Ребята и утята

DjVu

      ЛИСИЧКИН ХЛЕБ
     
      Однажды я проходил в лесу целый день и под вечер вернулся домой с богатой добычей. Снял с плеч тяжёлую сумку и стал своё добро выкладывать на стол.
      — Это что за птица? — спросила Зиночка.
      — Терентий, — ответил я.
      И рассказал ей про тетерева: как он живёт в лесу, как бормочет весной, как берёзовые почки клюёт, ягодки осенью в болотах собирает, зимой греется от ветра под снегом. Рассказал ей тоже про рябчика, показал ей — что серенький, с хохолком, и посвистел в дудочку по-рябчиному и ей дал посвистеть. Ещё я высыпал на стол много белых грибов, и красных, и чёрных. Ещё у меня была в кармане кровавая ягода костянику, и голубая черника, и красная брусника. Ещё я принёс с собой ароматный комочек сосновой смолы, дал понюхать девочке и сказал, что этой смолкой деревья лечатся.
      — Кто же их там лечит? — спросила Зиночка.
      — Сами лечатся, — ответил я. — Придёт, бывает, охотник, захочется ему отдохнуть, он и воткнёт топор в дерево и на топор сумку повесит, а сам ляжет под деревом. Поспит, отдохнёт. Вынет из дерева топор, сумку наденет, уйдёт. А из ранки от топора из дерева побежит эта ароматная смолка и ранку эту затянет.
      Тоже, нарочно для Зиночки, принёс я разных чудесных трав по листику, по корешку, по цветочку: кукушкины слёзки, валерьянка, петров крест, заячья капуста.
      И как раз под заячьей капустой лежал у меня кусок чёрного хлеба: со мной это постоянно бывает, что когда не возьму хлеба в лес — голодно, а возьму — забуду съесть и назад принесу.
      А Зиночка, когда увидала у меня под заячьей капустой чёрный хлеб, так и обомлела:
      Откуда же это в лесу взялся хлеб?
      — Что же тут удивительного? Ведь есть же там капуста!
      — Заячья...
      — А хлеб — лисичкин. Отведай.
      Осторожно попробовала и начала есть:
      — Хороший Лисичкин хлеб!
      И съела весь мой черный хлеб дочиста. Так и пошло у нас: Зиночка, копуля такая, часто и белый-то хлеб не берет, а как я из лесу лисичкин хлеб принесу, съест всегда его весь и похвалит:
      — Лисичкин хлеб куда лучше нашего!
     
      «ИЗОБРЕТАТЕЛЬ»
     
      В одном болоте на кочке под ивой вывелись дикие кряковые утята. Вскоре после этого мать повела их к озеру по коровьей тропе. Я заметил их издали, спрятался за дерево, и утята подошли к самым моим ногам. Трех из них я взял себе на воспитание, остальные шестнадцать пошли себе дальше по коровьей тропе.
      Подержал я у себя этих черных утят, и стали они вскоре все серыми. После из серых один вышел красавец разноцветный селезень и две уточки, Дуся и Муся. Мы им крылья подрезали, чтобы не улетели, и жили они у нас на дворе вместе с домашними птицами: куры были у нас и гуси.
      С наступлением новой весны устроили мы своим дикарям из всякого хлама в подвале кочки, как на болоте, и на них гнёзда. Дуся положила себе в гнездо шестнадцать яиц и стала высиживать утят. Муся положила четырнадцать, но сидеть на них не захотела.
      Как мы ни бились, пустая голова не захотела быть матерью. И мы посадили на утиные яйца нашу важную чёрную курицу — Пиковую Даму.
      Пришло время, вывелись наши утята. Мы их некоторое время подержали на кухне, в тепле, крошили им яйца, ухаживали. Через несколько дней наступила очень хорошая, тёплая погода, и Дуся повела своих чёрненьких к пруду, а Пиковая Дама своих — в огород за червями.
      — Свись-свись! — утята в пруду.
      — Кряк-кряк! — отвечает им утка.
      — Свись-свись! — утята в огороде.
      — Квох-квох! — отвечает им курица.
      Утята, конечно, не могут понять, что значит «квох-квох», а что слышится с пруда, это им хорошо известно.
      «Свись-свись» — это значит: «свои к своим».
      А «кряк-кряк» — значит: «вы — утки, вы — кряквы, скорей плывите».
      И они, конечно, глядят туда, к пруду.
      — Свои к своим!
      И бегут.
      — Плывите, плывите!
      И плывут.
      — Квох-квох! — упирается важная курица на берегу.
      Они всё плывут и плывут. Сосвистались, сплылись — радостно приняла их в свою семью Дуся; но Мусе они были ей родные племянники.
      Весь день большая сборная утиная семья плавала на прудике, и весь день Пиковая Дама, распушённая, сердитая, квохтала, ворчала, копала ногой червей на берегу, старалась привлечь червями утят и квохтала им о том, что уж очень-то много червей, таких хороших червей!
      Дрянь-дрянь! — отвечала ей кряква.
      А вечером она всех своих утят провела одной длинной верёвочкой по сухой тропинке. Под самым носом важной курицы прошли они, чёрненькие, с большими утиными носами; ни один даже на такую мать и не поглядел.
      Мы всех их собрали в одну высокую корзинку и оставили ночевать в тёплой кухне, возле плиты.
      Утром, когда мы ещё спали, Дуся вылезла из корзины, ходила вокруг по полу, кричала, вызывала к себе утят. В тридцать голосов ей на крик отвечали свистуны. На утиный крик стены нашего дома, сделанного из звонкого соснового леса, отзывались по-своему. И всё-таки
      в этой кутерьме мы расслышали отдельно голос одного утёнка.
      — Слышите? — спросил я своих ребят.
      Они прислушались.
      — Слышим! — закричали. И пошли в кухню.
      Там, оказалось, Дуся была не одна на полу. С ней рядом бегал один утёнок, очень беспокоился и непрерывно свистел. Этот утёнок, как и все другие, был ростом с небольшой огурец. Как же мог такой-то воин перелезть стену корзинки высотой сантиметров в тридцать?
      Стали все мы об этом догадываться, и тут явился новый вопрос: сам утёнок придумал себе какой-нибудь способ выбраться из корзины вслед за матерью или же она случайно задела его как-нибудь своим крылом и выбросила? Я перевязал ножку этого утёнка ленточкой и пустил в общее стадо.
      Переспали мы ночь, и утром, как только раздался в доме утиный утренний крик, мы — в кухню.
      На полу вместе с Дусей бегал утёнок с перевязанной лапкой.
      Все утята, заключённые в корзине, свистели, рвались на волю и не могли ничего сделать. Этот выбрался.
      Я сказал:
      — Он что-то придумал.
      — Он изобретатель! — крикнул Лёва.
      Тогда я задумал посмотреть, каким же способом этот «изобретатель» решает труднейшую задачу: на своих утиных перепончатых лапках подняться по отвесной стене. Я встал на следующее утро до свету, когда и ребята мои и утята спали непробудным сном. В кухне я сел возле выключателя, чтобы сразу, когда надо будет, дать свет и рассмотреть события в глубине корзины.
      И вот побелело окно. Стало светать.
      — Кряк-кряк! — проговорила Дуся.
      — Свись - свись! — ответил единственный утёнок.
      И всё замерло. Спали ребята, спали утята.
      Раздался гудок на фабрике. Свету прибавилось.
      — Кряк-кряк! — повторила Дуся.
      Никто не ответил. Я понял: «изобретателю» сейчас некогда — сейчас, наверно, он и решает свою труднейшую задачу. И я включил свет.
      Ну, так вот я и знал! Утка ещё не встала, и голова её ещё была вровень с краем корзины. Все утята спали в тепле под матерью, только один, с перевязанной лапкой, вылез и по перьям матери, как по кирпичикам, взбирался вверх, к ней на спину. Когда Дуся встала, она подняла его высоко, на уровень с краем корзины. По её спине утёнок, как мышь, пробежал до края — и кувырк вниз! Вслед за ним мать тоже вывалилась на пол, и началась обычная утренняя кутерьма: крик, свист на весь дом.
      Дня через два после этого утром на полу появилось сразу три утёнка, потом пять, и пошло и пошло: чуть только крякнет утром Дуся, все утята к ней на спину и потом валятся вниз.
      А первого утёнка, проложившего путь для других, мои дети так и прозвали Изобретателем.
     
      РЕБЯТА И УТЯТА
     
      Маленькая дикая уточка чирок-свистунок решилась наконец-то перевести своих утят из леса, в обход деревни, в озеро на свободу. Весной это озеро далеко разливалось, и прочное место для гнезда можно было найти только версты за три, на кочке, в болотистом лесу. А когда вода спала, пришлось все три версты путешествовать к озеру.
      В местах, открытых для глаз человека, лисицы и ястреба, мать шла позади, чтобы не выпускать утят ни на минуту из виду. И около кузницы, при переходе через дорогу, она, конечно, пустила их вперёд. Вот тут их увидели ребята и зашвыряли шапками. Всё время, пока они ловили утят, мать бегала за ними с раскрытым клювом или перелётывала в разные стороны на несколько шагов в величайшем волнении. Ребята только было собрались закидать шапками мать и поймать её, как утят, но тут я подошёл.
      — Что вы будете делать с утятами? — строго спросил я ребят.
      Они струсили и ответили:
      — Пустим.
      — Вот то-то «пустим»! — сказал я очень сердито. — Зачем вам надо было их ловить? Где теперь мать?
      — А вон сидит! — хором ответили ребята.
      И указали мне на близкий холмик парового поля, где уточка действительно сидела с раскрытым от волнения ртом.
      — Живо, — приказал я ребятам, — идите и возвратите ей всех утят!
      Они как будто даже и обрадовались моему приказанию и побежали с утятами на холм. Мать отлетела немного и, когда ребята ушли, бросилась спасать своих сыновей и дочерей. По-своему она им что-то быстро сказала и побежала к овсяному полю. За ней побежали утята — пять штук. И так по овсяному полю, в обход деревни, семья продолжала своё путешествие к озеру.
      Радостно снял я шляпу и, помахав ею, крикнул:
      — Счастливый путь, утята!
      Ребята надо мной засмеялись.
      — Что вы смеётесь, глупыши? — сказал я ребятам. — Думаете, так-то легко попасть утятам в озеро? Снимайте живо все шапки, кричите «до свиданья!»
      И те же самые шапки, запылённые на дороге при ловле утят, поднялись в воздух; все разом закричали ребята:
      — До свиданья, утята!