DjVu

      Глава 1. Современный Архимед
     
      В приоткрытой двери показалась коричневая лоснящаяся морда с остроконечными ушами, похожими на морские сигнальные флажки. Всем своим видом — насторожённым взглядом, принюхивающейся мордой и замершим наподобие вопросительного знака хвостом — собака как бы говорила: «Определённо тут творится что-то неладное!» Она обошла вокруг стола, который был посреди комнаты, и, подойдя к кровати, постояла, потом села на задние лапы и, глухо рыча, стала тащить зубами одеяло.
      Мальчик приподнял с подушки взъерошенную голову, поморгал спросонок и, увидев забавную собачью мину, встрепенулся:
      — - у меня каникулы, старина Топ. Дал бы мне ещё капельку поспать, негодник!
      Уловив в его голосе укор. Топ опустил морду, закрыл глаза и покорно полез под кровать. Здесь он обычно отбывал наказание. Всякий раз, когда его стыдили или наказывали за какую-нибудь проделку, Топ прятался под кровать Санду. Положив морду на ковёр, полузакрыв глаза, он не двигался с места, пока его не позовут. Однажды — никто уж и не помнит, по какому поводу, — Топа поругали, и он, по обыкновению, залез под кровать. Все ушли из дому и забыли про него. Вечером вся семья всполошилась: «Где Топ? Пропал Топ!» Только на другое утро его обнаружили там, где он и лежал не шелохнувшись, то есть под кроватью. Огорчение и тревога сменились радостью, а Топу досталась целая миска костей, о которых он, верно, вспоминает и поныне.
      Но на сей раз его не преминули позвать:
      — Выходи, Топ! Я не сержусь. Если я и назвал тебя негодником, так ведь это по-дружески.
      Мальчик улыбался, по его слова были недалеки от истины. Старина Топ был ронеспнком сноего хозяина. Оба родились в мае, тринадцать лет назад, и, можно сказать, вместе выросли...
      Протерев кулаками глаза и привстав, мальчик услышал из соседней комнаты шаги: лёгкие, быстрые, едва уловимые — мамины; редкие, тяжёлые, уверенные — папипы. Родители собирались уходить.
      Мать распахнула дверь:
      — Доброе утро, Саилу! Проснулся?
      Золотые лучи, разрисовали стены в весёлые, приветливые, тёплые тона. Ветер всколыхнул белую занавеску и надул её, как корабельный парус.
      — Доброе утро, мама! Какой хороший день сегодня!
      Гудок фабрики «Виктория» звучал протяжно, на одной
      ноте, но вовсе не заунывно, а задорным, весёлым зовом. Родители ушли.
      Санду посидел на кровати, обхватив руками колени и глядя, как за окном покачивается тонкая ветка акации, где расположился на привал воробей, похожий на горстку пепла. Потом Санду поискал глазами Топа. Пёс всё ещё продолжал «отбывать наказание».
      — Ну, выходи же. Топ! Хоть теперь и каникулы, у меня всё равно дела. Спасибо, что разбудил!
      Действительно, хотя и было всего семь часов утра, скоро за Сайду должен был зайти Петрикэ. В восемь часов в лагере на школьном дворе подъём флага. Недоставало, чтобы Петрикэ застал его в кровати! Сам-то Петрикэ вставал с петухами, вернее с утками, — у них дома, в хлевушке, были две шумливые белые утки. Осенью, зимой и весной Петрикэ первым открывал школьную калитку. Он как-то хвастался, будто однажды пришёл в такую рань, что даже тётя Тася, школьная сторожиха, ещё не поднималась. Теперь, правда, лето, каникулы. Незачем Петрикэ так рано вставать. Но он вычнтал в журнале, что один известный мастер спорта каждый день встаёт в пять часов. Решив как можно скорее стать чемпионом, Петрикэ не мог не последовать его примеру. Вскочив с постели, он принимался насвистывать свою всегдашнюю песенку, однако знал, что не успеет дойти до припева, как мать скажет: Юпять свистишь? Хочешь малышку разбудить?»
      Сайду считал Петрикэ своим близким, верным другом, самым близким п самым верным. Два года назад в один из долгих зимних вечеров, когда от мороза трескались стёкла, оба они сидели у Санду в комнате, возле печки, впотьмах, освещённые только красными отблесками пламени. И вот тогда они дали такую клятву: «Дружить до гроба! А изменника пусть в дугу согнёт, в колесо свернёт! ..»
      Начиная с третьего класса они сидели за одной партой. Случалось, они занимались по одному учебнику. А прошлой зимой, когда Санду потерял варржки, они обходились одной парой на двоих — Петрикэ поделился своими, — так что Санду привык носить портфель в правой руке, а Петрикэ — в левой...
      Эта неразлучная дружба, как говорили в классе, оказалась прочной, несмотря на то что характеры у приятелей были разные; не сказывались на ней и частые жаркие споры, когда каждый стоял на своём, атакуя противника. В таких случаях Санду говорил хладнокровно, не повышая голоса, но и ни в чём не уступая, а Петрикэ горячился, говорил громко и расхаживал взад-вперёд, как лев в клетке. Иной раз дискуссия заходила так далеко, что Петрикэ заявлял: «С вами, агрессор, я больше не желаю спорить!» А следует знать, что в речах Петрикэ слово «агрессор» употреблялось редко и со всей резкостью, ибо означало онп не более и не менее как следующее: «Кончено, в моём сердце нет ме,ста для тебя!» Правда, не было ещё случая, чтобы Петрикэ прибегнул к такому выражению, как «заатлантический агрессор», самому резкому для него, и, уж конечно, при всех обстоятельствах, никогда бы не позволил себе адресовать его Санду, иначе — конец дружбе...
      Само собой разумеется, что теперь, перед приходом Петрикэ, Санду имел все основания поторапливаться, не то не миновать презрительного замечания: «Нежишься? Спишь среди бела дня?» И всё настроение будет испорчено.
      Санду быстро умылся, оделся. В кухне на плите мать оставила ему молоко в кастрюле. Проворный Санду неплохо справлялся с хозяйственными делами. Иногда он даже не прочь был похозяйничать, но чаще делал это в силу необходимости, потому что мать уходила на работу рано, а голод, как известно, лучший повар.
      Санду сел за стол, налил в чашку молока. С улицы послышался шум мотора. Где-то поблизости остановилась машина и несколько раз прогудела. Это был один из автобусов фабрики «Виктория» - новая, сверкающая стёклами зелёная мл1пииа с большой надписью на кузове: «Детскии».
      - Машина барину подана! — услышал Санду женский голос.
      «Барин» — четырехлетиш"! белоголовый мальчуган, неизменно вопрошавший: «Что это? А как это? Почему?» — был младшим сыном соседа, рабочего фабрики «Виктория». Каждое угро зелёный автобус заезжал за ним и за его сверстниками — детьми рабочих этой фабрики, и отвозил их в детский сад.
      Санду улыбнулся, услышав такое прозвище, а гудок зелёного автобуса опять навёл его на мысль, часто овладевавшую им, когда он оставался дома один. Чего бы не дал Санду в такие минуты, только бы возле него был кто-нибудь: брат или сестра! За одним столом делали бы уроки, то попросишь резинку, то покажешь сочинение, спросишь, где поставить двоеточие, а где — точку с запятой, посоветуешься, как раскрасить плоскогорье. Хорошо бы иметь сестрёнку-первоклассницу или даже ещё меньше, вот такую, как соседский мальчуган. Жили бы в одной комнате; зимой, если она раскроется ночью во сне и озябнет, Санду встанет и хорошенько укроет её,.. За столом уступал бы ей самые большие пирожки, а если она при этом закапает платье повидлом, он строго скажет ей: «Надо быть поаккуратнее... Расстели на коленях салфетку... Суп ты сумела съесть не запачкавшись, а пирожок — нет? ..»
      Потому-то, завидев какого-нибудь малыша на улице, в парке, в школе, Санду тут же подходил к нему. Иногда он в перемену навещал «первоклашек» и расспрашивал их: «Ну, как дела? Живы-здоровы? А как отметки?» В канун Нового года он помогал им украшать ёлку, а когда во время экскурсии поймал в лесу ежа, то подарил его всё тем же «первоклашкам», хотя одноклассники Санду надеялись увидеть ежа в «живом уголке» шестого класса.
      Зелёный автобус отправился дальше, и шум мотора затих вдали. Санду выдвинул ящик стола, достал хлеб, завёрнутый в льняную салфетку. Не успел он отрезать ломоть, как хлопнула кухонная дверь, половник с грохотом полетел с полки, и в кухню ураганом ворвался Петрикэ.
      — Привет, Санду! Как, ты ещё не поел? Я выпил целый литр молока! — Он плутовато подмигнул и добавил: — У малышки болит животик, и мать поит её сегодня одним чаем. Подвезло мне!
      Петрикэ подсел к столу и отщипнул кусочек поджаристой корки. На нём была просторная голубая рубашка без воротника, немного выгоревшая, на шее пионерский галстук. Петрикэ подпоясывался широким солдатским ремнём, но рубашка, по обыкновению, непокорно выбивалась из белых парусиновых штанов. Остриженная под первый номер голова его походила на мяч, а маленький вздёрнутый нос выделялся, как пуговка. Если Петрикэ смеялся, то смеялось всё его лицо — рот, зелёные глаза, веснушки на носу и даже уши. Веснушек у него была уйма! Он был чуть пониже Санду, но шире в плечах и поздоровее. Санду был худенький, его удлинённое лицо и зимой хранило следы загара, тёмные волосы всегда были тщательно причёсаны, только одна прядка спадала на широкий лоб, чёрные глаза смотрели пытливо.
      Пока Санду мыл над раковиной чашку и кастрюлю, Петрикэ нетерпеливо прохаживался по кухне. Доходя до стола, он всякий раз останавливался и щипал свежую хлебную корку. Петрикэ хотя и одобрял собранность Санду, но всё же частенько говорил ему: «Тебе бы, Санду, девчонкой родиться!» И теперь, лукаво подмигнув, Петрикэ съязвил по его адресу:
      — Какой ужас! На дне чашки осталась капля молока!..
      Продолжая ополаскивать чашку, Санду спокойно отозвался:
      — Если станешь пить, вряд ли тебе будет приятно, что от чашки пахнет молоком...
      — Эх, Санду, Санду! Только год прошёл — всего один год! — а в тебе уже ничего моряцкого не осталось. В открытом море моряк и целую бочку воды выпьет, чем бы от неё ни пахло: молоком, керосином или чернилами...
      В море другое дело, — возразил Санду. — А сейчас мы пока что на кухне! — Помолчав, он мечтательно добавил: — Кто знает, будет ли ещё так, как тогда!
      — То есть как это «кто знает»? — возмутился Пет-рикэ. — Ты-то лучше всех знаешь. Стоит только тебе издать приказ, и всё будет как тогда....
      «Тогда»... Это обычное слово для многих шестиклассников новой школы в районе фабрики «Виктория» имело огромный, глубокий смысл; незримые нити нескончаемых восиомипамий как бы сплетались вокруг него. Для ребят это значило: минувшее лето, проведённое в -излюбленном уголке — в порту Малый пруд.
      Порт Малый пруд...
      О нём не слыхал ни один моряк на свете. Это название не вызовет у моряка никаких воспоминаний, и, зажигая трубку, он не начнёт свой рассказ так: «Стоим это мы на рейде в порту Малый пруд, и вот...» Или, скажем, так: «Когда мы находились в водах Малого пруда, разыгрался страшный шторм...»
      Нет! На такие небылицы больше горазды охотники, чем моряки. А кто же не знает, что моряки предпочитают сравнивать себя с охотниками только по части отваги, присутствия духа и мужества? Нечего и говорить, что любой моряк, пусть даже судовой повар, вспылил бы, услышав, будто он так же правдив, как иные охотники...
      Но разве для нас хороши и приятны только такие места, которые пользуются известностью? Конечно, нет! Порт Малый пруд не нанесён ни на одну, даже самую подробную морскую карту. А между тем он был так дорог ребятам, они так привыкли к нему, с ним было связано столько всяческих замыслов!
      Расположенный на окраине города, Малый пруд ничем не отличался от обычных прудов. Вернее, это было болото. Неизвестно почему, все называли его прудом. Может быть, потому, что этак вроде звучит красивее. Он был не очень большой, иначе, несомненно, назывался бы Большим прудом. Землеустроитель, взглянув на него, пожалуй, сказал бы: «Гектара полтора будет». Но землеустроителям нечего делать в этих местах, и к тому же вряд ли кто-нибудь стал бы спрашивать их мнение... Плакучие ивы, точно сказочные русалки с распущенными волосами, окаймляли пруд подобно зелёному поясу на пёстром платье с снними и серебристыми, жёлтыми и зелёными узорами. Тонкие тростинки вздрагивали при малейшем дуновении ветра, издавая лёгкий, мелодичный шелест, и словно кивали высоким стеблям цикуты или отвечали на поклоны сонливых жёлтых кубышек. На том берегу, который был шире и простирался, как пляж, находился порт Малый пруд. Здесь ловкие, неутомимые руки ребят приспособили старый склад под «адмиралтейство», оборудовали на верхушке клёна наблюдательный пункт, а из двух потемневших от времени яш.нков соорудили будки сторожевых постов.
      Как видите, порт Малый пруд не во всём походил на те порты, обозначенные на международных морских картах и памятные старым морским волкам, при одном упоминании о которых всякий молодой морячок может воскликнуть: «Эх, побывать бы там разок, тогда и помирать не жалко!..»
      Неизвестно, кому первому пришла мысль о создании порта. В прошлом году, в начале летних каникул, члены кружка натуралистов, закончившие пятый класс, собрались в школе помочь своему руководителю привести в порядок кабинет. Работали они дружно и управились быстро. А потом пошли играть в футбол на школьном дворе. Было жарко, душно. От немилосердных ударов тряпичный мяч пришёл в полную негодность. Игра прекратилась.
      — Вот скучища! — досадливо сказал вратарь. — Если это каникулы, так я — по крайней мере Наполеон.
      — Пошли на пруд купаться! — предложил один из нападающих.
      — Фу! — поморщился правый защитник. — Пруд грязный! Там полно «лягушиного шёлку».
      — Давайте расчистим его! — сказал центр нападения.
      — Согласен! — поддержал вратарь. — Всё равно скучаем.
      — Правильно! — подхватили другие, в том числе и капитан команды.
      И вся команда вместе с запасными игроками и болельщиками отправилась к пруду. Тут, пока извлекали тину, кто-то и предложил:
      — А что вы скажете, если мы проведём здесь каникулы? Устроили бы порт... Стали бы моряками...
      — Вот это идея! Построим кораблики!
      — Шлюпки и подводные лодки!
      — А на этом складе можно оборудовать адмиралтейство.
      — Да, но у нас нет адмирала.
      — Ну и что же? Выберем!
      -- Заведём вахтенный журнал!
      — Устроим морской бой!
      — Вот здорово!
      — Ура!
      Так зародился порт Малый пруд. Правда, на этот счёт существуют различные версии. Одни говорят, что идея принадлежала Петрикэ Бунеску: «Его отец машинист-пятисотенник, а в армии он служил во флоте. Значит, в жилах Петрикэ течёт моряцкая кровь». Другие говорят, что эта мысль пришла Дину Попеску: «Дину — поэт. Он с выдумкой». А есть и такие, которые хоть и не говорят ничего, но готовы руку дать на отсечение, что идея эта зародилась в голове у Санду Дану...
      Но каникулы продолжаются не вечно. Осенью прошлого года моряки с Малого пруда отсалютовали на прощанье своему любимому порту и вернулись к занятиям. За сочинениями, задачами, географическими картами Малый пруд отдалился, как отдаляется любой порт, когда смотришь на него с палубы корабля, уходящего с рейда всё быстрее и быстрее, и его обступают лишь небо да вода...
      Но и учебный год не вечен. Вместе с экзаменами, предвестниками каникул. Малый пруд снова стал завладевать мыслями ребят...
      При школе этим летом основали пионерский лагерь, и натуралисты шестого класса обязались собрать за это время гербарий. Вот ведь как осложнилось дело. И потому-то Санду ие сразу ответцл Петрикэ.
      Он повесил чашку на гвоздик в кухонр5ЫЙ шкаф и, не оборачиваясь, сказал:
      — Петрикэ, я хочу спросить у тебя одну вещь... Ты забыл о нашем обещании?
      Петрикэ удивлённо вскинул глаза:
      — О каком?
      — Вспомни-ка!
      Петрикэ махнул рукой, как бы говоря: «Вот нудный-то!»
      — Заладил: «Вспомни, вспомни!» Что мы, на уроке? На экзамене? Вот тоже ещё!
      — Хорошо, — спокойно сказал Санду, не обращая внимания на возмущение друга. — Я тебе напомню; вижу, что ты забыл. Мы теперь в школьном лагере, и натуралисты взяли на себя обязательство собрать гербарии. Понятно? Это тебе не пустой звук, а обязательство...
      — Что ты мне тычешь в нос этим обязательством? Разве Мичурин собирал гербарий? Видел я и фильм, и книгу читал, — нигде ни о каком гербарии не говорится.
      — Тоже умник нашёлся! — вскинулся Санду. — Когда Мичурин был в нашем возрасте, он тоже собирал гербарий...
      — Ерунда! В фильме он. показан уже с бородой...
      — А что же, по-твоему, в фильме надо всё-всё показать? Я, например, предполагаю, что до фильма он собирал гербарий.
      Петрикэ сокрушённо покачал головой:
      — Ты всегда так! Всякую всячину можешь предположить, одного только не предполагаешь...
      — Чего? — нахмурился Санду.
      — Что мы ждём не дождёмся, пока ты... адмирал... отдашь приказ. И я не против гербария. Но разве возле Малого пруда не найдётся растений?
      — Там только водная растительность, — ответил Санду, довольный тем, что выразился, как настоящий натуралист.
      — Очень хорошо! Соберём гербарий из водных растений. Это ведь тоже растения!
      — Не годится! Ты говоришь только так... Мы же обещали составить большой, полный г-ербарий, так ведь?
      Поскольку Петрикэ не спешил с ответом, Санду подступил к нему:
      — Ну скажи, обещали или нет?
      — Да... — пробормотал Петрикэ.
      — Так вот, вчера Влад опять спросил меня: как, получпт осенью школа ваш подарок?» Так и сггросил. Честное слово!
      Петрикэ вздохнул и энергично потёр ладонью наголо остриженную голову:
      Видно, дело серьёзнее, чем я ожидал.
      Санду пожал плечами:
      — А ты думал, несерьёзное? Сам знаешь, в школе нет ни одного гербария. Зимой мы учили ботанику по картинкам. А по ним ничего не узнаешь. Помнишь такой цветок — горную маргаритку? На рисунке она жёлтого цвета, а на самом деле белая.
      — А где, скажи, пожалуйста, мы нарщем здесь горные маргаритки? Что у нас, Гималаи?
      — Прежде всего, на Гималаях этот цветок не растёт, а потом, я ведь только хотел привести пример. Возможно, пример не очень удачный...
      — Не только «возможно» — определённо неудачный.
      Санду промолчал. Он оглядел кухню, проверяя, всё ли в порядке и можно ли идти.
      Утро было приятное, ещё чувствовалась живительная ночная прохлада. Солнце точно сверкающей сетью медных нитей окутывало дома, улицы, сады. От дома Санду до школы было всего несколько сот шагов. Мальчики молча шли рядом. Каштаны по обеим сторонам улицы легонько шелестели, прощально помахивая широкими лапчатыми листьями. Ветерок подхватил где-то пух одуванчика и рассыпал маленькие неуловимые парашютики.
      Санду не удивлялся тому, что Петрикэ, обычно такой весёлый, сейчас угоюм и молчалив, он был уверен, что это ненадолго. Ведь Петрикэ — как летний дождь: нагрянут тучи, гром, молния, а через несколько минут опять выглянет солнце, ещё веселее, ещё ярче, чем было. Странно было только то, что Петрикэ не насвистывает. А это действительно случай небывалый.
      Тут Петрикэ сложил губы трубочкой и свистнул.
      — Эх, кабы мы могли... — задумчиво сказал он и опять свистнул.
      — Что могли? — встрепенулся Санду.
      Петрикэ остановился и схватил его за руку:
      — Послушай, Санду! Твоя горная маргаритка подала мне идею!
      - Как? — Санду высвободил руку и недоумевающе посмотрел на приятеля. — Кто подал идею?
      — Я же сказал — горная маргаритка. Ты слушай и тогда поймёшь. Садись... Впрочем, сесть-то негде. Ну, слушай так... — Петрикэ говорил быстро, его веснушатые щёки покраснели. — Санду, это здорово! Мне пришла мировая... нет, потрясающая мысль! — Он щёлкнул пальцами, как это делал в классе, когда, получив хорошую отметку, возвращался на место. — Я придумал! Мы устроим обмен гербариями!
      — Обмен? — Санду закусил губы, чтобы не рассмеяться, но не сдержался. — Ты уже заговариваешься, Петрикэ...
      — Эх, тугодум! .. Неужели непонятно? Обыкновенный обмен. Сейчас объясню. Вот, скажем, соберём мы один гербарий болотных растений. Вернее, не один, а четыре, пять...
      — Зачем столько?
      — Да не нам, другим потребуется. А тогда — раз, и обменяемся! Понял? Пошлём письма — четыре, пять... Одно в какую-нибудь школу горной местности, другое — в степное село, и так далее. Предложим им обменяться гербариями. Мы им пошлём болотные растения, а они нам — растения своего края. Так можно и на Малом пруду составить интересный гербарий. Ну, что скажешь?
      — Что я могу сказать?
      — Почём я знаю?.. Скажи чго-нибудь...
      Санду подумал и широко улыбнулся:
      — И правда, Петрикэ, хорошая мысль. Скажи, как это ты надумал?
      — Сам не знаю. Ты сказал про горную маргаритку, я подумал о горах. Отсюда и обмен с горцами. Очень просто! Великие идеи всегда так приходят. Помнишь? С Архимедом тоже так было. Купался, и вдруг ему пришёл на ум закон...
      Казалось бы, можно радоваться, но Санду хранил серьёзность. Этот мальчик всегда так. Словно он и не умел ликовать, скакать на одной ножке. В таких случаях только сверкнёт глазами и, улыбаясь, скажет: «Дельно!» Вот и теперь, поправив упавшую на лоб прядь, он задумчиво, с расстановкой сказал:
      — Дельно! Думаю, что Влад и ребята согласятся с нами.
      — Ещё бы!
      Петрикэ схватил друга за руку и стал подлаживать шаг к ритму песни «Звучит наш горн», с которой не расставался ни в радости, ни в горе. Только в тех случаях, когда он был доволен, пел задорно и весело, а когда огорчён, то протяжно и тихо. Сейчас, стараясь попасть в такт песне, мальчики не шли, а подпрыгивали. Оно и понятно — ведь подобные идеи приходили Петрикэ не каждый день.... Все знают, что и Архимед не всякий раз, когда купался, открывал законы.
      В глубине каштановой аллеи показалось высокое здание школы...
     
     
      Глава 2. За честь отряда!
     
      Лёгкий ветер колышет знамя дружины, реющее на верхушке мачты.
      Школьный лагерь существует всего несколько дней. Но эта мачта посреди двора стала столь же привычной для ребят, как и древний каштан, в тени которого расположилась лагерная библиотека.
      Большой школьный двор, обнесённый серой железной оградой, был полон ребят. Наибольшее оживление царило на волейбольной площадке. Здесь происходила встреча между командами пятого и шестого классов — и, хотя игра была в разгаре, собравшимся вокруг площадки школьникам трудно было предопределить её исход. Только
      Алеку, натуралист из шестого класса, охотник до пари, прогуливаясь взад и вперёд и помахивая веткой сирени, кричал:
      — Держу пари на точилку, что наши побьют!
      В «тихом уголке» под каштаном — так прозвали библиотеку — читатели сидели чинно, но шум долетал и сюда. Библиотекарь, тоже натуралист-шестиклассник, на досуге занимался литературой и строчил стихи в стенгазету. В классном журнале он значился как Попеску А. Дину, но стихи он подписывал как Дину Пэдуре, потому что в школе было несколько Попеску, и, хотя никто из них стихов не писал. Дину не желал, чтобы его смешивали с однофамильцами. Библиотекарь много читал и любил уснащать свою речь книжными оборотами. Это вошло у него в привычку с тех самых пор, как Петрикэ сказал ему: «Слушай, Дину, ты прямо ходячая библиотека!»
      Эго прозвище так и осталось за Дину. Он очень гордился им и не променял бы ни на какой почётный титул. Дину был высокий, стройный мальчик, но не отличался силой. Его маленькие голубые глаза за толстыми стёклами очков казались ещё меньше. При взгляде на его лицо, на чёрные как смоль волосы с крутыми, точно каракуль, завитками, на очки, то и дело сползавшие к посу, невольно напрашивалось сравнение с ребёнком, играющим в профессора. Библиотечные дела Дину вёл с толком, но без особого энтузиазма. Постепенно он узнал вкусы своих коллег и, когда получал новую книгу, просматривал её, потом складывал ладони рупором и кричал:
      — Мирча, для тебя есть одна книжица про лётчиков! Санду, пришла книга о флоре Северного полюса!
      Стихи он сначала читал сам, а потом с жаром рекомендовал их другим:
      — Бери скорее, а то я возьму, ещё раз почитаю!
      Тщедушный мальчик из третьего класса подошёл
      к Дину и, полистав лежавшие на столе книги, спросил шёпотом, словно боялся, что его услышат:
      — Нет ли у тебя книжки с картинками?
      Дину смерил взглядом этот «странный феномен», как он любил выражаться, потом важно ответил:
      — Юноша, здесь школьная библиотека, а не детский сад! Детский сад напротив.
      — Да я не для себя прошу, — рассердился мальчик. —
      Много ты понимаешь! Я и толстые книги читаю, с картинками мама просила.
      — А разве твоя мама в детском саду? — прыснул Дину.
      — Ну как это мама может быть в детском саду? Много ты понимаешь! У меня мама слесарь седьмого разряда! А книжка нужна для младшего брата. Он страшно любит картинки. Он у меня изорвал две тетради по географии.
      Дину покровительственно положил ему руку па плечо и сказал:
      — Нет у меня таких книг, юноша. — Это обращение Дину усвинл уже давно и тоже из книги, в которой учитель называл так своих учеников. — К сожалению, нет. Тебе самому могу порекомендовать отменную книгу. Ты читал «Васёк Трубачев»?
      — Читал.
      — Ничего не значит. Почитай ещё.
      Недалеко от каштана возвышалась стена школьного здания. Окна директорского кабинета выходили во двор. Время от времени директор подходил к окну посмотреть, как-играют ученики, и тогда у него легче становилось на душе. Ему казалось странным, что не слышно звонка, что учительская пустует. Но при виде играющих детей думалось, что школьный год не кончился и что сейчас просто-напросто большая перемена.
      Директор, человек уже пожилой, начал свою педагогическую деятельность почти четверть века назад. Он преподавал румынский язык в старших классах, но ученики сталкивались с ним не только на занятиях. Проводится ли городская шахматная олимпиада или волейбольный матч — директор тут как тут, и к тому же оказывается ярым болельщиком за сборную команду своей школы. Он всячески поощрял полезные начинания школьников — посадку саженцев, изготовление скворечников, создание «живых уголков» в классах. Поскольку школа была новой, кабинет естествознания был ещё бедным, особенно по части коллекций растений. Но директор обычно говорил детям: «Годика через два — три мы будем гордиться нашим кабинетом. Всё зависит от вас!»
      Глядя во двор, директор и не заметил, как в комнату вошёл светловолосый, коротко остриженный юноша среднего роста. Его вполне можно было принять за старшеклассника. На шее у него был повязан красный галстук, а на карманчике бело?! рубашки под пионерским значком вышиты инициалы «В. П.». Это был Влад Прода, инструктор пионерского отряда шестого класса, а теперь — всего школьного пионерлагеря.
      — Товарищ директор, я к вам вот с какой задачей...
      — Задачей? — спросил директор, улыбаясь и разводя руками. — Весьма сожалею, но ведь я филолог, а не математик...
      — Да нет, речь идёт не о математической задаче.
      — Тогда другое дело. Выкладывайте, и попробуем разрешить эту задачу.
      Оба сели за стол, покрытый сукном, и Влад достал из кармашка маленькую записную книжку с вкладным карандашом. Эта записная книжка была хорошо известна всей школе. На серенькой обложке было написано крупными буквами с наклоном: «Не забыть!» В разговорах ребят эта книжка упоминалась довольно часто: «Влад записал в «не-забывайку», так что завтра с нас спросит!» или: «Я просил Влада сделать то-то. Не забудет ли он?» — «А он записал в «незабывайку»?» — «Да!» — «Тогда будь спокоен, всё в порядке!..»
      Стараясь не загибать уголки страниц, Влад Прода осторожно перелистал записную книжку и нашёл нужную запись.
      — Ко мнe обратились два шестиклассника, их предложение показалось мне интересным. Хочу посоветоваться с вами....
      — Пожалуйста!
      Поглядывая в свою книжечку, Влад рассказал об обмене гербариями.
      Слушая неторопливую, толковую речь, директор ещё раз подумал, что не зря этот юноша решил стать учителем.
      — Предложение в самом деле стоящее, — - сказал директор. — Нашему кабинету очень нужен хороший, обширный гербарий. Я только не понимаю, почему наши мальчики решили собрать гербарий именно водных растений...
      — Они выдвинули одну причину, но думаю, что она не единственная. Первое — это то, что на берегу ближнего пруда действительно много растений.
      — А второе? Уж наверно, не менее любопытно? — смеясь, спросил директор.
      Влад закрыл заппсную книжку и погладил ладонью переплёт.
      — Это целая история. Я узнал её случаргно. Ещё весной как-то вечером после уроков захожу я в шестой класс. В тот день была вывешена стенгазета отряда. Я и зашёл посмотреть, потому что в перемену не успел. Сел я за парту и вижу на полу тетрадь. Поднял, смотрю — на обложке надпись, довольно необычная. Печатными буквами, правда несколько неуклюже, написано: «Вахтенный журнал адмиралтейства порта Малый пруд».
      — Вахтенный журнал? Любопытно! Очень любопытно!
      — Взял я эту тетрадь домой, — продолжал Влад, — стал читать и, признаюсь, не мог оторваться. Я и теперь храню её на полке рядом с книгами Жюля Верна...
      — Серьёзно? — засмеялся директор. — Столь велико сходство?
      — В своём роде — да. С той только разницей, что Жюль Верн был крупным писателем и к тому же...
      — Что «к тому же»?
      —... не делал грамматических ошибок.
      Оба расхохотались.
      — Пожалуйста, продолжайте.
      — Вахтенный журнал рассказывает о том, чем занималась прошлым летом группа мальчиков из пятого класса, членов кружка натуралистов, причём день за днём, а то и час за часом. На берегу ближнего пруда они устроили порт и все стали матросами. Собственно, это только говорится, что матросами. Команда состояла из адмирала, командиров, капитанов, лейтенантов. Признаться, упоминаний о простых матросах без звания я не встретил. Экипаж порта развил бешеную деятельность, начиная с устройства самого порта и кончая — цитирую дословно — «небывалой научной экспедицией личного состава, в результате которой впервые составлена карта Малого пруда и его окрестностей...» Они читали книги о знаменитых мореплавателях, обзавелись шлюпками, кораблями, теплоходами, словом, и не заметили, как пролетели каникулы. Вот и вторая причина — им, конечно, хочется, собирая гербарий, возобновить затею с портом.
      — Вот так сюрприз! — воскликнул директор. — Оказывается, наши натуралисты к тому же ещё и моряки.
      — Выходит, что так, — улыбнулся Влад. Но тут же его лицо приняло озабоченное выражение: — Я уже говорил, что мне предстоит решить задачу. По-видпмому, с однпм исизсестным... Чтобы собрать гербарий, им придётся не которое время пробыть у пруда. Ну, скажем, недели две. Как вы считаете?
      — Вы хорошо знаете их? — спросил директор.
      — Конечно!
      — Справятся?
      — Справятся, — твёрдо сказал Влад. — Впрочем, я провожу сегодня сбор отряда. Желающих — человек пятнадцать. Нужно, чтобы и их товарищи сказали своё мнение.
      — Безусловно. Они-то и должны высказаться в первую очередь. А от меня можете передать натуралистам-моря-кам, чтобы поднимали паруса и с первым попутным ветром направлялись к Малому пруду. Я уже жалею, что я не математик. Охотно решал бы такие задачи, где, между нами говоря, «неизвестное» отлично известно вам! Я не сомневаюсь, что вы им поможете.
      — Постараюсь, — ответил Влад, прощаясь с директором.
      В открытое окно со двора ворвался гул голосов:
      — Молодцы, шестиклассники! Молодцы!
      А когда крики утихли, послышался хриплый возглас:
      — Я же говорил! Жалко, не заключил пари, я бы выиграл точилку!
      На волейбольной площадке закончилось состязание. В этот важный момент .даже Дину, которого не очень интересовал спорт, хлопнул по столу книгой и с гордостью сказал:
      — А всё наш... шестой!
      Ликование шестого класса как будто не произвело никакого впечатления на двух школьников, которые шептались у двери в коридоре, хотя за шумом их всё равно никто бы не услышал.
      — Владу понравилась наша идея.
      — Он даже записал в «незабывайку». Ты же сам видел, как он записывал!
      — И ещё приписал: «Пос. с д.» Что бы это значило?
      — Очень просто: «Посоветоваться с директором». И я, когда хочу быстро записать что-нибудь, тоже пишу сокращённо. Конечно, не в сочинениях...
      В коридоре послышались шаги. Один из мальчиков приложил палец к губам:
      — Тсс! В л ад идёт!
      Влад изобразил на лице удивление:
      — Товарищи, вы что тут делаете? Я уже было подумал, что это вы обеспечили победу команды шестого класса!
      — Мы даже не играли сегодня! — ответил Санду.
      — Не играли, — повторил Петрикэ. — Значит, всё-таки шестой победил. Знай наших! ..
      — Хорошо, — сказал Влад. — О вашем предложении поговорим через час, на сборе отряда. Передайте по цепочке всем товарищам. А пока ступайте играть в волейбол... Или, как говорят моряки: «Разводи пары... подымай якорь, и полный вперёд к спортплощадке!» Вас удивляет, что я так говорю? К слову пришлось. Вспомнил своего дядю-моряка. Отважный человек! Он был помощником капитана и хранил у себя вахтенный журнал. Раз во время кораблекрушения чуть не погиб, спасая журнал из затопленной каюты. Очень ценная это вещь — вахтенный журнал... Да что это я заговорил о моряках? Вам, натуралистам, вряд ли интересно. Пойду поговорю с председателем совета отряда насчёт сбора, а вы не забудьте оповестить всех по цепочке. Сбор будет в шестом классе. Значит, через час встретимся!
      В большом, просторном классе в три ряда выстроились парты, словно приготовились маршировать к чёрной блестящей доске. Высокие сводчатые окна выходят в школьный сад, где на длинных стебельках тянутся вверх красные и розовые, белые и оранжевые шапочки пионов. На месте кафедры ещё со времени экзаменов стоит стаа, накрытый кумачом. На стене против окон — большая красочная карта родины; солнечные лучи прогуливаются по зелёным равнинам с воображаемыми нивами, по серебристой долине Праховы с нефтяными вышками, по коричневым отрогам Карпат, где чудятся высокие мохнатые ели как бы на страже пионерских лагерей.
      Так выглядел в тот день шестой класс.
      Как всегда, пионерская цепочка обеспечила полный сбор отряда.
      Вначале Санду пошёл в «тихий уголок» и сказал Дину:
      — Начинаю цепочку! Через час сбор отряда в шестом классе.
      Дину, закрыв книгу; весело подхватил:
      — Продолжаю цепочку! и пустился бегом по двору.
      Встретив Алеку, он передал ему:
      — Я — звено пионерской цепочки. Через час сбор отряда в шестом классе!
      — Хорошо, продолжаю цепочку! — И Алеку отправился искать другое звено.
      Так, от звена к звену, замкнулась пионерская цепочка, и на сбор отряда явились все.
      Когда уселись по местам, председатель совета отряда Джсорджикэ Сэвеску постучал карандашом по столу и сказал:
      — Товарищи пионеры! Мы собрались для того, чтобы посоветоваться по одному очень важному вопросу... очень важному... — Поймав себя на том, что сооирается в третий раз повторить «очень важному», оп посмотрел на Влада и добавил: — Так вот, значит, слово предоставляется товарищу инструктору... Товарищ инструктор имеет слово. — Джеорджикэ сел, снова постучал карандашом по столу, но уже потише, чем прежде.
      Влад встал, заложил руки за спину и, весело оглядев собравшихся, заговорил приятным, звучным голосом:
      — Когда мы назначали сбор здесь, в классе, мы не думали о том, как это облегчит нашу задачу. Ведь мы могли бы собраться и в саду. Там под деревьями приятная тень, душистые цветы, глядишь, залетит в гости какой-нибудь болтливый воробушек... Что и говорить, хорошо в саду, но, пожалуй, тут нам как-то привычнее. В самом деле, мы не раз проводили здесь сборы отряда, беседовали о многом. И я вот не помню, чтобы хоть раз мы ушли отсюда, так и не решив наших дел. И теперь, я уверен, мы сообща, по-пионерски, решим тот вопрос, который председатель совета отряда назвал очень важным.
      Влад подошёл к карте:
      — Помните, перед экзаменами мы проводили сбор ка тему «Прекрасна наша родина». Многие из вас рассказывали тогда о плодородных равнинах, о горах с дремучими лесами и пенными реками. — Водя рукой по карте, Влад поискал кого-то глазами. Его взгляд остановился на первой парте: — Дину, помнишь, что ты говорил тогдц иа сборе?
      Дину Попеску, польщённый вниманием, встал и сказал:
      — Помню.
      — Повтори, пожалуйста.
      — Мы не только любуемся природой нашей страны. Мы хотим проникнуть в её тайны, познать их и...
      — Правильно, Дину. Вот это и будет темой нашего сегодняшнего сбора.
      Влад сделал ему знак, и Дину сел. Влад продолжал:
      — Пионеры нашего отряда, члены кружка натуралистов, ещё в начале каникул задумали подарить школе большой, полный гербарий. Школе он действительно очень нужен. Но составить такой гербарий нелегко. Понадобилось бы исколесить всю страну, а этого мы сейчас не можем сделать. Но ведь наши натуралисты — пионеры! Они не могут и не хотят отказываться от своего намерения. И вот от их имени Санду Дану и Петрикэ Бунеску вносят предложение. Давайте послушаем их и потолкуем.
      Джеорджикэ Сэвеску дал слово Санду.
      — По-моему, пусть лучше скажет Петрикэ. Это он надумал, при мне. Я сразу же согласился, но заслуга — его.
      — Если это заслуга Петрикэ, тогда и правда пусть он говорит. Слово предоставляется Петрикэ Бунеску, — объявил Джеорджикэ.
      Смущённый Петрикэ откашлялся, не столько для того, чтобы прочистить горло, сколько для того, чтобы выиграть время. Потом on поделился своим замыслом насчёт обмена гербариями. Говорил он с таким жаром, что вызвал всеобщее шумное одобрение, и Джеорджикэ пришлось снова постучать карандашом по столу и процедить протяжное: «Тс-с!»
      Редактор стенгазеты сказал:
      — Речь идёт не только о гербарии, а о чести всего отряда.
      — Мы отпускаем вас на две недели из лагеря и надеемся на вас, — добавил оформитель стенгазеты. — Но смотрите, если вы зря потеряете время, то, хоть мы и на каникулах, я не пожалею сил и уж постараюсь нарисовать на вас карикатуры!
      В последних рядах кто-то тянул руку, и Джеорджикэ пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть, кто это. Слово получил широколобый чернобровый мальчик с быстрыми глазками.
      — я тоже хотел бы сказать несколько слов. У вас, натуралистов, есть один большой драчун — Нику Негу-леску. Чуть что, он лезет в драку! Чуть ему не понравилось что-нибудь, он пускает в ход кулаки! Вам дают две педели, за это время отучите Нику драться. Вот это я и хотел сказать.
      Все сразу зашумели. Раздались крики:
      — Правильно, поручаем вам и это задание!
      Не попросив слова, Нику начал:
      — Он это говорит потому, что сегодня я его щёлкнул. Но ведь это только в шутку.
      — Хороши шутки! А мне было больно!
      — Маменькин сынок! — отрезал Нику и, надувшись, сел.
      Но Джеорджпкэ не был расположен заминать этот спор.
      — Мы не знаем, — сказал он, — что произошло сегодня утром: был ли это щелчок или тумак. Думаю, что предложение правильное. Не позволяйте больше Нику раздавать щелчки, тумаки и загрещины...
      Хотя эти слова и вызвали смех, все порешили, что Джеорджикэ прав. Ну, не все, конечно. Нику, например, не разделял этого мнения. Он попросил слова.
      Когда он встал, раздались голоса:
      — Если хочешь повторить то, что сказал раиьше, лучше помолчи!
      — Языком болтай, а рукам воли не давай!
      — Может, он хочет объяснить нам пословицу: «За одного битого двух небитых дают»!
      Но карандаш Джеорджикэ заработал, и стало тихо.
      Нику Негулеску опёрся на спинку парты н, глядя поверх классной доски, сказал:
      — Не понимаю, почему здесь смешивают разные вещи. Речь шла насчёт гербария, и вдруг ни с того ни с сего: «Нику — драчун», «Отучите Нику....» Что я, по-вашему, гербарий? Растение?
      — Если бы ты был растением, ты бы не дрался! — крикнул кто-то.
      Но Нику пропустил реплику мимо ушей.
      — На повестке дня вовсе не стоял разговор обо мне! Почему не соблюдается повестка дня? — Нику сел, нечаянно хлопнув крышкой парты.
      — Нику неправ, — сказал Влад. — Повестка дня у нас
      соблюдается. Здесь говорили о гербарии, не о Нику. Но для того, чтобы хорошо поработать и уложиться в установленный отрядом срок, мало быть знающим натуралистом. Необходимо быть и дисциплинированным, доброжелательным, уважать товарищей, с которыми работаешь. Шестнадцать пионеров на две недели оставляют лагерь. Их товарищи не только вправе, но и обязаны спросить: «Как вы там будете трудиться? Как вы организуете свой коллектив? Сможете сработаться с драчунами?» Вот почему и упомянули имя Нику. Я считаю, что отряд правильно поступает, поручая товарищам Нику отучить его драться.
      Когда Влад кончил, Санду Дану от имени группы натуралистов заявил, что они берут на себя и это задание.
      Перед закрытием собрания Влад сказал:
      — Ни на минуту не забывайте, что сбор гербария вам поручил весь отряд. Итак, за честь отряда! Желаю вам всяческих успехов!
     
     
      Глава 3. Подготовка к началу действий
     
      Терез слуховое окно на чердак- проник резвый солнечный луч. Санду Дану как-то сравнил его с лучом маяка, прорезающим ночную тьму. Его дрожащий свет открывал взгляду необычайное, странное зрелище. Словно по мановению волщебной палочки, в один миг уменьщилась большая судостроительная верфь, и невидимая рука подняла все суда на чердак дома, где жил пионер Санду Дану.
      Здесь выстроились самые разнообразные суда: пароходы с высокими, закопчёнными трубами, крейсеры с при-подняты.ми, как рога улитки, дулами орудий, изящные быстроходные катера, парусные корабли, ожидающие первого попутного ветра, подводные лодки, точно стрелы,
      готовые сорваться с тетивы лука, лёгкие, проворные вельботы.
      Всё это пионеры получили в подарок от добрых друзей — рабочих мебельной фабрики «Виктория». Несколько лет назад они помогли построить школу, с тех пор н завязалась дружба. Из древесных отходов рабочие смастерили ящики для коллекций насекомых, подставки для лабораторных аппаратов и полочки для плошек с цве-та.ми, стоявших в классах. И не раз на школьных праздниках или на родительских собраниях они говорили: «Школа принадлежит не только нашим детям. Эго и наша школа. Если в детстве нам не пришлось порадоваться такой школе, порадуе.мся хоть теперь, да и поможем ей».
      Прошлым летом, когда ребята основали порт Малый пруд, на «рейде» было всего несколько картонных лодочек, сделанных ими самими. Как-то раз туда заглянул столяр Петре Станку, которого окрестные ребята, да и молодые рабочие называли дядей Петре. Заинтересовавшись игрой пионеров, он поглядел на лодки и сказал:
      «Вот что, братцы, — эти лодки не делают чести таким морякам, как вы. У нас на фабрике есть отличные мастера, найдётся и материал из остатков. Прикинем, что из этого дела получится». И через две недели «из этого дела» получились дивные суда и шлюпки, крейсеры, подводные лодки и корабли — флот порта Малый пруд.
      Зимовали суда здесь, на чердаке, рядом с огромным ларём с пружинной крышкой и большим якорем, нарисованным посередине. В нём хранились подзорная труба «наблюдателя», шпагат и катушки, служившие для проводки «линии сигнализации», «почтовый ящик» Топа, фонарик и множество других мелочей, без которых немыслима деятельность порта.
      И вот пришла пора показаться на свет содержимому ларя, а корабля.м — снова почувствовать ласковое прикосновение воды.
      ... После полудня, когда щедро грело солнце, а лёгкий ветер был подобен неощутимому полёту бабочек, во дворе у Санду Дану собрались шестнадцать пионеров — все натуралисты шестого класса, весь личный состав порта Малый пруд. Пришёл Петрикэ — командир корабля «Победитель морей», Мирча — капитан подводной лодки «Пионер», Дину — помощник адмирала, Алеку — штурман «Чайкп», Нику — командир эсминца «Отважный»,
      лейтенант Костя и Илиуцэ — капитан крейсера «Малый пруд первый». Конечно, не преминул явиться и четвероногий вестовой Топ.
      Переклички не было. Адмирал Санду пересчитал про себя явившихся и, дойдя до шестнадцатого, сказал:
      — Дельно!
      Расположились прямо на камнях, нагревшихся от солнца.
      — Тихо! Тс-с!
      Шмелиное жужжание, потом тишина. Торжественная минута. Даже подвижная мордочка неугомонного Петрикэ приняла серьёзное, деловитое выражение. Санду извлёк из карм,ана лист бумаги, исписанный аккуратным мелким почерком. И как это он умудрился ничуть не измять его? Санду взволнованным голосом стал читать:
      — «Приказ номер один.
      Мы, адмирал Александру Дану, командующий всеми морскими силами рейда Малый пруд, приказываем:
     
      Первое. Завтра возобновляется мореходная и научная деятельность в порту Малый пруд.
      Второе. Каждый моряк займёт пост, доверенный ему в прошлом году. Вводится единственное изменение: должность вице-адмирала упраздняется, так как Никулицэ переехал в другой город.
      Третье. Все суда порта Малый пруд необходимо спустить с чердака, отремонтировать и с величайшей предосторожностью доставить на рейд.
      Четвёртое. Сегодня же будут составлены две команды. Первая, под началом командира эсминца «Отважный», производит ремонт кораблей. Вторая, под началом адмирала, подготавливает гавань к открытию навигации.
      Пионеры-моряки! Адмиралтейство желает вам успеха в вашей мореходной и научной деятельности. В этом году пионерский отряд поручил нам ответственное задание: исследовать флору Малого пруда и составить гербарий. Борясь за честь отряда, мы должны выйти победителями в этом сражении.
      Пятое. Настоящий приказ будет вывешен на двери адмиралтейства порта».
     
      Команда во главе с адмиралом Санду Дану разровняла песок в гавани, заботливые руки подмели пол
      в адмиралтействе, уничтожили паучьи гнёзда, накрыли белой бумагой стол и прикрепили к стене карту Малого пруда.
      Большое голубое пятно наподобие треугольника с зубчатыми сторонами, точно их выводила дрожащая старческая рука, изображало пруд. На одном берегу красный кружок с золотым квадратиком в середине обозначал гавань и адмиралтейство порта. На другом берегу, на зелёном фоне, представлявшем заросли тростника и рогоза, печатными буквами было написано: «Лягушиное побережье». Справа пунктиром был обозначен высокий забор фабрики «Виктория». Черпый кружок изображал наблюдательный пункт на верхушке клёна. Многочисленные стрелы, пересекавшие голубое пространство, отмечали морские пути, а две перекрещивающиеся в виде знака умножения линии указывали расположение сторожевых постов.
      Дело подвигалось. Петрикэ и Мирча закончили проводку линий сигнализации от сторожевых постов к адмиралтейству. Это был намотанный на катушки шпагат. Если на сторожевом посту дёрнуть за шпагат, в адмиралтействе зазвенит колокольчик. Если в адмиралтействе потянуть за шпагат, зазвенит колокольчик па сторожевом посту. Теперь Петрнкэ и Мирча, взобравшись на клён, устанавливали на площадке наблюдательного пункта треножник подзорной трубы. Эта нодзврная труба имела свою историю. У бабушки Дину был театральный бинокль. Она обещала подарить его Дину при том условии, если Дину отучится читать за едой. Поскольку этого требовали интересы морского дела, признавался Дину, ему пришлось отказаться от своей привычки, и так старый бииокль превратился в подзорлую трубу.
      Лейтенант Костя и его помощники были па рейде. Вооружившись баграми, они вычищали пласты грязно-зелёного «лягушиного шёлка».
      Санду Дану управился с уборкой адмиралтейства. Несмотря на то что он не чувствовал усталости, ему захотелось посидеть тут. Здесь было прохладно, и это располагало к отдыху.
      Уже год, как Санду не сидел за этим старым деревянным столом, где в своё время велось столько горячих споров и где он написал столько приказов! Только странное дело: прошлым летом стол был вроде повыше, Санду
      псудобно было писать за ним. Мальчик припомнил первый день занятий в шестом классе. Тогда парта показалась ему меньше. Он спросил тётю Тасю, не сменили ли парты. Та смерила его взглядом и, похлопав по щеке, сказала: «Парты всё такие же, это вы, чертенята, подросли!» Значит, ничего странного со столом не произошло, так же как и с рукавами его куртки, которые стали коротки, и с прошлогодними штанами, которые теперь не годились ему...
      В этой успокоительной тишине Санду лочему-то вспомнились слова директора школы: «Сейчас вы учитесь, готовитесь, но время не стоит на месте, и когда-нибудь, проходя мимо школы, вы скажете своему приятелю: «Смотри, здесь я учился! Видишь вон ту вишню в цвету? Это я её посадил! Было такое хилое, нежное деревце, а теперь вон как разрослось!..»
      Да, дорогие, как это приятно, когда, проходя мимо школы, где учился много лет назад,- можешь сказать: «Эту вишню я посадил!»
      В коридоре — стенгазета. Её раму когда-то делал я вместе с товарищами. В кабинете — гербарий, который собирал наш кружок натуралистов...
      Вдруг, совершенно неожиданно для Санду, возле ножки стола зазвенел колокольчик. Это со сторожевого поста номер один. Раз... два... три... Знакомый сигнал: «Внимание, ждите важных известий!»
      Санду улыбнулся. «Наверно, Алеку заскучал на посту и проверяет связь». Санду только было хотел дать ответный сигнал, но его рука замерла на полдороге. Он нахмурился: «Связь проведена не для забавы!» Санду встал, решив пойти на сторожевой пост. Но не успел он взяться за щеколду, как дверь сама отворилась, залив помещение потоком солнечных пылинок. Тяжело дыша от быстрого бега, появился вестовой Топ.
      Топ был произведён в вестовые прошлым летом, и никто пе мог пожаловаться, что он неисправно несёт службу в адмиралтействе. Года три назад Санду вместе с отцом стали дрессировать Топа. Нелёгкое это было дело! И не раз и у отца и у сына иссякало терпение. Но мало-помалу Топ начал «соображать», как говорят дрессировщики. Он научился переносить с места на место предметы, открывать лапой дверь, узнавать по запаху вещи Санду, и когда, например, ему давали носовой платок мальчика и гово-
      рили: «Ищи Санду!» — он отправлялся на поиски своего хозяина. Он находил дорогу к дому с любого места, где бы его ни оставили. Многое умел Топ, и только одному он не мог научиться — жить в согласии с рыжим котом Усачом.
      Подбежав к Санду, Топ встал на задние лапы. Это означало: «Я с вестями!» Убеждённый в том, что всё это шутка, Санду не спеша снял с Топа ошейник и достал из «почтового ящика» — холщового кармашка, вшитого в ошейник, — сложенную вчетверо записку, написанную наскоро, размашистым почерком: «Рапортует сторожевой пост номер один. Мною задержаны подозрительные личности. На вопрос, что им нужно, они пустились наутёк, но одного удалось поймать. Прикажете доставить в адмиралтейство?»
      Топу не пришлось долго ждать. Через минуту он уже мчался обратно, нсся в ошейнике следующий приказ: «Адмиралтейство сообщает: если это шутка, ответишь за неё перед советом командиров, если правда то, что ты сообщаешь, — тем хуже. Как ты только мог подумать — бросить пост, чтобы доставить пленного в адмиралтейство! Не оставляй пост, пока не придёт смена. Задержанного пошли сюда под охраной Топа. Скажи ему, что при попытке к бегству он будет иметь дело с острыми клыками».
      И пока Топ доставлял приказ, Санду повернул колёсико, укреплённое на одной из дощатых стен. Колёсико в свою очередь натянуло бечёвку, конец которой вместе с другим колокольчиком находился на площадке наблюдательного пункта. Дзинь-дзинь! — зазвенел колокольчик, то есть: «Сюда! Сюда!»
      Петрикэ и Мирча примчались одним духом.
      — Что такое? Что случилось?
      — Сторожевой пост номер один рапортует о поимке подозрительного субъекта. Топ доставит его сюда.
      — Фью-у! — присвистнул Петрикэ, хлопнув себя ладонью по лбу. — Вот здорово! Не успели хорошенько развернуться, как уже начинаются приключения...
      — И правда, здорово! — обрадовался Санду. Но спохватился, сообразив, что момент требует большей серьёзности. — Ничего хорошего тут нет, Петрикэ! У каждого из нас свои дела, и вдруг — извольте радоваться — незваный гость отрывает нас. Здорово было бы. если бы
      спокойно работали. А тут ни с того ни с сего сигналы, донесения, приказы, беготня...
      — «Сигналы, донесения, приказы, беготня»! — передразнил его Петрикэ. — Да это и есть жизнь, Санду! Капитана Немо опасности подстерегали на каждом шагу...
      — Что ты мне всё тычешь капитана Немо? .. А сам даже не читал эту книгу.
      — Ну и что же? Если хочешь знать, сегодня же вечером начну. Не ты ли сам мне рассказывал? Помнишь...
      Договорить он не успел. Под охраной Топа вошёл «подозрительный субъект». На вид ему было лет шесть — семь, ничего примечательного в нём не было, если не считать двух больших заплат на широких штанах, которые были бы впору двум таким мальчикам. Шмыгая носом, он робко переступил порог и испуганными глазами смотрел то на спокойное лицо Санду, то на уморительную в своей суровости мордочку Петрикэ, то на Топа, который только и ждал малейшего проявления неповиновения, чтобы ухватить его зубами за штаны.
      — Кто это? .. — шепнул на ухо Петрикэ Мирча.
      — Понятия не имею. Наверно, тот самый субъект...
      — Подозрительный?
      — Да что-то не очень. — Подойдя к Санду, Петрикэ шёпотом спросил: — Это он?
      Санду кивнул головой.
      — Что мы с ним будем делать? — недоумевал Петрикэ.
      — То же, что обычно! — ответил Санду.
      Значит, нужно будет допросить. А допрос производится установленным порядком. Следовательно, необходим переводчик: ведь пленные всегда чужестранцы. И только переводчик может знать их язык. Ясно!
      — Капитан первого ранга Петрикэ, приступай к допросу, — сказал Санду. Затем, сделав знак Мирче, добавил: — Ты, капитан, будешь переводить.
      Петрикэ сел на скамейку и, сдвинув на затылок берет, сказал:
      — Капитан, спроси, как его зовут.
      — Как тебя зовут? — «перевёл» Мирча «подозрительному субъекту».
      — Раду, — ответил тот, шмыгая носом.
      Он говорит, что его зовут Раду, — перевёл Мирча.
      — Что Mb с ним будем делать? — недоумевал Петрикэ.
      — Н-да, н-да... — промямлил Петрнкэ. — К какому роду войск принадлежит?
      — К какому роду войск принадлежишь? — спросил переводчик.
      «Подозрительный субъект» испуганно вздрогнул:
      — Чего?
      — Он говорит «чего», — перевёл Мирча.
      — Спроси ещё раз! — строго приказал Петрикэ.
      — Ты пехотинец, лётчик или моряк?
      — Как?
      — Ну, как ты передвигаешься? Пешком? На самолёте? На корабле?
      — Кто, я?
      — Ну да, ты!
      «Субъект» подумал и ответил:
      — Пешком хожу...
      — Пехотинец! — перевёл капитан и облегчённо вздохнул.
      — А когда я был у дедушки, я и на коне ездил. Де-д^шка меня подсаживал к себе на седло...
      — Он и кавалерист! — пояснил Мирча.
      — Чего тебе тут нужно? Тебя кто-нибудь послал? — спросил Петрикэ.
      — Нет, я...
      — Молчи! — крикнул Мирча. — Отвечай, когда я тебе переведу. Ты же не знаешь по-нашему... Теперь отвечай: что тебе здесь нужно? Тебя кто-нибудь послал?
      — Нет!
      — Тогда рассказывай, как ты попал сюда.
      — Мы уже были здесь! И вчера... и позавчера...
      — Кто это «мы»? Ага, значит, вас много?
      — Да. Играли мы здесь. А сейчас один мальчик крикнул: чего, мол, вам тут надо, всё и побежали. Только я не бежал. Меня поймали и привели сюда.
      — Разве вы не знали, что это место не для игр? — спросил Петрикэ, хотя и сам был убеждён, что мальчик не мог это знать.
      — Нет!
      — Очень плохо! А теперь знайте, и чтоб больше вы нам тут не попадались! Понял?
      — А где же нам играть? Тут так хорошо...
      Санду, не проронивший за всё это время ни слова, задумчиво сказал:
      — и правда. Не на улице же им играть! Там то и дело машины ездят. А эти пострелята не умеют беречься!
      — Пускай тогда дома сидят! — заметил Мирча.
      — А мама на фабрике. Как уйдёт, запирает дом. А дома скучно... Прежде с нами ребята в «школу» играли.... Только у нас ни ранцев не было, ничего не было. Мы рисовали домики на песке. Один раз я нарисовал аиста!
      — Велика важность — аист! — передразнил его Пет-рикэ, забывая, что он — капитан первого ранга и что непозволительно высказывать своё мнение в присутствии пленного.
      — А что, если... — начал Санду.
      — Если что? — спросил Мирча.
      — Я думаю...
      — Ну, говори!
      — Вот нас здесь трое членов совета командиров. Будь здесь Нику и Илиуцэ, был бы полный состав. Но даже если нас только трое, а случай исключительный, мы можем принять решение. Верно?
      — А что тут исключительного? И о каком это решении ты говоришь? — спросил Петрикэ.
      — Не сообразишь? — Санду был уверен, что всё ясно. — Это и есть исключительный случай. Раду и его друзья играли здесь. С сегодняшнего дня им тут играть нельзя. Пойти им больше некуда. Поэтому нам и нужно принять решение.
      — Вы нас побьёте? — захныкал было Раду.
      — Нет! — строго ответил Сайду. — У нас запрещают драться, а драчунов наказывают, в наряд посылают. И, пожалуйста, не вздумай плакать, потому что у нас и за это наказывают внеочередным нарядом. Вот пошлём тебя очищать пруд до утра.
      Раду перестал хныкать. Он спросил:
      — А ты здесь самый главный, дяденька?
      — Да! — ответил за Санду Петрикэ.
      — Вовсе нет! Во-первых, я не «дяденька», а потом, самым главным у нас считается совет командиров. Ты о нём не слышал, но, возможно, ещё услышишь. — И Санду обратился к Мирче и Петрикэ: — Товарищи командиры, предлагаю принять решение!
      — Ничего не понимаю! — буркнул Петрикэ.
      — И я тоже! — пожал плечами Мирча.
      — Подождите, я всё объясню. Что, если мы позаботимся о Раду и его товарищах?
      Петрикэ и Мирча молча переглянулись. Петрикэ скорчил гримасу и сказал:
      — Выдумал тоже! А то мало у нас забот! На гербарий всего две недели дали, не два года! А эти только мешать будут...
      — Сделаем так, чтобы не мешали.
      — Уж очень они маленькие! — возразил Мирча. — Натворят всяких бед — попробуй тогда привлеки их к ответственности. Думаешь, они знают, что такое ответственность?
      — Если научим их, будут знать, — твёрдо сказал Санду. — Если вы согласны, я обещаю заняться ими сам. Хорошо?
      — Точно у тебя других забот нет... — пробормотал Петрикэ.
      — Н-да, — буркнул Мирча.
      — Есть другие заботы, но я и это могу сделать. Да и вы мне поможете...
      — Видал? — вскинулся Петрикэ. — Я так и знал, к чему он клонит! У меня, друг, дома девять братьев и сестёр, уж я-то знаю, каково ухаживать за ними! — продолжал Петрикэ таким тоном, будто он и впрямь был единственной опорой своей многочисленной семьи.
      — Зато у тебя мать-героиня! Медаль носит!
      — Ну и что же? Думаешь, если возьмёшь сюда этих пострелят, то и тебя сделают матерью-героиней? Оставь-ка ты лучше эту затею...
      Санду промолчал, потом вздохнул и огорчённо сказал:
      — Моё дело было предложить, а вы как хотите. Если вам всё равно, что кого-нибудь из них задавит машина...
      — Словно шофёры не смотрят! — сказал Петрикэ. — К нам раз заехал шофёр, отец хотел было его угостить. Думаешь, он согласился? «Нет, — говорит, — машина на водке не идёт...»
      — Ладно, — с напускным безразличием сказал Санду. — Скажем ребятам, чтобы они сюда больше не показывались. Пусть идут куда хотят. Пускай играют где хотят. В пыли, в грязи... Где хотят, только не здесь... Потому что здесь пионеры, им, видите ли, некогда возиться с маленькими....
      Петрикэ посмотрел на него краешком глаза:
      — Ты, никак, обиделся?
      — Чего мне обижаться? Если вас это не касается, мне и подавно дела нет. Верно?
      А поскольку Санду был убеждён, что это неверно, он добавил:
      — Только сами скажите ему, пусть идёт. Я не стану.
      Наступило молчание. Все опустили глаза, разглядывая
      носки своих туфель, будто видели их впервые. Топ равномерно помахивал хвостом, как маятником.
      — В конце концов, — заговорил Мирча, пытаясь поймать взгляд Санду, — они могут и остаться. Все дети озоруют. Моя сестрёнка, например, подлила раз отцу в чай рыбьего жиру.
      Все засмеялись.
      — Ладно! — смягчился и Петрикэ. — Будь что будет! Принимаем решение!
      — Дельно! Слышал, Раду? Теперь можешь идти, завтра утром приходи со своими товарищами, — сказал Санду.
      — А вы нас не прогоните?
      — Нет!
      Мальчик уже было обрадовался, но, заметив насторожённую морду Топа, боязливо спросил:
      — И он тоже будет тут завтра?
      — И завтра, и послезавтра, каждый день. Но он вас не тронет. А теперь ступай. С завтрашнего дня вас назначат помощниками матросов.
      — Ой! И лодочки нам дадите поиграть?
      — Завтра увидишь. Ступай скажи своим друзьям, пусть приходят сюда.
      Раду шёл в сопровождении Тона, уже приободрившись.
      — Не будем терять время, — сказал Санду. — Скоро вечер, а у нас ещё уйма дел. Завтра утром всё должно быть готово к открытию порта. Завтра первый день работы над гербарием.
     
      * * *
     
      «Завтра утром всё должно быть готово к открытию порта! Завтра первый день работы над гербарием!» Хотя в команде Нику, производившей ремонт судов во дворе у Санду Дану, никто не говорил об этом, но по ударам
      молотка, по тому, с каким старанием приклеивали кусочки картона на палубы или укрепляли мачты при помощи щепочек, чувствовалось, что об этом помнят.
      Здесь, как и на берегу пруда, ребята стоически переносили июльский зной. На лбу у них выступили капли пота, но никто даже не заикался об этом. Работа должна быть сделана быстро и хорошо.
      Сам Нику, однако, не проявлял особого усердия. Не потому, что было жарко, нет, у него были другие причины. Он не ожидал, что на собрании будут говорить о нём. И не просто говорить. Если бы, например, сказали, что он толковый натуралист, лучший шахматист школы или что его последнюю заметку в стенгазете похвалил директор, всё это, разумеется, ничуть не задело бы его. Но ведь о нём говорили совсем иначе! И почему? Потому, что он смелый и сильный? Потому, что он терпеть не может, когда над ним измываются? Только потому, что он утром щёлкнул этого «маменькиного сынка»? А разве зря? Ни с того ни с сего? Ничего подобного! На это были веские причины: тот не пускал его на школьный двор. Сначала Нику ещё спросил его: «Ты почему не пускаешь меня? Я же сильнее!» И что же, вы думаете, тот ответил? «Это тебе не ринг, а школьный двор. Входит первым не тот, кто сильнее, а тот, кто пришёл раньше!» Ну, на такие слова оставалось только ответить: «Сейчас я тебе докажу, ринг это или нет! ..» И Нику щёлкнул его как следует. И что же, о таких пустяках надо говорить на сборе отряда? Досаднее всего было то, что Санду от имени группы обязался «заняться им»! То есть как это — заняться? Целый день мораль ему читать? И почему именно Санду? Нику-то знает, почему... Санду Дану важничает: он староста кружка. Его, видите ли, и старостой выбрали и адмиралом. Что же, значит, лучше него никого и нет? Этого дела он так не оставит! Нпку Нсгулеску не позволит помыкать собой. Он им ещё покажет, на что он способен! Увидите ещё, как потом все придут и начнут: «Дорогой Нику... Прости, что мы тебя обидели, дорогой Нику». Тогда небось только и знай «дорогой» да «дорогой»...
      Да, не июльская жара была причиной того, что Нику работал без особого усердия. Когда от удара молотка гнулся гвоздь или рвалась нитка при починке паруса, Иику ворчал с досадой:
      — Еше бы! Ему-то что? Дал приказ да ушёл. На берегу-то небось неплохо.
      — Ннку, ты чего злишься? — спросил Илиуцэ, капитан крейсера «Малый пруд первый».
      Подклеивая носовую часть теплохода, Нику пробурчал:
      — Что не прямо, то криво. Понятно?
      Хотя Илиуцэ уже изучил Нику, как свои пять пальцев, он до сих пор не мог освоиться с его манерой говорить. И даже как-то сказал ему: «Ты такой путаник, прямо как кроссворд. Говоришь словно на другом языке». Но после того, как Нику сказал на это: «Такой уж я, и всё тут», Илиуцэ больше не доискивался. Он очень дорожил дружбой с Нику, несмотря на то, что это стоило ему многих неприятностей.
      Но теперь Илиуцэ всё же отважился спросить Нику:
      — Что-то не пойму... Что прямо и что криво? ..
      Помешивая палочкой клей в банке, Ннку нехотя
      ответил:
      — Так, к слову пришлось. Мало ли что скажет человек в сердцах... А по-твоему, правильно, что он там на берегу блаженствует, а мы знай себе стучи да чини, пока из сил не выбьешься?
      — Кто это — он? — удивлённо спросил Илиуиэ.
      — Санду Дану, адмирал ваш, — ответил Нику, упирая на последнее слово.
      — Почему «ваш»? Разве ты не состоишь в нашем флоте?
      — Нет, состою, но я не позволю помыкать мною! В прошлом году ещё куда ни шло. Был адмирало1\1, пожалуйста, что было, то было. А почему теперь опять он? Он и так староста кружка, хватит! Другой найдётся для адмирала!
      — Но у Санду дядя — настоящий моряк. Рулевой на «Плеханове», — сказал Илиуцэ с такой гордостью, словно речь шла о его родном брате.
      — Ну и что с того? Мой дядя — майор в кавалерии, и я всё-таки не хвалюсь, как ваш Санду! А майор поважнее всех рулевых.
      — Санду вовсе не хвалится! — топнул ногой Илиуцэ. — Он никогда не хвалится. Помнишь, на Новый год он украсил ёлку маленьким? А когда Влад спросил, кто
      украшал, Санду перевёл разговор. Ведь мог сказать, что это он, и Влад похвалил бы его...
      — То было на Новый год, а теперь лето. Почему это он должен быть всё время адмиралом? Приказывать всякий может. Завтра, того и гляди, скажет: «Экипажам береговых судов собрать десять сусаков вместе с корнями!»
      — Если так скажет, вот и прекрасно, — обрадовался Илиуцэ. — К сроку соберём гербарий!
      — Н-да, — бурчал Нику. — Санду что ни сделает — всё прекрасно. Других-то не замечают. Вот, например, я... Починил этот теплоход, прямо новёхонький стал. Думаешь, ваш адмирал хоть одним словом похвалит? А попробуй только ошибись.... Матушки мои! Воды в пруду не хватит с себя позор смыть! А вы все молчите, как рыбы, как послушные пескари. Носитесь со своим Санду: Санду потрясающий, Санду необыкновенный...
      — Этого никто не говорил!
      — Ещё скажете. Я-то лучше знаю! - Нику швырнул палочку, которой мешал клей. — Кабы я был адмиралом.... Мне вовсе и не хочется, это я так говорю. Кабы я был, все бы как по маслу шло.
      — А сейчас разве не так?
      — Ну тебя! — махнул рукой Нику. — И ты не лучше других. Послушный пескарь. Сегодня на сборе отряда все обрушились на меня, а ты молчал и не подумал вступиться! — И Нику стукнул его по затылку. — Это тебе наука, вперёд будешь знать, как поступать с другом!
      На этом Нику закрыл диспут, встал и направился к тройке ребят — Дину, Григорелу и Лэзэрикэ, которые занимались трудным, кропотливым делом. Глядя на чертёж корабля, они крепили на мачте паруса.
      — Не так, юноша, — сказал Дину, обраш.аясь к Григорелу. — Малый парус крепится не здесь. Так ветер будет надувать его в обратном направлении, а это уменьшит скорость корабля. Хорошенько смотри на чертёж!
      — Я бы вообще ликвидировал эти корабли, — вмешался Нику, усаживаясь возле ребят. — Ни на одном море их уже не встретишь. Они давно сданы в архив.
      — А мне они нравятся, — сказал Лэзэрикэ, откинувг шись назад и любуясь стройными очертаниями корабля, паруса которого напоминали лепестки белого пиона.
      Звонкий лай заставил всех повернуть голову. Тог[
      прыгнул через забор. В ошейнике было очередное донесение. Дину достал из «почтового ящика» бумажку, развернул и, громко крикнув: «Тише!», стал с пафосом читать:
      — «Адмиралтейство сообщает: всё готово для принятия кораблей. Поторопитесь с ремонтом! Ввиду исключительного случая совет командиров, в составе трёх его членов, принял решение ввести звание «помощник матроса» и зачислить во флот маленьких детей, которым присваивается это звание».
      — Вот здорово! — захлопал в ладоши Лэзэрикэ. — Я тоже приведу своего братишку!
      Что? - вскипел Нику. — Этого ещё по хватало! Во всоуслышйннс заявляю: я не желаю быть нянькой!
     
     
      Глава 4. Вечер в семье
     
      Сумерки незаметно обступили городок. Когда на улицах зажглись фонари и засветились окна домов, на Малом пруду закончились все приготовления к открытию порта.
      Луна бросила в пруд золотой серп, и лягушки с суматошным кваканьем стали кидаться за ним в воду. Глубоким сном спали у Лягушиного побережья жёлтые кубышки. Им снился новый день, с щедрым солнцем, навстречу которому они раскроют бархатистые чашечки. Нагоняя дремоту, тростник нашёптывал что-то своё. На пляже в свете луны поблёскивал свежевыровненный песок, и, очутись ты в воздухе, между небом и землёй, пожаглуй, подумал бы, что это мириады звёзд, мерцающие алмазные россыпи,.
      Мальчики попрощались и направились по домам.
      С мыслью о том, что завтра они опять соберутся на берегу любимого пруда, ребята шли по улицам и переулкам, как бы овеянные брызгами того моря радости, по которому и тебя не раз мчали паруса надежды, и, бодрый, весёлый, ты испытывал неудержимое желание ликовать, скакать на одной ножке и подбрасывать вверх шапку...
      Поскольку ужин ещё не был готов, Илиуцэ решил заглянуть к своему другу Нику. Было ещё сравнительно рано, а во время каникул можно лечь и позже. Спать ему совсем не хотелось... Да и до сна ли в такой вечер? Разве заснёшь, когда знаешь, что завтра утром начинается сбор растений, что ты снова капитан крейсера и на твоих плечах такая ответственность и столько неотложных дел! Илиуцэ накинул курточку и вскоре уже был возле дома приятеля, намереваясь позваТь его погулять...
      Отец Нику, Мирон Негулеску, работал шофёром в городском совете. Был он высокий, плотный, говорил внушительным густым басом. Любил приодеться, следил за собой, после работы на руках у него не увидишь и пятнышка масла. И летом и зимой он носил ботинки «со скрипом» — обстоятельство весьма существенное для Нику, так как оно исключало возможность внезапного появления отца в нежелательный момент. Например, когда Нику отгадывал кроссворды. Отец не одобрял это занятие. Скрип ботинок был сигналом тревоги: журнал с кроссвордом исчезал под скатертью, а на его месте появлялся раскрытый учебник истории.
      В семье Негулеску было трое: отец, мать, хлопотавшая по дому, и Нику. Они занимали квартиру из трёх комнат, и самая большая, самая светлая принадлежала Нику. Отец не раз говорил ему: «На всём готовом живёшь, кормлю тебя, одеваю, обуваю, в школу определил! Я свой долг выполнил! Выполняй и ты свой! Не будь вертопрахом! Не срами меня!» Такие речи были не по вкусу Нику. Он слушал их с отсутствующим видом, думая о своём. Отца побаивался. Рука у того была тяжёлая — и Нику неоднократно испытал это на себе.
      Илиуцэ выбрал для своего визита явно неподходящий момент. Вместо того чтобы купить льду, Нику истратил деньги на иллюстрированный журнал. Стоило отцу с первым же глотком убедиться, что вода тёплая, как он начал
      читать нотацию и, по обыкновению, от слов перешёл к действиям — к пощёчинам и подзатыльникам. Мать убежала на кухню, а отец шваркнул ложку в тарелку с супом, встал из-за стола и ушёл к себе в комнату, хлопнув дверью. Нику слонялся по квартире, бухая ногой в стену, в буфет, во что попало, подвернулась кошка — досталось и ей. Когда вошёл Илиуцэ, тучи уже рассеялись, но о ясном небе говорить пока не приходилось. Отец ушёл из дому, не преминув запереть в шкаф туфли Нику, и, разумеется, взял с собой ключ. На вопрос Илиуцэ. пойдёт ли он гулять, Нику показал на свои босые ноги:
      — Не могу же я пойти так.
      — А туфли где?
      — Долго рассказывать, — сказал раздосатованныи Нику.
      — Опять он запер? — спросил Илиуцэ без всякого удивления, потому что с приятелем это случалось не впервые.
      Нику кивнул головой.
      — И надолго это?
      — Нет! Я уже его изучил. Рассвирепеет, стукнет меня разок, другой, а потом сразу остынет. Перед уходом туфли запер, а сам сказал матери, что возьмёт на завтра три билета в кино. Если берёт три билета, значит, один — для меня. Отец не злой, он только хочет власть свою показать.
      — Как это?
      — Ему хочется, чтобы я его боялся. Не понимаешь? Он любит говорить: «Здесь я хозяин!»
      — А что мать говорит?
      — Мама очень добрая. Она всегда на кухню уходит, когда мне влетает. А у тебя как?
      — У меня? — Илиуцэ подумал, но вспо.мнить ему было нечего, и он просто сказал: — У меня иначе....
      — Как это — иначе? Тебе никогда не достаётся?
      — Что ты! Разве без этого бывает? — возмутился Илиуцэ. — Если я натворю что-нибудь, меня, конечно, ругают, но поделом, я и не обижаюсь. Досадно, это правда, да ведь когда провинишься, радоваться нр,г приходится. Но обижаться я не обижаюсь.
      — А ты думаешь, я обижаюсь? — засмеялся Нику. — Меня это мало трогает!
      Долго этот разговор не мог продолжаться. Не для
      того пришёл сюда Илнуцэ... Нику подобная тема не доставляла никакого удовольствия.
      — Итак, завтра утром начинаем, — заговорил гость.
      — Начинаем...
      — Представляю, как завтра Сайду будет объявлять приказ об открытии! Выпятит грудь и забасит: «Товарищи командиры!..» Здорово, правда?
      — Ерунда! — сказал Нику. — Все вы так. Что бы ни сделал Санду, всё здорово, всё необыкновенно... А другой хоть весь свет объедет за минуту — и никто не скажет: «Молодец!». Надоело мне...
      — Что надоело?
      Нику сурово посмотрел на него:
      — Всё.... И ты надоел... к твоему сведению.
      — А что я тебе сделал? Я твой лучший друг, — оправдывался Илнуцэ.
      — Попугай ты, вот кто! Повторяешь всё, что говорят другие. Ты у них на поводу... Почему Санду — адмирал, а не ты? Или я?
      — Все ребята любят Санду. Выбрали его, а не меня н не тебя...
      — И потому он берёт такие обязательства на сборе отряда? Надоело.... Малый пруд велик! Там сотню таких портов можно устроить.
      Илиуцэ наморщил лоб, пытаясь понять, куда клонит приятель, но так и не догадался.
      — Что ты хочешь этим сказать? Опять путано говоришь, как... — и, не найдя подходящего сравнения, добавил: — по-своему!
      — Я довольно ясно сказал!.. Разве на свете только и есть один порт, тот, которым командует Санду Дану?
      — Порт — наш, а не Санду Дану!
      — Не мой и не твой... Твердишь, как попугай, то, что говорят Петрикэ, Алеку, Дину и все прочие! Мы могли бы соорудить себе такой порт, какого свет не видывал! — Он выжидающе посмотрел на Илиуцэ. — Что скажешь?
      — - Чудак ты!
      — Ну, если так, то пеняй на себя, и получишь по затылку как следует... Не я ли защищаю тебя всегда? Не будь меня в школе, все бы тебя лупили. А так — кто тебя тронет? Никто не смеет, все знают, что я тут! Когда ты со мной, ничего не бойся. И не будь попугаем! Я надумал:
      давай и вправду устроим другой порт, наш! И гербарий co6epeм, ещё получше, чем у них!
      Илиуцэ, хотя и был уверен, что этого никогда не будет, спросил из любопытства:
      — Ас кем мы будем и порт и гербарий делать?
      — В этом, по-твоему, загвоздка? — махнул рукой Нику, как бы говоря: «Ну и бестолочь!» — Оглянуться не успеешь, как я ребят соберу... И кораблями разживёмся. Растения собрать всякий может. Их вдоволь! Пусть не думают, что Нику простачок и только Санду Дану умник-разумник! Понял?
      В комнате аппетитно запахло жареной картошкой. Мать Нику готовила ужин во дворе, в летней кухне. Илиуцэ захотелось есть.
      — Нику, если ты не можешь идти гулять, я пойду домой. Завтра день велик, ещё успеем наговориться... Только, знаешь, я не попугай. Ты хочешь, чтобы я поддерживал тебя, даже когда ты неправ, вот в чём дело! — Илиуцэ протянул ему руку: — Значит, завтра утром у пруда...
      — До завтра, — пробормотал Нику, стиснув ему руку, словно клещами. — Полагайся на меня, не пропадёшь! —
      И он покровительственно шлёпнул Илиуцэ по затылку.
     
      * * *
     
      Много было в городе домов красивее и больше, чем дом Петрикэ, и всё-таки ни один не фотографировали столько раз. Месяцев семь назад снимки появились в местной газете и даже в журнале. Правда, голубятня на крыше вышла не очень заметной в газете, но Петрикэ сам позаботился об этом и пририсовал её карандашом на том экземпляре, который принёс отец. Снимки, конечно, появились не случайно. Здесь, в семье машиниста Георге Бунеску, родился десятый ребёнок. Мать Петрикэ получила медаль и денежную премию, а дом, в котором жила эта весёлая, многочисленная семья, приобрёл известность. Разумеется, на снимке был изображён не только дом; сам по себе он не представлял интереса. У крыльца на стульях расположились отец и мать с «малышкой» на руках. Вокруг них — кто впереди, на земле, кто по бокам, кто позади — девять сыновей и дочерей.
      Петрикэ был седьмым по счёту. Прозвали же его «меньшим», потому что на протяжении пяти лет он был действительно самым младшим в семье Бунеску. Старше него были: сестра — каменщица, брат — лейтенант, ещё две сестры — одна воспитательница в детском саду, а другая техник местного радиоузла, потом сестра — студентка последнего курса металлургического техникума и брат, который учился на третьем курсе химического техникума. Все они считались взрослыми. Младшими были: Петрикэ, двое близнецов-дошкольников и, наконец, «малышка».
      Петрикэ часто жаловался на своё скверное «стратегическое положение» в семье. Ни большой, ни маленький!
      «В общем, — говорил он, — получается ни то ни сё! У всех — права, только у меня — обязанности!» Например, кончился сахар. Кто сбегает в продмаг? Каменщица? Лейтенант? Воспитательница или радиотехник? Или, может быть, дошкольники, которые ещё в детском саду? Или «малышка»? Она ещё и ходить не умеет! Нет! А раз нет, то путём исключения напрашивается вывод, что идти должен Петрикэ. Слов нет, покупать сахар не так уж неприятно. По дороге можно съесть несколько кусочков. Но какая радость, когда тебя посылают за содой или за керосином?
      Бывали моменты, когда «скверное стратегическое положение» сулило кое-какие преимущества. Существенную роль в таких случаях играла копилка «меньшого». Каждую получку отец, каменщица, лейтенант, воспитательница и радиотехник непременно откладывали в эту копилку несколько медных и серебряных монет. Даже будущий техник-металлург и будущий химик, хотя сами ещё ничего не зарабатывали, не желая лишаться «титула» взрослых, вносили свой пай из полученных от родителей денег
      Недавно Петрикэ купил па эти деньги конфет для маленьких. Но этим жестом, к своему прискорбию, он не завоевал права взрослого.
      Кроме выражения «стратегическое положение», в семье Бунеску бытовало и другое: «ничто не исчезает, всё преобразуется». Оно было, так сказать, семейной гордостью, и, когда каменшица предложила заменить его выражением: «нет отбросов, а есть ресурсы», будущий химик горячо запротестовал. Но что означало это выражение в семье Бунеску? А вот что. Допустим, каменщица
      купила себе новые перчатки. Старые перчатки она дарила металлургу. Если же они оказывались слишком рваными и не выполняли своего назначения, их распускали на пряжу, и в результате получался клубок величиной с кулак лейтенанта или два клубочка с кулачок младших детей. Пока придумывали наилучший способ употребления пряжи, клубок служил мЯЧИК0М для «малышки». Потом мать ИЛИ воспитательница вязали либо варежки Петрикэ, либо носочки одному из дошкольников, либо башмачки «малышке».
      Не менее распространённым было выражение «семейный совет». В совет входили отец, мать, каменщица, лейтенант и воспитательница. «Семейный совет» собирался по понедельникам вечером и, помимо всего прочего, обсуждал еженедельный бюджет, распределял деньги на все «запланированные», а также на «непредвиденные» расходы. Деньги хранились в ящике, который никогда не запирался; назывался ои «семейным банком», а сокращённо «С. Б.».
      Хотя дети Бунеску весьма различались между собой, у всех у них было общее свойство: весёлость. Смех в этом доме неумолчно звучал на разные лады — от трелей малышей до раскатистого баса лейтенанта. Даже «малышка» обещала не отставать от других. Стоило подойти к её кроватке, как она заливалась смехом, показывая свой единственный, недавно прорезавшийся зуб величиной с рисовое зёрнышко.
      Из сада в открытое окно комнаты, занимаемой будущим химиком вместе с Петрикэ, доносился сладкий запах лилий.
      Вернувшись домой, Петрикэ в ожидании ужина стал один играть в настольный футбол, и, понятно, скоро это ему наскучило, хотя ои и забил два мяча (вернее, две пуговицы) в ворота «противника». Недолго думая Петрикэ швырнул в сторону пуговицы и выпрыгнул из окна в сад. В глубине сада, у самого забора, росла вишня. Она сразу привлекла внимание Петрикэ, так как с ней происходило что-то необыкновенное. Ветер был настолько слабым, что тонкие стебли лилий только чуть покачивались, но ветви вишни гнулись, точно застигнутые бурей. Подойдя ближе, Петрикэ заметил среди листвы босую ногу. Он крикнул:
      — Эй, кто там? Что ты тут впотьмах делаешь?
      — Это я, твоя соседка, ем вишни. Вовсе и не темно. Луна!
      Петрикэ узнал голос Нины, соседской девочки, и сердито крикнул:
      — Сейчас же слезай! Ты спрашивала разрешения? Вишня не ваша!
      — И неправда! Половина ваша, половина наша... Я на нашей половине и могу есть сколько захочу.
      Действительно, часть ветвей свешивалась через забор. Ствол же находился в саду Бунеску. Петрикэ попытался объяснить это Пине, но она живо привела веские доводы:
      — А ты ешь абрикосы с нашего дерева!
      — Вот и не eм, они червивые!
      — А вишни кислые, да и неспелые!
      — Погоди, пока поспеют!
      — До тех пор ты сам всё съешь.
      — Я имею право, это мои. Ну-ка, слезай, а те де-берусь до тебя, тогда не поздоровится!
      — И не подумаю. Я влезла на свою половину. Если хочешь, милости просим наверх, меня не испугаешь! — И девочка, смеясь, бросила в Петрикэ вишнёвую косточку.
      — Значит, ты так! Ну, погодите, агрессор, я вам покажу...
      — Я тебе не агрессор... — ответила девочка и вызывающе бросила в него ещё одну косточку.
      — Вот именно, что агрессор, потому что на чужую вишню залезла.
      Если Петрикэ пустил в ход слово «агрессор», это уже значило, что он взбешён. Проворно взобравшись на дерево, Петрикэ грозно взглянул на девочку, остриженную по-мальчишескн, с «серёжками» из вишен, и сурово приказал:
      — Слезай!
      — Не слезу! Вишня наша.
      — Корни и ствол наши.
      — Я не заяц, корни и ствол не глодаю. Я вишни ем. Вот, смотри. — Девочка сорвала вишню и ;1оложила в рот. Потом, не переставая жевать, добавила: — Они, правда, не поспели, но мне и такие нравятся. Смотри, ещё одну, сорву...
      — Не сорвёшь!
      — Нет, сорву!
      — Нет; не сорвёшь!
      Нина протянула руку за вишней, Петрикэ привстал, пытаясь удержать её.
      — Ага! Не достанешь!
      — Увидишь! — И Петрикэ потянулся, но тут же почувствовал, что ветка уходит из-под ног.
      Раздался хруст. Нина испуганно вскрикнула, хотела было схватить его за руку, но было поздно. «Меньшой» кубарем покатился по траве. Он не очень ушибся. Чувствовал только, как жжёт лицо и шею. Петрикэ хотел пощупать ссадины и тотчас же судорожно отдёрнул руку.
      — Галстук... Где мой галстук?
      В серебристом свете луны высоко на ветке виднелся клочок. А на траве мальчик ощупью нашёл другой.
      — Галстук... разорвался!.. Всё из-за тебя!
      Краска сбежала с его лица. Позабыв о ссадинах, он
      поднял обрывок галстука. Нина слезла с дерева и протянула другой клочок:
      — Петрикэ, прости меня... Я же не думала, что так получится! .. Я не хотела... Петрикэ! Почему ты не смотришь на меня?
      — Уходи отсюда! Уходи! — крикнул Петрикэ, и на глазах у него показались слёзы.
      — Почему ты гонишь меня? Если бы я знала, я бы не лазила на вишню! Больно?
      — Нет!
      — Ничуть?
      — Нет же! Оставь меня в покое... Поняла наконец?
      — Нечего кричать, всё равно не уйду! — И Нина села на траву возле Петрикэ. Помолчав, она шёпотом спросила: — Ты простишь меня?
      — Нет!
      — Почему ты такой злой? Я же не хотела... — Глядя, как Петрикэ дрожащими руками прилаживает обрывки галстука, она добавила: — Дай я сошью.
      — Не нуждаюсь в твоих услугах! .. Оставь меня и уходи! Что ты ко мне пристала? Что тебе нужно? Хочешь съесть все вишки? Ешь, пожалуйста, мне всё равно... Но что я буду делать без галстука? Твоё счастье, что ты девочка, а то бы отколотил тебя!
      — Бей! Я даже сдачи тебе не дам... И плакать не стану... как ты!
      — Вовсе я не плачу. Мне что-то в глаз попало... Я пионер, не девчонка!
      — я тоже пионерка! А ты злюка! Сколько раз зову тебя играть вместе, всё не хочешь. Думаешь, зачем я полезла на дерево? Я и не люблю вишен. Просто хотела, чтобы ты меня увидел и заговорил со мной... Ну, злюка, дай я зашью галстук... Так постараюсь, что никто и не заметит...
      — Всё равно будет заметно, знаю я! — Раздосадованный Петрикэ вырвал пучок травы и швырнул его. — Уйди, оставь меня!
      — Ладно, уйду... Я хотела загладить свою вину... Хотела, чтобы мы дружили. Давно хотела... Даже в своём дневнике написала про тебя... А теперь всё зачеркну... всё!
      Нина встала и пошла. Дойдя до забора, она оглянулась на Петрикэ и грустно спросила:
      — Даже не позовёшь меня?
      Не глядя на неё, Петрикэ немного погодя крикнул:
      — Ну, иди уж!
      — Теперь вот и не пойду! — И Инна ловко перемахнула через забор...
     
     
      Глава 5. Шестнадцать минус два - будет... два без четырнадцати
     
      На заре сонный ветерок изредка гнал по небу маленькие белые облачка, похожие на корабельные паруса. Но потом ясное синее небо гляделось в зеркало Малого пруда, как бы любуясь своим посвежевшим видом.
      Душный воздух обдавал жаром, словно в машинном отделении тяжёлого крейсера. Никли метёлки тростника, клонились к земле стебли цикуты...
      Да, давно уже не знал Малый пруд такого зноя. Старый морской волк определённо мог бы сказать, что такой жары не помнит с той поры, как у него борода седая, а то и раньше. В силу обстоятельств в порту Малый пруд не было ни одного старого морского волка.
      Но юные матросы, которые ещё не носили бороды, разве что из пакли, не хуже стариков знали, что только тот нстинный моряк, у кого в крови отвага и мужество. Как поётся в песне:
     
      Не дружить трусишке с морем-океаном!
      Для него водицы хватит и... под краном
     
      О таком утре многие, возможно, сказали бы: «Ничего особенного. Просто будет жаркий день, и всё!» Но если ты перешёл в седьмой класс, если тебя зовут Дину По-песку н если ты помощник адмирала, а к тому же ещё и поэт, тогда ты хорошенько подточишь карандаш, откроешь вахтенный журнал и на первой странице, под заголовком «Атмосферные условия», напишешь:
     
      Утро. Зноем дышит
      Тихий ранний час...
      На диктанте тише
      Не сидят у нас!
      Ветра нет в помине —
      Всё мертво кругом...
      Флюгер в небе синем
      Спит глубоким сном.
      Сорок два на солнце!
      Тридцать семь в тени!
      Нет дождя... (и нету
      Больше рифм ни-ни!)
     
      Прежде чем этот момент, знаменугоший начало деятельности порта, был увековечен в вахтенном журнале, у гавани, перед сторожевым постом номер один, собрались ребятишки, которые, судя по одежде и особенно по росту, не принадлежали к экипажу Малого пруда. Тут были две девочки, очень похожие друг на друга: обе чёрненькие, с короткими косичками, в одинаковых красных платьях с цветочками. Они держались за руки и выжидающе смотрели на мальчика ростом повыше остальных, в широких штанах с большими заплатами. Прислонившись к будке, он — уже неоднократно — заверял их, что пока дальше этой будки ходить нельзя.
      — Раз я вам говорю, значит спорить нечего! Вот придут моряки, тогда и пойдём.
      Перевод стихов В. Мартынова.
      — Бабушка сказала, чтобы мы кричали и бежали домой, если они станут толкать нас в воду, — сказала одна из девочек.
      — И ещё бабушка сказала, что один раз мальчишки утопили в пруду кошку. Она помяукала, помяукала и утонула. У нас дома тоже есть кошка, но мы её бережём, — вставила вторая.
      — И у меня есть кошка! — сказал мальчик с блестящими, как у белки, глазами. — И рыбка.
      — Где ты её держишь? — заинтересовался старший мальчик и даже вытянул шею.
      — В коробочке.
      — И она не подохла?
      — Как она подохнет? .. Она ведь жестяная! Это ножичек. Папа обещал мне отдать его, когда я вырасту большой и буду солдатом.
      — Э-э! Значит, рыбка не твоя!
      — Нет, моя! Только пока мне не дают её... И цепочка есть.
      — Подумаешь, цепочка! Ты бы посмотрел, что тут у моряков есть! Всякая всячина: и проволока, и колёсики, и колокольчики...
      — Откуда ты знаешь?
      — Как, разве я не говорил? Вчера видел, когда вы убежали. — И важно добавил: — У них нельзя драться и плакать!
      — Я никогда не плачу! — похвастался! мальчик, сгребавший в холмики тёплый, рыхлый песок. — Старшая сестрёнка плачет, а я нет. Попробуй ущипни меня за руку, я и не пикну. У нас дома я самый сильный...
      Санду пришёл на пруд в белом берете с синими лентами и вышитым синим якорем. Он ещё издали увидел собравшихся у сторожевого поста и обрадовался. «Значит, не сони!» — подумал он и заторопился.
      — Доброе утро, друзья! А где Раду?
      — Я здесь! — бойко отозвался Раду и запрыгал на одной ножке.
      — Мы с тобойпознакомились, — сказал Санду, протягивая ему руку. — А вот товарищей твоих я ещё не знаю...
      Тут же Санду узнал, что чёрненькие девочки — сёстры Джета и Дина. Мальчика с блестящими, как у белки, глазками звали Маринел. Отец его был другом отца
      Санду. Того, кто заверял, что он никогда не плачет, звали Тику. Он пояснил: «Меня зовут Константин, но Тику — короче, так меня все и прозвали». Потом Санду познакомился ещё с Сорином, Мэриукой, которой не было и пяти лет, с Виктором и Александру. Последнему Санду сказал: «Значит, теперь у нас два Александру — старший и младший».
      Санду со стайкой детишек дошёл до адмиралтейства. Построив их по росту, он запросто сказал им:
      — Теперь вы будете вместе с нами, пионерами. Будете помощниками матросов. Станете играть тут, загорать на пляже, многому научитесь и делом займётесь.
      — Дома мы пол подметаем, — привстав на цыпочки, сказала одна из сестёр.
      — И пыль вытираем, — добавила вторая.
      — Я каждый день ношу воду! — крикнул Сорин.
      Каждый старался показать, что он не хуже других.
      Все кричали наперебой, доказывая, как много оии умеют делать. Санду еле унял их.
      — Хорошо, хорошо! Только уж больно вы шумите. А ну, посмотрим, кто дольше всех промолчит? — И проговорил нараспев слова шуточной песенки:
     
      Раз, два, три, четыре, пять!
      Ну-ка, детки, помолчать!
      Кто трещит да суетится,
      Тот в сороку превратится.
     
      Восемь часов. Перед адмиралтейством в строгом равнении выстроился экипаж Малого пруда. Собственно, строгое равнение было только в первом ряду. Второй ряд в этом смысле оставлял желать лучшего, несмотря на то что Санду обучил новичков-малышей строиться.
      Когда Санду Дану направился к строю и остановился в нескольких шагах от ребят. Костя Стэнчук, по прозвищу «Бачок-толстячок», вышел вперёд и отрапортовал:
      — Пионеры порта Малый пруд готовы к битве за сбор гербария!
      Санду отсалютовал и сказал:
      — Пионеры порта Малый пруд! Адмирал готов возглавить битву!
      Нику Негулеску, стоявший в самом конце шеренги, оглянулся на новичков и пробурчал:
      — Вернее было бы сказать, пионеры готовы к падучс-пкю аттестата няньки.
      — Молчи! — толкнул его локтем Петрикэ Бунеску. — Дисциплины не знаешь?
      Он хотел добавить: «Пионер ты или нет?», но тут же опустил голову и увидел на рубашке, на том самом месте, которое обычно было закрыто галстуком, голубое пятно, выделявшееся на выгоревшем фоне. Петрикэ промолчал...
      Начался «смотр». Дойдя до Алеку, Санду остановился:
      — Почему ты не причесался, Алеку? Завтра не приходи в таком виде!
      — Не придирайся к людям, — отозвался за Алеку воинственно настроенный Нику. И, проведя рукой по щетинистым волосам, добавил- — Вечно с пустяками пристаёшь!
      Санду строго посмотрел на него.
      — Во-первых, я говорил не с тобой, а во-вторых, это не пустяки. — Он обратился к Косте: — Запиши один наряд Нику: два часа чистить левый берег от тины.
      Костя записал в блокнот: «Дисциплинарн. взыск. Нику наряд два часа» и подчеркнул два раза.
      Санду пошёл дальше. Чувствуя, что кто-то дёргает его за пояс, Алеку обернулся. Джета, стоявшая позади, приложила палец к губам и шепнула:
      — Я знаю, что сейчас нельзя разговаривать, но, если хочешь, я научу тебя причёсываться. Когда я была маленькой, мне мама показала, теперь я и сама умею... Хочешь, научу?
      Алеку закусил губу и покраснел.
      «Смотр» подходил к концу. Санду уже было подумал, что на первый раз с дисциплиной обстоит неплохо, как вдруг увидел Петрикэ. Санду постоял против него, поглядел с укоризной. Потупленный взгляд Петрикэ был красноречивее всяких слов. Всё же Санду счёл своим долгом сказать:
      — Как ты мог забыть его дома? .. Именно ты? ..
      После «смотра» Мирча, Илиуцэ, Нику и Петрикэ
      следом за Санду пошли в адмиралтейство на «летучку» совета командиров, составлять план действий.
      Остальные с нетерпением ждали. Время от времени Дину выглядывал в приоткрытую дверь и информировал их:
      — Подождите немного, сейчас... Разгорелся спор... Скоро подведём итоги... Потерпите!
      В адмиралтействе за столом обсуждался план действий. Дину записывал всё в вахтенный журнал: «Заседание совета начинается. Все командиры налицо. Первым берёт слово адмирал. Говорит, что самое важное — это две вещи, и их надо включить в план действий. Первое — распределение заданий -по сбору гербариев. Второе — занятия с помощниками матросов. Бурные споры. Нику, командир эсминца «Отважный», вообще возражает против принятия помощников и обзывает их сопляками. Петрикэ, командир корабля «Победители морей», говорит, что это слово обидное.
      Адмирал Санду объясняет, почему оно обидное. Командир «Отважного» затыкает уши и говорит, что ему не до басен. Предложение адмирала ставится на голосование. Четыре — за, один — против. Решение принято.
      . Мирча, капитан подводной лодки «Пионер», указывает, что адмирал не сможет сам управиться с помощниками матросов. Предлагает прикрепить их к лучшим командирам, по одному. Бурные споры. Пику, командир «Отважного», и Илиуцэ, капитан крейсера «Малый пруд первый» возражают. Поставлено на голосование: три — за, два — против. Предложение принято.
      Переходим к составлению плана действий. Береговые суда под водительством капитана первого ранга Петрикэ отправляются в плавание. Экипажу судов — собрать побольше экземпляров водокраса и телореза. Боевые корабли под командованием адмирала действуют на левом берегу. Их задача — собирать водяные лилии, сальвинии. Помощнику адмирала (то есть мне) — заняться сегодня утром с помощниками матросов. Ему же, поскольку он силён в сочинениях, — написать письмо с предложением об обмене гербариями. Насчёт школ, куда посылать письма, посоветоваться с Владом. Под конец адмирал спросил помощника (то есть меня), где находится прошлогодний вахтенный журнал. Помощник ответил, что, должно быть, дома. Вчера обшарил весь дом и не нашёл! Отыскать журнал и принести его...»
      Наконец дверь адмиралтейства открылась. На этот раз вышли командиры, все опять построились.
      — Товарищи, — сказал Санду, — на сегодня план действий таков...
     
      * * *
     
      Слегка покачиваясь на волнах, всплеснутых прыжками лягушек, на рейде в ожидании отплытия стояли корабли с шёлковыми вымпелами.
      Вдали виднелись береговые суда: барки, шхуны, теплоходы. Рядом с ними выстроились боевые корабли: быстроходные катера, крейсеры, эсминцы, подводные лодки.
      Барки и шхуны были совсем маленькие. На них не смог бы прокатиться даже мышонок. Разумеется, если он не был расположен купаться... Единственный, кто странствовал на таком паруснике и потому вошёл в историю Малого пруда, — это паук. С потолка адмиралтейства он упал на шею Дину.
      — Ага, ты так? — рассердился Дину. — Ну, я тебе покажу! Сошлю на необитаемый остров!
      Взяв паука за ножку, он вышел с ним на рейд и посадил его на палубу шхуны. Затем отвязал шхуну от причала и, дёргая за верёвочку, сам пустился по берегу, а шхуна заскользила по воде. Вскоре Дину достиг того места, где неподалёку от берега был островок величиной с днище бочонка. Управляя шхуной. Дину подвёл её к островку, и «изгнанник», не привыкший к водным странствиям, как только увидел землю, сразу перебрался на остров. «Здесь ты проведёшь последние мгновения твоей грешной жизни», — сказал ему Дину, подражая некоему аббату из романа Дюма-отца.
      Теплоходы были побольше, примерно с локоть. На них уже преспокойно мог бы проехаться мышонок. Вот только никто не принял бы его на борт из опасения, как бы грызун не вонзил зубы в обшивку и не вызвал тем самым кораблекрушение.
      Крейсеры, эсминцы и подводные лодки были в два раза больше. На палубе крейсера, например, однажды прокатился Усач, кот Санду. Но путешествие показалось ему более неприятным, чем самая отчаянная схватка с Топом.
      Ни на одном судне не было мотора, однако Дину обычно говорил, что у них «одна пионерская сила». К носу каждого судна была привязана двухметровая бечева. Командир соответствующего корабля шёл . по берегу, тянул бечеву, а судно скользило вперёд, рассекая воду.
      Скорость корабля зависела от быстроты передвижения командира. Если тот шагал размеренно, не спеша. Дину заносил в вахтенный журнал: «Пять узлов», если тот бежал — «Двадцать узлов».
      Этим летом совет командиров постановил перевозить на кораблях растения, предназначенные для гербариев. Так их в лучшей сохранности можно доставить в адмиралтейство.
      Итак, по плану совета командиров, экипажи береговых и боевых кораблей приступили к делу.
      Минуя гавани, экипаж береговых судов достиг назначенного места, где следовало в первую очередь собирать водокрас, или лягушечник.
      Листья этого растения схожи с листьями водяной лилии. Разумеется, опытный натуралист никогда не смешает их.
      На поверхности воды видны только несколько широких, с ладонь, листьев наподобие венца для какого-нибудь лягушиного короля. Хочешь вытянуть венец нз воды и засушить для гербария — попробуй, потяни! На поверхности воды появится другой венец, потом ещё один, и ещё один, и все они соединены между собой общим зелёным стебельком. Тянешь, тянешь, и, кажется, конца ему нет. Очень любопытное растение этот лягушечник, особенно когда рассмотришь его получше.
      — Это очень осмотрительное растение! — объяснял Петрикэ. — Видит, что насекомые не ахти как любят прогуливаться над прудом, а те, которые пролетают здесь, не очень-то обращают внимание на его маленькие цветы, и знаете, что оно делает, чтобы размножиться? Пройдоха! Видите, под листьями — почки. Осенью почки набухают, они полны питательных запасов...
      — Совсем как наш Костя! — сказал кто-то.
      Все прыснули. Костя Стэнчук, привычный к подобным шуткам, не обиделся.
      — Честное слово! Даже похожи на меня? Замечательно! Дядя просил у меня фотокарточку, и, поскольку у меня её нет, я пошлю такую почку. .
      — И вместо рамки придётся ему обойтись гербарием.
      — А внизу надо написать: «Редкое растение нз семейства Стэнчук», — добавил Петрикэ. — Ну, слушайте же дальше.
      — После того, как почки становятся пухлыми...
      — ... как я! — перебил Костя.
      — Точно! Почки опускаются на дно в ил. Здесь они перезимовывают...
      — Катаются на коньках и лыжах? — спросил Костя с самым серьёзным видом.
      — Не думаю... слишком уж малы... Скорее всего, играют в снежки. Хватит! Это последняя острота. К делу... Как я уже сказал, почки проводят зиму на дне пруда. Ил для них — как тёплое одеяло. Когда приходит весна, они становятся губчатыми и лёгкими, как снежинки. Мало-помалу подымаются на поверхность, и из них вырастают новые растения... Видите, какое осмотрительное растение лягушечник? На какие уловки идёт, чтобы не погибнуть!
      — А всё же, — задумчиво сказал Костя, — не очень-то осмотрительное.
      — Почему?
      — Да ведь оно ничего не предприняло против нас.
      — Костя!
      — Так ведь я не шучу. Я же правду говорю!
      Да! Не зря Санду Дану прошлым летом прозвал экипаж береговых судов «Экипажем веселья». Онн всегда рады были пошутить и посмеяться, однако не отставали от других в работе. А работа действительно закипела во всех уголках Малого пруда.
      Вооружившись ножами и лупой, — представлявшей собой линзу от карманного фонарика, — отправился в экспедицию на левый берег и экипаж боевых кораблей, потяну» за собой быстроходные катера, крейсеры и эсминцы.
      Впереди, прокладывая путь через цикуты и крапиву, шёл Санду. За ним Мирча. Потом Илиуцэ. Шествие замыкал Нику. Шли молча, задумавшись. Нарушил молчание Мирча:
      — Думаю, что денёк у нас будет богатый... Ты, Санду, что скажешь? Наберём кувшинок?
      — Неплохо было бы, — ответил Санду, продолжая путь.
      — Даже очень хорошо! — отозвался Нику. — Корпи, собирай, а потом отдавай карапузам, пускай обрывают! — И он пропищал: — Как мило!
      Поскольку никто даже не улыбнулся на его шутку, Нику таким же писклявым голосом повторил:
      — - Как мило!.. — Потом уже серёезнщм хоном сказал: — Я вам прямо говорю — я с этой мелюзгой нян-
      читься не желаю. Если ничего не изменится, уйду и сделаю себе другой порт. Там буду сам адмиралом! И будет лучше!
      Санду обернулся и презрительно посмотрел на него;
      — Неужели? И кто же, думаешь, пойдёт за тобой, «адмирал»?
      — Не беспокойся, найдутся люди. — Он схватил за руку Илиуцэ. — Илиуцэ тоже пойдёт со мной. Со мной ему нечего бояться!
      Кусты цикуты кончились. Тут к берегу пруда подступали высокие и частые заросли тростника, а поверхность воды была затянута тиной, словно зелёным покрывалом.
      — Остановимся! — предложил Санду и начал пришвартовывать корабли.
      — Нужно ещё подальше пройти, — сказал Илиуцэ, указывая вперёд лупой. — Здесь уж очень мерзкая тина.
      Мирча улыбнулся:
      — Правда... Но завтра её здесь не будет. — И посмотрел на Нику: — Ты её вычистишь.
      — Я?...
      — Ну да. Чего ты удивляешься? Разве ты не получил наряд? — сказал Санду.
      Нпку сломал тростинку и, подкравшись сзади к Сайду, кончиком тростинки подцепил его берет.
      — И не подумаю выполнять наряд! — Покрутив в воздухе берет, он продолжал: - - Если хочешь знать, я пришёл сюда только затем, чтобы выбрать место для своего порта. С вами я не останусь.
      Санду привстал на цыпочки и преспокойно взял берет, надел, как полагается, и тогда ответил:
      — Если ты в нас не нуждаешься, то мы в тебе и подавно не нуждаемся. Хочешь уходить — пожалуйста! Путь свободен! — И он показал рукой на тростник.
      Нику закусил губу. Такого ответа он не ожидал. В эту минуту он многое дал бы, только бы Санду попросил его остаться. У него задрожал подбородок.
      — А, значит так? Да? Ну хорошо-о! Сейчас же ухожу. Илиуцэ, пойдём!
      Илиуцэ не трогался с места. Он смотрел то на Нику, то на Санду, хотел что-то сказать, но не нашёлся.
      — Пойдём,говорю, Илиуцэ!
      Но тот стоял как вкопанный, точно прирос к месту. Инку нервничал:
      — Ты что, оглох, Илиуцэ? — и потянул его за руку.
      Илиуцэ выронил лупу. Не в силах сопротивляться, чувствуя только какую-то странную лёгкость в теле, он сделал шаг к Нику и пошёл за ним.
      Санду смотрел, как они удаляются, но по его лицу нельзя было определить, жалеет он об этом или нет. Он нагнулся, поднял лупу, стекло которой уже покрылось тонким слоем ила, и сказал остальным:
      — Пусть их.... Давайте за дело!
      Тех уже не было видно за тростником. Мирча долго смотрел им вслед н, сжав кулаки, сказал:
      — Санду, разреши мне, я побегу и отколочу их... В порошок сотру этих воображал!
      — Я помогу тебе! — сказал другой, засучив рукава. — Я знаю, что за драку дадут наряд.... Всю тину бы вычистил, только бы их отколотить...
      — Нет, оставайтесь на местах! — сказал Санду. — Сбор отряда обязал нас отучить Нику драться, а не затевать самим драку.
      «Сбор отряда»... Санду задумался. Все молчали, а в это время высоко над ними ласточка с весёлым щебетом носилась стрелой по голубому шёлку неба. Подле них упала на землю поблёкшая тростинка, на гладь пруда опустилась попить воды стрекоза с прозрачными крыльями.
      — Сбор отряда поручил нам... Но как мы доведём дело до конца, если Нику ушёл? — заговорил Санду.
      — Об этом и я думал... — тихо сказал Мирча.
      По озабоченным лицам остальных ребят видно было, что н они об этом думали.
      — Но ведь мы не виноваты... — сказал кто-то.
      — Когда мы обещали перед всем отрядом, мы же не знали, что Нику уйдёт, — добавил другой.
      — И всё-таки, — сказал Санду, — надо любой ценой выполнить обязательство!
      Мирча не совсем понимал, что хочет этим сказать Санду.
      — Как это — любой ценой? Может, ты хочешь, чтобы мы побелсали за Нику и Илиуцэ и упросили их вернуться? Если бы даже кто-нибудь пригрозил, что привяжет мне камень на шею и бросит в пруд, и го я бы не пошёл за ними!
      — Я бы тоже не пошёл! — твёрдо сказал Санду. — И не подумаем просить их. Но это вовсе не значит, что нам можно забыть своё обязательство. Даже если Нику не
      с нами, всё равно мы должны отучить его драться... Драться и воображать! — добавил Санду. — Не знаю, как мы это cдeлaeм, но мы посоветуемся вместе и, я уверен, найдём выход из положения. А теперь за работу! Измерим глубину и нарежем тростника, надо укрепить почву.
      Недалеко от берега на поверхности воды покоилось множество жёлтых головок кувшинок, блестящих, точно отлитых из меди.
      Проходя мимо Санду с охапкой тростника, Мирча остановился и сказал:
      — Вначале я хотел побить их... а сейчас вот думаю. . Теперь уж не то, что прежде. Тогда ведь нас было шестнадцать, а теперь только четырнадцать... Много работы с гербарием, да ещё о маленьких надо позаботиться... Трудновато нам будет...
      Санду не сразу ответил. Он обнял Мирчу и сказал:
      — И правда, Мирча, нам будет трудновато, но мы справимся! А уж им и вовсе нелегко, даже не знаю, как они справятся... Видишь ли, я считаю, что на этот раз шестнадцать минус два — это будет... два без четырнадцати...
     
     
      Глава 6. Два нежданных посетителя
     
      Приближалось время обеда.
      На школьном дворе под каштаном было большое оживление. Мальчики толпились вокруг нового библиотекаря — пионера из пятого класса — в надежде посмотреть «новинки». Влад принёс их целую кину. Новые, пахнущие типографской краской кииги в разноцветных обложках" возбуждали любопытство многих ребят. Голос библиотекаря тонул в общем гомоне.
      — Я ничего не выдаю, понятно? Прежде надо их зарегистрировать. Сколько раз я должен повторять, что сейчас не выдам ни единой книжки!
      — Он прав! — пришёл ему на выручку Влад. — Дайте ему спокойно записать книги в тетрадь. Это же библиотечные книги, так ведь, Йоргу? — обратился Влад к мальчику, который прокладывал себе дорогу локтями, стараясь пробраться ближе к библиотекарю. Иоргу пробормотал что-то. Всё так же глядя на него, инструктор добавил:
      — Мне жаль, йоргу, но для тебя я никак не мог подобрать книги.
      — Почему? — раздался в наступившей тишине удивлённый голос йоргу.
      — Как тебе сказать... Я был в книжном магазине и спросил: «Не найдётся ли у вас книги, которую можно было бы запачкать?» «Нет!» — говорит мне продавец. «И не получите?» — «Нет, и не получим». Что же тогда будет делать наш йоргу? Все, значит, пускай читают, а он — нет? ..
      Послышались ^мешки и остроты по адресу Иоргу. Улыбнулся и он, хотя в эту минуту ему было отнюдь не до смеха. Влад и бровью не повёл. Лицо его выражало неподдельное сожаленпе человека, не сумевшего оказать услугу приятелю...
      — Товарищ инструктор! Товарищ инструктор! — кричал мальчишка-третьеклассник, протискиваясь вперёд. Дежурившие у входа пионеры послали его сообщить Владу, что пришла какая-то старушка и хочет поговорить с кем-нибудь из работников школы.
      — Хорошо! Сейчас иду.
      Старушка сидела у ворот па скамейке, поставив рядом плетёную корзину, из которой выглядывали пучок лука-порея и морковь, и с интересом разглядывала пионеров, охранявших вход.
      — А вас не пустили на каникулы?
      — Пустили, — ответил один из них. — Но теперь тут пионерский лагерь.
      — Ага! А вы чего же не войдёте во двор?
      — Мы дежурим.
      — Ага!.. Й не пускаете кого попало?
      — Нет.
      Старушка собралась ещё что-то спросить, но, заметив Влада, поставила корзинку на колени и жестом пригласила его сесть рядом.
      — Я инструктор пионерского лагеря. Чем могу быть полезен?
      — Инструктор? Значит, вроде учителя...
      — Просто старший товарищ ребят.
      — Ara... Тогда скажу вам, зачем я пришла.
      — Слушаю вас...
      Упрятав в корзинку жёлто-зелёные хвосты лука, старушка поправила на голове платок и начала:
      — У меня две внучки. Вы их, конечно, не знаете. Малы ещё, в школу не ходят... Кому с ними по утрам заняться? Отец с матерью на фабрике, а моё дело стариковское — домовничаю по хозяйству... Поставишь молоко кипятить, приглядывать за ним надо... Ну, а детям не всё же время за мой подол держаться. Пойдут поиграть. Вот из-за этой игры-то я и пришла к вам... Вчера соседский паренёк сказал моим внучкам, что какие-то матросы будут заниматься на пруду с малышами и чтобы все шли туда играть. Я знаю этот пруд, как самоё себя... Сколько себя помню, сроду ни одного матроса там не было. Пустилг я их туда, а сама следом пошла посмотреть, что там такое. Думаете, удалось мне? Какой-то мальчишка стоит у ящика и заступил мне дорогу: «Бабушка, сюда нельзя!» «Почему?» — спрашиваю. «Не могу вам сказать, почему. Нельзя, и всё!» «Кому нельзя, а у меня тут две внучки. Поглядеть "хочу, как они тут». «Хорошо,- — говорит, — им тут, бабушка, делом занимаются...» Мальчишку-то я знаю, здешний он, в вашей школе учится. Вот затем я и пришла. Отпускать мне туда внучек играть или нет? У вас, верно, дело, отрываю я вас, да ведь как быть-то? У вас их тут сотни, а у меня только две...
      Влад заулыбался:
      — Бабушка — позвольте и мне называть вас так, — можете со спокойной душой отпускать ваших внучек на пруд. Там наши пионеры, которых я хорошо знаю, и я ручаюсь за них. Если они взяли на себя заботу о малышах, они уж постараются.
      — Так думаете?
      — Уверен. Впрочем, на днях я схожу туда и посмотрю, что там делается.
      — Да ведь и я хотела пойти, но не пропустили меня...
      Влад улыбнулся. Хотел было сказать: «Правильно сделали. Часовой не должен никого пропускать», но промолчал. Ещё раз заверив старушку, что она может спокойно идти домой, Влад поднялся и пошёл проводить её до угла.
      По дороге в библиотеку он достал свою «незабывайку» и на ходу набросал несколько слов крошечным каранда-
      шиком, который едва можно было ухватить пальцами. Потом вырвал листок и сложил его вчетверо.
      Вскоре Влад объявил всем, что утренняя программа исчерпана, и отправился домой.
      Побывав вкомнате Влада, пожалуй, всякий сказал бы, что тут живёт девушка, и к тому же хозяйственная. Всюду была чистота, порядок. Но, конечно, никто бы не предположил, что здесь могут происходить собрания, такой она была маленькой. И всё-таки в ней не раз набиралось столько народу, что два стула, стол, кровать, подоконник, нижний ящик шкафа, а летом лаже чугунная печка не могли уместить всех. Единственное окно — большое, скорее широкое, чем высокое, - выходило нa улицу. На полу лежал коврик с очень странным рнсунком. Трудно решить, что должны были изображать зелёные росчерки линий, то ли стебельки, то ли хвосты ящериц. А жёлтые и красные пятна могли быть и цветами, и просто-напросто пятнами... В углу, между печкой и окном, стоял маленький письменный стол, за которым возвышался допотопный колченогий стул. Влад часто говорил своим гостям, что этот стул напоминает... старого английского лорда.
      В другом конце комнаты, у кровати, покрытой дымчатым покрывалом, стояла этажерка с книгами. Здесь рядом с томиками Крянгэ, Садовяну, Гоголя, Жюля Верна были «Педагогическая поэма» Макаренко, «История педагогики», статьи Крупской, «Вопросы психологии» и другие книги, в названиях которых встречались слова «педагогика» или «психология».
      Влад Прода учился иа последнем курсе педагогического училища. Когда его спрашивали, почему он избрал профессию педагога, Влад отвечал:
      — Потому что нам нужны токари, инженеры, врачи и литераторы....
      — Почему бы тебе самому не стать токарем, врачом пли инженером?
     
      Крянгэ Ион (1839 — 1889) — румынско-молдавский писатель, автор самобытных сказок и рассказов, близких к народному творчеству. Основное произведение Крянгэ — «Воспоминания детства».
     
      Caдoвянy Михаил (р. 1880) — выдающийся румынский писатель, автор многочисленных рассказов, повестей и романов о родной природе, о жизни румынского крестьянства, о борьбе румынского народа за свободу и национальную независимость.
     
      — Потому что всех их учит учитель. Без учителя пх не подготовить. Понятно?
      Шестиклассники могли приходить к Владу в любое время, даже когда его не было дома. Ключ от двери хранился под половиком. Но всякий, кто бывал в этой комнате, должен был подчиняться пяти правилам. Потому она и называлась «комнатой пяти правил». А правила были такие:
      «Здесь живёт занятой человек. Ему некогда прибирать за каждым. Поэтому запоминай, где что лежит, и, если берёшь какую-нибудь вещь, перед уходом клади на место.
      Здесь живёт человек, который не любит зря тратить деньги. Куплен коврик — пользуйся им. Куплена вешалка — пользуйся.
      Здесь живёт человек, который не любит пустословия, даже в своё отсутствие. Поэтому старайся меньше говорить. Следи за своей речью. Тот, кто употребляет словечки вроде «психовать», «на фиг», пусть не приходит сюда.
      Здесь живёт человек, который не верит в чудеса. Тот, кто в них верит и говорит: «Не буду учить, я и так знаю», пусть забудет об этой комнате.
      Здесь живёт человек, который считает долгом чести своё слово. Если ты чувствуешь, что не можешь сдержать своё обещание, лучше не обещай».
      Когда-то листок с правилами был прикреплён к отрывному календарю. Но все довольно скоро запомнили эти правила, и в листке уже не было нужды.
      ....В завешенное обёрточной бумагой окно пробивался мягкий голубоватый свет, располагающий к отдыху. Влад устал, но и не думал ложиться после обеда. Он постирал носовые платки, не без сноровки пришил пуговицу к рубашке. За стеной жили родители, и, хотя мать Влада была прекрасной хозяйкой, он предпочитал всё делать сам. Отец его, стрелочник, человек лет пятидесяти, большой шутник и острослов, частенько говорил: «Надо уметь всё делать. Теперь вот есть кому позаботиться. А переведут твою «стрелку», пошлют тебя куда-нибудь, придётся одному управляться. Сумеешь обойтись — хорошо, не сумеешь — хлебнёшь горя». Мать, правда не вполне разделяла это мнение, но сам Влад считал, что старик прав. И потом, разве плохо быть независимым, быть, как говорится, хозяином в восемнадцать лет?
      Спрятав в шкаф коробочку с иголкой и ниткой, Влад
      едва успел надеть рубашку, когда услышал, как с улицы кто-то кричит:
      — Это дом четырнадцать?
      — Да, девочка, — отозвался отец Влада.
      — А почему у вас нет номера на калитке? Как же человеку найти вас?
      — Это смотря какому человеку... Ты, к примеру, только полчеловека...
      — Нет, я целый человек... Злых собак нет?
      — И добрых нет. Только хромая кошка...
      — Кошки меня не интересуют. Войти можно?
      — А кого тебе нужно?
      Товариш Прода дома?
      — - Я Прода!
      — Нет, не вы... Вы слишком старый.
      — Ну, а старый не может зваться Продой?
      — Может, только пионерским инструктором не может быть, ведь старые не бывают утемистами ..
      — Это правда, я не утемист.... Денька на два перерос...
      — Дяденька, вы всё шутите, а у меня дел по горло. Не здесь живёт товарищ Нрода, инструктор?
      — Здесь.
      — У меня дело к нему, а не к вам...
      Влад вышел и увидел чёрненькую, коротко остриженную девочку лёг тринадцати. Глаза у неё напоминали виноградины. На карманах белого платья были вышиты подсолнухи, на шее — аккуратно завязанный пионерский галстук.
      — Я инструктор! Заходи!
      Девочка по-мальчишески толкнула плечом калитку и решительно прошла через двор.
      — Пойдём в комнату, там прохладнее,
      Влад привёл её и предложил сесть.
      — Нет, спасибо, я постою. У меня дома посуда немытая, а с матерью шутки плохи. Вы знаете, всё хозяйство на мне. Мама вроде главного инспектора...
      — Ага. . , И что же, трудновато ладить с главным инспектором? — смеясь, спросил Влад.
      — Трудновато, но что поделаешь? — Девочка пожала плечами: мол, иного выхода нет. — Мама говорит, будто
      Утемист — член Союза Рабочей Молодёжи.
      потому поручает мне мыть посуду, что я внимательная. В этом году я ещё ни единого блюдца не разбила. Я даже не позволяю отцу помогать мне вытирать посуду. Он самую красивую чашку разбил!
      — Скажи пожалуйста, самую красивую! Интересно! Ну, садись, рассказывай...
      Девочка села на стул.
      — Я сяду, только, знаете, я ведь не поболтать пришла. Правда, это моя болезнь. Мама говорит, что я трещотка. И в школе насчёт дисциплины у меня плоховато. По всем предметам пять, только по поведению четыре. Из-за того, чго я разговариваю на уроках...
      — Да, перемены короткие, — улыбаясь, поддержал Влад.
      — Не короткие, просто не могу удержаться. Отец п мать очень настойчивые, когда что-нибудь надо сделать. И почему я такая? Вот ведь и к вам пришла потому, что не могла удержаться. Хотела вымыть посуду, но бросила всё, помчалась в школу, узнала ваш адрес — и бегом сюда.
      — А зачем я тебе нужен?
      Девочка покраснела и, опустив глаза, сказала:
      — Набедокурила я... даже не то что набедокурила, это гораздо хуже... Только вам я и могу рассказать...
      — Только мне?
      — Да! — Посмотрев с опаской на Влада, она сказала: — Если вы чуткий человек... Вы чуткий?
      — Кто его знает! — Влад задумался. — Смотря по тому, что ты подразумеваешь под словом «чуткий»...
      — Думаю, что да... Иначе как бы вы стали инструктором? Правда? — Но прежде чем Влад ответил, она быстро добавила: — Кажется, опять я лишнее говорю. Лучше я расскажу вам, зачем я пришла.
      — Да, так будет лучше, — согласился Влад. — Тем более что ты спешишь. С главным инспектором шутки плохи.
      Девочка выпрямилась и подняла голову с таким видом, будто собралась делать доклад.
      — Вот что случилось. Мы живём по соседству с семьёй Бунеску... У них много детей, но только один — мой ровесник. Остальные либо старше меня и не играют со мной, либо меньше меня и я с ними не играю... Только с Петрикэ я могла бы сговориться. Но он и не смотрит
      в мою сторону. Вчера вечером я взобралась на их вишню, а он пришёл и стал гнать меня. Я не захотела, и он полез за мной на вишню, но упал и...
      — И что? — озабоченно спросил Влад. — Расшибся?
      — Не расшибся, но... но случилось несчастье. Галстук свой разорвал. Потому я и пришла. Он так расстроен. Чуть не заплакал, но меня постыдился. Он не виноват. Это из-за меня... Сразу вдруг — трах! — и упал...
      Девочка замолчала. Молчал и Влад. Он смотрел на окно, точно обладал способностью видеть сквозь синюю бумагу, что происходит на улице. Девочка выжидающе смотрела на него.
      — Запутанная история, — сказал Влад. — Как же быть? Не может Петрикэ носить рваный галстук.
      — Я хотела зашить... Я умею... В кружке «Умелые руки» я была на втором месте. Но всё равно, он уже не будет как новый.
      — М-да, — задумчиво сказал Влад. — Каким был, не будет... Всё же...
      — Что?
      — Бывают и такие случаи, когда рваный, запачканный гастук почётнее нового... Галстук Володи Дубинина изрешетили осколки. Значит ли это, что он не умел дорожить им?
      — Но ведь Володя был герой!
      — Он был герой... — повторил Влад, кивнув голо вой. — Его галстук замечателен не тем, что был, скажем новый, выглаженный. Важно, что тот, кто носил его, доро жил званием пионера до последней минуты своей жнз пи. — Оба помолчали, потом Влад продолжал: — Конеч но, пионерский галстук нужно беречь, но это ещё не всё. . Предположим, ты н бережёшь его, но плохо учишься, не держишь своего слова или трусишь... Чего тогда стоит твой пионерский галстук?
      — Это верно. Но ведь Пегрикэ хороший мальчик, учится хорошо и совсем не трус, — быстро заговорила девочка. — Он вполне заслужил красный галстук. Это я виновата, а не он... Я и пришла сюда, чтобы признаться в этом. Петрикэ мой единственный сосед. Но он немножко злой и не обращает на меня внимания. Ведь не съем же я его?
      — Меня ты не съела, — сказал Влад.
      — Опять я много говорю, правда?... Однажл. я пп-
      пробовала завязать рот платком. За целый час ни словечка не сказала. Отец стал смеяться надо мной. Я развязала платок спросить, чего он смеётся, а потом весь день и проболтала. Не могу удержаться, да и всё! Вот и сейчас: надо бы уходить, а я сижу. Ведь уже сказала всё, что должна была сказать. Мне пора уходить, правда?
      — А ты как думаешь?
      Девочка подумала и вскочила со стула:
      — Да, пора, пойду. Посуда ждёт... — И она отдала салют.
     
     
      Глава 7. Ребята нашего кружка, как зёрна колоса, едины
     
      Помощник адмирала Дину без восторга отиггсся к поручению совета командиров. Он был не против того, чтобы ребятишки играли у пруда, даже радовался, что теперь их полку прибыло, — там, где больше народу, всегда веселее, - но заниматься с ними в зтот день Дину совсем не хотелось. Прежде всего ему не терлелось скорее приняться зa письмо насчёт обмена гербариями. Те, кто будут его читать, непременно скажут: «Братцы, да ведь в топ школе есть писатель, шутка ли! Посмотрите, какие сравнения, какие метафоры! Да, да, братцы, это явно писатель!» К тому же Дину считал, что для такого дела больше подходит Петрикэ. Петрикэ — да, у него есть опыт: у него девять братьев и сестёр. А у Дину? Только одна сестрёнка...
      Однако выполнять надо. А как? Дину надумал было рассказать детворе сказку. Но какую? Ни одной не вспомнил. Тогда он решил поиграть с ними. А во что? В мячик? В прятки? В жмурки? Всё что угодно, только не это! Им ещё так-сяк, можно — они маленькие, но Дину же не маленький, он шестиклассник. И потом, раз уж ты сочиняешь стихи и вся школа говорит о поэте Дину Пэду-ре, нелепо забавляться прятками или жмурками.
      Пока Дину ломал голову и терялся в догадках, к лицу ли было бы Михаилу Эминеску играть в прятки с Ионом Крянгэ, детишки расположились на берегу и принялись набивать жестяные формочки мокрым песком. Дину увидел это, и его сразу осенило. Построить дворец! С высокими зубчатыми стенами, с башнями, обнести рвами с водой, наподобие феодальных замков, изображённых в учебнике истории.
      — Вы что здесь делаете? — спросил он, подойдя к копошившимся детишкам.
      — Куличи, лепёшки! — отозвалась Дина.
      — Ну, и что же, хороши?
      — Пока нет, — вмешался Раду. — Не испеклись ещё. А раз не испеклись, значит нехороши.
      — Понятно... А как же вы их печёте?
      — Держим на солнце. А я изюм положу в куличи! — сказала Джета. Она взяла несколько камешков и воткнула их в песочный кулич. — Раз я нашла в куличе пять изюминок, а Дина четыре. Мы думали, больше нету. А папа пришёл и говорит: «Я ещё одну нашёл! Кому дать?» И дал Дине...
      — Чтобы у нас было поровну! — сказала Дина. — А ты позавидовала мне...
      Джета положила ещё одну «изюминку» на верхушку кулича и сердито сказала:
      — Знаю я, папа тебя больше любит.
      — А мама тебя. Вот и никому не обидно. Папа маме говорит: «У тебя девочка, и у меня девочка, а бабушке ни одной не досталось». Только папа не говорит, какая — его, а какая — мамина! — И Дина засмеялась.
      — Это хорошо, что вы стряпаете, только на солнце они не испекутся. Давайте сложим печь. Хотите?
     
      Эминеску Михаил (1850 — 1889), — великий румынский поэт.
     
      — Хотим! — хором ответили ребята, выражая полную готовность тут же приняться за дело.
      — Постойте, постойте, — умерил их пыл Дину. — Какой смысл складывать печь, если у нас нет дома? Печь сама по себе ни к чему... Сначала построим большой дом, вроде дворца, и в нём кухню, а в кухне будет печь. В ней и сможем испечь куличи... Вот это будет дело. Начнём?
      — Да! Да! — весело закричали детишки.
      Дину засучил рукава.
      — Я буду инженером, а вы мастерами. Сначала инженер готовит чертёж постройки. — Палочкой Дину начертил на песке квадрат. — Здесь будет дворец. — В середине он нарисовал кружок. — Здесь будет главный зал дворца. — Где-то в уголке «инженер» запроектировал кухню: — Тут будет печь, а в ней — куличики! Чертёж готов. Теперь за работу... Ты, — показал он пальцем на Раду, — будешь подносить воду в ведёрках, а вы, — обратился он к Тику и Александру-младшему, — натаскаете тростника для укрепления стен. Вы, девочки, — сказал он Джете и Дине, — принесёте листьев для окон.
      Дину не забыл никого, всем нашёл занятие. И началось строительство.
      — Построим большой дворец, такой, в каких прежде бояре жили, — сказал Дину.
      — Бояре? А кто это бояре? — спросила маленькая Мэриука, удивлённо подняв тонкие брови и застыв с лопаткой в руке, совсем как кукла в витрине.
      — Бояре? — Раду жалостливо посмотрел на неё, как бы говоря: «И до чего же ты маленькая, если этого не знаешь!», вылил воду из ведёрка в ямку, вырытую в песке, и объяснил: — Бояре — это были злые люди!
      Объяснение показалось Дину не очень исчерпывающим, но он не стал его оспаривать. Не мог же он сказать Раду: «Юноша, вы рассуждаете несколько упрощённо!»
      — Да, — подтвердил он, — это были скверные, злобные люди... Жили во дворцах и главным образом развлекались и бездельничали.
      — Они не ходили утром на фабрику? — спросил маленький Тику.
      Дину улыбнулся:
      — Они не работали...
      — Не работали? — удивился Тику. — Наверно, они очень старые были. У нас только дедушка не рабогаег,
      потому что он очень старый. И то он встаёт утром и колет дрова. — Тику важно добавил: — Дедушка был кочегаром!
      — Твой дедушка — рабочий человек, а бояре были бездельники... — подвёл итоги дискуссии Дину.
      — Тогда незачем нам строить дворец! Раз в нём жили бояре, не будем строить! — насупившись, заявил Александру.
      — Нет, будем! — возразил Дину. — Теперь бояр прогнали из дворцов...
      И невольно, точно его увлёк за собой невидимый проводник, Дину мысленно перенёсся в сказочный дворец, гдо он побывал прошлым летом во время каникул, когда ездил в Бухарест с отрядом. Дворец пионеров... Как зачарованный, поднимаешься по мраморным лестницам, бродишь по залам, не зная, где остановиться.... В комнате сказок? В комнате химиков? Или радиотехников? А может быть, в зрительном зале? Или в библиотеке, где так много интересных книг? И Дину повторил категорическим тоном:
      — Да, теперь бояр прогнали из дворцов. Давайте сгроить, ребята!
      Стены дворца росли. «Инженер» со знанием дела направлял ход работ, «мастера» тоже лицом в грязь не ударили. Скоро песочный дворец был готов.
      — Ура! Кончили! — захлопали в ладоши ребята.
      Но Дипу был не вполне удовлетворён. Он чувствовал, что чего-то не хватает.
      — Нужен ещё флаг, — сказал он.
      Сбегал в адмиралтейство и через несколько минут вернулся с листком красной бумаги. Прикрепил его к тростинке и водрузил «флаг» на верхушке дворца. И тогда сказал довольным тоном:
      — Всё!
      Оставив малышей играть возле дворца. Дину пошёл в адмиралтейство, сел за стол, раскрыл тетрадь и, грызя кончик карандаша, стал думать.
      Как начать письмо? «Дорогие пионеры!» Нет, не то. Не все пионеры собирают гербарии. «Дорогие пионеры-натуралисты...» Так хорошо, но, пожалуй, длинновато. Да, обращение длинноватое, зато точное.
      Когда вернулись из экспедиции Санду, Петрикэ и все остальные, Дину уже заканчивал письмо. Он писал: кВам
      шлют пионерский привет шестнадцать членов кружка натуралистов и желают вам успеха!»
      Санду взглянул через плечо Дину и, пробежав письмо, сказал:
      — Письмо прекрасное... Но кое-что придётся изменить.
      — Что? — спросил Дину, посмотрев на него поверх очков.
      — Одно слово... одно-сдинственное...
      — Какое?
      — Шестнадцать. Нас уже не шестнадцать.
      — Понимаю, что ты хочешь сказать Детишки.... С ними нас больше. Но они не пионеры и никакого отношения к гербариям не имеют. Мы не можем принимать их в расчёт.
      — Я не о них думал, — покачал головой Санду.
      — Может быть, ты хотел сказать, что я сойду за двоих? — засмеялся толстяк Костя. — Так получится семнадцать!
      — Я вовсе не собирался шутить, — серьёзно сказал Санду. — Нас осталось только четырнадцать...
      Скоро все узнали об уходе Нику и Илиуцэ.
      — Хм! — скорчил гримасу Петрикэ. — Значит, Нику устроит свой собственный порт? Так и сказал?
      — Да, — подтвердил Мирча.
      — Вот уж порт будет, моё почтение! Целый день драться будут...
      — Пускай дерутся! — сказал Мирча. — Нам до них теперь и дела нет. Посмотрим лучше, какие мы растения собрали, и начнём сушить их.
      Однако никто не изъявил готовности.
      Каждому хотелось о чем-то спросить, что-то сказать. Но все молчали. Наконец заговорил Санду, медленно, задумчиво:
      — Они сделают свой порт. Там они сами будут адмиралами. И что же? Разве в этом дело? Главное — это быть вместе с друзьями... Если спросить Нику и Илиуцэ: «Вы пионеры?» — они расплывутся от удовольствия и скажут: «Да-а!» А только станешь допытываться: «Малышами хотите заняться? Гербарий хотите собирать?» — увидите, какие они рожи скорчат. Что это за пионеры? Зачем они носят красный галстук? .. А? — И он обвёл глазами собравшихся.
      «Эх, попадись мне теперь Нина! Задал бы я ей трёпку...» — со злостью подумал Петрикэ.
      Мальчики разложили на столе растения, и стол вдруг точно покрылся зелёной скатертью, радовавшей глаз разнообразием тонов — от самого светлого, мягкого, бархатистого до густого, тёмного, строгого. В молчании ребята осторожно прокладывали растения фильтровальной бумагой.
      Вот десятки маленьких стебельков ряски приятного, успокаивающегр тона. Вот длинные копьевидные нити грязно-зелёного цвета, липнущие одна к другой, сливаясь в ткань «лягушиного шёлка»...
      — Ещё не прошло часа, как они плавали на поверхности пруда, — сказал Санду, накладывая промокательную бумагу на стебельки ряски и расправляя «лягушиный шёлк». — Вода спокойна, и они смирные. Как задует ветер, зарябит пруд, так они начинают играть и резвиться... Теперь вот смотрите: хоть ураган разразится, они уже не двинутся.
      — А рыбы в пруду, — с улыбкой сказал Костя, — пошлют нам за это благодарственное письмо. Ведь для них эти растения напасть. Накроют воду зелёным ковром — попробуй дыши. Кислород не доходит в глубину...
      — С каких это пор ты стал покровителем рыб? — спросил его Алеку.
      — Разве один Нику может быть покровителем — к примеру, Илиуцэ, — а я не могу быть ничьим защитником?
      Стараясь разглядеть через лупу тоненькие, хрупкие корни сальвинии, Дину сказал:
      — Как жалко, что у нас нет микроскопа, как в лаборатории!
      — Верно, — согласился Санду. — Подумать только: в одной капле воды живёт столько организмов и растений! Состаришься, и то все не изучишь... — Он осторожно положил на лист цветущее ярко-оранжевое растение.
      — Что это? — спросил Петрикэ.
      — Пузырчатка. Очень интересное растение. Я как раз вчера о нём читал. Оно вырабатывает нектар, пожирая водяных блох. Подойди сюда, смотри. Видишь? Это ловушка. Она открывается только внутрь, пропустит блоху, и та в плену. Оттуда уже ей не выбраться. Бьётся там, зовёт на помощь, но всё напрасно.
      и так одно за другим укладываются растения. Занятие, казалось, всё больше захватывало мальчиков. Однако через некоторое время Костя сказал:
      — Я всё думаю о Нику и Илиуцэ... Можно бы их удержать...
      — Удержать? — нахмурился Мирча. — Ни в коем случае! Они зазнались!
      Немного погодя Дину сказал:
      — Весной я как-то вечером написал стихи... Вам я их не показывал. Они называются «Наш дружный кружок». Наизусть я не помню, но последняя строфа начиналась так: «Ребята нашего кружка, как зёрна колоса, едины....» — Он замолчал, потом неожиданно добавил: — Но кружок не дружный. Стихи уже устарели...
      — Нет, не устарели, — с жаром перебил его Санду. — Нет, кружок всё равно дружный, даже если они и ушли!
      — Правильно! — подтвердил Петрикэ.
      — Верно! — поддержали другие.
      — Жалко, Дину, что ты не помнишь всего стихотворения... — Мирча полузакрыл глаза и тихонько повторил: — «Ребята нашего кружка, как зёрна колоса, едины...»
      — «И пусть дорога не легка, взойдём на светлые вершины!» Так оно заканчивается, я вспомнил! — воскликнул Дину.
      И все хором, как торжественную клятву, повторили:
      Ребята нашего кружка.
      Как зёрна колоса, едины,
      И пусть дорога не легка.
      Взойдём на светлые вершины!
     
     
      Глава 8. Огорчения
     
      На следующий день Санду вышел из дому вместе с Топом.
      Свежее утро сменило душную ночь, которая точно и в самом деле закуталась в семь овчинных тулупов, как говорится в одной сказке. Плавно дымила труба фабрики «Виктория», словно трубка старого моряка. Дым поднимался медленно, ровно.
      Ни пионеры, пи малыши ещё не пришли. Не было даже Петрикэ. А ведь известно, что «меньшой» вставал ни свет ни заря.
      Слабый ветер покрыл мелкой рябью пруд. Кувшинки ещё не раскрылись. Лягушки, утомлённые вечерним концертом, спали на камнях, нагретых первыми лучами солнца. Тростник оказался расторопнее всех. Поднялись по-
      пикшие было от духоты метёлки, выпрямились лезвия листьев, поворачиваясь ребром к ветру.
      Санду уже подходил к адмиралтейству, как вдруг Топ рванулся и яростно залаял.
      Навстречу им от берега, где начинался забор фабрики «Виктория», шёл мужчина в большой соломенной шляпе, такой высокий, словно на ходулях, тощий, белолицый, как будто ему никогда не приходилось бывать на солнце. Топ не переставал лаять, пока незнакомец не подошёл ближе.
      — Вы кого ищете? — спросил Санду, приподняв брови, удивлённый этой неожиданной встречей.
      — Я с фабрики «Виктория».
      — Чем я могу вам помочь? Вы пришли слишком рано, мы совсем не рассчитывали, — заулыбался Санду.
      Окинув его равнодушным взглядом, незнакомец досадливо сказал:
      — Брось болтать, малец! Где остальные? Мне некогда рассусоливать.
      — Кдкие остальные?
      — Ваша банда...
      — У нас нет никакой банды! — возразил Санду и вспыхнул. — Банды бывают у бандитов. У нас звенья, отряды и дружины!
      Незнакомец скривил губы и сказал:
      — Я повторяю, у меня нет времени. Где остальные? Я видел, тут вас много...
      — Ещё не пришли. А зачем они вам?
      — - Вытряхаться вам отсюда надо, да поскорее!
      — Как вы сказали? — Санду даже опешил, потом подумал, что тот, наверно, шутит. — Вы, конечно, шутите?..
      — Мне не до шуток! — строго сказал незнакомец.
      Мальчик почувствовал, как у него горят щёки и дрожат губы. Глядя на неумолимое, суровое лицо собеседника, он с трудом проговорил:
      — Надо? Почему это надо?
      — Без разговоров! Чтоб вы мне тут больше не попадались...
      — Но как же так? Почему? — спросил Санду упавшим голосом.
      Незнакомец раздражённо ответил:
      — Играть в орлянку и морду бить можно и в другом месте. А отсюда вам придётся сматываться. Не то...
      Санду не дал ему договорить н крикнул, чтобы нр выдать дрожи в голосе:
      — Неправда! Неправда! Мы в орлянку не играем и вовсе не дерёмся. Мы пионеры, а не шалопаи! — Видя, как незнакомец делает ему знаки, чтобы он замолчал, Санду продолжал: — Нет, не замолчу! Почему вы нас считаете шалопаями? Почему?
      Незнакомец попятился. Вынул из кармана портсигар, взял сигарету и закурил. Затянувшись, он выпустил дым через нос, раздувая ноздри.
      — Ну, почему? — настаивал Санду. — Почему мы должны уйти отсюда?
      Тот сплюнул волоконце табака и преспокойно сказал вразумляющим тоном:
      — Вы должны убраться отсюда, это вам не пустырь, чтобы всяк, кому не лень, шатался здесь и вытворял, что ему вздумается. Тут рядом вон что. — И он многозначительным жестом указал в сторону фабрики.
      — Мы тоже знаем, что там фабрика, — ответил Санду.
      — Ерунда, малец, ерунда! — Голос незнакомца опять стал резким: — Некогда мне тут рассуждать! Тебе ясно было сказано: убирайтесь! Да побыстрее! Не дожидаясь вечера! Больше чтоб я вас здесь не видел, понял? — И прежде чем Санду успел ответить, он бросил сигарету и зашагал прочь.
      Санду провожал его взглядом, пока тот не свернул за угол высокого забора. День ещё только начинался, а Санду вдруг ощутил страшную усталость. Он чувствовал, как тяжелеют ноги, словно на нём были не сандалии, а свинцовые калоши скафандра. Он присел на пенёк. Подле расположился Топ. Мальчик молча гладил его лоснящуюся шерсть...
      Муравей с крупинкой в два раза больше его самого дополз до сандалии Санду и остановился. В другое время Санду непременно полюбопытствовал бы, что предпримет муравей, теперь же он отодвинул ногу и тихо сказал:
      — Ну, ползи... Я тебя не задерживаю...
      И тут Санду вспомнилась сказка про парня, как он в долгом своём пути через лес в поисках змеиного замка повстречал муравьиную свадьбу. Впереди — жених и невеста, позади — гости. Ползут они, радуются; вдруг, откуда ни возьмись, ручеёк перерезает им путь... Как переправиться? Как жениху доставить свою М11Л}Ю в ни-
      вый муравейник? «Помоги нам, добрый молодец!» — попросили парня муравьи. Не заставил он просить себя дважды. Посадил на свою богатырскую ладонь жениха, невесту и всех гостей и мигом перенёс их на другую сторону. «Спасибо тебе, молодец! Попомним и мы твоё добро, когда тебе худо будет, — сказал жених. — Вот тебе муравьиная ножка, и как станет тебе горько, достань её и скажи только: «Бирибом, бирибум, бирибим», — и выручим мы тебя, как ты нас выручил...»
      Но неблагодарный муравей невозмутимо пополз дальше со своей круппнкой, миновав место, где перед тем возвышался непреодолимый для него барьер. Мальчик проводил глазами муравья, пока тот не исчез совсем.
      Здесь, на пеньке, подле задремавшего Топа, Петрикэ п нашёл Санду.
      — Здравствуй, дружище! — крикнул Петрикэ.
      — Здравствуй, — тихо ответил Санду. — Пришёл?
      Петрикэ хотел было, по обыкновению, сострить: «Нет,
      ушёл!» — но он не расположен был шутить, к тому же по выражению лица и по ответу Санду видно было, что с ним произошло что-то и ему не до шуток.
      Так всегда бывает. От настояшего друга ничего не скроешь. Посмотрит он на тебя, подметит какой-нибудь жест или необычный взгляд и тут же спросит: «Что случилось? Что с тобой? Не могу ли я тебе помочь?»
      — Пришёл, — сказал Петрикэ, садясь рядом с Санду. — Что с тобой? Чем ты удручён?
      Санду молчал. Немного погодя, теребя за ухо Топа, он уклончиво ответил:
      — Жаркий день сегодня будет.. , Видишь, Топ задремал.
      Петрикэ стал теребить Топа за другое ухо, потом сказал с досадой:
      — Ты только с Топом хорош! Только он один и знает о твоих огорчениях... Ас другими ты откровецничаешь, только когда тебе весело. Ну и ладно!
      — Что ты хочешь "этим сказать?
      — Ничего... Это я про себя говорю. Такая у меня привычка. У меня ведь нет собаки, как у тебя, — только две утки. Мать прирежет их в один прекрасный день, и у меня вообще никого не останется. Понимаешь? — Петрикэ всё больше повышал голос, так что последние слова он почти прокричал.
      Чего ты кричишь^
      — Чего? — Петрикэ побагровел. — Чего я кричу? .. Потом) что ты позабыл о клятве. Вот почему!
      — О какой клятве?
      — О нашей...
      — Нет, не забыл!
      — Повтори!
      — Сейчас не могу. Клятву дают в особых случаях.
      — И теперь особый случай, — сказал Петрикэ уже мягче. — Считалось, что мы с тобой друзья, а теперь вот я сомневаюсь. Говори!
      По шоссе проехал огромный грузовик с досками. Когда шум утих, Санду, глядя на взметнувшееся облако пыли, сказал:
      — Если хочешь, пожалуйста: «Дружить до гроба! А изменника пусть в дугу согнёт, в колесо свернёт!»
      — М-да! — пробормотал Петрикэ. — Говорить-то ты можешь... И только! — Он утоптал песок и, нагнувшись, вывел пальцем на песке крупными печатными буквами: «И только!» — и подчеркнул два раза.
      Санду запротестовал:
      — Вот и неправда! И ты поверил, что я забыл клятву? Если хочешь знать, я огорчён не за себя. Если бы только это, я бы знал, как поступить! Но тут другое... Ну, ладно, так и быть, расскажу тебе, что случилось. Только тебе!
      — Рассказывай!
      Санду помедлил немного, потом собрался с духом:
      — Ну, слушай...
      Тем временем солнце поднялось ещё на одну ступеньку незримой лестницы и забросало пруд огненными стрелами, замелькали в воздухе резвые пылинки. Словно позолоченные гребешки, солнечные лучи прочёсывали космы дальних ив. Прямые дерзновенные пики тростника, казалось, только и ждали сигнала, чтобы взлететь вверх. На глади пруда жёлтые кубышки уже встречали первых мошек, потчуя их сладким нектаром. Никогда ещё Малый пруд не был таким красивым.
      —... Вот что вышло, — заключил Санду. — Тут-то и начинается самое трудное: значит, мы уже больше не сможем вернуться в порт? И собирать гербарий не будем?.. Ничего?
      — Не знаю, — сокрушённо ответил Петрикэ. — Всё шло так хорошо, и вдруг нате вам! — Он пожал плечами. — Что делать?
      — А я знаю? — Санду тоже пожал плечами. — Я бы хотел сейчас быть девчонкой... Пошёл бы домой, поплакал, и всё бы прошло...
      — Это ты и так можешь сделать. Плачь сколько угодно. Хоть весь пруд залей слезами! Но уж потом ребята не посчитаются с тобой, и не жди.
      — О ребятах-то я и думаю. Как им сказать?
      — А как мне сказал?
      — Положим, это не всё равно! — возразил Санду. — Нам двоим ничего не страшно. Мы не сдаёмся. Так ведь?
      Петрикэ очень понравились эти слова.
      — Верно. Мы не сдаёмся. Надо подумать, кто бы нам помог... Только вот кто?
      Санду вздохнул и промолчал.
      — Я вспомнил про Влада, — продолжал Петрикэ. — Но кто пойдёт к нему?
      — К Владу любой может пойти, — удивлённо сказал Санду. — Ты или я...
      Петрикэ вдруг встал. Избегая взгляда Санду, он сказал:
      — Я не могу пойти к нему.
      — Почему?
      — Потому что не могу, и всё!
      — Не понимаю...
      — Он не станет разговаривать со мной.
      — Почему?
      — Потому... Ну что ты пристал ко мне со своими «почему»? — Пегрикэ так крикнул, что Топ открыл глаза II зарычал. — Извини, что я кричу, — примирительным гоном продолжал он. — Такая уж у меня привычка. Раскричусь, а потом как ни в чём не бывало. — Он опять сел на пень рядом с Санду и обнял его. — Знаешь, Санду, у меня большое горе... Я ещё вчера хотел с тобой поговорить, да как-то не получилось. Никто даже не знает, как я извёлся... Брат мой, химик, такой бесчувственный, как бревно. Вечером легли мы спать, я хотел было с ним посоветоваться. а он повернулся на другой бок, пробормотал спросонок какой-то углеводород с шестью углеродами, и всё... Ты меня непременно выслушаешь...
      По тому, как лихорадочно говорил Петрикэ, Санду решил, что тот действительно хочет поделиться чем-то важным. Желая обнадёжить друга, Санду повторил клятву и добавил:
      — Можешь положиться на меня!
      Петрикэ помялся и вдруг, словно боясь, что если он не скажет это сию же секунду, то потемнеет небо и грянет буря, выпалил:
      — Я разорвал галстук!
      — Что ты говоришь?
      — Да... Никто, кроме тебя, не знает. Вернее, знает ещё... кое-кто. Одна девчонка. Это она мне разорвала!
      — Вы подрались?
      — Нет. Я готов броситься в пруд от злости, что не оттаскал её за косы!.. — Вспомнив, что у Нины нет кос, он поправился: — Ну, хоть бы оттрепал её...
      — Что же теперь делать?
      — Я уже думал.
      — Ну?
      — Что «ну»? Ничего не придумал! — Он засвистел, потом процедил сквозь зубы: — Хороши каникулы, нечего сказать!
      — М-да, — подтвердил Санду. — Так ждали их, и вот, пожалуйста... Уж лучше бы они кончились! Пошёл бы себе домой, стал решать задачи, рисовать карты и горя бы не знал.
      Словно паровоз перед входом в туннель, протяжно загудел фабричный гудок. Половина восьмого.
      — Сейчас соберутся ребята, — напомнил Петрикэ. — Как нам быть? Дождёмся и скажем им?
      — Нет, — покачал головой Санду. — Я сам ничего не стану говорить. Когда на сборе отряда мы обещали, что соберём гербарий, мы ведь не оговаривали: дескать, если что-нибудь случится, то мы ничего не сделаем... Надо попытаться, постараться самим, а уж если ничего не придумаем, тогда можно сказать ребятам и остальным пионерам нашего отряда. Тогда уж всё равно...
      — Посоветуемся с Владом. Но я уже сказал тебе: к Владу я не могу идти!
      — И сколько же времени ты будешь прятаться от него? День, два... месяц... год... А потом?
      — Потом я стану утемистом, — со вздохом ответил Петрикэ. — Ну и дурак я! Кто же меня примет в уте-мисты? Мне скажут: не умел, мол, беречь пионерский галстук — не сумеешь сберечь и билет.
      От настоящего друга ничего не скроешь.
      — Ты всё-таки должен пойти к Владу, — посоветовал Саиду.
      — Без галстука? А если он спросит, что я ему скажу?
      — Расскажешь всё как было.
      — Тебе легко говорить!
      — Вовсе не легко, я же твой друг...
      — Вижу я, какой друг! Я бы ради тебя в пруд бросился. а ты готов бежать и рассказать Владу, что у меня галстук порвался.
      — Я бы тоже мог броситься в пруд ради тебя, но, если Влад спросит меня, что с твоим галстуком, я скажу.
      — Скажешь?
      — Скажу!
      — Честное слово?
      — Честное слово.
      — Я ещё раз спрашиваю тебя: честное слово?
      — Честное пионерское!
      Петрикэ возмущённо вскочил:
      — Теперь мне ясно, что ты за друг! .. Так знай же, что грош цена твоей клятве! Знай же, что ты ябеда, а я дурак, что поверил тебе и рассказал всё. Я ухожу и даже не прощаюсь! Оставайся со своей собакой и клянись ей!
      И, не дожидаясь ответа Санду, Петрикэ круто повернулся и быстро зашагал прочь.
      ... Сколько так просидел Санду на пне, поглаживая Топа и глядя на пруд, он и сам не мог бы сказать. Наконец он поднялся и пошёл в адмиралтейство. Там сел за стол и написал:
      «Приказ номер два.
      Мы, адмирал Александру Дану, приказываем: вплоть до новых распоряжений прекращается всякая деятельность в порту Малый пруд».
      Он прикрепил листок кнопкой к двери адмиралтейства, задвинул засов, повернул два раза ключ в замке и, похлопав Топа, сказал ему:
      — Плохи дела, старина, плохи! Может быть, потом будут лучше.
      В географическом пункте Лягушиное побережье, обозначенном зелёным пятном на карте Малого пруда, находилась старая, развесистая ива. Её тонкие и частые ветви походили на струи фонтана.
      Редко кто заглядывал сюда. Тому, кто пожелал бы добраться до ивы, здешние топи доставили бы немало хлопот, и если-он не был намерен оставлять свою обувь в илистых тенётах, то не отважился бы пуститься в такой путь.
      Но, как показывали следы ног, старой иве, видимо, не суждено было пребывать в вечном одиночестве.
      В её тени, на связке тростника, сидели два мальчика. Один плёл корзиночку из ивовых прутьев, другой обстругивал перочинным ножичком не то саблю, не то тросточку, не то обыкновенную палку. Поскольку мальчики давно уже работали молча, можно было предположить, что они или очень заняты и не хотят мешать друг другу разговорами, или же — чего только не бывает на свете! — поссорились.
      Но вот мальчик, который плёл корзиночку, привстал, намереваясь устроиться поудобнее, и, сделав неловкое движение, поскользнулся. Тут его нога, обутая в белую парусиновую туфлю, погрузилась в ил. Мальчик брезгливо тряхнул головой, н у него сорвалось:
      — Ох, проклятое болото!..
      — Нужно быть осторожным, — сказал другой, продолжая строгать.
      — «Осторожным, осторожным»!.. Тут только канатоходец сможет удержать равновесие... И надо же было выбрать именно это болото для порта!
      Отшвырнув палку, другой отвечал:
      — Ты, наверно, на ковры рассчитывал? Может быть, тебе подушечку подложить? Или одеяло, чтобы не простудиться? Здесь, братец, будет порт для настоящих морских волков! Если ты сейчас не свыкнешься с трудностями, ничего из тебя не выйдет... «И тебе не развернуться, хорогой мой Ил1 уцэ!» — Он засмеялся. — Видишь, не только Дину умеет сочинять стихи. Я тоже умею!
      — Такие стихи всякий может сочинить.
      — Попробуй, если можешь! Ну-ка, с чем ты срифмуешь «Нику»? — смеясь, спросил он.
      — Никуха-Грязнуха!... Просто не пойму, что ты нашёл тут хорошего? Неужели нет места почище? Здесь даже негде разложить гербарий... Или, может быть, ты вовсе не собираешься заниматься этим^ А?
      — Напротив, хочу, чтобы наш гербарий был ещё лучше, чем у них. Но это не к спеху. Если ты торопишься и
      хочешь приняться за работу сейчас же, я не возражаю, можешь вырвать с корнями даже вот эту иву и засушить её. Я, как адмирал, разрешаю тебе!
      Прищурившись, Илиуцэ смерил его взглядом:
      — А разрешите узнать, с каких это пор ты адмирал?
      — С сегодняшнего дня, извольте знать.
      — Тебя выбрали?
      — А кому выбирать? Пока нас только двое... Сегодня приготовим всё, а завтра утром подыщ,ем ребят. Я хоть сотню найду, если захочу,
      — А корабли?
      — Корабли?... — Нику закрыл складной нож и спрятал его в клеёнчатый футляр. Похлопывая футляром по ладони, он сказал: — Раздобудем и корабли!
      — Где?
      — У них... — И он показал рукой на другую сторону пруда.
      — Вон что! — насмешливо сказал Илиуцэ. — Так они нам и дали! Как только увидят нас, поклонятся в ножки и скажут: «Добро пожаловать, дорогие товарищи!.. Хотите корабли? Пожалуйста, пожалуйста, возьмите хоть всё... Мы даже просим вас, возьмите»... Они нас так турнут, что только пятки засверкают!
      — Ну и дурак же ты! Мы вовсе не станем просить. Сами возьмём, балда!
      — Как это «возьмём»? Ты хочешь сказать... стащим?
      — Нет, возьмём, потому что корабли ведь и наши. Мы возьмём только несколько.
      — Может быть, ночью, во сне?
      — Нет, днём, наяву. Подкрадёмся и возьмём у них прямо из-под носа. — Радостно потирая руки, Нику продолжал: — Небывалый манёвр! У меня замечательный план! Представляю, как они будут кусать локти и обвинять друг друга, что не охраняли суда...
      — Словно они не сообразят, что это мы их... взяли! — Он хотел сказать «стащили», но не отважился.
      — Ну и пусть! Я даже хочу, чтобы они знали. Мы оставим им записку: «С приветом!» — и подпишемся. — Осторожно привстав, Нику привязал к поясу футляр с ножичком и сказал: — Пойдём на наш наблюдательный пункт, посмотрим, что делает... дорогой адмирал Александру Дану.
      С трудом минуя топкие места, ребята добрались до
      другой ивы, повыше и помоложе. Они взобрались на неё и, приставив ладони щитком ко лбу, стали вглядываться ж даль.
      — Никого там не видно, — сказал Илиуцэ.
      — Да, вроде нет никого, — удивился Нику. — Что случилось?
      — Что бы такое случилось? — повторил Илиуцэ.
      И оба, не двигаясь, удивлённо смотрели вдаль.
     
      * * *
     
      ...«Дункан» — прочное судно, а капитан его — искусный моряк. Пусть налетает буря, мы сумеем справиться с ней».
      Санду закрыл книгу. Заметил сто девятнадцатую страницу. Не читалось. Уже больше получаса, как он застрял на этой странице, а запомпил только одно: что «Дункан» плыл вдоль австралийского берега и чго из-за муссонов это путешествие было очень опасным. Только и всего.
      Санду решительно не знал, чем заняться. В другое время он с трудом отрывался от книги. А вот сегодня он оставил детей капитана Гранта среди бушующего океана... Хорошо ещё, что дети бесстрашного мореплавателя столь же бесстрашны, как и отец, и не отступают перед лицом опасности. Наоборот, где опаснее, там и они. Недаром поётся:
      Если буря брови хмурит — Ты, моряк, не унывай, Закури скорее трубку. Громче песню запевай.
      Санду спрятался на чердаке. Он забрался сюда почитать, решив не встречаться ни с кем из друзей до тех пор, пока сам не придумает, как быть. Посыплются вопросы, на которые не сумеешь ответить. А если удастся что-нибудь придумать, тогда другое дело. Он тогда сможет ясно сказать, да или нет. Пока есть надежда, что кто-нибудь непременно поможет, стоит ли расстраивать ребят? И без того уже он огорчил Петрикэ...
      Здесь, на чердаке, так приятно было почитать, поговорить с приятелями или помечтать. Зимой, бывало, поднимешь крышку ларя и перебираешь содержимое. Подзорная труба, почтовый ящик, шпагат и катушки «линии
      сигнализации» напоминали тогда о солнечных днях каникул. Хорошо было здесь и весной, когда каштан протягивал к слуховому окошку усыпанные цветами ветви. Всякий раз чердак представлялся каким-то другим, встречал какой-нибудь переменой.... А теперь вот приходится здесь скрываться от товарищей! Брр!
      Санду снова открыл книгу па сто девятнадцатой странице и прочитал: «Джон Мангле ждал сильнейшей бури; хотя небо ещё и не предвещало этого, но непогрешимый барометр не мог ввести его в заблуждение...»
      Санду услышал вдруг скрип лестницы и поднял глаза от книги: на чердаке появился Топ, и не один — следом за ним вошли Дину, Мнрча н Алеку.
      — Я же говорил! — сказал Алеку. — Надо было мне держать пари на коробку конфет. Верный выигрыш! Вот он! — Алеку показал пальцем на Санду, точно судья на обвиняемого.
      Однако, увидев опечаленное лицо Санду, Алеку сразу опустил руку.
      Прошло несколько минут тягостного молчания. Никто не решался даже кашлянуть. Все стоя смотрели на Санду, который сконфуженно вертеп пуговку на рубашке. Наконец Мирча сказал ему:
      — Перестань крутить пуговицу, оторвёшь!
      — Не оторву... — И в ту же минуту пуговица очутилась в руке у Санду.
      Все рассмеялись. Улыбнулся и Сайду. Топ залаял.
      Смех разрядил атмосферу.
      — Как вы меня отыскали? — спросил Санду.
      — Я — да не найду? — похвастался Алеку. — Не зря же меня называют Колумбом вторым!
      Действите.пьпо, года два назад на уроке географии Алеку спутал одни континент с другим, и ребята прозвали его Колумбом вторым.
      — Почему ты спрятался от нас, Санду? — сказал Дину, пристально глядя на него сквозь толстые стёкла очков. — Что означает этот приказ? Почему ты нас не подождал?
      Поскольку Санду не торопился с ответом, Алеку вос-к.пикнул:
      — Мы что, баловством занимаемся или мы люди серьёзные? Ну-ка, Санду, выкладывай всё, нам и так уже не терпится!
      — Где остальные ребята? — вместо ответа озабоченно спросил Санду.
      — Поздновато ты вспомнил о них! — сказал Мирча. — Думаешь, мы обрадовались твоему приказу? Мы было решили, что ты пошутил, но, видно, ошиблись. Ну, говори, что случилось?
      Санду закусил губу. Трудно ему было говорить. И почему он не спрятался получше? Но раз уж его нашли, что делать? Может быть, выдумать какой-нибудь предлог? Нет, только не это! Он торопливо стал перелистывать книгу, как будто хотел одним духом прочесть всю. Потом бросил её в угол.
      — Хорошо, я расскажу вам... Я собирался сказать завтра, но уж если нельзя, скажу сегодня. Мне очень не хочется огорчать вас, но...
      — За кого ты нас принимаешь? Мы не хныксы, а пионеры! — возмутился Дину. — Что бы там ни было, не заплачем. И как тебе, Санду, не стыдно!
      — Стыдись, Санду! — поддержали Дину остальные.
      — Ты, видно, считаешь нас молокососам!!
      — Щенками!
      — Так, да?
      — Виноват, — сокрушённо вздохнул Санду. — Ну ладно, слушайте...
      И Санду всё подробно рассказал им. Только о своей ссоре с Петрикэ не проронил ни слова.
      Наступившее молчание нарушил Дину, сказав упавшим голосом:
      — А я-то утром иду себе спокойно, думаю — всё будет хорошо.... А теперь... — Поправив очки, он спросил: — Вы верите в судьбу?
      — Во что? — отозвался Алеку.
      — В судьбу. Помните, у Болинтиняну? «Судьба была жестокой на сей раз...»
      — Какое отношение имеет Болннтипяну к нашему порту? Ни с того ни с сего поэт цитирует стихи! — разозлился Алеку. — Так, пожалуй, и я могу тебе процитировать: «На тёмной скале, в старом замке...» Пожалуйста, тоже Болинтиняну!
     
      Болинтиияну Дмитрий (1819 — 1872) — румынский поэт, видный представитель героико романтической литературы, отразившей подъём патриотического движения в период революции 1848 года.
     
      — Ничего ты не понял! — оскорбился Дину. — Я о судьбе, а не о стихах! Ведь говорят же: «Такова была воля судьбы». Разве ты никогда ке слышал?
      — И кто же, по-твоему, эта «судьба»?
      — А я знаю? Так говорят... Может быть, она хотела испытать нас.
      — Глупости! — сказал Санду. — Дан Мэргуш тоже весь год не занимался и всё говорил, что у него счастливая судьба... И остался на второй год! Если мы положимся на волю судьбы, то ничего не добьёмся. Мы должны найти выход. Вот что!
      Ребята пробыли у Санду чуть ли не до обеда, но, сколько они ни ломали голову, сколько ни бились, ничего не придумали. Конечно, первый, о ком все вспомнили, был Влад. Но Алеку заходил в школу и узнал, что Влад уехал с ребятами в деревню помогать на уборке и вернётся только на следующий день. Ждать столько времени не имело смысла. Пока порешили не унывать и самим искать выход.
      Санду опять остался один. Отыскивая в углу книгу, которую он давеча забросил, Санду увидел рядом с трёхколёсным велосипедом свою любимую вещь. Это была большая картонная коробка. Открывая её, всяк сказал бы: «Наверно, какой-нибудь хлам!» На коробке не было надписи, но в семье Санду Дану она была известна как «шкатулка воспоминаний». Действительно, с каждой находившейся в ней вещицей было связано определённое воспоминание — забавное, трогательное или грустное. Санду пододвинул к себе коробку, сдул с крышки пыль и открыл её. Он отлично знал историю её содержимого. Но ведь можно сто раз смотреть на одну и ту же картину и всё-таки находить в ней что-то новое. Можешь сто раз подниматься на гору по одной и той же тропинке и всё-таки не скажешь: «Надоела мне эта дорога!» Так вот и Санду рад был порыться в «шкатулке вгос-поминаний».
      ... Вот башмачки со стёртыми носами и рваными шнурками. Мать сберегла их на память о первых самостоятельных шагах Санду — от кровати к столу. Какое важное событие! Вот обёрнутая в синюю бумагу тонкая тетрадка в клеточку. На первой странице — чернильная свинка, дальше огромными кривыми цифрами выведен пример, перечёркнутый крест-накрест красным карандашом:
      2+3=6. Затем внизу — целая строчка примеров.
      2+3=5. Двойка напоминает то лебедя, то утку, а тройка-то вопросите.пьный знак, то ухо. Что же касается пятеркп, то вряд ли кто-нибудь определил бы, на что она похожа, в лучшем случае — на древнеегипетский иероглиф... И тетрадку сберегла мама в память о первых школьных занятиях Санду.
      Вот рядом с дедушкиными очками — жестяная коробочка, а в ней — кусочек свинца. Его сохранил отец. Былп зима, страшная вьюга. Капрал Думитру Дану, командир отделения, папучил приказ вывести из строя гитлеровск! пулемёт, укрытый на одном из перевалов в Татрах и и прекращавший огня. Капрал Думитру Дану с честью вы полнил задание. Но вражеская пуля ранила его в плечо После операции врач подал ему кусочек свинца и сказал «На, возьми на память». И отец сохранил его...
      Есть в «шкатулке воспоминаний» снимок, изображающий маленький домик, крыша которого похожа на ветхую шапчонку. В нём раньше жила семья Дану. Тут же лежат и бабушкины спицы, и полевой цветок, заложенный в картонную обложку. Кто сберёг его? Мать говорит, что она, а отец говорит, будто бы он сам. Но чтобы мать не обижалась, отец всегда добавляет: «Мы вместе сохранили его. Верно?» Советский танкист, который в конце августа 1944 года первым появился в их городе, бросил этот Цветок в толпу, встречавшую освободит&аей. Мать говорит, что она поймала цветок на лету, а отец говорит, будто ои. А чтобы мать не обижалась, он добавляет: «Мы поймали его вместе....»
      «Шкатулка воспоминаний» казалась бездонной. Нагнувшись над ней, Санду мысленно переносился в прошлое...
      А вот под бабушкиными спицами, в рамочке из ракушек, — забытая фотография. В кузове грузовика с песком — двое мужчин. Один дружески обнял другого за плечи. Рядом — две лопаты, воткнутые в песок. На обратной стороне снимка надпись, и, судя по почерку, писавший её больше привык держать в руке лопату или молоток, нежели карандаш или ручку. Надпись такая: «Думитру, не забывай те дни, когда мы "вместе работали на сгройке нашего парка. Петре». Один из мужчин — отец Санду, другой — высокий, широкоплечий, с необыкновенно густыми бровями и расплывшимися в улыбке Губами. Он, каза-
      лось, так и говорил: «Ну, выкладывай, какие у тебя радости, какие горести. Радости мы умножим, а горести развеем!» Че.повек этот был Петре Станку, секретарь партийной организации фабрики «Виктория». Окрестная детвора и фабричная молодёжь называли его запросто дядей Петре.
      Санду долго смотрел на снимок и подумал: «А не поможет ли нам дядя Петре?» И эта мысль постепенно заападела им. Ну конечно, ведь именно дядя Петре в прошлом году подарил им корабли... Никаких сомнений нет, он сумеет выручить из беды. Только ведь как просить? Проще всего, конечно, прийти и сказать: «Дядя Петре, пожалуйста, замолвите за нас словечко!» Но ребята никогда бы не простили этого Санду. Они взяли бы его в оборот: «Адмирал ты или кто? Если адмирал, так нечего соваться с «дяденькой». .\дмирал, который защищает честь своих моряков, не нуждается в «дяденьках». Он должен прийти и сказать: «Товарищ секретарь, я, адмирал Александру Дану, пришёл поговорить с вами о важном деле...»
      Санду закрыл коробку. Ои услышал стук двери, а потом и голос матери:
      — Ты дома?
      — Да, мама, — ответил он, не вставая.
      — Есть хочешь?
      — Нет...
      — А что ты ел?
      — Ничего....
      — Ну и как, вкусно это «ничего»? Ну-ка, иди вниз, я собираю на стол. Только факиры ничего не едят. . Да и они, если бы отведали моего борща, на всю жизнь зареклись бы поститься.
     
     
      Глава 9. Товарищ... адмирал, вас ждёт товарищ секретарь!
     
      В кают-компании подводной лодки «Наутилус собрались капитан Немо, капитан Грант, известный pyмынский мореплаватель командир шлюпа «Диана» Головнии, Христофор Колумб, Магеллан и ещё несколько испытан ных мореплавателей — членов «Клуба знаменитых капитанов».
      Капитан Немо пригласил всех занять места за круг лым столом и сказал:
      — Дорогие маэстро морей и океанов! Покорители штормов и ураганов! Мы собрались здесь, на борту моего «Наутилуса», чтобы посоветоваться, чем мы можем помочь одному славному моряку. Речь идёт об адмирале Александру Дану с Малого пруда... Ограниченное время, которым мы располагаем, не позволяет мне охарактеризовать подвиги моряков, которыми командует этот адмирал. Впрочем, многие из вас отлично знают...
      — Как же! Знаем! Слышали! — послышался гул густых голосов, которым позавидовал бы любой бас.
      — Вы не могли не слышать! — продолжал капитан Немо. — Но сейчас моряки порта Малый пруд в большом затруднении. Само собой разумеется, что мы должны помочь им. Так поклянёмся же, что они могут положиться на наши объединённые силы!
      — Клянёмся!.. Клянёмся!.. Клянёмся!.. — произнесли в один голос покорители морей и океанов.
      Подняв руку, попросил слова Головнин.
      — Как и всегда, моряки «Дианы» готовы прийти на помощь тем, кто находится в опасности. Заверяю вас, что никто не сможет помешать нам выполнить это решение!
      Трубка капитана Гранта дымила не переставая.
      — Я предлагаю направить экспедицию нашего клуба на Малый пруд, — затягиваясь, неторопливо проговорил он.
      — Ваше мнение?
      — Превосходно! — радостно потирая руки, сказал капитан Немо.
      Один только Магеллан не выражал восторга.
      — Клянусь своей седой бородой, если я вас правильно понял, я не смогу пуститься в такое дальнее плавание на своём корабле. В результате последнего путешествия мой корабль ириш&п в полную негодность...
      Головнин от души рассмеялся, при этом кончики его закрученных кверху усов подрагивали.
      — Но мы и не,думали отправляться на Малый пруд на нашем корабле коллега Магеллан!
      — Нам дорога жизнь, и мы вовсе не желаем очутиться в объятиях Нептуна. Мы поплывём на подводной лодке «Наутилус».
      — Моё судно к вашим услугам! — сказал капитан Немо, сопровождая свои слова широким жестом. — Я только недавно проверил моторы. Они работают, как часы! Провианта у нас достаточно, а что касается мужества и отваги, об этом, я думаю, не стоит и говорить.
      — Без сомнения, без сомнения, — поддержал капитан Грант. — Капитан Немо, подавайте команду к отплытию!
      Нагнувшись к раструбу переговорной трубы, капитан Немо скомандовал:
      — Внимание, машинное отделение! Внимание, машинное отделение! Полный ход! Полный ход! Курс на Малый пруд! Курс на Малый пруд! Широта — сорок пять градусов, долгота — двадцать пять градусов! Повторяю!
      Вдруг страшный шум заглушил его слова. Что это? Налетел шквал? Взорвалось машинное отделение? Нет. Море было спокойно, машины работали отлично, сирена в полном порядке. Это звонил будильник, стоявший на столе в комнате Санду Дану. Мальчику снился сон.
      Быстро же промелькнула ночь! Санду вспомнил сон, усмехнулся и стал торопливо одеваться. Вчера вечером он решил пойти поговорить с Петре Станку. И пойдёт... Непременно! Он погляделся в зеркало. Мокрые волосы легко расчёсывались, и прямая линия пробора удалась без труда. Санду надел белый берет с синими лентами.
      Топ следил за каждым его движением с таким видом, как будто хотел сказать: «Какой же я вестовой, если ты до сих пор не удосужился сделать мне такую шапочку! Хоть бы подвязал мне ленту!»
      — Ты сегодня остаёшься дома, старина. Смотри не дурачься, Топ. Не трогай кота, а то опять царапины заработаешь. Слышишь? Ну ладно, пока... Покажи, как ты прощаешься.
      Топ поднял лапу, и мальчик крепко пожал её.
      До фабрики «Виктория» было недалеко. Деловитым шаго.м Санду дошёл туда за несколько минут. Он постучал в окошечко проходной. Окошечко приподнялось, оттуда выглянул усатый старик.
      — Тебе что нужно?
      — Я хотел бы поговорить с товарищем Петре Станку, секре...
      — Знаю.
      — Скажите, что его спрашивает... — Санду запнулся, потом сжал кулаки и договорил: — Скажите, что его спрашивает адмирал Александру Дану, начальник порта..
      Старик вытаращил глаза:
      — Что ты говоришь? Адмирал? Вот так штука! У нас на фабрике сроду ни один адмирал не показывался.
      Сообразив, что сейчас меньше чем когда-либо следует заводить долгий разговор, старик с беспокойством спросил:
      — А где же он, адмирал-то? На машине приехал? Открыть ворота? Говори скорее, где он?
      — Не нужно открывать ворота! — Сайду кусал губы, стараясь говорить как можно серьёзнее. — Я адмирал, вот моя бескозырка!
      — Ишь, выдумщик, пропади ты пропадом!... И как это я тебя не узнал? Ведь ты сынок Думитру Дану? .. Ха-ха-ха! И не первый раз вижу... Ещё вот каким помню! Валян, проходи. Знаешь, где найти товарища Станку?
      — Знаю. Я ведь бывал там.
      ... Вот уже больше получаса, как Санду сидит в приёмной. Секретарь партийного комитета был на совещании. Но мальчик не сокрушался о том, что не сразу попал к секретарю. За это время вполне можно было обдумать обстоятельный план разговора.
      Кто-то подошёл к нему, предупредил, что совещание кончилось, и тут же спросил:
      — А что ему передать?
      — Скажите, что его хочет видеть адмирал Александру Дану.
      — А, Санду Дану! Сынок Думитру. Ты, кажется, приятель нашего секретаря?
      — Да... то есть сегодня нет! Обычно он дядя Петре... а сегодня... как бы это вам объяснить... мне бы не хотелось называть его дядей Петре, понимаете?
      Собеседник, разумеется, не понимал. Он с весёлым удивлением смотрап на Санду.
      — Одно де.по говорить с ним дома — у нас, или у пего, — а другое сейчас: он — секретарь, я — адмирал... Понимаете?
      Собеседник всё равно не понимал.
      — Прошу вас, товарищ... Пожалуйста, скажите товарищу секретарю, что с ним хотел бы поговорить адмирал Александру Дану... Только уж, пожалуйста, не Санду и не просто Александру, а сначала скажите «адмирал». Не забудьте, пожалуйста. Слово «адмирал» сейчас для меня имеет большое значение.
      Тот ушёл, недоумевая и улыбаясь. Видимо, он поговорил с секретарём, потому что через несколько минут вернулся и серьёзно сказал:
      — Товарищ... адмирал, вас ждёт товарищ секретарь!
      Когда появился Санду, секретарь пошёл ему навстречу
      н протянул руку:
      — Добро пожаловать, товарищ... адмирал! Прошу прощения, что заставил тебя ждать. Я задержался
      на совещании, оно давно было назначено, так что не мог...
      Санду облегчённо вздохнул. Хорошо, что Петре Станку не сказал ему: «Ну что, Санду? Каким ветром тебя занесло сюда? Натворил что-нибудь или просто повидаться захотелось?»
      — Садись, товарищ адмирал! — Секретарь пододвинул ему стул и жестом повторил приглашение.
      Оба сели. Секретарь распечатал пачку сигарет.
      — Куришь, товарищ адмирал?
      — Что вы? .. Спасибо, не курю.
      — И хорошо делаешь. Табак — это отрава. Я и сам не курю. Сигареты держу только так, для любителей...
      Санду, хотя и обдумал план, чувствовал себя неловко и толком не знал, с чего начать. На выручку пришёл секретарь:
      — А теперь послушаем, что у тебя за беда. Из-за чего же тебе пришлось расстаться с морем и пожаловать к нам? Признаться, нам не часто доводится принимать у себя моряков.
      — Речь идёт об одной неприятности, дядя...
      На тебе! Чуть было не сплоховал! Санду тут же поправился:
      — Речь идёт об одной неприятности, товарищ секретарь. Я пришёл от моряков Малого пруда, рассказать, что случилось вчера утром в порту, и попросить у вас... попросить...
      Ещё сидя в приёмной, он припас такое подходящее выражение...
      — Ага... положительно разрешить нашу просьбу. Вот какое дело. Вчера утром на пруд пришёл какой-то человек с фабрики и сказал, что нам там нечего делать, и велел уйти. Он считает нас шалопаям^!... Сказал, что рядом фабрика и что на пруду нам больше нельзя бывать. Кричал.... И мы ушли... Мы так расстроены... Вот это я и хотел сказать.
      До разговора Санду думал, что ему и часа не хватит на то, чтобы рассказать о случившемся. А тут вон, оказывается, выложил всё в одну минуту. Он повторил:
      — Это я и хотел сказать, — и посмотрел на секретаря.
      На лице Петре Станку ничего нельзя было прочесть.
      Глаза его смотрели из-под густых бровей всё так же внимательно.
      — Какой он из себя, этот человек? Можешь описать?
      — У него соломенная шляпа... Такой высокий... рыжий и... противный.
      Секретарь улыбнулся:
      — Как это — противный?
      — Такой, что смотреть на него не хочется. У него жёлтый галстук с булавкой...
      — Ты многих знаешь у нас на фабрике... Ты уже его видел когда-нибудь?
      — Мет...
      — Никогда?
      — Нет... По-моему, он даже и нездешний.
      — М-да... И вы, значит, расстроились...
      — Очень! — сказал Сайду. — Сами посудите, каково это, когда вдруг уже нет всего того, что было... А мы так любим пруд, наш порт... Вы сами знаете, раньше там пустырь был, туда мусор сваливали. Мы натаскали песку с пруда, засыпали ямы, повыдергали весь бурьян. Прежде и пруд был грязным. Куда ни глянь — везде только одна тина. А теперь он какой чистый, не узнать... Мы же его вычистили. И на старом складе всё убрали... А вот теперь мы пообещали на сборе отряда подарить школе большой, полный гербарий. Мы уже начали было собирать растения у пруда, а потом хотели обменяться с другими школами. Мы и с маленькими детьми занимаемся...
      Петре Станку перебил его:
      — А всё-таки, товарищ... адмирал, ты виноват. Не сознаёшь?
      Санду был застигнут врасплох.
      — Виноват? В чём я виновдт? — спросил он растерянно.
      — В чём? — Петре Станку поднялся и начал преспокойно расхаживать по кабинету. Он остановился у вазы с цветами, поправил выбившийся цветок и сказал: — Если ты сам не догадываешься, тогда слушай и узнаёшь... Заявился неизвестно кто и велел тебе оставить порт. И что же ты на это? Забыл, что ты адмирал, забыл о своей ответственности и сделал то, что легче всего было сделать: ушёл. И вся недолга! Моя хата с краю, ничего не знаю. Ты даже не спросил, от чьего имени он пришёл, кто его уполномочил так разговаривать с вами. А почему не спросил? Отвечай, товарищ... адмирал!
      Сердце у Санду пустилось в галоп. Что он мог ответа
      тить? Молчал. И в этот миг ему живо представилось, что будет дальше. Ему, конечно, скажут: «Ме годишься ты в адмиралы. Может быть, и гербарий тебя не заботит. Может быть, вы это для отвода глаз делаете, чтобы только не говорили про вас: «Ну и пионеры, всё лето лодыря гоняют!» Даже и не спорь... Ни к чему!»
      В эту трудную минуту адмирал порта Малый пруд готов был провалиться сквозь землю вместе с матросской шапочкой с синими лентами и якорем.
      — Почему ты не отвечаешь? — услышал он голос секретаря.
      — А что я отвечу? Вы правы, товарищ секретарь. Это значит, что...
      — Это значит, что адмирал должен хорошенько думать, понимать, какая на его плечах ответственность. С завтрашнего дня, когда вы возобновите свою работу...
      Мальчик вздрогнул и весь просиял. Он охотно бы обнял Петре Станку и сказал бы ему: «Какой вы хороший, дядя Петре!» Взволнованный, Санду встал и протянул руку секретарю:
      — Спасибо вам, товарищ секретарь! Я сознаю... сознаю, что неправильно действовал.
      — Это хорошо, но ещё не всё...
      — Я знаю. Я буду стараться не повторять таких ошибок. Значит, с завтрашнего дня...
      — Да, да. С завтрашнего дня. Желаю вам успеха! — Секретарь крепко пожал ему руку, как взрослому.
      Санду выпрямился, отдал салют и пошёл к двери.
      — Постой, товарищ, не уходи... С адмиралом Александру Дану я кончил разговор... Но хотел бы поговорить с Санду. Можно? ..
      Мальчик подумал и весело ответил:
      — Теперь — да! Можно!
      — Отлично!.. Верни мне, пожалуйста, книгу, которую я тебе давал. Ты как будто прочитал её, сам говорил мне, а вот уже шесть месяцев прошло с тех пор. Книги для того и существуют, чтобы их читали, а не для того, чтобы залёживались, пока их мыши не сгрызут... Договорились?
      — Да, товарищ секре... Ох ты, опять чуть не ошибся! Да, дядя Петре... Я передам вам книгу с отцом. До свиданья!
      — До свиданья, Санду.
      Оставшись один, секретарь снял телефонную трубку и набрал номер.
      — Попросите товарища Хынку... Это вы? Говорит Петре Станку. Скажите, кто вам поручил распорядиться, чтобы дети ушли с пруда? Что вы говорите? Ага! Пожалуй... пожалуй... Очень возможно, что дело обстоит так, как вы говорите.... Что? По телефону мы не столкуемся. Придётся поговорить лично. Всего хорошего.
      Секретарь положил трубку на рычаг и подвинул стул ближе к столу.
     
     
      Глава 10. За честь Петрикэ
     
      Как только Санду очутился за воротами фабрики, первой его мыслью было пойти в школу. Если ребята не ушли на пруд, больше им негде быть. Он ликовал, что может сообщить им такую отрадную весть: приказ номер два был мимолётной тучкой, и горизонты Малого пруда снова безоблачны!
      ещё издали Санду увидел развевающийся на мачте флаг; странно только, что совершенно не слышалось обычного шума. Дежурившие у калитки пионеры напомнили, что ребята отправились в соседнее коллективное хозяйство собирать колосья.
      В «тихом уголке», который разве что теперь, когда школьный двор был пуст, оправдывал своё название, восемь мальчиков играли в шахматы. Но не один на один.
      как обычно. По одну сторону шахматной доски расположились семь мальчиков, а по другую — один-единственный, и не кто-нибудь, а сам Негулеску, лучший шахматист школы!
      Моряки Малого пруда встретили Нику и Илиуцэ довольно холодно и неприязненно. Нику и Илиуцэ пришли сюда вербовать ребят на Лягушиное побережье, но, как видно, попали впросак.
      Немного погодя Илиуцэ предложил играть в шахматы. И так как никто не рискнул играть один иа один с Нику, то он взялся играть один против всех. Хотя Дину, Мирча и Костя были довольно приличными игроками, Нику с самого начала добился преимущества, обменяв копя на слона и две пешки.
      — Почему бы вам заодно не пригласить на подмогу своих родных? — сказал Нику, когда все семеро заспорили, поскольку каждый считал, что предложенный им ход — самый удачный и что только так — нет, вот так — можно нанести противнику сокрушительный удар. И Нику хвастливо добавил: — Я вас всех в два счёта обставлю! Во сколько ходов сделать мат?
      При появлении Санду поднялся крик. Оставив партию незакончеиной, ребята кинулись ему навстречу. А когда Санду в ответ на десятки нетерпеливых вопросов бросил своё излюбленное «дельно», весёлое, мощное «ура» огласило двор. Дину тут же сочинил частушку:
      Расцветает кипарис. Все на Малый пруд явись!
      Частушка была встречена взрывом смеха, послышались протесты:
      — Сказал тоже — «pacцветает»! Ты и не увидишь, как он цветёт.
      — Попал пальцем в небо! «Кипарис — явись»!..
      — Таких поэтов лучше не надо!
      — Это такие же стихи, как я — самокат.
      — Всякое бывает, юноши, — оправдывался Дину. — Я же на ходу сочинял. И потом, если хотите, я могу изменить: «Кипарис мой, кипарис, все на Малый пруд явись!» Так ведь можно, правда?
      Смеясь и подталкивая Дину, который всячески отбивался и кричал: «Если вы не перестанете, я ещё такие же
      дрянные стихи сочиню», ребята вернулись в «тихий уголок». Санду вкратце передал свой разговор с Петре Станку. Ребята обрадовались, что адмиралу не пришлось просить и что беседа велась, как он выразился, «на равных началах». Они только удивились, что Петре Станку тоже не знал того человека, который гнал их с пруда.
      — Это какой-нибудь злодей, — сказал Дину.
      — Как будто пруд — его! — Надув щёки и выпятив живот, Алеку пробасил: — Вы мне тут не попадайтесь, пруд мой!
      Алеку превосходно умел «изображать», но лучше всего ему удавался «хозяин Тимофте», который раньше держал самую большую лавку «Бакалеи и гастрономии» в районе. И теперь все стали просить Алеку представить «хозяина Тимофте».
      Алеку засучил рукава, спустил на лоб прядь волос, взял у Дину его белую парусиновую курточку и подвязал её на манер фартука, потом каким-то каркающим голосом зачастил:
      — Яблок желаете? Сколько? Кило? Как? Это гнилое яблоко? Избави боже! А вот это? Тоже гнилое? Ничего, всё равно мне в убыток... Что вы говорите? Это не яблоко, а картофель? Ничего, картофель тоже полезен. Жареный картофель даже вкуснее яблок...
      — Слушай, Алеку, иди и правда в артисты! — посоветовал ему Дииу. — Я стану писать пьесы, а ты будешь играть. Видел, как я ловко сочиняю: «Расдветаег ки-. парис...»
      Санду только теперь заметил Нику. Он подошёл к нему и ироническим тоном спросил:
      — Ну, как дела, «адмирал»?
      — Хорошо, адмирал! Даже лучше, чем я думал. Боюсь, что у тебя вот неважно...
      — Это почему же?
      — Кто знает? Сдаётся мне, что ты уже не сможешь похвастаться перед отрядом...
      — Хвастаться? Чем?
      — Мною...
      — Тобой действительно никто не может похвастаться!
      — Ого! Воображаю, как бы ты хвалился! — Нику принял забавную позу, выставил грудь вперёд и, подняв руку, важно сказал: — «Товарищи, поздравьте меня! Напишите обо мне в стенной газете и пошлите заметку в «Пионерскую искру», я, Санду Дану, самый выдающийся, выполнил своё обязательство: отучил Пику — буяна, каких мало, — от его замашек». Ха-ха-ха! Так бы и сказал, кабы только мог... Но птичка улетела! Насыпь ей соли на хвост...
      — Ты не птичка, Нику... Ты просто птица, и к тому же домашняя, из породы спесивых, что распускает хвост и надувается. А обязательство, к твоему сведению, мы всё равно выполним!
      — Ты меня просто смешишь...
      — Смейся сколько хочешь, но запомни: с драчунами мы не уживёмся. Мы не позволим тебе хвастать... своей силой! Драться не позволим!
      — Серьёзно?
      — Очень серьёзно!
      — Тогда я покажу тебе сейчас, насколько это серьёзно. Илиуцэ! Илиуцэ, поди-ка сюда!
      Илиуцэ подошёл, и только он очутился возле Нику, как тот ударил его.
      — Ты что, Нику? — рассердился Илиуцэ. — Не трогай меня!
      — Ну, видел... товарищ Санду Дану?
      — Видел, — огорчённо ответил Санду. — Но тут не в тебе одном дело. Илиуцэ тоже хорош, если после всего этого продолжает дружить с тобой...
      — А я уже привык, — вздохнул Илиуцэ. — Сейчас он не больно ударил.
      — «Привык»! — вздохнул и Санду. — А почему ты не привыкнешь ходить на руках, вниз головой?
      — Это не одно и то же, — неуверенно сказал Илиуцэ.
      — Нет, одно и то же! — отрезал Санду.
      Тут подошли и остальные. Санду обернулся к ним и спросил:
      — А где Петрикэ? Он тоже на сбор колосьев уехал?
      — Нет, — ответил Нику, хотя знал, что не его спрашивают. — Он даже не приходил. Я собирался сразиться с ним в шахматы, вот он п струсил.
      — Полегче, полегче! — одёрнул его Санду. — Петрикэ в два счёта не обыграешь.
      — Не обыграю? Ха ха-ха! Да я с ним и без ладьи сыграю. А тебя, если хочешь знать, с закрытыми глазами одолею. В шахматах я адмирал, а не ты!
      — Хвались, да не поперхнись! Хотя и не я это^очй-НИЛ, но к тебе очень подходит, — съязвил Дину..
      — Ну, уж это ты оставь, — вступился за друга Или-уцэ. — Ь1ику никто не обыграет в шахматы.
      — Хорошо, хорошо. Пусть будет так. К чему спорить! Давайте лучше поговорим о более важных вещах, — сказал Санду.
      — Переводишь разговор, не нравится? — не унимался Нику. — Во всём хочешь быть первым, а вот в шахматах не получается?..
      — Глупости! Ничего я не хочу. Ты ушёл от нас? .. Ну и оставь нас в покое... — PI, обращаясь к ребятам, Санду продолжал: — Надо заняться гербарием, сегодня день у нас почти зря пропал. Собрали мы пока мало. Письмо Дину написал, но мы не знаем, куда послать... Хотите, чтобы мы на бобах остались? Нужно поговорить с Владом...
      — Влад в деревне.
      — Он к вечеру вернётся. Пойдёмте к нему, — предложил Алеку.
      Ребята согласились.
      — Надо известить и Петрикэ, — сказал Санду. — Кто поблизости от него живёт?
      — Я живу рядом, — вмешался Нику. — Только я вашим приказам не подчиняюсь! Да и Петрикэ не захочет показываться мне на глаза: я же пообещал обыграть его в шахматы!
      — Опять ты вмешиваешься? Опять хвалишься? — И Санду презрительно посмотрел на пего.
      — Мне есть чем похвалиться! А тебе вот нечем, а то бы и ты хвалился. А Петрикэ твоего я всё равно в два счёта обставлю. Быть бычку на верёвочке!
      Санду не считался хорошим шахматистом. Он не принимал участия в школьных, а тем более в общегородских турнирах. Любил играть, но так как-то получалось, что, когда происходил турнир, он по какой-нибудь причине не участвовал. С Петрикэ он не раз играл в шахматы, но обычно они не доигрывали до конца, то ли потому, что наступал вечер и Санду надо было уходить, то ли Петрикэ посылали за покупками, либо они, заигравшись, попадали в «цейтнот» — предстояло ещё делать уроки.
      Санду, правда, частенько играл по вечерам с отцом, а если к ним заходил дядя Петре, то и с ним. Петре
      Станку учил Санду обдумывать не только свои ходы, но и возможные ходы противника, а главное, дорожить каждой пешкой. «Пешка — самая существенная фигура, — обычно говорил он. — В шахматах примерно так же, как в бою. Потерял бойцов — ни к чему тебе уже и кони и позиции».
      Сознавая свои силы, но зная и репутацию Нику, Санду был уверен, что проиграет ему, и всё-таки сейчас ему страшно хотелось обыграть Пику. Не столько из-за хвастовства Нику, сколько ради чести друга. И Санду решился:
      — Ну, знаешь... Петрикэ играет гораздо лучше меня. Он меня, может, сто раз обыгрывал, а тебя и двести обыграет!
      Нику сначала даже опешил, потом громко расхохотался:
      — Вот так отмочил! Илиуцэ, слыхал, что он говорит?
      Хотя никто из ребят не поддержал Нику, но в глубине
      души все считали, что он прав, а Илиуцэ, будь здесь огонь, не преминул бы последовать примеру Муция Сце-волы .. Нет, в лучшем случае Петрикэ добился бы ничьей, но уж никак не победил бы!
      — Петрикэ определённо обыграл бы тебя! — стал опять подзадоривать его Сайду.
      — Ты так говоришь потому, что его здесь нет! — вмешался Илиуцэ в полной уверенности, что это действительно шутка.
      — Считай, что он здесь! Петрикэ и без ферзя меня обыгрывает.... Я буду играть с Нику. Если я выиграю... значит, и Петрикэ....
      —... обставит Нику в два счёта, — сказал Алеку, передразнивая Нику.
      — Точно! Ну как, берёшься играть со мной, Нику?
      — Ещё спрашиваешь! Конечно! Только предупреждаю: потом уж не хнычь!
      — Не беспокойся, хныкать я не буду. Но и я ставлю условие: еапи ты проиграешь, то зайдёшь к Петрикэ и скажешь ему, чтобы он после обеда был у Влада... — Санду зажал в кулаки чёрную и белую пешки и, спрятав руки за спину, сказал: — Разыграем! Выбирай, в какой руке?
     
      Муций Сцевола, по древнеримскому преданию, сжёг правую руку на огне, чтобы показать споим врагам презрение к смерти и пыткам.
     
      — В левой!
      — Белые! Тебе начинать.
      Только теперь, расставляя фигуры, Санду спохватился, что поспешил, подзадоривая Нику. И всё же играть надо! Разве он мог допустить, чтобы так говорили о Петрикэ? Хоть он и не гроссмейстер, но и не новичок.
      — Я пошёл! Куда ты смотришь? Или ты и дебюта разыграть не сумеешь?
      Различив голос Нику в шуме других голосов столпившихся вокруг них ребят, Санду вздрогнул. Он ответил ходом королевской пешки.
      После нескольких ходов ребята, естественно, не могли ещё разгадать, какие цели преследует каждый из партнёров. Было, однако, ясно, что Нику более агрессивен и смелее продвигается к позициям противника, открывая пути тяжёлым фигурам. Санду развивал фигуры робко, но обдуманно, предварительно удостоверившись, что каждая клетка, на которую он ставил фигуру, была надёжной траншеей и, главное, имела непосредственную связь с тылом, откуда в любой момент могло прийти подкрепление. Один раз он сделал слабый ход, это дало возможность Нику укрепить свой правый фланг и связать чёрного коня.
      Оба играли молча. Нику двигал фигуры уверенно, лихо стуча по доске, и стремительно отвечал на каждый ход Санду. А тот брал фигуру легонько и ставил её с такой осторожностью, точно боялся сломать и как будто до последней минуты не был уверен, хорошо или плохо то, что он делает.
      Окружающие с интересом следили за партией. Они заметили промах. Санду и долго обсуждали его. По мере развёртывания партии они всё меньше сомневались в победе Нику. Санду сумел, правда, обеспечить слонами контроль над важными для развития контратаки диагоналями и, пожертвовав пешку, вывел коня из окружения. При взгляде на доску тактическое преимущество Нику было очевидно: к расположению чёрного короля стягивались всё более осмелевшие вражеские шеренги.
      Этого не мог не видеть и Санду. Но, к удивлению Нику и в особенности всех остальных, Санду словно и не замечал опасности, грозившей его королю или в лучшем случае другим фигурам. Вместо того чтобы подготовить рокировку, он передвинул ферзя на клетку, не имеющую прямой связи с обеспечением атаки на белого короля.
      Белый конь, находившийся под надёжной охраной двух пешек, сковывал движение ферзя.
      Нику не удержался от улыбки Он точно рассчитал, что сможет сделать мат в четыре хода. Первым ходом он устроил ловушку. Жертвуя слона, он достигал ослабления позиции чёрного короля. Вторым ходом белый ферзь атакует оголённый королевский фланг с шахом. Король вынужден уйти из «дворца». Третьим ходом коня отрезается отступление королю и последним ходом королевской пешки — мат! Но, вопреки всему, Санду не стал брать слона. А, казалось бы, любой с закрытыми глазами обменял бы слона на пешку. Санду сделал другой ход: поставил чёрного слона за ферзём, на одной диагонали. «Для чего?» — спрашивали себя ребята. Хотя с самого начала уговор был такой: «Болельшикам — молчать!». Дину, улучив момент, когда Нику засмотрелся на доску, наклонился к Санду и стал шептать ему на ухо: «Следи за белым ферзём. Ведь...» Но Санду отстранил его и строго сказал: «Дину, что это такое? Это же нечестно!» Тут белый ферзь атаковал с шахом. Сапду пошёл королём. Согласно замыслу, Нику двинул коня, того самого, который связывал чёрного ферзя. Глаза Нику радостно блеснули.
      — Санду, Санду, ты попался, как наивный ребёнок, — сказал он. — Один ход — и мат!
      Не поднимая глаз от доски, Санду ответил в том же тоне:
      — Нику, Нику, ты неосмотрителен, как нахальный ребёнок! — И, взяв незащищённую пешку ферзём, сказал тихо, будто сам не верил этому: — Шах и мат!
      — Не может быть! — крикнул Нику.
      — Это, наверно, ошибка! — вырвалось у Алеку.
      — Ошибка! .. — повторил Илиуцэ.
      Широко раскрыгыми глазами Нику смотрел на доску, и неприятная дрожь пробежала у него по телу.
      — Да... Не рассчитал... Мат!
      — Молодец, Петрикэ! — воскликнул Санду вставая. Значит, Нику, не забудь предупредить Петрнкэ.
      Ещё в первый день их деятельности в порт^ Дину, обратил внимание вот на что. Растение, похожее на птичью гречиху, но с более приметными цветами, попадалось и
      8 Панку-Яш ИЗ
      в воде и на берегу. Сначала Дину усомнился в том, что это одно и то же растение. Он было спросил Санду, но тот пожал плечами и сказал:
      — Наверно, то же самое. Очень уж они похожи.
      — Не думаю, — возразил Дину. — Что-нибудь одно: либо пеший, либо конный. На берегу жить — надо приспосабливаться к одним условиям, а в воде — к другим, совершенно другим условиям.
      — Тогда не знаю. Проверить надо, — сказал Санду.
      Вечером Дину, раздумывая, чем бы заняться, решил разгадать эту загадку. Часа два он рылся в обширной отцовской библиотеке, среди множества книг в красных и синих переплётах, и, когда уже потерял всякую надежду, набрёл на объёмистый труд об отечественной флоре.
      — Эврика! — радостно воскликнул Дину.
      В ту же минуту дверь отворилась, и в комнату заглянула его сестрёнка: Ты меня звал?
      — Нет, — засмеялся Дину. — Я крикнул: «Эврика!» В своё время это сказал Архимед, обрадовавшись, что открыл свой знаменитый закон.
      Сестрёнка с удивлением поглядела на него, потом кивнула на разбросанные книги:
      — Не знаю, радовался ли твой... как его...
      — Архимед!
      —... Архимед, а вот папа вряд ли обрадуется, что ты все его книжки перерыл.
      — Ладно, ладно, поставлю на место. Поди играй!
      Внимательно перелистывая книгу. Дину нашёл то, что
      искал. Похожее на птичью гречиху растение носило латинское название «poligonum amphibium», но оно показалось Дину довольно мудрёным, и он предпочёл окрестить его «загадочным».
      Оказалось, что это растение обладает исключительной приспособляемостью к различной среде — то есть может быть и наземным и водным.
      ... Когда натуралисты собрались у пруда. Дину предложил Санду исследовать «загадочное» растение.
      Сначала они взяли один экземпляр из воды, корневище у него было погружено в ил. Блестящие мечевидные листочки плавали на поверхности воды. Красивые розовые цветы бросались в глаза.
      Увидев пчёл на цветах «загадочного» растения, Санду сказал:
      — Оно, должно быть, богато йектаром.
      Дину со смехом заметил:
      — Ты небось не прочь стать пчёлкой! Целый день бы лакомился...
      — Да, пожалуй, — засмеялся Санду. — Только вот мама говорит, что я ие отличаюсь ловкостью. Наверно, я не сумел бы обращаться с жалом и сам вечно кололся бы о него.
      Потом они взяли прибрежный экземпляр того же растения и стали искать приметы приспособляемости.
      — Видишь, — сказал Дину, — стебель намного толще.
      — Зато листья поуже и черешки у них гораздо короче. Почему бы это?
      Оба задумались.
      — Эврика! Эврика! Догадался! — радостно кригкнул Дину. — Очень просто: листья у него поуже н поменьше потому, что они не плавающие.
      — Верно! — согласился Санду. — А черешки длиннее в воде, чтобы листья могли подняться на поверхность...
      Но мальчики заметили и другое: стебель земноводного растения был покрыт волосками, а перед соцветием имелось клейкое кольцо.
      — Интересно, для чего бы это кольцо?
      — Присмотримся...
      Растянувшись плашмя, они взяли под наблюдение несколько растений. И вот Санду увидел, как муравей покружил возле стебля и начал взбираться по нему. Потихоньку-полегоньку муравей подбирался к цветку. Вот уже осталось пять сантиметров... три.... два... А дальше он уже не мог подняться ни на миллиметр: зшей-кое кольцо не пускало, затрудняя движение ножек муравья.
      — Так вот оно что! — весело крикнул Санду. — Вот для чего кольцо! Оно останавливает муравьёв, которые хотят поживиться нектаром. «Загадочное» растение, как видно, угощает не всех, а только летающих насекомых.
      А потом предстояло разгадать ещё одну загадку. В гавани, на том самом столбе, к которому были привязаны береговые суда, Алеку обнаружил записку. На листгке из записной книжки печатными буквами было написано: «Вы взяли на себя заботу о малышах, — это очень почётная задача. Желаю вам успешно справиться с ней. Маленькие дети — ваша смена». И никакой подписи.
      Кто же приклеил на столб эту записку? Санду подумал, что он как будто видел записную книжку с такими же листочками, как этот. Но промолчал.
     
     
      Глава 11. В комнате пяти правил
     
      Влад вернулся из деревни в прекрасном расположении духа. Ребята могли гордиться: за два дня они собрали больше трёхсот килограммов зерна! Прощаясь с ними, председатель коллективного хозяйства произнёс речь и даже вручил благодарственное письмо.
      Придя домой, Влад прилёг на кровать, взяв с полки первую попавшуюся книгу. Не было ещё шести, он располагал временем до половины восьмого. Его пригласили в отдел народного образования городского совета на совещание о подготовке к новому учебному году. Едва он успел разглядеть, что за книга ему подвернулась, как у двери послышались знакомые голоса:
      — Где ключ?
      — Пол половиком нет!
      — А где же он?
      — Может быть, Влад дома? ..
      В дверь легонько постучали.
      — Войдите! — Влад вскочил с кровати и пошёл встречать гостей.
      В комнату вошли Санду, Дину, Мирча и Алеку и отдали салют.
      Поздоровавшись, Влад усадил их. У каждого было своё постоянное место: у Санду — на скамеечке возле печки, у Алеку и Дину — на кровати, Мирча обычно усаживался на подоконнике. Сам Влад сел на стул, именуемый «английским лордом», и сказал:
      — Что-нибудь важное, конечно, не так ли?... Короче говоря, что нового? Рассказывай, Дину!
      Дину переглянулся с товарищами и спросил:
      — Не будем ждать?
      — Кого?
      — Должен прийти Петрикэ...
      — Значит, собрание по всем правилам. А я понятия не имею о повестке дня. Вероятно, мне следовало бы подготовиться, — сказал Влад с озабоченным видом.
      Но мальчики почувствовали в его словах лёгкую иронию.
      — Не надо никакой подготовки, — сказал Санду. — Мы хотели попросить помочь нам.
      — Что-нибудь не ладится?
      Полагалось бы дождаться Петрикэ, но ребят так и подмывало рассказать о цели своего прихода. Их интересовало, куда же адресовать письмо о гербарии.
      И тут, услышав ответ Влада, ребята снова подумали, как удобно иметь при себе такую вот «незабывайку». В ней было записано решительно всё. Влад не забыл о своём разговоре с Санду и Петрикэ, успел толком разузнать, как и что, поэтому сразу мог назвать им адреса и номера школ.
      — Ну, а как подвигаются дела на пруду? Рассказывайте...
      — Были у нас неприятности, — начал Санду.
      И он рассказал Владу о стычке с незнакомцем, о трудных минутах, которые им пришлось пережить, и о том, как им по.мог товарищ Петре Станку.
      Влад выслушал и порадовался, что ребята сами сумели пайти выход из положения.
      — Но теперь все огорчения уже позади, — заключил Санду. — Только вот...
      — Ага, значит, не все, — сказал Влад. — Что-нибудь ещё случилось?
      — Случилось, — со вздохом отозвался Мирча.
      — Послушаем. Подумаем вместе, может быть справимся и с этой бедой.
      Рассказывали наперебой, стараясь ничего не упустить, чтобы инструктор увидел, как было дело. При этом все заглядывали Владу в глаза, и, заметив набежавшую на них тень, когда речь зашла о размолвке с Нику и Илиуцэ, Дину спросил:
      — Надо было попросить их остаться?
      Дину был уверен, что Влад ответит: «Да, надо было...» Но тот решительно сказал:
      — Просить не надо. Вы правильно поступили... по-мужски! Никакого промаха вы не совершили. Но на этом дело не кончается. Важно решить, как вам действовать дальше. Нику и Илиуцэ — ваши товарищи. Вы должны им помочь. Но легко сказать «давайте поможем», а вот по-настоящему помочь не так-то просто...
      Говоря это, Влад чертил карандашом одну линию за другой на записочке, прикреплённой к картонке календаря. Потом он повернул календарь к ребятам, и, пока они читали подчёркнутые строки, Влад процитировал по памяти:
      — «Ничего не делается само собою, без усилий воли, без жертв и труда...» Это слова Герцена, великого русского мыслителя, — сказал он. — Постарайтесь запомнить их. Они сослужат вам пользу и теперь. Подумайте вместе, но только серьёзно, и вы сами найдёте решение, как действовать, чтобы помочь своим друзьям. А насчёт Нику вы ведь взяли на себя обязательство.
      — Мы его выполним! — сказал Санду. — Сделаем всё возможное, потому что... — .Санду опустил глаза и повторил слова цитаты: — «Ничего не делается само собою».
      — То-то, — сказал Влад. — А как сбор гербария?
      — Мы уже собрали несколько растений, — ответил Мирча. — Маловато, правда, но завтра...
      — Прекрасное это слово — «завтра», — сказал Влад как бы про себя, словно никого не было в комнате. — Но у него есть свой секрет. Чтобы «завтра» стало действительно прекрасным, не нужно зря терять «сегодня»... — И, точно спохватившись, что он тут не один, Влад громко спросил: — Что у вас намечено на завтра?
      — Мы ещё не решили!
      — Ещё нет?
      — Ведь так, наобум, это не решается.
      — Знаю, — улыбнулся Влад. — Нужно собрать совет командиров, записать в вахтенный журнал распорядок дня: экипажи боевых кораблей уходят в плавание, а береговые... впрочем, для них тоже найдётся работа. У вас ведь дисциплина строгая...
      Уф! Какой вдруг маленькой стала комната! И потолок как будто ниже, чем был. Со скамейкой возле печки происходили форменные чудеса — оиа начала ускользать из-под Санду. А как выдерживает подоконник? Кровать тоже вроде покосилась...
      — Откуда же... откуда вы это знаете? — спросил Дину, вытянув шею, как жираф.
      — Как вы узнали? — встрепенулись и остальные.
      — Что? — спокойно спросил Влад.
      — Про совет командиров, про корабли... Мы ведь никогда не говорили с вами насчёт нашего порта.
      Влад приподнял брови, прикинувшись удивлённым:
      — А разве это тайна?
      — Нет, но...
      — Если это тайна, то я ничего не должен был знать. Хранить тайну — вещь важная. Раз такое дело, раз нельзя разглашать — всё! Кончено! Рот на замок, замок на ключ, а ключ в пруд. А так какая же это тайна? — Влад открыл ящик стола и вынул оттуда тетрадь. — Вот кто рассказал мне про ваш порт. Вот эта тетрадка.
      Ребята мигом окружили стол.
      — Да ведь это наш вахтенный журнал! — воскликну.л Санду.
      — Прошлогодний журнал! Как он здесь очутился? — удивлялся Мирча.
      — Каким же образом? — спросил Алеку и чуть было не добавил: «Тысяча китов!»
      — Дииу! — Санду выразительно посмотрел на Дину, и его суровый взгляд был красноречивее всяких слов.
      Дину глядел на тетрадь так, как будто видел её впервые. «Каким чудом она попала в стол к Владу? Не залетела же!..»
      Влад угадал его мысли.
      — Ты оставил тетрадь в классе. Я нашёл её возле твоей парты Вот каким образом я и узнал всё. Ну ладно, мы и так, пожалуй, много времени потеряли. Сами потом разберётесь... — И он обратился к Санду: — Как же насчёт завтрашнего дня?
      Тут он заметил, что дверная ручка дёрнулась, но прошло время, а дверь всё не открывалась. Следя за взглядом Влада, ребйта тоже повернулись к двери. Видимо, там кто-то был и собирался войти, но никак не решался.
      — Кто там? — спросил Влад.
      Дверь тихонько отворилась, и в комнату просунулась круглая, как шар, стриженая голова. Петрикэ! Озадаченные ребята молчали. Невероятно! Неужели это Петрикэ? Что это он как мокрая курица? Ведь, бывало, от самой калитки по свисту его узнаешь, и дверью он всегда хлопает так, что стёкла дрожат, а сегодня...
      — Здравствуйте... — сказал Петрикэ, остановившись в дверях и не поднимая головы.
      Он был одет в те же парусиновые штаны, подпоясанные широким солдатским ремцем, и в толстый свитер. Такое облачение в начале июля, когда термометр показывал по меньшей мере сорок градусов тепла, не могло не вызвать смеха.
      — Едешь на Северный полюс? — пошутил Мирча.
      — Лыжи за дверью оставил, юноша? — засмеялся Дину.
      — Как снег, ещё идёт? — стараясь не смеяться, спросил Алеку.
      Улыбнулся и Петрикэ, но от глаз Влада не ускользнули его смущение и подавленность.
      — Я немножко простудился. Потому... — Петрикэ развёл руками, как бы говоря: «Ничего не попишешь! Бывает, и среди лета люди простужаются». — Мама... то есть даже не мама... я сам боялся, как бы ещё больше не простудиться, и надел свитер.
      — Ну, тут, я думаю, ты можешь его снять — не продует, — самым серьёзным тоном посоветовал Влад.
      Но, как уже неоднократно случалось, весёлые огоньки, мелькнувшие в его глазах, заставляли усомниться в этой его серьёзности. Поэтому ребята и следили так за взглядом Влада: он говорил им больше, чем слова. Влад, например, скажет; «Сами разберётесь в этом деле». И всё.
      л взгляд говорит: «Попытайтесь, вы ведь против того, чтобы с вами нянчились. Знаю, нелегко, но где это видано, чтобы пионерам — разжевали и в рот положили?» Так и теперь: посмотрев на инструктора, Петрикэ уловил гораздо больше, чем было сказано.
      — Я не простужен... — пробормотал Петрикэ, прислонившись спиной к двери.
      — Знаю, — заметил Влад.
      — А всё-таки, что с тобой, Петрикэ? Что случилось? — забеспокоился Санду. — Что-нибудь серьёзное?
      — Ничего не случилось... — Петрикэ осмелел: — Уж нельзя и свитер надеть, подумаешь!
      — Ив самом деле, — сказал Влад. — Не будем терять время. У меня есть предложение насчёт завтрашнего дня — новая игра. Вчера вечером в деревне, когда все легли спать, я от нечего делать придумал одну игру. Думаю, что она заинтересует вас.
      Он снова открыл ящик стола, вынул оттуда лист бумаги, исписанный с обеих сторон, и протянул его Санду:
      — Вот, пожалуйста! Если понравится, займитесь... Нет, нет, сейчас не читай! Завтра еше успеете. — Влад встал и спросил: — У вас ещё какие-нибудь дела ко мне или на этом кончим ?
      — Я должен уйти, — сказал Дину. — Мама велела мне поскорее вернуться.
      — И на.м пора, — сказал Мирча, соскакивая с подоконника.
      Пока все выходили, Влад сделал знак Петрикэ. И когда они остались вдвоём, инструктор строго спросил его:
      — Ты кто, пионер или хамелеон? Зачем тебе понадобился свитер? Ты думал, не заметят, что ты без галстука? Значит, тебе легче было обмануть товарищей, чем зашить его?
      Покраснев и уставившись в пол, словно оттуда могла подоспеть помощь, Петрикэ удивлённо спросил:
      — Откуда вы знаете?
      — Я тебя спрашиваю... Если на вопрос ты будешь отвечать вопросом, мы никогда не договоримся. Здесь «комната пяти правил», а не говорильня.
      — Я хотел зашить, но не умею, и будет заметно...
      — А ты как хотел — чтобы никто не узнал? Как будто ничего и не было? Если разорвал галстук, нечего скрывать! Изволь теперь сам зашей.
      — Зашью. Сегодня же!
      — Ладно, иди.
      Петрикэ ушёл. Но догонять друзей не стал. Он с горечью подумал: «Значит, Санду всё-таки рассказал Владу. Ну и ябеда! А я-то, дуралей, дружу с ним! Ну ничего, я с ним расквитаюсь!»
     
     
      Глава 12. После семенного совета
     
      «Семейный совет» в доме Бунеску начался вечером.
      Когда Петрикэ вернулся домой, отец, «председатель совета», уже восседал за столом. Перед ним лежала раскрытая клеёнчатая тетрадь, и он что-то помечал карандашом.
      Карандаш был прикреплён цепочкой к петлице форменной тужурки, висевшей на спинке стула, и поэтому, пока отец писал, синяя тужурка дёргалась, точно марионетка.
      Тут же были: мать, Мария — каменщица, Ион — лейтенант и Вирджил — будущий химик, ещё не имевший права голоса», поскольку он не входил в совет, а только
      замещал Софию, воспитательницу, которая задержалась на совещании в отделе народного образования.
      Увидев заседавших, Петрикэ поздоровался и сразу направился в комнату к малышам, где сестрёнки затеяли шумную возню, стараясь во что бы то ни стало отучить «малышку» сосать палец...
      — Итак, у нас остаётся четыреста пятьдесят лей, — сказал Ион, подсев к отцу и вглядевшись в испещрённую цифрами страницу.
      — Нет! — возразил «председатель». — Больше! У нас остаётся... — Сдвинув со лба очки, он продолжал: — Остаётся ровно четыреста пятьдесят семь лей.
      — Что в лоб, что по лбу, — засмеялся Вирджил. — На семь лей больше, на семь лей меньше дела не меняет. Пошли дальше!
      Отец посмотрел на него поверх очков не то удивлённо, не то сердито.
      — Скажи, пожалуйста, какой банкир выискался! Хм! Откуда это у тебя такие замашки? Смотри-ка! Если ты воображаешь, что это не имеет значения, сделай милость, скатертью дорога... Переселяйся к банкиру... как его там...
      — Морган, — смеясь, подсказал лейтенант.
      — Хоть и Морган... Я-то имел в виду другого, но всё один шут. Знаешь, как этому Моргану денежки достаются? — И он сгрёб рукой со стола.
      — Оставь его, отец, не ругай! — вступилась за Вирд-жила старшая дочь, Мария. — Он ведь первый раз на совете.
      — Он и так прикусил язычок, — добродушно сказала мать.
      — Знаю, знаю. Надо же ему приучаться! Не сегодня-завтра и он будет здесь полноправным. — Поглядев на цифры, «председатель» обратился к Вирджилу: — Я предлагаю купить тебе туфли.
      — Мне? — «Неправомочный» удивлённо вскинул голову. — Мне пока не нужно. ВоТ младшим нужно обязательно купить сандалии. Ведь они целый день, как жеребята, носятся. Подковать бы их надо, честное слово... Ну, а мои туфли ещё совсем крепкие.
      — Знаем мы, какие крепкие, — сказала Мария. — Мы ведь не на другой планете живём.
      — Правда же. Я только недавно поставил подмётки...
      л иа верхах нн трещинки иет. Вы вот видели, какие сандалии у малышей?
      — Видели, — сказала мать.
      — Ну, и как, одобряете?
      — Вовсе нет...
      — Тогда о чём спорить?
      Отец слегка постучал карандашом по столу. Не лёгкая задача быть председателем «семейного совета» с такими детьми. Всякий раз, когда обсуждалась «статья покупок», начинались бурные споры. Каждый отнекивался, говорил, что ему ничего не нужно, и кивал на братьев и сестёр, доказывая, что им необходимо множество вещей... Но и отец не первый день «председательствовал». Кто-кто, а уж он-то знал, как вести «совет», и знал, как надо повернуть дело.
      — Ну, вот что, — сказал он. — Малышам купим сандалии, это само собой разумеется. И тебе приобретём туфли. Где это сказано, что полагается только одна пара? В самом деле. — И, улыбаясь, добавил: — Может быть, у тебя какая-нибудь знакомая есть...
      — Моя знакомая не смотрит на туфли! — сердито пробормотал будущий химик.
      — А если и смотрит? — лукаво спросила Мария.
      — Значит, она мещанка, и я не посмотрю на неё.
      Лейтенант Ион засмеялся:
      — Выходит, значит, по туфлям видно, кто мещанин, а кто нет? .. Что ты на это скажешь, отец?
      — Что мне сказать? Он, может быть, думает, что наши рабочие соревнуются для того, чтобы обуть в хорошие туфли мещан. Кабы его услышал какой-нибудь рабочий обувной фабрики, будь уверен, спустил бы с него шкуру...
      Все, в том числе и Вирджил, громко расхохотались. Потом отец спросил Вирджила:
      — Кроме туфель, что тебе ещё нужно?
      — Мне? Ничего, но вот...
      — Что «вот»?
      — Меньшому...
      — А Петрикэ что?
      — Ему многое нужно...
      В комнату вошла Аурора, радиотехник, держа в руках поднос с посудой.
      — Вы тут, я вижу, развлекаетесь, — сказала она. — Ужинать пора.
      — Сейчас кончим, — заметил Ион.
      — А и правда, здесь уже без нас обойдутся, — скачала мать и поманила Марию.
      — Сегодня моя очередь вытирать посуду, — вызвался Ион и встал.
      Мать взяла у Ауроры тарелки и вместе с Ионом и Марией ушла в летнюю кухню готовить ужин. Оставшись с Вирджилом, отец переспросил:
      — Так что же всё-таки нужно Петрикэ?
      Вирджил замялся:
      — Я не знаю, хватит ли денег.... но ему бы тенниску....
      Отец вздохнул:
      — Ну и детки у меня! Что, Пегрикэ сам не может сказать? Кстати, где он? Петрикэ-э!.. Поди сюда!
      Петрикэ мигом примчался:
      — Ты меня звал, папа?
      — Да. Скажи, как у тебя насчёт рубашек?
      Петрикэ вытаращил глаза, как будто речь шла о чём-то совершенно необычайном.
      — Мне ничего не нужно... Эта ещё хорошая... Смотри! — Отвернув край свитера, он показал свою голубую рубашку.
      Но «председатель» был не из легковерных людей.
      — Так я ничего не вижу. Сними-ка свитер. Что это тебе вздумалось надеть его в такую жару? Не раздумывай, снимай живей!
      Петрикэ не спеша снял свитер и, не глядя на отца, сказал:
      — Видишь, она ещё совсем хорошая.
      Но отец, казалось, вовсе не намерен был разглядывать выгоревшую рубашку. Нечто другое привлекло его внимание.
      — Или ты уже не пионер, Петрикэ? — спросил отец, нахмурившись.
      — Пионер...
      — Как — пионер? Откуда это видно? Где твой глл-стук?
      Петрикэ молчал.
      — Не слышу, говори громче!
      — Он у меня... — пробормотал меньшой.
      — Где у тебя?
      — У меня... под подушкой...
      Отец наморщил лоб:
      — Не понимаю. Сам ты, я вижу, здесь. Почему же галстук очутился под подушкой? Или, может быть, ты за ночь вырос и уже староват стал для пионера?
      Петрикэ молчал. Он чувствовал на себе взгляды отца и Вирджила, они словно жгли его.
      — Почему ты не отвечаешь? — спросил брат.
      — Он разорвался... — пролепетал Петрикэ. — То-есть не весь... Только один конец...
      — Ну и ну! — сказал отец. — Вон какие дела! — Он достал из кармана тужурки платок, подышал на стёкла очков и не спеша протёр. — Так вот что! Попроси у матери иголку с ниткой и сейчас же зашей.
      ... Примерно через час Мария неслышно вошла в комнату, окна которой выходили в сад.
      — Помочь тебе, Петрикэ?
      - Не надо. Я и сам, — отозвался Петрикэ, слизнув при этом с пальца выступившую капельку крови.
      - Вот видишь, укололся!
      Ещё никто не умирал от того, что укололся иголкой.
      — Погоди, ты что делаешь? Только теперь разглядела. Ты, оказывается, не галстук зашиваешь. Кто это заставил тебя чинить рубашку?
      — Я выпросил у мамы. Сначала ведь надо попрактиковаться на чём-нибудь. Не могу же я сразу браться за галстук. Но я почти научился. Не так уж и трудно... Ой1 Опять уколшзся! Вот отвлекаешь своими разговорами!
      — Не хочешь, чтобы я тебе помогла?
      — Не к чему. Когда практикуешься, всегда так. Пока... как это говорят... пока неквалифицированный. Ну, иди, иди.
      — Ладно, ухожу. Желаю успеха!
      Санду уже подходил к дому Бунеску, как вдруг его ударило камешком в грудь. Он оглянулся. Никого. «Мне показалось», — сказал он про себя, но в ту же минуту другой камешек попал ему в плечо. Санду улыбнулся и подумал: «Наверно, где-то тут спрятался Петрикэ». И он крикнул:
      — Хватит, Петрикэ! Выходи!
      В ответ раздалось мяуканье, и опять Санду ударило камешком по ноге.
      — Ты что, Петрикэ, не понимаешь? Перестань баловаться! Я же к тебе по делу!
      Снова послышалось мяуканье, а потом чей-то писклявый голосок проговорил:
      — Это не Петрикэ... Это его тень... — И мимо уха Санду опять пролетел камешек. — Стой!
      — Почему?
      — А потому что, если ты побежишь, я пущу в ход тяжёлую артиллерию. У меня припасены камни н покрупнее! Я — лучший стрелок из рогатки на нашей улице! — продолжал тот же голосок.
      — А почему ты меня пыбрал мишенью? — спросил Санду, убедившись, что это не Петрикэ. — Я. например, тебя не знаю.
      — Зато я тебя знаю!
      — Откуда?
      — С земли.
      Санду засмеялся:
      — Не с луны?
      Когда в ответ на шутку в него снова полетел камешек, тут уже Санду не выдержал и крикнул:
      — Ну, вот что! Если ты мастер стрелять из рогатки, так я мастер драть за уши. Если ты знаешь меня и хочешь что-нибудь сказать, говори; если же тебе охота баловаться — прощай, мне некогда!
      — Мне нужно сказать тебе кое-что!
      — Тогда выходи и перестань пищать!
      — Нет. Я хочу быть кон. ., ну, как это говорится?
      — Если ты сам не знаешь, что ты хочешь сказать, откуда же мне знать?
      — Вот... погоди... Я хочу быть конспиратором. Ты не должен знать, кто я!
      — Почему?
      — Потому что много будешь знать — скоро состаришься. Ты идёшь к Пе трикэ?
      — Много будешь знать — скоро состаришься! — смеясь, ответил Санду.
      — Тень никогда не старится. Ля — тень.
      — Тени не нужно знать, иду ли я к Петрикэ...
      — Нет, нужно. Потому что я хочу передать ему кое-что,
      — А если я не соглашусь?
      — Тогда я возьмусь за тяжёлую артиллерию!
      — А я возьмусь за твои уши!
      — А если я попрошу тебя?
      — Тогда другое дело.
      — Так вот, прошу тебя... Я заверну камешек в за-йиску и брошу тебе. Отдай эту записку Петрикэ.
      — А почему ты сам не отнесёшь?
      — Потому что он сердится на меня.
      — Он и на меня сердится. Но мы с ним помиримся.
      — То-то и оно! Отдай ему записку, чтобы он и со мной помирился. Прошу тебя!
      — Бросай!
      Через несколько минут Санду стучался к Бунеску. Ему открыла мать Петрикэ.
      — Поздновато ты приходишь в гости, — ласково сказала она. — Но Петрикэ ещё не лёг. Заходи.
      Петрикэ всё ещё «практиковался» на той же старой рубашке, когда в комнату вошёл Санду. Примостившись на краю кровати, Петрикэ распутывал нитку, которая, точно назло, петляла при каждом стёжке, цепляясь за пуговицу, а то и за нос.
      Санду поздоровался, по не получил ответа. Петрикэ только мрачно посмотрел на пего, потом принялся шнть. Он даже стал насвистывать в доказательство того, что ему нет никакого де.ла до гостя. Но Санду-то знал своего приятеля! Он сел поближе к кровати и, облокотившись на колени, тоже нагнулся над рукоделием Петрикэ.
      — Если я уколю тебя в нос, смотри не плачь, — сказал Петрикэ, разглаживая пальцем кривой шов.
      — Я сюда не плакать пришёл, — спокойно ответил Санду. — У меня к тебе дело.
      — А у меня тоже дело. Не видишь разве? Только я и без тебя могу справиться.
      — А я вот без тебя не могу. Когда кончишь, мы поговорим.
      — Я не скоро кончу.
      — Я могу подождать.
      — Я и к утру не кончу.
      — Ничего, я спать не хочу.
      — И за месяц не кончу.
      — Ничего, всё равно у нас каникулы!
      Санду говорил спокойно, не повышая голоса. Это то больше всего и раздражало Петрикэ. Он готов был сказать, что не закончит до самой смерти, но предвидел, что Санду хладнокровно ответит: «Ничего, я подожду». Хотя
      Петрикэ не жалел, что Санду всё-таки пришёл, и хотя ему представлялся случай высказать всё, что он, Петрикэ, думает о ябедах, тем не менее Петрикэ всячески старался показать своё невнимание к другу. Он начал насвистывать, но тут же уколол палец и сунул его в рот.
      — Почему бы тебе не надеть напёрсток? — спросил Санду.
      — Незачем.
      — Пальцы исколешь!
      — Не беда! — процедил Петрикэ сквозь зубы. — Беда другое.
      — Что?
      Петрикэ пробормотал что-то невнятное.
      — Кто «скареда»? — не разобрав толком, спросил Санду.
      — Да не «скареда», а «ябеда»! И если хочешь знать, я вот что тебе скажу: постыдился бы ябедничать!
      — Ябедничать? — Санду даже вздрогнул. — Что ты выдумываешь!
      — Я не выдумываю. Откуда же Влад узнал про галстук? Кроме тебя, я никому не говорил. А ты... ты, уж конечно, постарался скорее растрезвонить.
      — Неправда! — Санду сжал кулаки. — Если Влад и знает, так не от меня! Он и сам узнал. Думаешь, от него можно что-нибудь скрыть? Он всё знает!
      — Что ж, по-твоему, у него волшебная подзорная труба? — засмеялся Петрикэ.
      Под окном в саду хрустнула ветка. Петрикэ крикнул:
      — Это ты, Вирджил? — Но никто не отозвался, и он повторил: — Думаешь, у него волшебная подзорная труба?
      — Нет, конечно, но он всё знает!
      — Тогда, может быть, он знает, что ты сейчас у меня и что мы говорим про него? Да?
      — Да, совершенно верно.
      Но произнёс это вовсе не Санду. Петрикэ испуганно вздрогнул. Санду поднял глаза.
      У окна стоял улыбающийся Влад. Не кто иной, как сам Влад.
      — Добрый вечер, — сказал он и одним прыжком очутился в комнате. — Ну, что поделываете, неразлучные друзья? И днём и ночью вместе — это неплохо!
      После заседания Влад вышел вместе с Софией, сестрой Петрикэ, и проводил её до дому. Заодно он решил навестить меньшого. София показала ему, где окно Петрикэ. Так он очутился здесь. Подсев к Петрикэ, Влад спросил:
      — Ну, что же вы замолчали? Продолжайте. Я вам не Помешаю. Побуду немножко и уйду.
      Ребята всё ещё не могли опомниться. Они смотрели друг на друга: Санду — откинувшись на спинку стула, а Петрикэ так и застыл с иголкой в руке, точно перед объективом фотоаппарата во время съёмки занятий кружка «Умелые руки»...
      Наконец, воткнув иголку в рубашку, Петрикэ сказал:
      — Влад, как по-вашему, если двое поклялись и один из них нарушил клятву, что должен сделать другой?
      — О какой клятве идёт речь?
      — О клятве дружбы!
      — Как тебе сказать? — Влад насупил брови. — Это ведь не в аптеке. Там спросишь: «Что у вас есть от кашля?» Тебе ответят: «У нас есть отличная микстура». Когда же речь идёт о дружбе, тут готовых рецептов нет. Мол, сделай так-то и так-то... Главное, не торопиться, обдумать, рассудить...
      — Ну, вот видишь! — вмешался Санду. — Петрикэ всегда торопится.
      — Не понимаю.
      — Мы дали друг другу клятву дружить до гроба.
      — Значит, сто лет, — пошутил Влад.
      — До гроба, — повторил Санду. — А Петрикэ говорит, что я нарушил клятву, потому что скрыл от него одно происшествие. Но потом я сам ему рассказал.
      — За это я уже не обижаюсь на тебя, — сказал Петрикэ, откладывая шитво.
      — Знаю. Ты считаешь меня ябедой? Это неправда. Влад, говорил я вам что-нибудь?
      — Ты мне много чего говорил. Вот и сейчгс говоришь, — смеясь, ответил тот.
      — Нет, я про другое. Говорил я вам, что Петрикэ разорвал галстук?
      — Нет, — покачал головой Влад, — это мне сказал сам Петрикэ. Когда с настоящим пиопером происходит такой случай, он удручён, и, конечно, это легко можно угадать по его лицу. Санду ничего не сказал мне, но, если бы он это и сделал, я не считал бы его ябедой. Я бы подумал: «Почему он мне говорит? Очевидно, у Петрикэ не хватает муже-
      ства признаться». А если у человека не хватает мужества, нужно ему помочь? Нужно! Вот мы и помогаем ему: поручаем ему самому зашить галстук. Петрикэ заодно учится шить. Это хорошо!
      — Хорошо, — повторил Сайду.
      Немного погодя и Петрикэ тихо сказал:
      — Хорошо.
      — Ну, а как же быть с клятвой дружбы? — смеясь, спросил Влад.
      Санду предоставил отвечать Петрикэ. А тот не заставил себя долго ждать.
      — С клятвой? Как быть? Клятва есть клятва... До гроба! — И он протянул Санду руку.
      — Теперь я могу сказать, зачем я пришёл, — обратился Санду к Петрикэ после паузы, когда все трое молчали.
      Только сверчок доказывал своим стрекотаньем, что не очень правы баснописцы и поэты, сравнивающие его с гитаристом. Уж если на то пошло, его скорее можно сравнить с играющим на губгюй гармонике музыкантом, у которого маловат рот и дует он только в одно отверстие инструмента.
      — Я пришёл поговорить с тобой насчёт игры, которую нам предложил Влад. И правда, Влад, очень интересная игра! Ребятам она непременно понравится. Я объясню её Петрикэ, и, если я в чём-нибудь ошибусь, вы поправите меня. Хорошо?
      — Ну что ж!
      Игра действительно была интересная. Называлась она «Дети портов мира». Санду без единой ошибки объяснил правила.
      — Вот здорово! — обрадовался Петрикэ. — Скажем ребятам, чтобы они подготовились, и потом сыграем, да?
      — Что за вопрос!
      — Только не забудьте про гербарий, — напомнил Влад. — Это всё-таки ваше главное занятие. Пройдут каникулы, и оглянуться не успеете, как настанет начало учебного года. Можно ли заявиться в школу без обещанного гербария?
      — Конечно, нельзя! — в один голос ответили ребята.
      — И я такого мнения. Тем более, что через год, когда вы окончите седьмой класс, сам придётся проводить первый день занятий уже не в нашей школе. Все вы рассеетесь по разным школам... Я вот подумал: мы уже два года вместе, остаётся всего один год... Мы едва успели узнать друг друга, свыкнуться, подружиться, и вдруг наступит день, когда нам придётся проститься, и мы спросим себя: «Доведётся ли нам встретиться?» — Влад обнял ребят и продолжал: — Вообразим, что этот день уже наступил. И вот вы прощаетесь со школой. Неизвестно, каким окажется этот день — ясным илн дождливым. В одном я уверен: все мы будем очень взволнованы. Нелегко расставаться с друзьями!
      — Наш Дину определённо всплакнёт. Он, когда ваа-нуется, всегда снимает очки и протирает глаза. Говорит, что будто это из-за очков, но мы знаем, что это он прослезился, — сказал Санду.
      — А может быть. Дину на самом деле станет поэтом! — сказал Петрикэ. — Он ведь об этом мечтает.
      — А вы? — спросил Влад. — О чём вы мечтаете?
      Петрикэ, не задумываясь, ответил:
      — Быть офицером! А впрочем, неплохо бы и на паровозе, как отец!
      Санду помедлил с ответом.
      — Я... учителем естествознания... Мне бы так хотелось! Но если один станет поэтом, другой — машинистом илн офицером, а третий — учителем, выходит, мы никогда и не встретимся...
      — Да! — вздохнул Петрикэ. — Значит, и с Владом уже не встретимся...
      — Ну нет, ребятки, непременно встретимся! Если мы останемся друзьями, то, как бы далеко мы ни были друг от друга, всё равно ещё свидимся. И потом, пути-то наши сходятся. Ведь никто из нас не собирается лодырничать. Труд каждого вольётся в общий труд. Тут-то мы и встретимся! Понятно?
      — Да, — весело ответили ребята.
      — Ну, в таком случае, как говорит Санду, дельно! А мне надо идти. Уже поздно. Санду, ты тоже пойдёшь?
      — Вдвоём будет веселее!
      Они вместе вышли, но у ворот Санду вдруг спохватился. Попросив Влада чуточку подождать, он вернулся К Петрикэ.
      — Я забыл передать тебе кое-что... — Санду вынул из одного кармана записку «лучшего стрелка из рогатки», а из другого пакетик.
      — Что тут?
      — Это конфеты для твоей маленькой сестрёнки. Тоже чуть не забыл... Они очень хорошие!
      — Да ведь она ещё не ест конфет. Ей всего семь месяцев!
      — Как жалко... Впрочем, что я говорю? У вас найдётся, кому их съесть. Отдай их близнецам. Только сначала сосчитай, чтобы поровну было, а то ещё поссорятся, когда станешь делить. Ну, спокойной ночи!
      — Спокойной ночи!
      Петрикэ развернул записку и прочитал:
      «Абрикосы у нас почти поспели. Разрешаю тебе лазить на дерево и есть, сколько захочешь. Нина».
      Петрикэ улыбнулся и невольно сунул руку в пакетик, который получил от Санду. Достав конфету, он уже поднёс её ко рту, но потом остановился. Высыпал конфеты на подоконник и сосчитал их. Ура! Одна лишняя. Значит, её можно преспокойно съесть!
     
     
      Глава 13. У нас дела серьёзные — мальчишеские!
     
      Судя по записи в вахтенном журнале адмиралтейства порта Малый пруд, следующее утро было «оч., оч. трудным, но и оч., оч. интересным».
      И действительно, четыре «оч.», по-братски разделённые между словом «трудный» и словом «интересный», сошли с пера Дину неспроста. Дину был далёк от того, чтобы из прилежного помощника адмирала превратиться в бумагомараку, оч., оч. далёк. Накануне ему попалась в руки старая книга, где он вычитал, что нащими знаниями о путеществиях знаменитого Магеллана мы обязаны некоему Антонио Пнгафетте, которого мореплаватель взял на борт своего корабля в качестве секретаря. Это укрепило решение Дину сделать вахтенный журнал верным зеркалом происходящих в порту событий, а самому стать Пигафеттой вторым. Ведь называют же Алеку Колумбом вторым! Почему бы и ему не стать Антонио Пигафеттой вторым?
      Но, собственно, какая связь между решением Дину» и четырьмя «04.»? А вот какая. Небо свидетель, что Дину не допустил ни малейшего преувеличения.
      Утро было очень, очень трудным... На берегу опять начал поднимать голову бурьян, а на рейде появилась мерзкая тина, непрошенным гостем пыль снова заявилась в адмиралтейство. Поэтому дел было много. Но это ещё не всё. На утренней поверке не досчитались нескольких помощников.
      — Составить летучий отряд и немедленно доставить их в порт! — распорядился Сайду.
      В числе отсутствующих были п чёрненькие сестрёнки Джета и Дипа.
      — Где они живут? — спросил Мирча.
      — Близко, — сказал Дину, заглянув в список. — Я записал их адрес. — Водя указательным пальцем по списку, он тут же воскликнул: — Вот, нашёл!
      Летучий отряд отправился в поход. Остановившись возле дома с палисадником, где сильно пахло гвоздикой и базилико-м, ребята постучали в калитку. Беленькая собачонка залилась уморительным лаем, напоминающим звук испорченш й трубы, но Топ прорычал, оскалнл клыки, и собачонка умолкла. Очевидно, Топ сказал ей на своём языке: «Туда же, тягаться со мною, заморыш! Да я тебя одним духо:.. од )лею!» Отворилось окно, в него выглянула бабушка (это могла быть то.пько бабушка, потому что в их районе В( v старухи были бгшушками) и спросила:
      — Чго та.: за шум? Колядовать пришли? До Нового года ещё вроде далеко.
      Понятно^ что от так010 приёма оторопь возьмёт. Куда и голос денется: не выговорин1ь, как тебя зовут, не только зачем пожаловал.
      Петрикэ, как самый бойкнн, нашёлся:
      — Мы за другим пришли, бабушка... У вас есть какие-нибудь внучки?
      — Не какие-нибудь. Две их у меня, доброго им здоровья, — так же строго ответила она.
      — Доброго им здоровья, бабушка! Мы к ним пришли, — сказал Петрикэ, поднимаясь на цыпочки и заглядывая через забор.
      — Им ещё не время замуж, — ответила старуха с напускной строгостью.
      Но от ребят не ускользнула её улыбка. Алеку, смеясь, сказал:
      — И нам, бабушка, ещё не время жениться. Мы хотели позвать их на пруд.
      — Ага! Значнт, вы не пустили меня тогда? Что же вы мне сразу не сказали? — Она отошла от окна, и вскоре послышался её голос: — Дина, Джета! Ребята пришли, лётчики! — Кто-то из девочек отозвался: «Бабушка, мы же объяснили тебе, не лётчики, а моряки!» — По мне, всё едино. Я в армии не служила, не разбираюсь!
      С Александру-младшим обошлось не так просто. Тут были особые обстоятельства. Уже несколько дней у него шатался зуб, а выпадать не выпадал. Александру пробовал выдернуть его, но пальцы скользили, и зуб не поддавался. Что было делать? В таких случаях обычно самое верное средство — обмотать зуб ниткой и попросить кого-нибудь дёрнуть. Для этого нужны нитка, желающий оказать эту услугу и, главное, храбрость! Нитки Алек-сандру-младший отыскал у матери в комоде. Добровольца тоже можно было легко найти. А вот как набраться храбрости? Где её возьмёшь? Не в комоде же и не у соседей.
      Но всем известно, что моряк, не обладающий храбростью, — это всё равно что подводная лодка без перископа или море без воды. У моряков храбрости хоть отбавляй! Летучий отряд сумел ободрить Александру-младшего, и в один миг зуб очутился у него на ладони.
      Вот какие происшествия заставили помощника адмирала написать, что утро было очень, очень трудным. А очень, очень интересным оно было по другим причинам...
      Во-первых, сбор гербария шёл как нельзя лучше. И хотя для натуралиста хороша любая травинка, все сошлись на том, что Костя отыскал самое красивое растение. Это был касатик, водяной ирис, вынутый из воды как раз в тот момент, когда он широко раскрыл лепестки, как бы приглашая насекомых. В фильтровальной бумаге рядом с цветком лежал мечевидный лист, словно Костя
      пожалел о том, что разлучил их, и решил искупить свою вину.
      Во-вторых, Санду и Петрикэ рассказали ребятам о предложенной Владом игре, которая вызвала шумное одобрение.
      — Хоть бы скорее начать!
      — Поскорее бы!
      — Вот здорово придумано!
      — Молодец Влад! Знает толк!
      Она пе походила на обычные игры, вроде какой-нибудь лапты или «Кто украл овцу?» Нет, это была особая, морская игра. Здесь надо было заранее готовиться, и ещё как готовиться! Это пе то что посчитались: «Стоит чурбан, на нём болван, кричит: раз, два, три, болван — это ты», — и готово, игра началась.
      Играющих может быть сколько угодно. По счёту выбирается капитан парохода. Все остальные — матросы. Каждый избирает себе какой-нибудь порт. Скажем, один выбрал Галац, другой — Одессу, кто — Ливерпуль, кто — Амстердам. Матросы располагаются на берегу пруда, недалеко друг от друга. Возле каждого — флажок, вымпел соответствующего порта. Капитан отправляется в путешествие, объезжает все порты. Прибыв в порт, он спрашивает: «Скажи мне, славный моряк, как здесь живётся детям?» И моряк должен ответить. Тот, кто даёт лучший ответ, становится потом капитаном, и игра начинается снова, только каждый раз нужно менять название порта. Ну, а дать лучший ответ не так-то легко. Выберевдь себе порт, а потом поройся в книгах или в журналах, в «Пионерской комнате», чтобы побольше разузнать о том, как живут дети в этом порту. Только так можно рассчитывать иа успех и стать капитаном.
      Когда утчшм ту предложил провести игру на следующий день, чтобы вечером, на досуге, каждый успел почитать. А Петрикэ, в свою очередь, добавил:
      — Предлагаю пригласить Влада в качестве судьи. Согласны?
      — Согласны! — восторжетшо закричали ребята.
      Около полудня, когда солнце высоко поднялось и настигало даже самые тенистые уголки, из школы примчался мальчишка-третьеклассник, и дежурный сторожевого поста пропустил его в адмиралтейство. Там гонец вручил Санду телеграмму. Телеграмма гласила следующее:
      «Принимаем ваше предложение тчк Рады обменяться гербариями тчк Жите письма».
      Внизу, под текстом, стояла подпись: «Кружок натуралистов».
      Весть об этом событии разнеслась с быстротой молнии. Телеграмма ходила по рукам, её читали и перечитывали.
      — Вот уж чего никак не ожидали! — признался Петрикэ. — Это же такая необычная вещь! Ведь ради какого-нибудь пустяка телеграмму не пошлёшь.
      — Охотно верю, юноша, — подтвердил Дину. — Они сочли наше предложение важным делом. Не читаете газет? Когда бывает какое-нибудь торжество, всегда обмениваются телеграммами.
      — Значит, и мы должны ответить им телеграммой? — спросил Алеку.
      Дину снял очки и, спросив разрешения, протёр их кончиком рубашки Петрикэ. Затем авторитетным тоном сказал:
      — Да, юноша, следовало бы послать ответную телеграмму. Этого требуют традиции международных сношений.
      — Здорово живёшь! — вспылил Петрикэ. — При чём тут международные сношения? Разве те ребята не в нашей стране?
      Так как подобный спор не помогал разрешению вопроса, условились спросить Влада.
      А потом опять пустились в рассуждения по поводу выпавшей им чести.
      — Да, братцы, мы кое-что значим! — гордо сказал Алеку.
      — Мы — люди деловые! — вставил Петрикэ.
      Алеку всё не унимался и с важностью заметил:
      — Мы даже телеграммы получаем.
      Только Санду Дану остался вереи себе и на этот раз ограничился своим «дельно».
      Телеграмма была передана на хранение Дину; он бережно вложил её в обложку от тетра.чи, на которой как можно красивее вывел: «Корреспондеиция». При этом он так старался, что на один хвостик буквы «ц» у него ушло несколько минут. Алеку, штурман «Чайки», дежуривший в этот день в адмиралтействе, вызвался нарисовать на обложке цветок.
      И поскольку Алеку славился не только своим подра-жательским талантом, но и умением рисовать, Дину охотно согласился на это. Алеку сел на скамейку, засучил рукава, но даже не успел очинить карандаш, потому что колокольчик со сторожевого поста номер один сигнализировал: «Скорей сюда! Скорей сюда! Очень важно! Очень важно!»
      — Тьфу ты! — с досадой сказал Алеку. — Вечная история, когда Мирча на посту! .. Пролетит ворона — уже важное событие! Хорошо, что не каждый день его очередь, иначе житья бы от него не было. — Алеку встал. — Придётся потом нарисовать. Только уж, пожалуйста, Дину, не вздумай сам браться, подожди меня.
      Завидев Алеку, Мирча было двинулся ему навстречу, потом, сообразив, что это будет расценено как «уход с поста», попятился назад и сказал:
      — У меня имеется важное донесение.
      — Знаю, — иронически ответил Алеку. — Проехал мальчишка на самокате. Жучок утонул в луже. Это, да?
      — Нет, Алеку! — серьёзно сказал Мирча и укоризненно посмотрел на приятеля.
      — Ну, прости, я пошутил. Слушаю тебя. — Алеку прислонился к будке и, скрестив руки на груди, приготовился слушать.
      Мирча подошёл к нему и шёпотом начал:
      — Здесь прошли двое. Один высокий, пожилой, с большим портфелем, а другой помоложе Этот всё говорил пожилому: «Дайте мне портфель, дайте я понесу». А тот не захотел, поглядел в пашу сторону и спросил: «Эти дьяволы всё ещё здесь?»
      — Обозвал нас дьяволами? И ты процолчал? Ничего не сказал? — возмутился Алеку.
      — Если бы я заговорил, то мне уже не удалось бы услышать их дальнейший разговор. Я же ^а будкой был, и они меня не видлгт Слушай дальше. Я толком не разобрал, что ему тот ответил, как будто так: «Пока ничего нельзя было сделать», или что-то вроде этого, а пото.м он опять начал просить: «Ну, дайте же я понесу портфель», но старший никак не соглашался: «Не беспокойтесь... Я уже привык... Жизнь всему научит...» Когда они отошли чуть подальше, пожилой спросил: «Ночью здесь, наверно, никого нет?» Молодой ему говорит: «fier, нет, никого!», а сам при этом то н дело кланяется.
      Мирча замолчал и посмотрел на Алеку, стараясь уга* дать, какое впечатление произвела на него эта история.
      — И это всё? — задумчиво спросил Алеку.
      — Всё! А тебе что, мало? Кто же всё-таки эти двое?
      — И сам думаю о том же. Во всяком случае, хорошо, что ты вызвал меня. Это действительно важно. Пойду передам Санду.
      Санду, конечно, забеспокоился, и, хотя ему не терпелось узнать от самого Мирчи все подробности, на пост он не пошёл. «Не стоит будоражить ребят, — рассудил Санду. — Когда тревожишься, и работа не ладится. А нам сегодня предстоит ещё много дел».
      Утром на совете командиров было решено соорудить для малышей небольшой бассейн. Пустить их купаться в пруду нельзя было. А играть летом и не купаться — это всё равно что сидеть перед банкой варенья и не попробовать ни очной ложечки. И поэтому, недолго думая, ребята принялись копать бассейн на левом берегу пруда, в нескольких стах метров от адмиралтейства.
      Работали молча. Мирча, Костя, Григорел и Лэзэрикэ сняли рубашки и пионерские галстуки, оставшись в одних штанах пли трусиках. Петрикэ тоже снял рубашку, но галстук оставил. Санду заметил это и сказал про себя: «Дельно!»
      Становилось всё жарче. Песок под ногами раскалился. Топ, стороживший рубашки ребят, распластался иа животе, разинув пасть и опустив уши.
      Петрикэ, который копал неподалёку от Санду, выпрямился и спросил его:
      — Интересно, а что они сейчас поделывают?
      Санду вскинул удивлённые глаза:
      — Кто это «они»?
      — Не догадываешься? .. Нику и Илиуцэ.
      — Вот не знаю.... — И, поплевав на ладони, чтобы половчее было держать лопату, Санду добавил: — Не знаю и даже не интересуюсь!
      — Ничуть? Ничуть? Совсем ие интересуешься? Даже вот ни столечко? — Петрикэ показал иа кончик ногтя.
      Санду не ответил. Петрикэ опять стал копать. Тут ему попался земляной червь, он поднял его и бросил в пруд.
      — Знаешь, что мне в тебе нравится? — спросил Петрикэ.
      — Не знаю, — ответил Санду с напускным безразличием.
      — Мне нравится, что ты всегда подумаешь, прежде чем что-нибудь сказать.
      — То есть как?
      — А вот так. Ты никогда не спешишь с ответом. И в школе тоже. Вызовут тебя к доске, спросят, ты молчишь, молчишь. Мы сидим как на иголках. «Крышка! Не знает!» А ты вдруг преспокойно начинаешь, и... пожалуйста — пятёрка! — Петрикэ вздохнул. — А я не такой...
      — Ты уж очень горячишься.
      — Знаю. А что делать?
      — Сдерживаться.
      — Легко сказать! Ты вот можешь, я уж знаю. И ты воображаешь, что я поверил, будто Нику и Илиуцэ тебя не интересуют? Держу пари, что ты дал бы миллион, только бы узнать, как они там.
      — И проиграешь! Во-первых, у меня нет миллиона, а всего пять лей в копилке. Во-вторых, я прекрасно знаю, каково им там.
      — А именно?
      — Думаю, что скверно. Может быть, они и не сознают этого, но всё равно им скверно. Тот, кто порывает с друзьями, не может чувствовать себя хорошо.
      Петрикэ захотелось поддразнить Санду.
      — Ты сейчас заговорил точь-в-точь, как Дину. По-книжному.
      — Возможно... Но ведь это правда. Знаешь, я как-то думал — говорят, нельзя жить без воздуха и без еды. А по-моему, и без друзей нельзя жить!
      За работой они, наверно, ещё долго проговорили бы так. Обычно дома у Сайду или у Петрикэ они засиживались до позднего вечера, и разговорам конца не было. Но дома им всегда кто-нибудь напоминал о том, что пора кончать. Теперь же их вернул к действительности колокольчик адмиралтейства, который подавал знакомые сигналы. Потом прибежал запыхавшийся дежурный Алеку и, переводя дыхание, еле выговорил:
      — Санду, мы поймали... двух лазутчиков. Они хотели пробраться в порт... Ни слова из них не вытянешь. Требуют, чтобы их допросил самый главный. Ты, значит.
      — Где же лазутчики?
      — Мы их крепко связалиИ заперли в адмиралтействе.
      — Ну, и как они там?
      — Сначала стучали кулаками в дверь, потом унялись. Наверно, плачут.
      — Почему же плачут? Не маленькие девочки?
      Алеку повертел- на пальце ключ от замка:
      — Не такие уж маленькие, но думаю, что плачут.
      — Пошли все туда!
      Оставив лопаты в канаве, ребята впопыхах натянули рубашки и отправились к адмиралтейству.
      Ключ повернулся в замке, громыхнул засов, и с жалобным скрипом, напоминающим мяуканье, растворилась дверь. Глазам вошедших представились две девочки. Одна, краснощёкая, коротко остриженная, с зелёными шустрыми глазами, расположилась на столе. Вторая, с длинными светлыми косами, сидела на стуле; она казалась выше той. Им было лет по двенадцать — тринадцать. Обе одеты в одинаковые синие юбки и белые блузки, в пионерских галстуках.
      — Это и есть лазутчики? — шёпотом спросил Санду.
      — Они! — ответил Алеку.
      — А сам говорил, что они крепко связаны и плачут... Ничего похожего!
      Ребята с законным любопытством разглядывали девочек, пытаясь угадать, что их привело в порт. Придерживая юбку, девочка, сидевшая на столе, спрыгнула прямо на середину комнаты. Петрикэ отступил на шаг, узнав Нину. Он насупился и прошипел:
      — Что тебе тут нужно?
      Нина пожала плечами и высунула язык,
      — Надо их допросить, чего ещё ждать! — предложил Алеку, обрадованный тем, что наконец представился такой счастливый случай.
      — Спроси, как их зовут, — согласился Санду.
      Алеку сделал два шага вперёд к «лазутчикам»,
      кашлянул и, выпрямившись, спросил:
      — Как вас зовут? Отвечайте по очереди!
      — Нина.
      — Родика.
      — Чем вы можете доказать это?
      Девочки удивлённо переглянулись, и, когда Алеку повторил свой вопрос уже суровее и резче, Нина ответила:
      — Завтра мы можем принести свои табеля. Я бы даже хотела, чтобы вы посмотрели мои отметки! Только одна четвёрка, а то всё сплошь пятёрки.
      — У меня всё больше четвёрки, но троек — ни одной! Честное слово! — сказала Родика.
      — Это нас не интересует! — повысил голос Алеку. — Можете иметь п двойки, и колы, и даже нули. Это вам" не школа.
      — Оно н видно, — сказала Нина. — В школе никто бы не стал нас запирать и связывать. — И с явной иронией добавила: — Хорошо ещё, что вы не умеете связывать как следует. Мы в два счёта развязали верёвки...
      — Потому что мы пожалели вас и потом... — Не зная, что придумать, Алеку сурово пробасил: — Докажите, что вас так зовут.
      Девочки задумались, и тут Нина, показав вышитую на блузке букву, сказала:
      — Вот видите «Н». Это значит Нина....
      — Не пойдёт! Это может означать и Николай, и Нэстасе....
      — И Навуходоносор! — прыснула Ннна. — Но только меня зовут Нинон, и блузка моя. Новая. Я её даже ни разу не стирала. У меня есть ещё одна, но я таких бед натворила!... Стирала её вместе с зелёным передником, а он линяет... Какой мне мама нагоняй дала, лучше не спрашивайте... Мой главный инспектор....
      — Вы зачем сюда пришли? — прямо спросил Санду, видя, что Алеку так никогда и не кончит допрос.
      — Мы хотим говорить с вашим адмиралом, — ответила Нина. — Веди нас к нему. А вам мы ничего не скажем.
      Санду лукаво подмигнул:
      — Не могу отвести.
      — Почему?
      — Потому что это я и есть.
      — Ты? — воскликнула Нина. — Отлично. Тебя я знаю.
      Санду внимательно посмотрел на неё:
      - Ты знаешь меня? .. Не верю.
      - Ты и вчера так говорил.
      - Вчера?
      - Да! — И девочка вдруг пропищала: — Я лучший стрелок нз рогатки на нашей улице.
      — А-а! — Санду засмеялся. — А я мастер драгь за уши....
      — Ага! Теперь вспомнил меня?
      — Да, но я всё-таки не понимаю, что тебе здесь нужно?
      — А почему вы на нас сразу набросились? Подняли тревогу. Связали, заперли... Допрашивают.... Что это вам вздумалось? Кабы я знала, захватила бы с собой рогатку и близко бы не подпустила.
      Когда Санду сказал, что моряки не испугаются какой-то жалкой рогатки, Нина пришла в негодование:
      — Моя рогатка вовсе не жалкая, она крупнокалиберная!
      Все рассмеялись, а Петрикэ сказал:
      — О рогатке говоришь, словно о пушке!
      — А сами небось встретили нас, как врагов!
      — Мы ведь к вам как к друзьям пришли, — добавила Родика.
      — В таком случае, и мы вас примем как друзей, — сказал Санду. — Садитесь и рассказывайте, с чем пришли.
      — Мы пришли... — начала было Родика, но потом подтолкнула локтем Нину: — Говори ты, ты лучше умеешь...
      Нина только этого и ждала.
      — Мы хотим, чтобы вы приняли нас к себе. Мы тоже хотим быть моряками.
      — Что-о-о?! — разом вырвалось у всех.
      Потом воцарилось напряжённое молчание. Слова: Нины прозвучали, словно удар грома, после которого-тишина всегда кажется особенно полной. Петрикэ опомнился первым:
      — Вы — моряками?
      — Вы? — - вторили ему удивлённые голоса ребят.
      — Хорошенькое дело, юноши! — сказал Дину. — Девочки — и вдруг моряки! Где это видано? Это равносильно тому, что заставить матроса штопать.
      — Хм! Подумаешь, какой умпик. юноша в очках, — сказала Нина. — Ты воображаешь, что матросы ходят в драных носках? Это ты, наверно, так ходишь!
      Дину поправил очки и сердито ответил:
      — Видно, какая ты умная, если не понимаешь, что значит сравнение!
      Санду не торопился выска.чывать своё мнение. Он подождал, пока закончится обмен колкостями, и тогда сказал:
      — Мне очень жалко, но думаю, что мы не Cмoжeм вас принять. Это не для вас. У нас дела серьёзные — мальчишеские. Тут уж не скажешь: «Это я не хочу!», «Это я не могу!»... Если не подчиняешься дисциплине, получаешь наряд...
      —... и удаляешься в царство «лягушиного шёлка», — высокопарно заметил Дину.
      — Да, здесь дело нелёгкое, — продолжал Санду. — Прикажут тебе копать бассейн или стоять на часах не двигаясь, и тут, хоть всё гори вокруг тебя, ты не оставишь пост, пока тебе не скажут... Вам же мы не можем так приказать. Тогда что же станет с дисциплиной?
      — Поминай как звали, бултых — и ко дну! — сказал Алеку, показывая пальцем на пол. — Для вас найдётся только одно занятие: ухаживать за маленькими, которым мы позволили здесь играть...
      — Что? — возмутилась Родика. — Значит, рыть бассейн мы не можем, стоять на часах мы не можем! Ну конечно, это ведь всё дела серьёзные. . мальчишеские! А вот заботиться о маленьких ещё так-сяк. Ладно, Нина, пошли домой! Нечего нам здесь делать с этими воображалами.
      Но Пина была другого мнения:
      — Нет, погоди. Всё-таки и вы и мы — пионеры. Мы должны договориться. — Она пристально посмотрела на Санду. — И потом, к твоему сведению, мы тоже знаем толк в серьёзных делах и тоже кое-что понимаем в дисциплине. И в нашем отряде найдутся смелые, сообразительные девочки. У нас одна только Иоана боится темноты и жуков. Но её родители переехали в другой город, так что её уже не будет с нами осенью. Я, правда, жалею, что она уехала. Она добрая и всегда давала мне краски... — Спохватившись, что говорит не то, Нина с огорчением заметила: — Вот насчёт себя я должна с самого начала признаться: у меня один недостаток — много болтаю. Но если вы меня примете, я обещаю молчать каждый день целый час. Уговорились?
      Банг! Баланг-балаиг! Банг! — громко зазвонил колокольчик с наблюдательного пункта. Все, точно ужаленные, бросились наружу и услышали голос Кости, кричавшего с верхушки клёна:
      — Внимание! Внимание! Двое неизвестных пробрались в порт. Захватили на рейде два корабля и убежали,
      На неизвестных маски из листьев. Они в одних трусах и вымазаны илом. Внимание! Бегите за ними! Бегите за ними!
      — Ребята, за мной! — крикнул Санду.
      И в одно мгновение вся команда скрылась в высоких зарослях.
      Оставшись у дверей адмиралтейства, Нина и Родика смотрели друг на друга в полной растерянности.
      — Ну, а нам что делать? — спросила Родика.
      — Пошли и мы!
      — Куда?
      — В бой... Ах! Почему я не взяла с собой рогатку?!
     
     
      Глава 14. Следы
     
      На Лягушином побережье под старой ивой сидели и шептались двое полуголых, вымазанных илом мальчиков в масках из листьев. В них с трудом можно было узнать бывшего капитана «Отважного» Нику и Илиуцэ, бывшего капитана крейсера «Малый пруд первый». Возле них, накренившись, как бы с непривычки к суше, стояли и оба корабля. Было жарко, жужжала болотная мошкара, от илистой почвы поднимался прелый запах.
      — Потрясающий манёвр! — сказал Илиуцэ спустя некоторое время, в течение которого оба насторожённо прислушивались и вздрагивали при малейшем шорохе.
      — Кому ты это говоришь? — не без важности сказал Нику — Знай адмирала Нику! Теперь, я думаю, ты убедился.
      — Убедился, — признался Илиуцэ. — По правде говоря, я не очень надеялся. Считал,, что ты только на слова
      горазд. Теперь вижу, что ошибался. Смелый был налёт. Вот это мне нравится!
      Ннку на радостях толкнул его, а когда Илиуцэ попробовал защищаться, Нику наградил его щелчком.
      — Так, говоришь, нравится, цыплёночек? Я думаю! А это ещё только начало. Пока что я только наполовину адмирал. Скоро наши ряды возрастут, получим подкрепление. Тогда увидишь, как я поведу вас в бой. Почище самого Леонардо да Винчи!..
      — Полегче, полегче! Леонардо да Винчи был великий художник, а не полководец.
      — Неважно, зато у него красивое имя! — ответил Нику и тут же перевёл разговор: — Они, конечно, не ожидали такого удара. Даже и не догадываются, что мы стали на якорь именно здесь, на Лягушином побережье.
      Но Илиуцэ не выказывал такой уверенности.,
      — А если всё-таки догадаются? Если они придут сюда?
      — Ничего! Выдержим! Мне не прпвыкать. — Нику деланно засмеялся. — Меня закалили стычки с отцом. Я мог бы и удрать, когда вижу, что он собирается меня ударить, но даже и не думаю. Стою себе и кричу: «Бей сколько влезет, мне и не больно!» Он тогда обозлится и ещё крепче бьёт.
      — Не понимаю тебя, Нику! — удивился Илиуцэ. — Зачем ты так делаешь? Неужели тебе приятно?
      Нику с сожалением посмотрел на него:
      — Дурак ты! Вообразил тоже — приятно! Просто хочу показать, что я стойкий, будто мне всё нипочём. Ему это, конечно, не по вкусу. Раз он меня лупит, зачем я буду доставлять ему удовольствие? А?
      — Не знаю даже, что и сказать... У нас дома ничего подобного не бывает. Мой отец весёлый человек.
      — А ты думаешь, мой не весёлый? Он так хорошо поёт! Шофёры вообще народ весёлый, столько песен знают! Я так люблю его слушать! Сижу себе и слушаю. А он вдруг замолкает и давай на меня: «Ты чего сидишь? Уроки сделал? Лодырем хочешь быть? Меня посмешищем сделать?» А я, даже если и сделал все уроки, отвечаю: «Вот и сижу... Вот и не сделал ни одного урока. И хочу быть лодырем!»
      — Зачем же ты так отвечаешь? — спросил озадаченный Илиуцэ. — Просто но поинм;по.
      — Муравьиная твоя башка! А почему отец ке позволяет мне слушать? Что я ему плохого делаю?
      — А вот почему ты меня всегда донимаешь? Что плохого я тебе делаю? И почему ты вечно пристаёшь к ребятам без всякой причины и лезешь с кулаками? Что они тебе плохого делают?
      Нику не ответил. Оба замолчали, прислушиваясь. Ничего подозрительного не было слышно. Только ветер трепал ветви ивы да изредка квакали лягушки.
      — Что же не отвечаешь? Небось не нравится?
      — Я думаю... Каждый раз, как отец накричит на меня или побьёт, тут я и сам рад бы на кого-нибудь наорать или хоть разок двинуть...
      Илиуцэ горестно покачал головой.
      — И для этого ты меня выбрал? Нечего сказать, хороша дружба! Разве я виноват, что отец бьёт тебя?
      — А я чем виноват? Мне досадно... Досадно и на тебя, и на Санду, и на Петрикэ. У вас вон отцы не такие. Думаешь, почему я не принёс на школьную выставку шахматную доску, которую я сам сделал? Я спросил у отца: «Ты придёшь посмотреть выставку?» А он и говорит: «Услышать там, какой ты лентяй? Нет, не пойду!» ^у, я и не понёс доску... А ведь она получилась очень хорошо. Правда?
      — И правда очень хорошо! — с воодушевлением сказал Илиуцэ. — Мой рисунок был так себе, но отец, когда посмотрел, обрадовался, сказал, что ему нравится.
      Во время этого разговора Илиуцэ почувствовал, что Нику стал ему как-то ближе и вроде милее. Ему захотелось сказать Нику что-нибудь приятное, развеселить друга, но он не нашёлся и только повторил:
      — Да, очень хороша твоя шахматная доска!
      Илиуцэ задумался. Что бы такое сделать для Нику?
      Теперь понятно, почему он иной раз такой злой. Только ведь понять — разве это всё? Как бы помочь приятелю! Сейчас, конечно, не время, но что-то надо придумать.
      — Интересно, где они нас разыскивают? — спросил Нику.
      — Тебе страшно?
      — Мне? Ха!. . Я и не знаю, что значит «страшно».
      Тут они оба навострили уши. Слегка прошумела ива.
      — Никого нет. Это ветер! — И Нику облегчённо вздохнул.
     
      * * *
     
      — Куда же делись ребята? — спросила Родика и остановилась.
      Они с Ниной бежали наугад, пока не очутились среди каких-то кустов, доходивших им до плеч.
      Санду Дану и других ребят не видно было. Приложив ладони ко рту, девочки по очереди кричали:
      — Ау-у .. Где вы?
      Никакого ответа.
      — Словно сквозь землю провалились! — сердито сказала Родика. — Пожалуй, лучше вернуться и подождать их.
      — И не подумаю! — Нина бросила на подругу укоризненный взгляд. — Пошли дальше искать воров.
      — Од-д-ни? Ты разве не слышала — они в масках.
      — Эх, Родика, Родика! Тоже ещё храбрая! — Нина взяла её за руку. — Стоит ли бояться каких-то масок? Пошли!
      Девочки осторожно двииулись вперёд, оглядывая всё кругом.
      — Гляди во все глаза, Родика! Тут каждый след поможет.
      Они обшаривали кусты, присматривались к качнувшейся ветке.
      — Стой! Нагнись! — крикнула вдруг Нина.
      Косы Родики скрылись за кустом. Она испуганно пролепетала:
      — Ты что-нибудь увидела?
      — Да, мне показалось. Стой на месте! Я поползу туда.
      Она скоро вернулась и с досадой сказала:
      — Никого... Это кошка перепрыгнула через забор.
      Пошли дальше. Идти становилось всё труднее. Высокие кусты цикуты остались позади. Появились копья тростника и рогоза, за ними иачииались болотистые места, ноги скользили. Девочки сломали две гростпики и, прежде чем ступить, нащупывали ими nyib. Туфли Родики из белых превратились в тёмно-зелёные.
      — Их уже наверняка не отчистишь! — сокрушалась Родика. — И что я теперь скажу маме?
      — Правду.
      — Так она мне и поверила! Думаешь, маме приходилось когда-нибудь гпяться за похитителями кораблей?
      — Тс-с! Молчи! — Нина сделала ей знак и потянула Родику за собой, показывая на следы.
      Родика обрадовалась. Она решила, что Санду с ребятами шли этой дорогой, и предложила Нине пойти по их следу.
      Но, приглядевшись, Нина возразила:
      — Посмотри хорошенько... Это не их следы. Их было много, а тут только один прошёл... Нет, постой, двое! Ясно видно.
      — Это точно?
      — Так же точно, как то, что меня зовут Ниной и что я перешла в седьмой класс!
      После тщетных поисков удручённые ребята вернулись в порт. Им не удалось напасть на след беглецов. Но никто не сомневался в том, что это были Ннку и Илиуцэ.
      Санду был страшно огорчён, хотя и не показывал виду. Не из-за пропажи кораблей: pre сегодня-завтра они снова будут на рейде, корабли они безусловно отвоюют. Горевал Санду по другой причине. Когда он не стал задерживать Илиуцэ и Нику, он был убеждён, что они сами вернутся. По крайней мере Илиуцэ. А получилось совсем не так. Прошло несколько дней, а Нику и Илиуцэ всё не возвращались.
      — Послушай, Петрикэ, девочки ушли? — спросил Санду.
      — Да.
      — Домой?
      — Надо полагать. Сразу небось увидели, что это не по ним, тут дело нелёгкое, мальчишеское. Поняли и ушли.
      Вдалеке, точно паровоз, возвещающий о своём прибытии на станцию, загудел гудок фабрики «Виктория».
      ... Токарь Думитру Дану покинул фабрику одним из последних. Выходя из ворот, он услышал, что кто-то окликнул его. Он обернулся и увидел своего старого прид-теля Петре Станку.
      — Здорово, Петре! Где ты пропадаешь? Забыл друзей. Я тебя уже несколько дней не видел.
      — Вот уж нет, скорее друзья забыли про меня! — улыбаясь, ответил Петре Станку и стал журить Думитру за то, что не от него самого, а от нормировщика узиал о досрочном выполнении заказа его цехом. — Сам посуди, — продолжал Петре Станку, — будь это обычный заказ, ещё так-сяк. А то ведь... — И он дружески похлопал Думитру по плечу. — Ну, и как получилось? Доволен?
      — Могло бы быть и лучше! — задумчиво ответил Думитру Дану.
      Петре Станку иного ответа и не ждал. Он знал, что Думитру Дану никогда не похвалит свою собственную работу, всегда скажет: «Могло бы быть и лучше!» Месяц назад цех Думитру Дану изготовил мебель для одной из столичных библиотек. Приёмочная комиссия была очень довольна. Качество работы нашли превосходным. Вся фабрика радовалась. Один только человек не успокаивался — Думитру Дану. Он пошёл к председателю приёмочной комиссии, долго с ним беседовал, пока не убедил его, что «могло бы быть и лучше», и упросил отложить на несколько часов отправку мебели, так как хотел ещё что-то доделать.
      — Что могло быть и лучше — дело известное. Оно всегда так. Но что вам помешало на этот раз?
      — Материал. , .
      А что такое? У нас на складе отличный материал.
      — Знаю...
      — Тогда в чём же дело?
      Думитру Дану достал из кармана портсигар, вынул папиросу, размял её, зажёг и, пуская струйки голубоватого дыма, сказал:
      — Может быть, я и ошибаюсь, но вряд ли... С некоторых пор на складе творятся такие вещи, которые наводят на размышления. Знаю, что хороннп} материал там есть, прошу его, потому что он нужен, ну, а выдают совсем не то. Виача.пе я объяснял это тем, что заведующий складом Хынку человек у нас новый и ещё не освоился с делом.
      — Возможно, и так.
      — И я думал... На такой фабрике, как наша, это нелегко. Уметь на глаз определить, что это за материал, прочен ли он и на что лучше годится, — этому сразу не научишься.
      — Правильно. Нужен опыт, намётанный глаз, — согласился Петре Станку.
      — Да, всё это не усвоишь за несколько дней! — продолжал Думитру Дану. — Но вот тут-то и загвоздка. По-моему, Хыпку знаток своего дела. То-то и странно. Глаз у него намётанный, а не проходит и дня, чтобы я с ним не поругался из-за материала, который он мне посылает. Я прошу качественное дерево, он отговаривается тем, что у него нет, и подсовывает мне еловые доски. Не стану же я еловые парты для детей делать! Попробуй-ка спокойно писать контрольную, когда парта скрипит!
      Тем временем они дошли до парка, и тут Думитру Дану сообразил, что прияте.1ь. жпвший совсем в другой стороне, проводил его почти до самого дома.
      — Ты, собственно, куда направляешься, Петре? Разве не домой, обедать?
      — Я попозже пойду. Меня очень интересует то, что ты рассказываешь.
      — Если твоя жена не поругает меня, я бы затащил тебя к нам обедать.
      Петре Станку улыбнулся: — Вот что значит давно не видеться! Мария уже неделю в отпуску. Она с дочуркой уехала.
      — Вот и отлично! — повеселел Думитру Дану. — Пошли, вместе пообедаем. И жена будет рада. Знаешь, какие она борщи варит! За тридевять земель ими прославилась!
      — Ладно, — согласился Петре Станку. — У тебя мы сможем спокойно поговорить.
      Мать Санду недавно вернулась с работы и действительно очень обрадовалась гостю, не преминув, впрочем, упрекнуть за то, что он давно к ним не заглядывал.
      — А где же ваш адмирал? — поинтересовался Петре.
      — Должен прийти, — сказала мать.
      Но вскоре явился один Топ. Он стал на задние лапы перед Думитру Дану, и это означало, что надо обследовать его ошейник. Думитру обнаружил там записку, в которой Санду извинялся за опоздание — у него «очень важные дела».
      — Ну, мать, как тебе нравится письмо сына? — смеясь, спросил Думитру.
      — А тебе нравится? — огорчённо ответила она.
      — Письмо могло бы быть и лучше, но и не такое
      плохое. Раз предупредил о том, что запоздает, значит — он человек вежливый.
      Мать посмотрела на него, и Думитру прочёл в её взгляде: «Санду весь в тебя».
      Б конце обеда, когда мать Санду закрыла ставни и ушла на кухню мыть посуду, начатый по дороге разговор возобновился.
      — Итак, насколько я понимаю, — сказал Петре Станку, — ты недоволен материалом, поступающим со склада?
      — А как же может быть иначе? Надо, чтобы той мебели, которую заказывают нашей фабрике, износу не было, пускай и правнуки наши пользуются. Конечно, и работа за себя говорит, но решающее слово всё-таки за материалом. А с Хынку я никак не могу столковаться. Это не дело!
      — Ты прав, Думитру. Хорошо, что мы сегодня встретились и поговорили. Я и сам задумывался насчёт этого Хынку. Хотя и знаю, что разумнее судить о человеке по всем его поступкам, но всё же.. - — Он помолчал, как бы вспоминая что-то. — На днях я говорил с ним, когда он запретил детям играть на пруду. Я подметил, что он не любит детей. В каждом он видит хулигана, бездельника. Я уже сказал, что по одному этому нельзя судить о человеке, но на мой взгляд, люди, которые не любят детей, — чуждые нам люди, бездушные. А ведь мы в свой труд и душу вкладываем. Работа, сделанная без души, недолговечна.... Придётся хорошенько заняться тем, что происходит на складе. Я поговорю с директором, чтобы пригляделись повнимательнее, как обстоят дела с материалами. — Посмотрев на дрожащую полоску света, робко пробивающуюся в щель между ставнями, он спросил: — Над каким заказом сейчас работает твой цех?
      — Сейчас? — Лицо Думитру Дану просияло. — У нас сейчас заказ на славу! Нашей мебелью будут обставлять дома шахтёров. Мы ещё в апреле для них же мебель делали. Я до сих пор не забыл, какое они нам письмо прислали. Пишут: «Мы переехали в новые квартиры и обставили их мебелью, которую изготовила ваша фабрика. Добротная и красивая мебель. Если кому-нибудь из вас доведётся быть в наших краях, милости просим в гости. Всегда будем рады таким мастерам». Ну, что скажешь? Кабы всегда получать такие письма! Вот и сейчас для
      них стараемся. Лицом в грязь не ударим. Поскольку заказчики у нас прославленные, надо, чтобы и мебель у них была славная.
      Петре Станку засмеялся:
      — Это ты сейчас так говоришь, а когда заказ будет готов, как бы хорош он ни был, ты насупишься и скажешь: «Эх, а ведь могло бы быть и лучше!»
      Думитру Дану тоже улыбнулся:
      — Посмотрим... Давай-ка сыграем в шахматы. Кто победит, получит от жены банку варенья из ренклода.
      — А кто проиграет?
      — Будет смотреть и облизываться.
      — Ну, раз так, я постараюсь выиграть..
      — Да? — притворился удивлённым Думитру Дану. — А я-то думал, что тц не охотник до варенья.
      — Нет, я люблю и шахматы и варенье. Тащи доску и... банку с вареньем.
      — Смотри, смотри, бежит! — закричал Лэзэрикэ.
      По вырытой канаве вода хлынула в небольшой бассейн, устроенный на левом берегу пруда, и скоро заполнила его.
      Малыши прыгали и шумно хлопали в ладоши. А «строители» стояли навытяжку, словно проглотив аршин, важные, серьёзные, и созерцали плоды своего труда. Всем хотелось высказаться, но вместе с тем, желая показать, что, собственно, такое дело для них сущий пустяк, каждый начинал свою речь словечком «м-да!»
      — М-да... Вот и готов бассейн.
      — М-да... неплохо получилось.
      — М-да... Теперь и малыши смогут покупаться.
      Как видите, открытие бассейна было... весьма торжественным.
      Совершенно нeoжидaннo для всех из кустов с правого берега послышалась знакомая песня, звучавшая всё громче и громче:
      На праздник весенний шагает С весёлою песней отряд.
      Потом появились Нина и Родика.
      Все так и обомлели. Значит, они не уходили домой? Где же они были до сих пор?
      Лучистое солнце играет В глазах у счастливых ребят.
      Девочки дружно вышагивали рядом. Поравнявшись с группой ребят, Нина скомандовала: «Стой! Вольно!», и, вытянув руки по швам, отрапортовала Санду:
      — Товарищ адмирал, мы успешно выполнили трудное боевое задание. Мы одержали победу, и вот что мы вам принесли!
      Что тут было! Даже Дину Попеску, признанный всей школой литератор, не сумел бы описать физиономии ребят в тот момент. Петрикэ так вытаращил глаза, что Санду чуть не спросил его: «Что с тобой, друг, тебе плохо?» Ну, а у Днну, у того очки съехали на самый подбородок.
      Родика и Нина принесли два похищенных корабля!
      — Но как? Как это вы сумели? Где вы их взяли? — Вопросы так и посыпались нa них.
      Нечего и говорить, что Нина только этого и ждала.
      — Погодите, погодите, сейчас всё узнаете. Только идёмте куда-нибудь в тень, тут изжариться можно.
      Пошли в адмиралтейство. Впереди торжественно, точно прославленные полководцы, шагали Нина и Родика.
      — Значит, дело было так, — начала Нина. — Когда пробили тревогу, вы все сразу исчезли. Мы — за вами, но вас не нашли. Вдруг видим — по илу следы. Мы — прямёхонько по следам. Идём, идём через какую-то трясину...
      — Ох, и задаст мне теперь мама, когда увидит мои туфли! — заохала Родпка.
      — Молчи, не перебивай! — цыкнула на неё Нина. — Шли мы себе, шли по следам через трясину и тут слышим — за ивой голоса. «Тс-с!» — говорю я Родике.
      — Неправда, заметила Родика, — это я сказала «Тс-с!»
      — Неважно... Одна из нас говорит: «Тс-с!»...
      — Почему же «одна из нас», когда я это сказала? Так несправедливо.
      — Ну ладно, ладно. Мы сразу замолчали и присели. Видим — под ивой двое ребят. В масках из листьев, а сами вымазанные в тние, как черти, И около них знаете что?
      — Наши суда! — воскликнул Алеку.
      — Ага. Видим — два кораблика...
      — Да, не кораблики, а суда, — поправил её Пет-рикэ. — Эсминец и крейсер... Кораблики бывают только у маленьких.
      — Ладно, пусть будет так, — согласилась Нина. — Мы, конечно, сразу догадались, что эти мальчишки стя-, нули корабли. Решили выждать момент, когда можно будет подкрасться и захватить суда. Сказано — сделано! Немного погодя ребята сняли маски и пошли на пруд купаться. Тут мы и пробрались к иве, сцапали корабли — и наутёк!
      — И не только корабли взяли! — вмешалась Родика. — Один из мальчишек оставил под ивой сандалии. Мы захватили одну и принесли с собой. Вот она! — Девочка подняла грязную сандалию. — Мы решили, что это будет прекрасный трофей. Ну, вот и вся наша история...
      Санду Дану горячо пожал им руки:
      — Благодарю вас от имени моряков Малого пруда. Вы будете отмечены в приказе.... И, если хотите, мы позволим вам заходить в порт.
      — Как ты сказал? — обиделась Родика. — Заходить? Значит, мы не останемся здесь? Вы нас не принимаете в моряки? Ты слышишь, Нина?
      Но вместо ответа Нина пропела:
      Лист зелёный, парус белый Над водою голубой...
      Потом Родика подхватила:
      Всё равно, моя подружка, В моряки пойдём с тобой.
      Все начали смеяться.
      — Э, да они, оказывается, отчаянные в самом деле! — удивился Мирча и шепнул Санду: — Они мне нравятся, и, если на совете командиров ты поставишь на голосование, принять их или нет, я буду «за»!
      — Какой смысл созывать совет командиров? — громко сказал Санду. — Я считаю так: все здесь в сборе. Кто за то, чтобы принять к нам пионерок Нину и Родику, подымите руки!
      в первую минуту никто не шелохнулся. В глазах девочек вспыхнула тревога. Но вот поднялась одна рука, потом другая, ещё... и ещё...
      Петрикэ поднял руку последним и впервые приветливо улыбнулся той самой девочке, с которой до сих пор он обходился так сурово, хотя она была его соседкой и к тому же сверстницей. Нина ответила ему широкой, радостной улыбкой, как бы говоря: «Я писала о тебе в дневнике. Собиралась зачеркнуть, но раздумала».
      ... Вот такое событие совершилось в жизни порта Малый пруд, событие, узнав о котором Влад сказал сестре Петрикэ: «Вот как ребята сами действуют... — И, улыбаясь, добавил: — Но кое-когда и мы бываем им ргужны».
      Вечером в ту пору, когда по улице разносится приятный запах супа, жаре^юй картошки, а в окнах можно увидеть ужинающие семьи, шофёр Мирон Негулеску возвращался домой. Он был задумчив, как и раньше, перед уходом из дому. Но если тогда его мыслями владели гнев и досада, то сейчас он и сам не мог бы разобраться, что с ним происходит. Он испытывал странное чувство, которое возникает у нас после какого-нибудь откровения.
      Перед уходом из дому он обозлился на Нику, потому что тот явился весь в тине, потерял сандалию.
      «Не знаю, что и делать с этим мальчишкой! Просто сладу с ним нет!» Мирон Негулеску оделся и пошёл в парк. Решил, что там скорее успокоится. Он прошёлся по аллеям в поисках свободной скамейки, но все были заполнены. И только одна, под липой, почти пустовала. Там сидел мужчина, примерно его ровесник, в форме железнодорожника и читал газету.
      — Можно здесь сесть? — спроспл отец Пику.
      — Пожалуйста, — ответил железнодорожник и подвинулся на кран скамейки.
      Мирон Негулеску сел, рассеянно посмотрел по сторонам, потом взглянул на газету. Сосед заметил это.
      — Хотите почитать?
      — Нет, благодарю, я так просто...
      — А то, если хотите, пожалуйста, — настаивал железнодорожник. — Я уже всю прочитал.
      — Нет, нет, спасибо! Я утром читал.
      — Вы тоже читаете «Учительскую газету»? Вы, случайно, не учитель?
      Мирон Негулеску только теперь разглядел название газеты. Он ответил:
      — Нет, я не учитель. Когда я сказал, что уже читал, я имел в виду центральные газеты.
      Железнодорожник снял очки, вложил их в парусиновый футляр и, смеясь, сказал:
      — Я тоже не учитель, да мне и не стать им с моим-то образованием. Но я — отец, а в этой газете много интересного и для родителей.
      — Я тоже отец, — со вздохом сказал Мирон Негулеску.
      — У вас много детей?
      — Много? .. Этого еше не хватало! Тут от одного поседеешь. Упрямый, каких свет не видел. Просто у.ма не приложу, что с ним и делать! Бьёшь его, и всё равно не помогает.
      — Ну, битьём вообще никогда ничего не сделаешь, — сказал собеседник.
      Мирон Негулеску насмешливо посмотрел на него:
      — Ваш, видно, ещё младенец и пока не начал озоровать.
      Сосед весело рассмеялся:
      — Да, есть и младенец, а кроме него, ещё девять.
      — Что? — ужаснулся Мирон Негулеску. — У вас десять человек детей?
      — Да, десять, доброго им здоровья и вашему тоже!
      — Вот это да! Десять человек! — не унимался отец
      Нику. — И как же вы управляетесь? Как вы можете сладить с ними? У вас дома, наверно, сущий ад.
      — Напротив. Не знаю, каково в раю, но думаю, что у нас дома веселее.
      — Они, наверно, очень боятся вас.
      — Вот уж нет! Уважают меня, это верно. И я, в свою очередь, уважаю их.
      — Это что же, и младенца значит? — засмеялся Мирон Негулеску.
      — А как же! Уважаю его сон, покой. А у остальных — человеческое достоинство.
      — Интересно... А когда случается всыпать им, как тогда... уважаете их достоинство?
      — Я никогда не бил детей, — невозмутимо ответил
      — Просто ума не приложу, что с ним делать!
      тот, хотя в вопросе была явная ирония. — Бить — значит унижать. Даже животные этого не любят, тем паче люди. Побитый ребёнок чувствует, что пренебрегли его достоинством, он озлобляется и ещё больше упорствует. Нет, битьём ничего хорошего не добьёшься.
      — А что же делать, если он выводит меня из терпения?
      — Поговорите с ним, помогите ему осознать вину, докажите, убедите, что он неправильно поступил, чтобы он больше не повторял этого...
      — Словно это поможет! — скептически сказал Мирон Негулеску.
      — А вы пробовали и увидели, что не помогает?
      Тот ответил не сразу. Лишь после того, как сосед повторил вопрос, он задумчиво сказал:
      — Не пробовал...
      Долго продолжалась их беседа, до самых сумерек. И чем дольше они говорили, тем больше располагал к себе этот человек, с которым zMnpona Негулеску свёл случай. Он так спокойно, дружелюбно и тепло говорил о вещах совершенно новых и необычайно интересных для отца Нику!
      — Вы знаете, товарищ, вы мне просто очень понравились! Я рад, что встретился с вами, — восторженно сказал Мирон Негулеску.
      — И я очень рад, что смог быть вам полезен, — ответил железнодорожник. — Дети — самое дорогое, что у нас есть. Без них и жизнь была бы скучной и старания наши бессмысленны. Боремся мы и трудимся для себя, но думаем и о будущем. А ведь наше будущее — это дети, не правда ли?
      Они расстались друзьями, крепко пожав на прощанье руки.
      — Мирон Негулеску, шофёр городского совета.
      — Георге Бунеску, машинист.
      Когда Мирон Негулеску вернулся домой, Нику был уже в постели. Зайдя на кухню, он спросил у жены:
      — Почему Нику так рано лёг? Ещё и восьми нет.
      Мать Нику с напускной озабоченностью следила за
      закипающим молоком и ответила что-то невразумительное.
      — Что с ним? — настаивал отец.
      — Не знаю... Ты, может быть, сначала поешь мамалыги с молоком?
      — Поем, только ты объясни мне, почему он лёг. Ему нездоровится?
      Но, уклоняясь от ответа, мать Нику стала наказывать ему, чтобы он не пересаливал мамалыгу:
      — У тебя ведь больные почки...
      Тут уже Мирон Негулеску повысил голос:
      — Скажи мне наконец, дорогая, что же всё-таки с ним?
      Видя такую настойчивость, мать ответила:
      — Он хотел, чтобы ты застал его в кровати, когда вернёшься... Перед уходом ты проучил его. Вот он и боится, как бы. ему опять не досталось. Он здоров.
      После ужина мать попросила:
      — Ты сегодня уж не трогай, оставь его...
      Думая совсем о другом, zMnpoH Негулеску даже не понял, о чём это она.
      — Кого?
      — Нику.... Может быть, он уже заснул...
      — Я и не собирался.
      — А я думала...
      Мирон Негулеску вышел во двор, и вскоре до слуха мальчика донёсся мелодичный голос. Он пел о далёких, бесконечных дорогах, по которым ехал печальный шофёр...
     
     
      Глава 15. Другой вечер в семье
     
      3вездочки монетками сверкают, И луна блестит, как золотой... Вечера их нежно накрывают Шёлковой косынкой голубой!
      Так начиналось стихотворение, которое сочинял июльским вечером Дину, сидя на подоконнике с поджатыми ногами и глядя на звёздное небо.
      Шумно и весело было в доме Бунеску. Мать с Марией и Софией после обеда пошли по магазинам и верчулись домой нагруженные покупками. Развёртываешь одну — и глаза слепит пёстрый шёлк на блузку Ауроре. Развер-
      нешь другую — и на столе голубеет новая рубашка для Петрикэ; тут и ярко-красный галстук для Вирджила. Не забыли даже «малышку». Ей предназначался костюмчик с такой шапочкой, которой позавидовала бы сама Красная Шапочка.
      У отца поблёскивали от удовольствия глаза. Кстати, и для него был сюрприз. Ему купили жёлтый пояс с блестящей латунной пряжкой дивной красоты.
      Так как в семье Бунеску был в чести закон «ничто не исчезает, всё преобразуется», то Петрикэ, увидев пояс, стал просить у отца старые подтяжки.
      — На что они тебе? Они и велики тебе будут и вообще уже негодные.
      — Вот как раз поэтому. Чем выбрасывать, лучше дай мне, я из них сделаю рогатку.
      — Эх, бедные вы мои подтяжки! — засмеялся отец. — Кабы вы знали, что быть вам рогаткой, то не служили бы мне верой и правдой столько лет, а порвались бы в первый же день.
      Поскольку все зеркала, какие были в доме, позанимали взрослые, торопясь удостовериться, к лицу ли им обновки, Петрикэ решил потом примерить новую рубашку.
      В этот вечер ему, впрочем, как и всем ребятам, надо было готовиться к предстоящей морской игре. Прежде чем разойтись по домам, они условились, кто какой порт выбирает. Санду выбрал Москву — порт пяти морей, Дину — дунайский порт Будапешт, Мирча — Констанцу, румынский порт на Чёрном море, Алеку — Нью-Йорк, порт в Атлантическом океане. Костя — средиземноморский порт Марсель. А Петрикэ выбрал Неаполь — итальянский порт на Тирренском море.
      Он взял с полки атлас и раскрыл его на карте Италии. Потом достал из-под кровати кипу номеров газеты «Пионерская искра» и принялся внимательно просматривать их, вчитываясь в рубрику «Вокруг спета».
      В саду послышалось мяуканье, погим в открытое окно влетел камешек и угодил прямо на амгас, в самый кончик «итальянского сапога», как бы обра уя новый остров по соседству с Сицилией. Ещё один кa.1JШLк проделал тот же путь и накрыл Липарские осгроиа. угрожая им затоплением.
      Дав о себе знать столь нсобычиыл. образом, вслед за тем в окно прыгнул и сам «лупимн стрелок ;;з рогатки».
      — Ты что там пишешь? Можно посмотреть?
      Петрикэ притворился сердитым:
      — А кто тебе сказал, что мы помирились?
      — Глаза твои сказали!
      — Глаза речью не владеют, а без этого ты не понимаешь.
      — Вот и понимаю. По глазам вижу, что ты шутишь, жалеешь о том, что плохо относился ко мне, и хочешь со мной дружить. Так ведь? — И, не дожидаясь ответа, Нина продолжала: — Да, чуть не забыла тебе сказать. Знаешь, что я нашла у себя в ящике?
      — Откуда я могу знать?
      — Я нашла твоё письмо.
      Петрикэ наморщил лоб:
      — Врёшь. Я никогда и не писал тебе.
      — Вот и не вру, злюка. — Передразнивая его, Нина тоже наморщила лоб. — Ты писал мне четыре года назад, когда мы были во втором классе.
      — И что же я писал?
      — Тогда ты не задирал нос, как теперь, так что написал прекрасно.
      — Что же именно?
      — Три слова: «Как ты поживаешь?»
      Петрикэ улыбнулся:
      — И это, по-твоему, прекрасно?
      — Да уж, во всяком случае, лучше, чем так, как ты вчера поступил: я тебе паписала записку, а ты даже ни строчки не ответил.
      — Сердит был на тебя. Из-за галстука... Ну, довольно об этом... Ты зачем пришла?
      — Помочь тебе. Ты не к игре готовишься?
      — Да.
      — Тогда я помогу тебе. Я ведь много читала об итальянских детях. Слушай, я расскажу тебе одну историю. — Нина уселась на стул, скрестила руки и начала: — Это было в Неаполе...
      И плавно полился рассказ:
      — Большой город Неаполь. А в больших городах всегда много детей. Есть в Неаполе мальчики Энрико, Витторио, Альдо, Джанни, которые живут в особняках, в красивых многоэтажных домах, в самом центре города. Для них широко открыты двери школ, магазинов, кино. Билетёры и продавцы кланяются им и говорят: «Пожалуй-
      ста, пожалуйста!» Но гораздо больше других Энрико, Витторио, Альдо и Джанни, которые живут в бедных домишках на окраине, на грязных портовых улочках. Для них все двери закрыты. Они не учатся, часто хворают, голодают, у них нет одёжи, а некоторые даже ни разу не бывали в кино.
      Вот так жил и сирота Гуго. Ему уже десять лет, но в школу он не ходит и даже не представляет, что такое школа. День у него начинается с поисков, чего бы поесть, а кончается поисками, где бы переночевать. Еду он не всегда достаёт, а ночевать ему приходится под мостом или возле портовых складов, если только не прогонит полицейский.
      Однажды Гуго посчастливилось. Он брёл по улице, как вдруг из окна одного особняка его позвали наколоть дров. Он вошёл, нарубил много охапок дров и получил за это краюшку хлеба. Хлеб был чёрствый, зато краюшка большая. На кухне в это время слуги жарили и пекли всякую снедь. Как узнал Гуго, всё это предназначалось Пепе и её друзьям. В этот день Пене исполнился год, а была она собачонкой. Разумеется, и друзья у неё были собачонки. «Юбилей» собирались праздновать днём в парке возле особняка.
      Гуго взял хлеб и бегом помчался к мосту, под которым он и его приятели нашли себе убежище. Друзьям Гуго не повезло в этот день. Они не смогли найти никакой работы. Гуго поделился с ними хлебом и рассказал, какие вкусные вещи стряпают для Пены. У ребят сразу созрел план.
      После полудня в парк особняка стали являться расфуфыренные гости с собачками, одетыми в бархатные попонки.
      Но тут вдруг раздался свист, и десяток босоногих мальчишек ворвались в парк и бросились к подносам. Собаки залаяли, господа и их жёны завизжали. А мальчишки, в том числе и Гуго, набрали полные карманы и rtjpcTH снеди и скрылись. А потом два дня ели так, как им и во сне не снилось...
      Во время рассказа Нина не сводила глаз с карты Италии, чертя на ней пальцем кружочки.
      Потом она взглянула на Петрикэ. Но тот задумчиво емотрел в окно.
      В комнату вошла София. Увидев Нину, она дружелюбно улыбнулась ей и пожурила Петрикэ:
      — Ты что же это? У самого гостья, а он и не скажет! Надо же её угостить, там пироги с вишней. Ну, погодите, я сюда принесу.
      Она принесла на подносе стаканы с водой и тарелку с подрумяненными пирожками.
      — Угощай-ка свою приятельницу, Петрикэ! Стряпала Мария, а она на это мастерица.
      Петрикэ и Нина снова остались одни. Они взяли по пирожку и стали молча ес,ть. Действительно, очень вкусно! Не менее аппетитными выглядели и оставшиеся на тарелке пирожки. Но Петрикэ и Нина, казалось, не могли справиться с начатыми...
      — Как бы хорошо было... — заговорил Петрикэ.
      — Что?
      — Ты, наверно, будешь смеяться. Я знаю, что это невозможно, но... — Петрикэ от волнения стал тереть макушку. — Нет, не скаж>, а то ещё будешь смеяться!
      — Да не буду, — заверяла Нина. — Ну, скажи!
      — Знаешь, что я подумал? .. Хорошо, если бы Гуго и его друзья попали к нам. Мы бы приютили их, накормили пирогами. Потом бы играли вместе, а осенью они начали бы учиться в нашей школе... У меня у самого не так уж много рубашек, но я не пожалел бы для него свою новую! Ну, не будешь смеяться?
      Нина ласково посмотрела на него.
      — Смеяться? Да ведь я и сама об этом думала!
      Санду разложил по всему столу журналы и книги. Нелёгкую он взял на себя задачу. Подготовиться рассказать, как живут московские дети, — на это, пожалуй, одного вечера мало.
      Незадолго перед тем к ним зашёл Петре Станку и пригласил их всех в летнее кино.
      Думитру Дану и Петре Станку расположились там же, где они недавно играли в шахматы. Разговор и зашёл об этом.
      — Никто из нас не проиграл! Одна партия — твоя,
      другая — моя. Только вот жена в проигрыше осталась... — шутил Думитру Дану.
      — Да, — согласился Петре Станку, — варенье в банке заметно поубавилось!
      Потом заговорили о работе. До слуха Сайду долетели обрывки фраз, несколько раз повторялось незнакомое имя Хынку. «Кто такой Хынку? И почему отец и дядя Петре так озабочены?» — думал Санду, перелистывая журнал.
      — ... Я поинтересовался, кто на фабрике с ним знаком поближе, — продолжал Петре Станку. - Оказалось, что друзей у него там нет, пи с кем он не общается.
      — Зато уж на производственных совещаниях он страшно говорлив. Там от него только и слышишь: «Товарищи! Мы должны сделать то-то и то-то... Мы должны выправить то-то и то-то... Я беру па себя обязательство...» А как дойдёт очередь до проверки выполнения обязательства, тогда иной разговор: «Товаринщ! Я должен выступить с резкой самокритикой. По объективным причинам мне не удалось сделать то-то и то-то....» Сегодня опять присылает мне никудышный лесоматериал, а когда я пришёл к нему, ои начал мне в глаза врать: дескать, такое дело, поскольку ему известно, имеется распоряжение... Ну, тут я взял его в оборот — шёлковым стал. Правда, и времени я на него извёл порядком.
      — Ты ещё не кончил, адмирал? — спросил Петре Станку, подойдя к Санду.
      — Нет ещё, — ответил мальчик. — Мне столько интересного попадается, прямо и не знаю, на чём остановиться. Вы, дядя Петре, были в Москве, вы-то понимаете, как трудно подготовиться рассказать о жизни тамошних ребят.
      — Если хочешь, я могу тебе рассказать один случай, — улыбнулся Петре Станку.
      — Расскажите, дядя Петре, пожалуйста!
      Петре Станку пододвинул стул и начал так:
      — Забавный это случай. Когда я npncva.n в Москву, дело было летом, вот как сейчас. Мы все устали с дороги, почти три дня ехали, и товарищи, которые встречали нас, предложили нам сначала отдохнуть. По стоило нам проехаться на машине до гостиницы, как все мы в один голос стали упрашивать показать нам горол. Потому что по пути мы увидели столько чудес, что всю усталость как рукой сняло. Московские товарищи заулыбались и согласились.
      Мы оставили в гостинице kchui, а сами пустились пешком по улицам. В первый же день мы побывали и в музее, и в магазинах, и в парках. Столько исходили, у нас просто глаза разбегались. Но я обратил внимание, что и на улицах, и в парках, и в магазинах одного только недостаёт...
      Вскоре, не то на второй, не то на третий день, мы опять таким же манером странствокалн по городу. И меня опять стала беспокоить мысль, что очень редко в Москве увидишь то, без чего не обходится ни один город и ни одно село в мире.
      Наконец я не выдержал и спраштваю у одного из своих спутников-москвичей: «Объясните мне, пожалуйста, одну вещь. Уже три дня мы гуляем го Москве, видели столько замечательного, что и за несколько лет обо всём этом не расскажешь, только вот очень редко видели мы...» «Что вы редко видели?» — спросил он. «Детей... Где московские дети?» Тот весело рассмеялся и говорит: «А где им быть?... Кто в «Артеке», на берегу Чёрного моря, кто в пионерских лагерях, кто на загородных дачах, в туристских походах, в плавучих домах отдыха на Волге, в лесных школах, в детских санаториях... У детей сейчас каникулы, вот их и отправили на отдых». Так я узнал тайну исчезновения московских ребят, — смеясь, заключил Петре Станку. — Ну, а теперь пора в кино, не то опоздаем!
      Летняя ночь пришла на смену вечеру. Тёмные веки опустились на яркие окна домов. Лишь кое-где ещё светился огонь.
      За этими освещёнными окнами любопытная луна могла бы увидеть, как, склонившись над книгами, географическими картами и газетами, дети боролись со сном, твёрдо решив не поддаваться ему. И в этот вечер между ними и их сверстниками из разных стран крепли узы чудесной дружбы, через все континенты атласа тянулись руки верных друзей.
      Если бы одно из окон не было завешено синей бумагой, луна увидела бы и светловолосого юношу с высоким лбом, с озорным огоньком в глазах. Он читал, лёжа в кровати. В другом конце комнаты, на письменном столе, между календарём и тетрадкой лежала записка следующего содержания;
      «Мы собираемся провести игру «Дети портов мира» и хотим, чтобы вы были судьёй. Мы предупредим, когда прийти. Дело с гербарием подвигается...»
      Тут же большой синий конверт, вскрытый, по всей вероятности, пальцем. Скорее всего, получатель, увидев обратный адрес, торопился прочесть письмо и у него не хватило терпения распечатать конверт ножичком. А в письме было написано вот что:
      Дорогие пионеры!
      Мы очень обрадовались вашему предложению обменяться гербариями.
      Наша область, как вы уже знаете из географии, лесистая. У многих из нас родители работают на лесопильных заводах, которые готовят сырьё для мебельной фабрики «Виктория» вашего города.
      В первый же день мы начали собирать для вас лесные растения. Мы уже собрали много экземпляров листовика, морозника, арники, наперстянки белозера. Мы постараемся, чтобы гербарий был побогаче. С нетерпением ждём того дня, когда и наш и ваш гербарии будут готовы и мы сможе.ч обменяться.
      Шлём вам пламенный пионерский привет!
      Пионеры кружка натуралистов шестого класса «А»
      На письменном столе Влада можно было заметить ещё одну вещь: ивовую плетёную корзиночку. Не так давно её принёс один мальчик. Оп робко вошёл в комнату и замялся, точно раздумывал, не лучше ли сразу повернуться и убежать.
      Увидев его, Влад мягко, дружелюбно сказал:
      — Я тебя ждал.
      Мальчика поразил п тон и сами эти слова.
      — Вы ждали меня? По ведь вы не .нали, что я приду...
      — Нет, знал, — сказал Влад. — У меня много друзей, и они постоянно заходят ко мне побеседовать. Я знаю, что они непременно должны прийтп, и жду их. Если не были сегодня, так придут завтра или послезавтра. У каждого из нас бывают и радости и горести. А человек уж так устроен — и радостью и горем делится с друзьями. Ведь без друзей и радость как будто иеполноценная, и горе кажется ещё горше.
      По приглашению Влада мальчик подсел на край кровати и, прнжнмая к груди корзиночку, сказал:
      — Это я сам сплёл. Хотел вам подарить!
      — Спасибо! Подарки, конечно, приятно получать, — ответил Влад и поставил корзиночку на стол. — Но твой приход меня радует по другой причине. Мне покою не даёт одна мысль. Я вот тут всё ломал голову. А раз ты пришёл — мне уже легче, теперь есть с кем посоветоваться. — Влад тоже сел рядом с мальчиком и стал рассказывать: — Через год я окончу училище. Мие бы хотелось учиться дальше на педагогическом факультете, но у нас в городе его нет. Отец советует мне поехать в Бухарест. Там есть ещё и высшая педагогическая школа. Я и раздумываю: куда мне поступить? На факультете нужно учиться четыре года, а в высшей школе — только два года. Я никак не решу. Ты какого мнения?
      Мальчик почувствовал себя гордым и счастливым оттого, что не какой-нибудь дошкольник или первоклассник, а сам Влад — инструктор, человек н старше его, и образованнее, и умнее — интересуется его мнением и, может быть, даже послушает его совета...
      — Я за то, чтобы вы поступили в высшую школу! Тогда вы уедете из дому только на два года. А два года быстро пролетят, и мы опять увидимся...
      — Да, ты прав! — согласился Влад. — Я подумаю, Илиуцэ. Два года, конечно, пройдут быстрее... Не гак, правда, скоро, как две недели, но скорее, чем четыре года. А потом опять вместе с друзьями! Это мне нравится!
      Илиуцэ не мог ручаться, но ему показалось, что Влад каким-то особенным тоном сказал насчёт двух недель и насчёт друзей, словно намекал на что-то... Может быть, Влад уже знает? Навер[ю, ребята сказали. Впрочем, всё равно, Илиуцэ и сам пришёл с намерением рассказать Владу о том, что произошло, да и ещё кое о чём поговорить.
      Он с огорчением замечал, что, как только настаёт пора возвращаться домой с пруда, Нику мрачнеет, ворчит, злится. Не любит он бывать дома. Да и что там приятного? Подзатыльники? Илиуцэ и решил поговорить об этом с Владом. Конечно, нелегко ему было отважиться на это. Что ответить, если Влад спросит: «Почему ты ушёл от товарищей? Почему ты послушался Нику?» И в самом деле,
      почему он это сделал? Илиуцэ знал почему, но стыдился признаться даже самому себе, что боится Нику. Была и другая причина, в которой нет ничего постыдного. Ведь Нику — самый сильный в школе? Да! Нику лучший шахматист школы? Да! Нику и натуралист такой же знающий, как и Санду и Дину. Значит, таким другом, у которого столько достоинств, можно гордиться! Ребята смеются над Нику, потому что он выставляет себя «защитником Илиуцэ». Что же тут смешного? Разве Нику не защищал его? Только посмей кто-нибудь тронуть И.лиуцэ, Ннку непременно вступится! И потом, у Нику такая выдержка! Редко-редко когда скажет о своём горе, никогда не пожалуется... Да, но если Нику не жалуется, это не значит, что Илиуцэ не понимает его и не поможет. Вовсе нет! А как помочь, об этом Илиуцэ и нужно было непременно посоветоваться с Владом..
      И вот он сидит и беседует с инструктором, как беседуют с самым закадычным товарищем. Илиуцэ рассказывал, рассказывал....
      — А вы собираете там растения для гербария?
      — Собираем...
      — Это хорошо!
      Влад не задал ни одного коварного вопроса, которых так боялся Илиуцэ. Расстались они поздно. Влад пожелал ему успеха в сборе гербария и обещал подумать, как помочь Нику. А потом и сам пошёл прогуляться...
      На главной улице против здания городского совета стояла машина. В ней сидел шофёр и при свете небольшой лампочки читал газету. Влад постоял, постоял, потом подошёл к машине и обратился к шофёру:
      — Скажите, вы товарищ Негулеску?
      — Да!
      — Я Влад Прода, инструктор пионерского отряда, в котором состоит и ваш сын, Пику. Я давио хотел с вами познакомиться...
      ... Нику издали услышал скрии отцовских ботинок и кивнул Илиуцэ, который прямо от Влада завернул к другу:
      — Теперь улепётывай! Сейчас будет дело. Сегодня я опять опоздал к обеду, и отец мне задаст.
      — Хорошо, ухожу, — покорился Илиуцэ. — Всё у нас вышло шиворот-навыворот. Корабли у нас отобрали, мало того — ещё и твою сандалию прихватили... Растений мы с тобой собрали мало... Ты всё говорил, что к нам придут ребята и что у нас будет заправский порт, а до сих пор ничего похожего нет.
      — Ничего, не горюй! Я всё устрою. Если так не вышло, мы захватим корабли с боем. Завтра же к нам придёт много ребят. Покуда я жив, можешь спать спокойно. Я был твоим защитником и останусь им на всю жизнь. Ну, улепётывай!
      ....Есть такая пословица: «Чего не чаешь, то получаешь». Так произошло и с Нику. Он приготовился к продолжению обеденного скандала, а отец обманул все его предположения.
      Он вошёл, поздоровался, поинтересовался, что на ужин, и потом, заглянув в комнату к Нику, спросил:
      — Почему же твой товарищ так скоро ушёл? Я его встретил в дверях... — Заметив раскрытую шахматную доску, он продолжал: — Кто из вас двух сильнее?
      Нику с удивлением посмотрел на иего. Отец никогда не спрашивал его о таких вещах. И Нику вдруг захотелось ответить не так, как всегда, — не огрызаясь, а спокойно, обстоятельно:
      — Шахматы — трудная игра, но мне очень нравится. Я каждый день тренируюсь. В школе я побеждал на веек турнирах. Может быть, когда-нибудь я стану как Ботвинник.
      — Ишь ты! — засмеялся отец. — Смелые у тебя замыслы, сынок. А меня ты не поучишь?
      Нику широко раскрыл глаза. Вот уж чего он никак не ожидал! И, приподняв брови, он спросил:
      — Ты смеёшься надо мной?
      — Нисколько. Мие хотелось бы, чтобы ты научил меня. У нас в горсовете тоже бывают турниры. Может быть, и я бы записался разок.
      — Ну, для этого тебе придётся много учиться, — засмеялся Нику. — А у тебя нет времени столько сидеть со мной...
      — Ничего, время выкрою... Вечером, когда прохладно, одно удовольствие поиграть в шахматы.
      Нику казалось, что никогда ещё дома не было так приятно, как теперь. Он радостно ответил:
      — Дельно!
      и тут же невольно вспомнил того, кто так часто произносил это слово в школе, дома, на пруду... В этот вечер Нику впервые подумал обо всех тех, с кем он порвал, и почувствовал беспокойство, какое обычно испытываешь, когда скучаешь по ком-нибудь. Но он бодрился, говоря себе: «Ничего, мы ещё померимся силами. Ещё посмотрим, кто кого».
     
     
      Глава 16. Накануне великой битвы
     
      Прошло несколько дней.
      И, конечно, самые значительные события, случившиеся за это время, были увековечены в вахтенном журнале.
      Дину Попеску, ставший Антонио Пигафеттой Вторым, блаженствовал. Он дописывал третью тетрадь. И так, строка за строкой, страница за страницей вахтенный журнал становился настоящей летописью, которую, по мнению Дину, с удовольствием прочли бы и Некулче и Кантемир будь они живы.
     
      Некулче Ион (1672 — 1745) — молдавский политический деятель, автор «Летописи Молдавии».
      Кантемир Дмитрий (1673 — 1723) — правитель Молдавии, учёный и писатель; отец русского писателя-сатирика А. Д. Кантемира.
     
      Не меньше пяти страниц, к тому же почти без полей, помощник адмирала посвятил описанию дня, проведённого вместе с Владом за игрой «Дети портов мира».
      «Это был один из самых прекрасных дней, — писал Дину. — И не потому, что меня признали победителем за рассказ о будапештских детях, а потому, что с нами был Влад, самый лучший HHCtpyKTop на свете».
      Другая запись гласила:
      «Сегодня совет командиров единогласно принял в члены совета Родику и Нину. Они проявили усердие и отвагу, а помощники моряков полюбили их за то, что они знают множество игр».
      Дальше Дину писал:
      «Мы смеялись до упаду! Один из помощников попросил сандалию Нику, он хотел смастерить из неё лодочку. Плохи твои дела, дорогой Нику. Мы, конечно, не дали сандалию, поскольку храпим её как трофей!»
      В другом месте вахтенного журнала можно было прочесть следующее:
      «Девять часов утра. Капитан подводной лодки «Пионер» распространил известие, что первые растения, уложенные для просушки, уже готовы. Мы все пошли смотреть. Очень красивы сусак и стрелолист. У сусака цветки крупные, розовые, зонтиком, а у стрелолиста — бело-розовые, с тремя круглыми лепестками, букетиками. И цветки и листья сохранили свою окраску. Каждое растение мы уложили на лист белого картона и прикрепили бумажными полосками. В определителе растений мы нашли их латинские названия и подписали внизу. Так принято у натуралистов. Прагда, язык сломаешь, пока выговоришь sa-gittaria sagittifolia (значит — стрелолист), пли butomus umbellatus (это значит — сусак). Но раз так принято, мы тоже должны привыкать. 1ем более, что латинскими названиями мы сразим тех, с кем обменяемся гербариями!»
      В последний день Дииу написал:
      «Сегодня утром я пришёл в порт пораньше. Моего отца — он агроном — вызвали в Бухарест, в министерство, и я провожал его на вокзал. Поезд ушёл в шесть часов утра, и, так как дома мне нечего было делать, я сразу пошёл на пруд. И что же я вижу? Кусты возле фабричного забора иовагены, словно по ним протащили что-то тяжёлое. Когда собрались ребята, я показал это им. Все вместе мы направились по образовавшейся прогалине. Шли, шли, пока она не привела нас к тому месту, где начинаются тростники. И тут, на иле, мы увидели следы колёс. Что здесь происходило, неизвестно. В обеденный перерыв Санду встретился у фабрики с товарищем Петре Станку и потом показал ему наше открытие. Тот внимательно посмотрел, созвал нас всех и сказал: «Вы пионеры. Следовательно, знаете, что значит хранить тайну». «Знаем», — ответили мы. «Хорошо, я на вас надеюсь. С этой минуты забудьте о том, что вы видели, никому ничего не говорите, пока я не разрешу». Мы пообещали, а Петрикэ спросил, не нужно ли поклясться, потому что он знает одну такую клятву. «Нет, не нужно, — ответил товарищ Станку. — Когда вам вручали пионерские галстуки, вы уже давали торжественное обещание. Уверен, что вы его не забыли».
      Но это происшествие, записанное в вахтенном журнале последним, на Малом пруду было отнюдь не последним.
      Итак, все рьяно занимались укладкой высушенных растений на гербарные листы. Собственно, это только говорится, что «все». Двое ребят, разумеется, оставались на постах, один — на наблюдательном пункте, на верхушке клёна, другой — у сторожевой будки.
      И всё же...
      Всё же в это самое время кто-то незаметно пробрался в гавань — уже во второй раз в истории порта Малый пруд — и оставил на песке письмо.
      Кто мог это сделать? Дежурный наблюдатель дал честное пионерское слово, что ни на секунду не отвлекался и следил очень внимательно.
      Ну, а если пионер даёт слово, не подлежит сомнению, что он говорит правду.
      По поводу письма был немедленно созван совет командиров. В адмиралтействе за столом собрались три испытанных командира: Санду, Петрикэ и Мирча, а рядом с ними п новые командиры — Нина и Родика. Сбоку, с тетрадкой и карандашом наготове, примостился Дину.
      — Товарищи командиры! — сказал Санду вставая. — Я зачитаю вам письмо. Но прежде я хотел вам сказать вот о чём. Самый факт, что письмо очутилось в порту, должен ;1аставить нас призадуматься.
      — Нужно наказать дежурного наблюдателя. Вот что! Он виноват! .. — выпалил Петрикэ. Но видя, что выражение лица Санду не изменилось, Петрикэ что-то вспомнил
      и уже менее решительно добавил: — Значит... давайте хорошенько обсуДим.
      — Давайте обсудим, — поддержал его Мирча.
      — Наблюдателя уже спрашивали, не прозевал ли он, и он дал честное пинерское, что нет, — сказал Санду. — И мы должны верить ему: ведь пионерским словом зря не бросаются.
      Тут вмешалась Нина и х жаром сказала:
      — Не верить ему просто никак нельзя! И если его наказать, он тогда отчается — он-то знает, что говорил правду.
      — Ну да! — кивнула головой не очень словоохотливая Родика.
      Петрикэ закусил губу.
      — Вы правы... Но ведь и письмо не с неба свалилось. Его принесли. Кто же отвечает за появление письма в порту? Кто-то должен отвечать!
      — Знаете, что я думаю? — сказал Мирча. - - Наверно, кто-нибудь из наших выдал пароль, кто-то воспользовался им и преспокойно прошёл мимо сторожового поста.
      — Нет, — возразил Санду. — Я спрашизал. Никто не проходил.
      — Ну так как же? — недоумевал Петрикэ. — На чём же мы порешим? Я повторяю: кто-то должен отвечать!
      — Почему же «кто-то»? — сказал Санду. — Я считаю, что все мы должны отвечать.
      — И выполнять внеочередной наряд тоже все? — нахмурившись, осведомился Петрикэ.
      — Вовсе нет. Просто-напросто все мы должны признать, что каждый из нас виноват, а впредь нам надо глядеть в оба. И чтоб это было в последний раз
      Дину записал всё в вахтенный журнал, подчеркнув слова «в последний раз»...
      — А теперь, товариощи командиры, я прочитаю вам письмо, — продолжал Санду. — Слушайте внимательно, потому что мы тут же должны принять решение. Предупреждаю вас — вы это увидите из письма, — что нам предстоит битва.
      — Битва? — ужаснулась Род!!
      — Вот здорово! — радостно сосм -гнула Нина.
      — Тише, читаю...
      Сайду разложил на столе .лист бу агм. Всг та" и впились в него взглядом. Вверху был чарисорпк кмраблт^
      с чёрными парусами, на палубе можно было различить две маленькие пушки с поднятыми стволами.
      — «Вызов», — прочёл Санду заглавие письма. — «Я, Нику Негулеску, адмирал порта Большой пруд, расположенного в географическом пункте Лягушиное побережье, от имени своих моряков..
      — Что-о? — воскликнул Петрикэ. — О каких это моряках он говорит? Илиуцэ уже превратился в «моряков»?
      — Подожди! — прервал его Санду. — Читаю дальше: «... от имени своих моряков вызываю вас на битву не на жизнь, а на смерть, потому что вы нарушили нашу территорию Лягушиное побережье».
      — Какая наглость! — возмутился Мирча. — Утащили наши корабли и думают, что мы п?льцем не пошевелим! ..
      — Ас каких это пор Лягушиное побережье стало их территорией? — повысил голос Петрикэ. — Это нейтральная территория. Ни их, ни наша.
      Сайду постучал по столу:
      — Прошу помолчать. Потом поговорим. Слушайте же дальше: «Должен предупредить вас, что я стянул крупные силы моряков, готовых нанести вам сокрушительный удар. Вы, конечно, рады бы узнать численность моряков, но дудки...»
      — Брр! — сделал гримасу Дину. — Что за выражение в дипломатическом послании!.. До чего неучтивы эти юноши!
      — «... Сообщаем, однако, что начнём бой завтра в семнадцать ноль-ноль (то есть в пять часов вечера). Огневые средства: песчаные ядра... Не выражаю вам никакого уважения, потому что вы взяли мою сандалию». Подпись неразборчива. Постскриптум, то есть приписка, — пояснил Санду: — «Сандалия, которая попала в ваши вражеские руки, будет отвоёвана. Не приветствую вас».
      Санду сложил письмо и сел. В адмиралтействе воцарилось гиетуидее молчание.
      Петрикэ царапал ногтем на столе свои инициалы: «П. В.», Ролика заплетала косу, Нина то натягивала, то отпускала рогатку, Мирча крутил пуговицу. Дину чертил что-то на уголке тетради. Санду оглядывал всех, как бы приглашая высказаться.
      — Попалн в нереплет! — заговорил Петрикэ.
      — Да-а! — со вздохом подхватил Мирча.
      — Почему? Какой тут переплёт? — недоумевала Нина.
      — Вот что значит молодо-зелено, девушка! — ответил ей Дину. — Говорят люди с опытом. Мы не подготовлены. А битва завтра. Понимаешь — завтра, не через неделю и не через месяц.
      — Не примем вызов, и всё! — сказала Родика и выжидающе посмотрела на остальных. — У нас столько дел, к чему нам сражаться? На первый раз мне сошло: мама и слова мне не сказала насчёт того, что я испачкала туфли. А уж в другой раз...
      — Ну, девушка, мы же говорим о серьёзных вещах, а ты тут со своими туфлями! — укоризненно сказал Дину. — Разве это допустимо?
      — Нужно принять вызов, — твёрдо сказал Санду. — Мы пошлём сейчас на Лягушиное побережье посланника, он им передаст, что мы принимаем вызов, иначе нас поднимут на смех. Выходит, что, хотя их порт существует всего несколько дней и хотя у них новички-моряки, не имеющие понятия о том, что такое битва, они всё-таки могут сражаться, а мы вот уже второй год проводим на Малом пруду — и не можем? Где же наша гордость? И потом, что скажут наши ребята? Скажут, что командиры, которых они выбрали, — трусы... Трусливые зайцы. Хорошо это?
      — Конечно, нет! — хором ответили все.
      Сами понимаете, что так нельзя, — продолжал Санду. — Конечно, нам придётся нелегко. Времени у нас мало. Нужно всё подготовить, всё предусмотреть... Но мы должны победить!
      — Да, да! — поддержали все.
      — Прежде всего созовём общий сбор. Пусть знают все и внесут свои предложения. О многом надо подумать. Составить план сражения... Где будем держать пленных?
      — Мы и в плен будем брать? — испуганно спросила Родика.
      Но ей никто не ответил.
      — Если мы как следует подготовимся, то победим. — сказал Санду. — А пока не будем терять ни минуты. Как вы считаете, кто должен принять на себя командование боем?
      Командиры посмотрели на адмирала. Санду понял и улыбнулся:
      — Хорошо, постараюсь не опозорить вас...
      За два дня до этого в географическом пункте Лягушиное побережье появилась дои^ечка с надписью:
      «ПОРТ БОЛЬШОЙ ПРУД»
      И вот уже два дня, как здесь, вокруг старой, развесистой ивы, сновали человек пятнадцать ребят, которых Нику собрал со своей улицы. Теперь они обучались морскому делу и главным образом — «искусству морских сражений».
      Нику сдержал слово, которое он дал своему другу Или-уцэ. По сути, ему нетрудно было уговорить ребят. Кому не лестно зваться моряком, и какой мальчишка, услышав слово «бой», не бросит всё на свете и не ринется сражаться? .. Таких мальчишек, наверно, нигде не встретишь...
      Ннку хоть и был горяч и чуть что бросался с кулаками, щедро раздавал тумаки, щелчки и затрещины, зато уж по части сражений у него, как и в шахматах, был, по его выражению, «намётанный глаз».
      За эти дни Илиуцэ заметил в друге явную перемену. В последний вечер Илиуцэ зашёл домой к Нику и, увидев его отца, хотел повернуться и уйти, не дожидаясь обычного предостережения. Но, к его удивлению, Нику позвал Илиуцэ, и сам Мирон Негулеску предложил ему сесть. Отец и сын мирно играли в шахматы, и, по всем данным, никакого скандала не предвиделось. Партия была совсем неинтересной. Илиуцэ сразу понял, что отец Нику в шахматном деле новичок. Только странная вещь: Нику терял одну фигуру за другой, делая ошибки, совершенно непозволительные для «чемпиона школы». Илиуцэ даже обратил его внимание на это, но Нику подмигнул и, когда отец обдумывал очередной ход, шепнул другу:
      — Молчи, я хочу, чтобы он выиграл.
      И действительно, отец выиграл партию и, обрадованный своими успехами, долго беседовал с ребятами обо всём на свете.
      Перемена, которую Илиуцэ обнаружил в друге, заключалась прежде всего в том, что Нику стал гораздо чаще улыбаться. И от этого весь его облик стал каким-то другим. Он уже HP задирал то и дело приятеля, хотя нельзя сказать, чтобы Илиуцэ не влетало и теперь за милую душу.
      Приятно было то, что Нику не хмурился, как прежде, когда наставало время возвращаться домой. Вчера он даже несколько раз спрашивал, не было ли ещё гудка на
      обед, потому что ему не хотелось опаздывать домой. «Боишься скандала?» — спросил Р1лиуцэ. «Нет, хочу разок вместе с отцом поесть... А то всё один да один, надоело!»
      Прибавьте и тот факт, что Ннку послал вызов в порт Малый пруд, прежде чем начать бой. «Такой вещи Нику бы раньше не сделал, — думал Илиуцэ. — Нагрянул бы врасплох, и попались бы они, как раки на мели... Да, с Нику что-то творится! — И при этой мысли Илиуцэ невольно вспомнил Влада: — Вот это человек!»
      А самой большой радостью для Илиуцэ было то, что Нику одобрил его план отправки «вызова». Илиуцэ придумал его, когда встретил на улице одного из малышей с Малого пруда. Тот нёс ведёрко. Илиуцэ остановил его, спросил, как его зозут, и похвалил ведёрко:
      — Красивое, только ие очень вместительное.
      — Вот и нет. В него много входит, — ответил малыш.
      — Не верю, давай посмотрим. — Илиуцэ наполнил ведёрко землёй. — Н-да, и правда вместительное. А ты не донесёшь такое полное!
      — Что ты! Я сильный. У меня уже настоящие зубы растут. Молочные выпали. — И малыш поднял ведёрко.
      — Э! — сказал Илиуцэ. — Так-то всякий сможет. Ты вот попробуй до самого пруда донести!
      — И донесу! Правда, донесу!
      — Посмотрим! Если донесёшь до самого пруда и высыплешь там на песок, тогда ты и вправду сильный. Только смотри в воду не высыпай, а непременно на песок.... Понял? — И сам незаметно сунул в ведёрко «вызов».
      — Вот увидишь, какой я сильный! Одной рукой донесу до пруда, высыплю на песок, и всё одной рукой.
      ... Пятнадцать мальчишек с Лягушиного побережья выбрал i стечго nocvujo и уселись послушать Нику.
      — Это уж будет настоящая битва! - говорил Нику. — В пух и прах разнеси» их порт... У меня одмо-слинствен-ное желание: взять в плен Санду Даму. Побить я его не побью, только заставлю влезть па ш-рхушку ивы и три раза прокричать: «Я нечаянно обыгря Нику в шахматы, нечаянно!» И больше ничего. Всё остальное я ему прощу и даже могу с ним помириться.
      — Только никогда тебе ие увидеть Санду на верхушке ивы, слышишь, Нику, — твёрдо сказал Илиуцэ.
      — Называй меня адмиралом, а не Нику...
      — Пожалуйста, — досадливо махнул рукой Илиуцэ, — что Нику, что адмирал — от этого дело не меняется. Захотел тоже: Санду — ив плен! Не выйдет!
      — Почему это не выйдет, муравьиная твоя башка?
      — Потому что Санду умрёт, а не сдастся. Он гордый.
      — Я тоже гордый.
      — У него другая гордость. Он не сдастся. Санду дорожит честью порта, а не только своей собственной. Это ты знай!
      — Ну ладно, хватит вам перекоряться! — вмешался один из ребят. — Давайте лучше к битве готовиться.
      — А как вы думаете, получили они вызов? — спросил кто-то.
      Но, как говорится, про волка речь, а волк навстречь. Вдалеке раздались звуки горна. Онн слышались всё громче и громче. И наконец прямо перед Нику остановился помощник адмирала порта Малый пруд с белым флагом на горне.
      Поклонившись, он церемонно обратился к Нику:
      — Адмирал порта Большой пруд! Сообщаем вам, что мы получили ваше послание. Хотя оно и содержит много выражений, лишённых, по мнению адмиралтейства порта Малый пруд, самой элементарной вежливости, как, например, «не приветствую вас», «не выражаю никакого уважения», всё же мы принимаем ваш вызов. Совет командиров поручил передать вам, что мы примем суровые меры при любой попытке, если таковая будет иметь место с вашей стороны, применять во время боя камни, железо или другие твёрдые предметы. Мы, в свою очередь, обещаем, что будем вести бой честно.
      Дину снова поклонился и в заключение сказал:
      — Примите наше уважение, хотя вы так не поступили.
      Он повернулся кругом и, протрубив в горн, удалился.
     
     
      Глава 17. Великая битва у Малого пруда
     
      Пасмурный день. Густые тучи ползли по небу, вились над Малым прудом. Точно тысячи морских волков закурили трубки и клубы дыма заволокли море.
      Три часа дня.
      В адмиралтействе, склонившись над картой, испещрённой множеством красных, синих и зелёных кружочков, Санду в который уже раз вглядывался в неё: «Ничего мы не забыли?» И перед его глазами, как на экране, мелькала надпись из записной книжки Влада: «Не забыть! Не забыть! Не забыть!»
      Санду отлично сознавал, что если не довести все приготовления до конца, то нечего рассчитывать на удачу,
      как нельзя полагаться на деревянную саблю в бою, когда противник обстреливает из пулемёта.
      Подготовка началась ещё накануне.
      Тремя пунктирными линиями на карте были отмечены места расположения ребят во время битвы, иначе говоря — первой, второй и третьей цепи.
      Первая цепь должна была находиться у тростниковых зарослей, служивших хорошим прикрытием, и встретить неприятеля градом небольших песчаных комьев. Ребята, назначенные в первую цепь, вырыли ров метра в три длиной, а из вынутого глинистого грунта возвели насыпь вдоль рва, укрепив её сухим тростником. Тростником же выстлали и ров. Возглавлял первую цепь Мирча.
      Лучшие наводчики входили во вторую цепь, скрытую кустами цикуты, против клёна, где был наблюдательный пункт. Вооружённые комьями покрупнее, величиной с кулак, они должны были метко целиться, чтобы каждый ком попал Б цель. Второй цепью командовала Нина — лучший стрелок из рогатки.
      Петрикэ поручалось управлять третьей цепью. Их задачей было метать крупные ядра, примерно с кегельный шар, при помощи широких досок с целой системой рычагов, устройство которых держалось в страшной тайне. Это орудие ребята назвали пузырчаткой — в честь одного из найденных ими растений. Точно в такой же тайне держали и придуманный Родикой способ изготовления плотных песчаных ядер. Родику недаром прозвали в школе «нова-торшей». «Упругие ядра» были уже третьим её изобретением. Первое пользовалось известностью как «парта Ро-дики». Она приспособила к своей парте пружины, так что, когда её вызывали отвечать с места и она вставала, крышка автоматически откидывалась. Другая её находка — «атлас по кругу» — давала возможность ученицам шестого класса пользоваться по очереди и без всяких ссор единственным имеющимся в классе атласом по ежедневному графику. И, наконец, теперь Родика придумала пустить в дело тоненькие гибкие ивовые побеги, а не только песок и вод). Благодаря этому песчаные ядра обретали плотность и, описывая дугу, в полёте уже не рассыпались от сопротивления воздуха. Таково было третье изобретение Родики, с восторгом принятое иа ?\глом ируду.
      ... Значит, победа должна быть за ними, безусловно и непременно! От этого зависит не только честь порта,
      но и нечто более важное. Битва должна послужить уроком для Нику и Р1лиуцэ.
      Когда о них шла речь у Влада, тот сказал: «Вы должны их вернуть, но ни в коем случае не угрозами. Верните Нику и Илиуцэ силой примера. Итак, действуйте! Желаю успеха!»
      Ещё одно обстоятельство беспокоило Санду. Было три часа, сбор назначен в два, а до сих пор не явился один из участников, которому отводилась немаловажная роль в этой битве.
      Санду вышел и окликнул Дину:
      — Ну как, всё ещё не пришла?
      — Нет! — вздохнул Дину. — Я посылал узнать...
      — И что же?
      — Дома говорят, что она ушла без десяти два. Значит, она должна была прийти сюда ещё час назад. Не случилось ли с ней чего-нибудь?
      Четыре часа.
      Нику кое на что рассчитывал, когда грозился в пу.х и прах разнести порт Малый пруд. А рассчитывал он на то, что ему удастся один план, от которого главным образом и зависела победа.
      «Мы обязательно должны победить!» — говорил себе Нику. Для Нику это была не обычная стычка, когда независимо от исхода он как ни в чём не бывало преспокойно шёл домой обедать, а мать, зная, что он любит, кормила его борщом и фаршированным перцем. Нет, для Нику эта битва имела особую важность. Она должна была доказать ребятам Малого пруда, и прежде всего Санду Дану, что Нику Негулеску — это вам не кто-нибудь, а Нику Негулеску. Пусть сами, и в первую очередь Санду Дану, убедятся, как много они потеряли оттого, что Нику теперь не с ними. А потом, не забыта и похищенная сандалия. Как смыть такой позор? В пруду? Нет, всего этого можно достичь только победой в бою!
      Нику позаботился о подготовке к битве. Но больше всего он надеялся на успех своего плана, возникшего у него вчера, когда Илиуцэ прибежал и сказал:
      — Нику, у меня важная новость!
      — Какая?
      — Не только мы получили подкрепление — и они тоже!
      — Откуда ты знаешь?
      — Я-видел у них двух девочек. Одна даже с рогаткой. Значит, это не просто гости!
      В ту же минуту Нику решил ещё до начала битвы захватить в плен одну из девочек. Если её припугнуть тем, что её столкнут в пруд, девочка наверняка выдаст пароль. Ну, а с паролем несколько ребят смогут свободно пройти мимо сторожевого поста и проникнуть в тылы противника.
      Сказано — сделано! Собственно, пока что сделано наполовину. Одна из девочек была поймана и доставлена на Лягушиное побережье, к старой иве. Девочка была коротко острижена, одета в синюю юбку и белую блузку с вышитой на кармашке буквой «И». По галстуку и значку видно было, что она пионерка. Когда девочка шла по улице, четверо ребят окружили её и велели следовать за ними. Вначале она было испугалась, но потом решила — она-то знала, почему! — что стоит побывать на Лягушином побережье. Она не пыталась оказывать сопротивление, а постаралась даже как можно скорее добраться до неприятельского лагеря. Там у неё отобрали рогатку в качестве трофея.
      В пять минут пятого начался допрос. Девочка стояла, прислоиившись к стволу ивы. Перед ней, подбоченясь, стоял Нику. Неподалёку столпились ребята.
      — Как тебя зовут?
      Девочка презрительно посмотрела на него и промолчала.
      — Отвечай! — крикнул Нику.
      Девочка и на сей раз даже губами не пошевелила.
      — Говори, как тебя зовут, иначе, — он показал на трясину, — там ты кончишь свои дни!
      Пленница зажмурилась от страха и дрожащим голосом прошептала:
      — Скажу...
      — Я слушаю!
      — Меня зовут... Кажется, меня зовут Сармиседже-туза .. Отца зовут Прегордый Децебал ^ а у мамы имя диковинное — Пертурбала.
      Сармиседжетуза — столица даков, племён, населявших в древности территорию Румынии.
      ^Децебал — вождь племени даков, возглавивший их борьбу с Римом. После покорения Дакии римлянами покончил жизнь самоубийством.
      Ребята за спиной Нику прыснули со смеху. Нику закусил губу.
      — Ты что, издеваешься над нами?
      Та невозмутимо посмотрела на него и извиняющимся тоном сказала:
      — Нет, не издеваюсь, я просто забыла, как меня зовут. Прошло столько лет с тех пор, как родители дали мне имя. А память у меня слабая. Я даже таблицу умножения не помню... Пятью шесть, кажется, сорок три...
      Нику негодующе топнул ногой:
      — Прекрати!.. Я не позволю смеяться над нами! Да меня вовсе и не интересует, как тебя зовут. Я хочу знать другое.
      — Что? — спросила девочка и оживилась.
      — Сегодняшний пароль.
      Притворившись непонимающей, девочка сказала:
      — Пароль? А что это такое? — И, словно вспомнив, она затараторила: — Ах да, знаю! Это такие бобы. Меня однажды мама посылала за ними. Из них очень вкусный салат. Только надо уметь его готовить: знать, сколько масла, сколько уксуса, сколько перца. Можно к нему и майонез сделать. Взять один желток и растирать его с маслом, растирать, растирать...
      Но не успела она сказать ещё раз «растирать», как раздался угрожающий окрик Нику:
      — Молчать! Это фасоль, а не пароль. Притворяешься, что не знаешь? Но это тебе даром не пройдёт! — Он обернулся и крикнул: — Ребята, приготовьтесь, сейчас мы сбросим её в пруд!
      — Мы готовы!
      — Считаю до ста. Если она и тогда не скажет нам пароль, — в пруд её без всякой жалости!
      — В пруд её без всякой жалости! — хором подхватили ребята.
      И Нику начал быстро считать:
      — Один, два, три...
      Девочка молчала. А сама думала: «Нет, пароль я им ни за что на свете не скажу... Будь даже в пруду крокодилы...»
      —... Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать...
      «Но всё-таки я ведь сюда за делом пришла — извлечь пользу для своих, помочь друзьям выиграть бой».
      —... Сорок четыре, сорок пять, сорок шесть...
      «Конечно, молчать — это уже помощь. Нельзя ли придумать ещё что-нибудь^ Но что? Что?»
      —... Шестьдесят один, шестьдесят два, три...
      «Эх! До ста остаётся так мало... так мало... А что, если...»
      —... Восемьдесят девять, девяносто, девяносто один...
      «А ведь, пожалуй, это неплохо! Наши сообразят и будут знать^ что тут замышляют...»
      —... Сто, — досчитал Нику. — Ну, так скажешь или бросить тебя в пруд?
      — Скажу, скажу! — пролепетала пленница, прикидываясь очень испуганной. — Скажу, только уж, пожалуйста, не бросайте меня в пруд! Если хотите, я вам отдам свою коллекцию марок... и открыток.... Прошу вас...
      Глаза Нику торжествующе блеснули.
      — Не нужны нам твои коллекции. Говори пароль!
      — А вы не бросите меня в пруд? — И она захныкала.
      — Если скажешь, не бросим!
      — Хорошо... — Смахнув воображаемую слезу, она сказала: — Пароль сегодня такой: «Нинаунас».
      Нику пристально посмотрел на неё.
      — Это и есть пароль?
      — Да.
      — А ты не врёшь?
      — Я? Вру? Да я за всю свою жизнь один раз соврала, и то потом так раскаивалась, что проплакала весь день и всю ночь...
      «У этой девчонки определённо не хватает соображения, она просто-таки дурочка», — подумал Нику и переспросил:
      — Значит, пароль «Нинаунас». И что же означает это слово?
      — По правде сказать, я и сама толком не знаю. Там есть один мальчик. Дину его зовут, он столько книг читает, что я прямо удивляюсь, как у него очки не продырявятся. Пароль он, наверно, вычитал в какой-нибудь книжке про индейцев.
      — Н-да... — недоверчиво проговорил Нику.
      Но тут КЗ группы ребят вышел вперёд Илиуцэ и сказал:
      — Я знаю Дину! Он вечно придумывает самые невероятные пароли. Однажды он предложил «Гипохам-
      пелефантокамелос». Fly кому придёт в голову такое слово? Вот у нас пароль лёгкий...
      — Не болтай! — оборвал его Нику. — Теперь, когда мы знаем пароль, надо приступать к действиям. Сикэ, Дуцу и Валентин перед самым боем пойдут на Малый пруд. Скажут охране, будто бы они друзья Санду Дану и будто он дал им пароль, чтобы они прошли в порт. Мол, узнав о нашем численном превосходстве, Санду позвал их на помощь, чтобы не проиграть битву. Пройдя сторожевой пост, они должны пробраться к адмиралтейству и там ждать условного сигнала — три коротких свистка. Тогда они примкнут к тем ребятам и начнут уничтожать их запасы комьев. Понятно?
      — Понятно! — крикнули Сикэ, Дуцу и Валентин.
      Довольный, Нику потирал руки. Лица всех сияли радостью.
      ... Но больше всех радовалась и торжествовала пленница, хотя она и не показывала виду, а наоборот, дро--жала и хныкала.
      Время прошло быстро и не принесло никаких перемен. Дуцу, Сикэ и Валентин отправились выполнять задание Нику. Обойдя территорию фабрики, они подошли к сторожевому посту номер один. Здесь, как и было условлено, они сказали о цели своего прихода.
      — Так вы говорите, что вы друзья Санду? — сурово спросил Костя.
      — А ты что, сомневаешься? — обиделся Дуцу.
      — Друзья, дорогой, друзья! — заверил Валентин.
      Л Сикэ, чтобы рассеять всякое подозрение, добавил:
      — Старые друзья, ещё с детского сада!
      Костя смерил его недоверчивым взглядом:
      — И Санду велел вам прийти сюда?
      А как же! — самодовольно ответил Дуду.
      — Вам же помочь.... — вставил Сикэ.
      Костя ещё раз смерил его взглядом.
      - Не знаю, предупредил ли он вас, что сюда нельзя входить посторонним. Даже будь это друг Санду с самых пелёнок, не только что с детского сада. Пароль-то он вам дал?
      — Ха! Какой ты наивный, братец! — иронически сказал Валентин.
      — Нам, да не дать пароль? — вторил Дуцу.
      — Назови!
      — Нинаунас»! — выпалил тот.
      Костя так и попятился.
      — Серьёзно? А почему же она не пришла сегодня? Здесь все беспокоятся... — Сообразив, что сейчас не время рассуждать о Нине, Костя продолжал: — Ладно, оставим это. Говорите скорее пароль, мне некогда заниматься разговорами.
      — Да мы же тебе сказали! Ты что, глухой? «Ни-на-у-нас»! Это и есть пароль. Ну, пропускай скорей!
      — Ага! — смекнул Костя. — Верно, ведь это пароль! Смотри-ка, я чуть было не забыл... Спасибо, что напомнили, а то бы не миновать мне внеочередного наряда.
      Костя прислонился спиной к будке и незаметно дёрнул бечёвку линии связи — одним резким и двумя слабыми рывками и потом ещё одним резким рывком.
      — Разумеется, дорогие друзья, поскольку вы мне сказали пароль, я сейчас же пропущу вас. Я вас тут не задержу. Только ведь, знаете... Я должен сказать вам и отзыв, то есть ответный пароль. Чтобы вы не подумали, что я враг...
      — Отвечай скорее и пропускай! — нетерпеливо сказал Сикэ. — Санду Дану ждёт ведь нас.
      Костя хитро подмигнул:
      — Теперь я уверен, что ждёт... Отзыв такой: «Нина-непромах».
      По тому, как Топ помахивал хвостом, видно было, что он очень гордится своей миссией. Действительно, «такое дело поручают не каждый день. Это гораздо заманчивее, чем кусок сахара или лакомая кость. Топ охранял дверь адмиралтейства, куда заперли Дуцу, Валентина и Сикэ. При малейшем шорохе или звуке голосов Топ глухо рычал и лаял, как бы предупреждая: «Тихо! Ни звука! Понятно? Со мной не шути. За тринадцать лет, что я живу на свете, многим рвал штаны....»
      Пять часов!
      Вдали послышался шум голосов. Наблюдатель прокричал в рупор:
      — Идут! Идут!
      По знаку Санду, Дину протяжно протрубил в горн.
      Подбежав к первой цепи, Санду крикнул:
      — Ребята, за честь нашего порта, вперёд! Ура!
      — Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!
      Третья цепь метнула первые ядра. Наводчики второй цепи без промаха били в цель. Наблюдатель увидел в подзорную трубу, как один ком сбил с Илиуцэ берет, а когда тот нагнулся за ним, два новых ядра шлёпнули его по спине, оставив на рубашке жёлтый след.
      У обеих сторон появились первые «раненые». Родика, на которую возложили роль санитарки, горэто взялась за дело. Первым «раненым» оказался Костя Один из комьев попал ему в грудь, обсыпав его песком. Родика помогла Косте отряхнуться и поспешила на помоицз другому «раненому». Но тут здоровенное ядро, к тому же не с неприятельской стороны, а от своих, трахнуло её прямо в подбородок. Раздосадованная Родика выплюнула попавший в рот песок и направилась дальше.
      Командир первой цепи Мирча швырял песчаные комья обеими руками, но зажмурившись, из страха, как бы песок не попал ему в глаза. Санду увидел это и сказал:
      — - Пусти меня!
      Это почему?
      — Ты больно много ядер расходуешь, и всё зря.
      — Не пущу! — сказал Мирча.
      И, тараща глаза, точно изображая удивление, Мирча стал швырять комья с большим пылом.
      ... И в это самое время был на свете грустный-грустный человек, такой грустный, что даже сам Иванушка, который сумел рассмешить царевну Несмеяну, не развеселил бы его. И этот человек был не кто иной, как Дину Попеску.
      Совет командиров решил на время боя увести малышей подальше, чтобы в них ненароком не попало шальное ядро. Так п сделали. Малышей отправили на левый берег пруда, так далеко, что туда и шум боя еле долетал, а уж о шальном ядре и речи быть ие могло.
      Но какая же связь между решением совета командиров и грустью Дину? Разве Дину был против этого? Неужели ему хотелось, чтобы малышей забросали песчаными комьями? Вовсе нет... Причина его огорчения была совсем иная. Дину поручили опекать малышей — вы только подумайте, в такой решительный момент, во время боя! Он настойчиво протестовал, и совет командиров разрешил ему протрубить в горн начало битвы. И только-то! Ничего больше. А вслед за этим он должен был пемедленно бежать к своим подопечным. Какая несправедливость! Какая чёрствость! Какое безобразие!
      Видя, что он удручён и расстроен, дети окружили Дину и закидали его вопросами:
      — Что с тобой?
      — Ты что-нибудь потерял?
      — Тебя бабушка за уши выдрала?
      — Ты, наверно, не стал есть шпинат и тебе не дали черешен?
      Дину сокрушённо посмотрел на них. Ну что эти дети понимают? Слыхали, как они объясняют его огорчение — не стал есть шпинат!
      — Почему же ты молчишь? На кого ты сердишься?
      Что им сказать? Разве до них дойдёт? Некоторые из
      них даже в школу ещё не ходят. Не научились и по складам читать, где же им знать о предисловии, которое Дину прочёл в сборнике стихотворений Георге Кошбука А там чёрным по белому написано, что великий писатель был в самой гуще «боёв своего общества»... Конечно, Дину пока не считал себя таким известным поэтом, как Георге Кошбук и даже как Иляна Стэнеску, ученица одиннадцатого класса женского лицея, удостоенная почётной грамоты на конкурсе, поэтому нельзя было обвинять его в том, что он ещё не участвовал в «боях своего общества». Но не принимать участия и в этой битве на Малом пруду — это уже чересчур! Решение совета командиров слишком сурово, слишком жестоко!
      — Почему ты не хочешь нам сказать? Мы бы помогли тебе...
      — Ничем вы мне не поможете, — вздохнул Дину. — Разве вы знаете, что значит быть поэтом и что такое поэзия?
      — А я знаю! — сказал Раду. — Поэт — это кто сочиняет стихи, а поэзия — то, что складно кончается:
      Стал я сильный и большой. Знают все, что я герой.
      — Подумаешь! — пренебрежительно сказал Дину. — Таких стихов я могу насочинять сколько угодно. Мне хотелось написать боевые стихи!
     
      Кошбук Георге (1866 — 1918) — выдающийся румынский лоэт, автор замечательных баллад и лирических стихов, близких к румынским народным легендам и песням.
     
      — А почему же не пишешь? — удивился Раду. — Карандаша нет?
      — При чём тут карандаш! У меня их полны карманы. Вит, смотри!
      Дину стал выворачивать карманы и вынул сначала чёрный, потом красный карандаш, потом ещё один карандаш, с резинкой на кончике.
      — Тогда, значит, бумаги нет?
      — При чём тут бумага! У меня она в каждом кармане. — И он опять принялся выворачивать карманы и показывать листки бумаги и в клеточку, и в одну линейку, и белые как снег.
      — Если у тебя всё есть, почему же ты не пишешь? — не отступался от него Раду.
      — Да потому что... - тут Дину повысил голос, — потому что я не там, где идёт бой... Потому чго я должен вас караулить... Эх, хоть бы одну минутку побыть там!..
      Видя, как горюет Дину, одна из чёрненьких сестричек, Джета, вдруг исчезла. Вскоре "она вернулась и, протягивая Дину стебслек с тремя листочками, сказала:
      — На, возьми себе! Это клевер! Бабушка говорит, что он приносит счастье!
      Но её сестрёнка оказалась более сведущей:
      — Ты не поняла. Бабушка говорила, что клевер с четырьмя листиками приносит счастье!
      — Знаю, — грустно заметила Джета. — Я искала, но ни одного такого не попалось. Принесла то, что нашла. Большого счастья, может, он и не принесёт, ну хоть маленькое...
      Дину не смог удержаться от улыбки. Взяв стебелёк и поблагодарив девочку, он ласково погладил её по щеке и сказал:
      — Клевер не может приносить счастье ни с четырьмя, ни с тремя листочками. Но то, что ты принесла, — вовсе не клевер. Где ты это нашла?
      Джета в сопровождении остальных детишек повела Дину к тому месту, где она сорвала стебелёк.
      — Ну конечно, я не ошибся, — сказал Дину. — Это не клевер. Это растение называется трилистником, или «три брата», а листочки у него и правда как у клевера.
      Сейчас видите, оно не цветёт, а вообще цветки у него очень красивые, розовые.
      — И оно не приносит счастья ничуть-ничуть? - с со-жзочением спросила Джета.
      — Трилистник как раз приносит счастье, и вот какое: если у тебя лихорадка или если ты вообще слабенький, то надо пнть отвар из сухих листьев этого растения, тогда окрепнешь и поздоровеешь. Это лекарственное растение, то есть употребляется как лекарство. Вот наберите таких листьев, высушите, а потом отнесите домой. Ваши мамы и бабушки будут очень довольны.
      ... В это время Нику со своими ребятами, не прекращая па.чкбы по неприятельскому лагерю и бесстрашно принимая на себя его удары, начали обходить противника с флангов, разделившись на две группы. Несколько человек оставались в резерве и непрерывно подносили атакующим песчаные ядра на трост}[иковых носилках.
      В назначенный момент Нику достал свисток и отрывисто свистнул три раза. Это и был условный сигнал для Дуцу, Сикэ и Валентина о помощи.
      Но ожидание было напрасным.
      — Что там стряслось? — спросил у Нпку примчавшийся Илиуцэ. — Почему они не показываются?
      — Опаздывают и путают все наши расчёты! — процедил сквозь зубы Нику.
      — Может быть, они не слышали сигнала?
      Нику снова свистнул изо всех сил, и.... ничего. Ничего отрадного.
      Тут как раз Сайду распорядился, чтобы первая цепь прекратила огонь, ползком пробралась к левому флангу противника и окружила его. Этот приказ он дал после того, как наблюдатель донёс:
      — На левом фланге неприятеля паника. Отрежьте им снабжение боеприпасами!
      Однако Нику разгадал их манёвр, и правый фланг, которым он командовал, направил весь свой огонь на первую цепь. Это был ураганный огонь, без малейшей передышки. Мирча был «ранен». В него попало несколько комьев, он упал, а так как на него сыпались всё новые удары, он никак не мог подняться. Рядом с ним был вторично «ранен» Корнелиу.
      При таких обстоятельствах первая цепь не имела возможности выполнить приказ Санду. Но, как говорил
      потом, после боя, сам меньшой Бунеску: «Ещё не умер богатырь, по прозванию Петрикэ!»
      Он живо скомандовал:
      — Пузырчатка номер четыре и номер пять — поворот вправо! Огонь! Вправо!
      На правый фланг неприятеля из третьей цепи полетели крупные ядра. Несколько таких ядер сбили с ног самого Нику.
      — Молодец Петрикэ! — крикнул Санду, сложив руки рупором.
      И в ту же секунду ком песка ударил его по лицу. Удар был не таким сильным и не причинил ему боли, но Санду пошатнулся и упал на спину. Родика увидела это и моментально очутилась рядом:
      — Ты ушибся?
      — Ничего... На то и бой! — Санду поднялся и, пожав руку Родике, сказал: — Спасибо.
      Расторопность Петрикэ, благодаря которой правый фланг Нику оказался скованным, изменила обстановку боя.
      Теперь первая цепь уже не была под огнём, и Мирча со своими ребятами окружили левый фланг противника. Лишённые возможности получать ядра, те уже не могли обороняться.
      — Сдавайтесь! — крикнул Мирча, да так громко, что его голос перекрыл шум боя.
      Хотя обстоятельства совсем не благоприятствовали Нику, он не терял присутствия духа.
      Под непрерывным огнём неприятеля он продолжал неутомимо отдавать приказы, стремясь выправить положение. В то же время он не сводил глаз с адмиралтейства.
      Но, увы, та тройка всё не появлялась.
      — Жалкие трусы! — сказал обозлённый Нику. — Смелости не хватило! Вся надежда была на них.
      Левый фланг отряда Нику сдался. Двое ребят из первой цепи во главе с Санду и несколько стрелков из второй цепи стали стеной и отрезали доставку ядер правому флангу противника.
      У Нику и его ребят осталось в запасе совсем мало комьев.
      — Не сдавайтесь, ребята! — подбадривал своих Нику. — Будем биться до последнего!
      Но через несколько минут он почувствовал на своём плече чью-то руку.
      — Нику Негулеску, ты взят в плен!
      Нику даже не повернул головы. Он по голосу узнал, кто это...
      Пробиваясь сквозь тучи, лучи заходящего солнца заливали берег Малого пруда по-весеннему ярким светом.
      Победа, одержанная в великой битве у Малого пруда, была ознаменована многократным «ура». Капитан первого ранга Петрикэ, сыгравший столь важную роль в обеспечении победы, не унимался до тех пор, пока не иссякли все ядра.
      Хотя сражавшиеся порядком усгали, каждый мог поклясться, что давно уже не испытывал такой радости и такого веселья. Понятно, конечно, что мы говорим «каждый» только для красного словца, ибо Нику, Илиуцэ и всем их соратникам было отнюдь не до веселья и радости.
      Собравшись на несколько минут, совет командиров разрешил самые неотложные и серьёзные дела, а затем Дину написал чрезвычайный приказ такого содержания;
      «Первое. Совет командиров приказывает отпустить всех пленников, кроме Нику и Илиуцэ. Все они, после того как помогут навести порядок в порту, пусть уходят куда угодно и как можно скорее.
      Второе. Совет командиров приказывает содержать Нику и Илиуцэ в помещении адмиралтейства до тех пор, пока не состоится разговор с ними.
      Третье. Совет командиров отмечает особые заслуги Нины и Петрикэ, а также выносит благодарность всему личному составу порта Малый пруд за проявленное мужество.
      Четвёртое. Совет командиров напоминает, что почти два дня не ведётся работа над гербарием. Следовательно, пора за дело!»
      Чистоту в порту навели довольно скоро, хотя ребята Нику работали без особого воодушевления. Всякий, кто заглянул бы сюда через час, и не заподозрил бы, что тут происходило что-нибудь особенное. Только удивился бы, почему у ребят, которые обычно опрятно одеты, такие страшные рубашки, словно они вывалялись в канаве, и к тому же в самой грязной канаве... А участники сражения, предвидя его последствия, постарались одеться похуже, иначе радость, которую им доставила победа, обернулась бы неприятностями при первой же встрече с мамой, па-иой или любым взрослым членом семьи.
      Нику и Илиуцэ заперли в адмиралтействе. Оба они были и удручены и обозлены, но Илиуцэ не противился, когда их запирали, а вот с Нику пришлось немало повозиться — он отбивался весьма яростно и храбро. Ещё больше он ожесточился при виде Нины, которую Петрикэ привёл с Лягушиного побережья, а та, не раздумывая, бросилась на подмогу своим. Ни сила, ни смелость не помогли Нику. Ребята втолкнули его в помещение, он услышал, как щёлкнул замок, потом шум говора утих.
      И тут Нику стал стучать кулаками в дверь и кричать:
      — Всё равно я не признаю себя побеждённым! Вот только вырвусь отсюда, тогда узнаете! Все ваши корабли разломаю!
      — Зря хвалишься! — ответил ему кто-то снаружи.
      Это ещё больше взбесило Нику.
      — И не хвалюсь! А побеждённым себя не признаю!
      Крики Нику слышал и Санду Дану. И хотя угрозы Нику были вовсе не по душе Санду, всё же он не осуждал неприятельского командира. Очутись он сам в таком же положении, то поступил бы так же. До последней минуты не сдавался бы. Как и Нина. Она ведь тоже не сдалась, а своей стойкостью даже им помогла. Нику, конечно, храбрый. А храбрость необходима в жизни. Что же насчёт угроз, то ведь ребята не дадут ему и пальцем тронуть корабли, тем паче поломать.
      — Когда мы поговорим с Нику и Илиуцэ? — прервал его размышления Петрикэ. — Я считаю, что нечего откладывать!
      — Опять ты спешишь! — попрекнул его Сайду.
      Петрикэ тоже улыбнулся.
      — Я и забыл: сначала хорошенько подумай, потом говори. «Метод Санду Дапу». — Он ткнул Санду пальцем в живот.
      — Правильно! Давай собирать растения! Если мы постараемся и приналяжем, то завтра Дину сможет записать в вахтенном журнале: «Победа — трижды победа! Первый гербарий готов!»
      Петрикэ рассмеялся, припомнив что-то.
      — Не забуду я этого Дину. В самый разгар битвы гляжу — вдруг он позади меня. «Почему ты здесь, а не с малышами?» — спрашиваю. И что же, ты думаешь, он ответил?
      — Что? — улыбнулся Санду, заранее предвкушая нечто забавное.
      — Он говорит: «Юноша, ты, пожалуйста, не сердись... не подскажешь ли ты мне рифму на слово «ядро»? Я придумал две строки, но не найду рифмы для «ядра». . Видал, чем человек интересуется в самый горячий момент?
      - Ну, и ты подсказал ему рифму?
      — До рифм ли мне тогда было? Но этим дело не кончилось. Смотрю потом — он опять появился. «Что тебе?» — кричу. А Дину, знаешь, словно на прогулке в парке, так спокойно отвечает: «Юноша, римляне были правы, говоря: «Когда гремит оружие, музы молчат». Никак у меня не получаются стихи!»
      Оба от души посмеялись, потом Санду сказал:
      — Ладно! Давай приниматься за дело. После поговорим с Нику и Илиуцэ. Пусть они пока подумают.
      А дела хватало всем. Одни раскладывали высушенные растения на гербариых листах и прикрепляли их бумажными полосками. Перелистывая «Определитель растс-
      нии», Дину уточнял определения, отыскивал латинские названия. Алеку старательно выводил их печатными буквами, стоя при этом на коленях возле ящика, на котором он писал, так как стол остался в адмиралтействе. Нина и Родика тоже помогали монтировать гербарий. Родика и на сей раз не посрамила звания новатора.
      У ребят зашла речь вот о чём: «В нашем гербарии будут одни водные растения. Значит, мы сможем представить только несколько десятков видов. Как можно при таком ничтожном количестве отказываться от ^       — Такой гербарий и не примут на почте. Заставят посылать отдельным вагоном! — острил Алеку.
      Но самое простое решение нашёл не кто иной, как Родика.
      — А почему вам непременно брать трёхметровый тростник? Разве не подойдёт побег, молодая тростинка сантиметров в пятнадцать — двадцать? Такой стебелёк ещё не успел отвердеть, и высушить его можно без труда.
      Как почти пятьсот лет назад никто, кроме Христофора Колумба, не догадался приплюснуть яйцо, чтобы поставить его стоймя на острый конец, хотя проще простого было разбить скорлупу, точно так же никто, кроме Родики, не додумался до этой простой идеи.
      — Молодец, девушка! — поздравил её Дину. — Я посвящу тебе стихи.
      — Когда? — обрадовалась Родика.
      — Плохие — хоть сейчас! — И Дину тут же стал декламировать:
      Родика — новаторша;
      Родика — герой;
      Хоть при свете солнышка,
      Хоть и под луной...
      — Чудесно! — захлопала в ладоши Родика.
      — Постой, постой, я ещё не кончил, — сказал Дину. — Должна быть ещё концовка:
      Жаль, не блещет звёздами
      Стих вот этот мой!
      Все, в том числе и Родика, расхохотались. А Дину с самым серьёзным видом спросил:
      — Что тут смешного? Над поэтом нельзя смеяться. Вы его обескураживаете! — Но потом и сам не сдержался и начал смеяться.
      Покончив с делами, ребята поручили Санду переговорить с Нику и Илиуцэ.
      Илиуцэ сидел на табурете. Нику, засунув руки в карманы, ходил из угла в угол, словно вымерял помещение. Больше всего Нику мучило то, что все теперь будут над ним смеяться. Будут иронизировать: «Ты уверял, что сам устроишь превосходный порт.... Видали мы, чего стоят твои слова! Ты уверял, что обыграешь в шахматы Санду.... Видали мы, чего стоят твои слова! Ты грозился победить в битве! И на этот раз мы убедились, чего стоят твои слова! Похвастался! Давал слово и не сдержал! Вот как!» Такие мысли неотвязно преследовали его. «Ну. нет! — решил Нику. — Уж теперь-то я своё слово сдержу. Ни один корабль неуце.яеет... А зачем, собственно говоря, уничтожать корабли? При чём тут они, если ребята будут надо мной смеяться? Абсолютно ни при чём. Но уж коли я сказал, что сломаю, отступаться нельзя... Никак нельзя! ..»
      Когда вошёл Санду, ребята снова заперли снаружи дверь. Санду остановился на пороге и, прислонившись к двери, сказал:
      — Теперь давайте поговорим. Нам есть о чём поговорить. Не так ли?
      Нику продолжал прохаживаться, не обращая внимания на Санду. Санду понял это и спокойно сказал:
      — Есть такое слово «вежливость»... Тебе оно незнакомо, Нику?
      — Нет! — ответил Нику, тряхнув головой.
      — А тебе, Илиуцэ?
      Илиуцэ молчал.
      — Очень жалко, что вы не слыхали о нём. А вель прошлой зимой Влад проводил сбор на тему о вежливости. Вас, очевидно, тогда не было.
      Нику остановился. Подбоченившись, он подступил к Санду:
      — А знаешь, я бы на твоём месте так хладнокровно Не разговаривал.
      — Почему?
      — Ты забываешь, что мы здесь одни и, если помериться силами, от тебя ничего не останется!
      — Знаю! — сказал Санду, глазом не моргнув.
      — И ты не боишься?
      — Ничуть. Я тебя хорошо знаю, Нику. Ты драчун, но на подлость ты не способен.
      Нику опустил руки. Такого ответа он не ожидал. Слова Санду были ему приятны. Он даже почувствовал прилив гордости. Но....
      — А если я всё же изобью тебя? Если я хочу быть подлецом?
      — Ничего ты этим не докажешь. Тебе досадно, что ты проиграл битву. Но если бы ты даже убил меня, битву ты уже всё равно не выиграешь.
      Илиуцэ молчал, задумчиво глядя на обоих.
      — Я знаю, почему я проиграл битву! — сказал Нику. Потому что я связался с трусами. Только поэтому.
      Санду отрицательно покачал головой:
      — Нет. Твои ребята такие же храбрые, как и наши. Ты, видно, так и не понял, почему проиграл битву. По своей же вине. Ты считал нас гораздо глупее, чем мы есть на самом деле. Вся твоя затея с тремя лазутчиками, которые должны были пробраться к нам в тыл, строилась на том, что мы не очень сообразительны. Точно так же ты рассуждал и тогда, когда уходил от пас. Вы, мол, мямли, а я то да сё, я сам себе голова. Уйду, устрою себе собственный порт. Я ни в ком не нуждаюсь... Вот увидите! — Санду мягко улыбнулся. — И вправду увидели. Но совсем не то, что ты ожидал...
      Услышав это, Нику взъерепенился.
      — Ничего, вы ещё не всё увидели! — упрямо сказал он. — Я уже говорил и повторяю: всё равно не признаю себя побеждённым.
      — Прекрасно, — сказал Санду без малейшей иронии.
      — Вряд ли ты обрадуешься, когда я окажусь на свободе. Даже и шлюпки целой ие оставлю. Всё растопчу!
      — Тогда мы будем держать тебя здесь, пока ты не передумаешь. Мы было хотели отпустить тебя сейчас.
      — А я не собираюсь передумывать!
      — Значит, останешься здесь! — Санду обратился к Илиуцэ: — А ты, если хочешь, можешь уходить!
      Илиуцэ встал и, мрачно глядя на Санду, сказал:
      — Так ты обо мне думаешь? Да? Я сражался плечом
      к плечу с Нику, и нас обоих заперли здесь. Если я и пе одобряю то, что он намеревается ломать корабли, и в этом я ему не помощник, то всё же я его не брошу. Никуда не пойду без Нику. Понял?
      — Понял, — сказал Санду и, помолчав, добавил: — Вот если бы ты ушёл, тогда бы я тебя не понял. В таком случае, мы вынуждены будем оставить вас здесь!
      Санду постучал в дверь. Ему открыли, и он вышел.
      На горизонте заходило багровое солнце, открывая путь сумеркам.
      — Ну? Как обошлось? Почему ты так долго был там? — засыпали его вопросами.
      — И плохо и хорошо. Хорошо то, что оба не трусы. А плохо то, что Нику хочет уничтожить паши корабли...
      — Пока мы живы, этому не бывать! — решительно заявил Петрикэ.
      — Так-то так, — сказал Санду, — но ведь уже темнеет, пора и по домам. Нику и Илиуцэ мы не можем оставить здесь взаперти: что скажут их родители?
      — А всё-таки и отпускать их нельзя: поломают все наши корабли, — продолжал Петрикэ.
      — Что же делать?
      — У меня есть предложение, — сказал Петрикэ. — Я останусь здесь, и со мной ещё кто-нибудь. Кто хочет, А вы все идите домой. Двое пускай зайдут к родителям Нику и Илиуцэ предупредить, чтобы они не беспокоились, если те поздно вернутся. В конце концов у Нику пропадёт охота разорять корабли.
      — - Что же, предложение дельное! — сказал Санду. — Тогда я зайду домой к Нику, Дипу — к родителям Илиуцэ. А с тобой, Петрикэ, здесь останется...
      — Я останусь, — подняла руку Нина. — Мама не будет ругаться. Ты не возражаешь, Петрикэ?
      Петрикэ подумал, что, пожалуй, лучше бы кто-нибудь из мальчишек остался с ним за компанию, но, посмотрев на Нину, на её коротко остриженные волосы, засученные рукава, выпачканные ноги и, главное, заметив рогатку на шее, он сказал:
      — Оставайся, Нина! А ты уверена, что тебя дома не станут ругать?
      — Я не очень уверена, ~ улыбнулась Нина, — но мне хочется остаться. Может быть, кто-нибудь предупредит маму...
      — я могу, — вызвался Санду. — По дороге к Нику я зайду к тебе, Петрикэ, и к тебе, Нина.
      — Тогда всё в порядке! — весело сказала Нина. И шепнула Петрикэ: — Ты доволен?
      — Да, — признался тот.
      Уходя, Санду вручил Петрикэ адмиралтейский фонарик.
      — Ну, приглядывай... Кое-когда подходи к двери и пробуй поговорить с Нику. Только не угрожай и не ругайся.... Сначала подумай...
      —... потом говори! По «методу Санду Дану», — смеясь, подхватил Петрикэ.
      Санду пожал руки ему и Нине и пошёл было вместе с Топом, но вскоре вернулся:
      — Я вам оставлю Топа. Если я понадоблюсь, повторите ему несколько раз моё имя. Топ поймёт, что надо разыскать меня, а я как увижу его, сейчас же прибегу. Ладно?
      — Ладно, — ответили Нина и Петрикэ.
      .... Медленно спускался вечер. На небе появились яркие звёзды. В стороне фабрики всё было погружено в тишину, рабочий день давно кончился. Вдалеке прошумел поезд.
      «Может быть, это папин состав! — подумал Петрикэ. — А я даже не зашёл домой пожелагь ему счастливого пути. Ну, ничего, когда я расскажу ему, почему я тут остался, он не будет сердиться».
      Нина и Петрикэ сели на ящик под клёном, неподалёку от фабричного забора.
      Они помолчали, слушая дуэт лягушки и забредшего в эти края кузнечика, мягкий шелест рогоза н тростника. Немного погодя Нина сказала:
      — Какие чудесные каникулы в этом году!.. Я очень рада, что мы дружим... Я думаю, ты теперь уже не сердишься на меня?
      — Теперь нет. Но тогда... попадись ты только мне, уж я бы тебя оттрепал!.. Никогда я так не горевал, как в тот раз. Сама подумай, каково это...
      Нина не ответила. Ей невольно вспомнился тот жаркий день, когда она пришла к Владу, и их разговор.
      — О чём ты думаешь, Нина? Скажи и мне. От друзей ничего нельзя скрывать.
      — Я думала о красном галстуке. — Неторопливо, с
      расстановкой, как это бывало, когда она мысленно рассказывала себе перед сном какую-нибудь историю, чтобы поскорее заснуть, Нина передала ему свой разговор с Владом. OoToм, видя, что Петрикэ задумался, она спросила: — Ты сердишься на меня за то, что я пошла и рассказала вашему инструктору? Мы нашей Нуше всё рассказываем. Один раз я про своих родственников чуть ли не целый день проговорила, а потом спрашиваю, не надоело ли ей слушать. Она говорит: «Продолжай, продолжай. Мне никогда не надоедает слушать вас. Мне это очень интересно».
      — Да нет же, — сказал Петрикэ. — Я на тебя вовсе не сержусь. Скорее, на самого себя за то, что не набрался смелости сразу рассказать Владу.
      Петрикэ включил фонарик. Полоса света задержалась на двери адмиралтейства, потом пустилась вскачь по пляжу, к самому рейду, там тронула башенку подводной лодки, паруса корабля и красный флажок теплохода.
      — Всё в порядке! — сказал Петрикэ и погасил фонарь.
      Нику уже давно утихомирился, но это вовсе не означало, что он отказался от своего намерения. В самом начале, когда он очутился здесь, Нику заметил стоявшие в углу лопаты. Их натаскали из дому ребята, ещё когда рыли бассейн. Ломая голову над тем, как освободиться из плена, Нику всё чаще подумывал об этих лопатах, тем более что пол тут был земляной. Нику поделился своими мыслями с Илиуцэ:
      — Что, если мы сделаем подкоп поц стену и выберемся? .. Лопаты вон есть.
      Илиуцэ понравилась эта идея.
      — Давай начнём копать! Мне надоело сидеть тут взаперти.... Я есть хочу! Только как нам потом на улицу попасть? Ты думаешь, нас не охраняют?
      — Я и не собираюсь идти иа улицу. Пока не поломаю хоть несколько судов, не успокоюсь. Я при Санду заявил это, и своё слово я не нарушу. Слово есть слово. Умру, но не отступлюсь!
      — Тогда я отказываюсь бежать отсюда и не стану помогать тебе копать, — сказал Илиуцэ.
      — Нет, поможешь!
      — Нет, не помогу! И ничего ты со мной не сделаешь! Разве что побьёшь. Ну, так я уж прнвык-распривык к твоим оплеухам, щелчкам и подзатыльникам...
      14 ПанкуЯш 209
      Huf^ закусил губу и сдержанно сказал:
      — Я больше не стану тебя бить, Илиуцэ. А копать один буду. Своё слово я всё равно сдержу!
      Был один из тех вечеров, которые обычно называют сказочными...
      — Видишь звёзды? Они тоже словно на страже, — сказал Петрикэ. — Когда я был на самом деле «меньшим», мама рассказывала мне сказку... Будто звёзды попали на небо, знаешь, как?
      — Нет!
      — Однажды ночью они вылетели из трубы папиного паровоза, поднимались, поднимались до самого неба и там зажглись.
      — А ты верил? — спросила Нина.
      — Верил... Я тогда был маленький. Отец уезжал в ночные рейсы, и я очень скучал по нему. Мама говорила, что отец превратил искры в звёзды для того, чтобы дети — мы, значит, — глядя на них, вспоминали отца.... А мы и так, и без звёзд, о нём не забывали.
      — А мне в детстве мама тоже рассказывала про звёзды... Я была неугомонная, и, когда не хотела уснуть, мать подводила меня к окну, показывала на звёзды и говорила: «Видишь, как они мигают? Это они плачут, обижаются, что ты не спишь».
      — И ты верила?
      — Тогда верила, но теперь я знаю правду.
      — Вон что! Почему же звёзды мигают?
      Нина засмеялась:
      — Да они не мигают. Это нам так кажется. Прежде чем дойти до нас, лучи света отдалённой звезды проходят через воздушную атмосферу, а она никогда не бывает совершенно спокойной. Дует ветер, встречаются воздушные течения... Нам и кажется, что звёзды мигают.
      — А ведь верно! — удивился Петрикэ.
      — Правда, правда! Дедушка говорил мне, что те, кто по звёздам могут предсказывать, будет дождь или нет, — люди просвешенные, с опытом... — Нина засмеялась. — Я хоть и не просвещённая и опыта у меня нет, а всё же могу предсказать...
      — Каким образом?
      — Очень просто. Перед дождём воздух всегда очень влажный, и поэтому нам кажется, что звёзды мигают сильнее.... Вот когда я вижу, что они мигают сильнее, я говорю: будет дождь. Правда, просто?
      Медленно текло время, точно решило продлить этот вечер. Было около десяти часов; Петрикэ уже неоднократно справлялся у Нику, не одумался ли он. Но Нику заладил одно: «Я пообещал и своё слово сдержу».
      Вдруг со стороны зарослей послышался шорох, как будто кто-то пробирался сквозь тростник и рогоз, раздвигая их руками и ступая по засохшим, поникшим стеблям. Потом снова стало тихо.
      Петрикэ только приготовился зажечь фонарь, как шорох опять повторился. Топ навострил уши и зарычал.
      — Слышишь? — шёпотом спросил Петрикэ.
      — Да. Что бы это могло быть? — Для бодрости Нина добавила: — А может, это нам показалось?
      Оба напрягли слух. Шум становился всё явственнее. В зарослях действительно кто-то был.
      Потом раздался голос:
      — Сюда...
      Нина прижалась к Петрикэ. Другой голос отозвался:
      — Пока рано. Может быть, где-нибудь ещё заседают. Попозже....
      Снова тишина. Нина шепнула Петрикэ:
      — Зажигай фонарь.
      Нет. Подождём.
      ... В это время в адмиралтействе Нику, обливаясь потом, лихорадочно орудовал лопатой, стараясь при этом не производить шума.
      — Если бы ты помог мне, мы бы теперь уже были на свободе, — сказал он, не отрываясь от своего занятия.
      — Нет, — упорствовал Илиуцэ, — я даже и не притронусь к лопате. С радостью бы поработал, но раз ты решил ломать корабли, не помогу. Есть я уже расхотел, сон тоже прошёл, так что я останусь здесь. — Ион посмотрел на дверь, рассчитывая, что вот-вот блеснёт полоска света. Но её не было.
      Шорох в зарослях прекратился. Теперь до слуха Нины и Петрикэ долетали обрывки фраз:
      — Подвода должна подъехать.... Смотри не бросай доски, тогда несдобровать... Хынку нам даст по одной доске. Он ещё днём их приготовил тут поблизости...
      Петрикэ и Нина поняли, в чём дело. Они сидели не шевелясь, затаив дыхание.
      Но Топ всё время глухо рычал, и Петрнкэ, опасаясь, как бы собака не залаяла, обхватил ей морду обеими руками.
      — Что с ним делать? — возбуждённо прошептал он. — Нужно бы завязать ему морду. И зачем только Санду оставил нам его?
      — У меня ничего тагсого нет, чем бы завязать...
      — А рогаткой?
      — Да я её давеча на берегу оставила.
      — Ну хоть поясок какой-нибудь.
      — Нет, ничего нет.
      А Топ рычал всё более угрожающе, готовый вот-вот разразиться неистовым лаем.
      — Всё же надо непременно найти что-нибудь! — сказал Петрикэ. — Во что бы то ни стало, иначе Топ нас выдаст...
      — Но пойми же, что нет у меня ничего! — чуть не плача, сказала Нина,
      — Ладно, я придумал! — Зажав коленями морду Топа, Петрикэ начал торопливо развязывать пионерский галстук.
      — Что ты делаешь? — почти крикнула Нина. — Неу-же-пи галстуком? Галстуком свяжешь?
      — Да... — с волнением сказал Петрикэ. — Я знаю, что он опять может порваться... Но за это Влад уже не поругает. Он сам же тебе говорил: почётным может быть п рваный, запачканный галстук, если он запачкан и порван в борьбе.. — И, держа Топа, гсоторый рычал и вырывался, Петрикэ обмотал ему морду пионерским галсту-FCOM и туго завязал. — Теперь не выпускай его, Нина, и не давай развязываться. Я потихоньку проберусь к воротам "фабрики и предупрежу... А ты оставайся тут и не бойся!
      Петрикэ ползком двинулся по направлению к берегу. Скоро он очутился возле адмиралтейства. Оттуда не доносилось ни звука. Петрикэ пополз дальше. Но вдруг перед ним, словно из-под земли, выросла тень. У Петрикэ так бешено заколотилось сердце, что каждый удар отдавался в висках.
      Тень прильнула к стене и замерла. Петрикэ напряг зрение и, разглядев, кто это, в ту же секунду рванулся и сбил с ног стоявшего:
      — Нику, ни с места!
      Застигнутый врасплох, Нику в первый момент повиновался. Сообразив, что это Петрикэ, Нику навалился на него:
      — Посмотрим, чья возьмёт!
      Сцепившись, они катались по песку. Нику был посильнее и несколько раз подминал Петрикэ, но тот всячески изворачивался, швыряя своего противника из стороны в сторону.
      Петрикэ сознавал, что теряет драгоценные минуты, что за это время он уже был бы у фабрики. Стиснув зубы, он собрал все силы, упёрся коленями в песок и прижал к земле Нику.
      — Погоди... — вырвалось у Нику.
      Но Петрикэ зажал ему рот ладонью.
      — Нику, молчи... Не кричи! Прошу тебя, прошу как друга...
      Резким движением Нику повернул голову и проговорил:
      — Как друга? .. Теперь я тебе враг! Кораблям не уцелеть!
      Хотя с начала схватки прошло всего несколько минут, Петрикэ казалось, что она тянется целый час. А ему нужно немедля попасть на фабрику. Каждая потерянная секунда могла означать... Но как отпустить Нику? Значит, пусть ломает корабли? Значит, в один миг рухнет то, с чем связаны их дела, их мечты? Нет, ни за что! Ребята не простят этого.
      И всё-таки... Всё-таки обязательно надо что-то предпринять. И ничего другого не остаётся, как отпустить Нику и мчаться на фабрику.
      — Слушай, Нику! — прерывающимся голосом заговорил Петрикэ. — Хочешь поломать гсорабли, ломай! Порть, делай что хочешь, но тольгсо послушай, Нику. Прежде всего мы — пионеры! Там бандиты собираются ограбить фабрику. Надо бежать предупредить об этом.
      Петрикэ вскочил и, пригибаясь, не оглядываясь назад, понёсся к фабричным воротам.
      Нику чувствовал, что не может подняться. Не потому, что в схватке у него иссякли силы. Нет. В этот момент с ним происходило что-то необъяснимое для него самого. Он вдруг показался себе таким ничтожным, ощутил такое чувство стыда и отвращения, что готов был заплакать, громко закричать.... Ему захотелось, чтобы кто-нибудь отодрал его за уши, отколотил, а он всё бы снёс и бежать не пытался бы. А в то же время хотелось, чтобы кто-нибудь и утешил, сказал бы: «Я знаю, ты ведь только погрозился... Ты бы не тронул ни одного корабля. У тебя рука бы не поднялась. Просто-напросто ушёл бы домой...».
      — Илиуцэ, — тихонько окликнул Нику. — Ты слышал?
      Илиуцэ вылез наружу в прорытое под стеной отверстие.
      — Слышал.
      — Как по-твоему, Петрикэ успеет?
      — Не знаю, — со вздохом сказал Илиуцэ. Потом, не глядя на Нику, продолжал: — Знаю одно: если он не успеет, тогда...
      — Тогда я виноват!
      — Нет, мы оба виноваты...
      — А ты при чём? Ты славный, я больше никогда в жизни не буду тебя бить и обзывать муравьиной башкой!
      Илиуцэ молчал, опустив глаза в землю. Ему хотелось сказать Нику, что если тот никогда не будет его бить и обзывать муравьиной башкой, то и они смогут поклясться, как С-анду и Петрикэ, дружить до гроба. Но вместо этого он торопливо проговорил:
      — Айда, скорее! В нашем классе ты почти что лучший бегун... Да и я не из последних! Бежим туда, на фабрику!
      ... Но Петрикэ всё же примчался первым.
      Он рассказал всё вахтёру. К его удивлению, вахтёр не поторопился ловить грабителей. Он погладил по голове Петрикэ и, смеясь, сказал:
      — Поди поговори вон с тем товарищем...
      Недалеко от ворот, уже в самом дворе, Петрикэ услышал знакомые голоса:
      — Ну, Думитру, теперь тоже скажешь: могло бы быть и лучше?
      — Нет, Петре, теперь и вправду очень хорошо.
      Петрикэ бегом направился на звук голосов и обратился к отцу Санду:
      — Дядя Думитру, дядя Думитру...
      Рассказывая, Петрикэ впопыхах не договаривал слов,
      но двое мужчин отлично поняли его.
      — Спасибо, Петрикэ, — сказал Думитру Дану, погладив его по голове. — Ты благородный мальчик. И, пожалуй, самой лучшей благодарностью будет сообщить тебе, что злоумышленники уже пойманы.
      Думитру Дану крепко тряхнул ему руку. Пожал Пет-рикэ руку и Петре Станку, задержав её в своей большой ладони:
      — Петрикэ Бунеску? Сын машиниста Георге Буне-ску?
      — Да. А вы его знаете?
      — Знаю. Мы с ним вместе в один день вступали в партию. — И, обращаясь к Думитру Дану, он заметил: — Только отец Петрикэ, как и ты, впрочем, обогнали меня... Мои дочки ещё совсем маленькие, а ваши ребята скоро будут вам надёжной сменой...
      Наутро завсегдатаи Малого пруда узнали о ночных происшествиях. И, конечно,- каждый жалел, что не был на месте Петрикэ и Нины. Но всеобщая радость заглушила чувство сожаления.
      В тот час, когда раскрываются кувшинки и над прудом появляются первые мошки и когда этот неприхотливый окраинный уголок оживает под лучами летнего садпца, с фабрики «Виктория» гсурьер принёс письмо.
      Взобравшись на тот самый ящик, на котором прошлым вечером Петрикэ и Нина несли сторожевую вахту. Сайду, волнуясь, прочёл вслух письмо выстроившимся, как на смотру, ребятам:
      — «Мы гордимся вами, дорогие пионеры!
      Вы нам помогли задержать преступников, связанных с бывшим владельцем фабрики. Это грабители и спекулянты, им ненавистна наша фабрика, иенавистна вся наша новая жизнь.
      Мы давно собирались сделать вам подарок, но не знали, что вам больше всего хочется. Отец одного из вас подал мысль сделать вам большую, настоящую лодку, на которой вы сможете кататься на пруду.
      Обещаем вам такую лодку и сдержим своё обещание».
      Аплодисментам и крикам «ура» конца не было. А когда Санду в довершение всего заявил, что готов первый гербарий, тут уж и вовсе кричали «ура» до хрипоты, а от хлопгсов стали красными ладони.
      Теперь мог бы ликовать и Санду, худенький с.муглый мальчик с непослушной прядкой на лбу. Но, видимо, ещё не время было,
      — Где Нику и Илиуцэ? — строго спросил Санду.
      — Вон там, под клёном.
      — А почему не в строю? Позовите их!
      Нику и Илиуцэ тут же подошли.
      — Какая же это дисциплина, товарищи? Почему вы не в строю? Или вы забыли свои места?
      Нику печально посмотрел на него, потом глаза его оживились.
      — Я не забыл! — решительно сказал он.
      — И я тоже! — поспешил добавить Илиуцэ.
      Оба уверенно зашагали к шеренге ребят и стали в строй.
      И только теперь Сайду Дану широко, радостно улыбнулся.
      — Дельно! — сказал он как можно громче, с тем чтобы его услышал и юноша, который не спеша приближался к ним, насвистывая весслую песенку н на ходу перели етывая записную книжку с надписью: «Не забыть!»
      «До начала внеочередного горжественного собрания известного и прославленного «Клуба знаменитых капитанов» оставалось всего несколько минут. Необычайное оживление царило в просторной каюте подводной лодкн «Наутилус», стоявшей в тихой бухте на отдыхе, которого «Наутилус» вполне заслуживал, проделав путь в тысячи миль под во/ои. Вокруг знакомого «круглого стола» один за другим усаживались по местам те, кому капля солёной морской воды дороже целого источника прозрачнейшей пресной воды. И в самом деле, какие особенные пригслю-чения .могут произойти в простом источнике? Никаких! Тогда как в б. чбрежном, неукротимом мор... где бушуют штормы и ураганы, зовись тольгсо ты капитаном Немо, и в любую минуту испытаешь гораздо больше пригстючг ний, чем насчитаешь волос в бородах морских волков всего мира вместе взятых. И приключений куда более потрясающих, чем само слово «потрясающий» с большой буквы.
      Капитан Грант сел на то самое кресло, пружинами которого дети капитана, когда ещё былн маленькими, хотели испугать старого и не очень умного аббата, подложив их под объёмистую библию с серебряными застёжками. Рядом с капитаном Грантом сел капитан ГолоВНИИ и погрузился в изучение пожелтевшей от времени карты. По другую сторону стола Христофор Колумб неизменно повторял: «Хм! Неужели я был столь наивен? Неужели я мог подумать, что я открыл кратчайший путь в Индию, а между тем это был новый континент?!» Возле него, поглаживая густую белую бороду, сидел Магеллан и сокрушался о том, что не пригласил на это торжественное собрание своего секретаря Антонио Пигафетту...
      Банг!
      Гулко прозвучал удар гонга. В ту же минуту все встали и шумно зааплодировали: в кают-компанию вошёл капитан Немо, старейшина и почётный председатель «Клуба знаменитых капитанов».
      Открывая собрание, капитан Немо сказал:
      «Дорогие маэстро морей и океанов! Покорители штормов и ураганов! Как вам известно, мы собрались для того, чтобы принять нового члена в наш славный «Клуб знаменитых капитанов». Кто за принятие нового члена, прошу встать и изложить причины, побуждающие его к этому».
      Капитан Грант встал первым. При этом пружины его кресла издали звук, напоминающий мяуканье кошки, которую тянут за хвост.
      «Я — «за», — сказал он, — потому что тот, кого мы хотим принять в наш клуб, — человек смелый, а смелость — Лучшая визитная карточка для мореплавателей».
      Громовые аплодисменты...
      Заговорил Христофор Колумб:
      «Я — «за», потому что тот, кого мы хотим принять в наш клуб, не уклоняется от трудностей. А мужественное преодоление трудностей — это первое испытание, которое должен выдержать мореплаватель».
      Долгие аплодисменты...
      Третьим взял слово капитан Головнин, командир шлюпа «Диана».
      «Я — «за», — сказал он, — потому что тот, кого мы хотим принять в наш клуб, — друг своего экипажа. А для мореплавателей дружба дороже, чем самый надёжный штурвал во время шторма».
      Бесконечные аплодисменты...
      Все поочерёдно брали слово и доказывали, почему они за принятие нового члена. Потом капитан Немо встал из-за стола, вышел и через нескольгсо минут вернулся в каюту, ведя под руку адмирала Александру Дану.
      «Отныне ты член нашего клуба, адмирал Дану! — сказали все хором».
      — Нет, Дину, так не пойдёт, — смеясь, сказал Санду.
      Рассердившись, что его прервали как раз в тот момент,
      когда он придумывал продолжение рассказа. Дину По-песку сдвинул на лоб очки и недовольно спросил:
      — А почему?
      — Потому что уговор был другой. Ты обещал сочинить рассказ про нас всех, а говоришь тольгсо про одного. -.
      — Ну потерпи, я ведь ещё не кончил. А то вообще ничего не стану говорить.
      — Нет! Нет! Рассказывай! Рассгсазывай! — запротестовали Петрикэ, Илиуцэ, Костя, Нику, Нина, Алеку, Мир-ча, Родика п все собравшиеся вокруг Дину под клёном.
      — Хорошо, — смилостивился Дину. — Итак, продолжаю: «После того как адмиралу сказали, что он принят в «Клуб знаменитых капитанов», взял слово Александру Дану. Он, по обыкновению, хотел ограничиться своим излюбленным «делыю», но на сей раз ему не удалось уклониться от настоящей речи.
      «Благодарю за честь, которую вы мне оказали, но... я не согласен!»
      «Почему? Почему?» — спросили озадаченные капитаны.
      «Потому что я не могу вступить в клуб без своих друзей!»
      «Справедливо, справедливо! — воскликнул капитан Немо. — Нужно принять и его друзей. Я отлично знаю их всех и сейчас представлю вам, дорогие маэстро».
      И капитан Немо, отпив воды из стакана, начал так:
      «Капитан первого ранга Петрнкэ Бунеску! Лейтенант Костя Стэнчугс, по прозванию «Бачок-толстячок»! Помощник адмирала Дину Попеску, который... не знает, что говорить дальше, и поэтому ижаичивает так: «Я солёный якорь оседлал, всю вам сказку рассказал..
      Все расхохотались, хотя и жалко было, что Дину перестал рассказывать.
      Это происходило на четырнадцатый день их деятельности в порту Малый пруд.
      Как быстро бежит время, как быстро промчались две недели! Зато как приятно, когда можешь сказать, что нц один день не прошёл зря.
      Сгсоро двенадцать, и тогда исполнится ровно две недели со дня сбора отряда, памятного для ребят. В двенадцать часов дня им предстоит рапортовать отряду о том, как они выполнили свои обещания.
      Был прекрасный июльский день. Июль с серёжками черешен и вишен, с золотыми косами пшеничных колосьев, резвился вовсю, носясь на невидимых крыльях ласкового, неугомонного ветра, который заводил в тростнике мелодичную песню, взметал вверх несметные парашюты одуванчиков, гслопил тонкие, гибкие стебельки гвоздик, издававших сладкий запах.
      — Пора строиться и идти в школу. Влад предупреждал, чтобы мы не опаздывали! — напомнил Санду.
      В несколько минут перед адмиралтейством построилась колонна. Не обошлось без Нины, Родики и малышей. Влад сказал, чтобы пришли все. Значит, и надо быть всем, даже Топу.
      С пятью гербариями в голове колонны ребята зашагали к школе, распевая любимый марш Петрикэ:
      Вперёд по тропиночкам горным Зовут нас весёлые горны: «На крыльях широких смелей Летите в просторы полей! ..»
      Когда поравнялись со «сторожевым постом». Дину крикнул:
      — Давайте остановимся!
      Все остановились, он повернулся к пруду и крикнул:
      — До свиданья, до свиданья!..
      — До свиданья, до свиданья! — подхватили все, прощально махая руками.
      И им показалось, будто с берега рогоз и тростник закивали, а листья тихонько прошелестели: «До-сви-да-а-а-нья....»
      Двинулись дальше, навстречу солнцу и ветру.
      Расчувствовавшийся Петрикэ шагал рядом с Ниной, держа под мышкой гербарий. Вспомнив что-то, он спросил Нину:
      — Ну как, ругала тебя мать?
      — За что?
      — За историю с утюгом.
      Нина гладила Петрикэ галстук и оставила на столе
      горячий утюг. На одеяле, которое она постелила на стол, когда гладила, образовалась удручающе огромная дыра.
      — А-а! Конечно, ругала. А здорово я тебе выгладила галстук?
      Впереди них, рядом с Алегсу и Нику, шёл Санду.
      — Знаете, что я подумал? — сказал он. — У нас много всяких песен о том, что пионеры обещают хорошо учиться, быть дружными, делать гербарии, собирать колосья. Но ни в одной такой песне не говорится о том, что пионеры выполнили свои обещания... А хотелось бы такую песню...
      — Тем более что нам сейчас она была бы гсстати. Мы ведь в срок собрали гербарии! — гордо сказал Алегсу.
      — Правда, — согласился Санду, — но это ещё не всё. — И, подтолкнув локтем Нигсу, он спросил: — Как ты считаешь, Нику, можем мы сказать отряду, что и другое обязательство выполнено?
      — Можете! — твёрдо ответил Нику и повторил: — Можете!
      В задних рядах колонны, приноравливаясь к малышам, шустро семенившим за пионерами, Родика вела за руку Дину и Джету и вместе с ними пела:
      Мы подрастём, постарше станем, — Пробьёт, пробьёт желанный час, И на груди, алей, чем пламя. Зардеют галстуки у вас...
      В глубине каштановой аллеи показалось высокое здание школы.
      Ребята зашагали энергичнее, сердца у них заколотились так, точно там, под пионерским значком, билась неугомонная птица...
      Пионеры, дежурившие у ворот летнего лагеря, посторонились, пропуская колонну...
      И вдруг, оглашая воздух весёлой дробью, загремели барабаны, задорные голоса горнов вторили им, и все эти звуки сливались в один мелодичный призывный клич. Перед старым каштаном сомгшутыми рядами с поднятым красным треугольным флажком пионерский отряд шестого класса встречал своих товарищей.
      И через несколько минут Джеорджикэ Сэвеску, стоя перед отрядом, принимал такой рапорт от Санду Дану:
      — Группа пионеров шестого класса, по поручению
      сбора отряда действовавшая две нед&ти на Малом пруду, с честью выполнила задание. Мы собрали пять гербариев. По.мимо этого, мы занимались с маленькими детьми нашего района, которые сейчас пришли сюда с нами. И мы предлагаем, чтобы они теперь были младшими друзьями всего отряда. Мы выполнили также обязательство, касающееся нашего товарища Нику Негулеску. Во всем нам помогали две пионерки шестого класса женской школы, находящиеся здесь. Мы ни разу не запятнали имя юных пионеров. Скоро мы получим в подарок от родителей, работающих на фабрике «Виктория», настоящую лодку и приглашаем весь отряд кататься по пруду!
      И пока Санду Дану отдавал рапорт, улыбка не сходила с лица белокурого юноши с выпуклым лбом, с весёлыми огоньками в глазах, ростом не намного выше стоявших рядом с ним пионеров. Так обычно улыбается человек, умеющий всюду находить ростки любви и дружбы, выхаживать их терпеливо, со знанием дела, подобно хорошему садовнику. И под его присмотром крепнет молодой побег, растёт, растёт, а со временем сам он поразится при виде высокого, горделивого дерева: «Ишь, какое большое выросло! И прямое, и ладное!» А спроси кто-нибудь: «Чему ты удивляешься? Ведь и ты причастеи к этому!» — он глянет на небо и переведёт разговор: «А хороша погодка, не так ли?»