DjVu

      ОДИН СРЕДИ ВОДЫ
     
      Знакомьтесь: его зовут Нкуэнг. Он охотник за черепахами и хозяин рыбы-прилипалы.
      И с рыбой познакомьтесь. И у неё есть имя. Притом красивое — Большая Жемчужина.
      И с островом, на котором живёт Нкуэнг и где плавает в полузатопленной лодке рыба-прилипала, тоже будьте знакомы. Эта узенькая, свёрнутая на манер бублика полоска земли называется «Тааму-Тара», что означает: «Один Среди Воды».
      Вот уж что правильно, то правильно! Остров, как всякий остров, в самом деле расположен среди воды, и, кроме того, он один. До того один, что более одиноким, кажется, быть нельзя. Если заберётесь на верхушку его самой высокой пальмы и посмотрите в самую сильную подзорную трубу, ничего, кроме воды, всё равно не увидите. Куда ни посмотреть, всюду одно и то же: вода, вода, вода...
      Нет здесь океану ни конца ни края.
      Океан... Вот оно, главное. Ведь Нкуэнг, надо вам сказать, океаниец.
      А Океания — это та часть Великого океана, где над водой поднимается тьма-тьмущая больших, не очень больших и совсем маленьких островов. Будто кто миску гороха опрокинул.
      Горох рассыпался. В одном месте горошины легли близко друг от друга, в другом — пореже, некоторые же закатились куда-то совсем далеко.
      Тааму-Тара как раз оказался такой далеко закатившейся горошиной. Даже до самого близкого от него островка надо плыть и плыть. Немало дней пройдёт, пока доберёшься. Это если на лодке под парусом.
      На пароходе доехать, конечно, быстрей, но только пароходы в Тааму-Тара не заходят. Что им здесь делать?
      И самолёты сюда не прилетают. Им приземлиться негде. Уж очень он маленький, остров.
      Так и живут люди среди волн.
      Зато нет в мире никого, кому Великий океан был бы ближе и родней: всегда рядом, всегда виден, всегда слышен. От него не уйти. От него даже не отвернуться. Ночью, скажем, сколько бы житель Тааму-Тара с боку на бок ни поворачивался, он всё равно будет лежать лицом к океану Ведь вода окружает его с любой стороны.
     
      НКУЭНГ И ЕГО СОСЕДИ
     
      Что другие океанийцы делают, то и Нкуэнг. Соседи ловят рыбу, и он ловит; соседи забираются на пальмы за кокосовыми орехами, и он забирается; соседи растят бананы, и он растит; соседи охотятся за морскими черепахами, и он охотится.
      Правда, когда дело касается морских черепах, то тут не столько Нкуэнг берёт пример с соседей, сколько соседи с него. На всём маленьком острове нет более удачливого ловца. Люди нередко выходят в океан и возвращаются с пустыми руками, а Нкуэнг — никогда. Уж если собрался за черепахой — черепаху привезёт. Да какую здоровенную!
      Соседи радуются удаче соседа.
      — Ты молодец, Нкуэнг! — говорят они и хлопают охотника по плечу. — Твоя Большая Жемчужина тоже молодец. Такую рыбу благодарить надо.
      Нкуэнг кивает головой.
      — Да, Большая Жемчужина у меня большой молодец, — соглашается он. — Но зачем ей моя благодарность? Лучше я её банановыми гусеницами угощу. Она их очень любит.
      И Нкуэнг идёт к бананам и начинает перебирать громадные сочные листья, чтобы набрать гусениц для Большой Жемчужины.
     
      ТЕПЕРЬ О РЫБЕ-ПРИЛИПАЛЕ
     
      Что же это за рыба — Большая Жемчужина? Почему её так хвалят соседи Нкуэнга?
      Нужно сразу признаться: хотя прилипала и названа красивым именем, с виду ничего особенного она собой не представляет. Её не сравнить ни с луной-рыбой, ни с рыбой-молотом, ни с электрическим скатом, ни с другими диковинными жителями океанских глубин. О тех иначе не скажешь — чудища. А Большая Жемчужина — рыба как рыба. Величиной не выдалась, красотой тоже. Совсем неказистое создание.
      Зато плавник... Да, тут прилипала берёт своё. Спинной плавник у неё удивительный, он как присоска действует. К чему прилипнет, не оторвёшь. Намертво схватывает.
      Интересно, зачем ей такой?
      В том-то и дело, что нужен. Даже очень. Без него рыбе не прожить. Ведь прилипалы, между нами говоря, ленивы. Самим добывать себе пищу им лень, самим передвигаться с места на место лень. Их на готовенькое тянет. Они норовят так устроиться, чтобы за них другие старались.
      И, представьте, устраиваются.
      Плывёт, к примеру, океанский пароход. С пассажирами. Большой, красивый, белый.
      За ним чайки летят. На ходу хлебные корки подхватывают»
      За ним дельфины спешат, из воды выскакивают, играют. Им нравится с быстроходным судном вперегонки плыть.
      За ним рыбья мелочь тучей идёт, объедки подбирает.
      Остатков много. После завтрака повара опрокидывают за борт ведро за ведром, после обеда — снова, после ужина — опять. Тут и овощи, и кусочки мяса, и косточки дичи, и сырные корки, и недоеденные пирожные... Жителям морских глубин по вкусу такая пища. Плыть бы им и плыть, кормиться и кормиться.
      Но нет, не получается. Слишком сильно машины работают, слишком быстро винты крутятся. Судно уходит дальше, а рыбы отстают. На смену им появляются другие. И только несколько прилипал, как начали лакомиться пароходной пищей, так и продолжают. Для них скорости парохода будто не существует.
      Кто не знает, может подумать: молодцы — до чего же сильные и быстрые рыбы!
      Так-то оно так, да не совсем. Прилипалы молодцы на свой лад. Чтобы поспеть за судном, они ровно ничего не делают. Что называется, пальцем о палец не ударяют. Их пароход сам везёт.
      Да, в этом весь секрет. Прилипалы и не думают гнаться за пароходом. Зачем? Куда проще ездить на нём пассажирами.
      Так хитрые рыбы и делают. У них даже постоянные
      плацкартные места есть — днища судов. Там они себя чувствуют отлично. Почти как в каюте первого класса.
      Это потому, что у них плавник на спине особенный: к чему пристанет — не оторвёшь.
      Вот прилипалы и пользуются им. Пристанут намертво к пароходному днищу и катаются сколько хотят, питаются из кухни первого класса.
      Ну, а как же прилипала поступает, если на её пути долгое время ни одного парохода нет? Ведь может и такое быть?
      Да, тогда она поступает по-другому. Встретится в море с огромной касаткой — к касатке прилипнет; встретится с акулой — к акуле. Ей всё равно кто. Ей главное — не самой плыть, не самой корм добывать. Работать она не любит.
     
      "НЕТ", - ОТВЕЧАЕТ ОХОТНИК
     
      Прилипалы хитры, а люди хитрей. Хотя эти рыбы не слишком трудолюбивы, океанийцы сумели приспособить их для охоты на черепах. Они научились отличать хорошую рыбу-добытчицу от плохой, умелую — от неумелой, быструю — от ме; лительной, хваткую — от нехваткой.
      Поэтому-то земляки Нкуэнга хвалили Большую Жемчужину. Она считалась рыбой-чемпионом. Ни у кого такой не было. Люди часто заводили с охотником один и тот же разговор.
      — Нкуэнг, — вдруг начинал кто-нибудь из соседей, — давай поменяемся. Я дам тебе за Большую Жемчужину свинью с двумя поросятами.
      — Нет, — отвечал Нкуэнг.
      Другой предлагал:
      — Я взберусь на двадцать пальм, срежу с двадцати пальм все до единого кокосовые орехи и принесу их в твой дом. За это ты мне дашь свою Большую Жемчужину. Хорошо?
      — Нет, — отвечал Нкуэнг.
      Третий хотел дать за Большую Жемчужину новую крепкую долблёную лодку. Очень хорошую. Не у многих была такая. Её сделал лучший мастер на острове.
      Но и третьему Нкуэнг сказал «нет».
      А однажды приплыл издалека человек и показал Нку-энгу жемчужину, которую достал со дна моря, — крупную, круглую, как луна в полнолунье, и, как луна, излучавшую серебристый свет.
      — Вот тебе большую жемчужину за твою Большую Жемчужину, — сказал человек, приплывший издалека.
      — Если ты принесёшь пригоршню их, всё равно не отдам прилипалу, — ответил Нкуэнг, еле взглянув на драгоценную находку.
      Он не хотел расставаться с рыбой-добытчицей и был прав. Большая Жемчужина ловила для него черепах. Она была в его доме кормилицей.
     
      РАННЕЕ-РАННЕЕ УТРО
     
      Как же Нкуэнг охотился со своей Большой Жемчужиной?
      Вот послушайте.
      Раннее-раннее утро. Громадное багровое солнце встаёт над океаном. Вода кажется розовой, пальмы на фоне воды — будто вырезанными из коричневого и зелёного картона, а две лодки на белом песке — совсем чёрными.
      Лодки лежат по-разному. Одна целиком вытащена на сушу и опрокинута вверх дном, другая, притоплен-ная, уткнулась носом в берег, а кормой почти вся ушла в воду.
      В ней-то и живёт Большая Жемчужина. С первыми лучами солнца рыба, как всегда, в нетерпении. Её горб-плавник поднимается над водой то с одного борта полузатопленной лодки, то с другого. Где Нкуэнг? Где её хозяин? Ведь рассвет уже наступил. А с рассветом он всегда появляется, и вместе с ним в воде появляются банановые гусеницы. Вкусные! Вкуснее их нет ничего на свете.
      Прилипала изогнулась, ударила хвостом так, что брызги полетели, метнулась от одной стороны лодки к другой. Безобразие! Сколько можно ждать? Почему нет гусениц?
     
      ЯМС — ПОЛЕЗНОЕ РАСТЕНИЕ
     
      Большая Жемчужина сердилась зря. Нкуэнг пришёл вовремя. Он не торопясь приблизился к садку, довольно улыбнулся, когда увидел, как нетерпеливо стала кружить рыба при его появлении, снял мешочек, висевший через плечо, и, доставая оттуда корм, стал пригоршнями бросать его в тёмную воду.
      Прилипала жадно схватила еду, потом выпустила, потом снова схватила. Обман! Это вовсе не гусеницы.
      Да, в мешочке были распаренные клубни ямса. Нкуэнг
      знал, что Большая Жемчужина не очень любит их, но знал также и то, что одних гусениц ей давать нельзя. Питаясь только ими, рыба станет вялой, сонной, ленивой. Ямс — полезное растение, пусть ест. А гусеницы от неё не уйдут. Нечего ей жадничать.
      Прилипале пришлось подчиниться. Ямс был съеден без остатка. В конце концов, это не такая уж плохая вещь. Да и гусеницы, надо думать, появятся. Так ведь каждый день бывает: сначала — ямс, или рис, или ещё что-нибудь в том же роде, потом — гусеницы.
      На этот раз тоже всё было как всегда. Только прилипала покончила с ямсом, как в воде оказалась банановая гусеница. Прилипала кинулась, схватила. И тут же перед глазами мелькнула вторая. Да какая большая! А за ней ещё. Вот это дело! Он всё-таки молодец, её хозяин, знает, чем угодить. Она для него тоже постарается.
     
      МИНДАНАЕЦ, ШХУНА И МЕДНЫЙ ТАЗ
     
      Солнце тем временем честно выполняло свои обязанности. Минуту назад только макушка его выглядывала из моря, а тут поднялось по пояс и засверкало, как медный таз.
      Такой таз Нкуэнг видел недавно на шхуне торговца с Минданао. Судно бросило якорь возле островка, и купец позволил всем, кто хотел, подняться на палубу, полюбоваться товарами.
      Чего-чего у него только не было! Блестящие бусы, зеркальца, трубки, рыболовные крючки, ножи большие и ножи маленькие, табак, чтобы курить, и табак, чтобы жевать; тёмные сладкие, завёрнутые в серебряные бумажки, тающие во рту комочки, которые называются конфетами, и тоже сладкие белые, как ядро кокосового ореха, квадратики, которые называются сахаром.
      А сколько пёстрой материи было у минданайца! Глаза
      разбегались. И ещё был у него таз. Очень красивый. Он сиял, как солнце, и, как солнце, пускал в глаза слепящие лучи.
      Нкуэнгу до смерти хотелось заполучить эту медную круглую штуку, спорящую с самим солнцем. От неё в хижине всем станет весело.
      Жене, например. Она любит глядеться в маленький осколок зеркальца, которое есть у неё. Но таз ведь лучше зеркальца, в нём всё кажется золотым. Вот пусть и смотрит на себя, пусть хвалится перед другими женщинами.
      Или дети... Уж они-то обрадуются! Сделают тазу рожицы — таз повторит, ударят по тазу — таз зазвенит, наведут на солнце — таз отсветит так, что ни одного тёмного уголка в хижине не останется.
      И, наконец, его, Нку-энга, взять: ему тоже будет хорошо. Сядет в уголке на корточки, закурит трубку, станет смотреть кругом и думать о том, как славно у него всё
      получается-. Есть хижина, есть жена, есть трое мальчишек, есть дочка Руайя, есть блестящий медный таз, есть лодка-садок и другая лодка — вёсельная, есть отличная прилипала-добытчица. Разве мало? Очень много. Человеку, пожалуй, больше ничего не нужно.
      Но с тазом дело не вышло. Жена, дети, лодки, прилипала, как были, так и остались, а таз, от которого всем могло стать весело, минданаец увёз. Он слишком много потребовал у Нкуэнга. Нкуэнг никак не мог дать за таз пять черепашьих панцирей и целую кучу кокосовых орехов. У него столько не было. Тогда торговец повернулся спиной и велел матросам поднять якорь. Еле-еле успел Нкуэнг перебраться в свою лодку, до того шхуна сразу быстро пошла.
      А таз уплыл вместе со шхуной. Но, может быть, он ещё достанется Нкуэнгу. Минданаец через месяц-другой вернётся, и Нкуэнг к тому времени постарается собрать много кокосовых орехов, наловить черепах.
     
      ЕСЛИ ЕСТЬ ДВИЖЕНИЕ, БУДЕТ КОРМ
     
      Однако таз — тазом, а время не ждёт. Надо поторапливаться. Вон и Большая Жемчужина волнуется.
      Прилипале вправду надоело метаться в тесном пространстве. Она уже привыкла: после кормёжки полагается выходить на охоту. И чем скорее, тем лучше. Её тянуло на морской простор.
      Но Нкуэнг не такой человек, чтобы торопиться. Всё, что делал, он делал не спеша. Сейчас он тоже не торопясь подошёл к опрокинутой вверх килем лодке, не торопясь перевернул её, не торопясь спустил в воду, не торопясь подтянул заплясавшую на мелких волнах посудинку к корме полузатопленного рыбьего садка.
      Дальше, правда, от его медлительности следа не осталось. Когда нужно спешить, он и спешить умеет.
      А тут без спешки не обойтись. Дело с рыбой связано,
      с одной из самых увёртливых рыб, какие плавают в океане. Её нужно перенести из садка в море. И не просто перенести, но ещё накинуть поводок, сделать так, чтобы вёрткая, как вьюн, и скользкая, как угорь, прилипала, оказавшись на привязи, чувствовала себя свободной.
      Нкуэнг умел проделывать всё это лучше кого-либо другого. Рыба не успела опомниться, как океаниец выхватил её из садка, взнуздал и, опустив в воду, пришлёпнул спинной плавник к борту лодки, как пришлёпывают глину к стенке, когда штукатурят дом.
      Очутившись таким не очень приятным способом в море, прилипала ударила хвостом раз, другой, но тут же успокоилась. Всё идёт как надо: она держится спиной за что-то надёжное и это надёжное куда-то двигается. Раз есть движение, значит, будет корм. Так заведено в океане.
     
      ЛЕС ПОД ВОДОЙ
     
      Сначала Нкуэнг действовал веслом, потом поставил парус. Ветер подхватил и понёс лодку к тому месту, где на дне, под толщей прозрачной воды, растёт густой коралловый лес, безмолвный, неподвижный, странный.
      Любит морская живность такую подводную чащу. Здесь есть где укрыться мелкой рыбёшке, есть за что зацепиться крабу, есть чем поживиться рыбе покрупнее. Мелкота стаями шныряет среди коралловых ветвей, крабы, спрятавшись в углублениях, только клешнями шевелят, а хищники, живущие за счёт рыбьей мелочи, не торопясь тенями скользят то здесь, то там, высматривая добычу.
      Немного существует мест на свете, где вода была бы такой же прозрачной, как здешняя. Каждую веточку коралла можно разглядеть.
      Потому-то Нкуэнг и направил сюда свою лодку. Он знал, где ему охотиться. Ловить черепах с помощью прилипалы нужно в прозрачной воде.
     
      ИНОЙ МИР
     
      Ох, и интересно! Часами смотри — не насмотришься. Совсем иной мир.
      Нкуэнг свесил голову над краем лодки. Новый мир раскрывался перёд ним. Ему видно, его не видно. Никто поэтому не стесняется, жизнь идёт заведённым порядком.
      Вон без всякого стеснения омар схватил зазевавшуюся рыбёшку. Та плыла по своим делам, не заметила притаившегося в расщелине рака-великана, и готово. Была рыбка, нет рыбки.
      Запасливый Нкуэнг имел с собой завёрнутый в банановый лист кусок вяленого мяса. Глядя на омара, ему очень хотелось отрезать сколько-то от своего запаса, привязать к верёвке и опустить перед самыми клешнями морского разбойника. Тот, конечно, не удержится, уцепится за приманку, а уцепившись, мигом окажется на дне лодки. Варёный омар — вкусное блюдо. Ребята Нкуэнга завизжат от радости, когда увидят такую добычу. Но нет, не придётся им обсасывать лапы и клешни рака-великана. Нкуэнг не за тем находится здесь. Он черепаху высматривает. А возня с омаром может её напугать. Охотник продолжал вглядываться в глубину. Что случилось? Почему так отчаянно шевелятся громадные рачьи клешни?
      Оказывается, омара схватил осьминог. Несколькими щупальцами он держался за глыбу коралла, а одним сжимал морского рака. Вскоре он раздавил его, как яичную скорлупу.
      Нкуэнг терпеть не может осьминогов. Ему было жаль, что борьба так быстро окончилась и не омар вышел из неё победителем.
      «Ты плохой, гадкий! — ругал про себя Нкуэнг восьминогого разбойника. — Думаешь, это тебе даром пройдёт? Нет. Рыбка съела червяка, и её омар схватил, омар съел рыбку, и его ты схватил, а тебя тоже кто-нибудь схватит. Тебя меч-рыба на куски разорвёт или пила-рыба пополам разрежет. В океане всегда так бывает».
     
      КТО ВСПУГНУЛ ЛУНУ-РЫБУ
     
      После того как осьминог позавтракал омаром и скрылся, ничего интересного больше не происходило. Нкуэнг даже заскучал. Он не раз видел чудеса подводного мира и сейчас не удивлялся ни диковинным морским растениям, ни пестроте рыбок, мелькающих между водорослями, словно бабочки в саду, ни морским звёздам, медленно передвигающимся зачем-то с одной ветки коралла на другую; не удивлялся он и луне-рыбе, которая, как большой воздушный шар, поднялась из глубины, замерла на месте и тут же, не шевеля ни плавниками, ни хвостом, так же внезапно камнем ушла на дно.
      Впрочем, нет, луна-рыба охотника заинтересовала. Она не зря поднялась, подумал он. Сейчас наступило время, когда эти рыбы мечут икру. А черепахи её очень любят. Они готовы тысячи километров проплыть, чтобы полакомиться. Вот, может быть, черепаха как раз и вспугнула луну-рыбу. Из-за черепахи, может быть, она так внезапно поднялась со дна. Hv-ка, не зевай, Нкуэнг!
     
      ЧЕРНИЛЬНЫЙ ЗАРЯД
     
      Только океаниец перегнулся через борт лодки, чтобы наблюдать, ничего не упуская, — как произошло такое, от чего он горестно покачал головой. Ай-яй-яй, какая неприятность! И всё из-за каракатицы. Она спокойно проплывала возле лодки, но вдруг чего-то испугалась, метнулась в сторону и, чтобы защитить себя от опасности, выпустила чернильный заряд.
      Вода, чистая, как хрусталь, стала мутной, будто в неё вылили большую бутылку чернил. Не синих для авторучек, не зелёных канцелярских, не фиолетовых школьных, не красных, какими пользуются счетоводы в учреждениях, а чёрных-пречёрных, которыми редко кто пишет.
      Редея по краям, чёрное облако клубилось под водой. Нкуэнг с досады плюнул: «Тьфу, проклятая! Всю охоту испортила! Придётся возвращаться домой с пустыми руками». Ведь облако может так клубиться час, полтора, два, неизвестно сколько. Тут очень тихое место. Никакого течения.
     
      ОКЕАН УМЕЕТ УДИВЛЯТЬ
     
      Однако Нкуэнг напрасно расстраивался. Океан умеет огорчать, умеет радовать, но больше всего умеет удивлять. Минуту назад Нкуэнгу казалось, что охота сорвалась и никакой черепахи не дождаться, полминуты назад он пробрался на корму, чтобы поднять якорь и дать лодке ход, а сейчас, забыв обо всём на свете, кинулся к прилипале.
      Есть, есть, есть добыча!..
      Что-то тёмное и большое мелькнуло далеко от лодки, на границе мутной воды со светлой. Это не рыба: такой широкой спины у рыбы не бывает; это не осьминог: раньше чем увидишь осьминога, увидишь его щупальца; это не медуза: медуза светлей и тело у неё колышется, будто студень. А то тёмное и большое, что мелькает вдали, не колышется, не извивается, не шевелит плавниками, не протягивает в разные стороны страшных щупалец. Нкуэнг знает, он чувствует, ему опыт подсказывает: это черепаха. Наверняка черепаха. Нельзя терять ни секунды.
     
      ГЛАВНОЕ — НЕ УПУСТИТЬ...
     
      Нкуэнг кинулся к борту с такой быстротой, что чуть не опрокинул лодку. Перегнувшись, он по самое плечо опустил руку в воду, нащупал Большую Жемчужину, толкнул рыбу вперёд, чтобы отлепить от днища.
      Прилипала нехотя оторвалась от лодки и попыталась снова пристроиться к ней с другого борта, но океаниец дёрнул за верёвку, обвивавшую рыбу. Ленивица волей-неволей отплыла* в сторону и, чуть шевеля хвостом, держалась на месте. Что ему нужно, этому странному, живущему вне воды существу? Ведь под лодкой было так хорошо! Тень, покой, прохлада... Но вдруг грубые руки оторвали её, заставили плыть... Если странное, живущее вне воды существо не хочет с нею иметь дело, не надо! Найдётся, к кому пристроиться. Тем более что нечто подходящее, кажется, поблизости имеется. Ну да, вон черепаха... Большая, гладкая, сильная, быстрая. К такой прилипнуть — все заботы отпадут. Плыви и плыви, пока не надоест. Голодной не останешься. Всё, что будет черепаха есть, прилипала тоже будет есть. Это известно. Так всегда бывает.
      Большая Жемчужина больше не медлила. Куда девалась лень. Словно пуля, выпущенная из ружья, она устремилась туда, где увидела черепаху. Сейчас прилипала знала только одно: надо не упустить гладкого черепашьего панциря, надо прилипнуть...
      И Нкуэнг думал о том же: надо не мешать Большой Жемчужине действова ь. Пусть забудет о верёвке, пусть быстрее пристанет к черепахе, пусть считает, что уплывёт с нею далеко-далеко.
     
      СДЕЛАЙ ХЛОП!
     
      Прилипала действовала быстро, а Нкуэнг — ещё быстрее. Длинная верёвка так и мелькала в его руках. Разматывая её, он одновременно грёб изо всех сил. Верёвке скоро конец, а Большой Жемчужине до черепахи ещё далеко. Если он не будет грести, прилипала не дотянется до добычи.
      Вода, замутнённая каракатицей, осталась в стороне. Сейчас снова всё видно. Вон большая, как кованый сундук, черепашья спина. А вон уже близко от сундука маленькая прилипала. Она нагоняет... Она совсем рядом... Она...
      Что это? Почему Большая Жемчужина свернула в сторону? Неужели раздумала?..
      Нкуэнг грёб и про себя умолял рыбу-добытчицу:
      «Большая Жемчужина, ты ловкая, сильная, смелая, ты самая лучшая из всех прилипал, какими владели люди! Посмотри : перед тобой очень хорошая- черепаха. Тебе будет приятно прилипнуть к ней. Если сделаешь так, я наберу для тебя три пригоршни самых жирных банановых гусениц и брошу в садок. Я всех своих мальчишек и дочку Руайю заставлю собирать гусениц. Ты ведь знаешь, у меня четверо ребят. Они много насобирают... И садок твой я подтяну ближе к морю, чтобы волны, перехлёстывая через борт, освежали воду. Ты будешь всегда в свежей воде, и у тебя будет всегда куча гусениц. Тебе ведь и сейчас очень хорошо у меня, верно? А станет ещё лучше. Клянусь! Только прилипни, Большая Жемчужина, прилипни к черепахе! Как ты умеешь: хлоп — и готово! Сделай хлоп, прошу тебя!»
      Однако до Большой Жемчужины мольба охотника не доходила. Прилипала всё удалялась и удалялась от черепахи. Казалось, она потеряла к закованному в панцирь животному всякий интерес.
      Нкуэнг не мешал рыбе, хотя честил её на все корки.
      — Проклятая, паршивая, скользкая, мерзкая тварь! — бормотал он. — Какая ты прилипала! Ты дочь каракатицы и морского ежа. Да, да, дурак я был, что набивал твоё брюхо гусеницами. Больше ни одной не получишь. И мальчишкам скажу, чтобы не давали. Я даже сделаю лучше: выкину тебя в море, и подыхай с голоду, глупая, ленивая рыба!
     
      ВЕРЁВКА НАТЯНУЛАСЬ
     
      Нкуэнг ругался, сердился, но верёвку продолжал разматывать. В душе он всё-таки верил в Большую Жемчужину. Не может она подвести.
      Й верно. Лицо охотника вдруг посветлело, губы растянулись в улыбке. Ну да, милая, замечательная, хорошая рыба просто хитрила. Она, оказывается, решила подплыть к черепахе с теневой стороны. Вот приближается, вот скрылась в тени, которую отбрасывает мощная черепашья спина, вот...
      Хлоп! Готово! Есть! Рыба прилипла к ^черепахе. Пришла пора действовать.
      Океаниец упёрся босыми ногами в дно лодки и стал медленно, осторожно подтягивать к себе Большую Жемчужину вместе с добычей. Никаких рывков! Рывками можно всё испортить. Если черепаха очень упирается — отпусти немного. Главное — терпение, главное — не торопиться.
      Медленно-медленно перебирает Нкуэнг верёвку, приближаясь к черепахе. Расстояние сокращается с каждой минутой.
     
      ПЕТЛЯ НА ЛАПЕ
     
      Прошло немного времени, и большой, с крышку кованого сундука, панцирь оказался возле самой лодки, но только не на поверхности, а глубоко под водой. Черепаха хитрит. Тень судёнышка и плеск вёсел испугали её.
      Что ж, можно подождать. Нкуэнг спокойно вытягивает ноги. Ему не к спеху. Черепаха под водой долго всё равно не выдержит.
      И верно, ждать пришлось совсем мало. Животное всплыло, высунуло из воды змеиную голову, с шумом втянуло воздух. Старушечьи, с дряблыми веками глаза зло и удивлённо уставились на Нкуэнга. Странно, она всегда избегала встреч с человеком, а тут вдруг против воли очутилась рядом. Что произошло? Что её держит? Почему нет возможности уплыть подальше от опасной лодки?
      Что непонятно черепахе, то понятно Нкуэнгу. Для него подобная встреча — дело не новое. Быстро достаёт он с кормы толстую, крепкую верёвку, быстро опускает руку в тёп-
      лую чистую воду, быстро набрасывает петлю на сильную, шершавую лапу. Всё в порядке, черепаха заарканена.
      На сердце легко. И сегодня ему не придётся возвращаться домой с пустыми руками. Снова весь остров будет шуметь об его удаче, снова все будут хвалить его Большую Жемчужину. Хорошая рыба! Молодец рыба! Что бы он делал без своей добытчицы?..
     
      НА БЕРЕГУ
     
      Дома всё было как всегда. Земляки дружно высыпали на берег встречать Нкуэнга. Кто помогал вытянуть лодку на белый коралловый песок, кто услужливо свёртывал парус, кто просто так стоял и смотрел. Но, когда дело дошло до черепахи, тут и зеваки зашевелились. Забравшись в воду, островитяне перевернули громадное животное на спину, поволокли подальше от воды, в тень пальм. Так и лежать ей, перебирая лапами, пока не прибудет на островок минданайский торговец.
      Ну, а Большая Жемчужина? Она ведь прилипилась к черепашьему панцирю. Что с нею?
      О ней позаботился Нкуэнг. Стоило черепаху вытянуть на прибрежный песок, как прилипала тут же отвалилась от гладкого панциря. Ей суша ни к чему. Она минуты без воды не желает быть.
      Охотник это знал. Подхватив рыбу, он ловким движением бросил её в садок. Большая Жемчужина плюхнулась в мутноватую воду полузатопленной лодки, ошалело метнулась в одну сторону, в другую, но, успокоившись, опустилась на дно. Место привычное. Ей бы гусениц сейчас.
      За этим дело не стало. Три сына Нкуэнга уже бежали один за другим от банановых зарослей к садку. Каждый бережно нёс в сложенных вместе ладошках по пригоршне крупных волосатых, извивающихся гусениц.
      Не надо думать, что маленькие островитяне набрали их по своей охоте. Нет, это Нкуэнг, ещё подходя с моря, крик-
      нул, чтобы они немедленно бежали за кормом для прилипалы. А мальчики, услышав распоряжение отца, даже застонали от огорчения. Им очень хотелось посмотреть, как вытягивают черепаху из воды. Но что поделаешь, пришлось подчиниться. И в далёкой Океании непослушным детям достаётся иногда от отцов так же, как во всех остальных уголках земли. Родительские шлепки всюду одинаковы.
     
      ОПЯТЬ ШХУНА
     
      Прошло несколько дней, и Умали, старший из трёх сыновей Нкуэнга, вбежал утром в хижину с новостью.
      — Стучит! — крикнул он. — Шхуна идёт!
      Охотник вышел к морю. С низкого берега судна видно не было, но стук керосинового мотора доносился явственно. Знакомый звук: чуть глухой, чуть с дребезжанием. Так стучал двигатель на шхуне минданайского торговца. Быстро же время прошло! Минданаец был здесь в прошлый раз в полосу дождей. А с тех пор луна успела три раза стать круглой и снова похудеть.
      Весть о приближении шхуны дошла до ушей не одного Нкуэнга. На берег не вышли только самые маленькие, которые ходить не умеют, и самые старые, у которых сил нет. Прибытие судна — событие. К нему здесь никто не остаётся равнодушен.
      Дребезжащий звук приближался. Скоро на горизонте заметна стала и сама шхуна — сначала мачта, потом тонкая, закопчённая труба, потом мостик со штурвалом, потом весь высящийся над водой грязновато-серый корпус.
      Судно, как всегда, бросило якорь примерно в километре от линии прибоя. Но с палубы на этот раз спустили на воду не вёсельную лодку, а мотбрку. В неё спрыгнули два чёрных матроса, на которых, кроме тряпки вокруг бёдер, ничего не было, за ними степенно сошёл по трапу смугло-жёлтый минданайский купец в чесучовой куртке,
      а за минданайским купцом — рослый человек в коротких, до колен, штанах, ботинках на толстой подошве, с киноаппаратом через плечо и пробковым шлемом на голове.
      — Смотрите, к нам белый человек приехал, — сказал кто-то из островитян.
     
      СКУЧНЫЙ СЛУЖИТЕЛЬ СКУЧНОГО БОГА
     
      Нельзя сказать, что на Тааму-Тара белые люди никогда не бывают. Нет, иногда заглядывают. Изредка.
      Приезжал как-то скучный человек в широкополой шляпе и назвал себя служителем бога. Скучным голосом он стал укорять островитян за то, что они безбожники, грозить им всякими неприятностями на том свете.
      «Страшитесь кары небесной!» — говорил служитель бога океанийцам, поднимая кверху длинный, хорошо отмытый указательный палец.
      Островитяне слушали, но мало что понимали. Тот свет... этот свет... кара небесная... Они ведь ничего плохого не делают, зачем же им грозить?
      С появлением белого не стало танцев при свете костра. Скучный человек запретил. И песни не велел петь. «Как богу противно смотреть с неба на языческие танцы, — сказал он, — так противно ему слушать языческие песни».
      Приезжий через каждые два слова вспоминал о боге, и выходило, что его бог даже скучнее, чем он сам.
      В общем, когда скучный служитель скучного бога, побыв немного, уехал, все на Тааму-Тара очень обрадовались. Легче дышать стало.
     
      ВЕСЁЛЫЙ ВЕРБОВЩИК
     
      Ещё побывал на Тааму-Тара вербовщик. Тот был не скучный, а весёлый, всех хлопал по плечу, о боге не говорил, зато расписывал, как хорошо будет тем, кто поедет работать на ананасные плантации белых хозяев. Ананасы выращивались на каком-то далёком большом острове, и вербовщик уверял, что жизнь там — одно удовольствие: работа лёгкая, пища сытная, жилища просторные и в добавление ко всему — деньги. Много денег. Проработав три года, люди вернутся домой богачами. Каждый сможет приобрести себе лодку с мотором, купить много пёстрой материи для жены и детей.
      Ну и обманули же их! Прошёл положенный срок или немного больше, и люди вернулись худые, как скелеты, с исполосованными спинами, еле живые. А двое вовсе не вернулись. Их закопали в чужой земле. Они надорвались на работе.
      В этом не было ничего удивительного. Ведь работали на плантациях с утра до ночи, пока солнце светило. Притом не разгибая спины. Если же кто украдкой выпрямлялся, тому — плеть.
      Кормили людей тухлой рисовой похлёбкой, жили люди за колючей проволокой. Плохо людям было.
      А когда пришло время расчёта, выяснилось, что не белые хозяева должны своим рабочим, а рабочие — белым хозяевам. Так получилось. Рабочим посчитали всё, чем они пользовались: гнилой рис, которым их кормили, колючую проволоку, которая огораживала их от мира, рубашки, которые истлевали от пота на их плечах, и даже плети, которые надсмотрщики трепали об их спины.
      С тех пор на Тааму-Тара поняли: лучше служителей бога не слушать — они тоску нагоняют, лучше вербовщикам не верить — они бессовестные обманщики, и вообще, лучше от белых держаться подальше. Без них спокойней.
     
      ЧЕЛОВЕК, УБИВАЮЩИЙ ВРЕМЯ
     
      Так-то так, но, когда белый приезжает, белому сойти на берег не запретишь. В Океании они пока хозяева.
      Да и, кроме того, на Тааму-Тара народ гостеприимный. Гостю всегда рады.
      Поэтому белого, приехавшего с минданайцами, тоже встретили как положено: с ним поздоровались, ему сказали «мир тебе», ему помогли выбраться из моторки.
      В общем, белый очутился на берегу. Коралловый песок жалобно заскрипел под двойными подошвами его тяжёлых ботинок.
      Все ждали, что гость станет делать: будет ли говорить о боге или, может быть, начнёт вербовать.
      Однако гость с разговором не торопился. Неизвестно, то ли его укачало на валкой, кланяющейся каждой волне шхуне, то ли развезло, потому что лишнее выпил (ведь у минданайца в каюте бутылок с крепким ромом сколько угодно), но белому было явно не по себе. Тяжело отдуваясь, он постоял, мутными глазами посмотрел на берег, на хижины, на океанийцев, остановился взглядом на ближайшей от воды пальме, пошатываясь, доплёлся до неё, лёг и тут же уснул. Сразу. В одну секунду.
      Тогда островитяне обступили минданайца.
      — Кого привёз? — спросили они.
      — Американца, — сказал минданаец. — Богатого. Очень богатого.
      — Что ему здесь надо?
      Минданаец стал объяснять, что белый никому беспокойства не причинит. У него никаких дел здесь нет. От него вреда не будет.
      — Если у человека нет дела, зачем он приехал? — удивился Нкуэнг.
      — Чтобы время провести, — ответил минданаец. — Богатые не знают, что со своим временем делать. У них главная забота — время убить.
      — Странный человек, — покачал головой Нкуэнг. — У него к самому себе нет жалости. Разве можно убивать то, что нужно беречь?
      — Каждый поступает по-своему, — равнодушно сказал минданаец.
      — Странный человек, — повторил Нкуэнг. — Как же он будет убивать своё время?
      Минданаец усмехнулся :
      — Он хочет посмотреть ваш остров, хотя зачем, сам не знает. Он будет снимать киноаппаратом всё, что попадётся на глаза, — и тоже неизвестно зачем. Он слышал, что таких тунцов, как в ваших водах, нигде нет. Это его тоже привлекает. Богатый американец ради того, чтобы поймать на крючок крупную рыбу, может полмира объехать.
      — Верно, наши тунцы самые большие, таких не найти, — подтвердил Нкуэнг. — Но зачем они ему? Что он с ними будет делать, если поймает? Ведь одному человеку тунца за две недели не съесть.
      Минданаец снова усмехнулся :
      — Этого я не знаю. Может быть, поймает, даст протухнуть и выбросит в море. А может быть, вам отдаст. Тут заранее не скажешь. Всё зависит от того, жадный он или нет. Время покажет.
     
      КАРТИНКИ НА КОРОБОЧКАХ
     
      Нет, белый, которого островитяне после рассказа минданайца о его богатстве прозвали господин Деньги, жадным не был. Это стало ясно с той минуты, как он пришёл в себя.
      Первыми в этом убедились маленькие островитяне.
      Своё знакомство с детьми гость начал так. Достал из сумки, висевшей через плечо, коробочки жевательной резинки чуингам и роздал. Хватило всем. Юные жители Тааму-Тара неожиданно для себя стали обладателями двойного богатства.
      Во-первых, — вкусных резинок; а во-вторых, — красивых коробочек с очень интересными картинками.
      Конечно, чуингам понравился. Хорошая штука! Сладко. Приятно пахнет во рту. Можно жевать сколько хочешь. Хоть целый день.
      По ещё больше, надо сказать, понравились маленьким океанийцам коробочки от чуингама и картинки на них.
      Маленькие, плоские, в прозрачной плёнке, коробочки годились для многого. В них можно было держать высушенные плавники летучих рыб, выброшенных морем на берег морских коньков, обкатанные волнами кусочки перламутра, отполированные до прозрачности пластинки черепашьего панциря.
      А картинки на обеих сторонах коробочек можно было часами рассматривать. Причём даже двух одинаковых не попадалось. Всегда разные. Они открывали новый, неизвестный громадный мир, тот мир, который шумит где-то далеко от одиноко заброшенного в океане, всеми забытого Тааму-Тара.
      И большие чёрные глаза маленьких темнокожих ребят часами разглядывали то, что было изображено на коробочках. Каждый раз находилось что-то ранее не замеченное.
      Вот удивительные хижины из камня и стекла. По тому, какими маленькими кажутся нарисованные рядом люди, видно, что хижины высокие-высокие, выше самой высокой пальмы. В них живут белые. Один над головой другого. Как можно так жить?
      Вот сделанная из железа и стекла моторная лодка, которая от обыкновенной моторной лодки отличается тем, что поставлена на четыре колеса и не плывёт по морю, а катит по суше. Чтобы сухопутную лодку не качало, белые сделали для неё гладкую дорогу. Дорога протянулась, будто минданаец разостлал перед покупателем целый кусок серой ткани.
      Вот тоже лодка, тоже моторная, но закрытая со всех сторон и с приделанными к бокам крыльями, как у летучей рыбы. Крылья позволяют лодке держаться высоко в небе. Лодка летит. Внизу нарисовано море и плывущая по морю большая шхуна. Интересно, может ли такая лодка нырять? Ведь летучие рыбы то взлетают, то уходят в глубину. А лодка? Сумели ли белые сделать так, что их летучая лодка по желанию или поднимается в воздух, или уходит на дно?
      Вот что-то вроде гусеницы из железа и стекла. Вместо ножек — колёса. Много колёс. Под колёсами — две уходящие вдаль полоски. Железная гусеница катит по ним. В ней едут белые. Они выглядывают из окон то там, то тут.
      А ещё были картинки с необыкновенными животными. Самым необыкновенным казалось громадное животное, на спине которого сидел маленький худой чёрный человек с палкой в руках. Ноги этого животного напоминали стволы пальм, уши не уступали по величине листьям бананов, изо рта торчали два длиннейших зуба, каких ни у одной акулы нет, а между зубами болтался хвост. Самый настоящий. Второй хвост, поменьше и потоньше, был там, где ему полагается быть..
      Удивительное животное с двумя хвостами стояло в какой-то луже и глядело на мир крохотными весёлыми глазками. Оно, видно, было доброе, если позволяло хилому чёрному человечку с палкой сидеть на себе.
      Удивляло также другое животное, на высоких нескладных ногах, с длинной, изогнутой, как у птицы альбатроса, шеей, с двумя горбами на спине и с толстой, надменно отвислой губой. Возле двугорбого страшилища стоял чёрный человек в белом одеянии. А кругом — жёлтый песок и ни одной травинки.
      Странно, думали маленькие островитяне, разглядывая картинки на плоских коробочках, почему так получается: там, где красивые места и красивые вещи, там — белые люди, а где голый песок, лужи и хвостатые и горбатые животные, там — чёрные. Разве чёрным людям не хочется жить в красивых местах и кататься в красивых машинах с колёсами и крыльями? Конечно, хочется!
      Но белым, видно, тоже не всегда легко. Взять хотя бы ту картинку, на которой нарисована белая женщина.
      Она улыбалась с картинки, но маленьких островитян её улыбка не обманывала. Они искренне жалели женщину. Бедная! Тут плакать впору, а не улыбаться. Ведь талия её перетянута узким пояском так, что несчастная, наверно, еле дышит; её распущенные волосы, конечно, цепляются за любой кустарник; её ноги втиснуты в нечто очень изогнутое, очень узкое, опирающееся на тоненькую подставочку. Она, должно быть, шагу не может сделать.
      «И чего она себя так мучает? — недоумевали дети. — Остригла бы волосы, отпустила бы пояс, ходила бы босиком, — как хорошо!»
     
      МОНЕТЫ ЗА ЩЕКОЙ
     
      Минданаец был прав, когда говорил, что белый будет снимать своим киноаппаратом всё, что попадётся на глаза. Гость поступал именно так. Его маленький чёрный пло-
      ский ящичек с круглым стеклянным глазком и блестящими кнопками, рычажками и колёсиками жужжал то и дело.
      Белый видел хижину — снимал хижину.
      Видел лодку, особенную, океанийскую, с противовесом, — снимал лодку.
      Видел женщину, мнущую пальмовое волокно, — снимал женщину.
      Видел мальчика, взбирающегося на пальму, чтобы сбить спелые орехи, — снимал мальчика.
      Но иногда белому надоедало снимать что попало, и тогда он начинал придумывать. В переводчики брал минда-найца.
      — Спроси у них, — сказал он однажды минданайцу и показал на плескавшихся в воде недалеко от берега мальчишек, — спроси, могут ли они плавать.
      — Могут, — ответил минданаец, не задавая мальчикам никаких вопросов: зачем спрашивать, когда и так известно: любой океаниец чувствует себя в воде, как рыба. Малыши иной раз ещё толком ходить не умеют, но уже плавают.
      Тогда господин Деньги задал новый вопрос:
      — Спроси, смогут ли они поймать монету, если я монету брошу в воду.
      — Смогут, — опять никого не спрашивая, уверенно ответил минданаец.
      — Тогда пойдём поищем место, откуда можно прыгать, — предложил белый. — И их позови. — Голова в пробковом шлеме кивнула в сторону мальчиков.
      Минданаец кликнул ребят. Те гурьбой побежали за приезжими.
      Недалеко росла пальма с наклонным стволом. Ствол свисал над самой водой.
      — Хорошо, — одобрительно кивнул господин Деньги, посмотрев на пальму. — Лучшего трамплина не надо. Скажи им, чтобы полезли. — Голова снова мотнула в сторону мальчиков.
      Минданаец сказал. Ребята гуськом взобрались на пальму.
      — А теперь, — произнёс американец, — ты бросай, я буду снимать. — Он вынул из кармана брюк пригоршню монет и протянул их минданайскому купцу.
      Монеты полетели вводу. Маленькие гибкие тёмные тела устремились за ними. Аппарат снимал вовсю. Сквозь прозрачную воду видно было, как серебристые кружочки, колеблясь и переливаясь, падают на дно и как вытянутые вперёд детские цепкие руки ловко на лету схватывают их. Иногда за одной монетой устремлялись две руки. Кутерьма поднималась страшная.
      Вскоре десятка полтора курчавых голов показалось из воды. Правые щёки у всех оттопыривались. Когда у плорцов нет ни сумки, ни кармана, щека может отлично заменить им и то и другое. Зато руки остаются свободными. Это в воде имеет значение.
     
      ХИТРЫЕ ОЧКИ
     
      Монеты щедрого американца достались всем, кроме маленького Умару, сына того человека, который уехал на ананасные плантации и не вернулся. Умару прыгнул вовремя, плавал ловко, нырял не хуже других, но как-то так получилось, что в том месте, куда он нырнул, ни одной монеты не оказалось. Просто не повезло.
      И мальчик вылез на берег расстроенный и смущённый. Ему стыдно было глаза поднять. Как обидно! У других монеты есть, у некоторых даже по две, а у него — ни одной. Другие за свои монеты смогут кое-что купить на шхуне минданайца, а он — нет. Да ещё и смеяться над ним будут. Надо же, чтобы так не повезло!
      Тем временем киноаппарат перестал жужжать. Всё, что хотелось заснять белому, было снято. Гость уже сменил свои очки с тёмными, но прозрачными стёклышками на очки, в которые вставлены были два зеркальца. Эти очки вызывали удивление всех обитателей Тааму-Тара. Совершенно непонятно было, как человек смотрит через них. Ведь зеркальца только отсвечивают.
      Но белого это не смущало. Он надевал тёмные очки с прозрачными стёклышками лишь тогда, когда пускал в ход свой киноаппарат. Остальное же время на носу его поблёскивали зеркальца в роговой оправе. В них всё отража лось — деревья, море, небо, берег, удивлённые лица жителей кораллового островка. Зато глаза белого видны не были. Они скрывались за серебристыми загородочками. Выходило, будто господин Деньги по собственной охоте сделал себя слепым.
      Однако так только казалось. Скрываясь за зеркальцами, никому не давая смотреть в свои глаза, гость сам всё отлично видел.
      Хитрые очки островитянам не нравились. Честный человек, у которого нет плохих мыслей, не станет прятать глаза от людей. Он смотрит не таясь. А этот глаза прячет. Почему?
     
      ТЕНЬ В ВОДЕ
     
      Итак, гость, водрузив на нос очки-зеркальца, собирался уходить.
      С ним — минданаец, выполнявший обязанности переводчика.
      За минданайцем — маленькие островитяне, довольные выловленными в воде монетами.
      Так все бы и ушли, если бы не Руайя, дочка Нкуэнга, никогда не отстававшая от ватаги мальчишек. Она тоже прыгала со ствола пальмы в воду, ей достались даже не одна, а две монетки.
      Руайя глазастая. Что другие не заметят, она заметит. Вот и сейчас её быстрые чёрные глаза увидели в море тёмную тень, Мелькнувшую под водой недалеко от берега.
      — Акула! —.крикнула девочка. — Смотрите, акула! Хорошо, что в воде никого нет.
      — О чём девчонка лопочет? — спросил господин Деньги минданайца.
      — Акулу увидела, — коротко ответил торговец. Он не утруждал себя длинными разговорами.
      — Акула? Где? Это интересно, — оживился американец.
      Минданаец показал пальцем на тень среди волн. Акула плавала возле отвесного берега. Возможно, её привлекли сюда недавно плескавшиеся в воде дети.
      — Верно, — подтвердил господин Деньги, увидев страшную морскую хищницу.
      Он на минуту задумался, затем торопливо сменил зеркальные очки на прозрачные и взялся за киноаппарат.
      Глаза его за тёмными стёклами блестели от ожийления. Белый придумал что-то интересное.
      — Слушай, — обратился он к минданайцу, — скажи этим черномазеньким: я брошу в воду большую рупию, пусть поймают. — Гость достал из кармана серебряную монету величиной с детскую ладонь.
     
      БОЛЬШАЯ РУПИЯ
     
      Минданаец замялся. Он понял затею американца. Конечно, интересно заснять акулу и рядом барахтающихся в воде тёмных ребят; интересно заснять и погоню акулы за ребёнком. Но это ведь опасно. Увлекательная съёмка может окончиться тем, что акула схватит малыша. С такими вещами шутить не следует.
      Минданаец молчал, а маленькие островитяне без слов разобрались, о чём идёт речь. Господин Деньги хочет швырнуть в воду большую серебряную монету. Монету наверняка можно поймать. И тот, кто заполучит её, станет богачом. Ни у кого из ребят на острове таких денег никогда не было. Чего только не купишь за рупию на шхуне!
      Прежде всего, конечно, большой пакет маисовой муки. Мука в доме всегда нужна. Есть мука — есть пища.
      И это будет не всё. Ещё останется сдача. На неё можно купить кулёчек вкусных конфет, или несколько коробочек жевательной резинки, или даже складной нож с блестящим лезвием, а если очень поторговаться с минданайцем, — то и увеличительное стекло, собирающее горячие солнечные лучи в узенький кружок. Таким стеклом можно зажечь любое сухое дерево.
      Словом, большая рупия — это большое богатство. И, хотя на Тааму-Тара привыкли обходиться без денег, деньгам здесь цену знают. Чтобы получить большую рупию, каждый рад был бы работать на американца, сколько тому понадобится. Нырнуть за монетой на большую глубину каждый тоже согласился бы. Но вот акула...
     
      АКУЛЫ-ЛЮДОЕДЫ
     
      Об акулах на Тааму-Тара знали даже больше, чем о деньгах. И неудивительно. Деньги на острове — редкость, а акул в здешних водах сколько угодно. Разных. Есть безобидные, но есть такие, что лучше от них держаться подальше. Особенно от людоедов. Те иной раз устраивают за людьми настоящую охоту. Островитяне хорошо помнят историю, которая произошла здесь лет пятнадцать назад. О ней часто рассказывают и сейчас. Вышли два рыбака в лодке на рыбную ловлю. Опустили крючки с наживкой поглубже, сидят ждут, когда клюнет. Тени рыболовов падают на воду.
      Очертания людей в воде и привлекли, должно быть, морского хищника. Возле лодки появилась громадная акула. Она описала вокруг судёнышка один круг, другой. Потом вдруг подплыла к борту, с силой ударила хвостом, чуть ли не наполовину высунулась из воды и схватила одного из рыболовов. Второй онемел от ужаса. А когда пришёл в себя, всё было кончено. Только кровь, окрасившая воду, говорила о том, что секунду назад случилось на его глазах.
      Конечно, такое бывает не часто. Акула попалась какая-то особенно оголтелая. Другие акулы выхватывать людей прямо из лодок всё же не отваживаются. Но на людей в воде нападают очень часто. Сильных, зубастых тварей надо бояться.
     
      УМАРУ ДУМАЕТ ИНАЧЕ
     
      Вот почему маленькие океанийцы молча глядели на серебряную, величиной с детскую ладонь монету в руках господина Деньги. Они прекрасно без всякой помощи мин-данайца поняли его предложение. Но откликнуться не собирались. Нет, надо быть сумасшедшим, чтобы прыгать в воду, когда рядом акула. Американец может хоть мешок серебра в море высыпать — никто с места не сдвинется.
      Так думали все, За исключением Умару. Умару думал иначе. Туго приходилось его матери, с тех пор как отец, поддавшись на уговоры вербовщика, уехал на ананасные плантации и не вернулся. Отца похоронили на чужом острове, а семье стало трудно на своём. Без мужчины в доме
      всегда трудно. Разве может женщина ловить тунцов или охотиться за черепахами? А Умару, самый старший у матери, был ещё мал. Ему заниматься мужской работой тоже ещё не под силу. Но помочь матери очень хотелось. Ведь большая рупия — это большой пакет маисовой муки. Его бы на две недели хватило. Две недели в очаге перед хижиной мать каждый день пекла бы лепёшки. На лице её была бы радость. И радость была бы на лицах братишек и сестрёнок Умару.
      Значит, стоит ли обращать внимание на акулу? Вполне может быть, что она вовсе не людоед.
      Если говорить правду, то не только желание помочь матери волновало Умару. Ему ещё хотелось доказать себе и другим, как здорово он умеет прыгать, нырять, плавать. Ведь то, что несколько минут назад он остался без монетки, — чистая случайность. Невезение, и только. А сейчас все увидят, на что он способен. Большая рупия достанется ему. Мальчишки на острове лопнут от зависти. Да и Руайя прикусит язычок. Она всегда дразнит его, называет черепахой, хотя он вовсе не медлительный. Девчонке придётся сейчас крепко подумать, прежде чем открывать рот и молоть всякую ерунду.
      Умару посмотрел в сторону, где тёмной тенью мелькала в воде акула. Хищница была довольно далеко. Если он прыгнет, схватит рупию и тут же взберётся на выщербленную прибоем скалу под пальмой, то акула даже не успеет подплыть. Всё будет зависеть от быстроты и ловкости. Времени терять нельзя.
      — Я прыгну, — обратился Умару к мин данайцу. — Только скажи ему, — он кивнул в сторону американца, — чтобы монету бросил ближе к дереву.
      Мальчик взобрался на пальму, дошёл по её наклонному стволу почти до самой верхушки. Стройная чёрная фигура чётко выделялась на фоне неба. Юный океаниец подался вперёд, напрягся, приготовился к прыжку.
     
      ДЕЛО ЕСТЬ ДЕЛО
     
      Минданаец передал господину Деньги просьбу Умару.
      — Мальчик говорит не зря, — сказал он. — Чем ближе монета будет брошена к пальме, тем меньше ему придётся плыть и тем легче будет спастись от акулы.
      Объяснив, что нужно, минданаец отошёл в сторону. Пусть американец обходится без него. Ему затея белого не* нравится.
      Господин Деньги выслушал переводчика и неопределённо хмыкнул. Что говорить, ему тоже не хочется, чтобы с мальчишкой случилась беда. Боже избавь! Он вовсе не собирается брать грех на душу. Но ведь они ловкие, эти темнокожие чертенята! Любой из них, надо думать, сумеет улизнуть от акулы. Так чего же бояться? Пусть прыгает и пусть старается. Рупии зря не даются.
      Подумав так и поискав глазами акулу, господин День ги взялся за киноаппарат. Сейчас он бросит монету.
      Дети на берегу замерли. Они не сводили глаз с товарища. Им было и боязно и интересно. Некоторые про себя даже пожалели, что сами не вызвались прыгнуть за большой рупией. Мальчишки всюду мальчишки. Отчаянности им не занимать.
      По-иному повела себя Руайя. Она даже не представляла себе, что этот нескладный Умару сможет её так рассердить. В тёмных глазах девочки горел беспокойный огонёк. Глупый, куда он лезет!.. Его бы отколотить как следует!
      — Не смей прыгать, медуза безголовая! — крикнула Руайя.
      «Безголовая медуза» — считается на острове крепким ругательством. Приравнять к ней человека — значит, сказать, что человек безнадёжно глуп.
      Умару не обратил на Руайю никакого внимания. Он следил за американцем. Он ждал, когда тот бросит монету.
      Тогда Руайя полезла на пальму. Она решила действовать. Глупого мальчишку нужно просто стащить с дерева.
      Господину Деньги понравилось то, как ловко девочка
      взобралась на пальму и, широко расставив для равновесия руки, осторожно пошла по наклонному стволу. Он навёл на неё аппарат. Тёмная фигурка, светло-коричневый ствол, зелёная крона, синее небо — совсем неплохой кадр.
      Аппарат зажужжал. Объектив запечатлел на плёнке всё то, что понравилось господину Деньги, — чёрную фигурку, синий фон неба, светло-коричневый ствол пальмы.
      Так. Отлично. Больше девочка не нужна.
      Аппарат перестал жужжать. Господин Деньги перевёл его на Умару. Сейчас наступит очередь мальчишки.
      Руайе оставалось до Умару всего несколько шагов, когда господин Деньги, крикнув: «Эй, парень, лови!» — широко размахнулся и бросил большую рупию в воду.
      В молодости белый был, видно, хорошим спортсменом. Во всяком случае, размахнулся он умело. Монета, словно маленький диск, полетела, сверкая на солнце, далеко-далеко и точно туда, куда метатель заранее наметил.
      Но это место находилось не под кроной пальмы. Белый не хотел зла мальчику, но и не желал, чтобы Умару нырнул, схватил рупию и тут же выбрался на берег. Что тут интересного! Прыжок в воду — и только.
      Другое дело, если мальчик и акула... Если> акула уви дит мальчика и вздумает... Боже мой, ведь получатся редчайшие кадры! Ведь тогда уже никто не скажет, что он совершил глупость, забравшись в эту немыслимую глушь, теряя время на этом паршивом островке. Наоборот, ему будут завидовать. Он привезёт снятую ленту домой, и о нём заговорят газеты, его пригласят выступить по телевизору. Словом, не надо быть идиотом. Он никогда не простит себе, если упустит редкую возможность.
      Господин Деньги колебался недолго. Он не привык упускать то, чем можно воспользоваться. Редкие кадры сами шли в руки. Дело остаётся за малым: рупию нужно бросить не туда, где над водой возвышается крона пальмы, а правее, ближе к акуле. Только всего. Это ведь такой пустяк. А за то, что произойдёт в море потом, он не отвечает. Мало ли что случается!..
      Как господин Деньги задумал, так и поступил. Рупия, брошенная уверенной рукой, упала далеко от гщльмы и близко к акуле. Пусть паренёк побудет подольше в воде, пусть акула устремится на него. Ведь она, надо предполагать, всё равно его не догонит. Эти чёрные бесенята отлично плавают.
      Господин Деньги отгонял от себя всякую мысль об опасности, которой подвергался Умару из-за его рупии. Ничего, как-нибудь выберется. Зато какие кадры будут!
     
      ТИГР МОРЕЙ
     
      Монета ещё была в воздухе, ещё не успела коснуться воды, а Умару, вскинув руки кверху, уже оттолкнулся от шершавого ствола и, точно чёрная стрела — прямой, тонкий, стремительный, — полетел вниз головой в воду. Он видел, куда падает монета, ему важно было выиграть время.
      И Умару и монета коснулись прозрачной воды почти одновременно, но довольно далеко друг от друга. Мальчику нужно было очень спешить, чтобы перехватить мелькающую в светлых струях, быстро опускающуюся на дно серебряную рупию до того, как она скроется с глаз.
      Ему это удалось. Он действительно совсем неплохо нырял и плавал. Несколько сильных взмахов рук, несколько уверенных движений ног — и вот уже монета в ладони, а там — и за щекой. Есть! Всё в порядке. Пора выбираться на поверхность. Воздуха в лёгких оставалась самая малость. Он слишком долго был под водой.
      Умару вынырнул, глубоко втянул в себя свежий морской ветерок и чуть не проглотил вместе с ним своё чудом добытое богатство. Счастье его, что большую рупию не зря назвали большой. Только внушительный размер монеты помешал ей очутиться в мальчишечьем желудке. Умару фыркнул, откашлялся, сунул руку в рот, водворил рупию на место. Щека с правой стороны раздулась как от флюса.
      Опасность проглотить рупию была не самой страшной. Дело обстояло серьёзней. Умару заметила акула.
      Акула была тигровая, самая хитрая и опасная из всех существующих. Она высматривала осьминогов среди подводных скал. Осьминоги для тигровых акул — любимая пища.
      Но тут вдруг хищница увидела что-то не менее подходящее — маленького человечка. Он был в воде, и он был один. Никого вокруг. Никакой лодки поблизости. Никаких людей с гарпунами или ружьями. Лёгкая добыча. Лучше всякого осьминога.
      Акула начала охоту.
      Собственно говоря, даже не охоту. Какая тут охота! Нужно только подплыть. Схватить барахтающееся в воде беспомощное смешное существо будет проще простого.
      Туловище тигра морей — длинное, обтекаемое, каждой своей клеткой приспособленное к плаванию, — рассекало воду со скоростью* торпеды. Такими торпедами подводники атакуют корабли противника во время войны. Плохо тогда бывает кораблям.
      Сейчас к своей жертве стремилась живая торпеда.
      Метр... Ещё метр... Расстояние между акулой и Умару сокращалось. Смерть приближалась к Умару.
     
      АППАРАТ ЖУЖЖИТ
     
      Всё, что происходило в воде, было отлично видно с берега. Господин Деньги трудился, не жалея сил. Он снимал. Аппарат жужжал не переставая. Круглая стекляшка объектива, холодно поблёскивая, уставилась на Умару. На плёнку переходит каждое его движение. Глаза мальчика широко раскрыты, лицо выражает ужас. Он знает, что на него идёт акула. От неё спасение только одно — доплыть до камней, выбраться на сушу. Руки отчаянно загребают воду, ноги толкают тело вперёд. Ну же, ну!..
      Но медленно приближается берег. Дх, до чего медленно!
      Сколько усилий требуется человеку, чтобы преодолеть в воде ничтожное пространство...
      Аппарат жужжит. Господин Деньги — весь внимание. Кадры получаются что надо. Теперь, пожалуй, мальчишку снимать хватит. Нужно перенести объектив на акулу.
      В кадре — акула. Ну и морда!.. Ну и пасть!.. Зубы как частокол. Такими зубами гранит дробить. А хвост, хвост как работает! Не хуже судового винта. Секунда, другая — и тигр морей поравняется с темнокожим мальчиком.
      Аппарат жужжит. Расстояние между подводным хищником и Умару сблизилось настолько, что стеклянный глаз объектива уже не нужно переводить с одного на другого. В кадре оба — и страшная, зубастая тигровая акула, и тёмная маленькая, беспомощная фигурка. Да и белая ноздреватая глыба коралла у кромки воды тоже видна. Несколько взмахов рук — и Умару будет на ней.
      Но успеет ли? Акула совсем рядом. Она уже перевернулась брюхом вверх. Так ей удобней хватать добычу.
      Аппарат жужжит. Аппарат делает своё дело.
     
      БАЦ! БАЦ!
     
      Юные островитяне вместе с господином Деньги и минда-найцем, сгрудившись, смотрели, как акула приближается к их приятелю. Шумливые, словно воробьи, они сейчас молчали. Никто не произносил ни слова. Всех сковал ужас. Умару нечем помочь. Умару один на один с акулой. От тигра морей в воде спасения нет.
      Руайя, сидя на корточках у кроны пальмы, тоже испытывала смертельный страх перед тем, что, казалось, неизбежно должно случиться. Уцепившись за ветку, она смотрела вниз. Решающие события разыгрывались в воде как раз под нею. Здесь выступала из воды ноздреватая белая глыба коралла, взобравшись на которую мог спастись Умару. Если он сейчас, немедленно, не уцепится за неё и не выберется из воды, всё будет кончено. Ему нужно выиграть мгновение, буквально одно мгновение.
      Акула раскрыла пасть, приготовилась к последнему броску. От неё до Умару было ближе, чем от Умару до спасительной коралловой глыбы.
      Только чудо могло спасти сейчас мальчика, только чудо могло отвлечь живую торпеду от её жертвы.
      И чудо свершилось. Бац! Что-то круглое, твёрдое, тёмное упало с высоты и стукнуло по мягкому, с нижней стороны очень чувствительному носу акулы. Бац.^Бац! Ещё два круглых твёрдых предмета, похожих на чугунные ядра, с громким плеском упали в воду рядом.
      Тигр морей в панике метнулся в сторону. В маленьких круглых кровожадных глазках сверкали злоба и страх. Что случилось? Откуда взялась непонятная опасность? Что там обрушилось сверху? Ведь не от маленького же беспомощного человечка это исходит?
      Да, человечек по-прежнему был беспомощен и был один. Рядом никого, кроме акулы. Но она почему-то отстала. Не понимая того, что произошло, Умару лишь почувствовал: расстояние между ним и его страшной преследовательницей увеличилось, секунда, та самая секунда, от которой зависело, жить ему или не жить, оказалась выигранной. Можно доплыть.
      Несколько взмахов рук — и последние метры водного пространства, отделяющие маленького островитянина от коралловой глыбы, остались позади. Задыхаясь, дрожа всем телом, серый от пережитого страха, мальчик уцепился за ноздреватый, в выбоинах, шершавый камень, подтянулся, взобрался наверх.
      Уф! Кажется, обошлось. Ну и досталось ему!
      Умару оглянулся. Акулы не было. Она ушла в глубину. На нестерпимо сверкающей от солнца поверхности моря, там, где только что он прощался с жизнью, плясали, подгоняемые ветерком, три кокосовых ореха.
      Откуда они взялись? Их ведь не было. Да и ветер не сильный. Такому ветру орехов не сбить.
      Умару поднял голову. С вершины наклонной пальмы на него смотрела Руайя и что-то кричала. Лицо сердитое. Должно быть, ругается.
      Так вот откуда орехи! Это она заехала тяжёлыми, похожими на чугунные ядра плодами кокосовой пальмы прямо в акулий нос. Сердитая девчонка единственная из всех! голоногой компании не растерялась, нашла способ прийти на помощь, спасла его от тигра морей. Ну и молодец!
     
      ДОСАДА
     
      Господин Деньги тоже смотрел на Руайю. Лицо его выражало досаду. Глупая девчонка! Хоть бы крикнула, предупредила... Тогда бы он перевёл аппарат на неё и снял, как она срывает кокосовые орехи, как запускает ими в акулу. Всё бы выглядело очень мило, очень трогательно, очень интересно. Эту часть ленты можно было бы назвать: «Находчивая чёрная обезьянка спасает своего товарища, попавшего в беду».
      А теперь всё пошло насмарку. Даже то, что было снято, теряет свой интерес. Ведь получилась чепуха! Акула преследует, преследует мальчишку, а потом вдруг ни с того ни с сего исчезает, и мальчишка спокойно выбирается на берег. Почему? Что заставило акулу отступить? Как случилось, что парень спасся от неминуемой гибели? Вопросы есть, а ответов нет. Глядя на кинокадры, никто ничего не поймёт... Просто выть от досады хочется.
      Господин Деньги сердито подтянул ремешок аппарата, повернулся спиной к злополучной наклонной пальме и, дробя тяжёлыми ботинками ломкую коралловую крошку, пошёл к своей моторной лодке, привязанной поодаль. Он был чертовски зол.
      Минданаец последовал за ним. В узких глазах таилась усмешка. Совсем пустой человек, думал он о белом. Совсем пустыми заботами живёт. Ума нет, сердца нет, ничего нет.
      Но тут же владелец шхуны вспомнил о деньгах, которых у белого много, и усмешка в узких глазах погасла.
      Деньги минданайский купец уважал. Деньги, по его мнению, могут заменить и сердце и ум.
     
      СКУЧНО!..
     
      Белый уехал на шхуну. На следующий день его на острове не было. Он пошёл за тунцами в море.
      На третий — снова появился. Опять бродил где придётся, снимал что придётся. Киноаппарат жужжал, но вяло, с перебоями. Тааму-Тара, видно, приезжему уже порядком надоел. Те же пальмы, те же хижины, те же черномазые, те же голопузые мальчишки. Скучно!..
      Скучать господин Деньги перестал, когда с охоты вернулся Нкуэнг на своей долблёной лодке. На буксире за лодкой тянулась черепаха. Величиной на этот раз она не выдалась, но черепаха есть черепаха. Нкуэнга добыча устраивала.
      На берегу поднялась обычная суматоха. Прибежали и, перебивая друг друга, что-то стали кричать дети охотника, вышли из хижин соседи. Они помогли вытащить на прибрежный песок лодку, общими усилиями перевернули черепаху на спину, общими усилиями оттащили её к пальмам. Большая Жемчужина была водворена в свой садок и получила положенную порцию гусениц.
      Всё это было привычным делом для островитян, но не для белого. Киноаппарат жужжал, просто из сил выбивался. Самодельная лодка, рыба-прилипала, черепаха на буксире, черепаха на спине, черепаха, которую чёрные волокут за лапы... Есть что снимать.
      Господин Деньги вернулся под вечер на шхуну очень довольный. День не пропал даром: три кассеты плёнки израсходовал..
      Ночью белый долго ворочался в своём гамаке, привязанном на палубе между мачтой и бортом. Смотрел на большие звёзды в чёрном-пречёрном небе и думал, чем бы заняться завтра. Тунцы не ловятся. Они, оказывается, в это время года уходят в другие места. Снимать нечего, всё уже снято. На шхуне сидеть? Пропадёшь с тоски. По богом забытому островку болтаться? Ещё того хуже. Черномазые физиономии опротивели до смерти... Но придётся терпеть: судно снимется с якоря только послезавтра.
      Господин Деньги вздохнул. Не стоило ему забираться в эту чёртову глушь.
     
      ОТЛИЧНАЯ ИДЕЯ
     
      На палубе шуршали тараканы. Подбирали крошки. Шхуна минданайца не отличалась чрезмерной чистотой.
      Американец прислушался к шороху. Может, тараканов завтра снять? Крупным планом. Они здесь невероятного размера. Хоть запрягай, как говорится.
      А впрочем, что толку? Тараканы остаются тараканами. Даже самые большие. Кому это интересно? Снимать следует необычное. Например, вчерашняя морская черепаха... Да, вот тут ничего не скажешь. Таких бы снимков побольше.
      Верёвки гамака скрипнули. Белый повернулся с боку на бок. Ему не лежалось. Он был очень доволен собой. Кто сказал, что завтра будет скучный день? Ничего подобного! У него, слава богу, на плечах голова, а не кочан капусты. Не всякий потягается с ним в выдумке. Вот только сейчас, сию минуту, у него возникла великолепная идея.
      Г оспе диц Деньги взглянул на часы. Стрелки в темноте светились зеленоватым светом. Они показывали близко к полуночи.
      Отлично. Он постарается побыстрее уснуть, а чуть свет встанет и выйдет с охотником за черепахами в море. В этом и заключается его идея. Он снимет на киноплёнку, как чёрный выслеживает черепаху, как выпускает в погоню прилипалу, как подтягивает пойманное животное к лодке, как берёт добычу на буксир, — словом, всё от начала до конца. Кадры получатся на редкость интересные.
      Верёвки гамака снова скрипнули. Ему не всё в его идее нравилось. Смущает туземец. Что же получается? Весь этот месяц он без конца снимал островитян. На них истрачена уже не одна сотня метров плёнки, надоели они до тошноты, а тут опять будет темнокожий. Не следует ли поставить точку? Не попробовать ли обойтись без дикаря?
      Но как?
      Господин Деньги раскачивался в своей распяленной на палках верёвочной сетке из стороны в сторону. Мысли путались, думалось плохо, но он не сдавался. Обязательно хотелось придумать что-то такое, что помогло бы завтра, не расходуя плёнки на чёрного, провести день без скуки.
      И, представьте, придумал. В полном восторге белый вскочил, хлопнул себя по голым коленкам:
      — Умница! Молодчина! Золотая голова!
     
      МИНДАНАЕЦ ВЗДЫХАЕТ
     
      Через минуту владелец «золотой головы», шлёпая по палубе, отправился к тому месту на корме шхуны, где, сжавшись в комок, спал на соломенной циновке минданаец.
      Американец растолкал хозяина шхуны. Тот проснулся мгновенно. И сразу же узкими внимательными глазами уставился на своего беспокойного пассажира.
      — Слушай, Чу, — сказал господин Деньги, бесцеремонно сокращая имя минданайца, которого звали Чуонг, — есть к тебе дело. С камерой сумеешь справиться?
      — С какой камерой, мистер Берти? — вежливо осведомился Чуонг.
      Пятка американца от нетерпения забарабанила по палубе.
      — Ну, с киноаппаратом... Я хочу, чтобы ты завтра поснимал. Ничего сложного в этом нет, справишься.
      — Думаю, справлюсь, — согласился минданаец. — Ради вас. Для меня будет большой честью снимать вашим аппаратом.
      — Отлично!
      Белый считал разговор оконченным, но ошибся. Минданаец не спешил.
      — А что мне придётся снимать, мистер Берти? — спросил он.
      — Выйдем в море на катере. Я буду ловить черепаху этой... знаешь... как её... прилипалой, а ты будешь снимать. От начала до конца. Очень интересные кадры получатся. Ничего подобного никто не снимал. И, главное, без черномазых. Я ловлю, ты снимаешь. Здорово придумано, а?
      Минданаец покачал головой и поднял глаза к звёздам, выражая этим своё восхищение американцем, затем неожиданно сказал:
      — Только я снимать не буду, мистер Берти. Для меня огромная честь снимать вас за ловлей черепах, но я, к сожалению, не смогу.
      — Почему? — опешил белый..
      — Очень жаль, мистер Берти, но времени нет. Мне торговать надо. Совсем плохо торговля идёт. Копры мало, орехов мало, черепаховых панцирей мало... Чрезвычайно неудачный рейс.
      Минданаец сокрушённо вздохнул.
      Пассажир торговой шхуны знал, что означают эти вздохи. Когда минданаец вздыхает и ссылается на неудачный рейс, значит, предстоит разговор о деньгах. Так уже было за время плавания не один раз. Не желая долгих разговоров, американец прямо спросил:
      — Говори, сколько?
      — Вы меня оскорбляете, мистер Берти. — Торговец прижал сухую маленькую руку к тому месту, где бьётся сердце. — Для меня большая честь...
      — Сколько? — нетерпеливо перебил американец.
      — Вы понимаете, день пропадёт... Шхуна без пользы стоять будет...
      — Пятьдесят долларов, — изрёк господин Деньги.
      — Сто, мистер Берти...
      — Семьдесят, и ни цента больше.
      На этом договорились. Американец пошёл досыпать на свой гамак, а минданаец, дивясь неумению белого торговаться, свернулся на циновке. Смешные эти богачи. И глупые. Совсем не знают цены деньгам. Он даже за десять долларов согласился бы принять участие в затее пассажира.
     
      ТАК НАЧИНАЕТСЯ ЛЕНТА
     
      Господин Деньги договаривался об охоте с минданай-цем и совсем не принимал в расчёт Нкуэнга. У него ни на секунду не возникало сомнений, что туземец сделает всё так, как захочет он, мистер BepTnv
      Однако Нкуэнг думал о себе, думал о Большой Жемчужине, но не думал о белом.
      И это господина Деньги вывело из себя.
      Впрочем, не станем забегать вперёд. Расскажем всё по порядку.
      Рано утром, лишь только солнце поднялось, американец вместе с минданайским купцом подошёл на катере к острову. Катер пристал к берегу рядом с полузатопленной лодкой-садком. Нкуэнг находился здесь и поздоровался с белым, когда тот сошёл на песок.
      Белый в ответ кивнул головой, подошёл к садку, посмотрел, как плещется и играет в воде только что позавтракавшая, сытая, довольная Большая Жемчужина.
      — Внимание! — сказал господин Деньги минданайцу и стал его учить, как обращаться с киноаппаратом. — Ты направляешь аппарат на лодку, — говорил он, — смотришь в это стёклышко и нажимаешь на кнопку. Я в это время наклоняюсь и разглядываю охотничью рыбу. Ты меня снимаешь. Постарайся, чтобы рыба тоже попала в кадр.
      Со снятых тобою кадров начнётся лента. Эта часть будет называться: «Я готовлюсь к выходу в море».
      Приезжий наклонился над садком, нахмурился, сделал сосредоточенное лицо. Аппарат в руках минданайца дело-рито зажужжал.
      Нкуэнг спокойно прислушивался к жужжанию узкой коробочки со стёклышками, рычажками, кнопками.
      «Что-то белый очень рано поднялся сегодня, — подумал он. — Чего ему не спится? »
      И больше о белом не захотел думать. У него были свои дела. Он наматывал на руку тонкую длинную верёвку. Ему сейчас надо набросить петлю на Большую Жемчужину.
      Аппарат жужжал минуту или полторы. Потом белый, крикнув минданайцу «Стоп!», выпрямился. Он был доволен. Начало сделано. Первые кадры сняты. Дальше пойдут съёмки на охоте.
      Но перед этим надо будет договориться о рыбе-прилипале. Островитянин, конечно, не станет артачиться. Долларом меньше, долларом больше — и дело будет сделано.
     
      ГОСПОДИН ДЕНЬГИ ВЕДЁТ РАЗГОВОР
     
      — Передай, — сказал американец Чуонгу, — что я хочу поохотиться сегодня с его прилипалой. Вечером рыбу верну. И заплачу сколько надо. Не прогадает.
      Минданаец перевёл. Нкуэнг отрицательно покачал головой и произнёс несколько фраз.
      — Что он говорит? — нетерпеливо спросил господин Деньги.
      — Он говорит, что не отдаст рыбу, — объяснил Чуонг. — Он говорит, что с прилипалой надо уметь обращаться. Он говорит, что человек, который не умеет ловить черепах с прилипалой, только загубит рыбу. Рыба слабая, а черепаха тяжёлая и сопротивляется. Рыбу можно разорвать, когда её тянешь вместе с черепахой.
      — Пусть не беспокоится, — сказал господин Деньги. — Если с прилипалой что-нибудь случится, я заплачу.
      — Он говорит, что ничего не хочет, — перевёл торговец ответ Нкуэнга.
      — Почему?
      Нкуэнг без перевода понял: белый спрашивает. Он хочет знать, почему ему было сказано «нет».
      — Это Большая Жемчужина, — стал объяснять охотник, показывая на рыбу в садке. — Она мне друг, всему моему дому друг. Она нас кормит. Она знает только меня. Она меня понимает, и я её понимаю. Я её никому не отдам.
      Минданаец перевёл.
      «Здешние черномазые вовсе не так просты, как кажутся, — подумал про себя американец. — Этот, например, довольно ловко набивает цену. Похоже, что придётся раскошелиться ».
      Пока шёл разговор, к Нкуэнгу подошла Руайя. Девочка принесла завтрак — с десяток печёных бананов, завёрнутых в банановый лист. С таким завтраком охотник уходил в море на целый день.
     
      ЗЕРКАЛЬЦЕ
     
      Господин Деньги взглянул на Руайю, не узнал в ней той, которая вчера испортила ему съёмку, но зато вспомнил, глядя на неё, старое, испытанное правило торговцев своей страны: оказывая внимание детям, располагаешь к себе родителей.
      Изобразив на лице приветливость, приезжий потрепал Руайю по курчавой голове, достал из кармана зеркальце и протянул девочке.
      Руайя заложила руки за спину. Она боялась принять подарок. Из-за истории с Умару. О ней среди ребят на острове велось много разговоров. Общее мнение было такое: белый — злой, белый чуть не загубил Умару, лучше от белого держаться подальше. И от его жужжащего аппарата тоже. Мало ли что... На всякий случай.
      Вот почему Руайя спрятала руки. Но держать их за спиной было трудно. Они так и тянулись к зеркальцу — красивому, овальному, в пластмассовой окантовке, и притом двойному, с какой стороны ни смотреть — отражает. Очень хорошую вещь дарил американец. Как отказаться?!
      Девочка поискала глазами киноаппарат. На шее приезжего его не было. Его держал минданаец. Это меняло дело.
      Девочка вопросительно взглянула на отца: что тот скажет? Брать или не брать подарок?
      Нкуэнг не сказал «нет». Руайя поняла по его лицу, что он ничего опасного в поступке белого не видит.
      Значит, можно! В глазах девочки блеснула радость. Она взяла зеркальце, улыбнулась, отошла в сторону. Белый без
      жужжащего ящичка на шее не так уж плох. Может быть, всё дело в аппарате?
      Нкуэнг посмотрел вслед дочери и кивнул приезжему. Кивок означал благодарность. Нкуэнг считал, что человек, умеющий доставить радость ребёнку, — хороший человек.
     
      „НЕТ“, — ГОВОРИТ НКУЭНГ
     
      Увидев, какое действие произвёл его подарок, господин Деньги уверенно продолжал разговор.
      — Рыба не может быть другом, — сказал он и помахал перед носом Нкуэнга указательным пальцем. — Рыба это рыба — её покупают, её продают. Когда рыбы много — продают дёшево, когда мало — дорого. А если рыба очень редкая, она совсем дорогая. Я хочу, чтобы ты меня понял.
      Минданаец переводил слово в слойо. Охотник внимательно слушал. Белый, по его мнению, рассуждал о рыбе правильно. Но эти рассуждения не имеют никакого отношения к его прилипале. Его прилипала не просто рыба — она Большая Жемчужина. И тут нечего объяснять. Кто понимает — понимает, а кто не понимает, сколько ни объясняй, — всё равно не поймёт.
      Поэтому Нкуэнг промолчал. Он считал, что говорить не о чем. Каждому пора заняться своим делом.
      Гость внимательно смотрел на Нкуэнга, Нкуэнг — на гостя. Первым не выдержал приезжий.
      — Почему он молчит? — раздражённо спросил господин Деньги минданайца.
      — Ему, должно быть, нечего сказать, — предположил торговец.
      — Тогда я скажу. — Американец сдвинул пробковый шлем на затылок. — Я скажу, а ты переводи. Только очень точно переводи. Передай, что если он боится, как бы я чего не сделал его поганой рыбёшке, то мы решим дело иначе.
      Я её куплю. Куплю со всеми потрохами. Втолкуй ему это, Чу.
      — Он говорит: «Куплю у тебя прилипалу», — сказал минданаец Нкуэнгу. Перевести подробней торговец считал излишним.
      Охотник пожал плечами, дивясь непонятливости белого:
      — Я её не продам.
      Чу терпеливо и спокойно посмотрел на американца.
      — Он говорит: «Я не продам её».
      Господин Деньги взорвался:
      — Слушай, Чу, если ты не сумеешь уговорить этого упрямого скота, цента не получишь из тех семидесяти долларов, о которых вчера условились. Понял?
      — Понял, мистер Берти. — Равнодушное выражение физиономии владельца шхуны исчезло. — Но что мне ему сказать?
      — Скажи, я куплю его чёртову рыбу.
      — Он уже это слышал.
      — Но он не слышал цены. Скажи: я заплачу за его каракатицу столько, сколько никто никогда за подобную дрянь не платил.
      В глазах минданайца загорелись огоньки.
      — Сколько, мистер Берти?
      — Сто долларов, чёрт побери! Сто больших серебряных рупий. И, если он будет упираться, набавлю ещё... До двухсот. Только не спеши с этим, незачем баловать цветного. Веди разговор о сотне.
      Чуонг повернулся к охотнику:
      — Тебе повезло, Нкуэнг. Ты правильно делал, что упрямился. Белый, у которого денег больше, чем ума, теперь сам не свой. Он согласен отдать за твою рыбу сто больших рупий... Десять раз по десять. — Минданаец поднял обе руки с растопыренными пальцами и помотал ими перед лицом охотника. — Ты понял, Нкуэнг?
      Островитянин молча кивнул, а торговец продолжал:
      — Но я тебе друг, Нкуэнг, и я тебе говорю: за сто рупий рыбу отдавать не надо. Я сделаю так, что белый даст двести рупий. Сто и ещё сто? Понял? И тогда ты из второй сотни отдашь мне половину. Понял? Тебе будет сто пятьдесят рупий, а мне пятьдесят. Понял?
      Нкуэнг всё понял. Понял, что белый хочет дать за Большую Жемчужину много денег и что минданаец хочет обмануть белого, взять часть его денег себе. Но, кроме того, он понимал другое: пусть белый бросается деньгами как хочет — это дело белого; пусть минданаец обманывает белого как может — это дело минданайца; что же касается его, Нкуэнга, то у него своё дело. Его дело — утром выходить в море, вечером возвращаться с пойманной черепахой. Вот! И никаких других дел он знать не хочет. А чтобы ловить черепах, ему нужна Большая Жемчужина. Никто так не умеет ловить черепах, как она.
      Значит, белый может обещать что угодно — хоть полную лодку серебряных рупий, минданаец может хитрить, извиваться, притворяться Другом как угодно, — он своей прилипалы не отдаст. Об этом даже говорить не стоит.
      Так Нкуэнг и объяснил торговцу.
      — Что он там бормочет? — сердито спросил американец.
      — Говорит, что не продаст рыбы, — ответил минданаец; затем, помолчав, добавил: — И, насколько я знаю островитян, он её не продаст. Ни за какие деньги. Хоть за миллион. Тут ничего не поделать, мистер Берти. Можно возвращаться на шхуну.
      — Чепуха! Абсолютная чепуха! Дикарь просто не понимает, что означают двести долларов. С ним нужно говорить не о деньгах, а о вещах. Он должен видеть вещи. Тогда он поймёт и станет сговорчивей. Это будет даже интересно: я сниму прилипалу и гору рухляди, которую за неё отдал.
      Минданаец выжидающе смотрел на своего пассажира. Что он только не придумает, богатый бездельник!
      А господину Деньги уже не терпелось. Он велел торговцу выгрузить весь товар, который тот возил с собой на катере.
     
      „НЕТ“, — СНОВА СКАЗАЛ НКУЭНГ
     
      Скоро на белый коралловый песок возле садка были свалены куски пёстрой ткани, ножи разной величины, наборы рыболовных крючков, топорик, острога, котелок, три медных таза и среди них тот большой, круглый, блестящий, который в прошлый приход шхуны Нкуэнгу не удалось приобрести.
      Последним минданаец торжественно вынес патефон в красивом пластмассовом футляре, с никелированной ручкой и с диском, верх которого был оклеен шершавым сукном, зелёным, как листья бананов.
      Нкуэнг знал, чтА такое патефон. Это одно из чудес, придуманных белыми. Его привозил на остров вербовщик, когда уговаривал людей ехать на ананасные плантации. Он крутил никелированную ручку, зелёный диск с чёрной, положенной на него пластинкой вращался, и по всему острову разносилась громкая, красивая, весёлая музыка. Под эту музыку хорошо танцевалось. Полированный ящик мог петь тоже. Хором и в одиночку. То мужскими, то женскими голосами. Всё зависело от того, какую пластинку положить на диск. После того как вербовщик уехал, островитяне ещё долго вспоминали про патефон. Очень хотелось, чтобы красивая громкая музыка из полированного ящика звучала на острове. Нет ничего лучше весёлой музыки.
      Товара минданаец вынес долларов на сто и решил, что хватит, выглядит достаточно внушительно. Ни американец, ни Нкуэнг всё равно не разберутся, что сколько стоит.
      Куча добра получилась в самом деле внушительной. Господин Деньги встал перед нею и велел Чуонгу пустить в ход киноаппарат. Забавно всё это будет выглядеть на экране, когда он станет крутить дома заснятую ленту и давать свои пояснения.
      После того как аппарат отжужжал, американец пальцем поманил к себе Нкуэнга.
      Нкуэнг подошёл.
      — Посмотри, — сказал господин Деньги, — всё, что ты видишь здесь, — твоё. Я тебе всё это отдаю, а ты мне отдашь прилипалу. — Господин Деньги осклабился: — Тебе очень повезло.
      Минданаец больше не ленился. Он перевёл речь американца слово в слово.
      Охотник слушал. Охотник глядел. Сердце его бешено билось. Значит, белый предлагает ему всё то, что выложено на песке, — и патефон, и медный таз, и куски пёстрых тканей, и острые рыболовные крючки, и крепкие стальные ножи, и хорошо загнутую острогу, и топорик с удобной ручкой, и котелок... Очень полезные вещи, очень нужные. Получив их, можно в одну минуту стать самым богатым человеком на Тааму-Тара.
      Руки сами собой тянулись к богатству. Но Нкуэнг удержался. Нет, он ещё не сошёл с ума. Ведь за все это нужно отдать белому Большую Жемчужину. Никогда!
      Придав лицу равнодушное выражение, океаниец отвернулся от белого и его добра. Что ему патефон, что всё остальное!.. Он не расстанется с Большой Жемчужиной даже за сто патефонов, хотя бы все они играли одновременно; он не отдаст прилипалу даже за гору медных тазов. Там, где дело касается Большой Жемчужины, никакой торговли быть не может. Она ему друг, она его кормит, она не продаётся.
      — Нет, — коротко бросил Нкуэнг минданайцу.
      Ему хотелось поскорее кончить пустой разговор. Сегодня он должен и омаров половить.
      Минданаец попытался уговорить охотника, хотя заранее был уверен, что попытка ничего не даст.
      — Послушай моего совета, Нкуэнг, — примирительно заговорил торговец, — возьми, что тебе причитается, и отдай прилипалу. Не надо сердить белого. Если белый рассердится, плохо будет.
      Нкуэнг пожал плечами. Почему нужно поступать так, как хочет белый, а не так, как хочется самому?
      И охотник снова сказал «нет». А сказав, решительно зашагал к дому.
     
      ЯРОСТЬ БЕЛОГО
     
      Спина удаляющегося Нкуэнга, всю жизнь вдыхающего воздух морских просторов, была шоколадного цвета, крепкая, мускулистая, широкая в плечах и узкая в поясе.
      Однако американца эта крепкая голая шоколадная спина с хорошо развитыми мускулами привела в негодование, близкое к неистовству. Как, черномазый смеет „ показывать ему спину! Черномазый смеет говорить ему «нет»! Черномазый смеет срывать великолепную съёмку! Такую наглость терпеть нельзя.
      — Стой, чёрный! — в ярости крикнул господин Деньги.
      Но Нкуэнг шёл своей дорогой. Под навесом хижины его ждало с вечера заготовленное вяленое мясо. Два-три омара
      сегодня обязательно попадут в котелок. Ребята будут довольны.
      На возглас белого он не обратил никакого внимания. Даже не обернулся.
      — Стой! — снова крикнул господин Деньги, весь наливаясь кровью.
      Он кричал, хотя понимал: кричать бесполезно. Его крик сотрясает воздух, и только. Тут нужно предпринять что-то другое. Нужно не горлом действовать, а кулаками. Избить негра, что ли? Свернуть ему скулу, помять рёбра? Он это сделает неплохо, он ведь занимался когда-то боксом. Негр надолго запомнит его урок.
      Приезжий собрался в несколько прыжков нагнать охотника, но остановился. Какой толк? Подумаешь, геройство — черномазому тумаков надавать. Об этом даже вспоминать будет неловко, а уж рассказывать — тем более.
     
      НОВАЯ ИДЕЯ
     
      Тут вдруг господина Деньги осенило. Опять. Как предыдущей ночью. Он снова сам от себя пришёл в восторг. Молодец! Умница! Золотая голова! То, что он придумал, позволит ему снять сценку куда более интересную, чем ловля черепах.
      Однако нельзя медлить. Дорога каждая секунда.
      Господин Деньги выхватил аппарат из рук оторопевшего минданайца и навёл объектив на удаляющегося охотника. Послышалось знакомое жужжание.
      Жужжащий звук недолго буравил воздух. Белый нажал на кнопку. Всё. Достаточно. Снято именно столько кадров, сколько нужно. Надпись, сопровождающая их, будет такой: «Не пожелав отдать свою прилипалу за целую кучу добра (куча добра уже снята), упрямый туземец удаляется. Он проявил неуважение к белому, и белый его проучит».
      Снимать дальше господин Деньги не мог. Он должен
      был сам участвовать в съёмке и передал аппарат минданайцу.
      — Теперь ты будешь снимать, Чу, — сказал он.
      Владелец шхуны вопросительно посмотрел на своего
      пассажира:
      — Что снимать?
      — Снимай меня и снимай чёрного, — пояснил американец. — Много снимай. Крути, не жалей... Только сначала задержи его, крикни, чтобы остановился. Он тебя послушается.
      Минданаец спешить не любил. Сузив и без того узкие глаза, он прикинул в уме, как обернётся для него дело, задуманное белым. Выходило, что обернётся с пользой. Ведь если он будет снимать, значит, американец за съёмку будет платить. Так договорились. А раз американец будет платить, значит, охотника следует вернуть. Без него съёмка сорвётся.
      Обдумав всё, торговец позвал океанийца:
      — Эй, друг Нкуэнг, погоди, дело есть!
      Нкуэнг не хотел оборачиваться на голос белого, но обернулся на голос минданайца. В голосе белого было презрение, в голосе минданайца — другое. Минданаец назвал его «друг». Когда слышишь слово «друг», нельзя не откликнуться. Так считал охотник. Он не знал, что друзья бывают настоящие, но бывают и фальшивые.
     
      НКУЭНГ ОБЕРНУЛСЯ
     
      Нкуэнг обернулся.
      Только этого господин Деньги и добивался. Ему нужно было, чтобы Нкуэнг обернулся. Негр должен видеть, чем занят белый.
      И Нкуэнг увидел.
      Правда, не сразу.
      Сначала он посмотрел в сторону минданайца. Ведь именно минданаец позвал его.
      Торговец занимался вполне безобидным делом: держал в руках жужжащий ящичек со стёклышком и снимал.
      Тогда взгляд охотника переместился туда, куда был направлен объектив киноаппарата. Захотелось посмотреть, что минданаец снимает.
      Лучше было бы не смотреть. Минданаец снимал белого. А белый вытворял нечто страшное. У Нкуэнга от увиденного в глазах потемнело.
      Белый переворачивал садок, в котором плавала Большая Жемчужина..
      Да, именно так. Наклонившись вперёд, упершись сильными ногами в песок, ухватив сильными руками борт полузатопленной лодки, американец мерными движениями раскачивал её.
      Лодка была тяжёлая, в ней было много воды, но белый всё-таки кренил лодку то в одну, то в другую сторону. Он был очень здоровый, этот господин Деньги.
      Крен лодки становился сильнее. Вода перекатывалась от борта к борту. Вода теперь сама помогала валить садок.
      Шея американца побагровела, мускулы вздулись, ботинки ушли глубоко в песок. Ещё рывок. Вода хлынула из садка потоком. Лодка перевернулась. Прилипала, распластавшись в воздухе, отлетела шагов на десять в сторону и судорожно забилась в горячей коралловой пыли.
      Охотник в ужасе смотрел на Большую Жемчужину. Изо всех сил ударялась рыба о землю, будто надеясь, что заставит её дать влагу. Воды! Воды! Воды!
      Охотник видел и американца.
      — Снимай, Чу, снимай, — говорил господин Деньги минданайцу, стоя возле бьющейся в песке прилипалы. — Держи в объективе рыбу и меня, а когда я тебе скажу «стоп», переводи аппарат на чёрного. Я тебе скоро скажу «стоп». Чёрный сейчас бросится бежать к нам. Вот тогда и начни его снимать.
     
      НКУЭНГ ПОБЕЖАЛ К БЕРЕГУ
     
      Верно, американец угадал, Нкуэнг и в самом деле побежал к берегу.
      Океаниец бежал, потому что хотел спасти прилипалу и ещё потому, что хотел помочь белому.
      Да, помочь. Удивляться не надо. Нкуэнгу казалось, что американец нуждается в помощи.
      Он даже знал, в какой. Нужна вода. Так же, как его прилипалу спасёт вода, вода спасёт и американца.
      Только прилипалу нужно пустить плавать, а американцу достаточно влажной тряпки на голову.
      Нкуэнг думал о прохладной воде для приезжего, потому что считал, что у белого помутился разум. Он приписывал это солнцу. Белый хоть и носит пробковый шлем, но здешнего солнца не выдержал. У него темя перегрелось. Он от этого не в себе. Его нужно отвести в тень и полить на темя холодной воды. Тогда всё пройдёт.
      Иначе Нкуэнг объяснить себе поведение белого не мог. Бедняга несомненно тронулся. Ведь не станет же человек делать зло другому человеку просто так, ни с того ни с сего. Да ещё какое зло! Только сумасшедший мог вышвырнуть Большую Жемчужину из лодки на берег, как вышвыривают гнилые водоросли. А на сумасшедшего сердиться нельзя. Ему нужно помочь.
      Но ещё раньше нужно спасти Большую Жемчужину. Потому что ей хуже. Она и секунды ждать не может.
     
      УЖАС, ЖАЛОСТЬ, ЖЕЛАНИЕ ПОМОЧЬ
     
      Нкуэнг побежал к берегу.
      — Снимай, Чу, снимай, — торопил американец владельца шхуны. — Чёрный отлично бежит, у него именно то выражение лица, какое нужно. Не выпускай лицо из объектива.
      Аппарат жужжал. Минданаец усердно снимал бегущего к ним островитянина, на лице которого были написаны ужас и жалость.
      УДАР
      Не так уж много времени требуется, чтобы пробежать те пятьдесят метров, которые отделяли охотника от берега. Большая Жемчужина ещё дышала, билась, извивалась в жарком белом песке.
      Господина Деньги возле неё не было. Он стоял близко к минданайцу и следил, как тот снимает.
      Нкуэнг подбежал к прилипале, наклонился, привычно взял в руки. Рыба шевелилась, открывала жабры, двигала хвостом. В ней ещё сохранились силы.
      Охотник оглянулся. Была бы лодка, наполненная водой, он пустил бы прилипалу туда. Но садок лежал вверх килем. Перевернуть его и снова притопить слишком долго. Большой Жемчужине осталось жить секунды.
      Значит, надо в море. Насовсем, навсегда. Другого выхода нет. Жаль! Но что поделать? По крайней мере, он будет знать: где-то его Большая Жемчужина плавает на просторе, а не валяется мёртвой на берегу. Он никогда не простил бы себе, если бы такую рыбу растаскали по кусочкам береговые крабы-трупоеды.
      — Снимай, Чу, снимай, — шептал в это время приезжий владельцу шхуны. — Я сейчас подойду к нему. Снимай нас обоих.
      Нкуэнг ничего не слышал. Он смотрел на рыбу-добытчицу. «Прощай, Большая Жемчужина, не есть тебе больше банановых гусениц, не плескаться в садке, не ловить морских черепах. Ты сейчас уплывёшь в океан».
      Прилипала слабо шевельнулась. Нкуэнг широко замахнулся. Он хотел забросить рыбу подальше, чтобы её, обессиленную, не вынесло волной обратно на берег.
      Но бросить не удалось. Сильный удар вышиб прилипалу из рук Нкуэнга. Охотник растерянно оглянулся. Перед ним стоял господин Деньги. Это его удар заставил островитянина уронить рыбу.
      Охотник с состраданием посмотрел на белого. Белому плохо. Он совсем не в себе.
      — Ничего, сейчас... — постарался успокоить Нкуэнг американца. — Рыба ждать не может, а ты немножко-немножко подожди. Я сейчас тебе воды принесу.
     
      СЪЁМКА ИДЁТ ПО ПЛАНУ
     
      Американец стоял перед Нкуэнгом в угрожающей позе. В нескольких шагах от них съёмочная камера в руках минданайского торговца издавала жужжащие звуки. Господин Деньги имел все основания быть довольным. Съёмка шла отлично. А дальше пойдут кадры ещё более интересные. Он добьётся того, что снимет островитянина, рвущего на себе волосы от горя, катающегося в отчаянии по земле. Цветные ведь очень здорово умеют выражать своё отчаяние.
      Итак, надо продолжать. Господин Деньги скосил глаза на минданайца, сделал знак, чтобы тот ничего не упускал. Охотник сейчас, конечно, снова наклонится над рыбой. Надо использовать момент. Внимание, начали!..
      Верно. Как американец предвидел, так охотник и поступил. Не глядя на белого, не обращая внимания на жужжащий аппарат, Нкуэнг наклонился, чтобы поднять Большую Жемчужину. Он всё ещё не терял надежды спасти её. Это ничего, что она еле шевелит жабрами. Прилипалы живучие. Ей бы только в море попасть, там придёт в себя.
      ... Аппарат жужжал. Всё шло, как господин Деньги задумал. Охотник протянул руку к прилипале... Так. Он дотронулся до неё... Очень хорошо! А сейчас подходит время действовать белому господину. Внимание!
      Быстро и чётко господин Деньги сделал умелый боксёрский выпад в сторону Нкуэнга. Короткий резкий удар в грудь сбил охотника с ног.
      — Снимай, Чу, снимай! — крикнул господин Деньги. — Переводи объектив на мои ноги.
      Чуонг послушно направил стеклянный глаз чёрного ящичка на поросшие светлыми волосами ноги в коротких штанах и тяжёлых ботинках с толстой двойной подошвой. Эти ноги находились в движении. Большие ботинки сгребали песок на ещё живую рыбу-добытчицу. Прошло всего несколько секунд, и над прилипалой вырос белый песчаный холмик. Всё. Нет больше удивительной рыбы, которую Нкуэнг считал своей гордостью, своим другом, которая кормила его семью. Кончилась Большая Жемчужина. Была и перестала быть.
      — Теперь наведи аппарат на чёрного, — сказал господин Деньги минданайцу. — Ты сейчас увидишь, как он с горя будет кататься по земле. Они совершенно не умеют сдерживать себя в горе.
     
      НЕТ, СОЛНЦЕ ТУТ НИ ПРИ НЁМ
     
      Нкуэнгу в самом деле было очень тяжело. Тяжело было видеть, как одуревший от солнца белый хоронит ещё живую Большую Жемчужину, тяжело чувствовать своё бессилие. Оглушённый ударом, он не сразу мог встать.
      Но вот Нкуэнг приподнялся. Мистер Берти изображал в это время перед аппаратом торжествующего белого господина : нога — на песчаном холмике, улыбка во всё лицо, глаза смотрят прямо в объектив. Привычных непроницаемых зеркальных очков на носу нет. Сложенные, они торчат из верхнего кармана рубашки грубого полотна. С тех пор как господин Деньги появился на Тааму-Тара, он, кажется, впервые позволил себе снять очки.
      Приподнявшись, снизу вверх Нкуэнг посмотрел прямо в глаза белого.
      Они его поразили. Что такое? С чего он решил, будто приезжий не в ceбe? Ничего подобного! У того, кто пострадал от солнца, — глаза красные, воспалённые, налитые кровью, взгляд блуждающий... А у белого глаза ясные, холодные, недобрые. Он, оказывается, совсем здоров, белый. Нкуэнг напрасно сваливал всё на солнце. Солнце тут ни при чём.
     
      ХУЖЕ БАРРАКУДЫ
     
      Когда правда дошла до сознания охотника, когда он понял, что всё сделанное господином Деньги было сделано нарочно, чтобы самому развлечься, а его, Нкуэнга, унизить, океаниец вскочил. Он стоял пепельно-серый, на лбу выступили крупные, с горошину, капли пота, плечи подёргивались, как в ознобе, дыхание вырывалось из груди прерывисто, со свистом.
      И серый цвет лица, и капли пота, и дрожь, и свистящее дыхание — всё это было от ярости. Ярость бушевала в Нкуэнге, будто буря в океане.
      Значит, вот он какой, господин Деньги, думал охотник. Его правильнее было бы называть не «господин Деньги», а «господин Зло». Он хуже барракуды, рыбы-убийцы, самой злой рыбы морских глубин. Та убивает, потому что родилась такой, потому что иначе жить не может. А белый? Что ему сделала Большая Жемчужина? Напала на него? Нет. Или, может быть, он голоден был, ему нужна была пища? Тоже нет. Так почему же он загубил рыбу-добытчицу?
      Океаниец смотрел в холодные, как у барракуды, глаза белого и в них находил ответы на свои вопросы. Все объясняется просто: господин Деньги только себя считает человеком, чёрные для него ничто, улитки, гнилые водоросли.
      Но кто дал ему право так считать? Разве он особенный?
      Нет, такой же, как все. Как. у всех, у него только одна голова, две руки, две ноги... Кровь в его жилах, как у всех, красная, а то, что кожа белая, значения не имеет. Какая
      разница, белая у человека кожа, жёлтая или чёрная? Важно, чтобы человек был человеком: чтобы делал добро, а не зло, чтобы трудился, а не пользовался чужим трудом, чтобы украшал жизнь, а не уродовал, чтобы доставлял радость другим, а не горе.
      Вот каким должен быть человек. Однако господин Деньги не такой. Он не только не лучше других, он много хуже. От него вред, а не польза. У него при его белой коже чёрное сердце. От таких избавляться надо.
      Ярость против плохого белого требовала выхода. Сжав кулаки, Нкуэнг двинулся на господина Деньги.
     
      ШЛЕМ ПОД НОГАМИ
     
      Господин Деньги растерялся. Негр делает что-то не то. Он должен сейчас быть в отчаянии, плакать, биться головой о землю, рвать на себе волосы от горя, а вместо этого...
      Вместо этого Нкуэнг с искажённым от ярости лицом, с мрачным блеском в глазах, с крепко сжатым ртом, из которого вырывалось хриплое, прерывистое дыхание, шёл на белого. Вид был страшный. Громадные чёрные кулаки, сжатые с такой силой, что побелели в суставах, тянулись к господину Деньги. Он сожмёт сейчас этими руками горло чужака, он убьёт его.
      Господин Деньги не был трусом. Нет, этого про него сказать нельзя. Но он любил себя. Любил своё чисто выбритое, холёное лицо, крепкую шею, мускулистые руки, длинные ноги, прикрытую лёгкой рубацжой грудь. И, когда он представил себе, что океаниец кинет его на острые кораллы, сожмёт кулачищами горло, изувечит лицо, ему стало страшно. Островитянин ведь в полном бешенстве. Его не остановишь. С ним сейчас десятерым не справиться. Значит, нечего быть дураком. Нужно спасаться, пока не поздно.
      Подумал, правда, мистер Берти и о том, что не очень-то лестно рму удирать от цветного. Но тут же эту мысль ото-
      гнал. Чего там! Жизнь дороже самолюбия. Да и кто узнает? Что произошло, то произошло. Кому он станет болтать о своём унижении?
      Словом, господин Деньги побежал от Нкуэнга, как кролик от овчарки. Куда девались гордость, осанка, самомнение! Всё побоку. Главное сейчас — секунды и метры. Выиграть время, оставить побольше расстояния между собой и неистовым океанийцем.
      Будь у мистера Берти в руках аппарат, он бросил бы его под ноги охотника. Но аппарат находился у минча-найца, и под ноги Нкуэнга полетел пробковый шлем. Мистер Берти сдёрнул его с головы, швырнул на землю, а сам со всей возможной быстротой пустился бежать к моторке.
      Шлем, покатившийся по белой коралловой крошке, свидетельствовал о том, что мистер Берти хотя и очень испугался, но способности рассуждать не потерял. Его даже хватило на хитрую уловку. Где-то он слыхал, что когда медведь неожиданно нападает на человека, то зверя лучше всего задержать, швырнув ему под ноги какую-нибудь вещь — шапку, перчатки, куртку... всё равно. Медведь в таких случаях задерживается, отвлекается, теряет время.
      Вот и полетел пробковый шлем под ноги охотника. Господин Деньги думал этим задержать преследователя.
      Но уловка не удалась. Нкуэнг не отвлёкся. Головной убор белого хрустнул под ногами охотника, словно яичная скорлупа, а сам охотник, даже не заметив попавшегося ему на пути препятствия, промчался дальше. Нагнать господина Деньги... Нагнать и дать выход своему гневу. Никаких других мыслей у него в ту минуту не было.
      Аппарат жужжит. Минданаец усердно снимает, хотя ему кажется, что всё идёт не совсем так... Мистер Берти, сдаётся, не предвидел, что охотник рассердйтся, пустится за ним в погоню, превратит его пробковый шлем в блин. Но... впрочем... кто знает? Взбалмошный американец, может быть, нарочно всё это подстроил. Вполне возможно, что именно такие кадры его устраивают.
      А раз так, то нужно снимать. Плакали его семьдесят долларов, если он что-то пропустит.
      И Чуонг старается, поворачивает хитро устроенный чёрный ящичек с никелированными рычажками и зорким, ясным глазом-стёклышком то туда, то сюда. Перед объективом проходит кадр за кадром. Вот, пригнувшись, убрав голову в плечи, с испуганным лицом бежит по берегу мистер Берти. Потом несколько метров пустынного белого песка — ив кадре охотник. Большой, широкоплечий, порывистый, яростный. Кулаки сжаты, в глазах — мрачный огонь. Сколько в нём силы и гнева!
     
      МОТОР ЗАГОВОРИЛ
     
      Нкуэнг нагонял. Расстояние между ним и господином Деньги сокращалось, ещё несколько секунд — и схватит. Мистеру Берти казалось, что он уже чувствует на своём затылке горячее дыхание охотника: затылок-то голый, шлема нет.
      В общем, плохо. Ужасно плохо. Совсем конец.
      И преследуемый и преследователь пробегали в это время мимо вещей, сваленных на берегу. Тех самых, что были вынесены из катера для обмена на прилипалу.
      Отчаяние будит мысль. Не сбавляя скорости, господин Деньги схватил раскрытую коробку с набором рыболовных крючков, отвёл руку назад и движением сеятеля, сеющего зерно, высыпал все крючки на землю.
      Крючок — не пробковый шлем. На него босой ногой не ступишь. А тут перед Нкуэнгом их было несколько дюжин. Стальные, отлично отделанные, мудрёно изогнутые, с угрожающе торчащими кверху остриями, они легли перед Нкуэнгом, словно противотанковые ежи на пути танка. И Нкуэнг, как он ни был разгорячён, понял: препятствие нужно обежать, иначе ступням худо придётся.
      Несколько секунд, которые понадобились охотнику, чтобы обогнуть часть берега, усеянного рыболовными крючками, спасли господина Деньги. Он добежал до катера, перевалил через борт, дёрнул узел каната, которым судёнышко было привязано к стволу прибрежной пальмы, рванул за рычаг двигателя, нажал на педаль. Мотор заговорил, винт взбил пену. Между берегом и кормой катера легла белая дорожка. Она тянулась всё дальше от берега.
      Океаниец остановился у края воды. Яростно следил он за мелькавшим над волнами затылком господина Деньги. Проклятый!.. Если бы не мотор... У белых всюду машины...
     
      КРЮЧКИ ОСТАЛИСЬ
     
      Владелец шхуны остался один. Ему вдруг стало не по себе. Чужой он ведь всё-таки на Тааму-Тара. Захотелось вернуться на судно.
      Но покинуть остров удалось не сразу. Пришлось долго сигналить руками, пока катер не отвалил от шхуны. Его вёл один из матросов. Это мистер Берти, отдышавшись, догадался наконец послать за минданайцем.
      Вещи, сваленные на берегу, Чуонг прихватил с собой. Он считал, что сделка между господином Деньги и охотником не состоялась и, следовательно, нет никакого смысла задаром оставлять добро. Американцу же будет представлен счёт. Мистер Берти всё равно не сумеет разобраться, остался ли товар на острове или вернулся в трюм-шхуны.
      Хотел минданаец собрать также и разбросанные белым рыболовные крючки, но потом передумал: бог. с ними, пусть остаются. Стоят они гроши, а перед островитянами зато, когда снова побывает здесь, сможет похвастать своей щедростью. Вот, мол, оставил вам в подарок несколько дюжин первосортных крючков. Они их подберут. Весь песок в том месте просеят, но соберут. Крючки для них ценность.
     
      КАССЕТА ПОЛЕТЕЛА ЗА БОРТ
     
      Ступив на борт шхуны, Чуонг немедленно направился в каюту белого. Он всегда считал, что дело делать надо не откладывая. Его дело сейчас заключалось в том, чтобы вытянуть из мистера Берти те семьдесят долларов, которые ему причитались за съёмку.
      Господин Деньги лежал в каюте на койке скучный и вялый.
      — Мистер Берти, — начал минданаец, с деланным оживлением потирая сухие маленькие руки, — я всё сделал, как вы сказали: снимал, снимал, снимал. Ничего не пропустил. Вашему киноаппарату досталось. Он, по-моему, вспотел от работы, хе-хе...
      Господин Деньги поднялся с койки.
      — Значит, всё снял?
      — Каждый ваш шаг и каждый шаг чёрного. Даже когда эти шаги... — минданаец хотел удержать смешок, но не смог и хихикнул, — даже когда эти шаги были немножко большие, немножко быстрые.
      Мистер Берти покраснел, но пропустил ехидный намёк владельца шхуны мимо ушей. «Проклятый торговец! — подумал он. — Надо заткнуть ему рот».
      — Значит, снял? — повторил вопрос господин Деньги, как бы думая о чём-то другом. — Так, так... — Со скучающим видом он протянул к минданайцу руку: — Ну-ка, дай аппарат.
      — Пожалуйста. — Торговец снял с шеи висевший на ремешке чёрный ящичек и отдал американцу.
      Господин Деньги молча повернул рычажок, вынул из ящичка кассету с отснятой плёнкой и так же молча, ничего не говоря, выбросил кассету в открытый иллюминатор, туда, где за деревянной обшивкой шхуны плескался океан. Была киноплёнка — и нет киноплёнки; было на ней запечатлено несколько сот маленьких снимков, сделанных на Тааму-Тара, — и нет больше снимков. Никто о них не дол-Жен знать. Не к чему показывать, как белый убегал от негра.
      Минданаец, горько улыбаясь, проследил взглядом за полётом кассеты в иллюминатор.
      Неужели вместе с нею вылетели из кармана и обещанные семьдесят долларов? Американец может не отдать. Работа, которую выбрасывают, — не работа. За неё денег не платят.
      Но торговец напрасно огорчался. Швырнув киноплёнку за борт, мистер Берти сунул руку под подушку, достал бумажник, вынул пачку зелёненьких бумажек.
      — Вот что, Чу, — сказал он, протягивая Чуонгу деньги. — Тут семьдесят долларов за съёмку и ещё пятьдесят за то, что съёмки не было. Понял?
      — Н-не совсем, мистер Берти.
      — Не было съёмки, не было черномазого, не было прилипалы... Ты ничего не снимал и ничего не видел. Я не хочу больше ни одного слова слышать об этом. Ясно?
      Минданаец бережно взял доллары.
      — Можете быть спокойны, мистер Берти. Мало ли что бывает... Они ужасно глупые, эти люди на островах...
      — Довольно! — прервал мистер Берти. — Я ведь сказал — ни слова.
      Всё, мистер Берти, всё... — Минданаец засеменил к выходу. — У нас здесь больше дел нет. Я распоряжусь, чтобы подняли якорь.
      Вскоре застучал мотор, шхуна развернулась и быстро, будто убегая, стала удаляться от Тааму-Тара.
     
      ПИРАМИДКА ИЗ КОРАЛЛОВ
     
      Нкуэнг наблюдал с берега за шхуной, потом медленно побрёл домой.
      Он шёл и думал о Большой Жемчужине. Жалко рыбу! Ох, как жалко! До того жалко, что сказать невозможно. Не скоро раздобудет он вторую такую, а ещё вернее — никогда. Большая Жемчужина была одна. Равную ей не найти.
      Погружённый в свои мысли, охотник собрался свернуть на тропинку, ведущую к хижине, как вдруг услышал, будто за кустами, загораживающими берег, кто-то плачет.
      Страх мурашками побежал по спине. Уж не душа ли это рыбы-добытчицы тоскует и рвётся в море?
      Океанийца тянуло прибавить шаг, но он пересилил себя, остановился. Плач донёсся явственней. Было в нём нечто знакомое. Нкуэнг пошёл на звук. Обогнув кусты, он увидел маленькую тёмную фигурку, освещённую лучами солнца. Да ведь это Руайя!
      — Руайя! — окликнул девочку отец.
      Девочка не шевельнулась.
      Охотник подошёл вплотную. Руайя сидела у песчаного холмика, насыпанного господином Деньги. Бершина его заканчивалась пирамидкой, сложенной из кораллов.
      — Ты сложила? — спросил Нкуэнг.
      Девочка подняла голову.
      — Да. Так лучше. Я хочу знать это место.
      — Хорошо сделала. Пойдём домой.
      Руайя встала. У ног её что-то блеснуло. Нкуэнг пригляделся. Это было зеркальце — овальное, двойное, в пластмассовой окантовке.
      — Смотри, потеряла. — Он показал пальцем на подарок белого.
      — Не потеряла, бросила, — сказала Руайя. — Не нужно оно мне, ничего от белого не нужно.
      Руайя наклонилась и куском коралла ударила по маленькому блестящему овалу, в котором отражался песчаный, холмик с пирамидкой на вершине. Зеркальце распалось на мелкие куски. В каждом отразился песчаный холмик.
      — Хорошо сделала. Пойдём домой, — снова повторил Нкуэнг.
      Больше до самого дома отец и дочь не произнесли ни слова.
     
      ГРОЗНО ШУМИТ ОКЕАН
     
      В ту ночь в доме охотника за черепахами долго никто не мог уснуть. Угли в очаге покрылись золой, каждый лежал на своей циновке, но спать не спал: мысли мешали.
      Нкуэнг думал: трудно сейчас будет без рыбы-добытчицы. Как семью прокормить?
      Жена охотника думала: жалко Нкуэнга, очень он гордился своей Большой Жемчужиной. И рыбу тоже жалко. С нею семья была сыта, без неё голодно будет.
      Руайя думала: проклятый господин Деньги! Хоть бы он упал с палубы шхуны и утонул; хоть бы его акула схватила; хоть бы большой кокос его по голове стукнул... Что же касается овального зеркальца, то оно у неё ещё будете Большое. Такое, что всю её отразит.
      Мальчики, поджав ноги к подбородку, тоже думали. И всё об одном: вырастут, обзаведутся рыбами-добытчи-цами и станут такими же знаменитыми охотниками за черепахами, как их отец. И уж они-то господина Деньги на остров не пустят. Ни за что!.. Стрелять из ружей будут, если он приплывёт.
      Тлели угли в очаге, каждый ворочался на своей циновке, а за тростниковыми стенами хижины грозно шумел Тихий океан.
      Что-то он сердитый сегодня, что-то беспокойный.