Жора Артёменков

DjVu

      Эшелон шёл на Восток. К паровозу были прицеплены разные вагоны: товарные и пассажирские и даже две платформы с зенитной пушкой и крупнокалиберными пулемётами, накрытые маскировочной сеткой.
      Изредка налетали вражеские самолёты. Зенитка и пулемёты отгоняли их от поезда.
      При налётах машинист старался не сбавлять скорость, чтобы бомбардировщики не попали в цель. И всё дальше и дальше уходил эшелон, в которым ехали эвакуированные дети со своими мамами и бабушками в глубокий тыл.
      В одном из товарных вагонов ехал Жора Артёменков с мамой, младшими братьями и сёстрами. Несколько семей уместилось в этом вагоне, прозванном почему-то теплушкой — в вагоне стояла такая холодина, что стены покрылись инеем. Была в вагоне железная печка, но топить её было нечем.
      Ребята сбились в кучу, прижались друг к дружке, чтобы хоть как-то согреться. Да и не так страшно всем вместе во время налётов и бомбёжек.
      Жоре даже не верилось, что когда-нибудь удастся доехать до такого места, где не будут бомбить, где стоят дома с тёплыми печками. Но Жора помнил наказ отца — быть мужчиной и не хныкать, помогать матери. И он утешал младших братишек и сестрёнок: «Скоро приедем! Скоро!» — приговаривая каждый раз, как только они начинали плакать.
     
      На одной из заснеженных маленьких станций поезд остановился. Гудела сирена. Вдоль состава бежал проводник и осипшим голосом кричал: «Покинуть вагоны! Воздушная тревога! Воздушная тревога!»
      По обеим сторонам железной дороги чернели воронки от бомб — на станцию уже были налёты самолётов фашистов.
      Артёменковы забрались в одну из них, в нескольких метрах от станции. Припали к земле. Мать накрыла ребятишек ватным одеялом.
      Над головой гудели самолёты... Лихорадочно била зенитная пушка, захлёбываясь, строчили пулемёты... И вдруг всё оглушили тяжёлые бомбы.
      Жора закрыл уши руками, чтобы не слышать оглушительного воя, свиста бомб.
      Сбросив груз, фашистские бомбардировщики повернули обратно.
      «Закричал» паровоз — машинист звал пассажиров в вагоны.
      — Скорей! Скорей! — сказала мама ребятишкам. — Скорей в свой вагон.
      Жора решил набрать немного дров — вокруг валялось много расщеплённых досок, брёвен... Чем не дрова! Если натопить в вагоне, то тогда и вправду он станет теплушкой...
      Собирая щепки около здания станции, мальчик услышал: кто-то стонет в доме. Подбежал к окошку с выбитым стеклом, заглянул внутрь. На полу сидел мужчина в фуражке железнодорожника и пытался перевязать себе раненую ногу. Но одна рука у него тоже была ранена, и ему никак не удавалось затянуть потуже бинт.
      Жора бросил свои дрова, перелез через окно. Железнодорожник обрадовался мальчику.
      — Спасибо, «санитар»! — сказал он, когда нога и рука у него были забинтованы. — Откуда ты свалился!
      Только теперь Жора вспомнил: ему ведь надо на поезд! Выскочил в то же окно, подобрал свои дрова. Когда глянул в сторону железнодорожного полотна — дрова вывалились из рук. Поезда не было. Ушёл!
     
      Со стороны насыпи, где недавно стоял эшелон, приближался человек, одетый в форму железнодорожника. Он подошёл к мальчику. Снял с головы фуражку, устало вытер рукавом влажный лоб. Жора обратил внимание — мужчина был совсем седой, как старик.
      — Ты, случайно, не Жорик! — спросил мужчина.
      Мальчик кивнул головой.
      — Хорош! Нечего сказать! Теперь неси дровишки в дом, раз насобирал. Затопим печь, чай будем пить...
     
      Чай пили все вместе: Жора, седой железнодорожник и его товарищ, раненный при бомбёжке. Седой рассказывал:
      — Твоя мама перед отправкой бегала вдоль вагонов и всё звала: «Жорик! Сынок!»
      У Жоры навернулись на глаза слёзы. Он понял, что плохи его дела. Даже если и подойдёт какой-нибудь поезд и его посадят на поезд, то всё равно он не знает, куда ехать, до какой станции...
     
      5 декабря 1942 года, утром, военврач санитарного поезда, идущего к фронту, обнаружил у себя под лавкой спящего мальчика. Разбудил, велел вылезать на свет и докладывать: «Кто такой! По какому случаю очутился в военном эшелоне!»
      На все вопросы мальчик отвечал бойко. Немножко заколебался, когда надо было рассказывать о железнодорожниках, оставшихся на незнакомой ему станции.
      — Меня они хотели отправить в детдом, — сказал наконец Жора. — А я от них ушёл.
      — И от дедушки ушёл, и от бабушки ушёл... Так, что ли, колобок! — спросил молодой санитар и засмеялся, заражая своим смехом остальных.
      — Весёлого тут, дорогие товарищи, мало, — сказал военврач, — потерялся пацанёнок. Нет у него ни матери, ни дома... Надо что-то придумать...
      Молодой санитар быстро сбегал куда-то, принёс мальчику котелок с дымящейся, горячей кашей и флягу с молоком. Жора два дня ничего не ел: убежав от железнодорожников, отсиживался недалеко от станции в ожидании эшелона. Он ел кашу, запивая её молоком, прислушиваясь к разговору хозяев санпоезда.
      — Где же ты его высадишь, чудак человек. Пропадёт...
      — Такой не пропадёт!..
      — Прибудем на станцию — сдадим военному коменданту. Что он, один такой! Мало ли сейчас ребятишек бродит...
      Жора доел кашу, облизал ложку и, передавая пустой котелок, сказал военврачу:
      — Возьмите меня с собой. Всё равно я сирота...
     
      Командир санроты получил приказ: «Назначить рядового Артёменкова санитаром в медсанбат...» Были в приказе и такие слова: «Мальчишку беречь! При удобном случае направить в глубокий тыл...»
      Правда, то место, где остановился санитарный эшелон, тоже считалось тылом.
      Но тыл этот был неглубоким. Сюда долетали звуки канонады с передовой. А по ночам, в тишине, хорошо была слышна перестрелка.
      Чем сильнее стреляли там, на переднем крае, тем больше было в медсанбате дел: привозили всё новых и новых раненых. Жора видел их в палате уже перевязанных, переодетых в чистое бельё.
      Медсанбат размещался в каменном здании, где был когда-то сельский клуб. Если в «зрительном зале» не хватало мест, койки ставили на сцену.
      За каких-нибудь три дня санитар Артёменков полностью освоился на новом месте, знал весь персонал и мог ухаживать за ранеными. Ухаживание его заключалось в том, чтобы не давать бойцам «вешать носы». Начальник медсанбата пожилой врач объяснил:
      — У весёлых людей раны заживают быстрее. Увидишь, повесил человек нос, приуныл — подойди к нему...
      И хотя Жору больше тянуло к разговорчивым, весёлым балагурам, но надо было выполнять приказ.
      Скоро Жора и сам убедился: весельчаки не залёживаются на больничной койке. Их выписывают и снова направляют в часть. А с угрюмыми, молчаливыми дела неважные.
      Около сцены стояла койка, возле которой Жора дежурил больше всего. Там лежал такой могучий боец, что одной кровати ему было мало. Ноги не умещались на ней. Подставили табуретку.
      Боец считался самым тяжёлым. Ночами стонал, громко звал кого-то. Проснувшись, глаз не открывал. До еды почти не дотрагивался. Жоре ска* зали: «Это старший сержант, разведчик, по фамилии Мягченко. У него ранение ножевое. В левом боку».
      Жоре очень хотелось поговорить с разведчиком. Прежде всего хотелось выяснить, откуда у него такая рана. И Жора решил спросить:
      — Разве на фронте дерутся ножами!
      — Там... по-всякому... приходится, — нехотя выдавил из себя старший сержант.
      — У моего папы, — тихо, чтобы не слышали соседи, проговорил Жора, — у папы был знакомый дяденька. Очень на вас похожий. Такой же длинный и... скучный. Скажет чего-нибудь и молчит. Папа говорил: его нужно за язык тянуть...
      Раненый приоткрыл один глаз, потом другой... Едва заметно улыбнулся.
      Жоре этого только и надо было. И чтобы разведчик снова не закрыл глаза, Жора поспешно предложил:
      — Хотите, я стихотворение расскажу!!
      — Ну давай, — согласился раненый, переворачиваясь на правый, здоровый бок, чтобы лучше видеть «артиста».
      Жора начал про дядю Стёпу, прозванного каланчой.
      Старший сержант улыбнулся снова. Стихотворение попало в точку. Оно было словно про старшего сержанта. Он, как и дядя Стёпа, — «спать ложился, ноги клал на табурет»...
      Хоть декламировал Жора негромко, сосед старшего сержанта по койке, артиллерист, услышал:
      — Братцы! — объявил он на всю палату. — К нам артист прибыл! Даёт концерт старшему сержанту... А чем мы хуже!!
      — На сцену его! — прокричал кто-то из дальнего угла. Те, у кого не были перевязаны руки, зааплодировали.
      Пришлось Жоре влезть на сцену и начать стихотворение про дядю Стёпу сначала.
      Репертуар у Жоры был большой. Отец из каждой поездки привозил ему книжки. И уже до первого класса он научился читать и легко запоминал стихи.
      Выступление Жоры развеселило раненых.
      Старший сержант стал поправляться. И как только Жора появлялся около его койки, разведчик просил его почитать стихи.
      Старший сержант Мягченко мало-помалу разговорился. Его рассказы не были похожи ни на какие другие. Армейские разведчики, оказывается, воюют по-особому. Главное их «орудие» — хитрость, сноровка, сила, военная смекалка... А союзники — ночь, тишина. Огнестрельное оружие в ход пускают редко.
      В последний раз старший сержант ходил со своими бойцами в разведку за «языком», прямо на передний край, во вражеские окопы. Взяли они в плен немецкого ефрейтора, обезоружили: отняли автомат, гранаты, а кинжал проглядели... Этим-то кинжалом фашист и саданул Мягченко, да чуть не насмерть.
      Старший сержант окреп, даже стал уже ходить по палате.
      Начальник медсанбата отметил заслуги Жоры в специальном приказе. Объявил благодарность от лица службы Артёменкову Георгию Алексеевичу.
      И всё-таки эта «служба» мало устраивала Жору: очень уж мирная. С тех пор, как он наслушался фронтовых историй, ему снились боевые подвиги.
     
      Обычно поправившийся боец получал обмундирование и — бывай здоров! Держал путь в свою роту.
      За старшим же сержантом приехали на грузовой машине трое красноармейцев во главе с лейтенантом, командиром разведвзвода. По тому как они радовались возвращению Мягченко в строй, Жора понял, как любят старшего сержанта товарищи по оружию.
      — Спасибо, артист! — говорил мальчику Мягченко. — За стихи, за сказки... за всё хорошее. Может, свидимся. Помог ты мне в строй вернуться. Снова воевать буду с фашистами...
     
      Когда 10 марта 1943 года в грузовике, что мчался к линии фронта, в ящике из-под снарядов обнаружили мальчишку, то сидевшие в машине разведчики узнали в нём «санитара Артёменкова». Мальчик утверждал, что теперь он совсем не санитар и с разведчиками ему по пути. Машина повернула бы назад, если бы в запасе было время. Да ещё старший сержант Мягченко начал просить лейтенанта:
      — Пусть парнишка едет с нами, товарищ лейтенант... Ручаюсь за него... Не пропадёт... Мы, можно сказать, побратались с ним в медсанбате... Он меня вылечил.
      Всю дорогу старший сержант заботился о мальчике. А когда приехали на место, Мягченко привёл Жору в землянку разведчиков и, указывая на свободное место на нарах, проговорил:
      — Место твоё будет теперь здесь.
     
      Через несколько дней рядовой Артёменков знал уже по фамилии всех командиров разведвзвода и разведчиков взвода, постепенно освоился он и со своим новым положением. Жора не ждал, пока ему дадут какое-нибудь дело, а искал его сам. То он помогал чистить оружие, то бегал в штаб за письмами, то убирал землянку, то учился разбирать и собирать автомат...
      А когда наступала передышка между боями или возвращались с очередного задания разведчики — Жора устраивал концерты: читал стихи и пел песни.
      Но всё чаще и чаще спрашивал мальчик, когда же его возьмут в разведку!
      Старший сержант Мягченко, каждый раз перед уходом на очередное задание, заходил к мальчику в землянку и наказывал ему:
      — Рядовой Артёменков! Чтоб всё было в порядке. Вести себя как положено! И никаких самовольств!..
     
      В дождливую летнюю ночь июня 1943 года разведчики во главе со старшим сержантом Мягченко в нескольких метрах от вражеских траншей услышали подозрительный шёпот: кто-то звал бойцов, просил: «Подождите... меня!..»
      Бойцы замерли. Тихий, едва уловимый зов доносился со стороны глубокой, залитой дождевой водой воронки. Несколько минут назад бойцы проходили мимо неё, но не обнаружили ничего подозрительного...
      И вот...
      Мягченко дал знак: оставаться на своих местах! — и пополз обратно, к воронке. Старший сержант смекнул: «Жорка увязался за ними! Это его голосок!» Разведчик готов был снять с себя ремень и проучить непо-слушившегося мальчонку. «Ведь было сказано ясно: в разведку пока нельзя. А он увязался...»
      Подползая к воронке, старший сержант насторожился: кто-то тоже полз к воронке от немецких окопов. «Услышали, гады!» Мягченко приготовился к схватке с гитлеровцем.
      В тишине ночи слышалась возня, тяжелое дыхание, стон... В воронку чуть ли ни на голову Жоре упал тяжёлый предмет. Мальчик нашарил в темноте. Ему под руку попался армейский нож. Жора понял: у воронки, наверху, идёт борьба. Он затаился и стал ждать...
      Из воронки Жору вытащил ефрейтор Кухтин. Старший сержант Мягченко, раненный кинжалом, лежал на плащпалатке, и его надо было немедленно отправлять в медсанбат. Рядом, с кляпом во рту, с завязанными назад руками, лежал гитлеровец.
     
      Перед отправкой в медсанбат Мягченко попросил позвать к нему Ар-тёменкова.
      Жора впервые за всю войну плакал у себя в землянке.-. Это из-за него снова выбыл из строя Мягченко... Это из-за него почти сорвана операция разведчиков... Правда, добыли языка, но какой ценой!.. Гитлеровский солдат, услышав его голос, тоже пополз к воронке. А старший сержант спасал его, Жору, и вот что вышло... Хорошо, что рана у Мягченко не опасная...
      Старший сержант не притворялся весёлым и не утешал мальчика, когда Жора подошёл к нему. Он коротко и сурово сказал: «Это тебе урок, брат. Мне — тоже. Жди моего возвращения и докажи всем, что на Артё-менкова можно положиться. Самовольничать на войне, сам видишь, каково... Хорошо, что языка взяли. Ну... прощай!..»
     
      Надо было доказать.
      И рядовой Артёменков доказал.
      К прежним своим обязанностям: чистить оружие, наводить порядок в землянке, «сочинять» письма — Жора добавил ещё. Он стал помогать походной кухне. Обед приготовить ему было не под силу. А вот разносить его на боевые позиции — другое дело.
      Мальчика с котелками, в которых дымилось вкусное солдатское варево, видели и у орудийных расчётов, и в траншеях, и в землянках.
      Ефрейтор Кухтин, заменивший ра время Мягченко, выдал Артёмен-кову трофейный бинокль и сказал:
      — Прежде чем бежать с котелками, оглядывай местность. В бинокль «обстановку» хорошо видно.
      И хотя маршруты его пролегали не по самой передовой, а на второй линии обороны, всё равно приходилось остерегаться. Обстрелы случались и здесь.
      Старший сержант вернулся из медсанбата через две недели.
      Он привёз для Жоры пионерский галстук. Вручая его Жоре, Мягченко сказал, волнуясь:
      — Носи его. Ты заслужил. Когда кончится война и пойдёшь в школу, тебя примут в пионеры, как положено, на пионерском сборе.
     
      Вместе с разведчиками 756-го стрелкового полка боец Артёменков дошёл до Берлина. Он принимал участие в боевых операциях, ходил в разведку. За боевые заслуги рядовой Георгий Алексеевич Артёменков награждён четырьмя медалями: «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За Победу над фашистской Германией».
      Сейчас Георгий Алексеевич живёт в городе Гомеле, на улице имени Героя Советского Союза Константина Заслонова, работает на заводе.