ сержант, смогу я попасть в артиллерию, как вы думаете?
      — А почему бы и нет, вполне возможно, — соглашается сержант.
      — А по мне, — говорит третий призывник, — так нет лучше войск, чем ракетчики. Признайтесь, товарищ сержант, вы не к ракетчикам нас везёте? Угадал я, а?
      — Может, и угадали, — смеётся сержант.
      А нам от этих его загадок ещё любопытнее становится. Разве может быть такое, чтобы мы сразу и к танкистам, и к артиллеристам, и к ракетчикам направлялись?..
      Наконец прибыли мы в свою часть.
      Прошли через ворота с красными звёздами, мимо контрольно-пропускного пункта, мимо казарм, мимо штаба. Оглядываемся по сторонам, прислушиваемся, присматриваемся — нет, нигде ни танков, ни ракет, ни пушек не видать, и рёва моторов не слышно, только тут и там поднимаются вверх, к небу, антенны да возле штаба большой плакат красуется:
      «ТОВАРИЩИ СВЯЗИСТЫ,
      ПОВЫШАЙТЕ СВОЕ МАСТЕРСТВО!»
      Вот так раз! Что же это получается? Выходит, мы к связистам попали? Выходит, обманывал нас сержант?
      Честно говоря, многие из нас приуныли. Одно дело грозный танк водить или из пушки стрелять, а совсем другое — с телефонной трубкой у аппарата сидеть... Мужская ли это работа?
      Тем временем привёл нас сержант в большое просторное помещение.
      — Располагайтесь пока, — говорит, — здесь, будем ждать дальнейших распоряжений. — Потом посмотрел на нас повнимательнее и спрашивает: — Что это у вас такие кислые лица, а?
      А самый храбрый из нас, тот, что мечтал стать танкистом, говорит:
      — Зачем же вы нам, товарищ сержант, неправду говорили? Мы-то думали, и верно, к танкистам едем, а оказывается___
      — А вы не торопитесь, — отвечает сержант, — не торопитесь. Связист, да будет вам известно, — это такая профессия, без которой ни один род войск не обходится — ни танкисты, ни артиллеристы, ни ракетчики. Если нет связи, и танки в атаку не пойдут, и самолёты с земли не взлетят. Понятно? Я сейчас вам один случай расскажу. Было это на больших учениях. «Южные» наступали, а тут «северные» — раз! — и нанесли им сильный контрудар. Что делать? Командующий «южными» принимает решение ввести в бой воздушно-десантную дивизию. Не беда, что дивизия эта в тот момент находилась за сотни километров от «фронта». Поднимаются десантники по тревоге, садятся в свои самолёты — и вот уже обрушились на головы «противника»... Здорово?
      — Здорово! — соглашаемся мы.
      — А теперь ответьте мне на один вопрос, — говорит сержант, — как узнали десантники, что пришла их очередь вступать в бой? Кто в считанные секунды передал им приказ командующего? Кто принял этот приказ? А? Радисты — вот кто! Вот и получается, что связист — это правая рука командира. Ясно? Послужите у нас, я вам ещё не одну историю про связистов расскажу...
      Хотел он ещё что-то добавить, но тут в комнату заглянул солдат с красной повязкой дневального на рукаве:
      — Товарищ сержант, вас к телефону!
      Вышел сержант в коридор. Слышно нам, как отвечает он кому-то по телефону: «Сержант Петров слушает. Так точно... хорошо... понятно! Всё ясно!» Через минуту вернулся сержант, улыбается:
      — Приглашают нас на обед. Видите, и здесь не обошлось дело без связистов, без связи!..
     
      КАКИЕ БЫВАЮТ РАДИОСТАНЦИИ
     
      Распределили нас по разным ротам, приступили мы к занятиям.
      И вот как-то возле клуба встретились два солдата, которые вместе в поезде ехали.
      Теперь, в солдатской форме, не сразу друг друга и узнали.
      — Тебя на кого учат? — спрашивает один.
      — На радиста.
      — И меня на радиста.
      — Мы уже радиостанцию изучаем, — говорит второй солдат.
      — И мы тоже, — говорит первый. — Говорят, скоро учения будут. Поднимут нас по тревоге, радиостанцию за спину — и пошёл!
      — Ха-ха! — говорит второй солдат. — Хотел бы к на тебя посмотреть — как это ты радиостанцию за спину наденешь!
      — А что?
      — А то, — смеётся второй. — Сочиняешь тът всё. Чем сочинять, пошли-ка лучше со мной!
      Отправились очи вместе, прошли мимо учебных классов, вышли на широкий плац, а там четыре крытых автомобиля стоят, высоченные антенны к небу тянутся.
      — Вот, — говорит второй солдат. — Это и есть наша радиостанция. Попробуй-ка её за спину надеть!
      — Ах так! — говорит первый солдат. — По-твоему, я всё выдумывал? Пошли-ка теперь со мной!
      Пришли они в учебный класс, а там на столе стоит металлический зелёный ящик, чуть побольше ранца. Взял его солдат, поднял, приспособил к себе за спину.
      — Ну что? — спрашивает. — Убедился? Вот это и есть наша радиостанция. С ней — хоть в бой, хоть в разведку, в тыл противника — не подведёт!
      Посмотрели оба солдата друг на дру га и засмеялись. Выходит, оба они были правы.
     
      ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ,
      рассказанная сержантом Петровым в перерыве между занятиями
     
      — Вы небось думаете, — сказал однажды сержант Петров, когда в перерыве между занятиями мы собрались возле него в летней беседке, около казармы, — что среди связистов и героев нет? Такая, мол, не геройская это профессия. Признавайтесь, думаете так?
      Мы молчали, потому что сержант Петров и правда угадал наши мысли.
      — А такую фамилию — Новиков — вы когда-нибудь слышали? — спросил сержант Петров. — Нет? Ну так послушайте, я расскажу сейчас историю про связиста Новикова.
      Случилось это в 1941 году, когда фашисты наступали на Москву. Во что бы то ни стало стремились гитлеровцы прорваться к советской столице. Много дней подряд вели наши войска тяжёлые бои с врагом. Часть, в которой служил сержант Новиков, одну за другой отражала непрерывные атаки фашистов.
      Но однажды вражеским автоматчикам удалось проникнуть в наш тыл. Надо было срочно сообщить об этом командирам соседних частей. Но телефон молчал. Сколько ни крутил Новиков ручку аппарата, сколько ни кричал в трубку позывные, ничего не получалось. Связи не было. А как нужна сейчас связь! Командир молча взглянул на Новикова, и Новиков без слов понял всё.
      От воронки к воронке пробирался он вдоль линии связи. Ага, вот наконец и обрыв! Привычным движением Новиков подтянул оборванные концы провода; ещё минута — и связь будет восстановлена. И тут он увидел фашистских автоматчиков.
      Они ползли прямо к нему.
      Что делать? Попытаться скрыться? А связь?
      Отстреливаться? Но руки Новикова были заняты проводом.
      Времени на размышление уже не оставалось. Фашисты были совсем близко.
      И тогда Новиков решился.
      Зубами зажал он оголённые концы провода. А правой рукой быстро передёрнул затвор винтовки и прицелился...
      Ожил телефон на командном пункте. Одно за другим отдавал командир короткие приказания.
      И бойцы, узнав, что их командир жив, что он опять руководит боем, с новыми силами бросились на врага...
      Когда бой был окончен, наши солдаты отыскали Новикова. Он лежал мёртвый, крепко-накрепко зажав зубами оборванные концы провода. Связь работала. Даже убитый, он продолжал делать своё дело.
      За свой подвиг Новиков был награждён посмертно орденом Боевого Красного Знамени...
      Сержант Петров замолчал, и мы тоже долго молчали, думая о храбром связисте Новикове и о его последнем бое с врагом...
     
      СПА-СИ-ТЕЕ!
      Как-то я был дневальным по учебному корпусу.
      В учебном корпусе связисты — каждый своей специальностью овладевают. Одни схему радиостанции изучают, другие учатся работать на буквопечатающих аппаратах, стучат совсем как машинистки по клавишам пишущих машинок, третьим объясняет преподаватель, как правильно передавать радиограммы...
      И пока в классах шли занятия, я прохаживался по пустынному коридору, посматривал, не завелась ли где в углах или на подоконниках пыль, да следил за стрелкой часов — не пора ли объявлять перерыв.
      Тихо в учебном корпусе, все своим делом заняты.
      И вдруг слышу: из-за одной двери так отчётливо, так ясно доносится:
      — Спа-сии-тее!
      «Что такое? Уж не почудилось ли мне?» — думаю.
      Подошёл ближе к двери, прислушался.
      И опять:
      — Спа-сии-тее!
      Вот так штука! Что бы это значило?
      А из-за двери снова:
      — Спа-сии-тее!
      Негромко так, протяжно, вроде бы нараспев.
      Не выдержал я, осторожно приоткрыл дверь, заглянул в класс. Может, и правда, там кого спасать надо?
      А в классе, вижу, стоит у доски лейтенант, командир взвода; на доске мелом точки, тире нарисованы — одним словом, азбука Морзе. Перед командиром за столами солдаты сидят, у каждого кисть правой руки на радиотелеграфном ключе лежит — том самом, которым радисты морзянку выстукивают. И лейтенант как ни в чём не бывало говорит солдатам:
      — Понятно? Тогда пошли дальше.
      Тут, видно, услышал он, как скрипнула дверь, повернулся ко мне, взглянул вопросительно: что, мол, случилось?
      Я побыстрее дверь захлопнул.
      «Наверно, — думаю, — мне всё почудилось».
      Походил ещё по коридору, походил, приблизился снова к дверям класса, а оттуда вдруг:
      — Я на горку шла... я на горку шла...
      Ну и ну! В несколько голосов поют! И всё одну строчку:
      — Я на горку шла... я на горку шла...
      Или опять мне мерещится?
      Кончились занятия, вышел лейтенант из класса, подошёл ко мне, спрашивает :
      — Вы зачем в класс заглядывали? Сказать что-то хотели?
      Я замялся сначала, а потом — делать нечего — объяснил, в чём дело. Тут лейтенант засмеялся и говорит:
      — Нет, ничего вам не померещилось. Просто в каждом деле свои маленькие хитрости есть. В азбуке Морзе, это вы, конечно, знаете, каждая буква с помощью точек и тире обозначается: точка звучит коротко — ти, а тире — протяжно, длинно — та-а. Вот и получается — у каждой буквы своё звучание, как бы своя мелодия есть. Если радист будет каждый раз соображать да в уме подсчитывать: «Ага, одна точка плюс два тире — что же это за буква? » — он с черепашьей скоростью будет работать, ни одной радиограммы не примет. Нет, радист каждую букву сразу на слух узнавать должен. Например, буква «в» — это точка, тире, тире: ти — таа — таа, один короткий звук, два протяжных. Выстукиваешь эту букву — и вроде бы человек зовёт: «Спа-сии-тее! Спа-сии-тее!» А цифру «два» начнёшь выстукивать — словно строчку из песни напеваешь: «Я на горку шла, я на горку шла...» Так-то и запомнить азбуку легче. Вот и все наши секреты. Понятно?
      — Понятно, — говорю, а самому неловко: ведь из-за этих «секретов» чуть панику не поднял!
     
      ИСТОРИЯ ВТОРАЯ,
      рассказанная сержантом Петровым в казарме перед отбоем
     
      — Человек, о котором я хочу рассказать вам сегодня, — так начал свой рассказ сержант Петров, — был радистом, радиолюбителем, большим мастером своего дела. Каждый вечер он проводил возле радиостанции, которую сделал своими руками, и разговаривал с друзьями-радиолюбителями из самых разных стран мира. Не было для него занятия увлекательнее, чем это.
      Но вот на нашу страну напали фашисты, и с этим человеком случилась беда: в одном из тяжёлых сражений он был ранен и попал в плен. Три долгих года провёл он в плену. И истязания надсмотрщиков, и пытки, и голод — чего только не пришлось вынести ему!
      1945 год, последний год войны, застал его в одном из фашистских концлагерей в Германии. Фашисты прознали про его умелые руки и заставили работать в мастерской — ремонтировать радиоаппаратуру.
      Здесь по заданию подпольного комитета, который действовал в лагере, он тайно собирал радиоприёмник. Это было смертельно опасное дело. Но он знал, как нужен приёмник подпольщикам. Чтобы услышать правду о том, что происходит в мире, как советские войска и войска союзников бьют фашистов. Ведь фашисты в лагере всячески старались скрыть от заключённых правду.
      Советский радист придумывал разные хитрые способы, чтобы утаить нужные радиодетали. К счастью, надсмотрщики мало разбирались в радио-деле. И прятал он радиоприёмник тоже хитро — в ведре с сапожной мазью. Конвоирам и в голову не приходило, что у этого ведра двойное дно и под слоем вонючей мази спрятан радиоприёмник. Когда приёмник был собран, радист передал его подпольному комитету.
      А между тем фронт подошёл уже совсем близко к концлагерю, где томились тысячи пленных — и русских, и поляков, и французов... Считанные дни оставались до освобождения. Но тут страшный слух пронёсся среди заключённых: фашисты готовятся уничтожить узников! Всех до одного человека!
      Теперь надежда оставалась лишь на наступающие советские войска — только они могли избавить от гибели тысячи людей.
      Но как сообщить советским командирам об угрозе, нависшей над узниками? Как? Вот над чем ломали головы члены подпольного комитета.
      И они опять обратились к советскому радисту. Собрать радиопередатчик и попытаться установить связь с наступающими — это была последняя надежда, последний шанс на спасение. Иного выхода не было.
      И радист принялся за работу.
      Каждую минуту он рисковал жизнью. Он торопился изо всех сил — любой день мог стать последним для заключённых. Шло невидимое отчаянное состязание: что произойдёт раньше — он соберёт передатчик или фашисты уничтожат лагерь?
      Он выиграл этот поединок, он успел. И подпольный комитет послал в эфир призыв о помощи.
      Штабные радиостанции Советской Армии приняли эту необычную радиограмму. И советские войска ворвались в лагерь на день раньше, чем предполагали фашисты.
      Узники были спасены. И многие из них так и не узнали, что жизнью своей обязаны советскому радисту, его мужеству, его хладнокровию, его умелым рукам...
     
      КАК РАДИОСТАНЦИЯ СО МНОЙ РАЗГОВАРИВАЛА
      Признаюсь честно: когда первый раз увидел я радиостанцию, которую мне предстояло изучить, на которой мне и моим товарищам предстояло работать, я растерялся.
      Радиостанция занимала целую автомашину. А сколько здесь было разных приборов, переключателей, сигнальных лампочек! Разве все запомнишь!
      Разве разберёшься в них! И это только снаружи, на виду! А если заглянуть внутрь?
      Нет, никогда раньше не приходилось мне видеть столько различных радиодеталей — и конденсаторов, и сопротивлений, и ламп, и трансформаторов!
      Одни детали были большие, другие — совсем крошечные, едва разглядишь. А между ними тянулись тоненькие проводники.
      Настоящий лабиринт!
      Как тут было не растеряться!
      Хорошо, если будет радиостанция работать нормально, как положено, без осечек.
      А если — неисправность? Если откажет, сломается, перегорит — тогда что? Как отыщешь, как угадаешь среди сотен деталей одну-единственную — неисправную ?
      Нет, видно, пока не поздно, надо попросить, чтобы перевели меня в другую роту.
      А сержант Петров посмотрел на моё расстроенное лицо и говорит:
      — Да вы не волнуйтесь, не теряйтесь. Радиостанция вам всегда сама поможет, сама подскажет, что делать.
      — То есть как это подскажет?
      — А очень просто. Вот смотрите.
      Повернул он один за другим переключатели, включил радиостанцию.
      Ожили, качнулись стрелки приборов.
      — Видите, — говорит сержант Петров, — загорелись зелёные сигнальные лампочки? Это радиостанция вам докладывает: «Всё в порядке, могу приступать к работе!»
      На одном из приборов беспокойно закачалась стрелка, остановилась у самой красной черты.
      — А это, — говорит сержант, — радиостанция просит вас: «Сбавьте, пожалуйста, напряжение...» Понятно?
      Повернул он ручку под прибором — и правда, сразу успокоилась стрелка, , отодвинулась от красной черты.
      И тут вдруг вспыхнула справа, на панели радиоприёмника, красная лампочка.
      Засветилась тревожным светом.
      — Ага, — говорит сержант, — вижу, вижу. Это она вам сигналит: «Перегорел предохранитель! На помощь, на помощь! Прошу сменить предохранитель!»
      Выключил сержант радиостанцию, быстро отыскал среди запасных деталей предохранитель, заменил им перегоревший. И когда снова повернул главный переключатель, опять засветились на панелях радиостанции зелёные глазки сигнальных лампочек.
      Всё в порядке!
      — Умница! — говорит сержант Петров. — Вот видите, главное — это общий язык с радиостанцией найти, научиться понимать язык, на котором она с вами разговаривает... И тогда не подведёт она вас.
      Прав он оказался.
      Потом не раз вспоминал я эти слова сержанта. И благодарил его за этот урок.
     
      ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ,
      рассказанная сержантом Петровым на привале
     
      Было это в суровых краях, на далёком Севере. Несли там свою нелёгкую службу воины противовоздушной обороны. И вместе с ними служил солдат-радист по фамилии Пен-кин.
      Как-то дежурил Пенкин на радиоприёмном центре. На улице стояла полярная ночь, бушевала пурга, свистел ветер. А здесь, в радиоприёмном центре, было тепло и тихо.
      Только раскрыл Пенкин журнал дежурства, собрался записать, что всё спокойно, никаких, мол, происшествий не случилось, как вдруг распахнулась дверь — ив комнату вошли командир роты и фельдшер. Оба в снегу, у обоих и ресницы и брови обросли инеем.
      Вскочил Пенкин, чтобы, как положено, отдать рапорт, но командир роты остановил его жестом.
      — Случилась, Пенкин, беда, — сказал командир. — И теперь вся надежда на тебя, Пенкин.
      Оказывается, только что из соседнего рыбацкого посёлка привезли в санчасть больную девочку. С каждой минутой девочке становилось всё хуже. Она задыхалась, бредила.
      — Пробовали вызвать вертолёт, да сам видишь, что делается, — буран, не пробиться! Остаётся один выход: связаться по радио с госпиталем.
      Командир ещё не кончил рассказывать, а Пенкин уже говорил в микрофон:
      — Волна, я — Парус, Волна, я —
      Парус...
      И трёх минут не прошло, а в штабе, за сотни километров отсюда, в большом городе, уже знали о больной девочке.
      — Не волнуйтесь, — сказал дежурный по штабу, — попытаемся помочь.
      Вызвал он из госпиталя самого лучшего врача. Приехал врач в штаб, сел к рации, взял в руки микрофон, надел наушники.
      — Я вас слушаю, — говорит, — расскажите подробно, что с девочкой.
      Через сотни километров сквозь треск разрядов донёсся его голос до маленького посёлка, где возле радиостанции в тревожном ожидании томились командир роты, фельдшер и радист Пенкин.
      Выслушал врач всё, что рассказал ему фельдшер, задумался.
      Тишина наступила в наушниках.
      Подумал, подумал врач, потом посоветовал, какой укол надо срочно сделать и какие таблетки дать больной...
      — Я буду дежурить здесь, у рации, — говорит, — а вы мне каждый час сообщайте о состоянии больной...
      Как медленно тянулось время! Девочке то становилось лучше, то она снова теряла сознание.
      Почти целые сутки дежурил радист Пенкин на радиостанции, потому что он знал: ни одного человека радиостанция не слушается так хорошо, как его.
      Внимательно следил он за стрелками приборов, за сигнальными лампочками, настраивал приёмник так, чтобы поме-
      хи — треск от электрических разрядов и всякий посторонний шум в наушниках — не заглушали голос врача. Каждый час врач расспрашивал фельдшера и давал советы.
      Когда сутки были уже на исходе, девочке наконец стало лучше. А ещё через несколько часов буран начал затихать, и тогда в посёлок сразу прилетел вертолёт и увёз девочку в госпиталь, в большой город.
      Скоро девочка поправилась. И когда вернулась она в родной посёлок, то первым делом вместе с родителями пришла в солдатскую казарму — сказать спасибо радисту Пенкину.
     
      ВАС ПОНЯЛ!
     
      Были в нашем взводе два солдата, которые очень не любили друг друга. А началось всё с пустяка: не поделили как-то сапожную щётку. Оба торопились почистить сапоги, а щётка была одна, вот и поссорились. Дальше — больше.
      Уже и о причине ссоры забыли, а один на другого всё равно косо смотрят.
      Как ни старались солдаты, товарищи по взводу, помирить их, ничего не получалось.
      — Помириться с Великановым? — возмущался один. — Да никогда в жизни! Я же на него даже смотреть не могу!
      — С Чашкиным пойти на мировую? — изумлялся другой. — Да вы что? Мне голос его и то противен, слышать его-не могу!
      Ну что тут поделаешь? Видно, так и суждено было им расстаться недругами. Потому что уже подходил к концу срок нашего обучения — наступала пора разъехаться по разным частям и подразделениям.
      Но прежде чем распрощаться с родным взводом и отправиться в путь, предстояло нам принять участие в больших учениях, показать, как освоил каждый из нас свою профессию.
      И вот начались эти учения.
      Разбили наш взвод на экипажи, каждый экипаж закрепили за радиостанцией.
      — Вот повезло, — говорит Великанов, — что мы с Чашкиным в разных экипажах! Наконец-то я от его голоса противного отдохну!
      — Вот хорошо-то, — говорит Чашкин, — что Великанова в другой экипаж назначили! Хоть на день да избавлюсь от него!
      Тем временем поставил командир перед нашим экипажем задачу: выйти в заданный район, развернуть радиостанцию, ровно в 9.00 установить связь.
      Погрузились мы в машину, поехали. Это только на словах легко говорится: «выйти в заданный район». А на деле...
      Сколько раз застревала наша машина на разбитой лесной дороге! И толкали мы её, и ветки под колёса подбрасывали, и лопатами работали... А тут ещё дождь пошёл, совсем дорогу развезло, сапоги наши в грязи, гимнастёрки промокли — ну да ничего, лишь бы вовремя уложиться!
      И потом, пока разворачивали радиостанцию, пока антенну поднимали, устанавливали, стальные тросы-растяжки натягивали, только об одном думали: лишь бы успеть! Лишь бы не опозориться!
      Стрелки часов показывали без четверти девять, когда Великанов включил радиостанцию. Надел наушники. Стараясь не спешить, взял микрофон. Нет
      для связиста минуты торжественнее и важнее, чем эта — когда входит он в связь! Когда посылает в эфир свои позывные и ждёт ответа.
      — Утёс, я — Дубрава, Утёс, я — Дубрава, как слышно? Приём.
      Но в ответ — тишина, только тихое потрескивание раздаётся в наушниках и динамике.
      — Утёс, я — Дубрава, Утёс, я — Дубрава...
      И опять — молчание.
      Старается Великанов, каждые тридцать секунд повторяет свои позывные:
      — Утёс, я — Дубрава...
      Тишина. Нет связи.
      Да что же это такое? Зря, выходит, мы надрывались? Машину едва ли не на руках волокли? Мокли? И всё — зря?
      Хоть кричи, хоть надрывайся — нет связи!
      — Утёс, я — Дубрава! Утёс, я — Дубрава!
      Тикают часы, к девяти часам приближаются стрелки.
      Нет для связиста ничего постыднее, чем не суметь вовремя войти в связь.
      — Утёс, я — Дубрава, Утёс, я — Дубрава!
      Хоть бы слово в ответ!
      — Утёс, я — Дубрава...
      Тикают часы.
      И вдруг словно слабый щелчок раздался в наушниках и в динамике. А вслед за ним тонкий пронзительный голос произнёс:
      — Дубрава, я — Утёс! Дубрава, я — Утёс! Как слышно? Приём.
      Мы все сразу узнали этот голос. И разом взглянули на Великанова. А Великанов склонился к микрофону и радостно закричал:
      — Утёс, я — Дубрава! Слышу хорошо! Как понял? Приём.
      И тот же голос, голос Чашкина, ответил:
      — Дубрава, я — Утёс, вас понял! Вас понял!
      Великанов откинулся на спинку стула и сказал, обращаясь уже к нам:
      — И чего это мне его голос таким противным казался? Нормальный голос. Голос как голос, очень даже приятный голос, правда?
     
      СВЯЗИСТЫ ВЕЗДЕ НУЖНЫ
     
      А скоро мы прощались друг с другом — разъезжались по разным частям и подразделениям, чтобы продолжить там свою службу.
      И вот встретил я снова своих товарищей, с кем вместе ехал в армию.
      — Ну как, — спрашиваю того, кто мечтал стать танкистом, — ты куда едешь?
      — В танковые войска!
      — А ты? — спрашиваю другого — тогда, в поезде, он говорил, что не прочь бы попасть к артиллеристам.
      — В артиллерию!
      — К ракетчикам! — говорит третий.
      Услышал наш разговор сержант Петров, засмеялся:
      — Ну что, прав я, выходит, был? Такая уж наша работа — связисты везде нужны, никто без связистов не обойдётся!..
      связисты
      Отдаёт ли командир приказ о наступлении, поднимаются ли самолёты в воздух, идут ли танки в атаку, — повсюду необходима связь, нигде не обойтись без связи.
      Кто передаст приказ кораблям, вышедшим в море? Связисты.
      Кто примет донесения от разведчиков?
      Связисты.
      Кто передаст лётчику команду с земли? Связисты.
      Нет такого рода войск, где не были бы нужны, где не были бы необходимы связисты.
     
     
      СОЛДАТСКИЙ СЕКРЕТ
     
      Ехали однажды солдаты в отпуск. Так уж случилось, что собрались в одном поезде, в одном вагоне четверо солдат из разных родов войск. А как познакомились, как разговорились, так и заспорили: у кого служба важнее, у кого служба сложней и интересней.
      Танкист говорит:
      — Самая интересная служба у танкистов. Шутка ли — такой грозной, такой могучей машиной, как танк, научиться управлять!
      Мотострелок говорит:
      — Интересней нашей службы нету. Я, например, из автомата метко стрелять умею, и из гранатомёта огонь вести могу, и пулемёт знаю. А боевая машина пехоты — она, пожалуй, и танку не уступит.
      Тут солдат противовоздушной обороны своё слово вставляет:
      — Мы воздушные границы страны охраняем. Самолёт за сотни километров летит, а мы его уже видим — вот какая наша служба!
      А десантник возражает:
      — Интересней всего в наших — десантных — войсках служить. Кто хочет свой характер проверить, пусть в десантники идёт. Без смелости, без отваги с парашютом не прыгнешь. Самые храбрые люди — десантники...
      Спорили они так, спорили. Каждый свой род войск хвалит. Потом танкист и говорит:
      — Давайте лучше вот как сделаем: пусть каждый по одной истории расскажет. А потом мы вместе и решим — чья история лучше, у кого служба сложней и интересней.
      На том и согласились.
      Первым взял слово солдат противовоздушной обороны. И называлась его история
     
      ХОЗЯИН НЕБА
     
      Случилось это далеко на Севере. Нелегко служить в тех суровых краях. Зимой наступает долгая полярная ночь, трещат морозы, бушует пурга. Даже выходить из казармы поодиночке командиры запрещают солдатам в это время — опасно шутить с полярной ночью.
      Был здесь однажды такой случай. Не послушался солдат-новичок командирского запрета и вышел из казармы один. Только до клуба добежать хотел. Подумаешь, мол, каких-нибудь пятьдесят метров!
      А тут как раз закрутила пурга. Не успел солдат и трёх шагов сделать — заблудился. И что вы думаете — два часа плутал. Ни клуба, ни казармы — только темнота и снежные вихри! Когда совсем уже отчаялся, совсем из сил выбился, наткнулся наконец на светящееся окно казармы. Оказалось, все два часа кружил он возле казармы. Но теперь уж как прилип к этому окну, так и оторваться от него боялся. Знаками солдатам показывает через стекло — пусть, мол, выйдут, доведут до дверей. Вот как перепугался!
      Суровый край, одним словом. Но и здесь служат солдаты, не унывают, не жалуются. Потому что знают — служба у них очень ответственная.
      Днём и ночью несут они боевое дежурство на радиолокационных станциях. Днём и ночью вращаются антенны станций, и невидимые радиолучи ощупывают небо.
      Рядом — граница. Если чужой самолёт попытается^подобраться к нашей границе, кто его заметит первым? Оператор радиолокационной станции. Вот какая важная у солдат работа!
      Служил здесь солдат по фамилии Берёзкин.
      Удивительный человек! Солдаты, его товарищи, уверяли, что нет такой радиосхемы, в которой не мог бы разобраться Берёзкин. Нет такого радиоприёмника, который он не сумел бы починить. Он ещё с детства увлекался радиотехникой.
      Вот с ним, с этим-то Берёзкиным, и произошла та история, о которой я хочу рассказать.
      Однажды ночью дежурил Берёзкин на радиолокационной станции.
      А что значит — «дежурил»?
      Представьте, что любого из вас посадили бы ночью к телевизору и сказали бы: смотри на экран телевизора! Казалось бы, ничего сложного, очень даже приятно. Только... Смотреть-то телевизор смотри, но по телевизору в это время ничего показывать не будут.
      Да, да, сиди и смотри час за часом на пустой светящийся экран. Внимательно смотри, не отрываясь ни на секунду. Чтобы не прозевать, если появится на экране крошечная светящаяся точка. Появится точка — значит, летит самолёт. Он ещё далеко летит, за сотни километров, а оператор на станции уже о нём знает, уже его видит. Только разглядеть эту точку тоже не так-то просто. На экране и пятна светлые от облаков, и помехи всякие — попробуй отыщи среди них маленькую — не больше булавочной головки — точечку!
      Дело шло к утру. И Берёзкин знал: утром, в шесть ноль-ноль, должен пролететь наш пассажирский самолёт. Путь этого самолёта лежал издалека, из-за границы, в Москву.
      Точно в положенное время — видит Берёзкин — появилась на экране светящаяся точка. Летит самолёт!
      Что теперь должен сделать оператор?
      Он должен включить особый прибор — запросчик. Этот прибор как бы пароль запрашивает — свой самолёт или чужой? Появится на экране рядом с точкой светящаяся чёрточка — значит, самолёт свой. Не появится — значит, молчит самолёт, таится, не знает пароля — чужой.
      Включил Берёзкин запросчик. Засветилась на экране чёрточка. Всё в порядке. Свой самолёт.
      Теперь оставалось Берёзкину только записать в журнал боевого дежурства: в шесть ноль-ноль пролетел рейсовый пассажирский самолёт. И всё.
      Уже не впервые дежурил Берёзкин и не впервые видел на экране этот самолёт.
      Только на этот раз ощутил Берёзкин какое-то беспокойство. Вроде бы всё как положено. И летит самолёт как обычно, точно в назначенное время. И на запрос отвечает. Свой самолёт, нет сомнений. А вот неспокойно на сердце у Берёзкина.
      Словно что-то непривычное, подозрительное чудится ему в светящейся точке. А что — не понять.
      Снова и снова вглядывался он в экран.
      И поднимать тревогу понапрасну не хотелось Берёзкину. Потом скажут: ведь знал, что наш самолёт летит, зачем же зря всех переполошил? Зачем зря в панику ударился?
      А времени у оператора, чтобы принять решение, — считанные секунды. Самолёт летит с большой скоростью; пройдёт минута, другая, приблизится он к нашей границе, пересечёт её, исчезнет с экрана. Дальше за ним будут следить уже другие станции, которые дальше от границы находятся.
      Опять и опять всматривался Берёзкин в светящуюся точку.
      И вдруг...
      Вдруг показалось ему на мгновение, будто светящаяся точка меняет свою форму, словно вытягивается, раздваивается, становится похожей на крошечную грушу.
      И тут мелькнула в голове Берёзкина догадка. Сразу сообщил он о своих подозрениях командиру.
      Поднялись в небо наши истребители.
      И что же оказалось?
      Оказалось: действительно, летел наш пассажирский, рейсовый самолёт. Из-за границы в Москву. А вслед за ним летел ещё один — чужой!
      И этот чужой самолёт так хитро всё рассчитал, так ловко пристроился, что на экране радиолокатора от двух самолётов получалась одна точка! Как будто летит один самолёт! Вот какой хитрый, какой коварный был расчёт у незваного гостя!
      Едва поднялись наши истребители, он, конечно, быстренько кинулся наутёк.
      Теперь трудно гадать, какая у него была цель: хотел ли он незаметно пересечь нашу границу или просто хотел пролететь вдоль границы, поразведать наши радиолокационные станции, нашу противовоздушную оборону, — неизвестно. Но одно можно сказать точно: летел он с недобрыми намерениями. Когда в гости идут с добрыми намерениями, тогда не прячутся.
      А Берёзкина командир наградил именными часами. И когда вручал эти часы, так и сказал: «Вы, Берёзкин, — настоящий хозяин неба». И верно, если бы не был Берёзкин таким опытным, таким внимательным оператором, если бы не знал отлично дело, свою солдатскую профессию, разве сумел бы он разгадать коварный замысел, разве сумел бы заметить чужой самолёт?
      Вот какая ответственная служба у солдат противовоздушной обороны!
      — Да, интересная у вас служба, ничего не скажешь, — говорит десантник. — Только мы, десантники, вам тоже не уступим. И в разведку, в глубокий тыл противника отправиться, и внезапный удар с неба нанести — всё могут десантники! Приходилось мне и ночью прыгать, и днём, в жару и в холод, и с большой высоты и с малой, но сейчас я вам хочу рассказать про свой самый первый прыжок. Первый прыжок — он навсегда в памяти остаётся. А называется мой рассказ
     
      СОЛДАТСКИЙ СЕКРЕТ
     
      Честно говоря, я первый раз по-настоящему понял, что мне на самом деле предстоит с парашютом прыгать, только когда уже на аэродром в полной десантной форме прибыл. Комбинезон, шлем, основной парашют — сзади, за спиной, запасной — спереди, всё как положено. Раньше, пока мы тренировались, пока всякие хитрые упражнения делали, я всё как-то думал: ещё далеко, ещё нескоро дело до прыжка дойдёт.
      А тут прибыли мы на аэродром, и не успел я оглянуться, команда раздаётся :
      — По самолётам!
      Маленький Ан-2 уже ждал нас. Сейчас мы заберёмся в самолёт, взмоет он в воздух и...
      Шутка ли сказать — с тысячи метров вниз лететь! Как подумал я об этом, так чувствую: мурашки по спине побежали.
      Посмотрел на солдат, на товарищей своих, а им — хоть бы что! Забираются один за другим в самолёт как ни в чём не бывало. И Смирнов из Ленинграда, и Нурпеисов из Алма-Аты, и Синицын из деревни Малые Гребешки. А мой земляк Вася Васильев — так тот даже улыбается.
      «Неужели, — думаю, — я один такой нервный?»
      И стыдно мне, изо всех сил стараюсь вида не показать, что боюсь.
      Забрались мы в самолёт, сели.
      Загудел мотор, взлетел наш Ан-2 в воздух.
      Посмотрел я в иллюминатор, а земля всё дальше и дальше вниз уплывает. Дорога там внизу как ленточка вьётся, трактор бежит совсем маленький, словно игрушечный. И так в эту минуту позавидовал я трактористу — словами не рассказать!
      Хорошо ему — никуда прыгать не надо!
      Нет, видно, не получится из меня десантник.
      Глянул я на товарищей своих, а они сидят себе спокойненько. И Смирнов из Ленинграда спокоен, и Нурпеисов из Алма-Аты, и Синицын из деревни Малые Гребешки. А мой земляк Вася Васильев — так тот даже глаза прикрыл, дремлет. Будто прыгать с парашютом для него самое привычное дело.
      Я тоже глаза прикрыл и думаю:
      «Выходит, им совсем не страшно, а мне страшно? Секрет они какой знают, что ли?»
      А тут подают команду:
      — Приготовиться!
      И все солдаты встают по этой команде.
      И Смирнов из Ленинграда, и Нурпеисов из Алма-Аты, и Синицын из деревни Малые Гребешки. А мой земляк Вася Васильев — так тот даже потягивается слегка, словно и правда хорошо выспался.
      И я встаю вместе со всеми.
      Ветер врывается в самолёт. Дверь уже приоткрыта, и наш командир, выпускающий, стоит возле двери.
      — Пошёл!
      Дверь распахивается во всю ширь.
      Воздушные вихри клубятся снаружи.
      Всего несколько шагов отделяют меня от этой распахнутой двери. И сразу слабеют ноги, и противный холодок пробегает в животе. Нет, никогда мне не сделать эти несколько шагов!
      — Пошёл!
      И уже прыгнул Смирнов из Ленинграда.
      И Нурпеисов из Алма-Аты!
      И Синицын из деревни Малые Гребешки!
      А мой земляк Вася Васильев — так тот даже подмигнул мне на прощанье.
      Даже зло разобрало, честное слово! Что, я хуже всех, что ли...
      Но додумать я уже не успел. Потому что рука выпускающего легла мне на плечо.
      — Пошёл!
      И я полетел вслед за Смирновым из Ленинграда, вслед за Нурпеисовым из Алма-Аты, вслед за Синицыным из деревни Малые Гребешки.
      Потом меня тряхнуло — и парашют раскрылся.
      И так радостно стало мне!
      Я плавно покачивался под огромным белым куполом, а вверху было си-нее-синее небо, и облака плыли надо мной.
      А правее меня опускались на своих парашютах Смирнов из Ленинграда, Нурпеисов из Алма-Аты и Синицын из деревни Малые Гребешки. А мой земляк Вася Васильев — так тот даже пел песню.
      В этот день в казарме только и было разговоров, что о первом прыжке.
      — Честно признаюсь, парни, — говорил Смирнов из Ленинграда. — Я уж думал: ни за что мне не прыгнуть. Как дверь приоткрылась, как вниз я глянул, так коленки затряслись, честное слово! А потом смотрю на Нурпеисыча, на Синицына смотрю — им хоть бы что! Секрет, думаю, они какой знают, что ли? Неужели я один такой нерешительный? Нет, думаю, что бы там ни было, а от других не отстану...
      — А я на тебя смотрел! — удивляется Нурпеисов.
      — А я с тебя пример брал! — говорит Синицын.
      — А я с тебя! — говорит мне мой земляк Вася Васильев.
      И тут все мы переглянулись и расхохотались.
      А наш командир взвода, лейтенант, и говорит:
      — Выходит, вы, сами того не зная, друг друга подбадривали. Так и должно быть. Вы вот про секрет сейчас говорили. И верно, есть у десантников один секрет. Обычный секрет, солдатский — как бы тебе ни было трудно, а товарища своего поддержи, подбодри. Это для солдата закон. Ну, а что страшновато перед первым прыжком было — так тут стыдиться нечего. Недаром говорят: не тот храбрый человек, кто страха не знает, а тот, кто свой страх победить сумеет. Победил страх — значит, настоящим солдатом стал. Вот так-то.
      — Хорошая история! — согласился танкист. — Только храбрость ведь не одним десантникам нужна. Вот ты с неба не раз прыгал, а под воду тебе небось не приходилось опускаться, а?
      — Нет, — отвечает десантник. — Под воду — не приходилось.
      — Тогда, — говорит танкист, — я расскажу историю о том,
     
      КАК ТАНК ПОД ВОДУ ОПУСКАЛСЯ
     
      Мощная машина — танк. На суше ему никакие препятствия не страшны. А если река на пути? Тогда что? Стой и жди, пока сапёры переправу наведут?
      Раньше так и было.
      А теперь — нет, теперь для танкистов и река не преграда. Есть танки, которые плавают, есть — которые смело идут под водой, прямо по дну.
      Только, конечно, без тренировки, без предварительной подготовки никто танкиста под воду не пустит. А готовят танкистов к подводному вождению
      машин, надо сказать, ничуть не менее тщательно, чем десантников к первому прыжку.
      Медицинский осмотр — это раз. Ухо-горло-нос врачи обязательно проверят и лёгкие выслушают.
      Устройство специального противогаза назубок выучить — это два.
      В бассейне под водой научиться работать — это три.
      Помню, привели нас первый раз в бассейн. Мы ещё новичками были. Смотрю: в бассейне одни солдаты в спасательных жилетах, в противогазах под водой ходят, а другие... Что делают другие, я, честно говоря, даже не сразу понял.
      Вижу — в углу, возле бассейна возвышается какое-то странное сооружение. Вроде бы на танк похоже, только гусениц нет, пушки нет и вся кормовая часть отсечена. Одним словом, половина танка. А так — и броня, и башня, и крышка люка — всё настоящее.
      — Сейчас поглядите со стороны, — говорит нам командир. — А потом и вам это упражнение придётся делать.
      Стоим, смотрим.
      Тем временем четыре танкиста, весь экипаж, один за другим забираются в башню. Наглухо закрывают за собой крышку люка.
      — Сюда, сюда смотрите, — говорит нам командир.
      Только тут мы заметили: в броне, оказывается, сделано окошечко — словно из толстой слюды. Сквозь него всё видно, что внутри танка делается.
      Вот танкисты заняли свои места, переговариваются друг с другом. Слов, конечно, не слышно, видно только, как губы шевелятся.
      И вдруг... Хлынула вода в танк!
      Точно водопад обрушился.
      Солдаты выдернули из сумок резиновые маски изолирующих противогазов, быстро натянули их.
      А вода прибывает.
      Вот она им уже по колено. Вот по пояс. Вот уже у горла колышется.
      Видно, как показывают солдаты друг другу что-то жестами, шевелят руками. А мы смотрим на них сквозь стекло — вроде бы как на рыб в аквариуме.
      Вода уже их с головой скрыла, уже лижет обратную сторону бронированной крышки люка... Так проходит минута, другая...
      И вдруг — раз! — откинулась бронированная крышка. Опять один за другим, по очереди, танкисты выбираются на волю. Мокрые, вода с них течёт.
      — Упражнение, — докладывают, — выполнено!
      Откровенно говоря, я тогда удивился. «Что за странное, — думаю, — упражнение? Посидели в воде, выкупались и вылезли — зачем это?»
      А командир нам объясняет:
      — Вообразите себе, будто с танком под водой что-то стряслось. Мотор заглох, или гусеницу, если на войне, в бою дело происходит, миной разорвало. Одним словом, застрял танк на дне. Что делать? Кажется, проще простого — надевай противогаз и выбирайся из танка. Да не тут-то было! Не открыть танкистам люк. Какой бы силач среди них ни нашёлся — всё равно не открыть. Потому что на крышку люка снаружи давит вода. Давит с огромной силой. Вот и получается: замурованы танкисты в своём танке.
      Что же, значит, нет выхода? Жди-дожидайся, пока придёт помощь? Нет, выход есть. Чтобы выбраться из танка, надо танк сначала затопить. Да, да, затопить. Танкисты надевают противогазные маски, открывают смотровые щели, и сквозь эти щели вода врывается в танк. Как только заполнит вода танк, давление изнутри и снаружи сравняется, и тогда открыть крышку люка не тяжелей, чем на суше. Просто? А на самом деле попробуй-ка не растеряйся, когда в танке темно, вокруг хлещет вода, лицо стягивает резиновая маска, дышать трудно... Чтобы не растерялись танкисты, чтобы были готовы к любым неожиданностям, их и тренируют сначала на суше.
      Вот, оказывается, какое важное упражнение!
      Потом, ясное дело, я и сам не раз делал это упражнение. И в бассейне под водой учился работать — немало всяких тренировок было.
      Но тщательнее всего готовят к спуску под воду механиков-водителей. Ведь от механика-водителя, от его умения зависит, как пройдёт машина по дну реки, не заблудится ли, не собьётся ли с пути.
      Вам никогда не приходилось видеть, как танки играют в жмурки?
      Нет? А я видел.
      Заклеивают, закрывают наглухо танку все смотровые щели. Словно глаза человеку завязывают. Потом забирается в танк механик-водитель. Офицер по радио подаёт команду, и танк трогается с места. И — что за чудо! — идёт ровно, уверенно, как по линеечке.
      Сначала мне даже не верилось, что водитель управляет танком вслепую. Может быть, он всё-таки подглядывает потихоньку? Видит дорогу?
      Я даже потом нашего механика-водителя, Сашу Морозова, спрашивал: «Скажи честно: не подглядываешь?»
      А он смеётся.
      Да я и сам знал, что незачем ему подсматривать. Помогает ему специальный умный прибор — гироскоп. Стрелка прибора всё время перед глазами водителя. Пока идёт танк прямо, стрелка не колеблется. Как отклонился от цели, от прямого пути, так и стрелка сразу забеспокоится, качнётся в сторону. Внимание, мол, водитель, не зевай!
      Ведь по дну реки танкисту придётся вести свою машину вслепую: кроме воды, ничего не увидит он через смотровые приборы. Вот и учится механик-водитель управлять танком по гироскопу сначала на суше, на танкодроме, прежде чем спуститься под воду.
      Наконец наступил день, к которому все мы так старательно готовились.
      Вот уже первый танк двинулся к воде. Скрылись под водой гусеницы, башня, только ствол пушки ещё грозно глядит из воды. А вот и его не стало видно — теперь лишь верхушка трубы, точно перископ подводной лодки, бороздит поверхность реки. Через эту высокую, пятиметровую, трубу сейчас в танк поступает воздух.
      Настала и наша очередь.
      Через люк механика-водителя забираемся в машину.
      Первый раз в жизни мне предстояло опуститься на дно реки, под воду. Не нырнуть на несколько секунд, а опуститься в огромной стальной машине. Интересно! И немножко не по себе.
      Мотор грохочет вовсю, машину трясёт — танк входит в воду.
      И вдруг неожиданно наступает тишина. На секунду я даже испугался: не заглох ли мотор? Но нет, танк продолжает двигаться. Просто он уже погрузился в воду — и вода гасит грохот мотора.
      Вода, мутная, жёлтая, колеблется за стеклом смотровых приборов. Впереди, справа, слева. Повсюду.
      Сейчас судьба танка в руках механика-водителя, нашего Саши Морозова. Справится ли, не растеряется ли? Сейчас он держит ответ, чему научился на суше, на танкодроме.
      Грохот мотора возник так же неожиданно, как и оборвался.
      Танк выползает из воды, выбирается на берег, останавливается, лязгнув гусеницами.
      Мы выбираемся из танка, спрыгиваем с брони, глядим на противоположный берег. Сколько же времени понадобилось бы, чтобы навести мост и переправить по мосту танки! А тут считанные минуты — и танк опять готов к бою. Здорово!
      Сказать по-честному, мне тогда даже немножко обидно было: оттого, что всё так быстро кончилось. Готовились, готовились, а тут две минуты — и всё!
      Но потом я подумал: такая ведь наша солдатская служба. Стараешься, тренируешься ради таких вот решающих минут. Чтобы в эти Главные Минуты на учениях или, если понадобится, и в настоящем бою с врагом не растеряться, не сплоховать, действовать умело, точно — одним словом, по-солдатски!
      — Это верно. Насчёт Главных Минут ты верно сказал, — говорит солдат-мотострелок. — У нас тоже и учения интересные не раз бывали, и стрельбы, и марш-броски. Только я сейчас о другом хочу рассказать. Мой рассказ про то,
     
      КАК Я НОВЫЙ ГОД ВСТРЕЧАЛ
     
      Новый год я встречал на посту.
      Потому что как раз 31 декабря выпало нашему взводу идти в караул. Солдаты в казарме ёлку украшают, разные весёлые аттракционы придумывают, новогоднюю стенгазету выпустили. В клубе артисты выступают.
      А мы боевые патроны получаем, автоматы протираем насухо, надеваем валенки — готовимся заступать в караул.
      Служба есть служба.
      Как положено, построились мы, вышли на полковой развод, точно в назначенное время прибыли в караульное помещение.
      Мой приятель Костя Филипчук ворчит:
      — Вот уж не повезло так не повезло... У людей праздник, а мы... Если честно признаться, и у меня в тот вечер настроение было неважное.
      Дом вспомнил, родных. Дома сейчас, наверно, весело. Новый год встречают. Даже жалко себя стало.
      Хотел письмо домой написать. Сел за стол в караульном помещении, задумался.
      А тут команду подают:
      — Третья смена, выходи строиться!
      Это значит — как раз моя очередь настала идти на пост.
      На улице мороз стоит, снег под ногами поскрипывает. Издалека, из темноты, от клуба, музыка доносится. А мы шагаем гуськом, с автоматами за спиной. Впереди — сержант-разводящий, за ним мы — трое солдат-караульных.
      Перед нами темнеет огромный ангар с боевой техникой. Это его мне предстоит охранять.
      — Стой! Кто идёт? — раздаётся от ангара. Начеку часовой.
      — Разводящий со сменой! — отвечает сержант.
      Как положено, принимаю пост, осматриваю печати, пломбы. Докладываю разводящему: пост принят. И смена уходит дальше. А я остаюсь один. А точнее говоря — вдвоём с моим верным автоматом.
      Ни звука, ни огонька вокруг. Там, за стенами ангара, стоят недвижимо, притаились грозные боевые машины пехоты. Молчат их моторы. Но стоит прозвучать сигналу тревоги — в любой час, днём или ночью — и оживут машины, сядут в них солдаты-мотострелки; нескольких минут не пройдёт, а уже готовы они и к дальнему маршу и к быстрой атаке.
      Но сейчас пустынно вокруг. Тишина. Только снег скрипит под моими валенками. Да большие холодные звёзды мерцают в небе.
      И вдруг я подумал: «Разве только я один сейчас стою на посту?
      А пограничники на границе?
      А ракетчики, что дежурят возле боевых ракет, охраняют небо?
      А моряки в дальних морях?
      В разных уголках нашей страны стоят на своих постах солдаты. Пусть Родина мирно и радостно встречает Новый год — солдаты её не подведут».
      И только я так подумал, легко стало у меня на сердце.
      Да и с чего мне печалиться? С ёлкой и шумными гостями, с музыкой и танцами я ещё сколько раз встречу Новый год! А вот так — чтобы звёзды торжественно сверкали в небе и чтобы тишина и ночь вокруг — такой удивительный новогодний праздник наверняка больше не повторится в моей жизни!..
      Я ходил вокруг ангара, всматривался в темноту, вслушивался в тишину.
      Так на посту я и встретил Новый год.
      Казалось бы, ничего особенного не случилось в ту ночь, а вот запомнил я её на всю жизнь.
      Рассказал четвёртый солдат свою историю.
      Танкист и говорит:
      — Ну что ж, давайте теперь решать, чья служба интересней, чья служба важней.
      Солдат-мотострелок говорит:
      — Все истории интересные. Не знаю, как и решить, чтобы было справедливо.
      А десантник смеётся:
      — По-моему, тут и спорить нечего. В каких бы войсках мы ни служили, а всё равно все мы — солдаты. Все мы Родину охраняем. Вот и выходит, что служба у нас одна, общая — солдатская. Самая важная, самая интересная. Разве не так?
      И все с ним согласились.
      У КОГО КАКАЯ ФОРМА
      Летняя парадная форма.
      Летняя парадно-выходная.
      Зимняя парадно-выходная.
      Летняя полевая форма.
      Летняя повседневная форма.
      Летняя облегчённая форма.
      Такую форму носят солдаты в жарких районах нашей страны.
      Летняя повседневная форма солдат и сержантов Воздушно-десантных войск.
      Зимняя полевая.
      Зимняя повседневная форма.
      Готовится ли солдат выйти на парад, идёт ли в город в выходной день в увольнение, отправляется ли на тактические занятия в поле, занимается ли строевой подготовкой или заступает в наряд по кухне, — на каждый случай предусмотрена своя особая форма одежды.
      А теперь присмотритесь внимательней к парадно-выходной и повседневной форме солдат — у одних солдат на погонах есть буквы СА, а у других — нет. Почему? Может быть, забыл их нарисовать художник? Нет, не забыл. Просто погоны 'с этими буквами надеваются лишь к парадно-выходному мундиру и шинели.
      Это погоны к парадно-выходному, повседневному и полевому обмундированию солдат и сержантов.
      Старший сержант.
      Сержант.
      Младший сержант.
      Рядовой.
      Летняя рабочая форма.
      Зимняя рабочая форма.
      Летняя рабочая форма одежды военных строителей.
      Такие петлицы носят солдаты и сержанты на своих шинелях. Цвет петлицы и маленькая эмблема точно скажут, в каком роде войск служит солдат.
      А это погоны к рабочей форме одежды.
     
     
      И ГРЯНУЛ БОЙ
     
      А теперь я хочу рассказать о больших войсковых учениях.
      Большие учения для солдат — вроде самого главного экзамена. Как умеют солдаты владеть своим оружием, как умеют управлять боевыми машинами, насколько сильны и выносливы — всё это проверяется на учениях.
      И для командиров учения — тоже экзамен. Хорошо ли обучили они солдат, хорошо ли умеют вести наступление и держать оборону, управлять ротами, батальонами и полками — всё покажут учения.
      Чтобы всегда была готова наша армия к защите Родины, чтобы была сильной и непобедимой, чтобы никакой враг не мог застать наших солдат врасплох — для того и устраиваются большие войсковые учения, или, как говорят военные, манёвры.
     
      КАК НАЧИНАЮТСЯ УЧЕНИЯ
     
      Тишина. Ночь.
      Спят танкисты в своих казармах, спят мотострелки и артиллеристы.
      Крепок солдатский-сон.
      Только дневальные бодрствуют в казарме. Да время от времени прозвучат за окнами, в темноте мерные шаги — это разводящий со сменой караульных идёт менять часовых на постах.
      И снова тишина.
      И вдруг — разом зазвонили телефоны в казармах. Завыла сирена — сигнал тревоги.
      — Рота, подъём! Тревога! — кричат дневальные.
      Тревога! Тревога! Тревога!
      И уже гремят по казарме солдатские сапоги, уже распахнуты дверцы пирамид с автоматами.
      Есть в армии такая шутливая поговорка: «Солдат спит — служба
      идёт» — мол, пока солдат сны видит, срок службы всё равно ему засчитывается. Но если вдуматься, окажется у этой поговорки и второй — настоящий, глубокий — смысл: хоть и спит солдат, а всё равно он — на службе. Как бы ни был крепок солдатский сон, а зазвучит сигнал тревоги — и уже на ногах солдат, уже в полном солдатском снаряжении, всегда готов выполнить приказ Родины!
      Тревога! И бегут танкисты к своим танкам.
      Тревога! И мотострелки занимают свои места в боевых машинах пехоты.
      Тревога! И выползают из укрытий грозные ракеты.
      Грохочут моторы. Звучат приказания командиров.
      Начинаются большие учения.
     
      КТО КАК ДВИЖЕТСЯ
     
      Со всех концов движутся в район учений войска. С одной стороны — «северные» к наступлению готовятся. С другой стороны — «южные» оборону занимают.
      Не просто перебросить на сотни километров танки, орудия, машины. Как сделать это незаметнее, лучше, быстрее — об этом думают командиры.
      Однажды, уже после учений, собрались танкисты на привале, разговорились.
      — Мы, — говорит один танкист, — сюда своим ходом прибыли. На танках. Всю ночь двигались. Ни одна машина не застряла, не сломалась.
      — А мы, — говорит другой танкист, — в эшелоне ехали. Танки на платформах, а мы — в вагонах.
      — А мы, — говорит третий танкист, — прилетели.
      — Прилетели? На танках? — смеются солдаты. — Ну, ты даёшь!
      — Почему на танках? На «Антее»! Вместе с танками! — отвечает танкист. — Не успели по тревоге подняться, трёх часов не прошло, а уже, глядишь, здесь!
      — Ну, если на «Антее» — тогда другое дело. «Антей» кого хочешь поднимет! — с уважением говорят солдаты.
      ... Ночью с потушенными фарами движутся по дорогам боевые машины пехоты.
      Грохочут колонны танков.
      Ревут вездеходы с ракетными установками.
      Проходят войска мимо посёлков, проходят через деревни, большие и малые. Смотрят на них люди и думают с гордостью: «Какая сильная, какая могучая наша Советская Армия!»
     
      КТО КАК МАСКИРУЕТСЯ
     
      Прибыли войска в район сосредоточения. А теперь другая задача — укрыться, спрятаться до поры, до времени, замаскироваться. Сделать так, будто и нет здесь никаких войск — ни танков, ни ракет, ни пушек. Чтобы ни с земли, ни с воздуха не мог бы «противник» заметить ничего подозрительного.
      Тут уж приходится солдатам поработать!
      И укрытия для машин копать, и дёрн резать, и маскировочные сети натягивать, и прочими хитростями маскировки заниматься.
      Зато попробуй отыщи теперь в чаще леса машины и танки!
     
      КАКИЕ БЫВАЮТ РАЗВЕДЧИКИ
     
      Войска ещё стягиваются на исходный рубеж, ещё маскируются, ещё готовятся к наступлению, а разведчики уже действуют. От них, от разведчиков, во многом зависит успех боя. Сумеют разведчики разгадать оборону «противника», сумеют определить его замыслы и планы — тогда и бой вести будет легче.
      По-разному действуют разведчики.
      Одни таятся за облаками, высоко в небе — вот как этот самолёт-разведчик. Отсюда, с высоты, всё видит, всё замечает зоркий глаз специальных фотоаппаратов.
      В глубоком тылу действуют разведчики-десантники. Ночью, в темноте, бесшумно опускаются они на парашютах. Всё, что увидят, что узнают десантники, они сообщают по рации в штаб.
      Есть у разведчиков и специальные машины, быстрые и юркие. Они одеты в броню и вооружены пулемётами.
      А эти солдаты тоже ведут разведку. Хотя и не крадутся они в тыл «противника», а спокойно сидят возле своих радиостанций, — они тоже разведчики. И разведку они ведут в радиоэфире. Ни радиопереговоры, ни радиограммы «противника» — ничто не должно ускользнуть от их слуха.
      Конечно, «противник» не станет передавать свои сообщения открытым текстом, он постарается их зашифровать, и зашифровать похитрее. Нелегко разгадать шифр, для этого нужно время. Но и так разведчики знают: если одновременно работают много радиостанций «противника», если они активно ведут переговоры, — значит, можно сказать точно: «противник» что-то замышляет.
      Все донесения разведчиков поступают в штаб. Где оборона «противника» слабее, а где сильнее, где сколько танков и орудий — всё должны знать командиры. Всё наносят они на свои карты. Всё учитывают, прежде чем отдать приказ о наступлении.
     
      КТО ИЗ ЧЕГО СТРЕЛЯЕТ
     
      Автоматчик — из автомата. Надёжное оружие — автомат. Можно вести из него огонь одиночными выстрелами, можно — короткими очередями, можно — длинными. Можно стрелять лёжа, тщательно прицеливаясь, можно — на бегу, в атаке. Хорошего солдата автомат в бою никогда не подведёт.
      Пулемётчик — из пулемёта. Давно уже ушёл в прошлое знаменитый «максим» — станковый пулемёт. Немало поработал «максим» и в годы гражданской, и в годы Великой Отечественной. А теперь его сменили другие пулемёты — они и весят меньше, и стреляют быстрее и надёжнее.
      А это гранатомёт. Немалой выносливостью должен обладать солдат-гранатомётчик, чтобы с тяжёлым гранатомётом не отстать от других бойцов, вовремя поддержать огнём своё отделение. Зато ни один самый сильный, самый ловкий человек не может послать гранату так далеко и так точно, как это сделает гранатомёт.
      Всего считанные минуты нужны миномётчикам, чтобы приготовиться к бою.
      И из пушки, и из пулемёта ведут огонь танкисты. И на ходу, стремительно двигаясь вперёд, и даже ночью, в темноте, умеют танкисты стрелять точно в цель. В этом им помогают специальные хитрые приборы.
      Ни одно сражение не обходится без артиллеристов.
      Вот воздух прочертили огненные полосы. Это вступили в бой реактивные установки. Во врегля Великой Отечественной войны смертельный ужас наводили на фашистов прославленные катюши. Теперь наши солдаты управляют ещё более грозными реактивными установками.
      А это самоходная гаубица. Самоходная гаубица смело вступает в поединок с танками «противника».
      Может ли артиллерист изменить, исправить полёт снаряда после выстрела? Смешно даже задавать такие вопросы. Конечно, нет.
      А вот этот солдат-оператор может. Едва заметное движение рычага — и летящий снаряд послушно отклоняется вправо или влево, уходит вверх или вниз — к цели. Потому и называются такие снаряды — ПТУРСами — противотанковыми управляемыми реактивными снарядами. Точным глазом и твёрдой рукой должен обладать солдат, управляющий ПТУРСами. И отважным характером — ведь ему приходится вести бой с танками.
      Зенитчики пристально следят за небом. Самолёты «противника» могут в любую минуту появиться и в заоблачной вышине, и над самой землёй. Не отрывают глаз от
      экранов радиолокаторов операторы радиолокационных станций — они должны обнаружить самолёты «противника» первыми. И тогда уже вступят в бой и скорострельные зенитные пулемёты, и пушки, и неотразимые ракеты.
      Грозные ракеты выдвигаются на свои огневые позиции. Никакие, даже самые огромные, самые дальнобойные пушки не могут сравниться, не могут тягаться с ракетами.
      А это тоже ракета. И управляет ею стрелок-зенитчик. Такой ракете достаточно только приблизиться к самолёту, и она уже сама отыщет и поразит цель.
      Разное оружие у наших солдат. Есть проще, есть сложнее. Но любое оружие — и самое сложное и самое простое — служит верно лишь умелому и старательному солдату — тому, кто знает его на отлично, до самого последнего винтика.
     
      КТО КАК АТАКУЕТ
     
      Настал главный час — час атаки. «Северные» двинулись в наступление.
      Сверкнули в воздухе и исчезли истребители-бомбардировщики.
      Стремительно мчатся вперёд, разворачиваются в грозные боевые порядки танки.
      Словно подвижные бронированные крепости, несутся неудержимо вперёд боевые машины пехоты. Прямо из машин сквозь бойницы ведут огонь автоматчики. Без устали работают скорострельные пулемёты.
      Но вот приостановились машины, и автоматчики выскакивают из них.
      А чуть поодаль спрыгивают отважные мотострелки с брони танков — это танковый десант.
      Грозные боевые вертолёты поддерживают наступающих огнём с воздуха. Вперёд! Вперёд!
      А вот с фланга, из-за леса, вырываются ещё несколько вертолётов. Прижимаясь к земле, они заходят в тыл «противника». Вертолёты ещё висят над землёй, а автоматчики уже быстро и ловко спускаются по верёвочным лестницам, спрыгивают вниз. И сразу — в бой!
      Упорно обороняются «южные».
      Беспрерывно гремят выстрелы, грохочут взрывы. Дым и пыль стоят над полем боя.
      Конечно, в этом бою нет ни убитых, ни раненых. И стреляют в таком бою холостыми патронами. Вместо снарядов и мин под гусеницами танков рвутся специальные взрыв-пакеты. А кто победил в бою — это определяют офицеры-посредники. И смелые, уверенные действия солдат, и удачный манёвр, и любая ошибка, оплошность — ничто не ускользнёт от глаз посредников.
      Но бывают и другие учения — с настоящей боевой стрельбой. Только тогда место «противника» занимают мишени. Метко стреляют наши танкисты и ракетчики, артиллеристы и миномётчики — лишь успевай готовить мишени!..
     
      КТО КАК ПЛАВАЕТ
     
      Под натиском «северных» «южные» решают отойти на новую линию обороны. Им нужна передышка, чтобы перегруппировать свои войска. Может быть, река задержит «северных»?
      Но нет, и река не преграда для наступающих.
      Боевые машины пехоты и в воде себя чувствуют так же уверенно, как на суше.
      С ходу устремляются к другому берегу плавающие танки.
      А тяжёлые танки один за другим скрываются под водой. Только специальные воздухопитающие трубы видны над поверхностью реки. Минута, другая — и танки выползают на противоположный берег.
      Пока передовые части ведут бой с «противником», сапёры уже быстро и уверенно делают своё дело — наводят переправу. Когда-то прежде главными помощниками сапёров были топор, пила да лопата. Теперь же десятки умных, мощных машин помогают им.
      Переправа растёт прямо на глазах. Ещё немного — и войска «северных» хлынули по новому мосту на другой берег.
     
      КТО КАК АТАКУЕТ
      (продолжение)
     
      Разведка «северных» донесла, что «южные» спешно подтягивают из тыла новые подкрепления. Если «южные» успеют собраться с силами, «северным» придётся нелегко. Необходимо срочно перерезать дороги в тылу «южных».
      Кто может это сделать?
      Десантники.
      Десятки самолётов поднимаются в воздух. И маленькие Ан-2, и большие Ан-12, и даже самолёты-гиганты «Антеи».
      Отважные люди — десантники. Ни ночь, ни мороз, ни жара — ничто не может остановить их. Из ночной темени, из-за облаков внезапно обрушиваются они на головы «противника».
      Вместе с десантниками на специальных парашютах опускаются на землю бронетранспортёры, пушки, самоходные орудия.
      Не десяток, не сотня — тысячи парашютистов — вот что такое современный десант!
      «Противник» ещё не успел опомниться, а уже целая дивизия действует у него в тылу.
      Захвачен аэродром. Теперь уже самолёты «северных» с боевой, техникой могут приземляться сюда.
      Идёт стремительный бой за населённый пункт. Храбро и умело сражаются десантники. А на соединение с ними уже идут основные войска «северных».
      Наступление продолжается.
     
      КТО ПОБЕДИЛ?
     
      Выполнили «северные» свой замысел: не дали «южным» подтянуть резервы. Вот и не удалось «южным» остановить наступление, не хватило сил. Как ни упорно оборонялись «южные», как ни пытались контратаковать, а исход сражения был теперь предрешён — победу одержали «северные».
      У же после боя встретились два солдата — один из них во время учений сражался за «северных», другой — за «южных». Встретились и, конечно, сразу заспорили.
      «Северный» говорит:
      — Ловко мы вас одолели?
      А «южному» обидно.
      — Мы же специально действия в обороне отрабатывали. Да если бы нам приказ дали наступать, мы бы...
      — «Мы бы! Мы бы!» — смеётся «северный».
      А «южный» ещё больше сердится.
      И тут их спор услышал офицер-посредник.
      — Сейчас, — говорит, — я вас рассужу по справедливости. Вот вы, — обращается он к «северному», — научились чему-нибудь на манёврах?
      — Ещё бы! — говорит «северный». — Я в разведку ходил, через реку на бронетранспортере переправлялся, в наступлении участвовал...
      — Хорошо. А вы? — спрашивает офицер «южного».
      — Конечно! — говорит «южный». — Таких интересных манёвров я никогда в жизни не видел! Мы танковую атаку отражали — как в настоящем бою! А еще...
      — Ну вот видите, — говорит офицер-посредник — Значит, прибавилось у вас солдатского опыта и умения. У всех, кто участвовал в манёврах, прибавилось. И у «северных», и у «южных». А раз так — выходит, кто победил? Победила Советская Армия. Разве неверно?
      Засмеялись солдаты. А что — ведь и действительно верно!
     
      КАК ВСТРЕЧАЮТ СОЛДАТ
     
      Вот и окончены учения.
      Хорошо потрудились солдаты. Не щадили своих сил. Заслужили похвалу командиров. И теперь возвращаются домой — в свои казармы.
      Движутся колонны через деревни и посёлки. И всюду высыпает навстречу солдатам народ — посмотреть на могучие танки, на грозные ракеты, на быстрые пушки.
      Наша страна — мирная страна. Никто в нашей стране не хочет войны. Но мир нужно беречь, нужно защищать. Чтобы враги мира не могли застать нас врасплох, нашей стране нужна сильная армия.
      Цветами встречают солдат.
      Смотрят на них седые мужчины и вспоминают свою молодость, вспоминают, как сражались с врагом в годы Великой Отечественной.
      Смотрят на них мальчишки, руками машут, залезают на броню танков, чуть только приостановятся машины. Мечтают мальчишки о том времени, когда наступит и их время служить в армии.
      Смотрят на солдат женщины, улыбаются ласково, думают о своих сыновьях.
      Слава, слава солдатам!
     
     
      ВСЕХ РОДОВ ОРУЖИЯ СОЛДАТЫ
     
      Такие петлицы носят солдаты на парадно-выходных мундирах.
      НАРУКАВНЫЕ ЗНАКИ
      Звезда и эмблема к фуражке.
      Мотострелковые войска
      Артиллерия
      Бронетанковые войска.
      Звезда к шапке-ушанке.
      Звезда к пилотке.
      Войска связи
      Железнодорожные и радиотехнические войска.
      Автомобильные войска.
      Трубопроводные части.
      Военные строители.
      Медицинская и ветеринарная службы.
      Военные дирижёры и музыканты.