DjVu

      Глава 1
      ЛЁНЯ И ДИМА ССОРЯТСЯ
     
      Удивительное дело, до чего осенью тянет в школу!
      Наверное, каждый из вас испытывал такое чувство. Вроде совсем недавно рвались на лето из класса, а теперь опять нестерпимо хочется сесть за парту! Вид раскрытой чистой тетрадки волнует так, что даже в животе становится щекотно. И не терпится поскорее что-нибудь написать новеньким блестящим пером и обязательно густыми фиолетовыми чернилами, которые, как просохнут, золотятся. Тоненькие голубоватые линейки словно дразнят: «Попиши на нас, Лёня Галкин, попиши!»
      Лёня гладит свежий тетрадочный лист и вздыхает.
      Ну почему всегда так получается? Когда после лета собираешься в школу, то думаешь: «Буду хорошо учиться и все уроки готовить!» А проходит немного времени, и ничего не учи гея! Эго он точно заметил: так было с ним и в четвёртом классе и в пятом.
      А вчера вечером мать прямо спросила:
      — В шестом-то хоть возьмёшься за ум?
      Она ещё месяц назад заговорила о школе. Но ведь всему своё время! Вот сегодня он и сам начал собираться. Правда, пока не требуются ни тетради, ни учебники: сегодня просто «перекличка». И всё-таки Лёня решил навести порядок в хозяйстве: вытащил из тумбочки на кровать книжки, прошлогодние тетрадки, стопкой сложил новые, чистые.
      Мать, торопясь на работу, позвала завтракать:
      — Садись есть. Что возишься?
      Лёня сел за стол.
      — Перекличка сегодня, — объявил он, принимаясь за еду.
      Мать сердито заме гила:
      — Довёл до последнего!
      Это, конечно, тоже верно — спорить не будешь. Но всё-таки надо понимать, что хоть в последний день, а занялся делом!
      Мать часто говорит:
      — Бездельник ты у меня, Леонид. Носишься, носишься
      А где он носится? Вот недавно даже добывал матери продукты. Они с Федей Антоновым решили открыть заготовительную контору «Заготрыба» наподобие Заготскот». И соревнование развернули по добыче рыбы удочками — кто больше наловит за день? Лёня несколько раз приносил столько, что мать поджаривала «а двух сковородках. А Федя вздумал солить чебаков в консервной банке. Правда, Лёня спорил, что ничего не выйдет. Ну и не вышло, конечно. Федя посолил, а есть не мог. Плевался, плевался. «Горько», — говорит. Угощал и Леню, но Лёня и пробовать не стал: ещё отравишься!
      Матери об этом Федькином консервном заводе ничего не сказал.
      Вообще лучше, когда она поменьше знает. А то чуть провинился, готова всё припомнить: был там-то, натворил то-то. Доставляет же ей удовольствие постоянно твердить: «Непутёвый, непутёвый!»
      А Лёня считает, что он вовсе самый обыкновенный. Вот и в школу его потянуло, как всех, хотя за окном такая погода.
      Погода действительно, как нарочно, в последние дни особенно тёплая, солнечная и яркая, будто лету не хватило своего законного срока и теперь, к сентябрю, оно решило развернуться с новой силой, соблазняя школьников и зелёным лесом, и рыбной ловлей, и стадионом и просто выманивая на улицу.
      у Лени появилось желание выбежать во двор, а учебники и тетрадки он обернёт толстой голубой бумагой вечером. Сдвинув стулья в сторону, он прошёлся по комнате колесом, потом выглянул за окно.
      Единственное квадратное окно их комнаты выходит во двор между корпусами. Корпуса построены буквой «П». В длинном узком дворе для самых маленьких оборудована площадка, посажены деревья и около деревьев установлены скамейки. А вот для таких, как Лёня, почему-то ничего нет, и в футбол играть приходится у стены одного из корпусов. Не мудрено, что мяч иногдт по с.нам, а из окон
      высовываются жильцы и ругают мальчишек. Не очень-то приятно слышать, как жильцы ругаются, но ничего не поделаешь — играть всё равно негде, потому что с другой стороны корпуса окружены шумными улицами и дворик внутри буквы «П» лежит в центре города, как островок: по нему хоть машины не ездят беспрерывно. Но когда вся детвора высыпает во двор, в нём бывает тесно и гомон стоит такой, что хоть окна закрывай.
      Вот и сейчас во дворе полно ребят, должно быть уже приготовились к школе и теперь могут свободно бегать. Наверное, и Федька там. Сходить, что ли?
      Лёня ещё раз прошёлся колесом.
      Тут в окно раздался стук.
      Окно на первом этаже, по от земли высоко, н, чтобы стукнуть в него, надо ловко подпрыгнуть. Так прыгает Федька. Может, и сейчас он?
      Но, подойдя к окну, Лёня увидел: внизу на панели стоит сияющий Димка Шереметьев и размахивает кепкой.
      Лёня нахмурился и пошёл открывать.
      — Давай, давай, — нетерпеливо крикнул Димка за дверью, пока Лёня возился с замком: замок за последнее время совсем расхлябался.
      «Успеешь», — подумал Лёня.
      Наконец дверь была открыта, Димка влетел всё такой же сияющий и хлопнул Леню по спине.
      — Ура, Галчонок!
      Лёня молча поддал кулаком в Димкино плечо.
      — Давно приехал? — спросил Лёня.
      Дима не успел ответить. Из боковой комнаты вышла соседка Елена Максимовна. Очень худая, словно высохшая от старости, небольшого роста и в простых очках, она стремительно прошагала мимо ребят, прижимая к груди какие-то тетрадки.
      — Здравствуйте, — сказал Дима вежливо.
      Елена Максимовна, не замедляя шагу, повернула к Димке лицо и закивала:
      — Здравствуй, здравствуй.
      И сразу, едва коснулась рукой дверной ручки проговорила, обращаясь к Лене:
      — Что же у тебя получается, товарищ Галкин? Наладил бы замок-то
      — Налажу, — ответил Лёня.
      Соседка легко, словно девочка, юркнула за дверь. Димка засмеялся.
      — Всё такая же?
      — Такая же.
      — Ишь ты, товарищ Галкин!
      — Ну и что? Она всех зовёт товарищами.
      — То-то и есть, что всех.
      — Ну и что? — повторил Лёня вызывающе.
      Ему совсем не хотелось защищать соседку — с ней были особые, сложные отношения, но и с Димкой соглашаться тоже не хотелось. Пришёл да ещё
      хихикает. Вот и в комнату залетел без спросу, огляделся бесцеремонно, шустро заговорил:
      — У вас всё так же! А мы новый шифоньер купили! За девятьсот рублей. С зеркалом. И ковёр мама купила — под ноги подстилать. Целую тысячу стоит. У вас такого нет совсем. — Дима посмотрел на стол. — К школе готовишься? Я уже приготовил. Все учебники купил. У тебя физика есть? Нынче физика будет — новый предмет. — Дима подошёл к столу и стал щупать обложки тетрадей. — Бумага плохая. У меня толстая. В Бумсбыте купил — коричневую. По девяносто копеек за лист. Хочешь, покажу?
      — Посмотреть я и в магазине могу.
      — Это конечно, — согласился Дима. — Там разная есть. И ещё дороже, А тебе в школу хочется?
      — Нет! — солгал Лёня.
      Ему положительно во всём хотелось спорить с Димкой. Вспомнилось, как расстались они на каникулы — без ссоры, но холодно. Димка ещё не успел уехать в деревню, а Лёня уже перестал бывать у него, хотя до этого чуть ли не с третьего класса они проводили время вместе. И сейчас у Лени всё больше росло к Шереметьеву неприязненное чувство. Принарядился, белую рубашечку надел, выутюженный красный галстук, брючки! Личико нежное, чёлка пышная — чистюля-красуля! А сам всё на деньги переводит: «Девяносто копеек», «девятьсот рублей»! А позабыл, как весной отказался помочь Птицыну по арифметике: «Самому надо заниматься!» И никогда ни в чём не поможет ребятам, ничем не поделится — отличник!
      Прогнать его, что ли? Не звали, а заявился!
      Лёня помолчал.
      — А у меня теперь новый друг есть!
      — Новый? — удивился Дима.
      — Федька Антонов.
      — Тю! Да он совсем в другом классе учится и в другой смене будет!
      — Ну и что же? Дружить всё равно можно!
      Димка, должно быть, понял, что не зря Галчонок так защищает свою дружбу с Федей, и, помолчав, заметил:
      — А я из деревни живого ежа привёз.
      Тоже хитрющий! Ежом соблазняет. Только Леню не купишь.
      — Для школы привёз? — спросил Лёня равнодушно, как будто всю жизнь имел дело с живыми ежами.
      — Зачем для школы? Для себя, — ответил Дима. — Школа пусть сама покупает. Я за него трёхрублёвый ножик отдал.
      — Подумаешь, ножик. А школе ежа подарить жалко?
      — Почему это я должен дарить?
      — А потому что с лета все ребята что-нибудь школе привозят.
      — А ты привёз?
      — Я в деревню не ездил.
      — Зато в лагере был. Два сезона! Всё равно мог подарить.
      — А я и подарю!
      — Что?
      — А вот знаю что! Знаю!
      Лене нечего было сказать, потому что до этой минуты он тоже не думал ни о каком подарке для школы. Но раз уж такой разговор возник, надо что-то придумать. Только сейчас ничего не приду--мывалось, и Лёня повторил:
      — Знаю!
      Дима засмеялся:
      — Ничего ты не знаешь!
      Его пренебрежительный тон взорвал Леню.
      — Л ты А ты себя только знаешь!
      — Как это себя? — подскочил Дима, даже мягкая светлая чёлка его взлетела кверху.
      — А так! У тебя то, у тебя другое! Хвастаешься, что у тебя всё лучше!
      — Я не хвастался, а говорил, что нового после лета!
      — А вот и хвастался!
      — А вот и нет!
      Перекрикивая друг
      друга, ребята оказались лицом к лицу. Заложив руки под тёмную курточку, Лёня наскакивал на Диму, подпрыгивая при каждом слове, а Димка, горделиво приподняв голову, старался сохранить степенный вид.
      — Да ну тебя! — отмахнулся в конце концов Лёня и начал перекладывать с места на место разбросанные на столе учебники и тетради.
      Дима, нахмурившись, сел на диван и глядел в окошко.
      Кажется, обиделся. И, наверное,совсем не понял, почему Лёня так на него налетел. А что поделаешь? Как объяснить человеку, что он ещё с прошлого года, с экзаменов, совсем разонравился! Сам виноват!
      Лёня взглянул на будильник. Половина второго. Ребята в школе уже собираются. Да и вообще лучше идти, чем сидеть надувшись, как мыши на крупу.
      Лёня поспешно затолкал в тумбочку учебники и тетрадки, надел светлую рубашку и кивнул:
      — Пошли!
      Дима встал, отворачиваясь и по-прежнему хмурясь.
      Лёня задержался в дверях — наклонился, послюнявил пальцы и обтёр ими носки ботинок: стали вроде почище.
      Дима не захотел ждать и пошёл вперёд. А Лёня тоже не захотел догонять.
      Так и отправились они, бывшие приятели: Дима сам по себе, а Галчонок на несколько шагов сзади — сам по себе.
     
     
      Глава 2
      ТАЙНА СТАСИКА
     
      Стасика Гроховского в Сибири ещё никто не знал.
      Да и сам Стасик тоже здесь никого не знал. Ведь только две недели тому назад Гроховские стали сибиряками! А раньше, когда жили на Кубани, Стасик с гордостью называл себя кубанским казаком. Сибирь и представить было трудно — какая она? И вдруг папе предложили новую работу. Он пришёл домой и объявил маме, что они едут.
      Всё произошло очень быстро: Стаснк не успел даже проститься с друзьями — многие на лето поразъехались из Краснодара, и пришлось уже с дороги писать им письма.
      Дорога была длинная — чуть не через всю страну, и Стасик часто вынимал альбом и рисовал А в Сибири оказались такие же города, как на Кубани, даже названия похожи: там Краснодар, а в Сибири — Красноярск, там Новороссийск, а здесь — Новосибирск. Есть в Сибири и город Куйбышев, прямо как на Волге! А ещё есть разные интересные названия, например станция Тайга! Стасик думал, что эта стаппия непременно расположена в густой танге и вообще в Сибири холодно, снег и медведи.
      Всё получилось не так. Поезд остановился перед огромным вокзалом, такого здания и в Краснодаре не сыщешь. А погода стояла такая жаркая, что папа взмок, пока тащил от вагона чемодан. И носильщик взмок. А на большой площади перед вокзалом Стасик не увидел, конечно, никаких медведей. По ней двигались самые обыкновенные трамваи. Только папа подошёл не к трамваю а к такси. Затолкали все чемоданы в машину с шахматной полоской по серому кузову и поехали на квартиру, которую папе забронировал завод.
      Город Стасику понравился — асфальтированные площади, многоэтажные дома, пышные скверы, много людей.
      Квартира внутри тоже понравилась, а снаружи — не очень: дом одноэтажный, старенький, обшитый досками и длинный-длинный, даже не один дом, а три разных, приросших друг к другу. А двор общий — обширный и пустой, только сараи в глубине. Ребят Стасик не увидел. Какой-то хлопчик лет семи бегал с маленькой девочкой, а больше никого.
      А мама огорчилась, что в доме нет водопровода, но папа успокоил. Он сказал: квартира временная, потом дадут другую, в новом доме. Мама промолчала и стала раскладывать вещи.
      Кроме чемоданов и постелей, пока ничего не было. Все вещи где-то ехали малой скоростью. Ох, и долго они, наверное, проедут! Стасик с отцом и матерью вон как быстро мчались и то сколько времени находились в дороге.
      Одним словом, пока что в комнатах совсем пусто — хоть шаром покати! Но это даже хорошо, как-то необычно: пахнет извёсткой от стен и свежей масляной краской от пола, и голоса по-особенному звучные — эхом отдаются, а вечером, когда зажигается электричество, лампочка без абажура сверкает ослепительно, освещая каждый уголок. И спать на полу интересно. Мама стелет всем подряд. И обедать приходится в столовой, которая за два квартала, у мамы еше и посуды на кухне нет — тоже едет малой скоростью.
      На второй же день Стасик совершил экскурсию по городу. Мама боялась, как бы он не заблудился, но Стасик только усмехнулся: он, когда ещё в такси ехали, запомнил все повороты. А их улицу и вовсе не пропустишь — как только на неё выйдешь, далеко в конце виднеется красная трансформаторная будка, похожая на башню. Да и дом у них приметный.
      Целую неделю Стасик осматривался: ходил по центру, и в кинотеатре «Пионер» побывал, и в планетарии, и в зоопарке — посмотрел на настоящего белого медведя! А мама узнала, где ближайшая школа, и записала Стасика в шестой класс «Б». Товарищей у Стасика всё ещё не было — таким неудачным в этом отношении оказался двор. И через неделю, когда жизнь в пустых комнатах вошла в свою колею, Стасик заскучал.
      «Хоть бы занятия скорее, что ли!» — думал он и нарочно несколько раз прошёлся мимо здания своей будущей школы.
      Школа в глубине квартала на шумной улице — красивая, белая, четырёхэтажная. Её окружает густой зелёный сад. В саду, наверное, прохладно от тополей, а во дворе — чисто, посередине вкопаны два столба для волейбольной сетки, а в стороне — турник и скамейка. И кругом пока тихо-тихо
      Стасик вернулся домой и долго слонялся по комнатам.
      Мама предложила:
      — Займись хоть чем-нибудь.
      — Нечем.
      — Почитай.
      — Всё перечитал, что есть.
      — Ну порисуй.
      — Красок нет. Краски тоже малой скоростью едут.
      — В конце концов придуман. Тошно смотреть, как ты бездельничаешь.
      То-то и оно: тошно! А легко сказать — придумай!
      Стасик вышел во двор и прислонился к завалинке.
      Всё-таки плохо, когда тебя никто не знает. Вот был бы Стасик известным человеком. Не успел бы он сойти с поезда на вокзале, как его окружили бы встречающие. «Станислав Васильевич, мы рады вас видеть в нашем городе! Разрешите вас пригласить
      на прогулку!», и, посадив в роскошный «ЗИС», стали бы возить по улицам, всё показывая. Мальчишки-сибиряки умерли бы от зависти. Только пустые это мечты. Сейчас нет около Стасика никого, кому бы он был нужен и кто бы мог выслушать его рассказы о Кубани. Во дворе пусто. Даже собаки никто не завёл. Какая-то облезлая кошка бежит от дома к сарая.м.
      — Брысь!
      Кошка оглянулась, припала к земле, словно при-давленная, потом повернула назад и, прыгнув на тяжёлую деревянную лестницу, приделанную наглухо к стене дома, быстро взбежала вверх, скрылась на чердаке.
      Чердак!
      Вот где Стасик ещё не был! Недолго думая, он полез вслед за кошкой.
      Сначала глаза в темноте ничего не различали. Потом, приглядевшись, Стасик увидел, что чердак, довольно чистый, свободный от обычной рухляди и с ровным земляным полом, тянется через весь дом. Вдаль уходили, как в строй поставленные, печные трубы, а пыльные деревянные балки пересекали чердак в нескольких местах, словно жилы.
      Стасик пошёл вглубь, осторожно перешагивая через балки и чутко прислушиваясь к собственным шагам. Конечно, если всерьёз рассудить — ничего особенного: чердак, и только! Но всё-таки почему-то немного страшновато и таинственно. А вдруг откроется что-нибудь необыкновенное?
      И только Стасик подумал так, как увидел в стороне, в самом тёмном углу, какой-то предмет. Оказалось, это большой фанерный ящик, покрытый рогожей. Стасик попробовал сдвинуть ящик ногой, но тот не поддался! Значит, что-то есть!
      Сбросить рогожу и раскидать сверху старые газеты было делом одной минуты. Под газетами лежали растрёпанные толстые книги — с твёрдыми корочками и без корочек. От книг пахло плесенью и
      мышами. Стасик выложил эти книги. Под ними оказались другие. Должно быть, весь ящик заполнен ненужным старьём. Стасик хотел уже бросить бесполезное занятие, как вдруг внимание его привлекла корочка одной тоненькой книжицы.
      На ней были нарисованы чёрная маска и револьвер и крупными буквами напечатано слово «Приключения». А дальше что-то ещё мелкими буквами. Стасик быстро вынул из ящика книжку и раскрыл её, придвинувшись к чердачному окошку. Сразу начиналось с семнадцатой страницы: « показал на серый дом и сказал: — Он здесь!
      Все бросились к воротам. Из дома раздался выстрел. Джемс оказался прав: беглец был действительно здесь.
      — Джемс Джонсон, — торжественно обратился к нему Чарлн Кук. — Вам может позавидовать Шерлок Холмс!»
      Ого! Стасик чуть не подпрыгнул. Про Шерлока Холмса он давно читал, а тут написано про какого-то Джемса, которому может позавидовать сам Шерлок Холмс!
      Стасик бросился к ящику и извлёк одну за другой ещё девять таких же тоненьких книжиц. Потом перерыл всё до дна, перелистал толстые книги, но больше ничего интересного не нашёл и тогда свалил всё как попало назад и, прикрыв рогожей, снова пододвинулся к чердачному окошку. Тут он сел на
      краешек балки и углубился в изучение находки. Книжки, оказалось, издавались одна за другой: выпуск первый, выпуск второй Десять выпусков. Бумага была плохая, серая, а шрифт мелкий и старинный, с твёрдым знаком в конце слов и с палочкой и точкой вместо буквы «И». «Ещё до революции печатались», — догадался Стасик.
      Он готов был немедленно приступить к чтению, но подумал, что мама потеряет его, начнёт искать и обнаружит, что он на чердаке. Он не боялся мамы — ругаться она не будет, — ну, слазил на чердак, что такого! Но хотелось оставить в тайне от всех свою находку. Пусть ничего таинственного и нет: всё-таки у него будет тайна. А чердак, где, должно быть, тоже никто давным-давно не бывал, пусть станет секретным убежищем.
      Можно даже устроить здесь кабинет. Только сейчас он возьмёт книжки с собой — такие интересные оставлять никак нельзя.
      Стасик аккуратно сложил книжки, затолкал их за пазуху и спустился во двор. Уже стоя на земле, он огляделся: никто не заметил, как он лазил. Хорошо, что лестница стоит не против их квартиры, а за выступом, около окон соседей, а у соседей целый день никого не бывает дома.
      Когда Стасик появился на кухне, мама удивлённо сказала:
      — Ой, как перепачкаться-то ухитрился!
      Действительно, как Стасик ни берёгся, всё же изрядно вымазался. Пробормотав под нос что-то непонятное даже для самого себя, он отряхнулся и ушёл в дальнюю комнату. Тут он, наконец, приступил к чтению.
      И с этого началось. Был потерян счёт минутам и часам. Забывались сроки обедов и ужинов. Не привлекал больше новый сибирский город. Не тянуло во двор. Приключения Джемса Джонсона развёртывались с необычайной быстротой, увлекая в чудесный мир бесконечных исчезновеиий и поисков, запутанных тайн и неожиданных разгадок.
      Джемс Джонсон творил чудеса. Он безошибочно расследовал таинственные дела и предотвращал преступления. Он заранее предсказывал, что случится, анализируя ход событий. По одному следу калоши и ничтожному окурку в грязи он отыскивал человека среди миллионов люден в огромном городе!
      Стасик захлёбывался от восторга. Он проглотил все выпуски подряд, потом перечитал их заново. Вот бы стать таким знаменитым сыщиком, которого знают во всём мире. Ну, пусть не в мире, а только в городе. Вдруг он сумеет раскрыть какую-нибудь потрясающую тайну, и о нём заговорят с восхищением.
      Быстрее молнии разнесётся слава о вчерашнем кубанском казаке, а теперешнем сибиряке Станиславе Васильевиче. И где бы он ни прошёл, мальчишки будут провожать его преданными глазами, взволнованно шептать: «Вот он, вот!»
      Стасик поднялся на чердак и при соответствующей обстановке, в таинственном полумраке, принял твёрдое решение: отныне тоже раскрывать тайны. Ничто не укроется от его глаз!
      Спустившись с чердака, он начал прохаживаться по двору, заглядывая в окна. Но долго так не походишь — подумают ещё неизвестно что. Тогда он обошёл вокруг сараев. Ничего подозрительного и тут не обнаружилось. Стасик вернулся домой. Мать сидела у открытого окна, шила. Взглянув на сына, она улыбнулась. Стасик любил мамину улыбку — спокойную и ласковую, располагающую к откровенной беседе. Только сейчас ни в коем случае нельзя поддаваться этой улыбке и открывать тайну.
      — В школу-то не забыл к двум часам?
      — В школу?
      Стасик вдруг подумал: «А ведь что-нибудь необычайное может открыться и в школе!»
      — Нет, нет, не забыл, — ответил он поспешно и стал собираться,
     
     
      Глава 3
      ВСТРЕЧА
     
      Стасик обычно с нетерпением ждал дня, когда после летних каникул можно встретиться с ребятами в классе. И всегда до нынешнего года он шёл в школу уверенно, зная, что ещё. издали его заметят и радостно закричат:
      — Долгоносик!
      Так ребята звали его за длинный нос и узкое лицо.
      Мальчиков и девочек из самых разных классов собралось на школьном дворе уже немало. Принаряженные, в красных галстуках, они суетились, бегали, переходили с места на место; кто постарше — гуляли по двое, по трое или группами.
      Кругом раздавались звонкие голоса, выкрики, смех и приветствия. Казалось, даже листву тополей всколыхнула эта подвижная, беспокойная масса школьников, и тополя тоже гудели, слегка покачивая ветвями.
      Усевшись на краешек ска.мейки под тополями, Стасик стал исподволь разглядывать учеников. Малыши его не интересовали, солидные старшеклассники тоже. Привлекали ребята, которые по всем признакам, как и он, должны учиться в шестом классе. И он долго наблюдя т за одной компанией, но вдруг обнаружил, что это пятикл-ассники. Стасик подосадовал на себя — вот так отгадчик! Он встал и подошёл к другой группе, но они оказались из седьмого класса. И тут сбоку кто-то крикнул:
      — Привет шестому «Б»!
      Стасик обрадовался: шестой «Б»! Вот их-то ему и надо! Ведь он тоже записан в шестой «Б»! Он обернулся и увидел девочек, к которым подходил ученик в серой школьной форме. Всё на этом ученике было новенькое — и костюм, и пионерский галстук, и ботинки. И всё-таки выглядел он растрёпанным. Девочки встретили ученика сердитыми возгласами:
      — Уходи, уходи сейчас же!
      А он подпрыгнул, присвистнул и с озорным видом бросился к ним, раскинув руки, словно собираясь схватить всех сразу в охапку. Девочки с визгом начали прятаться друг за друга, только одна из них осталась на месте.
      Прищурив глаза, она кокетливо завертела голо вой, обращаясь к озорнику.
      — Что лезешь? Поухаживать захотел?
      — Тьфу! Ещё не хватало!
      — Так не лезь, не лезь!
      — Эмма, идём! Оставь его, — позвали девочки.
      Ученик ещё раз залихватски гикнул и побежал
      куда-то.
      Стасику не понравилось, как вёл себя ученик. Не понравилась и девочка, выступившая против него: уж очень кривлялась, прищуривалась, какое-то ухаживание придумала! Её назвали Эммой. «Задавала, должно быть, эта Эммка!» — подумал Стасик.
      К девочкам он, конечно, ПС подошёл, а оглянувшись, увидел группу ребят, около которой остановился озорник. Как полагается знаменитому следопыту и исследователю, Стасик сразу решил, что этот ученик разговаривает с ребятами из своего класса. Значит, они из шестого «Б». Тогда Стасик тоже приблизился к ним, стараясь не пропустить ни одного слова из разговора. Говорил ученик в белой безрукавке. Небольшой ростом, но крепкий, загорелый, крутолобый и, видимо, серьёзный, он говорил негромко и уверенно, как говорят все, кто привык, что их внимательно слушают.
      — Новая учительница по русскому у нас и руководителем будет.
      — Старая? — спросил кто-то.
      — Нет, молодая, но раньше в десятых учила!
      — Генка прав, — подтвердил рыжий мальчик в очках.
      «Ага, Генка!» — отметил про себя Стасик. Теперь он знал, как зовут этого авторитетного — в безрукавке.
      Вдруг кто-то сказал:
      — Смотрите! Галчонок!
      Все оглянулись в сторону калитки и закричали хором:
      — Галчонок, Галчонок!
      Стасик увидел, что по двору от калитки шёл мальчик — красивый, с аккуратно приглаженной чёлкой над густыми светлыми бровями. Но ребята кричали не ему, а другому ученику, который шёл сзади — чернявому, немного курносому. Откликнувшись на призыв. Галчонок, широко улыбаясь и размахивая руками, побежал к ребятам, обогнав аккуратного красавчика с чёлкой.
      Радостно зазвенели голоса. Мальчики похлопывали друг друга по плечам, шутливо подталкивали в бока. Это выглядело так заразительно, что Стасика подмывало тут же броситься в гущу. Но соваться первому было неловко.
      Крики не умолкали:
      — Смотрите, смотрите, Галчонок совсем чёрный стал!
      — Ещё бы — два сезона в лагере!
      — Галчонок, а у нас новая классная руководительница будет! Таисия Николаевна!
      — Галчонок, а ты слышал
      Галчонка разрывали на части. «Должно быть, хороший парень, если его так любят!» — подумал Стасик.
      А красавчик с чёлкой держался солидно. Он спокойно отвечал на вопросы, улыбался вежливо, вообще, видимо, знал себе цену.
      Между тем подошли ещё ребята и среди них вертлявый мальчуган, словно приплюснутый сверху, — так смешно в разные стороны от макушки растопыривались у него коротенькие волосы.
      — Кнопка-то, Кнопка причёску изменил!
      Мальчик начал старательно приглаживать во-
      лосы. Раздался смех. Очевидно, Кнопкина причёска из года в год оставалась неизменной.
      — Ребята, а Жиркомбинат поправился! — вдруг выкрикнул озорник в новенькой форме, тот самый, который подбегал к девочкам.
      Сейчас он сделал шаг в круг, образованный ребятами, и с силой ущипнул толстого краснощёкого мальчика. Толстяк с ленивыми заплывшими глазками до этого всё время улыбался, тяжело отдуваясь. Ему, наверное, было жарче всех.
      — А ну-ка, сколько гидрожира накопилось за лето?
      Ребята засмеялись. Толстяк покраснел.
      — Не лезь, — сказал он тихо.
      — Как это не лезь? — продолжал приставать
      обидчик. — Да мне масла надо! Маслопром продаёт масло! Покупаю центнер. Сколько здесь центнеров, как вы думаете?
      Он бросился к толстяку, обхватил его обеими руками и, приподняв над землёй, дал подножку. Толстяк со всего размаха плюхнулся в пыль.
      И тогда Стасик не выдержал. Он вмиг оказался перед обидчиком.
      — Что делаешь?
      — А что? — нагло вскинул голову забияка, ещё не разглядев хорошенько, кто перед ним стоит.
      — То самое! Тебя бы в новеньком костюмчике повалять!
      — А ты кто такой?
      — Кто бы ни был, нечего над другими издеваться!
      — А ну, ну, без указки! — угрожающе надвинулся озорник. — Катись!
      Стасик не отступил, только выставил вперёд плечо. Ребята притихли. Раздался звонкий голос черноволосого, того самого, кого называли Галчонком:
      — Дадим жару чужому!
      Растолкав товарищей, Галчонок встал рядом с озорником, лицом к лицу со Стасиком.
      — Чего надо?
      — А что он — начал Стасик.
      — Наше дело! — перебил Галчонок. — Наш класс, мы и разберёмся! Проваливай, пока не настукали!
      — Ух ты! — передразнил Стасик. — Настукал!
      — Да что с ним разговаривать! — рванулся озорник.
      Но его спокойно остановил ученик в безрукавке — авторитетный Генка.
      — Брось, Петренко. Ну что ты как маленький
      Потом он отстранил и Гаччонка, сказав Стасику:
      — Иди!
      — Некуда мне! — буркнул Стасик. — С вами я должен. В шестом «Б»!
      — С нами?
      — Новенький! — закричал Галчонок и обернулся ко всем. — Ребята, новенький!
      Он уже забыл, как только что сердито наседал на Стасика, и теперь первый по-дружески хлопнул его по плечу:
      — Вот здорово! Нащ значит?
      — Ващ — улыбнулся Стасик.
      — Откуда приехал? — спросил авторитетный Генка.
      — С Кубани.
      — Вот здорово! — ещё раз восхитился Галчонок. — А скажи
      — Таисия Николаевна идёт! — сообщил Кнопка.
      В сутолоке никто не заметил, как на крыльце школы появились учителя. Ребячий муравейник во дворе заволновался, загудел сильнее. Учителя пошли каждый к группе ребят из своего класса.
      Стасик увидел, что к ним приближается молодая учительница в синем платье, с приятным простым лицом и мягкой улыбкой. Она глядела прямо на мальчиков, на ходу поправляя густые волосы, собранные на затылке узлом. Рядом с ней шли девочки, тихонько о чём-то переговариваясь между собой. Должно быть, они уже успели познакомиться с новой классной руководительницей и теперь вели её к мальчикам.
      Она издали поздоровалась первая:
      — Здравствуйте! Мальчики ответили вразнобой и замолчали, ожидая, что будет дальше. Учительница оглядела всех и вдруг задорно воскликнула:
      — Ух вы какие! Многие из ребят заулыбались, а рыжий в очках произнёс:
      — Хорошие!
      Тут уж все рассмеялись.
      — Не хвастайся, Зайцев! Засмеялась и учительница.
      — А может, и правда? Вот поживём и увидим!
      Она так просто говорила, так искренне смеялась вместе с ребятами, что сразу сделалось около неё радостно и легко, будто знали её давным-давно и давно к ней привыкли. Стасик решил, что она в самом деле хорошая.
      верно отозвался о ней авторитетный Генка. И вообще хорошо, что Стасик попал в шестой «Б» — ребята тоже вроде ничего.
      — Ну, пойдёмте в класс, — сказала Таисия Николаевна. — Гена Кузеванов, председатель совета отряда, построй всех и веди.
      Стасик увидел, что многие удивились, как это Таисия Николаевна уже знает, кто у них председатель совета отряда, да ещё назвала по имени! А Гена Кузеванов начал выстраивать ребят. Мальчики, конечно, толкались и полезли в первые ряды. Девочки, опасливо сторонясь, сбились в кучку. Так и пошли в здание школы вслед за руководительницей: впереди ребята, в хвосте девочки.
      Со всех концов двора цепочкой тянулись в школу другие классы. На крыльце даже пришлось подождать, пока пройдут малыши.
     
     
      Глава 4
      НАЧАЛО НОВОЙ ДРУЖБЫ
     
      По чистым прохладным коридорам шестиклассники шли притихшие. Но, поднявшись на третий этаж, около своего класса не выдержали и бросились вперёд, обгоняя друг друга. У дверей произошла давка. Кто-то из девочек завизжал, кто-то вскрикнул. Еле-еле протолкнулись.
      Таисия Николаевна молча стояла в стороне.
      Наконец расселись. При этом мальчики сгрудились на задних партах, а девочкам предоставили передние. Стасик не знал, куда лучше сесть. Он заметил, что к Галчонку хотел пристроиться красивый аккуратный ученик с белой чёлкой. Но Галчонок не пустил его, и тогда красавчик сел на соседнюю парту.
      И вдруг Галчонок помахал Стасику:
      — Эй, новенький! Иди сюда. Садись!
      Стасик подошёл и сел.
      Постепенно все угомонились. Таисия Николаевна встала у преподавательского столика и сказала:
      — Вот я и расстроилась. Нахвастались мне: хорошие мы, хорошие. А сами войти в класс не смогли как следует. Неужели нам с первого дня ссориться? Вот скажите: вы и в прошлом году так сидели?
      — Нет! — хором ответили девочки. — Это мальчишки сейчас всё спутали!
      — То-то я вижу — неладное, — заметила учительница и скомандовала. — А ну, живо по своим местам, живо!
      Началось бурное переселение. Девочки сгоняли ребят, ребята рассаживались по-новому. Красавчик с чёлкой заявил Стасику:
      — Здесь моё место!
      Но Галчонок вскочил и опять его погнал:
      — Я с новичком буду. А ты уходи! Слышишь, Димка!
      Димка поджал губы.
      — Ну, ладно!
      И отошёл.
      — Что ты с ним так? — спросил Стасик.
      — А ну его! — отмахнулся Галчонок.
      Димка сел на вторую парту с какой-то девочкой.
      — Вот, вот, пусть с девчонкой! — обрадовался Галчонок.
      — А что особенного, сидят и с девочками, — показал Стасик на несколько парт.
      — Ну и пусть! — нахмурился Галчонок. — А я иикогда пе буду с писклями-визглями!
      Таисия Николаевна начала знакомиться с классом. Она раскрыла толстую тетрадь с коричневыми корочками и, отмечая в ней карандашом, вызывала ребят по алфавиту.
      И тут Стасик многих узнал по именам и фамилиям: Галчонок — это Лёня Галкин, а Димка с чёлкой — Шереметьев, черноволосый маленький Кнопка — Олег Возжов, толстяк Жиркомбинат — Толя Юдин, а рыжий в очках — Эдик Зайцев. И фамилия
      у кокетливой девочки Эммы — Жаркова. Всех сразу Стасик запомнить, конечно, не смог — в классе тридцать семь человек.
      А учительница особо представила классу новеньких: одним из первых она выкликнула Стасика Гроховского, и Стасик рассказал, откуда он приехал и какие отметки имел в пятом классе. Об отметках было приятно говорить, потому что пятый класс в Краснодаре он окончил хорошо — только одна тройка по ботанике, а остальные — «четыре» и «пять». Потом
      учительница вызвала другого новичка — высокого и нескладного, в серой рубашке и без пионерского галстука. Он поднялся с предпоследней парты у окна медленно, словно нехотя. И даже встал не как следует, а будто переломился пополам, облокотившись на подоконник. Таисия Николаевна спокойно заметила:
      — Встань поудобней.
      Тогда он выпрямился и густым басом пробубнил, что зовут его Андреем, фамилия Лядов. И замолчал. Таисия Николаевна не стала интересоваться его отметками, а сразу посадила на место.
      Галчонок нагнулся к Стасику и прошептал:
      — Второгодник он.
      Потом познакомились с двумя новеньки.ми девочками.
      Из всего класса не было только одной какой-то Ани Смирновой.
      — Никто не знает, почему её нет? — спросила Таисия Николаевна.
      Наверное, она ещё не приехала с севера! — сказала Эмма Жаркова.
      — Надо выяснить точнее. Кто дружит с ней?
      Подняли руки многие девочки, в том числе и Эмма Жаркова.
      — Вот узнайте, — дала им задание Таисия Николаевна. — А теперь я продиктую расписание уроков. Занимаемся мы с двух часов.
      Все зашевелились, вынимая карандаши и бумагу.
      Таисия Николаевна продиктовала расписание, выяснила, у кого каких учебников не хватает, напомнила, что надо обязательно приобрести учебники по физике, алгебре и геометрии — новым в шестом классе предметам, — и предупредила, что завтра в школьном киоске будут продавать тетради.
      — У меня всё, — объявила она, закрывая свою коричневую тетрадку. — Может быть, есть вопросы?
      Сразу поднял руку Дима Шереметьев.
      — Вот вы велели сесть по-прошлогоднему. А у вас не все так сели. Я с Галкиным был.
      Лёня Галкин вскочил:
      — А я сказал, что с тобой не хочу! Теперь я с новеньким буду!
      Таисия Николаевна внимательно посмотрела на Галкина, словно запоминая его.
      — Хорошо. Сиди с новеньким. Вообще, мальчики и девочки, я вас ещё плохо знаю. Может быть, мы потом всё перестроим по-иному, но пока сидите так, как сейчас. Через несколько дней, когда я познакомлюсь с вами поближе, мы выберем старосту
      — У нас Аня Смирнова староста! — сообщила одна из девочек.
      — Её и оставить!
      — Правильно! Оставим её, — поддержали мальчики.
      Снова поднял руку Дима Шереметьев.
      — Что у тебя ещё? — обратилась к нему учительница.
      Дима встал и начал степенно:
      — я хочу предложить, как сделать, чтобы для класса было хорошо. Устроим выставку. Кто что летом нашёл или собрал. Вот Галкин приготовил очень интересное.
      Стасик почувствовал, что при этих словах Галчонок заёрзал на месте, растерянно оглядываясь.
      Таисия Николаевна спросила:
      — Что же такое интересное приготовил нам Галкин?
      Лёня встал.
      — Да я я — словно выдавил он из себя и вдруг проговорил очень быстро: — А Шереметьев ежа привёз и сказал, что в школу его отдаст!
      Тотчас отозвался Дима:
      — Я-то ежа отдам, а вот скажи ты, что сам сделал.
      — Ну и сделал! — выкрикнул Галчонок. И замолчал.
      Все ждали, что он ещё скажет. А Дима, повернувшись всем корпусом, смотрел на Леню в упор и злорадно улыбался. Именно злорадно! Стасик даже удивился, как много скрывается за красивостью его личика откровенной злобы. Совершенно ясно, что между Галчонком и этим красавчиком что-то произошло, и сейчас он нарочно поставил Леню Галкина в затруднительное положение перед классом.
      Лёня, наконец, произнёс:
      — Я Я в лагере всё записывал. Что было. Ну, вроде альбома такого И ещё, что в бору растёт, собрал
      — Коллекцию? — подсказала Таисия Николаевна.
      — Ну да, коллекцию!
      — Очень хорошо, — похвалила Таисия Николаевна. — Давайте действительно сделаем выставку, покажем, чем занимались мы летом. А Диме Шереметьеву за то, что он первый внёс такое предложение, поручим собрать экспонаты для выставки.
      Едва Таисия Николаевна отпустила всех домой и ребята, прощаясь с ней, качали выходить из класса, Дима закричал:
      — Несите для выставки завтра же!
      А у дверей он специально дождался Галчонка и проговорил тихо, с усмешечкой;
      — Ну, где же твой альбом, Галкин? Где коллекция?
      — Что пристал? — насупился Лёня.
      — Жду, когда принесёшь
      — Вот и жди! — рванулся Галчонок и вышел из класса.
      Стасик последовал за ним в коридор.
      Ребята вокруг говорили о Таисии Николаевне, многим понравилось, как она вела беседу, только Кнопка — Олег Возжов, приглаживая свои приплюснутые к макушке волосы, недовольно проворчал:
      — Зря она Димке выставку поручила. Опять завалит.
      — А может, не завалит, — возразил Гена Ку-зеванов. — Надо же проверить.
      — А вот увидишь, — настаивал Олег.
      — Что же молчал, если так уверен? — накинулся на него Гена. — После времени нечего хныкать, сразу надо было сказать!
      Галчонок не принимал участия в разговоре. Стасику стало жалко его: вот как человек расстроен. У выхода со двора на солнечную улицу, где все расходились в разные стороны, Стасик спросил:
      — Тебе куда?
      Галчонок кивнул:
      — Туда.
      — И мне туда.
      Пошли рядом. Помолчав, Стасик сказал:
      — И что к тебе пристаёт этот Ну, принеси завтра что надо, и всё!
      Галчонок ответил не сразу:
      — А если у меня нет «ичего, тогда как?
      — Как нет? — Стасик даже остановился. — Ты же сам
      — Вот и сам! Это я с ним поспорил. Ещё дома. Он ежа в школу не хотел отдавать, а я сказал, что все подарки делают. И что я сделаю. Нарочно ему
      сказал. А он не поверил. Вот перед всем классом и объявил. Да ещё учительница спросила. Что мне оставалось? Признаться, что его обманул?
      — Зато теперь получилось, что весь класс обманул, — произнёс Стасик и неуверенно добавил: — Может, всё-таки найдёшь, что подарить на выставку?
      — Что найдёшь, что? Записей никаких не вёл и в лесу ничего не собирал. Одна шишка где-то завалялась. Из неё коллекции не сделаешь!
      — Охо-хо! — покачал головой Стасик. — Как же теперь?
      — Откуда я знаю?
      Галчонок замедлил шаг: ему пора было сворачивать на свою улицу.
      Тогда Стасик принял решение:
      — Знаешь что? Пошли ко мне!
      — К тебе?
      — Да! Я здесь недалеко. И я тоже тебе одну тайну открою. Никто не знает. А потом решим, как с тобой быть. Пошли?
      — Ну пошли.
      Они оба отправились к Стасику.
     
     
      Глава 5
      ДОРОЖНЫЕ мысли
     
      Нет, всё-таки, как ни говорите, а первый день занятий в школе — особенный день! И хотя вы только вчера были на перекличке и даже сидели в классе, за своей партой, всё равно это совсем не то.
      А вот когда вы приходите в школу с сумками, в которых аккуратно лежат тетрадки, учебники и новые ручки, когда впервые звенит захлёбывающийся звонок, когда в классе пахнет не только масляной краской, но ещё и чернилами, а учитель начинает самый первый урок, и хрустит, крошась, на доске мел, и вся школа, сразу присмирев, слушает, как
      работают ученики в классах, — вот тогда действительно чувствуется, что новый учебный год начался!
      Аня Смирнова не могла даже представить, как вдруг она не будет в школе в первый день занятий! Всё что угодно, только ие это! И она доказывала маме и дедушке, что надо любым способом к первому сентября вернуться домой. Дедушка и мама, конечно, соглашались, но что они могли поделать, если теплоход всё-таки опаздывал! Сначала в диспетчерской говорили, что он опаздывает на два дня, потом прибавили ещё два. И в конце концов, когда уже сели на него и отплыли от маленькой пристани, Аня Смирнова поняла, что даже к третьему дню занятий в школе уже не успеть. И не радовали больше ни зелёные берега широкой сибирской реки, ни белая палуба громадного теплохода, не привлекали внимания идущие навстречу жёлтенькие буксиры с чёрными баржами. Вся поездка на далёкий север в рыбацкий посёлок на мамину родину казалась отравленной.
      И ещё одна мысль портила настроение: ехали домой! Аня очень соскучилась по папе, и встретиться с ним хотелось как можно скорее. Но она боялась, что с их приездом у папы с мамой опять начнутся ссоры.
      Всё обнаружилось за последний год. Впрочем, может быть, Аня просто подросла и стала замечать то, чего не замечала раньше? Ведь и сейчас взрослые упорно делают вид, будто ничего не случилось, и никогда не ведут при Ане каких-либо особых разговоров. Поэтому Аня до сих пор не знает толком, что именно происходит между папой и мамой. Но что-то, безусловно, есть — недаром папа бывает такой расстроенный и часто уходит из дому, а мама, закрывшись в спальне, тихонько плачет, и даже дедушка — Фёдор Семёнович, папин папа — хмурится и покашливает. Он всегда глухо покашливает, когда чем-то недоволен. И хотя папа для дедушки родной сын, Ане кажется, что дедушка сердится именно на папу, а не на маму, словно папа в чём-то виноват перед ней.
      с Аней взрослые обращаются по-прежнему хорошо и когда собираются по вечерам в общей комнате, то весело шутят и улыбаются, но Аня понимает, что на самом деле им не всегда так весело и они лишь притворяются для неё, для Ани, потому что не хотят сказать ей правду. И Ане стало стыдно смотреть в глаза и папе, и маме, и даже дедушке, и общие разговоры, которые раньше доставляли столько радости, сделались неприятными. Вот почему Аня обрадовалась, когда месяц назад дедушка объявил, что он с мамой и с Аней поедет на север, туда, где родилась и провела детство мама.
      Аня обрадовалась прежде всего тому, что на какое-то время не надо будет каждый вечер встречаться всем в общей комнате — ведь папа оставался в городе, у него не было отпуска. А почему мама не поехала на юг, на курорт, как собиралась, — над этим Аня голову не ломала: ну, передумала и передумала. Разве хуже совершить путешествие на Крайний Север, за Полярный круг?
      Путешествие прошло действительно замечательно! Аня увидела столько нового и необычного: и безграничную тундру, на которой нет ни одного деревца, а растёт лишь мелкий кустарник, и белые ночи, вернее сплошной день, когда совсем не заходит солнце, а кружит по небу целые сутки, то опускаясь к самому горизонту, то снова поднимаясь, — это значит дело пошло к утру
      Дедушка Фёдор Семёнович почти не разлучался с внучкой, везде ходил с ней, всё показывал, объяснял. Он умеет удивительно интересно рассказывать. Часто с ними бывала и мама, она тоже рассказывала дочке о севере » водила её по местам, где бегала когда-то босоногой девчонкой. Но с мамой Аня чувствовала себя несвободно, будто связанная. И невольно ждала момента, когда мама оставляла их с дедушкой одних, а сама принималась читать или уходила в гости к тем немногим из подруг детства, которые ещё жили здесь.
      За целый месяц Аня ни pasj* не заскучала! Она, конечно, вспоминала о подругах, особенно о Маше Гусевой — вот бы её сюда! А скучать было просто некогда: дедушка надоумил внучку собирать и засушивать северные травы и сам помогал ей.
      Но вот подошла пора возвращаться, и Аня заметила, что мама сразу как-то помрачнела, осунулась. Должно быть, ей Н€ хотелось домой. И всю
      дорогу на теплоходе она почти не выходила из каюты, зябко кутаясь в шаль.
      А дедушка с Аней, надев осенние пальто, потому что на севере в конце августа уже дуют холодные ветры, неутомимо бродили по палубе, рассматривая берега то с одного борта, то с другого, и даже выходили на пристани, когда теплоход причаливал.
      Дедушка утешал Аню, говоря, что она опоздает в школу всего на три денёчка и сумеет быстро догнать класс, если возьмётся за учёбу как следует.
      — Не вечно командовать парадом, Анютка! Полезно и рядовым потопать!
      Сам дедушка — советский офицер, командир. Он боролся ещё в отрядах красных партизан, потом учился в военной академии и участвовал в Великой Отечественной войне, но был сильно ранен, полгода лежал в госпитале, а после госпиталя ему не разрешили вернуться на фронт, и он работал в городе, R военкомате, а теперь не работает — раны дают сбя знать. Однако выглядит он хорошо: высокий, крепкий, плечи широкие, ходит прямо, ступает твёрдо, и усы хоть седые, а пышные, и глаза из-под густых тёмных бровей поблёскивают молодо. Руки у дедушки большие, жилистые, сухие и настолько, сильные, что как сожмёт, так Аня даже вскрикивает. А голос негромкий, удивительно, как он таким голосом отдавал команду.
      Аня охотно беседовала с дедушкой о школе, но её постоянно подмывало узнать у него о папе с мамой. Только она не осмеливалась. Сама себя ругала за нерешительность — ведь не маленькая уже, полных тринадцать лет, пусть не утаивают! Но так и не спросила, а подумала: может, встретятся папа и мама радостно, всё уладится — значит, нечего пока и спрашивать.
      Правда, на душе было неспокойно, и даже временами казалось, что не теплоход плывёт по реке, а берега плывут навстречу, неумолимо приближая к Ане, к дедушке и к маме что-то неизвестное, скрытое вдали за горизонтом
      Аня с тревогой ждала, когда они, наконец, приедут.
      Но всё получилось хорошо.
      Теплоход подошёл к городу в полдень. Уже издали было заметно, что на берегу, на белом дебаркадере, много народу
      Аня, дедушка и мама встали на самом носу. И Аня первая увидела папу. Она закричала и стала тормошить дедушку, показывая, куда надо смотреть:
      — Папа, папа!
      Папа тоже увидел её и замахал соломенной шляпой. Аня нарочно повернулась боком, чтобы посмотреть, как будет держать себя мама. Мама улыбнулась, и Ане сделалось вдвойне весело и радостно.
      Кругом всё шумело, двигалось, сверкало — разноголосо перекликались люди на пристани и на палубе, с плеском разбивалось о борт дебаркадера разлитое в воде солнце, зайчики от волн трепетали на возбуждённых лицах людей, и пахло прохладой речной воды.
      Позади был далёкий бескрайный простор, а впереди перед Аней за первыми береговыми постройками, скученными у самой реки, вздымался многоэтажными зданиями огромный город, встречающий приехавших своим неизменным гулом, звоном и грохотом. Где-то там, на одной из его улиц, в светлой школе, в классе на третьем этаже, сидят ученики шестого «Б» и не подозревают, что в этот момент Аня Смирнова спускается по трапу.
      Папа выхватил из людского потока и Аню, и дедушку с чемоданом, и маму, увлёк их в сторону и обнял всех разом, целуя по очереди. Аня крепко
      прижалась к папе и опять невольно взглянула на маму. Маму тоже обрадовала встреча. Это было видно по блестевшим её глазам, по тому, как мама ответила на вопрос, хорошо ли ехали, по тому, наконец, как она ласково поцеловала папу, когда он обнял её. И Анина тревога отступила в сторону. С новой силой представились класс, ребята, сидящие на уроке И уже одно-единственное желание побороло все остальные: сейчас же к ребятам, сейчас же, немедленно!
      Едва приехав домой, ни к чему не приглядываясь, Аня схватила портфель.
      — Завтра в школу, — попытался уговорить папа. — Сейчас уже и уроки кончаются!
      — Нет, нет, можно хоть на последний урок успеть! — крикнула Аня, выбегая из комнаты. — Хоть па последний!
      И у псе сильно заколотилось сердце, когда из-за поворота улицы предстало глазам белое четырёхэтажное здание. Даже пришлось остановиться, чтобы перевести дух.
      Вон три окна справа — их класс.
      Аня взбежала на крыльцо, когда внутри здания зазвенел звонок. Школа словно вздрогнула, ожила и загудела, взбудораженно заволновалась, затопала сотнями ног.
      Аня проскочила в вр-тпбюль, на ходу крикнула:
      — Здравствуйте, Дарья Матвеевна!
      — Здравствуй, дочка, — добродушно отозвалась низенькая Дарья Матвеевна, подметавшая в вестибюле пол. — Ишь, запоздала
      — Да я только что приехала! С теплохода! Не знаете, шестой «Б» на старом месте?
      — Шестой «Б»? Так ведь нет их сейчас. Со второй смены они.
      — Со второй?
      Аня чуть не выронила портфель. Так не терпелось поскорее увидеть девочек, сесть за парту, и вдруг — со второй!
      — Ничего, — успокоила Дарья Матвеевна, заметив, что Аня расстроилась. — Недолго ждать.
      — Да, конечно, — кивнула Аня и вышла на крыльцо.
      За спино!! продолжала всеми этажами шуметь первая смена.
      Ну что ж!.. Со второй так со второй! Ещё лучше! Значит, сегодня Аня будет присутствовать на занятиях полностью. А пока, не теряя времени, надо пойти к Маше Гусевой. Хотя нет, к ней далеко — не успеть. Ближе живёт Эмма Жаркова.
     
     
      Глава 6
      «ХОЗЯЙКА КЛАССА ПРИЕХАЛА!»
     
      Эмма встретила бурно.
      Сначала она даже не видела, кто пришёл. Она играла на пианино, и когда домработница, краснощёкая Вера, открыла Ане дверь, Эмма только крикнула из другой комнаты, продолжая брякать по клавишам:
      — Кто там, нянька?
      Но, едва услышав голос Ани, сразу как метеор вылетела из комнаты и принялась тискать, мять, жать, целовать, всё время громко выражая свой восторг и называя Аню разными ласковыми словами: «Анечка, дорогая, родная, приехала!» Бурный прилив Эмминой радости кончился так же молниеносно, как и начался. Уже ничуть не взволнованным, а даже каким-то скучным голосом Эмма протянула:
      — Ну, проходи.
      И в комнате, словно забыв о подруге, прежде всего стала охорашиваться перед зеркалом, поправляя растрепавшуюся причёску.
      Аня смотрела с удивлением, не понимая, что случилось с Эммой: откуда у неё появилась эта фальшивая восторженность и почему Эмма так кривляется перед зеркалом? Или она и раньше была такой, но Аня не замечала этого?
      Эмма отвернулась от зеркала и села на круглый вертящийся стулик около пианино.
      — Беда с моими волосами, — бойко заговорила она, жеманно поправляя рукой причёску. — Не лежат как надо. Вот у Зойки — чудесно! Она их немного подвивает.
      — Какая Зойка? — поинтересовалась Аня.
      — Ой, ты и не знаешь! Я тут познакомилась. Зовут Зоя Неверова. Мы вместе отдыхали на даче. По соседству. Учится в седьмом классе в десятой школе.
      — А наши девочки как? — спросила Аня.
      — Ничего, — ответила Эмма, пожав плечами.
      — В классе-то как?
      — Да ничего, — повторила Эмма.
      — А Зинаида Антоновна как?
      — Зинаида Антоновна? — удивилась Эмма. — Так ведь у нас теперь не она классная руководительница, а другая.
      — — Другая?
      — Ну да! Таисия Николаевна. И по физике ещё новый учитель.
      — Ну и как?
      — Да ничего А ты «Терезу Ранен» видела? Французская картина. До шестнадцати лет не допускаются Но мы с Зойкой смотрели пять раз! У Зойки стен администратор в кинотеатре, и нас пропускают когда захочешь. Вообще с ней очень интересно! Знаешь, — Эмма оглянулась на дверь, — она уже с мальчишками переписывается. И дружит! Мы собирались у неё. Мальчишки из их школы тоже. Танцевали под патефон. И на следующий раз условились. В воскресенье. Хочешь пойти? Я познакомлю тебя
      — Нет, — ответила Аня. — У меня свои дела.
      Аня ещё не знала, какие у неё будут дела в воскресенье, но ей не понравилось, что о какой-то Зойке и о чужих мальчишках Эмма распространяется так охотно, а о своём классе, о ребятах, о новой классной руководительнице и об учителях не может сказать нескольких слов. А об Аниной поездке на север совсем не спросила. Ничто её не интересует из того, что как раз очень интересно Ане. Вот опять она начала рассказывать про Зойку, даже вытащила из укромного местечка тоненькую тетрадь, в которой хранится Зойкина записка. Зойка написала мальчишке, а передать не успели. Эмма подробно объяснила, почему не смогли передать, и потом прочитала вслух. Но Ане и записка не понравилась: глупая какая-то!
      Конечно, о классе и о ребятах Аня так ничего и не узнала.
      Эмма крикнула Вере, чтобы та накормила её перед школой. Вера подала обед, и Эмма принялась есть, продолжая тараторить. Вера неодобрительно заметила:
      — Подругу-то забыла к столу пригласить.
      — Да, да, — спохватилась Эмма. — Садись.
      Но Аня отказалась и, взяв расписание уроков, села переписывать для себя в тетрадку.
      Так подошло время идти в школу.
      Девочки встретили её оживлённо и радостно, но не в пример Эммке без лишних восторгов, сразу окружили, и засыпали новостями о классе, о новых peбятах, о выставке, которую готовят («А ты тоже что-нибудь привезла?»), и об учителях («новый физик, совсем молоденький»), и задавали бесконечные вопросы о севере. А Маша Гусева, невзрачная на вид, щупленькая и бледная, с редкими белёсыми волосами — косички тоненькие, «словно шпагатинки», — обняв, повела в класс, говоря, что они, как и в прошлом году, сидят вместе на третьей парте.
      Мальчишки, как обычно бывает в таких случаях, держались в сторонке, но Аня видела, что и они поглядывают с любопытством: ведь все знают, что Смирнова ездила на Крайний Север, а это — путешествие серьёзное. Гена Кузеванов даже не вытерпел и, когда около Ани было не очень много девочек, прошёлся мимо, но успел бросить фразу.
      — За Полярным кругом была?
      — Да, — кивнула Аня.
      — Ну, ну, — словно одобрил Гена.
      А Лёня Галкин крикнул издалека:
      — Хозяйка класса приехала!
      «Хозяйка класса» — так называла Аню в прошлом году Зинаида Антоновна.
      Девочки тут же сообщили, что весь класс просил Таисию Николаевну оставить старостой Аню. И никого не выбирали до Аниното приезда.
      Ане стало очень приятно, что её так ждали! А вот и об этом забыла рассказать Змма! Она и сейчас где-то бегала, занималась своими делами.
      Наконец раздался звонок.
      и начался первый для Ани Омирновой долгожданный день в школе — четвёртый для всех остальных ребят.
      Многие учителя были прежние и уроки вели, как всегда, по-своему. Математик Павел Степанович, слегка пригнув седую голову, сразу прошёл к столу, положил журнал и, окинув взглядом ребят, властным тоном вызвал сразу нескольких человек: трое, разделив доску, начали чертить какие-то линии, а четвёртый отвечал устно. И никто из сидящих за партами не смел отвлечься, пото.му что Павел Степанович Б любую минуту мог спросить кого угодно.
      А перед уроком географии ребята, посмеиваясь, гадали:
      — Интересно, с какой ноги сегодня Александра EropoBiHa встала — с правой или с левой?
      Учительницу географии ещё в прошлом году так и прозвали: «С правой, с левой». Она удивительно поддавалась настроению и то весь уро.к была добрая, улыбалась и ставила хорошие отметки, то хмурилась и беспрерывно придиралась. Прозвище «С левой, с правой» ей подходило ещё и потому, что, маленькая и полная, она передвигалась, как уточка, переваливаясь с ноги на ногу.
      Сегодня она пришла в дурном .настроении, покрикивала на ребят, « они сидели плохо.
      А высокая учительница но ботанике, Варвара Сам-соновна, прежде чем приступить к уроку, долго стояла у двери, поджав губы и застыв, словно монумент. Строго оглядывая класс, она ждала, когда ученики успокоятся. Она часто сердится на ребят, а они на её уроках всё равно сильно шумят.
      Всё школьное — прежнее, знакомое и нынешнее, новое — скоро перемешалось у Ани: новый предмет геометрия и обычный Павел Степанович, новый раздел по ботанике о капусте и помидорагх и несмолкаемый гул на уроках у Варвары Самсоновны, новая тема по географии — изучение Европы — и прежняя Александра Егоровна.
      Может быть, поэтому Ане скоро показалось, будто и она сидит в классе давным-давно. И занятия вошли
      в свою колею, и никто не обращает на Смирнову внимания — ни ребята, ни учителя. Только Павел Степанович, начиная урок, приветливо заметил:
      — А-а-а, Смирнова на месте!
      Тогда Галкин опять вьгкрикнул:
      — Хозяйка!
      Ребята засмеялись, а с ними и Павел Степанович.
      А на большой перемене, когда в дверях класса появилась Таисия Николаевна, девочки хором сообщили ей:
      — Смирнова приехала.
      Таисия Николаевна спросила:
      — Где же она?
      Позвали Аню, и Аня увидела Таисию Николаевну — стройную, молодую, в синем платье. Серые глаза учительницы смотрели на Аню спокойно и ласково.
      — Вот хорошо, — сказала Таисия Николаевна. — Приступай к обязанностям. Ребята захотели, чтобы ты осталась у нас старостой.
      Аня покраснела от смущения и молча кивнула.
      Потом Таисия Николаевна очень интересно провела урок литературного чтения, рассказывая о русских былинах, про богатырей, и все внимательно слушали.
      — А сейчас физика, — объявила Маша Гусева и со смехом добавила: — Вот увидишь, что будет.
      — А что? — удивилась Аня.
      Она только знала, что физика для шестиклассников тоже новая наука и преподаёт её новый учитель — Геннадий Сергеевич.
      Когда прозвучал звонок и ребята выстроились около парт, ожидая прихода учителя, вдруг со всех сторон раздалось покашливание:
      — Гм, гм!
      Ребята заулыбались.
      Маша подтолкнула Аню под бок:
      — Слышишь?
      Дверь распахнулась, и в класс стремительно вошёл учитель.
      Шум сразу прекратился, но кто-то кашлянул:
      — Гм!
      Учитель сказал отрывисто, глухим голосом:
      — Садитесь.
      Сгуча крышками парт, ребята сели.
      — Дежурный, гм кого нет, гм — учитель уткнулся в журнал.
      Ребята откровенно заулыбались, переглядываясь.
      Аня смотрела на учителя. Он действительно был очень молодой — светльге волосы аккуратно зачёсаны назад, ИЗ-под прямых бровей пепельного цвета погля-дывал.и чёрные глаза, быстрые и цепкие. На вид Геннадий Сергеевич довольно симпатичный. А что «гмьгкает» — так мало ли что!
      Дежурный Валерий Петренко отвечает, кого нег в классе, а сам нарочно мычит:
      — Ещё нет, гм Зайцева, гм
      Геннадий Сергеевич ничего не заметил. Он отложил ручку и оглядел класс.
      — Повторим предыдущий урок Отвечать пойдёт, гм — Геннадий Сергеевич опять уткнулся в журнал.
      Сзади грсмко промычал Галкин. Учитель поднял голову и простодушно спросил:
      — Что такое?
      Он подумал, что задали какой-нибудь вопрос. Но в ответ Галкин снова замычал.
      Аня увидела, как учитель вздрогнул. Должно быть, он только сейчас понял, что «гмыкает» слишком часто. И начал краснеть. Краснел он медленно, но очень приметно — багровые пятна появились сначала на щеках, потом разлились к шее и подступили к ушам. Загорелись ушн и лоб. На лбу выступили капельки пота. Но, взяв себя в руки н уже ни разу не «гмыкнув», Геннадий Сергеевич произнёс чётко, глядя прямо на Галкина:
      — Недостатки есть у каждого!
      Ребята притихли. Учитель сделал паузу.
      — Думаешь, у тебя их нет? — спросил он, наконец, и Галкин, к которому непосредственно был обращён вопрос, встал, опустив голову. Учитель ещё по-
      молчал и добавил: — Стыдно смеяться. Садись! — И, заглянув в журнал, вызвал Юдина.
      Жиркомбинат, отдуваясь, будто ему мешала полнота, принялся рассказывать «Введение». Все присмирели, даже Галкин. Потом Геннадий Сергеевич объяснял новый материал, и Ане понравилось, как он говорил. Очень понятно. Правда, простая была тема — о том, как измерять длину. Кто не знает, что расстояние измеряется метрами, а не килограммами! А оказывается, с этих известных вещей начинается наука физика.
      Учитель всё-таки немного «гмыкал», но тут же спохватывался и поправлялся. Аня мельком посмотрела на Галкина, тот ухмылялся. И Ане стало обидно: ну как он не понимает? Больше всех нарушает дисциплину, поминутно делают ему замечания учителя, даже Таисия Николаевна два раза называла его фамилию, а он, бессовестный, только посмеивается!
      И когда учитель физики ушёл, а ребята повскакали с мест, Аня вскочила с парты, повернулась и крикнула Галкину:
      — Как не стыдно тебе, как не стыдно!
      Но вокруг шумели ребята, и Галкин не расслышал её слов, да вдобавок ещё Гена Кузеванов объявил, чтобы все остались на пионерский сбор — придёт вожатый, — и это вызвало бурю возгласов, Гену окружили, стали ему что-то доказывать.
      Галкин вспрыгнул на сиденье своей парты и, размахивая сумкой на длинной верёвке, завопил;
      — А я не останусь, не останусь!
      Тогда Аня пробралась к нему мимо столпившихся около парт девочек и дёрнула за рукав:
      — Слезай сейчас же! Как тебе не стыдно!
      — А что? — накинулся он на неё. — Что?
      — Да ты слезь, — потянул товарища Стасик Гро-ховский.
      — Как тебе не стыдно! — продолжала Аня. — Издеваться над учителем. Безобразие!
      — А я при чём? — отозвался Галкин. — Все смеялись!
      В этот момент с другой стороны парты к нему подошёл Дима Шереметьев.
      — Давай альбом, Галкин! И коллекцию давай!
      — Ты ещё тут! — обернулся Галкин. — Пристаёшь каждый день!
      — А что тянешь! Выставку-то .надо делать!
      — А ты не приставай!
      — Мне собирать поручили!
      — Это пока она не приехала, — нашёлся Галкин, указывая на Аню. — А теперь она хозяйка, и ты отстань, понял?
      — Вот не отстану! Понедельник — последний срок. Нечего тянуть!
      — Отстань! — ещё раз бросил Галкин, перекидывая сумку через плечо. — Стас! Пошли!
      Он небрежно оттолкнул Аню и направился к двери.
      — Вот ты какой! — гневно воскликнула Аня. — Безобразничать первый, а к выставке готовиться последний?
      Галкин обернулся:
      — Не знаешь, так молчи!
      И пошёл прочь. За ним бросился Гроховокий.
      — Куда же вы? А на сбор? — крикнула вслед Аня.
      — Пусть другие со скуки дохнут! — ответил Галкин. — Знаем мы эти сборы! И не командуй, не думай, что вправду хозяйка!
      Он произнёс последнее слово с насмешкой, присвистнул и исчез за дверью вместе с Гроховским.
      в общей сутолоке никто не заметил Аниного (столкновения с Галкиным. Но о«а вернулась к своей парте расстроенная.
      Вот уже и поссориться успела. Чего добрюго, в самом деле подумают некоторые, что она загордилась и лезет командовать. А ведь это совсем неправда.
      Притихшая, просидела она весь сбор, на который пришли Таисия Николаевна и новый вожатый отряда — ученик десятого класса Володя Голубев.
      Многие ребята раньше знали Володю. Он участвовал в самодеятельности, играл в спектаклях. Высокий, черноволосый, в сером костюме, выглядел он совсем взрослым. Светлые глаза его смотрел и широко и серьёзно, а толстые губы выдавались так сильно вперёд, будто он собирался дуть на горячую воду.
      Ребята очень обрадовались, что Володя будет их вожатым.
      Но вот Володя встал у преподавательского столика и начал говорить о том, что они должны развернуть пионерскую работу, выбрать совет о.тряда, звеньевых, наметить план, заботиться, чтобы всё хорошо учились, бороться за дисциплину. Начал он так говорить, и Аня увидела, что ребята сразу заскучали.
      Сто раз уже слышали они эти слова — ведь каждый год приходят вожатые, проводят собрания, потом даже выбирают актив, и по-прежнему ничего интересного в отряде не бывает. Говорят, говорят Наверное, и сейчас повторится всё как было. Н этот десятиклассник говорит так же скучно Небось на сцене выступать легче, чем с пионерами беседовать!
      Не зря, выходит, сбежал Лёня Галкин. Даж« Гена Кузеванов откровенно зевает. А большинство молча смотрит в окошко. Если бы на последней парте не сидела Таисия Николаевна, конечно, все бы шумели, а сейчас поневаде приходится соблюдать тишину, хотя и нет ника-ього терпения.
      Наконец Володя кончил, предупредил, что придёт через несколько дней, а к тому времени прошлогодний актив должен подготовить плап отчётно-выборного сбора.
      Потом вожатый объявил, что можно расходиться. Ребята облегчённо вздохнули и стали выходить из класса, уныло проихаясь с новым вожатым и с классной руководительницей.
      Аня была уже в дверях, когда её окликнула Таисия Николаевна.
      — Смирнова, подожди. Гена, и ты
      И вот в опустевшем классе остались только четверо: учительница, вожатый, Гена Кузеванов и Аня. Таисия Николаевна обратилась к Ане с Геной:
      — Я, ребята, задержала вас ненадолго. Нам надо подумать, кого из-
      орать в классе редактором газеты, кто мог бы возглавить звенья. — Таи-сия Николаевна повернулась к Володе. — Думаю, что пионерская работа будет кипеть в звеньях. — Володя кивнул, а учительница продолжала. — К сожалению, наш класс не отличается пока организованностью: дисциплина хромает и с успеваемостью неважно. Надеюсь, мы добьёмся больших успехов?
      — Конечно, добьёмся, — опять кивнул Володя.
      Кузеваков нахмурился.
      — Ты что? — спросила Таисия Николаевна.
      — Так, ничего.
      Таиоия Николаевна сказала Ане:
      — Ну, а ты своё дело знаешь, учить тебя не приходится. Вот возьми ключ от шкафа, от всего нашего хозяйства. Всем классом мы готовим выставку летних работ. Всё, что ребята будут приносить, храни пока в шкафу.
      — А экспонаты на выставку? — поинтересовалась Аня. — Мне теперь собирать?
      — Нет, пусть Шереметьев. Ты ему только намотай. Ну, идите! А с тобой, Володя, мне хочется побеседовать
      Первым вышел из класса Гена Кузеванов. Закрывая дверь, Аня услышала, как Таисия Николаевна заговорила, понивив голос:
      — Ты, Володя, начал сегодня совсем не с того
      Спускаясь по лестнице, Аня сообщила Гене:
      — Пробирает его. Не так, дескать, начал
      Гена мрачно буркнул:
      — Дают тоже вожатых! Поддакивать умеет: да.
      да, в звеньях! Да, да, добьёмся! Пожалуй, с таким добьёшься! Ребята вконец разуверились.
      — Галкин с .новеньким сбежали, видел?
      — Видел. Валерку Петренко я тоже в коридоре за рукав поймал. Разве это дело — силком на сбор загонять? Что я, надсмотрщик?
      — Может, Таисия Николаевна наладит? — сказала Аня. — Она хорошая.
      — Может быть, — подтвердил Гена и остановился. — Мне сюда.
      Всё такой же мрачный и серьёзный, он повернулся и пошёл в свою сторону, а Аня побежала домой.
      На улице было по-осеннему тепло, близости пасмурного ненастья не чувствовалось нисколько, по улицам двигались нарядные пешеходы, легко одетые И на сердце у Ани опять стало легко и радостно.
      Вот и прошёл первый день занятий в школе! И хотя много разных впечатлений на.хлынуло сразу и кое-что даже расстроило, всё-таки нет повода мрачно смотреть на весь мир, как смотрит Гена Кузеванов, — ведь и Таисия Николаевна хорошая, и Аню все ждали, и ключ от шкафа зажат у неё в руке, и уроки можно сесть готовить сегодня же!
      С аппетитом уничтожая поданный обед, Аня делилась своими впечатлениями с дедушкой и с мамой. Они сидели слушали и улыбались. Потом, с гордостью помахав ключом от шкафа, в котором хранится классное хозяйство, Аня села за уроки. Папы не было дома, и Аня решила его дождаться. Но он так и не приходил, и, сделав уроки, она стала читать, а потом легла в постель, но решила не спать, а обязательно дождаться папы.
      Как много событий уместилось в один только день!
      Ещё утром она ходила с дедушкой по палубе теплохода и мечтала о школе, а вот теперь всё позади: и первые звоики, и первые уроки, и разговор с Эммой, И ссора с Галкиным, и сбор отряда Всё вертелось перед глазами, и перемешивалось, и путалось. Вот почему-то Змма оказалась на теплоходе вместе с Леней Галкиным, и они о чём-то говорят. Голоса их доносятся издали, разобрать ничего нельзя. Аня прислушалась сквозь сон и поняла, что это говорят в соседней комнате мама и папа — значит, он уже пришёл! — и она хотела позвать его, но почему-то он не услышал её зова, а продолжал что-то говорить, и голос его звучал успокаивающе-миролюбиво — наверное, у папы с мамой хороший, мирный разговор. От этого на сердце тоже было радостно. А перед глазами вдруг появился Лёня Галкин. Он сделал смешную гримасу и крикнул: «Хозяйка!»
      И Аня подумала: «Ох, уж этот Галкин! Наверное, придётся с ним хлебнуть немало горюшка!»
     
     
      Глава 7
      ПЛАН РАЗРАБОТАН
     
      Слова Димки Шереметьева о том, что альбом н коллекцию для выставки надо обязательно принести в понедельник, обескуражили Леню. До сих пор день сдачи экспонатов маячил в тумане, и вдруг — нате вам! — в понедельник.
      Сбежав с пионерского сбора, Лёня и Гроховский пошли сразу к себе в потайное убежище. Лёня пробрался наверх, а Стасик забежал на минутку домой.
      На чердаке, в дальнем углу, уже был оборудован «кабинет».
      На его устройство ушло немало времени — один фанерный ящик, приспособленный под письменный стол, отнял целый вечер: пока разыскали да пока втащили по лестнице. К тому же Гроховский решил всё делать в исключительной тайне, поэтому главную часть работы пришлось оставить чуть ли не на ночь, когда в темноте иикто не мог заметить, как ребята что-то волокут на чердак. Зато теперь действительно никто не знал, что на чердаке имеется такое прекрасное местечко: и письменный стол покрыт толстой зелёной бумагой, и на бумаге стоит чернильница, и лежат книги, и даже красуется фотография в рамке, которую Гроховский взял из дому, а мама пока не хватилась. На фотографии изображены Стасиковы родители, когда они были совсем молодые.
      Сидеть за столом в «кабинете» не совсем удобно: стулья-чурбаны высокие, приходится скрючиваться в три погибели — тем не менее здесь очень приятно. Сначала решили, что и уроки будут готовить здесь же. Но это оказалось невозможным: просто на уроки не оставалось времени, потому что делать альбом не так-то легко.
      А всё придумал Стас.
      — Вот что, — сказал он ещё в день переклички, познакомив Леню с чердаком. — Надо сделать тебе альбом. Как будго ты писал летом, в лагере, а на самом деле напишешь сейчас. Я помогу, нарисую что-нибудь. Вот и получится не обманешь, сдашь на выставку.
      — А коллекция? — спросил Лёня.
      — Тоже придумаем, — ответил Стас.
      И на следующее утро встретившись опять на чердаке, они немедленно приступили к оформлению альбома. Лёня принёс чистую тетрадь для рисования, и Стас набросал обложку, затем картинку на первой странице, раскрасив всё цветными карандашами. Правда, природа, окружавшая пионерский лагерь, не совсем походила на ту, какую изобразил Стас на рисунке, но к таким мелочам не стоило придираться.
      Лёня принялся сочинять текст. На клочке бумаги он писал черновик, вспоминая, какие события происходили в лагере. Начал он так: «Наш лагерь стоял на берегу реки, а вокруг рос густой лес».
      «Кабинет» тогда был ещё не устроен, рисовали и писали прямо на коленях, подложив под бумагу или тетрадь пыльные доски. Должно быть, поэтому в первый день сделали очень мало. Ну, конечно, отвлекали и разговоры, а кроме того, Лёня, поработав немножко, попросил у Стаса книжки о Джемсе Джонсоне и как пробежал первую страничку, так уже не отрывался.
      Стас в первый же день рассказал о находке, но уносить книжки домой не позволил. Так что, мож-
      но сказать, никакой альбом Лене на ум не шёл. А Стас сидсл, не разгибаясь, и рисовал, и писал, честно выполняя своё обещание. Вообще Лёня удивлялся, как серьёзно относится Стас к любому делу. Вот хотя бы эти приключения Джонсона! Лёня проглотил их залпом, и Стас начал разгадывать разные тайны — даже в школе ко всему присматривается с подозрительным лицом. Лене смешно, но он помалкивает: а то ещё откажется делать альбом.
      Теперь альбом почти закончен: больше половины тетрадочных листов разрисованы и расписаны — и как ходили в поход и как выступали с самодеятельностью перед колхозникам. Получалось красиво.
      Но всё ещё нет коллекции! До сегодняшнего дня Лёня о пей и не вспоминал, а теперь подошло самое время «придумывать», как обещал Стас.
      Только почему Стаса нет так долго? Может, его не пустила мать?
      Лёня приблизился к выходу с чердака и осторожно выглянул. Во дворе никого не было. Лёня уже хотел вернуться в «кабинет», как вдруг увидел: совсем в противоположной стороне двора, вдоль стенки сарая, крался Стас с таинственным видом, на цыпочках, косясь на единственно г окошко, проделанное когда-то и неизвестно кем в полу сарая и давным-давно забитое — перекрещённое л зеками. Лишь в одном месте подслеповато чудом сохранившийся квадратик стекла. По всей вероятности, Стаса привлёк именно этот квадратик.
      Лёня крикнул:
      — Э-эй!
      Стас обернулся и приложат к губам палец. Лёня, недолго думая, скатился вниз.
      — Что? — спросил он шёпотом, подбежав к приятелю, который, словно к чему то прислушиваясь, всё ещё косился на забитое окно.
      — Мелькнуло!
      — Что мелькнуло?
      — Не знаю. Вышел из дверей к тебе идти, взглянул, а там, — Стас кивнул на окошко, — мелькнуло. Может, что-нибудь, а?
      и он начал опять подбираться к окошку. С тщательными предосторожностями он заглянул в него. Лёня прилепился сбоку.
      Видно было плохо, и пришлось долго стоять, прежде чем удалось разглядеть, что там внутри. Собственно, внутри ничего не было — сарай и сарай, заваленный разным барахлом: старой мебелью, досками, ящиками. И на одном из ящиков сидела обыкновенная серая кошка. Она удивлённо смотрела на ребят. Должио быть, прижатые к пыльному стеклу носы ей не понравились. Кошка фыркнула и, мелькнув хвостом, исчезла где-то в завале досок. Лёня с досады плюнул;
      — Надоели твои тайны!
      И пошёл к чердаку.
      В «кабинете» стало сумрачно. Лёня, ни слова не говоря, принялся засовывать альбом в сумку. До сих пор его хранили в особом местечке: Стас уговорил делать его только здесь, чтобы никто из домашних не видел. Теперь Лёня забирал альбом.
      — Ты что? — спросил Гроховский.
      — А вот и то! — сердито ответил Лёня. — Мелькнуло! Только свои тайны знаешь!
      — Никто не думал, что кошка, — слабо возразил Стасик.
      — Ага! У тебя кошка, а у меня дело важное!
      — Дело из-за этого не страдает! Лучше бы сам поменьше отвлекался, а то всё делай за тебя, пиши, рисуй, а ты ещё и недоволен!
      — Ага! — опять воскликнул Лёня. — Сам помочь обещал, а теперь считаться начал, да?
      — Ничего я не считаюсь, а только ты хочешь, чтоб все делали одно твоё, а моё не надо?
      — Потому что твоё — ерунда какая-то!
      — Пусть ерунда, а раз мне нравится, значит и ты должен по-товарищески!
      — Ага! Значит, я не по-товарищески. Ну так иди ищи себе другого товарища! — Й, перскинув сумку через плечо, Лёня зашагал к выходу с чердака.
      Он понимал, что Стас в общем прав, но не хотелось отступать, и он рассчитывал, что приятель окликнет его, догонит, станет уговаривать остаться и помириться. Но тот молчал.
      Уже занеся ногу с чердака на крышу, Лёня обернулся. Стас сидел на чурбане сбоку от письменного стола. Он даже не глядел в сторону Лени и что-то жевал.
      Лёня почувствовал, что сейчас из-за глупого пустяка может произойти настоящая ссора, а ссориться не хотелось.
      — Эй, что жуёшь?
      Это был вполне подходящий повод возврагиться — уточнить, что Стас жуёт.
      Гроховский охотно отло.мил и подал половину куска.
      Лёня попробовал.
      — ПироГ L мясс м? Вкусно. Мать делала?
      — Да.
      — Вкусно, — ещё раз отмет.чл Лёня и сел прямо на балку, подложив под себя сумку.
      — Понимаешь, — начал он, вздохнув, — без коллекции — гроб.
      — Собрать надо, — отозвался Стасик.
      — Как собрать?
      — Очень просто. Пойдём в лес и всё найдём: и листья, и шишки, и мох.
      Лёня обрадовался:
      — Правда, можно так!
      — Я давно хотел сказать.
      — Давно, давно, — опять накинулся было Лёня, но вовремя спохватился. — А когда пойдём в лес-то?
      — Когда хочешь.
      — Ладно, — сказал Лёня, отдавая Стасу тетрадку-альбом. Доделывай завтра, а в лес пойдём в воскресенье. Воскресенье весь день свободный. Идёт?
      — Идёт, — согласился Стасик.
      Так и условились.
      Однако этот блестяще разработанный план полетел вверх тормашками.
     
     
      Глава 8
      НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ
     
      Прежде всего Гроховский не сумел в субботу ут-роМ закончить альбом. Когда Лёня встретился с приятелем перед уроками в школе, тот сказал:
      — Понимаешь, вещи малой скоростью прибыли. Я с папой на вокзал ездил, а потом маме помогал раскладываться. Никак не удалось вырваться в «кабинет». Ну да ничего, — добавил он, заметив, что Лёня помрачнел. — Я завтра обязателно окончу с самого утра, а часам к двенадцати ты приходи, и мы сразу пойдём в лес.
      Но прийти к Гроховскому в воскресенье Лёня тоже не смог — ни к двенадцати, ни позже.
      И виновата во всём оказалась староста класса, эта самая Лпька Смирнова. Впрочем, лучше рассказать по порядку.
      Началось это на первом же уроке в субботу. После того как приятели переговорили об альбоме, Стасик получил двойку по русскому языку.
      Такого результата давно следовало ожидать, потому что ни Стасик, ни Лёня за целую неделю занятий ещё не удосужились заглянуть в учебники. Подобная же расплата ждала и Леню.
      Поставив двойку Гроховскому, Таисия Николаевна грустно посмотрела на него.
      — Что с тобой? В KpacHoiape учился хорошо, а здесь разду.мал?
      Стасик, конечно, не стал объяснять, что у него всё свободное время отнимал альбом Галкина, он только согнулся над партой пониже.
      А потом пожаловался Лспс:
      — Ох, дома МПе будет!
      — А ты не говори, — шепнул Лёня.
      — Как это? Я всегда маме всё говорю. Врать, что ли?
      — Да не врать. Ну, не спросят, а ты промолчи. И ничего не соврёшь, и не узнают.
      Стасик задумался.
      На перемене к нему подлетела Аня Смирнова.
      — Лентяйничаешь, да? В Краснодаре мог учиться, а у нас не хочешь?
      Стасик хмуро молчал. Лёня вмешался в разговор.
      — Иди, иди, — начал он отталкивать Аню.
      — А ты не толкайся, защитник!
      — Я тебе дам! — замахнулся Лёня.
      Стас вскочил с места, схватив Галчонка за руку:
      — Это ты брось!
      — Пусть не дразнится!
      — Оба вы хороши! — ответила Аня и пошла прочь, но оглянулась и добавила, обращаясь к Стасику. — Хотела тебя попросить о чём-то, а теперь не буду.
      — О чём?
      — Да вот хотела, чтоб плакат сделал для класса о чистоте.
      Лёня крикнул:
      — Не делай ей. Стас, ничего не делай!
      — Что значит — не делай?
      — Не делай! — заупрямился Галчонок. — Дружба у нас или не дружба?
      — Да мне теперь и самой не надо! — заявила Аня. — -В двоечниках не нуждаемся!
      Оиа скрылась за дверью, мелькнув розовыми ленточками в косичках.
      Стас рассердился.
      — Ну что лезешь, куда не спрашивают?
      — Ах, ты из-за девчонки дружбу хочешь предать? — воскликнул Лёня. — Она девчонка — писк-ля-визгля, а ты ей плакатик, да?
      — Значит, опять только по-твоему хочешь? — заспорил Стас. — Если не по тебе, так со всеми ссориться готов? И с Димкой, и с ней, и со мной опять? Ну и ладно!
      Он тоже ушёл. Дежурные азартно выгоняли из класса всех без исключения, и Лёня поругался бы ещё и с ними, да выручил звонок.
      Два урока подряд друзья не разговаривали. Помирило их общее горе: на уроке истории получил, на-
      конец, двойку и Лёня. Расплата, как видите, была недалека.
      Маргарита Никандровна спрашивала о патрициях и плебеях в древнем Риме. Лёня понял, что патриции это вроде господ, а плебеи как рабы. Мысленно, назло Стасу, он присоединил к его фамилии слово «плебей», а к своей — «патриций». Прозвучало интересно: плебей Гроховский! Патриций Галкин!
      В этот момент Маргарита Никандровна и вызвала «патриция». Ясно, что ничего толком он сказать не мог, и учительница вернула его на место.
      Гроховский повернул голову.
      — Тоже не скажешь дома?
      — Факт!
      — ГалкиН и Гроховский! — послышался строгий голос учительницы. — Не разговаривайте.
      — Да мы ничего
      — Вот, вот! Лучше слушайте, как надо отвечать!
      У стола бойко рассказывала про патрициев и плебеев Аня Смирнова. Что ты будешь делать! Эта Смирнова словно нарочно всё время встаёт Лене поперёк пути!
      После уроков Лёня не сразу пошёл домой: ему нужно было купить хлеба. Но сначала он забежал в «кабинет» взглянуть ещё раз на альбом Стас сел дорисовывать картинки, а Лёня понаблюдал немного, потом отправился в булочную. К тому времени булочную закрыли. Лёня решил съездить в магазин в центр города. Трамвай полз еле-еле, и магазин тоже закрыли. Лёня остался без хлеба и совсем теперь не спешил домой.
      Однако в конце концов пришлось возвращаться
      Мать, как и полагалось, встретила сердитым взгля. дом. Она стояла у стола в HBeTiiCTQM фартуке, повязанная белой косынкой, и крошила ножом что-то красное на фанерной дощечке.
      Лёня молча положил сумку на ящик у вешалки и боком продвинулся к своей тумбочке у кровати.
      — Хлеб купил?
      — Закрыто везде
      — А где пропадал?
      Мать знала, что спрашивать: если бы он никуда не заходил, то в булочную наверняка бы успел!
      — В школе задержали.
      — В школе?
      Лёня уловил в её тоне угрожающие нотки. Только бы не начала пилить и плакаться на судьбу, которая наградила её таким неблагодарным сыном, не желающим стукнуть палец о палец, чтобы помочь усталой матери. Лёня давио чувствует, что раздражает мать даже самим своим присутствием: всё-то у него, по её словам, получается не так — грязь на ногах таскает, вещи разбрасывает, хлеб за столом крошит, обувь и одежду не бережёт, материнских усилий не ценит.
      По субботам мать бывает особенно не в духе, очевидно потому, что в субботний вечер ей надо и обед приготовить, и в комнатах убрать, и полы вымыть.
      Хорошо ещё, что она мало интересуется его «успехами» в школе — видно, времени ей «а такие разговоры не хватает, а то бы узнала про двойку и совсем бы «разошлась».
      Лёня скромно уселся на кровати и стал рыться в ящике тумбочки, разыскивая валявшуюся среди разных гаек, проволоки и прочего добра единственную сосновую шиш!ку — основу будущей коллекции. Собственно, искать шишку сейчас было незачем, но Лёня нарочно притих — только бы не вызывать у матери лишних слов.
      Но сегодня этот манёвр не удался. Мать не умолкала:
      — Сколько раз говорить — замок у нас на двери не действует. Нет, чтобы взять да наладить!
      — Ну, налаживал я, — буркнул Лёня.
      — Откуда это видно, если так хлябает?
      — А я шурупы подкручивал отвёрткой.
      — Значит, мало подкрутить! Надо не наспех делать, не кое-как, лишь бы отвязаться, а капитально!
      — Новый надо купить, тогда будет капитально.
      — Л ты к этому руки сумей приложить, к этому!
      Из коридора крикнула соседка Елена Максимовна:
      — Товарищ Галкина, горит у вас на сковороде!
      Мать подхватила тряпку и метнулась из комнаты, приказав:
      — Садись за стол!
      Через минуту, обжигаясь, Лёня ел жареную картошку прямо со сковородки. Хлеба мать заняла у Елены Максимовны. Лёня обрадовался, что всё обошлось, и подумал: почему бы матери вообше не договориться с соседкой насчёт хлеба? Ведь ходит старушка покупать себе, покупала бы заодно и им.
      Настроение у него поднялось, он уже размечтался, как немного погодя выскочит во двор и до полной темноты успеет вдосталь погонять с Федькой Антоновым футбол. Но получилось не так
      Мать вышла во двор и через некоторое время вернулась с охапкой простыней на руке. Оказывает-
      ся, до прихода Лени она успела постирать бельё. И вот, войдя сейчас в комнату, она спросила:
      — Ты что же, опять -начал двойки получать?
      Лёня был потрясён: узнала! Откуда?
      Теряясь в догадках, он просидел дома весь вечер. А в долгожданное воскресное утро, заметив, что сын куда-то засобирался, мать категорически заявила:
      — За порог — «и ногой!
      — Да что ты, — протянул Лёня. — Вчера сидел вечером и опять.
      — Вот и сиди, раз такой непутёвый!
      Делать было нечего. С тоскливым выражением Лёня зселся у окна.
      В таком настроении его и застал Гроховский. Стас пришёл уже в третьем часу дня. не дождавшись Лени.
      Лёня сразу провёл друга к своей тумбочке. А мать нарочно не выходила из комнаты — осталась послушать, о чём друзья будут говорить. Но Лёня схитрил.
      — Хорошо, что ты пришёл, — сказал он. — Тут я одну задачку не понял, объясни мне.
      И, вытащив из сумки задачник по арифметике, ткнул в какую-то страницу.
      Стас, покосившись на Лидию Тарасовну, начал вслух читать условие задачи. Он, конечно, понял, что у Лени с матерью серьёзный конфликт, недаром она не рада, что к её сыну явился гость.
      Наконец Лидия Тарасовна зачем-то всё-таки вышла, и Лёня торопливо зашептал:
      — С лесом ничего не получается Засадила дома, разошлась — ужас! У тебя ничего:*
      — Ничего.
      — А у меня откуда-то узнала про двойку. Хоть убей не пойму, кто ей сказал.
      — Может, Таисия Николаевна?
      — Да нет. Когда пришёл, она сначала вроде ничего. Потом вышла вот так же из комнаты, а вернулась — и сразу про двойку!
      — Куда же она выходила?
      — Во двор за бельём.
      Стас немиого подумал.
      — Значит, во дворе кто-то и скавал.
      — Да кому надо? — усомнился Леля.
      — Во дворе! — настойчиво повторил Стас. — Ты уж со мной не спорь. В этих делах я мастер.
      — Подумаешь, мастер, — усмехнулся Лёня.
      — А что? — воскликнул Гроховский, и в голосе у него прозвучала обида. — Плохо я тебе сообразил с альбомом?
      — Ладно, — миролюбиво произнёс Лёня. — Пусть будет по-твоему: во дворе так во дворе. Только кому надо?
      — А кто живёт у вас из ребят?
      — Из нашего класса?
      — Ну да.
      — Никого!
      — Как никого? — Стас даже растерялся. Видно, не ожидал, что ниточка, намеченная им к раскрытию тайны, оборвогся гак быстро. — А знакомые есть?
      — Знакомых много. Вот Федька, например, Антонов. Мы с ним летом рыбачить ходили. Только он в первой смене и про меня ничего не знает.
      — А девчонки?
      — Девчонки? — Лёня вспомнил. — Так ведь Ань-ка здесь живёт! Староста наша, Анька Смирнова! Вон в том корпусе, в третьем подъезде!
      — Ага! А верёвка где висит?
      — Какая верёвка?
      — Ну, для белья!
      — В углу за сараями.
      — Всё ясно: Анька и сказала. Мать пошла за бельём, а ей встретилась Анька.
      — Ух ты! — невольно изумился Лёня. — И правда, она могла! Ловко ты разгадал!
      Стас и сам был безумно рад: лицо его так и сияло.
      — А ты говорил! — не удержался он от похвальбы. — Я каждую мелочь, знаешь, как учитываю. Всё имеет значение!
      — Ладно, ладно, учитывай. А я теперь этой Смирновой задам, будет знать!
      — Вот это зря, — попытался урезонить Стасик.
      — Ничего не зря! Я писклёй-визглёй всегда луплю.
      — Ну, а разве хорошо?
      — Л ябедничать хорошо?
      Неизвестно, чем бы закончился спор, если бы в комнату не вошла Лидия Тарасовна. Гроховокий сразу засобирался домой. Лёня не стал его задерживать.
      — Иди, иди, спасибо за задачку.
      — А ты не смей никуда! — крикнула Лидия Тарасовна, увидев, что Лёня тоже ступил на порог.
      — Да проводить только, — ответил Лёня и, выбравшись вслед за Гроховским в коридор, пожаловался: — Вот всегда так — не узнает как следует, а уже кричит.
      — Строгая она у тебя, — заметил Стас и, чтобы хоть немиого утешить приятеля, сказал: — Ну, ничего. В лес мы ещё сходим. Вот завтра сдашь альбом, а коллекцию после
      — Послушай, Стас, — заговорил вдруг Лёня шёпотом, оглядываясь. — А что, если нам завтра « в лес сходить? Мать на работу с утра, а я к тебе. До уроков успеем.
      — А успеем?
      — Успеем!
      — Ну давай, — согласился Гроховский. — Только ты пораньше ко мне.
      — Факт! — заключил Лёня и, выпуская Стаса из полутёмного коридора на лестничную площадку, добавил: — Жди там, где всегда!
      Это означало: «Жди в «кабинете»!»
     
     
      Глава 9
      ПОЧЕМУ МЕРЦАЮТ ЗВЁЗДЫ?
     
      Остаток воскресенья Стасик провёл дома. К этому времени мама окончательно прибрала в комнатах, расставила все вещИ и прикрепила занавески и шторы. в квартире сразу стало теснее, но зато уютнее. И доставляло особое удовольствие просто бродить по комнатам из угла в угол, ничего не делая.
      Стасик побродил так, искоса поглядывая на отца, который занимался в дальней комнате за письменным столом. Даже в воскресенье сн читал, писал и высчитывал. Он работает инженером на заводе, что-то там исследует, и у него очень мало свободного времени. Поэтому за всем, что нужно, Стасик обращается к маме. Она ему помогает, советует, достаёт, что требуется, и она же является как бы посредником между Стасиком и папой. Стасик спрашивает у неё, а уж если она сама не может помочь, то идёт к папе: дескать, вот у сына затруднение.
      Папа, конечно, помогает в таки.х случаях.
      Но всё-таки с папой Стасик не так близок и откровенен, как с мамой.
      Л сейчас Стасик чувствует в душе смутную тревогу: как-то получилось за последнее время, что он стал кое-что скрывать и от мамы. Началось с находки на чердаке: захотелось иметь свою тайну. Потом скрыл, что рисует в «кабинете» альбом для Лени. Ведь это касалось не его одного. А потом появилась разнесчастная двойка! И о ней Стасик тоже умолчал: было просто стыдно признаваться — не успел начать год и уже заработал. К тому же пришлось бы рассказать и об альбоме и о «кабинете», так как всё связано одно с другим.
      Вот почему, когда сегодня за завтраком мама поинтересовалась, как прошла первая неделя занятий, Стасик ответил, что класс у них хороший, и учителя тоже хорошие, и новые предметы интересные. Словом, поговорил обо всём, а про себя — молчок. И вышло, как советовал Галчонок: не солгал, но и правду не сказал.
      А дружба с Галчонком тоже как-то не получалась. Над желанием Стасика везде всё разгадывать он смеётся. «Кабинет» оборудовать помогал, но тоже торопил: скорее, скорее садись за альбом! И сам в альбоме ни одного слова не написал, а Стасика заставляет. И главное, мало он ценит Стасика. Другой бы за то, что ему сделали, с уважением относился, а этот вечно спорит, ни во что Стасика не ставит, ни разу не похвалил.
      И с девочками обращается плохо. Обзывает их, щёлкает по затылку, дёргает за косы. Да ещё кичится: всегда буду так! А Стасик не хочет обижать девочек. Он до сих пор не забыл маленькую Любочку, которая умерла пять лет тому назад, когда Он учился ещё во втором классе, а ей было всего-навсего шесть годочков. Стасик очень любил играть с ней, и ему так хотелось, чтобы она всегда жила на свете, чтобы у него всегда была сестрёнка.
      А вот Галкин делает девочкам больно!
      ОднИМ словом, если так обо всём подумать, то столько набирается против Галкина, что становится непонятным: зачем Стасику терпеть такую дружбу, от которой радости никакой, а неприятностей куча?
      После ужина, убрав со стола, ма.ма вышла ненадолго Посидеть во двор, на крыльцо, где собрались соседки посудачить перед сном на открытом воздухе в темноте тёплой сентябрьской ночи.
      Стасик, прислонившись к косяку двери, прислушивался к разговору. Женщины говорили тихими голосами о своих, неинтересных для Стасика делах — о ценах на базаре, о какой-то болезни ног. Мама сидела молча. Стасик понимал, что она просто отдыхает после целото дня толчеи по комнатам.
      Из окон через ставни просачивались узкие полоски света, от этого всё вокруг казалось ещё более тёмным, почти чёрным: и земля, и глухой выступ дома, за которым стоит лестница, ведущая на чердак, и силуэты женщин. А небо над двором и дальше — над окраинной частью города — очень синее. Стасик знал, что если отойти от крыльца «а середину двора или к самым сараям, а потом обернуться и посмотреть на ту часть неба, которая простирается над домом, то можно увидеть словно зарево — в той стороне центр города, и на небе, подёрнутом облаками, всегда пылает красный отсвет от уличных фонарей и магазинных реклам.
      Даже звёзды меркнут на этом красноватом фоне, а на тёмно-синем небе они горят и сверкают очень ярко, загадочно мерцая. Интересно, почему звёзды всегда мерцают?
      Наверное, горят они очень неровно — то сильнее, то слабее. Мама, конечно, не знает. Она в технике и в других таких вопросах не разбирается. Она певица, училась петь и выступала как артистка, но после болезни и смерти Любочки что-то случилось с её голосом — говорят, он «пропал». Стасик сначала не понимал, почему так говорят: он сам превосходно слышал, как мама пела в комнате. Только недавно мама объяснила, что голос у неё стал не такой сильный, поэтому она не может выступать на сцене. Теперь она собирается поступить работать куда-нибудь в клуб, чтобы учить петь других. А папа не хочет этого. Он вообще не хочет, чтобы мама работала, так как у неё слабое здоровье и она должна себя беречь. Стасик не знает, на чём родители порешили, хотя думает, что неплохо, если бы мама работала в клубе: он бы тогда каждый день смотрел разные кинофильмы!
      А пока пора спать.
      — Мама, я пойду.
      — Ложись, сынок, — голос у мамы приятный, спокойный.
      Стасик уже хотел уйтл, но заговорила одна из женщин: по густому басистому голосу Стасик узнал Анну Сидоровну, которая живёт в дальней квартире — входить к ним надо в самую первую дверь от ворот.
      — Не пойму, что у нас на чердаке делается, — произнесла Анна Сидоровна. — Иногда шум какой-то, шорохи, будто ходит кто-то. Случаем, не замечали, Прасковья Дмитриевна? — обратилась она к Стаси-ковой маме.
      — Нет, не замечала, — ответила мама.
      — Может, мыши, а то, поди, и крысы бегают, — предположила ещё одна женщина. — Проверить надобно.
      Стасик затаил дыхание, ожидая, что ещё скажут
      женщины, но они умолкли. Тогда, расстроенный, он вернулся в ком.нату. Не хватало ещё, чтоб сунулись на чердак! Придётся завтра предупредить Галчонка, а то он действительно прыгает по балкам, как по земле!
      Должно быть, у Стасика был очень озадаченный вид, потому что мама, придя с улицы, заметила:
      — Ты словно мировую проблему решаешь.
      — Да вот Звёзды мерцают. Не знаешь почему?
      Этим ловким манёвром Стаоик сразу перевёл разговор с опасной темы. Мама не смогла ответить, почему звёзды мерцают, и пообещала узнать у папы.
      Стасик лет спать, завернувшись в одеяло с головой, и долго думал, как бы утром ухитриться ускользнуть из дому незаметнее.
      Однако недаром говорят, что утро вечера мудрёнее. Всё совершилось как по писаному. Прасковья Дмитриевна ушла на базар за продуктами, а Галчонка Стасик встретил у ворот, поэтому не было нужды лишний раз забираться в «кабинет» и топать по чердаку, вызывая подозрение у дотошной Анны Сидо-ровны.
      Галчонок явился с сумкой.
      — Возьми и ты! — оказал он Стасику. — Может, мы сразу из леса в школу. И хлеба захвати или ещё чего-нибудь поесть! — крикнул он вдогонку Стасику, когда тот побежал за портфелем.
      Стасик так и сделал: собрал в буфете с тарелки нарезанные ломтики хлеба, сунул вместе с .ними две сардельки, кусок сыра и несколько холодных варёных картофелин, завернув их предварительно в бумагу, и выскочил из комнаты с предельной скоростью.
      Через минуту друзья шагали по улице к трамвайной остановке.
     
     
      Глава 10
      НАКОНЕЦ в ЛЕСУ
     
      Конечно, эта вынужденная прогулка в лес получилась совсем не по плану. Во-первых, пришлось идти в самый последний день сдачи экспонатов на выставку. Во-вторых, выкраивалось маловато времени. В-третьих, опять остались невыучеиными уроки. Но наши герои забыли обо всём, едва сошли на кольцевой остановке трамвая, и, оставив позади большой шум.ный город, углубились в сосновый бор.
      Стоял солнечный, сухой и тёплый день. Высокие сосны, слегка покачивая верхушками, ровно гудели, будто вели меж собой непрерывный степенный разговор. Под подошвами мягко пружинил хвойный покров. На нем почти нет травы, и поэтому весь лес казался раздетым: на голой желтой хвое стоят коричневые сосны — множество однообразных стволов; повсюду, куда ни кинешь взгляд, уходят в глубину стройные мачты, освещённые кое-где пробивающимся сверху солнцем. Вокруг м.ного света, воздуха, и весь бор словно какой-то прозрачный, спокойно-ласковый. Хочется идти по нему всё вперёд и вперёд, не останавливаясь, дальше и дальше Так легко шагается!
      И ребята шли некоторое время молча, лишь изредка нагибаясь и поднимая с земли особенно крупные шишки.
      Гуденье бора постепенно сделалось привычным для уха, а никаких других звуков здесь не рождалось, и от этого стало ещё сильнее казаться, что лес стоит по-осеинему пустой, присмиревший — уже не так в нём празднично, как летом, «о всё равно хорошо!
      — Здесь собирать будем? — спросил тихонько Стасик.
      — Не знаю, — ответил Галчонок. — Тут что? Шишки. Травы-то нет.
      — А вон немного.
      Они приблизились к островку травы, тоже уже несвежей, поблёкшей.
      Стасик присел на корточки и стал рассматривать стебли и листья примятых к земле растений. Они были какие-то неизвестные, и как собирать их в коллекцию, Стасик не знал. Он выдёргивал отдельные травинки. Галчонок раскрыл сумку и вынул толстую книгу, которую взял специально для того, чтобы складывать в неё цветы и растения. Так положили первые листья для коллекции.
      Потом пошли дальше. Стасик добросовестно выискивал всё, что можно взять. А Галчонок вскоре сунул Стасику сумку и, завизжав, засвистев, побежал, перепрыгивая через пеньки. И сразу закричал издали:
      — Стас! Сюда иди! Смотри, муравейник!
      Он начал разгребать его палкой, а Стасик хотел заметить, что незачем разорять муравейник, но в нём всё равно не оказалось ни одного муравья.
      — К зиме спрятались, — предположил Галчонок.
      — Наверное, — согласился Стасик и посоветовал: — Давай лучше собирать, а то время идёт.
      — Успеем, — ответил Галчонок и опя-ть побежал вперёд.
      Сосновый бор кончился — около города он небольшой. Дальше лежало поле; на одной его стороне вдали виднелись белые двухэтажные дома, наверное там ещё продолжался город, а с другой стороны почти к самой опушке подходил овраг, и в овраг спускались берёзы — по-осеннему золотые. По склонам оврага росла трава, уже сухая, побуревшая, и поздние цветы — ромашки, лютики, но и они были все несочные, чахлые
      — Возьмём их! — предложил Стасик.
      Они сорвали и ромашку, и лютик, и неизвестный белый цветок, похожий на зонтик, но Галчонок опять потащил за собой Стасика кувыркаться и прыгать. Стасик даже рассердился.
      — Будет тебе! Не баловаться пришли!
      — Ох уж, затронуть нельзя! Догоняй!
      Галчонок побежал, но, увидев, что Стасик остался
      стоять на месте, вернулся и сел у его ног.
      — Давай отдохнём.
      Стасик нахмурился:
      — Смотри, солнце где.
      — А ты умеешь по солнцу время угадывать?
      — Не об этом разговор. А если начали, надо кончать!
      Галчонок потянулся к сумке.
      — А ну, покажи, сколько собрали?
      Собрали мало. Вздохнув, Галчонок сказал:
      — Давай поедим.
      Сложили в общую кучу продукты. К картошке Стасик забыл взять соли, но решили есть её с сыром — получилось вкусно.
      Торопливо проглотив свою порцию, Стасик поднялся.
      — Ну, пошли собирать.
      Галчонок развалился на траве.
      — После обеда требуется мёртвый час.
      — Эх ты! — не выдержал Стасик. — Семь пятниц у тебя на неделе!
      — Какие пятницы? — сел Лёня.
      — А такие
      — Ну ладно, — Галчонок опять потянулся за сумкой. — Пошли!
      Недовольные друг другом, молча, они снова стали собирать растения; в берёзовом перелеске, в овраге нарвалИ красивых красных и жёлтых листьев, потом опять приблизились к бору и побрели его опушкой, натолкнулись на бруснику, поели её сколько было и нарвали в коллекцию брусничных листьев и жёлтого папоротника, который в одном месте разросся сплошным ковром.
      Галчонок вдруг объявил:
      — Пошли на реку!
      — Зачем же на реку? — спросил Стасик. — Нам надо, что лес даёт."
      — Просто так. Пошли!
      — Опоздаем.
      — Да мы и так опоздали!
      — Что ты? — испугался Стасик.
      — Конечно, — ответил Галчонок. — Думаешь, мы близко? Ой-ой сколько отмахали. Пока возвра-щаться по лесу да ехать на трамвае — boY тебе и уроки начнутся.
      — А по-твоему, сколько сейчас?
      Они посмотрели на солнце, но время, конечно, не определили.
      Только Стасик подумал, что в общем Галчонок прав: в школу к началу занятий всё равно не поспеть. Стало очень досадно, что Галкин его вроде подвёл. Даже говорить с ним не хотелось!
      Но когда Лёня заявил, что в коллекцию собирать больше не надо, защёлкнул сумку и, перекинув её «а верёвке через плечо, пошёл по направлению к реке, Стасик почувствовал, будто с иего сняли ношу: заботы больше не было, а огорчаться из-за опоздания в школу бесполезно. Стаоик огляделся вокруг, и совсем по-новому, не так, как минуту назад, предстали перед ним и лес, и поле, и чистое холодноватое осеннее небо. Тоже захотелось подпрыгнуть, взвизгнуть, побежать, чтоб ветер гудел в ушах. И Стасик иезамедлительно проделал
      это, подтолкнув Галчонка. Галчонок погнался за «им.
      А потом с высокого, доступного всем ветрам косогора они, стоя рядом, долго смотрели на широкую реку, несущую мимо них свои мутные воды.
      — В ту сторону, на север, Анька-то Смирнова иынче ездила, — показал Галчонок.
      Стасик смотрел на реку, иа расстилавшуюся до самого горизонта бесконечную равнину на противоположном берегу. Впервые сейчас, в этот яркий, сухой и тёплый осенний день, открылся для Стасика во всей неоглядной красоте сибирский простор. Сколько воздуха! Сколько земли! Стасику не хотелось уходить отсюда — стоять бы и стоять так, смотреть, не двигаясь, на дивную красоту! А ещё лучше нарисовать! Подобрать такие цвета, чтобы ахнул от восторга каждый, кто взглянет на картину замечательного художника Станислава Васильевича Гроховского!
      С криком «Пить, пить!» Галкин помчался вниз по косогору к реке. Лавиной обрушился вслед за ним песок, посыпались камешки. Поднялась пыль, которую жёлтым облаком сразу отнёс в сторону ветер. Галчонок уже стоял внизу, у кромки воды.
      — Холодная? — спросил Стасик.
      Лёня присел на корточки и попробовал воду рукой.
      — Холодная, — донеслось снизу.
      Стасик тоже скатился с косогора.
      Большая река лежала теперь у самых ног. Волны накатывались с тихим шелестом и, хотя сверкали под солнцем, казались даже на вид холодными. Двг тени от Стасика и от Галчонка падали прямо на воду и колебались на ней. Солнце, скрытое до этого лесом, светило ребятам в спину. А сбоку на синем небе бледным серпиком повис молодой месяц.
      — Гляди, — показал Стасик. — Солеце и луна!
      — А ты первый раз видишь? — усмехнулся Лёня.
      — Не первый, но интересно! Вот почему иногда луна ночью, а иногда днём?
      — Так восходит: иногда рано, а иногда поздно.
      — А почему?
      — По небу, — засмеялся Лёня.
      — Значит, не знаешь!
      — А ты знаешь?
      Стасик промолчал. В самом деле, он тоже не знал, почему так восходит луна.
      — А звёзд сейчас из-за солнца не видно, — сказал он, чтобы только ответить.
      — На звёздах тоже люди живут! — авторитетно добавил Лёня.
      — Где-нибудь, конечно, есть, — согласился Стасик. — В одной книге рассказывалось, как наши «а звезду улетели и там Октябрьскую революцию сделали. А можно и вправду улететь!
      — Как же ты улетишь?
      — Снаряд такой сделать.
      — Барон Мюнхгаузен летал! — засмеялся Галчонок.
      — Эх ты, — обиделся Стасик. — Ни о чем с тобой нельзя по-серьёзному.
      — Да лети хоть на Солнце! Жалко, что ли?
      Стасик обиделся не на шутку. Настроение у него упало, может быть, ещё и потому, что близился час возвращения домой и стала беспокоить мысль о пропущенных уроках.
      К городу ребята добрались поздно — усталые, голодные и молчаливые.
      Прижавшись плечом к стенке трамвая на передней площадке, они терпеливо ждали, когда трясучий трамвай довезёт их до нужной остановки. Наконец остался один перегон. Галчонок подвинулся к выходу. Стаоик — за ним. А из глубины вагона протиснулась и оказалась впереди Галчонка незнакомая девочка в красной кофточке. На затыл.ке у неё ехидно растопырились косички.
      Трамвай остановился. Девочка намеревалась уже сойти, когда Галчонок дёрнул её за косички. Спрыгнув с подножки, девочка оглянулась.
      — Хулиган! — На глазах у неё выступили слёзы. Больше она ничего не сказала и побежала от трамвайной линии.
      Стасик нахмурился.
      — Ну зачем ты это?
      — А так, — опять засмеялся Лёня. — Увижу мышиные хвосты — рука сама тянется.
      — Вот и глупо!
      — А ты всё умное делаешь?
      Стасик промолчал.
      — Уроки, пожалуй, кончились, — решил Галчонок, взглянув на солнце, клонившееся к закату. — Можно и домой. А завтра я принесу альбом и коллекцию. Сейчас разберу все травы и разложу в тетрадке. Хочешь со мной?
      Стасик отрезал:
      — Нет, не хочу! Знаешь только девчонок за косы дёргать!
      — Подумаешь! — фыркнул Лёня. — Я вот завтра ещё Аньке-ябеде закачу!
      — Эх ты! — в третий раз за сегодняшний день осуждаюше выдохнул Стасик и пошёл к своему дому.
      в дружбе с Галчонком всё-таки не было радости.
     
     
      Глава 11
      НАДО ВСЕГДА ВО ВСЁМ РАЗБИРАТЬСЯ!
     
      Некоторые ребята иногда не задумываются над тем, что они делают. Ну не выучил урок — и не выучил. Растрепал чужую книгу или залил тетрадь чернилами — ну и залил, ну и растрепал!
      А вот у Ани Смирновой никак не получалось, чтобы не задумываться. Она, может -быть, и хотела бы кое-когда махнуть на всё рукой — прошло, не воротишь, стоит ли думать! — и всё-таки не могла. Почти каждый вечер, ложась спать, она невольно вспоминала: а что произошло за день? Случалось очень интересное, бывало и плохое, а в
      иные дни ничего особенного как будто и не происходило.
      Появилась у Ани такая привычка давно. Папа, мама и дедушка раньше сами частенько говорили вечером за столом о том, как прошёл день. Дедушка просто начинал беседу словами: «А «у, друзья, что в нашей жизни новенького?» И обязательно привлекал к разговору Аню: «Расскажи и ты о своих делах, внучка!»
      И ещё приучилась Аня к хорошему правилу, которое ввёл в семье дедушка: что бы ни случилось, никогда с налёту ничего не решать, а сначала разобраться.
      Первый раз Аня узнала об этом правиле, когда училась не то в первом, не то во втором классе. Они жили тогда в друго.м доме, и там во дворе была зловредная девчонка Люська. Она всех задирала и не давала играть маленьким. И Аня с ней подралась. Люська поцарапала Аню, но и Аня её отколотила. Люська заревела и нажаловалась матери. Мать Люськи с криком прибежала к Ане домой. И вот Аня с расцарапанным носом предстала перед родителями. Мама накинулась на Аню и начала спрашивать, зачем она дерётся. Аня ответила, что она ие дерётся, а заступается за маленьких, и что зловредная Люська сама виновата, и что пусть Аню наказывают сколько хотят, а она в следующий раз сделает так же, потому что она нисколько не виновата, а, наоборот, даже очень права. И тогда дедушка сказал маме: «Подожди, Кира. Сгоряча наказать нетрудно. Как бы ошибки не сделать. Надо сначала разобраться».
      И после того как разобрались, мама заявила:
      — что же, дочка. Ты правильно заступилась за маленькую. Наказывать мы тебя не будем. Но запомни хорошенько: мы «е хотим краснеть за тебя, и ты не дерись, не превращайся сама в драчунью-разбойницу, а добивайся правды другим путём.
      Аня запомнила эти слова. Драться ей и самой не понравилось: что хорошего, когда потом ходишь с царапинами по всему лицу!
      Но в тот же вечер, лёжа в постели, Аня подозвала дедушку и спросила:
      — А зачем мама к соседям ходила? Проверяла меня, да? Не поверили мне?
      — Мы тебе поверили, — ответил дедушка. — Но ты можешь кое в чём и ошибиться. Вот если бы, например, Люся стала рассказывать, наверное она представила бы всё по-другому, но ей тоже казалось бы, что она говорит правду. А мы ведь не просто расспрашиваем, мы разбираемся. Чтобы уж без всякой ошибки!
      И эти дедушкины слова Аня тоже запомнила. И старалась с тех пор всё делать не так, как ей одной казалось правильным, а так, чтобы даже если всем разобраться, всё равно будет правильно.
      За последний год папа, мама и дедушка гораздо реже, чем раньше, говорили по вечерам о том, .как прошёл у них день. И такие сложные, должно быть, обсуждали они вопросы между собой без Апи, что до сих пор её могли разобраться.
      Уже через день после приезда Аня заметила, что разговоры у мамы с папой возобновились. Только опять взрослые делали вид, будто ничего особен-ного не происходит.
      Однажды Аня пришла из школы и увидела в комнате всех — папу, маму и дедушку. Папа, стоя, го-то взволнованно говорил. Он говорил громко, а сам морщился, будто страдая от зубной боли. Может, поэтому он казался очень измучевным и совсем старым. Ане даже сделалось его жалко. А мама сидела на диване бледная, с высоко за-прокинутий головой, плотно сжав зубы, и куталась в свою неизменную шаль. Едва Аня вошла, отец умолк. А дедушка сразу спросил, как на улице — «ет ли дождя. Перед этим набежали тучки, накрапывало. Аня поняла, что дедушка спросил «арочно. Мама поднялась и пошла на кухню, папа ушёл в другую комнату. Тогда Аня, глядя в упор на Фёдора Семёновича, потребовала:
      — Дедушка, скажи! Что у них? Только правду! Почему они всё время так?
      Дедушка нахмурился.
      — Ничего, Анютка.
      — Нет, нет, не обманывай меня! Я вижу.
      — Ну, выясняют кое-что.
      — Что выясняют?
      Дедушка помолчал.
      — Пройдёт это у них. Поговорят и успокоятся. Давай-ка лучше вытаскивай свой гербарий.
      Аня обиженно передёрнула плечами. Мало того что от неё скрывают, так считают её глупой и маленькой! Ну и пусть!
      Не нужен ей никакой гербарий! Она повернулась и выбежала из комнаты.
      На улице было темно и прохладно. Аня прислонилась к двери подъезда, глядя на узкий и длинный двор, в котором, несмотря на поздний час, ещё бегали и кричали ребята: голоса их доносились со всех сторон. А в корпусах, окружающих двор, разноцветными квадратами — синими, оранжевыми, жёлтыми — сверкали освещённые окна. В дальнем углу на первом этаже — жёлтое окно Лени Галкина.
      Сегодня Галкин и Гроховский не пришли в школу. Таисия Николаевна поручила Смирновой зайти к Лене, узнать, в чём дело?
      Вообще в классе у них всё идёт не так, как Ане хотелось. Она думала, что ребята за лето сделались взрослее и вести себя на уроках будут солидно, а плохие ученики — Птицын и Туркина — остались в пятом классе, значит остальные будут хорошо учиться и участвовать во всех общественных делах. Но вместо оставшихся на второй год Птицына и Туркиной в классе оказались другие второгодники, из прошлогоднего шестого, — Лядов и две девочки, так что отстающих не убавилось. А хорошая погода мешзла: кое-кто ленился готовить уроки, в журнале перед многими фамилиями появились двойки. Даже у некоторых девочек — например, у Эммы Жарковой по физике. Эмма продолжала кривляться, воображая из себя барышню, подвила волосы спереди, правда гнемного, чтобы не бросалось в глаза, но всё же подвила. И с Аней разговаривала свысока, постоянно твердила о Зойке, к которой уходила сразу после уроков, и от участия в классной выставке отказалась: заявила, что летом ничего не делала!
      Не приходил больше в класс и вожатый Володя Голубев. Правда, в понедельник старшая пионервожатая школы Нина Евдокимовна, в зелёном костюме и в пионерском галстуке, зашла на перемене и о чём-то беседовала с Геной Кузевановым. А потом Гена объявил, чтобы все готовились к отчётно-выборному отрядному сбору. Но ребята привыкли, что каждый год бывают перевыборы, а работа всё равно идёт скучно, и призыв Гены не вызвал энтузиазма: ведь ничего хорошего не сулил и нынешний год — с Володей.
      Л тут ещё обнаружился прогул. Если бы пропустил занятия кто-нибудь один, может, на это и :не обратили бы внимания. Но на уроках отсутствовали сразу двое — Галкин и Гроховский, сидящие За одной партой. Маша Гусева сказала:
      — Всё ясно. Галкин и в пятом классе учился плохо и убегал с уроков. Он и сейчас подговорил Гроховского.
      Наверное, так и было. Ну, а что нужно сделать, чтобы Галкин исправился и не портил класс?
      Аня прислушалась к крикам бегающих по двору ребят, пытаясь уловить в их хоре голос Галкина. Носится ведь и он где-нибудь тут же, ни о чём не думала.
      Аня вздохнула и поднялась к себе на второй этаж притихшая.
      Дедушка встретил как ни в чём не бывало, сказал, что ему очень хочется сегодня заниматься гербарием, и они сели рядышком, склонившись над столом, и принялись готовить заполярные растения к выставке в Анином классе. Аня больше не спрашивала о родителях и даже думала не о папе с мамой, а о Лене Галкине. Интересно, что он скажет завтра насчёт своего прогула?
      Утром Аня пошла к Галкину, но дома у него никого не застала. А придя в школу, увидела, что Галркин и Гроховский уже сидят в классе.
      Аня подошла к ним, чтобы спросить, почему их вчера не было, но не успела раскрыть рта, как Галкин первый налетел на неё и закричал, что оиа, разнесчастная «пискля-визгля-ябеда», пусть скажет спасибо, что он ещё её не побил, и, если не желает ходить с фонарём под глазом, пусть сейчас же укатывается подальше!
      Сзади громко засмеялись:
      — Молодец! Здорово отчубучил!
      Вразвалочку подходил Лядов. Хлопнув Галкина по плечу, 0;Н прищурился, глядя на Аню.
      — Что? Съела?
      — А тебя НС спрашивают! — дрожащим голосом проговорила она.
      — Спокойствие, гражданочка, спокойствие, — изогнулся Лядов, не скрывая своей насмешки. — Мы сами с уоами!
      — Гони её, гони, — подтвердил Галкин.
      Ане стало до слёз обидно. Она никому не сделала плохого. Никому! И никогда не ябедничала! Она поняла, о чём заговорил Галкин. Только про двойку его матери сообщила не она, а Эмма Жаркова. Вечером Эмма прибегала к ней от Зойки хвастаться кудряшками. Кудряшки Ане не поерави-лись. Эмма надулась, рассердилась и, увидев Лидию Тарасовну, мать Лени, которая проходила мимо с бельём в руках, вдруг с ухмылочкой выложила ей всё про Галкина; дескать, опять ваш сыночек хуже всех .в классе. Аня тогда окончательно поссорилась с ней: разве хорошо ехидничать? И вот теперь Галкин налетел на неё.
      Она не стала ничего объяснять и молча отошла к своей парте.
      За спиной опять раздался смех; Лядов что-то шепнул Галкину, и оба захохоталЯ. Ну и пускай, пускай думают что угодно, раз они такие противные — сплошные двоечники, прогульщики и обидчики!
      В перемену Таисия Николаевна, заглянув в класс, сама поинтересовалась, почему вчера не было Галкина. Лёня ответил не задумываясь:
      — Болел! Голова, знаете, как трещала!
      Таисия Николаевна спросила у Гроховского, и он
      тоже заявил, что болел.
      — Странная эпидемия, — покачала головой учительница и велела друзьям принести на следующий день от родителей записки с объяснением, почему каждый из них пропустил занятия в школе.
      Гроховский помрачнел, а Лёня поспешно заявил:
      — Альбом-то для выставки я принёс!
      Он, конечно, хотел «задобрить» Таисию Николаевну: вот, мол, какой я, почти в срок принёс!
      Учительница кивнула и, выходя из класса, сказала, чтобы Дима Шереметьев взял у Лени альбом и положил в шкаф.
      Дима немедленно подлетел к Галкину:
      — Давай, давай! А коллекция где?
      Коллекции у Галкина не было. Тогда Шереметьев выхватил у Лени синюю тетрадку, какие продаются для рисования, и перелистал её всю очень быстро. И вдруг, глядя прямо на Галкина, засмеялся тонепько-тоненько, словно издеваясь. Потом отошёл к своей парте и снова оглянулся, не в силах скрыть какую-то непонятную, перелинявшую его радость. А Галкин, наоборот, нахмурился и стал совещаться с Гроховским.
      Странное поведение Шереметьева объяснилось после уроков.
      Едва показалась Таисия Николаевна, которая к концу дня опять зашла проведать своих воспитанников, как Дима крикнул:
      — А Галкин обманул! Сдал альбом, а это вовсе не его!
      — Как не его? — удивилась Таисия Николаевна.
      — Он рисовать не умеет, а тут нарисовано!
      — Может быть, он научился?
      — Да «ет! — уверял Дима. — Тут совсем другое!
      Таисия Николаевна стала просматривать альбом. А Шереметьев, торжествующе улыбаясь, ёрзал на месте и поминутно оглядывался.
      — Сиди ты! — одёрнул его сзади Гена Кузе-ванов.
      — А пусть не обманывает! — даже привстал с места Дима. — Мы собираем, что за лето сделали. А он ничего летом не сделал, только нахвастался, а теперь хочет обмануть!
      Может, и правдой было то, что выкрикивал сейчас Дима Шереметьев. Но так нестерпимо хотелось ему уличить товарища, так давно он, видно, ждал этого случая и та.к откровенно торжествовал
      сейчас победу, что Аня возмутилась его подлой зловредностью. И, несмотря на то, что Дима был в числе примерных учеников, которые хорошо учатся, не пропускают занятий и образцово сидят на уроках, а Лёня Галкин являлся одним из тех бездельников, прогульщиков и обидчиков, от которых страдала Аня и весь класс, Аня, не рассуждая, безоговорочно встала на сторону Лени Галкина.
      — Ничего не значит, — крикнула она. — Ничего не значит, когда сделано! Я тоже растения тундры сейчас готовлю!
      — Конечно, конечно, — зашумели вокруг другие ребята.
      Наверное, многим ле понравилось, как Шереметьев налетел на Галчонка.
      Аня с тревогой смотрела на учительницу, которая ещё не произнесла ни слова. Неужели она будет хвалить Шереметьева, а Галкина поругает? Замсчагг она и.чи не чамсчаег, что весь класс па-ироен сейчас против Шереметьева?
      До сих пор Таисия Николаевна делала всё, что делают другие руководительницы: интересовалась учёбой, ходила к ученикам, изучала, кто как живёт, кто с кем дружит. А вот теперь она впервые стояла перед классом, и от неё ждали ответа, по которому можно сразу понять, справедливая она или несправедливая.
      И она сказала:
      — Я считаю, что Аня Смирнова права. Нет беды, если мы приготовим для выставки что-нибудь сейчас. Летом не успели сделать, а впечатлений много. И хорошо, если Лёня потрудился теперь.
      — Так ведь он не сам! — опять выкрикнул Шереметьев.
      Таисия Николаевна, пристально глядя на него, вдруг спросила:
      — А чему ты радуешься?
      Ага! Значит, и она заметила, как он злорадствует! Тут уж все ребята, осуждая Диму, зашумели:
      — Сам не сам — не важно! Главное — сделано! Нечего приставать!
      Но Таисия Николаевна успокоила класс:
      — Подождите. Защищая Леню Галкина от ненужных придирок, мы не можем пропустить без внимания и слова Димы.
      Аня только сейчас поняла, что для полной ясности, к-онечно, нужно выслушать Галкина. Возмущён-иая поведением Шереметьева, она готова была всё простить Лене, даже если он виноват. А учительница, осудив Шереметьева, решила разобраться до конца. И это тоже было справедливо!
      Лёня встал, подтолкнув локтем Стасика. Встал и Гроховский.
      — Вот, — начал Лёня. — Рисовал он. И писал кое-что. Ну и я Оба мы.
      — Оба альбом делали? — переспросила Таисия Николаевна.
      Лёня и Стасик вместе кивнули.
      — А почему выдаёшь его за свой?
      — Так он его и есть! — воскликнул Стасик. — Я только помогал ему.
      — Чтобы красивее было, — добавил Лёня.
      — Так, — Таисия Николаевна задумчиво перелистала тетрадь. — Рисуешь ты хорошо. Я рада, что у нас в классе появился такой художник. А сам к выставке что-нибудь готовишь?
      Гроховский заулыбался:
      — Хотел р-исунки. Когда ехал сюда в поезде, из окна вагона рисовал. Доделать надо, да времени нет. Все над этим сидели.
      — Так, — повторила Таисия Николаевна медленно. — Значит, своё отложил, чтобы товарищу Помочь?
      — Ну да.
      — Молодец! Ты хороший друг, Стасик. И я думаю, Лёня не будет возражать, если мы на этом альбоме так и напишем — тут пока нет никакой подписи: «Делали Лёня Галкин и Стасик Гроховский». Согласны?
      — Согласны, согласны! — закричал Лёня, а за ним и ребята.
      Все с улыбкой оглядывались на Стасика: довольны были таким решением. Дима Шереметьев дождался, когда стало потише, и снова подал голос:
      — Всё равно обманул Галкин! Он ещё коллекцию обещал, а её нет!
      — А ты ежа обещал! — выпалил Лёня. — Где твой ёж?
      — Сдох! — ответил Шереметьев. — Нет больше ежа!
      — Ну, так вот и коллекции нет. Перепуталась вся трава.
      — А говорил — сделана!
      — Сиди ты! — ещё раз одёрнул Шереметьева Гена Кузеванов.
      Таиоия Николаевна сказала:
      — Лёня Галкин в день переклички поторопился сообщить иам, что у него для выставки всё готово. Лучше, ребята, сначала сделать, а потом говорить.
      — Вот, вот, — поддакнул Дима.
      — А ты, — обратилась к нему учительница, — никогда не рой яму другому, ненароком и сам в неё угодишь!
      Эти слова вызвали смех. Кто-то из соседей Димы даже прихлопнул его по плечу; дескать, проваливайся в яму!
      Дима покраснел и замолчал.
      В классе начался новый разговор — о сегодняшних занятиях.
      Аня слушала теперь Таисию Николаевну, следя за ней признательным взглядом, полным уважения.
      Фраза, которую ребята охотно произносили раньше, — «Таисия Николаевна у нас хорошая!» — наполнилась конкретным смыслом. С радостью ввела Аня Таисию Николаевну в круг самых дорогих людей, которые во всём умеют правильно разбираться н всегда бывают справедливыми.
      В заключение Таисия Николаевна напомнила Галкину и Гроховскому, что ждёт их завтра с записками от родителей. И хотя это были уже неприятные для ребят слова, все их восприняли как надо: ведь и это справедливо.
      Выходя из школы с девочками, Аня видела, как Галкин и Гроховский бок о бок удалялись по улице вдвоём, отколовшись от остальных мальчиков. О чём они говорили? Об альбоме? О коллекции? Или о записках из дому?
      Аня проводила Машу Гусеву, потом поверяула назад к себе и у ворот своего дома столкнулась с Гроховским: он шёл, конечно, от Галкина.
      Выглядел Гроховский таким скучным, что его узкое лицо, казалось, вытянулось ещё и острый длинный нос торчал ещё сильнее. Мальчик даже не заметил Аню, прошёл мимо, но она окликнула его:
      — Послушай, Гроховский. Ты всё-таки нарисуй плакат о чистоте, ладно?
      Он остановился.
      — Какой плакат?
      — А я дам тексг.
      — Давай, ладно
      Он стоял и не уходил, разглядывая землю под ногами, хотя говорить было больше не о чем. Аня тоже не уходила, а смотрела на Гроховского и чувствовала, что, наверное, ему трудно сейчас идти домой. Совершенно ясно, что никто из них — ни он, ни Галкин — не болел никакой болезнью, а просто прогуляли.
      — Значит, нарисуй, — ещё раз сказала Аня и вдруг неожиданно для самой себя спросила: — Вы почему вчера не были-то?
      Всё так же разглядывая землю, перекатывая ботинком какой-то камешек, Гроховский ответил нахмурившись:
      — В лес ходили. Коллекцию Галкину собирали.
      — Могли бы и в другое время, — заметила Аня. — Не обязательно, когда уроки.
      — Так и хотели, да че получилось. А откладывать нельзя было. Ну и вот. — Гроховский вздохнул. — Ладно, давай завтра текст.
      — Хорошо, — кивнула Аня и добавила: — А в редколлегию хочешь выберем? Вот будем выбирать в отряде, и я тебя выдвину. Только не знаю как Надо лучших, а у тебя двойка и прогул ещё
      — Да говорят, не нарочно! — рассердился Ста-
      оик. — Ну, так получилось. Ведь .не хотели. И двойка из-за этого альбома. Сидел, сидел, все дни делал, спешил. Да что там говорить! Не выберут — не надо!
      Стаоик махнул рукой и пошёл по тротуару, засунув чёрный потёртый портфелик под мышку и даже сгорбившись, как показалось Ане. Он удалялся, освещённый красноватым закатным солнцем, по светлой стороне улицы, и на землю от него ложилась длинная синяя тень.
      И Аня подумала: «Вот как бывает! Хотел человек помочь другу-товарищу, а вышло из этого длч самого одно горе. И хогя прогуляли они вчера не просто из озорства, Таисия Николаевна вое равно будет сильно ругать, да ещё, пожалуй, и в редколлегию Гроховского не выберут. А ведь ничего плохого он не хотел, наоборот, хотел одного хорошего Вот и разберись тут!»
      Да, должно быть, в жизни не только у папы с мамой бывают такие вопросы, в которых не сразу разберёшься.
     
     
      Глава 12
      СТАСИК В ЗАТРУДНЕНИИ
     
      Стасик Гроховгкий мучился.
      Он твёрдо считал, что на земле нет другого такого несчастного человека, как он. Неприятности сыпались на него одна за другой. Ну, посудите сами. Попал под влияние беспечного Галкина и начал учёбу в новой школе с двоек. Обманул маму и пропустил уроки. Обманул учительницу и совсем запутался, потому что и дальше придётся тоже всем лгать и вывёртываться — ведь нужна записка от родителей, завтра опять спросит Таисия Николаевна. Правда, она похвалила его сегодня за дружбу, но она ещё не знает, к чему эта дружба привела. И, может быть, уже никогда больше не будет его так хвалить перед всем классом!
      Галкин ничего этого не понимает. Вот в классе
      восхитились тем, что Стасик помог товарищу, а сам Галкин этого даже не ценит — он ни разу не похвалил Стасика. А когда после уроков стояли в подъезде, Галкин опять только спорил о пустяках.
      Из двери подъезда виднелся краешек голубого неба, на котором одиноко висела едва заметная звёздочка. Как и все звёзды, она мерцала и подмигивала Стасику.
      Стасик вздохнул и сказал, что надо было им сразу признаться про лес, когда заговорили о коллекции.
      — Как вто признаться! — заспорил Галкин. — Ведь мы объяснили, что болели.
      — Объяснили, объяснили, — передразнил Стасик. — Теперь вот объясняй дома.
      Одинокая звёздочка продолжала нахально подмигивать. И Стасик, опять вздохнув, неожиданно спросил:
      — Знаешь, почему звёзды мерцают?
      — А ты знаешь? — вопросом на вопрос ответил Лёня.
      — Я у тебя спрашиваю.
      — А я (Не обязан на всякие твои вопросы отвечать, — отрезал Лёня. — Вчера про луну, сегодня про звёзды. Нужны о,ни тебе!
      — Вот и нужны! — заупрямился Стасик и сразу вспомнил о маме, которая хотела узнать о звёздах у папы.
      Да, сколько ни оттягивай, а разговаривать с мамой о школьных делах тоже придётся.
      Но неизвестно, как бы Стасик повёл себя дома, если бы, расставшись с Галкиным, не встретил случайно у ворот Аню Смирнову. Когда Аня заговорила о плакате для класса, Стасик вдруг решил, что дружба дружбой, а подчиняться Леньке Галкину хватит, и сразу согласился написать плакат. А вместе с этим решением словно что-то повернулось у него внутри: захотелось также изменить свою жизнь и не скрывать больше ничего дурного ни от мамы, ни от учительницы. Придя домой, Стасик выбрал удобную минуту и во всём признался маме.
      Она сидела перед ним на стуле и слушала, не прерывая, а он как мог рассказывал о том, что рисовал для Галкина альбом, запустил занятия, вчера даже прогулял, и учительница теперь требует записку — правда л.и он болел, как объяснил ей.
      Выслушав, мама спросила:
      — Это всё?
      — Всё.
      — А по-моему, ещё не всё. Где ты рисовал этот альбом?
      Стасик покраснел: значит, ей уже и про «кабинет» известно.
      — Да это просто так Оборудовали мы, — начал он, — чтобы никто не знал, для интереса. Играть там интересно.
      Мама встала.
      — Ну что ж, — голос её звучал спокойно. — Я не запрещаю, играй.
      — А ты откуда узнала? — робко спросил Стасик.
      — Анна Сидоровна сообщила, не утерпела, лазила вчера к вам по лестнице. Я и ей сказала: пусть играют. Только учёба из-за этого не должна страдать.
      — Постой, — воскликнул Стасик, видя, что мама .направилась в кухню, словно считая разговор законченным. — А как же теперь со мной?
      — Что с тобой? — обернулась Прасковья Дмитриевна.
      — Ну вот, прогулял Двойка
      — А тут, по-моему, всё ясно. Ты добровольно открылся мне. Значит, сам считаешь: поступил плохо. Из этого я делаю заключение: больше так поступать ;не хочешь. О чём же ещё говорить? Пробирать тебя? Вст и исправляйся.
      — А в ш.коле-то как? Таисия Николаевна записку ждёт
      — Ну, дорогой мой, ложь твою мы с папой прикрывать не будем. Стыдно признаваться перед классом, что солгал? Однако придётся. За ошибки всегда учись расплачиваться. Имей на это мужество.
      И Прасковья Дм.игри€вна ушла из комнаты, как будто была уверена, что Стасик обретёт мужество, чтобы расплатиться за ложь.
      Стасик понимал, что и вправду говорить больше не о чём — не пойдёт же мама в школу объяснять, что он соврал. А обманывать учительницу он уже не сможет, и мама это знает. Поэтому теперь только от него самого зависит, как выйти из создавшегося положения.
      С мыслью подойти к Таисии Николаевне и так же, как маме, честно признаться во всём Стасик пришёл на следующий день в школу.
      Но прежде чем он успел увидеть учительницу, его поймал на лестнице Галчонок.
      — Записку приташил? — широко улыбаясь, спросил он.
      — Нет, — ответил Стасик.
      — Я тоже нет. Но на сегодня можешь быть спокоен. Таисия Николаевна меня уже спрашивала, и я сказал, что принесу завтра, а у тебя завтра в школу мать придёт.
      — Как придёт? — не понял Стасик.
      — Ну, так сказал я Таисии Николаевне!
      — Ведь это же неправда!
      — А что делать? Сознаваться, что прогуляли?
      — Лучше сознаться
      — Попробуй только! Хочешь меня подвести?
      — Всё равно раскроется.
      — Когда ещё там! — отмахнулся Лёня. — А пока никто не знает. Думаешь, Таисии Николаевне только и дела о нашем прогуле помнить? Забудет, и всё уляжется!
      Галчонок запутывал Стасика ещё сильнее. Конечно, новый его обман ни к чему хорошему не приведёт. Но невозможно было теперь подойти к учительнице — выдать товарища. Стасик в конце концов решил, что обо всём расскажет маме и попросит её в самом деле сходить в школу. А попадать в неприятные истории из-за Лени надоело. И когда Лёня решил удрать с отрядного отчётно-выборного сбора, Стасик взбунтовался.
      — Можешь один удирать! А меня оставь в покое!
      — Ух ты, паинька! — засмеялся Галчонок. — Луна, звёзды!
      Почему он вспомнил про луну и звёзды, о которых у них были мимолётные разговоры, неизвестно. Как бы там ни было, на уроках Стасик и Галкин сидели уже отодвинувшись друг от друга.
      А на большой перемене к Стасику подошёл Шереметьев.
      — Зря ты Галкину альбом делал, — заявил он. — Только время терял. Лучше бы свои рисунки закончил. Больше пользы.
      — Какой пользы? — спросил Стасик.
      — Так ведь рисуешь ты вон как здорово! На выставке-то первое бы место занял. А ему всё это ни к чему, — пренебрежительно махнул он рукой в сторону бегающего по коридору Галкина. — Он у нас всегда такой, отстающий.
      Шереметьев только что на уроке истории на «отлично» отвечал у доски. И, слушая его сейчас, Стасик подумал, что на самом деле нет .никакого интереса стараться для Галкина, гораздо лучше отвечать на уроках, как Шереметьев, с блеском, поражая всех своим красноречием.
      Но Димке он ничего не сказал.
      На отрядный сбор вместе с вожатым Володей пришла классная руководительница.
      Ребята говорили, что первый сбор с Володей был скучным. Стасик видел, что и сейчас многие сидят с унылыми лицами, не ожидая хорошего.
      А Володя, стройный, в лыжной курточке, на которой ярко выделялся новенький пионерский галстук, о чём-то переговаривался с учительницей и Геной Куэевановым. Все трое поглядывали в окно, качая головами. С утра стояла тёплая, солнечная погода, но с середины дня поднялся ветер, нагнал туч, заволок ими небо, ходуном заходили голые ветви тополей перед школой, и сразу сиротливо забились они, застучали в окна, просясь с холодного ветра в комнату.
      — Пусть так! — произнёс, наконец, Володя громко, обращаясь к сидящим за партами пионерам. — Придётся в зале. — И вдруг приказал: — Встать!
      Этвго никто не ожидал, поднялись кое-как, не очень охотно.
      Откинув руку в сторону, Володя подал следующую .команду:
      — Построиться!
      Это было уже что-то .новое. Зашевелились быстрее, начали строиться по росту, как на физкультуру. Конечно, .ребята сильно шумели и баловались, толкая друг друга. Но тут прозвучало строго и решительно:
      — Равняйсь! Смирно!
      Стало тихо. Тогда Володя скомандовал «Направо!», а потом — «Шагом марш!». И в ту же секунду, когда ребята сделали первый шаг, в коридоре заиграл баян. На всех лицах появились улыбки. Володя, тоже заулыбавшись, вывел отряд из класса, и все увидели высокого паренька с баяном в руках — Володиного товарища, десятиклассника Женю, который старательно наигрывал марш. Под музыку спустились вниз, в зал, где есть сцена и где всегда проходят уроки физкультуры. Сейчас зал был свободен.
      Музыка смолкла. Володя приказал звеньевым выйти вперёд и отдать рапорт председателю совета отряда о том, сколько человек присутствует на сборе. Звеньевые, с непривычки путаясь, кое-как отрапортовали Гене Кузеванову. Особенно запинались девочки — Ляля Комарова и Маша Гусева. Лучше получилось у Димы Шереметьева, звеньевого первого звена. Потом от имени всего отряда отдал рапорт пионервожатому Гена Кузеванов. Володя поднял руку над головой, салютуя:
      — Юные пионеры, к борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!
      Вое дружно ответили:
      — Всегда готовы!
      После этого вожатый сказал:
      — Вольно! Сейчас проведём сбор. Хотели сделать в саду, но подвела погода. Придётся здесь. Выступать прошу всех. После выборов актива — игры и танцы! Внимание! Разойдись! Садитесь!
      — А где садиться, где? — удивились девочки.
      Зал был почт.и пустой — по разным углам его
      стояло всего иеоколько скамеек и стульев, да в углу у окон лежали горкой матрацы, которые используют во время уроков физкультуры.
      — Стулья на сцену, на сцену, к столу, для президиума! — закричал кто-то.
      По Володя распорядился поставить стол внизу, около сцены, а рассаживать ребят начал вокруг — кого на чём: на скамейках, на стульях и прямо на матрацах — для этой цели их раскладывали на полу. Многие сели на сцене, свесив ноги. Лёня Галкин, которому не удалось сбежать, потому что его задержала в дверях Таисия Николаевна, взобрался верхом .на спортивного козла. Козла подкатил для себя к самой сцене Валерий Петренко, но Галкин впрыгнул первый. Словом, и тут получилось как-то необычно и шумно, будто на полянке вокруг костра: кто сидел, а кто и лежал «на земле», Таисия Николаевна и Володя устроились на стульях.
      — Ну, так вот, — начал Володя. — Никакого отчёта мы заслушивать не будем, потому что пио-
      нерам положерно отчитываться не словами, а делами.
      — А дел нема! — пошутил кто-то.
      — Почему нема? — возразил Кузеванов. — В кино ходили коллективно и в музей.
      — Но звенья почти не собирались! — воскликнула звеньевая третьего звена Маша Гусева.
      — Да и вожатая совсем не работала! — вставила Ляля Комарова.
      И другие ребята стали жаловаться, что обидно было смотреть, как равнодушно относилась к отрядной жизни пионервожатая Оля из девятого класса: побыла, побыла и исчезла, будто её совсем и не назначали.
      — А не только она виновага! — заявил рыжий очкастый Эдик Зайцев. — Вон Петренко ни иа один сбор не оставался. Или Галкин.
      — А ты газету не выпускал! — крикнул Галкин в ответ.
      Оказывается, Зайцев был в прошлом году редактором классной стенгазеты.
      Когда заговорили о газете, Стасик посмотрел на Аню Смирнову: ведь она обещала выдвинуть его в редколлегию. Не забыла ли?
      Но она внимательно всех слушала, ие говоря ни слова.
      — Картина ясная, — подвёл итог Володя. — И вывод, по-моему, напрашивается один: так терпеть дольше нельзя. Но я думаю, нам не стоит переизбирать сейчас всех активистов. Раз все работали слабо, давайте все и докажем, что мы умеем иначе!
      Кузеванов спросил, у кого какое мнение. Воло-дино предложение поддержали и выбрали почти всех прежних активистов.
      И теперь уж, когда опять заговорили о редколлегии, Аня Смирнова предложила ввести в иее новенького — Гроховского, потому что он хороший художник.
      Стасику сделалось очень приятно: м.ногие посмотрели в его сторону.
      Но Кузеванов нахмурился и буркнул:
      — Художник-то художник, да двойка у «его. Какой это активист, если сразу с двойками.
      — Исправит! — возразила Аня. — А больше у него не будет. Ведь не будет, Гроховский?
      Стасик встал. Oih не знал, почему так хочется, чтобы его выбрали в редколлегию: может, просто радовало, что это почётно. Но если с первого момента начинают сомневаться и колебаться — лучше бы уж молчала Смирнова. Что отвечать?
      Выручила Таисия Николаевна.
      — Я думаю, Гроховский сможет учиться хорошо. В Краснодаре, откуда он приехал, у него были только хорошие и отличные отметки.
      — Дело ле в одних отметках, — настаивал Гена Кузеванов, который во всём любил ясность и обстоятельность. — Почему он школу пропускает? Почему не был позавчера вместе с Галкиным?
      — Болел он, — пояснил кто-то, видимо из тех ребят, которые слышали, как Галкин и Гроховский ссылались на болезнь при разговоре с Таисией Николаевной.
      Но сейчас невозможно было лгать. На Стасика смотрели пионеры, учительница, вожатый. Все ждали его объяснений, чтобы иоверить ему и выбрать в актив. Он не мог обманывать отряд, это было бы просто подло — завоёвывать доверие нечестным путём. И Стасик сказал твёрдо
      — Нет, я не болел. Я просто не пришёл. Так случилось. Больше я пропускать не буду.
      — А Галкин тоже не болел, да? — спросил Кузевавов.
      — Галкин?
      Стасик оиятъ не знал, что отвечать. Выдавать Леню или всё-таки лгать всему отряду?
      На этот раз его выручила Аня Смирнова:
      — Сейчас мы не Галкина разбираем!
      Ей возразила Маша Гусева:
      — Этот вопрос тоже важный.
      И тогда, подпрыгнув на козле, выкрикнул сам Галкин.
      — Ну ладно, ладно! Я тоже не болел! Тоже просто не пришёл — вот вам и весь вопрос! А Грохов-ского надо выбрать, он хорошо рисует и вообще паинька!
      — Что значит паинька? — начал было Кузева-нов, но тут поднялся общий шум, и пришлось вмешаться вожатому Володе.
      Накоиец выборы состоялись. Стасик Гроховский вошёл в члены редколлегии. Проголосовали за него единогласно. Стасик знал, как иногда относятся ребята к таким делам: каждый год кого-нибудь избирают и привыкли к этому. Ну, назовут фамилию, проголосуют, и ладно — ничего особенного. И всё-таки было радостно от мысли, что он теперь в редколлегии отрядной стенной газеты, в отрядном активе!
      Правда, радостное настроение омрачалось, когда Стасик вспоминал о Лене: ведь вышло так, что из-за Стасика раскрылся перед всеми обман Галкина. Но сам Лёня как будто забыл об этом и держался по-обычному шумно, бросал реплики, толкал Петренко, тянулся к сидящей на матраце Маше Гусевой, беспрерывно получая замечания и от Гены и от Володи.
      Стасик с досадой подумал, что, должно быть, на Леню ничего не действует — ему бы только баловаться! И когда возник вопрос, в какое звено записываться, Стасик задумался.
      Получилось так. Володя сказал, что звенья можно тоже оставить прошлогодние — не обязательно всё ломать. Но многие ребята начали говорить, что они не хотят оставаться в прежних звеньях.
      — Ну, хорошо, — согласился Володя. — Тогда сейчас разойдёмся по звеньям, кто в какое хочет. Первое собирается на сцене! Второе — в углу около брусьев, третье останется здесь! Звеньевые, соберите пионеров!
      Ребята зашумели, повскакали с мест и перемешались, распределяясь по звеньям.
      Дима Шереметьев вспрыгнул на сцену и оттуда позвал:
      — Первое звено, сюда!
      И обратился к Стасику:
      — Иди сюда!
      Откуда ни возьмись за рукав Стасика ухватился Лёня:
      — Не ходи к нему, Стас, н€ ходи!
      — Как это не ходи? — крикнул Дима. — Вы сидите на моём ряду, а звенья по партам! Ты и Б прошлом году был в моём звене!
      — А сейчас не хочу! — ответил Лёня. — И он не хочет! — решил он за Стасика.
      — А что ты мной распоряжаешься? — возмутился Стасик.
      — Куда же вы пойдёте, куда? — продолжал кричать со сцены Дима. — В других звеньях девчонки звеньевые!
      — Лучше с девчонкой, чем с тобой! — отрезал Галчонок. — А я и нигде не буду!
      Он снова сел верхом на козла.
      Разброд в зале был полный. У Ляли Комаровой звено оказалось переполненным, а у Димы не хватало: к нему никто не хотел идти. Покраснев от обиды, Дима стоял на сцене, кусая ногти. Около него сидело человека четыре, в том числе Валерий Петренко. Володя уговаривал часть ребят из второго звена перейти к Диме. А Таисия Николаевна подожгла к Aire Смирновой и к другим девочкам из третьего звена, которые толпились около Машн Гусевой. Учительница стала что-то говорить девоч-.ам, показывая на Галкина. Девочки заволновались, laмахали руками, до Стасика донестись слова Маши Гусевой:
      — Не надо «ам его, не надо!
      Но Таисия Николаевна продолжала убеждать девочек и, наконец, подозвала Леню. Он спрыгнул с козла и приблизился к учительнице, хитровато улыбаясь.
      А Володя отделил от Лялиного звена группу ребят и повёл их на сцену к Диме.
      Стасик всё ещё колебался. Было жалко расставаться с Галчонком. Но зато Шереметьев хорошо
      учится, а Лёня Галкин тянет Стасика назад. И если они будут вместе, опять могут случиться разные ие-приятности. А Стасик теперь не просто ученик и пионер, он теперь активист в классе, значит лучше ему быть с хорошим учеником Димой Шереметьевым, которого все учителя ставят в пример.
      И Стасик примкнул к группе ребят, которых вожатый Володя вёл на сцену.
     
     
      Глава 13
      ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ
     
      Конечно, это был окончательный разрыв с Галкиным.
      Но Стасику казалось, что он поступает правильно:
      для него так лучше! Ведь он хочет, чтобы о нём всегда говорили только хорошее!
      Когда покодчили с вопросом о звеньях, Володя выбежал на середину зала и, похлопав в ладоши, объявил, что сейчас начнутся игры и танцы, а совет отряда и редколлегия соберутся на свои первые заседания, после чего всем отрядом будет решён ещё один общий вопрос.
      Сразу заиграл баян, и девочки, взявшись за руки попарно, подпрыгивая, побежали друг за другом, танцуя полечку. Таисия Николаевна стала привлекать мальчиков и сама пошла танцевать с Валерием Петренко.
      А Стасик и другие активисты отправились за Володей в соседний класс. Здесь они расселись по партам и единогласно утвердили председателем совета отряда Гену Кузеванова, а редактором газеты Эдика Зайцева. Стасик получил официальную должность художника. Постановили выпустить первый ломер газеты «Наша жизнь» на этой же неделе.
      Когда активисты вернулись в зал, там вовсю шла игра в «третий лишний». Неповоротливый Жиркомбинат с ремнём в руках изо всех сил старался догнать Кнопку — Олега Возжова, который убегал, легко и забавно приплясывая, так что его чёрные, приплюснутые на макушке волосы тоже прыгали, то поднимаясь дыбом, то опускаясь.
      — Скорее, скорее! — кричали Кнопке ребята.
      Тут Олег занял место в кругу, и побежала Эмма
      Жаркова. Жиркомбинат совсем не мог её догнать. Ои устал, запарился и, тяжело дыша, остановился. Кругом засмеялись:
      — Эх, Юдин, Юдин! Это тебе не в шахматы играть!
      А он бросил ремень и отошёл в сторону.
      — Внимание! — сказал Володя. — Садитесь, как сидели! Живо!
      Все бросились занимать места на сцене, иа скамейках, на матрацах. Усаживались долго, возбуждённые, разгорячённые игрой.
      Володя сообщил о том, что решили совет отряда и редколлегия, и добавил:
      — Перед нами одна задача: работать интересно и увлекательно. Вот я и хочу спросить у всех, чем займёмся в ближайшее время? Чего хочется больше всего на свете?
      Послышался смех: уж очень забавный вопрос — больше всего на свете! Но сразу посыпались ответы:
      — В типографию сходить, где книжки печатают!
      — На кинофабрику!
      — Лучше на шоколадную!
      — А ещё? — подзадоривал Володя. — Ещё?
      — Давайте письмо в Китай напишем!
      — Пьесу поставим!
      — Оркестр организуем!
      — Нет, нет, — крикнул Галкин, сидя на козле. — Это всё неинтересно! Неинтересно!
      Он не предлагал ничего своего, но не хотел одобрить ни одного чужого предложения. И вдруг Володя обернулся к нему:
      — А что же ты советуешь? Всё отрицать мало толку. Что сам хочешь?
      Наступила тишина. Лёня оказался в центре внимания. Все смотрели на него и ждали, я он не знал, что говорить. Но тут его взгляд упал на Стасика, и Галкин хитровато улыбнулся.
      — А я знаю, чего я хочу, — произнёс он торжественно. — Я хочу совершить путешествие!
      — Куда? — удивились ребята.
      — На Солнце!
      — Ерунда какая-то, — рассердились девочки. — Что за ерунду он выдумывает! — повернулись они к вожатому.
      Но Володя проговорил:
      — Что ж Путешествие — дело хорошее.
      — Да на Солнце невозможно, — заметил Кузеванов. — Там на поверхности шесть тысяч градусов. Ни один человек не выдержит.
      — Мы же не взаправду поедем, — возразил кто-то.
      Всё равно, зачем ерунду намечать!
      — В пустыню Сахара!
      — На Северный полюс!
      — Па дно океана!
      Снова посыпались десятки самых заманчивых предложений.
      Володя поднял руку.
      — А знаете что, — сказал он. — Давайте совершим путешествие в такое место, куда добраться сейчас ни одному человеку всё-таки невозможно!
      — Куда же? — полюбопытствовали ребята.
      Володя лукаво всех оглядел и, обменявшись улыбкой с Таисией Николаевной, ответил:
      — в будущее!
      Многие засмеялись, думая, что вожатый гоже шутит. Но тут встала Таисия Николаевна.
      — Очень хорошее предложение! — сказала она. — Вот вам, ребята, сейчас по двенадцать-тринадцать лет. А нашей Родине через два месяца исполнится сорок! Вы даже не понимаете, что это значит — сорок лет! Вам просто кажется: ох, как много! А рядом с вами есть люди, для которых сегодняшняя иаша жизнь была когда-то, сорок лет тому назад, загадочным, недосягаемым будущим. Эти люди живут сегодня и видят многое из того, о чём они могли только мечтать! А кто может предугадать, что будет дальше?
      — Ещё через сорок лет? — спросил Эдик Зайцев.
      — Хотя бы через сорок!
      — Вот заглянем вперёд и помечтаем, — вставил Володя. — Спросим учёных, что они готовят человечеству.
      — И послушаем, что говорят пожилые люди, — добавила Таисия Николаевна. — Сравним, что было и что есть.
      — В общем полетим туда, куда захочется каждому! — подхватил Володя. — Заглянем в наше завтра.
      Стасик подумал, что можно и вправду полететь! Сесть на ракету, которую специально для этого сделать! А свет в комнате погасить. И со всех сторон зажечь звёзды. И словно лестись через пространство вселенной в далёкое, неизведанное.
      Должно быть, не один Стасик так размечтался, потому что поднялся шум, каждый что-то спешил сказать соседу, поделиться своими мЫСлями.
      Подготовку к путешествию в будущее решили начать немедленно. Володя показал фанерный ящичек, похожий на почтовый, с маленьким замком и сказал, что этот ящичек они повесят в классе, чтобы каждый из ребят без всякого стеснения мог в письменной форме высказать свои пожелания: как он представляет себе будущее, в какой форме предлагает совершить путешествие и что хочет увидеть. Совет отряда разберёт все записки. Потом будет создан штаб путешествия, он определит конкретный маршрут. Словом, дел впереди уйма.
      Ребята были в восторге. Они окружили Кузева-нова и рассматривали ящичек, который оказался в его руках, будто этот ящичек уже сейчас мог перенести всех в будущее.
      — Опускаю своё предложение! — засмеялся Галкин, делая вид, словно просовывает в отверстие ящика бумажку.
      Стасик подошёл к Лене.
      — Интересно, правда?
      Но Галчонок вдруг помрачнел и ответил грубо:
      — Проваливай к своему Димке!
      И, обхватив Олега Возжова за плечи, он демонстративно повернулся к Стасику спиной.
      — Да ты что? — удивился Стасик, хотя понимал, на что обижен Лёня, и сам чувствовал, что дружба у них оборвалась и ничем её уже не восстановишь.
      Ну что же! Пусть так! Стасик поджал губы. У каждого своя дорога. Он — «паинька», а Лёня — озорник. Зато теперь он, Стасик Гроховский, будет хорошо учиться, выполнять общественные поручения, и его все будут только хвалить. Вот и сейчас он с лёгким сердцем придёт домой, расскажет маме, что его выбрали в редколлегию, и сядет готовить уроки, за которые давно не принимался с таким усердием. А завтра с рыжим Эдиком Зайцевым они обдумают первый номер стенной газеты. А потом начнут готовиться к путешествию в будущее, он внесёт предложение построить ракету и возьмётся сделать её чертёж. И всё будет хорошо, всё получилось правильно
      Но чем больше убеждал себя Стаоик, шагая по хмурой улице один-одинёшенек, тем неспокойнее становилось у него на сердце, и росло откуда-то по-явившееся сомнение: а так ли уж всё хорошо получилось у него с Леней Галкиным? Всё ли правильно?
     
     
      Глава 14
      КАЖДЫЙ ИДЁТ СВОЕЙ ДОРОГОЙ
     
      Лёня Галкин превосходно понимал, что и этот год в школе начался для него очень плохо, совсем не так, как хотелось в день переклички — помните, когда он на совесть готовил свои тетради и учебники?
      А почему всё пошло шиворот-навыворот, он сказать не мог. Дшжно быть, просто ему не везёт. Он это заметил давно.
      Вот, скажем, не всегда ребята делают домашние задания. Ну, ответит сегодня кто-нибудь по истории, а завтра её уже не учит — надеется, что учитель не станет спрашивать два раза подряд. И многих действительно не спрашивают. А если Лёня не выучит, его, как нарочно, вызовут.
      Или вот на физике Мычат потихоньку другие вслед за Геннадием Сергеевичем, и ничего. А замычал Лёня, и физик поднял его на ноги, застыдил перед всем классом.
      А на пении? Петренко потянул невпопад, и учительница только взглянула на него строго, ничего не сказав. А попробовал потянуть Лёня Галкин, ну и всё! — учительница вывела его к себе и заставила петь одного. Пол-урока солировал.
      Вообще на Леню все нападают — в школе учителя, дома мать и соседка, да и другие жильцы во дворе. Пробежал не там — и бельё на верёвке запачкал (головой, что ли?). Крикнул громко под чужими окнами — и кого-то разбудил Ну, никуда не повернись!
      А сейчас собралась над головой сплошная чёрная туча — и замечания учителей, и двойка по истории, прогул и провал с коллекцией, обман из-за прогула, и, наконец, вторая двойка сегодня — по ботанике. Варвара Самсоновна никаких объяснений слушать обычно не желает: знаешь урок — отвечай, не знаешь — садись! Ну, Лёня и сел, потому что даже двух слов не мог сказать о самом обыкновенном
      зелёном огурце. Сколько раз его ел с аппетитом и хрустом, а вот какой у огурцов период развития, да как их окучивают, да что такое придаточные корни — не задумывался ии разу! Хорошо ещё, что не спросил сегодня и Павел Степанович по алгебре — была бы третья двоечка
      А Стас Гроховский нос задрал, раззадавался: ответил по алгебре на «отлично» и чуть что обращается к Шереметьеву: «Дима, Дима!» Лёня решил с Гроховским больше не разговаривать — взял да и пересел от него на последнюю парту.
      Маша Гусева заметила:
      — Ты теперь, Галкин, в нашем звене, вот и садись в этом ряду.
      Лёня ответил:
      — Нужны вы мне!
      Но он ответил так нарочно. На самом деле ему было обидно: и не везёт во всём и Гроховский так поступил. Да и Таисия Николаевна теперь потребует к себе мать, а тогда грянет гроза из чёрной тучи, с громом и молнией!
      Поэтому, чтобы не маячить у классной руководительницы на глазах, Лёня сразу после уроков убежал домой. Что-то кричала опять Маша Гусева, но он даже не оглянулся. Он шагал и думал, что дома сейчас немедленно сядет за уроки — в конце концов пора!
      Но едва он появился в дверях, мать приказала принести угля.
      Лёня взял в кухне ведро и пошёл к сараям, которые тянулись вдоль двора под одной крышей. А когда он стал набирать уголь, к раскачивающейся от ветра двери сарая подошёл Федя Антонов, заядлый рыболов и изобретатель консервного завода. В руках он держал какую-то верёвку, накрученную на деревянный обрубок. Лёня, конечно, заинтересовался:
      — Это что?
      — Для корчажки, — объяснил Федя и предложил: — Поехали в воскресенье. Мы с дядей Сашей на рыбалку хотим.
      — Поехали, — охотно согласился Лёня, но подумал и печально добавил: — Мать не отпустит.
      Федя на это ничего не ответил, посмотрел на небо и, подражая, должно быть, своему дяде Саше, заметил:
      — Погода будет клёвая.
      Лёня тоже посмотрел на еебо и промолчал: тучи стали ещё гуще и чернее — скорее всего вообще никакой рыбалки в воскресенье у Феди с дядей не получится.
      А Федя, понаблюдав, как приятель набирает в ведро уголь, полез в карман.
      — У меня ещё складник есть. Дядя Саша подарил.
      Лёня бросил лопату, стал рассматривать новый перочинный ножик.
      — Давай меняться.
      — На что?
      Лёня задумался: вроде не на что.
      — И сапоги тебе дядя Саша подарил? — спросил он, чтобы хоть что-нибудь сказать. Сапоги у Феди были хорошие — тоже новые.
      — Ну да.
      Лёня вздохнул: вот жизнь у Федьки! Не родной дядя Саша, а так заботится о нём — и рыбалка, и сапоги, и ножик. А тут в кои-то веки уроками решил заняться, и то за углём послали!
      Лёня с яростью всадил лопату в кучу угля, но раздумал сыпать в ведро и потянулся за Фединой верёвкой.
      — Длинная?
      — Пятнадцать метров.
      — Давай проверим.
      Они принялись разматывать верёвку.
      Через весь двор донёсся сердитый возглас — должно быть, выглянувшей из подъезда Лидии Тарасовны:
      — Леони-и-ид! Куда запропал?
      — Ух! — спохватился Лёня.
      Он торопливо заполнил ведро и бегом, припадая от тяжести на одну ногу, бросился « дому.
      А в кухне, желая поскорее отделаться от ноши, заспешил и так двинул ведром о ножку стола, что уголь рассыпался по полу чёрной лентой. Соседка, стоящая у плиты, покачала головой:
      — Что же ты опять наделал, ай-ай!
      Как будто Лёня всегда рассыпает уголь!
      Эта худущая старуха с проволочными очками на носу и с неизменной папироской во рту с давних пор числится у Лени в самых непримиримых врагах. Когда-то она угощала Леню конфетами и пряниками. Встретит, спросит: «Как жизнь, товарищ Галкин?» — и сунет конфету.
      Почему она его так называла, десятилетний товарищ Галкин не задумывался, а сладости поедал с удовольствием, и отношения с соседкой в ту пору у него были прекрасные. Но постепенно они испортились. Однажды его за что-то сильно поругала мать. 0.Н вышел на кухню, а там оказалась соседка. Должио быть, она слышала разговор Лени с матерью и пристыдила его. А он заявил, чтобы она не лезла не в своё дело, и ушёл, хлопнув дверью. Мать потом дополнительно поругала его за грубость. Тогда он почувствовал к соседке неприязнь и не стал заходить в её комнату за сладостями: маленький, что ли, сосать конфетки? Он вообще старался поменьше с ней встречаться. Это было нетрудно, потому что из своей комнаты Елена Максимовна выходила редко. Обеды она почти не готовила, а всё больше пила чай, разогревая его прямо в комнате на плитке, не отрываясь от чтения. Иногда Лёня всё-таки сталкивался с нею случайно, и тогда она, словно не замечая его неприязни, по-прежнему интересовалась, что у него нового, как идёт жизнь, и лезла с разными советами, даже с выговорами.
      Вот и сейчас она потребовала, чтобы Лёня взял веник и убрал с пола просыпавшийся уголь. Лёня ухмыльнулся, думая, что Елена Максимовна шутит, но она настойчиво повторила:
      — Бери, бери! Сумел свалить, сумей убрать!
      — Да ладно вам, — отмахнулся Лёня.
      — То есть как ладно? — рассердилась она и, подбежав к тазу, сама схватила веник и стала совать Лене в руки.
      Матери в кухне не было. Лёня, конечно, не думал подметать. Он небрежно ударил по венику, и тот вывалился из рук Елены Максимовны. У старухи даже очки на лбу подпрыгнули.
      — Стыдно, товарищ Галкин! Лентяем растёшь! Бездельником! Подумай!
      Этого Лёня уже совсем не мог стерпеть.
      Нечего мне думать! — крикнул он. — И не вам учить — бездельник! Сами нигде не работаете, только книжки читаете!
      — Я? — От волнения Елена Максимовна сняла и протёрла очки.
      Лене стало с.мешно, что он так напугал старуху, и QH захохотал.
      — Вы! Вы!
      — Что здесь происходит? — раздался сзади голос.
      На пороге стояла мать. Лёня, не ответив, прошмыгнул в комнату. А в кухне обиженно, взволнованно заговорила Елена Максимовна.
      Лёня раскрыл учебник по истории, но заниматься не мог: глядя на страницу, он ждал мать. Она не замедлила явиться. Остановилась посередине комнаты, посмотрела на Леню с грустью, потом тихо произнесла с такой горечью, будто обижена была не соседка, а она сама:
      — Что же ты людей оскорбляешь? Елена Мак-оимовиа сорок лет проработала! Пенсию от государства получает персональную, заслуженный она человек, а ты непутёвый ты у меня, несуразный Эх, Леонид!
      Она опять ушла в кухню и долго не приходила, а Лёня сидел перед раскрытым учебником и припоминал события последних дней — в школе, оо Стасом и дома. Ну, почему действительно всё складывается у него так плохо? Разве хочется ему, чтоб его вечно ругали? И разве хотел он обидеть соседку? Почему же всегда не везёт именно ему, а у всех остальных, на кого ни посмотришь, жизнь вполне нормальная: и у Стаса, и у Шереметьева, и у этого Федьки.
      Или и вправду он непутёвый и несуразный, как говорит мать?
      Но что же сделать ему, чтоб стать другим, что?
     
     
      Глава 15
      НИЧЕГО СЕБЕ ДРУЗЬЯ!
     
      Весь следующий день Лёня сидел на последней парте один.
      Таисия Николаевна обратила на это внимание:
      — Галкин, ты почему оказался там?
      — Да он теперь не у меня в звене! — откликнулся Дима Шереметьев. — Он у Гусевой.
      — Я знаю, — сказала Таисия Николаевна. — Но вто не значит, что можно самовольно перескакивать с парты на парту. Сядь сейчас же на место.
      Лёня нехотя пересел к Гроховскому.
      Стас встретил Леню без особой радости — пододвинулся, но даже не взглянул. И сидели они рядом словно чужие. Должно быть, Таисия Николаевна заметила и это — несколько раз на уроке косо поглядывала на ребят, а отпуская всех домой, попросила:
      — Гроховский и Галкин, останьтесь.
      В опустевшем классе она усадила их за парту, села перед ними и спокойно предложила:
      — Ну, рассказывайте.
      — Что рассказывать? — буркнул Лёня.
      Таисия Николаевна удивилась:
      — Неужели не о чем? По-моему, о многом нужно
      — Да что там! — начал Гроховский решительно. — Конечно! Прогуляли и обманули. Я-то не хотел прогуливать. Из-за него тогда в лесу задержались. И обманывать тоже не хотел. А он болезнь придумал. И уроки не учит..
      Он торопливо перечислял всё, в чём виноват Галкин, и выходило так, будто ничего хорошего о Лене сказать нельзя и Гроховский, связавшись с Леней, пострадал абсолютно безвинно. Учительница даже спросила:
      — А сам ты нисколько не виноват?
      — Нет, почему же, — смутился Стас. — Раз мы вместе были Только теперь я больше не хочу
      — Намерен исправиться? — уточнила Таисия Николаевна. — Это похвально. А как быть с Галкиным?
      — Что с Галкиным?
      — Но ведь он твой друг! А ведёт себя плохо. Значит, и ему надо исправиться.
      — Из этого ничего на выйдет, — объявил Стас. — Он не хочет.
      Лёня с насмешкой взглянул, скривив губы.
      — Много ты знаешь, чего я хочу!
      Таисия Николаевна стремительно повернулась к нему.
      — Ведь не так, Лёня, правда? — И сразу продолжала: — Ошибся, Гроховский. Лене самому невмоготу от разных неприятностей. Лучше бы их совсем не было!
      Она словно прочитала затаённые его мысли. И, может быть, поэтому он особенно доверчиво выслушал её до конца и обычные слова о том, как надо вести себя, не показались сегодня скучной нотацией.
      А Таисия Николаевна будто пожаловалась, что в классе у них учатся не всё хорошо. Правда, она уверена, что ребята подтянутся, и Лёня Галкин тоже, во всяком случае обманывать он больше никогда никого не станет Ведь не станет?
      — Нет.
      — Вот и отлично! Я тебе верю. А в учёбе поможем. Хоть Гроховский и не надеется
      Гроховский нахмурился.
      — Да, не надеюсь. И сидеть с ним не хочу!
      — И я не хочу, — поспешил вставить Лёня.
      — Да что с вами, друзья?
      — А мы не друзья теперь, — ответил Стас.
      — Мы уже и в звеньях разных, — подтвердил Лёня.
      — Вот пусть другое звено с ним и возится! — сказал Гроховский.
      — Возится? — удивлённо переспросила Таисия Николаевна и очень внимательно посмотрела на Ста-са. — Ну что же, — проговорила она наконец. — Вашу просьбу я выполню: расскажу. Но мне очень неприятно, что у Гроховского такие мысли. Кажется, мы поторопились назвать его хорошим другом.
      — Да я, Таисия Николаевна
      — Не надо объяснений. О человеке судят по его делам. Идите.
      Выйдя из класса в пустой коридор притихшей школы, Лёня презрительно спросил:
      — Думаешь, один лучше всех? — И, оглянувшись по сторонам, стал надвигаться на Гроховского. — Не посмотрю, что паинька, — стукну!
      — Стукни попробуй!
      — А вот и стукну! — Лёня замахнулся сумкой, перекинутой на длинной верёвке через плечо, но где-то скрипнула дверь, послышались голоса, и ребята шмыгнули из коридора на лестничную площадку. Здесь Лёня всё-таки двинул Стаса сумкой — не очень сильно, просто для виду — и проскочил вниз, прыгнув сразу через несколько ступенек. Гроховский начал спускаться медленно, степенно. А Лёня промчался по
      нижнему этажу, нарочно погромче протопал по пустому вестибюлю мимо тёти Даши у вешалки и выскочил на улицу.
      Погода снова устанавливалась. Только вчера хмурилось, а с сегодняшнего утра опять очистилось от туч небо, и засияло солнце. Говорили, что пришла золотая осень. Сейчас тоже было очень тепло, хотя и наступал вечер.
      Весело насвистывая и размахивая сумкой, Лёня вприпрыжку бежал по шумной улице. Кое-где уже загорались огни.
      Разговор с учительницей Лене понравился. Самое главное, Таисия Николаевна правильно поняла, что ему хочется начать новый год по-новому!
      И ещё хорошо, что она ничего не спрашивала о матери, не грозилась её сразу вызвать. Вот Лёня исправится, и тогда не страшно будет пригласить мать в школу.
      А Лёня теперь начнёт быстро исправляться. Завтра же он возьмёт тетрадь по алгебре у Зайцева и перепишет из неё все правила, всё, что пройдено за это время. Кроме того, у него ещё не заведена тетрадь по физике, а по русскому языку — наполовину с пропусками. Он приведёт их в порядок. И сейчас, придя домой, немедленно засядет за уроки! Теперь уж обязательно!
      — Эге-ге! Галчонок! — раздался насмешливый голос сверху. — Запнёшься!
      Лёня поднял голову. На заборе, из-за которого прямо на улицу свисали тополиные ветви, сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, незнакомый мальчишка в кепке. Он курил папироску. А рядом с ним, держась обеими руками за край забора и навалившись на него грудью, высовывал голову Андрей Лядов.
      — О чём задумался? — продолжал Лядов, ухмыляясь. — Иди лучше к нам. Лезь!
      — Чего я на заборе не видел? — спросил Лёня. — Некогда мне.
      — Деловой человек! — с иронией проговорил
      незнакомый в кепке и, вынув изо рта папиросу, сплюнул.
      — А в киношку хочешь? — крикнул Лядов. — Лишний билет есть!
      — Билетов в кассе много. Были бы деньги, — ответил Лёня.
      — Денег не требуется. Приглашаю! — эффектно согнулся курильщик, в сидячем положении демонстрируя изящный поклон.
      Лёня задумался. Пойти в кино бесплатно — такое выпадало не часто. Можно сказать, исключительно редко.
      — А какая картина?
      — «Подвиг разведчика».
      — Видел я.
      — Ну и что? Мы тоже видели.
      — Была бы честь предложена! — отрезал курильщик и снова сплюнул.
      — А во сколько? — поинтересовался Лёня.
      Курильщик отогнул рукав серого пиджака и взглянул на часы. Сделал он это небрежно, всем своим видом показывая, что для него давно привычно носить часы на руке.
      — Через сорок две минуты, — сказал он.
      — Ждать долго.
      — А мы перед сеансом концерт послушаем, — заметил Лядов.
      — С мороженым, — вставил курильщик. — Я обещал.
      — Да, да, обещал, — подтвердил Лядов.
      Это было вообще сказочно! Мечта о немедленном приготовлении уроков уплывала безвозвратно. Устоять против такого счастья с кино, концертом и мороженым в придачу просто немыслимо.
      — Ладно, — согласился Лёня. — Можно
      Лядов и курильщик спрыгнули с забора, встали
      перед Леней, и курильщик протянул руку:
      — Будем знакомы! Барни!
      Должно быть, его так звали.
      Вблизи Лёня хорошо разглядел его лицо — курносое, с толстыми губами. Из-под кепки выбивался
      серый, словно запылённый, чуб. А зубы были жёлтые, наверное от курения. Говорил Барин отрывисто и тоже как-то небрежно — привык, вероятно, что каждое его слово ловится окружающими на лету. Вообще он чуточку задавался и подыгрывался под взрослого, хотя на вид ему было всего лет пятнадцать.
      — Денег — во! — хлопнул он по карману. — Сегодня на всех хватит! Двинули!
      Лядов подмигнул Лене: дескать, с нами не пропадёшь!
      И все вместе, плечом к плечу, они направились к кинотеатру.
     
     
      Глава 16
      ЗВЕНЬЯ СОБИРАЮТСЯ
     
      Результатами первого отрядного сбора Аня была довольна. Хорошо, что председателем опять избрали Гену Кузеванова. Хорошо, что звеньевой их звена осталась Маша Гусева. Аня верила, что с помощью Володи работа у них теперь пойдёт как надо.
      О Володе даже Гена Кузеванов сказал:
      — Кажется, ничего
      Гена сказал сдержанно — не хотел хвалить вожатого раньше времени. Это ясно. Но и он видел, что Володя придумывает для ребят дела поинтереснее. Например, путешествие в будущее. А однажды, придя с совета отряда, который проводился перед уроками в пионерской комнате. Маша Гусева шепнула Ане, засовывая книги в парту:
      — Поход в лес намечен. И не просто прогулка будет.
      — А что же? — спросила Аня.
      — Секрет, — засмеялась Маша. — А ещё цепочка придумана.
      — Какая цепочка?
      — Потом, — кивнула Маша на дверь, в которую уже входила Таисия Николаевна, и только добавила: — Та-исия Николаевна тоже с нами в лес пойдёт!
      Поздоровавшись с классом, Таисия Николаевна заметила:
      — Галкин, ты опять не на своём месте?
      На этот раз он сидел рядом с Андреем Лядовым.
      — Вы сами обещали рассадить нас с Грохов« ским, — поспешно сказал Лёня.
      — Хорошо, — учительница оглядела ряд, на котором находилось звено Маши Гусевой. — Сядешь с Эммой Жарковой.
      — Нет, нет, — шумно запротестовала Жаркова. — Я не буду с ним!
      — Оставь капризы, Эмма!
      — А я не хочу, — упорствовала Жаркова. — Никак не хочу!
      Неожиданно поднялась Маша.
      — Таисия Николаевна, вы вправду не садите с ней Галкина. Она сама разговаривает. Только хуже будет.
      Учительница подумала.
      — Что ж, это причина веская. В таком случае, сделаем иначе: с Эммой сядешь ты, а Галкина попросим на твоё место к Ане Смирновой.
      — Ко мне? — Тут уж растерялась Аня. — Таисия Николаевна, мы с Машей третий год сидим
      — Здорово получается! — раздался насмешливый голос Лядова. — Никому Галкин не нужен!
      — Такой, видно, хороший! — поддакнул Шереметьев.
      — Прекратите неуместные шутки! строго сказала учительница и обратилась к Ане: — Не будем спорить. Ты староста и должна понимать.
      Сзади послышались стук крышки по парте и ка-кая-то возня. Не дожидаясь дополнительных указаний, Галкин уже стоял сбоку от Маши Гусевой с сумкой в руках, молча глядя, как она собирает учебники, чтобы освободить ему место. И едва она вышла из-за парты, как он с решительным видом плюхнулся на сиденье, бросив возле себя сумку.
      — Подумаешь, не хотят! — буркнул он так, чтобы Апя услышала.
      Опустив голову, Аня покраснела. Ну, не обидно ли обернулось? Только из-за того, что ты староста и сама соблюдаешь дисциплину, сиди теперь с отъявленным озорником да ещё присматривай за ним, если он будет шуметь.
      И в классе уже шепчутся:
      — Галчонок среди девчонок!
      Галкин обернулся, погрозил кому-то незаметно от учительницы кулаком, потом, шумно заво-швшись, делая вид, будто ему всё нипочём, широко расселся, расставив локти, и нарочно толкнул Аню.
      Аня отодвинулась к самому краешку парты. А Галкин с минуту посидел тихо, но, увидев, что Таи-сия Николаевна в стороне выясняет какой-то вопрос с Валерием Петренко, опять заёрзал, полез под парту и ещё раз, как бы невзначай, уже в бок, толкнул Аню.
      Она повернула голову и увидела, что, усаживаясь, он нагло ухмыляется. Тогда она не выдержала:
      — Знаешь что? Не лезь! Сел, так сиди!
      Должно быть, она выпалила это очень решительно, потому что усмешка на лице Галкина погасла. К тому же её слова прозвучали в полной тишине: Таисия Николаевна как раз кончила беседовать с Петренко и замолчала. Возможно. Галкин подумал, что ему попадёт от учительницы, и присмирел. Но Таисия Николаевна молча прошла к своему столику, словно ничего не слышала.
      — Мы остановились с вами позавчера
      Лёня больше не задевал Аню. А она, не поворачивая головы, чувствовала, что он смотрит в её сторону, на учительницу, а может, и прямо на неё — разглядывает сбоку. Она невольно подняла руку и проверила: не загнулся ли воротничок? И опять покраснела: недоставало ещё из-за Галкина заботиться о своём виде!
      Невольно нахмурившись, она принялась слушать учительницу, но всё время отвлекалась: Маша сидела всегда тихо, будто её и не было за плечом, а этот Галкин громко сопел и беспрерывно возился так, что скрипела парта.
      Неизвестно, что он ещё выкинет на перемене.
      Но на перемене Галкин ничего не «выкинул». Он вскочил с места, позвал Лядова: «Эге-ге, Андрюшка, двинули!» — и оба исчезли.
      Зато неожиданный скандал учинила Эмма Жаркова.
      Едва Таисия Николаевна вышла, как Эмма подлетела к Маше Гусевой, разъярённо потряхивая кудрями.
      — С ней не садите! Сама разговаривает! Хуже будет! Какие нашлись хорошие!
      — Ну что ты шумишь? — прервала её Маша. — Не хотела сидеть с Галкиным, вот и не посадили.
      — Спасибочки, спасибочки! — закривлялась Эмма, приседая. — Без вас не справлюсь! Обвинили в чём попало и довольны! Спасибочки! — повторила она и вдруг завертела перед Аней растопыренными пальцами. — Вот и сиди теперь с ним, сиди!
      Фыркнув, словно кошка, она удалилась.
      — Ненормальная, — пожав плечами, спокойно проговорила Маша и добавила; — А разве я неверно сделала? С ней никак его нельзя было. Если уж всунули нам в звено, так мы не должны распускать.
      Она как будто оправдывалась за то, что теперь придётся Ане сидеть с Галкиным. Но Аня и сама понимала, что это правильно: конечно, Галкина нужно не распускать, а, наоборот, втягивать в работу звена.
      Втягивать? Но как?
      Когда после уроков Маша сказала, что их звену
      надо остаться, Галкин только присвистнул и, опять подхватив Лядова, убежал.
      Звенья собрались в одном классе, только в разных углах. Шум, конечно, стоял отчаянный, и Володя всё время утихомиривал. Он ходил от звена к звену, и голос его доносился то из одного конца класса, то из другого:
      — Потише, ребята, потише!
      В самом начале Володя заявил, что нынче пионерская работа должна кипеть в звеньях. Аня поняла, что он повторял слова Таисии Николаевны, которая однажды говорила ему об этом.
      — Вот придумайте себе дела поувлекательнее, — добавил Володя. — Да встречайтесь вместе почаще, а потом совет отряда рассудит по совести, чьё звено можно назвать лучшим.
      — Слышали? — обратилась Маша Гусева к третьему звену. — Придумывайте!
      Каждый предлагал своё. Возник такой спор, что Володе опять пришлось призывать к порядку. Но договориться так и не смогли: решили, что подумают ещё дома, а завтра скажут Маше.
      Потом бурно распределили, кто за кем должен идти по цепочке, когда отряду придётся собираться срочно, будто по тревоге. В цепочку включили и Галкина, хотя его не было. Он должен идти за Эдиком Зайцевым, а за самим Галкиным — поручили Ане Смирновой:
      — Тебе удобнее всего, — заключила Маша. — Л<[ивете близко.
      — Хорошо, — согласилась Аня.
      На следующий день она хотела сообщить об этом Галкину, но не успела: Маша Гусева первая заговорила с ним о решениях звена — по цепочке и о коллективном посещении кино.
      Только Галкин и сейчас не стал слушать.
      — Утверждаю ваше решение! — засмеялся он, перебив Машу и прихлопывая её ладонью по голове. — Ставлю печать!
      — Ну и глупо! — чуть не плача, сказала Маша.
      Тогда он взял её за плечи, повернул лицом от себя и хлопнул ещё раз по спине:
      — Вторая печать!
      — Знаеи]ь, Галкин! — возмутилась Аня. — Перестань безобразничать!
      — А ты вообще помалкивай, ябеда-беда!
      — Во-первых — начала Аня.
      — Во-вторых и в-третьих, — опять засмеялся он и побежал прочь, но остановился и крикнул: — А в кино я и без вашего звена схожу, поняли?
      — Ну что с ним делать? — спросила Маша в полном отчаянии.
      Аня не ответила. Она и сама не знала. Ясно было одно: Галкину нет никакого дела до их звена. А в прошлом году, когда звенья работали плохо, в классе всё делалось сообща, и старосте Ане Смирновой, которой учительница давала всевозможные задания, помогал даже Лёня Галкин. Да и сейчас ведь в классной-то выставке он участвовал. Надо её поскорее кончать. А то Дима Шереметьев кричал чуть не каждый день, чтобы приносили экспонаты, а теперь и не вспоминает о них
      Аня подошла к Шереметьеву, чтобы узнать, когда он доделает выставку. Но Дима неожиданно заявил:
      — Я не буду теперь!
      — Как не будешь? — удивилась Аня.
      — У меня другой работы по горло! Слышала, как вчера Володя сказал: чьё звено лучше? Вот я и хочу моё звено сделать лучшим! А что в классе — это уж твоё.
      — Как то есть моё? — ещё больше удивилась Аня.
      — Очень просто! Ты отвечаешь за класс, вот и делай! — Считая разговор законченным, Шереметьев повернулся к Петренко. — Валерка, завтра мы в зоопарк решили, пойдёшь?
      — Девочки, девочки, — звонко кричала рядом Ляля Комарова. — Давайте соберёмся по цепочке — вроде прорепетируем, как у нас получится?
      — А ты что придумала для нашего звена? — раздался Машин голос.
      Да! Ведь и сама Аня Смирнова тоже должна сейчас думать не о классных делах, а о третьем звене!
      Недаром в общем гуле, наполняющем класс перед приходом учителя, совсем потерялся призыв Эдика Зайцева — писать заметки в классную стенную газету «Наша жизнь». Эдик призывает так уже не впервые, но никто не прислушивается к его словам.
      Что же выходит? Увлёкшись звеньями, ребята забыли о классе?
      Недолго теперь от любого услышать: «Ты за класс отвечаешь, ты одна и делай!»
      — Никак, Анютка, захмурилась? — встретил дома дедуижа, приглядываясь к внучке. — Или загвоздка какая?
      Аня со вздохом призналась:
      — Загвоздка, дедушка Вот не пойму я
      — Не поймёшь? — Фёдор Семёнович сел рядом и положил на Анино плечо руку. — А ну, выкладывай.
      И, глядя на его крупную, жилистую и сухую, почти невесомую руку, даже слегка прижимаясь к ней щекой, Аня со вздохом высказала дедушке сомнение в том, правильно ли увлекаться звеньями за счёт класса, сообщила и о Шереметьеве, который заявил, что выставка его не касается, и о Галкине, которого ничем невозможно вовлечь в классную жизнь.
      Дедушка выслушал и вдруг совсем неожиданно начал говорить о гражданской войне.
      Командовал он тогда небольшим отрядиком в Сибири, ходил в кожаной куртке, весь увешанный гранатами.
      — И сабля висела? — спросила Аня.
      Оказывается, висела и сабля.
      Но дело не в этом, а в том, что был их отряд очень дружный, и однажды, когда шли серьёзные бои за один город и белые, колчаковцы, сильно оборонялись, призвал к себе дедушку командир дивизии и сказал,
      что надо ему, дедушке, сделать со своим отрядом прорыв в обороне противника.
      — «Я, — сказал комдив, — надеюсь, что вы в точности исполните мой приказ, потому что у вас боевые ребята и дружный отряд. На ваш отряд я полагаюсь со спокойным сердцем».
      И действительно, дедушка со своим отрядом совершил прорыв. Им было очень трудно, но молодцы ребята — не подкачали. Дивизия взяла город. А не выдержи дедушкин отряд на главном участке, могла бы общая победа сорваться.
      Ох, и хитрый дедушка! Когда он начал говорить, Аня не сразу поняла, зачем ему понадобилось рассказывать о том, что было в гражданскую войну. Но она слушала, не прерывая, потому что его всегда интересно слушать.
      А теперь поняла: ведь их пионерский отряд — это тоже как бы дивизия, а каждое звено — маленький отрядик, вроде дедушкиного! От каждого из них зависит общая победа. Не надо лишь забывать, как забывает Шереметьев, о главной цели — бороться за общее дело! Не надо, как он, думать только о себе!
      Вот и дедушка говорит:
      — Помнишь, Анютка, как в прошлом году он отказался помочь Птицыну?
      Да, да Значит, просто он плохой товарищ, а звеньевая работа тут ни при чём. Наоборот, маленький коллектив сплотить легче и Галкина вовлечь в звеньевую работу можно скорее. Вот Ане и нужно подумать, что они будут делать в звене
      Но что?
      — Ты не знаешь, дедушка?
      — Может, о чём-нибудь рассказать?
      «Расказать? Ну, конечно!»
      — А ты сам сможешь, дедушка? Я приглашу всех к нам домой, и ты расскажешь, ладно?
      — Что ж Можно и это: И Галкина обязательно пригласи.
      — Конечно, конечно!
      Вот как чудесно придумала Аня!
      — Правда, чудесно, дедушка?
      Он смотрит с улыбкой. И Аня тоже начинает улыбаться — смущённо Да разве она так придумала?
      Ведь это опять же совсем незаметно подстроил хитрющий дедушка.
     
     
      Глава 17
      ПРОИСШЕСТВИЕ НА БОТАНИКЕ
     
      У Варвары Самсоновны редко сидели хорошо. С момента её прихода на урок, когда она, появившись в дверях класса, застывала как монумент, прямая и строгая, и до последней секунды, когда после звонка покидала класс, унося огромные плакаты — наглядные пособия, — шум над партами не прекращался.
      Варвара Самсоновна беспрерывно делала замечания, записывала нарушителей дисциплины в журнал, но добиться полной тишины не могла. И в прошлом году больше всего жалоб на пятый «Б» поступало именно от Варвары Самсоновны.
      В этом году всё повторялось заново.
      Таисия Николаевна уже два раза сидела на уроках ботаники. Но при классной руководительнице ребята вели себя спокойно, а без неё опять начинали шуметь.
      И почему так происходило, понять было невозможно. В старших классах Варвару Самсоновну уважали. А вот с шестиклассниками она не ладила.
      Сегодня это подтвердилось ещё раз.
      Школьный день начался обычно. Аня пришла в класс за двадцать минут до начала уроков и расставила чернильницы. Дежурные принесли из кабинета биологии и повесили на доске большие картонные плакаты, на которых ярко краснела морковь, — к первому уроку класс был готов.
      Наконец раздался звонок. И только тут, встав около парты, Аня заметила, что Галкина ещё нет. С тревогой оглядываясь, она подумала: «Неужели опять пропустит?» Не было и Лядова.
      Но в самый последний миг, когда на пороге показалась Варвара Самсоновна, обгоняя её, ворвались в класс запыхавшиеся и раскрасневшиеся Галкин и Лядов. Они торопливо заняли свои места, причём Лядов шёл как-то странно, согнувшись, прижимая руки к груди.
      Варвара Самсоновна посадила класс, подошла к столу и начала урок. Всё шло нормально: то есть хотя и разговаривали, почти не слушая отвечающего у доски Возжова, но ничего из ряда вон выходящего не допускали.
      Но вдруг в углу, возле Лядова, послышалась возня, ребята и девочки начали оживлённо шушукаться, а сам Лядов, не спуская глаз с учительницы, сидел смирно, но по-прежнему держал у груди руки, как будто что-то прижимая.
      Варвара Самсоновна, конечно, навела на «Камчат-
      КС» порядок, однако через некоторое время шум возобновился.
      — Да что вы в конце концов? — крикнула Варвара Сам-соновна.
      Повернувшись к плакату с указкой в руках, она хотела приступить к объяснению новой темы.
      Вот в эту-то секунду и взлетел голубь!
      Он забился, вырываясь из рук, захлопал крыльями и рванулся к окну, но ударился грудью о стекло и полетел к противоположной стене, сизый и грузный.
      Класс оцепенел от неожиданности. Учительница тоже молча смотрела на летающую птицу. Видимо, и её ошеломила такая дерзость.
      — Говорил же ему! — услышала Аня около себя досадливый шёпот и увидела, что Галкин обеспоко-енно глядит в сторону Лядова.
      А Варвара Самсоновна не заметила, из чьих рук вылетел голубь. Иначе она сразу бы вызвала Лядова, сейчас же только спросила:
      — Кто это сделал?
      Класс молчал.
      — Кто это сделал? — угрожающе повысив тон, повторила учительница. — Я вас спрашиваю!
      И тогда поднялся Галкин:
      — Я это сделал!
      Аня с удивлением уставилась на него. И все ребята враз повернули к нему головы, недоумевая. А он стоял невозмутимо, глядя учительнице прямо в глаза.
      — Превосходно, — не разжимая зубов и прищуриваясь, заговорила Варвара Самсоновна. — Превосходно! Мы поговорим с тобой в другом месте. А сейчас — Она сделала паузу и крикнула: — Выйди из класса! — Галкин медлил, нахмурившись, и
      учительница задрожала от негодования: — Слышишь, выходи!
      По классу пробежал ропот недовольства. Сначала сдержанно, где-то в одном углу, потом громче раздалось:
      — Не он это! Не Галкин! Нечего его! Не он!
      — Прекратите! — снова крикнула учительница. Все туда хотите?
      Голубь, должно быть задремавший над дверью, испуганно вздрогнул.
      Заметив это, кое-кто не удержался от смеха.
      — Убрать птицу! — распорядилась Варвара Самсоновна.
      Несколько мальчиков бросились ловить голубя, улюлюкая и размахивая руками. Голубь повертел голово?! и полетел к окну.
      — Я жду! — снова обратилась учительница к Галкину, делая вид, будто не замечает, как мальчики, выполняя её задание «убрать птицу», откровенно балуются.
      — Пожалуйста! — буркнул Галкин и направился к двери.
      И тут опять бурно заступились за него ребята. Но Варвара Самсоновна прикрикнула на них, и Лёня вышел, а голубя, наконец, поймали и выпустили в форточку. Урок ботаники продолжался, но возбуждение, вызванное этим событием, мешало шестиклассникам сосредоточиться на такой обыкновенной штуке, как морковь. К тому же до кониа урока то из одного угла, то из другого доносились неодобрительные реплики по адресу учительницы, которая ни в чём не разобралась и наказала совсем не того, кого надо.
      Именно так, волнуясь и перебивая друг друга, объяснили происшествие и Таисии Николаевне, которая не замедлила явиться в класс на перемене, потому что Варвара Самсоновна сразу же сообщила в учительской о безобразном поведении шестого «Б». Таисии Николаевне рассказали обо всём без утайки — и о том, что голубя принёс Лядов, а не Галкин,
      и о том, что Варвара Самсоновна знает только кричать, а не разбирается, кто виноват. То, что Галкин ни при чём, видели все, и Аня видела — она так и сказала: Лёня сидел на ботанике хорошо, а почему взял на себя вину, неизвестно.
      Этот вопрос интересовал всех, но когда Таисия Николаевна свдосила у Лени, он ответил:
      — Просто Так.
      Больше от него ничего нельзя было добиться.
      — Ну, хорошо, — заключила Таисия Николаевна с иронией. — По-видимому, тут какая-то глубокая тайна.
      — Но страдать он не должен, раз не виноват! — опять напомнили ребята. — Пусть Варвара Самсоновна не придирается к нему.
      — Хорошо, — согласилась Таисия Николаевна. — Возможно, что в отношении Лени Галкина Варвара Самсоновна оказалась не права. Но ведь она совершенно правильно возмутилась самим фактом: голубь-то на уроке всё-таки появился! И если уж вы так боретесь за справедливость, то почему не возмущае-тесь тем, что в вашем классе произошёл подобный случай? Или этот вопрос вас уже не касается?
      Аня подумала, что в самом деле, обидевшись на Варвару Самсоновну, они забыли о вине Лядова, а Таисия Николаевна, как всегда, подходит всесторонне. Конечно, теперь классная руководительница примется за озорника. Но Таисия Николаевна сказала, что перемена на исходе, надо успокоиться и заниматься очередными уроками.
      — А после пятого урока, — завершила она, — прошу не расходиться.
      Ребята поняли, что разговор о Лядове будет продолжен после уроков, на классном часе. Естественно, что в течение всего дня не прекращались горячие споры. На большой перемене шестиклассники видели, как Лядов и Галкин долго говорили между собой. Кое-кто попытался ещё выспрашивать Галкина, почему он решил взять на себя лядовскую вину, но Галкин всех отогнал:
      — Моё дело!
      — Глубокая тайна! — насмешливо проговорил Гроховский, вспомнив, должно быть, слова Таисии Николаевны.
      — Смотри, как бы я твои тайны не раскрыл! — пригрозил Лёня и повернулся к Зайцеву:
      — Дай мне тетрадь по алгебре до завтра. Хочу переписать, что в классе делали, а то у меня вот — Он с усмешкой взмахнул почти чистой тетрадкой. — Не заведена ещё.
      — Возьми, — протянул Эдик. — Только не задерживай.
      — Сказал, до завтра!
      Аня подумала, что, может быть, у Галкина нет какой-нибудь и другой тетради, и предложила:
      — По геометрии надо?
      Но он обрезал:
      — А ты не подлизывайся! Я ещё за старое тебе наподдать могу!
      Аня вспыхнула. Да сколько же времени будет она расплачиваться за то, в чём совершенно не виновата? Из-за какого-то нелепого недоразумения Галкин до сих пор не желает с ней даже разговаривать!
      — Вот и не за что поддавать! — воскликнула она. — Если хочешь знать — я на тебя никогда и не ябедничала!
      Он недоверчиво покосился:
      — А кто же?
      — Это другой вопрос! Только не я. Я, если понадобится, по закоулкам скрываться не буду, а приду к вам прямо и всё твоей матери выскажу!
      — Ну, ну, — предостерёг Галкин, видно опасаясь, как бы она в самом деле не надумала прийти к ним и всё высказать. И, помолчав, добавил: — Ладно уж, не бойся, не наподдам.
      — А я и не боюсь! — ответила Аня.
      Он ещё раз покосился, но уже не сердито, а с добродушным любопытством:
      — Ишь ты, какая храбрая!
     
     
      Глава 18
      КТО ВИНОВАТ?
     
      Едва прозвенел звонок на шестой урок, ребята расселись на своих местах, ожидая Таисию Никола-сену. Они были уверены, что классная руководительница продолжит разговор о происшествии на ботанике.
      Действительно, она начала с вопроса о голубе.
      Она пришла в класс вместе с Володей. Вожатый сел на последнюю парту, а учительница встала у столика, вынула из портфеля тетрадку с коричневыми корочками и спросила:
      — Ну-с, кого же нам всё-таки винить за сегодняшний случай на ботанике? Кто в конце концов виноват?
      Выражая общее мнение, негромко ответил Зайцев:
      — Лядов виноват.
      — Лядов, — повторила учительница.
      — Ну да! Он принёс голубя, — осмелев, погромче сказал Зайцев.
      — И всегда шумит на уроках, — добавила Ляля Комарова.
      — И убегал сколько раз!
      — Так, — ответила Таисия Николаевна. — Значит, судя по вашим репликам, вам не нравится, как Лядов ведёт себя?
      — А что хорошего? — послышались голоса. — Ясно!
      — Почему же вы не спросите, как он додумался сделать то, что сделал сегодня?
      — Да разве скажет!
      — А вы попробуйте!
      — Говори, Лядов! — через весь класс крикнул Кузеванов.
      — Встань хоть! Тебя спрашивают! — опять раздались голоса.
      Лядов лениво встал.
      — Что говорить-то?
      и отвернулся к окну.
      — Сюда гляди, сюда — потребовала Ляля Комарова. — Сумел сделать, умей и отвечать!
      — Вот еше пристали! — усмехнулся Лядов.
      — Пристали? — подскочила Ляля. — Да он издевается, Таисия Николаевна! Его как человека просят
      Со всех сторон прорвалось возмущение:
      — Не понимает он по-человечески!
      — Всем учителям грубит
      — И девочек за косы
      — Распоясался! Давно приструнить пора!
      Нахохлившись, Лядов оглядел разбушевавшийся
      класс. Он ещё пытался делать вид, будто ребячий напор его мало волнует, но узкие глазки забегали растерянно и ядовитая усмешка сменилась жалкой гримасой. Всегда самоуверенно-наглый, он теперь показался Ане испуганным и бессильным повредить классу. Должно быть, эту силу перед Лядовым почувствовали многие, потому что, постепенно успокаиваясь, продолжали строго глядеть на него, и он стоял перед всеми словно обезоруженный.
      А учительница, помолчав, спросила:
      — Видишь, Лядов? Такой, как сейчас, ты ни у кого сочувствия не вызываешь!
      Раздался чей-то голос:
      — Пусть всё-таки скажет, почему голубя притащил?
      — А я хотела бы, — заметила Таисия Николаевна, — задать теперь этот вопрос всем!
      — Да откуда мы знаем? — удивились ребята. — Мало ли для чего понадобился ему голубь!
      — Дело не в голубе, — возразила Таисия Николаевна.
      И заговорила о том, что Лядов с одинаковым успехом мог принести в класс любую птицу, любого зверя. Он решился на такой поступок потому, что жить в классе ему очень привольно. Бог сейчас впервые ребята потребовали от него отчёта («Да и то по моей указке», — добавила Таисия Николаевна), а до сих пор он вообще творил всё, что хотел, и никто ему ничего не говорил, все мирились с его поведением, и он привык быть безнаказанным. Разве сегодняшний случай на ботанике исключение?
      Аня сидела, не шевелясь, не глядя на учительницу. Было стыдно смотреть на Таисию Николаевну. Ведь н самом деле, сегодняшний случай на ботанике совсем не исключение. Конечно, не каждый день порхает по классу живой голубь. Но разве лучше, когда поминутно взлетают бумажные?
      — А как вы учитесь? — продолжала Таисия Николаевна. — Я подвела итог вашей успеваемости за две недели и ужаснулась: в классе восемнадцать двоечников!
      Аня тоже Зжаснулась: восемнадцать!
      Почти каждый день на уроках то один, то другой ученик получал плохую отметку. Но в общей массе отметок, где были и четвёрки и пятёрки, двойки не казались такими страшными. И вдруг — восемнадцать неуспевающих! Это из тридцати-то семи человек! Другими словами, каждый второй ученик — двоечник. Хоть по одной двойке, да имеет! А есть ещё и такие, например Галкин или опять же этот Лядов, у которых и по две двойки!
      — Это сплошной позор! — потрясла Таисия Николаевна коричневой тетрадкой, и белые странички зашелестели, словно тоже укоряюще зашептали: «По-чор! Позор!» — Не знаю, как и разговаривать теперь с вашими родителями. Решила созвать родительское собрание, но ведь с такими показателями только краснеть за вас!
      — И особенно за пионеров! — воскликнул Володя.
      Он поднялся с последней парты, прошёл к преподавательскому столику и тоже начал говорить, заявив, что крайне удивлён, почему шестиклассники не .ладят с Варварой Самсоновной.
      — Не понимаю! У нас она одна из лучших преподавателей, а вы Лучше бы не шумели на уроках попусту, а узнали как следует, что за человек. Не младенцы, могли бы до этого додуматься и сами. А теперь, как видно, придётся мне знакомить вас с Варварой Самсоновной
      Аня не поняла, как можно знакомить их с учительницей, которую они знают второй год. Но Володя уже сел на место, и снова заговорила Таисия Николаевна:
      — Мы затеяли с вами много хороших дел, но всему грош цена, если забывать о главном. Звеньям-то надо заботиться об учёбе!
      — А Лядов не пионер! — выкрикнул Шереметьев.
      — Ну так возьми его в своё звено!
      — Из-за него первого места никогда не завоюешь!
      — Вот как ты рассуждаешь! — подхватила учительница, повернувшись к Диме. — А что, если и я приду к директору и скажу: «Хочу занять первое место с шестым «Б» по школе, только без отстающих — с ними не завоюешь!» Думаю, директор спросит: «А вы, Таисия Николаевна, попробовали сделать класс хорошим с этими учениками?» Что я отвечу? Пусть, мол, с теми, кто похуже, другие возятся? Один наш ученик так и сказал: «Возятся!» А ведь это не по-товарищески! И коллектив существует не только для развлечений. Вот и давайте вместе решать, чтоб в нашем классе не повторялись истории вроде сегодняшней на ботанике. Кто хочет взять слово?
      Вот как повернула Таисия Николаевна! Ребята ждали разговора о Лядове, приготовились слушать, как учительница будет его распекать, а стали обсуждать свои классные дела и советоваться, как поскорее избавиться от всего плохого. И Ляля Комарова согласилась, чтобы Лядова прикрепили к её звену, а Кузеванов пообещал срочно написать заметку в стенгазету о планах отряда, и кто-то предложил исправить до родительского собрания все двойки.
      — Ну, все не все, — заметила Таисия Николаевна, — а частично могли бы. Я знаю, многих из вас эти двойки мучают и вы готовы стараться.
      Аня взглянула на Галкина: «Он старается». Ей почему-то показалось, что Таисия Николаевна намекнула именно на него. А когда руководительница потребовала вынуть дневники и записать в них о родительском собрании и Лёня тоже тщательно записал продиктованный Таисией Николаевной текст, Аня гпова подумала: «Да, он старается!» И ей захотелось моговорить с Галкиным откровенно, чтоб он на неё оольше не сердился, расспросить, не нужна ли ему псе-таки какая-нибудь тетрадь, помочь ему поскорее ..сбавиться от двоек. Поэтому сразу, как только Таи-ия Николаевна объявила, что можно идти, Аня крикнула:
      — Лёня!
      Он уже направился к двери, перекинув через плечо сумку, но обернулся и остановился.
      Но тут Аню позвала Таисия Николаевна. Галкин не стал ждать и выбежал из класса. Досадуя, что так неудачно всё сложилось, Аня подошла к учительнице, около которой толпились девочки. Таисия Николаевна говорила о выставке: хорошо бы закончить её к родительскому собранию. Аня поспешно закивала: да, да, она всё сделает! Было очень уместно сказать сейчас о Шереметьеве, чтобы руководительница заставила его помогать Ане, но это затянуло бы разговор А если не задерживаться, то, пожалуй, можно догнать Галкина!
      И, заверив руководительницу что она inrlaeT Аня стремительно выскочила из класса.
      Она увидела Галкина на лестничной площадке игорого этажа. Он стоял, навалившись грудью на сумку, лежащую на перилах, и смотрел вверх, как пудто специально ждал Аню.
      — Лёня! — крикнула она, подбегая.
      — Ну, чего тебе? — спросил он, не двигаясь и не меняя позы.
      — Вот ты ты не был, когда мы звеном собирались, — начала она торопливо, с трудом переводя дыхание. — А мы по цепочке будем. Чтоб собираться быстрее. За мной Маша, а я за тобой, и ты к Зайцеву. Ты уж не подводи.
      — Чего не подводи?
      — Звено не подводи! И весь класс. Видишь, как плохо у нас. Надо исправлять
      Неожиданно выпрямившись и глядя куда-то поверх Аниной головы, Галкин закричал:
      — Эге-ге!
      По лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, катился Лядов.
      — Ого-го!
      Лёня поднял сумку на вытянутой руке.
      — Двинули! — и беспечно махнул Ане. — Ладно, не подведу!
      Аня проводила ребят взглядом, полным недоумения и обиды. Словно кто-то обманул её в лучших ожиданиях. Так спешила! Так догоняла Галкина! Поверила, что с ним можно обо всём поговорить. И никогда, ни на одну секунду не позволяла себе даже мысленно сравнивать его с Лядовым. Что Лядов? Второгодник. Не пионер. Не желает учиться. А Лёня совсем другой. Уже старается. И, как все в их классе, скоро исправится! Так думала она, так размечталась, а сам Галкин Он убегал сейчас всё-таки с этим Лядовым и ждал здесь на лестнице не её, не Аню, а именно Лядова.
      Что же связывало этих ребят, что скрепляло столь прочно? Неужели на самом деле какая-то непостижимая, нераскрытая тайна?
     
     
      Глава 19
      ВОТ ТАК ХАРАКТЕР!
     
      — Обрабатывала? — с усмешкой спросил Лядов, кивая назад, туда, где на лестнице, за углом коридора, осталась Смирнова.
      — Да ну, — неопределённо ответил Лёня.
      — А меня Комариха подцепила! Еле отбрыкался. Ты, говорит, теперь в нашем звене. Нужны они мне — шефы! — Андрюшка даже сплюнул, выходя из школы.
      И вдруг, заложив руки за спину, выпячивая грудь,
      пнхо отбил на сером пятнистом граните крыльца чечётку.
      Подсыхает в саду ветка.
      Люблю милку — вижу редко, —
      пропел он и, засмеявшись, обхватил Леню за шею, потянул к себе.
      Лёня вывернулся и толкнул Лядова с крыльца, Л сам сбежал по ступенькам. Лядов кинулся вдогонку. И до забора, за которым был вырыт глубокий котлован, оба мчались во весь дух, чуть не сшибая г ног прохожих.
      У забора остановились, тяжело дыша.
      — Пошли на экскаватор, — предложил Лёня.
      Вчера после уроков они с ребятами проникли через
      щель забора на территорию строительства. Рабочих там не оказалось, а на дне котлована безжизненной тушей громоздился мощный экскаватор. Ребята облепили его, как муравьи. Кнопка бегал по гусеницам, толстый Юдин зачем-то полез в ковщ а Петренко забрался в кабину и пытался сдвинуть рычаги.
      Одним словом, все очень старательно изучали строительную технику, пока не спохватился старик сторож, засидевшийся где-то в помещении. Он решительно погнал ребят, потрясая над головой ружьём, но ребята, конечно, не испугались и убежали со смехом.
      Ойчас Лспе захотелось снова пробраться на экскаватор — вчера ему не удалось, как Валерке, посидеть в кабине и пощупать рычаги.
      Но Лядов не согласился:
      — Ну его! Лучше скорее ко мне, а потом в кино.
      В кино сегодня Лёня не собирался, а к Лядову
      условились идти вместе, когда на большой перемене говорили о голубе. Андрюшку волновал вопрос, найдёт ли Сизый, выпущенный Кнопкой в форточку, дорогу домой.
      Лёня знал, что экскаватор Лядова тоже привлекает, но Лядов устоял, не захотел менять первоначального решения — поскорее попасть к себе. А вот он, Лёня, всегда готов всё перевернуть и увлечься новым!
      А что, если взять да начать теперь тоже выдерживать характер? Решил переписать сегодня зайцев-скую тетрадку по алгебре — значит, точка! Заглянет на мииутку к Андрюшке, удостоверится, что Сизый на месте и — точка! Правда, кинокартина, наверное, захватываюш.ая — «В логове тигра». Да и билеты опять за счёт Барина.
      Лядов уже три раза водил Леню в кино без Барина, но за его счёт и хвастался, хлопая ладошкой по карману: «Барин добрый, грошей не жалеет!» Лёня поинтересовался, откуда у Барина столько денег, и получил ответ, что работёнка у него подходящая. А какая работёнка, Андрюшка не объяснил, только подмигнул.
      — А где он сейчас? — спросил Лёня. — Вроде исчез куда-то.
      — Вот именно! — подтвердил Андрюшка. — Уехал! В солнечный Ташкент!
      — А зачем?
      Лядов засмеялся.
      — За галушками!
      Удивительный он всё-таки человек! Лишнего слова от него не добьёшься! Вот и сейчас ещё не удалось обмолвиться о происшествии на ботанике. Все ребята Лене покоя не давали, выпытывали, почему он хотел взять на себя Андрюшкину вину, а сам Андрюшка даже не полюбопытствовал, как будто Лёня всю жизнь только то и делал, что за него заступался.
      Вообще Лядов всегда не то равнодушный, не то сонный, даже не поймёшь. Идёт рядом, низко надвинув на глаза кепку, и ноги едва передвигает, а когда говорит, губы у него почти не шевелятся.
      Лишь изредка на него находит «бурный восторг», как сейчас на крыльце школы, отпляшет вдруг или пропоёт частушку, услышанную от пьяного отца, и опять замолчит, затихнет, будто выключат его. Только один раз, позавчера, когда Лядов, приведя Леню к себе, взобрался на крышу и стал гонять голубей, увидел его Лёня как бы ожившим: Андрюшка преобразился, сделался ловким, подвижным, исчез-
      ли и лень и равнодушие, (возбуждённо загорелись глаза.
      Впрочем, и тут Лёня не дождался от него ни слова. Лядов лишь бормотал что-то под нос, подмур-лыкивал голубям, а с Леней молчал.
      Со Стасом было наоборот — Стас болтал без передышки. то о сыщике Джемсе Джонсоне, то о мерцающих звёздах — переспорить его и не думай, язык устанет, а вот с Андрюшкой другая беда — тащи каждое слово клещами. Так, пожалуй, скоро и сам говорить разучишься!
      Не желая больше молчать, Лёня начал:
      — В гости теперь учителку жди.
      Лядов кивнул.
      — Угу. — А пройдя несколько шагов, добаъил: — Была уже.
      Вот здорово! И об этом молчал!
      — Когда?
      — Дней пять. Полвечера просидела. С отцом да с матерью.
      — А ты?
      — Ну и я.
      . — Ругала?
      — Нет. — Лядов усмехнулся. — Изучала,
      Лёня подумал.
      — Теперь ругать придёт.
      Лядов опять кивнул:
      — Угу.
      Будто речь не про него! Лёня переменил тему.
      — Слушай, Андрюшка! А если Сизый не нашёл дорогу?
      — Что поделаешь
      — А то и поделаешь! — заспорил Лёня. — Не надо брать было!
      — Не тарахти!
      Вот и весь разговор! После этого до самого лядов-ского дома Лёня тоже молчал.
      «Дом» у Лядова — одно название: прилепилась в глубине двора к двухэтажному корпусу белёная мазанка-развалюшка с прогнившей крышей и скособочившимися оконцами. На крышу ведёт шаткая лесен-
      ка, и через щелистую дверцу на крыше можно попасть в Андрюшкино царство — на голубятню, где в полумраке на насесте перебирают пёрышки и воркуют двенадцать голубочков — самых разных: и снежно-белых и рыжеватых. Места здесь мало, повернуться негде, не то что у Стаса на чердаке, где можно хоть два класса поселить. И всё здесь какое-то ветхое, тёмное, гнилое — поскрипывает, качается, ветром продувается.
      Лене не нравится долго задерживаться на голубятне. Он и сейчас поскорее выбрался на крышу, на маленькую площадку у лесенки. Стоя на этой площадке, Лядов и гоняет голубей шестом.
      Сверху хорошо видны крыши соседних маленьких домиков, квадратные чистенькие дворы, даже кусочек тихой улочки с засыхающей травой по краям дороги. И небо, чистое, глубокое, кажется отсюда ещё более просторным.
      Гулко захлопали, взлетая в чистую синеву, выпускаемые Лядовым голуби. Среди них не было Сизого, но он и не мог попасть в закрытую голубятню. Лядов нарочно поднимал сейчас всю стаю в воздух, чтобы умные птицы разыскали и привлекли затерявшегося товарища.
      Запрокинув голову, Лёня следил, как плавно кружится над ним дружная голубиная семья. Голуби вздымались всё выше и выше и вдруг, будто отметённые невидимой струёй в вышине, стремительно полетели в сторону.
      — Мирово! — обрадовался Лядов, тоже задирая голову и всё ещё не выпуская из рук шеста.
      В этот миг снизу раздался мужской окрик:
      — Андрюха, щенок! Опять там! Слазь немедля!
      Во дворе стоял Андрюшкин отец — лохматый
      и хмурый, грязный, в чёрной рубахе навыпуск. Он грозил сыну кулаком и пошатывался, нетвёрдо переступая ногами, обутыми в старые подшитые валенки.
      — Слазь, говорю, а не то!..
      Он сделал шаг, направляясь к лесенке, но споткнулся и чуть не упал, смешно взмахнув рукой, словно подгребая под себя воздух,
      Лядов поспешно сунyл Лене шест.
      — Ещё сюда поле-.«т! Один раз всю клетушку разнёс. Сейчас, сейчас! — закричал он и, чтобы не попасть прямо в руки отца, уже стоящего у лесенки, полз на землю сбоку о заборчику и скрылся в двери. Отец, что-то бормоча, направился следом.
      Лёня уже знал, что у Лядова такой отец — пьяница и скандалист. Когда позавчера Андрюшка впервые привёл к себе Леню и на минутку они вместе вошли внутрь избёнки, Лёня поразился, до чего бедно Лядовы живут — голый стол, старые табуретки, вместо буфета какой-то ничем не покрытый ящик с кривыми дверцами. Андрюшкина мать, худая, бледная женщина в залатанной кофте, стояла у плиты, а в углу, прямо поверх синего ворсистого одеяла, в сапогах и в рваной телогрейке лежал Андрюшкин отец. Он мутными глазами посмотрел на вошедших, промычал что-то непо-
      нятное и со всего размаха ударил кулаком по кровати.
      — Показывай отметки, щенок! — Заскрипев кроватью, он тяжело сел, спустив ноги на пол и уткнувшись взглядом перед собой. — Показывай, проверять буду! Показывай, как она велела!
      Только сейчас, вспоминая об этом, Лёня понял, что Андрюшкин отец взялся следить за учёбой сына именно после посещения их семьи Таисией Николаевной. Наверное, и сейчас он прогнал Андрющку, чтобы тот поменьше болтался на крыше с голубями, а лучше больше сидел над учебниками!
      Но разве так заставишь? Сам не работает, пропил всё — надеть нечего, и в доме хоть шаром покати, а к Андрюшке пристаёт, требует, чтоб хорошо вёл себя, и даже дерётся. Лядов сказал, что отец пускает в ход кулаки и бьёт чем попало, побил всю посуду, теперь етеклянную и не держат.
      Вот почему Лёня и хотел скрыть сегодня на ботанике Андрюшкину вину: ну, поругала бы Леню мать — так или иначе придётся за всё расплачиваться, — переживёт как-нибудь! А когда бьют, это совсем другое.
      И Лене захотелось уберечь Лядова от жестокой отцовской расправы — всё-таки Андрюшка неплохой парень: в кино водил уже и без Барина.
      Снизу, из дому, донеслись крики и стук, словно упало что-то тяжёлое. Потом хлопнула дверь — крики на секунду усилились и снова сделались глухими.
      Заскрипела лесенка. Андрюшкина взъерошенная голова показалась над крышей. Взобравшись на площадку, Андрюшка взял у Лени шест и стал вглядываться в небо. Он был весь красный и тяжело дышал.
      — Что? — спросил Лёня.
      Лядов не ответил, а замахал вдруг руками, вздымая шест:
      — Ур-ра!
      Возвращалась к родному месту голубиная стая, и острые глаза хозяина различили среди птиц знакомый серый комочек.
      Положив шест, чтобы не отпугивать больше голубков, Андрюшка стал ждать, когда они, покружившись, опустятся. Некоторые залетали сразу в открытую дверь на чердак.
      — Вот он, вот, — обрадованно заговорил Лядов, ловя Сизого. — Привели!
      Сизый, будто соскучившись, сам дался Андрюшке в руки, и Андрюшка начал гладить его по спине, приговаривая:
      — Ур. ур, ур!
      Лёня тоже погладил Сизого — голубь был тёплый и упругий, плотный, шелковистый на ощупь. Он всё время крутил головой, словно попеременно оглядывал склонившихся над ним ребят.
      Лядов неожиданно сказал:
      — Опять разбушевался. Табуретку бросил в меня.
      Лёня понял, что речь идёт об отце, и заметил:
      — Теперь ещё про сегодняшнее узнает.
      Лядов нахмурился. И, должно быть, именно сейчас впервые он догадался, почему Лёня взял на себя его вину. Он посмотрел на Леню и подтолкнул Сизого:
      — На! Бери насовсем!
      Лёня заулыбался. Насовсем? Красивый голубок Только куда его? Держать негде: мать разве допустит в комнате?
      Вздохнув, Лёня сожа трнием рррпул подарок.
      — Не надо
      Лядов без всякой связи проговорил:
      — А я убегу.
      — Убежишь? Куда?
      Но это, видимо, было ещё неясно для самого Лядова. Он не ответил и только кивнул Лене и так же внезапно, как на крыльце школы, когда отбил чечётку и пропел частушку, закричал весело, залихватски:
      — А ну, развернись!
      И, свистя, запустил голубя в небо.
      — Лети, Сизый!
      Лёня схватил шест и тоже начал гонять голубей.
      Птицы, пробегая по крыше, снимались с места и опять кружились над головой, и, глядя на них, казалось, что сам летишь ввысь, а под тобой всё плывёт: и крыша, и земля, и люди — ребятишки во дворах и редкие прохожие на тротуарах. И тоже хотелось, не умолкая, кричать во всё горло:
      — Лети, Сизый!
      Андрюшка рядом прыгал, как заяц, взбирался до самого верха крыши, зацепившись одной рукой за конёк дома, махал кепкой, спрыгивал назад и снова взлетал. Он, должно быть, забыл обо всех неприятностях, упиваясь несказанным возбуждением, и Лене становилось с ним вдвойне хорошо и радостно.
      Поэтому, когда измученный, усталый, но довольный Лядов, не утратив ещё задора, снова позвал в кино, Лёня уже не отказался. И даже когда они шли по улице, Лёня всё ещё находился в состоянии азартного опьянения воздухом и простором, был полон ощущения собственного головокружительного полёта, который только что совершил вместе с голубями. И каждая фраза немногословного Андрюшки, каждый жест, каждый подчас неопределённый намёк приобретали теперь для Лени особый смысл, особое значение.
      Безотчётно верилось, что в дружбе с Лядовым впереди ещё много разных неиспытанных удовольствий.
      Ни о чём не размышляя, Лёня плечом к плечу с Андрюшкой шёл к новой радости, заранее переживая восторг от кинокартины и ощущая во рту прохладу от сладкого мороженого.
      На вечерний сеанс ребят не хотели пускать, но Лядов не растерялся, и они ухитрились проскочить на балкон. Сидя там в душной темноте, увлечённые событиями на экране, они энергично жевали шоколадные конфеты, поочерёдно засовывая руку в бумажный кулёчек, лежащий на коленях у Лядова.
      И даже когда вышли из кино, на улицах, залитых электрическими огнями, Леню не покидало чувство уверенности в том, что с Лядовым нигде не пропадёшь и никогда не заскучаешь.
      Только расставшись с ним и приближаясь к дому, Лёня ощутил беспокойство. Вот так выдержал характер! Время позднее, мать заждалась, зайцев-ская тетрадка валяется в сумке — сегодня переписывать её уже не придётся, а завтра до уроков снова надо к Андрюшке. Значит, и заданные на дом Павлом Степановичем примеры тоже решить не удастся. А тут ещё запись о родительском собрании. Конечно, показывать её матери Лёня не собирался. Не хватает ещё, чтобы он собственноручно привёл мать в школу, а она узнает про всё, что у него накопилось Нет уж, извините, как-нибудь обойдётся!
      И в самом деле, на этот раз опять обошлось. Матери дома не оказалось. В записке она сообщала, что у неё сегодня работа.
      Вот и замечательно! А когда она придёт, Лёня будет уже спать.
      Лёня съел всё, что было оставлено на столе под полотенцем, и улёгся пораньше.
      Утром мать разбудила его перед уходом. Как всегда, она очень торопилась. Из-за какого-то дневника Лёня не стал её задерживать, а едва она ушла, помчался к Андрюшке.
      И опять они самозабвенно гоняли голубей и до-: говорились вечером снова пойти в кино. Когда же наступило время собираться в школу, Лядов вдруг заявил:
      — А я сегодня не пойду, давай и ты, а?
      Лёня помолчал. Это уже не входило в его планы. Уроки не сделать ещё туда-сюда, может, и не спросят. А вот прогуливать
      — Я в школу! — твёрдо ответил он.
      — Ну, как знаешь, — равнодушно отозвался Андрюшка.
      И Лёня пошёл в школу один — с невыученными уроками, непереписанной зайцевской тетрадкой по алгебре и не подписанным матерью дневником.
      А у школьного крыльца самая первая встретилась ему Кто бы вы думали?.. Ну, конечно, Аня Смирнова!
     
     
      Глава 20
      «ХОЗЯЙКА КЛАССА» ДЕЙСТВУЕТ
     
      Она подошла к школе одновременно с Леней и сказала:
      — Здравствуй.
      Он кивнул.
      Молча рядом поднялись по ступенькам крыльца.
      — Ты решил последний пример? — вдруг спросила Смирнова. — Очень трудный оказался.
      Лёня неопределённо ответил:
      — Да ну
      Смирнова остановилась, взглянув удивлённо:
      — Решил? Справился?
      — Ну вот
      Он опять ответил так, что нельзя было разобрать: то ли справился, то ли совсем не решал.
      Странно получается у Лени: он почему-то никому не отвечает толком! Ане сейчас про примеры не мог сказать ничего хорошего, а Лядову вчера не хотелось говорить про Смирнову ничего плохого. «Обрабатывала она тебя?» — спросил про неё с усмешкой Лядов. В конце концов зря она не привязывается! И ябедничала тоже не она. И если сегодня Андрюшка подговаривал пропустить школу, то она, наоборот, спрашивает про учёбу. Лёня же и сам хочет учиться. Значит, она спрашивает про то, что нужно. Но ответить ей нечего.
      Поневоле ниже наклонишь голову, проскакивая в дверь и убегая вперёд по коридору.
      Однако и в классе она всё время перед глазами.
      Когда председатель совета отряда объявил, что поход в лес завтра обязательно состоится и что собираться надо в школу к двенадцати часам, Смирнова обратилась к третьему звену:
      — Давайте, ребята, без опоздания, чтоб лучше всех звеньев собраться!
      Её предложение одобрили, и Маша Гусева повернулась к Лене:
      — Ты, Галкин, тоже не подведи.
      — Вот ещё, — буркнул он, а сам незаметно посмотрел на Аньку: ведь и эти слова её — на лестнице она вчера так и просила: «Не подводи!» Но сейчас она промолчала, неподвижно уселась и приготовилась слушать учительницу истории.
      На уроках Смирнова сидит очень тихо. Только ресницами хлопает — вверх-вниз, вверх-вниз. И ещё иногда что-то шепчет, как будто вслед за учителем отдельные слова повторяет. Белый воротничок у неё всегда такой наглаженный! Дырочки на нём блестящей шёлковой ниткой обшиты. А пальцы как от мороза покрасневшие. Пишет с нажимом. И тетрадки чистые, обёрнутые синей бумагой, с белой наклейкой посередине.
      В общем хочешь не хочешь, но всё разглядишь, если каждый день приходится смотреть на учителей, сидя к ней вполоборота.
      Закусив губу, Лёня отвёл взгляд в сторону. Маргарита Никандровна как раз принялась объяснять новый материал. Галкина она сегодня не спросила — значит, история «проехала». Но Лене не хотелось позориться и на математике, особенно из-за какого-то последнего примера, которым так интересовалась Смирнова. Лёня оглядел ребят: у кого бы списать?
      И на ближайшей перемене, согнувшись над подоконником в коридорр, торопясь и озираясь, он перс писал домашнюю работу из тетрадки толстого Жир-комбината. Последнего примера Юдин тоже не решил, юлжно быть, на самом деле пример попался трудный.
      Так «проехала» и математика. СмиУнова ничего не заметила, а последний пример вообще никто, кроме Кузеванова и Комаровой, не решил, и Павел Степанович объяснил его у доски.
      Короче, уроки прошли благополучно.
      А вот с дневником не повезло.
      Таисия Николаевна, проведя свой урок, задержала класс и, попросив выложить раскрытые дневники на парты, проверила родительские подписи.
      у нескольких учеников подписей в дневниках не оказалось.
      Правда, кое-кто заявил, что просто «забыл», и Таисия Николаевна поверила, только посоветовала больше не забывать, а вот троим, в том числе и Лене, сказала так:
      — Ну, а у вас, друзья, «забывчивость», по-моему, иного порядка? Не находите?
      Тогда Лёня встал и объяснил, что он и не говорит, будто забыл. Он просто не сумел показать дневник матери, потому что не мог с ней встретиться: вечером она пришла, когда он уже спал, а утром ушла, когда он всё ещё спал. Это была почти правда. Таисия Николаевна улыбнулась со вздохом:
      — Безвыходное положение. Придётся помочь. Аня, помоги, пожалуйста, Галкину встретиться с его мамой, а то она так и не узнает никогда, что у нас в понедельник собрание.
      Хуже не могло быть! И ведь, как назло, опять на его беду навязывается Анька! Нет! Без неё не удаётся и шагу ступить: не в одном, так в другом! Теперь, конечно, вообще всё пропало: сегодня же она известит мать о собрании, и рухнут все надежды избежать домашнего скандала! Ну что ж, чему быть, того не миновать!
      Когда Таисия Николаевна отпустила класс на перемену, Лёня встал и нарочно небрежным тоном бросил Смирновой:
      — Учти! Моя мать поздно приходит.
      И услышал ответ:
      — А ты ей сам скажешь.
      — Я?
      Он взглянул на Аню, уже не скрывая насмешки. Неужели она в самом деле думает, что он проспал всё на свете и только потому не успел сообщить о собрании?
      Но он увидел, что Аня смотрит на него в упор, серьёзно, и прочитал в этих больших тёмных глазах под густыми ресницами то, что не могло быть высказано словами: она всё понимала!
      И всё-таки ещё раз повторила:
      — Ты, Лёня, сам скажешь.
      И тогда почему-то он, беспечный, суетливый Галчонок, с детства презирающий всех этих «пи-склей-визглей», не выдержал спокойного девчоночьего взгляда, повернулся и выбежал из класса.
      Все остальные уроки он просидел притихший и молчаливый, стараясь не глядеть на Смирнову.
      Но она теперь попадалась на глаза чаще обычного.
      Во время большой перемены он видел её около классного шкафчика. Перебирая одну за другой
      вещи, принесённые на выставку, она что-то записывала на отдельном листке. Потом у неё был какой-то спор с Гроховским. Лёня издали видел, как Стас от чего-то отказывался, небрежно отмахиваясь, а Шереметьев, стоявший рядом, засмеялся Смирновой прямо в лицо, и она резко ответила. Димка так и застыл I открытым ртом — видать, хорошо отбрила I го!
      Перед последним уроком она появилась в классе ( длинным рулоном белой бумаги.
      И перед последним же уроком произошло её столкновение с Эммкой Жарковой.
      Случилось так, что Жаркова, пролив на парту чернила и вытерев их тряпкой, не отнесла тряпку на место, а нацелилась и бросила её в Валерия Петренко, который стоял у доски. Тряпка угодила прямо U лицо, и Петренко сразу стал фиолетовым. Придя U себя от изумления, он стремительно подлетел X Жарковой и начал дубасить её по спине. Она, конечно, завизжала. В этот момент в класс заглянул дежурный учитель, физик Геннадий Сергеевич.
      — Гм, гм, что ты делаешь?
      — А что она? — начал Валерка.
      — Пошли, — приказал Геннадий Сергеевич. За драку тебе, гм, не поздоровится
      Тогда выступила вперёд Смирнова. Она спокойно сказала учителю, что если Петренко и виноват, то Жаркова виновата больше — она нарочно бросила грязную тряпку.
      — Нечаянно, нечаянно, — нахально заспорила Эммка.
      Но все, кто видел, как это случилось, тоже закричали, что она кинула тряпку нарочно. Геннадий Сергеевич потребовал, чтобы класс был немедленно освобождён: в перемену надо быть в коридоре, но по школе уже дребезжал звонок, учитель вышел, а ребята стали занимать свои места.
      Жаркова вскочила и набросилась на Аню с упрёками, но ребята заступились за старосту, и Жаркова вынуждена была замолчать. Она вернулась на место красная от злости.
      А Смирнова тоже села, готовая расплакаться. Всё-таки обидно получать незаслуженное оскорбление!
      Невольно наблюдая за Аней целый день, Лёня видел, что она беспрерывно о чём-то заботится, занимается неотложными делами, которых у неё полон рот, а ребята, не задумываясь, обижают её.
      Лене вдруг стало жалко Аню. Разумеется, лезть к ней с разными сочувственными словами он не мог. Он просто встал, оглянулся на дверь, нет ли ещё учителя и, подойдя к Эммке, молча саданул её кулаком в бок.
      Эммка ойкнула.
      — Что дерёшься?
      Лёня ответил:
      — Знаю что!
      И сел на место, косясь на Аню. Но та ничего не заметила.
      — Алгебру переписал? — спросил Зайцев,
      — Да нет ещё..,
      — А мне надо.
      Нахмурившись, Лёня отдал Зайцеву тетрадь и сразу услышал:
      — Возьми у меня.
      Аня протягивала свою, аккуратно обёрнутую в синюю бумагу с белой наклейкой посередине.
      Он подумал и взял, не сказав ни слова.
      А когда кончился последний урок, Аня попросила:
      — Подожди меня.
      Подбежав к шкафчику, она вытащила из него рулон, который принесла во время уроков.
      Лёня понял, что Смирнова всё-таки надумала идти к нему домой.
      Конечно, рассчитывать на то, что он сам сообщит
      0 собрании матери, ей не приходится, а задание учительницы когда-нибудь выполнять надо. Ну и пусть идёт! Матери дома всё равно нет, не опасно.
      Он молча вышел из класса, спустился вслед за Аней по лестнице.
      И вот они снова на крыльце школы, на том самом месте, где вчера отбивал чечётку Андрюшка.
      Лёня хмуро огляделся. Субботний вечер светел и шумен. Много гуляющих. Откуда-то издалека доносится музыка. Золотится закатом безоблачное пебо. Зиачит, и завтра будет хорошая погода. Не-чаром Кузеванов только что опять громогласно напоминал о походе в лес.
      Аня задержалась, поправляя на голове вязаную тапочку. Ей пришлось для этого низко согнуться,
      Потому что длинный рулон, зажатый под мышкой, нырял вниз, а обе Анины руки были заняты: в одной — портфель, в другой — пачка толстых книг.
      Лёня кивнул на рулон:
      — Зачем он тебе?
      Она ответила:
      — Для выставки. Таблички писать.
      — Какие таблички?
      — Надписи на экспонаты. Кто принёс.
      — Сама будешь?
      — Сама, — вздохнула Аня.
      — А Димка что же? Он про выставку всё кричал.
      — Не хочет теперь. Говорит: «Я только для своего звена буду».
      — А Гроховский? Он ведь умеет рисовать. И ты с ним
      Лёня хотел сказать, что видел, как Аня говорила сегодня с Гроховским, но раздумал признаваться, что следил за ней, и заметил:
      — Ты с ним давно уговаривалась, чтоб нарисовал.
      — И он не хочет. Торопится тоже для выставки рисунки кончить, чтоб их звено на первое место вышло.
      — Оба, значит, о себе заботятся, а ты как хочешь? Так, что ли?
      — Ничего, — примирительно произнесла Аня. — Как-нибудь. Я вот, Лёня, у тебя спросить хотела.
      — Ну?
      — Про подпись к вашему альбому. Гроховский мне заявил, что совсем от него отказывается. Галкин, дескать, со мной теперь не разговаривает, пусть и фамилии моей на альбоме не будет, а то, говорит, может, ему не понравится. Вот я и хотела узнать, как теперь быть: тебя одного писать или с ним?
      — Вот ещё! Раз делал, значит пиши." Как Таи-сия Николаевна решила, так и пиши!
      — Ну и правильно, — обрадовалась Аня. — Я знала: ты одного себя не захочешь!
      — Вот ещё! — повторил Лёня.
      Аня ударила по сползавшему рулону портфелем и пошла.
      Лёня посмотрел на неё растерянно:
      — Стой! А зачем мне ждать велела?
      — Да вот про альбом спросить.
      — И всё?
      — Всё.
      Он молчал, явно не зная, что ещё сказать.
      — Попросила бы всё-таки про надписи-то, — надумал он наконец.
      — Кого попросишь?
      — А давай мне!
      — Тебе?
      Он сам не понимал, как у него вырвались эти слова. И сразу сделал независимое лицо, шаря глазами по земле, чувствуя, что Смирнова смотрит на пего пристально, в упор.
      — А ты разве умеешь?
      И прежде чем он собрался ответить, она торопливо заговорила сама:
      — Это, конечно, не трудно, сумеешь Только сейчас я сделаю, а ты потом ещё Ладно?
      — Ладно, — согласился он с облегчением, искрение благодарный ей за то, что она выручила его из глупого положения, в котором он оказался по собственной вине: никогда не рисовал и вдруг напросился! Правда, уж очень хотелось хоть чем-нибудь помочь Аньке. А то хлопочет, хлопочет и даже спасибо ни от кого не дождётся!
      — Ладно, — повторил он, продолжая глядеть в землю.
      — А в лес с нами ты пойдёшь? — спросила Аня.
      — Пойду
      Она зашагала по тротуару, придерживая локтем сползаюш:ий рулон.
      Лёня остался на месте.
      Андрюшка Лядов ждал сейчас у себя — ведь условились опять смотреть вместе кино. Только к Лядову идти не хотелось.
      Лёня направился к своему дому следом за Аней, но не догоняя её
      И весь этот вечер он просидел за столом, переписывая алгебраические выражения из Аниной тетрадки, такой аккуратной и чистой, что к ней было боязно прикасаться руками.
     
     
      Глава 21
      «СКОРЕЕ НА СБОР!»
     
      Воскресенье выдалось на славу. Лёня приподнял с подушки голову и посмотрел в окно. Во дворе между корпусами ещё лежали холодные синие тени. Небо,
      чистое и голубое, тоже казалось холодным, но чувствовалось: солнце обогреет — ночная прохлада исчезнет бесследно.
      Лёня решил ещё поспать, но встала мать, начала ходить по комнате, стучать посудой, хлопнула дверью, а соседка за стенкой включила радио, и сон уже не шёл, хотя Лёня упорно не открывал глаз и ворочался с боку на бок, натягивая на уши одеяло. Наконец прозвучал голос матери:
      — Вставай, сынок.
      Затарахтела сковородка — очевидно, мать собиралась печь оладьи.
      Лёня, вздохнув, потянулся. Он подумал, что можно не очень торопиться: времени до двенадцати много. Однако понежиться не удалось: мать попросила срочно нащепать растопки для плиты. Лёня вскочил, приседая, выкинул раза два в стороны руки, потом сунул босые ноги в тапочки и, как был в одной майке, поддёргивая трусики, побежал в кухню.
      Отнекиваться от материнской просьбы он сегодня не стал. А то ещё рассердится и никуда не отпустит. Ведь она и не знает, что у них намечен такой сбор — поход в лес. Вообще за последнее время Лёня старается поменьше вводить мать в курс своих школьных дел. Чего доброго, начнёшь рассказывать об одном, а она заинтересуется совсем другим, например отметками Уж лучше, пока не напоминает, помалкивать.
      Вот и о сборе он рассчитывал умолчать, а после завтрака пошёл бы на улицу и между прочим объявил бы, что вернётся не скоро. И уж, конечно, ни в какие планы не входило сообщать матери о завтрашнем родительском собрании. Помимо того, что это грозило серьёзной взбучкой впоследствии, неизвестно, как пошёл бы разговор и сейчас. Лучше предотвратить опасность!
      Лёня, даже не помывшись и не причесавшись, принялся яростно всаживать нож в дерево, колотить доской об пол и налегать на нож обеими руками. А чтобы уж совсем ничего не омрачало горизон-
      ;а, он и с соседкой Еленой Максимовной поздоро-пался вежливо, когда она появилась из своей комнаты.
      Елена Максимовна кивнула.
      — Трудимся, товарищ Галкин? Так-то приятнее. Замок бы ещё наладил. Совсем не действует.
      — Сделаю, — ответил Лёня.
      — Сговорчивый сегодня, — удивилась Елена Максимовна.
      — Ради воскресного дня, должно быть, — засмеявшись, отозвалась мать, разливая по шипящей сковородке жидкое тесто.
      Лёня и впрямь думал сходить за отвёрткой, чтобы подкрутить немного шурупы: после такого незначительного ремонта замок обычно на короткое время переставал хлябать и взрослые оставляли Леню в покое.
      Но сейчас он не успел осуществить своё намерение: мать заговорила с соседкой о каком-то контро-fiepe, который попал-таки в беду с завскладом, и Лёня нарочно задержался в кухне, захотелось услышать подробнее об этой, видимо очень интересной, истории. Но мать не стала ничего объяснять — Елена Максимовна, должно быть, и так всё понимала, потому что ответила:
      — Дружки подвели.
      — Вот именно, — подтвердила мать — Не знаю, о чём люди думают.
      — Для таких и сказано, — отозвалась Елена Максимовна, — «с разбором заводи знакомства».
      Разговор оказался для Лени неинтересным, но за отвёрткой идти было поздно — мать приказала:
      — Умывайся, у меня готово!
      Лёня не заставил себя ждать.
      В отличном настроении, полный самых лучших надежд на благополучное завершение завтрака, он сел г?а стол. Мать поставила тарелку, наполненную румяными оладьями.
      В это мгновение в дверь с улицы постучали. Надтреснутым голосом спросила Елена Максимовна:
      — Кто там? — И щёлкнул замок.
      Лёня прислушался. Соседка с кем-то заговорила, потом крикнула:
      — Товарищ Галкина, к вам!
      Мать встала, повернулась к двери, Лёня глянул и поперхнулся. На пороге стояла Смирнова.
      «Всё! — мелькнуло у Лени в голове. — Сейчас объявит о сборе и всё испортит! Нашла время прийти!»
      Аня, поздоровавшись с Лидией Тарасовной, сразу обратилась к Лене:
      — Я за тобой, пошли.
      — Да ведь к двенадцати, — возразил он и робко покосился на мать.
      — Было к двенадцати, а теперь изменили. Теперь по цепочке к одиннадцати. Давай скорее.
      — Куда скорее? — заинтересовалась Лидия Тарасовна.
      — Скорее на сбор, — простодушно ответила Аня.
      Она, конечно, нисколько не сомневалась в том, что Лидия Тарасовна уже знает о намеченном походе в лес.
      — На сбор, на сбор, — поспешно закивал Лёня. — У нас сегодня отрядный сбор, я думал, к двенадцати, а вот видишь
      Он смотрел на мать невинными глазами, как будто старался сказать: «Понимаешь, не успел ещё тебе сообщить, сам не знал, что к одиннадцати».
      Мать нахмурилась и села за стол.
      — Ешь! — Она положила на тарелку Лени ещё одну пышную оладью.
      Лёня откусил маслянистый бок и шустро зажевал.
      — Садись и ты, — пригласила Лидия Тарасовна, оборачиваясь к девочке. — Горячие
      — Ой, что вы, спасибо! Только нам некогда. Тебе ведь тоже ещё к Зайцеву бежать. А поесть мы там успеем, вот! — она показала какой-то свёрток. — С собой все берут. Так Таисия Николаевна передать велела.
      — Зачем же кусочничать, — заметила Лидия Тарасовна.
      Лёня, обжигаясь, жевал, поглядывая на Аню.
      — Ну, хорошо, — решила она вдруг. — Ты пока ешь, а я пойду. Ты потом сразу в школу беги!
      — А к Зайцеву?
      — Не надо! Прямо в школу! До свиданья.
      Она выскочила за дверь.
      — Что за спешка? — пожала плечами мать. — Не давись, не давись, жуй как следует.
      Лёня сам не понимал, к чему такая спешка — ведь договорились к двенадцати, так нечего менять. Подумаешь, цепочка!
      И всё-таки, уже торопясь, он съел оладьи, выпил чай, переодел рубашку, повязал галстук и тоже выскочил из комнаты.
      — Долго зря не бегай, — напутствовала мать.
      Лёня крикнул «Ладно!», завернул на кухню, схватил огромный кусище хлеба и сунул его в карман брюк.
     
     
      Глава 22
      ЧЬЁ ЗВЕНО ЛУЧШЕ?
     
      Па площадке перед школой уже толпились ребята — все с красными галстуками. Издали Лёня увидел и вожатого Володю и Таисию Николаевну в зелёной кофточке. А рядом с классной руководительницей стояла какая-то женщина в тёмно-коричневом платье, высокая и худая. Лёня не сразу и разглядел, кто именно, и только когда приблизился, с удивлением обнаружил: да ведь это ботаничка Варвара Сам-соновна! А она-то зачем здесь!
      Ребята встретили Леню радостными возгласами, но сейчас же словно забыли о нём: с другой стороны к школе подбегала Ляля Комарова, и её тоже шумно приветствовали. Должно быть, с нетерпением ждали всех прибывающих.
      На ладони у Володи лежали часы, и в них беспрерывно заглядывали ребята:
      — Полчаса, Володя!
      — Тридцать три минуты!
      — Уже тридцать пять!
      — У вас ещё четыре человека, — сказал Володя Ляле Комаровой.
      — У нас тоже не все, — в-ставила с грустью Маша Гусева. — Смирновой нет, Зайцева и Юдина.
      — Вон, вон Эдик, — крикнул кто-то. — И Смирнова тоже!
      Ребята повернули
      головы и увидели: придерживая очки, бежал Эдик, а за ним Смирнова.
      — Смотрите, и Юдин тоже! Катится Жиркомбинат!
      — Жуёт что-то!
      — Не успел дома, на ходу доедает!
      Ребята засмеялись.
      — А вот и наши, — обрадовалась Ляля.
      К школе подбегало несколько человек. Им кричали:
      — Скорее, скорее!
      Так со смехом и
      приняли прибывших в круг. Таисия Николаевна переговаривалась с Варварой Самсонов-ной. А Володя с Геной Кузевановым и другими активистами начал что-то подсчитывать, потом объявил:
      — Слушайте результат! Лучше всех по цепочке собралось — Он сделал паузу, и все затихли. — Лучше всех собралось — повторил он медленно.
      — Да не тяни ты, —
      не выдержали многие. — Говори!
      Победителем вышло первое звено, Димы Шереметьева: оно собралось за двадцать девять минут. На втором месте оказалось звено Маши Гусевой.
      Поднялся шум. Димка, конечно, загордился, начал перемигиваться со своими ребятами — со Стасом Гро-ховским и с Петренко.
      Отставшие упрекали друг друга за опоздание.
      К Лене приблизился Эдик Зайцев.
      — Что же ты ко мне не пошёл, — укоризненно спросил он, хмурясь через очки. — Могли бы мы на первом месте быть. А то пока Смирнова ко мне да к Юдину Вот и задержка.
      — Смирнова?
      Лёня оглянулся. Только сейчас он заметил, какая Аня красная. Должно быть, до сих пор не может прийти в себя Бегала и к Жиркомбинату и к Зайцеву — за Леню А если бы не сделала этого, их звено попало бы на последнее место. А могли бы выйти и на первое! Да, да, могли бы свободно обставить Димку! И он, Лёня Галкин, упустил такую возможность, просидел за столом, прочавкал!
      Хорошо ещ,е, что Анька не сердится, наоборот, она сама успокаивает девочек:
      — Ничего, в следующий раз соберёмся быстрее.
      Володя неожиданно приказал:
      — Все за мной в пионерскую комнату!
      Взмахнув рукой, он побежал первый.
      В безлюдной гулкой школе с удовольствием протопали по нижнему этажу к пионерской комнате, двери которой оказались открытыми, а в самой комнате Ну, кто бы мог ожидать? На столах, с которых были убраны газеты и журналы, лежали бутерброды с колбасой, а старшая пионервожатая Нина Евдокимовна и техничка Дарья Матвеевна разливали по стаканам крепкий горячий чай.
      — Вот, — объявил Володя, когда все собрались. — Поскольку некоторым не удалось из-за нашей цепочки подкрепиться дома, устраиваем перед началом похода коллективный завтрак. Приступайте к делу незамедлительно!
      — А это тоже сейчас? — поднял кто-то над головой свёрток, взятый из дома.
      Володя ответил, что пусть домашняя еда останется пока НЗ — неприкосновенным запасом. А для того чтобы свёртки не мешали в пути, пусть звенья выделят двух или трёх человек, которые соберут все свёртки вместе и попеременно понесут весь звеньевой НЗ.
      — Вот вам вещмешки! — протянул Володя приготовленные заранее сумки-сетки.
      Оживлённо начали собирать свёртки. Кое-кто уже приступил к делу — уничтожал бутерброды с чаем. Возжов крикнул:
      — Жиркомбинату колбасы мало!
      — У Толи Юдина есть имя и фамилия, — сказала Таисия Николаевна. — И когда вы отвыкнете от своих прозвищ!
      Гена Кузеванов откуда-то из угла подал голос:
      — Смотри, Возжов, о себе побеспокойся: не добавить ли тебе колбасы, чтобы хватило силы гор-нить?
      В руках у Возжова был горн. А Петренко прикреплял на груди барабан. У Лени никакого дела не предвиделось. И кусок хлеба из кармана в общий НЗ вынуть постеснялся — не завёрнутый, «без ничего», «голый» хлеб! Поэтому, когда Маша Гусева проходила мимо с авоськой, наполненной разными свёртками, Лёня нарочно отвернулся. Бутерброд с колбасой он всё-таки съел.
      Поблагодарив старшую вожатую и Дарью Матвеевну за чаепитие, ребята снова выбрались на улицу, выстраиваясь звеньями перед школой. Сзади прилепился «обоз» с продуктами и с большими папками, завязанными тесёмками, которые вынесла из школы учительница ботаники.
      Зазвучал горн, забил барабан, и все зашагали, наконец, провожаемые улыбками старшей вожатой и Дарьи Матвеевны и очень довольные таким необычным началом, казалось бы, самой обычной прогулки в лес.
      Как давно не ходил Лёня со своим пионерским отрядом вот так, в строю, по шумным улицам города! Даже взрослые на тротуарах останавливались и смотрели вслед. А маленькие ребятишки бежали по пятам, не спуская глаз с горниста Кнопки — Возжова, который дудел вовсю.
      Володя шагал сбоку, и когда замолкали горн и барабан, начинал громко командовать:
      — Раз, два! Раз, два!
      А учительницы шли по панели, и Таисия Николаевна поддерживала Варвару Самсоновну за локоть. Неужели Варвара Самсоновна пойдёт с ними до самого леса? Ведь это далеко, а она уже немолодая.
      Но на Новой площади Володя остановил отряд. Все забрались в подошедший трамвай, а вылезли уже на конечной остановке, у самой опушки леса, почти там же, откуда начали своё памятное путешествие по лесу Лёня со Стасом.
      Тут отряд снова пошёл строем, углубляясь в сосновый бор: звуки горна и барабана разносились далеко-далеко. Потом вдруг Володя скомандовал:
      — Бегом, марш!
      Ребята побежали врассыпную, наперегонки, оглашая лес смехом.
      Когда же «отвели душеньку», поразмявшись, Володя собрал всех звуком горна и объявил:
      — Слушайте Варвару Самсоновну.
      В центре круга оказалась Варвара Самсоновна.
      Ребята привыкли видеть её в школе всегда суровой и нахмуренной. Там она возвышалась над головами ребят, как непреклонный страж. Сейчас учительница стояла, слегка ссутулившись, сложив руки на груди, совсем другая. Может быть, так казалось потому, что не было вокруг обычных классных стен, а росли сосны и ребята не сидели за партами, а, стоя на пружинистой хвое, ждали, когда учительница заговорит.
      Как бы там ни было, но она даже улыбнулась, оглядывая шестиклассников.
      — Мы с вами, ребята, находимся в осеннем лесу, — заговорила она негромко. — Сейчас лес приготовился к встрече зимы. Интересно, в чём это проявляется?
      — Муравьи попрятались! — выкрикнул Лёня.
      — Совершенно верно, — подтвердила Варвара Самсоновна, — но к зиме готовятся не только животные или насекомые, готовятся и растения. Идите-ка сюда.
      Она подвела ребят к берёзке. На хрупком деревце почти не осталось листьев. Можно было подумать, что берёзка лишена всякой жизни — торчат из земли сухие прутики. Но Варвара Самсоновна нагнула одну из веток.
      — Видите почки? Эти почки распустятся следующей весной. Они так и называются — зимующими. Зародыши будущих листьев надёжно укрываются здесь от мороза под кожистыми чешуйками.
      Оказалось, что и другие деревья и многие растения «прячутся» от зимы: листья и стебли отмирают, а зимующие почки и корни тщательно укутываются. Но есть и такие растения, которые лежат всю зиму зелёными под снегом! Вот хотя бы это!
      Варвара Самсоновна наклонилась и что-то сорвала.
      Лёня увидел в её руках пучок глянцевитых листьев брусники. Варвара Самсоновна стала объяснять, что плотные листья брусники живут по три, а то и по четыре года и опадают не сразу, а постепенно, так что у брусники никогда не оголяется стебелёк, и стоит она вечнозелёная.
      Затем Варвара Самсоновна повела дальше. Все увидели под ногами земляничник: оказалось, что, несмотря на свою нежность, и листья земляники сохраняются зелёными под снегом.
      Вообще, обнаруживались удивительные веши! Ребята как заворожённые ходили гурьбой за учительницей, не спуская с неё глаз, и с интересом слушали — даже Володя, даже Таисия Николаевна! А она рассказывала то о чернике, которая тоже оставляет свои зимующие почки под снегом, то о пробковых кольцах на молодых ветках — эти кольца одевают молодые побеги в воздушный панцирь. Она показывала сочный мясистый корень кис-лички, ярко-красные плоды шиповника, почерневшие, иссохшие стручки мышиного горошка. И с каждым словом Варвары Самсоновны, с каждым шагом вперёд от дерева к дереву будто открывались ребятам тайны леса, становились знакомыми неизвест-
      ные травы, богаче и красивее выглядел лес с его бесчисленными растениями и кустарниками.
      Подражая Варваре Самсоновне, ребята тоже брали разные растения и, разглядывая их, бережно прятали в те самые папки с тесёмками, которые теперь несли звеньевые. Володя и Таисия Николаевна помогали ребятам.
      Сколько времени ходили так по лесу, никто не заметил, наверное немало! И вдруг оказались на берегу, у обрыва.
      Место Лёня признал похожим на то, где он был когда-то со Стасом. Только река текла сейчас мутная и холодная. Побуревший противоположный берег уже не ласкал взгляда. Бор за спиной шумел глухо, словно прощаясь с последними тёплыми днями. Зато было больше простора, воздуха, неба
      Сбежав с обрыва к самой воде, ребята, так же, как тогда Лёня и Стас, попробовали руками воду и стали бегать вдоль берега по песку. А Володя с Ку-зевановым начали у самой воды разводить костёр. Взлетело вверх высокое пламя, понёсся чёрный дым к середине реки.
      — А ну, кто проголодался? — крикнул Володя. — Всем приказ: атакуй НЗ! Закусывай!
      Этот приказ встретили смехом, сразу почувствовав, что в самом деле изрядно проголодались. И, рассевшись по звеньям, принялись выкладывать из сеток свёртки с едой.
      Лёня отошёл к воде. Он тоже проголодался, но садиться с ребятами было неудобно — ведь никакой еды в общий котёл он не внёс, а жевать на глазах у всех слежавшийся в кармане хлеб тоже неловко. И, громко насвистывая, Лёня пошёл прочь от ребячьего табора, засунув руки в карманы.
      Его остановил окрик Зайцева:
      — Галкин, ты далеко?
      — Сюда, иди сюда! — замахала Аня.
      Всё так же, не вынимая рук из карманов, Лёня повернул обратно и приблизился к ребятам.
      — Бери, — пододвинула ему Гусева положенные на газету пирожки, печенье и всякую снедь.
      Ребята уже расположились на камнях и прямо на песке. Кто-то взял из дому варёную картошку — она желтела горкой рядом с печеньем.
      — Эх, жалко, хлеба маловато! — посетовала Маша.
      — Хлеба?
      Лёня решительно полез в карман.
      Появление примятого куска хлеба было отмечено общим ликованием.
      — Что же ты раньше молчал?
      Лёня смущённо заморгал, глядя, как под Машиными пальцами разламывается на порции и его «вклад в общий котёл».
      Наконец Маша засмеялась:
      — Берите!
      Лёня жевал чей-то вкусный пирожок с капустой, глядел на ребят и думал о том, что вот он хорошо знает их всех: видел и вчера, и позавчера, и даже сидел с ними в одном ряду, и всё-таки сейчас они чем-то не похожи на вчерашних, будто сделались знакомее, как и этот лес. Может, так казалось оттого, что прошли строем под барабанный бой по улицам, а потом с увлечением слушали Варвару Самсоновну и собирали в папку растения? А может, оттого всё выглядит по-новому, что сидят так необычно на берегу реки у пылающего костра, вокруг газеты-скатерти, разостланной прямо на земле, и с аппетитом закусывают на свежем воздухе. И в других звеньях приподнятое настроение.
      Недаром так смеются около звена Комаровой и Володя и обе учительницы. Они стоят рядом — молодая и старая. Таисию Николаевну часто можно видеть такой весёлой, а вот Варвара Самсоновна всегда строгая, но и она смеётся! Значит, даже она сегодня не такая, как обычно.
      Всё не такое — лес, ребята, учителя
      Лёня с удовольствием навалился на сидящего рядом Кнопку:
      — Куча мала!
      Олег завизжал:
      — Наших бьют!
      — Мала куча! — подхватил Зайцев и, придерживая на носу очки, навалился на Леню.
      — Раздавите продукты! — испугалась Гусева, едва успев оттащить в сторону газету с остатками еды.
      А куча уже росла.
      — Дави, дави! — кричал, подбегая, Валерий Петренко.
      Забарахтался на песке клубок ребячьих тел, только мелькали чьи-то руки да ногн — не разберёшь!
      — Внимание! — послышался голос Володи.
      Ребята, отдуваясь, расползались в разные стороны, потирая ушибленные места.
      — У нас есть шоколадные конфеты! — сказал Володя. — Но получит их только тот, кто заслужит!
      — Чем? Чем? — посыпались вопросы.
      — Хорошим знанием литературы! — отозвалась Таисия Николаевна, вставая рядом с Володей. — Посмотрим, в чьём звене лучше знают басни Крылова!
      Ребята бросились к костру. Впереди Лени бежала Аня. Она обернулась и крикнула:
      — Отвоюем конфеты!
      — Отвоюем! — отозвался Лёня.
      В конце концов если не удалось победить Димки-но звено при сборе цепочкой, то теперь надо поднажать и доказать Димке по-настоящему.
      Таисия Николаевна, держа над головой конфету в красивой обёртке, громко продекламировала:
      — У сильного всегда бессильный виноват! Из какой басни?
      — «Волк и Ягнёнок», — первым ответил Шереметьев.
      — Правильно! Теперь вспоминайте цитаты сами!
      Эдик Зайцев торопливо сказал:
      — Избави бог и нас от этаких судей! Басня «Осёл и Соловей»!
      — Услужливый дурак опасное врага! — крикнула Аня.
      — Откуда? — обернулась Таисия Николаевна к Валерию Петренко.
      Он не мог ответить. Вместо него проговорила Варвара Самсоновна:
      — «Пустынник и Медведь»!
      Она тоже принимала участие в игре.
      — А вы, друзья, как ни садитесь — начала Ляля Комарова.
      — Всё в музыканты не годитесь! — закончили хором.
      — Ай, Моська, знать, она сильна! — вспомнила опять Аня.
      Цитаты посыпались со всех сторон — от Эдика Зайцева, от Стаса Гроховского, от Ляли и Гусевой, даже от Варвары Самсоновны.
      Лёня радовался тому, что Аня, Маша и Зайцев почти беспрерывно говорили, «забивая» ребят из других звеньев. Значит, их звено выделялось.
      Только Таисия Николаевна заметила:
      — Почему всё время одни? Слабая активность в звеньях, слабая!
      Эх, плохо Лёня знает басни!
      Он напряг память, стараясь припомнить хоть одну строчку, и вдруг на ум пришла сегодняшняя фраза Елены Максимовны: «С разбором заводи знакомства и друзей!» Похоже, что это откуда-то из басни? И он начал неуверенно:
      — С разбором заводи
      Таисия Николаевна повернулась к нему:
      — Ну, ну, молодец!
      Ага! Значит, угадал! Уже не смущаясь, Лёня громко докончил фразу.
      Он с азартом захлопал в ладоши, когда Таисия Николаевна объявила:
      — Первая премия присуждается третьему звену!
      Отойдя от учительницы и развёртывая шелестящую красную конфету, он оказался рядом с Аней. Она тоже развёртывала конфету.
      Они взглянули друг на друга и рассмеялись. И Лёня сам не ожидал, как у него вырвались слова:
      — Если в другой раз по цепочке придётся ты не думай, я пулей!
      Аня ничего не ответила, только снова засмеялась и, отбежав к девочкам, налетела на них ураганом, затормошила, закачала из стороны в сторону, пытаясь свалить на песок сразу и Машу, и Эммку, и ещё кого-то.
      — Тише ты! — рассердились на неё девочки.
      Стоящие около Таисии Николаевны ребята запели
      торжественный тущ вручая премию-конфету Варваре Самсоновне.
      Потом все шумно играли на берегу в догоняшки
      и взбирались на обрыв, и прямо на краю обрыва Володя декламировал стихи Маяковского о советском паспорте, и, наконец, весело, с песнями, зашагали назад, уже не строем, а вразброд. Большинство девочек вертелось под ногами у Таисии Николаевны и Варвары Самсоновны, а часть ребят окружила Володю. Остальные, ловя друг друга, бегали по лесу, мелькая между стволами сосен.
      И в городе долго не расставались. Девочки продолжали суетиться около учительниц, усаживали их в трамвае на свободные места, поддерживали при выходе из вагона, пошли провожать.
      Повернул к себе, окружённый ребятами, и Володя. Весёлая компания постепенно таяла, шум, который сопровождал её, утихал, и Лене становилось почему-то грустно. Он даже не сразу свернул на свою улицу, а пошёл с Эдиком Зайцевым дальше. Дальше отправилась и Аня Смирнова, провожая Гусеву.
      Лишь когда захлопнулась дверь подъезда за Эдиком, Лёня направился домой. И на углу Рабочей опять увидел Аню. Она тоже возвращалась к себе.
      — Хорошо было, правда? — спросила она по-прежнему оживлённо и радостно, подходя совсем близко и шагая рядом.
      Лёня кивнул.
      — А как с Варварой Самсоновной вышло, — продолжала Аня. — Пообещал Володя познакомить с ней и в самом деле заново познакомил. Совсем другая она.
      Лёня опять кивнул.
      Высокие стены их дома уже закраснелись впереди. Донеслись мальчишечьи голоса со двора. Лёня невольно прибавил шагу.
      Аня поспешно сказала:
      — Послушай, Лёня, — и тоже прибавила шагу, чтобы не отставать от него, — послушай Завтра родительское собрание, и ты ие бойся У тебя всё наладится Вот увидишь! Ты скажи маме. Так будет лучше — скажи!
      Она заглядывала €му сбоку в лицо, стараясь понять, что он думает, и так горячо уговаривала, как будто от этого зависела её собственная судьба. Он вспомнил, как вместе они сейчас радовались, что их звено завоевало первую премию, вспомнил, как хорошо и приятно было ему с ребятами, и, отворачиваясь, буркнул:
      — Ладно, скажу!
      А чтобы Анька не очень-то воображала, он, сразу гикнув, побежал вперёд.
      Он мчался, не задерживаясь, прямо к своему подъезду, убегая от Ани.
      Но хотите знать по секрету? Если б он был уверен, что ребята во дворе не станут смеяться над тем, что Галкин гуляет с девчонкой, он прошёл бы сейчас рядом с Аней Смирновой по всему двору, до самой двери!
     
     
      Глава 23
      БАРИН ПОЯВЛЯЕТСЯ СНОВА
     
      Переполненный впечатлениями, Лёня сразу, едва пришёл домой, принялся рассказывать матери о походе в лес. Лидия Тарасовна сидела у стола и штопала носки. Она с улыбкой слушала сына, не прерывая.
      Лёня думал, что ей всё очень интересно. Но когда он дошёл, как ему казалось, до самого замечательного места, до игры в цитаты, Лидия Тарасовна обес-силенно вытянула перед собой левую руку и неожиданно проговорила:
      — У тебя, наверное, и эти дырявые.
      — Кто — дырявые?
      — Да носки-то Как на огне горят. Не успеваю чинить. Рука ещё покоя не даёт.
      Рука у матери стала болеть недавно. Особенно ломит её перед переменой погоды, говорят, что это ревматизм. Должно быть, и сейчас сильно ломнло — мать даже морщилась и, опустив руку, долго раскачивала её, словно маятник. Но рука рукой, носки
      носками, а к сбору это не относится. Можно было и не прерывать, тем более выговором: горит, мол, всё на тебе!
      Лёня, обиженный, отошёл к тумбочке. Мать, должно быть, ничего не заметила и, принимаясь опять за штопку, сказала:
      — Хочу твоё пальтишко зимнее перелицевать. К зиме дело. А нового нынче купить не придётся. Унесу завтра в мастерскую. Пока сделают, походишь в осеннем. Фуфайку под низ будешь надевать.
      — Ладно, — отмахнулся Лёня.
      Очень ему интересно — о фуфайках да пальтишках! Ещё и холодов-то нет. Мать всегда так — раньше времени начинает. О школе чуть ли не с середины лета напоминала, теперь об этом! Вот и поговори с ней о своих делах!
      Лёня взялся за сумку.
      Он решил окончательно и бесповоротно — с завтрашнего дня будет приходить в школу только с выученными уроками. Учителя начнут ставить ему хорошие отметки, и ребята убедятся, что и он может быть успевающим учеником и верным товарищем!
      Хорошо бы вот завтра же ответить по физике на «отлично»!
      Лёня раскрыл учебник А то ещё лучше взять да и выучить всю физику сразу за год! Никто в классе ещё не знает, а ты хоть сейчас к доске!
      Учебник совсем тоненький — сто тридцать четыре странички. Да ещё рисунков много. И некоторые есть очень интересные. Водопад. Ветряная мельница. Шлюз канала. А вот на пятьдесят девятой странице — целая картина: много лошадей, запряжённых
      попарно, тянут в разные стороны какие-то магдебург-ские полушария. Ага! Из них выкачан воздух, и поэтому разъединить невозможно. Значит, хоть и на пятьдесят девятой странице, а Лене понятно. Пока же надо учить только на пятнадцатой. Измерение объёмов.
      И тут на всю страницу рисунок. Изображены разные мензурки, специальная посуда с делениями. Тоже ничего трудного нет. Можно даже из стакана сделать мензурку. А что, если попробовать? Будто физический опыт
      Лёня потянулся к стакану. Но мать отодвинула его подальше:
      — Не балуй.
      Вот тебе и физический опыт! Ну, ничего! Если они с ребятами захотят, то сделают мензурку всем звеном!
      За ужином Лёня объявил матери о собрании.
      — Завтра в семь? — удивилась Лидия Тарасовна. — Почему же не говорил раньше?
      Конечно, этого вопроса следовало ожидать. Только Лёня на него не ответил, а мать, подумав, сказала:
      — Хорошо, пожалуй, буду.
      «Пожалуй» — это значит будет наверняка. Когда ей нельзя, она говорит твёрдо: «Не приду, вечерняя работа». Или: «Не могу, занята». Она и раньше-то не очень часто ходила в школу, а с прошлого года, когда взяла где-то вторую работу, стала бывать в школе совсем редко, даже не все собрания посещала. Лёня и сейчас ещё надеялся: вдруг опять у неё какая-нибудь срочная вечерняя работа.
      Ну, да это теперь всё равно! Ведь с завтрашнего дня он берётся за учёбу по-настоящему, а всё что было, то прошло!
      И, проводив утром мать на работу, Лёня опять добросовестно уселся за учебники. Физику он выучил накануне, а сейчас два раза прочитал географию, вызубрил назубок английские слова и заучил наизусть, расхаживая по комнате и тараторя во весь голос, басню Ивана Андреевича Крылова «Осёл и Соловей». Потом, когда всё было готово, подумал, что, наверное, Аня Смирнова знает не одну эту басню, а все — недаром так быстро вспоминала в лесу цитаты. Недолго думая, Лёня прочитал всю книжку от начала до конца, даже те басни, о которых учительница ещё ничего не говорила.
      Зато в школу он шёл с чувством, которого не испытывал давно, с сознанием того, что уроки выучены на совесть, и нисколько не страшно, если спросят, — наоборот, даже очень хотелось, чтобы спросили!
      Его действительно на первом же уроке вызвал Геннадий Сергеевич. Лёня вышел к доске довольный, улыбающийся и чётко рассказал, как измеряются объёмы и какие на свете бывают мензурки. Он понимал, что отвечает хорошо, и, когда садился на место, Ляля Комарова, передававшая с первой парты сведения об отметках в журнале, показала четыре пальца.
      И все вокруг заулыбались, все были довольны тем, что Галкин получил такую отметку.
      — А географию знаешь? — спросила Смирнова. — А по-английски?
      Лёня знал все. Правда, его больше ни по какому предмету не спрашивали, но он поднимал руку. А учителей слушал, не шевелясь, и — что удивительно! — все их объяснения сегодня были интересными, все преподаватели казались добрыми, а ребята — хорошими.
      Одним словом, день прошёл необычайно быстро и незаметно.
      Андрюшка Лядов даже скривился в усмешке.
      — Сияешь? — И привычным жестом похлопал себя по карману: — Гроши ещё есть. Драпанем после уроков в киношку?
      Лёня кивнул: можно потом и в киношку, а сейчас его привлекало то, что происходило в классе. Вот Эдик Зайцев снова начал просить заметки в стенгазету, а Гена Кузеванов решил прибить сбоку от шкафа ящичек для записок к сбору «Путешествие в будущее». Аня Смирнова принесла для выставки
      таблички, а Стас Гроховский сдал рисунки, которые делал, когда ехал в Сибирь. Может быть, все эти дела были не очень важными, но Лёня горячо уговаривал Гусеву написать заметку, как ходили вчера в поход, помогал Гене прибивать ящичек и рассматривал вместе с Аней таблички и даже честно похвалил Стасовы рисунки — раз хорошие, не скажешь, что плохие!
      Никто из ребят не удивлялся активности Лени, потому что был он сегодня в классе не посторонним наблюдателем, не жался в сторонке с Лядовым, а вникал во все наравне с лучшими учениками. Ещё бы! Он же ответил по физике на «четыре» и поднимал руку на всех уроках, как любой отличник.
      Вот ведь как сразу всё меняется, когда хоть раз приготовишь по-настоящему домашние задания!
      Вечером в кино Лядов снова усмехнулся:
      — В сознательные лезешь?
      Лёня ответил -
      — А ты в бессознательные?
      У Лядова в злом прищуре сузились колючие глазки. Но, помолчав, он равнодушно сплюнул:
      — Мне из пятёрок компот не варить.
      — А мне варенье! — засмеялся Лёня.
      Он не сердился на Андрюшку. Для Лени тоже не великая радость от этих отметок. Сегодня «пять», завтра «три» Но всё же чудесно на душе, когда со всеми устанавливаются мирные отношения!
      Мать и та пришла с собрания благодушно настроенная. Таисия Николаевна рассказала, должно быть, не только о двойках Лени и о прогуле, но упомянула и о новой четвёрке по физике. И мать совсем не стала ругать Леню за прошлое, лишь заметила:
      — Выправляйся, сынок.
      После этого Лёня с ещё большим рвением принялся за учёбу — по истории исправил двойку, на арифметике самостоятельно решил пример у доски. Он хорошо учился и в среду и в четверг
      А вот в пятницу
      в пятницу Лёня не успел выучить уроки. Встретился Андрюшка Лядов и заявил:
      — Вернулся Барин. Звал нас. Потопали?
      — Куда?
      — Да так. Покалякать. Про Ташкент расскажет.
      Услышать про Ташкент Лене хотелось, и он отправился с Андрюшкой в центральный сквер.
      Барин, увидев ребят, поднялся со скамейки:
      — Хо! Учёный народ! Приветствую.
      Его было трудно узнать — новая коричневая ковбойка, отутюженные брючки, блестящие ботинки и на голове не жалкий затасканный картузик, а тоже новая фуражка с синим околышем. Держался Барин, как и при первой встрече, самоуверенно, нагловато, даже фуражка набекрень. Покуривая, небрежно сплёвывал, говорил развязно:
      — Хо! Как жизнь молодая?
      — Лучше некуда, — подражая его тону, ответил Андрюшка. — Живём, хлеб жуём.
      Барин бросил окурок, придавил ногой.
      — Хлеб — это не важнец, — возразил он. — Пироги слаще. — И, махнув рукой, дал знак следовать за собой. — Подрубаем!
      Он подвёл ребят к дверям закусочной-автомата.
      Лёня ещё ни разу в ней не был. Барин встал к кассе, сунул в окошечко деньги, получил от кассирши талончики и металлические жетоны и протолкнул ребят в зал, где за круглыми высокими столиками ( тоя ели люди. Они сами брали блюда, опуская жетоны в автоматы, вделанные прямо в стену: за стеклом на подставках виднелись разные закуски. Барин дал по жетону Лядову и Лене:
      — Валяйте!
      На жетонах значилась цифра «5». Ребята нашли под цифрой «5» аппетитные пирожки. Лядов первый опустил жетон в щель. Запел пружинами скрытый в стене механизм, поползла вниз вся многоэтажная подставка с пирогами, и Лядов извлёк из-под самого низа выданную ему автоматом порцию — два пирожка на тарелке.
      Лёня, приподнявшись на цыпочки, тоже засунул свой жетон и с интересом проследил, как и ему автомат отпустил тарелку с двумя пирожками.
      Барин уже стоял за одним из столиков и ел горячие биточки с картофелем — он их получил по талончику у женщины за прилавком. Как видно, сам он решил подкрепиться солиднее.
      — Ну как? — засмеялся он, бесцеремонно беря с тарелки у Лени один пирожок и поедая его с биточками вместо хлеба. — Ловко обслуживает?
      — Ловко, — подтвердил Лядов, уписывая мягкий тёплый пирожок с ливером.
      — Наука и техника на грани фантастики! — провозгласил Барин. — А в Ташкенте я видел
      — Хорошо в Ташкенте? — спросил Лёня.
      — Жара.
      — А съездил удачно? — поинтересовался Андрюшка.
      — Две нормы с премиальными. — Барин подмигнул. — Куда сейчас двинули?
      — Куда хочешь!
      И он водил их за собой повсюду — в табачный магазин, где покупал дорогие папиросы, и в городской сад, где стреляли в тире из ружья. Сидели даже на берегу у моста, глядя на воду и на бегающие взад и вперёд стрекочущие катерочки.
      Барин рассказывал, как однажды он ехал с одним дядькой на большом пароходе, и этот дядька бросил за борт чью-то собаку, и она утонула. Барин рассказывал долго, с подробностями описывая мучения захлёбывающейся в воде собаки, и Лене стало неприятно.
      — А в Ташкенте, говорят, яблок много, — сказал он, чтобы направить разговор на новые рельсы.
      Но Барин не захотел говорить о яблоках.
      — Пора идти, — заявил он, вставая, а при прощании заметил с подмигиванием, что у него имеется одно важное дельце и для этого учёный народ должен на днях снова с ним встретиться.
      Про Ташкент Лёня так ничего интересного и не узнал.
      А вот учительница по географии в пятницу поставила ему двойку!
      Лёня захлопнул дневник с таким видом, будто сам не понимал, как могла угодить на страницу эта утконосая цифра.
      Аня, конечно, сразу заволновалась:
      — Ты учил?
      — Учил, — ответил Лёня. Но глядел не на Смирнову, потому что лгать было стыдно: за эти дни ребята поверили, что Галкин начал хорошо учиться, — и вот пожалуйста!
      — Как же у тебя получилось? — обступили на пе-рем?не девочки из звена. — Забыл, что ли, про географию?
      Лёня молча пожал плечами: пусть думают, что забыл.
      Но, столкнувшись в дверях класса с Гроховским, услышал его вопрос:
      — Что? Не выдержал с отметками? Сорвалось?
      Рядом со Стасом стоял Шереметьев и насмешливо
      улыбался. Они оба как будто ждали момента, когда Галкин снова станет плохо учиться. Лёня им ничего не ответил, но помрачнел ещё больше.
      Угораздило же Андрюшку Лядова знакомить его с Барином, а самого Барина вернуться теперь из солнечного Ташкента!
     
     
      Глава 24
      ШЕРЕМЕТЬЕВ НА ЧЕРДАКЕ
     
      Стасик Гроховский чувствовал себя последнее время вполне счастливым! Складывалось всё так, как он когда-то мечтал: он становился известным человеком. По крайней мере в школе. Правда, тут ни при чём было разгадывание тайн по примеру удивительного сыщика Джемса Джонсона. Наоборот, с разгадыванием ничего не получалось — никаких тайн не обнаруживалось. А Шереметьев даже не взял книжки про Джонсона, когда Стасик предложил их почитать.
      — Время на них убивать, — сказал Шереметьев. — Лучше лишний пример решить!
      Математику он любил. Да и всем предметам уделял много внимания. Эта серьёзность Шереметьева пришлась Стасику по душе. И он засунул книжки о Джонсоне подальше на этажерку, а сам принялся за свои рисунки.
      Про рисунки опять же надоумил Шереметьев:
      — Разные альбомы для Галкина делал, а о себе не позаботился. Готовь срочно на выставку.
      Он вообще часто говорил:
      — Ты же первым художником по школе сделаешься! У тебя талант!
      И это было тоже по душе Стасику.
      Он и в самом деле быстро завоевал известность в школе именно как художник. Выставленные в классе рисунки понравились всем: на них приходили смотреть даже старшеклассники. Кузеванов немедленно заказал Стасику плакат-объявление с условиями подготовки к сбору «Путешествие в будущее». А главный редактор общешкольной стенной газеты пригласил Стасика участвовать в выпуске сатирического листка — рисовать карикатуры.
      С одобрением поглядывали теперь на Гроховского и учителя, ставя хорошие отметки. С двойками вообще было покончено, обычной отметкой для него стала четвёрка.
      Одним словом, всё шло чудесно, и Стасика со всех сторон хвалили: и ребята, и учителя, и на родительском собрании Таисия Николаевна. Об этом сообщила мама, когда пришла с собрания.
      Отравлял существование опять же только этот Галкин! Из-за него до сих пор были сплошные неприятности.
      Вот хотя бы с тем же родительским собранием.
      Проводив маму в школу, Стасик ждал её назад с нетерпением, сияя счастливой улыбкой. Улыбка поневоле растягивала рот, едва он представлял себе, как в классе Таисия Николаевна перед родителями его расхваливает: дескать, есть у нас такой хороший ученик — Гроховский! Все, кто сидит на собрании, бeзycлoвнo, восторгаются Стасиком, а потом, придя домой, расскажут своим домашним, значит и дома у ребят поговорят о Стасике, какой он замечательный да как рисует — и ребята после этого проникнутся к нему ещё большим уважением.
      Так, воображая, Стасик выбегал на каждый шорох в сенях, на каждый стук, пока, наконец, уже в одиннадцатом часу не услышал мамин голос:
      — Это я!
      Она вошла возбуждённая, радостная. Папа, который, по обыкновению, сидел в дальней комнате за письменным столом, тоже вышел встретить маму. Принимая у неё лёгкий плащ, он спросил:
      — Ну как?
      Вот тогда мама и ответила:
      — Сына хвалили.
      Ясно, что после этого Стасик совсем не мог удержаться от широчайшей улыбки. Он ожидал, что мама сейчас же начнёт подробно рассказывать, как именно его хвалили, но она повернулась к плите, заглянула в какую-то кастрюлю и, повязывая передник, проговорила:
      — Заждались? Проголодались? Сейчас будем ужинать.
      Вслед за папой Стасик направился из кухни разочарованный. Ему показалось, что родители должны были как поговорить о его успехах в школе, а они оомолвились двумя словечками и замолчали.
      Только за столом, когда сели ужинать, мама опять начала говорить о собрании. Тут уж она подробно передавала своё впечатление и о школе и о классной руководительнице — Таисия Николаевна ей понравилась — и спрашивала у Стасика, кто такие Гена Кузеванов и Аня Смирнова («Очень хорошо отзывалась о них учительница»), и выражала сожаление, что в классе есть двойки, например у Галкина, — про него учительница тоже говорила. Так мама рассказывала обо всех ребятах, про кого запомнила. Стасик ждал, что она вот-вот упомянет снова о нём. А она закончила со смехом:
      — Торжественно объявляю, что постановило собрание избрать в родительский комитет трёх человек: папу Юдина, дедушку Смирновой и маму — Она замолчала, лукаво поглядывая.
      — Тебя? — одновременно спросили Стасик и папа.
      — А что удивляетесь? Буду классным активом. Вот ты не хотел, чтобы я поступила на работу в клуб, — обратилась она к папе, — так я рада, что хоть общественная работа появилась, всё-таки не дома целыми днями сидеть.
      — Что с тобой поделаешь, — миролюбиво усмехнулся папа. — Активничай!
      — Мама активистками сын активист! — -провозгласил Стасик, напоминая о себе.
      — Вот, вот, — подтвердил папа и действительно заговорил о Стасике: — Значит, хвалят сына?
      Должно быть, ему тоже хотелось ещё раз услышать, как с похвалой отзываются о сыне. Стасик решил, что теперь уж мама во всех деталях с гордостью распишет, как о нём говорилось на собрании, но она ответила коротко:
      — Хвалили.
      И замолчала, словно нарочно не желая распространяться на эту тему. Зато папа сказал:
      — Молодец! Всегда старайся, чтоб о тебе говорили только хорошее.
      Мама серьёзно поправила:
      — Старайся делать хорошее, тогда и говорить будут как надо.
      Она выделила слово «делать».
      — По-моему, это одно и то же, — пожал плечами папа.
      — Не совсем, — возразила Прасковья Дмитриевна.
      Стасик не понял, о чём родители заспорили, и поднялся:
      — Пойду спать.
      Мама поцеловала его в щёку, но когда он, пряча от неё глаза, уже хотел идти, удержала за руку и спросила:
      — У тебя что с Галкиным произошло?
      — С Галкиным? Ничего.
      — Но вы больше не дружите?
      — Я с Шереметьевым теперь.
      — Кто такой Шереметьев? — поинтересовался Василий Григорьевич.
      — Отличник, активный ученик, звеньевой, — объяснила мама и снова повернула голову к Стасику. — А Галкин плохо учится, плохо ведёт себя, убегает с уроков, так, что ли?
      — Так.
      — Ну и правильно, подальше от таких! — одобрил Василий Григорьевич.
      Стасик помнит, как мама взглянула на него мельком и, выпуская Стасикову руку, сказала странным голосом — не то с насмешкой, не то всерьёз:
      — Правильно. Пускай с ним другие возятся.
      Стасик тоже тогда посмотрел на маму и увидел:
      с суровым выражением она наливала в полоскательницу воду из чайника, готовилась мыть стаканы. По всему было заметно, что она предоставляла Стасику самому поразмыслить над её словами.
      Всегда вот так — замолчит, и думай как хочешь!
      Но тут и думать нечего: ясно, почему она проговорила «Пускай возятся другие». Таисия Николаевна на собрании не просто хвалила его, но рассказала и о том, как он перестал дружить с Галкиным, и мама осталась этим недовольна. А ведь сама радовалась, что сына в школе хвалят.
      Что же ей ещё надо? Чтобы Стасик дружил с Гал киным и получал двойки?
      Вот папа твёрдо одобрил: «Подальше от таких!» Только мама, видно, и ему потом что-то доказывала вполголоса в другой комнате.
      Стасику очень хотелось услышать, о чём между собой говорили родители. Его всегда интересует, какие у них бывают разговоры без него? Но он ничего не мог разобрать, как ни вытягивал шею, подняв голову с подушки.
      И окончательно расстроился: надеялся, что весь вечер будут его хвалить, ждал маму, ждал, а она об этом Галкине распространялась больше, чем о собственном сыне. О рисунках на выставке и вовсе забыла. Ну, ничего. Просто Таисия Николаевна и мама ещё не знают, какой Галкин лентяй. Вот завтра же он себя покажет!
      Однако, к великой досаде Стасика, Галкин почти целую неделю проучился хорошо. И только в пятницу схватил опять двойку по географии.
      Когда это случилось, внутри у Стасика всё словно запело от радости. Захотелось торжествующе крикнуть: «Ага! Кто прав? Я или вы?» Поэтому он и высмеял Галчонка, столкнувшись с ним в дверях класса:
      — Сорвался?
      И дома, едва ступил на порог, тоже не удержался от возгласа:
      — Галкин-то опять двойку заработал!
      — Чему же ты радуешься? — удивилась мама.
      — Ничему не радуюсь, — ответил Стасик смущённо. Он вспомнил, как однажды, когда разбиралось дело с галкинским альбомом, такой же вопрос задала учительница Шереметьеву. Но Дима тогда злорадно уличал Галкина, и это никому из ребят не понравилось. А Стасик сейчас не уличал, а говорил про Галкина то, что есть. И всё-таки мама недовольна.
      Вот и пойми! Если Галкин хорошо учится, на Стасика сердятся: дескать, зачем ты бросил с ним дружить? А если появляются у Галкина новые двойки — тоже не дают оправдаться, сразу спрашивают: чему радуешься?
      Лучше уж совсем Галкина не касаться, а делать то, что от тебя требуется: отвечать на «отлично» уроки и выполнять все пионерские поручения!
      Так Стасик решил твёрдо и на следующий день с блеском ответил по русскому языку, заслужил похвалу Павла Степановича на геометрии, а когда после уроков в класс пришёл Володя и задержал активистов, Стасик вместе со всеми обсудил, кого можно рекомендовать в совет дружины от их отряда. На воскресенье назначен общедружинный отчётно-выборный сбор. Вот и выделяли в совет дружины достойного пионера от своего отряда.
      Стасик предложил Шереметьева, но выделили Эдика Зайцева.
      А потом Володя заговорил о подготовке к путешествию в будущее. Вот тут-то Стасик опять первый внёс предложение построить ракету и на ракете лететь в будущее. Он вызвался даже начертить её проект.
      Ребята встретили его слова с энтузиазмом: пришлось буквально без передышки направо и налево объяснять, как он представляет себе эту ракету да как её лучше строить.
      Шереметьев слушал, слушал и заявил:
      — Давайте Гроховский начертит ракету, а моё звено её сделает!
      Но против такого варианта восстали многие, и в первую очередь девочки из второго звена — они тоже хотели строить ракету.
      Володя предупредил: это хлопотно и сложно, надо доставать много разного материала — досок, картона, фанеры.
      — Мы достанем, — настаивала Комарова.
      А Дима уже молчал. Стасику показалось обидным, что Шереметьева всё время затирают, и. чтобы поддержать своего звеньевого, он сказал:
      — Вы когда ещё достанете, а у нас уже есть материал! Мы и сделаем!
      — Ну хорошо, — согласился Володя. — Пусть вы.
      — Что у тебя там есть? — спросил Дима, когда все расходились по домам. — Принеси завтра.
      — Да как его принесёшь? Это же ящик — во! — показал Стасик. — Хочешь посмотреть?
      Дима подумал, согласился, и через некоторое время они оба карабкались по лестнице на чердак.
      В заброшенном потайном «кабинете» было холодно и неприглядно. Толстым слоем лежала повсюду пыль. Висела по углам паутина. Тоненько свистел в щелях ветер.
      Стасик вздохнул: ему вдруг стало словно чего-то жалко.
      С каким увлечением этот уголок оборудовался! Как уютно в нём было сидеть, читая книжки про Джемса Джонсона или рисуя альбом для Галкина-Галкин! Опять он невольно вспомнился, хотя Стасик дал себе слово больше о нём не думать.
      А сейчас за спиной стоял, брезгливо морщась, боясь задеть локтем за пыльные стенки, чистенький Дима. Галчонок обычно ничего не боялся — он двигался свободно, садился где попало, да и Стасик поступал так же. Чувствовали они себя здесь как дома. А теперь и он, Стасик, пришёл сюда будто чужой, не зная, как повернуться, как встать.
      — Вот, — показал он на фанерный ящик, покрытый зелёной бумагой и тоже изрядно запылившийся. — Для остова ракеты пригодится.
      Дима приблизился к ящику, осторожно двумя пальцами приподнял лист бумаги, потом, нагнувшись, заглянул зачем-то вниз и даже слегка пнул ногой.
      — Ничего, — отметил он удовлетворённо. — Рублей двадцать пять стоит. На почте для посылок продаются небольшие и то по восемь рублей. А тут, пожалуй, Tia полную четвертную вытянет.
      — Я не продавать собираюсь, — буркнул Стасик. — Цена ни при чём.
      — Ну да, — кивнул Дима. — Для ракеты подойдёт. Обрадуются они.
      — Кто они?
      — Ну, там!
      Слова Димы Стасику не понравились.
      — А ты не обрадуешься?
      Дима присвистнул.
      — Велика радость! Такой хороший ящик — и на слом! Знаешь что? — неожиданно предложил он. — Отдай его мне!
      — Как тебе? — не понял Стасик.
      — Ну мне. Насовсем.
      — Зачем он тебе?
      — Это уж моё дело. Найду зачем. Ежа в него поселю, — добавил Дима, засмеявшись.
      — Ежа? — Стасик удивился ещё больше. — Ты же говорил: подох твой ёж.
      Дима опять рассмеялся.
      — Выжил!
      — Значит, обманул всех?
      — Подумаешь, обманул! Он, и верно, болел, чихал, фыркал, еле дышал. Я и думал — не выживет, а он выжил. И этот ящ,ичек ему подходящий, честное слово. Отдай, заплачу!
      — А ракета? Из чего делать будем?
      — А мы её не будем, — махнул рукой Дима.
      — Да ведь обещ,али!
      — Ну и что? Ты слышал, как Володя сказал — сложное дело, хлопотное. Думаешь, яш.ик есть — и готово? Еш.е, ой-ой-ой, сколько всего доставать, время тратить. Лучше пусть другие делают. С этой ракетой опять уроки запустишь. Чертёж ты им, конечно, сделай. И вообш.е рисуй, карикатуры в газету давай. Вот про Галкина можно А очень-то из кожи не лезь, за спасибо отметки не ставят, нахватаешь лишнего, тебя же заругают, какой тебе интерес?
      Было что-то очень нехорошее в Диминых словах, в его полушёпоте, в горячем обжигающем дыхании и в колючем взгляде, которым он так и буравил Стасика, придерживая его за рукав, будто боялся, что Стасик не дослушает и убежит. Но в то же время именно дружба с Шереметьевым привела Стасика к тому, что теперь его все хвалят. Разве это не стоит пустого фанерного ящика?
      Бери! — коротко бросил Стасик, глядя в сторону.
      — Красота! — обрадовался Дима. — Ты не думай, я не даром, заплачу тебе
      — Иди ты со своей платой! — рассердился Стасик,
      — Ладно, ладно, — поспешно захихикал Дима, тыча пальцем в бок. — Пошутил А в школе скажем, не получилось В общем я придумаю что-нибудь, а ты помалкивай, и порядок. Договорились?
      Стасик, не отвечая, повернулся, торопливо спустился с чердака и, распрощавшись с Димкой, сразу пошёл домой и уселся за чертёж ракеты.
      Он схватился за карандаш и бумагу так, словно боялся опоздать. И когда появились на ватмане первые признаки контурных очертаний ракеты, он по-настоящему обрадовался, как будто хорошим, полезным для всех делом вновь возвращал себя в класс, к ребятам.
      И всё же, хоть знал он, что ждёт его впереди похвала, ждут высокие отметки и приятные разговоры на всех будущих родительских собраниях, хотя знал он это прекрасно и, значит, к цели своей был очень близок, вполне счастливым сейчас он себя почему-то уже не чувствовал.
     
     
      Глава 25
      «ВАЖНОЕ ДЕЛЬЦЕ»
     
      — Ну, так вот, мистеры! — объявил Барин. — Завтра в два будете в сквере.
      — Завтра? — нахмурился Лёня. — В воскресенье?
      — А что?
      Лёня промолчал. Почему-то не хотетось говорить Барину о пионерском сборе. Несколько дней подряд Кузеванов и Гусева покоя не давали ребятам, сообщая, что общедружинный сбор начнётся ровно в двенадцать и что явиться на него надо в полной парадной форме. А теперь вот Барин на два часа дня назначал встречу.
      Оставшись один на один с Андрюшкой, Лёня всё-таки заявил:
      — Может, и не приду я завтра в сквер-то.
      — Это почему?
      — Да ведь сбор!
      — Сбор? — Андрюшка прищурился. — Вот как ты заговорил? А мороженое на чужие деньги лизал? В кино ходил? Ну, так и не прыгай!
      Это было очень обидно слышать.
      Но мороженое действительно ели и в кино ходили. Купил их Барин, и теперь они должны ему подчиняться!
      Лёня горестно вздохнул.
      В воскресенье с утра мать приготовила чистую белую рубашку, погладила красный галстук, положила всю одежду на спинку стула и придвинула к кровати.
      Она знала о сборе. И не выйти из дому около двенадцати, одевшись, как полагается, значило вызвать у неё подозрение.
      Поэтому, едва позавтракав, Лёня повязал галстук и пошёл будто в школу. Глядя на него, разодетого, в пионерском галстуке, мать ласково улыбнулась.
      А он, выскочив в коридор, воровато оглянулся на соседкину дверь, торопливо снял галстук и сунул его на вешалку, под ворох верхней одежды
      Он проделал это, а самому было противно и словно чего-то стыдно!
      Погода резко менялась. Небо хмурилось, подул ветер.
      До двух часов было далеко. Зябко поёживаясь, Лёня направился к Андрюшке.
      По случаю воскресенья Андрюшкин отец опять напился, буйствовал, и Андрюшка провёл Леню на голубятню с особыми предосторожностями. Разговаривал Лядов меньше обычного, а Лёня тоже молчал и, прислушиваясь к тоненькому посвисту ветра в щелях, представлял себе, что, может быть, именно теперь в тёплой школе, в широком зале второго этажа выстраивается на торжественную линейку дружина. Ку-зеванов, наверное, уже otpaпopтoвaл о том, сколько человек в их отряде не явилось на сбор, и Маша Гусева до.южпла ему, что нег Галкина. Пионеры третьего звена теперь опять будут злы на пего — подвёл он их! Не захотят после этоги н разговаривать с ним не только девчонки, но даже и ребята — Зайцев, Кнопка — Возжов
      Вот они застыли сейчас по каманде «Смирно!», равняясь на знамя, которое под барабанный бой и звуки горна выносят знаменосец и его ассистенты, шагая мимо неподвижного дружинного строя.
      — К борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!
      — Всегда готовы! — гремит дружина
      Уныло, надсадно свистел ветер на дырявой лядовской голубятне. Урчали нахохлившиеся голуби, беспризорные и скучные сидели Лёня и углублённый в свои размышления Андрюшка Лядов.
      Медленно тянулось время
      А Барин, встретив в условленном месте, выволок из кармана горсть конфет и, почти не глядя, небрежным жестом ссыпал их в подставленные ладони ребят.
      — Пошли со мной!
      У кинотеатра на углу, около рекламного щита, он оставил ребят, а сам отошёл в сторону, кого-то выискивая в толпе. Тот, кого ему было нужно, очевидно, запаздывал. Барин явно нервничал. Но вдруг встрепенулся и побежал. Лёня увидел высокого парня в зелёной фетровой шляпе. Парень шёл, засунув руки в карманы серого пиджака. Чёрные его брюки пышно нависли над загнутыми голенищами сапог. Барин остановил парня и что-то спросил, а парень коротко ответил, потом они сразу разошлись. Зелёная шляпа мгновенно затерялась в толпе.
      Барин вернулся к ребятам помрачневший.
      — Расписание меняется, мистеры! Дельце откладывается. Увидимся завтра на этом же месте.
      — Опять в два? — не удержался Лёня.
      — Лорда не устраивает время? — скривил губы Барин.
      — Не устраивает, — ответил Лёня.
      — Почему — позвольте спросить?
      — Знаю я, — вмешался Андрюшка. — Из-за школы он.
      — Тю, — свистнул Барин. — Не убежит твоя школа.
      — Конечно, не убежит, — поддержал Лядов.
      — Так что зафиксировано: ровно в два! — заключил Барин.
      Лёня был не на шутку расстроен. И сегодня не за грош пропало время, и завтра школу придётся опять пропускать.
      Единственно, что утешало, — это мысль о «дельце». Может, оно и вправду окажется важным?
      Если уж пропускать уроки, так хоть не зря!
      Но когда на следующий день, ровно в два часа,
      недалеко от фонтана в центральном сквере ребята вновь встретились с Барином и он объяснил, что от них требуется, Лёня не мог скрыть своего разочарования: «дельце» оказалось сущим пустяком. Даже Андрюшка скис и слушал Барина без всякого энтузиазма. Барин, как обычно теперь щеголеватый, в коричневой ковбойке и в фуражке с синим околышем, держал в руках небольшой чёрный чемоданчик.
      — Привет, учёные люди! — начал он ещё издали, небрежно кивая. — У меня сейчас время впритык, вечером увидимся, а до вечера попридержите эту посудину.
      И он протянул Лядову чемоданчик.
      — Бывайте! — махнул он рукой, намереваясь сразу уйти.
      — А дело? — крикнул Лёня.
      — Так это и есть, — указал Барин на чемоданчик. — В целости чтоб, смотрите. Ну, покеда с кисточкой. У киношки вечером.
      И он исчез стремительно. Всё произошло буквально в две минуты. Лядов, держа чемодан, стоял растерянный. Лёня даже сплюнул, передразнивая Барина:
      — Попридержите посудину! Вот тебе и важное дело! Насмешка одна.
      Лядов смущённо стал разглядывать чемоданчик — он был простенький, уже не новый, с побитыми ременчатыми уголками. Сбоку у него болтался блестящий подвесной замок.
      — Тяжело хоть? — полюбопытствовал Лёня и проверил на руке: не очень тяжело. Лёня потряс чемоданом — внутри ничего не болталось.
      Лядов наклонился и понюхал.
      — Полижи ещё, — -мрачно посоветовал Лёня и сунул чемодан обратно Лядову. — Тащи теперь.
      — Куда я его?
      — А я куда?
      — Нельзя мне дома, — объяснил Лядов. — Отец сразу прикопается: что да почему?
      — А ты на голубятню закинь.
      Лядов подумал.
      — Это можно.
      — Вот и тащи.
      — А ты со мной не хочешь?
      — Нет уж, спасибо! — отказался Лёня. — Тяжесть невеликая. Не знаю, зачем мы оба понадобились для такого «дельца».
      — А я теперь в школу пойду.
      — Опоздал ведь.
      — Вот и обидно. Из-за ерунды!
      — Так, может, не надо сегодня? — искушал Андрюшка.
      — Нет, пойду.
      Лядов вздохнул.
      — Ну, ладно. А я уж нет. — И, ещё раз вздохнув, он поплёлся прочь, размахивая чемоданчиком.
      А Лёня поднял голову: уличные часы на столбе показывали двадцать минут третьего. На второй урок ещё можно было успеть!
      И, закинув сумку на плечо, Лёня решительно зашагал в сторону школы.
     
     
      Глава 26
      ЛЕТИМ НА ЗВЁЗДЫ!
     
      Чертёж ракеты вышел на славу. Стасик обвёл его тушью, а отдельные места даже раскрасил. Мама похвалила, заметив, что и сама с удовольствием слетала бы в будущее.
      — А куда бы ты хотела? — спросил Стасик.
      Этот вопрос он задал неспроста. Дело в том, что уже завтра вожатый Володя придёт подводить итоги конкурса на лучшую остановку в будущем. А у Стасика ещё ничего не придумано. Вот Гена Кузеванов предложил остановиться через пятьдесят лет в Сибири — посмотреть, каким будет этот край. Ляля Комарова посоветовала заехать в научный институт по атомной энергии.
      Ребята и девочки вовсю обсуждали свои предло-
      жения на переменах и не делали из них никаких секретов, хотя ящик под замком висел тут же.
      Даже Галкин уверял всех, что нужно обязательно побывать на Северном полюсе через сто лет. К тому времени, говорил он, люди растопят вечные льды, построят там искусственный остров и начнут выращивать апельсины. Ребята с ним соглашались.
      Вообще, хотя ему и попало от звеньевой за то, что он не был на сборе, а от Таисии Николаевны за то, что опоздал на уроки, с него как с гуся вода быстро слетели все неприятности, и он опять очень шумно совался в классные дела и, пожалуй, больше, чем об остановке на Северном полюсе, тарахтел на каждой перемене о металлоломе.
      На дружинном сборе объявили, что между отрядами развёртывается соревнование по сбору металлического лома. Вся дружина должна собрать десять тонн. Этот металлолом будет переплавлен на металлургическом заводе в сталь, а из стали вагоностроительный завод построит сверх плана железнодорожные вагоны. На вагонах будут прибиты специальные дощечки с указанием, какие именно отряды и дружины города помогли создать к сорокалетию Октября сверхплановые вагоны.
      Когча Галкин услышал об этом, то загорелся так, словно один piiuH топать разныу жс.тзяк н десять вагонов.
      — Завтра же сделаем! — заявчл он. — Я знаю около базара свалку, в ней проволоки два воза!
      — Ну и чепуха! — возразил Валерий Петренко. — Два воза проволоки — это совсем немного. А вот я знаю место — мировые запасы.
      — Молчи! — крикнул Шереметьев. — Твои запасы для нашего зве! а пригодятся!
      Звенья тоже должны развернуть соревнование, и лучшему из них после подведения итогов на общем дружинном сборе, нг который придут также и представители заводов, обещан ценный подарок.
      Одним словом, разговоров по поводу борьбы за металлолом было много. И трудно сказать, чем ребята в эти дни увлекались больше — придумыванием для отряда остановок в будущем или обсуждением предстоящих общегородских поисков железного старья.
      Про себя Стасик знал твёрдо; металлолом его нисколько не воодушевлял. А вот сообразить к завтрашнему дню что-нибудь особенное для путешествия в будущее очень хотелось. Но помочь ему никто не мог. Даже мама ответила просто, что с удовольствием бы посмотрела, какой будет жизнь лет через двести.
      Через двести, через пятьдесят! Нет, нужно что-то пооригинальнее!
      Однако так ничего и не соображалось. И, ложась спать, Стасик успокоил себя: ладно Если уж не придумает никакой особенной остановки, то всё равно поразит завтра ребят чертежом ракеты!
      Проснулся Стасик утром от звуков радио. Голос диктора-мужчины властно врывался в сознание размеренно-торжественным тоном:
      — Самые дерзновенные мечты человечества!
      У репродуктора, включённого на полную мощность, стояла мама.
      — Что там, мама?
      — Слушай, слушай! — У Прасковьи Дмитриевны сияло лицо.
      — Блистательная победа советских учёных! — провозглашал диктор. — Первая в мире искусственная луна
      — Луна?
      Стасика как ветром подбросило с кровати. Босиком, в одних трусиках, он встал рядом с мамой, поближе к гремящему репродуктору. И мама не погнала его назад с холодного пола, а лишь молча пододвинула стул, и Стасик взобрался на него, стараясь не пропустить ни слова
      — Вчера, четвёртого октября, в Советском Союзе произведён успешный запуск первого в мире искусственного спутника Земли. Первый земной снаряд в безвоздушном пространстве! Чудесный разведчик космоса! Научные станции всего мира ведут за ним
      наблюдения. Со всех континентов поступают бесчисленные приветствия советским учёным. Недалёк тот день, когда будет проложена дорога к межпланетным путешествиям!
      — Здорово! — воскликнул Стасик, поворачиваясь к маме и тоже сияя улыбкой. — Ух, и здорово!
      В репродукторе заиграла музыка.
      Стасик торопливо оделся и побежал к почтовому ящику, но газеты ещё не было. За завтраком он говорил с мамой только о спутнике. Потом принесли газету, и Стасик с выражением прочитал вслух «Сообщение ТАСС». Готовить уроки не хотелось. Несколько раз подряд Стасик выходил на улицу, останавливался на крыльце и, запрокинув голову, смотрел в залитое холодным осенним солнцем ясное небо. Где-то там летает спутник Может быть, даже проносится сейчас над самой головой
      — Уроки, уроки, — напоминала мама.
      Но, едва усевшись за стол, Стасик снова вскакивал и подбегал к репродуктору, усиливая звук: не передают ли чего-нибудь нового о полёте спутника?
      И в школу он, как вы сами догадываетесь, пошёл в этот день намного раньше, взбудораженный и взволнованный. Конечно, в таком возбуждённом состоянии оказался не он один. Необыкновенным событием были захвачены буквально все — и ребята, и девочки, и учителя. Со всех сторон летело слово «спутник». Либо уточняли его размеры, его вес и время оборота вокруг Земли, либо спорили по поводу радиосигналов — их ещё никто не слышал.
      Каждого учителя, приходящего на урок, встречали улыбками и радостными возгласами. И учителя тоже улыбались, словно у всех сегодня был большой праздник.
      А физик Геннадий Сергеевич вообще изменил тему занятий: как начал рассказывать о космических полётах, о Циолковском и о ракетах, так и говорил до звонка. И никто не подумал над ним смеяться или передразнивать, хотя он гмыкал по-прежнему, а слушали не прерывая.
      к концу дня по школе разнёсся слух, что вечером спутник будет пролетать над городом и что его можно увидеть в бинокль.
      Несколько человек из класса сговорилось убежать с последнего урока за биноклями. Но заглянул Володя и опроверг слухи: спутник над их головами сегодня не появится. По уточнённым координатам его движения, сообщённым по радио, он часов в семь вечера по местному времени будет над Москвой, потом пролетит над Индией, Америкой и Чехословакией, а ночью будет снова над Москвой.
      — Вот счастливцы москвичи! — вздохнул кто-то шутливо.
      — Мы, сибиряки, тоже скоро его увидим, — по-обеш.ал Володя. — А сигналы, если хотите, можно услышать хоть сегодня!
      — Как? — раздались голоса. — Как?
      Володя ответил, что десятиклассники в физическом кабинете приняли сигналы и записали их приборами.
      — По этому вопросу обращайтесь к моему другу, специалисту по радиотехнике Евгению Камневу!
      — Это который у нас на первом сборе на баяне играл? — спросил Галкин.
      — Он самый!
      Делегацию к специалисту Жене направили немедленно.
      Кто-то внёс предложение собирать металлолом не на вагоны, а на космическую ракету. Однако эту идею отвергли, решив, что для ракеты требуется не обыкновенное железо, которое ржавеет под дождём, а какой-нибудь особенный материал.
      Володя сказал:
      — Как видите, путешествовать в будущее нам помогает сама жизнь. Искусственный спутник Земли ещё вчера был сказкой, а сегодня первая запущенная человеком луна уже бороздит небо. Открывай, Гена, ящик с предложениями!
      Записок в ящике оказалось уйма. Как и следовало ожидать, содержание многих из них было известно. Но некоторые, написанные девочками, прозвучали
      впервые: побываем у врачей через сорок лет! Остановимся в гостях у людей профессий будущего!
      Володя аккуратно складывал записки стопкой.
      — Порядочно набирается. Если делать все остановки, хотя бы по пять минут каждая, на сбор потребуется часа три.
      — А за пять минут многого не узнаешь! — отозвался Кузеванов. — Про нашу Сибирь полчаса рассказывать!
      — Верно, — согласился Володя. — Поэтому для сбора мы отберём лучшее. Общий маршрут путешествия определит штаб, основываясь на всех этих предложениях. — Он потряс в воздухе записками.
      Тут Стасик воскликнул:
      — А я предлагаю ещё одну остановку! Самую главную.
      — Какую?
      — На спутнике! — И, довольный тем, что он первый сообразил выдвинуть такое чудесное предложение, Стасик принялся объяснять: — Изучим устройство спутника, облетим на нём вокруг Земли, изучим космические лучи.
      Неожиданно раздался голос Галкина:
      — Да нет! Ведь Володя сказал: спутник — уже достигнутое. А если будущее, так надо на звёзды лететь! Взять такой день, когда люди полетят на звёзды, и как бы пилет! ть hmlctc о ними!
      — Тоже верно! — поддержали Галкина ребята. — Остановка на ракетодроме в день первого полёта на звёзды!
      — Пожалуйста, — буркнул Стасик. — Можно и на звёзды!
      Если сказать правду, он сильно обиделся на то, что его предложение не приняли, но подумал: ладно, он ещё заставит ребят прислушаться к себе — ведь готовый чертёж ракеты находится в его руках, а Володя обещал его рассмотреть тоже сегодня.
      В самом деле, Володя вскоре сказал:
      — А ну, взглянем, что сделал Гроховский.
      Широко улыбаясь, заранее тая от ожидаемых
      похвал, Стасик развер-чертёж; ребята сгрудились вокруг. Чёрные линии, выведенные тушью, чётко обозначали контуры ракеты. Водя пальцем по листу ватмана, Стасик непринуждённо объяснял: здесь отсек управления, здесь кабина первого пилота, здесь помещается радист.
      — А для экипажа где место? — спросил Кузе-ванов.
      Стасик показал на квадрат, закрашенный голубой краской, и незаметно оглядел ребят.
      — Неплохо, — сказал Зайцев. — Только тесновато.
      — Да и помещения для проекционного фонаря не вижу, — вставил опять Кузеванов. — Мы ведь картинки на стене показывать будем, проекционный фонарь надо где-то ставить.
      — Вот здесь, — уже без воодушевления проговорил Стасик.
      — На хвосте, что ли? — засмеялся Галкин.
      Стасик вспыхнул и, отпихивая всех локтями, стал сворачивать чертёж.
      — Постой, — остановил его Володя. — Ты что? Критика не нравится?
      Стасик не ответил.
      — По-моему, так, — продолжал Володя. — Вычерчено хорошо, но не всё продумано. А дело ответственное. Нам не просто на бумаге рисовать, нам строить надо.
      — Громоздко для строительства, — заметил Зайцев. — Вот эту бы часть убрать.
      — Или эту расширить, — добавил Кузеванов.
      Стасик стоял безучастный к разговору. Он понял
      одно: чертёж его не вызвал восторга.
      В этот момент опять раздался голос Галкина:
      — А знаете, что я предлагаю? Никакую ракету не делать! Ведь и ракета — уже достигнутое. А мы сделаем совсем новое — такую фантастическую машину. И полетим на ней, куда захочется!
      — На звёзды на машине не улетишь, — возразил Стасик. — На звёзды как раз в ракете надо.
      — А мы должны не только на звёзды, но и в разное время! Вот и пусть будет машина времени!
      — Это идея! — обрадованно воскликнул Кузеванов. — Ай да Галкин!
      — Машина будущего! — подхватил Зайцев.
      Другим ребятам тоже очень понравилась галкин-
      ская идея. Все начали обсуждать, какую форму придать машине да как устроить телевизионный сектор — поставить проекционный фонарь и показывать на экране «телерепортаж» с каждой остановки из будущего. Конечно, азартнее всех обсуждал сам Галкин.
      «Радуется, что по его вышло», — усмехнулся Стасик.
      И с неприязнью подумал о ребятах: раньше сами говорили о ракете, а теперь им подавай какую-то машину. И когда, завершая все споры, Володя объявил, что придётся Гроховскому сделать новый чертёж, Стасик холодно ответил:
      — Нет уж, теперь пусть сам Галкин чертит!
      — А что — и начерчу! — простодушно согласился Галкин.
      Ребята переглянулись, покосившись на вожатого, а он пристально посмотрел на Стасика и твёрдо сказал:
      — Прекрасно! Пусть чертит Галкин!
      Пряча от всех глаза, Стасик отошёл к своей парте. Он чувствовал, что поступил плохо, но не в силах был перебороть себя, испытывая острую обиду на Галкина, который, как назло, сегодня во всё совался, да и на всех ребят.
      Между тем Кузеванов обратился к Диме Шереметьеву:
      — А ты что молчишь? Вашему звену ракету строить поручено, а теперь машину придётся
      — Нет уж, — возразил и Дима. — Мы хотели ракету, а машину времени пусть другие строят.
      — Раскапризничалось первое звено! — засмеялся Володя. — Ну, пожалуйста, я думаю, желающие найдутся.
      Желающие нашлись сразу: опять запросились Ляля Комарова с девочками, вызвался и Олег Возжов — отец у него столяр-краснодеревщик, поэтому Возжов заявил:
      — Беру на себя все деревянные части!
      Дима радостно шепнул Стасику:
      — Видал, как ловко? Вот и отвязались!
      Но Стасику не было радостно. Он ещё ниже опустил голову, исподлобья наблюдая, как уславливаются девочки идти к Возжову делать для остова машины времени деревянные части.
      И в физическом кабинете, куда гурьбой направились вслед за Володей послушать радиосигналы спутника, Галкин вертелся впереди всех перед самым носом длинноногого десятиклассника Жени. При полном молчании столпившихся ребят Женя включил аппарат, и сначала в нём зашелестело, затем отрывисто и тоненько запищало, словно кто-то однообразно сигналил по азбуке Морзе: «Пип-пип, ПИП »
      Ребята попросили Женю, чтобы он включил плёнку вторично, и, расходясь, шумно делились впечатлениями, пытались даже копировать звук голосом.
      Но Стасику и это необычное пребывание в физическом кабинете отравляла мысль о том, что во всех
      делах ребята оттеснили его на задний план, будто так и надо, чтоб двоечник и лентяй стал первым активистом, а хороший ученик и почти отличник Гро-ховский оказался совсем не у дел.
      Дома Стасик старался сделать беззаботное лицо, но, как всегда, скрыть настроение не удалось, и мама начала допытываться, что случилось. Он ответил, что ничего не случилось, и она больше не задавала вопросов, но, кажется, не поверила его словам.
      А за ужином папа с мамой заговорили о спутнике. Папа похвалил учёных, которые добились такого великолепного успеха.
      — Да, молодцы, — подтвердила мама.
      Стасик криво усмехнулся:
      — Молодцы-то молодцы, а никто из них и по фамилии не назван.
      Мама сейчас же бросила на него насторожённый взгляд, а папа закивал:
      — Это ты правильно заметил, сын! Страна должна знать своих героев.
      — Совсем и не обязательно, — неожиданно заспорила мама. — Важно, что совершён подвиг! Так и в газетах пишут: это подвиг, в который внесли свой труд и талант физики, математики, металлурги, химики.. Целый коллектив, сотни советских людей!
      — Но есть ведь среди них кто-нибудь самый главный? — не сдавался Стасик. — Самый первый изобре-гатель?
      — Должен быть, — продолжал Василий Григорьевич. — Если не один-единственный, то два или три человека И ты напрасно споришь, — обратился он к маме. — Ты же превосходно понимаешь, что если пока их имена не названы, то через некоторое время мы о них услышим. За такой подвиг наш народ и наградит их по достоинству — и славой и почётом!
      — Я всё понимаю! — произнесла мама недовольным тоном, поднимаясь с места. — И тем не менее продолжаю считать, что главное не в том, назовут или не назовут твою фамилию, а в гордости за хорошо сделанное дело на пользу людям!
      — Ну, это безусловно, а как же иначе! — согласился Василий Григорьевич.
      — Вот это и главное, — повторила мама.
      Стасик сказал спасибо и вышел из-за стола.
      Ои не понимал, отчего мама так разволновалась. Конечно, по радио говорили: спутник создал не один человек, а много людей. Но всё-таки ведь может быть и так: сидит сейчас где-нибудь одиноко самый главный учёный, без которого не было бы спутника, и никто об этом человеке не знает, а ему так же обидно и горько, как Стасику, которого оттеснили ребята из-за Галкина.
      Только Стасик заставит ещё говорить о себе: вот возьмёт да нарисует к празднику Октября замечательную картину, какой никто не видывал.
      Принесёт он картину, завёрнутую в материю, в школу, прямо на вечер, и все от любопытства запрыгают, а он спокойно обведёт вокруг взглядом, а потом как раскроет — так и ахнут! Вот он как нарисует! Только сообразить бы что-нибудь совсем особенное.
      Стасик сосредоточенно размышлял весь вечер, но ничего не придумывалось.
      Перед сном он вышел во двор. На тёмном небе сверкали бесчисленные звёзды. Где-то в их разливе неутомимо скользила маленькая звёздочка, к которой прикованы сейчас взоры всех людей на земле. Стасик посмотрел на небо и подумал: а что, если бы и вправду полететь на космическом корабле навстречу мерцающим звёздам! Вот он управляет бесстрашно полётом, и радиостанции всего мира принимают его мужественные короткие сигналы: «Пип-пип, приближаюсь к Луне! Пип-пип, приближаюсь к Марсу!» Да, неплохо всё-таки Галкин предложил Но Стасик ни за что теперь не полетит ни на какие звёзды, хотя ему это и очень нравится. Назло не полетит, а сделает картину.
      Только какую?,
      Он думал о картине и в кровати и, должно быть, во сне, потому что она ему приснилась — очень большая, тяжёлая и в золотой раме Раму он успел рассмотреть, а что нарисовано, так и не увидел.
     
     
      Глава 27
      РОДИТЕЛИ БЕСЕДУЮТ
     
      Утром, готовясь к школе, Стаснк сам не знал, чего ему больше хотелось: или чтоб Галкин совсем провалился, не выполнив необычайного пионерского поручения, или чтоб принёс в школу плохой чертёж, над которым бы все смеялись.
      Однако вышло не так и не этак. Галкин чертёж принёс, но никто не смеялся.
      Был этот чертёж сделан па тонкой бумаге, карандашом и в двух местах протёрт почти до дырок резинкой, но невиданная, необыкновенная машина значилась на нём довольно чётко.
      Выглядела машина поистине фантастично: она походила одновременно на часовой механизм, вынутый из будильника, и на верхнюю палубу морского корабля — с какими-то лесенками, перилами, с площадкой вроде капитанского мостика и с трубой! А поверх всего располагалась башня с иллюминатором, а на башне лёжа i перевёрнутый зонт без ручки.
      — А зонт зачем? — ехидно спросил Стасик, заглянув в чертёж через чьё-то плечо.
      — Это не зонт, — серьёзно объяснил Галкин. — Это улавливатель солнечной энергии.
      — М-да, — промычал Стасик и покосился на заднюю парту.
      В другое время ии бы выразил своё мнение насчёт этой мазни более решительно, но сейчас Сейчас на задней парте сидела мама.
      — Я в родительском комитете, — заявила она утром, — и должна познакомиться с классом.
      И она пошла вместе со Стасиком в школу, села в классе и стала наблюдать за ребятами.
      А они, не обращая ни на кого внимания, как нарочно, на каждой перемене обсуждали галкинский чертёж. Конструкция им в общем понравилась, уточнялись лишь детали да упрощались отдельные «узлы», как выразился строитель Кнопка — Возжов.
      — Вот здесь мы посадим машиниста, — распределял он места экипажа, — здесь будет командир, а башня — для радиста!
      Стасик и Шереметьев в этих разговорах участия не принимали.
      Мама даже спросила тихонько, подозвав к себе сына:
      — Ты что в стороне сидишь?
      — Да так, — ответил Стасик. — Ракету они не захотели, а ракета, по-моему, лучше А это так, — он пренебрежительно махнул рукой.
      Но глядел он при этом вбок, потому что не мог смотреть маме в глаза: ведь на самом деле и ему машина времени нравилась больше, чем ракета, по крайней мере она была совсем необычной! Но признаться в этом даже самому себе не хватило духа.
      Нахмурившись, он снова сел рядом с Шереметьевым.
      Он понимал, что с ребятами у него получается плохо: чертёж делать отказался, и сидит действительно от всех в стороне, и на звёзды лететь не может, хотя очень хочется.
      А Галкин ходит героем! К нему обращаются с вопросами, и он сам советуется, не лучше ли переделать то да изменить это. Послушать — так первый человек в классе! А вот на алгебре этот первый человек опять не сумел решить у доски задачку, и Павел Степанович поставил ему, первому человеку, уже не первую двойку.
      — Вот как у нас! — воскликнул Шереметьев, когда ребята начали рассказывать пришедшей в класс Таисии Николаевне о машине времени. — В будущем двоечников не должно быть, а Галкина берём. Да ещё чуть ли не главным конструктором делаем!
      Таисия Николаевна серьёзно сказала:
      — А мы его по дороге исправим.
      Всем ребятам ответ учительницы понравился, они одобрительно загудели, а Шереметьеву пришлось замолчать.
      После уроков Прасковья Дмитриевна предупредила Стасика:
      — Подожди меня Я скоро.
      Она задержала в дверях Галкина и, отведя его к окну в коридоре, начала с ним разговаривать. Стасик издали видел, как Галчонок что-то отвечал, пожимая плечами. Потом он убежал, а Прасковья Дмитриевна зашла в учительскую и немного спустя появилась вместе с Таисией Николаевной. Они тоже о чём-то побеседовали и распрощались у лестницы.
      — Пойдём, — кивнула Прасковья Дмитриевна стоящему в отда.пении Стасику.
      — Ну, как тебе у нас? — спросил Стасик, пытаясь шутливым тоном прикрыть своё смущение: он знал, что мама сама заговорит с ним и о классе и о ребятах, и ему не хотелось подавать виду, что он обо всём этом сейчас стесняется с ней говорить.
      А она заявила напрямик:
      — Вы с Шереметывым не понравились! Держитесь так, словно считаете себя лучше всех!
      — А что они? воскликнул Стасик, не в силах больше таить обиду. — Не ценят, не слушают Лентяи у них в почёте
      — Лентяи?
      — Конечно! Хотя бы Галкин Чертить взялся, а двойку опять заработал. Сама видела
      — Видела. Даже разговаривала с ним.
      — Ну и вот! А мы хорошо учимся и везде первые, а они
      — Мы, они, мы! — перебила Прасковья Дмитриевна. — Как не стыдно так себя нахваливать!
      — Я не нахваливаю. Но ведь учёба для нас главное, а они
      — А они не хвалят, да? И не хотят тебя окружать почётом? Значит, подумай, одними ли отметками почёт добывается? И об одних ли похвалах нужно заботиться? Я просто удивляюсь, — продолжала Прасковья Дмитриевна, — как ты сейчас рассуждаешь! Когда ты вначале помог сделать Галкину альбом, я порадовалась. Я видела, что у моего сына доброе сердце. Пусть дружба с Галкиным была бы для тебя нелёгкой, но я верила — ты поведёшь его за собой к хорошему. Но ты предпочёл отступиться, пошёл по кривой дорожке себялюбца. И хотя сейчас у тебя лучше отметки, чем прежде, они меня мало радуют! Подумай и об этом!
      Стасик молчал. Он чувствовал: мама говорит с неподдельной горечью. Конечно, ей тоже очень обидно, что сын проявил себя как эгоист-себялюбец и поэтому сидит теперь в стороне от других ребят. И все на него только косятся, и лучшим другом его стал ученик, которого в классе никто не любит.
      А поздно ночью Стасик проснулся от маминого голоса. Голос звучал из освещённой столовой через полуоткрытую дверь — негромкий, но явственный.
      — Я очень за него беспокоюсь, очень. Он растёт. Характер меняется. И если сейчас не обратить внимания
      — Но ведь ты обратила, — послышался папин ответ.
      Стасик затаил дыхание. Родители беседовали о нём! Не требовалось никаких усилий, чтобы разобрать каждое слово. И не хватило мужества закрыться с головой одеялом: так велик был соблазн хоть минутку послушать, что говорят о тебе родители, когда остаются наедине.
      — Я не могу только понять, — удивилась мама, — откуда у него появилась эта черта? Ну, откуда? Кажется, ни ты, ни я не воспитываем в нём эгоизма, наоборот, стараемся подать хороший пример.
      — И всё-таки, вероятно, мы сами и виноваты, — возразил папа. — Мы часто говорили ему, что он должен вести себя так, чтобы заслуживать только
      похвалы. Вот постепенно в нём и родились это тщеславное самолюбование, желание выделиться, быть на виду
      — Да, возможно. Кстати, и вчера за столом я ведь нарочно затеяла с тобой спор. Я ведь не хуже тебя понимаю, что учёных — создателей спутника в своё время и назовут и наградят. Но это не самое главное. И надо ему внушить.
      — Да, да. Я не сообразил, ты нзвиип
      — И ещё, — продолжала мама, попрошу, уделяй ему больше времени. Мне "дпой становится трудно с ним. Тебе некогда, это ясно, но ведь надо
      — Согласен, тоже абсолютно согласен. И я обещаю. Надо только подумать, как теперь изменить нам своё отношение к его успехам. Чтоб не вышло так: мы умерим восторги, а он, не видя привычных похвал, ещё разобидится.
      — Этого я не боюсь, — сказала мама. — Ом умный мальчик и поймёт правильно. Только бы вовремя спохватился.
      — Да, если упустить время и эти черты разовьются, будет печально
      — Ужасно! — воскликнула мама.
      — Я обещаю тебе, — повторил папа. — Надеюсь, мы с ним найдём общий язык
      «Найдём, найдём! — хотелось громко крикнуть Стасику. Ои представил себе, как сейчас в той комнате родители и, взволнованные, опасаясь зa его судьбу, совещаются друг с другом.
      Стасик опустил голову на подушку и нечаянно -адел локтем стоящий около кровати стул. Со стула с грохотом упала на пол толстая книга. Стасик досадливо поморщился, закусив губу.
      Голоса в столовой мгновенно смолкли. Щёлкнул выключатель. На пороге остановилась мама.
      — Ты разве не спишь? — Вопрос её прозвучал встревоженно.
      Стасик не захотел притворяться спящим и нагнулся, поднимая книгу.
      — Да вот упала
      И сразу отвернулся к стенке.
      Мама постояла немного молча, потом выключила свет и тщательно, очень плотно прикрыла за собой дверь. Голоса в столовой зазвучали приглушённо.
      Эх, родители, родители! Ну почему вы так испугались!
      Да знали бы, как полезно иногда бывает услышать сыну, о чём говорите вы о нём друг с другом наедине!
     
     
      Глава 28
      АНИНА ОШИБКА
     
      Аня терялась в догадках: что происходит с Галкиным?
      После похода в лес он как будто взялся за ум. Ане показалось, что всё налаживается. Но вот он опять стал шептаться с Лядовым по углам, получил двойку по географии, пропустил дружинный сбор, опоздал один раз на уроки, а сейчас, хотя и увлёкся разными пионерскими делами — и поисками металлолома и полётом на звёзды (сделал даже чертёж ма-шины времени), с учёбой всё-таки не выправлялся; получил подряд ещё две двойки — одну по алгебре, а вторую по рисованию.
      Накануне Таисия Николаевна долго говорила с ним, усадив перед собой за парту в опустевшем классе. Он опять пообещал исправиться.
      И вдруг снова не выучил уроки!
      — Что это получается, Лёня? — спросила Таисия Николаевна.
      Он молчал, стоя перед классом.
      Маша Гусева подняла руку.
      — Ничего он не делает! Задачку опять у Возжо-ва переписывал.
      — Ну, не успел дома, — объяснил Возжов. — Мы же за рельсом ходили.
      Это была правда. Сегодня ребята приволокли откуда-то старый заржавленный рельс, и он сразу чуть не вдвое увеличил вес собранного звеном желез-
      Horo лома. Перед уроками, когда под навесом в углу школьного двора сдали находку контролёру-приёмщику, ученику из десятого класса, туда успели сбегать все шестиклассники. Глядя на рельс, они ожесточённо спорили, определяя, сколько в нём килограммов, и на зависть ребятам из других классов хвалились, что достанут ещё хоть три штуки.
      — Вы трамвайную линию ночью разберите, — посоветовал доморощенный остряк из соседнего шестого «А».~Сразу сто штук будет!
      Конечно, острил он с горя: шестой «А» сдал железного лома очень мало. Вот и завидно им, как дружно шестой «Б» таскает рельсы.
      Впрочем, рельс был один, а куча лома и без него возвышалась солидная. Каждый из ребят что-нибудь да принёс: сломанную шестерёнку, кривые болты, старый замок, продырявленные кастрюли. Петренко приволок даже самовар. Из-за этого самовара тоже разгорелся спор. Одни утверждали, что нужны только железные вещи, другие доказывали, что примут и медный самовар. В конце концов пошли к старшей пионервожатой и выяснили, что цветные металлы ценятся ещё дороже. Многие решили переключиться только на цветные металлы.
      Короче говоря, дел было по горло, но разве можно забывать про учёбу?
      Таисия Николаевна предупредила:
      — Смотри, Лёня, как бы не пришлось с тобой разговаривать иначе.
      А сам Галкин внезапно потерял интерес ко всем рельсам и самоварам и заявил, что начинает упорно
      готовиться к полёту на звёзды. Два дня подряд он таскал в кармане курточки квадратиком сложенную газету «Известия», в которой был напечатан снимок спутника — шар с длинными усами-антеннами.
      Спутник к этому времени сделал вокруг Земли шестьдесят три оборота. Вместе с ним, обгоняя его, летала ракета-носитель. По радио объявили, что вскоре спутник пролетит прямо над городом. Это, конечно, вызвало бурное волнение. Кузеванов с ребятами, вооружившись биноклем, собирался дежурить на крыше пятиэтажного петренковского дома. Опасение вызывала пасмурная погода.
      А Гроховскпй сообщил, что г Москве на каком-то вечере выступил академик и сказал, что особенно интересно запустить снаряд вокруг Луны. Луна всегда обращена к нам одной своей стороной, люди до сих пор не видели, что находится на другой, а с баллистического снаряда можно будет сфотографировать невидимую сторону Луны.
      По классу гуляла книжка Ляли Комаровой о Луне. На рисунках изображалась пустынная лунная поверхность — иззубренные горы и круглые «цирки» и «кратеры». Все по очереди рассматривали эту книжку. Петренко предложил лететь не на звёзды, а именно на Луну, но Галкин не согласился:
      — Луна близко, а на звёздах ещё неизвестно что!
      Однако неожиданно к концу дня он изменил своё
      намерение.
      — Будем делать с Кнопкой рейки, — заявил он, вернувшись с Олегом Возжовым из биологического кабинета.
      — Какие ещё рейки? — спросила Маша Гусева.
      Оказывается, Эмме Жарковой очень понравилась
      идея остановиться на Северном полюсе через сто лет, и она обратилась к Варваре Самсоновне за помощью. Варвара Самсоновна посоветовала ей зайти в биологический кабинет, где можно подобрать пособия по будущему преобразованию Крайнего Севера.
      Галкин предложил:
      — Кнопка, пошли и мы смотреть пособия!
      Когда же они вернулись от Варвары Самсонов-ны, у них только и разговоров было что о рейках.
      — Значит, завтра утром я к тебе! — сказал Галкин Возжову в конце занятий.
      — Нет уж, извините! — возразила Маша Гусева. — Завтра мы все идём собирать лом в зайцевском доме, будем ходить по квартирам.
      — А я не пойду! — заартачился Галкин.
      Тут не выдержала и Аня.
      — Послушай, Лёня! Почему ты всо время прыгаешь с пятого на десятое? То одно, то другое. Чертёж машины до сих пор не доделал, лом собирать не закончили, теперь какие-то рейки.
      — А тебе не всё равно?
      — Конечно, ведь обшее дело от этого страдает.
      — Ах, страдает!
      — Конечно! Если не доводить до конца, нечего и браться!
      — Ах, нечего браться! — опять насмешливо передразнил Галкин. — Ну так ладно! Могу совсем не браться! Пожалуйста!
      Он выскочил из класса.
      — Галчонок, подожди! — крикнул Возжов, кидаясь вдогонку.
      — Смотри-ка, ещё обиделся! — воскликнула Маша.
      — Но ведь прыгает он с пятого на десятое? — спросила Аня, будто оправдываясь, хотя ей самой было неясно, в чём она должна оправдываться, если высказала Галкину одну только чистую правду.
      Маша подтвердила, что Галкин прыгает, но её поддержка не успокоила Аню — на душе остался нехороший осадок от ссоры с Леней, потому что ссориться с ним совсем не хотелось.
      По дороге домой Аня всё время молчала. Маша даже заметила:
      — Да что с тобой?
      — Погода влияет! — невесело усмехнулась Аня.
      Погода на самом деле стояла пасмурная, ночью
      пролил дождь, земля была мокрая, да и сейчас
      моросило, вернее мелкие-мелкие капельки-росинки повисли в воздухе, как при тумане, и влажный воздух щекотал лицо.
      — Напрасно ты переживаешь, — поняла Маша настроение подруги. — Разболтался он, и пора его приструнить.
      Аня ничего не ответила. Ен стало уже казаться, что она зря разговаривала с Галкиным слишком резко. Надо было, наверное, как-то не так.
      Расставшись с Машей, Аня медленно двигалась по тротуару и думала о том, что хорошо бы встретить сейчас Галкина и поговорить с ним по душам.
      И едва мелькнула эта мысль, как, словно по заказу, совсем близко раздался голос Лени:
      — Сдавайся, Федюха, сдавайся!
      Аня даже не поверила и осмотрелась. Она шла вдоль длинного дощатого забора, который тянется почти на полквартала перед их двором. В заборе был устроен лаз: ребята выломали доску, чтоб удобнее было играть в сыщики-разбойники.
      Иногда этим лазом пользовалась и Аня, когда хотела сократить дорогу домой: достаточно отодвинуть плохо закреплённую доску в заборе и боком протиснуться в щель, как окажешься в своём дворе, правда, в дальнем его углу, за сараями, но всё равно отсюда ближе до подъезда — не надо обходить два корпуса по улице.
      Где-то за этим лазом и кричал Галкин. А ему отвечал другой мальчишеский голос:
      — Ура! Сам сдавайся!
      Аня свернула с тротуара и полезла в щель.
      Просунув голову, она увидела, что Галкин и ещё один мальчишка — из третьего подъезда — бегают по крышам сараев с палками, размахивая ими, как саблями. Галкин дерзко наступал, палки скрещивались в дробном перестуке, поединок грозил стать упорным и долгим, но вдруг мальчишка завопил:
      — Стой. Гляди! — он кивнул в сторону Ани и дружелюбно помахал ей рукой. — Что забоялась, шагай, тут неглубоко!
      Аня стояла перед огромной лужей. Она забыла, что после дождя здесь всегда грязно и лишь с трудом можно пройти по сухому гребешку у самого забора.
      Но сейчас она, не глядя под ноги, ступила на этот гребешок, чтобы хоть на полшага быть поближе к Галкину, и уже готовилась сказать «Лёня!», как услышала его грозный окрик:
      — Стой, ни с места!
      С силой пущенная палка завертелась высоко в воздухе. Аня с испугом прижалась к забору. Но Галкин не хотел попадать в Аню и рассчитал точно. Описав крутую дугу, палка шлёпнулась в лужу около Аниных ног. Взлетели мутные брызги, и Аню с ног до головы окатило холодной водой. Галкин загоготал от восторга, подпрыгнул и побежал прочь по крыше. Приятель ринулся за ним — оба вмиг исчезли.
      Уже не разбирая дороги, оступаясь, наливая воду в ботипкн и ничего не видя перед собой от слёз, застилавших глаза, Аня кое-как добралась до подъезда и взбежала по лестнице. У двери она остановилась, тяжело дыша, стараясь не расплакаться, и, прикусив губу, постучала.
      В квартире хлопнула дверь, послышались твёрдые шаги. Дедушка открыл и сразу прошёл в кух-пю — загремел посудой и ложками.
      Лня торопливо скинула пальто, сбросила насквозь промокшие ботинки, сунула их в кучу обуви у вешалки, а в комнате сияла чулкн, надела новые, сухие, и побежала умываться. Дедушка крикнул:
      — Готово, Анютка! Согрелось.
      Стоя у электрической плитки, он помешивал на сковородке макароны.
      — Я и сама могла бы
      — Ничего, ничего, ешь, — дедушка широкой ладонью провёл по Аниной голове. — Что нового в школе?
      Аня принялась тщательно жевать.
      — Да ничего
      — Всё, значит, в порядке?
      — В порядке.
      Дедушка промолчал.
      — Ну. кушай, — и оставил Аню одну.
      Конечно, она обидела его своей неразговорчивостью. Но что поделаешь, если даже думать сейчас о Галкине невыносимо!
      Сидя на табуретке у кухонного стола, покрытого белой клеёнкой, Аня жевала без всякого аппетита и с грустью глядела, как за окном постепенно сгущаются сумерки.
      В коридоре послышалось дедушкино покашливание. Дедушка зачем-то зажёг свет, погасил, прозвучали его удаляющиеся шаги.
      Вдруг он вернулся, опять зажёг свет и спросил:
      — Анютка! Что у тебя с пальто? Погляди-ка
      Он стоял у вешалки и, оттянув рукав, смотрел на
      заляпанное грязью пальто. Лужица воды набежала с него на пол.
      Аня остановилась на пороге кухни.
      — Это я Это мне Мальчишки нечаянно
      — Нечаянно? — дедушка скосил на внучку глаза. — Почему же ты промолчала?
      Аня покраснела.
      — Я думала само высохнет
      — Нет уж, — запротестовал дедушка. — Оставлять нельзя.
      — Тогда я сама! Погоди.
      Они очищали пальто вдвоём. Аня шаркала щёткой, стараясь не смотреть на дедушку. Но когда изредка поднимала глаза, неизменно встречала его изучающий взгляд. Дедушка молчал, только уже развешивая пальто на кухне на верёвке, обронил:
      — Кто из мальчишек-то отличился?
      На мгновение у Ани опять появилось желание скрыть правду, но, мысленно обругав себя за малодушие, она ответила:
      — Галкин.
      — Ах, он! — качнул дедушка головой и, пройдя вслед за Аней в комнату, сел на своё кресло сбоку от столика, за которым Аня всегда готовит уроки.
      Они с дедушкой часто сидят так, рядом, под голубым абажуром — Аня пишет, а Фёдор Семёнович читает. Вот и сейчас, шелестя страницами, Фёдор Семёнович раскрыл книгу на том месте, где желтела картонная закладка. В квартире сделалось совсем тихо, лишь как будто сильнее отстукивали часы. Лицо дедушки наполовину в тени — одни усы серебрятся под ярким потоком света. А вокруг по комнате разливается мягкий, голубоватый полумрак.
      Аня вынула из портфеля тетрадки, посмотрела ещё раз на Фёдора Семёновича и вздохнула.
      — Дедушка
      — Да?
      — Послушай, дедушка Галкин меня нарочно обрызгал.
      — Нарочно, — повторил дедушка, как будто и не предполагал иного. — Ну, рассказывай.
      Аня стала рассказывать обо всём, ничего не утаивая: о том, как всегда привлекала Галкина, стараясь ему во всём помочь, и как он начал уже исправляться. Только творится с ним что-то неладное: то катится вниз, то опять увлекается разными делами. А сегодня она сделала ему замечание, и получилось совсем плохо: нагрубил, убежал, обрызгал! Не сумела она к нему подойти, а теперь неизвестно, что будет дальше, — грозился всё вообще забросить.
      — Постой, Анютка, постой, — прервал Фёдор Семёнович, слушавший очень внимательно. — Тут мне что-то не всё понятно. Выходит, вашему Галкину замечание сделать нельзя?
      — Видишь ли, дедушка Мы втягивали его в звено, втягивали
      — И что же?
      — А если теперь он снова отколется?
      — Почему отколется?
      — Ну, не понравится что-нибудь! Я его немножко задела — и то!
      — Вот и выходит: не задень, не затронь! Хотите исправить человека, а ты собираешься от критики его оберегать
      — Ничего я не собираюсь, но с ним можно только по-хорошему.
      — А разве я говорю, что критиковать надо по-плохому? Что-то мудришь ты, Анютка
      — И ничего не мудрю! — голос у Ани зазвенел и задрожал. — Всё-таки я получше твоего знаю, какой у этого Галкина характер.
      Фёдор Семёнович пристально посмотрел на внучку.
      — Это конечно, — сказал он. — Возможно.
      И замолчал.
      В квартире опять установилась тишина.
      Аня взяла учебник, но, глядя в него, не разбирала ни одной строчки. Как досадно, что она не сдержалась и чуть ли не в первый раз в жизни нагрубила дедушке! Только зачем он сам спорит о том, чего просто не знает! Ведь она твёрдо убеждена: всё обстоит именно так, как она говорит. С Галкиным надо вести себя по-особому! Уж если после её маленького заме-
      чания он пригрозил ни за что больше не браться и так рассердился, что обрызгал её из лужи, значит очень легко его совсем отпугнуть, оттолкнуть от звена, растеряв даже то, что достигнуто. А этого ей совсем не хочется! И она ничего не мудрит, как считает дедушка. Скоро он сам это увидит,
      — Дедушка
      — Да?
      — А папа с мамой долго ещё из театра не при-дут?
      — Долго.
      — Дедушка!..
      — Ну?
      — Спокойной ночи!
      — Спокойной ночи!..
      Всё-таки непривычно уходить из комнаты, не договорившись с дедушкой до конца. До сих пор у них всегда и во всём совпадали взгляды, а вот сегодня — тоже впервые в жизни! — . Аня пренебрегла дедушкиным советом.
     
     
      Глава 29
      СЕРЬЁЗНЫЙ РАЗГОВОР
     
      Собирать лом в зайцевскпм доме Галкин так и не пришёл.
      Олег Возжов сообщил, что у него Галкин тоже не был и реек они не сделали.
      — Может, чертёж машины доканчивает, — предположил Зайцев.
      Но и чертежа Галкин в школу не принёс.
      Маша Гусева спросила у него, почему он не явился собирать лом, но он только засмеялся и повернулся к Эдику Зайцеву:
      — А много собрали?
      Зайцев сконфуженно промолчал.
      Это была его затея — обойти квартиры в их доме. Он думал, что за один обход можно раздобыть целую тонну металлолома — квартир ведь сто! Но он просчитался, не учёл, что почти в каждой квартире есть ученики, которые, конечно, сами давно унесли из дому всё железное и медное старьё. Поэтому женщины-домохозяйки встречали ребят, сочувственно улыбаясь, но отрицательно покачивая головами.
      Только в нескольких квартирах посчастливилось заполучить прохудившееся ведро, небольшую сковородку с отколовшимся краем и прогоревший совок.
      А в третьем подъезде из-за спины открывшей дверь женщины выглянул ухмыляющийся мальчишка.
      Когда Маша объяснила женщине, в чём дело, и женщина ответила, что у них, к сожалению, ничего нет, мальчишка крикнул:
      — Погоди, мама! — и убежал.
      Женщина тоже ушла, а ребята послушно стояли на лестничной площадке. Через некоторое время опять выглянул мальчишка, что-то высыпал в руки Маше и со смехом захлопнул дверь. На ладони у Маши оказалось пять заржавленных перьев. Эдик хотел тут же ворваться в квартиру и отлупить насмешника, но девочки удержали его, взяли и высыпали перья в почтовый ящик.
      Большого успеха, как видите, хождение по квартирам не имело, но разве дело в количестве собранного металла, если речь идёт о дисциплине? Договорились собирать вместе — значит, надо было прийти!
      Так Галкину и разъяснили, но он ответил, что не мог, и всё!
      — Не мог, не мог! — передразнила Маша. — Ты только безобразничать можешь!
      — Кто это безобразничать, кто? — засверкал глазами Галкин.
      Атмосфера явно накалялась.
      — Подождите, ребята Нельзя так! — проговорила Аня.
      Она хотела успокоить ребят, чтобы они не очень нападали на Галкина, а то он совсем рассердится.
      Но все поняли её иначе.
      — Конечно, нельзя! — воскликнул Эдик Зайцев. — Он и на уроках безобразничает. Пуговицу какую-то завёл!
      — Да, да, — живо подхватила Эмма Жаркова. — Он меня по спине этой пугов-ицей. Смирнова видела. Скажи!
      Все притихли, ожидая, что скажет Аня. Она действительно видела, как Лёня ударил Жаркову по спине пуговицей на нитке. И на уроках вертел эту пуговицу — она жужжала, как пчела.
      Но как сказать обо всём этом?
      После вчерашнего случая во дворе у лужи между Аней и Галкиным не было произнесено ещё ни слова. Галкин явился в класс, молча сел на своё место, и так они сидели, не обращая друг на друга никакого внимания.
      А сейчас стояли в окружении ребят, пронзая один другого взглядами. Только Галкин первый вдруг насмешливо гикнул:
      — Ого-го! Разойдись! — и начал расталкивать столпившихся.
      Аня так и промолчала.
      Поднялся гул возмущённых голосов — все ещё больше напали на Галкина:
      — Видали, какой! Надо Таиаш Николаевне сказать!
      А он обернулся и крикнул
      — Говорите, пожалуйста!
      И перед уроком истории пересел от Ани к Лядову, иа ботанике всё время получал от Варвары Самсо-новны замечания, а с английского языка вообще сбежал вместе с Лядовым.
      — Ну вот! — отметила Маша Гусева. — Началось!
      — Сами же виноваты! — не удержалась Аня. — Налетели на него, налетели, а надо было совсем не так.
      — Как же ещё?
      Аня махнула рукой. К чему теперь понапрасну спорить, если случилось самое страшное, чего она опасалась.
      Но ребята и девочки были настроены воинственно. И когда после уроков пришёл Володя, а Кузеванов сообщил, что чертёж машины времени Галкип всё ещё не доделал, все хором потребовали наказать Галкина, потому что он окончательно разболтался.
      — А вы напишите о нём в газете! — посоветовал Володя.
      — Да ну, — протянула Маша. — Газета когда ещё выйдет.
      — А что я могу, если не пишут, — начал оправдываться Эдик Зайцев. — Прошу, прошу Кузеванов о планах нашей работы дал, а больше опять никто.
      — Поэнергичней требуй! — сказал Володя. — Вот тебе и вторая заметка — о Галкине, о дисциплине. Я думаю, её напишет Смирнова.
      — Правильно, — подтвердили ребята. — Кому, как не старосте, о дисциплине писать!
      Но Аня замотала головой:
      — Нет, нет, только не я!
      — Почему? — удивился Володя, и его пухлые губы вытянулись сильнее обычного.
      — Да она его всё время защищает! — раздались голоса. — Жалеет!
      — Наверное, потому, что рядом сидит! — засмеялась Эмма Жаркова.
      — Да в чём дело? — заинтересовался вожатый. — Почему ты не хочешь?
      — Потому что он после заметки ещё хуже станет.
      — Не понимаю! До сих пор я считал, что критика помогает
      — Написать, написать! — закричали ребята.
      И поручили написать заметку Маше Гусевой.
      Угрюмая и расстроенная, несогласная с решением
      ребят, Аня нарочно отстала от всех, задержавшись в классе.
      Обезлюдевшая к вечеру школа полнилась необычными звуками: играло пианино, слышались звонкие стихи из углового класса — там, должно быть, собрался драматический кружок; издалека, снизу, доносились глухие удары волейбольного мяча — в физкультурном зале тренировались спортсмены.
      Аня медленно спускалась по лестнице. Внезапно за плечом раздался возглас:
      — Аня? Ты ещё не ушла?
      На лестничной площадке появилась Таисия Николаевна. Она тоже направлялась вниз, к раздевалке, неся под мышкой солидную стопку тетрадей.
      Недолго думая, Аня воскликнула:
      — Таисия Николаевна! Ребята решили продёрнуть Галкина в стенгазете.
      — А ты отказалась о нём писать, — добавила учительница и рассмеялась, заметив растерянный Анин взгляд. — Мне Володя уже сообщил. И он очень удивлён Да и я не могу понять: ну почему ты считаешь, что Галкину повредит эта заметка?
      — А вы знаете, какой он! Я вчера ему всего два слова сказала, и он уже совсем переменился ко мне! А сегодня опять с урока сбежал.
      — Тоже знаю.
      — Ну вот! Мы так старались, чтоб он исправился. А из-за какого-то пустяка всё может рухнуть.
      Учительница остановилась недалеко от раздевалки.
      — Что же ты предлагаешь?
      — Надо с ним по-хорошему раз такой у него характер.
      — А какой у него характер?
      — Трудный очень.
      Таисия Николаевна опять улыбнулась.
      — У вас у многих характеры нелёгкие. Давай разберёмся. Только оденемся и пойдём потихонечку, а то меня дома ждут.
      Тёмный осенний вечер грозил поминутно дождём. Тучи низко неслись над городом, ветер раскачивал на столбах фонари.
      Но Ане не было холодно, и она шла рядом с Таи-сией Николаевной, не думая о погоде. Аня несла стопку тетрадей и рассказывала о Галкине, который скачет с пятого на десятое, берётся за всё на свете и не доделывает ничего до конца. Она говорила
      Нет, впрочем, кажется, уже Таисия Николаевна говорила о том, что Галкин хочет учиться и, значит, незачем его уговаривать, а если не получается с исправлением, надо потребовать, чтобы он взял себя в руки.
      — И он может взять себя в руки, — соглашалась Аня, вспоминая, как хорошо готовил он уроки всю неделю после похода в лес.
      Так делились они своими мыслями, и трудно было сказать, кто из них больше говорил, а кто молча слушал и соглашался. Только ясен для Ани Смирновой стал характер Лени как никогда, и подтвердила она сама, что он человек справедливый и не капризный.
      Так почему же она испугалась, когда всем коллективом решили высказать Галкину правду?
      И разве лучше было бы, если б молчали о его недостатках, боясь его рассердить, а он чувствовал бы себя королём безнаказанным, как Лядов, пока прощали ему в классе все проделки! И творил бы тогда Галкин всё, что угодно.
      — Конечно, ты заботилась о том, как сделать лучше, — заметила Таисия Николаевна, — но кончилось всё вон каким спором с ребятами.
      «И с дедушкой!» — подумала про себя Аня.
      Таисия Николаевна остановилась.
      — Вот мы и пришли. — И взяла у Ани тетрадки.
      — А что же мне делать? — спросила Аня робко.
      — Что — тебе?
      — Ну, с ребятами Отказалась заметку писать. Да и с Галкиным тоже всё плохо.
      — А ты не отчаивайся. Всё будет хорошо.
      — Да-а будет
      Таисия Николаевна, нагнувшись, заглянула ей прямо в глаза.
      — Э-э-э, да мы, кажется, нос вешаем? Вот уж совсем ни к чему. Вот что! Идём-ка сейчас ко мне! Да, да, идём! — Она снова отдала Ане стопку тетрадей и открыла калитку.
      В глубине двора высился четырёхэтажный дом.
      Таисия Николаевна обогнула его и, войдя в бли-
      жайший подъезд, постучалась в дверь на первом этаже.
      Открыл высокий курчавый мужчина, одетый в полосатую пижаму.
      — Наконец-то! — радостно заулыбался он, беря у Таисии Николаевны портфель и помогая раздеваться. — Думал, и не дождусь!
      — Да вот немножко задержалась
      В небольшом коридорчике, где все столпились, было тесно.
      Кроме вешалки, в нём стоял кпкжиый шкаф. Где-то за дверью гремело радио.
      — Знакомьтесь, — сказала Таисия Николаевна. — Это Михаил Андреевич. — А это моя первая помощница — Аня Смирнова.
      — Очень рад, — Михаил Андреевич по-взрослому пожал Ане руку.
      — Очень рад, очень рад! — явно передразнил кто-то сбоку звонким голоском, одна из дверей в коридорчике с дребезжанием прихлопнулась, и за ней сейчас же раздался топот поспешно улепётывающих детских ног.
      — Ах ты, разбойник! — воскликнула, смеясь, Таисия Николаевна и бросилась в комнату.
      Михаил Андреевич пропустил впереди себя Аню:
      — Прошу!
      В просторной кмнате, viqtho обставленной, с двумя огромными книжными шкафами, Таисия Николаевна уже тискала, подняв высоко над головой, «разбойника» — симпатичнейшего бутуза лет четырёх, который великолепно чувствовал себя на высоте в крепких материнских руках.
      — У-у-у, — вытянув губы, гудела Таисия Николаевна, а бутуз дрыгал ножонками в красных ботинках и заливчато верещал, упорно пытаясь ухватить мать за нос.
      Наконец Таисия Николаевна прижала сынишку к груди и повернулась к Ане:
      — Хороший парень?
      Парень и в самом деле был чудесный — плотно сбитый, большеголовый, лобастый!
      — Как тебя зовут? — спросила Аня, беря его за мягкую, пухлую ручку.
      — Мишук, — ответил он солидно. — А тебя?
      Через минуту он уже сидел у Ани на руках и,
      водя коротеньким розовым пальцем по дырочкам вышитого Аниного воротничка, охотно рассказывал, как они играют на улице с Вовой, у которого есть собака-бояка, которая лавкает, лавкает, а сама от всех прохожих отпугивается. А ещё у них там есть канава и в канаве трава. Вова забрался в траву и аукал, а его искали, а он, только когда шесть раз позвали, как выскочил!
      — А сколько тебе лет?
      — Четыре, седьмой.
      — Четыре, пятый?
      — Нет, четыре, седьмой! — твёрдо повторил Мишук. — А тебе сколько?
      Он отличался абсолютной самостоятельностью. Таисия Николаевна, прислушиваясь к его разговору с Аней, из другой комнаты крикнула:
      — Довольно, Мишук, замучил нашу гостью.
      — Замучил, да? — простодушно спросил он, бесцеремонно поворачивая к себе Анино лицо руками.
      — Боевой он у нас, — засмеялся Михаил Андреевич.
      Он принёс из кухни чайник и разливал чай по стаканам.
      — Прошу за стол, — позвал он. — А то мне скоро идти. Садитесь, юная помощница! Михайло Михайлыч, всё-таки отпусти её.
      — А она мне будет потом рисовать?
      — Больше всего любит, когда рисуют, — объяснила Таисия Николаевна, выходя из спальни переодетая, в лёгком халатике с крупными фиолетовыми цветами.
      — Сам я тебе нарисую, хохотать будешь, — заявил Мишук, усаживаясь рядом с Аней за стол.
      — Почему хохотать?
      — Потому что не умею. Все хохочут.
      — Самокритика! — подмигнул Михаил Андреевич.
      Мишук поглядел на отца и, не донеся до рта куска
      хлеба с маслом, тоже принялся закрывать и открывать глаза, крепко зажмуриваясь.
      — Ну вот, — всплеснула руками Таисия Николаевна. — Научил ребёнка.
      — Ребёнок! Не надо, не учись! — сразу начал перевоспитывать Михаил Андреевич. — Так можно только взрослым.
      Взрослые засмеялись, и Аня тоже — ведь по сравнению с Мишуком и она была взрослой. И почему-то подумалось, что, должно быть, в каждом доме, где есть маленький, всегда очень хорошо, потому что все маленькие, как сейчас этот Мишук, объединяют взрослых и, наверное, примиряют их во всех неприятных спорах. Вот был бы и у них маленький
      Когда-то Аня очень хотела братика. Ей сказали, что за ним большие очереди, так она ответила маме:
      — Вы только покажите, где продают, а в очередь я и сама встану!
      Ане было тогда лет пять.
      Теперь тоже хоть хохочи при таком воспоминании. Но Ане не смешно, а грустно. Всё-таки стало бы у них дома с каким-нибудь Мишуткой куда веселее.
      И очень хотелось подольше сидеть за столом под оранжевым абажуром с Михаилом Андреевичем, и с Таисией Николаевной, и с их весёлым говоруном Мишуткой!
      Аня даже забыла о своих неприятностях, с улыбкой слушая, как шутливо спорят Михаил Андреевич и Таисия Николаевна о том, куда пойти в воскресенье — на оперный или драматический спектакль, — и принимая участие в обсуждении новой кинокартины и рассматривая чудесные книги.
      — Некуда уже и ставить, — заметила Таисия Николаевна.
      Потом Михаил Андреевич ушёл, тепло распрошав-шись и объяснив:
      — Смена такая у меня на заводе
      А Таисия Николаевна повела спать спотыкающегося от усталости Мишука, который, кивая напоследок Ане, бормотал:
      — Мама, ты будешь сегодня говорить мне сонную сказку?
      Аня тоже собралась уходить.
      — Подожди, — остановила Таиспя Николаевна и, уложив сынишку, вернулась в комнату, выключила радио и присела рядом с Аней на диваи.
      — Вот что, девочка, — сказала она, беря Аню за руку. — Я тебя очень хорошо понимаю. Обидно, что ты так просчиталась — и с Лепен и с ребятами. Но это легко исправить. Заметку ты напиши вместе с Машей Гусевой. Завтра же скажи ей и Эдику, что готова помочь. А с Ленеп Галкииым Пока ещё он срывается. Но дай с]юк, будь терпеливой. Такая уж наша работа
      Она сказала; «Наша работа», — и Аня серьёзно кивнула. Ведь не зря Таисия Николаевна и Михаилу Андреевичу представила Аню Смирнову как свою помощницу. Конечно, у них общая «наша работа» — стараться, чтобы всё было в классе налажено и чтобы такие, как Лёня Галкин, хорошо учились.
      — И чур больше не кукситься! — засмеялась Таисия Николаевна, вставая. — Нос держать вверх! Ясно?
      Аня возвращалась домой поздно. Она нередко задерживалась после занятий в школе и поэтому знала, что ни дедушка, ни мама не волнуются. Представляя себе, как сейчас ворвётся в квартиру, подскочит и к папе и к маме, она одним духом взбежала по лестнице на свой этаж и постучала. Сквозь дырочки почтового ящика белело письмо.
      — Здравствуй, мамочка, здравствуй! — чмокнула Аня в щёку маму, открывшую дверь, и, взяв ключ, пританцовывая, побежала назад к ящику. — Там письмо, письмо!
      — От кого? — спросила мама.
      — Не знаю.
      Кутаясь в пуховую шаль, мама ждала в коридоре, пока Аня откроет ящик.
      Чужой рукой размашисто и небрежно был написан на конверте адрес. Мама как взглянула, так и выхватила письмо из Аниных рук.
      — Дай-ка!
      — Что тут затихли? — послышался шутливый папин возглас. Папа появился на пороге комнаты.
      И тогда мама сделала едва уловимое движение рукой за спину — хотела спрятать письмо! Но не
      спрятала, а только молча прошла в комнату мимо папы.
      Папа метнул взгляд на письмо, которое она несла в руке, не пряча, и нехорошо усмехнулся. Да, да, очень нехорошо — как-то краешком рта и недобро.
      — Что долго, дочка? — повернулся он тут же к Ане и потрепал по щеке. — На улице нет дождя?
      Очень нужен ему этот дождь — как и дедушке когда-то! Будто не о чем больше спросить!
      Отец и вправду больше ни о чем не спросил, обеспокоенно оглянулся на дверь и заспешил в комнату, не дождавшись, пока Аня снимет пальто, а она нарочно копалась у вешалки.
      Лучше бы и не вынимать этого чужого письма, из-за которого снова рсь вечер родители будут друг с другом нудно препираться.
      Вот, вот, уже загудели в дпльней комнате голоса И не хочется Ане идти туда, не хочется никого видеть!
      Дедушка встретил кивком в сторону буфета:
      — Ужинай, там что-то вкусненькое есть — И сейчас же ушёл к родителям.
      Ане не хотелось и вкусненького, приготовленного для внучки дедушкой.
      Она поскорее легла в постель.
      Спать тоже не хотелось, но в постели хоть по крайней мере никго не тревожил вопросами, которые никому не нужны.
      Лёжа с открытыми глазами, Аня старалась припомнить всё, что случилось сегодня.
      Только сегодняшние события не вспоминались одно за другим, они путались в общий клубок, и на первый план выплывала одна учительница, то серьёзная, внимательно слушающая Аню, идущая рядом по улице, то задорная и весёлая, со смехом подбрасывающая своего Мишутку.
      Милая, заботливая Таисия Николаевна Сидит она сейчас в притихшей квартире, прислушивается к спокойному дыханию спящего сына и проверяет ученические тетради, которые Аня несла из школы. Или, может, читает книжку — одну из тех красивых и разных, что стоят в тесно набитых шкафах? Или, может, готовится к завтрашнему уроку
      И как она всё успевает! Готовить уроки и читать книжки, ходить с пионерами на экскурсии и заниматься с Мишуткой, смотреть спектакли и слушать концерты
      Вот бы так же и Ане — всё успевать и во всём разбираться, никогда не совершая ошибок!..
     
     
      Глава 30
      ПЛОХО ПОЛУЧАЕТСЯ
     
      Наверное, каждый из нас переживал хоть раз в жизни момент, когда не хочется идти в школу.
      Вот надо, а не хочется! И вы мечтаете срочно заболеть ангиной, а ещё лучше — встать утром и услышать по радио объявление о сногсшибательном морозе, при котором отменяются школьные занятия Если же не случается ни ангины, ни мороза, а в класс идти всё же приходится, вы чувствуете себя отвратительно — это даже нечего и расписывать.
      У Лени интерес к школе пропадал обычно в конце первой четверти, когда выяснялось, что учёба безнадёжно запущена. Он предполагал, что нынче будет так же.
      Но нынче всё путалось.
      Первая четверть ещё не кончилась, и с учёбой ничего страшного пока не было (текущие двойки Леню никогда не пугали!), а вот в школу идти ему уже не хотелось! Отпадала всякая охота брать в руки сумку с учебниками, едва он представлял себе ребят, которые с криком наседают на него — то не делаешь, другое не делаешь!
      Конечно, верти не верти, а чертёж машины он не докончил, рейки не сделал, к Зайцеву не явился, а с Анькой вообще позор!
      Ну, не захотел выслушивать от неё разные замечания, ладно. А палку-то всё-таки можно было и не кидать.
      Поневоле начнёшь мечтать теперь об ангине или о морозе. Но ни того, ни другого нет, а стрелки будильника неумолимо крутятся, и маленькая приближается к цифре 2.
      Эх, что же делать? Хочешь не хочешь
      Лёня потянулся за сумкой.
      В этот миг за дверью послышался хрипловатый голос Елены Максимовны:
      — Товарищ Галкин, к тебе пришли!
      «Кто бы это ещё?» — подумал Лёня, выходя из комнаты.
      На лестничной площадке, засунув руки в карманы брюк, стоял и ухмылялся Андрюшка Лядов.
      — Привет! Мать дома?
      — Нет, а что?
      Андрюшка прошёл в комнату, огляделся и, вытащив из кармана руку, растопырил над столом пальцы. На клеёнку упала аккуратно свёрнутая небольшим квадратиком синенькая бумажка — двадцать пять рублей!
      — Добавок! — ухмыльнулся опять Андрюшка.
      Позавчера он сообщил, что Барин забрал свой
      чемоданчик и в благодарность за хранение дал пятнадцать рублей — купить нового голубя. При этом он сказал, что если денег не хватит, он добавит.
      Значит, это и был щедрый «добавок» — чуть не в два раза больше самого «подарка».
      — Куда же ты их? — поинтересовался Лёня.
      — Вещь куплю.
      — Какую?
      — А вот пошли выбирать!
      Лёня взглянул на будильник.
      Что ж! Видно, сама «судьба» велит пропустить сегодня уроки: выбирать для Андрюшки вещь — тоже дело нешуточное!
      И в ту минуту, когда где-то в высоком здании школы по всем этажам разнёсся призывный звонок на занятия, Лёня н Лядов, налегая грудью на барьерчик у магазинного прилавка, с живейшим интересом изучали выставленные под стеклом портсигары.
      Да! Андрюшка пожелал приобрестн «посудину для табачных изделий». Он так и заявил, подражая теперь Барину даже в выборе выражений: «посудина для табачных изделий»!
      Однако сделать покупку оказалось действительно не так просто. Бесчисленные портсигары — изящные и блестящие, серебристые и с красноватым оттенком, с хитроумными узорами и с разнообразными рисунками на крышках, красовались во всей своей привлекательности.
      Лядов остановил свой выбор на «посудине» с двумя охотничьими собаками, застывшими в стремительном беге. Но продавщица в синем халатике — молодая и кудрявая, как учёный Ньютон из учебника физики, — отказалась продать ребятам портсигар.
      — Рано вам ещё!
      Когда же Лядов сказал ей, что они покупают не себе, а дяде в подарок, кудрявая ехидно заявила, что от дорогих несовершеннолетних племянничков дядя с удовольствием примет какую-нибудь другую вещицу за эту цену, и предложила прибор для бритья: помазок и стаканчик с тарелочкой.
      В другом магазине, наученные горьким опытом, они решили сразу задобрить пожилую продавщицу, коротко подстриженную, как учёный Торричелли. Они стали рассказывать ей, что хотят сделать подарок дядюшке, да не знают, какой именно. Растроганная
      этой побасёнкой, продавщица что-то посоветовала, но любящие племяннички вдруг вспомнили, что дядюшка мучается без портсигара, и продав-щица-Торричелли выложила перед ними целую гору, но ни один из них не понравился Андрюшке.
      Так действовали они и в других магазинах, применяясь к характерам молодых и пожилых продавщиц, пока, наконец, не нашли то, что нужно: золотистый, с выпуклым «Медным всадником».
      Андрюшка наполнил «посудину» папиросами и «обновил» покупку, закурив.
      Он угостил и Леню. Но у Лени дым полез в нос, в глаза, и в горле запершило. Закашлявшись, он бросил папиросу.
      — Эх ты, птенец! — присвистнул Андрюшка, хотя сам курил тоже неумело, поминутно захлёбываясь дымом, больше «делал вид».
      И вообще хорохорился:
      — Не боюсь я учителки!
      А чего её бояться? Она не пугало. Вот в глаза ей смотреть совестно — это верно!
      На днях она привела к Андрюшкиному отцу специального врача — лишь бы всё у них в семье наладилось. И обо всех она заботится. Завтра вот обязательно поинтересуется у Лени: «Почему не был? Что-нибудь случилось?» А что он ответит? Будет жаловаться на ребят? Или начнёт выдумывать что-нибудь несусветное?
      Поневоле и завтра пропустишь школу. Уж лучше опять целый день болтаться где-нибудь по улицам, чем стоять перед учительницей да краснеть под её укоряющим взглядом!..
      Дверь лестничной площадки домой никак не хотела отпираться.
      Лёня с остервенением крутил ключом во все стороны, но замок, должно быть, всерьёз забастовал — пришло время снова подвинчивать шурупы.
      Еле-еле удалось, наконец, проникнуть в коридор. Лёня хотел бесшумно прошмыгнуть к себе, но сделал лишь несколько шагов, как услышал, что из соседки-ной комнаты кто-то вышел. Лёня оглянулся и остолбенел: на пороге стояла учительница.
      Вот влип так влип!
      — Здравствуй.
      — Здравствуйте.
      — К тебе можно?
      Пропуская учительницу в свою комнату, Лёня встал нарочно боком, загородив висевшую через плечо сумку и ухитрясь спихнуть её под вешалку.
      Таисия Николаевна осмотрелась и кивнула на столик в углу, заваленный тетрадками, учебниками и сплетёнными из медной проволоки звез дочками.
      — Здесь занимаешься?
      — Здесь.
      — А звёздочки зачем?
      — Машину времени украшать.
      — Машину? Говорят, ты и чертёж её взялся сделать?
      Лёня подозрительно покосился на учительницу: будто она и не знает, что он затянул с чертежом!
      — Мама у тебя с работы не всегда точно приходит? — задала Таисия Николаевна новый вопрос.
      — Не всегда.
      — И сейчас, как видно, опаздывает?
      — Опаздывает.
      — А уроки ты зря пропустил. Мы сегодня склонение причастий повторяли. Оно тобон слабо усвоено. Да и вообще плохая манера — жить по настроению.
      — Как это по настроению?
      — А так: одно задумал — не кончил, за другое схватился.
      «Тоже про пятое-десятое намекает», — подумал Лёня, но вслух сказал вызывающе:
      — А если всё интересно!
      — Интересно? — переспросила Таисия Николаевна. — Не спорю. Только ответь мне: для кого ты всё это делаешь? Чертёж, рейки, звёздочки на машину времени?
      — Как для кого? Для всех.
      — А по-моему, нет! — возразила Таисия Николаевна. — Судя по твоему поведению, ты только о себе заботишься. «Это мне интересно, а это неинтересно!» Но ведь есть ещё глово «надо!». Может, тебе и неинтересно кое-что делать, например помогать дома маме
      — Почему это?
      — Да так мне кажется, — улыбнулась Таисия Николаевна и, сделав паузу, добавила: — Ведь если бы ты подумал, как ей трудно и работать, и по хозяйству управляться, и тебя на ноги поднимать, ты бы, конечно, не примирился с тем, что две женщины, можно сказать, единственного в квартире мужчину никак не допросятся замок починить.
      Лёня вскинул голову:
      — Вам про это старуха напела, да?
      — Ой, как плохо, как неуважительно ты отзываешься о таком человеке!
      — Какой ещё человек?
      — А ты бы выбрал время да узнал, — спокойно ответила Таисия Николаевна. — Живёшь рядом, а внимания к людям нет. Видно, тебя ничему не научил случай с Варварой Самсоновной Вот и получается опять же — о себе только думаешь. Нельзя так, Лёня, нельзя. Да ты и сам хорошо это знаешь. Вот и с Гроховским раздружились
      — Про него вы сами говорили, что он не по-товарищески поступил!
      — Я и сейчас скажу, что он поспешил оборвать вашу дружбу. Но ведь пойми п ты: ему захотелось исправиться, и он дсйствитслыко сейчас хорошо учится. А ты так и плетёшься в хиосю. Что же тебе мешает стать другим? Желание есгь, а добиться не можешь? Я, конечно, уверена, что ты тоже добьёшься. Только относись к своим поступкам посерьёзнее. Уже не маленький. Тогда-то у тебя и станет всё хорошо — и в школе, и с друзьями, и дома
      «И в школе, и с друзьями, и дома!»
      Эта фраза продолжала звучать у Лени в ушах и после того, как дверь за учительницей закрылась. Лёня слышал, как Таисия Николаевна поговорила ещё о чём-то в коридоре с Еленой Максимовной, потом звякнул расхлябанный замок и хлопнула сосед-кина дверь — сделалось снова тихо.
      А Лёня всё ещё стоял посередине комнаты на том месте, где оставила его Таисия Николаевна, и думал. «Желание есть, а добиться не можешь », «Относись посерьёзнее, уже не маленький »
      — Что же ты в темноте? — раздался неожиданно голос матери.
      Щёлкнул выключатель, вспыхнула лампочка. С трудом подняв на стол сетку-авоську, наполненную продуктами, мать устало опустилась на табуретку.
      Всегда аккуратно зачёсанные назад гладкие волосы матери сейчас растрепались. Из-под выцветшей голубой косынки выбилась тёмная прядь. Но мать не поправляла её, а сидела неподвижно, расслабленно вытянув перед собой натруженную руку.
      Лёня отошёл к своему углу.
      — Что нахохлился? Кто-нибудь был у нас? Учительница?
      — Учительница.
      — Давно?
      — Нет.
      — Вот неудача! — подосадовала мать. — Договорились с ней на половину восьмого, а начальник заседать решил. В школу позвонила — уже не застала. Зачем она приходила?
      — Так, вообще.
      — Натворил чего-нибудь?
      — Ничего не натворил.
      — Смотри у меня!
      — Что смотреть-то?
      — А вот показывай-ка дневник!
      — Да ну
      — Давай, давай вытаскивай!
      — На проверке у нас дневники.
      — Давай сумку! Где сумка?
      — Да говорят тебе
      Но мать уже увидела сумку под вешалкой, и на стол с шелестом полетели тетрадки, какие-то листки, учебники.
      — Что же ты врёшь? — заговорила мать, потрясая дневником в воздухе, и раскрыла его. — Ах, вот в чём дело Опять преподносишь? И ещё смеешь говорить, что ничего не натворил? Да -так с тобой ещё разговаривать, непугевый ты человек, как?
      Она приблизилась к Лене, пронзая его острыми, злыми глазами, а он сидел, сгорбившись на кровати, не шевелился и только косился на порхающие перед его лицом белые страницы дневника.
      — Ну, смотри у меня! — ещё раз предупредила мать, бросая дневник на тумбочку.
      Он задел лежащие там проволочные звёздочки, и они одна за другой посыпались на пол.
      — Вот, вот! — указывая пальцем на звёздочки, воскликнула мать. — Всяким барахлом занимаешься, глупости на уме, а дела побоку? Чтобы мне комнату больше не захламлять! А то сама повыкидываю все твои погремушки! Понял? Садись сию же минуту за уроки
      — Уроки нам утром велят
      — А ты сейчас садись, сейчас! При мне! Понял?
      Лёня уселся к столу, подтянул поближе тетради
      и учебники.
      — Хороших слов не понимает. Просила, по-доброму: выправляйся, сынок А он! За каждым шагом твоим теперь следить буду.
      — Меньше был, и то не следила!
      — Вот и жалею! Разболтался, хуже некуда! Ты учи, учи!
      Мать раскрыла какой-то учебник и ткнула его Лене под нос.
     
     
      Глава 31
      НА СОВЕТЕ ОТРЯДА
     
      О прогуле весь день Лене никто не напоминал. И своим чередом текла классная жизнь: шли уроки, мелькали перемены, дежурные рьяно освобождали класс. Зайцев требовал от Гусевой и Смирновой какую-то заметку. Комарова с Возжовым связывали в общую пачку картонки, которые задумали использовать как материал для строительства машины времени. А чертёж машины принёс Гроховский. Ребята, не дождавшись чертежа от Галкина, поручили выполнить новый Стасу, и он, как видно, очень постарался — сделал красиво, тушью.
      Чертежом Леню тоже никто не попрекнул.
      Но перед последним уроком Кузеванов сказал:
      — Вот что, Галкин. После занятий не уходи. У нас совет отряда будет.
      — А я при чём?
      — Об учёбе разговор. И о тебе.
      Лёня усмехнулся:
      — Судить решили?
      — Нет, не судить, — ответилКузеванов. — Совет отряда недаром называется совет! А не суд. Посоветуемся, как быть с тобой.
      «А что со мной?» — хотел спросить Лёня, но раздумал.
      Обсуждать или советоваться — какая разница!
      Важно, что придётся отвечать перед ребятами и за двойки и за прогул, а если ещё выступит Анька да расскажет, как он с ней обошёлся, тогда и вовсе не поздоровится.
      Притихший просидел Лёня всю математику, даже не хохотал вместе с ребятами, когда их два раза рассмешил Павел Степанович.
      В первый раз это случилось в самом начале урока. Павел Степанович вошёл в класс, а Возжов, замешкавшись, рисовал на доске огромную страшную рожу. Павел Степанович сразу вызвал дежурного.
      Растерянный Возжов признался:
      — Я дежурный.
      — Это что — автопортрет? — Учитель с серьёзным видом показал па рожу.
      Конечно, Кнопку подняли на смех.
      А во второй раз ребята посмеялись над Валерием Петренко. Петренко захотел, чтобы его спросили.
      — У меня отметка случайная.
      — Ну, выходи, — кивнул учитель.
      Однако, попыхтев над примером, Петренко запутался. Тогда, горбясь над столом, полуобернувшись в сторону доски, Павел Степанович вкрадчиво спросил:
      — У тебя какая отметка-то случайная?
      — Двойка
      — Ну вот, хорошо, — сказал Павел Степанович. — Я сам колебался, не случайная ли она, а ты помог мне уточнить. Спасибо!
      Опять раздался дружный смех, но Павел Степанович утихомирил всех и напомнил, что шутки шутками, а конец четверти не за горами и не одному Петренко, а многим следует всерьёз задуматься над отметками по алгебре.
      К Лене это тоже относилось, но сейчас он встретил слова учителя равнодушно: гораздо ближе, чем конец четверти, был конец урока, а значит и совет отряда.
      «Может, сбежать?» — появилась мысль, но Лёня сейчас же отбросил её.
      Пусть будет что будет!
      Даже не выйдя по звонку из класса, Лёня молча наблюдал, как активисты готовятся к совету отряда. Пошептался о чём-то с пришедшим вожатым Гена Кузеванов-Сбегала куда-то Маша Гусева и вернулась вместе с Таисией Николаевной. Тщательно вытирал доску Возжов, заверидая этим своё дежурство.
      Когда оставшиеся звеньевые и члены редколлегии расселись по местам, а Таисия Николаевна с Володей заняли последнюю парту, Гена Кузева-нов встал у преподавательского столика и начал говорить о том, что сказал и Павел Степанович на алгебре: близко конец четверти, а некоторые ребята не задумываются над своим поведением. Вот и Галкин.
      Перейдя на Галкина, Кузеванов больше ни о ком уже не упо-
      минал, а разобрал его поведение по косточкам: и ДВОЙКИ-ТО он получает, и за всё берётся, а ничего не делает — чертёж не принёс, уроки вчера пропустил, а на замечания отвечает грубостью, и вообще третье звено с ним замучилось, не знает, куда деваться
      Выходило, что из-за Галкина чуть не вся работа в отряде и в классе страдает.
      Пока Кузеванов один говорил так, очень резко, откровенно, нисколько не стесняясь и глядя прямо в упор на Леню, Лекя ещё изредка пофыркивал, правда тихонечко, но тзсе же с независимой усмешкой: очень здорово получается у председателя, прямо как у прокурора.
      Но когда вслед за Кузевановым выступила и Маша Гусева, а потом ещё и Комарова, и Зайцев, и все они сурово спрашивали у Лени: «В чём дело, Галкин?», — Лёня уже и тихонечко не фыркал, а сидел насупившись. Вспомнились слова Таисии Николаевны о том, что не всё у него хорошо в школе, с ребятами. Вот ребята и возмутились, треуют от него решительного ответа.
      А что он может сказать? Уже сто раз обещал Нет, больше он не хочет давать пустых обещаний!
      — Говори же, Галкин, — взывал Кузеванов. — Почему молчишь?
      — Да нечего у него спрашивать! — вдруг выкрикнул Шереметьев. — Всё равно он не изменится. Вон Гроховский знает
      — Это как тебя понять? — нахмурился Кузеванов. — Неисправимый он, что ли?
      — Глупости! — запротестовал Зайцев.
      — Конечно, глупости, — загудели ребята.
      — А вы спросите у Гроховского, спросите, — не отставал Шереметьев.
      — Тише, — сказал Кузеванов и повернулся к Гро-ховскому. — Ну, что ты там знаешь, говори!
      Лёня тоже обернулся к Стасу, чуть не съедая его глазами. Вот он, примерный ученик! Добился своего — учится как надо и чертёж вместо Галкина докончил А сейчас встанет перед всеми и так же, как Димка, с насмешкой скажет, что Галкин неисправимый!
      Ну и пусть! Лёня уткнулся в свою парту.
      А Стас действительно встал.
      — Что ещё говорить, — начал он медленно. — По-моему, давно ясно У Галкина настойчивости мало. Семь пятниц на неделе у него. Вот и портит себе. А будет у него настойчивость, и всё исправит
      — Ты не так мне говорил! — выкрикнул Шереметьев. — Ты говорил: с ним совсем нельзя ни о чём по-серьёзному!
      — Мало ли что было! — заспорил Стас. — Может, и с тобой нельзя!
      — Речь не обо мне!
      — Да тише вы! — опять призвал к порядку Кузеванов, рассердившись. — Тут не базар!
      — А я кончил. — Стас сел на место.
      — Кто ещё хочет? — спросил Кузеванов.
      Все молчали.
      — Больше никто?
      — Подожди, Гена, — поднялся вожатый. — Мне кажется, Гроховский затронул интересный вопрос. Ведь чтобы Галкину помочь, надо всё выяснить. Что же такое, по-вашему, настойчивость?
      — Да, да, это очень существенно, — присоединилась к вожатому Таисия Николаевна.
      — Настойчивость — это когда очень хочется че-го-нибудь, — сразу отозвался Эдик Зайцев.
      — Не просто хочется, а добиваешься! — поправила Аня Смирнова.
      — Настойчивость от силы воли зависит, — заявил Кузеванов.
      Точек зрения выявилось множество.
      И только один Лёня не принимал участия в разговоре. Но он внимательно слушал, не пропуская ни слова, и, хотя никто уже не упоминал его фамилии, понимал, что всё равно ребята говорят о нём: и серьёзно сосредоточенный Кузеванов, и спокойная, вдумчивая Смирнова, и грубоватый Кнопка — Воз-жов, даже Стас Гроховский — все они думают о нём и спорят, желая, чтоб он, Лёня Галкин, поскорее исправился.
      И он почувствовал себя среди них так же, как однажды в начале года, в лесу, когда сидели на берегу реки у пылающего костра перед газетой-скатертью с общим запасом продуктов. И хотя тогда была просто прогулка — радостная и увлекательная, а сейчас его разбирали на совете отряда, всё равно вокруг находились какие-то особенно хорошие, свои, близкие, дружные ребята!
      Поэтому, когда вожатый Володя, подводя итог всем разговорам, сказал, что Лене Галкину нужно будет развивать в себе настойчивость, Лёня с этим немедленно согласился.
      А Таисия Николаевна предложила прикрепить его для этой цели к Ане Смирновой.
      — И ты, Аня, должна не просто подтянуть Леню в учёбе, не просто объяснять ему трудный материал, — подчеркнула Таисия Николаевна, — а именно приучить к усидчивости, чтобы он регулярно работал.
      — И ты пойми. — заметил Кузеванов, обращаясь к Лене. — Это тебе на всю жизнь пригодится.
      А Эдик Зайцев добавил:
      — Все мы теперь за тебя возьмёмся!
      Из школы ребята шли шумной гурьбой, провожая Володю. Он был впереди и разговаривал с Кузевано-вым и Зайцевым. За ними спешили Кнопка — Возжов со Стасом Гроховским. Рядом с Леней двигались толстый Юдин — Жиркомбинат и Петренко.
      Стас разъяснял Кнопке что-то о звёздах. Юдин спорил с Петренко о шахматах. Лёня невольно улавливал, как горячо убеждает Кнопку Стас, удивлялся,
      что Жиркомбинат знает так хорошо шахматную теорию — беспрерывно сыплет разными выражениями: «ферзевый гамбит», «ладейное окончание». Но больше всего старался прислушаться к беседе Володи с Кузевановым и Зайцевым. Оттуда долетали только отдельные слова: фиксаж, панхром, бромосеребряная бумага.
      Лёня догнал вожатого. Разговор шёл о фотографии. Володя предлагал фотографировать всё, что делается в отряде, а когда наберётся много снимков, составить из них целый альбом, получится настоящая «фотолетопись отрядной жизни».
      — Сделаем так? — обратился Кузеванов к Зайцеву.
      Сзади раздался голос Валерия Петренко:
      — Ребята, а здорово у нас Жиркомбинат в шахматах разбирается, честное слово!
      Вожатый обернулся.
      — Без прозвищ обойтись не можешь? Сколько раз вам говорить!
      — Так ведь толстый он! — рассмеялся Петренко.
      — Ну и что же?
      — Ладно, ладно, не буду
      Гроховский остановился на углу.
      — Мне сюда. До свиданья.
      Лёня взглянул на него — их глаза встретились.
      — До свиданья, — буркнул и Лёня, вдруг почему-то смутившись.
      И пошёл дальше.
      Володя рассказывал уже о своём друге Жене — специалисте по радиотехнике. Оба они — Женя и Володя — после десятого класса пойдут работать на завод, на котором сейчас изучают производство.
      — А я думал, ты в артисты пойдёшь, — протянул Кнопка. — В драмкружке состоишь, декламируешь
      — Я и в литературном ещё и с вами. А Женя музыкой увлекается. Слышали, как на баяне играет? В жизни, братцы, столько разного, что дух захватывает. Только главная-то мечта у меня — химия.. Вон
      Гена знает, мы с ним недавно разговаривали, какие чудеса с этой химией можно делать!
      — Да ведь ты сам сказал — на завод идёшь!
      — А химия и на заводе применяется! А потом, если по-настоящему -захотеть, всегда добьёшься — сами сейчас говорили!
      — Про настойчивость-то?
      — Вот именно! Только не забывайте: взялся — доводи до конца!
      Долго ещё рассуждали ребята, уже стоя перед домом Володи.
      А когда он ушёл и каждый из мальчиков направился тоже к себе домой, Лёня ухватил Олега Воз-жова за рукав:
      — Слушай, Кнопка. Пошли к тебе рейки делать.
      — Прямо сейчас?
      — А что тянуть? Ведь взялись, так надо доводить до конца!
      — Ну, ладно, — согласился Возжов, подумав. — Отец как раз дома. Пошли.
     
     
      Глава 32
      В ГОСТЯХ У КНОПКИ
     
      По дороге Возжов без умолку рассказывал о разных сортах древесины. Оказывается, есть породы мягкие и твёрдые. Берёза, например, твёрдая, а тополь — мягкая. А ещё есть красное дерево. Оно очень дорогое, и те, кто делает из него мебель, называются краснодеревщиками. Отец Возжова — Борис Леонтьевич — краснодеревщик, и на фабрике, где он работает, его ценят как лучшего мастера.
      Лёня подумал, что зря Кнопка так расхваливает своего отца: «лучший мастер», «краснодеревщик». И вообще хвастается, щеголяет словечками: «текстура древесины», «свилеватость», «фанерование».
      Но когда Олег стал говорить про то, какая бывает художественная резьба по дереву, тоже употреб-
      ляя много непонятных слов: контурная, с инкрустацией, плоскорельефная, Лене уже не казалось, будто Кнопка хвастается — просто ему хорошо знакомо всё, что связано с работой отца. Кнопка тут же признался, что прочитал несколько отцовских книг. Кое-что в них, конечно, было ему непонятно, а кое-что интересно, особенно рисунки: какая в разных странах бывает резьба по дереву, по кости, даже по камню. Специальных книг у отца вообще много.
      — Он у меня профессор, — засмеялся Кнопка.
      Лёня почему-то представлял Кнопкиного отца высоким пожилым человеком в очках и в сером рабочем фартуке, с карандашом за ухом.
      Как же удивился Лёня, когда дверь им открыл совсем молодой , невысокий мужчина, очень похожий на Кнопку, даже чёрные жёсткие волосы также были приплюснуты на макушке. Лёня сначала принял мужчину за Кнопкиного брата, но сразу же выяснилось, что это и есть мастер краснодеревщик Борис Леонтьевич.
      — Папаня! — с ходу начал Кнопка, едва они ввалились в светлую просторную кухню, в которой ярко горела большая электрическая лампочка без абажура. — Нам нужны рейки! Вот такие! — Олег показал приблизительно размер, расставив руки. — Плакаты прикреплять, — объяснил он заодно. — Для отрядногс сбора «Путешествие в будущее»!
      Борис Леонтьевич, уже отойдя к плите и что-то там помешивая, повернул голову.
      — Ладно, ладно, не все разом. Мама вот ушла и велела накормить тебя, а я ещё и сам голодный. Делу время — кормёжке час! — Он широко улыбнулся и неожиданно подмигнул Лене. — В одном классе учитесь?
      — В одном, — ответил Лёня.
      — Ну, так будем знакомы: я Борис Леонтьевич.
      — А я Галкин, Леонид, — проговорил Лёня, с любопытством поглядывая на Кнопкиного отца.
      Борис Леонтьевич ему сразу понравился.
      А Кнопка уже юркнул в соседнюю комнату и
      громко звал оттуда Леню. В домике Возжовых оказалось ещё две комнаты. Первая из них была тесно заставлена вещами. «Наверное, отец сделал», — подумал Лёня, взглянув на красивый буфет и на широкий диван с высокой спинкой. А над столиком между двумя окнами висело Кнопкино расписание уроков в узорчатой рамке из фанеры.
      — Рамку тоже отец делал?
      — Нет, это я, — заулыбался Кнопка. — Вот ещё. И вот!
      Он показывал рукой на тумбочку в углу и на диванную полочку, и везде теперь Лёня замечал какие-нибудь деревянные вещички: выпиленные рамки, вырезанные фигурки зверей. И вспомнилось, что Кнопка приносил иногда в класс этих зверушек, показывая ребятам, а для выставки в классе приготовил из узорной фанеры, словно из кружева, склеенный абажур настольной лампы.
      Только почему-то до сих пор Лёня не обращал внимания на то, что Возжов сам такой умелец. Привычно было лишь то, что непоседливый Кнопка так же любит побаловаться, как и Лёня. Замечаний от учителей на Возжова сыпалось подчас не меньше, чем на Галкина. Но Лёня уходил из школы и опять только шалил, гонял футбол или сражался с Федькой Антоновым на шпагах, а Возжов умел заняться и делом, да ещё каким!
      — Да, — вздохнул Лёня, чувствуя, что начинает завидовать Кнопке.
      — Здравствуйте! — прозвучал за спиной девичий голос.
      Лёня оглянулся. Из второй комнаты, всколыхнув зелёные портьеры, вышла девушка в нарядном голубом платье. Она на ходу поправляла поясок, а проходя мимо дивана, заглянула в зеркало, провела рукой по пышным волосам, падающим ей прямо на плечи, и привычным жестом взяла с тумбочки белую сумку. Не задерживаясь, она направилась к выходу.
      Возжов насмешливо шмыгнул носом и подтолкнул Леню:
      — Опять на свидание торопится!
      Девушка остановилась на пороге, вскинув на Кнопку сердитые глаза, а из кухни послышался строгий голос Бориса Леонтьевича:
      — За прежнее, Олег?
      Девушка скрылась. Тогда Кнопка вовсе затрясся от смеха и зашептал:
      — Влюбилась, понимаешь. Каждый вечер торопится.
      Лёня не понимал, что в этом смешного: ну, действительно влюбляются некоторые взрослые и ходят на свидания — так это их дело, и нечего хихикать. И он только спросил:
      — Сестра?
      — Сестра, — кивнул Кнопка
      Лёня намеревался спросить, кто ещё живёт у них в домике, но не успел Борис Леонтьевич позвал ребят, велел вымыть руки, усадил за стол и выложил на тарелки пышущую жаром гречневую кашу с кусочками мяса.
      Потом он сел сам, развёртывая газету.
      — Видали! — воскликнул он сейчас же. — Американцы-то свой спутник не смогли запустить! Взорвался он у них! Хвастали, хвастали, а мы их обогнали!
      — Мы и второй можем, правда? — спросил Олег.
      — Раз уж сделали, теперь начнём, — согласился Борис Леонтьевич. — Как говорится, протоптали тропинку.
      — А мы ещё как запустнли-то: чтобы везде на земле видно было! — сказал Кнопка.
      — Верно, — подтвердил Борис Леонтьевич. — Заранее наши учёные рассчитали, как он взлетит и как летать будет!
      — Здорово всё-таки, — восхитился Олег, помотав головой.
      Борис Леонтьевич опять, жуя, углубился в газету.
      — Надюшку ты оставь, — вдруг сдержанно, но строго проговорил он, вскинув на сына глаза. — Брось свои глупости. Последний раз предупреждаю. Слышишь?
      Наконец Борис Леонтьевич поднялся из-за стола.
      — Сыты, цветы жизни? Коли сыты — поехали за рейками! — И, прикрыв полотенцем посуду на столе, первый перешагнул через высокий порог в сени.
      Лёня не заметил, входя в дом, что в сенях, сбоку от двери, ведущей в кухню, сделана ещё одна дверь. Сейчас он вошёл в неё вслед за Борисом Леонтьевичем.
      Борис Леонтьевич щёлкнул выключателем. Стало ослепительно светло, и Лёня увидел, что они находятся в небольшой пристроечке к дому, приспособленной под столярную мастерскую.
      В углу у единственного квадратного окошечка поставлен верстак, за ним, по стенке, развешаны инструменты: пилы, ножовки, линейки. На дощатых полках в ряд выложены большие и маленькие рубанки. Сбоку на полу громоздятся доски неодинаковой длины и толщины. А посередине мастерской, заваленной стружкой, возвышался, блистая свежеоструган-ным деревом, такой же, как в комнате, но ещё без дверок, непокрашенный буфет.
      — Какие же вам рейки нужны? — повернулся Борис Леонтьевич к груде длинных и узких заготовок и махнул рукой, словно подзывая ребят поближе. — А ну, выбирайте сами!
      Лёня и Олег стали рыться в заготовках, а Борис Леонтьевич снял г крючка за верстаком синий халат, надел его и подошёл к буфету.
      — Вот, — издали показал Кнопка отцу две подходящие рейки.
      — Добре, — кивнул Борис Леонтьевич. — Берн re.
      — А верстак тебе нужен?
      — Занимайте! — опять махнул Борис Леонтьевич рукой и начал что-то щупать и проверять внутри буфета, всунувшись в него чуть ли не с головой.
      Кнопка подкрутил на верстаке винт, зажал рейку, выбрал рубанок, перевернув его, деловито провёл пальцем по железке, потом сплюнул на ладошку, явно подражая отцу, и начал строгать.
      «Вжик! Вжик!» — послушно запел рубанок, и желтая стружка полилась из горлышка рубанка тонкой лентой, скручиваясь и с шуршанием падая на землю у Кнопкиных ног.
      А Борис Леонтьевич тихонько мурлыкал себе под нос какую-то песенку, не переставая скоблить и чистить внутри буфета.
      Кнопка остановился, поправил рукавом волосы на лбу, опять-таки явно копируя отцовские движения, и, скосив глаза на Бориса Леонтьевича, шепнул:
      — Всегда поёт, когда работает. Страсть любит оперу. У нас пластинок — во! А буфет — для дяди. Ко дню рождения. Подарок.
      Олег опять строганул по рейке.
      — Дай, — потянулся Лёня.
      Кнопка передал ему рубанок, и Лёня тоже принялся строгать.
      «Вжик! Вжик!» Опять поползла стружка, и руки почувствовали, как под инструментом вгрызается в дерево острая, словно бритва, железка, срезая ровный и тонкий слой вьющейся жёлтой ленты.
      «Вжик! Вжик!» Как хорошо вдыхать смолистый запах, идущий от досок!
      Кнопка долго смотрел, как Лёня строгает, потом полез в стоящую сбоку тумбочку и вытащил отцовские книги. Он стал показывать Лене картинки, и картинки были интересные, а книги самые разные: «Древесиноведение», «Народная резьба», «Столярно-механические производства».
      Лёня невольно взглянул в сторону Бориса Леонтьевича и вспомнил, как ещё на улице Кнопка сказал: «Он у меня профессор!»
      И вправду, сколько всего изучает!
      — Как дела, цветы жизни? — спросил Борис Леонтьевич, должно быть заметив, что ребята притихли над раскрытой книгой.
      — Отстрогали, резать надо, — ответил Кнопка,
      — Режьте! Вот вам метр и карандаш.
      Ребята отмерили рейки — ровно один метр двадцать пять сантиметров. Борис Леонтьевич проверил, всё так же напевая, одобрил работу «цветов жизни» и опять направился к буфету, на ходу засовывая карандаш за ухо,
      Лёня вспомнил, что точно так закладывает за ухо карандаш их преподаватель по труду Иван Осипович — тоже мастер своего дела. Только он пожилой, высокий и в очках. И ходит в грубом сером фартуке, потому что имеет дело не с деревом, а с металлом.
      Он преподаёт слесарное дело. Уроки проходят в одном из классов, но в нём ещё мало оборудования да и поместиться бывает негде: класс делится пополам, и пока одна половина занимается в мастерской, другая сидит и решает задачки по математике.
      А девочкам возиться с металлом вообще не нравится, да и многие ребята считают, что строгать и пилить дерево гораздо интереснее, чем скоблить напильником по железке. Тут уж виноват и Кнопка — он всегда расхваливает столярное дело!
      А может быть, и не сумел увлечь ребят Иван Осипович. Вот если бы работал с ними Кнопкин отец, наверняка бы все очень старались!
      Ведь как хорошо. «Жжу! Жжу!» Теперь вжикает уже ножовка, и с лёгким стуком падают на пол отпиленные брусочки.
      — А сделаем рейки с колечками? — предложил Лёня.
      — Как это? — не понял Кнопка.
      — А чтоб задёргивать плакат занавеской. Будет он висеть закрытый, а как дойдёт на сборе очередь до него, потянет Жаркова за ниточку, занавеска отодвинется, и откроется плакат, как сцена в театре.
      — Здорово! — загорелись у Кнопки глаза. — Только как ты сделаешь?
      — А проволока у тебя есть?
      Олег отыскал в углу мягкую проволоку. Ребята наделали из неё колечек, приладили и проверили — колечки свободно скользили по проволоке.
      Рейки получились замечательные!
      Борис Леонтьевич потёр их ладонью и удивился, глядя на колечки:
      — А это что за техника?
      Ему объяснили.
      — Ну и выдумщики, — засмеялся он. — Изобретатели!
      Он достал с полки какую-то пластинку, поскоблил ею рейки, и они сразу стали ещё более гладкими.
      — Поциклевал, — пояснил Кнопка, кивнув на пластинку в руках отца. — Так и называется — цикля! — Он показал другие инструменты: разные угольники и нутромеры.
      Лёня слушал его внимательно, но нет-нет да оглядывался на две необычные, красивые рейки, стоящие у верстака.
      Наконец Борис Леонтьевич, закрывая только что прикреплённую дверцу буфета, сказал:
      — Ну, на сегодня довольно. — И снял халат.
      Лене не хотелось уходить, но пора было прощаться. Он ещё раз посмотрел на рейки.
      — Слушай, Кнопка. А давай в школу их завтра я понесу. Возьму сейчас?
      — Бери, — легко согласился Возжов. И, проводив Леню до калитки, крикнул напоследок: — Приходи ещё!
      Лёня не ответил, но, медленно шагая по тротуару и ощущая под пальцами выпуклость одного из колечек, думал, что обязательно придёт к Кнопке, чтобы так же, как сегодня, что-нибудь пилить, строгать, циклевать в пропахшей стружками уютной мастерской под присмотром Бориса Леонтьевича.
      Эх, если бы и дома встречал его добрый человек с умными глазами, какими смотрит он на Леню с давнишней фотографии!
      Лене исполнилось всего три года, когда отец умер. Мать часто говорит, что он был чудесный человек, и ставит его в пример: в четырнадцать лет отец уже не только учился, «о и работал, помогая дедушке и бабушке. И мать всегда кончает воспоминания о папе одним и тем же: был бы он жив, научил бы сына ценить материнский труд!
      Как будто не нашлось бы у них с папой других разговоров!
      Конечно, глядя на портрет, Лёня не может представить, о чём беседовали бы они сейчас друг с другом. Только ясно уж, что ни о каких-то там дырявых носках, которыми постоянно попрекает мать. Спросила бы, как провёл Лёня день, чему порадовался да какие придумал с Возжовым колечки! А то опять придерётся из-за уроков да вздумает контролировать! Задержалась бы хоть на работе!
      Но, обогнув корпус и устремив взгляд на своё окно, Лёня даже замедлил шаг: в их комнате горел свет.
     
     
      Глава 33
      «НЕ НАДО, МАМА!»
     
      Мать повернулась лицом к двери, едва Лёня ступил на порог, и начала без всяких предисловий:
      — Ты что же, издеваться «адо мной вздумал? Я с ног сбиваюсь, на двух работах жнлы выматываю, верчусь с утра до ночи, а ты мне так платишь за мою заботу? Вчера в школе не был, сегодня на совете отряда прорабатывали! Долго еше такие новости о тебе прикажешь выслушивать? Долго терпение будешь испытывать?
      Лёня молчал, прижавшись к косяку. И его молчание, должно быть, сильнее раззадорило мать — держа руки за спиной, она стала медленно приближаться.
      — По-хорошему учительница советует разговаривать, по-мирному Но запомни, Леонид, достукаешься, не посмотрю, что вырос, запомни!
      Она помахала указательным пальцем перед Лениным носом. Невольно отстраняясь, Лёня поднял руку с рейками, и мать, как будто только этого и ждала, сразу вцепилась в рейки и выдернула их у Лени.
      — Опять, опять! — ещё больше расходилась она. — Разные глупости на уме, да? Здесь палки, там проволока! — кивнула она «а тумбочку. — Ну, так я отучу тебя от этого, отучу!
      Неся перед собой рейки, она решительно двинулась из комнаты.
      Предчувствуя недоброе, Лёня крикнул:
      — Не надо, мама!
      Она не обратила внимания на его слова. Тогда он, выбежав вслед за ней, попробовал задержать её в коридоре, но и тут она оттолкнула его.
      Всё ещё не зная, что она задумала сделать, Лёня опять закричал:
      — Мама, не надо! — И, рванувшись на кухню, увидел: мать стоит уже около пылающей печки и, цепко ухватившись за рейки обеими руками, готовится их сломать.
      Не помня себя от ужаса, Лёня бросился вперёд и тоже уцепился за рейки:
      — Отдай!
      — Пусти, щенок!
      — Не пущу, отдай!
      — Ах, так?
      Хлёсткий удар по щеке заставил Леню отпрянуть. В тот же миг раздался треск ломаемого дерева и полетели в печку обломки.
      — Товарищ Галкина! Да что вы делаете? — подбежала Елена Максимовна. Она выхватила из материнских рук остатки реек, встряхнула мать за плечо. — Опомнитесь!
      А в печке уже завывал обрадованный огонь, жадно обнявший сухое дерево.
      И тогда, закрыв лицо руками, низко пригнувшись, Лёня ринулся прочь. Он выбежал в коридор, хлопнул дверью на лестничную площадку, выскочил из подъезда и помчался, сам не зная куда, лишь бы подальше отсюда — от злой и жестокой матери, от безвозвратно погибших реек, от свидетельницы его позора — соседки-старухи.
      Земля летела под ногами, встречный ветер бил в лицо, а левая щека нестерпимо горела.
      Так пробежал он без остановки целый квартал, потом вернулся назад и, оказавшись почему-то на противоположном углу, снова бросился вдоль домов. Он мчался так, пока не иырнул в щель забора,
      на зады сараев. Тут он забрался на какие-то доски в углу и, прижавшись к шершавой стенке, долго не мог прийти в себя, тяжело дышал и поминутно вздрагивал.
      Погибли рейки! Рейки, которые он сделал ребятам! Рейки, ради которых они с Воз-жовым занимались сегодня весь вечер! Рейки с колечками, которые он сам придумал приладить, чтобы вышло как можно лучше!
      Мать ни с чем не посчиталась, изломала, бросила в печку да ещё ударила его по щеке! Неужели всё это произошло наяву, а не приснилось, не померещилось?
      Нет, не снятся шершавыё доски, не снится безлюдный закоулок, не мерещатся рваные тучи, стремительно бегущие над головой. Оттуда, из темноты, всё ощутимее наплывает ночная прохлада, забираясь под курточку. Прижимая руки к груди, Лёня начинает дрожать уже от холода, поглядывая из своего уголка на окна окружающих корпусов.
      По двору проносится протяжно:
      — Леони-и-и-ид!
      Ага! Вышла! Забеспокоилась. Ну и пускай! А он будет сидеть здесь всю ночь, но домой ни за что не вернётся!
      Зашелестел ветер листьями, скопившимися за сараем. Резким порывом отпахнуло край курточки. Жалобно засвистела струйка воздуха в щели забора. И тучи на небе стали угрюмее, тяжелее.
      Возвращаться всё-таки придётся!
      Окно, задёрнутое занавеской, светилось. А дверь Б квартиру была не заперта.
      И Лёня опять с неприязнью подумал о матери: «Ждёт, караулит».
      у соседки в комнате тоже горел свет — пробивался в тёмный коридор узкой полоской. Лёня прошёл к себе, стараясь не шуметь.
      Мать стояла у тумбочки и глядела в окно на улицу, о чём-то задумавшись. Она не обернулась, только глухо сказала:
      — Ешь, на столе приготовлено.
      Не ответив и не глядя на мать, Лёня торопливо разделся и лёг, отвернувшись к стенке.
      Он слышал, как мать пошевелилась. Шаги её замерли у самой его кровати.
      — Вот что, Леонид — произнесла она по-прежнему глухо и сурово.
      Если бы в голосе её была хоть капелька ласхи, Лёня, наверное, несмотря на свою обиду, вскочил бы и бросился *к матери, чтобы поделиться с ней отчаянным горем: «Ну, зачем, зачем ты сожгла мои рейки?»
      Но мать оставалась неприступно суровой. Она хотела загладить свою вину, продолжая во всём осуждать непутёвого сына. Даже руку опустила ему на голову не так, как опускала когда-то в далёком детстве, проверяя, иет ли у Лени жара.
      Лёня повёл плечом и сбросил с себя тяжёлую руку, родную и ненавистную руку, ударившую его по щеке. И что-то сразу защипало в носу, пришлось крепко сжать зубы, даже зажмуриться, задержав дыхание.
      Мать постояла немного и, отойдя в глубину комнаты, погасила свет — тоже легла.
     
     
      Глава 34
      ФОКУС НЕ УДАЛСЯ
     
      Лёня проснулся поздно, когда матери уже не было дома.
      Голова болела, в теле скопилась непонятная тяжесть, ничего не хотелось делать. Сидеть в комнате тоже не хотелось, а встреча на кухне с сочувствую-
      щей Еленой Максимовной, которая всё знает, просто почему-то пугала, и, не притрагиваясь к завтраку, как всегда оставленному матерью на столе, Лёня поспешно выскочил на улицу.
      В кармане лежала рублёвка. Он хранил её несколько дней — мать дала на кино, а он сэкономил. Если очень захочется есть, он сможет опять в закусочной-автомате купить вкусный мясной пирожок.
      Но куда же идти?
      Вон там, на втором этаже в четвёртом подъезде, ждёт его Аня Смирнова. С сегодняшнего утра они должны начать заниматься — так решили вчера на совете отряда. Но Лёня «е взял с собой ни тетради, ни сумки, а возвращаться за ними назад невозможно.
      Да, откровенно говоря, к Смирновой сейчас тоже не тянет. Ведь ей не расскажешь, что случилось вечером у плиты: как летели в огонь рейки с колечками и как дико вела себя мать — даже ударила! А не думать об этом он просто не может.
      Вот шёл бы и шёл бы, не зная куда, нарочно теряясь в бесконечном потоке толпы, заполняющей улицы шумного города
      — Ого-го! Идёт и не видит! — раздался внезапно насмешливый возглас.
      У витрины универмага, навалившись на барьер перед окошком, стояли Андрюшка Лядов и Барин.
      — Мистер в раздумье? — подмигнул Барин, подходя ближе, и протянул руку, ощерив жёлтые зубы. — Привет птенцу! Не надоели ещё школьные проработки? — Он опять подмигнул. — Имеем данные, что вчера вас, мистер, продраили?
      — Откуда узнали?
      — Это неважно! Угощайся!
      Барин вытащил из кармана портсигар и, раскрыв, протянул Лене. Но Лёня отказался. А Лядов тоже достал портсигар и с небрежным видом ухватил двумя средними пальцами папиросу. Он по-прежнему старался ни в чём не отставать от Барина: так же прищуривал глаз, прикуривая; кривил губы, выпуская дым, и похлопывал Леню по плечу, называя «мистером».
      — Ничего, мистер, терпи, терпи
      Они бродили по улице, как обычно, без дела, глазея по сторонам и болтая о разном. Но чем дальше двигался Лёня рядом с Барином и Андрюшкой, чем больше слушал, как перебрасываются они короткими фразочками («караси уплыли», «цапля клюнула»), тем сильнее чувствовал себя лишним и ненужным в их компании, и не прельщали уже ни испытанные развлечения, ни бесплатные сладости, а блуждание по улицам становилось тягостным. Оно не успокаивало и не отвлекало от собственных мыслей, а, наоборот, вызывало смутную тревогу, словно поступал Лёня как-то совсем не так, как надо, хотя он и сам не знал, как именно надо ему сейчас поступать.
      Барин вдруг сказал:
      — Стойте, мистеры!
      И поспешил навстречу парню в зелёной шляпе, с которым уже разговаривал однажды у кинотеатра и который теперь вывернулся откуда-то из аллеи сквера.
      — Андрюшка, — произнёс Лёня тихо, не спуская глаз с парня в зелёной шляпе и с Барина, начавших о чём-то беседовать в стороне. — Пойдём скорее отсюда! Голубей у тебя погоняем Или ещё что Ну его к чёрту, этого Барина!
      Лядов не ответил.
      — Слышишь, Андрюшка Не нравится мне он — Лёня повернул голову и увидел, что Лядов, плотно сжав зубы, смотрит вдаль тяжёлым, угрюмым взглядом.
      — Прошу прощения, мистеры!
      Барин появился рядом, повеселевший и ещё более развязный.
      — Скучаете? А повеселиться не хотите? Хотите, фокус вам покажу? Ну-ка, живо за мной!
      Он свернул на пустынную боковую аллейку в сквере и, оглядевшись по сторонам так, будто фокус, который он собирался показывать, был невероятным секретом, скомандовал Лядову:
      — Выкладывай свою посудину!
      Андрюшка вытащил из кармана свой портсигар и положил его на ладонь.
      — Так, — кивнул Барин. — Хорошая штучка! Ну ладно, спрячь.
      Лядов спрятал, с недоумением ожидая, что последует дальше.
      — А у меня зато папаха вон какая! — воскликнул Барин. — Видал?
      Он встал рядом с Андрюшкой и, вертя перед ним фуражкой, начал нахваливать её, приваливаясь к Андрюшке плечом, притираясь почти вплотную. Потом, как-то странно изогнувшись, отошёл в сторону и потребовал, надевая фуражку:
      — Дай-кось закурить!
      Андрюшка сказал:
      — У тебя же есть!
      Он машинально опустил руку в карман, и Лёня увидел на его лице полную растерянность. Барин, довольный произведённым эффектом, громко захохотал: в руке у него блестел лядовский портсигар.
      — Ловко? Вот тебе и фокус! Попробуй-ка сам!
      Он сунул портсигар в карман и, заложив руки
      за спину, степенно зашагал по аллее, словно прогуливаясь, а Лядов на ходу попытался залезть в его карман. Но Барии тут же схватил Андрюшку за руку.
      — Шалишь! Плохо сработал! Давай-ка теперь ты, — повернулся Барин к Лене. — Авось тебе больше повезёт!
      Не двигаясь с места, Лёня молча смотрел в наглое лицо Барина. Так вот какие у него фокусы! Выгодная работёнка Поездка в Ташкент с премиальными Чемодан-посудина! Караси. Цапля. Галушки!
      Лёня на одну секунду представил, как лезет Барин в чужой карман, противно изворачиваясь, пакостливо шныряя вокруг глазами, и от омерзения даже передёрнулся.
      — Иди ты со своим фокусом, знаешь куда?
      — А дай-ка я снова, — вызвался Лядов.
      К великому удивлению Лени, он опять начал пристраиваться сбоку от Барина, прицеливаясь к его карману рукой и взглядом.
      Тогда Лёня повернулся и пошёл прочь.
      — Стой! — раздался свирепый окрик. — Куда? — Барин подскочил, загородив Лене дорогу.
      — Пусти!
      — Нет, постой! — медленно процедил Барин, прищуриваясь, и схватил Леню за курточку. — Сладости на мои гроши лизал?
      — Верну я тебе твои гроши!
      — Щедрый! Мне, может, не гроши нужны от тебя! Своих хватит! Мне от тебя другое требуется! Понял? Услуга за услугу! — Барин отпустил Леню и, подбросив портсигар, ловко поймал. — Дельце одно деликатное имеется
      — Знать больше не хочу никаких твоих дел! — твёрдо отрезал Лёня и опять рванулся. — Пусти!
      — Полегче, полегче! — Барин надвинулся грудью.
      — Пусти, говорят.
      — Молчи, птенец! — Барин замахнулся.
      — А ну, ударь!
      Глаза в глаза, не скрывая ненависти, застыли они друг перед другом. Все прежние драки Галчонка с ребятами не шли ни в какое сравнение с этим назревающим поединком, потому что Барин был сильнее в два раза, а милости от него ждать не приходилось!
      Должно быть, и Лядов понял это, потому что крикнул:
      — Да оставь ты его, птенца желторотого! — И засмеялся неестественным смехом.
      Барин скосил глаза.
      — Ладно! Говори ему спасибо, — кивнул он в сторону Андрюшки, опуская руку, и пригрозил. — Всё равно от нас не уйдёшь!
      Нахлобучивая фуражку козырьком на самые брови, он подвинулся к Андрюшке. Лядов молча скалил зубы. Лёня понял, что звать его с собой бесполезно,
      повернулся и пошёл из сквера один, не оглядываясь.
      Большой шумный город жил своей обычной неугомонной жизнью.
      Нескончаемые потоки пешеходов заливали панель. Одна за другой с шуршанием нестись автомашины. Низко гудя, солидно проплывали красно-жёлтые, неповоротливые, как бегемоты, автобусы. Все куда-то хлопотливо спешили.
      А Лёня брёл медленно, испытывая слабость в теле.
      На площади гулко звучало радио.
      Монтажники — троллейбусники подвешивали и натягивали на столбы золотистый трос. К празднику сорокалетия Октября по городу должен впервые пойти троллейбус
      А какой огромный у них Оперный театр, над куполом которого всегда полощется красный флаг! Ночью его подсвечивают прожекторами, и флаг полыхает над городом, как гигантское, неугасимое пламя
      Подходить к домику Кнопки было невыносимо трудно. Казалось, ноги тянули назад, и калитка не хотела открываться, и рука едва поднялась для стука в дверь.
      Но выглянула оживлённая Надюшка, спросила: «Олега? Сейчас?» Появился, как всегда, будто немного ошарашенный ударом по макушке Олег, позвал за собой в дом, и у Лени исчезла неловкость.
      Он остановился в сенях перед входом в мастерскую Бориса Леонтьевича и сказал прямо:
      — Рейки наши, вчерашние Ну, нету их у меня. Так получилось. Не виноват я, понимаешь, только нужны ведь они отряду Давай снова сделаем
      Олег выслушал, не прерывая, хмурясь, потом молча посмотрел на Леню и только заметил:
      — С колечками не успеть.
      — Без колечек хоть!
      — Ладно
      Он ушёл в дом, и через дверь, обитую истёртой кошмой, местами висяшей клочками, до Лени донеслось, как Олег договаривался с кем-то о мастерской. Ему отвечал женский голос, должно быть мамин.
      Лёня старался угадать, чем кончатся Кнопкины переговоры, а перед глазами всё ещё стояла заросшая кустарником аллея, в которой, быть может, до сих пор забавляются Барин с Андрюшкой Лядовым.
      Эх, Андрюшка, Андрюшка, неужели прельстил тебя своими фокусами этот подлый карманник?
     
     
      Глава 35
      ПОДГОТОВКА В РАЗГАРЕ
     
      Аня с нетерпением поглядывала на часы: стрелки приближались к десяти. Скоро должен явиться Галкин.
      Сегодня он придёт заниматься шестой раз. В первый день он обманул: условились, а его не было. Аня до сих пор не может понять, что ему тогда помешало. Он объяснил, что никак не мог из-за реек. Возжов тоже горячо подтвердил: Галкин не виноват.
      Аня махнула на них рукой.
      — Ладно, но больше не пропускать!
      Она решила быть строгой и неподкупной,
      раз уж обязали её развивать в Галкине настойчивость.
      Надо сказать, что он и сам относился к эгому серьёзно.
      Прежде всего не хватается сразу за разные дела. Со сборов и собраний не убегает, сидит даже тогда, когда ему совершенно не обязательно, но если хотят что-нибудь поручить, отказывается.
      — Да ты что? — возмутилась однажды Гусева. — Принимать участия не хочешь?
      — Хочу, — ответил Галкин. — Но у меня есть дело — на звёзды лететь. А за пятое-десятое сами ругали.
      — Правильно, — поддержал Зайцев. — Пусть одно дело как следует до конца сделает.
      — Правильно! — подтвердил и дедушка, когда Аня рассказала ему об этом.
      Дедушке Галкин понравился с первого раза. Они долго разговаривали о спутнике, о звёздах, и дедушка пообещал Лене достать специальную книжку. К следующему занятию он действительно принёс из районной библиотеки толстую книгу под названием «Мечте навстречу».
      Сейчас дедушка сидит в соседней комнате — готовится к лекции. У него чуть не каждый вечер теперь где-нибудь лекция или беседа. Приглашают старого naptH3aHa и студенты в общежитие и рабочие в клубы, чтобы поделился он с молодёжью воспоминаниями об Октябрьской революции и гражданской войне в Сибири.
      С улицы кто-то постучал.
      Аня стремительно побежала открывать. Конечно, это Галкин!
      Но когда она распахнула дверь, то невольно отступила назад — лицом к лицу перед ней стояла девушка-почтальон с толстой сумкой и протягивала письмо:
      — Вам заказное, распишитесь.
      Аня, не глядя на письмо, расписалась. Девушка, подкинув локтем сумку, пошла дальше, вверх. Аня захлопнула дверь и только тут взглянула на кон-
      верт: на нём размашистым почерком был написан мамин адрес.
      — Астронавт пришёл? — раздался дедушкин голос.
      Аня отдёрнула руку, спрятав письмо за спиной. Это случилось мгновенно — она даже не успела подумать, хорошо ли это. Только застыла на месте.
      — Что с тобой? — удивился дедушка.
      Аня молча протянула письмо. Обманывать дедушку не хватило духа. А он посмотрел на адрес и сразу, должно быть, разгадал Анины намерения.
      — Шила в мешке не утаишь, — вздохнул он и, слегка потрясая письмом, добавил: — Умирает человек.
      — Умирает? — с испугом, шёпотом переспросила Аня. — А кто он, дедушка?
      — Учился с твоей мамой. Чуть не с детства они знакомы. Хороший товарищ. — Дедушка подумал и сказал, уже намекая «а папу. — А мой Данилка — чудак.
      И ушёл, унося письмо.
      Аня хотела задержать дедушку, задать ему новый вопрос, выяснить всё до конца, но остановилась.
      Почему-то сегодня дедушка сам разоткровенничался. И, оправдывая маму, укорял собственного сына: «А мой Данилка — чудак!» Словно заранее подготавливал внучку, как правильно нужно ей ко всему отнестись, словно это письмо могло вызвать в семье что-то такое, чего взрослым, уже при любых стараниях, не удастся утаить от Ани.
      Галкин явился вскоре, но был он сегодня какой-то очень хмурый, как будто чем-то расстроенный. Он долго искал числовое значение алгебраического примера, а когда Аня спросила, как практически объяснить ответ «минус три», сердито отрезал:
      — Я практически не знаю, я только теоретически!
      — Думаешь, остроумно? — заметила Аня, чувствуя, что с трудом сдерживает раздражение. — Завт-
      pa контрольная, a если ты будешь гак, мы далеко не уедем!
      — Я и не собираюсь с тобой никуда ехать, — опять буркнул Галкин.
      — Ну, знаешь! Давай поменьше разговаривай!
      — А ты не указывай!
      — Ты будешь сегодня заниматься?
      — Вот говорю — и не указывай!
      — Что у вас за шум, а драки нет? — На пороге стоял дедушка.
      — Да вот он, — начала Аня. — Со своим настроением!
      — Кто с настроением? — Фёдор Семёнович опустил руку на Анино плечо. — Да, настроение не должно быть помехой делу.
      И Аня поняла, что дедушкины слова прежде всего касаются её самой, потому что это она, расстроившись из-за письма, не удержалась от спора с Галкиным.
      А дедушка уже обратился к Лене:
      — Как дела, будущий астронавт? — И, протянув другую руку, провёл по Лениной голове.
      Так он стоял между ними, держа внучку за плечо, а Леню трепля за вихры, и Ане казалось, будто доброе дедушкино участие связывает их и примиряет.
      — Мы позанимаемся ещё, — сказала она тихо. — У нас завтра контрольная.
      — Занимайтесь, занимайтесь, — закивал дедушка и ушёл к себе, а Галкин стал решать примеры.
      Был он по-прежнему хмурый и рассеянный, путал знаки, два раза у него получился неправильный результат. Но Аня теперь внимательно следила за ним и терпеливо поправляла.
      — Хорошо, — захлопнула она, наконец, учебник. — Контрольную ты завтра напишешь.
      Он ничего не ответил, мрачно простился и с Аней и с дедушкой и ушёл.
      — Какой-то он сегодня не такой, — пожала плечами Аня.
      — А ты разберись, — посо ветовал дедушка и пошутил: — Воспитатели должны знать всю подноготную о своих воспитанниках.
      Но не не удалось узнать «всю подноготную» Галкина.
      В школе её захватили другие дела.
      К празднику Октября готовились уже вовсю. Его приближение чувствовалось на каждом шагу. По радио звучали Октябрьские призывы, В газетах, которые Аня просматривала утром, вынимая их для дедушки из почтового ящика, мелькали большие заголовки: «Навстречу сорокалетию Великого Октября!» На площади в центре города строили трибуну.
      А в школе мастерили оформление для праздничной колонны, и учителя подводили итоги успеваемости, спрашивая в три раза больше. Некоторым ученикам приходилось отвечать по всем предметам. Смирнову тоже вызвали Павел Степанович по геометрии, Александра Егоровна по географии и Таисия Николаевна. Аня получила сразу три пятёрки.
      На перемене к ней подлетел Эдик Зайцев, на» целивая объектив фотоаппарата:
      — Давай фотографироваться!
      Он теперь не расставался с аппаратом.
      Несколько дней тому назад вышел, наконец, первый номер классной стенной газеты «Наша жизнь». Но мало того что он появился с опозданием почти на месяц, в нём и материал-то поместили старыйа рассказывалось чуть ли не о происшествии с голубем да о прогулах Лядова с Галкиным. Заголовок
      Гроховский оформил красочно, но карикатур тоже было маловато. Словом, газета вызвала резкую критику.
      Володя тоже остался недоволен.
      — Только называется «Наша жизнь»! А похожа на «Голос прошлого»!
      — Старости-новости! — подхватил кто-то. — Отстал Зайцев от жизни!
      — Не один Зайцев виноват, — заступился Володя. — Всем сообща надо делать. Вон ваши соседи постарались так постарались! Перенимайте у них опыт!
      Эдик ринулся к соседям. Вскоре всем стало известно, что в шестом «А» выпущена замечательная газета. Их «Шпилька» действительно производила отличное впечатление. С огромным количеством рисунков и содержательных заметок она выделялась тем, что в ней было много стихов. Даже о спутнике написали стихотворение.
      — Вот наш поэт! — с гордостью сообщали соседи, ловя и хлопая по плечу увёртывающегося, красного от смущения, черноголового, вроде Галкина, ученика, который был неприметен до сих пор, а сейчас внезапно обнаружил поэтический дар и строчил каждый день не меньше трёх стихотворений.
      — Конечно, — с грустью отметил Эдик уже у себя в классе — Нам бы такого стихотворца!
      Кто-то посоветовал переманить этого стихотворца в шестой «Б».
      — А ты собственные таланты воспитывай, — вразумительно сказал Кузеванов. — Добейся, чтобы второй номер был у нас не хуже!
      — Ну ладно, — пообещал Эдик. — Добьёмся!
      И он начал немедленно о чём-то шептаться с Гроховским.
      А «а следующий день появился в классе с фотоаппаратом «ФЭД» и принялся щёлкать затвором направо и налево, никого не предупреждая.
      — Кадры с натуры, — посмеиваясь, объяснял он. — Фотолетопись отрядной жизни! Посмотрим теперь, где будет лучше — в «Шпильке» или у нас!
      Вот и сейчас он подлетел к Ане, чтобы сделать её портрет.
      — Круглых отличников поместим на первом месте! Ты по всем признакам выходишь в круглые, значит, становись под аппарат!
      Но Аня убежала от него — ждали другие важные дела.
      Во-первых, надо было найти Лялю Комарову.
      Недавно на совете дружины председатели советов отрядов сообщали, как у них предполагается встретить сорокалетие Октября. Аня поняла, что соревноваться придётся не только с шестым «А». Во многих классах готовятся интересные сборы: и о гражданской войне: «Этих дней не смолкнет слава!» — и о мирном строительстве. «Мы нащ мы новый мир построим!»
      Правда, такого путешествия в будущее, о котором рассказал Гена Кузеванов, ни у кого не было. Все даже хотели признать план сбора шестого «Б» самым интересным. Но обнаружилось, что в седьмом классе намечается костюмированный «Международный фестиваль». Семиклассники собирались петь песни разных народов и исполнять танцы. Аня шепнула Гене:
      — У них тоже очень хорошо.
      Но Кузеванов возразил:
      — Задумано хорошо, а как пройдёт — вопрос!
      Он ответил так именно потому, что в их отряде
      подготовка к путешествию в будущее была в полном разгаре. Штаб путешествия выбрал десять основных остановок, в том числе в Сибири через пятьдесят лет, в институте радиотехники и на ближайшей звезде.
      Кроме того, придумали такую остановку: «В нашем городе через сорок лет».
      Каждое звено сделает где-нибудь предварительную остановку.
      Маша Гусева объявила, что у них будет остановка «На улицах нашего города». А Таисия Николаевна посоветовала провести сбор С кем бы вы думали? С соседкой Лейи Галкина Еленой Мак-
      симовной. Да, да, оказывается, она старая революционерка!
      Аня несколько раз видела эту худенькую маленькую женщину во дворе. Обычно Елена Максн-мовна стремительно шагала, прижимая к груди пачку книжек или каких-то тетрадей, сосредоточенно углублённая в собственные мысли. Никто из ребят и не подозревал, что она революционерка — участница Октябрьских событий. Даже Лёня Галкин удивился.
      Аня хорошо заметила его замешательство, когда Таисия Николаевна предложила третьему звену познакомиться с Еленой Максимовной. Но Лёня сразу сделал вид, будто ничего странного в этом нет, а когда к нему потом обратились с разными вопросами о Елене Максимовне, даже ответил равнодушно:
      — Да, живёт за стенкой
      Сегодня пионеры третьего звена договорились пойти к Елене Максимовне.
      Аня с Машей хотели устроить беседу и с Еленой Максимовной и с Фёдором Семёновичем, но Кузева-нов запротестовал:
      — Жирно вам будет! Старого партизана отдайте второму звену!
      Вот Ане и нужно было узнать у Ляли Комаровой, когда её звено встретится с дедушкой.
      Но с Лялей не так-то легко перемолвиться словом: заканчивалось строительство машины времени. Едва раздавался звонок, как, отмахиваясь от всех, Ляля и Олег Возжов убегали, нагруженные разными плашками, фанерками и мотками проволоки, в слесарную мастерскую, где хранился строительный материал. «Машиностроителей» консультировал учитель физики Геннадий Сергеевич
      Не успела Аня поговорить с Комаровой, как прибежали девочки из соседнего шестого и сказали, что Аню и Гену Кузеванова зовёт в пионерскую комнату старшая пионервожатая Нина Евдокимовна.
      Аня и Гена помчались туда.
      Нина Евдокимовна с улыбкой встретила нх.
      — Ну, пляшите, победители!
      Аня догадалась:
      — Из-за лома?
      Действительно, шестой «Б» завоевал по сбору металлолома третье место.
      Все железо, принесённое школьниками, недавно погрузили на автомашины и увезли со двора. Комитет комсомола подвёл итоги, и Нина Евдокимовна сообщила, что шестому «Б» будет вручён диплом третьей степени.
      Конечно, через минуту об этом знал весь класс. Ликованию не было конца. Петренко даже сочинил стихи:
      За железный, медный лом Получил наш класс диплом!
      Ребята засмеялись и посоветовали Зайцеву поместить петренковские стихи в стенгазету.
      — Вот тебе и поэт объявился! — отметил Возжов.
      Таисия Николаевна радовалась вместе с ребятами.
      — С ломом не подкачали, теперь ещё с учёбой надо постараться!
      Так за неделю до праздника все жили мыслями о нём — ив школе и в классе, и Ане очень хотелось, чтоб праздник прошёл как можно лучше, чтоб интересными были и встречи с Еленой Максимовной, и с дедушкой, и путешествие в будущее, на которое решили пригласить родителей.
      — А ты позовёшь маму? — обратилась Аня к Галкину.
      Он хмуро буркнул:
      — Обязательно, что ли?
      Она собиралась спросить, почему он сегодня с утра такой мрачный, но в этот момент её опять отвлекли девочки, а когда она освободилась и оглянулась, Галкин куда-то исчез.
      «Ну ладно, поговорю с ним завтра», — подумала она и побежала домой, рисуя радужные картины того, как сейчас пригласит на пионерский сбор и па-
      пу, и маму, и дедушку, и как они все этому обрадуются
      Но папы дома не оказалось. А мама стояла перед раскрытым чемоданом и складывала в него бельё. У неё было строгое лицо, плотно сжатые губы. Аня остановилась на пороге растерянная:
      — Что это? Кто-нибудь у нас уезжает?
      — Я уезжаю.
      «Из-за того письма!» — сразу подумала Аня и крикнула:
      — Куда, мама?
      Мама повернула голову и сказала:
      — Подойди ко мне. — Она обняла Аню, прижала и, погладив по голове, поцеловала в лоб. — Мне нужно, дочка.
      Аня взглянула в большие серые мамины глаза, добрые, но почему-то за последнее время так редко улыбающиеся.
      — А я хотела — начала она.
      — Что ты хотела?
      — Пригласить вас всех. И тебя и папу с дедушкой на наш праздничный сбор
      — Ну что же? Я с удовольствием принимаю приглашение. К праздникам я вернусь.
      — А успеешь?
      — Постараюсь.
      — А может Может, тебе сейчас не ехать?
      Мама сразу отстранила её от себя и покачала
      головой.
      — Нет, дочка Я должна. Видишь ли В жизни случается разное. Был у меня один друг. Очень заботливый, верный, хороший друг. Мы с ним вместе росли, учились в школе А потом я встретила папу. Четырнадцать лет мы вместе с ним А тот товарищ на всю жизнь остался один. В этом, конечно, никто не виноват. Но такие чувства, девочка, надо уметь ценить и уважать. Сейчас этот человек тяжело заболел, почти умирает. И он просит меня приехать, повидаться, быть может, в последний раз Проститься Что же плохого, если я решила доставить ему эту последнюю радость?
      «Да кто говорит про плохое!» — чуть не воскликнула Аня, но вспомнила, как дедушка говорил с осуждением о папе: «А мой Данилка — чудак!», — и поняла, что папа против этого маминого решения.
      — Ничего нет плохого! — подтвердила она едва слышно и добавила: — Я помогу тебе собраться.
     
     
      Глава 36
      ЗАМОК ПОЧИНЕН!
     
      У Ленн имелась серьёзная причина, чтобы быть мрачным. И даже не одна!
      Во-первых, он понял, что для исправления всех отметок до конца четверти не хватит времени.
      А во-вторых, очень неважно у него было дома. С матерью они как чужие. Обида не забывалась.
      Лёня отвечал на любые вопросы матери невнятно, еле цедя сквозь зубы. Сначала она сердилась, даже крикнула как-то:
      — Ты долго будешь над матерью измываться?
      Потом затихла, замкнулась и, словно не замечая сына, молча готовит обед, молча прибирает и, не дожидаясь, как раньше, прихода Лени, садится одна за стол.
      Но вчера вдруг она сказала:
      — Смотри, чтоб контрольную по алгебре написать!
      Лёня изумился: она знала про контрольную! Должно быть, ходила в школу, говорила с Таисией Николаевной. И, видите ли, сочла нужным предупредить!
      Контрольная тревожила и самого Леню. Но вмешательство матери обозлило.
      — Как напишу, так и напишу! — буркнул он.
      Она обернулась у двери.
      — Неужели у тебя нет другого тона для разговора со мной?
      Леню подмывало спросить: а неужели у неё не было другого выхода, как только сломать рейки? Но он промолчал, даже не пошевелился.
      И потом из кухни долго слышал голоса — мать о чём-то беседовала с соседкой, наверное жаловалась опять на непутёвого сына.
      Утром, как обычно в последнее время, взяв сумку, он отправился заниматься к Ане. Но в коридоре его поймала Елена Максимовна. Выглянув из своей комнаты, она попросила:
      — Зайди ко мне!
      Он нехотя вошёл.
      По-прежнему было у неё не очень прибрано: повсюду — на тумбочке, на кровати, даже на подоконнике — лежали книги, а письменный стол, заваленный бумагами, возвышался в углу, как сугроб.
      — Садись, — кивнула она на стул и села сама на краешек кровати, покрытой сереньким одеялом.
      Закуривая папиросу и пряча обгоревшую спичку в спичечный коробок, она молча разглядывала Леню. Её бесцветные старческие глаза, окружённые сеткой мелких морщинок, насторожённо замерли под стёклами проволочных очков.
      Лёня отвёл взгляд в сторону.
      После того как вчера Таисия Николаевна объявила во всеуслышание, что соседка Галкина по квартире достойна быть почётным гостем на их праздничном сборе, он не мог отделаться от мысли, что сильно виноват перед Еленой Максимовной.
      Старая революционерка, почётный, заслуженный, скромный человек, а он так ей грубил, издевался над её хрипловатым голосом, высмеивал за то, что она курит, мечтал о том, чтобы старушка ходила вместо него за хлебом, даже назвал однажды бездельницей
      Было стыдно сейчас находиться в её комнате. Лёня ни за что бы и «е вошёл сюда «Хоть бы скорее уж начала говорить!» Ведь вполне возможно, что, покачав головой, она скажет: «Эх, товарищ Галкин! Что же ты ко мне так относишься?»
      Елена Максимовна действительно покачала головой:
      — Эх, товарищ Галкин! Что же у тебя так плохо получается с матерью?
      Она вздохнула, дымя папиросой.
      И Лёня вспомнил, что когда-то очень давно Елена Максимовна пыталась вот так же, сочувствуя матери, поговорить с ним о том, как плохо он де-
      лает, что грубит ей. Может, тогда Елена Максимовна была и права. Но неужели сейчас, после того, что случилось на её глазах в кухне у плиты, она будет опять обвинять его?
      — Мне ведь со стороны виднее, — помолчав, тихо заговорила Елена Максимовна. — Она тебя очень любит. Когда умер твой отец, она в отчаянии не знала, что делать. И только ты придавал ей силы. «Ничего, — говорила она, — у меня есть сын. Он будет таким же, как отец будет мне помощником!» Нелегко ей одной поднимать тебя на ноги. Нелегко И мне обидно, что ты не понидмаешь этого!
      Лёня молча ждал, что ещё скажет Елена Максимовна, но она подвинулась к столику и начала перебирать какие-то бумаги.
      Тогда, пробормотав «до свиданья», он вышел.
      Около подъезда Смирновых стояла автомашина с шахматной полоской вдоль корпуса. Лёня увидел, как шофёр, открыв дверцу, взял у Аниного дедушки небольшой чемодан. Появилась Анина мать в синем плаще, в чёрной шляпке и с чёрной сумочкой. За ней выбежала Аня в накинутой на плечи цигейковой шубке.
      На улице было ветрено, под ногами с шуршанием взметались сухие листья. Аня поддерживала одной рукой сползающую с плеч шубку, а другой поправляла растрёпанные ветром волосы.
      Лёня издали наблюдал. Анина мать что-то сказала дедушке, поцеловала его, а потом обратилась к Ане, и Аня крепко прижалась к ней, спрятав лицо на груди. Мать похлопала Аню по плечу, заглядывая в глаза, тоже обняла, поцеловала и стала садиться в машину. Машина прогудела и тронулась с места. Дедушка помахал ей вслед и заторопился домой. Аня же всё стояла и смотрела туда, где скрылось за углом такси, мелькнув в последний раз ярко вспыхнувшим красным огоньком. После этого Аня тоже направилась к дверям подъезда. И опустел двор, только взвихривались на земле сухие листья, словно пытаясь догнать машину.
      Анина мать уехала.
      Лёня никогда не предполагал, что это может произойти. Но из некоторых фраз и отдельных разговоров в доме у Смирновых он понял, что у Аниных родителей постоянно идут какие-то споры. Однажды Лёня пришёл к Ане раньше обычного и застал её отца и дедушку у открытой двери на лестничную площадку. До Лени донеслись слова:
      — А я против, решительно против её поездки. Дедушка что-то тихо ответил Аниному отцу. И вот всё-таки Анина мать уехала. Лёня не знал: идти ему теперь к Ане или нет? Может, ей совсем сейчас не до занятий? Но, помедлив немного, зашагал к Аниному подъезду.
      На повороте лестницы он застыл от неожиданности: на площадке между этажами, прислонившись к батарее плечом, беззвучно плакала Аня.
      Лёня хотел незаметно спуститься вниз и даже сделал шаг назад, но в этот миг Аня подняла голову. Тогда он спросил:
      — Из-за неё ревёшь? Она отвернулась, вытерла слёзы.
      — Не реви, — посоветовал он.
      — Ладно, — сказала она как будто сердито. — Пошли.
      — Заниматься?
      — А то что же? Сегодня контрольная.
      До самых уроков в школе они занимались алгеброй.
      Контрольная прошла хорошо. Правда, Лёня сдал свой листок одним из последних, но все примеры решил правильно. Аня сильно волновалась за него и иарочно долго оставалась в классе, даже Павел Степанович заметил:
      — Что же ты, Смирнова, оидишь?
      Тогда она вышла, но беспрерывно заглядывала в класс. А на перемене упросила Павла Степановича просмотреть контрольную Галкина и успокоилась лишь после того, как учитель, добродушно посмеиваясь, сообщил:
      — Хорошо написал твой друг! Тройку за четверть выведу.
      Эмма Жаркова сразу подхватила слова «твой друг» и зашепталась с соседками, ехидно поглядывая на Леню с Аней.
      Аня на это не обратила внимания, а Лене сделалось неприятно. «Тоже ещё ехидничает!» Правда, он сам когда-то с презрением отзывался о писклях-визглях, но ведь Анька Смирнова не пискля и не визгля!
      И, назло Эммке Жарковой, он встал рядом с Аней и громко заговорил с ней.
      После уроков Жаркова снова показала себя. Звено собралось к Елене Максимовне — приглашать её на сбор, а Эмма заявила, что не пойдёт с ребятами.
      — Я не могу, я занята!
      Девочки возмутились:
      — На танцульки к Зойке ходить не занята, а со звеном — занята.
      Эмма завертелась юлой.
      — Кому что нравится. Мне — к Зойке, а вот Смирновой, например, — к Галкину поближе!
      Тут уж все окончательно на неё рассердились и пообещали пожаловаться вожатому.
      Эммка мгновенно притихла. Лёня даже удивился, отчего она так испугалась.
      А Володя, едва ему обо всём сообщили, сразу обратился к Жарковой:
      — Как тебе не стыдно, Эмма! Хорошую дружбу ты высмеиваешь, я сама Расскажй-ка ребятам, где я тебя вчера видел?
      Но Эммка молчала, красная от смущения.
      — Иду я вчера по главному проспекту, — продолжал Володя, — а навстречу мие шумная компания — ребята чуть ли не взрослые, с такими вот чубами, развязные, курят, какая-то кудрявая девица хохочет на всю улицу, вести себя не умеет И с ними наша Жаркова. Полюбуйтесь на неё. Пионерский галстук сняла — наверное, стыдно с ним идти по улице — и тоже что-то выкрикивает, прохожих толкает, взрослую из себя корчит. Глядеть противно! И что, спрашивается, связывает её с теми ребятами? Что?
      Лёня подумал, что с Аней Смирновой его связывает очень многое: и сидят они за одной партой, и занимаются у неё вместе, и на сбор с дедушкой она ело позвала. А сейчас пойдут к Елене Максимовне
      И он нарочно погромче крикнул:
      — А ну, пошли, пошли, ребята, познакомлю вас с соседкой!
      Весёлой ватагой направились из школы, и Эмма Жаркова со всеми. Свернув на Рабочую, недалеко от дома Лёня увидел Елену Максимовну. Она тоже спешила домой, уставив очки в землю и крепко зажав под мышкой пачку книг. Почти у подъезда они столкнулись. Елена Максимовна хотела проскользнуть мимо, но Лёня окликнул её:
      — Елена Максимовна! Вот наши ребята к вам!
      Она остановилась, оглядела всех по очереди и, словно освобождаясь от какой-то мысли, которой до сих пор была занята, заулыбалась:
      — Пожалуйста, пожалуйста.
      Шустро, совсем по-молодому она проскочила вперёд и стала отпирать дверь в квартиру. Но расхлябанный замок никак не хотел отпираться.
      — Дайте я, — протиснулся к Елене Максимовне Возжов и тоже начал ковыряться.
      — Да он у нас так, пошаливает, — заметила Елена Максимовна.
      Лёня испугался, как бы она не проговорилась, сколько было из-за этого замка разговоров, но ребята сами взяли Галкина в оборот.
      — Пусть Галкин открывает! — предложил Зайцев.
      — Не может починить, что ли? — возмутилась Гусева.
      — Хозяин тоже называется!
      Наконец Возжов широко распахнул дверь и с шутливым расшаркиванием отступил в сторону:
      — Милости прошу!
      Все вошли вслед за Еленой Максимовной в комнату, там она рассадила кого где и стала знакомиться. Потом Маша Гусева от имени отряда передала Елене Максимовне приглашение на сбор. А Эдик Зайцев принялся расспрашивать Елену Максимовну про её работу, и она сообщила, что пишет книгу воспоминаний — книга будет скоро издана, а пока отрывки из неё печатаются в местной газете.
      Елена Максимовна показала длинные узенькие полоски бумаги — гранки. Буквы были отпечатаны только на одной стороне гранок, обратная сторона их была чистой. Завтра в газете поместят статью Елены Максимовны о революционном движении в Сибири. За этими гранками Елена Максимовна и ходила сейчас в редакцию, чтобы просмотреть их перед печатью.
      Ребята с интересом разглядывали гранки. Внизу стояли фамилия Елены Максимовны и слова: «Член КПСС с 1915 года».
      Елена Максимовна сказала, что вечером шестого ноября она идёт на торжественное заседание в Оперный театр — ей уже прислали билет, а пятого ноября и шестого утром она свободна и с удовольствием побеседует с ребятами обо всём, что их интересует.
      Ребята договаривались, когда лучше провести сбор, а Лёня тихонечко выбрался в коридор, шмыгнул к себе и, отыскав в тумбочке среди всяких железок отвёртку, прокрался к двери,
      Но едва он прикоснулся отвёрткой к замку, дверь от Елены Максимовны открылась и в коридор вышла Аня.
      — Починить решил? — без всякого удивления спросила она.
      — Да надо вот
      — А ты потом. Сейчас Зайцев фотографировать всех хочет. Пошли.
      — Аня! Аня! — донеслось из комнаты Елены Максимовны.
      — Где же вы? — раздался голос Зайцева, и сам Зайцев с аппаратом в руках тоже выглянул в коридор. — Ого! — Он увидел, как Лёня подкручивает шурупы. — Срочный ремонт?
      Он приблизился с аппаратом, у которого уже был снят колпачок с объектива, и пощупал замок.
      — Так не пойдёт, — покачал он головой. — Тут капитально требуется. Эти винтики уже не помогут. Видишь, как ёрзают, — гнёзда износились. Всё надо снимать.
      — Фотограф, фотограф! — закричали нетерпеливо из комнаты. — Сам пропал!
      — Пошли! — махнул рукой Зайцев и бросился в комнату.
      Ребята уже сгрудились иапротив окна, посадив в центре Елену Максимовну. Лёня и Аня пристроились сбоку.
      — Внимание! — Эдик начал наводить аппарат.
      — Моргать можно? — спросил Возжов.
      — А я вам скажу, — вскочила со стула Маша, размах;ивая руками.
      Эдик щёлкнул затвором.
      — Снял? — у Гусевой округлились глаза. — Я же махала.
      — Ничего. Так и напишем; Маша Гусева зовёт Елену Максимовну на отрядный сбор!
      Все засмеялись.
      Провожая ребят, Елена Максимовна приглашала:
      — Ещё заходите.
      — Обязательно придём, — заявили девочки. — Мы вам по хозяйству поможем!
      — Небольшое у меня хозяйство, — улыбнулась Елена Максимовна.
      — Всё равно!
      — До свиданья, до свиданья!
      В квартире стало необычайно тихо.
      — Хорошие у вас ребята, — похвалила Елена Максимовна.
      — Хорошие, — согласился Лёня.
      — А ты что здесь стоишь?
      — Да вот
      — А-а-а Ну-ну, — кивнула она и ушла к себе.
      А Лёня продолжал стоять, глядя на замок.
      Правильно сказал Зайцев: надо всё делать капитально!
      И он принялся отвёртывать шурупы.
      Он возился с замком долго — разобрал, прочистил, смазал, даже спилил пластинку, которая оказалась слишком большой, потому что стёрлась в этом месте исщепленная шурупами дверь.
      Зажав пластину коленями на углу табуретки, он с силой водил по ней стареньким напильником.
      В школе на уроке труда любой миллиметр железа срезался быстро. А сейчас приходилось изрядно попыхтеть. Но почему-то никогда прежде, держа в руках самый первоклассный инструмент, не испытывал Лёня такого удовольствия, как сейчас.
      С таким же упоением он недавно строгал у Воз-жова рейки. Но дерево легко поддавалось, и, скручиваясь, быстро ползла из рубанка, как живая, смолянисто-пахучая длинная лента стружки. И рубанок пел басовито-уверенно: «Вжик! Вжик!»
      А сейчас напильник тоненько верещал, словио указывая, где ещё надо провести по пластинке: «Вз, вз! Здесь, здесь!»
      И опилки едва сыпались невидимой струйкой, почти не увеличивая серый налёт на краю табуретки. Но Леню захватил азарт: «Спилю, спилю! Осилю!»
      «Вз! Ещё здесь! Вз! Готово!
      Теперь берём, приставляем. Подходит! Даёшь шурупы! Привинчивай! Ага! Дверь захлопнута!
      Ключ повёрнут! Ура!»
      Измазанный, растрёпанный, но очень довольный, Лёня стоял и хлопал дверью.
      — Что такое? Что? — выглянула обеспокоенная Елена Максимовна.
      И он, сияя улыбкой, ответил ей:
      — Замок починен, Елена Максимовна, капитально!
     
     
      Глава 37
      ЦЕНА — РУБЛЬ СОРОК
     
      К утру выпал снег. Он лежал на земле, на крышах домов и на ветках деревьев изумитель* но чистый, ослепляющий белизной. Сквозь стекло окон как будто чувствовалась холодная свежесть, исходящая от него.
      Сибирская зима!
      Бывший кубанский казак Стасик Гроховский, накинув пальто, кубарем выкатился во двор, зачерпнул обеими руками сыроватый снег и кинул в забор. Расплющился колобок, полетели в разные стороны брызги, но осталась на заборе белая отметина — прилип снежный бугорок.
      Стасик бросил снова и снова!
      Воздух был удивительно прозрачен. Легко дышалось, и отчётливее, чем обычно, слышались чьи-то голоса, звонкие выкрики мальчишек, которые где-то поблизости тоже наслаждались первой игрой в снежки Или мастерили снежную бабу. Доносилась музыка Воскресное утро, принаряженное белым снегом, выглядело по-настоящему красивым.
      Только после третьего маминого напоминания Стасик вернулся в дом, раскрасневшийся и возбуждённый.
      — На лыжах сейчас пойду! — нетерпеливо заёрзал он на стуле, усевшись завтракать.
      Но папа охладил его пыл.
      — Рано собрался. Расползается снег. Смотри!
      И еправду, с крыш потекло, земля почернела, от великолепного снега остались жалкие островки, да и те на глазах уменьшались, теряя привлекательность и чистоту.
      — Примерно через месяц покатаешься, — пообещал папа.
      — Почему через месяц?
      — Такая примета: первый снег выпадет, растает, а через месяц жди настоящего, иа всю зиму.
      — Значит, настоящая зима будет третьего декабря, — сообразил Стасик.
      — Да, нынче в Сибири долго держится осень, — подтвердил папа.
      — Наверное, в честь нашего приезда, — засмеялся Стасик.
      — А на Кубани и сейчас ещё в платьях ходят, — вздохнула мама, в словах её прозвучала грустная нотка.
      А Стасик, наоборот, радовался: ох, и отведёт он душеньку, катаясь на лыжах да на коньках.
      Сегодня, конечно, не до катания! И не потому, что растаял снег. Просто и без лыж уйма дел Неизвестно даже, как всё успеть. Нужно срочно оформить второй номер классной газеты. И доделать рисунки, которые будут показываться через проекционный фонарь на сборе о будушем. Наконец, надо завершить картину, начатую уже давно
      Эта картина доставляет Стасику особенно много хлопот. Сначала он даже не знал, что на ней изобразить, только репшл, что нарисует обязательно Сибирь.
      Но Сибирь вон какая огромная, а картина всего тридцать сантиметров на пятьдесят! Красивые места, которые Стасик видел из окна вагона, и то заполниля пятнадцать разных рисунков, и ни один из них не удовлетворял Стасика до конца. Лес, речки, поля — это, конечно, хорошо, но хотелось бы такого необыкновенного раздолья, при взгляде на которое дышалось бы легко, свободно, как в тот далёкий, сухой и солнечный сентябрьский день, когда Стасик с Галчонком стояли у обрыва над широкой сибирской рекой, подставив лицо свежему ветру.
      Он словно плыл тогда вперёд, возвышаясь на невидимом капитанском мостике и упиваясь воздухом, небом, безграничным светлым простором заречной равнины.
      Потом он был на этом же месте еше раз, когда ходили в лес всем отрядом, однако первое впечатление оказалось намного сильнее и ярче, и Стасик решил, что на картине нарисует именно так, как запомнилось с первого раза.
      Но и тут возникли трудности. Ведь наша Сибирь — это не только просторы, не только красивая природа. Стасик успел разглядеть и заводы, и фабрики, и огромные города, мимо которых ехал на поезде. Значит, надо изобразить и завод!
      Стасик набросал на полотне живописные контуры заводских корпусов с высокими трубами. Не хотелось только, чтобы трубы дымили — воздух должен оставаться прозрачным н чистым! И Стасик не стал рисовать дым — бывают ведь специальные дымо-уловители. Может, поэтому этот завод и работает вовсе без дыма.
      Подумав ещё, Стасик расставил по бескрайной равнине ажурные вышки высоковольтной электропередачи, уносящие вдаль тонкие провода. И, наконец, через реку перекинул красивый железнодорожный мост, по которому полным ходом пустил электропоезд.
      Картина получилась лучщ не надо. И маме она очень понравилась. Оставалось лишь расцветить карандашный эскиз красками, но на это-то времени и не хватало. Ждали Стасика рисунки для сбора, а задуманы они были тоже очень интересно вожа-
      тым Володей: путешественники как бы из иллюминатора машины времени увидят на экране каждую остановку, к которой начнут приближаться. И во время полёта на экран тоже будут проецироваться рисунки.
      Такие рисунки делал не один Стасик, но ему, как лучшему художнику, достались самые ответственные.
      Вот почему, отложив собственную картину, он, не разгибая спины, старался поскорее выполнить важное поручение. А сегодня пришлось отложить и его — завтра должна быть вывешена стенгазета, второй её номер, который задуман тоже оригинально!
      В этом уж заслуга Эдика Зайцева. Наученный горьким опытом, он предложил выпустить вторую газету сплошь из одних фотографий. Фотографии с коротенькими подписями — и больше ничего!
      — Очень оригинально! — похвалила мама, когда Стасик принёс большой лист ватмана, на котором уже были наклеены фотосним.ки и в самом центре — большие портреты круглых отличников класса. Ведь номер, можно сказать, итоговый, приурочен к концу четверти, поэтому редактор специально выяснил у Таисии Николаевны, кто завершает четверть лучше всех, и поместил три портрета: Кузеванова, Смирновой и Шереметьева. А вокруг портретов он распределил остальные снимки: тут ребята и на перемене (Возжов прыгает козлом), и в классе перед началом урока (о чём-то, широко раскрыв рот, кричит Валерий Петренко), и даже на контрольной по русскому языку, когда Эдик с разрешения Таисии Николаевны запечатлел, как Жаркова косит глаза в чужую тетрадь. От такой критики никуда не денешься, фотообъектив обвиняет! Эдик так и попросил написать крупными буквами. И Стасик оформил газету с особенным удовольствием: вот уж теперь она по-на-стоящему оправдывает своё название: «Наша жизнь»!
      Стасик, не вставая с места, принялся за рисунки для сбора, потом успел урвать часок и поработать над картиной.
      — Заработался наш сын, — шутливо заметил папа за обедом.
      — Ничего, — возразила мама. — У них горячая страда сейчас, к празднику торопятся.
      Она часто теперь бывает в школе, знает все новости и сама с другими родительницами готовит ребятам угощение — на сборе, кажется, будет чай с домашним тортом.
      А приглашённым на сбор почётным путешественникам в будущее — Елене Максимовне, которая живёт в одной квартире с Галкиным, дедушке Ани Смирновой и учёному академику из Сибирского отделения Академии наук решено сделать коллективные подарки.
      Пообедав, Стасик снова сел за картину: на улице было сумрачно и гряано. Растаявший снег оголил крыши и деревья. Мокрые и почерневшие, они казались совсем голыми, да и всё вокруг выглядело сиротливо, неуютно.
      А на картине, наоборот, с каждым мазком кисти всё становилось красивее и радовало глаз. Стасик нарочно подбирал особенно яркую синюю краску для неба и зелёную для соснового бора. 0н представил, как, наверное, хорошо смотреть с этого обрыва ночью — сияют в долине золотой россыпью заводские огни, а сверху среди бесконечных звёзд плавно скользит по небосводу первая в м«ре маленькая лула!
      Вечером пришли гости: папин товарищ по работе — беловолосый проектировщик и его кудрявая жена в прозрачной, как стекло, белой кофточке — оба молодые и весёлые. Они пригласили папу и маму на какой-то вечер. Мама стала быстро собираться, а папа в это время познакомил гостей со своим сыном, попросив Стасика показать рисунки. Гости с интересом всё рассматривали, вслух читая подписи под фотографиями в новой стенгазете.
      — А это ваши лучшие люди? — спросил проектировщик, ткнув пальцем в портреты Кузеванова, Смирновой и Шереметьева.
      — Это отличники, — сказал папа, и Стасику понравилось, что папа назвал именно так — «отличники». Каким «лучшим человеком» является Дима Шереметьев? Разве он лучший?
      Гости похвалили Стасика за рисунки.
      Но, проводив взрослых, стоя на крыльце дома, Стасик думал, что самое приятное будет завтра в школе, когда вокруг новой стенгазеты столпятся ребята.
      Он не ошибся. Газета вызвала бурю восторгов. Теперь уже из шестого «А» прибегали в их класс смотреть, какая у них великолепная «Наша жизнь». Подступиться к газете в первые минуты было просто невозможно. Желающие её посмотреть лезли друг другу на головы, передавая содержание снимков тем, кто не мог протиснуться поближе.
      Члены редколлегии во главе с Эдиком Зайцевым стояли в стороне и, посмеиваясь, слушали, что говорят ребята.
      — Ловко придумали!
      — Вот это да! Молодцы!
      — Не отстали теперь от жизни! — отметил и Володя.
      Возбуждение в классе не проходило весь день, может быть, потому, что занятия кончились, отметки были выставлены и все жили ожиданием большого праздника. У каждого находилось важное дело, все стремились закончить то, что им поручено: художники рисовали, артисты репетировали, физики оборудовали радиоузел. С географии старшая пионервожатая увела четырёх девочек в пионерскую комнагу делать гирлянды флажков, а с урока русского языка Таисия Николаевна отпустила Стасика Гроховского в распоряжение завхоза школы, и Стасик вместе с двумя учениками из других классов писал разведённым мелом на красной материн: «Да здравствует сороковая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!»
      А перед уроком труда произошло событие, которое показало, как дружны ребята, сплочённые одной заботой. Аня Смирнова собирала деньги для украшения классной колонны на демонстрации. Девочки решили сделать цветы из бумаги. Мальчики заявили, что они смастерят модель искусственного спутника. Договорились, что каждый внесёт по рублю.
      И вдруг Дима Шереметьев, схватившись за голову, стал выворачивать свои карманы.
      — Ох, ох! Потерял! Брал из дому полтора рубля, и вот что осталось, — он показывал всем гривенник, продолжая охать. Рубль сорок потерял
      Тогда ребята вложили за него рубль в общую казну — кто добавил десять копеек, кто пятнадцать, лишь бы Шереметьев не чувствовал себя в стороне от общего дела. Он, конечно, радовался, громко обещал, что вернёт все деньги и торжественно отдал Смирновой последний гривенник, чудом уцелевший от рубля пятидесяти копеек.
      Ребята были довольны тем, что выручили Диму, и добродушно посмеивал.ись над ним, расспрашивая, где его угораздило потерять деньги. Так, со смехом, спустились на первый этаж в слесарную мастерскую.
      На уроке труда тоже готовились к празднику. Директор школы дал слесарной мастерской заказ: подготовить оформление школьной колонны. Препо-даватель по труду Иван Осипович, поглядывая из-под очков, вручал ребятам инструменты и материал, быстро проставляя на клочке бумажкл размеры деталей. Небрежным дзижением засунув за ухо карандащ он отошёл от Стасика.
      Со всех сторон уже нёсся скрежет и визг железа. Все выпиливали остроугольные наконечники для анамен.
      Стасик любил уроки труда — когда вокруг старательно пилят, режут, стучат молотками, вымеривают линейками
      Когда-то, ещё в Краснодаре, Стасик ходил с папой на завод, в сборочный цех. Его оглушили грохот и треск, но захватило всеобще — движение массы людей, конвейеров и подъёмных кранов, ослепили вспышки голубых молний электросварки. Конечно, в школьной мастерской всё было далеко не так, но деловая обстановка и здесь заражала Стасика кипучим желанием тоже пилить, резать, стучать молотком.
      Делаешь, делаешь, незаметно летит время, и вдруг видишь — получается из простой железки какая-нибудь нужная вещь. Вот как сейчас — вытачивается из кусочка серебристого металла остроносый шпилик на древко знамени. Надо очень осторожно водить напильником в просверлённом отверстии, чтобы в середине наконечника вышла звезда. Мягкий
      металл легко поддаётся. Увлечённо работают вое: н Аня Смирнова, и Валерий Петренко, а чуть подальше — Галчонок. Низко согнувшись, прищурив глаза, он заглядывает в просверлённую дырочку — прицеливается, как лучше пилить.
      Иван Осипович поторапливает:
      — Нажимайте, нажимайге. До звонка осталось немного.
      И когда, наконец, раздаётся за дверью звонок, ребята окружают Ивана Осиповича, протягивая готовые наконечники.
      Как приятно вручить вещь, сделанную собственными руками!
      Учитель принимает её, придирчиво рассматривая, и кладёт в шкаф, отмечая что-то карандашом в блокноте.
      Отставшие ещё копошатся около тисков, думая хоть за перемену наверстать упущенные на уроке минуты. Упорно не бросает дела и Галкин.
      Обычно после сдвоенных уроков слесарного дела Иван Осипович сам старается поскорее выпроводить ребят из мастерской, чтобы успеть приготовить её к приходу следующего класса, но сейчас кончились последние уроки, и учитель не спешит. Поэтому и ребята задерживаются, чувствуя себя свободно, — ведь урока уже нет, значит, можно переброситься громкими фразами и незаметно от Ивана Осиповича крутнуть какой-нибудь рычаг у токарного станка — вообще-то шестиклассников к станкам не подпускают!
      — Кыщ кыщ — слышится и сейчас голос учителя.
      — Ребята! — раздался призыв Кузеванова. — Все давайте В класс. Надо выбрать, кого пошлём на общегородской пионерский слёт!
      — Нам в пионерскую комнату надо, — застрекотали девочки, которые клеили сегодня флажки.
      — Всем, всем, — непреклонно повторил Кузева-нов. — Мы недолго!
      — Третье звено! — объявила в другом углу Ма-
      ша Гусева, — Сбор с Еленой Максимовной завтра в десять утра! Собираться у школы!
      — Можно прямо ко мне! — крикнул Галкин.
      Все договаривались о разных интересных делах.
      Только Дима почему-то молчал о встрече с учёным из Академии, и Стасику стало обидно. Он оглянулся, но Шереметьева нигде не было: должно быть, уже вышел из мастерской.
      Стасик решил, что, пока ребята собираются в классе, он успеет попить, и побежал к бачку с водой, стоящему в конце коридора у дверей школьного буфета.
      Тут, свернув на площадку к двери буфета, он и натолкнулся на Диму.
      Дима что-то торопливо жевал. Стасик налетел на него с разбегу, и Дима, попятившись, чуть не подавился, даже закашлялся.
      — Ты что? — спросил Стасик, «о Шереметьев глухо буркнул:
      — Ничего! — И исчез.
      Наливая в кружку воды, Стасик усмехнулся: «Вот чудной!»
      В этот миг взгляд его упал на маленький синий комочек, лежащий поблизости на полу. Это была небрежно скатанная конфетная бумажка.
      И внезапно страшная догадка мелькнула у Стасика.
      Он поднял бумажку, развернул её и, кинувшись в дверь буфета, подлетел к застеклённой витрине.
      Догадка .казалась такой невероятной, что Стасик не поверил себе, когда увидел за стеклом на выставке в вазочке горку конфет в точно таких же синих бумажках, какую держал сейчас в руке. На этикетке, прикреплённой к хрупкой вазочке, значилось: «Карамель, 100 гр. цена — 1 рубль 40 копеек».
      Так вот в чём дело!
      Стасик бросился в класс.
      Все уже сидели на местах. Шереметьев тоже.
      Он спокойно отвечал что-то Валерию Петренко, смеялся как ни в чём не бывало.
      Стасик отвёл глаза в сторону. Впервые в жизни он обладал настоящей чужой тайной. Тайной, которую совсем не стремился разгадать, подражая знаменитому сыщику Джемсу Джонсону, но которую раскрыл совершенно случайно, неожиданно для себя. Не хотелось верить, что она существует, эта тайна, потому что невозможно было понять, как хватило у Шереметьева наглости всех бессовестно обмануть.
      И его-то, сидящего со спокойной улыбочкой, ребята собираются выдвинуть как лучшего пионера вместе с Кузевановым и Смирновой на общегородской пионерский слёт?
      — Все согласны? — не сомневаясь в том, что возражений не будег, спросила напоследок стоящая на председательском месте Ляля Koмарова.
      И тогда Стасик вскочил и, словно ударив по воздуху кулаком, крикнул:
      — Нет, не все! Я против! Против Шереметьева! Смотрите, что у него!
      Стасик подбежал к Диме и вывернул карман его курточки. На пол посыпались конфеты в синих бумажках.
      — Что делаешь? — взвизгнул Шереметьев, отшатнувшись в сторону и хватаясь за карман.
      — А то самое! Знаете, откуда у него эти конфеты? Они продлют-ся в нашем буфете, и цена им — рубль сорок! Он купил их на деньги, которые «потерял»! Мы поверили, а он обманул! — У Стасика перехватило дыхание, он повернулся к Шереметьеву и презрительно закончил: — Самому тебе после этого цена рубль сорок! Понял?
      Вокруг поднялся такой гам, что уже ничего «ельзя было разобрать, все кричали, перебивая друг друга.
      Стасик сел, дрожа от волнения.
      — Тише вы, тише! — взывала Ляля Комарова.
      Наконец шум стал стихать, и Таисия Николаев«а сурово спросила:
      — Это правда, Дима?
      Глядя на учительницу исподлобья, он молчал.
      — Ну что же, — сказала она. — Придётся опять говорить с твоей мамой. Иди и возвращайся с ней. Слышишь? Иди сейчас же
      Дима помедлил, потом, хлопнув крышкой парты, сорвался с места.
      Ребята долго ещё «е могли утихомириться, даже домой расходились взволнованные, возмущённые Димкой. На слёт его, конечно, не выбрали.
      В коридоре Стасика догнал Галкин.
      — Ну что? — усмехнулся он. — Видишь теперь, какой твой Шереметьев? — И, собираясь бежать дальше, добавил уже миролюбиво: — В общем здорово ты его!
      — Постой! — окликнул Стасик. — Скажи Завтра сбор у вас будет? С Еленой Максимовиой..,
      — А что?
      — Да если я приду на него Вместе с взми!
      Глаза у Галчонка задорно сверкнули.
      — Где живу-то — не забыл ещё?
      — Нет, «е забыл.
      — Тогда приходи. Ровно в десять! Да смотри не опаздывай, казак-сибиряк!
      Лёня хлопнул Стасика по плечу и поскакал вперёд — непоседливый, юркий.
     
     
      Глава 38
      ВОТ ОНИ, НАСТОЯЩИЕ ГЕРОИ!
     
      За стенкой вовсю гремела музыка. Обычно в такое время Елена Максимовна не слушает радио, я сидит за столом и пишет воспоминания. Значит, сейчас не работает.
      Да, да, вот в коридоре прозвучали её шаги,
      Лёня тоже вышел из комбаты в кухню.
      — Здравствуйте, Елена Максимовна!
      — Здравствуй, товарищ Галкин, здравствуй. Новость слышал?
      — Какую?
      — Опоздал, опоздал! — Елена Максимовна широко улыбалась.
      Одета она была в тёмно-синее платье с глухим воротничком, на ногах вместо домашних тапочек — чёрные туфли на низком каблуке.
      «Приготовилась к сбору», — поду.мал Лёня.
      — Опять мировое событие! — воскликнула она. — Второй спутник наши учёные запустили! Полтонны весом. Да с собакой! Вон в газете у меня, прочитай-ка, прочитай!
      Она завела Леню к себе и заставила вслух читать сообщение ТАСС.
      — Видишь, Видишь! В два раза выше первого летает! А простым глазом заметён — такой громадный! И сколько на нём аппаратуры! Молодцы учёные — хороший подарок сделали своему народу, молодцы!
      Подарок народу! В газете, чуть ниже сообщения ТАСС, и заголовок такой помещён: «Принимай, Родина, трудовые подарки!» Но под ним напечатаны заметки уже о других делах в стране: в Баку вступила в строй новая нефтезышка, во Фрунзе началась газификация новых рабочих посёлков, в Ташкенте вытканы новые узбекские ковры, в Иркутске открыты новые кинотеатры. Везде что-нибудь новое. Это же слово набрано самым крупным шрифтом вверху
      полосы: «НОВЫЙ советский искусственный спутник Земли».
      — Понял? — горделиво выставила указательный палец Елена Максимовна, и получилось так, будто она показывает на небо, где вращается сейчас уже не одна, а две советские луны. — Ну, марщ марш одеваться, а то не успеешь! — погнала она Леню шутливо.
      И он побежал, потому что времени оставалось действительно мало.
      Через спинку стула, придвинутого к кровати, были повешены наглаженные матерью брюки, чистая белая рубашка и красный галстук.
      Лёня всё это надел, вздохнув. Думаете, легко быть в ссоре с матерью и всё-таки пользоваться её повседневной заботой?
      Едва Лёня успел проглотить — конечно, в холодном виде! — несколько ложек рисовой каши, как явились ребята вместе со Стасом. Они заполнили комнаты Елены Максимовны и Лени, и в квартире сразу стало тесно и шумно. Шумно, потому что ребята уже знали о втором спутнике и немедленно принялись обсуждать, как на спутнике собака Лайка питается и вернётся ли она на Землю. Кто-то предположил, что она спустится на парашюте, но Зайцев высмеял такую антинаучную гипотезу, заявив, что парашют в атмосфере сгорит. Если уж метеоры сгорают — из железа! — так неужели выдержит материал? Но Стас доказывал, что материя бывает разная, и несгораемая тоже Спор ничем не завершился, потому что Елена Максимовна посоветовала начинать. В руках у девочек оказались две шкатулки.
      — С фотографиями, — шепнула Лене Аня Смирнова.
      — А мы всё-таки на улице будем? — опросил Возжов. — Там ветер.
      Елена Максимовна рассмеялась.
      — А что .нам ветер, когда мы сами быстрее ветра научились вокруг Земли летать!
      — А что, скоро полетим! — воскликнул Зайцев,
      наставляя аппарат на выходящих из подъезда ребят, чтобы запечатлеть этот важный момент для третьего номера стенной газеты.
      — Да, дорогие товарищи, — произнесла Елена Максимовна торжественно. — Для вас полёт на Луну — уже реальное будущее. А вот для меня и моих друзей даже эта сегодняшняя жизнь была когда-то далёкой, иедосягаемой мечтой! На моих глазах выросло всё это!
      Елена Максимовна показала рукой вокруг себя, когда свернули за угол и остановились на перекрёстке двух улиц, патных грохота и движения.
      — Дай-ка мне сюда шкатулку, — Елена Максимовна напрягала голос, чтобы ребята могли её услышать. — Смотрите! — Она вынула фотографию и протянула её стоящим поблизости. — Смотрите, что было здесь сорок лет назад.
      Над фотографией сразу склонилось несколько голов.
      На месте пятиэтажного кирпичного корпуса стоял деревянный домишко с кривыми воротами. Было бы трудно узнать, что это снято именно здесь, если б не два двухэтажных дома, запечатлённых на фотографии, которые сохранились до сих пор, полусгнившие и почерневшие.
      Елена Максимовна рассказывала:
      — Так выглядел этот перекрёсток до Октябрьской революции, когда мне было лет столько же, сколько вам сейчас. Эта улица тогда называлась Кабинетной. Вот на этом месте в день Первого мая произошло столкновение рабочих железнодорожных мастерских с казаками. Рабочие шли с песнями и знамёнами. На знамёнах было написано: «Долой царя!» А казаки налетели с саблями из того переулка. Я стояла здесь, на углу. Люди что-то кричали, падали. Ко мне подбежал незнакомый человек весь в крови, сунул маленький свёрток и только успел крикнуть: «Спрячь!» Его схватили и увели. В свёртке оказались революционные .пистовки. Потом я каждый день приходила сюда и ждала, но человека не было. Я встретила его только через много лет, уже во время революции — он стал руководителем партийной организации в нашем городе. Звали его Фёдор Павлович, товарищ Серебренников. Вот он на фотографии.
      Лёня опять протиснулся и заглянул через чьё-то плечо. На него смотрело мужественное лицо человека, который чуть не полвека назад бесстрашно вёл за собой демонстрантов по этой улице! Недаром, значит, и улица носит его имя — Серебренниковская!
      С тех пор всё вокруг неузнаваемо изменилось, и сотни раз здесь проносился Лёня с ребятами, не видя ничего примечательного, а сейчас будто заново открывал для себя эти места
      — Те листовки, — продолжала Елена Максимовна, — сыграли в моей жизни огромную роль. Я поняла, что в нашем городе есть подпольная группа большевиков, и связалась с ней. Мне поручали распространять прокламации. Сейчас мы пойдём на улицу, где находилась наша подпольная типография.
      И Елена Максимовна двинулась вперёд.
      Так начался этот замечательный сбор — в сырую, ветреную погоду, по улицам и переулкам, давно известным и всё-таки почти незнакомым! Показывая маленький беленький домик на Нарымской улице, в зелёную краску покрашенный музей Кирова, бревенчатый дом Шамшиных на улице Логовской, Елена Максимовна рассказывала о том, как в подвале печатали прокламации, как в тальниковых зарослях на одном из ближайших к городу островов Оби встречался
      с молодёжью Сергей Миронович Киров, как боролась за новую, светлую жизнь большая рабочая семья Шамшиных.
      Оживали один за другим эпизоды гражданской войны, когда чёрная саранча интервентов и колчаковцев налетела на Сибирь, пытаясь уничтожить советскую власть. Но не сдавались сибиряки, рабочие и крестьяне самоотверженно отстаивали свои права.
      Ребята слушали Елену Максимовну, не пропуская ни одного слова. И ходили по городу долго, сделав основательный крюк, — от своего перекрёстка до улицы Ленина и по ней до вокзала, на трамвае — до улицы Шамшиных, потом до центра, до сквера за ТЮЗом, где стоит памятник в виде мускулистой руки, прорвавшей толщу земли и взметнувшей к небу горящий факел. Под ним лежат в братской могиле жертвы революции — сто четыре замученных колчаковцами человека.
      Не просто дома, не просто улицы, скверы или памятники видели перед собой ребята.
      Повсюду, словно живые, вставали из рассказов Елены Максимовны прошедшие по этой земле герои.
      Храбрая Дуся Ковальчук Трёх большевиков вывела она из дома, окружённого колчаковцами!
      Товарищ Романов Первый председатель городского Совета.
      Анастасия Фёдоровна Шамшина С первых дней колчаковского переворота она, шестидесятилетняя женщина, растеряла всех родных, но осталась хозяйкой большевистской квартиры связи. Матерью большевистского подполья называли её революционеры. И когда в сентябре тысяча девятьсот девятнадцатого года её схватили белогвардейцы, она выдержала пытки и не выдала места, где хранилось оружие, где были спрятаны партийные документы, не назвала врагам ни одной фамилии, хотя у неё на глазах мучили старшего сына Её расстреляли.
      Под осенним небом было сейчас холодно и неуютно. Мокрый ветер хлестал в лицо, и озябший город, лишённый солнца, казался неприглядно серым. Но всё равно необычайно близким и бесконечно дорогим было всё вокруг — ведь за эту жизнь боролись и умирали хорошие люди!
      За города, построенные в тайге! За гидростанции, дающие ток! За реактивные самолёты и спутники над Землёй! И за них, за сегодняшних пионеров, что стоят на главной площади города и сравнивают по старой открытке, как всё изменилось.
      На открытке — вид площади лет двадцать назад: домишки-карлики, непролазная грязь, лошади, запряжённые в телеги, заборы, пристроечки — базар не базар В помине нет ещё здания Оперного театра.
      — Всё это выросло на моих глазах, — говорит опять Елена Максимовна, но не только она — каждый из ребят может про что-нибудь в городе сказать так, потому что неудержимо растёт и непрестанно, день ото дня хорошеет их город.
      — Вот как у нас! — не удержался Лёня, похвастался перед Стасом. — Не то что на вашей Кубани!
      Елена Максимовна с улыбкой возразила:
      — Хорошее есть везде. Живущим на Кубани найдётся тоже чем гордиться у себя. Надо лишь знать героев, которые когда-то завоёвывали эту жизнь.
      Лёня взглянул на Елену Максимовну и вдруг подумал, что она сама настоящая героиня! Да, да, она живёт рядом с ним и спорит порой из-за какого-то расхлябанного замка, но всё-таки она тоже как героиня: боролась за советскую власть, знала живым товарища Серебренникова, входила запросто в дом к Анастасии Фёдоровне Шамшиной!
      И это именно ей прислали вчера пригласительный билет в президиум на городское собрание, посвящённое сорокалетию Октября. А в газете напечатали её статью, поставив рядом с фамилией гордые слова: «Член КПСС с 1915 юда».
      Значит, все её помнят, ценят и уважают, только Лёня Галкин, её сосед по квартире, проглядел, что бок о бок с ним живёт такой человек.
      А наверное, все они, герои, простые и неприметные люди, скромно делают своё дело, только Лёня не замечает их! Может быть, и этот усатый железнодорожник, идущий с крошечной девочкой на руках, тоже герой?
      И там, в вышине, на строящемся доме, на подъёмном кране работает герой-машинист?
      А над городом, может быть, пролетает лётчик, который храбро защищал от фашистов нашу страну, как прославленный сибиряк Александр Покрыш-кин, чей бронзовый бюст установлен тут же, на площади?
      А разве не герои строители, перекрывшие плотиной широкую Обь? А зимовщики в Антарктиде? А целинники в бескрайной степи? А рабочие на заводе, где сделали искусственный спутник Земли?
      Вот бы и Стас пригляделся бы лучше к своим соседям: дом-то у них заселён работниками исследовательского института-завода, на котором проектируют разные подземные машины для шахтёров. Но Стас начитался приключений про сыщика и начал придумывать никому не нужные тайны.
      Лёня, подтолкнув Стаса, с гордостью подмигнул в сторону Елены Максимовны: дескать, видишь, кя" кая у меня соседка!
      Только Стас вдруг почему-то заявил:
      — А у папы в цехе один инженер предложение внёс — по Кузбассу почти миллион экономии
      — Это что! — возразил Эдик Зайцев, закрывая свой аппарат после очередного снимка-кадра: «Ребята, проходящие мимо бюста Покрышкина». — Вот на маминой фабрике
      Ему, должно быть, опять не терпелось поспорить со Стасом.
      Лёня оглянулся назад. Они покидали просторную, пронизанную осенним ветром и блестевшую мокрым асфальтом городскую плошады
      Опоясывая её живой тёмной лентой, двигались пе-шеходы. Одна за другой скользили по асфальтовому простору изящные «Победы» и «Волги».
      А над серебристо-чешуйчатым куполом Оперного театра свободно реял пронесённый через жестокие сражения и трудовью будни красный, советский наш флаг!
     
     
      Глава 39
      А ОН НЕДОСТОИН!
     
      Шумные, оживлённые, проводив Елену Максимовну, ребята явились в школу.
      Предпраздничное настроение чувствовалось во всём. В классах, в пионерской комнате, в зале, на сцене готовились к вечерам, сборам и к демонстрации. Завхоз со старшеклассниками украшали школу лозунгами.
      Стас показал на один из них:
      — Я писал!
      В слесарной мастерской Ляля Комарова со своим звеном и несколько человек из звена Димы Шереметьева под руководством Володи заканчивали строительство машины времени.
      Устремлённая башней вверх, она стояла, как буд-
      то нацеленная в пространство, готовая к пуску. Деревянные фанерные части машины были оклеены серебристой бумагой, и вся она казалась очень лёгкой, изящной, созданной из неведомого металла, над которым не властно время!
      Пришедшие, конечно, стали восхищаться и тут же решили кое в чём помочь строителям, а строители и в первую очередь Володя расспрашивали про сбор. Гусева, Смирнова и Зайцев принялись наперебой рассказывать, что они видели и слышали.
      Когда же прозвучал звонок на последний в четверти классный час, все двинулись к себе наверх. Тут встретили Таисию Николаевну и, окружив её, вообще захлебнулись в восклицаниях — и по поводу машины времени и по поводу только что проведённого сбора на улице.
      — А вы знаете, кто такой Серебренников? А про Шамшиных слышали?
      — Вот какой у нас город! — раздавалось со всех сторон, когда ребята уже сидели на местах, а учительница стояла у своего столика. Она улыбалась.
      — Я очень рада, — сказала она, — что вас так воодушевил этот сбор. Но давайте посмотрим, как мы помогаем взрослым своими делами. Попробуем сейчас, в канун праздника, подвести итоги за четверть.
      Ничего хорошего для себя от этого подведения итогов Лёня не ждал. На что ему было и рассчитывать, если заранее известно, что у него две двойки!
      Даже простое перечисление отметок расстраивало. Таисия Николаевна не делала никаких дополнительных замечаний. Она просто называла фамилию и зачитывала отметки ученика. Только фамилии она называла не по алфавиту: сначала шли отличники, потом те, что учатся на «хорошо», потом те, у кого имеются тройки.
      Список близился к концу. Мелькнула первая двойка у Петренко — тоже кончил неважно!
      А фамилия Галкина ещё не звучала. Уж не пропустила ли Таисия Николаевна? Нет, вот и он!
      — Галкин! Две двойки, а четвёрок совсем мало, всё больше тройки.
      Невзрачная картина!
      Таисия Николаевна, помолчав, проговорила:
      — Лёня Галкин за последнее время старался, но у него очень запущено с русским языком. И он не разбирается в географических картах, поэтому Александра Егоровна тоже была вынуждена поставить ему двойку. — Она снова помолчала. — Ну, а хуже всех закончил у нас Лядов.
      И начала перечислять отметки отсутствующего Андрюшки Лядова.
      «Значит, я второй от конца!» — подумал Лёня.
      От этого стало так обидно и так неприятно, что, когда вокруг зашумели, задвигались ребята, собираясь заканчивать разные дела, он никуда не пошёл. Кажется, звал его за собой Кнопка — Возжов, о чём-то спрашивала Аня Смирнова и что-то говорил о своей картине Стас Гроховский, но все быстро исчезли, и класс опустел.
      — Эй, Галчонок! — крикнул Зайцев, уходя последним. — Айда машину достраивать! — Хлопнув дверью, он тоже скрылся.
      Лёня медленно встал. Продолжала сверлить неприятная мысль, что он хуже всех в классе и что ребята вполне могут не взять его в путешествие. Об этом когда-то был разговор, его нарочно заводил Шереметьев, но ребята хотели исправить Лнювпути. Только он не исправился!
      И сейчас Таисия Николаевна ни о ком специально не говорила, а о нём сказала
      Недаром Димка опять злорадно хихикнул:
      — Достойный путешественник!
      А что, если у Димки спросить: а сам он достоин?
      Герои жизни свои отдавали, чтобы другим было хорошо! А он?
      Лене вспомнилось простое мужественное лицо революционера на тусклой от времени фотографии, его пытливые, умные глаза, устремлённые в будущее. Нет, не такими, как Шереметьев, мечтал товарищ
      Серебренников видеть людей, хотя Шеремет;ев по успеваемости один из первых!
      Лёня совсем близко подошёл к газете номер два.
      Победно и гордо, как будто с издёвкой, смотрел на него отличник Д. Шереметьев.
      Лёня ногтем подцепил плохо приклеенный уголок фотографии и дёрнул изо всех сил!
      — Что делаешь? — послышалось сзади.
      Лёня оглянулся. В дверях стоял Гроховский.
      — Что делаешь? — повторил он.
      — А вот и то! — сердито ответил Лёня. — Нечего ему здесь красоваться! Не заслужил!
      — Да разве можно с газеты?
      — А вчера ты сам против него выступал!
      — Выступать одно, а с газеты — другое! Давай сюда карточку.
      — Иди подальше!
      — Даван, говорю!
      Стас выхватил у Лени Димкин портрет. Лёня рванулся, чтобы броситься на Стаса, но в это время в коридоре послышался быстрый топот ног — кто-то ещё возвращался в класс. Дверь распахнулась, и на пороге показалась Смирнова.
      — Ты почему долго? — спросила она, обращаясь к Стасу. — Там клей ждут! — И сразу умолкла, глядя на ребят. — Что с вами?
      Лёня не стал объяснять.
      — Ладно! — крикнул он Стасу. — Всё равно я сделал правильно! Всё равно! — И, чуть не сбив Аню с ног, выбежал.
      «Правильно! Правильно!» — бормотал он, слетая по лестнице, торопливо одеваясь и выскакивая на улицу.
      Он не сомневался, что Димке не место красоваться в ряду лучших!
      Но чем дальше за спиной оставалась школа, чем больше остывал Лёня под холодными порывами ветра, тем сильнее становилось чувство смутной тревоги и острого недовольства собой. Мало того, что с позором окончил четверть, так заварил теперь новую кашу! Анька и Стас уже, наверное, подняли шум, и Володя, с грустью качая головой, говорит: «Эх, Галкин, Галкин, до чего дошёл!»
      Конечно, Лёня сам виноват: не сдержался, сорвал фотографию. Ведь не маленький, мог бы взять себя в руки! А сейчас что толку раскаиваться — всё равно ничем не поможешь.
      Все готовятся к празднику — украшают здания, ходят по магазинам, а какой для него, для Галкина, праздник?
      И некуда пойти, не с кем даже перекинуться словом. Домой? Но что скажешь матери? Даже если заговорить по-хорошему, ничем не обрадуешь. Может, вернуться в школу?
      Загорались вечерние огни. Разукрашенный город расцвечивался световыми лозунгами и транспарантами. А в наступавшей темноте, в отблесках праздничной иллюминации улицы делались как будто ещё оживлённее и многолюднее.
      Лёня пересёк дорогу около кондитерского магазина. Магазин манил ослепительными квадратами витрин. Не успевали закрываться двери, пропуская бесконечный поток покупателей.
      Лёня тоже решил купить на бренчавшую в кармане мелочь леденцов. Но едва он приблизился к двери, как из глубины магазина донеслись крики и возмущённые голоса. Толпа от входа вдруг откачнулась, словно встретившая преграду волна. Леню отбросило в сторону — он чуть не упал.
      — Безобразие! — послышался возглас, но его перебил женский крик:
      — Держите, держите!
      Сквозь толпу кто-то яростно продирался, беззастенчиво орудуя кулаками.
      — Держите! Товарищ милиционер!
      Впереди опять произошло какое-то движение, потом тот же мужской голос удовлетворённо отметил:
      — Карманника поймали!
      Толпа расступилась, и Лёня увидел, как несколько мужчин ведут Барина. Он имел потрёпанный, распротерзанный вид и тяжело дышал, но глядел на всех озлобленно, исподлобья.
      Со стороны перекрёстка спешил милиционер.
      — Гады ползучие! — с ненавистью проговорил рядом с Леней пожилой мужчина с седыми бровями. — Находятся ещё паразиты!
      — Отравляют настроение честным людям, — поддакнула женщина в косынке. — Да ещё в такой праздник
      — Расправлялся бы я с ними нещадно! должал непримиримо настроенный мужчина.
      Лёня не расслышал, что он говорил дальше. Его кто-то сильно толкнул. Мелькнул только чуб, низко нависший над лбом, но этого было достаточно — Лёня разглядел пробежавшего.
      — Андрюшка!
      Лядов обернулся, насторожённо замер, но сейчас же бросился дальше.
      — Андрюшка! — повторил Лёня, думая, что Лядов его не узнал.
      За углом, в густой тени наглухо закрытого табачного киоска, Лядов остановился и, вытянув шею, опасливо выглянул. Милиционер уводил задержанного. К двери кондитерского магазина снова устремились покупатели.
      Лядов, ни слова не произнося, вытащил портсигар и вынул папиросу. Рука у него дрожала, он сломал о коробок несколько спичек, прежде чем закурил, делая одну за другой глубокие затяжки.
      — Что с Барином? — спросил Лёня, лишь бы нарушить молчание, хотя чувствовал, что задаёт как раз самый неподходящий, самый ненужный из всех вопросов.
      Лядов в ответ лишь гадко выругался.
      — Почему в школе не был? — опять спросил Лёня.
      Лядов совсем не ответил. Продолжая без передышки затягиваться, он ещё раз выглянул из-за киоска и полез за второй папироской.
      — А давай двинем на площадь, — предложил Лёня. — Там такая иллюминация!
      Лядов отчуждённо усмехнулся.
      И тогда Лёня понял, что звать его сейчас за собой бесполезно — он всё равно никуда не пойдёт. Дрожа от испуга, он мечтает, наверное, слиться с ночной чернотой, боится сунуться на яркую улицу, по которой свободно ходят люди.
      Ни слова больше не добавляя, Лёня зашагал один, оставив Андрюшку сзади, словно отрезанного косоугольной тенью старого табачного киоска.
      А школа сияла всеми рядами своих огромных окон. Пятиконечная звезда, сооружённая старшеклассниками, алела перед входом. Группами и в одиночку, звонко переговариваясь, расходились по домам ученики. Лёня взбежал на крыльцо.
      — Ты куда? — остановила его в вестибюле Дарья Матвеевна.
      — Мне надо У нас там
      — Ничего уже нет там! Все ушли. Я и класс заперла.
      — А Таисия Николаевна?..
      — И она ушла. Всё, всё. Ступай и ты. Неугомонные нынче какие-то. Дня не хватило, что ли, дело своё доделать?
      — Именно не хватило
      — Ничего, ничего, завтра успеешь, — сказала, Дарья Матвеевна. — Иди!
      Обогнув школу, Лёня взглянул на окна своего класса. Да, тёмные, закрыто! Опоздал..,
      Опоздал, ни с. кем не поговорил — ни с. ребятами, ни с. учительницей. И Аню не встретил. А она обещала пригласить Леню на сбор, который проводит второе звено с её дедушкой. Неужели теперь, после всего, что случилось, она не захочет этого сделать?
      Войдя в комнату, он сразу услышал голос матери:
      — Нагулялся?
      Было в интонации её вопроса что-то непонятное.
      — В школе был, готовились, — буркнул он.
      Она незлобиво отмахнулась:
      — Полно врать-то! В школе у вас всё давно закончилось. Были тут ваши.
      — Кто был? — встрепенулся Лёня.
      — Девочки.
      — А что говорили?
      — Да ничего. Вот записку тебе оставили. Держи!
      Мать протянула листок, и он нерешительно взял
      его.
      Большими буквами карандашом было написано: «Лёня, завтра не забудь ко мне, к четырём. Смирнова».
     
     
      Глава 40
      КАНУН БОЛЬШОГО ПРАЗДНИКА
     
      Спозараику явился Гроховский.
      — Хочешь в кин©? — позвал он. — У меня билеты на картину «Ленин в Октябре».
      Лёня торопливо дожевал бутерброд и залпом допил стакан чаю.
      На улице не было такого ветра, как вчера, день казался даже тёплым, хотя лохматые тучи по-прежнему неслись низко над землёй.
      Из кино вышли взволнованные: они видели Ильича, который сорок лет назад в этот самый день неутомимо руководил в Петрограде последними приготовлениями к Октябрьской революции.
      — Хорошее дело — кино, — сказал Стас. — Всё узнать можно.
      — А есть ещё картина, — заметил Лёня, — где не артист играет, а снят сам Ленин в Кремле, при жизни
      — Есть, — согласился Стас. — Документальный. Его будут показывать на вечере у семиклассников.
      — Скажи, Стас, — начал Лёня, нахмурившись. — А как там, в школе-то?
      — А что? Ничего.
      — Ну, а газета?
      — Что газета! Висит. — Стас помолчал и добавил отрывисто: — И портрет висит. Глупости придумал — срывать! Пойдём лучше ко мне, покажу что-то!
      Лёня не стал расспрашивать, почему сорванный Димкин портрет снова висит — конечно, это дело рук Стаса, а может, и не его одного, ведь они оставались в классе вместе с Анькой. Только узиа-вать подробности было неловко, тем более что Стас упомянул об этом с неохотой, отворачиваясь в сторону.
      Поэтому Лёня переменил тему:
      — А что у тебя есть?
      Стас загадочно улыбнулся.
      Когда же пришли к нему и, обменявшись приветствиями с Прасковьей Дмитриевной, оказались в комнате одни. Стас вытащил из-за шифоньера большую картину без рамы, ещё не оконченную, но уже расцвеченную масляными красками.
      Лёня взглянул на картину и сразу узнал вьюо-кий обрыв над широкой рекою, за которой до самого горизонта простиралась равнина. Только равнина была не пустынной — вдаль убегали столбы высоковольтной передачи, а по мосту, переброшенному через реку, мчался электропоезд.
      И мост с изящными фермами, и высоковольтная передача с иружевлым переплетением проводов, и бездымный — весь из стекла и блестящего металла — завод в отдалении словно оживляли суровый сибирский край. И на всё — на обрыв, на равнину с заводом, на реку — ложились откуда-то сбоку лучи закатного солнца, бросая длинные синие тени от столбов передачи.
      — Здорово! — искренне восхищённый, воскликнул Лёня. — Это ты сам?
      Стас только кивнул.
      — Здорово! — повторил Лёня. — А вот тут мы стояли! — он ткнул пальцем на кромку обрыва у ствола огромной сосны. — Помнишь?
      — Значит, похоже? — заулыбался Стас. — Я ведь потом уж всё это пристроил: и завод, и столбы, и мост.
      — Ну и правильно. Так даже лучше, — одобрил Лёня. — Ещё и самолёт вот здесь нарисуй. Реактивный.
      — Можно и самолёт.
      Они умолкли, рассматривая картину, и Лёня отчётливо вспомнил тот светлый сентябрьский вечер, когда на этом обрыве стояли они со Стасом, освещённые заходящим солнцем.
      Как давно это, кажется, было!.. Тогда только ещё начиналась четверть, а в небе не летало ни одного искусственного спутника Земли, и всё свободное время ребята проводили на Стасовом чердаке, в своём потайном «кабинете».
      Д0ЛЖ.Н0 быть, и Стас подумал об этом же. Кивая на потолок, он спросил почему-то шёпотом:
      — Слазим?
      Запустение царило в заброшенном «кабинете». Пыльные чурбаны валялись опрокинутые. Лёня и Стас поставили их у яшика-стола и молча уселись друг перед другом. В щели, посвистывая, врывался воздух. Как на лядовской голубятне.
      Лёня осмотрелся и сказал:
      — Утеплить надо. Забить щели тряпками, а потом оклеить.
      — И стекло вставить, — добавил Стас.
      . — А мы дощечку прибьём.
      — Можно и дощечку, только всё равно в мороз не очень-то усидишь.
      — Печку поставим.
      — Не разрешат. Скажут, пожар устроим. А вот к весне давай как оборудуем, так уж на всё лето!
      — Ну, давай к весне. Только сейчас прибрать нужно, чтоб снегом не заиесло. А то погниёт, — по-хозяйски рассудил Лёня.
      И, недолго думая, они приступили к делу — перекидали подальше от чердачного окна в тёмный непромокаемый угол все доски и чурбаны, подняв «есусветную пыль и отчаянно перемазавшись. Кряхтя, с трудом перетащили и ящик-стол.
      — Сюда его, сюда, — указывал Лёня. — Ещё пододвинь. Вот тут он хорошо сохранится.
      Стас зачем-то покачал ящик рукой, словно проверяя крепость, и сказал:
      — У меня его Димка выторговывал.
      — Зачем?
      — Для ежа. Ёж-то у ,него не сдох. Наврал он.
      — А ну его! — только отмахнулся Лёня. — Пошли.
      И, в последний раз оглядев чердак, будто прощаясь с ним до весны, ребята направились к выходу. У самой лестницы Стас вдруг проговорил:
      — А хочешь. Галчонок, я тебе картину свою подарю? Вот на праздник, сейчас
      Лёня удивился.
      — Я думал, для сбора ты её. Подходит ведь очень: наша Сибирь — и настоящее и то. что будет!
      — Для сбора тоже, — ответил Стас. — Там повисит, а потом забирай!
      — И не жалко?
      — Я ещё сделаю.
      — Ладно, если так Только я тебе тогда тоже что-нибудь подарю,
      — Коллекцию, которую летом в лагере собирал? — засмеялся Стас.
      Лёня тоже засмеялся:
      — Что-нибудь придумаю!
      — Да на кого же вы, голубчики, похожи! — всплеснула руками Прасковья Дмитриевна, едва ребята предстали перед ней. — Конечно, опять в своих чердачных владениях успели побывать? — лукаво прищурилась она. — А ну, мигом умываться да за стол! Обед готов!
      Лёня пытался отказаться от угощения: его, вероятно, ждёт мать, в предпраздничный день она должна прийти с работы пораньше.
      Но Прасковья Дмитриевна не захотела слушать, усадила ребят и накормила их так сытно и вкусно, что они еле поднялись из-за стола.
      Казалось, что больше уже невозможно ничего съесть, но они отправились на кухню и, разбив молотком урючные косточки из компота, сжевали все зёрнышки, поделив их по-братски.
      Время близилось к четырём.
      Опаздывать к Ане было неудобно, но расставаться со Стаоом тоже не хотелось, и Лёня решил взять его с собой. Стас не сразу согласился, заявив, что Смирнова его не звала. Но Лёня убедил, что на пионерский сбор можно — это ведь не в гости. Стас посовещался с мамой и в конце концов, переодевшись, пошёл.
      Лене тоже нужно было переодеться. Но приглашать приятеля к себе домой он не стал. Он помнил, как неприветливо встречала Гроховского мать. А сейчас, после такого тёплого, душевного отношения Прасковьи Дмитриевны, было бы особенно стыдно, если бы Стас натолкнулся опять на недобрый приём.
      Поэтому Лёня оставил Стаса в подъезде.
      — Вот хорошо, что явился, — начала мать, едва он показался в дверях. — Я как раз обед пригото-iвилa.
      На столе действительно стояли тарелки, должно быть мать ждала его. Но есть нисколько не хоте-
      лось, к тому же время подстёгивало, « Лёня поспешно ответил:
      — Не буду я обедать, идти уже надо.
      — Поесть-то можешь.
      — Да не хочу я.
      — Сыт, что ли?
      — Ну, сыт!
      Он надевал чистую рубашку, а мать стояла у стола и грустно смотрела на Леню.
      — А я твоё любимое сделала, — тихо проговорила она.
      — Елена Максимовна дома? — спросил он.
      — Ушла уже.
      — Вот видишь! — Ещё быстрее задвигались у Лени руки, затягивая ремень.
      — Платок возьми.
      — Ладно! — он уже «а ходу схватил носовой платок и выскочил в подъезд.
      — Чуть обедать не засадила! — с усмешкой сообщил он Стасу
      Они пересекали двор.
      Что-то словно кольнуло Леню, заставив его оглянуться. У окна стояла мать. Она провожала сына всё тем же задумчивым взглядом. И ему вдруг сделалось её жалко. Она ведь тоже спешила после работы домой, готовила и ждала Леню! Не забыла про его любимый клюквенный мусс.
      А он от всего отмахнулся и ушёл. И даже друга домой позвать ие решился, а спрятал его в подъезде. Она это видит теперь. И, наверное, очень горько смотреть ей сейчас из окна.
      Лёня снова оглянулся.
      Матери уже не было.
      У Смирновых все оказались в сборе. Когда Леню и Стаса ввели в комиату, дедушка первый громко приветствовал их. Он сидел на диване рядом с улыбающейся Еленой Максимовной.
      Ребята размешались вокруг — на стульях, на табуретках, даже на раскладушке-кровати, специально для этого принесённой из чулана. Аня беспрерывно бегала туда и сюда.
      — Сейчас начнём, — шепнула она мимоходом Лене.
      — Ничего, что Гроховский? — спросил Лёня. — Он хоть в другом звене, «о мы вместе
      — Ничего, ничего, — ответила Аня и повернулась к двери. — Мама, ещё моя помощь нужна?
      «Значит, мать у неё приехала!» — мелькнуло у Лени и, обернувшись, он увидел Киру Павловну. Она стояла в дверях в длинном бордовом платье, красиво завитая, только очень бледная, как будто уставшая. Она молчаливо наблюдала за всеми, даже улыбалась шуткам, но чувствовалось, что мысли её далеко отсюда и много у «её каких-то своих, никому не известных забот.
      — Садитесь сюда, с нами, — позвали её девочки, и она села, обняв за плечи Машу Гусеву.
      Аня появилась с двумя вазочками в руках — на вазочках пёстрой горкой лежали в разноцветных бумажках конфеты.
      — Берите, берите!
      — Подсластим нашу жизнь, Елена Максимовна, — пошутил Анин дедушка, протягивая соседке жёлтый «Кара-Кум».
      Елена Максимовна засмеялась.
      — Не мешает, как детство вспомнишь!
      — Да, у нас с вами детство не то, что у них!
      — Зато юность геройская! — вставил Возжов.
      Дедушка лукаво оглядел ребят:
      — Считаете, весь героизм нам достался?
      — Обычное заблуждение молодых, — заметила Елена Максимовна.
      — А если рассудить по-настоящему — заговорил дедушка.
      И все стали усаживаться поудобнее.
      Фёдор Семёнович начал объяснять, как он понимает героизм, приводя примеры из собственной жизни, из эпохи гражданской войны в Сибири. Елена Максимовна поддержала разговор. И получилось так, будто беседовали два старых товарища, которые расстались очень давяо, а теперь встретились и вспоминают о своих близких знакомых.
      Правда, Анин дедушка и Елена Максимовна никогда раньше друг друга не знали, «о у них так много оказалось схожего в мыслях и обш.его в пережитом, что они поминутно восклицали:
      — А помните, как в восемнадцатом?..
      — А в двадцатом, помните?
      Потом все вместе рассматривали завёрнутый в пожелтевшую газету партизанский документ Фёдора Семёновича и его фотографию в молодости — бравый усатый красноармеец с красным бантом на груди сидел на стуле, облокотившись на огромную саблю.
      — Сейчас у вас этой сабли нет? — спросил кто-то почтительно.
      — Нет.
      — А жаль! — вздохнул Зайцев. — Мы бы её в музей.
      — В какой музей? — удивились девочки.
      Выяснилось, что Эдика осенила гениальная
      мысль: открыть в классе музей, в который собрать у своих бабушек и дедушек разные вещи, сохранившиеся со времени Октябрьской революции и связанные с какими-либо историческими событиями.
      Анин дедушка возразил:
      — Лучше вы о собственных хороших делах память храните.
      И так подробно стал говорить об их классе, словно учился с «ими за одной партой. Лёня очень боялся, как бы кто-нибудь не бухиул, что Галкин хуже всех окончил четверть да ещё сорвал с газеты Димкину карточку. Но никто ничего такого не заявил, а Елена Максимовна по просьбе девочек начала вспоминать песни, которые пелись во времена революции.
      Анина мать зазвенела посудой у буфета.
      Девочки пошли помогать Кире Павловне. Ста-са и Кнопку — Возжова попросили подвинуть стол. Зайцев воспользовался суматохой и сфотографировал Фёдора Семёновича и Елену Максимовну, усадив их рядом.
      На столе появились хлеб, масло, печенье. Задымился чай в чашках. Анина мать пригласила всех за стол. Ребята расселись, зазвенели ложками.
      — Давно приехала? — спросил Лёня шёпотом, кивая на Киру Павловну.
      — Вчера. — Аня бросила быстрый взгляд на маму и добавила: — Умер у неё друг один
      — Кто умер? — не понял Лёня.
      Аня не ответила. Лёня ещё раз посмотрел на Киру Павловну.
      Разговор уже не был общим. Девочки в стороне договаривались о завтрашней встрече перед демонстрацией. Стас рассуждал о спутниках — собака Лайка облетела Землю уже двадцать раз, а первый спутник совершил ни много, ни мало — полтысячи оборотов! А в дальнем углу, где сидели взрослые. Ляля Комарова рассказывала, как их звено подготовилось к сбору о будущем.
      Лёня же молчал. Ему вдруг представилась мать, которая обедает дома в одиночестве. Она, как и Анина мама, тоже часто бывает неразговорчива и не всегда внимательна к делам Лени. Но разве не могут быть и у неё, как и у Киры Павловны, свои заботы и подчас иеважное настроение?
      И Лене захотелось домой.
      Он еле дождался, когда шумной ватагой все вышли от Смирновых. Елена Максимовна и Фёдор Семёнович направились вместе в сторону центра, к Оперному театру, на городское торжественное собрание.
      Стас, распрощавшись с Леней, примкнул к ребятам. Они остановились на углу, задирая головы вверх, — надеялись, должно быть, в просветах между тучами увидеть искусственный спутник.
      Лёня не стал задерживаться. Не спуская глаз с освещённого окна своей комнаты, он бросился к подъезду, беззвучно отомкнул исправленный замок и осторожно открыл дверь.
      Мать, как и представлялось ему, сидела действительно за столом. Но была она не одна. Сбоку от неё облокотилась на стул Таисия Николаевна.
      Должно быть, они давно закончили чаепитие. Пустые чашки сдвинуты в сторону. На освободившемся островке скатерти стояла отцовская фотография в коричневой рамке.
      — Вот и наследник! — увидев Леню, улыбнулась Таисия Николаевна.
      Мать сразу притронулась рукой к чай-, нику.
      — Хочешь, налью?
      Лене не хотелось
      чаю, но он не посмел отказаться выпить за компанию с ней и с такой необычной в этот предпраздничный ве чер нежданной гостьей,
      — Ну, как было у Ани? — спросила Таисия Николаевна.
      — Хорошо.
      — Держи, — подала мать стакан и тоже спросила: — А инте ресно было?
      Лёня с любопытством взглянул на неё;
      конечно, она задала вопрос потому, что хотела проявить внимание к сыну. Но получилось нескладно, как будто она повторила слова учительницы.
      Однако Лёня и ей ответил:
      — Интересно.
      — А Елена Максимовна как? — продолжала Таисия Николаевна. — Познакомились они с Ани-ным дедушкой?
      — Ещё как! — оживился Лёня. — Всё время восемнадцатый год вспоминали. И вместе в Оперный на торжественное пошли.
      — Хороший Елена Максимовна чатовек, — заметила мать. — Как соседка очень порядочная.
      — Это много значит, какие соседи, — согласилась учительница. — Вот у пас за стенкой непостижимые эгоисты. По ночам радиоприёмник на полную мощность включают. Заснуть невозможно, а им не скажи!
      — Понятия у людей .нету, — вздохнула мать. — Это хуже всего, когда понятия у человека нет. Образованные, поди?
      — Инженер сам-то.
      — Ну вот, — .кивнула мать. — Образованные стали, а культурности не прибавилось. Грамота тверда, да язык шепеляв.
      — Как? Как вы сказати? — засмеялась Таисия Николаевна.
      — А что? — смутилась мать. — Конечно
      — Да хорошо! Очень хорошо, Лидия Тарасовна! Главное — правильно, есть ещё у нас такие — снаружи культурные!
      Молча отхлёбывая чай, Лёня прислушивался к разговору.
      Он подумал вначале, что учительница пришла жаловаться на него. Но, приглядевшись к матери, ие уловил в ней ни малейшего раздражения: она, видимо, была очень довольна тем, как провела сегодняшний вечер, — не одна-одинёшенька, а в задушевной беседе с умным человеком Удивительно лишь то, что Таисия Николаевна говорила не
      о школьных делах, не о Ленином поведении и отметках, а о чём-то совсем постороннем, простом и житейском, как будто и вправду пришла только в гости.
      — Ну, мне пора, — сказала она, поднимаясь и бросая взгляд на часы. — Спасибо, как говорится, за хлеб, за соль.
      — Это вам спасибо, — ответила мать, тоже вставая. — Зашли, посидели, объяснили В курс дел ввели, теперь уж я знаю, что да к чему
      Лёня насторожился.
      — Вот и хорошо, — улыбнулась Таисия Нико-лаевна. — Надеюсь, вое исправится.
      — Да я всегда ему так говорю по-хорошему: выправляйся, сынок. А ежели допустила какую ошибку, так тоже не малое он дитя — должен понять, терпения иногда не хватает!
      — Поймёт он, поймёт, — опять улыбнулась Таисия Николаевна и спросила у Лени: — Проводишь меня?
      И вот они вместе вышли на залитую огнями улицу, Некоторое время двигались молча, потом учительница заговорила:
      — Гроховский и Аня Смирнова рассказали мне про Димину фотографию. Они её вчера снова приклеили .к газете О тебе позаботились, чтоб не было много шуму. И я согласилась с ними, что, пожалуй, не стоит из-за глупой выходки Галкина портить веем хорошее праздничное настроение. Решила с тобой просто побеседовать. Ты как сам-то считаешь: правильно вчера поступил?
      — А что он! — воскликнул Лёня. — Только вредит Вы же не знаете, он и в прошлом году как с Птицыным обошёлся!
      — Я про него всё знаю. И о Птицыне. И о многом другом. Но согласись, Лёня, это не метод так устранять недостатки у своего товарища.
      — А он мне вовсе и не товарищ!
      — А кто же? — Таисия Николаевна посмотрела строго. — Ты, кажется, забыл, что в начале года так же сказал о тебе Гроховский. Мы тогда осу-
      дили его. И не вычеркнули тебя из списков своих товаришей, как о« предлагал, а приложили много груда, чтобы ты исправился. И хотя ты кончил четверть ещё неважно, я вижу, наши усилия не пропали даром. Почему же теперь ты не хочешь помочь нам исправить Шереметьева? Да и не только его! Многим нужна крепкая, коллективная помощь.
      Лёня вспомнил Андрюшку и сказал:
      — Лядову тоже.
      — И Лядову, — подтвердила Таисия Николаевна.
      Лёня представил Андрюшку таким, каким увидел вчера, — испуганным и дрожащим, притаившимся в темноте за киоском — и подумал, как трудно теперь говорить с ним о школе.
      — Ол ведь очень увлекается голубями? — спросила Таисия Николаевна.
      И Лёня вспомнил, что в самом деле только на голубятне Лядов весь оживал и словно преображался, а значит, можно уцепиться за это его увлечение, эту любовь к птицам, чтобы заставить его измениться.
      — Да, да, — закивал он радостно. — У «его их пятнадцать штук.
      — Почтарей или турманов больше? — поинтересовалась учительница.
      — А вы разбираетесь?
      — Хочу разобраться, — улыбнулась Таисия Николаевна. — Трудное это дело?
      — Да нет! Сумеете! А турманы — ох, и вертуны!
      — Кувыркаются в воздухе?
      — Ещё как!
      Они заговорили о голубях, словно все остальные темы были уже исчерпаны и все вопросы давно решены.
      Лёня и не заметил, как вышли на центральную площадь, сияющую разноцветными огнями праздничной иллюминации.
      Перекрещивались лучи прожекторов. Повсюду горела цифра «40». Неугасимым пламенем трепетал на куполе Оперного театра подсвеченный снизу
      флаг. На высоких колоннах театра был укреплён огромный портрет Ильича. В чёрном небе между семиэтажными зданиями на невидимых тросах сверкали слова:
      «Миру — мир!»
      А над площадью и над всем городом звучал Государственный гимн — это в Оперном театре как раз начиналось заседание, и его транслировали по радио.
      — Значит, завтра увидимся. — Таисия Николаевна положила руку на плечо Лени. — Надеюсь, маму на отрядный сбор пригласить не забудешь?
      — Нет Не забуду.
      — Вот и отлично! Ну. до свиданья!
      Она улыбнулась ему ещё раз, словно ласково ободряя, и пошла.
      А Лёня глядел ей вслед и думал: «Как хорошо, что она побывала сегодня у них! Ведь сразу всё прояснилось: и карточкой Димки и мамой. И так легко сразу сделалось на душе, так радостно!
      А завтра по этой площади под звуки марша и крики «ура», с развевающи.мися знамёнами и макетами спутников в праздничном потоке демонстрантов Лёня Галкин пройдёт мимо трибуны со своими товарищами. Потом у них будет сбор. И поход в кино. А потом — уже после праздников — они опять соберутся в классе. Сядут за парты. Войдёт учитель. Застучит по доске мелок
      И покатится дальше неудержимо беспокойная, но желанная, шумливая школьная жизнь!