Сказ о невыдуманном Левше

DjVu

      ЛЕВША В ЗАБОЕ
     
      ШАХТА Буланаш. Идёшь по штреку и не ощущаешь глубины в двести, триста метров, не думаешь о том, что над тобой громада породы высотой в шестидесятиэтажный дом. Кругом столько невиданных вещей, что они поглощают всё внимание и просто некогда думать о том, что творится в чёрных недрах над твоей головой.
      Просторный штрек залит щедрым светом люминесцентных светильников. Свод, стены и основание под шпалами рельсового пути скреплены кольцом бетонитовых плит. Могучие вентиляторы — лёгкие шахты — без устали гонят с поверхности в глубину чистый воздух. И если б не электровозы, мчащие по двум путям длинные хвосты вагонеток с углём или породой, шахтный штрек мог бы вполне сойти за тоннель московского метро.
      Но вот ты свернул в лавы, в забой, где непосредственно добывают уголь, и картина изменилась. Исчезли светильники. Узкую дорожку прокладывают звёздные капли шахтёрских ламп. Бетониты сменились крепёжным лесом сосновых стоек. Сгибаешься чуть ли не под прямым углом, чтобы не стукнуться о низкую кровлю. Ты попал на подземную битву. Здесь ухают взрывы на участках проходки, здесь вгрызаются в пласты угольные комбайны и в ушах стучат-звенят длинные пулемётные очереди отбойных молотков, — каждый в минуту делает три тысячи ударов.
      Если ты впервые спустился в шахту, впервые увидел горняка в работе, то начинаешь понимать, какое весомое слово «угледобытчик», и какая смелость мысли и сердца необходима тем, кто взялся облегчить, обезопасить шахтёрский труд.
      В обычный для Урала морозный январский день тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года на шахте Буланаша происходило необычное испытание.
      В одной из лав готовились обрушить участок, из которого выбрали весь уголь. Забойщики передвинули на новое место скребковый транспортёр и больше сюда не возвратились. Их сменили одиннадцать посадчиков — другим горнякам запрещено находиться на участках перед обрушением.
      Услышав неожиданный стрёкот бура в глубине опустевшего забоя, приземистый седой бригадир посадчиков быстро подался туда. Свет шахтёрской лампы растекался в тумане, и бригадир с трудом узнал молодого конструктора лаборатории автоматики Александра Сысолятина. Тот лежал лицом вверх и заканчивал бурение узкого отверстия-шпура в породы кровля.
      — Что надумал в запрещённый час! — сердито начал было бригадир, но, увидев тонкую трубку в руках конструктора, спросил: — Штуковина эта зачем? А коробка под ногами?
      Сысолятин повернул к бригадиру запорошённое угольной пылью худощавое светлоглазое лицо, приподнялся.
      — Это индикатор. Прибор для обнаружения сдвигов кровли. Воспримет давление, и стрелка на регистраторе отойдёт от середины. — Конструктор показал на пластмассовую, похожую на настольные часы коробку с одной большой стрелкой.
      Луч бригадирской лампы уставился в неподвижную стрелку в центре шкалы.
      — Жалко твоих нервов, Саша. Никакой прибор не увидит, что деется в толще пород: стынет стрелка!
      Сысолятин постучал ногтем по серебристой, торчащей из шпура кромке индикаторной трубки, потом по крышке регистратора, как бы упрашивая их доказать старому горняку, что прибор сможет реагировать на те неуловимые, грозные для жизни горняков сдвиги кровли, когда скорость сдвигов достигает критической величины.
      Опасны, нередко гибельны для человека землетрясения. Но даже слабые, в два-три балла, они ощущаются чуткими домашними животными и людьми, особенно в верхних этажах зданий. Почувствовав незначительные толчки, люди покидают дома, тесные улицы, чтобы при повторных и более сильных толчках и сотрясениях не оказаться под рухнувшими потолками и стенами.
      Коварней миллионотонная шапка пород, висящая над головами шахтёров. Её передвижки неощутимы. Ни глазом, ни слухом не уловить, не обнаружить предстоящие атаки кровли.
      Снимают угледобытчики ленту в лаве, основательно крепят её, а кровля нередко глумится: разгуляется, надавит на лаву — охнуть не успеешь, как толстые стойки крепления ломаются словно спички.
      На этой же шахте было такое.
      Вышли после ночной работы из лавы забойщики, встретились со сменой в штреке, остановились на минуту.
      — Как работалось?
      — Нормально. Лава в полном порядке.
      — Поспешайте, наверху горячий душ и вкусный завтрак.
      — А вы знай руби уголёк! — напутствовали шахтёры друг Друга.
      Разминулись, недалеко отошли в разные стороны, как раздались в штреке голоса:
      — Дьявольщина!
      — Куда девался вход в лаву?..
      Уходящие обернулись:
      — Вы же у самого входа. Впервые в шахте, что ли?..
      Вернулись на то место, откуда только что вышли, и глазам
      не поверили: в какую-то минуту, пока две бригады обменялись несколькими словами, лава села, завалив вход.
      Сысолятин на себе испытал подобные проделки кровли.
      Был он ещё совсем юным, только начинал работать в шахте, когда кровля зло поиздевалась над ним и тремя опытными забойщиками.
      Шли к забою, кругом ни малейшего признака угрозы, как вдруг позади них, на широком участке штрека, рухнула толща породы. Четверо оказались отрезанными от товарищей, от выхода к стволу, к подъёмной клети.
      Трое суток шахтёры сидели в заточении, без пищи, без воды. И только на четвёртые к ним пробились. Горноспасателям пришлось идти на помощь в обход штрекового завала.
      Спросили как-то у Сысолятина, когда у него явилась мысль создать индикатор поведения шахтной кровли, — пожал плечами: когда?.. После каждого случая внезапного обрушения он задумывался: нельзя ли угадывать состояние породного массива, нельзя ли сделать прибор, способный «увидеть», предупредить начало опасных сдвигов, которые возникают далеко от лаЬ, в выработанном пространстве, и неслышной волной, наглым, непрошеным гостем катятся к людям, в шахту.
      Трудные задачи предстояло решить молодому конструктору: можно ли создать индикатор, который был бы невосприимчив к шумам машин, к гулу искусственных взрывов в шах-
      те? Как настроить индикатор, чтобы он, регистрируя псе значительные сдвиги кровли, подавал сигналы опасности лишь о тех, которые достигают критической скорости? Какой датчик способен подавать точную и быструю информацию о таких именно сдвигах?..
      Думал он и о загадках человеческой психики, о той необъяснимой обострённости чувств, которая иногда делает иного шахтёра провидцем.
      Работает старый горняк с бригадой, взглянет на кровлю, на людей, скажет: «Всё нормально». А прошла минута-другая, крепление стоит, как прежде, кровля ни малейшим треском не выдаёт себя, а тот же горняк почему-то приказывает: «Уходите! Сейчас рухнет!»
      Как он почувствовал приближение угрозы, этого он сам не знает. Интуиция? Опыт? А ведь чаще бывает, что тот же шахтёр при точно таких же обстоятельствах не видит и не слышит, где, когда и чем угрожает кровля.
      Разгадать такие загадки молодой конструктор не мог, но размышления над ними не проходили бесследно.
      Повышенная восприимчивость Она озаряет не каждого человека, появляется изредка у многоопытных, да и у тех на какие-то мгновения. Значит, надо, чтобы индикатор помог шахтёрам всегда «видеть» и «слышать» опасные сдвиги кровли.
      Были надежды, были и разочарования. Когда Сысолятину начинало казаться, что работа идёт впустую, он опять и опять спускался в шахты, думал о том, как нужен горнякам индикатор, и вспоминал слова великого учёного Ивана Петровича Павлова: «Где кончается неудачный опыт, там нередко начинается открытие »
      Самыми сложными оказались поиски датчика индикатора. Много элементов, минералов перебрал Сысолятин, пока не остановился на кристаллах, обладающих пьезоэлектрическим эффектом.
      Известно, что пьезоэлектрические явления (от греческого piezo — давлю) присущи кристаллам кварца и сахара, цинковой обманки и сегнетовой соли. Если эти кристаллы подвергаются давлению, в них возникают микроскопические электроимпульсы. Наибольшим эффектом обладают кристаллы сегне-товой соли, но они не прочны, и потому в технике нашли применение главным образом пьезокварцы.
      Значит, кварц. Он многократно испытан. Он должен воспринять давление, создающееся при критических скоростях сдвига кровли, он наверняка даст достаточно электроимпульсов на усилитель.
      Сысолятин сделал усилитель электронного прибора на полупроводниках, способный преобразовать микроэлектрические импульсы. Много дней проверял он, как действует подверженный давлению пьезокварц на усилитель. Результаты были не такими, как хотелось, — пьезоэлектрический эффект кварца в данном случае оказывался недостаточным.
      Сысолятин переключился на испытания кристаллов сегне-товой соли. Они отлично реагировали на быстро меняющиеся давления, снабжали усилитель более сильными импульсами, но были по сравнению с пьезокварцами беззащитней, требовали надёжного укрытия.. И конструктор создал такое укрытие из тонкой дюралевой трубки, в которую поместил датчик — кристалл сегнетовой соли — и усилитель. Сохраняя датчик от повреждений, дюралевый кожух заодно ограждал его от шумов шахтных машин и гула взрывов.
      В лабораторных условиях Сысолятин создавал давление на внешние стенки трубки, равнозначное тому, которое образуется в кровле при критических скоростях её сдвигов. Это давление мгновенно воспринималось датчиком. Тот передавал сигналы на усилитель, а последний — на стрелку регистратора, предупреждая об опасности. Почему же теперь здесь, в забое, стрелка застыла посредине, не подаваясь ни на одно деление шкалы ни вправо, ни влево? Ведь неопасные сдвиги породы, слабое их давление всегда имеются, и слабые сигналы тоже должны восприниматься прибором.
      Сысолятин вынул из пробурённого гнезда дюралевую трубку, стал проверять, не отпаялись ли провода. Старый бригадир продолжал скептически:
      — Ничего у тебя, Саша, не получится. А коль нервишек своих беречь не хочешь, испытывай в другой лаве — туг обрушивать сейчас начнём.
      Минуту Сысолятин молчал. Водворил датчик в трубку, трубку — в пробурённое в кровле гнездо.
      — Нет, товарищ бригадир. Мне разрешили испытывать здесь, и я не буду откладывать!
      Время перед обрушением Сысолятин выбрал не случайно. Момент выбивки первых стоек — наиболее подходящий для испытания прибора: кровля в этот момент приходит в движение. Шахтёры готовят посадку с расчётом безопасности ещё на семь, пять или четыре минуты, а кровля хитрит, обгоняет, обрушивается раньше, если где-то в глубине сдвиги пород дошли до критической скорости. Где же, как не на участке обрушения, и когда, как не сейчас, испытать чуткость, восприимчивость индикатора?
      Сысолятин напряжённо смотрел на стрелку. Как только-индикатор был водворён на прежнее место в кровле, стрелка заколебалась, задрожала на средних делениях.
      — Действует! Тронулся! — обрадовался конструктор и предупредил бригадира: — Командуйте — всем покинуть лаву!
      Для Сысолятина это были самые захватывающие и опасные минуты. Люди не вправе больше здесь оставаться. Он один должен досмотреть до конца: наберёт ли стрелка крутизну приближающейся катастрофы, или потухнет, или же останется на этой тревожной, но неопределённой середине шкалы?
      Бригадир с лукавой ухмылкой окинул и дрожащую стрелку, и конструктора, сказал нарочито медленно:
      — У страха завсегда глаза на лоб ползают. Знаем, когда сидеть, когда бежать.
      И тут стрелку бросило вправо, в крайний угол. Она угрожающе запульсировала, не возвращаясь к центру.
      Кровь ударила в лицо. Сысолятин крикнул на всю лаву:
      — Беги, братцы, пока целы!!
      Меньше полминуты понадобилось посадчикам, чтобы выскочить из лавы в штрек.
      Бригадир показался последним. Он был хмур и зол оттого, что и людей не остановил, и сам, как мальчишка-новичок, побежал за Сысолятиным. Прислушался несколько секунд к тишине, досадливо сплюнул.
      — Твой прибор — паникёр. Сам сдрейфил и нас
      Голос бригадира оглушил внезапный гром. Воздушная волна вихрем пронеслась из лавы в штрек. Кровля села.
      Работники лаборатории автоматики начали тревожиться: Сысолятин давно должен был вернуться с испытаний, а его всё нет. Не случилось ли чего?..
      Как назло, линия связи вблизи лаборатории была на ремонте и дозвониться на шахту было невозможно.
      — Дашь свой мотоцикл, Виктор? — попросили взволнованные товарищи у юноши, налаживающего станок.
      — Пожалуйста. Что случилось?
      — Саша долго не возвращается
      — Я мигом! Я сам! — понял парень, схватил полушубок, шапку и, на ходу одеваясь, выскочил на мороз.
      Мотоцикл рванул к шахте.
      Шёл на убыль румяный день. Ближние терриконики скрыли за собой солнце. Мороз усилился. Ветер искусал лицо Виктора, мчавшегося на полном газу поскорее узнать, что произошло с Сысолятиным. «Может быть, сумею помочь Какой человек!.. Все его любили Что я умел? Чуточку разбирался в радио. А он верил: «Не боги горшки лепят, Виктор. Будешь клепать такие же датчики и реле!» Клепать У меня пальцы против его как дубины, а учил, ничего не жалел Отчего это я думаю, как о погибшем?..» — оборвал себя Виктор и ещё круче нажал на газ.
      Мотоцикл влетел на шахтный двор так лихо, что Виктор едва успел затормозить перед гудящей толпой горняков.
      В середине толпы он увидел Сысолятина и бригадира посадчиков. Старый горняк, проработавший в шахтах без малого тридцать лет, потряхивал Сысолятина за плечи и приговаривал:
      — В газетах читал о твоих штуках на выставке. Думал: зачем Москва третий год безделушки смотрит?! Не пустым ли делом твои руки запиты?.. Теперич вижу: плотный ты человек, Саша, вон какую ценность горнякам сработал!.. — Прищурился, добавил с доброй лукавинкой: — Крохотки твои, знать, великому делу подмога. Уж извини, что в забое обидел
      Рядом с Виктором стояли молодой посадчик, который был с Сысолятиным в лаве, и пришедшая на смену краспощекая маленькая невеста посадчика. Она не слушала, что говорил старик, тихо смеялась. Из глаз парня тоже рвалась улыбка, но он её сдерживал. Потом кивнул на вышедшего из толпы Сысолятина и сказал девушке:
      — Скажи спасибо Левше. Кабы не он, не смеялась бы ты сегодня.
     
      НА ДОНЫШКЕ ПРОБИРКИ
     
      С ЛЁГКОЙ руки уральцев и Москва назвала его Левшой.
      Было это осенью шестьдесят первого года, когда дирекция ВДНХ в первый раз пригласила Александра Сысолятина демонстрировать на выставке свои экспонаты.
      Небольшой уральский город Артёмовский (в него входит и шахтёрский посёлок Буланаш) провожал в Москву на выставку двух сотрудников лаборатории автоматики тресте «Егоршинуголь» Александра Шаповалова и Александра Сысолятина.
      Два друга, два Саши, вели себя на станции Егоршино по-разному.
      Не в меру пылкий Шаповалов носился от багажной к вагонам, шумно распекал бригадира погрузки за неповоротливость, доказывал дежурному по станции, что едет на вы-
      ставку-в третий раз и незачем его учить, как грузить большие ящики с экспонатами.
      Сысолятин ничего от железнодорожников не требовал и ни во что не вмешивался. Со шляпой в руке, в незастёгнутом плаще, он прогуливался по платформе с друзьями, когда к нему подбежала смуглая девушка в форме железнодорожника.
      — Вы товарищ Сысолятин?
      — Я, товарищ дежурный по станции.
      — Почему медлите с погрузкой? Где ваши экспонаты?
      — Для них вагона не подали
      Девушка растерялась. Ей приказали как можно лучше проводить двух участников ВДНХ, а она оплошала. Подать второй вагон для экспонатов никак не успеть — поезд скоро тронется. Что делать?
      — А если потесниться? — робко предложила девушка. — Если грузить вместе с ящиками товарища Шаповалова? Больше полувагона пустует.
      — Как ты думаешь, Шаповалов, груз мой поместится в полвагопа?..
      И под раскатистый смех шахтёров Сысолятин извлёк из накладного кармашка пиджака стеклянную пробирку. На её донышке девушка заметила поблёскивающие соринки — они ей показались не то крапинками соли, не то металлическими ядрышками.
      — Один Мишка с бочкой займёт платформу
      — Кони вороные. Под твоих коней полдюжины вагонов потребуется
      Безобидно разыгрывали парни-шахтёры озадаченную девушку. Лицо её вспыхнуло.
      — Я на работе и прошу без шуток. Где ваши экспонаты? Покажете, наконец? — рассердилась она на Сысолятина.
      — И не думал шутить. Вот же экспонаты!
      Сысолятин достал из кармана увеличительное стекло, подал вместе с пробиркой девушке.
      — Глядите.
      — Зачем мне пыль смотреть?.. — рассмеялась девушка.
      У псе отлегло от сердца — не надо было беспокоиться о дополнительном вагоне.
      А ему и смех её, и произнесённое с лёгким пренебрежением «зачем пыль смотреть?» не раз вспоминались в дороге до Москвы и в первые дни на ВДНХ.
      В те первые дни он в павильоне «Культура и быт народов РСФСР» готовил цилиндрическую подставку и колпак* — прозрачный «домик» для миниатюр. У него оставалось время для знакомства с выставкой. Он ходил по павильонам и тихим ранним утром, и в обеденные перерывы, и праздничными шумными вечерами, когда загорались струистые ветви фонтанов на площади Дружбы и Каменный цветок был наряден, строг и нежен, как небо в часы зари над уральским севером.
      Поначалу Сысолятин надеялся увидеть всё стотысячное войско экспонатов, но понял: невозможно. И, ограничившись беглым осмотром всей выставки, стал постоянным посетителем павильонов радиоэлектроники и промышленности.
      Полупроводниковые радиоизмернтельные приборы, машины с электронным мозгом открывали молодому конструктору будущее индустрии. Он задумывался над хитроумными сплетениями проводов, ламп сопротивлений и представлял себе полную автоматизацию шахт: видел забои без единого человека, комплексы автоматов, с необыкновенной лёгкостью выполняющие самые изнурительные и опасные обязанности горняков. Уголь сам идёт на-гора Главный диспетчер с поверхности командует мудрыми подземными машинами. Человек скинул тысячелетний груз, давивший на плечи, руки и мозг, освободил себя для творчества!..
      Размечтался и не заметил, что давно уже вышел из павильона, что толпа его захватила, вынесла через главный вход к скульптуре Мухиной. Спохватился. Ему нужно было завершить оформление стенда, а он не в состоянии был оторвать взора от фигур рабочего и колхозницы. Уж сколько раз он замирал перед ними. Ему виделась не скульптура из серебристой стали, а порывистые, дерзающие люди, устремлённые в высоту и в даль зеков. Вот оно, подлинное искусство.
      Вечером он снова возвратился в павильон Культуры, но не к своим экспонатам, а во второй зал — к гравюре Владимира Андреевича Фаворского «Пролетающие птицы», к стендам с дымковской игрушкой, холмогорской резьбой по кости, к шкатулкам палешан. Казалось ли ему или он действительно чувствовал то, что чувствовал Фаворский или художник из Палеха, создавая эту красоту?.. Не в том ли сущность мастерства, чтобы заставить людей переживать близкое тому, что ощущал, переживал художник во время творчества?.. А он? Удалось ли ему хоть в малой мере воплотить в капельках металла свои ощущения, мечты? Заговорят ли его миниатюры с людьми? Или права чернявая девушка со станции Егорши-но?.. Рукой не притронешься — пыль
      Сомнения, неуверенность Сысолятина оставались до того времени, пока в павильоне Культуры не был выставлен его стенд.
     
      УРАЛЬСКИЙ КУДЕСНИК
     
      ВЫ НЕ БЫЛИ в павильоне Культуры? — можно было услышать в разных уголках выставки.
      — Посетите третий зал, не пожалеете.
      — Левша, настоящий Левша!
      А он, еветлорусый, светлоглазый уралец, чувствовал себя неловко под любопытными взорами множества людей, хлынувших к его стенду — цилиндрической подставке с куполообразным стеклянным колпаком.
      Под колпаком вращался прозрачный диск, замысловато освещённый снизу. На диске — около тридцати экспонатов, до того мизерных, что все до единого могли поместиться на плоскости трёхкопеечной монеты. Даже в линзах пятнадцатикратного увеличения, вмонтированных сверху и с боков колпака, не просто было разглядеть пьедестал, а па нем бюст Владимира Ильича Ленина из серебра; крошки самовары с крани-
      ками тоньше человеческого волоса; шесть складывающихся один в другой кубков из латуни, наименьший диаметром три десятых миллиметра.
      Чем внимательнее всматривались, тем больше раскрывали диковин. Еле заметные пунктирные змейки оказались двумя велосипедными цепями из ста шестидесяти восьми деталей, свободно входящими в просверлённое тело обыкновенной швейной иглы, а кругляшок меньше спичечной головки — забавным медвежонком, катящим бочонок. Разбросанные по диску песчинки превращались под лупой в шахматные фигуры из латуни, стали и пластмассы. Кони и пешки диаметром основания в треть миллиметра были до того изящны, художественно тонки, что брало сомнение: способен ли человек такое сотворить?
      Посредине диска отливала серебром пластинка с рисунком шахты и четырехстрочной надписью на пространстве в 1,8 миллиметра: «Урал — родина умельцев. Артёмовский, Свердловской области. Работа А. М. Сысолятина. Сентябрь, 1961 года».
      Поначалу дирекция ВДНХ думала задержать Александра Матвеевича дней на десять, чтобы он в это время давал объяснения к миниатюрам, но вскоре отъезд отложили на неопределённый срок.
      Неприметный стенд притягивал к себе наибольшее число, посетителей павильона Культуры. Иные московские школьники по нескольку раз приходили смотреть уральские диковины.
      Как-то, возвратись в павильон, Александр Матвеевич застал возле своего стенда стайку любопытных семиклассников и двух бондарей с Поволжья. Кряжистые волжане сидели, на корточках, разглядывали на нижней полочке подставки графин, в котором каким-то чудом оказался дубовый, перепоясанный четырьмя стальными обручами бочонок из сорока-деталей, ёмкостью на два стакана жидкости. Дважды уже наведывались сюда бондари; кажется, насмотрелись вдоволь, — нет, опять пришли, и старик продолжает удивляться:
      — Я верную тысячу бочек за свою жизнь переделал, а ума не приложу, как ты, уралец, туда пролез, обручами бочонок связал. Щелинки нигде. Так детали подогнать на свободе не суметь, не то что в графине.
      Услышав, с каким почтением старик заговорил с подошедшим белокурым молодым человеком, девочка с толстыми косами и бантиками раскрыла на него большущие глаза.
      — Это вы Левша?.. Почему Левша? Всё левой рукой сделали?..
      А мальчишка спрашивал:
      — Цепь, наверно, как волосик порвётся, если её тронуть?
      Александр Матвеевич объяснил детям, что работает обеими руками и больше даже правой. Он вынул из-под колпака одну из двух цепочек, состоящую из семидесяти восьми звеньев, подвесил на неё пятисотграммовый груз, и цепочка-паутинка выдержала вес.
      — Ещё покажите, ещё! — подпрыгнула от удивления девочка.
      Александр Матвеевич расщедрился. Извлёк пинцетом из-под колпака самовар высотой 5 миллиметров, снял с пего конфорку, крышку, заглушку, краник, показал детям через увеличительное стекло. Затем достал швейную иглу диаметром 0,8 миллиметра, вынул из этой иглы вторую, вполовину тоньше, а из той — третью, диаметром 0,15 миллиметра.
      — Как это вы, товарищ Сысолятин? — пристал паренёк. — Пальцы-то не сдержат.
      — Сдержат. Можно и нитку с закрытыми глазами в ушко продеть.
      — Загнул! — шепнул товарищу быстрый парнишка с густой шевелюрой и скрылся за его спиной.
      Александр Матвеевич услышал шепоток парнишки, сунул ему в руку носовой платок.
      — Повязку сделай, крепкую, чтобы ничего не видать.
      — Кому? — всполошился парнишка.
      — Мне, конечно. Ты же задавакой меня считаешь. Давайте, девочки, ещё платки! — и пригнул голову, чтобы детям •сподручней было накинуть повязку.
      Из трёх платков сделали надёжную, с тугим узлом повязку — ничегошеньки не увидишь.
      Дети застыли в ожидании.
      В левой руке Александра Матвеевича, между подушечками большого и указательного пальцев, блестело игольное ушко, в правой была нитка. Подняв раздвинутые руки на уровень подбородка, он начал медленно сводить их. Едва они сошлись, как кончик нитки метко угодил в ушко иглы. Мгновение — и нитка оказалась продетой. Повышенная осязаемость кожи пальцев заменила Александру Матвеевичу зрение.
      — Браво! — ликовали дети. — Сила!
      Зачастили в павильон Культуры к стенду Сысолятина и участники ВДНХ. Однажды наведался почтенный старец, мастер орнаментального ковроделия из Туркменистана. Он снял пышную шапку с седой головы, сказал по-восточному цветисто:
      — Ты расстелил, сын мой, свой ковёр, и я прочитал твоё сердце!
      Но не обошлось и без курьёза.
      Недели через три после открытия стенда Сысолятин был взят в тугое кольцо группой человек в шестьдесят из Тулы. Возможно, на них повлияло ненастье (сыпал раздражающе нудный мелкий дождь) или они сильно устали от хождения по огромной выставке, — как бы там ни было, но настроение туляков оказалось явно не в пользу Александра Матвеевича. Слово, которым он обычно предварял показ миниатюр, одни слушали рассеянно, безразлично, другие посматривали уныло в его сторону. Чтобы подбодрить угрюмых туляков, Александр Матвеевич рассказал им, как забавы ради сделал из серебра блоху натуральной величины, и как та блошка подпрыгивала на шести лапках-пружинках, двигала головкой и усиками. Надеялся развеселить людей, а получился конфуз.
      Вихрастый парень зашумел на весь зал:
      — Ты, братец-уралец, отстал годков на сто!
      — Не слышал, поди, что тульский Левша блоху подковал, — прибавил тучный старик усач. — Лескова почитай!
      — Мне кажется, товарищи из Тулы должны знать, что живого Левши не бывало ни у них, ни в другом месте, — вмешался пожилой гражданин, который в третий раз подошёл к стенду уральца.
      Как так не бывало?! — опять не утерпел вихрастый парень.
      — Мне можете не верить, ваше право, а Лескову поверите? Не кто другой, а он сам дал разъяснение в тысяча восемьсот восемьдесят втором году в заметке «О русском Левше». Там так и сказано: Левша есть лицо мною (то есть Лесковым) выдуманное. По так как в заметки прошлого века никто почти не заглядывал, то заблуждались в отношении Левши целых восемьдесят лет. Вам-то простительно, иные литературоведы и те ошибались.
      — А вы, простите, откуда всё это взяли? — спросил один из туляков.
      — Специальность у меня такая — тридцать лет в литературных архивах работаю. Да и вам не трудно убедиться. Посмотрите седьмой том Лескова, его заметку о Левше, по-моему, на пятисотой или пятьсот первой странице.
      Туляк невольно проникся уважением к эрудированному человеку, к его памяти. Сомнение у него отпало. Он обернулся к Сысолятину:
      — М-да Выходит, уралец, ты мечту нашего Лескова жизнью сделал
      И всё же сдаться полностью ему не давала гордость за свою прославленную Тулу.
      — Конечно, Урал знатен мастерами, но и Тула — будь здоров!.. — Погладил усы, сделал приличествующую его возрасту паузу. — Мой старинный друг, тоже оружейник, Почу-каев, на стекле в три с половиной квадратных сантиметра нанёс герб и гимн Советского Союза — 514 знаков. Заметь себе, десятикратная лупа нужна, чтобы прочесть! Получается, не единственный ты в наше время кудесник.
      — Конечно, не единственный. И очень хорошо, что не единственный.
      Не от ложной скромности — это почувствовали туляки — рассказал он об умельце из Армении Казаряне, который на сахарной песчинке создал портрет Фиделя Кастро; о московском инженере Хандросе, собравшем из 1477 деревянных деталей малютку модель самоходной косилки. «О других мастерах говорит больше, чем о себе», — думали туляки, слушая
      Александра Матвеевича и разглядывая его экспонаты. Смотрели придирчиво, основательно, как контрольные мастера, выверяющие приборы космического корабля, но ни к чему придраться не могли.
      — Придётся признать, — произнёс усач-оружейник, — кудесник ты отменный
      В конце дня, когда схлынул поток людей, методист павильона пригласила Сысолятина к столику с книгой отзывов, раскрыла её на записях последних трёх недель.
      — Читайте, читайте, Александр Матвеевич! Почти все отзывы о вас.
      Десятки страниц. Разные почерки совершенно незнакомых людей Дух захватило от их тёплых слов и пожеланий.
      Русский самородок Александр Матвеевич Сысолятин покорил нас своим мастерством. Хорошо бы создать лабораторию художественных миниатюр под руководством Сысолятина. Хорошо бы увидеть труды лаборатории на Всемирной выставке в Москве.
      Инженеры ПОПОВЫ.
      Мы, члены кружка «Умелые руки» Болшевской школы № 2, восторгаемся талантом русского умельца. Расскаокем всем ребятам. Попробуем сделать что-нибудь подобное.
      Оригинально. прекрасно. Мне кажется, полезно применить искусство А. М. Сысолятина в области медицины.
      Врач из Казахстана.
      Одним словом, здорово, по-уральски, Левша — Сысолятин.
      Земляки-уральцы ЕВДОКИМОВ и другие
      Встретилась одна запись не в меру восторженная, высокопарная:
      Изделия уральского умельца, — записал посетитель из города Калинина, — по своему значению равны созданию межконтинентальной ракеты.
      От этой наивной гиперболы неловко стало Александру Матвеевичу. Он закрыл книгу. Методист взяла книгу из его рук.
      — Да вы не смущайтесь. Человек, возможно, и перехвалил, но это же от души! Л знаете, что сегодня записали?!
      И, найдя последний отзыв, прочитала:
      Дорогой Александр Матвеевич! Живой, а не выдуманный Левша! Прими восхищение и благодарность от внуков тульского Левши.
      Невыдуманный Левша. А ведь неплохо сказано, Александр Матвеевич, совсем неплохо.
     
      ШЕСТНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ КОНЕЙ В ОДНОЙ ГОРОШИНЕ
     
      НА ПОЛТОРА месяца, что Александр Матвеевич провёл в первый раз на ВДНХ, его посетили люди из пятидесяти шести стран. Мир разглядывал уральские диковины, и ни один из зарубежных гостей не мог припомнить, не мог назвать что-либо схожее с миниатюрами русского Левши ни в своей стране, ни в иных государствах.
      В один из октябрьских дней с медлительной торжественностью вошли в третий зал павильона Культуры улыбающиеся индусы. Приложили ладони к груди, наклонили головы в чалмах и, уважительно глядя тёплыми глазами на Александра Матвеевича, что-то зашептали переводчику.
      Он представил их уральцу:
      — Ювелиры и мастера резьбы по слоновой кости. Из Кашмира и Раджастана. Читали о вас. Просят, если возможно, посвятить в некоторые тонкости вашей работы.
      — От вас у меня секретов нет, — сказал Александр Матвеевич знаменитым мастерам, истоки искусства которых уходят в глубочайшую древность.
      Он знал: уже в третьем тысячелетии до нашей эры в бассейне Инда были известны тончайшие по сверлению и шлифовке камней ювелирные изделия, расписная керамика, резьба по слоновой кости. И поныне продолжают славиться в мире индийские миниатюры.
      О шедевре современного народного искусства Индии — горошине из слоновой кости — Александр Матвеевич узнал незадолго перед выездом в Москву.
      «Горошина разъёмная, — писал товарищ, который видел её. — Диаметром семнадцать миллиметров. Только раскрыли, и .из полого её нутра высыпало «стадо» слоников — сорок крохотных фигурок».
      Известие об уникальной работе индусов раззадорило Александра Матвеевича. Размышлял: можно ли создать вешицу размером с ту же горошину, но сложнее, — по принципу, скажем, русской матрёшки. Неделями подсчитывал, готовил оснастку, тренировал пальцы на пробах и, когда пробные изделия получились такими, какими он хотел, поверил, что замысел осуществим.
      А замысел был дерзкий.
      Александр Матвеевич решил сделать кубок из органического стекла. В него поместить разъёмный шарик диаметром в индийскую горошину — семнадцать миллиметров. Внутри этого шарика — второй кубок, а уже в том кубке столик с шахматами.
      Начал с изготовления шахматных фигур — наиболее трудоёмкой, скрупулёзной части микроминиатюры. И вдруг — приглашение на ВДНХ, связанные с поездкой хлопоты. Но всё же сумел закончить и захватить с собой в Москву несколько пешек и коней. Их диаметр — 0,3 миллиметра, высота пешки — 0,4, коня — 0,6 миллиметра.
      Не без любопытства слушали гости рассказ о микроминиатюре, разглядывали фигурки-песчинки из серебра и золота. До этих минут они были совершенно уверены, что горошина со слониками не имеет конкурентов среди современных миниатюр. И надо же: прославленных мастеров, чей опыт уходит корнями в пласты тысячелетней культуры, превзошёл человек из шахтёрской семьи, — ведь в ней, наверно, никто понятия не имел о подобном искусстве!
      Но если на некоторых лицах и появилась досада, то была она мимолётной. Гостей подкупало ювелирное искусство
      умельца, его искренняя доброжелательность и щедрость. Молодой русский кудесник ничего не скрывал от гостей. Он наделял их бесценными зёрнами опыта, как может наделять отец сына или брат родного брата. И замыслы свои не утаивал.
      — Представьте себе шахматную доску величиной в этот квадратик, — говорил Александр Матвеевич, показывая на торец спички. — На ней разместятся тридцать две фигуры. Вот такие, как здесь. Только ферзи и короли будут на одну-две десятых миллиметра выше, чем кони.
      Один из гостей, высокий худой индус, поинтересовался, отчего Александр Матвеевич решил сделать шарик, а не горошину.
      — Уральские горошины не имеют удлинённой формы. Они походят на шарики — климат у нас другой.
      Хрупкая, с вишнёвой метиной на лбу учительница из Кашмира певучей скороговоркой что-то рассказывала Александру Матвеевичу. По мимике лица, по жестам он понял: она благодарна русским, она счастлива — она в Москве.
      Индианка не отходила от подставки с миниатюрами, постукивала ноготком мизинца о стеклянный колпак с той его стороны, где стояли шахматные фигурки, и через переводчика спрашивала:
      — Наша горошина прячет сорок слоников. Сколько в неё могло бы спрятаться таких шахматных коней и пешек?
      Александр Матвеевич бегло прикинул.
      — Тысяч шесть. Возможно, до семи тысяч.
      Неожиданно загремел грудной бас:
      — Неправильно, товарищ Сысолятин!
      Александр Матвеевич увидел позади индусов мускулистого юношу в вышитой украинской рубашке. Подумал: «Может, я ошибся, преувеличил немного, но зачем он при гостях?..»
      Юноша не унимался:
      — Вы как считали — фигуры лягут плотно?
      — Плотно.
      — Тогда ошиблись, — ещё больше.
      Извинившись перед туристами из Индии, юноша протис-
      нулся вплотную к стенду, показал Александру Матвеевичу мелко исписанный листок блокнота.
      — Пока вы тут объясняли, я подсчитал. Диаметр их горошины семнадцать миллиметров. Так? Толщину стенок я взял в два миллиметра, больше не будет. И получаю объём горошины 902 кубических миллиметра. Верно?
      Посмотрел, как реагирует уралец, и снова карандашом в бумагу.
      — Беру ваши фигурки. При общем основании 0,3 и средней высоте 0,5 получаю объём фигурки — 0,0353 кубического миллиметра. Теперь делю объём горошины на объём фигурки и получаю: в знаменитой индийской горошине спрячутся 25 600 ваших шахматных фигурок. Вот так!
      Переводчик слово в слово передавал индусам разговор юноши с Александром Матвеевичем.
      — Делаю поправку на зазоры, так как лечь плотно фигуры не смогут. Беру отдельно пешек и коней. Что получаем? В горошине поместится не меньше 21 тысячи пешек или же табун коней — 16 тысяч!
      Юноша обернулся к индусам с видом победителя. Он наслаждался растерянностью гостей так, будто он сам сотворил чудо-миниатюры.
      И надо же, чтобы с уральскими диковинами случилась презабавнейшая история!
      Как-то в павильоне неожиданно для Александра Матвеевича появились человек тридцать туристов из США. О миниатюрах они, вероятно, не слышали. Один из них, увидев оригинальный стенд, с ходу настроил фотоаппарат, чтобы снять миниатюры. За ним другие энергично штурмовали уголок с необычными экспонатами. Но сообразив, что подобных лилипутов сфотографировать невозможно, переключились на Александра Матвеевича. Направили на пего портативные кино- и фотоаппараты, микрофоны репортёрских магнитофонов, забросали его вопросами, шутили, смеялись, — и вся эта напористая, весёлая суета забавляла и самих американцев, и Александра Матвеевича.
      Один только пружинистый крепыш не снизошёл до общего разговора. Деловито ходил вокруг стенда, прилипчиво глядел миниатюры, потом подозвал через переводчика Александра Матвеевича. Сначала попросил спять колпак, коснулся пинцетом шахматных пешек, копя, медвежонка, кубков, потом стал уточнять, из какого металла они сделаны, тыкал в них носом, точно принюхивался, и неожиданно бухнул:
      — Покупаю!
      «Толстяк, видимо, решил развлечься, не может он не знать, что ВДНХ не ярмарка», — подумал Александр Матвеевич и ответил шутливо:
      — У вас долларов не хватит. Я дорого беру.
      Американец глянул на уральца с гордой снисходительностью:
      — Мой сосед по вилле приобрёл в Шотландии церковь двенадцатого века. Ему понравились древние скульптуры, росписи стен, а мне — ваши миниатюры. Не поскуплюсь.
      Переводчик подтвердил, что с Александром Матвеевичем разговаривает миллионер, владелец акций нескольких американских монополий. Да и поведение туристов подтверждало это. Как бесцеремонно ни мяли они бока друг другу, вокруг миллионера непременно оказывалась зона неприкасаемости.
      — Сэр настаивает, чтобы вы назвали цену миниатюрам, — добавил переводчик.
      — Я их не продаю.
      — Но деньги, деньги! — повторял преуспевающий, должно быть, на Уолл-стрите бизнесмен.
      Для него было нелепо, дико, непостижимо: человек отказывается от долларов!.. Длинноногий репортёр американской газеты, с которым миллионер перекинулся несколькими словами, тоже стал уговаривать Александра Матвеевича. Когда же он наотрез отказался продолжать разговор о купле-продаже, репортёр подковырнул уральца:
      — Я понимаю, мистер Сысолятин. Вам не дано права распоряжаться своими миниатюрами. Они собственность государства.
      — Ошибаетесь, сэр. Миниатюры принадлежат мне. Могу их подарить хотя бы вам, если захочу.
      — И вы делали кому-нибудь подобные подарки?
      — Делал.
      Лукавинка блеснула в глазах репортёра.
      — Скажите, мистер Сысолятин, вы смогли бы создать миниатюрный морской корабль?
      — Думаю, да.
      — Известно ли вам, что наш уважаемый президент с детских лет коллекционирует модели кораблей морского флота?
      — Любопытно.
      Магнитофоны и киноаппараты опять настроились на Александра Матвеевича.
      — Может быть, мистер Сысолятин захочет сделать миниатюрный корабль в дар нашему президенту? Подарок был бы принят с благодарностью.
      То, что Александр Матвеевич помедлил с ответом, подбодрило репортёра. Он уже предвкушал сенсацию, как вдруг услышал:
      — Появятся на вашем берегу мирные ветры, я целый флот вам подарю
      Репортёр, разочарованный, что задуманная сенсация не удалась, поморщился:
      — Я думал, вы простой человек, а вы коммунист!
      — И то и другое, сэр, — улыбался Сысолятин. — И то и другое.
     
      ПТИЦА ШАХТЁРСКАЯ, БЕЛОЗВЕЗДНАЯ
     
      РАЗГОВОРЫ об уральских умельцах так или иначе завязывались на ВДНХ ежедневно, и Александр Матвеевич, естественно, вспоминал при этом своих друзей — новаторов лаборатории и горняков «Булапаша-З».
      Все шахты посёлка ему близки, но третья ближе и роднее.
      Приходит ли он в просторный, светлый зал электроподстанции или забирается глубоко в штреки и забои — повсюду ощущает ритмичный пульс автоматических установок, песенное жужжание реле, тихую перекличку контактов и датчиков, сделанных коллективом лаборатории. В любое время года, суток глубоко, ровно дышат вентиляторы главного проветривания и участковые вентиляторы с дистанционным управлением, безотказно действуют водоотливы и аппараты заполнения бункеров углём. И ему приятно думать, что все эти мыслеемкие машины и приборы сработаны его друзьями, приятно видеть, что шахтёры любят, лелеют, берегут автоматы, как самые драгоценные сокровища.
      Дружба Александра Матвеевича с горняками «Буланаша-3» стала ещё крепче после испытаний первой в Советском Союзе системы беспроводной магнитно-звуковой связи поверхности с шахтой.
      Испытания проводились до поездки Александра Матвеевича на ВДНХ. Год почти прошёл, но в памяти в малейших деталях запечатлелись те тревожные минуты.
      Предельная глубина шахты. Высота забоя чуть больше метра. Возле остановленного на ремонт транспортёра присел Александр Матвеевич. Проходческая бригада перешла на другой участок, на этой максимальной глубине он остался один. Со свода на каску срывались тяжёлые капли, рвали тонкую паутину тишины. Луч шахтёрской лампы осветил рыжебурые стойки крепёжного леса, ёжистую краюху чёрной стенки, остановился на циферблате ручных часов. Приближались минуты испытаний. Наверно, товарищи уже обошли пятикилометровый круг петли, проверили, не оборван ли алюминиевый провод, в порядке ли усилитель Какое будет счастье услышать голос через сотни метров породы и угля!
      С малолетства Саша был знаком с шахтёрскими радостями и бедами, восхищался неустанным мужеством горняков. Мальчишки рудничного посёлка Елкино чаще всего играли в стаха-
      новские рекорды или в аварии. Сашу обычно выбирали командиром горноспасателей. С отрядом ребятишек проникал он в подземные выработки, откапывал «пострадавших», отхаживал их, как это делали взрослые.
      Но были не только игры.
      В дни похорон погибших при обвалах старой шахты, когда деревенский оркестр из трёх труб и барабана глушил истошный вдовий плач, Сашина команда приходила к мальцам-си-ротам, отдавала им свои богатства: перочинные ножики, удилища с самодельными крючками, книжки с картинками.
      Горе взрослых, горе в семьях шахтёров становилось его горем. Оно вызывало саднящую боль и злость к человеческому бессилию: как, почему отчаянно смелые люди не могли вырваться из-под породы, не смогли одолеть воду или огонь?..
      Повзрослев, познав опасный горняцкий труд, Саша понял: одной физической силой или храбростью беду не одолеешь. Гостья-беда нередко оказывается роковой из-за того, что шахтёр не может услышать товарищей, идущих к нему на помощь, не может подать им голос.
      Саша мечтал, видел во сне и наяву сказочную птицу. Она представлялась ему звёздно-серебристой, как снег на солнце, заливисто-звонкой, как жаворонок, доброй, как мать. Она являлась к шахтёрам в миг катастрофы, клювом пробивалась к ним сквозь завалы, крылом тушила пожары, белой грудью прокладывала сквозь толщу земли широкую, как просека в лесу, дорогу на поверхность.
      Шли годы. Многое изменилось на шахтах Урала, а птицы такой не было. Не потому ли погиб на старой елкинской шахте «Ключи» его брат Николай, не потому ли горе всё ещё время от времени врывается в семьи шахтёров?
      Может быть, радио?!
      Уходили пехотинцы-разведчики в тыл врага, а радио связывало их с командиром, с товарищами, с жизнью Улетал Александр Матвеевич на бомбардировщике далеко от переднего края, попадал в паутину огня зениток и «мессеров», по радиоголос аэродрома был с экипажем, бодрил, вселял
      веру, что не страшен дьявольский огонь, что самолёт пробьёт его стену. И пробивали, и снова громили врага Проложил Юрий Гагарин дорогу в космос, впервые оторвался на сотни километров от Земли, а радиосвязь между космонавтом и Землёй была непрерывной Так неужели в шахту нельзя? Можно. Но обычные радиоволны сквозь земную толщу не проникают. Требуются электромагнитные волны особой длины. И такие пригодные для беспроводной связи электромагнитные волны новаторы в лаборатории успешно использовали.
      Схему беспроводной связи опробовали в лабораторных условиях. Расчёты показывали, что электромагнитная волна должна дойти до глубины более шестисот метров. Здесь глубина меньше. Почему же он не слышит? Неужто не дойдут до него голоса с поверхности?
      Александр Матвеевич выключил свет, чтобы не отвлекал, весь превратился в слух. Несколько шахтёров с приёмниками в нагрудных карманах находились на горизонтах ближе к поверхности. Он один ушёл на максимальную глубину. Достигнет его волна — успех полный
      Александр Матвеевич прикрепил крохотный, чуть больше спичечной коробки, приёмник к каске, у самого уха, прислушивался к нему с трепетом и надеждой, как прислушивается мать к больному, с едва мерцающим дыханием ребёнку
      Долго приёмник молчал. Потом появился шум, похожий на далёкий всплеск морской волны. Исчез и снова появился, чуть громче. Мерещился едва различимый стук. Звуков ясных не было. «А если мой конденсатор переменной ёмкости шалит, не так сделал его?.. Возможно, недоучёл что-нибудь, — это же шахта, глубина, не лаборатория »
      Три товарища из радиогруппы — с ними Александр Матвеевич создавал приёмник и промышленный образец системы электромагнитной связи — уже давно должны были подать голоса с поверхности. Неужто не оправдаются надежды людей?..
      Шум снова пропал, приёмник точно задохнулся. Возможно, прошли секунды, возможно, час, — Александр Матвеевич
      не смог бы сказать. Бежать к телефону, который на несколько забоев один, звонить, узнавать, случайна ли задержка или отменили испытания? Нет, уйти нельзя, он должен ждать Телефон Беда, а не связь. Страдают люди, страдает план. Предупредят сверху об аварийном положении в какой-нибудь выработке, и, пока найдут горного мастера, пока тот предупредит бригады в забоях, час и больше пройдёт. Надеялся — идёт замена устаревшей телефонной связи, по созданному в лаборатории образцу заводы выпустят приёмники для всех шахтёров, безопасным станет труд, выше добыча угля, «Не слишком ли понадеялся, Александр Матвеевич?..»
      Он включил свет, снял приёмник с шлема — проверить настройку. И в тот же миг приёмник будто встрепенулся. Александр Матвеевич услышал глухой далёкий голос и не по интонациям, не по тембру, а по характерным паузам, по взволнованности узнал руководителя радиогруппы лаборатории Анатолия Иннокентьевича Сотникова.
      — Внимание в забоях! Начинаем испытание. Даю проверку: один три пять..: десять
      С каждым словом голос звучал яснее, звонче.
      — Слышите, товарищи шахтёры? Александр Матвеевич, слышите меня?
      — Слышу! Ура!!! — закричал Александр Матвеевич, хотя его голос не в состоянии был пробить даже полметра угольного пласта.
      От волнения забыл, где он, вскочил на ноги, ударился головой о низкий свод, расхохотался, стал выбираться из забоя.
      В штреке, приближаясь к подъёмной клети, он нагнал шахтёров испытательной группы. У троих в нагрудных карманах, у троих на касках были приёмнички. Шахтёры обрадовали: и они ясно слышали поверхность.
      В те минуты Александру Матвеевичу казалось: шахта залита весёлыми огнями, светлой песней, подъёмник мчит его не к поверхности земли, а ввысь, к солнцу, куда взмывает, увлекая за собой людей, белозвездная птица из детских грёз.
      Это чувство окрыленпости долго не оставляло Александра
      Матвеевича и на Урале и в Москве, куда вместе с ним примчалась его белозвездная птица.
      Её демонстрировали в павильоне «Промышленность РСФСР» ещё с двумя автоматическими установками лаборатории уральцев. Как хотелось Александру Матвеевичу быть рядом со своим другом Александром Ивановичем Шаповаловым и, так же как он, рассказывать посетителям выставки о новинках техники, созданных родным коллективом!
      Однажды посчастливилось несколько часов быть возле белозвездной птицы.
      Вышло это случайно.
      Чтобы наскоро пообедать, Александр Матвеевич поспешил из павильона Культуры в ближайшее кафе. Оно оказалось переполненным.
      Раздумывая, ждать ли, пока освободится место, или перекусить в буфете, Александр Матвеевич прислонился на миг к колонне. Кто-то положил руку на его плечо.
      — Будьте ласкав, соудруг Сысолятин! До нас просим.
      Александр Матвеевич увидел высоченного забойщика из
      Остравы, одного из туристов группы, которая накануне знакомилась с его экспонатами. Лестно было, что чех запомнил фамилию и улыбался во всё краснощёкое лицо.
      Едва успел Александр Матвеевич согласиться, как забойщик уже подводил его к друзьям-шахтёрам. Они душевно встретили уральца.
      — Добри дэн, соудруг!
      — Здрав-ствуй-те!
      — Наздар!
      Человек двадцать, сидевшие у сдвинутых столиков, обращались то по-русски, то по-чешски, то смешивая оба языка. Каждый предлагал свой стул. Но краснощёкий забойщик уже нёс откуда-то лишний и усадил Александра Матвеевича возле себя.
      - — Пиво, славне пиво. 3 Пльзня, — предложил забойщик, огромными ручищами придвигая к Александру Матвеевичу с полдюжины бутылок и закуску.
      Разговор коснулся кухни. Чехи хвалили свои тбпинки — жареный хлеб, натёртый чесноком, и разные кнедлики: гоуско-ве — гарнир к мясу из варёного теста, швесткове — сладкое варёное тесто со сливами. Александр Матвеевич не оставался в долгу, приглашал отведать уральские пельмени.
      — Мой отец, Матвей Аверьянович, ловко их лепит, а я с ним наперегонки, кто больше. Сварим тысячи две сочных пельмешек — на всех хватит. Приезжайте.
      Сосед справа, хорошо владеющий русским языком молодой чех, вспомнив крошечную пластинку среди экспонатов, спросил, почему на ней выгравирован копёр, какое имеет отношение шахта к миниатюрам.
      — Самое близкое. Горняки Урала послали меня в Москву. Я в шахтной лаборатории работаю, конструктором.
      Чехов заинтересовали подробности.
      Александр Матвеевич рассказал, что первую в стране лабораторию рабочего-новатора организовали инженер Ковыр-шин и шахтные слесари-рационализаторы Хорьков и Шаповалов, что за два года его друзья создали больше двадцати электронных схем и конструкций автоматов.
      — На шахтах Буланаша установлены электронные приборы нашей лаборатории.
      — Электроника?! — с ноткой сомнения переспросил молодой чех. — В вашей лаборатории учёные? Инженеров много?
      — На тридцать человек два инженера: начальник лаборатории и руководитель группы оформления технической документации. Электронные схемы, конструкции автоматических приборов разрабатывают вчерашние шахтёры, рабочие-пова-торы.
      — Виборне! Подпвне! — ликовал старейший шахтёр, пенсионер из Кладно, и стал вспоминать, какую Россию он видел в двадцать втором году, когда приехал в Москву с делегацией горняков Чехии и был в Кремле на приёме у Ленина.
      Близился к концу обед, а разговор не затухал. Больше всего вопросов было о том, как на Буланаше живут-творят рабочие-изобретатели.
      — Подиватисе! — размечтался богатырь с Остравы и пристал к руководителю группы с просьбой отложить поездку домой — вылететь дня на три на Урал, в гости к шахтёрам.
      Это оказалось невозможным, и Александр Матвеевич предложил:
      — Хотите, сегодня покажу и электронную аппаратуру и рабочего-новатора нашей лаборатории?
      — Не на космическом ли корабле полетим? — принял это за шутку молодой чех.
      — Почти
      Не прошло и двадцати минут, как чехословацкие туристы оказались в зале павильона «Промышленность РСФСР», где демонстрировались экспонаты шахтной лаборатории. Пробиться к ним, особенно к Александру Ивановичу Шаповалову, было нелегко. Его держали в плотной осаде шахтёры Польши. Им не терпелось разглядеть-прощупать новинки горняцкой автоматики, уточнить, как работает насосная станция, приборы управления ленточными конвейерами и установка беспроводной связи поверхности с шахтой.
      — Александр Иванович! Товарищи чехи пришли тебя послушать! — предупредил Сысолятин товарища и сказал гостям, что это и есть руководитель группы автоматизации горного оборудования лаборатории Шаповалов, недавний шахтный слесарь.
      Шаповалову пришлось извиниться перед чехами — шахтёры Польши не хотели его отпустить от себя. Но гости не были в обиде, Сысолятин заменил своего товарища. Он им рассказывал об установке беспроводной связи, говорил о том, как радиогруппа лаборатории создавала её, как она вела себя па испытании в шахте «Буланаш-3». Он говорил о своей белозвездной птице жарко, влюблённо, делился самым сокровенным, как делятся люди только со старыми, близкими друзьями.
      Молодой чех допытывался, как монтировать приёмник, чтобы он был таким компактным и восприимчивым к электромагнитным волнам, и кто изобретатель динамика. Сысолятин, который охотно отвечал на все вопросы, на последний не ответил. Это не понравилось подошедшему Шаповалову.
      — Не юли, Саша! Отвечай, раз спрашивают. Скажи товарищам: ты делал. Не скромничай!
      И узнали чехи от Шаповалова, что первые экземпляры самых чувствительных и крохотных датчиков и реле ко всем рождённым в лаборатории автоматическим устройствам готовит Сысолятин. На его датчиках проводятся экспериментальные проверки идеи и схемы, созданной новаторами. Он помогает разрабатывать действующие модели новых радиоэлектронных установок, участвует в их лабораторном опробовании, в изготовлении промышленных образцов.
      — Приёмник с динамиком Сысолятина принят заводом к серийному выпуску. Скоро получим тысячи экземпляров.
      Гости переглядывались, перешёптывались, удивлённые тем, что ещё узнали об уральском Левше.
      Накануне, рассматривая его художественные изделия, они говорили, что миниатюры Сысолятина могут украсить любой музей любой страны. А оказывается, это не всё, на что он способен.
      Где же, когда и как развивался уникальный талант уральского Левши?.. Ненадолго оглянемся назад.
      Забурлила, зазвенела сотнеголосо бревенчатая двухэтажная школа. Распахивались створки окон, барабанили каблуки по скрипящим половицам и ступенькам — хлынул вниз, во двор и на улицы Ирбнтскпх Вершин поток ребят.
     
      ПЯТНАДЦАТИЛЕТНИЙ ГОРНЯК
     
      ПЛАНЁР запустили, Пётр Александрович!
      — Ёлкинские Сашина команда!
      — Анна Прокопьевна! Мальчишки на крыше!
      И из хат Ирбитскнх Вершин высыпали и взрослые и малышня.. Сколько село стоит у истоков Ирбитки, такого не видывало, чтобы из дерева и бумаги живого сокола сделали.
      Сначала, когда мальчишкам удалось поднять планёр над крышами, он словно раздумывал: лететь или не лететь? То выискивал сизые над дымоходами дорожки, то срывался с них, раскачивался неуверенно и неловко И вдруг, набравшись храбрости, задрал голову, скользнул на плечо невидимой восходящей волны и с ней — в весеннюю синеву!
      Запрыгала на школьной крыше, заликовала пятёрка ребят из Елкино — -та самая, что создала и запустила планёр.
      — Марш вниз! — кричала со школьного двора классный руководитель шестого, учительница математики Анна Прокопьевна.
      Хоть и побаивались Анны Прокопьевны, а приказания её и не думали выполнить: уж так славно парил в вышине планёр, что оторвать от него глаз было не во власти пареньков.
      — Сойди, пожалуйста, Саша, дело есть, — сказал совсем негромко учитель физики Пётр Александрович Булгаков.
      Если бы директор школы или даже отец велели ему спуститься в эту минуту с крыши, вряд ли Саша пересилил бы себя, но Пётр Александрович!..
      Как-то намекнул он, что школе нужен физический кабинет, слегка намекнул, а уж Саша с тремя дружками, тоже влюблёнными в физику и в Петра Александровича, зачастили в механическую мастерскую шахтоуправления, становились к тискам и к токарному станку. Немудрёные вещи делали: кронциркули, простейший динамометр, а как приятно, что Пётр Александрович говорил на уроках: «Этот опыт мы произведём с помощью динамометра наших ребят» или ещё что-то в том же роде.
      Удачно получились у Саши школьные весы — маленькие, изящные, точные. Когда он принёс весы в физический кабинет, девчонки не хотели их из рук выпустить. Пётр Александрович при всех назвал тогда Сашу своим помощником.
      Как же можно не услышать тихого голоса Петра Александровича! Саша с сожалением оторвал взор от планёра, спустился по пожарной лестнице.
      — Не так запустили, Пётр Александрович?
      — Хорошо запустили. Но кто же найдёт его? Похоже, над лесом, далеко за Елкино спустится.
      — Найдём, не беспокойтесь!
      И засверкали голые пятки доморощенных авиаконструкторов. Уж они-то знают каждую лесную тропку, каждую сосёнку и ель во всей округе, — найдут.
      Двое молодых учителей медленно шли к своему дому.
      — Ты мне ребят испортишь, сверхласковый физик, — упрекнула мужа Анна Прокопьевна. — Саше надо серьёзно заняться математикой, а ты всё приборы да планёры
      — Твоя строгость ни к чему, Аннушка. У парня редкий талант проявляется. На что уж крючки и спицы, и те
      — И ты о крючках?! — смеялась Анна Прокопьевна. — Мало женщины уши прожужжали, и мужики начинают
      История со спицами произошла незадолго до запуска планёра и действительно заинтриговала односельчан.
      В субботний полдень, идя со школы домой, Саша увидел в сельмаге редкую толчею. Любопытства ради юркнул в двери, протиснулся сквозь гудящую толпу, заметил в руках у девушки покупку: толстоголовые, неуклюжие, с налётом ржавчины крючки и спицы.
      Саша прыснул:
      — Почём рогатины?
      Девушка вгляделась: таким инструментом ни носки, ни тем более кофту не свяжешь. С досады озлилась на Сашу:
      — Чего хихикаешь, тебе и таких не сробить.
      — Сроблю, какие ты и не видывала. Кружева вязать будут.
      — Языком лихо вяжешь, хвастуша
      Пропустив мимо ушей колкость, Саша предупредил покупательниц:
      — Рукодельницы! Пальцы пожалейте. Этакими рогатинами не варежки вязать — на медведя ходить.
      Женщины и до появления Саши видели, что товар никудышный, брали потому, что даже спицы крайне редко бывали в сельмаге. Обещание Йатаи которого знали как лихого на работу паренька, сделать вязальный инструмент вполне устраивало, и некоторые женшины побросав на прилавок товар, затребовали обратно деньги.
      Очередь стала таять. Продавец накинулся на СаШу:
      — Зачем народ мутишь? Куда дену товар?
      — Пригодится для охоты, — съязвил Саша, убегая.
      — Пожди, сморчок, Матвею Аверьяновичу нажалуюсь! Задаст тебе охоту
      Но шахтёр Матвей Аверьяновнч Сысолятин, услышав о случае в сельмаге, рассмеялся и разрешил Саше поработать у домашних тисков.
      Остаток субботнего дня и воскресенье с утра до вечера Саша мастерил крючки и спицы. Сделал их штук полтораста и в понедельник роздал женщинам и девушкам. Односельчанки подолгу разглядывали серебристые, отшлифованные до зеркального блеска спицы и крючки. Они оказались настолько удачными, что рукодельницы могли бы из паутины кружева вязать.
      Но, пожалуй, самой большой страстью Саши в то время были часовые механизмы.
      Дома все его признавали за старшего над настенными ходиками, древними, как бабушка. Они не знали остановок, показывали верное время, пока брат Степан не надумал забрать у Саши его монополию. Однажды Степан стал копаться в ходиках и сломал зубчатое колёсико. Пришёл Саша из школы, а мать чуть не плачет. Начал её успокаивать:
      — Это даже хорошо, маманя, что поломалось. Новое сделаю — век послужит.
      И сделал, и затикали часы по-прежнему.
      Когда соседки узнали, что Саша смастерил зубчатое колёсико, обновил ходики, к нему зачастили и знакомые и незнакомые.
      Откажется часовой мастер в районном центре — Сухом Логу — ремонтировать безнадёжный механизм, бегут на выручку к Саше, Сунут на рынке швейную развалину-машину непонятливой хозяйке, и она к нему. А Саша-кропотун, как ласково звала его бабушка, не беря ни копейки за ремонт, чистит стёршимся напильником ржавые детали, подгоняет, возится иногда весь праздничный день, пока машина не заблестит, не запоёт, не проведёт ровную, без единого обрыва строчку.
      Протоптали тогда дорожку к дому Сысолятиных не только с родного посёлка Елкино — из Ирбитских Вершин, со станции Алтынай. Другим было бы в тягость, а Саше — удовольствие. Выполнит школьное задание — и к верстаку, что отец пристроил возле ворот. Бывало, и зимой его от верстака не оттащишь. Кликнет мать и два и три раза, а он уважительно скажет: «Сейчас, маманя, бегу!» — и снова забудется в работе.
      Затеи Саши Матвей Аверьянович всерьёз не принимал: сам в шахте, сыновья старшие тоже, и меньшому уголь рубать, а не спицами и часиками забавляться. Когда Саша показывал отцу наиболее удачные вещицы, особенно те, что делал для школьного физического кабинета, Матвей Аверьянович подолгу вертел их в истресканных, как пересохшая земля, ладонях, внимательно разглядывал. Видно было — нравится ему мастерство сына, и всё же ворчал:
      — Баловством занимаешься. Лет через пяток быть тебе шахтёром.
      Но и года не прошло, как Саше пришлось заменить отца и трёх братьев.
      В.начале войны на фронт ушли шахтёры Степан, Николай и Иван Сысолятины. За ними призвали в армию и Матвея Аверьяповича. Обычно крутой, суровый с сыновьями, он в тот раз ласково привлёк к себе Сашу, сказал как равному:
      — Оставляю тебя хозяином — ты мужчина.
      И «мужчина» в пятнадцать лет спустился в елкинскую шахту № 5 не на час, как прежде, когда наведывался к отцу и братьям, а как человек, работающий для фронта.
      Его поставили элекгрослесарем, сказали: в забой рановато, успеется. А уже через несколько месяцев пришлось забыть о возрасте Саши. Опять группу шахтёров призвали в армию, и Саша напросился совмещать профессии электрослесаря и взрывника.
      Опасно было взрывное дело в плохо механизированной, запущенной елкинской шахте. Взрывник там как сапёр на фронте: одна ошибка — и нет тебя. Влезешь в узкую щель забоя вслед за бурильщиком, тот пробурит шпур, уползёт назад, а ты остаёшься совсем один. Тихо поскрипывают, потрескивают крепёжные стойки. Каждый твой нерв ощущает это поскрипывание. Кажется, порода жмёт не на стойки, а на твой затылок, на темя. Тебя лихорадит не от холода — от страха. Заставляешь пальцы вставлять в шпур патрон с огнепроводным шнуром, зажечь конец, а мысль сверлит, подмывает: не успеешь, огонь бежит по шнуру быстрее, чем ты ползёшь, — разорвёт!..
      Как-то незаметно для себя Саша забыл о страхе, привык к взрывному делу. И совсем другие мысли стали занимать его в забое.
      Он представлял себе, как эшелоны с углём мчатся к электростанциям, как уголь превращается в кокс, как плавится сталь — та, лучшая броневая, что идёт на танки, та, знаменитая легированная, из которой делают авиационные моторы, пушки и автоматы. Значит, и он помогает отцу и братьям, значит, и он угольком своим участвует в битвах с фашистами.
      В елкинской пятой шахте Саша Сысолятин познал смысл слов: мужество, верность, дружба.
      Когда четырёх шахтёров и его, новичка, засыпало в штреке, когда восемьдесят с лишним часов они были без воды и пищи, оторванные от всего живого, они не сомневались: шахта ищет, рвётся к ним всеми средствами, возможными и сверхчеловеческими, никто не позволит себе отдыха, не будет знать покоя, пока не проложат к ним путь, не вырвут из чёрного плена.
      И пятнадцатилетий горняк отвечал на верность верностью, безоглядной готовностью пожертвовать собой ради жизни товарища, ради коллектива.
      Тоже молодой, всего года на два старше Саши, забойщик Меркурьев проходил однажды «печку» — выработку для вентиляции участка. Саша шёл мимо, увидел, как кровля начинает осыпаться.
      — Бросай, угробит!
      Заело Меркурьева. Широкоплечий, сильный парень, он покровительственно оглядел щуплого Сашу, рассмеялся:
      — Надумал мышонок учить кота технике безопасности
      Не успел Саша и двадцати метров пройти по штреку, как услышал задыхающийся крик Меркурьева — порода накрыла его с головой.
      Подбежавшие с двух сторон шахтёры быстро откинули от Меркурьева породу, сложили стойки крест-накрест, в так называемый «костёр», способный на некоторое время обезопасить заваленного человека от новых обрушений. Шея и плечи Меркурьева стали свободными, но ноги оказались крепко зажатыми глыбой породы — и ручкой отбойного молотка с места забойщика не сдвинуть. Оставалась единственная возможность спасения — вырезать одну из нижних стоек «костра», пролезть внутрь клетки, попытаться там разрушить и отбросить глыбу с ног пленника. Это сделал Саша.
      Без отдыха, не разгибаясь, задыхаясь от угольной пыли, орудовал он возле товарища. Пришлось не бить, а царапать отбойным молотком — не развернёшься в норе. Да и нельзя сильно ударять — больно Меркурьеву, и без того стонет, просит полегче. Но и спешить надо было. Трещали стойки, многотонный корж породы давил на «костёр», угрожал сплющить клетку вместе с двумя парнями в ней. Не думал о себе Саша, рыл, как крот, и вырвал из беды заносчивого Меркурьева.
      Горный мастер похвалил Сашу:
      — Характер отцовский. Нервишки крепкие!
      Нервишки
      Под этим словом старый шахтёр подразумевал многое: и спокойную выдержку Саши, и его сметливость, и самоотверженность, и доброту отзывчивой горняцкой души.
      Возможно, самое важное, что воспитал шахтёрский коллектив в подростке, — это хладнокровное, осмысленное внимание ко всему, что делается вокруг него.
      Her мелочей под землёй. Здесь ничего нельзя делать в полдуши.
      Или отдавай себя целиком, с сердцем, с нервами, со всем, на что ты способен, или уходи и никогда не приближайся к стволу шахты. Даже к заброшенной, давно не действующей не подходи!
      Есть такая рядом с пятой шахтой. Работала когда-то до революции, имела смешное имя «Клара-Лара» — купец-хозяин так назвал её в честь двух своих дочерей. Худая слава шла о шахте-могиле, где не было никакой механизации, где горняки гибли от взрывов рудничного газа метана, от безразличия хозяев к угледобытчикам, которых и за людей-то не считали. Эта худая слава пережила шахту, стала известна из дедовских рассказов поколению Саши Сысолятина. Чёрный, костлявый копёр торчал над «Кларой-Ларой», напоминая горнякам пятой и о былом каторжном труде, и об опасности, которую продолжала таить в себе шахта.
      Её отработанные горизонты находились выше горизонтов действующей пятой шахты. Живую соседку от мёртвой отделяла стена породы метров в тридцать. Если бы горизонты старой шахты наполнились водой, она могла прорваться в пятую шахту и натворить бед. Пришлось поэтому держать у основания ствола «Клары-Лары» камеронщицу — -работницу, которая включала через каждые четыре часа мотор, чтобы насосы выкачивали воду, не дали ей подняться выше допустимого уровня.
      И без «Клары-Лары» хватало работы у Саши — электрослесаря, взрывника, неосвобожденного комсорга шахты. И всё же он «Клару-Лару» не оставлял без внимания — мало ли что может случиться, если время от времени не наведываться к дежурным. Не был Саша прозорливцем, не думал, не гадал, что его случайный приход отведёт от шахты катастрофу.
      В тот день камеронщица Нина Брылина проспала выход на работу, примчалась включать насосы с опозданием на три часа. Вода поднялась на пять метров, мотор оказался на треть в воде. Нужно было несколько метров плыть под водой, чтобы добраться до рубильника и включить его, — девушке это было не под силу. «Пока добегу до шахты, пока придут люди — зальёт всё » — ужасалась она. Когда взбежала наверх, увидела спокойно идущего ей навстречу Сысолятина.
      — Сашенька, милый, горе! — крикнула Нина.
      Он слетел вниз по стволу. Свет маленькой лампы испуганно мигал в бурлящей, поднимающейся воде, — вот-вот и рубильник захлебнётся, тогда уж никто не поможет.
      — Верёвку!
      Саша дважды крутанул вокруг себя по поясу, конец верёвки подал девушке.
      — Спазма схватит — тащи назад! — и нырнул под воду.
      Несколько минут провёл в ледяной воде, но рубильник
      включил. Заурчал мотор. Насос заработал.
      После того дня безусого комсорга стали звать не иначе, как Александром Матвеевичем.
      В сорок втором году смертью храбрых пал старший брат, Степан, — рядовой, пехотинец. Согнулась от горя мать. Совсем взрослым стал Саша. Ещё нет ему и семнадцати, а у него уже седьмой разряд, он по две-три смены не оставляет забоя, работая за себя, за отца и братьев.
      Почерневший до того, что русые волосы кажутся белее снега, возвращается Саша домой. Мать поливает на руки, шею и худые" плечи тёплую воду, подаёт полотенце и говорит, как прежде говорила отцу:
      — Садись, хозяин, ешь
      Весной сорок третьего последнего мужчину из шахтёрской семьи Сысолятииых призвали в армию.
     
      БОЕВАЯ СЛАВА БРАТЬЕВ СЫСОЛЯТИПЫХ
     
      КАК И ТРИ старших брата, Саша получил боевое крещение о стрелковой роте. Но они воевали с первых дней войны; он начал с её второй половины, с наступательных боёв под Минском.
      СаШа оказался солдатом побогаче. Ему не пришлось, как братьям, с бутылками горючей смеси идти против фашистских танков (в такой неравной схватке под Калининой погиб Степан) — Урал сработал для армии достаточно танков, самолётов и «катюш». Не винтовкой образца 1891 года были вооружены стрелки его роты, а новенькими автоматами. И хотя и ему нелегко было воевать, но всё же легче, чем солдатам первых военных призывов, чем братьям, вынесшим трагедию отступления, шедшим где-то недалеко от него тоже на Запад.
      О Николае Саша знал: возвратился после второго ранения в строй, командир пулемётного расчёта, первый в части получил высшую солдатскую награду — орден Славы. Об Иване долго не имел ни единой весточки. И вдруг читает в газете Указ Президиума Верховного Совета о присвоении Ивану звания Героя Советского Союза. Его Ванюша — герой?!
      Вместе с ним (Ваня всего на два года старше) в неурожайный год ходил на заработки в далёкие сёла, вместе играли, бегали в школу. С Ваней он мог подраться, а через полчаса делиться секретнейшей тайной. Одного роста, оба худые, стройные, светлоглазые, русые, они до того схожи были, что соседи путали, кто из них моложе и кого как звать. Уже окончил Ваня семилетку, на шахту поступил, а у него с Сашей оставались одни увлечения; вместе книги читали, ходили на рыбалку.
      И это он, родной брат и друг, он — Герой Советского Союза. Это о нём пишут в газетах!
      Тёмной ночью октября сорок третьего, в нескольких километрах севернее Киева, командир вызвал комсорга пехотного полка Ивана Сысолятина, приказал возглавить отряд десантников, на восьми лодках форсировать Днепр и, захватив укрепления врага, обеспечить переправу батальона.
      Лодки шли с интервалом, чтобы рыскающий глаз прожектора не нащупал, не нацелил на них огонь артиллеристов и миномётчиков.
      Крупными от ветра волнами Днепр подхватил лодки, понёс наискось к высокому правому берегу. На середине реки холодный глаз прожектора выхватил из черноты все лодки одну за другой. Спокойный до того правый берег разъярился. Вихревые столбы воды и огня подымались под облака, падали с грохотом на десантников. Гневное око прожектора жгло и ликовало: одной лодки нет трёх нет
      Когда до берега оставалось метров шестьдесят, смерч вздыбил и первую лодку, скинул Сысолятина с бойцами в поток. Засвистели над головами трассирующие пули. Спасение — чаще нырять, скорее доплыть до берега.
      Когда одиннадцать бойцов почувствовали под ногами илистое дно, Иван Сысолятин повёл их в атаку на врага.
      Действовали гранатами, ножами, потом повернули на удирающих немцев их же миномёты и пушки.
      До рассвета гитлеровцы несколько раз контратаковали десантников. Комсорг был контужен. Но десантники держались, пока батальон, а за ним весь полк не форсировал Днепр, не ворвался на окраины Киева.
      В полку, где служил Саша, тоже были отважные хлопцы, с ними и в атаки ходил, и в разведки — цену им знал Саша. И всё же то, что делалось рядом, казалось обычным, а там Ваня и его одиннадцать бойцов, поднявшиеся первыми на крутой скальный берег Днепра, выглядели былинными богатырями. И завидовал Саша Ивану доброй братской завистью.
      Однажды в стрелковую роту наведался офицер отдела кадров штаба дивизии, стал знакомиться с наиболее грамотными, технически подготовленными солдатами.
      Вызвал и комсорга роты Сысолятина.
      — Командование рекомендует вас в военно-техническое училище дальней авиации. Хотите?
      — Пойду.
      Саша думал: в авиации, тем более бомбардировочной, он будет полезней, чем в пехоте, он сможет крепче мстить фашистам за горе матери и отца, за смерть Степана, за смерть в боях любимого учителя Петра Александровича Булгакова.
      Его направили в училище.
      За несколько месяцев Саша изучил радиоустановки, материальную часть тяжёлых бомбардировщиков. Всё шло отлично: и стрельба из пулемёта, и передачи по радио. Единственная загвоздка: приём. «Медведь мне на ухо наступил», — сам над собой подсмеивался Саша.
      После окончания училища — опять фронт, на этот раз аэродром авиации дальнего действия, откуда летали бомбить логово фашистского зверя.
      Сашу зачислили борттехником на бомбардировщик. Через несколько дней он уже шёл с экипажем на боевое задание.
      Полёты были дальние — на Кёнигсберг, на приодерские укреплённые районы, на Берлин. С больших высот Саша видел мутные чужие реки, черепичные крыши. Иной раз глядел с тоской на лесистые холмы, чем-то напоминающие родные, ёлкинские. Но как покажутся города, как взглянет на ощетинившийся зенитками и трубами заводов огромный враждебный Берлин, так сжимается сердце: отсюда зверь пошёл, здесь он прячется на чёрной, холодной земле.
      Гибельные трассы пуль и снарядов прочерчивали мрак. С аэродромов поднимались фашистские асы. Им приказано не дать бомбардировщикам сбросить бомбы, сбить советские машины до подхода к целям. Тут борттехник гляди! Скорость у истребителей куда больше, чем у твоего бомбардировщика, появляются они неожиданно, стараются выйти в хвост корабля, а ты его прикрываешь своим пулемётом. Упустишь малую секунду, не успеешь открыть огонь раньше «мессера», не ударишь метче, чем враг, и пропали машина и экипаж.
      В первых же полётах Саша понял: экипаж, звено, эскадрилья, полк — всё это единый сплав, в котором нет малозначительного, второстепенного. Ошибся ты в бою по незнанию, нерасторопности, пренебрёг даже мизерным — и подведёшь всех товарищей, может быть, весь полк.
      И горняцкий труд и фронт приучили Сашу к быстрой реакции на опасность — реакции столь же необходимой в воздухе, как и в шахте.
      Разведка донесла, что в занятом накануне нашими войсками Кёнигсберге противник высадил крупный десант. Приказ поднял в воздух полк бомбардировочной авиации. Прикрытие было крайне недостаточным — всего шестёрка ястребков. Только появились бомбардировщики над участком приземления вражеского десанта, только начали сбрасывать бомбовый груз, как налетело больше шестидесяти фашистских истребителей. Они атаковали внезапно и яростно. В первые минуты несколько бомбардировщиков запылало, врезалось в землю. Казалось, полк будет разгромлен. Но нет! Тяжёлые советские машины, прикрывая друг друга, ощетинились огнём пушек и пулемётов, сбили сорок шесть немецких самолётов, вышли из схватки победителями.
      За самоотверженность, храбрость в том воздушном сражении комсорг эскадрильи Саша Сысолятин был награждён медалью «За боевые заслуги».
      В другой раз пришлось летать в тыл врага над морем. После бомбёжки легли на обратный курс. Машина, на которой летел Сысолятин, шла замыкающей, и Саша, ведя наблюдение, увидел вынырнувшее из-за облаков звено истребителей. Доложил командиру, приник к пулемёту. Пальцы легли на гашетку, глаз был неотрывен от вражеских машин: бей точнее, сбивай.столько, сколько появится
      Сожгли один истребитель, но другой сумел смертельно ранить наш бомбардировщик. Один из двух моторов верного «ТУ-2» прохрипел, остановился, как останавливается, наверно, сердце.
      Внизу — бурливое море. Вверху — взбешённый враг. Дотянет ли корабль па одном моторе до далёкого берега?
      Майор Анницкий, хладнокровнейший командир, совершил невозможное. Планировал, используя набранную до этого высоту, отвоёвывал у моря метр за метром и к берегу подлетел, чуть ли не касаясь крутых волн.
      Нигде не видно было ровной площадки, даже пятнадцати — двадцатиметровой. Везде холмы. И всё же посадил машину, спас экипаж классный лётчик, один из тех, у кого учился Александр Сысолятин.
      Год на фронте и ещё шесть лет после войны Саша прослужил в авиации. Механик электрооборудования воздушного корабля, он до тонкостей изучил приборы, оборудование, мастерски пользовался ими в дальних полётах. Не раз выручала живинка, которая всегда теплилась в Саше.
      Однажды потребовалось срочно произвести электросварку узла машины. На беду, электростанция выключила энергию на неопределённое время. Ждать? Приказ не будет выполнен. Саша быстро изготовил сварочный аппарат постоянного тока, и ремонт был закончен в указанный командиром час.
      К пяти правительственным наградам за доблесть и мужество на фронте прибавились знаки почёта мирного времени — пятьдесят шесть благодарностей за успехи лётные и рационализаторские, за создание миниатюр.
      Где только находил время старшина Сысолятин, чтобы совмещать обязанности механика электрооборудования воздушного корабля и секретаря комсомольского бюро авиационного полка, читать новинки радио- и электротехники и ко всему этому ещё мастерить сложные, настолько малые диковины, что один лишь он способен был их увидеть невооружённым глазом.
      Сохранилась фотография: в комнатке солдатской казармы старшина Сысолятин шлифует микроскопические звенья велосипедной цепи. То был воскресный день. Лётчики отдыхали после недели напряжённейших полётов, а для Саши отрада была потешить друзей, сделать почти невидимую цепочку, которая легче нитки прошла сквозь игольное ушко и намоталась на кончике небольшой солдатской иголки.
      А сколько терпения потребовал его первый электромотор-малютка! Ротор, щётки — всё, что полагается в действующем электромоторе. Видавшие виды фронтовые лётчики и механики и те усомнились: игрушка? Какое же удовольствие они получили, когда на сцене клуба авиаторов лилипутик заработал.
      Среди многих талантливых работ на окружной выставке творчества воинов-изобретателей сысолятинский электромотор был отмечен как лучший экспонат.
      Та цепочка Галля и тот мотор были первыми миниатюрами уральского Левши.
     
      СТАРТ
     
      ВЕРНУЛСЯ Александр Сысолятин в родной край, сменил форму старшины авиации на гражданский костюм.
      Старую шахту в Елкино закрыли, — всё, что можно было взять из её забоев, взяли. Зато в Артёмовском, который слился с Егоршино в единый город, появились новые шахты, заводы и стройки. Было где развернуться, где наверстать упущенное.
      Саша работал комсоргом машиностроительного завода, одновременно учился, окончил среднюю школу. Увлёкся электроникой, увлёк товарищей по заводу в кружок новой техники. Женился. Родился сын.
      На четвёртый год после увольнения в запас Александра Сысолятина выдвинули инструктором райкома партии.
      По душе Александру Матвеевичу оказалась и эта новая работа.
      Нравилось бывать в шахтах, на железной дороге, в колхозах. Любил влезать в путро дела. И людям такой партийный инструктор правился: с ним веселей работается, с ним крепче получается!
      Выехал как-то Александр Матвеевич па станцию «Не зевай» (есть малютка с таким названием; поезда, идущие па Нижний Тагил и Серов, останавливаются там на минутку: гляди, не зевай!). Пришёл в посёлок к рабочим кирпичного завода, поразился: клуба нет, отдохнуть негде, молодёжь коротает время в неуютном общежитии, иные за картёжной игрой и выпивкой.
      Завёл разговор об этом с коммунистами и комсомольцами. Спросил:
      — Что вам мешает построить клуб?
      — Денег не дают, материалов нет.
      — А если методом народной стройки? Для субботников деньги не нужны. Кирпич — сверх плана, лесом район поможет. Давайте завтра на субботник. Начнём, а там пойдёт.
      На следующий день и молодёжь, и пожилые рабочие, и домохозяйки, и школьники — все вышли на прилегающий к заводоуправлению пустырь. С молодыми ударниками копал котлован инструктор райкома партии Сысолятин.
      Вскоре в посёлке открывали клуб с библиотекой и зрительным залом на сто пятьдесят мест. Александр Матвеевич был приглашён на праздник как лучший гость и добрый друг поселковой молодёжи.
      Каждый шаг Александра Матвеевича на виду у народа, о нём все и всё знают, но даже самые близкие друзья и те представления не имели, что он когда-то увлекался миниатюрами.
      Однажды его товарищ, тоже инструктор райкома, явился утром с новостью:
      — Слышали радио? Деревянное ведёрце — в бутылке. Собрал за три месяца. Вот это мастер!
      Сысолятин отмалчивался, в его глазах заметили смешинки.
      — Что? — возмутился товарищ. — Ты, поди, табуретку не сколотишь, а смеёшься.
      Александр Матвеевич взял с тумбочки графин, вылил из него воду.
      — В этом графине соберу бочонок.
      — За сто лет, наверно.
      — За полгода.
      — Спорим?
      — Спорим!
      Друзья, которые были при этом, приняли всё за шутку и уже забывать стали о заключённом пари, как через два с половиной месяца Александр Матвеевич принёс тот самый графин. Внутри него, красуясь гладкими боками и блестящими поясками из нержавеющей стали, стоял себе бочонок.
      — Диковина! Как ты его собирал? — поразились друзья.
      — У отца спросите. Он у меня гостил, когда я заканчивал сборку. Смотрел, покряхтывал. Вышел я на минуту на кухню, возвращаюсь — отца нет, графина нет. Выбежал на лестницу, вижу: топает старик к выходу, размахивает сердито графином, ищет, где бы лучше разбить. «Отдай! Ты что надумал?!» — кричу, а он с возмущением: «Тебе своих нервов не жалко, мои пожалей. Терпёжу нету, ты же замучаешься » — «А ты не гляди » Больше я старика к себе во время работы не допускал.
      На следующий день, когда собрались чествовать победителя спора, Александр вынул из кармана тонкий, диаметром пять миллиметров, карандаш и преподнёс одному из друзей. На конце карандаша уместились рисунок развёрнутой книги и дарственная надпись из десятка слов. Друг был не менее удивлён, чем обрадован необыкновенным подарком.
      — Теперь и я поверю в Левшу, — сказал он и шутливо добавил: — Не задумал ли ты, Саша, «аглнцкую блоху» сотворить, заставить её «дансе» танцевать?
      — Блоху?.. Можно н блоху.
      Ещё в дни лётной службы Александр, начитавшись Лескова и задумавшись над его Левшой, хотел сделать из стали блоху, но. отбросил мысль как ребяческую: не выставлять же блошку иа армейской выставке! Теперь же, после слов друга, решил попробовать.
      Взял энциклопедию, прочитал о блошках, посмотрел фотографии в их естественном и увеличенном виде. Сопоставлял, сравнивал и стал снимать с них вроде копии: первую сделал из свинца, сантиметра на полтора, вторую, поменьше, — из
      бронзы. На копиях упражнял пальцы, глаз, изготовил специальные резцы для создания блошки.
      И опять к Сысолятину потянулись знакомые. В сильную лупу рассматривали серебряную блошку размером в один миллиметр. Стоило задеть её кончиком иглы, как срабатывала вставленная в брюшко пружина, и блоха, энергично шевеля лапками, исполняла забавный танец.
      Журналисты хотели сфотографировать блошку — ничего не вышло. Зато фотографии бочонка в графине размножили, направили в газеты и журналы Советского Союза и некоторых зарубежных стран.
      Было, конечно, приятно, что его изделия произвели впечатление, что люди, разбирающиеся в сложностях такой работы, желают ему успехов, но радости полной Александр Матвеевич не мог испытывать: ведь сделал то, что пришло в голову после случайного спора, сделал наспех. А если взяться всерьёз за настоящую, художественную миниатюру? Сможет ли? Способен ли?..
      Размышлял немало, на чём бы испытать себя, и придумал.
      Около полугода, вечерами, иногда и в выходные дни Александр Матвеевич делал ту уникальную миниатюру, о которой летом шестьдесят первого года заговорили и Урал и Москва.
      Уже успели улечься страсти после второго поединка Таль — Ботвинник. Уже первый шахматист мира с головой ушёл в научную работу, когда его пригласили в Центральный Комитет партии. «Зачем бы это?» — думал Ботвинник.
      Но скоро его удивление перешло в радость.
      В торжественной обстановке Михаилу Ботвиннику вручили посылку — подарок с Урала. Из посылки был извлечён прозрачный кубок. Потребовалась лупа многократного увеличения, чтобы разглядеть в нём шахматный столик из серебра и тридцать две шахматные фигуры из синей и белой пластмассы высотой меньше миллиметра, толщиной в паутинку.
      Сысолятин не знал адреса Михаила Ботвинника и решил послать подарок через Центральный Комитет партии, — обязательно попадёт в руки чемпиона мира. Так и произошло.
      Налюбовавшись подарком уральца, Михаил Ботвинник написал письмо.
      Уважаемый Александр Матвеевич!
      Как победителю в матч-реванше мне сегодня в ЦК КПСС вручили ваши шахматы. Ничего подобного я в жизни не видел. Ваше мастерство, настойчивость и терпение заслуживают полного признания.
      Я немного огорчился, что белые король и ферзь неправильно стоят, но оставил их в той же позиции, чтобы не тревожить фигуры.
      Редакция «Советского спорта» хотела опубликовать снимок, но в фотолаборатории газеты не сумели сфотографировать столь малые фигуры.
      Глубокая Вам благодарность. Желаю успеха и здоровья.
      Искренне Ваш
      М. БОТВИННИК
      Москва, 15. 6. 61 г.
      Когда Александр Матвеевич читал, что Ботвинника огорчили неправильно поставленные король и ферзь белых, он хитровато, затаённо улыбался С ответом Ботвиннику пришлось повременить — было много неотложной работы в лаборатории автоматизации. Через месяц написал ответ.
      Уважаемый Михаил Моисеевич!
      Не скрою, мне было приятно почувствовать теплоту Ваших слов, которыми Вы оценили мой труд. Работая над этим подарком, я хотел, насколько это возможно, выразить своё уважение к нашим советским шахматистам.
      Михаил Моисеевич! Вы разглядели неправильно расставленные на шахматном поле фигуры: короля и ферзя белых. Это сделано умышленно, и цель, которую я преследовал, к моему удовольствию, достигнута. Значит, мою миниатюру рассматривали достаточно внимательно.
      Я предусмотрел исправление этой «ошибки». Фигуры на шахматном поле стоят свободно, но чтобы они не двигались внутри кубка во время перемещения миниатюры, я поставил их на доске на тонкий слой машинного масла, так что король и ферзь могут занять свои места.
      У Вас, Михаил Моисеевич, много друзей и много учеников. Буду рад, если к числу своих друзей Вы отнесёте и меня.
      Прошло совсем немного времени, и они встретились и стали друзьями В день приезда на ВДНХ Александр Матвеевич позвонил Михаилу Ботвиннику.
      — Вы в Москве? Возле гостиницы «Турист»? — уточнял Михаил Моисеевич. — Подождите меня у главного входа. Приеду за вами, к себе повезу. Не смейте отказываться. Выезжаю.
      Александр Матвеевич увидел вышедшего из «Волги» худощавого, в очках, точно такого, как на фотографиях, Ботвинника. Пошёл было навстречу, но остановился. Михаил Моисеевич скользнул по нему взглядом, и — мимо.
      — Вы кого-то ищете? — спросил Александр Матвеевич, когда Ботвинник возвратился к машине.
      — Товарища с Урала. Правда, я его в лицо не знато, но он должен ждать здесь, а его нет.
      — Каким же вы его представляете? Возможно, он мне встречался.
      — Как вам сказать, скорее всего лет под шестьдесят,
      — Ошиблись, Михаил Моисеевич, Ваш уралец куда моложе.
      — Откуда вы можете знать?
      — Знаю, — рассмеялся Александр Матвеевич. — Сысолятин перед вами. Столичный климат, видно, полезен мне, если я за три часа так помолодел
      Несколько вечеров Александр Сысолятин и Михаил Ботвинник были неразлучны. У доктора технических наук, человека, не раз увенчанного лаврами первого шахматиста мира, оказалось много общего с уральским умельцем: любовь к электротехнике, электронике, недюжинное терпение в поисках нового, редчайшее упорство в достижении цели.
      Матрёна Сергеевна обернулась на голос. А тут новая беда: затосковала по Саше. Управится на кухне и часами стоит у окошка, глядящего на опушку леса, в сторону станции Алтынай.
     
      ТРЕВОГИ И РАДОСТИ
     
      Что за корысть у окна торчать? Ранняя зима заложила окно взбитой подушкой, не то что лес в ста метрах — плетень, поленницу и тех не видать. А Матрёна Сергеевна не отходит, будто поджидает, окликнуть хочет.
      Сыновья!.. Двое осталось. Из четырёх — двое. У кого война не отнимала одного, двух, а у иной, многодетной, и всех сыновей? Матрёну Сергеевну пощадило — после войны уцелело трое. Николай возвратился, свадьбу сыграл, в том же дворе справил дом, пятерых внучат ей подарил. Жить бы да радоваться, если бы пустоглазая не подкараулила
      Ваня далеко, у самой границы. Приехать ему трудно — военная служба. Спасибо Саше — устроился после армии совсем близко: от Артёмовского до Алтыная час поездом да сорок минут пешим. Отпуска проводит с Валей и Юриком у них, стариков. В месяц два раза приезжает, помогает отцу тяжёлое по хозяйству сделать: крышу перекрыл, сено скосил. Всегда ребятам Николая да ей с отцом гостинцы привозит — обувку, на платья, книжки всякие. Наведывался и в конце августа, пока в Москву не засобирался. Сказал, на недельку уезжает, а вот уже ноябрь притопал со снегом и морозами, он же пальтишка осеннего и того взять не захотел. И как Валюша могла его отпустить в плаще тоненьком? Заболел, видать. Четвёртую неделю не пишет.
      За всех сыновей Матрёна Сергеевна тревожилась, а за него больнее — меньшенький. Три сына в шахту уходили в сём-надцать-восемнадцать лет, а он еше раньше — в пятнадцать. Никто из них, как он, взрывником не был, а разве ей, шахтёрской жене и матери, надо было говорить, что такое взрывник, да ещё в войну, когда на технику безопасности сами рабочие сквозь пальцы глядели.
      Случилось с Сашей несчастье, она с боем и рёвом рвалась в шахту — не пускали. Все трое суток от ствола не отходила, спрашивала, умоляла: откопают, выживет?.. А он появился перед ней, как скелет худой, как аптрацнг чёрный, а глаза голубели улыбкой:
      — Маманя, здравствуй!
      Сказал так, будто с прогулки какой пришёл, а не от смерти отбился.
      Но самое страшное было для Матрёны Сергеевны последнюю кровинку свою, Сашу, на фронт провожать. Одна как перст оставалась. Получит письмо, боится читать: вдруг извещение, как о Степане
      Настрадалась И сейчас нет конца тревогам матери за уцелевших сыновей. Почему не пишет Саша? Что стряслось в этой далёкой Москве?
      Матвею Аверьяновичу тоже не по себе, но хорохорится семидесятилетний балагур. Ему бы только позабавиться над ней. Пристал сухопарый:
      — Бражку сделай, бабка. Саша вот-вот приедет.
      Дрогнули иссушенные, тонкие губы, выпуклый округлый подбородок. Не понять, заплакать или улыбнуться она хочет.
      Вышла подоить корову, вернулась, опять пригорюнилась: нет Саши Он завсегда нахваливает парное молоко, и стряпню её, и всё, что бы она ни сделала. Благодарный и ласковый. Вот так же прошлым годом задумалась она у окна, никого не ждала, ан видит — оживилась опушка, идёт к дому толпа. Вгляделась — батюшки, да там же родня вся из далёких краёв, десяток лет многих не видывала! Саша вышагивает с Юри-ком и Валей впереди да внучкой Нелей — -дочкой погибшего на войне Степана. Неля несёт что-то пузатое. Растерялась Матрёна Сергеевна, позабыла, что за день. Саша вошёл, поставил на стол самовар электрический, обнимает её:
      «С золотой свадьбой тебя, мама! Желаем дожить до бриллиантовой!»
      «Ой-ой, чем же я вас угощу?» — всполошилась тогда Матрёна Сергеевна, растроганная и счастливая.
      А Саша только улыбается — всё учёл, родной. Ничего не сказал ни ей, ни отцу, списался с родными и все дружным обществом, в один день, съехались на станцию Алтынай, навезли с собой для золотой свадьбы всё, что душа пожелаег.
      Нет, не может Матрёна Сергеевна жаловаться на свою старость
      Окно потемнело — кто-то подошёл, загородил свет, тускло падавший в избу. Через занесённое снегом окно Матрёна Сергеевна не могла разобрать, кто там топчется.
      — Матвей! К нам кажись, Саша!
      Померещилось матери. Не Саша, директор клуба из Ир-битских Вершин прибыл с наказом председательницы поселкового совета Анны Прокопьевны: привезти стариков на какой-то важный вечер.
      Матвею Аверьяновичу что — лишь бы забава какая, разговор мужской, а ей-то зачем — спешка с одеванием, поездка на целый вечер? Не поехала бы, если бы не Анна Прокопьевна прислала, — Ваню и Сашу обучала арифметике, и муж её, Пётр Александрович, как любил Сашу. Погиб, как и Степан, добрый человек Аннушка сколько перенесла всякого Нельзя Аннушке отказать, если она с нарочным сельсоветскую лошадь пригнала
      Как вошла в переполненный клуб, как увидела, что навстречу Александр Иванович Шаповалов, обомлела:
      — Что с Сашей? Он писал: вы с ним в Москве
      — Саша здоров, Матрёна Сергеевна. Просил вас расцеловать.
      Отошло от сердца — Саша здоров. Александр Иванович со сцепы, на которую посадили её и Матвея Аверьяновича, рассказывает обществу, как люди со всей земли приезжают па выставку, хвалят работу Саши. Потом он вынимает из картона портрет, подходит к ней близко, чтобы она первая увидела сына, услышала каждое слово из надписи на обороте портрета.
      — «Уважаемым родителям Сысолятину Матвею Аверья-повичу и Сысолятиной Матрёне Сергеевне.
      Вы вправе гордиться своим сыном, замечательным уральским умельцем, изделия которого демонстрируются в павильоне «Культура и быт народов РСФСР» на Выставке достижении народного хозяйства Советского Союза. Тысячи экскурсантов и посетителей выставки со всего мира увидели и erne увидя г эти изделия. Все восхищены удивительным мастерством вашего сына».
      Что тут началось! Хлопали в ладоши, как артистам самолучшим, пока не поднялась из президиума председательница поселковой власти, всеми уважаемая Аннушка Прокопьевна. Вспомнила, иа какой парте Сашок сидел в её классе, каким прилежным был, как планёр запускал и сколько умных машинок для физики сделал вместе с её мужем, Петром Александровичем. И ещё сказала, что односельчане до земли кланяются ей, Матрёне Сергеевне, и тоже Матвею Аверьяновичу за воспитание такого сына.
      Выходили на сцену мужчины и женщины, которых Матрёна Сергеевна едва припоминала, говорили, каким был Саша на шахте, как его все любят в родном Ел кино, в Ирбитских Вершинах и окрест. А Машка Мезенцева, её величают теперь Марией Степановной, аж с железной дороги пришла на вечер — памятливая девка. Всё правильно сказывает:
      — В школе Саша очень физику уважал и мне объяснял, как опыты делать. Вместе и на шахту пошли. Его комсоргом выбрали, а мы, глупые, обижались на него: «Всё возится с комсомолом да с машинами шахтными, на нас, девчонок, ноль внимания».
      Обернулась Машка, то есть Мария Степановна, к ней.
      — Не забыли, Матрёна Сергеевна? Мы в дом к вам пришли, когда Саша на фронт собирался. Вы его при нас расцеловали, а он краснеет, нас, длинноволосых, застеснялся Кто бы мог подумать, что Сашок перед всем миром прославит Урал.
      Матрёна Сергеевна смотрела на радость людей, и хотелось ей всех обнять за доброту к сыну. Она отвлеклась от того, что происходило в президиуме, и Матвею Аверьяновичу пришлось подтолкнуть её: дескать, надо выйти из-за стола к человеку из треста «Егоршинуголь». Тот вынес на сцену самовар, точь-в-точь такой, какой дети подарили им в день золотой свадьбы. Матрёна Сергеевна, конечно же, умолчала о том подарке, поблагодарила товарища из треста, как и следовало.
      Потом, когда её и Матвея Аверьяновича лошадь везла обратно в Елкино, она всё расспрашивала Александра Ивановича Шаповалова, как одет Саша, не простужался ли и почему сам не захотел прибыть к ней с портретом своим.
      — Да он о портрете ничего и не знает, Матрёна Сергеевна. Руководители выставки в строгой тайне от него сделали вам подарок и меня попросили завезти.
      Дома за столом расселись гости, внуки, соседи. Матрёна Сергеевна захлопотала на кухне, вынесла кипящий самовар в комнату, глядь — на столе второй, трестовский подарок, паром исходит.
      — Конфузишь меня, Матвей Аверьянович, перед людьми конфузишь.
      А он, насмешник извечный, над ней подтрунивает:
      — Знать, бабка Матрёна, конец моим страданиям Пятьдесят и один год ждал я этого часа. Теперича мы с тобой будем из разных самоваров чай пить.
      С большого, в золочёной раме портрета, только что повешенного в простенке над столом, улыбался Саша:
      «Ну что, старики мои славные, довольны?..»
     
      МИКРОИНСТРУМЕНТЫ ДЛЯ ХИРУРГИИ КЛЕТКИ
     
      МИНУТ сорок автобусом от центра Артёмовского до посёлка Буланаш, ещё минут десять пешим от последней остановки до шахты 2 — 5, и на обочине дороги появляется невзрачное одноэтажное здание. В ненастье к нему пробираются, задрав штанины и полы плащей; комнатки в нём куцые, дневного света мало, но Александр Матвеевич в любое время идёт сюда как на праздник.
      В этом неказистом сером здании находится лаборатория автоматизации треста «Егоршинуголь». Здесь рабочие-новаторы конструируют оригинальные электронные схемы и автоматические устройства. Сюда в шестидесятом году пришёл работать Александр Матвеевич на должность конструктора.
      Мало кто в райкоме партии одобрял тогда его выбор. Когда он заговорил о желании уйти на производство, директора крупных заводов, члены райкома, каждый расхваливая своё предприятие, стали зазывать к себе, доказывали, что именно у них, а не в другом месте, он сможет продвинуться в технике, достичь солидного положения. Каково же было удивление директоров, когда Александр Матвеевич отказался от заманчивых предложений, предпочёл неказистую, плохо оборудованную лабораторию. И пошёл туда по сердцу.
      Как и рабочие-новаторы, создавшие шахтную лабораторию автоматики, Александр Матвеевич был одержим электроникой, влюблён в неё не меньше, чем в свои миниатюры. К тому же ему предлагали в коллективе новаторов заняться самой скрупулёзной, сверхювелирной работой, весьма и весьма схожей с работой над художественными миниатюрами.
      Увидев издали здание лаборатории, Александр Матвеевич ещё легче запружинил по искристой звонкой пороше. Он ощущал на жарком лице упругий морозный ветер, ласковое прикосновение снежинок. Ему стало весело, приятно, что он сейчас встретится с друзьями и окунётся в работу.
      Но не успел пожать всем руки, расспросить, что нового произошло за время его отсутствия, как начальник лаборатории сказал:
      — Хорошо, что не задержался в пути, — заказ учёных тебя ждёт.
      — Каких учёных?
      — Разве не знаешь? Читай! — и подал Александру Матвеевичу письмо в свердловский совнархоз от микробиологов кафедры генетики и селекции биолого-почвенного факультета МГУ. Учёные просили изготовить микроинструменты, необходимые для научно-исследовательских работ по микрохирургии клетки.
      — Я им только обещал подумать, а они поспешили
      Микробиологи МГУ два раза навестили Александра
      Матвеевича на ВДНХ. Приходили по утрам, когда посетителей было мало. Не ограничиваясь общим обзором, разглядывали экспонаты в более сильные линзы. С разрешения Александра Матвеевича, вынули из-под колпака три входящие одна в другую иголки, исследовали, насколько тщательно отшлифованы отверстия, испытали велосипедную цепочку на разрыв и тогда лишь раскрыли причину сверхобычного интереса к его экспонатам.
      Оказалось, учёные нуждаются в мельчайшем инструменте для микрохирургии клетки, а наши специализированные инструментальные заводы и иностранные фирмы отказались принять заказ, считая его невыполнимым.
      — Не сумеете ли вы нам помочь? — просили микробиологи и, чтобы Александр Матвеевич смог представить себе сложность экспериментов с живой клеткой, рассказали ему о капле жизни, трепещущей в окуляре электронного микроскопа. Потом принесли на ВДНХ пробирки с бактериями, показали на эскизах желательные формы и размеры инструментов.
      — Как вы думаете, возможно сделать такую причудливую петлю?.. А полую иглу с внутренним диаметром в одну десятую миллиметра? Она нужна для шприца, крайне нужна, как и петля.
      Тогда, на выставке в Москве, Александр Матвеевич пообещал учёным поразмыслить, сможет ли сделать, и сообщить сроки, когда сможет. А они и ждать не стали, прислали ему заказ.
      — Вы же мне писали о новой модели, Иван Павлович. Я думал за неё сейчас браться.
      — Потерпим. Ты же понимаешь — для науки. И нашей лаборатории, и всем уральцам честь. Надо, Саша, надо.
      В .тот же день Сысолятин начал готовить оснастку.
      Микроинструменты требовались разные: крючок и скальпель, петля и ложечка, полая игла для шприца и пинцет. Что ни инструмент, то иное назначение, иная форма. Размеры меньше тревожили Александра Матвеевича. Конечно, диаметры в одну десятую или в две десятых миллиметра, как было оговорено в заказе, не шутка. Однако миниатюры, близкие к этим размерам, у него получались, глаза и пальцы натреииро-иапы на изготовлении подобных металлических пылинок. И всё же сравнивать художественные миниатюры с микромп-струментом нельзя. Это не для выставки, не туристам показывать. Инструменты должны работать долго, во всякой среде. Как сделать их микроскопическими и в то же время надёжными, безотказными при экспериментах? Какую придать им форму, чтобы были удобными для исследователя, пригодными к сверхювелирной работе под электронным микроскопом?
      Сомнениями, противоречивыми мыслями, находками своими — всем делился Александр Матвеевич с друзьями по лаборатории. Но даже они, привыкшие решать головоломные задачи электроники, становились в тупик, разглядывая его эскизы и модельки.
      Обычно принято считать модель уменьшенным образцом изделия. Модели Александра Матвеевича были крупнее оригинала. Уже набросал ряд эскизов, изготовил несколько моделек петли, и всё нещадно браковал, будто они ему не стоили сил и времени.
      — Напрасно сомневаешься, любая петля хороша, — говорил Иван Павлович Ковыршин, и доброе лицо его выражало сочувствие.
      — Нет, не годятся! — И в коробочку брака безжалостно летела очередная модель. — Петля должна заарканить микроб. Ловушка нужна надёжная, чтобы микроб туда нырнул, а вынырнуть не мог.
      Когда Сысолятину показывали в Москве бактерии, ему говорили, что под электронным микроскопом они выглядят огромными и неуклюжими по сравнению с быстрыми вирусами. Ничтожен вирус, а всесильные антибиотики, гасящие вспышки тяжких микробных заболеваний, пасуют перед ним. Он проникает в глубины клеток, его надо оттуда выманить. «Возможно, если я сделаю микроинструменты меньшими, чем просили, учёные сумеют «выманить», словить вирус».
      Наконец петля была сделана. В маленькую комнатку Александра Матвеевича заходили друзья, разглядывали в лупу
      петлю из нержавеющей стали, а он не мог отказать себе в удовольствии побалагурить:
      — Пришлёт нам совнархоз лет через пять электронный микроскоп — глядишь, филиал Академии наук устроим на Бу-ланаше, сами за вирусами будем охотиться
      Как всегда при экспериментах, неудач было больше, чем удач. Оснастка оказалась не совсем пригодной — приходилось переделывать; высококачественная сталь, превратившись в паутинку, иной раз не выдерживала крутого изгиба.Николай Тарасович Хорьков заглянул к Александру Матвеевичу в момент, когда пискнула, сломалась третья, предназначенная для шприца иголочка.
      — Не понимаю, Саша. Зачем половииишь заданный размер? И четвёртая сломается.
      — Не сломается, сверлышко по-другому заточу. — И, сделав другое сверло, вгрызался им в тело иглы, пока не получил идеально ровное, чистое отверстие в восемь сотых миллиметра. Испытывал иголку на себе. Протыкал кожу руки — никакой боли не чувствовал.
      За месяц комплект из десяти микроииструментов был готов. Чтобы различить рабочие части, товарищи рассматривали их в линзах более чем двадцатикратного увеличения. И не мудрено: попробуй разгляди усики пинцета в пять тысячных миллиметра, скальпель, способный разрезать волос вдоль, или причудливую ложечку, которая должна брать из тысяч бактерий отдельные экземпляры. Ручки инструмента Александр Матвеевич тоже сделал из нержавеющей стали. С края поставил персональное клеймо: «С.А.М.»
      — К чему? Человек всё равно не сможет прочесть твои иницйалы, — разводил руками Шаповалов.
      — Вирусы прочтут, — смеялся Александр Матвеевич.
      В канун 19G2 года учёным Москвы вручили новогодний подарок уральского Левши.
      В гнёздышках стенда из органического стекла находились мнкроинструменты для хирургии клетки. Размеры их были вдвое меньше, чем заказывали микробиологи.
     
      РАБОЧИЙ — КОНСТРУКТОР — ХУДОЖНИК
     
      НОВЫЙ трёхэтажный дом на окаймлённой сосновым бором окраине горняцкого посёлка. Квартира на втором этаже. Уютно, чисто. Валентина Ефремовна Сысолятина только что приехала автобусом из Артёмовского: она работает на заводе. Александру Матвеевичу ближе к дому, чем жене, и он успел к её приходу налепить симпатичных пельмешек. Пока жена варила их, он проверял тетради Юри ка, в то время ученика первого класса. Парнишка самостоятельный, умел уже тогда и похозяйничать, и уроки без напоминания сделать, но контроль всё равно нужен был.
      Я старался не мешать. Разглядывал буфет — лёгкий, в ажурной резьбе. Спрашивал Валентину Ефремовну:
      — Наверное, по индивидуальному заказу? Такую фабричную мебель не встречал.
      — Так это же домашний краснодеревщик! — смущённо и с лаской в голосе ответила Валентина Ефремовна и рассказала, как Александр Матвеевич делал буфет в строгом секрете от неё, за старым верстаком в сарае. Мог, конечно, купить в магазине фабричный, но разве тот был бы так дорог и ей и самому мастеру?
      Юрик ёрзал на стуле, дожидаясь конца проверки.
      — Сегодня тебе помогать надо? — зазвенел высокий, напевный голосишко.
      — Нет, отдохнём сегодня.
      — А я поругался с Колькой!
      — Почему?
      — Он говорит: ты насовсем конструктор и нисколечко не рабочий.
      — Объясни Коле: захочет рабочий — станет конструктором, или инженером, или учёным. Дяди Хорьков и Шаповалов слесари по специальности, а машины придумывают. Значит — конструкторы.
      — Объяснял. Он не верит. Говорит: в шахте рабочие, не в лаборатории.
      — Вырастет — поймёт.
      — Он и так длиныне меня на полметра
      Включили радиолу. Это подарок ВДНХ. Подарок прислали вместе с весточкой о награждении Александра Матвеевича большой серебряной медалью.
      Хлебосольные хозяева угощали сочными пельменями. Слушали по радио последние известия. И вдруг голос диктора захлестнула симфония. Откуда такие мощные звуки?.. Текут по комнате, словно возникают в самом воздухе. Волны густеют. Кажется, над диваном Но на нём, кроме Юрика, никого и ничего. Отчего же плутишка перемигнулся с отцом, засмеялся, когда я подошёл к нему?..
      Вот оно что! Нагрудный кармашек чуть-чуть оттопырен, звуки оттуда.
      Насладившись моим удивлением, Юрик вынул из кармана крохотный радиоприёмник.
      — Чья конструкция?
      Вопрос остался без ответа. Да и странно было спрашивать: конечно же, конструкция Александра Матвеевича, — радиозаводы в шестьдесят третьем году, о котором идёт речь, таких изумительных карликов ещё не выпускали.
      В тот вечер Александр Матвеевич показал мне новые миниатюры. Вскоре он ими пополнил свой стенд, оставленный на ВДНХ.
      В тот вечер я увидел, как уральский Левша создаёт свои шедевры.
      Из столовой в лабораторию ведёт одностворчатая дверь. Щёлкнул выключатель, и я оказался в мире чудес.
      Электрическое солнце в триста ватт залило светом узенькую комнатку со столом у стенки, напротив двери. На столе маленькие неутомимые работники: пузатик-мотор в девяносто ватт, токарный станочек, а между ними инструменты — тисочки, всевозможные пинцеты, выколотки, резцы проходные и отрезные, микрометр, дрель, набор окуляров от двух- до де-
      сятикратного увеличения. Это главные помощники Левши в тонком искусстве создания миниатюр. А вот в пробирках и сами миниатюры, рождённые в этой удивительной мастерской.
      Александр Матвеевич расстелил на краю стола лист белой бумаги, выкатил на него из пробирки четырехугольничек толщиной в спичку и меньше одной десятой её длины.
      — Догадываетесь? — озадачил он меня.
      — Нет.
      — Электромотор.
      — Неужто в этой крохе детали, как в настоящем моторе?
      Молча Александр Матвеевич вооружает меня линзой десятикратного увеличения, и я вижу микроскопические ротор с обмоткой, щётки, магнит, коллектор и одну из крышек — в неё вмонтирован рубиновый камень-подшипник.
      — Ну и ну! — вырывается непроизвольно. — А где вторая крышка?
      — Сейчас сделаем и опробуем мотор.
      Александр Матвеевич говорил во множественном числе, будто и я, хлопающий глазами от удивления, принимаю участие в сотворении чуда.
      Он взял латунную проволочку диаметром 3,5 миллиметра, закрепил в цанге токарного станка и стал выделывать крышку моторчика.
      В руках ежеминутно появлялись другие резцы, подобные лучам. При их соприкосновении с деталью, вращающейся со скоростью тысяча пятьсот оборотов в минуту, вспыхивал вихрь искорок. Как можно обрабатывать обломок проволочки, если всё слилось в вихревой клубок?
      Но Александр Матвеевич и видел и чувствовал, где и что сточить, а что оставить. Когда он выключил мотор, крышка была почти готова к сборке. Надо было её осторожно снять с цанги, а то упадёт на пол — не найти, и Александр Матвеевич наклеил около резцедержателя бумажную коробочку.
      Наступила последняя операция. Александр Матвеевич надел окуляр, взял пинцетом крышку, положил её на малютку наковальню. Затем кончиком пинцета зажал рубиновый камушек-подшипник, наложил на отверстие крышки и впрессовал в неё подшипник деревянной оправочкой.
      — Вот и готово. Сумеете закрыть мотор?
      Куда там! Пальцы мои будто чугунные, никак не управятся с простейшей для Левши работой.
      Едва взял он у меня крышку, как она встала на предназначенное ей место, и тут свершилось невероятное. Александр Матвеевич подключил моторчик к элементу батарейки, и крохотка тихонечко запела, заработала, как большой мотор. Замеряем вольтметром напряжение — полтора вольта, мощность — 0,4 ватта. Значит, лампочка в шестьдесят ватт потребляет столько энергии, сколько потребляли бы сто пятьдесят сысолятйнских моторчиков.
      Я собирался гостить у Сысолятиных не больше суток, а остался на три дня. Как можно было уезжать, если впереди воскресенье и Александр Матвеевич намеревался целый день заниматься миниатюрной авторучкой.
      Главные детали для ручки были изготовлены раньше. Теперь предстояло подогнать детали и сделать перо.
      Времени не замечали. Выходили из комнаты кудесника к обеду и ужину лишь после настоятельных напоминаний Валентины Ефремовны. Вечером Александр Матвеевич взялся за перо — самую микроскопическую часть миниатюры.
      Расплющил молоточком на наковальне платиновую проволочку, в центре просверлил маленькой дрелью отверстие диаметром девять сотых миллиметра, а от отверстия к вершинке провёл разрез, вероятно, в тысячные доли миллиметра. Говорю — вероятно, так как практически измерить его было невозможно, уж очень плотно сходятся разрезанные частички.
      В строгой последовательности шли одна операция за другой.
      На стальной оправке Александр Матвеевич придал заготовке овальную форму, заточил остриё по форме пера, а излишек проволочки отсёк.
      Невооружённым глазом не разглядеть было пёрышка, которое мастер взял пинцетом и вставил в державку ручки, имеющей длину восемнадцать миллиметров, а диаметр всего полтора миллиметра.
      Оставалось набрать чернил, — операция в данном случае тоже не из лёгких. Александр Матвеевич капнул из пузырька на стекло, оттянул пинцетом поршенёк миниатюры, набрал из единственной капли полную ручку чернил и начал что-то писать в блокнот.
      С трудом разбираю написанную при мне строку: «Авторучка для Манолиса Глезоса».
      Так вот ты какой, дружище Левша! Боль человека-бор-ца — твоя боль, радость его — твоя радость. Был бы ты поэтом, посвятил бы, наверное, рыцарю Акрополя свои лучшие стихи. И миниатюра твоя светла, как чистая родниковая песня. Не случайно ты сделал авторучку для Манолиса Глезоса: ведь его оружие — перо!
      — А это для полного комплекта, — говорит Александр Матвеевич, показывая ещё более мизерный, чем ручка, автоматический карандаш. — Видите, носик выдвижного механизма показался, но грифель толстоват.
      Идёт «доводка». Обычный грифель в два миллиметра толщиной в десять раз утончён, и всё же в полое нутро автоматического карандаша ещё не входит. Александр Матвеевич осторожно подушечками пальцев качает грифельную паутинку по ровному бумажному листу, утончает до пятнадцати сотых миллиметра. Теперь достаточно — грифель вошёл в уготовленное для него гнёздышко.
      — Не пойму, каким сверлышком можно сделать такое отверстие?
      — Тем же, что и полую иглу, — перовым сверлом собственного производства.
      Протянул руку к коробке со стальными проволочками, отобрал самую тонкую, отрезал кусочек, заточил необычной формы остриё. Минуты две — и перовое сверлышко готово. Чтобы показать, как оно действует, просверлил продольное отверстие в иголке.
      Написать легко. А какая точность глаз, рук, пальцев, какое чутьё нужно, чтобы внутри иглы просверлить прямой, как солнечный луч, канал. Намертво крепится в цанге сверло, а иголка вращается. Несколько оборотов, и мастер останавливает станок, сверло выдвигается из иглы, и стружка выбрасывается. Важно сохранить идеальную прямоту сверла, иначе оно само или же иголка немедленно сломаются.
      Движения Александра Матвеевича плавны. Чувствуешь, мысль идёт далеко впереди, прокладывает дорогу рукам. Гибкие, удлинённые в кистях, они трудятся спокойно. Тонкие, как у пианиста, умные, неугомонные пальцы не делают ничего лишнего. Кажется, у Александра Матвеевича, как у кудесников из народных легенд, работа течёт без треволнений и неудач. Говорю ему об этом. Он улыбается, берёт пинцетом из пробирки очередную пылинку, даёт мне смотреть через линзу.
      — Шахматный конь?
      — Верно.
      — Такой же, как на ВДНХ?
      — Не совсем. Те кони размером поменьше. Этого я забраковал, когда готовил шахматы Ботвиннику.
      Смогрю коня сверху, переворачиваю набок, — никакого изъяна. Александр Матвеевич тычет копчиком иглы куда-то между глазом и ухом миниатюрного коня, а я в линзу не вижу, — надо иметь зрение Левши, чтобы заметить порез в тысячную дольку миллиметра.
      — Пари можно держать, — говорю, услышав, что изготовление другого коня задержало отправку шахмат Михаилу Ботвиннику на месяц, — никто не увидел бы пореза. Зачем было переделывать?
      Он пожал плечами, удивился вопросу.
      — Брак есть брак. Не могу я его подразделять на малый или большой.
      Не излишне ли придирчив, жесток к себе Александр Матвеевич? Конь — самая сложная фигура миниатюрных шахмат. Сколько ещё ночей пришлось недосыпать, чтобы сделать заново миниатюру. Я подумал о его суровости к себе, без которой не было бы такого мастерства.
      Спрашиваю, какая из миниатюр потребовала наибольшего напряжения мысли, воли и рук.
      — Ленин, — отвечает Александр Матвеевич.
      Задумав сделать бюст Ильича на пьедестале, он собрал из библиотек Артёмовского и Буланаша альбомы с репродукциями работ художников и скульпторов, изучал их, начал лепить фигурки из пластилина. Накопилось столько фигурок, что хватило наделить всех друзей Юрика. Утвердившись в своём замысле, перешёл к подготовительным моделям из дерева и мягкого металла. Наконец, месяца через два, взялся за серебро. Из серебра и сделана миниатюрная скульптура Ленина, венчавшая экспонаты уральца на ВДНХ.
      И тут в домашней мастерской умельца вспомнились мне ленинские записи о замочнике Хворове.
      Это было в прошлом веке. Владимир Ильич, даже находясь в ссылке, интересовался прикладным искусством, создателями миниатюр. В своей книге «Развитие капитализма в России» он написал о замочнике Хворове из местечка Павлово. Хворов изготовлял из одного золотника (4,3 грамма) 24 замка; отдельные их части были не больше булавочной головки. Но, восхищаясь талантливостью умельца, Ленин показывает, что Хворов исключение, что капитализм уродует рабочего, не даёт развиваться творческим способностям.
      И тогда, в прошлом столетии, Ленин видел наше время, когда творчество перестанет быть уделом избранных, станет массовым. Мне кажется, Ленин уже тогда представлял себе таких умельцев, как Александр Матвеевич.
      Думаю об этом, гляжу на высокий выпуклый лоб, смелый разлёт бровей уральского Левши, в его мечтательные глаза. Человек нашего времени: рабочий — конструктор — художник. Талант Сысолятина уникален, в какой-то мере неповторим, как неповторимы судьбы людей. Но Сысолятин не исключение, как Хворов. Он один из тысяч, проявляющих свои таланты во всех областях духовной жизни, отдающих себя полностью для общего блага.
      Принципы социализма и коммунизма общеизвестны. Но почему-то мы часто не обращаем внимания на слова, объединяющие оба принципа: «От каждого — по способностям».
      А ведь именно эти слова заключают в себе главное: каким должен быть человек нового общества.
      По способностям!
      Это значит — весь талант, всю энергию души, всё лучшее, что есть в тебе, сполна отдавай народу. И не только отдавай то, что дано тебе по наклонностям, по условиям воспитания, а развивай, совершенствуй свой талант, умножай то, чем одарила тебя природа.
      Иные говорят: далёкое будущее. Нет, близкое. Для многих — уже сегодняшний день. Посмотрите кругом. Разве не видите людей, для которых труд является увлекательным творчеством, первой жизненной потребностью?!
      Два потока — труд рабочего и художественное творчество — сливаются в единую реку, устремляются к тем неоглядным далям, когда труд для всех без исключения перестанет быть только источником получения средств к жизни, а сам по себе будет человеку вознаграждением. И вот он — человек,
      испытывающий наслаждение от самого процесса труда и его результатов, доставляющий людям своей работой эстетическую радость.
      Для Александра Матвеевича Сысолятина, и не только для него, сам труд уже стал вознаграждением.
     
      ЭТО ТОЖЕ РУССКОЕ ЧУДО
     
      КОНСТРУКТОРЫ машиностроительного завода спроектировали новое автоматическое устройство — умную, высокопроизводительную машину. В ней предполагались и узлы-великаны и узлы-лилипуты. Все узлы, за исключением одного, успешно осваивались заводом, на котором были мастера на все руки. И только наименьший из лилипутов не получался. На первый взгляд работа была знакомая — обычная, механическая и сборочная. Но как возьмутся за доводку деталей, попытаются подогнать одну к другой в микроузле, даже виртуозы-лекальщики пасуют:
      — Немыслимо — болтик в три десятых миллиметра! Миллиметровый, и тот не выдержал нагрузки.
      И всего-то нужно было осилить единственный микроузел, экспериментальный, чтобы с ним испытать агрегат. Дальше было бы легче. Условились передать изготовление микроузла заводу точного приборостроения, и там, на конвейере, пошло бы массовое производство этой неподдающейся сердцевинки. Но первый экземпляр, опытный, экспериментальный, как его одолеть?! Пробовали всяко, бились с упрямцем группами и в одиночку — безрезультатно. Конструкторы приуныли. Неужели придётся возвратиться к менее удачному и к тому же дорогостоящему варианту автоматического устройства, имевшему единственное преимущество — в нём не предусматривалась строптивая сердцевинка?
      — А если уральский Левша? — сказал директор завода.
      В конце 1961 года он в павильоне «Промышленность РСФСР» на ВДНХ познакомился с установкой беспроводной электромагнитной связи поверхности с шахтой. Установка понравилась, особенно приёмник с динамиком Сысолятина. Александра Матвеевича представили директору как современного Левшу. Вспомнив о нём, директор предложил:
      — Поезжайте, товарищи конструкторы, к уральскому Левше, авось выйдет
      И двое прикатили в город Артёмовский, в мало кому известный посёлок Буланаш, заручившись разрешением совнархоза: если Сысолятин найдёт работу выполнимой, отложить ему на время плановые задания по лаборатории.
      Посмотрев чертежи, Александр Матвеевич понял, до чего твёрд орешек.
      В тонкостенный стальной кубический сантиметр надо было поместить свыше двухсот микроскопических деталей. Если бы просто поместить, как тот «табун из шестнадцати тысяч коней» в индийскую горошину, то это не представило бы для Сысолятина особого труда. Но микроузел не конюшня, а сложный механизм. Здесь каждая деталь несёт определённую функцию, немалую нагрузку. Детали различны по форме, по размерам. Одни должны взаимодействовать на расстоянии, другие — в тесном соприкосновении. Обработка внутренних деталей кубика должна была быть микронной точности — в несколько раз тоньше человеческого волоса. «Как сделать такие детали? Какие приспособления могут мне помочь? — размышлял Александр Матвеевич, изучая чертежи. — Штуковина закручена куда гуще электронных приборов и автоматов, с которыми имел дело, — о миниатюрах и говорить нечего. Взяться?.. А если не справлюсь?..»
      — Попробую, — сказал он на другой день.
      — Если бы можно, за месяц, — попросил старший конструктор.
      — Через неделю сообщу, получается ли у меня что-нибудь, тогда и сроки можно будет устанавливать.
      Месяц подходил к концу, а Сысолятин всё ещё не написал. Наконец на заводе получили письмо: «Прошу ещё две недели». Это обнадёживало и озадачивало: «Получается или нет?»
      Но он и сам ещё не был уверен.
      Временами казалось, что самое трудное позади. Ему удалось сделать около двухсот деталей, — все под микроскопом от двадцати до восьмидесятикратного увеличения. Но остались самые мелкие, самые сложные детальки. Несколько дней (что он только в те дни не предпринимал!) брак одолеть не мог. Возьмёт заготовку для болтика длиной четыре десятых, диаметром три десятых миллиметра, начнёт резьбу делать, — то приспособление не удерживает паутинку, то взвизгнет тонко, сломается. Часами бьётся над одним болтиком, а когда тот с трудом получится и Александр Матвеевич схватит пинцетом, чтобы ввинтить в гнёздышко, от дыхания ли или от неловкого прикосновения слетит, окаянный, на пол, никак его не найдёшь — ведь мельче пылинки!
      Наконец ввинчен болтик, одолены и его непослушные собратья, но это далеко не все. Нужно ещё шлифовать, полировать плоскости, подогнать всех и вся с тончайшей выверкой, чтобы детальки не просто разместились в гнёздышки, а работали. Бывали и прежде головоломки у Сысолятина, а таких, пожалуй, не было.
      Сверхювелирное искусство требовали инструменты для микрохирургии клетки, но если ломалось остриё одного инструмента, остальные оставались годными. Здесь же, в микроузле, предельная зависимость каждой детали от всех и всех от каждой. Любая крохотка подобна кровеносному сосуду сердца: лопнет — и наступит смерть для всей двухсотголовой семьи, забравшейся в стальной сантиметровый кубик.
      Александр Матвеевич работал ежедневно до часу — двух часов ночи. Заводские товарищи не подталкивали его, но между строк их письма Александр Матвеевич читал: производство страдает, люди нервничают, ждут не дождутся.
      Через полтора месяца после того, как заводские конструкторы посетили Буланаш, в начале февраля шестьдесят пятого
      года Александр Матвеевич позвонил мне с вокзала. Голос его был возбуждённо-радостный.
      — Привёз приятные вести Сердцевинку испытали! Оценка — отличная!
      Через минут сорок он был у меня и подробно рассказывал, как встретили его микроузел на заводе, как все — от рабочих до директора — благодарили и как он сам доволен, что получилась сердцевинка.
      Я слушал и думал: что же больше всего помогло Александру Матвеевичу создать уникальнейший микроузел? Вспомнил вязальные спицы — его подарок односельчанкам, самодельные приборы для школьного физического кабинета и планёр над Ирбитскими Вершинами. Вспомнил пятнадцатилетнего горняка, молоденького солдата и его службу механиком воздушного корабля. Потом комсомольскую, партийную работу и опыт, приобретённый в лаборатории у таких новаторов, как Хорьков и Шаповалов. Вся жизнь — суровая, многотрудная — вырабатывала в Сысолятине целеустремлённость, спокойную выдержку, волю, упорство в преодолении преград. И всё же главное, мне кажется, что помогает Александру Матвеевичу новаторски решать технические проблемы производства, — это его миниатюры.
      Чем сложнее они, чем больше требуют сообразительности, находчивости, душевной отдачи, тем дальновидней, вдохновенней он и в лаборатории автоматики.
      Сделал в домашней мастерской перовое сверлышко, удачно просверлил им продольное отверстие в иголке, куда спряталась миниатюрная цепь Галля, и применил потом это же сверло при выполнении заказов учёных-микробиологов. Создал для кубков-матрёшек специальный инструмент, и вспыхнула вдруг мысль: этот резец возьмёт не поддающийся в электронной схеме выступ и реле времени окажется в гнёздышке автомата.
      Бывало п наоборот. Создавал как-то в лаборатории новый датчик, и его необычная форма подсказала композиционное решение идеи сверхминиатюрных шахмат..
      Грани технического и художественного творчества всё больше стираются: смотришь на сысолятинский радиоэлектронный прибор и находишь в нём черты художественной миниатюры. Разглядываешь миниатюру и видишь, как её формы, нередко и суть решения перешли к приборам и узлам машин для промышленности.
      Это благотворное взаимовлияние сказалось и на сердце-винке к агрегату машиностроителей.
      Незадолго до истории с микроузлом Александр Матвеевич создал миниатюрный отбойный молоток.
      Размер штуцера для прохождения воздуха — три десятых миллиметра, отверстие в штуцере — шесть сотых миллиметра. Подобные отверстия (через них не проходит и человеческий волос) Александр Матвеевич просверливал и в некоторых деталях микроузла.
      И вовсе совпали форма, даже размеры болтиков микроузла с весёлой семейкой из миниатюры, отбывшей в Германскую Демократическую Республику. Случай и сам по себе любопытен.
      В конце мая шестьдесят четвёртого года в лаборатории автоматики требовательно зазвенел телефон.
      — Гости из ГДР хотят вас увидеть, Александр Матвеевич.
      — Почему меня?
      — Смотрели миниатюры на ВДНХ и просят личной встречи с автором. Отказывать неудобно.
      — Явиться с пустыми руками, мне кажется, тоже неудобно.
      — А вы сделайте что-нибудь. В вашем распоряжении целые сутки.
      Товарищ, который звонил, думал, что Сысолятин штампует свои миниатюры по меньшей мере на полуавтомате.
      Можно было успеть сделать копию наименее сложной из миниатюр, находящихся на ВДНХ, — оснастка, инструмент сохранились, да и руки к тем изделиям натренированы. «Но это не солидно, — думал Александр Матвеевич. — Гости смотрели экспонаты на ВДНХ и мозолить глаза одним и тем же неудоб-
      но. К тому же немцы в ГДР сами делают прекраснейшие вещи: электронные микрометры, кварцевые миниатюрные часы, идущие с точностью до стомиллионных долей секунды »
      С чем же ехать? Взять авторучку и карандаш?..
      Прибыв второй раз на ВДНХ в шестьдесят третьем году, Александр Матвеевич прихватил с собой в Москву для отправки Манолису Глезосу изготовленный для него подарок — письменные принадлежности.
      Увидев их, работники выставки упросили оставить ненадолго среди экспонатов. С трудом, через год, Александр Матвеевич добился возвращения ручки и карандаша, но они уже показались ему слишком большими и разностильными. Начал делать для Глезоса другие, помельче, в футляре, а старые решил оставить себе. «Захвачу старые, немцы их не видели, пусть смотрят. Да ещё сделаю им семейку болтиков. В какой-то мере символ »
      Через день на приёме в честь правительственной делегации Германской Демократической Республики секретарь обкома партии представил Александра Матвеевича гостям. Тот передал немецким горнякам от горняков Артёмовского сердечный привет и вручил Вальтеру Ульбрихту подарок: семейство малюток из девяти ввинченных друг в друга болтиков: самый большой — десять миллиметров длины и четыре миллиметра в диаметре, самый малый — три десятых миллиметра.
      — Ни одну машину нельзя собрать без болта, — сказал Александр Матвеевич гостям. — Это как цемент на строительстве, как дружба в жизни.
      Гости одарили Александра Матвеевича малоформатной фотокамерой «Практи» и роскошным изданием книги Апнель и Андрэ Торндайк «Русское чудо». Вальтер Ульбрихт сделал на титульном листе надпись: «Уважаемому Сысолятипу. 1.6.64». Пожимая руку умельца, посмотрел на его топкие длинные пальцы, в зоркие светлые глаза и сказал:
      — На Урале рождаются гигантские современные машины и ваши художественные миниатюры. Эго тоже русское чудо.
     
      ШЕСТЬСОТ ПОСЛЕДОВАТЕЛЕЙ ЛЕВШИ
     
      ОНИ ПРИЕХАЛИ в Свердловск на областной слёт юных техников, привезли на выставку-конкурс свои лучшие произведения: действующую модель экскаватора-гиганта и автомат для закалки деталей, модель прокатного стана и электронный дефектоскоп, прибор для определения влажности зерна, и модель межпланетной станции, и ещё немало зрелых работ!
      Их оценивали мастера таких заводов, как Уралмаш, оценивали без скидок, по взрослому, большому счёту. И можно себе представить, как горды, счастливы были те ребята, возле экспонатов которых знатоки говорили:
      — Хорошо придумано.
      — Сделано добротно.
      — Смотри-ка, неплохая армия Левши вырастает!..
      Создатели первокласснейших машин неспроста назвали юных техников последователями Левши.
      В лучших приборах, моделях ребят, пусть на первый раз намёком, но всё же заметен был почерк уральских умельцев, в какой-то мере и стиль Александра Матвеевича Сысолятина: строгая требовательность к себе, ответственность перед людьми, страсть к созданию долговеких, прекрасных вещей.
      Возможно, юных техников назвали последователями Левши и ещё по одной причине.
      Со всех концов страны пишут ребята на Буланаш, большими и малыми группами приходят и приезжают во время каникул в шахтёрский посёлок. Расстояния не пугают пытливых следопытов, стремящихся увидеть живого Левшу, поучиться у него.
      Больше ста километров исколесили на велосипедах школьники Ирбита. Цель похода, как они писали в плане: «Найти истоки Ирбитки и встретиться с уральским Левшой».
      Старшеклассники школы-интерната города Талица пешком прошли двести километров по горным и лесным дорогам. Шесть суток нелёгкого пути, — зато урок получили незабываемый.
      Александр Матвеевич показал им домашнюю мастерскую и лабораторию рабочих-новаторов. При них он сделал шахтёрскую каску величиной с рисовое зёрнышко. Светильник — рубиновый камешек, вмонтированный в каску, — был в два раза меньше вот этой точки в книге.
      И на шахту, в забой, повёл Александр Матвеевич ребят, чтобы увидели, оценили шахтёрский труд.
      Я побывал в Талице, заходил в музей школы-интерната. После поездки ребят на Буланаш здесь появились новые технические и художественные изделия, — ими мог бы похвалиться и столичный музей. Показывая свои новинки, ребята то и дело возвращались к Сысолятину.
      — Здорово, что мы подружились с Александром Матвеевичем!
      — Ещё поедем к нему!
      С Александром Матвеевичем я недавно побывал в Ирбитских Вершинах, в школе, где он учился. Он там не гость, а родной человек. В этом году привёз школе подарок от себя и рабочих Артёмовского завода — оборудование для химического и физического кабинетов.
      Другом своим называют Сысолятина дети шахтёров Буланлша. Работники лаборатории не без участия Сысолятина помогли местным школам организовать радиокружки. Двое кружковцев после окончания школы поступили в лабораторию автоматики. Александр Матвеевич, рабочие-иовагоры обучают ioftoieefi высокому мастерству.
      «Наш друг, наш Левша» — так назвали Александра Матвеевича и участники областного слёта юных техников.
      Он встретился с ними в Свердловском дворце пионеров, в бажовской комнате.
      Не комната — просторный светлый зал. Не степы — страницы мудрых сказов. И выражение глаз ребят, мечтательных и горячих, и одухотворённое лицо рассказчика — всё здесь было сказочным.
      За спиной Александра Матвеевича на стене картина: Данило-мастер. Он просит Хозяйку Медной горы показать ему каменный цветок: «Без цветка мне жизни нет».
      Ребята смотрели на Александра Сысолятина и на Данилу Недокормыша. Они даже походят друг на друга обликом, одухотворёнными чертами лица. Но Давило словно чем-то придавлен, он не может делать то, к чему рвётся душа художника. Понимают ли ребята духовную трагедию Данилы, осознавшего, что созданная им по дурман-цветку малахитовая чаша не является произведением настоящего искусства? Понимают ли, зачем он разбивает чашу, зачем уходит в подземные владения Хозяйки Медной горы Понимают, по глазам ребят вижу, что понимают Талантливый камнерез Да-нило искал свою мечту-цветок и не мог найти. А Сысолятин нашёл этот цветок-мечту, владеет им, делится его ароматом, его красотой с людьми. И потому он счастлив каждым взглядом, каждым движением своим.
      Временами мне казалось, что бажовский Данило-мечта-тель сошёл с картины в зал, что нет двух искусных мастеров — сказочного и реального, — а есть один, тот, который беседует с ребятами как с равными, который раскрыл перед ними малахитовую шкатулку, до краёв наполненную изделиями неувядающего искусства.