DjVu

      ПОСЁЛОК УНЬЧА И ЕГО ЖИТЕЛИ
      Среди Уральских гор, на берегу быстротечной реки Осьвы, родившейся из прозрачных, холодных родников, расположился посёлок Уньча. Горы, обложившие Уньчу со всех сторон, так густо поросли елью, пихтой, кедром, что кажется, посёлок лежит на дне малахитовой чаши.
      Горы надёжно защищают Уньчу от ветров и задерживают тучи; если затянет ими небо, то надолго. Жгучие зимние морозы — частые гости в котловине. Случается, и летом ложится на посёлок иней, — тогда никнет к земле прихваченная холодом картофельная ботва.
      Живут в посёлке отважные люди. Суровый климат, борьба с тайгой закалили уньчан. Они упорны и стойки, слывут хорошими лесорубами, охотниками, отличными солдатами. Вот почему так много орденов и медалей у старшего поколения уньчан, побывавшего на войне.
      Посёлок небольшой, и с середины улицы хорошо видны оба его конца. Здесь знают характер, привычки каждого, как знают друг друга члены одной большой семьи. Бывает, что ночью зальётся неистовым лаем чья-нибудь собака; проснувшийся уньчанин прислушается и безошибочно определит: «Опять пахомовская Жучка распалилась, знать, зверя почуяла».
      Широкие улицы поросли травой, на них пасутся козы. А в пыли дороги, что узкой рыжей лентой легла посредине, преспокойно купаются куры.
      В центре посёлка — площадь. На ней находятся магазины, медпункт с аптекой и самое внушительное здание — поссовет. Он в два этажа, да ещё с остеклённой башенкой, над которой полощется красно-синее знамя Российской Федерации. В первом этаже здания разместился поселковый Совет, а второй заняла контора небольшого леспромхоза»
      Посреди площади воздвигнута высокая пирамида из серого гранита — памятник героям гражданской войны. На ней высечено: «1918 год. Павшим борцам за свободу».
      Вот и все достопримечательности Уньчи. Немного. Но уньчане любят свой посёлок и в один голос утверждают, что недалеко то время, когда об Уньче будут говорить по радио в каждом выпуске последних известий. Что ж, пожалуй, так и будет.
      Если пройти от поссовета к реке, то через три дома можно увидеть небольшой особнячок в черёмуховом саду. Здесь живёт Геннадий Круглов.
      Не путайте, в Уньче несколько Кругловых, и среди них имеется ещё один Геннадий, но тот малолеток, осенью этого года собирается поступить в первый класс и ничем ещё не отличился. Поэтому забудем о нём и всё своё внимание обратим на Геннадия Круглова, или попросту Гешку, ученика шестого класса «Б» уньчанской школы.
      Дом Кругловых — рудознатцев, как их называют в отличие от остальных Кругловых, — легко узнать. Изобретательный Гешка пристроил на крыше его нечто вроде наблюдательного пункта.
      Чуть вправо от побелённой трубы, на которую надет для тяги старый чугунный горшок без дна, сколочена небольшая площадка с перилами. Над площадкой торчат жестяной флюгер, мачта-антенна с железной метлой на конце и очередное Гешкино изобретение — световая передаточная точка, проще: металлический фонарь с длинным раструбом. В фонаре синяя лампочка, провод от которой выведен прямо в комнату.
      Фонарь нацелен на дом Гешкиного дружка — Юльки Малямзина. Понадобится Геше сказать что-нибудь своему дружку — он просигналит азбукой Морзе, которую друзья хорошо изучили.
      Юлий Малямзин живёт в нижнем конце улицы, так близко от реки, что лодка-долблёнка, вытащенная на берег, кормой лежит в воде, а носом упирается в жердевую изгородь Юлькиного двора.
      Таких верных друзей, как Гешка и Юлька, ещё не видывал свет, хотя они по внешности своей и по характеру совсем не схожи.
      Гешка высок ростом, худощав. Когда он снимает рубашку, то можно пересчитать все его рёбра и позвонки. Но это вовсе не значит, что он хрупкий и болезненный. Он гибок, как лоза, проворен, смел и силён, как рысь. Попросите Гешу согнуть в локте руку — что он весьма охотно сделает — и надавите пальцем на взбугрившиеся мускулы. Уверяю вас, вы натолкнётесь не на мочалку, а на стальные катышки.
      Сам Гешка по натуре горяч, непоседлив, и всякие идеи, от выполнимых до самых фантастических, так и роятся в его голове. Честное слово, сорок учёных не создадут за год столько, сколько навыдумывает Гешка за одну неделю. То начнёт разрабатывать способ получения щавелевой кислоты из щавеля, то переключается на изготовление инкубаторов, пытаясь развести цыплят для всего посёлка...
      Юлька, наоборот, нетороплив, спокоен и, прежде чем ответить на заданный ему вопрос, наклоняет к плечу свою лобастую голову с оттопыренными ушами, словно прислушивается.
      Ростом он невелик, толстоват и силой не отличается. Это известно всем мальчишкам в школе, и, когда поблизости нет Гешки, можно безбоязненно толкнуть его, дать «леща».
      Высоких мыслей в Юлькиной голове не водится. Самым важным в жизни он считает хороший обед, спокойный сон и как можно меньше заданий в школе и дома.
      Самое трагичное в жизни Юлия Малямзина — его имя. Ну скажите, у какого мальчишки ещё встретишь такое девичье имя? Юлькин папа, бухгалтер леспромхоза, когда родился Юлька, решил выбрать для первенца особенное, историческое имя и лучше ничего не мог придумать, как назвать его в честь римского полководца Юлия Цезаря. Этот полководец был личностью известной в своём государстве — попробуй его подразни! — а нашему Юльке даже девчонки-первоклассницы не дают прохода. Как увидят парня, так хором и кричат: «Юля-девуля, Юля-девуля!» Обидно, не правда ли?
      «ДАМИР-1»
      В начале лета с Гешкой Кругловым случилась большая неприятность: он чуть не сгорел. Но, прежде чем рассказать об этом, давайте вспомним что произошло 4 октября 1957 года.
      В этот хмурый день глубокой осени советский человек первым в мире послал созданную им ракету за пределы земной атмосферы, выведя на орбиту искусственный спутник.
      Появление на небе первого спутника, который можно выло не только видеть, но и слышать, его деловое и вместе с тем торжественное «бип-бип» потрясли население планеты, а больше всех Гешу Круглова.
      Услышав по радио сообщение ТАСС, а потом сигналы спутника, Гешка весь день ходил как ошалелый. Дома, задумавшись, он насыпал в суп сахарного песку вместо соли, а в школе на переменах, когда ребята окликали его, он отзывался коротким и звучным «бип-бип».
      Вечером, возвращаясь из школы, он только и твердил Юльке про космические рейсы, ракеты, спутники. Расставаясь возле ворот, Гешка, по нехорошей привычке вертеть в руках посторонние предметы, когда волнуется, ухватился за Юлькину единственную пуговицу на пальто и стал накручивать её, точно пуговица мешала разговорам.
      — В неудачный век мы живём, Юлька! Ох, и скучно стало жить на Земле! Ну, посмотри: Земля исследована, как своя комната, растения все изучены. Не то что звери — насекомые и те в книги записаны. А у птиц, рыб, животных учёные даже пересчитали все косточки. А там, на планетах...
      Гешка поднял палец, посмотрел сперва на него, а потом на звёзды. Они уже кучно высыпали на небе, и ковшик Большой Медведицы словно готовился зачерпнуть их.
      — А там, на планетах, мы будем открывать новые растения, животных. Наверняка встретим неведомых людей. Ух, и здорово! Я уверен, как только начнутся полёты на планеты, у нас в школах будут учить новые предметы: марсографию, лунографию...
      — А для чего? — полюбопытствовал Юлий.
      — Чтобы школьники, попав на планету, не заблудились...
      Юлька нахмурился и недовольно протянул:
      — Ну вот ещё! Будут новые домашние задания, экзамены... Лишняя забота только!
      Геша ничего не ответил и, оставив пуговицу, хлопнул друга по плечу:
      — А знаешь, Юлька, есть идея! И мы не отстанем от науки! Давай сами, вдвоём, смастерим ракету. Вот будет здорово, если у нас в Уньче взовьётся в небо ракета. Я и название ей придумал. Сокращённо — Дамир-один... Из слов «Даёшь мир».
      — А разрешат нам? Не попадёт?
      Гешка оглядел друга тем насмешливо-презрительным взглядом, которого Юлька всегда побаивался.
      — Боягуз! Подумаешь, «попадёт»! Из-за науки и пострадать почётно. Она без жертв и не бывает. Зато потом поймут нас. А если не хочешь, так и не надо. Без тебя справлюсь!
      — Да я что... да я всегда с тобой и совсем не трушу! — пролепетал Юлька, торопливо закрывая пуговицу ладонью.
      Работа над ракетой заняла всю зиму. Выполнялась она в глубокой тайне. Чтобы уберечь себя от насмешек товарищей и не вызвать преждевременных «охов» и «ахов» родителей, ребята объявили, что изобретают прибор для показа опытов в кабинете физики — прибор Циолковского, как условно они назвали ракету.
      И вот к началу июня ракета была готова. Внешне она походила на поставленный торчком зачиненный круглый карандаш высотой в полтора метра.
      Сделан был «Дамир-1» из тонких дранок, обтянутых старой простынёй. Снаружи ребята пропитали ракету столярным клеем и окрасили алым суриком. В верхней части ракеты поместили два баллона со сжатым воздухом, то есть две футбольные камеры. Под ними две алюминиевые фляги с горючим — бензином. И в конце, возле стабилизаторов, — сконструированный Гешкой ракетный двигатель.
      По Гешкиной идее, сжатый воздух, выходя из футбольных камер, будет распылять бензин. А тот, сгорая в двигателе, создаст струю раскалённых газов, которая вознесёт ракету. Для придания ракете первоначальной скорости Гешка дополнительно установил два пороховых заряда: они должны были сработать в первую секунду и оторвать «Дамир-1» от земли.
      Достать порох в Уньче не составляло большого труда — почти в каждом доме было ружьё. Юлий украдкой отсыпал полстакана из охотничьих запасов отца. На порох были обменены альбомы марок и спичечных этикеток. Их Гешка собирал три года. А Юлька пожертвовал свою знаменитую капроновую леску — предмет мечты и зависти юных рыболовов.
      Этот солнечный июньский день навсегда остался в памяти Гешки, а Юльки и подавно.
      Выждав удобный момент (мать Гешки ушла в магазин, а сестра Лена была на работе), друзья торжественно вынесли ракету из сарая, где они её собрали и спрятали за день до запуска.
      В огороде возле бани, между старой черёмухой и огуречными парниками, в которых уже появились жёлтые мохнатые цветы, было укромное местечко.
      Здесь Гешка и Юлька установили решётчатую стартовую башню, сбитую из брусков, вставили в башню свою ракету и вывели из донышка «Дамира-1» шнурки-запалы, смоченные в бензине.
      Когда установка была закончена, ребята отошли в сторону и с радостным изумлением рассматривали своё детище. Длинная, стремительная по очертанию корпуса, с гордой надписью на круглом боку «СССР. Дамир-1», ракета была готова к старту.
      — Полетит?! Неужели... а? — волновался Юлька, шмыгая носом. При волнении его почему-то всегда одолевал насморк.
      Гешка не отвечал и, как подобает главному конструктору и начальнику запуска, важно прохаживался вокруг ракеты, без всякой нужды поправляя шнурки-запалы.
      Вдоволь насладившись торжеством момента и предвкушая продолжение триумфа после запуска ракеты, он важно, баском, скомандовал Юльке:
      — Запуск! Посторонним в борозду!
      «Это я-то посторонний?» — возмутился про себя Юлька, но высказать протест вслух не успел — Гешка занялся ракетой.
      В этот момент в мастерских леспромхоза отбили в старый рельс полдень. Когда растаял в воздухе последний, двенадцатый удар, Гешка зажёг заготовленную заранее лучинку и поднёс к запалам. Убедившись, что они все занялись огнём, он, пригнувшись, заплетаясь ногами в высокой траве, перескочил грядку с луком и плюхнулся в соседнюю борозду.
      Юркий огонёк вцепился в конец шнурочка, стремительно побежал вверх и скрылся в ракете. Она совсем неожиданно фыркнула, как рассерженная кошка, и, оставив над землёй облачко сизого, остро пахнущего порохового дыма, подскочила вверх. Описав дугу над черёмухой, ракета перелетела изгородь и шлёпнулась на крышу старого курятника соседки Мартемьянихи. Проломив ветхие доски, «Дамир-1» влетел в курятник и взорвался.
      Гешка вскочил на ноги и как очумелый наблюдал за тем, как из пролома сначала повалил густой хвост дыма, а затем выскочил и огонь. Казалось, медный петух взлетел на крышу и затрепыхал на солнце своими жаркими крыльями, распластывая их всё шире и шире.
      Юлька, не имя сил подняться, сидел в борозде, среди зелёных султанчиков морковной ботвы. Лицо его вытянулось, а толстые губы, всегда придававшие лицу добродушное выражение, сложились в трубочку, и он смог только выдавить из себя протяжное: «Ой-е-е-е...»
      Переполох кур, закрытых в дощанике, подстегнул Гешку. «Ох, будет мне! — подумал он. — Погорят куры... погорят. Тогда беды от Мартемьянихи не оберёшься!»
      В эту минуту он больше всего боялся встречи с соседкой, женщиной строгой и громкоголосой.
      Гешка, словно подкинутый катапультой, перепрыгнул через гряду, потом перемахнул невысокую изгородь из жердей, размежевавшую усадьбы, и, не разбирая дороги, по грядам, вбежал в соседний двор.
      Маленький курятник, сбитый из старых, просохших на солнце досок, был полон дыма. Распахнув дверь, Геша пытался вбежать в него, но, глотнув дыма, тотчас отскочил назад. Он торопливо, трясущимися руками застегнул воротник рубашки, натянул её на голову и, согнувшись, бросился в курятник.
      И сразу же из двери, одна за другой, полетели выбрасываемые Гешкой куры. Перевёртываясь в воздухе, теряя перья, хлопая крыльями, они вскакивали на тонкие ножки и бежали прочь со двора.
      В дощанике было дымно и ничего не видно.
      Жмуря глаза, задыхаясь, Гешка вслепую шарил по курятнику. Он наталкивался на куриные седала, шершавые от помёта, лукошки, выложенные сеном, — везде было пусто, Гешка уже хотел бежать вон, когда неожиданно где-то под ногами закудахтала наседка. Он нагнулся. Наседка была где-то рядом, но где?
      В это время пламя, шаявшее в сухих куриных гнёздах, взметнулось вверх и обожгло Гешке руки. Ему показалось, что кто-то стеганул по ним ремённым кнутом. Гешка вскрикнул и, размахивая руками, выскочил из курятника.
      По огороду с пустым ведром ошалело металась толстая Мартемьяниха. Юлий был тут же и бестолково сновал от горящего курятника до ворот и обратно. Страх подталкивал его к воротам, а долг возвращал назад.
      Метрах в пяти от курятника находились хлев и дровяник. Если не сокрушить огонь, он неизбежно перекинется на них — это Гешка понял сразу. Превозмогая боль, он схватил валявшееся на земле коромысло и, цепляя крючком за трухлявые доски, принялся отдирать их одну за другой. Юлька стал оттаскивать доски от курятника.
      Разломав сараюшку, растрёпанные и чумазые, друзья покинули злополучный двор.
      Мартемьяниха, размахивая пустым ведром, понося на чём свет стоит неудачливых космонавтов, выпроводила их за ворота.
      Только теперь, сбив огонь, Гешка почувствовал, как болят его обожжённые руки. Не заходя домой, он направился в фельдшерский пункт. Там тётя Зина, полная и весёлая фельдшерица, увидев грязного, с пятнами куриного помёта на одежде Гешку, сначала засмеялась, а потом сразу посерьёзнела и засуетилась.
      — Что же ты медлил, не шёл? Видишь, какие волдыри на руке...
      Гешка терпеливо выдержал обработку обожжённых рук лекарством и перевязку. Но, выйдя на крыльцо медпункта, помрачнел. Нет, не ноющая боль в руках беспокоила его, а томил нелепый, никому не нужный запуск ракеты, угнетало ожидание неминуемой расплаты. Он признался Юльке:
      — Боюсь я домой идти... Ох и попадёт! Дураки мы с тобой!
      — Дураки!.. Попадёт! — охотно подтвердил Юлька и тоже заскучал.
      Возмездие не заставило себя ждать. Юлька около часа кружил вокруг своего двора, а когда узнал у младшего брата Васьки, что отец ещё не приходил с работы, тотчас же пробрался домой и залез на полати, подальше с глаз.
      Юлька слышал, как пришёл отец и долго возился во дворе. Он очень не любил, когда на дворе было мусорно. То мать нанесёт с огорода морковной ботвы, то Васька притащит с улицы палок, каких-то железок. Юлька прислушивался к свистящему шороху метлы и шептал: «Хоть бы папа не узнал! Хоть бы до него не дошло!»
      Но вот отец вошёл в дом, и постукивание его тяжёлых сапог, подбитых для носкости металлическими пластинками, казалось, ударяло по сердцу.
      — А ну слазь! — приказал отец.
      Юлий поспешно слез. Он знал, что отец, вспыльчивый и скорый на расправу, не любит, когда медлят или сопротивляются.
      — Спалили со своим дружком курятник у Мартемьянихи? Спалили, говорю?
      Юлька молча пожал плечами: что же поделаешь, спалили.
      — Ославил меня на всю Уньчу, да ещё и радуется!
      — И не радуюсь я... наоборот!
      — Я тебе дам «наоборот», паршивец!
      И как-то очень быстро в руках отца оказался старый солдатский ремень с порезами — на нём он всегда правил бритву — и звучно зашлёпал по спине, ниже спины... Юлька не заорал, как обычно, во всё горло, даже не вскрикнул ни разу. С мрачным лицом, насупленными золотистыми бровями, с глазами, сухими и полными боли, залез он после наказания на полати. Шестилетний брат Васька забрался вслед за ним, прижался головой к Юлькиной груди, успокаивал:
      — Больно? Мне тоже вчера попало. А ты не реви...
      Нет, Юлька не плакал.
      Гешу мать встретила за воротами. По её осунувшемуся лицу, строгим и печальным глазам Гешка понял, что она всё знает. Увидев Гешкины забинтованные руки, мама совсем неожиданно заплакала и, вытирая глаза верёвочной авоськой, которую держала в руках, потянула сына домой:
      — Как же это, Гена? А? Очень больно тебе?
      Она положила Гешкины руки на свои ладони, точно взвешивая, которая из них тяжелее. Гешка хотел показать себя настоящим мужчиной. Ещё дорогой он решил отвечать бодро, весело и не признаваться, что ему невмоготу. Но не выдержал и чистосердечно признался:
      — Больно, мама!
      — И зачем это вы сделали? А? Зачем? — спрашивала она своим тихим, скорбным голосом. — Сожгли курятник... Могли бы и дом ненароком спалить. Не дай бог, и сами бы пострадали. Не игрушка это... Ну делайте вы модели, а зачем порохом-то их начинять? Как я переволновалась! А можно ли мне, при моём-то здоровье!..
      Мать рассказывала про свою болезнь, стыдила Гешку. Лучше бы отругала — легче бы было. Глубоко вздохнув, она встала и, шаркая по полу старенькими туфлями, подошла к комоду, вынула из шкатулки деньги, завёрнутые в носовой платок.
      — Требует Мартемьяниха возместить убытки... Триста рублей запросила. Придётся отдать. А не отдашь — она законно в суд подаст. А я-то эти деньги на зимнее пальто себе копила. Вот и осталась опять на зиму в старой шубейке!
      Отсчитав добрую половину денег, завернув их в клочок газеты, мама торопливо вышла из дому.
      С великим трудом она скопила эти деньги, а теперь по его, Гешкиной, дурости будет мёрзнуть на лютых уральских морозах. Гешке стало так жаль мать, так стыдно за себя, что он не выдержал, бросился на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, заплакал. Да, Гешка, коновод уньчанских ребят, космонавт Гешка, у которого мускулы схожи по твёрдости со стальными шариками, плакал обильными мальчишескими слезами и шептал:
      — Я верну, мама, тебе эти деньги! Будет у тебя зимнее пальто! Будет!..
      ЕРМАКОВЫ СОКРОВИЩА
      Несмотря на неудачу, Геша не оставил свою заветную мечту стать космонавтом. За время болезни он перечитал в библиотеке все книги, в которых хотя бы только намёком говорилось о планетах. А карту звёздного неба выдрал из старого журнала и приколол над кроватью.
      Когда руки его зажили и тётя Зина сняла бинты, Гешкина кипучая энергия нашла новое применение. Он решил помочь науке в подготовке подопытной собаки для полёта в космос.
      Гешка вычитал в журнале: собаки, что поднимаются в ракетах в стратосферу и ионосферу, да и знаменитая Лайка со второго спутника, проходили специальную тренировку перед полётами. Так почему бы ему, Гешке Круглову, не подготовить такую собаку, а потом передать её в руки исследователей космоса? Ничего тут плохого нет...
      У Гешки был пёс, по кличке Гром, и, естественно, Гешка обратил своё внимание на этого злополучного пса.
      Гром попал в дом Кругловых два года назад. Мать подобрала его, полудохлого, в канаве. Глаза у щенка гноились, он не мог стоять на ногах и всё ложился на живот. Всей семьёй щенка выходили, он быстро окреп и как-то незаметно вырос.
      Это была небольшая плотная собака на коротеньких ножках-культях, выгнутых скобками. Морда у Грома спереди сплюснута, да так, что нижняя челюсть вылезла вперёд, ощерив зубы. Одно ухо поставлено торчком, другое повисло треугольной лохматой тряпочкой. Шерсть на морде взъерошена, из её чёрных завитков торчат два зорких глаза и замшевый, всегда мокрый нос. Собака, несмотря на свой неказистый вид, была отважной, умной и, как говорила мать, сторожкой.
      Первая дрессировка Грома началась с того, что Геша сшил для собаки сбрую, которую пропускал под живот и застёгивал на спине. Грому эта неудобная штука не понравилась, и он катался по земле, пытаясь зубами стащить её. Но Гешкины грозные окрики заставили собаку смириться, и Гром вскоре привык к сбруе.
      Затем Гешка стал приучать Грома к высоте. Он пришил к сбруе кольцо, привязал к нему верёвку. Второй конец её перебросил через перекладину, которая поддерживала крышу крыльца, и потянул.
      Гром оторвался от земли, испуганно завизжал, мотая в воздухе кривыми короткими лапами... После десяти подъёмов он уже привык к этому неестественному для собаки положению и вёл себя спокойнее, тем более что после каждого сеанса Гешка угощал собаку кусочком сахару, до которого Гром был весьма охоч.
      С каждым днём Гешка увеличивал высоту и продолжительность подъёма и даже начал приучать пса к раскачиванию, но неожиданно тренировки прекратились.
      Как-то поздним вечером в Уньчу въехал запылённый грузовик. Он долго тащился вслед за коровами, возвращавшимися с поскотины. Шофёр, не умолкая, сигналил, но коровы, настёгивая себя хвостами, брели по середине улицы, не уступая грузовику дороги. По деревянным мосткам кучно пробегали овцы — казалось, кто-то выбивал дробь на барабане.
      Возле поссовета грузовик остановился, из кузова спрыгнула на землю девушка в синих фланелевых брюках и мужской, клетчатой рубашке. За девушкой бодро сошёл старик в соломенной шляпе и стоптанных ботинках, а за ним — двое рабочих в зелёных спецовках. Из кабины не спеша вылез молодой широкоплечий мужчина в очках в позолоченной оправе. По тому, как он распоряжался выгрузкой вещей, все решили, что это начальник.
      Рабочие, при участии девушки и суетливого старичка, разгрузили машину, сложив на траву брезентовые тюки, ящики с инструментом, полосатые вешки, рейки. Начальник, похлопывая полевой сумкой по голенищам сапог, прошёл в поселковый Совет.
      Начальник находился в поссовете долго и вышел оттуда в сопровождении председателя, который был чем-то явно обрадован. Размахивая кулаком правой, и единственной, руки, председатель возбуждённо говорил:
      — Счастливо вам вскрыть эти богатства! Есть они там, уверен в этом я... Все мы довольны будем вашими поисками, — в случае успеха оживёт наша неприметная Уньча...
      По этой фразе ребятам, собравшимся возле поссовета, стало ясно, зачем приехали эти люди. «Добытчики Ермаковых сокровищ», — решили все.
      Дело в том, что в одной из гор, которые сгрудились возле Уньчи, по преданию, были спрятаны неисчислимые сокровища. Эта гора называлась Караульной, и не напрасно: она была выше всех и, казалось, стояла в дозоре.
      Старожилы рассказывали про эти сокровища такую легенду.
      Давным-давно, когда Уньчи ещё не было и в помине, а по окрестным логам бродили со стадами оленей кочевые остяки и вогулы, вблизи проходили дружины Ермака, покорителя Сибири. Казаки оставляли на горе Караульной свои дозоры, которые, в случае надобности, давали знать кострами об опасности.
      Рассказывали старики также и то, что будто бы один из отрядов Ермака, возвращаясь с богатой добычей из Сибири, спрятал большие сокровища на горе Караульной. Дружинники погибли в боях, а клад так и остался нетронутым. Не одно поколение уньчан делало попытки отыскать богатства, но все они были неудачными...
      Жить в посёлке искатели не остались, а, попросив лодку у Юлькиного отца, переправились на ту сторону реки, где уже через час на гористом берегу, у подножия горы Караульной, забелели две палатки и заполыхал костёр.
      «Спешат!» — решили юные уньчане.
      ...Гешка сидел на брёвнах возле дома. Их привёз отец ещё до своей болезни, собираясь сменить нижние сгнившие венцы стен, но не успел.
      Брёвна от времени и оттого, что на них любили лежать козы, были гладкие, будто полированные.
      Упали сумерки, а потом над Караульной взошла луна, и крыши домов заблестели, словно политые молоком, а брёвна, казалось, были сделаны из голубого стекла. Геша наблюдал за мерцающим огоньком костра на той стороне реки и всё думал о приезжих людях. Он не заметил, когда подошёл Юлька и сел рядом. Догадавшись о том, что Гешка думает о кладоискателях, Юлька спросил:
      — Геш, а Геш! Что бы ты сделал с этими сокровищами, если бы нашёл их? А?
      — Сдал бы государству...
      — Ну, это конечно. А когда награду бы дали?.. Я слышал, если сдашь — награду дают...
      Гешка помолчал и уверенно, как о давно решённом, сказал:
      — Отдал бы для науки, чтобы поскорее ракетоплан сделали, а потом... потом маме бы пальто зимнее с каракулевым воротником купил, ну и всё. А ты?
      Круглое лицо Юльки стало серьёзным, сам он никогда не задумывался над этим.
      — Я бы велосипед «Орлёнок» купил. Ну и Ваське пуд конфет — пусть ест их и не таскается за мной.
      На другой день после обеда Гешка занимался очередной тренировкой Грома. Он, как обычно, подвесил его на верёвке и раскачал. Гром уже так привык к этому, что, смежив веки, казалось, дремал. Весь его вид как бы говорил: «Ну что ж, раз это надо для науки, можно немного и пострадать».
      Гешку неожиданно позвала мать, и он, оставив собаку на верёвке, вошёл в дом.
      Гешка помог матери вынуть из подполья деревянную кадушку с остатками огуречного рассола. Мать ополоснула кадушку водой, и они вдвоём, наклонив её, сливали мутную, пахнувшую плесенью воду в ведро. В этот момент во дворе хлопнула створка ворот и донёсся яростный лай Грома.
      Гешка поспешно, с мокрыми руками выбежал во двор. Возле открытой половинки ворот стоял начальник искателей сокровищ.
      Гром, мотая в воздухе короткими кривыми лапами, готов был изойти от истошного лая, уже перешедшего в вой. Собственное бессилие, надругательство над собачьей честью разъярили пса.
      На лице начальника было весёлое недоумение. Он снял очки, словно не доверял им, и щурил свои близорукие серые глаза. Показывая очками на собаку, спросил Гешку:
      — За какие грехи вы его подвесили? Меньше хлеба, что ли, съест?
      Гешка растерялся, ничего не ответил и, торопливо отвязав Грома, вместе с верёвкой отнёс в хлев и запер там.
      — Здесь живут Кругловы? — спросил начальник, всё ещё с весёлой улыбкой разглядывая Гешку.
      — Тут... — подтвердил Гешка в недоумении: зачем же понадобились они, Кругловы, этому человеку?
      — А кто есть из старших дома?
      — Мама...
      — Можно её видеть?
      Гешка кивнул головой и торопливо вбежал по ступенькам крыльца, приглашая незнакомца в дом.
      Тот не спеша обтёр подошвы сапог о коврик, брошенный у порога, снял кепку, пригладил ладонью жёлтые, лёгкие волосы.
      Увидев Гешкину мать, он поклонился и сказал:
      — Мне нужна Ирина Петровна Круглова...
      — Это я! — сказала мама и, вспомнив, что на ней старенький, да и тому же облитый рассолом фартук, торопливо сняла его.
      Гость протянул руку и тепло, с радостью, с какой встречаются давно не видевшиеся родственники, сказал:
      — Очень рад! Будем знакомы. Я Голощапов Пётр Петрович, руководитель поисковой группы. У меня есть к вам один вопрос. Разрешите?
      Мама торопливо уступила дорогу, приглашая Голощапова из прихожей в комнату.
      Только теперь, в комнате с её низким потолком, Гешка увидел, что начальник поисковой партии высок ростом, плечист. В комнате сразу стало теснее.
      Сев около стола, Голощапов огляделся и, увидев на стене портрет Гешкиного дедушки, снятого ещё в молодости в форме горного инженера, явно обрадовался, весь потянулся к портрету. А потом, заметив недоумение мамы, спросил:
      — Это, если я не ошибаюсь, Яков Иванович Круглов?
      Удивлённая мать подтвердила. Голощапов, всё с тем же радостным выражением на лице, продолжал:
      — Есть у меня к вам, Ирина Петровна, большой разговор... — Он поудобнее сел на стул, вынул из кармана портсигар из белого металла и постучал им о стол. — Разрешите?
      — Пожалуйста! Я тоже курю после смерти мужа... Никак не могу отвыкнуть от этой скверной привычки.
      Они вместе закурили, и Голощапов неторопливо и обстоятельно рассказал о цели своего прихода.
      Оказалось, что приехавшие вчера люди вовсе не были искателями Ермаковых сокровищ. Это прибыла поисковая группа для предварительной разведки других богатств — природных. А Гешкин дедушка им понадобился вот для чего.
      Весной 1912 года царское правительство сдало в концессию немецко-бельгийскому акционерному обществу район горы Караульной для разработки найденной там титаномагнетитовой руды, из которой капиталисты собирались извлечь металл ванадий. Это сулило им немалые барыши. Для выполнения разведочных работ был приглашён молодой горный инженер Яков Иванович Круглов — Гешкин дедушка.
      Русские горняки, нанятые компанией, в течение двух с половиной лет покрыли гору разведочными колодцами — шурфами и длинными горизонтальными тоннелями — штольнями. Гешкин дедушка, на основании полученных разведочных данных, составил полный отчёт о месторождении ценных титаномагнетитовых руд. Он сообщил в отчёте, как расположено в горе рудное тело, определил запасы его, процент содержания металла, приложил схемы, чертежи, планы и всё это передал в общество.
      Концессионеры уже собирались начать разработку месторождения, но вспыхнувшая первая мировая война заставила их бросить работы. Забрав все материалы разведки, представитель общества бежал в нейтральный тогда Китай...
      Во время рассказа была выкурена не одна папироса, и белые хвостики окурков торчали из пепельницы.
      — Вы понимаете, в чём дело? — горячился Голощапов. — Всё, что я рассказал вам, мы узнали из одной бумаги, найденной в архиве бывшего Екатеринбургского горного округа. Очень скупые данные. Очень! Но самое главное не это. В другом обнаруженном документе сообщалось, что в этой руде, кроме ванадия, оказался...
      Пётр Петрович понизил голос и наклонился вперёд, будто последующие слова были страшной тайной. Гешка инстинктивно тоже подался вперёд и даже приоткрыл рот.
      Голощапов причмокнул губами, будто слова его были сладкими:
      — Вы понимаете, в руде оказался удивительно большой процент ильменита — исходного минерала для выплавки титана.
      Титан! Это слово ничего не говорило Гешке, и он, ожидавший большего, разочарованно протянул:
      — Ну и что! Подумаешь...
      Но Голощапов не обратил внимания на Гешкин возглас и продолжил рассказ:
      — ...И вот нашу поисковую группу послали сюда для того, чтобы путём обследования местности, старых выработок, опроса жителей, сбора первичных материалов подтвердить наличие в Уньче титаномагнетитовых руд. И, если мы подтвердим это, после нас приедет геологоразведочная партия, которая привезёт буровые станки и уже детальнее обследует гору. Нам несказанно помог бы тот геологический отчёт, который составил Яков Иванович Круглов. Очень бы облегчил работу, сберёг деньги для государства и, главное, время. Может быть, остались у вас черновые записи, рисунки, чертежи? А?
      Он замолк и пристально, точно считая морщинки на лице Гешкиной матери, смотрел на неё.
      Она не прерывала Голощапова в течение всего рассказа и, когда он кончил, долго молчала — не хотелось ей огорчать этого молодого инженера. Ведь сколько лет прошло... И Голощапов понял.
      — Так, значит, ничего нет?
      — Сейчас уже ничего нет. Помню, муж мой покойный рассказывал о каких-то важных документах, что берег его отец — Яков Иванович Круглов, мой свёкор. Но где они — представления не имею...
      — Так, значит, нет... — повторил Голощапов с явным огорчением.
      Поднявшись, он внимательно просмотрел развешанные по стенам фотографии.
      Геша встал вслед за ним и также внимательно начал рассматривать фотографии, хотя обозревал их каждый день. В этот момент он увидал их как-то по-иному, по-новому. Там, на старинных с сиреневым оттенком фотографиях, наклеенных на толстые картонки с золотым тиснением понизу, ему представлялся уже не старомодный, немного смешной и скучный человек в стоячем воротничке и с галстуком бабочкой, а был сфотографирован изыскатель, человек с твёрдым взглядом больших, по-видимому карих, глаз, высоким лбом и широким подбородком...
      — А что это за титан? — спросил Гешка.
      — Титан? — Голощапов обернулся и по-приятельски положил руку на плечо Гешки. — Титан, дорогой мой, это металл будущего, да и не только будущего, он и теперь уже крайне необходим промышленности, как хлеб человеку...
      — А чем он так... — Гешка замолк, подбирая слово. — Чем он так знаменит?
      — Титан прочен, как сталь, вдвое легче железа, тугоплавок — начинает плавиться при температуре в тысячу семьсот двадцать пять градусов; кроме того, он не поддаётся коррозии, то есть, ржавлению. Например, одно изделие из титана пролежало в морской воде пять лет, и ржавчина совершенно не тронула его.
      — Ну и что?
      — Как — что! — удивился Голощапов. — Эти свойства металла как раз необходимы для современных сверхзвуковых самолётов, обшивка которых раскаляется при трении о воздух. В атомных реакторах титан нужен... Да и в ракетных двигателях, что вывели спутники на орбиту, без титана, наверное, не обошлось...
      — И в ракетах тоже? — с таким искренним изумлением воскликнул Гешка, что мама и Голощапов громко рассмеялись.
      Мать рассказала о неукротимом Гешкином стремлении стать космонавтом, о неудачном запуске самодельной ракеты и даже об опытах с Громом.
      — А я-то, грешным делом, подумал, что мне показалось, или, как говорят у нас на Урале, заблазнило мне: висит собака над землёй и тявкает... А что это тебя так потянуло в космос?
      — Неинтересно на Земле — новых стран уже не откроешь... Все животные, птицы изучены, описаны...
      — Э-э, брат мой! — протянул Голощапов. — У себя на Земле мы ещё полного порядка не навели, дел интересных и нужных тьма-тьмущая...
      Голощапов возвратился к столу за своей полевой сумкой и задумался, а потом, сверкнув стёклами очков, повернулся к Гешке:
      — Есть у меня предложение: поступай-ка, брат, на работу к нам... на один месяц в поисковую группу. Будешь участвовать с нами в разведке титаномагнетитовых руд, которую мы поведём на горе Караульной. Нам нужны рабочие-реечники. Рейки, вешки таскать, колышки-пикеты забивать. Работа не трудная, по твоим силам. Если есть у тебя желание и мама будет согласна — с душой приму...
      Ему, Гешке, работать в поисковой группе? Его считают за взрослого и приглашают на работу? Он даже задохнулся от волнения. Конечно, он пойдёт хоть сейчас, сию минуту.
      Гешка, сам не зная для чего, застегнул все пуговицы старенькой своей рубашки и машинально пригладил непослушный мальчишеский вихор на голове, который всегда так нелепо торчал. Взглядом, полным немой просьбы, он посмотрел на мать. Она улыбнулась и сказала:
      — Я не неволю. Хочешь — ступай поработай... Да справишься ли?
      — Справлюсь, очень даже!
      Голощапов расстегнул сумку и вынул из неё два листа бумаги, наполовину заполненные машинописным текстом. «Трудовое соглашение», — прочитал Гешка приметную надпись вверху листа.
      Голощапов вытащил из кармана коричневую авторучку и, встряхнув её, посмотрел на Гешку:
      — Фамилия, имя и отчество?
      — Геннадий Иванович Круглов! — выпалил одним духом Гешка.
      — Ой, не так громко и пораздельнее.
      Голощапов долго ещё писал, что-то вычёркивал, подчёркивал. Потом расписался и предложил поставить подпись и Гешке. Тот написал сначала букву «Г», похожую на рыболовный крючок, а затем старательно вывел остальные, завернув на конце закорючку в виде свинячьего хвостика.
      Голощапов причмокнул губами.
      — М-м-да! Неказисто! Видать, что впервые на документах расписываешься!
      — Впервые! — подтвердил Гешка. — А можно, чтоб и мой приятель Юлька работал?
      Передавая Гешке один экземпляр трудового соглашения, начальник поисковой группы, словно между прочим, сказал:
      — Зарплата твоя, Геннадий, будет триста рублей плюс девяносто процентов полевых... Ну, а насчёт приятеля устроим.
      — Так много! Триста! — удивился Гешка. — Мы с Юлькой будем и за половину работать!
      Голощапов рассмеялся и, прощаясь, сказал:
      — Думаю, что эти деньги вы отработаете! А очень жаль, что не удалось нам найти изыскательский отчёт деда твоего... Жаль!
      Голощапов ушёл. И сейчас же над крышей Гешкиного дома замигал синий огонёк — это Юлька вызывался к приятелю.
      Когда запыхавшийся Юлька, с ломтём хлеба в руке, явился к Гешке, тот с ходу выпалил, что поступил рабочим в поисковую группу и Юльку устроил.
      — Врёшь! Сочиняешь! — усомнился Юлька, но, когда Гешка показал ему лист трудового соглашения, Юлька не выдержал и побежал домой.
      Отец дважды выслушал торопливый, сбивчивый Юлькин рассказ. Поняв наконец в чём дело, он сказал:
      — Заранее знаю: выгонят такого лодыря через день. Хочешь удостовериться — попробуй!
      МЫ — РАБОЧИЕ
      Первыми в Уньче, конечно, встают петухи, но в это утро они только ещё продирали глаза, а Геша уже проснулся. Мысль, что он может опоздать на работу, моментально подняла его с постели. Шлёпая босыми ногами по холодному полу, он подбежал к окну.
      На улице было пустынно, и только возле забора, где трава была погуще, паслась сивая лошадь. Над Караульной, прорезая жидкую цепочку сгрудившихся облаков, показались розово-золотистые мечи — вставало солнце. Гешка распахнул створки окна и поёжился от свежего ветерка, пахнувшего молодыми огурцами и укропом. Воробей, сидевший на черёмухе, что росла в палисаднике, перепрыгнул с верхней ветки на нижнюю, покосился на Гешку и чирикнул.
      — Здорово! — ответил ему Гешка.
      Воробей начал было что-то рассказывать Гешке на своём трескучем языке, но, видимо, раздумал и улетел.
      Гешка облокотился на подоконник. Вчерашний день был поворотным в его жизни: он подписал трудовое соглашение и, значит, вступил в семью рабочих. Теперь он временно не учащийся, а трудящийся — человек, обязанный подчиняться установленному в экспедиции порядку. В школу он мог и не пойти и уроков мог не выучить — за это отвечал и расплачивался он один. Теперь не выйдет Геша на работу — не заладится дело у других. Да, Гешка стал нужным в государстве человеком.
      Гешкины мысли прервала мать. Она неслышно подошла и обняла его. И в этот час Гешкиного раздумья как никогда показалась ему дорогой.
      — Волнуешься, Гена? Ничего, сынок, всё образуется. Сперва тяжело будет в такую рань вставать, а потом привыкнешь.
      — Я не о том, мама! Вдруг да не справлюсь с работой?
      — Выдюжишь! Кругловы с виду суховаты, но по нутру народ крепкий, двужильный...
      Пока Гешка умывался, заправлял постель, мать вскипятила самовар и приготовила яичницу. Чай пили втроём: Гешка, мать и сестра Лена. То и дело поправляя свои кудряшки возле отражавшего, как зеркало, самовара, Лена поучала:
      — Никаких опытов, фокусов на работе не устраивай. На это ты мастер! Будь вежлив, аккуратен, быстр, но без лишней спешки. Если что неясно, лучше переспроси, чем делать наобум...
      Ровно в семь часов утра Гешка, полный наставлений и пожеланий, шагал к Юлию. На Гешке были старенькие школьные штаны и новая в крупную клетку ковбойка. Её неожиданно для Гешки подарила Лена. Такие же рубашки носили рабочие в поисковой группе, поэтому Гешка чувствовал себя как молодой солдат, впервые надевший форму. И, может быть, поэтому Гешка держался прямо, чётко ставил ногу и размахивал руками, словно участвовал в невидимом параде.
      По Юлькиному двору, в подтяжках, надетых поверх нижней рубашки, ходил его отец. Запустив руку в жестяную банку с овсом, он пересыпал золотистые зёрна. За ним, размахивая крыльями, наскакивая друг на дружку, неотступно следовали куры. Он высыпал овёс в деревянное корытце, куры сгрудились возле него и дружно застучали носами.
      Увидев Гешку, Юлькин отец засмеялся:
      — Ну, работяги, не подкачать! А твой дружок ещё спит. Не можем поднять его.
      «Ещё спит!» Раздосадованный Гешка торопливо вбежал в дом. На широкой кровати, колобком, уткнув нос в подушку, отчего он стал ещё курносее, безмятежно спал Юлька. Братишка Васька сидел рядом на постели и, свернув ноги калачиком, водил пером по Юлькиной щеке и шее.
      — Гы-ы! Спит! — сообщил Васька.
      Возмущённый Гешка потряс Юльку за плечо, но тот открыл на миг свои мутные, сонные глаза и опять сладко засопел. Гешка ругал его, просил, умолял, но все потуги разбудить друга были безуспешны.
      — Не выйдет! Спать Юлька мастак. Гы-ы... А я знаю, как его разбудить! Вот знаю!.. -Васька раскрыл свой щербатый рот, лишённый спереди трёх зубов. Нагнувшись к брату, он затормошил его: — Юлька, а Юлька! Я твой пирог съел. Право слово, съел! Юлька! Съел я...
      Юлька поднялся и, не спуская ног с постели, ошалело огляделся. Увидев злое лицо друга, он сразу вспомнил всё и вскочил.
      Собирался Юлий долго: потерял штаны, которые почему-то оказались на полатях, затем сообща искали пропавший ботинок и нашли его в сенях...
      Прибыли ребята на тот берег с небольшим опозданием. В поисковой группе уже позавтракали и приступили к работе. Гешке стало стыдно: в первый день опоздали. И всё из-за Юльки!
      Голощапов ничего не сказал и только пристально посмотрел на свои часы. Геша почувствовал, как зарделись его уши.
      — Поздравляю с первым днём работы! — Голощапов подал руку сначала Гешке, а потом Юльке.
      Их определили к старичку геодезисту Ивану Степановичу, Его только условно можно было назвать стариком — слишком он был подвижен и крепок. Иван Степанович вышел без рубашки, в одних много раз стиранных и латанных брюках. Ростом он был немного выше Юльки. Тело его, с широкими плечами, загорело до черноты. Перекинув с руки на плечо брезентовый плащ, он оглядел ребят.
      — Помощнички? — Голос у Ивана Степановича был пронзительный, как свисток. — Ну, подождите меня, соколы ненаглядные. Я только плащ приведу в порядок — измазал грязью в дороге...
      Он засучил брюки, влез в реку и начал шумно шлёпать плащом по воде. Окончив стирку, он разложил плащ на галечной отмели.
      Довольный собой, стряхивая с короткой густой бороды капли воды, Иван Степанович сказал ребятам:
      — Зовите меня просто дядя Ваня. Это первое. Прежде чем приступить к работе, я вас познакомлю с вашими обязанностями, а также картами, планшетами, инструментом. Это второе. Ну, а третьего не будет. Понятно, мушкетёры?
      — Понятно! — хором ответили Гешка и Юлька.
      Дядя Ваня, громкоголосый, шустрый как мальчишка, сновал по лагерю, что-то вытряхивал, сушил простыни и одеяла. Наконец угомонился и не без торжественности вынес из палатки карту, наклеенную на квадратный лист фанеры, и положил её на выкорчеванный пень.
      — В старину говорили: каждый солдат должен знать свой манёвр. Ну, а вы, как рабочие, обязаны понимать выполняемую вами работу, чтобы делать её не механически, а с толком. Ясно, мушкетёры?
      — Ясно!
      — Прекрасно! А теперь познакомьтесь с планшетом.
      Карта, которую дядя Ваня назвал планшетом, с первого взгляда была малопонятной и совсем непохожей на школьные географические карты. Там море как море — словно кто синие чернила разлил; горы лисьими рыже-коричневыми шкурками наброшены на зелень равнин. А тут карта вся исчёркана извилистыми линиями, которые то прихотливо извивались, чуть не смыкаясь, то расходились и шли параллельно друг другу. По низу планшета тянулась голубая полоска, под которой в линию выстроились квадратики.
      — Конечно, неясно? — спросил дядя Ваня.
      — Неясно, — признался Геша.
      — Если бы всё было понятно со дня рождения, то не было бы ни школ, ни учителей. Смотрите: вот эти коричневые линии, что змеятся, называются горизонталями. Нанося их, мы как бы мысленно по горизонтали рассекаем гору через каждые полметра. Там, где склон горы круче, — горизонтали ложатся густо, а где склон положе, — они реже. Цифры в разрывах линий — отметки земли...
      Заглядывая в лица ребят своими зоркими глазами, дядя Ваня переспросил:
      — Понятно? Ну, а голубая полоска на что похожа?
      — На реку, — ответил Геша.
      — Правильно! Это река Осьва, а квадратики, что на берегу её, ваши дома. А ну, покажи на планшете, в какой точке мы сейчас находимся?
      Геша огляделся. На другую сторону реки наискось выходит улица. Вон крайний дом, в котором живёт Юлька. Геша перевёл взгляд на карту и внимательно осмотрел её: нашёл Юлькин дом и мысленно провёл линию на остров, который так выделялся на планшете. Потом поднялся на ноги и ещё раз осмотрелся: вон этот остров! Палатки геологов как раз стояли напротив. Гешка уверенно поставил свой палец на планшет.
      — Вот здесь!
      — Точно! А на какой отметке?
      В одном месте горизонталь была прервана, и в разрыве стояла цифра 340. Но она была ниже того места, которое показал Гешка, на две горизонтали. Подумав, Гешка решил, что к этим 340 нужно прибавить две горизонтали по полметра — всего метр. Итого получается 341.
      Дядя Ваня удивился:
      — Быстро сообразил! Это значит, что мы с вами сейчас находимся на высоте триста сорок один метр по отношению к нулевой отметке. А за нулевую отметку для всего Советского Союза принят уровень Балтийского моря, возле флагштока Кронштадтской крепости...
      — Значит, Ленинград находится на триста сорок один метр ниже нас? — удивился Геша.
      — Да, это так!
      Дядя Ваня показал на квадратики, заштрихованные по диагонали. Эти квадратики были рассеяны по всем склонам горы Караульной.
      — Это, мушкетёры, шурфы и штольни, пробитые в старые времена для разведки руды. Кажется, твой дед руководил работой? — Дядя Ваня повернулся к Гешке.
      Тот покраснел. За эти дни дед стал большой знаменитостью, и Геша уже втайне гордился им.
      — Эти шурфы и штольни, — продолжал дядя Ваня, — мы должны привязать к реперу.
      — Как — привязать? — удивился Юлька.
      — Конечно, не верёвками! — Дядя Ваня засмеялся, показывая крепкие, ровные зубы. — А инструментом, путём оптической передачи отметок...
      Дядя Ваня показал на маленький кружочек, как раз возле поссовета.
      — Здесь вкопан репер — обыкновенный столб с затёсами.
      — На нём ещё выжжено клеймо и номер! — перебил Юлька. — Мы возле него в лапту играем.
      — Правильно! Но столб этот особенный. Зная его номер, по специальным журналам можно определить все отметки, как по высоте, по отношению к уровню моря, так и по длине, по отношению к Пулковскому меридиану. А от репера инструментом перенесём отметки на наши штольни и шурфы и тоже «привяжем» их к Балтийскому морю, Пулковскому нулевому меридиану и экватору...
      — Даже экватору! У-у... — изумился Юлька.
      Весь день ребята посвятили изучению планшетов, карт. Дядя Ваня заставил ребят вычислять отметки на карте, запоминать условные обозначения.
      После работы мальчики переехали на свой берег. Они вытащили лодку на отмель, замотали цепь вокруг столба, не сговариваясь, сели на старое, оставшееся от сплава бревно.
      Юлий набрал горсть обкатанной гальки и по одному бросал камни в реку.
      Гешка поставил локти на колени, подпёр ладонью подбородок и рассматривал крутой склон Караульной, а сам думал о дедушке. «Вдруг бы да мы с Юлькой нашли этот отчёт? Полезли бы на чердак, а там под крышей, возле стропил, лежит пакет. Вот здорово бы получилось!» И Гешка так ясно представил себе этот пакет, обёрнутый синей плотной бумагой, перевязанный шнурком, что моментально вскочил на ноги:
      — Юлька! Пойдём к нам! Кажется мне, что лежит этот отчёт на чердаке. Много у нас там всякой всячины... Может, найдём!
      Юлька помолчал. Наморщил лоб, а потом неожиданно сказал:
      — Я что... Я всегда пожалуйста. Вот только, Геша, мне кажется, что не только ваш чердак надо осмотреть, но и сарай поссовета. Вспомни, сколько там старинных бумаг. А?
      — Не старинных, а старых, — поправил солидно Гешка, а сам обрадовался: дельное предложение.
      — Если разрешат только их нам посмотреть... Была не была! Давай соберём наш отряд. Одним не справиться.
      И друзья побежали в посёлок.
      Из всего пионерского отряда шестого класса «Б» в Уньче на лето осталось меньше половины.
      Через полчаса десять пионеров собрались возле Гешкиного дома.
      Ребята, как воробьи, облепили брёвна, и были они такие же неспокойные, горластые.
      — Вечно этот Валерка опаздывает... — ворчал Гешка, приподнимаясь с бревна и нетерпеливо оглядывая переулок, из которого должен появиться Валерка.
      Наконец из-за палисадника показался долгожданный Валерка Гилин. Он вёл за руку пятилетнюю сестрёнку.
      — Вот эта... она задержала. Не сестра, а обуза какая-то... — стал сердито оправдываться Валерка и вытолкнул вперёд девочку. По её пухлым щекам и носу можно было определить, что она только что исследовала черничное варенье. Алый бант съехал на правое ухо.
      — Сам ты обуза! Искал рубаху, а на меня сваливаешь. И варенье ты первый...
      Валерка не дал договорить сестрёнке, дёрнул за руку, плохо завязанный бант слетел с её головы.
      После того как была улажена ссора в семье Гилиных, Гешка вышел вперёд, за ним поднялся Юлька.
      — Ти... — крикнул Гешка.
      — ...ше! — добавил Юлька.
      Они стояли рядом, похожие на известных артистов: длинный Гешка — Тарапунька, коротышка Юлька — Штепсель.
      Когда на брёвнах наступила тишина, Гешка рассказал, для чего он собрал отряд.
      — ...Надо помочь поисковой группе найти эти документы, — закончил он.
      — Это сбережёт миллионы рублей, — добавил Юлька, повторяя чужие слова.
      Первой высказалась Галя Тунегова:
      — Раз надо так надо. Пионеры нашего класса никогда не отставали. Помните, директор Василий Павлович сказал: шестой «Б» — наша школьная гвардия.
      — Чего там говорить! Мы не согласны! — крикнул Валерка.
      — Все-е! — заорала его сестрёнка, но, получив подзатыльник, смолкла и зашмыгала носом.
      Гешка разделил пионеров на две группы. Меньшую, из трёх человек, под командованием Юлия, он направил на осмотр чердака. Остальных решил сам вести в сарай поселкового Совета.
      — Почему мне на чердак, а тебе в сарай? — возмутился Юлька.
      — Я в своём доме всё знаю, и мне будет неинтересно. А для тебя чердак будет как новая книга...
      Юльке пришлось согласиться с Гешкой.
      Самым сложным, как думал Геша, будет уговорить председателя поселкового Совета разрешить пионерам просмотреть архив, что хранился в сарайчике во дворе поссовета.
      К удивлению Гешки, председатель к просьбе ребят отнёсся благосклонно.
      — Молодчики, — сказал он чуть нараспев, — выручайте. Просмотрите дела, поставьте их на полку, опись сделайте. Два замечания мне было из областного архива за никудышное хранение бумаг... Будь они трижды счастливы, не я их туда сложил. Выручай, пионерия!
      В небольшом сарае с деревянным полом, приподнятым над землёй, и двумя зарешечёнными окнами вдоль одной стены тянулась полка из неструганого тёса. На ней стояли толстые папки, перевязанные шпагатом. В углу сарая папки с бумагами лежали прямо на полу.
      — Запущено! — сказал Гешка.
      — Верно, верно... — согласился председатель и стал рассказывать, в каком порядке надо расставить папки.
      Геша распределил работу между ребятами. Сам он вместе со сметливым Валеркой решил просматривать папки; Света Чижова и Галя Тунегова должны записывать их в книгу, а Юра Хромов и Алёша Бунчук — расставлять на полке.
      Гешка взял первую толстую папку и прочёл:
      — «Дело номер одиннадцать. Переписка с райисполкомом...»
      — Не то, — сказал Валерка.
      Гешка передал дело девочкам.
      — «Заявления, поступившие от граждан посёлка Уньча...» — прочёл Гешка на следующей папке.
      — Типичное не то, — отозвался Валерка.
      Они просмотрели уже около десяти папок, когда наткнулись на толстую кипу бумаг, связанную шпагатом. Гешка обрадовался: сразу было видно, что бумаги старые.
      — «Отчёт конторы уньчанской лесной дачи его сиятельства князя М. Л. Абамалек-Лазарева за тысяча девятьсот второй год»! — нараспев, с шутливым выражением прочёл Валерка надпись на корке верхней папки.
      Мальчики развязали шпагат. Бумага толстая, гладкая, пожелтевшая от времени. Текст написан чёрными чернилами, почерк красивый, с завитушками.
      В бумагах упоминались какие-то непонятные для ребят надворные советники, светлейшие князья, сотские, приставы, столбовые дворяне... Всё это для них казалось далёким, древним, неосязаемым. Таким, как мастодонты, ихтиозавры...
      Ребята смеялись, переиначив вычитанное из бумаг.
      — Ваше светлейшее пустозвонство, соблаговолите подвинуться! — сказал Гешка.
      Валерка ответил:
      — Милостивый государь! Я тронут вашей любезностью...
      Ребята помрачнели, когда нашли другую папку — с прошениями углежогов, работавших на лесной даче князя.
      Эти прошения были уже написаны на простой бумаге, бесхитростными крупными буквами, какими пишут второклассники. Из каждой строки этих скорбных писем вылезала безысходная нужда. Люди просили на хлеб, на одежду, жаловались на засилье подрядчиков...
      — «Ваше сиятельство, — читал вслух Гешка, — надсмотрщик Ваш Турцин И. Е. уже второй раз в это лето скинул цену за короб угля. Мы от зари до зари не отходим от куч, томим уголь, а денег никак не хватает на харчи, ребятёнки наши пухнут от голоду и в лесу промышляют ягоды и коренья...»
      — Дал бы я этому Турцину И. Е. по шее за такие дела! — горячо воскликнул Юра Хромов. — И его сиятельству также.
      — За тебя наши деды дали... в девятьсот семнадцатом году! — ответил Валерка.
      Допоздна засиделись ребята в сарайчике. Все папки с бумагами были поставлены по годам на полку, записаны в толстую конторскую книгу. Но геологического отчёта Гешкиного дедушки там не оказалось.
      И Юлий со своей командой не обнаружил документов. Зато он нашёл на чердаке старый суконный красноармейский шлем и плакаты времён гражданской войны.
      Полон забот был прошедший день. Домой Геша шёл неторопливо, всем встречным говорил: «Добрый вечер». Прежде чем войти в дом, навёл порядок во дворе: поднял метлу и поставил в угол, сложил в поленницу разбросанные дрова. Так же не спеша умылся. Долго, как это делал отец, придя с работы, мылил руки и по нескольку раз смывал с них пену.
      За столом Гешка сидел строгий, важный. Когда черпал из тарелки парящий борщ, под ложку подкладывал ломоть хлеба, чтобы не накапать на стол.
      Хотя день был полон больших событий, Гешка остался недоволен им. Даже ложась в постель, нахмурив лоб, думал: «А всё-таки не довёл дело до конца, не разыскал отчёт».
      Юлька, наоборот, был спокоен, весел и чуть нахален. Дома к его приходу был испечён пирог с мясом и яйцами, до которого Юлька был всегда охоч. Пользуясь повышенным интересом домашних к его особе, он завладел доброй половиной пирога и, уминая его за обе щеки, где надо и где не надо, склонял: «мы, рабочие», «нам, рабочим», «от нас, рабочих».
      На другой день дядя Ваня ознакомил ребят с инструментами.
      — Это теодолит, служит нам для привязки шурфов по горизонтали. Им можно визировать, прокладывать линии, измерять углы, разбивать кривые, делать замеры, определять углы наклона и выполнять другие работы...
      Теодолит не понравился друзьям — слишком уж он был сложен и непонятен. Состоял теодолит из зрительной трубы, компаса и двух кругов, на которые были нанесены градусы, минуты. Эти круги имели поэтические названия: «лимб» и «олидада».
      Второй инструмент — нивелир — пришёлся друзьям по душе. Он был проще: подзорная труба на двух рогульках, а внизу уровень. Тронешь — пузырёк воздуха сразу спрячется.
      — Служит нивелир для определения отметок местности по вертикали, то есть на сколько одна точка находится выше или ниже другой. Вот так... — сказал дядя Ваня, с явным удовольствием двигая рубчатый винт и устанавливая пузырёк воздуха посредине. — Полюбуйтесь, мушкетёры!
      Мушкетёры по очереди посмотрели в окуляр. Смешно: все предметы, казалось, перевернулись вверх тормашками. Вон Пётр Петрович прошёл головой вниз.
      А когда дядя Ваня ушёл, Гешка навёл трубу на Юлькин дом. Как всё приблизилось! Можно сосчитать число витков замысловатой резьбы в наличниках окон. Вон Васька что-то мастерит в углу двора. А до горных вершин — рукой подать.
      Хороший инструмент нивелир, а вот теодолит сыграл с Юлькой плохую штуку, ославил перед дядей Ваней.
      Когда вся учёба с инструментами была закончена, а рабочие прорубили в чаще небольшие просеки — визирки, дядя Ваня сказал:
      — Ну, мушкетёры, проложим первый ход от репера до шурфа номер семь. Ты, Юлий, с виду поздоровей, возьми ящик с теодолитом, а ты, Гена, — вешки и мерную ленту со шпильками.
      Польщённый оказанным доверием, а главное признанием несуществующей силы, Юлька вразвалку, как ходят знаменитые борцы, подошёл к зелёному ящику и, взяв его за кожаные ремни, поднял и пристроил на спину.
      Сгоряча Юлька бодро зашагал впереди всех. Но как только прошли метров триста, Юлька почувствовал, что ремни ужасно режут плечи, ящик тянет назад и вот-вот опрокинет его. Он наклонился вперёд, но ящик, как живой, стал толкать в спину. Юлька задыхался, он чувствовал, что ноги его подгибаются, словно кости размякли и стали резиновыми. По вискам, широкому лбу потекли капли пота и, не задерживаясь на тоненьких золотистых бровях-шнурочках, застилали глаза.
      Дядя Ваня сказал:
      — Погоди, Юлий, отдохни! Теперь ты, Гена, попробуй...
      А с Гешей ящик сдружился: он не толкал в спину, не выжимал из него пот, хотя Геша и таскал ящик всю смену. В конце дня дядя Ваня, когда они пришли, как он выразился, «с поля», хотя бродили по лесу, в горах, сказал Юльке:
      — С виду ты парень что надо, а вот на деле хлипкий!
      Вечером, когда сложили инструменты в палатку и расположились возле костра, где дядя Ваня уже готовил обед, ребята почувствовали, до чего они устали. Не было никакого желания говорить, двигаться: болела спина, а руки казались чужими. Так и тянуло прилечь и, закрыв глаза, лежать, ни о чём не думая.
      Дядя Ваня посочувствовал ребятам:
      — Пройдёт, мушкетёры! С непривычки это. Скоро притрётесь к делу!
      Так начались будни.
      ЮЛЬКА ВЫРАБАТЫВАЕТ ХАРАКТЕР
      Нужно признаться по-честному, что спустя три дня у Юльки возникло страстное желание бросить работу в экспедиции. Уж очень с непривычки было тяжело ему, да и надоели ранние подъёмы. Но, вспомнив отца, Гешку, Юлька пересилил себя. Гешка обязательно бы рассердился и сказал: «Эх ты, хлипачок! А ещё другом называешься!» А отец наверняка усмехнулся бы и заключил коротко: «Выгнали лодыря! Я так и говорил...»
      Но проходили дни за днями, и ребята, как сказал дядя Ваня, въелись в работу. По утрам Юлька вставал уже сам. Он заметно похудел, загорел. Работа пошла Юльке впрок: мускулы окрепли и он теперь легко поднимал ящик с теодолитом и мог, не снимая ремней с плеч, совершать длительные переходы.
      А когда работа стала не в тягость — она увлекла его. Было приятно сознавать, что всё сделанное тобой нужно стране. Вот закончат они поисковую разведку, придут буровики, проходчики, пробьют шурфы, поставят буровые вышки и тщательно разведают месторождение. За ними нагрянут шахтостроители, пророют в горе норы-штольни, построят обогатительную фабрику, и титановая руда попадёт в электропечи, чтобы, выйдя из них огненной струёй, превратиться в лёгкий и прочный металл. И вот, когда по радио сообщат, что очередная ракета оторвалась от Земли и ушла навстречу Марсу, он, Юлька, может гордо и твёрдо сказать: «Завидуйте, я тоже участвовал в запуске!»
      Было ребятам приятно и то, что в поисковой партии к ним, малолеткам, взрослые относились как равные к равным.
      Когда наступила самая тяжёлая часть их работы — нивелировка трассы, проложенной от репера к шурфам и штольням, — ребята, уже втянувшиеся в работу, выполняли её легко.
      Утро. Дядя Ваня устанавливает инструмент между пикетами — маленькими колышками, вбитыми через сто метров. Гешка с рейкой — узкой, длинной доской, на которой нарисованы вперемежку чёрно-красные квадратики и цифры вверх ногами, — встаёт на нижний пикет.
      Дядя Ваня, покрутив рубчатые винты, повёртывает трубу влево, потом вправо, нажимает носком сапога на упор штатива. Ещё раз трогает винты. Движения его быстры и точны. Он знает все недостатки своего инструмента, его капризы и разговаривает с пузырьком уровня, как с живым существом:
      — Опять спрятался? Не хочешь в центр? Сейчас, сейчас... Ага, появился!
      Дядя Ваня сначала прицеливается поверх трубы, затем прищуривает левый глаз, отчего левая щека его поднимается вверх, а короткая бородка скашивается вбок.
      — Мушкетёры! — кричит он. — Качай!
      Гешка выпрямляется — рейка должна стоять строго прямо. А затем медленно покачивает её: от себя, к себе. Это для того, чтобы геодезист мог взять более точный отсчёт. Записав полученный отсчёт в книжке, он поворачивает трубу к Юльке и его заставляет качать рейку. Смешной этот дядя Ваня: во время работы он насвистывает или, что-то вспомнив, смеётся на весь лес. На шее его болтается на верёвочке химический карандаш — это чтобы не потерять его.
      Закончив отсчитывать, они переходят на другое место, так называемую станцию.
      Здесь уже отсчёт берут сначала у Юлия, а потом у Гешки. И так станция за станцией, всё дальше и дальше от репера.
      Хорошо было идти по лугу, или, как говорят в Уньче, пабереге, между нагорных кустарников, а вот как забрались повыше — стало труднее. Станции приходится делать почти через тридцать метров.
      Цветущий шиповник словно охвачен огнём. Гешке нравится, подойдя к кусту, набрать горсть розовых лепестков и жевать, ощущая во рту душистый, чуть горьковатый запах. Но беда, когда приходится пробираться сквозь заросли шиповника. Колючки цепляются за одежду, кошачьими когтями царапают руки. И ничего не сделаешь — с трассы сворачивать нельзя.
      Иногда бывает, что хвойные лапы мешают дяде Ване. Тогда приходится залезать с топором на ель, а это Гешка любит. Заберётся по толстым, замшелым сучьям на дерево, одной рукой обхватит ствол, а другой рубит. От каждого удара прямая хвойная лапа вздрагивает, роняя зелёные иглы и прошлогодние шишки, и, подрубленная, свешивается вниз, и запах серы-живицы, кажется, разносится по всему лесу.
      Любит Гешка лизать «муравьиные палочки». Возьмёт сухую ветку, сбросит с неё полу истлевшую кору, смочит слюной и сунет в муравьиную кучу. Встревоженные муравьи облепят ветку, а потом остаётся только стряхнуть их, и угощение готово. От терпкой муравьиной кислоты аж дух захватывает и щиплет язык.
      Но, когда пикет попадает возле муравьиной кучи, муравьи дружно атакуют Гешку, лезут в штаны, под рубашку, кусают. Покончив с отсчётом, Гешка стремительно бросается прочь. Положив рейку на траву, он прыгает с ноги на ногу, стараясь стряхнуть непрошеных гостей. Но это не помогает. Приходится стаскивать рубаху, штаны и, вывернув их наизнанку, вытрушивать муравьёв ладонью.
      Как хороша горная тайга после тёплого летнего ливня! Нагрянет он неожиданно, пройдёт споро, отшумит в листве, и тотчас же из-за светлеющих с каждой минутой туч выглянет солнце. И тогда только тронь нечаянно ветвь берёзы — словно алмазный дождь посыплется с листьев. Трава, примятая дождём, парит и поднимается, открывая взгляду ягоду земляники. А чуть прогреется воздух — лес наполнится запахом распаренного берёзового листа, хвои. Белым султаном встаёт за пеньком цветок, бражника. Понюхаешь его, и от сладкого запаха закружится голова.
      Мальчики знали раскинувшуюся вокруг посёлка горную тайгу, да, видно, плохо. Когда раньше они шумной ватажкой врывались в лес, всё живое притаивалось.
      А вот сейчас, пока дядя Ваня записывает отсчёты и зарисовывает трассу, стоит только на пять — десять минут замереть, как вокруг всё оживает.
      Зелёная ящерка с жёлтыми отметинами возле горлышка вылезла на камень и, подняв гладкую головку, застыла. Чёрные глазки, как два вставыша графитового карандаша, неподвижно уставлены на Гешку. «Хозяйка титановой горы», — думает он и протягивает руку к ящерке. Но «хозяйка», извиваясь как резиновая, исчезает в камнях.
      На соседней ели качнулась ветка, и словно комочек огня заструился по стволу и исчез среди зелени. Тотчас на вершине появилась любопытная мордочка со стоячими ушками. «Белочка», — опознал Гешка зверька и молча помахал рукой. Не хотелось нарушать тишины.
      С дерева на дерево перепархивает ронжа — птица величиной с сороку — и, не умолкая, стрекочет, качаясь на ветвях. А какая она красивая: спина пепельная, грудь розоватая, словно опалённая огнём, лазурно-голубые крылья, пёстрый хохолок на голове.
      А вон и клёст перепрыгивает с ветки на ветку. Он чёрно-белый, верхушка головы красная — словно дежурный по станции в фуражке. Нашёл прошлогоднюю шишку, принялся быстро-быстро приподнимать чешуйки и вытаскивать из-под них семена. Чешуйки отрывались, и ветер уносил их.
      Клёст исчез, а на сухую ель, что стояла рядом, пристроился дятел. Он смешно, винтом, обошёл её, опёрся на длинный хвост, тюкнул раз-другой по коре — не понравилось. Цепляясь когтями, полез выше — будто рабочий-электрик по столбу. И только на середине сушины остановился и забарабанил своим крепким клювом-долотом по дереву. На землю полетели отбитые щепки, куски коры.
      Дядя Ваня закончил зарисовку. Гешка берётся за рейку, поднимается на следующий пикет. Как жаль нарушать тишину.
      ...Работа заставила забыть о некоторых укоренившихся у ребят привычках.
      Особенно на первых порах досталось Юльке. Он привык дома раскидывать свои вещи, зная, что мать всегда приберёт за ним. Здесь нянек не было.
      Когда они, усталые, возвращались «с поля», Юлька, стараясь поскорее избавиться от рейки, совал её куда попало. Дядя Ваня всегда был тут как тут.
      — А ну вернись! Зачем рейку на землю положил?
      — А не всё равно? — тянул Юлька.
      — Не всё равно. Краска быстрее слезет.
      Юлька нехотя возвращался и, подняв рейку, совал её между вешками — длинными палками, раскрашенными в два цвета.
      — Не там место рейке, переставь!
      «Придирается», — тоскливо думал Юлька, но уже в следующий раз ставил инструменты по своим местам.
      Был у Юльки ещё один порок — ротозейство. Задумается он или засмотрится, заслушается и забудет о деле. Один случай, не совсем приятный, вылечил его и от этого.
      Дядя Ваня, Геша и Юлий весь день занимались промерами трассы. На обратном пути Юльке поручили нести мерную ленту — звонкую, пружинистую стальную змейку, свитую в круг.
      Когда вышли на гарь — участок леса, пострадавший от пожара, то наткнулись на полянку, усеянную кустиками костяники. Спелые, кисло-сладкие ягоды раскинулись вокруг красным ковром, и не было никаких сил равнодушно пройти мимо. Все втроём, не сговариваясь, присели на корточки и стали обирать кустик за кустиком.
      Юлька перебрался ближе к лесу и неожиданно наткнулся на куст жимолости. Ягоды синими каплями повисли на ветвях, и было их так много, что казалось, на куст накинули синий полушалок. Юлька любил ягоды жимолости. Только он вошёл в раж, как дядя Ваня окликнул:
      — Эй, хлопцы, хватит... Пошли!
      Юлий даже не оглянулся. Дядя Ваня позвал ещё раз, и, не дожидаясь Юльки, они с Гешкой начали спускаться по тропинке к реке. Уже давно затихли их голоса и куст из синего стал сине-зелёным, когда Юлька опомнился и опрометью бросился за ними, позабыв второпях мерную ленту.
      Дядя Ваня хватился инструмента в сумерки.
      — А где мерная лента? — сурово спросил он Юльку.
      Юлька ошалело заморгал светлыми короткими ресницами и почему-то похлопал по карманам штанов, словно лента могла быть там.
      — Принёс я... наверное... — неуверенно протянул он, хотя сразу же вспомнил, что ленту оставил возле куста жимолости.
      — А ну, иди покажи!
      Юлька встал и, волоча сразу отяжелевшие ноги, прошёл к палатке. Они пересмотрели все закутки, даже заглядывали под походные кровати, но мерной ленты нигде не было.
      — Признайся честно — в лесу оставил? — строго спросил дядя Ваня, когда они вернулись к костру.
      — Ну да, верно, оставил... На той поляне, где костянику ели...
      — Сейчас же иди, найди и принеси! — В голосе дяди Вайи прозвучала решимость.
      Это Юлька почувствовал сразу, и он только смог робко сказать:
      — Скоро темно будет...
      — Успеешь. Иди! В следующий раз не оставишь.
      И Юлий пошёл. Гешка поднялся с колодины, но Пётр Петрович, положив руку на Гешкино плечо, посадил его обратно.
      — Он виноват, пусть и отвечает. Потакать не нужно. Это будет ему уроком!
      На пабереге было светло, но в лесу уже легли сумерки. Весь подлесок слился с деревьями, и только вершины елей чётко вырезались на небе, окрашенном на западе в лимонно-красный цвет. Из-за отсвета лес казался мрачным, зловещим. Ветер затих, птицы примостились спать на ветвях, в своих гнёздах.
      Юлька чуть не бегом поднимался по каменистой тропинке. Удары подошв по камням, биение его сердца, казалось, разносились по всему лесу.
      Когда Юлька добрался до поляны, сумерки стали ещё гуще. Юлька сразу нашёл куст жимолости и, вглядываясь в темноту, начал искать ленту, но ничего не было видно. Тогда он присел и, хлопая ладонями по траве, начал шарить, пока пальцы его не наткнулись на холодное железо. Юлька облегчённо вздохнул и потянул ленту к себе. И вдруг за его спиной раздался протяжный, словно вздох, крик: «Фу-бу-у-у!..»
      Юлька вздрогнул и, не поднимаясь на ноги, оглянулся. Позади, из тёмной чащобы, глядели на него два зелёных глаза. Юлька почувствовал, как лоб его стал мокрым от пота, а по спине побежали мурашки. Не было сил подняться на ноги. Но вот зелёные глаза на миг потухли и снова загорелись, как показалось Юльке, ближе и ярче. Страх, какого он ещё никогда не испытывал, охватил Юльку. Он прижал к груди круг мерной ленты и заорал.
      Огоньки потухли, и над головой, меж двух высоких елей, бесшумно промелькнула птица. «Филин», — догадался Юлька, и догадка приободрила его.
      Юлька вскочил на ноги и что было сил бросился вниз по тропинке. Ветви стегали его по лицу, два раза он споткнулся о камни и кубарем перелетел через лежавшую поперёк тропинки лесину.
      Остановился Юлька только вблизи лагеря. Сквозь заросли был виден яркий свет костра и тёмные силуэты людей вокруг него.
      Юлий с полчаса стоял за кустом, унимая дрожь. Успокоившись, заправил рубашку, поплевал на ладони, пригладил волосы и только тогда вышел на поляну. Нарочно, чтобы все слышали, вешая ленту, он звякнул ею о камень.
      Довольный и гордый собой, Юлька подошёл к костру и, не садясь, чтобы видели его, протянул руки к огню. Но никто не обратил на Юльку никакого внимания, только дядя Ваня спросил:
      — Чаю выпьешь?
      ...Юлькин отец работал бухгалтером. Нет в мире профессии более сидячей и спокойной, чем эта. И все бухгалтеры, кажется, под стать ей. Но Юлькин отец не таков.
      По его неугомонному характеру, смелости и решительности старшему Малямзину больше шло бы руководить какой-нибудь экспедицией, чем перебрасывать чётки на счетах. Мастер на все руки, он мог стачать сапоги, смастерить лодку, сложить печь в доме. В сезон охоты целыми днями пропадал в тайге и не возвращался без добычи: рябчиков, косачей или красавца бронзовогрудого — глухаря. Несколько раз старший Малямзин ходил на медведей. В доме были две медвежьи шкуры: одна покрывала сундук, а вторая лежала возле кровати. Случалось, сбивал он с кедра притаившуюся на суку хищницу рысь. Слыл Юлькин отец и отменным рыболовом.
      Юлька очень любил своего отца, но тот, к немалому огорчению сына, всегда относился к нему как к малому дитю-несмышлёнышу и на охоту с собой не брал.
      А какому мальчишке не хочется поскорее стать самостоятельным? Иметь своё ружьё и ходить с отцом на охоту, рыбачить, где и когда захочется.
      И вот теперь Юлька решил доказать отцу, что он уже не прежний Юлька, который был неделю назад, а другой — самостоятельный, отважный. Юлька будет спать не дома на кровати, а переберётся на сеновал. Он считал это высшим проявлением бесстрашия и мужества. Поэтому как-то вечером за ужином Юлька громогласно заявил, что отныне спать будет один, на сеновале.
      — Сон на свежем воздухе закаляет человека. Все врачи так говорят, — закончил он свою речь.
      Отец внимательно взглянул на Юльку, и тот уловил в его взгляде такое, что заставило радостно забиться сердце. Но мама, как всегда, волновалась:
      — Да как же ты один? Да можно ли это!.. Простынет там ребёнок! Володя, да скажи ты ему!..
      Но отец нетерпеливым жестом остановил маму:
      — Пусть привыкнет к самостоятельности. Пора! Он уже не ребёнок.
      Ещё засветло Юлий перенёс на сеновал подушку, подстилку и старенькое, вытертое солдатское одеяло. Расстилая постель, Юлька понял, что поступил всё-таки опрометчиво. Темнота уже забралась в углы, и казалось, что там кто-то спрятался. Юлька, стараясь не поднимать глаз, торопливо постелил постель и слез с сеновала.
      Остаток вечера Юлька провёл в нудном беспокойстве. Мама ласково упрашивала его:
      — Спал бы ты дома, Юлий! Кто тебя гонит!
      Юлька бросал недвусмысленные взгляды на отца. Если бы отец хоть одним словом заикнулся о том, чтобы он ночевал дома, Юлька не моргнул бы глазом и остался. Но отец сидел за столом, о чём-то думал и хитро улыбался.
      Наверное, с таким же волнением, беспокойной сутолокой провожали раньше путешественников в далёкие края, с каким провожали вечером Юльку на сеновал. Мама взывала к благоразумию, Васька ревел пронзительным, пароходным голосом. И только отец не сказал ни слова. А когда они вдвоём вышли на тёмный двор, он похлопал Юльку по плечу;
      — Ну, сын, будь мужчиной!
      Этот простой жест отца, обычно скупого на ласки, подбодрил Юльку, и он, нашарив в темноте приставную лестницу, торопливо забрался на сеновал.
      Сделав только один шаг от лаза, Юлька замер в испуге. Каким таинственным и чужим показался ему сеновал, до стрех набитый свежескошенным сеном! Густая сплошная тьма, ни щёлочки, ни одной щепотки света — словно посадили Юльку в чернильную бутылку да ещё и заткнули горлышко пробкой.
      Юлька зажмурил глаза, ясно слыша стук своего сердца. Простоял, не двигаясь, несколько минут, а когда открыл глаза, то увидел вправо синеватый полукруг продуха, вырезанного во фронтоне крыши. Вытянув руки, нащупывая ногами дорогу, пошёл он на этот полукруг, усеянный звёздами.
      Никогда Юлька не думал, что сено может быть таким шумным. Оно шуршало, шелестело, шебаршило, и весь сеновал был наполнен звуками. А какой запах источало оно! Казалось, вылей все духи, одеколоны, что изготовлены во всём свете, и то не создать такого букета. Сено пахло травой, медоносным бражником, кипреем, лесным ландышем, лепестками шиповника, липы...
      Юлька нашарил в темноте свою постель и, не раздеваясь, торопливо нырнул под одеяло. Потом отдышался и осмотрелся. Звёзды, что светились в полукруглом проёме, в темноте казались более яркими. Голубые, с жёлтым отливом, они, казалось, перешёптывались между собой, может, сплетничали о Юльке... Внизу, в хлеве, шумно вздохнула корова, испуганно закудахтала со сна курица, пощёлкал зубами Нил, выискивая потревоживших его блох. А затем наступила звенящая тишина, и стало так жутко, что Юлька не выдержал и, сбросив одеяло, заплетаясь ногами в сене, бросился к лазу.
      Он не помнил, как спустился по лестнице и пришёл в себя только внизу, на земле. Прижав руки к груди, дрожа от волнения, словно от озноба, он смотрел на тёмные окна дома. Как ему хотелось туда!
      Кто-то тронул его ногу. Юлька подскочил и чуть не закричал, но нетерпеливое повизгивание привело его в себя.
      Пёс Нил вертелся возле ног. Юлька несказанно обрадовался и, присев, торопливо зашептал:
      — Нил, Нилушка милый! Нил, хороший мой!..
      Нил лизнул хозяина в нос и полез в свою будку.
      Это, собственно, была не конура, а курятник, приспособленный под собачье жильё. В нём было просторно, и Васька днём играл в курятнике, устраивал цирк. Он залезал туда, задвигал решётчатую дверку и объявлял, что он — известный укротитель зверей, а Нил — злющий лев...
      Юлька, боясь остаться в одиночестве, на четвереньках пролез вслед за собакой в курятник. Хотя там воняло псиной, но было мягко, а главное, не страшно. Юлька подгрёб под голову побольше сена, обнял собаку, подумал, как бы не заснуть, и тотчас же заснул.
      Рано утром Юльку разбудил отец. Он стоял с метлой возле курятника, а у его ног, гремя цепью, прыгал Нил. Отец горько улыбнулся и сказал с насмешкой смутившемуся сыну:
      — Нил жаловался, что ты спать ему не давал. Иди-ка домой, на свою постель!
      Так печально закончилась эта история.
      ЕСЛИ БЫ НЕ ОСЫ...
      Толчком для разворота событий послужило гнездо лесных ос.
      В этот день дядя Ваня с ребятами производил съёмку последней трассы: от шурфа Э 10 до штольни «Удачной». Штольня эта была пробита по середине горы Караульной, в крепких породах, а поэтому не обваливалась и сохранилась лучше остальных.
      У входа её буйно разрослись светолюбивая малина, чёрная смородина с шершавыми, остро пахнущими листьями, завились по кустарникам длинные хлысты лесного хмеля с белыми цветами-граммофончиками.
      Юлий стоял с рейкой на пикете. Из чёрного отверстия тоннеля тянуло холодком, и было чуть-чуть страшновато. Юльке казалось, что из темноты на него пристально смотрят чьи-то зеленоватые, злобные глаза. Для того чтобы подбодрить себя, он нарочито громко переговаривался с дядей Ваней и Гешкой, которые работали в ста метрах от него. А геодезист, как назло, закончив нивелировку, не двигался дальше, а занялся попикетажной зарисовкой, то есть наносил в журнал план местности, которую они засняли за день: все перейдённые ими ручейки, овраги, все встречные камни, деревья, пеньки...
      Для того чтобы не глядеть в чёрную дыру входа, Юлька забрался на большой валун, покрытый сверху плащом мха. Из пружинящей щетинки его торчали пестики «кукушкиного льна», похожие на вытянутые запятые, и светло-зелёные лепестки съедобной «заячьей капусты».
      Юлька присел на корточки, нащипал горсть кислой капусты и только начал жевать её, как перед самым его носом словно кто протянул золотистый шнурок — быстро пролетела оса: длинная, жёлто-чёрная, с пережимом в теле. Юлька отпрянул и проследил за полётом осы.
      Она долетела до еловой сушины, стоявшей в трёх шагах от камня, и скрылась. Только приглядевшись, Юлька увидел, что на дереве, возле сломанного сучка, прилепилось осиное гнездо — серый, величиной с большой кулак, шар с отверстием посредине. К отверстию то и дело подлетали осы и, сложив на спине прозрачные крылышки, влезали в гнездо.
      Юлька, всегда действующий по дурному принципу: сначала сделать, а потом подумать, — схватил рейку и, размахнувшись, стукнул по гнезду. Оно оторвалось от ствола и, ударяясь о голые сучья, упало к ногам Юльки.
      Серое, словно склеенное из бумаги гнездо походило на футбольный мяч, и Юлька пнул его, желая сбросить с камня. Но, к несчастью, непрочный шар лопнул, и из него вылетел десяток злых, как цепные псы, ос.
      Нет, их был не десяток, их был миллион! Они дружно, как по команде, атаковали обидчика. Осы запутались в Юлькиных волосах, всаживали ядовитые жала в его шею, лоб, щёки.
      Юлька, отбиваясь от ос, замахал руками, дико закричал и, подпрыгнув, повалился с камня. Падая, он ухватился за накидку из мха, покрывавшую валун, и вместе с ней съехал на землю.
      Дядя Ваня и Гешка, напуганные Юлькиными воплями, бросив работу, подбежали к камню.
      Юлька сидел на траве и, зажав лицо ладонями, раскачиваясь взад-вперёд, выл: «Ой-ой-ой!» Узнав, в чём дело, дядя Ваня и Геннадий успокоились, а когда Юлька отнял руки от лица, расхохотались: Юлькино лицо вспухло, перекосилось и Юлька стал похож на японского божка — Будду, скуластого, с глазами-щёлочками, пухлыми щеками-подушечками.
      Дядя Ваня раскопал землю и, слепив из глины несколько лепёшек, сказал:
      — На, прикладывай к укусам, боль снимет. И зачем ты трогал этих ос? Так тебе и надо! Не разоряй чужих гнёзд!
      Прохладные лепёшки помогли, и Юлька успокоился.
      Когда он открыл свои маленькие, заплывшие от укусов глаза, то увидел, что дядя Ваня и Гешка пристально рассматривают камень, с которого Юлька, падая, сорвал мох.
      На сером известняке чёрной краской, кое-где облупившейся, было написано следующее:
      16 / V / 1914 г.
      Горный инженеръ Я. И. КРУГЛОВЪ,
      штейгеръ В. В. БРАГИНЪ
      прошли разведочную штольню «Удачную»
      длина штольни — 210 сатенъ
      — Дед твой, — почтительно сказал дядя Ваня Геннадию, — метку о себе оставил. Так сказать, память на века...
      — Долго ли написать краской! И мы с Гешкой можем написать! — хвастливо перебил Юлька.
      Дядя Ваня строго посмотрел на него:
      — Не о надписи идёт речь. Даже лентяй и никчёмный человек может испачкать камень. Но когда человек, сделавший что-то красивое, чистое, нужное для народа, докладывает о себе — это, милый ты мой, что-нибудь да значит! Ну, становись на пикет, будем продолжать...
      «Милый ты мой» было сказано дядей Ваней с такой иронией, что Юлька сразу вскочил на ноги, забыв про свою немощь.
      Возвратясь к палаткам, они рассказали о случившемся Петру Петровичу.
      Тот, к удивлению Гешки, отнёсся к происшествию серьёзно: переспросил о содержании текста надписи, а потом, осмотрев Юльку, легонько щёлкнул пальцем по его широкому лбу:
      — Поцеловали осы тебя? Но нет худа без добра. Пойду сам осмотрю камень.
      Возвратился Пётр Петрович через два часа, когда ребята уже сволокли лодку с отмели, собираясь домой.
      Пётр Петрович, взбивая кирзовыми сапогами воду, дошёл до лодки, Гешка сдерживал её, навалившись на мокрый шест. Голощапов неуклюже влез, качнув долблёнку:
      — И я с вами, ребята. Дело есть!
      Он присел на корточки, достал трубку с коротким чубуком и набил табаком. Закурил, зажав трубку в руке, — издали казалось, что Пётр Петрович высасывает дым из кулака.
      Из всех дел, которые были возложены на Петра Петровича, одно всё ещё не было решено — не найдены материалы геологических работ, которые проводил Гешкин дедушка. Конечно, обошлись бы и без этих материалов, но они сократили бы сроки поисковых работ. Поэтому геолог старался использовать малейшую зацепку, которая помогла бы ему в поисках.
      Когда Пётр Петрович с ребятами поднимался по косогору к домам, он спросил:
      — Хлопцы! Кто из вас знает В. В. Брагина? Может быть, у вас в Уньче есть Брагины?
      Мальчики переглянулись: жителей с такой фамилией в посёлке нет и слышат они её впервые...
      — Необходимо разыскать этого человека. Большие надежды у меня на него: он штейгер, так называли до революции горных мастеров, а это значит, он может нам подсказать, где находится отчёт по разведке месторождения. Зайдём-ка, хлопцы, к местным властям, может, им знаком этот В. В. Брагин.
      Председатель поссовета встретил их радушно, шутливо обратился к Юльке:
      — Знаменитому разведчику честь и хвала! Успешны ли ваши поиски?
      Юлька ответил серьёзно:
      — А как же! Когда Малямзины берутся за дело — всегда всё будет в порядке.
      Все засмеялись, а Гешка дал ему тычка, прошипев:
      — Тоже мне... остряк-самоучка!
      На вопрос Петра Петровича: проживает ли в посёлке В. В. Брагин, — председатель покачал головой, подумал, перелистал какую-то книгу и, захлопнув её, пристукнув по корке своей единственной рукой, твёрдо сказал:
      — Нет такого, и не жил.
      Потом они втроём обошли всех старожилов посёлка, но повсюду их встречал неутешительный ответ: никто ничего не знал про В. В. Брагина. И только Гешина мама сказала, что в давние годы к ним приезжал друг дедушки — Виктор Васильевич Брагин. Наверное, этот. Но больше она ничего о нём не знала.
      ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧАЛОСЬ!
      Как-то утром Пётр Петрович встретил наших друзей загадочными словами:
      — Ну, мои помощнички, что вам снилось сегодня?
      Ребята, набегавшиеся за день с рейками, обычно спали крепко и никаких снов не видели. В этом они признались Петру Петровичу. Он улыбнулся и, приподняв очки на лоб, близорукими глазами оглядел мальчиков.
      Геша сразу понял, что у Голощапова есть новость, и большая. Гешка вытянулся, худощавое лицо его с широким упрямым подбородком молило: «Ну не томите, Пётр Петрович, рассказывайте!»
      Посадив ребят на колодину, помешивая веткой в груде золотистых углей, которые то там, то здесь с лёгким треском разваливались, выкидывая вверх синеватые флажки пламени, Пётр Петрович неторопливо сказал:
      — А когда мне предстоит дорога, я во сне мануфактуру вижу... Ну, это из области предрассудков. А дело, ребята, вот в чём. Нашей поисковой группе очень понадобился инструмент для измерения углов — эккер... так он называется. Да ещё нужно купить акварельные краски, цветные карандаши, тушь чёрную и цветную. Здесь, в Уньче, этого товара не оказалось. Так вот нужно съездить в город Осинники. Нам, взрослым, некогда, и я, посоветовавшись с вашими родными, решил послать вас. Поездка будет для вас интересной: знаю, не видели вы ещё этого нового города. Мы выдадим вам командировочные удостоверения, оплатим проезд, суточные и квартирные. Положено так по закону. Остановитесь у моего отца. Ну, что вы на это скажете?
      Если бы Пётр Петрович рассказал ребятам, что на улицах Уньчи появились носороги и мамонты, ребята удивились бы меньше. Гешка неожиданно для самого себя присвистнул, а Юлька вскочил с колодины, затем с размаху сел, да промахнулся и угодил мимо бревна. В воздухе мелькнули его ноги, обутые в сандалии, и Пётр Петрович от души рассмеялся:
      — Вижу, мои известия вас с ног валят... Ну, согласны?
      — Конечно! — крикнул Юлька, сразу смекнув, что это путешествие избавит его на время от работы.
      — Безусловно! — степенно ответил Гешка.
      Командировочное удостоверение Юлий прочёл пять раз сверху донизу, где мелкими буквами было напечатано название типографии и тираж. Гешка с очень серьёзным видом сложил его вдвое и спрятал в нагрудный карман своей красивой рубашки.
      Простились с ребятами все: дядя Ваня, девушка-геолог Зоя, рабочие, а Пётр Петрович проводил их до лодки и, придерживая долблёнку за цепь, в который уже раз инструктировал:
      — Надеюсь на вас, ребята. Будьте осторожны в городе, особенно при переходе улиц. Юлий, к тебе больше всего относится — ротозейства у тебя много...
      Видно было, что и сам Пётр Петрович волнуется. С явной неохотой он отпустил цепь, и долблёнка, подхваченная течением, поплыла вниз. Потом, вспомнив ещё что-то, Пётр Петрович побежал по берегу вслед за лодкой и, поравнявшись с ней, сбавив шаг, закричал:
      — Эй, хлопцы! В армии, когда посылают на дело двух солдат, то один из них назначается старшим. Его приказам подчиняется второй. У вас — слышите меня? — у вас старшим будет Геннадий... Ясно?
      — Ясно! Ясно! — ответили ребята.
      «Асно... асно...» — повторили горы.
      ...В летописи посёлка Уньча, если таковая будет написана, поездка двух его юных жителей в Осинники с заданием привезти инструмент, краски, карандаши и тушь займёт подобающее место.
      Весь последний перед отъездом вечер был посвящён сборам. Ребятам стирали рубашки, штопали носки, пекли пироги с рыбой, вкусные уральские шанежки, отваривали мясо.
      Гешка неотлучно был с матерью, помогал ей, а ленивый Юлька отвёл последний вечер визитам к своим родственникам, которых было полпоселка. Вместе с Васькой он начал свой обход с тётки, дом которой был по соседству. И повсюду Юлькин визит выглядел примерно так.
      Юлька важно входил в дом и, не спрашивая разрешения, садился куда-нибудь на видное место. Васька становился рядом, вытянув вдоль тела поцарапанные, в цыпках руки. Тёмные, отрастающие после стрижки наголо волосы его торчали ёжиком во все стороны, а в маленьких ярко-голубых глазках светился непередаваемый восторг. Юлька доставал из кармана командировочное удостоверение и потрясал им в воздухе:
      — Слыхали? Я уезжаю со спецзаданием!
      Он произносил это таким зловещим и торжественным тоном, словно сообщал по крайней мере о высадке марсиан в районе посёлка Уньча.
      — Слыхали? — эхом повторял вслед за ним Васька.
      Затем Юлька вслух читал свой мандат от названия «командировочное удостоверение» до «подпись руководителя».
      После этого он показывал удостоверение всем присутствующим и сбивчиво, захлёбываясь, рассказывал о предстоящей поездке. По его словам выходило, что более ответственного путешествия, чем у него и Гешки, не было со времён Колумба. Все взрослые удивлялись, желали Юльке счастливого пути, и это льстило ему.
      А в это время Гешка, сосредоточившись, засунув руки в карманы штанов, неторопливо, с глубокомысленным видом прохаживался по дому, из кухни в столовую. С первого взгляда всё кажется простым: сел в поезд, приехал в Осинники, получил на базе инструмент, купил краски и тушь, возвратился. А на самом деле сколько может быть на пути неожиданных препятствий: вдруг закрыта база или туши не окажется в магазине, или нерасторопный Юлька что-нибудь натворит... Мало ли что может быть, и за всё он, Гешка, в ответе. Поневоле задумаешься.
      — Геша, не заболел ли ты? — спросила сестра.
      — Ну да, заболел! Скажешь... — обиделся Гешка. — Не знаешь разве, куда мы едем?
      — Ну и что! Подумаешь, Осинники! Ты же на Марс собирался и не трусил.
      — Я и сейчас не трушу! — возмутился Гешка. — Мама, чего она пристаёт!
      Лена, напевая, вышла из комнаты, а Гешка сел к окну и, насупясь, смотрел на вечернюю улицу. И впрямь, пожалуй, Марс для него ближе Осинников.
      Так как наши путешественники отправлялись в путь очень рано, провожающих было немного — одни матери. Они проводили ребят до поселкового Совета, в течение пяти минут повторяли все свои наставления, расцеловали сыновей и долго смотрели им вслед.
      Расставание взволновало мальчиков, и лёгкая грусть заставила приумолкнуть. Очень родной показалась им вдруг Уньча: её аккуратные домики, серые, исхлёстанные дождями столбы, идущие вдоль улиц, поросших травой, и горы, невысокие, лесистые...
      Скрылась за поворотом Уньча, потянулись перелески, а потом вплотную подступила тайга. Могучие ели с жёлтыми затесинами — для обозначения зимнего пути — простирали хвойные лапы над самой тропинкой, и ребятам приходилось нагибаться. Вскоре спустились в лог, началось болото, и пришлось идти по стлани — брёвнам, уложенным в зыбких местах. За болотом дорога опять пошла в гору и запетляла. Она, как говорится, не походила на штопор, но радуга была прямее её.
      На одном из поворотов Юлька заметил позади чёрный, с каждой минутой растущий комок. Вот уже стал виден хвост, короткие лапы и даже розовый язык, вываленный влево.
      — Гешка, Гром!
      Если бы вдруг неожиданно грянул настоящий гром, Гешка удивился бы меньше, чем появлению этого живого, косматого лиходея. Пёс юлил, визжал, ползал на брюхе, умильно глядел в глаза, и весь вид его говорил: «Как же вы, братцы, забыли меня?»
      — Ты зачем? Пошёл сейчас же домой! — закричал Гешка.
      Но Гешкин вопль не произвёл на пса никакого впечатления. Он только завизжал ещё громче и быстрее стал заметать хвостом дорожную пыль.
      — Придётся возвращаться в Уньчу, — сказал Юлька, который вообще-то был совсем не против отложить поездку до следующего дня. Его дядя сегодня на пасеке производил медосбор. В подобных случаях сладкоежка Юлька всегда находился поблизости.
      — Ты скажешь! — проворчал Гешка. — Три километра отмахали, до станции рукой подать, а ты — домой! Скоро поезд придёт!
      И, словно подтверждая Гешкины слова, послышался далёкий, еле слышный паровозный гудок. Ребята набрали еловых шишек и с криками: «Пошёл домой!» — погнали собаку к посёлку. Поняв, что хозяин не на шутку рассердился, Гром, беспрестанно оглядываясь, скуля, скрылся за кустами. Обождав минут пять, ребята, возбуждённые происшествием, галдя на весь лес, продолжали путь.
      Станция была маленькой, тупиковой. На рельсах стоял единственный состав из трёх вагонов и паровоза. Вагоны пригородного поезда старинные: с узкими окнами и лесом вытяжных труб на крыше. Паровоз стоял тендером вперёд и был выкрашен в зелёную краску. Он жарко сиял на солнце медным свистком, стальными, политыми маслом дышлами, шатунами.
      Гешка остался на платформе, а Юлька побежал за билетами.
      Здание вокзала, маленькое, деревянное, обшитое узкой доской-вагонкой, покрашенное в жёлтый цвет, казалось игрушечным под могучими серебристыми берёзами. Перед входом взамен колокола на костыле подвешен обрубок рельса.
      В пассажирском зале было пусто, не прибрано и стоял сильный запах керосина. В открытое окошечко билетной кассы виднелись полочки со стопками рыжих картонных билетов и компостер, похожий на заглавную букву «Д».
      — Будьте добры, продайте два билета до станции Осинники. Нам, командированным! — важно сказал Юлий, протягивая кассиру удостоверения.
      Кассир, пожилой худощавый человек в белом кителе с металлическими пуговицами, молча, не глядя, сунул картонный билет в компостер и толкнул его вертикальную стойку. Отбив билеты, он небрежно бросил их на прилавок окошечка.
      — Двадцать рублей сорок копеек! — сказал он равнодушно.
      Юлька заплатил деньги, а потом, развернув удостоверение, ткнул в него пальцем:
      — Вот смотрите, товарищ кассир: Юлий Владимирович Малямзин — это я... и еду в Осинники по важному делу.
      Кассир, оглядев Юльку сонными глазами, ответил:
      — Следующий!
      Обиженный таким невниманием, Юлька побежал к поезду.
      Ребята залезли в последний вагон и заняли место у самого окна. Жаль, что возле вагона не стоял проводник и некому было проверить билеты, спросить их, куда же это они едут. Да и в вагоне людей было негусто. Двое пассажиров читали; старичок в синей сатиновой рубашке, поджав ноги, лежал на скамейке. Четверо пассажиров, положив на колени чемодан, стучали костями домино. И поэтому никто не обратил внимания на такой торжественный момент, как отход поезда, исключая, конечно, наших командированных.
      На узкий перрон, покрытый сверху слоем паровозного шлака-жужелицы, вышел дежурный по станции в фуражке с алым верхом. Он окинул взглядом, казалось, дремавший состав, вытащил засунутый в щель обшивки здания станции железный болт и два раза ударил им по рельсу. Затем торжественно, как свечу, поднял свёрнутый жёлтый флажок.
      Паровоз стал отдуваться паром чаще, громче и дал гудок. О, какой это был гудок: мощный, раскатистый! От него, наверное, в горах посыпались хвойные иглы с елей.
      Никто из пассажиров не обратил на гудок внимания, кроме старичка, который приподнялся и, поковыряв пальцем в ушах, сказал:
      — Ну, кажись, поехали?
      Здание станции, дежурный с флажком, старые берёзы в саду тронулись влево, и пол под ногами ребят задрожал. Мелькнули пакгауз, сложенная из камня водокачка, маленькая будка стрелочника, семафор. Зашагали серые столбы, а белые изоляторы на кронштейнах были похожи на отдыхающих голубей. Рядом с насыпью завиляла речушка и неожиданно исчезла под полотном дороги. На обочинах листва кустов от ветра, идущего от поезда, поворачивалась белой подкладкой, и казалось, по кустам прыгали серебряные искорки. Суровый еловый лес то подходил вплотную, то расступался, давая место вырубке, которую уже заняла молодая поросль берёз. Мелькнули кусты шиповника, желтовато-зелёный осиновый борок, одинокий куст плотного вереска.
      Ребята не отходили от окна. «Какие равнодушные люди едут в вагоне, — думал Гешка. — Кругом так много интересного, а им хоть бы что!»
      Хорошо мечтать, глядя в окно вагона. Тёплый ветер обдувает лицо, залезает под рубашку, пузырит её. Поезд мчится по высокой насыпи, а вершины столетних пихт и елей остались где-то внизу, и кажется, что ты взлетел и паришь в свободном полёте над горной тайгой. Но вот поезд влетает в глубокую выемку, сразу охватывает холодком. Перед глазами стена из красноватого песчаника, и возникает чувство, что поезд врезается в глубь земли.
      Мысли лёгкие, радостные, и Геша, облокотясь на спущенную вниз раму окна, мечтает...
      Кто-то ударил Гешку по ноге, чуть повыше щиколотки.
      — Не балуй! — крикнул он Юльке, но тот с недоумением посмотрел на Гешку и ничего не ответил.
      Спустя минуту удар повторился, и Гешка, оторвавшись от окна, посмотрел вниз. Мечтательное настроение его вмиг улетучилось: возле ног, свесив набок голову, сидел не кто иной, как сам Гром. Он, по-видимому, залез в вагон перед отходом, спрятался под лавку, а сейчас, освоившись, вылез.
      Гешка присел на корточки и, подёргивая непослушного пса за уши, зло стал допрашивать:
      — Как ты смел? Паршивец ты этакий! Выброшу вот...
      Юлька тоже набросился на Грома с бранью. А пёс, вывалив набок язык, умильно смотрел на них: «Никуда вы, братцы, меня не выкинете! Любите вы меня, знаю!»
      Излив гнев, ребята загнали Грома под лавку и опять пристроились у окна, но, увы, настроение их было уже испорчено.
      Проезжали станцию за станцией. Поезд вырвался из окружения гор и шёл по густонаселённой холмистой равнине. Вагон постепенно заполнили пассажиры.
      Гешка обратил внимание на подозрительную тишину под лавкой. Гром всю дорогу то чесался, то щёлкал зубами, выискивая блох, а тут приумолк, словно его и не было.
      Гешка заглянул вниз. Под лавкой было пусто.
      Встревоженные ребята бросились искать собаку по всему вагону и нашли её в другом конце, рядом с тамбуром. Там возле стенки лежали три неполных мешка с молодым картофелем, а за мешками виднелась плетённая из щепы корзина с двумя бутылями-четвертями молока и горшком сметаны. Гром прорвал ветхую тряпку, которой был завязан горшок, и с аппетитом лакал сметану. Хозяйка сидела спиной к корзине и, увлечённая разговором с соседками, не замечала шкоды...
      Геша тихонько свистнул, подзывая собаку, и Гром, уничтоживший уже половину горшка, сытый, поднял голову. Глядя на Гешку своими невинными глазами, он торопливо облизал морду. Но всё же сметана, свидетель его преступления, белыми сосульками свисала вниз. Гром понял, что напроказил, опустил голову, стараясь не глядеть на ребят, и усиленно колотил хвостом по полу. Весь вид его говорил: «Ай-ай-ай, какую я совершил подлость! Простите, это в последний раз...»
      Чтобы выманить собаку, ребята вошли в тамбур. Гром, перескочив через корзину, ринулся за ними. Там они его и сцапали.
      Суд был скорый, правый и далеко не милостивый. Гешка снял ремень и отстегал забившуюся в угол собаку. Постукивание колёс, дребезжание вагонов заглушили собачий визг.
      Возвращаться назад было нельзя, и ребята, привязав на ремень Грома, перебрались в соседний вагон. Юлька сбегал за портфелями. Проходя мимо пострадавшей женщины, он увидел, что она всё ещё не знает о постигшем её несчастье
      Вагон, в который перебрались ребята, был полон пассажиров. Свободным оказалось одно место, да и то не у окна. Поэтому друзья решили так: по очереди один будет сидеть, охранять портфели и следить за собакой, а другой стоять в тамбуре у открытого окна.
      Юлий первым пошёл на лучшее место — в тамбур. Гешка сидел на скамейке, сутулый, насторожённый. Сейчас, когда всё успокоилось и утряслось, беспокойный червь, называемый совестью, зашевелился в его душе. Ну скажите, где тут справедливость? Женщина ехала на базар, чтобы продать сметану, а чья-то безбилетная, едущая «зайцем» собака слопала полгоршка. А они, пионеры, тоже хороши: вместо того чтобы расплатиться с женщиной, взяли да и сбежали.
      Гешка, как человек справедливый и совестливый, не мог оставить это дело так. А поэтому, попросив соседа присмотреть за собакой, прошёл в вагон, из которого они сбежали.
      Гешка сел на край скамьи и учтиво поздоровался с женщиной.
      — Здравствуйте, молодой человек! — ласково ответила женщина и обратилась к соседке: — Есть же хорошие, воспитанные дети. Вот пришёл, поздоровался! Скромный, приличный паренёк.
      Гешка замялся и долго сидел молча. Поборов робость, он начал издалека:
      — На базар едете? В Осинники?
      — Конечно, на базар, куда ещё! Вот думаю молочка продать, сметанку... да куплю что-нибудь. У меня такой же сын, как и ты. В котором классе учишься?
      — В седьмой перешёл... — буркнул Гешка, усиленно думая, как сообщить женщине о сметане, а потом решился: — Не придётся вам продать сметану.
      — Почему же это? Что, на базар много привезли её?
      — Да нет, тётенька! Видите ли, извините, пожалуйста... Наша собака... Гром, значит... попользовалась вашей сметаной.
      Женщина бросилась к корзине и выволокла её в проход между скамьями.
      — Смотрите, люди добрые! — завопила она, поднимая на ладони горшок сметаны. — Смотрите! Ограбили, съели полгоршка такой сметаны!.. Да что же это такое, господи! Не дети теперь пошли, а бандиты какие-то...
      — Собака же это...
      — Ничего не знаю! Где, жулик, моя сметана? Чтоб у вашей дохлятины болячка вскочила!..
      Гешка уже был не рад, что признался торговке. Подождав, когда женщина умолкнет, он спросил:
      — А сколько стоит этот горшок со сметаной?
      — Да тебе всё равно его не купить! Два кило по двенадцать рублей, да сам горшок. О господи, наказали меня!
      Гешка проворно вытащил из кармана штанов старый отцовский бумажник, в котором он хранил документы и деньги.
      — Тридцать рублей хватит? — спросил он, вынимая три новенькие, хрустящие десятирублёвки. Лицо женщины в одно мгновение преобразилось: из вытянутого стало круглым, глаза замаслились, полные губы расплылись.
      — Голубчик ты мой, — запела она, — дитятко ненаглядное!.. Конечно, хватит. Бери, бери горшочек. Пусть ваша милая собачка докушает сметанку. Может, и молочко у меня купите?
      Гешка устремился в свой вагон. Гром спал, вытянув кривые лапы. Гешка поставил горшок на скамейку возле портфелей и сел. Тут он почувствовал, что голоден, раскрыл свой портфель и съел булку с холодной котлетой и два яйца.
      В вагоне, несмотря на раскрытые окна, было душно, клонило ко сну, и Гешка, повалившись на спинку сиденья, задремал.
      Его разбудил Юлий:
      — Иди, твоя очередь стоять у окна, а я посижу.
      Растерев ладонью лицо, Гешка поднялся и, уходя, посоветовал:
      — Ты ешь, я уже поел. У меня в портфеле курятина, котлеты. И свежих огурцов мама положила.
      Гешка ушёл и когда через полчаса возвратился, то застал картину, которая заставила его расхохотаться. Юлька, зажав коленями злосчастный горшок, хлебной корочкой зачищал на дне горшка остатки сметаны. Посмотрев с недоумением на Гешку, Юлька сказал:
      — Ты чего это заливаешься? Не лопни! Думаешь, много сметаны оставил? А вообще ты хорошо сделал, что сметану на завтрак купил...
      — Я её и не думал покупать! Ха-ха! Эту... эту сметану Гром лакал!.. Ох, обидится он теперь на тебя...
      СОБЛАЗНЫ БОЛЬШОГО ГОРОДА
      Город начался исподволь.
      Станции, разъезды стали многолюднее; на путях длинные составы с нефтяными цистернами, угольными коробками, платформами с лесом, металлическими конструкциями, чугунными чушками, — индустриальный Урал отправлял свою продукцию. Затем потянулся пригород: домики с огородами, чёрная лента шоссе, мелькнула фабрика с дымящейся трубой, появилась серая бетонная ограда, за которой высились корпуса завода.
      Пассажиры начали собираться: снимали с полок мешки, баулы, чемоданы, складывали в сумки остатки еды. Колёса дробно застучали по стрелкам, справа и слева потянулись цепочки красных товарных вагонов. Наконец поезд остановился. Состав приняли на пятый путь, и ребятам пришлось пробираться на перрон по тормозным площадкам, под вагонами.
      Площадь перед вокзалом большая, залита асфальтом. Посреди неё фонтан: мальчик держит в руках большую рыбу, а из её раскрытого рта бьёт в небо тугая струя воды. Вокруг фонтана опояска из цветов: огненные лопоухие канны, левкои, львиный зев и коврик из анютиных глазок.
      Посовещавшись, ребята решили сначала устроиться с ночлегом, а потом уж заняться покупками. Но где улица Садовая, на которой живёт отец Петра Петровича?
      Ребята растерянно озирались: город большой, незнакомый. Впервые они в городе, всё удивляет их. Домов выше двух этажей они никогда не видели, а тут горами высятся серые коробки в четыре, пять этажей. А машин — тьма-тьмущая...
      В конце площади из-за домов появились два жёлтых вагона, сверкнули на солнце стёклами. Из-под дуги вырвалась огненная вспышка, словно чиркнули спичкой.
      — Смотри! Наверное, трамвай! — крикнул удивлённый Гешка, и мальчики, размахивая портфелями, бросились прямиком через площадь, наперерез движению машин. Впереди бежал длинноногий, поджарый Гешка, за ним семенил толстый Юлька, а последним с неистовым лаем нёсся Гром. Он решил, что ребята затеяли с ним игру.
      Резкий, заливистый свисток остановил их. Милиционер, помахивая полосатой палочкой, которую он держал за ремённую петлю, подошёл к ребятам и, дотронувшись ладонью до козырька, строго спросил:
      — Граждане! Почему нарушаете правила уличного движения и переходите площадь в неустановленном месте?
      «Граждане» испуганно огляделись. Они оказались одни перед стадом остановившихся машин. Шофёры открыли дверки и незлобно ворчали.
      — Уньчанские мы... Впервые здесь! — пролепетал Юлий.
      На его круглом лице с редкими веснушками был такой испуг, что милиционер улыбнулся и пошутил:
      — Ну, раз уньчанские, то можно на первый раз и не штрафовать.
      — Вот именно! — охотно согласился Юлька. Уж очень он боялся штрафов.
      Милиционер перевёл друзей через площадь. Обратив внимание на пса, он удивился:
      — Что это за страшилище?
      — Гром это... С нами, из Уньчи...
      — Н-да! А намордник и поводок ему, ребята, надо купить. Обязательно.
      — Скажите, а как нам найти улицу Садовую, дом тридцать один? — вспомнил Геша.
      — Садовая? — Милиционер задумался. — Садовая, говорите? Так, так... Садитесь на трамвай и поезжайте до остановки Подгорной, а затем вниз. Через два квартала будет Садовая. Запомните, остановка Подгорная.
      Он опять откозырял и лёгкой, пружинящей походкой отошёл от ребят.
      Трамвай был полон, народу набилось словно спичек в коробке. Мальчики по незнанию забрались с передней площадки прицепного вагона, удивляясь, почему у одних дверей такая толкотня, а у других свободно. Прижались к стенке и портфелями загородили Грома. Он притих, словно понимал — пребывание его в трамвае без намордника противопоказано.
      Кондуктор, молоденькая девушка с кожаной сумкой, вручая билеты, ответила на Гешкин вопрос:
      — Подгорная? Это не скоро. Через весь город ехать надо. Я объявлю. Граждане, кто ещё не взял билеты?
      Полная женщина, разморённая духотой вагона, неповоротливая, раздражённая, продвигаясь к двери, наступила собаке на хвост. Гром рванулся и залаял. Друзья с испугом переглянулись: высадят их из трамвая вместе с собакой.
      Кондуктор резко повернулась и с подозрением посмотрела на ребят. Смышлёный Геша тотчас нашёлся — выпучил глаза и смешно, по-щенячьи, тявкнул. Пассажиры засмеялись, а девушка нахмурилась и с осуждением сказала:
      — Такой большой и такой дурной!
      Уньчане прижались к трамвайному окну. Перед ними вставал во всей своей красе новый уральский город. И то, что город сам по себе был хорош, и то, что впервые они в нём4 заставляло ребят замирать от удивления.
      Трамвай ехал посреди улиц, полных движения. Колоннами, точно связанные невидимым канатом, шли друг за дружкой машины: юркие «газики», серые «минчане» с бодливым зубром на капоте, приземистые «ярославцы» с фигуркой медведя на радиаторе. Обгоняя грузовики, прошмыгивали стремительные «Волги», обтекаемые «Победы» и похожие на сундуки «Москвичи». По тротуарам тянулся нескончаемый поток людей, точно проходила демонстрация. Дома, расцвеченные вывесками, скверы, яркие от цветов, площади с сиротливо стоящими памятниками, сады с густой, непроглядной зеленью мелькали перед потрясёнными путешественниками.
      Потом домов не стало, за широкой площадью показались заводские корпуса: серые кубы из бетона и стекла. Даже из трамвая чувствовался пульс трудовой жизни завода, В сталелитейном цехе разливали металл, и огненные сполохи выбивались из цеховых ворот. В кузнечном отковывали какую-то большую деталь, и от ударов молота вздрагивали стёкла в огромных оконных рамах. Поднялась к облакам гребёнка высоченных труб. Из одной трубы тянулся дым — густой, чёрный, казалось, упругий; из соседней он вился молочным парком, а у крайней вытянулся рыжим-прерыжим хвостом лисы-огнёвки.
      Заглядевшись на завод, друзья забыли про собаку. Воспользовавшись тем, что на площадке стало пусто, Гром выбрался из-за портфелей, отряхиваясь и взвизгивая запрыгал по вагону.
      — Это ещё что такое? — возмутилась кондукторша. — А ну, сходите!
      Она надавила два раза кнопку звонка, и трамвай, заскрежетав тормозами, стал. Щёлкнув, открылись двери, и друзья, не дожидаясь напоминания, выскочили из вагона. Трамвай поехал дальше.
      — Навязался на нашу шею!.. Вот и страдай из-за тебя! — отчитывал Юлька Грома. — Был бы хоть видной собакой, такой, как у пограничников, а то страшилище...
      И они, унылые, побрели вдоль трамвайных путей к остановке Подгорной.
      Дом 31 по улице Садовой оказался совсем рядом с остановкой. Друзья не без труда нашли нужный подъезд и по широкой лестнице поднялись на второй этаж.
      На двери, обитой чёрной клеёнкой, выше железного ящика для писем и газет, был привинчен эмалированный аккуратный номерок.
      — Здесь! — радостно вздохнул Геша.
      Он передал Юльке свой портфель, ладонью пригладил взлохмаченные ветром волосы и нерешительно постучал. Никто не ответил. Тогда Гешка стал стучать решительнее.
      — Звонок же есть! — с укором прошептал Юлька.
      И верно, на косяке двери белела пуговка звонка. Досадуя на свою недогадливость, Гешка решительно нажал кнопку.
      От такого оглушительного звонка, казалось, вздрогнул весь дом, а не только Юлька с Гешкой. Послышалось шарканье подошв, глухое покашливание, за дверью что-то звякнуло, и она открылась.
      Перед мальчиками стоял высокий, сутулый старик с густыми усами, концы которых поседели, и казалось, что он их запачкал в муке. Лицо его, сухощавое и горбоносое, с плотно сжатыми губами, было строгим, и только большие глаза смотрели доброжелательно.
      Заметив нерешительность ребят, старик улыбнулся, показав снежно-белые, явно вставные зубы:
      — Слушаю вас, молодые люди!
      — Нам нужен товарищ Голощапов, — сказал Гешка.
      — Папа Петра Петровича... — как всегда, некстати, влез Юлий.
      Старик улыбнулся:
      — Я и есть Голощапов.
      — Мы из Уньчи... Вот письмо вам.
      — По командировочным удостоверениям приехали. И Гром с нами, — вставил опять Юлька.
      — От Петра, значит. Ну что же, проходите, ребята, и Грома приглашайте.
      Они прошли в высокую, просторную комнату. Старик поднял письмо перед окном, торопливо оторвал сразу появившуюся на конверте светлую каёмку. Развернув хрустящий лист, он быстро читал, то и дело передвигая бумагу вверх.
      — Мой дом — ваш дом! — доброжелательно сказал старик, складывая письмо по сгибам. — Располагайтесь, ребятки... Сейчас я чаёк вскипячу.
      Через полчаса ребята сидели за столом и, перебивая друг друга, рассказывали старику про Уньчу, Петра Петровича, делились своими впечатлениями о красивом городе Осинниках. А Гром удобно устроился в передней.
      Из двух дней, отведённых ребятам на командировку, первый они решили посвятить делу, то есть покупкам, второй — осмотру города. Но вышло наоборот.
      Как только трамвай доставил ребят в центр, живой ритм городской жизни увлёк их. Гром тоже радовался, вертел головой во все стороны.
      Какая толчея стояла на улицах! А сколько магазинов! Одни торговали только одеждой, другие — обувью, был даже такой, в котором, кроме часов, ничего не продавали. Но какие там были часы! Ходики с кукушкой, карманные, наручные... Ребята подолгу стояли у витрины, выбирая, какие они бы купили, если бы... Эх, это вечное «бы»!
      Торговали даже на улице. Продавщица вынимала из металлического ящичка оранжевые, блестящие от масла пирожки и, прежде чем отдать покупателю, обёртывала кусочком бумажной ленты. Когда вокруг неё было немноголюдно, зазывала покупателей:
      Пирожки рубль штучка!
      Три рубля кучка,
      А в кучке три штучки.
      Ребята уже собирались купить пирожков, но увидели мороженое. Нужно честно признаться, что Гешка и Юлька ещё ни разу не ели мороженого. Из книг и рассказов товарищей они знали, что это вкусно, а вот пробовать ни разу не приходилось. Дело в том, что в Уньче мороженого не продавали.
      В тени раскидистого тополя стояла девушка в белом переднике, с кружевной наколкой на волосах. Перед девушкой чудной ящик, на передней и боковой стенке которого нарисованы льдины, а на них неуклюжие пингвины с мороженым.
      — Горячее мороженое! Лучшее горячее мороженое! — задорно рекламировала девушка свой товар.
      Действительно, от синеватого льда, которым были обложены плотные пакетики, вился парок. Ребята впервые видели, как таял искусственный сухой лёд, а поэтому с изумлением остановились возле тележки.
      — Кавалерам мороженого? — спросила девушка и подмигнула озорным светло-карим глазом.
      — Ага! — враз сказали «кавалеры» и полезли в карманы за деньгами.
      Мороженое на самом деле оказалось восхитительным. Под прозрачной целлофановой обёрткой, меж двух хрустящих на зубах пластинок, было запаковано желтоватое, ужасно холодное и сладкое мороженое. Лизнёшь его, а оно так и тает, так и течёт в рот.
      И только Юлий распробовал и вошёл во вкус, а мороженого уже нет. Даже не поверил, что съел: оглянулся, подозрительно покосился на Грома, посмотрел под ноги. И рука сама, непроизвольно, полезла в карман за деньгами...
      Съев по две порции, ребята прошли немного и опять натолкнулись на мороженое. Тут уже торговали им в киоске, развешивая по стаканчикам, и название у этого мороженого было красивое: «Пломбир». Конечно, надо попробовать и его.
      Словно кто назло расставил мороженое на их пути. Завернули мальчики за угол, а там тётя вынула из деревянного сундучка серебристую толстую палочку и, держа её за перо-щепочку, нараспев похваливала:
      — Замечательное эскимо-о!
      Ну как не отведать эскимо! Обязательно надо.
      Так от тележки до киоска, от киоска до тележки пробирались они. Первым плохо себя почувствовал Юлька. Он внезапно побелел и схватился за живот.
      — Что-то того... мне... нездоровится! — простонал он, ища глазами ближайшие ворота.
      — Ну вот, вечно с тобой неполадки! — проворчал Гешка.
      Юлька нырнул в калитку, и было слышно, как он плевался и стонал. «Тоже мне... «я» да «я»... а с мороженым справиться не мог!» — осуждал Гешка друга. Но тут и он почувствовал, что у него во рту внезапно появилось много слюны и на лбу выступил холодный пот. Зажав рот ладонью, он опрометью бросился во двор...
      После этого, проходя мимо мороженого, друзья, как по команде, отворачивались.
      Разморённые полуденной жарой, ребята забрели в такой тенистый сквер, что солнце не могло пробиться сквозь зелень, и на утоптанную дорожку ложились мерцающие блики, отчего дорожка, казалось, качалась. Между стволами клёнов и ветвями акаций белели стены большого здания с колоннами и широкими, во всю стену, окнами. Высоко над входом был пристроен фанерный щит, на котором нарисован солдат с автоматом и насторожённая собака овчарка.
      — «Кинотеатр «Урал», — прочёл вслух Юлька надпись на фронтоне здания.
      — «Над Тиссой». Про шпионов... Пошли!
      Юльку не надо было уговаривать, и мальчики помчались в кино.
      Возле касс змейкой развернулась небольшая очередь. И только успел Геша купить билеты — продребезжал звонок.
      Когда Гешка с Юлькой приблизились к заветной двери, контролёр — пожилая и строгая на вид женщина — спросила:
      — Ваша собака?
      — Ага! Гром это...
      — Хоть и молния, разве не знаете, что собак водить в кино запрещено?
      — Тётя! Нам некуда его деть, — взмолился Гешка.
      — Из Уньчи мы... командированные.
      — Нельзя! Отойдите, ребята, от дверей и не мешайте!
      — Тётя!
      — Я что сказала?
      Удручённые ребята отошли от дверей.
      — Из-за тебя всё! — погрозил кулаком Юлька собаке, а Гром хоть бы что: свесил язык чуть не до пола и смотрит умильно.
      Сделав ещё две попытки пробиться в зал, ребята вышли в сквер и стали думать, как им поступить. Оставить Грома на улице — пропадёт собака. Запереть до конца сеанса некуда. Погоревав, решили продать билеты.
      Послышался второй звонок. Звук его словно ошпарил ребят кипятком: уж очень хотелось в кино...
      — Смотри, Юлька, другая тётя стоит... — взволнованно прошептал Гешка, толкая приятеля локтем.
      — Ну и что!
      — Есть идея. Пошли! — Гешка схватил друга за руку и чуть ли не силком вывел его обратно в сквер. Там за кустами акаций скомандовал: — Снимай рубаху!
      — Да ты что, очумел?
      — Снимай! — уже резче сказал Гешка и, быстро скинув свою рубашку, остался в одной майке.
      Недоумевая, Юлька последовал примеру товарища...
      Геша подхватил собаку и, присев на скамью, торопливо запеленал в свою рубашку, как малыша. Гром попробовал сопротивляться, но два шлёпка успокоили его. А когда Гешка Юлькиной рубашкой обмотал Грому голову, то никто бы не догадался, что в свёртке, который держал длинный мальчишка под рукой, мог быть спрятан пёс.
      — Вот это здорово! — с законным восхищением сказал Юлька, ощупывая свёрток.
      Контролёрша даже не взглянула на свёрток и, отдавая обратно билеты, проворчала:
      — И вечно они опаздывают, будто дел у них тьма...
      Словоохотливый Юлий хотел было рассказать контролёрше, что они не местные... но Гешка схватил его за руку, и мальчики бегом пересекли пустое фойе.
      В зале было уже темно, впереди светился большой экран, на нём мелькали надписи. Через весь зал к экрану тянулись лучи. Мощно лилась музыка.
      Своих мест уже невозможно было найти, и ребята заняли первые попавшиеся. Освободив Грома из плена, они не спускали глаз с экрана.
      Какое мальчишеское сердце не забьётся радостно при одном только слове «кино»! На целых полтора часа ты переносишься в иной мир, где сильные и отважные люди, охраняя границу страны, сидят в секретах, ловят шпионов, стреляют из автоматов и совершают массу иных интересных дел. Увлечённый картиной, ты забываешь, что сидишь среди четырёх стен, под крышей. Нет, ты вместе с пограничниками прыгаешь за шпионом в воду, плывёшь и вместе с бравым сержантом кричишь врагу: «Стой!»
      Кино пришлось по душе и Грому: темно, прохладно, не мешают навязчивые мухи. Гром, вытянув кривые лапы, сладко дремал на полу. Правда, мешала музыка и стрельба, но ради прохлады это можно было терпеть. Но что это? Послышался отдалённый собачий лай. Гром насторожился, вскочил и ответил на призывный лай псов, идущих по следу.
      — Тише ты! — зашипел Гешка и погладил собаку.
      Лай овчарок становился ближе, яростнее, и Гром, отвечая ему, рванулся вперёд под ноги какой-то женщины.
      — Ой! Помогите! — истошным голосом заорала женщина.
      — Контролёр! Это безобразие! Контролёр! — закричал мужчина, сидевший рядом с ней.
      Крики послышались с ближних к экрану рядов. Быстро зажгли свет.
      Гром выскочил в проход между рядами и заметался по залу, разыскивая хозяев. А они, напуганные происшествием, сидели, боясь поднять голову. Контролёрша открыла дверь запасного входа и метлой выгнала бедного Грома на улицу.
      Конец картины уньчане смотрели без интереса.
      Закончилось кино, и ребята выбежали на улицу. Уже наступал вечер: солнце повисло над крышами домов и на покрытую асфальтом дорогу легли кружевные тени от листвы тополей. После духоты в кино было прохладно и легко дышалось.
      — Гром! Сюда! — крикнул Гешка.
      Ему вторил Юлька, но собаки нигде не было. Мальчики обежали вокруг кинотеатра, Но, увы, их призывы были тщетны.
      Прозвенел звонок, люди, толпившиеся вокруг кино, ушли, и сразу стало пустынно.
      Горечь легла на Гешкино сердце: из-за кино они потеряли своего друга, да ещё какого! Геша сидел на скамейке хмурый, пяткой выдавливая лунку на дорожке, покрытой мелким песком. «Тоже мне человек! Бросил свою собаку на произвол судьбы, позарился на кино. Век, что ли, не видел его...» — мысленно бранил он себя.
      Юлию тоже было жалко Грома, и, чтобы хоть немного сгладить тяжесть Гешкиной беды, он сперва посочувствовал ему, а потом начал успокаивать:
      — Ты, Гешка, особо не жалей! Собак много на свете, и разных. Вот получим деньги... тогда и купим щенка немецкой овчарки. Знаешь, какие это сторожкие собаки, ищейки тоже хорошие. Выучим его по следу ходить...
      Но Гешка и слушать не хотел про другую собаку.
      — Грома можно в ракету посадить, он маленький, вёрткий. А на эту длинноногую дуру, немецкую овчарку, много места надо. Да и притом Гром мой воспитанник. Как же можно бросить его? Он уже у меня выполнял команды, из чужих рук еду не брал... А ты говоришь!
      Друзья решили ещё раз обойти вокруг кинотеатра. Может быть, где-нибудь под кустом заснул их Гром.
      Собаки не было нигде.
      — Пойдём осмотрим весь сквер! — предложил Гешка, и ребята, оглядываясь и посвистывая, побрели по аллее.
      Среди берёз зажглась надпись «Кафе». Какой-то чародей запаял в трубочки рубиновое пламя, и оно билось в них, словно там, в стеклянных жилах, текла кровь... Вот здорово!
      Полюбовавшись впервые увиденным светом неоновых ламп, друзья заглянули во двор кафе и там нашли Грома.
      Он лежал, вытянувшись, возле крыльца. Перед мордой его стояла алюминиевая миска, полная мясных объедков. Увидев друзей, Гром поднял голову, лениво постукал хвостом по земле и опять бессильно опустил морду, закрыв глаза. Весь его вид говорил, что он на верху блаженства.
      Повар в белом переднике и пышном колпаке вышел на крыльцо.
      — Ваша собака, ребята? — Получив утвердительный ответ, добавил: — Ох и обжора... Четыре миски не оглядываясь слопал, а вот пятую не смог осилить...
      — У него талант на это! — сказал Юлька.
      Гешка промолчал. Он негодовал: как смел Гром есть из чужих рук! Учи, учи его, и всё не впрок.
      Гешка довольно грубо заставил собаку подняться, и они втроём, цепочкой, вышли со двора. В воротах Гром оглянулся и помахал хвостом. Было ясно, что час, проведённый во дворе кафе, был самым лучшим в его собачьей жизни.
      «МЕНЯ ЗОВУТ НЮРА»
      Гешка, конечно, проснулся первым. Он лежал, вытянувшись на узкой деревянной кровати, рядом, посапывая носом, спал Юлька. Иногда он невнятно бормотал и причмокивал губами: по-видимому, ему снилось что-то вкусное.
      Гешка зажал товарищу нос.
      Юлька мотнул головой, открыл глаза и сипловатым спросонья голосом сказал:
      — А я первым проснулся!
      — Да не ври-ка ты! Я первым встал, а ты ещё носом походный марш выводил, — возмутился Геша.
      — Это я нарочно, чтоб тебя обмануть! А знаешь, Гешка, я во сне Ваську видел: будто бежит он нас встречать на станцию, а в руках у него...
      Но Гешка, не слушая друга, мечтательно сказал:
      — А у нас дома все уже встали, мама коз подоила, Лена на работу собралась. Эх, и хорошо у нас в Уньче!
      — Хорошо! — подтвердил Юлька, и мальчики замолчали, вспоминая дорогую им Уньчу, родных своих... Как никогда этот посёлок, пусть неустроенный, маленький, был дорог им..
      Услышав разговор ребят, из соседней комнаты вышел Пётр Власович. Он уже давно встал, побрился и был в отличном расположении духа.
      — Подъём, хлопцы! Вас ждут великие дела!
      Напоминание о делах моментально подняло ребят с постели. Через полчаса они шагали к трамвайной остановке. Грома, в наказание за вчерашнее, оставили дома.
      Эккер и штатив к нему ребята получили на базе быстро. Инструмент этот был лёгок и несложен: пустотелый медный цилиндрик вращался в особой чашке с трубочкой, которая надевалась на треногу-штатив. Применялся он, как и теодолит, для измерения углов поворота прокладываемых линий.
      Так же быстро друзья купили краски и цветные карандаши, а вот с тушью дело не ладилось.
      В этот день жители города Осинники могли наблюдать, как два подростка пробирались сквозь толпу. Один из них — стройный, худощавый, подстриженный под бокс. Другой ниже ростом, полный, с редкими веснушками на курносом лице, в тюбетейке на стриженой голове.
      Высокий шёл впереди, низенький неотступно следовал за ним. Они заходили то в один, то в другой магазин, обращались с одним и тем же вопросом:
      — У вас есть тушь? — спрашивал Гешка.
      — Чёрная и любая цветная? — эхом отзывался Юлька.
      Почему-то во всех магазинах была только одна чёрная тушь и никакой цветной, но ребята, чтобы не выписывать двух счётов, чёрную не брали. Пётр Петрович наказал им: при покупке брать в магазине копию счёта, она нужна для отчёта.
      Ребята не особенно отчаивались. Разве не приятно бродить по магазинам с полным сознанием того, что ты не какой-нибудь мальчишка, жаждущий купить карандаш или перо Э 86, а солидный покупатель нескольких коробок туши, да не для себя, а для поисковой группы.
      В одном из магазинов им посоветовали обратиться в универмаг. «Там есть всё, что душе угодно», — сказала продавщица.
      И на самом деле универмаг был огромен, занимал большое трёхэтажное здание. Во всю ширь его фасада встали метровые буквы из металла, окантованные неоновыми трубками.
      Первый этаж был отдан во власть детворы. Игрушки слева: от погремушки до заводной ракеты, которой не прочь поиграть и взрослый. Справа — всё для школьников. Можно прийти сюда в одних трусиках, одеться в серую школьную форму, сложить в портфель учебники и, не заходя домой, направиться на любой урок, начиная с первого класса и кончая десятым.
      Конечно, в таком магазине оказалась чёрная тушь, а из цветной были: красная, жёлтая, синяя, зелёная и ещё одна со странным названием — сиена жжёная.
      Вдоль прилавка вытянулась шумная очередь из ребят. Гешка встал в хвост, а Юлька пошёл осматривать другие отделы магазина, просто так, от безделья.
      Потолкавшись по универмагу, поротозейничав, Юлька возвратился к Гешке. Очередь нисколько не продвинулась.
      В самом начале очереди, возле продавщицы, трое малышей-первоклашек затеяли толкотню.
      — Перестаньте, дети! — сказала продавщица, молоденькая девушка с комсомольским значком на отвороте синего халатика.
      — А ну, хватит! — грозно сказал Юлий и парой тумаков восстановил порядок.
      Мальчишки утихомирились, а Юлька, полный величия, гордый собой, встал во главе очереди для того, чтобы наблюдать за ней.
      И откуда взялась эта белобрысая девчонка с глазами жёлто-зелёными, схожими со зрелыми ягодами крыжовника, Юлька не приметил. Она втиснулась между Юлькой и мальчиком, который покупал бутылочку фиолетовых чернил.
      — Встань в очередь! — приказал Юлька нарушительнице.
      Она мельком взглянула на него, положила на прилавок свёрток бумаги и протянула продавщице чек. Выражение на её загорелом лице было такое недоуменное, словно перед ней стоял не Юлька, а столб, на который обратишь внимание только тогда, когда стукнешься о него лбом...
      — Займи очередь! — повторил Юлий.
      Но Юлькин грозный тон не подействовал на девочку,
      — Мне разрешили... Я очень спешу...
      Юлька был непоколебим. Он схватил девочку за рукав и потянул от прилавка.
      — Сопляк! — негромко, но очень отчётливо сказала белобрысая, сильным движением всего тела вырываясь из Юлькиных рук.
      В очереди захихикали.
      Юлька принадлежал к числу тех задир, которые с мальчиками ведут себя как овцы, а с девчонками — отважнее львов. И как не возмутиться было Юльке: какая-то девчонка полезла без очереди да и обозвала его таким обидным словом. Он ринулся вперёд и, чтобы заставить белобрысую отойти от прилавка, схватил её свёрток.
      Девочка рванулась к Юльке. Лицо её зарделось, а в глазах была такая злость, что Юлий опешил.
      — Отдай! — задыхающимся шёпотом сказала она.
      Юлька беспрекословно отдал бы этот свёрток, но девочка опередила его. Она рванула свёрток к себе, оставив в руках Юльки клочок бумаги. А потом, совершенно неожиданно для Юльки, толчком растопыренной ладони в грудь сбила его с ног и бросилась вон из магазина.
      Всё это произошло так быстро, удар был столь силён, что Юлька шлёпнулся и пришёл в себя уже сидя на полу. Вокруг него собрались мальчишки и девчонки. Юльку стали осуждать:
      — Так и надо! Не лезь понапрасну!
      — Мы ей разрешили без очереди, а ты...
      — Она же очень спешит...
      Сгорая от стыда, Юлька медленно поднялся и, не глядя на ребят, направился к выходу. Первой мыслью его было уйти куда-нибудь подальше от магазина, спрятаться. Но, вспомнив о Гешке, Юлька возвратился и насупился, прижавшись спиной к стене.
      Обида, сильнее которой он никогда ещё ничего не испытывал, охватила его. Почему такая несправедливость? Откуда Юльке было знать, что девчонка спешит?
      Юлька жалел себя, сетовал на девчонку. И с каждой секундой обида росла всё больше и больше.
      Он стоял склонив голову, глядя себе под ноги. Вдруг на сером асфальте возникло чёрное пятнышко, потом другое, и только тут Юлий понял, что это его слёзы. Он поспешно вытер глаза рукавом рубашки.
      Гешка вышел из магазина с шестью коробками, связанными шпагатом. Разыскав Юльку, он зло сказал:
      — Хорош! Спросил бы у людей сперва, а потом лез в драку с девчонкой. Каракатица ты!
      Юлька молчал. Нервничая, теребил клочок бумажки, которая случайно осталась у него в руках. Гешка взглянул на бумажку, вздохнул и ничего не сказал.
      Ребята перешли на другую сторону улицы, побывали ещё в нескольких магазинах. Покупать больше было нечего — заходили просто так, ради любопытства. Потом поехали домой.
      Трамвай был полон. Друзья прошли на переднюю площадку и, забыв о ссоре, с интересом разглядывали улицы.
      Юлька случайно повернул голову вправо и вздрогнул. В соседнем моторном вагоне на площадке ехала та белобрысая, что толкнула его в магазине. Девочка тоже повернулась, и их взгляды встретились. Они с минуту пристально смотрели друг на друга. Белобрысая улыбнулась и показала язык. Юлька совершенно автоматически погрозил ей кулаком.
      — Кому это ты? — спросил Гешка и, увидев девочку, приветливо помахал рукой.
      Она ответила тем же.
      — По шее ей надо, а ты... — прошипел возмущённый Юлий.
      — Это тебе надо по шее. Что о нас в городе скажут? Подумают, что уньчанские ребята все драчуны, невежи...
      — Откуда она узнает, что мы из Уньчи?
      — По твоему носу видно.
      Хотя девочка не обращала на друзей больше никакого внимания и они отвернулись, всё же нет-нет да и бросали друг на друга искоса взгляды.
      На остановке Подгорной они вновь столкнулись, девочка вышла из трамвая.
      — Значит, и вы здесь живёте? — вежливо спросил Гешка.
      По насмешливой улыбке, озорному взгляду казалось, что девочка ответит дерзостью, но та серьёзность, с которой спросил Гешка, заставила её ответить учтиво:
      — Нет, я не местная. Приехала в Осинники за покупками.
      Геша обрадовался:
      — И мы тоже приезжие!
      — Командированные! — перебил угрюмо Юлька.
      — Из Уньчи мы...
      — Значит, соседи! — Девочка приветливо улыбнулась. — А я с кордона Верховье.
      Верховье, как и Уньча, стояло на реке Осьве, только вверх по течению.
      Это соседство, хотя и дальнее, сблизило ребят. Гешка, идя рядом с девочкой, рассказывал, какой величины они ловят хариусов в реке, какие у них есть хорошие места для купания.
      Юлька брёл позади и злился на Гешку. С этой девчонкой надо быть построже, а он заискивает перед ней, словно она учитель по математике.
      На перекрёстке девочка остановилась и подала руку, и, как ни странно, первому Юльке.
      — Не сердись на меня, мальчик! Поссорились мы напрасно. Мне самой неприятно. Ну, до свидания! Не вспоминай плохо. Кто старое вспомянет, тому глаз вон!
      Юлька растерялся и ни к селу ни к городу отрекомендовался:
      — Юлий Малямзин.
      — Меня зовут Нюра. Нюра Брагина... — серьёзно ответила девочка и что-то ещё хотела сказать, но Гешка, заметно волнуясь, перебил её:
      — Как? Как?
      Девочка повторила. Гешка поставил коробки с тушью на тротуар и поспешно спросил её:
      — У тебя нет родственника Брагина Виктора Васильевича?
      Теперь уж удивилась Нюра:
      — Есть! Это мой дедушка...
      — Твой дедушка? — закричал Юлька. — А давно он умер?
      Нюра резко повернулась к Юльке:
      — Жив, здоров мой дедушка и не собирается умирать. Вот сказал!
      — Значит, он жив? — тоже не веря, переспросил Гешка и, чуть не пританцовывая от нетерпения и волнения, стал расспрашивать о Викторе Васильевиче Брагине.
      Оказалось, что Брагин теперь пенсионер, живёт с Нюрой на кордоне Верховье. Он помогает по хозяйству Нюриным родителям, охотится, ловит рыбу.
      — А вам он зачем, и откуда вы знаете о дедушке? — ответив на град вопросов мальчиков, спросила Нюра.
      Друзья, перебивая друг друга, рассказали о приезде в Уньчу поисковой группы, о надписи на камне, о том, как нужны изыскателям материалы по разведке богатых руд.
      — Знаете, мальчики, — сказала Нюра, от волнения переходя на шёпот. — Есть у дедушки какие-то старые бумаги, целая кипа, и ещё четыре ящика с камешками. Он все их собирался сдать, да руки не доходили...
      — Значит, есть? — тоже шёпотом переспросил Гешка.
      — Значит, верно есть? — повторил Юлька.
      Круглое лицо его излучало такой восторг, что у Нюры не хватило духу разочаровать ребят, сказав им, что она не знает, что это за бумаги.
      Вспомнив, что им надо спешить на поезд, друзья торопливо простились с Нюрой.
      — Здорово, Гешка, получилось! А? — восхищался Юлька. — Хорошо, что я подрался в магазине! Если бы не я, не узнали бы мы, что Брагин живёт в Верховье... Хорошо, а?
      — Хорошо! — согласился Геша. Ради такого известия он готов был простить Юльке и не это.
      ВЕРТОЛЁТ ДЕРЖИТ КУРС НА ВЕРХОВЬЕ
      В Уньчу путешественники прибыли под вечер. Солнце садилось за гору Караульную, и от домов, деревьев тянулись через дорогу изломанные тени.
      На улицах было шумно: возвращалась скотина с пастбища. Коровы надсадно мычали возле ворот. Вкусно пахло молоком. Шарахнулись в сторону гуртом пробежавшие овцы. Хозяйки кричали на всю улицу, зазывая коз, разбежавшихся по посёлку. Где-то скрипели ворота, в соседнем дворе уже доили корову, и звенели о пустую бадейку молочные струи...
      Все эти звуки вечернего посёлка были знакомы и так близки сердцу ребят, что захотелось броситься домой, но друзья, пересилив себя, сдержали данное друг другу в поезде слово: прежде всего рассказать Петру Петровичу о своём открытии, а потом уже по домам.
      Они переехали на тот берег и не спеша, устало направились на базу поисковой группы.
      Возле палаток было пустынно — изыскатели ещё были «в поле». На колодине, чуть поодаль от небольшого костра, сидел один Пётр Петрович и, положив на колени дощечку, что-то торопливо писал. Увидев ребят, он обрадовался:
      — Приехали? А мы уже соскучились по вас. Веселее с вами! Рассказывайте, как дела!
      — Что мы узнали, Пётр Петрович! Если бы не я, то... — затараторил Юлька, но, получив толчок в бок, замолчал.
      Ребята заранее решили, что о происшествии в магазине расскажет Геша. Он имел больше прав: как-никак старый Брагин сослуживец Гешкиного дедушки.
      — Ох! Пётр Петрович, кого мы встретили в городе! — единым духом выпалил Гешка.
      — Кого встретили! — не утерпел Юлька.
      — Девочку, внучку того самого Брагина...
      — Какого Брагина?
      — Ну, того, про которого написано на камне: штейгер В. В. Брагин.
      — Штейгера Брагина?
      — Во-во! — вмешался Юлька. — Он самый! Он жив, здоров и живёт в Верховье...
      — В Верховье? Что-то непонятно. Геннадий, расскажи ты. Да не спеши, по порядку...
      После того как Гешка выложил всё: от встречи в магазине до прощания с Нюрой, а Юлька торжественно подтвердил сказанное другом, — Пётр Петрович переспросил:
      — Так ты не ошибся, Геннадий, в том, что Виктор Васильевич Брагин живёт в Верховье и у него есть какие-то документы?
      — Нет, нет, Пётр Петрович, это точно! Сам слышал!
      — Верно, верно, и я тоже...
      Пётр Петрович осмотрел привезённый ребятами эккер, повертел в руках счета, встал с колодины и широким, лёгким шагом человека, привыкшего к ежедневным пешим переходам, несколько раз пересёк поляну от костра до опушки и обратно. Потом остановился возле мальчиков.
      — Спасибо, ребята! Задание вы выполнили на отлично. Даже больше. Очень уж важно знать, что жив бывший штейгер Брагин. Но только неясно одно: что за бумаги хранит он? Всё может быть, — сказал Пётр Петрович. А потом, приняв решение, уже твёрдо добавил: — Лучший способ узнать — это самим побывать в Верховье. Не так ли?
      Ребята, конечно, согласились. Гешка горячо попросил:
      — Пошлите нас опять в командировку, в Верховье... Мы всё разузнаем!
      Пётр Петрович улыбнулся и взъерошил Гешкины волосы.
      — Не спеши, торопыга! Путь в Верховье далёк и нелёгок, почти восемьдесят километров, да и к тому же тайгой. Поеду я сам, вернее, полечу... Сегодня же по телеграфу попрошу наше Управление выслать вертолёт. Туда и обратно обернусь часа за три. — Пётр Петрович остановился и с лукавой улыбкой посмотрел на ребят. — Не пожелают ли наши молодые рабочие составить мне компанию?
      Конечно, вопрос был совершенно излишним. Кто из мальчишек откажется подняться на вертолёте? Не найдёшь такого! Единодушное восторженное «О-о-о!» было ответом на предложение Петра Петровича.
      ...Вы никогда не отлучались из дому на два-три дня? Нет? Так попробуйте, и вы поймёте все те чувства, что охватили Юльку, когда он, распахнув ворота, вбежал во двор. Навстречу ему, скуля и лая, бросился Нил. Пегий телёнок, потревоженный шумом, неуклюже проскакал через двор. Милый Васька с пронзительным воплем: «Юлька приехал!» — кинулся к брату и вцепился в него.
      В сенях послышались торопливые шаги мамы. Юлькино сердце заныло так сладко, и так хорошо стало на душе, что он остановился посреди двора, широко улыбаясь.
      Потом, умывшись, надев чистую рубашку, Юлий именинником сидел за столом. Расправляясь со своим любимым кушаньем — яичницей на сале, он рассказывал родным о поездке. И нужно отдать справедливость — Юлька точно обрисовал все их похождения и только в одном «запутался» — в рассказе о встрече с Нюрой в универмаге. В его торопливом повествовании это выглядело так:
      — ...Вижу, одна белобрысая девчонка с косичками и бантиками в этих самых косичках спешит очень и просит пропустить её без очереди, а я очередь наблюдал... Ну, я её пропустил... А потом мы опять встретились с ней в трамвае. Сошли с трамвая вместе, и она... она поблагодарила меня за то, что я пропустил её без очереди. Я говорю: «Пожалуйста, всегда готов», — и назвал свою фамилию. Девочка — свою. Так мы узнали, что её фамилия Брагина, а затем допытались, что штейгер В. В. Брагин её дедушка и живёт в Верховье. Вот и всё. Пётр Петрович очень доволен и хочет взять нас с собой на вертолёт...
      Это небольшое враньё преследовало одну цель: не сердить отца в такой торжественный вечер.
      Соскучившись по дому, Юлька думал, что первые дни он даже не покажется на улице, а будет неотступно с мамой и Васькой. Но это оказалось не совсем так. Встав утром, позавтракав, бесцельно побродив по широкому двору, Юлька почувствовал нудное беспокойство: у него было такое чувство, как будто он что-то потерял, чего-то не хватало ему. Попробовал он с Васькой поиграть в свайку — быстро надоело. Взял в руки книгу, оставил — не шло на ум чтение. Потом вышел за ворота и спустился к реке.
      Присев на опрокинутую вверх дном лодку, Юлька стал наблюдать за лагерем. Там шла напряжённая рабочая жизнь. Пётр Петрович сидел на своей любимой колодине и рассматривал какие-то камни. Дядя Ваня проверял нивелир, один из рабочих насаживал лопаты на черенки, и гулкие удары обуха топора по дереву эхом отдавались в горах... Каким родным, давно знакомым показался Юльке лагерь! Скорее туда!
      Юлька принёс из дому короткое кормовое весло, шест и, положив их в свою лодку, собрался столкнуть её с галечной отмели. Оглянувшись, увидел Гешку, сбегавшего с пригорка. Юльке стало не по себе. «Скажет, что поступил не по-товарищески, один собрался», — загоревал он.
      Но Гешка был настроен по-иному.
      — Значит, туда? А знаешь, Юлька, и я не утерпел: скучно дома и кажется, будто потерял что-то...
      — И я тоже! Поехали?
      Ребята столкнули с отмели лодку и вскоре были в лагере.
      Пётр Петрович встретил ребят с недоумением:
      — Чего не спалось, хлопцы?
      — Не можем мы без вас. Скучно! — признался Гейша.
      В разговор вмешался дядя Ваня:
      — Это и хорошо! Значит, въелись ребята в работу! Ну, мне нужен помощник для одного нивелирного хода. Работа ответственная. Кто из вас справится?
      «Мы оба справимся!» — собирался было отозваться Юлька, но Гешка опередил его.
      Дядя Ваня взял с собой более расторопного Гешку. Юлий помрачнел и отошёл в сторону. Пётр Петрович заметил это и усадил Юльку рядом с собой на колодину.
      — А нам с тобой предстоит очень ответственная работа: познакомимся с характером красавицы Осьвы...
      — Про Осьву вам тоже нужно знать?
      — Обязательно. А ещё больше будущим проектировщикам рудника...
      Работа оказалась интересной. Они узнавали скорость течения реки. Для этого Юлий уходил на сто метров вверх по Осьве и по взмаху руки Петра Петровича бросал в воду щепку, а начальник поисковой группы по секундомеру отсчитывал время, за которое щепка доплывёт до него. Потом на лодке в разных местах пересекали реку и делали промер её через каждый метр. Ходили со старожилами по берегам, выясняя уровень самого большого разлива реки...
      Как-то утром Пётр Петрович протянул Юльке трость, но только особенную: ручка её имела форму молотка, низ оканчивался стальным наконечником.
      — Возьми-ка, Юлий, геологический молоток.
      — А для чего это?
      — Пойдём искать минералы и горные породы.
      — А они... породы и минералы, чем-то отличаются друг от друга?
      — А как же! Вот на месте и разберёмся.
      Никогда не думал Юлька, что окрестности родной ему Уньчи столь богаты разными ископаемыми. Раньше казалось, посмотришь вокруг — всё давно знакомо и нет ничего интересного: лесистые горы, скалы, красноватые осыпи... Но Пётр Петрович научил Юльку смотреть на мир иными глазами.
      Они спустились вниз по течению до впадения в Осьву маленькой речушки — Мутной. Не напрасно назвали её так: вода в речушке была желтоватой, похожей на заваренный чай. Вдоль правого берега Мутной, раздвинув широкой грудью зелень, нависла над водой серая скала. Ветры и дожди обкатали острые выступы...
      — Известняк! — сказал Пётр Петрович и, опираясь на молоток, взобрался по каменистой насыпи на скалу. Отбив от скалы камень, он, внимательно осмотрев его, протянул Юльке:
      — Как удачно! Смотри! Вот и ракушку видно.
      И впрямь, в искристом изломе отбитого камня виднелась настоящая ракушка с ребристой поверхностью.
      — Как же она попала туда? — удивлённо спросил Юлька.
      — Известняк — осадочная порода. Когда-то, миллионы лет назад, здесь, где мы стоим с тобой, простиралось море. Морская вода только на вид кажется прозрачной, а на самом деле она кишмя кишит мельчайшими организмами. Как и сейчас, в седые времена они быстро размножались, так же быстро умирали и опускались на дно. Из раковин этих умерших организмов и накопились известковые осадки, спрессованные давлением воды в монолит. В микроскоп видно, что камень состоит из мельчайших раковинок или их обломков. Встречаются и крупные, как вот эта...
      Пройдя ещё немного вверх по речушке, они увидели другую скалу, более светлую. Пётр Петрович отбил от неё белый, как сахар, осколок.
      — А это гипс... родной брат известняка. Из него обжигают алебастр, который идёт для штукатурных работ, гипс для медицинских нужд...
      На левом берегу речушки, километрах в трёх от устья, Пётр Петрович поднял интересный камень — золотистый, с вкраплёнными серебристыми блёстками. На вид он был крепок, а на вес тяжёл.
      Довольный этой находкой, Пётр Петрович сказал Юльке:
      — Гипс, известняк — горные породы. А вот этот камень — уже минерал...
      — А что это?
      — Пирит, или серный колчедан. Из него добывают известную тебе серную кислоту.
      Когда Пётр Петрович отвлёкся, Юлька лизнул обломок. Ничего особенного: камень как камень. Откуда же берётся тут едучая серная кислота?
      ...Прошло пять дней. И вот вечером Пётр Петрович спокойно, будто между прочим, сказал:
      — Получил телеграмму, завтра в семь ноль-ноль прибудет вертолёт...
      — Верно? — недоверчиво воскликнул Гешка.
      — Честное слово? — в тон ему протянул Юлька.
      — Честное! Но только, ребята, нам разрешили один рейс — туда. Машина идёт в дальнюю партию с важным грузом. Обратно придётся возвращаться пешком. Выдержите путь?
      Друзья переглянулись:
      — Выдержим!
      Следует ли писать о том, сколько было разговоров среди уньчанских ребят о вертолёте? Ученики гвардейского шестого класса «Б» ходили именинниками.
      — Наши Геша Круглов и Юлий Малямзин летят на вертолёте! — извещали они родных и знакомых.
      А Валерка Гилин, поэт, известный пока только своему классу, сочинил стихи, посвящённые этому событию. Они оканчивались так:
      Полчища хмурых туч
      И солнца жаркий луч
      В полёте встретят вертолёт.
      Юлька и Гешка в этот вечер уснули взволнованные и счастливые.
      Утром Юльку разбудил отец:
      — Ты что? Струсил и решил не лететь? Уже восемь часов.
      — Куда? Кто? Зачем?
      — Вертолёт-то уже сел на паберегу...
      — О-о-о!! Проспал!
      Юлька вскочил с кровати, заплетаясь ногами в простыне, добежал до окна, взглянул в него и охнул. Освободившись от простыни, бросился вон из дому. Стукнула входная дверь, зазвенело кольцо, прибитое вместо ручки на воротах...
      На том берегу, поодаль от палаток, стояла серебристая машина. Возле неё толпился народ. Юлька было бросился к реке, но, вспомнив, что он в одних трусах, повернул к дому.
      Пожалуй, только пожарники, поднятые по тревоге, могли бы поспорить с Юлькой в быстроте одевания. Через минуту на нём были уже брюки, рубашка, на голове тюбетейка, а карман топорщился от куска хлеба с ломтём сала, который мама сунула ему на ходу.
      Юлька помчался к Гешке. Встретились друзья на площади. Позади Геши семенил своими кривыми ногами Гром.
      — Уже там?
      — Ага!
      И они побежали к реке.
      На вид машина была неуклюжая. Казалось, кто-то пошутил, приделав к большому ящику-сундуку хвост-трубу. А потом для смеха поставил на конец хвоста и в середине сундука по четырехлопастному винту.
      — Вертолёт! Смотри! — крикнул Юлька, стаскивая с отмели лодку. Он залез в воду прямо в ботинках.
      Чтобы ускорить путь, мальчики не стали подниматься на шестах вверх по реке, а, работая кормовыми вёслами, погнали лодку наперерез течению, но их снесло гораздо ниже лагеря
      Как только друзья выскочили на берег, над вертолётом появился синеватый дымок, что-то хлопнуло. Чётко заработали двигатели, и там, где были винты, образовалось по сверкающему кругу.
      — Ой, полетели! Оставили нас! — взвыл Юлька и ускорил бег.
      Гешка ринулся вслед, а Гром, решив, по-видимому, что ребята забавляются, с лаем бросился за ними, хватая за штаны то одного, то другого.
      Из кабины спрыгнул на землю механик в комбинезоне.
      — Постойте! Нам надо лететь! — заорал подбежавший первым Юлька, стараясь перекричать шум моторов.
      — Не на Луну ли? — крикнул механик.
      — Ага! Ой, нет! До Верховья!
      — Тогда подождите немного. А вон и командир идёт.
      Ребята оглянулись. От палаток шли двое: лётчик в кожаной тужурке, в шлеме с очками и Пётр Петрович. Они разговаривали о чём-то весёлом: кряжистый, круглолицый лётчик смеялся, закинув назад голову.
      — Прибыли? — спросил Пётр Петрович ребят. — А я решил, что струсили.
      — Ну разве такие пистолеты струсят? Никогда! — сказал лётчик и легонько щёлкнул Юлия по его крупной стриженой голове.
      Пионеры из шестого класса «Б» были уже в сборе. Они окружили счастливцев, каждый старался высказать своё мнение о вертолёте.
      — Удобная машина, ей аэродром не нужен, — сказал Алёша Бунчук.
      Валерка Гилин, который, как всегда, был с сестрой, добавил:
      — Я читал, что на вертолётах не только перевозят людей, им, как краном, поднимают разные конструкции...
      — Да, да! — солидно подтверждал Гешка.
      — Ты, Геш, запомни все свои впечатления от полёта, — продолжал Валерка Гилин, — а потом мне расскажешь... Эх, жаль, что ты не поэт!
      — А Валерка из банки сахар съел! — как всегда, не к месту, вмешалась в разговор его сестра.
      Валерка покраснел.
      — Геша! Ты попроси... может, они и меня возьмут? — несмело сказал Юра Хромов.
      Геша хотел уже обратиться к Петру Петровичу, но механик открыл боковую дверку, спустил из машины металлическую лесенку. Лётчик показал на полуовальный вход:
      — Прошу, милорды!
      «Милорды» торопливо влезли в машину. Гром, оставшись один, оглушительно залаял.
      — Можно его с нами? — попросил Гешка.
      — Сколько угодно! — ответил лётчик и, подняв собаку за шкуру, затолкнул Грома в вертолёт.
      Машина была заполнена какими-то тюками, ящиками, мешками. В фюзеляже были сделаны овальные окошечки, окантованные резиновыми прокладками Ребята сели на низкие брезентовые скамейки, устроенные вдоль бортов, и прильнули к окошечкам. И вот теперь, когда кончились все тревоги, когда надоедливая мысль: «А вдруг да не прилетит вертолёт, вдруг да передумает Пётр Петрович», — отошла в прошлое, друзья почувствовали себя бесконечно счастливыми и смелыми.
      Юлий расхрабрился до того, что встал в проёме двери и закричал ребятам:
      — Через полчаса мы будем в Верховье. Здорово, а?
      Пётр Петрович поднялся в машину, сбросил с плеч туго набитый рюкзак. Механик, подняв лесенку, захлопнул дверку и отрапортовал:
      — К полёту готов!
      Моторы взвыли. Стенки кабины, металлический пол под ногами вздрогнули. Трава под вертолётом стала пригибаться к земле и засеребрилась. Моторы запели басовитее и глуше. Вдруг что-то подкатило к сердцу, охватила лёгкая тошнота, но тотчас же пропала. Земля стала уходить стремительно вниз. Ребята, провожавшие вертолёт, оказались где-то далеко под ногами, а потом исчезли...
      АТАМАНША
      Вертолёт достиг Осьвы и, круто повернув, пошёл вдоль её течения. Вскоре на правом берегу показались постройки. На крыше одного из домиков известью было написано: «112». «Это и есть кордон Верховье», — догадался Гешка. Цифра на крыше (он знал это давно) — номер лесного квартала, ориентир для лётчиков.
      «Уже прилетели? Как скоро!» — с огорчением подумал Юлий, когда вертолёт, сделав круг над кордоном, пошёл на посадку.
      По-видимому, вертолёт здесь был не редкостью. Его появление не вызвало на кордоне особого интереса. Пятилетняя девочка с куклой-голышкой на руках мельком взглянула на машину и побежала дальше по своим неотложным делам. В раскрытом окне появилась старуха, зевнула и скрылась...
      Как только Пётр Петрович и мальчики сошли на землю, лётчик поднял лесенку и захлопнул дверь. Трава под машиной полегла, рубашки на мальчиках с одного боку пристали к телу, с другого затрепетали, как флаги на ветру. Вертолёт улетел.
      По крутой каменистой тропинке поднялись к домам. Здесь гора немного отступала, образуя небольшую террасу, на которой и расположился кордон.
      Для огородов уже не оставалось места, и они были распаханы на склоне горы.
      Через калитку, окованную железом, вошли на просторный двор. На крыльце самого большого дома сидела женщина и деревянной толкушкой мяла в чугуне варёный картофель.
      — Здравствуйте! Товарищ Брагин здесь живёт? — спросил Пётр Петрович.
      Женщина, не прерывая работы, крикнула в раскрытую дверь:
      — Андрей! Тебя кличут!
      Послышались шаги, и на крыльцо вышел широкоплечий мужчина в старой солдатской гимнастёрке, у которой вместо позолоченных металлических пуговиц были пришиты коричневые, одёжные. Увидев посетителей, он торопливо стряхнул с квадратной густой бороды хлебные крошки, вопросительно посмотрел на Петра Петровича.
      — Простите, нам нужен Виктор Васильевич.
      — Это мой отец. Он в сарае, в Уньчу собирается.
      — В Уньчу? — переспросил Пётр Петрович.
      — Да. У него есть какие-то старые документы по геологоразведочным работам...
      Гешка видел, как обрадовался Пётр Петрович. А сам он непроизвольно сдёрнул кепку. Юлька, словно по команде, вытянулся, с восторгом глядя на мужчину в гимнастёрке.
      Тревоги окончились: отчёт сохранился.
      Мужчина прошёл к сараю и негромко позвал отца.
      Гешка представлял себе Брагина дряхлым. Но старик оказался крепким. Волосы его были густые, чёрные, с проседью. В странном, наискось, разрезе глаз, широких скулах, изогнутом подбородке было что-то знакомое. Гешка сразу вспомнил Нюру. Он даже оглянулся, разыскивая её.
      Виктор Васильевич был готов к походу. Он обулся в лёгкие сапоги без каблуков — бахилы. За плечами приладил пестерь — короб из бересты, похожий на ранец.
      Виктор Васильевич сперва оглядел мальчишек, а потом, подав руку Петру Петровичу, сказал:
      — Из Уньчи прибыли? Угадал? А я к вам собрался.
      Он движением плеча сбросил лямки и опустил на землю пестерь. Ласково провёл ладонью по крышке.
      — Нюся мне всё рассказала. Знаю я про поиски ваши. Рад помочь... Очень рад. Вот здесь, в пестере, всё, что удалось сохранить мне... Отчёты, планы горных работ, зарисовки. Пройдёмте в дом, там поговорим.
      Добрую половину дома занимала просторная кухня-столовая с русской печью посредине. Стены в доме неоштукатуренные, бревенчатые. В простенках развешаны фотографии в рамочках, украшенных тетеревиными крыльями, раскрытыми веером. На полу, возле большого зелёного сундука, лежала медвежья шкура.
      В раскрытые двери видна спальня. Над кроватью висело сразу три ружья. То, что оружие в этом доме являлось не украшением, а предметом обихода, чувствовалось во всём: на комоде, рядом с зеркалом, стояли две жестяные банки с порохом, рядом золотилась грудка палочек — латунных патронов; на окне чернели стеклянные банки из-под консервов, наполненные дробью.
      В соседней комнатушке стояла узкая кровать под белым покрывалом; на столике аккуратно сложены учебники, тоненькие тетрадки.
      Женщина быстро приготовила завтрак. Ребята, сняв тяжёлые ботинки, сидели за столом босиком. Перед ними дымилась горка горячего, в мундире картофеля, лежала разваренная рыба, белело в кринке молоко.
      Завтрак был нарушен неистовым лаем Грома. Казалось, ещё минута, и собака задохнётся от ярости. Ребята, а за ними и женщина выскочили из дома.
      Посреди просторного зелёного двора, распахнув крылья, кругами, словно танцуя, ходил голенастый журавль. В центре круга, припадая на передние лапы-коротышки, бесновался Гром. Как только собака кидалась на птицу, журавль смешно отскакивал в сторону.
      — Ах ты, охальник! Не трожь птицу! — закричала хозяйка и, схватив голик, побежала к собаке. Гром, скуля, кинулся под ноги ребят.
      — Чей это журавль? — спросил Юлька.
      — Да нашей атаманши, Нюрки. Прошлым летом она подобрала его на болоте хворого и выходила. Умная птица... А ты, страшилище чужеродное, не трожь его!
      Двор оказался заселённым ещё двумя интересными жителями. Не успели ребята дойти до крыльца, как из-под него выскочили облезлые рыжие лисята. Смешно тявкая, они гонялись друг за дружкой, словно играли в пятнашки.
      — Настоящие? — воскликнул удивлённый Юлька. Он оговорился, хотел спросить: «Из лесу?»
      Женщина улыбнулась:
      — Конечно, не поддельные... Тож Нюркина забота.
      Опять Нюра! Любопытство ребят к этой девочке всё возрастало.
      Мальчиков позвали в дом. Пётр Петрович и Виктор Васильевич рассматривали сохранённый старым штейгером материал. Они перелистывали пожелтевшие, склеившиеся листы, журналы с колонками цифр, рассматривали чертежи, отпечатанные на синьке.
      — Хорошо, хорошо... Это очень ценно! — восклицал Пётр Петрович.
      Закончив беглый осмотр отчёта, Пётр Петрович сказал ребятам:
      — Кроме этого отчёта, Виктор Васильевич сохранил образцы проб руды, взятых в своё время в шурфах. Всего четыре ящика. Он думает их сплавить на лодке. Ящики повезёт Нюра. Я думаю, что и вам следует ехать с ней. А мы с Виктором Васильевичем пойдём пешком через горы, тут путь ближе.
      — Справятся ли они с лодкой? За Нюсю я спокоен, она привычна к реке и не раз спускалась по Осьве в долблёнке... А вот они... — Виктор Васильевич строго осмотрел друзей. Пётр
      Петрович заступился за ребят:
      — Справятся! Нашим молодым рабочим можно доверять!
      «Нашим молодым рабочим», — затаив дыхание подумал Гешка. Он пригладил ладошкой свой полубокс и солидно подтвердил:
      — Вполне можно!
      — Хорошо! — согласился Брагин. — Только Нюся поедет старшей в лодке...
      Юлька возмутился: девчонка ими командовать будет!
      — Мы и без неё сможем. На что она нам... Мы на Осьве выросли, мы реку знаем!
      — «Мы, мы», — передразнил Пётр Петрович. — Зазнайство никогда впрок не шло. Ясно?
      А Виктор Васильевич сказал:
      — Бедовая она. Иному мальчишке до неё, что...
      Он не успел договорить, за окном послышался цокот лошадиных подков, и в раскрытые ворота въехал всадник. Все сразу подошли к окну. Лошадь рысью прошла к крыльцу. Из седла на землю легко спрыгнула девочка.
      — Вот и Нюся! — сказал Виктор Васильевич и первым вышел на крыльцо.
      Увидев мальчиков, Нюся ничем не выдала своего удивления: как будто они и должны быть на кордоне.
      — Здравствуйте, Нюра! — сказал Геша.
      — Здорово, — буркнул Юлька.
      Девочка молча кивнула Гешке, а на Юльку только взглянула и, проходя мимо, будто ненароком поддела локтем.
      Теперь уж ребята внимательно присмотрелись к девочке. Высокая, худенькая. Светлые волосы заплетены в две косы, уложенные, чтобы не мешали, на затылке. Лицо круглое, скуластое, с ямочкой на подбородке.
      Нюра, казалось, забыла про ребят. Отвела лошадь к конюшне, расседлала, пучком сена обтёрла её потную спину и привязала в тени под навесом.
      Всё она делала умело, со сноровкой. Видно было, что эта работа для неё привычна. Потом Нюра подошла к деду.
      — Так порешили... — сказал ей Виктор Васильевич. — В лодке всем не разместиться. Поедешь ты и мальчики. Мы с товарищем Голощаповым пойдём через горы пешком. Справитесь втроём?
      Девочка внимательно оглядела друзей, и Геша заметил в глазах её задорный огонёк.
      — В Осинниках они были боевыми, что петухи. А вот на порогах... Не разревутся они от страха? — сказала Нюра.
      Это было уж слишком. Гешка выпрямился, сжав от злости кулаки. А Юлька так покраснел, словно его ошпарили кипятком.
      Мальчики наперебой закричали:
      — Мы? Да никогда! Мы сюда не как-нибудь, а на вертолёте. У нас в Уньче леса дремучие и горы повыше, и то мы...
      Девочка пощупала ямочку на своём подбородке и лукаво засмеялась:
      — Ишь какие заводные! Ну раз так могут кричать — толк будет.
      Потом она сразу посерьёзнела, села на ступеньку крыльца рядом с отцом и сказала:
      — В Сухом логу всё в полном порядке, а вот на Хмурой с одного конца зарод греется... Я раскрыла его, сено раструсила по пабереге. Вёдро сейчас, оно хорошо подсохнет. (Вёдро — летняя ясная, сухая погода.)
      Лесник кивнул головой и негромко сказал Нюре:
      — Отдохни немного, дочка! Да поешь.
      Он вздохнул, неторопливо поднялся, прошёл в дом и вскоре вернулся одетый по-походному: за спиной ружьё, через плечо перекинута кожаная сумка, на ногах, как и у отца, лёгкие бахилы. В руках он держал ещё одно ружьё, которое передал Виктору Васильевичу:
      — На Лысой медведь пошаливает... На днях телушку задрал. Ружьишко, папа, на всякий случай прихватите. Я вас до Лысой провожу, веселее втроём...
      Пока Нюся завтракала, отец и сын Брагины подготовили лодку. Принесли из сарая четыре небольших ящика и удобно разместили в долблёнке. Дно её выстлали свежим сеном, положили по добавочному шесту и короткому отгребному веслу. Нюрина мама положила в большую корзину два каравая хлеба, десятка три печёных яиц, кучку молодого картофеля, кусок жареной медвежатины и большую бутыль молока.
      Звери, населявшие двор, почуяли, что хозяйка покидает их. Пока шли сборы, журавль и лисята собрались возле дома и уставились на дверь. Переступать порог им было строго запрещено, и они хорошо усвоили это. Когда Нюра появилась на крыльце, питомцы встретили её дружным криком. Девочка нежно попрощалась с ними.
      На реке было прохладно, с низовья дул ветерок и рябил воду.
      Виктор Васильевич ещё раз напутствовал ребят:
      — Когда будете спускаться по Осьве, чтоб дурости не было. Долблёнку перевернуть не мудрено — она вёрткая... Сегодня к вечеру будете у камня Писанца, там пристанете к берегу и переночуете... Запомните, ребята, за командира будет Нюра. Она реку хорошо знает. Слушайтесь её! Поняли?
      Гешка кивнул головой, а Юлька опять возмутился: «Слушаться её! Ещё не хватало!»
      К ЧЕМУ ПРИВОДИТ САМОМНЕНИЕ
      Мальчики сняли обувь и подвернули штаны. Нюра придирчиво осмотрела лодку, заставила ребят переложить ботинки, перенесла на другое место корзину с продуктами. Потом столкнула долблёнку на воду и задержала её за цепь.
      — Садитесь, уньчанские орлы! — задорно сказала Нюра. В её голосе была насмешка и звучали командирские нотки.
      Огрызаться было некогда, и Юлька влез в лодку вслед за Гешкой. А Гешка! Его словно подменили. Никому никогда не давал он спуску, а тут подчиняется этой дерзкой девчонке.
      — Ты ещё на борт сядь! — услышал Юлий голос Нюры. — Быстро на дне камни считать будем!
      «Ещё одно слово, и я ей отвечу!» — гневно подумал Юлька, но всё же подвинулся на середину скамейки.
      Нюра бесцеремонно схватила Грома за шкуру и посадила в лодку, а затем, взбивая ногами воду, столкнула долблёнку с отмели и на ходу вскочила в неё.
      — Счастливо! — крикнул Нюрин отец.
      Стоя на корме, Нюра оттолкнулась тонким шестом и вывела лодку на стремнину. Струя подхватила лёгкую долблёнку и понесла. Домики кордона, Нюрин папа на берегу с каждым взмахом шеста всё уменьшались и вскоре исчезли за поворотом.
      Нюра села, сменила шест на короткое кормовое весло и, отгребаясь то справа, то слева, повела лодку. А Гешка и Юлька не спускали глаз с реки.
      Здесь, в Верховье, Осьва была стремительнее, капризнее. А вода до того чиста, что ясно видно дно, и порой кажется, что лодка висит в воздухе.
      Юлий сидел спиной к Нюре. Девочка, перекидывая весло, кропила Юльку брызгами, и он каждый раз вздрагивал от неожиданности. Нюра очень вежливо и ехидно извинялась:
      — Простите, я вас, кажется, напугала!
      Можно было взорваться от злости! Брызги падали и на Гешку (это Юлька видел), но тот не обращал на них никакого внимания и, казалось, с интересом осматривался вокруг.
      — Смотри, Юлий! Камень какой, весь в дырках...
      И верно, слева по борту поднялась скала, вся в маленьких пещерках, точно в пчелиных сотах.
      — Это камень «Вещун», — пояснила Нюра.
      — Почему его так назвали? — полюбопытствовал Гешка.
      — Отвечает на все вопросы, и правильно. Спроси его: «Кто украл хомуты?»
      Лодка как раз достигла середины камня. Он рябоватой стеной заслонил солнце, и сразу стало прохладно. Где-то высоко, на уступе, росли молодые берёзы. Снизу они казались мелким кустарником.
      Гешка, не замечая подвоха, сложил руки рупором и крикнул во всё горло:
      — Кто украл хомуты?
      «Ты... ты...» — отчётливо и громко ответила скала.
      Гешка запрокинул голову и залился смехом. «Над своей же глупостью смеётся!» — подумал Юлька. Он мрачно улыбнулся:
      — Умнее вы ничего не можете придумать?
      — Могу! Вот только скандалить в очередях не умею. Научите!
      — Я... да я... если бы не я!.. — Юлька задохнулся от возмущения, и только присутствие Гешки и то, что они в лодке, спасло эту белобрысую от его гнева.
      — Перестань! — оборвал Гешка друга.
      В лодке наступила напряжённая тишина.
      От работы кормовым веслом у Нюры онемели руки, но попросить недогадливых ребят сменить её не позволяла гордость. Если бы не было в лодке этого стройного паренька с насмешливыми глазами, всё было бы проще. Что за человек Юлий, Нюра представляла себе: он был задирист со слабыми, труслив с сильными, чуть хвастлив... А Геша, видно, славный, но только... только немного воображуля — на неё внимания не обращает. Нюра нарочно ударяла веслом по воде плашмя, и брызги окатывали ребят; Юлька вздрагивал и прямо зеленел от злости, а Гешка даже не стирал их с лица...
      Решили отдохнуть на берегу. Хотя совсем не тяжело было затащить лодку на галечную отмель, Нюра попросила Гешку:
      — Помоги мне!
      И они дружно ухватились за скобу. Руки их оказались рядом. Какие они тёплые у Геши, не то что у неё — посиневшие от холодной воды. Геше, наверное, стало жаль её. Когда, затащив лодку, они отошли от берега, он попенял ей:
      — Надо сказать было, что устала и руки застыли. Мы ведь мужчи...
      Но девочка прервала его:
      — Надо было догадаться!
      Гешка покраснел и вдруг сказал:
      — Давайте сыграем в пятнашки.
      Она кивнула и первая, дотронувшись до Гешкиного плеча, бросилась бежать:
      — Баш не отдашь — не вырастешь!
      Гешка кинулся за ней, но догнать её было невозможно: быстрая, увёртливая, она мотыльком носилась по лугу, усеянному золотисто-белой ромашкой...
      А Юлька злился на Нюру, на Гешку и даже на Грома. Подумать только! Вместо того чтобы поставить на место эту несносную Нюру, Гешка носится с ней по пабереге, а предатель Гром с лаем догоняет их. Нет, Юлькино достоинство не позволяет ему играть в пятнашки с девчонкой. Заложив руки в карманы штанов, в своей любимой позе Юлька важно расхаживал по галечной отмели.
      Через полчаса лодка опять продолжала плавание. Теперь уж Гешка взял в руки весло, а Юлька стал наблюдать за берегом: он то песчаный, то галечный, попадаются и круглые, омытые водой камни. Кое-где на берегах лежат брёвна и дрова — долготье, оставшееся от сплава.
      Слева и справа лесистые горы. Они иногда так сожмут реку, что она мчится напропалую, точно в каменной трубе, и тогда становится холодно, сыро и даже страшно. Кажется, вот-вот лодка врежется в скалу. А то горы отступят и река разольётся широко. Невысокие берега, заросшие некошеной травой, зелёной рамкой окантовывают водяную гладь.
      А по берегам — цветочный разлив. Жёлтых кувшинок так много, что кажется, упали на землю капли солнца. А незабудки как голубые дорожки. Студёные ручьи вливаются в реку, а вдоль ручьёв — буйные заросли чёрной смородины.
      Над рекой парит коршун. Кажется, кто-то подвесил его на верёвочке к единственному пушистому облачку...
      На плёсах, где течение реки замедляется, ребята втроём берутся за вёсла. Юлька гребёт слева, Нюра справа, а Геша подправляет.
      Но вот впереди река засеребрилась, словно кто граблями взлохматил её. Слышится однотонный шум. Это перекат, или, как говорят на Урале, — перебор. Ребята поднимают вёсла, и лодка стремительно несётся по маленьким зыбким волнам.
      От солнца, холодка брызг им вдруг становится беспричинно весело, хочется кричать, петь. И Юлька, позабыв всю свою злость, орёт во всё горло:
      — Оле-ле-ле!..
      И Гешка закричал бы, да что-то стесняется этой девочки.
      На обед пристали к пологому берегу. На полянке разложили костёр. Удивительно вкусным оказался обыкновенный ржаной хлеб. А мясо и яйца, посыпанные солью, — просто объедение!
      Юлька пожалел, что досталось так мало: по два яйца да по небольшому куску мяса. Ещё бы чего съесть... Юлька заглянул в корзинку. Нюра сказала:
      — Не все сразу! Нам ещё надо поужинать да и на завтра оставить.
      Залив костёр водой, ребята отправились дальше.
      Теперь на корму сел Юлька. Погружая короткое весло то справа, то слева в воду, вывел лодку на середину реки. Юльке хотелось, чтобы Гешка заметил то умение, с каким он отчалил от берега и выгребал веслом.
      Но Гешка Юлькино старание понял по-иному и предупредил:
      — Не дури, Юлий!
      Юлька насупился и быстро заработал веслом, не замечая того, что вода с весла стекала ему на штаны...
      После двух часов пути стали появляться сначала отдельные деревья, а потом потянулись целые рощи могучих кедров. Они любят стоять вольготно, широко раскинув ветви с кистями длинных игл.
      Вдоль берега, ломая кустарник, рысцой прошёл горбатый лось. Рога его, похожие на ладони с растопыренными пальцами, закинуты на спину. Пошумев листвой, лось исчез в зарослях ольхи.
      — У-лю-лю!.. — дружно прокричали ему вслед ребята.
      Послышался отдалённый шум, словно где-то выпускали пар. Нюра забеспокоилась и сказала Юльке:
      — Скоро Писанец, а сейчас пороги Гремучие. Слышишь, шумят? Дай я сяду на корму, тебе не справиться!
      Она поднялась, чтобы взять у Юльки отгребное весло. Юльку это взорвало: чтобы он, Юлий, выросший на этой реке, да не справился! Не может этого быть!
      — Я сам! Сам! Сидите! — крикнул он Нюре, погружая весло в воду.
      — Дай я проведу! — ещё раз настойчиво потребовала Нюра.
      Но Юлька не ответил. Он сидел, набычив голову, готовый к драке за почётное место кормчего.
      — Ну ладно, отвечаешь ты. Понял? — задыхаясь от гнева, сказала Нюра и села на скамью, уткнув лицо в колени.
      Геша крикнул:
      — Уступи место Нюре!
      Но Юлька будто не слышал его.
      Шум нарастал. Теперь уже казалось, что впереди работали машины. Река заметно опускалась; посредине её с каждой секундой всё грознее поднималась гряда камней, разделяя реку на два протока. Левый бурлил, вскидывал волны, а правый спокойно лился стеклянной дорожкой.
      Течение реки раздваивалось, и нужно было уловить этот момент и направить лодку по правому, более тихому протоку. Но Юлька проворонил этот момент. Лодку подхватила левая струя.
      — Что ты наделал! — закричала Нюра и, схватив лежащее на дне лодки весло, заработала им с левого борта.
      — Эх, Юлька, Юлька!.. — сквозь зубы, зло процедил Гешка и стал помогать Нюре.
      Но было уже поздно. Лодку подхватило, понесло, словно она была соломинкой. Мелкая водяная пыль ударила в лицо.
      Лодка метнулась на волнах, и корзина с едой, шесты, ботинки подскочили на дне её, ящики сдвинулись с места. Ещё раз тряхнуло, зазвенела цепь, змейкой сложенная на носу. Долблёнку понесло к камню, словно он был магнитом. Вода разбивалась о него, подбрасывала вверх клочья пены.
      Юлька понял, что лодку неминуемо ударит о валун и опрокинет. Закусив губу, он что есть силы продолжал отгребать, но течение, подхватившее долблёнку, пересилило.
      Непостижимо быстро приблизился лобастый камень. В последний момент Юлька увидел его мокрый чёрный бок, зелёную бахрому водорослей, которая то поднималась волной, то припадала к камню. Высунув вперёд вёсла, ребята попробовали оттолкнуться от камня, но сил их не хватило, и лодка, ударившись о него боком, опрокинулась.
      Когда Юлька вынырнул, он увидел днище перевёрнутой долблёнки, тёмной рыбиной уходившей вниз. Затем мелькнуло испуганное лицо Гешки. Нюра саженками плыла к нему. Врезался в память зелёный склон горы, голубое небо с одиноким, словно заблудившимся солнцем.
      Юльку струёй прибило к камню. Волна ударила в лицо. И Юлька понял, что ему не удастся выплыть — водоворот, который крутил его, затянет вниз...
      И Юлька заорал:
      — Тону-у! Спасайте! То-ну!..
      Волна накрыла Юлия. Он, отфыркиваясь, вынырнул и увидел рядом с собой лицо Нюры и её руку.
      — Держись!
      Юлька вдруг почувствовал, что его потянуло в сторону, он раскрыл рот, захлебнулся и потерял сознание...
      Очнулся Юлька уже на берегу. Он очень удивился, что лежит на траве, а Гешка и Нюра сидят рядом и держат его за руки. Юлькино тело болело, точно его отколотили, а голова так отяжелела, что не было сил приподнять её.
      — Где я? — простонал он.
      — Лежи, лежи! — закричал обрадованный Гешка. — Утопленник ты!
      — Чуть не стал им, — поправила Нюра.
      — Вот-вот! Если бы не она, не Нюра, ловил бы ты сейчас хариусов на дне. Она тебя спасла, из воды выволокла!
      Юлька, закрыв глаза, вспоминал, как это случилось. В его памяти хорошо сохранился момент, когда потянуло лодку в левый проток. А как неумолимо, несмотря на все его усилия, вырастал этот зеленоватый лобастый камень! Припомнился Нюрин испуг и крик её: «Что ты наделал!» И солнце в голубом небе...
      Неприятно прилипает к телу мокрая одежда. Опираясь на руки, Юлька сел на траву. Поняв, что Юльку теперь можно оставить одного, Нюра позвала Гешу:
      — Пойдём поищем лодку и груз!
      И они, шурша мокрой одеждой, побежали вниз по течению реки. Оставшись один, Юлька загрустил. Всё шло так хорошо, и вдруг из-за его упрямства, грошового тщеславия они оказались в тяжёлом положении. «Нам ценный груз сплавить доверили, а я его утопил, да и товарищей чуть не погубил... Да разве можно такому, как я, лететь в космос? Вот папа узнает, он спуску не даст...» — казня себя, думал Юлька.
      Невесёлые мысли его прервал Гром, который выскочил из-за кустов и бросился и Юльке, пытаясь лизнуть его в губы.
      — Ничего ты не понимаешь, собачище! — сказал Юлька и обнял мокрого друга.
      Через полчаса с низовья реки показались Гешка и Нюра. По их угрюмому виду Юлька понял: ничего спасти не удалось. На душе его стало ещё тоскливее.
      — Доигрался! — зло сказал Гешка, подходя вплотную к Юльке. — Ящики утопили и еду, ботинки тоже. Лодку еле в кустах нашли, у самого утёса, и выволокли на берег, да ещё тюбетейку твою. Целёхонька она, на, возьми её... Эх, Юлька! Хо-орош ты гусь!
      В Гешкином голосе слышен был справедливый гнев и несправедливое презрение к Юльке. При чём же он, Юлька, если струя в реке оказалась сильнее и потащила лодку? Совсем не желал он этой аварии.
      — Если бы ты сидел на корме и правил или она... — Юлька мотнул головой в сторону Нюры, отжимавшей воду из волос, — то же самое могло случиться!
      — «То же»! — возмутился Гешка. — «То же»!
      — Ты чего орёшь на меня? Что я у тебя — телёнка съел, что ли? — огрызнулся Юлька.
      — Да на тебя не орать, тебя бить надо!
      — Видал я таких, бивал... В Уньче их по десятку на рубль дают...
      — А вот и увидишь!
      Гешка совсем не больно толкнул Юльку кулаком в бок. Юлька странно, по-девчоночьи, взвизгнул и вцепился в Гешкины волосы. Тот начал отбиваться, ребята упали и стали кататься по траве.
      — Геша! Да вы что? Бросьте! — закричала Нюра.
      А Геша уже сидел верхом на Юльке и, прижав его плечи к земле, тяжело дыша от борьбы и волнения, спрашивал:
      — Будешь ещё? Будешь?
      Юлий молчал. Нюра заставила ребят подняться. Им было стыдно, и они, отвернувшись друг от друга, приводили себя в порядок. Нюра подошла к Юльке и, прищурив свои зеленоватые глаза, оглядывая его с ног до головы, негромко, но значительно сказала:
      — Хорош! Нечего сказать! Вот завтра, как только будем в Уньче, всё расскажу твоему отцу. Всё! Пропишет он тебе и за аварию, и за то, что драться полез...
      «Не трогал я Гешки, он первым ткнул меня!» — хотел крикнуть Юлька, но неожиданно для себя почувствовал, что к горлу подступил комок, а на глаза навернулись слёзы. Он понял, что вот-вот разревётся. Чтобы не выдать своих слёз, Юлька поднял тюбетейку и бросился бежать по тропинке к видневшемуся вдали утёсу Писанцу.
      — Юлька! Стой! Юлька-а! — услышал он голос Решки.
      «Не нужны мне такие друзья, которые нападают, изменяют! Я сейчас пойду домой, к маме, к Ваське. Они у меня...» И ему показалось, что сейчас единственным правильным решением будет идти домой. Дорогу он знает, она одна: по тропинке вниз по реке, до самой Уньчи.
      С ЮЛЬКОЙ ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ
      Гешка понял, что ему не догнать друга. Хмурый, он возвратился к Нюре.
      — Ну и пусть бежит. Тоже мне товарищ! — стараясь казаться как можно более равнодушным, сказал Гешка,
      Мокрая одежда неприятно холодила тело и шуршала, словно сшитая из брезента.
      Гешка огляделся. Лодка их перевернулась совсем недалеко от Писанца. Не зря назвали так этот утёс. Высоко поднялась на противоположном правом берегу его светло-серая стена. Ветры, дожди выбили на нём замысловатые узоры. Как будто богатырь хотел поведать потомкам о своих подвигах.
      На берегу лежало несколько брёвен, выброшенных весенним паводком.
      Долго наблюдали ребята за быстротечной рекой. Волна то и дело обмывала разбойный камень, о который ударилась лодка. Он становился на мгновение седым от пены, и, как только вода стекала, его мокрая скользкая макушка вспыхивала под солнцем.
      — А ящики нам придётся доставать из реки, — угрюмо и твёрдо сказал Гешка.
      — Обязательно даже. Мне перед дедушкой стыдно.
      Решили дождаться утра, приплавить лодку и с неё, ныряя, поднять ящики.
      После захода солнца с низовьев реки поплыл тонкий туман. Казалось, Осьва укрывается одеялом. Сразу стало холодно.
      — Давай устраиваться на ночлег! — сказал Гешка.
      Невдалеке из крутого берега выпирали два гладких, облизанных, ветрами камня. Между ними была маленькая сухая пещерка. Место для ночлега удобное, защищено от ветра с трёх сторон.
      Пока Геша выкидывал из пещерки камни, разравнивал гальку, Нюра отыскала прошлогодний зарод и принесла две охапки сена. Вот и готово жильё! Теперь надо позаботиться об ужине: Гешка почувствовал сильный голод. Пошлёпав ладонью по животу, он грустно улыбнулся:
      — Скучает мой живот. Ох, есть хочет!
      — А ты?
      — Я-то нет!
      Нюра рассмеялась и тоже призналась, что не прочь бы поужинать.
      — Пойдём поищем! — сказал Геша, кивнув головой в сторону луга.
      И Нюра, выросшая в лесу, поняла его с полуслова.
      Они вперегонки добежали до луга и, разводя руками густую траву, стали рвать щавель, сочные перья черемши — дикого чеснока, откапывать маленькие бледно-розовые корешки луговой моркови.
      Ребята отнесли «добычу» к пещере. Сразу же за ней начинались заросли малинника. Как не полакомиться ягодами! Гешка надрал бересты с поваленной бурей берёзы и смастерил две коробки.
      Малинник занимал всю гарь — место стародавнего лесного пожара.
      Хотя уже смеркалось и к кустам приходилось приглядываться, это не помешало ребятам набрать полные коробки, и даже «с горкой».
      Ужинали при звёздах. Горы в темноте, казалось, стали круче, ближе подобрались к реке. Запрокинет Гешка голову, посмотрит на небо, и кажется ему, что сидит он на дне глубокого колодца.
      Смолкли сами собой разговоры... Нюра подумала о случившейся беде — утопила дедушкины ящики. Всё же каким нехорошим оказался этот Юлька. В городе подрался с ней и здесь своевольничал... У Гешки думы тоже невесёлые. Он беспокоился за Юлия. Взял и убежал! Ну, случилась неприятность — втроём-то можно было с ней справиться, достать ящики. Вон водолазы корабли со дна морей поднимают, а они... Ох, совсем бы не надо было ему лезть с кулаками на Юльку. За все семь лет дружбы они подрались первый раз...
      Вечера на реке бывают прохладными, ребята озябли. Да и влажная одежда неприятно холодила тело. Гешка вскочил и стал согреваться: энергично размахивать руками и бегать вприпрыжку. И Нюра за ним.
      Согревшись, они принесли из зарода ещё по охапке сена. Этим сеном каждый прикрылся, свернувшись калачиком на подстилке. Стало чуть теплее. Чтобы забыть о холоде, Гешка начал рассказывать Нюре, как они дружили с Юлькой. Выходило, что отважнее, умнее и честнее, чем Юлька, не было человека в Уньче...
      Геша проснулся от холода. Чуть рассвело. В проём пещеры неясно виднелся противоположный лесистый берег.
      Нюра спала, свернувшись калачиком. Она вся зарылась в сено, и только двумя змейками выползли косички.
      Возле входа лежал Гром. Почуяв, что хозяин проснулся, он приподнялся на лапах и широко зевнул, показав длинный язык и белый заборчик крепких зубов. Весь его вид как бы говорил: «А я всю ночь не спал, вас сторожил. Спать хочется страсть!»
      Гешка уже собирался перевернуться на другой бок, как неожиданно Гром вскочил и глухо зарычал. Затем звонко, заливчато залаял, вспугнув на реке зуйка, который с писком пронёсся над самым берегом.
      — Тихо! Шалый какой! — раздался глуховатый мужской голос.
      Гешка моментально вскочил на ноги.
      К пещере подходил мужчина с ружьём. Форменный, выцветший на солнце китель его был подпоясан патронташем. Не обращая внимания на беснующегося возле него Грома, он остановился у входа. Увидев поднявшуюся Нюру с сеном в волосах, мужчина удивлённо, гулким басом сказал:
      — Это ты, Нюся? А я думаю: кто же мой зарод разворошил? Понатрусили сена, по следу я и пришёл. Чего ты тут?
      — Дядя Павел! — обрадовалась девочка. Она торопливо обтёрла ладонью лицо, сгоняя остатки сна, прихорошилась, стряхнув с платья приставшие остяки, сено, и тоже спросила: — А вы чего здесь?
      — Корову ищу. Отбилась, никудышная, от стада. Не встретила её?
      Нюра отрицательно мотнула головой. Заметив недоумение на лице Гешки, Нюра сказала:
      — Это дядя Павел, лесник с Тулыма...
      Лесник снял с плеча двустволку и не спеша протёр рукавом кителя мокрые от инея воронёные стволы.
      — Холодно сегодня, иней выпал. Вам, наверное... — Он не договорил, что-то вспомнив, вытащил из кармана влажную тюбетейку и протянул Гешке:
      — Не твоя ли, углан?
      Гешка голову бы дал на отсечение, что тюбетейка эта принадлежит Юльке. Кто-кто, а Гешка-то знает её.
      — Не моя... товарища моего, Юльки. А как она к вам попала? Юлька вчера убежал от нас домой в Уньчу, и тюбетейка была с ним... на голове.
      Дядя Павел нахмурился, внимательно посмотрел на Гешку и спросил Нюру:
      — И впрямь так было?
      Девочка не спеша, обстоятельно рассказала всё.
      — Странно, ребята! Я переходил по мосткам речушку Звонкую. Смотрю, метрах в десяти выше перехода, под кустом ракиты, на обмытых корнях тюбетейка полощется... — Он задумался. Протянул Гешке находку и тревожно сказал: — Что-то тут не так! Случилось, видно, с парнем несчастье... Если бы он потерял тюбетейку, когда речушку переходил, то её снесло бы ниже или бы она тут, у мостков, была... Как же это она очутилась выше по течению? А?
      Лесник опять задумался, перебирая пальцами короткую, густую бородку. Потом спросил Нюру:
      — Так, говоришь, он вчера вечером побежал в Уньчу? По прибрежной тропинке?
      Девочка подтвердила.
      — М-да! Что-то не так, ребята. Я по этой тропинке шёл и никого не встретил. Что-то с ним стряслось. Как только ободняет — пойдём на розыски... А сейчас поедим. Я вижу, вы голодны. Давайте-ка разложим костёр! (Ободняет (ободнять) — рассветёт, настанет утро.)
      Собирая хворост, Нюра с тревогой думала об этом непутёвом Юльке. А о Гешке и говорить нечего — теперь Юлька казался ему бесконечно дорогим, замечательнейшим человеком. Если бы не этот суровый лесник, Гешка бросился бы на поиски друга немедленно.
      «РАЗВЕ МОЖНО ТАК ПУГАТЬ ЧЕЛОВЕКА!»
      Хотя Юлька и убеждал себя, что поступил правильно, покинув друзей, считая это достойным ответом на вероломное нападение Гешки, ему с каждым шагом становилось всё яснее, что виноват он сам. Ведь он, не Гешка, перевернул лодку, утопил ценный груз...
      Так, терзая себя, Юлька брёл по тропинке, сбавив шаг.
      Неожиданно тропинка раздвоилась. Одна свернула к реке, продолжая виться вдоль берега, вторая потянулась ниткой прямо, сквозь кусты молодой черёмухи. «Пойду напрямик — так скорее», — подумал Юлька и решительно раздвинул густые черёмуховые ветви.
      Тропинка вначале была торной, нахоженной, но вскоре стала прятаться в траве, и Юльке приходилось нагибаться, разглядывая её.
      Занятый розыском тропинки, Юлька не заметил, как углубился в тайгу. Деревья собрались вокруг шумливой стеной. И Юлька почувствовал себя маленькой рыбёшкой на дне зелёного неспокойного океана.
      Строгие пирамидальные ели, белоствольные берёзы, словно оклеенные бумагой, молодой рябинник с прямыми и тонкими, как удилища, стволами, пахучий черёмушник росли вперемешку. Между взрослыми деревьями поднялась молодая поросль и подлесок: ивняк, малина, кусты жимолости с синими серёжками ягод. Трава и лапчатый папоротник доходили Юльке до груди, а лопоухий пикан «медвежья дудка» кивал белой шапочкой выше его макушки.
      Разгребая руками листву, кипящую под ветром, перепрыгивая через колодины, обходя завалы из старых поваленных бурями деревьев, Юлька продирался вперёд. Давно уже не слышно шума реки, лишь изредка пискнет птица да хрустнет под ногой сучок и прозвучит пистолетным выстрелом, заставив Юльку вздрогнуть.
      Солнце уже садилось, наполняя лес синим сумраком, золотя вершины старых елей и берёз, отчего казалось, что там, в вышине, растут другие деревья.
      Юльке стало беспричинно грустно и очень захотелось к ребятам. «Пойду, пусть поругают, посмеются, но всё же лучше, когда мы вместе!»
      Твёрдо решив возвратиться, Юлька повернул вправо — как он считал, к реке. Юлька шёл долго, но тайга была всё такой же бесконечной и таинственной. Нигде не видно даже просвета, сквозь который блеснула бы река. Встревоженный, Юлька остановился, огляделся, залез на высокий пень — и оттуда ничего не видно.
      — Ау-у-у! Гешка-а! Ню-ура! — заорал Юлий.
      Даже эхо не получилось, словно растворился его голос в густом лесу. Юлька почувствовал, как на лбу его, на носу выступил пот.
      — Что же это? Где я? — вслух спросил он сам себя. — Я шёл так... Солнце было слева... Значит, мне идти сюда...
      Юлька слез с пенька и, продираясь сквозь кусты, опять взял вправо. Шёл он, как ему показалось, долго, но всё равно впереди, позади и сбоку стояла эта зелёная стена, шевелящаяся под вечерним ветерком. Совсем неожиданно он наткнулся на чьи-то следы.
      Юлька встал на колени: виднелись свежие, не пожухлые разрывы травы, белел поперечный излом веточки с ещё не высохшим соком; следующий след носил ясный отпечаток босой человеческой ноги. Юлька с недоумением и тревогой посмотрел на след, потом на свои ноги, оглянулся. Он не помнил, шёл ли тут, но было ясно одно — это его след, он сделал круг, он заблудился.
      Юлий, как и всякий бы человек на его месте, испугался, и даже очень. Правда, он сначала бросился бежать, но споткнулся о еловое корневище и упал. Это привело его в чувство. Подняв слетевшую со стриженой головы пёструю тюбетейку, он стоял и озирался по сторонам. Лёгкая, как озноб, дрожь трясла его.
      — Где же это я? А? Где? Куда мне идти? — спрашивал он себя, стуча зубами.
      Потом, вспомнив один из вернейших, по мнению уньчанских мальчишек, способов выбраться из лесу, скинул рубашку, штаны, вывернув их швами наружу, и опять надел. Это несложное действие, как ни странно, успокоило Юльку, и он начал рассуждать:
      — Наша Осьва течёт почти... хоть и не совсем, но почти на запад. У нас запад... — Юлька замолчал, вытянув шею, и приподнялся на носках, разглядывая небосвод.
      Солнце уже спустилось к самой горе и зарылось в пушистое облачко, окрасив его в алый цвет.
      — Вот там запад... — продолжал рассуждать Юлька вслух. Звук собственного голоса успокаивал его. — Если я пойду на запад — значит, пойду вдоль реки. А чтобы выйти к реке, надо повернуть на север, вот сюда!
      Юлька, став лицом к западу, вытянул правую руку вбок. Там, решил он, был север. Чтобы проверить себя, он подошёл к одинокой ели. Он знал, что у дерева ветви, обращённые в сторону юга, гуще, а ветви, обращённые на север, — тоньше и растут реже.
      Его предположение оправдалось: направление по ели совпадало с направлением, определённым им по закату солнца. Теперь Юлька знал, куда идти. Пройдя сто шагов, он наткнулся на муравьиную кучу, и это было дополнительным подтверждением правильности избранного им направления — муравьи всегда воздвигают свои жилища с южной стороны дерева.
      Синий сумрак поднимался от земли. Он скрыл от глаз кусты, затемнил пушистый султан пахучего бражника. Всё теперь казалось таинственным и незнакомым.
      Юлька прибавил шаг. Совсем неожиданно он наткнулся на куст чёрной смородины и повеселел. Но обрадовали его не ягоды: он знал, что чёрная смородина растёт на влажных местах, в логах, вдоль ручьёв.
      Юлька остановился и напряг слух: действительно, где-то рядом чуть слышно шумела вода. Юлька раздвинул кусты. Среди берегов, заросших саблевидной осокой, текла небольшая речушка. Юлий лёг на живот, припав сухими губами к воде. Он сделал всего только два глотка, как неожиданно за спиной послышалась чья-то тяжёлая поступь, треск сучьев и глубокий, шумный вздох.
      Юлька оглянулся, тюбетейка слетела с головы. Проворная речная струя подхватила её и, кружа, понесла вниз.
      Но Юльке было не до тюбетейки: зверь где-то рядом! Явственно слышался шелест листвы, раздвигаемой его крупным телом, неторопливое пофыркивание. «Медведь!» — с ужасом подумал Юлька и почувствовал, как у него сразу одеревенели ноги, а по спине прошёл леденящий холодок. «На дерево, он там не тронет...» — пришла спасительная мысль.
      Юлька приподнялся и бросился к могучей ели. Не разглядев в сумерках коряги, он споткнулся о неё и пластом растянулся на земле.
      Юлька лежал не двигаясь, зажмурив глаза. Он ясно слышал каждый шаг зверя, потрескивание валежника, шелест травы. Силы покинули Юльку. Неожиданно припомнилось: «При встрече с медведем надо притвориться мёртвым — медведь не ест падали».
      Собственно, и притворяться Юльке было не нужно: испуг его был так велик, что лишил всякого движения. Юлька даже не успел пожалеть себя. Зверь шумно обнюхал его босые ноги, подошёл к голове и неожиданно облизал затылок шершавым, мокрым языком. «С головы начнёт!» — с ужасом подумал Юлька, втягивая голову в плечи.
      Медведь, по-видимому, был сыт и не стал трогать Юльку. Он фыркнул и, грузно ступая, отошёл.
      Только теперь Юлька почувствовал, как бешено колотится в груди сердце. Чуть приоткрыв глаза, он увидел тёмную, еле различимую тушу зверя.
      Потоптавшись на краю поросли, медведь раздвинул кусты н исчез в темноте,
      «Жив, спасён!» — радостно думал Юлька. Так-так-так, — бешено колотилось сердце. Юлька приподнялся на вялых, дрожащих руках и прислушался: медведь немного повозился в кустах и, ломая их, тяжело залёг.
      Воспользовавшись этим, Юлий на четвереньках добрался до старой ели, и, как только под руками оказались толстые сучья, вялость его мгновенно прошла. Он проворно взобрался на самую вершину и, найдя удобный сук с развилиной, обняв руками ствол, казалось, прирос к нему.
      Ночь была спокойной. Вначале Юлька бодрствовал, зорко вглядываясь в темноту, туда, где залёг зверь. Но всё было тихо. Лишь неумолчно шумела речушка да где-то по соседству изредка попискивала спросонья какая-то птаха.
      Постепенно исчез страх, и на смену ему пришёл самый сильный борец на свете — сон. Поняв, что ему не преодолеть его, Юлька, чтобы не упасть, пристегнул себя ремнём к стволу ели и, припав плечом к её шероховатой коре с липкими слезинками серы, задремал. Сон его был неспокойным, Юлька то и дело вздрагивал и крепче стискивал руками ствол.
      Юлька проспал волшебный момент, когда лес встречал новый день.
      Сначала с неба ушли мелкие звёзды, остались только фонарики крупных. Это они сторожили Юлькин сон. Да у самого горизонта колыхалась среди вытянутых облаков ладья тонкого месяца. Она ждала оставшиеся звёзды, чтобы отвезти их за горы до следующей ночи...
      Воздух стал перламутровым, и неясно выступила зубчатая каёмка леса. С каждой минутой воздух менял свой цвет, становясь светлее, прозрачнее, и уже были различимы фигурный вырез листьев рябины, капельки росы на траве. Над кромкой горы заполыхал океан огня, из которого неожиданно вынырнул луч солнца и, заглянув в лес, протянулся золотыми полосами сквозь кущи берёз, переплёты еловых ветвей.
      Солнце осветило Юлькино лицо, и он проснулся. Отодрав щёку от липкого ствола ели, Юлий огляделся, соображая, где он. Неловкое движение, от которого Юлька чуть не полетел вниз, напомнило ему обо всём.
      Нет, определённо в лесу справлялся какой-то праздник.
      Весь он был полон птичьего гама, пересвиста, щебетанья. Вот самозабвенно распелся юркий чиж, зяблик вторил ему, флейтой пела иволга, ленивый щегол в своей красной шапочке, зажмурив глаза, выводил баритонные рулады. А над ними, как удар барабана в оркестре, слышался стук дятла по дуплистой сухой ели. Ему протяжно вторила кукушка.
      Юлька прислушался, а потом затаив дыхание осторожно выглянул из-за ствола ели. Сквозь негустую хвою была видна поляна, кусты малинника, тёмная горбатая туша и... рога.
      Юлька зажмурился, тряхнул головой, подумав, что ему заблазнило. Он открыл глаза и опять увидел рога. Юлька отвёл ветвь и, весь подавшись вперёд, замер. И то, что разглядел он, заставило его ахнуть: среди кустарника, на маленькой вытоптанной прогалине, лежала обыкновенная корова.
      Юлька отстегнул ремень и торопливо спустился вниз. Ему было и стыдно за вчерашние страхи и весело оттого, что с ним ничего не случилось, что всё пережитое позади, а впереди хороший солнечный день.
      Когда Юлька подошёл к корове, она тяжело поднялась, перестала жевать жвачку. Вытянув морду, лизнула Юлькины руки.
      — Дура ты! — сказал ей Юлька, чуть не плача от радости. — Дура! Разве можно так пугать человека!
      Корова ответила коротким мычанием. Юлька погладил корову. Вымя её набрякло, соски были поцарапаны, из них выступали капли молока и падали на траву. Вокруг кучно роились слепни и мухи.
      — Бедняжка, и ты заблудилась!
      Юлька был несказанно рад этой встрече. Всё-таки не один в лесу!
      Вспомнив про речушку, Юлька заторопился к ней: речка обязательно выведет к своей старшей сестре Осьве.
      И впрямь, вдоль берега её вилась еле приметная тропинка.
      Обрадованный Юлий, забыв про корову, зашагал по стёжке вниз по течению. Он не сделал и десяти шагов, как услышал позади нетерпеливое пофыркивание и треск валежника под тяжёлым, торопливым шагом. Корова продиралась сквозь заросли чёрной смородины, не отставая от Юльки. Он остановился и дождался своей попутчицы.
      — Ну, чего ты? — не глядя на корову, пробормотал Юлька. Он смутился, словно корова могла пристыдить его за то, что он оставил её.
      Юлька легонько шлёпнул корову по холке и, идя позади неё, стал рассказывать ей о своих злоключениях.
      Прошло около часа. Исчез бурелом, с каждым шагом лес становился реже, ели — ниже и зеленее. Берёзы, черёмухи росли теперь целыми кущами. Над речушкой, вытянув шеи, загребая воздух крыльями, тяжело пронеслись две утки-черняди. Вот где-то впереди, между старой пихтой и берёзой, мелькнул широкий светлый плёс реки.
      — Осьва! Ура! — закричал Юлий, подстегнул корову, и она, словно поняв, что скоро будет дома, побежала тяжёлой трусцой.
      И вдруг где-то совсем недалеко, за кустами, в ответ на Юлькин возглас раздалось:
      — Эге-ей!.. Юлька!..
      Не помня себя от радости, Юлька сложил руки рупором и громко отозвался.
      Из черёмуховых зарослей показался Гешка, за ним Нюра и лесник с ружьём за плечами. Юлька, забыв про все свои обиды, бросился навстречу
      Гешка ринулся к Юльке и, словно сомневаясь в достоверности случившегося, похлопывая друга по плечу, спросил.
      — Ты, Юль?
      — Я!
      — Хорошо, что мы нашли тебя!
      — Ох, хорошо!
      Юлька глядел на Гешку такими сияющими глазами, что тот не выдержал и, волнуясь, сказал:
      — Ты не сердись на меня за... за эту драку. Погорячился я.
      — И я тоже. Первый раз мы так сцепились!
      — И последний! Правда, Юлька?
      — Конечно! Геш, а как вы догадались, что здесь я? А?
      Гешка вытащил из кармана всё ещё мокрую тюбетейку и протянул её другу,
      — Вот по ней. Прибило её к кустам выше перехода. Дядя Павел нашёл. И мы решили, что попала она в воду где-то вверх по течению. Сам ты её не бросишь, значит, что-то случилось. Вот и пошли на помощь. Нюра вот волновалась очень!
      «Нюра?» — Юлька посмотрел на девочку.
      Но Нюра, казалось, не заметила насторожённого Юлькиного взгляда и улыбнулась ему.
      — Ну, что с тобой было? — спросил Гешка.
      Хоть и улыбается Нюра, но всё же не стоит при девчонке рассказывать о том, как он принял корову за медведя. Юлька отвёл глаза и равнодушно протянул:
      — Да так, ничего... Корову вот встретил, тоже заплутала...
      Довольный лесник поглаживал широкую спину коровы, сбрасывая репейники, и полуласково, полусердито отчитывал:
      — Бестолковая ты! Эвон в какую глухомань забралась... Если бы не углан этот, что бы ты делала? А?
      Корова, неловко выгнув шею, лизала мокрым языком рукав его куртки, словно оправдывалась.
      «Хорошо, — думал Юлий, — что корова бессловесная и беспонятливая тварь, а то рассказала бы при всех, как я чуть не умер от страха. Вот смеху-то было бы!»
      ОТВАЖНЫЕ ВОДОЛАЗЫ
      Осьва оказалась совсем рядом. На небольшом лужку с густой, по колено, некошеной травой, расцвеченной ромашкой и жёлтыми шариками купавок, стоял зарод. С одного бока зарод был раскрыт — лоси зимой потчевались сеном.
      Лесник со сноровкой сделал из бересты две ладные коробки — чувалы. Одну передал Гешке и велел набрать малины, а вторую — Нюре.
      — Нюсь, продой-ка корову, а то перегорит молоко...
      Нюра принесла с Осьвы воды и, присев на корточки перед коровой, обмыла её вымя. Потом обеими руками надавила на сосок, и тугая молочная струя ударила в дно коробки.
      Лесник взял горсть малины и высыпал в молоко. Достал из сумки початую горбушку хлеба, протянул Юльке.
      — Ешь! Проплутался, поди, проголодался? — сказал он в рифму.
      Юльку не надо было упрашивать. Он сел на пенёк и, зажмурив от удовольствия глаза, жевал хлеб, запивая парным молоком с малиной. Никогда прежде Юльке не приходилось есть такого вкусного хлеба, пить такого молока!
      После того как Юлька выпил второй чувал молока, дядя Павел сурово посмотрел на него и спросил:
      — Это по твоей дурости утопили груз?
      Юлька вздохнул и, пристально рассматривая свои поцарапанные голые ноги, признался:
      — По моей...
      — Так вот тебе и вытаскивать из реки эти ящики. Лодку к месту происшествия мы уже доставили. — И, почему-то обратясь к одному Гешке, добавил: — Пошли!
      Лесник выбрал из кучи валежника хворостину и, подгоняя ею корову, направился вверх по реке. Геша и Нюра потянулись за ним.
      «И достану. Я смогу!» — думал про себя Юлька. После пережитого он чувствовал, что ничего теперь не страшно ему. Но он не сказал вслух ни слова — это было бы бахвальством. Он только выпрямился, оправил выбившуюся из штанов рубашку и быстрым, твёрдым шагом стал догонять ушедших вперёд лесника и ребят.
      С бьющимся сердцем подошёл Юлька к порогам: слишком ему памятно это место. Вон лобастый валун поднял свой мокрый горб. На галечной отмели вверх днищем лежит долблёнка, гибкий шест. Нет только белых ящиков с образцами, кормового весла, ботинок, корзины с едой... Юльке стало грустно и стыдно. Он вздохнул и, чтобы развеять свои невесёлые думы, стал прохаживаться по отмели.
      Дядя Павел вырубил в прибрежных кустах две гибкие и длинные жердины. Сбросив их с плеча возле лодки, угрюмо сказал Юльке:
      — Нашкодил, так помогай!
      Юлий бестолково засуетился, перевернул долблёнку и поволок её по отмели. Лесник смягчился. Взяв Юльку за плечо, сказал:
      — Ладно уж... Моя это забота. На вот!
      Дядя Павел снял патронташ, кожаную сумку с харчами и вместе с ружьём велел повесить на сук старой ели-сухостоя. Потом приказал Нюре, чтобы пасла на лугу корову, а мальчишек позвал с собой.
      Стащив лодку в реку, он сказал Гешке и Юльке:
      — Садись, не мешкай!
      Ребята влезли в лодку, дядя Павел, оттолкнувшись от берега, на ходу вскочил в неё. Стремнина подхватила долблёнку и понесла кормою вниз, но дядя Павел, упёршись шестом в дно, удержал её, а затем, перебрасывая шест с борта на борт, стал подниматься вверх.
      Вот и лобастый валун. Лодка чуть не упёрлась в него носом. Хотя за камнем затишье и течение не столь быстрое, но и здесь не так-то просто удержать на месте долблёнку. Поэтому-то лесник и вырубил черёмуховые жердины. Одну он воткнул в дно у правого борта, другую — с левого и концы свёл — лодка оказалась зажатой жердинами, будто стала на якорь.
      — А ну, приглядитесь! Не видно ящиков?
      Гешка вглядывался в воду с правого, Юлька с левого борта. Хотя струя рябила воду, дно было хорошо видно: мелкая, разноцветная галька устилала его, будто кто рассыпал карамельки; медленно шевелились короткие зелёные волосы водорослей; подплыла тучка мелкой рыбёшки — мулявы, дружно, как по команде, ушла в сторону, и показалось, что кто-то перевернул в воде зеркало. Чуть впереди, поодаль от злосчастного камня, белели ящики.
      — Вижу! Вот они! — крикнул Юлька.
      Дядя Павел, вытянув шею, пристально посмотрел на воду.
      — Они самые. Зорок ты, углан. А ну, нырни и цепляй концом верёвки за ящик.
      Нырять? Ему, Юльке, первому? Он обернулся к леснику: не шутит ли он? Нет, не шутит: взгляд дяди Павла был серьёзен. Чтоб не подумали, что он трусит, Юлька торопливо сбросил с себя рубашку, штаны, остался в одних трусах.
      — Будь спокоен. Если не хватит воздуху — выныривай! Держи! — И дядя Павел бросил Юльке конец верёвки, другой взял в свои руки.
      Юлий встал на нос лодки, набрал полную грудь воздуха и нырнул. Но не рассчитал. Струя перевернула его в воде и отнесла вниз, гораздо ниже ящиков, и прибила к берегу.
      Взобравшись на плоский береговой камень, Юлька запрыгал на одной ноге, выливая из уха воду.
      — Мышка, мышка, дай водички! — пропел он.
      Мышка отдала воду, и сразу стало всё слышно.
      Геша тоже стоял на носу лодки в одних трусиках. Выпятив грудь, для разминки делал упражнения руками. Он явно показывал себя Нюре, которая, опираясь на хворостину, с завистью смотрела на лодку.
      — Сейчас вытащу! — крикнул Гешка, потрясая в воздухе концом верёвки.
      Юлька хотел крикнуть ему, чтобы он нырял как можно выше по течению — сносит, — но не успел. Гешка нырнул красиво. В воде белой рыбиной мелькнуло его тело. Течение несколько раз перевернуло Гешку и снесло к берегу пониже Юльки.
      — Ох и тянет вниз, страсть! — смущённо признался Гешка, выходя из воды с пустыми руками.
      Когда они снова залезли в лодку, Юлька попросил дядю Павла подплавить её ещё повыше, к самому камню, — тогда течение снесёт их прямо к ящикам.
      — Догадлив ты! — сказал лесник и выполнил Юлькину просьбу.
      Юлька чувствовал, что теперь все признают его право начинать первому. Он уже не спешил и немножко повоображал: прежде чем нырнуть, так же, как и Геша, задержался на носу лодки и сделал несколько взмахов руками.
      Течение потащило его вниз. Юлька ясно видел камешки, водоросли и даже полосатого окунька, который, растопырив красноватые плавнички, проплыл совсем рядом.
      Вот и ящики. Юлька схватился за планку и хотел просунуть сквозь неё верёвку, но выпустил её конец. Ловить его было уже некогда — кончался воздух в лёгких.
      Тогда Юлий поволок ящик по дну, на мелкое место. Груз в воде оказался совсем не тяжёлым, да и течение помогло. Зажмурив глаза, загребая воду что есть силы свободной левой рукой, Юлька поплыл. Как только дно круто пошло вверх, он встал. Вода была по грудь. Подхватив ящик за вторую планку, Юлька понёс его к берегу.
      Когда он, тяжело отдуваясь, еле выволок сразу потяжелевший ящик на берег, нырнул Гешка. Но он и во второй раз не сумел ухватиться за ящик — далеко отнесла стремнина.
      Юлька посоветовал другу, как лучше нырять, и опять метнулся в воду. Сейчас он уже рассчитал лучше, сразу схватился за планку ящика и быстро выволок его на берег. Гешка тоже вытащил груз.
      И, когда Юлька поднял последний, четвёртый ящик, дядя Павел подогнал лодку к берегу.
      — Смотри-ка ты, какой боевой парень! А с виду и не скажешь, — удивился он, оглядывая Юльку.
      Впервые посторонний человек назвал Юльку боевым парнем. И Юлька хотел ответить леснику, что, если бы на дне реки оставалось ещё десять ящиков, он и эти поднял бы.
      Так он подумал сгоряча, а когда присел на камень и успокоился, то почувствовал, что очень устал. Неуёмный озноб охватил его, не давая свести зуб с зубом. Дядя Павел снял с себя китель и набросил Юльке на плечи. Ласково сказал:
      — Согрейся! Поработать тебе пришлось крепко. Ну, потом народ спасибо скажет...
      — Ловко ты ящики доставал! — искренне сказала Нюра Юльке.
      Он смутился и только пожал плечами.
      Дядя Павел с помощью Гешки погрузил ящики в лодку, передал шест Нюре и сурово наказал всем троим:
      — Езжайте. Чтоб дурости вашей больше не было! Шутка сказать — утопить такой груз! Ну, счастливо!
      «ЛЕТЕТЬ ТОЛЬКО ВТРОЁМ!»
      В конце этого же дня в небольшом уральском посёлке Уньча можно было наблюдать такую картину.
      С верховьев реки, из-за поворота, показалась длинная, узкая долблёнка. Девочка, сидевшая на корме, работая коротким отгребным веслом, постепенно подгоняла лодку к правому берегу и, как только забелели на лугу палатки геологоразведчиков, круто повернула к ним.
      Прибытие лодки всполошило всех. Со стороны можно было подумать, что встречают долгожданных гостей. Рабочие, Зоя, Виктор Васильевич и сам Пётр Петрович с шутками выгрузили ящики, затащили лодку на берег. Гром веселился вовсю.
      Конечно, первым вопросом, которого ждал и боялся Юлька, был один: почему они запоздали.
      Ребята переглянулись. В пути каждый из них думал об этом, но высказаться вслух не решался. Нюра заметила, как покраснел Юлька. Жалея его мальчишеское самолюбие, она ответила Петру Петровичу коротко и решительно:
      — Я виновата. Не справилась с лодкой и на пороге Гремучем перевернула её.
      Юлий вздрогнул, словно его укололи иглой. Он облизал пересохшие губы, отстранил девочку и, встав перед Петром Петровичем, прямо глядя в его лицо, сказал:
      — Неправда! Это из-за меня. Я перевернул лодку.
      Все поняли, каких трудов стоило Юльке это признание.
      Пётр Петрович улыбнулся, положил руку на Юлькино плечо:
      — Что было, то быльём поросло. Не так ли, мой друг?
      — Так! — до того звонко выдохнул Юлька, что все засмеялись, а Гром залаял.
      Виктор Васильевич никому не доверил распаковку ящиков. Прежде всего он поставил их в одну линию. Попросил топор и осторожно, орудуя им как ломиком, снял крышки.
      Ящики внутри были разделены дощечками на клеточки. В каждой клеточке лежал кусок руды. Были куски разного оттенка: красноватые, сине-фиолетовые, серо-стальные с блёстками. По борту клеточек химическим карандашом были нанесены какие-то цифры и значки, понятные одному Виктору Васильевичу.
      Старик с благоговением вынимал из клеточек кусочки руды и, покачивая на ладони, торопливо, с жаром объяснял геологам:
      — Вот эта проба из шурфа номер двадцать, взята на глубине десяти сажен, простите... двадцати двух метров. А вот эта из штольни «Южной»...
      Затем он доложил, в каких условиях и как проходила штольня. Было ясно, что этот разговор доставлял старому штейгеру несказанное удовольствие...
      Удивительно быстро растекаются новости на Уньче. Вскоре с того берега послышался протяжный, женский зов:
      — Юлю-ля!
      Ему вторил детский крик:
      — Юль-ка-а!
      «Мама», — волнуясь, подумал Юлий и оглянулся. На берегу стояло несколько уньчан. Вон и мама в светлом платье, и Васька.
      Широкое Юлькино лицо осветилось такой радостью, что Пётр Петрович, извинившись перед Виктором Васильевичем, весело приказал мальчикам:
      — Вам, друзья, пора домой. Родители ждут. Завтра на работу к восьми. До свидания!
      Гешку и Юльку не надо было упрашивать. Простившись, они через несколько минут уже переправились в Уньчу.
      Юлькина мама, увидев босого, обтрёпанного, похудевшего сына, загоревала:
      — Как осунулся! Ну одни только косточки остались. Болезный ты мой!
      Юлька застыдился ребят и горячо возразил матери:
      — И вовсе я не болезный! Я временно похудел.
      Пять дней пробыли в Уньче Брагин и его внучка. Все эти дни Виктор Васильевич водил геологов от одного старого шурфа к другому, от одной штольни к другой. Он был подвижен, скор в ходьбе, лазил, как горная коза. Пётр Петрович, сам крепкий, как он говорил — двужильный, как-то взмолился:
      — Виктор Васильевич, пощадите! Я к концу дня еле ноги передвигаю. И откуда у вас столько энергии?
      Виктор Васильевич озорно подмигнул и, потирая сухие крепкие ладони, ответил:
      — Это что! Когда помоложе был — с ветром спорил... Пойдёмте-ка, я вам ещё один шурфик покажу, сорок первый, руда там богатейшая.
      Он по-юношески встряхнул седыми густыми волосами и, не оглядываясь, быстро направился к очередному шурфу. Догоняй его только!
      Ребятам понравился Нюрин дедушка. Юлька удивлялся его памяти: он помнил глубину каждого шурфа, в каком месяце проходил его. А сам как молодой! Всё ему нипочём. Нюра сказала ребятам:
      — Он и дома такой прыткий, неугомонный. Не любит червём жить.
      — Да и внучка не отстаёт от деда, — в тон ей ответил Гешка.
      Нюра искоса взглянула на Гешку озорным зеленоватым глазом и неожиданно шлёпнула ладонью по плечу:
      — Баш не отдашь — не вырастешь!
      Крикнула и бросилась вдоль луга. Гешка передал баш Юльке и бросился в другую сторону.
      ...Виктор Васильевич и Нюра жили у Кругловых. Возвращаясь поздним вечером, ещё из сеней Виктор Васильевич кричал своим пронзительным, звонким голосом:
      — Ирина Петровна, чайку для старика, да покруче и покрепче! Измотал меня сегодня Пётр Петрович.
      А сам хихикая, знал, что говорит неправду. Нравилось ему, когда Гешкина мать отвечала:
      — Вас измотаешь! Как же!
      Очень Брагин любил чай. Пока не появится на столе самовар, разговор ведёт нехотя, скупо перебирая в памяти прошлое. Но стоило зашуметь большому никелированному самовару, быстро оживлялся. Отхлёбывая из стакана густой, тёмный, как дёготь, чай, заводил интересный разговор.
      Юлька все вечера проводил у Гешки. Втроём ребята забирались на диван и слушали деда...
      Боясь, что Нюра будет смеяться, ребята не рассказывали ей о «Дамире-1», о тренировках Грома, о мечте стать космонавтами и побывать на Марсе.
      Но в последний перед отъездом вечер Нюра сама завела этот разговор. Глядя на небо, густо усеянное звёздами, мечтательно сказала:
      — Вон видите — красненькая звёздочка? Это Марс. Вот бы там побывать. Ох, интересно!
      — А мы и будем там с Гешкой! Твёрдо решили. Готовим себя к этому, — неожиданно выпалил Юлька.
      Гешка торопливо толкнул приятеля в бок. Но уже было поздно. Нюра тотчас повернулась к Геше:
      — Мальчики! Расскажите, пожалуйста! А?
      Геша сначала нехотя, а потом, увидев, что Нюре интересно слушать, распалясь, рассказал всё. Начал он с неудачных опытов с ракетой, рассказал, как они включились в поиски титановых руд, рассказал и о значении металла титана в строительстве ракет.
      — Я не знала, что так нужна эта руда, которую вы ищете. И дедушка этого не знал. А то бы он поспешил... — призналась девочка. — Ребята, дайте слово: если полетите на Марс, то и меня возьмёте. Вот увидите, обузой не буду!
      Юлька и Гешка одновременно подумали, что этот человек и верно обузой не будет.
      — Лететь только втроём! — серьёзно сказал Гешка.
      — Только втроём! — отозвались Нюра и Юлька.
      И они ещё долго сидели на брёвнах, глядя на красненькую звёздочку Марс.
      Утро, в которое покидали Уньчу Брагины, было прохладным. Ночью выпал иней, и картофельную ботву в огородах словно посеребрило.
      Виктор Васильевич сердечно простился с геологами. Быстрым, ловким движением забросив за спину кошель-пестерь, притопнув мягкими бахилами, Брагин сказал:
      — Ну, до скорого свидания!
      Посмотрев на гору Караульную и погрозив ей, полусерьёзно, полунасмешливо сказал:
      — А ты, гражданочка Караульная, готовься отдать свои богатства — заберём. Начнутся разработки, и я, старый, буду не из последних...
      Провожать Брагиных пришли и пионеры шестого класса «Б». Все они шумной ватажкой, под водительством Нюры, направились вверх по реке.
      Ребята проводили Брагиных до горы Шоташ. Высокая, густо поросшая лесом, она мрачным треугольником поднялась на севере.
      Виктор Васильевич остановился возле небольшого ручейка.
      — Обратите внимание на цвет воды, — сказал он.
      Вода была рыжевато-красной.
      — Ой, краснота какая! — воскликнула Нюра и зачерпнула пригоршню воды.
      Гешка, Юлька и все остальные уньчане не один раз бывали около ручья и не удивились этому.
      Виктор Васильевич снял поклажу и, присев на пенёк, оглядел ребят.
      — Хотите, расскажу вам легенду, старую легенду кочевников-вогулов. Теперь вогулы уже оседлые люди и называют себя манси... — Брагин помолчал и совсем неожиданно сказал: — А ведь я тоже из этого племени, тоже манси. Пойдёмте-ка вверх по ручью... Там водопад есть.
      Виктор Васильевич опять надел свой пестерь и, не оглядываясь, зашагал по еле приметной тропинке, проложенной по правому берегу ручья. Они прошли около трёхсот метров и очутились возле невысокой скалы с двумя вершинами.
      Линия, разделявшая вершины, имела такой ровный треугольный вырез, что казалось, кто-то сделал это сознательно. Из разреза с высоты двух метров падал ручей с красноватой водой. Между вершинами скалы, вдалеке, угрюмо поднялся Шоташ.
      Виктор Васильевич начал свой рассказ:
      — Когда дует ветер со стороны этой горы, всегда становится холодно и начинается ненастье. Манси подметили это и звали гору злой, нехорошей. Они сложили про неё легенду. Было это давно, когда жили ещё деды моих дедов и манси ютились в дымных берестяных чумах. Вместо ружей у них были лук и стрелы, огонь добывали высекая его бруском железа из кремня. Жили манси очень бедно, но дружно. Только хмурый Шоташ мешал им жить. И люди проклинали Шоташ, когда он посылал на них среди лета тучи с холодным дождём. И вот один раз, рассердившись на них, Шоташ приказал реке Осьве: «Прогони людей, они надоели мне. Без них мне было спокойно дремать века». — «Нет! — ответила красавица Осьва. — Нравятся мне люди, веселее с ними». — «Ах так! За своё непослушание ты поплатишься, гордая Осьва!» — сказал грозный Шоташ и двинул на Осьву груду камней. Но был у Осьвы друг — утёс Богатырь. Он своей грудью приостановил камни. Рассердился Шоташ ещё сильнее и сказал: «Накажу вас обоих!» — и молнией ударил по утёсу. Расколоть утёс донизу ему не хватило силы, но его вершину расщепило надвое. Выстоял утёс Богатырь, но поплатился своей кровью. Смотрите, течёт она до сих пор... Если разобраться в этой легенде, то в ней есть кое-что от жизни. Я обследовал ручей. Действительно, в давние времена со стороны горы Шоташ был оползень. Грунт и камни съехали к реке, но путь оползню преградил этот утёс. А ручей, который появился здесь после оползня, пройдя через подземные рудные залежи, приобрёл красноватый цвет.
      Виктор Васильевич улыбнулся и закончил свой рассказ.
      — Это, конечно, предрассудки, но народное поверье гласит: тот, кто, собираясь в дальний путь, умоется водой из ручья, обязательно вернётся в эти места И поэтому манси, уходя со стадами оленей на летние отгонные пастбища, умывались из этого ручья... Ну, прощайте, друзья!
      Он подал каждому руку и, мягко ступая бахилами, зашагал вниз по ручью к реке. Нюра тоже пожала всем руку и догнала деда.
      Уньчане повернули назад и, чтобы укоротить путь, пошли прямиком через поляну. Только Геша остался. Странное чувство овладело им: было чуть-чуть тревожно, чего-то жаль.
      — Нюра! — несмело окликнул он девочку.
      Она остановилась.
      Геша подошёл и растерялся. Теребя пуговицы на своей рубашке, он проговорил:
      — Значит, уходите? А мы вот остаёмся...
      Он понимал всю нелепость сказанного им, но на ум больше ничего не приходило.
      — Да... Пора домой. Дедушка всё сделал. И меня ждут на кордоне. Готовиться надо в школу...
      Только сейчас дошло до Геши, что они расстанутся с Нюрой надолго. И он очень жалел об этом. Первые зарницы хорошей, светлой дружбы с девочкой затронули его. До этого Гешка всегда относился к ним с насмешкой. А вот эта стройная девочка, с большими зеленоватыми глазами и ямочкой-зарубкой на подбородке, казалась ему непохожей на других.
      — Ню-у-ся! — раздался голос Виктора Васильевича.
      Сложив ладони рупором, она ответила:
      — Иду-у, дедушка!
      Нюра сорвала несколько купавок. Перебирая жёлтые тугие шарики цветка, задумалась.
      Гешке показалось, что она хочет что-то сказать, и он несмело дотронулся до цветов. Она грустно улыбнулась и отдала их Геше. По глазам её, зардевшемуся смущённому лицу он понял, что и Нюре не хочется расставаться... Гешка хотел было сказать: «Не уходи, погости ещё у нас», — но не решился и только попросил:
      — Пиши мне... о школе, учёбе, о твоих зверях...
      — Обязательно. Но и ты не забывай... Передай привет Юлию, пусть не обижается он на меня...
      Она ещё хотела что-то сказать, но только махнула рукой и побежала по тропинке. Геша пошёл напрямик и, конечно, не видел, как Нюра, едва скрывшись за кустами, опустилась на колени перед красным ручьём и быстро умылась.
      ПЕРВЫЕ В ОЧЕРЕДИ
      В лагере мальчики застали суету, всегда предшествовавшую большим поисковым работам. Дядя Ваня проверял нивелир. Зоя тряпкой, смоченной в машинном масле, протирала стальную мерную ленту. Рабочие тесали колышки для пикетов. Пётр Петрович переносил из журнала на планшет результаты съёмок.
      — Ох и задал нам Виктор Васильевич работы! — сказал Голощапов, встречая ребят. А потом, довольный, добавил: — Побольше бы её было! Ценнейший материал!
      Пётр Петрович перелистал потёртые страницы журнала, сплошь заполненные цифрами, сделал ещё несколько отметок на планшете. Потом снял очки, щурясь, словно от ребят шёл ослепительный свет, сказал:
      — Вот что, друзья мои! Завтра заканчивается срок заключённого с вами трудового соглашения. Но, к нашему счастью, Виктор Васильевич показал три новых, не разгаданных нами шурфа и штольню. Нужно, очень даже, заснять их. Есть нужда в вас, ребята! Прошу поработать с нами ещё дней пять. Ну как, согласны?
      Гешка выпрямился. Конечно, согласен! Ну, а Юлька? Гешка дотронулся до товарища. Юлий, как обычно при волнении, шмыгал носом, и широкое лицо его зарделось и расплылось в улыбке. Ясно, и он был согласен. Славный друг Юлька!
      — Поработаем! — за обоих ответил Гешка.
      Мальчики тотчас включились в дело. Юлий взял рейку и стал помогать дяде Ване в проверке инструмента. Гешке, имевшему отличный почерк, поручили переписать несколько страниц журнала съёмок.
      Когда была закончена подготовка, ребята под командой дяди Вани пошли «в поле».
      Всё, казалось, было так же, как и месяц назад: те же инструменты, горы, но мальчики уже были иными.
      Куда делась медлительность, нерасторопность Юльки! Поставит он рейку на пикетный колышек, да так ровно, качнёт её так спокойно и прямо, что дядя Ваня сразу же берёт отсчёт. Нет нужды дяде Ване говорить Юльке о смене станции. Юлька сам видит: дядя Ваня записывает отсчёт — можно переходить на следующий колышек. Так с пикета на пикет. Да и с мерной лентой Юлий уже не ходил вперевалку, как объевшийся медвежонок, а действовал быстро и умело.
      Ребята, как выразился дядя Ваня, вошли в работу. Она цепко захватила их, увлекла. И ничего уже не мешало им: оводы не кусали, мошкара не лезла в рот. И ягоды спрятались в листве. Всё получалось очень ловко, непринуждённо. И рейки стали ладными, не валились из рук, и шпильки через ушко мерной ленты сами лезли в землю — постепенно к ребятам пришло мастерства.
      День пролетел скоро. Когда дядя Ваня, посмотрев на свои карманные часы, сказал, что пора кончать работу, ребята удивились. Им показалось, что они только что начали её.
      Старый геодезист, обычно скупой на похвалу, с восхищением сказал:
      — Работали как черти! Ну и молодцы космонавты!
      Как работают черти, если они есть, ребята не знали, но, по-видимому, здорово, если дядя Ваня на обратном пути запел, чего за ним никогда не наблюдалось...
      Так проработали ребята пять дней, и, когда Пётр Петрович предупредил их об окончании съёмок, Гешка и Юлька загрустили.
      В этот последний день они работали так споро, что закончили съёмку на два часа раньше, чем рассчитывал дядя Ваня. Потом они помогли рабочим вкопать возле шурфов и штольни столбы-реперы. Эти реперы подскажут инженерам, которые будут строить шахты, на какой высоте над уровнем моря находятся шурфы и штольня и далеко ли они от экватора и Пулковского меридиана...
      Возвратились друзья в лагерь поздно. Там уже возле палаток шла обычная трудовая сутолока: дядя Ваня приводил в порядок инструмент, Зоя готовила ужин, Пётр Петрович шумно умывался в реке. Синий горьковатый дым, пригибаемый ветром, стлался по земле. И эта вечерняя суета, дым, навеяли лёгкую, берущую за сердце грусть. Гешка и Юлька сидели притихшие, насупленные.
      Мокрый, свежий, с полотенцем в руках, Пётр Петрович подошёл к ребятам. Поняв их настроение, сказал:
      — Жаль расставаться, да надо! Мы на этой неделе уедем: работа наша закончена. Материал Виктора Васильевича укоротил наше пребывание в Уньче...
      — Значит, уезжаете? — всё ещё не веря, спросил Геша.
      — Да, задание наше выполнено. Имея эти данные, геологоразведчики пробурят несколько контрольных скважин, уточнят месторождение, а затем утвердят запасы руд и сдадут промышленности для освоения их. Большое это дело...
      — И тогда будут выплавлять титан из этих руд?
      — Конечно!
      — И он пойдёт на строительство ракет, космических кораблей?
      — Я думаю, что пойдёт.
      Глаза у Гешки заблестели. Он повернулся к другу и восторженно сказал:
      — Ты только подумай, Юль, мы теперь заслужили право быть первыми пассажирами на Марс! Правда? Мы имеем право на билет для поездки на Марс? Имеем?
      Юлька сейчас совсем не думал ни о каких билетах. Он очень устал и теперь, пригретый теплом костра, отдыхал.
      Гешка обратился к Петру Петровичу.
      — Да, пожалуй, друзья мои, вы заслужили это право. Вы обязательно побываете на Марсе. Занимайте очередь за билетами! — засмеялся Пётр Петрович.
      Он присел на колодину рядом с Гешей и, сгребая сучком в кучу рассыпавшиеся алые угли, уже серьёзно сказал:
      — Но в эту очередь с пустой головой и неумелыми руками становиться запрещено...
      — Как это?.. — не понял Юлий.
      — Очень просто. Тот, кто собирается побывать на других планетах, открывать неведомые миры, должен иметь большой багаж знаний и воспитать в себе настойчивость, преданность делу, за которое взялся, отвагу. Трусам, маменькиным сынкам, незнайкам там, в космосе, нечего делать. Это для вас, ребята, учёные в лабораториях, рабочие и инженеры на заводах готовят путь к звёздам. Ваши деды штурмовали Зимний дворец, а вам, их внукам, предстоит штурмовать космос...
      В этот вечер ужинали все вместе. Ребята были в центре внимания, на их тарелки накладывались лучшие порции, на третье им дали не по одному апельсину, а по два.
      Все члены поисковой группы были довольны — заканчивался их нелёгкий труд, через три дня они уезжали.
      После ужина Пётр Петрович старательно писал что-то возле своей палатки. Закончив работу, возвратился к костру с туго набитой полевой сумкой. Обращаясь ко всем, он сказал:
      — Пришёл почтовый перевод с нашей зарплатой. Есть предложение выдать деньги в первую очередь нашим молодым рабочим. Нет возражений?
      Все согласились с Петром Петровичем. Он присел на колодину, вынул из сумки список и пачку денег.
      — Круглов Г. И., — сказал он официально. — Получите зарплату...
      Гешка, сам не зная почему, обтёр ладони о штаны и нерешительно подошёл к Голощапову.
      — Подходи поближе. Вот здесь расписывайся.
      Пётр Петрович ногтем подчеркнул на ведомости Гешкину фамилию. Гешка взял протянутую Голощаповым толстую коричневую авторучку и уже хотел расписаться, но, увидев сумму причитающейся ему зарплаты, отдёрнул руку.
      — Зд... здесь ошибка. Что-то очень уж много! — чуть заикаясь, сказал он, не спуская глаз с ведомости.
      Пётр Петрович рассмеялся:
      — Ошибки нет! Ты забыл про девяносто процентов полевых. Ну, поскорее расписывайся... Следующий! Малямзин Ю. В.
      Потрясённый Юлька расписывался так торопливо и размашисто, что фамилия его не уместилась в одной строчке и пришлось занять строчку ниже.
      Получив деньги, Юлька засмеялся. Он представил себе, как он, Юлька, по словам отца несусветный лодырь, принесёт в дом кучу денег. Вот здорово!
      На прощанье Пётр Петрович протянул Гешке и Юльче по листочку белой плотной бумаги.
      — Это справки, что я обещал, ребята. Это, конечно, шутка. Но всё-таки храните справки как память о днях первой работы, о посильной помощи вашей в поисках титановых руд... Может быть, они и пригодятся. А за вашу работу от имени поисковой группы спасибо!..
      Всю дорогу до дома Геша бежал. Только у ограды он сбавил шаг. Не спеша вошёл в дом. Так же, как покойный отец, он немного повозился около умывальника, ополаскивая руки. Потом прошёл в комнату, неторопливо вынул из кармана полученные деньги, положил их на стол, прихлопнув ладонью:
      — Ну, мама, получай... Зарплату нам выдали. А завтра пойдём в магазин, купим тебе зимнее пальто.
      Мать взглянула на Гешку, на деньги и беззвучно заплакала. Всегда эти женщины найдут причину для слёз. У Гешки тоже защекотало в носу, но он сдержал себя. Вспомнив про справку, выданную Петром Петровичем, развернул её.
      На плотном листе бумаги вверху синей типографской краской был отпечатан герб его страны, ниже гордое слово: СССР. Под ним: Министерство геологии и охраны недр. Поисковая группа Э 34. А дальше чётким, красивым почерком Петра Петровича написано:
      СПРАВКА
      Ученик уньчанской школы Круглов Геннадий с 15 июля по 20 августа 1958 года работал в составе поисковой группы Э 34 по разведке титано-магнетитовых руд. Во время работы, а также розысков старых геологических документов он проявил смелость, находчивость, высокое понимание долга и этим способствовал успеху в работе.
      В знак поощрения, за помощь в разведке уньчанского месторождения титано-магнетитовых руд, Круглов Геннадий заслужил право полёта на Марс (после открытия постоянных пассажирских рейсов), и поэтому уньчанская поисковая группа Э 34 обращается к будущим космонавтам с просьбой оказать содействие этому товарищу в первоочередном приобретении билетов в космический рейс.
      Начальник поисковой группы Э 34.
      П. Голощапов
      Гешка прочёл справку ещё раз. Припомнились слова Петра Петровича: «Это, конечно, шутка. Но всё-таки храните справки как память... Может быть, они пригодятся...»
      Геша бережно свернул справку и прошептал:
      — Обязательно пригодятся. Мы будем на Марсе, честное слово, будем!

КНИЖНЫЙ КАТАЛОГ И ФОРМУЛЯРЫ
Пока книг мало, с ними и забот мало. Во всяком случае, любую книгу сразу найдешь, даже если и стоят они без всякого порядка.
А если книг много?
Тогда нужен строгий порядок. Нужна четкая система.
Расставить книги на полках можно по-разному.
Можно поставить их по росту.
Скажем, на одной полке стоят книги ростом в 17 сантиметров. На другой — ростом в 20,5 сантиметра. На третьей — в 22 сантиметра. Ничего не скажешь, красиво. И экономно. Главное, экономно! При такой расстановке книг площадь библиотеки используется максимально плотно. Не пропадает пустое пространство над малорослыми» книгами. Кстати, именно так стоят книги в главной библиотеке нашей страны — в Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина.
Ну а как найти нужную книгу среди других книг? Да очень просто. По специальному каталогу. Каждая книга имеет в каталоге свою карточку. На карточке указаны фамилия автора, название, место и год издания, даже формат книги. И кроме того, на карточке (в левом верхнем углу) стоит особый шифр: цифры, указывающие номер комнаты, номер шкафа, номер полки, номер книги на полке. Зная этот шифр, достать с полки нужную книгу проще простого; тем более что на каждом книжном корешке наклеен белый ярлычок с тем же шифром.
Если в такой большой библиотеке одна и та же книга есть в нескольких экземплярах, то она соответственно имеет на своей карточке несколько шифров, указывающих места, на которых стоят эти экземпляры.
Понятно, что при такой расстановке каждая книга имеет свое собственное, только ей принадлежащее место. Новые книги, поступившие в библиотеку, рядом со старыми уже не встанут: они получат свои места на свободных полках в соответствии со своим ростом.
При всей кажущейся сложности такая расстановка книг достаточно удобна. Там, где приходится выгадывать пространство, где нужно расставить книги максимально убористо (даже не в очень больших библиотеках), такая расстановка книг представляется наилучшей. Поэтому о ней здесь и рассказано.
А вообще, как правило, книги расставляют по-другому. По их содержанию. Например, но одну полку (или в один шкаф) ставят только учебники. На другую полку — только словари. На третью — только справочники. На четвертую — только журналы. Отдельные полки (или шкафы) занимает общественно-политическая литература отдельные — художественная, отдельные — научная.
Когда книг много, приходится их систематизировать более узко. Например, в шкафах с художественной литературой выделять отдельные полки для книг классиков, отдельные — для приключений и фантастики, отдельные — для детских книг. Можно пойти и дальше. Отдельные полки выделить для Сборников стихов. Отдельные — для современной зарубежной литературы. Отдельные — для серийных изданий. И так далее.
Детскую литературу тоже можно разделить». Например, на чисто художественную и художественно познавательную. Кроме того, на одних полках могут быть книги для малышей, на других — для читателей постарше. Молено также выделить полку для книг, рассчитанных на умелые руки.
Разумеется, сказанное относится прежде всего к личным библиотекам, где их владельцы расставляют книги по своему вкусу. В общественных библиотеках существует, как правило, стандартная систематизация книг.
В последнее время каждая книга еще в издательстве получает свой собственный шифр, -предназначенный для работников общественных библиотек. В типографии этот буквенно-цифровой шифр обычно печатают на второй странице книги в левом, верхнем углу. Посмотрев на шифр, работники библиотеки сразу узнают, на каком месте должна стоять данная книга. В частности, у них никогда не возникнет колебаний, на как^ю полку поставить книгу, которую вы сейчас читаете: с книгами по переплетным работам, с книгами для умелых рук или с книгами из серии «Библиотечка пионера-активиста». У книги уже есть ее конкретная «прописка».
Ну а вы, юные книголюбы, можете поставить эту книгу как вам удобнее: на полку «Библиотечки пионера-активиста» (если у вас уже есть такая полка) или на полку для умелых рук.
В любом случае помните: когда «родственных» книг у вас много, их желательно ставить по фамилиям авторов: в алфавитном порядке.