DjVu

      Маленький партизан
     
      Васильку было всего шесть лет, когда он впервые увидел красных. Они проходили через село, а за ними гнались белые. Отец о чём-то переговорил с товарищем, у которого на фуражке была звезда, поцеловал маму, погладил Василька по головке, вскочил на повозку и уехал.
      Василёк не понимал, почему плакала мама. Ведь отец, наверное, только покататься поехал. Он тоже прицепился сзади к одной повозке. Следом, высунув розовый язык, затрусил и его рыжий пёс Шарик. Василёк решил ехать, пока не скроется их село. Сидел он на выступе доски, от дороги поднималась густая пыль, и Василёк думал, что его никто не видит. Но на выгоне за селом чужой дядька со звездой на фуражке перегнулся и крикнул через задок повозки:
      — А ну, малый, возвращайся!
      Василёк, услышав над головой голос, ещё теснее прижался к задку и закрыл глаза, наверное, считая, что так его не будет видно.
      — Возвращайся, возвращайся,— требовал дядька.— А то белые ворвутся в село и мамку твою могут обидеть,— и положил на его чубчик руку.
      Василёк ещё больше съёжился и молчал.
      — Это твой такой страшный пёс? — спросил дядька и твёрдыми пальцами повернул его голову в сторону Шарика.
      — Мой,— доверчиво ответил Василёк,— только он не страшный, это у него хвост в репьях.
      — Вот и беги с ним назад. Такого пса и белые испугаются.
      — Я ещё немного покатаюсь.
      — Нельзя. Вот как будем назад возвращаться, тогда и покатаешься.
      — А татко же до сих пор катается! — уже с обидой возразил Василёк.
      — Татко большой. Он, может, целый месяц, целый год будет кататься. Вставай!
      Чужой дядька оторвал его руки от грядки (Грядка — края кузова телеги) телеги, подтянул за них Василька вверх и опустил в горячую пыль.
      Шарик, увидев, что трогают Василька, запрыгал возле повозки и сердито залаял.
      — Куси, куси его! — натравил собаку обиженный Василёк и побежал за повозкой.
      Чужой дядька сделал вид, что испугался, и нарочно упал на дно повозки.
      — Куси, куси его!
      Шарик прыгал возле колеса, крутил хвостом, похожим на трубу с бородой, и лаял. Наконец он рассердился на колесо, которое всё время катилось на него, и стал хватать зубами за обод. Тут впереди послышались выстрелы. Красноармейцы с винтовками в руках начали выскакивать из повозок и быстро бежать куда-то вниз. Повозки шарахнулись с дороги на выгон. Соскочил с телеги и чужой дядька со звездой на фуражке.
      — Беги домой! — крикнул он ещё раз Васильку, а сам подался за остальными.
      Шарик, радуясь, что дорвался, бежал за дядькой и хватал его за икры в зелёных обмотках.
      Теперь Василёк остался на дороге один. Ему вдруг стало обидно, что все его бросили.
      Отец тоже, наверное, побежал вниз, туда, где стреляли. Один только Шарик возвращался назад, довольный, что от него убежал большой дядька, да ещё с винтовкой. Василёк начал шмыгать носом, потом вспомнил, что дядька придавил ему руку, и заплакал во весь голос. Шарик лизнул его руку, и он заплакал ещё сильнее. Спотыкаясь о сухие комья, Василёк побрёл к дому.
      На улице его встретила встревоженная мать, которая уже обыскалась его по всем соседям.
      — Не плачь, сынок,— гладила она его по белокурой головке.— Татко завтра вернётся; он только перебьёт белых и придёт.
      — И того дядьку, что мне руку придавил,— всхлипывал Василёк, растирая кулаком слёзы по запылённой мордашке.
      — И дядьку того. Всех из винтовки перестреляет.
      — Я тоже хочу из винтовки стрелять. Я бы всех беляков перебил!
      — Будешь бить, сынок, будешь!
      Но когда в тот же вечер в село вошли белые, Василёк так испугался, что мать еле отыскала его в хлеву за дровами. Он сидел вместе с Шариком в уголке и всхлипывал.
      — Пойду скажу татку, что белые уже пришли, пусть он их перебьет!
      — Только не говори белым, сынок, где наш татко, а то они нас убьют!
      — А я пойду скажу татку. Он их из винтовки перестреляет.
      — Пусть, когда выспишься. Идём спатки!
      Василёк нехотя вылез из своего закутка. В хате за столом сидело четверо солдат с погонами на зелёных рубашках.
      Они ужинали и только искоса взглянули на Василька. Он смотрел на них исподлобья.
      — Какой сердитый! — буркнул один.— Наверное, и отец такой же.
      Василёк ещё больше насупился.
      — Я вам не скажу, куда татко уехал.
      — А ты знаешь? — вскинули головы солдаты.
      Мать забеспокоилась и испуганно взглянула на Василька.
      — Я уже им сказала, Василёк: с обозом уехал твой отец.
      — Он всех вас перебьёт из винтовки,— буркнул Василёк и вдруг ткнул вперёд прутиком, который был у него в руке.— Вот так: пух!
      — Так вот какой у тебя отец? Ну ладно! — протянул один из солдат.
      Мать ещё больше испугалась и торопливо потянула Василька в боковушку. Спать она уложила его в углу на сундуке. Но Василёк и не думал спать. Он только зажмурил глаза, пока мать выйдет из комнатушки; тогда он вылезет в окно и помчится за село, туда, куда красные с винтовками побежали. Там он найдёт отца и скажет, что белые солдаты грозятся побить маму.
     
      * * *
     
      Хотя Васильку показалось, что он не спал, когда он снова открыл глаза, в окно уже светило солнце. Возле окна сидела растрёпанная мать и рукавом утирала слёзы. Сорочка её была разорвана, а под глазом — синяк. Увидев Василька, она громко заплакала. Василёк тоже сморщил нос.
      — Что вы, мама? — спросил он испуганно, глядя на разорванную сорочку.— Вас солдаты били, да?
      — Били, сыночек, били,— ответила мать и в отчаянии упала головой на руки.
      Теперь Василёк решил немедленно бежать к отцу и сказать, чтоб возвращался уже домой, потому что белые солдаты побили мамку и порвали на ней сорочку. Чтобы мать не заставила его умываться, а потом ещё и завтракать, он на цыпочках выскользнул в дверь, позвал Шарика и во весь дух помчался за село. Шарик резво рванул вперёд. По дороге он спугнул несколько воробьев. Они лежали бочком и купались в пыли. Погнался за вороной, потом стал носиться за белыми мотыльками. Не поймав ни одного, виновато оглянулся на Василька и замотал хвостом, похожим на трубу с бородой.
      Когда навстречу попадались солдаты с погонами, Василёк и Шарик обходили их по выгону. На выгоне из-под ног выскакивали потревоженные кузнечики, убегали в норки зелёные ящерицы, с багряных чертополохов вспархивали синие стрекозы с прозрачными крылышками, с цветка на цветок перелетали мохнатые шмели. Но Васильку некогда было гоняться за ящерицами. В другой раз он обязательно поймал хотя бы одну, но сейчас нужно было торопиться. Они с Шариком пробежали уже и то место, где вчера остановились повозки, но нигде никого не было видно.
      — Шарик, ищи след! — приказал наконец Василёк. Шарик уставился на него бусинками своих глаз и завилял хвостом.
      — Ищи татков след! — и сам наклонился к земле. Шарик тоже ткнулся носом под его руки, ожидая, что
      Василёк будет искать в норке жука, но, потянув носом воздух, вдруг завизжал, побежал от дороги вниз и залаял. Василёк помчался вслед за ним. Шарик не поднимал морду от земли и всё бежал вниз. В конце выгона они наткнулись на утерянную кем-то фуражку со звездой. Возле фуражки валялась какая-то тряпка. Шарик остановился, обнюхал фуражку, потом тряпку и заскулил.
      — Ты чего, Шарик? — спросил Василёк и поднял фуражку. В фуражке сбоку была дырочка, а внутри чёрные пятна. Шарик подпрыгнул, лизнул козырёк и завыл. Василёк глянул на треснувший козырёк и только сейчас узнал отцовскую фуражку. Сначала он обрадовался: значит, и отец должен быть где-то поблизости, но вокруг никого не было видно, только простреленная фуражка да тряпка валялись на лугу.
      Васильку сделалось страшно.
      — Ищи татка, Шарик! — уже сквозь слёзы проговорил он и опять побежал вниз.
      Шарик, опустив морду к земле, завертелся на одном месте, потом отбежал в вытоптанный ячмень и по борозде обогнал Василька. Борозда привела их к реке. Шарик подскочил к воде и опять заскулил. С берега в воду бултыхнулись вспугнутые лягушки. Он пробежал в одну сторону, потом в другую, кинулся было в воду, но чуть не захлебнулся, выскочил на берег, отряхнулся и, прыгая перед Васильком, заскулил ещё сильнее.
      — Разве татко на тот берег переплыл? — спросил Василёк.— И мы давай переплывём. Ты, Шарик, не бойся воды, она тёплая!
      Василёк торопливо сбросил штаны и рубашку, привязал на затылок, чтоб не замочить, отцовскую фуражку надел на голову.
      — Лезь, Шарик, плыви на ту сторону! — и столкнул его в воду.
      Но Шарик снова выскочил на берег и, боязливо поджав хвост, залаял через воду. У того берега рогоза была поломана. Василёк вошёл в воду и вгляделся в помятую рогозу, куда лаял Шарик. Из рогозы сначала показались ноги, потом вспученная рубашка, и наконец Василёк увидел всего человека. Он лежал на кочке, наполовину в воде, и тихо покачивался на волнах, которые нагонял ветерок. Василёк, не спуская глаз с рогозы, попятился к берегу. К его ногам жался испуганный Шарик. Потом они вместе во весь дух помчались вверх. Уже далеко на выгоне остановились, чтоб перевести дыхание и выбрать для переправы другое место или, может, найти мосток.
      Пугаясь речки, где в воде лежал убитый человек, они пошли теперь поверху. У Шарика от жары и беготни через губу болтался розовый язык, а у Василька в груди стучало сердце. Река была видна как на ладони, не видно было только их села. Оно давно уже скрылось из глаз, а впереди маячил какой-то хуторок, обсаженный высокими деревьями. Василёк опять надел штаны с одной подтяжкой и рубашонку, а фуражку со звездой засунул под мышку и побежал прямо к хуторку.
      За садом возле хутора, под зелёными черешнями, Василёк неожиданно увидел много лошадей. Они стояли впряжённые в какие-то железные сундуки на высоких колёсах или просто в дышло с передком и жевали сено. За черешнями на току стояла рига, под которой в тени сидели солдаты с погонами. Василёк уже знал, что погоны на зелёных рубашках носят только белые. Он подумал, что там сидят и те, которые били его мамку, и обошёл сад с другой стороны. Но как только он миновал окоп, на прогалине снова увидел белых солдат. Теперь они возились возле чего-то такого, что стояло на двух колёсах, имело огромный железный хвост и длинную железную шею. Будто огромные ящерицы наползли на оси между колёсами и, разинув пасти, застыли под солнцем. Васильку стало интересно. Хотя он и боялся белых солдат, но, поглядев на Шарика, осторожно стал подкрадываться ближе. Солдат у одной такой ящерицы, а их было две, открывал и закрывал сзади отверстие. Каждый раз у него под рукой громко щёлкала пружинка. Василёк подобрался ещё ближе. Теперь он уже видел, что это не ящерицы, а длинные трубы лежат на колёсах.
      — Ты что здесь слоняешься? — наконец заметил его солдат. Немного поодаль были ещё солдаты, но они не обращали на него внимания.
      — Татка ищу,— ответил, сразу насупившись, Василёк.
      — А что твой татко делает? Это ваш хутор?
      — Мой татко умеет стрелять!
      — Стрелять? Так? — спросил солдат, щёлкнул ручкой, отворил то, чем было закрыто отверстие, оно было с нарезкой, потом с размаху захлопнул и громко сделал губами: — Пу-у-ух! Так твой отец стреляет? Ты бы нам сала вынес!
      — А это что такое? — увлечённый такой интересной забавой, спросил Василёк вместо ответа.
      — Это, малец, пушка и то пушка. Как стрельнет, так и до того берега реки достанет, далеко!
      — Туда нельзя стрелять!
      — Почему нельзя? Там же красные!
      В это время от другой пушки окликнул солдат:
      — Болотов, а Болотов, дай мне твой банник.
      — На, отнеси это тому дяде,— сказал Болотов, который показывал, как стреляет пушка, и передал Васильку длинную палку с круглой щёткой на конце.
      — Гляди-ка, у нас новый вояка! — встретил его солдат возле второй пушки.— И фуражка у него есть. Ану, покажи!
      Шарик заметил, что чужой протянул руку к Васильку, ощетинился и зарычал. Солдат от неожиданности попятился и замахнулся на Шарика щёткой, а Василёк, чтоб не отняли у него отцовской фуражки, спрятал её за пазуху под поясок штанов.
      Вторая пушка тоже стояла открытая. Солдат сунул внутрь принесённую Васильком щётку и начал двигать туда-сюда.
      — Что вы чистите? И мама стекло от лампы так чистит,— сказал Василёк.
      — Точно так,— серьёзно ответил солдат.
      — А разве пушки светятся?
      — Она если засветится, пацан, так и небу душно станет. А вот если там окажется песок, так и пушку разорвёт, только бах-трах — и уже пушка без носа.
      — А ну покажите, как — бах-трах.
      — Я тебе покажу! Убирайся вон! А то я тебя самого засуну в пушку!
      Василёк попятился. Этот солдат с длинными острыми усами ему не понравился. Возле деревянных ящиков, разбросанных по земле, тоже стоял солдат, и Василёк подошёл к нему. Шарик поднял морду, к чему-то принюхался и бочком шмыгнул под куст, где лежали брезентовые вёдра, большие ключи и цинковые банки.
      У солдата, к которому подошёл Василёк, были золотые погоны, какие носили офицеры. Он держал у глаз какие-то трубки со стёклышками и смотрел через них в поле.
      — У меня тоже есть такое стекло, если посмотришь, так всё красное: и небо, и земля!
      Офицер отнял от глаз трубки и удивлённо взглянул на мальчика.
      — Дайте мне поглядеть, дядя,— продолжал Василёк.
      — Ты же ничего не увидишь! — Он, очевидно, думал, что мальчик с этого хутора, а на хуторе жил зажиточный кулак: за огородами тянулись длинные коровники, крепкие конюшни и большие стога хлеба, поэтому офицер и ответил дружелюбно: — Ну, на, погляди и ты в бинокль,— и через голову сбросил ремешок.
      Василёк приложил тяжёлый бинокль к глазам. На стекле зашевелились зелёные лапчатые пятна, потом будто ветки показались, а когда он немного поднял голову, блеснуло голубое небо, совсем рядом, будто у самых ног, речка, а за речкой несколько хаток. Возле крайней хатки кто-то ходил вроде как с винтовкой за плечами.
      — Увидел что-нибудь?
      — Вот речка! Вот, близко, и хаты вот! — он протянул вперёд руку, будто хотел ухватиться за крайнюю хатку.
      В это время из кустов кто-то выкрикнул:
      — Батарея, к бою! Враг стягивает силы в селе за речкой!
      Офицер в золотых погонах выхватил у Василька бинокль, приложил к глазам и повторил команду:
      — К бою!
      Из кустов позади батареи к пушкам побежали ещё несколько солдат и засуетились, как муравьи, если на муравейник бросить кусочек хлеба. Одни подносили из деревянных ящиков большие, как нот до колена, пули с жёлтыми шапочками, другие тянули пушки за хвост, третьи крутили сбоку колесики, от чего пушки водили головой то в одну, то в другую сторону или вверх и вниз. Вторая пушка двигалась очень медленно, и солдат, который крутил колесики, побежал в кусты, чтобы взять смазку. Из-под куста выскочил, облизываясь, Шарик и приготовился дать стрекача.
      — Где масло? — кричал из-под куста солдат и нервно расшвыривал пустые банки.— Где смазка, Болотов?
      — Так вон же перед твоим носом стоит банка!
      — Но ведь она пустая! — потом глянул на замасленный нос Шарика и испуганно вытаращил глаза.— Так это чья-то собака её съела? Гоните её,— и наклонился к земле, чтобы схватить что-нибудь поувесистее.
      Шарик, увидев, что его разоблачили, поджал хвост и мигом шмыгнул в кусты. Василёк, напуганный проделкой Шарика, хотел шмыгнуть следом, но в это время в пушки заложили снаряды, закрыли отверстие и по команде «огонь!» дёрнули за шнуры.
      Василёк увидел, как впереди блеснул огонь, потом рявкнуло с такой силой, что у него заболело в ушах, будто кто-то ударил его по уху кулаком. Он с испугу закричал и бросился наутёк. Из кустов выскочил Шарик и, скуля, прытко улепетнул на огород. Но после первого грома снова стало тихо, только далеко за речкой что-то загудело, бахнуло, и к небу взметнулся столб чёрного дыма.
      Василёк остановился у стога соломы. Слёзы сами текли по щекам.
      В это время над его головой кто-то крикнул:
      — Перелёт!
      Он немного отошёл от стога и на самом его гребне увидел солдата с такими же трубками у глаз, в которые давал ему смотреть офицер. Солдат, чтоб его не было видно, сидел в углублении, только спереди проделал для головы дырку. На батарее снова послышалась команда, и опять грохот потряс землю. На этот раз Васильку было уже не так страшно, и он начал подходить ближе. Возле пушек было душно от гари. Они обе стояли, окутанные дымом и пылью. Солдат, который крутил колесики, всё ещё ругал Шарика, но Шарик не показывался. Василёк поискал его глазами и увидел далеко на огороде между картофельной ботвой только его морду. Шарик боялся подходить ближе и виновато скулил.
      — Глупый, ничего тут страшного нет,— сказал ему Василёк и храбро сделал ещё несколько шагов. На столько же прополз в картофельной ботве и Шарик.
      Пушки стрельнули ещё по разу и смолкли. Теперь уже были слышны одиночные выстрелы на той стороне реки. Тревожили Василька ещё какие-то страшные взрывы на другом конце хутора. Каждый раз там будто раскалывалась земля.
      — Туда бейте сколько угодно,— сказал офицер в золотых погонах,— лишь бы только не сюда!
      Из этих слов Василёк догадался, что это красные обстреливают батарею белых из таких же пушек, как эти, и, наверное, не могут попасть. Теперь он решил непременно перебежать на тот берег и сказать им, где стоят пушки белых. Но сначала ему хотелось посмотреть, что это так громко бухает.
      Солдаты после стрельбы открыли в пушках отверстия, а сами отошли в тень и уселись там покурить. Василёк боязливо приблизился к первой пушке и заглянул в отверстие. На другом конце в нём виднелось голубое небо и беленькое облачко. Перед самым его носом на затычке была ручка. Солдаты называли эту затычку замком. Когда замок открывали, ручка громко щёлкала. Василёк и себе нажал на эту ручку и начал раскачивать тяжёлый замок с нарезкой. На пушке сбоку был стальной зубчик. Об него каждый раз уда-рялся замок и громко щёлкал.
      Кто-то из солдат крикнул:
      — Ты что там делаешь? А ну марш оттуда!
      Василёк воровато оглянулся, отошёл немножко, но щёлканье, похожее на выстрелы, так ему понравилось, что он опять приблизился к пушке и начал раскачивать замок. В третий раз он ударил посильнее и увидел, как зубок, который был сбоку пушки, треснул и упал на землю. Замок уже больше не щёлкал. Василёк испуганно забегал глазёнками, отошёл к другой пушке и, будто оправдываясь, сказал себе под нос:
      — Это чтоб не стреляли в татка. Я и эту разобью! Я её заткну, и пуля не вылезет!
      Солдаты всё ещё прятались в тень позади пушек, а за большим щитом, как фартук, висевшим под пушкой, Василька и вовсе не было видно. Он нашёл большой комок земли, немножко подпрыгнул и положил на край отверстия. От удара песчаный ком рассыпался и потёк внутрь пушки. Василёк нашёл второй такой же ком. Этот тоже рассыпался внутри пушки. Он хотел бросить туда ещё и третий ком, но из кустов опять послышалась команда:
      — Батарея, к бою! Красные наступают на переправу!
      Из-за речки донеслась стрельба. На батарее поднялась ещё большая суматоха, чем в первый раз. Василёк, чувствуя, что нашкодил, теперь уже не показывался солдатам на глаза, а обошёл пушки стороной и, как Шарик, высунул из кустов только свою белобрысую голову.
      — Быстрее там шевелитесь, первое орудие! — кричал офицер с биноклем в руках, потому что вторая пушка уже была заряжена и ждала только команды. Возле первой же пушки что-то стряслось. Солдат никак не мог закрыть замок, чтоб заткнуть отверстие.
      — Кто-то зубок сбил, господин поручик! — наконец воскликнул он испуганно.
      Голос из кустов нетерпеливо кричал:
      — Скорее стреляйте, красные подходят!
      Тогда офицер сердито скомандовал:
      — Второе орудие, огонь!
      Солдат дёрнул за шнур, блеснуло красное пламя, загудела земля и что-то громко зафурчало в разные стороны. Когда рассеялся дым, Василёк увидел, что от второй пушки осталась только половина. Всю переднюю часть до самого щита разорвало на мелкие кусочки и разнесло невесть-куда.
      Теперь уже обе пушки были непригодны к стрельбе. Офицер побледнел, затопал ногами и кинулся с кулаками на солдат:
      — Кто это сделал?
      — Может, тот мальчишка? — сказал солдат у второй пушки, у которого Шарик съел смазку.
      — А где он, этот проклятый мальчишка?
      Василёк не стал дожидаться, пока его разыщут, а тихонь-ко выбрался из кустов, юркнул в картофельную ботву и на животе пополз за сад. Откуда-то сбоку вылез Шарик и радостно лизнул его в нос.
      — А что, я говорил, что спортю им, чтоб не стреляли в татка! — сказал Василёк пёсику.— Ты только смазку их съел, а я аж две пушки разбил.
      За огородом стоял другой стог соломы. Василёк с Шариком были уверены, что убежали уже далеко, и присели отдохнуть под лестницей, стоявшей у стога. Из-за реки доносилась бешеная пальба, а за хутором всё ещё бухали разрывы. Василёк вспомнил, что ему нужно бежать к красным, чтоб сказать, где стоят пушки белых. Но где сейчас были красные, мешали разглядеть высокие деревья.
      — Если бы мне такие стёклышки, как у офицера, то я даже на завтра бы разглядел! — сказал он Шарику. Тот сочувственно завилял хвостом и отбежал на кучку золы. Василёк пригрозил ему, чтоб не вылезал из укрытия, и на том месте увидел битое оконное стекло. Уверенный, что и в такое стёклышко он сможет увидеть не меньше, чем в офицерский бинокль, Василёк схватил самый большой осколок, вытер о штанишки и приложил к глазам. Но с земли и сквозь стекло ничего не было видно — мешали деревья. Он задрал голову, вспомнил, как на другом стогу сидел солдат со стёклышками, и мигом вскарабкался по лестнице. Брошенный внизу Шарик запрыгал возле лестницы и жалобно затявкал.
      Со стога было видно далеко в обе стороны речку, за речкой село, напротив села через речку протянулся мост. Возле моста густо сновали какие-то люди, там вспыхивали огоньки, поднимался дым и столбом стояла пыль. Теперь Василёк видел также, что в другом конце хутора после каждого удара взлетала земля и долго на том месте облаком висела пыль. Чтоб разглядеть получше, Василёк приложил надбитое стёклышко к глазам. Солнце светило в глаза, и стекло остро блеснуло в его руках. Этого только и ждали красные. Они, наверно, были уверены, что это блеснул бинокль у командира батареи, которую они никак не могли нащупать. И когда за рекой снова ухнуло раз и второй, вслед за этим Василёк услышал, как что-то понеслось уже не на хутор, а прямо на него Оно так гудело и ревело, что у Василька от страха стекло выпало из рук и опять ярко блеснуло на солнце. Его будто упругим ветром ударило в грудь, и он упал на спину. Внизу, за черешнями, где стояли батарейные кони, снаряды ударили в землю и подбросили вверх и лошадей, и людей. Василёк слышал, как там кричали, как завыл Шарик, и чтоб увидеть, что с ним случилось, снова приподнялся над соломой.
      От батареи к лошадям бежал по огороду испуганный офицер с биноклем. Шарик сидел возле стремянки и, задрав голову, жалобно тявкал. Офицер тоже вскинул глаза на стог и увидел на нём Василька. Стекло опять сверкало в его руках. Офицер от удивления даже остановился.
      — А, так вот ты какой, сигналы подаёшь? Помогаешь большевикам? — Достал из висевшей на боку кобуры револьвер и подбежал к лестнице. Шарик кинулся ему навстречу и начал хватать за ноги.
      Василёк сначала не понял, почему внизу кричит офицер в золотых погонах. Потом догадался, что это же его разыскивают, и хотел удрать по лестнице, но по ней уже лез к нему офицер. Тогда он бросился в другую сторону. Стог был высокий, и Василёк мог бы разбиться, если бы прыгнул вниз. Тогда он вырыл посередине ямку и присел, уверенный, что его здесь трудно будет найти. Когда же над стогом показалась голова офицера, он не выдержал и изо всех сил закричал: «Мама!» —закричал так страшно, что перепугал офицера. Как раз в это время над их головами опять заревели снаряды, стог подпрыгнул и, подброшенный какой-то силой, Василёк полетел вниз головой.
      Теперь красные знали, где сидит враг. Они не перестали стрелять и тогда, когда Василька на стогу уже не было. Большие орудийные снаряды грозно крошили деревья, рыли огороды, разбрасывали плетни и плотно окутали дымом и пылью хутор. Вокруг хутора тоже стреляли, но снарядами помельче. Перепуганным белым солдатам нечем было отбиваться и они начали во весь дух удирать куда-то в поле пешком и на лошадях. Немного погодя на поляну, где стояли пушки, выбежала группа солдат со звёздами на фуражках. Впереди без фуражки с винтовкой в руках бежал отец Василька. Голова его была обмотана белыми бинтами, сквозь которые над ухом проступала кровь. Неожиданно красноармейцы увидели пушки и остановились, даже попятились к кустам. Обе пушки смотрели прямо на них и если бы выстрелили, то никто не смог бы спастись. Но пушки молчали. Отец Василька увидел, что одна пушка разбита.
      — Они повреждены! — сказал он громко.
      Тогда красноармейцы уже смело выбежали на поляну.
      — Это наша батарея такого им наделала,— сказал другой красноармеец.
      Вокруг были разбросаны ящики из-под снарядов, валялись брезентовые чехлы, телефонные аппараты, а немного поодаль, возле черешен,— убитые лошади.
      — Вот почему они не смогли увезти пушки.
      Отец Василька обошёл поляну, внимательно осмотрел её и сказал:
      — У них тут что-то стряслось. Наши снаряды падали дальше, возле стога.
      — Может, кто-то умышленно так сделал,— смотри, вот зубок на пушке отбит.
      — Иначе бы мы до сих пор не переправились через речку.
      — Просто дохнуть не давали, проклятые.
      Отец Василька задумался.
      — Кто же это нам помог? — спросил он у товарищей.
      — Наверное, какой-нибудь красный партизан!
      — Может, и лошади остались?
      — А ну, ищите да будьте осторожны, на засаду не нарвитесь.
      Красноармейцы осторожно двинулись через огород к черешням. Осматривали каждый кустик, каждое деревце. Когда они приблизились к стогу, навстречу вихрем вылетел Шарик. Как бешеный, он начал прыгать на отца Василька, лизнул его руку и жалобно заскулил.
      — Откуда ты взялся, Шарик? — очень удивился отец Василька.— Это мой пёс! — объяснил он товарищам.
      — Наверное, кто-то из домашних здесь!
      Отец встревожился.
      — Шарик, ты один сюда забрёл?
      Пёсик опять заскулил и побежал к соломе. За ним бросились и красноармейцы. Шарик принялся неистово рыться в соломе и, оглядываясь на солдат, отрывисто лаял. Красноармейцы тоже начали разгребать солому.
      — Вот какой-то мальчик! — воскликнул наконец красноармеец.
      Под соломой лежал бледный Василёк с плотно закрытыми глазами. Отец упал на колени и поднял его на руки.
      — Сынок, откуда ты взялся? — сказал он испуганно.— Тебя убили? Может, они и маму твою убили?
      — Дышит ещё! — сказал другой красноармеец.
      Чтоб ему легче дышалось, отец расстегнул штанишки. Из-под пояса вывалилась простреленная над ухом фуражка. Узнать её было нетрудно, и отец вытер сразу покрасневшие глаза.
      — Татка, наверное, своего искал. Ах ты ж горе! Чем же тебя прибило, Василёк?
      Другой красноармеец приложился запылённым ухом к груди Василька, послушал, как бьётся его маленькое сердечко, и усмехнулся.
      — Этот партизан выживет! Наверное, его слегка контузило, когда снаряд разорвался. Неси его на повозку!
      Уже на руках Василёк открыл глаза. Забинтованного отца он не узнал, но на фуражке другого красноармейца увидел звезду и тоненьким голоском проговорил:
      — Там у белых аж две пушки, я побегу скажу татку,— и стал вырываться.
      Отец прижал его худенькое тельце к своей широкой груди.
      — Они уже нам не страшны, эти пушки, сынок. Какой-то молодчина разбил их вдребезги!
      Василёк опять закрыл глаза и затих.
      Шарик всё время ревниво скулил сбоку. Когда же Василёк заговорил, он пролез между ногами, лизнул его в щеку и сел рядом. На бусинках глаз у Шарика блестели слёзы.
     
     
      Валет
     
      Чья записка?
     
      К полку приблудился пёс. У него были мягкие уши и хвост бубликом. Чтобы выпросить еду, он становился на задние лапы и хлопал глазами, пока красноармейцы не кидали ему кусочек хлеба. Его прозвали Валетом.
      В полку Валет ластился ко всем. Не любил только одного чубатого красноармейца, его так и прозвали — Чубатый, ко-торый тоже не упускал случая ударить Валета.
      — Что ты с ним воюешь? — спрашивали его товарищи.
      — Бестолковый пёс,— отвечал Чубатый.
      — А может, он не любит тебя из-за чуба? Такие чубы раньше носили только казаки, стегавшие рабочих нагайками.
      Чубатый криво усмехнулся.
      — Меня самого били. А ты получше принюхайся,— и хотел, как обычно, ударить собаку ногой.
      Валет отскочил, оскалил зубы и гавкнул. Красноармейцы дружно засмеялись, а Чубатый совсем разъярился и наклонился, чтоб поднять комок земли. Валет залаял и спрятался за Кирйка.
      Кирик в полку был самым молодым красноармейцем. С Валетом он подружился с первого дня. Когда полк останавливался на отдых, Кирик всегда куда-то исчезал с собакой. Кое у кого это начало вызывать подозрение.
      — Где они бывают?
      А Чубатого интересовало:
      — Что они там делают? Но этого никто не знал.
      Ночью Кирик с Чубатым отправились в разведку в соседнее село. В этом селе были белые с золотыми погонами на плечах. Готовый к бою полк ожидал только результатов разведки. Тёмная ночь проходила, а Кирик с Чубатым не возвращались.
      — Может, их там подстрелили? — говорили красноармейцы.
      — А я и выстрел слышал.
      — Где?
      — В долине!
      Дольше ждать было невозможно — начинало светать, и полк, не зная, что предпримет враг, пошёл в наступление. Командир уже собирался сесть на коня, когда кто-то заметил Валета. Он возбуждённо бегал вокруг стоящего на земле фонаря.
      — Это он с разведкой вернулся,— сказал красноармеец, который придерживал коня.
      — А где же разведка? — обрадовался командир.
      Подождали ещё немного, но ни Кирик, ни Чубатый не появлялись, только Валет стоял на задних лапах и пристально смотрел красноармейцу в глаза.
      — Ну, где же твой Кирик? — опять начал тревожиться командир.
      Валет заскулил, зашаркал хвостом по земле и перевёл глаза на командира.
      — Ты чего, псина? — наклонился к нему командир.— А это что у тебя?
      За ошейником белел клочок бумаги. Командир вытащил его. Это была записка. От росы она размокла, и буквы, написанные химическим карандашом, расползлись в синие пятна.
      Возле фонаря командир сумел разобрать только отдельные слова: « обходит долине предатель приведёт Валет » Кем была написана записка, прочитать не удалось, что означало слово «предатель» — тоже было непонятно. Одно ясно из записки — враг обходит красных по долине.
      — Что же случилось с разведкой? — спросил красноармеец, который держал коня.— Может, она попала в плен, может, только собака и вырвалась.
      Ответов на это в записке не было, но в уголке краснело какое-то пятно, похожее на кровь. Командир решительно поднялся.
      — Остановить полк! — И тут же дал приказ наступать в долину.— Молодчина, Валет, умный пёс. Кто его только научил?
      — Кирик научил,— сказал красноармеец.— Наверное, для этого он и исчезал на привалах.
      Довольный Валет крутил хвостом, поднимая за собой пыль. Командир хотел его погладить, но Валет вдруг на кого-то ощерился. Все удивлённо оглянулись. Из темноты на свет вышел запыхавшийся Чубатый. Он вытянулся, звякнул шпорами и громко отрапортовал:
      — Товарищ командир, в селе всё тихо. Враг совсем не ожидает нашего наступления!
      Командир удивлённо спросил:
      — Где вы были?
      — По долине подобрались к самому селу.
      — А Кирик где?
      Чубатый немного смешался, откашлялся и уже тише добавил:
      — Кирик — предатель перебежал к белым.
      — Кто предатель?
      — Кирик! Хотел и меня убить, да не попал.
      — А кто же записку прислал?
      Чубатый удивлённо захлопал глазами: он не знал, о какой записке шла речь, и не знал, что в ней было написано, но в это время заметил Валета, который всё ещё скалил зубы, и с возмущением сказал:
      — Это Кирик прислал записку. Чтобы обмануть полк. Вот хитрый же, чтобы на меня подумали. И собаку научил,— и снова хотел пнуть Валета.
      Командир наморщил лоб. Кирик был комсомольцем, сыном рабочего, Чубатый тоже вроде был рабочим. Поэтому и перебежал от белых к красным, так он о себе рассказывал.
      — Значит, окружение нам не угрожает? — ещё раз спросил командир.
      — Может, с правого фланга,— ответил Чубатый.— А в долине совсем тихо.
      Командир что-то сказал своему заместителю и глазами показал на Чубатого, потом ещё раз прочитал в записке последние слова: «приведёт Валет »
      — Сейчас мы узнаем, кто из вас предатель.— Подозвав собаку, он сунул записку за ошейник, сел на коня и скомандовал:
      — Айда, вперёд!
      Валет знал, что записку нужно отнести назад, залаял и помчался по стерне в долину. Вслед за ними рысью двинулась конная разведка.
     
     
      След привёл к борозде
     
      О предательстве Кирика и о Валете, который принёс какую-то записку, быстро узнал весь полк. Чтоб не услышал враг, красноармейцы переговаривались шёпотом.
      — Такой умный пёс.
      — А Чубатый говорил, что пёс бестолковый.
      — Сам он бестолковый, раз от него убежал Кирик.
      — А я не верю, что Кирик, комсомолец, удрал к белым.
      — Наверное, врёт Чубатый.
      — Может, он сам подосланный шпион?
      — Не зря его и Валет не любит.
      Валет бежал впереди. Рыжий, на рыжей стерне, он был едва заметен. В борозде Валет остановился, покрутился на одном месте и побежал уже не просто вниз, а куда-то в сторону от села. Командир с разведкой не отставали от него. Валет пробежал ещё метров триста, остановился и радостно заскулил. Там кто-то стонал.
      — Похоже, что Кирик! Честное слово, Кирик! — воскликнули все в один голос и заспешили в ту сторону. Командир спрыгнул с коня:
      — Что ты здесь делаешь, Кирик? Почему не вернулся из разведки?
      — Я наблюдал за противником, товарищ командир. Он хочет захватить переправу.
      В полк с приказом поскакал ординарец, а командир снова склонился над Кириком, который держался за бок и стонал.
      — Кто тебя ранил?
      — Чубатый. Выстрелил сзади и убежал к белым, гадина.
      — А он говорит, что ты хотел перебежать к белым.
      — Куда же я от своих бежать буду? Что вы, товарищи?!
      — Значит, Чубатый хотел нас обмануть? Ладно же! А может, и ты врёшь про переправу?
      — Какой бы я был тогда комсомолец? Красноармеец разорвал рубашку и перевязал его рану.
      — Какой ты комсомолец, сейчас узнаем, а ты лежи, пока придут санитары.— И командир ускакал в полк.
      Кирик попробовал было ползти, но застонал и склонился на серую полынь. Валет, довольный, наверное, что нашёл своего друга живым, стал на задние лапы, передние поджал и радостно засверкал вороными глазами.
      — Если бы не ты,— прошептал ему Кирик пересохшими губами,— чего бы этот Чубатый натворил! Ах ты ж гад! — и он, скривившись, сжал кулаки.— А если Чубатый сбежит?
      Валет закрутил хвостом и вдруг насторожил уши. От переправы доносилась частая стрельба, и какая-то шальная пуля просвистела над его головой. Потом пули полетели густым роем. Кирик заволновался. Полк может не поспеть к переправе, тогда белые прорвут фронт и он окажется в плену. Превозмогая боль в боку, он приподнялся на локте, чтоб глянуть в долину.
      В долине вспыхивали огоньки, разрывались выстрелы и кричали люди. Над ними висел молочный туман, смешанный с дымом. Из дыма выскакивали люди, стреляли, бежали и снова стреляли.
      — Наши отходят,— встревоженно проговорил Кирик,— не успели, не успели всё-таки на переправу сюда отходят!
      Валет тоже взобрался на борозду и, окружённый свистом пуль, поводил ушами. Цепь уже приближалась к борозде. Мимо Кирика красноармейцы проносили раненых. Пронесли и командира. Он лежал на винтовках и слабеющей уже рукой направлял полк вниз, к переправе. Но красноармейцы бежали к борозде, в которой можно было хотя бы голову укрыть от пуль. Кирика красноармейцы заметили, когда он опять приподнялся на локте и испуганно закричал:
      — А переправа, товарищи! Ведь белые захватят! На него вытаращили глаза:
      — Тебя не спросили. Их вон целая туча лезет!
      — Попробуй сам наступать. А то прячешься в борозде.
      Кирик на локтях и коленках, морщась от боли, выкарабкался из борозды.
      На него закричали:
      — Ты куда!
      — Убьют!
      — Не вылезай!
      — Они же фронт прорвут, товарищи, не позволяйте им переправляться! — и пополз с винтовкой навстречу белым. Возле него сбоку, пугаясь пуль, скулил Валет.
      — А говорили, что Кирик предал.
      По цепи прошелестел удивлённый шёпот.
      — А мы что же? Ползком, товарищи!
      За ними поползло ещё несколько красноармейцев, но остальные, засыпанные пулями, не могли даже головы поднять, хотя Кирик всё ещё кричал:
      — Вперёд, товарищи, вперёд!
      Валет, услыхав знакомую команду, вопросительно посмотрел на Кирика. Вокруг тоненькими голосами пели пули, которых так не любил Валет; но он выскочил вперёд, ощетинился и сердито залаял, как будто на него кто-то замахивался палкой. Красноармейцы, услышав лай собаки, удивлённо высовывали из борозды головы. Шерсть на спине у Валета поднялась дыбом, тонкий хвост был зажат между лапами, уши стояли, как половники. Вдруг Валет как-то неестественно подскочил, завизжал, упал на землю и начал зализывать бок. Возле него распластался обессиленный Кирик. Всё это видели из борозды, и по цепи прокатились смущенные возгласы.
      — Стыдно смотреть, товарищи! — выкрикнул кто-то горько.
      — А что я говорю, полезли! — проговорил другой.
      В это время по цепи пополз слух, что командир умер от ран. Красноармейцы заволновались. Теперь уже несколько голосов кричало:
      — Вперёд, товарищи!
      — За мной, товарищи!
      Бойцы приподнимались на локтях и ползли, а большинство вскакивали на ноги, нестройно, но грозно закричали «ура» и со щтыками наперевес ринулись в долину.
      Белые не ожидали такого дружного натиска и остановились. Красноармейцы уже не обращали внимания на пули, а шли в штыковую атаку, тогда белые бросились наутёк через переправу.
      Кирик, скорчившись от боли, приподнялся на локтях. Впереди виднелись только спины, пыль и вспышки от вы-стрелов.
      — Бегут, бегут Валет. Наши уже на переправе!
      Валет жалобно заскулил, вяло пошевелил хвостом, но голову поднять уже не смог. Кирик часто зашмыгал носом, у него самого туманилось в голове, и хотелось опустить её на землю. Наконец к нему подошли санитары с носилками. Кирик спросил:
      — О Чубатом не слышали?
      — Хотел убежать, анахтема, поймали!
      Санитары положили Кирика на носилки.
      — А Валета? — робко спросил он.
      Один санитар наклонился к собаке, потрогал голову, она тяжело упала на землю.
      — Ему уже перевязка не нужна. Хороший был пёс! — санитар вздохнул и взялся за носилки.
      Полк гнал врага уже по ту сторону переправы.
     
     
     
     
      Беленький фартучек
     
      Окопы проходили через огород, который спускался к зелёному лугу. Такие же ямки были и на другом берегу речки. Солдаты, которые лежали на огороде, назывались красные, а напротив были белые. Время от времени они стреляли, и мимо хаты, в которой жила светлоголовая Явдошка со своей мамой, пролетали пули. Они жужжали, как настоящие пчёлы.
      Одна попала в оконное стекло и пробила в нём дырочку.
      — Твоему бы отцу в лоб! — сказала Явдошкина мама сердито.
      — Это наши стреляют? — спросила Явдошка.
      — Зачем бы они стреляли по своим. Деникинцы стреляют.
      — А почему они стреляют?
      — Наверное, царя им своего жалко.
      — А почему жалко?
      — Потому что люди сбросили его, душегуба, с престола.
      — И татко мой сбрасывал царя с престола?
      — Может, и татко сбрасывал. На фронте солдаты тоже взбунтовались против царя, чтоб народ сам себе правил. На том и разошлись: паны за царя, за свою власть, народ за свою и давай чубы драть, воевать.
      Тут на огороде раздался такой взрыв, что даже земля содрогнулась, а разбитое стекло зазвенело и брязнуло на пол.
      Явдошка вытаращила глаза и глянула на мать. Мать схватилась за сердце и прошептала посеревшими губами:
      — Ложись, ложись на пол! — и обессиленно опустилась на лавку.— Дай воды!
      Явдошка выбежала с кружкой в сени, где стояла бочка с водой.
      В раскрытые двери было видно, как во двор падали осколки снарядов. Они бухали, как груши, и на том месте вздымалось облачко пыли.
      От огорода шёл какой-то человек. Он был в старой шинели без хлястика, на помятой фуражке желтела звезда. На одном плече у него висела винтовка, рукав шинели был разодран и по нему стекала кровь.
      Солдат был худой, высокий и зарос давно не бритой бородой. Увидев Явдошку, он направился к сеням.
      — Дай, доченька, водички напиться,— сказал он побелевшими губами,— пересохло во рту.
      Явдошка не сводила глаз с его разодранного рукава.
      — Ой, как кровь бежит,— проговорила она, а сама даже съёжилась.— Рука чудом держится.
      Солдат сам зачерпнул кружкой воды и выпил её до дна,
      — Потому, наверное, и в глазах моих темнеет, доченька. Если бы можно было кровь остановить, так нечем.
      — Ой, дядя, ручьём течёт. Как же остановить?
      — Ты ещё мала, доченька, а где твоя мама?
      — Мама сердце надорвала, она войны боится, а я не боюсь, я вам перевяжу руку, кровь и перестанет.
      Солдат смотрел на Явдошку ласково, будто хотел погладить её по головке, но здоровой рукой должен был придерживать винтовку.
      Явдошка поискала глазами по углам сеней, но ничего подходящего для перевязки не увидела; тогда она сняла свой белый фартучек с вышитыми по низу петушками и начала обматывать им окровавленное плечо.
      Чтоб ей было удобнее, солдат немного пригнулся, а сам всё смотрел и смотрел на девочку, пока на глаза его не набежали слёзы.
      — Как тебя звать, доченька?
      — Явдошка, а маму — Онипка.
      — Явдошка! Вот спасибо тебе, Явдошка, сразу полегчало. Вроде со своей Галочкой поговорил.
      Винтовка сползла на край плеча, солдат сморщился и застонал,
      — Бросьте её, дяденька,— замахала руками Явдошка,— она тяжёлая.
      — Нельзя, доченька, над ней люди трудились. И сила в ней большая Ты её перевесь на другое плечо.
      Явдошка даже покраснела от натуги, пока перевесила винтовку на другое плечо.
      Солдат поднялся и вышел во двор, плечи его опустились, он едва передвигал ноги.
      Явдошке и жаль было дяденьку и радостно, что ему стало легче, когда перевязала рану, и она даже подпрыгнула.
      Из хаты вышла мать.
      — С кем ты говорила, дочка. И тебе не страшно?
      Явдошка показала на солдата, который выходил уже на улицу.
      — Этому дяде руку перебило. Он воды просил.
      От этих слов мать снова схватилась за сердце.
      — Вот так где-то, может, и отец твой А куда же ты дела фартучек?
      Явдошка сразу будто угасла, понурилась, потом скривилась и заплакала.
      — Наверное, вымазала его? Ничего, отстирается, дочка, не плачь.
      Но Явдошка заплакала ещё сильнее:
      — Я чтоб руку вылечить дяденьке Я больше не буду, не бейте меня
      Мать тоже заплакала, но её рука не переставала гладить дочку по белокурой головке.