DjVu

      ПРОПАВШИЕ НИТКИ
     
      Жила-была сварливая старуха. К тому же неряха. Стала как-то она шить. А у неряхи все нитки спутаны. Распутывала их, распутывала нерадивая торопыга,да и крикнула:
      — Пропадите вы пропадом! Чтобы глаза мои не видели вас со всем вашим нитяным отродьем!
      А нитки возьми да и пропади со всем своим нитяным отродьем: кофтами, юбками, платьями и бельём. Ничего нитяного в доме сердитой старухи не осталось.
      Сидит старуха голышом и вопит на всю горницу:
      — Батюшки-матушки, где же моя одежда?
      Кинулась старуха за овчинным тулупом, чтобы себя прикрыть. А тулуп по овчинам на куски распался. Потому как овчинные куски тоже нитками сшиты.
      Мечется старуха из угла в угол, а по избе пух летает. Наволочки у подушек тоже из ниток тканные. Не стало в доме ни варежек, ни чулок, ни одеял, ни половиков. Ничего нитяного не стало.
      Накинула старуха на себя рогожный куль, да и давай у ниток прощения просить:
      — Ниточки льняные, ниточки шерстяные, ниточки хлопковые, ниточки шёлковые! Простите меня, старуху сварливую, торопливую, нерадивую. Вернитесь в мою избу.
      И так-то жалобно старуха голосит-причитает, что даже нитки, испокон веков молчальницы, и те заговорили.
      — Назови, — говорят нитки, — половину того, что из нас, ниток, ткётся, плетётся, вьётся и вяжется. Тогда вернёмся, простим.
      — Только-то и всего? — обрадовалась старуха. — Мигнуть не успеете, назову.
      И принялась старуха называть. Назвала десяток-другой нитяных изделий-рукоделий да и осеклась.
      Не всякий, кто круто берёт, далеко идёт. Спотыкается. Останавливается.
      Отдыхает. Стала старуха вспоминать, что из ниток ткётся, плетётся, вьётся и вяжется. День вспоминает, два вспоминает — десятой доли не вспомнила.
      Шелка, бархата, сукна, ковры, половики, ситцы, кружева, одеяла, скатерти. Платки, шали, шарфы, ленточки разные
      Отдохнёт и опять вспоминать примется: пояски, опояски, к ботинкам завязки, сапожные ушки, накидки на подушки, тюлевые шторки, плетёные оборки, сети-мерёжи и косынки тоже
      Месяц проходит — другой начинается.
      А нитки не возвращаются. Старуха из сил выбивается. Другой день больше двух-трёх нитяных поделок и назвать не может.
      Соседи старуху жалеть начали, подсказывают.
      Сороки и те, как только выведают, где что новое из ниток делают, — старухе перестрекочут. Тоже жалеют. И вы её пожалейте. Может быть, тоже десяток-другой нитяных поделок назовёте.
      Поняла она теперь, что нитки весь свет одевают, нигде без них не обходится.
     
     
      МЕЛКИЕ КАЛОШИ
     
      Ах!.. Вы даже не можете представить, как мне не хочется рассказывать эту прескверную историю о мелких калошах. Она произошла буквально на днях в передней нашей большой квартиры, в которой так много хороших людей и вещей. И мне так неприятно, что это всё произошло у нас в передней.
      Началась эта история с пустяков. Тётя Луша купила полную кошёлку картофеля, поставила её в передней подле вешалки, а сама ушла.
      Когда тётя Луша ушла и оставила кошёлку рядом с калошами, все услышали радостное приветствие:
      — Здравствуйте, милые сестрички!
      Как вы думаете, кто и кого приветствовал подобным образом?
      Не ломайте голову, вы никогда не догадаетесь. Это приветствовали крупные розовые картофелины новые резиновые калоши.
      — Как мы рады встрече с вами, милые сестрички! — перебивая одна другую, кричали круглолицые картофелины. — Какие вы красивые! Как вы ослепительно блестите!
      Калоши, пренебрежительно посмотрев на картофель, затем надменно сверкнув лаком, довольно грубо ответили:
      — Во-первых, мы вам никакие не сёстры. Мы резиновые и лаковые. Во-вторых, общего между нами только первые две буквы наших имён. И, в-третьих, мы не желаем с вами разговаривать.
      Картофелины, потрясённые высокомерием калош, умолкли. Зато вместо них стала говорить трость.
      Это была весьма уважаемая трость учёного. Она, бывая с ним всюду, очень многое знала. Ей пришлось походить с учёным по разным местам и повидать чрезвычайно интересные вещи. Ей было что рассказать другим. Но по своему характеру трость была молчалива. Именно за это её и любил учёный. Она не мешала ему размышлять. Но на этот раз трость не захотела молчать и, ни к s. кому не обращаясь, сказала:
      — Бывают же такие зазнайки, которые, попадая всего лишь в переднюю столичной квартиры, задирают носы перед своей простой роднёй!
      — Вот именно, — подтвердило драповое пальто. — Так и я могло возгордиться моим модным покроем и не узнать с. своего родного отца — тонкорунного барана.
      — И я, — сказала щётка. — И я могла бы отрицать своё родство с той, на хребте которой я росла когда-то щетиной.
      На это легкомысленные калоши, вместо того чтобы задуматься и сделать необходимые для себя выводы, громко расхохотались. И всем стало ясно, что они не только мелки, надменны, но и глупы. Глупы!
      Трость учёного, поняв, что с такими гордячками церемониться нечего, сказала:
      — Какая, однако, у калош короткая память! Её, видимо, затмил их лаковый блеск.
      — О чём ты говоришь, старая суковатая палка? — стали защищаться калоши. — Мы всё очень хорошо помним.
      — Ах, так! — воскликнула трость. — Тогда скажите, сударыни, откуда и как вы появились в нашей квартире?
      — Мы появились из магазина, — ответили калоши. — Нас там купила очень милая бабушка.
      — А где вы были до магазина? — снова спросила трость.
      — До магазина мы пеклись в печи калошной фабрики.
      — А до печи?
      — А до печи мы были резиновым тестом1, из которого нас слепили на фабрике.
      1 Резиновое тесто приготавливается в закрытых смесителях.
      — А кем вы были до резинового теста? — допрашивала трость при общем молчании всех находившихся в передней.
      — До резинового теста, — слегка заикаясь, отвечали калоши, — мы были спиртом.
      — А кем вы были до спирта? Кем? — задала трость последний, решающий и убийственный вопрос высокомерным калошам.
      Калоши сделали вид, что они напрягают память и не могут вспомнить. Хотя та и другая отлично знали, кем они были до того, как стать спиртом.
      — Тогда я напомню вам, — торжествующе объявила трость. — До того как стать спиртом, вы были картофелинами и росли на одном поле и, может быть, даже в одном гнезде с вашими родными сёстрами. Только вы росли не такими крупными и красивыми, как они, а мелкими, плохонькими плодами, которые обычно отправляют в переработку на спирт.
      Трость умолкла. В передней стало очень тихо. Всем было неприятно, что эта история произошла в квартире, где жили очень хорошие люди, которые относились с уважением к окружающим.
      Мне больно рассказывать вам об этом, тем более что калоши не попросили извинения у своих родных сестёр.
      Какие мелкие бывают на свете калоши.