DjVu

      СЛОВО К ЮНОМУ ЧИТАТЕЛЮ

      Ясные сентябрьские дни 1974 года. Мы стоим на набережной в городе-герое Новороссийске около памятника Неизвестному матросу. Перед нами мирная Цемесская бухта. Вот красавец теплоход вышел из ворот мола и взял курс на Ялту. Мы молча провожаем его взглядом.
      Мы — это участники боёв за Новороссийск. Сколько воспоминаний связано у каждого из нас с Цемесской бухтой! Никогда не забыть, как там, за мысом Любви, в феврале 1943 года мы, десантники, прыгали с катеров в ледяную воду. А на берегу сразу же завязывали бой с фашистами.
      В боевой жизни у каждого фронтовика есть особенно памятные события. У одних это бои за Севастополь, у других — битва на Волге, на Курской дуге. Ну, а для тех, кто в февральские ночи 1943 года высаживался на мыс Мысхако, юго-западнее Новороссийска, кто в сентябре освобождал город, особенно памятны бои на «Малой земле» — небольшом плацдарме в тылу у фашистов.
      Многое я видел, многое испытал в годы Великой Отечественной войны, пройдя боевой путь от гор Кавказа до Берлина. Но, как для всех малоземельцев, всего памятней мне десант на мыс Мысхако.
      Да, многое вспомнилось нам в тот сентябрьский день 1974 года, когда Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев, один из главных организаторов и активных участников битвы за Кавказ, вручил орден Ленина и медаль «Золотая Звезда» городу-герою.
      Со всего Советского Союза съехались на торжество ветераны этих боёв. Сердечно, взволнованно встретили они Леонида Ильича Брежнева — начальника Политотдела доблестной 18-й десантной армии в годы Великой Отечественной войны. С гордостью говорили мы о том, что он был в рядах воинов, сражавшихся за «Малую землю», за Новороссийск. Вспоминали, как в разгар боёв начальник политотдела армии бывал на переднем крае, вручал партийные билеты, боевые награды мало-земельцам.
      На торжественном заседании все мы, ветераны боёв за Новороссийск, с особым волнением слушали слова Леонида Ильича Брежнева: «В боях за Новороссийск немеркну ш;ей славой покрыли себя герои легендарной «Малой земли» 225 дней продолжались кровопролитные бои на этом плацдарме площадью менее 30 квадратных километров. Позади нас было Чёрное море, а впереди враг «Малая земля» приковала к себе крупные силы врага, она держала его в постоянном напряжении и в последующем сыграла важную роль в полном разгроме находившейся здесь группировки войск противника В те памйтные дни все наши мысли и чувства были обращены к Родине, к нашей великой партии. Сотни и тысячи малоземельцев стали коммунистами».
      «И сегодня как живые встают перед глазами защитники Новороссийска. Трудно перечислить имена всех героев—солдат и матросов, офицеров, генералов и адмиралов, потому что подвиг здесь был нормой жизни, нормой повседневного поведения».
      Да, в дни боёв на мысе Мысхако простреливался каждый метр земли, трава на ней не росла. Ведь только за несколько дней и ночей апрельских боёв 1943 года гитлеровцы сбросили на «Малую землю» свыше 17 000 бомб, 100 000 снарядов и мин Но даже тогда, как сказал товарищ Брежнев на торжественном заседании: «Мы мечтали о том, как советский народ восстановит разрушенное и двинется дальше по пути строительства счастливой социалистической жизни Мы представляли себе светлые, красивые города, шумные школы, новые прекрасные за-
      воды, плодородные поля и цветущие сады. Но я думаю, что даже самые смелые наши мечтщ того времени не могут сравниться с реальностью наших дней. Жизнь намного их превзошла».
      И в этом мы еш;ё и еш;ё раз убедились, снова попав на «Малую землю». Теперь это цветущий уголок Черноморского побережья. Да, самоотверженная любовь к Родине помогла советским людям оживить землю.
      После войны на плантациях совхоза, названного «Малая земля», пришлось засыпать с десяток тысяч воронок от бомб и снарядов, сотни метров траншей, обезвредить около шестидесяти тысяч мин. И сейчас только опытный взгляд бывших малоземельцев заметит иногда на каменистой почве осколки бомб, а кое-где — полуразрушенные блиндажи.
      Сколько трогательных встреч, сколько воспоминаний! Мы находим памятные места, вспоминаем погибших боевых товарищей и не раз смахиваем с глаз слёзы. Такие чувства испытывает каждый фронтовик, приехавший на места боёв.
      Слышатся негромкие голоса:
      — Здесь был штаб нашего отряда.
      — Вон там был ранен майор Куников
      — Наш санбат располагался в этой балке. Как-то бомба упала, когда шла операция
      — А вон там, у совхозного посёлка, погиб юнга Витя Чаленко
      Мы у памятника погибшим десантникам. На постаменте — солдат с автоматом, а рядом — коленопреклонённая девушка. С волнением читаем:
      «На этих рубежах 4 февраля 1943 года высадился десант моряков Черноморского флота и воинов Северокавказского фронта. 225 дней в ожесточённых боях героические советские моряки и солдаты отстаивали плацдарм, названный десантниками «Малая земля». Отсюда начался решающий штурм позиций гитлеровских захватчиков, завершившийся 16 сентября 1943 года освобождением города.
      Слава воинам—освободителям Новороссийска».
      На площади Героев мы возложили венки на братскую могилу, к подножиям памятников Героев Советского Союза Цезаря Куникова и Николая Сипягина. И долго стояли склонив головы.
      Каждый год поздним вечером — 4 февраля, в день высадки десанта моряков под командованием Куникова на «Малую землю», к памятнику Неизвестному матросу стекаются колонны молодёжи с зажжёнными факелами. Около памятника начинается митинг. После митинга к подножию памятника люди возлагают цветы. А потом от берега отходит катер и с него на воду спускают бескозырку. На берегу становится тихо. Бескозырка плывёт, волны уносят её всё дальше и дальше. Лучи прожекторов словно сопровождают её. Вскоре бескозырка исчезнет из виду.
      Эта бескозырка — символ матросской отваги, преданности Родине. Сколько их, бесстрашных ребят в бушлатах и бескозырках, пало смертью храбрых здесь, у берегов Новороссийска
      О них, о героях-малоземельцах, я и рассказываю в этой книжке. Нет в ней вымышленных персонажей, придуманных боевых эпизодов. Всё так было.
      Хотелось бы подробнее рассказать о каждом участнике битвы за Новороссийск — ведь о боевых делах каждого можно было бы написать целую книгу. Но в небольшой книжке многих пришлось назвать только по фамилии. Это — непридуманные рассказы о тех, кто готов был отдать и отдал жизнь за свободу и независимость нашей Родины.
     
      Автор
     
     
      ДЕСАНТ
     
      В боевой готовности
     
      Каждую ночь «морские охотники» выходили из Геленджика в дозоры к мысу Дооб, к Мысхако, в район Цемесской бухты. До рассвета подкарауливали вражеские катера и подводные лодки. Но фашисты не появлялись. Ещё в октябре прошлого года советские моряки и артиллеристы береговой охраны отучили их заходить в Цемесскую бухту.
      Дозорная служба порядком надоела катерникам, хоть все и понимали, что ходить в дозоры необходимо. Но хотелось скорее вступить в бой, скорее выбить врага из Новороссийска.
      Командир «морского охотника» старший лейтенант Иван Дубровин, как все катерники, привык ночью бодрствовать, а днём спать. Правда, выспаться не всегда удавалось. Часто налетали самолёты противника. Начиналась пальба из зенитных пушек, из пулемётов. Было не до сна.
      Не удалось старшему лейтенанту выспаться и в тот ненастный февральский день 1943 года — день, который запомнился ему навсегда. Только он заснул, как начался вражеский налёт. Воздушного врага быстро отогнали. Когда Дубровин выскочил из каюты, стрельба неожиданно закончилась. Но тут его срочно вызвали к командиру Новороссийской военно-морской базы. Пока, до освобождения Новороссийска, она находилась здесь, в Геленджике.
      Старший лейтенант поспешно сошёл с катера, на ходу надевая чёрный дождевик. И вот он уже быстро шагает в штаб базы.
      Он сразу заметил, что в порту сегодня оживлённее, чем обычно, много офицеров в пехотной форме.
      «Ночью наверняка что-то произойдёт», — подумал старший лейтенант с невольным волнением.
      В просторном кабинете командира базы контр-адмира-ла Холостякова было тесно — столько там собралось офицеров. Дубровин шёпотом спросил одного из командиров «морских охотников»:
      — Как думаешь — сегодня начнётся?
      — Возможно!
      В простенке между окнами висела карта кавказского побережья Чёрного моря. Около неё стояли офицеры и оживлённо разговаривали. Все они были знакомы Дубровину. Он смотрел то на одного, то на другого. Какие все разные! И по внешности, и по характеру.
      Да, разные. Но есть у них и общее: все они настоящие советские моряки, честные, храбрые, готовые на жертву во имя победы, ради товарища.
      В кабинет вошёл контр-адмирал Холостяков. Ему сорок
      лет, но выглядит он гораздо моложе. Невысок, строен, по-юношески порывист, быстр в движениях. Но сейчас адмирал вошёл в комнату степенным шагом, ни на кого не глядя. На его энергичном лице резко обозначились морщины. Он подошёл к письменному столу, поднял голову и обвёл всех внимательным взглядом.
      — Вы, конечно, догадываетесь, зачем я созвал вас,— начал он, с расстановкой произнося слова. — Настало время и нам переходить от обороны к наступлению. Сегодня получен приказ.
      Стало очень тихо, все затаили дыхание. А немного погодя раздались возгласы, шум отодвигаемых стульев. Кто-то крикнул:
      — Наконец-то!
      Контр-адмирал указал на карте мыс Мысхако и посёлок Южная Озерейка. Здесь по разработанному плану высадятся морские десанты. Будут созданы плацдармы для наступления на Новороссийск. Командир базы не скрывал трудностей, с которыми придётся встретиться десантникам .
      — Посадка войск на корабли будет происходить в Геленджике и на девятом километре, за Кабардинкой, —
      говорил контр-адмирал. — До Южной Озерейки придётся преодолеть путь более двадцати миль. А почти на всём пути море засорено минами всех видов. Будет нелегко. Но мы, моряки, должны воевать по-гвардейски, воевать умело, мастерски бить врага из любого орудия, любыми средствами! А теперь прошу командиров дивизионов и артиллеристов доложить о боевой готовности.
      Все молчали. Да, сложное, нелёгкое дело предстояш;ий десант.
      Ведь в десантной операции примут участие не только торпедные катера и «морские охотники», но почти весь Черноморский флот — линкоры, крейсеры, эсминцы, канонерские лодки. У десантников, которые будут высаживаться в Южной Озерейке, — танки, артиллерия. Поддерживать десант вместе с корабельной артиллерией будет и береговая артиллерия.
      Молчание нарушил командир дивизиона «морских
      охотников» капитан-лейтенант Николай Сипягин. Он сказал коротко и чётко:
      — Все корабли дивизиона готовы к выполнению боевого задания. Свой долг перед Родиной выполним!
      Контр-адмирал улыбнулся, и его суровое лицо сразу преобразилось, стало добродушным.
      — Доклад ясен. Послушаем, что скажут артиллеристы.
      Готовность кораблей он проверил еш;ё вчера, поэтому
      не стал требовать от Сипягина подробного сообш;ения. Зато артиллеристов адмирал выспрашивал не менее получаса. Ведь судьба десанта во многом зависела от артиллерийской поддержки.
      На палубе корабля Дубровин сразу окунулся в повседневные заботы. Проверил, как делал обычно, весь катер, все отсеки, посмотрел, всё ли лежит на месте. И много раз спрашивал себя: готов ли он сам и команда «морского охотника» к высадке десанта?
      Да, как будто подготовились. В свободное от дозоров время вся команда катера проводила тренировочные занятия с морскими пехотинцами. Экипаж научился быстро принимать людей на борт, скрытно подходить к берегу и высаживать десантников. Дубровин проверил у всех матросов и старшин знание материальной части и умение пользоваться ею в бою.
      На общекорабельных учениях экипаж катера показал отличные результаты. Уж на что командир дивизиона капитан-лейтенант Сипягин требователен — и то остался доволен слаженной работой команды!
      Дубровин закончил осмотр и поднялся на мостик. По небу неслись чёрные взлохмаченные облака, дождь прошёл, но дул холодный зетер. Вахтенные матросы поёживались в коротких бушлатах и дождевиках.
      Поодаль от всех сидел, опустив голову, рулевой Никита Сухов. К Дубровину он попал совсем недавно: катер, на котором он служил прежде, подорвался на мине. Был Никита замкнут и неразговорчив, ни с кем не дружил, и это удивляло общительных матросов. Ведь для них дружба и морское братство священны.
      Командира тоже удивляло и даже настораживало такое
      поведение нового рулевого. Правда, матрос он был исполнительный, старательный. Но как он будет вести себя во время боя?
      Командир подозвал его, спросил:
      — Как рулевое управление?
      — В полной боевой готовности, — быстро доложил рулевой, встав по стойке «смирно».
      Помолчав, Дубровин сказал:
      — На горячее дело идём, товарищ Сухов. И люди, и механизмы должны работать безотказно — И, набивая трубку табаком, спросил: — Почему у вас нет друзей?
      — Ещё не успел — хмурясь, ответил Сухов.
      — Тяжело без друзей Мысли разные в голову лезут, а поделиться не с кем.
      — Это так, — согласился Сухов, и голос у него чуть дрогнул. — Характер у меня такой стал, товарищ лейтенант. Ведь я родом из Новороссийска, и мои
      Он хотел сказать о том, что его мать и жена убиты вражеской бомбой, что о судьбе двухлетнего сынишки он ничего не знает и что ему трудно говорить об этом. Но тут с пирса раздался голос командира дивизиона:
      — Командиры катеров, построить команды!
      Дубровин подозвал боцмана и приказал выстроить
      команду на палубе.
     
      Майор Куников
     
      На берегу, около штаба отряда, в это время уже стояли в строю двести семьдесят два моряка — сильные, смелые люди, испытанные в боях за Одессу и Севастополь, под Ростовом и в предгорьях Кавказа.
      Перед строем — коренастый офицер в стёганке, с биноклем на шее и потёртой полевой сумкой через плечо. У него строгие черты лица и чёрные добрые глаза. Это командир морской пехоты майор Цезарь Куников.
      Он прославился в боях в приазовских плавнях под Ростовом. Батальон морской пехоты, которым командовал Куников, противостоял тогда целой немецкой дивизии.
      Несколько месяцев назад было решено создать десант-
      ный отряд при Новороссийской морской базе. И майора Куникова назначили командиром отряда самых храбрых моряков. К нему приходило немало добровольцев, с каждым он подолгу беседовал, о каждом наводил справки. Много труда потратил неутомимый майор, создавая этот отряд. Он воспитывал в каждом качества, необходимые десантнику. И вот отряд готов к выполнению боевой задачи. Сейчас будет последняя проверка.
      Десантники не сводят глаз с командира. Их всегда поражала его энергия, умение быть хладнокровным в любой обстановке. Рядом с Куниковым стояли его заместитель по политической части старший лейтенант Николай Старши-нов и начальник штаба Фёдор Катанов. Оба боевые офицеры, испытанные воины.
      Куников обратился к десантникам с короткой горячей речью:
      — Тут есть люди, которые уже воевали со мной. В прошлом году моряки обороняли Новороссийск. Дрались четверо суток. Позади была Цемесская бухта, а впереди горели фашистские танки. Силы были неравные
      Куников замолчал и низко склонил голову в память о героях-моряках, павших в том бою смертью храбрых. Строй стоял неподвижно. После недолгого молчания Куников вскинул голову и продолжал:
      — И всё же кусочек земли, который обороняли моряки, так и не достался врагу. Ночью, по приказу командования, за нами пришли катера. Моряки оставили город последними. На большом деревянном яш;ике написали: «Мы еш;ё вернёмся! Черноморцы». И вот мы возвраш;аемся, полные сил, полные ненависти к фашистским захватчикам Каждый из вас знает, что нас ждёт. Холод, ледяная вода, вражеский огонь. Будет очень тяжело. Одним словом, идём на смерть. На каждого придётся по десятку гитлеровцев. У них — пушки и танки. А у нас, десантников, только автоматы, гранаты и противотанковые ружья.
      Помолчав, он закончил так:
      — Не передумал ли кто-нибудь из вас служить в отряде? Отказаться не поздно. Ведь не каждому под силу вынести то, что мы должны вынести. Прошу выйти вперёд
      того, кто передумал, кто хочет вернуться в свою часть и по-прежнему воевать в ней.
      Строй не шелохнулся.
      «Кто же выйдет на позор, даже если бы и хотел вернуться в часть?»—подумал Куников. Он повернулся к начальнику штаба и сказал громко, чтобы все слышали:
      — Распустите отряд, а через пять минут постройте снова. Тот, кто не хочет оставаться в отряде, пусть не становится в строй, а зайдёт в штаб за документами.
      И майор вошёл в здание, где находился штаб отряда. Через пять минут он вернулся.
      — Посчитайте людей, — спокойно сказал он начальнику штаба.
      — Двести семьдесят один, — доложил Катанов.
      — Так. Ясно, — проговорил Куников. — Того отправьте в его часть.
      Легко можно угадать, о чём подумали десантники и катерники, услышав рапорт начальника штаба: «Оказывается, был среди нас и трус. Хорошо, что отсеялся. Теперь каждый из нас уверен в товариш;е, как в самом себе».
      — Претензии, недовольство чем-нибудь есть? — спросил матросов Куников.
      Все молчали. Но вот кто-то из десантников поднял руку.
      — Разрешите, товарищ; майор? Вот в чём дело. Хозяйственники выдали нам столько сухарей, консервов и прочей еды, что впору для трюма хорошего парохода. А я так думаю: поменьше бы нам съестного брать, а побольше гранат, патронов. Боевым опытом проверено: будет чем — харч добудем. Так что разрешите нам боевой паёк увеличить, а продовольственный сократить.
      — Мысль дельная. Что скажете, товариш;и матросы?
      Со всех сторон раздались одобрительные возгласы.
      — Примем предложение нашего товариица?
      — Примем! — дружно ответил строй.
      — Ну, а теперь давайте проверим всё снаряжение, — сказал Куников,
      Проверка закончена. И новый приказ начальнику штаба — отвести отряд на собрание в клуб бывшего дома отдыха,
      Пришли туда не только десантники, но и катерники. Среди них был и Дубровин.
      На трибуну поднялся замполит майора Куникова, старший лейтенант Старшинов. Вот что он сказал:
      — Сегодня мы вступим в тяжёлый бой с фашистскими захватчиками. Вступим с мыслью о победе, с мыслью о Родине. Дадим же перед боем клятву! — И он стал читать звучным, громким голосом: — «Идя в бой, мы даём клятву Родине в том, что будем действовать стремительно и смело, не щадя своей жизни ради победы над врагом. Волю свою, силы свои и кровь свою, капля за каплей, мы отдадим за счастье нашего народа, за тебя, горячо любимая Родина Нашим законом есть и будет движение только вперёд!»
      Куников видел, с каким воодушевлением слушают воины, как блестят их глаза. Он знал клятву наизусть, и всё же с волнением вслушивался в каждое слово. Вспоминалась ему Москва, где он жил и работал до войны, далёкая, но всегда близкая его сердцу Москва
      Между тем замполит закончил чтение, и в зале стало шумно. Раздались аплодисменты. Когда всё стихло, Старшинов сказал:
      — Долг каждого из нас подписать клятву.
      Первым поставил подпись Куников. Один за другим наклонялись над столом моряки, расписывались и отходили в торжественном молчании.
     
      «Морской охотник»
     
      в полночь десантные корабли вышли в море. По-преж-нему моросил дождь.
      Основной десант проследовал к Южной Озерейке. А катера Сипягина, на борту которых находились бойцы отряда Куникова, скрытно подошли к мысу Мысхако.
      Корабли заглушили моторы.
      Дубровин стоял на мостике, В темноте берег Цемесской бухты еле угадывался. На мысе Мысхако изредка вспыхивали ракеты, и тогда вырисовывался силуэт горы Колдун,
      Рядом с Дубровиным стоял командир группы десант-
      НИКОВ. Он натянул намокшую плащ-палатку не только на плечи, но и на голову и был похож на тёмную глыбу.
      — Пока довезут нас до места, можно, пожалуй, и отдохнуть минут двадцать, — зевнув, сказал он.
      Дубровин проводил его в свою каюту.
      Командир группы десантн1йсов снял плащ-палатку и сел на кровать.
      — Когда-то ещё доведётся на кровати посидеть!..
      Рядом на столике лежал лист бумаги. Синим карандашом было написано: «Если вы встретите слабейшее судно — нападайте, если равное себе — нападайте и если сильнее себя — тоже нападайте »
      — Здорово сказано! — воскликнул командир десантников. — Чьи слова?
      — Адмирала Макарова.
      — Запишу обязательно. — Он вынул блокнот и добавил: — Жаль, я этого раньше не знал! Вот что значит недостаток военного образования.
      Дубровин оставил его и поднялся наверх. Холодный ветер пронизывал насквозь. Командир катера прошёлся по палубе, приглядываясь к людям. Десантники сидели, тесно прижавшись друг к другу. Дождь струйками стекал с плащ-палаток на палубу. Дубровин заметил среди моряков неутомимого парторга корабля механика Давыдова. Он гордился парторгом и называл его «мой комиссар». Командир подошёл поближе к десантникам и услышал голос Давыдова. Вот о чём говорил парторг:
      — Хорошее сообщение мы получили перед высадкой. Второго февраля закончен разгром и уничтожение группировки противника под Сталинградом. Теперь, товарищи, дело за нами. Нас ждёт Севастополь Помните о Севастополе, когда бой начнёте
      — Ты о нас не беспокойся, — сказал кто-то из десантников. — Мы маршрут до самого Берлина знаем.
      Дубровин прошёл дальше. Около носового орудия комендор Терещенко пританцовывал, чтобы согреться, и рассказывал что-то смешное двум десантникам.
      Дубровин посмотрел на светяпщйся циферблат часов: осталось семь минут.
      Последние минуты перед высадкой десанта особенно томительны. Тревожно сжимаются сердца даже у самых храбрых людей.
      Над морем нависла напряжённая тишина. Разговоры затихли. Было слышно только, как на ветру полош;ется невидимый вымпел, поднятый на мачте, да бьются о борт волны.
      Дубровин поднялся на мостик, приказал всем занять боевые посты. На палубе показался командир группы десантников. Он дал команду:
      — Ребята, быть наготове!
      — Сейчас начнётся, — тихо сказал Дубровин.
      И вдруг вся бухта осветилась. Над морем и горами загрохотало. Гул артиллерийской канонады всё нарастал. Вспышки снарядов освеш;али море и берег Мысхако.
      И тут где-то впереди раздался оглушительный скрежет, взметнулись огненные полосы. Сначала все даже оторопели, но сразу поняли:
      — Да это же из «катюш» наши палят!
      С флагманского корабля передали сигнал: идти к берегу.
      — Полный вперёд! — скомандовал Дубровин.
      Взревели моторы, и катер рванулся, вспенивая воду.
      Корабли летели к огневому валу. Сейчас всё решали
      минуты, даже секунды. Через десять минут артиллерия перенесёт огонь дальше от берега метров на триста, к этому времени десантники уже должны быть на суше. Дубровин понимал, что из-за малейшей задержки всё может пойти по-иному. И все его мысли сосредоточились на главном — на предстоящем бое.
      Катер подлетел к береговой черте на полном ходу. К самому берегу пристать не удалось из-за мелководья.
      Десантники наготове стояли у бортов.
      — До скорого свидания! — крикнул командир группы Дубровину.
      Десантники спрыгивали в воду. Дубровин видел, как их командир, держась за пеньковый трос, спустился с левого борта, окунулся по пояс в воду. И вот он уже бежит по берегу впереди всех, в правой руке у него автомат, а в левой граната.
      Ракеты осветили берег. Вражеские прожекторы, словно гигантские огненные мечи, разрезали темноту. Засвистели мины, разрывы вспыхивали на воде, вздымая волны. Десятки светящихся трасс — синих, красных, белых — потянулись к кораблям. По десантникам, бежавшим к берегу, в упор открыл огонь вражеский пулемёт. Несколько человек упали.
      — Комендоры! Подавить! — в ярости крикнул Дубровин: он готов был сам броситься к орудию.
      Комендор Терещенко уже стрелял по огневой точке. После четвёртого снаряда вражеский пулемёт замолк.
      Когда все десантники выбрались на берег, Дубровин распорядился дать задний ход. Катер стал разворачиваться. Два снаряда разорвались около кормы. Комендоры не прекращали стрельбу по огневым точкам врага.
      К Дубровину подбежал механик.
      — Один мотор вышел из строя, — доложил он.
      — А второй?
      — В порядке.
      — Добро. Отходим.
      Слева прошёл катер старшего лейтенанта Крутеня. Дубровин знал, что на этом катере находился Куников и его штаб. «Значит, Куников уже на берегу, вот хорошо!» — подумал Дубровин.
      Корабль благополучно вышел из зоны обстрела. Командир спустился в моторное отделение.
      — Повреждение серьёзное? — спросил он механика.
      — Ремонт понадобится.
      — А ещё один рейс выдержим?
      — Безусловно.
      Дубровин ощущал прилив необычайной энергии. Всё идёт отлично! До рассвета он сумеет перебросить ещё одну группу десантников. ,
      «Морской охотник» Дубровина ошвартовался у причала Кабардинки, поблизости от катера Крутеня.
      — Как успехи? — крикнул Крутень Дубровину.
      — Отличные. А у тебя?
      — Тоже. Куникова и его штаб высадил.
      На катера стали грузиться новые отряды десантников.
      Предстояло перебросить ещё три боевые группы. В каждой насчитывалось по сто пятьдесят человек, командовали ими опытные морские офицеры. Все они должны были влиться в отряд Куникова. Катер Дубровина принял на борт десантников и направился к берегу Мысхако.
      Издали было видно, что там, в Станичке — рыбачьем посёлке на окраине города, — идёт горячий бой. Взлетали разноцветные ракеты, рвались мины, снаряды. Все места высадки противник ожесточённо обстреливал и освещал прожекторами. «Надо взять чуть левее», — решил Дубровин и скомандовал:
      — Лево руля Ну, товарищ Сухов, сейчас многое будет зависеть от твоего мастерства.
      Ослепительный луч прожектора осветил катер. Ловким манёвром рулевой вывел корабль из полосы света, а боцман Коноплёв открыл по прожектору огонь из крупнокалиберного пулемёта. Прожектор потух.
      — Что и следовало доказать! — пробасил боцман и даже притопнул ногой.
      Рулевой увидел «окно» в сплопшой завесе от разрывов и направил туда катер. Десантники, держась за пеньковые тросы, молча спускались в студёную воду с обоих бортов. Только раз кто-то крикнул: 1 — Ух ты, как жжёт!..
      До Дубровина донеслись выстрелы из автоматов. Снова луч прожектора осветил катер. Комендоры открыли по прожектору огонь. Враг начал пушечный обстрел, снаряды рвались всё ближе и ближе.
      Комендор Терещенко по вспышкам заметил вражескую пушку — она прямой наводкой вела огонь по катеру. Комендор стрелял по этой пушке до тех пор, пока не заставил её замолчать. Комендора ранило в ногу, но стрельбу он не прекращал. Но вот разорвался снаряд, и Терещенко отбросило к мостику. Сжав зубы, он пополз к своему орудию. С трудом поднялся, хотел выстрелить. Орудие молчало. Что случилось?
      — Почему не стреляете, Терещенко? — крикнул Дубровин, видя, что комендор стоит, склонившись над пушкой.
      Терещенко, не сказав командиру, что ранен, ответил:
      — Осколок повредил орудие. Сейчас исправлю.
      Он с трудом преодолевал слабость. Было бы орудие исправно, он бы доверил его матросу Зинину. Но сейчас необходимо устранить повреждение, а матрос Зинин не сможет этого сделать. «Только бы хватило сил», — думал Терещенко. И сил хватило — он исправил орудие.
      Вражеский снаряд разорвался около кормы. Упал комендор кормовой пушки Морозов. Второй снаряд разбил радиорубку. Радист выполз оттуда и бросился к мостику.
      — Рубку разбило. Связь потеряна! — доложил он.
      — Становитесь к кормовой пушке, — распорядился Дубровин.
      Радист подбежал к пушке и стал наводить её на цель.
      Парторг Давыдов высунулся из люка и крикнул Дубровину:
      — Пробит борт! Вода поступает в моторное отделение!
      — Большая пробоина?
      — Порядочная.
      — Попытайтесь заделать.
      — Есть заделать!
      Давыдов и командир отделения мотористов начали заделывать пробоину. Работали в помеи];ении, насыщенном отработанными газами. Задыхались, падали, но снова поднимались и продолжали работу.
      — Будем считать это партийным поручением, — тяжело дыша и кашляя, проговорил Давыдов. — Выполним его — корабль спасём От нас зависит судьба людей.
      Катер маневрировал около берега, поддерживая десантников огнём своих пушек и пулемётов.
      От взрывов поднимались фонтаны. «Пора поворачивать», — подумал Дубровин и подозвал матроса:
      — Узнайте, заделана ли
      Он не успел договорить, как около правого борта разорвался снаряд. Дубровин почувствовал острую боль в плече и боку. Он схватился за поручни мостика, подумав: «Не вовремя ранило». Его пальщ>1 разжались, и он бы упал, но его подхватил боцман.
      — Выводи корабль! — крикнул боцман рулевому, держа на руках командира.
      — Рулевое управление не действует!
      — Исправить!
      Боцман отнёс командира в каюту, осторожно раздел, перебинтовал, Дубровин открыл глаза.
      — Командуй, боцман, — прошептал он. — Спасай корабль
      Он хотел ещё что-то сказать, но снова потерял сознание.
      Боцман подозвал матроса, поручил ему быть при командире, а сам побежал наверх.
      — Что с командиром? — тревожно спросил комендор Терещенко.
      — Жив, — глухо ответил боцман. — Но раны тяжёлые. Сознания лишился.
      Он поднялся на мостик, сжал свои могучие кулаки и погрозил в сторону противника:
      — Ужо мы тебе за всё отплатим
      На берегу разорвался снаряд, корабль осветило, и боцман заметил, что лицо рулевого сморщилось, словно от боли.
      — Ты ранен? — крикнул боцман, — Нет? Вот и хорошо Не унывай, не пропадём!
      — Командира жаль. Не сумел я заслонить его
      Боцман ответил:
      — Вот ты какой Говори, как там рулевое управление?
      — Я уже всё исправил.
      «Может, команде на берег сойти? И раненых вынести?» — подумал боцман, но тут же отогнал эту мысль. Ведь на рассвете гитлеровцы сожгут покинутый корабль. Нет, настоящий моряк борется до конца за жизнь корабля.
      — Разворачивай и выходи из зоны обстрела! — приказал боцман рулевому.
      — Моторы работают с перебоями, в пробоины поступает вода, — сообщил рулевой. — Может, у берега курсировать, пока пластыри прикладывают?
      — Выполняй моё приказание, Сухов.
      — Есть!..
      И вдруг заглох мотор. Боцман бросился к мотористам.
      — В чём дело?
      — Осколок Попытаемся завести. Но вряд ли удастся, — сказал моторист и провёл рукой по лицу, растирая масло и кровь.
      Боцман шагал по палубе, раздумывая, как быть. «Надо с парторгом посоветоваться», — решил он и открыл люк от помещения, где работали механик и командир отделения мотористов. Его обдало тяжёлым запахом отработанных газов.
      Боцман крикнул:
      — Давыдов! Выйди-ка на минутку!
      Никто не откликнулся. «Уж не задохнулись ли они там?» —с тревогой подумал боцман и быстро вошёл в помещение. ]^рт был заделан, вода чуть просачивалась. А на полу без сознания лежали парторг и моторист. Боцман наклонился над ними, крикнул:
      — Братки! Братки! Да что с вами, друзья? Сейчас вынесем вас отсюда!..
      Боцман позвал матроса, и они вдвоём вынесли на палубу парторга и моториста.
      Катер беспомощно качался на волнах. Взрывы вражеских мин и снарядов не утихали.
      «Видно, придётся покинуть катер», — подумал боцман. Он спустился в каюту командира. За ним вошёл радист с электрическим фонариком. Он тревожно спросил:
      — Жив?
      — Пульс бьётся, — ответил боцман, держа руку командира.
      Оба моряка понимали, как трудно будет раненым, если придётся переносить их на берег. Ведь там — враг. Конечно, команда пойдёт на прорыв, чтобы пробиться к отряду Куникова. Ради жизни товарищей, ради жизни командира, советские моряки готовы отдать свою жизнь.
      — Надо обернуть его сначала шинелью, а сверху плащом. И других тоже, — сказал радист.
      И вдруг катер задрожал. Послышался шум мотора.
      — Ожил корабль! — крикнул боцман и бросился вон из каюты. Он вскочил на мостик: — Разворачивай, Сухов!
      Рулевой повернул штурвал и вдруг стал медленно сползать на пол.
      — Сухов, ты ранен?
      Ответа не было.
      Боцман приказал радисту и матросам снести рулевого и всех раненых в кают-компанию, всех перевязать.
      Сухов очнулся, с трудом спросил:
      — А кто у руля?
      — Сам встану.
      Вскоре катер вышел из зоны обстрела. Боцман оглянулся. Весь берег был в огневом зареве
      После третьей операции в геленджикском госпитале командир «морского охотника» Иван Дубровин проспал подряд восемнадцать часов. Когда проснулся, увидел в палате контр-адмирала Холостякова и попытался подняться.
      — Лежи, лежи и не шевелись, — остановил его контрадмирал и сел на стул около кровати.
      Он внимательно, чуть хмурясь, посмотрел на бледное, похудевшее лицо Дубровина и, покачав головой, спросил:
      — Как самочувствие?
      — Да я словно вновь на свет народился.
      — Пожалуй, что и вновь, — согласился Холостяков. — Крови ты, брат, много потерял. Три медицинские сестры тебе свою пожертвовали.
      — Спасибо им, — тихо произнёс Дубровин. — А как команда?
      — Все живы. А тебя, старший лейтенант, от души поздравляю с орденом Боевого Красного Знамени.
      — Служу Советскому Союзу! — взволнованно произнёс Дубровин. Он перевёл дыхание и сказал: — Команду надо наградить, товариш; контр-адмирал. Люди катер спасли. Боцман, комендоры, рулевой, механик, мотористы заслуживают боевой награды.
      — Об этом уже позаботились.
      — А как десант на Мысхако?
      Это больше всего волновало Дубровина. Лицо адмирала омрачилось. Но ответил он спокойно и уверенно:
      — Всё в порядке: десант живёт. Уцепились крепко. Отвоевали Станичку, гору Колдун. Там сейчас несколько морских бригад. Оборону хорошую соорудили. Даже название придумали отвоёванному кусочку земли — «Малая земля». И песню душевную сочинили:
      О тех, кто сражался на «Малой земле». Пусть песня победная льётся. Кто славно сражается днём и во мгле. Гвардейцем по праву зовётся
      Контр-адмирал не стал говорить командиру «морского охотника» о том, что ещё 12 февраля погиб майор Ку-ников. Не сказал он и о том, что погиб командир катера Крутень, друг Дубровина, что десант в Южную Озерей-ку сорвался. Пока не должен об этом знать Дубровин. Важно то, что десант куниковцев удался, что отряд по-прежнему называется куниковским, что на «Малой земле» воюют несколько бригад морской пехоты. И недалёк тот день, когда Новороссийск будет освобождён.
     
     
      БЫЛЬ О МАТРОСЕ КЛЙДЕ И ЕГО ТОВАРИЩАХ
     
      В Новороссийске, на берегу Цемесской бухты, высится бронзовый памятник Неизвестному матросу. В руке у матроса автомат, на могучих плечах — плащ-палатка, на голове — бескозырка чуть набекрень.
      Смотришь на Неизвестного матроса и невольно вспоминается 1943 год, десантники, черноморские моряки, отважные в бою, весёлые в часы досуга.
      Слышал я, что прообразом его был бесстрашный матрос из. куниковского отряда Владимир Кайда. В годы войны я не был знаком с Кайдой, но слышал о нём немало. И вероятно, даже видел его февральской ночью 1943 года, когда высадился вместе со своими разведчиками на «Малую землю».
      Было в ту ночь темно. Землю и море освещали только вспышки ракет. Связной майора Куникова разыскал меня и повёл в штаб. Навстречу нам шли три матроса. Все рослые, плечистые, но один показался мне просто великаном.
      Связной спросил: «А у вас такие ребятушки есть?» Нет, не было у меня таких ребят. Связной добавил с явной гордостью: «Богатырь, верно? Сто пять килограммов весит! Ребята его зовут Малюткой!» По-видимому, это и был Владимир Кайда.
      После победы над фашистами я стал разыскивать участников боёв за Новороссийск. Написал десятки писем куни-ковцам. Получил ответы, записи воспоминаний. Пришло письмо и от Владимира Кайды из Донецкой области. Мы условились встретиться в Новороссийске в сентябре на традиционном сборе куниковцев.
      И вот настал день нашей встречи. Около краеведческого музея собрались бывшие малоземельцы. Вижу великана-матроса в бескозырке — он выше всех. Лицо у него добродушное, подбородок волевой, глаза голубые, весёлые. Весь его облик, вся его фигура удивительно похожи на статзгю Неизвестного матроса. Это и есть матрос Кайда.
      О его боевых делах можно написать большую книгу. Но сейчас я расскажу только о нескольких днях жизни Владимира Кайды и его фронтовых товарищей на «Малой земле».
     
      Буря с вихрем
     
      Отряд старшего лейтенанта Василия Ботылёва расположился неподалёку от морского причала. Было приказано отдохнуть и ещё раз проверить боеготовность. Ночью матросам предстояло высадиться вслед за отрядом майора Куникова.
      Матросы проверяли оружие, точили финские ножи, а кто лишнюю портянку надевал, чтобы нога не болталась в ботинке, когда ночью во время десанта будет прыгать в воду.
      На пригорке под деревом сидели четыре моряка и, перекидываясь шутками, ровняли патроны в пулемётных лентах, проверяли гранаты.
      Это расчёт станкового пулемёта «максим» — Владимир Кайда, Николай Уткин, Анатолий Лысов и Николай Копотилов, Всем по двадцать два года.
      «Буря с вихрем» — так прозвали пулемётный расчёт. Надо сказать, что среди моряков выделиться трудно. Все ребята храбрые, находчивые, жизнерадостные. И всё же расчёт Владимира Кайды — самого рослого моряка в отряде—выделялся. Не только Кайда,а любой матрос из расчёта мог, если нужно, схватить «максим» в полном сборе и вихрем помчаться на огневую позицию. А вес «максима» немалый — более шестидесяти килограммов. Никто не мог быстрее и лучше их сменить огневую позицию, замаскироваться.
      Кайда родом из Донбасса. До службы на флоте работал токарем на заводе. Уткин — москвич, заводской электрик. Лысов — колхозник из Кировской области. Копотилов — колхозник из Тамбовской. На войне они сроднились как братья, друг за друга стояли горой.
      Все четверо любили шутку. Особенно побратимы любили подшучивать над великаном Кайдой.
      Копотилов прозвал его Малюткой. Прозвиш;е так и осталось за Володей. У остальных ребят тоже были прозвища. Уткина звали Утей, кряжистого Копотилова — Корягой. Лысова хотели прозвать Кочерыжкой — после ранения указательный палец у него на правой руке напоминал кочерыжку. Но не закрепилась кличка за высоким и красивым парнем, звали его просто «Номер» — соответственно пулемётному званию.
      Копотилов запрятал гранаты в вещевой мешок и заявил с довольным видом:
      — Морской порядок! — Потом повернулся к Кайде и серьёзным тоном сказал: — Малютка, будь добр, сними ботинок. Я на нём под вёслами схожу в разведку на Мысхако.
      — Тебе не доверю, — также серьёзно отозвался Кайда. — Номеру, пожалуй, доверю. Он полегче, кочерыжкой рулить будет.
      Лысов пожал плечами и усмехнулся:
      — Сплаваем в другой раз. А вот перед десантом не мешало бы вздремнуть. Сними, Малютка, бушлат, мы втроём укроемся.
      — Ещё чего захотели! Имущество ведь казённое. А ну как утопите, где старшина Ещё обмундирование такого размера достанет? Соображать надо.
      — Старшине с тобой маета, — подтвердил Уткин.
      — А мне с вами, братки Вот задам вам сейчас
      И Кайда обхватил всех троих и покатился с ними вниз по пологому склону.
      — Приберегите силы! — крикнул им матрос, старательно чистивший противотанковое ружьё. — Нет в вас серьёзности перед ответственным заданием.
      Ребята вскочили, посмеиваясь.
      — Это всё он, — сказал Лысов, показывая на Кайду. — Да что с Малютки возьмёшь — дитя неразумное. Верно, Фергана?
      Ферганой прозвали кока отряда Ивана Прохорова. Ему было уже лет двадцать восемь. Был он худощав, светловолос, нетороплив. До войны он работал поваром в одном из ресторанов Ферганы и часто рассказывал ребятам об этом городе.
      По боевому расписанию кок занимал место в строю с ПТР — противотанковым ружьём. Владел им неплохо. Человек он был заботливый, доброжелательный. Матросы его любили и уважали. Когда кто-нибудь просил: «Ну-ка, Фергана, подбавь Ещё чумичку боршд», он никогда не отказывал в добавке. Да и сам, бывало, предложит: «Эй, Малютка из Донбасса, подставляй чумичку».
      — Силу тебе девать некуда, — продолжал Прохоров.— Да я тебе в следующий раз без навара
      Но тут подошёл командир взвода лейтенант Карманов, под стать матросам расчёта Кайды, рослый, сильный, с энергичным обветренным лицом.
      — Кайда, передайте «максим» Уткину, — распорядился он. — Будете моим связным.
      — Почему я, товарищ командир? — В голосе Кайды слышались удивление и обида.
      — А потому, что у вас самые длинные ноги, — усмехнулся лейтенант. — Вот ваше имуш;ество. — Он протянул
      ему ракетницу и сумку с ракетами. — Научитесь распознавать в темноте на ощупь, какого цвета ракета.
      — Есть научиться
      Когда он ушёл, Кайда огорчённо вздохнул:
      — Матросское дело такое — прикажут и исполняй
      — Ничего, Володя, — сказал Копотилов. — Зато ещё одну воинскую специальность освоишь.
      — Что верно, то верно, — согласился Кайда, садясь на пенёк и вынимая из мешка горсть ракет. — Займёмся этими игрушками. Какие они на ощупь?
      Стемнело. Начал моросить дождь.
      — Неуютно становится, — натягивая на плечи плащ-палатку, проворчал Лысов. — Сейчас бы в тёплую хату.
      — Скоро в горячую попадёшь, — заметил Копотилов.
      — Да, братцы, — подтвердил Кайда, — в пекле побываем.
      И вдруг раздалась долгожданная команда:
      — Становись!
      Когда взвод выстроился, пришёл лейтенант Карманов и, встав перед строем, сказал:
      — Задача такая, товарищи матросы. Отряд майора Ку-никова погрузился на катера и будет высаживаться около рыбозавода. Мы идём на поддержку. Сейчас двинемся на пирс и начнём грузиться на катера.
      К причалу шли молча. Кайда нёс на плече станок пулемёта и мысленно повторял слова клятвы: «Не щадя своей жизни ради победы над врагом нашим девизом будет: только вперёд »
     
      Две ночи и два дня
     
      Погрузились благополучно. Но к причалу рыбозавода подойти было невозможно: на нём рвались мины и снаряды.
      - «Морской охотник» взял курс правее. Матросы прыгали прямо в ледяную воду.
      Когда выбрались на берег, обнаружили, что впереди проволочные заграждения — ловушки из тонкой стальной
      паутины. За ними — окопы, немцы ведут оттуда огонь из автоматов и пулемётов.
      — Гранаты! — приказал командир взвода.
      В окопы полетели гранаты, проволочные заграждения не помогли врагу. Стрельба прекратилась. Но откуда-то сбоку не переставая строчил станковый пулемёт. Вдруг за Станичкой заработали вражеские шестиствольные миномёты. Мины рвались правее. Моряки залегли. Наконец взрывы прекратились. Только моряки перебежали туда по приказу командира, как снова раздался залп шестиствольных миномётов. Мины накрыли то место, где они только что находились.
      — Опоздали фрицы с поправочкой, — заметил кто-то из моряков.
      Лейтенант Карманов подполз к Прохорову и указал на амбразуру дота, из которой строчил пулемёт.
      Прохоров направил туда противотанковое ружьё. Выстрелы — и пулемёт смолк. Из дота выскочили шесть гитлеровцев. Моряки перестреляли их и ворвались в дот.
      — Сигнал «Вперёд»! — распорядился командир.
      Взлетели три зелёные ракеты. Это был приказ продвигаться вперёд.
      Взвод развернулся и рассыпался по улицам, переулкам, дворам. То там, то тут в темноте раздавались автоматные очереди, взрывы гранат, крики «полундра».
      Лейтенант Карманов, Кайда, Уткин с «максимом» и ещё несколько матросов перебежали улицу. И только они завернули за дом, как гитлеровцы начали обстрел улицы снарядами и минами.
      — Вперёд! — крикнул Карманов. — Иначе нас тут накроют!
      Они пробежали квартал и залегли. Из дома, стоявшего на другой стороне улицы, стреляли немецкие автоматчики. Уткин и его помощники открыли ответный огонь из «максима», и враг прекратил обстрел.
      Лейтенант приказал Кайде:
      — Обследуйте дом вместе с Лысовым!
      Двери дома были открыты. Лысов остался у дверей. Кайда вошёл в коридор. Прислушался: тихо. Шагнул в комнату: пусто. Во второй комнате тоже никого. И Кайда уже без опаски шагнул в третью комнату. И тут его схватили за плечи. Он услышал приглушённый голос:
      — Рус, сдавайся!
      Что делать? Вырваться у него сил хватит. Но гитлеровцы тут же выстрелят. Впрочем, если они сразу не стали стрелять, значит, им нужен пленный. Попасть в плен? Ни за что! Да сколько же их? Как будто трое.
      И вот решение принято. Кайда кричит:
      — Здесь фрицы! — и бросается на пол, увлекая за собой гитлеровцев.
      Два гитлеровца навалились на Кайду, но он успел
      выхватить финку. Началась рукопашная схватка. Кайда, лёжа, расправился сначала с одним, потом с другим. Он совсем забыл о третьем, и фашист — сильный, рослый молодчик — умудрился набросить ему на ноги крепкую верёвочную петлю. Кайда оказался в ловушке.
      К счастью, в это время в комнату вбежали Лысов, за ним ещё два матроса. Они бросились на гитлеровца, повалили и связали его, потом распутали ноги Кайды. Он поднялся, вытер потное лицо и сердито сказал:
      — «Язык» им, видите ли, понадобился не на того напали.
      А Лысов, усмехаясь, добавил, показав на связанного гитлеровца:
      — Пошёл по шерсть, а вернулся стриженым.
      Пленный испуганно смотрел на Кайду и повторял,
      заикаясь:
      — Гитлер капут
      Кайда брезгливо поморщился:
      — Заканючил. Надо, братки, отвести его к командиру.
      На полпути начался артиллерийский обстрел. Матросы
      залегли между камнями. Поднялись, когда стало тихо.
      — Пронесло, — с облегчением сказал Кайда. — Никого не зацепило?
      — Да нет, — отозвался Лысов, — все целы. Поднимайся! — крикнул он пленному.
      Фашист не шевелился, Кайда нагнулся и сказал:
      — Осколок от фашистского снаряда угодил ему прямо в лоб. От своих получил.
      Он вынул из его кармана документы:
      — Отнесём в штаб.
      В полуразрушенном доме матросы обнаружили своих. Встреча была шумная, радостная. Выяснилось: группе приказано занять здесь оборону.
      Было решено, что Кайда и его матросы останутся на день и пока тоже выберут себе позиции. Оказалось, что Уткин и Прохоров уже тут — Уткин оборудует позицию для своего «максима», а неподалёку от него пристроился и Прохоров с противотанковым ружьём.
      Кайда разыскал Уткина — он сидел под стеной, покури-
      вал, прикрывая ладонью огонь цигарки. Кайда подсел к нему, закурил.
      — Ты чего так тяжело дышишь? — спросил друга Уткин.
      — Умаялся, до сих пор не отойду, — признался Кайда.
      Когда он обо всём рассказал, Уткин заметил:
      — Правильно сделал, что бросился им под ноги и сбил. Иначе подстрелили бы. А теперь давай перекусим, пока есть время. Уже светает, денёчек будет у нас горячий. Пообедать, верно, не придётся.
      Рассвело. Тишина длилась недолго. Её нарушили гитлеровские пушки и миномёты. По всей Станичке на берегу рвались снаряды и мины. По стрельбе можно было определить, что гитлеровцы точно не знают, где десантники заняли оборону. Но вот стрельба прекратилась, и с разных сторон появились группы гитлеровских солдат. Они перебегали от дома к дому, прочёсывали каждый квартал.
      Кайда повернулся к Уткину и сказал:
      — Пропцупывают, где мы заховались и крепко ли.
      Он улёгся поудобнее и изготовился к стрельбе.
      Застрекотали автоматы — наши и немецкие. Послышались взрывы гранат.
      Десантники подпускали фашистских солдат на близкое расстояние и почти в упор стреляли в них, забрасывали гранатами.
      Пришла пора пустить в ход автомат и Кайде с това-рищами. На их позицию шло десятка два гитлеровцев. После первого залпа фашисты отступили и спрятались за домами.
      На земле остались лежать восемь гитлеровцев. Кайда отметил:
      — Этим капут.
      Враг обнаружил, где заняли оборону куниковцы. Фашистские корректировпцики сработали быстро. После обстрела на куниковцев ринулись солдаты. Дело доходило до рукопашных схваток. Гитлеровцы отступали, потом снова обрушивали на десантников снаряды и мины.
      Куниковцы раскусили тактику врага. Сразу после от-
      битой атаки они меняли огневые позиции. Снаряды и мины падали туда, где их уже не было.
      Тогда гитлеровцы стали разрушать дом за домом. Атака следовала за атакой. Прилетели «юнкерсы» и сбросили бомбы на рыбозавод, на несколько зданий.
      Матросы уже перестали считать, сколько раз им приходилось переползать из развалины в развалину и отбивать атаки. Лица у всех почернели и осунулись. Одежда была в грязи, на коленях и локтях ободралась.
      Стемнело. Матросы вздохнули облегчённо.
      — Выстояли! — с торжеством заявил Кайда.
      — Вот только патронов и гранат осталось маловато,— заметил Уткин. — Что-то тихо стало, братки. Самое время вздремнуть. Ведь сутки не спали и наползались вволю. Давайте разыщем командира взвода и попросим разрешения войти в уцелевший дом — там бы мы обсушились и поспали.
      — Чует моё сердце, — сказал Кайда, — что отдыхать не придётся. Ведь десант есть десант.
      Так оно и оказалось. Появился лейтенант Карманов. Лицо у него, как у всех, осунулось, обмундирование тоже было в грязи. С ним пришли пять матросов.
      — Все живы и здоровы! — обрадовался лейтенант. — Молодцы: дрались хорошо, умело. Но отдыхать, друзья, не придётся. В отряде большие потери. Ещё неизвестно, прибудет ли пополнение этой ночью. Нам поставлена задача: группе матросов проникнуть в глубину фашистской обороны левее школы, узнать, какими силами располагает враг.
      И, зорко оглядев матросов, он приказал:
      — Кайда, Лысов, Лычатин, Копотилов и вот эти четверо ребят, — он указал на матросов, которых привёл, — пойдут в эту разведку. Командовать группой будет Кайда. Задача ясна?
      — Ясна, — ответил Кайда.
      — Тогда в путь. Под утро должны вернуться.
      Кайда встал и кивнул матросам:
      — Двинулись, братки.
      Шли гуськом, стараясь держаться ближе к заборам.
      По пути осматривали каждый дом, всюду было пусто. Так прошли две улицы. Не встретили ни души. Подошли к дому, стоявшему на углу. Форточка была открыта, и Кайда услышал чей-то кашель. Кто там — враг или свой? Кайда рассредоточил у окон и дверей матросов, постучал в стекло. Старческий голос спросил:
      — Кто там?
      — Советские моряки. Откройте.
      Стукнул засов, и дверь отворил сгорбленный старик.
      — Фашисты есть? — спросил Кайда, переступая порог.
      — Нет, сынок, мы тут вдвоём со старухой. Проходите, проходите, давно ждём.
      Старик посмотрел снизу вверх на великана матроса и горестно покачал головой:
      — Ох, сынок, ведь гитлеровцы так и шастают по домам и погребам, последнее берут, грабят, убивают. Мы со старухой натерпелись страху
      Матросы слушали, сурово хмуря брови, сжимая кулаки. Кайда думал о своих родных — как они там, в оккупированном городе Дружковке? Живы ли?..
      Он провёл рукой по лбу, сказал:
      — Извините нас, дедушка, но ребятам надо часок отдохнуть, пусть вздремнут здесь, на полу.
      Одного матроса он оставил в дверях, а сам вышел и залёг у забора с автоматом в руке. Было тихо, и его клонило ко сну.
      Вдруг он услышал отдалённый топот. Ясно — это топот немецких подкованных сапог. Шум нарастал. Мимо дома по тротуару шагал взвод гитлеровцев. Кайда чуть было не нажал на спусковой крючок автомата, но вовремя удержался.
      Фашисты прошли.мимо. Они направлялись на передовую.
      Кайда вбежал в дом и разбудил матросов. Все вскочили.
      Старик сказал:
      — Сынки, этот взвод на смену другому пошёл. Сейчас с передовой на отдых пойдут солдаты, которых эти сменят.
      — Вот оно что! — воскликнул Кайда. — Спасибо, дедушка! Сейчас мы им устроим встречу. Верно, ребята?
      Матросы, конечно, его поддержали и, не теряя времени, вышли на улицу. Они залегли у соседнего дома вдоль забора. Кайда распорядился:
      — На каждого из нас — по два-три фрица. Я лежу четвёртым, значит, стреляю в седьмого и восьмого. Каждый даёт по короткой очереди. Если обстановка осложнится, закрепляемся в этом доме. Впрочем, в темноте нам наверняка удастся оторваться от преследования.
      Снова послышался топот подкованных сапог — теперь уже со стороны передовой. Гитлеровцы шли медленно, втягивая головы в плечи, дрожа от холода. Автоматы они не держали в руках, а повесили на шеи. «Ползут, как мокрые курицы, — подумал Кайда и отметил:—Расчёт у нас правильный».
      Раздался короткий залп из восьми автоматов. Гитлеровцы повалились как подкошенные. С минуту матросы ждали. Нет, ни один не поднялся.
      Но вот из здания трёхэтажной школы взвились осветительные ракеты: у фашистов начался переполох. Ещё бы, стрельба шла у них в тылу.
      Матросы лежали, прижавшись к земле. Ракеты погасли, и Кайда скомандовал:
      — Ходу, братва!
      Было ещё темно, когда матросы вернулись к своим. Кайда доложил командиру взвода о результатах разведки, тот доложил командиру боевой группы, а командир группы — майору Куникову. Куников приказал командиру боевой группы Ботылёву утром продолжать наступление, но предупредил:
      — Людей у нас мало. Растягивать оборонительную линию нельзя. Выберите удобный рубеж и закрепляйтесь.
      На рассвете отряд Ботылёва перешёл в наступление.
      Удалось пройти одну улицу. На второй матросов встретил сильный огонь противника. Пришлось залечь. Оказалось, что гитлеровцы подтянули сюда резервы.
      Николай Уткин выкатил свой «максим» на перекрёсток и открыл огонь по пулемётному гнезду — находилось оно
      на чердаке дома через улицу. Кайда расположился невдалеке и стал стрелять по немецким автоматчикам, засевшим в соседнем доме.
      Неожиданно «максим» замолк. Кайда оглянулся: Уткин лежал лицом к земле, раскинув руки.
      Кайда подполз к нему, спросил:
      — Что с тобой, Утя?
      Уткин повернул голову, простонал:
      — Засекли фашисты проклятые. Пулемёт повредило. В ноги я ранен
      Кайда взвалил боевого друга себе на спину и отполз за полуразрушенный дом. Перебинтовал Уткина, уложил между камнями и пополз к пулемёту. Нет, вконец выведен из строя их испытанный «максим». Матрос отполз в сторону и стал стрелять из автомата.
      Командир боевой группы капитан-лейтенант Ботылёв приказал приостановить наступление, закрепляться на достигнутом рубеже.
      Завязалась пулемётно-автоматная перестрелка. Кайда снова ползком вернулся к Уткину, потерявшему сознание, бережно поднял его и на руках понёс в санчасть.
      Дошёл он благополучно. В санчасти Уткин очнулся. Кайда наклонился над ним, поцеловал, тихо сказал:
      — Оставляю тебя на попечении наших медиков, а мне пора: надо спешить к нашим ребятам. Мы ещё с тобой встретимся, браток!
      Второй день был, пожалуй, епцё напряжённее. Враг предпринимал атаку за атакой, обрушивал на десантников тысячи мин и снарядов. С воздуха на них сыпались сотни бомб. Дома рушились. Станичку заволокло дымом и пылью.
      Но куниковцы выстояли, отразили все атаки противника. Правда, вечером тяжело ранило командира взвода. И его Кайда отнёс в санчасть.
      В ту, третью, ночь на помопць куниковцам высадились две морские бригады. Дело в том, что десант в Южную Озерейку постигла неудача. И основным стал десант на мысе Мысхако. Тогда-то и появилась около Новороссийска героическая «Малая земля».
      Узнав о высадке морских бригад, Кайда и все куниковцы повеселели: теперь они двинутся вперёд!
      Но вперёд двинуться не удалось. Гитлеровцы подтянули свежую дивизию. Враг отгородился от десантников проволочными заграждениями, минными полями, траншеями, дзотами. Сосредоточил на каждом километре обороны более шестидесяти станковых пулемётов, двадцать шесть орудий и много миномётов. И пришлось десантникам самим переходить к обороне. В десанте свои законы: или продвигайся вперёд, или отстаивай завоёванный рубеж. Без приказа ни шагу назад.
      В середине февраля 1943 года поредевший отряд ку-никовцев был выведен с передовой, а в марте отправлен на формирование в Геленджик.
     
      Перед новым десантом
     
      В Геленджике куниковский отряд преобразовали в 393-й отдельный батальон морской пехоты. Командиром назначили капитан-лейтенанта Василия Ботылёва. Батальон пополнили новыми бойцами. Первой формировалась рота автоматчиков. Кайда, Лысов, Прохоров стали автоматчиками и оказались в одном отделении.
      Вечером 8 сентября батальон разместился в палаточном городке, в лесу. Матросы пришли сюда с песней:
      Куников с отрядом храбрых моряков Шёл в родную базу выбивать врагов. Вихрем на фашистов налетел отряд, Выбивая фрицев из-за их преград. Вперёд, с полундрой, хлопцы. За мною, черноморцы
      Боевые традиции отряда перешли к матросам батальона. Все называли себя куниковцами, в честь майора Ку-никова — замечательного советского командира и человека.
      Всё лето батальон готовился к новому десанту. И наконец этот день наступил.
      Утром Кайда встал раньше всех, вылез из палатки, огляделся. Ночью прошёл дождь, капли на листьях блестели и переливались всеми цветами радуги.
      «Красота какая», — подумал Кайда. Он взял котелок и пошёл к ручью за водой. Около штаба остановился: по радио передавали сводку Совинформбюро. До Кайды донеслось:
      «8 сентября наши войска освободили города Донбасс, Славянск, Краматорск, Дружковку, Константиновку
      При отступлении из Дружковки немецко-фашистские изверги учинили зверскую расправу над мирными жителями города. Бомбили, жгли и взрывали кварталы жилых домов».
      Освобождён родной город! Но живы ли отец и мать? Вряд ли фашисты пощадили родителей советского моряка.
      Не знал Владимир, что его отец пошёл на фронт и был убит в боях под Харьковом. Не знал, что в день отступления гитлеровцы облили бензином их хату и зажгли, мать его успела выскочить. Фашисты по ней стреляли, но ей удалось скрыться в зарослях кукурузы. И вынесла она из дома только фотографию, где её сын Володя снят с группой краснофлотцев.
      Обо всём этом Владимир узнал несколько месяцев спустя.
      С опущенной головой Кайда дошёл до ручья, сел на камень и глубоко задумался.
      К Кайде подошёл Прохоров.
      — Чего зажурился. Малютка? — спросил он, подсаживаясь к нему.
      Кайда молча вздохнул.
      Прохоров положил руку на его плечо, заглянул в глаза:
      — Не нравится мне твой вид, Володя. Не тебе нос вешать.
      Кайда поделился с ним своими раздумьями:
      — Так хотелось бы знать перед боем о родных. Ведь сегодня, иду в третий десант. Что нас ждёт? Получил бы весточку от матери, от отца, спокойнее было бы на сердце Всё вспоминаю мать, как она провожала меня Ещё до войны на флотскую службу А в сорок первом году ей послали на меня похоронную. Вот как это получилось. В начале войны я служил мотористом на корабле. Когда гитлеровцы подошли к Одессе, я записался добровольцем на передовую. В сентябре отряд моряков высадился десантом под село Григорьевка. Я был первым номером станкового пулемёта. Но недолго я строчил по врагу из нашего пулемёта: фашистские снаряды разбили «максим». Я тут же схватил винтовку и бросился в рукопашную. Знаешь, восемь гитлеровцев уничтожил. Взрыв мины сбил меня с ног. Осколки поранили руку, ногу, живот. Я всё стрелял, пока не потерял сознание. Товарищи решили, что я убит, взяли мои документы, командование послало родителям похоронную. А ночью я очнулся. Пополз. Под утро меня подобрали солдаты. Отлежался в госпитале.
      А за это время немцы заняли Дружковку. Так и не узнали родители, что я жив
      — Отгоним тёмные мысли, Володя. Ведь на всех фронтах наши бьют фашистов. Вот это радость! А ты задал мне задачу, из-за тебя раньше встал, — переменил разговор Прохоров. — Совесть есть у тебя или нет?
      Кайда удивлённо посмотрел на него:
      — Не понимаю.
      — Гляньте на него, он не понимает! — воскликнул Прохоров. — А кто вчера уговаривал меня написать в боевой листок заметку? Ты, редактор!
      Кайда улыбнулся. Месяц назад его назначили редактором взводного боевого листка. К порученному делу он отнёсся добросовестно, серьёзно. Командир взвода хвалил его за каждый номер, однажды похвалил даже командир роты автоматчиков. Вчера Кайда узнал, что Иван Прохоров подал заявление о приёме в партию и попросил его написать заметку.
      — Всё же написал? — поинтересовался Кайда.
      — Нет, — ответил Прохоров, махнув рукой. — Взял карандащ но ничего не написал. Стал свою жизнь вспоминать, раздумывать. И рассудил так: освободим Новороссийск — пусть тогда и решают вопрос о моём приёме. Если буду воевать не хуже коммунистов, значит, достоин.
      — Ты на «Малой земле» хорошо воевал, — сказал Кайда. — Сам знаешь, в нашем отряде выделиться трудно! И заметку ты непременно напиши!
      — Далась тебе эта заметка, нашёл писателя! О чём же мне писать?
      — Напиши, с каким чувством идёшь в десант.
      — Так бы сразу и сказал. Напишу. А теперь умоемся свежей водицей.
      Оба встали.
      Прохоров хотел положить руку на плечо Кайде, но не достал. Заглядывая снизу вверх, весело заметил:
      — Ну и здоровенный же ты. Малютка. Чем только тебя мать кормила?
      — Галушками, Ваня, да пампушками, — усмехнулся Кайда.
      в тылу у врага
      В ночь на десятое сентября 1943 года батальон погрузился на катера и мотоботы.
      Семнадцать автоматчиков — два отделения — разместились на моторном баркасе. «Морской охотник» вёл его на буксире.
      Катера вышли на Кабардинский рейд и заглушили моторы. Стало тихо. Отсюда видна была «Малая земля». Там, как всегда ночью, раздавались взрывы, треш;али пулемёты, взлетали ракеты, бороздили воздух трассирующие пули.
      и вдруг всё кругом загрохотало, засверкало. Побережье Цемесской бухты осветилось. Снова заведены моторы, и катера рванулись вперёд, ведя за собой на буксирах мотоботы и баркасы.
      Командир отделения Лычагин приказал мотористу:
      — Приготовься!
      Катер прорвался сквозь огневую завесу и оказался в бухте. С кормы катера раздалась команда:
      — На баркасе заводить мотор! Буксир рубим!
      Кругом рвались вражеские снаряды. Катер, лавируя,
      ушёл вперёд, а баркас остался на месте. Мотор чихнул и заглох.
      Раздался голос командира:
      — Немедленно завести мотор!
      Но завести его мотористу никак не удавалось.
      Вражеские снаряды разрывались всё ближе и ближе, от фальшборта 1 летели щепки.
      — Ложись на дно! — дал команду Лычагин. И снова приказ мотористу: — Немедленно завести мотор!
      Кайда пробрался к матросу, спросил:
      — В чём загвоздка? Давай помогу.
      Прошло ещё несколько минут, и они вдвоём завели мотор. Но тут в борту появилось несколько пробоин, в них хлынула вода.
      Бухту затянуло дымом и гарью. Моторист растерялся, не зная, куда направить баркас.
      1 Фальшборт — бортовая обшивка верхней части баркаса.
      — Давай прямо! — крикнул ему командир. — Не крутись на месте!
      Баркас напоролся на струю пуль. Моторист отвернул правее. И вот полузатонувший баркас ткнулся в берег. Десантники мигом выскочили из баркаса, но сразу же пришлось залечь. Пулемётный огонь прижал их к самой кромке берега.
      При свете ракет автоматчики определили, что высадились они гораздо правее того места, где должна высаживаться вся рота. Подвёл мотор, а моторист не смог правильно определиться. Но матросы его не винили. В таком пекле, когда кругом рвутся снаряды, свистят пули и осколки, где дым гуще, чем при дымовой завесе, растерялся бы самый опытный штурман.
      Где-то поблизости во всю глотку орал немецкий корректировщик. Мины и снаряды стали рваться всё ближе и ближе. Понятно, их засекли, тут оставаться нельзя.
      Снова взвилась ракета. Командир дал команду:
      — Впереди большая воронка! Бегом туда!
      Ракета погасла. Автоматчики добежали до воронки, разместились в ней все. Вражеский корректировщик продолжал орать. Вскоре мины стали рваться вокруг воронки. Вот мина угодила в самый центр, взметнув грязь со дна. Одному автоматчику осколком перебило ноги. Прохорову царапнуло ключицу, Кайде — левую ногу.
      Ещё одно-два попадания — и всем крышка. Когда вспыхивали ракеты, резко выделялось здание электростанции. Можно добежать туда. Но впереди проволочное заграждение, а на проволоке подвешены мины. Как преодолеть такое препятствие?
      И тут вскочил Иван Прохоров и громко сказал:
      — Братва, если я погибну, считайте меня коммунистом.
      Матросы не успели опомниться, как он бросился к проволочному заграждению. Вот он побежал к нему, поднял руку. И вдруг раздался оглушительный взрыв.
      Автоматчики замерли. Поступок товарища всех потряс. Кайде хотелось крикнуть: «Ваня, дорогой Фергана! Зачем ты это сделал? Ведь нашли бы мы выход!..» Но он сдержал себя, да и горло у него перехватило.
      Проход в проволочном заграждении обозначился ясно.
      — За мной! — приказал командир и бросился вперёд.
      Автоматчики вслед за ним. Проволочные заграждения уже позади. И тут на земле они увидели Прохорова. Все молча остановились, постояли над ним, склонив головы. И также молча побежали дальше. Только Кайда задержался. Он всё надеялся, что Прохоров жив. Нет, убит их Фергана Кайда тяжело вздохнул, выпрямился и побежал вслед за товарищами.
      Пулемётная и автоматная стрельба раздавалась на электростанции и в районе цементного завода.
      Отделение сержанта Лычагина направилось к цементному заводу. Другое отделение — к электростанции. В населённом пункте, где приходилось драться за каждый дом, надо было действовать мелкими группами. В такой сложной обстановке каждый десантник был сам себе генерал, должен был сам принимать решения.
      От стены к стене, от камня до камня пробирались десантники к заводу, стреляли короткими очередями.
      На рассвете они вбежали в небольшой цех. Крыши не было, вместо неё натянута металлическая сетка.
      — Что будем делать? — спросил командир и испытующе посмотрел на товарищей.
      Перед ним было всего пять автоматчиков, среди них Владимир Кайда, Анатолий Лысов, Николай Копотилов. Лица у всех потемнели от дыма, осунулись.
      — Перво-наперво надо перекурить, — тяжело переводя дыхание, сказал Копотилов.
      — Надо пробиваться к своим, — заметил Кайда.
      — А где они, свои-то?
      — Разведку произведём.
      — Ну что ж, перекурим, — согласился командир отделения.
      И тут на сетку упала граната и разорвалась.
      — Случайно залетела, — заметил Лысов.
      Но сейчас же на сетке разорвалась вторая, потом третья.
      — Нет, это уже не случайно, — встревожился Лыча-
      гин. — Немцы знают, где мы находимся. Смываемся отсюда.
      Они выбежали в коридор. Решили подобрать для боя место получше. Последним бежал Кайда. Все, кроме Кай-ды, успели вбежать в другой цех — струя пуль отсекла его от дверей. Ясно: стреляет не один немец.
      Кайда ринулся назад, вбежал в угловое помещение. Здесь, по-видимому, была кладовая: у стены стоял железный шкаф со слесарным инструментом, у окна — верстак. Кайда вскочил на верстак, сдёрнул с головы бескозырку и сунул в карман. Осторожно выглянул в окно.
      У дверей стоял немецкий матрос. Он махал рукой — видно, звал на подмогу. Из пролома в стене вышло с десяток гитлеровцев. Они торопливо двинулись к дверям, ведущим в цех, где находился Кайда.
      «Вот влип», — подумал он и отстегнул от пояса противотанковую гранату.
      Когда фашисты скучились у дверей, он швырнул её.
      — Это вам за Ивана Прохорова!
      Раздался взрыв. Кайда спрыгнул с верстака и бросился к двери. Перед ним выросли два гитлеровца, уцелевшие от взрыва, Кайда расстрелял их в упор.
      И тут раздался треск автоматов — своих и немецких — из соседнего цеха, где были его товарищи. А вскоре послышался голос Лысова:
      — Малютка, где ты?
      Кайда увидел боевых друзей и быстро указал на дверь. Не держат ли фашисты её на прицеле? Матросы его поняли. Копотилов нацепил бескозырку на конец приклада и просунул в дверь. Ни одного выстрела не раздалось.
      Автоматчики вышли из цеха и остановились около стены. Где-то за пределами завода стреляли. Они пошли на выстрелы.
      Командир вдруг остановился: он заметил несколько немцев, нырнувших в тоннель.
      — Стоп. Надо прочесать.
      Лычагин и Копотилов остались у входа, а Кайда и Лысов тоже нырнули в тоннель и стали прочёсывать его короткими очередями. Но немцы уже успели скрыться.
      Кайда вернулся и доложил:
      — Никого там нет, зря только патроны тратили.
      Откуда-то по берегу бил пулемёт. Матросы, посланные
      командиром отделения на разведку, сообщили, что пулемёт установлен в конторе завода — в окне второго этажа.
      Решили его уничтожить. Подобрались ближе, стали поочерёдно стрелять в окно. Пулемёт то замолкал, то стрелял снова.
      — Долго мы с ним будем возиться? — разозлился Лы-сов, отстёгивая с ремня противотанковую гранату. — Сейчас я им покажу.
      Прижимаясь к стене, он подобрался к окну и метнул в него гранату. Взрыв потряс дом. Пулемёт замолк окончательно.
      — Морской порядок! — сказал Лысов.
      Из развалин появилась группа наших пехотинцев. Лейтенант подбежал к Лысову, обнял левой рукой.
      — Молодец, матрос! — воскликнул он. — Этот пулемёт прижал нас, ни вперёд, ни назад не пускал. Спасибо вам от пехоты.
      Увидев и других матросов, он удивлённо спросил:
      — Откуда вы тут взялись?
      — С неба, — ответил с усмешкой командир.
      — Много вас? Из какой части?
      — Мы куниковцы, — уже серьёзно проговорил Лыча-гин. — Нас шестеро. Где остальные — не знаем.
      — Вот оно что, — заметил лейтенант. — Вы высадились не там, где полагалось, а на нашем участке.
      Из дальнейшего разговора выяснилось, что этой же ночью высадился 1339-й полк 318-й стрелковой дивизии. Полк занял электростанцию, водрузил на её крыше красное знамя. Однако гитлеровцам удалось потеснить десантников, и положение создалось нелёгкое.
      — Несколько часов назад я слышал в штабе, — добавил лейтенант, — что ваш батальон занял клуб портовиков. Но, кажется, немцы его окружили.
      Моряки переглянулись.
      — Надо идти на выручку, — сказал Кайда.
      — А как пройдёшь? — пожал плечами лейтенант. —
      Берегом до клуба километра два, а может и больше, кругом гитлеровцы. Воюйте-ка пока с нами.
      — Так, пожалуй, и придётся, — согласился Лычагин.
      Наступил вечер. Гитлеровцы усилили натиск. Им удалось прорваться к бухте и занять причалы. Пехотинцы попали в окружение.
      Моряки залегли в развалинах, правее цементного завода и отстреливались от наседавших гитлеровцев. Пришлось несколько раз менять позиции, чтобы избежать артиллерийского и миномётного огня. От пехотинцев они оторвались. Они хорошо знали закон десантников — перебегай вперёд, не отступай назад, к берегу.
      Вечером следующего дня моряки расположились в пустом полуразрушенном доме. Лычагин поставил Кайду часовым.
      — Ты покрепче других. Через полчаса разбудишь Лысова, а потом он разбудит меня.
      Матросы заснули сразу. Кайда притаился у стены и держал автомат наготове: стрельба утихла — значит, будь настороже. Он всматривался в темноту. Вспышки ракет освещали чьи-то фигуры. Какие-то люди делали перебежки. Кто они? Куда перебегают? На сердце у Кайды было тревожно. Он, опытный десантник, понимал, что сейчас в темноте идёт перегруппировка. Накапливаются силы для нового удара. Чей же удар окажется крепче?
      Полчаса прошло, и его сменил Лысов. Кайда лёг между камнями, прижав к груди автомат, закрыл глаза. И почувствовал непривычную слабость. Сейчас бы съесть горячего борща с мясом да отдохнуть как следует Он заснул. И сквозь сон услышал грохот, шум взрывов. Затявкали пулемёты, затрещали автоматы. И в этом гуле выделялся рёв моторов: это шли катера.
      Матросы вскочили. Они молча прислушивались, глядя на огненные вспышки, сверкавшие в темноте над бухтой.
      Всем было ясно: высадились новые отряды наших десантников. Быть может, уже идёт решающий бой, и от его исхода зависит судьба города.
      — А мы что же — спать будем? — вдруг крикнул Лычагин.
      — Какой там сон! — за всех отозвался Кайда. — Ребят поддержать надо.
      — Верно, братва, мы должны помочь. Но как? Моё мнение такое. Фашисты, конечно, будут подбрасывать к берегу подкрепления. Мы у них в тылу. Вон видите развалины? — Он указал рукой на разрушенный дом, стоявший у дороги. — Там засядем. Мимо нас будут идти фашисты. Устроим им полундру. Одобряете?
      — План отличный, — похвалил Копотилов.
      — А если нас окружат? — спросил кто-то.
      — Да мы уже которые сутки в окружении. Или не заметил? — говорит Кайда и усмехается.
      — Двинулись, — даёт команду Лычагин.
      И вот уже час с лишним они в засаде. Но ни один гитлеровец не прошёл мимо — ни на передовую, ни с передовой. Кайда недоволен:
      — В чём тут дело — непонятно
      — А мне понятно, — замечает Лычагин. — Стало быть, некого фашистам на подкрепление к берегу перекидывать, теперь понятно?
      — Тогда чего же мы залегли?
      — Помолчи. Кто-то бежит. Со стороны порта.
      И в самом деле, на дороге показались немцы — не меньше взвода. Идут торопливо, спины согнули. Задние то и дело оборачиваются и короткими очередями стреляют из автоматов.
      Лычагин нажимает спусковой крючок.
      Гитлеровцы не ожидали нападения с тыла, заметались. Шесть матросских автоматов уложили всех прямо на дороге.
      — Так-то вот, браток, — заметил Лычагин, повернувшись к Кайде. — А ты говорил, чего мы залегли.
      — Драпают, выходит, — сказал Кайда.
      — Выходит, что так.
      И тут показалась ещё одна группа. Люди продвигались, делая перебежки. Лычагин предупредил:
      — Это свои. Не стрелять.
      Он поднялся ив-за укрытия и радостно закричал:
      — Эй, братки! Смелее продвигайтесь!
      — А ты кто такой? — раздался настороженный голос.
      — Мы куниковцы. Третьи сутки тут.
      — Выходите, посмотрим.
      Матросы вскочили и вышли на дорогу. Им навстречу шагнули двое — офицер и солдат.
      — Это вы стреляли? — спросил офицер.
      — Наша работа, — ответил Лычагин.
      — Молодцы! Здорово помогли нам. Спасибо. — Офицер крепко пожал ему руку.
      Подошли остальные солдаты. Они обнимали матросов, жали им руки.
      Офицер спросил Лычагина:
      — Как тут обстановка?
      Лычагин показал рукой вперёд:
      — Метров двести по дороге можно двигаться спокойно. Ну, а вот дальше что — неведомо. — И спросил в свою очередь: — А как вообще обстановка? Мы ведь тут ничего не знаем.
      Оказалось, в эту ночь в помощь стрелковому полку высадился Ещё один полк. Причалы снова отбиты у немцев, полк занял электростанцию, цементный завод. Сопротивление врага ослабевает.
      Было темно, но Кайда всё-таки разглядел, сколько звёздочек на погонах офицера. Спросил:
      — Товарищ капитан, а как наш батальон?
      — Точно не скажу. Знаю только, что штаб батальона во главе с командиром капитан-лейтенантом Василием Бо-тылёвым всё Ещё в окружении — в клубе портовиков, без пищи и воды. Пока доблестно отбивают все атаки. Рота автоматчиков заняла железнодорожный вокзал и водрузила на нём красное знамя. Но гитлеровцы нажали на роту, и ей пришлось засесть в башнях элеватора. В трудное положение попала и бригада, которая высадилась левее вас. Словом, обстановка ещё сложная.
      Матросы переглянулись.
      — Выходит, и завтра придётся не сладко, — заметил Кайда. — Ну что ж, ещё туже подтянем пояса.
      — Да вы, ребята, видно, голодны! — спохватился капитан и повернулся к солдатам: — А ну-ка, товарищи, поделитесь с матросами кто чем может.
      — Нам бы патронов, — сказал Лычагин. — Братки, пусть каждый из вас даст по десятку патронов.
      — Поможем, поделимся, — раздались голоса.
      Матросские карманы наполнились сухарями и патронами.
      Капитан приказал продвигаться вперёд. Матросы пошли с пехотинцами. Действительно, метров двести шли спокойно. Но вот их встретил плотный огонь противника. И на дороге и вокруг неё рвались мины и снаряды. Пришлось залечь.
      Прошло больше часа. Огонь противника не утихал. Пехотинцы вступили в перестрелку. Матросы не стреляли — они знали цену каждого патрона. Ведь неизвестно, что их ждёт утром. Может быть, фашисты перейдут в контратаку, попытаются опять завладеть причалами.
      Ещё день, ночь и утро
      Лычагин подполз к капитану и сказал:
      — Ставим вас в известность: братва решила идти на выручку Ботылёву, в клуб портовиков.
      — Да как вы пройдёте? — удивился капитан. — Видите, какой плотный огонь. А у клуба ещё больше немцев.
      — Смелость города берёт!
      — Это верно, — согласился капитан. — Покажите, в каком направлении вы двинетесь. Мы отвлечём противника.
      — Вот за это спасибо.
      — Лихие вы парни, — сказал капитан и обнял Лыча-гина. — Как это по-морскому говорится — семь футов под килем и попутного ветра!
      И вот матросы двинулись в путь. Они взяли правее дороги. Шли шагах в двадцати друг от друга. Впереди — командир отделения сержант Лычагин, позади — его заместитель старший матрос Кайда.
      От камня до камня, от воронки к воронке, по водосточной канаве, где ползком, где перебежками продвигались они вперёд. Так добрались до здания костёла. Зашли в него — пусто.
      Решили передохнуть. До клуба портовиков оставалось метров семьсот. Там шёл бой — строчили автоматы, рвались гранаты, мины.
      — Густо обложили, — заметил Кайда, прислушиваясь.
      — Скорее! — заторопил матросов Лычагин.
      К клубу подошли на рассвете. Притаились в каком-то разрушенном здании, стали наблюдать. Три танка стреляют по окнам клуба. Позади танков множество немецких автоматчиков. Вот-вот начнут штурм клуба.
      — Сейчас к нашим не проскочить, — сказал Кайда. — Ударим с тыла по автоматчикам.
      — Подбираемся ближе и рассредоточиваемся. Первым открою огонь я. Стрелять длинными очередями! — приказал Лычагин.
      Подобрались почти вплотную. Стрельбу открыли из немецких автоматов. Гитлеровцы не сразу сообразили, что стреляют по ним с тыла. А пока разбирались, матросы уничтожили больше сотни фашистов. Уцелевшие гитлеровцы разбегались, прятались за стенами домов.
      «Вот что значит неожиданность, — подумал Кайда, продолжая стрелять. — Но если танки развернутся, нам будет не до шуток».
      А немецкие танкисты вдруг прекратили стрельбу. Они повели танки в сторону вокзала.
      Матросы облегчённо вздохнули. Не ожидали, что победа окажется сравнительно лёгкой. Ясно, вражеских танкистов сбило с толку исчезновение автоматчиков. Или дух гитлеровских солдат сломлен, или они решили, что с тыла наступает большой отряд десантников. Так или иначе, но от клуба они откатились.
      Теперь надо самим прорваться в клуб. Кайда вышел из укрытия и крикнул:
      — Братва, не стреляйте! Свои!
      И он бросился к дверям клуба, увлекая за собой товарищей.
      Кайду в батальоне знали все. Когда он влетел в клуб, раздались радостные возгласы:
      — Малютка объявился!
      — Откуда ты взялся, Володя?
      — Не иначе — из пекла! Гляньте, какой вид!
      Обрадовался и командир батальона капитан-лейтенант Ботылёв, увидев шестерых матросов. Он удивлённо спросил:
      — Так это вы дали фашистам жару? Да откуда вы появились?
      Он внимательно посмотрел на них и, замолчав, покачал головой.
      Да, бравого вида, надо сказать, у ребят не было. Щёки ввалились, глаза запали, губы и брови обгорели, а обмундирование превратилось в грязные закопчённые лохмотья. У Кайды на одном ботинке оторвалась подошва, и он обмотал его проволокой и бинтами; ходить было неудобно, приходилось ковылять, да и старая рана болела.
      Когда Лычагин обо всём доложил, командир батальона распорядился:
      — Идите в подвал, отдохните. Когда понадобитесь, поднимем.
      Но не успели матросы спуститься, как кругом загрохотало, заухало.
      — Отдыхать некогда, ребята! — крикнул Лычагин, и все снова помчались наверх.
      Почему-то на этот раз гитлеровцы предприняли атаку без танков, а только при поддержке артиллерии.
      Кайда залёг у окна. У всех пробоин и окон лежали матросы и вели огонь по врагу из автоматов. У многих были перебинтованы руки, головы. Вдруг Кайда почувствовал острую боль в левой руке у самого плеча. Рукав покраснел от крови. «Зацепило», — с досадой подумал он, продолжая стрелять.
      А капитан-лейтенант Ботылёв шагал по залу, пригнувшись, сжимая в руке пистолет, и громко повторял:
      — Спокойнее, братва, спокойнее! Больше выдержки! Бить точно в цель, беречь патроны. Помните: не в последний раз фашисты лезут. Сегодня предпримут ещё не одну атаку.
      На этот раз матросы отбили врага быстро. Когда стрельба затихла, Кайда спустился в подвал — там находились раненые. Снял гимнастёрку и тельняшку. Рука опухла. Пуля застряла в мускуле. Вытащить бы icd-ic занозу И вот Кайда, морщась от боли, бранясь и словно пританцовывая, стал двигать мускулом и сжимать пальцами опухшую руку.
      Все с недоумением и участием смотрели на Кайду, негромко переговаривались:
      — Жаль Малютку, видно, помешался
      — Выскочила, проклятая!—вдруг крикнул Кайда. И отшвырнул ногой пулю, упавшую из раны на цементный пол.
      Все облегчённо вздохнули, раздались шутки, смех:
      — Без хирурга обошёлся! Ну и силён! Малютка у нас врач-самоучка! Талант!
      Кайда добродушно улыбался:
      — Вот я вас и развеселил, братки! А теперь помогите-ка перебинтовать. У кого руки целы?
      Рану перевязали лоскутом тельняшки.
      Послышалась стрельба, и Кайда побежал наверх. А через минуту — воздушный налёт-. Вражеские бомбардировщики начали пикировать на здание клуба. По приказу Ботылёва все матросы спустились в подвал. Бомбардировщики улетели, так ни разу и не попав в здание.
      И снова — опасность. Двенадцать танков подошли к клубу и открыли огонь. Матросы забросали их противотанковыми гранатами, но фашисты продолжали вести яростный огонь.
      И вдруг на танки обрушились тяжёлые снаряды.
      — Это наша тяжёлая морская артиллерия бьёт, — сообищл всем Ботылёв. — Бьёт по танкам с правого берега Цемесской бухты.
      Оказалось, это командир вызвал огонь по радио. Вызывая огонь, Ботылёв верил в мастерство наших артиллеристов. А они знали, что в клубе держат оборону отважные матросы, и били по фашистским танкам с безукоризненной точностью, не допустив ни малейшего просчёта. Били мастерски: ни один снаряд не задел здания.
      Уцелевшие танки уползли, и наши артиллеристы закончили обстрел. Матросы выбежали из подвала и заняли свои боевые посты.
      Снова начали стрелять вражеские автоматчики. Взвод гитлеровцев ринулся к дверям клуба. Но врага встретили десятки гранат.
      До темноты матросы отбили три атаки.
      Ночью фашисты не атаковали клуб, зато вели по нему
      артиллерийский и миномётный огонь. Под утро огонь усилился. Командир батальона снова приказал всем спуститься вниз. Но Кайда медлил. В подвале тесно, раненые стонут, просят пить, а воды нет. Легче быть под огнём, чем слушать их стоны, — ведь помочь ничем не можешь.
      Начало светать. И неожиданно наступила тишина. Она настораживала — ведь от неё все отвыкли. Матросы заняли свои боевые посты. Все наготове, ждут: вот-вот гитлеровцы начнут атаковать. Но прошёл час, а ни единого выстрела не раздалось.
      Ботылёв подозвал Кайду:
      — Пойдёте в разведку. Возьмёте с собой ещё четырёх ребят.
      Пошли впятером. Никто в матросов не стреляет. Противника нигде нет.
      — Драпанули фашисты! — весело сказал Кайда.
      Он послал двух матросов к командиру батальона — доложить, что гитлеровцы отступают, а сам с двумя матросами пошёл дальше. Шёл, чувствуя себя победителем, забыв о своих ранах, об усталости, голоде и жажде. И откуда только силы взялись!
      За городом матросов обогнала машина. Из кабины высунулся офицер и спросил:
      — Вы не куниковцы?
      — Точно! — ответил Кайда.
      — Куниковцев собирают в порту. Идите прямо туда.
      Матросы переглянулись:
      — Айда, ребята, на обратный курс!
      Они решили, что батальон собирают для нового десанта. Вот посадят вечером на катера и высадят где-нибудь в районе Анапы. И отдохнуть не удастся
      Кайда вернулся в батальон уже под вечер. Доложил начальнику штаба о проведённой разведке, попросил пить. И осушил подряд две фляги.
      — Сейчас же идите в клуб, — приказал начальник штаба. — Вас туда вызывают.
      С невольным волнением вошёл Кайда в знакомое здание. Вот тут, лёжа у окон и пробоин в стене, ещё вчера его товарищи и он вели огонь по врагу
      Кайда удивился, увидев командующего флотом, несколько адмиралов и офицеров — среди них был и Ботылёв. Матрос даже немного растерялся — ведь неудобно появляться в таком виде перед начальством. Но вот он собрался с духом, подтянулся, расправив свои могучие плечи, и доложил:
      — Товарищ вице-адмирал, старший матрос Кайда явился по вызову!
      Все внимательно посмотрели на него: перед командующим стоит настоящий богатырь в оборванной выцветшей гимнастёрке. Брюки на коленях разодраны — видно, часто приходилось ползком отправляться в разведку. Один ботинок обмотан тряпьём, на голове дырявая, измятая бескозырка. Лицо у матроса почернело от порохового дыма и грязи. Всем понятно, сколько испытаний преодолел десантник Владимир Кайда!
      Командующий флотом крепко пожал ему руку, поблагодарил за отличное выполнение воинского долга. И вручил ему орден Красной Звезды.
      — Служу Советскому Союзу! — взволнованно произнёс Кайда.
      Когда он уходил из зала, все смотрели ему вслед. Кто-то негромко сказал:
      — И верно — настоящий богатырь!
      А он вышел из клуба, огляделся и сказал товарищам:
      — Признаюсь, ребята, еле стою на ногах. Кто куда, а я ложусь спать вот здесь, в сторонке.
      И он лёг прямо на землю, подложив под голову автомат, и сразу заснул. Рядом расположились и другие матросы. Будить их никто не стал.
      Кайда спал без просыпу почти сутки.
      В те памятные дни не только Кайде командующий вручил орден. Награждены были и его боевые друзья — десантники. Позже капитан-лейтенанту Ботылёву за героизм и умелое руководство боевыми действиями было присвоено звание Героя Советского Союза. А 393-й батальон морской пехоты — батальон куниковцев — стал называться Новороссийским.
     
      Весь день 83-я бригада морской пехоты вела с фашистами бой за посёлок Мысхако у подножия горы Колдун. Но взять его не удалось. Когда стемнело, бой чуть затих, но не прекратился.
      Командир бригады оттянул с передовой несколько рот: матросам следует отдохнуть — на рассвете снова в бой. Во что бы то ни стало надо взять посёлок. И гору Колдун оставлять гитлеровцам нельзя — ведь с неё виден весь плацдарм, занятый десантниками. Понимал это не только командир бригады, но и каждый матрос.
      Рота старшего лейтенанта Куницына разместилась в полуразрушенных домах и землянках, отбитых у врагов. Ужинали всухую — сухарь и банка тушёнки на двоих.
      Спать легли не раздеваясь, накрылись плаш;-палатками. Автоматы положили под головы — мало ли что может случиться ночью.
      Юнга Витя Чаленко лёг, не видя в темноте своих соседей. Он не мог уснуть, всё вспоминал боевой день.
      Рядом кто-то приподнялся и сказал:
      — Слушай, юнга. Не лезь вперёд батьки в пекло.
      Опять этот Нечепура делает ему замечания. Ну кто
      его просит?
      Нечепура появился в роте неделю назад. Представился так: «Жора Нечепура, родом из Одессы, бывшее местожительство— эсминец «Стремительный». Увидев юнгу, он воскликнул: «Ого, у нас в роте детский сад. Слушай-ка, салажонок, а нагрудничек у тебя есть?»
      Перед десантом всем выдали новую форму — бушлаты, бескозырки, тельняшки. Виктор радовался — на его рост нашлись и бушлат, и брюки. Но Нечепура всё испортил, стал посмеиваться: «Настояш;ий морской дьявол. Вот только ростом ты не вышел и лицом смахиваешь на девчонку. Усы бы тебе». А потом Нечепура стал убеждать командира роты, что нельзя брать юнгу в десант: «Ведь там манной каши не будет». Командир роты осадил его, и Виктора в десант взяли.
      Когда десантники спрыгивали с корабля на разбитый деревянный причал и сбегали на берег, Нечепура не спускал глаз с Виктора. Подбадривал, заставлял пригибаться при перебежках. А ведь Виктор в няньках не нуждался, он уже обстрелянный, воевал в горах Кавказа.
      — Слушай, юнга, — продолжал Нечепура, — не вьфы-вайся ты вперёд. У меня сегодня сердце ш;емило, когда я видел, как ты рискуешь. Да ты не сердись на меня. Мой братишка такой вот, как ты, погиб под Одессой Хороший был парнишка! Мать у тебя есть?
      — Есть.
      — Вот видишь Мать думает о тебе, ночами не спит. Должен и ты думать о ней.
      — А я думаю.
      Виктор уже не сердился на него. Говорил с ним Нече-пура душевно, как родной. Да и если разобраться, ведь он отличный моряк. Здорово сегодня расправился с двумя фашистами.
      — Нам, юнга, рисковать зря не положено. Нас Севастополь ждёт. Был там?
      — Нет.
      — Эх ты, салажонок. Ведь это же лучший город на всём Черноморском побережье. Хотелось бы тебе побывать в Севастополе?
      — Конечно.
      — И мы будем там непременно! — с убеждением сказал Нечепура. — Да ведь ты моряком заправским станешь. Откуда родом?
      — Ейский.
      — Ну хорошо, братишка, пора спать.
      Он заснул сразу. А Виктору не спалось. Он думал о матери. Вспомнился родной дом на тихой улице. Одним концом улица упирается в лиман, другим уходит в степь: раздолье там было ребятам
      Вспомнилась и школа на Пушкинской улице. Учение ему давалось легко. Старшие братья и сёстры даже завидовали: задачи решал за несколько минут, им, старшеклассникам, помогал. Виктор мечтал окончить мореходное училище и стать капитаном сейнера. Плавал бы не только по Азовскому морю, но и по Чёрному.
      Отец Виктора, рыбак, умер за несколько лет до войны. Тяжело пришлось матери. Четверо детей надо прокормить, а сама ведь малограмотная. Поступила мать на стройку разнорабочей. Вскоре заболела. Пришлось, не закончив учёбы, идти на работу старшим братьям, Николаю и Александру. Потом стала работать и сестра Ариадна.
      В первые дни войны братья ушли на фронт. За ними и сестра. Виктор оставил школу и поступил на завод учеником токаря. Здесь, на заводе, он стал комсомольцем.
      Фронт приближался к родному городу. На окраине расположился батальон морской пехоты. Виктор подружился с моряками. Он отлично знал окрестности города
      и сопровождал комбата, когда тот изучал местность. Его даже прозвали помощником комбата.
      Мать, вероятно, о чём-то догадывалась. Но его не расспрашивала. А он ничего не говорил. Однажды ранним утром к ним пришли два матроса. «Чаленко, мы уходим»,— сказал один из них. Это был его друг, главстар-шина Воронин, весёлый и красивый парень. «Я с вами, ребята!»—крикнул Виктор и стал торопливо одеваться. Мать тоже поднялась. Она сразу всё поняла. Виктор тихо сказал: «Мама, прости. Ухожу с моряками. Не могу сидеть дома, когда братья и сестра на фронте. Пойми ты меня». Мать ответила: «Всё понимаю, Витя». Он шагнул к двери. Воронин положил ему руку на плечо и повелительно сказал: «Поцелуй мать».
      Что сейчас с мамой? В Ейске фашисты. А вдруг они узнали, что четверо её детей на фронте?
      На душе у Виктора стало тревожно. Он вскочил, надел бескозырку и вышел из землянки. Кругом шла стрельба, взлетали ракеты. Бой не затихал и ночью.
      Впереди тёмной громадой высился Колдун. Вдруг кто-то похлопал юнгу по плечу. Это был Воронин.
      — Ну, как, Витёк, настроение? Горячий был денёчек.
      — Как под Шапсугской.
      — Да, пожалуй Тогда мы три дня бились, срезая фашистский клин. На пятнадцать километров продвинулись, разгромили третью горнострелковую Но здесь, Витёк, посложнее будет. Видишь: впереди немцы, позади' море. Путь один — вперёд.
      — А помнишь, юнга, как ты под Шапсугской за водой ходил и «языка» поймал? — сказал часовой.
      Тогда Виктора наградили орденом Красной Звезды. Но он считал, что с наградой поспешили.
      Дело было прошлым летом под станцией Шапсугской. После длительного боя рота заняла оборону на высоте. Жара стояла невыносимая. Всех мучила жажда. А фляги пустые. Под горой, на «ничейной» земле, протекала речушка. За ней была оборона гитлеровцев.
      Никто не решался спуститься к речке. Первым отважился Виктор. Не потому, что был всех храбрее,— просто
      очень уж хотелось пить. Виктор взял брезентовое ведро и осторожно, прячась за камнями, спустился к речке. Зачерпнул воды и двинулся обратно. Но тут по нему начали стрелять фашисты. Виктор лёг за камень, но воду не разлил. Пролежал несколько минут. Вдруг видит: три гитлеровца перебегают речку вброд и — прямо к нему. Видно, хотят взять его в плен. Юнга дал по ним очередь из автомата. Один гитлеровец упал, а двое бросились бежать обратно, за речку. Тут открыли стрельбу моряки, прикрывая юнгу. Виктор схватил ведро и — где ползком, где вперебежку — добрался до своих.
      Моряки его окружили, а он сказал: «Вот, угощайтесь, ребята». Ему первому поднесли кружку воды. Воронин заметил: «Выпороть бы тебя следовало Полез без разре-
      шения » И вдруг командир батальона капитан Востриков, наблюдавший в бинокль, сказал: «А он шевелится». И послал бойцов за раненым гитлеровцем. Те доставили его в штаб батальона. Фашиста допросили. А после командир батальона вызвал юнгу, пожал ему руку и сказал: «Молодец! Твой «язык» дал очень ценные показания. Объявляю тебе благодарность». Виктор попробовал было возразить: «Какой же он мой?» — «А чей?»—спросил капитан. «Да ничей». Капитан усмехнулся: «Ничейных не бывает. Ничей — это когда сам придёт».
      Так и записал за юнгой одного «языка», а командир бригады вручил Виктору орден Красной Звезды. Но если разобраться, говорил юнга, за что же орден? Вот если б он всех трёх уложил или сам притащил фашиста, тогда другое дело.
      С перевала подул холодный ветер. Виктор поёжился. Ему захотелось горячего сладкого чаю. Но где его возьмёшь?
      — Иди, юнга, спать, — посоветовал часовой. — Исполняй приказ командира роты. И помни: матрос должен спать про запас. Вдруг завтра не доведётся.
      Утром Виктора, как и всех в землянке, разбудил гул вражеских самолётов.
      — Рано пташки прилетели, — сердито заметил Нече-пура, свёртывая плащ-палатку. — Песни их известные. Давай-ка, юнга, поищем щель поуже.
      Землянка опустела. Девять самолётов, обогнув Колдун, обрушили бомбы на десантников. Через несколько минут вторая девятка самолётов пробомбила Станичку.
      Когда бомбардировщики улетели, враг открыл огонь по десантникам из орудий и миномётов.
      Нечепура сидел в щели и спокойно крутил цигарку. Юнга выглядывал после каждого разрыва и сообщал:
      — Опять мимо.
      Сделав несколько затяжек, Нечепура потянул его за рукав и сказал:
      — Если ещё раз высунешь нос, получишь затрещину. Понял?
      Юнга нахмурился, но сел.
      — и вообще заметно в тебе мальчишество,—продолжал Нечепура. — Зачем стреляные гильзы в кармане носишь?
      — А я только памятные. Как убью фашиста, так и откладываю гильзу
      — Счёт, стало быть, ведёшь. Сколько же набрал?
      — Одиннадцать гильз.
      — Здорово, — с уважением произнёс Нечепура. — А не врёшь?
      — Я никогда не вру.
      — Ну, бывает, и соврут из хвастовства. Мол, смотри, какой я герой
      — Не люблю хвастунов.
      Раздалась команда — сосредоточиться для атаки. Рота старшего лейтенанта Куницына была на левом фланге и, как вчера, нарвалась на мощный огневой заслон. Не раз бросались моряки в атаку, но каждый раз откатывались. Пришлось залечь. Виктор оказался рядом с командиром роты Куницыным. Командир лежал за камнем, смотрел в бинокль и сердито говорил:
      — Какие-то шесть домишек преграждают путь к Колдуну. И в каждом сидят автоматчики. Хоть бы за один домишко зацепиться. Но туда никак не доберёшься. Проклятый пулемётчик из дзота не подпускает. И к дзоту не подойти. Впереди него проволочное заграждение
      Виктор молча смотрел то на командира, то на вражеский дзот. Он устал — наползался сегодня, и жажда мучила. Да и к воде сейчас не подберёшься — идёт стрельба.
      В полдень к Куницыну подполз замполит Вершинин. Лицо у него было забрызгано грязью, на подбородке виднелась кровь. Сказал, сдерживая волнение:
      — Справа, за бугром, вторая рота захватила артиллерийскую батарею Погиб главстаршина Воронин.
      Виктор побледнел, вскрикнул, а командир повернулся к замполиту и переспросил:
      — Неужели Воронин погиб?
      Вершинин кратко рассказал обо всём. Дело было так. Моряки напоролись на проволочное заграждение — за ним находилась батарея. Под проволоку швырнули гранаты, но заграждение уцелело. Тогда Воронин подобрался к
      проволоке в том месте, где она ближе всего подходит к орудиям. Поднялся во весь рост — гитлеровцы даже опешили, — метнул противотанковую гранату. Раздался взрыв. Воронин набросил шинель на колючую проволоку и стал перелезать. Но тут его подкосила вражеская пуля. Теперь моряков уже ничто не могло остановить. Они ворвались на батарею. В рукопашном бою рота уничтожила всю артиллерийскую прислугу.
      — Сейчас расскажу ребятам о подвиге главстарши-11Ы, — сказал замполит и пополз влево, к матросам.
      — Будь осторожнее, Саша, — предупредил его Куни-цын, — опять фашисты стреляют
      — Не беспокойся!
      Виктор хотел поползти вслед за Вершининым, но командир его остановил. Сказал строго:
      — Замполит делает то, что положено политработнику. А тебе нечего зря под пулями ползать.
      А Виктор не мог лежать спокойно. Как же так — фашисты убивают его лучших друзей, а он будет тут прохлаждаться! Но вот снова раздался голос командира — он призывал к атаке. Из воронок, ям, из-за камней выскочили моряки. С криком «полундра» они бросаются в атаку. И опять проклятый пулемёт прижимает их к земле. Несколько человек сражены.
      Виктора охватила ярость — такая ярость охватывает воина в разгар сражения, когда он видит гибель боевых друзей.
      Он вынул из кармана гранату-лимонку, сжал её в руке.
      — Ты это что? — спросил командир роты.
      — Сейчас я покажу фашистам.
      — Лежи спокойно, слышишь?
      — Вот что я придумал, товарищ командир. Подползу сбоку, вон с той стороны. Там проволочное заграждение подходит близко к дзоту. Разрешите действовать.
      И, не дожидаясь ответа, он пополз, петляя среди каменных глыб.
      — Назад, юнга! — крикнул Куницын.
      Виктор обернулся и громко сказал:
      — Товарищ старший лейтенант, у юнги тоже сердце моряка
      и он исчез из виду, словно растворился среди камней. Куницын с тревогой посмотрел в ту сторону, поднёс к глазам бинокль. Вот оно что — вражеский пулемётчик из дзота стреляет куда-то вправо. «Неужели фашист заметил юнгу?»—с тревогой подумал командир. А вот и Виктор От него до дзота шагов двадцать.
      Да, пулемётчик стреляет по Виктору, но пули пролетают мимо. Молодец юнга — выбрался из зоны обстрела! Вот он приподнялся и метнул гранату. Взрыв!
      Куницын вскочил и крикнул:
      — В атаку! Полундра!
      Он увидел, как Виктор опять поднялся, бросил вторую гранату, как к нему подбежал Нечепура. Потом он потерял их из виду. Пулемёт замолчал. Моряки преодолели проволочное заграждение и бросились к домам, в которых засели автоматчики.
      Виктор вырвался вперёд, повернулся, призывно взмахнул рукой и вдруг упал навзничь.
      Нечепура наклонился над Ш1м. Спросил с тревогой:
      — Зацепило, юнга? Говорил тебе — не лезь вперёд батьки Санинструктор, сюда, скорее перевяжи юнгу! Я, Виктор, скоро вернусь. С фашистами покончим, и я вернусь. Посёлок, считай, наш.
      Но Виктор уже ничего не слышал
      Бой закончился к вечеру. Моряки заняли посёлок совхоза «Мысхако» и одну сопку Колдуна.
      После боя Куницын и Вершинин разыскали Виктора. Юнга лежал на спине, правая рука была прижата к груди.
      Вершинин опустился на колени и тихо произнёс:
      — Прощай, Витёк
      И, взяв его на руки, пошёл к берегу моря, где была вырыта братская могила. Командир нёс автомат и бескозырку.
      Юнга Чаленко и главстаршина Воронин были погребены рядом под прощальный салют моряков.
      Замполит вернулся в посёлок. Вот он в полуразрушен-
      ном доме, откуда ушёл сегодня в бой юнга. Он взял полевую сумку Виктора, вынул документы. Их было немного: краснофлотская книжка и комсомольский билет. Вынул он и серенький самодельный блокнот. Вспомнил, что накануне десанта юнга сшивал суровой ниткой тетрадочные листы. А в ночь высадки десанта сидел за столиком в кают-компании и что-то писал.
      Замполит придвинул коптилку и развернул блокнот. На первой странице крупными буквами было написано:
      «Если погибну в борьбе за рабочее дело, прошу политрука Вершинина и старшего лейтенанта Куницына зайти ко мне домой в город Ейск и рассказать моей матери, что сын её погиб за освобождение Родины. Прошу мой комсомольский билет, орден, этот блокнот и бескозырку передать ей. Пусть хранит и вспоминает своего сына — матроса. Город Ейск, Ивановская, 35, Чаленко Таисии Ефимовне. Чаленко Виктор».
      На другой странице написано только два слова: «Луна. Ночь». И ещё одна запись: «Самы мои лучшие друзья на всю жизнь — моряки. Замполит Александр Степанович мне как отец».
      На обложке блокнота написано: «Орден Красной Звезды — 24925932».
      Вошёл командир. Замполит молча протянул ему блокнот. командир прочёл и сказал:
      — Да, непременно навестим его мать. Бескозырка у меня. Всё сохраним. Какой человек из него вырос бы
      Не довелось Куницыну и Вершинину побывать у матери Виктора. В апрельских боях оба были убиты. Погиб и Нече-пура. Мало моряков, знавших Виктора, осталось в роте.
      И всё же, когда освободили Ейск, два матроса принесли матери блокнот и бескозырку. Матросы не назвали своих фамилий, а Таисия Ефимовна была в таком горе, что забыла спросить, кто они такие.
      В её комнате висит портрет Виктора. У мальчика хорошее открытое лицо, весело и смело смотрят на мир его ясные глаза, из-под шапки-кубанки выбился непокорный чуб. Таким он был в первые дни войны, когда ему минуло тринадцать лет.
      Есть в Ейске школа имени Виктора Чаленко. Есть пионерские отряды, носящие его имя. И живёт юнга в сердцах таких же смелых и честных ребят, каким был он сам.
      А в бригаде сложили песню, и бывшие малоземельцы поют её до сих пор:
      Бригада по праву орлами гордится — Орлами с бесстрашной матросской душой. Их много — Воронин, Вершинин, Куницын И Витя Чаленко — орлёнок, герой! Пусть громко звучит наша клятва святая, У Новороссийска победа грядёт! Ты слышишь, Чаленко, фашистов сметая, Морская пехота в атаку идёт!
      нинчик
      к ак-то, почти тридцать лет спустя после боёв на «Малой земле», в детскую больницу Новороссийска привезли мальчика, раненного в ногу. Оказалось, ребята нашли в совхозе «Малая земля» заржавленную гранату, взорвали её, и парнишку ранило осколком. Все остальные были невредимы.
      Медицинская сестра Нина Онуфриевна Бондарева, пожилая женш;ина с добрым лицом, пожурила мальчишку:
      — Ну чего ради вы взорвали гранату? Хорошо ещё, что всё так обошлось. Но ведь тебе больно? А будет ещё больнее! придётся делать разрез, извлекать осколок. Будешь плакать
      — Не буду я плакать, — прервал её мальчишка. — Это вы, женщины, плачете. Вот вы, наверное, никогда и не слыхали, как рвутся гранаты.
      Сестра усмехнулась:
      — Где уж мне. Пожалуй, испугаюсь, если услышу.
      — Ясно, испугаетесь.
      Не знал парнишка, что она — инвалид Отечественной войны, была ранена в голову; врачам так и не удалось извлечь осколок фашистского снаряда. Да и не многие Знали, что медсестра Бондарева, которую все любили за доброту и чуткость, доблестно воевала на «Малой земле».
      Весной 1943 года ей исполнилось восемнадцать лет. Это была худенькая невысокая девушка с ясными глазами и длинной пушистой косой — с виду ещё подросток.
      Она закончила фельдшерскую школу, работала в госпитале под Туапсе и твёрдо решила отправиться на фронт.
      И вот она в Геленджике. Все ей отказывают, советуют работать в тыловом госпитале. Напрасно она упрашивала и майора Куникова взять её в десантный отряд. Ведь она — дочь красного партизана, и её место на фронте. Она не подведёт, у неё уже есть боевой опыт. Но майор, как и все другие, сказал, что сомневается в её закалке, что не под силу ей будет раненых выносить с поля боя. Ведь фронтовой сестре надо быть сильной, мужественной, волевой. При случае она должна стать и разведчицей и автоматчицей.
      Как она завидовала бесстрашным девушкам-санинст-рукторам из отряда Куникова! Конечно, ей далеко до них, но ведь в боевой обстановке и она непременно станет закалённой и стойкой.
      Долго она добивалась цели. И. наконец её отправили в бригаду морской пехоты на «Малую землю». Вскоре туда прибыла группа флотских разведчиков, к ней и прикрепили санинструктора Бондареву.
      Когда она явилась к командиру — главстаршине Валентину Игонину, он посмотрел на неё с недоумением. Стоит перед ним девчонка, да ещё с косой! Не такой им нужен санинструктор! Так он всё это ей и сказал. Но за Нину вступились разведчики, и её оставили. И оказалось, что она не хуже других выносит раненых с поля боя, умело перевязывает их, выхаживает.
      Иногда разведчики надевали немецкую форму и исчезали на несколько суток. Но на эти задания Нину с собой не брали. И это её обижало.
      Как-то один из них не вернулся из разведки. Фашисты обнаружили его, когда на обратном пути он переходил их оборону. Ребята поискали товарища, не нашли и решили, что он убит. Нина рассердилась, отчитала их — ну, а вдруг он лежит где-нибудь, ранен И поползла на нейтральную полосу. Всю ночь проползала в поисках разведчика. И нашла под утро. Привела в чувство, сказала:
      — Сейчас я тебя отсюда вытащу. Только ты не стони и не кричи.
      — У меня перебиты ноги, — тихо проговорил разведчик. — Ты меня не донесёшь
      — Донесу, не беспокойся.
      — Лучше ребят приведи. Ведь надорвёшься
      — Разговаривать некогда. Справлюсь.
      Трудно было тащить на спине раненого, пробираясь ползком. Только на рассвете она добралась до нашей передовой.
      Встретили её разведчики шумно, кто-то крикнул:
      — Молодец наш Нинчик!
      С тех пор эта кличка так за ней и осталась. Все разведчики стали относиться к мужественному санинструктору Нинчику с уважением, она вошла в их боевую семью.
      И когда дней десять спустя Игонин получил задание отправиться всей группой в тыл врага, он взял с собой и санинструктора Нинчика.
      Ночью перешли линию обороны, вышли в тыл противника и направились в село. Не доходя с километр до села, разведчики остановились. Игонин сказал Нине:
      — Оставайся тут. Замаскируйся в кустах и жди нашего возвращения.
      — А я хочу с вами. Я одна
      Она чуть было не сказала «боюсь», но вовремя замолчала.
      — С нами нельзя, Нинчик. Если кого из ребят ранит, принесём сюда, тут и перевяжешь.
      Разведчики ушли.
      Рассвело. Было тихо, но Нина напряжённо прислушивалась. И вдруг услышала шум мотора. На дороге показалась грузовая машина; в кузове сидели гитлеровцы.
      «Ясно, едут в село Что ждёт ребят?»—с тревогой подумала Нина.
      Как предупредить разведчиков об опасности? Как их спасти?
      Машина уже близко. И вот решение принято. Нина приподнимается и открывает стрельбу из автомата. Первыми пулями убиты шофёр и офицер, сидяш;ий с ним рядом.
      Машина вильнула и упёрлась в дерево. Фашисты стали выпрыгивать из кузова. И все попали под обстрел. Но вот в диске автомата кончились патроны. Как быть? Если хоть один гитлеровец поднимется, ей несдобровать. Надо отходить, пока не поздно.
      Нина пригнулась и побежала, петляя между кустами. А куда бежит и сама не знала. Забралась в густые заросли и без сил упала на землю. Прислушалась — тишина.
      Стало темнеть. Надо было найти дорогу, добраться до ребят. Но дороги она так и не нашла. И тут Нина растерялась: ведь она одна в тылу у врага. Что её ждёт? А что подумают ребята, когда не найдут её на условленном месте
      Долго думала Нина и решила пробиться к своим через передовую. Определить её было нетрудно: там шла стрельба, взлетали ракеты.
      Нине удалось благополучно добраться до своего блиндажа. Разведчики еш;ё не вернулись. Она зажгла коптилку и всю ночь их ждала, не сомкнув глаз. Конечно, думала она, командир не оставит её в группе разведчиков. Ведь она подвела их — убежала с условленного места. А вдруг
      кто-нибудь ранен, нужна её помощь Нет ей оправдания.
      Разведчики вернулись, когда совсем рассвело. Они вошли в блиндаж и так обрадовались, увидев Нину, что вся усталость у них прошла. А она стояла молча, опустив голову.
      — Ты жива, Нинчик! Молодец ты у нас! — радостно воскликнул командир.
      — Какой я молодец, — уныло ответила Нина. — Вас бросила
      — А знаешь, как ты помогла нам? Ведь ты уничтожила двенадцать фашистских офицеров-гестаповцев! Мы у них важные документы забрали. А ехали они, чтобы нас захватить.
      Командир повернулся к разведчикам:
      — Ребята, наш санинструктор совершила подвиг, верно? Попросим начальство, чтобы Нинчика зачислили в разведку постоянным санинструктором. Нет возражений?
      Разведчики дружно ответили:
      — Зачислить!
      Наутро гитлеровцы перешли в атаку. Завязался ожесточённый бой. В полдень враг выдохся, прекратил наступление, но артиллерийский и миномётный обстрел вести продолжал.
      Нина перевязывала раненых в траншее. Кто-то сказал, что командир роты тяжело ранен. Он лежит на ничейной территории, и вынести его невозможно.
      — Как это так невозможно? — возмутилась Нина и выглянула из траншеи. — Где он лежит?
      Матрос, стоявший поблизости, ответил:
      — Вон там. Но ведь всё кругом простреливается, да и из миномётов фрицы садят очень густо.
      Нина, не ответив, бросилась к командиру взвода, попросила поддержать её пулемётным и автоматным огнём. И вот она выбирается из траншеи и уже ползёт туда, к раненому.
      Свистят пули, рвутся мины, снаряды, но Нина ползёт, ныряя то в одну, то в другую воронку. Так она доползла до командира. Он был без сознания.
      Она взвалила его на плечи и поползла обратно, кусая пересохшие губы, обливаясь потом. Бесконечно тяжёлым был этот путь.
      Вот и бруствер окопа. Матросы приняли от неё раненого. А сама Нина соскользнуть в окоп не успела: поблизости разорвался снаряд, и её ранило в голову. Она вскрикнула и упала, потеряв сознание. Разведчики бережно подняли её и отнесли в береговой госпиталь. В ту же ночь Нину отвезли на катере в Геленджик. И она долго пролежала в госпитале.
      А разведчики всё вспоминали худенькую девушку, спасшую многих защитников героической «Малой земли», — своего санинструктора Нинчика.
     
      Клавочка
     
      Полночь. Клавочка Волошина накидывает на плечо кожаный мешок с письмами и по узкой траншее идёт к берегу.
      Клавочка — почтальон 8-й гвардейской бригады. Уже три месяца она отвозит сюда, на «Малую землю», газеты, журналы, письма. Каждую ночь, как и все, кто совершает этот путь, она рискует жизнью. Но на фронте стараются не думать о смертельной опасности. Не думала о ней и Клавочка. Даже под вражеским обстрелом думала она об одном: скорее бы доставить письма, увидеть радостные
      лица моряков, которым она вручит весточку из дома. Для неё это были счастливые минуты, и она забывала о всех тяготах и тревогах.
      В бригаде Клавочку знали все. Вот только фамилию её никто не помнил. Все звали по имени невысокую и на вид такую хрупкую девушку с наивными доверчивыми глазами и вздёрнутым носиком, усеянным веснушками. Все ждали её — и командиры, и солдаты, — встречали радостным возгласом: «А, вот и Клавочка!»
      Знали её и моряки мотоботов, сейнеров и катеров, совершавшие каждую ночь рейсы к «Малой земле». У неё не требовали пропуска для проезда на Большую землю. Постоянным пропуском её снабдил береговой комендант, называвший себя комендантом Новороссийска, хотя город ещё был в руках фашистов.
      На берегу Клавочка присела на камень, недалеко от укрытия — целой горы мешков, набитых песком. Прихода судов на «Малую землю» ждали ещё несколько командированных.
      Было тихо. Ярко светила луна, и море серебрилось. Клавочка смотрела вдаль и мечтала о том, что после войны она поедет в Москву учиться. Вдруг кто-то крикнул:
      — Идут! Идут!
      Она вскочила: на светлой морской глади появились чёрные точки. Это шли с Большой земли мотоботы, сейнеры и катера. Как всегда, их конвоировали «морские охотники». Суда везли новое пополнение — запщтников «Малой земли», везли боеприпасы, продовольствие И, как всегда, сердце у Клавочки тревожно забилось. Сейчас начнётся!
      И действительно, через несколько минут началось — как каждую ночь. Гитлеровцы, владевшие почти всеми высотами, заметили караван судов. Над морем стали рваться снаряды, около судов взлетали фонтаны воды — это рвались фугасные снаряды. Наши корабли лавировали, упорно держа курс на «Малую землю».
      Вдруг в стороне от каравана замелькали красные и зелёные трассирующие пули. Наши катера опоясали караван дымовой завесой. Клавочка сразу поняла: к каравану
      подбирается вражеский катер. Но ему навстречу уже нёсся наш катер-охотник. Завязался поединок. Огненные трассы сверкали над морем. Враг не выдержал натиска и исчез.
      Караван подходил к «Малой земле». Теперь гитлеровцы сосредоточили огонь по берегу. Но берег был высок, и снаряды перелетали в море метров на тридцать—пятьдесят или рвались вверху. На берегу визжали осколки, дырявили мешки с песком, звякали о камни.
      Вот одно судно проскочило в «мертвую зону»—так называли прибрежную полосу, над которой пролетали вражеские снаряды. Судно ошвартовалось, за ним другое, третье
      Из-за укрытий выскочили грузчики, интенданты и начали выгружать суда. Осколки вражеских снарядов продолжали визжать в воздухе. Но люди не обращали на них внимания: не до них было. Быстрее бы разгрузить и нагрузить корабли, чтобы они до рассвета успели попасть на Большую землю. Проходит час. Разгрузка закончена. Санитары уже несут раненых из берегового подземного госпиталя.
      — Клавочка, где ты? — раздались голоса с одного из мотоботов.
      — Иду! Иду! — сейчас же откликнулась девушка.
      Мотобот, на котором плыла Клавочка, благополучно
      проскочил зону обстрела. Проскочили все корабли. Но береговой комендант облегчённо вздохнул только тогда, когда весь караван отошёл от «Малой земли» метров на пятьсот.
      Прошли сутки. В полночь сержант Гладков, русый, загорелый моряк из 8-й гвардейской бригады, вернулся с передовой. Он был покрыт пылью, в порванной гимнастёрке: видно, задание было нелёгкое.
      Сержант поставил в угол блиндажа миноискатель и пошёл доложить о выполнении задания командиру сапёрной роты. Командир, продолжая говорить по телефону, показал ему на топчан — мол, отдохни пока. И вдруг закричал кому-то:
      — Говори толком. Что? Гитлеровцы подбили мотобот
      и сейнер? Проклятые! На мотоботе была? А ты проверь, проверь, может, на другом судне.
      Сержант вскочил. А командир, закончив разговор по -Еблефону, коротко спросил:
      — Сделал?
      — Так точно, товарищ командир. Теперь весь этот участок заминирован.
      — Хорошо. Можешь идти отдыхать.
      Сержант помедлил и сказал:
      — Товарищ командир! Разрешите сходить на берег? Там два судна затонули. А может, на одном из них была наша Клавочка
      Командир покачал головой, вздохнул:
      — Что ж, иди
      На берегу толпилось много людей. Над морем то и дело рвались вражеские снаряды.
      О Клавочке никто ничего не знал. Но вот наконец грузчики сказали Гладкову, что Клавочка спаслась — выплыла. Сейчас она отдыхает в укрытии. Сержант бросился туда.
      О Клавочке уже позаботились, её снабдили сухим матросским обмундированием, укутали в бушлат.
      Она обрадовалась до слёз, увидев сержанта из родной бригады. Он пошутил:
      — Что, выкупался наш отважный почтальон?
      Клавочка вдруг задрожала и, всхлипнув, ответила:
      — Ведь я чуть-чуть не утонула. Дело было так. Села я на сейнер. Весёлые ребята попались, всё песни пели. А как стали подходить сюда, к «Малой земле», снаряд попал в нос сейнеру. Стали тонуть. Сначала я перепугалась. Кто-то из ребят подал мне спасательный круг. Тут я успокоилась. Все стали прыгать в воду. Хотела и я прыгнуть, да вспомнила о сумке с письмами. Как её бросишь — ведь солдаты так ждут писем! Привязала её к спасательному кругу и бросила в море, а потом сама прыгнула. Одной рукой за круг держусь, другой гребу. Все плывут, и я плыву. А кругом рвутся снаряды. Один угодил в воду рядом со мной. Меня перевернуло. Круг с сумкой вырвался из рук. Искала я его, искала, но так и не нашла Выплыла без
      сумки, без писем. Ребята из береговой комендатуры вытянули меня на берег, дали тельняшку, штаны, в бушлат закутали.
      — Пойдём к нам в блиндаж, — предложил сержант.— У нас отогреешься.
      Девушка посмотрела на море, вздохнула.
      — Нет, я тут посижу. Может, сумку к берегу прибьёт. Письма ведь там!
      Сержант тоже посмотрел на море, освещённое луной. По-прежнему рвались снаряды, взметая вверх водяные столбы. От берега отходили мотоботы, за ними тянулся тёмный волнистый след. Вдали курсировали наши катера-охотники. Сержант смотрел на воду, напрягая зрение. Нет, спасательного круга нигде не видно.
      — Пропала сумка, — сказал он, махнув рукой. — А ребята ждут Да ведь письма, верно, размокли, всё равно не прочтёшь. Знаешь, а я всё же сумку поищу. А ты отдыхай.
      — Да как ты её будешь искать?
      — Придумаю что-нибудь.
      Сержант ушёл, а девушка свернулась калачиком и сразу уснула.
      Уже светало, когда сержант подошёл к укрытию. Он положил на землю кожаную сумку и тронул за плечо почтальона Клавочку. Она мигом проснулась, вскочила, схватила сумку:
      — Вот молодец! Какая радость! Что, прибило к берегу?
      — Прибило!
      Сержант не стал говорить, что блуждал в маленькой лодке по морю, пока не нашёл сумку, привязанную к спасательному кругу.
      Днём Клавочка старательно обсушила письма на солнце, а к вечеру все до единого были доставлены фронтовикам. Строчки местами расплылись, но это никого не удивило: все уже знали, что сумка с письмами долго пробыла в море.
      А ночью отважный почтальон, вскинув сумку на плечо, снова пошла на берег моря. И снова отправилась в очередной рейс на Большую землю.
     
     
      ТАК ДЕРЖАТЬ, ЮНГА!
     
      В то сентябрьское утро 1943 года на причале в Геленджике наготове стояли боевые катера. Экипажи ждали приказа о выходе на боевое задание.
      Валерке Лялину, юнге с катера «93», надоело ждать. Хоть бы по берегу пробежаться, взобраться вверх по тропинке. Юнга осмотрелся — никто на него не смотрит. И он, недолго думая, сошёл с катера.
      Но юнгу отлично видел командир отделения мотористов Шиманский.
      — Ты только посмотри на него, — недовольно сказал он мотористу Кузнецову. — Мальчишка и есть мальчишка.
      — Засиделся малый, вот и захотелось побегать. А так ведь он у нас юнга исправный.
      Тем временем Валерка уже взбежал на пригорок, остановился передохнуть и посмотрел вниз. По пирсу быстро шёл командир катера лейтенант Черцов, он возвращался от командира бригады. И юнга стремглав помчался обратно.
      Когда он прибежал на катер, лейтенант уже был там и отдавал команде какие-то приказы. Это был ещё совсем молодой человек, комсомолец, постарше Валерки лет на десять — не больше. Хоть лейтенант и был молод, а завоевал уважение всей команды.
      Валерка видел, как он с озабоченным видом говорит что-то боцману. А вот командир и его подзывает. Юнга подбежал, лихо козырнул. Лейтенант улыбнулся, но его лицо сразу стало серьёзным. Он молчал, о чём-то раздумывая, и смотрел на юнгу — крепкого загорелого парнишку.
      Ему вспомнился голодный, беспомощный мальчуган, которого матросы подобрали на улице портового города, где катер стоял на ремонте. Этот мальчуган и был Валерка. Оказалось, фашисты убили его родителей.
      Лейтенант, воспитанник детского дома, осиротел в годы гражданской войны. Его взволновала судьба паренька, и он решил взять его на катер юнгой. Правда, на катерах юнгам служить не полагалось — ведь на маленьком корабле нет таких удобств, какие, скажем, есть на эсминцах или крейсерах. Всей командой долго уговаривали командира бригады, чтобы он разрешил зачислить Валерку юнгой. И уговорили.
      Парнишка быстро окреп и оказался смышлёным, выносливым, смелым. Стал общим любимцем. Он участвовал в боевых походах, ходил в дозоры — словом, делил с командой все тяготы матросской службы.
      Но в то сентябрьское утро лейтенант решил не брать юнгу. Дело в том, что морякам был дан приказ: ночью ворваться в порт Новороссийск, высадить там десантников
      и поддержать их огнём корабельной артиллерии. Бой предстоял жестокий. Гитлеровцы сильно укрепили район порта. Командир бригады сообщил, что они сосредоточили там до двухсот орудий. У них сотни пулемётов, на причалах и на берегу много дотов, выкурить оттуда врага будет нелегко. Цемесская бухта закипит от взрывов снарядов и бомб. Нет, нельзя брать Валерку в такой бой
      Юнга с недоумением смотрел на командира. Подозвал, а молчит, улыбнётся, а потом снова нахмурится. Может быть, неладно матросское обмундирование сидит на юнге? Да нет, как будто всё хорошо. Сама команда шила для него брюки, фланелевку, бушлат, ботинки подобрали по ноге. И бескозырка правильно надета, ну, может быть, чуточку набок.
      — Вот что, Валерка, — наконец заговорил лейтенант, — советую тебе сегодня остаться на берегу. Ведь скоро тебе в нахимовское училище ехать. Словом, ночью, надо полагать, будет сильный бой. И лучше тебе остаться
      Вот этого Валерка не ожидал. Значит, его списывают на берег Он обиделся до слёз, быстро вытер глаза рукавом.
      — Считаете меня лишним, товарищ лейтенант? — спросил он дрожащим голосом.
      — Да нет, Валерка, нет, — сказал лейтенант. — Но, понимаешь, не хочу тебя подвергать такой опасности. Ведь ты ещё
      — Да ведь я уже не маленький, — подхватил юнга. — И к тому же обстрелянный. Да и во время похода без дела не болтаюсь, помогаю мотористам. Вы же сами говорили, что понимаю толк в моторах
      Верно, в моторах Валерка разбирается, может завести и выключить, может и за рулём стоять. В случае чего, пожалуй, заменит моториста.
      Лейтенант повернулся к боцману:
      — Ну как, оставим?
      — Парень не струсит, — твёрдо ответил боцман.
      — Сам знаю, что не струсит, — сердито сказал лейтенант. — Но ведь всё может случиться. Мы будто на пороховой бочке.
      — Значит, я остаюсь, верно, товарищ лейтенант? — воскликнул юнга.
      — Что с тобой поделаешь? — ответил Черцов и положил руку ему на плечо. — Остаёшься. Только во время боя не вылезать из моторного отделения. Увижу — получишь на орехи.
      — Есть не вылезать! — весело крикнул юнга, козырнув.
      Лейтенант собрал на палубе команду катера. Вот что он сказал:
      — Товарищи матросы и старшины. Ночью мы идём освобождать от гитлеровских захватчиков город Новороссийск. Давайте перед боем, как это делаем всегда, примем нашу клятву — клятву катерников.
      Он достал из планшета листок бумаги, сложенный вдвое, развернул его и стал читать:
      — «Мы, катерники, клянёмся тебе. Родина, с честью выполнить боевой приказ. Клянёмся, что в боях за славный город Новороссийск рука черноморца не дрогнет, мы будем бить врага до полного его уничтожения. Клянёмся, что за дело освобождения нашей Родины от фашистских захватчиков мы не пощадим жизни и, если потребуется, каплю за каплей отдадим свою кровь за дело свободы. Мы не отступим ни на шаг! Наш путь только вперёд! Смерть фашистам!» — Закончив читать, он добавил: — Такую клятву принимают на всех катерах. Подпишем и мы, верно?
      — Подпишем, — дружно ответили матросы.
      Первым поставил свою подпись командир, последним —
      юнга.
      — А теперь — отдыхать, — приказал лейтенант.
      В сумерках на берегу появились колонны десантников. Они грузились на корабли спокойно, без шума. Но на некоторые торпедные катера — среди них был и «93»—десантники не грузились. У этих катеров задача была другая.
      Вот уже всё готово к выходу в море, и лейтенант Черцов снова подозвал Валерку, сказал:
      — А не сойти ли тебе всё же на берег? Никто тебя упрекать не станет. Утром встретимся. Подумай-ка.
      Валерка понял, что лейтенант не приказывает, а советует, даже просит — как старший брат.
      — Товарищ командир, — сказал он решительно, — я подписал клятву. Если я сойду с корабля, катерники скажут, что я сдрейфил. Не хочу, чтобы меня называли трусом. Да и вам неприятно будет. Я должен выполнить клятву.
      — Вот ты какой, — заметил лейтенант. — Что ж, помогай мотористам.
      В полночь десантные катера обогнули мыс Дооб и вышли на исходный рубеж. Мотористы заглушили моторы, и все стали ждать условного сигнала.
      Пока корабли сосредоточивались, над линией фронта стрекотали наши ночные бомбардировщики, отвлекая внимание противника. Потом наступила тишина.
      Валерка высунулся из моторного отделения — ведь надо посмотреть, где находится катер. Но тут раздался мощный артиллерийский залп, и Валерка испуганно отпрянул. В воздухе снова появились ночные бомбардировщики и стали сбрасывать бомбы на порт и город. Казалось, яркие зарницы вспыхивают на берегах Цемесской бухты, озаряя море и землю. Порт заволокло дымом. Грохот разрывов слился в сплошной гул.
      Наступление на врага, засевшего в Новороссийске, началось.
      — Вот дают наши! — крикнул Валерка, чувствуя, что его почему-то пронимает дрожь. — Ничего от фашистов не останется!
      — Хорошо было бы! — отозвался кто-то из мотористов.
      В это время передали приказ командира: «Полный вперёд».
      Катер вздрогнул и рванулся вперёд. За кормой бурлила вода.
      Подлетев к молам — они перегораживали Цемесскую бухту, — торпедные катера выпустили торпеды. Взрыв раздавался за взрывом, перекрывая шум артиллерийской канонады.
      Взрывная волна смела вражеские огневые точки, распо-
      ложенные на краях западного и восточного молов, разорвала плавучие заграждения — они были протянуты от мола к молу и преграждали кораблям путь в бухту.
      Отгремели взрывы торпед, и на молы высадились группы наших автоматчиков. Они дали сигнал: «Проход в порт открыт», И тогда в проход помчалась новая группа торпедных катеров. Воздух и землю сотрясли взрывы торпед, пущенных в причалы и укрепления в порту.
      Целый год Валерка плавал на торпедном катере, но ни разу не слышал, как рвутся торпеды. Он был огорошен, потрясён, но старался ничем себя не выдать. Моряк должен быть моряком в любой обстановке. Юнга видел, как невозмутимы мотористы, как спокойны и уверенны их движения, и старался им подражать.
      Лейтенант Черцов повёл свой катер в порт. Гитлеровцы сосредоточили огонь своих батарей на десантных кораблях. Огненные смерчи бушевали по всей бухте, у каждого причала. Катер «93» лавировал, подавляя вражеские огневые точки. Вода и в самом деле словно кипела от взрывов.
      Боезапасы были израсходованы, и катер лёг на обратный курс — в Геленджик.
      Когда катер ошвартовался, юнга вылез на палубу. Его окликнул командир:
      — Как самочувствие, юнга?
      У Валерки шумело в ушах, его мутило. Но признаваться в этом не хотелось.
      — Порядок, — бодро ответил он.
      — А может быть, сойдёшь на берег в Геленджике?
      После грохота и болтанки растянуться бы в кубрике
      на берегу Под головой подушка, кругом — тишина. Заманчиво. Валерка невольно вздохнул, но сказал твёрдо:
      — Нет! Где вы, там и я.
      — Ну что ж, пусть будет по-твоему, — согласился лейтенант, похлопав его по плечу. — Вижу, из тебя получится настоящий моряк. Но помни наказ — не высовываться.
      Катер заправился бензином, катерникам дали запас патронов для пулемётов, но торпед не погрузили. На этот раз на борту находились десантники и ящики с минами.
      Бой в Цемесской бухте не прекращался. «Морские охотники», торпедные катера, мотоботы под вражеским обстрелом приставали к причалам Новороссийска, высаживали десантников и выгружали боеприпасы. А потом отходили на середину бухты и вели стрельбу из пушек и пулемётов по огневым точкам противника.
      С катером «93» на этот раз случилась беда. Он попал под ожесточённый обстрел, ещё не дойдя до причала. В корпусе появились пробоины, почти весь экипаж получил ранения. В бензоотсеке начался пожар.
      Командир отделения мотористов Шиманский и моторист Кузнецов тушили пожар, не обращая внимания на ожоги. Им помогал Валерка. Он не чувствовал ни страха, ни усталости. Ведь он знал: если пожар не потушить, взорвутся бензоцистерны, ящики с минами, корабль разлетится в куски.
      Наконец пламя погасили. Шиманский облегчённо вздохнул:
      — Порядок. Моторы работают. Молодец, юнга, помог здорово. А теперь дай-ка бинт, перевяжу себе рану.
      Лейтенант, стоя в рубке, не выпускал штурвал из рук, хотя тоже был ранен. Он сжал зубы и, превозмогая боль, подвёл катер к причалу. Десантники быстро выгрузили яшдки с минами и сошли на берег.
      Задача выполнена. Катер отваливает от стенки и идёт к воротам мола. На полпути вражеский снаряд выводит из строя левый мотор. Второй снаряд пробивает борт.
      Лейтенанта Черцова снова ранило. На этот раз тяжело. Он потерял сознание и, выпустив штурвал из рук, упал. Неуправляемый катер закружился на месте. Он стал хорошей мишенью для фашистских артиллеристов.
      Шиманский хрипло крикнул:
      — Юнга, глянь, что там наверху происходит?
      Валерка пробрался в рубку. Б глазах у него потемнело:
      его любимый командир лежит на полу без сознания. Что же с ним, с лейтенантом Черцовым?
      Юнга просунул голову в моторное отделение и, задыхаясь от волнения, доложил:
      — Наш командир Ранен.
      и услышал приказ:
      — Становись за штурвал!
      Валерка осторожно обхватил лейтенанта за плечи и, всхлипывая, стал оттаскивать его в сторону. Потом взялся за штурвал.
      Катер рванулся вперёд, маневрируя среди рвуш;ихся снарядов. Осколки зацепили юнгу. Кровь потекла по руке, спине. Но штурвала он не выпустил и вывел корабль из зоны огня.
      Вот и мыс Дооб. Ещё немного, ещё совсем немного, и скоро база.
      В рубку приполз Шиманский.
      — Так держать, юнга! — сказал он и потерял сознание.
      На рассвете полузатонувший катер медленно вошёл
      в геленджикскую бухту и направился к причалу.
      С берега увидели, что судно подбито, а на палубе неподвижно лежат моряки. И когда катер ткнулся в стенку, на палубу прыгнули матросы и пришвартовали корабль. Появились санинструкторы, матросы с носилками. Тут из рубки вылез юнга в окровавленной, изодранной тельняшке и хрипло крикнул:
      — Скорее сюда, к командиру! Несите его в санчасть. И других раненых!.. Скорее!
      Санинструктор бросился в рубку.
      К юнге подбежал офицер, взволнованно спросил:
      — Неужели ты вёл катер?
      — Да ведь некому было, — ответил Валерка и вдруг взялся за поручень, чтобы не упасть.
      Матросы подхватили юнгу и понесли на берег — в госпиталь.
      Как потом подсчитали, в корпусе катера было двести с лишним пробоин от пуль и осколков.
      На тридцатилетнюю годовщину освобождения Новороссийска в город приехали сотни ветеранов. И среди них я увидел командира торпедного катера Героя Советского Союза Черцова. Встреча у нас была радостная. Спросил его о судьбе юнги Лялина. Черцов весело ответил:
      — А вот он, этот юнга!
      Статный, красивый человек, стоявший рядом с Черцо-вым, и оказался Валеркой Лялиным. Всю войну он провоевал на флоте, а после победы окончил мореходное училище и сейчас работает кранмейстером в Ленинградском порту.
      К нам подошли ещё несколько бывших катерников, и мы долго вспоминали боевые дни и ночи на Чёрном море.
     
     
      ОБ АВТОРЕ И ЕГО РАССКАЗАХ
     
      В этой небольшой документальной книжке автор рассказывает о подвигах защитников «Малой земли». Многие из них отдали жизнь в боях за Родину, многие воевали до полного разгрома фашистов, дошли до Берлина. А после Победы вернулись к мирному труду. И сейчас работают или ведут большую общественную работу бывшие малоземельцы. Среди них и санинструктор Нинчик, и Кла-вочка (теперь учительница), и матрос Владимир Кайда, и Герой Советского Союза Черцов, и бывший юнга Лялин, и автор рассказов Георгий Соколов.
      О себе бывший разведчик Георгий Владимирович Соколов рассказывает скупо. О нём мы узнаем из рассказов его фронтового друга, Героя Советского Союза Сергея Александровича Борзенко, одного из тех писателей, которые «своим боевьпя, страстным словом сражались с врагом», как сказал Леонид Ильич Брежнев на торжественном заседании в Новороссийске осенью 1974 года.
      Вот что писал С. Борзенко:
      « Всё, что пережили десантники, пережил и Соколов. Не понаслышке, не по архивным данным узнал автор полную опасностей боевую жизнь. Он участвовал в атаках и ночных поисках, в рукопашных схватках, в рейдах в тылу противника. На «Малой земле» получил два ранения, был контужен. Отдельная рота разведчиков, которой командовал капитан Соколов, высадилась на Мысхако вслед за отрядом майора Куникова и только в первый месяц боёв уничтожила более сотни гитлеровцев, привела до двух десятков пленных.
      До самого конца героической эпопеи, все семь долгих месяцев боевой страды Соколов находился на «Малой земле». На его глазах
      происходили события, которые не забываются, на его глазах десантники совершали подвиги, которые вошли в летопись Отечественной войны.
      После освобождения Новороссийска десантным частям, закалённым на «Малой земле», пришлось создавать плацдармы в Крыму, воевать за Севастополь и в Карпатах, на Висле, на Одере и Шпрее, штурмовать Берлин, освобождать Прагу. И в этих боях Соколов принимал участие.
      В годы войны Соколов не мечтал о писательской деятельности. Кое-какие записи он, правда, вёл. Но во время сентябрьского штурма Новороссийского порта катер, на котором он находился, был подбит и затонул. Соколов выплыл, а его веш;евой мешок с запис-ньпяи книжками пошёл на дно. Однако после войны ему захотелось рассказать о пережитом, и он взялся за перо.
      Разыскивая оставшихся в живых ветеранов «Малой земли», Соколов помог однополчанам завязать переписку друг с другом. По его инициативе образовалось землячество ветеранов боёв за Новороссийск, скреплённое кровью, пролитой на «Малой земле». Ежегодно 16 сентября — в день освобождения города — в Новороссийск приезжают сотни малоземельцев. Очень трогательны и волнующи бывают их встречи. Я бывал на них, видел, как обнимаются, целуются фронтовые друзья. Видел мужские слёзы.
      Став летописцем «Малой земли», Георгий Соколов продолжает розыски участников, ищет новые документы о героизме черноморских десантников».