DjVu

      Мишкина каша
     
      Один раз, когда я жил с мамой на даче, ко мне в гости приехал Мишка. Я так обрадовался, что и сказать нельзя! Я очень по Мишке соскучился. Мама тоже была рада его приезду.
      — Это очень хорошо, что ты приехал, — сказала она. — Вам вдвоём здесь веселей будет. Мне, кстати, завтра надо в город поехать. Я, может быть, задержусь. Проживёте тут без меня два дня?
      — Конечно, проживём, — говорю я. — Мы не маленькие!
      — Только вам тут придётся самим обед готовить. Сумеете?
      — Сумеем, — говорит Мишка. — Чего там не суметь!
      — Ну, сварите суп и кашу. Кашу ведь просто варить.
      — Сварим и кашу. Чего там её варить! — говорит Мишка.
      Я говорю:
      — Ты смотри, Мишка, а вдруг не сумеем! Ты ведь не варил раньше.
      — Не беспокойся! Я видел, как мама варит. Сыт будешь, не помрёшь с голоду. Я такую кашу сварю, что пальцы оближешь!
      Наутро мама оставила нам хлеба на два дня, варенья, чтобы мы чай пили, показала, где какие продукты лежат, объяснила, как варить суп и кашу, сколько крупы положить, сколько чего. Мы всё слушали, только я ничего не запомнил. «Зачем, — думаю, — раз Мишка знает».
      Потом мама уехала, а мы с Мишкой решили пойти на реку рыбу ловить. Наладили удочки, накопали червей.
      — Постой, — говорю я. — А обед кто будет варить, если мы на реку уйдём?
      — Чего там варить! — говорит Мишка. — Одна возня! Съедим весь хлеб, а на ужин сварим кашу. Кашу можно без хлеба есть.
      Нарезали мы хлеба, намазали его вареньем и пошли на реку. Сначала выкупались, потом разлеглись на песке. Греемся на солнышке и хлеб с вареньем жуём. Потом стали рыбу ловить. Только рыба плохо клевала: поймали всего с десяток пескариков. Целый день мы на реке проболтались. К вечеру вернулись домой. Голодные!
      — Ну, Мишка, — говорю, — ты специалист. Что варить будем? Только такое, чтоб побыстрей. Есть очень хочется.
      — Давай кашу, — говорит Мишка. — Кашу проще всего.
      — Ну что ж, кашу так кашу.
      Растопили плиту. Мишка насыпал в кастрюлю крупы. Я говорю:
      — Сыпь побольше. Есть очень хочется!
      Он насыпал полную кастрюлю и воды налил доверху.
      — Не много ли воды? — спрашиваю. — Размазня получится.
      — Ничего, мама всегда так делает. Ты только за печкой смотри, а я уж сварю, будь спокоен.
      Ну, я за печкой смотрю, дрова подкладываю, а Мишка кашу варит, то есть не варит, а сидит да на кастрюлю смотрит, она сама варится.
     
      Скоро стемнело, мы зажгли лампу. Сидим и ждём, когда каша сварится. Вдруг смотрю: крышка на кастрюле приподнялась, и изпод неё каша лезет.
      — Мишка, — говорю, — что это? Почему каша лезет?
      — Куда?
      — Шут её знает куда! Из кастрюли лезет!
      Мишка схватил ложку и стал кашу обратно в кастрюлю впихивать. Мял её, мял, а она будто пухнет в кастрюле, так и вываливается наружу.
      — Не знаю, — говорит Мишка, — с чего это она вылезать вздумала. Может быть, готова уже?
      Я взял ложку, попробовал: крупа совсем твёрдая.
      — Мишка, — говорю, — куда же вода девалась? Совсем сухая крупа!
      — Не знаю, — говорит. — Я много воды налил. Может быть, дырка в кастрюле?
      Стали мы кастрюлю осматривать: никакой дырки нет.
      — Наверно, испарилась, — говорит Мишка. — Надо ещё подлить.
      Он переложил лишнюю крупу из кастрюли в тарелку и подлил в кастрюлю воды. Стали варить дальше. Варили, варили — смотрим, опять каша наружу лезет.
      — Ах, чтоб тебя! — говорит Мишка. — Куда же ты лезешь?
      Схватил ложку, опять стал лишнюю крупу откладывать. Отложил и снова бух туда кружку воды.
      — Вот видишь, — говорит, — ты думал, что воды много, а её ещё подливать приходится.
      Варим дальше. Что за комедия! Опять вылезает каша.
      Я говорю:
      — Ты, наверно, много крупы положил. Она разбухает, и ей тесно в кастрюле становится.
      — Да, — говорит Мишка, — кажется, я немного много крупы переложил. Это всё ты виноват: «Клади, говорит, побольше. Есть хочется!»
      — А откуда я знаю, сколько надо класть? Ты ведь говорил, что умеешь варить.
      — Ну и сварю, не мешай только.
      — Пожалуйста, не буду тебе мешать.
      Отошёл я в сторонку, а Мишка варит, то есть не варит, а только и делает, что лишнюю крупу в тарелки перекладывает. Весь стол уставил тарелками, как в ресторане, и всё время воды подливает. Я не вытерпел и говорю:
      — Ты чтото не так делаешь. Так ведь до утра можно варить!
      — А что ты думаешь, в хорошем ресторане всегда обед с вечера варят, чтоб наутро поспел.
      — Так то, — говорю, — в ресторане! Им спешить некуда, у них еды много всякой.
      — А намто куда спешить?
      — Нам надо поесть да спать ложиться. Смотри, скоро двенадцать часов.
      — Успеешь, — говорит, — выспаться.
      И снова бух в кастрюлю кружку воды. Тут я понял, в чём дело.
      — Ты, — говорю, — всё время холодную воду льёшь, как же она может свариться.
      — А как, потвоему, без воды, что ли, варить?
      — Выложить, — говорю, — половину крупы и налить воды сразу побольше, и пусть себе варится.
      Взял я у него кастрюлю, вытряхнул из неё половину крупы.
      — Наливай, — говорю, — теперь воды доверху.
      Мишка взял кружку, полез в ведро.
      — Нету, — говорит, — воды. Вся вышла.
      — Что же мы делать будем? Как за водой идти, темнота какая! — говорю. — И колодца не увидишь.
      — Чепуха! Сейчас принесу. Он взял спички, привязал к ведру верёвку и пошёл к колодцу. Через минуту возвращается.
      — А вода где? — спрашиваю.
      — Вода… там, в колодце.
      — Сам знаю, что в колодце. Где ведро с водой?
      — И ведро, — говорит, — в колодце.
      — Как — в колодце?
      — Так, в колодце.
      — Упустил?
      — Упустил.
      — Ах ты, — говорю, — размазня! Ты что ж, нас уморить голодом хочешь? Чем теперь воды достать?
      — Чайником можно.
      Я взял чайник и говорю:
      — Давай верёвку.
      — А её нет, верёвки.
      — Где же она?
      — Там.
      — Где — там?
      — Ну… в колодце.
      — Так ты, значит, с верёвкой ведро упустил?
      — Ну да.
      Стали мы другую верёвку искать. Нет нигде.
      — Ничего, — говорит Мишка, — сейчас пойду попрошу у соседей.
      — С ума, — говорю, — сошёл! Ты посмотри на часы: соседи спят давно.
      Тут, как нарочно, обоим нам пить захотелось; кажется, сто рублей за кружку воды отдал бы! Мишка говорит:
      — Это всегда так бывает: когда нет воды, так ещё больше пить хочется. Поэтому в пустыне всегда пить хочется, потому что там нет воды.
      Я говорю:
      — Ты не рассуждай, а ищи верёвку.
      — Где же её искать? Я везде смотрел. Давай леску от удочки привяжем к чайнику.
      — А леска выдержит?
      — Может быть, выдержит.
      — А если не выдержит?
      — Ну, если не выдержит, то… оборвётся…
      — Это и без тебя известно.
      Размотали мы удочку, привязали к чайнику леску и пошли к колодцу. Я опустил чайник в колодец и набрал воды. Леска натянулась, как струна, вотвот лопнет.
      — Не выдержит! — говорю. — Я чувствую.
      — Может быть, если поднимать осторожно, то выдержит, — говорит Мишка.
      Стал я поднимать потихоньку. Только приподнял над водой, плюх — и нет чайника.
      — Не выдержала? — спрашивает Мишка.
      — Конечно, не выдержала. Чем теперь доставать воду?
      — Самоваром, — говорит Мишка.
      — Нет, уж лучше самовар просто бросить в колодец, по крайней мере возиться не надо. Верёвкито нет.
      — Ну, кастрюлей.
      — Что у нас, — говорю, — потвоему, кастрюльный магазин?
      — Тогда стаканом.
      — Это сколько придётся возиться, пока стаканом воды наносишь!
      — Что же делать? Надо ведь кашу доваривать. И пить до зарезу хочется.
      — Давай, — говорю, — кружкой. Кружка всётаки больше стакана.
      Пришли домой, привязали леску к кружке так, чтоб она не переворачивалась. Вернулись к колодцу. Вытащили по кружке воды, напились. Мишка говорит:
      — Это всегда так бывает. Когда пить хочется, та к кажется, что целое море выпьешь, а когда станешь пить, так одну кружку выпьешь и больше уже не хочется, потому что люди от природы жадные…
      Я говорю:
      — Нечего тут на людей наговаривать! Тащи лучше кастрюлю с кашей сюда, мы прямо в неё воды натаскаем, чтоб не бегать двадцать раз с кружкой.
      Мишка принёс кастрюлю и поставил на край колодца. Я её не заметил, зацепил локтем и чуть не столкнул в колодец.
      — Ах ты, растяпа! — говорю. — Зачем мне кастрюлю под локоть сунул? Возьми её в руки и держи крепче. И отойди от колодца подальше, а не то и каша полетит в колодец.
      Мишка взял кастрюлю и отошёл от колодца. Я натаскал воды.
      Пришли мы домой. Каша у нас остыла, печь погасла. Растопили мы снова печь и опять принялись кашу варить. Наконец она у нас закипела, сделалась густая и стала пыхтеть: пых, пых!..
      — О! — говорит Мишка. — Хорошая каша получилась, знатная!
      Я взял ложку, попробовал:
      — Тьфу! Что это за каша! Горькая, несолёная и воняет гарью.
      Мишка тоже хотел попробовать, но тут же выплюнул.
      — Нет, — говорит, — умирать буду, а такую кашу не стану есть!
      — Такой каши наешься, и умереть можно! — говорю я.
      — Что ж делать?
      — Не знаю.
      — Чудаки мы! — говорит Мишка. — У нас же пескари есть!
      Я говорю:
      — Некогда теперь уже с пескарями возиться! Скоро светать начнёт.
      — Так мы их варить не будем, а зажарим. Это ведь быстро — раз, и готово.
      — Ну давай, — говорю, — если быстро. А если будет, как каша, то лучше не надо.
      — В один момент, вот увидишь.
      Мишка почистил пескарей и положил на сковородку. Сковородка нагрелась, пескари и прилипли к ней. Мишка стал отдирать пескарей от сковородки ножом, все бока ободрал им.
      — Умник! — говорю. — Кто же рыбу без масла жарит!
      Мишка взял бутылку с подсолнечным маслом. Налил масла на сковородку и сунул в печь прямо на горячие угли, чтоб поскорее зажарились. Масло зашипело, затрещало и вдруг вспыхнуло на сковородке пламенем. Мишка вытащил сковородку из печки — масло на ней пылает. Я хотел водой залить, а воды у нас во всём доме ни капли нет. Так оно и горело, пока всё масло не выгорело. В комнате дым и смрад, а от пескарей одни угольки остались.
      — Ну, — говорит Мишка, — что теперь жарить будем?
      — Нет, — говорю я, — больше я тебе ничего жарить не дам. Мало того, что ты продукты испортишь, так ты ещё пожар устроишь. Изза тебя весь дом сгорит. Довольно!
      — Что же делать? Естьто ведь хочется!
      Попробовали мы сырую крупу жевать — противно. Попробовали сырой лук — горько. Масло попробовали без хлеба есть — тошно. Нашли банку изпод варенья. Ну, мы её вылизали и легли спать. Уже совсем поздно было.
      Наутро проснулись голодные. Мишка сразу полез за крупой, чтоб варить кашу. Я как увидел, так меня даже в дрожь бросило.
      — Не смей! — говорю. — Сейчас я пойду к хозяйке, тёте Наташе, попрошу, чтобы она нам кашу сварила.
      Мы пошли к тёте Наташе, рассказали ей всё, обещали, что мы с Мишкой все сорняки у неё на огороде выполем, только пусть она поможет нам кашу сварить. Тётя Наташа сжалилась над нами: напоила нас молоком, дала пирогов с капустой, а потом усадила завтракать. Мы всё ели и ели, так что тёти Наташин Вовка на нас удивлялся, какие мы голодные были.
      Наконец мы наелись, попросили у тёти Наташи верёвку и пошли доставать из колодца ведро и чайник. Много мы провозились и, если бы Мишка не придумал якорёк из проволоки сделать, так бы ничего и не достали. А якорьком, как крючком, подцепили и ведро и чайник. Ничего не пропало — всё вытащили. А потом мы с Мишкой и Вовкой сорняки на огороде пололи.
      Мишка говорил:
      — Сорняки — это чепуха! Совсем нетрудное дело. Гораздо легче, чем кашу варить!
     
     
      Дружок
     
      Замечательно нам с Мишкой жилось на даче! Вот где было раздолье! Делай что хочешь, иди куда хочешь. Можешь в лес за грибами ходить или за ягодами или купаться в реке, а не хочешь купаться — так лови рыбу, и никто тебе слова не скажет. Когда у мамы кончился отпуск и нужно было собираться обратно в город, мы даже загрустили с Мишкой. Тётя Наташа заметила, что мы оба ходим как в воду опущенные, и стала уговаривать маму, чтоб мы с Мишкой остались ещё пожить. Мама согласилась и договорилась с тётей Наташей, чтоб она нас кормила и всякое такое, а сама уехала.
      Мы с Мишкой остались у тёти Наташи. А у тёти Наташи была собака Дианка. И вот как раз в тот день, когда мама уехала, Дианка вдруг ощенилась: шестерых щенков принесла. Пятеро чёрных с рыжими пятнами и один — совсем рыжий, только одно ухо у него было чёрное. Тётя Наташа увидела щенков и говорит:
      — Чистое наказанье с этой Дианкой! Каждое лето она щенков приносит! Что с ними делать, не знаю. Придётся их утопить.
      Мы с Мишкой говорим:
      — Зачем топить? Они ведь тоже хотят жить. Лучше отдать соседям.
      — Да соседи не хотят брать, у них своих собак полно, — сказала тётя Наташа. — А мне ведь тоже не надо столько собак.
      Мы с Мишкой стали просить:
      — Тётечка, не надо их топить! Пусть они подрастут немножечко, а потом мы сами их комунибудь отдадим.
      Тётя Наташа согласилась, и щеночки остались. Скоро они подросли, стали бегать по двору и лаять:
      «Тяф! Тяф!» — совсем как настоящие псы. Мы с Мишкой по целым дням играли с ними.
      Тётя Наташа несколько раз напоминала нам, чтоб мы раздали щенков, но нам было жалко Дианку. Ведь она станет скучать по своим детям, думали мы.
      — Зря я вам поверила, — сказала тётя Наташа. — Теперь я вижу, что все щенки останутся у меня. Что я буду делать с такой оравой собак? На них одного корму сколько надо!
      Пришлось нам с Мишкой браться за дело. Ну и помучились же мы! Никто не хотел брать щенков. Несколько дней подряд мы таскали их по всему посёлку и насилу пристроили трёх щенков. Ещё двоих мы отнесли в соседнюю деревню. У нас остался один щенок, тот, который был рыжий с чёрным ухом. Нам он больше всех нравился. У него была такая милая морда и очень красивые глаза, такие большие, будто он всё время чемунибудь удивлялся. Мишка никак не хотел расставаться с этим щенком и написал своей маме такое письмо:
      «Милая мамочка! Разреши мне держать щеночка маленького. Он очень красивый, весь рыжий, а ухо чёрное, и я его очень люблю. А я тебя всегда буду слушаться, и буду хорошо учиться, и щеночка буду учить, чтоб из него выросла хорошая, большая собака».
      Мы назвали щеночка Дружком. Мишка говорил, что купит книжку о том, как дрессировать собак, и будет учить Дружка по книжке.
      Прошло несколько дней, а от Мишкиной мамы так и не пришло ответа. То есть пришло письмо, но в нём совсем ничего про Дружка не было. Мишкина мама писала, чтобы мы приезжали домой, потому что она беспокоится, как мы тут живём одни.
      Мы с Мишкой в тот же день решили ехать, и он сказал, что повезёт Дружка без разрешения, потому что он ведь не виноват, раз письмо не дошло.
      — Как же вы повезёте своего щенка? — спросила тётя Наташа. — Ведь в поезде не разрешают возить собак. Увидит проводник и оштрафует.
      — Ничего, — говорит Мишка, — мы его в чемодан спрячем, никто и не увидит.
      Мы переложили из Мишкиного чемодана все вещи ко мне в рюкзак, просверлили в чемодане дырки гвоздём, чтоб Дружок в нём не задохнулся, положили туда краюшку хлеба и кусок жареной курицы на случай, если Дружок проголодается, а Дружка посадили в чемодан и пошли с тётей Наташей на станцию.
      Всю дорогу Дружок сидел в чемодане молча, и мы были уверены, что довезём его благополучно. На станции тётя Наташа пошла взять нам билеты, а мы решили посмотреть, что делает Дружок. Мишка открыл чемодан. Дружок спокойно лежал на дне и, задрав голову кверху, жмурил глаза от света.
      — Молодец Дружок! — радовался Мишка. — Это такой умный пёс!.. Понимает, что мы его везём тайком.
      Мы погладили Дружка и закрыли чемодан. Скоро подошёл поезд. Тётя Наташа посадила нас в вагон, и мы попрощались с ней. В вагоне мы выбрали для себя укромное местечко. Одна лавочка была совсем свободна, а напротив сидела старушка и дремала. Больше никого не было. Мишка сунул чемодан под лавку. Поезд тронулся, и мы поехали.
     
      * * *
     
      Сначала всё шло хорошо, но на следующей станции стали садиться новые пассажиры. К нам подбежала какаято длинноногая девчонка с косичками и затрещала как сорока:
      — Тётя Надя! Дядя Федя! Идите сюда! Скорее, скорее, здесь места есть!
      Тётя Надя и дядя Федя пробрались к нашей лавочке.
      — Сюда, сюда! — трещала девчонка. — Садитесь! Я вот здесь сяду с тётей Надечкой, а дядечка Федечка пусть сядет рядом с мальчиками.
      — Не шуми так, Леночка, — сказала тётя Надя. И они вместе сели напротив нас, рядом со старушкой, а дядя Федя сунул свой чемодан под лавку и сел рядом с нами.
      — Ой, как хорошо! — захлопала в ладоши Леночка. — С одной стороны три дяденьки сидят, а с другой — три тётеньки.
      Мы с Мишкой отвернулись и стали смотреть в окно. Сначала всё было тихо, только колёса постукивали. Потом под лавкой послышался шорох и начало чтото скрестись, словно мышь.
      — Это Дружок! — зашептал Мишка. — А что, если проводник придёт?
      — Ничего, может быть, он и не услышит.
      — А если Дружок лаять начнёт?
      Дружок потихоньку скрёбся, будто хотел проскрести в чемодане дырку.
      — Ай, мамочка, мышь! — завизжала эта егоза Леночка и стала поджимать под себя ноги.
      — Что ты выдумываешь! — сказала тётя Надя. — Откуда тут мышь?
      — А вот послушай! Послушай!
      Тут Мишка изо всех сил стал кашлять и толкать чемодан ногой. Дружок на минуту успокоился, потом потихоньку заскулил. Все удивлённо переглянулись, а Мишка поскорей стал тереть по стеклу пальцем так, чтоб стекло визжало. Дядя Федя посмотрел на Мишку строго и сказал:
      — Мальчик, перестань! Это на нервы действует.
      В это время сзади ктото заиграл на гармошке, и Дружка не стало слышно. Мы обрадовались. Но гармошка скоро утихла.
      — Давай будем песни петь! — шепчет Мишка.
      — Неудобно, — говорю я.
      — Ну, давай громко стихи читать.
      — Ну, давай. Начинай.
      Изпод лавки раздался писк. Мишка закашлял и поскорее начал стихи:
      В вагоне раздался смех. Ктото сказал:
      — На дворе скоро осень, а у нас тут весна начинается!
      Леночка стала хихикать и говорить:
      — Какие мальчишки смешные! То скребутся, как мыши, то по стеклу пальцами скрипят, то стихи читают.
      Но Мишка ни на кого не обращал внимания. Когда это стихотворение кончилось, он начал другое и отбивал такт ногами:
      — Ну, вот и лето пришло: сирень, видите ли, распустилась! — шутили пассажиры.
      А у Мишки без всякого предупреждения грянула зима:
      А потом почемуто всё пошло шиворотнавыворот и после зимы наступила вдруг осень:
     
      Скучная картина!
      Тучи без конца.
      Дождик так и льётся,
      Лужи у крыльца.
     
      Тут Дружок жалобно завыл в чемодане, и Мишка закричал что было силы:
     
      Что ты рано в гости,
      Осень, к нам пришла?
      Ещё просит сердце
      Света и тепла!
     
      Старушка, которая дремала напротив, проснулась, закивала головой и говорит:
      — Верно, деточка, верно! Рано осень к нам пришла. Ещё ребятишкам погулять хочется, погреться на солнышке, а тут осень! Ты, миленький, хорошо стишки говоришь, хорошо!
      И она принялась гладить Мишку по голове. Мишка незаметно толкнул меня под лавкой ногой, чтоб я продолжал чтение, а у меня, как нарочно, все стихи выскочили из головы, только одна песня вертелась. Недолго раздумывая я гаркнул что было силы на манер стихов:
     
      Ах вы сени, мои сени!
      Сени новые мои!
      Сени новые, кленовые, решётчатые!
     
      Дядя Федя поморщился:
      — Вот наказание! Ещё один исполнитель нашёлся!
      А Леночка надула губки и говорит:
      — Фи! Нашёл что читать! Какието сени!
      А я отбарабанил эту песню два раза подряди принялся за другую:
     
      Сижу за решёткой, в темнице сырой,
      Вскормленный в неволе орёл молодой…
     
      — Вот бы тебя засадить куданибудь, чтоб ты не портил людям нервы! — проворчал дядя Федя.
      — Ты не волнуйся, — говорила ему тётя Надя. — Ребята стишки повторяют, что тут такого!
      Но дядя Федя всётаки волновался и тёр рукой лоб, будто у него голова болела. Я замолчал, но тут Мишка пришёл на помощь и стал читать с выражением:
     
      Тиха украинская ночь.
      Прозрачно небо, звёзды блещут…
     
      — О! — засмеялись в вагоне. — На Украину попал! Кудато ещё залетит?
      На остановке вошли новые пассажиры.
      — Ого, да тут стихи читают! Весело будет ехать.
      А Мишка уже путешествовал по Кавказу:
     
      Кавказ подо мною, один в вышине
      Стою над снегами у края стремнины…
     
      Так он объехал чуть ли не весь свет и попал даже на Север. Там он охрип и снова стал толкать меня под лавкой ногой. Я никак не мог припомнить, какие ещё бывают стихи, и опять принялся за песню:
     
      Всюто я вселенную проехал.
      Нигде я милой не нашёл…
     
      Леночка засмеялась:
      — А этот всё какието песни читает!
      — А я виноват, что Мишка все стихи перечитал? — сказал я и принялся за новую песню:
     
      Голова ль ты моя удалая,
      Долго ль буду тебя я носить?
     
      — Нет, братец, — проворчал дядя Федя, — если будешь так донимать всех своими стихами, то не сносить тебе головы!
      Он опять принялся тереть рукой лоб, потом взял изпод лавки чемодан и вышел на площадку.
      Поезд подходил к городу. Пассажиры зашумели, стали брать свои вещи и толпиться у выхода. Мы тоже схватили чемодан и рюкзак и стали пролезать на площадку. Поезд остановился. Мы вылезли из вагона и пошли домой. В чемодане было тихо.
      — Смотри, — сказал Мишка, — когда не надо, так он молчит, а когда надо было молчать, он всю дорогу скулил.
      — Надо посмотреть — может, он там задохнулся? — говорю я.
      Мишка поставил чемодан на землю, открыл его… и мы остолбенели: Дружка в чемодане не было! Вместо него лежали какието книжки, тетради, полотенце, мыло, очки в роговой оправе, вязальные спицы.
      — Что это? — говорит Мишка. — Куда же Дружок делся?
      Тут я понял, в чём дело.
      — Стой! — говорю. — Да это ведь не наш чемодан! Мишка посмотрел и говорит:
      — Верно! В нашем чемодане были дырки просверлены, и потом, наш был коричневый, а этот рыжий какойто. Ах я разиня! Схватил чужой чемодан!
      — Бежим скорей обратно, может быть, наш чемодан так и стоит под лавкой, — сказал я.
      Прибежали мы на вокзал. Поезд ещё не ушёл. А мы забыли, в каком вагоне ехали. Стали бегать по всем вагонам и заглядывать под лавки. Обыскали весь поезд. Я говорю:
      — Наверно, его забрал ктонибудь.
      — Давай ещё раз пройдём по вагонам, — говорит Мишка.
      Мы ещё раз обыскали все вагоны. Ничего не нашли. Стоим с чужим чемоданом и не знаем, что делать. Тут пришёл проводник и прогнал нас.
      — Нечего, — говорит, — по вагонам шнырять!
      Пошли мы домой. Я зашёл к Мишке, чтобы выгрузить из рюкзака его вещи. Мишкина мама увидела, что он чуть не плачет, и спрашивает:
      — Что с тобой?
      — Дружок пропал!
      — Какой дружок?
      — Ну, щенок. Не получала письма разве?
      — Нет, не получала.
      — Ну вот! А я писал.
      Мишка стал рассказывать, какой хороший был Дружок, как мы его везли и как он потерялся. Под конец Мишка расплакался, а я ушёл домой и не знаю, что было дальше.
     
      * * *
     
      На другой день Мишка приходит ко мне и говорит:
      — Знаешь, теперь выходит — я вор!
      — Почему?
      — Ну, я ведь чужой чемодан взял.
      — Ты ведь по ошибке.
      — Вор тоже может сказать, что он по ошибке.
      — Тебе ведь никто не говорит, что ты вор.
      — Не говорит, а всётаки совестно. Может быть, тому человеку этот чемодан нужен. Я должен вернуть.
      — Да как же ты найдёшь этого человека?
      — А я напишу записки, что нашёл чемодан, и расклею по всему городу. Хозяин увидит записку и придёт за своим чемоданом.
      — Правильно! — говорю я.
      — Давай записки писать.
      Нарезали мы бумаги и стали писать:
      «Мы нашли чемодан в вагоне. Получить у Миши Козлова. Песчаная улица, No 8, кв. 3».
      Написали штук двадцать таких записок. Я говорю:
      — Давай напишем ещё записки, чтоб нам вернули Дружка. Может быть, наш чемодан тоже ктонибудь по ошибке взял.
      — Наверно, его тот гражданин взял, который с нами в поезде ехал, — сказал Мишка.
      Нарезали мы ещё бумаги и стали писать:
      «Кто нашёл в чемодане щенка, очень просим вернуть Мише Козлову или написать по адресу: Песчаная улица, No 8, кв. 3».
      Написали и этих записок штук двадцать и пошли их по городу расклеивать. Клеили на всех углах, на фонарных столбах… Только записок оказалось мало. Мы вернулись домой и стали ещё записки писать. Писали, писали — вдруг звонок. Мишка побежал открывать. Вошла незнакомая тётенька.
      — Вам кого? — спрашивает Мишка.
      — Мишу Козлова.
      Мишка удивился: откуда она его знает?
      — А зачем?
      — Я, — говорит, — чемодан потеряла.
      — А! — обрадовался Мишка. — Идите сюда. Вот он, ваш чемодан.
      Тётенька посмотрела и говорит:
      — Это не мой.
      — Как — не ваш? — удивился Мишка.
      — Мой был побольше, чёрный, а этот рыжий.
      — Ну, тогда вашего у нас нет, — говорит Мишка. — Мы другого не находили. Вот когда найдём, тогда пожалуйста.
      Тётенька засмеялась и говорит:
      — Вы не правильно делаете, ребята. Чемодан надо спрятать и никому не показывать, а если придут за ним, то вы сначала спросите, какой был чемодан и что в нём лежало. Если вам ответят правильно, тогда отдавайте чемодан. А так ведь вам ктонибудь скажет: «Мой чемодан» — и заберёт, а это и не его вовсе. Всякие люди бывают!
      — Верно! — говорит Мишка. — А мы и не сообразили!
      Тётенька ушла.
      — Вот видишь, — говорит Мишка, — сразу подействовало! Не успели мы записки наклеить, а люди уже приходят. Ничего, может быть, и Дружок найдётся!
      Мы спрятали чемодан под кровать, но в этот день к нам больше никто не пришёл. Зато на другой день у нас перебывало много народу. Мы с Мишкой даже удивлялись, как много людей теряют свои чемоданы и разные другие вещи. Один гражданин забыл чемодан в трамвае и тоже пришёл к нам, другой забыл в автобусе ящик с гвоздями, у третьего в прошлом году пропал сундук — все шли к нам, как будто у нас было бюро находок. С каждым днём приходило всё больше и больше народу.
      — Удивляюсь! — говорил Мишка. — Приходят только те, у которых пропал чемодан или хотя бы сундук, а те, которые нашли чемодан, преспокойно сидят дома.
      — А чего им беспокоиться? Кто потерял, тот ищет, а кто нашёл, чего ему ещё ходить?
      — Могли бы хоть письмо написать, — говорит Мишка. — Мы бы сами пришли.
     
      * * *
     
      Один раз мы с Мишкой сидели дома. Вдруг ктото постучал в дверь. Мишка побежал отворять. Оказалось, почтальон. Мишка радостный вбежал в комнату с письмом в руках.
      — Может быть, это про нашего Дружка! — сказал он и стал разбирать на конверте адрес, который был написан неразборчивыми каракулями.
      Весь конверт был усеян штемпелями и наклейками с надписями.
      — Это не нам письмо, — сказал наконец Мишка. — Это маме. Какойто шибко грамотный человек писал. В одном слове две ошибки сделал: вместо «Песчаная» улица написал «Печная». Видно, письмо долго по городу ходило, пока куда надо дошло… Мама! — закричал Мишка. — Тебе письмо от какогото грамотея!
      — Что это за грамотей?
      — А вот почитай письмо.
      Мама разорвала конверт и стала читать вполголоса:
      — «Милая мамочка! Разреши мне держать щеночка маленького. Он очень красивый, весь рыжий, а ухо чёрное, и я его очень люблю…» Что это? — говорит мама. — Это ведь ты писал!
      Я засмеялся и посмотрел на Мишку. А он покраснел как варёный рак и убежал.
     
      * * *
     
      Мы с Мишкой потеряли надежду отыскать Дружка, но Мишка часто вспоминал о нём:
      — Где он теперь? Какой у него хозяин? Может быть, он злой человек и обижает Дружка? А может быть, Дружок так и остался в чемодане и погиб там от голода? Пусть бы мне не вернули его, а только хоть бы сказали, что он живой и что ему хорошо!
      Скоро каникулы кончились, и пришла пора идти в школу. Мы были рады, потому что очень любили учиться и уже соскучились по школе. В этот день мы встали ранорано, оделись во всё новое и чистое. Я пошёл к Мишке, чтоб разбудить его, и встретился с ним на лестнице. Он как раз шёл ко мне, чтобы разбудить меня.
      Мы думали, что в этом году с нами будет заниматься Вера Александровна, которая учила нас в прошлом году, но оказалось, что у нас теперь будет совсем новая учительница, Надежда Викторовна, так как Вера Александровна перешла в другую школу. Надежда Викторовна дала нам расписание уроков, сказала, какие учебники будут нужны, и стала вызывать нас всех по журналу, чтоб познакомиться с нами. А потом спросила:
      — Ребята, вы учили в прошлом году стихотворение Пушкина «Зима»?
      — Учили! — загудели все хором.
      — Кто помнит это стихотворение?
      Все ребята молчали. Я шепчу Мишке:
      — Ты ведь помнишь?
      — Помню.
      — Так поднимай руку!
      Мишка поднял руку.
      — Ну, выходи на середину и читай, — сказала учительница.
      Мишка подошёл к столу и начал читать с выражением:
     
      Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
      На дровнях обновляет путь;
      Его лошадка, снег почуя,
      Плетётся рысью какнибудь…
     
      Он читал всё дальше и дальше, а учительница сначала смотрела на него пристально, потом наморщила лоб, будто вспоминала чтото, потом вдруг протянула к Мишке руку и говорит:
      — Постой, постой! Я вспомнила: ты ведь тот мальчик, который ехал в поезде и всю дорогу читал стихи? Верно?
      Мишка сконфузился и говорит:
      — Верно.
      — Ну, садись, а после уроков зайдёшь ко мне в учительскую.
      — А стихи не надо кончать? — спросил Мишка.
      — Не надо. Я и так вижу, что ты знаешь.
      Мишка сел и принялся толкать меня под партой ногой:
      — Это она! Та тётенька, которая с нами в поезде ехала. Ещё с нею была девчонка Леночка и дяденька, который сердился. Дядя Федя, помнишь?
      — Помню, — говорю. — Я её тоже узнал, как только ты стихи стал читать.
      — Ну, что теперь будет? — беспокоился Мишка. — Зачем она меня в учительскую вызвала? Наверно, достанется нам за то, что мы тогда шумели в поезде!
      Мы с Мишкой так волновались, что не заметили даже, как занятия кончились. Последними вышли из класса, и Мишка пошёл в учительскую. Я остался ждать его в коридоре. Наконец он оттуда вышел.
      — Ну, что тебе учительница сказала? — спрашиваю я.
      — Оказывается, мы её чемодан взяли, то есть не её, а того дяденьки. Но это всё равно. Она спросила, не взяли ли мы по ошибке чужой чемодан. Я сказал, что взяли. Она стала расспрашивать, что в этом чемодане было, и узнала, что это их чемодан. Она велела сегодня же принести ей чемодан и дала адрес.
      Мишка показал мне бумажку, на которой был записан адрес. Мы поскорей пошли домой, взяли чемодан и отправились по адресу.
      Нам открыла дверь Леночка, которую мы видели в поезде.
      — Вам кого? — спросила она.
      А мы забыли, как звать учительницу.
      — Постойте, — говорит Мишка. — Вот тут на бумажке записано… Надежду Викторовну.
      Леночка говорит:
      — Вы, наверно, чемодан принесли?
      — Принесли.
      — Ну, заходите.
      Она привела нас в комнату и закричала:
      — Тётя Надя! Дядя Федя! Мальчики чемодан принесли!
      Надежда Викторовна и дядя Федя вошли в комнату. Дядя Федя открыл чемодан, увидел свои очки и сразу надел их на нос.
      — Вот они, мои любимые старые очки! — обрадовался он. — Как хорошо, что они нашлись! А то я к новым очкам никак не могу привыкнуть.
      Мишка говорит:
      — Мы ничего не трогали. Всё ждали, когда хозяин отыщется. Мы даже везде объявления наклеили, что нашли чемодан.
      — Ну вот! — сказал дядя Федя. — А я никогда не читаю объявлений на стенах. Ну ничего, в следующий раз буду умнее — всегда буду читать.
      Леночка кудато ушла, а потом вернулась в комнату, а за ней бежал щенок. Он был весь рыжий, только одно ухо у него было чёрное.
      — Смотри! — прошептал Мишка. Щенок насторожился, приподнял своё ухо и поглядел на нас.
      — Дружок! — закричали мы.
      Дружок завизжал от радости, кинулся к нам, принялся прыгать и лаять. Мишка схватил его на руки:
      — Дружок! Верный мой пёс! Значит, ты не забыл нас?
      Дружок лизал ему щёки, а Мишка целовал его прямо в морду. Леночка смеялась, хлопала в ладоши и кричала:
      — Мы его в чемодане с поезда принесли! Мы по ошибке ваш чемодан взяли. Это всё дядечка Федечка виноват!
      — Да, — сказал дядя Федя, — это моя вина. Я первый взял ваш чемодан, а потом уж вы мой взяли.
      Они отдали нам чемодан, в котором Дружок ехал в поезде. Леночка, видно, очень не хотела расставаться с Дружком. На глазах у неё даже слёзы были. Мишка сказал, что на следующий год у Дианки снова будут щенки, тогда мы выберем самого красивого и привезём ей.
      — Обязательно привезите, — сказала Леночка. Мы попрощались и вышли на улицу. Дружок сидел на руках у Мишки, вертел во все стороны головой, и глаза у него были такие, будто он всему удивлялся. Наверно, Леночка всё время держала его дома и ничего ему не показывала.
      Когда мы подошли к дому, у нас на крыльце сидели две тётки и дядька. Они, оказывается, нас ждали.
      — Вы, наверно, за чемоданом пришли? — спросили мы их.
      — Да, — сказали они. — Это вы те ребята, которые чемодан нашли?
      — Да, это мы, — говорим мы. — Только никакого чемодана у нас теперь нет. Уже нашёлся хозяин, и мы отдали.
      — Так вы бы поснимали свои записки, а то только людей смущаете. Приходится изза вас даром время терять!
      Они поворчали и разошлись. А мы с Мишкой в тот же день обошли все места, где наклеили записки, и ободрали их.
     
     
      Телефон
     
      Один раз мы с Мишкой были в игрушечном магазине и увидели замечательную игрушку — телефон. В большой деревянной коробке лежали два телефонных аппарата, две трубки, в которые говорить и слушать, и целая катушка проволоки. Продавщица объяснила нам, что если один телефон поставить в одной квартире, а другой — у соседей и соединить оба аппарата проволокой, то можно переговариваться.
      — Вот нам бы купить! Мы как раз соседи, — сказал Мишка. — Хорошая штука! Это не какаянибудь простая игрушка, которую поломаешь и выбросишь. Это полезная вещь!
      — Да, — говорю я, — очень полезная штука! Захотел поговорить, взял трубку — поговорил, и ходить никуда не надо.
      — Удобство! — восторгался Мишка. — Сидишь дома и разговариваешь. Замечательно!
      Мы с Мишкой решили собирать деньги, чтобы купить телефон. Две недели подряд мы не ели мороженого, не ходили в кино — всё деньги копили. Наконец насобирали, сколько было нужно, и купили телефон.
      Примчались из магазина домой с коробкой. Один телефон у меня поставили, другой — у Мишки и от моего телефона протянули проволоку через форточку вниз, прямо к Мишкиному телефону.
      — Ну, — говорит Мишка, — попробуем разговаривать. Беги наверх и слушай.
      Я помчался к себе, взял трубку и слушаю, а трубка уже кричит Мишкиным голосом:
      — Алло! Алло!
      Я тоже как закричу:
      — Алло!
      — Слышно чтонибудь? — кричит Мишка.
      — Слышно. А тебе слышно?
      — Слышно. Вот здорово! Тебе хорошо слышно?
      — Хорошо. А тебе?
      — И мне хорошо! Хахаха! Слышно, как я смеюсь?
      — Слышно. Хахаха! А тебе слышно?
      — Слышно. Послушай, сейчас я к тебе приду.
      Мишка прибежал ко мне, и мы принялись обниматься от радости.
      — Хорошо, что купили телефон! Правда? — говорит Мишка.
      — Конечно, — говорю, — хорошо.
      — Слушай, сейчас я пойду обратно и позвоню тебе.
      Он убежал и позвонил снова. Я взял трубку:
      — Алло!
      — Алло!
      — Слышно?
      — Слышно.
      — Хорошо?
      — Хорошо.
      — И у меня хорошо. Давай разговаривать.
      — Давай, — говорю. — А о чём разговаривать?
      — Ну, о чём… О чемнибудь… Хорошо, что мы купили телефон, правда?
      — Правда.
      — Вот если бы не купили, было бы плохо. Правда?
      — Правда.
      — Ну?
      — Что «ну»?
      — Чего же ты не разговариваешь?
      — А ты почему не разговариваешь?
      — Да я не знаю, о чём разговаривать, — говорит Мишка. — Это всегда так бывает: когда надо разговаривать, так не знаешь, о чём разговаривать, а когда не надо разговаривать, так разговариваешь и разговариваешь…
      Я говорю:
      — Давай вот что: подумаем, а когда придумаем, тогда позвоним.
      — Ладно.
      Я повесил трубку и стал думать. Вдруг звонок. Я взял трубку.
      — Ну, придумал? — спрашивает Мишка.
      — Нет ещё, не придумал.
      — Я тоже ещё не придумал.
      — Зачем же ты звонишь, раз не придумал?
      — А я думал, что ты придумал.
      — Я сам тогда позвонил бы.
      — А я думал, что ты не догадаешься.
      — Что ж я, потвоему, осёл?
      — Нет, какой же ты осёл! Ты совсем не осёл! Разве я говорю, что ты осёл!
      — А что ты говоришь?
      — Ничего. Говорю, что ты не осёл.
      — Ну ладно, довольно тебе про осла твердить! Давай лучше уроки учить.
      — Давай.
      Я повесил трубку и сел за уроки. Вдруг Мишка снова звонит:
      — Слушай, сейчас я буду петь и на рояле играть по телефону.
      — Ну, пой, — говорю.
      Послышалось какоето шипение, потом забренчала музыка, и вдруг Мишка запел не своим голосом:
     
      Куда, куда вы удалились,
      Весны моей златые дниии?
     
      «Что это? — думаю. — Где он так петь выучился?» Вдруг Мишка сам является. Рот до ушей.
      — Ты думал, это я пою? Это патефон по телефону поёт! Дайка, я послушаю.
      Я дал ему трубку. Он слушал, слушал, потом как бросит трубку — и бегом вниз. Я взял трубку, а там:
      «Пшшш! Пшшш! Дррр! Дррр!» Наверно, пластинка кончилась. Я снова сел за уроки. Опять звонок. Я взял трубку:
      — Алло!
      А из трубки:
      «Ав! Ав! Ав!»
      — Ты чего, — говорю, — пособачьи лаешь?
      — Это не я. Это с тобой Дружок разговаривает. Слышишь, как он кусает трубку зубами?
      — Слышу.
      — Это я ему в морду тыкаю трубкой, а он её зубами грызёт.
      — Ты бы лучше не портил трубку.
      — Ничего, она железная… Ай! Пошёл вон! Я тебе покажу, как кусаться! Вот тебе! («Ав! Ав! Ав!») Кусается, понимаешь?
      — Понимаю, — говорю.
      Снова сел за уроки. Через минуту звонок. Я взял трубку, а там чтото жужжит:
      «Жжуууу!»
      — Алло! — кричу я.
      «Жууу! Жжуу!»
      — Чем ты там жужжишь?
      — Мухой.
      — Какой мухой?
      — Ну, простой мухой. Я её держу перед трубкой, а она крылышками машет и жужжит.
      Целый вечер мы с Мишкой звонили друг другу и выдумывали разные фокусы: пели, кричали, рычали, мычали, даже шёпотом разговаривали — всё было слышно. Уроки я кончил поздно и думаю:
      «Позвоню ещё раз Мишке, перед тем как лечь спать».
      Позвонил, а он не отвечает.
      «Что же это? — думаю. — Неужели телефон испортился?»
      Позвонил ещё раз — опять нет ответа! Думаю:
      «Надо пойти узнать, в чём дело».
      Прибегаю к нему… Батюшки! Он телефон положил на стол и ломает. Батарею из аппарата вытащил, звонок разобрал и уже трубку развинчивает.
      — Стой! — говорю. — Ты зачем телефон ломаешь?
      — Да я не ломаю. Я только хочу посмотреть, как он устроен. Разберу, а потом соберу обратно.
      — Так разве ты соберёшь? Это понимать надо.
      — Ну я и понимаю. Чего тут ещё не понимать!
      Он развинтил трубку, вынул из неё какието железки и стал отковыривать круглую пластинку, которая внутри была. Пластинка вывалилась, и из трубки посыпался чёрный порошок. Мишка испугался и стал собирать порошок обратно в трубку.
      — Ну, вот видишь, — говорю, — что ты наделал!
      — Ничего, — говорит, — я сейчас соберу всё, как было.
      И стал собирать. Возился, возился… Винтики маленькие, завинчивать трудно. Наконец собрал трубку, только железка у него одна осталась и два винтика лишних.
      — А это откуда — железка? — спрашиваю.
      — Ах я разиня! — говорит Мишка. — Забыл! Её надо было там внутри привинтить. Придётся снова разбирать трубку.
      — Ну, — говорю, — я пойду домой, а ты, как только будет готово, позвони мне.
      Пошёл я домой и стал ждать. Ждал, ждал, так ничего не дождался и спать лёг.
      Наутро телефон как зазвонит! Я вскочил неодетый, схватил трубку и кричу:
      — Слушаю!
      А из трубки в ответ:
      — Ты чего хрюкаешь?
      — Как это хрюкаю? Я не хрюкаю, — говорю я.
      — Брось хрюкать! Говори почеловечески! — кричит Мишка.
      — Я же почеловечески. Зачем мне хрюкать?
      — Ну, довольно тебе баловаться! Всё равно я не поверю, что поросёнка в комнату притащил.
      — Да говорят же тебе, что никакого поросёнка нет! — рассердился я.
      Мишка замолчал. Через минуту приходит ко мне:
      — Ты чего хрюкал по телефону?
      — Я не хрюкал.
      — Я ведь слышал.
      — Да зачем же мне хрюкать?
      — Не знаю, — говорит. — Только у меня в трубке всё «хрюхрю» да «хрюхрю». Вот пойди, если не веришь, послушай.
      Я пошёл к нему и позвонил по телефону:
      — Алло!
      Сначала ничего не было слышно, а потом потихоньку так:
      «Хрюк! Хрюк! Хрюк!»
      Я говорю:
      — Хрюкает.
      А в ответ снова:
      «Хрюк! Хрюк! Хрюк!»
      — Хрюкает! — кричу я. А из трубки опять:
      «Хрюк! Хрюк! Хрюк! Хрюк!»
      Тут я понял, в чём дело, и побежал к Мишке.
      — Это ты, — говорю, — телефон испортил!
      — Почему?
      — Ты разбирал его, вот и испортил у себя в трубке чтото.
      — Наверно, я чтонибудь не правильно собрал, — говорит Мишка. — Надо исправить.
      — Как же теперь исправишь?
      — А я посмотрю, как твой телефон устроен, и свой сделаю так же.
      — Не дам я свой телефон разбирать!
      — Да ты не бойся! Я осторожно. Надо же починить!
      И стал чинить. Возился, возился — и починил так, что совсем ничего не стало слышно. Даже хрюкать перестало.
      — Ну, что теперь делать? — спрашиваю я.
      — Знаешь, — говорит Мишка, — пойдём в магазин, может быть, там починят.
      Пошли мы в игрушечный магазин, но там телефонов не чинили и даже не знали, где чинят. Целый день мы ходили скучные. Вдруг Мишка придумал:
      — Чудаки мы! Ведь мы можем по телеграфу переговариваться!
      — Как — по телеграфу?
      — Очень просто: точка, тире. Звонокто ведь действует! Короткий звонок — точка, а длинный — тире. Выучим азбуку Морзе и будем переговариваться!
      Достали мы азбуку Морзе и стали учить: «А» — точка, тире; «Б» — тире, три точки; «В» — точка, два тире… Выучили всю азбуку и стали переговариваться. Сначала у нас получалось медленно, а потом мы научились, как настоящие телеграфисты: «треньтреньтрень!» — и всё понятно. Это даже интереснее было, чем простой телефон. Только это продолжалось недолго. Один раз звоню Мишке утром, а он не отвечает. «Ну, — думаю, — спит ещё». Позвонил позже — опять не отвечает. Пошёл к нему и стучу в дверь. Мишка открыл и говорит:
      — Ты чего в дверь барабанишь? Не видишь, что ли? — и показывает на двери кнопку.
      — Что это? — спрашиваю.
      — Кнопка.
      — Какая?
      — Электрическая. У нас теперь электрический звонок есть, так что можешь звонить.
      — Где ты взял?
      — Сам сделал.
      — Из чего?
      — Из телефона.
      — Как — из телефона?
      — Очень просто. Звонок из телефона выдрал, кнопку — тоже. И батарею из телефона вынул. Была игрушка — стала вещь!
      — Какое же ты имел право телефон разбирать? — говорю я.
      — Какое право! Я свой телефон разобрал. Твоего ведь не трогал.
      — Так телефонто наш общий! Если бы я знал, что ты станешь ломать, то и не стал бы с тобой покупать! Зачем мне телефон, если разговаривать не с кем!
      — А зачем нам разговаривать? Небось недалеко живём, можно и так прийти поговорить.
      — Я с тобой и разговаривать после этого не хочу!
      Рассердился я на него и три дня с ним не разговаривал. От скуки и я свой телефон разобрал и сделал из него электрический звонок. Только не так, как у Мишки. Я всё аккуратно устроил. Батарею поставил возле двери на полочке, от неё по стене провода протянул к электрическому звонку и кнопке. А кнопку к двери хорошенько винтиками привинтил, чтобы она не болталась на одном гвозде, как у Мишки. Даже папа и мама похвалили меня за то, что я устроил такую полезную вещь в доме.
      Я пошёл к Мишке, чтобы рассказать ему, что у меня теперь тоже электрический звонок есть.
      Подхожу к двери, звоню… Нажимал кнопку, нажимал — никто не отворяет. «Может быть, звонок испортился?» — думаю. Стал в дверь стучать. Мишка открыл. Я спрашиваю:
      — Что же звонок, не действует?
      — Не действует.
      — Почему?
      — Да я батарею разобрал.
      — Зачем?
      — Ну, я хотел посмотреть, из чего батарея сделана.
      — Как же, — говорю, — ты теперь будешь — без телефона и без звонка?
      — Ничего, — вздохнул он, — какнибудь буду!
      Пошёл я домой, а сам думаю: «Почему Мишка такой нескладный? Зачем он всё ломает?!» Мне даже жалко стало его.
      Вечером я лёг спать и долго не мог заснуть, всё вспоминал: как у нас был телефон и как из него получился электрический звонок. Потом я стал думать об электричестве, как оно получается в батарее и из чего. Все давно уже спали, а я всё думал про это и никак не мог заснуть. Тогда я встал, зажёг лампу, снял с полки батарею и разломал её. В батарее оказалась какаято жидкость, в которой мокла чёрная палка, завёрнутая в тряпочку. Я понял, что электричество получалось из этой жидкости. Потом лёг в постель и быстро заснул.
     
     
      Бенгальские огни
     
      Сколько хлопот у нас с Мишкой было перед Новым годом! Мы уже давно готовились к празднику: клеили бумажные цепи на ёлку, вырезали флажки, делали разные ёлочные украшения. Всё было бы хорошо, но тут Мишка достал гдето книгу «Занимательная химия» и вычитал в ней, как самому сделать бенгальские огни.
      С этого и началась кутерьма! По целым дням он толок в ступе серу и сахар, делал алюминиевые опилки и поджигал смесь на пробу. По всему дому шёл дым и воняло удушливыми газами. Соседи сердились, и никаких бенгальских огней не получалось.
      Но Мишка не унывал. Он позвал к себе на ёлку даже многих ребят из нашего класса и хвастал, что у него будут бенгальские огни.
      — Они знаете какие! — говорил он. — Они сверкают, как серебро, и рассыпаются во все стороны огненными брызгами.
      Я говорю Мишке:
      — Что же ты наделал? Позвал ребят, а никаких бенгальских огней не будет.
      — Почему не будет? Будет! Ещё времени много. Всё успею сделать.
      Накануне Нового года он приходит ко мне и говорит:
      — Слушай, пора нам за ёлками ехать, а то останемся на праздник без ёлок.
      — Сегодня уже поздно, — ответил я. — Завтра поедем.
      — Так ведь завтра уже украшать ёлку надо.
      — Ничего, — говорю я. — Украшать надо вечером, а мы поедем днём, сейчас же после школы.
      Мы с Мишкой уже давно решили поехать за ёлками в Горелкино, где мы жили у тёти Наташи на даче. Тёти Наташин муж работал лесничим и ещё летом сказал, чтобы мы приезжали к нему в лес за ёлками. Я даже заранее упросил маму, чтоб она разрешила мне в лес поехать.
      На другой день я прихожу к Мишке после обеда, а он сидит и толчёт бенгальские огни в ступе.
      — Что ж ты, — говорю, — не мог раньше сделать? Ехать пора, а ты возишься!
      — Да я делал и раньше, только, наверно, мало серы клал. Они шипят, дымят, а гореть не горят.
      — Ну и брось, всё равно ничего не выйдет. — Нет, теперь, наверно, выйдет. Надо только побольше серы класть. Дайка мне алюминиевую кастрюлю, вон на подоконнике.
      — Где же кастрюля? Тут только сковородка, говорю я.
      — Сковородка?.. Эх, ты! Да это и есть бывшая кастрюля. Давай её сюда.
      Я передал ему сковородку, и он принялся скоблить её по краям напильником.
      — Это у тебя, значит, кастрюля в сковородку превратилась? — спрашиваю я.
      — Ну да, — говорит Мишка. — Я её пилил напильником, пилил, вот она и сделалась сковородкой. Ну ничего, сковородка тоже нужна в хозяйстве.
      — Что же тебе мама сказала?
      — Ничего не сказала. Она ещё не видела.
      — А когда увидит?
      — Ну что ж… Увидит так увидит. Я, когда вырасту, новую кастрюлю ей куплю.
      — Это долго ждать, пока ты вырастешь!
      — Ничего.
      Мишка наскоблил опилок, высыпал порошок из ступки, налил клею, размешал всё это, так что у него получилось тесто вроде замазки. Из этой замазки он наделал длинных колбасок, навертел их на железные проволочки и разложил на фанерке сушиться.
      — Ну вот, — говорит, — высохнут — и будут готовы, только надо от Дружка спрятать.
      — Зачем от него прятать?
      — Слопает.
      — Как — слопает? Разве собаки бенгальские огни едят?
      — Не знаю. Другие, может быть, и не едят, а Дружок ест. Один раз я оставил их сохнуть, вхожу — а он их грызёт. Наверно, думал, что это конфеты.
      — Ну, спрячь их в печь. Там тепло, и Дружок не достанет.
      — В печку тоже нельзя. Один раз я их спрятал в печь, а мама пришла и затопила — они и сгорели. Я их лучше на шкаф положу.
      Мишка взобрался на стул и положил фанерку на шкаф.
      — Ты ведь знаешь, какой Дружок, — говорит Мишка. — Он всегда мои вещи хватает! Помнишь, он затащил мой левый ботинок, так что мы его нигде найти не могли. Пришлось мне тогда три дня ходить в валенках, пока другие ботинки не купили. На дворе теплынь, а я хожу в валенках, как будто обмороженный! А потом уже, когда купили другие ботинки, мы этот ботинок, который один остался, выбросили, потому что кому он нужен — один ботинок! А когда его выбросили, отыскался тот ботинок, который потерялся. Оказалось — его Дружок затащил на кухню под печь. Ну, мы и этот ботинок выбросили, потому что если б первый не выбросили, то и второй бы не выбросили, а раз первый выбросили, то и второй выбросили. Так оба и выбросили.
      Я говорю:
      — Довольно тебе болтать! Одевайся скорее, ехать надо.
      Мишка оделся, мы взяли топор и помчались на вокзал. А тут поезд как раз ушёл, так что пришлось нам дожидаться другого. Ну ничего, дождались, поехали. Ехали, ехали, наконец приехали. Слезли в Горелкине и пошли прямо к лесничему. Он дал нам квитанцию на две ёлки, показал делянку, где разрешалось рубить, и мы пошли в лес. Ёлок кругом много, только Мишке они все не нравились.
      — Я такой человек, — хвалился он, — уж если поехал в лес, то срублю самую лучшую ёлку, а то и ездить не стоит.
      Забрались мы в самую чащу.
      — Надо рубить поскорей, — говорю я. — Скоро и темнеть начнёт.
      — Что ж рубить, когда нечего рубить!
      — Да вот, — говорю, — хорошая ёлка.
      Мишка осмотрел ёлку как следует со всех сторон и говорит:
      — Она, конечно, хорошая, только не совсем. По правде сказать, совсем нехорошая: куцая.
      — Как это — куцая?
      — Верхушка у неё короткая. Мне такой ёлки и даром не надо!
      Нашли мы другую ёлку.
      — А эта хромая, — говорит Мишка.
      — Как — хромая?
      — Так, хромая. Видишь, у неё нога внизу закривляется.
      — Какая нога?
      — Ну, ствол.
      — Ствол! Так бы и говорил!
      Нашли мы ещё одну ёлку.
      — Лысая, — говорит Мишка.
      — Сам ты лысый! Как это ёлка может быть лысая?
      — Конечно, лысая! Видишь, какая она реденькая, вся просвечивает. Один ствол виден. Просто не ёлка, а палка!
      И гак всё время: то лысая, то хромая, то ещё какаянибудь!
      — Ну, — говорю, — тебя слушать — до ночи ёлки не срубишь!
      Нашёл себе подходящую ёлочку, срубил и отдал топор Мишке:
      — Руби поскорей, нам домой ехать пора.
      А он словно весь лес взялся обыскать. Уж я и просил его и бранил — ничего не помогало. Наконец он нашёл ёлку по своему вкусу, срубил, и мы пошли обратно на станцию. Шли, шли, а лес всё не кончается.
      — Может, мы не в ту сторону идём? — говорит Мишка.
      Пошли мы в другую сторону. Шли, шли — всё лес да лес! Тут и темнеть начало. Мы давай сворачивать то в одну сторону, то в другую. Заплутались совсем.
      — Вот видишь, — говорю, — что ты наделал!
      — Что же я наделал? Я ведь не виноват, что так скоро наступил вечер.
      — А сколько ты ёлку выбирал? А дома сколько возился? Вот придётся изза тебя в лесу ночевать!
      — Что ты! — испугался Мишка. — Ведь ребята сегодня придут. Надо искать дорогу.
      Скоро стемнело совсем. На небе засверкала луна. Чёрные стволы деревьев стояли, как великаны, вокруг. За каждым деревом нам чудились волки. Мы остановились и боялись идти вперёд.
      — Давай кричать! — говорит Мишка. Тут мы как закричим вместе:
      — Ау!
      «Ау!» — ответило эхо.
      — Ау! Ауу! — закричали мы снова что было силы.
      «Ау! Ауу!» — повторило эхо.
      — Может быть, нам лучше не кричать? — говорит Мишка.
      — Почему?
      — Ещё волки услышат и прибегут.
      — Тут, наверно, никаких волков нет.
      — А вдруг есть! Лучше пойдём скорее.
      Я говорю:
      — Давай прямо идти, а то мы никак на дорогу не выберемся.
      Пошли мы снова. Мишка всё оглядывался и спрашивал:
      — А что делать, когда нападают волки, если ружья нет?
      — Бросать в них горящие головешки, — говорю я.
      — А где их брать, эти головешки?
      — Развести костёр — вот тебе и головешки.
      — А у тебя есть спички?
      — Нету.
      — А они на дерево могут влезть?
      — Кто?
      — Да волки.
      — Волки? Нет, не могут.
      — Тогда, если на нас нападут волки, мы залезем на дерево и будем сидеть до утра.
      — Что ты! Разве просидишь на дереве до утра!
      — Почему не просидишь?
      — Замёрзнешь и свалишься.
      — Почему замёрзнешь? Нам ведь не холодно.
      — Нам не холодно, потому что мы двигаемся, а попробуй посиди на дереве без движения — сразу замёрзнешь.
      — А зачем сидеть без движения? — говорит Мишка. — Можно сидеть и ногами дрыгать.
      — Это устанешь — целую ночь на дереве ногами дрыгать!
      Мы продирались сквозь густые кустарники, спотыкались о пни, тонули по колено в снегу. Идти становилось трудней и трудней.
      Мы очень устали.
      — Давай бросим ёлки! — говорю я.
      — Жалко, — говорит Мишка. — Ко мне ребята сегодня придут. Как же я без ёлки буду?
      — Тут нам бы самим, — говорю, — выбраться! Чего ещё о ёлках думать!
      — Постой, — говорит Мишка. — Надо одному вперёд идти и протаптывать дорогу, тогда другому будет легче. Будем меняться по очереди.
      Мы остановились, передохнули. Потом Мишка впереди пошёл, а я за ним следом. Шли, шли… Я остановился, чтоб переложить ёлку на другое плечо. Хотел идти дальше, смотрю — нет Мишки! Исчез, словно провалился под землю вместе со своей ёлкой.
      Я кричу:
      — Мишка!
      А он не отвечает.
      — Мишка! Эй! Куда же ты делся?
      Нет ответа.
      Я пошёл осторожно вперёд, смотрю — а там обрыв! Я чуть не свалился с обрыва. Вижу — внизу шевелится чтото тёмное.
      — Эй! Это ты, Мишка?
      — Я! Я, кажется, с горы скатился!
      — Почему же ты не отвечаешь? Я тут кричу, кричу…
      — Ответишь тут, когда я ногу ушиб!
      Я спустился к нему, а там дорога. Мишка сидит посреди дороги и коленку руками трёт.
      — Что с тобой?
      — Коленку ушиб. Нога, понимаешь, подвернулась.
      — Больно?
      — Больно! Я посижу.
      — Ну, давай посидим, — говорю я.
      Уселись мы с ним на снегу. Сидели, сидели, пока нас не пробрал холод.
      Я говорю:
      — Тут и замёрзнуть можно! Может быть, пойдём по дороге? Она нас куданибудь выведет: или на станцию, или к лесничему, или в деревню какуюнибудь. Не замерзать же в лесу!
      Мишка хотел встать, но тут же заохал и опять сел.
      — Не могу, — говорит.
      — Что же теперь делать? Давай я понесу тебя па закорках, — говорю я.
      — Да разве ты донесёшь?
      — Давай попробую.
      Мишка поднялся и начал взбираться ко мне на спину. Кряхтел, кряхтел, насилу залез. Тяжёлый! Я согнулся в три погибели.
      — Ну, неси! — говорит Мишка.
      Только прошёл я несколько шагов, поскользнулся — и бух в снег.
      — Ай! — заорал Мишка. — У меня нога болит, а ты меня в снег кидаешь!
      — Я же не нарочно!
      — Не брался бы, если не можешь!
      — Горе мне с тобой! — говорю я. — То ты с бенгальскими огнями возился, то ёлку до самой темноты выбирал, а теперь вот зашибся… Пропадёшь тут с тобой!
      — Можешь не пропадать!..
      — Как же не пропадать?
      — Иди один. Это всё я виноват. Я уговорил тебя за ёлками ехать.
      — Что же, я тебя бросить должен?
      — Ну и что ж? Я и один дойду. Посижу, нога пройдёт — я и пойду.
      — Да ну тебя! Никуда я без тебя не пойду. Вместе приехали, вместе и вернуться должны. Надо придумать чтонибудь.
      — Что же ты придумаешь?
      — Может быть, санки сделать? У нас топор есть.
      — Как же ты из топора санки сделаешь?
      — Да не из топора, голова! Срубить дерево, а из дерева — санки.
      — Всё равно гвоздей нет.
      — Надо подумать, — говорю я.
      И стал думать. А Мишка всё на снегу сидит. Я подтащил к нему ёлку и говорю:
      — Ты лучше на ёлку сядь, а то простудишься.
      Он уселся на ёлку. Тут мне пришла в голову мысль.
      — Мишка, — говорю я, — а что, если тебя повезти на ёлке?
      — Как — на ёлке?
      — А вот так: ты сиди, а я буду за ствол тащить. Нука, держись!
      Я схватил ёлку за ствол и потащил. Вот как ловко придумал! Снег на дороге твёрдый, укатанный, ёлка по нему легко идёт, а Мишка на ней — как на санках!
      — Замечательно! — говорю я. — Нака, держи топор.
      Отдал ему топор. Мишка уселся поудобнее, и я повёз его по дороге. Скоро мы выбрались на опушку леса и сразу увидели огоньки.
      — Мишка! — говорю. — Станция!
      Издали уже слышался шум поезда.
      — Скорей! — говорит Мишка. — Опоздаем на поезд!
      Я припустился изо всех сил. Мишка кричит:
      — Ещё поднажми! Опоздаем!
      Поезд уже подъезжал к станции. Тут и мы подоспели. Подбегаем к вагону. Я подсадил Мишку. Поезд тронулся, я вскочил на подножку и ёлку за собой втащил. Пассажиры в вагоне стали бранить нас за то, что ёлка колючая. Ктото спросил:
      — Где вы взяли такую ободранную ёлку?
      Мы стали рассказывать, что с нами в лесу случилось. Тогда все стали жалеть нас. Одна тётенька усадила Мишку на скамейку, сняла с него валенок и осмотрела ногу.
      — Ничего страшного нет, — сказала она. — Просто ушиб.
      — А я думал, что ногу сломал, так она у меня болела, — говорит Мишка. Ктото сказал:
      — Ничего, до свадьбы заживёт!
      Все засмеялись. Одна тётенька дала нам по пирогу, а другая — конфет. Мы обрадовались, потому что очень проголодались.
      — Что же мы теперь будем делать? — говорю я. — У нас на двоих одна ёлка.
      — Отдай её на сегодня мне, — говорит Мишка, — и дело с концом.
      — Как это — с концом? Я её тащил через весь лес да ещё тебя на ней вёз, а теперь сам без ёлки останусь?
      — Так ты мне её только на сегодня дай, а завтра я тебе возвращу обратно.
      — Хорошенькое, — говорю, — дело! У всех ребят праздник, а у меня даже ёлки не будет!
      — Ну ты пойми, — говорит Мишка, — ко мне ребята сегодня придут! Что я буду без ёлки делать?
      — Ну, покажешь им свои бенгальские огни. Что, ребята ёлки не видели?
      — Так бенгальские огни, наверно, не будут гореть. Я их уже двадцать раз делал — ничего не получается. Один дым, да и только!
      — А может быть, получится?
      — Нет, я и вспоминать про это не буду. Может, ребята уже забыли.
      — Ну нет, не забыли! Не надо было заранее хвастаться.
      — Если б у меня ёлка была, — говорит Мишка, — я бы про бенгальские огни чтонибудь сочинил и какнибудь выкрутился, а теперь просто не знаю, что делать.
      — Нет, — говорю, — не могу я тебе ёлку отдать. У меня ещё ни в одном году так не было, чтоб ёлки не было.
      — Ну будь другом, выручи! Ты меня уже не раз выручал!
      — Что же, я тебя всегда выручать должен?
      — Ну, в последний раз! Я тебе что хочешь за это дам. Возьми мои лыжи, коньки, волшебный фонарь, альбом с марками. Ты ведь сам знаешь, что у меня есть. Выбирай что угодно.
      — Хорошо, — сказал я. — Если так, отдай мне своего Дружка.
      Мишка задумался. Он отвернулся и долго молчал. Потом посмотрел на меня — глаза у него были печальные — и сказал:
      — Нет, Дружка я не могу отдать.
      — Ну вот! Говорил «что угодно», а теперь…
      — Я забыл про Дружка… Я, когда говорил, думал про вещи. А Дружок ведь не вещь, он живой.
      — Ну и что ж? Простая собака! Если б он хоть породистый был.
      — Он же не виноват, что он не породистый! Всё равно он любит меня. Когда меня нет дома, он думает обо мне, а когда я прихожу, радуется и машет хвостом… Нет, пусть будет что будет! Пусть ребята смеются надо мной, а с Дружком я не расстанусь, даже если бы ты мне дал целую гору золота!
      — Ну ладно, — говорю я, — бери тогда ёлку даром.
      — Зачем даром? Раз я обещал любую вещь, так и бери любую вещь. Хочешь, я тебе дам волшебный фонарь со всеми картинками? Ты ведь очень хотел, чтоб у тебя был волшебный фонарь.
      — Нет, не надо мне волшебного фонаря. Бери так.
      — Ты ведь столько трудился изза ёлки — зачем отдавать даром?
      — Ну и пусть! Мне ничего не надо.
      — Ну, и мне даром не надо, — говорит Мишка.
      — Так это ведь не совсем даром, — говорю я. — Просто так, ради дружбы. Дружба ведь дороже волшебного фонаря! Пусть это будет наша общая ёлка.
      Пока мы разговаривали, поезд подошёл к станции. Мы и не заметили, как доехали. У Мишки нога совсем перестала болеть. Он только немного прихрамывал, когда мы сошли с поезда.
      Я сначала забежал домой, чтоб мама не беспокоилась, а потом помчался к Мишке — украшать нашу общую ёлку.
      Ёлка уже стояла посреди комнаты, и Мишка заклеивал ободранные места зелёной бумагой. Мы ещё не кончили украшать ёлку, как стали собираться ребята.
      — Что же ты, позвал на ёлку, а сам даже не украсил её! — обиделись они.
      Мы стали рассказывать про наши приключения, а Мишка даже приврал, будто на нас напали в лесу волки и мы от них спрятались на дерево. Ребята не поверили и стали смеяться над нами. Мишка сначала уверял их, потом махнул рукой и сам стал смеяться. Мишкины мама и папа пошли встречать Новый год к соседям, а для нас мама приготовила большой круглый пирог с вареньем и других разных вкусных вещей, чтоб мы тоже могли хорошо встретить Новый год.
      Мы остались одни в комнате. Ребята никого не стеснялись и чуть ли не на головах ходили. Никогда я не слыхал такого шума! А Мишка шумел больше всех. Ну, ято понимал, почему он так разошёлся. Он старался, чтоб ктонибудь из ребят не вспомнил про бенгальские огни, и выдумывал всё новые и новые фокусы.
      Потом мы зажгли на ёлке разноцветные электрические лампочки, и тут вдруг часы начали бить двенадцать часов.
      — Ура! — закричал Мишка. — С Новым годом!
      — Ура! — подхватили ребята. — С Новым годом! Ураа!
      Мишка уже считал, что всё кончилось благополучно, и закричал:
      — А теперь садитесь за стол, ребята, будет чай с пирогом!
      — А бенгальские огни где же? — закричал ктото.
      — Бенгальские огни? — растерялся Мишка. — Они ещё не готовы.
      — Что же ты, позвал на ёлку, говорил, что бенгальские огни будут… Это обман!
      — Честное слово, ребята, никакого обмана нет! Бенгальские огни есть, только они ещё сырые…
      — Нука, покажи. Может быть, они уже высохли. А может, никаких бенгальских огней нету?
      Мишка нехотя полез на шкаф и чуть не свалился оттуда вместе с колбасками. Они уже высохли и превратились в твёрдые палочки.
      — Ну вот! — закричали ребята. — Совсем сухие! Что ты обманываешь!
      — Это только так кажется, — оправдывался Мишка. — Им ещё долго сохнуть надо. Они не будут гореть.
      — А вот мы сейчас посмотрим! — закричали ребята.
      Они расхватали все палочки, загнули проволочки крючочками и развесили их на ёлке.
      — Постойте, ребята, — кричал Мишка, — надо проверить сначала!
      Но его никто не слушал.
      Ребята взяли спички и подожгли все бенгальские огни сразу.
      Тут раздалось шипение, будто вся комната наполнилась змеями. Ребята шарахнулись в стороны. Вдруг бенгальские огни вспыхнули, засверкали и рассыпались кругом огненными брызгами. Это был фейерверк! Нет, какой там фейерверк — северное сияние! Извержение вулкана! Вся ёлка сияла и сыпала вокруг серебром. Мы стояли как зачарованные и смотрели во все глаза.
      Наконец огни догорели, и вся комната наполнилась какимто едким, удушливым дымом. Ребята стали чихать, кашлять, тереть руками глаза. Мы все гурьбой бросились в коридор, но дым из комнаты повалил за нами. Тогда ребята стали хватать свои пальто и шапки и начали расходиться.
      — Ребята, а чай с пирогом? — надрывался Мишка.
      Но никто не обращал на него внимания. Ребята кашляли, одевались и расходились. Мишка вцепился в меня, отнял мою шапку и закричал:
      — Не уходи хоть ты! Останься хоть ради дружбы! Будем пить чай с пирогом!
      Мы с Мишкой остались одни. Дым понемногу рассеялся, но в комнату всё равно нельзя было войти. Тогда Мишка завязал рот мокрым платком, подбежал к пирогу, схватил его и притащил в кухню.
      Чайник уже вскипел, и мы стали пить чай с пирогом. Пирог был вкусный, с вареньем, только он всётаки пропитался дымом от бенгальских огней. Но это ничего. Мы с Мишкой съели полпирога, а другую половину доел Дружок.
     
     
      Туктуктук
     
      Мы втроём — я, Мишка и Костя — приехали в пионерлагерь на день раньше всего отряда. У нас было задание: украсить помещение к приезду ребят. Мы сами просили нашего вожатого Витю отправить нас вперёд. Нам очень хотелось поскорей в лагерь.
      Витя согласился и сам поехал с нами. Когда мы приехали, в доме уже заканчивалась уборка. Мы развесили на стенах плакаты, картины, которые привезли с собой, потом нарезали из разноцветной бумаги флажков, нанизали их на верёвочки и повесили под потолком. Потом нарвали в поле цветов, наделали из них букетов и расставили на окнах в банках с водой. Хорошо получилось!
      Вечером вожатый Витя уехал обратно в город. Марья Максимовна, лагерный сторож, которая жила рядом в маленьком домике, сказала, чтобы мы шли ночевать к ней, но мы не захотели. Мишка сказал, что мы ничего не боимся и будем ночевать одни в доме. Марья Максимовна ушла, а мы поставили во дворе самовар, сели на крылечке и отдыхали.
      Хорошо было в лагере! Возле самого дома росли высокие рябины, а вдоль забора — огромные старые липы. На них множество круглых вороньих гнёзд.
      Вороны кружились над липами и громко кричали. В воздухе гудели майские жуки. Они носились в разные стороны, налетали на стены дома и шлёпались на землю. Мишка подбирал их и складывал в коробочку.
      А потом солнышко скрылось за лесом, и облака на небе вспыхнули красным пламенем. Так красиво стало! Если бы у меня были краски, я бы тут же нарисовал картину: вверху красные облака, а внизу наш самовар. А от самовара поднимается дым прямо к облакам, как из пароходной трубы.
      Потом облака потухли и стали серые, как будто горы. Всё переменилось вокруг. Нам даже стало казаться, что мы попали какимто чудом в другие края.
      Самовар вскипел. Мы перенесли его в комнату, зажгли лампу и сели пить чай. В окно налетели ночные бабочки; они кружились вокруг лампы, будто плясали. Всё было както необыкновенно. Тихо так, только самовар на столе шумит. Мы сидим и чай пьём, сами себе хозяева.
      После чая Мишка запер на крючок дверь и ещё верёвкой за ручку привязал.
      — Чтоб не забрались разбойники, — говорит.
      — Не бойся, — говорим мы, — никто не заберётся.
      — Я не боюсь. Так, на всякий случай. И ставни надо закрыть.
      Мы посмеялись над ним, но ставни всётаки закрыли, на всякий случай, и стали укладываться спать. Сдвинули три кровати вместе, чтоб удобнее было разговаривать.
      Мишка стал просить пустить его в середину. Костя говорит:
      — Ты, видно, хочешь, чтоб разбойники сначала нас убили, а потом только до тебя добрались. Ну ладно, ложись.
      Пустили его в середину. Но он всё равно, должно быть, боялся: взял в кухне топор и сунул его себе под подушку. Мы с Костей чуть со смеху не лопнули.
      — Ты только нас не заруби по ошибке, — говорим. — А то примешь нас за разбойников и тяпнешь по голове топором.
      — Не бойтесь, — говорит Мишка, — не тяпну!
      Потушили мы лампу и стали в темноте рассказывать друг другу сказки. Сначала рассказал Мишка, потом я, а когда очередь дошла до Кости, он начал какуюто длинную страшную сказку про колдунов, про ведьм, про чертей и про Кощея Бессмертного. Мишка от страха закутался с головой в одеяло и стал просить Костю не рассказывать больше эту сказку. А Костя, чтоб попугать Мишку, принялся ещё кулаками по стене стучать и говорить, что это черти стучат. Мне самому сделалось страшно, и я сказал Косте, чтоб он перестал.
      Наконец Костя унялся. Мишка успокоился и уснул. Стало тихо. Мы с Костей почемуто долго не могли уснуть. Лежим, прислушиваемся, как Мишкины жуки в коробке шуршат.
      — Темно, как в погребе! — сказал Костя.
      — Это потому, что ставни закрыты, — говорю я.
      — А всётаки мы храбрые! Не боимся одни ночевать! — говорит Костя.
      Скоро чуточку посветлело. Стали видны щели в ставнях.
      — Наверно, уже рассвет, — говорит Костя. — Теперь ночи совсем короткие.
      — А может быть, луна взошла?
      Наконец я задремал. Вдруг слышу сквозь сон:
      Туттуктук!
      Я проснулся. Мишка и Костя спят. Я разбудил Костю.
      — Ктото стучит, — говорю.
      — Кто же может стучать?
      — А вот послушай.
      Прислушались мы. Тихо. Потом снова:
      Туктуктук!
      — В дверь стучат, — говорит Костя. — Кто же это?
      Подождали мы. Не стучат больше. «Может быть, показалось», — думаем. Вдруг опять:
      Туттуктук! Туктуктук!
      — Тише, — шепчет Костя, — не надо отзываться. Может быть, постучит и уйдёт.
      Подождали. Вдруг снова:
      Туктуктук! Трататата!
      — Ах, чтоб тебя разорвало! Не уходит! — говорит Костя.
      — Может быть, это из города ктонибудь приехал? — говорю я.
      — Зачем же в такую поздноту ездить? Подождём. Если постучат ещё, спросим.
      Ждём. Никого нет.
      — Наверно, ушёл, — говорит Костя.
      Только мы было успокоились, вдруг снова:
      Трататата!
      Я подскочил в постели от неожиданности.
      — Пойдём, — говорю, — спросим.
      — Пойдём. Подкрались мы к двери.
      — Кто там? — спрашивает Костя.
      Тихо. Никто не отвечает.
      — Кто там? Молчит.
      — Кто там? Никакого ответа.
      — Наверно, ушёл, — говорю я.
      Пошли мы обратно. Только отошли от двери:
      Туктуктук! Трахтатах! Бросились опять к дверям:
      — Кто там?
      Молчит.
      — Что он, глухой, что ли? — говорит Костя. Стоим мы, прислушиваемся. За дверью будто об стенку ктото трётся.
      — Кто там?
      Ничего не отвечает.
      Отошли мы от двери. Вдруг снова:
      Туктуктук!
      Забрались мы на кровать и дышать боимся. Сидели, сидели — не стучит больше. Легли. Думаем, не будет больше стучать.
      Тихо. Вдруг слышим — шуршит по крыше. И вдруг по железу:
      Бухбухбух! Трах!
      — На крышу забрался! — прошептал Костя. Вдруг с другой стороны:
      Бумбумбум! Бах!
      — Да тут не один, а двое! — говорю я. — Что ж это они, крышу разобрать хотят?
      Вскочили мы с кроватей, закрыли дверь в соседнюю комнату, откуда был ход на чердак. К двери стол придвинули и ещё другим столом и кроватью подпёрли. А на крыше всё стучат: то один, то другой, то вместе разом. И ещё третий к ним прибавился. И ещё ктото снова в дверь колотить начал.
      — Может быть, это ктонибудь нарочно, чтоб напугать нас, — говорю я.
      — Выйти, — говорит Костя, — да накостылять им по шее, чтоб не мешали спать!
      — Ещё нам, — говорю, — накостыляют. Вдруг их там человек двадцать!
      — А может, это и не люди!
      — А кто же?
      — Черти какиенибудь.
      — Брось, — говорю, — сказки рассказывать! И без сказок страшно!
      А Мишка спит и ничего не слышит. Ему хоть бы что!
      — Может быть, разбудить его? — спрашиваю.
      — Не надо. Пусть пока спит, — говорит Костя. — Знаешь, какой он трус. До смерти перепугается.
      Устали мы, прямо с ног валимся. Спать хочется! Костя забрался в постель и говорит:
      — Надоела мне вся эта музыка! Пусть там себе хоть головы расшибут на крыше. Очень мне нужно обращать внимание.
      Я вытащил у Мишки изпод подушки топор, положил его рядом с собой в кровать и тоже прилёг отдохнуть. Стук на крыше становился всё чаще и тише. Мне стало казаться, что это дождь по крыше стучит, и я не заметил, как снова уснул.
      Утром просыпаемся от страшного стука. Во дворе шум и крик.
      Я схватил топор, подбежал к двери.
      — Кто там? — спрашиваю.
      И вдруг слышу голос Вити, вожатого:
      — Откройте, ребята! Что там с вами случилось? Полчаса достучаться не можем.
      Я открыл дверь. Все ребята гурьбой ввалились в комнату. Витя увидел топор.
      — Зачем топор? — спрашивает. — И что у вас за разгром такой?
      Мы с Костей стали рассказывать, что здесь ночью случилось. Но никто нам не верил, все смеялись над нами и говорили, что это нам с перепугу показалось. Мы с Костей чуть не плакали от обиды.
      Вдруг сверху послышался стук.
      — Тише! — закричал Костя и поднял палец кверху.
      Ребята умолкли и стали прислушиваться. Туктуктук! — стучало чтото по крыше. Ребята застыли от удивления. Мы с Костей открыли дверь и потихоньку вышли во двор. Все пошли за нами. Мы отошли от дома в сторону и взглянули на крышу. Там сидела обыкновенная ворона и чтото клевала.
      Ребята увидели ворону и расхохотались так громко, что ворона захлопала крыльями и улетела. Ребята сейчас же притащили лестницу; несколько человек забрались на крышу посмотреть, что там клевала ворона.
      — Здесь прошлогодние ягоды рябины лежат. Наверно, вороны клюют их и стучат по крыше! — закричали ребята.
      — Откуда же здесь ягоды рябины берутся? — говорим мы.
      — Да тут ведь вокруг рябины растут. Вот ягоды прямо на крышу и падают.
      — Постойте, а в дверьто кто стучал? — говорю я.
      — Да, — говорит Костя, — зачем это воронам понадобилось в дверь стучать? Вы ещё скажете, что вороны нарочно в дверь стучали, чтоб мы их переночевать пустили.
      На это никто не мог ничего ответить. Все побежали на крыльцо и стали осматривать дверь. Витя поднял с крыльца ягоду и сказал:
      — Они и не стучали в дверь. Они клевали на крыльце ягоды, а вам показалось, что стучат в дверь.
      Мы посмотрели: на крыльце валялось несколько ягод рябины.
      — Храбрецы! — смеялись над нами ребята. — Втроём испугались вороны!
      — И совсем не втроём, а вдвоём, — говорю я, — Мишка спал как убитый и ничего не слышал.
      — Молодец, Мишка! — закричали ребята. — Значит, ты один не боялся вороны?
      — Я ничего не боялся, — ответил Мишка. — Я спал и ничего не знаю.
      С тех пор все считают Мишку храбрецом, а нас с Костей трусами.
     
     
      Огородники
     
      Через день после того, как мы приехали в пионерлагерь, наш вожатый Витя сказал, что у нас будет свой огород. Мы собрались и стали решать, как будем обрабатывать землю и что сажать. Решили поделить землю на участки и чтобы на каждом участке бригада из двух человек работала. Сразу будет видно, кто впереди, а кто отстаёт. Отстающим решили помогать, чтобы вся земля была хорошо обработана и дала большой урожай.
      Мы с Мишкой попросили записать нас в одну бригаду. Мы ещё в городе условились, что будем работать вместе и рыбу ловить вместе. Всё у нас было общее: и лопаты и удочки.
      — Ребята, — сказал Вадик Зайцев, — я предлагаю сделать красное знамя и на нём написать: «Лучшему огороднику». Кто первый вскопает участок, у того на участке поставим знамя.
      — Правильно, — согласились ребята. — А потом будем за это знамя бороться. Кто лучше проведёт посадку, к тому перейдёт на участок знамя. Потом знамя будем передавать за прополку. А у кого окажется самый большой урожай, тому подарим осенью это знамя и пусть он везёт его с собой в город.
      Мы с Мишкой решили бороться за красное знамя.
      — Как возьмём его в самом начале, так до конца не выпустим и домой увезём, — говорил Мишка.
      Наш огород был недалеко от реки. Мы измерили землю рулеткой, наметили участки и вбили колышки с номерами. Нам с Мишкой достался двенадцатый участок. Мишка тут же стал кричать, что нам самый плохой участок дали.
      — Да чем он плохой? — спрашивает Витя.
      — Дырка вон тут в земле!
      — Ну, что это за дырка! — засмеялся Витя. — Лошадь копытом продавила.
      — И пень вон торчит, — говорит Мишка.
      — И на других участках есть пни, посмотри.
      Но Мишка уже никуда смотреть не хотел и кричал:
      — Его ведь из земли выковыривать надо!
      — Что ж, выкорчуете. Сами не справитесь, ребята помогут.
      — Уж если возьмёмся — справимся, — обиделся Мишка. — Ещё и ребятам поможем, на буксир кого надо возьмём.
      — Вот и хорошо, — сказал Витя.
      Все ребята стали вскапывать землю. И мы с Мишкой стали копать.
      Мишка то и дело бегал смотреть, сколько другие ребята вскопали. Я говорю ему:
      — Ты не бегай, работай, а то мы меньше всех вскопаем.
      — Ничего, — говорит, — я ещё поднажму. И стал поднажимать.
      Поднажмёт, поднажмёт и снова убежит куданибудь.
      В этот день мы мало работали. Скоро вожатый Витя позвал всех обедать. После обеда мы с Мишкой схватили лопаты и снова хотели на огород бежать, но Витя не позволил. Он сказал:
      — Работать будем только до обеда. После обеда — отдыхать, а то у нас найдутся такие ребята, которые в первый же день перетрудятся и потом не смогут работать.
      На следующее утро мы раньше всех примчались на огород и стали копать. Потом Мишка выпросил у Вити рулетку и принялся землю мерять, сколько у нас на участке вскопано да сколько осталось. Покопает немного и снова меряет. И всё ему кажется мало.
      Я говорю:
      — Конечно, будет мало, если я один копаю, а ты только меряешь!
      Он бросил рулетку и стал копать. Только недолго копал. Корень ему в земле попался, так он этот корень стал из земли выдирать. Драл его, драл, весь участок разворотил. Даже на соседний участок залез и там выдирает этот корень.
      — Да брось ты его, — говорю. — Чего ты к нему привязался?
      — Я, — говорит, — думал, что он короткий, а он вон какой длинный, как удав.
      — Ну и перестань с ним возиться!
      — Да должен же он гденибудь кончиться!
      — А тебе будто не всё равно?
      — Нет, — говорит, — я такой человек: если за чтонибудь взялся, обязательно до конца сделаю.
      И снова ухватился руками за корень. Тогда я рассердился, подошёл и отрубил этот корень лопатой. А Мишка корень рулеткой измерил и говорит:
      — Ого! Шесть с половиной метров! А если бы ты не отрубил, так он, может быть, метров двадцать был бы!
      Я говорю:
      — Если бы я знал, что ты так будешь работать, то с тобой бы не связывался.
      А он:
      — Можешь отдельно. Я же тебя не заставляю.
      — Как же теперь отдельно, когда у нас столько вскопано! Вот не получим изза тебя красного знамени.
      — Почему не получим? Ты посмотри, сколько у Вани Ложкина и Сени Боброва. Ещё меньше нашего.
      Он побежал на участок Вани и Сени и стал над ними смеяться:
      — Эх, вы! Придётся вас на буксир брать!
      А они его прогоняют:
      — Смотри, как бы тебя не взяли!
      Я говорю:
      — Чудак ты! Над другими смеёшься, а сам сколько сделал? И чего я только с тобой связался!
      — Ничего, — говорит, — я одну штуку придумал. Завтра знамя будет на нашем участке.
      — С ума, — говорю — сошёл! Тут на два дня работы, а с тобой и четыре провозишься. — Вот увидишь, я потом тебе расскажу. — Ты лучше работай. Всё равно земля сама не вскопается.
      Он взял лопату, но тут Витя сказал, чтобы все шли обедать. Ну, Мишка лопату на плечо и помчался впереди всех в лагерь.
      После обеда Витя стал красный флаг делать, а мы все ему помогали: кто палку строгал, кто материю подшивал, кто разводил краски. Флаг получился красивый. Палку выкрасили золотой краской, а на красной материи Витя написал серебряными буквами: «Лучшему огороднику».
      Мишка сказал:
      — Давайте ещё пугало сделаем, чтоб вороны огород не клевали.
      Эта затея всем очень понравилась. Взяли мы жердь и к ней крестнакрест палку привязали, достали старый мешок и сшили из него рубаху. Потом натянули эту рубаху на жердь, а сверху глиняный горшок надели. На горшке Мишка нарисовал углём нос, рот, глаза. Страшная рожа получилась! Поставили это пугало посреди двора. Все смотрели на него и смеялись.
      Мишка отвёл меня в сторону и говорит:
      — Вот что я придумал: давай, когда все лягут спать, удерём на огород и вскопаем свой участок. Оставим на утро кусочек маленький, завтра быстро закончим и получим знамя.
      Я говорю:
      — Если бы ты работал! А то ведь с разными пустяками возишься.
      — Я буду хорошо работать, вот увидишь!
      — Ну ладно, только если ты снова возьмёшься за старое, брошу всё и уйду.
      Вечером все легли спать. И мы с Мишкой легли, только для виду. Я уже начал дремать. Вдруг меня Мишка толкает в бок:
      — Вставай! А то не видать нам знамени, как своих ушей!
      Встал я. Мы вышли так, чтобы никто нас не видел. Взяли лопаты и пошли на огород. Луна светила, и всё было видно.
      Пришли на огород.
      — Вот наш участок, — говорит Мишка. — Видишь, и пень торчит.
      Стали мы копать. На этот раз Мишка хорошо работал, и мы много вскопали. Дошли до пня и решили его выкорчевать. Обкопали со всех сторон и стали из земли тащить. Тащили, тащили, а он не лезет. Пришлось обрубить корни лопатой. Устали, как лошади! Всётаки вытащили. Землю заровняли, а пень Мишка на соседний участок бросил.
      Я говорю:
      — Это ты нехорошо сделал!
      — А куда его девать?
      — Нельзя же на чужой участок!
      — Ну, давай его в реку бросим!
      Взяли мы пень и потащили к реке. А он тяжёлый! Насилу дотащили — и бултых в воду! Он поплыл по реке, как будто спрут или осьминог какой. Мы посмотрели ему вслед и пошли домой. Больше в этот раз уже не могли работать, устали очень. Да нам совсем небольшой кусочек осталось вскопать.
      Утром проснулись мы позже всех. Всё тело у нас болит: руки болят, ноги болят, спина болит.
      — Что это? — спрашивает Мишка.
      — Перетрудились, — говорю, — слишком много работали.
      Встали мы, размялись немного. За завтраком Мишка стал перед ребятами хвастать, что красное знамя достанется нам.
      После завтрака все помчались на огород, а мы с Мишкой пошли не спеша. Куда нам спешить! Пришли на огород. Все, как кроты, роются, а мы ходим да посмеиваемся.
      — Не видать вам знамени, — говорим, — как своих ушей!
      Ребята отвечают:
      — Вы бы работали! Только другим мешаете.
      Тут Мишка говорит:
      — А это вот чей участок? Совсем мало вскопано. И хозяев нет. Наверно, дрыхнут ещё!
      Я посмотрел:
      — Номер двенадцатый. Да это ведь наш участок!
      — Не может быть, — говорит Мишка. — Мы больше вскопали.
      — Мне, — говорю, — тоже казалось, что больше.
      — Может быть, нарочно ктонибудь номерки переменил?
      — Нет, всё правильно. Вот одиннадцатый, а там тринадцатый.
      Смотрим, и пень торчит. Мы растерялись даже.
      — Послушай, — говорю я. — Если это наш участок, то откуда же пень взялся? Мы ведь его уже выкорчевали!
      — Правда, — говорит Мишка. — Не мог же за ночь новый пень вырасти.
      Вдруг слышим, Ваня Ложкин на своём участке кричит:
      — Ребята, смотрите, какое чудо! У нас тут вчера пень был, а сегодня нету. Куда он делся?
      Все побежали на это чудо смотреть. Подошли и мы с Мишкой.
      «Что такое! — думаем. — Вчера у них и до половины не было вскопано, а сегодня совсем небольшой кусочек остался».
      — Мишка, — говорю я, — да это ведь мы ночью по ошибке на их участке работали и пень им выкорчевали!
      — Да что ты!
      — Верно!
      — Ах мы ослы! — говорит Мишка. — Да что же нам теперь делать? По правилу, они должны нам свой участок отдать, а себе пусть берут наш. Что мы, даром у них работали?
      — Молчи! — говорю. — Хочешь, чтоб над нами весь лагерь смеялся?
      — Что же делать?
      — Копать, — говорю, — вот что!
      Схватили мы лопаты. Да не тутто было: руки болят, ноги болят, спина не разгибается.
      Скоро Ваня Ложкин и Сенька Бобров на своём участке работу кончили. Витя поздравил их и отдал им красное знамя.
      Они поставили его посреди участка. Все собрались вокруг и в ладоши захлопали.
      Мишка говорит:
      — Это не правильно!
      — Почему не правильно? — спрашивает Витя.
      — Потому и не правильно, что за них ктото пень выкорчевал. Они сами сказали.
      — А мы виноваты? — говорит Ваня. — Может быть, его ктонибудь себе на дрова выкорчевал. Разве мы запрещать будем?
      — А может быть, его ктонибудь по ошибке вместо своего выкорчевал, — ответил Мишка.
      — Тогда бы он здесь был, а его нигде нет, — сказал Ваня.
      — А может быть, они его в реку бросили, — говорит Мишка.
      — Ну что ты пристал: «может быть» да «может быть»!
      — Может быть, вам и участок ктонибудь ночью вскопал, — не унимался Мишка.
      Я его толкаю, чтоб он не проговорился. Ваня говорит:
      — Всё может быть. Мы землю не меряли.
      Пошли мы на свой участок и стали копать. А Ваня и Сенька стали рядом и хихикают.
      — Вот работают! — говорит Сенька. — Будто во сне мочалку жуют.
      — Надо их на буксир взять, — сказал Ваня. — У них ведь меньше всех вскопано.
      Ну и взяли нас на буксир. Помогли нам копать и пень выкорчевать. Всё равно мы позже всех кончили. Ребята говорят:
      — Давайте на их участке, как на отстающем, поставим пугало.
      Все согласились и поставили пугало на нашем участке. Мы с Мишкой обиделись. А ребята говорят:
      — Добивайтесь, чтоб ваш участок стал лучшим, когда посадка и прополка будут, вот и уберём тогда с вашего огорода пугало.
      Юра Козлов предложил:
      — Давайте пугало ставить отстающим.
      — Давайте, — обрадовались все.
      — А осенью подарим тому, у кого будет самый плохой урожай, — говорит Сенька Бобров.
      Мы с Мишкой решили стараться изо всех сил, чтоб отделаться от этого пугала. Только у нас так ничего и не получилось. Всё лето простояло оно на нашем участке, потому что на посадке Мишка всё перепутал и посадил свёклу там, где уже была морковка посажена, а при прополке вместо сорняков петрушку повыдергал. Пришлось на этом месте в спешном порядке редиску посадить. Сколько раз я хотел отделиться от Мишки, да никак не мог. «Кто же, — думаю, — в беде товарища покидает!» Так и маялся с ним до конца.
      Зато осенью красное знамя нам с Мишкой досталось. У нас самый большой урожай помидоров и кабачков оказался.
      Ребята стали спорить.
      — Это не правильно! — говорили они. — Всё время были отстающие, и вдруг самый большой урожай!
      Но Витя сказал:
      — Ничего, ребята, всё правильно. Хоть они и отставали, но землю хорошо обрабатывали, старались и добивались, чтоб большой урожай был.
      Ваня Ложкин сказал:
      — У них земля была хорошая. А вот нам с Сеней скверная земля попалась. И урожай маленький, хоть мы и старались. За что же нам пугало подарили? Пусть они тогда и пугало берут себе, раз оно у них всё лето стояло.
      — Ничего, — говорит Мишка, — мы возьмём и пугало. Давайте его сюда.
      Все засмеялись, а Мишка сказал:
      — Если бы не это пугало, то мы и знамени не получили бы.
      — Это почему же? — удивились все.
      — Потому что на нашем участке оно ворон пугало, а на других вороны не боялись, вот и урожай получился меньше. И потом, изза этого пугала мы не забывали, что нам надо стараться и работать лучше.
      Я говорю Мишке:
      — Зачем ты взял это пугало? Для чего оно нам?
      — Ну, давай его в реку бросим, — говорит Мишка. Взяли мы пугало и бросили в реку. Оно поплыло по реке, растопырив руки. Мы посмотрели ему вслед и стали в него камнями швырять. А потом пошли в лагерь.
      В тот же день Лешка Курочкин снял нас фотоаппаратом вместе со знаменем. Так что, если комунибудь хочется карточку, мы можем прислать.
     
     
      Приключения Толи Клюквина
     
      Ученик четвёртого класса школы № 36 Толя Клюквин вышел из дома № 10 на Демьяновской улице и, свернув в Третий Каширский переулок, зашагал к своему приятелю Славе Огонькову, который жил на Ломоносовской улице, в доме № 14. Ещё вчера с вечера друзья условились встретиться сегодня утром и поиграть в шахматы. Они оба увлекались этой игрой и способны были играть с утра до вечера. Такая на них полоса нашла.
      Толя очень спешил, потому что обещал своему другу прийти к десяти часам утра, но уже было гораздо больше, так как Толя по своей неорганизованности замешкался дома и не успел выйти вовремя. А тут ещё, как это всегда бывает, когда поскорей надо, на улице произошла задержка. Он уже был в конце Третьего Каширского переулка, как вдруг изза забора вылезла серая кошка и остановилась с явным намерением перебежать Толе дорогу.
      — Акши! Брысь сейчас же! — закричал Толя на кошку и, чтоб испугать её, нагнулся, делая вид, будто хочет поднять с земли камень.
      Это действительно испугало кошку, но, вместо того чтоб бежать назад, она бросилась через дорогу и скрылась за воротами дома на противоположной стороне улицы.
      — Ах, чтоб тебя! — растерянно пробормотал Толя.
      Он остановился, не смея идти вперёд, и стал думать, что лучше: плюнуть три раза через плечо и продолжать путь или возвратиться назад и пройти по другой улице. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что его никто не видит, он решил всё же вернуться назад.
      «Будто чтонибудь может измениться от того, что я плюну три раза, — рассуждал он. — Раз кошка перебежала дорогу, то тут хоть плюй, хоть не плюй… Хотя если сказать по правде, то, может быть, и сама кошка ничего не значит, да ладно уж, шут с ней! Мне нетрудно по другой дороге пройти, а то на самом деле ещё какаянибудь неудача получится».
      Рассуждая таким образом, Толя вернулся к своему дому и, пройдя по Демьяновской улице до следующего угла, свернул во Второй Каширский переулок. На этот раз он добрался до Ломоносовской улицы без особенных приключений и ещё издали увидел, как из подъезда дома N14 вышел какойто мальчик. Сначала Толе показалось, что он очень похож на Славу Огонькова, потом показалось, будто не очень. Мальчик между тем постоял у подъезда, словно о чёмто раздумывая, после чего повернулся к Толе спиной и зашагал в противоположную сторону.
      «Ладно, — сказал сам себе Толя. — Я сейчас поднимусь к Славе, и всё станет ясно. Если Слава дома, то это значит, не он. Если же его дома нет, то тогда это он».
      Поднявшись на четвёртый этаж, Толя позвонил у дверей 31 квартиры. Ему отворила Славина мама.
      — А Слава только что ушёл, — сказала она. — Разве ты не встретил его?
      — Нет, то есть я видел его издали, да подумал, что это не он. Он ведь сказал, что подождёт меня.
      — Он тебя долго ждал, даже сердился, что ты не идёшь. А потом ему позвонил по телефону Женя Зайцев, и Слава сказал, что пойдёт к нему.
      — Свинья какая! Будто уж не мог подождать немножко! — сказал Толя, попрощавшись со Славиной мамой и спускаясь по лестнице.
      Выйдя на улицу, он постоял у подъезда, раздумывая, что предпринять, потом тоже пошёл к Жене Зайцеву, который жил на Загородном шоссе, то есть довольно далеко от Ломоносовской улицы. Теперь Толе не к чему было спешить. Он шёл, зевая по сторонам и разглядывая всё, что попадалось на пути. На Суворовском бульваре он остановился, чтоб посмотреть на ребят, которые учились кататься на детском двухколёсном велосипеде.
      Ребят было четверо, но ни один из них ещё не умел кататься, поэтому они не столько ездили, сколько падали с велосипеда. Нужно сказать, что кататься на этом велосипеде без привычки было довольно трудно, так как он был не совсем обычной конструкции. На обычном двухколёсном велосипеде педали надо крутить только до тех пор, пока машина не разгонится, после чего велосипед едет сам, а педали стоят на месте. На этом же велосипеде педали надо было крутить всё время. Даже когда их можно было уже и не крутить, они сами крутились. Это, наверное, объяснялось тем, что велосипед был устаревшей системы. Его подарил ребятам один жилец, который жил в их доме.
      Жильца этого звали Иван Герасимович. Когда Иван Герасимович был ещё маленький, ему подарил этот велосипед его папа. Потом Иван Герасимович вырос и купил себе настоящий, взрослый, велосипед, а этот велосипед спрятал в сарае. Он думал, что когданибудь женится и у него будут дети, тогда он подарит им этот велосипед. Но прошло лет двадцать пять или тридцать, Иван Герасимович так и не женился, а про велосипед забыл. И вот недавно он разбирал у себя в сарае старую рухлядь и увидел этот велосипед.
      «Что мне с ним делать? — подумал Иван Герасимович. — Отдамка я его ребятам в общее пользование. Всё равно у меня своих детишек нету. Хотя я ещё, может быть, женюсь, но к тому времени велосипед совсем заржавеет, и его надо будет выбросить или сдать в утиль».
      Он вытащил велосипед из сарая и сказал ребятам:
      — Вот вам, чертенята, велосипед. Он хоть неказистый на вид, зато крепкий. Я в детстве по целым дням катался на нём, а у него, глядите, хотя бы спица сломалась. Словом, катайтесь, ребятки. Доламывайте.
      Ребята были очень удивлены и даже не верили, что им дарят велосипед, но потом увидели, что Иван Герасимович не шутит, и очень обрадовались. Сначала они попробовали кататься по двору, но там им было очень больно падать, так как весь двор был вымощен крупным булыжником. Тогда они пошли на бульвар, и здесь их увидел Толя. Он посмотрел, как ребята то и дело кувыркались с велосипеда на землю, и сказал:
      — Эх, вы! Кто же так учится кататься! Так и носы расшибёте! На велосипеде надо учиться кататься с горы.
      — Почему с горы? — удивились ребята.
      — Потому что, когда едешь с горы, велосипед катится сам — педали крутить не надо, и можно учиться держать равновесие. А когда научишься держать равновесие, можно начинать учиться крутить педали. Если же начнёшь учиться сразу и тому и другому, то ничего не получится. Ктото из ребят сказал:
      — Надо пройти по бульвару дальше, там дорога идёт вниз, то есть с горки.
      Все побежали туда, где начинался спуск. Но ни у кого не хватало смелости скатиться на велосипеде с горы.
      — Какие же вы трусишки! — сказал Толя. — Нука дайте велосипед, я покажу вам, как надо кататься.
      Толя сел на велосипед, оттолкнулся ногой и покатил вниз. Он уже умел немного кататься, и езда на велосипеде не представляла для него трудности. Ребята гурьбой побежали за ним. Они уже начали бояться, как бы он не удрал от них вместе с велосипедом. Велосипед между тем набирал скорость. Педали начали вертеться с такой быстротой, что Толя не успевал крутить ногами. Пришлось ему отпустить педали, но они всётаки продолжали вращаться и начали бить его по ногам. Тогда Толя расставил ноги широко в стороны и помчался такой раскорякой со страшной скоростью. Неожиданно он увидел впереди малышей, которые играли посреди бульвара. Чтоб не наехать на них, ему пришлось круто повернуть в сторону. На его счастье, в ограде бульвара оказалась калитка. Толя проскочил сквозь неё, в мгновение ока пересёк улицу и въехал в ворота дома.
      Промелькнув по двору с быстротой молнии, Толя выехал на задворки и со всего разгона наткнулся передним колесом на толстую чугунную тумбу, которая лежала недалеко от забора. От удара велосипед брыкнул, словно лошадь, и встал торчком. Толя выскочил из седла, перелетел вверх ногами через забор, как акробат в цирке, и шлёпнулся в мусорный ящик, который стоял в соседнем дворе под забором.
      Всё произошло так быстро, что Толя не успел опомниться, как уже сидел в ящике. Падая, он зацепился за гвоздь, который торчал в крышке ящика, и разорвал на спине рубашку. Это несколько задержало скорость полёта, к тому же он упал на кучу мягкого мусора, что значительно смягчило удар. Таким образом, всё обошлось благополучно, если не считать, что в самый последний момент Толя ушибся о стенку ящика лбом.
      Придя понемногу в себя, он ощупал рукой ушибленный лоб, и ему показалось, что там у него ссадина или царапина.
      Приложив к ссадине носовой платок, Толя стал осматриваться по сторонам, пытаясь разгадать, куда это он попал.
      Ребята, которые мчались за велосипедом во весь опор, сильно отстали. Они, однако, успели заметить, как Толя свернул с бульвара и скрылся в чужих воротах. Вскочив в эти же ворота и пробежав в конец двора, они обнаружили валявшийся под забором велосипед. Увидев, что велосипед не похищен, но сам Толя кудато исчез, ребята принялись бегать по двору, заглядывать во все уголки и кричать:
      — Мальчик! Мальчик!
      Но Толя не отзывался. Ребята подумали, что он, должно быть, не захотел больше кататься и ушёл домой. Они взяли велосипед и побежали обратно на бульвар.
      Сидя в ящике, Толя слыхал, как кричали ребята, но так как они звали его не по имени, то решил, что зовут когото другого. Осмотревшись по сторонам и выглянув из мусорного ящика наружу, Толя наконец уяснил себе, куда он попал. Понятно, у него не было большого желания сидеть в таком месте. Убедившись, что кровь из царапины на лбу уже не идёт, он спрятал в карман носовой платок и вылез из ящика.
      Перед ним, за деревьями, был виден серый кирпичный дом с высокой аркой в стене. Толя пошёл прямо под эту арку, надеясь выйти на улицу, но попал не на улицу, а в другой двор. Здесь было гораздо красивее, чем там, откуда явился Толя. Посреди двора возвышалась огромная круглая клумба с цветущими астрами, георгинами и яркими, как огоньки, настурциями. Недалеко от клумбы была куча песка, обнесённая с четырёх сторон голубым деревянным заборчиком. Какието красивые тихие дети сидели вокруг кучи и лепили из песка пирожки. Они были в ярких, цветастых платьицах и костюмчиках. Издали их тоже можно было принять за цветы. По обеим сторонам песочной кучи были разбиты газоны с аккуратно подстриженной зелёной травкой. Вдоль газонов стояли удобные лавочки, на которых сидели мамы детей. Они мирно беседовали между собой, читали книжки и следили, чтоб детишки хорошо вели себя и не запорошили друг Другу песочком глаза.
      Позади лавочек была волейбольная площадка с протянутой поперёк неё верёвочной сеткой. Несколько мальчиков и девочек постарше играли в волейбол.
      Двор был большой, широкий, окружённый со всех четырёх сторон стенами домов с балконами. На многих балконах пестрели цветы, высаженные в длинных деревянных ящиках. Толя невольно остановился и залюбовался открывшейся перед ним картиной. Всё это было удивительно: и цветы, и газоны с травой, и дети, и большой кожаный мяч, плавно взлетавший над волейбольной сеткой.
      «Ах, если бы и мне жить в этом доме! — подумал Толя. — Я бы каждый день глядел на цветочки, на песочную горку с детишками, играл бы с этими мальчиками и девочками в волейбол».
      Он грустно вздохнул и как раз в это время увидел, что одна девочка махнула ему рукой, приглашая его поиграть с ними. Толя подошёл несмело, но уже через дветри минуты вполне освоился среди новых друзей. Ему даже стало казаться, что он знаком с ними чуть ли не тысячу лет. Прошло ещё минут пять, и он уже захватил, как говорится, инициативу в свои руки: подавал команду, когда надо было меняться местами, кричал «аут», «сетбол», «мазила» и другие какието непонятные слова. Он всех учил правилам игры, хотя сам не особенно соблюдал эти правила. Кончилось тем, что он не смог взять мяч, который шёл очень низко. Вместо того чтоб отбить мяч рукой, он стукнул по нему ногой. Удар получился более сильный, чем ожидал Толя, мяч полетел в сторону и попал прямо в окно на втором этаже дома. Осколки стекла со звоном посыпались вниз. Мяч, к счастью, не влетел в окно, а упал тут же рядом.
      Первой мыслью Толи было броситься наутёк, но он подавил в себе это желание. Ему казалось нечестным сбежать. Могли ведь подумать, что окно вышиб не он, а ктонибудь из оставшихся игроков. Между тем один мальчик схватил мяч и, прижимая его к груди, побежал со двора.
      — Спасайся кто может! — закричал ктото.
      Все игроки бросились врассыпную.
      Увидев, что остался один, Толя решил, что теперь и ему можно бежать, но в тот же момент почувствовал, как его ктото крепко схватил сзади за шиворот, и чейто визгливый голос закричал прямо в ухо:
      — Ты куда же это мячом садишь, разбойник?!
      Некуда тебе мячом пулять, окромя как по окнам, лоботряс ты этакий!
      Толя обернулся, насколько было можно в его положении, и, скосив глаза, увидел злое лицо старой женщины, с коричневой бородавкой, величиной с горошину, над верхней губой. Одной рукой старуха крепко держала Толю за шиворот, в другой руке у, неё была чёрная клеёнчатая сумка с продуктами.
      — Я нечаянно, — растерянно пробормотал Толя, стараясь вырваться.
      — Я вот те оторву голову нечаянно да заместо стекла в окошко вставлю. Нет на вас, сорванцов, угомону!
      — Опять у вас разбили, Дарья Семёновна? — спросила одна из женщин, которые сидели на лавочке возле песочной кучи.
      — У нас, милая, а то как же! Уже в третий раз подряд бьют, чтоб их лихоманка била! Стёкол на них не напасёшься. Ты из какой квартиры? — спросила Дарья Семёновна и с силой тряхнула Толю за шиворот.
      — Из шестнадцатой, — признался Толя.
      — А вот и не правда, — сказала другая женщина. — Я в шестнадцатой квартире всех знаю.
      — Так я ведь не в вашем доме живу, — ответил Толя.
      — Ах, не в нашем! — со злой усмешкой сказала Дарья Семёновна. — Мало тут наши бьют окна, так ещё не наши приходить будут! Пойдёмка в домоуправление.
      Старуха потащила Толю в домоуправление. Там сидели управдом и счетовод. Управдом чтото писал за столом. Счетовод чтото подсчитывал на арифмометре. Он при этом курил, не выпуская изо рта папиросу, и жмурился от попадавшего в глаза дыма.
      Ещё там, на лавочке, у окна сидел усатый мужчина в сапогах. Он тоже курил папиросу, отчего в комнате стоял дым столбом.
      Попав в эту отравленную дымом атмосферу, Толя закашлялся, но Дарья Семёновна бесцеремонно подтолкнула его вперёд и, прикрыв за собой дверь, сказала:
      — Вот, окно высадил. Уже в третий раз разбивают, значит. Только было отлучилась в магазин за продуктами, возвращаюсь, а этот как наподдаст мячик ногой. Сама видела. Нашито все на дачу уехали, денег мне в обрез оставили. Где я теперь на стекольщика два рубля возьму?
      — Гм! — промычал управдом, отрываясь от своих бумаг. — Придётся, дружочек, уплатить за стекло два рублика.
      — Я принесу, — пролепетал Толя.
      — Вот, вот, дружище, пойдика и принеси.
      — Так он и принесёт, держи карман шире! — проворчала Дарья Семёновна.
      — Честное слово, я принесу, — стал уверять её Толя.
      — А ты погоди со своим честнымто словом! Уйдёшь, только тебя и видели!
      — Верно, — сказал управдом. — Надо записать его адрес. Как твоё имя, фамилия?
      — Толя Клюквин.
      — Где живёшь? Говори адрес.
      — Демьяновская улица, дом десять, квартира шестнадцать.
      — Ну так вот, Толя Клюквин, не принесёшь два рубля на стекольщика, мы тебя по этому адресу живо найдём. Понял? — сказал управдом, записав Толин адрес.
      — Найдёшь его, держи карман, — сказала недоверчивая старуха. — Он тебе наврёт с три короба, только записывай.
      Управдом покосился на Дарью Семёновну.
      — Ну, это нетрудно проверить, — ответил он. — Демьяновская, десять. Это какое же домоуправление будет?.. Кажется, двадцать девятое…
      Управдом полистал лежавшую перед ним тетрадь со списком домоуправлений, снял телефонную трубку и набрал номер.
      — Алло! — закричал он, подождав с минуту. — Это двадцать девятое?.. Посмотрите там по домовой книге, живёт у вас в шестнадцатой квартире Толя Клюквин? Как?.. Живёт?.. Ну спасибо… Что натворил?.. Да ничего особенного. Стекло здесь одной гражданке высадил… Ну, бабушка, вы не беспокойтесь, — сказал он, обращаясь к Дарье Семёновне и кладя трубку на место. — Теперь он от нас не скроется. Всё правильно.
      — Тото и подозрительно, что всё правильно, — сказал усатый мужчина, который сидел на лавочке. — У нас тут в четвёртом отделении милиции случай был. Задержал милиционер мальчишку: прыгал на ходу из трамвая, а штраф отказался платить. Ну, его, естественно, милиционер в отделение привёл. Там, естественно, спрашивают: «Как фамилия?» Он говорит: «Ваня Сидоров», — то есть не свою фамилию назвал, а одного своего знакомого мальчика. Его спрашивают: «Где живёшь?» Он им и адрес этого Вани Сидорова дал. Те стали звонить из милиции в домоуправление: живёт, мол, там у вас Ваня Сидоров? Им говорят: «Живёт». Ну те, что ж, отпустили этого Ваню Сидорова, то есть не Ваню Сидорова, а этого мальчишку, который Ваней Сидоровым назвался, а на другой день послали родителям настоящего Вани Сидорова повестку, чтоб уплатили за своего сына штраф. Ну, родители, конечно, на Ваню набросились. «Что же ты, говорят, такойсякой, с подножки на ходу прыгаешь? Штраф теперь за тебя плати!» Парнишка, конечно, расстроился, в слёзы: «Не прыгал я!» — «А, так ты ещё врать, такойсякой!» Бедный парень уверяет, клянётся. Заболел, понимаете, от такого недоверия. Родители видят — чтото не то получается. Не стал бы мальчонка так сильно расстраиваться, если б правда. Отец, естественно, побежал в милицию. «Мы, говорит, сыну верим. Наш Ваня не станет на ходу из трамвая прыгать. Он хороший». Ему говорят: «Они все хорошие, когда дома сидят». Отец говорит: «Всё равно я не стану штраф платить». — «А не заплатите, говорят, судить вас будем».
      Через неделю там или другую вызывают отца на суд. Отец приходит. «Товарищи, говорит, это что же такое? Не прыгал ведь он». — «Как, говорят, не прыгал, когда тут всё: и имя, и фамилия, и адрес, — всё точно записано». Хотели отцу присудить пятнадцать суток ареста за то, что плохо сына воспитывает и штраф не хочет платить, да спасибо ктото надоумил вызвать в качестве свидетеля того милиционера, который задержал Ваню, когда он с подножки прыгал.
      Ну, вызвали, естественно, милиционера, показали ему Ваню.
      Милиционер посмотрел и говорит: «А я уж и не помню, какой тот мальчишкато был, да, сдаётся мне, этот Ваня не тот мальчик, что я задержал». Потом он ещё пригляделся к нему и говорит: «Да, теперь я точно вижу, что это не тот». Так эта история ничем и кончилась. А могли Ваниного отца на пятнадцать суток арестовать ни за что ни про что. А того парнишку, который Ваней Сидоровым назвался, так и не нашли.
      — Да, найдёшь его! — сказал управдом. — Видно, стреляный воробей оказался.
      — Ещё какой стреляный! — подхватил усатый мужчина. — Обычно мальчишка наврёт с три короба, а всё без толку: выдумает и номер дома, и квартиру, и улицу. Станут в домоуправление звонить, а там во всём доме и квартирыто такой нет, или живёт в ней ктото другой. Вот тутто он и попался. А этот всё верно сказал, только не про себя, а про Ваню Сидорова.
      — Этакто, — сказала Дарья Семёновна, — каждый разобьёт тебе стекло и скажет: я, дескать, Ваня Сидоров, живу тамто и тамто. Потом иди получай с Вани Сидорова.
      — Гм! Вот видите, бабушка, какая оказия, — сказал управдом, пытливо взглянув на Толю. — Может быть, он на самом деле Ваня Сидоров, то есть… тьфу!.. как, ты сказал, твоя фамилия?
      — Толя Клюквин, — ответил Толя.
      — Вот, вот. Может быть, он на самом деле Толя Клюквин, а может, и кто другой. Тут, как видите, повсякому бывает. Идитека вы с ним лучше в милицию, там поточней разберут.
      — Зачем в милицию? — взмолился Толя. — Я вам говорю правду.
      — «Правду, правду»! — проворчала с досадой старуха. — Жди от вас правдыто!
      Она схватила Толю за руку чуть повыше локтя и потащила на улицу. Толя семенил рядом с ней, пугливо оглядываясь по сторонам. Ему казалось, что прохожие с любопытством глядели на него и догадывались, что его ведут в милицию, наверное, думали, что он вор.
      Толя ни разу ещё не попадал в милицию, и ему очень не хотелось идти туда. Он рванулся что было силы, но старуха ещё крепче впилась своими цепкими пальцами в его руку.
      — За что вы его? — спросила шедшая навстречу женщина.
      — Стекло в доме расшиб.
      — Куда же вы его теперь?
      — А в милицию. Куда же ещё?
      — Пустите меня! — просил Толя, стараясь вырваться.
      Но старуха держала его как клещами.
      — А ты не трепыхайся, — твердила она. — От меня всё равно не уйдёшь.
      — Пустите! — просил Толя. — Я сам пойду. Не надо меня держать. Я не убегу.
      — Так я тебе и поверила.
      Убедившись, что ему не вырваться из рук Дарьи Семёновны, Толя решил пойти на хитрость. Он видел, что она могла держать его только одной рукой, так как в другой у неё была сумка с продуктами.
      «Когданибудь рука у неё устанет, и она не сможет меня так крепко держать», — решил Толя.
      Он перестал вырываться и некоторое время шёл спокойно, как бы примирившись со своей участью. Усыпив таким образом бдительность старухи, он неожиданно рванулся и, оказавшись на свободе, бросился удирать.
      — Стой! Стой! — закричала Дарья Семёновна, бросаясь за ним вдогонку. — Стой, говорят тебе! Держите его!
      Встречные пешеходы останавливались, не зная, надо им ловить Толю или не надо. Один гражданин хотел было его схватить, но Толя ловко шмыгнул у него под рукой и, повернув с тротуара, помчался по мостовой. Здесь ему не угрожали встречные пешеходы и он мог развить гораздо большую скорость. Дарья Семёновна тоже побежала по мостовой, но тут же чуть не угодила под грузовую машину.
      — Стой! — закричала она, бросившись обратно на тротуар. — Остановись сейчас же! Попадёшь под машину!
      Но Толя не слушал её. Он выбежал на перекрёсток и понёсся через дорогу. Дарья Семёновна увидела мчавшийся наперерез Толе трамвай и остановилась на углу улицы. Внутри у неё всё похолодело. Ей казалось, что Толя вотвот угодит под трамвай. Но вагоновожатый, увидав Толю, замедлил ход. Толя перебежал через рельсы, но с другой стороны к нему уже приближался автомобиль. Бежать назад было поздно. Раздался визг тормозов. Автомобиль ткнул Толю в плечо и тут же остановился. Толя упал. Дарья Семёновна уронила на землю сумку и закрыла лицо руками.
      Вокруг Толи моментально образовалась толпа. Какойто гражданин сейчас же подбежал к телефонной будке и стал вызывать «скорую помощь». Толя между тем поднялся на ноги.
      — Больно ушибся? — спросил его ктото. — Ты не ранен?
      — Нет, — замотал головой Толя.
      Шофёр вылез из кабины и подбежал к Толе:
      — И откуда ты взялся посреди мостовой, пострелёнок? Больно тебе?
      — Нет, не больно.
      Шофёр схватил его обеими руками, потрогал за локти, за плечи:
      — Нигде не болит?
      — Нигде. Я испугался просто.
      — «Испугаался»! — Лицо шофёра расплылось в улыбке. — Скажи спасибо, что я затормозить успел вовремя.
      Тут подошёл милиционер.
      — Что с мальчиком? — спросил он шофёра.
      — Счастливый случай, товарищ милиционер. Можно сказать, отделался лёгким испугом.
      — Вот как!
      В это время сквозь толпу пробралась Дарья Семёновна. Руки у неё тряслись от страха, губы дрожали. Увидев, что Толя как ни в чём не бывало стоит возле автомашины, она бросилась к нему и заголосила:
      — Живой, глядика! Ах ты мой милыый!
      Толя увидел старуху и метнулся от неё в сторону. Однако вокруг плотной стеной стояла толпа, и ему некуда было бежать.
      — Да ты что, милый! — замахала руками старуха. — Да разве ж я тебя трону? Товарищ милиционер, это я, честное слово, я во всём виновата. Это он от меня, окаянной, с испугу под машину бросился. И всё изза стекла этого, будь оно трижды неладно!
      — Это верно, — сказал ктото в толпе. — Я лично видел, как эта старушенция гналась за ним, словно разъярённая фурия.
      — Ну что ж, мы так и запишем, — сказал милиционер и начал писать протокол.
      — Пиши, милый, пиши! А ты, голубчик, не бойся, — обратилась старуха к Толе. — Я на тебя за стекло не в обиде, чтоб оно сгорело, век бы его не видать! Ты, миленький, приходи к нам, играй с ребятишками в этот свой мячик. А стёклато эти, бей их хоть каждый день, разве я что скажу!
      Тут неподалёку остановилась машина «скорой помощи», и из неё вышла женщина в белом халате.
      — Где пострадавший? — спросила она, подойдя к толпе. — Кого здесь машиной сшибло?
      — Да вон, мальчонку, — ответил ей ктото.
      Толпа моментально расступилась, и женщина подошла к Толе:
      — Нука, держись руками за мою шею, я тебя в санитарную машину снесу.
      — Да он здоровёхонек, — с усмешкой сказал шофёр. — Ничего ему не сделалось.
      — Это вы так думаете, — строго сказала женщина. — А я вижу, что у мальчика лоб разбит.
      — Так это я не сейчас, — сказал Толя. — Это я поранился, когда в мусорный ящик упал.
      — В какой такой мусорный ящик?
      — Ну, когда с ребятами на велосипеде катался.
      Женщина схватила Толю в охапку и понесла к санитарной машине.
      — Куда же вы его? — сказала Дарья Семёновна. — Он же сказал, что об мусорный ящик поранился.
      — А повашему, если об мусорный ящик, то и лечить не надо? Ему поскорей надо укол против столбняка сделать.
      — Ну что ж, на то вы и врачи, чтоб знать, против чего укол делать, — сказала Дарья Семёновна. — А ты, миленький, приходи к нам в мячик играть, когда поправишься! — закричала она и помахала Толе рукой.
      Через минуту Толя уже ехал в санитарной машине. Женщина уложила его на носилки, а сама села рядом на лавочке.
      — Вот приедем в больницу, доктор осмотрит тебя, тогда можно будет и ходить, и бегать, а сейчас дока полежи, — говорила она.
      В окно санитарной машины были видны только верхние этажи зданий, и Толя никак не мог догадаться, по каким улицам они ехали. Но не это его тревожило. Больше всего его волновало то, что ему должны были сделать укол. Он боялся, что будет больно.
      Скоро машина повернула в ворота лечебницы и остановилась у подъезда. Два санитара открыли дверцы и начали вытаскивать из машины носилки. Толя хотел вскочить на ноги, но один из санитаров строго сказал:
      — Лежи, лежи смирненько!
      И они понесли Толю в больницу. Толе, однако, хотелось видеть, куда это его несут, и, вместо того чтоб спокойно лежать, он сидел на носилках и вертел во все стороны головой.
      — И что за парень попался такой упрямый! — ворчал санитар, который шагал сзади. — Ему говорят — лежи, а он тут как ванькавстанька.
      Пройдя по коридору больницы, санитары внесли Толю в большую светлую комнату с белыми стенами и высоким потолком. Здесь, как и в коридоре, пахло йодом, карболкой и другими медикаментами. Один из санитаров легко схватил Толю под мышки и положил на высокую твёрдую койку, застеленную холодной белой клеёнкой.
      — Лежи тут. Сейчас доктор придёт, — сказал санитар тихо и для чегото погрозил Толе пальцем.
      Толя остался лежать. Ему было страшно. Доктор почемуто долго не приходил. Толе уже стало казаться, что о нём все забыли, но через некоторое время дверь отворилась, и вошёл доктор вместе с медицинской сестрой.
      Доктор был старенький и весь белый: в чистом белом халате, в белом колпаке на голове, с белыми седыми бровями, а на носу очки. Он любил говорить слово «нус», обращался к Толе на «вы» и называл его молодым человеком:
      — Нус, молодой человек, как же это вы под машину попали?
      Не дожидаясь Толиного ответа, он вставил себе в уши две тонкие резиновые трубочки и приложил Толе к груди какуюто круглую металлическую штучку.
      — Нус, попрошу вас дышать, молодой человек. Так… дышите поглубже… ещё дышите… — приговаривал он, прикладывая металлическую штучку к груди то справа, то слева.
      Потом поднёс Толе к носу палец:
      — А теперь попрошу вас смотреть на кончик моего пальца.
      И стал водить пальцем в разные стороны. Толя вертел глазами то вправо, то влево, то вверх, то вниз, старательно следя за докторским пальцем.
      После этого доктор ощупал Толю со всех сторон, постукал по коленкам резиновым молоточком с блестящей металлической ручкой и, обратившись к медицинской сестре, спросил:
      — У вас всё готово, Серафима Андреевна?
      — Всё готово, — отозвалась она.
      — Ну так приступайте! — приказал доктор.
      «Батюшки! К чему это она приступать будет?» — подумал Толя.
      От страха у него завертелись в глазах оранжевые круги и похолодело внутри.
      — Не надо мне делать укол! — взмолился он — Я больше не буду!
      — Глупенький! Кто тебе сказал, что я буду делать укол? Я вовсе не буду.
      С улыбкой Серафима Андреевна подошла к Толе, пряча за спиной шприц, который держала в руке. Свободной рукой она перевернула Толю на бок и как бы в шутку ущипнула пальцами за спину.
      — Ай! — завизжал Толя, почувствовав, как игла шприца впилась в его тело.
      — Тише, голубчик, тише! Всё уже! Не кричи! Уже ведь не больно!
      — Да, не больно! — плаксиво ответил Толя.
      — Теперь пусть он полежит полчасика, и можете отправить его домой. Только не забудьте помазать ему йодом ранку на лбу, — сказал доктор и вышел из комнаты.
      Серафима Андреевна помазала Толе ссадину на лбу йодом, потом присела к столу и стала чтото писать в тетради.
      — Тебя как зватьто? — спросила она. Толя хотел сказать, что его зовут Толя, но почемуто сказал, что его имя Слава, а когда Серафима Андреевна спросила, как его фамилия, он, вместо того чтоб сказать Клюквин, ответил, что его фамилия Огоньков, то есть назвал имя и фамилию своего приятеля Славы Огонькова, к которому шёл утром, когда кошка ему дорогу перебежала.
      — Красивая у тебя фамилия, — сказала Серафима Андреевна, записывая имя и фамилию Славы Огонькова в тетрадь. — А где ты живёшь?
      Вместо того чтобы сказать, что он живёт на Демьяновской, дом 10, квартира 16, Толя сказал, что живёт на Ломоносовской, дом 14, квартира 31, то есть опятьтаки дал адрес не свой, а этого самого Славы Огонькова.
      Впоследствии Толя и сам не мог объяснить, почему он соврал. Должно быть, он вспомнил в этот момент, как никто ему не поверил в домоуправлении, когда он говорил правду, ну, а раз никто не верит, то чего ж ему и стараться! К тому же он очень боялся, как бы из больницы не сообщили матери про всё, что случилось.
      Таким образом, Толя поступил в точности, как тот мальчик, про которого слышал в домоуправлении. Если бы он не слышал про этого мальчика, ему бы и в голову не пришло называться чужим именем и давать чужой адрес, но поскольку он слышал, то ему тут же и пришло всё это в голову.
      — Ломоносовская улица — это не близко, — сказала Серафима Андреевна. — У вас дома есть телефон?
      У Толи дома телефона не было, но он вспомнил, что в квартире у Славы телефон был, и поэтому сказал, что телефон есть.
      — А какой номер? — спросила Серафима Андреевна.
      — Номер, номер… — забормотал Толя, морща изо всех сил лоб. — Номер не помню.
      — Как же ты своего телефона не помнишь? — усмехнулась Серафима Андреевна. — Видно, так испугался, когда под машину попал, что и номер забыл. Ну ничего, я сейчас посмотрю в справочнике.
      — А зачем вы хотите по телефону звонить? — испуганно спросил Толя.
      — Надо же сказать твоей маме, чтобы пришла за тобой. Я бы сама отвела тебя домой, но мне нельзя отлучаться с работы.
      — Будто я сам не найду дороги домой! — сказал Толя. — Зачем меня ещё отводить!
      — Нет, голубчик, я тебя не могу отпустить одного. Вдруг ты снова угодишь под машину!
      Серафима Андреевна принялась листать телефонную книгу.
      — Вот, — сказала она, отыскав нужную страницу. — Огоньков, Ломоносовская улица, дом четырнадцать, квартира тридцать один.
      Она протянула руку к телефонному аппарату, сняла трубку и принялась набирать номер. Толя с тревогой наблюдал за её действиями и ждал, что из всего этого выйдет. Единственная его надежда была на то, что у Славы не окажется никого дома. Однако надежда эта оказалась напрасной. Через полминуты Серафима Андреевна уже разговаривала со Славиной мамой.
      — Алло! Это гражданка Огонькова? — кричала она в телефонную трубку. — С вами говорят из больницы. Вам надо прийти за сыном. Да, да, за сыном, за Славой… Что с ним?.. Да с ним ничего. Он лежит тут… Да вы не волнуйтесь. С ним ничего, честное слово, ничего… Ну, а лежит потому, что ему противостолбнячный укол сделали. Противостолбнячный. Да… Зачем укол?.. Ну, вы ведь знаете, что при ранении всегда полагается укол против столбняка делать… Да нет! Какое ранение! Кто вам говорит про ранение? Он вовсе не ранен… Да не ранен, говорят вам! Просто царапина. Заживёт к вечеру… Да я не обманываю вас, честное слово, я говорю правду. Царапина! Абсолютно никакого ранения… Что?.. Царапина отчего?.. Ну, попал под машину, то есть не попал под машину, а его сшибло, то есть не сшибло, что это я говорю, — он сам упал, а машины даже близко не было, честное слово… Да нет, что вы такое выдумываете! Я не успокаиваю вас. Он живой, честное слово… Да что вы поднимаете раньше времени панику! Вот он лежит тут, честное слово, лежит, что я, врать буду! Приезжайте, сами увидите… Что? Куда приезжать?.. Тургеневская, дом двадцать пять.
      Серафима Андреевна положила трубку и, улыбнувшись, сказала Толе:
      — Ну вот, как удачно всё вышло. Сейчас твоя мама здесь будет.
      Услыхав эту новость, Толя моментально соскочил с койки, но Серафима Андреевна уложила его обратно.
      — А ты лежи. Зачем же вставать? После укола всегда полежать надо. Мама придёт, вместе домой отправитесь.
      Толя лежал и старался представить себе, как он будет выпутываться, когда Славина мама придёт и увидит его вместо Славы.
      «Может быть, признаться Серафиме Андреевне, что я вовсе не Слава?» — думал Толя.
      Однако он никак не мог решиться признаться, а потом Серафима Андреевна вышла из комнаты, и её долго не было. Увидев, что она не возвращается, Толя решил, что теперь самое лучшее будет — это удрать отсюда. Он уже представлял себе, как Серафима Андреевна и Славина мама войдут в комнату и, увидев, что его нет, начнут искать по всей больнице;
      Славина мама, конечно, испугается ещё больше, но в конце концов она всё же вернётся домой, увидит Славу и успокоится.
      Продумав всё это, Толя поднялся на койке и уже опустил ноги вниз, чтоб соскочить на пол, но в это время дверь отворилась, и в комнату вошла Серафима Андреевна, а за ней Славина мама. Лицо у неё было бледное и встревоженное.
      — Ну, вот видите, — сказала Серафима Андреевна. — Он жив и вполне здоров, и даже смеётся.
      Толя сидел на койке и глупо улыбался, глядя на Славину маму.
      — Где же мой сын? — спросила Славина мама, обводя комнату растерянным взглядом и как бы не замечая Толю.
      — Да вот же, — весело сказала Серафима Андреевна, махнув рукой в сторону Толи. — Неужто не признали своего сына?
      — Где мой сын? — глухо повторила Славина мама. — Толя, где Слава?
      — Не знаю, — пробормотал Толя.
      — Вы ведь вместе были у Жени Зайцева. Куда вы от него пошли? Толя, не скрывай от меня ничего!
      — Да какой он Толя! Он Слава, — сказала Серафима Андреевна.
      — Кто — Слава? — удивилась Славина мама. — Да он же. Кто же ещё?
      — Слушайте, что всё это значит? Вы скажете наконец, где мой сын?
      — Так разве Слава не ваш сын?
      — Слава мой сын, но ведь это не Слава, а Толя! Толя Клюквин, понимаете? Сколько раз повторять вам! Я, кажется, с ума сойду!
      — Что же ты сказал мне, что тебя зовут Слава Огоньков? — напустилась Серафима Андреевна на Толю. — Вы меня, гражданка, простите, но я не виновата. Он мне сказал, что он Огоньков, я и позвонила вам. Ты зачем сказал, что ты Огоньков, когда ты вовсе не Огоньков? Ты что, не в своём уме, такие шутки шутить? Или ты, может, испугался, когда под машину попал? Вы его не вините, гражданка, должно быть, он от испуга не то, что надо, сказал. Это бывает.
      — Да я разве виню? Я никого не виню. Я только хочу узнать, где мой сын?
      — Гражданочка, откуда же я могу знать, где ваш сын? Разве вы не видите, что вашего сына у нас нет?
      — Значит, он не попал под машину?
      — Должно быть, ещё не попал, — развела руками Серафима Андреевна — Думаю, что, если б попал, его бы к нам привезли.
      — Слушай, Толя, — обратилась Славина мама к Толе. — Ты мне скажи только, когда вы со Славой ушли сегодня от Жени?
      — А я разве был сегодня у Жени? — спросил Толя.
      — А разве нет? Мне показалось сегодня утром, что ты тоже к Жене пошёл.
      — Я пойтито пошёл, но дойтито не дошёл. Я не попал к нему, потому что сюда вот попал.
      — Так, может быть, Слава и сейчас у Жени сидят? Ты не помнишь телефон Жени?
      — Нет.
      — Ну, телефон можно по телефонной книге узнать, — сказала Серафима Андреевна.
      Она быстро разыскала в телефонной книге телефон Жени Зайцева. Славина мама сейчас же позвонила, и оказалось, что Слава был там. Поговорив со Славой и приказав ему возвращаться домой, она успокоилась и попросила Серафиму Андреевну дать ей немножечко валерьяновых капель. Серафима Андреевна накапала ей валерьянки в стаканчик и сказала:
      — Теперь надо бы позвонить Толиной маме, чтобы пришла за ним.
      — Нет, нет, — сказала Славина мама. — Не надо Толиной маме звонить, а то вы её до смерти перепугаете.
      — Что вы! Зачем же я стану пугать? Уж я знаю, как надо.
      — Нет, я лучше сама отведу Толю домой. Да у них, кстати, и телефона нет.
      Сказав это, Славина мама взяла Толю за руку и, попрощавшись с Серафимой Андреевной, вышла на улицу.
      — Как же так получилось, что ты в больницу попал? — спросила она.
      Толя стал рассказывать по порядку, как отправился утром к Славе, но вернулся назад, потому что ему перебежала дорогу кошка, а поэтому он опоздал и не застал Славу дома; как пошёл потом к Жене, но по дороге стал кататься на велосипеде и упал в мусорный ящик, потом играл с ребятами в волейбол, разбил мячом окно, попал в руки злой бабке, которая потащила его в милицию, а он от неё вырвался и побежал через дорогу, и его чуть не задавил автомобиль, после чего его отвезли в больницу и сделали укол против столбняка. Славина мама не могла сдержать на лице улыбку, слушая весь этот невероятный рассказ.
      Потом она сказала:
      — Какой же ты чудной человек! Ну, скажи, пожалуйста, что было бы, если бы ты не обратил внимания на то, что тебе перебежала дорогу кошка, а пошёл бы спокойно своей дорогой?
      — Да что было бы?.. Ничего, наверное, и не было бы, — ответил Толя. — Я застал бы дома Славу, мы играли бы с ним дома в шахматы, и я не пошёл бы к Жене, не разбил бы окно, не удрал бы от бабки и не попал бы под машину.
      — Вот видишь! Это всё изза того, что ты человек с предрассудками и веришь в разную чепуху.
      — А это что — предрассудки?
      — Не знаешь, что такое предрассудки? — усмехнулась Славина мама. — Постараюсь тебе объяснить. Ты, наверное, знаешь, что когдато человек был ещё очень дикий, необразованный, не умел правильно рассуждать, не понимал многого, что происходит вокруг. Когда происходило затмение солнца, он, не умея объяснить это неожиданное явление, пугался и воображал, что оно предвещает какоенибудь бедствие, а когда ему неожиданно перебегала дорогу кошка или другое животное, он думал, что это тоже сулит какуюнибудь неудачу. Так появились многие предрассудки, а предрассудками они названы потому, что возникли ещё перед тем, как человек научился правильно пользоваться своим рассудком, или умом.
      — Так лучше их назвали бы не предрассудками, а передрассудками, — сказал Толя.
      — Ну, это всё равно, что «пред», что «перед», — сказала Славина мама. — Принято говорить «предрассудки». Ну вот. Мы с тобой прекрасно знаем, что во время солнечного затмения Луна заслоняет Солнце, и это не может предвещать ничего плохого. Что же может случиться с человеком плохого, если ему перебежит дорогу кошка?
      — Ну что может случиться? Наверное, ничего, — ответил Толя. — Человек ходит сам по себе, а кошка бегает сама по себе.
      — Вот видишь, ты это понимаешь, — сказала Славина мама. — Плохо будет только тогда, когда человек изза какойнибудь чепухи, вроде кошки, станет делать не то, что должен. Представь себе, что у тебя есть друг. И вот твой друг попал в беду. Ты спешишь на помощь ему, но как раз в этот момент тебе перебегает дорогу кошка. Что ты сделаешь? Повернёшься и пойдёшь назад, вместо того чтоб выручать друга?
      — Нет, я буду выручать друга.
      — Правильно! Человеку всегда надо делать то, что велит ему долг, а не то, что велит ему вера в кошку или в другую какуюнибудь ерунду. Ты вот шёл утром к Славе, потому что обещал встретиться с ним, значит, твой долг был идти к нему, а ты изза какойто ничтожной кошки стал петлять по улицам, так что в конце концов чуть под автомобиль не попал.
      Пока Славина мама объясняла всё это Толе, они дошли до Ломоносовской улицы. Увидев, что они очутились возле Славиного дома, Толя сказал:
      — Не надо меня провожать дальше. Теперь я сам дорогу домой найду.
      — Ну, иди сам, — согласилась Славина мама.
      Толя свернул в Третий Каширский переулок и зашагал к своему дому. Он шёл и думал:
      «Вот какая чепуха может выйти изза всех этих предрассудков! И ещё хорошо, что всё хорошо Кончилось! Не затормози шофёр вовремя, и всё кончилось бы гораздо хуже».
      Неожиданно его рассуждения были прерваны появлением рыжей полусибирской кошки, которая выскочила изза угла дома и, распушив хвост трубой, быстро побежала через дорогу. Толя вздрогнул от неожиданности и остановился как вкопанный.
      «Вот уж как не повезёт с утра, так целый день не будет везти! — с досадой подумал он. — Что теперь делать? Если идти в обход, то снова какаянибудь ерунда случится: или в мусорный ящик свалишься, или кирпич на голову упадёт. Так и во веки веков домой не дойдёшь!»
      Он нерешительно посмотрел по сторонам и сказал сам себе:
      «Нет, с этим пора кончать! Что я, человек или не человек? Я человек! А человек — существо умное, гордое. Он запускает в космос ракеты, покорил атомную энергию, выдумал думающую машину. Человек не может зависеть от какойто старой, облезлой кошки и всегда должен делать то, что велит ему долг. А что мне велит долг? Мой долг велит мне идти домой обедать, потому что мама уж давно ждёт меня и, наверное, волнуется».
      Славина мама долго стояла на углу улицы и смотрела вслед Толе. Она боялась, как бы с ним не случилось ещё чегонибудь. Она видела, как он почемуто остановился посреди тротуара, постоял в нерешительности некоторое время, потом вдруг махнул рукой и, подняв гордо голову, бодро пошёл вперёд.
     
     
      Про Гену
     
      Гена был, в общем, хороший мальчик. Ничего себе паренёк. Как говорится, не хуже других детишек. Вполне здоровый, румяный, лицо кругленькое, нос кругленький, вся голова, в общем, кругленькая. А шея у него была короткая. Совсем почти шеи не было. То есть шея, конечно, у него имелась, но её можно было разглядеть только летом, когда Гена ходил в майке или в рубашке с открытым воротом. А зимой, когда он надевал тёплую курточку или пальто, шеи не было видно, и казалось, что его круглая голова лежала прямо на плечах, словно арбуз на блюде. Но это, конечно, не такая уж большая беда, потому что у многих ребят, пока они ещё маленькие, шея бывает коротенькая, а когда они подрастут, то и шея становится длинней.
      В общем, это был не такой уж большой недостаток.
      Главный недостаток Гены заключался в том, что он любил иногда приврать. То есть он не то чтобы врал, как говорится, без зазрения совести. Нет, этого за ним не водилось. Вернее сказать, он не всегда говорил правду.
      Впрочем, с кем этого не бывает! Иной раз хоть не хочешь, а соврёшь и даже сам не заметишь, как это вышло.
      А учился Гена ничего себе. Как говорится, не хуже других. В общем, неважно учился. Были у него в дневнике тройки, иногда попадались и двойки. Но это, конечно, только в те дни, когда папа и мама ослабляли своё внимание и не очень следили, чтоб он вовремя делал уроки.
      Но главное, как уже сказано, было то, что он иногда говорил не правду, то есть врал иногда так, что себя не помнил. За это один раз он даже был крепко наказан.
      Случилось это зимой, когда в его школе проводили сбор металлического лома. Ребята задумали помочь государству и собирать металлический лом для заводов. Они даже решили соревноваться между собой, кто соберёт больше, а победителей помещать на Доску почёта.
      Гена тоже решил соревноваться. Но в первый день, когда он отправился за металлическим ломом, он встретил во дворе своего друга Гошу.
      Этот Гоша был худенький, маленький мальчик, чуть ли не на целый год младше Гены. Но Гена с ним очень дружил, потому что Гоша был умный и всегда придумывал чтонибудь интересное.
      Так случилось и на этот раз. Увидев Гену, Гоша спросил:
      — Ты куда это разогнался?
      — Иду собирать металлический лом, — сказал Гена.
      — Пойдём лучше с ледяной горки кататься. В соседнем дворе ребята хорошую горку сделали.
      Они отправились в соседний двор и принялись кататься с горки. Санок у них не было, поэтому они съезжали попросту на ногах. Только это было не очень удобно, потому что каждый раз приходилось ехать сначала стоя, а потом уже лёжа на животе, а иной раз и на спине. Наконец Гоша сказал:
      — Так кататься невыгодно. Можно расквасить нос. Пойдика ты лучше домой за санками. У тебя ведь есть санки.
      Гена пошёл домой, пробрался на кухню и взял санки. Мама увидала и говорит:
      — Зачем санки? Ты ведь пошёл собирать лом.
      — А я буду возить лом на санках, — объяснил Гена. — Он ведь тяжёлый. В руках много не унесёшь, а на санках гораздо легче.
      — А, — сказала мама. — Ну иди.
      Целый день Гена катался с Гошей на санках и только к вечеру вернулся домой. Всё пальто у него было в снегу.
      — Где же ты пропадал столько времени? — спросила мама.
      — Собирал лом.
      — Неужели для этого надо было так изваляться в снегу?
      — Ну, это мы на обратном пути с ребятами немножко в снежки поиграли, — объяснил Гена.
      — Ничего себе — немножко! — покачала головой мама.
      — А много ты собрал лому? — спросил Гену папа.
      — Сорок три килограмма, — не задумываясь, соврал Гена.
      — Молодец! — похвалил папа и стал высчитывать, сколько это будет пудов.
      — Кто же теперь на пуды считает? — сказала мама. — Теперь всё считают на килограммы.
      — А мне на пуды интересно, — ответил папа. — Когдато я работал в порту грузчиком. Приходилось носить бочонки с треской. В каждом бочонке по шесть пудов. А сорок три килограмма — это почти три пуда. Как же ты дотащил столько?
      — Я ведь не носил, а на санках, — ответил Гена.
      — Ну, на санках, конечно, легче, — согласился отец. — А другие ребята сколько собрали — больше, чем ты, или меньше?
      — Меньше, — ответил Гена. — Кто тридцать пять килограммов, кто тридцать. Только один мальчик собрал пятьдесят килограммов, и ещё один мальчик собрал пятьдесят два.
      — Ишь ты! — удивился папа. — На девять килограммов больше, чем ты.
      — Ничего, — сказал Гена. — Завтра я тоже на первое место выйду.
      — Ну ты не особенно надрывайся там, — сказала мама.
      — Зачем — особенно! Как все, так и я.
      За ужином Гена ел с большим аппетитом. Глядя на него, папа и мама радовались. Им всегда почемуто казалось, что Гена ест мало и от этого может похудеть и заболеть. Увидев, как он уписывает за обе щеки гречневую кашу, отец потрепал его рукой по голове и, засмеявшись, сказал:
      — Поработаешь до поту, так и поешь в охоту! Не так ли, сынок?
      — Конечно, так, — согласился Гена.
      Весь вечер отец и мать говорили о том, как хорошо, что теперь в школе приучают детей к труду. Папа сказал:
      — Кто с малых лет приучится трудиться, тот вырастет хорошим человеком и никогда не будет на чужой шее сидеть.
      — А я и не буду на чужой шее сидеть, — сказал Гена. — Я на своей буду сидеть шее.
      — Вот, вот! — засмеялся папа. — Ты у нас хороший мальчик.
      Наконец Гена лёг спать, а папа сказал маме:
      — Знаешь, что мне больше всего нравится в нашем мальчике — это его честность. Он мог бы наврать с три короба, мог сказать, что собрал больше всех лома, а он откровенно признался, что двое ребят собрали больше его.
      — Да, он у нас мальчик честный, — сказала мама.
      — Помоему, воспитывать в детях честность — важнее всего, — продолжал папа. — Честный человек не соврёт, не обманет, не подведёт товарища, не возьмёт чужого и трудиться будет исправно, не станет сидеть сложа руки, когда другие работают, потому что это значит быть паразитом и поедать чужой труд.
      На другой день Гена явился в школу, и учительница спросила, почему он не пришёл вчера собирать лом. Не моргнув глазом, Гена ответил, что ему не разрешила мама, так как у него заболела сестрёнка воспалением лёгких и он должен был пойти в больницу, чтоб отнести ей апельсин, а без апельсина она будто бы не могла выздороветь. Почему ему пришло в голову наврать про больницу, про сестрёнку, которой у него вовсе не было, и вдобавок про апельсин, — это никому не известно.
      Придя из школы домой, он пообедал сначала, потом взял саночки, сказал маме, что идёт собирать лом, а сам снова отправился кататься на горку. Вернувшись к вечеру домой, он опять принялся сочинять, кто из ребят сколько собрал лому, кто вышел на первое место, кто на последнее, кто ударник, кто отличник, кто просто передовик.
      Так было каждый день. Уроки Гена совсем перестал делать. Ему не до того было. В дневнике у него начали появляться двойки. Мама сердилась и говорила:
      — Это всё изза лома! Разве можно заставлять детей столько трудиться? Ребёнку совсем некогда делать уроки! Надо будет пойти в школу и поговорить с учительницей. Что они там себе думают? Одно из двух: пусть или учатся, или лом собирают! Иначе ничего не выйдет.
      Однако ей всё было некогда, и она никак не могла собраться пойти в школу. Папе она боялась говорить про плохие отметки Гены, потому что папа всегда расстраивался, когда узнавал, что его сын скверно учится. Ничего не подозревая, он каждый вечер с интересом расспрашивал Гену о его трудовых успехах и даже записывал в свою записную книжечку, сколько он собрал за день лома. Гена для большего правдоподобия сочинял разные небылицы. Сочинил даже, что учительница Антонина Ивановна поставила его в пример всему классу и поместила его фамилию на Доску почёта.
      Наконец наступил день, когда Гена получил самую скверную отметку, которая только бывает на свете, то есть единицу, да ещё по такому важному предмету, как русский язык. Он, конечно, ничего не сказал маме, а просто взял санки и отправился «собирать лом»; то есть это он только так говорил, что идёт собирать лом, а на самом деле пошёл, как всегда, кататься.
      Когда он ушёл, мама вспомнила, что не проверила его отметки. Она достала из сумки дневник и увидела, что у него там «кол», то есть, попросту говоря, единица.
      — Эге! — с досадой сказала она. — Это, наконец, возмутительно! Что они там себе в школе думают!
      Ребёнок единицы приносит, а у них только лом на уме!
      Оставив все свои дела, она поспешила в школу. На её счастье, Антонина Ивановна ещё не ушла.
      Увидев Генину маму, она сказала:
      — Вот хорошо, что вы пришли. Я вас вызвала, чтоб поговорить об успехах Гены.
      — Как это вы меня вызвали? — удивилась Генина мама. — Меня никто не вызывал. Я сама пришла.
      — Разве вы не получили мою записку? — спросила учительница.
      — Нет.
      — Странно! — сказала Антонина Ивановна. — Я ещё позавчера велела Гене передать вам записку.
      — Может быть, вы ошиблись? Вы, наверное, комунибудь другому велели, а не Гене.
      — Нет. Как же я могла ошибиться?
      — Почему же Гена не передал мне?
      — Надо будет у него об этом спросить, — сказала Антонина Ивановна. — А сейчас я хотела выяснить, почему Гена стал хуже учиться. Мне непонятно, почему он дома уроки не делает.
      — Что же здесь непонятного? — усмехнулась Генина мама. — Сами заставляете детей собирать лом, а потом удивляетесь, почему дети уроки не делают.
      — При чём же здесь лом? — удивилась учительница.
      — Как — при чём? Когда же им делать уроки, если нужно лом собирать? Вы бы сами подумали.
      — Чтото я вас не совсем понимаю. Мы не перегружаем учащихся этой работой. В сборе металлолома они участвуют раз или два в году. Это не может повредить их занятиям.
      — Хахаха! Раз или два в году, — засмеялась Генина мама. — Да они каждый день собирают. Гена собрал почти целую тонну.
      — Кто вам сказал?
      — Гена.
      — Ах так! Если хотите знать, то ваш Гена не то что тонну, а ни килограмма не собрал, ни грамма, ни полграмма! — с возмущением сказала учительница.
      — Как вы можете так говорить! — вспылила Генина мама. — Он мальчик честный, он не станет обманывать. Вы ведь сами поставили его в пример всему классу и повесили на Доску почёта.
      — На Доску почёта?! — воскликнула Антонина Ивановна. — Как же я могла поместить Гену на Доску почёта, если он даже ни разу не участвовал в сборе металлолома?! В первый раз сказал, что у него заболела сестрёнка воспалением лёгких… У вас болела дочь воспалением лёгких?
      — Какая дочь? У меня нет никакой дочери!
      — Вот видите! А Гена сказал — заболела сестрёнка воспалением лёгких и мама послала в больницу отнести апельсин.
      — Ну подумайте только! — сказала мама. — Выдумал апельсин какойто. Значит, он всё время меня обманывал! Наверное, и сегодня не пошёл собирать лом?
      — Кто же сегодня собирает лом! — ответила учительница. — Сегодня четверг, а сбор лома проводится по субботним дням. В субботу мы нарочно отпускаем ребят пораньше.
      От волнения Генина мама даже забыла попрощаться с учительницей и бросилась поскорей домой. Она не знала, что думать, что делать. От горя у неё даже заболела голова. Когда вернулся с работы Генин папа, мама сейчас же рассказала ему обо всём. Услыхав такую новость, папа ужасно расстроился и разволновался.
      Мама принялась успокаивать его, но он не хотел успокаиваться и метался по комнате, как разъярённый тигр.
      — Подумать только! — кричал он, хватаясь за голову руками. — Значит, он только и делал, что катался на санках, а нам говорил, что ходит собирать лом. Так врать, а! Хорошо воспитали сыночка, нечего сказать!
      — Но мы же не учили его обманывать! — сказала мама.
      — Этого ещё не хватало! — ответил папа. — Ну, пусть он только вернётся, я ему покажу!
      Однако Гена долго не приходил. В этот день он ушёл со своим другом Гошей далеко, в парк культуры, и они катались там на берегу реки с откосов. Это было очень увлекательное занятие, и они никак не могли накататься досыта.
      Было совсем поздно, когда Гена наконец явился домой. Он с головы до ног извалялся в снегу и дышал от усталости, словно лошадь. Его круглое лицо так и пылало жаром, шапка налезла на глаза, и, для того чтоб хоть чтонибудь видеть, ему приходилось запрокидывать назад голову.
      Мама и папа тут же подбежали к нему и стали помогать снять пальто, а когда сняли, от Гены повалил кверху пар.
      — Бедненький! Ишь как натрудилсято! — сказал папа. — У него вся рубашка мокрая!
      — Да, — сказал Гена. — Сегодня я сто пятьдесят килограммов железа собрал.
      — Сколько, сколько?
      — Сто пятьдесят.
      — Ну, герой! — развёл руками отец. — Надо подсчитать, сколько всего получится.
      Папа взял свою записную книжечку и стал подсчитывать:
      — В первый день ты собрал сорок три килограмма, на следующий ещё пятьдесят, — вместе девяносто три, на третий день шестьдесят четыре — получится сто пятьдесят семь, потом ещё шестьдесят девять — это будет… это будет…
      — Двести двадцать шесть, — подсказал Гена.
      — Правильно! — подтвердил папа. — Считаем дальше…
      Так он считал, считал, и у него получилась целая тонна, да ещё с лишним.
      — Смотри, — с удивлением сказал он. — Целую тонну железа собрал! Это ж надо! Кто же ты теперь у нас?
      — Наверное, отличник или ударник, не знаю точно, — ответил Гена.
      — Не знаешь? А я знаю! — закричал вдруг отец и стукнул кулаком по столу. — Ты плут! Мошенник! Трутень ты, вот кто! Тунеядец!
      — Какой тутунеядец? — заикаясь от испуга, спросил Гена.
      — Не знаешь, какие тунеядцы бывают?
      — Ненене знаю.
      — Ну, это те, которые сами не трудятся, а норовят устроиться так, чтоб за них другие работали.
      — Я не норовю… не норовлю, — пролепетал Гена.
      — Не норовишь? — закричал отец страшным голосом. — А кто каждый день на санках катается, а дома врёт, будто лом собирает? Где записка? Признавайся, негодный!
      — Какая зазазаписка?
      — Будто не знаешь! Записка, которую тебе Антонина Ивановна дала.
      — У меня нет.
      — Где же она?
      — Я её в мусоропровод выбросил.
      — А, в мусоропровод! — загремел отец и стукнул кулаком по столу с такой силой, что зазвенела посуда. — Тебе для того дали записку, чтоб ты её в мусоропровод бросал?
      — Ну, успокойся, пожалуйста, — взмолилась мама. — До смерти перепугаешь ребёнка.
      — Перепугаешь его! Как же! Он сам кого хочешь перепугает. Подумать только — так врать! Тонну железа собрал! На Доску почёта повесили! Это же позор! Как я буду людям в глаза смотреть!
      — Зачем же кричать? Его наказать надо, а кричать — это непедагогично. У ребёнка может пропасть аппетит, — сказала мама.
      — Думаю, что аппетит у него не пропадёт, — сказал папа, — а что его наказать следует, это я и сам знаю.
      Папа ещё долго стыдил Гену. Гена просил у него прощения, клялся, что теперь ни за что не будет на санках кататься и всегда будет собирать лом. Но отец не согласился его простить. Кончилось дело тем, что Гена был крепко наказан. Как был наказан, говорить ни к чему. Каждый сам знает, какие наказания бывают. В общем, наказали его, и всё.
      А в этот год Гена на самом деле уже не катался больше на санках, так как зима скоро кончилась и снег растаял. Но и железный лом ему тоже не пришлось собирать, потому что учебный год подошёл к концу и ребятам нужно было усиленно заниматься, чтоб перейти в следующий класс с хорошими отметками. У них в школе в этот год никто больше не собирал железного лома.
     
     
      Клякса
     
      Я расскажу вам про Федю Рыбкина, о том, как он насмешил весь класс. У него была привычка смешить ребят. И ему было всё равно: перемена сейчас или урок. Так вот. Началось это с того, что Федя подрался с Гришей Копейкиным изза флакончика туши. Только если сказать по правде, то никакой драки тут не было. Никто никого не бил. Они просто вырывали друг у друга из рук флакончик, а тушь из него выплеснулась, и одна капля попала Феде на лоб. От этого на лбу у него получилась чёрная клякса величиной с пятак.
      Сначала Федя рассердился, а потом он увидел, что ребята смеются, глядя на его кляксу, и решил, что это даже лучше. И не стал смывать кляксу.
      Скоро зазвонил звонок, пришла Зинаида Ивановна, и начался урок. Все ребята оглядывались на Федю и потихоньку смеялись над его кляксой. Феде очень нравилось, что он одним своим видом может смешить ребят. Он нарочно сунул палец в флакончик и измазал нос тушью. Тут уж никто без смеха не мог на него смотреть. В классе стало шумно.
      Зинаида Ивановна сначала никак не могла понять, в чём тут дело, но она скоро заметила Федину кляксу и даже остановилась от удивления.
      — Это чем ты лицо испачкал, тушью? — спросила она.
      — Ага, — кивнул головой Федя.
      — А какой тушью? Этой? Зинаида Ивановна показала на флакончик, который стоял на парте.
      — Этой, — подтвердил Федя, и рот его разъехался чуть ли не до ушей.
      Зинаида Ивановна надела на нос очки и с серьёзным видом осмотрела чёрные пятна на лице Феди, после чего сокрушённо покачала головой.
      — Напрасно ты это сделал, напрасно! — сказала она.
      — А что? — забеспокоился Федя.
      — Да, видишь ли, тушь эта химическая, ядовитая. Она разъедает кожу. От этого кожа сперва начинает чесаться, потом на ней вскакивают волдыри, а потом уже по всему лицу идут лишаи и язвочки.
      Федя перепугался. Лицо у него вытянулось, рот сам собою открылся.
      — Я больше не буду мазаться тушью, — пролепетал он.
      — Да уж думаю, что больше не будешь! — усмехнулась Зинаида Ивановна и продолжала урок.
      Федя поскорей принялся стирать пятна туши носовым платком, потом повернул своё испуганное лицо к Грише Копейкину и спросил:
      — Есть?
      — Есть, — шёпотом сказал Гриша. Федя снова принялся тереть лицо платком, но чёрные пятна глубоко въелись в кожу и не стирались. Гриша протянул Феде ластик и сказал:
      — На вот. У меня есть замечательная резинка. Потри попробуй. Если она тебе не поможет, то пиши пропало.
      Федя принялся тереть лицо Гришиной резинкой, но и это не помогло. Тогда он решил сбегать умыться и поднял руку. Но Зинаида Ивановна, будто нарочно, не замечала его. Он то вставал, то садился, то приподнимался на цыпочки, стараясь вытянуть руку как можно выше. Наконец Зинаида Ивановна спросила, что ему нужно.
      — Разрешите мне пойти умыться, — попросил жалобным голосом Федя.
      — А что, уже чешется лицо?
      — Ннет, — замялся Федя. — Кажется, ещё не чешется.
      — Ну, тогда посиди. На переменке успеешь умыться.
      Федя сел на место и снова принялся тереть лицо промокашкой.
      — Чешется? — озабоченно спрашивал Гриша.
      — Ннет, кажется, не чешется… Нет, кажется, чешется. Не разберу, чешется или не чешется. Кажется, уже чешется! Нука, посмотри, нет ещё волдырей?
      — Волдырей ещё нет, а вокруг уже всё покраснело, — шёпотом сказал Гриша.
      — Покраснело? — испугался Федя. — Отчего же покраснело? Может быть, уже волдыри начинаются или язвочки?
      Федя снова стал поднимать руку и просить Зинаиду Ивановну отпустить его умыться.
      — Чешется! — хныкал он.
      Теперь ему было не до смеха. А Зинаида Ивановна говорила:
      — Ничего. Пусть почешется. Зато в другой раз не станешь мазать лицо чем попало.
      Федя сидел как на иголках и всё время хватался за лицо руками. Ему стало казаться, что лицо на самом деле стало чесаться, а на месте пятен уже начинают вздуваться шишки.
      — Ты лучше не три, — посоветовал ему Гриша. Наконец прозвонил звонок. Федя первым выскочил из класса и во всю прыть побежал к умывальнику. Там он всю перемену тёр лицо мылом, а весь класс над ним потешался. Наконец он начисто оттёр пятна туши и целую неделю после того ходил серьёзным. Всё ждал, что на лице волдыри вскочат. Но волдыри так и не вскочили, а за эту неделю Федя даже разучился на уроках смеяться. Теперь смеётся только на переменках, да и то не всегда.
     
     
      Федина задача
     
      Раз както зимой Федя Рыбкин пришёл с катка. Дома никого не было. Младшая сестра Феди, Рина, уже успела сделать уроки и пошла играть с подругами. Мать тоже кудато ушла.
      — Вот и хорошо! — сказал Федя. — По крайней мере, никто не будет мешать делать уроки.
      Он включил телевизор, достал из сумки задачник и стал искать заданную на дом задачу. На экране телевизора появился диктор.
      — Передаём концерт по заявкам, — объявил он.
      — Концерт — это хорошо, — сказал Федя. — Веселей будет делать уроки.
      Он отрегулировал телевизор, чтоб было погромче слышно, и сел за стол.
      — Нука, что тут нам на дом задано? Задача номер шестьсот тридцать девять? Так… «На мельницу доставили четыреста пятьдесят мешков ржи, по восемьдесят килограммов в каждом…»
      Вместо диктора на экране появился певец в чёрном костюме и запел густым рокочущим басом:
     
      Жилбыл король когдато,
      При нём блоха жила.
      Милей родного брата
      Она ему была.
     
      — Вот какой противный король! — сказал Федя. — Блоха ему, видите ли, милей родного брата!
      Он почесал кончик носа и принялся читать задачу сначала:
      — «На мельницу доставили четыреста пятьдесят мешков ржи, по восемьдесят килограммов в каждом. Рожь смололи, причём из шести килограммов зерна вышло пять килограммов муки…»
     
      Блоха! Хаха! — засмеялся певец и продолжал петь:
     
      Позвал король портного:
      — Послушай, ты, чурбан!
      Для друга дорогого
      Сшей бархатный кафтан.
     
      — Ишь что ещё выдумал! — воскликнул Федя. — Блохе — кафтан! Интересно, как портной его шить будет? Блоха ведь маленькая!
      Он прослушал песню до конца, но так и не узнал, как портной справился со своей задачей. В песне ничего про это не говорилось.
      — Плохая песня, — решил Федя и опять принялся читать задачу:
      — «На мельницу доставили четыреста пятьдесят мешков ржи, по восемьдесят килограммов в каждом. Рожь смололи, причём из шести килограммов зерна…»
     
      Он был титулярный советник,
      Она — генеральская дочь, –
     
      запел певец снова.
      — Интересно, кто такой титулярный советник? — сказал Федя. — Гм!
      Он потёр обеими руками уши, словно они у него замёрзли, и, стараясь не обращать внимания на пение, принялся читать задачу дальше:
      — Так. «…Из шести килограммов зерна вышло пять килограммов муки. Сколько понадобилось машин для перевозки всей муки, если на каждой машине помещалось по три тонны муки?»
     
      Пока Федя читал задачу, песенка про титулярного советника кончилась и началась другая:
     
      Легко на сердце от песни весёлой,
      Она скучать не даёт никогда,
      И любят песню деревни и сёла,
      И любят песню большие города!
     
      Эта песенка очень понравилась Феде. Он даже забыл про задачу и стал пристукивать карандашом по столу в такт.
      — Хорошая песня! — одобрил он, когда пение кончилось. — Так… О чём тут у нас говорится? «На мельницу доставили четыреста пятьдесят мешков ржи…»
     
      Однозвучно гремит колокольчик, –
     
      послышался высокий мужской голос из телевизора.
      — Ну, гремит и пусть гремит, — сказал Федя. — Намто какое дело? Нам надо задачу решать. На чём тут мы остановились? Так… «Для дома отдыха купили двадцать одеял и сто тридцать пять простынь за двести пятьдесят шесть рублей. Сколько денег уплатили за купленные одеяла и простыни в отдельности…» Позвольте! Откуда тут ещё одеяла с простынями взялись? У нас разве про одеяла? Тьфу, чёрт! Да это не та задача! Где же та?.. А, вот она! «На мельницу доставили четыреста пятьдесят мешков ржи…»
     
      По дороге зимней, скучной
      Тройка борзая бежит,
      Колокольчик однозвучный
      Утомительно гремит…
     
      — Опять про колокольчик! — воскликнул Федя. — На колокольчиках помешались! Так… Утомительно гремит… в каждом мешке… рожь смололи, причём из шести килограммов муки вышло пять килограммов зерна… То есть муки вышло, а не зерна! Совсем запутали!
     
     
      Колокольчики мои, цветики степные!
      Что глядите на меня, тёмноголубые?
     
      — Тьфу! — плюнул Федя. — Прямо деваться от колокольчиков некуда! Хоть из дому беги, с ума можно сойти!.. Из шести килограммов зерна вышло пять килограммов муки, и спрашивается, сколько понадобилось машин для перевозки всей муки…
     
      Не счесть алмазов в каменных пещерах,
      Не счесть жемчужин в море полуденном.
     
      — Очень нам нужно ещё алмазы считать! Тут мешки с мукой никак не сосчитаешь! Прямо наказание какоето! Двадцать раз прочитал задачу — и ничего не понял! Пойду лучше к Юре Сорокину, попрошу, чтоб растолковал.
      Федя Рыбкин взял под мышку задачник, выключил телевизор и пошёл к своему другу Сорокину.
     
     
      Находчивость
     
      Мы с Вовкой сидели дома, за то что разбили сахарницу. Мама ушла, а к нам пришёл Котька и говорит:
      — Давайте играть во чтонибудь.
      — Давайте в прятки, — говорю я.
      — У, да здесь и прятаться негде! — говорит Котька.
      — Почему — негде? Я так спрячусь, что ты вовек не найдёшь. Надо только находчивость проявить.
      — А нука, спрячься. Найду в два счёта.
      Котька пошёл в коридор и стал считать до двадцати пяти. Вовка побежал в комнату, а я в чулан. В чулане лежала рогожка. Я залез под неё и свернулся на полу комочком.
      Вот Котька сосчитал до двадцати пяти и пошёл искать. Вовку он сразу нашёл под кроватью и стал меня искать. Обыскал всю комнату и кухню. Зашёл в чулан, остановился возле меня и говорит:
      — Тут кастрюли какието, стул сломанный, рогожка старая. Никого нет!
      Потом вернулся в комнату и спрашивает:
      — Где он? Ты не видал, Вовка?
      — Может, в шкафу сидит? — говорит Вовка. — Нука, открой шкаф… Нету!
      — Может быть, в буфет забрался?.. Нету! Куда же он делся?
      — Знаю! — закричал Вовка. — Он в сундуке!
      — Правильно! Больше ему негде быть. Как мы раньше не догадались!
      Они подбежали к сундуку и принялись открывать крышку, но она не открывалась.
      — Закрыта, — говорит Котька.
      — А может, он изнутри держит?
      Они стали стучать по крышке и кричать:
      — Вылезай!
      — Давай перевернём сундук, — говорит Вовка. — Нука, подхватывай с той стороны! Рааазом!
      Бух! Сундук перевернулся, даже пол задрожал.
      — Нет, наверное, его там нету, — говорит Котька. — Не может же он вверх ногами сидеть!
      — Должно быть, он в кухне под печкой, — ответил Вовка.
      Они побежали на кухню и стали тыкать кочергой под печку.
      — Вылезай! Теперь всё равно попался!
      Я насилу удержался от смеха.
      — Постой, — говорит Вовка. — Я, кажется, когото поймал.
      — Нука, тащи его!
      — Сейчас, зацеплю кочергой только… Есть! Нука, посмотрим, кто это… Тьфу! Старые валенки!.. Где же его искать?
      — Не знаю. Я не играю больше. Выходи! — закричал Котька. — Игра окончена! Не хочешь, ну и сиди себе!
      Они вернулись в комнату.
      — Может быть, он в комоде? — спрашивает Вовка.
      Послышался скрип.
      — Ну что ты ищешь в комоде! Разве в ящике спрячешься? — рассердился Котька и пошёл в коридор.
      — Почему не спрячешься? Надо проверить, — ответил Вовка.
      Он долго скрипел ящиками и вдруг закричал:
      — Котька, иди сюда!
      — Нашёл? — отозвался Котька.
      — Нет, я не могу вылезти.
      — Откуда?
      — Из комода. Я в комоде сижу.
      — Зачем же ты залез в комод?
      — Я хотел проверить, можно спрятаться в ящике или нет, а ящик перекосился, и я не могу вылезть.
      Тут я не выдержал и громко расхохотался. Котька услышал и бросился искать меня.
      — Вытащи меня сначала! — взмолился Вовка.
      — Да не кричи ты! Я не разберу, где это он смеётся.
      — Вытащи меня! Мне здесь в ящике страшно! Котька выдвинул ящик и помог Вовке выбраться.
      Они вместе побежали в чулан. Котька споткнулся об меня и упал.
      — Ещё эту рогожку какойто дурак здесь бросил! — закричал он и со злости как хватит меня ногой.
      Я как заору! Вылез изпод рогожки.
      — Ты чего дерёшься?
      Он увидел меня и обрадовался.
      — Ага! Попался! — и побежал в коридор. — Палочкавыручалочка! Тратата!
      Я говорю:
      — Можешь не трататакать, я не играю больше. Это не игра, чтоб драться.
      Прихожу в комнату… Батюшки! Всё разворочено. Шкафы открыты, из комода ящики вытащены, бельё на полу кучей, сундук вверх дном!
      Пришлось нам целый час после этого убирать комнату.
     
     
      Наш каток
     
      Осенью, когда стукнул первый мороз и земля сразу промёрзла чуть ли не на целый палец, никто не поверил, что уже началась зима. Все думали, что скоро опять развезёт, но мы с Мишкой и Костей решили, что сейчас самое время начинать делать каток. Во дворе у нас был садик не садик, а так, не поймёшь что, просто две клумбы, а вокруг газончик с травой, и всё это заборчиком отгорожено. Мы решили сделать каток в этом садике, потому что зимой клумбы всё равно никому не видны.
      Костя сказал:
      — Только надо, ребята, сначала получить разрешение у управдома. Иначе и начинать нельзя. Дворничиха всё равно ничего делать не даст.
      — А вдруг управдом не позволит? — сказал Мишка. — Летом просили волейбольную площадку устроить — не разрешил, зверь такой!
      — Я думаю, разрешит, — сказал Костя. — Дмитрий Савельевич хороший человек. Только с ним надо дипломатично поговорить.
      — Это как — дипломатично? — не понял Мишка.
      — Ну, значит, вежливо. Взрослые любят, чтоб с ними вежливо разговаривали; а такие слова, как «зверь», никому не могут понравиться.
      — Что ты! — замахал Мишка руками. — Да разве я такие слова когда говорю? Это я ведь за глаза только.
      — «За глаза»! — усмехнулся Костя. — Ты в глаза ещё и не такое скажешь! Я тебя хорошо изучил. Вот придём в домоуправление, так ты уж лучше молчи, я сам поговорю с управдомом как надо.
      Мишка говорит:
      — Ладно.
      Мы тут же отправились в домоуправление. На наше счастье, управдом оказался на месте. Он сидел за столом, заваленным ворохом разных бумажек. Посреди этого вороха лежала тетрадка. Лёвой рукой управдом водил по цифрам, которые были в тетрадке, а правой чтото записывал.
      — Здравствуйте, Дмитрий Савельевич, — сказал Костя вежливо.
      — Здравствуй, дружок, здравствуй! — Управдом даже не обратил на нас внимания и продолжал водить пальцем по цифрам.
      — Мы к вам, Дмитрий Савельевич.
      — Вижу, дружок, вижу. Зачем пришли?
      — Хотим немножко поговорить с вами, — продолжал Костя.
      — Ну, говори, говори.
      — Хотим спросить у вас.
      — Спрашивай, спрашивай.
      — Мы хотим спросить у вас, Дмитрий Савельевич, одну вещь: скажите, пожалуйста, вы должны вести у нас какуюнибудь спортивную работу?
      — Какую это спортивную работу? — спросил Дмитрий Савельевич и, прижав пальцем цифру в тетрадке, посмотрел на нас поверх очков.
      — Ну, как управдом, вы должны вести у нас спортивную работу.
      Дмитрий Савельевич поставил карандашом отметку возле прижатой цифры, провёл по голове рукой, будто хотел причесать волосы, и сказал:
      — То есть, помоему, это вы…. Вы сами должны вести спортивную работу.
      — Мы это понимаем, — ответил Костя. — Мы сами должны вести спортивную работу. А вот вы нам помогать будете?
      Управдом наклонил набок голову, развёл над столом руками:
      — А что вы хотите сделать?
      — Мы хотим устроить каток на зиму.
      — А, хорошо, хорошо! Делайте, что ж… А где вы его хотите сделать?
      Костя рассказал, что мы хотим разровнять в садике землю, полить водой и провести электричество, чтобы можно было кататься при свете.
      Управдом одобрил наш план. Он заметно повеселел, так как сначала испугался и подумал, что мы хотим заставить его самого вести спортивную работу, но, увидев, что от него ничего такого не требуется, сказал:
      — Действуйте, ребятки, а если что понадобится, приходите ко мне.
      — Вот что значит дипломатический разговор! — сказал Мишка, когда мы вышли от управдома. — Ты молодец, Костя. Я теперь тоже так буду.
      После этого мы сорганизовали ребят и сказали, что, кто не будет работать, того не пустим кататься, Поэтому все рьяно взялись за дело. Ктото из ребят придумал разломать с одной стороны заборчик и отнести его шагов на десять в сторону, чтобы каток получился шире.
      Всё у нас шло очень ловко и хорошо, но только до тех пор, пока нашу работу не заметила Лелькина мама.
      — Это что у вас за строительство? — спросила она. — Зачем разоряете садик?
      Мы с Костей стали объяснять ей, что здесь будет каток.
      — Ну каток, — говорит она. — А зачем же клумбы уничтожать? Делайте себе каток вокруг клумб.
      Мы с Костей хотели объяснить ей всё вежливо, но тут в дело вмешался Мишка.
      — Как же вокруг клумб кататься? — с презрением на лице сказал он. — Разве вы не видите, что они четырёхугольные? Или вы ничего не понимаете своей головой?
      — Ято своей головой всё понимаю, — ответила Лелькина мама. — А вот ты, видно, не понимаешь. Вот пойду скажу управдому, что вы здесь затеяли.
      — Хаха! — сказал Мишка. — Идите. И скажите. И посмотрим, что вам управдом скажет.
      От управдома Лелькина мама вернулась злаяпрезлая. Видно, он объяснил ей, что разрешил нам делать каток. Она больше ничего не сказала нам, но вместо этого стала говорить всем жильцам, что теперь маленьким детям даже погулять будет негде, а Григорию Кузьмичу из пятой квартиры наябедничала, что мы перенесли заборчик и теперь он не сможет выехать из гаража на своей автомашине. Григорий Кузьмич моментально из дома выскочил и стал требовать, чтоб мы перенесли заборчик обратно. Мы с Костей вежливо начали объяснять ему, что машина проедет, но тут снова вмешался Мишка.
      — Смотрите, — закричал он, — сколько здесь для проезда места! Разве вы не понимаете, что машина свободно проедет? Должна же у вас голова хоть немного соображать?
      Услышав такую грубость, Григорий Кузьмич страшно рассердился, привёл управдома и стал доказывать, что заборчик надо поставить на место, а управдом стал доказывать, что заборчик может и здесь стоять. Кончилось тем, что они поссорились и Григорий Кузьмич побежал писать на управдома жалобу, а управдом сказал нам:
      — Имейте в виду, больше я ни с кем изза вас ругаться не стану. Если ещё хоть ктонибудь на вас пожалуется, запрещу делать каток!
      — Это всё ты виноват! — сказал Костя Мишке. — И что ты всё лезешь со своими грубостями! Не можешь говорить дипломатично — молчи!
      — Я ведь дипломатично, — ответил Мишка.
      В общем, изза Мишки мы со всеми жильцами поссорились. Все были недовольны нами и только и делали, что ворчали на нас.
      Через несколько дней наступила оттепель, и работать нам стало легче. Мы разровняли площадку, сделали по краям земляной бортик, даже заборчик покрасили и принялись за устройство электрического фонаря. Деньги собрали со всех ребят, купили электрический шнур, лампочку и патрон. Столб для фонаря у нас уже давно был. Он остался после ремонта дома и лежал посреди двора. Мы его врыли в землю, а проводку нам помог сделать дядя Серёжа из девятой квартиры. Такой хороший человек оказался. Мы даже хотели про него написать в газету, но сначала некогда было, а потом както забыли.
      И вот, когда всё было сделано и наш фонарь готов был засиять над катком ярким светом, в дело вмешалась дворничиха тётя Даша.
      — Вот что, ребятушки, — сказала она, — столб вам придётся отдать, потому что на будущее лето он для ремонта понадобится.
      Костя принялся доказывать ей, что столбу мы ничего плохого не сделаем, и в конце концов он, наверное, уговорил бы её, но тут Мишка не выдержал.
      — Постой, — говорит, — сейчас я ей всё дипломатически объясню. — Он оттолкнул Костю и давай кричать:
      — Это что, повашему, столб? А для чего, повашему, сделали столб? Повашему, столб сделали, чтоб он, дожидаясь ремонта, целую зиму под снегом гнил? У вас что на плечах, голова или ещё чтонибудь?
      Кончилось тем, что тётя Даша рассердилась и побежала в домоуправление.
      — Вот видишь, что ты наделал, — сказал Костя. — Управдом ведь предупредил, что больше терпеть не станет.
      Все ребята на Мишку набросились.
      — Изза тебя, — говорят, — каток запретят! Даром трудились только!
      Мишка готов был рвать на себе волосы от досады.
      — И как это у меня вырвалось? — убивался он. Вдруг смотрим — тётя Даша обратно бежит, а за ней управдом. Мишка увидел, уцепился руками за столб и как завоет:
      — Не отдам столб, не отдам! Я накоплю денег и заплачу вам за него. Целую зиму не буду мороженого есть.
      Управдом услышал и только рукой махнул.
      — Ладно, — говорит, — берите себе этот столб.
      И ушёл. А тётя Даша увидела, что у неё ничего не вышло, и говорит:
      — Хорошо же! Мы ещё поговорим с вами!
      И вот потянулись самые тяжёлые дни. Две недели подряд стояла оттепель, даже лёгонького морозца не было. Снег иногда падал, но тут же таял и только разводил слякоть. Мы с Мишкой начали думать, что в этом году уже совсем не будет зимы, и приходили в отчаяние.
      Наконец ударил долгожданный мороз. И тут у нас начались новые приключения. Никто не хотел нам давать воды для катка. Сначала мы пошли к тёте Даше и стали просить, чтоб она дала нам свой дворницкий шланг, чтобы полить каток из шланга, по она не дала. Говорит:
      — Я вообще против вашего катка. Весной растает, а убирать мне! Все жильцы против катка. Вот мы напишем управдому заявление, чтоб разорил.
      Мы говорим:
      — Не даёте, мы и без вас польём. Каток замёрзнет, сами придёте к нам кататься.
      — И не приду! А замёрзнет, так я его золой посыплю, всё равно никто не будет кататься.
      Мы стали таскать воду вёдрами из кухни шестой квартиры, но нас скоро оттуда прогнали: сказали, что мы нанесли им грязи. А какая там грязь, когда во дворе никакой грязи не было! Стали мы таскать воду из первой квартиры, но нас и оттуда выгнали. Мы пошли в четвёртую, нас стали и оттуда гнать.
      Тут Мишка вспомнил, что у дяди Андрея из двадцатой квартиры есть маленький шланг. Мы все видели, как дядя Андрей обмывал летом из этого шланга свой мотоцикл. Мы пошли и попросили у него этот шланг. И какой оказался человек добрый! Дал шланг и даже сказал, что пусть будет у нас до конца зимы. Бывают же такие люди на свете! Мы про него тоже решили написать в газету, но потом тоже почемуто забыли. Всё было както не до того.
      Завладев шлангом, мы пошли на кухню четвёртой квартиры. Там два водопроводных крана. Мишка сказал:
      — Здесь мы никому не помешаем: к одному крану привернём шланг, а из другого пусть жильцы берут воду.
      Мы присоединили шланг к крану и принялись поливать каток. Сначала дело шло хорошо. Струя воды с силой била из шланга и доставала во все уголки площадки. Мишка держал шланг обеими руками и улыбался во всю ширину лица. Струя шипела, трещала, так что у всех становилось радостно на душе. Неожиданно произошла задержка: струя вдруг стала слабее, потом словно увяла и совсем перестала течь.
      — Что такое? — удивился Мишка. — Наверно, шланг отскочил от крана.
      Прибежали на кухню. Шланг на месте, а вода не течёт. Смотрим — кран закрыт.
      — Что за ехидство? — говорит Мишка. — Кому это понадобилось привернуть кран?
      Отвернули мы кран, стали поливать снова. Вдруг опять — стоп! — не течёт вода. Прибегаем на кухню, снова никого нет, а кран привёрнут.
      И так несколько раз.
      Наконец мы догадались поставить у крана стражу, и только после этого дело пошло на лад. Поздней ночью мы кончили поливать каток, но так и не узнали, кто придумал это озорство с краном.
      За ночь вода замёрзла крепконакрепко. На следующий день состоялось торжественное открытие катка. Все ребята собрались вокруг. Лёд блестел, что твоё зеркало. Мишка первый выехал на середину льда.
      — Каток объявляю открытым! — закричал он и тут же шлёпнулся.
      Все, как по команде, бросились на лёд, и пошло катание. Катались и на коньках и без коньков. Все смеялись и падали. Коньки звенели и с шипением резали лёд. Катались даже те, которые не строили катка, но мы им не запрещали. Хотелось, чтоб в такой день все были радостные и счастливые. Даже взрослые вышли во двор и смотрели на наше веселье. А управдом Дмитрий Савельевич тоже пришёл и сказал:
      — Вот куплю себе коньки и буду приходить по вечерам кататься. Вспомню молодость!
      Потом он на самом деле купил коньки и часто ночью, когда ребята уже давно спали, приходил и катался на нашем катке. Настолько хороший человек оказался, что хотелось написать о нём в газету!
      Наш каток был хороший, большой и крепкий. Про него ничего нельзя было сказать плохого. Но скоро катающихся оказалось так много, что всем не хватало места. И вот Мишка, чтоб разгрузить каток, придумал меру: у кого двойка — не пускать на каток, пока не исправит. С тех пор каждый, кто приходил кататься, должен был показать свой дневник. Некоторым двоечникам пришлось подтянуться.
      Кончилось дело тем, что Мишка сам схватил двоечку по русскому языку. Уж очень он увлёкся катанием. После школы он даже не пошёл на каток. Ему стыдно было показывать свой дневник ребятам.
      В этот день на катке шла игра в хоккей. Многие взрослые пришли посмотреть на нашу игру. Все глядели на нас, и никто не ругался. Даже тётя Даша смотрела и ласково улыбалась. Она была довольна, что её маленький Шурик играет вместе со старшими ребятами и никто не прогоняет его. Когда хоккейныи мячик выскакивал с катка за бортик, она поднимала его и бросала обратно на лёд.
      Вдруг Глебкина мама заметила, что среди играющих нет Мишки.
      — Слушайте, где же Миша? — спросила она. — Строил, строил каток, асам не катается. Может быть, он болен?
      — Надо бы проведать его, — сказала Лелькина мама.
      Они обе решили пойти проведать Мишку. Я пошёл проводить их. Когда мы пришли, Мишка сидел за столом и делал уроки.
      — Почему же ты, Миша, не катаешься? — спросила Глебкина мама.
      Мишка сказал, что ему задали много уроков и сегодня он на каток не пойдёт.
      — Ты хороший мальчик, — сказала Глебкина мама. — Это вы хорошее дело придумали — устроить каток.
      А Лелькина мама сказала:
      — С катком и родителям стало гораздо спокойнее. В прошлую зиму моя Лелечка каталась на улице и чуть не попала под автомобиль. В прошлом году все ребята катались на улице, а теперь их на улицу и калачом не заманишь. Все липнут к этому катку, как не знаю к чему!
      Они поговорили между собой и ушли.
      — Вот видишь! — сказал Мишка. — А помнишь, как все нас ругали, говорили — золой засыплют, не давали нам шланг, не давали воды! А теперь сами благодарят. Да ладно, — махнул он рукой. — Что с них спрашивать!
      Мне было жалко, что Мишка не может пойти на каток. Я тоже решил не кататься в этот день, а вместо этого засесть за уроки, потому что и у меня коечто было сильно запущено. Я пошёл домой и занимался до поздней ночи, сделал уроки как следует, а когда всё было выучено, я, вместо того чтоб лечь спать, нацепил коньки и вышел во двор.
      Над нашим катком ярко горела лампочка. Вокруг стояли деревья с белыми, точно сахарными, веточками. Сверху падали крупные хлопья снега и мягко ложились на лёд. А среди этих хлопьев кружилась по катку маленькая фигурка. Я присмотрелся получше и увидел, что эта фигурка был просто Мишка. Он тоже, вроде меня, не мог прожить ни одного дня без катка.
      Недавно в вечерней газете писали, что первым в этом сезоне открылся каток динамовцев на Петровке. Но это не правда! Первый каток в эту зиму был открыт у нас во дворе. Он начал работать на полторы недели раньше, чем каток на Петровке, только никто не догадался написать об этом в газету.
     
     
      Замазка
     
      Однажды стекольщик замазывал на зиму рамы, а Костя и Шурик стояли рядом и смотрели. Когда стекольщик ушёл, они отковыряли от окон замазку и стали лепить из неё зверей. Только звери у них не получились. Тогда Костя слепил змею и говорит Шурику:
      — Посмотри, что у меня получилось.
      Шурик посмотрел и говорит:
      — Ливерная колбаса.
      Костя обиделся и спрятал замазку в карман. Потом они пошли в кино. Шурик всё беспокоился и спрашивал:
      — Где замазка?
      А Костя отвечал:
      — Вот она, в кармане. Не съем я её!
      В кино они взяли билеты и купили два мятных пряника. Вдруг зазвонил звонок. Костя бросился занимать место, а Шурик гдето застрял. Вот Костя занял два места. На одно сел сам, а на другое положил замазку. Вдруг пришёл незнакомый гражданин и сел на замазку.
      Костя говорит:
      — Это место занято, здесь Шурик сидит.
      — Какой такой Шурик? Здесь я сижу, — сказал гражданин.
      Тут прибежал Шурик и сел рядом с другой стороны.
      — Где замазка? — спрашивает.
      — Тише! — прошептал Костя и покосился на гражданина.
      — Кто это? — спрашивает Шурик.
      — Не знаю.
      — Чего ж ты его боишься?
      — Он на замазке сидит.
      — Зачем же ты отдал ему?
      — Я не давал, а он сел.
      — Так забери!
      Тут погас свет и началось кино.
      — Дяденька, — сказал Костя, — отдайте замазку.
      — Какую замазку?
      — Которую мы из окна выковыряли.
      — Из окна выковыряли?
      — Ну да. Отдайте, дядя!
      — Да я ведь не брал у вас!
      — Мы знаем, что не брали. Вы сидите на ней.
      — Сижу?!
      — Ну да.
      Гражданин подскочил на стуле.
      — Чего ж ты раньше молчал, негодный?
      — Так я ведь говорил вам, что место занято.
      — Когда же ты говорил? Когда я сел уже!
      — Откуда же я знал, что вы сядете?
      Гражданин встал и принялся шарить на стуле.
      — Ну, где же ваша замазка, злодеи? — проворчал он.
      — Постойте, вот она! — сказал Костя.
      — Где?
      — Вот, на стуле размазалась. Мы сейчас счистим.
      — Счищайте скорей, негодные! — кипятился гражданин.
      — Садитесь! — кричали на них сзади.
      — Не могу, — оправдывался гражданин. — У меня тут замазка.
      Наконец ребята соскоблили замазку.
      — Ну, теперь хорошо, — сказали они. — Садитесь.
      Гражданин сел.
      Стало тихо.
      Костя уже хотел смотреть кино, но тут послышался шёпот Шурика:
      — Ты уже съел свой пряник?
      — Нет ещё. А ты?
      — Я тоже нет. Давай есть.
      — Давай.
      Послышалось чавканье. Костя вдруг плюнул и прохрипел:
      — Послушай, у тебя пряник вкусный?
      — Угу.
      — А у меня невкусный. Мягкий какойто. Наверное, растаял в кармане.
      — А замазка где?
      — Замазка вот, в кармане… Только постой! Это не замазка, а пряник. Тьфу! В темноте перепутал, понимаешь, замазку и пряник. Тьфу! Тото я гляжу, что она невкусная!
      Костя со злости швырнул замазку на пол.
      — Зачем же ты её бросил? — спросил Шурик.
      — А на что мне она?
      — Тебе не нужна, а мне нужна, — проворчал Шурик и полез под стул искать замазку. — Где же она? — сердился он. — Вот ищи теперь.
      — Сейчас я найду, — сказал Костя и тоже исчез под стулом.
      — Ай! — послышалось вдруг откудато снизу. — Дядя, пустите!
      — Кто это там?
      — Это я.
      — Кто — я?
      — Я, Костя. Пустите меня!
      — Да я ведь не держу тебя.
      — Вы мне на руку наступили!
      — Чего ж ты полез под стул?
      — Я замазку ищу.
      Костя пролез под стулом и встретился с Шуриком нос к носу.
      — Кто это? — испугался он.
      — Это я, Шурик.
      — А это я, Костя.
      — Нашёл?
      — Ничего не нашёл.
      — И я не нашёл.
      — Давай лучше кино смотреть, а то все пугаются, в лицо ногами тыкают, думают — собака.
      Костя и Шурик пролезли под стульями и уселись на свои места.
      Перед ними на экране мелькнула надпись: «Конец».
      Публика бросилась к выходу. Ребята вышли на улицу.
      — Что это за кино мы смотрели? — говорит Костя. — Я чтото ничего не разобрал.
      — А я, думаешь, разобрал? — ответил Шурик. — Какаято чепуха на постном масле. Показывают же такие картины!
     
     
      Фантазёры
     
      Мишутка и Стасик сидели в саду на скамеечке и разговаривали. Только они разговаривали не просто, как другие ребята, а рассказывали друг другу разные небылицы, будто пошли на спор, кто кого переврёт.
      — Сколько тебе лет? — спрашивает Мишутка.
      — Девяносто пять. А тебе?
      — А мне сто сорок. Знаешь, — говорит Мишутка, — раньше я был большойбольшой, как дядя Боря, а потом сделался маленький.
      — А я, — говорит Стасик, — сначала был маленький, а потом вырос большой, а потом снова стал маленький, а теперь опять скоро буду большой.
      — А я, когда был большой, всю реку мог переплыть, — говорит Мишутка.
      — У! А я море мог переплыть!
      — Подумаешь — море! Я океан переплывал!
      — А я раньше летать умел!
      — А ну, полети!
      — Сейчас не могу: разучился.
      — А я один раз купался в море, — говорит Мишутка, — и на меня напала акула. Я её бац кулаком, а она меня цап за голову — и откусила.
      — Врёшь!
      — Нет, правда!
      — Почему же ты не умер?
      — А зачем мне умирать? Я выплыл на берег и пошёл домой.
      — Без головы?
      — Конечно, без головы. Зачем мне голова?
      — Как же ты шёл без головы?
      — Так и шёл. Будто без головы ходить нельзя.
      — Почему же ты теперь с головой?
      — Другая выросла.
      «Ловко придумал!» — позавидовал Стасик. Ему хотелось соврать получше Мишутки.
      — Ну, это что! — сказал он. — Вот я раз был в Африке, и меня там крокодил съел.
      — Вот так соврал! — рассмеялся Мишутка.
      — Вовсе нет.
      — Почему же ты теперь живой?
      — Так он же меня потом выплюнул.
      Мишутка задумался. Ему хотелось переврать Стасика. Он думал, думал, наконец говорит:
      — Один раз я шёл по улице. Кругом трамваи, автомобили, грузовики…
      — Знаю, знаю! — закричал Стасик. — Сейчас расскажешь, как тебя трамвай переехал. Ты уже врал про это.
      — Ничего подобного. Я не про это.
      — Ну ладно. Ври дальше.
      — Вот я иду, никого не трогаю. Вдруг навстречу автобус. Я его не заметил, наступил ногой — рраз! — и раздавил в лепёшку.
      — Хахаха! Вот это враки!
      — А вот и не враки!
      — Как же ты мог раздавить автобус?
      — Так он же совсем маленький был, игрушечный. Его мальчишка на верёвочке тащил.
      — Ну, это не удивительно, — сказал Стасик. — А я раз на Луну летал.
      — Эва, куда махнул! — засмеялся Мишутка.
      — Не веришь? Честное слово!
      — На чём же ты летал?
      — На ракете. На чём ещё на Луну летают? Будто не знаешь сам!
      — Что же ты там на Луне видел?
      — Ну, что… — замялся Стасик. — Что я там видел? Ничего и не видел.
      — Хахаха! — рассмеялся Мишутка. — А говорит, на Луну летал!
      — Конечно, летал.
      — Почему же ничего не видел?
      — А темно было. Я ведь ночью летал. Во сне. Сел на ракету и как полечу в космическое пространство. Ууу! А потом как полечу обратно… Летел, летел, а потом бряк о землю… ну и проснулся…
      — Аа, — протянул Мишутка. — Так бы сразу и говорил. Я ведь не знал, что ты — во сне.
      Тут пришёл соседский Игорь и сел рядом на скамеечке. Он слушал, слушал Мишутку и Стасика, потом говорит:
      — Вот врутто! И вам не стыдно?
      — А чего стыдно? Мы же никого не обманываем, — сказал Стасик. — Просто выдумываем, будто сказки рассказываем.
      — Сказки! — презрительно фыркнул Игорь. — Нашли занятие!
      — А ты думаешь, легко выдумывать!
      — Чего проще!
      — Ну выдумай чтонибудь.
      — Сейчас… — сказал Игорь. — Пожалуйста.
      Мишутка и Стасик обрадовались и приготовились слушать.
      — Сейчас, — повторил Игорь. — Эээ… гм… кхм… эээ…
      — Ну, что ты всё «э» да «э»!
      — Сейчас! Дайте подумать.
      — Ну, думай, думай!
      — Эээ, — снова сказал Игорь и посмотрел на небо. — Сейчас, сейчас… эээ…
      — Ну, чего же ты не выдумываешь? Говорил — чего проще!
      — Сейчас… Вот! Один раз я дразнил собаку, а она меня цап за ногу и укусила. Вот даже шрам остался.
      — Ну и что же ты тут выдумал? — спросил Стасик.
      — Ничего. Как было, так и рассказал.
      — А говорил — выдумывать мастер!
      — Я мастер, да не такой, как вы. Вот вы всё врёте, да без толку, а я вчера соврал, мне от этого польза.
      — Какая польза?
      — А вот. Вчера вечером мама и папа ушли, а мы с Ирой остались дома. Ира легла спать, а я залез в буфет и съел полбанки варенья. Потом думаю: как бы мне не попало. Взял Ирке губы вареньем намазал. Мама пришла: «Кто варенье съел?» Я говорю: «Ира». Мама посмотрела, а у неё все губы в варенье. Сегодня утром ей от мамы досталось, а мне мама ещё варенья дала. Вот и польза.
      — Значит, изза тебя другому досталось, а ты и рад! — сказал Мишутка.
      — А тебе что?
      — Мне ничего. А вот ты этот, как это называется… Брехун! Вот!
      — Сами вы брехуны!
      — Уходи! Не желаем с тобой на лавочке сидеть.
      — Я и сам не стану с вами сидеть.
      Игорь встал и ушёл. Мишутка и Стасик тоже пошли домой. По дороге им попалась палатка с мороженым. Они остановились, стали рыться в карманах и считать, сколько у них денег. У обоих набралось только на одну порцию мороженого.
      — Купим порцию и разделим пополам, — предложил Игорь.
      Продавщица дала им мороженое на палочке.
      — Пойдём домой, — говорит Мишутка, — разрежем ножом, чтоб было точно.
      — Пойдём.
      На лестнице они встретили Иру. Глаза у неё были заплаканные.
      — Ты чего ревела? — спрашивает Мишутка.
      — Меня мама гулять не пускала.
      — За что?
      — За варенье. А я его и не ела. Это Игорь на меня наговорил. Наверное, сам съел, а на меня свалил.
      — Конечно, Игорь съел. Он сам нам хвастался. Ты не плачь. Пойдём, я тебе свою полпорцию мороженого дам, — сказал Мишутка.
      — И я тебе свою полпорцию отдам, вот только попробую разочек и отдам, — пообещал Стасик.
      — А вы разве не хотите сами?
      — Не хотим. Мы уже по десять порций съели сегодня, — сказал Стасик.
      — Давайте лучше это мороженое на троих разделим, — предложила Ира.
      — Правильно! — сказал Стасик. — А то у тебя заболит горло, если ты одна всю порцию съешь.
      Пошли они домой, разделили мороженое на три части.
      — Вкусная штука! — сказал Мишутка. — Я очень люблю мороженое. Один раз я съел целое ведро мороженого.
      — Ну, ты выдумываешь всё! — засмеялась Ира. — Кто тебе поверит, что ты ведро мороженого съел!
      — Так оно ведь совсем маленькое было, вёдрышко! Такое бумажное, не больше стакана…
     
     
      Живая шляпа
     
      Шляпа лежала на комоде, котёнок Васька сидел на полу возле комода, а Вовка и Вадик сидели за столом и раскрашивали картинки. Вдруг позади них чтото плюхнулось — упало на пол. Они обернулись и увидели на полу возле комода шляпу.
      Вовка подошёл к комоду, нагнулся, хотел поднять шляпу — и вдруг как закричит:
      — Айайай! — и бегом в сторону.
      — Чего ты? — спрашивает Вадик.
      — Она жижиживая!
      — Кто живая?
      — Шляшляшляпа.
      — Что ты! Разве шляпы бывают живые?
      — Попосмотри сам!
      Вадик подошёл поближе и стал смотреть на шляпу. Вдруг шляпа поползла прямо к нему. Он как закричит:
      — Ай! — и прыг на диван. Вовка за ним.
      Шляпа вылезла на середину комнаты и остановилась. Ребята смотрят на неё и трясутся от страха. Тут шляпа повернулась и поползла к дивану.
      — Ай! Ой! — закричали ребята.
      Соскочили с дивана — и бегом из комнаты. Прибежали на кухню и дверь за собой закрыли.
      — Я уухохожу! — говорит Вовка.
      — Куда?
      — Пойду к себе домой.
      — Почему?
      — Шляпы бобоюсь! Я первый раз вижу, чтоб шляпа по комнате ходила.
      — А может быть, её ктонибудь за верёвочку дёргает?
      — Ну, пойди посмотри.
      — Пойдём вместе. Я возьму клюшку. Если она к нам полезет, я её клюшкой тресну.
      — Постой, я тоже клюшку возьму.
      — Да у нас другой клюшки нет.
      — Ну, я возьму лыжную палку.
      Они взяли клюшку и лыжную палку, приоткрыли дверь и заглянули в комнату.
      — Где же она? — спрашивает Вадик.
      — Вон там, возле стола.
      — Сейчас я её как тресну клюшкой! — говорит Вадик. — Пусть только подлезет ближе, бродяга такая!
      Но шляпа лежала возле стола и не двигалась.
      — Ага, испугалась! — обрадовались ребята. — Боится лезть к нам.
      — Сейчас я её спугну, — сказал Вадик.
      Он стал стучать по полу клюшкой и кричать:
      — Эй ты, шляпа!
      Но шляпа не двигалась.
      — Давай наберём картошки и будем в неё картошкой стрелять, — предложил Вовка.
      Они вернулись на кухню, набрали из корзины картошки и стали швырять её в шляпу» Швыряли, швыряли, наконец Вадик попал. Шляпа как подскочит кверху!
      — Мяу! — закричало чтото. Глядь, изпод шляпы высунулся серый хвост, потом лапа, а потом и сам котёнок выскочил.
      — Васька! — обрадовались ребята.
      — Наверно, он сидел на полу, а шляпа на него с комода упала, — догадался Вовка.
      Вадик схватил Ваську и давай его обнимать!
      — Васька, миленький, как же ты под шляпу попал?
      Но Васька ничего не ответил, Он только фыркал и жмурился от света.
     
     
      На горке
     
      Целый день ребята трудились — строили снежную горку во дворе. Сгребали лопатами снег и сваливали его под стенку сарая в кучу. Только к обеду горка была готова. Ребята полили её водой и побежали домой обедать.
      — Вот пообедаем, — говорили они, — а горка пока замёрзнет. А после обеда мы придём с санками и будем кататься.
      А Котька Чижов из шестой квартиры хитрый какой! Он горку не строил. Сидит дома да смотрит в окно, как другие трудятся. Ему ребята кричат, чтоб шёл горку строить, а он только руками за окном разводит да головой мотает, — как будто нельзя ему. Л когда ребята ушли, он быстро оделся, нацепил коньки и выскочил во двор. Чирк коньками по снегу, чирк! И кататьсято как следует не умеет! Подъехал к горке.
      — О, говорит, — хорошая горка получилась! Сейчас скачусь.
      Только полез на горку — бух носом!
      — Ого! — говорит. — Скользкая!
      Поднялся на ноги и снова — бух! Раз десять падал. Никак на горку взобраться не может.
      «Что делать?» — думает.
      Думал, думал — и придумал:
      «Вот сейчас песочком посыплю и заберусь на неё».
      Схватил он фанерку и покатил к дворницкой. Там — ящик с песком. Он и стал из ящика песок на горку таскать. Посыпает впереди себя, а сам лезет всё выше и выше. Взобрался на самый верх.
      — Вот теперь, — говорит, — скачусь!
      Оттолкнулся ногой и снова — бух носом! Конькито по песку не едут! Лежит Котька на животе и говорит:
      — Как же теперь по песку кататься?
      И полез вниз на четвереньках. Тут прибежали ребята. Видят — горка песком посыпана.
      — Это кто здесь напортил? — закричали они. — Кто горку песком посыпал? Ты не видал, Котька?
      — Нет, — говорит Котька, — я не видал. Это я сам посыпал, потому что она была скользкая и я не мог на неё взобраться.
      — Ах ты, умник! Ишь что придумал! Мы трудились, трудились, а он — песком! Как же теперь кататься?
      Котька говорит:
      — Может быть, когданибудь снег пойдёт, он засыплет песок, вот и можно будет кататься.
      — Так снег, может, через неделю пойдёт, а нам сегодня надо кататься.
      — Ну, я не знаю, — говорит Котька.
      — Не знаешь! Как испортить горку, ты знаешь, а как починить, не знаешь! Бери сейчас же лопату!
      Котька отвязал коньки и взял лопату.
      — Засыпай песок снегом!
      Котька стал посыпать горку снегом, а ребята снова водой полили.
      — Вот теперь, — говорят, — замёрзнет, и можно будет кататься.
      А Котьке так работать понравилось, что он ещё сбоку лопатой ступеньки проделал.
      — Это, — говорит, — чтоб всем было легко взбираться, а то ещё ктонибудь снова песком посыплет!
     
     
      Саша
     
      Саша давно просил маму подарить ему пистолет, который стреляет пистонами.
      — Зачем тебе такой пистолет? — говорила мама. — Это опасная игрушка.
      — Что тут опасного? Если б он пулями стрелял, а то пистонами. Из него всё равно никого не убьёшь.
      — Мало ли что может случиться. Пистон отскочит и попадёт тебе в глаз.
      — Не попадёт! Я буду зажмуриваться, когда буду стрелять.
      — Нет, нет, от этих пистолетов бывают разные неприятные случаи. Ещё выстрелишь да напугаешь когонибудь. — сказала мама.
      Так и не купила ему пистолета. А у Саши были две старшие сёстры, Маринка и Ирочка. Вот он и стал просить сестёр:
      — Миленькие, купите мне пистолетик! Мне очень хочется. За это я всегда буду вас слушаться.
      — Ты, Сашка, хитренький! — сказала Марина. — Когда тебе надо, так ты подлизываешься и миленькими называешь, а как только мама уйдёт, с тобой и не сладишь.
      — Нет, сладишь, сладишь! Вот увидите, как я буду вести себя хорошо.
      — Ладно, — сказала Ира. — Мы с Мариной подумаем. Если обещаешь вести себя хорошо, то, может быть, купим.
      — Обещаю, обещаю! Всё обещаю, только купите!
      На другой день сёстры подарили ему пистолет и коробку с пистонами. Пистолет был новенький и блестящий, а пистонов было много: штук пятьдесят или сто. Стреляй хоть весь день — не перестреляешь. От радости Саша прыгал по комнате, прижимал пистолет к груди, целовал его и говорил:
      — Миленький мой, хорошенький пистолетик! Как я тебя люблю!
      Потом он нацарапал на ручке пистолета своё имя и начал стрелять. Сразу запахло пистонами, а через полчаса в комнате стало сине от дыма.
      — Довольно тебе стрелять, — сказала наконец Ира. — Я каждый раз вздрагиваю от этих выстрелов.
      — Трусиха! — ответил Сашка. — Все девчонки — трусихи!
      — Вот отнимем у тебя пистолет, тогда узнаешь, какие мы трусихи, — сказала Марина.
      — Сейчас я пойду во двор и буду пугать ребят пистолетом, — заявил Сашка.
      Он вышел во двор, но ребят во дворе не было. Тогда он побежал за ворота, и вот тутто случилась эта история. Как раз в это время по улице шла старушка. Сашка подпустил её поближе — и как бабахнет из пистолета! Старушка вздрогнула и остановилась. Потом говорит:
      — Уф, как я испугалась! Это ты тут из пистолета палишь?
      — Нет, — сказал Сашка и спрятал пистолет за спину.
      — Что же, я не вижу, что у тебя пистолет в руках? Ещё врать вздумал, бессовестный! Вот я пойду заявлю в милицию…
      Она погрозила пальцем, перешла на другую сторону улицы и скрылась в переулке.
      — Вот так штука! — испугался Саша. — Кажется, на самом деле пошла в милицию жаловаться.
      Он, запыхавшись, прибежал домой.
      — Чего ты запыхался, будто за тобой волк гонится? — спросила Ира.
      — Это я так просто.
      — Нет, ты уж лучше скажи. Сразу видно, что чегонибудь натворил.
      — Да ничего я не натворил — просто так… Напугал бабку какуюто.
      — Какую бабку?
      — Ну «какую, какую»! Обыкновенную. Просто шла по улице бабушка, а я взял да и выстрелил.
      — Зачем же ты выстрелил?
      — Сам не знаю. Идёт бабушка. «Дай, думаю, выстрелю». Ну и выстрелил.
      — А она что?
      — Ничего. Пошла в милицию жаловаться.
      — Вот видишь, обещал вести себя хорошо, а сам что наделал!
      — Я же не виноват, что бабка попалась такая пугливая.
      — Вот придёт милиционер, он тебе покажет бабку! — пригрозила Ира. — Будешь знать, как людей пугать!
      — А как он меня найдёт? Он ведь не знает, где я живу. Даже имени моего не знает.
      — Найдёт, будь спокоен! Милиционеры всё знают.
      Целый час Саша просидел дома и всё выглядывал в окно — не идёт ли милиционер. Но милиционера не было видно. Тогда он понемногу успокоился, развеселился и сказал:
      — Наверно, бабушка меня просто попугать хотела, чтоб я не баловался.
      Он решил снова пострелять из своего любимого пистолета и сунул руку в карман. В кармане лежала коробка с пистонами, но пистолета не было. Он полез в другой карман, но и там было пусто. Тогда он принялся искать по всей комнате. Смотрел и под столами и под диваном. Пистолет исчез, будто провалился сквозь землю. Саше стало обидно до слёз.
      — Не успел даже поиграть! — хныкал он. — Такой пистолетик был!
      — Может быть, ты его во дворе потерял? — спросила Ира.
      — Наверно, я его там, за воротами, выронил, — сообразил Саша.
      Он открыл дверь и бросился через двор на улицу. За воротами пистолета не было.
      «Ну, теперь его уже нашёл ктонибудь и взял себе!» — с досадой подумал Саша и тут вдруг увидел, что из переулка напротив вышел милиционер и быстро зашагал через улицу, прямо к Сашиному дому.
      «За мной идёт! Видно, бабкатаки нажаловалась!» — испугался Саша и стремглав побежал домой.
      — Ну, нашёл? — спросила его Маринка и Ирочка.
      — Тише! — прошипел Сашка. — Милиционер идёт!
      — Куда?
      — Сюда, к нам.
      — Где ты его видел?
      — На улице.
      Марина и Ира стали над ним смеяться:
      — Эх ты, трусишка! Увидел милиционера и испугался. Может быть, милиционер совсем в другое место идёт.
      — Да я вовсе и не боюсь его! — стал храбриться Сашка. — Что мне милиционер! Подумаешь!
      Тут за дверью послышались шаги, и вдруг зазвонил звонок. Маринка и Ира побежали открывать дверь. Сашка высунулся в коридор и зашипел:
      — Не открывайте ему!
      Но Марина уже отворила дверь. На пороге стоял милиционер. Блестящие пуговицы так и сверкали на нём. Сашка опустился на четвереньки и полез под диван.
      — Скажите, девочки, где здесь шестая квартира? — послышался голос милиционера.
      — Это не здесь, — ответила Ира. — Здесь первая, а шестая — это нужно выйти во двор, а там дверь направо.
      — Во дворе, дверь направо? — повторил милиционер.
      — Ну да.
      Саша понял, что милиционер вовсе не за ним пришёл, и он уже хотел вылезти изпод дивана, но тут милиционер спросил:
      — Кстати, не у вас тут живёт мальчик Саша?
      — У нас, — ответила Ира.
      — А вот онто мне как раз нужен, — сказал милиционер и вошёл в комнату.
      Марина и Ира вошли вместе с милиционером в комнату и увидели, что Сашка кудато исчез. Марина даже заглянула под диван. Сашка увидел её и молча погрозил ей изпод дивана кулаком, чтобы она не выдавала его.
      — Ну, где же ваш Саша? — спросил милиционер. Девочки очень испугались за Сашу и не знали, что отвечать. Наконец Марина сказала:
      — А его, понимаете, дома нет. Он, понимаете, гулять ушёл.
      — А что вы про него знаете? — спросила милиционера Ира.
      — Что же я знаю! — ответил милиционер. — Знаю, что зовут его Саша. Ещё знаю, что у него был новенький пистолет, а теперь у него этого пистолета нету.
      «Всё знает!» — подумал Сашка.
      От страха у него даже зачесалось в носу, и он как чихнёт под диваном: «Алчхи!»
      — Кто это там? — удивился милиционер.
      — А это у нас… Это у нас собака, — соврала Маринка.
      — Чего же она под диван забралась?
      — А она у нас всегда под диваном спит, — продолжала сочинять Марина.
      — Как же её зовут?
      — Э… Бобик, — выдумала Маринка и покраснела, как свёкла.
      — Бобик! Бобик! Фью! — засвистел милиционер. — Почему же она не хочет вылезать? Фью! Фью! Ишь ты, не хочет. А собака хорошая? Какой породы?
      — Э… — протянула Маринка. — Ээ… — Она никак не могла вспомнить, какие бывают породы собак. — Порода эта вот… — сказала она. — Как её?.. Хорошая порода… Длинношёрстный фокстерьер!
      — О, это замечательная собака! — обрадовался милиционер. — Я знаю. У неё такая волосатая морда.
      Он нагнулся и посмотрел под диван. Саша лежал ни жив ни мёртв и во все глаза глядел на милиционера. Милиционер даже свистнул от изумления:
      — Так вот тут какой фокстерьер! Ты чего под диван забрался, а? Нука, вылезай, теперь всё равно попался!
      — Не вылезу! — заревел Саша.
      — Почему?
      — Вы меня в милицию заберёте.
      — За что?
      — За старушку.
      — За какую старушку?
      — За которую я выстрелил, а она испугалась.
      — Не пойму, про какую он тут старушку толкует? — сказал милиционер.
      — Он на улице из пистолета стрелял, а мимо шла бабушка и испугалась, — объяснила Ира.
      — Ах, вот что! Значит, это его пистолет? — спросил милиционер и достал из кармана новенький, блестящий пистолет.
      — Его, его! — обрадовалась Ира. — Это мы с Мариной ему подарили, а он потерял. Где вы его нашли?
      — Да вот тут, во дворе, у вашей двери… Ну, признавайся, зачем напугал бабушку? — спросил милиционер и нагнулся к Саше.
      — Я нечаянно… — ответил Саша изпод дивана.
      — Не правда! По глазам вижу, что не правда. Вот скажи правду — отдам пистолет обратно.
      — А что мне будет, если я скажу правду?
      — Ничего не будет. Отдам пистолет — и всё.
      — А в милицию не заберёте?
      — Нет.
      — Я не хотел напугать бабушку. Я только хотел попробовать, испугается она или нет.
      — А вот это, братец, нехорошо! За это тебя следовало бы забрать в милицию, да ничего не поделаешь: раз я обещал не забирать — значит, должен исполнить. Только смотри, если ещё раз набедокуришь — обязательно заберу. Ну, вылезай изпод дивана и получай пистолет.
      — Нет, я лучше потом вылезу, когда вы уйдёте.
      — Вот чудной какой! — усмехнулся милиционер. — Ну, я ухожу.
      Он положил пистолет на диван и ушёл. Маринка побежала показать милиционеру шестую квартиру. Саша вылез изпод дивана, увидел свой пистолет и закричал:
      — Вот он, мой голубчик! Снова вернулся ко мне! — Он схватил пистолет и сказал:
      — Не понимаю только, как это милиционер моё имя узнал!
      — Ты ведь сам написал своё имя на пистолете, — сказала Ира.
      Тут вернулась Марина и набросилась на Сашу:
      — Ах ты чучело! Изза тебя мне пришлось милиционеру врать! От стыда я чуть не сгорела! Вот натвори ещё чегонибудь, ни за что не стану тебя выгораживать!
      — А я и не буду больше ничего творить, — сказал Саша. — Сам теперь знаю, что не нужно людей пугать.
     
     
      Ступеньки
     
      Однажды Петя возвращался из детского сада. В этот день он научился считать до десяти. Дошёл он до своего дома, а его младшая сестра Валя уже дожидается у ворот.
      — А я уже считать умею! — похвастался Петя. — В детском саду научился. Вот смотри, как я сейчас все ступеньки на лестнице сосчитаю.
      Стали они подниматься по лестнице, а Петя громко ступеньки считает:
      — Одна, две, три, четыре, пять…
      — Ну, чего ж ты остановился? — спрашивает Валя.
      — Погоди, я забыл, какая дальше ступенька. Я сейчас вспомню.
      — Ну вспоминай, — говорит Валя. Стояли они на лестнице, стояли. Петя говорит:
      — Нет, я так не могу вспомнить. Нука, лучше начнём сначала.
      Сошли они с лестницы вниз. Стали снова вверх подниматься.
      — Одна, — говорит Петя, — две, три, четыре, пять…
      И снова остановился.
      — Опять забыл? — спрашивает Валя.
      — Забыл! Как же это! Только что помнил я вдруг забыл! Нука, ещё попробуем.
      Снова спустились с лестницы, и Петя начал сначала:
      — Одна, две, три, четыре, пять…
      — Может быть, двадцать пять? — спрашивает Валя.
      — Да нет! Только думать мешаешь! Вот видишь, изза тебя забыл! Придётся опять сначала.
      — Не хочу я сначала! — говорит Валя. — Что это такое? То вверх, то вниз, то вверх, то вниз! У меня уже ноги болят.
      — Не хочешь — не надо, — ответил Петя. — А я не пойду дальше, пока не вспомню.
      Валя пошла домой и говорит маме:
      — Мама, там Петя на лестнице ступеньки считает: одна, две, три, четыре, пять, а дальше не помнит.
      — А дальше шесть, — сказала мама.
      Валя побежала обратно к лестнице, а Петя всё ступеньки считает:
      — Одна, две, три, четыре, пять…
      — Шесть! — шепчет Валя. — Шесть! Шесть!
      — Шесть! — обрадовался Петя и пошёл дальше. — Семь, восемь, девять, десять.
      Хорошо, что лестница кончилась, а то бы он так и не дошёл до дому, потому что научился только до десяти считать.
     
     
      Метро
     
      Мы с мамой и Вовкой были в гостях у тёти Оли в Москве. В первый же день мама и тётя ушли в магазин, а нас с Вовкой оставили дома. Дали нам старый альбом с фотографиями, чтоб мы рассматривали. Ну, мы рассматривали, рассматривали, пока нам это не надоело.
      Вовка сказал:
      — Мы так и Москву не увидим, если будем целый день дома сидеть!
      Стали в окно глядеть. Напротив — станция метро.
      Я говорю:
      — Пойдём на метро покатаемся.
      Пришли мы на станцию, спустились по лестнице и поехали под землёй. Сначала показалось страшно, а потом ничего, интересно. Проехали две остановки, вылезли.
      «Осмотрим, — думаем, — станцию — и назад».
      Стали осматривать станцию, а там лестница движется. Люди по ней вверх и вниз едут. Стали и мы кататься: вверх и вниз, вверх и вниз… Ходить совсем не надо, лестница сама возит.
      Накатались по лестнице, сели на поезд и поехали обратно. Слезли через две остановки, смотрим — не наша станция!
      — Наверно, мы не в ту сторону поехали, — говорит Вовка.
      Сели мы на другой поезд, поехали в обратную сторону. Приезжаем — опять не наша станция! Тут мы испугались.
      — Надо спросить когонибудь, — говорит Вовка.
      — А как же ты спросишь? Ты знаешь, на какой станции мы садились?
      — Нет. А ты?
      — Я тоже не знаю.
      — Давай ездить по всем станциям, может, отыщем какнибудь, — говорит Вовка.
      Стали мы ездить по станциям. Ездили, ездили, даже голова закружилась. Вовка стал хныкать:
      — Пойдём отсюда!
      — Куда ж мы пойдём?
      — Всё равно куда! Я наверх хочу.
      — А что тебе наверху делать?
      — Не хочу под землёй!
      И начал реветь.
      — Не надо, — говорю, — плакать. В милицию заберут.
      — Куда же вы? Почему нас не подождали?
      — Пусть забирают! Эээ!..
      — Ну, пойдём, пойдём, — говорю. — Не реви только. Вон милиционер уже смотрит на нас!
      Схватил его за руку — и скорей на лестницу. Поехали вверх. «Куда же нас вывезет? — думаю. — Что теперь с нами будет?»
      Вдруг смотрим — навстречу нам мама с тётей Олей по другой лестнице едут. Я как закричу:
      — Мама!
      Они увидели нас и кричат;
      — Что вы здесь делаете?
      А мы кричим:
      — Мы никак выбраться отсюда не можем!
      Больше ничего крикнуть не успели: нас лестница вверх утащила, а их вниз. Приехали мы наверх — и скорей по другой лестнице вниз, за ними вдогонку. Вдруг смотрим — а они снова навстречу едут! Увидели нас и кричат:
      — Куда же вы? Почему нас не подождали?
      — А мы за вами поехали!
      Приезжаем вниз. Я говорю Вовке:
      — Подождём. Они сейчас к нам приедут.
      Ждали мы, ждали, а их всё нет и нет.
      — Наверно, они нас ждут, — говорит Вовка. — Поедем.
      Только поехали, а они снова навстречу.
      — Мы вас ждали, ждали!.. — кричат.
      А вокруг все хохочут.
      Приехали мы снова наверх — и опять поскорей вниз. Поймали наконец их. Мама начала бранить нас за то, что ушли без спросу, а мы стали рассказывать, как потеряли станцию.
      Тётя говорит:
      — Не понимаю, как это вы потеряли станцию! Я тут каждый день езжу, а ещё ни разу станцию не потеряла. Ну, поедем домой.
      Сели мы на поезд. Поехали.
      — Эх вы, пошехонцы! — говорит тётя. — Искали рукавицы, а они за поясом. В трёх соснах заблудились. Потеряли станцию!
      И вот так всю дорогу смеялись над нами.
      Приезжаем на станцию, тётя посмотрела вокруг и говорит:
      — Тьфу! Совсем вы меня запутали! Нам на Арбат надо, а мы на Курский вокзал приехали. Не в ту сторону сели.
      Пересели мы на другой поезд и поехали обратно. И тётя больше уже не смеялась над нами. И пошехонцами не называла.
     
     
      Огурцы
     
      Один раз Павлик взял с собой Котьку на реку ловить рыбу. Но в этот день им не повезло: рыба совсем не клевала. Зато когда шли обратно, они забрались в колхозный огород и набрали полные карманы огурцов. Колхозный сторож заметил их и засвистел в свисток. Они от него бежать. По дороге домой Павлик подумал, как бы ему дома не досталось за то, что он лазит по чужим огородам. И он отдал свои огурцы Котьке.
      Котька пришёл домой радостный:
      — Мама, я тебе огурцов принёс!
      Мама посмотрела, а у него полные карманы огурцов, и за пазухой огурцы лежат, и в руках ещё два больших огурца.
      — Где ты их взял? — говорит мама.
      — На огороде.
      — На каком огороде?
      — Там, у реки, на колхозном.
      — Кто ж тебе позволил?
      — Никто, я сам нарвал.
      — Значит, украл?
      — Нет, не украл, а так просто… Павлик брал, а мне нельзя, что ли? Ну, и я взял.
      Котька начал вынимать огурцы из карманов.
      — Постой, постой! Не выгружай! — говорит мама.
      — Почему?
      — Сейчас же неси их обратно!
      — Куда ж я их понесу? Они на грядке росли, а я сорвал. Всё равно они теперь уже расти не будут.
      — Ничего, отнесёшь и положишь на той же грядке, где сорвал.
      — Ну, я их выброшу.
      — Нет, не выбросишь! Ты их не садил, не растил, не имеешь права и выбрасывать.
      Котька стал плакать:
      — Там сторож. Он нам свистел, а мы убежали.
      — Вот видишь, что делаете! А если б он поймал вас?
      — Он не догнал бы. Он уже старенький дедушка.
      — Ну как тебе не стыдно! — говорит мама. — Ведь дедушка за эти огурцы отвечает. Узнают, что огурцы пропали, скажут, что дедушка виноват. Хорошо будет?
      Мама стала совать огурцы обратно Котьке в карман. Котька плакал и кричал:
      — Не пойду я! У дедушки ружьё. Он выстрелит и убьёт меня.
      — И пусть убьёт! Пусть лучше у меня совсем не будет сына, чем будет сын вор.
      — Ну, пойдём со мной, мамочка! На дворе темно. Я боюсь.
      — А брать не боялся?
      Мама дала Котьке в руки два огурца, которые не поместились в карманах, и вывела его за дверь.
      — Или неси огурцы, или совсем уходи из дому, ты мне не сын!
      Котька повернулся и медленномедленно пошёл по улице.
      Уже было совсем темно.
      «Брошу их тут, в канаву, а скажу, что отнёс, — решил Котька и стал оглядываться вокруг. — Нет, отнесу: ещё ктонибудь увидит и дедушке изза меня попадёт».
      Он шёл по улице и плакал. Ему было страшно.
      «Павлику хорошо! — думал Котька. — Он мне свои огурцы отдал, а сам дома сидит. Ему небось не страшно».
      Вышел Котька из деревни и пошёл полем. Вокруг не было ни души. От страха он не помнил, как добрался до огорода. Остановился возле шалаша, стоит и плачет всё громче и громче. Сторож услышал и подошёл к нему.
      — Ты чего плачешь? — спрашивает.
      — Дедушка, я принёс огурцы обратно.
      — Какие огурцы?
      — А которые мы с Павликом нарвали. Мама сказала, чтоб я отнёс обратно.
      — Вот оно какое дело! — удивился сторож. — Это, значит, я вам свистел, а вы всётаки огурцыто стащили. Нехорошо!
      — Павлик брал, и я взял. Он мне и свои огурцы отдал.
      — А ты на Павлика не смотри, сам понимать должен. Ну, больше не делай так. Давай огурцы и иди домой.
      Котька вытащил огурцы и положил их на грядку.
      — Ну, всё, что ли? — спросил старик.
      — Нет… одного не хватает, — ответил Котька и снова заплакал.
      — Почему не хватает, где же он?
      — Дедушка, я один огурец съел. Что теперь будет?
      — Ну что ж будет? Ничего не будет. Съел, ну и съел. На здоровье.
      — А вам, дедушка, ничего не будет за то, что огурец пропал?
      — Ишь ты какое дело! — усмехнулся дедушка. — Нет, за один огурец ничего не будет. Вот если б ты не принёс остальных, тогда да, а так нет.
      Котька побежал домой. Потом вдруг остановился и закричал издали:
      — Дедушка, дедушка!
      — Ну что ещё?
      — А этот вот огурец, что я съел, как будет считаться — украл я его или нет?
      — Гм! — сказал дед. — Вот ещё какая задача! Ну чего там, пусть не украл.
      — А как же?
      — Ну, считай, что я тебе подарил его.
      — Спасибо, дедушка! Я пойду.
      — Иди, иди, сынок.
      Котька во весь дух помчался по полю, через овраг, по мостику через ручей и, уже не спеша, пошёл по деревне домой. На душе у него было радостно.
     
     
      Карасик
     
      Мама недавно подарила Виталику аквариум с рыбкой. Очень хорошая была рыбка, красивая! Серебристый карасик — вот как она называлась. Виталик был рад, что у него есть карасик. Первое время он очень интересовался рыбкой — кормил её, менял воду в аквариуме, а потом привык к ней и иногда даже забывал её вовремя покормить.
      А ещё у Виталика был котёнок Мурзик. Он был серый, пушистый, а глаза у него были большие, зелёные. Мурзик очень любил смотреть на рыбку. По целым часам он сидел возле аквариума и не сводил глаз с карасика.
      — Ты смотри за Мурзиком, — говорила Виталику мама. — Как бы он не съел твоего карася.
      — Не съест, — отвечал Виталик. — Я буду смотреть.
      Однажды, когда мамы не было дома, к Виталику пришёл его друг Серёжа. Он увидел в аквариуме рыбку и сказал:
      — Давай меняться. Ты дай мне карасика, а я, если хочешь, дам тебе свой свисток.
      — Зачем мне свисток? — сказал Виталик. — Помоему, рыбка лучше свистка.
      — Чем же она лучше? Свисток свистеть может. А рыбка что? Разве может рыбка свистеть?
      — Зачем же рыбке свистеть? — ответил Виталик. — Рыбка свистеть не может, зато она плавает. А свисток разве может плавать?
      — Сказал! — засмеялся Серёжа. — Где это видано, чтобы свистки плавали! Зато рыбку может кот съесть, вот и не будет у тебя ни свистка, ни рыбки. А свисток кот не съест — он железный.
      — Мне мама не позволяет меняться. Она говорит, что сама купит, если мне чтонибудь надо, — сказал Виталик.
      — Где же она купит такой свисток? — ответил Серёжа. — Такие свистки не продаются. Это настоящий милиционерский свисток. Я как выйду во двор да как засвищу, сразу все подумают, что милиционер пришёл.
      Серёжа вынул из кармана свисток и засвистел.
      — А ну, дай я, — попросил Виталик.
      Он взял свисток и подул в него. Свисток звонко, переливчато засвистел. Виталику очень понравилось, как он свистит. Ему захотелось иметь свисток, но он не мог сразу решиться и сказал:
      — А где у тебя будет жить рыбка? У тебя ведь аквариума нет.
      — А я посажу её в банку изпод варенья. У нас большая банка есть.
      — Ну ладно, — согласился Виталик.
      Ребята принялись ловить рыбку в аквариуме, но карась плавал быстро и не давался в руки. Они набрызгали вокруг водой, а Серёжа измочил рукава до самых локтей. Наконец ему удалось схватить карасика.
      — Есть! — закричал он. — Давай сюда какуюнибудь кружку с водой! Я посажу туда рыбку.
      Виталик поскорей налил в кружку воды. Серёжа посадил карася в кружку. Ребята пошли к Серёже — сажать рыбку в банку. Банка оказалась не очень большая, и карасику в ней было не так просторно, как в аквариуме. Ребята долго смотрели, как карасик плавает в банке. Серёжа радовался, а Виталику было жалко, что теперь у него не будет рыбки, а главное, он боялся признаться маме, что променял карасика на свисток.
      «Ну ничего, может быть, мама и не заметит сразу, что рыбка пропала», — подумал Виталик и пошёл домой.
      Когда он вернулся, мама уже была дома.
      — Где же твоя рыбка? — спросила она.
      Виталик растерялся и не знал, что сказать.
      — Может быть, её Мурзик съел? — спросила мама.
      — Не знаю, — пробормотал Виталик.
      — Вот видишь, — сказала мама. — Он выбралтаки время, когда дома никого не было, и выловил из аквариума рыбку! Где он, разбойник? Нука, найди мне его сейчас!
      — Мурзик! Мурзик! — стал звать Виталик, но кота нигде не было.
      — Наверно, в форточку убежал, — сказала мама. — Пойдика во двор, позови его.
      Виталик надел пальто и вышел во двор.
      «Вот как нехорошо получилось! — думал он. — Теперь Мурзику изза меня достанется».
      Он хотел вернуться домой и сказать, что Мурзика во дворе нет, но тут Мурзик выскочил из отдушины, которая была под домом, и быстро побежал к двери.
      — Мурзинька, не ходи домой, — сказал Виталик. — Тебе попадёт от мамы.
      Мурзик замурлыкал, принялся тереться спинкой об ноги Виталика, потом поглядел на закрытую дверь и потихоньку мяукнул.
      — Не понимаешь, глупый, — сказал Виталик. — Тебе ведь человеческим языком говорят, что нельзя домой.
      Но Мурзик, конечно, ничего не понимал. Он ласкался к Виталику, тёрся об него боками и потихоньку бодал его головой, будто торопил поскорей открыть дверь. Виталик стал отталкивать его от двери, но Мурзик не хотел уходить. Тогда Виталик спрятался от него за дверь.
      «Мяу!» — закричал Мурзик под дверью.
      Виталик поскорей вышел обратно:
      — Тише! Кричит тут! Вот мама услышит, тогда узнаешь!
      Он схватил Мурзика и принялся запихивать его обратно в отдушину под домом, из которой Мурзик только что вылез. Мурзик упирался всеми четырьмя лапами и не хотел лезть в отдушину.
      — Лезь, глупый! — уговаривал его Виталик. — Посиди там пока.
      Наконец он его целиком запихал в отдушину. Только хвост Мурзика остался торчать снаружи. Некоторое время Мурзик сердито вертел хвостом, потом и хвост скрылся в отдушине. Виталик обрадовался. Он думал, что котёнок останется теперь сидеть в подвале, но тут Мурзик снова выглянул из дыры.
      — Ну, куда же ты лезешь, глупая голова! — зашипел Виталик и загородил выход руками. — Говорят же тебе: нельзя домой идти.
      «Мяу!» — закричал Мурзик.
      — Вот тебе и «мяу»! — передразнил его Виталик. — Ну что мне теперь делать с тобой?
      Он стал оглядываться вокруг и искать, чем бы закрыть дыру. Рядом лежал кирпич. Виталик поднял его и закрыл дыру кирпичом.
      — Вот теперь не вылезешь, — сказал он. — Посиди там, в подвале, а завтра мама забудет про рыбку, и я тебя выпущу.
      Виталик вернулся домой и сказал, что Мурзика во дворе нет.
      — Ничего, — сказала мама, — вернётся. Я всё равно не прощу ему этого.
      За обедом Виталик сидел грустный и даже не хотел ничего есть.
      «Я вот обедаю, — думал он, — а Мурзик, бедный, в подвале сидит».
      Когда мама вышла изза стола, он незаметно сунул в карман котлету и пошёл во двор. Там он отодвинул кирпич, которым была закрыта отдушина, и потихоньку позвал:
      — Мурзик! Мурзик!
      Но Мурзик не отзывался. Виталик нагнулся и заглянул в дыру. В подвале было темно и ничего не было видно.
      — Мурзик! Мурзинька! — звал Виталик. — Я тебе котлету принёс! Мурзик не вылезал.
      — Не хочешь — ну и сиди, глупая голова! — сказал Виталик и вернулся домой.
      Дома без Мурзика ему было скучно. На душе было както нехорошо, потому что он обманул маму. Мама заметила, что он грустный, и сказала:
      — Не горюй! Я тебе другую рыбку куплю.
      — Не надо, — сказал Виталик.
      Он уже хотел признаться маме во всём, но у него не хватило смелости, и он ничего не сказал. Туг за окном послышался шорох и раздался крик:
      «Мяу!»
      Виталик посмотрел в окно и увидел снаружи на подоконнике Мурзика. Видно, он вылез из подвала через другую дырку.
      — А! Пришёл наконец, разбойник! — сказала мама. — Идика сюда, иди!
      Мурзик прыгнул в открытую форточку и очутился в комнате. Мама хотела схватить его, но он, видно, догадался, что его хотят наказать, и шмыгнул под стол.
      — Ишь ты, хитрец какой! — сказала мама. — Чувствует, что виноват. Нука, поймай его.
      Виталик полез под стол. Мурзик увидел его и юркнул под диван. Виталик был рад, что Мурзик удрал от него. Он полез под диван и нарочно старался шуметь, чтобы Мурзик услышал и успел убежать. Мурзик выскочил изпод дивана. Виталик погнался за ним и принялся бегать по всей комнате.
      — Что ты такой шум поднял? Разве его так поймаешь! — сказала мама.
      Тут Мурзик прыгнул на подоконник, где стоял аквариум, и хотел выскочить обратно в форточку, но сорвался и с размаху как плюхнется в аквариум! Вода так и брызнула в разные стороны. Мурзик выскочил из аквариума и давай отряхиваться. Тут мама и схватила его за шиворот:
      — Вот я тебя проучу как следует!
      — Мамочка, миленькая, не бей Мурзика! — заплакал Виталик.
      — Нечего его жалеть, — сказала мама. — Он ведь не пожалел рыбку.
      — Мамочка, он не виноват!
      — Как же «не виноват»? А кто карася съел?
      — Это не он.
      — А кто же?
      — Это я…
      — Ты съел? — удивилась мама.
      — Нет, я не съел. Я его на свисток променял.
      — На какой свисток? — Вот на этот.
      Виталик вынул из кармана свисток и показал маме.
      — Как же тебе не стыдно? — сказала мама.
      — Я нечаянно. Серёжа сказал: «Давай меняться», я и поменялся.
      — Я не о том говорю! Я говорю, почему ты не сказал правду? Я ведь на Мурзика подумала. Разве честно на других сваливать?
      — Я боялся, что ты станешь бранить меня.
      — Это только трусы боятся говорить правду! Хорошо было бы, если б я наказала Мурзика?
      — Я больше не буду.
      — Ну смотри! Только потому прощаю, что ты всётаки сам признался, — сказала мама.
      Виталик взял Мурзика и понёс к батарее сушиться. Он посадил его на скамеечке и сел рядом с ним. Мокрая шерсть на Мурзике торчала в разные стороны, как иголки у ёжика, и от этого Мурзик казался таким худымхудым, будто целую неделю совсем ничего не ел. Виталик вынул из кармана котлету и положил перед Мурзиком. Мурзик съел котлету, потом забрался на колени к Виталику, свернулся калачиком и замурлыкал свою песенку.
     
     
      Автомобиль
     
      Когда мы с Мишкой были совсем маленькими, нам очень хотелось покататься на автомобиле, только это никак не удавалось. Сколько мы ни просили шофёров, никто не хотел нас катать. Однажды мы гуляли во дворе. Вдруг смотрим — на улице, возле наших ворот, остановился автомобиль. Шофёр из машины вылез и кудато ушёл. Мы подбежали. Я говорю:
      — Это «Волга».
      А Мишка:
      — Нет, это «Москвич».
      — Много ты понимаешь! — говорю я.
      — Конечно, «Москвич», — говорит Мишка. — Посмотри, какой у него капор.
      — Какой, — говорю, — капор? Это у девчонок бывает капор, а у машины — капот! Ты посмотри, какой кузов.
      Мишка посмотрел и говорит:
      — Ну, такое пузо, как у «Москвича».
      — Это у тебя, — говорю, — пузо, а у машины никакого пуза нет.
      — Ты же сам сказал «пузо».
      — «Кузов», я сказал, а не «пузо»! Эх, ты! Не понимаешь, а лезешь!
      Мишка подошёл к автомобилю сзади и говорит:
      — А у «Волги» разве есть буфер? Это у «Москвича» — буфер.
      Я говорю:
      — Ты бы лучше молчал. Выдумал ещё буфер какойто. Буфер — это у вагона на железной дороге, а у автомобиля бампер. Бампер есть и у «Москвича» и у «Волги».
      Мишка потрогал бампер руками и говорит:
      — На этот бампер можно сесть и поехать.
      — Не надо, — говорю я ему. А он:
      — Да ты не бойся. Проедем немного и спрыгнем.
      Тут пришёл шофёр и сел в машину. Мишка подбежал сзади, уселся на бампер и шепчет:
      — Садись скорей! Садись скорей! Я говорю:
      — Не надо!
      А Мишка:
      — Иди скорей! Эх ты, трусишка!
      Я подбежал, прицепился рядом. Машина тронулась и как помчится! Мишка испугался и говорит:
      — Я спрыгну! Я спрыгну!
      — Не надо, — говорю, — расшибёшься!
      А он твердит:
      — Я спрыгну! Я спрыгну!
      И уже начал опускать одну ногу. Я оглянулся назад, а за нами другая машина мчится. Я кричу:
      — Не смей! Смотри, сейчас тебя машина задавит!
      Люди на тротуаре останавливаются, на нас смотрят. На перекрёстке милиционер засвистел в свисток. Мишка перепугался, спрыгнул на мостовую, а руки не отпускает, за бампер держится, ноги по земле волочатся. Я испугался, схватил его за шиворот и тащу вверх. Автомобиль остановился, а я всё тащу. Мишка наконец снова залез на бампер. Вокруг народ собрался. Я кричу:
      — Держись, дурак, крепче!
      Тут все засмеялись. Я увидел, что мы остановились, и слез.
      — Слезай, — говорю Мишке.
      А он с перепугу ничего не понимает. Насилу я оторвал его от этого бампера. Подбежал милиционер, номер записывает. Шофёр из кабины вылез — все на него набросились:
      — Не видишь, что у тебя сзади делается?
      А про нас забыли. Я шепчу Мишке:
      — Пойдём!
      Отошли мы в сторонку и бегом в переулок. Прибежали домой, запыхались. У Мишки обе коленки до крови ободраны и штаны порваны. Это он когда по мостовой на животе ехал. Досталось ему от мамы!
      Потом Мишка говорит:
      — Штаны — это ничего, зашить можно, а коленки сами заживут. Мне вот только шофёра жалко: ему, наверно, изза нас достанется. Видал, милиционер номер машины записывал?
      Я говорю:
      — Надо было остаться и сказать, что шофёр не виноват.
      — А мы милиционеру письмо напишем, — говорит Мишка.
      Стали мы письмо писать. Писали, писали, листов двадцать бумаги испортили, наконец написали:
      «Дорогой товарищ милиционер! Вы не правильно записали номер. То есть, Вы записали номер правильно, только не правильно, что шофёр виноват. Шофёр не виноват: виноваты мы с Мишкой. Мы прицепились, а он не знал. Шофёр хороший и ездит правильно».
      На конверте написали:
      «Угол улицы Горького и Большой Грузинской, получить милиционеру».
      Запечатали письмо и бросили в ящик. Наверно, дойдёт.
     
     
      Заплатка
     
      У Бобки были замечательные штаны: зелёные, вернее сказать, защитного цвета. Бобка их очень любил и всегда хвастался:
      — Смотрите, ребята, какие у меня штаны. Солдатские!
      Все ребята, конечно, завидовали. Ни у кого больше таких зелёных штанов не было.
      Однажды Бобка полез через забор, зацепился за гвоздь и порвал эти замечательные штаны. От досады он чуть не заплакал, пошёл поскорее домой и стал просить маму зашить.
      Мама рассердилась:
      — Ты будешь по заборам лазить, штаны рвать, а я зашивать должна?
      — Я больше не буду! Зашей, мама!
      — Сам зашей.
      — Так я же ведь не умею!
      — Сумел порвать, сумей и зашить.
      — Ну, я так буду ходить, — проворчал Бобка и пошёл во двор.
      Ребята увидели, что у него на штанах дырка, и стали смеяться.
      — Какой же ты солдат, — говорят, — если у тебя штаны порваны?
      А Бобка оправдывается:
      — Я просил маму зашить, а она не хочет.
      — Разве солдатам мамы штаны зашивают? — говорят ребята. — Солдат сам должен уметь всё делать: и заплатку поставить и пуговицу пришить.
      Бобке стало стыдно.
      Пошёл он домой, попросил у мамы иголку, нитку и лоскуток зелёной материи. Из материи он вырезал заплатку величиной с огурец и начал пришивать её к штанам.
      Дело это было нелёгкое. К тому же Бобка очень спешил и колол себе пальцы иголкой.
      — Чего ты колешься? Ах ты, противная! — говорил Бобка иголке и старался схватить её за самый кончик, так чтоб не уколоться.
      Наконец заплатка была пришита. Она торчала на штанах, словно сушёный гриб, а материя вокруг сморщилась так, что одна штанина даже стала короче.
      — Ну, куда же это годится? — ворчал Бобка, разглядывая штаны. — Ещё хуже, чем было! Придётся всё наново переделывать.
      Он взял ножик и отпорол заплатку. Потом расправил её, опять приложил к штанам, хорошенько обвёл вокруг заплатки чернильным карандашом и стал пришивать её снова. Теперь он шил не спеша, аккуратно и всё время следил, чтобы заплатка не вылезала за черту.
      Он долго возился, сопел и кряхтел, зато, когда всё сделал, на заплатку было любо взглянуть. Она была пришита ровно, гладко и так крепко, что не отодрать и зубами.
      Наконец Бобка надел штаны и вышел во двор. Ребята окружили его.
      — Вот молодец! — говорили они. — А заплатка, смотрите, карандашом обведена. Сразу видно, что сам пришивал.
      А Бобка вертелся во все стороны, чтобы всем было видно, и говорил:
      — Эх, мне бы ещё пуговицы научиться пришивать, да жаль, ни одна не оторвалась! Ну ничего. Когданибудь оторвётся — обязательно сам пришью.
     
     
      Шурик у дедушки
     
      Летом мы с Шуриком жили у дедушки. Шурик — это мой младший брат. Он ещё в школе не учится, а я уже в первый класс поступил. Только он всё равно меня не слушается… Ну и не надо!.. Когда мы приехали, так сейчас же обыскали весь двор, облазили все сараи и чердаки. Я нашёл стеклянную банку изпод варенья и круглую железную коробочку от гуталина. А Шурик нашёл старую дверную ручку и большую калошу на правую ногу. Потом мы чуть не подрались с ним на чердаке изза удочки. Я первый увидел удочку и сказал:
      — Чур, моя!
      Шурик тоже увидел и давай кричать:
      — Чур, моя! Чур, моя!
      Я схватил удочку, а он тоже вцепился в неё и давай отнимать. Я рассердился — как дёрну!.. Он отлетел в сторону и чуть не упал. Потом говорит:
      — Подумаешь, очень нужна мне твоя удочка! У меня есть калоша.
      — Вот и целуйся со своей калошей, — говорю я, — а удочку нечего рвать из рук.
      Я отыскал в сарае лопату и пошёл копать червей, Чтобы ловить рыбу, а Шурик пошёл к бабушке и стал просить у неё спички.
      — Зачем тебе спички? — спрашивает бабушка.
      — Я, — говорит, — разведу во дворе костёр, сверху положу калошу, калоша расплавится, и из неё получится резина.
      — Ещё чего выдумаешь! — замахала руками бабушка. — Ты тут и дом весь спалишь со своим баловством. Нет, голубчик, и не проси. Что это ещё за игрушки с огнём! И слушать ничего не желаю.
      Тогда Шурик взял дверную ручку, которую нашёл в сарае, привязал к ней верёвку, а к другому концу верёвки привязал калошу. Ходит по двору, верёвку за ручку держит, а калоша за ним по земле ездит. Куда он — туда и она. Подошёл ко мне, увидел, что я червей копаю, и говорит:
      — Можешь не стараться: всё равно ничего не поймаешь.
      — Это почему? — спрашиваю.
      — Я заколдую рыбу.
      — Пожалуйста, — говорю, — колдуй на здоровье.
      Я накопал червей, сложил их в коробочку и пошёл к пруду. Пруд был позади двора — там, где колхозный огород начинается. Насадил я на крючок червяка, уселся на берегу и забросил удочку. Сижу и за поплавком слежу. А Шурик подкрался сзади и давай кричать во всё горло:
     
      Колдуй, баба, колдуй, дед,
      Колдуй, серенький медведь!
      Колдуй, баба, колдуй, дед,
      Колдуй, серенький медведь!
     
      Я решил молчать и ничего не говорить, потому что с ним всегда так: если скажешь чтонибудь, ещё хуже будет.
      Наконец он наколдовался, бросил в пруд калошу и стал её по воде на верёвке таскать. Потом придумал такую вещь: бросит калошу на середину пруда и давай в неё камнями швырять, пока не утопит, а потом начинает её со дна на верёвке вытаскивать.
      Я сначала молча терпел, а потом как не вытерплю:
      — Пошёл вон отсюда! — кричу. — Ты распугал мне всю рыбу!
      А он говорит:
      — Всё равно ничего не поймаешь: заколдована рыба.
      И опять плюх калошу на середину пруда! Я вскочил, схватил палку — и к нему. Он давай удирать, а калоша за ним на верёвке так и скачет. Еле убежал от меня.
      Вернулся я к пруду и стал снова рыбу ловить. Ловил, ловил… Уже солнышко высоко поднялось, а я всё сижу да на поплавок гляжу. Не клюёт рыба, хоть тресни! На Шурика злюсь, прямо избить готов. Не то чтоб я в его колдовство поверил, а знаю, что, если приду без рыбы, смеяться будет. Уж чего я ни делал: и подальше от берега забрасывал удочку, и поближе, и поглубже крючок опускал — ничего не выходит. Захотелось мне есть, пошёл я домой, вдруг слышу — ктото в ворота колотит: «Бумбум! Бахбах!»
      Подхожу к воротам, смотрю, а это Шурик. Достал гдето молоток, гвозди и прибивает к калитке дверную ручку.
      — Это ты для чего прибиваешь? — спрашиваю.
      Он увидел меня, обрадовался:
      — Хихи! Рыболов пришёл. Где же твоя рыба?
      Я говорю:
      — Ты зачем прибиваешь ручку? Здесь же есть одна ручка.
      — Ничего, — говорит, — пусть две будут. Вдруг одна оторвётся.
      Прибил ручку, и ещё у него один гвоздь остался. Он долго думал, что с этим гвоздём делать, хотел его просто в калитку загнать, потом придумал: приложил калошу подошвой к калитке и стал её гвоздём приколачивать.
      — А это для чего? — спрашиваю.
      — Так просто.
      — Просто глупо, — говорю я.
      Вдруг смотрим — дедушка с работы идёт. Шурик испугался, давай отрывать калошу, а она не отрывается. Тогда он встал, загородил калошу спиной и стоит.
      Дедушка подошёл и говорит:
      — Вот молодцы, ребятки! Только приехали — и за работу сразу… Кто это придумал к калитке вторую ручку прибить?
      — Это, — говорю, — Шурик.
      Дедушка только крякнул.
      — Ну что ж, — говорит, — теперь у нас две ручки будет: одна сверху, другая снизу. Вдруг какойнибудь коротенький человек придёт. До верхней ручки ему не дотянуться, так он до нижней достанет.
      Тут дедушка заметил калошу:
      — А это ещё что?
      Я так и фыркнул. «Ну, — думаю, — сейчас Шурику от дедушки будет».
      Шурик покраснел, сам не знает, что тут ответить.
      А дедушка говорит:
      — Это что ж? Это, наверно, всё равно что ящик для писем. Придёт почтальон, увидит, что дома никого нет, сунет письмо в калошу и пойдёт дальше. Очень остроумно придумано.
      — Это я сам придумал! — похвастался Шурик.
      — Да неужто?
      — Честное слово!
      — Ну молодец! — развёл руками дедушка.
      За обедом дедушка всё разводил руками и рассказывал бабушке про эту калошу:
      — Понимаешь, какой остроумный ребёнок! До чего сам додумался, ты не поверишь даже! Понимаешь, калошу к калитке, а? Я давно говорю, что надо ящик для писем прибить, а того и не сообразить мне, что проще калошу.
      — Ладно уж, — усмехнулась бабушка. — Я куплю ящик, а пока пусть повисит калоша.
      После обеда Шурик побежал в сад, а дедушка говорит:
      — Ну, Шурик у нас уже отличился, а ты, Николка, тоже небось чегонибудь наработал. Ты уж признавайся, порадуй дедушку.
      — Я, — говорю, — ловил рыбу, да рыба не ловится.
      — А ты где ловил?
      — В пруду.
      — Э… — протянул дедушка, — какая же тут рыба? Этот пруд недавно вырыли. Тут даже лягушки ещё не развелись. А ты, голубчик, не поленись, пойди на речку. Там у мостика течение быстрое. На этой быстринке и полови.
      Дедушка ушёл на работу, а я взял удочку и говорю Шурику:
      — Пойдём на реку, будем вместе рыбу ловить.
      — Ага, — говорит, — испугался! Теперь подлизываешься!
      — Зачем мне подлизываться?
      — А чтоб я не колдовал больше.
      — Колдуй, — говорю, — пожалуйста.
      Взял я коробку с червями, банку изпод варенья, чтоб было куда рыбу сажать, и пошёл. А Шурик сзади поплёлся.
      Пришли на реку. Я пристроился на берегу, недалеко от моста, где течение побыстрей, забросил удочку.
      А Шурик толчётся возле меня и всё бормочет:
     
      Колдуй, баба, колдуй, дед,
      Колдуй, серенький медведь!
     
      Помолчит чуточку, помолчит, а потом снова:
     
      Колдуй, баба, колдуй, дед…
     
      Вдруг рыба как клюнет, я как дёрну удочку! Рыба сверкнула в воздухе, сорвалась с крючка, упала на берег и ну плясать возле самой воды.
      Шурик как крикнет:
      — Держи её!
      Бросился к рыбе и давай ловить. Рыба по берегу скачет, а он прямо животом на неё бросается, никак поймать не может; чуть она не удрала обратно в реку.
      Наконец он её схватил. Я набрал в банку воды, Шурик пустил в неё рыбу и стал разглядывать.
      — Это, — говорит, — окунь. Честное слово, окунь! Видишь, какие у него полоски. Чур, мой будет!
      — Ладно, пусть будет твой. Мы ещё много наловим.
      В этот день мы долго удили. Поймали шесть окуньков, четырёх пескарей и даже ёршика одного выудили.
      На обратном пути Шурик нёс банку с рыбой и даже подержать не давал мне. Он был очень рад и совсем не обиделся, когда увидел, что его калоша исчезла, а вместо неё на калитке висит новенький голубой ящик для писем.
      — Ну и пусть, — сказал он. — Помоему, ящик ещё даже лучше калоши.
      Он махнул рукой и поскорей побежал показывать рыбу бабушке. Бабушка похвалила нас. А потом я ему сказал:
      — Вот видишь, а ты колдовал! Ничего твоё колдовство не значит. Я в колдовство не верю.
      — У! — сказал Шурик. — А я, думаешь, верю? Это одни только дикари верят да старенькие старушки.
      Этим он очень насмешил бабушку, потому что бабушка хоть и была старенькая, но тоже не верила в колдовство.
     
     
      И я помогаю
     
      Жила маленькая девочка по имени Ниночка. Ей было всего пять лет. У неё были папа, мама и старенькая бабушка, которую Ниночка называла бабулей.
      Ниночкина мама уходила каждый день на работу, а с Ниночкой оставалась бабуля. Она учила Ниночку и одеваться, и умываться, и пуговицы застёгивать на лифчике, и башмаки зашнуровывать, и заплетать косы, и даже буквы писать.
      С бабулей Ниночка проводила весь день, а с мамой только утро и вечер. А вот папу Ниночка видела очень редко, так как он работал в далёкой Арктике. Он был полярный лётчик и домой приезжал, только когда был отпуск.
      Раз в неделю, а иногда и чаще от Ниночкиного папы приходило письмо. Когда мама возвращалась с работы, она читала письмо вслух, а Ниночка и бабуля слушали. А потом все вместе писали папе ответ. На другой день мама уходила на работу, а бабуля с Ниночкой относили письмо на почту.
      Один раз бабуля с Ниночкой пошли на почту, чтоб отправить папе письмо. Погода была хорошая, солнечная. На Ниночке было красивое голубое платьице и белый передник с вышитым на нём красным зайчиком. Возвращаясь с почты, бабуля пошла с Ниночкой проходными дворами, через пустырь. Раньше там стояли небольшие деревянные домики, а теперь всех жильцов переселили в новый большой каменный дом, а на этом месте решили насадить деревья и сделать парк. Сейчас пока ещё парка не было, а в углу пустыря лежала куча железного хлама, который забыли увезти: куски старых железных труб, обломки радиатора парового отопления, спутанная железная проволока.
      Бабуля даже остановилась возле этой кучи железа и сказала:
      — Вот не знают пионеры, где железный лом есть. Надо бы им сказать.
      — А зачем пионерам лом? — спросила Ниночка.
      — Ну, они ведь всегда бегают по дворам, собирают железный лом и сдают государству.
      — А зачем государству?
      — А государство пошлёт на завод. На заводе железо расплавят и сделают из него новые вещи.
      — А кто заставляет пионеров собирать лом? — спросила Ниночка.
      — Никто не заставляет. Они сами. Дети ведь тоже должны помогать взрослым.
      — А мой папа помогал взрослым, когда маленьким был?
      — Помогал.
      — А я, бабуленька, почему я взрослым не помогаю?
      — Ну и ты будешь помогать, когда подрастёшь чуточку. — засмеялась старушка.
      Прошло несколько дней, и бабуля забыла про весь этот разговор. Но Ниночка ничего не забыла. Однажды она играла во дворе. Бабуля отпустила её погулять одну. Ребята ещё не вернулись из школы, во дворе никого не было, и Ниночке одной было скучно.
      Вдруг она увидела, что в ворота вбежали два незнакомых мальчика. Один из них был в длинных брюках и синей матросской куртке, другой — в коричневом костюме с коротенькими штанами. Ботинки у него на ногах были не чёрные, а какието рыжие, потому что он всегда забывал их почистить.
      Оба мальчика не обратили на Ниночку никакого внимания. Они стали бегать по всему двору, заглядывать во все углы и как будто чтото искали. Наконец они остановились посреди двора, и тот, который был в длинных брюках, сказал:
      — Вот видишь! Ничего нет.
      А тот, который был в рыжих ботинках, шмыгнул носом, сдвинул на затылок фуражку и сказал:
      — Поищем в других дворах, Валерик. Гденибудь да найдём.
      — Найдёшь тут! — с досадой проворчал Валерик.
      Они пошли обратно к воротам.
      — Мальчики! — закричала вдогонку им Ниночка.
      Ребята остановились возле ворот.
      — Тебе чего?
      — Что вы ищете?
      — А тебе что?
      — Вы, наверно, железо ищете?
      — Ну, хотя бы железо. А тебе что?
      — Я знаю, где много железа есть.
      — Откуда ты знаешь?
      — Вот знаю.
      — Ничего ты не знаешь!
      — Нет, знаю.
      — Ну ладно, показывай, где оно, твоё железо.
      — Это не здесь. Это надо вот пойти по улице, потом свернуть вон туда, потом ещё повернуть там, потом через проходной двор, потом… потом…
      — Врёшь, видно, — сказал Валерик.
      — И вовсе не вру! Вот идите за мной, — ответила Ниночка и решительно зашагала по улице.
      Ребята переглянулись.
      — Пойдём, Андрюха? — спросил Валерик приятеля.
      — Ну что ж, пойдём, — усмехнулся Андрюха.
      Ребята догнали Ниночку и зашагали сзади. Они делали вид, будто идут не с ней, а отдельно, сами по себе. На лицах у них было насмешливое выражение.
      — Ишь шагает, как будто взрослая, — говорил Валерик.
      — Ещё заблудится, — ответил Андрюха. — Возись тогда с ней. Придётся отводить обратно домой.
      Ниночка дошла до угла улицы и повернула налево. Ребята покорно повернули за ней. На следующем углу она остановилась, постояла в нерешительности, потом смело зашагала через дорогу. Ребята, как по команде, двинулись за ней.
      — Послушай, — окликнул Валерик Ниночку, — а там много железа? Может быть, там одна старая, сломанная кочерга?
      — Там много, — ответила Ниночка. — Вам двоим и не унести.
      — Сказочки! — ответил Валерик. — Мы вдвоём сколько хочешь дотащим. Мы сильные.
      Тут Ниночка подошла к одному дому и остановилась возле ворот. Она внимательно осмотрела ворота и пошла во двор. Ребята пошли следом за ней. Они дошли до конца двора, потом повернули обратно к воротам и опять вышли на улицу.
      — Ты что же это? — с недоумением спросил Валерик.
      — Это не тот двор, — смущённо сказала Ниночка. — Я ошиблась. Нам проходной надо, а это не проходной. Наверное, рядом.
      Они пошли в соседний двор, но он тоже оказался непроходным. В следующем дворе их постигла такая же неудача.
      — Что же, мы так и будем по всем дворам таскаться? — ворчливо сказал Андрюха.
      Наконец четвёртый двор оказался проходным. Ребята прошли через него в узенький переулок, потом свернули на широкую улицу и пошли по ней. Пройдя целый квартал, Ниночка остановилась и сказала, что они, кажется, пошли не в ту сторону.
      — Ну пойдём в другую сторону, раз не в ту. Чего тут стоять, — проворчал Андрей.
      Они повернули и пошли в другую сторону; миновали переулок, снова прошли квартал.
      — Ну теперь куда: направо или налево? — спросил Валерик.
      — Направо, — ответила Ниночка. — Или налево…
      — Чточто? — строго сказал Андрюха. — Ну и бестолковая же ты!
      Ниночка заплакала.
      — Я заблудилась! — сказала она.
      — Эх, ты! — с укоризной сказал Валерик. — Ну, пойдём, мы тебя отведём домой, а то скажешь, что мы тебя завели да бросили посреди улицы.
      Валерик взял Ниночку за руку. Все трое отправились в обратный путь. Андрюха шёл позади и ворчал про себя:
      — Изза этой пигалицы столько времени даром потратили. Без неё давно гденибудь железо нашли бы!
      Они снова вернулись к проходному двору. Валерик уже хотел свернуть в ворота, но тут Ниночка остановилась и сказала:
      — Стойте, стойте! Я, кажется, вспомнила. Нам вот туда надо.
      — Куда это «вот туда»? — недовольным тоном спросил Андрей.
      — Вот туда. Через этот проходной двор, что напротив. Я теперь вспомнила. Мы с бабушкой через два проходных двора шли. Сначала через тот, а потом через этот.
      — А ты не обманываешь? — спросил Валерик.
      — Нет, кажется, не обманываю.
      — Смотри, если железа не будет, мы тебе покажем, где раки зимуют.
      — А где они зимуют?
      — Тогда узнаешь. Пойдём!
      Ребята перешли на другую сторону переулка, прошли через проходной двор и очутились на пустыре.
      — Вот оно, железо! Вот оно! — закричала Ниночка.
      Андрей и Валерик со всех ног бросились к куче железного лома. Ниночка бежала за ними вприпрыжку и радостно твердила:
      — Вот видите! Я говорила вам. Правду я говорила?
      — Молодчина! — похвалил её Валерик. — Ты говорила правду. Как тебя звать?
      — Ниночка. А вас?
      — Меня Валерик, а вот его — Андрюха.
      — Не надо говорить — Андрюха, надо говорить — Андрюша, — поправила Ниночка.
      — Ничего, он не обижается, — махнул рукой Валерик.
      Ребята принялись разбирать ржавые трубы и обломки от радиатора. Железо было наполовину засыпано землёй, и вытаскивать его было не такто просто.
      — А тут и правда много железа, — сказал Валерик. — Как мы его дотащим?
      — Ничего. Свяжем две трубы проволокой, и получатся носилки, — придумал Андрей.
      Ребята принялись мастерить носилки. Андрей работал старательно. Он всё время шмыгал носом и проводил по нему кулаком.
      — И носом так делать не надо, Андрюша, — наставительно сказала Ниночка.
      — Ишь ты! А это ещё почему?
      — Бабушка не велит.
      — Много она понимает, твоя бабушка!
      — Бабушка всё понимает, потому что она самая старшая. На вот тебе лучше платочек.
      Ниночка достала из кармана аккуратно сложенный беленький, как снежинка, платочек. Андрюха взял его, некоторое время глядел на него молча, потом протянул обратно:
      — Возьми, а то я тебе его своим носом измажу.
      Он вынул из кармана носовой платок — правда, не такой белоснежный, как у Ниночки, — и высморкался.
      — Вот видишь, как хорошо! — сказала Ниночка.
      — Чего ещё лучшето! — ответил Андрюха и скорчил такую физиономию, что Ниночка не могла удержаться от смеха.
      Когда носилки были готовы, ребята погрузили на них железо, и только одна толстая кривая труба не поместилась.
      — Ничего, её потом при случае захватить можно будет, — сказал Валерик.
      — Зачем потом? — ответила Ниночка. — Я помогу вам.
      — И то правда! — подхватил Андрюха. — Пойдём с нами в школу, тут недалеко. А потом мы тебя домой отведём.
      Ребята взяли носилки и потащили железо к школе, а Ниночка положила на плечо кривую трубу и зашагала за ними.
      С тех пор как бабуля отпустила Ниночку погулять, прошёл целый час.
      — Чтото моя стрекоза загулялась сегодня, — сказала бабуля, когда вспомнила, что Ниночка уже давно гуляет. — Как бы она не забежала куданибудь без меня.
      Старушка накинула на плечи платок и вышла во двор. Во дворе было много ребят. Они играли в «пятнашки».
      — Ребята, вы не видели Ниночку? — спросила бабуля.
      Но ребята так заигрались, что не слышали её вопроса.
      В это время мимо пробегал мальчик Вася. Он был весь красный от беготни; волосы на голове взлохматились.
      — Ты, Вася, не видал Ниночку?
      — А её здесь нет, — сказал Вася.
      — Как — нет? — удивилась бабуля. — Она уже с час как во двор пошла.
      — Да нет, бабушка, мы здесь давно играем, а её и не видели, — сказала девочка Светлана. — Ребята! — закричала она. — Ниночка потерялась!
      Все сейчас же оставили игру и столпились вокруг старушки.
      — Может быть, она пошла на улицу? — сказал Вася.
      Несколько ребят бросились на улицу и сейчас же вернулись обратно.
      — Её там нет, — сказали они.
      — Наверное, к комунибудь из соседей пошла, — сказал ктото. — Вы, бабушка, у соседей спросите.
      Бабуля пошла по соседским квартирам, а ребята ходили за ней хвостом. Потом они принялись бегать по всем сараям, лазить по чердакам. Даже в подвал спускались. Ниночки нигде не было. Бабуля ходила за ними следом и приговаривала:
      — Ах ты, Ниночка, Ниночка! Ну попадись же ты мне! Я тебе покажу, как пугать свою бабушку!
      — А может, она куданибудь в чужой двор забежала? — сказали ребята. — Нука, бежим по дворам! А вы не ходите, бабушка. Мы, как только найдём, сейчас же вам скажем. Идите домой, отдыхайте.
      — Какой уж тут отдых!
      Старушка вздохнула грустно и вернулась домой, К ней сейчас же заглянула соседка:
      — Не нашлась Ниночка?
      — Нет.
      — А вы пошли бы в милицию. Вдруг она там.
      — Ах, верно! И верно! — сказала бабуля. — А ято, глупая, сижу здесь…
      Она вышла из дому. У ворот её встретили ребята.
      — Мы, бабушка, по эту сторону улицы все дворы обыскали! — закричали они. — Теперь по другой стороне пойдём. Вы не беспокойтесь, отыщем.
      — Ищите, ищите, милые! Спасибо вам! Вот уж спасибо! Ах, я глупая, старая! Недоглядела! Ах!.. Я и наказывать не стану её. Совсем ничего не скажу, только нашлась бы!
      — А вы куда, бабушка, идёте?
      — Я в милицию, детки, в милицию.
      Она зашагала по улице и всё время оглядывалась по сторонам. Наконец добралась до отделения милиции и отыскала детскую комнату. Там был дежурный милиционер.
      — Сыночек, нет ли у вас здесь моей девочки? Внучка у меня потерялась, — сказала бабуля.
      — Сегодня мы ещё никого из ребятишек не находили, — ответил милиционер. — Но вы, гражданка, не беспокойтесь. Отыщется ваша девочка.
      Он усадил старушку на стул и раскрыл большую толстую тетрадь, которая лежала на столе.
      — Сколько лет вашей девочке? — спросил он и стал записывать. — Как звать, где живёт?
      Записал всё: и имя, и фамилию, и что Ниночка одета в голубое платьице и белый передничек с красным зайчиком. Это чтоб легче было искать. Потом спросил, имеется ли дома телефон, и записал номер.
      — Так вот, бабуся, — сказал наконец он, — идите теперь домой и не беспокойтесь. Может быть, ваша Ниночка уже ждёт вас дома, а нет — так мы вам живо её разыщем.
      Старушка немного успокоилась и отправилась в обратный путь. Но чем ближе она подходила к дому, тем больше росла её тревога. У ворот дома она остановилась. К ней подбежал Вася. Волосы у него на голове ещё больше взлохматились, а на лице блестели капельки пота.
      — Ниночкина мама пришла, — объявил он с испуганным видом.
      — А Ниночка?
      — Её не нашли ещё.
      Бабушка прислонилась к калитке. Ноги у неё стали слабые. Она не знала, как скажет Ниночкиной маме о том, что Ниночка потерялась. Она хотела ещё чтото спросить у Васи, но вдруг увидела на тротуаре двух мальчиков. Они быстро шагали по улице, а между ними семенила ногами маленькая девочка. Оба мальчика держали её за руки, а она то и дело поджимала под себя ноги и, повиснув на руках у ребят, визжала от удовольствия. Вместе с ней смеялись и мальчики. Вот они уже подошли близко, и бабушка увидела на голубом платьице девочки белый передник с красным зайчиком.
      — Да ведь это Ниночка! — обрадовалась бабушка. — Вот счастье!
      — Бабуленька! — закричала Ниночка и бросилась к ней.
      Бабушка схватила Ниночку на руки, стала целовать её. А Андрей и Валерик остановились рядом и смотрели на них.
      — Спасибо вам, мальчики. Где вы её нашли? — спросила старушка.
      — Кого? — с недоумением спросил Валерик.
      — Да вот её, Ниночку.
      — Ах, Ниночку! Слушай, Андрюха, ты не помнишь, где мы нашли Ниночку?
      Андрюха привычно шмыгнул носом, огляделся по сторонам и сказал:
      — Где?.. Да вот тут, в этом самом дворе. Тут мы её и нашли. А отсюда пошли за железом.
      — Ну спасибо, детки! Вот уж спасибо! — твердила бабушка.
      Она опустила Ниночку на землю и, крепко держа за руку, повела домой. В коридоре их встретила мать Ниночки. Она надевала на ходу шляпу. Лицо её было встревоженно.
      — Что тут у вас происходит? — спросила она. — Только что звонили по телефону из милиции. Спрашивали, вернулась ли Ниночка. Куда она ходила?
      — Ничего, ничего, — успокоила её бабушка. — Ниночка потерялась, а теперь вот нашлась.
      — Да нет, бабуля, я вовсе не потерялась, — сказала Ниночка. — Я ходила с мальчиками показать, где железо.
      — Какое ещё железо?
      Ниночка принялась рассказывать про свои похождения. Бабушка только ахала, слушая её рассказ.
      — Ишь чего только не выдумают! — говорила она. — Железо им зачемто понадобилось.
      — Ну, бабулька, ты ведь сама говорила, что дети должны помогать взрослым. Папа тоже помогал, когда был маленьким. Вот и я помогаю.
      — Ты хорошо сделала, что помогла пионерам, — сказала Ниночке мама. — Но сперва надо было спроситься у бабушки. Бабушка беспокоилась.
      — Ты совсем не жалеешь свою бабулю! — кивала головой старушка.
      — Я тебя жалею, бабуленька! Теперь я всегда буду спрашиваться. А мы с тобой ещё гденибудь железо найдём. Много железа! Правда?
      В тот день только и разговоров было, что про это железо. А вечером все снова сидели за столом. Бабуля и мама писали папе письмо. А Ниночка рисовала картинку. Она нарисовала маленький, занесённый снегом арктический посёлок: всего несколько домиков на берегу замёрзшей реки. Жители посёлка собрались на пригорке и ждут самолёт. А самолёт уже виден вдали на небе. Он везёт людям нужные вещи: кому сахар, кому муку, кому лекарство, а детям — игрушки. Внизу Ниночка нарисовала себя с толстой железной трубой в руках и подписала большими печатными буквами: «И я помогаю».
      — Вот замечательно! — обрадовалась бабуля. — Мы эту картинку пошлём в письме папе, и папа будет знать, какая у него дочурка хорошая.