DjVu

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
     
     
      1. Дознание
     
     
      — Встань! — сердито крикнул мне отец.
      — Да пусть сидит, не в суде ведь, — сказал товарищ Рабас, председатель районного национального комитета. И посмотрел на меня вполне миролюбиво, можно сказать, приветливо.
      Когда я вошёл в приёмную, ноги у меня подкосились. Вообще-то дрожь била меня и раньше, от самого дома, и чем дальше, тем больше, но на ходу это не так заметно. Теперь, когда я сидел на скамье, ноги меня уже не слушались и всё время подскакивали, как будто землю под ними слегка встряхивало. И я был ужасно рад, что могу не вставать: тогда эта трясучка не так бросается в глаза.
      Люди, сидевшие за столом, выглядели не очень-то сурово, только отец смотрел жуть как строго и над переносицей у него прорезались две глубокие складки, что никогда не предвещало ничего хорошего.
      — Ну-ка, Лойза, что это вам взбрело двери ломать? — послышался голос председателя сельхозартели пана Караса. — И надо же, именно вы! Ладно бы ещё хулиганы какие, я бы не удивился, но вы? Как это вас угораздило?
      Я тупо смотрел на него. Во-первых, в голове была ужасающая пустота, в горле пересохло, а во-вторых, я и впрямь не знал, что такое на нас нашло. Скорее всего, ничего и не находило, потому что, когда мы гоняемся друг за другом, мы ведь думаем только о том, как бы противника изловить или как от него убежать, если он сильнее, а больше ни о чём…
      — Ну! — В голосе отца послышалась угроза.
      — Не знаю.
      — Значит, не знаешь, — кивнул головой товарищ Рабас. — А кто должен знать, если не ты? Ведь это же всё-таки твоя компания, а? Ты у них… Как это там у вас?
      — Шериф.
      — Какая прелесть! Шериф! — вырвалось у отца. — Да ты хоть имеешь представление, кто такой шериф?
      — Шериф — это я. А они — моя компания. Мишка, Тонда и Алёна. Шериф должен быть самым хитрым, самым смелым, самым быстрым и вообще самым-самым.
      — Шериф — это тот, кто стоит на страже порядка и закона, вроде нашего милиционера, а ты, вместо того чтобы быть для остальных примером, озорничаешь! — снова взорвался отец, побагровев от возмущения.
      — Значит, я не милиционер, — рассудил я. — Шериф — да, но не милиционер…
      — Так мы ни к чему не придём, — сказал товарищ Рабас. — Мы должны знать всё как было, по порядку. Расскажи-ка нам, с чего всё началось.
      Что ж, была не была.
     
     
      2. Необычная перестрелка
     
     
      Всё началось во второй половине дня. Наш класс отпустили на час раньше, потому что к директору приехали гости из Вены. У нас появилось свободное время, о чём дома не знали. Такое бывало, только когда случалось что-нибудь непредвиденное. Чрезвычайные происшествия мы всегда ужасно любили, тем более в такое время, за неделю до каникул.
      Недалеко за нашей деревней есть гора Градец. Гора как гора. Лес, скала, остатки древнего городища, ручей. Среди сосен, ёлок, дубов и берёз растёт всего понемножку: земляника, черника, сыроежки, подберёзовики, порой и белый попадётся, а позже поспевают малина и ежевика. Лесными орехами мы кормим белок, грызём их и сами. Внизу, на опушке, в зарослях колючего кустарника, опутанного вьюном, устроила себе потайное гнездо курица, удравшая из ближайшего птичника, — это гнездо мы держим в полном секрете. Когда в него ни загляни, всегда найдёшь несколько яиц, самое меньшее по одному на брата, а то и по два.
      Теперь вы знаете, где находится ранчо «Большое X». Это название я сам придумал. Нет, я знаю, что Америку этим не открыл, но более долгими раздумьями утруждать себя не стал. У братца на чердаке, за потолочиной, лежат брошюрки, которые мне читать не разрешается, а там много написано о разных ранчо, об их владельцах и о шерифах. Взять, к примеру, ранчо «Большое П». Это был такой хутор, обнесённый деревянными палисадниками. Владели им Том Паркер и его дочь Изабель. Но не о нём сейчас речь. Ранчо «Большое X» — это три уцелевших метровых стены бывшего городища, перекрытые позаимствованными где-то жердями, вербовыми прутьями и хвоей. В ограде — продолговатая дверца с висячим замком, пробираться в которую надо на четвереньках. Нас это вполне устраивает.
      В тот раз — дело было после обеда, — за какие-нибудь пять минут обежав деревню, мы сбили с дерева, что за старой мельницей, несколько дичков и забрались на Градец возле птичника. Но только я успел вскарабкаться наверх и вылезти на поляну, как стало яснее ясного, что в нашей сторожке кто-то похозяйничал. Перед входом валялось всё наше добро: старый Мишин граммофон с ручкой, будильник с двумя звонками, принадлежавший Алёниному дедушке, мой лук с разноцветными стрелами, котелок и сковородка из хозяйства Тондиных родителей и тому подобное. Из ветвей, заменявших потолок и крышу, поднимались облачка голубоватого дыма. Внутри кто-то курил из нашей индейской трубки, празднуя ограбление ранчо.
      — Горит! — взвизгнула стоявшая позади меня Алёна.
      Она закричала бы ещё громче, не прикрой я ей рот ладонью.
      Но визг её уже проник сквозь стены и стал для тех, внутри, сигналом тревоги. Прежде чем мы с Мишей успели обежать поляну, усеянную глыбами из развалин некогда существовавшего городища, и перекрыть выход, как оттуда выскочили два незнакомых парня и со всех ног бросились направо за угол.
      Нам это было на руку, потому что так можно было угодить только на вершину десятиметровой скалы. Туда мы и устремились, рассчитывая, что беглецы выскочат либо прямо на нас, либо на Тонду и Алёну. Вряд ли они отважатся прыгать вниз.
      Парни и не думали прыгать. Из всех возможностей они выбрали наименее опасную — рванули в сторону Алёны и Тонды. Дохлячкой Алёну не назовёшь, но она всего-навсего девчонка — ноги быстрые, а мускулов никаких. Да и у Тонды задача была не из простых: удержать в вертикальном положении свои собственные семьдесят килограммов, — где уж там поставить подножку бегущему! Хулиганы пронеслись мимо него, как беговые лошади, саданули его в бок, а он и плюхнулся в траву. Алёна попыталась было тоже преградить им дорогу, и это ей удавалось, пока они не углубились в лес, а там ей пришлось туго: надо было выбираться из подлеска.
      Мы с Мишей петляли меж елей, чтобы как можно скорее добежать до края молодого леска — к калитке в проволочной ограде птичника. Только здесь они могли выскользнуть: с другой стороны домика были ворота, тоже, разумеется, не запертые. Мы вбежали в калитку, и сердца наши колотились так, что отдавало в шею: во-первых, оттого, что мы мчались как сумасшедшие, а во-вторых, от радости! Незваные гости здесь ещё не появлялись!
      — Ворота! — крикнул я Мишке.
      Мы бросились за курятник, притянули к себе створки ворот и защёлкнули в петле замок, который болтался без употребления. Птичница пани Мразова такими пустяками не занималась.
      Только мы успели спрятаться за угол, как из-за дома вылетели оба парня, вооружённые еловыми палками. Направлялись они, разумеется, к воротам. Мы преградили им путь в ту самую минуту, когда они, заметив замок, убавили ходу.
      — К чему такая спешка, незнакомцы? — спросил я спокойно, в точности как это сделал Том Паркер, когда поймал за своим ранчо «Большое П» двух грабителей.
      — Сгинь, а то получишь, — бросил тот, что повыше, подтягивая джинсы. И так выпятил грудь, что под расстёгнутой рубашкой стали видны его жалкие мышцы.
      Я повыше засучил рукава, давая ему понять, что намерен помериться с ним силами, — пусть только сунется.
      Мишка тем временем шаг за шагом наступал на другого парня, ласково приговаривая:
      — А ну, подойди поближе…
      Но ни один из них не тронулся с места. Дав задний ход и с каждым шагом всё прибавляя скорость, они двигались задом наперёд и уже почти перешли на бег. Затем вдруг повернулись, намереваясь ринуться в лес. Но в калитке, где не было замка, уже возникла ещё одна преграда — Тонда и Алёна, вооружённые дубинками.
      Беглецы предприняли последнюю отчаянную попытку увильнуть — они бросились направо, к зданию птичника, и оказались перед дверью.
      Им повезло. Было не заперто. Сени поглотили их, дверь захлопнулась. Какое-то время мы стояли как чучела. Вдруг Мишка страшно расхохотался.
      — Они ведь за решёткой! — В диком восторге он тыкал пальцем, показывая на окна птичника.
      Те были сложены из нескольких небольших чугунных решёток. Через открытые форточки не пролезла бы даже курица, не то что мальчишка.
      — Мы загнали их в клетку, — изрёк Тонда, поглаживая себя по кругленьким ляжкам, и направился к двери. — Пошли, всыпем им!
      — Подожди, — остановил я его. — А что мы, собственно, потом будем делать с ними?
      — Сперва всыпем, а там поглядим.
      Куры кудахтали как сумасшедшие, всполошённо били крыльями, даже через грязные стёкла было видно, как они носятся в воздухе.
      Мы ввалились в сени. Там было пусто, зато внутри, где метались куры, как будто разгулялась чья-то злая рука. Я нащупал ручку двери, отделявшей сени от курятника, и подёргал её. Безуспешно. Мишка заглянул в щель между рассохшимися досками.
      — Один стоит в коридорчике и возится в коробке, — зашептал он. — Смотрит в мою сторону.
      — А второй?
      — Разбирает перегородки у цыплят. Хочет вытащить из бетона кол. Глянь-ка, неужто они собираются высадить окно?
      Я окинул взглядом сени и оценил на глаз прочность двери курятника. Петли были обычные, навесные, а сама дверь плотно прилегала к притолоке.
      — Садани-ка топором, — толкнул я Тонду, вытаскивая из кадушки деревянный пестик, которым толкли картошку.
      — Вставим под дверь с двух сторон какую-нибудь палку и снимем её с петель. Разойдись, а то придавит!
      Снять дверь нам удалось не сразу. То Тонда поднимет выше, чем я, то я надавлю сильнее Тонды. Поначалу изнутри доносилось кудахтанье, то там, то сям какая-нибудь глупая курица вдруг начинала биться о нашу дверь, потом мы услышали треск разбитого стекла. Наши пленники выламывали окно.
      Я сосчитал: «Раз, два, три!» Мы поднатужились, дверь, соскочив с петель, осела на пол, накренилась и стала валиться на нас. Мы отпрянули, но дверь так и не упала. Она оказалась длиннее, чем свободное пространство в сенях, и одна из досок зацепилась за чан для картошки. Образовалась треугольная щель, через неё можно было проникнуть в курятник, но о лобовой атаке и думать не приходилось. Ринувшись в отверстие первым, я коленями грохнулся на каменный пол коридорчика. И не успел подняться, как получил чем-то по лбу. Глаза затянуло жёлто-зелёной пеленой; последовал ещё один удар в подбородок, а потом и в грудь.
      Яичный обстрел начался так стремительно и оказался таким точным, что я опрометью бросился назад в сени. Мне удалось выбраться, но по моей спине уже стекало пять белков и пять желтков.
      Изнутри доносился победный крик и хохот.
      — Ещё раз сунешься, я из тебя омлет сделаю! — под кудахтанье кур орал тот, что стоял в коридоре.
      Я оттолкнул Мишу; он стирал с меня остатки яиц и фыркал при этом, как рассерженный хомяк. Мне казалось, что это он не фыркает, а пытается скрыть смех. Наклонившись над бидоном, полным воды, я быстро смыл с лица маслянистый яичный слой.
      Едва успев протереть глаза, я снова ринулся в бой. Вооружился крышкой от запарника, как щитом, и снабдил Мишку, стоявшего сзади, ящиком с яйцами, из тех, что были сложены у входа, а сам открыл огонь.
      Завязалась беспощадная яичная битва. Парень, что пытался выбить колом окно, попал под двойной обстрел, потому что Тонда, вынеся ящики с яйцами на улицу, палил сквозь выбитые квадраты окна. Алёна подавала ему «снаряды». Каждую пятую секунду о мой щит разбивалось яйцо. Прячась за моей спиной, Мишка одной рукой подтягивал ящик, а другой передавал мне «снаряды». Любое удачное попадание сопровождалось боевым воплем. Темп «стрельбы» всё возрастал, и в боеприпасах нехватки не было.
      — Господи боже, что это здесь творится? — послышался голос пани Мразовой.
      Заглянув в курятник через дверной проём, лишившийся двери, она, заломив руки, пыталась увёртываться от мечущихся кур, которые стремились покинуть негостеприимный курятник.
      Руки у нас одеревенели, и воинственный пыл мгновенно угас. Нашей растерянностью мгновенно воспользовались наши противники, кого мы прикрывали собственной спиной. Обойдя меня сбоку, они толкнули пани Мразову на груду картошки в сенях и скрылись.
      Нам удирать было некуда, нас пани Мразова знала хорошо.
     
     
      3. Отцы хмурятся
     
     
      — Трудно поверить, что в наше время растёт такая молодёжь! — воскликнул пан Лоудим, дослушав моё повествование о яичной битве. — Ничего-то они не ценят, на всё им наплевать… Разве нам пришло бы в голову просто так, из баловства, разбить яичко? У нас дома много яиц сразу только на пасху бывало, а они ими друг в друга, как каштанами, швыряются. Да что говорить, мы даже каштаны и те собирали и продавали леснику, а…
      — Подождите, вы слишком уклонились от сути дела, — остановил оратора товарищ Рабас. — Все эти воспоминания для них вроде сказок — может, и занимательно, но недоказательно. Факт, что они раскокали в птичнике почти две сотни яиц, не говоря уже о прочих безобразиях. Этого Лойза отрицать не станет.
      — Пусть только попробует! — взорвался мой отец. — Когда его привели домой, он был разукрашен, словно побывал в квашне у кондитера. Давно уж у меня так не болела рука, как после той отповеди, что я прочёл этому шерифу!
      Эту проповедь я испытал на собственной шкуре. От одного воспоминания спина горит, как в огне.
      — Если подсчитать, то убытку больше чем на тысячу крон, — подвёл итог председатель кооператива. — Две курицы оказались подбиты — их пришлось зарезать. Кроме ремонта окна, потребовалось продезинфицировать и выбелить весь курятник — во избежание неприятностей.
      — Ну это и так давно пора было сделать, — вставил товарищ Рабас. — Ещё перед побоищем птичник походил на коптильню.
      Председатель Карас побагровел.
      — Это отношение к делу не имеет. Обсудим на правлении. Факт в том…
      — Факт в том, что, если бы калитка и ворота были заперты на замок, если бы закрывалась дверь в сени, побоища не произошло бы. Хотя… — товарищ Рабас пристально посмотрел на меня. — Хотя, сдаётся, вы попросту перелезли бы через забор, а, Лойза?
      — Мы их преследовали, и если понадобилось бы, то перелезли бы и через забор, — откровенно признался я. — Они разграбили наше ранчо.
      — Так. — Товарищ Рабас вздохнул. — Значит, они ограбили ваше ранчо. А вы за это загнали их на птичник и обстреляли яйцами. Логика — дальше некуда. Если у меня что пропало, так пусть и у тебя ничего не останется — так, что ли?
      — Мы попали на птичник, потому что погнались за ними… А яйцами кидаться начали они.
      — А вам не пришло в голову, что вы уничтожаете чужое имущество?
      — Об этом мы не подумали.
      — Что ж, возможность подумать мы вам предоставим. А теперь, шериф, выйди-ка — мы тебя позовём. Шериф!
      Сделав непроницаемое лицо, товарищ Рабас выпроводил меня за дверь. В коридоре каменного здания, где и пол был тоже вымощен камнем, меня затрясло от холода. Выбежав на залитое солнцем крыльцо, я сел верхом на цоколь. После недолгих и бесплодных размышлений о неясном будущем я поднял глаза и увидел остальных участников разбирательства, которые шли через площадь. Шествие возглавляли три суровых родителя, такие же мрачные, как и мой, а за ними тащилась моя компания — Тонда, Миша и Алёна. Они шли, как на Страшный суд.
     
     
      4. В изгнание
     
     
      С набитыми рюкзаками за спиной мы выступили в поход, который должен был стать частицей наказания, вынесенного комиссией национального комитета. Мы вышли из деревни, оставив позади себя всё: родной дом, нашу лесную обитель, кино, купальню, а самое главное — вольную и беспечную каникулярную жизнь. Хотя нам предстояло всего лишь пятикилометровое путешествие, но тяжким грузом лежали на нас не только туго набитые рюкзаки, но и невесёлые мысли — прибавьте к тому же и палящие лучи солнца.
      Мы еле плелись.
      Немного погодя нас обогнал полупустой автобус, направлявшийся как раз в ту сторону, куда было нужно и нам, точнее сказать, куда нам было предписано явиться. Мотор затарахтел, и, злорадно сверкнув на нас стёклами окон, автобус прибавил скорость и стал взбираться по склону. Вскоре запыхтели и мы, только про себя, чтобы Станда не подумал, что мы не выдержим.
      Станда шёл, насвистывая, впереди, небрежно перекинув рюкзак через плечо. Шлось ему легко — был он на добрых полметра выше и на десять лет старше каждого из нас. Станде поручили работать с нами в приказном порядке, и мы не видели в нём ни друга, ни недруга — скорее всего, что-то вроде воспитателя. Когда нам выносили приговор, он сидел молча. Только пристально, изучающе разглядывал нас, как будто прикидывал порцию порки. Но до этого не дошло. На третий день каникул нам было приказано собрать рюкзаки и отправиться под его началом на работы в район старого замка — это на границе Градиштьского и Винтицкого районов.
      — С сегодняшнего дня у вас новый шериф, — возвестил товарищ Рабас. — Это инженер Михал. Вот он. А новое ранчо можете назвать по своему усмотрению. Назад в деревню вернётесь, когда приведёте его в порядок. Но не раньше чем через месяц, на меньшее не рассчитывайте. Сейчас замок в запустении, а должен стать санаторием для ваших товарищей. Ну как, идёт? Поможете?
      Я был поглощён рассматриванием резиновых сапог председателя кооперативного товарищества Караса, торчавших из-под стула напротив: от их рифлёной подмётки отваливались брусочки спрессованной глины. Когда он менял ноги, глина сыпалась с другого сапога. Я подмигнул остальным и обнаружил, что их взгляды прикованы к тем же сапогам. В себя я пришёл от толчка в спину.
      — Ты что, говорить разучился? — проворчал отец. — Товарищ Рабас задал тебе вопрос, отвечай.
      — Ну… — пытался сосредоточиться я, — я бы, конечно… мы бы… Ну, мы, значит, туда пойдём.
      Потом нас распустили по домам, но, прежде чем мы оказались во дворе, нас окликнул пан Михал:
      — Подождите меня на улице!
      Мы стали ждать. О пане Михале нам было известно только то, что он несколько лет учился в институте в Праге, а после окончания учёбы стал работать в нашем кооперативе. Титул его вызывал у нас уважение. Инженер! Один из тех, о ком пан учитель говорит, что только они — инженеры и учёные — будут владеть миром. Ну, на властелина он совершенно не похож. Носит синие техасы, такие же, как, к примеру, на нас с Мишей, обыкновенную пёструю рубашку с открытым воротом и кеды.
      Когда все взрослые ушли, Михал отвёл нас в сторону, сел на землю и закурил. И снова стал смотреть на нас так, будто книгу листает, пока мы один за другим не опустили глаза, уставившись в траву.
      — Ну что, владельцы ранчо? Как самочувствие?
      Мы промолчали.
      — В общем, не очень, как я понимаю. Однако те… — Он на мгновение замялся, подбирая определение для нашей яичной битвы. — Однако убытки вы как-то должны возместить. Чем будем заниматься, определим на месте. Я и сам ещё толком не знаю, что нас ждёт и чего не миновать. Пусть это окажется приятным сюрпризом. — Пан Михал в упор посмотрел на меня. — Ты был за главного?
      — Да, пан инженер.
      — Забудь про это. Никаких титулов, предупреждаю заранее. С этой минуты я для всех Станда. Ясно?
      — Ясно.
      — Все поняли?
      — Да, Станда.
      — Вот и хорошо. Но это не значит, что я буду всё вам спускать. Ты по-прежнему будешь вожаком и, как только мы тронемся, станешь моим заместителем, ответственным за порядок. Выгоды от этого никакой, только спрос. Ну как, согласен?
      — Согласен.
      — Отлично. В понедельник уже начнутся каникулы, а мы встретимся в восемь утра здесь, у здания национального комитета. Понятно?
      — Понятно, Станда.
      На том и расстались. Остаток недели мы хотели использовать по своему усмотрению и урвать себе хотя бы частичку того, чего мы лишались из-за трудовых будней в замке. Но родительский заговор был продуман до мелочей: утром мы отправляемся в школу, во второй половине дня — из школы тотчас домой. И больше никуда ни на шаг. Так что тот самый понедельник, когда поутру нам предстояло пуститься в путь, с каждым днём становился для нас всё привлекательней, потому что в замке нас ждало освобождение от причитаний матерей и отцовских наставлений.
      Наконец, сгибаясь под тяжестью увесистых рюкзаков, мы собрались перед зданием национального комитета, и тут наши мамы вдруг часто-часто заморгали и зашмыгали носом, а когда мы тронулись, в дорожную пыль полились потоки слёз. Нас это очень удивило.
      Но ещё хуже было, когда мы проходили мимо пруда.
      — Привет, штрафники! — орала ватага голых счастливчиков, молотивших ладонями по воде, которая гейзерами взмывала к небу.
      — Айда к нам купаться! — Они из кожи лезли вон, стараясь изобразить, как им весело барахтаться.
      Эта картина просто разрывала нам сердца.
      — Смотреть прямо перед собой! — скомандовал Станда и зашагал вперёд.
      Оторвав глаза от водной глади пруда, мы ощутили себя бедуинами, которые проходят мимо оазиса, не смея утолить мучительной жажды.
     
     
      5. Куда вас опять понесло?
     
     
      Мы шли дальше. Дорога пролегала вдоль тихо шелестевших на ветру пшеничных полей, обрамлённых зелёными межами и кое-где поросших кустарником. Под ногами шуршал асфальт. Вдруг я услышал за спиной шмыганье — казалось, кого-то мучает сильный насморк. Внимательно оглядев лица своих спутников, я увидел, что Алёна не может сдержать слёз. Крупные, как горошины, они катились у неё по щекам, застревая на кончике носа. Я замедлил шаг, пропуская Тонду и Мишу вперёд.
      — Ты что это?
      Алёна замотала головой так, что прядки волос упали ей на лицо, и втянула в себя вытекавшую из носа влагу.
      — Тогда не реви. Что о тебе Станда подумает?
      Глотая слёзы, она затравленно глядела перед собой, но поток солёных капель поубавился.
      — Скучаешь?
      Алёна кивнула, и на ресницах опять появились слезинки.
      — Детский сад, чуть что — и в слёзы, — сказал я. — Вы, девчонки, двух часов без мамочки прожить не можете.
      — Вот и неправда, — зарыдала Алёна, — и вовсе я не о маме думала.
      — Тогда нечего хныкать. В позапрошлом году, в пионерлагере, ты о Градиште даже не вспомнила, — попытался я успокоить её, но тут же сообразил, что в позапрошлом году у нас там ещё не было ни нашего лесного ранчо, ни купальни, а в лагере мы купались в огромном плавательном бассейне, да и жили в палатках. А это совсем другое дело, не то что теперь…
      — Она забыла дома фотографию Карела Готтика, — бросил через плечо Миша, который оказался к нам ближе других и всё слышал. — Кого же теперь она будет целовать, перед тем как лечь в постельку?
      — Ах, ты… — И Алёна съездила ему по шее.
      — Послушай, может, я тебе вместо него спою, а? — предложил Тонда и продемонстрировал мощь своего голооа, замаслившегося от кучи разных вкусностей, которыми он с самого утра набивал себе живот, опустошая карманы:
      Идём со мной, я покажу тебе дорогу в рай,
      Идём со мной и перестань мне сниться…
      — Бей его! — скомандовал Миша и не замедлил выполнить свой приказ.
      Набросившись на Тонду сзади, он одной рукой закрыл ему рот, а другой отвесил оплеуху. А Тонда вдруг как заверещит — ну точь-в-точь молодой поросёнок, ни дать ни взять. Мы так и покатились со смеху. И расхохотались ещё пуще, когда к нам присоединился Станда.
      Алёна вытерла носовым платком следы слёз, и в течение всего последующего пути мы занимались тем, что делили певцов на ужасных, прекрасных и ни то ни сё.
      — Самый лучший парень — Карел Готт, — твердила Алёна, что было наивысшей похвалой, какую он мог заслужить. — Правда ведь, Станда?
      Тот рассмеялся:
      — Ну что ж, таких певунов немало, но я могу вас понять. Правда, мне, например, больше нравится Марио дель Монако.
      Мы озадаченно замолкли. Ни о каком Марио никто из нас не слыхивал — откуда нам было знать, как он поёт! Но настроение у нас здорово поднялось, и никто уже больше не приставал к Алёне, из-за кого да из-за чего она ревела.
      Мы прошли уже три четверти пути, как вдруг Миша с воплем подпрыгнул и, скинув рюкзак на асфальт, бросился куда-то в поле.
      Мы остолбенели. В том направлении, куда помчался Мишка, не было ничего, кроме ровного поля и массы копешек, укрытых люцерной. От Мишкиных ног в молодой траве оставалась тёмная полоса, которая расширялась, будто след реактивного самолёта, пронзившего облака. И никого кругом, одни мы в изумлении стоим посреди дороги, неподвижные, как статуи.
      — Может, его кто укусил? — многозначительно предположил Тонда, но ответа не дождался.
      — Бежим скорее туда! — крикнула Алёна, показывая на противоположный конец поля, а там из-за шалаша показались две фигурки.
      Мгновение — и Станда остался на дороге один, заваленный нашими рюкзаками.
      — Что случилось? — кричал он нам вслед. — Куда вас опять понесло?
      — Это снова они! — только и мог объяснить я, бросаясь следом за остальными.
      И вовремя. Те два типа, что заварили кашу на птичнике, теперь с палками в руках напали на Мишку. Выдернув из-под ближайшей копны жерди, они вооружились ими, как алебардами, и теперь гонялись с ними за Мишкой по всему полю, а когда ему удалось спрятаться за копной сухой люцерны, подсунули под неё палку и повалили на него.
      Но скоро обстановка изменилась. На место происшествия подоспели мы с Алёной, а некоторое время спустя нам в затылок запыхтел и Тонда. Раздобыв такое же оружие в ближайшей копне, мы развязали беспощадное сражение. И хотя мы хорошо запомнили, что подобные схватки обычно плохо кончаются, в пылу битвы всё вылетело у нас из головы. Мы лупили палками направо и налево.
      В результате десятка два копён было опрокинуто, а когда за спиной у тех двоих осталось только ржаное поле, они, раскрутив жерди над головами, метнули их в нас, показали языки и исчезли во ржи.
      — А-а-ай… — взвыл Тонда, которому конец палки угодил по ноге.
      — Назад! — долетел до нас голос Станды, едва лишь мы устремились за противником. — Назад!
      За полем чернел лес, и след, который эта парочка оставляла в высоких хлебах, уходил как раз в направлении ельника.
      — Отставить! — с неохотой приказал я.
      С одной стороны, не было надежды их догнать, прежде чем незнакомые ребята скроются в лесу, с другой стороны — нам грозил кулаком Станда. Назад мы шли медленно. С каждым шагом ноги и голова наливались тяжестью. Мы подходили к дороге, позади плёлся хныкающий Тонда, впереди нас ждала встреча с рассерженным Стандой.
      А потом неприятности посыпались градом. Станда больше с нами не разговаривал. Перевязав царапину на Тондиной ноге, он погнал нас обратно к месту сражения. С его помощью мы, пыхтя от натуги, поставили копёшки и заново обвесили их пучками люцерны. А поскольку всё это нам приходилось делать не вилами, а голыми руками, то провозились мы долго и руки саднило ужасно. Когда же, часа два спустя, грязные и исцарапанные, мы тронулись в обратный путь, настроение у нас было хуже некуда. Потное тело жгло как огнём, и рюкзак словно потяжелел вдвое.
      Станда шёл и шёл, ломил вперёд, как танк, и молчал. Только один раз он обернулся и внушительно сказал:
      — Хорошо ещё, птичника рядом не оказалось, дурни!
     
     
      6. Хулиганы! Убийцы! Разбойники!
     
     
      Близился полдень, и всё ближе становился лес, за которым скрывалась цель нашего путешествия — замок Ламберт. Нам он был знаком по двум школьным походам и память по себе оставил препротивную. Какой-то охрипший старый дед, вывалив на нас уйму дат, долго тыкал указкой в запылённые портреты графов, графинь, княгинь и генералов, которые смотрели на нас с одинаково тупым выражением, — что княгини, что генералы.
      Ещё там было двое-трое сломанных часов, прежде наигрывавших разные мелодии, несколько шкафов и комодов чёрного дерева, а также расписная фарфоровая лохань, служившая умывальником графине Ламберт. Под конец экскурсовод показал нам три графские опочивальни с широкими кроватями, спинки которых были изукрашены позолоченными зубцами, и на всём этом лежала такая пыль — просто срам, как говорит моя мама. Так что из замка мы вылетели пулей и хотели было заскочить в сад, но вход туда оказался закрыт, потому что там паслись гуси, три овцы и коза пани кастелянши.
      Итак, прошлое было прескверное, лучше и не вспоминать. А будущее? Вот оно перед нами, метров через триста мы в него войдём. В будущее вела изрядно поредевшая тополиная аллея, вдоль которой валялись стволы поваленных деревьев.
      Указав на ближайший камень, Станда кивком усадил нас рядом с собой. Посмотрев на замок, он смерил нас взглядом и объявил:
      — Вот, молодые люди, сейчас я скажу вам нечто очень важное. Никаких безобразий я терпеть не намерен и за каждую выходку буду наказывать примерно. Как только за нами захлопнутся ворота, мы станем в замке хозяевами. — Он вытащил из куртки бумажник и показал сложенный листок. — Здесь написано, что мы должны делать. Тут так и сказано, что мы можем принимать самостоятельные решения, но и несём ответственность за всё, что в замке происходит. Хлопот здесь и так невпроворот, и я не хотел бы, чтобы мы их ещё приумножили. — Станда сунул бумажник обратно в нагрудный карман. — Всё поняли?
      — А кастелян? — поинтересовался я. — Он так и будет нами командовать? А кого тогда слушаться, вас или его?
      — Пан Клабан больше не кастелян, — ответил Станда. — Он пробудет тут ещё несколько дней, просто поживёт, перед тем как переселиться в Винтице. Обо всём, что будет происходить, всегда советуйтесь со мной, больше ни с кем.
      Мы встали и взялись за рюкзаки.
      — И вот ещё что. Вы заговорили о том, кому здесь командовать. Мне было бы неприятно, если бы до этого дошло. Каждый вечер мы будем собираться ненадолго и обсуждать дела на следующий день. Никто из нас бездельничать не собирается — ни вы, ни я. Но мне бы не хотелось, чтобы вы чувствовали себя как в армии или под арестом. Да что вам объяснять, вы же не знаете, что это такое. Просто я хочу, чтобы этот месяц вы жили как дома, но ведь и дома невозможно всё время бездельничать. Правда?
      — Мы исправимся, — пообещала Алёна и обратилась к нам: — Правда, мальчики?
      Я что-то буркнул и забросил рюкзак за спину. Меня прямо тошнит от таких клятв, вот я и промолчал. Станда вроде бы это понял.
      — Поживём — увидим! — коротко бросил он, и мы начали одолевать последний отрезок дороги к замку.
      У дубовых ворот одной створки недоставало. Она валялась поодаль, в густой траве. Её доски успели покрыться тонким слоем мха. Порядком она, должно быть, там пролежала. Мы вошли под каменные своды ворот, которые были покрыты навесом из дырявой дранки. Я ещё заметил, что на ней выросла не только трава, но потянулись вверх и маленькие берёзки, как, впрочем, и по всей каменной ограде, которая отсюда открывалась для обозрения.
      Внутренняя часть ворот была сделана из проржавевших, но всё ещё крепких чугунных прутьев. Ручка была в виде открытой пасти дракона, и, когда Станда её нажал, морда издала протяжный скрип. Однако ворота не поддались, даже когда мы их потрясли. Станда несколько раз крикнул «ау!», но это не помогло, и тогда мы принялись горланить вместе с ним. Только после этого послышалось какое-то шевеление.
      Из противоположного угла двора показалась гигантская овчарка. Со скучающим видом она плелась через двор, пыхтя, как медленно ползущий паровоз. Остановившись метрах в трёх от ворот, пёс несколько раз с большими промежутками рявкнул.
      — Прадедушка, позови-ка нам деда Клабана, — обратился к нему Станда и изо всех сил затряс решёткой в надежде, что этим мы разозлим собаку и она гавкнет погромче.
      Не тут-то было. Этот великан, по-видимому, уже отбрехал положенную ему норму — он не спеша развернулся и удалился в тень. Плюхнулся у лестницы, положил голову на лапы, и больше мы для него не существовали.
      — Он старше, чем Мафусаил, — сказал Станда. — Вы заметили, когда он лаял? У него нет зубов. К тому же, по-видимому, он слепой и почти глухой.
      — Бедненький, — посочувствовала Алёна.
      Мы сообща немного пошумели ещё, но безрезультатно. Пёс изредка приподнимал голову, но тотчас ронял её, как бы желая сказать: «Здорово кричите, валяйте дальше».
      Терпение у Станды лопнуло. Сбросив рюкзак, он порылся в нём, вытащил что-то чёрное и блестящее, просунул руку между прутьев решётки и прицелился в голубое небо.
      Ба-ба-а-х! Выстрел грохнул так, что со свода ворот нам за шиворот посыпалась извёстка.
      Только это и вывело пса из себя. Он поднялся и, насколько позволяли его старые кости, помчался прочь и пропал из виду в противоположном конце двора.
      Во втором этаже распахнулось окно.
      — Хулиганы! Убийцы! Разбойники! — взвизгнул резкий женский голос. — На помощь!
      Станда спрятал пистолет в нагрудный карман.
      — Полно кричать, пани, лучше спуститесь и впустите нас!
      Вслед за женщиной в окне появилась небритая физиономия кастеляна.
      — Нечего вам здесь делать, хулиганы! Замок закрыт, и никому сюда хода нет. А будете стрелять, вызову милицию. — Он оттащил жену от окна и собрался захлопнуть ставни. — Ишь сброд проклятый! — чертыхнулся он, облегчив душу.
      Стёкла снова задребезжали, и опять стало тихо. Какое-то время мы стояли, уставившись на закрытые створки, поблёскивавшие в лучах солнца. Миша сказал:
      — Во как нам всыпали!
      Оторвав взгляд от затихшего замка, Станда тронул меня за плечо:
      — Давай-ка обойдём стену кругом — может, найдётся какая лазейка. Остальные посидят здесь и присмотрят за рюкзаками.
      Я пошёл вдоль каменной ограды вправо, сопровождаемый завистливыми взглядами товарищей. Первое, пусть маленькое, но приключение, а они должны сидеть без дела!
     
     
      7. Там кто-то бродит
     
     
      Мне пришлось продираться через сплошные заросли. Подойти к ограде было совершенно невозможно. Изгибаясь, я кое-как пролезал меж густых переплетений кустарников, которым ничто не мешало здесь разрастаться. Спасибо ещё, что зелёная листва защищала меня от жарких солнечных лучей. Только в её тенистой прохладе ещё и можно было передвигаться довольно быстро. Но каменная стена всё не менялась. Во многих местах у её навеса недоставало черепиц, и там росли пучки травы и молодые деревца. Кое-где ветви старых кустов бузины доставали до самой ограды. Казалось, по ним можно бы и забраться наверх, если бы не уйма колючек, которыми был утыкан её ствол. Метр за метром преодолевал я зелёные заграждения, зудели воспалённые царапины, всё тело чесалось от пота и пыли, как вдруг откуда-то послышался слабый плеск воды. Я не поверил своим ушам. Вам небось такого испытать не доводилось — вот и попытайтесь вжиться в ситуацию: начало июля, солнце в самом зените, за шиворотом полным-полно разной дряни, а вся рубашка взмокла от пота.
      Где-то поблизости должна быть вода! Эта мысль гнала меня вперёд не только ради короткого счастья смыть грязь после трудной дороги, но и ради всех последующих дней, которые нам предстояло провести в этом замке. Мне не следовало отклоняться от выбранного курса, но журчание становилось всё ближе и ближе, как будто ручей вытекал прямо из-под каменной стены.
      Вскоре мои ожидания подтвердились. Когда я продрался сквозь последнюю преграду, у меня прямо под ногами оказался ручей — точнее, ручеёк, едва ли полметра в ширину и сантиметров двадцать в глубину. Но вода в нём была чистая, прямо кристальная.
      Я опустился на колени. Не затем, конечно, чтобы совершить жертвоприношение, как это было принято у моих крестьянских предков, просто меня притягивала журчащая прохлада воды.
      Я поплескал на лицо, на шею, на зудящие руки, стащил с себя рубашку и стал пригоршнями поливать водой тело.
      Ручеёк вытекал из-под ограды замка. У её основания было выложено дугообразное отверстие, какие можно видеть у старых каменных мостов. Только такое крохотное, будто его смастерили из деталей детского конструктора. Вот он — первый способ пробраться в замок. Я уже расстёгивал техасы, собираясь опробовать этот путь, как вдруг мне показалось, что тень около меня сгустилась, и движения мои сковал страх. Я был здесь не один, за мной следил чей-то пристальный взгляд. Откуда исходил этот взгляд, я не знал, но чувствовал его на себе — и потому не мог избавиться от охватившей меня тоски. Я принялся насвистывать и, сняв брюки, в одних трусиках, ступил в воду, делая вид, что целиком поглощён таким серьёзным делом, как мытьё ног. Держался я очень непринуждённо, посвистывал, как воробей на крыше, по-всякому наклонялся и изгибался, стараясь незаметно оглядеть окрестности. И я его обнаружил — он сидел довольно высоко, между двух кустов. В рамке из зелёных ветвей блестели, наблюдая за мной, два горящих глаза. Должно быть, они принадлежали довольно высокому человеку, а может, он стоял на каком-нибудь чурбане или каменной глыбе, потому что, насколько я успел определить, глаза были метрах в двух от земли.
      Что делать? Я стал насвистывать ещё пронзительнее и поднял вокруг себя такой бурлеж, что ручеёк совсем помутнел. Но тут меня осенило: я не должен оставаться один!
      — Ребята! — позвал я. — Идите ополоснитесь! В ручье отличная вода!
      Я не рассчитывал на то, что меня кто-нибудь услышит, и даже особенно не надрывался. Это делалось для отвода глаз, как будто я здесь не один и мои друзья бродят совсем недалеко. Неожиданно за спиной раздалось:
      — Что это ты разорался?
      От испуга я чуть было не свалился в воду.
      — Тебе оказали доверие, послали на разведку, а ты тут плещешься, как утка. С вами, видно, и впрямь непросто будет работать.
      Это был Станда! Я расплылся от радости, мигом впрыгнул в брюки и напялил рубашку.
      — Что-нибудь нашёл?
      Прижав указательный палец к губам, я осторожно показал большим себе за спину.
      — За нами следят, — прошептал я.
      — Что?! — Станда огляделся. — Где?
      Я стремительно обернулся и посмотрел в сторону двух орехов. Но в просвете между ветвями ничего не было — только лесной полумрак за деревьями. Сдавленным голосом я рассказал, что произошло.
      — Галлюцинация, — заключил Станда. — Это на тебя одиночество так подействовало. Ты ведь даже не испугался?
      Но я так упорно стоял на своём, что Станда направился к орехам и, разведя ветви, внимательно обследовал траву под деревьями. Вдруг он сорвался с места и побежал меж сосен. Я нёсся за ним, пока он не остановился. Некоторое время мы стояли, переводя дух и вглядываясь в каждую расщелину между деревьями. Кругом — мёртвая тишина, ни шелеста, только уже знакомое журчание воды у ног.
      — Ты был прав, — признал Станда. — Здесь кто-то бродит. Судя по следам, взрослый человек. Да, что-то здесь неладно. Пойдём.
      Мы опять пошли вдоль ограды замка, но не назад к воротам, как я ожидал, а тем путём, каким пришёл к ручью Станда. Высокая каменная стена выглядела здесь ещё мощнее. Кусты поредели, и вскоре мы смогли идти возле самой стены, без ненужных обходов. Кое-где даже появлялись намёки на заросшую тропинку — в траве просматривались небольшие островки песка. У одного из них Станда остановился.
      — Ну-ка, вглядись как следует в этот след. Что ты здесь видишь?
      Нагнувшись, я принялся разглядывать след, отпечатавшийся на мелком песке. Он был едва заметён — за несколько дней изнурительной жары песок высох так, что песчинки не слипались, а растекались, как вода. Но отпечаток всё-таки сохранился. Я бросил взгляд на Стандину обувь — он был в кожаных сандалиях на низком каблуке. А на песке отпечаталась мощная рифлёная подмётка.
      — Здесь прошёл кто-то в бутсах, — заключил я, — мужчина с ногой как лодка-восьмёрка.
      — Точно, — сказал Станда. — А ты наблюдательный. Идём дальше.
      Примерно шагов через двадцать Станда показал мне, что слева, между двумя кустами, виднеется чугунная решётка.
      — Что ты на это скажешь?
      — Какая-то дверца?
      — Подойди поближе и как следует осмотри. Приглядись, может, что бросится тебе в глаза.
      Дверца походила на кованые ворота главного входа, как младшая сестра на старшую. Даже ручка тоже имела форму раскрытой пасти дракона, только поменьше.
      Отсюда мне впервые открылся вид на большую часть замковой ограды. Я быстро окинул её взглядом, и у меня перехватило дух: прямо передо мной был великолепный…
      — На что это ты там уставился? — с нетерпением спросил Станда. Я восхищённо рассматривал чугунные воротца. Один только взгляд на них вселил в меня уверенность, что и тут нам скучать не придётся, даже наоборот. Кто бы мог подумать, что за этой стеной…
      Очень скоро я узнал, что воротца в стене существуют не только потому, что когда-то их повелел сделать граф Ламберт. По всей вероятности, они и в последнее время исправно несли службу: петли у них были заботливо смазаны и замок блестел от масла — несомненное доказательство того, что входом всё время пользовались. Правда, присмотревшись к траве, что росла внутри ограды, я увидел нетронутую зелёную поверхность — и никаких следов на тропинке. И всё-таки кто-то должен был там ходить, раз под чугунной решёткой всё было истоптано. Нужно было приглядеться повнимательнее.
      Я сравнил обе стороны газона. С виду они были похожи как две капли воды, но справа трава была самую малость светлее, чем слева, и сухих стеблей в ней было больше.
      — Вот ловкач, — повернулся я к Станде. — У самой ограды ходит, чтобы снаружи нельзя было догадаться, что задним входом пользуются.
      — И что из этого? — спросил Станда.
      — А то, что дело нечисто, — ответил я. — Иначе зачем этот крюк вдоль ограды?
      — Может быть, и так, — кивнул Станда, — а может, всё объясняется проще: кастелянша не хочет, чтобы вытаптывали газон.
      — Ещё бы! У неё три овцы и коза, и нечего по корму шастать.
      — Да, так было раньше. Теперь овец уже шесть, козы две и сорок кроликов, — поправил меня Станда. — Но это вовсе не обязательно должно быть связано с таинственным посетителем, который из принципа ходит задворками и следит за шерифом, а тот плещется в воде, как утка. — Станда хлопнул меня по спине. — Ну ничего, мы ещё потаскаем его за усы. Вот проберёмся в замок и узнаем, бывает ли там кто-нибудь, кроме кастеляна и его жены. Только сделать это надо осторожно — смотреть да помалкивать!
      — Это всякому ясно!
      — Тогда за дело. Лазить умеешь? Вот мне и покажешь.
      Мы перемахнули через ворота и пошли вдоль ограды вправо, продвигаясь к замку тем же путём, что и наш таинственный незнакомец.
     
     
      8. Пятеро за стол, а шестой под стол
     
     
      Вот это да!
      — Прошу покорно! — провозгласил Станда и описал рукой полукруг, указывая на груду соломенных матрацев, подушек и одеял.
      Всё это лежало на полу одной из комнат замка, и тут перед нами встала первая задача — позаботиться о себе и самим застелить графские постели.
      Во всех комнатах было по две белых кровати с золочёными украшениями. В каждую комнату вела из длинного коридора отдельная дверь, а сами комнаты соединялись между собой переходами. Из главного покоя мы переставили одну кровать в самую правую комнату, и стало ясно, как мы будем расселяться. Тонда, Миша и я — справа, посередине Алёна, а слева Станда.
      — Ну конечно, барышня Алёна должна иметь отдельный вигвам, — начал подтрунивать Мишка.
      — Само собой, — гримасничала Алёна, — не буду же я спать рядом с кем-нибудь из вас. Даже если бы знала, кого предпочесть.
      — Конечно, шерифа, кого же ещё? Лойза тебя везде и всюду готов защищать, — вставил Тонда. — Мог бы твой сон и покой охранять.
      — Где уж там! — разошёлся Мишка. — Она возьмёт к себе Карела Готтика. Знаю, знаю, он у неё в тряпочку завёрнут.
      — Ну и отвратный же тип! — дёрнула головой Алёна.
      — Спорим, он у неё вот здесь. — Мишка подбежал к Алёниному рюкзаку и стал развязывать верёвочку.
      Алёна волчицей прыгнула ему на спину, и они покатились по паркету.
      В дверях показался Станда.
      — Эй, голубчики, это вы бросьте! Посередине устроюсь я, а Алёна слева, да будет вам известно.
      — Ну вот, привет! — Алёна поднялась с пола, и было похоже, что она сейчас расплачется.
      Закрыв лицо руками, она повернулась к нам спиной. И точно, захныкала.
      — Видишь, — сказал Станда Мише, — ты её дразнишь, и всякий раз это кончается слезами. — Он обнял Алёну за плечи и стал утешать: — Не обращай внимания… Ты ему ещё отплатишь…
      — Я одна не буду спать, — пробормотала Алёна, уткнувшись в шкаф. — Мальчишки будут все вместе, а мне на них ни взглянуть, ни поболтать с ними… и-и-э-ээ…
      — Не бойся, одна ты там не будешь и к мальчишкам сможешь заходить, — уговаривал её Станда, оттаскивая от шкафа.
      — Как же не одна! — пискнула Алёна. — Больше ведь никого нет.
      — Пока нет, но будет, — сказал Станда. — Она скоро здесь появится. У тебя есть приятели, вот и ко мне приятельница приедет. Ивана хорошая девушка, вам она непременно понравится. — Тут он смутился, слегка покраснел и направился к двери. — Ну, всё, осматривайтесь, располагайтесь.
      И исчез, будто и впрямь совершив непристойность, как любил говорить наш директор.
      — Ага, к нему девушка приедет, — зашептала Алёна.
      — Ишь хитрюга! — польстил ей Миша. — Как это ты так быстро сообразила?
      Алёна отмахнулась от него, а я быстро сунул ей в руки три одеяла.
      — Кончайте болтать, пора за дело!
      Мы набили тюфяки соломой, вместо простыней постелили одеяла и принялись размещать в шкафах содержимое своих рюкзаков. Хотели было приготовить постель и для знакомой Станды, но он не позволил — он, дескать, бывалый воин и по части заправки кроватей большой мастак. За этим занятием мы его и оставили.
      Всё было готово, и тут наши желудки дали о себе знать настоящей симфонией бурчания. Первым распаковал свои запасы Тонда — у него оказалась целая куча шницелей, уложенных, как поленница дров, полбуханки хлеба и полиэтиленовый пакет, набитый огурцами.
      У нас даже дух захватило! Нас мучила страшная жажда, да и промозглый замок с каждой минутой превращался в раскалённую Сахару.
      Тондины запасы огурцов мы взяли штурмом. Он глядел на это с печальным смирением, не проронив ни слова. Впрочем, три слова он произнёс, и в то мгновение эти слова показались нам райской музыкой:
      — Что ж, налетайте!
      Поесть Тонда любил, но жадиной никогда не был, что правда, то правда.
      — Стоп, — прервал наше огуречное пиршество Станда, заслышавший восторженные вопли. — Что делает перед едой всякий воспитанный человек?
      Кусок застрял у нас в горле. Мы покосились друг на друга, но никто не знал, что ответить. Наконец Тонда, проглотив шницель и вытерев масленые губы тыльной стороной ладони, робко заметил:
      — А если мы не умеем молиться…
      Станда громко расхохотался:
      — Дурачки, я этого и не требую. Руки мыть — быстро! Да и вообще, мы все как трубочисты, с головы до ног.
      Делать было нечего. Оставив на столе шницели, яйца, охотничьи колбаски, огурцы и сладкие пирожки, мы гурьбой вывалились во двор, пересекли его и подошли к стене, где находился бассейн, тот самый, что я увидел через калитку и который привёл меня в полный восторг. Это был большой фонтан с огромной чугунной лилией посередине — из неё, по-видимому, прежде била вода, падая в бассейн. Теперь фонтан зарос непроходимым кустарником, травой и, главное, крапивой, так что заржавевшей лилии было почти не видно. Однако из отверстия в основании бассейна струилась вода — при первом осмотре ограды замка я подумал, что это волшебный родник. Откуда бралась вода, мы не смогли установить, потому что Станда усадил нас вдоль канавы и началось великое умывание и плескание — больше, конечно, плескание. Для меня это уже не было таким наслаждением, как для остальных, и я успел немного осмотреться. Всё кругом заросло травой, тут погуще, там пореже; из неё поднимались высокие, стройные ёлочки, пихты и другие деревья, названия которых я не знал. Под ними виднелись остовы скамеечек и каменного постамента, служившего столиком. Откуда здесь взяться воде? А если сток плотно закрыть и наполнить бассейн водой? Вот бы получилась купальня!
      Я натянул майку и, не обращая внимания на фонтан брызг, которые подымала, целя в меня, Алёна, прошёл несколько шагов по течению; там я присел на корточки возле канавы и, глядя на воду, размечтался, воображая, каким будет наш новый бассейн. Первым делом надо очистить резервуар, потруднее будет вырвать кусты и крапиву… Нет, крапивы я не боюсь. Но если Станда позволит сделать купальню, то, собственно, можно ли будет считать наказанием нашу жизнь в замке?
      Внезапно я ощутил на шее чьё-то дыхание и, прежде чем сообразил, что делать — отскочить в сторону или перемахнуть через ручей, — почувствовал тычок в спину и полетел вниз головой в воду. Уткнувшись лицом в мягкий ил, я судорожно шарил руками, за что бы понадёжнее ухватиться, а когда мне это удалось, пробкой выскочил на поверхность.
      — Ну, гады! — озлился я, стирая с глаз липкую болотистую слизь. — Вы за это поплатитесь!
      С трудом протерев глаза, я шагах в десяти от себя увидел всю компанию — Алёну, Мишу, Тонду и Станду. Они замерли, двинувшись было мне на помощь. И пялились на меня, как на привидение. До меня дошло, что взгляды их устремлены на что-то находящееся позади меня.
      Я резко повернулся, готовясь к обороне, но тут увидел уже знакомого пса.
      Старый косматый овчар сидел на задних лапах и глазел на меня. Заворчав, как печальный медведь, он завилял хвостом.
      — Эй, чего тебе? — пробормотал я, ничего более остроумного в этот момент мне в голову не пришло.
      Пёс несколько раз хлестнул хвостом по траве, разинул пасть и, зевнув, прижал уши к голове.
      А я стоял как вкопанный, с лица стекала вода вместе с грязью и потом. Этот барбос вовсе и не такой уж слабак, как считал Станда. Из-под его жуткого языка торчали ещё вполне приличные клыки.
      Моя неподвижность наскучила псу. Подковыляв поближе, он снова сел, да так близко, что едва не коснулся носом моих дрожащих ног. И вдруг, уткнув голову мне в колени, нетерпеливо завыл.
      — Он хочет, чтобы ты его погладил! — крикнула Алёна в ту самую секунду, когда у меня пропал страх и я понял, как надо поступить.
      Положив руку псу на голову, я осторожно погладил его. Повизгивая от блаженства, он тёрся об меня своей громадной башкой с таким ожесточением, что я едва удержался на ногах.
      Потом его гладили все; он переходил из рук в руки, счастливый, катался по траве, как озорной щенок, а когда мы наконец отправились наполнить свои пустые желудки, пёс вместе с нами вошёл в замок. Пятеро сели за стол, один под стол, и голодным никто не остался.
     
     
      9. Кастелян возмущается
     
     
      Спустя примерно полчаса на своей «двухсотпятидесятке» прикатила Ивана. Она дала круг по двору и затормозила у самого входа в замок. Выключив мотор, сняла руки с руля и спустила мотоциклетные очки на шею.
      — А вот и я, ребята!
      Ивана немного походила на нашу учительницу чешского языка, и мне было очень любопытно, что она за человек. Первым к ней подскочил Станда, но не успел он пожать Иване руку, как между ними возникла собачья голова. Так они и поделили её руки — Станда пожимал правую, а Казан (это имя пёс получил впоследствии) тёрся о левую. И тот и другой так рьяно проявляли свою радость, что мотоцикл начал угрожающе пошатываться.
      Потом у нас выдалась свободная минутка, потому что Станда повёл Ивану в замок устраиваться.
      Лаская собаку, мы рассудили, что, вообще-то, здесь не так уж и плохо, но, когда восторги хлынули через край, я припомнил поговорку, которую любил повторять мой отец: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь!»
      И как будто приманил злого духа. Не успел я договорить, как из боковой двери появился кастелян Клабан.
      Был он в сто раз мрачнее, чем наши родители перед заседанием национального комитета. Раздражённо прогнав пса («А ну, пшел домой, урод!»), он обрушил на нас целый поток брани:
      — Я запрещаю вам хозяйничать здесь! Чтоб на газоне я вас больше не видел! Нечего вам здесь делать! Сад по договору принадлежит мне! Если кого ещё раз тут застану, спущу собаку!
      Угроза, которой он завершил своё выступление, не произвела на нас должного впечатления. Только что познакомившись с Казаном, мы сочли это шуткой, и я даже рассмеялся.
      — Нечего гримасничать, балбес, а то схлопочешь у меня, хулиган! — замахнулся на меня кастелян.
      — Успокойтесь, пан Клабан, — воскликнул Станда, появившийся на ступеньках. И как раз вовремя. — Оставьте ваши угрозы, дети здесь ни при чём. Срок вашего договора о найме истекает первого июля, так что о правах вам придётся говорить со мной. На заседании районного национального комитета вы обязались до конца июня перебраться к себе домой в Винтице. С квартиры мы вас не гоним, но теперь вы подчиняетесь мне. Есть постановление, что с первого июля…
      Кастелян не дал Станде договорить. Побагровев, он завопил, что не позволит командовать над собой какому-то молокососу, он-де поедет в район и тогда всем нам покажет…
      — Вот и поезжайте! — сказал Станда. — Я только сообщаю вам то, что чёрным по белому написано в официальной бумаге, которую я хотел вам показать. Не хотите читать — как хотите, не пришлось бы и в город ездить.
      — Подавитесь вашей бумагой, я до вас ещё доберусь! У меня брат в районном комитете…
      — Идёмте, ребята, — спокойно предложил Станда и направился в замок, оставив кастеляна стоять во дворе. Воспользовавшись моментом, когда пан Клабан запнулся, Станда сухо заметил: — Через полчаса я жду вас у входа, пан Клабан. Прихватите с собой ключи от всех комнат, кроме вашей квартиры, подвала и сарая. Все остальные мы осмотрим вместе и составим акт о передаче.
      Кастелян судорожно вздохнул и покраснел, как мак. Он резко повернулся и, замысловато выругавшись, исчез в боковой двери, ведущей в его жильё. Прежде чем мы со Стандой успели домчаться до замка, пан Клабан уже вывел из коридора велосипед, вскочил на него и рванул через ворота прочь от замка. Тут из дома выбежал старый пёс и со всех ног бросился к нам.
      — Бояр, домой! — взвизгнула, высунувшись из распахнутого окна второго этажа, пани Клабанова и сопроводила свой призыв присказкой о бродягах и хулиганах.
      Как вкопанный, пёс замер на полдороге.
      — Пойдёмте в дом, — сказал Станда, и мы с тяжёлым сердцем оставили Казана за дверью.
      Поскольку с Иваной разговор шёл на самые обычные темы (как тебя зовут, откуда ты, в каком классе учишься), у меня есть время рассказать вам, как, собственно, мы пробрались в замок.
      Обойдя его по внутренней стороне ограды, мы со Стандой направились прямо к воротам. Ключ долго искать не пришлось — хорошо зная людей, Станда погрузил руку в нишу стены, рядом с входом, и выудил оттуда увесистый кусок железа с большим ушком. Сунул его в замок, висевший на воротах; щёлк — и вот Миша, Тонда и Алёна, навьюченные рюкзаками, вступили во двор замка.
      Станда сильно толкнул железную створку, и ворота закрылись с оглушительным грохотом. Этот звук подействовал на неприступного кастеляна сильнее, чем пистолетный выстрел. Окно второго этажа распахнулось, и на нас посыпался град таких ругательств, которые даже неприлично повторять. Кастелянша усердно вторила своему мужу, и нам впервые довелось прослушать необыкновенный ругательный дуэт. Станда предоставил кастеляну возможность выговориться и спокойно провёл нас через двор к запертому главному входу, развязал рюкзак, и в руках у него появился ключ, который по своим размерам явно предназначался для главных ворот Праги. Но — вот чудо! — подошёл и к дубовым дверям замка.
      Тут на ступеньках ближайшего входа раздался грохот.
      — Откуда вы стащили этот ключ, разбойники? Вон, сию минуту вон, убирайтесь, пока целы, не то я вам кости переломаю и милицию позову!.. — шумел кастелян, набрасываясь на Станду. — Отдавай ключ, жулик, а не то…
      Ключа Станда не отдал. И даже позволил кастеляну ухватить себя за ворот рубахи и что-то злобно прошипеть ему в лицо.
      — Я новый временный смотритель замка, — спокойно объявил Станда, осторожно отцепив руки кастеляна и доставая из нагрудного кармана лист бумаги. — Вот что имею честь вам передать, это копия моего назначения, пан Клабан.
      Бывший кастелян невольно потянулся к бумаге, при этом руки у него дрожали от злости. Уставившись в документ покрасневшими глазами, начал читать и при этом шевелил губами.
      — Сожалею, что нам пришлось пробираться сюда таким способом, — произнёс Станда, — но это не наша вина. Вы должны были меня выслушать, и тогда бы всё разом прояснилось.
      Пан Клабан ничего больше не сказал. Резко повернулся и умчался в свою конуру.
      Станда открыл скрипящую створку двери, и мы очутились в замке.
     
     
      10. Любопытных нужно убрать
     
     
      Кастелян ключей так и не принёс. Прошло ещё полчаса, вдали прогрохотал послеобеденный поезд, Алёнины часы показывали пять. Приведя в порядок комнаты, захламлённые во время заселения, мы со Стандой и Иваной пошли осматривать две комнаты на первом этаже.
      Одна из них когда-то служила кухней, по крайней мере, об этом свидетельствовала большая каменная плита, а другая — прачечной. Бетонный пол тут растрескался, в углу был замурован котёл. Всюду валялись разбитые ящички, бутылки, рюмки, старые картонные коробки, гниющая древесная стружка, рваные ботинки, куски железа и тому подобный хлам. Станда встал в дверном проёме, соединяющем кухню с прачечной, и одним взмахом руки определил их будущее:
      — Слева — кухня, справа — столовая и гостиная.
      Ивана наморщила нос:
      — Это здесь я должна работать? Ты шутишь — в таком бедламе нельзя ни готовить, ни есть. Нет ни стола, ни стула, не говоря уж о посуде.
      — Бедлама не будет, а всё остальное найдётся, — уверенно пообещал Станда и посмотрел на часы. — Скоро всё прояснится. Остальное зависит от нас. Очень устали?
      — Не… — неуверенно протянул я, предчувствуя возможные последствия. — Есть малость…
      — Значит, нам нужно устать как следует, чтобы хорошо спалось, — сделал вывод Станда.
      Так началась наша первая генеральная уборка. В углу двора росла гора всякой рухляди, а когда не осталось ничего, что нужно было выносить, мы пошли в лес за дровами. Потом подвергли испытанию плиту. Поначалу она походила на полыхающую цистерну с нефтью. Из щелей валили клубы едкого дыма, и в кухне стало нечем дышать. Один за другим мы выскакивали на свежий воздух. Дольше всех продержался Станда, но наконец даже он капитулировал и сел вместе с нами на край газона, беспомощно глядя, как из открытого окна выплывают облака дыма.
      Рёв подъехавшего, грузовика вывел нас из оцепенения.
      — Они уже здесь! — крикнул Станда и побежал открывать ворота.
      — Кто? — полетел вслед ему вопрос, но Ивана пожала плечами:
      — Не знаю, Станда и от меня это держал в секрете. Вероятно, что-то привезли.
      А привезли нам мебель. Сплошное старьё, которое откопали в какой-то школьной столовой, но всё-таки это были столы и стулья, старый буфет и несколько полок. Ну и, само собой, горшки, кастрюли, кружки, крышки, вёдра и лохань. Перво-наперво Станда вручил нам лопаты и веники. Только я хотел отвертеться — сказать, что в том чаду, который наполнил кухню, работать нельзя, как заметил, что из дымохода поднимается столб дыма. Тут мы очень обрадовались — вам, может, этой радости не понять, но если вы вдумаетесь в то, что эти две комнаты на целый месяц должны заменить нам дом, то, наверное, разделите наше воодушевление.
      Когда в плите загудел огонь, Ивана послала нас за водой — благоустройство кухни и гостиной шло своим чередом. Тут же мы составили план действий на завтра.
      Среди привезённых материалов было и несколько банок охры, светло-зелёной и коричнево-красной краски, так что до сумерек мы покинули нашу кают-компанию, составив точный график малярных работ.
      В жизни я не ел такого вкусного картофельного супа, как тот, что приготовила нам Ивана вечером. Вероятно, повариха была тут ни при чём, потому что она сделала его из бульонных кубиков, но всем показалось, что обеда лучше быть не может.
      Потом мы умяли большую часть домашних припасов и пошли проверить, насколько уютно и удобно стало в гостиной. Ивана рассказала о своих впечатлениях от поездки по Италии, и никому из нас в голову не пришло грустить о том, что каникулы мы проводим не дома в Градиште.
      Станда посидел немного с нами, потом встал и похлопал меня по плечу, кивком указывая на дверь.
      — Пройдёмся по замку, — предложил он, когда мы очутились в коридоре. — Надо научиться ориентироваться, знать, где что находится, на случай если ночью что произойдёт.
      — А что может произойти?
      — Как знать. Ведь нельзя сбросить со счёта того молодца, у которого есть ключ не только от задней калитки, но и от главных дверей, и бог весть ещё от чего.
      — Откуда вам это известно?
      Станда молча шёл со мной по лестнице, что вела на второй этаж, освещая фонариком ступени. На пыльном ковре, покрывавшем лестницу, отчётливо вырисовывался тот же узорный отпечаток, который мы разглядели за оградой замка.
      — Вот тебе раз! — прошептал я. — Но кто же это может быть? Уж не кастелян ли?
      — Нет. Будем жить так, будто об этом незнакомце ничего не знаем, надо только быть наблюдательнее. Тут какая-то чертовщина творится.
      Мы поднялись наверх, осторожно ступая, то есть аккуратно обходя ковёр и стараясь держаться края лестницы, где отпечатки легко терялись.
      Станда посветил фонариком на стену и задержал пучок света на выключателе.
      — Свет не зажигать, — прошипел Станда, когда я потянулся к выключателю, — запомни место, где его найти, а пока посидим в темноте.
      Световой кружок бежал от двери к двери. На втором этаже коридор был устроен в точности как в цокольном, но одно отличие мы всё-таки обнаружили — в конце его белела не стена, а двери. А за ними…
      Нам показалось, что за ними слышны голоса. Тихонечко прокравшись вдоль стены, мы прижали уши к деревянной филёнке двери.
      — Я не потерплю, чтобы мне помешали доделать работу, которую я должен был закончить ещё на той неделе, — глухо прозвучал чей-то низкий мужской голос. — И со всеми, кто теперь станет у меня на пути, я расправлюсь по-своему.
      — Нет, — вскрикнула какая-то женщина, — помилуйте, они ещё так молоды…
      Мужчина противно захохотал раскатистым басом.
      — Вот я и говорю, надо убрать их с дороги. Слишком уж они любопытны и пронырливы, суют нос куда не следует.
      — Вы бы хоть предупредили их, — умоляла женщина. — Дайте им ещё хоть один шанс. Может, они сразу уедут, если только подать им предупреждающий знак.
      — Их вожак никаких угроз не побоится, я его знаю, — ответил мужчина. — Разве что…
      — Что… что? — взмолилась женщина.
      — Разве что его первым отправить на вечный покой, — засмеялся мужчина.
      Я до боли стиснул руку Станды. Было ясно, что за дверями говорят о нас, и прежде всего о Станде.
      — Возможно, остальных я пощадил бы. Эти уж никак не герои и если потеряют руководителя, то превратятся в стадо без пастуха, — продолжал обладатель глухого баса. — Об этом я ещё подумаю, но только до утра, не дольше. А потом примусь за дело.
      — Спасибо, — поблагодарила женщина. — Не хотелось бы, чтобы это произошло, пока я здесь.
      — Сказано же, только до утра, не дольше, — повторил её собеседник.
      — Спасибо, — повторила женщина, — я попытаюсь отослать их, пока есть время.
      — Ничего не выйдет, — послышалось в ответ. — Они слишком упрямы.
      Потом наступило напряжённое молчание. Я боялся, что сейчас послышатся шаги, створки распахнутся и…
      — Вы слушали пятую передачу по дополнительному чтению, — неожиданно раздался другой мужской голос. — Как явствует из приключенческого романа «Охотник», сокровища похитил…
      Тут за дверями послышались шаги, последние слова потонули в шуме, и чья-то рука щёлкнула рычажком радио.
      Станда вздрогнул, развернулся и помчался лёгкими, неслышными шагами вдоль стены, пока не выбежал на лестницу. Не зная, что и думать, я бросился за ним следом. Он стоял у конца лестницы и хохотал, закрывая рот ладонью. Сдерживаемый смех сначала напоминал прысканье, потом фырканье; прошло немало времени, прежде чем Станда смог заговорить.
      — Я подумал было, что мы угодили в логово Джека Потрошителя, — таинственно прошептал Станда и опять прыснул со смеху. — В жизни не слушал радио с таким напряжением, — икнув, прибавил он.
      Мне очень хотелось узнать про Джека Потрошителя, потому что в братниных тетрадях персонаж с таким именем не встречался. Но Станда сказал:
      — Пойдём осмотрим… ик… все двери, чтобы знать… ик… чем мы располагаем…
      Мы неслышно, как духи, перебирались от одной комнаты к другой.
      Наши бесшумные перемещения нарушила внезапно напавшая на Станду икота и его приглушённые чертыхания.
      Свет фонарика разоблачал клабанский способ вести хозяйство. В покоях с узорными паркетными полами мы обнаружили груду наколотых дров и целых чурбаков, корыто, картошку, насыпанную в ящик и мимо ящика, десятки консервных банок. Одна из комнат была вся опутана верёвками для сушки белья, а дальше просто нельзя было шагу ступить из-за груды ящиков из-под фруктов. Всё это мы увидели через незакрытые двери. Но последняя комната справа, та, что находилась как раз над моей спальней, была заперта на два замка — во-первых, на ключ, а во-вторых, на блестящий висячий замок, похожий на маленькую счётную машинку.
      — Это… ик… любопытный замок, — пояснил Станда шёпотом, — он открывается набором определённого числа и… ик… чтобы его открыть, нужно иметь не ключ, а хорошую память. Здорово?
      — На нём написано: «Made in Germany», — прочитал я, — сделано в Германии.
      — Хм, — хмыкнул Станда, переведя луч фонарика на пол, чтобы осветить порог и подход к дверям. — Ик, — снова вырвалось у него изнутри, и в звуке послышалось удовлетворение.
      На полу отчётливо отпечатались следы незнакомца, исчезавшие за дверью.
      — Здесь, очевидно, кто-то был, — сообщил я о своём открытии Станде на ухо.
      — Ик, — прозвучало вместо ответа.
      Молча взяв меня за руку, Станда прошёл в другой конец коридора, и мы снова очутились перед дверями квартиры Клабанов. Передав мне фонарик, Станда сунул руку в карман и тихо сказал:
      — Свети!
      Я светил лучом, следя за его движениями. Миллиметр за миллиметром Станда свёл петли, прикреплённые с нашей стороны двери, вставил в них маленький висячий замок. Щёлк — и вход на второй этаж со стороны Клабана оказался запертым.
      На этом наша вечерняя разведка закончилась. Вернувшись, мы обнаружили, что все члены личного состава уже свернулись клубочком в графских постелях. Станда проверил, не горит ли где свет, повернул огромный ключ во входной двери и оставил его торчать в замке. Наступила ночь, первая ночь после нашего вынужденного ухода из Градиште.
      — Спокойной ночи, — шёпотом пожелал мне Станда, закрывая дверь.
     
     
      11. Раз, два, три — на помощь!
     
     
      Мне не спалось. Я попытался было прокрутить в памяти кадры прошедшего дня, но уже на нашем шествии мимо градиштьской купальни всё расплылось, растаяло, и сон погасил последние проблески сознания. Помню только, что за окном сияли звёзды, а Тонда разговаривал во сне и иногда причмокивал.
      Как выяснилось позднее, мой безмятежный сон был неожиданно прерван около полуночи. Сначала мне почудилось, что меня кто-то зовёт, но оказалось, что это мне не мерещится, а так и есть на самом деле. Не успел я сообразить, откуда доносится зов, как получил кулаком по плечу.
      — Лойза! Лойза, дай-ка мне эту палку, — хрипел мой сосед Мишка, молотя руками по моей кровати, будто копьём.
      Но, скатившись во сне на край, он оказался очень близко от моей постели, так что я стал одновременно и жертвой его кулаков, и защитником, которого он призывал. При этом Мишка поднял такой гвалт, что прервал Тондины сновидения (тому снились колбаски).
      — Да вы что, сдурели? Спите и не валяйте дурака, — с досадой пробурчал он. — А мне такой вкусный сон снился. — Тонда горестно вздохнул. — Такой вкусный. Да что тут происходит?
      — Мишка вышел на тропу войны, — сказал я и подёргал беспокойного засоню за руку.
      Тот всё ещё где-то витал, потому что посчитал это очередным нападением, и трахнул меня по лбу. Я защемил ему нос пальцами.
      — Лойза… Лойза, — застонал он и проснулся. — Уф, значит, это было во сне, — с облегчением выдохнул Мишка, когда в наводящих ужас покоях замка распознал мирно настроенное окружение. — Они хотели утопить меня в бассейне.
      — Кто?
      — Те двое, с птичника. Держали за ноги и через бортик кунали в воду. А ты стоял рядом и смотрел. Пальцем не двинул, чтобы вступиться за меня, — с укоризной сказал он.
      — Зато ты дрался как сумасшедший. У меня и сейчас ещё голова трещит.
      — А вода была какая, чистая или грязная? — поинтересовался Тонда.
      — Не знаю. По-моему, чистая, — сказал Миша, — а что?
      — Моя бабушка говорит, что когда во сне видишь чистую воду, тебя, значит, ожидает радость…
      — А если кто-то уплетает во сне свиную колбасу, это как твоя бабушка толкует?
      — Никак.
      — Жаль, а то мы могли бы узнать, что ожидает тебя.
      — Мне совсем не свиная колбаса снилась, а кровяные колбаски, — возразил Тонда.
      — Ай-яй-яй, — прыснул Мишка. — Ну, после этих колбасок от ожирения лопаются примерно на год раньше. Это уж точно, можешь спросить у бабушки, так и в соннике написано.
      — Дурачки вы оба, не понимаете, какая это вкуснятина, — сказал Тонда, натягивая одеяло по самую шею. — И оставьте меня в покое, я спать хочу.
      — Спокойной ночи, — пожелал я, — а как только тебе опять кровяная колбаска приснится, буди нас, мы её хоть понюхаем.
      — Ты у меня прямо сейчас можешь кой-что понюхать, доиграешься, — пробурчал Тонда и повернулся на другой бок.
      Лунный свет проникал через окно, освещая обстановку спальни. Силуэт деревянных зубчиков на спинке моей постели напоминал теперь очертания сказочного города, а вдали за ним виднелся залитый лунным светом сосновый лес. Ветви ближайших деревьев образовывали фантастические переплетения, и для полноты впечатления где-то поблизости ухала сова. Мишка прошептал:
      — Кыш, урод!
      И вдруг за окном раздались глухие металлические удары, как будто по улице катили пустую жестянку. Продолжалось это недолго, одну минутку, но сон, смеживший нам веки, мигом улетучился. Мишка тоже, должно быть, что-то расслышал, потому что, приподнявшись на локте, прошептал:
      — Слыхал? Что это?
      — Ш-ш-ш, — зашипел я.
      Мы пододвинулись к краю постели, так что весь прямоугольник окна стал хорошо виден. От нашего внимания не ускользнуло бы ничего. Но тут Тонда начал громко вздыхать, и его вздохи напоминали конский храп.
      — Тс-с-с, — цыкнул я, и Тонда взял на два тона выше.
      Вскоре я забыл про него, потому что с правой стороны окна появилась тень: голова, за ней плечо, и неизвестный лазутчик замер. Тонда как раз перестроился на паровую пилу и теперь храпел заливисто, с присвистом, так что уши закладывало. Пронзительные звуки наверняка были слышны за окном, потому что тень, отбросив осторожность, стала расти, и вот уже за стеклом виднелась половина мужской фигуры. Я следил за ночным пришельцем, полузакрыв глаза, и уголками губ помогал Тонде «пилить дрова». Таинственный посетитель был, по-видимому, успокоен картиной сонного царства. Он исчез так же внезапно, как и возник, и за окном осталось только ночное небо, усеянное звёздами.
      — Может, Станду разбудить? — шёпотом осведомился Миша.
      Я слез на пол и на четвереньках пополз к дверям. Ещё один быстрый взгляд на окно — убедившись, что ничего необычного за ним нет, я одним прыжком вскочил и надавил на ручку.
      Комната Станды была пуста. Одеяло сбито в ногах кровати, дверь в коридор открыта настежь. Я сообразил, что с чердака вся округа видна как на ладони.
      Лестница тоже была залита лунным светом, так что наверх я взлетел легко и проворно, как ласка. Полуоткрытая дверь второй комнаты справа подсказала мне всё остальное. Мне хватило двух секунд, чтобы убедиться, что в комнате кто-то есть. К оконному простенку прижался Станда, да так ловко, что почти слился с ним.
      — Тс-с-с, — прошипел он, — иди сюда.
      Я в мгновение ока очутился возле Станды. Пошарив в кармане, он сунул мне в руку что-то металлическое и холодное.
      — Это сигнальный пистолет. Умеешь с ним обращаться? Отлично! Так вот, как только я скажу «три», пальнёшь разок из окна. Направление выстрела — вниз вправо.
      Ставни были распахнуты настежь, так что обозревать округу ничто не мешало. Я потихоньку высунулся наружу и тут же отпрянул. От ограды замка в нашу сторону направлялись две фигуры, они несли лестницу.
      — Тащат лестницу, — предупредил я Станду.
      — Отлично, — нервно выдохнул он. — Так, значит, как я сказал: раз, два, три — и пли.
      На груди у Станды оказалась какая-то сумка с округлой блестящей бляхой, подвешенная на ремешке, обвивавшем шею. В лунном свете я разглядел, что это фотоаппарат со вспышкой.
      Подтащив лестницу к крайнему окну, незнакомцы снова заглянули в комнату первого этажа. «А вдруг они заметят, что постель пуста, — мелькнуло у меня, — и всё будет кончено?»
      Но никто ничего не заметил. Они принялись устанавливать лестницу, а когда она наконец приняла вертикальное положение, Станда пихнул меня в бок:
      — Раз, два, три!
      Грянул выстрел, и в ту же секунду тьму разорвала ослепительная вспышка.
      — Hilfe [1]! — взвизгнул высокий мужчина, закрывая лицо руками.
      Кастелян Клабан, его сообщник, пригнулся и, оставив ношу, бросился прочь. Неизвестный верзила — судя по крику о помощи, это был иностранец — некоторое время очумело вертелся около раскачивающейся лестницы. Я ещё раз нажал на курок, и Станда снова осветил незнакомца.
      — Um gotteswillen [2]! — взвыл великан и припустил вслед за кастеляном.
      Давясь от смеха, Станда показывал пальцем на лужайку перед замком. Наше дело довершила упавшая лестница. Она расколола ветхий крольчатник, словно карточный домик, и теперь двор выглядел так, будто там происходил кроличий съезд. Но через несколько секунд ушастые разбежались. Кругом, всего в двух прыжках, протянулись овощные грядки пани кастелянши. Мы пожелали кроликам приятного аппетита и отправились на боковую.
     
     
      Но не тут-то было, с первого этажа навстречу нам поднималась вся компания. Мне пришлось исповедаться перед Алёной, Мишкой и Тондой, пока Станда героически отражал нападки Иваны. Она сердилась, что не смогла «при сём присутствовать». Кончилось дело тем, что Станда совершил обход спален с кувшином воды в руке, грозясь облить каждого, кто ещё пикнет.
      Уснули мы и без холодного душа.
     
     
      12. Кто, из чего, почему и в кого стрелял?
     
     
      Когда мы утром собирали для Иваны в лесу ветки и шишки, чтобы она смогла растопить плиту и продемонстрировать своё кулинарное искусство, я уже в двадцатый раз рассказывал о ночном происшествии. Мишка, разумеется, дразнил Тонду тем, что тот пропустил такую великолепную штуку ради какого-то колбасного сна. Алёна, как всегда подражая Иване, замучила меня упрёками, почему, дескать, я её вовремя не разбудил. Тонда строил из себя оскорблённого. Он обогнал нас, но неожиданно остановился, указывая на что-то впереди:
      — Смотрите, тут чей-то лагерь!
      Ниже по склону находилась маленькая площадка, с одной стороны защищённая скалой. На другой стороне площадки стояла деревянная сторожка, а немного подальше пряталась кормушка, в которой лежало немного сена. Посреди полянки располагалось круглое кострище, огороженное несколькими валунами.
      Мы сбежали вниз. Мишка помчался прямо к сторожке и толкнул дверь. Она была закрыта только на деревянный колышек, засунутый в петли для замка. Мы ринулись вслед за Мишкой, но смотреть в сарае было нечего: в одном углу лежал ворох сена, в другом мы разглядели кучку совершенно высохших, съёжившихся каштанов. Алёна распахнула дверь, и в сторожке стало совсем светло. Но больше мы ничего не увидели. Я подтолкнул Тонду к выходу, но Мишка схватил меня за руки и завёл их за спину.
      — Ш-ш-ш. Тихо!
      Откуда-то опять послышались непонятные звуки. Затаив дыхание, мы попробовали установить, откуда они исходят. Вдруг Алёнка, оттеснив меня, показала на кучу сена:
      — Там!
      Мишка стоял ближе всех и поэтому раньше других запустил руку в сухую траву. Он вытащил что-то длинное и блестящее. Приглядевшись получше, мы увидели, что этот предмет имеет знакомые очертания. Я не сразу догадался, что это такое.
      — Да ведь это наша пилка! — воскликнула Алёна.
      Мишка протянул пилку нам, Тонда схватил её. Она была из хозяйства его родственника, но уже несколько недель обитала в нашей лесной резиденции на Градце. Я посмотрел на деревянную рукоятку, помеченную выжженной буквой «Г».
      — Точно, — подтвердил я, — у нас стащили.
      Тонда потянул пилу к себе.
      — Как… как она здесь оказалась?
      — Видимо, так же, как и вот эти часы, — сказал Мишка, поднимая над головой будильник, который до недавнего времени обретался в нашем лесном укрытии.
      Алёна раздобыла этот будильник у своего дедушки — поиграть, для дела он уже был непригоден и для украшения тоже не годился. У него было два звонка, пожелтевший облупленный циферблат и переломившаяся пополам большая стрелка. Часы шли, если их заводили до упора и клали циферблатом вниз. Шли они иногда час, иногда два, а однажды протикали целых три. Потом будильник остановился, и, как я его ни заводил, он уже не тикал. Теперь он показывал время однозначно.
      — Выходит, они нас ограбили! — воскликнул Тонда, до которого всё доходило позже остальных.
      — Воришки были здесь совсем недавно, — сказала Алёна, подкручивая пружину, — часа два назад самое большее.
      — Это-то ясно, — отозвался Мишка, который, в последний раз вороша сено, выудил из него кухонный нож, початую коробку печенья, две бутылки пива и полную банку апельсинового сока.
      — Здесь они ночуют, отсюда и на разбой отправляются. И здесь же нынче ночью мы их застукаем и намылим шею, — тихонько проговорил я, твёрдо вознамерившись отомстить.
      Ребята кивнули. Судьба тех, из-за кого мы погорели на птичнике, была решена.
      — Девять часов! — охнула Алёна. — Ивана ведь дров ждёт! Ужас как летит время.
      Мы быстренько привели всё в порядок, стараясь замести следы, чтобы у ворюг не возникло подозрений. Пусть они думают, что о них никто не знает.
      — Ну подождите, синьоры, устроим мы вам спектакль!
      Мы мчались к замку, насколько позволяла тяжесть за спиной.
      — Вы что в лесу делали — ждали, когда ветки вырастут? — набросилась на нас Ивана. — Какао на плите, рогалики на столе, мармелад там же. Да не рассиживайтесь, а начинайте красить мебель, краску Станда уже развёл. Вы когда-нибудь этим прежде занимались? — Губы её раздвинулись в улыбке, и нам показалось, что мы попали домой к маме.
      — Занимались, и не только этим! У нашего директора две страсти — плотницкое и малярное дело. Как раз во время последних каникул мы все скамейки перекрасили, — сказал Миша.
      — О чём разговор, остаётся повторить пройденное, — согласился я.
      — Ну хорошо, вот и покажите, на что вы способны, — сказала напоследок Ивана и пошла к насосу за водой.
      Мы уселись за стол, а Тонда побежал за остатками домашних запасов. Он выдал каждому по крутому яйцу и кружку охотничьей колбаски. На столе нас ждал небольшой завтрак. Мы проглотили по две чашечки какао, слопали уйму рогаликов и вазочку мармелада, и только теперь подошёл черёд Тондиных лакомств. Но мне не суждено было дозавтракать.
      В открытом окне появилась голова Станды.
      — Лойза здесь? Лойза, выйди-ка сюда. А все остальные после завтрака пусть сразу принимаются за дело: краска и кисти под окном, покрасьте полки, а потом и всё прочее. И чтоб никто отсюда ни ногой. Идёшь, Лойза? Да шевелись же, чёрт возьми!
      Сбитый с толку таким тоном, я выбрался через все двери во двор замка. В словах Станды не проскальзывало ни тени былого дружелюбия, меня словно окатили холодной водой.
      Следующий сюрприз ждал меня на улице. Рядом со Стандой стоял представитель органов госбезопасности ротмистр Еничек. Кивнув в ответ на моё приветствие, он сказал:
      — Ага, наш яичный шериф. — Прозвучало это так, как будто он сказал: «Попался, мошенник».
      Все дальнейшие замечания, однако, он приберёг «на потом». Указывая рукой на ближайшую дверь, ротмистр Еничек прокартавил:
      — Пггошу, уважаемые!
      Напуганный Стандой, я перебирал в уме все свои последние провинности, но ответ был однозначный: яичная баталия и перевёрнутые копёшки. А может, органы госбезопасности поинтересовались нашей первой ночью в замке?
      Как оказалось, дело было именно в этом. Ротмистр подвёл нас к дверям с надписью «Комната инспектора» (раньше я о ней не знал), открыл её и молча указал на два стула. Голубоватая пелена папиросного дыма свидетельствовала о том, что в комнате недавно работали, выполняли служебные обязанности.
      Товарищ Еничек устроился за старым письменным столом, открыл записную книжку и посмотрел на кончик своей авторучки.
      — Ну, и как тебе сегодня спалось? — спросил он как бы у своей авторучки.
      Я украдкой взглянул на Станду, так как не понял, к кому, собственно, обращён этот вопрос.
      — Так как же, — вопрошал ротмистр, целясь в меня остриём самописки, — снилось тебе что-нибудь?
      — Ничего не снилось.
      — Так крепко спал?
      — Да нет. Просто мне вообще ничего не снилось.
      Станда приподнялся на стуле.
      — Товарищ ротмистр, что вы ходите вокруг да около? Спросите у Лойзы прямо, пусть он вам скажет, что было.
      Милиционер нахмурил брови:
      — Позвольте уж мне самому решать, а? Подождите, я ещё и вас кое о чём спрошу.
      — Пожалуйста, — рассердился Станда и отвернулся к окну.
      Закурив сигарету, ротмистр продолжал чиркать зажигалкой и задувать пламя.
      — Ну, так как всё это было?
      — Что это?
      — Да вчерашнее! Как только вы пришли в замок, сразу же поднялась стрельба. Кто стрелял, из чего стрелял, в кого стрелял? Это первое. Второе: кто ночью уронил лестницу на крольчатник и разрушил его? Кто стрелял из пистолета и пускал ракеты? Ведь у пана Клабана от этого чуть инфаркт не приключился! Лежит в постели и ни рукой ни ногой. — Ротмистр метнул взгляд на Станду. — Не был ли при всём этом и ваш руководитель?
      — Я вам уже говорил, товарищ… — взвился Станда, и в этот момент я начал понимать, откуда взялись его холодность и дурное настроение. Он был, в сущности, порядком рассержен, но не на меня и не из-за меня, а…
      — Вам слово потом, — прервал Станду ротмистр. — Я хочу, чтобы сначала говорил Лойза.
      — Около полудня мы пришли к закрытым воротам, — начал я по порядку расписывать все наши злоключения, в то время как ротмистр делал пометки.
      Когда я дошёл до того места, как Станда пустил в ход фотоаппарат со вспышкой, ротмистр удивлённо поднял голову.
      — Фотоаппарат со вспышкой? Что это значит? — обратился он к Станде. — О нём вы мне ничего не говорили!
      — Вы меня спросили, как я устроил молнии, и я вам ответил, что с помощью аккумуляторной вспышки.
      — Но о фотоаппарате вы не заикнулись, — настаивал ротмистр.
      — Вы с самого начала поверили этому мошеннику кастеляну и принимаете нас за разбойников, а у меня есть доказательства того, что безобразия здесь творил он.
      — Поосторожней в выражениях, пожалуйста, — сделал ему замечание Еничек. — То, что он мошенник, надо ещё доказать.
      — Докажу, когда понадобится, — похвалился Станда, — вот проявлю плёнку, и получите доказательства. Чёрно-белые снимки.
      Ротмистр задумался.
      — Сколько времени у вас уйдёт на проявление плёнки?
      — Полчаса, — сказал Станда. — Только у меня здесь нет ни проявителя, ни закрепителя, иначе я уже давно бы всё сделал. Всё-таки любопытно.
      — Ага, — протянул Еничек. — Знаете что? Поедем вместе в город, и пусть её проявят в нашей лаборатории, идёт?
      — Пожалуйста, — пожал плечами Станда и кивнул мне: — Лойза, сбегай за аппаратом, он на столике около кровати.
      — Стой, — взревел ротмистр, только я поднялся со стула. — с ним я ещё не закончил. — Подперев подбородок ладонью, он вперил в меня взгляд своих тёмных глаз. — Так ты уверяешь, что ночью вы никакой лестницы не ставили?
      — Лестницу? Мы? — Я вопросительно посмотрел на Станду.
      — Именно это утверждает пан Клабан, — быстро затараторил Станда, чтобы ротмистр не успел его прервать, — говорит, что мы ночью подставили лестницу к окну его квартиры, стучали в стекло, стреляли и делали молнии. Он вроде бы так испугался, что ударился лицом о ночной столик и набил себе шишку. Потом мы из чистого хулиганства повалили лестницу на крольчатник и убежали.
      — Вот враньё! — вырвалось у меня. — Да не верьте вы этому вралю! — закричал я, чуть не плача.
      — Успокойся, — сказал ротмистр Еничек, — я верю прежде всего фактам, а не словам. А факт состоит в том, что под окном кастеляна и сейчас видны ямки от лестницы, а у самого пана Клабана на лбу шишка. Вот и объясни мне, как это могло случиться, понял?
      — Не знаю, — огрызнулся я и отвернулся к окну.
      — Я вот что подумал, — размышлял Станда, — вы ведь измеряли расстояние между ямками, скажите, совпадает оно с расстоянием между жердями?
      Ротмистр насторожился.
      — Это могло бы натолкнуть вас на интересную мысль. Я, видите ли, ещё ночью внёс лестницу в замок. Если ямки под окном кастеляна были оставлены лестницей, тогда виноваты мы. Но я советую вам проверить.
      — Пожалуйста, — пожал плечами пан Еничек и взял со стола связку ключей, — можем прямо сейчас и пойти.
      И мы пошли.
     
     
      13. Стой! руки вверх!
     
     
      Перед замком нежился на солнце кастелянов Бояр, по-нашему Казан. Заслышав шаги, он завилял хвостом и побежал мне навстречу. И сразу же сунул свою лоснящуюся голову мне под руку. Я же некоторое время колебался, разыгрывая равнодушие. В этот момент мне было противно всё, что связано с Клабаном. Но потом я сказал себе: «Дурень, пёс-то тут при чём?» — и погладил его.
      — Бояр! — заверещала из окна пани Клабанова. — Отойди от этих убийц!
      Пёс убрался восвояси, а Станда сухо заметил:
      — Вам не кажется, что пани тоже следовало бы выбирать выражения?
      Ротмистр махнул рукой:
      — У неё с нервами плохо.
      — Вот оно что! — сказал Станда.
      Взвалив на себя лестницу, он завернул за угол замка.
      Вот и место ночного приключения. Станда остановился под первым окном справа и осмотрел узенькую грядку. Полоска земли была так заботливо выровнена, как будто её засеяли морковью.
      — Следов, разумеется, нет. Этого следовало ожидать.
      Перейдя к другому крылу замка, Станда поднял взгляд вверх, на окна кастелянова жилища.
      — Здесь? — спросил он ротмистра.
      — Здесь, — отозвался Еничек.
      Станда положил лестницу так, чтобы её нижний конец точно указывал на две прекрасно сохранившиеся вмятины.
      — Так? — спросил он.
      — Да, хорошо, — одобрил милиционер, присаживаясь на корточки. Расстояние между жердями лестницы оказалось на целых пять сантиметров больше, чем между ямками в земле.
      Сняв фуражку, ротмистр поглядел наверх, быстро перебежал на другую сторону замка, что-то поискал на земле, обследовал место под окном и не спеша вернулся к нам.
      — Что-то здесь и впрямь не так, — согласился он. — Вы, стало быть, утверждаете, что их было двое?
      — Ну да, — подтвердил я. — И второй говорил по-немецки.
      — Это я уже слышал, — буркнул милиционер. — Лучше всего скорее проявить плёнку. Тогда и увидим, кто прав.
      — Ну что ж, — согласился Станда. — Лойза, принеси аппарат, а я пока выведу Иванину машину.
      — Будет сделано.
      Перед главным входом мне в ноги неожиданно кинулся Казан. Не успел я обернуться, как он выскользнул в дверь и скрылся из виду. Я пробежал мимо наших пустых комнат, ухватил на бегу кружок колбаски из Тондиных запасов, разложенных на столе, дружески погрозив пальцем вслед Казану.
      — Ах ты злодей!
      Я побежал в спальню Станды и, оказавшись у его ночного столика, замер с раскрытым ртом. Никакого фотоаппарата там не было. Я открыл дверцу, но внутри стоял только расписной ночник, бывшая собственность графа. Распахнув гардероб, я обследовал и его содержимое, даже залез Станде в рюкзак. Нет! На кровати нет, под кроватью нет! Я высунулся из окна.
      — Станда! Фотика здесь нет!
      — Протри глаза, — крикнул он, направляясь к замку. Оказалось, что с глазами у меня всё в порядке. Сумка с фотоаппаратом и вспышкой окончательно и бесповоротно исчезла.
      Первое подозрение пало, разумеется, на бывшего кастеляна.
      — Кто ещё заинтересован в том, чтобы фотик пропал? — спрашивал Станда.
      — Клабан говорил только о вспышке, которая его ослепила, и о том, что он ударился головой о ночной столик, — напомнил пан Еничек.
      — Думаю, что на эту басню мы можем внимания не обращать. Наплёл бог знает чего.
      — Поживём — увидим, — снова повторил своё любимое присловье пан Еничек и поправил ремень. — Подождите минутку. Я схожу за Клабаном.
      Станда последовал за ротмистром, оставив меня одного. Этого момента я только и ждал.
      В комнате было что-то не то. Я это заметил ещё до того, как крикнул Станде в окно, что фотоаппарат исчез, но только теперь у меня появилось время это обдумать. На подоконнике между внутренней и внешней рамой виднелись следы. Ничего определённого — какие-то грязные полосы и бороздки да немного размазанной грязи, но фантазия моя разыгралась вовсю.
      Итак, кто-то забрался в комнату Станды через окно. Куда он направлялся, мне разузнать не удалось — на полу ещё со вчерашнего дня оставалась невообразимая путаница разных отпечатков, но в ту минуту я был убеждён, что неизвестный и непрошеный гость устремился прямиком к ночному столику.
      Вернувшись к окну, я вскочил на подоконник и высунулся наружу. Под окном по наружной стене дома тянулась длинная вертикальная царапина, а в глинистой почве можно было различить несколько следов. Окно Станды было третьим по счёту, и на них никто внимания не обратил.
      Кто-то влез через окно Станды, это факт. Но кто? Скорее всего, Клабан. Он больше всех был заинтересован в том, чтобы фотик исчез. Дело это надо было обделать половчее, потому что с самого утра в замке или около него кто-нибудь постоянно болтался. За исключением того времени, когда мы были в лесу, Станда в деревне, а Ивана на кухне. Так, ясненько.
      Правда…
      Точно так же могли посетить замок обитатели лесной сторожки. Те, кто однажды уже нас обокрали и на чьей совести яичная баталия в птичнике. Они тащат всё, что им под руку попадётся и, главное, что получше. Стащили наш будильник, пилу, нож, они могли ограбить и замок. Преспокойненько. Это уж точно.
      Не знаю почему, но эта последняя догадка нравилась мне больше. Я даже хотел, чтобы так всё и случилось. Клабан был для нашей компании недосягаем, с ним мог справиться только ротмистр Еничек, а до тех двух воришек — рукой подать. Счёты у нас с ними ещё не закончены, и это работало на мою версию о том, что в замок залезли именно они. Чем больше я об этом думал, тем больше догадка стала походить на истину. У меня созрел план. Я представил себе, как ночью мы нападём на лесную сторожку и вытащим из этого логова всё: самих парней, вещи, которые они у нас украли, и — Стандин фотик со вспышкой. Мысленно я уже представлял себе, как он лежит там в сене. Хотя меня и терзали сомнения — всё-таки больше всего в исчезновении аппарата был заинтересован именно кастелян, — но дальнейшие события укрепили меня во мнении, что аппарат украл кто-то другой.
      Из коридора послышались шаги.
      — Кастелян лежал в постели, — рассказывал ротмистр Станде, — перину натянул по самый подбородок, с лица красный весь и потный. Я говорю ему: «Пан Клабан, не надо бы вам так париться под периной, раз у вас сердце слабое». А он — мне, дескать, от этого легче, а сам её уже чуть не до самого носа натянул. Смотрю, а из-под перины торчат ботинки со шнуровкой. Стягиваю с него перину, а он лежит, как будто обход производить собрался: одет, обут и связка ключей в руках.
      — Значит, — сказал Станда, — он нарочно притворился больным.
      — Видать, я был к вам несправедлив, — признал ротмистр, — но мне недостаёт против него прямой улики. Если бы была фотография… Я его об этом в лоб спросил, но он и слышать не хочет о фотоаппарате.
      — Он, должно быть, залез туда, когда мы с Лойзой сидели в комнате инспектора, — размышлял Станда. — Надо бы проверить у ребят в столовой, не проходил ли он мимо.
      — Не забывайте, что замок можно и с другой стороны обойти, а если пригнёшься, так из окна тебя ни за что никто не увидит.
      — Что правда, то правда, — согласился Станда, — но всё-таки давайте их спросим для верности.
      Станда и ротмистр Еничек удалились в сторону кухни.
      Выждав, когда дверь за ними закроется, я снова подошёл к окну. Находясь под впечатлением только что услышанного, я представил себе, что следы на грядке, на окне и под окном вполне определённой формы. Стало совершенно очевидно, что следы эти невелики, а у кастеляна — я заметил — подошвы будь здоров. Тут дело яснее ясного. Те двое, из птичника, преследовали нас до самого замка, а потом выждали, когда дом остался без присмотра. Стибрили фотик и бог знает что ещё. Наверняка что-нибудь ещё пропало.
      Со второго этажа донёсся шум. Шаги! Я спрятался за угол и затаил дыхание. Все, кто имел отношение к замку, были с ротмистром Еничеком на кухне. Кастелян Клабан не мог там прохаживаться, ротмистр ведь сказал, что он преет в постели. Значит, либо наверху бродят те два молодца из птичника, либо это неизвестный великан, которого после ночного приключения с лестницей я мысленно прозвал паном Гильфе.
      Присутствие в доме Станды и ротмистра прибавило мне храбрости. Вернувшись потихоньку к рюкзаку Станды, я быстро нашарил в нём стартовый пистолет. Он лежал на самом верху, вероятно, с тех самых пор, когда Станда показывал его ротмистру. Стиснув пистолет в руке, я снова спрятался за лестничный стояк.
      «Давай-давай», — сказал я сам себе, прислушиваясь к шарканью шагов, — человек неуклюже спускался вниз. Как только незнакомец приблизился к последним двум ступенькам, а тень его пала на пол коридора, я завопил во всё горло:
      — Стой! Руки вверх!
      — Н-н-не дури! — раздалось из-за угла. — Эт-т-то я-я-а… И передо мной, еле держась на ногах, появился Тонда.
      Дверь кухни распахнулась, и ротмистр Еничек, держа руку на кобуре пистолета, выскочил в коридор.
      — В чём дело?
      Станда, Ивана, Мишка и Алёна высыпали вслед за ним.
      — Лойза только что задержал Тонду, — сказала Ивана, чем всех рассмешила.
      Станда отобрал у меня пистолет и сунул в карман.
      — Нечего тут Дикий Запад устраивать, — сказал он и встряхнул Тонду, который всё ещё хватался рукой за потолочную балку и молча таращил глаза. — Проснись, фермер, шерифа я обезоружил.
      — У-уф, ты ужас как меня испугал, — заикаясь, проговорил Тонда, опустил руки и схватился за живот, — мне даже плохо стало.
      Ивана погладила меня по голове.
      — Если Тонда станет заикой, тебе придётся искать ему невесту.
      Ротмистр напустил на себя строгость.
      — Орёшь, как будто по меньшей мере матёрого убийцу поймал. Сейчас не время для мальчишества!
      — Это не мальчишество, — оправдывался я, — я думал…
      — Чересчур уж громко ты думаешь, — заметил Станда.
      — Если бы ты и впрямь думал, не стал бы панику поднимать, — сказал Еничек.
      — Но Лойза и вправду не мог знать, кто ходит наверху, — ни с того ни с сего начал защищать меня Тонда. — Сейчас он меня застукал, а мог поймать кого и посерьёзней.
      — Думаешь? — заинтересовался ротмистр.
      — Тебе что-нибудь известно? — спросил Станда.
      — Известно, — важно кивнул Тонда, — кое-что посерьёзней.
      — Вот это меня очень интересует, — сказал ротмистр. — Пойдём-ка в комнату, попробуем выяснить. А остальные бегом работать, — махнул он рукой, — кыш-кыш, разойдись.
      Станда положил руку мне на плечо:
      — Останься. Первым делом объясни мне, с чего весь этот шум.
      Я объяснил. Ротмистр презрительно наморщил нос и покачал головой, но Станда сказал:
      — Я рад, что ты не испугался. А будь это действительно разбойник…
      — По-вашему, так он и расхаживает тут средь бела дня? — усомнился Еничек.
      — А почему бы и нет? — вырвалось у Тонды. — Я его собственными глазами видел.
      — Кого?
      — Пана Клабана.
      — Где?
      — Здесь, наверху.
      — Подожди, расскажи-ка связно и с самого начала.
      Тонда собрался было с духом, но вдруг опять обмяк и робко сказал:
      — Сперва надо бы подкрепиться, а то я такого страху натерпелся — ужас как есть хочется.
      Он сбегал в спальню и вернулся с несколькими кружками неистребимой охотничьей колбаски. Предложил Станде и ротмистру, но те отрицательно замотали головой. Меня уговаривать не пришлось, я без лишних слов хапнул два крайних кусочка.
      — Рассказывай, рассказывай, — поторапливал его Станда.
      — Мне ещё колбаски хочется, — признался Тонда и проглотил кусочек. — Это было, наверное, через четверть часа после того, как вы позвали Лойзу. Ну а я здесь оставался. Развернул колбасу, взял кружок, и вдруг у меня над головой послышались шаги. Сначала я подумал, что это мне только почудилось, но потом уж убедился. Да и Лойза говорил, что над нами есть закрытая комната, куда эти двое хотели по лестнице забраться.
      — Вот видите, ещё один свидетель, — прервал его Станда и взглянул на ротмистра.
      — Так, так. Дальше, дальше, — подгонял Тонду Еничек.
      — Вот я и говорю, подозрительно это как-то. Если комната заперта, кто может ходить? Прокрался я наверх, чтобы застукать того, кто там прохаживается. А это был пан Клабан.
      — Нет, нет, ты рассказывай всё, до мелочей. Что он там делал? — допытывался ротмистр.
      — Тащил какой-то чемоданчик, одежду и всякое такое прямо через коридор, то есть поперёк. Я хотел узнать, куда он это всё несёт, подождал, пока он зайдёт в комнату, и забежал в помещение напротив лестницы. Дверь там была приоткрыта.
      — И куда же он это нёс?
      — А в такую каморку в стене. Когда он её закрыл, её и не различить — того же цвета, что и стена. Я подождал, пока он уйдёт, и хотел было вниз спуститься и всё вам рассказать, но тут снаружи послышался чей-то незнакомый голос. Я испугался, как бы пан Клабан в последнюю минуту не вернулся. Вот и выжидал наверху, пока в замке всё стихло. А тут Лойза как заорёт: «Руки вверх!»
      — Теперь мне всё ясно, — воскликнул Станда. — Кастелян спрятал вещи, оставленные долговязым незнакомцем, потому что им не удалось забрать их ночью.
      — Пойдём, покажешь мне эту дверцу, — предложил Тонде ротмистр.
      Потом всё завертелось, как в калейдоскопе. Кастеляну пришлось выздороветь, и представитель органов госбезопасности извлёк из тайника кожаный чемоданчик, кое-какую одежду, плащ и различные мелочи, связанные в узелок, который Клабан сделал из полотенца.
      Кастелян выдавил из себя, что таинственный верзила, у которого ступни, как лыжи, не кто иной, как графский сын, именуемый Гербертом фон Ламбертом.
      — Захотел посмотреть места, где он родился, — внушал нам пан Клабан, — такой приличный господин, держится по-дружески, я и не смог отказать. Одну-то ночь, может, и ничего. Только он всё-таки иностранец, и нужно смотреть в оба…
      — Пан Клабан, вы, конечно, знаете, что давать приют чужим в замке запрещено, — заметил Станда, вытаскивая из каморки мусорную корзину, битком набитую различными бумагами, и передавая её ротмистру.
      — Здесь один мусор, — подкрался к нему старый кастелян и потянул корзину из рук Бничека. — Я сейчас вынесу. Две минуты — и тут будет полный порядок.
      Ротмистр не отреагировал на столь ревностное стремление к чистоте и порядку. Повернувшись спиной к Клабану, он сунул руку в бумаги.
      — Должно быть, очень разборчивый человек, — заметил Станда. — За одни сутки столько ненужного хламу выбросил. Вам не кажется, что это всё-таки многовато?
      — Я его не проверял, — холодно ответил Клабан, который, имея в виду Станду, никак не хотел признать, что сам он в замке только жилец.
      Ротмистр повернулся и потряс конвертом перед носом кастеляна.
      — А должны были бы проверить, пан Клабан. И тогда вы заметили бы, что на конвертах указан адрес: Герберт фон Ламберт, Винтице, Чехословакия, до востребования, — и стоит почтовый штемпель от восемнадцатого июня. Это означает, что данное письмо пришло в Винтице две недели назад. Где же ваш граф жил всё это время?
      — Вот уж не знаю, — выкручивался кастелян. — Не знаю. Откуда мне знать, где он был до того, как пришёл в замок…
      — Об этом мы его самого спросим, — сухо ответил ротмистр Еничек. — А теперь будьте любезны, отнесите всё обратно в комнату, этот молодой человек её запрёт, а мы спустимся в канцелярию и составим протокол. Да, вот ещё что — вы сейчас же, не сходя с этого места, откажетесь от своих небылиц по поводу сегодняшней ночи — так и скажете товарищу и этим двум ребятам прямо в глаза: «Я солгал, всё я выдумал, за что и прошу у вас прощения».
      Старый Клабан даже задохнулся, прошамкал что-то бессмысленное, теряя контроль над собой.
      — Извиняться перед этими сопляками? — взорвался он. — И не подумаю! Лучше в тюрьму сяду!
      — Ну, это как вам будет угодно, — бросил ротмистр и обратился к нам: — Придётся вам удовлетвориться тем, что скажу вам я. Поверил я старому человеку, стал подозревать вас, потому что всё происшедшее представлялось мне явным мальчишеством. Я не хочу сказать, что вы всё делали правильно, мы об этом ещё поговорим, но правда на вашей стороне. Я вас обидел, вы уж меня простите.
      — Да ничего, — сказал Станда и подал ему руку. — Главное, всё выяснилось.
      Ротмистр пожал нам со Стандой руки и подождал, пока Клабан отнесёт вещи иностранца назад в каморку.
      — А как с моим фотоаппаратом? — быстро прошептал Станда.
      — Будь спокоен, твой аппарат я у него вытяну, — самоуверенно усмехаясь, пообещал Еничек.
      Но я-то знал, что, сколько ни тяни, фотика у Клабана не вытянуть. Где там!
     
     
      14. Всё равно они своё получат
     
     
      Бывший кастелян сделал замок источником дохода. Посетителей он водил только по первому этажу, где для обозрения были выставлены предметы обихода графской семьи, среди предков которой затесался один противник императора Сигизмунда, и Ламберты кичились его подвигами в эпоху гуситских войн. Второй этаж замка находился в полном распоряжении кастеляна, который большую часть комнат заполнил своим скарбом, а одну комнату сдавал за изрядную плату. Тем, кому очень хотелось разыгрывать из себя господ.
      «Нам, чтобы оказаться в графских постелях, стоило только раскокать в птичнике яйца», — подумалось мне, когда Станда сообщил о результатах проходящего расследования.
      — Этот долговязый, должно быть, очень заинтересован в том, чтобы жить в замке, — сказал Станда после обеда, когда поутихли волнения, вызванные разоблачением Клабана, а ротмистр Еничек укатил на своём мотоцикле. — Он платил кастеляну две сотни в день — за пятнадцать дней это три тысячи крон. Да к тому же оплачивал номер в городской гостинице, но только для виду, чтобы иметь отметку о проживании.
      — Поэтому-то Клабан так ужасно и расстроился, когда мы здесь объявились, — заключил я. — Но что могло заинтересовать немца? Ведь никаких драгоценностей мы в замке не видели.
      Станда усмехнулся:
      — Видишь ли, он сюда прибыл отнюдь не ради расписного графского ночника. Чтобы представлять ценность, вещь не обязательно должна быть из золота.
      — Это понятно, но что бы это могло быть?
      Станда пожал плечами:
      — Может, он и впрямь хотел только несколько дней поиграть в графа из рода Ламбертов… Но всё-таки будьте начеку и, если вам что-то покажется подозрительным, немедленно скажите. — Закурив, он перевернулся на живот и, лёжа в траве, стал обкуривать цветочки. — А теперь я бы хотел знать, удастся ли найти мой фотик? Он стоит две тысячи крон, и мне жалко его потерять. Клабан клянётся, что не брал. После всего, что произошло, я ему не верю. Что скажешь, Лойза?
      У меня были свои соображения на этот счёт, но я постарался их скрыть, хотя чувствовал, как кровь бросилась мне в лицо.
      — Он обязательно найдётся. Мы с ребятами сходим на разведку. Ведь где-то он должен быть.
      — Где-то? Что ты имеешь в виду? — Станда подпёр голову рукой. — Не вздумайте вломиться в квартиру к Клабану. И думать об этом не смейте — он только и ждёт, чтобы подловить вас.
      — Зачем в квартиру? Если он взял аппарат, то, конечно, спрятал не в квартире, не дурак же он. Воры добычу никогда сразу домой не уносят, а сначала прячут в укромном месте.
      Станда рассмеялся:
      — Начитался детективов! Хотя, может, ты и прав.
      Поглядев на часы, Станда вскочил и захлопал в ладоши. Это означало конец послеобеденного отдыха, и моя малярная бригада вылезла из-под тенистых дерев, куда мы уселись подышать чистым воздухом и выветрить из лёгких запах краски. Под звяканье ложек и тарелок мы отправились на кухню к Иване, потом ввалились в гостиную и взялись за кисти. Для меня это была первая за всё утро нормальная работа, и я принялся за неё с истинным воодушевлением. Не отрываясь от дела, мы и так и эдак обсуждали события, пока не остановились на истории с фотоаппаратом. Карательная экспедиция к сторожке за скалой была делом решённым. Оставалось только придумать, как незаметно выбраться из замка.
      — Вам что! — сказала Алёна. — Вы все вместе, вам легко через окно выбраться. А вот как быть мне, я ведь с Иваной…
      — Ужасно трудно, — скорчил гримасу Мишка, — просто выйди, будто в туалет, а там и смоешься.
      — Ага, в пижаме, — съязвила Алёна.
      — Да хоть бы и в пижаме, какая разница? Всё равно темно, — сказал Миша.
      Тонда замахал кисточкой — это должно было означать, что он нам тоже кое-что сообщит, только кусок проглотит.
      — А если нам и Ивану к этому делу привлечь? — выдавил он из себя спустя некоторое время. — Скажем ей прямо, что идём Стандин фотик искать, а заодно сведём с ними старые счёты.
      — Я — за, — поддержала Алёна. — Ивана мировая девчонка, но идти к ней надо всем вместе, всей компанией.
      — А если она расскажет Станде? — предположил Мишка.
      — Скажем, что хотим сделать Станде сюрприз. Он Клабана подозревает, и вдруг мы являемся с фотоаппаратом. То-то он удивится. Я думаю, Ивана согласится, — заключил я.
      На этом и порешили.
      — Ишь какие хитрые! — засмеялась Ивана. — Хотите, чтобы я вас с тыла прикрывала. Ну, так и быть, только при одном условии: в разведку я пойду вместе с вами.
      От неожиданности мы остолбенели. Когда к нам вернулся дар речи, отговаривать её было поздно. Ивана ни в какую; тогда мы стали осторожно выведывать, какой способ мести она допускает.
      — Ни о какой мести не может быть речи, — ответила она, выслушав наши объяснения. — Похоже, эти ребята удрали из дому и теперь безобразничают по всей округе. Из ваших слов получается, что уже и до воровства дошло. Так вот, мы просто захватим их в плен, приведём сюда, в замок, и узнаем всю правду. А потом сообщим родителям. Что из того, что вы их заграбастаете? Они убегут в другое место и опять примутся за своё.
      — Всё равно мы их поколотим, — упрямо сказал Миша. — За все пакости, которые они нам устроили, они своё получат.
      Ивана пожала плечами.
      — Ну, предположим, вы наподдадите им немножко, чтоб неповадно было. Только объясните, чем они вам, в сущности, насолили? Что вам здесь — плохо? Да нигде бы вы не получили столько впечатлений, сколько здесь. Станда хочет, чтобы вы ещё и поработали, но ведь и эту малость вы делаете для своих же товарищей.
      — Да, это точно, — сказала Алёна, которая всегда соглашалась с Иваной. — Здесь с ними за два дня случилось всего столько, сколько в другом месте и за два месяца не произошло бы.
      — Всё, что мы здесь делаем, — чистые пустяки, — вставил Мишка. — Но в Градиште мы попали из-за них в список хулиганов, и за это их ждёт расплата, — добавил он кровожадно и важной походкой отправился к себе в угол, где красил шкаф.
      Условившись встретиться в десятом часу за воротами замка, мы разошлись по своим рабочим местам.
     
     
      15. Готовь верёвку!
     
     
      Меню наше зависело от разных обстоятельств. Из деревни Станда принёс только самое необходимое, потому что и кухня, и столовая так пропахли скипидаром, что пища с привкусом растворителя нам бы в рот всё равно не полезла. А тут мы съели на обед баночный гуляш с картошкой и перекусили бутербродами с сыром. Но к вечеру из кухни до нас донеслись приятные запахи, да такие сильные и стойкие, что перебили даже скипидарный дух. Это Ивана жарила картофельные оладьи.
      Тонда уже настроился на лакомство и теперь, вдыхая запах шкворчащего сала, смешанного с чесноком и майораном, метался под открытым окном кухни, как растревоженный кот.
      — Ивана, долго ещё? — приставал он каждые пять минут, из-за чего наша повариха под конец разозлилась, сунула каждому по тарелке и швыряла в них оладьи прямо из окна.
      И под окном вечно кто-нибудь торчал. Мы беспрестанно сновали между кухонным окном и газоном, то отщипывая от дымящейся лепёшки кусочки, то облизывая масляные пальцы. Хотя Ивана и ворчала, что таких обжор ещё не видывала, но глаза у неё светились от радости. Ей было приятно сознавать, что её стряпня пришлась нам по вкусу.
      Когда Станда вернулся из райцентра, мы лежали рядком на газоне, сопя, как разомлевшие поросята. А вскоре я заметил, что Станда с Иваной стоят у окна, поглядывая на компанию ублажённых едоков, и жуют бутерброды с паштетом. Им не досталось ни одной лепёшки, всё исчезло в наших животах. Я поделился своим наблюдением с Алёной, и она убеждённо прошептала:
      — Ребята что надо!
      Чем выразила общую глубочайшую признательность.
      Нашему хорошему настроению способствовало и содержимое Стандиной мотоциклетной сумки. Он вынул из неё транзисторный приёмник и настроился на «Знакомые мелодии». Алёна немедленно потребовала полной тишины, а когда Мишка, по обыкновению, пристал к ней со своими шуточками, забрала приёмник и удалилась на скамейку под серебристыми елями. Обосновавшись там, уставилась в светящуюся панель, словно оттуда каждую минуту мог появиться Карел Готт во всей своей красе.
      Около восьми часов Станда прочёл нам вечернюю сводку. Из всех известий нас больше всего заинтересовала новость о том, что наш командир отправляется на заседание национального совета в Винтице и до его возвращения нами будет командовать Ивана. Мы с огромной радостью приняли это к сведению и заговорщически подмигнули друг другу, выражая наше полное одобрение. Как бы выразился мой отец, Станда пустил козла в огород. Ивана стояла поодаль, безучастно дожёвывая последнюю горбушку хлеба.
      Проводив Станду за ворота замка, мы помахали ему рукой и подождали, пока мотоцикл не исчезнет за поворотом. Тут наша ватага с криками восторга бросилась назад во двор замка и устроила вокруг Иваны индейский танец. Основное препятствие на пути к ночному приключению укатило на «двухсотпятидесятке», и можно было спокойно начинать сборы.
      Но прежде чем мы успели перейти к боевым действиям, Ивана неожиданно выступила с собственной идеей.
      — Разведка — самое трудное дело, — объявила она и собралась распределять задания.
      Это вызвало бурное сопротивление, потому что в разведку хотелось каждому. И поэтому было решено, что жребий — это самое справедливое. Ивана протянула нам кулак с зажатыми полосами бумаги, и одна из них была помечена большой буквой Р. Тянуть нужно было по алфавиту, так что первую очередь нам пришлось уступить Алёне, тем более что Ивана взяла её под защиту, заявив, что дамы всегда имеют преимущества.
      Вытянув листок, Алёна запрыгала от восторга. Она сразу вытащила нужную бумажку. Было решено, что «дама» пойдёт в полусотне шагов впереди остальных, а в случае опасности дважды коротко прокричит совой. Алёна тут же продемонстрировала, как она будет ухать, и Мишка не то одобрительно, не то иронически заметил:
      — Хорошо ухаешь, «дама»!
      А вот о дальнейших действиях мы долго не могли договориться. Мишка предлагал взять «воровское гнездо» штурмом, Тонда считал, что нужно выждать, когда они уйдут спать в сарай, да там их и сцапать; мне же больше всего по душе была индейская хитрость: хорошо бы какими-нибудь звуками выманить их в лес и обезвредить с помощью верёвки, которую я «одолжил» у пани Клабановой в сушилке для белья. Ивана настаивала на том, чтобы способ нападения выбрать на месте, оценив ситуацию.
      И мы выступили. Первой исчезла в лесной чаще Алёна, а немного погодя углубились в сосняк и мы. Мы крались друг за другом, словно контрабандисты, стараясь не хрустеть веточками и прислушиваясь к шороху в вершинах деревьев. В лесу было таинственно и до жути тихо — признаюсь, не будь с нами Иваны, я бы струсил и повернул обратно. Если бы не Ивана!..
      В какой-то момент, когда под чьей-то ногой хрустнула сухая веточка и мы застыли, затаив дыхание, неожиданно раздался глухой звук, будто кто-то учился играть на валторне. Несколько секунд прошло в полном молчании, и снова коротко ухнуло: бу-у-у… бу-у-у, а вслед за этим будто зарычал невидимый пёс: р-р-р-р…
      И опять гробовая тишина.
      — Что это? — шёпотом спросил Мишка.
      — Тс-с-с, — подала знак молчать Ивана.
      И вдруг чуть-чуть впереди меня раздался тихий, спокойный голос Тонды:
      — Ничего особенного, это у меня в животе бурчит.
      Мишка аж зашёлся:
      — Ах ты, чтоб тебя…
      — Тише! — прошептала Ивана, и её голос слился с уханьем совы. Мы прислушались, но больше ночная птица не крикнула. Должно быть, это была настоящая сова.
      Мы двигались дальше, и остаток пути прошёл спокойно. Если не считать того, что Тондин живот перешёл с низких тонов на высокие, а за несколько метров до скалы из него вырвался какой-то отчаянный стон. Ивана, всё время шедшая впереди, подождала, пока мы её догоним, и нащупала руку Тонды.
      — На вот, возьми два кусочка сахара, замори червячка, — шёпотом сказала она.
      Вместо ответа раздалось такое хрупанье, как если бы мельничные жернова перемалывали скелет; несколько раз причмокнув, Тонда засопел:
      — Уже лучше.
      Мишка вздохнул и нетерпеливо буркнул:
      — Так как, будем мы их брать или нет?
      Однако и у скалы никаких следов Алёны не было.
      Осмотрев местность вокруг тропинки, мы прислушались, попробовали даже тихонько окликнуть Алёну, но всё напрасно: Алёна исчезла.
      — Подождём немножко, — предложила Ивана, — может, она решила подкрасться с той стороны скалы, чтобы разведать обстановку.
      — Не нравится мне это, — сказал Мишка, — и никаких отблесков от костра не видно, будто за скалой всё вымерло. Хотел бы я сходить посмотреть, что там творится.
      — Сходи, — позволила Ивана, — только осторожно, не столкнись с Алёной, а то наделаете шума.
      Мишка отполз, а я стал прислушиваться к каждому шелесту, ко всем звукам, похожим на тихие шаги, которые означали бы приближение Алёны. Время шло, мы снова окинули взглядом силуэт скалы и очертания леса за ней, но не было и намёка на отблески огня, со всех сторон нас окружала тёмная неподвижная ночь. Терпение моё лопнуло.
      — Пойду гляну, что там такое, — прошептал я и, не дожидаясь согласия Иваны, шмыгнул в просвет между кустами.
      — Осторожно! — услышал я за собой её умоляющий шёпот и опустился на четвереньки.
      Порядком измучившись, я прополз чуть вперёд — и вдруг передо мной открылась ровная площадка. Я с трудом различил очертания сторожки и чёрную громаду сеновала. Ночь была тёмная, чёрные тучи ещё с вечера затянули месяц и звёзды. Подобравшись к костру, я ощупал камни. Камни были совершенно холодные.
      «Они оставили лагерь», — мелькнуло у меня в голове, и окружающая тишина была тому подтверждением. Но куда исчезла Алёна и где шатается Мишка? Я полежал, приникнув к земле, ещё некоторое время, но не произошло ничего такого, что бы дало ответ на мой вопрос.
      По всей вероятности, в сарае их нет. Рассуждая сам с собой, я вспомнил о воровском тайнике в куче сена. Может, Алёна с Мишкой ищут фотоаппарат?
      Это было единственно пришедшее мне на ум объяснение, куда могли исчезнуть Алёна и Мишка. Я подполз к сторожке, напрягши слух так, что зашумело в ушах. Перед входом я собрался с духом, встал и открыл дверь. Меня поглотила темень куда более непроглядная, чем та, через которую я пробирался в лесу. Я шагнул к тому месту, где должна была находиться куча сена, в душе ругая себя за оставленный у Иваны фонарик. И тут мне на спину свалился какой-то тупой, твёрдый предмет, и сзади раздался низкий повелительный голос с иностранным акцентом:
      — Ни слофа, а то уш в шизни нишефо не скашеш!
      Темноту прорезал узенький лучик голубоватого света и ушёл прямо передо мной, на копну сена. Там уже жались друг к другу две фигуры, и это были Алёна с Мишей.
      — Сесть! — приказал незнакомый голос и снова повторил: — Ни слофа, а то пудет плёхо!
      Я опустился на сено и плечом прислонился к Мишкиной руке. Свет погас, в воздухе было слышно только наше дыхание. Что-то коснулось моей согнутой ноги, скользнуло вверх и остановилось на ладони. Это была Мишкина рука. Повернув мне руку ладонью вверх, он стал пальцем что-то на ней писать. Первые три-четыре буквы я поначалу не разобрал, от неожиданности нервы мои сдали, страх сковал руки и ноги, мысли оцепенели. Закрыв ладонь большим пальцем, я дал знак, что не понимаю. Мишка снова вывел начальные буквы, и тут до меня дошёл смысл его сообщения:
      ГОТОВЬ ВЕРЁВКИ К НАПАДЕ…
      Закончить ему не удалось. За дверями сарая послышалось пыхтение, как будто к нам приближался по меньшей мере носорог. Чья-то рука нащупала щеколду, и я почуял, что это та самая минута, когда внимание неизвестного будет отвлечено. Осторожно привстав с земли, я вытащил из кармана два мотка бельевого шнура и ощупью стал их разматывать.
      Дверь со скрипом открылась, и, несмотря на полную темноту, я распознал в проёме двери грузную фигуру Тонды. Он пытался задержать дыхание, но от бега на четвереньках лёгкие его так напряглись, что он пыхтел, как паровоз. А потом — я остолбенел от изумления — в его руках зашуршал коробок спичек, послышалось чирканье, и в свете пламени перед Тондой предстали наши скрюченные фигуры.
      — Что вы здесь делаете? — воскликнул он и рванулся было в сторожку.
      Да запнулся носком кеды о деревянный порожек и мигом растянулся на земле. Горящая спичка выпала у него из рук и отлетела к пучкам сена, которые тут же вспыхнули ярким пламенем, осветив человека, стоящего у входа. Я успел только заметить, что он был закутан в серый нейлоновый плащ, а лицо закрыто тёмным платком. Незнакомец бросился затаптывать горящее сено. В наступившей темноте я сделал то единственное, на что меня могла подтолкнуть близость незнакомца, — бросился ему под ноги и резким рывком вывел его из равновесия. Он свалился как подкошенный, увлекая за собой встававшего Тонду. Тот испустил страшный рык, в котором яснее других были слышны такие слова:
      — Кончайте дурить, это же я, Тонда!
      Но Мишка с Алёной и я уже прижимали рвущегося незнакомца коленями к земле, пытаясь впотьмах схватить его за руки, чтобы я мог их связать.
      Это был страшный бой, порой без надежды на победу. И только когда Тонде удалось выбраться из-под навалившегося на него тела и из наших криков уразуметь, что происходит, наши шансы на победу резко возросли. Тонда набросился на врага и принялся тыкать его носом в землю с такой яростью, что тот испустил первый стон, почти перестал брыкаться и Миша смог затянуть на ногах первую петлю, а мне удалось связать ему руки. В этот момент снаружи на нас упал пучок яркого света.
      — Santa madonna mia [3]! — изумлённо воскликнула Ивана (этому она научилась во время поездки в Италию) и принялась хохотать. Указывая рукой на нашу жертву, она привалилась плечом к притолоке и залилась таким смехом, что светлое пятно фонарика затряслось.
      Мы были сбиты с толку её неожиданной реакцией и на минуту оставили загадочного незнакомца в покое. В нём тотчас проснулись новые силы. Не успел я и глазом моргнуть, как он вскочил и стряхнул с себя нас всех. Вновь наброситься на него было делом одной минуты, но, когда при свете фонарика мы увидели его лицо, руки и языки у нас одеревенели.
      Перед нами, грязный и исцарапанный, стоял Станда.
     
     
      16. Наказание только начинается
     
     
      Проверка на смелость, которую устроил нам Станда, стоила ему исцарапанного носа, разбитых бровей, синяков от верёвки на запястьях и нескольких ссадин на шее.
      Тут Ивана проявила себя в роли сестры милосердия. Она промыла ему марганцовкой раны и хотела было залепить кусочками пластыря ссадины на лице и шее, но Станда решительно отказался от подобных украшений и сам тут же подверг осмотру нас одного за другим. Ватки с марганцовкой больше не понадобилось. Из ночной переделки мы выбрались без единой царапины, а если Станде что-то в нашем облике и не нравилось, так это толстый слой покрывавшей нас пыли. Тут он был неумолим, и, следуя за лучиком Иваниного фонарика, мы помчались к ручью.
      Но пора мне наконец объяснить, почему наши планы мести рухнули. Виновата в этом была, разумеется, Ивана. Узнав о нашем намерении предпринять ночную вылазку, она тотчас поделилась новостью со Стандой. Тот, недолго думая, отправился в деревню за ротмистром Еничеком, поднял на ноги ещё двоих дежурных из дополнительной охраны, и они устроили облаву на тех двух бродяг. Их обнаружили крепко спящими под елью, а состояние ближайших окрестностей свидетельствовало о том, что этот сон никак нельзя было назвать здоровым, — поодаль валялись опустошённые бутылки из-под пльзеньского двадцатиградусного пива, сигареты и объедки кроликов, зажаренных на вертеле.
      Вольная бродячая жизнь завершилась допросом в отделении; когда же выяснилось, что Ирка и Слава (а именно так звали наших недругов) несколько дней назад сбежали из детского дома в поисках приключений, ротмистр Еничек посадил их в машину и водворил на место.
      Успешно завершив эту операцию, Станда сказал, что нас следует испытать на храбрость, и с помощью Иваны устроил всё так, чтобы мы один за другим, как зайцы, попались в подстроенную им ловушку.
      Но замыслы его не осуществились. Станда хотел разыграть перед нами таинственного иностранца, но он не учёл, что Тонда может споткнуться. И тут уж ему пришлось убедиться, что смелости у нас хоть отбавляй. Позже, когда мы перебрали в памяти все наши действия, до нас дошло, какую невероятную глупость мы совершили. «Как же нас угораздило попасться на Стандину удочку?» — мелькало у всех в голове. Мой отец в таких случаях говорит, что после боя всякий рассуждает, как генерал, и это правда.
      Но всё это уже пустые разговоры, а моей целью в той ночной экспедиции было добыть Стандин фотик со вспышкой. Если вы ждёте, что сейчас я поведаю, как на следующий день Станда сфотографировал нас на память о ночном налёте, вы ошибётесь. То-то и оно, что фотоаппарата он тоже не нашёл.
      Фотоаппарат как сквозь землю провалился. Когда я объявил, что почти сразу после пропажи обнаружил отпечатки ног под окном, царапины на стене и следы в комнате, Мишка робко попросил слова. Покраснев как рак, он признался, что, когда ротмистр увёл меня в канцелярию, ему удалось незаметно выскользнуть на улицу, спрятаться под окном и подслушать весь разговор. И прошёл он как раз по той дорожке, которую я принял за воровскую тропку двух детдомовцев.
      — Постой, — прервал Станда поток Мишкиных оправданий, — попробуй вспомнить, лежала ли на столе сумка с фотоаппаратом?
      Закрыв глаза, Миша перебрал в памяти всё, что тогда делал.
      — Была! — воскликнул он. — Помню, со столика свисал ремешок и конец его лежал на вашем рюкзаке. Ещё я хотел посмотреть на ваши пистолеты, — признался он, зардевшись, как перезрелый перец. — Но тут мне показалось, что по коридору кто-то идёт, я спрятался за дверью, но в коридоре уже было тихо, я и вернулся на кухню.
      — Это Клабан шёл! — закричал Тонда. — Я ведь, когда Мишка вернулся, сразу за колбасой пошёл, а наверху кастелян уже шебуршал!
      — Из этого следует, — сказал задумчиво Станда, — что Клабан не брал аппарат, когда шёл наверх… Остаётся второе: он украл его на обратном пути. Миша, не помнишь, ты дверь за собой закрыл?
      Мишка снова прищурился.
      — Закрыл! — уверенно заявил он. — У меня вообще такая привычка — все двери за собой закрывать.
      Станда повернулся к Тонде:
      — А теперь ты вспомни: когда старый кастелян вниз спускался, ты слышал что-нибудь?
      Тонда ответил не раздумывая:
      — Да нет, ничего не слышал. Мне кажется, пан Клабан сразу вышел из замка. Если бы он открывал дверь вашей комнаты, я бы это обязательно услышал. Петли-то скрипучие.
      — Хм-хм… — Станда подпёр голову ладонью и задумался.
      Мы уже начинали сомневаться и в последней своей версии, а ведь никаких других злоумышленников у нас в поле зрения не было.
      — А иностранец? — вспомнила Алёна. — Он не мог этого сделать?
      Станда покачал головой.
      — Куда ему! Он рад-радёхонек, что легко отделался, приходил утром в сопровождении секретаря национального комитета за своими шмотками и так каялся, чуть ли голову себе пеплом не посыпал. Видимо, ему и впрямь просто хотелось немножко поиграть в папашу-графа. Я узнал его адрес, у него усадьба где-то в Баварии, он довольно прилично знает чешский, якобы от матушки. Мне пришлось пообещать, что я перешлю ему фотографию, как он и Клабан устанавливают ночью лестницу. Сегодня это происшествие ужасно его веселило. Ничего в нём загадочного нет, это пан Клабан хотел, чтобы жилец вёл себя скромно, опасаясь, как бы не узнали про его затею с ночлежкой.
      — И всё равно эта затея провалилась! — ликовала Алёна, и в тот раз о пане Гильфе речь больше не заходила.
      Мы пошли на работу. Работать ужас как не хотелось. Что интересного — выносить всякую рухлядь с чердака, где было нестерпимо жарко и к тому же на всём лежал толстый слой пыли. Между балками провисали занавеси из паутины, их кружево особенно бросалось в глаза там, куда сквозь слуховое окно проникали солнечные лучи. Углы были завалены бумагой.
      Мы стояли посреди чердака и в полной растерянности смотрели на груды засыпанных пылью бумаг, книг и газет. Эти бумажные горы были явно больше нашей готовности разгрести их.
      — Да нам этого и за два месяца не перетаскать, — ужаснулась Алёна.
      — Вот где нас ждала расплата, — констатировал Мишка, и все с ним согласились.
      — Делать нечего, — вздохнул Тонда и, нагнувшись, запустил руку в кипу бумаг.
      Вверх взметнулось целое облако пыли, нам оставалось только отмахиваться да отфыркиваться. Однако другого выхода не было, и, завязав себе носовыми платками рты, каждый сгрёб по охапке бумаг, и начался изнурительный труд. Мы кружили по чердаку, словно грабители, забравшиеся в банк, выдумывали себе разные гангстерские прозвища и подбадривали друг друга разными репликами вроде: «Не болят ли у вас ручки, пан Аль Капоне?» Или: «Не лезет ли вам в носик пыль, гроза толстых кошельков?»
      Так всё и шло — по ступенькам вниз, свалишь кипу во дворе, глотнёшь свежего воздуха и опять наверх, на второй этаж, а затем на чердак. Алёна ровняла стопки, а мы носили. Вниз-вверх, вниз-вверх — до полного одурения, как говорит про такую работу мой отец.
      И тут меня осенило: а что, если спускать стопки бумаг из чердачного окна на верёвке? Не успел я повернуться к ребятам, как с лестницы донёсся страшный грохот. Это Тонда, поскользнувшись, проехался по ступенькам, как по стиральной доске, пока не распластался в коридоре второго этажа. От сквозняка пыль на чердаке взметнулась тучей, несколько листков, покружившись в воздухе, медленно вылетели вслед за Тондой.
      — Боже мой! — вскрикнула Алёна, подбегая к перилам. — Ну и грохот!
      — Эй, как ты там? — крикнул Мишка, увидев, что Тонда всё ещё не двигается.
      Тот медленно сел, что-то пробурчал и звучно чихнул. Потом ещё раз. И ещё.
      — У тебя всё в порядке? — Я бросился вниз по лестнице.
      Тонда не спеша встал, вытер рукавом рубашки нос и объявил:
      — У меня — апчхи! — у меня идея.
      — Какая идея? Ссыпаться с лестницы, что ли?
      — Be… верёвка! — только и успел выкрикнуть Тонда, снова принимаясь чихать. — Будем бумагу из окна спускать на верёвке!
      Я расхохотался:
      — Мне такая идея тоже пришла, но из-за этого не обязательно кубарем по ступенькам катиться. Ты что, при всякой мысли с лестницы падаешь?
      Тонда хотел мне наподдать, замахнулся, я было увернулся, но, проехав по разбросанным листам бумаги, оказался на полу.
      — И-и… хи-хи-хи, — пищала, глядя на нас сверху, Алёна, а снизу донёсся голос Станды:
      — Что это у вас там за крушение? — Он взбежал наверх и заботливо склонился надо мной: — Цел?
      Тонда не замедлил проявить свою предупредительность:
      — Так с лестницы я полетел.
      Он дал себя со всех сторон ощупать, изложив меж тем свою идею насчёт верёвки.
      — Отлично, — одобрил Станда. — Съезжу-ка я в деревню к кооперативщикам, может, одолжат нам одинарный блок. А вы пока подождите — и марш на свежий воздух!
      Этот приказ был встречен восторженными воплями, мы бросились было его выполнять, но только я поднялся со стопки бумаг, как Станда уставился на оставленное мной место. Там лежало несколько больших фотографий. В нашем руководителе проснулся фотолюбитель. Он осторожно взял снимки, сдул с них пыль и положил рядом с собой на пол. Фотографий было три, на всех был запечатлён замок и его ближайшие окрестности.
      — Классные снимки, — оценил их Станда. — Безупречно скомпонован кадр, а качество отпечатков ещё лучше.
      Мы смотрели через его плечо, и наше общее чувство выразила за всех Алёна:
      — Красивые картинки.
      Мы пообещали Станде откладывать отдельно все фотографии и негативы, если они нам попадутся. Выбежав из замка, мы сразу помчались к ручью.
     
     
      17. Две тысячи жвачек
     
     
      Смывая с потного тела слой едкой грязи, я готов был поклясться, что это одно из прекраснейших ощущений на свете. Потом мне захотелось отведать земляники, которая вчера посматривала на нас с кустиков возле ограды. Меня никто не поддержал, даже Тонда — он уже успел выклянчить у Иваны две горбушки хлеба с салом. Так что я пошёл в лес один. И как оказалось — навстречу новому приключению.
      Я спешил прямиком к тому месту, где вчера, собирая дрова, заметил ягоды, и вот соблазнительные кустики снова передо мной. Правда, тут же посреди полянки торчал столбом сын графа Ламберта из Баварии, наш старый знакомец. Выглядел он точно таким, каким я увидел его при свете Стандиной вспышки.
      — Топрый тен, товариш, — сказал он, и рот его растянулся в широкой улыбке. — Хош такая ягота? Bitte, пожалуста, сдес она много и хороша. Sehr gut! — Он ободряюще подмигнул, и я, присев, начал обирать земляничные кустики, одним глазом поглядывая на иностранца.
      Вот, значит, какие они, графские сыновья, думал я про себя. Он напоминал мне комика из одного немого американского фильма.
      — Короший тен, was? — сказал он, показывая на солнце. — Сдес ошен красифо, eine herrliche Landschaft. Красифый местност.
      — Ага, — кивнул я, продолжая заглатывать ягоды.
      — Красифый… э-э-э Schloss, also camok, was? — Он показал на замок. — Она принадлежал мой папенка. Ja [4]. — Немец задумчиво вздохнул. — Папенка умирал, и я хотел фидет unser Schloss. Только посмотрет, нишефо полше. Ja.
      — Угу, — промычал я, не поднимаясь с места. Меня очень забавляло, как ужасно он говорит по-чешски.
      Графский отпрыск пересел поближе ко мне.
      — Ты там пыл, на самок?
      — Да, я живу в замке и сплю в графской постели. Граф Лойза, — представился я, скорчив серьёзную мину.
      Немец растерянно кивнул.
      — Ja, ja. — Он посмотрел по сторонам, как будто желая убедиться, что нас никто не слушает. Потом вытащил из кармана несколько дрянных американских жвачек и предложил мне: — Bitte… брать себе…
      — Спасибо, — поблагодарил я, качая головой. — У меня такие есть там, в замке. — И я почуял, что это не за красивые глаза.
      — Also bitte [5], — стоял он на своём и, хотя жвачки были мне ни к чему, сунул их мне за пазуху.
      Я хотел их вернуть, но он придерживал рукой край рубашки, настаивая:
      — Это нишефо, eine Kleinigkeit [6], тля молотой трук.
      «Интересно, что ты попросишь за этот пустяк?» — подумал я, но мой собеседник не заставил меня долго ждать ответа на этот вопрос.
      — Понимаю, пришлось уехать в Германию, — подсказал я.
      — Ja, ja, — поспешно подтвердил он, — und… папенка сдес запыла meine Dokumenten, мой токумент, verstehst du… ты поняла… мой бумаги…
      Пан Гильфе цедил какую-то чешско-немецкую мешанину, из которой я уразумел, что его папа забыл в замке какую-то железную шкатулку с их графскими бумагами.
      — Вы же были в замке, так что же вы сами не взяли эти бумаги? — напрямик спросил я.
      — Я не мок найти, — он с досадой всплеснул руками. — Папенка умирал, кокта я маленкий малшик, а маменка не снал, кте папенка шкатулка покласть.
      — Я ни о какой шкатулке не знаю, — сказал я, вытаскивая жвачки из-под рубахи. — Вот они, возьмите, я ничего искать не буду.
      — Aber nein [11]. — Он затолкнул мою руку назад под рубашку. — Это нишефо, остафлят это тёпе. Я тумал, ты эта шкатулка нашёл, я ошен рата. — Он поспешно встал, собираясь уходить. — Но ты не запил, што я тават тва тисач штуки за шкатулка. Если ты хотел, я каштый тен сдес в тесят часов.
      Пан Гильфе скрылся.
      Какое-то время я сидел в земляничнике, уставившись в одну точку. Сразу же наобещал две тысячи жвачек за какую-то шкатулку. Должно быть, она ему страшно нужна, он, может, и три тысячи дал бы, если бы я захотел…
      Но я не захотел. Во-первых, я ни о какой шкатулке ничего не знал, а во-вторых, даже если бы удалось её найти… Возможно, её содержимое имеет гораздо большую ценность, чем две тысячи жвачек, раздумывал я.
      Из-за ограды послышался свист Станды, и я побежал обратно.
     
     
      18. Ни к чему не прикасаться!
     
     
      Подтащив чуть ли не полсотни запылённых книжных стопок к чердачному окну, где Тонда затягивал их петлёй и спускал на верёвке во двор, Мишка принялся ворчать:
      — Больше всего обидно, что мы этих двух мерзавцев упустили. Легко они отделались. Я бы их как лягушек раздавил.
      Но никто из нас не разделил его ярости вслух, только Тонда буркнул: «Хорошо бы», а Алёна, ничего не говоря, махнула рукой. Что эта месть могла изменить в нашей судьбе?
      У меня из головы не шёл разговор с графским потомком. Его интерес к шкатулке с бумагами и обещанное высокое вознаграждение не давали думать ни о чём другом. От этого разговора язык у меня горел, как от острого перца, меня так и подмывало с кем-нибудь поделиться.
      Из задумчивости меня вывел зов Станды. За моей спиной Мишка язвительно заметил:
      — Опять какая-нибудь лафа. А мы знай вкалывай.
      Я проигнорировал его намёк и с достоинством стал спускаться вниз. Сознавая важность своей тайны, я не снисходил до таких разговорчиков.
      Станда устроил на постели выставку найденных фотографий. Они уже были чистые и давали прекрасное представление о нашей теперешней резиденции.
      — Посмотри и скажи, нет ли в них чего-нибудь необыкновенного?
      Присев на край кровати, я погрузился в созерцание снимков. С первого же взгляда мне показалось, что замок на снимке красивее, чем тот, который я привык видеть. Больше всего бросалась в глаза светящаяся белизна фасада, наполовину закрытого густоразросшимся диким виноградом.
      Я поделился своим наблюдением со Стандой, и он согласно кивнул.
      — Ты прав, но нужно иметь в виду, что этой фотографии по меньшей мере лет двадцать, и с тех пор никто о замке по-настоящему не заботился. Я обнаружил и кое-что ещё. У каждого снимка на переднем плане фонтан — чугунный цветок; хотя всякий раз он снят с разных точек, но всегда так, чтобы его видно целиком. А здесь смотри повнимательней. — Станда сунул одну из фотографий мне под нос: — В том месте, где основание цветка скрыто под водой, нарисован крестик. На всех трёх снимках. — Станда повернул фотографии обратной стороной. — Сзади на каждой фотографии написано какое-нибудь имя: Карл, Вольфганг, Губерт. А теперь слушай. Я съездил в деревню и расспросил об этой знаменитой графской семье. И выяснил, что семья была довольно многочисленная, ведь у Ламбертов было четыре сына: двое из них — Вольфганг и Губерт — эсэсовцы, следующий, Карл, — полковник вермахта, и был ещё младший, Герберт, школьник.
      — Пан Гильфе!
      — Совершенно верно. Первые трое сгинули во время войны: Вольфганг и Губерт якобы пропали без вести на Восточном фронте, а пан полковник исчез накануне революции, как в воду канул. Соображаешь, к чему я клоню?
      — Да, немного, — сказал я, видимо, не слишком уверенно, потому что Станда понимающе кивнул и продолжал:
      — Я знаю, для тебя всё это вроде китайской грамоты, я и сам о тех временах знаю только из уроков в школе да из книг, но мы должны эти факты осмыслить. В этом замке было настоящее фашистское гнездо.
      — Ага, — кивнул я.
      Станда помолчал и начал с другого конца.
      — К чему я тебе это рассказываю? Видишь ли, мне пришла такая мысль — Ивана, правда, считает это безумством, но я не могу от этого избавиться. Не идут у меня из головы эти три фотографии с крестиками под фонтаном. Я думаю, что эти крестики поставлены не случайно и сыновьям графа Ламберта должны что-то подсказать. Может, в этом фонтане что-нибудь спрятано…
      — Шкатулка, — вырвалось у меня.
      — Какая шкатулка? — наморщил лоб Станда. — Почему именно шкатулка?
      Мне пришлось выложить всё начистоту. Я описал свою утреннюю беседу с паном Гильфе, и с каждым моим словом лицо Станды прояснялось.
      — Я это знал! — воскликнул он, когда я кончил. — Я это чувствовал!
      Оставив меня сидеть на постели, Станда вылетел из замка. Не успел я сообразить, куда это он помчался, как он выскочил из фонтана и бросился в сарай, где стоял мотоцикл. А потом, не говоря ни слова, прыгнул через каменный бортик внутрь бассейна и давай шуровать какими-то инструментами.
      Тут я вспомнил о своих приятелях, которые пыхтели над старой бумагой на раскалённом чердаке, и меня стала мучить совесть: опять Мишка заведёт речь о том, что для меня везде лафа, а когда узнает, что за дела творятся в замке, будет шипеть, как разъярённый кот.
      В один момент я поднял всех на ноги, и вот мы уже все собрались около фонтана.
      Станда пыхтел, отвинчивая болты и гайки, которыми цветок крепился к бетонному основанию. Нам пришлось раздобыть кусок старой водопроводной трубы, с её помощью он удлинил рукоятку ключа и вывинтил одну гайку за другой. Всего двадцать шесть штук — сделано было на совесть.
      Из окна кухни выглянула Ивана.
      — Да что вы, совсем с ума сошли? — кричала она. — Станда, ты хуже ребёнка.
      Но Станда только хитро посмеивался и продолжал работать. Вот укатилась в примятую траву последняя заржавевшая гайка, и наш предводитель облокотился о бортик бассейна. Он покраснел, на шее выступили жилы, а мускулы на руках дрожали от напряжения. Но цветок приподнялся не больше чем на сантиметр. Мы сбегали за верёвкой, на которой спускали бумагу, подыскали кусок железа для рычага и позвали Ивану, которая в ответ обозвала всех нас идиотами, свихнувшимися на детективах.
      Станда накинул петлю на цветок, отошёл на противоположную сторону, к его основанию, и вставил рычаг.
      — Посмотрите-ка на них! Вандалы! — раздался визгливый голос пани Клабановой. — Вот она, современная молодёжь! — голосила она из окна комнаты. — Только и умеют, что портить, этому ли мы их учили! Боже правый, как только ты допускаешь это!..
      Крик внезапно оборвался, и окно с треском захлопнулось. За стеклом мелькнуло лицо пана Клабана, и всё стихло.
      — Раз, два, взяли! — скомандовал Станда, и вандалы «взяли».
      Фонтан поддался, на секунду застыл в неустойчивом положении и с грохотом упал в крапиву. Я выпустил канат из рук и прыгнул внутрь бассейна. Под изогнутыми трубами скрывалось что-то ржавое — не то ящичек, не то шкатулка или коробка, а точнее кованый куб, размером примерно 20x20x20 сантиметров. Я тут же потянулся к нему, но Станда оттолкнул мою руку.
      — Ни к чему не прикасаться! — предостерегающе крикнул он, обращаясь ко всем, кто бросился вслед за мной. — Сначала надо убедиться, не опасно ли это. Вдруг она взорвётся у нас в руках!
      От таких слов мы невольно отпрянули назад в крапиву.
      — И что дальше, интересно знать?! — сказала Ивана.
      Выгнав нас всех из бассейна, Станда принёс извлечённую из-под сарая длинную жердь и скомандовал:
      — А ну-ка брысь отсюда и марш в замок!
      Подгоняемые Иваной, мы подчинились. Но наблюдать за действиями Станды через полуоткрытую дверь нам никто уж не мог запретить. Спрятавшись за каменным бортиком бассейна, он осторожно нацелил конец палки на кованый футляр, а затем, целиком спрятав шись в своё укрытие, ударил куском водопроводной трубы по другому концу жерди.
      Мы услышали, как ящичек, перевернувшись, стукнулся о бетон, и наступила тишина. Глухая, мёртвая тишина.
      Станда посидел за бортиком ещё несколько минут (нам-то казалось, что он торчит там по меньшей мере час) и вскочил в бассейн.
      Мы тотчас помчались к нему. Со всех сторон оглядели коробочку. Она и в самом деле была полностью окована и запаяна. Когда Станда повертел её в руках, внутри что-то глухо ударилось о стенки.
     
     
      19. Бояр-Казан уезжает
     
     
      Всё утро следующего дня мы провели на чердаке. Работа спорилась: залежи старых бумаг таяли на глазах, и у нас появилась надежда в скором времени выбраться из этого пекла. К тому же было о чём поговорить, ведь Станда вручил загадочный ящичек ротмистру Еничеку. Но не дождался, пока его откроют, потому что ротмистр решил доверить это специалистам из районного отделения. Мы все волновались, теряясь в догадках, что же такого важного скрывал в своих недрах кованый куб, за содержимое которого пан Гильфе обещал две тысячи жвачек.
      О Станде и говорить нечего, дел у него было по горло. Запланировав на утро срочную служебную поездку в районный центр, он сел на мотоцикл и укатил. И пока мы мучились с остатками старых книг, журналов и всевозможных бумаг на немецком языке, Станда уже остановил свой мотоцикл перед районным отделением органов безопасности и попросился на приём к начальнику.
      Однако и у нас произошло в это время кое-что интересное. Как раз когда мы спустили из слухового окна последнюю партию бумаги и, страшно довольные собой, осматривали опустевший чердак, во дворе замка затарахтел трактор.
      Мишка съехал по лестнице быстрее и раньше меня, чтоб хоть в чём-то быть первым. Тонда размечтался:
      — А вдруг это приехали из Градиште и привезли нам что-нибудь из дома?
      Я живо представил себе это Тондино «что-нибудь» — батон охотничьей колбаски, кусище копчёного сала, штук шестьдесят яиц.
      Однако Мишка пальмы первенства так и не удостоился — снаружи под окном уже стояла Алёна, принимавшая от нас связки бумаг. Среди тех, кто приехал на двух тракторах с платформой, Алёна узнала какого-то своего родственника из Винтиц и тут же его окликнула:
      — Привет, дядя! Что ты здесь делаешь?
      — А, привет, маленькая разбойница! Ну как тебе тут живётся, милая? Да, но какая же ты чумазая, что бы сказала твоя мамочка! — не умолкал Алёнин дядя.
      — Я-то здесь живу, как герцогиня, — парировала Алёна, вытирая пыльный нос рукой.
      — Оно и заметно, — хохотнул родственник и, соскочив с трактора, обратился к нам: — А вы, ребята, чьи будете?
      Алёна представила нас по порядку, и мы, стараясь блеснуть воспитанием, хором поздоровались:
      — Добрый день!
      — Здорово, графья! — приветствовал нас мужчина. — Можно подумать, что замок захватили трубочисты. Что это у вас за проказы?
      Мишка коротко и ясно доказал ему, что он принадлежит к молодёжи, занятой тяжёлым физическим трудом, и взамен захотел узнать, с какой целью в замок приехали тракторы.
      — Мы приехали переселять пана Клабана, — объявил Алёнин родственник и поплевал себе на ладони. — Ну, смотрите, вот мы вам сейчас покажем, что значит заниматься тяжёлым физическим трудом!
      Вместе с остальными мужчинами он исчез в прихожей, которая вела в квартиру старого кастеляна. Сразу после этого нас вызвала на допрос Ивана, но, когда мы ей доложили, что чердак пуст, что животы у нас свело от голода и что пан Клабан переселяется в Винтице, она сформулировала своё решение в трёх словах:
      — Умываться, есть и отдыхать!
      Этому приказу мы последовали с такой готовностью, на какую только были способны. А после того как набили желудки хлебом, яичницей и простоквашей, принялись наблюдать, как выносят шкафы, кровати, столы и стулья, и ласкать напоследок Казана-Бояра. Если нам в эти минуты и было кого-нибудь жаль, так это старого, добродушного пса. Он переходил из рук в руки, между Алёной и Мишкой даже вспыхнула ссора — кого пёс любит больше.
      — Ступай лизаться к своему Карлику, — попрекнул её Мишка любимым певцом и хотел было забрать Казана себе.
      Вместо ответа Алёна огрела его по спине кулаком. Мишка подставил ей ножку, и вскоре, сцепившись, они уже катались по траве. Казан решил, что это не драка, а лучшая из забав, и тоже полез к ним, тыкался в них носом и весело гавкал.
      Но нашему радостному прощанию с Казаном скоро пришёл конец.
      — Бояр! — заверещала пани Клабанова и хотела, разумеется, добавить какую-нибудь «любезность» в наш адрес, но тут её утихомирил старый Клабан, зажав своей раскричавшейся жёнушке рот рукой.
      Все крупные вещи уже были погружены, мужчины, приехавшие на тракторах, постепенно рассаживались, закрывали и открывали бутылки с пивом, Алёнин дядя подошёл к нам.
      — Ну вот, теперь вы совсем графья, — улыбнулся он, увидев наши отмытые физиономии. — Такими вы мне нравитесь.
      Он торжественно поднёс бутылку к губам и отхлебнул из горлышка. Потом уселся напротив нас.
      — Дядя, нельзя ли эту старую овчарку оставить с нами в замке? — неожиданно спросила Алёна.
      Тот удивлённо поднял брови.
      — Бояра? Что это вам вздумалось? Да и зачем?
      Перебивая друг друга, мы начали изливать нашу любовь к Казану, а дядя тихонько улыбался.
      — Понимаю вас, — сказал он, когда наше красноречие иссякло, — но собака принадлежит пану Клабану, и он от неё, разумеется, не откажется. Это чистокровная овчарка. Теперь-то Бояр — старичок, но когда-то был обученный и злой пёс.
      — Это потому, что он никогда не знал ласки и доброго слова не слышал, — пояснила Алёна.
      — Нет, слышал, — возразил наш собеседник, — пока был жив его прежний хозяин, садовник. Садовник этот был большой ребёнок, и они с Бояром понимали друг друга, как отец с сыном. Потом садовник умер, и пёс остался здесь, в замке у Клабана. Это очень умная собака. — Алёнин дядя многозначительно поднял палец. — У садовника Валеша была такая небольшая кожаная сумка на ремне, Бояр брал её в зубы и один ходил вниз в деревню за покупками. Бог знает, как это у старого Валеша получалось, но Бояр всегда шёл туда, куда нужно, и никогда не ошибался. Однажды я работал здесь в саду и у меня кончились сигареты. Садовник позвал Бояра, сказал ему что-то шёпотом, и вскорости пёс вернулся с сумкой. Мы положили в неё записку и деньги, пан Валеш опять ему что-то нашептал, и пёс помчался в деревню. Никогда не ошибался, всегда знал, куда ему надо идти — в кооператив или в трактир.
      Мы внимательно выслушали этот рассказ, и каждое слово заставляло нас всё сильнее грустить о том, что Бояр-Казан скоро от нас уедет.
      А когда бортик прицепа захлопнулся и затарахтел мотор, мы, не удержавшись, бросились ещё раз погладить овчарку. Старуха Клебанова опять завизжала на нас из кабины, но мы просто-напросто пропустили этот визг мимо ушей, да и Бояр тоже притворился глухим.
      Нагруженный воз уже тронулся, пан Клабан несколько раз сурово окликнул собаку: «Бояр!», пёс вырвался из наших объятий, побежал за прицепом, но потом остановился, повернул голову в нашу сторону и опять бросился к нам, но, уклонившись от наших протянутых рук, ринулся к старому пустому сараю за домом и там исчез.
      Машины затормозили, а пан Клабан зашипел, повернувшись к воротам:
      — Бояр! На место, чёрт бы тебя побрал! Урод паршивый!
      Больше угроз не потребовалось. Пёс вылез из сарая и затрусил назад. В зубах его покачивалась какая-то кожаная сумочка.
      — Это он искал сумку, с которой ходил за покупками, — умилённо прошептала Алёна, и мне стало так жаль Бояра, что к горлу подступили слёзы.
      Мы поспешили ему навстречу и хотели ещё погладить его на дорогу, но пёс отступил, ощетинился и недружелюбно зарычал.
      — Бояр, ну что ты! — Успокаивая пса, я случайно бросил взгляд на сумку, которую он держал в зубах. От изумления я не мог сдержать возгласа. — Фотик! — вырвалось у меня. — Бояр принёс Стандин фотик!
      Тут поднялась такая суматоха! Люди с воплями повыпрыгивали из трактора:
      — Что происходит? Что это за фотоаппарат?
      А когда даже пан Клабан признал, что мы, скорее всего, правы, хотя сам он сроду этой сумки не видел, Бояр уже был таков. После четвертьчасовой погони он стал задыхаться, забрался в угол сада, и там пан Клабан, угрожая ему палкой, вырвал ремешок из пасти собаки. Испугавшись порки, пёс отскочил к воротам, обернулся, несколько раз хрипло и грустно гавкнул и выбежал на улицу.
      — Вот видите, я был прав, — сказал Алёнин дядя. — Наткнувшись в вашей комнате на эту сумку, Бояр вспомнил старые добрые времена. Решил, что его опять будут посылать за покупками, но, не зная, что это ваш фотоаппарат, напрасно прождал, когда кто-нибудь нашепчет ему то волшебное слово, которое знал садовник Валеш.
      Так вот и случилось, что, когда Станда вернулся из районного центра, у нас была припасена для него история, не менее интересная, чем у него для нас.
     
     
      20. «Порядок», — сказал Мишка, и теперь уже всей истории конец
     
     
      Разумеется, я вспомнил, как Станда послал меня за фотоаппаратом — хотел доказать ротмистру, что сделал снимки тех, кто устанавливал ночью лестницу. Тогда похититель фотика буквально путался у меня под ногами, но я едва обратил на него внимание. Если я в чём и подозревал Казана, так это в том, что он соблазнился Тондиной охотничьей колбаской. Своими воспоминаниями я, понятное дело, ни с кем не поделился, потому что все бы дружно осмеяли меня. Надеюсь, что и вы будете держать язык за зубами.
      Выслушав наш рассказ о происшедших без него событиях, Станда хотел немедленно ехать обратно в город за проявителем и закрепителем, но мы стали стеной у него на пути.
      — Только через наши трупы, — решительно заявил Мишка. — Сначала скажи нам, что было в шкатулке пана Гильфе?
      — Что там было? — начал Станда. — Я, вероятно, вас порядком разочарую. С нашей точки зрения, в ней была одна ерунда, и, хотя это, собственно говоря, не ерунда.
      Ивана схватилась за голову.
      — Ребята, вы что-нибудь поняли? А ну, не темни! — прикрикнула она на Станду.
      — Там было несколько наград. Старые нацистские награды и приказы об их вручении, подписанные самим Адольфом Гитлером. Три Железных креста, два Рыцарских креста с бриллиантами, какой-то позолоченный значок члена нацистской партии и дарственная на поместье в Пошумавье, которую Гитлер жаловал Ламбертам за их заслуги перед третьим рейхом. Я ведь говорил вам, что во время войны замок был настоящим фашистским гнездом. Старый граф, по-видимому, верил, что, когда война кончится, всё останется по-старому, вот и спрятал для своих сыновей под фонтаном их награды и документы, оставив в конвертах фотографии с отмеченным тайником, а при подходе Красной Армии бежал из замка. Однако ни Вольфганг, ни Карл, ни Губерт сюда не заехали, а к тому времени, когда после войны эта бойкая семейка собралась в Западной Германии, старый граф умер.
      — А какое отношение имеет к этому четвёртый сын, Герберт, наш пан Гильфе?
      — Трудно сказать, — пожал плечами Станда, — может, мать ему рассказывала о каком-то тайнике — и он отправился на поиски? Или его послали сюда братья, если они ещё живы… Не исключено, что они хотели похвастаться своими наградами на какой-нибудь встрече бывших эсэсовцев. Кто знает! Надеюсь, вам не кажется, что я выражаюсь загадками?
      — Да нет, — сказала Алёна, — мы это на обществоведении проходили.
      — Вот и хорошо, — сказал Станда, перебрасывая аппарат через плечо. — В жизни вам ещё не раз доведётся столкнуться с недавним прошлым там, где ожидать этого вроде бы и не приходится. Ну, я поехал, как-нибудь вечером поговорим об этом немного подробнее. — Вдруг лицо его прояснилось, он окинул всех нас взглядом и торжественно объявил: — Прослушайте распоряжение на субботний вечер! После обеда все бегом на автобусную остановку. Направление — Градиште. Возвращение — в понедельник утром, сбор полвосьмого.
      — Ура-а-а!!! — прогремело во дворе замка, да так, что перепуганные воробьи порхнули в разные стороны.
      Когда мы позднее обычного приступили к обеду, Алёна, склонясь над полной тарелкой грибного супа, проговорила:
      — Это здорово, что можно заглянуть домой. Но мне и сюда хочется вернуться.
      — Порядок, — заключил Мишка, а Тонда, у которого, по обыкновению, рот был чем-то набит, усердно закивал.
      А я вспомнил Ирку и Славу, двух беглецов из детского дома, и не испытал никакого раздражения.
     
     
     
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
     
     
      1. Снова в родной деревне
     
     
      Деревня, неделю назад изгнавшая нас как отъявленных хулиганов, семь дней спустя прикинулась любящей матушкой.
      — Гляньте-ка! А вот и наши герои! — воскликнул пан Лоудим, выходивший из здания национального комитета как раз в тот момент, когда мы гурьбой вываливались из автобуса. — О вас тут прекрасно отзываются, — проговорил он, делая ударение на слове «прекрасно», но прозвучало это совсем в другом смысле, не то что во время памятного допроса, учинённого нам после яичной баталии.
      Выражение его заросшего щетиной лица было такое, к какому мы давно привыкли — простодушное и несколько удивлённое. Казалось, он в любой момент готов заговорить о чём угодно, но скорее всего — о своих любимых оленях. Он был столяр и лесник, так что всегда спешил. То в деревню — чинить мебель, окна или двери, а то в лес — выслеживать лису, оленя, а порой и кабана. Однажды он пришёл к нам в школу и рассказал, как надо охотиться на лису и дичь; правда, потом мы узнали, что всё это он вычитал в книжках, а сам лису и в глаза не видел, разве что чучело. После этого он у нас больше не показывался.
      Теперь его мучило любопытство. Ему было крайне удивительно, как это нам удалось без потерь, без единой царапины выйти из всех приключений: по слухам, в нас стрелял опасный преступник, а в лесной сторожке мы подверглись нападению целой вооружённой банды. Сперва мы никак не могли разобрать — то ли он издевается, то ли у него просто фантазия разыгралась. Мы переглянулись: как быть — то ли оставить его в неведении, пусть прославляет нас и дальше, или же прямо сказать: «Пан Лоудим, всё это — бабьи сплетни, и добрая половина тут — чистая выдумка».
      Я предпочёл последнее и увидел, что мы нисколечко не упали в его глазах. Он понимающе и как-то грустно кивнул и добавил:
      — Ну да, бабьи толки. Люди вечно раздуют, из комара верблюда сделают.
      Вскоре мы сами убедились, что старое избитое присловье по-прежнему верно, даже в эпоху атомной энергии, как бы выразился наш директор. Стоило нам отступить от здания национального комитета и перейти по мосту через речушку, отделявшую нас от родительских домов, как из дома Тонды выскочила его бабушка.
      — Пресвятая богородица! — уже издали запричитала она, устремившись нам навстречу так быстро, насколько ей позволяли больные ноги и длинные юбки. — Да что же это они с тобой сделали, голубчик ты мой золотой! Под пули преступников и динерсантов послали бедняжку. Вы только посмотрите — исхудал весь! Ну, покажи, покажи, куда тебя ранило, сердешный ты мой! Господи, воля твоя!
      Тонда от удивления вытаращил глаза и позволил ей осмотреть себя, как цыплёнка, а бабуля вращала его туда-сюда, как на вертеле, отыскивая раны, нанесённые «динерсантами». Наконец Тонда не вытерпел и взорвался:
      — Да перестань ты, бабуля, ничего с нами такого не случилось! Откуда ты взяла?
      Бабушка, остолбенев, подозрительно покосилась на Тонду и на нас.
      — Совсем ничего? — не поверила она.
      — Ничего, — подтвердил Тонда, и мы все тоже замотали головой и тоже подтвердили:
      — Да, конечно, ничего такого с нами не было.
      — Не надо мне лгать, я и сама не слепая, вижу — вас за эту неделю словно подменили. На вас только поглядеть, так… так…
      Мы невольно оглядели себя, проверяя, что же она в нас такого нашла, но не обнаружили ничего ненормального.
      Тондова бабушка так и не смогла подыскать для нашей внешности подходящего слова, и тут её «сердешный» внук, которого истерзали «динерсанты», откровенно признался:
      — Это, наверно, от голода, бабушка. Так хочется чего-нибудь вкусненького…
      Бабушка заменила «динерсантов» на «гладоморов».
      — Так, значит, они тебя голодом морили, негодяи! — воскликнула она, повернувшись к зданию национального комитета. — Неделю целую детей не кормить и травить динерсантами, как можно! Нет, вы только поглядите, какие же они тощие, кожа да кости. Тоничек, золотко моё, пойдём, я тебя накормлю.
      У Тонды мгновенно разрумянились щёки, и он, не попрощавшись, ринулся к дому. А бабушка всплеснула руками и, погладив Алёну по щёчке — «Ах ты бедняжечка!», — поспешила следом за внуком.
      Мы двинулись дальше, рассуждая о том, что вообще-то заботливая бабушка — это хорошо, но иногда это сущее наказание. Думали мы и о том, откуда идут такие невероятные слухи, и сошлись во мнении, что источником их мог быть Алёнин дядюшка из Винтиц, который помогал нам выселять кастеляна Клабана. Ведь мы только с ним делились переживаниями, и только его рассказ мог дать пищу слухам, которые разрослись как снежный ком. И пока этот ком докатился из Винтиц до Градиште, на него налипло столько сору, что мы от изумления только хлопали глазами, слушая про свои подвиги.
     
     
      2. Я уже не ребёнок
     
     
      У себя дома я причитаний, слава богу, не услышал, мои предки в общем люди разумные, но и они в то, что я жив и здоров, поверили, только когда я скинул с себя всё до трусов и склонился над умывальником. Словно незримо кружа вокруг меня, они обследовали мой торс так, будто это редчайшая скульптура Мысльбека, изображение которой висит у нас в школе. Убедившись, что испытания, выпавшие мне на долю, я перенёс без урона для себя и что уши и шею исправно отмываю без напоминаний, как прежде, каждый высказался насчёт моего пребывания в замке в присущей ему манере.
      — Сдаётся, эта неделя кое в чём пошла ему на пользу, — заметил отец.
      — А вы не голодали? — озабоченно спросила мама. — И где же вы спите? А еду готовите сами? А как по ночам — не холодно? — выспрашивала она в таком темпе, что с ответом мне пришлось подождать, пока из материнского сердца не излились все тревоги.
      Брат молчал: всё это время он провёл в военных лагерях и славно служил отчизне, как выражается наш директор.
      Пришлось мне живописать наши приключения. Я честно начал с первых стуков в замковые ворота и закончил повествование нашим маршем к автобусной станции. Мама во время моего рассказа то и дело качала от удивления головой, а отец пытливо поглядывал на меня, иногда спрашивая: «А ты не привираешь?»
      Я не забыл упомянуть, каким образом и сколько старых книг и журналов мы выкинули с чердака. Когда я закончил, мама сказала:
      — Столько дел за одну неделю! Теперь уж их могли бы оставить дома, ты не находишь, отец? Сходи-ка в комитет и скажи, что детей наказали — и довольно.
      От неожиданности у меня перехватило дыхание, и я с испугом уставился на отца.
      — Как это… Да нет же, мы должны туда вернуться… Мы обязаны там ещё… всё починить… привести в порядок, — заикаясь выпалил я.
      Отец, отвернувшись к окну, молча смотрел в сад. И поглаживал тыльной стороной руки по подбородку, как делал всегда, если должен был принять серьёзное решение.
      — Но ведь это просто безответственно — посылать детей бог знает куда. Где так опасно, — среди гробовой тишины произнесла мама.
      «А птичник? Папа, ну скажи хоть что-нибудь!» — свистело и шипело у меня где-то внутри, и, наверное, в эту минуту от нетерпения я на несколько сантиметров приподнялся на стуле. Но выкрикнуть всё это вслух не осмелился, потому что никто ни о чём меня не спрашивал, а вмешиваться в разговор родителей у нас не позволялось.
      — Кто знает, в какую ещё ловушку их там заманят, — снова заговорила мама. — Да я от страха глаз не сомкну.
      — Ну что же, — вздохнул папа, побарабанил пальцами по подоконнику и отошёл от окна. Остановился передо мною. — Ну что же? Сам заварил кашу, сам теперь и расхлёбывай. Небось никто там тебя не укусит.
      Я изо всех сил старался сдержаться, чтоб от радости не броситься к нему на шею. Отец взглянул на маму.
      — Пусть понемногу привыкает к самостоятельности, он уже большой.
      — Да ведь он ещё ребёнок, — возразила мама. — И если ты настоящий отец, то постараешься, чтоб он остался дома.
      — А я не желаю! — воскликнул я. — Не хочу я сидеть дома, и я уже не ребёнок!
      Отец легонько шлёпнул меня по затылку.
      — Не ори, — сухо сказал он, а потом добавил: — Иди-ка прогуляйся!
     
     
      3. Алёнка пропала
     
     
      Я медленно плёлся по тополиной аллее, что тянулась до самого вокзала, где в одном из новых домов жила Алёнка. Разные чувства смешались в моей душе. Стоило подумать о маме, как меня одолевала жалость, а когда вспоминалось, какими словами неделю назад выпроваживал меня из дома отец, я снова кипел от возмущения. А кроме жалости и упрямства, я сознавал, как мне снова хочется вместе со своей компанией уйти куда-нибудь в заброшенные края, где можно полагаться только на себя, где никто не посмеет отнекиваться — завтра, дескать, не смогу, родители не отпустят. Мне хотелось, чтобы в этом огромном мире у нас образовался свой собственный, маленький мирок, где мы были бы и судьями, и советчиками, и командирами. Рассуждая так, я вовсе сбрасывал со счётов Станду. Наверное, оттого, что он никогда не подчёркивал своего превосходства, хотя был и старше нас, и умнее, и опытнее.
      Подойдя к Алёнкиному дому, я обнаружил, что её родители сидят под окном на лавочке, проводя субботний вечер так же, как это принято и в нашей семье. Мать штопала, а отец читал газеты. Над его головой вились облачка табачного дыма, через распахнутое окно кухни доносился голос радиодиктора, а на гребне крыши распевал чёрный дрозд. Этакая семейная идиллия, которая меня не раздражала только в одном случае — если у меня с собой интересная книга. Однако для полноты картины недоставало одной особы.
      — Добрый вечер! — поздоровался я прямо через калитку. — Алёнка дома?
      Пани Ванькова вздрогнула и оторвалась от шитья. Рядом с ней зашелестела газета, и с правой стороны выплыла трубка.
      — Алёна уехала в замок Винтице, — буркнул пан Ванек и снова исчез за разворотом «Руде право».
      — Да ведь это же Лойзик! — воскликнула пани Ванькова. — Лойзик Шульц!
      Газета в руках пана Ванека держалась по-прежнему стойко и прямо, а из-за неё доносилось какое-то равнодушное бормотание.
      — Ну да, и я ему сказал, что Алёны нету дома.
      — Папочка, да ведь это он швырялся кооперативными яйцами, — зашептала Алёнина мама.
      — Никаких яиц нам не требуется, — заворчал пан Ванек. — У тебя что, собственные куры не несутся?
      — Господи! — всплеснула руками его супруга, швырнула дырявый носок на стол и с испуганным лицом подбежала к калитке. — А где Алёна? Что с ней?
      Я глядел на неё и ничего не понимал.
      — Ничего. Но где Алёна, я не знаю. Разве она не дома?
      — Дома? — простонала пани Ванькова. — Мы её уж неделю не видели!
      — Понятно, — кивнул я, хотя понятного ничего не было, скорее, всё было подозрительно. — Мы только сегодня в три часа дня вернулись домой. И Алёнка тоже.
      После этого сообщения даже пан Ванек оторвался от захватывающего чтения свежих новостей. Швырнув полотнище газеты на кувшин с пивом и груду носков, он оторвался от скамейки и очутился возле калитки — довольно резво для своих внушительных габаритов. Я не заставил себя упрашивать и тут же вывалил все события последних часов.
      — В три? — задумался пан Ванек, усиленно крутя мизинцем в ухе. — Слышишь, мамочка, в три часа! Это тебе ничего не говорит? А чем же, собственно, мы были заняты в это время? Что-то скверное творится у меня с памятью, — пожаловался он.
      — Да ведь мы были у тёти Ружены! — воскликнула пани Ванькова. Очевидно, память служила ей по-прежнему безотказно. — Часы дяде Рудольфу в починку отнесли.
      — Верно, — кивнул Алёнин папа, пыхнул трубкой и мастерски плюнул через забор. — А вернулись в четвёртом часу, когда проехал поезд из Пльзени.
      — Значит, девочка сюда не приходила, — внесла свои уточнения его супруга и покачала головой; в глазах у неё застыл ужас.
      Я пожал плечами.
      — Может, она вам навстречу направилась?
      — Нет, тогда мы бы встретились, к дяде Рудольфу ведёт только одна дорога. Другого моста через речку у нас пока нет.
      — А может, она решила сократить путь и переправилась через речку, — высказал я ещё одно предположение.
      Оно показалось мне наиболее правдоподобным. Но произносить его вслух мне не следовало. В материнском сердце такие вероятности рождают самые тяжёлые предчувствия.
      — Могла ведь и утонуть! — всхлипнула пани Ванькова, заламывая руки, как если бы Алёна задумала переплыть Ла-Манш.
      — Не дури, мамочка, — сухо оборвал её пан Ванек и запыхтел трубкой, словно паровоз с тяжеловесным составом. — Ей тут же в голову самые мрачные мысли приходят, — извиняясь, пояснил он мне, и я серьёзно кивнул ему — именно так следует разговаривать мужчине с мужчиной.
      — Хорошо, но что же с ней тогда? Где она, куда подевалась — Пани Ванькова утёрла слезинку и шумно втянула воздух носом.
      Это была бы первая и последняя слеза, оросившая в этот вечер газон её палисадника, потому что разъяснение загадки уже спускалось по лестнице, прислонённой к слуховому окну. Алёна неслышно сползала вниз, знаками упрашивая меня не испортить ей эффекта воскресения из мёртвых. Она осторожно подкрадывалась к забору за спинами своих предков, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить озабоченное выражение лица. Пани Ванькова уже готова была высказать очередное глубокомысленное соображение, но тут неожиданно протянулись две руки и её покрасневшие от слёз глаза прикрыли две ладошки.
      — Девочка моя! — воскликнула пани со вздохом облегчения и, ликуя, обернулась к дочери.
      — Ну, я так и знал. — Пан Ванек выпустил облако дыма и отечески пожурил Алёну. — И где же это ты шлялась?
      После этой трогательной встречи распахнулась, наконец, калитка и для меня, и тогда Алёна объяснила тайну своего загадочного исчезновения, причём так естественно, что у матери поднялась икота, а у отца погасла трубка.
      Дело было так: дотащившись по раскалённому шоссе до дома, Алёна обнаружила на двери замок; тогда она, не долго думая, влезла на чердак — следом за кошкой, поиграла с ней, и её сморил сон. Она спала бы и дальше, если бы не разбудил встревоженный возглас матери.
      Эту главу я завершаю таким назиданием: лезть на чердак следом за кошкой можно лишь в том случае, если ты перед этим хорошенько выспался. Иначе доставишь предкам ненужные хлопоты.
     
     
      4. Оправдывает ли себя сражение куриными яйцами?
     
     
      Воскресное время ушло на несколько мероприятий. С утра мы осмотрели нашу будку в Градце, потом искупались в пруду; всё это сопровождалось рассказами о приключениях в замке, вызывавшими у слушателей нескрываемую зависть. Предложения отправиться с нами в замок Ламберт сыпались со всех сторон. Кое-кто из мальчишек и девчонок даже пытался к нам подлизаться. Ярда Шимек и Карел Врзал, которые полгода назад предали нашу команду — она показалась им недостаточно дикой и суровой, — приставали к нам всю дорогу от пруда до деревни, канюча, чтоб мы приняли их обратно.
      — Таких субчиков не берём, — отрезал Мишка и прямо, без обиняков напомнил, как они относились к нам прежде. — Кто хочет жить в глуши, тот должен быть храбрым и иметь крепкие нервы. Да и что вы за последнее время совершили необычного?
      — Спустились по верёвке с Серой скалы в Кнежском лесу, — похвастался Ярда Шимек.
      — Пха! — Тонда презрительно оттопырил губы. — Всего-то! В замке нам приходилось спускаться по верёвке с закрытыми глазами и на одной руке.
      — Бахвал! — крикнул Карел Врзал и набросился на Тонду с кулаками. — Хотел бы я на это посмотреть, свиная бочка!
      Я не успел вмешаться, как они уже катались по дороге. Ярда Шимек ринулся было на помощь приятелю, но Мишка скоренько скрутил ему за спиной руки и пригрозил:
      — Не суйся куда не следует, а то получишь! Пусть они сами разберутся, тогда увидим, кто настоящий дикарь.
      Я не знал, что предпринять. Тонда был очень чувствителен, когда намекали на его толщину, и неудивительно, что ему захотелось ответить на оскорбление. Алёна прыгала вокруг бойцов, словно дикая Бара, и как сумасшедшая «болела» за Тонду, так что в какой-то момент мне почудилось, что про нас опять пойдёт худая молва как о хулиганах. Я оглядел дорогу — к счастью, поблизости никого не было. Вцепившись друг в друга, как цепные псы, забияки перекатывались из одной канавы в другую. И я должен признать, что только счастливая случайность помогла Тонде одержать победу.
      В пылу борьбы они докатились до песчаной обочины, песок обвалился, и соперники с шумом рухнули в узкий, но довольно глубокий ров. Карелу не повезло — он очутился внизу, так что шестьдесят Тондиных килограммов завалили его сорок, как лавина.
      — Кто здесь свиная бочка? — спросил победитель.
      — Ты, — стоял на своём потерпевший поражение и получил пощёчину.
      — А ну, повтори! — потребовал Тонда.
      — Ты! — завопил Карел и получил вторую пощёчину.
      — Трус! — взвизгнул Ярда Шимек и, поскольку руки всё ещё были скручены у него за спиной, принялся пинать Мишку по ногам.
      Взревев от боли, тот дал ему коленом под зад. Ярда ласточкой перелетел через ров и распластался на ржаном поле. Выскочив, он снова с диким рёвом бросился на Мишку, который уже успел принять стойку боксёра.
      Но тут послышался рёв машины, и новая стычка, не успев разгореться, прекратилась. В мгновение ока мы преобразились в «прогулочную» группу, принялись выжимать свои мокрые плавки — словом, прикинулись этакими невинными овечками, как выражается наш классный руководитель, расследуя очередную проказу. Наше преображение оказалось как нельзя более своевременным, потому что в приближавшейся светло-зелёной автомашине я разглядел председателя национального комитета товарища Рабаса. Машина с мягким шорохом пронеслась мимо, водитель равнодушно оглядел нашу компанию, но вдруг посерьёзнел и нажал на тормоз. Тонда с Карелом деликатно отступили на задний план и быстренько смахнули с одежды следы недавней стычки. Товарищ Рабас опустил ветровое стекло и, выглянув из окошка, широко улыбнулся:
      — Привет, изгои! А ну-ка покажитесь, дайте посмотреть, как выглядят градиштьские детективы.
      Выстроившись около машины, мы с неохотою позволили ему осмотреть нас. Председатель, ткнув меня пальцем в живот, заметил многозначительно:
      — Ну как, понял, что бросаться кооперативными яйцами — дело невыгодное?
      Я пожал плечами и носком кеда чертил на асфальте кружки. Не хотелось мне ещё раз приносить повинную на глазах у Ярды и Карела. Мучительную тишину нарушил Мишка.
      — А нам там понравилось, — задиристо заявил он. — Это лучше, чем три пионерлагеря, вместе взятые.
      Председатель удивлённо поднял брови.
      — Ах ты, комар тебя забодай! Вы только посмотрите на них! Значит, надо опасаться, что перед следующими каникулами они окончательно разнесут птичник!
      Алёна хихикнула:
      — Не бойтесь, товарищ председатель, через год мы школу уже кончим!
      — Ну разве что, — с добродушной серьёзностью проговорил Рабас. — А то у нас запущенных замков в запасе нет.
      — Жалко, — влез в разговор Ярда Шимек, — мы с Карелом взялись бы навести в них порядок.
      — Охотно верю, — согласно кивнул товарищ Рабас. — Всем молодым людям Градиште вдруг захотелось переселиться в замок Ламберт. Вчера ко мне в приёмную нагрянули целые делегации грешников. Я не поспевал выслушивать, сколько дурачеств за последние недели у нас совершено. Каждый грешник исповедовался мне, как в костёле, и для отпущения грехов умолял сослать его в замок Ламберт. А перед самым обеденным перерывом ко мне привели семилетнего Рудлу Коржана, так он, говорят, у тракториста целую цистерну солярки выпустил. Я прочитал ему нотацию, а когда кончил, он вдруг и спрашивает: «А меня вы тоже отошлёте в замок?» Я всерьёз подумываю оставить вас с сегодняшнего дня дома — боюсь, как бы какой-нибудь балбес, любитель приключений, не спалил нам зернохранилище.
      От его последних слов ноги у нас пристыли к асфальту, хотя солнце и жарило почём зря. Мы ещё не успели опомниться и вымолить продления «наказания», как товарищ Рабас нажал на газ, на прощание сказав:
      — Знаете что, загляните-ка ко мне вечерком, потолкуем. Собственно, я не понял, чем вы там целую неделю занимались. Со вчерашнего дня вся деревня гудит от новостей — кто знает, сколько в них правды! Соберёмся у меня, к примеру, часов в шесть, ладно?
      Обрадовавшись, мы усердно закивали головами и помахали вслед отъехавшей «эмбечке». Мы и сами не заметили, как одолели остаток пути, потому что пришлось всю дорогу отбиваться от приставаний Ярды и Карела, которые снова набивались к нам в компанию.
      Когда же Тонда с Мишкой начали не на шутку задираться, я приказал им свернуть на тропку за деревней.
      — Вы слышали, что сказал председатель насчёт замка, вот и оставьте нас в покое, — заявил я обоим приставалам. — Прежде вы нас знать не желали, так вот и забудьте.
      — Заберитесь на Серую скалу и играйте там в индейцев, — съязвил Тонда.
      Карел Врзал погрозил ему кулаком:
      — Вы ещё о нас услышите, воображалы!
      — Катитесь куда подальше! — крикнул им вслед Мишка.
      — Да хватит вам! — недовольно буркнул я. — А то и впрямь похоже, будто мы задаёмся.
      Молча приближались мы к деревне, а у меня в мозгу ворочались разные соображения насчёт нашего «изгнания», которое за неделю обернулось завидным назначением.
     
     
      5. Двойник Швабинского проявляет любопытство
     
     
      Визит к товарищу Рабасу ознаменовался для нас «приварком» в виде клубники со сливками и заверением, что, по крайней мере, ещё неделю мы проведём в замке. Распрощавшись с хозяином в самом прекрасном настроении, мы задержались на углу деревенской площади и долго обсуждали состоявшийся разговор — пока из дома Тонды не вышла бабушка и не подняла шум, клича внука:
      — Тониче-ек… Тониче-ек… Иди кушать!
      Тонда припустил домой, а мы сошлись во мнении, что им двигало не только желание утихомирить расходившуюся бабушку, но и уничтожить все лакомства и сласти, которые она в честь его прибытия припасла в кладовке. Потом и наша троица разлетелась по домам, где нас ждали постели и крепкий сон, без тревог и сомнений, без опасений, что на следующей неделе мы не попадём в замок Ламберт. Мы договорились упросить Станду, чтобы уже с понедельника начать расчищать бассейн вокруг фонтана и тем самым достичь вершин блаженства. Разве можно считать удачным лето, если ты ни разу не искупался?
      Никому из нас и в голову не приходило, что замок — это, собственно, место ссылки, где мы отбываем наказание. Если место нам по душе, то стоит ли рассуждать, как мы там очутились — добровольно или по принуждению.
      На Градиште опустились летние сумерки, их спокойствия не нарушали ни выстрелы сигналки, ни молнии, ни грохот падающих лестниц. Я уже приготовился выслушать кучу поучений, упреждений и добрых советов, которыми перед любой отлучкой напутствовала меня мама; советов и наставлений всегда было столько, что, когда она высказывала последние пожелания, я уже начисто забывал о всех предыдущих.
      Значительно дольше я запоминал отцовский тычок в спину и глухое напоминание: «Не ставь себя в неловкое положение». В нём заключались десятки назиданий, которые в надлежащий момент мне не худо было и вспомнить. Конечно, не всегда это удавалось, как вам уже известно из истории о нашей яичной баталии.
      Однако мои представления о предстоящем воскресном вечере оказались совершенно ошибочными. События развивались совсем не так, как я ожидал, и спокойная ночь для меня наступила много позже полуночи. В кухне у нас сидел какой-то старик — у него были белые, как дым, волосы и седая бородка клинышком, так что мне сразу вспомнилась фотография художника, висевшая у нас в коридоре школы. «Швабинский», — пробормотал я про себя, чтобы убедиться, что мне не изменяет память. Но папа подтолкнул меня к деду и сказал:
      — Это пан Рихтр из Винтиц, он когда-то служил у графа Ламберта. Пришёл узнать, как вам понравился замок. Расскажи, как там теперь.
      — Да что вы, что вы! — замахал руками старик. — Просто шёл мимо, дай, думаю, загляну к Лойзику, коли уж он теперь хозяин замка. Хе-хе-хе…
      — Ха-ха-ха, — рассмеялся и я из чистого приличия.
      Выйдя на середину кухни, я растерялся и не знал, куда девать руки. Засунул их в карманы и тут же получил от мамы толчок в спину.
      — Покойный граф обожал красивые вещи, — картаво проговорил седовласый дед и высморкался в огромный носовой платок. — Великолепные были вещи, а после войны всё исчезло. Вы бы видели эту роскошь — часы, вазы, а фарфор… О-о-о! — Он мечтательно вздохнул и прикрыл глаза.
      — А мы спим на золочёных графских кроватях, — небрежно бросил я, рассчитывая произвести соответствующее впечатление.
      — Что там кровати! Всего-навсего сусальное золото, — фыркнул пан Рихтр, бородой напоминавший художника Макса Швабинского. — Там было настоящее золото! А какие картины! Рафаэль, Дюрер, Моне, Сезанн, гравюры Рембрандта… В замковой часовне висел великий Брандль! — Уставясь в пустоту, он смотрел как будто сквозь меня и шептал: — Сокровищница, клад…
      — В нашей комнате висит огромный рыцарь на коне, — сказал я и поднял руку к потолку, показывая, каких размеров картина. — Метра два, а то и выше.
      Старик не имел понятия о подобных шедеврах и пренебрежительно махнул рукой:
      — Мазня! Пачкотня всё это. Более или менее стоящие вещи граф в конце войны переправил в Баварию. Это потеря, очень большая потеря! — И он выразительно постучал палкой об пол.
      — Не выпьете ещё чашечку чая? — нарушив неловкое молчание, предложила мама.
      — Спасибо, — поблагодарил двойник Швабинского, в знак отказа разведя пальцы правой руки. — Графиня с дочерьми, рыцари, графы, а? — снова обратился ко мне старик. — А больше вы ничего там не видели?
      Я отрицательно замотал головой.
      — Вот то-то и оно. В сорок пятом граф всё ценное увёз с собой в Баварию. Я помогал ему при транспортировке… Понимаете, каково мне пришлось, а? — И он тяжело вздохнул, теперь уже обращаясь к моему отцу.
      — Действительно, потеря невозместимая, — согласился отец. — Ведь картины можно бы выставить в Пражской национальной галерее.
      Старик грустно покачал головой, а потом ткнул меня ручкой своей клюки:
      — Значит, с завтрашнего дня снова хозяйничаете в замке, да? А может, уже нынче? Понимаю ваше нетерпение…
      — Лучше и не напоминайте, пан Рихтр, — вмешалась мама. — От волнений голова идёт кругом, сон бежит, лучше сидел бы он дома и никуда не ходил.
      — А чего вы боитесь? — рассмеялся бородач. — Они же там не одни, с ними взрослый человек. И даже вроде не один, а, Лойзик?
      — Станда с Иваной, — подтвердил я.
      — Вот видите, какой заботой их окружили. — Все беды моих родителей старик разводил одним взмахом руки. Он оскалил в улыбке редкие зубы. — Значит, сейчас вы бросили замок без присмотра? А если его тем временем расхитят? — пошутил он и снова ткнул меня клюкой в грудь. — И когда же вы туда едете, завтра?
      — Рано утром, — кивнул я.
      — Все или кто-то остался?
      — Нет, все вместе. Станда с Иваной поехали к её родственникам, а мы — сюда. Выспимся и вернёмся автобусом в замок. Автобус отправляется в половине восьмого. А Станда, скорее всего, приедет на мотоцикле.
      Я, должно быть, надоел своими уточнениями, и любопытство седовласого деда иссякло. Он поднялся, церемонно поблагодарил за чай и приём, мама в свою очередь поблагодарила его за приятный визит, а папа пригласил:
      — Приходите ещё как-нибудь поболтать. На улице совсем стемнело.
      Мама пошла стелить постели и приготовить мне бельё на будущую неделю, отец закурил и принялся расхаживать по кухне. Я сидел за столом, жевал хлеб с творогом, и перед глазами у меня стояло багровое лицо с белоснежным ёжиком волос. Этот старик мог спокойно выдавать себя за брата Макса Швабинского. Не потому только, что был похож на него как две капли воды, но и потому, с каким воодушевлением рассуждал о живописи.
      — Папа, — спросил я, — а он художник?
      — Какой там художник! — рассмеялся отец. — С чего это ты взял?
      — Да ведь он так говорил о сокровищах живописи, а потом — у него такая внешность…
      — Внешность? — отец удивлённо поднял брови. — Какая такая внешность?
      — Ну, как у Макса Швабинского, разве нет? Чешский художник и график. У нас в школе его портрет в рамке висит.
      — А знаешь, ты прав! — воскликнул отец и в задумчивости сунул кончик пальца в рот. — Да, старый Рихтр и Швабинский, смотри-ка! А ты наблюдателен, как я погляжу!
      Я скромно наклонился над очередной краюхой, намазанной творожной массой, скрывая радость и удовольствие, какую доставила мне папина похвала. Отец перестал кружить по комнате и подсел к столу.
      — А больше ты ничего не приметил? — неожиданно спросил он, приглушив голос.
      Я в растерянности взглянул ему в лицо. А отец, словно прочитав мои мысли, пояснил, улыбнувшись:
      — Тебе не показалось, что этот Швабинский чересчур любопытен?
      Я проглотил кусок и кивнул.
      — Да, довольно любопытен. Только наш классный говорит, что в старости все становятся любопытными, как дети, вот я и решил… Да и вы с мамой тоже небось сказали бы, что теперь мне повсюду мерещатся мошенники.
      — Не сказали бы, — покачал головой отец. — Эти его расспросы у меня из головы не выходят. Если бы кто другой, я бы тоже отмахнулся и решил — просто любопытный старикашка. А Рихтр до конца войны служил в замке, что-то там реставрировал, он мастер по столярной части и отличный слесарь, он знал обо всём, что там творилось. Возможно…
      Отец не закончил и задумался.
      — Что он нарочно завёл разговор о картинах? — спросил я.
      — Ну, конечно, — отозвался отец и тут же запнулся. — Всем известно, что он любит живопись. И даже сам малюет пейзажики и сбывает их в Винтицах, здесь, в Градиште, и по всей округе.
      — Чего же он тогда картины с рыцарями и графами ругал: пачкотня, мол, это? Сам-то он что, лучше рисует?
      — Едва ли, — рассмеялся отец. — Но всё-таки отчего это он так настойчиво выспрашивал, остался ли сегодня кто-нибудь в замке?!
      — Верно! — Я выскочил из-за стола.
      — А ты ему так прямо всё и выложил, — посетовал отец. — Я уж и знаки тебе делал, чтобы ты притормозил малость, да где там… Так и шпарил, как таблицу умножения.
      Взглянув в зеркало, висевшее над умывальником, я увидел своё багровое от смущения лицо.
      — Что же теперь делать? — заикаясь проговорил я. — А если он туда заберётся и что-нибудь утащит?
      — А что?
      — Ну, не знаю, может, у него там спрятано… Может, те же самые картины?
      — Картина — не перстенёк. Разве вы не осмотрели замок как следует?
      Я поколебался, в голове пронеслись воспоминания о наших хождениях по пустынному замку, которые мы предприняли в пятницу и в субботу.
      — По-моему, осмотрели всё, — ответил я. — А ну как где-нибудь в стене тайник, как на втором этаже, где господин Гильфе хранил чемоданы?
      — Вот уж не знаю, — сказал отец. — Всё может быть.
      Я набросил на себя куртку.
      — Я к ребятам.
      — Погоди. — Отец ухватил меня за руку. — Ни к каким ребятам ты не пойдёшь, это не ребячьи заботы.
      — Папа! — с упрёком воскликнул я.
      — Ну согласись, четырнадцать — это ещё не возраст для настоящих сыщиков. Только не вздумай обижаться. У меня ещё живы довольно грустные впечатления от твоей компании. Без провожатых, как ты сам понимаешь, я вас не отпущу, тем более сейчас, ночью.
      Я повесил голову и чуть не разревелся. Отец подтолкнул меня локтем в бок.
      — Нечего вешать нос. Если бы я не придумал выхода, я бы вообще об этом речи не заводил. Оденься и беги к Карасам. Станда должен быть у председателя кооператива, по крайней мере, вечером он тут проезжал на своём мотоцикле. Ведь у него красная «двухсотпятидесятка»?
      — Точно! — вскричал я и выкатился из дома.
     
     
      6. Скорей обратно!
     
     
      Пан Карас сидел под фонарём на крыльце и разговаривал с псом Лупеном. Лупену речи эти были не особенно по душе: он то и дело мотал головой, отчего длинные висящие уши били его по морде. Но вполне возможно, что это он разгонял мух.
      Мирная их беседа меня в данный момент не занимала, а разглядев, что сидят они вдвоём, я испытал глубокое разочарование. Но всё же постучал в запертые ворота.
      — Пан Карас, нет ли у вас Станды?
      На дворе словно грянул хор, в котором приняли участие и хозяин и собака. Лупен наскакивал на меня, председатель орал на него, а я пытался перекричать председателя. Некоторое время спустя мы всё-таки поняли друг друга. Но сперва пришлось ответить на вопросы типа: «Как дела, яичный шериф?» или: «А вас там ещё не посещали привидения?» — и тому подобные глупости, но зато я, между прочим, узнал, что Станда — в кооперативной мастерской, чинит мотоцикл.
      Станда как раз собирал разбросанные по земле инструменты. Когда я выложил ему свои догадки и опасения, связанные со старым Рихтром, смахивающим на художника Швабинского, он сперва скептически улыбался. Но когда я подкрепил свои подозрения сходными впечатлениями отца, он посерьёзнел.
      А потом всё покатилось очень быстро.
      Мама со слезами, не уставая меня поучать, собрала мою походную сумку, отец выдал «на дорожку» своё обычное краткое, увесистое наставление, и Иванин мотоцикл умчал нас во тьму, взяв направление на Винтице. Но поехали мы не обычным путём. На полдороге Станда свернул вправо на полевую тропку, и наша «двухсотпятидесятка» поползла наверх в сторону леса, очертания которого на фоне ночного неба вырисовывались чёрным резным кружевом. Каменистый подъём остался позади, и мы въехали на мягкую, поросшую мхом, почти неприметную стёжку. Проехав по ней несколько сот метров, Станда заглушил мотор, погасил передний рефлектор, заднюю сигнальную лампочку и вынул из кармана маленькую батарейку. Дальше мы двинулись пешком, я впереди — как осмотрительный факельщик, а Станда сзади — он толкал мотоцикл.
      Я считал, что наш ночной марш-бросок закончится у калитки замкового парка, — таким образом мы избежали бы столкновения с возможным наблюдателем неподалёку от главного входа. Но Станда продумал путь нашего продвижения более тщательно; следует признать, что это оказалось очень кстати: как выразился бы мой отец, Станда нюхом чуял дальнейшее развитие событий. Хотя из-за этого наше пребывание в замке малость осложнилось, но об этом рассказ ещё впереди.
      В свете восходящей луны, рассеявшем ночную тьму, передо мной неожиданно возникла знакомая базальтовая скала с лужайкой и лесная сторожка у её подножия. Места, вошедшие в анналы нашей жизни в замке в качестве «поля боя» между моей компанией и Стандой как свидетели успешно проведённого экзамена на отвагу. Я не преминул напомнить об этом Станде даже в теперешней исключительной ситуации.
      — У меня до сих пор на лбу и на носу отметины, — прогудел он, ставя мотоцикл как раз на ту площадку, где несколько дней назад мы сбили его с ног. — Да вы и без того уже испортили мне настроение, когда попытались одни улизнуть из замка.
      Пока мы шёпотом обменивались впечатлениями о недавнем ночном приключении, Станда вынул из кожаной сумки под седлом висячий замок и с силой нажал дверь лесной сторожки — после этого её можно было запереть. Потом мы неслышными шагами, осторожно направились к замку.
      Когда мы пересекали небольшую долину, поросшую кустиками земляники, мне пришла на память наша встреча с паном Гильфе, и я непроизвольно произнёс:
      — Две тысячи каугумми.
      — Тесс, — зашипел Станда и больно стиснул мне плечо. Прижавшись губами к моему уху, он прошептал: — Тут кто-то есть!
      Мы остановились как вкопанные, словно вросли в землю; несколько минут протекли в полном оцепенении, но вскоре где-то неподалёку, впереди нас, сдавленно кашлянули. Мы медленно, сантиметр за сантиметром, продвигались вперёд и, прежде чем сделать новый шаг, носком кеды проверяли, нет ли сухих веточек, чтобы их треск не выдал нашего присутствия. Трудно определить, как долго мы подкрадывались к замку, — в таком состоянии ощущение времени теряется. Тяжёлый мешок за спиной оттягивал мне плечи. Страх, как бы не споткнуться в последний момент, тоже давал себя знать. От напряжения я весь сжался, по лицу градом катился пот. Как только за редкими деревьями показались озарённые светом луны очертания замка, меня охватила дрожь. Заросли кустарника в конце леса были такими густыми, что последние метры нам пришлось проползти по-пластунски. Так мы очутились метрах в десяти от замковой ограды. Через просветы между бузиной и переплетениями терновника можно было всё-таки кое-что разглядеть. Перед коваными воротами замка вырисовывалась чья-то тёмная фигура. На фоне освещённой лунным светом ограды я по некоторым характерным признакам тут же установил личность ночного наблюдателя. Шляпа с широкими полями, перекрученная спиралью трость и, главное, острая серебристая бородка… Сомнений у меня не оставалось. Перевернув руку Станды ладонью вверх, я начертил на ней: «РИХТР». «ДА», — написал в ответ Станда и крепко ухватил меня за локоть. Тесно прижавшись друг к другу, мы лежали довольно долго, наверное больше получаса. Бородатый знаток картинной галереи замка за всё это время ни на секунду не изменил своего положения. Переступал с ноги на ногу, плевал в носовой платок, зажатый в ладони, и не сводил глаз с фасада замка, сиявшего за чугунной оградой. Ночные шорохи перед оградой его ничуть не волновали, он прислушивался лишь к признакам жизни за оградой. Не услышав ничего подозрительного, он оставил свой наблюдательный пост и, шаркая, поплёлся вдоль замковой стены, нащупывая путь кончиком трости.
      Ещё некоторое время мы прятались за кустами и, сообразовываясь с расстоянием, мысленно подсчитывали, сколько шагов он должен проделать до центральной аллеи замка. Мы уже поднимались с земли, решившись перебраться в нашу резиденцию, как вдруг ночную тишину разорвал звук мотора. Звук доносился откуда-то снизу — очевидно, машина стояла там, где проезжая дорога пересекает окружное шоссе и где неделю тому назад мы со Стандой держали первый военный совет. Машина некоторое время пофыркала, потом стук мотора стал стихать, пока не затерялся вдали.
      — Пошли! — вполголоса сказал Станда и показал ключом на ворота замка.
      Осторожности ради, стараясь не нарушать тишину, мы внимательно осмотрели окрестности бывшего ламбертовского гнезда. Но, кроме нетопырей, неуклюже метавшихся в ночном воздухе, да мышей, с писком шнырявших в траве, никто больше о себе знать не давал.
      Мы тихо проскользнули внутрь здания. От толстых замковых стен повеяло холодом, у меня застучали зубы, и тут я вспомнил, что на мне только майка и трусы, да и те мокрые от пота. От вида тёмной комнаты с тремя пустыми постелями спокойствия не прибавилось. Сердце тоскливо сжалось, и захотелось побыстрее вернуться к Станде. Высыпав содержимое рюкзака на Тондину постель, я отыскал в куче белья фланелевую рубашку и спортивные брюки, натянул на себя и понёсся к Станде. У него в комнате ярко полыхала электрическая плитка, а сам он втихомолку возился у стола.
      — Заварим крепкого чая, и тогда спать очень долго не захочется, — объяснил он, ставя на плитку кружку с водой.
      Отхлёбывая из стаканов ароматный индийский напиток, мы подробно обсудили план действий.
     
     
      7. У Станды — крепкая голова
     
     
      В опустелой комнате кастеляна Клабана каждый звук усиливался стократно. Поэтому я глядел на освещённую луной часть парка, замерев у кухонного окна. Во многом всё было так же, как в первый вечер, и перед мысленным моим взором вновь пронеслись минувшие события. Воображение работало безотказно, в ушах как будто снова прозвучал испуганный вскрик пана Гильфе, грохот падающей лестницы, а потом я заново пережил тихую радость и даже злорадное чувство, когда по грядкам, где произрастала кольраби, разбежались кролики пани кастелянши. Если бы столкновение с чересчур любознательным паном Рихтром не вызвало нового нервного напряжения, я бы выбросил из головы потомков графа Ламберта и никогда больше о них не вспоминал. А сейчас я никак не мог отключиться от назойливых мыслей о том, какая существует связь между приключениями прошлой недели и сегодняшними, а может, и завтрашними событиями.
      На случай всяких неожиданностей мы распределили роли следующим образом: Станда берёт на себя наблюдение за главной, фасадной частью замка и парадным входом, а я сторожу противоположную сторону и отмечаю любой шорох у чёрной лестницы, которая с наблюдательного пункта Станды никак не просматривается. От одной площадки до другой мы протянули бечёвку, которую Станда окрестил «беспроволочным телеграфом». На обоих её концах были сделаны петли, мы надели их себе на запястья, таким манером можно было сообщать друг другу новости даже через несколько комнат и длинный коридор. Резкий рывок означал точку, медленное натягивание — тире. Пять резких рывков, следовавших подряд, нужно было расценивать как сигнал «Скорее ко мне!».
      На всякий случай я сунул в карман сигнальный пистолет, но использовать его я мог, только если на меня нежданно-негаданно нападут. Станда подготовил и фотоаппарат со вспышкой, мы уже по опыту знали, что первооткрывателей истины не всегда признают сразу, хотя в конце концов тайное всё равно становится явным.
      Время бежало неслышно, без особых происшествий миновала полночь — время появления духов; стоячие часы пробили половину первого. Часы тоже некогда принадлежали графу, но они были испорчены, и только на прошлой неделе Станда буквально за два часа починил их. В половине первого начал функционировать наш «беспроволочный телеграф».
      — Ну как у тебя?
      — Ничего, — ответил я.
      — Не боязно? — выпытывал командир.
      — Нет, — коротко телеграфировал я, а Станда выразил своё удовлетворение своим обычным «бон», что означало «хорошо».
      Наверное, было без четверти час, и тут через распахнутые двери бывшей кухни кастеляна я расслышал тихий шорох, донёсшийся с чёрного хода. Словно кто-то тоненько, слабенько постукивал металлом о металл, и не успел я составить в уме текст сообщения Станде, как в замок вставили ключ и со щелчком повернули его два раза. Потом послышался едва различимый скрип дверей, и снова дважды щёлкнули ключом.
      Всё произошло так стремительно и внезапно, что я чуть было не поддался панике. При первом повороте ключа я сообщил Станде: «Что-то шуршит у двери», но дальнейшее поведение незнакомого пришельца заставило меня подхватить стул и смыться из кухни кастеляна.
      Я попал в бывшую жилую комнату, вторые двери из неё вели в коридор бельэтажа; мысли мои скакали как оглашённые. Что делать? Бежать вниз за Стандой или спрятаться тут и ждать дальнейшего развития событий? А может, выстрелить из пистолета? И лишь бечёвка, которая во время моего бегства из кухни запуталась у меня под ногами, подсказала мне самое разумное решение. Трясущимися руками я начал подтягивать валявшийся на полу «провод» и, почувствовав, что он натянулся, сделал пять рывков подряд, призывая Станду на помощь.
      Между тем кто-то осторожно поднимался по лестнице, рассохшееся дерево издавало пронзительный визг, и этот визг заставил незваного гостя замедлить шаги. Ступеньки поскрипывали с небольшими, в несколько секунд, интервалами, и это позволило Станде подскочить ко мне, прежде чем ночной пришелец вступил в кухню. Молча стянув бечёвку с моей руки, Станда быстро толкнул меня к большому каменному камину.
      Мы влезли в чёрное отверстие и прижались к его боковым стенкам. Камин был весьма просторен, здесь могла бы поместиться вся моя компания. Ещё несколько раз скрипнули деревянные ступени, а потом в дверях блеснул сноп голубоватого света. Войдя в кухню, пришелец направил луч фонарика на распахнутые двери бывшей гостиной. Подошёл к дверному проёму. Вжавшись в холодные боковушки камина, мы совсем уже слились с ними в одно целое.
      Голубоватый свет описал по голым стенам круг, и в помещении снова зазвучали вкрадчивые, но отчётливо различимые шаги. В эту минуту я не видел ничего, кроме вспышек фонаря, но мне всё равно представлялась сгорбленная фигура в широкополой шляпе и развевающемся плаще. И я уже приготовился по условному сигналу Станды произнести: «Добрый вечер, пан Рихтр, что вы ищете здесь?»
      Станда, однако, знака не подавал, а то, что я увидел в следующий момент, никак не сообразовывалось с моими ожиданиями. Покружив по комнате, незнакомец остановился почти у самого камина, повернувшись к нам спиной. Свет фонарика, хлестнув по его ногам, стремительно взвился вверх. Этот взблеск вывел меня из оцепенения, я попытался повернуть голову, чтобы хоть краем глаза взглянуть на фигуру таинственного посетителя. Он оказался вдвое выше старого Рихтра, двойника Швабинского. Я различил резиновые сапоги, плотно облегавшие ноги, вельветовые брюки. Это была последняя подробность, отмеченная мною, потому что в этот момент по всему дому раздался троекратный поворот ключа в огромном замке парадного входа. Гулкое эхо разнесло эти звуки по всему замку, и сквозь открытые двери они долетели даже сюда, к нам. Человек вздрогнул, голубоватый свет фонаря спустился с потолка на пол и исчез. Несколько неровных шагов — и человек замер. Снова прогромыхал замок, теперь уже у дверей чёрного входа, его шум, резкий, отчётливый, был слышен уже сам по себе, безо всякого эха. Человек в резиновых сапогах отпрянул в сторону и скрылся за дверью, ведущей в коридор бельэтажа.
      Никто нам не командовал: «За ним!», но мы вместе сорвались со своих мест. Оба одновременно ринулись к входному отверстию камина, и в тот же миг — ба-бах! — раздался стук, как если бы столкнулись два упрямых барана. Однако Стандина башка была куда крупнее моей, да и тело его придало ей соответствующую инерцию — из глаз моих посыпались искры, и я почти без сознания свалился в углу камина.
      — Че-ерт! — прошипел Станда и выскочил из камина в комнату. Словно в полусне, я двинулся за ним и пробежал по коридору к парадному входу. Станду я настиг на первом этаже, около раскрытого окна, обращённого в сторону огорода пани Клабановой. Он привёл меня в чувство, шлёпнув по спине, и одной рукой подсадил на подоконник.
      — Тот драпанул через забор, но тут должен быть кто-то ещё. Бери сигналку и бегом вокруг замка, забирай всё время вправо. Если кого встретишь, стреляй. Я приду на помощь.
      Спихнув меня с подоконника, он выскочил следом за мной и метнулся влево. Не распрямляясь, я нащупал в кармане сигналку и, зажав её в руке, помчался вокруг замка. И только свернул за угол, как слева от куста, росшего неподалёку, отделилась чья-то согбенная фигура и всей тяжестью навалилась на меня. Я рухнул наземь, но последним усилием воли нажал курок сигналки и в исступлении открыл пальбу. Тяжесть мгновенно свалилась с моих плеч, и я услышал, как Станда со всех ног несётся ко мне.
      — Что с тобой? — задыхаясь, выдавил он и помог мне подняться.
      — Здесь… тут… кто-то прыгнул мне на спину, — лепетал я. Станда вытащил из кармана фонарик и зажёг его. Обшарил лучом вокруг, погасил свет и предусмотрительно спрятался за угол. Высунув голову так, чтобы можно было видеть другую сторону замка, он как-то странно заквохтал, а потом я услышал его прерывистый, с трудом сдерживаемый смех.
      — Поди-ка! — Ухватив меня за руку, он поставил меня перед собой и посветил фонарём.
      У стены, высунув длинный язык и выпучив глаза, сидел Бояр, немецкая овчарка кастеляна. Подскочив, он прижался ко мне и зарылся головой в мои колени.
      — Ах ты глупышка! — попенял я ему и потрепал по загривку. — Второй раз пугаешь меня!
      — Теперь нам от него не избавиться, — вздохнул Станда.
      Мы возвращались в замок, а пёс на радостях всё время лез нам под ноги.
      — Да сгинь ты куда-нибудь! — ворчал Станда, но в голосе его звучали, скорее, дружеские нотки.
      У нас были веские основания считать Бояра главным виновником нашей неудачи, и мы выложили ему всё как есть. Да только где там, разве собаку переубедишь!
      Станда отпер главный вход и оставил ключ в замке. И поскольку скрывать наше присутствие уже не имело смысла, он зажёг свет в коридоре и в графских покоях. С души у меня сразу спала тоска, сжимавшая сердце в истёкший отрезок ночи. Но когда мы оглядели друг друга при ярком свете, ноги у нас подкосились. Я пялил глаза на своего визави, как на черномазое чудище, и с не меньшим удивлением Станда, осклабившись, глядел на меня. Обменявшись впечатлениями насчёт нашего внешнего вида, мы расхохотались. Побывав в камине, мы превратились в пятнистых страшилищ: на лицах выделялись лишь белки глаз да ярко-красные губы. Разница состояла в одном: у Станды черным-черна была правая половина тела, а левая цветом кожи всё-таки напоминала европейцев, у меня же — наоборот. Мы настолько чисто вытерли сажу с обеих сторон камина, что теперь она сваливалась с нас хлопьями. Бояр тоже проявил недовольство нашим видом. Сидя в стороне, он обеспокоенно тявкал, переводя взгляд с одного на другого. Следующие полчаса мы провели у корыта с горячей водой, довольно быстро согрев её с помощью кипятильника Иваны. Хотя мы драили кожу чуть ли не железной тёркой, лицо и руки у нас всё равно остались бледно-серого цвета.
      На востоке уже блеснул первый рассветный луч, но Станда решил, что всё-таки стоит прилечь и немного соснуть. Заснуть мне мешал Бояр, он всё время обнюхивал содержимое моего ранца, разложенное на постели Тонды, так что пришлось пожертвовать одним маминым шницелем, а остальные запасы спрятать между створками окон. После этого овчар уселся возле моей постели, положил морду на подушку и, довольный, засопел мне в ухо. Я запустил пальцы в его густую шерсть, мысли в моей голове смешались, и вскоре меня поглотил сон.
     
     
      8. Мишка завидует, а Бояр ворует
     
     
      Утром я проснулся от назойливой мухи. Она разгуливала у меня по подбородку и под носом, шныряла вокруг ноздрей и умудрилась заползти даже в ухо. Мне никак не хотелось раскрывать глаза — веки, отяжелевшие после долгого ночного бдения, не разлипались. Я попробовал отогнать муху, дул на неё, фыркал, но эта приставала оказывалась уже на другом месте. Я решил подкараулить, когда она усядется на подбородок, и — хлоп! — вслепую шлёпнул рукой, но внезапно ладонь наткнулась на неожиданное препятствие, и раздался оглушительный хохот.
      Я открыл глаза и увидел вокруг себя улыбающиеся лица Иваны, Алёны и Мишки. Тонда, зажав в кулаке булку, кашлял в платок и молотил Станду по спине.
      Я подскочил.
      — Вы уже здесь?
      — Ну да, — осклабился Мишка. — Уже полдня дрова носим, а ты их тут пилишь. Погляди, сколько под тобою опилок, вагон! — хохотал он.
      — А который час?
      — Одиннадцать, — ответила Ивана. — Скоро уже и обед готов.
      Я выскочил из постели, бросив на Станду испепеляющий взгляд. Мне так хотелось встретить первый автобус и, увидев ребят, оглушить их нашими новыми похождениями и загадками про старика Рихтра и ночного визитёра в резиновых сапогах. И Станда лишил меня такого удовольствия!
      — Чего же ты меня не разбудил? — упрекнул я.
      — Подросткам полагается спать не менее восьми часов. — Станда с комической серьёзностью поднял палец, и тут же его рот растянулся в улыбке. — Да ведь без тебя ничего не произошло, вот разве работы на твою долю достанется поменьше, но за неделю наверстаешь!
      — Да расскажите вы наконец, что тут опять случилось! — приставала Алёна. — Мы сгораем от любопытства. Вот уж и правда — детектив с продолжениями!
      Я снова покосился на нашего руководителя, но он, как назло, исчез из комнаты вместе с Иваной.
      — А он вам ничего не рассказывал? — недоверчиво спросил я, пристально изучая выражение лиц моих товарищей.
      — Да нет же, — заворчал Тонда, не переставая уплетать булку. Мишка подхватил:
      — Сам ты небось это всё ещё и во сне посмотрел, а мы тут жди, когда ты встать соизволишь. Не понимаешь разве, как нам не терпится узнать, что тут опять без нас произошло!
      В последних словах чувствовался укор, но я не успел на него ответить.
      — Ой, какое у тебя левое ухо грязное! Отчего это? — допытывалась Алёна и, послюнив палец, провела им по моему затылку. — Ой, вроде как сажа! И такому грязному Станда разрешил лечь спать?
      — Ты бы посмотрела на его уши! — Оправдываясь, я сделал жест в сторону Станды и принялся описывать наши ночные приключения.
      Они настолько увлекли ребят, что те не обратили внимания на старого Бояра, а тот, войдя в комнату, принялся обнюхивать их ранцы. Ввинтившись мордой в самый объёмистый, он уже в следующую секунду мчался обратно к двери с батоном сухой туристской колбасы в зубах. Я даже ахнуть не успел.
      — Уй-я-а-а! — взвыл Тонда и бросился в погоню.
      На какое-то время мы все превратились в загонщиков и рычали, как индейцы на тропе войны.
      А Бояр с нами играл. Носился по огороду из стороны в сторону. Выждет, пока кто-нибудь подойдёт поближе и, наклонив голову, прорвётся вперёд. Да при этом ещё с ног собьёт, чаще всего в траве оказывался Тонда. Но всё равно он не оставлял преследований — наоборот, чем дальше, тем больше злился, так что игра и забава грозили превратиться в яростную схватку. Станда какое-то время наблюдал за нами, но, когда Тонда поднял с земли камень, он, неожиданно преградив Бояру путь, резко крикнул:
      — Фу, Бояр, фу!
      Бояр остановился, прижал уши к голове, перестал вилять хвостом и аккуратно положил свою добычу на газон. Потом, виновато поглядывая на Станду, отошёл в сторону. А Станда поднял колбасу, протянул её взбешённому Тонде. Повернувшись к Бояру, он произнёс внушительную проповедь о том, как должен вести себя порядочный пёс. Бояр весь съёжился от пережитого позора, и, если бы не сочувствие Алёны — она перебила Станду, — пёс прямо-таки провалился бы сквозь землю. Его раскаяние было так велико, что растрогало даже разгневанного Тонду. Вытащив карманный нож, он отрезал довольно большой, не меньше ста граммов, кусок колбасы и покрутил им перед носом Бояра.
      Однако Станда был неумолим.
      — Ничего он не получит, — твёрдо сказал он. — Не хватало ещё за воровство поощрять, баловать старого дурня. Такой интеллигентный пёс, а ворует! — возмущался он.
      — Наверное, перенял от кастеляна, — заметила Алёна, которая не могла даже мышонка обидеть, а уж о собаке и говорить нечего.
      Станда открыл было рот, чтобы возразить, но дальнейшему обсуждению собачьей провинности помешала Ивана.
      — Обедать! — позвала она, высунувшись из окна гостиной.
      Мы гурьбой побежали в замок за полотенцами и мылом, потому что каждому приёму еды предшествовала приятная процедура в виде брызганья и плесканья в ручейке. На сей раз она прошла под строгим надзором Станды, так что даже несмываемую печную сажу мне пришлось оттереть.
     
     
      9. Станда недоволен
     
     
      После обеда мы, как обычно, улеглись в траве под раскидистыми ветками серебристых елей, и разговор, естественно, завертелся вокруг загадочного ночного посетителя.
      — На ногах у него были чёрные резиновые сапоги, — утверждал я и снова мысленно представил себе, как около камина остановился человек в таких сапогах.
      — Допустим, — отозвался Станда. — А не было ли на них чего приметного?
      Я ещё раз покопался в памяти, но, кроме того, что в сапоги были засунуты вельветовые брюки, ничего приметного не вспомнил. Впрочем, и в этом ничего особенного не было, потому что в деревне так одеваются все.
      — На правом сапоге с наружной стороны, — тут Станда приложил палец к бабке, — была заплатка. Небольшой такой красный кружок, ну, знаешь, какой на грудь прилепляют. Вот такой же был у него где-то возле бабки.
      — Да, но Лойза говорил, что сапоги были чёрные, — возразила Алёна.
      — Значит, под рукой не оказалось заплаты нужного цвета, — рассмеялся Станда. — Расхожие сапоги, люди об их красоте не заботятся. А для нас это обернулось удачей — иначе в темноте я бы её не приметил.
      — Стало быть, нам нужно разыскивать человека в сапогах с заплаткой — красным кружком где-то у правой бабки, — с важным видом произнёс Тонда, а Мишка не пропустил случая съехидничать.
      — Однако ты стал наблюдателен, как я погляжу. Наверное, с тех пор, как Бояр у тебя колбаску слямзил.
      Тонда хотел треснуть его по затылку, но Мишка, верно угадав намерения обидчивого приятеля, вовремя наклонил голову. И кулак Тонды, пролетев мимо цели, со всего маху уткнулся в ближайшее препятствие, которым оказался нос Станды. Наш командир ахнул от неожиданности, покраснел, и, не будь рядом Иваны, которая примиряюще погладила его по плечу, друзьям не избежать бы приличной взбучки. А теперь внезапно принятое решение распространялось уже на всех. Поднявшись, Станда приказал:
      — Хватит валяться, пора за дело, из комнаты первого этажа нужно вынести всё барахло. И от кастеляна тоже. Складывайте в одну кучу, завтра приедет грузовик.
      Через чугунные ворота он вышел из парка, запер вход и скрылся в лесу.
      — Станда не выспался и потому такой мрачный, — сказала Ивана. — Таинственные посещения очень его тревожат. Может, вам лучше уехать отсюда, пока ничего не стряслось?
      — И не подумаю! — ощетинился Мишка. — Нам полагается месяц наказания, и мы его отбудем!
      — Тебе хорошо, ты ни за что не отвечаешь, а Станда только и думает, как бы с вами чего не случилось. Кто его знает, что понадобилось здесь этому незнакомцу и как он повёл бы себя, попадись ему кто под руку.
      — Я бы не испугался, — выхвалялся Тонда и широко расставил указательный и средний пальцы. — Ткнул бы пальцами ему в глаза, то-то бы он завопил!
      — Да ты бы ему и до подбородка не достал, — охладила Тондин пыл Алёна. — Разве что встав на цыпочки.
      — Задирать нос да бахвалиться будете дома. А пока вы в замке, не усложняйте Станде жизнь, — посоветовала Ивана. — Ведь он и в самом деле может вас домой отослать.
      — Да мы же ничего такого не сделали! — обиженно заметил Мишка. — Виноват я, что Станде от Тонды вместо меня досталось?
      — А ты поменьше задирайся! — упрекнул я Мишку. — Если бы досталось тебе, ты наверняка дал бы сдачи.
      — Если бы да кабы, — отрезал Миша. — Не важничай, шериф. Сам небось вечно ухитряешься от работы увильнуть, а мы вместо тебя вкалывай! Так что нечего нам проповеди читать, учить, как себя вести!
      — Да что это вдруг на вас нашло? — удивилась Ивана. — Ни с того ни с сего начинаете счёты сводить, упрекаете друг друга в том, что прежде всё как должное принимали, а теперь друг на друга обижаетесь.
      — А почему на всякое дело Станда берёт с собой только Лойзу? Вот и вчера вечером! — в сердцах выкрикнул Миша.
      — Просто Лойза не такой сумасброд, как ты. — Указательным пальцем Ивана мазнула Мишку по носу. — Чуть что, тут же в драку… К тому же Лойза ваш бригадир и замещает Станду. Ведь с этим вы все были согласны, не так ли?
      — Ну да, — кивнул Тонда, вынимая из кармана помятую булочку. — И я совсем не против. И Алёна тоже. Правда, Алёнка?
      Мишка промолчал.
      — Ещё бы она была против своего обожателя!
      — Ну, кончайте! — повысила голос Ивана, увидев, что я двинулся на Мишку. — Пора за работу!
      Хочешь не хочешь, а пришлось отправляться в замок, но спор наш остался неразрешённым.
      Увлечённые перебранкой, мы не заметили, что Бояр исчез.
     
     
      10. Ещё один вор на горизонте
     
     
      — Лойза! Лойза-а-а! — раздался голос Станды как раз в то время, когда мы расчищали завалы в кастеляновой кладовке и укладывали в большие картонные коробки бутылки, разбитые банки из-под компотов и варенья, пустые консервные жестянки, чтобы вынести их во двор. Но поскольку ни одна ёмкость ещё не была заполнена, я сделал вид, что ничего не слышу, и подбирал осколки стёкла, рассыпанные по всему полу.
      — Лойза, Станда зовёт, — заметил Тонда, полагая, наверное, что я ни с того ни с сего вдруг оглох.
      — Да слышу, — буркнул я. — Только мне никаких поблажек не надо, пусть Мишка идёт. На меня не рассчитывайте, больше я вам не командир, назначайте Мишку.
      — Ты чего это? — выдавил из себя Тонда. — Смотри-ка, он не будет! Да мы против тебя ничего не имеем.
      — Всё равно, — ответил я. — Мне расхотелось.
      — Ну, это уж глупость. Мишка тебя разозлил, а ты уже на всех надулся, — возмутился Тонда.
      — Я ведь и не напрашивался, вы сами год назад избрали меня шерифом в Градиште. А вчера вечером со Стандой поехал я, потому что к нам заходил старый Рихтр. Если бы он к кому-нибудь из вас зашёл, со Стандой поехал бы тот, кто его видел.
      — Само собой! — воскликнул Тонда.
      — Выходит, не само собой, — ответил я. — Кто-то думает иначе.
      — Ну, тогда пусть каждый выскажется! Ставлю на голосование, кому быть шерифом — тебе или Мишке, тогда всё будет ясно.
      — Поступай как знаешь. — Я пожал плечами и пнул ногой жестянку, которая с грохотом откатилась к стене.
      Тонда сделал серьёзное и важное лицо.
      — Кто за Лойзу? — спросил он, сразу поднимая руку. Мишка повернулся к Алёне и ядовито съехидничал:
      — Поднимай руку и ты, пускай Лойза успокоится! Алёна показала ему язык.
      — Я не могу голосовать за своего обожателя.
      Тонда беспомощно огляделся, и взгляд его остановился на мне.
      — Ну, продолжай. Один голос — за меня, а теперь — кто за Мишку? — так я поставил вопрос и тут же поднял руку.
      — Что это за парламент? — послышалось от дверей. — Я думал, вы работаете не покладая рук, а у вас тут собрание!
      — Шерифа избираем, — бесстрашно пояснила Алёна. — Лойза сложил полномочия.
      — Неужели? — удивился Станда. — А вы не могли бы отложить выборы хотя бы до вечера? А то у нас прибавилось хлопот, — сказал он, обращаясь ко мне. — Из лесной сторожки кто-то увёл мотоцикл.
      — Это те, из курятника! — вырвалось у меня. Станда развёл руками.
      — Сбил замок и скрылся.
      — Ну, поздравляю, — сказал Тонда, засунув в рот всю булку. — Что теперь будем делать?
      — Одним нам ничего не найти, — рассудил Станда. — Кто знает, где его носит. Нужно сообщить в органы госбезопасности, может, дорожный контроль задержит мотоцикл. — И он повернулся, собираясь уйти. — А ваши проблемы подождут до вечера, теперь у меня не тем голова занята. Мне бы только хотелось, чтобы Лойза ещё раз сходил к сторожке, может, там остались какие-нибудь следы, полезные для сотрудников органов госбезопасности. А впрочем, если он уже сложил полномочия, пусть пойдёт кто-нибудь ещё.
      — Я пойду! — вызвалась Алёна.
      — Пойдёт Миша, — решил Станда, делая тому знак рукой. — Пошли, я выдам тебе новый замок.
      Миша, переминаясь с ноги на ногу, покосился на меня.
      — Я… — неуверенно начал он, но Станда твёрдо повторил:
      — Я сказал!
      И они ушли.
     
     
      11. Мишку сажают в муравейник
     
     
      — Слушай, Лойза, — обратилась ко мне Алёна спустя полчаса, когда большая часть хлама из кастеляновой квартиры перекочевала во двор, — тебе не кажется, что Мишки слишком долго нет?
      — Нет, не кажется, — отрезал я, хотя длительное Мишкино отсутствие и мне показалось подозрительным. — Может, он пошёл по следу.
      — Госбез небось в восторг придёт, увидев, как он там всё вытоптал, — тоном знатока заявил Тонда. — Вот когда у нас курятник обокрали и бабушка там всё вверх дном перевернула, сотрудник ей так и сказал: «Вы, бабушка, всё нам испортили».
      — Это уж Мишке видней, — отозвался я. — Станда наверняка ему объяснил, как действовать.
      Мы снова принялись перетаскивать пустые бутылки и разное барахло, а Мишка всё не возвращался. В конце концов Алёна упросила меня пойти и высказать свои опасения Станде, но того уже не было — Станда отправился автобусом в райцентр сообщить о краже мотоцикла. Наконец Ивана разрешила мне сходить поглядеть, где Мишка, но категорически отказала в этой экспедиции Алёне с Тондой.
      — Станда велел сегодня обязательно вычистить квартиру Клабана. Так что поднатужьтесь. Лойза, отправляйся за Мишей, пусть он тоже идёт вам на подмогу. Но только не ссориться.
      — Будьте спокойны, — пообещал я и пустился в путь. Машинально, по привычке я обследовал свои карманы и остался доволен: там был нож, моток верёвки, носовой платок и спички.
      Шёл я не торопясь, в надежде, что Мишка вот-вот появится мне навстречу. Но скоро уже должна была показаться сторожка, и я невольно прибавил шагу. Растерянность моя росла с каждым шагом. Неподалёку от скалы я остановился и присмотрелся. Мне померещилось, что в лесу раздаются голоса, но не в той стороне, где лесная сторожка. «Может, Мишке встретился знакомый и расспрашивает про жизнь в замке?» — подумал я и успокоился.
      Подойдя к сараю с кормушкой, я увидел, что на петлях висит новый замок — бесспорное доказательство того, что Мишка тут был. Наклонив голову, я снова прислушался, и снова мне почудились звуки, похожие на человеческие голоса. Они доносились откуда-то со стороны тропинки, что вела к шоссе.
      Случайно опустив глаза, я увидел на земле какой-то маленький красный предмет. Нагнулся и подобрал с мясом вырванную пуговицу, из которой торчали обрывки ниток. Трава вокруг была примята, а вся земля истоптана. Приглядевшись ещё внимательнее, я заметил две борозды, протянувшиеся от просеки, где стояла сторожка, к росшим поблизости деревам. Посмотрев ещё раз на пуговицу с обрывком материи, я вспомнил Мишкину рубашку в красную и серую клетку. Цвет найденного мною лоскутка был немножко другой, чуть поярче, но я сообразил, что под пуговицей материя выгорает не так быстро, сохраняя свой первоначальный цвет.
      Из леса снова донёсся чей-то голос и прерывистый смех. Такое беззаботное веселье отвлекало меня от возникших было опасений, но всё-таки я решил сохранять прежнюю осторожность. Следы, оставленные у сторожки, говорили о том, что здесь произошла стычка, а то и драка, а борозды мог оставить предмет, который волочили по земле. Борозды шли рядом, близко друг от друга. Это могли быть следы от каблуков. Или Мишкиных сандалий.
      Я двигался по лесу, соблюдая предельную осторожность, перебегая от дерева к дереву и прячась за могучими стволами. Через несколько десятков метров я оказался возле молодого ельника, откуда до меня донеслись громко произнесённые слова:
      — До смерти не забудешь… ха-ха…
      — Шли сюда Тонду, чтобы…
      Я приник к земле. И, работая локтями и коленями, ужом пополз в лес, к месту, откуда доносились голоса. С каждым метром голоса казались мне всё более знакомыми, а приблизившись на двадцать шагов, я убедился, что насмешки и угрозы выкрикивают Ярда Шимек и Карел Врзал, те самые, что в воскресенье пообещали нам на прощание: «Вы ещё о нас услышите, воображалы!»
      Они таки сдержали своё слово, их голоса я различал более чем отчётливо, и Мишка, конечно, тоже всё это выслушал.
      И слушать ему приходилось в весьма неудобной позе. Продираясь сквозь травянистые заросли, я испытал, как больно царапают руки и ноги кусты ежевики, как жжётся крапива. Однако всё-таки прополз вперёд, туда, откуда можно было незаметно обозреть просеку.
      — Мы так тебе распишем фасад — не отличить от Зулукафра, — снова пригрозил Карел Врзал, что-то размешивая в жестяной коробочке.
      А Ярда Шимек прибавил, злорадно усмехаясь:
      — Можешь им доложить, что мы тебя произвели в вождя «Голубых рож»!
      Мишка слушал их насмешки, и глаза его метали громы и молнии. Он был привязан к стволу одинокой сосны, а во рту торчал цветастый платок, так что в бессильной ярости он мог лишь глухо рычать. Оба его неприятеля прямо лопались от смеха.
      — Ну как, покусывают? — усмехнулся Ярда Шимек, и по коже у меня пробежал мороз.
      Мишка стоял ногами в муравейнике, прямо на куче еловых игл, и по ногам его тучами ползли огромные муравьи. Я прикусил губу, чтобы не закричать от гнева, и принялся соображать с такой скоростью, на какую только был способен.
      У меня было две возможности: либо неожиданно напасть на этих двоих, либо хитро отвлечь их и сперва освободить Мишку. В первом случае я оказался бы один против двоих и не мог быть вполне уверен, что и схватка не закончится поражением и я не окажусь в одном муравейнике с Мишкой. Во втором случае всё зависело от того, удастся ли мне выдумать отвлекающий манёвр.
      Что бы такое придумать? Из содержимого моих карманов для такого манёвра ничего не годилось, разве что спички. Но отвлекать хулиганов огнём я посчитал делом рискованным. Разводить костёр в густом лесу так же бессмысленно, как поджаривать сардельки возле стога сена. В отчаянии я оглядел окрестности. А что, если взять немножко левее? Там груда камней, несколько дырявых, покрытых ржавчиной жестянок и куски серой бумаги — остались, наверное, после неряшливых туристов. Швырнув камнем в сторону леса, мальчишек можно отвлечь от Мишки. Есть, правда, риск угодить в слишком близко расположенное дерево. Да и до Мишки отсюда всё-таки далековато. А его в этой ситуации следовало развязать как можно быстрее, тогда нас было бы двое против двоих. Значит, нужно подобраться к нему как можно ближе, а тревогу поднять где-нибудь в другом месте.
      Нащупав в кармане моток бечёвки, я снова окинул взглядом кучу камней и жестянок. Совсем рядом недруги осыпали Мишку градом угроз и насмешек, и у меня созрел план. Зацепив конец верёвки за обломок скалы, я укрепил её узлом и на две нижние ветки молодой ели положил камень. Потом под эту ель перетаскал все жестянки, что валялись вокруг. Составил из них пирамиду, как на полигоне. Потом не торопясь, с большой осторожностью пополз в обход просеки, разматывая верёвку и больше всего заботясь о том, чтобы она лежала как можно свободнее, не запуталась меж стволами и не зацепилась бы за ветви. Весь в царапинах, с саднящей болью на незащищённых местах, я переполз-таки на противоположную сторону просеки. Мне нельзя было выдать себя раньше времени, и я опасался, что верёвки не хватит, мне не удастся дотянуть её до нового укрытия и камень сорвётся раньше, чем я успею подбежать к Мишке.
      Наконец я подобрался к старой ели, насколько это было возможно, и залёг в густом подлеске. Мальчишки готовились произвести над Мишкой ещё одну экзекуцию. Размахивая у него перед носом жестянкой, они предвкушали, как сделают из него предводителя «Голубых рож». Мишка рычал всё отчаяннее, и я решился. Зажав в правой руке раскрытый карманный нож, левой я подтянул к себе верёвку, пока она не стала как струна. Потом резко дёрнул, и в лесу, на противоположном краю просеки, что-то обрушилось. Камень, свалившись на жестянки, произвёл ужасающий грохот. Карел с Ярдой на мгновение оцепенели, а потом через лужайку опрометью кинулись в лес. Выскочив из лесной поросли, я одним прыжком очутился возле Мишки. Кручёная бельевая верёвка, вспоротая остриём ножа, распалась на несколько частей, удивлённый Мишка рухнул наземь. Я тут же помог ему подняться и чуть ли не насильно затянул в глубь ельника.
      — У меня уже нет сил драться, — зашипел я ему в ухо. — Беги к замку!
      Поколебавшись, он всё-таки побежал. Наверное, силёнок у него тоже оставалось маловато. Между тем Ярда и Карел, сообразив, что их провели, ринулись было следом за нами, но вблизи замка смелость им изменила.
      — Не воображайте, что мы оставим вас в покое! — кричал Ярда Шимек, а Карел Врзал подвывал:
      — Только мокрое место останется, графята паршивые!
      Но тут за нами захлопнулась кованая калитка парка, я запер её на ключ, и мы оба рухнули на траву. Мишка тут же вытряхнул рыжих муравьёв из носков и сандалий и подул на опухшие, искусанные ноги. Я вытащил из рук и ног занозы и послюнявил обожжённую крапивой кожу. Мы зашагали к замку, хоть я и знал, что работать сегодня больше не смогу.
     
     
      12. Прогуливаться и приглядываться
     
     
      Если не вспоминать о процедурах, которым Ивана подвергла наши жалкие тела, вечер понедельника прошёл, можно считать, вполне удачно. Но ещё до темноты нам обоим, Мишке и мне, пришлось пережить самые настоящие муки ада. Все царапины, и уколы, и укусы надо было тщательно прбмыть водой, а потом Ивана нещадно протёрла их раствором спирта. Это всё равно что погрузиться в таз с расплавленным свинцом; мы оба мужественно скрывали набегавшие на глаза слёзы, шипели, словно клубок змей, и вспоминали Карела с Ярдой такими недобрыми словами, что, если бы их услышала наша учительница чешского языка, с ней приключился бы обморок. Однако Ивана, как сестра милосердия, осталась всей операцией очень довольна и вовсе не принимала наше чертыхание в расчёт. Только Станда время от времени бурчал:
      — Спокойнее, ребята, хоть при Алёне не выражайтесь так грубо!
      Алёнка хоть и покраснела, как пион, но выслушала наш ругательный дуэт до конца. Тонда тоже пытался поддержать нас каким-нибудь сильным выражением, но у него это звучало малоубедительно, потому что его крепкие словечки не имели под собой непосредственного переживания.
      Когда мы выговорились, Ивана подняла наше настроение жареным шницелем из белых грибов, который мой папа путает с телячьим и, съев его на ужин, приговаривает: «Вот это было вкусно, душенька» — и целует маму в обе щёки. В этом отношении я, наверное, уродился в папу, по крайней мере, я поцеловал Иване руку, а она схватилась за голову и объявила, что ей в жизни ещё никто не целовал руки.
      После ужина мы собрались в гостиной вокруг стола, и Станда постучал по его крышке согнутым пальцем, призывая к порядку.
      — Открываю заседание вашей бригады, — произнёс он, сделав строгое лицо. — Пункт первый: перевыборы вашего командира. Пункт второй: программа на завтра. Пункт третий: вопросы и ответы. Согласны?
      Мишка решительно поднял руку.
      — Предлагаю пункт первый с повестки дня снять. Командир у нас есть, и другого мы не хотим.
      Станда кивнул и обвёл нас всех взглядом.
      — Других предложений нет?
      Алёна с Тондой отрицательно замотали головами, и пункт первый был снят. Я ощутил при этом прилив какой-то особенной теплоты, но, возможно, это было следствием Иваниного лечения водным раствором спирта.
      — Пункт второй: программа на завтра, — произнёс Станда. — Слушайте меня внимательно. Пока что все наши происшествия обходились благополучно. Немножко напряжения, усталости, шутки — вот и всё, ничего плохого ни с кем из нас не случилось.
      — Ну да, не случилось! — отозвался Мишка. — Вы только поглядите, на кого я похож. А это ничего, что ноги у меня как пневматические шины? — Он хотел было задрать техасы, чтобы показать, как его отделали лесные муравьи, но икры у него так раздулись, что ему с трудом удалось поднять брючины на пятнадцать сантиметров.
      — До утра опадут, — успокоил его Станда. — Главное, не пролилась кровь и почти все целы. В конце концов, обычное у мальчишек дело.
      — Дикость это, а не дело, — уязвленно поправил его Мишка.
      — Ах, пардон, разумеется, дикость, — проговорил Станда, разыграв раскаяние. — Но теперь позвольте мне сказать о вещах действительно серьёзных. Что касается завтрашнего дня, то я предлагаю следующую программу: утром после завтрака вы принесёте из леса дров и наберёте грибов для картофельного супа. В девять отправитесь в деревню на разведку. Разделитесь по двое и будете прогуливаться по улицам Винтиц и приглядываться. Это значит, во-первых, запоминать всех взрослых крепких мужчин, в особенности тех, кто обут в резиновые сапоги. Примета: красная заплата на правой бабке. Во-вторых, строго следить, нет ли на красных «двухсотпятидесятках» номера КТ10-12. Не забудьте, что номер могли и сменить. Примета: немного приплюснутое левое крыло. Ясно?
      Тонда, вынув изо рта палец, с сомнением сказал:
      — Вы и вправду думаете, что все так и станут у нас перед носом по деревне расхаживать, а мотоциклы у тротуара оставлять?
      Мишка поднял глаза к потолку и уже намеревался дать Тонде понять, что тот задаёт преглупые вопросы, но Станда жестом руки опередил его.
      — Вопрос правильный, — сказал он. — Конечно, не будут, поэтому необходимо вести себя тактично… А может… как городские шалопаи. Посудите сами — сено уже свезено, а жатва ещё не началась. Где в такое время собирается вместе больше всего мужчин?
      — В трактире, — вступила в разговор Алёна, заслужив Стандину признательность.
      — Умница, — удовлетворённо кивнул он. — В трактире или на кооперативном дворе, в мастерской или в канцелярии. Вы можете всюду побывать и понаблюдать. Ну, а что касается мотоцикла, то обойдите парами деревенские дома и поспрашивайте, не продадут ли вам пяток свеженьких яиц.
      — Уй, — пискнула Алёна, — опять яйца!
      — По крайней мере, не забудете, как вы сюда попали, — рассмеялся Станда. — Но ближе к делу. Пока один будет вести переговоры с хозяйкой, другой быстро оценит ситуацию во дворе, под сараем, а если удастся, то и в риге. Вот на всякий случай деньги, хотя сейчас вам всё равно никто ничего не продаст. Куры в эту пору не несутся — жара. В трактире купите себе лимонада и приглядитесь к гостям. Прежде чем выйти из замка, захватите с собой верёвку от блока. Отнесёте её в кооперативную мастерскую. Там вам скажут, чтобы вы передали её во двор кооперативной усадьбы, я и в самом деле одолжил её у кладовщика. По дороге не забудьте заглянуть в контору, спросите, не требуется ли сено, а то вы могли бы накосить в замковом парке. Больше ничего советовать не стану, у вас и у самих голова на плечах.
      — А вы выдумщик, — удивлённо сказала Алёна. — Так-то мы попадём всюду, куда нужно.
      — Цель оправдывает средства, — улыбнулся Станда. — У нас за спиной творится нечто непонятное, и кто его знает, с какими целями. Так что приходится вовремя предпринять меры защиты, а для этого выведать как можно больше. Но только, пожалуйста, не затевайте ссор и не стремитесь к приключениям любой ценой.
      Мишка перестал дуть на опухшие ступни и поднял голову.
      — По-моему, искать мотоцикл — понапрасну время тратить. Это явно дело рук Ярды Шимека и Карела Врзала.
      — Нет, не верю, — сказал я. — Вор на месте преступления долго не задерживается. Не могли они украсть мотоцикл и два часа с ним в лесу возиться.
      — Может, они рассчитывали, что мы его искать пойдём, — предположил Мишка.
      — А откуда им знать, что он наш? — неожиданно задал совершенно логичный вопрос Тонда.
      — Я согласен с Лойзой, — отозвался Станда. — Хоть мы с ними дружбу не водим, но зачем же сразу считать их жуликами? Нас скорее должен бы заинтересовать другой вопрос: а что понадобилось ночному гостю в квартире Клабана?
      — И почему он так долго шарил фонарём по потолку? — недоумевал я.
      — И откуда у него ключ, — дополнила Алёна.
      — А вот это и впрямь загадка! — отозвалась Ивана, которая до сих пор молча сидела под люстрой, перелистывая поваренную книгу. — Может, на потолке редкая живопись?
      — Чепуха какая-то, — сказал Станда, — обыкновенный резной потолок, такие всегда делали в господских домах. И резьба не такая уж совершенная. Я бы тут никакой загадки не искал — просто ему нужно было освободить себе руки, вот он и сунул фонарик в нагрудный карман. Тот и светил всё время вверх.
      — А зачем ему были нужны обе свободные руки? — спросил Мишка.
      — Вот это, дружок, я и сам очень хотел бы понять, — ответил Станда. — И ещё больше мне хотелось бы узнать: кто это ломился к нам ночью?
      Хр-р-р-фью-фью, — послышалось вдруг: это Тонду сморил сон. Станда поднялся.
      — По постелям! Да, чтоб не забыть, завтра после обеда нужно подготовить в первом этаже помещение для маляров. Вытащить из стен все скобы и гвозди, вынуть и аккуратно сложить внутренние рамы, на пол насыпать опилок, я заказал на лесопилке фуру. А теперь все спать, завтра у нас тяжёлый день!
      Мы дотащили сонного Тонду до постели и сами тоже забрались под одеяла. Разговаривать больше не хотелось. День выдался трудный, полный разных событий, и мы были рады тому, что опустилась ночь и можно спокойно уснуть.
     
     
      13. Пан Рихтр снова проявляет любопытство
     
     
      Утро вторника прошло точно в соответствии с планом Станды. Для того чтобы осмотреть деревню, долго распределяться не пришлось: через Винтице проходило шоссе, естественно делившее деревню на две равные части. Мишке с Тондой выпало зайти в трактир и контору кооператива, а мы с Алёной направились в мастерскую. Уже в воротах на нас взъелся какой-то человек в спецовке. Пока я сбивчиво толковал ему о верёвке, которую нам одолжили, Алёна за его спиной проскользнула в мастерскую. Человек в спецовке, разглядев верёвку, перекинул её через плечо.
      — Ладно, договорились, — сказал он, — можете это оставить.
      Но я попросил расписку, что верёвку мы отдали ему, и человек в спецовке швырнул мне её обратно, заворчав:
      — А коли тебе расписка нужна, здесь тебе делать нечего. Ступай в усадьбу, к кладовщику!
      Меж тем, никем не замеченная, вернулась Алёна и, пока мы шли к усадьбе, сообщила мне, что в мастерской пусто.
      — Только два мотоцикла, но Иваниной «двухсотпятидесятки» не оказалось. Её бы я узнала сразу.
      Кладовщик, пожилой общительный дядечка, долго выводил букву за буквой и расспрашивал про наше житьё. Я оставил Алёну, пусть расскажет историю нашего недельного пребывания в замке, а сам провёл осмотр всех сараев, складских помещений и конюшен. Но результат был равен нулю — нигде ни души, не то что верзилы в резиновых сапогах. Мотоциклов тоже никаких.
      Мы вышли со двора и, усевшись на кучу кирпича, убеждали друг друга, что такая разведка — пустой номер. А ведь нам предстояло ещё обойти дома, спрашивая про яйца. Об этом нам и думать было противно: всё, что так или иначе связано с курами, напоминало нам о роковой баталии на птичнике. Поскучнев, мы брели вдоль домов и случайно заглянули за одну калитку, где бегало множество кур. Вход в дом, как у всех старых построек, находился с противоположной стороны. Во дворе мы заметили маленькую пристройку, мазанную известью и раскрашенную цветными полосами. На земле стояла деревянная бочка, заляпанная белилами, и несколько жестянок с разными красками.
      — Ай-яй, да тут ремонт, — заметила Алёна и, подхватив меня под руку, потащила прочь. — Пойдём-ка отсюда, маляры — народ дотошный.
      Но не успели мы скрыться за углом, как из двери дома вышел старик, и тут уж я прирос к земле как вкопанный.
      — Чего вам здесь понадобилось? Зачем это вы, а? Да это не ты ли, Лойзик?! Вот так встреча! Меня проведать пришёл? Жалко, ремонт у нас, не готовы мы визиты принимать, особенно когда господа… хи… хи… хи…
      — Так мы лучше в другой раз, пан Рихтр. Мы в деревню ходили, вот я про вас и вспомнил…
      Двойник Швабинского перебил меня:
      — Хороший мальчик, молодец, что нанёс мне ответный визит. Очень благородно с твоей стороны. А девочка тоже из замка, да?
      — Да, это Алёна, — сказал я. — Алёна Ванькова из Градиште.
      — Ну и как вы там? Мне всё интересно, ведь я там целую жизнь провёл. До сих пор часто хожу к замку и вспоминаю…
      — А вы пришли бы к нам в гости, — пригласил я, надеясь, что после его экскурсии по замку мы сможем обнаружить то, что пока оставалось тайной. — Эту неделю ещё мы хозяйничаем, а потом замок под санаторий отведут.
      Старик обрадованно всплеснул руками:
      — А знаешь, я приду. Благодарю за приглашение, непременно приду на вас поглядеть.
      Из дома вышел парнишка чуть постарше нас. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это помощник маляра, — его холщовый балахон был весь забрызган красками. Нагнувшись над жестянками, он размешивал какую-то краску и искоса на нас поглядывал.
      Пан Рихтр снова принялся восхвалять былую красоту замка, описывал великолепие покоев, в которых мы теперь размещались, и вдруг спросил:
      — Теперь, надеюсь, никто уж не мешает вам спать? Ведь молодой Ламберт далеко. — Он сделал комическую гримасу. — Чужеземцы больше не ставят лестницы у вас под окнами?
      — Да что вы, какие чужеземцы! — с готовностью ответила Алёна. — Там теперь всё в порядке, только работать много приходится. Сегодня мы как убитые спали. Правда, Лойза?
      — Правда, я даже не заметил, как уснул, — кивнул я и убедительности ради добавил: — Спал даже лучше, чем дома в воскресенье.
      Бородатый дед кивнул, и я заметил, как морщинки у его глаз расправились.
      — В деревне поговаривают, будто в воскресенье ночью возле замка стреляли, — заметил он.
      Лицо его стало каменным, и он уставился мне прямо в глаза. Я ответил, тоже не моргнув глазом:
      — Станда говорил, будто какие-то градиштьские ребята в индейцев играли. Мы вчера вернулись к себе, а на дверях написано: «Горе вам, белые скунсы!»
      Лицо старичка снова просветлело.
      — А я думал, в замок жулики забрались, — сказал он, виновато постукав себя по лбу. Наверное, хотел дать понять, что голова уже не та.
      Но я знал, что, несмотря на старость, пан Рихтр соображает отлично, и весьма самоуверенным тоном сказал:
      — Да что вы, пан Рихтр, туда никому не попасть! Система замков очень сложная, отмычкой их не возьмёшь.
      Бородач кивнул и перевёл речь на другое:
      — Пойти поглядеть, что в доме, там маляры работают, пора, наверное, приготовить им что-нибудь перекусить. Но вас я к себе не приглашаю, ещё испачкаетесь.
      — Да и нам домой пора, а то Станда рассердится, — проговорила Алёна, приготовясь идти. — Простите, у вас случайно яиц не найдётся? — добавила она.
      — Яиц? — удивился старик, но, когда мы произнесли затвержённую фразу насчёт трудностей в снабжении замковой кухни, он открыл воротца риги и осмотрел куриные гнёзда. — Это все, — сказал он, вернувшись, и протянул шесть белоснежных яиц. — Куры нынче плохо несутся, очень жарко.
      Этого нам было достаточно.
      Мы успели оглядеть и ригу, и сарай, но мотоцикла нигде не обнаружили. Алёна отсчитала пану Рихтру шесть крон, и мы ушли. Удалившись от дома метра на два, Алёна в восторге шлёпнула меня по спине.
      — А здорово ты притворяешься! Он все как есть проглотил.
      — Ты так считаешь? — усомнился я. — Этот дедок не такой дурак, каким прикидывается. Главное, пусть думает, что нам ничего не известно о ночном верзиле в резиновых сапогах.
      — Нет, ты здорово всё разыграл. Первый класс! — снова восхитилась Алёна. — И хотя мы ничего нового не узнали, по-моему, этот визит не прошёл зря.
      И знаете, она оказалась права.
     
     
      14. Алёна кричит, а мотоцикл скрывается из вида
     
     
      В Винтице почти в каждом доме собака. По пути к трактиру, где мы условились встретиться с Тондой и Мишкой, мы смогли заглянуть всего-навсего в два дома. Туда, где за воротами не бесилась ощетинившаяся жучка и не скалил зубы овчар.
      Из одного двора нас прогнала ворчливая бабка, она решила, что мы покупаем яйца для перепродажи.
      — Мы свою норму ещё в мае сдали, — буркнула она, закрывая калитку. — Сами не могут выманить, так детей посылают! — сказала она кому-то в доме и в сердцах хлопнула кухонной дверью.
      Мы быстро осмотрели двор с постройками и пошли дальше.
      — Так искать пропажу никакого толку, — сказал я. — Ты только представь себе: отворяет нам двери верзила, на нём вельветовые брюки и резиновые сапоги. Что бы ты сделала?
      — Конечно, глупости, — Алёна мотнула головой. — Уж если мы его у старого Рихтра не обнаружили, то теперь вряд ли где отыщем.
      — Тебе, видно, наскучило по деревне бродить, а? — спросил я и по её губам догадался, что прав.
      А когда нас прогнали ещё из одного дома, то и мне эти визиты осточертели, я устремился прямо к трактиру. Но тут за спиной у нас послышался пронзительный свист, и мы, разом повернувшись, увидели, что за нами, дико размахивая руками, бежит какой-то маленький человечек. Я узнал в нём помощника маляра, который так пристально нас изучал, кидая косые взгляды, когда мы были во дворе у Рихтра.
      — Смотри, он что-то хочет нам сказать, — простодушно заметила Алёна.
      Поравнявшись с нами, парнишка молча показал, чтобы мы свернули в ближайший переулок, и, оглядевшись, сам потянул нас туда.
      — Привет, — выговорил он, с трудом отдышавшись. — Я Франта, — добавил он, всё ещё задыхаясь, протянул нам руку и быстро начал: — Если не ошибаюсь, вы из замка, да? Отлично, мы завтра придём к вам белить.
      — Ага, — отозвался я, сделав вид, что для нас это новость.
      — Так вот, с нами придёт ещё один человек. Он сговорился с нашим главным. — Франта огляделся и зашептал: — Пятьсот монет обещал, если его проведут. Я слышал через окно, как они договаривались, и подумал, что вам неплохо бы об этом знать. Пять сотен крон за одно посещение замка — это кое-что значит.
      — Ты молодец, — похвалил я Франту и пожал ему руку. — Скажи, а как он выглядит, этот человек? Или погоди, лучше я его сам опишу. Верзила двух метров ростом, носит вельветовые брюки и чёрные резиновые сапоги. Так?
      Наш новый знакомец непонимающе вытаращил на меня глаза:
      — Вовсе нет. Не верзила. Скорей, наоборот. Коротышка с усиками, ходит в джинсах, носит ботинки на толстой подошве, чтобы казаться повыше. Я уж на что невелик и то ему до бровей достаю. Даже без подставки, — подчеркнул он.
      Наверное, вид у меня был очень озадаченный, потому что, немного помолчав, он потряс меня за плечо:
      — Да что с тобой? Ты его знаешь?
      Я отрицательно покачал головой и объяснил, почему он удивил меня своим описанием этого человека.
      — Так это ошибка, — сказал Франта. — Наш не больше ста пятидесяти сантиметров ростом. Да, чуть не позабыл, торгует картинами, сегодня утром у старика Рихтра несколько пейзажей купил. За пятнадцать сотен, сам видел. А может, это его агент, кто их разберёт.
      — Вскружил ты нам голову своими сообщениями, — сказала Алёна. — Сперва появляется какой-то верзила, потом исчезает мотоцикл а теперь ещё один бандит к нам в гости собирается… Как, по-твоему, чего ему у нас надо? — спросила она, обращаясь ко мне. — Картины красть?
      — Там увидим, — ответил я. — Теперь мы предупреждены, и его легко будет схватить. Спасибо Франте, дело теперь в шляпе.
      Франта отмахнулся: чего уж там, предупредить нас — это его долг, — и вместе с нами не спеша пошёл по улице.
      — Ты заговорила о пропаже мотоцикла, — вернулся он к начатому разговору. — Может, я вам помогу. Мы ведь всё время по домам ходим. Как он выглядит?
      — Обычно, — отозвался я. — Обыкновенная «двухсотпятидесятка», красная.
      — Вроде вон той, у трактира, видишь, на неё как раз какой-то бородач садится. — Алёна сделала жест в сторону трактира.
      — Конечно, вижу, там никакой другой и нет, — кивнул Франта.
      — Вот его номер на всякий случай. — Я пошарил в кармане и протянул Франте листок с опознавательными знаками.
      — Здорово! — сказал Франта и по складам прочитал: — «КА-ТЕ-10-12». — И, посмотрев ещё раз в сторону трактира, с восхитительным спокойствием произнёс: — Но по-моему, у той каталки как раз такой знак.
      — Брось шутки шутить, дело действительно серьёзное. Кому-то надо было украсть мотоцикл из лесной сторожки, — обиженно проговорил я и без особого интереса посмотрел, куда показывал Франта.
      Но Алёна уже подняла гвалт, как торговка, у которой из-под носа унесли товар.
      — Во-о-о-р! Держите его! — кричала она на всю деревню и, сунув Франте сетку с яйцами, стрелой полетела вперёд.
      Прошло несколько секунд, прежде чем я поверил в неожиданный поворот дела; помню только — наш новый друг стряхивал с пальцев растёкшиеся белки и желтки, а я уже летел со всех ног за Алёной.
      У мотоцикла Иваны зажигание работало безотказно. Мы добежали до того места, где он стоял, но там висело лишь облачко голубоватого дыма. Мы помчались дальше — посмотреть, куда он повернёт: налево, к райцентру, или направо, в Градиште?
      Добежав на последнем дыхании до перекрёстка, мы увидели — мотоцикл двигается по середине шоссе, прямо к замку Ламберт. И тут силы окончательно оставили нас.
     
     
      15. Урок рыбацкой латыни
     
     
      В этот день мы обедали чуть ли не целый час. Сперва Ивана решила, что кнедлики из творога и земляники не удались, но потом поняла, что мы не столько едим, сколько никак не можем наговориться, и позвала на помощь Станду. Тот попытался нас утихомирить, но это не помогло, и тогда он отослал Алёну, которая тараторила больше всех, обедать в спальню, Мишку в парк, а меня на второй этаж. За столом остался сидеть один Тонда и был очень доволен, потому что миска с кнедликами стояла у него под носом. После такого разгона наша компания закончила обед молниеносно, если не считать Тонды. Мы за две минуты облизали тарелки, передали их Иване и развалились на траве. Вскоре выбрался из кухни и Тонда и с видом ублаготворённого бегемота свалился на газон. Все обстоятельства нашей утренней вылазки были ясны.
      «Двухсотпятидесятка» Иваны возвратилась в замок так же спокойно, как и исчезла из лесной сторожки. Предполагаемый жулик оказался окружным лесником Нетрефой; в понедельник он обходил с утра лесные сараюшки и сеновалы, подготавливая их под хранение зимнего корма для зверья. Маленький замок, вдетый Стандой в петли, он посчитал чьей-то шалостью, потому что сторожка никогда не запиралась. Он легко сбил замок, а обнаружив мотоцикл, завёл его и уехал в полесье. Решив подождать, не объявится ли хозяин, поставил его в гараж и пошёл пить пиво. К счастью, в трактире он повстречал председателя кооператива Караса, которому история с мотоциклом показалась подозрительной, и он сам пошёл поглядеть на него. Сразу же признав «двухсотпятидесятку», которую Станда чинил у него в мастерской, он послал лесника в замок Ламберт. Но тот прособирался до самого вечера и только потом, отоспавшись, в самом радужном настроении с утра покатил в Винтице. Сначала завернул в трактирчик, где заказал себе четыре шпекачки с луком, две кружки пива и пачку «Спарты». К еде и напиткам Тонда проявлял особое внимание, он мог бы перечислить завтраки всех клиентов, посетивших это заведение. А вот самое главное — что лесник приехал на нашем мотоцикле — от него ускользнуло.
      Мишка тоже не приметил лесника, он следил за парочкой, развлекавшейся в дальнем углу зала. Пока мы с Алёной совершали обход «важных объектов» деревни, они сидели в трактире и надувались лимонадом, опустошая бутылку за бутылкой. Прикончив седьмую, они заказали восьмую; тут главный официант начал уже подозрительно на них коситься, но стоило Мише выложить на стол десять крон, выданных на покупку яиц, как он перестал обращать на них внимание. Когда же Мишка потребовал девятую, а потом десятую бутылочку, официант непонимающе покачал головой и попытался сострить:
      — Чёрт побери, ребята, вы пьёте, как сапожники. Как бы вы у меня тут драку не затеяли!
      Конечно, он и не подозревал, что в эту минуту у ребят всё в горле пересохло от напряжения. Их внимание и слух были обращены на парочку в углу. Один — двухметровый гигант в серых вельветовых брюках. И хотя на ногах у него не было чёрных сапог, как Мишке и Тонде хотелось бы, но зато на полу около стола валялся полотняный тюк, по бесформенному виду которого можно было заключить, что там лежат сапоги. Рядом валялся ещё один футляр — собственно, длинный чехол, сшитый из сурового полотна, откуда выглядывали концы упрятанной в него удочки.
      Второй был по меньшей мере на голову ниже, одет в выцветшую гимнастёрку и холщовые штаны, засунутые, как нарочно, в чёрные резиновые сапоги. Миша попробовал представить их на ногах гиганта, но сразу же отказался от таких попыток, поскольку лапы верзилы были на добрых пять сантиметров длиннее. И стал внимательно слушать, о чём эти двое рассуждают.
      Собственно, это был затянувшийся почти на два часа чешско-немецкий и немецко-чешский экскурс в латинскую терминологию, касающуюся рыбной ловли. Тонда запомнил из неё только разные предписания насчёт приготовления форели, карпов, окуней и угрей, а в памяти Мишки застряли немецкие слова: щука, например, по-немецки будет Hecht, пестряга — Forelle, а угорь — Aal. Потом они наблюдали, как один рыболов-любитель показывал другому размеры былых удачных уловов. Но тут широкоплечий гигант оказался недосягаем; при размахе его рук все демонстрируемые образцы производили колоссальное впечатление. Любая из пойманных рыб представала в его изображении молодой акулой, а у соседа, сколько он ни тщился, такого не получалось.
      Миша с Тондой пытались выудить из этого разговора хоть какие-нибудь сведения о могучем гиганте, но, кроме разных рыбацких и гастрономических выражений на искажённом чешском или на плохом немецком языке — в зависимости от того, кто в данный момент подделывался, — так ничего и не разузнали. А когда неподалёку раздался вопль Алёны, все посетители высыпали на улицу, чтоб поглазеть на жулика, который не боится красть среди белого дня. Конечно, Алёна не слышала улюлюканья ротозеев, так же, как и я, мчавшийся за нею, не глядя по сторонам, так что обществу ничего не оставалось, как наградить нас титулами «ошалевшие хулиганы» и разойтись. Миша тактично подождал, когда клиенты возвратятся к своим пивным кружкам, заплатил за лимонадное угощение и, прихватив Тонду, устремился за нами. Разложив по полочкам происшествие предыдущих дней и результаты утренней разведки, Станда подвёл такой итог.
      — Ясно, что кому-то хочется незамеченным проникнуть в замок и что-то здесь найти, — сказал он и тут же назвал первого, на кого падает подозрение. — Прежде всего это старый Рихтр. В воскресенье мы видели, как он бродил вокруг замка. Однако ночью тут появился ещё один тип — бородатый верзила в чёрных резиновых сапогах. Скорее всего, у «бороды» есть пособник, которого он снабдил ключом от чёрного хода. Не надо забывать, что Рихтр был в замке чем-то вроде реставратора и мог сохранить ключи от любых дверей. Любопытно, что здесь искал верзила? Если бы не Бояр, который как раз в воскресенье проник в замок, мы уже знали бы это. Теперь нужно готовиться к новым приключениям. Одна попытка у дедушки сорвалась, и он попытается предпринять следующую. Очень важную вещь сообщил Франта: завтра вместе с малярами в замок придёт низенький мужчина, который дал мастеру взятку. Ясно, что мастер будет ему содействовать и поручать работу там, где тому захочется. Мы все должны за ними наблюдать, а главное, не терять связи с Франтой, он-то без труда проникает куда угодно. А вам мозолить глаза не следует, это может показаться назойливостью. Впрочем, кому где быть, мы определим вечером.
      Тут Станда взглянул на Мишку.
      — Но чтобы вы снова не перессорились, устроим жеребьёвку. Каждый сам вытянет себе бумажку с обозначением поста, где он должен дежурить с утра до вечера.
      — А что, этот верзила, этот немец, нас больше не интересует?
      — Им я займусь сам, — сказал Станда. — Сначала выясню, что к чему, а там поглядим. У меня такое предчувствие, что он хотел бы продолжить дело, начатое молодым Ламбертом.
      — Так ведь шкатулку уже вынули, — напомнил Тонда.
      — А откуда известно, что его интересовал только этот ящик? И что именно этот ящик он искал?
      — Справедливо, — согласилась Алёна. — Значит, завтра нас наверняка ожидает какая-нибудь неожиданность.
      Однако неожиданность ждала нас ещё сегодня. Она была уже на пороге.
     
     
      16. Казан-Бояр покидает нас навсегда
     
     
      Чугунные створы главных ворот замка заскрипели, и на замковом подворье появился бывший кастелян Клабан. Его приход так нас удивил, что мы разом вскочили — а ну как он снова разразится громоподобной бранью из-за того, что мы развалились на газоне? И только некоторое время спустя до нас дошло, что роли переменились и пан Клабан теперь не более чем обыкновенный посетитель.
      К нашему великому изумлению, он так себя и держал. Нам показалось даже, что переселение из замка в деревню благотворно сказалось на его поведении: остановившись посреди подворья, он снял шапку и громко с нами поздоровался. И мы, всё ещё под впечатлением от его внезапного появления, тоже громко поздоровались с ним, а Станда встал ему навстречу и, протянув руки, сказал:
      — Приветствую вас, пан Клабан. Вы пришли взглянуть на наше житьё-бытьё?
      Бывший кастелян часто-часто заморгал, прокашлялся и, отведя глаза в сторону, сказал:
      — У меня пёс пропал.
      Мы переглянулись. Станда повернулся ко мне. Я пожал плечами. Последний раз мы видели Бояра в понедельник после обеда, и с тех пор он в замке не показывался.
      — Утром в понедельник он поджидал нас здесь, — ответил пану Клабану Станда.
      По вполне понятным соображениям он умолчал о ночных событиях, иначе он мог проговориться, что с воскресенья на понедельник мы были в замке. А как подсказывал наш прошлый опыт, знать об этом кастеляну было ни к чему.
      Клабан прокашлялся ещё раз.
      — Слыхал я, будто ночью в воскресенье тут стреляли, вот и подумал…
      — Ерунда, — оборвал его Станда. — Какие-то парнишки играли в разбойников, наверное, и из сигналки хлопали. К Бояру это никакого отношения не имеет, в понедельник до обеда он всё время тут крутился. Так ведь, Лойза?
      — Да и после обеда тоже с нами под деревьями валялся, — добавил я. — А потом куда-то сгинул. Ивана послала нас убираться в комнатах, и больше мы его не видели. Думали, он у вас.
      Старый Клабан покачал головой.
      — Нет его с воскресенья. Я подумал, что вечером пёс удерёт в замок, но решил, что вы, наигравшись, отошлёте его назад.
      — Да мы его и не задерживали, — немного задетый, ответил я.
      — Но ведь и не прогоняли, — возразил кастелян. — А могли бы подумать, что я его хвачусь.
      Тут в разговор вступила Алёна. Подчёркнуто называя овчара нашим именем, она сказала:
      — Казан чувствовал здесь себя как дома, он нас любил, зачем же нам его прогонять?
      Клабан побагровел, на висках вздулись толстые жилы.
      — Я его хозяин! — взорвался он и собирался продолжать, но Станда вовремя вмешался и спросил, сохраняя ледяное спокойствие:
      — Вы верите или не верите нам, что овчарки здесь нет? Ведь не думаете же вы, что мы её где-нибудь прячем?
      — Я не говорил, что прячете…
      — Но в мыслях держали, — договорил Станда. — В конце концов, мы не имеем ничего против, если вы всё осмотрите. Прошу! — Станда сделал широкий жест. — Смотрите повсюду. Или покличьте. Если пёс здесь, отзовётся.
      Нерешительно потоптавшись, бывший кастелян сделал несколько шагов к выходу.
      — Боя-ар! — прогремел по всему подворью его бас.
      Нам его старания показались совсем неуместными, и, не сдержавшись, мы рассмеялись.
      Станда бросил на нас укоризненный взгляд и предупреждающе поднял руку.
      Между тем Клабан подошёл к запасному входу, поднялся на ступеньки, и по внутренним замковым покоям разнёсся его крик:
      — Бояр, ко мне!
      В ответ — ни шороха. Разъярённый хозяин спустился с лестницы, ворча:
      — Чёртов пёс, и где только он шатается?
      Некоторое время мы стояли не двигаясь и ждали, что будет дальше.
      Подумав, Клабан нахлобучил кепку чуть не до ушей и собрался уходить.
      — В самом деле, куда мог подеваться пёс? — сказал Станда. — Нет ли у него ещё какого излюбленного местечка? Припомните, а мы поможем вам его отыскать. Его исчезновение у меня из головы нейдёт.
      Угрюмый кастелян безнадёжно махнул рукой.
      — Отсюда он никуда надолго не уходил. Было у него местечко под сараем, рядом с прежней конюшней.
      — Не хотите туда заглянуть? — предложил Станда.
      Бывший кастелян пожал плечами, кашлянул, но потом всё-таки шагнул в направлении старого сарая, где, дожидаясь перевозки, валялся всякий мусор, выброшенный из замка. Мы прошли всё ветхое строение насквозь, до самых дверей опустевшей конюшни; там в углу сохранился убогий деревянный навес, который прежде мог служить и птичником и собачьей будкой. Заглянув внутрь, мы обмерли.
      На клочке старой трухлявой соломы лежал Бояр, раскинув лапы, как бывало, когда он с блаженным урчанием подставлял свою шубу тёплым солнечным лучам. Пасть его была приоткрыта, взгляд устремлён куда-то в пустоту, а вокруг морды вились тучи жирных зеленоватых мух.
      Первой расплакалась Алёна. Наклонившись над мёртвым Бояром, она протянула было к нему руки, но Станда схватил её за плечи и сказал:
      — Не нужно, Алёна, теперь ему уж никто не поможет.
      Мы сгрудились вокруг, и из наших глаз покатились слёзы. Если бы не Станда, повторявший, что нельзя касаться дохлого животного руками, мы бы даже поссорились, кому первому напоследок погладить Бояра. Алёна подняла с земли дощечку и попробовала ею отогнать назойливых мух, которые тучами вились над собакой. Но мухи со злобным жужжанием снова и снова возвращались к насиженному месту. Бывший кастелян вдруг раздражённо заговорил:
      — Чёрт побери, что же мне теперь с этой падалью делать? — И плюнул чуть ли не на шкуру Бояра.
      Я подскочил к нему так быстро, что Станда еле успел вытянуть руку и загородить мне дорогу.
      — Не извольте беспокоиться, — холодно произнёс он. — Дети похоронят его тут же, в парке.
      Клабан отступил на шаг, на лице его выразилось удовлетворение.
      — Ну, тогда прощайте, — сказал он, резко повернулся и испарился из сарая.
      А мы остались и долго ещё слышали отзвук его шагов. На душе было очень тяжело.
      Алёна погрозила кулаком вслед удалявшемуся кастеляну.
      — Всё равно это он до смерти замучил Казана, — проговорила она, и по её щекам снова покатились слёзы.
      — Да нет, — примирительно сказал Станда. — Бояр был уже не молод, он свою жизнь прожил. Наверное, пёс привык к замку, но подох не из-за того, что пришлось переселяться. Просто пришло время, похоже, с ним случился удар.
      — Если бы дед оставил его у нас, этого наверняка бы не произошло, — сказал Миша.
      — Если бы да кабы, — проворчал Станда, обнимая нас за плечи. — Пойдёмте устроим Бояру последнее прибежище, которое ему ещё послужит.
      Мы похоронили Бояра в левом углу парка, под раскидистой плакучей ивой. На стволе повесили дощечку с такой надписью:
      ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕН НАШ ВЕРНЫЙ ДРУГ ОВЧАРКА БОЯР-КАЗАН.
      Потом долго обсуждали, как подписаться. Решение предложил Станда.
      — Послушайте, ребята, дощечку мы, конечно, можем повесить, почему бы и нет. Но скоро нас здесь не будет, в замок приедут другие люди, которые о Бояре и знать не знают. Возьмут да и сбросят её. А если не сломают люди, то это сделают дождь и ветер. По-моему, дружеские чувства и добрые воспоминания нужно записывать не на памятных досках, а хранить в сердце. У вашей компании ещё нет имени. Что, если вы придумаете себе имя, которое постоянно напоминало бы вам о дружбе с четвероногим товарищем? Ну, к примеру — Волчата.
      Мы с восторгом приняли это предложение и тут же придумали для каждого прозвище. Я стал Большим волком, Алёна — Быстроножкой, Мишка согласился на Дикого волка, а Тонду мы назвали Толстым волком.
      И на дощечке, повешенной над последним прибежищем Бояра, подписались: градиштъские волчата.
     
     
      17. С Бояром, оказывается, не так-то всё просто
     
     
      К вечеру нам привезли целый грузовик опилок, так что ещё до ужина пришлось изрядно попотеть. Свернув потёртые дорожки, что покрывали лестницы и часть коридора на первом этаже, мы вытащили их во двор и бросили на газон. Станда роздал нам ореховые прутья, и вскоре по всему замковому подворью разнеслась пулемётная дробь ударов — это мы выколачивали из ковров многолетнюю пыль.
      На сей раз за работой следила Ивана, направляя наши усилия. Приходилось поминутно перестилать дорожки на другое место, грязи из них сыпалось пропасть, весь газон словно мукой припорошило. Но наш шумовой оркестр заслужил-таки признание.
      — А всё же они стали почище! — удовлетворилась Ивана, и я вспомнил, что такими же словами заключает противопыльные операции мама, когда после долгих уговоров папа находит время выбить ковры.
      Между тем Станда разыскал где-то старые мешки, набил их опилками и, закинув на плечи, поднимался на второй этаж замка. Мы искоса наблюдали за ним и в восторге толкались локтями — ведь после каждого его похода от всей кучи опилок исчезала по крайней мере пятая часть, а когда мы кончили стегать прутьями ковровые дорожки, Станда, взяв метлу, уже подметал двор.
      Теперь нам предстояла третья задача — ровным слоем рассыпать опилки по полу, чтобы брызги извёстки и красок не попали на паркет. И это задание мы выполнили успешно.
      Станда не переставал удивляться, откуда это вдруг в нас такая основательность. Ну, прежде всего каждый успел приобрести кое-какой опыт у себя дома, когда приходилось помогать родителям убираться после ремонта, а поскольку здесь вся уборка после малярных работ должна была лечь на нас, то вот мы и старались заранее её облегчить.
      Опилки мы рассыпали до самого обеда. За работой снова зашёл разговор о походе в деревню, но больше всего мы говорили о Бояре, с которым так внезапно и навсегда разлучились.
      — А я всё равно не верю, что он умер от удара, — сказала Алёна, когда мы на минутку сели передохнуть на ступеньках лестницы. — Вспомните хотя бы, как он носился с Тондиной колбасой. Никакой хвори не было заметно.
      — Ты у нас умница, да только удар наступает неожиданно, — возразил я. — Паралич предсказать невозможно. Ни с того ни с сего хвать — и конец. Остановка сердца.
      — А что, если мы тоже виноваты? — вдруг заговорил Тонда. — Не нужно было так его гонять из-за какой-то колбасы. Может, он ослаб — и сердце не выдержало.
      Мы смолкли. Во-первых, нас поразила доброта и сердечность Толстого волка, а во-вторых, приходилось признать, что в его соображениях есть доля правды.
      — Скажи на милость, и ты нисколечко не пожалел бы о той колбаске? — спросил Миша. — Ведь там чуть не кило было!
      — Н-да! — задумчиво проговорил Тонда. — Колбаса была туристская, пять двадцать за сто граммов, но ведь её всегда купить можно. А вот Бояра уже ни за какие деньги не вернёшь.
      Мы снова помолчали, потому что Тонда сейчас проявил себя с какой-то другой, совсем неожиданной стороны. Недаром о толстяках говорят, что у них доброе сердце, по Тонде это было заметно уже в его четырнадцать лет.
      Однако Алёна никак не желала отступаться от своих подозрений.
      — А по-моему, Бояра отравили, — убеждённо произнесла она. — Всё-таки просто так, ни с того ни с сего, он бы не подох.
      — Тебе любой ценой ещё одну детективную историю подай, да? — ухмыльнулся Мишка.
      — Не хочешь — не слушай, — оборвала его Алёна.
      — Что же мне теперь — уши себе обрезать? — едко парировал Дикий волк.
      — Да просто отсядь подальше! — воскликнула Алёна.
      Словесная перебранка грозила вот-вот перейти в рукопашную.
      — Не ссориться! — словно специально прозвучало откуда-то сверху, и на лестнице возникла фигура Станды.
      «Вроде бы он только что вниз спускался, а вот, поди-ка, наверху оказался, — мелькнуло у меня в голове. — Наверное, вышел из замка и на первый этаж по другой лестнице вернулся, через комнату кастеляна». И ещё я подумал, что Станда, наверное, слышал всё, о чём мы болтали, и мне сделалось не по себе. Зачем ему, собственно, подслушивать?
      — Мне не хотелось вас огорчать, — снова заговорил Станда, — но всё-таки лучше, если вы узнаете правду. Алёнка правильно предполагает: пса отравили.
      Быстроножка восхитилась собственной догадливостью, а мы взбежали вверх по лестнице и со всех сторон обступили Станду.
      — Кто? Зачем? Когда? Чем? — посыпались вопросы, лица наши пылали гневом.
      — А не замешан ли тут Клабан? — спросил я. — Уж очень легко он пережил смерть Бояра, мне даже показалось, что он был рад от него избавиться.
      — Не знаю. — Станда пожал плечами. — Трудно сказать, ведь Клабан мог и другим способом от него избавиться. Как-никак хозяин. А если бы захотел из мести обвинить в гибели собаки нас, то сразу же поднял бы страшный шум. Но промолчал. По-моему, он просто обрадовался, что мы избавили его от хлопот. Он ведь обещал бывшему садовнику не бросать собаку, пока та не подохнет. А теперь он от своих обязательств свободен и может вместо овчарки завести поросёнка.
      — Звучит убедительно, — с серьёзным и важным видом согласилась Алёна, потому что Станда подтвердил её догадку.
      — Разве мы сможем доказать, что Бояра отравили? — выразил сомнение Дикий волк.
      — А кому ты хочешь это доказывать? — задал встречный вопрос Станда. — В данный момент лучше, если про это будем знать только мы и вести себя так, будто ничего не подозреваем. Ясно, что здесь появился ещё НЕКТО. И этот НЕКТО через ограду набросал на навес, под которым укрывался Бояр, куски отравленного мяса. Два из них застряли во мху на досках навеса.
      Станда вынул из кармана жестяную коробочку из-под крема для загара и снял крышку. Внутри лежали два зелёных кусочка, потерявшие цвет мяса.
      — Не дотрагиваться! — громко предупредил Станда, стоило Мише протянуть руку. — Можно только понюхать, да и то осторожно, носом в коробку не суйтесь!
      Алёна наклонилась над коробочкой и понюхала.
      — Фу, вонь какая! — поморщилась она.
      Один за другим мы убедились, что пахнет гнилым мясом.
      — Так пахнет отравленное мясо? — недоверчиво спросил Миша.
      Станда покачал головой и захлопнул крышку коробочки.
      — Нет, так резко и противно пахнет гнилым мясом. Но, кроме запаха гнили, человек с хорошим обонянием уловит ещё и другой, послабее. — Станда выжидающе смотрел на нас, переводя взгляд с одного на другого. — Ну, никто ничего не унюхал?
      Толстый волк, поморгав, несмело поднял руку.
      — По-моему… — начал он и тут же замолчал, как бы подыскивая точное слово. — Мне показалось, будто пахнет так, когда расколешь сливовую или абрикосовую косточку.
      — Вот видите, — довольно улыбнулся Станда. — Знатоку всегда виднее. Запах специфический, это цианистый калий. В книгах можно прочесть, что так пахнет горький миндаль.
      — Цианистый калий! — воскликнула Алёна. — Да ведь это страшный яд.
      Станда кивнул и начал развивать ещё одну вполне вероятную версию:
      — А теперь подумайте, держит ли обыкновенный смертный из Винтиц дома такое. А если бы и держал, то разве пошёл бы сюда, в замок, когда каждому известно, что Бояр не наш и забегает сюда случайно?
      — Ясно, — влез я в его рассуждения. — Бояра отравил тот, кто считал, что пёс сторожит замок. Видел он его только ночью с воскресенья на понедельник или вчера утром, так что подозрение падает на…
      — Верзилу в вельветовых брюках и чёрных сапогах. — На этот раз Станда не мог лишить себя удовольствия подвести итог. — Логически выходит так. А кроме того, можно заключить, что он готовился предпринять ещё одну вылазку. Из опасения, что пёс может его выдать, отравил Бояра.
      — Эх, жаль, что я этого болтливого рыболова бутылкой по башке не трахнул! — вырвалось у Дикого волка. — Кто же ещё мог отравить нашего пса!
      — Успокойтесь, — сказал Станда. — Теперь следует рассуждать трезво, с ясной головой, взвешивая все доводы «за» и «против». И непременно на сытый желудок, — весело добавил он. — Двигаем на кухню!
     
     
      18. Всё тайное становится явным
     
     
      Жеребьёвка, определившая посты на завтрашний день, прошла без особых затруднений, потому что на этот раз «даму» Алёну в расчёт не принимали. Её задачу Станда объяснил ещё до жеребьёвки: поскольку число едоков, начиная с завтрашнего дня, возрастало, Алёна должна помогать Иване на кухне. Прибегая к разным хитростям, Алёна попыталась от этого поста отвертеться; вид у неё был очень жалкий.
      Поддерживал её один Тонда: ему было безразлично, какое задание получит он сам. Работа на кухне никак не противоречила его интересам — напротив, под руками были все горшки и сковородки с едой. Но Станда понимал, что при таком раскладе Иване пришлось бы постоянно следить за Толстым волком, чтобы от готового обеда вообще что-нибудь уцелело, и поэтому он настоял на своём — так пост на кухне достался Алёне.
      — Ничего страшного, включишь репродуктор и будешь слушать песенки, — злорадствуя, утешал её Мишка и тут же схлопотал носком кеда по ноге.
      Станда разложил на столе три сложенные вчетверо бумажки. Мы разобрали их в алфавитном порядке, и таким образом завтрашние дежурства были распределены. Я вытянул пост у фасада замка и на подворье, где были сложены материалы маляров и поэтому требовалось самое пристальное внимание.
      — Если кто пронесёт какую-нибудь ёмкость и сунет в машину, непременно обследуй содержимое, — напомнил Станда. — Кража возможна только таким путём.
      Тонде выпало охранять заднюю часть замка и огород кастелянши. В этом месте каменная ограда отдалена от здания только на шесть-семь метров, и ловкий человек легко мог выбросить какую-либо вещь прямо из окна — в гущу деревьев, росших за стеной. И наконец, Мишке досталась роль адъютанта Станды, после чего он даже подрос вроде, стал казаться выше чуть ли не на десять сантиметров. Наконец-то ему повезло и он мог считать себя главнее всех остальных.
      Мы прошли по коридорам к нашим графским постелям, и Толстый волк доверительно шепнул мне:
      — Жаль, что окна из кухни не выходят на противоположную сторону. А то я насовсем отрезан от целого света.
      — А главное, от еды, правда? — рассмеялся я. — Не волнуйся, я тебе через Алёну что-нибудь подкину.
      Тонда с признательностью пожал мне руку и в приподнятом настроении юркнул под одеяло. Я последовал его примеру, свернувшись в клубочек. Последнее, что я услышал, была песенка, которую довольный Мишка мурлыкал себе под нос.
      На этом вечер для меня закончился. Я уснул без задних ног, как выразился бы мой папа.
      Однако крепкий сон мой неожиданно прервали. Кто-то сильно тряс меня за плечи, и я, сбросив с себя сонную одурь, увидел над собой Мишкину голову и только тогда сообразил, где я.
      — Проснись же! — гудел мне в ухо Дикий волк. — Там кто-то есть!
      — Что-о-о? — спросонья заорал я, и Мишка прикрыл мне рот ладонью.
      — Не реви, осёл! — зашипел он. — Наверху кто-то бродит!
      Я подскочил машинально, как ванька-встанька, и сел, свесив ноги на краю постели.
      — Нужно разбудить Станду, — сказал я, начав соображать, и неуверенно встал на ноги.
      Миша повалил меня на постель.
      — Возьмём его сами! Ничего! Неужели так всё время и будем за Стандину спину прятаться?
      Я ущипнул себя за икру, и сон исчез. Заработало сознание.
      — Да, но у нас с собой ничего нет, — зашептал я. — А если это настоящий бандит? Тот, кто отравил Бояра! Кто пускает в ход яд, носит при себе и другое оружие!
      — Не пугай! — решительно проговорил Дикий волк. Но его слова заглушил Тондин храп. — У нас есть чугунная кочерга, треснем по башке — и порядок. Захватим с собой одеяло и устроим ему тёмную, если станет куражиться.
      Пускаться в рискованное предприятие без Станды мне не особенно хотелось, но отступить — значит упасть в Мишкиных глазах. Мы выползли в коридор, временами прислушиваясь к осторожным шагам. То и дело оглядываясь, мы медленно двинулись к входу на лестницу. Мы двигались медленно-медленно, ведь все ковровые дорожки, заглушавшие звук шагов, мы утром сами вынесли и сложили в гостиной.
      Мы одолели уже ступенек пять, когда почти неразличимые шаги стали слышнее: кто-то шёл от левого крыла к центру зала. Мы застыли на месте, но шум шагов неотвратимо приближался, и мы снова соскользнули вниз. Ситуация складывалась как неделю назад, когда на том же самом месте я, схватив Толстого волка, заорал: «Руки вверх!» Только сегодня в руках вместо сигнального пистолета я держал одеяло, а им разве что малых детишек пугать.
      Но в исключительных ситуациях любая идея хороша. Молниеносно развернув одеяло, я крепко зажал два конца, чтобы в нужный момент набросить его на голову таинственному посетителю. Момент этот приближался неотвратимо. Я чувствовал, что ладони у меня вспотели, а лицо обдаёт жаром Мишкиного дыхания. Ногу больно сдавливал витой конец единственного нашего оружия — чугунной кочерги.
      Незнакомец спускался вниз как-то странно, прерывистым шагом. Он повернул уже на последний марш лестницы, я вздрогнул, напрягся и несмело поднял одеяло за концы. Как только нога незнакомца коснулась предпоследней ступени, я выскочил из-за угла и набросил одеяло на тёмный высокий силуэт.
      Дикий волк повис на чьей-то шее, вцепившись в неё так неожиданно и цепко, что фигура, содрогнувшись, опустилась на пол. В ту же секунду что-то с грохотом покатилось по лестнице.
      — Станда-а! — победно, на всё здание заорал Мишка и всем телом навалился на упавшего, скрытого под нашим одеялом. — Поймали! Станда! Иди быстрей!
      Я успел ещё зажать чьи-то брыкающиеся ноги и тут услышал, как над нами загремел чей-то сердитый голос:
      — Ну что за глупости, ребята! Вы её задушите! Да отпусти, тебе говорят, это же Ивана!
      Станда за волосы поднял нас с пола. Одеяло приподнялось, под ним что-то пискнуло, и в ночных сумерках возникла Ивана. Одной рукой она держалась за лоб, а другую прижимала к разбитой коленке.
      Тут в коридоре вспыхнула лампочка, и из-за дверей дальней спальни послышался испуганный окрик Алёны:
      — Ребята, это вы? Что с вами?
      — Да ничего, — с тоской произнёс Станда.
      Оттолкнув меня в сторону, он нагнулся — на полу валялось несколько полотен и деревянных рамочек. Одно из полотен перевернулось, и на нём показалось множество разноцветных пятен.
      — Святая мадонна, у меня на лбу здоровенная шишка, — простонала Ивана и, прихрамывая, заковыляла к себе.
      Провожала её Алёна, которая тут же начала искать широкий плоский нож.
      Из центральных покоев выкатился сонный и ничего не понимающий Тонда; дотащившись шаркающим шагом до нас, он уставился на сидевшего на корточках Станду.
      — Вино, ветчина, — загадочно произнёс он, трижды прищёлкнув языком, и спросил, обращаясь к Дикому волку: — Почему у тебя в руках кочерга?
      — Угощать ротозеев, — ответил я, а Мишка, покрутив загнутым концом кочерги у него под носом, не преминул съязвить:
      — Это для тех, кто, не успев продрать глаза, только о еде и думает!
      Станда распрямился и смерил меня и Мишку красноречивым взглядом.
      — Сейчас же положите всё на место, а не то я сам заверну вас в одеяло и угощу кочергой, — сухо приказал он. — А потом соберитесь в гостиной, я вам кое-что покажу, — добавил он, отставляя рамочки и полотна в сторону.
      На одном полотне я заметил бокал с искрящимся вином и розовый окорок. Рядом огромный блестящий нож и ещё что-то ярко-жёлтое — наверное, кружочки лимона, но это я уже как следует не разглядел. Сложив рамки вместе, Станда пошёл в кухню. Я удивлённо взглянул на Мишу, который почёсывал концом кочерги за ухом.
      — Всего-навсего какие-то картинки, — пожав плечами, сказал он. — И чего делать из них тайну?
      — Слушай, умник, — быстро проговорил я, — а ты их здесь прежде видел? Может, это как раз те самые, за которыми верзила в вельветовых штанах гоняется?
      Дикий волк хотел было пренебрежительно отмахнуться, но рука замерла на полпути.
      — Пожалуй, — удивлённо признался он. — А что, если как раз их и караулит тот фальшивы маляр, что работает у старого Рихтра? Но где их Станда нашёл? Здесь натюрморта с ветчиной не висело, одни графы да генералы…
      — Вот видишь, а ты сразу на меня нападать — только, дескать, и думаешь, что о жратве, — вдруг поднял голос протеста обиженный Тонда. — А я эту картинку первый увидел.
      — Я всегда говорил, что у тебя душа нараспашку, — съязвил Мишка. — Ты всегда прежде всего жратву видишь, даже на картинке.
      — Да хватит вам, — сказал я и бросил одеяло на постель. — Пошли в гостиную, авось что-нибудь прояснится.
     
     
      19. Горит! Гори-и-т!
     
     
      Что тут рассказывать, у нас просто глаза на лоб полезли. Станда разложил на столах семь полотен, не вставленных в рамки; с первого же взгляда было ясно, что они принадлежат разным художникам. Тут я впервые на оригиналах произведений убедился в том, что нам вдалбливал в школе директор — серые, сумеречные тона на картинах старых мастеров и яркий блеск в живописи ранних модернистов. Имена художников сразу напомнили мне о визите старого Рихтра к нам в Градиште — Рафаэль, Брандль, Дюрер, Моне, Сезанн, а кроме того, Коро и Ван Гог.
      Станда брал в руки каждое полотно с такой бережностью, как будто это хрупкие ёлочные игрушки.
      — Счастье ещё, что во время вашего нападения с ними ничего не случилось. А то уж и не знаю, что бы я с вами сделал, в порошок бы стёр.
      — А как же я? — отозвалась Ивана, отнимая от синяка мокрый носовой платок. — Посмотрите, что со мной! А голова — точно улей!
      — Боже мой! — вырвалось у меня при взгляде на её багровую, уже начинавшую синеть шишку. — Нет, серьёзно, Ивана, мы совсем не хотели!
      — Только не извиняйтесь, словами шишки не разгладишь! — Станда хлопнул меня по плечу.
      Дикий волк насупился.
      — А почему вы из этих картин тайну сделали? Откуда нам было знать, кто там ночью наверху шебуршит? А если бы там взаправдашний вор оказался? — Мишка подтянул спортивные брюки и, оскорблённый, отвернулся.
      — Где меня найти, вы знали, — твёрдо возразил Станда. — Не требуется большого ума, чтобы перейти из одного помещения в другое. Вы бы сразу увидели, что там меня нет, постель пуста. И не натворили бы глупостей. Так ведь нет, вам в герои хотелось, вот в чём дело!
      — С вашей стороны это тоже нехорошо — найти тайник и скрыть от нас, — с укором проговорила Алёна. — Выходит, Лойза с Мишей отплатили вам за недоверие, и теперь вы квиты!
      Станда с удивлением посмотрел на Алёну.
      — Ишь нашлась адвокатка! Ты ещё скажи, что вся эта ночная кутерьма на совести у нас с Иваной.
      — Точно! — ответил вместо Алёны Мишка.
      — Смотри у меня! — пригрозил ему Станда. — Впрочем, лучше я расскажу, как всё получилось, на душе спокойней будет. Мы действительно обнаружили тайник с картинами, это факт. И решили вам ничего не говорить, иначе назавтра вы бы утратили необходимую бдительность. Это тоже факт. Собственно, ниоткуда не следует, что мы обнаружили именно то, что разыскивают недомерок с усиками или старый Рихтр, хотя это в высшей степени вероятно. Но мы и сейчас не скажем, где отыскали эти полотна. Баста. Разговоры закончены, идём спать.
      Мы молча направились к дверям, но, прежде чем выйти в коридор, Ивана удивлённо заметила:
      — Посмотрите, ребята, какой ясный сегодня месяц.
      Станда, оторвавшись от стола, на котором он складывал картины взглянул в окно и быстро выпрямился.
      — Это не месяц! — крикнул он. — Это какое-то жёлтое зарево.
      Тонда ближе всех оказался у окна, он подскочил и, всплеснув руками, заорал:
      — Горит! На опушке леса пожар!
      Мы кинулись к окну и увидели языки пламени, от которых высоко в небо поднимались снопы искр.
      — Скорей! — Станда, растолкав нас, уже сбегал вниз. — Захватите веники, вёдра, совки, а под сараем — заступ, топор и пилу. Скорей, пока пламя не перекинулось на лес!
      Мы выскочили из замка и прямо через парк помчались к калитке в ограде. Ивана повернула ключ, и мы высыпали на тропинку. Левее, в кустах шиповника и терновника, метрах в четырёх от края леса, с треском и шипением полыхала куча хвои, оставшаяся после очередного прореживания леса. Пожар ещё не захватил ближайшие деревья, но по земле с одного пучка сухой травы на другой ползли языки огня, подбираясь к кромке леса.
      Пока Станда торопливо углублял заступом защитные рвы вдоль стоявших поблизости деревьев, мы мокрыми вениками сбивали пламя в траве. От полыхавшей груды на нас дышало страшным жаром, приходилось поминутно отбегать в сторону, чтобы чуть-чуть остыть.
      Ивана вёдрами таскала из ручья воду и выливала её прямо на груду горящих сосновых веток, рассыпавших бенгальские огни. Казалось, залитый потоками воды огонь уменьшается, но пламя снова и снова пробивалось откуда-то изнутри, взвиваясь всё выше, а тёплый воздух бросал в тёмное небо столбы огненных искр.
      — Лойза! — крикнул мне Станда, не прекращая работы. — Лойза, беги в замок и запри там двери! Живее, чёрт возьми!
      Отбросив веник, я прямо через цветник устремился к главному зданию. «Негодяй, какой негодяй! — мелькнуло у меня. — Если так воспользоваться пожаром…» Мне не хотелось и думать о последствиях такой неосмотрительности. Запыхавшись, я подскочил к главному входу и помчался по коридору. Ключ торчал в дверях изнутри так, как мы оставили его, выбегая тушить пожар. Я попробовал дышать спокойнее и прислушался, нет ли какого движения в доме. Всюду было тихо, и это меня обрадовало. Но, дотронувшись до ручки, чтобы закрыть дверь, почувствовал сильный порыв ветра. «Откуда сквозняк? — удивился я. — Ведь в последнее время мы запираем на ночь все окна…»
      Бросив взгляд на вход в наши комнаты, я увидел, что у Иваны всё распахнуто настежь. Добежав до конца коридора, я остановился в дверях, как святой Ян Непомуцкий перед градиштьской часовней. Створки окна были раскрыты, горшки с цветами валялись на полу. Похоже, кто-то торопился покинуть замок. Повернувшись, я влетел в кухню, потом рысью помчался в гостиную. И, взглянув на пустые столы, снова застыл как вкопанный.
      Коллекция картин, взятая Стандой из неизвестного тайника, исчезла!
     
     
      20. «Вы тоже слезайте, уважаемый», — приглашает Станда
     
     
      Нужно было идти спать, но последние события разогнали сон начисто.
      — Как глупо нас купили! — повторял Мишка, колотя себя кулаком по лбу. — Такая простая ловушка, а мы попались в неё, как слепыши!
      Было ясно как день, что ночью за нами кто-то наблюдал и ждал случая пробраться в замок. Кроме бандита, отравившего Бояра, никто этого сделать не мог. С этим все согласились единодушно.
      — Пожар он всё равно устроил бы, — сказал я. — Ему нужно было выманить нас из замка, чтобы попасть внутрь раньше того усатого карлика, знакомца старого Рихтра. Ни в каком другом случае он не рискнул бы развести огонь, который очень легко мог перекинуться в лес. Тогда уж он наверняка угодил бы под арест.
      Ивана взглянула на меня из-под платка, которым обвязала разбитый лоб, и вздохнула.
      — Между прочим, ваше нападение здорово облегчило ему задачу. Он не только рассчитал, где лучше всего развести костёр, чтобы мы его заметили, но и через окно гостиной видел картины. Ему просто повезло!
      — Чего вы опять всё на нас сваливаете? — снова раскипятился Мишка. — Если бы вы со Стандой, вместо того чтоб заводить тайны, ещё вчера предупредили нас о находке, до этого бы не дошло. Мы-то ведь вам во всём доверяем, только вспомните — когда мы готовили вылазку в лачугу, мы же этого не утаили. А вы тут же всё выложили Станде, — добавил он с укоризной.
      — Теперь поздно сводить счёты, уже ничего не поправишь, — отозвался я. — Картины исчезли, жулик тоже. Это факт, и спорами делу не поможешь. Если Станде не удастся задержать бандита, больше мы их не увидим. А куда он поехал?
      — В районное отделение уголовного розыска, — ответила Ивана. — Теперь с игрой в шпионов покончено, нужно учесть, что у похитителя машина и он попытается удрать. А если это иностранец, как утверждают Тонда с Мишей, то он наверняка уже на пути к границе, а тогда — прости-прощай картины.
      — Конечно, он иностранец, — подтвердил Мишка. — Мы слушали несколько часов подряд, как он говорил, его тарабарщина с чешским языком и рядом не лежала. Правда, даже если он добрался до границы, то таможенники проведут досмотр и картины найдутся. Разве не так? Такие полотна в карманы не запрячешь.
      — Не будь наивным, — улыбнулась Ивана. — Украденную картину из рамы всегда вынимают, а полотно кладут под сиденье, а может, ещё куда. В машине тайников сколько угодно. Не забудьте, что сейчас этих самых иностранцев на границе — пруд пруди, досмотры производятся порой формально, особенно если таможенники заблаговременно не получат авизо.
      — Чего не получат? — переспросил Тонда.
      — Ну что-то вроде сигнала, предупреждения, — пояснила Ивана. — Это итальянское слово.
      — А мы не можем дать таможенникам авизо, а? — спросила Алёна.
      — Возможно, они его уже получили, — согласно кивнула Ивана. — Поэтому Станда в милицию и поехал, у них там налажена связь с пограничными пунктами. Опознавательный знак машины у нас есть, его Станда узнал сразу же, как только вы возвратились из деревни.
      — Значит, можно спать спокойно, — решил я. — Девяносто девять из ста, что его поймают.
      Ивана, поморщившись, распрямила больную ногу и поднялась.
      — Пока у нас нет полной уверенности, что похититель именно тот, кого мы имели в виду. А что, если кто-нибудь другой?
      — Не пугайте, чёрт возьми, — отмахнулся Мишка. — Во всяком случае, это не усатик, усатик придёт к нам завтра вместе с маляром.
      — Ну, это станет ясно, только если завтра он тут объявится, — уточнила Ивана, задержавшись в дверях. — Впрочем, какое же завтра, когда сегодня! Вы знаете, что уже половина третьего? Алёнка, пойдём, нужно хоть немного поспать. И вы, мальчики, тоже, и чтоб тихо!
      Кругом воцарилась тишина. Мне в голову полезли разные мысли, но прежде чем я успел сделать хоть какие-нибудь разумные умозаключения, усталость свалила меня.
      Было половина седьмого, когда Станда разбудил нас словами присловия: «Кто рано встаёт, тому бог подаёт». Нам никто ничего не подал, мы едва доползли до ручья, чтоб умыться.
      Но после умывания сонной одури как не бывало. К утру выпала роса, и стоило только нам босыми ногами ступить на мокрую холодную траву — усталость как рукой сняло. Иване даже пришлось гнать нас от воды, и, если бы не Тондино ненасытное брюхо, мы плескались бы в воде всё утро. Но Толстый волк «раскололся» первым, отдав предпочтение булочкам с сыром и литровой бутылке молока, так что нам пришлось последовать его примеру. И едва мы проглотили последний кусок, как у входа загудел маленький грузовичок, который мы видели во дворе старого Рихтра.
      В замок вторглись маляры. Вёл их длинный худой мужчина лет пятидесяти, в шляпе, словно вылепленной из извести и каолина; из-за руля выскочил человек помоложе, в плоском крапчатом берете, а потом из кабины вылез наш старый знакомец, который нам ещё ни разу не попался, «карлик с усиками». Выглядел он в точности так, как обрисовал его подручный малярного мастера Франта. Выбравшись из кузова, Франта взглядом дал нам понять, чтоб мы вели себя так, будто вовсе с ним не знакомы.
      Естественно, всё наше внимание мы обратили на невеликого ростом худощавого человечка с усиками, лет приблизительно тридцати, который тут же устремился за главным распорядителем работ. Станда сделал нам неприметный знак рукой — пора занять посты, — и следующий день нашего пребывания (собственно, заключения) начался.
      Как оказалось, мне даже не надо было двигаться с места, поскольку я должен был наблюдать за тем, что происходит у главной части замка, причём маляры со своими материалами остановились неподалёку от окна кухни. Алёна поставила ведро с картошкой под окном, я немного помог ей её почистить, но больше мы занимались болтовнёй, так что первый час после приезда маляров мы провели как обычно.
      В девятом часу из замка вышел Франта; остановившись неподалёку, он принялся размешивать извёстку в большой посудине. Потом подставил два ведра и поглядел на меня.
      — Эй, приятель, не поможешь мне процедить? — обратился он ко мне, надевая на вёдра сито.
      — Ну конечно! — согласился я и направился к нему.
      Мы подняли посудину и потихоньку стали выливать её содержимое в вёдра.
      — Усатый сейчас в каминной, это наверху, напротив лестницы, — зашептал Франта. — Остальным малярам приказано быть в противоположном конце коридора, наверное, он просил оставить его одного.
      — Понятно, — тихо отозвался я. — Туда же влезал и верзила в сапогах и вельветовых брюках. Это ведь комната с резным деревянным потолком?
      — Да. Я незаметно заглянул туда — он стоял посреди комнаты, уставившись в потолок. И даже не шевельнулся.
      — Понятно, — зашептал я, поглядев на окна верхнего этажа. — Потолок полый, и там что-то спрятано.
      Про себя я подумал, что там что-то было спрятано, но Станда с Иваной, скорее всего, все уже забрали.
      — Слушай, если не боишься рискнуть, полезай в камин, но будь осторожен. Я завесил его старьём, чтобы не забрызгать мелом, там он тебя не увидит.
      — Хорошо, только как туда попасть?
      — Сделаем так. Он послал меня за лопаткой и гипсом. Я вроде как позабыл об этом поручении, он рассердится, обругает меня и пойдёт сам. — Высунув кончик языка, Франта задумался. — Я понесу вёдра с побелкой, а ты следуй осторожно за мной. Спрячься где-нибудь за занавесью и, как только карлик помчится вниз, полезай в камин. В общем, это не сложно, а?
      План был предельно прост, и я ни секунды не колебался. Франта поднимался вверх с тяжёлыми вёдрами извёстки в руках, громко топал и пыхтел, а я шёл за ним следом и за его спиной добрался до кухни бывшего кастеляна. Спрятавшись за дверь, ждал, что будет дальше.
      — Лопатку и гипс принёс? — спросил карлик высоким срывающимся голосом.
      — Ай, не сердитесь, но спешно нужна была побелка, и я совсем про вашу просьбу забыл. Я сбегаю, только вот вёдра отнесу, ладно?
      — Ну и шляпа! — пропищал карлик с усиками. — Где только у тебя голова? — И он, не раздумывая, помчался вниз.
      Всё вышло именно так, как мы и ждали. В мгновение ока я очутился в камине, увешанном старыми тряпками, и согнулся в его нише. Меленькие дырочки в мешковине позволяли довольно хорошо разглядеть, что происходит в комнате, а когда человечек с усиками возвратился, я мог проследить за каждым его движением.
      Сначала было ужас как скучно. Он приготовил гипс, а потом начал замазывать лопаткой дырки, оставшиеся от гвоздей и скоб. По временам он останавливался, украдкой поглядывал на потолок, потом выглянул в коридор и снова продолжал замазывать дырки. Время шло, а ничего существенного не происходило. В какой-то момент мне послышался около замка голос Станды, и я испугался, как бы он не принялся меня разыскивать. Мне даже показалось, будто меня окликнули по имени, но потом всё стихло. Усатый заделал ещё несколько отверстий, оставшихся после Клабана, и поставил жестянку с побелкой на пол. Потом вдруг перебежал от одних дверей к другим, прислушался и рванулся за стремянкой; быстро поставил её в центр комнаты и ловко взобрался наверх. Вынув из нагрудного кармана полотняного пиджака отвёртку, он нашёл на потолке нужное место и начал ею вращать. С необычайным проворством вывинтил четыре болта и подхватил квадрат деревянной доски, упавшей ему в руки. Растерявшись, он оглянулся на двери и снова прислушался, отёр рукавом пот со лба и перевёл дух. Потом засунул руку в отверстие и стал шарить там; дышал он при этом так взволнованно и тяжело, что его прерывистое сипение разносилось по всей комнате.
      Не стану утверждать, что в эти минуты на душе у меня было совсем спокойно, но и волновался я не так сильно, как в воскресенье ночью. Я был почти уверен, что усатый роется там, откуда давно всё унесено; мне только очень хотелось увидеть его разочарованную физиономию. Но вместо этого я услышал его голос.
      — А-а-у-й-у, — неожиданно завизжал он и так резко дёрнулся на стремянке, что стукнулся макушкой о потолок. — Р-ра-а-а-и-и, — рычал он, в отчаянии дёргая из стороны в сторону рукой, засунутой в отверстие.
      Стремянка под ним раскачивалась, и тут я выскочил из камина. В тот же самый момент в дверях показались люди: слева малярный мастер с Франтой, а на лестнице напротив возник Станда. Он улыбался во весь рот, некоторое время глядел на усатика, раскачивавшегося на стремянке, потом, раскрыв перочинный нож, вскочил к нему на лестницу. Влез в потолочную дыру и моментально высвободил руку усатого. Сжав её в своих ладонях, он сдёрнул с пальцев визжавшего карлика какую-то дощечку и сбросил её вниз на паркет. Усатик сунул средний и указательный пальцы в рот и глухо заскулил. Станда спустился с лестницы и предложил:
      — Вы тоже слезайте, уважаемый, поговорим. Кстати, к нам пожаловали сейчас редкие гости — из уголовного розыска. Они вас поджидают.
      Усатик на трясущихся ногах поплёлся вон из замка, а я поднял с земли дощечку с проволочным прямоугольником. Это была самая обыкновенная мышеловка.
     
     
      21. Отбои, графы!
     
     
      Таких мышеловок в потолочном отверстии оказалось целых пять. Станда установил их ночью, прикрепив верёвками к балкам; он рассчитывал, что вор попадёт рукой хотя бы в одну из них. Расчёт оказался верным. Карлику с усиками пришлось постараться, чтобы удержать в пальцах ручку, которой он подписывал протокол, составленный во время его допроса сотрудником органов госбезопасности. Никто из нас записи допроса не читал, но Станда без всяких упрашиваний пересказал нам всё, что в нём было интересного. А от себя передал рассказ двойника художника Швабинского, старого пана Рихтра, — и вот ещё одна тайна замка оказалась раскрытой.
      — Всё началось с приезда иностранца, — начал Станда. — Некогда он служил у Ламберта счетоводом, а в сорок пятом бежал вместе с графской семьёй в Западную Германию.
      Распаковав тюки, Ламберты обнаружили, что нескольких небольших картин не хватает, однако фронт уже придвинулся к нашим краям, и предпринимать расследование было поздно. Ламберты о своих потерях не вспоминали. Старый граф скончался, а молодые ничего не знали, ни о чём не имели понятия. Только счетовод ни о чём не позабыл. Как только появилась возможность путешествовать, он под видом туриста приехал в Винтице и прямым ходом направился к старому Рихтру. Собственно, пан Рихтр — единственный из тех, кто помогал семейству графа укладывать имущество, и только он мог знать о картинах. И он о них знал. Долгие годы ждал он случая проникнуть в замок — столько же, сколько и этот удачливый счетовод. Но в комнате, где Рихтр спрятал картины, жил Клабан, так что случай подвернулся только теперь, в воскресенье, когда замок пустовал. Старый Рихтр сперва разведал обстановку, а потом здесь и появился счетовод Клейнбауэр, наш незнакомец в вельветовых брюках и чёрных сапогах, выдававший себя за рыболова-любителя. О том, что картины им украсть не удалось, рассказывать нечего, это происходило у нас с Лойзой на глазах.
      Однако старик не сдавался, он разработал новый план, посвятив в него своего коротышку племянника, отпетого шалопая, который никогда трудами праведными не жил. Но и Клейнбауэр на всякий случай имел свой собственный план, наверное не слишком-то доверяя усатику. Он-то и отравил Бояра, полагая, что мы держим его, чтобы пёс стерёг замок. Он и пожар устроил, чтобы выманить нас из замка.
      — А сколько же этот счетовод пообещал старому Рихтру за картины? — полюбопытствовала Ивана.
      — Что-то около пятидесяти тысяч, — ответил Станда, а Тонда вздохнул:
      — Бог мой! Да ведь это целая кондитерская!
      — Нет, вы слышали?! — возмутился Мишка. — Ему сразу вспоминается жратва!
      Станда рассмеялся:
      — Пусть каждый переведёт эту сумму на что ему хочется. Но не подумайте, что пятьдесят тысяч — это полная стоимость картин. Полная их стоимость полмиллиона, если не больше.
      — Уй-юй! — удивлённо присвистнула Алёна.
      — А иностранца-то всё-таки поймали? — спросил Миша.
      — Да, он даже до границы не успел добраться.
      — Так что всё кончилось хорошо, — подвела итог Ивана.
      — Всё, да не всё, — возразила Алёна. — Мы ведь потеряли Бояра. Жалко, что его с нами больше не будет.
      Станда погасил сигарету о камень и поднялся с газона.
      — С этой минуты и до последнего дня у вас одна забота — трудиться. Начнём помаленьку освобождать от хлама нижние помещения, чтоб маляры с бельэтажа спустились прямо вниз. Потом передвинем мебель в коридор, а ночку-другую поспим на тюфяках. Пойдём и на это. Может, кто хочет ещё о чём-нибудь спросить? — Он обвёл нас всех взглядом.
      Мы один за другим, по очереди, отрицательно покачали головами.
      — Значит, отбой, графы! — скомандовал Станда и направился к замку.
      За ним двинулись все остальные: Большой волк, Дикий волк, Быстроножка и Толстый волк.
      Ивана посмотрела нам вслед, а потом повернулась и пошла в огород пани Клабановой нарвать петрушки для супа.
      Приближался полдень.
     
     
     
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
     
     
      1. Тонда собирается нести яйца
     
     
      Ах, градиштьский птичник, здорово нам из-за тебя досталось!
      Только таким вздохом можно начать рассказ о последней неделе нашего вынужденного пребывания в замке Ламберт. Ночи теперь проходили спокойно, дни тоже, и, хотя какое-то время мы ещё жили воспоминаниями о недавних приключениях, всё-таки на нас медленно, но верно наваливались будни.
      Вы не поверите, как похорошел старый замок, когда за его отделку принялась бригада первоклассных мастеров. Правда, ходить за ними по пятам с мокрой тряпкой в руках и подтирать на паркете капельки краски с оконных рам, дверей и стен — это такая каторга, что даже представить себе невозможно. Два раз нам пришлось работать далеко за полночь, потому что побелка и штукатурные работы были закончены, а если извёстка засохнет, то, чтоб её оттереть, усилий понадобится вдвое больше.
      Идиллия первых десяти дней, проведённых в замке, канула в прошлое. Только теперь мне стало понятно, почему отец невообразимо долго обсуждает с мамой, пора делать ремонт в доме или можно ещё подождать, и всякий раз повторяет: «Лучше два раза переехать, чем один раз сделать ремонт». Но дома у нас водопровод, газовая плита и горячая вода под рукой, а тут за каждой каплей нужно сперва сходить на колонку, потом принести в кухню, согреть в печке и уж потом разнести по всем покоям. Четыре дня спустя, когда мы после опостылевшей нам работы — уборки первого этажа — перебрались в бельэтаж, сетуя на свою горькую судьбину, Станда, естественно, напомнил про нашу «яичную баталию» на птичнике.
      — Да я бы лучше сам эти двести яиц снёс и ещё кудахтал бы после каждого, чем всё время по полу с тряпкой в руках елозить! — в сердцах бросил Тонда.
      Мишка тут же с готовностью объяснил, что в таком случае ему пришлось бы ещё клевать зерно, сидеть всю ночь на насесте, а на рассвете гонять по двору, глотая дождевых червей, потому что Тонда — известный мясоед. Превращение Толстого волка в кудахтающую курицу нам так понравилось, что мы поминутно поддразнивали его, спрашивая, не снёс ли он яичко.
      Тонда очень расстроился. Он пытался не замечать наших шуточек, но его просто распирало от ярости. А когда Мишка, серьёзно наморщив лоб, осведомился, не хочет ли он проглотить немножко мела, чтобы скорлупа у яичек была покрепче, Толстый волк взвыл, схватил мокрую тряпку и бросился на Дикого волка. Тот, ничего не ожидая, заскользил по паркету к двери, где на большой скорости врезался Станде в бок. Большой начальник, не сходя с места, обратился в огромную юлу и удерживался на ногах, размахивая руками, как ветряная мельница крыльями. Мишка тем временем проехался через всю комнату, оставив на засыпанном опилками полу чистую блестящую полосу.
      Станда ещё какое-то время танцевал нечто вроде казачка или польки, а когда тело его вновь обрело вертикальное положение, раскрыл было рот, чтоб извергнуть громы и молнии. Но тут Дикого и Толстого волков от разноса спасло — хотите верьте, хотите нет — само министерство культуры!
      — Станда, скорее сюда! — послышался с улицы голос Иваны. — К нам несётся какой-то ломовоз!
      Смерив осыпанного опилками Мишку уничтожающим взглядом, Большой начальник рассёк воздух руками, показывая, как забивают дичь, и выбежал в коридор. Мы взялись за работу, и Тонда тоже, правда не удержавшись от грозного обещания:
      — Всё равно я вам этого не прощу, вы… трусы!
      Алёна дружески подтолкнула его локтем:
      — Да брось, Толстенький, не сердись, это ведь шутка!
      — Ну конечно, как шутить, так обязательно надо мною, — пожаловался Тонда уже более спокойно.
      — А ты тоже подшучивай над нами, — посоветовал я. — Ничего, мы выдержим, не бойся.
      — А если я не умею! — Толстый волк беспомощно развёл руками. В комнате воцарилась тишина, и к нам донеслись голоса двух незнакомых мужчин, разговаривавших во дворе. Мы недолго испытывали муки совести.
      — Ивана крикнула, что сюда кто-то на грузовике едет, — припомнила Алёна. — Наверное, снова какой-нибудь пан Гильфе.
      — Ерунда, — отозвался Мишка. — Там говорят по-чешски.
      — Пан Гильфе тоже говорит по-чешски, — возразил я, и тут же память выдала мне одну фразу из нашего с ним разговора: «Та самок принадлежал мой папенка. Я там народился, и, как фойна коньец, мы туда nach Deutschland [12].
      — Пф-ф-ф! — прыснула со смеху Алёна, а за ней громко расхохотались и Тонда с Мишкой.
      — А у вас здесь весело, — вдруг раздалось у нас за спиной.
      В дверях показался высокий человек с чёрной густой бородой; сопровождал его щупленький старичок в чёрной широкополой шляпе. А за ними стояли, таинственно улыбаясь, Ивана и Станда.
      — Так это они? — снова заговорил бородатый великан, кончиками пальцев поправив узелок галстука. — Совсем не похоже, чтоб они могли раздавить кучу яиц.
      «Ай-яй-яй, опять за прежнее», — подумал я.
      Алёна, отерев тыльной стороной ладони потный лоб, за всех нас благовоспитанно поздоровалась:
      — Добрый день.
      Тощий старичок, приподняв шляпу, кивнул нам в знак приветствия.
      — И уж никоим образом не похожи на сыщиков, — произнёс он, несколько пришепётывая. — Мальчики здоровенькие, словно бычки, а девочка — настоящий розанчик!
      — Привет! — поздоровался с нами его спутник, который был по крайней мере на полметра выше старичка. — Привет, графы! — И он обошёл всех нас, пожимая нам руки.
      — Граф Лойза.
      — Ха-ха-ха, — рассмеялся бородач и левой рукой обнял меня за шею. — Доктор Баворка, — представился он и подал руку Алёне. — А это профессор Никодим. С вашего позволения мы немного погостим в замке.
      — Позволяем не мы, — ответил я и вопросительно поглядел на Станду.
      — Всё уже договорено, — объяснил Станда. — К нам с визитом приехали сотрудники министерства культуры.
      — Удивительно, но факт, — добавила Ивана многозначительно.
     
     
      2. Отвага — редкое качество
     
     
      — Кхе-кхе, — откашлялся долговязый посланник министерства, готовясь произнести речь. — Как вам, конечно, известно, молодые люди, благодаря вашему вмешательству республике удалось сохранить большие ценности.
      Мы приготовились с учтивым вниманием выслушать весь доклад. Наверное, он это понял, потому что вдруг махнул рукой и совсем по-дружески улыбнулся.
      — Словом, вы напомнили нам, что под Винтицами тоже есть замок, в котором хранились настоящие сокровища. Несколько картин стоимостью около миллиона, да будет вам известно. Молодые господа Ламберты выкрали их во время войны из квартир убитых евреев и патриотов, если бы не этот… как его…
      — Рихтр, — подсказал Станда.
      — Не будь этого пана Рихтра, который в сорок пятом году, воспользовавшись суматохой, царившей во время переселения, припрятал их, мы бы этих картин никогда не увидели. И не будь вас, разумеется. — Он пальцем обвёл в воздухе кружок. — Это прежде всего ваша заслуга, что их вовремя задержали. — Он с поклоном повернулся к Иване. — Будьте любезны, барышня.
      Наша хозяйка подала ему небольшой изящный «дипломат», который до сих пор прятала за спиной.
      Доктор Баворка одним махом расстегнул блестящую молнию, пошарил на дне папки и вынул из неё четыре продолговатые, обтянутые зелёным бархатом коробочки. Первую он передал Алёне, пожав ей при этом руку так, что она ойкнула.
      — Это всего лишь скромное вознаграждение, скорее — сувенир, но, может быть, тебе понравится. И спасибо за отвагу, теперь это редкость, особенно когда нужно просто сделать доброе дело.
      Смущённая Быстроножка мялась, переступая с ноги на ногу.
      — Да почему же я… Это скорее Станда с Иваной и Лойза с Мишкой… и Тонда.
      — На всех хватит, — сказал элегантный бородач, вручая по коробочке и нам.
      Столпившись посреди разбросанных опилок и грязных вёдер, мы беспомощно, в полной растерянности смотрели друг на друга. Из опыта различных торжественных собраний, в которых участвовал наш пионерский отряд со своей культурной программой, мы помнили, что кто-то из награждённых должен выступить и сказать ответное слово. В нашем случае эта обязанность ложилась на меня, хотя оратор из меня не так чтобы очень. Скорее всего, и тут я уродился в отца.
      — Вы даже не взглянете на подарки? — удивилась Ивана, вызволив нас из плена мучительных раздумий.
      Само собой, мы все, как один, открыли крышки зеленоватых коробочек и остолбенели.
      В коробочках лежали позолоченные часы с механическим заводом и обозначением даты. Станда тут же заявил, что эту торжественную минуту нужно увековечить, и всё общество перебралось на подворье замка, где наш вождь и запечатлел нас на фоне министерской «Татры». Потом у себя в гостиной мы устроили «небольшой второй завтрак», как выразилась Ивана, но в наших условиях это было просто царское угощение, состоявшее из ветчины с яйцом, маринованных огурчиков и цветной капусты. Толстый волк не знал, куда глядеть: то ли на часы, то ли на заставленный яствами стол. И принял соломоново решение — положил раскрытую коробочку на тарелку и, не сводя с неё глаз, набивал себе брюхо вкусной едой.
      Бородатый представитель министерства, стряхнув носовым платком крошки с бороды, поблагодарил за угощение и, взглянув на часы, поднялся.
      — Профессора Никодима мы на время оставим у вас, — сказал он, положив руку на плечо седовласому старцу. — Это наш лучший знаток старинных мастеров, он с удовольствием посмотрит всю живопись, сохранившуюся в замке. Может, без всяких результатов, но может, и… — Он не договорил.
      — Да тут одни графы, графини да генералы, — сказал я. — И ещё рыцарь на коне.
      — Дело не в том, что изображено, а чья это работа, — ответил сотрудник министерства. — Профессор Никодим разберётся.
      Он попрощался с нами, сел в свою «Татру-603», а мы проводили его до самой дороги, выбежав за ворота, и махали до тех пор, пока машина не вывернула на шоссе, ведущее к Винтицам. Чемоданы профессора и все картины, собранные в одной из отремонтированных комнат, мы с помощью Станды принесли в комнату второго этажа, которую когда-то занимал пан Гильфе. Если я не ошибаюсь, картин было двадцать три. Да ещё четыре, самые большие, мы оставили на прежнем месте, потому что, бегло осмотрев их, профессор махнул рукой и объявил, что не стоят они того, чтобы с ними возиться.
      До наступления вечера оставалось ещё четыре часа, а в бельэтаже были не убраны две комнаты. Мы решили, что сегодня одну, по крайней мере, мы ещё осилим, но радость, доставленная неожиданным визитом, удвоила наши силы, и в восьмом часу мы ворвались в кухню к Иване с ликующим воплем: «Порядок!»
      Ещё до захода солнца мы вдоволь набарахтались в бассейне с фонтаном, который, благодаря нашим со Стандой стараниям, превратился во вполне пристойное место для купания — вода там прогревалась солнцем. Устроившись в коридоре на тюфяках, Тонда произнёс последнюю фразу, чем и завершил этот вечер:
      — Ну и денёк выдался!
      И в том, с какой интонацией это было сказано, чувствовалось полное Тондино удовлетворение.
     
     
      3. За грибами, психи!
     
     
      Станда предрекал, как вы помните, что после раскрытия тайны замковой живописи нас до конца пребывания ждёт одна только работа, её немало! По-своему он был прав, потому что только ему была известна точная развёрстка работ, которые следовало выполнить за месяц, и только он мог подсчитать, что времени у нас, в общем-то, должно хватить.
      Он недооценил лишь нашу неимоверную активность и инициативу, как любит повторять у нас классный, если кто-нибудь на уроке то и дело поднимает руку. Но наступило время субботнего второго завтрака, и мы — так уж повелось! — захватив ломтики сыра и кружки с чаем, устроились под серебристыми елями. Станда разложил на коленях свои бумаги.
      — Итак, молодые люди, — сказал он и поднял вверх листок, чтобы привлечь к себе внимание, — сегодня мы выполнили последнее из заданий, которые определили нам в комитете. Замок отремонтирован, мебель расставлена, остальное — забота мастеровых, они придут сюда после первого августа. Я думаю, что…
      Мы не дали ему договорить. В один миг его окружили скачущие и улюлюкающие голодранцы, которые, держа в одной руке надкусанные ломтики сыра, а в другой — расплескивающийся чай, исполнили победный танец. Какое-то время он наблюдал наше буйство, но, когда топочущий Тонда обрызгал бумаги горячим чаем, прогудел повелительно:
      — Кончайте, психи! Извольте сесть, я ещё не договорил!
      Потребовалось немало усилий, чтобы унять необузданные страсти, как наш директор именует классный галдёж.
      — Я думаю, — повторил Станда, повысив голос и заглушив последние наши выкрики, — что теперь пора решить, что делать дальше. Собственно, у нас две возможности — или ехать в Гра…
      — Нет! — заорали мы на весь парк, так что Станда заткнул уши.
      — Хорошо, хорошо, значит, домой не поедем…
      — Ура-а-а! — Наш вопль взлетел к самому небу.
      — Но бездельничать всю неделю — не пойдёт!
      Сразу наступила тишина. Неужели Станда выдумал ещё какую-нибудь работу?
      — Слушайте! Всё, что нам положено было сделать, мы проделали, честь вам и хвала. Заставлять вас работать ещё я не имею права, это обсуждению не подлежит.
      «Это он подсказывает нам правильное решение, — подумал я. — Или мы добровольно возьмёмся за новую работу, или — шагом марш! — направление Градиште».
      — Нет уж, говорите прямо, что у вас на уме, — вдруг предложил Мишка, изобразив на лице муку.
      Станда рассмеялся:
      — Прямо так прямо. Я подумал, что мы могли бы насушить грибов для столовки или продать их, а деньги положить в вашу пионерскую копилку. Дошло до меня также, что вы хотели организовать водную секцию, а денег на каноэ нет. Что если…
      — Здорово! — воскликнул Мишка и затрубил в пустой стакан. — Водная секция — внимание! К торжественному спуску каноэ на воду — направо! Как мы его назовём?
      — Овчарка Казан! — крикнула Алёна, как будто лодка уже была спущена на воду.
      — А может, лучше отдать грибы в школьную столовую? — несмело предложил Тонда. — Зимой картофельный суп с грибами вполне…
      — Нет, Толстяк, хватит, — миролюбиво произнёс Мишка, — мы тебя знаем, ты больше всего заботишься о своём пузе, в каноэ тебе и не влезть, но теперь тебе придётся на все сто подчиниться команде. Ясно?!
      Последнее слово Мишки прозвучало уже как угроза, и Толстый волк поспешил согласиться, и только безвозвратно исчезающий вдали призрак картофельной похлёбки с грибами заставил его шмыгнуть носом.
      — Значит, договорились, — подвёл итог Станда и собрал свои бумаги. — С утра в понедельник начнём, до обеда подготовим грибы для сушки, а после обеда будем предаваться лени. Да, не хочет ли кто в воскресенье навестить домашних?
      Встретиться с родными мечтали только Быстроножка и Толстый волк. Алёна — чтоб утешить и успокоить мамочку, а Тонду, без сомнения, манила богатая бабушкина кладовка. После обеда мы проводили их до остановки, передали кое-какие поручения нашим близким и наказали, чтоб они, бога ради, не проговорились председателю Рабасу о том, что у нас уже всё сделано.
      Солнце палило нещадно, так что мы с Мишкой выплескали из бассейна всю воду. Станда со своими фотоядами удалился в тёмную комнату, а Ивана предпочла устроиться на газоне. «Вот невезенье, вечно приходится на кухне сидеть», — сетовала наша хозяюшка, подставляя лицо солнечным лучам. Вдоволь набрызгавшись, мы улеглись рядом с нею и позволили солнцу поджаривать наши тела. Оно стояло очень высоко, немилосердно опаляя всё вокруг.
     
     
      4. Неужто ещё один незнакомец?!
     
     
      Когда я проснулся, солнце было на полпути к закату. Меня словно сварили и зажарили одновременно, тело заливал обильный пот, а во рту всё пересохло, как в Сахаре. Ивана с Мишкой ещё отдыхали, поэтому я осторожно встал и поплёлся к замку, где для утоления жажды всегда стоял кувшин с отваром из яблочной кожуры. Наполнив кружку золотисто-жёлтым напитком, я устроился в комнате Иваны — она была самая прохладная. Через окно виднелись затенённая часть овощных грядок, могучий пояс ограды и край леса, обожжённый солнцем. Красноватые ветви искривлённых сосен светились меж серо-зелёных пучков игольника, над которым дрожало белесоватое небо. Всюду было тихо-тихо.
      Рассматривая окружающий пейзаж, я подумал, что не мешало бы опять залезть в бассейн — смыть с себя лень и оцепенение. Вдруг мне показалось, что из ветвей самой высокой сосны сверкнули два ослепительных луча. Я стал глядеть туда и вскоре убедился, что в кроне сосны то возникают, то исчезают две светящиеся точки. Дальнейшее наблюдение подтвердило, что ветви в том месте раздвинуты и чем-то затенены, прикрыты. И тут до меня дошло: на сосне сидит кто-то и в бинокль рассматривает наш замок.
      По едва заметному отражению я понял, что бинокль направлен в одну точку; я попытался быстренько перебрать в уме все достопримечательности нашего замка, из-за которых стоило бы залезть с биноклем на дерево. Но на память не приходило ничего стоящего внимания, пока шорох на втором этаже не напомнил мне о профессоре Никодиме, который в своей комнате смывал пыль с портретов графов, графинь и генералов. Неужели кому-то (ещё один незнакомец?) взбрело в голову таким странным способом проявить интерес к его работе. Мне это показалось маловероятным, но всё-таки подозрительным, ведь отблески стёкол бинокля виднелись как раз на таком уровне, где их прицельной мишенью могло быть только здание замка.
      Поставив кружку на подоконник, я выбежал на раскалённое подворье. Ивана с Мишкой по-прежнему неподвижно лежали на траве, и я засомневался: посвятить их в новую тайну либо действовать одному, на свой собственный страх и риск? Я представил себе, как Ивана сердится спросонья: вот, мол, опять кто-то сходит с ума, — и это решило исход дела.
      Выскользнув из замка, я захлопнул за собой чугунные ворота и повернул вправо, по направлению к купе раскидистых сосен.
      Перебегая от дерева к дереву, я потихоньку приближался к искривлённой сосне, служившей пристанищем неизвестному наблюдателю.
      Ориентироваться было трудно, потому что сосну заслоняла от меня молодая еловая поросль, и только по близости замковой ограды можно было судить, что направление выбрано правильно. Я был метрах в двадцати от намеченной цели, как впереди что-то рухнуло, а потом послышалось глухое чертыхание. Я отполз подальше, под ветки ближайшей ёлочки, и замер в высокой траве. Шаги, неровные, запинающиеся, приближались.
      И вот совсем близко от моего укрытия прошёл, прихрамывая, мужчина в светлых полотняных брюках и зеленоватом вязаном жилете. Временами он останавливался, тёр ладонью пострадавшее при падении колено и что-то неразборчиво бормотал. Он миновал небольшую просеку, и тут я мельком увидел его лицо. Мужчина лет тридцати, над переносицей — сросшиеся густые брови, длинные, каштанового цвета полубаки. Под сжатой в кулак левой рукой болтался на ремне бинокль. Подождав, пока не стихнет хруст раздавленных веточек, я выбрался из укрытия под ёлкой.
      Это лицо я где-то видел! Прикрыв веки, я прокрутил в уме кадры нашей жизни за последние дни. Этого лица на них я не обнаружил. Осторожно подошёл к тому месту, которое незнакомый наблюдатель только что покинул, и посмотрел вверх, на раскидистую крону сосны. Её ветви так и манили забраться наверх выбрать местечко, откуда удобнее смотреть на замок.
      Замок лежал передо мною как на ладони, во всей своей красе. Через распахнутые окна можно было видеть чисто выбеленные комнаты, я даже отыскал взглядом собственную постель с деревянным зубчатым изголовьем. В комнате над нашей спальней, неподалёку от окна, сидел профессор Никодим в огромной широкополой шляпе и осторожно обстукивал молоточком рамку картины, уперев её в колени. Тук-тук-тук — улавливал мой слух, и я убедился, что можно и без бинокля определить, чем он занят. Соскользнув с дерева, я в задумчивости побрёл обратно в замок. Если бы не то обстоятельство, что лицо наблюдателя показалось мне страшно знакомым, я бы махнул на всё рукой и поспешил окунуться в бассейн. Но тут…
      Подойдя к воротам, я сунул руку меж прутьев изгороди и отодвинул предохранитель задвижки. Ворота со скрипом раздвинулись и снова закрылись. Очутившись во дворе, я почувствовал, что голова моя пылает, но совсем не от жаркого летнего солнца. Я направился было к газону — поделиться своими тревогами с Иваной и Мишкой, но там их не было. И вообще весь первый этаж словно вымер. Лишь из каморки возле бывшей инспекторской слышался лёгкий шорох, и поэтому я тоже перешёл на шёпот:
      — Станда, это вы здесь? Можно войти?
      В дверях загремел ключ, и в коридор высунулась голова нашего командира. Болезненно прищурившись, он отступил, пропуская меня внутрь.
      — Быстрее, а то у меня снимки в фиксаже.
      Я влез в каморку и, ничего не видя, застыл на месте. В глубине мерцала полоска зеленовато-жёлтого света, но, для того чтобы двигаться, этого было мало.
      — Сейчас привыкнешь, — проговорил Станда, — после света глаза должны привыкнуть к темноте. Что это ты обо мне вспомнил? Скучно стало, да?
      — Да нет, — ответил я. — Скорее, опять какая-то загадка.
      — Брось, пожалуйста, — вяло и без всякого интереса промямлил Станда, возвращаясь к своему занятию. — А ты, часом, на солнце не перегрелся?
      — Может, и перегрелся, но загадка никакого отношения к солнцу не имеет. Я сейчас видел парня, который рассматривал в бинокль наш замок. Сидел на сосне и глазел на комнату профессора.
      Силуэт Стандиной фигуры распрямился, и я увидел рядом с собой его позеленевшее лицо.
      — А ты не фантазируешь? — недоверчиво спросил он.
      — Честное слово, — поклялся я и выложил всё, что пережил в последний час.
      Станда слушал меня молча, потом пинцетом вынул из фиксажа несколько фотографий, бросил их в бачок с водой и зажёг свет. Мы оба на мгновение заслонили глаза ладонями.
      — Мне эти загадки поперёк горла, — проговорил Станда и выловил из чана отливающую блеском мокрую увеличенную фотографию. — Ты говоришь, лет тридцать? Значит, на мальчишескую выходку не похоже…
      Подойдя поближе, я заглянул Станде через плечо. У него на ладони лежал снимок нашей торжественной встречи на фоне министерской «Татры-603». Оглядев одно за другим наши сияющие довольством лица, я хотел отпустить какую-то шуточку насчёт объёмистого Тондиного брюха, но тут взгляд мой упал на лицо водителя роскошной машины.
      — Вот он! — воскликнул я. — Этот тип с биноклем!
      — Ты что, спятил? — вздрогнул Станда. — Да ведь это шофёр министерства.
      — Нет, это он, он, — твердил я, тыча пальцем в фотографию.
      Станда тут же шлёпнул меня по рукам.
      — Погоди, дай просохнуть. Может, при дневном свете она будет совсем другая.
      Я хотел было снова возразить, но тут из коридора донёсся крик. Кричали несколько человек. Станда бросил фотографию в бак и резко распахнул дверь. За дверью стояли Ивана, Мишка и — Алёна!
     
     
      5. Я им покажу муравьёв!
     
     
      В жизни часто бывает так: сделаешь доброе дело, и это почему-либо обернётся тебе боком. Эту мудрость я усвоил не из книг, а познал на собственном горьком опыте. А если точнее, на Алёнином.
      Оказалось, что, когда Быстроножка добралась на винтицкой трясогузке до Градиште и осчастливила матушку своим появлением, пани Ванькова вдруг спохватилась, что у неё нет дрожжей, а хотелось бы испечь сдобную булку. Алёна, как примерная дочь, тут же вызвалась сбегать в кооперативный магазин, чем и заслужила родительскую похвалу. И если вы считаете, что субботним утром дрожжей нигде не продают, то ошибаетесь. Продавщица живёт в Градиште и с пониманием относится к рассеянным хозяюшкам. Увидев Алёну, она рассыпалась в любезностях, потому что ей очень хотелось узнать самые свежие новости о нашей жизни в замке: тогда на воскресных посиделках первенство среди товарок было бы ей обеспечено.
      Быстроножке скрывать было нечего, и она выложила всё как есть. И заслужила восхищение не только от заведующей кооперацией, но и от её сына Влади, который сделал Алёне знак, чтоб она подождала его на улице.
      Владя Турек, известный у нас под прозвищем Владя-кооператор, увлекался Алёной с тех пор, как она помогла ему разрешить «математические» проблемы. Дело в том, что его матушка вбила себе в голову, что воспитает из Влади преемника. При Владиных успехах, которые наш классный оценивал на тройку, а иногда и на двойку, замысел этот выглядел весьма смелым. Однако за последнюю четверть Владе удалось с помощью Быстроножки добиться более высоких оценок и учиться на четыре и пять. В свидетельстве об окончании восьмилетки у него стояла желанная пятёрка, обведённая красным кружком, и пани Туркова вздохнула с облегчением. Спокойнее стала жизнь и у нашего классного, потому что теперь он мог ходить за покупками, не опасаясь бесконечных сетований несчастной продавщицы.
      Но я отнюдь не собирался ехать за семь вёрст киселя хлебать, как выражается мой отец, когда рассказчик отклоняется от темы. Так вот, Владя-кооператор проговорился своей наставнице по математике, что по чистой случайности (а как же ещё!) прослышал, как Ярда Шимек и Карел Врзал держали военный совет, собираясь в новый поход против «дурацких графов», живущих в замке Ламберт. И что месть за изгнание из компании они назначили на ночь с субботы на воскресенье. Возмездие будет таким ужасным, что мы посинеем с ног до головы. Было ли это образное выражение или на самом деле друзья собирались выкрасить нас в синий цвет, Владя точно не знал, но обратил внимание, что два дня назад они закупили в магазине у его матери пять бутылочек краски для печатей. А немного позднее он услышал ещё, как они шушукаются о тайнике в лесной сторожке, но опять-таки не смог понять, о какой сторожке идёт речь.
      Быстроножка тотчас смекнула, в чём дело, мигом отнесла дрожжи домой, попрощалась с удивлёнными предками и — скок-поскок! — отшагала пять километров до Винтиц.
      Не успела Алёна досказать, а Мишка уже закипел от ярости. Лицо у него сделалось кровожадным.
      — Я им попомню муравьёв!
      — Тайник мы уже отыскали, — отозвалась Ивана. — Он был в куче листьев за сторожкой, но там оказалась только одна бутылочка, пузатенькая такая, с широким горлом.
      — Её мы уже оприходовали, — добавил Мишка. — Эх, привяжем субчиков к дереву и разделаем под орех с головы до ног.
      — Очень примитивно, — отозвался Станда. — Увидев, что краски нет, они отложат месть и придут в другой раз, когда вы их не ждёте. Пусть они даже не подозревают, что мы о чём-то знаем, пусть начнут действовать, вот тут-то мы и схватим их за руку. Я бы прежде всего выяснил, с какой целью они заготовили так много краски.
      — Да ведь это яснее ясного! — сказал я. — Они хотят вылить её в наш бассейн.
      — Как же мне это сразу в голову не пришло? — Ивана звучно хлопнула себя по лбу. — Ну конечно, поэтому их веселило, как мы посинеем с головы до ног.
      Мишка презрительно надул губы:
      — Дурачьё! Не полезу же я в такой бассейн, где чернильная вода, я ведь не дальтоник.
      — А я знаю! — вдруг вскрикнула Алёна и покрутила пальцем у нас под носом. — Они совсем не такие дураки, как считает Мишка. В тайнике у них хранилась такая круглая свинцовая палочка. Там мы её и оставили, потому как не поняли, зачем она. А сейчас я вам всё продемонстрирую, дайте-ка мне эту бутылочку с краской.
      Ивана вышла на лестницу и принесла низенькую, но довольно толстенькую бутылочку, похожую на большую чернильницу.
      — Смотрите и удивляйтесь, — сказала Алёна и поставила бутылочку на ладонь. — Вот они снимают пробку, кладут сверху толстую свинцовую дощечку и осторожно опускают бутылочку на дно бассейна. Ничего не произойдёт до тех пор, пока кто-нибудь из нас не бултыхнётся в воду и не перевернёт бутылочку. Один миг — и мы как черника.
      — Вот это да! — Я не мог скрыть своего восхищения, хотя это была выдумка наших врагов.
      Станда погладил Алёну по волосам.
      — Какая умница наша Алёна! Сразу видно, насчёт проказ вы мастера. Но и работать умеете, — поспешил он добавить, увидев, что мы надулись. — А теперь нужно успеть подготовиться к их приходу. Прежде всего сейчас же водворить бутылочку на место. Разумеется, налив в неё простой подкрашенной воды и добавив крахмалу, — тогда никто и не заметит, что краска стала жидкой. Далее — под сараем лежат два ручных насоса. Пусть Лойза с Алёной проверят, исправны ли эти насосы, они очень нам пригодятся. Наконец, подыщите себе подходящее укрытие, поближе к опушке леса, но и не слишком далеко от калитки. Когда всё будет сделано, я скажу, как действовать дальше.
      Пока Станда заменял краску для печатей подсинённой крахмальной водой, мы с Алёной вытащили из-под сарая два насоса, а Дикий волк с помощью Иваны принялся маскировать укрытие неподалёку от калитки.
      Потом Алёна с Мишкой побежали водворить бутылочку на прежнее место, откуда они её похитили часа полтора назад. Проглотив ужин, мы поспешили в парк, под купу серебристых елей, на очередной военный совет.
     
     
      6. Станда — светлая голова
     
     
      Солнце давно уже село, но было всё ещё душно, и нас со всех сторон донимали комары. Мы — Станда, Алёна и я, — тесно прижавшись, притаились меж трёх декоративных кустов можжевельника. Рядом, но за оградой, спрятались Ивана с Мишкой.
      Было около одиннадцати, когда у калитки раздался какой-то шум и что-то звякнуло о кованую решётку.
      — Эй! Поосторожнее, а то чуть бутылочку у меня из рук не выбил, — послышался сердитый шёпот Ярды Шимека.
      Скрипнула калитка. Как я ни пялил глаза, но так ничего и не увидел. Кругом — кромешная тьма, так что только по звуку можно было определить, что пришельцы взбираются по стене. Два раза что-то бабахнуло, потом наступила тишина, и опять раздались шаги, уже неподалёку от можжевёловых кустов. Я догадался, что гости направляются к фонтану.
      Левой рукой я на ощупь проверил, на месте ли коробочка из-под мармелада, а правой провёл по шлангу и нащупал ручку насоса. Прошло всего несколько секунд, но мне они показались чуть ли не часом. Наконец близко от нас снова зашуршала трава и послышалось тихое хихикание. Потом оно раздалось где-то у нас над головой, а шаги протопали дальше, к выходу из парка. Звякнула чугунная решётка калитки, и в тот же миг из рук Станды вырвался сноп света.
      Мы с Алёной выпрямились, я надавил ногой на опорную доску насоса, и из Алёниных ладоней вырвалась серебристо-фиолетовая струя, точно нацеленная в спину одного из незваных гостей. В ту же секунду с другой стороны таким же мощным душем встретили и второго пришельца, угодив ему прямо в живот. Вместо того чтобы соскочить и укрыться в траве, они перекувырнулись через калитку, но зацепились шортами за острые концы решётки. Теперь уже мы поливали их водой с двух сторон, с удовлетворением наблюдая, как фигуры наших неприятелей окрашиваются в фиолетовый цвет.
      На дне мармеладной коробочки оставалась лишь самая малость несмываемой краски, насос всасывал уже один воздух, когда послышался треск, как будто мама распорола старую юбку. Это Ярда с Карелом вверили себя спасительному прикрытию высокой травы и на четвереньках уползли в лес.
      Мы хохотали чуть ли не до полуночи. Станда вытащил из бассейна бутылочку с фиолетовым крахмалом, Алёна и Мишка оттёрли с ладоней тёмные пятна, оставшиеся после шланга, и мы отправились в объятия Морфея. Устроившись в постели, Дикий волк посетовал:
      — Жаль, что мы облили их синькой только с одной стороны. Вот это был бы раскрас: стали бы ещё разноцветнее.
      — Эх, умница, да мы бы тогда друг друга окатили, — отозвался я. — Не думай, Станда рассчитал всё до последней мелочи.
      — Точно, — согласился Мишка и добавил признательно: — Станда — светлая голова, ничего не скажешь.
      — А ты сомневался, — пробормотал я, а дальше уже ничего не помню.
     
     
      7. На горизонте — толстая торпеда
     
     
      Примчавшись в понедельник утренним автобусом, Тонда поднял гвалт от самых ворот:
      — У меня такая новость! Кто хочет услышать самую настоящую сенсацию?
      Увешанный рюкзаками, с сумками в руках, он пыхтел, поднимаясь в горку.
      Мы только что расправились в лесочке с завтраком и с любопытством разглядывали кругленькую фигурку Тонды, волочившего через двор свой тяжкий груз.
      — Наверное, кооператив обобрал, никак не меньше, — заметил Мишка, почесав свой лохматый затылок. — А вам приходилось когда-нибудь видеть четырнадцатилетнего хомяка? Если не доводилось, вот полюбуйтесь на этот редкостный экземпляр!
      Алёна, дослушав его до конца, фыркнула в кружку с кофе, а Станда, закусив губу, принялся искать что-то в траве.
      Толстый волк добрался до нас и, кряхтя и охая, начал избавляться от поклажи.
      — Нет, такого вы… фуу… — Один рюкзак брякнулся наземь. — Ещё не видели… уфф… — Тонда сбросил с плеч второй рюкзак. — Ха-ха-ха, так себя размалевать, ха-ха-ха!
      — Ну, ты даёшь, пфф! — ответила Алёна. — Я думала, в нашем социалистическом обществе со спекуляцией уже покончено, а выходит…
      — Это случайно, — защищался Тонда, отирая пот со лба, — так уж вышло, но, если хотите знать, все эти тюки вовсе не мои.
      — Ничего себе случайно, — заметил Мишка.
      — А ты вообще заткнись. Самый большой рюкзак передали именно для тебя, это чтоб всем было ясно, — осадил Мишку Тонда. — И вообще, без меня вы бы все тут пропали. — Тонда покосился и в мою сторону. — Чего только я не придумывал, доказывая, что на вас ни единой царапины. А твоя мама говорила… говорила, что… — Он не знал, как закончить фразу, чтобы было не обидно.
      — Премного тебе благодарен. — Прижав руку к сердцу, я поклонился Тонде и подтащил к себе «мой» вещмешок. — Моя мама иногда любит поговорить о блудном сыне, — добавил я, прибегнув к лексике любителя древней литературы.
      — Вот-вот. — Тонда махнул рукой. — «Да что же там делает мой ребёночек! — простонал он жалостливым голосом. — Неужели наше золотко уж никогда не отпустят из этого логова домой? Я от тревог сна лишилась…»
      Кровь прихлынула к моим щекам, и я вскочил. Но Станда вцепился мне в ногу, повалил обратно на землю и положил руку мне на плечо. Только благодаря этому Толстый волк смог и Алёне передать кучу подарков от родных и домашних.
      — Ещё и на тебя носильщиком работать, — ворчал он. — Едем вместе домой — и вдруг как сгинула… Что это на тебя накатило? С чего это ты от своих так скоро драпанула? В автобусе надо мной все смеялись, спрашивали, не на Северный ли полюс я собрался с эдакими тюками…
      — Да-а-а, — протянула Быстроножка и произнесла что-то насчёт скуки и занудства, видно догадавшись, что о нашем ночном происшествии Тонде ещё ничего не известно.
      Толстый волк скинул с плеч лямку последнего рюкзака и нагнулся, чтоб поднять свою сумку. Но на прежнем месте её не оказалось: колыхаясь из стороны в сторону, она отползла приблизительно на метр.
      — Кроха, я сейчас, сейчас, — забормотал Тонда, нагнулся, дёрнул молнию, и из сумки, радостно повизгивая, вывалилась псина.
      Историю этой собачки стоит рассказать.
      Тондины родичи получили её в дар от какого-то дядюшки, который с полной корзиной объезжал своих родственников и одарял их щеночками, потому что у него не хватало духу их утопить. Но дядюшка этот не просто развозил щенят, от него можно было ждать гостинца и после убоя свиньи, поэтому всюду, куда бы он ни приходил, ему удавалось всучить пёсика или сучку.
      Так прижился в Градиште чёрно-белый щенок величиной со смятое в комок полотенце, который своей неуклюжестью и крошечным ростом напоминал скорее заводную игрушку, чем настоящую собаку. Бабушка Тонды рассудила так: раз сам такой маленький, то пусть и имя будет подходящее, — и окрестила псинку Крошкой. В младенческом возрасте щен спал с Тондой в одной постели и, так же как и Тонда, сильней всего привязался к бабушке: у неё всегда оказывалось под рукой что-нибудь вкусненькое — и для внука, и для пса. И как-то так получилось, что за два года игрушечный щенок превратился в чудовище цилиндрической формы на кривых ножках; школьники прозвали его Толстой торпедой, а Тонду ещё долгое время спустя кликали Крошкой.
      И вот теперь эта псина, смахивающая на пёструю полуметровую колбаску, каталась по графским газонам, визжа от радости. Вообще-то мы — Мишка, я и Алёна — собак обожаем, но это создание с лопухами вместо ушей, с ногами кривыми, как колесо, и с хвостом, напоминавшим откушенную сигару, ни малейшего восторга у нас не вызвало. Станда тоже разглядывал Толстую торпеду с удивлением и от растерянности не мог сообразить, какими же словами приветствовать нового обитателя замка. Из оцепенения нас вывел голос мужчины, кричавшего от ворот:
      — Алло, вам телеграмма! Здесь проживает пан… пан профессор Никодим?
      За решёткой поблёскивали оранжевые почтальонские петлички, а сквозь её кованые прутья просунулась рука с телеграфным бланком. Станда побежал к воротам.
      Стоя на коленях в траве, Тонда что-то нежно говорил своему пёстро-цветному вальку. Наверное, наше молчание затянулось, потому что, повернув к нам голову, он робко спросил:
      — Разве вы… не рады, что у нас снова будет пёс?
      Мишка вздохнул и далеко послал плевок с невидимой жвачкой.
      — Если это и есть та сенсация, о которой ты орал уже от ворот, то должен тебе сразу сказать, что меня она не заинтересовала.
      — Да нет же, я не про то, — смутился Тонда и положил Толстую торпеду к себе на колени. — Вы ни за что не догадаетесь… Представьте… Ярда Шимек и Карел Врзал за субботу сделались фиолетовыми!
      — Что ты говоришь? — подивилась Алёна, толкнув меня локтем. — Что же это с ними? Или заболели?
      — Нет, какая там болезнь! Просто были на гулянке и перевернулись вместе с лодкой где-то внизу красильни.
      — Брось, придумай что-нибудь поумнее, — серьёзно посоветовал я. — Кататься на лодке около красильни, да ещё в такое время, когда спускают сточные воды, — такое только дураку может в голову взбрести. Конечно, Ярда с Карелом кретины, но дураков ты из них не делай. Да из нас тоже, понятно?
      Тонда разволновался:
      — Но ведь я не дальтоник! Они вчера утром часа три в пруду оттирались. На глазах почти у всей деревни, и все видели, что они фиолетовые, и теперь к ним так и обращаются: «Эй, вы, фиалки!» Не иначе.
      — Да ведь не о том разговор, фиолетовые они или нет…
      — До сих пор фиолетовые, — продолжал Толстый волк. — Им даже скипидарное мыло не помогло.
      Мишка заржал, как лошадь, и в восторге бил себя по ляжкам. Алёна уже дрожала от нетерпеливого желания поскорее вывести Тонду из неведения.
      — Давай поспорим, что не купались они у красильни, — предложила Алёна пари, но, увидев ошарашенное выражение его лица, кивнула в сторону парковой калитки: — Пошли, поглядишь, что это за красильня!
      Часть стены с обеих сторон, трава и отдельные кусты всё ещё сохраняли густо-фиолетовый оттенок. Тонда осмотрелся вокруг, увидел шланги и бутылочку со свинцовым грузом и, совсем позабыв про Толстую торпеду, путавшуюся у него под ногами, возопил вне себя от восторга:
      — Вот сенсация так сенсация!
      В этот момент из замка вышел профессор Никодим, сопровождаемый Стандой. Они шли к нам. На голове у профессора была чёрная широкополая шляпа, на левом плече — тёмный болоньевый плащ, а в руке — чёрный чемоданчик.
      — Хорошенько сторожите тут, детективы! — произнёс он деланно-строгим тоном и поднял костлявый палец.
      Станда разъяснил ситуацию:
      — Пана профессора вызывают в Прагу, но он ещё сюда вернётся.
      — С радостью, — отозвался старый художник, — я на самом деле буду рад сюда вернуться, мне очень здесь нравится.
      И он оглядел парк.
      «Он ведь всего раза два выходил из замка, — пронеслось у меня в голове. — И если бы не тюкал своим молоточком, мы совсем бы про него позабыли».
      Профессор Никодим пожал всем руки, и Станда проводил его за ворота. В последнюю минуту Ивана выбежала из замка с пакетом в руке и что-то крикнула профессору про забытый завтрак, напомнив тем самым, что и нам пора подкрепиться.
     
     
      8. «Что вы здесь делаете?» — спросил Станда
     
     
      Километрах в двух от замка начинался смешанный лес, где даже в жаркое лето было прохладно. Каких только грибов не росло там! И подосиновики, и маслята, и боровички, а главное — множество душистых белых грибов с тёмно-коричневыми шляпками. Это несколько осложняло нашу жизнь: Станда решил, что стоит сушить каждый вид отдельно, чтобы заработать больше денег. Ивана, взглянув на эту красоту, взбунтовалась и объявила, что ей надоело квохтать на кухне, как курица. Натянув техасы и рубашку Станды, она сунула в корзинку перочинный нож и превратилась в завзятую грибницу. Через два дня весь пол был устлан бумагой, на которую мы ссыпали наш грибной улов; весь замок благоухал, словно грибная лавка.
      В среду пополудни мы с полными кошёлками и корзинами вернулись в замок, и Ивана пообещала быстро приготовить горячий обед. Теперь она сама убедилась, что в лесу голод пробуждается очень скоро: уже около половины одиннадцатого от хлеба с поджаренными яйцами остались одни крошки. С этой минуты Тонда всю дорогу умолял нас поспешить и первым толкнулся в калитку с фиолетовыми подтёками. И не успели мы его догнать, как услышали истошный крик:
      — Воры-ы-ы! Идите быстрей, кто-то забрался в замок!
      — Опять на него накатило, — заворчал Станда, но всё-таки пошёл быстрее.
      Мы обогнали его и помчались к замку, насколько позволяла это сделать тяжёлая ноша. Сгрудившись вокруг взволнованно галдевшего Тонды, мы собственными глазами увидели: главные ворота в замке распахнуты настежь.
      — А мы не забыли их запереть? — Ивана попробовала найти объяснение этому факту, но Станда покачал головой, отгоняя от ворот Толстую торпеду.
      — Пусть Лойза с Мишей быстренько обегут замок и посмотрят, не выскочил ли кто-нибудь из окна. — Открывая калитку, Станда на ходу давал распоряжения. — Тонда, ты с Иваной пойдёшь ко второму входу, а Алёна — со мной. Грибы оставьте здесь — и по местам!
      Через несколько секунд у всех входов в замок стояли дозоры. Перескочив единым махом две грядки, Мишка поспешил к ограде, откуда можно было обозреть весь ряд замковых окон. Взглянув на распахнутое окно профессорской комнаты, он дико замахал руками. В несколько прыжков я очутился около него и тоже стал смотреть вверх. В комнате стояла какая-то женщина; держа в руках одно из полотен, она внимательно его разглядывала. Вскоре рядом с ней показалась голова Станды.
      — Что вы здесь делаете? — громко спросил наш командир, так что мы отчётливо различали каждое его слово. — Как вы попали в замок?
      Женщина поставила картину на раскрытый штатив, нацепила очки, пальцем поправила толстую оправу, прижав её к переносице. Казалось, она шевелит губами, но до нас не доносилось ни звука. Потом она порылась где-то и протянула Станде бумагу.
      — Пошли, — предложил Мишка, — теперь через окно никто не выскочит.
      Тондино чудовище, которое он научил вести себя очень осторожно, тихо поскуливая, катилось нам навстречу.
      — Что-нибудь нашли? — спросила Ивана, и мы выложили ей результаты наших наблюдений. — Женщина? — удивилась она и, снедаемая любопытством, не теряя времени, устремилась в главные двери.
      Мы поднимались на первый этаж, но уже на середине лестницы услышали звук приближавшихся шагов. Остановившись на площадке, мы увидели Станду, который спускался вместе с какой-то незнакомкой и очень серьёзной Быстроножкой.
      Станда представил нам очкастую посетительницу, художницу из академии, заместительницу профессора Никодима Марту Томашкову. Она протянула нам руку, но Мишка бесцеремонно поинтересовался:
      — А как вы попали в замок?
      — Мы уже объяснились, — быстро ответил Станда и строго поглядел на Дикого волка. — Профессор забыл отдать нам ключи и вот передал их со своей заместительницей.
      Художница прикинулась смиренной овечкой.
      — Вы должны извинить меня за то, что я так грубо вторглась к вам, но у нас с профессором было мало времени. Он очень спешил на аэродром, там передал мне ключи и улетел в Берлин. Я решила, что замок заперт, открыла и вошла. Надеюсь, документы мои в порядке? — спросила она, обратившись к Станде.
      — Конечно, конечно, — подтвердил наш командир, подталкивая нас, чтоб мы спускались вниз. — Значит, теперь мы познакомились и можно снова вернуться к своим трудам.
      Мы побрели к калитке за кошёлками.
      — И всё-таки мне это странно, — сказала Ивана Станде. — К чему нам эти картины? Ты ведь хотел договориться в районе, чтобы их отсюда забрали. Тогда можно было бы жить спокойно.
      — Знаешь, я всё-таки не мальчишка, — рассердился Станда. — Разумеется, я просил об этом в районе, но у них в хранилище нету места, а потом, как они уверяли, эти картины ни малейшей ценности не представляют. Скорей бы уж кончалась эта неделя, а там пускай их охраняет кто угодно.
      Ивана замерла.
      — По-твоему, там всё-таки есть ценные вещи?
      Станда какое-то время молча глядел вдаль.
      — Кто знает, — пожал он плечами. — Когда профессор ужинал у нас в воскресенье, я заглянул к нему в комнату, и мне показалось, что на мольберте стоит картина, которой я раньше не видел. Но вполне может быть, мне это только показалось, — огорчился он, заметив, что я стою рядом и тоже слушаю. — Это я говорю не затем, чтобы вы придумали ещё какую-нибудь историю, понял, Лойза? Пока всё в порядке, и у нас нет оснований относиться к художнице с подозрением.
      — Ясно, — сказал я, подходя ближе. — Но может, стоит ещё раз пересчитать все картины и посмотреть, есть ли среди них та, которую вы видели на мольберте? Скажите этой художнице, что теперь и ей тоже нужно подписать тот перечень картин, что подписал профессор, — и порядок.
      — Хитрец! — оценил мою выдумку Станда и подтолкнул нас к выходу.
      Навстречу шли Мишка, Алёна и Тонда, нагруженные корзинами и кошёлками с нашей утренней добычей.
      С этого дня Ивана стала готовить обед около двух часов дня.
     
     
      9. Толстый волк собирает грибы, а у Мишки — на голове шишка
     
     
      Перед ужином Тонда ходил прогуливать свою Толстуху. Как правило, он исчезал с утра, даже не пытаясь найти себе какого-либо попутчика. Никто бы на это и не согласился, потому что показываться с такой животиной — только людей смешить. В отличие от Тонды, который, несмотря на известную всем прожорливость и хорошую упитанность, работал не меньше, чем я или Мишка, и вовсе не был склонен к лени, его Толстая торпеда вечно валялась в траве. И если не дрыхла, то глодала какую-нибудь кость или рылась в мусорной куче. И вот однажды это собачье посмешище слонялось вблизи мышиной норы, в то время как серенькая мышка кралась в дом. И когда Толстая торпеда кинулась следом, наблюдавшим могло показаться, что это паровой валек гонится за лисой.
      Тонда, разумеется, не давал свою Крошку в обиду. Выгуливал её, как директор нашей школы свою колли Диану, и мы просто терялись в догадках, где наш друг болтается целыми часами со своим метисом.
      Даже для среды он не сделал исключения, хотя мы съели сырные палочки с компотом где-то около трёх часов, да ещё добрый час чистили, резали и раскладывали грибы. Поплескавшись в бассейне, Тонда кликнул дремавшую Торпеду и умотал из замка. Алёна пошла посоветоваться с Иваной, а мы с Мишкой растянулись на траве.
      Вскоре мне это надоело, и просто ради разнообразия, а отнюдь не из любопытства я пошёл посмотреть, куда это Тонда направился. Но на тропинке, ведущей к винтицкому шоссе, уже никого не было. И если бы Крошка не подал голос, я бы вернулся восвояси. Повизгивание доносилось с левого, лесистого берега, куда нельзя было попасть иначе чем через сосновый лес позади замка, притом нужно было всё время идти лесом. «Отчего это Тонда не ходит через калитку, а кружит вокруг замковых стен?» — спрашивал я себя. И тут чья-то рука хлопнула меня по спине.
      — Гав! — гавкнул Мишка и огляделся. — Ты чего здесь вынюхиваешь?
      — Да ничего, просто так, — ответил я. — Хотел узнать, куда это Тонда свою псину гулять выводит, и теперь вот удивляюсь.
      Я рассказал Мишке, что мне удалось разузнать, но он только пожал плечами:
      — Ну и что? Идти ведь всё равно куда, времени много. Сам понимаешь, в деревню с этим страшилищем не сунешься: винтицкие мальчишки не дадут и шагу ступить — подымут на смех.
      — Но изо дня в день шататься по два часа — это на Тонду не похоже, — возразил я.
      — Ну, займись расследованием, — предложил Мишка. — Может, он с девочками гуляет.
      — И берёт с собой Толстую торпеду? Хотелось бы мне посмотреть на девчонку, которая при виде этой ходячей колбасы от него не убежит.
      Мы пошли по следу. К счастью, Крошка всё время выказывала беспокойство, мы поминутно слышали её визг. Тонда успокаивал её, уговаривая на разный манер, и Мишка чуть не задыхался от смеха. Миновав скалу и лесную сторожку, мы минут двадцать перебегали от дерева к дереву, гоняясь за неутомимым туристом и его псом. И только в маленькой лощинке, разделённой извилистым ручейком, догнали их и вовремя спрятались за елями. Толстый волк, вынув из кармана нож и тряпочную сумку, занялся сбором грибов!
      — Нет, держите меня! — шепнул Мишка. — Утреннего сбора ему мало!
      Мы наблюдали за грибником-фанатиком, размышляя о причинах такого прилежания, как выразился бы наш классный руководитель. К нашему огорчению, Толстая торпеда, не проявив надлежащего интереса к хозяйскому почину, принялась обнюхивать окрестности и обнаружила наше укрытие. Она тут же залилась лаем, и, не будь Мишка наготове — он успел выгрести из кармана завалявшиеся карамельки, — мы были бы разоблачены. А так нам удалось с помощью конфеток отвлечь внимание пса, и тут я снова убедился, что Крошка — продажная душа и за жалкое угощение готова забыть о главнейших обязанностях всякого приличного пса.
      Мишка дал мне понять, что конфет у него больше нету, и, пока Толстая торпеда дробила зубами розовые леденцы с малиновым ароматом, мы перебежали на противоположную сторону лощины. Буквально через несколько минут Тондина сумка наполнилась грибами. Окликнув собаку, он двинулся в обратный путь, мимо скалы и лесной сторожки. У деревянного склада кормов для серн и зайцев Тонда остановился, сунул руку в карман и, к нашему изумлению, открыл висячий замок. Через распахнутые двери даже на расстоянии нескольких метров на нас пахнуло запахом сушёных грибов, а затем мы увидели, как на ровном слое сена белеют расстеленные листы бумаги.
      — Нет, он спятил, — прошептал Мишка, — никогда бы не подумал, что Тонда такой фанат.
      В сложившейся ситуации просто невозможно было не сыграть с толстяком какую-нибудь шутку. Встав с обеих сторон сторожки, мы по условленному знаку подскочили к двери, прижали её, а в петли замка воткнули сучок. Крошка при этом едва не лишилась носа, потому что даже при своих слабых умственных способностях отреагировала на шум и сделала попытку выскользнуть из сторожки.
      — Гав-гав-гав — донеслось с сеновала, а Толстый волк принялся так сильно трясти дверь, что вся сторожка задрожала. Мы дали ему побушевать, сохранив на некоторое время инкогнито. Но по крикам, доносившимся из сторожки, поняли, что Тонда обвиняет в случившемся не нас, а «фиалок» — Карела Врзала и Ярду Шимека.
      — Вот погодите, попадётесь к нашим в руки! — угрожал он с такой яростью, что ему изменял голос. — Тогда не то что фиолетовыми — синими сделаетесь, мерзавцы!
      Мишка, зажав нос пальцами, проговорил приглушённым голосом:
      — Не очень-то хвастай, поросёнок! Если хочешь уйти отсюда подобру-поздорову, собери все грибы и поставь у двери.
      — И не подумаю! — возмутился Тонда, а вместе с ним и его псина.
      — Дело твоё, — промычал Мишка. — Но запомни: не соберёшь — не выпустим.
      Несколько минут было тихо — очевидно, Толстый волк вёл жестокую борьбу с самим собой, решая судьбу своего тайного клада.
      — Ну, так и быть, — вскоре послышалось изнутри, и в сторожке зашуршала бумага, на которой сушились грибы. — Я отдам, но когда-нибудь вы за это поплатитесь, злодеи!
      В его голосе звучало такое отчаяние, что нам разонравилось шутить, но Мишка решил доиграть комедию до конца.
      — Я приоткрою дверь, а ты выставь сумку, — приказал он Тонде. — Все собрал?
      — Все, — буркнул несчастный Толстый волк и провёл рукой по дощатой стене.
      Мишка осторожно вынул сук из петель и приоткрыл дверь на ширину ступни.
      — Мало, — заметил Тонда. — Сумка в такую щёлку не пролезет.
      — Вот это усердие! — сказал Миша и вынул ногу, которую держал между стеной и дверью.
      И тут Тонда навалился на дверь всей своей тяжестью, створка двери сорвалась с петель и остановилась, со всего маху ударившись об наши головы. Из глаз у нас посыпались искры, мы ткнулись носом в землю, а мимо протопал Тонда, и из-за скалы донеслось гавканье Крошки.
      — У меня на лбу шишка, — захныкал Мишка и кончиками пальцев ощупал лоб.
      Я повторил его жест и нашёл, что у меня или голова крепче, чем у Мишки, или удар пришёлся по мне с меньшей силой, чем по нему.
      Дикий волк протянул мне раскрытый перочинный нож и подставил голову.
      — Ну-ка, приложи! — с душераздирающим воплем приказал он. — Чтоб в замке не вздумали насмешничать!
      — Круто он обошёлся с нами! — заметил я, прикладывая холодную сталь лезвия к его лбу.
      — А-у-у! — взвыл Мишка, и на этом наша забава окончилась.
     
     
      10. Каждое злодейство должно быть раскрыто
     
     
      Ротмистра Еничека мы никак не ждали. Он появился раньше, чем взволнованный Тонда успел изобразить нам кошмарное происшествие в лесной сторожке, которое — в его изложении — напоминало сцену ограбления почтовой кареты профессиональными бандитами. Дружески улыбаясь, милиционер вошёл к нам в гостиную и пожелал приятного аппетита. После того как Ивана дважды пригласила его поесть с нами, он сел за стол. Наша хозяюшка проворно положила ему на тарелку картошки, колбасы с яйцами, пододвинула вазочку с красной свёклой, и ротмистру пришлось ослабить ремень. Наверное, идя сюда, он здорово проголодался, потому что работал вилкой с таким же усердием, как и Тонда. И вдруг перестал есть, подцепил ломтик свёклы и покрутил её перед глазами.
      — Странно, — медленно произнёс он, — цветом она напоминает мне двух мальчиков из Градиште. Те вернулись в воскресенье домой такие же вот, как эта свёкла.
      Станда, отведя глаза от тарелки, бросил на нас предостерегающий взгляд. «Ай-яй-яй, — подумал я. — милиция расследует причины внезапного преображения Ярды Шимека и Карела Врзала».
      — Просто не знаю, чего только не творят нынешние дети! — сказал милиционер, обращаясь к Иване. — Возвращаются в один прекрасный день домой раскрашенные с ног до головы и всё сваливают на сточные воды красильной фабрики.
      Ивана молча кивнула и украдкой взглянула на Станду. Тот, сосредоточенно жуя картошку, приготовленную по-французски, несколько невнятно произнёс:
      — С ними проблем много, товарищ ротмистр, я бы мог вам тоже такого порассказать…
      — Вы серьёзно? — изумился Еничек. — Вам тоже что-нибудь известно об этой парочке?
      Станда непонимающе наморщил лоб.
      — О ком? О какой парочке? Вы имеете в виду наших?
      Милиционер прикинулся удивлённым.
      — Ваших? Да вроде нет. В данном случае я никого из вас не имею в виду, так ведь, Лойза?
      Он глядел мне прямо в глаза, и я почувствовал, что меня со всех сторон обдаёт невыносимым жаром.
      — Лойза, у тебя картошка падает, — заметила Ивана, давая мне повод опустить голову и отвести взгляд.
      — Представьте, каковы фантазёры! — не унимался ротмистр. — Выдумать, будто в реку около красильни свалились!
      — Несчастный случай, — заметил Станда. — Случиться всякое может.
      — Может, и всякое, — кивнул милиционер, — но только в этом городе уже восемь лет никакой красильни нет, её давно под фруктовый склад переоборудовали. — Он наклонился к Мишке: — Ты слышал о красильне в нашей округе?
      Мишка сохранял поразительное спокойствие. Заглотав ужин, он вытер рукой рот и дерзко бросил:
      — А может, красильня здесь, в замке, просто вы её ещё не нашли.
      Милиционер покраснел, лицо его на мгновение окаменело. Станда поспешил вмешаться:
      — Не болтай глупостей, Миша. Наверно, дело серьёзное. — Станда повернулся к ротмистру. — А вы не могли бы рассказать нам об этом поподробнее, ведь пока вы больше сами слушаете, чем нам рассказываете.
      — Серьёзно? Вот уж никак не предполагал, — удивлялся ротмистр Еничек. — Мне только любопытно знать, что это за краска такая, после чего они стали такие ярко… ярко… ну… — повернулся он к Тонде.
      — …фиолетовые, — сказал Толстый волк.
      — Да? — удивился милиционер. — А откуда ты знаешь, что они стали фиолетовые? Ни о чём таком речь не заходила.
      — Так я их в воскресенье собственными глазами в Градиште видел, — спокойно пояснил Тонда и так же бесстрастно и естественно добавил: — Два с лишним часа в пруду отмывались, но всё напрасно. Краска для печатей даже скипидарным мылом не смывается.
      Лицо ротмистра вдруг просияло:
      — Ты сказал — краска для печатей, а?
      — Вот балбес! — вырвалось у Иваны, а Станда под столом пнул Толстого волка по ноге. И, вручая нашу судьбу ротмистру, развёл руками.
      — Всё-таки прищучили вы нас! — с грустью признал Станда и закурил сигарету, хотя обычно в зале никогда из принципа не курил.
      Ротмистр Еничек серьёзно кивнул и назидательно поднял вверх палец:
      — Всякое злодейство должно быть раскрыто, вы не думайте.
      — Не надо считать это злодейством, — возразила Ивана. — Они затеяли шалость, а мы отплатили им тем же манером.
      — Знаю, — сказал милиционер, — беру свои слова обратно, я не хотел вас обидеть. Мы взяли мальчишек в оборот, и они вскоре признались во всём, чего я даже не подозревал. — Он ткнул пальцем в Дикого волка. — Как я вижу, лесные муравьи тебя не совсем сожрали, кое-что осталось?
      Мишка покраснел и надулся.
      — П-хе, я выдерживал кое-что и похлеще. Через два дня ноги опали, а вот они недели две фиолетовыми походят!
      Ротмистр рассмеялся от всей души:
      — У меня проблемы именно с их родичами. Вы раскрасили мальчишкам штаны и рубашки, да так, что ни одна химчистка не отчистит. Папаши требуют возместить убытки.
      — Справедливо, — не раздумывая, согласился Станда. — Шутка этого стоила. Мы тут, по крайней мере, на сто пятьдесят шортов заработали.
      Ивана начала убирать со стола, и в комнате снова воцарилось хорошее настроение. Тонде захотелось во что бы то ни стало рассказать ротмистру и об утреннем происшествии у лесной сторожки и тем дорисовать характер беспутных градиштьских «фиалок», но мне всё-таки удалось отговорить его: что хорошего, если он учинит нам ещё один допрос.
      — У меня к вам одно дельце, друзья, — снова заговорил ротмистр. — Собственно, оно меня сюда и привело.
      Станда умолчал о нашей забаве с Толстым волком, только рукой махнул, а Алёна быстро шепнула мне:
      — Наверное, опять какую-нибудь ловушку расставит, вот увидишь!
      Но ловушек милиционер больше не расставлял. Ротмистр Еничек рассказал, что в районе объявилась шайка грабителей — они крадут картины в часовнях, костёлах и картинных галереях.
      — Их трое. — Он поднял три пальца правой руки. — Двое мужчин и одна женщина. Довольно молодые — лет примерно около двадцати, — сказал он и вынул из кожаной сумки записную книжечку.
      Отыскал нужную страницу и ознакомил нас со словесными портретами разыскиваемых жуликов. Но мы никого не признали. Я насторожился, только когда он перечислил приметы молодой женщины, рост и круглая физиономия которой напоминали мне внешность нашей новой художницы-реставраторши, но, так как милиционер упомянул о длинных светлых волосах и ничего не сказал об очках, я перестал о ней думать.
      — Я знаю, у вас осталось всего несколько дней, но всё-таки не выпускайте этих разбойников из виду, никогда ведь не знаешь… — сказал товарищ Еничек, повернувшись к Станде. — Хотя вряд ли они к вам заглянут. Здесь для них, по-видимому, ничего интересного не осталось?
      — Как знать, — усомнился Станда, — но, чтобы меж нами не было секретов, должен вам сказать, что к нам пожаловала молодая дама. Какая-то реставраторша из пражской галереи, Марта Томашкова.
      Ротмистр насторожился и хотел было задать следующий вопрос.
      — Документы у неё в порядке, — добавил Станда и рассказал Еничеку о визите профессора.
      Милиционер, немножко помедлив, кивнул головой.
      — И всё-таки мне хотелось бы на неё взглянуть, — сказал он, вставая из-за стола. — Это возможно?
      — Разумеется, — ответил Станда, и они оба пошли на второй этаж. Тишина в гостиной стояла недолго. Алёна сказала, что ей эта художница в толстых очках всё равно не нравится, Ивана тут же поддержала её, никто из нас не смог толком объяснить, почему с самого начала Томашкова не пришлась ко двору, как выразился бы мои отец, а он никогда не полагается на первое впечатление.
      Тогда наша хозяйка взяла тряпку, несколько раз провела ею по поверхности стола и перевела разговор на другое.
      — У тебя что-то лоб красный, — заметила она, обратясь к Мишке, который сидел прямо под лампой. — Тебя никто не укусил?
      Дикий волк принялся ощупывать голову, а я попытался спасти положение.
      — Он сегодня в бассейне шуровал и налетел лбом на стенку, — объяснил я, а про себя ужаснулся: ведь мой-то лоб тоже не лучше!
      Такое объяснение Ивану удовлетворило, но чрезвычайно взбудоражило Тонду — он уже не мог удержаться, чтоб не похвастаться своим утренним приключением.
      — Хотелось бы мне на тех «фиалок» сейчас поглядеть, — хвастливо заявил он, — небось у них вместо носа теперь раздавленный шампиньон, а лоб — что переспелый арбуз.
      И Тонда со всеми подробностями — и не без прикрас! — расписал происшествие в лесной сторожке, найдя в Иване с Алёной благодарных слушательниц. Миша несколько раз порывался опровергнуть наиболее беспардонные измышления, но я всякий раз успевал его вовремя осадить, пихнув под столом ногой. В конце концов я готов был признать, что Тонда — фанат, потому и выкраивал свободную минутку, чтоб собирать и сушить для школьной столовой грибы. И хотя Алёна съязвила — это, мол, чтобы к поварихе подлизаться, тогда десяток кнедликов, а то и побольше ему обеспечены, — но даже после этого Тонда не упал в моих глазах. Мне захотелось попросить у него прощения за утреннее выслеживание, но, не договорившись с Мишкой, этого делать было нельзя. А Мишка — тот ни за что на свете не пожелал бы «унизиться» перед Тондой. Так вот и вышло, что за градиштьскими «фиалками» оказался ещё один должок, который они в ближайшее время должны были выплатить. Дебаты были прерваны приходом ротмистра Еничека и Станды. По выражению их лиц ничего нельзя было угадать. Милиционер простился с нами, а в дверях обернулся к Станде:
      — Документы эти я проверю с утра и сразу дам знать, чтоб вы не беспокоились. Доброй ночи!
      Он открыл двери, и в коридор излился поток света. А мне показалось, что за шкафом мелькнула бежевая кофточка. «Подслушивала», — мелькнула мысль. Но, кроме меня, никто ничего не заметил, так что своё предположение я пока что оставил при себе.
     
     
      11. Опять крадут?!
     
     
      Скажите, случалось с вами такое: вот вы проснулись среди ночи и чувствуете — в это мгновение вокруг вас что-то происходит? Со мной такое бывало не раз: всё в тебе тут же напрягается, сонной расслабленности как не бывало и ты весь слух и внимание. Словно внутри радиопередатчик, который даже ночью фиксирует всё, что творится вокруг, и в решающий момент подаёт сигнал. Мой отец говорит, что причина этого — обострённые нервы или острое переживание, которое регистрируется мозгом и в нужный момент воздействует на сознание. Всё последующее зависит от случая или от стечения обстоятельств.
      Вы, наверное, скажете: а стоит ли ломать над этим голову?
      Факт остаётся фактом: ночью со среды на четверг я вскочил бодрый и свежий как огурчик. И у меня тотчас возникло ощущение, что вокруг что-то происходит или должно произойти; на всякий случай я прислушался. Конечно, в старинном замке всегда полно каких-то звуков и шорохов, но наверняка такое можно пережить и у себя дома, когда в комнате воцаряется тишина, — и вдруг треснет дерево полки или звякнет стаканчик в секретере, из крана выкатится несколько капель воды и так далее. Но всё это можно объяснить сразу. Книги своей тяжестью давят на доски, дерево — в зависимости от влажности воздуха — расширяется или сжимается; в секретере что-то положили на бокалы, неощутимый толчок — и это «что-то» свалилось; в изгибе водопроводного крана скопилось несколько капелек воды, и, подталкивая одна другую, они скатились в умывальник.
      Вот и тут: когда вы слышите у себя над головой чьи-то тихие шаги, это означает только, что чад вами кто-то ходит, стараясь быть очень осторожным. Я взглянул на светящийся циферблат министерских часов, они показывали четвёртый час ночи. Вскоре еле различимые шаги перестали кружить по комнате и направились в сторону коридора. Тут уж я не стал рассуждать, не страдает ли наша молодая художница бессонницей, а быстренько натянул майку и шорты. Приоткрыв двери, ведущие в коридор, прислушался, что будет дальше. На какой-то миг мне показалось, что в замке опять всё затихло, но спустя некоторое время у входа в замок что-то звякнуло и легонько заскрипело.
      Эти звуки свидетельствовали только об одном: кто-то решился тайно улизнуть из замка. Взяв тенниски в руки, я, словно дух замка, прокрался в коридор и в три секунды очутился у тяжёлых двустворчатых дубовых дверей. Они остались полуоткрыты, достаточно было сделать щель чуть больше и просунуть в неё голову, чтобы услышать звяканье щеколды кованых ворот.
      Я ни секунды не сомневался в том, что преследую пражскую реставраторшу, так неожиданно у нас появившуюся. Без труда обнаружил, куда она держит путь, потому что, выскочив за ворота, она забыла об осторожности и припустилась бегом. Прошелестела травой на тропинке, ведущей к сосновому лесу, и торопливо засеменила по лесной опушке, вдоль южной части ограды, мимо сосны, которая в воскресенье послужила наблюдательным пунктом министерскому шофёру. Потом реставраторша свернула на лесную тропку и скрылась во тьме. Мне пришлось останавливаться и по слуху проверять, не потерял ли я след. Ориентироваться мне помогали шорохи: нет-нет да и хрустнет у неё под ногами ветка, а то сама заденет на ходу сухие листья кустарника. Как долго продолжалось это блуждание в темноте, не знаю, но по расстоянию я прошёл километра два. Я могу на глаз довольно точно определять расстояние, на это у меня талант, что во время наших турпоходов признает даже наш классный руководитель.
      Тучи, предвещавшие в последнее время бурю, временами рассеивались. В одно из таких просветлений я достиг опушки леса и ясно увидел впереди фигуру женщины, бежавшей к дому, очертания которого уже вырисовывались неподалёку. В одной руке она несла чемоданчик, в другой — плащ и какую-то доску квадратной формы. Приникнув к траве, я пополз за ней не раз испытанным способом — по-пластунски. Когда путь мне преградил забор, я прижался к его планкам и застыл. До дачи оставалось метров десять, на таком расстоянии можно кое-что расслышать, а при свете луны — и увидеть. Подойдя к окошку, художница тихонько постучала по стеклу. После третьего стука отливавшая серебряным блеском поверхность стекла потемнела, кто-то что-то тихо сказал, и из окна высунулась чья-то фигура. Послышался взволнованный шёпот, после чего пара немедля направилась к опушке леса; мне не оставалось ничего другого, как, обдирая локти и колени о молодые побеги ежевики, ползти следом. Устроившись у подножия невысокого холма, я стал слушать, о чём идёт разговор на его вершине.
      Женщина со вздохом опустилась на траву, и тот, кто стоял рядом с нею, по-видимому, молодой мужчина, набросил плащ ей на плечи.
      — Не могла я там оставаться, — прошептала наша реставраторша. — Вчера мне устроили проверку органы госбезопасности, и я услышала, что они хотят отдать мои документы на экспертизу.
      — Дьявольская работа! — буркнул её партнёр, чиркнув зажигалкой.
      Прежде чем он закурил, я успел убедиться, с кем имею честь, как говорит мой папа. Молодым человеком оказался шофёр министерской «Татры-603», он же таинственный незнакомец, наблюдавший за тем, что происходит в комнате профессора.
      — Но здесь тебе оставаться нельзя, это же яснее ясного, — сказал он. — Во-первых, сразу найдут, а во-вторых, сама знаешь, пока профессор…
      — Ясно, — прервала его молодая дама и тоже закурила. — В Прагу мне теперь тоже нельзя, поеду-ка я в Рыбнице, к тётке.
      — А я-то надеялся, что тебе удастся уломать профессора, — заметил министерский шофёр.
      — Будто сам не знаешь, какой у старикана норов. У него на это дело взгляды со времён Марии-Терезии, — сказала художница, но её приятель нетерпеливо возразил:
      — Так всё тянется и тянется, а мы всё ждём да ждём. В конце концов не останется ничего другого, как действовать на свой страх и риск. Прыгнуть, как в воду, а там ищи-свищи.
      Женщина легла на траву, пуская дым в изменчивое небо — оно то темнело, то снова светлело. Пламенеющий кончик сигареты пыхнул несколько раз, прежде чем женщина ответила:
      — Успокойся. Кое-что я тебе всё-таки принесла — поднять настроение.
      Ощупав возле себя траву, она подняла тёмный квадрат доски. Я разглядел, что доска завёрнута в газету и перевязана верёвкой, — значит, близок рассвет.
      — Портрет! — воскликнул министерский шофёр и поцеловал реставраторшу в щёку. — Тебе всё-таки удалось забрать его у профессора?
      Они бросились друг другу в объятия, а я не стал ждать больше ничего. Верхушки дерев странно побагровели, а это означало, что солнце вот-вот выкатится на небосвод. Я повернул обратно; сделав обходный манёвр, дополз на четвереньках до леса, до знакомых сосен, а там рысью помчался в замок. Всё свидетельствовало о том, что ротмистр Еничек не зря разыскивает жуликов, промышляющих грабежом картинных галерей.
      Поспешая по лесной тропке, я приводил в порядок свои мысли. Шофёру известно, что профессор ищет в замке редкую картину, он наблюдал за его работой в бинокль и наверняка что-то пронюхал. Его сообщница каким-то загадочным образом достала фальшивые документы, забрала у профессора ключи и пожаловала к нам в замок. Но какую роль в этом обмане играл профессор Никодим? Мне не хотелось верить, что этот интеллигентный старый человек как-то связан с компанией жуликов…
      Я ещё не добрался до замка, а тучи уже унесло куда-то к югу, небо расчистилось, и на востоке взошло дневное светило. Последние сотни метров я пробежал рысью и незаметно проскользнул в ворота замка незадолго перед тем, как окончательно рассвело.
      Лёжа в постели, я снова мысленно пережил всю последовательность событий, раздумывая, не следует ли без промедления разбудить Станду? Но уговорил себя, что не следует: картина у шофёра на даче, а лжереставраторшу милиция схватит и в Рыбницах. Удовлетворённый тем, что знаю больше других, я уснул.
     
     
      12. Станда объясняется со мной
     
     
      Утро началось необычно. Алёна выдернула меня за руку из графской постели и зашептала:
      — А тут ещё один реставратор объявился! Говорит, его послал профессор!
      Я протёр глаза, и всё мне показалось совершенно логично.
      — Ну да, значит, это третий из их группы, — произнёс я, натягивая самое необходимое из одежды.
      — Как третий? — удивилась Быстроножка.
      — Ротмистр говорил о трёх жуликах, которые крадут картины, разве не так? — произнёс я с глубочайшей убеждённостью, меж тем как Алёна по-прежнему смотрела на меня несколько неуверенно.
      — Ты думаешь, что реставраторша входит в воровскую шайку? А кто ещё?
      Этот вопрос разогнал мой сон окончательно. Ну конечно, Алёна даже предположить не может, что произошло этой ночью, сказал я сам себе и только махнул рукой, как человек, которому много чего известно:
      — Всё узнаешь, не беспокойся.
      На дворе, неподалёку от лестницы, стоял Станда, а напротив него какой-то широкоплечий мужчина, по возрасту да и фигурой напоминавший моего отца. Его, по-видимому, совсем не интересовало, как он одет, казалось, он собрался на воскресник: сунул ноги в кеды, натянул старые полотняные брюки и выцветшую гимнастёрку, на плечи набросил коричневатую потёртую куртку. Рюкзак, лежавший около ног, тоже служил ему не первый год.
      Станда, скорее всего, не мог решить, как ему поступать: тотчас нокаутировать нежданного гостя и запереть где-нибудь в каморке или сразу, без разговоров, отвести в отделение. Тонда и Мишка прислонились к чугунной решётке ворот, вид у них был неприступный и выражал решимость. Очевидно, они исполняли данный им приказ. Ивана держалась за раму двери бокового входа, сжимая в руке большой кухонный нож. Человек, выдававший себя за реставратора, наверное, почувствовал, что его визит не вызвал ни малейшего восторга, и схватился за рюкзак.
      — Если вы не хотите меня принять, то так и скажите, — произнёс он глубоким, даже красивым басом. — Мне велено идти в Винтицкий замок, я и пошёл. Не мог же я знать, кстати это или некстати, в конце концов, я не отдыхать приехал, а работать.
      — Да, разумеется, — кивал Станда и уже в который раз развернул сложенный лист бумаги. — Вы говорите, что вас сюда послал профессор Никодим?
      — Он сам лично разговаривал со мной по телефону, — раздражённо ответил мужчина. — У профессора какое-то совещание в Берлине, и он там задержится. Мне нужно было взять ключи от замка у него дома, но я не застал его экономку. — Рассердившись, новый реставратор повысил голос: — Не лучше ли всё это записать на магнитофон, чтоб мне не пришлось повторять в четвёртый раз?
      — Будьте добры, уважаемый товарищ, имейте терпение, я не имею права пускать в замок всех, кому заблагорассудится, — холодно ответил Станда и повернулся. В дверях он увидел меня и, втолкнув обратно в коридор, прошептал: — Беги наверх и зови сюда эту художницу…
      — Но… — попытался было возразить я.
      — Не теряй времени и — бегом марш! — непривычно резко приказал Станда.
      Но я отказался выполнять его приказ.
      — Чего мне бежать, если там никого нет? Реставраторша ночью исчезла.
      Станда пронзил меня взглядом. Притянув к себе, уцепился за пояс брюк согнутым указательным пальцем и не сводил с меня глаз.
      — Как исчезла? Ты видел, что она убежала?
      Я кивнул, покосившись на его волосатые руки.
      — А почему не разбудил меня? Нет, я с тобой поговорю, поговорю, ты… ты… — Он не докончил. Оттолкнув меня, кивнул испуганной Алёнке: — Передай Иване, пусть садится на мотоцикл и едет к Еничеку. А этого парня я чем-нибудь отвлеку.
      Быстроножка выскочила во двор, а Станда бросил косой взгляд на меня.
      — Беги наверх и посмотри, не осталось ли чего после этой реставраторши. Живенько приберись, я сейчас приведу его туда.
      Я взмыл вверх по лестнице и поспешил в комнату, где после пана Гильфе, обретавшегося там без прописки, обитали самые удивительные жильцы. В комнате была образцовая чистота. Постель застелена как дома, после маминой уборки, на столе только кипятильник и чистый кувшин, на полу ни пылинки. В шкафу рабочий халат профессора, под окном — его огромный чемодан. Кроме картин, ровным рядом стоявших у стены, комната ничем не отличалась от других.
      В коридоре раздались шаги, послышались негромкие слова, и Станда распахнул двери.
      — Пожалуйста, — пригласил он мужчину с потёртым рюкзаком.
      — Профессор оставил здесь чемодан и халат, — сказал я, взглянув на Станду. — Всё остальное в порядке.
      — Действительно, — посетитель с благодарностью кивнул мне головой. — Порядок здесь образцовый, поздравляю.
      Станда показал на ряд прислонённых к стене картин.
      — Вот эта живопись. Я думаю, вам лучше всего будет сейчас же осмотреть их, чтобы разом покончить со всеми формальностями. Вот реестр профессора Никодима, вполне достаточно подвести под ним черту и расписаться.
      — С удовольствием, — произнёс реставратор глубоким басом. Станда развернул инвентарный лист на столе. Но прежде чем приступить к пересчёту картин, Станда сказал, обращаясь ко мне:
      — Ты можешь быть свободен.
      Уходить мне совсем не хотелось, я охотно подождал бы, когда Станда обнаружит, что одной картины уже нет. Но Станда не пожелал доставить мне это удовольствие.
      — Ну, ну, беги! — Взяв меня за плечи, он подвёл меня к двери и вытолкнул в коридор. — И советую подольше не попадаться мне на глаза, — прошипел он.
      Я медленно спускался на первый этаж и про себя злорадствовал: «Ничего, тебе ещё придётся меня послушать, когда обнаружится, что одной картины нет».
     
     
      13. Быстроножка рыдает в чулане
     
     
      Алёна вся извелась, дожидаясь меня перед замком.
      — Ну что? — бросилась она мне навстречу.
      — Да ничего, — ответил я, но холодность Станды всё ещё не давала мне покоя. — Там они, наверху.
      От ворот донёсся голос Тонды:
      — Да не бойтесь вы ничего, у нас тут ещё Крошка есть. Только крикни, и пёс вцепится этому мошеннику в ногу.
      Мишка молча выплюнул жвачку в дорожную пыль, и все мы с состраданием посмотрели на Толстую торпеду. Она лежала в траве, как туго набитая колбаса, и дрыхла. Что ей ещё оставалось?
      — С чего это Станда на тебя взъелся? — выпытывала Алёна. — Ты правда знал, что художница смылась?
      — Разве я виноват, что проснулся ночью именно в тот момент, когда эта тётка драпала из замка? Подними я шум, она удрала бы и затаилась. А так я хоть к её сообщнику дорогу узнал. К тому же я знаю, где картина, которую она украла.
      — Боже милостивый! — ужаснулась Алёна. — А Станде об этом известно?
      Я отрицательно покачал головой.
      — Он выгнал меня и велел на глаза ему не попадаться.
      — Какая-то у вас с ним нынче напряжёнка, — подвела итог Алёна, а Ивана, садившаяся в это время на свою «двухсотпятидесятку», крикнула нам:
      — Что это вы там промеж себя шушукаетесь?
      Мишка с Тондой навострили уши. И если бы не приказ Станды, запретившего им покидать пост у главных ворот, они давно бы уже присоединились к разговору. Но я решил никого больше не извещать о своей размолвке с Большим начальником. Мы с Алёной обошли вокруг замка и расположились под кустом сирени недалеко от ограды.
      — Теперь, наверное, Станда бросился на поиски картины под номером тридцать два, — заметил я, не испытывая уже никакой радости от своей осведомлённости.
      Я рассказал Быстроножке, как всё произошло. Она подтвердила мои опасения:
      — Конечно, Станда тебе этого не простит, ты ведь выслеживал её на свой страх и риск. А главное, ты сегодня с утра не доложил ему о краже.
      Я молчал. При мысли о том, что меня ждёт под самый конец нашего пребывания в замке, всякая охота говорить пропала.
      — Только бы нам удалось картину обратно заполучить! — рассуждала Алёна. — Наверное, Станде больше всего неприятно, как он перед ротмистром осрамился. Мы ведь всегда вовремя раскрывали разные безобразия, а теперь, когда Еничек нас заранее предупредил воровка сбежала у нас прямо из-под носа.
      — Ты думаешь, что…
      — Семь бед — один ответ… Если ты знаешь, куда они спрятали картину, не попробовать ли для разнообразия выкрасть её обратно? — предложила Алёна.
      Я встал и не колеблясь побежал к ограде замка.
      — Рискнём!
      Я подсадил Алёну на стену, забрался вслед за ней по ветвям, и вскоре мы неслись по лесной тропинке к даче министерского шофёра. Мы были примерно на полпути к цели, когда из лесной чащи послышался тихий свист. Словно по команде, мы плюхнулись на землю.
      Свистевшим грибником был не кто иной, как водитель «Татры-603», что на прошлой неделе привезла нам профессора Никодима. К счастью, он удалялся в глубь леса. Как только его рулады стихли вдали, мы оставили укрытие и помчались дальше. Теперь перед нами стояли две задачи: как можно быстрее добраться до дачи и каким-то образом в неё проникнуть.
      Казалось, всё получается так, как мы задумали. Окошко комнаты, из которого ночью высунулся владелец домика, встречая бессовестную художницу, было распахнуто настежь.
      Перепрыгнув через заборчик, короткими перебежками мы добрались до окна. Кругом стояла прямо-таки торжественная тишина, поэтому мы не спеша выпрямились и заглянули в комнату.
      — Я сейчас влезу, — шёпотом сказала Алёна. — А ты карауль и, если что, лай по-собачьи.
      — Идёт, — согласился я. Собачьему тявканью я подражал мастерски. — Главное, ищи картину в узкой раме. Может, её ещё не развернули и она так и стоит перевязанная верёвкой.
      — Ясно, — кивнула Алёна и с моей помощью взобралась на подоконник. Немножко побродив по комнате, она высунулась из окна: — Здесь ничего похожего нет, пойду посмотрю в доме.
      Дверь со страшным визгом открылась, и Алёна исчезла. Я оглядел местность вокруг дачи — казалось, всё спокойно. Нигде ни души, как сказала бы моя мать. Но вдруг…
      — Попалась, воровка! — загремел в доме мощный голос, и застигнутая врасплох Быстроножка вскрикнула.
      — Теперь, значит, в домах промышляешь, дрянь ты эдакая! — выругался кто-то и внезапно перешёл на визг: — А-а-а-й, паршивка, так ты кусаться и царапаться! Ах ты воровка!..
      — Сами вы воры! — вопила Алёна. — Отдавайте украденную картину, разбойники! А-а-а-а, больно…
      Вдруг голос её стал тише, но всё-таки я расслышал:
      — Лойза-а-а, беги за Стандой, меня в чулане заперли, беги, Лойза-а-а…
      Из дома донёсся топот, и какой-то человек ринулся прямо на меня.
      Я бросился к лесу, но, как только меня прикрыли деревья, от хижины раздался выстрел из дробовика, обрушивший на меня дождь сосновых иголок.
      — Шайка хулиганов, воровской сброд! — неслось мне вслед.
      Я мчался в замок. Если бы кто-нибудь засёк время, наверняка мне бы засчитали мировой рекорд по бегу на средние дистанции среди школьников.
     
     
      14. Пана Рихтра мучит совесть
     
     
      Я влетел во двор замка на такой скорости, что даже Толстая торпеда испугалась и визгливо заскулила.
      — Ты что, спятил? — окликнул меня Станда, который сидел на лестничной клетке и, отщипывая от краюхи хлеба, спокойно ел.
      Тонда оторвался от кофейника с молоком и спросил:
      — Уж не гнались ли за тобой градиштьские «фиалки»?
      Мишке не терпелось узнать, куда подевалась Алёнка, но я только хлопал глазами и хватал ртом воздух. Спокойно продолжая свой запоздалый завтрак, Станда буркнул что-то о психе, который последнее время совсем заморочил ему голову, и тут наконец я, заикаясь, выдохнул:
      — А… Алё… Алёна за… заперта на даче.
      — Хм… Этого следовало ожидать, — хмыкнул Станда, а Толстый волк истолковал моё заикание по-своему.
      — Я знал, что эти «фиалки» не дадут нам покоя. Вчера они хотели меня сцапать, только руки у них коротки, правда, Крошка? — Тонда поставил пустую посудину на паркет и бросился прямо к воротам. — Так мы идём их лупить или как?
      — По… Подожди, не туда! — крикнул я ему вслед. — Алёна на даче у этого ворюги.
      — Какого ворюги? — нахмурился Станда.
      — Того самого, к которому удрала художница с картиной, — брякнул я, не сообразив, что выдаю тайну. — Бегите же, он там её, наверное, лупцует…
      — Постой, — остановил меня Станда, — ты кричишь, а нам невдомёк, в чём дело. Выкладывай всё, да лучше по порядку. И смотри не утаи опять чего-нибудь из присущей тебе скромности!
      Он сунул мне под нос кулак, и я понял, что надо успокоиться, иначе ничего путного не выйдет.
      — Ха, пусть его молчит, — осклабился Мишка. — Вот когда шерифа самого стукнут, тогда ему, может, и понадобится наша компания, только она уже — тю-тю!
      — Я сейчас не намерен с тобой ругаться, — отрезал я и стал быстро рассказывать обо всём, что произошло за последние часы. — На этой даче, кроме водителя «Татры», был ещё кто-то, — завершил я рассказ о недавних событиях и снова стал настаивать, чтобы все мы немедленно отправились на помощь Алёне.
      — Это точно, что тётка вынесла ночью картину? — спросил Станда.
      — Куда уж точнее! — подтвердил я с полной уверенностью. — Она ведь потом говорила с шофёром о портрете, который забрала у профессора.
      Станда недоумевающе замотал головой и какое-то мгновение смотрел вдаль.
      — Судя по описи, которую мы с профессором составили, ни одной картины вроде бы не пропало, — сказал Станда немного погодя. — Тебе не кажется, что в таком случае рассказ твой звучит весьма фантастично?
      Пожав плечами, я сказал, что со зрением и слухом у меня всё в порядке и что лучше всего будет, если мы отправимся наконец к даче, освободим Алёну, а заодно поищем картину.
      — И используем случай нашпиговать себе зады дробью, — добавил Тонда, криво усмехаясь.
      По лицу Станды тоже мелькнула улыбка.
      Дальнейшие мои мольбы и призывы я произнёс про себя. В воротах затарахтел мотоцикл, и Ивана высадила из него ротмистра Еничека. Тот прежде всего поправил портупею и отстегнул кобуру. Потом велел Станде выкладывать всё как на духу. Выслушав историю последних часов, молча почесал в затылке.
      — Так что вы предлагаете? Проверить сперва нового реставратора или прямо отправиться на дачу?
      — Сначала мы должны освободить Алёну и спасти портрет! — почти кричал я.
      — И вытащить тебя из каши, которую ты сам заварил, так? — дополнил Станда.
      При этих словах милиционер важно кивнул.
      — Я должен сообщить вам одну новость, — заговорил он. — И эта новость не очень-то согласуется с вашим подозрением. Воровская троица, о которой я вам вчера рассказывал, уже за решёткой. Их взяли сегодня ночью в музее. Не верится мне, что появился кто-то ещё, хотя в этом замке всегда найдётся чему подивиться.
      Ротмистр оказался прав. Только он кончил, как заскрежетали железные ворота и во двор замка вступили наш старый знакомец и недавно попавший в неприятную историю пан Рихтр из Винтиц, двойник художника Швабинского.
      — Ну-те, ну-те, с чем пришли? — воскликнул ротмистр Еничек, едва поздоровавшись с нежданным гостем. — Может, вам снова не дают спать старинные картины?
      — Ну, стало быть, — протянул бородатый старик, преодолев некоторое замешательство и застёгивая полотняный пиджачишко на верхнюю пуговицу. — Ну, стало быть, пан начальник, я видел, как вы мчались на мотоцикле, вот мне и пришло в голову…
      — И что же вам пришло в голову? — поинтересовался милиционер. — Надеюсь, что-нибудь приятное?
      — Что ж, может, и так, смотря с какой стороны посмотреть. Сидит это дело у меня в голове, и, если вдруг опять что случится, я бы не хотел, чтобы… — Двойник Швабинского замолчал.
      — Ну-ну? — подбадривал его ротмистр, разыгрывая роль уверенного в себе хранителя замка, которому уже давно всё известно, но он готов выслушать историю ещё разок.
      — Здесь в замке должна быть ещё одна ценная картина — тициановский портрет старого мужчины. Настоящая редкость, гражданин начальник. — Старик Рихтр поднял палец, многозначительно глядя на милиционера и Станду. — Ей почти пятьсот лет, и она в прекрасном состоянии. Незадолго до конца войны она была у меня на реставрации, собственно, я подправлял только раму, которая немножко расклеилась, вот я и…
      — Ну хорошо, — прервал его ротмистр, — и что стало с этой картиной? Полагаю, за границу старый граф её не увёз, не так ли?
      — Вы абсолютно правы, гражданин начальник, — учтиво подтвердил ценитель и знаток старинной живописи. — В той сумятице, которая тогда началась, кое-что пропало…
      — Вашими стараниями, если не ошибаюсь, — заметил блюститель закона и весело взглянул на Станду.
      — Гражданин начальник, поверьте, — приложил руку к сердцу двойник Швабинского, — исключительно из любви к искусству, дабы не вывезли за границу все сокровища…
      — Ах, оставьте! — махнул рукой ротмистр. — Всё-таки у нас с вами разные цели.
      Бородатый старик вытащил из кармана брюк огромный носовой платок и звучно высморкался.
      — Я только хотел посодействовать сохранению народного достояния, — обиделся он. — Вы снова начнёте подозревать меня в нечестности, но поверьте, я пришёл в замок с самыми добрыми намерениями…
      — Допустим, — согласился милиционер, — но, может быть, вы расскажете об этих намерениях поподробнее?
      — Разумеется, — ответил пан Рихтр, поклонившись. — Этот Тициан остался, стало быть, у меня, но фронт приближался, и тогда я… Короче, я спрятал его под другим полотном, совершенно незначительным, и снова поместил в раму.
      — Как это спрятали? — спросил ротмистр. — Уточните-ка, как вы это сделали?
      — Очень просто, гражданин начальник, — продолжал обладатель белоснежной бородки. — Прибил к раме с Тициановым портретом другое полотно. По-моему, это был портрет графини Кейленрейт, Марии-Вильгельмины.
      — Так, — кивнул Еничек и опять бросил взгляд на Станду. — Значит, под портретом графини Койленроу… Как бишь её там?
      Мы прыснули, но пан Рихтр обиженно сказал:
      — Графиня Кейленрейт, супруга графа Эжена Ламберта, деда пана Герберта фон Ламберт…
      — Пана Гильфе! — вслух уточнил я, и старик, похожий на Швабинского, изумлённо поднял брови:
      — Как ты сказал?
      — Не обращайте внимания, — сказал Станда, наша молодёжь сохранила кое-какие воспоминания о графах из рода Ламбертов. — Мне бы сейчас хотелось услышать, пан Рихтр, могли бы вы опознать тот портрет, под которым должна быть работа Тициана?
      — Само собой, — сказал старик, и в голосе его прозвучала обида, что кто-то осмеливается усомниться в его профессионализме. — Я этот портрет узнаю с первого взгляда.
      — Отлично, — сказал Станда и потянулся к дверной ручке. — Я думаю, мы прямо сейчас в этом и убедимся. Что вы на это скажете, товарищ ротмистр?
      Тот кивнул и сунул пальцы за скрипучий ремень.
      — Идём!
      И мы пошли.
     
     
      15. Дикий волк воет, а тонда спит
     
     
      Между тем новый реставратор устроился на свой лад. Он посиживал у окна на стуле, упёршись босыми ногами в стену, и курил трубку. Вынутые из рюкзака вещи были разбросаны по всему столу, на кровати валялась скомканная пижама, на полу в разных углах ботинки.
      — О, пардон, — воскликнул он, когда мы ввалились к нему в комнату. — Я позволил себе немножко расслабиться, я не предполагал…
      — Нам не хотелось бы вас беспокоить, — сказал Станда с хорошо разыгранной учтивостью, — но мы должны осмотреть картины. Вы, конечно, позволите?
      Мужчина забормотал, выражая согласие, и презрительно выпятил вперёд бороду.
      — Полное барахло, — сказал он, указывая на ряд картин в рамках. — Не понимаю, зачем меня сюда посылали. Ни одна не стоит того, чтобы её реставрировать. Профессор, правда, предупреждал по телефону, чтобы я не забывал заглядывать под полотна, но я сомневаюсь, чтобы под такой мазнёй был второй слой. Это, как правило, заметно сразу.
      — Вы так считаете? — переспросил ротмистр, немедленно переходя к тому, что его интересовало. — Скажите, вы лично знакомы с профессором Никодимом?
      — Разумеется, — ответил реставратор, пристально глядя на милиционера. — Работаем в одном учреждении и, хотя видимся довольно редко, хорошо друг друга знаем. Профессор Никодим наш лучший…
      — Да, это нам известно, — неожиданно вступил в разговор Станда и стиснул руку ротмистра. — Думаю, прежде всего попросим осмотреть картины пана Рихтра. Не хотелось бы его задерживать.
      Ротмистр Еничек быстро кивнул и позвал старика, чтобы он поискал портрет графини Кейленрейт. Седовласый человек немедленно принялся за работу, перебирая одну картину за другой и внимательно разглядывая каждое полотно.
      — Вы что-то ищете? — поинтересовался новый реставратор, но ответа не дождался.
      Переходя к третьему десятку картин, пан Рихтр испустил радостный крик.
      — Вот она! Взгляните, ничего особенного из себя не представляет, но глаза написаны мастерски. Подтвердите, маэстро, — обратился он к попыхивающему трубкой гостю из Праги, почувствовав, что видит перед собой знатока.
      Реставратор равнодушно пожал плечами.
      — Допустим, но это всё-таки нельзя назвать чудом, достойным картинной галереи.
      Взяв картину из рук Рихтра, Станда передал её заместителю профессора.
      — Тем не менее нам бы хотелось, чтобы вы осмотрели этот портрет подробней, — сказал он. — Речь идёт не столько о том, что перед нами, сколько о работе, которая может быть под ней.
      Реставратор отошёл к окну, чтобы на полотно падал свет.
      — Очень сомнительно, чтобы портрет этой дамы скрывал что-то другое. Об этом свидетельствует структура холста, на котором он написан.
      — Ну, разумеется, — прервал Станда рассуждения специалиста. — Я-то имел в виду другое полотно, которое могло быть закрыто этой как вы выражаетесь, мазнёй.
      Реставратор поднял удивлённый взгляд, быстро перевернул картину, и лицо его стало серьёзным. Проведя кончиком пальца по серовато-коричневой поверхности, он тщательно её осмотрел. И, пробормотав: «Любопытно», одним махом смёл всё со стола, положил картину на столешницу и перочинным ножом выковырнул несколько гвоздиков, которые крепили полотно к раме. — Можно предположить, что здесь была другая картина, — не отрываясь от работы, проговорил он и быстро вынул портрет из толстой, продолговатой рамы. Потом проворно извлёк гвоздики, которыми полотно крепилось к раме, и, освободив одну из сторон полотна, спокойно сказал: — Ошибка вышла, граждане. На раме только один холст.
      — Быть этого не может! — возопил пан Рихтр, пытаясь вырвать картину у него из рук.
      — Один момент, — успокоил его реставратор, забирая картину у старика. — Я не кончил. Сейчас на раме только одно полотно, но ещё совсем недавно на неё было натянуто два холста. Нижний кем-то снят, но, судя по тем дырочкам от гвоздей, что остались в раме, ясно, что он здесь был.
      — Точно, — подтвердил я, — всё так и было.
      «Бедняжка Алёна, — вдруг пронеслось у меня в голове, — где-то в чулане дрожит от страха. Бог знает, что с ней вытворяет этот негодяй с дробовиком, пока мы разыгрываем здесь детективов. Если бы не Стандино упрямство, мы бы уже вернули картину и освободили Быстроножку».
      — Пожалуй, стоит побывать на этой даче, — неожиданно предложил Станда, как будто читая мои мысли.
      Ротмистр Еничек кивнул, но с места не двинулся. Морщины на его лбу выдавали усиленную работу мысли. Немного погодя он повернулся к реставратору и почти что приказал:
      — Пойдёте с нами, вы будете нам очень полезны.
      Тот и не подумал отказываться. Спокойно зашнуровав кеды, сунул в карман кисет с табаком и выбил трубку.
      — Можно идти. Хотя вы не сказали куда, но я чувствую, что речь идёт о каком-то мошенничестве.
      Ему не ответили, но каждый наверняка мысленно твердил то же, что и я: «Ты ведь отлично знаешь, что теперь речь пойдёт и о тебе тоже!!!»
      Старик Рихтр во что бы то ни стало хотел участвовать в нашей экспедиции, но ротмистр Еничек отослал его домой, потому как, заявил он, это поход не для пенсионеров.
      — И не для детей. — Еничек ткнул указательным пальцем в Тонду, Мишку и меня. — Ты ведь сам говорил, что у этого человека на даче есть дробовик, — пояснил он, увидев моё раздосадованное лицо. — Каково нам будет смотреть в глаза вашим родителям, если с вами что случится?
      — Да что с нами может случиться! — встрял Мишка. — В Лойзу он уже стрелял и только в сосну угодил.
      — А вдруг на этот раз он прицелится лучше? — отмахнулся милиционер и обратился к Станде: — В конце концов, отвечаете за них вы, вот вы и скажите. А если они не пообещают ждать вас в замке, заприте на запор двери и ворота.
      Станда покачал головой и спокойно сказал:
      — К чему? Если они захотят удрать, их и пятью замками не удержишь. Так ведь, Миша?
      — Точно, — подтвердил Дикий волк и непримиримо нахмурился.
      — Возьмём с собой Крошку, уж она-то справится с этим гадом, — предложил свои услуги Тонда и пододвинул Толстую торпеду носком кеда на обозрение всего общества.
      — Моё почтение, — оторопело произнёс реставратор, выпустив облако дыма. — Это кто — свинья или собака?
      Ротмистр Еничек впервые со дня нашего знакомства от души рассмеялся, Ивана тоже тщетно старалась сохранить на лице серьёзность. Только Станду это сравнение не рассмешило.
      — Однажды я вас уже просил не осложнять мне жизнь понапрасну. И ещё раз прошу об этом, — сказал он, прощаясь с нами. — Дайте мне честное слово, что не удерёте отсюда, пока мы не вернёмся.
      Мы опустили глаза в землю и замерли. Мне было ясно, что препираться со Стандой бесполезно, но я не хотел подавать ему руку первым. Несколько секунд спустя Мишка поднял голову.
      — А что нам остаётся, — вздохнул он и прикоснулся к Стандиной руке, — Честное слово.
      Следующим был Тонда и последним я.
      Когда за уходившими захлопнулись ворота Дикий волк бросился на траву и отчаянно завыл. Тонда забрался под дерево в тень, обнял Толстую торпеду за шею и прижался к ней, закрыв глаза. Я какое-то время стоял столбом в углу двора, безнадёжно уставившись в одну точку. И чуть не плакал.
     
     
      16. Станды нет, а обманщица под замком
     
     
      От отца я знаю, что, когда ты чем-нибудь расстроен, не стоит уединяться и погружаться в раздумья.
      От себя не убежишь, считает мой отец и всегда, когда он чем-то огорчён, принимается за работу. В тот несчастный день, когда мы, ввиду чрезвычайных событий, остались даже без обеда, мне вспомнилась эта поговорка. Я побрёл в замок, взял в кухонном шкафу большие бумажные пакеты, привезённые Стандой со сборного пункта кооператива, и стал насыпать в них сушёные грибы. Нетрудно себе представить, что поначалу я не испытывал от этой работы особого восторга, но, когда вдоль стены выстроился ровненький ряд пузатых кульков, а полы двух первых комнат освободились, этот окаянный суматошный день обрёл в моих глазах некий смысл.
      Я попытался пристроить к делу Мишку и Тонду — хватит, мол, бессмысленно валяться под деревом, надо как-то отвлечься. Но они не вняли моим призывам. Вот я и усердствовал один, в глубине души надеясь, что Станда оценит мой исключительный трудовой порыв, как выразился бы наш директор, и перестанет меня ругать.
      Комнаты пропитались запахом сушёных подберёзовиков, маслят, белых и подосиновиков, так что у меня закружилась голова. Но и в этом грибном опьянении я расслышал доносившийся снизу, со двора, звук маленьких шажков, которые засеменили по замку, несколько раз пересекли коридор и после троекратного скрипа дверей затопали вверх на второй этаж. Спрятавшись на всякий случай за распахнутой створкой двери, я прильнул к замочной скважине, получив отличную возможность обозревать больше половины коридора и верхнюю часть лестницы.
      Тук-тук-тук — на лестнице, покрытой ковром, шаги звучали приглушённо. И вот в пространстве, ограниченном замочной скважиной, появилась «реставраторша» Марта Томашкова!
      — Есть здесь кто-нибудь? Ау!
      Я застыл, прильнув к дверному косяку, словно резной ангелок в соборе. Обманщица ещё раз повторила свой вопрос и, не получив ответа, затопала к дальней комнате, где обитала прежде. Несколько раз надавила на ручку — дверь не поддалась, тогда в руках «реставраторши» зазвенела связка ключей; один из ключей проскрежетал в замке, и дверь со скрипом отворилась. В эту минуту меня беспокоило только одно: а что, если эта ловкая тётка попытается унести ещё одну картину? Решение пришло мгновенно. Вынув из кармана брюк перочинный нож, я открыл штопор и осторожно высунулся в коридор. Незваная гостья уже зашла в комнату и, судя по звуку, который издала металлическая сетка, уселась на кровать. Несколько прыжков — и я одолел две пустые залы, захлопнул за «реставраторшей» дверь и рассчитанным движением накинул затвор на петлю. В считанные доли секунды засунул в петлю перочинный ножик по самый штопор — получился отличный колышек. Всё было рассчитано тютелька в тютельку. Задрожи у меня рука хоть самую малость, всё было бы кончено — мнимая реставраторша налегла бы на дверь раньше, чем я успел закрепить петлю.
      Но она опоздала. Может, на какую-то десятую долю секунды, но мне этого хватило.
      — Не валяйте дурака и выпустите меня. — Арестованная забарабанила костяшками пальцев по деревянной филёнке. — Я вернулась, чтобы всё вам объяснить.
      — Объяснять будете следователю, — злорадно отрезал я, ощутив себя героем детективной истории, которую расследует комиссар Мегрэ.
      Я отошёл к окошку, выходящему во двор, чтобы сообщить последние новости двум засоням — то-то они расстроятся.
      — Эй, мальчик! — взывала изнутри ночная похитительница картин. — Немедленно позови сюда вашего воспитателя или кто он там есть…
      — Начальник, — ответил я серьёзно. — Большой начальник. Сейчас он как раз вместе с представителем органов госбезопасности находится в вашем воровском притоне и вот-вот привезёт вашего напарника! — На последнем слове я сделал особое ударение, потому что так было принято почти во всех детективах из тайного собрания моего брата, которое тот хранил на чердаке.
      — Боже правый! — зарыдала женщина. — Какого напарника? Ты что, намекаешь на пана Кроца из министерства?
      — Я намекаю на водителя «Татры-603», который прячет украденные картины.
      — Какие картины? Что ты плетёшь, мальчишка? — Пойманная «реставраторша» перестала ныть и перешла на пискливый крик: — Они ещё из нас воров сделают, а сами тут бог знает что вытворяют! Отопри немедленно. — Она молотила в дверь кулаками, но освобождения не дождалась.
      Я предоставил ей возможность побушевать.
      Тонда и Мишка посапывали, развалившись под елью, Толстому волку снились, скорее всего, ветчина или кнедлики со шпиком, потому что он причмокивал во сне, как поросёнок градиштьского соседа Маржатки. Лицо Дикого волка было мрачно и брюзгливо, последние события, казалось, проникли и в его сон.
      Одна Толстая торпеда выглядела по-прежнему тупо, как всякая тварь, живущая лишь для того, чтобы набить себе брюхо. Она лениво приоткрыла один глаз, но, увидев, что я ничего не принёс, опять прикрыла веки. Эта всеобщая леность возмутила меня. Пихнув Мишку и Тонду носком кеда, я выпалил в их заспанные физиономии известие о событии, которое они проспали.
      — Глупости, — отмахнулся Мишка, переворачиваясь на другой бок. — Ты нарочно придумываешь себе нервотрёпку, чтобы развлечься.
      Тонда, к моему удивлению, гораздо быстрее стряхнул с себя сонную одурь.
      — Вот и мне в какой-то момент показалось, будто по двору кто-то идёт, но я тут же заснул.
      — Не верь ему, — бурчал Мишка, уткнувшись носом в цветы, — просто он хочет залучить нас в замок, чтобы мы помогли ему складывать эти поганые грибы.
      — Они по воле случая уже сложены, — сказал я. — Двенадцать кульков.
      — Вот это да! — пробормотал Мишка и, заткнув уши руками, притворился спящим.
      Тонда поднялся с травы и вытер рукавом вспотевший затылок.
      — Пойду взгляну на неё. Но если ты нас разыгрываешь, то я…
      — Что ты? — спросил я, удивлённо подняв брови.
      — То я с тобой до понедельника разговаривать не буду, — надул губы Толстый волк и скорчил страшную рожу.
      Махнув рукой, я зашагал к замку. Пройдя несколько метров, мы обнаружили под ногами Толстую торпеду, которая с необычайным проворством ковыляла к двери, полагая, видимо, что мы направляемся на кухню. Но по пути у меня родилась одна идея, и я, к удивлению собаки и её владельца, остановился, не дойдя до дверей.
      — Куда ты меня ведёшь? — удивился Тонда, когда я повернул направо и мы пошли вдоль здания.
      — Посмотрим, что там делается. Всё равно из коридора ничего не видно, разве что через замочную скважину, — сказал я и подвёл Тонду к тому самому месту у ограды. — Если вы помните, мы с Мишей оттуда однажды уже наблюдали за пронырой-художницей — в тот момент, когда она признавалась Станде, каким способом проникла в замок.
     
     
      17. «Трубку мира» мы раскуривать не станем
     
     
      На этот раз перед нами как на ладони оказалась верхняя половина комнаты художницы. Запертая «реставраторша», по всей вероятности, смирилась со своей участью, потому что стояла у окна и красила губы.
      — Хочет произвести на Станду впечатление, — прошептал Тонда, увидев, как долго женщина рассматривает себя в настенном зеркале.
      — Так он и попался на её художества! — ответил я. — Для Станды не важно, как человек выглядит, ему надо знать, что у того в душе. А с этой обманщицей он уже столько хлебнул, что ей и килограмм краски не поможет.
      — Значит, всё правда, — сказал Тонда, и это были последние слова, произнесённые у южной стены замка.
      Со стороны двора донёсся такой тарарам, что мы вылетели из нашего убежища в ветвях бузины, как вспугнутые воробьи. Мишка орал, будто сражался с целой разбойничьей шайкой, а когда мы на всём ходу завернули за угол здания, в бассейн ухнуло что-то тяжёлое. Увидев, что происходит, мы застыли на месте, как если бы на пути выросла бетонная стена. За каменным бордюром нашей крохотной купальни, издавая торжествующие крики, хлопали себя по ляжкам наши старые недруги — Ирка и Слава, беглецы из детдома, главные зачинщики градиштьской яичной баталии. Мишка как раз вынырнул на поверхность и, не успев как следует отплеваться, бросился на стоявших у бассейна обидчиков. Тут мне припомнился его сон, когда он с остервенением колошматил кулаками по краю кровати, отбиваясь от двух хулиганов, вознамерившихся сбросить его в бассейн. Как вы, наверное, помните, проснувшись, он упрекал меня в том, что я и пальцем не шевельнул ради его спасения. И сейчас всё происходило точно как во сне, но ни Тонда, ни я вовремя этому не помешали.
      Незваные гости, стоя к нам спиной, окунали Дикого волка в воду и держали так, пока он не начинал пускать пузыри. Мишка отбивался и нападал, поднимая вокруг гейзеры воды, а мы с Тондой тем временем быстро, но осторожно приближались к месту сражения. Последние два метра мы преодолели одним прыжком и неожиданно схватили обоих парней за ноги. Мишка, успевший нас заметить ещё в разгар битвы, отпрянул в сторону, и всё было кончено.
      Двор огласился ужасными криками, и наши главные недруги шлёпнулись в воду. По купальне пошли страшные волны, и добрая четверть воды хлынула через край на траву. Мишка очень вовремя выскочил из бассейна и, оказавшись на суше, встал в позу беспощадного мстителя. Несколько секунд спустя поверхность воды успокоилась, и посреди бассейна поднялись две жалкие фигуры, по которым вода стекала ручьями.
      — Ребята, ребята… может, хватит дурить… — загнусавила та, что повыше ростом, пытаясь вытащить из глаза песчинку. — Мы ведь… хрр… фрт… фу, какой противный вкус у этой воды, мы ведь уже не на тропе войны… хрр… фррт… мы пришли к вам раскурить «трубку мира»…
      — Га-а-а! — загоготал Дикий волк. — Бросили меня в бассейн, и, по-вашему, это называется раскурить «трубку мира»?
      — Ты мог не трогать нас, — подал голос второй наш враг, — а то, едва мы вошли, сразу начал гоняться за нами по саду, как будто мы тебе невесть что сделали.
      — Ха, — усмехнулся Мишка. — А раскоканные яйца и выбитые стёкла в птичнике? Бедненькие, больно у вас память короткая!
      — Мы будем держать вас в воде, пока ландыши из ушей не вырастут, — пригрозил Тонда, а Толстая торпеда несколько раз тявкнула.
      Но оказалось, что собачонка лает не на этих двух кашляющих и фыркающих водяных, а на незнакомого мужчину, появившегося в воротах.
      — Слава, что вы делаете в воде? Ирка, марш из бассейна! Знаете ведь, что до конца месяца вам запрещено купаться!
      Голос звучал так строго и решительно, что мы не стали препятствовать этим двум водяным выбираться из фонтана.
      — Залезть в воду прямо в одежде и башмаках! — ужаснулся пришедший, отчаянно жестикулируя. — Как же вы могли им такое позволить? — строго обратился он ко мне.
      Взгляд у него был не менее проницательный, чем у Станды. Склонив голову набок, я честно признался:
      — Мы им это не позволяли, мы их туда сбросили.
      — Сбросили? А за что? Что ещё они вам сделали?
      — Ха! — взорвался Мишка. — Они заварили кашу в градиштьском птичнике, а мы должны здесь три недели вкалывать. По сравнению с этим их купание просто курорт!
      Мужчина засмеялся и провёл рукой по седоватым волосам.
      — Я предполагал, что первая ваша встреча примерно этим и кончится. Почему вы не дождались меня внизу, в деревне? — обратился он к худышке, стоявшему рядом со мной.
      — Вы с тем товарищем всё про урожай да про урожай, нам скучно стало, — ответил детдомовец и украдкой взглянул на меня. — Подумали, что мы тем временем сами с этими ребятами договоримся — и всё пойдёт как по маслу.
      — Ну да, по маслу! — озорно усмехнулся пожилой мужчина. — Вы только поглядите, как оно с вас течёт, это масло. Быстро снимайте с себя всё и вешайте где-нибудь на солнце. Ребята ведь одолжат вам треники, правда?
      Я пожал плечами и оглянулся на остальных. Тонда запротестовал:
      — Ну уж нет, сперва мы должны узнать, зачем они сюда пришли. Никакие они нам не желанные гости, а враги!
      — Точно, — согласился Мишка, вытряхивая песок из подсыхающих волос. — За то, что мы в Градиште натерпелись, они должны не меньше года голышом ходить.
      — Насколько я знаю, в Градиште вашему изгнанию все только завидуют, — высказал своё мнение наставник этой парочки. — Многие ребята и девочки охотно бы оказались на вашем месте.
      Что правда, то правда. И я пригласил Ирку и Славу в нашу графскую резиденцию, выдал им из своих запасов сухие треники, развесил их мокрые брюки и рубашки на Иваниной бельевой верёвке — всё это под Мишкино брюзжание.
      — Какая неожиданная забота! — ворчал Дикий волк, прикрепляя прищепками шорты и майку рядом с одеждой своих обидчиков. — Как будто меня не искупали так же, как их.
      — Сам виноват, — сказал я. — Нужно было сначала спросить, что им надо, а не гонять по саду.
      — Ну конечно, опять из себя умника разыгрываешь, — оборвал меня Мишка. — Хотел бы я знать, что бы ты делал, если бы они ни с того ни с сего появились в замке. Наверное, соорудил бы для начала триумфальную арку, да?
      — Будет вам, — примирительно проговорил седовласый мужчина из детского дома и обнял нас за плечи. — Мы шли к вам с самыми лучшими намерениями, а чуть было не приключилась ещё одна неприятность. Предоставьте слово мне, я должен внести ясность в ваши отношения.
      — Может, сядем, а? — Я показал на газон, радуясь тому, что ссора между мной и Мишкой так быстро прекратилась.
      — Пришёл я, собственно говоря, к инженеру Михалу, — объяснил воспитатель-богатырь, но, увидев наше недоумение, быстро добавил: — К вашему, стало быть, руководителю, чтобы вам было понятно.
      — То есть к Станде? — уточнил Толстый волк и важно добавил: — К Большому начальнику?
      Мужчина кивнул и произнёс длинную речь, из которой мы узнали, что коллектив детского дома целую неделю работал в колхозе и хочет из своего заработка возместить ущерб, который причинили нам Ирка и Слава.
      — За кражи в кооперативе и в гостинице мы уже уплатили, а сейчас я хотел бы договориться с вами, — сказал воспитатель, вынимая деньги из кармана пиджака. Положив на колени три стокроновые бумажки, он разгладил их ребром ладони. — У нас осталось не так уж много, но и не мало. — Он разложил деньги передо мной на траве. — Будете рассчитываться за погром на птичнике, приложите и эти деньги.
      Я глянул на разноцветные бумажки — меня словно огнём обожгло. Посмотрел на Мишку и Тонду, но они, уставясь куда-то вдаль, машинально выщипывали травинки на газоне.
      — Знаете, — сказал я, собираясь с мыслями, — мы, видите ли… о деньгах вообще речи нет… Станда ещё неделю назад говорил, что мы заработали на два разгромленных птичника, а теперь нам хватит и на каноэ.
      — Никаких денег мы не возьмём, — присоединился Мишка. — Мы не какие-нибудь там пентюхи, чтобы кто-то расплачивался за наши проделки.
      — Эта та часть, на которую вы имеете право, — убеждал нас воспитатель из детского дома. — Ведь яичную баталию начали Ирка и Слава. Они сами в этом признались.
      — Начали — не начали, — сказал Мишка и надулся как индюк. — Да им ничего другого не оставалось, как в птичник спрятаться. Не то мы бы им так наподдали, что вы бы их только по росту различили.
      — Ах, ты!.. — сжав кулаки, приподнялся с травы долговязый верзила.
      — Сиди! — прикрикнул на парня его наставник и, нахмурившись, посмотрел на Мишку. — Любишь ты, брат, прихвастнуть. Неудивительно, что тебе и подраться случается.
      — Нас было четверо, а их двое, — быстро вставил я, потому что Мишкина рожа не предвещала ничего хорошего. — Их ждала изрядная трёпка — это не для красного словца сказано.
      — Да чёрт вас разберёт, — махнул рукой седовласый гость. — Вас, как я погляжу, волнует не ущерб, который вы нанесли, а вопрос престижа. Что, не так?
      — Не ущерб, а… — не понял Тонда, но ответа не получил.
      От ворот замка послышались шаги, и во двор вошли гуськом шесть человек: Алёна, Станда, Ивана, наш новый реставратор, шофёр «Татры-603» и ротмистр Еничек, который нёс на плече охотничье ружьё.
      — Привет! — крикнул я и бросился навстречу Быстроножке.
     
     
      18. Шофёр врёт, а ротмистр таращит глаза
     
     
      Для такого большого собрания в нашей временной гостиной стульев не хватало. Поэтому Мишка с Тондой носили из соседних комнат табуретки, а мы со Стандой провожали посетителей из детского дома. В первый и, возможно, в последний раз я подал руку Ирке и Славе, а когда их воспитатель опять стал предлагать деньги, Станда сказал:
      — Нет-нет, товарищ, это вы оставьте. Мои ребята скоро возвращаются домой, и всё опять войдёт в норму, а вот ваши… Ну да вы меня понимаете.
      Не знаю, понял ли Станду этот седовласый атлет. Только он еле заметно кивнул и крепко пожал ему руку.
      Станда смотрел вслед уходящей троице, пока она не исчезла из виду. Потом обнял меня за шею.
      — Эх, ребята, вы даже и не подозреваете, сколько у вас всего есть.
      Я до сих пор раздумываю, что бы эта фраза могла означать, но ничего путного мне в голову не приходит. А вам? Но я отвлёкся. В замке всё общество уже расселось вокруг стола, и не успели мы со Стандой переступить порог гостиной, как ротмистр Еничек поднялся со своего места.
      — Всё говорит о том, что сегодня в замке совершена ещё одна кража. Пропала очень ценная картина работы Тициана. Если кому из собравшихся что-либо известно о её судьбе, пусть заявит.
      Несколько секунд стояла мёртвая тишина. Никто даже не шевельнулся, и мне это показалось очень странным.
      — Разве вы не нашли её на даче этого господина? — спросил я, указывая на водителя министерской «Татры».
      — Пан Кроц утверждает, что никогда не видел этой картины и что историю про него и барышню Томашкову ты просто придумал, — ответил ротмистр.
      — Он врёт! — крикнул я. — Я собственными глазами видел, как он взял у неё этот свёрток. И ещё поцеловал её за это!
      — Детская фантазия безгранична, — спокойно возразил шофёр, презрительно сморщив нос. — До тех пор пока органы госбезопасности будут брать в свидетели детей, которые, кстати сказать, и сами обворовывают дома, неизвестно, до чего мы докатимся…
      — Вы просто врёте! — произнесла Алёна внятно, но без особого пыла.
      Вероятно, после всех дневных происшествий шофёрское враньё уже не могло её удивить.
      Ротмистр покраснел и так сжал обеими руками свой ремень, что даже сморщилась кожа.
      — Каждому воздастся по заслугам, будьте уверены, — сурово произнёс он. — Я уже послал за товарищами из уголовного розыска, они об этом и позаботятся. Но кое-кого из вас я допрошу сам. Так вот, товарищ инженер будет приводить вас ко мне по очереди. — Ротмистр надел фуражку и пошёл к дверям. — Лойза, идём, ты будешь первым.
      Усадив меня в Стандиной комнате напротив себя, он предоставил мне возможность рассказать всё с самого начала. О том, как ночью совершила побег мнимая реставраторша, о моей экспедиции на дачу и наших с Алёной неудачных поисках пропавшей картины.
      — Тот человек, что запер Алёну на даче, — отец шофёра. Он стрелял в тебя из дробовика, на который у него нет разрешения, — сказал милиционер, когда я кончил.
      — Вот видите, оба они мерзавцы, — резко заключил я.
      — Отложим такие выводы на потом, когда всё выяснится, — заметил с укоризной ротмистр. — Что касается Кроца, то хорошо бы найти какую-нибудь зацепку. Будь у него совесть чиста, он не стал бы утверждать, что вообще не знаком с Томашковой. А ты уверен, что это не мог быть никто другой? Ночью трудно разглядеть лицо.
      — Так я ведь его не в первый раз видел, — возразил я и указал на купы искривлённых сосен за окном. — Он сидел тогда на сосне и следил за профессором, а потом прошёл совсем близко от меня. И дело было днём. Это точно он, товарищ ротмистр. А сегодня ночью он закуривал сигарету, и лицо опять было видно как днём.
      Еничек кивнул, но тут же нахмурился:
      — Прекрасно, но как это ему доказать?
      Не успел он договорить, как на втором этаже что-то стукнуло об пол. Чёрт, осенило меня, я ведь забыл о «реставраторше»! Счёты с детдомовцами поглотили меня настолько, что шельма художница просто выпала у меня из памяти. Должно быть, физиономия моя в эту минуту просияла, как лампион, потому что ротмистр Еничек спросил:
      — Чего это ты так злорадно ухмыляешься?
      — Есть свидетельница! — завопил я. — Самая лучшая, какую только можно пожелать, — мнимая реставраторша!
      — Ты имеешь в виду Томашкову? — скептически отнёсся к моему ликованию милиционер. — Да кто её знает, где она теперь. Нужно будет поискать в Рыбницах. Только она может нам кое-что прояснить, тут ты прав. А если мы не найдём её у тётки?
      — И напрасно бы проискали, товарищ ротмистр. Она у меня здесь заперта, в замке, — важно заявил я и показал пальцем на потолок.
      Блюститель порядка удивлённо поднял глаза кверху, готовясь задать вопрос. Но прежде чем он успел открыть рот, я обрушил на него рассказ о всех утренних происшествиях и испытал чувство необыкновенного подъёма, когда увидел, что после каждой фразы у него всё шире и шире раскрываются глаза.
      — Чёртов мальчишка, и везёт же тебе на удивительные происшествия! — отвёл душу ротмистр и поднялся из-за стола. — Мы сходим к ней сейчас же.
      И мы пошли.
     
     
      19. У профессора Никодима есть внучка, а пан Гибш никакой не космонавт
     
     
      Встреча художницы Томашковой с шофёром министерской «Татры», который ни в чём не признавался, получилась прямо как в настоящем детективе. Когда Станда привёл его в комнату, где ротмистр производил дознание, «реставраторша» стремительно вскочила со стула, обрадованно воскликнув:
      — Гонза, и ты здесь?
      Тут ротмистр Еничек, развалившись на графской кушетке, очень любезно произнёс:
      — Что вы на это скажете, пан Кроц?
      С досадой махнув рукой, шофёр опустился на пододвинутый стул.
      — Я вижу, отпираться не имеет смысла, — сказал он, глядя в пол, но предназначалась эта реплика милиционеру.
      Тот, усмехаясь, с ним согласился:
      — Совершенно верно, уважаемый, это и впрямь смысла не имеет. Справедливость, которой вы требовали, уже в пути, да-да.
      — Вы, наверное, и без меня уже всё знаете от Марты… эээ… от барышни Томашковой.
      — Мы с удовольствием выслушаем ещё разок, правда, Лойзик? — сказал ротмистр, хотя мнимая реставраторша нам вообще ещё ничего не рассказывала.
      — Может быть, мальчика следует удалить, пан… эээ… поручик. Не принято, чтобы дети присутствовали на допросе.
      — Разве? — удивился милиционер. — Наверное, это вам известно по какому-то прошлому опыту? Однако здесь я решаю, кому уйти, а кому остаться, ясно? Этот молодой человек является важным свидетелем по вашему делу, примите это, пожалуйста, к сведению. Договорились?
      — Да как вам будет угодно, — пошёл на попятную министерский шофёр и приготовился рассказывать.
      Из его показаний следовало, что с барышней Томашковой они знакомы уже давно. Барышня получила от профессора Никодима задание ехать в замок, вот он и взял отпуск — они хотели встречаться здесь. Но отец шофёра, владелец дачи, не хотел, чтобы его сын приводил барышню к себе, поэтому они встречались только изредка — в замок пан Кроц приходить не решался.
      Ротмистр Еничек слушал эти небылицы, и улыбка не сходила с его лица. Когда шофёр кончил, он добродушно спросил:
      — Ни о какой картине вы, само собой, понятия не имеете и с этим паном, который тоже выдаёт себя за реставратора, разумеется, не знакомы?
      — Вы имеете в виду профессора Гибша? — уточнил шофёр. — Разумеется, знаком. В каникулы, когда нет занятий в академии, он работает в нашей галерее.
      — Это уже кое-что, — воскликнул милиционер с наигранной весёлостью. — Но в сговоре вы, конечно, не были?
      — В сговоре? — удивился пан Кроц. — О чём нам было сговариваться?
      Ротмистр скрестил на груди руки и напустил на себя серьёзность.
      — Ну конечно, о Тициане, пан Кроц. О чём же ещё? Разве не так?
      Шофёр вскочил со стула и громко заявил протест против обвинения в краже картины.
      Художница Томашкова внимательно следила за разговором, несколько раз поднимала руку и приоткрывала рот, прося слова. Но блюститель порядка то ли не придавал этому значения, то ли играл у неё на нервах, как это пишут в некоторых уголовных романах.
      Когда же шофёр с жаром выкрикнул, что не допустит, чтобы пан… эээ… поручик делал из него вора, она встала и заявила:
      — Мне уже терять нечего, товарищ милиционер. Сейчас я вам расскажу, как всё было на самом деле.
      — Вот и славно! — обрадовался ротмистр Еничек и погрозил пальцем шофёру, который строил барышне Томашковой предупреждающие гримасы.
      — Пусть барышня реставраторша говорит, пан Кроц. Может, что-нибудь новенькое узнаем. — Он запнулся и подал мне знак рукой. — Эй, Лойза, сбегай в гостиную за вторым «реставратором», пусть он тоже послушает, что нам поведает сейчас барышня. Его это, несомненно, заинтересует.
      Упомянутый субъект, которого министерский шофёр назвал профессором Гибшем, спокойно последовал за мной в Стандину спальню и уселся на край постели с довольно равнодушным видом. Он курил трубку и наблюдал, как дым поднимается к потолку, не обращая внимания на сидящих рядом людей, а на шельму художницу посмотрел только тогда, когда раздался её голос.
      — Мартичка?! А вы-то что здесь делаете? Ну, знаете…
      — Вы знакомы с этой барышней? — тут же поинтересовался ротмистр.
      — Разумеется, — кивнул мужчина с трубкой и, как будто обиженный этим вопросом. Прибавил: — Конечно, я знаком с барышней Томашковой.
      — Она ваша коллега? — продолжал выпытывать Еничек.
      — Коллега? Что вы имеете в виду?
      — Да что я имею в виду… Я вас спрашиваю, барышня Томашкова тоже художница и реставратор?
      Профессор Гибш удивлённо поднял брови:
      — Как вы сказали? Что это, извините, за странный вопрос? Насколько я знаю, Мартичка примерно такая же художница, как я космонавт. По крайней мере, мне не известно, чтобы она переучивалась из пианистки на художницу. Но, может, так оно и есть? — обратился реставратор к женщине, выглядевшей очень несчастной.
      — Смотри-ка, вот мы и ещё кое-что узнали, — заметил ротмистр Еничек. — Видно, товарищ профессор, вы довольно хорошо знаете барышню Томашкову, правда?
      — Ещё бы, — кивнул мужчина с трубкой. — Ещё бы я не знал внучку профессора Никодима.
      — Чью, простите? — изумился милиционер.
      — Да, это правда, — вмешалась в разговор барышня Томашкова и поправила рукой волосы. — Позвольте мне наконец сказать, а то я от всего этого с ума сойду.
      — Ха-ха-ха, — взорвался смехом реставратор. — Я чувствовал, что произошла какая-то путаница. Вот, значит, почему инженер Михал всё время выпытывал у меня, кто я да что я, ведь здесь уже одна реставраторша побывала. Ах, Мартичка, Мартичка, — погрозил он девушке, — вы из меня чуть было обманщика не сделали.
      — Буду рад, если этого не произойдёт и к концу следствия, — серьёзно заключил ротмистр Еничек.
      Посмотрев в окно, я обнаружил, что кроны сосен окрасились в оранжево-красный цвет. Приближался вечер.
     
     
      20. Украсть нельзя, а убежать невозможно
     
     
      Как гора с плеч, говорит мой отец, когда удаётся разрешить какой-нибудь сложный вопрос. Но если вы думаете, что Марта Томашкова была какая-нибудь шалунья, вы ошибаетесь. Дайте лучше я об этом сам расскажу.
      Честно говоря, о том, что произошло дальше, никто из нашей компании — ни Алёна, ни Мишка, ни Тонда, ни я не должны были знать. Ротмистр Еничек решил, что в дальнейшем расследовании будут участвовать только взрослые, и, призвав к себе Станду с Иваной, отослал меня в гостиную.
      — Чувствую, здесь сейчас пойдут такие разговоры… Словом, это не для твоих ушей, — объяснил он мне.
      Я сделал вид, что мне безразлично, и, вежливо попрощавшись, отправился в гостиную, отметив про себя, что окно Стандиной комнаты открыто. Когда я коротко разъяснил ситуацию, Алёна предложила именно то, что было и у меня на уме. Выпрыгнув из окна кухни, мы крадучись обошли замок и прижались спинами к стене у окна Стандиной спальни. Так мы узнали все подробности, о которых Алёна потом сказала:
      — Барышня Томашкова, должно быть, ужасно влюблена, если решилась на такое.
      Но Мишка только задрал нос и презрительно махнул рукой.
      Дело было вот в чём: наша милая реставраторша таковою, по сути дела, не являлась, шофёр министерской «Татры» тоже был вовсе не шофёром, а художником. То есть будущим художником, потому что ему предстоял ещё год учёбы в Художественной академии.
      — Только мы с Мартичкой познакомились, а профессор Никодим уже принялся нам мешать, — рассказывал пан Кроц, а мы от напряжения боялись даже дохнуть. — Он никогда меня особенно не жаловал, потому что я не хотел писать так, как он считал правильным.
      — Дедушка говорит о Гонзе, что у его работ нет будущего, — выразила профессорское мнение барышня Томашкова. — А мне его картины нравятся, и некоторым людям тоже.
      — Ну, хорошо, хорошо, — сказал ротмистр, — но только речь сейчас не об этом.
      — Но это имеет отношение к делу, — возразил мужчина с дачи. — Если бы старый профессор нам не мешал, ничего подобного не случилось бы. Мы дали друг другу слово, что, как только профессор куда-нибудь уедет, мы поженимся. Мы совершеннолетние, и нечего распоряжаться нашей судьбой.
      — Верно, верно, — поддакивал милиционер. — Ну-ну, продолжайте.
      — Сначала мы договорились, что встретимся здесь в воскресенье и ещё раз попробуем убедить деда, — опять сменила лжешофера барышня Томашкова. — Но на утренний поезд я опоздала, а послеобеденным ехать уже не имело смысла. Потому-то Гонза и наблюдал за дедовым окном, сидя на сосне, где его увидел этот ваш паренёк. (Это я, значит!) Он думал, что прозевал меня на станции, вот и хотел каким-то образом проверить, в замке я или нет.
      — Послушайте, я что-то в толк не возьму, почему это вы, взрослые люди, так зависите от мнения профессора? — спросил ротмистр Еничек. — Если вы задумали пожениться, вы могли сделать это и без его согласия, ведь вам обоим за двадцать.
      — Так-то оно так, — отвечала барышня Томашкова, — но я не хотела поступать наперекор деду. Он заботился обо мне почти с рождения. Мои родители погибли в катастрофе. Теперь вы, вероятно, понимаете, что я не могла отплатить деду чёрной неблагодарностью.
      — Да уж, понимаю, — сказал ротмистр, и его официальный тон вдруг стал совсем дружеским. — У меня такое впечатление, что остальное я мог бы рассказать за вас. На следующий день вы нашли ключи от замка, принадлежавшие деду, взяли у него чистый бланк с печатью, написали себе удостоверение и отправились в Винтице разыгрывать реставраторшу. Я только одного не могу постичь: зачем вы это сделали, почему нельзя было попросту пойти за паном Кроцем на дачу?
      — Ничего бы не вышло: его родные меня бы туда не пустили. Они заявили, что мне негоже приходить к ним до того, как профессор примирится с тем, что мы встречаемся.
      — Вот оно что! Звучит довольно старомодно, но логично, — одобрил ротмистр Еничек. — Старики ещё придерживаются добрых старых обычаев.
      В комнате кто-то ворчливо выразил несогласие, а затем зазвучал голос художника Кроца:
      — Я делал всё, что было в моих силах, лишь бы профессор Никодим перестал твердить, что я не смогу заработать на жизнь. Эту министерскую «Татру» я водил ради денег либо в свободные дни, либо подменял отпускников. Ему же не давала покоя моя живопись. Как-то я писал портрет Марты, и эта головка мне здорово удалась. Коллеги утверждали, что её можно выставлять. Но профессор обнаружил её у меня и конфисковал.
      Тут ротмистр его перебил:
      — Послушайте, а не этот ли портрет барышня Томашкова вчера ночью унесла контрабандой из замка?
      — Этот самый, — подтвердил пан Кроц. — Профессор боялся, что мы его где-нибудь выставим и тем посрамим его старомодные взгляды.
      — Звучит довольно самоуверенно, вам не кажется? — послышался голос профессора Гибша.
      — Возможно. Впрочем, вы мне говорили, товарищ профессор, чтобы я писал так, как пишу. Что у меня сочные картины, — возразил молодой художник.
      — Однако, друзья, не устраивайте мне из расследования дискуссионный клуб, — запротестовал ротмистр. — Вернёмся к делу. Если подвести все итоги, картина получается некрасивая. Как, по-вашему, барышня Томашкова? И красть ключи, выдавать себя за реставраторшу, бежать среди ночи из замка…
      — Но у меня есть смягчающие обстоятельства, — оправдывалась внучка профессора Никодима. — Я вернулась и во всём созналась.
      Еничек засмеялся:
      — Потому что вам стало ясно, что весь этот маскарад всё равно раскроется.
      — Теперь-то вроде бы всё разъяснилось, а? — спросил пан Кроц. — Или вы хотите ещё что-нибудь узнать?
      На минуту воцарилась тишина, затем ротмистр внятно и серьёзно произнёс:
      — Да, уважаемые. Я хотел бы знать, куда делся портрет работы Тициана!
      Ответа не последовало.
     
     
      21. Картины нет, а у Станды дела
     
     
      Поздним вечером, когда уже стемнело, в замок прибыли сотрудники уголовного розыска. На этот раз мы могли только догадываться о том, что они говорят, и не услышали почти ничего. Когда они прощались со Стандой, Иваной и профессором Гибшем, к ним присоединились барышня Томашкова и художник Кроц. Дверца милицейской машины хлопнула, автомобиль осторожно выехал из ворот замка, и его поглотила тьма.
      — Боже, как же я есть хочу! — раздался в наступившей тишине голос Тонды, и Станда подтолкнул нас к дверям замка:
      — Бегите за полотенцами и мылом. Умоетесь как следует, тогда, пожалуйста, в кухню.
      Мы быстренько побрызгались в ручейке за бассейном и через несколько минут ворвались в царство нашей поварихи. Она вознаградила наше почти дневное голодание изрядной порцией картошки, по краям тарелки разложила куски сыра с сардинками, а на сладкое сверх того — блинчики с клубничным джемом. На протяжении всей трапезы никто не проронил ни слова, только время от времени слышалось Тондино блаженное урчание и озабоченные вздохи Станды.
      — Станда, вы думаете, этих двоих завтра арестуют? — спросила Алёна, когда уже не осталось ничего, что можно разрезать ножом и подцепить на вилку.
      — Разумеется, в интеротеле их не разместят, — отозвалась Ивана раньше, чем успел высказаться Станда.
      — Подозрение с них ещё не снято, — сказал Станда. — Вот составим протокол, тогда будет видно. Пока не найдётся тициановский портрет, я, в сущности, подозреваю всех.
      — И профессора? — спросил я.
      — Профессор Гибш вне подозрений. Он появился в замке после кражи, и документы у него в порядке.
      — Я имею в виду профессора Никодима, — поправил я Станду. — Он же имел возможность раньше других обнаружить эту драгоценную картину.
      — Имел, — сказал Станда, но было видно, что ему не хочется втягивать в это дело старого художника. — Он так знаменит и репутация его так безупречна, что я бы первым вычеркнул его из списка подозреваемых.
      — А если картину нашёл и забрал пан Гильфе? — высказал я новое предположение.
      — Возможно, — согласился Станда, — но я думаю, что, когда он выезжал из Чехословакии, наши таможенники здорово его потрясли. О нём, конечно, знали и на границе.
      — А может, всё-таки профессор Никодим что-нибудь знает об этой картине? — снова завёл речь Тонда.
      Станда махнул рукой и раздражённо шлёпнул его по плечу:
      — Дайте мне отдохнуть! Только мы в этот замок вошли, как начались проблемы. Как же это я, глупец, не настоял на том, чтобы ещё до нашего вселения исполком всё отсюда вывез!
      — Но, Станда, — укоризненно сказала Ивана, — те картины из тайника в потолке они бы всё равно не могли увезти, а о Тициане знал только пан Рихтр. Что же ты злишься? Всё это на нас и свалилось, ну и что? Почему тебя нисколько не радует, что мы сберегли такие ценности?
      Немного поразмыслив, Большой начальник сказал:
      — Наверное, ты права. Хотя я уже подумываю о том, сколько дел накопилось у меня в кооперативе. В понедельник начинается жатва и всякие связанные с ней сложности, а я всё ещё здесь, вылавливаю похитителей картины. Куда это годится? Если бы я всё записал и дал кому-нибудь прочитать, мне бы сказали, что у меня чересчур разыгралась фантазия. Если бы хоть профессор Никодим в Берлин не уезжал.
      — Может, и картина эта там, — предположил Мишка.
      — Глупости! Ничего подобного я не допускаю! — прикрикнул на него Станда.
      — Я читал в одном романе о старом профессоре, который… — не успокаивался Мишка, но Станда не дал ему закончить:
      — Который вовремя ложился спать, что и вы сейчас сделаете, — уверенно сказал он и встал из-за стола.
      Всё шло к тому, что остаток вечера мы проведём в постелях, но тут Ивана позвала Толстого волка, который с ней уже распрощался:
      — Тонда, где этот твой барбос? Я для него кое-что оставила.
      Тонда вытаращил глаза и быстро перевёл взгляд на ноги. Но Толстой торпеды не было ни сзади, ни спереди и вообще нигде в замке. Потом под присмотром Станды мы бродили по тёмному двору, бороздили мокрую от росы траву и кричали на все четыре стороны:
      — Кро-о-ш-ка!.. Кр-о-ошка!
      Ни одного повизгивания в ответ. Толстая торпеда исчезла с лица земли. Станда утешал Тонду, обещая, что, когда мы утром проснёмся, его пёсик обязательно будет лежать у дверей замка. Казалось, Толстый волк смирился с этой мыслью.
      Однако, когда мы улеглись, с его постели послышалось приглушённое одеялом отрывистое шмыгание. Я немного подумал над тем, что бы такого сказать Тонде хорошего, но в голову ничего не приходило — меня одолевал сон.
     
     
      22. О бидоне в канаве и доброй бабушке
     
     
      Утром в пятницу Ивана послала меня в Винтице за молоком. Помахивая бидоном, я плёлся вниз к деревне — впервые за всё время, что мы прожили в замке, меня там ничего не радовало.
      Проснулись мы в таком невесёлом, точнее сказать, отвратительном настроении, что, когда передо мной возникли покрасневшие глаза Тонды, я даже обрадовался возможности на какое-то время убраться из этого царства печали.
      Толстая торпеда не появлялась, и Станда был мрачнее вчерашнего. Никто из нас не прикипел душой к этому существу с собачьим нравом и поросячьей внешностью, но, глядя на Тондины мучения, мы на каждом шагу взывали: «Кр-о-ошка…» Даже по дороге за молоком я то и дело останавливался и выкрикивал направо и налево это комичное собачье имя. Но голос мой терялся меж листвой деревьев, не находя ответа.
      Я купил молока и двинулся в обратный путь, но не успел не то что на шаг, а и двадцати сантиметров пройти в сторону замка, как из здания винтицкой почты вышел почтальон и подозвал меня:
      — Эй, паренёк, ты, часом, не сверху, не из замка?
      Я кивнул, и он тут же вытащил из сумки конверт и лист бумаги. Достал из-за уха карандаш и подал мне.
      — У меня для вас заказное из Берлина. Распишись вот там, где «подпись получателя» и забирай письмо — вручишь его пану инженеру. Ну вот, прощай. Спасибо, избавил меня от такого длинного пути.
      На белом продолговатом конверте стоял адрес нашего замка. Под ним в скобках было приписано: «Инженеру Станиславу Михалу лично». Перевернув конверт, на том месте, где пишут адрес отправителя, я обнаружил имя профессора Никодима и адрес какой-то берлинской гостиницы.
      В надежде, что именно это письмо содержит разгадку тайны тициановского портрета старого мужчины, я помчался в замок. Держа бидон с молоком в одной руке, а письмо в другой, я пробежал мимо винтицкого трактира и завернул за угловой дом, чтобы как можно быстрее попасть на дорогу, уходящую к замку. Но человек предполагает, а трактор располагает, как бы выразился в такой ситуации мой отец. Предвкушая то удивление, которое вызовет в замке письмо из Берлина, я выскочил прямо наперерез трактору, который выезжал из ворот дома и выворачивал на дорогу. Тракторист крутанул руль вправо, благодаря чему сама машина меня не задела, но прицеп на повороте занесло и боком кинуло на меня. В последнее мгновение я выставил вперёд руку, меня отшвырнуло в сторону, и я покатился по асфальту.
      — Окаянный мальчишка, ох и задал бы я тебе, всыпал бы по первое число! — завопил тракторист, удостоверившись, что я вполне проворно отрываюсь от матери-земли и поднимаюсь на ноги. — Гонятся, что ли, за тобой? Так с чего ты летишь по деревне как угорелый?! — Он повернул меня к себе лицом. — Покажись! Ничего не болит? Нет?! Руки немного ободраны, пусть тебе дома марганцовкой промоют. Дубина ты стоеросовая, а ну как с другой стороны что выехало, серьёзная могла бы выйти авария, ведь я всю дорогу перегородил! — Тракторист смачно сплюнул, вскочил в кабину и включил зажигание. — В следующий раз осторожнее на поворотах, балбес!
      Прошло ещё довольно много времени, пока я пришёл в себя и как в полусне принялся искать бидон. Нашёл я его в канаве, посреди серо-голубой лужи. Когда я поднял посудину, в ней молока не оказалось и с напёрсток. К счастью, у меня в кармане хватало денег, чтобы вернуться в магазин и наполнить бидон снова. Так что я решил повернуть назад. Но не успел я пройти и двух-трёх шагов, меня пригвоздило к месту ужасное открытие: у меня нет письма. Куда делось письмо?
      Я обшарил место столкновения метр за метром. Вошёл во двор и осмотрел землю у ворот по ту сторону заборчика. Совал голову в бетонные трубы, лежащие у переезда, рыскал по канавам — двадцать метров в ту и в другую сторону, — вывернул карманы, вытряс рубашку. Письма нигде не было!
      Со двора вышла сгорбленная старушка и некоторое время наблюдала за моей беспомощной суетой. Скорее всего, она подумала, что я потерял деньги на молоко, потому что вынула из кармана фартука смятую пятикроновую бумажку и сунула её мне в руку.
      — На, возьми, паренёк, — сказала она и погладила меня по измученному лицу. — Будут деньги, вернёшь.
      Мне пришлось показать ей полную горсть монет, чтобы она убедилась, что дело совсем не в деньгах. Когда я заспешил к дороге, ведущей в замок, она всё ещё недоуменно смотрела мне вслед. Немного погодя я оглянулся — старушка медленно прохаживалась около дома, шаря по земле глазами.
      О пустом бидоне я уже и думать позабыл. Зато потерянное письмо из Берлина то подгоняло мои мысли, то вдруг осаживало их. В мозгу, как раскалённый шар, перекатывался один вопрос: что на это скажет Станда?
      Большой начальник закурил сигарету и глубоко затянулся. До того как он произнёс первую фразу, Ивана смочила клочок ваты марганцовкой и тщательно протёрла ссадины на моих руках. Напряжение, с которым я ждал первого Стандиного слова, позволило мне почти не обращать внимания на тысячу иголочек, вонзившихся под кожу. Но водопад упрёков на мою голову так и не обрушился.
      — Письмо нужно найти, — сухо сказал Станда и созвал на совет всё население замка, за исключением профессора Гибша.
      Ивана на скорую руку намазала нам маслом по краюхе хлеба, и через несколько минут из ворот замка вышла колонна жующих следопытов.
      Дорогой Алёна сочувственно гладила ссадины на моих руках, а Мишка заметил, что это пустяк по сравнению с тем, что он испытал, когда его посадили в муравейник двое градиштьских «фиалок». Тонда то и дело в отчаянии взывал на все четыре стороны: «Кро-ошка… Кро-ошка!»
      Бабушка из дома номер двенадцать в Винтицах в изумлении наблюдала, как кучка подростков, понурив голову, сызнова обшаривала землю у её домика. Мы обследовали каждый метр почвы, залезли на липу и трясли её ветки, послюнявили пальцы и попробовали, куда ветер мог унести письмо.
      Всё напрасно. Немного погодя Станде пришла в голову спасительная мысль.
      — Остаётся единственная возможность — конверт вылетел у Лойзы из рук и упал прямо на прицеп.
      — Боже мой! — воскликнул я и трахнул себя кулаком по голове. — Ну конечно, я же держал письмо в руке и ею ударился о платформу!
      — Это лишь одна из возможностей, — осторожно уточнил Станда и направился к старушке, которая высовывалась из окна своего домика.
      — Бабушка, вы случайно не знаете, куда поехал с вашего двора тот человек на тракторе?
      — Сын-то? Матей? Да на скотный двор, куда же ему поутру ехать! Будет возить навоз на Гомоли.
      — Ну, пока! — сказал Станда и поблагодарил старушку. — А потом, обращаясь ко мне, добавил: — Искать письмо в куче навоза — этого я бы себе не пожелал.
     
     
      23. Тракторист удивляется, а Мишке не нравится…
     
     
      Направляясь к коровнику, мы взяли такой темп, как будто шли на европейский рекорд по марафону. Один Толстый волк всё время отставал, потому что на всех кривоногих толстых псов бросался с криком: «Кро-о-ошка!»
      На скотный двор мы ввалились, как шайка разбойников, и обступили первую платформу, которая попалась на пути. Мужчина, работавший на автопогрузчике, забыл о своих обязанностях, и ковш с вонючим грузом застыл в воздухе.
      — Что здесь происходит? — удивлённо проговорил он.
      — Вы не видели здесь письма? — выпалил Мишка, а Алёна тем временем пыхтела, перелезая через боковую стенку платформы.
      — Чего? Письма? — Мужчина оглядел нас одного за другим, неуверенно улыбаясь, словно видел перед собой толпу сумасшедших. — Здесь, товарищи, не почта, а навозная куча, — уверенно заявил он немного погодя, убедившись, что лица у нас нормальные.
      — Мы ищем прицеп с трактористом, который примерно полчаса назад выехал из дома номер двенадцать, — коротко и ясно сказал Станда.
      — Вы имеете в виду Матея Зоубка? — догадался человек, окружённый рычагами, и махнул рукой куда-то вперёд себя. — Вон его экипаж стоит, да и сам он вот-вот явится — за сигаретами побежал.
      Посмотрев в указанном направлении, мы увидели у задних ворот зелёный трактор, а за ним — платформу-прицеп, доверху наполненную навозом.
      Незаметно подкравшись к мужчине на погрузчике, Ивана спросила его с милой улыбкой:
      — Вы не могли бы опять освободить это платформу?
      В глазах тракториста снова мелькнуло опасение, не имеет ли он дело с умалишёнными. Но он тут же отогнал его и добродушно сказал:
      — Слышите, молодые люди, нет у меня времени шутки шутить, мне платят за центнер, и я должен грузить. Ступайте отсюда, а то я вам этот навоз на спины вывалю!
      И стрела погрузчика закружилась над нашими головами. Все невольно попятились, а Мишке не повезло — он споткнулся о бетонное ограждение навозной ямы и шлёпнулся в зловонную жижу. Станда успел протянуть ему руку и помочь подняться, но тут у задних ворот зафырчал трактор и прицеп с навозом, покачиваясь, тронулся.
      — Подождите! — закричала Ивана и бросилась догонять отбывающий груз.
      За ней последовали Тонда, Алёна и Станда. Один Мишка беспомощно торчал во дворе коровника и со слезами на глазах обозревал заднюю часть своего тела, где по ляжкам ручейками стекала навозная жижа. Я же колебался между желанием бежать за остальными и долгом перед товарищем. При этом я испытывал примерно то же чувство, что отражалось на Мишкиной физиономии в тот раз на птичнике, когда мне залепили яйцом по лбу. Вот и у меня защекотало под носом, так что пришлось расчихаться, чтобы как-то скрыть смех.
      Мужчину с погрузчика уже оставили все страхи по поводу нашей ненормальности, и он, громко хохотнув, дал нам совет:
      — Слышьте, мальчуганы, возьмите вон там шланг и поверните кран. Эту жижу нужно побыстрее смыть, а то она в штаны всосётся.
      Я окатывал Мишкины тылы струёй ледяной воды до тех пор, пока он не запротестовал, шевеля посиневшими губами:
      — Хо… холо… холо-о-дна-ая… а-а-й… б-р-р…
      Повесив свёрнутый шланг на крючок, мы припустили за Иваной, Стандой и остальными. Дикий волк, желая согреться, бежал так быстро, что всё время обгонял меня. И мне ничего не оставалось, как любой ценой не отставать, потому что за ним тянулся хвост такой вони, как от только что унавоженного картофельного поля.
      К лесочку, что у Гомоли, мы добрались в ту самую минуту, когда тракторист остановил самосвал и начал ссыпать навоз в кучу у распаханного поля. Все обитатели замка стояли около кузова и с напряжением смотрели на дымящийся навоз, как скворцы, высматривающие дождевых червей.
      Как только кузов достиг наивысшей точки и с платформы съехали последние остатки груза, под верхним её бортом забелел прямоугольник. В сущности, он не белел, потому что уже давно окрасился в золотисто-жёлтый цвет навоза, но нам показалось, что он сияет.
      — Вон он! — вскрикнула Алёна и полезла по мягким, дымящимся навозным горам.
      — Постой, полоумная! — завопил тракторист и, подав машину от навозной кучи немного вперёд, начал опрокидывать кузов.
      Мы стояли у его боковой стенки и протягивали руки. Тонда подпрыгнул и, не в силах ждать, повис на бортике, наивно надеясь, что этим он что-нибудь ускорит. Первым дотронулся до письма, разумеется, Станда — ведь он был выше всех и руки у него были самые длинные. Окружив его, мы смотрели на этот не слишком приятно пахнущий конверт прямо как на найденное сокровище.
      — То-то посмеюсь, если в нём ничего, кроме привета из Берлина, — сказала Ивана, отчего наше нетерпение только возросло.
      Большой начальник раскрыл и без того уже расклеившийся конверт и вынул из него лист бумаги в жёлто-коричневых пятнах. Мы все склонились над письмом, и, глядя на наши затылки, можно было подумать, что мы откусываем от пирога с запечённой пятикроновой монеткой.
     
     
      24. Случаи с оладьями
     
     
      Во дворе замка стояла машина, на которой прибыли сотрудники уголовного розыска, а весь личный состав сидел на газоне, развлекаясь дружеской беседой с профессором Гибшем. Едва они нас завидели, ротмистр Еничек встал, а оба штатских повернули к нам головы. Реставратор запыхтел трубкой и сказал:
      — Ну, наконец-то!
      Милиционер потряс руки Станде и Иване и потянул носом воздух.
      — Вы, верно, кооперативу помогали? — предположил он, поднося ладонь к носу. — От вас просто разит деревней.
      — Вы же сами понимаете, — спокойно отвечал Станда, — от агронома не может пахнуть фиалками. Мы с молодыми людьми провели небольшую экскурсию в винтицкий кооператив, — добавил он якобы для ясности.
      Один из штатских придвинулся поближе.
      — Мы бы хотели ещё раз осмотреть ваш замок, если позволите. Ни барышня, ни пан Кроц знать ничего не хотят об этом тициановском портрете. Мы выслушали старого пана Рихтра — тот клянётся, что портрет должен быть здесь. Остаётся ещё одна возможность: кто-то спрятал картину тут, в замке.
      — Да что вы говорите?! — удивился Станда, разводя руками. — Вы полагаете, что в этом замешан кто-нибудь из нашей команды?
      — Ничего такого я не говорил, — возразил мужчина из уголовного розыска, мило улыбаясь. — Насколько нам известно, первым посторонним в замке был профессор Никодим.
      В разговор вступил и второй товарищ в штатском:
      — Вы сами недавно говорили, товарищ инженер, что как-то заметили в комнате профессора картину, которую до того нигде не видели.
      — Верно, — кивнул Станда. — Но это был портрет барышни Томашковой, написанный паном Кроцем. Я его почти сразу узнал вчера на даче.
      Сотрудники уголовного розыска переглянулись и на минутку задумались. Наступила тишина, но она продолжалась недолго. Ни с того ни с сего Тонда подпрыгнул чуть ли не на метр, взревел и рванулся вон из круга собравшихся, да так стремительно, что у ротмистра Еничека свалилась фуражка.
      — Кро-оошка! — заорал Толстый волк и бросился вперёд.
      На ступенях у дверей замка метался валёк из мяса и сала, обтянутый собачьей шкурой, на коротких, кривых лапках. Толстая торпеда, пискляво повизгивая, покатилась навстречу своему хозяину и приложила исполинские усилия, пытаясь попасть к нему на руки. Тонда опустился на колени, дал ей себя облизать, как головку сахара, сюсюкая при этом вроде какой-нибудь кумушки над младенцем.
      — Эти двое от любви когда-нибудь слопают друг друга, — хмыкнул Мишка.
      — В следующий раз лучше присматривай за своим пёсиком, — сделал ротмистр замечание Тонде. — Вчера вечером он влез к нам в машину, сожрал у поручика ужин, а потом уснул за задним сиденьем. Дежурные всю ночь глаз не сомкнули — этот твой барбос непрерывно скулил под дверью. — Милиционер повернулся к нам, поднял четыре пальца. — За ночь пёс умял четыре ломтя хлеба с маслом и колбасой, выпил термос кофе и ещё пол-литра пива. Покуда было что жрать, вёл себя тихо, но как только у дежурного кончились запасы, заскулил опять — и так до утра. Да, ещё слизнул тридцать кусков сахара, которые секретарша держит для кофе. Невероятно, но факт.
      Мужчина из розыска, которого Еничек назвал поручиком, с печальной усмешкой добавил:
      — Жена дала мне вчера с собой десять картофельных оладьев, моё любимое кушанье. Он их тоже слопал вместе с полиэтиленовым пакетом.
      Хотя на наших лицах изображалось возмущение ненасытностью Тондиного пса, но внутри у нас всё сотрясалось от хохота. Алёна душила приступ смеха тем, что щипала меня за спину, Ивана покусывала костяшку пальца, а Станда, как всегда, когда хотел сохранить серьёзность, сосредоточенно раскуривал сигарету.
      Счастливое выражение на Тондиной физиономии сменилось виноватым.
      В его объятиях резвилась, блаженствуя, Толстая торпеда, а поручик притворно хмурился.
      — Но… — пытался что-то высказать Толстый волк. — Но… значит… если… я, вероятно, должен буду заплатить, да?
      Поручик замялся и дотронулся подушечкой указательного пальца до кончика носа.
      — Как скажет начальник, — ответил он.
      — А может, сделаем так: я бы натёр картошки, а Ивана испекла бы вам оладьи? — осторожно спросил Тонда.
      — Почему же нет, вполне пойдёт, — согласился поручик, — но как быть с нашими дежурными? У них съедено больше, чем у меня.
      — А может, и они тоже взяли бы лепёшек, а? — размышлял Тонда. — Если бы мы послали им — ну, скажем… Как вы сами думаете, сколько?
      Работники службы госбезопасности переглянулись и запрокинули головы.
      — Десять? — прикинул первый.
      — Пятнадцать, — сказал ротмистр Еничек. — И это, если не учитывать тридцати кусочков сахара.
      — Тогда, значит, двадцать, — внёс поправку поручик. — Так мы возместим и секретаршины убытки.
      Тонда опустил Толстую торпеду на землю, вытер тыльной стороной ладони вспотевший нос и повернулся к замку.
      — Тогда… тогда я сейчас же иду тереть картошку, — грустно сказал он.
      Только за Тондой закрылись двери, двор огласился взрывом хохота. Алёна повалилась на траву и как помешанная стала молотить по ней руками, Станда с Иваной стояли обнявшись и хохотали, уткнувшись друг другу в плечо, Мишка паясничал перед Толстой торпедой, а стражи порядка покатывались со смеху. Только профессор Гибш делал вид, что это его не касается, а когда веселье улеглось, тихо сказал:
      — Удивляюсь, как вы можете так подшучивать над этим пареньком. Он честный добряк и не заслуживает такого отношения. А вы… — Он обращался ко мне, Алёне и Мишке. — Если вы настоящие друзья, то не дадите ему одному крутиться на кухне и придёте на помощь.
      Как вы думаете, мы пошли? Пошли, только не сразу, потому что сперва хотели узнать, найдётся ли портрет Тициана, а потом уже пошли.
      И без всяких отговорок.
     
     
      25. Счастливого пути, графы!
     
     
      «Уважаемый пан инженер, — писал Станде профессор Никодим, — я не думал, что задержусь в Берлине. Обстоятельства сложились так, что моё пребывание здесь затягивается почти на месяц (обнаружилось несколько картин, увезённых нацистами во время войны), а вы, насколько мне известно, оставляете замок первого августа. Должен вам заранее сообщить, что во время своего пребывания в замке я неожиданно нашёл исключительную ценность — портрет пятнадцатого столетия работы итальянского мастера Тициана Вечеллио. Мне не хотелось поднимать лишнего шума, пока его подлинность не удостоверит один мой коллега, хотя сам я почти уверен, что это подлинник. Когда меня отозвали в Прагу, я спрятал картину, потому что не хотел везти с собой в автобусе такую ценную вещь. Не сердитесь, что я вам ничего не сказал о своей находке, но я боялся, что эта новость получит огласку, в замок заберутся какие-нибудь жулики и прибавят вам забот. Но теперь я не вижу другого выхода и поэтому уведомляю вас, что портрет Тициана спрятан за рыцарем в раме, который висит в коридоре замка. (Надеюсь, он ещё там!) Будьте так добры, передайте портрет моему заместителю профессору Гибшу, который уж решит, что с ним делать дальше. Приветствую Вас, Ивану и всю Вашу молодёжь, которой, наверное, не терпится вернуться домой. Желаю вам хорошо провести остаток каникул.
      Никодим».
      Поручик с шумом выдохнул и набрал в лёгкие побольше свежего воздуха.
      — Это ничего, что бумага так воняет, зато её содержимое благоухает тысячами гвоздик.
      — Вы уже смотрели? Тициан там, за рыцарем? — спросил ротмистр Еничек.
      Станда развёл руками:
      — Когда же мне? Только и разговоров, что про Толстую торпеду и её прожорливость.
      — Про кого? — изумился поручик.
      — Так ребята прозвали этого барбоса, — объяснил Станда.
      — Ха-ха, Толстая торпеда! — засмеялся поручик и бросил взгляд на Тондиного пса. — Метко сказано, что правда, то правда. Но пойдёмте заглянем под этого рыцаря. Держите кулаки, а то как бы опять не вышел конфуз.
      Вскоре мы убедились, что профессор Никодим был прав. Никакого конфуза не получилось, потому что за изображением рыцаря в латах, обрамлённого толстой позолоченной рамой, действительно находилась картина поменьше, представлявшая собой портрет старого мужчины с бородой.
      В приподнятом настроении все отправились в нашу гостиную, профессор Гибш внимательно осмотрел полотно через лупу и дал ожидаемое заключение эксперта: несомненно, перед нами работа итальянского художника Тициана Вечеллио.
      — Это означает, что барышня Томашкова и пан Кроц ни в чём не замешаны, — заключила Ивана, и под её рукой зашипела первая порция картофельных лепёшек.
      — Ну, без небольшой нотации, наверное, не обойтись, — сказал поручик. — Маленький обман — всё равно обман, даже если они никому не хотели причинить вреда. Профессор Никодим, по-видимому, не пришёл бы в восторг от своей внучки.
      — Мы замолвим за них словечко, — предложила Алёна. — Правда, мальчики, мы напишем профессору, чтобы… — Вдруг она замолчала.
      — Ну-ну, — подбадривал её ротмистр Еничек, и Быстроножка покраснела, как помидорчик. — Чтобы что? — приставал милиционер.
      — Чтобы они могли пожениться, — выпалила Алёна, сделавшись пунцовой.
      — Да? — удивился пан Еничек. — А откуда вы знаете, что профессор мешает им пожениться?
      — Но ведь барышня Томашкова и пан… — сыпалось из Быстроножки.
      Но Станда не дал ей договорить.
      — Я рассказал ребятам, почему внучка профессора выдавала себя за реставраторшу, — поспешил вставить он, догадавшись, что во время допроса мы подслушивали под окном.
      Ротмистр слегка улыбнулся, погрозил нам пальцем, но ничего не сказал. Когда вся лепёшечная затея подошла к концу и мы дули на стёртые кончики пальцев, милиционер ещё раз подошёл к нам.
      — Чуть не забыл — наш начальник просил вам передать, что он приглашает вас пятого августа поехать на десять дней в лагерь отдыха, организованный для детей в Татрах. Вы получите и письменное уведомление, но уже и так можете считать, что это премия за вашу помощь по спасению народного достояния. Что вы на это скажете?
      Мы ничего не сказали. Мы загалдели. Пол в гостиной содрогался от наших радостных прыжков, поручик и его спутник заткнули уши мизинцами, а Станда взвыл:
      — Тихо, черти полосатые, вы же топаете, как стадо буйволов!
      Одного ротмистра Еничека наш восторг не вывел из себя. Он спокойно дождался, пока мы успокоимся, и подал Нам руку.
      — Я с вами не прощаюсь, — сказал он. — Мы ещё не раз встретимся в Градиште. Но если на следующей неделе не увидимся, желаю вам хорошо провести время в Татрах. Счастливого пути, графы!
      Потом все блюстители порядка получили от Иваны по пакетику свежеподжаренных оладышков, уселись в машину и выехали из ворот замка. Наша компания бежала следом и махала руками. Когда машина набрала скорость, мы вернулись во двор замка и направились к купальне.
      Вода была прозрачная и тёплая, так что не устояли даже Станда с Иваной.
      Только Толстая торпеда неподвижно лежала в траве. И спала.

КНИЖНЫЕ ПОЛКИ, СТЕЛЛАЖИ, ШКАФЫ
Попробуйте ответить: как лучше сохраняются книги — стоя или лежа? Вспомните книжные полки больших библиотек. Книги на них не лежат, а стоят. Так они гораздо лучше сохраняются. А почему?
Да потому, что книги именно так «устроены». Не для лежачей жизни...
Конечно, одну-две книги вполне можно положить. Вреда не будет. А много книг класть друг на друга не следует. Такая «куча мала» для книг вредна. Не даст книгам даже вздохнуть.
Но и стоять книги должны не как-нибудь, а по своим особым правилам. В тесноте (когда на полке стоит книг больше, чем нужно) книги тоже задыхаются. При доставании книг с такой полки у них непременно портятся обложки. Кроме того, на стиснутые книги чаще нападают насекомые-вредители.
Когда же книги стоят на полке слишком свободно (вкривь и вкось)у им тоже плохо. Они перекашиваются. Переплеты сами собой начинают отдираться от книг.
Книги должны стоять на полке не слишком тесно, но и не слишком свободно. Слегка касаясь друг друга. Тогда им хорошої
Из обрезков фанеры или толстого картона вы можете сделать отличные раздвижные
стойки для книг. Устройство их показано на рисунке. Такие стойки просты и удобны. Их можно устанавливать и на письменном столе, и на книжных полках. В этих стойках книгам всегда будет хорошо.
Книжные полки на письменный стол тоже очень удобны.
Самая простая книжная полка для письменного стола — длинная «скамейка». Ее длина может быть лишь немного короче стола. То есть при необходимой толщине доски (чтобы под тяжестью книг полка не прогибалась!) такая полка может быть достаточно длинной. Если же доска тонкая (меньше двух сантиметров толщиной), полка должна быть короче. Или иметь посередине ножку.
Сделать такую полку-«скамейку» не составляет никакого труда. Нужна лишь подходящая доска. Ножки могут быть чуть потолще, но могут быть и из той же доски. Высота их 22—23 сантиметра: в зависимости от высоты ваших книг. Ширина 18— 22 сантиметра.
Несколько таких полок-скамеек», поставленных друг на друга и для прочности скрепленных между собой шипами или шурупами, образуют небольшой удобный стеллаж. Для жесткости стеллажа весьма желательна задняя стенка (из фанеры или мебельного картона).
Конечно, все доски надо хорошо выстрогать и покрыть каким-нибудь мебельным лаком. Под светлый лак хороша ореховая морилка.
Очень простые и удобные книжные полки на стену получаются из нескольких досок, обрезков металлических трубок и двух кусков витой гибкой проволоки. Б каждой доске делается четыре отверстия. В отверстия продевается проволока, на про-Еолоку надеваются металлические трубки. Концы каждой проволоки надежно скручиваются и надеваются на гвозди или костыли, вбитые в стену. Вешаются такие полки над письменным столом. Две-три полки витая проволока свободно выдерживает.
Если же книг у вас много и двух-трех полок вам недостаточно, сделайте большую стоячую полку. Ее размеры: длина стенок — 1,5—2 метра, ширина — 18—22 сантиметра, толщина —
2—2,5 сантиметра, а длина полок около метра, ширина их на 1 сантиметр меньше ширины стенок, толщина на 2—3 сантиметра меньше толщины стенок.
Расстояние между полками 22—28 сантиметров: в зависимости от высоты ваших книг.
Чтобы книги, стоящие на полке, не пылились, застеклите ее. А для этого купите в магазине пластмассовые полозья для стекол. Или сами сделайте в полках соответствующие канавки: глубина верхней канавки 10—12 миллиметров, нижней — 3—5 миллиметров.
Тогда у вас будет самый настоящий книжный шкаф. А возможно, и не один.
Школьники, владеющие столярным инструментом, осилят такой шкаф за 3—4 дня.