DjVu

      ЧЕМБУЛАК
     
      Мой дедушка — охотник, мы живём в избушке около ручья.
      И ещё с нами живёт Чембулак. Это такая собака: она у меня кусочки выпрашивает, когда я ем.
      Дедушка сердито скажет:
      — Не стыдно попрошайке!
      И Чембулак от стыда виляет хвостом.
      Я у дедушки спросил, почему он мне ничего не говорит, а только Чембулаку.
      — Потому, — сказал дедушка, — что ты ещё маленький, а Чембулак уже седой!
      И правда, у него в усах и на шее белые волосы.
      Садимся мы обедать, и Чембулак тащит свою миску в зубах. Дедушка наливает всем поровну: ведь Чембулак вместе с дедушкой ходит на охоту.
      Недавно дедушка собрался в деревню за мукой, а меня оставил в избушке с Чембулаком.
      — Вот ваш хлеб с маслом, а к вечеру я приду. Да не обижай собаку!
      Я его не обижал, он меня первый обидел. Стал я есть хлеб, думаю: «Половину съем, а потом дам Чембулаку!»
      Чембулак сидел на полу и смотрел мне в рот. А потом схватил со стола свечку и разгрыз. Дедушка подумает, это я свечку спрятал, чтобы потом зажигать!
      Хотел я отнять свечку, а Чембулак как зарычит!
      Залез я на стол и бросил в Чембулака валенок. Он завизжал и выбежал из избушки.
      Вечером пришёл дедушка, а с ним Чембулак.
      — Говори, за что Чембулака обидел, он ко мне в деревню прибежал и рассказал всё-всё!
      Я испугался и сказал про хлеб. И про валенок тоже. Я думаю, и правда Чембулак всё дедушке рассказал. Это ведь не простая собака, а хитрая-хитрая!
     
     
      МЕНЯ БЕРУТ НА ОХОТУ
     
      Своё ружьё дедушка всегда чистит осенью. Чистит он его угольками. Вытащит из печки чёрный уголёк, разотрёт в порошок и порошком чистит.
      Чембулак как увидит ружьё, сразу начинает ходить вокруг дедушки и показывать зубы.
      Это он так улыбается.
      Дедушка чистит ружьё, а Чембулак всё улыбается, потому что его всегда на охоту берут, а меня нет.
      — Я Чембулака больше за хвост дёргать не буду. Честное слово! говорю я.
      Дедушка уже знает, что я прошусь на охоту.
      — Вот если неделю не будешь трогать Чембулака, тогда возьму.
      Я очень обрадовался и всю неделю не подходил к Чембулаку.
      Я помогал дедушке собирать вещи в мешок. Сначала мы положили одеяло, потом пшено, а сверху — кастрюльку и чайник. В кастрюльку дедушка положил хлеб, а в чайник — соль и железную баночку со спичками.
      Я спросил, почему спички в баночке.
      Дедушка сказал:
      — Если мешок упадёт в речку, всё намокнет, а спички будут сухие. Можно разжечь костёр и всё высушить.
      — Дедушка, а мы тоже упадём в речку?
      Дедушка подумал и сказал, что мы тоже можем упасть в речку.
      Тогда я ещё больше захотел на охоту. Мы положили в мешок две ложки, дверь в избушке подпёрли бревном и пошли в лес.
     
     
      ЧЕМБУЛАК ЗАЗНАЁТСЯ
     
      В лесу я шёл за дедушкой, а Чембулак бегал вокруг и искал дичь.
      Чембулак держал прутик в зубах. Я хотел отнять прутик и позвал его. Но Чембулак даже не посмотрел в мою сторону.
      Я хотел дёрнуть его за хвост, чтобы не зазнавался, но Чембулак убежал. Его не видно в кустах, только слышно, как он тяжело дышит.
      Дедушка вдруг остановился и стал слушать.
      Я тоже стал слушать. Тихо в лесу, только ветер гудит в сосновых ветках и синицы попискивают.
      И вдруг: «Гам-гам-гам!» Потом ещё громче: «Гав-гав!..» И опять тихо.
      Дедушка снял с плеча ружьё, мне велел сидеть под сосной, а сам быстро пошёл в ту сторону, где лаял Чембулак.
      Дедушка выстрелил из ружья, и Чембулак больше не лаял, а я всё ждал и ждал. Мне стало страшно. Может, это медведь?..
      Я хотел бежать к ним. Но в это время трава закачалась, и оттуда выбежал Чембулак.
      За Чембулаком вышел дедушка. Он нёс в руках большую чёрную птицу, голова у неё свешивалась до земли.
      — Вот, — сказал дедушка, — какого глухаря убил!
      А Чембулак сидел ко мне спиной и жмурился на солнце: он совсем зазнался!
     
     
      ЧЕМБУЛАК И РЫСЬ
     
      Дедушка положил глухаря на сухие иголки под сосной, позвал Чембулака и пошёл в лес, а мне велел сидеть рядом, чтобы глухаря не утащила лиса.
      Я лёг под сосной и потрогал глухаря.
      Глухарь бородатый — под клювом у него растут перья. А брови у него красные-красные, как раздавленная клюква.
      Глухарь мне надоел, и я стал смотреть на сосну. Сосна высокая. Она тихонько поскрипывает от ветра. Я смотрю на сосну, и мне кажется, что я плыву и земля плывёт, а облака стоят на месте. Голова у меня закружилась, и я закрыл глаза.
      Вдруг кто-то запыхтел и стал лизать мои щёки.
      Я громко закричал и вскочил на ноги: я думал, что это дикий зверь!
      А это был Чембулак. Он тёрся боком о мои коленки и вилял хвостом. Я не смотрел на него. Я всё думал: почему он подлизывается?
      Пришёл дедушка и вынул из кармана гриб.
      На шляпке гриба были глубокие следы от острых когтей. Это рысь прыгнула с ветки на землю и задела лапой за гриб.
      — Дедушка, ты убил рысь?
      — Нет, — сказал дедушка. — Рысь убежала.
      И тогда я понял, почему Чембулак подлизывается. Ведь рысь убежала, а Чембулак её не догнал. Наверное, он испугался рыси.
     
     
      МЕХОВЫЕ ЛЫЖИ
     
      Есть у дедушки меховые лыжи: сверху они деревянные, а снизу прибиты кусочки шкуры лосёнка. На таких лыжах хорошо ходить по глубокому снегу. Шерстинки вперёд скользят, а назад не пускают, топорщатся.
      Дедушка после охоты оставляет лыжи в сенях, чтобы они оттаяли.
      Взял я раз потихоньку дедушкины лыжи, привязал к валенкам и пошёл в лес.
      Там у дедушки на поляне целый стог сена.
      Вышел я на поляну, а за стогом стоит лось и ест дедушкино сено. Он как лошадь, только ноги длинные и на голове две коряги.
      Лось поднял голову и посмотрел на меня.
      И тут я подумал: «Ведь лыжи-то из лосёнка!»
      Я сильно испугался и попробовал скорее повернуть, да никак не мог: лыжи очень большие!
      Хотел попятиться назад — шерстинки топорщатся и не пускают!
      Лось фыркнул и стал ко мне подходить. Может, он просто любопытный? А вдруг лось меня забодать хочет за лосёнка, из которого лыжи сделаны?
      Я выскочил из валенок и побежал босиком к избушке:
      — Чембулак! Чембулак!..
      Чембулак открыл дверь в сенях и совсем не испугался лося, а бросился ему прямо под ноги. Лось остановился, нагнул голову и стал кружиться на одном месте, а Чембулак громко лаял.
      Я боялся, что дедушка проснётся и спросит, где лыжи.
      Чембулак прогнал лося, а потом притащил валенки вместе с лыжами.
      Он их прямо волочил по снегу в зубах.
      Валенки я отвязал, а лыжи поставил в сени на старое место.
      На поляне остались следы: две полоски от лыж и между ними ямки от моих ног.
      Вечером поднялась метель, замела все следы, и дедушка ничего не узнал.
     
     
     
     
     
     
      СЕВЕРНЫЕ ОЛЕНИ В ГОРАХ
     
     
      Много дней мы ехали по тайге на лошадях. То они вязли в болоте, то спотыкались на камнях и падали. Лошади с трудом продирались сквозь чащу, а когда мы переправлялись через горную речку, лошадь повалило течением, и я чуть не утонул.
      И каждый раз наш проводник, тувинец Чоду, говорил:
      — На оленях мы бы уже в горах были!
      И мне хотелось поскорее увидеть оленей: что это за звери такие удивительные — без тропы по болоту бегом бегут и не вязнут и реки переплывают не останавливаясь.
     
     
      ПРИЕХАЛИ
     
      Перевалили через одну гору, через вторую, а на третьей уже не ёлки росли, а огромные кедры с обломанными верхушками. Медведи их обломали, чтоб добраться до кедровых шишек.
      Впереди ещё гора. На ней ничего не растёт: всю землю сдуло ветром, остались одни камни.
      Я хотел спросить Чоду, скоро ли мы доедем, да не успел. Внизу, под горой, я увидел белые мхи... и во мхах, как лодки на волнах, покачивались оленьи спины и рога.
      Мы спустились к чуму на берегу ручья. За чумом... я сначала подумал, что это целый лес обгорелых кустов, а когда пригляделся, оказалось — стадо оленей лежит, и не кусты это, а рога. Каких только рогов тут нет! И высокие длинные, и ветвистые широкие, а у одного оленя столько отростков, что они загибаются вниз, за уши.
      На земле рядами лежат брёвна, а к брёвнам привязаны оленята-пыжики. Рожки у пыжиков как два кустика, поросшие мягким чёрным мохом. Вместе с большими оленями их не пускают. Большой олень убежит от медведя, а пыжик ещё слабый.
      А глаза у оленей добрые и печальные.
     
     
      БЕЛАЯ СОБАКА
     
      Собаки залаяли и побежали к нам. Я думал, они кусаться будут, такие большие и свирепые. Мы слезли с лошадей, собаки бросились и стали на нас прыгать и облизывать руки, а одна белая собака от радости визжала и покусывала мне ногу. Я спросил Чоду, чего они так радуются.
      — Скучно им, вот и рады, что мы приехали!
      Чоду закричал на белую собаку, она поджала хвост и отошла. Мне её стало жалко, а Чоду говорит:
      — Беда с этой белой, её олени издалека видят и не поймут, что за зверь. Пугаются, бегут... потом их ищи!
      Мне всё равно эту собаку было жалко: чем она виновата, что белая.
     
     
      ГОЛОДНЫЕ МЕДВЕДИ
     
      В чуме жена Чоду стала рассказывать, как ночью приходил голодный медведь, утащил оленью шкуру, разорвал её и съел.
      Шкура сушилась совсем близко от чума, и жена Чоду очень испугалась, потому что медведь громко рычал и совсем не боялся собак.
      — Хорошо, что оленей не тронул. Голодный был медведь, очень голодный! — сказала она.
      Чоду стал ругать бурундуков.
      Я ничего не понимал: голодный медведь съел шкуру, а виноваты бурундуки.
      Оказывается, в этом году мало кедровых шишек поспело, да и те бурундук вниз спустил. Бурундуки набивали кедровые орешки за обе щёки и тащили в свои кладовки. В каждой килограммов по десять орехов, а таких кладовок у бурундука несколько. Медведям скоро на зиму ложиться в берлоги, а они жир не накопили, голодные бродят по тайге.
      И опять Чоду стал ругать бурундуков, и я узнал, что бурундук сделал себе запасы на три гада. И я тоже разозлился на жадных бурундуков за то, что они столько орехов запасли, а о других зверях не подумали.
     
     
      КНЯЗЁК
     
      Всю ночь за чумом трещали сучья в костре, треск то удалялся, то приближался. И вдруг у самого чума как затрещит! Я думал, огонь добрался до чума, и выскочил на улицу, а это совсем не огонь, это оленьи копыта так потрескивают при каждом шаге. Я спокойно уснул. Утром меня разбудили олени. Они стукали рогами в стенку чума, просили соли. Олени очень любят соль. Если олень полудикий, ему дают понемножку соль с ладони, и он приручается.
      Днём все олени бегали вокруг костра-дымокура. Ветер свалил дым в одну сторону, к земле, и олени по очереди вбегали в дым — отгоняли от себя мошек и комаров.
      Огромное стадо молча бегало вокруг огня, только слышно, как копыта потрескивают да рога стукаются друг о друга.
      В стаде был один совсем белый как снег одень. Его называли Князёк. Он гордый, как настоящий князь. И рога у него как корона. Я насчитал шестьдесят четыре отростка.
      Около чума сушился мешочек с мокрой солью, и земля стала немножко солёная.
      Князёк всё время вылизывал солёную землю, а других оленей прогонял. Только не бил рогами, а поднимал переднее копыто и пугал. И все олени слушались его.
      Однажды олени прибежали к чуму, а Князька нет!
      Чоду поехал разыскивать его и далеко в горах нашёл рога и клочки белой шерсти.
      Князька съел медведь. Он притаился за кедром, убил Князька, схватил передними лапами и унёс в горы.
      Чоду сразу узнал это по следам: на земле белой шерсти не было, только медвежьи следы от задних лап.
      Князёк погиб, потому что уходил один к горным озёрам.
      Вода в озёрах синяя, и холодный ветер с горных вершин звенит в одиноких кедрах.
     
     
      МЕДВЕЖЬЯ ШКУРА
     
      Всю ночь около чума горел большой костёр. Чоду с карабином сидел у огня и прислушивался.
      Я думал, медведь уже не придёт, и уснул.
      Вдруг залаяли собаки. Они стали кидаться в темноту. Чоду подложил в костёр большое полено и...
      «Уагг... уагг!..» — заревел медведь.
      Глаза медвежьи от огня горели красными угольками.
      Чоду выстрелил из карабина.
      «Уагг... уагг... уагг!..»
      Медведь тяжело повалился на бок и ревел, ревел, а сам всё полз, полз к костру...
      Он поднял голову. Чоду опять выстрелил.
      «Уагг...»
      Медведь последний раз зарычал, голова упала, огоньки погасли.
      И Чоду стал отгонять собак от мёртвого медведя.
      Шкуру с медведя сняли и повесили сушиться. На боках у медведя шерсть была совсем вытерта. Чоду сказал, что в берлоге был камень и, когда медведь зимой во сне ворочался, он стёр с боков шерсть.
      Олени издалека смотрели на шкуру, нюхали воздух, испуганно косились и не подходили.
      Первым к шкуре подошёл коричневый пыжик, понюхал её и боднул чёрными рожками.
      За ним подошёл оленёнок постарше, а потом все олени подходили и бодали рогами шкуру медведя. Они мстили за своего белоснежного Князька.
     
     
      «ЗВЕРНЫЙ» ОЛЕНЬ
     
      Я каждый день взбирался на горку и смотрел оттуда, как пасутся олени. Они щиплют мох, а сами всё время вскидывают голову и оглядываются, нюхают воздух: не подкрадывается ли медведь?
      Я видел у одного оленя царапину от медвежьего когтя. Медведь кинулся на оленя, да не успел схватить, только оцарапал.
      Прошёл уже год, а рана всё не заживает — такая глубокая.
      Поэтому олени ходят стадом. Один почует опасность, зафыркает, и все олени насторожатся и убегут.
      Однажды я смотрел, как кружится орёл.
      Когда он скрылся за высокой горой, на горе я увидел белую точку. Она ползла высоко-высоко по самому краю обрыва.
      Я взял у Чоду бинокль. Оказалось, это олень щиплет мох, а хвост свой белый задрал кверху.
      Ноги у него стройные и длинные.
      Я побежал к Чоду и сказал, что высоко на горе бродит дикий олень.
      Хвост у диких оленей больше, чем у домашних. Когда они бегут по тайге, белый хвост мелькает в чаще — показывает дорогу оленятам.
      Чоду посмотрел в бинокль и покачал головой:
      — Это не дикий. Его мать к диким убегала, а потом родился он от дикого «зверного» оленя, вот его и зовут «зверный» олень.
      И Чоду рассказал, что «зверный» олень всегда держится один, подальше от остальных оленей, и не даётся под седло.
      Зимой его поймали и отдали охотникам. Они привели его без глаза. Он хотел сбросить вьюки и так помчался по тайге, что выколол себе глаз об сучок.
      И ещё я узнал, что «зверный» олень вдруг исчезает. Охотники рассказывают, что видели его на озере Найон-холь, за двести километров отсюда.
      Потом «зверный» олень опять появляется, и сделать с ним ничего не могут. Он наполовину дикий и любит один мчаться по тайге и встречать восход солнца в снежных горах.
     
     
      ХАРИУСЫ
     
      Весной среди карликовых берёзок бежит холодный ручей. В жаркий день снега на вершинах гор растаяли, и ночью я никак не мог уснуть — слушал, как речка шумит водопадами, гремит камнями.
      К утру речка затихла, и только за чумом под высокими кедрами звенел струйками водопад.
      Над водопадом висела радуга, а под радугой в речке сверкали перья жар-птицы.
      Я подошёл, и перья исчезли. Я сидел на берегу очень тихо, и перья снова зажглись, задрожали в ледяных струйках. Это хариусы. Они плывут против течения, всё выше и выше в горы. И там, где самая чистая и холодная вода, они вымётывают икринки.
      Плавник на спине хариуса красный и широкий, как парус. Он режет водяные струи водопадов и помогает плыть против течения.
      Медведь стережёт хариусов на перекатах, Орёл-рыболов кружится в небе над речкой: не сверкнёт ли перо жар-птицы? Выдра караулит хариусов под водой, за поворотом ручья.
      А хариусы плывут в своём брачном наряде всё выше и выше. На перекатах ползут на брюхе, перепрыгивают через водопады.
      Всё выше и выше, чтобы выметать икринки в чистую воду среди горных снегов.
     
     
      ПЫЖИКИ
     
      Днём олени бродят вокруг чума, ждут вечера. Вечером они убегут на всю ночь поближе к горам, где растёт много белого мха — ягеля. Ночью там настоящий мороз, и на рассвете можно полизать иней на камнях.
      Взрослые олени бродят вокруг чума, а пыжики бегают к ручью.
      Один пыжик встал посреди ручья и замер. Ушки кверху, стоит, вслушивается в тишину.
      Ветер налетел, скрипнула ветка на кедре. Пыжик бросился бежать и исчез в карликовых берёзках, только рожки-огарки мелькнули.
      Подошёл другой пыжик, напился, поднял голову и тоже замер, вода капает с мордочки.
      Я хлопнул в ладоши, он прыгнул через ручей — да прямо в воду: ножки у него ещё слабые, не может допрыгнуть до берега.
      Вечером около чума пыжики меня совсем не боятся. Подойдут и руки лижут — просят соли.
      Днём к пыжикам не подойдёшь. Они бегают, бодаются, прыгают через ручей, тревожно следят за пролетающим вороном.
      Пыжики играют в диких оленей, они готовятся стать взрослыми.
     
     
      БЕЛЫЙ ПЫЖИК
     
      Наступила осень.
      Однажды ночью подул ветер со снегом, и утром солнце хотя и растопило снег, но листики на карликовых берёзках покраснели.
      К вечеру пыжиков привязали к брёвнам, а днём они гуляли с уздечкой монгуем. На мордочку надевается кольцо из дерева, в кольце торчит палочка из оленьего рога, и за палочку привязывают переднюю ногу пыжика — на трёх ногах он далеко не убежит.
      Каждый день мы пересчитывали пыжиков, но всё равно не уследили. Ночью белый пыжик отвязался от бревна и убежал за взрослыми оленями в тайгу, за грибами. Олени очень любят грибы. Медведи знают это и подкарауливают их ночью на тропах.
      Утром мы с Чоду зарядили ружья пулями и пошли разыскивать белого пыжика.
      В тайге было много звериных троп. Маралы и косули протоптали из чащи широкую тропу к водопою и на солонцы под кедром, где земля солёная.
      Мы нашли узкую заячью тропку. Она привела нас из чащи на поляну, где трава была зелёная и росли заячья капуста и молодые осинки. Но нигде не было следов от маленьких копыт белого пыжика. Только маральи следы да лосиные, а поверх них медвежьи, с глубокими дырками от когтей.
      По маральей тропе мы пошли в горы. По сторонам от тропы валялись вывороченные камни. Это медведи разрывали бурундучьи норы, чтоб добраться до их запасов, и выбрасывали камни вместе с землёй. На одной лиственнице вся кора была содрана медвежьими когтями.
      Чоду сказал, что медведи это дерево знают и всегда меряются, кто выше обдерёт кору зубами или когтями. И если медведь не достанет до самой высокой метки, он поскорей уходит из этой тайги: он знает, что есть медведь ещё больше его, которому он мешает охотиться.
      Я спросил Чоду, почему медведи на лиственнице меряются, а не на кедре — ведь в горах больше кедров.
      Чоду сказал, что у лиственницы кора мягче.
      Я посмотрел на самую верхнюю метку и сказал Чоду, что надо поскорее найти пыжика.
      В горах очень тихо. Чоду всё время кричал:
      — О-оо-оо!
      Так зовут оленей, когда дают им соль. Но пыжика нигде не было.
      Мы хотели уже возвращаться, как вдруг услышали: где-то далеко закричал ворон. Над нами пролетел к нему второй — только слышно, как крылья шумят в воздухе.
      Мы пошли в ту сторону и увидели огромные стволы мёртвых кедров: они лежали друг на друге, старые и почерневшие. Кедры росли высоко на вершине горы, вцепившись корнями в землю, и во время бури валились вниз с кручи. Это было кладбище кедров.
      Три ворона сидели на чёрных ветках. Мы спугнули их и стали перелезать через стволы.
      В буреломе мы увидели белого пыжика. На мордочке у него болтался обрывок уздечки.
      Мы спустились вниз с гор. Чоду нёс на руках пыжика и рассказывал, что, если б мы опоздали, на крик воронов пришёл бы медведь.
      Чоду рассказывал, как много надо знать белому пыжику, чтобы стать взрослым оленем. Надо не бояться, когда рябчики с треском выпорхнут из-под копыт. Потом белый пыжик научится узнавать под глубоким снегом родник и будет обходить его. И ещё приучится к выстрелам, потому что, когда с медведем встретишься, надо стрелять с оленя.
      Только никогда, сказал Чоду, олень не приучится к совиному крику в темноте, да и не нужно. Олени боятся совиного крика, поэтому, когда олени разбредутся по тайге, стоит закричать, как сова, — ууух! — и всё стадо соберётся вместе.
      Снег утром таял всё медленней, и жена Чоду стала готовить вьючные сумки из камуса. Камус — это кожа с лосиных ног. Она не боится ни дождя, ни снега. Капли воды скатываются по лосиной шерсти вниз, и сумки всегда сухие.
      Оленей собирались перегонять ближе к посёлку. Скоро наступит настоящая зима, и охотники верхом на оленях пойдут в тайгу за белкой и соболем.
      Я простился с женой Чоду. Белая собака долго бежала за нами: никак не хотела расставаться.
      По дороге, когда я видел красивую долину или озеро, то представлял себе в этой долине или на берегах озера оленей: как они щиплют мох, вскидывают головы, прислушиваются...
      По реке, через которую мы переправлялись, плыли белые льдинки, и я представил, как стадо оленей переплывает через реку и только головы и огромные рога, как кусты, плывут среди белых льдин.
      Чоду мне подарил уздечку белого пыжика. Она сплетена из конского волоса. И когда я писал про оленей, уздечка лежала передо мной на столе.
     
     
     
     
     
      М Е Н Д У М Е
     
     
     
      ОЗЕРО ЩИ
     
      Бродил я по Тувинской тайге и однажды взобрался на высокую гору и посмотрел вокруг. Верхушки деревьев волнуются. Тёплый ветерок вместе с криками птиц принёс издалека запах лесного пожара. С другой стороны холодный ветерок налетел. Посмотрел я туда — озеро таёжное блестит на солнце. Всмотрелся получше и заметил столбик белого дыма. Значит, кто-то там живёт.
      Спустился я с горы и стал пробираться к озеру.
      Когда добрался, увидел: на берегу стоит совсем не избушка, и не домик, и не шалашик, а чум из красной коры лиственницы. На солнце чум блестит от смоляных капелек.
      В чуме горит костёр и сидит старик, курит трубку.
      Поздоровался я с ним и тоже сел у костра. Старик дал мне покурить свою трубку.
      Кисет у него сделан из целой соболиной шкурки.
      Глаза и рот у соболя зашиты чёрными нитками, чтоб не высыпался табак.
      Старика этого зовут Мендуме. Он тувинец.
      Я спросил у Мендуме, почему кисет у него из соболя.
      — В тайге от дождя весь вымокнешь, а табак всегда сухой!
      Потом Мендуме рассказал мне, что всю жизнь он в тайге прожил, а озеро по-тувински называется Мюнь. По-русски значит озеро Щи.
      Я не стал его расспрашивать. Оставил ружьё в чуме и пошёл по берегу озера.
      Травы водяные переплелись так, что рыбам плавать не дают, щуки всё время выпрыгивают из воды.
      Водяные курочки — лысухи — по озеру бегают. Лапки у них не проваливаются — водяная трава держит.
      Смотрю: в одном месте лист кувшинки чуть-чуть приподнялся. Из-под листа лысушонок выскочил и побежал по воде. Лапки у него ещё маленькие, запутались в траве. Я в воду залез, хотел его освободить, а он как закричит! От его крика всё озеро сразу проснулось.
      Из камышей утки взлетели.
      На середину озера выплыла чомга с чомгоятами.
      Это такая птица с оранжевым воротником и рожками на голове. Чомгоята у неё на спине сидят, прижались друг к другу. Маленькие ещё, плавать, наверное, не умеют.
      Увидела меня чомга, схватила чомгоят под крылья и нырнула на дно, только дорожка пузырьков запрыгала по воде.
      Я стал ждать, когда она вынырнет. Долго ждал, а чомги всё нет. Я испугался. Вернулся поскорее в чум и стал рассказывать Мендуме, как чомга утопилась вместе с чомгоятами.
      Мендуме засмеялся:
      — Она давно в камышах вынырнула и уплыла на другой конец озера!
      Я тогда успокоился и стал вспоминать, сколько на озере птиц, рыб и трав водяных видел. И понял, почему озеро это называется Щи.
      В нём, как в щах, всё перемешано. Только не морковь, картошка и капуста, а птицы, рыбы, травы!
     
     
      Я УЧУСЬ ВИДЕТЬ
     
      Раньше я ходил по тайге и очень мало встречал зверей. Они меня видели, а я их нет.
      Мендуме учил меня ходить так, чтоб веточки под ногой не ломались, и всё видеть.
      Я нашёл старый пень. На нём сидели белые бабочки и жучки. Я подумал: они просто на солнышке греются, но Мендуме сказал, что пень этот хотя и умер, но корни ещё живые. Они сосут воду из земли. Поэтому сверху пень всегда мокрый. Бабочки и жучки знают это и издалека прилетают сюда на водопой.
      На одном дереве кора была содрана, как будто чиркнули палкой. Я бы мимо прошёл, но Мендуме остановился и стал рассматривать.
      Это лось задел дерево рогом. Мендуме посмотрел, сколько от этой царапины до земли, и сказал, что лось был молодой, он невысоко оцарапал.
      Ещё я узнал, что перед непогодой муравьи прячутся в муравейнике и сидят там, ждут дождя, а все входы-выходы закрывают палочками и листиками.
      Да и птицы перед бурей летят быстрее, хотя небо ещё чистое. Я стал внимательно смотреть вокруг, и словно у меня глаза открылись. Если замечу букашку под листиком, знаю: она не просто так сидит, что-нибудь ей там надо. Глядишь, она листочек сворачивает в трубочку. В трубочке положит яичко и заклеит слюной.
     
     
      ЛЮБОПЫТНЫЕ ГОСТИ
     
      Звери часто приходили из тайги посмотреть на чум, понюхать дым от костра.
      Хорошо, если ёжик придёт или бабочка прилетит. А то какой-то зверь всю ночь в кустах сопел и вздыхал от любопытства, а сам не показывался. Только верхушки кустов шевелились. Поближе подойдёшь — замирает. Отойдёшь — снова шуршит. Так мы и не узнали, что за зверь.
      Вот синицы — те совсем не боятся. Стайкой налетят вместе с ветром и лазают по чуму. Поклюют жучков в коре и дальше улетают, за озеро.
      Кузнечики тоже храбрые: усядутся на чум и стрекочут весь день на солнышке.
      Но самые любопытные звери были бурундуки. Они жили за чумом в кедрах.
      Один бурундук спустился с кедра, лапки на животе сложил и сел перед чумом. Сидел-сидел, потом подошёл и заглянул в чум. Мендуме курит трубку, а бурундук замер, смотрит, как трубка дымит. Думает: если Мендуме не шевелится — значит, он не живой. Забрался бурундук в чум и стал ружьё обнюхивать. Потом кружку обнюхал и нашёл кусок хлеба. Попробовал, погрыз не понравилось.
      Бурундук всё осмотрел и залез Мендуме на плечо, поближе к трубке.
      Сидит на плече, смотрит на дым, а Мендуме глаза скосил и смотрит на бурундука.
      Долго так сидели, пока Мендуме не выдержал и засмеялся.
      Бурундук завизжал, скатился с плеча и метнулся из чума на верхушку кедра. Сидит и бормочет, на Мендуме злится. Долго бормотал, никак не мог успокоиться.
     
     
      МЕДВЕЖОНОК
     
      Набрёл я на поляну в тайге. От лесного пожара она выгорела, но на чёрной земле уже росли блестящие листики брусники и кивал головками иван-чай. На краю были заросли малины. Я собирал малину, а впереди какой-то зверь шёл, шуршал в листьях. Я решил узнать, что это за зверь.
      Сел на пенёк и стал тихонько посвистывать.
      Зверь сначала остановился и замер, а потом стал ко мне подкрадываться. Он думал, что я его не вижу, а верхушки малиновых кустов шевелятся и его выдают. Потом из куста высунулся чёрный нос и два глаза. Ну, тут я его сразу узнал — это медвежонок.
      Тогда я щепкой стал поскрипывать о пенёк, и нос у медвежонка всё вытягивался, вытягивался, как будто его тянули из куста за нос.
      Наконец весь вылез и стал меня обнюхивать. Обнюхал, облизал ботинок, нашёл пуговицу и стал её сосать.
      И тут я услышал, как в малиннике сучья трещат. Это медведица ищет медвежонка.
      Хотел встать, а медвежонок в пуговицу зубами вцепился, рычит и не пускает.
      Вдруг медведица услышит, как он рычит, подумает, что его обижают, и прибежит. А у меня даже ружья нет!
      Я скорее пуговицу оторвал и отдал медвежонку, а сам бегом: медведице разве объяснишь, что я только поиграть с ним хотел.
     
     
      СОБОЛЬ
     
      Это было в глухой тайге. Людей там редко встретишь — одни звери.
      Мы шли по звериной тропе: я и старик Мендуме.
      К вечеру привела нас тропа на таёжное озеро. Со всех сторон к воде подступают зелёные кедры, и вода в озере зелёная.
      Подует ветер — кедры закачаются, зашумят, и кажется, что озеро тоже заволновалось.
      Развели мы на берегу большой костёр, напились чаю, собаку привязали к сухому кедру, а сами задремали у огня.
      Спал я недолго.
      Ещё с вечера собака смотрела на верхушку кедра и ворчала, а ночью стала громко лаять.
      Я проснулся. Мендуме тоже не спал.
      — Медведь? — спросил я у него.
      — Нет!
      — Лось?
      — Нет, — сказал Мендуме, — это соболь!
      Он по лаю узнал, кого почуяла собака.
      Мы так и не заснули до утра.
      На рассвете соболь вылез из дупла, и Мендуме убил его.
      Шкурка соболя была чёрная и мягкая. Мендуме гладил её рукой и рассказывал, как живёт соболь, какие цены бывают на шкурки.
      Но я уже всё забыл, а помню только соболиные глаза, зелёные и глубокие, как таёжное озеро, на берегу которого жил соболь.
     
     
      ЕЩЁ НЕ ОСЕНЬ
     
      Солнце светило ещё ярко, но звери уже готовились к зиме. Кедровки, тяжело взмахивая крыльями, летели в горы. На зиму они запасали кедровые орешки в трещинах среди камней и зарывали в землю.
      Бурундуки набивали орешки за обе щёки и тащили в норки.
      Часто далеко от лесов, в горах, я встречал зелёные кедры. Сперва я не понимал, откуда они: ветер не мог занести орешки так высоко. А потом догадался. Это кедровка забывала про свои запасы, вот они и проросли.
      Бурундуки молча сидели на верхушках ёлок и грелись на солнце. Высоко в синем небе кувыркались вороны. Скоро зима, но солнце ещё греет, и вороны кричат по-весеннему нежно.
     
     
      СЕНОСТАВКИ
     
      В горах завяли травы. Листики брусники покраснели, листики иван-чая пожелтели, а горная куропатка сделалась снежно-белой.
      Я шёл по каменной осыпи. Вокруг одни камни. Ни одной травинки. И слышно, как под камнями гремит ручеёк. Я подумал: здесь только один ручеёк может жить — больше никто.
      Тут увидел я маленький стожок сена. Кто-то старательно сложил его на зиму, травинка к травинке, корешок к корешку. Потом ещё такой стожок, и на краю осыпи сразу три. И от каждого дорожка утоптана вниз на луга. Смотрю: зверёк величиной с крысу бежит по дорожке. Во рту у него клочок сухой травы. Добежал зверёк до стожка, сложил сено и скорей обратно, вниз, за другим пучком.
      В этот день я насчитал много стогов сена. Для меня-то они были крошечные, ногой можно столкнуть, а для зверьков этих — настоящие. Они все вместе запасали сено на зиму.
      Они очень спешили, и не зря. К вечеру налетел холодный ветер и пошёл дождь. Стожки были хорошо сложены, капли дождя скатывались с травинок и совсем не намочили сухое сено.
      Мендуме рассказал, что зовут этих зверьков сеноставки. Летом грызут они травы на горных лугах. Когда трава высохнет, тащат её к своим норкам и делают стога. Олени часто раскапывают из-под снега сено и едят его. Тогда сеноставки до весны не доживают.
      — Все ли стога уже готовы? — спросил Мендуме.
      Я сказал, что видел только целые.
      — Скоро осень, — сказал Мендуме.
     
     
      СЛЕД ОЛЕНЯ
     
      За одну ночь вершины гор стали белыми от снега.
      На солнце заполыхали красные костры среди зелёных кедров. Это лиственницу опалило морозом. Иголки на ветвях покраснели и теперь будут так гореть до самой зимы. С каждым днём огонь осени всё больше разгорался в горах.
      Осень спускалась в долину. Появились красные осенние травы на болотах. Зажелтели кое-где листочки, и на озере по ночам кричали дикие гуси.
      Мендуме ушёл из чума на три дня и вернулся с чёрной собакой Туком. Теперь в чуме нас было трое. Тук лежал у костра и, высунув язык, смотрел, как Мендуме чистит своё ружьё золой. По чуму хлестал дождь. Мендуме чистил ружьё и прислушивался, как кричат бурундуки в кедрах.
      Бурундук: «Тубук-тубук-тубук!» Дождь: кап-кап-кап! Бурундуки кричат плохая погода будет!
      Утром было тихо. Дождь кончился, бурундуки замолчали.
      Мендуме надел на ноги кожаные носки — ичиги, и мы пошли искать оленя. Тук лаял где-то впереди. Мендуме останавливался и молча слушал.
      — Белка! — говорил Мендуме, и мы шли дальше.
      Он по лаю узнавал, кого почуял Тук.
      К вечеру мы вышли на болото. На землю падали снежинки. Закричала кедровка, и вдруг громко залаял Тук. Мендуме снял ружьё и стал тихо красться. Потом он остановился, нагнулся и стал что-то рассматривать. Я подошёл к нему. Он показал мне пальцем на землю. Во мху был след оленя. Он на наших глазах наполнялся болотной водой. Мы позвали Тука назад и пошли по следу.
      Олень уходил в горы, и Мендуме часто останавливался, брал щепотку земли из свежего следа и мял её в пальцах. Земля плохо крошилась, она была ещё сырая, — значит, олень близко.
      Мендуме шёл впереди. Вдруг он остановился у можжевёловых кустов, повесил ружьё за спину и махнул рукой.
      — А олень? — спросил я.
      Мендуме показал на след. Я увидел рядом с большими следами маленькие копытца оленёнка. Олениха оставила оленёнка в можжевельнике и теперь уводила с собой.
      Мендуме закурил трубку и сказал, что никогда не убивает олениху с оленёнком. Он засмеялся и показал на снежные горы. Я посмотрел туда и увидел на белом снегу два коричневых пятнышка — побольше и поменьше. Это была олениха с оленёнком. Они шли через горы в долину. Оленёнок проваливался в снег и отставал, а мать поджидала его.
      Солнце садилось, и два диких оленя шли в розовых снегах.
     
     
     
     
     
     
     
      П И Н А Г О Р
     
     
      1
     
      На берегу Белого моря стоит маленькая рыбачья избушка. От солёного ветра и жаркого солнца избушка стала жёлтая, как капелька сосновой смолы. В избушке живут рыбак и его дочь Марина. Маринин отец работает в заповеднике. Он наблюдает, когда прилетают птицы, охраняет гнёзда, а в море следит за стаями рыб. Марине шесть лет, поэтому папа не берёт её с собой в море. За избушкой начинается лес. Когда чёрные тучи быстро бегут по небу, а море бывает злое и волны дохлёстывают до крыльца, Марине страшно, и она уходит в лес.
      Морской ветер звенит в ветвях сосен. На лесных полянках тихо. Только колокольчики покачиваются на тонких стебельках.
      Отсюда между соснами видно серое небо и море. Далеко-далеко на волнах прыгает чёрная точка. Над ней кружатся чайки. Это рыбачья лодка.
      Лодка подходит всё ближе. Маринин отец в высоких резиновых сапогах прыгает в воду и толкает лодку на песок. Марина подкладывает под лодку круглые брёвнышки, помогает отцу втащить лодку на берег, подальше от злого моря.
     
     
      2
     
      Утром море успокоилось. Светило солнце. Было слышно, как далеко в лесу кукует кукушка.
      Марина помогала отцу распутывать сети. Морскую траву она выбрасывала на камни, а улиток, которые притаились в своих домиках-ракушках, — обратно в море.
      Иногда попадались рогатые икринки морских скатов. Сверху икринки были сухие, но внутри сидели маленькие скаты. Марина осторожно опускала икринки в море. Они покачивались на волнах, как кораблики.
      Волна захлёстывала их, и икринки медленно опускались на дно.
      — Пап, — спросила Марина, — почему икринки скатов с рожками?
      — Потому что они цепляются рожками за морские травы.
      — А у рыб икринки, как у птиц яички?
      — Да, — сказал отец.
      — А почему же они без скорлупок?
      — Им не нужны скорлупки: ведь они плавают в воде и не разбиваются.
      — А у рыб бывают гнёздышки? — спросила Марина.
      — Конечно, бывают, — сказал отец. — У кого мало икры, у того и гнёздышко, чтобы икру охранять.
     
     
      3
     
      В отлив море уходило, и среди камней оставались лужицы.
      Рыбки и рачки, которые не успели уплыть в море, сидели в лужицах и ждали прилива.
      Марина знала, что все рыбки уплывают в море, только в одной луже жила странная толстая рыба. Она приклеила свои икринки к камню и целый день сидела в луже и охраняла их.
      Рыбу эту звали пинагор. Чтобы икринки не высохли на солнце, пинагор набирал своими толстыми губами воду и поливал их.
      Марина подошла к луже.
      Пинагор от злости надулся и покраснел. Какой злюка! Но Марина не обиделась — ведь пинагор защищал своё гнездо.
      Марина каждый день приходила к луже. И пинагор совсем перестал злиться: он знал, что Марина не тронет его.
      Наконец из икринок выклюнулись крошечные, как комарики, мальки. Пинагор загнал их в ямку на дне лужи, а сам сидел рядом и махал плавничками, чтобы вода в ямке была всегда свежая. Однажды Марина вышла из избушки и увидела, что в пинагоровой луже ходит большая ворона. Ворона опускала клюв в воду и ловила маленьких пинагорчиков.
      Пинагор бросался на ворону. Он щипал её толстыми губами. Пинагор защищал своих мальков, а ворона больно клевала его большим клювом.
      Марина громко закричала. Ворона испугалась и улетела в лес. С тех пор Марина охраняла мальков.
      Пинагорчики стали уже большие, и однажды лужа опустела: в прилив пинагор увёл своих детей в море.
     
     
      4
     
      Отец собирался ловить рыбу. Он чинил сети, замазывал дырки в лодке смолой. Марина помогала ему, и отец взял её с собой в море. Марина сидела на сетях и смотрела вниз, в воду.
      На дне росли длинные зелёные травы. На подводных полянках лежали красные морские звёзды. Они тихонько шевелили щупальцами. Далеко от берега вода зелёная. В зелёной воде плавают прозрачные, как льдинки, медузы. Марина поймала рукой медузу. Медуза была холодная и скользкая, она выскользнула из пальцев.
      Лодка подплыла к синему стеклянному шару. Он качался на волнах.
      К шару привязана была верёвкой сеть. Отец втащил шар в лодку.
      Медленно из зелёной глубины он стал тянуть сеть.
      Рыбы запутались жабрами и плавничками в крепких нитках.
      Больших рыб отец бросал на дно лодки, а маленьких Марина выпускала обратно в море — пускай подрастут!
      Глубоко под лодкой Марина увидела тёмное пятно. Отец подтягивал сеть, и тёмное пятно подплывало всё ближе. Марина разглядела морду, два глаза...
      — Папа, мы поймали собаку!
      — Это тюлень, — сказал отец. Он втащил тюленя в лодку.
      — Почему он мёртвый, а рыбки живые? — спросила Марина.
      — Тюлень не рыбка, — ответил отец, — ему дышать надо!
      И он рассказал Марине, как тюлень погнался за рыбами, запутался в сетях, захлебнулся и утонул.
      Холодный ветер подул с моря. Марине стало холодно и грустно.
      Далеко над зелёными островами летали белые чайки.
     
     
      5
     
      Кулички-сороки с длинными, как карандаши, клювами кружились над избушкой, с криком собирались в стайку. А потом улетели за море. По ночам в лесу трубил лось. Волны разбивали о камни тонкие льдинки.
      Ночи стали длинные, дни серые. Наступила осень. Море замёрзло, а в лес прилетела полярная сова. Она бесшумно летала над землёй и высматривала: нет ли где больной птички?
      Марина надела валенки и вышла из избушки. Пинагорова лужа замёрзла. Но Марина знала: весной подует тёплый ветер, лужа растает, снова приплывёт с моря пинагор и выведет мальков.
     
     
     
     
     
     
     
      Д О М И КО С Ь М И Н О Г А
     
     
      Когда я приехал во Владивосток, мне хотелось всюду побывать и всё увидеть.
      И бухту Майхе, где растут женьшень и папоротники, большие, как деревья, а в чаще бродят тигры. За тиграми голубые сороки перелетают с ветки на ветку и стрекочут.
      И остров Путятина увидеть, где на озере цветёт лотос и живут пятнистые олени. Пятнышки на оленьей шкуре как солнечные зайчики. Ляжет олень под деревом — и нет оленя, исчез. Только солнце сквозь листву пускает зайчиков на траве.
      Совсем решил на Путятин ехать; пошёл в порт, а катер на остров идёт через три дня. Слышу, кассирша кому-то говорит:
      — На Южные Курилы пароход через час уходит!
      Когда я карту рассматривал, мечтал на Курильских островах побывать, на самых дальних.
      — Давайте, — говорю, — поскорее билет.
      И поплыл. Четыре дня плыл пароход. Сначала штормило, а потом, как Лаперузов пролив прошли, ветер утих. Ещё два дня — и утром Курилы!
     
     
      ГОЛУБАЯ ЧАЙКА
     
      Рано утром пароход подошёл к острову.
      Рассвело, а берега не видно. На море лёг туман, густой, как простокваша.
      Слышу: на палубе кто-то пробежал. Наверное, вахтенный матрос. Якорная цепь загремела. На корме закричали, а что, разобрать не могу: на берегу гремят водопады, голоса заглушают.
      Солнце взошло, туман расходиться стал волнами, шлюпку спустили на воду, поплыли на берег.
      Впереди туман, да волны накатывают, и птицы кричат морские — глупыши. Вынырнет из тумана глупыш и с криком за кормой в тумане исчезнет.
      — Да вон, вон, наверху!
      Задрал голову, посмотрел наверх, а там гора в небе висит над туманом.
      Солнце выше поднялось, и ещё две вершины показались. В горах всюду белые струйки висят — водопады.
      Когда я на вершину горы залез, увидел там в потухшем вулкане озеро. В озере горячие ключи бьют, и вода совсем голубая. Чайка пролетела над озером голубым пятнышком, сквозь перья на крыльях голубизна просвечивает.
     
     
      ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
     
      В посёлке я у знакомого рыбака пил чай. Он мне рассказывал, как осьминожек в отлив на щупальцах поднялся, хотел его напугать.
      Вдруг тарелки в шкафу как забренчат, как задребезжат!
      Лампочка над столом закачалась, и весь мой чай разлился по скатерти.
      Я вскочил, хотел на улицу выбежать. У дверей уже был, слышу: тарелки больше не звякают, лампочка чуть покачалась и успокоилась.
      Рыбак засмеялся:
      — Маленькое землетрясение. Сначала мы тоже пугались, выбегали на улицу...
      Потом я ходил в горы, огромные камни смотрел. Когда настоящее землетрясение было, эти камни из кратера вулкана вылетали, из самого пекла. Они обожжённые и в дырках, как будто их долго варили.
      И купался в горячей речке. Холодный ветер листья с деревьев рвёт, а вода в речке горячая, как в бане.
      Один раз гулял на берегу, сел на камень, а камень тёплый. Перевернул камень — из земли повалил горячий пар. Как будто крышку открыли у чайника.
      Зимой на Курилах печки не топят. По деревянным трубам горячая вода прямо из земли бежит в дом. И лучше всякой печки греет. Горячая вода нужна бельё постирать — краник в сенях открой и наливай сколько хочешь.
      Когда пароход к островам подходит, вулканы издалека белым дымком попыхивают, курятся. Вот и назвали острова — Курильские.
     
     
      ЛОПУХОВАЯ ЧАЩА
     
      Подальше от берега лопух растёт. Густой — не продерёшься, да и страшно. В бамбуковой чаще растёт лиана-ипритка, такая ядовитая, даже не дотронешься до неё, ветер только подует, пыльцой обдаст — обожжёт, как кипятком.
      В курильском лесу всякие лианы растут. Такие, что деревья обвивают, в кору впиваются и сок из дерева пьют. Цветы у лиан большие, яркие; хочется сорвать, да боязно — вдруг ядовитые!
      Я в лопуховом лесу гулял. Листья лопушиные над головой как зелёные крыши; один лист можно постелить, а другим сверху накрыться. Темно, сыро, и никакой травы не растёт. Посмотрел я на свою руку: она зелёная — листья белый свет не пропускают.
      Какая-то птичка с земли вспорхнула, в лопушиный стебель вцепилась коготками. Вроде знакомая птичка. Да это соловей, курильский. На груди у него красная салфеточка.
      Соловей улетел, а я стал из чащи выбираться. Впереди показалась поляна, а на поляне растут пальмы.
      Нет, не пальмы, а трава-дудочник. У нас ребята из неё дудочки вырезают. А из этого дудочника можно сделать трубу в две руки толщиной. Каждая травинка — дерево. А наверху зонт, как у пальмы. Называется «медвежья дудка». На такой дудке только медведю дудеть.
      Слышу: гремит водопад.
      Выбрался к речке и по речке вышел на океанский берег, в рыбацкий посёлок.
     
     
      САЙРА
     
      Утром меня разбудили чайки. И глупыши кричат, и вороны каркают, и ничего не разберёшь. Кто-то под окном пробежал:
      — Сайра, сайра, сайра подошла!
      Я скорее оделся, вышел на улицу. Над бухтой чайки собрались, полощут крыльями, падают на воду, в клювах мелькают блестящие ножики — выхватывают сайру из воды. На зелёных волнах белыми хлопьями покачиваются чайки, взлететь не могут: отяжелели, объелись сайрой.
      По берегу ходят вороны, сайру клюют, которую волны выбрасывают. Серебряной полоской блестит на солнце мёртвая сайра, ближе к воде живая трепыхается на песке.
      А по воде словно рябь от ветра набегает широкими полосами. Это стаи сайры идут с океана.
      Ночью вся бухта зажглась огоньками — рыбачьи сейнеры выходят в океан.
      С берега видно, как сайру ловят.
      Сначала белый огонь над водой горит. Вдруг потухнет — синий вспыхнет.
      За борт опускают белую люстру. Сайры на свет, как бабочки, собираются несметными стаями. А потом сразу потушат белую лампу-люстру и синюю зажгут. Сайра так и замрёт.
      Пока она на месте стоит, остолбенелая от синей лампы, тут её обмётывают огромным кошельковым неводом и выгребают.
      На рассвете я ходил по берегу, собирал кальмаров.
      Кальмары за сайрой погнались, а волны их выбросили на берег.
      Кальмары хищные, быстрые. Сайра в воде как молния мелькает, а кальмар ещё быстрее, глазом не заметишь. Щупальца сложит, крылышки растопырит, воду из себя выталкивает и мчится за сайрой.
      На берегу кальмар умирает, но всё равно щупальцами с крючочками сайру в себя запихивает, обволакивает и не ест, а растворяет в желудке. Поперёк схватит, согнёт и запихивает. С хвоста схватит, сожрёт!
      Одного кальмара я поднял с песка, он надулся и запыхтел быстро-быстро: «Пых-пых-пых!..»
      А сам весь переливается: то фиолетовый, то оранжевый, то даже не знаю какой. Похоже, как бензин в луже разольют, вот так же переливается.
      Кальмаров я на подсолнечном масле жарил — очень вкусные, как белые грибы.
     
     
      ВОРОНЫ
     
      Сайра шла несколько дней.
      Лисьи следы на берегу видны, медвежьи; трясогузка побегала на песке, поклевала сайру и опять улетела на речку.
      А потом вдруг утром проснулся — тишина. Вышел на улицу — тишина. Сайра прошла в один день, как ножом отрезало. Нет больше ни одной сайры.
      Ни чаек, ни глупышей не слышно. Все улетели вслед за сайрой в океан. Будут за ней лететь, хватать, объедаться, отдыхать на волнах, пока не отстанут, — сайра рыба быстрая, океанская.
      Вороны на берегу поклевали всю сайру и приуныли. Сидят около моря на камнях, сгорбились и по сторонам поглядывают: где бы поживиться?
      Один мальчик вышел на берег погулять, а ворона увидала у него бутерброд с вареньем, подлетела и вырвала из рук. Мальчик заревел и прибежал домой.
      — Я, — говорит, — я... я только один раз откусил!
      Отец ворону поругал, новый бутерброд намазал и велел не зевать, смотреть по сторонам.
      Мальчик, пока весь бутерброд не съел, из дому не вышел. А пока ел, всё на дверь поглядывал — вот как его ворона напугала!
     
     
      ТОПОРКИ
     
      Берег высокий, внизу океан. На крутой стене в каждой щели, на каждом уступчике, в ямке сидит кайра, а вон карниз весь белый; ещё с океана кайра летит, да уже сесть негде. Остальные кайры закричали, загалдели, потеснились, и... ничего, села.
      Топорок летит. Чёрный, на солнце золотом отливает, голова белая, а клюв — оранжевый, широкий, как топор. Крылышки у топорка короткие, под водой такими хорошо грести. Топорок в воздухе трепыхается, вот-вот упадёт!
      Никак не может на лету повернуть — несёт его прямо в скалу. И вдруг воздух лапками стал загребать, загребать... и повернул. Юркнул в свою норку — птенцов кормить рыбой. Топорок длинные норки роет на высоких берегах. Там и птенцов выводит, рыбой выкармливает и пол в норках выстилает рыбьими костями и перьями. Перья он у чаек крадёт.
      Топорок в океане за рыбой ныряет, ныряет и столько нахватает рыбёшек, что не может взлететь. Отталкивается от воды — вот-вот-вот-вот... Машет, машет крылышками, да так и не взлетит. Отдохнёт, посидит на волне, опять замахает крылышками-култышками. Нет, никак!
      Наконец взлетел. Только не может повернуть в воздухе и прямо сверху сел на головы кайрам, растолкал их и отдыхает, а рыбу не выбрасывает, держит в зобу, обязательно притащит птенцам.
      Ещё видел я, как вынырнула гагара. А на клюве у неё висит ракушка морской гребешок.
      Гагара нырнула и на дне увидела: лежит гребешок, створки раскрыл. Она хотела его клювом вытащить из ракушки, а гребешок — щёлк! — и захлопнулся.
      Гагара вынырнула, хватила воздуха, гребешок её снова вниз потянул, она под водой исчезла. Опять вынырнула, дыхнула и снова под воду.
      Ещё раза два показалась с гребешком на конце клюва и больше не выныривала. Я стоял ждал. Нет гагары. Утонула.
     
     
      ДОМИК ОСЬМИНОГА
     
      В отлив подводные скалы торчат из воды. Морская капуста длинными лентами лежит на камнях. Ребята с ножами ходят и собирают её в вёдра.
      Я тоже собираю, только не капусту, а морских звёзд и ежей. Нашёл большую звезду — красную, а в середине синий круг. И ещё поймал морского ежа фиолетового. Отнёс его подальше от берега. Он иголками пошевеливает и ползёт к воде. Медленно, но всё равно прямо к воде ползёт, а глаз-то у него нет.
      Я ежа отпустил, стал искать раковины в лужах, среди камней.
      И вдруг в одной большой луже как метнётся — песок взбаламутил осьминог!
      Стал я смотреть на него. Он недоволен — покраснел, а спрятаться ему некуда. Я поближе подошёл — осьминог щупальцами задвигал. На щупальцах много-много белых пуговок перламутровых — присосок. Как на баяне.
      Хотел его палочкой потрогать — он ещё больше покраснел, потом побледнел, стал какой-то серый и сбоку трубку выпустил голубую.
      И как дунет водой из трубки — мелкие камешки на дне в разные стороны разлетелись! Стал осьминог под большой камень подлезать, щупальцами его обхватил и подвинул к другому камню.
      Потом ещё подлез, подвинул и забился между двумя камнями. Тут я вижу, он меня и сам боится, и решил: поглажу его! Стал на колени, руку опустил в воду и потихоньку к нему тянусь.
      Взял и погладил пальцем между глаз. Один раз, два, три... И тут... осьминог закрыл глаза. Я глажу, а он глаза зажмурил совсем, втянул их; у него зрачки поперёк и длинные, как у козы.
      Погладил, погладил и отошёл. Осьминог глаза открыл и стал за мной подсматривать. Над каждым глазом бугорок и рожки мягкие.
      Если дно ровное, осьминоги настоящие домики строят. Один камень подвинут, второй, а сверху взгромоздят третий — крышу. Сидит осьминог в домике и посматривает, а вокруг пустые раковины лежат: он из них выедает моллюсков.
      Говорят, чтобы раковина не захлопнулась, осьминог бросает в неё камень. Раковина — щёлк, а камень не даёт ей закрыться. Осьминог бросается и выедает моллюска.
      Осьминог — зверь умный, любит, чтобы его погладили, приласкали.
      В бухте вода совсем прозрачная, каждый камешек на дне виден.
      На сером камне покачиваются под водой белые ландыши на тонких стебельках. Это икра осьминога. Он её приклеивает на камень, а потом из неё крошечные осьминожки выклюнутся и расплывутся в воде.
     
     
      СТРАШНАЯ РОЖА
     
      На дне заросли морской капусты колышутся, как вершины деревьев в лесу. Рыба клюёт, только успевай вытаскивать. Насадишь кусочек рыбьего мяса на крючок, не успеешь закинуть — дёргает! Без удочки, просто бечёвка намотана на палец.
      Терпуг попался, бьётся на дне лодки, красные плавники растопыривает.
      Ага! Ещё дёрнула! Подтащил я бечёвку, и вдруг... из воды высунулась страшная рожа, глаза на меня таращит.
      Я испугался, бечёвку отпустил, рожа на дно шарахнулась.
      Стал я её потихоньку выуживать. Вытащил и не поверил: да это бычок океанский! Одна голова. Из неё во все стороны кости торчат, обтянутые кожей. Губищи толстые, глазами вращает. И прямо из головы растёт хвостик и два плавника по бокам. Ну и чудище, напугало меня!
      Потом я и не таких выуживал. Не бычки, а целые быки. И все разные. Синие — с жёлтыми плавниками, зелёные — с красными, и один другого страшней. Настоящие драконы!
     
     
      ФЕДЯ
     
      Рыбаки говорят: «У каждого маяка своя соль!»
      Один маяк через каждые десять секунд мигает в ночном океане, другой через восемь секунд, третий — через пять, и все по-разному.
      Например, в лоции написано, что в проливе Дианы маяк вспыхивает через каждые семь секунд, Штурман увидит ночью огонь, посчитает вспышки и точно узнает, что корабль идёт в проливе Дианы.
      На маяке, как на корабле, несут вахту, чтобы лампа всегда горела, показывала в океане дорогу.
      Рядом с башней, в домиках, живут электрики. Корова гуляет, собаки бегают, и в ящике живёт тюлень Федя.
      Он сопит и тычется мордой в доски, ему жарко, хочется поплавать в океане. Его из ведра поливают морской водой, а в океан не пускают гулять.
      Сейчас осень, горбуша идёт в реки метать икру. Около устьев рек в океане собрались акулы, караулят горбушу.
      Федя уже взрослый, но его не пускают: большая акула может Федю сожрать запросто!
      Рассказал мне сторож на маяке, что Федину маму убили зверобои, и Федю с братцем на обратном пути с Камчатки отдали на маяк. Тюленята были ещё маленькие и белые — бельки.
      Федин брат из рук ничего не ел и всё плакал. Лежит в углу комнаты и молча плачет — пришлось его выпустить обратно в океан.
      А Федя очень полюбил сгущённое молоко и зимой, как потушат свет, просился на постель спать с хозяином.
      К весне он подрос, стал серебристым, его выпустили в океан, и он уплыл. Думали, уже не вернётся. К обеду проголодался и приплыл. Так он и стал жить на маяке: с утра уплывёт — и нет его; кто-нибудь выйдет на берег, помашет алюминиевой миской, и Федя из самой дальней дали увидит, как на солнце миска блеснёт, и плывёт — гребёт к берегу обедать.
      А сейчас Федю закрыли в ящике, и правильно сделали. Большая акула его сразу сожрёт.
     
     
      КОСАТКИ
     
      Во Владивосток я возвращался на катере. Погода была тихая, и ночью море горело синим огнём. Я зачерпнул в стакан морской воды и принёс в каюту. В темноте вода светится. Книжку поднёс к стакану, буквы видно, можно читать.
      Из-под катера вылетают большие горящие лепёшки — медузы.
      Вдруг три синие торпеды по морю мчатся наперерез катеру. Всё ближе, ближе, сейчас ударят в борт!
      Нырнули под катер, вынырнули с другой стороны и умчались в море.
      Это морские волки — косатки. Они рыщут по морям, как волки в степи. Догонят кита, вырвут у него язык и дальше помчатся: плавник торчит над водой, как нож, волны режет.
      Тюленя увидят — съедят. Зубы у них большие, острые. У одной косатки в животе шесть тюленей нашли, пополам перекушенных.
      Кит от косаток удирает и от страха падает в обморок, кверху брюхом лежит на волнах.
      Утром, когда к Сахалину подходили, на горизонте увидел я фонтан.
      Посмотрел в бинокль — кашалот! Спину изогнул, хвост показал над волнами, исчез. Другой нырнул, третий... целое стадо.
      Кашалоты плывут в южные моря. Плывут они с Чукотского моря и от берегов Камчатки. Там уже осень. В море плавают зелёные льдины, и вулканы по ночам освещают облака розовым пламенем.
     
     
     
     
     
     
      П Р О П И Н Г В И Н О В
     
     
      ПИНГВИНИЙ ПЛЯЖ
     
      Около Антарктиды со стороны Африки есть маленький островок. Он скалистый, покрыт льдами. И вокруг в холодном океане плавают льдины. Всюду крутые скалы, только в одном месте берег низкий — это пингвиний пляж. С корабля мы выгрузили свои вещи на этот пляж.
      Пингвины вылезли из воды, столпились у ящиков. Бегают по мешкам, клюют их и громко кричат, переговариваются: никогда они не видели таких удивительных вещей!
      Один пингвин клюнул мешок, голову склонил набок, постоял, подумал и громко что-то сказал другому пингвину. Другой пингвин тоже клюнул мешок; вместе постояли, подумали, поглядели друг на друга и громко закричали: «Карр... Каррр...»
      Тут ещё пингвины с гор прибежали на нас смотреть. Много их собралось, задние на передних напирают и кричат, как на базаре. Ещё бы: ведь они первый раз увидели людей и каждому хочется вперёд пролезть, посмотреть на нас, клюнуть мешок.
      Вдруг слышу: сзади кто-то танцует.
      У нас был большой лист фанеры. Он лежал на камнях, и пингвины на нём устроили танцы. Пробежит пингвин по фанере, назад вернётся, ещё раз пробежит, да ещё лапкой притопнет! Очередь выстроилась — всем хочется потанцевать.
      Один пингвин поскользнулся на гладкой фанере и на брюхе проехал, другие тоже стали падать и кататься.
      Весь день они танцевали на фанере. Я её не убирал. «Пускай, думаю, — повеселятся, они, наверное, радуются, что мы приехали».
      Вечером пингвины построились в одну шеренгу и ушли. Один пингвин на меня загляделся и отстал. Потом он догнал остальных пингвинов, но никак не мог идти в ногу, потому что всё на меня оглядывался.
     
     
      ЛЮБОПЫТНЫЕ
     
      Сижу я на камне и ем хлеб. А пингвины ко мне подходят и в рот заглядывают — никак не могут понять, что это я делаю. Очень они любопытные.
      Вечером я повесил умывальник на доску. Пока я его к доске прибивал, один пингвин стоял и внимательно смотрел, даже кивал головой.
      Утром вышел я умываться, а к умывальнику не подойти: целая толпа пингвинов собралась. Вода из умывальника капает, а пингвины вокруг молча стоят, головы набок и слушают, как капли разбиваются о камни. Для них это, может быть, музыка.
      Раз я в палатке разжёг примус. Примус шумит. Я ничего не замечаю.
      Хотел выйти из палатки и не смог: у входа столпились пингвины, слушают примус. Я чай согрел и выключил примус.
      Пингвины закричали, загалдели. Хотят ещё послушать. Я им примус просто так зажигал — пусть слушают.
     
     
      ЗАБИЯКИ
     
      Пингвины не только любопытные, были среди пингвинов и драчуны.
      Один пингвин бежал мимо нашей палатки и налетел на пустой бидон. Бидон зазвенел.
      Пингвин обратно вернулся и опять налетел. Бидон звенит, пингвин с криком на него налетает и бьёт крыльями.
      Я пингвина оттаскиваю от бидона, а он мне руки клюёт, злится.
      Но самое страшное было ходить за водой.
      Идёшь по дорожке, а сам боишься.
      За камнями жил пингвин-забияка. Он меня всегда поджидал и набрасывался. Вцепится клювом в сапог и клюёт, бьёт крыльями.
      Я, когда ходил за водой, брал с собой половник. Как забияка налетит я его половником. Он очень половника боялся.
     
     
      ХИТРЫЙ ПОМОРНИК
     
      Иду я раз по острову, слышу: пингвины кричат за камнями, хлопают крыльями.
      Это кружится над ними поморник, хочет схватить пингвинёнка.
      А поморник самый главный их враг на суше.
      Если пингвинёнок заболеет или отстанет от других, поморник оттаскивает его в сторону и клюёт насмерть.
      Кружится поморник над пингвинами. Они в кучу сгрудились; птенцы в середине, взрослые по краям. Видит поморник, что не схватить ему пингвинёнка, тогда он схитрил: сел на землю, к пингвинам подошёл и стоит не шевелится. Долго стоял.
      Пингвины к нему привыкли, успокоились.
      Птенцы стали играть. Один птенец отошёл в сторону. Поморник набросился на него и утащил.
     
     
      К МОРЮ
     
      Пингвины с утра идут к морю. Перебираются через ущелья. По ровному месту идут гуськом. С гор катятся на брюхе по снегу. Первый пингвин ляжет на живот — и вниз, за ним второй, третий... и покатились...
      Внизу отряхнутся от снега, выстроятся в цепочку и снова в путь. Молча идут они, все в ногу, серьёзные.
      Придут пингвины на крутой берег, посмотрят вниз и загалдят: высоко, страшно! Задние на передних напирают, ругаются: надо прыгать!
      Первый пингвин растопырит крылышки — и вниз головой.
      И прыгают с кручи один за другим, по очереди. Вынырнут из воды, наберут воздуха — опять под воду. Нырнут, поймают рачка, опять вверх глотнуть воздуха. В воде они тоже цепочкой плавают, кувыркаются, играют.
     
     
      МОРСКОЙ ЛЕОПАРД
     
      Вдруг все пингвины стали выскакивать из воды.
      Кто был ближе к берегу — на берег. А кто далеко — на льдины. Как будто их выталкивали из моря.
      Один пингвин выпрыгнул из воды на льдину. За ним второй.
      Первый пингвин не успел отойти, второй ему на голову сел.
      Всё море опустело. На льдинах молча стоят пингвины, и на берегу целые толпы стоят — друг на друга смотрят.
      И в этой тишине из воды вынырнул ужасный зверь. Вытянул свою шею, посмотрел на пингвинов, глаза налились кровью, ноздри раздуваются. Фыркнул зверь, нырнул под воду и уплыл.
      А пингвины ещё долго молча стояли на берегу и на льдинах: никак не могли опомниться от страха. Потом задние нетерпеливо закричали, напёрли на передних, и опять пингвины скатились в море.
      Зверь этот был морской леопард — огромный, хищный тюлень с острыми зубами.
      В море он пингвина хватает, подбрасывает в воздух и разрывает.
     
     
      ОТВАЖНЫЙ ПИНГВИНЁНОК
     
      Однажды я спускался к морю и увидел маленького пингвинёнка. У него ещё только выросли три пушинки на голове и коротенький хвостик.
      Он смотрел, как взрослые пингвины купаются. Остальные птенцы стояли у нагретых солнцем камней.
      Долго стоял на скале пингвинёнок: страшно ему было бросаться в море.
      Наконец он решился и подошёл к краю скалы.
      Маленький голый пингвинёнок стоял на высоте трёхэтажного дома. Его сносил ветер.
      От страха пингвинёнок закрыл глаза и... бросился вниз. Вынырнул, закружился на одном месте, быстро вскарабкался на камни и удивлённо посмотрел на море.
      Это был отважный пингвинёнок. Он первый искупался в холодном зелёном море.
     
     
      КАМУШКИ
     
      Я заметил, что пингвины идут с пляжа молча. Оказывается, они держат в клювах камушки. Если уронит пингвин камушек на землю, то обязательно остановится и поднимет его.
      Бывает и так: другому пингвину этот камушек покажется лучше. Он свой выбрасывает и хватает чужой.
      Начинается драка за камушек, и достаётся он самому сильному.
      Пингвинам камушки нужны не играть, а гнёзда строить. Ведь остров их весь каменный, ни одной травинки не растёт. Поэтому пингвины строят гнёзда из камушков.
      Пингвиниха сидит на гнезде и со всех сторон камушки под себя подгребает. А рядом стоит пингвин, посматривает кругом — караулит.
      Пингвин зазевается, сосед его камень схватит и положит к себе в гнездо. Из-за этого пингвины всегда кричат и дерутся — отнимают друг у друга камушки.
     
     
      ДО СВИДАНИЯ!
     
      Завыл ветер. Поднялась пурга. Ничего кругом не видно, всё занесло снегом. Я пошёл прощаться с пингвинами.
      Пингвинов я не нашёл, только остались от них снежные бугорки.
      Копнул я один бугорок ногой. Смотрю: клюв торчит. Толкнул я тогда второй бугорок.
      Вдруг бугорок зашевелился, и выскочил из него пингвин, закричал на меня, заругался...
      В пургу все пингвины ложатся на камни. Их заносит снегом. Они лежат в снежных домиках, клювом протыкают окошечки.
      А птенцы так и остаются стоять на камнях. Их залепляет снегом, и получаются снежные комочки. Я подошёл к такому комочку, а он от меня убежал.
      Я снял шапку и сказал пингвинам: «До свидания!»
      Но они лежали занесённые снегом. И только пингвин-забияка бежал за нами до самого берега.
      Никак я его не мог прогнать, потому что половник был спрятан в мешке.
     
     
     
     
     
     
     
     
      П Е С Ц О В А Я З Е М Л Я
     
     
      1
     
      Серёжа живёт во Владивостоке, на берегу моря. Над улицами там летают чайки и совсем не боятся трамваев.
      Серёжа уже большой. Осенью он пойдёт в школу. А пока Серёжа каждый день ходит в порт и смотрит на корабли.
      В порту стоял большой корабль. На корабле готовились к отплытию. На палубе ходил капитан и смотрел на часы.
      Потом капитан посмотрел на берег и увидел Серёжу:
      — Что ж ты стоишь? Скорей иди сюда, мы уходим.
      Серёжа никогда не видел этого капитана. Но раз его позвали, он пошёл.
      И Серёжа по трапу взобрался на корабль.
     
     
      2
     
      Корабль шёл недалеко от берега. Серёже очень хотелось узнать, что там, на берегу. Живёт ли кто? Или, может, одни звери? Но с корабля ничего не разглядишь.
      На палубу вышел матрос с биноклем.
      — Хочешь, посмотри, — сказал матрос и дал Серёже бинокль.
      Сначала Серёжа увидел в бинокль близко-близко чайку. Она летела над морем.
      Вдруг чайка сложила крылья и камнем упала на воду.
      Когда чайка взлетела, в клюве у неё блестела серебряная рыбка.
      Потом Серёжа поднял бинокль и увидел берег. На берегу лежала лодка. Около лодки сидел человек и чинил сеть.
      В кустах гуляла белая коза. Коза смотрела на корабль и жевала траву.
      Подул ветер. Корабль сильно качался, и у Серёжи закружилась голова. Вышел кок и дал ему ржаной сухарь. Серёжа смотрел на море и грыз сухарь, как настоящий моряк.
      Волны поднимались всё выше и выше. Вода перехлёстывала через борт и заливала палубу.
     
     
      3
     
      Утром корабль подошёл к острову. К берегу причалила шлюпка, и Серёжа вышел погулять. Серёжа собирал на берегу камушки и не заметил, как зашёл в глубь острова.
      Там стоял столб с дощечкой. На ней было написано:
      ХОДИТЬ ПО ОСТРОВУ
      В РЕЗИНОВОЙ ОБУВИ
      ВОСПРЕЩАЕТСЯ
      Но Серёжа ещё не умел читать и поэтому пошёл дальше.
      А на этом острове жили песцы, они боялись резинового запаха.
      Песцы нюхали воздух и прятались за камнями.
      Серёжа видел только, как они высовывают свои носы и уши.
      Серёжа всё шагал и шагал...
      Море уже скрылось за скалами, и тут Серёжа увидел дом и рыжую девочку. Девочка стояла около ведра и звонила в медный колокольчик. Серёжа подошёл к ней.
      — Ой! — сказала девочка. — Снимай сейчас же боты!
      Оказывается, девочка звала песцов на обед, а они боялись Серёжиных ботиков. Серёжа снял боты, но песцы всё равно не подходили: они только выглядывали из-за камней.
      — Уходи в дом! — сказала девочка. — Я сейчас приду.
      Серёжа взял свои ботики и пошёл в дом. Тогда песцы со всех сторон побежали к девочке за едой. Тут были и пегие, и серые, и белые, и даже голубые песцы. Серёжа насчитал десять песцов. Дальше он считать не умел. А песцов было раз в пять больше.
     
     
      4
     
      Девочка накормила песцов и спросила Серёжу, как его зовут.
      — Сергей, — ответил Серёжа. — А тебя как?
      — А меня — Наташа.
      Серёжа рассказал Наташе, как его позвал капитан, и как он уплыл на корабле из дому, и что он уже большой и осенью пойдёт в школу.
      Наташа сказала Серёже:
      — Скоро приедет мой папа. Он тебя отвезёт домой.
      — А кто твой папа?
      — Мой папа зверовод.
      Серёжа удивился:
      — Он что, зверей водит?
      Наташа засмеялась:
      — «Водит»! Не водит, а разводит.
      И они ещё больше подружились.
      За скалами загудел гудок на корабле. Гудком капитан прощался с Серёжей: он думал, что Серёжа живёт на острове. Ведь начальник порта просил подвезти какого-то мальчика на этот остров.
      Но Серёжа не пошёл на корабль. Ему было так хорошо на острове.
     
     
      5
     
      Корабль уплыл без Серёжи.
      Серёжа и Наташа залезли на скалу.
      Солнце опускалось в море, но было ещё светло. У самой воды они увидели большой бугор. Серёжа подошёл к бугру. Но это был совсем не бугор, а китёнок.
      В море за китёнком погналась зубастая косатка. Китёнок от страха выскочил на мель. Начался отлив, вода ушла, китёнок не успел уплыть и остался на песке.
      — Смотри, он как наш дом! — закричал Серёжа и подошёл к китёнку.
      Китёнок был холодный и скользкий. Наташа стала толкать его к воде, но китёнок даже не пошевелился.
      — Он уже умер, — сказала Наташа.
      — У него была мама? — спросил Серёжа.
      — Наверное, была.
      Стало темнеть.
      Наташа повела Серёжу домой.
      Они шли молча: им было жаль китёнка.
     
     
      6
     
      Ночью был шторм. Дул сильный ветер.
      Весь дом дрожал, и слышно было, как ухают волны.
      Серёже приснилось, что Наташу сдуло ветром в море и она утонула. Серёже стало страшно. Он проснулся.
      Было светло и тихо. Наташа разжигала огонь в печке.
      Серёжа очень обрадовался, что Наташа живая. Про сон он ничего не сказал. Ему даже не хотелось про это вспоминать.
      Они поели и пошли к морю.
      Наташа подняла с песка маленького рачка. Ночью его выбросило на берег. Он слабо шевелил лапками.
      Наташа бросила рачка в воду. Он закувыркался в зелёной воде и уплыл.
      В лужице на боку плавала рыбка. Серёжа поймал её и выпустил в море.
      Потом он нашёл двух улиток — они почти засохли. В этот день Серёжа спас много морских зверей.
      На прощание рыбки сверкали серебристой чешуёй. Улитки вытягивали в воде рожки, а маленький осьминожек сделался красным, потом зелёным, потом жёлтым, как песок на дне, и скрылся из глаз.
      — Эх, — вздохнул Серёжа, — если бы китёнок превратился в рыбку, я бы тоже спас его!
     
     
      7
     
      Прошло три дня, а Наташин папа всё не приезжал. Еды оставалось совсем мало. Наташа и Серёжа ходили по берегу и искали рыб.
      Шторма больше не было, и рыб не выбрасывало на берег.
      — Знаешь, — сказала Наташа, — завтра утром мы пойдём на птичий базар, наберём яиц.
      Серёжа очень удивился:
      — Разве здесь есть базар, как в городе?
      Утром они пошли вдоль берега на другой конец острова.
      Сначала Серёжа услышал издалека шум. Он подумал, что квакает очень много лягушек.
      Они подошли к белым скалам.
      Скалы были белые от птиц. Птицы громко кричали, и Серёжа даже не слышал, что ему говорила Наташа. На каждом выступе скалы, в каждой ямке сидели кайры.
      Серёжа вскарабкался повыше на скалу.
      Кайры даже не обращали на него внимания.
      Одна кайра улетела в море и оставила на земле тёплое яйцо. Серёжа поднял его и отдал Наташе.
      Вдруг подул ветер, и яйца закрутились на камнях.
      Яйцо с одного конца было тяжёлое, а с другого совсем лёгкое, как ванька-встанька. И ветер не мог сдуть яйца даже с голой скалы.
      Серёжа собирал яйца и отдавал Наташе.
      Они быстро набрали полную корзину яиц и, довольные, пошли домой.
     
     
      8
     
      Наташа ждала папу и каждый день жарила яичницу из кайровых яиц. Песцы уже не боялись Серёжи, и он помогал Наташе их кормить.
      Он заметил, что все песцы разные: есть хитрые, они подкрадывались и отнимали корм у других песцов, а есть и такие, которые совсем не брали корма — они бегали на птичий базар и там воровали яйца.
      Серёжа привык жить на острове. Ему даже хотелось, чтобы Наташин папа никогда не приезжал.
      Но папа приехал на катере и очень удивился, когда увидел Серёжу.
      Наташа рассказала папе, как Серёжа приплыл на пароходе и что ему нужно скорей домой, а то он опоздает в школу.
      Наташа проводила Серёжу до берега, и папа отвёз его на катере обратно домой, во Владивосток. Дома мама ругала Серёжу. Серёжа рассказал ей про Песцовую землю. Мама то плакала, то смеялась: она была рада, что Серёжа нашёлся.
     
     
      9
     
      Теперь Серёжа ходит в школу. На стене у него висит карта. На карте посреди синего моря Серёжа нарисовал красный кружок — это остров, где живёт Наташа.
      Он называется Песцовая земля.
      После уроков Серёжа каждый день ходит в порт и смотрит на корабли.
      Серёжа ждёт весны. Весной, когда кончатся занятия в школе, он обязательно попросит какого-нибудь капитана отвезти его на Песцовую землю.
     
     
     
     
     
      Г Р И Ш А
     
     
      1
     
      Быстро пролетают ласточки над степью, но ещё быстрее летят ветерки. В полдень горячие ветерки пахнут горькой полынью. Если к ним прислушаться, слышно, как звенит жаворонок и свистят суслики.
      К вечеру тёплые ветерки тихо летят над зелёными оврагами, где растёт сочный щавель и гуляют большие дрофы.
      В тёплом ветерке слышны крики коршуна и быстрый стук коготков тушканчика.
      Вечером замирают над землёй холодные, еле слышные ветерки. Рождаются они на озёрах и болотцах, пахнут камышом, и слышится в них печальный крик кулика-перевозчика, что летает над водой и кричит: «Тирли-ли-ли!.. Тирли-ли-ли!..» Ветерки летают над степью и видят, как распускаются по ночам маки, как волчица подкрадывается к зайцу.
      Утром, когда восходит солнце, они видят, как просыпаются жаворонки, полевые мыши, цветы и в избушке на самом краю степи просыпается пастушок Гриша.
     
     
      2
     
      Гришина избушка стоит у оврага. На дне оврага бежит ручей. Сюда Гриша приводит на водопой телят. Телята совсем маленькие, они не могут поспеть за остальным стадом.
      Их отдали Грише, пока они не подрастут.
      Утром телята напились из ручья и разбрелись щипать траву.
      На мокром песке много разных следов. Гриша каждое утро рассматривает следы и узнаёт, кто приходил сюда ночью: маленькие крестики — от птичьих лапок, чуть заметные царапины — от коготков тушканчика...
      Гриша вздрогнул: на песке, как собачьи, только большие и пальцы врозь, отпечатались волчьи следы.
      Он огляделся вокруг, пересчитал телят... Был день, светило солнце, и Гриша успокоился.
      Он увидел, как жаворонок кончил свою песню, сел на землю, быстро побежал между травинками и притаился на гнезде.
      Гриша подошёл к нему. Жаворонок не испугался, он только растопырил крылышки и ещё крепче прижался к гнезду.
      «У него избушки нет, а он волков не боится!» — подумал Гриша и совсем перестал бояться.
      В полдень пришла Таня и принесла Грише обед.
      — Гриша, дедушка сказал, что тебе одному будет страшно.
      — Мне совсем не страшно, только попроси у дедушки ружьё.
      — А зачем тебе ружьё?
      — Волков стрелять!
      — Никаких тут волков нет! — засмеялась Таня.
      — Нет, есть, пойдём, я тебе покажу!
      И Гриша привёл Таню к ручью в овраг.
      — А это что, — спросила Таня, — птица клювом чиркала?
      — Нет, это тушканчик прибегал воду пить. А это волк...
      Таня молча рассмотрела волчьи следы и не поверила:
      — Да это ж собака, только большая!
      — Нет, не собака, — вздохнул Гриша.
      Они сели на краю оврага, и Гриша стал рассказывать про диких уток, про коршуна, который прилетает сюда каждое утро, а сам всё время думал: «Хорошо бы Таня осталась!»
      Но Таня ушла.
      Вечером, когда козодой чёрной, бесшумной тенью пролетел над степью, Гриша загнал телят в избушку. Телята улеглись на соломе за печкой, а Гриша сел у окна и стал смотреть.
     
     
      3
     
      Над холмами, на том месте, где зашло солнце, горела красная полоса. Гриша увидел на этой полосе чёрную точку. Точка шевелилась, становилась всё больше, и Гриша понял: это волк. Волк шёл к избушке. Шерсть у волка была взъерошенная. Одна лапа волочилась по земле.
      «Хромой он, — подумал Гриша, — и злой!»
      Он потрогал засов на дверях и вернулся к окну. Красная полоса над холмами потухла. Стало темно и совсем тихо, только телята за печкой жуют.
      «Уоо-аа-уу...» — за стеной избушки завыл волк. Телята застучали копытами, сбились в кучу. Гриша схватил спички, зажёг пук соломы.
      Солома вспыхнула, и загорелись за окном два зелёных огонька, два волчьих глаза. Волк сидел недалеко от избушки и смотрел на окно.
      «Эх, ружьё бы!» — подумал Гриша. Руки у него дрожали, солома выпала и рассыпалась на полу. Огонь потух, и в темноте волк опять завыл.
      Гриша схватил ведро и ударил по стене. Ведро загремело — волк замолчал. А потом завыл издалека.
      Было темно и страшно. Гриша плакал и бил, бил изо всех сил ведром в стену. А волк до самого утра ходил вокруг избушки, и только когда совсем рассвело, он ушёл, Гриша бросил ведро, лёг на солому и уснул.
     
     
      4
     
      Он проснулся, когда солнце было высоко.
      Телята столпились около двери и смотрели на Гришу, но Гриша не выпустил их в степь. Он закрыл дверь и пошёл в деревню. За холмами он увидел Таню. Таня шла медленно. Она несла ружьё.
      — Гриша, ты куда?
      — Так, смотрю, где трава получше. Дедушка патроны дал?
      — Дал один, сказал: «Летом волки не страшные».
      — Это же хромой волк, вот и бродит голодный!
      — А зачем ты телят закрыл?
      — Вдруг волк в овраге притаился, а у меня и ружья нет!
      Телята мычали в избушке. Гриша выпустил их, взял ружьё и пошёл к ручью.
      Таня засмеялась:
      — Смотри не промахнись!
      Но она сама боялась и пряталась за Гришу. Они подошли к оврагу. Никакого волка там не было, только трясогузка бегала по берегу и трясла хвостиком.
      — Я-то не боюсь... — сказал Гриша и положил ружьё на землю, — а вот утащит телёнка...
      Страх прошёл. Снова зазвенели вокруг жаворонки, запахли травы.
      Гриша заметил, что маленькая туча выросла и надвинулась на солнце. «Если будет дождь, Таня останется», — подумал Гриша и стал рассказывать ей, что ночью совсем не страшно, а на рассвете можно увидеть, как с озера летят цапли.
      Про волка он не говорил. Он боялся, что Таня испугается и уйдёт.
      Пока он рассказывал, туча захлестнула полнеба. Ветер пригнул ковыль к земле. Далеко за холмами повисли серые дожди. Блеснула молния.
      Гриша бросился собирать телят. Таня помогала ему. И когда они загнали телят, первые капли дождя застучали по крыше избушки.
      — А как же дедушка? — спросила Таня.
      — Он знает, что ты ко мне пошла, — успокоил её Гриша.
      И Таня осталась.
     
     
      5
     
      Дождь лил всё сильней. Гриша постелил Тане ватник на солому. Рядом положил ружьё.
      — Спи и не бойся, а я тебе сказку расскажу.
      — Расскажи про Муху-Цокотуху.
      Гриша стал рассказывать про Муху-Цокотуху, а Таня вынула из ружья патрон и стала играть им.
      Гриша рассказывал, а сам глядел в окно.
      — Купила самовар и пошла дальше, — говорит Гриша.
      — Куда пошла?
      — Пошла, и пошла, и пошла — в клуб.
      — Зачем в клуб? Самовар ставить? — спросила Таня, а сама уже весь патрон расковыряла, дробинки рассыпались на солому.
      Волк пришёл, когда Таня уснула. Гриша видел, как он метнулся за окном.
      Тихо, чтоб не разбудить Таню, он взял ружьё и стал искать патрон.
      Когда он нашёл на соломе пустую гильзу, волк завыл. Таня проснулась и шёпотом спросила:
      — Кто это?
      — Волк! — сказал Гриша.
      Таня сидела на ватнике тихая и напуганная.
      Волк замолчал и стал лапами разгребать землю под дверью. Телята перестали жевать. Стало так тихо, что Гриша слышал только, как стучит у него сердце.
      Он бросил ружьё, схватил кнут и хлопнул кнутом в дверь. Волк отбежал.
      — Гриша, я не нарочно, — сказала Таня. — Я не верила.
      — Что — не верила?
      — Не верила, что волк.
      — Ты спи. Пускай только подкопается, я его кнутом убью!
      Гриша знал, что волка он не убьёт, он успокаивал Таню. Таня положила солому в пустую консервную банку и зажгла. Когда огонь затухал, она подкладывала новые соломинки.
      — Гриша, я скажу дедушке, что тебе здесь одному нельзя.
      — Не говори, ни за что не говори!
      — А вдруг много волков придёт!
      — А как же Робинзон Крузо?
      Гриша стоял около двери и сжимал кнут в руке. Таня посмотрела на него, хотела что-то сказать, но ничего не сказала. Ей стало почти не страшно. Она только боялась, что Гриша будет ругать её за патрон.
      Но Гриша молчал. Ему почему-то захотелось, чтобы волк подкопался под дверь.
      Всю ночь волк ходил вокруг избушки, и они слышали, как он дышал за дверью.
      На рассвете, когда окошко стало серым, волк ушёл.
     
     
      6
     
      Гриша ещё спал, когда Таня проснулась.
      Она подошла к двери и прислушалась. Услышала, как звенят жаворонки, открыла дверь, выпустила телят и пошла к ручью за водой. Таня зачерпнула воды и села на берегу. Она боялась идти назад.
      «Гриша не боится, и я не буду», — подумала Таня.
      Таня медленно шла к избушке. Ей хотелось побежать, но бежать ещё страшней. Тогда волк узнает, что она боится. И вдруг — порхх!.. — из-под самых ног взлетел жаворонок. Таня вздрогнула, уронила котелок и хотела заплакать.
      А жаворонок поднимался всё выше и выше к солнцу.
      Он весь дрожал и трепыхался от песен. Таня смотрела на жаворонка, пока он не исчез в синем небе.
      Она улыбнулась, вытерла слёзы и пошла к избушке.
      Гриша проснулся и спросил Таню:
      — Ты за обедом пойдёшь?
      — Пойду, — сказала Таня, — и попрошу у дедушки побольше патронов. Ведь к нам опять может прийти волк!