DjVu

      Часть первая
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
     
      Все звали его Гришей. Может быть, у него было какое-нибудь другое имя. Даже наверняка другое. Но жильцы всех тридцати двух домов на Садовой улице звали его Гришей. Вероятно, это имя досталось ему в придачу вместе с тесной каморкой во флигельке дома номер четырнадцать. Каморку ату года два назад занимал дворник дядя Гриша, угрюмый человек с косматой бородой, огромными, как лопаты, ручшцами и такой здоровой глоткой, что голос его гремел по всей улице, если он бранился с кем-нибудь из соседей.
      Умер дворник неожиданно.
      Должно быть, от огорчения. Вышел зимним утром с метлой на улицу, увидел, какие сугробы за ночь нагнала метель, ругнулся басовито и упал лицом в снег.
      Приехала «Скорая помощь», увезла дворника в больницу, а через день похоронили его на городском кладбище, до которого с Садовой было идти совсем недалеко.
      Вот тогда-то и занял комнатушку дяди Гриши новый жилец.
      Был он так же нелюдим и угрюм, как и дворник. Но в отличие от дяди Гриши брил бороду. Да еще голоса его никто никогда не слышал. Жилец был глух и нем, наверно, от самого рождения. И так как имени его никто не знал, то и стали его все звать попросту Гришей. Только уже без «дяди». Глухонемой жилец был моложе дворника. На вид ему можно было дать не больше сорока лет.
      В своей каморке Гриша вскоре открыл маленькую ремонтную мастерскую. Здесь он и жил, или, вернее, спал, за фанерной перегородкой, которой разделил комнатушку на две части.
      Много ходило о нем по дворам разных толков и пересудов. Тем более, что сам Гриша о себе ничего не мог рассказать. Жил он замкнуто и ни с кем из соседей не водил дружбы. Даже на улице появлялся только в сумерки, чтобы зайти в магазин — купить какой-нибудь еды. Но какие бы слухи о нем ни ходили, все жильцы всех тридцати двух домов на Садовой — все, у кого была надобность запаять старую кастрюлю, починить электроплитку или утюг, выточить новый ключ от
      двери или заклепать лопнувшую патефонную пружину, без спора соглашались друг с другом, что у Гриши золотые руки Стёпка впервые попал в Гришину мастерскую года полтора назад. Мать тогда послала его отнестг в починку прохудив шийся эмалирован ный тазик.
      Все толки про Гришу были Стёпке хорошо известны. Он знал, что иные соседки уверяли, будто бы глухонемой мастер родился в этом городе, но что еще маленьким его украли и увезли куда-то бродячие цыгане. Были слухи, что он долгое время просидел за какие-то грехи в тюрьме. А тол стый Вовка Чмоков из дома номер двадцать, по прозвищу Пончик, уверял ребят, что Гриша даже вовсе не глухонемой и что он прекрасно говорит и все слышит. Кое-кто поговаривал, будто бы Гриша появился в городе во время войны, когда Советская Армия выбила отсюда фашистов
      Война Стёпка читал про нее в книжках. Он родился спустя четыре года, как отгремели последние залпы под Берлином. Но зато он хорошо помнил, как заново строился разрушенный фашистами город. Новые дома вставали на месте пыльных пз^стырей и кирпичных развалин. На окраине, далеко от Садовой, выстроен молочный комбинат. У вновь отстроенного вокзала — кондитерская фабрика. Л совсем близко от Стёпкино го дома — консервный завод. Этот завод был виден из окошка комнаты, где жил с отцом и ма-
      терью Стёпка. Зимой, когда наступали ранние сумерки, он светился огненными окнами, словно громадный пароход, который плыл куда-то далеко-далеко, дымя трубой, высокой, как мачта. Там, на заводе, работал Стёпкин отец.
      А развалины Они тоже были За городом. Развалины старинного монастыря. Они возвышались на холме грудой обветшалых каменных стен со сломанными зубцами и полуразрушенными башнями. На эти развалины летом приезжали посмотреть иностранные туристы. Еще их интересовала деревянная церквушка в сквере недалеко от вокзала. Она каким-то чудом уцелела во время войны. И хорошо, что уцелела, потому что была и впрямь удивительна. Построили ее безвестные мастера без пилы и без единого гвоздя, «под топор», во времена царствования императрицы Анны Иоанновны, не то в 1735, не то в 1736 году.
      В те давние годы город еще не был городом. Он был небольшой деревней, рассыпавшейся домишками у подножья монастырского холма. Единственным каменным зданием в той деревушке был дом, который стоял на месте теперешнего дома номер двадцать, того самого, где жил толстый Вовка. Конечно, от прежнего особняка не осталось и помину. Разве что фундамент и подвалы под домом Для чего и когда были вырыты владельцем особняка эти подвалы, Стёпка толком не знал. Зато в них можно было прятаться во время игр. И Вовка Пончик очень гордился, что живет в доме, где есть такие таинственные подземные ходы. Он не раз говорил, что там, в подвалах, хранится богатый клад, только найти его невозможно, потому что надо знать особое волшебное слово, от которого глаза будут видеть сквозь стены. Однако Стёпка Вовке не верил. И не очень-то верил Стёпка, будто глухонемой Гриша из дома номер четырнадцать притворяется немым и глухим. А все же прошлая, да и теперешняя жизнь глухонемого была окружена таинственностью. Потому-то, наверно, дрогнуло у Стёпки сердце, когда он, грох-
      нув тазиком о косяк, толкнул низенькую пружинящую дверку, на которой мелом была выведена кривая надпись: «Мастерская».
      Тесная комнатушка от пола до потолка была наполнена шипеньем, гулом и голубоватым чадом. Дневной свет едва пробивался сквозь узенькое окошко. Но в каморке было очень светло от двух громадных ламп, свечей по двести, которые горели — одна под потолком, а другая на верстаке перед мастером. Третья лампочка, поменьше, вспыхнула на стене и погасла, как только дверь за Стёпкой захлопнулась. Гриша поднял голову, равнодушно взглянул на мальчика и кивком указал на
      скамейку возле двери. Стёпка понял: надо сесть и подождать.
      Тихонько сидя у двери, Стёпка украдкой стал осматриваться. Половину мастерской занимал широкий верстак с привинченными к нему большими тисками, уставленный приготовленными к починке плитками, утюгами и прочим хламом, заваленный мотками проволоки и изоляционной ленты, кусками жести и железа, какими-то винтиками, болтиками и пружинками. На верстаке гудел примус, на котором калился паяльник, и била синим свистящим пламенем паяльная лампа. Стена над верстаком была увешана связками ключей, замками и гайками всех размеров, нанизанными на веревки, словно бусы. Рядом с гайками висел отрывной календарь.
      Оглядев комнатушку, Стёпка стал смотреть как работает Гриша. Насупив густые брови, мастер припаивал ручку к узорному подстаканнику будто свитому из тонких серебряных кружев. Длинные морщины у него на лбу то собирались .вместе, как мехи у гармошки, то распрямлялись, оставляя лишь тонко прочерченные полоски. Он работал, не обращая на Стёпку внимания. Острие раскаленного паяльника опускалось на кусочек янтарной канифоли, которая дымилась и шипела. Гриша ловко отделял от оловянной палочки блестящую каплю и легонько касался паяльником основания ручки. Движения его были точны и осторожны. Должно быть, ему нравилась эта кропотливая работа. Время от времени он отставлял подстаканник на вытянутую руку и любовался результатами своего труда.
      Наконец ручка была припаяна. Гриша выпрямился на табурете и стал медленно поворачивать подстаканник перед глазами. Вдруг лицо его стало сосредоточенным и задумчивым. Брови еще теснее сошлись к переносице. Он как будто вспоминал о чем-то, глядя на серебряные узоры. Паяльник со стуком упал с верстака, и раскаленный его конец зарылся в скомканную газету, ва-
      лившуюся на полу. Газета задымила и начала тлеть.
      — Бумага горит! — заорал Стёпка и вскочил со скамейки. — Не видите, что ли? Бумага горит!
      Но Гриша даже не повернул головы. Он все смотрел на подстаканник и о чем-то думал.
      Перепрыгнув через какой-то ящик, поскользнувшись в лужице машинного масла, разлитого на полу, Стенка подскочил к веретаку и стал с яростью затаптывать вспыхнувшую в этот миг газету, схватив паяльник за длинную ручку и размахивая им из стороны в сторону.
      Только тут Гриша очнулся. С грохотом отодвинув табурет, он выключил примус, погасил паяльную лампу, и в комнатушке сразу стало тихо; только синий чад расплывался под потолком.
      — Чуть-чуть пожара не было, — сказал Стёпка, в волнении забыв, что Гриша не может его услышать.
      Мастер взял у Стёпки паяльник и положил его на верстак — раскаленной головкой на кусок жести. II после этого он взглянул на мальчика такими глазами, словно впервые его увидел. Глаза Гриши теперь были не равнодушны, а серьезны и внимательны. Потом мастер показал на растоптанную обгорелую газету, на паяльник, щелкнул пальцами и, приложив ладонь к груди, несколько раз кивнул головой, будто бы хотел поблагодарить Стёпку за проворство. Стёпка смутился и протя пул Грише тазик.
      — Вот Мать прислала Починить надо.
      Снова усевшись на табуретку, Гриша стал внимательно разглядывать днище тазика. Молотком он сбил эмаль вокруг дырки, ощупал дно и стукнул еще раз, в другом месте. Эмаль откололась, и под ней Стёпка увидел маленькое рыжее пятнышко. Гриша легонько надавил пальцем. Палец прошел насквозь, и дно засветилось еще одной дыркой. Мастер повернулся к Стёпке и показал ему продырявленное железо. Наверно, он хотел сказать, что починка требуется и тут.
      Стёпка стоял пораженный. Каким образом Гриша угадал, что под слоем эмали есть второе поврежденное место? Он кивнул головой. А мастер привстал и перевернул два листка отрывного календаря на стене. Стёпка понял, что за тазиком надо зайти через два дня.
      Дома за ужином он с воодушевлением рассказывал матери и отцу, как Гриша задумался над починенным подстаканником, как едва не начался пожар и как мастер отыскал под эмалью ржавое пятно.
      — Прямо насквозь видит! — с восхищением говорил Стёпка. — Как стукнет молотком! А там ржавчина. Вот это мастер!
      — Мастер он хороший, ничего не скажешь, — согласился отец. — Жаль, что глухонемой. Вот патефоны чинит, а сам послушать не может
      — Разное толкуют, — сказала мать, подклады-вая Стёпке в тарелку макаронных рожков с провернутым мясом. — Говорят, что он и слышит, и разговаривает, как все
      — Я знаю, кто это говорит, — сердито мотнув головой, сказал Стёпка. — Это Вовка Чмоков из дома двадцать. Только врет он. Я когда заметил, что бумага горит, то так заорал, так заорал!.. А он — хоть бы что.
      — Глупости говорят, — усмехнулся отец, нали-х вая себе чай. — Самый он настоящий глухонемой.
      — Зря говорить не станут, — настаивала мать. — Откуда он взялся, этот глухонемой?
      — Приехал откуда-нибудь, — спокойно ответил отец. — Вот и инженера нашего, Левченко, недавно из Харькова сюда перевели. Мало ли у людей причин с одного места на другое переезжать.
      Через два дня Стёпка пришел в мастерскую за тазиком. Тазик был- готов, но у Гриши оказалась посетительница, какая-то старушка, которая принесла в починку утюг. Пока Гриша разбирал, где утюг неисправен, Стёпке опять пришлось ждать на скамейке у двери.
      Наконец старушка ушла. Вспыхнула и погасла лампочка на стене. Гриша обернулся и приветливо кивнул Стёпке, как старому знакомому. Он подмигнул, показал на паяльник, на пол, на гудящее пламя примуса и несколько раз взмахнул руками, держа ладони повернутыми вверх. Словно хотел показать, как огонь пожара охватывает стены его комнатушки. Потом он потрепад Стёпку по голове и взял тазик, который стоял уже приготовленный на верстаке.
      Стёпка протянул мастеру деньги. Но Гриша оттолкнул его руку и покачал головой.
      — Да что вы! — смутился Стёпка. — Возьмите!
      Однако плату за починку Гриша так и не взял. Стёпка хотел было оставить деньги тайком на верстаке, под куском жести, но глухонемой мастер оказался зорким. Он крепко ухватил Стёпку за плечо и сунул монеты ему в карман. Потом он снова потрепал его по голове, коснулся пальцем Стёпкиной груди, обвел рукой стены своей каморки и при этом несколько раз кивнул. И Стёпка понял, что Гриша предлагает ему заходить в гости.
     
      ГЛАВА ВТОРАЯ
     
      С тех пор Стёпка зачастил в мастерскую. Ему очень нравилось сидеть на перевернутом ящике и смотреть, как работает Гриша. Нравилось следить за ловкими, точными движениями его рук. Вот кастрюлька. В ней дыра. Но маленький кружок железа плотно прикрывает отверстие. Раскаленное жало паяльника скользит по краешку кружка и размазывает, словно масло, тонкий слой олова. Пять минут — дырки нет. Гриша аккуратно зашлифовывает края заплаты напильником, а затем, вытащив из-под верстака баночку с эмалью, смазывает починенное место.
      Подолгу, не отрываясь, мог следить Стёпка за подвижными, сильными, удивительно чуткими
      пальцами Гриши. Как уверенно они вставляли какой-нибудь винтик в контакты электрической плитки! Как ровно, одним ударом молотка по круглому долоту, могли пробить дырку в металле! Как точно умели просверлить дрелью отверстие для заклепки в размягченной на огне стальной пружине! Как быстро и уверенно находили эти умелые пальцы обрыв внутри поврежденного электрического провода!..
      Но не только своим умением делать все, что угодно, были удивительны Гришины пальцы. В них помещался язык мастера. Пальцы могли разговаривать.
      Не сразу стал разбираться Стёпка в стремительных, почти не уловимых для глаз знаках и жестах. Не сразу понял он, что каждый знак, каждый жест означают то слово, то целую фразу. Впрочем, на первых порах, стараясь научить Стёпку своему языку, Гриша «разговаривал» с ним очень медленно, «по складам», как подумалось однажды Стёпке. И спустя три месяца Стёпка уже «разговаривал» с Гришей довольно бойко.
      Стёпка радовался, когда Гриша просил его в чем-нибудь ему помочь: раскалить на примусе конец лопнувшей пружины, зажать в тисках болванку ключа или сточить напильником и зашлифовать наждачной бумагой ржавчину на дне кастрюли или таза, чтобы место пайки было гладким и чистым. А однажды мастер разрешил Стёпке самостоятельно запаять дырку в кастрюле. Канифоль послушно плавилась, выпуская сиреневый дымок. Капелька олова растекалась по острию паяльника. Заплата получилась хоть куда. Была только немного толстовата Однако Гриша, осмотрев Стёпкину работу, удовлетворенно кивнул головой. Стёпка убежал домой счастливый и не видел, как мастер взял молоток, одним ударом выбил припаянную им нашлепку и стал заново запаивать дырку.
      Трех дней не проходило, чтобы Стёпка не забежал в мастерскую. И за все, что бы ни поручал
      ему Гриша, он брался с охотой, старался изо всех сил. Этой старательностью он все больше располагал к себе угрюмого мастера.
      Да со Стёпкой он и не был угрюм. Кто-кто, а уж Стёпка-то знал, что Гриша умеет и улыбаться и даже шутить. Легонько, совсем не больно шлепал он мальчика по затылку, если у того что-нибудь не ладилось. Или очень похоже показывал, как Стёпка запрыгал и испугался, схватив нечаянно пружину за раскаленный конец. Правда, после этого мастер становился серьезен и терпеливо показывал, как надо ввернуть винт в контакты электроплитки, скрепить разорванный провод или просверлить дрелью отверстие в металлической пластинке.
      Только один раз Гриша рассердился на Стёпку: когда тот привел с собой в мастерскую Костю Гвоздева.
      Нет, ни за что на свете Стёпка не взял бы к Грише Вовку Чмокова или Мишку Кутырина. Никого из ребят он не решился бы привести с собой. А Костя — другое дело. Разве можно сравнить Костю с Вовкбй или Мишкой? Костя никогда не жульничал в играх, не был таким хвастуном, как Пончик, и таким лентяем, как Мишка. А когда у Стёпки потерялась библиотечная книга «Приключения Оливера Твиста», Костя, не задумываясь, отдал ему свою. Да что там говорить! Даже языкастый Женька Зажицкий никогда ни о чем не Спорил с Костей. И если какая-нибудь веселая игра во дворе превращалась вдруг в отчаянную ссору, стоило Косте сказать: «Да будет вам », как тотчас же наступало примирение.
      Когда Стёпка позвал с собой в мастерскую Костю, тот не сразу решился пойти к глухонемому мастеру. Но Стёпка так его уговаривал, что он, наконец, согласился.
      — А не выгонит? — спросил он.
      — Кто? Гриша? — Стёпка даже засмеялся.
      Гриша действительно не прогнал мальчиков. Но
      целые полчаса, пока они сидели в мастерской, он
      был угрюм й хмурился. А когда Стёпка кинулся было помочь ему вставить в зажимы тисков болванку от ключа, мастер сурово, не взглянув, отстранил его руку.
      Костя ерзал на скамейке, а Стёпка сгорал от стыда. Он почувствовал облегчение, когда Костя, наконец, сказал:
      — Ну ладно, я пойду
      Больше с той поры Стёпка в мастерскую никого не водил. Даже сам первое время перестал забегать к Грише. А потом его снова потянуло в мастерскую, где так хорошо пахло железом, расплавленной канифолью, металлическими опилками и машинным маслом.
      Стёпка давно уже не верил, что Гриша плохой человек. Что он, маленький, что ли? Плохого от хорошего отличить не может? Очень даже может. Потому-то он и не водится с Гошкой Рукомойни-ковым. Да и какая он компания Гошкиным приятелям? Если бы Гошка сейчас ходил в школу, то ему давно уже пора было бы учиться в восьмом, а то и в девятом классе. Но Гошка нигде не учился. Школу бросил, едва дотянув до пятого. Мать его, тетя Дуня, работала на заводе уборщицей. Стёпка видел ее каждый день. Года два назад она упросила Стёпкиного отца устроить Гошку на завод. Отец устроил. Но на заводе Гошка продержался ровно неделю. Ушел и оттуда. И с тех пор ничего не делал. Спал до полудня, потом, заспанный, будто не успев умыться спросонок, выходил во двор. А тут и дружки его собирались — Севка Гусаков, Лешка Хворин. Такие же бездельники, как и Гошка. Они шептались о чем-то и уходили в узкий тупичок за сараями. Там дулись в карты, иногда на деньги, если были, а иногда — на щелчки. Какие же это приятели?
      Нет, у Стёпки свои товарищи — Костя, Женька, Пончик Жалко, что учатся Стёпка и Костя в разных классах. Стёпка — в шестом «А», а Костя — в шестом «Б». Но играют все равно вместе, то во дворе дома, где живет Стёпка, то возле дома
      номер двадцать. Правда, после того случая в мастерской Костя как будто стал немного чуждаться Стёпки. А может быть, это только кажется?
     
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     
      Бывает так, что просыпаешься утром и всего тебя словно обнимает теплыми руками большая светлая радость. Неизвестно, откуда она берется. То ли оттого, что весеннее солнышко так весело смотрит в окно, то ли оттого, что с улицы доносится приглушенный шум большой и нетерпеливой жизни И предчувствуешь всем неугомонно прыгающим сердцем, что впереди ждет тебя какая-то неожиданная и приятная новость.
      Стёпка уже собрался уходить в школу, когда раздалось два звонка у входной двери. Два — это к ним, к Даниловым. Отец пошел отворить и вернулся, пробегая на ходу глазами по строчкам телеграммы.
      — Вот, Клавдюшка, новость какая! — воскликнул он. — Сегодня дядя Арсений приезжает. Московским, в шесть вечера. — Отбц обернулся к Стёпке: — Ну, Степан, поедешь на вокзал деда своего встречать?
      Да разве об этом надо было спрашивать? Встречать дедушку Арсения! Еще бы не поехать!..
      С дедами Стёпке повезло. Их у него было целых пятеро. Два родных и три двоюродных. Родные — это дедушка Василий и дедушка Павел. Трем остальным, в том числе и дедушке Арсению, Стёпка приходился внучатым племянником. Они были братьями дедушки Павла, дядями Стёпкино-му отцу. Все деды жили в разных городах — кто в Москве, кто в Ленинграде, кто в Горьком, кто во Владивостоке. Раз в год дедушка Арсений непременно бывал у них в гостях. Когда-то он жил в этом же городе, тут же, на Садовой улице, и очень любил вспоминать то далекое время.
      Стёпка мог целыми часами слушать рассказы деда о его детстве, о боевой его юности, о том, как била Красная Армия немцев под Новгородом и Псковом, о том, как «шли лихие эскадроны приамурских партизан» от Уфы до Хабаровска под командой славного полководца Василия Константиновича Блюхера.
      Стёпка выбежал из дома, сгорая от нетерпения поскорее с кем-нибудь поделиться новостью. Но двор, как назло, был пуст. Только тетя Дуня, Тошкина мать, брела с ведром в руке. Наверно, с утра ходила к кому-нибудь из соседей мыть полы.
      — Здравствуйте, тетя Дуня! — крикнул Стёпка, пробегая мимо. — Ко мне сегодня дедушка приезжает из Москвы!
      Уборщица посмотрела на него и ничего не сказала. Даже не кивнула головой.
      Выскочив из ворот, Стёпка столкнулся с Вовкой Пончиком. Вовка спешил в школу и по обыкновению что-то жевал.
      — Ко мне дедушка приезжает из Москвы, — сообщил Стёпка.
      — А у нас пылесос испортился, — немедленно ответил Пончик. — Мама утром включила, а он трык — и не работает.
      Они зашагали рядом. Вовка вытащил из кармана разрезанную пополам булку, в которую был вложен большущий кусок сыра. Откусив в один присест сразу половину, он протянул другую половину Стёпке.
      — Хочешь?
      Есть Стёпке не хотелось. Но чтобы не обидеть Пончика, он не стал отказываться. Впрочем, Вовка вряд ли обиделся бы. Пока Стёпка ел, он смотрел на исчезавшую половину булки с великим сожалением, а потом вздохнул и вытащил из другого кармана румяный пирожок.
      Когда человек ест' разговаривать с ним невозможно. Мальчики шли по улице молча, и Стёпка от нечего делать смотрел по сторонам.
      Долгожданная весна наконец-то пришла в гр-
      род. Солнце сияло в. стеклах окон и витрин, словно смотрелось в них, как в тысячу зеркал. Оно подсушивало тротуары и сердито хмурилось, когда на него наползало облачко, будто бы торопилось поскорее прогнать всякую память о зимних метелях и стуже.
      То, что весна пришла всерьез, без обмана, было особенно заметно возле школы. Даже малыши первоклассники бежали, расстегнув свои пальтишки. А старшеклассники уже ходили без шапок и без пальто, фасонисто перекинув через плечо ремни полевых сумок. Эти сумки были последней модой у старшеклассников. И Стёпка втайне мечтал о такой же.
      Ребята стекались к трехэтажному кирпичному зданию школы из всех соседних улочек и переулков. Перекликались, здоровались.
      Пробежал мимо, хлопнув Стёпку по плечу, Женька Зажицкий. Издали помахал ему рукой Олег Треневич, которого за медлительность Зажицкий звал «Тпруневичем». Вперевалочку прошел Мишка Кутырин, рослый здоровяк, самый сильный мальчишка в шестом «А». Звонко поздоровалась с Вовкой и Стёпкой Таня Левченко, дочка главного инженера завода. Она с отцом и матерью приехала из Харькова и только первый год училась в одном классе со Стёпкой.
      Школьные двери были распахнуты широко и гостеприимно. Желтые солнечные пятна весело пестрели на большом кумачовом полотнище, прибитом во всю стену в просторном вестибюле, высвечивая ровные буквы: «Выполним на «5» пионерскую двухлетку!» Солнечные квадраты лежали на полу в коридорах, словно золоченые коврики Один из таких ковриков был постелен прямо перед дверью в шестой «А» и сиял такой чистотой, что, перед тем как ступить на него, невольно хотелось вытереть ноги.
      В классе стоял тот неумолчный, немного тревожный гул, который всегда бывает перед началом уроков. Хлопали ‘крышки парт, шелестели тетрад-
      2 А. Соколовский
      (7
      ные странички, щелкали замочки портфелей. Дежурный Слава Прокофьев старательно стирал что-то с доски. Должно быть, Женька Зажицкий уже успел мимоходом написать на ней какие-нибудь стихи. Он писал их всюду, где только находилось место. Чистюля Варя Кузовкова, председатель санитарной комиссии, брезгливо заглядывала в уши Мишке Кутырину, который был известным неряхой.
      — Да что ты смотришь! — лениво басил Мишка. — Я же позавчера мыл
      — «Часть нобилей поддерживала Цезаря — монотонно доносилось с одной из последних парт. — Поддерживала Цезаря, видя, что его диктатура укрепляет Диктатура укрепляет Римское рабовладельческое государство »
      Там, стиснув щеки кулаками, сидела Оля Овчинникова. Оля была отличницей, но ей всегда казалось, что урок она выучила плохо. И потому перед началом занятий и на переменах она, ничего вокруг не видя и не слыша, скороговоркой повторяла домашнее задание.
      Стёпка сел на свое место и не успел еще вытащить из портфеля учебник, как залился звонок. Крышки парт захлопали громче и торопливей, тетради зашелестели тревожней, и в класс вошел Аркадий Аркадьевич, учитель истории.
      Стёпка любил уроки истории. Ему нравилось слушать о том, как жили люди, когда ни его самого, ни его отца, ни дедушки Арсения, ни даже самых древних стариков еще не было на свете. В четвертом классе, когда в дневнике на первой страничке среди школьных предметов появилось это новое слово — «история», Аркадий Аркадьевич, впервые придя в класс, сказал: «История всюду, история вокруг нас, и мы с вами — тоже история. Люди будущего станут изучать нашу жизнь, наши дела, наше замечательное время »
      А время и правда замечательное! Пройдет еще лет сорок, и выйдет в школе к доске какой-нибудь мальчишка, такой же, как Стёпка или как Костя
      Гвоздев. А учитель спросит, вот так же, как сейчас Аркадий Аркадьевич спрашивает Мишку Кутыри-на: «Ну-с, расскажи нам » И станет мальчишка рассказывать о том, как двинулся сквозь льды атомный ледокол «Ленин», о том, как завертелись, закрутились турбины ангарской электростанции, и о том, как поднимали целину герои-комсомольцы И он, тот будущий неведомый школьник, назовет имена людей, прославивших эту семилетку, — Николая Мамая назовет, и Ярослава Чижа, и Валентину Петрищеву, и другую Валентину — Гаганову И, конечно, будет он рассказывать о том, как взвился в звездную вышину первый советский искусственный спутник, и о том, как вслед за первым полетели другие. А потом Разве можно забыть тот день, когда радио возвестило: «Наш советский человек в космосе! Юрий Гагарин!..» Ух, что тогда началось! Кричали «Ура!», хлопали в ладоши, вскакивали с мест. И всю большую перемену в необычной тишине простояли у репродуктора в коридоре, ловя торжественно радостный голос диктора.
      На уроках истории будут вспоминать школьники о том, как сражалась за свою свободу непокорная Африка. И произнесут ребята с печалью имя Патриса Лумумбы и с гневом припомнят, как заточили в тюрьму героя Греции Манолиса Глезоса.
      Стёпка так глубоко задумался, что не сразу услышал свою фамилию, которую Аркадий Аркадьевич повторил несколько раз. И только когда Слава Прокофьев, сосед по парте, толкнул его в бок, он словно проснулся.
      Стёпка так заторопился, что уронил на пол дневник и ручку. Он побежал к доске и скороговоркой начал отвечать. Хорошо, что Слава «на дорожку» успел шепнуть ему: «Правление Окта-виана Августа», а то бы Стёпка не знал, на чем закончил свой ответ Мишка Кутырин.
      Урок Стёпка выучил очень хорошо. Он видел, как Аркадий Аркадьевич одобрительно кивает головой. Это был добрый признак. К тому же Степ-
      ку подбадривало тО предчувствие непременных удач, которое охватило его утром, едва он проснулся.
      — Молодец! — остановил учитель Стёпку, когда он принялся было рассказывать о битве армии Октавиана при мысе Акций.
      Нет, предчувствия не обманули Стёпку. В дневнике у него появилась аккуратная пятерка.
      Вторым уроком был немецкий. И Стёпка сразу сник. Отвечать задания по немецкому языку для Стёпки было сплошным мученьем. Ни один предмет не казался ему таким трудным. И учительница, Роза Марковна, вызывала его на уроках, как нарочно, чаще, чем других ребят.
      Каждый раз, когда Роза Марковна входила в класс и произносила свое обычное «гутен морген», у Стёпки внутри словно что-то обрывалось. Вот и сейчас, хотя «морген» действительно было очень «гутен», на Душе у Стёпки при виде учительницы немецкого языка стало пасмурно.
      А Роза Марковна, выслушав рапорт дежурного, раскрыла журнал и немедленно вызвала Стёпку к доске.
      Неуверенно, словно карабкаясь по страшной крутизне и боясь оступиться, Стёпка переводил на русский язык текст из учебника.
      — Им зоммер ист ист ес хейс
      — Не «ес», а «эс». И не «хейс», а «хайсс». — поправляла Роза Марковна. — «С» продолжительное и «а» — «хайс-с».
      — Хайсс, — покорно повторил Стёпка. — Лето жаркое.
      — Лето? Им зоммер? — Роза Марковна оглядела класс, чуть прищурив близорукие глаза.
      Сейчас же над несколькими партами взметнулись вверх ладони.
      — Левченко, — кивнула головой учительница.
      Таня Левченко знала немецкий лучше всех в
      классе. Еще бы! У нее мама преподавала немецкий в строительном техникуме. В классе Роза Марковна всегда говорила с Таней только по-немецки.
      — Дас ист фальш, — сказала Таня. — Мм зоммер — летом.
      — Данке шён, Таня. — Роза Марковна снова обернулась к Стёпке, и он торопливо поправился:
      — Летом жарко Им зоммер Дер Дер зоммер Бегинт им им юни
      — Ужасающее произношение, — пожав плечами, как бы про себя, сказала Роза Марковна, — Таня, виеляйхьт хилфст ду Данилов? — снова обратилась она к Тане Левченко.
      Стёпка уже привык к тому, что учительница и Таня во время уроков всегда переговариваются на немецком языке. Обычно он к этим разговорам не прислушивался. Но на этот раз речь шла о нем, и он насторожился. «Виеляйхьт» Что это за «виеляйхьт»?..
      Роза Марковна сказала еще что-то, Таня ей ответила и при этом посмотрела на Стёпку своими большими, серыми, чуть насмешливыми глазами. С того дня, когда Таня впервые появилась в классе, Стёпке почему-то становилось не по себе от взгляда этих громадных насмешливых глаз. Никогда не робел он перед девчонками. Даже перед Галей Кочергиной, не робел, хотя у Гали были такие кулачищи, что их побаивался даже Мишка Кутырин. Но стоило Тане спросить его о чем-нибудь или на пионерском сборе в зале очутиться рядом с ним на соседнем стуле, как Стёпка терялся и краснел.
      — Садись, Данилов, — сказала Роза Марковна. — Тебе надо непременно заняться серьезно языком. Учебный год кончается, и с плохой отметкой по языку ты не перейдешь в седьмой класс.
      С унынием смотрел Стёпка, как учительница деловито ставит ему тройку. Хорошо еще, что тройку. А ведь сколько времени он просидел вчера над переводом! Ну, что поделаешь, если у него нет никаких способностей к языку?
      Из-за тройки у Стёпки испортилось настроение. Вот тебе и радостные предчувствия!.. Но вскоре он вспомнил о том, что вечером поедет на вок-
      зал встречать дедушку Арсения, и ему снова стало весело. Когда после уроков Стёпка выбежал на улицу, его догнала Таня.
      — Пойдем вместе, Данилов, — сказала она и лукаво, искоса заглянула Стёпке в лицо. — Мне надо с тобой поговорить.
      Стёпка тоже покосился на Таню.
      — Про что поговорить? — грубовато спросил он, чувствуя, что краснеет.
      — Роза Марковна сказала, чтобы я помогла тебе по немецкому.
      — Виеляйхьт! — вспомнил Стёпка. — Понятно.
      — Что — виеляйхьт? — удивилась Таня. — Виеляйхьт значит «может быть». Она сказала, что я, может быть, помогу тебе.
      — А что мне помогать? Ты лучше Мишке Куты-рину помогай. У него и совсем по немецкому двойка.
      — Кутырину уже помогает Оля. А тебе буду я. Хорошо? Мы можем заниматься у нас дома.
      — Сам справлюсь, — хрипло и упрямо сказал Стёпка. У него отчего-то пересохло в горле.
      — Я знаю, что ты можешь сам, — убежденно тряхнула головой Таня, и золотые кудряшки запрыгали у нее на лбу. — Но одному трудно И потом Ну, в общем давай будем вместе заниматься.
      — Сам справлюсь, — не глядя на Таню, повторил Стёпка.
      — Эх, ты Эх, ты — проговорила Таня.
      Стёпка с недоумением увидел, как дрогнули
      ее губы, а глаза наполнились слезами.
      — Эх, ты — еще раз сказала она и побежала вперед, не оглядываясь.
     
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
     
      Поезд подошел к перрону. Паровоз отдувался и пыхтел, словно ему не терпелось поскорее отдохнуть и отдышаться после долгого пути. Второй
      вагон, в котором, как сообщала телеграмма, ехал дедушка Арсений, проплыл мимо, и Стёпке с отцом пришлось бежать по платформе вдогонку.
      Рядом бежали вслед за вагонами другие встречающие. Вытягивая шеи, привставая на цыпочки, они вглядывались в окна, в темные проемы тамбуров, которые загораживали проводницы со свернутыми желтыми флажками в руках.
      — Вон он! Смотри, Стёпка! Вон он стоит! — закричал отец.
      Стёпка даже подпрыгнул, чтобы лучше видеть. Но какой-то толстяк совсем загородил от него подходивший к перрону поезд.
      А когда толстяк махнул кому-то рукой и побежал вдоль вагона, Стёпка увидел, что отец уже обнимается и целуется с дедушкой Арсением.
      — А это никак Степан?! — воскликнул дедушка, посмотрев на подходившего Стёпку. — Нет, ты мне скажи, Егор, чем ты его кормишь? С чего он у тебя так растет? Ну-ка, дай я тебя поцелую! Ну-ка Ну-ка — приговаривал он, крепко обнимая Стёпку и чмокая его в обе щеки. — Ишь, вымахал! Скоро меня перерастет!
      Конечно, дедушка Арсений шутил. Перерасти его было невозможно. Огромный, плечистый, с жилистыми сильными руками, он даже над отцом возвышался почти на целую голову. А отец у Стёпки был роста немаленького. На вид этому могучему старику никак нельзя было дать его шестидесяти семи лет. Держался он прямо, голубые глаза под седыми насупленными бровями смотрели живо и задорно.
      — Ну, пошли, — сказал дедушка Арсений и взял чемоданы. Их было два. Один — перевязан веревкой. Дедушка смущенно объяснил, что еще на вокзале в Москве случайно сел на него и продавил крышку.
      Когда шли к автобусной остановке, когда дожидались автобуса и после, всю дорогу до самого дома, дедушка Арсений удивлялся, как изменился город с прошлого года, пока он тут не был.
      — Ты смотри, Егор, — говорил он отцу, с изумлением оглядываясь по сторонам, — сколько домов вокруг понастроили! Не узнать Вокзальной площади! И вон там еще один начали!..
      Для Стёпки эти новые дома вокруг вокзала давно уже не были диковинкой. Они росли у него на глазах. Но даже и он порой удивлялся. Так был он поражен, когда весь класс осенью ездил на экскурсию в городской краеведческий музей. В этом музее Стёпка был, когда учился в четвертом классе. С того времени ему ни разу не доводилось бывать на улице Чехова, где стояло здание музея — большой серый дом с колоннами. Тогда вокруг этого здания жались друг к другу низенькие деревянные домики, уцелевшие в дни войны, с палисадниками. И вдруг оказалось, что домиков больше нет. Новые корпуса жилых домов окружили здание музея, и оно рядом с ними само стало казаться старым и неуклюжим.
      Ясно, что дедушке Арсению, который помнил город, когда в нем были одни лишь деревянные дома, сейчас в диковинку эти многоэтажные домищи!
      Но особенно разошелся дедушка, когда автобус покатил по улице к центру.
      — Это что же, театр новый? — кричал он, показывая в окно.
      — Клуб, дядя Арсений, — отвечал отец, смущенно поглядывая на пассажиров. — Клуб кондитерской фабрики.
      — Ну да! Я же и говорю — клуб. Не было его тут в прошлом году. А это что за башня? Ретрансляционная вышка? Телевиденье, значит, будет?
      Пассажиры оглядывались на шумного соседа и украдкой улыбались.
      Дома, едва войдя в комнату, дедушка Арсений занялся распаковкой чемоданов.
      — Это старуха моя положила, — говорил он, вытаскивая и выкладывая на стол какие-то банки и свертки. — Будто в голодный край еду, право слово!..
      Жену дедушки Арсения Надежду Васильевну Стёпка ни разу в жизни не видел. Зато слышал о ней много. О ее невероятной рассеянности дедушка рассказывал легенды. Если она собиралась куда-нибудь уезжать, то непременно попадала не на тот вокзал, от которого отходил поезд. Если приглашала кого-нибудь в гости, то, случалось, забывала об этом и уходила с дедушкой в кино, а обиженные гости два часа топтались около дверей. Однажды взяла она билеты в Малый театр, а дедушку повела в Художественный. Хорошо, что театры были недалеко один от другого.
      — Ну конечно! воскликнул дедушка Арсений, вытаскивая из чемодана вслед за банками и свертками кусок какой-то вязаной ткани с воткнутыми в нее блестящими длинными спицами. Моя Надежда верна самой себе Вязанье свое сунула мне в чемодан. Теперь неделю будет искать по всей квартире. Батюшки! — закричал он еще громче. — И очки положила! Свои очки! Что же она теперь будет делать без очков-то?
      — Можно телеграмму дать, чтобы не искала напрасно, — посоветовал отец. — Стёпка после ужина сбегает на телеграф и отправит. Как-нибудь пока обойдется без очков.
      Дедушка привез из Москвы подарки. Матери — пуховый платок, отцу — новенькие кожаные перчатки.
      — А это, Степан, тебе, - торжественно произнес он, вынимая из чемодана коричневый кожаный футляр. — Думал, думал, что тебе привезти, и придумал. Владей, помни деда!
      «Фотоаппарат!» — было первой мыслью, от которой Стёпку бросило в радостный жар. Но в футляре лежал не фотоаппарат, а большой полевой бинокль на тонком длинном ремешке.
      — Цейссовский, — сказал дедушка Арсений, с удовольствием глядя на порозовевшее от радости лицо внука. — Сам с убитого белогвардейского офицера снял. Под Волочаевкой. Хранил на па-
      мять. А теперь пусть у тебя будет. Смотри береги. Вещь исторически ценная.
      Стёпка приставил бинокль к глазам, покрутил колесико, и далекий завод с дымящей трубой оказался прямо перед ним, сияя окнами, в которых голубели лампы дневного света.
      — Зря вы ему, дядя, такие подарки делаете, — сказала мать. — Не стоит он того. Сегодня из школы тройку принес. По немецкому языку
      — По немецкому? — воскликнул дедушка Арсений с притворным негодованием. — Ай-яй-яй!.. По немецкому тройку? Шпрехен зи дойч? Гутен таг!.. Весь в меня. Я тоже, помню, на рабфаке никак не мог немецкого осилить. Ну, правда, причина была.
      — Давай-ка, Клавдюшка, на стол накрывать, — сказал отец. — Пора ужинать.
      — Да у меня уж все готово, — ответила мать. — Ну-ка, Степан, помоги мне. Тарелки поставь. Вилки, ложки достань из буфета.
      Стёпке было очень неудобно с биноклем на шее расставлять тарелки, он не снимал его, пока не сел за стол.
      Мать внесла дымящуюся сковороду, а отец откупорил бутылку портвейна. Вино он налил деду, матери и себе, а Стёпка получил стакан клюквенного морса.
      Дедушка ел, хитро поглядывая на Стёпку, подмигивая, и вдруг сказал:
      — Так вот, шпрехен зи дойч, Степан. Ты мне обязательно напомни. Я тебе расскажу, за что немецкий язык невзлюбил. И, между прочим, жалел потом, что в свое время не изучил иностранный язык. Обязательно напомни.
      — Ладно, дедушка, напомню, — кивнул Стёпка.
      За ужином дедушка Арсений все время расспрашивал Стёпку, как у него идут дела в школе, и, между прочим, спросил, собирают ли ребята металлолом.
      — А как же? — кивнул Стёпка. — Собираем!
      г- Вот и у нас в Москве тоже по улицам ре-
      бятня тачки возит. А ка них и ведра, и корыта, и кровати ржавые. Я одну такую компанию остановил и спрашиваю: «На что же вы это железо собираете?» А они в ответ: «На строительство нефтепровода «Волга — Центральная Европа». А вы что же? Тоже для этого нефтепровода металл собираете?
      — Тоже. Наш отряд уже много собрал
      Когда поужинали, отец сказал:
      — Ну, Стёпка, сыт? Давай-ка дуй на телеграф. Вот тебе деньги. А телеграмму, дядя Арсений, ты уж сам составь.
      Дед Арсений долго сидел над листком бумаги. Стёпка уже успел одеться и ждал, стоя у двери и поглядывая на бинокль, висевший на стене на гвоздике. Если бы можно было бежать не на телеграф, а к ребятам, он непременно бы захватил бинокль с собой.
      — Возьми-ка, Стёпка, дедушкин чемодан, — сказал отец, — и поставь в коридоре.
      — Незачем его ставить, — возразил дедушка, складывая листок с написанным текстом телеграммы. — Куда он годится, сломанный? Дай везти мне отсюда нечего. Все вещи в один сложатся.
      Спрятав листок в карман, Стёпка выволок поломанный чемодан в коридор. «А не занести ли его по дороге к Грише? — подумал он. — Починит так, что будет словно новенький!..» И Стёпка выбежал с чемоданом на улицу.
      Был уже десятый час, но в крохотном окошке Гришиной каморки горел свет. Стёпка толкнул дверь и втащил чемодан в мастерскую.
      Гриша пил чай из большой кружки. Увидав Стёпку, он обрадованно закивал головой, а взглянув на чемодан, с хитрой усмешкой спросил, куда это Стёпка собирается уезжать. Нелегко Стёпке было объяснить, что к нему из Москвы приехал дедушка и что этот чемодан его, но Гриша все понял. Рассказал Стёпка и про чудесный подарок — бинокль на длинном ремешке. И это Гриша тоже понял. А когда мальчик показал ему продавлеи-
      ную крышку чемодана, мастер с готовностью кивнул и перевернул три листка календаря. Он, будто извиняясь перед Стёпкой за такой долгий срок, показал на верстак, забитый плитками и утюгами. У стены на полу стоял голубой пылесос, похожий на ракету. Должно быть, это был тот пылесос, который испортился сегодня у Вовки Пончика.
      Поставив чемодан рядом с пылесосом, Гриша предложил Стёпке чаю. Но Стёпка отказался и объяснил, что очень торопится. Знаком попросив мальчика немного подождать, Гриша стал одеваться.
      Они вышли из мастерской вместе. Грише, оказывается, надо было зайти в магазин. До «Гастронома» им было по пути, и они щли, перебрасываясь знаками. Возле витрины «Гастронома» они постояли немного. Народу в магазине оставалось совсем мало. Сквозь стекло витрины Стёпка видел низенького толстого лысого человечка, который что-то сердито объяснял продавщице. Лысый человечек был Вовкин отец — директор «Гастронома».
      Затем Стёпка попрощался с Гришей и побежал на телеграф. За полукруглым стеклянным окошечком в одиночестве сидела и читала какую-то книгу немолодая приемщица. Стёпка протянул ей листок с текстом телеграммы и, как часто это бывало с ним после безмолвного «разговора» с Гришей, кивнул головой и пошевелил пальцами. Приемщица с недоумением взглянула на него.
      — Мне в Москву надо послать, — спохватился Стёпка. — Срочно.
      — Вот бланк, — сказала телеграфистка. — Перепиши и подай.
      Стёпка пристроился за маленьким столиком. «Вяжу твою фуфайку — переписывал он, старательно делая нажимы. — Очень помогают твои очки тчк. Спасибо, что »
      Кто-то легонько притронулся к Стёпкиному плечу. Он поднял голову и увидел незнакомого человека в кепке и коротком, до колен, пальто.
      — Послушай, мальчик, — сказал незнакомец, — ты сейчас на улице стоял с глухонемым
      — Да, стоял, — удивленно ответил Стёпка. — Около «Гастронома».
      — Ты что, давно его знаешь?
      — Давно. Он на нашей улице живет, на Садовой. Это мастер. Гриша его зовут.
      — Гриша? — переспросил незнакомец.
      — Ну да! У него мастерская. Он все, что хотите, может починить.
      — Вот и мне тоже надо починить — сказал человек в кепке и, порывшись в кармане, достал автоматическую ручку с золотым колпачком.
      — Ручку? — Стёпка с сомнением почесал лоб,— Может, и ручку починит Он в доме номер четырнадцать живет, во флигеле. И мастерская у него там же.
      — В доме четырнадцать? — снова переспросил незнакомец. — Так, так В доме четырнадцать Ну ладно, спасибо. — Он шагнул было к двери, но остановился и спросил: — А давно он тут живет?
      — Два года, — сказал Стёпка.
      Незнакомец зашагал к выходу.
      Стёпка дописал телеграмму, подал ее хмурой приемщице, заплатил деньги, получил сдачу, квитанцию и побежал домой.
     
      ГЛАВА ПЯТАЯ
     
      Стёпка закрыл учебник физики и потянулся уже к учебнику немецкого языка, как вдруг почувствовал, что устал. Сколько ни старайся, в голову больше ни слова не поместится. Стёпка покосился на дедушку Арсения, который читал газету, сидя на диване, и спросил:
      — Дедушка, а почему вы немецкий язык не любили, когда учились?
      Дедушка Арсений отложил газету в сторону.
      — Отчего не любил-то? — переспросил он.
      — Ну да. Вы еще хотели рассказать, помните?
      — Что же, можно и рассказать. — Дедушка Арсений уселся поудобнее на диване и облокотился на валик. — Ну, это давно было. Эдак лет примерно пятьдесят семь или пятьдесят шесть тому назад. Я мальчонкой был тогда. Вот как ты сейчас, не старше. Мда-а — Дедушка откашлялся и продолжал. — У вас вот теперь в школах сборы разные бывают Двухлетка Одним словом, дел много и игр много. В парках специальные детские городки устроены. Аттракционы. А у нас в то время какие были игры? В «краски», в «чижа», в «ка-заков-разбойников» Разбойники прячутся, а казаки их ищут и ловят.
      Как воскресенье или праздник какой-нибудь церковный, собираемся мы и затеваем игру. В будни-то не до игр было. В школу я не ходил. За учение платить надо. Матери не по карману. Нас ведь у нее четверо было, сам знаешь. И росли без отца — прадед твой Захар Матвеевич от чахотки умер. Я старший в семье остался. Пошел работать на фабрику. Тут вот, где теперь консервный завод,. стояла мебельная фабрика. Ну и устроился я туда на заработки. Кому подержать что-нибудь, принести, стружку убрать, печки зимой натопить За день набегаешься так, что ноги гудят. Но все же зарабатывал копеек сорок на день. Но хотя я уже и работал и зарабатывал, а был все же мальчишка. И побегать, и повозиться, и поиграть хотелось.
      Стёпка попытался представить себе дедушку Арсения мальчишкой, который бегает по фабрике и подметает пол, но у него ничего не получилось.
      —- «Казаки-разбойники» была наша любимая игра, — рассказывал дедушка Арсений. — А рядом особняк стоял. Там под ним подвалы были. В тех подвалах мы и прятались, когда играли.
      — Этот дом и сейчас стоит, — сказал Стёпка. — Дом двадцать. Там Вовка Пончик живет.
      — Ну что же, может, и Пончик живет, — согласился дед. — А в то время он принадлежал од-
      ному петербургскому богачу — Гольцеву. Ростовщик он был известный. Ты знаешь ли, кто такие ростовщики?
      — Знаю Это которые до революции деньги взаймы давали.
      — Давали-то давали. Да под заклад. Несли к ростовщикам люди с бедности — кто — часы, кто — кольцо, кто — ложку серебряную А выкупать их надо было с процентами. Так что не все и выкупали. Да. Вот и жил этот Гольцев в Петербурге. Он из немцев был. Его предки в Россию из Германии приехали, считай, при царе Алексее Михайловиче. Фон Гольц была тогда их фамилия.
      Все это Стёпка знал. В краеведческом музее он видел картину, где были нарисованы бедная деревушка с покосившимися избами, ветхие крылечки, голые деревца и богатый дом с колоннами — особняк помещика Гольцева.
      — Обрусели тут фон Гольцы, — продолжал дедушка Арсений, — немецкую фамилию свою на русскую переделали. А как были немцами, так и остались. Имена своим детям и внукам давали сплошь немецкие. Последнего Гольцева Генрихом звали. И слуг в большинстве держали из немцев. Вот и тут у них немец жил, вреднющий старик, Людвиг. Людвиг Эх, фамилии сейчас не вспомню. Одним словом, злой был старик немец. Боялись мы его — страсть! А в подвалы все-таки бегали прятаться.
      — Дедушка, — спросил Стёпка, — а для чего Гольцеву подвалы были нужны?
      — Да кто ж его знает! — пожал плечами дед. — Кто говорил — раньше там один из Гольцевых томил крепостных крестьян за провинности. Вроде тюрьмы у него были подвалы. А может, просто как кладовые. У Людвига, я помню, там хранились всякие овощи. Картошка, морковка, свекла. Он по соседним деревням по дешевке все это закупал и отправлял в Петербург хозяину своему. Ух, и гонял же он нас из тех подвалов! Только поймать
      никого не удавалось. Прытки у нас были мальчишки.
      Вот как-то раз' спрятались мы от «казаков» в подвалах. А немец^то нас и подстерег. Кинулись мы от него врассыпную. А я нескладный был, длинный. О собственную ногу споткнулся и упал. Ну и попало мне по первое число. И за уши он меня драл, и за волосы таскал, и хворостиной стегал Одному мне за всех пришлось отдуваться. Таскает он меня, бьет, а сам все по-немецки приговаривает. Не помню, как уж я от него вырвался. Бегу домой, а сам реву. А дома мне еще от матери влетело: не ходи, не лазь куда не надо.
      Дедушка Арсений помолчал и закончил, усмехнувшись:
      — Вот с тех пор и невзлюбил я немецкий язык. Как услышу, так и уши горят, и немецкую розгу вспоминаю.
      — Какое же он имел право бить?! — с негодо-вашхем воскликнул Стёпка. — Взять бы его да в милицию! Получил бы там за хулиганство!
      — Это, Степан, сейчас можно за такие дела в милицию попасть, — засмеялся дедушка. — А то-гДа кому можно было жаловаться? Приставу? Городовому? Да они бы мне еще всыпали! Гольце-вы-то ведь богачи. А я кто? Простой рабочий мальчонка.
      Дедушка Арсений о чем-то задумался. На улице начался дождь. Он негромко барабанил в сгекла. Тикали часы. Словно невидимое время со щелканьем, как капли воды, падало с маятника — тук-так, тук-так
      — Дедушка Арсений, — тихо позвал Стёпка, — а вы того богача, Гольцева, ни разу не видели?
      — Как же не видеть? — дед поднял голову. — Видел. Он сюда из Петрограда прикатил. В октябре семнадцатого года. Видать, от революции спасался. С семьей приехал. Жену привез и двух сыновей. Одному, пожалуй, года три было, а старшему лет пятнадцать. Как же не видел?! И как приехали, видел, и как два каких-то парня чемо-
      3 А. Соколовский
      33
      даны, сундуки его из автомобиля выгружали Лакеи, должно быть. И горничная еще с ними была, а может, гувернантка. Девушка лет девятнадцати. Но меня-то больше, Степан, интересовал тогда автомобиль. Это был первый автомобиль, который я в своей жизни увидел. Ну и автомобиль! — дедушка громко захохотал. — Колесики тоненькие, как у велосипеда, чуть потолще. На них сверху такой каркас с брезентом Ты бы сейчас увидел такой автомобиль — умер бы от смеха. А мы тогда всей улицей сбежались смотреть на это чудо.
      Дедушка Арсений опять засмеялся. А потом седые брови его насупились.
      — Решил, верно, этот Гольцев тут, в особняке у себя, смутные времена переждать. Думал, может быть, что пройдут волнения, снова можно в Питер вернуться, прежней жизнью зажить. Да только не вышло. Пришлось ему и отсюда удирать. Рабочая власть и здесь укрепилась. А богач ночью удрал. На своем автомобиле. И лакеев и горничную увез. А старик Людвиг остался. Ему тогда уж лет под восемьдесят было. Он и прожил-то после революции недолго. Говорили у нас в то время, будто этот Гольцев тут, у себя в особняке, богатства оставил. Клад зарыл, одним словом.
      — Вовка Пончик тоже говорит, что там в подвалах клад лежит, — вспомнил Стёпка. — Говорит, надо слово особое знать, тогда можно найти.
      Дедушка Арсений засмеялся весело.
      — Ну, пускай поищет твой Пончик, — сказал он. — Мы с товарищами из ревкома там все обыскали, все стены в тех подвалах простукали. Тоже поверили этим вракам. Так и не нашли ничего. А я тебе, Стёпка, скажзк.. — Дед выпрямился во весь свой богатырский рост. — Вот что скажу. Я и сам иной раз мальчонкой мечтал: вот найду клад, вся жизнь повернется по-иному. Копну лопатой во дворе у забора, а лопата — звяк о железный сундук. А в сундуке так и сияет И можно будет накупить пряников и леденцов, матери новый платок, братишке новые штаны. Думал я так, Степан,
      а потом понял, что за кладами гоняться нечего. Вот он где, главный наш человеческий клад!
      Дедушка Арсений сверкнул глазами и протянул к Стёпке свои большие жилистые руки, сильные рабочие руки с широкими ладонями и крепкими пальцами.
      — Вот он, клад. С таким кладом, Степан, у нас всегда будешь богачом.
      — Дедушка, — спросил Стёпка, — а куда он удрал, этот Гольцев?
      — Ну, куда же ему удирать? За границу, — сказал дед. — А ты что же это уроки-то не учишь? Заговорился я тут с тобой, а ты и рад.
      — Я, дедушка, сейчас буду учить, — торопливо пообещал Стёпка. — Вы еще хотели рассказать, как пожалели, что немецкого языка не знаете.
      — Ну вот! Это, Степан, уже совсем другой рассказ.
      — Почему же другой? — хитрил Стёпка. — Я все ждал, когда вы расскажете. Думал, послушаю, и сразу захочется немецкий учить
      — Да что тут рассказывать, — сдался дед. — Так, на память пришло. Это уж в нынешнюю, в Отечественную войну было Я тогда пошел в народное ополчение. В армию не взяли — лет, говорят, много. А в ополчение записали. Потому — я в гражданскую еще воевал, военное дело знаю.
      Дедушка Арсений приосанился и расправил плечи.
      — Ну вот. Враг тогда к самой Москве подходил. Уже у Наро-Фоминска шли бои, у Истры, у Волоколамска..: А это все, Степан, места подмосковные. Почти пригороды. Я в ополчении командовал ротой. Вот тут мы залегли в обороне, в траншеях у лесной опушки, а тут вот немцы.
      Дедушка отставил с середины обеденного стола на самый край цветочную вазу и показал, как на опушке, которую должна была изображать ваза, залегли части ополченцев.
      — Здесь, — он похлопал ладонью по клеенке,— значит, фронт проходит Поле Грязь Осень
      уже, дожди начались В траншеях воды по колено. А мы ждем. Не уходим. И спать некогда. Одна мысль у всех сердца бередит: «Умрем, а врага к столице не пустим!» И вот утром как-то слышим с той стороны крик. Гляжу — бежит через поле человек от фашистских позиций. Тяжело бежит. Ноги в грязи вязнут. Присмотрелся — солдат немецкий. Без оружия, без шинели «Стой! — кричу своим. — Не стрелять!..» Только стрелять-то с той, с вражеской стороны начали. Сначала из автоматов, а потом из пулемета хлестнули. В спину, значит, своему.
      Дедушка Арсений помолчал, должно быть вспоминая, как все это происходило, и заговорил снова. Голос его зазвучал глуше.
      — И все-таки добежал солдат. Упал на бруствер к нам лицом, руки тянет. А глаза у него, Степан Никогда я глаз его не забуду. Такое в них застыло, будто он смерть перед собою видел. Страшные глаза. И на подбородке кровь. Изо рта бежит струйкой. Протягивает он к нам руки и хрипит что-то по-немецки. Я только и разобрал: «Их бин коммунистен Их бин арбайтер » Втащили мы его в траншею, рубаху долой А у него на груди пять кровавых ран. Навылет прошили его А он все бормочет что-то, из последних сил. Слушаю я его, Степан, и ушами хлопаю. Послал за переводчиком связного. Но пока переводчика искали, умер он у меня на руках. Вот и пожалел я тогда, что в свое время немецкий язык не выучил как следует. Может, рабочий этот, солдат важные военные сведения нам сообщить хотел
      Дедушка Арсений вздохнул и умолк. Молчал и Стёпка. Широко раскрытыми глазами смотрел он на усеянную голубыми цветочками клеенку. Но вместо цветочков и узоров видел перед собою грязное размызганное дождем поле и человека, который бежит, увязая по щиколотку в мокрой грязи.
      — Да, Степан, дай-то бог, чтобы войны больше никогда не было.
      — Дедушка, — сказал Стёпка, — а если войны не будет, то зачем тогда иностранный язык учить?
      — Эх, Степан, Степан. Да разве только для войны надобно знать чужие языки? На войне враги между собой больше пушками да бомбами разговаривают. А вот друзьям, тем куда важнее друг с другом от сердца говорить. И друзей-то у нас теперь, Степан, во всех странах много. Так что, шпрехен зи дойч, брат, берись-ка ты за учебник и не ленись. Это мой тебе добрый совет.
      Стрелки часов подползали к пяти. Скоро должен был вернуться с завода отец. Конечно, может, и не придется Стёпке побывать в Германии. Но отвечать у доски урок — это предстоит непременно. Стёпка вдруг вспомнил большие насмешливые глаза Тани Левченко и решительно потянулся к учебнику немецкого языка.
     
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
     
      Таня обогнала Стёпку почти у самой школы. Она не поздоровалась с ним и пробежала мимо. Не заметить его Таня не могла и не узнать — тоже. Да и торопиться было некуда — до начала уроков оставалось еще довольно много времени. Значит, очень обиделась.
      В классе в это утро стоял необычайный шум. Все о чем-то говорили, кричали, спорили, и в голосах ребят Стёпка различил волнение и восторг.
      — Внимание, внимание! — кричал Женька За-жицкий, стоя на скамейке и размахивая руками,— Сейчас Кутырин изложит нам тезисы своего доклада о пользе мытья по утрам. Просим, просим!
      — Я вот как дам сейчас! — без злости отозвался Мишка.
      — Прошу прощенья! — закричал Зажицкий. — Я ошибся. Кутырин сделает доклад о бесполезности мытья. Основная мысль: медведь никогда не моется, а в лесу он здоровее всех.
      Иногда на Женьку находило вдохновение, и он начинал острить. Ни угрозы, ни уговоры на него в эти минуты не действовали. Единственным способом заставить его отвязаться было только одно — не отвечать.
      — А! Вот товарищ Данилов! — воскликнул Зажиц-кий, увидев вошедшего Стёпку. — Ты что будешь делать на маевке?
      — На какой маевке? Когда?
      — Он еще не знает! Ребята, он не знает! — загремело кругом.
      — Второго числа на маевку идем! В лес! — закричал Слава Прокофьев. — Нина Васильевна сказала. Поход будет. Костер!
      — Вся дружина пойдет!
      —- Картошку будем печь! — подхватили шестиклассники.
      Вот так новость! Маевка в лесу! Понятно, что такое известие не встретишь равнодушно.
      — «Маевка», «в лес», «поход», «костер» — Только это и было слышно в коридорах во время перемен. Обсуждали, спорили. Спрашивали друг у друга, что надо с собой взять, будет ли ночевка, когда нужно собираться и где А так как толком никто ничего не знал, планы возникали самые необычайные.
      Уроки промелькнули незаметно. Но, прежде чем идти домой, Стёпка забежал в мастерскую к Грише. Три дня, назначенные мастером для починки чемодана, прошли, и Стёпка заранее предвкушал, как удивится дедушка неожиданному сюрпризу.
      Гриша возился над пылесосом, с которого был снят голубой кожух. Колесики, вертушки-вентиляторы, перепутанные провода — все было забито комочками серой пыли. Увидав Стёпку, мастер немедленно оторвался от работы и, присев, вытащил из-под верстака чемодан.
      Починка удалась на славу. Продавленная крышка была как новенькая. Долго Стёпка разглядывал чемодан, ворочая его слева направо и справа налево, пока, наконец, не обнаружил едва заметный порез на коричневом дерматине. Очевидно, Гриша снимал наклейку, ставил на стенку новую фанеру и опять заклеивал дерматин.
      Сколько надо заплатить за работу, Стёпка не знал, да и денег у него с собой не было. Он попросил Гришу подождать до завтра, мастер только засмеялся и заработал пальцами. «От меня
      ЗУ
      твоему деду подарок», — так понял Стёпка Гришины знаки.
      Потом, сидя за верстаком, они пили чай. Гриша удивительно умел его заваривать. Никогда в жизни Стёпка не пил чая вкуснее, крепче и ароматнее, чем у Гриши.
      Обжигаясь горячим сладким чаем, закусывая ванильным сухариком, Стёпка вспомнил о незнакомце, у которого испортилась автоматическая ручка. Он спросил Гришу, сумел ли тот починить ручку. Но, оказывается, незнакомец в мастерской не появлялся. Стёпке показалось, что его рассказ взволновал мастера. Гриша касался пальцами волос, глаз, носа, и Стёпка, как умел, объяснял, какие у незнакомца были глаза, какой нос, рассказал, как он был одет, какого роста. Насчет волос он ничего не мог сказать, потому что этот человек был в кепке. Зато он уверенно помотал головой, когда Гриша прикоснулся к своему лбу, чуть повыше правой брови, и потом осторожно дотронулся до крохотной родинки у Стёпки на гцеке. Стёпка понял, что мастер спрашивает, не заметил ли он родинки на лбу у незнакомца. Узнав, что родинки не было, Гриша как будто успокоился. Он налил в Стёпкину кружку еще чаю, положил перед ним два сухарика и улыбнулся.
      Посидев еще минут пять, Стёпка встал с ящика и стал прощаться. И едва выбежал из ворот четырнадцатого дома, как увидел дедушку Арсения. Он медленно шел по тротуару на противоположной стороне улицы и глядел на деревья, ожившие после дождя и уже зазеленевшие крохотными листочками, словно охваченные зеленым дымом. Воробьи суетливо прыгали по мостовой; в окнах хозяйки уже выставляли к праздникам зимние рамы. Стёпка перебежал через улицу и незаметно двинулся следом за дедушкой шаг в шаг.
      Это было очень весело. Дедушка поворачивал голову влево, а Стёпка прятался у него за спиной, подаваясь вправо. Дед глядел направо, а Стёпка.
      шмыгал влево. И вдруг дедушка спокойно, не оглядываясь, спросил:
      — Ты, Степан, так и будешь всю дорогу со мной в прятки играть?
      Вот тебе и на!
      — А что это за чемодан у тебя? — полюбопытствовал дедушка, когда Стёпка сконфуженно зашагал с ним рядом.
      Тут настала Стёпкина очередь торжествовать.
      — Это же ваш чемодан, дедушка Арсений! Не узнали?
      — Мой? — в голосе деда было изумление, и Стёпка залился счастливым веселым смехом.
      — Ага, ваш. Я его отнес в мастерскую к Грише, к глухонемому.
      — К глухонемому? В мастерскую? Ничего не пойму. — Дедушка взял чемодан и стал внимательно его осматривать. — Скажи ты! Верно ведь, мой. Вот и царапина на крышке. А починено здорово. Прямо замечательно! Ну, а деньги ты где взял?
      — Гриша без денег починил. Сказал, что это вам от него подарок.
      — Подарок? А как же он сказал, если глухонемой?
      — Руками. Я, дедушка, с ним запросто разговариваю. Выучил. Вот, например, смотрите! — Стёпка повертел пальцами. — Что я сказал?
      — А кто же тебя знает?
      — А я сказал: «Доброе утро, дедушка».
      — Ишь ты! Выходит, немецкий ты учить не учишь, а язык глухонемых освоил. Небось по немецкому сегодня опять тройку схватил?
      — Нет, дедушка, сегодня не вызывали, — сказал Стёпка и, чтобы поскорее избавиться от неприятного разговора, стал рассказывать о предстоящей маевке в лесу. — Костер зажжем! Картошку будем печь! На весь день поход, дедушка! Здорово, правда?
      — Да. хорошо, — задумчиво согласился дед и вздохнул. — У нас, помню, Степан, тоже маевки были. Конечно, не такие, как ваши. Тайком соби-
      рались, по одному сходились в лес, на поляну поглуше, где тропинок нет Закуски с собой брали, гармошку, балалайку. На фабрике мастер у нас работал, краснодеревщик, Яша Кузнецов. Лихо на балалайке играл. А столяр Федор Никитич Калин-кин — на гармошке. Я тогда еще мальчонкой был, а все помню.
      Дедушка замолчал и снова вздохнул.
      — А что у вас там было, на маевках? — спросил Стёпка.
      — Ну, что известно. Речи говорили. Листовки читали запрещенные. Нам их из Петрограда агитаторы привозили. А полиция за нами, Степан, гонялась! Только у нас-то для полиции подарок был припасен. Водка. Бутылок десять-пятнадцать мы с собой брали. В двух-трех — водка, а в остальных — вода. Вот однажды собрались мы Первого мая на поляне. Только расположились послушать агитатора, а тут свистки по лесу: «Р-разойдись!..» Бегут пристав и городовой. Ну, сделали, как задумали, — агитатора в кустах спрятали; на траву бутылки, закуски; гармошка заиграла. Яша пострунам ударил Подбегают пристав с городовым: «Что за сборище?» А мы им: «Пикник, ваше благородие». И сразу — полные стаканы «смирновки» одному и другому. Как тут откажешься? Выпили они, покрякали. И мы пьем. Только воду. Налили по второму, потом по третьему и так бедняг накачали, что свалились они под куст и захрапели оба. Ну, а мы потихоньку собрались и поглубже в лес, на другую поляну. И агитатора послушали и песню спели. «Замучен тяжелой неволей». Пели тихо, вполголоса. И разошлись по одному, по два. А про гостей наших совсем забыли. Вспомнил про них Федор Никитич, когда мы с ним и с Яшей уже в город вошли. Да и как не вспомнить! Тучи на небо наползли. Дождь начал накрапывать. И грянула первая майская гроза. А их-то, полицейских — Дедушка хитро подмигнул Стёпке и толкнул его локтем в бок. — Их-то, оказалось, так дождиком прохватило, что домой вернулись, нитки
      на них сухой нет И ведь жаловаться не пойдешь — начальство взгреет: зачем напились до
      одурения!
      Дед хохотал, вспоминая, как шли по городу мокрые полицейские. Смеялся и Стёпка.
      — Дедушка Арсений, вот бы вы с нами на маевку в лес пошли! — сказал он.
      — Зачем же это? — удивился дед.
      — Ребятам рассказать, какие раньше маевки были. Знаете, как интересно! К нам в школу один раз летчик приезжал, Герой Советского Союза. Про войну рассказывал. Ух, и интересно было!
      — Да я бы, конечно, пошел, Степан, — сказал дедушка Арсений. — Только ведь мне в Москву, домой пора. Вот я уж билет купил. Ездил на вокзал. Послезавтра уезжаю. Заждалась меня,- поди, моя Надежда. Так что на маевку с вами в другой раз схожу. Да и мало ли тут, в городе, стариков рабочих, которые о том же самом могут рассказать!
      Стёпка остановился пораженный. А потом сорвался с места, подбежал к деду и принялся тормошить его, дергая за рукава:
      — Не уезжайте, дедушка! Еще поживите!
      Дед ласково гладил его по голове.
      — И сам бы рад, Степушка. Я бы и навсегда тут остался. Город-то как-никак мой родной Да Надежда у меня старая москвичка. Не может она без Москвы. Надо ехать. Погостил, и хватит
      Стёпка вздохну\. Пока шли к дому, он шагал, сумрачно опустив голову.
      — Да ты не горюй, Степан, — успокаивал его дедушка Арсений. — Я ведь не навсегда уезжаю. Приеду еще
      Дверь квартиры Стёпка отпер своим ключом. На вешалке в коридоре висел серый плащ отца. По случаю субботы отец вернулся домой рано. Стёпка распахнул дверь в комнату и замер на пороге. За столом сидел тот самый незнакомец, который три дня назад на телеграфе расспрашивал Стёпку о глухонемом мастере.
     
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
     
      — Здравствуйте, — неловко кивнув головой, поздоровался Стёпка и насупился.
      Он видел, как глаза незнакомца округлились от удивления, а белесые брови поползли вверх.
      — Это что же, сын ваш, Егор Павлович? — спросил он.
      — Сын, — повернувшись вполоборота и оглядев Стёпку, с гордостью ответил отец.
      — Вот как, вот как — замигав, проговорил незнакомец. — Большой уже
      — В шестом учится. Да уж считайте, в седьмом. Что тут и учиться-то осталось!
      Чувствовалось по голосу отца, что он относится к незнакомцу с большим уважением. Но Стёпке этот человек почему-то был неприятен. Раздеваясь, складывая на угол подоконника учебники и тетрадки, Стёпка украдкой следил за ним. Прямые темные волосы над высоким лбом незнакомца были зачесаны назад. Без пальто, в пиджаке, он казался сутулее в плечах. На груди двумя рядами пестрели орденские ленточки. Несколько раз Стёпка замечал, что гость тоже изредка поглядывает на него, и это было ему неприятно.
      — Ну, мне пора. Дома ждут. Засиделся у вас, Егор Павлович.
      — Остались бы обедать! — радушно пригласил отец.
      — Нет, нет, — решительно отказался гость. — Пора домой.
      Он оделся и ушел.
      — Это кто? — спросил Стёпка у отца.
      — Это? Да наш новый начальник Отдела технического контроля — Николай Максимович Колесников. Всего пятый день работает у нас на заводе. И в городе нашем тоже человек новый. Переехал сюда из Ростова. Заслуженный товарищ,— добавил он, обращаясь уже и к матери и к дедушке Арсению. — Фронтовик. В наших местах воевал. Город этот освобождал от фашистов.
      После обеда дедушка лег на диван вздремнуть. Отец собрался зайти к соседу Виктору Трофимовичу Половинкину, мастеру цеха, где он работал. Мать ушла на кухню мыть посуду. А Стёпка, сняв с гвоздика бинокль и повесив его себе на шею, побежал на улицу.
      Двор был пуст. Только из тупичка за сараями выбирались друг за дружкой Гошка Рукомойников и его приятели — Севка и Лешка. Они шли, засунув руки в карманы, и друг с другом не разговаривали — должно быть, переругались, играя в карты.
      Спрятавшись в подъезд и подождав, пока они уйдут, Стёпка помчался во двор дома номер двадцать. Этот двор, широкий, усаженный вдоль забора старыми тополями и кленами, был излюбленным местом сборов многих ребят Садовой. Влетев в ворота, Стёпка увидел Вовку и Костю. Они по очереди подтягивались на руках, уцепившись за толстую ветку громадного тополя. Когда Стёпка появился во дворе, подтягивался Костя, а Пончик считал, сколько раз он может подтянуться.
      — Шесть семь восемь — отсчитывал Вовка. — Девять Десять Эй, Костя, это неправильно! Надо, чтобы ноги вместе. А ты — врозь.
      Костя спрыгнул на землю.
      — Подумаешь — врозь. Ты когда подтягивался, то и вовсе дрыгал ими, как лягушка.
      Они нисколько не удивились, увидав Стёпку. Но при виде бинокля у обоих разгорелись глаза.
      — Вот это да! — только и проговорил Вовка. — Дай посмотреть!
      — На, смотри. — Стёпка снял бинокль с шеи и подал его Пончику.
      — Вот это да!.. Вот это да!.. — повторял Вовка, прищелкивая языком и вертя бинокль в руках.
      Потом он принялся разглядывать в бинокль крыши домов, небо и верхушки деревьев. Он приставлял его к глазам то увеличивающими, то уменьшающими стеклами. И, наконец, опустив бинокль, сказал:
      — Давай, Стёпка, поменяемся. Ты мне — бинокль, а я тебе Я тебе — Вовка так и не смог придумать, что можно дать в обмен за такой замечательный бинокль.
      Но меняться Стёпка не захотел. Он сказал, что бинокль этот подарок дедушки, а подарками не меняются.
      — Дай и мне посмотреть, — попросил Костя.
      Однако Вовка бинокля Косте не отдал.
      — Полезли на чердак! — предложил он. — Оттуда смотреть еще интереснее! Все видно!
      Ребята уже собрались лезть на чердак по узкой приставной лесенке, как во дворе появились Олег Треневич и Мишка Кутырин. Следом за ними пришли Оля Овчинникова и Таня Левченко — они жили в одном доме и, вероятно, вдвоем решили заглянуть во двор дома номер двадцать.
      Увидев Таню, Стёпка насупился. Он не знал, как следует ему вести себя с ней после ссоры, и на всякий случай приготовился сурово встретить любую ее насмешку. Но Таня как ни в чем не бывало согласилась лезть вместе со всеми на чердак.
      Первым торопливо взобрался по лесенке Вовка Пончик. Следом за ним неуклюже полез Мишка Кутырин. За Мишкой — Оля, потом — Таня. Костя, Олег и Стёпка лезли вслед за девочками.
      На чердаке царил полумрак, пахло пылью и старой рухлядью. В самом темном углу стоял большой продавленный диван, из которого вылезли пружины, несколько стульев с поломанными ножками и спинками, древнее плюшевое кресло, съеденное молью. Валялись разбитые ящики, какие-то корзины и доски
      Стенка так часто бывал здесь, что мог обойти весь чердак даже в полной темноте. А Таня, попавшая сюда впервые, робко остановилась на пороге, разглядывая закопченные старые балки, с которых свешивались обрывки веревок и лохмотья пыльной паутины.
      — Не бойся, иди, — позвал ее Костя.
      — Чур, я первый! — закричал Пончик, подбе-
      гая к маленькому полукруглому окошечку. — Я первый смотрю!
      Он так долго смотрел в бинокль, озирая окрестности, что ребята не вытерпели.
      — Хватит, Вовка!
      — Дай и нам посмотреть!
      — Вот вцепился!
      Пончик с явной неохотой отдал бинокль. Первой в него стала смотреть Таня, за ней — Оля, потом — Мишка Кутырин.
      Вовке нечего было делать, и он скучал, стоя позади всех.
      — Давайте играть! — вдруг воскликнул он. — Как будто мы пожарные и смотрим, где загорится!
      — Правильно! — раздался веселый голос у двери. — Пошлем тебя поджечь какой-нибудь дом! А потом Тпруневич оседлает Кутырина и помчится гасить!.. Представляю, что останется! Одни головешки!
      В просвете чердачной двери стоял Женька За-жицкий.
      — Привет-салют наблюдателям! — воскликнул он. — Думаете, я не видел, как вы на чердак полезли? Чей бинокль? Твой, Данилов? Хороший! Ну-ка, Тпруневич, дай я погляжу.
      Женька бесцеремонно отнял бинокль у Олега, приник к окошку и стал что-то сосредоточенно рассматривать.
      — Так — приговаривал он. — Так Это там, кажется, идет Мишкина мутер. Ага, она. А что это она несет? А несет она ремень. И так ласково на него посматривает Сейчас — Зажицкий перевернул бинокль и приставил его к глазам так, чтобы он не увеличивал, а уменьшал. — Ну и бинокль! Замечательная вещь! Волшебная лампа Аладдина! В него можно увидеть будущее! Стойте, стойте, не мешайте!.. Пончик, не сопи! Вижу!.. Вижу!.. Вот Мишкина маман берет этот ремень, кладет бедного Мишеньку на кушетку. И этим новеньким крепким ремнем Ой! — воскликнул Женька, получив подзатыльник. — Ты, Кутырин, шуток
      не понимаешь. Сразу драться. Ну вас! Возьмите ваш бинокль!
      Пока все смотрели, Стёпка скромно стоял позади. Глядеть из окна все уже начали по второму кругу, когда Таня, которой Костя уступил свою очередь, сказала:
      — Степа, а ты почему не смотришь? Посмотри! Очень красиво.
      — Конечно, Стёпка, — подхватил Костя, — иди сюда!..
      Да, вид с чердака открывался необыкновенный. Далекие развалины монастыря казались выросшими совсем рядом. Обомшелые стены, башни с обрушившимися зубцами, среди которых кое-где росли тоненькие деревца, были сумрачны и суровы Но стоило перенести взгляд немного вправо, и картина менялась, будто по волшебству. Там, за низкими крышами, кипели движением улицы. Мчались автобусы и легковые машины, шли, торопясь, люди, и двери магазинов открывались и закрывались, сверкали в лучах заходящего солнца Еще правее, совсем недалеко, высилось недостроенное здание пятиэтажного дома. Пустыми черными окнами этот великан глядел на обступившие его ветхие домишки, словно на надоедливых карликов. Этот дом строился для рабочих консервного завода. Отец говорил, что, может быть, и ему с матерью и Стёпкой дадут в нем квартиру. Вот хорошо, наверно, будет там жить! Одно плохо — не будет уже в том дворе ни подвалов, ни темного чердака с диваном, креслом и паутиной
      Стёпка перевел взгляд налево, мимо монастыря и крыш домов на Садовой, туда, где за высокими деревьями пряталось городское кладбище. Но там уж совсем не на что было смотреть. Кресты и могилы Ничего интересного. Он отдал бинокль Олегу и отошел от окошка.
      Женька Зажицкий и Вовка Пончик устроились на диване и о чем-то шептались. Вдруг Женька откинулся на спинку и сказал:
      — Я вам расскажу одну сказку
      Все обернулись к дивану. А Женька спросил:
      — Хотите слушать?
      Наверно, чердак сам собою располагал к тому, чтобы рассказывать и слушать всякие таинственные истории. Сколько было их рассказано здесь!
      И лучшим рассказчиком по праву считался За-жицкий. Он знал невероятное количество разных сказок про привидения, про ведьм, про разбойников и про всякие чудеса.
      Ребята мигом окружили его, рассевшись кто на диван, кто на стулья, кто просто так — на ящики. Сам Женька пересел в кресло. Оно по уговору считалось законным местом того, кто рассказывал.
      Синеватые сумерки уже вползали в полукруглое окошечко. Весь угол, где сидели ребята, был погружен в полумрак. И, нарочно понизив голос, чтобы было интереснее и страшнее, Женька начал рассказ.
     
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
     
      — Жил на свете один добрый молодец — начал Женька свою сказку. — Вот однажды он идет по лесу, а навстречу ему старуха. Нос у нее крючком, уши — торчком, а волосы косматые, седые, во все стороны развеваются
      Стёпка знал эту сказку. Он слышал ее уже не один раз. И знал он теперь, почему шептались Женька и Вовка. Сказка рассказывалась специально для новичков на чердаке. А новичком таким была Таня. Вероятно, это поняли все. Один бес- 1 толковый Мишка Кутырин протянул разочарованно:
      — Ну Я эту сказку слыхал
      — Слыхал и помалкивай, — оборвал его Пончик.
      — Правильно говорит Мишка, — недовольно вставил Костя. — Расскажи лучше другую сказку, Женька.
      — Нет, эту, эту! — опять закричал Вовка.
      И Оля Овчинникова тоненько подхватила:
      — Эту! Рассказывай, Женя!
      — А старуха та была ведьма, — не обращая внимания на спорщиков, продолжал Женька. — Вот она и говорит: «Стой, добрый молодец, сейчас я тебя погублю » — «Куда тебе, старая ведьма! — засмеялся молодец. — Я с тобой, знаешь как, одной левой справлюсь!» Схватил он старуху за волосы да как швырнет о землю. Из нее и дух вон. Пошел добрый молодец дальше и не заметил, что ползут за ним следом три старухиных волоска.
      Стёпка украдкой покосился на Таню. Она сн-I дела на одном из поломанных стульев и доверчиво, с широко раскрытыми глазами слушала Женьку. И Стёпке вдруг стали противны и Женька, и коварный Пончик, и глупый Мишка Кутырин. Встать бы сейчас да и сказать: «Не слушай их, Таня, они просто хотят тебя напугать». Но Стёпка молчал. В конце концов кто ему эта Танька? Не сестра, не лучший друг Пусть повизжит.
      — Пришел добрый молодец домой, — рассказывал Женька. — Лег спать. Вдруг ночью чувствует, будто душит его кто-то. Смотрит, а это седые волосы обвились вокруг шеи, давят, давят, дышать не дают Тут завыло, засвистало кругом Дверь хлопнула. Глядит молодец, а в дверях стоит старуха ведьма — глаза у нее горят, клыки изо рта торчат И говорит старуха замогильным голосом: «Отдай мои седые волосы » — «Отдай мои седые волосы!» — грянуло вдруг на весь чердак.
      Вовка Чмоков, незаметно подкравшись к Тане сзади, дернул ее за косичку. Таня отчаянно завизжала.
      В этом и заключался смысл шутки. Кое-кто обижался на шутников, но в большинстве случаев все кончалось общим весельем.
      Спустя минуту Таня уже хохотала, запрокидывая голову, заливалась весело, как звонок, который зовет на перемену. Она ничуть не обиделась,
      и Стёпка, пожалуй громче всех закричавший «Отдай мои седые волосы!», почувствовал к ней уважение.
      Не смеялся один Костя.
      — Глупая сказка, — проговорил он сердито, когда смех умолк.
      — Конечно, глупая, — согласился Олег. — Ведьмы всякие Черти, мертвецы
      — А что? — запальчиво воскликнул Пончик. — Ведьмы на самом деле бывают. Одна мамина знакомая
      — Самая настоящая ведьма, — закончил Женька.
      — Не ведьма, не ведьма! — закричал Пончик. — А она сама домового видела и привидение
      — Вот страшно-то! — жалобно протянула Оля.
      — Страшно! — фыркнул Олег. — Поверила тоже!
      Медлительный Треневич не верил ни в домовых, ни в привидения. Да и какие, в самом деле, могут быть суеверия, если Олег увлекался одной из самых современных и чудесных наук — электроникой!
      Он начал увлекаться ею в прошлом году, когда прочитал в каком-то журнале заметку об удивительной электронной черепахе, которая послушно подползала на свист, на свет фонарика, «обходила» углы шкафов и ножки стульев. Смастерить такую черепаху стало тайной мечтой Олега. Если бы кому-нибудь вздумалось порыться у него в портфеле, то там непременно отыскалось бы несколько технических журналов или книжка про счетные машины, кибернетику, квантовую механику С некоторых пор он стал просить в школьной библиотеке только такие книги. Библиотекарша Анна Николаевна разводила руками: «Ну где
      я тебе достану про кибернетику? Возьми лучше вот «Бронзовую птицу». Но Олег не хотел читать «Бронзовую птицу». Ему нужны были книги про электронных черепах. И, конечно, он не верил ни в какие чудеса.
      Стёпка в спор не вмешивался, но в душе был согласен с Олегом.
      — Ага, значит, не бывает? Не бывает? — горячился Вовка. — А сам небось на кладбище ночью
      один не пойдешь — побоишься.
      — Я побоюсь? Нисколечко!
      — А вот побоишься!
      — А вот и нет! Хоть сейчас пойду!
      — На спор!
      — Давай!
      — Если пойдешь, — задумался Вовка. — Если пойдешь то я тебе дам свой фонарик с батарейкой.
      — Ладно! — Олег поднялся с балки, отряхнул ладонью запылившиеся штаны и шагнул к двери.
      — А там, на кладбище, мертвецы-ы-ы!.. — провыл Зажицкий.
      Олег махнул рукой и стал спускаться по лестнице во двор.
      — Стоп! — проговорил Женька. — А как же мы узнаем, что он на кладбище пошел? Может, возьмет да и пойдет домой чай пить.
      — Ничего, — ответил Вовка. — Мы в Степ-кин бинокль будем смотреть. На крышу влезем и посмотрим.
      — Темно, ничего не увидим, — пробасил Мишка.
      — Давайте слезем и пойдем за ним потихоньку, — предложил Вовка. — Незаметно. Он все равно на самое кладбище идти побоится.
      — А если не побоится? — спросил Костя. — Эх, Вовка, плакал твой фонарик.
      — Вообще это правильно, — поддержал Вовку Зажицкий. — Пойдем за ним и на кладбище испугаем. Как выскочим из кустов, как завоем!
      Он первым полез с чердака. Через несколько минут ребята были уже во дворе. Оля струсила.
      — Я не пойду, — сказала она, поежившись. — А ты, Таня?
      — А я пойду, — сказала Таня, почему-то взглянув на Стёпку. — Как все, так и я.
      — Только надо тихо, чтобы он не заметил, — взволнованно предупреждал Вовка, когда ребята двинулись к воротам.
      Узеньким переулочком они вышли с Садовой на дорогу, которая вела к кладбищу.
      Вечер был темный. Такие вечера наступают всегда в конце апреля, в пору новолуния. Мрачные голые деревья неподвижно стояли у обочин, словно молчаливые черные великаны замерли на страже по обеим сторонам этого печального пути. Изредка они жалобно поскрипывали ветками или шумели, как будто тихо перекликались друг с другом.
      Идти по дороге было не страшно. Даже весело. Переговаривались шепотом, а у поворота свернули на тропинку, которая вилась вдоль насыпи. В темноте ненароком можно было наткнуться прямо на Олега. Вдруг Женька остановился и стал к чему-то прислушиваться. Стёпка с разгону налетел на него, и Зажицкий сердито зашипел:
      — Чш-ш-ш!..
      Стёпка напряг слух.
      — Ну, чего? — спросил Мишка.
      — Чш-ш-ш! — опять зашипел Женька и добавил совсем тихо: — Мы его догнали.
      Наверно, слух у Женьки был очень тонкий. Стёпка сначала ничего не слышал, а потом различил негромкий голос: «Мы едем, едем, едем в далекие края » — это напевал Олег. Зажицкий взмахнул рукой, и приятели двинулись вперед, крадучись и прячась за кустами. Вскоре они увидели Олега. Он шагал по самой середине дороги.
      Впереди черной обвалившейся аркой выплыли будто из темного омута кладбищенские ворота. С тропинки надо было снова взбираться на насыпь, и Женька, который как-то вдруг сам собой оказался предводителем в этой слежке, велел подождать
      за кустами, чтобы потом незаметно проскользнуть вслед за Олегом.
      — Мы ему покажем «далекие края»! Поедет туда и обратно без пересадки. Пусть только дойдет до первых могил. Такой вой поднимем! Ты, Кутырин, ори погромче, басом. А ты, Пончик, повизгивай.
      — Может, не надо его пугать? — неуверенно спросил Костя. — Еще в обморок упадет
      — Ну и пускай упадет, — со злостью сказал Вовка, которому уже было ясно, что с фонариком придется распрощаться.
      — Дай-ка, Стёпка, бинокль, — протянул руку Женька и, приставив бинокль к глазам, сообщил: — Входит в ворота. Пошли! Только не шуметь!
      И вдруг отчаянный пронзительный вопль раздался на кладбище. Вороны с карканьем тучей поднялись над черными деревьями. Послышался топот и треск сухих веток.
      Секунду, не больше, ребята стояли в оцепенении. Первым опомнился Вовка. Он молча кинулся прочь. За ним неуклюже пустился Мишка. С разбегу он наткнулся на Стёпку, и тот полетел в канаву, нечаянно столкнув туда и Таню. Женька и Костя улепетывали следом за Пончиком и Мишкой.
      Несколько минут Стёпка барахтался в канаве. Она не просохла после дождя. Ноги скользили по глинистому дну. А Таня, схватив его за руку, шептала:
      — Ой, Степа, Степа Ой, что это?..
      Она даже не пыталась встать и мешала Стёпке вылезти из канавы.
      Мимо промчался Олег, размахивая руками и задыхаясь от быстрого бега. Вдруг Таня прильнула к Стёпке и вскрикнула. Стёпка взглянул в сторону кладбищенских ворот и обомлел. Среди могил двигалась серая тень. Она приближалась быстро и бесшумно.
      Таня, приникнув к Стёпке, дрожала, как в ознобе. И, может быть, оттого, что он услышал, как
      громко и отчаянно колотится ее сердце, оттого, что она вот так приникла к нему, ища защиты, Стёпка внезапно ощутил себя сильным и храбрым. Ему вдруг стали не страшны никакие ведьмы, черти и привидения
      — Не бойся! — прошептал он.
      Тень достигла ворот и неожиданно превратилась в человека. Человек шагал размеренной, спокойной походкой, будто не слышал ни дикого вопля Олега, ни топота удиравших мальчишек. Вот он поравнялся с кустами, где, замерев, сидели ребята, и Стёпка узнал сутулую фигуру глухонемого Гриши.
     
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
     
      Гриша! Вот это действительно была неожиданная встреча! Что ему понадобилось вечером на кладбище? Пораженный до крайней степени, Стёпка смотрел вслед глухонемому мастеру, пока тот не скрылся в темноте. Потом он взглянул на Таню, и оба залились громким смехом.
      — Ой, не могу! — хохотала Таня. — Как они побежали!.. Вовка запрыгал!.. Как козел!.. А Олег!..
      — Он, наверно, думал, что это привидение! — сквозь смех едва сумел выговорить Стёпка. — А это
      У него чуть было не вырвалось: «А это Гриша», но он вовремя сдержался. Таня ни разу не видела глухонемого мастера. Да в темноте узнать его мог только тот, кому хорошо была знакома и его сутулая фигура и походка. Пожалуй, ни к чему
      было говорить Тане, кто пролел мимо. И так о Грише ходят разные глупые телки.
      А в самом деле, что же все-таки Гриша делал на кладбище?.. Конечно, он очутился там не для того, чтобы напугать Олега Треневича. Может быть, искал что-нибудь для своей мастерской? Ведь был же в прошлом году случай, когда два брата Чернушины, здоровенные дядьки из дома двадцать восемь, утащили с какой-то могилы чугунную изгородь. Оказывается, они вздумали оборудовать у себя в сарае крольчатник, а изгородь решили приспособить вместо клетки. Ну и шум поднялся! Такой шум, будто бы покойник без ограды просто обойтись не мог!..
      Но Гриша ничего с кладбища не нес. И шел он совсем не так, как, по мнению Стёпки, должны красться, прячась и озираясь по сторонам, жулики Может быть, Гриша ходил навестить чью-нибудь могилу? На кладбище, особенно по воскресеньям, бывало людно. Возле могил подметали дорожки, сажали цветы, красили кресты и ограды Но ведь Гриша жил на свете один-одинешенек. Кто у него мог быть тут похоронен?
      Может быть, кто-нибудь из Гришиных родственников? А что?! Потому-то он и переехал жить в этот город. Наверно, когда-нибудь тут жили его родные. Может быть, отец Или мать
      Можно было бы спросить обо всем этом у самого Гриши. Но Стёпка знал, что Гриша не любит, когда посторонние суют нос в его дела. Он очень хорошо помнил, как в прошлом году, не подумав, начал расспрашивать мастера, откуда тот приехал в их город, и как Гриша ничего ему тогда не ответил.
      Выбравшись на дорогу, Стёпка и Таня зашагали в сторону города. Теплый ветер доносил издалека музыку. Она то утихала, то становилась громче. Это на Вокзальной площади играло радио. Справа и слева, по обе стороны дороги, сквозь кусты мелькали оранжевые звездочки — в окнах домов уже зажглись огни. В небе, высоком, просторном и тем-
      ном, тоже горели звезды, большие, ясные, утыканные голубыми иголками. Деревья на обочинах уже не казались мрачными гигантами, сторожившими дорогу. Это были обыкновенные клены и тополя. Только в темноте они представлялись очень высокими, до самого неба
      Так шли они молча, поглядывая то на деревья, то на небо, то на оранжевые огоньки. Изредка, когда ноги попадали не в шаг, Таня касалась плечом Стёпкыного плеча. И каждый раз охватывала Стёпку та робость, непонятная и жаркая, которую испытывал он, когда встречался глазами со взглядом Таниных больших, серых, немного насмешливых глаз
      До поворота на Садовую оставалось уже недалеко, когда впереди вынырнула из темноты какая-то фигура. Это был Костя.
      — А я за вами — смущенно проговорил он. — Мы уж все во двор, в дом двадцать прибежали, а вас нет и нет
      Наверно, Косте было очень стыдно за то, что он удрал.
      — Все домой ушли, — сказал он, идя рядом с ними. — А бинокль твой, Стёпка, вот у меня. Возьми.
      На ходу Стёпка надел ремешок бинокля на шею, и они свернули в переулок.
      — Ух, и спор там был, во дворе! — оживившись, начал рассказывать Костя. — Пончик Олегу фонарик так и не отдал.
      Возле ворот Стёпкиного дома ребята распрощались. Костя и Таня пошли дальше, а Стёпка еще постоял немного, глядя им вслед. Он вдруг пож лел, что Косте и Тане было по дороге. И сам бы не мог, наверно, объяснить себе, почему похсалел.
      В темной арке ворот дрожали, то потухая, то разгораясь, два розовых огонька. Какие-то люди стояли там и курили, пряча папироски в рукава. Когда Стёпка проходил мимо, один огонек вспыхнул ярче, и мальчик узнал длинную сонную физиономию Гошки Рукомойникова.
      — Эй, шпингалет! — окликнул его Гошка. — Пойди сюда.
      Стёпка подошел. Рядом с Гошкой стоял Севка Гусаков.
      — Гривенник есть? — спросил Гошка.
      — Нету.
      — А это что? Бинокль? — Гусаков, длиннорукий, с быстрыми, жуликоватыми глазами парень лет пятнадцати, схватил бинокль цепкими пальцами и потянул к себе. — Продай!
      — Это не мой, — сказал Стёпка и дернулся в сторону. Но Севка крепко держал бинокль в руке.
      — А чей же?
      — Дедушкин.
      — А, дедушкин! — Севка с силой рванул ремешок, он лопнул и словно кипятком ожег Стёпке шею. — Ну и неси своему дедушке.
      — Да шпарь отсюда! — лениво добавил Гошка. — А то по затылку схватишь. — И он далеко сплюнул погасший окурок.
      Обрадованный, что так легко отделался, Стёпка вырвал из протянутой Севкиной руки бинокль и кинулся к парадному.
      Дома царил беспорядок. Дедушка Арсений вздумал укладываться в дорогу, хотя до его отъезда оставалось еще добрых полтора суток. Поезд на Москву уходил в одиннадцать утра. Дедушка должен был уехать в понедельник, а впереди было целое воскресенье. Но непоседливый дед, видно, решил заранее уложить вещи. Он сидел на стуле между двумя распахнутыми чемоданами, которые, как звери с разинутыми пастями, словно ждали, когда их покормят. Сурово поглядывая на них, дедушка, очевидно, прикидывал, как все разложить, чтобы в каждом чемодане вещей оказалось поровну. Отец и мать, усталые, сидели напротив него на диване.
      — Нехорошо, Степан, — сказал дедушка, увидав Стёпку, и взглянул на него так же сурово, как смотрел на чемоданы. — Дед уезжает, а ты пропадаешь где-то. Смотри — девять часов уже!
      К десяти чемоданы были, наконец, упакованы.
      Утро встретило Стёпку веселым солнцем. Добрые лучи лились в комнату золотыми прямыми искрящимися потоками. И все казались добрыми — и мама, и отец, и дедушка, так смешно шевеливший бровями, и даже Севка Гусаков с Лешкой Хвориным, мимо которых Стёпка прошмыгнул, когда мать послала его в магазин за хлебом. Дружки стояли под окном у Гошки Рукомойникова и нетерпеливым свистом вызывали его на улицу.
      В дверях булочной Стёпка столкнулся с Таней. Она выходила из магазина, неся в руке плетеную сумку с хлебом. Увидав Стёпку, девочка вспыхнула, будто от какой-то неожиданной радости, и Стёпка заметил на носу у нее крохотные точки веснушек. И до того смешными были эти веснушки, и до того хорошо вдруг стало Стёпке от Таниной радости, что он засмеялся.
      — За хлебом? — спросила Таня.
      Стёпка кивнул.
      — А я уже купила, — сказала Таня. — Там очередь
      Стёпка смотрел на раскрасневшееся Танино лицо, на ее смешные веснушки, он смотрел в ее серые глаза, где плясали солнечные искорки, и вдруг подумал, что Таня — самая красивая из всех девочек на свете, и удивился, как он раньше этого не замечал.
      Неожиданно Таня схватила его за руку и потащила в сторону от двери магазина.
      — Степа, — заговорила она, останавливаясь, торопливо и смущенно. — Я тебе вчера забыла сказать Хотела и забыла У меня четвертого числа день рождения. Приходи. Из нашего класса будут еще Оля Овчинникова, Зажицкий, Слава Костю я тоже позвала Придешь, а?
      — Ладно, приду, — ответил Стёпка, и ему отчего-то стало неприятно, что Таня позвала на свой день рождения и Костю. Будто бы он уже не считал Гвоздева единственным мальчишкой на Садовой, с которым стоило по-настоящему дружить
     
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
     
      Дедушка Арсений уехал. Пойти с отцом на вокзал проводить деда Стёпка не смог — не удирать же с уроков!.. На географии, когда Мария Петровна рассказывала о климате Америки, издалека донесся протяжный паровозный свисток. Это свистнул, отъезжая, московский поезд.
      Первые две перемены промелькнули в солнце, которым был залит школьный двор, и в горячих спорах насчет предстоящей маевки. Мишка Кутырин показывал всем сырые картофелины. Он заранее начал запасаться провизией к походу. Стёпка с воодушевлением рассказал собравшимся во-круг ребятам о дедушкиной маевке, и Слава Прокофьев, участник школьного драмкружка, тотчас же предложил разыграть в лесу у костра какую-нибудь сценку про старую дореволюционную маевку. Три неразлучные подружки — Дора, Мила и Ляля, «музыкальный ансамбль До-Ми-Ля», как звал их Зажицкий, пошептавшись, объявили, что станцуют возле костра украинский гопак.
      Всюду — в коридорах и во дворе — звенели веселые взволнованные голоса. Так весною звенят ручейки, спеша куда-то из-под тающих почерневших сугробов.
      Перед уроком русского языка в класс вместе с Ниной Васильевной, классным руководителем, вошла старшая вожатая Валентина Алексеевна, стройная белокурая девушка с живым подвижным лицом, которому чуть вздернутый носик и растрепанные по лбу золотистые кудряшки придавали выражение веселого задора.
      Все знали, для чего она пришла. Ну, конечно, чтобы сказать о маевке! И все-таки в классе вдруг воцарилась такая тишина, что стало слышно, как в коридоре уборщица Анна Матвеевна подметает шваброй пол.
      — Ребята! — звонко объявила Валентина Алексеевна, стараясь изо всех сил сохранить серьезное и даже строгое выражение, хотя это ей удавалось
      с трудом, потому что всегда бывает приятно сообщать радостные вести. — Ребята! Совет дружины постановил провести второго числа праздничную маевку в лесу!..
      Грянуло такое «ура», что Анна Матвеевна с тревогой заглянула в класс. Но Нина Васильевна не остановила своих расшумевшихся учеников. Может быть, впервые за все годы своего учительства. Она стояла и смотрела на шестиклассников с улыбкой. И улыбка ее была чуть грустной. Наверно, оттого, что она вспомнила ту пору своей жизни, когда радость, пусть даже самая маленькая, не более спичечной головки, вспыхивает, как огромное солнце, — ту пору, которая никогда не возвращается
      Валентина Алексеевна взглянула на учительницу смущенно. Она почувствовала себя виноватой за этот неуместный на уроке гам и шум.
      — Тихо, ребята! Ну, тихо же!
      Тишина наступила мгновенно. Все думали, что вожатая скажет что-нибудь еще. Но она больше ничего не сказала и вышла из класса. Начался урок.
      А на следующей перемене Женька рассказал такое, что совершенно омрачило ребячью радость.
      Дело в том, что Женька в этот день был дежурным по классу. На перемене он побежал в учительскую — взять для урока биологии учебные плакаты и заодно захватить кусочек мела. Вернулся он из учительской сам белый как мел.
      — Ребята! Никакого костра не будет!
      — Как? Маевки не будет?
      — Нет, маевка будет Только костер Завуч
      От запыхавшегося Женьки долго не могли добиться толку. Лишь когда Мишка Кутырин шлепнул его тяжелой своей ладонью по спине, из Женьки стали вылетать более понятные слова.
      Совершенно случайно Зажицкий услышал, как в учительской заведующий учебной частью Петр Лукич разговаривал со старшей вожатой. Он был категорически против костра.
      — «Пожар, — говорит, — наделаете, — рассказывал Женька. — А школе потом отвечать!.. И вообще, — говорит, — я уже распорядился. На маевку повезем наш школьный буфет. Пусть ребята никакой еды с собой не берут »
      Последняя школьная перемена перед уроком математики была уже не такой шумной и веселой, как предыдущие. Женька даже забыл проветрить класс. Мишка, лениво сидя на скамеечке у площадки, где летом можно было попрыгать возле волейбольной сетки, сосредоточенно пытался попасть своими картофелинами в нарисованную кем-то белую рожицу на заборе. Картофелины упруго отскакивали от досок, как мячики. Мишка подбирал их и кидал снова.
      После школы Стёпка забежал к Грише. Мастер встретил его, сердито насупив брови. Темные впадины Гришиных глаз стали как будто глубже. Но Стёпка видел, что в уголках его губ прячется улыбка. И ему стало стыдно, что за последний месяц он так редко забегал в мастерскую. Все только на минуточку да на минуточку. Правда, в субботу он просидел у Гриши почти полчаса за чаем. Но ведь тогда он тоже забежал по делу — за дедушкиным чемоданом. Стёпка сердцем угадывал, что мастер соскучился без него. Может быть, потому-то и ходил он поздним вечером на кладбище — от тоски, от одиночества, от вечной своей молчаливой жизни
      Гриша недолго хмурился и деХал вид, будто сердится. Минут через десять он уже зажег примус и положил на него паяльник, пояснив, что у него много работы и совсем не хватает времени, чтобы запаять одну из кастрюль. При этом он внимательно вглядывался в Стёпкино лицо, словно ждал, что тот просияет от радости — ведь паять было для Стёпки настоящим удовольствием.
      Пока паяльник раскаливался, Гриша достал кружки, чайник, хлеб, колбасу и кулек, из которого высыпал на блюдце десяток конфет трюфели. Видно, пакетик этот он не раскрывал спе-
      циально до Стёпкиного прихода и сам не съел ни одной конфеты. Да и потом, когда пили чай, он к конфетам не притрагивался. А Стёпка, сам того не замечая, все разворачивал и разворачивал шуршащие бумажки. А когда спохватился и покраснел от смущения, мастер закивал головой и подвинул к нему поближе блюдце. Увлекшись трюфелями, Стёпка не заметил, как Гриша потихоньку убрал с примуса, а затем опять положил на огонь паяльник. Вероятно, для того, чтобы он остыл и снова накалился, а Стёпка смог спокойно напиться чаю.
      Наконец, отдуваясь, Стёпка встал с ящика, на котором сидел за верстаком, заменявшим Грише обеденный стол. Мастер убрал посуду, чайник, а оставшиеся две конфеты украдкой сунул в карман Стёпкиного пальтишка, висевшего у двери на гвоздике.
      Стёпка отдыхал недолго. Зачесались руки — поскорее паять. Гриша поставил перед ним дырявую кастрюлю, подвинул поближе примус, оловянную палочку и канифоль. Стёпка торопливо зажал в тисках железный кружок — будущую заплату. Надо было ее отшлифовать напильником. Мастер занялся починкой электрического утюга, но Стёпка не замечал, что Гриша искоса наблки дает за его работой.
      «Взык Взык Взык » — весело повизгивал напильник. И вдруг рука мастера легла на его плечо. «Хватит», — остановил он Стёпку. .Тот вытащил железный кругляшок из зажимов тисков и примерил. Заплата ложилась точно. Вовремя остановил его Гриша, а то бы кружок оказался мал.
      Залив заплатку оловом снаружи и изнутри кастрюли, Стёпка полюбовался на свою работу. Он вопросительно взглянул на Гришу. Мастер сделал знак, означающий похвалу. Потом достал баночку с эмалью и кисть. Вытянув губы трубочкой, Стёпка водил кисточкой по заплате, пока все поврежденное и теперь уже крепко запаянное место не покрылось ровным слоем блестящей краски
      б Л. Соколовский
      65
      Ах, как приятно было увидеть законченное дело рук своих и убедиться, что руки эти ловки и умелы!..
      Вернувшись домой, Стёпка отказался от обеда. После чая, выпитого в мастерской у Гриши, есть совсем не хотелось. Он сказал, что подождет отца, и сел за уроки.
      Первым в этот день Стёпка начал учить немецкий. И хотя это было необычайно трудно, он упрямо трудился, перелистывал странички, заглядывал в правила и учил, учил, учил Ему очень хотелось пойти к Тане на день рождения. А кто его знает, не вздумает ли Танина мама — преподавательница немецкого языка — спросить его что-нибудь. Но особенно хотелось ему на уроке, кргда Роза Марковна вызовет его к доске, ответить так, чтобы в Таниных больших серых глазах прочесть удивление и радость. Радость за его, за Стёпкин, успех!..
      Отец вернулся с завода угрюмый против обыкновения. Хмуро поздоровался и сел за стол — обедать.
      — Егор, ты не заболел ли? — с тревогой спросила мать.
      — Нет, ничего, — мотнул головой отец.
      — Что-нибудь на работе стряслось?
      — А? — переспросил отец и кивнул. — Да, заботы всякие Ничего, утрясется.
      После обеда он похлопал себя ладонями по карманам и сказал, что сходит в магазин за папиросами.
      — Проводи-ка меня, Степан, — предложил он. — Прогуляемся вдвоем до магазина.
      Стёпка торопливо оделся и вышел вместе с отцом на улицу.
      Выйдя из парадного, отец рассеянно сунул руку в карман и, вытащив портсигар, щелкнул крышкой. Стёпка с удивлением увидел, что в портсигаре полно папирос.
      — Вот что, Степан, хочу с тобой серьезно поговорить, — сказал отец.
      Стёпка молчал. Отец искоса быстро взглянул на него и зашагал к воротам. Стёпка молча шел рядом.
      — Я тебя и из дому-то позвал нарочно, чтобы мать нашего разговора не услышала. Незачем ей зря волноваться. Дело вот какое, Степан. Твой Гриша, мастер глухонемой, служил в германской армии. У Гитлера.
      Стёпке показалось, будто оглушительный гром грянул с чистого голубого неба, где редкие пушистые облачка были розовыми от заходящего солнца.
      — Гриша! — вскрикнул он. — У Гитлера?..
      — Да. — Отец твердо кивнул. — Это стало точно известно.
      Оглушенный, едва передвигая отяжелевшие ноги, как сквозь дремоту, Стёпка слушал ставший глуховатым голос отца.
      — Помнишь, к нам позавчера заходил наш новый начальник отдела технического контроля, Колесников Николай Максимович? Ну так вот. Я тебе, кажется, еще тогда сказал, что их часть наш город освобождала во время войны от фашистов
      Перед Стёпкиной памятью промелькнуло застекленное окошечко телеграфа, заляпанный чернилами и клеем стол, незнакомец в коротком, до колен, пальто, автоматическая ручка с блестящим золотым колпачком
      — Батальон, где служил Колесников, первым ворвался в наш город, — словно с другой стороны улицы доносился до Стёпки голос отца. — Немцы бежали. Ну, конечно, не все. Много их тогда взяли в плен. А когда город был занят, в одном из подвалов, вот тут, в двадцатом доме, нашли этого самого Гришу. Форма на нем была солдатская, немецкая.
      — Как же Как же так?.. — пробормотал Стёпка. — Он же глухонемой В армию глухонемых не берут.
      — Вот в том-то и загадка. Его когда задержали, так думали, что он от страха онемел. Но врачи
      проверили — оказалось, верно, глухонемой. — Отец докурил папиросу й сейчас же от догорев» шей прикурил другую. — Ну, конечно, Николай Максимович его сразу узнал, когда увидел на улице. И за тобой пошел на телеграф — расспросить, что это за человек. А с телеграфа кинулся сразу Ну куда надо было, туда и кинулся. Понимаешь, конечно.
      — Понимаю, — шепнул Стёпка.
      — В том месте ему сказали, что про глухонемого им все известно. Верно, был в германской армии. Какой-то офицер его с собой привез для услужений. Вроде как он с детства был увезен из России родителями в Германию, а родители сами были слугами какого-то немца эмигранта. Понял?
      — Понял, — опять шепотом ответил Стёпка. В горле у него пересохло, и громче говорить он не мог.
      — Ну вот. Отправили его, как водится во время войны, в лагерь для военнопленных. А когда пленные стали домой, на родину, уезжать, он ехать отказался. Объяснял так, что родных у него в Германии никого нет и родина его — Россия. Это все Николай Максимович узнал там Ну, сам знаешь где. Но, хотя его предупредили, чтобы он никому об этом не рассказывал, мне-то он доверился. Из-за тебя. «У тебя, — говорит, — сынишка, видно, с этим глухонемым дружен, так ты предостереги его на всякий случай — разное бывает».
      Отец помолчал немного и, так как они дошли уже до угла улицы, повернул назад.
      — Ты, Степан, у меня парень уже взрослый,— заговорил он снова. — И я знаю — неразумных поступков не совершишь. Но все же надо смотреть в оба. Хоть и проверяли его всюду, этого Гришу, или как его там еще зовут, хоть и доказано, что он, правда, в России родился, но, сам понимаешь, к человеку в мысли не залезешь. Так что пораздумай сам, ходить тебе к нему или нет.
      Никогда еще до сих пор отец не разговаривал со Стёпкой вот так, как взрослый со взрослым,
      серьезно и сурово. И никто в жизни еще ни разу с ним так не разговаривал.
      Стёпка шагал рядом с отцом, и мысли его путались и прыгали в голове, как кузнечики Он понимал, что теперь нельзя будет ходить в гости к Грише; нельзя будет взяться за теплую ручку паяльника и услышать, как шипит под его острием пахучая желтая канифоль. Неужели никогда больше не сможет он поднести к губам обжигающую кружку с ароматным сладким чаем? Неужели не придется больше испытать ту радость выполненного хорошего дела, выполненного своими руками, в которых иной раз не подозреваешь столько умения и силы?..
      Они уже подходили к дому, когда Стёпка, потрясенный, растерянный, сунул руки в карманы курточки и нащупал пальцами два тугих шарика — две конфеты, которые тайком положил ему в карман Гриша.
     
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
     
      Праздник пролетел в громе оркестров, в кумачовом плеске флагов, в пестроте бумажных цветов на бамбуковых палках, которые несли к главной площади демонстранты, в душистом и жарком запахе пирогов, пирожков и сладких пышек, обсыпанных сахаром. До позднего вечера на Ленинской, центральной улице города,- гуляли толпы людей, перебивали одна другую гармошки. Автобусы от вокзала до консервного завода были пущены по боковым переулкам, объездным маршрутом.
      Весь праздничный день Стёпка гонял по улицам с Костей, Женькой и Мишкой Кутыриным. С утра приятели пробрались на площадь к горсовету смотреть демонстрацию. Потом побежали на Почтовую, в клуб консервного завода — там в двенадцать начинался детский утренник. В клуб пускали по билетам, но Стёпке, Женьке и Косте удалось прошмыгнуть мимо суровой билетерши. Мишка
      был неуклюж и застрял в дверях, за что и был с позором выгнан на улицу. Впрочем, когда свет в зале уже погасили, он появился: должно быть, упросил билетершу, а может быть, встретил кого-нибудь из ребят с лишним билетом.
      На утреннике после кино увидели Олега Тре-невича и из клуба вместе с ним побежали к монастырю, на пруды. До сумерек, не чувствуя голода, лазили среди монастырских развалин, а когда стемнело, вернулись в город, чтобы посмотреть иллюминацию. Домой Стёпка возвратился поздно, невероятно голодный и усталый.
      На другой день он чуть было не проспал час, назначенный для сбора в школе. Стрелки на часах уже показывали девять. Наспех выпив чаю и съев два пирожка с капустой, он торопливо оделся, завязал галстук и, подумав, снял со стены бинокль.
      Утро выдалось пасмурное. Солнце, сиявшее вчера как по заказу, сегодня словно решило отдохнуть и закуталось в серые мягкие тучи.
      Наверно, из-за погоды добрая половина Степ-киных одноклассников не явилась к школе. Не было Тани Левченко, не было Гали Кочергиной, Славы Прокофьева, подружек Доры, Милы и Ляли — «ансамбля До-Ми-Ля» Да и Оля Овчинникова, судя по ее унылому виду, тоже с удовольствием осталась бы, наверно, дома, если бы не была председателем совета отряда. Стёпка не увидел также ни Кости, ни Пончика. Зато Женька Зажицкий, Олег Треневич и Мишка Кутырин были здесь.
      В остальных отрядах тоже недоставало половины ребят.
      Стёпка прибежал, когда отряды уже строились во дворе, готовясь к выходу. Заморосил дождь. Ребята строились, поеживаясь, неохотно и молча. Но когда отряды строем, по трое в ряду, двинулись по улице, когда три барабанщика дружины и два горниста — семиклассники ударили в барабаны и затрубили в горны, когда развернулось впереди алое дружинное знамя, вспыхнув, словно громадный костер, когда язычками пламени взви-
      лись над головами отрядные флажки, все приободрились и подтянулись. А тут, должно быть разбуженное барабанной дробью и громким пением, выглянуло из-за тучи солнышко.
      Рядом со Стёпкой шагали Олег и Женька. Тре-невич все время путался, не попадал в шаг и толкал Стёпку плечом. За спиной громко сопел Мишка. Дыша Стёпке в затылок, он сообщил, что все-таки захватил из дома сырой картошки. На всякий случай. Может быть, выйдет какое-нибудь новое распоряжение и разрешат развести костер
      Барабаны гремели и горны пели, не умолкая все время, пока шли по улице. Прохожие останавливались и глядели на пионеров, улыбаясь. И хотелось шагать еще ровнее, чеканить шаг, как чеканят солдаты на параде. Под барабанную дробь миновали последние окраинные постройки, оставили позади завод, и вожатая сказала, что барабанщикам и горнистам можно отдохнуть, а знаменосцу спрятать знамя в чехол. Стало тихо. Только подошвы шаркали по дороге. Но разбуженное солнце уже разгоняло тучи, и они походили теперь на груды почерневшего мартовского снега, который оседает под весенними лучами. Изморось сменилась теплым ветерком, и в синеве невидимый жаворонок запел так громко и радостно, будто бы по небу побежал говорливый стремительный ручеек.
      Стёпке нравилось шагать по дороге к синеющему вдали лесу. А когда вдоль насыпи зазеленели первые кустики, когда появились первые деревья, похожие на разведчиков, высланных вперед из леса, раздались оживленные голоса:
      — Смотрите, смотрите! Вон сорока полетела!
      — Девочки! Поглядите, сколько одуванчиков!
      — А вон крыса! Крыса!
      — Где? Где?!
      — Через дорогу побежала!
      — Эх, поймать бы да Надьке за шиворот!
      — Тебе за шиворот.
      — Я крыс не боюсь, а ты боишься.
      — Это и не крыса вовсе, а суслик.
      Все вокруг казалось удивительным, невиданным, всюду шуршала, копошилась, суетилась, хлопала крыльями, перебегала и перепархивала с места на место чудесная жизнь, которой никто никогда не видит в городе. Все звонче звучали голоса. Но их вдруг заглушили барабаны и горны. Это барабанщики и горнисты от полноты чувств ударили своими палочками по тугой коже и стали дуть в сияющие желтые трубы.
      Лес двигался навстречу ребятам. Он подступал все ближе, ближе, громадный, молчаливый, пронизанный зеленым светом.
      На опушке сделали привал. По рукам пошел Стёпкин бинокль. Всем хотелось посмотреть на город, который остался позади и едва виднелся вдалеке.
      Отдохнув, двинулись дальше, в глубь леса. Шли, растянувшись длинной цепочкой по узкой тропинке. Над тропинкой переплелись густые ветки, будто бы хотели скрыть ее от солнца и неба. Громадные желтые корни пересекали ее, словно сосны своими могучими морщинистыми лапами хотели удержать тропинку на месте, боясь, как бы она куда-нибудь не убежала.
      Тропинка привела ребят к просторной поляне, окруженной высокими елками. Посреди поляны стоял грузовой «Москвичок» с желтым деревянным кузовом. Из окошка кабины, улыбаясь, выглядывал заведующий учебной частью Петр Лукич. На пеньке сидел баянист, который иногда играл в клубе консервного завода во время танцев. Рядом с автомобилем стоял раскладной дачный столик, уставленный бутылками с лимонадом, тарелками, на которых горками возвышались бутерброды, конфеты, печенье и пачки вафель. Все это заботливо приготовила заранее школьная буфетчица тетя Паша.
      Увидав бутерброды, отряды смешались и рассыпались. Крича наперебой, все кинулись к буфету, словно по меньшей мере три дня никто не
      брал в рот ни крошки. Тетя Паша едва успевала откупоривать бутылки и резать хлеб для новых бутербродов.
      Валентина Алексеевна растерянно глядела на этот невероятный штурм. Наверно, она никак не ожидала, что вид бутербродов и бутылок с лимонадом приведет ребят в такой пыл. Впрочем, ее растерянность длилась недолго.
      — А ну-ка, — шепнула она барабанщикам и горнистам, которые, видно, по обремененности своими трубами и барабанами не смогли кинуться вместе со всеми на штурм. — А ну-ка, боевую тревогу!
      И грянули трубы. И рассыпалась над поляной звучная дробь пионерской тревоги. И тотчас же вокруг тети Паши образовалась пустота. Теперь уже она растерялась, держа в одной протянутой руке откупоренную бутылку, а в другой — бутерброд, с таким изумленным лицом, словно протягивала их человеку-невидимке.
      А над поляной уже звучно раздавались команды председателей отрядов: «Становись!.. Рав-
      няйсь!..»
      — Смирно! Председатели советов отрядов, сдать рапорты!
      Когда были сданы рапорты, когда знаменосец и его ассистенты вынесли знамя, когда умолкли торжественные звуки горнов и дробь барабанов, все расселись прямо на траве.
      Петр Лукич произнес речь про Первое мая. Его слушали очень внимательно. Только Зажицкий, сидевший рядом со Стёпкой, ворчливо шепнул:
      — Лучше бы сказал, почему костер не разрешил зажечь.
      Впрочем, когда после Петра Лукича вышли в круг семиклассники, подготовившие литературный монтаж, Зажицкий куда-то исчез. Появился он так же внезапно и зашептал Стёпке в ухо:
      — Когда перерыв будет, иди вон в те кусты. Видишь, где большая елка. Мы там будем тебя ждать с Мишкой и Олегом.
      Стёпка покосился на' разлапистую темную ель и кивнул. Как раз в этот момент семиклассники закончили чтение.
      — Теперь, ребята, можно и перекусить, — сказала Валентина Алексеевна. — А потом — концерт.
      — Только никуда с поляны не отлучаться! — громко и строго добавил заведующий учебной частью.
      Все опять с громкими криками бросились штурмовать буфет. А Стёпка с замирающим сердцем стал подбираться к краю полянки и, очутившись рядом с большой елью, на которую показывал Женька, стремительно юркнул за ее мохнатые ветки.
      — Сюда иди. Мы тут, — раздался справа-приглушенный голос.
      В кустах мелькнула серая Женькина курточка. Стёпка нагнулся и нырнул в заросли орешника.
      Мишка, Олег и Женька дожидались Стёпку, скорчившись за кустами. Физиономии у всех раскраснелись и вид был заговорщический.
      — Поползли! — коротко приказал Женька. — Я тут одно место высмотрел. Ручей и полянка.
      Оказывается, Зажицкий удрал с линейки и очень гордился тем, что этого никто не заметил. Он сказал, что на полянке возле ручейка можно развести костер.
      — А спички? — спросил Стёпка.
      — Спичек нет, — подтвердил Женька. — Но с нами прапраправнук великого Эдисона — Олег Как тебя по отчеству?
      — Миронович, — сказал озадаченный Олег.
      — Олег М. Тпруневичессон, — торжественно представил его Зажицкий. — Он обещал зажечь костер без спичек. Вероятно, будет взрыв.
      — Никакого взрыва не будет, — возразил Олег, редко понимавший Женькины шутки.
      — А как же ты зажжешь? — полюбопытствовал Стёпка.
      — Вот увидишь, — загадочно ответил Треневич.
     
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
     
      Вдруг Женька присел и начал озираться по сторонам. Глаза его стали круглыми, как два пятака.
      — Тише! За нами следят!..
      Мишка, Олег и Стёпка испуганно закрутили головами.
      — Нас выслеживает шайка кровожадных пиратов, — шепотом продолжал Женька. — Мы — четверо несчастных мореплавателей, выброшенных на необитаемый остров.
      — Ну, выдумал тоже, — пробасил, успокоившись, Мишка. — Только и знаешь, что пугать. Я думал, завуч.
      — За нами гонятся пираты! — убежденно повторил Зажицкий. Надо скорее покинуть это опасное место
      Он упал в траву и пополз, извиваясь ужом. За ним поползли остальные. Стёпке и правда стало казаться, что из-за кустов вот-вот выскочит мрачный великан в широкополой шляпе с пером, в громадных сапогах с отворотами, закутанный в черный плащ, который чуть приподнят снизу кончиком ножен длинной шпаги.
      Минут десять все ползли по сырой траве и мокрым прошлогодним листьям. С кустов за шиворот падали капли. Рубашка на локтях и груди, штаны на коленях у Стёпки давно промокли. Мишке, наконец, надоело ползти, и он, кряхтя, поднялся. В этот миг Женька замер в траве, приподнявшись и вытянув шею.
      — Тссс!.. — произнес он, не оглядываясь.
      Стёпка тоже стал смотреть в ту сторону, куда
      глядел Зажицкий. Сначала он ничего не видел, кроме кустарника, и подумал было, что Женька опять выдумает что-нибудь про пиратов или, может быть, про людоедов Но тут Олег тихонько толкнул его локтем.
      — Видишь?
      — Что?
      — Лиса
      — Где?
      Стёпка перевел взгляд вниз и вдруг увидел между кустами лисицу. Она осторожно пробиралась в кустарнике, изредка останавливаясь и нюхая воздух. Вид у нее был такой потрепанный, словно она всю зиму провисела на гвозде в чулане, заселенном молью. Серовато-желтая шерсть на боках висела клочьями. Уныло опущенный хвост волочился по траве. Лиса линяла.
      Ребята боялись дышать. Даже Мишка больше не сопел и стоял неподвижно, как каменный.
      — Дай бинокль — беззвучно пошевелив губами, попросил у Стёпки Зажицкий.
      Стёпка нащупал замочек кожаного футляра. Раздался легкий щелчок, который можно было едва различить. Но лисица тотчас же насторожилась, поводя ушами и приподняв переднюю лапу. Она усиленно начала нюхать воздух, потом тоск-
      ливо посмотрела в ту сторону, где прятались ребята, и не спеша скрылась в кустах.
      — Вот это слух!.. — восхищенно произнес Женька.
      — Может, тут и волки есть? — с опаской проговорил Мишка.
      — Конечно! — воскликнул Зажицкий. — И леопарды, и тигры, и гиены А вон болото Там живет громадный страшный кр-р-рокодил! Вот он, вот!.. Высунулся из воды!..
      В болотце, которое тянулось слева, лежало выброшенное комлем на берег длинное сосновое бревно. Оно совсем не было похоже на крокодила. Но Мишка с таким испугом посмотрел на него, что все стали хохотать.
      Ползти больше никому не хотелось. На бревне, торчавшем из болотца, ребята уселись, чтобы немножко отдохнуть.
      — Теперь недалеко, — сказал Женька. — Вон за теми деревьями. Я, когда сюда шел, этого болота не видел.
      — Заблудимся еще, пожалуй, — поежившись, сказал Мишка.
      Издалека донеслась музыка. Это на поляне играл баян. Там шел концерт самодеятельности.
      — Не заблудимся! — убежденно сказал Стёпка, услышав музыку. —
      Наших найдем по голосам. Ты, Женька, наверно, нарочно нас кругом ползти заставил.
      — Зато лисицу видели, — ответил Женька, который и правда повел товарищей к своей полянке кружным путем.
      Солнце стояло уже
      высоко и начало припекать. Высыхала роса, и все веселее, все восторженнее и громче звучала в лесу птичья перекличка. Из болотца на берег выползла какая-то белая личинка. Студенистая лягушачья икра лепилась среди тростника. Жучок-плавунец всплыл было на поверхность и тотчас же-нырнул в воду. Всюду, даже в этом маленьком лесном водоеме, кипела жизнь.
      Отдохнув, приятели пошли дальше. Женька вел их уверенно, и вскоре они действительно очутились на маленькой поляне, по которой, журча, тек тоненький ручеек. Наверно, он бежал из какого-нибудь овражка, где еще сумел уберечься от солнца подтаявший снежный сугроб.
      — Вот! — произнес Женька с такой гордостью, словно собственными руками сделал эту полянку, посадил кусты и провел среди них ручеек.
      — Давайте сучьев натаскаем, — предложил Мишка, которому не терпелось поскорее развести костер.
      Стёпка огляделся.
      — Если костер зажигать, то вот здесь надо,— показал он на небольшое углубление возле ручейка. — Кустов тут нету и деревьев тоже. Ничего не загорится.
      Быстро натаскали хворосту и березовой коры. Олег сказал, что в прошлом году в лагере у них было соревнование, кто быстрее сумеет зажечь костер. Там он научился зажигать костры с одной спички.
      — Интересно, как ты сейчас обойдешься, — проговорил Женька. — У нас даже одной спички нет.
      Но Олег не хотел до поры до времени открывать своей тайны. Он старательно укладывал в кучку хворост, снизу подложил тонких прутиков и березовой коры. Все молча следили за ним. Мишка, соня, разгружал карманы, которые были набиты картофелинами.
      — Ну-ка, Стёпка, дай бинокль, — сказал Олег.
      Стёпка в недоумении снял с шеи футляр. Тре-невич вытащил бинокль, повертел его и вдруг стал отвинчивать одно из стекол.
      — Ты что делаешь?! — в испуге закричал Стёпка.
      Но Женька уже понял, в чем дело.
      — Робур-изобретатель! — в восторге воскликнул он. — Сайрус Смит!.. Смит и Бессон!.. Не бойся, Стёпка, стекло вывинчивается.
      Вынув стекло, Олег присел на корточки у кучи веток и направил его на кусок бересты. Солнце крошечной голубой точкой вонзилось в кору. Показался легкий дымок. И вдруг почти невидимое на солнце пламя охватило съежившийся лоскут березовой коры. Затрещали ветки, и через минуту возле ручейка уже пылал, весело потрескивая, настоящий костер.
      Мишка даже фыркнул от удовольствия. А Олег преспокойно ввинтил линзу в окуляр бинокля и возвратил его Стёпке.
      — Вот здорово! — только и смог выговорить Стёпка.
      Несколько минут все как завороженные стояли и смотрели на огонь. Есть что-то волшебное в игре пламени, в пляске искр, в треске горящих веток. Можно часами, не отрываясь, следить, как гаснут, вспыхивают и снова гаснут золотые угольки, как рассыпаются серой золой толстые сучья. Наконец, вздохнув, словно сбрасывая с себя оцепенение, Женька переступил с ноги на ногу.
      — Ну вот, — сказал он, — можно и картошку печь.
      Мишка, обжигаясь и дуя на пальцы, стал совать картофелины в жаркие угли. Стёпка взялся ему помогать. Он отломил прутик и, ловко насаживая на него круглые крепкие клубни, засовывал их далеко, в самую глубину костра. Женька снял рубашку — просушить.
      Хорошо сидеть у костра и глядеть на огонь.
      Хорошо слушать, как скрипят высокие молчаливые сосны, и вдыхать аромат пекущейся на углях картошки. Может быть, не очень хорошо убегать со сборов и, несмотря на запрещение, тайком разводить в лесу костры?.. Но об этом в те минуты не думали ни Стёпка, ни Женька, ни рассудительный Олег, ни простоватый добродушный Мишка. Стёпка в эту минуту думал о том, что было бы еще лучше, если бы вдруг наступила ночь и чтобы у этого костра сидели все ребята, все те, кто остался на поляне. Может быть, здесь, у громадного костра, и танцоры плясали бы веселее, и певцы пели бы громче, и голоса чтецов звучали задорнее и звонче. А в черное небо, к веселым звездам взлетали бы искры огненными мотыльками. И всем бы хватило печеной картошки и чистой воды из ручья!..
      Брюки и рубашки быстро высохли. Тихо звенел напоенный солнцем воздух. И вода в ручейке журчала, журчала, словно хотела рассказать какую-то веселую историю, но не могла, потому что надо было ей мчаться дальше, по ложбинкам и впадинкам, огибая кусты и пеньки, крутя и унося с собою прутики, сухие травинки
      Картошка испеклась прямо мгновенно. Она уже начала обугливаться, когда Стёпка тем же прутиком стал вытаскивать ее из костра. До чего же вкусна была эта картошка! Пусть у ребят не было ни соли, ни хлеба! Они с жадностью накинулись на еду, уписывая картофелины за обе щеки.
      Наевшись и отдохнув, они стали играть в разведчиков. Потом по очереди лазили на высокую сосну и смотрели в бинокль на поляну. Там уже кончился концерт. Ребята, сбившись в тесный круг, слушали Валентину Алексеевну, которая о чем-то рассказывала. Стёпка прекрасно различал лица ребят. Ребята хохотали. Должно быть, вожатая рассказывала что-то очень смешное. Конечно, смеха не было слышно. Зато было видно, какие веселые лица у ребят.
      И вдруг Стёпке захотелось туда, к ребятам, на поляну Как ни хорошо было здесь, у костра на берегу ручья, а там все же веселее.
      — Пойдемте, что ли? — неуверенно произнес он, взглянув на товарищей и заранее готовясь к отпору.
      Но Олег вдруг решительно кивнул:
      — Ага, пойдемте.
      Мишка тоже сказал, что надо возвращаться. Только Женька всю дорогу, пока шли к поляне, назад, ворчал и говорил, что никогда в жизни больше не свяжется с такими путешественниками. Впрочем, самым краешком сердца Стёпка почувствовал, что Женька и сам возвращается с охотой.
     
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
     
      С самого праздника Стёпка время от времени задумывался, что бы такое подарить Тане в день ее рождения. Вот если бы Таня была мальчишкой! Мальчишке можно подарить марки в альбом, электрический фонарик, перочинный ножик, лобзик, колесо-шарикоподшипник для самоката, рыболовные крючки или даже старые наушники от радиоприемника. Мальчишке все пригодится. Хоть рогатка, хоть заржавленная коробка А что дарят девочкам? Может быть, подарить Тане куклу? Шестикласснице! Почти семикласснице!.. Да и попробуй приди в магазин и спроси, сколько стоит кукла. Небось продавец и тот начнет смеяться. Скажет: «Зачем тебе кукла, мальчик? Возьми лучше набор столярных инструментов».
      Отец дарил маме в дни рождения одеколон или цветы Может, и Тане тоже подарить одеколон? Тройной. И бутылка большая, и стоит недорого. Правильно, лучше всего подарить одеколон.
      Узнав, что Стёпка собирается на день рождения к девочке, отец вынул из кармана новенький хрустящий рубль, и Стёпка побежал на Ленинскую в парфюмерный магазин.
      В магазине стоял крепкий запах удушливых ароматов. Пахло так, словно Стёпка вдруг очутился в громадной коробке из-под пудры. На полках и под стеклами прилавков стояли флаконы, бутыли, пузырьки всех размеров и фасонов, лежали футляры и коробочки, тюбики с кремами, вазелином и зубной пастой. Вдоль полок, будто солдатики, выстроились патроны с губной помадой.
      Стёпка долго вертелся возле прилавка, пока, наконец, молодая продавщица не спросила его с неудовольствием:
      — Мальчик, тебе что здесь нужно? Полчаса тут вьешься и* ничего не покупаешь.
      — Мне одеколон тройной — запинаясь, проговорил Стёпка и протянул скомканную, мокрую от пота рублевку.
      — Девяносто восемь копеек, — сказала продавщица и достала с полочки зеленоватую бутылку.
      В ту же минуту кто-то толкнул Стёпку в бок.
      — Ты что здесь делаешь?
      Стёпка обернулся. Перед ним стоял Женька Зажицкий.
      — Вот Покупаю Тане подарок
      — Фью! — свистнул Женька. — Тройной одеколон! Ну она и обрадуется! Специально для девчонки подарок. Чтобы после бритья лицо протирать.
      — После бритья? — растерянно пробормотал Стёпка.
      — Конечно. А ты не знал?
      И, протянув продавщице деньги, Женька важно сказал:
      — Дайте «Камелию».
      У Зажицкого были две рублевые бумажки. У Стёпки только одна. Разве купишь на рубль хорошие духи? Но тут его выручила продавщица, слышавшая весь разговор двоих приятелей.
      — Возьми «Осень», мальчик, — сказала она Стёпке. — Видишь, и коробка красивая и духи хорошие. И стоит как раз ровно один рубль.
      Из магазина Женька и Стёпка выйгли вместе.
      — Что же это? — проговорил Стёпка. — Подарки одинаковые. Ты — духи, и я — духи тоже.
      — Ничего, ничего, — невозмутимо ответил Зажицкий. — Подарок есть подарок. А вот если другие гости тоже духи принесут — будет потеха!
      Еще третьего числа, в первый день после праздника, Таня, улучив минутку, остановила Стёпку во дворе школы.
      — Не забыл? — быстро спросила она.
      — Что ты! — ответил Стёпка. — Я приду.
      — Завтра в пять, — напомнила Таня и, махнув рукой, побежала к Оле Овчинниковой, которая позвала ее, чтобы вместе с другими ребятами побросать по кругу волейбольный мяч.
      Четвертого, вернувшись из школы, Стёпка поспешно стал готовиться в гости. Время летело с такой быстротой, будто в часах что-нибудь испортилось. А ведь надо было выгладить рубашку, навести складку на брюки, вымыть шею и оттереть пемзой чернильное пятно на пальце. И, словно нарочно, оказывалось, что на рубашке не хватает пуговицы, что куда-то запропастились гуталин и щетка
      Мать ушла в магазин. А то бы, конечно, она помогла Стёпке.
      Только в половине шестого Стёпка постучал в дверь сорок восьмой квартиры. Еще поднимаясь по лестнице на пятый этаж, он старался себе представить, как живут Таня и ее родители. Наверное, у главного инженера завода комната громадная, как школьный физкультурный зал. На окнах занавески. Посередке стоит большой круглый стол, и Танины отец и мать, сидя за ним, разговаривают только по-немецки.
      Дверь отворила Таня. Увидав Стёпку, она вспыхнула от радости.
      Вместо громадной комнаты Стёпка очутился в маленькой прихожей и неуклюже затоптался на
      месте, вытаскивая из кармана сверточек с духами «Осень».
      — Это тебе Подарок — проговорил он в смущении.
      — Спасибо, — сказала Таня. — Только зря. Не надо было. Хорошо, что пришел. — Она понюхала сверток. — Ой! Духи Ну, ты уж совсем
      И Стёпке было приятно оттого, что серые глаза ее светились теплой радостью.
      — Идем, — сказала Таня и потянула его за руку. — Не стыдно опаздывать? — добавила она с укоризной. — Все уже собрались. Слышишь?
      Она приложила к губам палец, и Стёпка прислушался. Откуда-то доносились голоса, хохот, потом все на мгновенье смолкало и снова раздавался смех.
      — В «города» играют, — объяснила Таня. — С папой. Он всех нас победил. Один Женька еще держится. Идем!
      И, схватив Стёпку за руку, она потащила его за собой.
      В комнате, куда они вошли, было очень светло. Под потолком горела яркими лампами люстра из трех опущенных книзу плафонов. Ребята, сидевшие на стульях и на диване, даже не обратили внимания на появившихся Таню и Стёпку, настолько все были поглощены игрой.
      — Милан! — воскликнул Женька, привскочив на стуле.
      — Након-Паном, — помедлив всего секунду, ответил плотный плечистый человек, сидящий в кресле у небольшого письменного столика. Это был Танин отец.
      Оля, примостившись у столика, торопливо стала листать страницы географического атласа.
      — Таиланд Таиланд А тут нет Таиланда.
      — Посмотри — Индокитай, — посоветовал инженер Левченко.
      Оля опять начала листать странички.
      — Ага! Вот! Страница сто пять. Таиланд Нету.
      — Да ну? — удивился Танин отец. — Не может быть!
      На лице у Женьки появилось торжествующее выражение.
      Но инженер сам взял книжку, полистал и сказал:
      — Вот он где, на девяносто шестой странице, где карта Вьетнама.
      — Верно, есть, — подтвердила Оля. — Након-Паном.
      На лбу у Женьки выступили капли пота.
      — Папа перед игрой сказал, что будет называть города только с окончанием на букву «м», — зашептала Таня Стёпке.
      Наверно, у Женьки в запасе больше не было городов, начинающихся с буквы «м».
      — М-магнитогорск — пробормотал он неуверенно.
      — Уже говорили, — сказал Костя.
      Зажицкий и сам помнил, что «Магнитогорск»
      уже говорили.
      — Тогда Тогда Мадрид.
      — Тоже говорили.
      — Когда говорили? Когда?
      — На «Мадриде» Пончик вылетел!!
      — Ну, тогда — Женька шмыгнул носом и вдруг обрадованно подпрыгнул. — Манчестер!
      — Ром, — быстро назвал новый город Танин отец.
      — Нет такого города! — тотчас же загремело кругом. — Рим есть, а Рома нет А Рим вы сами уже говорили!
      Оля лихорадочно листала географический атлас.
      — Есть и Рим и Ром, — засмеялся инженер Левченко. — Только Рим — в Италии, а Ром — в Соединенных Штатах Америки.
      — Есть Ром, — сказала Оля с удивлением.
      Зажицкий надолго задумался.
      — Мурманск — говорили, Москва — говорили, Мариуполь Магдебург Нету больше городов на «м», — сдался он. — Штук сто уже, наверно, сказали.
      — Нету? — переспросил Танин отец. — Да ну?
      — А разве есть? — удивился Вовка.
      — Конечно. Хотите, я назову десять городов на букву «м»?
      — Наверно, опять какие-нибудь иностранные, — сказал Женька.
      — Нет, зачем же. И у нас в стране еще много осталось городов, названия которых начинаются с буквы «м». Магадан, Мга, Мариуполь, Мама, Мен-зелинск — Он считал, загибая пальцы. — Моло-дечно, Мстиславль, Мосты, Мелекес, Медногорск Десять. Хватит?
      — Вот это да! — только и произнес Женька.
      — Но все-таки я себя победителем не считаю, — вдруг сказал Танин отец. — По правде говоря, я уже истощил все свои запасы городов, которые кончаются на букву «м». Так что еще одно последнее усилие, мой друг Евгений, и я бы сдался. Честное слово.
      — Ну, что вы, — скромно ответил Женька. — Вас победить нельзя.
      В эту минуту у двери раздался звонок.
      — Это мама пришла! — закричала Таня, бросаясь в коридор.
      — Ну, раз пришла хозяйка, — сказал инженер Левченко, — значит, надо кончать игры. Пошли встречать.
      Он быстро встал и легко, как ходят только очень молодые люди, зашагал к двери. И ребята бросились за ним.
      В прихожей снимала с себя пальто невысокая худенькая женщина, поразительно похожая на Таню. У нее были такие же, как у Тани, большие серые глаза и такие же золотистые волосы. Только у Тани они были заплетены в две косички, а у ее мамы уложены на затылке тугим тяжелым узлом.
      — О! Собрались уже гости! — звучным чистым голосом сказала она и улыбнулась.
      — Мы уж тут совсем расщелкались зубами, — сказал Танин отец. — Чайник кипеть устал.
      — Вот это кстати. Я тоже умираю — хочу чая. Ну давайте все в столовую.
      — Сюда, сюда! — уже звала Таня, распахивая дверь.
      За дверью оказалась большая комната. Здесь стоял стол, а на столе Стёпка увидел чашки, тарелки, вилки, ножи и посередине — большущий пирог с румяной выпеченной цифрой «13». Тане исполнилось тринадцать лет.
      — Ну, прошу гостей к столу! — пригласил инженер Левченко.
      За стол усаживались молча. Но понемногу стеснительность прошла. Зазвякали ложечки в чашках, и пирог под руками Таниной мамы вмиг оказался нарезанным на аккуратные треугольные ломти. А Пончик даже до того расхрабрился, что украдкой вытер о скатерть руки. Впрочем, это не ускользнуло от внимания Оли, и она толкнула Вовку локтем.
      После чая стол отодвинули к стене, и Алексей Макарович — так звали Таниного отца — включил радиоприемник. Засветился зеленый огонек.
      Танина мама предложила поиграть в «буриме». Никто не знал, что такое «буриме», и Таня объяснила, что это стихи, написанные на уже готовые рифмы.
      — Ну! Это легко! — сказал Вовка. — В стихах самое трудное — это рифму подобрать. Я уже пробовал сочинять стихи. Ничего не вышло.
      — Много ты понимаешь! — ответил Женька.
      На небольших листках бумаги все записали
      рифмы: «рожденье», «стихотворенье», «пирог»,
      «мог», «чаю» и «желаю».
      — За лучшее стихотворение будет премия! — объявила Танина мама.
      Стёпка никогда не писал стихов. И, сколько ни бился, у него ничего не получилось. Зато у Жень-, ки и у Алексея Макаровича стихи вышли замечательные. Женька написал так:
      Я нашей Тане в день рожденья Дарю свое стихотворенье.
      Такой ты испекла пирог,
      Что я его доесть не мог!
      Так сладок он, что нынче к чаю Одной горчицы я желаю.
      А у Алексея Макаровича стихи получились такие:
      Друзья мои, какое в день рожденья Смогу я сочинить стихотворенье?
      О том, что на столе стоял пирог?
      Но чтоб его хвалить, я слов найти не мог.
      И от души сейчас, напившись чаю,
      Я нашей Тане счастья пожелаю.
      Премию Танина мама присудила Женьке. Потому, что он сохранил все рифмы. А Алексей Макарович вместо «желаю» написал «пожелаю». Да он и сам признал себя побежденным.
      Танина мама на минутку вышла из комнаты и вернулась с большой книгой в руках. Это был однотомник Пушкина, который она и вручила За-жицкому.
      Стёпка разорвал бумажку со своими стихами в клочки. Он наотрез отказался их прочесть. Ну, что поделать, если у него нет поэтического таланта!
      — Зря ты разорвал, — с сожалением сказала Таня. — Наверно, у тебя получились очень хорошие стихи.
      — Ну да, хорошие! — уныло отмахнулся Стёпка.
      — Ну, а теперь танцы! — воскликнул Алексей Макарович и, подойдя к Таниной маме, с поклоном пригласил ее на вальс, который в это время зазвучал из радиоприемника.
      — Какая у тебя мама! — сказал Стёпка Тане, с восхищением глядя, как закружились по комнате Алексей Макарович и Танина мама.
      — Какая? — весело спросила Таня, заглядывая ему в лицо блестящими глазами.
      — Молодая, — сказал Стёпка.
      — А папа?
      — И он тоже Совсем как молодой
      К Тане подбежал Костя и пригласил ее танцевать. Они тоже закружились в вальсе. А Стёпке вдруг сделалось отчего-то грустно. Он танцевать не умел и, отойдя в сторонку, уселся на диван.
      Кончился один танец, начался второй. Женька танцевал с Олей, Слава Прокофьев — с Пончиком, а Костя — по-прежнему с Таней. Он, будто нарочно, так и норовил пройти с ней в танце поближе к Стёпке.
      Внезапно, очутившись рядом с диваном, на котором сидел Стёпка, Таня сказала:
      — Извини, Костя Я устала. Я лучше немного посижу.
      И он'а. села рядом со Стёпкой, оставив растерявшегося Костю посреди комнаты.
      — Ты не умеешь танцевать? — спросила она Стёпку, у которого почему-то громко и часто забилось сердце.
      — Нет, не умею, — сказал он.
      — Давай я тебя научу. Это легко.
      — Я не научусь. У меня слуха нет.
      Таня внимательно взглянула на него и вдруг сказала быстро, словно торопилась скорее выговориться:
      — Ты, по-моему, Степа, просто очень скромный. Ты всегда такой? Ты просто Ты просто — Она покраснела и докончила: — Ты самый, самый хороший из всех ребят. И только сам этого не понимаешь
      Таня замолчала и закусила губу, словно вдруг пожалела о словах, которые вырвались у нее. И так
      сидели они молча, как будто сговорились послушать музыку. А музыка звучала печально и тихо. Но Стёпке не было грустно. В нем самом, будто бы где-то внутри, тоже тихая и певучая, чуть слышно звучала музыка.
      По комнате кружились пары. Тень от абажура прятала углы в мягкой полутьме. И вдруг Стёпка вздрогнул. Взгляд его случайно упал в тот угол, где сидел Костя. Гвоздев смотрел на него, насупившись, с непонятной злостью.
     
     
      Часть вторая
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
     
      Не так уж трудно распознать, когда наступает осень, когда — зима, а когда — весна. Пожухнут, словно сомнутся, приникнут к земле пожелтевшие травы, повеет холодный пронизывающий ветер, наползут на небо лохматые тучи, заморосит, будто из частого сита, надоедливый дождь, закружится увядшая листва — значит пришла осень. Замелькают в воздухе торопливые снежинки, схватит морозцем унылые осенние лужи — это наступила зима, и пора надевать теплые шапки да пальто. А весной чернеют, оседают подтаявшие сугробы, словно расплавленное золото, мчатся вдоль тротуаров говорливые сверкающие под солнцем ручьи, и в распахнутые окна врываются победные раскаты первых гроз И только лето приходит незаметно. У него не бывает особых примет. Наверно, потому-то и придумано так, что занятия в школах кончаются на границе весны и лета. И как только умолкнет, отзвенит последний голосистый звонок, как только закроются до осени школьные двери, сразу становится понятно — наступило лето.
      Незаметно пришло лето и на Садовую. В природе не произошло никаких особенных перемен. Но для школьников настала самая большая перемена в учебном году — летние каникулы.
      Как ни старался Егор Павлович устроить Стёпку хотя бы на месяц в пионерский лагерь, ему это не удалось. Путевки давали только тем ребятам, у кого и отец и мать работали. А Стёпкина мама была домашней хозяйкой.
      Многие Стёпкмны одноклассники еще в начале июня разъехались кто куда. Человек десять отправились в пионерский лагерь. В их числе были и Слава Прокофьев, И Галя Кочергина, и Варя Ку-зовкова, и Ляля Ганина из «ансамбля До-Ми-Ля». Лялины подружки — Дора и Мила уехали к Дориным родственникам в Москву. Оля Овчинникова, правда, никуда пока не уехала, но в середине июля собиралась к бабушке в деревню. В середине или в конце июля должны были уехать Олег Тре-невич и Женька Зажицкий — оба в пионерлагерь на третью смену. Вовкины родители решили в августе совершить поездку на юг, на побережье Черного моря, и брали сына с собой.
      — Мы с папой и мамой уедем на август в Крым, — важно напоминал Вовка, пользуясь удобной минуткой и тем, что рот его не был занят чем-нибудь съедобным.
      Только Мишка Кутырин и Стёпка никуда не со-
      бирались уезжать. А какие планы были у Кости, Стёпка не знал. Костя вообще последнее время стал относиться к Стёпке с холодком. Стёпка терялся в догадках: с чего бы это? И даже как-то раз спросил об этом у Кости. Но тот пожал плечами и сказал:
      — Выдумываешь ты все!
      Ребята теперь редко собирались все вместе. У всех внезапно объявились какие-то неотложные дела. Зато как-то случалось, что с Таней Левченко Стёпка виделся каждый день. Она точно ждала его, когда он выбегал на улицу. И Стёпка к этому так привык, что удивлялся, если ее не оказывалось во дворе или около дома, и даже начинал беспокоиться — не заболела ли?
      Дома у Тани Стёпка стал частым гостем. Началось с того, что он попросил у нее почитать какую-нибудь книжку. Школьная библиотека на лето закрылась, а в районной почему-то все интересные книги бывали всегда на руках и оставались только одни скучные. Таня пообещала найти ему что-нибудь интересное и сказала, чтобы он обязательно зашел. Когда Стёпка пришел однажды днем, она довела его в комнату по соседству со столовой. Едва лишь он вошел туда, как глаза у него разбежались. Все стены от пола до потолка были заставлены книжными полками. Казалось, что стена комнаты сложена из разноцветных кирпичиков — красных, зеленых, оранжевых, синих, голубых, коричневых, желтых Стёпка стоял огорошенный, глядя на это богатство.
      — Ой, сколько-о! — протянул он в восхищении.
      — Это папины книги, — объяснила Таня. — Он разрешил тебе их брать. Только ты не потеряй, ладно? — добавила она.
      Стёпка попросил что-нибудь «историческое», и Таня, взобравшись на стул, достала с одной из полок книгу «Чингис-хан». Стёпка этой книги еще не читал, а когда принялся за нее, прочитал, не отрываясь, и, придя к Тане через три дня, попросил еще.
      Кроме книг, в библиотеке Таниного отца были еще большие альбомы с красивыми картинками на глянцевой бумаге. Каждый такой альбом состоял из картин какого-нибудь художника. Стёпка мог
      разглядывать эти репродукции часами. Ему уже были знакомы имена Репина, Васнецова, Сурикова, Левитана. Но о таких художниках, как Веласкес, Гойя, Ремб-
      рандт, Рафаэль, Тициан, Крамской, Федотов,
      Брюллов, он услышал
      впервые от Тани.
      Таня знала почти все картины наизусть и могла даже рассказать биографии художников. Таня, как оказалось, знала очень многое. Но и сама она частенько расспрашивала о чем-нибудь Стёпку. Например, истории городка она не знала, и Стёпке пришлось водить ее к монастырю и к старинной церквушке рядом с кондитерской фабрикой, рассказывать о древних временах и о монахах, которые жили за монастырскими стенами. Кроме истории, Таню интересовало еще многое другое. Например, отчего визжат тормоза у автомобилей, почему вертолеты поднимаются с земли вертикально вверх, но могут лететь и вперед, хотя у них нет впереди винтов. Иной раз она задавала такие вопросы, на которые Стёпка ответить не мог.
      Однажды Стёпка вздумал научить Таню языку глухонемых. И очень обрадовался, увидев, что она его очень легко запоминает.
      Гриша Гриша Стёпка больше не заходил в мастерскую, узнав тайну.
      Но вот как-то вечером, возвращаясь вместе с Таней из клуба, куда они ходили смотреть кинокартину, Стёпка встретил глухонемого мастера на улице, возле «Гастронома».
      Гриша посмотрел на Стёпку с какой-то необъяснимой тревогой. Знаками он спросил, почему Стёпка больше не заходит к нему в гости. Наверно, он волновался. Пальцы его так и мелькали. Стёпка смущенно стал что-то объяснять, запутался, густо покраснел. Гриша только взглянул на Стёпку, потом — на Таню, потом — на Стёпку, и глаза у него стали вдруг такие грустные, что Стёпкино сердце сжалось от боли. Гриша переводил взгляд со Стёпки на Таню и словно говорил: «Понимаю Тебе хорошо Тебе весело и спокойно У тебя занята каждая минутка, и тебе некогда зайти » Этот тоскливый, все понимающий взгляд невозможно было вынести. Стёпка опустил голову. Мастер тронул его за плечи и «сказал»: «Ты заходи — И добавил, взглянув на Таню: — Заходите вместе».
      Оказалось, что Таня все поняла. По дороге домой она попросила, чтобы Стёпка рассказал ей о своей дружбе с Гришей. Скрепя сердце Стёпка рассказал.
      — Так почему же ты к нему не заходишь? — удивилась Таня.
      Так уже повелось, что, встречаясь утром, Таня и Стёпка не расставались до самого обеда. А если виделись после обеда, то так и были вместе до вечера. Вдвоем с Таней или, когда попадался кто-ни-
      будь из ребят, то втроем или вчетвером они бегали на пруды к монастырю, лазили по развалинам. Как-то раз вместе с Пончиком, который захватил из дома фонарик, Стёпка потащил Таню в подвал под Вовкиным домом. А однажды даже из-за Тани взобрался на самую высокую башню на монастырской стене.
      На эту башню по крутой каменной лестнице с шаткими ступенями, уходящими вверх винтом, могли влезть только самые смелые, самые ловкие ребята. Стёпка ни разу еще не решился подняться на нее. А Таня вдруг — прыг, прыг — в одно мгновенье исчезла в черном провале полукруглой дверной арки, и Стёпка опомниться не успел, как она уже кричала откуда-то сверху:
      — Степа! Иди сюда! Посмотри, как красиво!
      Стёпка поднял голову и загородился ладонью от солнца. Таня стояла на самой верхушке башни, держась за ствол тоненькой прямой березки, которая выросла, уцепившись корнями среди обрушившихся зубцов. Она и сама была похожа на березку, тоненькая, в легком белом платьице.
      — Стой и не двигайся! — закричал Стёпка, опрометью бросаясь вверх по ступеням.
      Задыхаясь, он взлетел на верхушку башни.
      — Смотри, Степа! — с восторгом воскликнула Таня. — Вот красота!.. Отсюда можно прыгать с парашютом, как с вышки. Я в позапрошлом году прыгала, в Харькове, в парке культуры
      7 А. Соколовский
      97
      — Слетишь, вот тогда будет красота, — отдышавшись, сказал ей Стёпка.
      Но вид с верхушки башни и правда открывался красивый. Город лежал внизу, сияя белыми домиками. Центр его был расчерчен улицами на ровные прямоугольники и квадраты. По окраинам дома рассыпались в беспорядке. Словно какой-нибудь веселый гигант швырял их горстями, и они по чудесной случайности все упали на землю крышами вверх. Иногда сквозь лохматую зелень деревьев ослепительной иголочкой колол глаза солнечный зайчик — это по улице пробегал автомобиль. В одном из дворов — Стёпка угадал, что на улице Чернышевского — кто-то гонял голубей. Птицы реяли над крышами легкой стайкой, дружно снижаясь, взмывая ввысь или делая круг, словно были связаны невидимой нитью.
      Таня задумчиво смотрела на город — на крыши, на зеленые скверы, на хлопотливых голубей. Потом она сказала:
      — А они вот тоже так, наверно, стояли на башне и смотрели Только здесь не было еще никакого города Никаких голубей Лес да лес кругом
      — Кто стоял? — не понял Стёпка.
      — Монахи.
      — Какие монахи?
      — Ну, которые жили тут, в монастыре. Наверно, они смотрели и ждали, не приедет ли кто-нибудь. А вдали клубилась пыль на дороге, и монахи волновались: «Эгей! Кто это там? То ли враг подходит, то ли мчится царский гонец, чтобы повелеть встретить царя хлебом-солью» — Глаза ее на мгновенье сверкнули лукавством. — И приходилось монахам, кряхтя, спускаться в подвалы, в кладовые, замешивать тесто и печь для царя хлеб-соль. — Но тотчас же взгляд ее опять стал задумчивым. — А вокруг шумел темный лес И по ночам выли волки И монахи трусили и запирали все двери, все ворота — Она доверчиво взглянула на Стёпку и спросила: — Правильно?
      И Стёпка кивнул головой. Потому что с некоторых пор ему стало казаться, будто все, что бы ни говорила Таня, правильно, все так и должно быть.
      Она была не такая, как все, эта тоненькая девочка с золотыми косичками, с веснушками, с громадными серыми глазами, в которых выражение лукавства в одну минуту сменялось то задумчивостью, то удивлением, то радостью. Необыкновенными были и эти глаза, и веснушки, и косички, и Танины руки, и голос, и смех Иногда, когда они бежали вместе через луг к прудам у развалин монастыря, Стёпке казалось, что еще миг, еще секунда, и она с разбегу взлетит, словно птица, и помчится вперед, не касаясь травы. И если ему становилось тоскливо — так просто, неизвестно отчего, то стоило зазвенеть ее голосу, ее переливчатому, как колокольчик, смеху, и грусть моментально исчезала, будто бы ее и не было. Ее ловкие тоненькие пальцы умели плести красивые венки из одуванчиков и кленовых листьев, а иной раз — прочно заштопать дырку, которая совершенно непонятным образом оказывалась у Стёпки то на рукаве, то на штанах А Танины глаза? Они тоже были особенные, не такие, как у всех. Эти глаза порой видели то, чего не видел Стёпка. Случалось, что, шагая с ним по улице, Таня внезапно останавливалась и говорила, показывая куда-то на небо: «Гляди, Степа! Видишь, какой смешной слон? Важно так выступает! И хобот длинный-предлин-ный!» Однако сколько ни напрягался Стёпка, он не видел никакого слона. По небу плыли одни облака. «Эх, опоздал, — с досадой объявляла Таня. — Теперь это уже не слон, а сказочный замок с башнями » И только лишь, хорошенько приглядевшись, Стёпка, наконец, различал в очертаниях громадного облака что-то похожее на замок. А Таня вдруг принималась рассказывать о какой-нибудь заколдованной принцессе, которая живет в том замке, и о грозных волшебниках, которые сторожат ее и всю ночь ходят вокруг, гремя колотушка-
      ми И Стёпка слушал ее с изумлением, понимая, что она сама выдумывает сказку, такую сказку, какой не смогут придумать ни Женька, ни Пончик, никто-никто на свете
      С Таней Стёпке было так хорошо, так весело и интересно, что он почти не замечал отсутствия своих приятелей. Он больше не горевал по поводу изменившегося к нему отношения Кости, потому что Таня неожиданно оказалась таким другом, о котором он всегда мечтал. А ребята все же порой собирались вместе то во дворе дома номер двадцать, то во дворе у Стёпки. Сходиться в двадцатом доме стало трудно, потому что, как только потеплело, распахнул свое окно жилец одной из квартир на втором этаже. Это был ворчливый, вечно чем-то недовольный пенсионер, бывший бухгалтер, который называл себя «бухгалтером в отставке». Вовка уверял, что он был всю жизнь недоволен своей специальностью, потому что с детства мечтал стать военным. Стоило только поднять крик и затеять возню во дворе, как он высовывал наружу свое желтое лицо и сипло кричал: «Пошли прочь! Безобразие! Я больной человек!» И приходилось теперь ребятам собираться во дворе дома, где жил Стёпка. Это был второй, а теперь, летом, единственный просторный двор на Садовой, откуда их никто не гнал.
      Как-то раз, во время одной из таких встреч, между Вовкой и Олегом Треневичем произошла ссора. Олег и Вовка вообще часто ссорились. Но на этот раз дело чуть не дошло до самой настоящей драки. И виноват в этом был не кто иной, как Гошка Рукомойников.
     
      ГЛАВА ВТОРАЯ
     
      Это случилось как-то под вечер. Стёпка в этот день не видел Таню с утра. Мать затеяла дома уборку, и он ей помогал. Только после обеда, часа в четыре, он освободился и побежал на улицу.
      Во дворе он застал ребят. Здесь были и Мишка Кутырин, и Вовка, и Олег, и Женька Зажицкий, и Таня с Олей, и Костя.
      Женька предложил поиграть в прятки. Но игра не ладилась. Прятаться было негде. Только разве за сараями. Не то что в Вовкином дворе, где были такие замечательные подвалы Затеяли было играть в «города», но и это показалось скучным. Не было у ребят ни мяча, ни перочинного ножа, чтобы, на худой конец, сыграть в «ножички». И оставалось только одно — разговаривать.
      Вовка по обыкновению начал хвастать. Отец по случаю окончания сыном шестого класса подарил ему спиннинг. Неизвестно, почему Вовкин отец выбрал такой подарок. Никакой хорошей рыбы в прудах у монастыря не водилось. И все-таки Пончик объявил, что дня два назад выудил в пруду «во-о-от такую щуку».
      Ну сболтнул и сболтнул. Кто же когда-нибудь принимал всерьез Вовкины слова? Но Олег стал спорить. Он сказал, что Пончик просто хвастун и «барон Мюнхгаузен», потому что в прудах ничего нельзя выудить, кроме разве старых калош да поганых лягушек. Вовка раскипятился. Он заявил, что Олег сам старая калоша и поганый изобретатель, который только и может изобрести то, что давно уже выдумано: например, самовар или сапожную щетку. Олег некоторое время молчал, словно соображая, как ему получше отбрить Пончика, а потом зашипел, как продырявленная шина.
      — Ах, так?! Я старая калоша? Я сапожная щетка?
      И тут на беду во дворе появился Гошка, который томился от безделья. Он увидел ребят, окруживших Вовку и Олега. Те стояли друг против друга в угрожающих позах. Сонные глаза Гошки оживились.
      — А ну, вдарь! Вдарь ему, длинный! — закричал он.
      Гошка растолкал всех и очутился рядом со спорщиками. Не окажись его в эту минуту, может,
      все кончилось бы миром. Олег и Вовка покричали бы и разошлись. Но коварный Гошка схватил Олега за руку и его ладонью смазал Пончика по физиономии.
      — В-в-в-в-в-в!.. — закусив губу, взвыл оскорбленный Пончик и кинулся на Олега с кулаками.
      Все это произошло в течение каких-нибудь нескольких секунд, и никто из ребят не успел вымолвить слова. Но тут случилось что-то непонятное. Чьи-то сильные руки схватили драчунов — каждого за шиворот, и Вовка с Олегом повисли в воздухе, барахтаясь и впустую молотя кулаками. А над головами ребят прозвучал насмешливый басок:
      — Бой петухов в штате Аризона! Пух столбом, перья дождиком!
      Ошеломленные ребята подняли головы. Перед ними был высокий складный юноша в военно-морской форменке с отложным синим воротником. У его ног стоял небольшой чемоданчик.
      — Между прочим, — сказал моряк, отпуская Вовку и Олега, которые сразу пришли в себя, — между прочим, у нас на флоте за такое безобразие полагается самое строгое дисциплинарное взыскание.
      Гошка, недовольный тем, что незнакомец помешал ему насладиться интересным зрелищем, проворчал с досадой:
      — Подумаешь! Уж и развлечься нельзя!..
      Моряк спокойно взглянул на него и сказал:
      — Я тоже люблю развлекаться. И сейчас для меня будет самым хорошим развлечением — это посмотреть, как ты разведешь пары и дашь отсюда полный ход. Понял?
      Гошка остолбенел. С ним еще никто так не осмеливался разговаривать. Во дворе его побаивались даже взрослые. Он стоял, выпучив глаза, и смотрел на моряка растерянно. Тогда незнакомец молча взял его за плечо, повернул и легонько подтолкнул ладонью в спину. Наверно, руки у моряка были очень сильные, потому что Гошка послуш-
      но пошел к своему подъезду.
      Только время от времени он оборачивался и что-то злобно бормотал.
      — Это кто? — спросил моряк, когда Гошка исчез за дверью.
      — Гошка Рукомойников, — ответил Стёпка. — Известный хулиган.
      — Не повезло вашему двору, — усмехнулся незнакомец.
      — А вы из какого дома? — поинтересовался Женька.
      — Да из этого самого, — сказал моряк, наклоняясь и поднимая чемоданчик. На черной ленточке бескозырки блеснули серебряные буквы: «Тихоокеанский военно-морской флот».
      — Из этого дома? — недоверчиво переспросил Стёпка. Он знал в доме всех жильцов, а этого видел впервые.
      — Точно, — подтвердил моряк. — Из этого самого дома. Буду жить в четвертой квартире. — И, встретив недоумевающий Стёпкин взгляд, рассмеялся. — Что, не веришь? Ну ясно. Ты тоже тут живешь?
      — Да.
      — И все ребята из этого дома?
      — Нет, мы из разных домов, — откликнулся Женька.
      — Ну, значит, мы с тобой соседи, — подмигнул моряк Стёпке. — Ты Лидию Захаровну Голубеву знаешь?
      — Знаю, — кивнул Стёпка.
      Он, конечно, знал Лидию Захаровну — пожилую женщину из четвертой квартиры. Мать как-то говорила, что раньше Лидия Захаровна жила у вокзала, рядом с кондитерской фабрикой, а год назад поменялась комнатами и переехала в этот дом. От-
      сюда ей ближе было ходить на работу. Она работала на консервном, в упаковочном цехе.
      — Ну, так вот, — пояснил моряк. — Я — Лидии Захаровны сын.
      — А-а! — протянул Стёпка, хотя и не подозревал, что у Лидии Захаровны есть сын, да еще моряк Тихоокеанского флота.
      — А вы на каком корабле служите? — спросил Олег. — На крейсере или на линкоре?
      — Не на крейсере и не на линкоре, — охотно отозвался юноша. — На подводной лодке. И не служу, а служил. Демобилизовался я. И вот вернулся в родной город. Буду здесь работать.
      — Где работать? — тотчас же посыпались вопросы. — Кем?
      Вероятно, всем было интересно узнать, кем может работать демобилизованный моряк-подводник в городе, где не то что моря, а и реки-то нет.
      — Где работать-то? — переспросил моряк. — Да куда направят. Вот схожу в райком комсомола, посоветуюсь. Да я ведь не только работать хочу, — добавил он доверительно, — мне еще и учиться хочется. В институте. Инженером думаю стать. — Он помолчал и, в свою очередь, задал вопрос: — А вы, что же, так вот всегда развлекаетесь?
      — Нет, мы только так, поспорили сегодня немножко, — сконфуженно ответил Олег.
      — Понятно, — улыбнулся моряк. — Представляю, что тут произошло, если бы вы поспорили не немножко, а всерьез. — Он обвел всех быстрым, живым взглядом веселых голубых глаз. — Ну, а какие-нибудь еще развлечения у вас есть?
      — Есть! — радостно заверил Женька. — Мы на пруды ходим, к монастырю, в подвалы лазим, а то — на чердак в доме двадцать. Разные истории там рассказываем.
      — На чердаке?
      — Ага! — кивнул Пончик. — Там страшно, темно
      — А вы какие-нибудь истории знаете? — опять спросил Женька.
      — Я-то? — моряк подмигнул. — Еще бы!
      — Страшные? — прошептала Оля.
      — Страшные, — так же шепотом ответил ей моряк.
      — А вы расскажите! — загремело кругом. — Расскажите! Можно даже на чердак полезть!
      — Нет, сейчас не могу, — покачал головой моряк. — Надо домой зайти. — И добавил: — Я маму уже целых три года не видел.
      Слово «мама» он произнес как-то особенно нежно. И Стёпка, который до сих пор не слишком-то обращал внимания на тихую неприметную во дворе Лидию Захаровну Голубеву, вдруг ясно вспомнил ее лицо, доброе и простое, все в мелких морщинах, и седые прядки непослушных волос, которые выбивались у нее из-под платочка и которые она то и дело поправляла нетерпеливым движением пальцев.
      — Лидии Захаровны дома нет, — сказал он. — Она с работы только в шесть приходит.
      — Вот беда, — огорчился моряк, взглянув на часы. — Выходит, больше часа ждать надо. И ключа от квартиры у меня нет.
      — А вы пока что-нибудь расскажите, — напомнил хитрый Женька.
      — Что же делать, — вздохнул моряк. — Придется рассказать.
      — Только страшное, — попросил Пончик.
      — Да уж как получится. — Моряк огляделся и, увидев одинокую покосившуюся скамеечку в углу двора, у забора, сказал: — Пойдемте-ка вон туда, усядемся.
      Наверно, никто из ребят не мог бы точно ответить, чем так, сразу расположил к себе всех этот высокий юноша с загорелым лицом и ясными голубыми глазами. Может быть, тем, что носил форму военного моряка; может быть, тем, что так круто, без лишних разговоров отделался от Гошки Но, как бы там ни было, все при этих словах дружно кинулись к скамеечке, на которую он указал.
      Женька и Таня добежали до скамейки первыми. За ними занял место Стёпка. Вовка было заспорил из-за места с Олей, но моряк только взглянул на него, и он смущенно замолчал. Скамейка была коротковата. На ней хватило место еще только для моряка. Вовке, Мишке и медлительному Олегу пришлось усесться прямо на траве. Костя не сел и сказал, что постоит. И действительно, остался стоять, опершись на спинку скамьи позади Тани.
      — Вот что удивительно, — сказал моряк, поглядев на ребят. — Много тут вас друзей-прияте-лей, и руки у вас тоже как будто привешены не только для того, чтобы носы друг другу расквашивать. А лишней скамеечки смастерить не можете. Ну, погодите, — добавил он, — мне еще небольшой отпуск полагается. Мы за это время такую здесь кают-компанию устроим!..
      — Ну да, — с сомнением проговорил Стёпка. — в этой кают-компании сразу вся Гошкина компания будет с утра до вечера в карты играть.
      — В карты? — Моряк прищурился. — Нет, браток. В карты здесь играть не будут. Для карт укромные уголки требуются, подальше от честных глаз. А играть тут можно будет в шашки, или в домино, или в шахматы. А то вот всякие интересные истории рассказывать.
      Стёпка подумал, что и правда хорошо было бы смастерить еще одну скамейку и столик. И насчет карт моряк тоже сказал верно. Недаром ведь Гошка со своими дружками всегда уходил играть в карты за сарай, чтобы его никто не видел.
      — Ну, так о чем же вам рассказать? — спросил моряк, поставив на землю свой чемоданчик и положив на него бушлат и бескозырку. Он подумал немного, наклонив голову, и начал рассказывать.
      — Так вот. Жили-были два друга, два товарища. Одного звали Иваном, а другого Ну, скажем, Андреем. Второй год они на флоте служили. На одной подводной лодке плавали. И все у них было пополам — и хлеб, и табак, и радости, и печали Так и звали их все в экипаже «неразлучные друзья». Ну и верно. Никогда они не разлучались. Всюду их вместе видели. Но есть, братки, верная поговорка: «Друзья познаются в беде». А какие у Ивана с Андреем могли быть беды? Никаких. Обоим им всего по двадцать лет было. Службу оба знали. Благодарности от командования получали. Хорошая, одним словом, была жизнь. Но все-таки однажды беда пришла. Как-то утром вышла лодка в море на ученье. Уже за горизонтом скрылся город и портовые постройки. Ну, как водится, из командирского центрального поста команда на погруженье. И только скрылся корабль под водой, как произошла авария. Разорвало боковую переборку. Хлынула в кормовой отсек вода. А в отсеке тогда находились Иван и Андрей.
      Ребята слушали затаив дыхание. Стёпка сразу же понял, что моряк рассказывает вовсе не сказку, а про то, что происходило на самом деле.
      — Немедленно был передан сигнал тревоги в центральный пост, — рассказывал моряк. — Командир отдал приказ задраить стальную дверь и пробоину заделать. Первый приказ друзья выполнили быстро, а второй Ну, вы сами можете представить. Вода хлещет струей толщиной в руку. По плечам бьет, по лицу, с ног валит А ждать нельзя — отсек затопить может Полчаса, должно быть, боролись моряки с ледяной водой. Каждые пять минут по телефону спрашивал их командир корабля: «Как дела?» И отвечали друзья: «Все в порядке, заделываем » А на самих живого места не было. Наконец пробоина была заделана. Течь прекратилась.
      Моряк замолчал и вздохнул с облегчением, словно ему самому только что пришлось заделывать пробоину и устранять течь на потерпевшей бедствие подводной лодке.
      — И все? — осторожно спросил Олег.
      — В том-то и дело, что не все, — сказал моряк. — Это было только начало. Оказалось, что пока Иван и Андрей заделывали пробоину, подводную лодку подстерегла новая беда. Корма-то у нее была перегружена. Она тянула корабль вниз, на дно. И вот зарылась лодка винтами в грунт и встала вертикально, как башня на морском дне. Винты увязли в иле. Двигатель остановился. Да, братки, нешуточное это дело — оказаться в плену у моря.
      Рассказчик помолчал. Но его никто ни о чем не спрашивал. Все ждали, когда он заговорит сам.
      — Необходимо было как можно скорей откачать воду из кормового отсека, — продолжал моряк. — Может быть, удастся положить корабль горизонтально, продуть балластные цистерны и всплыть на поверхность И тут новая загвоздка.
      Насос в подводной лодке не то что слабый. Да не рассчитан он так, чтобы воду по трубам поднимать вверх. Помещается он в середине корабля, как раз под центральным постом, где расположена рубка командира. Лежала бы лодка просто на дне, тогда дело другое. А то ведь она вертикально стоит. Работают помпы на полную мощность, а толку никакого. Приказал тогда командир взять в руки ведра и носить воду вверх, в носовой отсек, а оттуда Уже выливать ее для откачки. Работали все — и матросы, и старшины, и офицеры. Командир сам тоже воду носил. Нелегко это было. Попробуй-ка взберись на высоту трехэтажного дома с полным ведром в руке, да еще безо всякой лестницы. Такая задача только акробатам под силу. Но выполнен был и этот приказ. В кормовом отсеке воды совсем не осталось. Но почти не осталось и кислорода в запасных баллонах.
      Стёпка слушал, и в нем все сильнее крепла уверенность, что вся эта история происхо’дила на том самом подводном корабле, где служил моряк — сын Лидии Захаровны Голубевой.
      — Прошло, наверно, часа четыре, — продолжал свой рассказ подводник. — Экипаж собрался в кубрике. Всем было ясно, что своими силами из морского плена не вырваться. Оставалось ждать помощи. Давно уже был выброшен из корабля аварийный буй на тонком тросе. Отыскав его в море, спасательная команда могла спустить в глубину водолазов, которые доставили бы на лодку драгоценные баллоны с кислородом. Чтобы без дела не сидеть, матросы решили провести комсомольское собрание. Оно как раз на этот час было назначено. Только собраться комсомольцы были должны в своем клубе, вернувшись с ученья. Никто из них, конечно, не думал, уходя в море, что придется вот так, на дне океана, в собрании участвовать. Не думал и Андрей. А его как раз в этот день должны были принимать в комсомол. Иван, друг его, вместе с ним заявление подал, а комсомольский билет получил на неделю раньше. Выбрали, как водится,
      председателя, секретаря, чтобы вел протокол. Попросили Андрея рассказать автобиографию. Только сказали, чтобы покороче и шепотом: воздух надо было экономить. А какая у Андрея биография? Учился, был пионером, призвали в армию — вот и все. Но зато товарищи его, матросы, рассказали о нем больше, чем сам он о себе сказал. И слушал их Андрей и чувствовал, как бьется от счастья его сердце. Потому что великое это счастье — понять, как любят тебя и ценят другие люди.
      Моряк умолк и задумался. Улыбка, ясная и теплая, озарила его загорелое лицо. Молча смотрели на него ребята.
      — А их спасли? — чуть слышно спросила Таня. — Они не погибли?
      Юноша встрепенулся.
      — Они верили, что их найдут и выручат из беды, — сказал он. — Хотя, правду сказать, последний час на морском дне был часом настоящей борьбы со смертью. Воздух до того был насыщен углекислотой, что регенерационные патроны раскалились. Есть такие приборы на подводной лодке. Они углекислоту поглощают. Но когда этой углекислоты много, в них происходит химическая реакция, и они сильно нагреваются. Так вот, к ним просто прикоснуться было нельзя, до того они сделались горячие. А кислород — совсем немного — оставался только в масках, индивидуальных баллончиках, на одного человека. По очереди дышали. По минуте. И все-таки комсомольское собрание продолжалось. У Андрея шумело в ушах. Голову будто бы туго-натуго полотенцем обмотали. И узел затягивают все туже, туже Потом красные и желтые кольца перед глазами поплыли Задыхался он.' И вдруг исчезли кольца. И головная боль прошла. Очнулся Андрей и услышал шепот: «Значит, решено — в комсомол принять». Это произнес комсорг Валя Лукашин. И Андрей догадался, что это о нем сказал комсорг. Хотел он встать и губами наткнулся на резиновый раструб кислородной маски. А рядом с ним сидел его друг Иван,
      бледный как мертвец, и держал возле губ Андрея спасительный шланг кислородного прибора Эх, друзья, — проговорил моряк. — Вот ведь вокруг нас воздуха сколько! И ветер! И небо! И облака А мы его не замечаем. Дышим себе помаленьку. А случится так, что каждой крошечной капельке воздуха рад, и иначе взглянется и на небо и на об-л’ака.
      Моряк оглядел притихших ребят таким сияющим лучистым взглядом, словно только что вышел из маленького кубрика подводной лодки на ветровой морской простор. Он вздохнул глубоко, всей грудью, будто разом хотел вдохнуть в себя все громадное синее небо — вместе с облаками, с птицами и с самолетом, который летел куда-то с громким уверенным рокотом.
      — Андрей всего лишь секунду дышал, — заговорил он снова, продолжая рассказ. — М так страшно было расстаться с той спасительной трубкой!.. Но рядом лежал без сознания его друг. Друг, который пожертвовал для него собственной порцией кислорода!.. Вот тогда-то и понял Андрей, что такое настоящая дружба. Понял, что ради товарища отдашь последний сухарь, когда умираешь с голоду, поделишься с другом последней каплей воды в пустыне, последним глотком воздуха когда нечем уже дышать. Разжал он тогда у Ивана пальцы, вдохнул последний раз и приложил раструб к его губам. И последним, что он увидел, было лицо друга, широко раскрытые ожившие глаза и в них — слезы
      — А потом? Что потом? — взволнованно перебил его Костя, наверно боясь, что моряк снова задумается.
      — Потом? — переспросил моряк. — Потом услышали матросы такой звон, будто бы кто-то швырял горстями дроби в стальную обшивку корабля. Это подводную лодку нащупывала гидроакустическая станция. И вскоре хлынул по шлангам воздух, морской воздух, соленый И дышали мы, дышали вовсю!..
      — Вы? — спросила Таня и широко раскрыла глаза.
      — Ну там, в лодке, — смутился моряк. — Что получилось-то? Оказывается, на море шторм разыгрался. Аварийный буй сорвало. Спасательное судно около часа кружило над местом аварии. А экипаж лодки и не знал, что наверху — шторм. Под водой-то ведь штормов не бывает. Там — вечный покой
      Вдруг моряк замолчал и выпрямился. Он медленно поднялся со скамейки, и на его губах появилась улыбка, взволнованная и как будто даже немного виноватая.
      — Мама — прошептал он и повторил уже громче: — Мама!
      Через двор, наискосок, шла худощавая пожилая женщина. Прядки седых волос выбивались у нее из-под ситцевого платочка. Она остановилась, услышав голос, и стала озираться так беспомощно, словно перед нею вдруг расступилась земля и она не знала, как ей перебраться через неожиданную пропасть
      — Мама! — крикнул моряк и шагнул к ней, протягивая руки.
      И она, растерянно поправляя волосы дрожащими пальцами, побледнев, должно быть, от радости, шептала, чуть шевеля губами:
      — Андрюша Андрюшенька
     
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     
      На следующий день Стёпка с утра побежал во двор, надеясь встретить сына Лидии Захаровны — Андрея Голубева. Но моряк, очевидно, еще спал. А может быть, не выходил потому, что хотел побыть дома, с матерью, которую не видел целых три года. Три года!.. За это время Стёпка успел вырасти почти на полметра и закончить четвертый, пятый и шестой классы Далека дорога от Тихого океана до их городка. И служба
      на флоте, на подводной лодке, тоже штука не простая.
      Сидя на скамеечке, где вчера ребята слушали рассказ моряка, дожидаясь, не появится ли он во дворе, Стёпка задумался. Интересно, где они теперь, два друга — Андрей и Иван? Крепка ли по-прежнему их дружба? А может быть, этот Андрей, моряк, сын Лидии Захаровны, рассказывал о себе?.. И как она начинается, настоящая дружба? Так же. как началась она у него, у Стёпки, с Таней Левченко? Или так, как начиналась когда-то с Костей? Ах, Костя, Костя!.. Нет, настоящий друг не будет злиться на тебя невесть за что и молча скрывать что-то.
      Через двор прошла от ворот с плетеной хозяйственной сумкой в руке Лидия Захаровна. Не пошла на работу. Должно быть, взяла отгул. Подойти к ней Стёпка не решился. Зато почти тотчас же, как только Лидия Захаровна скрылась в подъезде, во двор прошмыгнули Мишка Кутырин и Женька.
      — Не выходил еще? — спросил Зажицкий, присев рядом со Стёпкой на скамейку.
      — Нет, — покачал головою Стёпка, догадавшись, что Женька спрашивает о моряке.
      Вслед за Женькой и Мишкой во двор стали собираться остальные ребята. Пришли Таня и Оля, за ними — Костя; последним прибежал запыхавшийся Пончик.
      — Не выходил? — спросил и он.
      — Выходил, — ответил Зажицкий. — Увидел, что тебя нет, и говорит: «Как только Пончик придет, сразу палите из пушек, чтобы я знал».
      Вовка обиженно надул губы, тоже присел на скамеечку и вытащил из кармана бутерброд с колбасой.
      В ожидании приятели тихонько спорили. Поводов для споров было много. Останется ли моряк жить в этом доме или переедет снова с матерью на свою прежнюю квартиру; выйдет сегодня или нет; и, конечно, — главное: о себе или о другом
      8 А. Соколовский
      ИЗ
      каком-нибудь Андрее он рассказывал вчера. Но в этом вопросе все сходились на том, что моряк рассказал о самом себе.
      Новый жилец так и не вышел в этот день из дому. А может быть, и выходил. Только никто из ребят его не видел. А на другой день утром, когда Стёпка допивал за завтраком чай, у входной двери кто-то позвонил два раза. «Почтальон! — решил Стёпка. — Телеграмма!..» Он выскочил из-за стола и, как был, в майке и трусиках, кинулся отворять. Будто нарочно, заело замок. Наконец язычок замка щелкнул, дверь распахнулась, и Стёпка увидел на пороге моряка. Он был все в той же военно-морской форменке, в тех же черных суконных брюках, по-флотски чуть расклешенных книзу, в тех же начищенных до блеска башмаках. Только не было при нем ни чемоданчика, ни бушлата, ни бескозырки, и синий воротник с тремя полосками по краю он отпорол.
      — Насилу тебя отыскал, — сказал моряк, входя в прихожую. — Расспрашивал полчаса в квартире. Де\о есть. На улицу собираешься?
      Озадаченный Стёпка смотрел на него, растерянно моргая глазами.
      — Я сейчас! — спохватился он, вспомнив, что стоит перед моряком в одних трусиках и в майке. — Сейчас выйду. Оденусь только!
      — Ну ладно, — кивнул Андрей. — Я тебя на скамеечке подожду.
      Допивать чай Стёпка так и не стал. Торопливо натягивая рубашку и брюки, он с недоумением раздумывал, какое у моряка к нему может быть дело. Не прошло и двух минут, как он уже кубарем скатывался по лестнице во двор.
      Моряк ждал, сидя на скамеечке у забора.
      — Молодец, быстро, — похвалил он Стёпку. — Как по боевой тревоге. Ну, садись, потолкуем.
      Стёпка сел, поглядывая на Андрея с любопытством.
      — Понимаешь, дело какое, — начал моряк, сконфуженно потирая подбородок. — Требуется
      срочный совет. Влип я тут в одну историю. Зашел вчера около трех в ЖЭК насчет прописки
      «Так, значит, он все-таки выходил вчера из дому, — промелькнуло в голове у Стёпки. — Около трех Как раз в обед »
      — А там, — продолжал Андрей, — начальник конторы — Яков Гаврилович — мастеров уговаривает. Красный уголок отремонтировать задумал: потолки побелить, стены оклеить, полы покрасить Видать, из райсовета такое распоряжение — привести уголок в порядок. У мастеров, видно, дел много. «Недели через две, — говорят, — начнем». Ну, тут я и вмешался. «Давайте, — говорю, — мы с ребятами, с пионерами, весь этот красный уголок в порядок приведем. Были бы, — говорю, — только материалы». А Яков Гаврилович за мои слова ухватился. «И верно, — говорит. — Возьмитесь с ребятишками. А материалы я дам. И мел есть, и обои, и краска для полов, и кисти » Что же мне, отказываться было? Вот и позвал я тебя — спросить: не взяться ли нам в самом деле?
      Стёпка был в замешательстве. Ему никогда раньше не приходилось красить полы, белить потолки и оклеивать обоями стены. Да и остальным ребятам вряд ли случалось ремонтировать комнаты. В школе они чинили порванные географические карты и учебные плакаты, сделали для пионерской комнаты стенд «Дети разных народов». Стёпка сам тогда разыскал в «Огоньке» две фотографии: на одной были сняты пионеры Болгарской республики, на другой мальчик из Южно-Африканского Союза Худенький, испуганный, стоял, держась рукой за колючую проволоку. Но делать настоящий ремонт комнаты Нет, такого им не доводилось.
      Стёпка нерешительно проговорил:
      — Я не знаю Надо спросить у ребят. — Потом, подумав, добавил: — Вот Таня, например, она согласится. И Мишка Кутырин, и Олег А насчет Женьки, Пончика и Оли Овчинниковой я не знаю.
      — А что, если мы их всех сюда соберем и проведем летучий совет? Можно их созвать?
      — Можно, — заверил Стёпка. — Да они и сами придут.
      — Надо побыстрей! — сказал моряк. — Прямо по боевой звездочке.
      — По какой звездочке?
      — Это так называется экстренный сбор, — объяснил Андрей. — Ты, скажем, к одному забежишь. Потом оба — в разные стороны: ты еще к одному, а другой — к четвертому. После каждый еще по одному позовет. Бегут уже восемь человек. Эти восемь порознь позовут еще восьмерых
      — А! — обрадовавшись, догадался Стёпка. — По пионерской цепочке! — Но тотчас же с сомнением наморщил нос. — Нас столько не наберется.
      — Неважно. Сколько наберется, столько и хорошо. Сумеешь?
      — Сумею, — уверенно кивнул Стёпка.
      — Ну тогда полный вперед! Я вас буду ждать.
      — Есть! — отчеканил Стёпка и помчался со двора.
      К Тане ему бежать не пришлось. Он чуть не налетел на нее возле ворот. Быстро объяснив ей, в чем дело, он послал ее за Олей и дал задание Олю послать за Женькой Зажицким, а самой Тане сбегать за Мишкой. К Пончику, к Косте и Олегу Стёпка решил забежать сам.
      Сначала он помчался к Пончику. Дверь Стёпке отворила соседка. Заглянув в комнату Чмоковых, Стёпка увидел Пончика, мирно похрапывающего на кровати.
      — Эй, Вовка! — позвал он шепотом.
      Однако на Пончика это не произвело никакого действия. Тогда, вбежав, Стёпка начал трясти толстого Вовку за плечо.
      — Вставай, соня! Десятый час! Вот разоспался!.. Нас моряк зовет. По делу!
      Вовка что-то пробормотал, почмокал губами и
      повернулся на другой бок. Тогда Стёпка, недолго думая, стянул с него одеяло.
      Вовка открыл глаза, ошалело взглянул на Стёпку и сел на кровати.
      — Ты что? С ума сошел?
      — Сам ты с ума сошел! Спишь как заколдованный. Вставай! Нас моряк во дворе собирает. На экстренный совет!
      Услышав про моряка, Вовка пришел в себя и начал одеваться. Не надеясь на Вовкино проворство, Стёпка велел ему идти прямо во двор, а сам побежал за Олегом и Костей. Кости он не застал, а Олег был дома. Треневич что-то мастерил, сидя за небольшим столиком, сплошь заваленным мотками проволоки, изоляционной ленты, лампочками, винтиками, гайками, болтами, маленькими зелеными трубочками, которые Стёпка видел на прилавке в магазине радиотоваров. Посреди всего этого добра сиял круглый выпуклый никелированный «колпак» от автомобильного колеса. Столик напомнил Стёпке верстак в Гришиной мастерской.
      — Ты что это делаешь? — с любопытством спросил он.
      — Черепаху, ответил Олег. — Электронную. С фотоэлементом. Смотри!
      Он поднял автомобильный «колпак», и под ним Стёпка увидел что-то очень похожее на небольшой радиоприемник. Среди перепутанных проводов матовым серебром поблескивали лампы, в каком-то особенном порядке были расположены зеленые трубочки сопротивлений. Глаза у Олега блестели.
      — Гляди! — сказал он, торопливо разматывая провод, *к которому была прикреплена вставленная в патрон электрическая лампа.
      Треневич вставил вилку в розетку на стене, лампа вспыхнула, и Олег поднес ее к своему хитроумному аппарату. Тотчас же в «радиоприемнике» что-то негромко щелкнуло.
      — Видишь? Фотоэлемент сработал. Замкнулись контакты.
      Никаких контактов Стёпка не увидел, но с уважением кивнул головой.
      — А теперь — Олег вытащил вилку из розетки и схватил с подоконника книгу в коричневом переплете. — Смотри, смотри! — Он осторожно приблизил книгу к аппарату, и в нем опять что-то щелкнуло. — Это другой фотоэлемент, — объяснил Олег. — На препятствия. Если черепаха подползет к препятствию, то замкнутся еще одни контакты и заработает поворотный механизм. Пока делаю только на зрительные восприятия. Для слуховых нужно радиоустройство. Места не хватает.
      Стёпка стоял и смотрел, ошеломленный. Олегов аппарат произвел на него сильное впечатление. Да и сам Треневич дома был совсем не таким, каким привык его видеть Стёпка. Куда только девалась его медлительность! От нее не осталось и следа. Движения его были быстры, верны и проворны. От удивления Стёпка даже забыл, для чего пришел к Олегу.
      — А это что? — спросил он, прикоснувшись к никелированному автомобильному «колпаку».
      — Это крышка, — ответил Треневич. — Корпус. Панцирь черепахи. Я его покрашу, будет как настоящий. — Он помолчал и с досадой добавил: — Вот электромоторчика у меня нет. Вольта на три-четыре, чтобы от карманной батарейки работал. Говорят, в Москве такие продаются. А у нас в магазинах нету. Без моторчика что!.. Она не поползет без моторчика. А где его достать?
      — Надо было Доре и Миле сказать: они ведь в Москву уехали, — сказал Стёпка. — Вот бы и купили. А то, хочешь, я дедушке письмо напишу? Дедушке Арсению! Он купит и пришлет.
      — Правда? — обрадовался Треневич.
      — Я сегодня, если хочешь, ему напишу письмо.
      — Напиши, Стёпка! — заволновался Олег. — А то жалко — целый месяц ее делаю, все уже готово, а моторчика нет
      — Сказал — напишу, и точка, — пообещал
      Стёпка и вдруг вспомнил, зачем он пришел. — Ой, Олежка! Я же по делу к тебе. Нас всех моряк во дворе собирает.
      — Моряк? — переспросил Треневич. — А зачем?
      — Понимаешь Он хочет Ну, в общем помочь ему надо
      И Стёпка, торопясь, рассказал Треневичу о красном уголке, о затее моряка. Олег выслушал его внимательно и сказал, что моряка, конечно, надо выручать, раз он дал слово. Он посоветовал еще для помощи позвать Кузю Парамонова, который жил в переулке за углом и у которого старший брат был маляр.
      — Ладно, — согласился Стёпка. — Ты иди за Кузей — и прямо к нам во двор. Только поскорее. А то там, наверно, все уже собрались.
      Когда Стёпка прибежал во двор, там действительно все уже были в сборе. Костя тоже был здесь. Моряк что-то рассказывал, сидя на скамейке. Должно быть, что-нибудь очень смешное. Ребята так и покатывались со смеху. Увидав Стёпку, Андрей помахал ему рукой.
      — А вот и наш главный связной. Ну, как дела? Всех собрал?
      — Нет, — ответил Стёпка, отдышавшись. — Сейчас еще придут Олег Треневич и Кузя Парамонов. У Кузи брат маляр. А Олег делает черепаху. Ей только моторчика не хватает. А так она все время щелкает.
      Все это Стёпка выпалил одним духом. Наверно, никто ничего не понял, потому что со всех сторон посыпались вопросы:
      — Какой маляр? Какую черепаху? Кто щелкает?
      — Вот Олег придет и сам все скажет, — объявил Стёпка.
      Ждать пришлось недолго. Вскоре в воротах показались Олег и Кузя — худенький бледный мальчик с волосами, торчащими непослушным ежиком.
      Он прихрамывал на правую ногу. Кузя Парамонов учился в пятом классе, в той же школе, где и остальные. Но ребята на улице его видели редко. Еще маленьким он попал под автомашину и с тех пор остался хромым. Наверно, он очень стеснялся своей хромоты и потому никогда не играл с ребятами ни в какие игры.
      Любопытные приятели забросали Треневича вопросами насчет удивительной «черепахи». Но тот насупился и объяснять ничего не стал.
      — Если получится, тогда покажу, — сказал он.
      — Ну что же, — проговорил Андрей, оглядев собравшихся ребят, — можно открывать совет.
      — Можно, — весело подтвердил Женька.
      — Ну, тогда слушайте. — И Андрей начал рассказывать о том, что Стёпке, Олегу и, должно быть, Кузе было уже известно.
      Рассказывая, моряк время от времени окидывал своих слушателей быстрым внимательным взглядом, словно хотел проверить, какое впечатление на них производят его слова. Стёпка тоже посматривал то на Мишку, то на Женьку, то на Таню и Пончика. Ему очень хотелось, чтобы все дружно согласились помочь Андрею, так же как готов был ему помочь он сам.
      — Так вот какое дело, братки, — закончил моряк. — Давайте обсудим, можно нам взяться за такое дело или нет.
      С минуту все молчали переглядываясь. Потом Вовка фыркнул.
      — Красный уголок — Он передернул плечами. — Что мы, мастера какие-нибудь? Я потолки белить не умею.
      — В том-то и штука, — согласился Андрей. — Я знаю, что никому из вас не приходилось ремонтом заниматься.
      — А зачем? — искренне удивился Пончик. — Если надо, позовут настоящих работников. И оклеят, и покрасят
      — Ну, а научиться разве не хочется? — спросил моряк.
      — Тоже наука! Вот если подводной лодкой управлять — это да!..
      — Пончик тогда бы щук торпедами убивал, — вставил Женька.
      — Да что его слушать! — вскипел Олег. — Не хочет с нами, пусть уходит.
      — И уйду, тебя не спрошусь!
      — И уходи!
      — И уйду!
      — Что же не уходишь?
      — Тише, тише, бойцы легкого веса, — остановил Андрей Олега и Вовку. — Дело это добровольное. Пусть остаются только те, кто хочет нашему домоуправлению помочь.
      — Конечно! — воскликнул Олег. У него внутри все кипело от негодования. Сейчас он чувствовал себя ответственным перед моряком за всех.
      — Надо каждого по очереди спросить, — предложил Женька. — Вот ты, Стёпка, ясно, будешь работать. Я — тоже. И Олег.
      — И я буду, — сказала Таня.
      — И я, — подхватила Оля.
      — Пончик Ну, Пончик уже высказался. А ты, Мишка?
      — Я как все, — пробасил Кутырин.
      Женька взглянул на Костю. Тот кивнул.
      — Ясно, — обрадованно произнес Андрей. — Я так и думал, что вы все согласитесь.
      — А я не буду, — упрямо сказал Пончик. — Посмотрим, что у вас получится. Тоже нашлись оклейщики. — С этими словами он повернулся к ребятам спиной и зашагал прочь со двора.
      — Скатертью дорога! — крикнул вслед ему Олег.
      А Женька воскликнул:
      — Я читал в газете — ребята в честь двухлетки целые школы ремонтируют. А нам — один красный уголок! Подумаешь, дело какое!
      — Ну, раз все согласны — моряк встал. — Отряд, смирно! За мной ша-агом марш!
     
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
     
      В жилищно-эксплуатационной конторе щелкали костяшки счетов, шелестели бумаги и плавал под потолком табачный дым, хотя на всех четырех стенах красовались таблички с грозным предупреждением: «Не курить!» Якова Гавриловича, сидевшего за столиком, осаждала сухонькая старушка из семнадцатой квартиры.
      — Третий день в ванную не войдешь! Не ванная, а сплошное наводнение! Спасательные круги надо покупать
      — Ладно, бабушка, ладно. Сегодня же сам прослежу. Все будет сделано.
      — Я тебе не бабушка! Ванная наша тебе бабушка! Я до райсовета дойду!.. В милицию вас всех надо!..
      Тут Яков Гаврилович заметил моряка, увидел ребят, толпившихся в замешательстве у двери, и оживился.
      — Пришли?! Голубчики! Ну молодцы, молодцы!.. Пойдемте сейчас же, не мешкая Я вам и инструктора подыскал. Есть тут пенсионер один. Согласился помочь. Опытный в ремонтном деле человек. — Он сорвал телефонную трубку и поспешно набрал номер. — Алло! Тихон Фомич? Это я, Слепунов. Да, пришли. Давай, давай. Прямо в красный уголок. Жду, голубчик.
      Положив трубку, он выдернул ящик стола, смахнул в него какие-то бумаги и обернулся к старушке, все еще стоявшей у стола.
      — Все будет в порядке, бабушка.
      И тотчас же снова заторопил ребят:
      — Ну, пойдемте, пойдемте, золотые мои
      Стёпка и не знал, что красный уголок помещается тут же, в его собственном дворе, в подвальчике, рядом с входом в котельную. Спустившись по каменным ступенькам следом за Яковом Гавриловичем, ребята очутились в узеньком коридорчике, куда выходили две двери. На обеих висели громадные замки. Правая дверь вела в ко-
      тельную, а у левой Яков Гаврилович наклонился, возясь с замком. Дверь заскрипела на ржавых петлях, подалась, и в лица ребятам пахнуло плесенью, пылью, сырой штукатуркой и той особенной затхлостью, какой обладают все заброшенные нежилые помещения.
      За дверью была довольно просторная пустая комната с тремя грязными окнами, выходившими в асфальтовые ямы. Потолок был покрыт пятнами. На полу — мусор. На стенах свисали клочками старые обои. По углам — паутина. Две колченогие скамейки стояли вдоль стен, углами одна к другой, словно о чем-то шептались. В стене, напротив той двери, через которую вошли ребята, была еще одна, тоже с замком. Вид этой заброшенной пустой комнаты производил гнетущее впечатление.
      — Целина! — воскликнул Яков Гаврилович. — Ну-ка, пройдемте, я вам материалы продемонстрирую. — Голос его в пустой комнате прозвучал громко и резко. Он быстро зашагал ко второй двери, и ребята молча двинулись за ним.
      Замок на двери отпирался без ключа. Яков Гаврилович только один раз дернул, и дужка отомкнулась. За дверью оказалась другая комната, поменьше и поопрятней соседней. Тут, в углу, были свалены кучей какие-то бумажные мешки, тряпки, пакеты, стояли жестяные банки и ведра, лежали кисти на длинных палках и рулоны обоев.
      — Вот тут — мел, — суетливо объяснял Яков Гаврилович, показывая на мешки и пакеты. — Гут — крахмал для клейстера. В банках — олифа, краска для полов и белила для дверей и рам Ну, кисти, обои, бордюр, ведра Одним словом, все, что надо.
      Как только ребята увидели кисти, ведра и банки с краской, все тотчас же загорелись желанием поскорее взяться за дело. Кузя и Олег присели на корточки, читая надписи на этикетках; Таня отколупнула с одного из рулонов бумажную наклейку, чтобы посмотреть, красивы ли обои.
      В этот момент в соседней, большой комнате послышался осторожный кашель.
      — А вот и наш инструктор! — воскликнул Яков Гаврилович. — Вот и Тихон Фомич пожаловал!
      В дверях появился сутулый старичок с каким-то свертком под мышкой. На нем был пиджак, застегнутый по-стариковски на все пуговицы, и потрепанные брюки, заправленные в высокие сапоги. Поглядывая на ребят настороженными хитрыми глазами, старичок пощипывал реденькую рыжеватую бородку.
      — Доброго здоровья, Тихон Фомич. Ждем вас, ждем. — Яков Гаврилович кивком головы указал на Андрея. — Это жилец наш новый, Андрей Трофимович Голубев. Моряк-подводник, герой океанских глубин. А это — смена наша, юные пионеры. Тимуровцы. — И он с умилением потрепал свободной рукой по голове Мишку Кутырина, который сейчас же с неудовольствием стал приглаживать растрепанные волосы.
      — Так, так, — проговорил Тихон Фомич, поклонившись Андрею и с недоверием взглянув на ребят. — Так, так
      Яков Гаврилович вдруг заторопился.
      — Ну, я пойду, а вы тут приступайте. Если что понадобится, так прямо ко мне. Безо всяких
      Он убежал, еще раз потрепав по голове Мишку. Тихон Фомич не спеша положил на скамейку свой сверток, оглядел обшарпанные стены, потолок и с сомнением хмыкнул.
      — Недовольны чем-нибудь, Тихон Фомич? — спросил Андрей.
      — Недоволен, — кивнул старик. — Подстил-то где? Под обои газеты нужны. Обои без подстила не лягут.
      — Ну-ка, Степан, — распорядился Андрей, — сбегай в домоуправление. Скажи насчет газет.
      Стёпка помчался в контору. Якова Гавриловича там не было. Стёпке пришлось ждать минут
      пятнадцать. Наконец он пришел и, услышав просьбу, развел руками.
      — Вот беда! Газет у меня нету. Ну, ладно, ладно. Завтра что-нибудь придумаем. Не сразу ведь стены оклеивать. Пока потолки побелите, газеты будут.
      Когда Стёпка вернулся в красный уголок, там уже полным ходом шла работа. Посреди комнаты на полу стояли наполненные водой ведра, и ребята, обмакивая в них тряпки, намачивали старые обои на стенах, а потом отдирали их руками. Пропитавшаяся водой бумага отставала легко, целыми кусками. Тихон Фомич, пока Стёпки не было, успел переодеться. На нем теперь была старая, заляпанная краской гимнастерка, а на голове древняя кепка с потеками краски. Очевидно, все это было в свертке, который он принес.
      — Газет нету, — сказал Стёпка Андрею. — Яков Гаврилович говорит, чтобы сперва потолки белили. А газеты будут
      — Много он понимает! — сердито фыркнул Тихон Фомич. — Газеты в первую очередь надо. Пока они сохнут, успеем потолки побелить.
      — А что, братки, — громко сказал моряк, — неужели сами газет не достанем? Если дома поискать
      — Надо походить по квартирам, — предложил Костя. — Мы зимой в утиль бумагу собирали, много газет набрали.
      — Правильно, — подхватил Олег.
      — Вот и дело, — решил Андрей. — Вы идите за газетами, а мы тут за это время очистим стены.
      Мишка, Олег и Костя пошли к двери. Стёпка взял оставленную Олегом тряпку и намочил ее в ведре. Он взобрался на скамейку рядом с Таней. Она улыбнулась ему. Он тоже улыбнулся и лихо шлепнул тряпкой по стене. И в тот же миг холодная вода противными ручейками заструилась по его поднятым вверх рукам, как по желобам, под рубашку.
      — Чересчур намочил, — сказал Тихон Фомич, заметив его оплошность. — Отжать надо в ведро. Но недюже. Чтобы сырая была. И прикладывай легонько, за уголки пальцами придерживай.
      Тихон Фомич не работал. Он похаживал по комнате, наблюдал за работой ребят и изредка давал советы.
      Получаса не прошло, а Стёпка уже так наловчился сдирать обои, что они отставали от штукатурки целыми длинными полосами. Ладилось дело и у Тани, и у Оли, и у Женьки. До обеда ребята успели очистить от обоев все восемь стен — и в большой комнате и в кладовке: так все стали называть комнатушку, где хранились мешки, пакеты и банки с краской.
      Время пролетело незаметно. Все удивились, когда Андрей сказал:
      — Пора на обед. Уже два часа.
      Тихон Фомич, услышав, что настала пора обеда, переоделся в пиджак, застегнул его на все пуговицы и сказал:
      — Ну, я пойду. В четыре, что ли, зайти? Или уж до завтра подождем?
      — Зачем до завтра? После обеда! — загалдели ребята.
      — Значит, в четыре, — кивнул Тихон Фомич. Потом пощипал бородку и негромко спросил у Андрея: — А вы, извиняюсь, как же работаете — по наряду какому или за наличные?
      — Мы, Тихон Фомич, работаем добровольно,
      без всякой платы.
      — Без платы? — старичок явно был озадачен,— Ну да, ну да, — торопливо закивал он. — Понятно. Добровольцы, значит. — И все-таки снова
      спросил с недоверием: — Задание, что ли? По пионерской линии?
      — И задания нам не давали, — ответил Андрей. — Сами взялись. — Он подмигнул ребятам,— В честь пионерской двухлетки.
      — Ну да, ну да — опять закивал Тихон Фомич. — Понимаю. — Он снова пощипал бородку.—
      Вы это скажите ребятам, чтобы переоделись. Похуже что-нибудь надели А то как начнем белить А я после обеда, значит, купоросцу принесу. У меня купоросец свой, особый сорт
      Андрей вытер руки о тряпку, помахал ими в воздухе, чтобы просохли, и оторвал лоскуток от обойного листа. Достав из кармана карандаш, он что-то написал на бумаге и сказал:
      — Так вы, братки, оденьтесь после обеда попроще. А то хорошие рубашки да штаны мелом выпачкаете — дома попадет. Ну, а теперь до четырех обедать и отдыхать!
      Когда ребята шумной ватагой высыпали из красного уголка, моряк прикрепил на гвоздике, торчавшем в дверной доске, записку. «Собираемся в четыре, — было нацарапано на бумаге. — Ушли на обед». Вероятно, эта бумажка была предназначена для Кости, Мишки и Олега, чтобы они не удивлялись, если вернутся и найдут дверь запертой.
     
      ГЛАВА ПЯТАЯ
     
      Вовка прослонялся без дела до самого обеда. Пошел было к монастырю, на пруды, но с полдороги вернулся — одному идти расхотелось. В раздумье постоял он перед черным входом в подвалы. Лезть туда без ребят было страшновато. Половина дня прошла в удручающей скуке, и после обеда Пончик остался дома. Из окна он видел, как торопливо прошагали куда-то Олег и Костя. В руках они несли толстые связки газет. Если бы вместо Олега с Костей шел кто-нибудь другой — Женька, Стёпка или Мишка Кутырин, Пончик непременно окликнул бы их из окошка. Но показываться на глаза Треневичу ему не хотелось. Проводив ребят тоскливым взглядом, Вовка вздохнул, достал с этажерки книгу и улегся на диван.
      Больше всего на свете Пончик любил читать книжки про шпионов, как они скрываются, стараясь перехитрить советских пограничников, и как их все равно в конце концов ловят. Но сейчас у него под рукой не было ни одной такой книжки. Та, которую он взял, называлась «Легенды и мифы древней Греции». Все же это была книга про необыкновенные дела, и Вовка начал читать.
      Ему не читалось. Герои легенд сражались с богами, убивали разных драконов, умирали сами. Все это показалось Пончику скучным. Его заинтересовал только рассказ о храбром Тесее, который вздумал убить чудовищного полубыка-получелове-ка — Минотавра. Минотавр этот жил в запутанном лабиринте. Никто не отваживался проникнуть туда, потому что назад выбраться было невозможно. А Тесей решился. Он взял с собой клубок ниток и конец клубка прикрепил у входа в лабиринт. Он шел, а клубок разматывался, и когда смелый Тесей победил Минотавра, он отыскал выход по нитке.
      Вовка прочитал легенду и задумался. Надо было бы попробовать вот так же походить по подвалам с кем-нибудь из ребят. При помощи катушки ниток, пожалуй, можно забраться в самые дальние коридоры, где ни сам Вовка, ни другие ребята еще не бывали.
      Вспомнив о ребятах, Вовка снова вздохнул.
      Время тянулось медленно. Равнодушно тикали часы. Мама вымыла на кухне посуду, вошла в комнату и, увидев сына, который лежал на диване, испуганно всплеснула руками.
      — Вовочка, ты, наверно, заболел! Сейчас же поставь термометр.
      От скуки Вовка не стал спорить и послушно сунул себе под мышку градусник. Дожидаясь, когда пройдет десять минут, Вовка размышлял, что будет, если взять да и перестать ненадолго дышать. Изменится температура или нет? А если, наоборот, дышать часто-часто, как дышат собаки в жару?.. Он задерживал дыхание, потом принимался дышать учащенно, но температура все равно оказалась нормальной — тридцать шесть и шесть. Мать, пожав плечами, встряхнула градус-
      ник и стала одеваться. Она сказала, что на полчаса сходит к соседке, Федосье Дмитриевне.
      В окна вползали голубоватые сумерки.
      Пончик не выдержал и вышел во двор. Громадная рыжая луна выглядывала из-за крыши соседнего дома. Ей, наверно, тоже было тоскливо бродить по небу одной-одинешеньке. Пустынно. Звезды далеко. Только и развлечение, когда мимо пронесется какой-нибудь метеор или советская ракета
      Двор был пуст. Пончик побрел на улицу, надеясь встретить кого-нибудь из ребят. Но и на улице никого из них не было. Постояв немного у ворот, Вовка зевнул, поежился и пошел домой.
      Проснувшись на другое утро, Пончик ощутил ту же одуряющую тоску, которая так цепко держала его, не отпуская, весь вчерашний день. Он почувствовал ее сразу, как чувствуют, просыпаясь и еще не открывая глаз, что на улице пасмурно и моросит дождь. И хотя солнце сияло в голубом небе, хотя в окна врывался бодрый шум проснувшегося города, ощущение тоски не проходило. Он вспомнил, как вчера прибежал к нему Стёпка, как стащил с него одеяло, как он со всех ног кинулся к Стёпке во двор, надеясь, что дело, для которого всех собирает моряк, окажется каким-нибудь интересным Интересным? А почему же нет? Наверно, это очень весело — белить потолки и оклеивать стены. Можно взять да измазать краской кому-нибудь нос Или приклеить к спине какую-нибудь нарисованную рожу, чтобы другие посмеялись Конечно, не себе, а кому-нибудь еще — Мишке, например
      Вовка был не из тех, кто может долго что-нибудь обдумывать и переживать. Он неторопливо оделся, плотно позавтракал и побежал на улицу.
      Где находится красный уголок, он не знал. Но, войдя во двор дома, где жил Стёпка, услышал знакомые голоса, доносившиеся из распахнутых подвальных окон. Он догадался, что вход в подвал, должно быть, и есть та крутая лесенка с камен-
      ными ступеньками, над которой написано «Котельная». Он стал осторожно спускаться по этой лесенке. Он заранее приготовил первую фразу, с которой задумал войти к ребятам. Он распахнет дверь и крикнет: «А вот и я, привет, друзья!» Получатся стихи не хуже тех, что сочиняет Женька.
      Постояв с минутку перед дверью, из-за которой глухо доносились голоса, Пончик собрался с духом, распахнул дверь и в изумлении остановился на пороге. В этих веселых мальчишках и девчонках, с ног до головы перепачканных мелом, с красивыми газетными шапочками на головах, он не узнал своих товарищей. Нет, это были не они! И Вовка в растерянности опустился на скамейку возле двери.
      Тут его заметили.
      — Ты куда сел? — закричал Стёпка. — Сообразил тоже!
      Пончик подпрыгнул, будто бы в тело ему впилась булавка. За ним, шурша, потянулся со скамейки приклеившийся к его штанам лист газеты.
      Стёпкин возглас заставил всех обернуться.
      — Глядите-ка, рыболов пришел, — сказал Женька.
      Он стоял на лесенке-стремянке, держа в руках намазанную клейстером газету.
      — Ага, пришел, — торопливо кивнул Вовка, позабыв отлепить.от штанов бумагу. — Я к вам Тоже хочу ремонтировать
      — Ну, что же, — сказал Андрей. — Раз пришел — становись на вахту.
      — Становись, а не садись. Понял? — поучительно произнес Зажицкий, спрыгивая с лесенки и отрывая от Вовкиных штанов газетный лист.
      Андрей поручил Вовке намазывать газетные листы клейстером. Двумя кистями уже орудовали Стёпка и Кузя, а третья была свободна. Однако Пончик, наверно, еще не совсем пришел в себя. Он взял кисть и принялся оглядывать побеленный потолок и стены, оклеенные наполовину газетами и похожие на громадную фотовитрину.
      — Ну, что стоишь? — крикнул ему Олег, взбираясь на стремянку. — Ты сюда для чего пришел?
      Вовка очнулся и с такой поспешностью обмакнул кисть в ведро с клейстером, будто бы его кто-то подстегнул.
      Тихон Фомич показал Пончику, как надо правильно держать кисть, как надо опускать ее в ведро с клейстером, как наносить этот клейстер на бумагу ровными мазками. Вообще со старичком инструктором что-то произошло. От его степенности и снисходительной важности не осталось и следа. Он бегал по комнате, показывал, сам клеил и мазал кистью
      Второй мазок у Вовки получился лучше первого. А там и пошло. Он старался изо всех сил, будто бы решил во что бы то ни стало заслужить всеобщую похвалу. Газетные листы лепились на стены один рядом с другим. В верхнем ярусе работали Оля, Таня и Мишка. Костя брал с пола готовые, уже намазанные клейстером газеты и подавал их оклейщикам.
      Пончик работал вдохновенно. Ему очень нравилось орудовать кистью. И он, точь-в-точь как вчера ребята, удивился и не поверил Андрею, когда тот объявил, что время обедать.
      Когда ребята собирались уже уходить, в красный уголок заглянул Яков Гаврилович.
      — Эге! — обрадованно произнес он, окинув взглядом стены и потолок. — Да вы тут и впрямь все мастера! Ай, молодцы! Да вам благодарность надо объявить. В стенную газету про вас написать Куда там — в стенную! В нашу, районную!
      Я сам напишу. Лично. Это же прямо герои труда! Вас как же назвать? Команда или отряд?
      — Называйте отрядом, — ответил Андрей. — Можете так и написать: пионерский отряд Постойте, — вдруг воскликнул он, словно внезапно озаренный какой-то мыслью. — А в самом деле, отряд мы или не отряд?
      — Ну, какой же мы отряд? — засмеялся Вовка. — Нас только на одно звено наберется.
      — Подожди, подожди, — Андрей прищурился. — Воюют не числом, а уменьем. Слышал такие слова?
      — Слышал, — сказал Женька. — Это Суворов говорил.
      — Так что, если правда нам отряд организовать? А? — продолжал Андрей. — По-моему, это здорово будет.
      — Конечно, здорово! — воскликнул Стёпка.—
      Скоро начнут ребята из пионерских лагерей приезжать!
      — А мы будем штабом отряда! — подхватил Женька.
      — Нет, конечно, это будет здорово, — решительно сказал Андрей. — Пионерский отряд во дворе! Будем принимать в него только тех ребят, кто сумеет в чем-нибудь отличиться. Тех, кто пройдет испытание. А? Совершит какое-нибудь полезное дело!
      — А мы? — спросила Таня.
      — А мы уже это делаем! Разве отремонтировать красный уголок — не почетное испытание? Еще какое!
      — Совершенно точно, — подтвердил начальник ЖЭКа.
      — Да, кстати, Яков Гаврилович, — обернулся к нему моряк. — Вы для чего приспособите вон ту маленькую кладовку?
      — Для чего? Для инвентаря.
      — А нельзя ли, как вы говорили, в премию выдать нам эту комнатку под отрядную? — спросил Андрей. — Мы бы ее оформили соответственно. И заодно над уголком взяли бы шефство. Как, ребята, возьмем шефство над красным уголком?
      — Возьмем! Возьмем! — радостно загремело вокруг.
      — Ну что ж, пожалуй берите — нерешительно проговорил Яков Гаврилович. — Оно, конечно. если отряд
      — Погодите! — пообещал Андрей — Мы тут такие дела развернем!.. — Мысль об отряде, очевидно, захватила его. — Ну, а какое же нам для себя придумать название?
      Ребята загалдели, наперебой предлагая названия:
      — Отряд при домоуправлении номер пять!
      — Можно «Дружные ребята»!
      — Нет, нет! — громче всех закричал Женька. — Это все не годится! Надо такое название!.. Такое!.. — Он не нашел слов и пощелкал паль-
      цами. — Вот раньше, когда гражданская война была, мне отец рассказывал, такие названия были! Например, «Батальон имени Парижской коммуны». Или — «Часть особого назначения»!
      — А если и наш отряд назвать «Отряд особого назначения»? — неуверенно сказал Стёпка.
      — А что! — поддержал его Андрей. — Хорошее название: «Отряд особого назначения». Только тогда уже так: «Первый особого назначения пионерский отряд». Здорово?
      — Здорово! — воскликнул Женька.
      — Позвольте замечаньице сделать, — неожиданно вмешался Тихон Фомич. — Это название не подходит.
      — Почему?
      — Части особого назначения —- это были отряды для борьбы с врагами советской власти. Так что это Того Для вас не подойдет.
      — А мы разве не для борьбы? — возмущенно возразил Женька. — И мы для борьбы.- Мы, может, тоже будем бороться со всякими врагами!
      — Ну, правильно, — поддержал Андрей. — С врагами, например, общественного порядка. Так что, Тихон Фомич, название подходящее. Наш отряд будет в городе первый? Первый. Принимать в него будем только пионеров? Пионеров. Назначение особое? Особое. Так и выходит: «Первый особого назначения пионерский отряд». Или просто: «Первый особого назначения». Сокращенно — «ПОН».
      — Значит, мы все будем «пончики»? — засмеялся Зажицкий.
      Посыпались шутки, шумные, оживленные возгласы. Яков Гаврилович, стоя посреди комнаты, с усмешкой покачал головой.
      — Так, значит, отряд организовался? Ну, что же. Может, и правда хорошее это дело. «Первый особого назначения» Ишь ты! — И он двинулся к двери, покачивая головой и повторяя: — «Особого назначения». Ишь ты
      Когда дверь за Яковом Гавриловичем закрылась, Андрей шагнул на середину комнаты и вытянул правую руку.
      — Становись! — громко скомандовал он.
      В один миг все выстроились в шеренгу.
      — Смирно! — Андрей поглядел на ребят, на их веселые, испачканные мелом физиономии, на их сияющие глаза и, выпрямившись перед замершим строем, крикнул: — Первый особого назначения пионерский отряд! Поздравляю с днем рождения!
      Стёпка слышал однажды передачу по радио из Москвы в день праздника — годовщины Великого Октября. Министр обороны объезжал войска на Красной площади и здоровался с участниками парада. Когда он говорил: «Поздравляю с праздником годовщины Великой Октябрьской социалистической революции», по площади прокатывалось дружное многоголосое «ура». И сейчас, вспомнив об этом, Стёпка сам невольно крикнул:
      — Ура!!!
      И все в шеренге подхватили этот победный клич, который прогремел в пустой комнате красного уголка так оглушительно, что звякнули стекла в окнах.
      — Ну, а теперь, — сказал Андрей, — теперь Ты, Степан, и ты, Таня. Вы, я знаю, самые быстроногие. Надо этот день отметить всенародным пиром. Вот вам деньги. Бегите и купите Раз, два, три, четыре, пять — Моряк сосчитал всех и не забыл себя. — Десять — Он взглянул на Тихона Фомича, который стоял в стороне, пощипывая бородку. — Нет, одиннадцать порций мороженого!
     
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
     
      Елизавета Семеновна Чмокова в это утро прямо не узнавала своего сына. Вовка проснулся (подумать только!) в семь часов! Он не валялся в постели, как обычно, а вскочил будто ужаленный
      и побежал в ванную. Он торопливо позавтракал и помчался куда-то, успев крикнуть на бегу: «Мам, я по делу!». Елизавета Семеновна ошеломленно посмотрела ему вслед, забыв даже проверить, есть ли у него в кармане носовой платок.
      Вовка помчался во двор Стёпкиного дома. Он ведь теперь был не то что раньше: просто Вовка Чмоков по прозвищу Пончик. Он был теперь член штаба Первого особого назначения пионерского отряда!
      Если бы какой-нибудь случайный прохожий вчера, в сумерки, часов около девяти вечера вздумал заглянуть во двор дома, где жил Стёпка Данилов, он увидел бы на скамеечке у забора шепчущихся о чем-то ребят.
      Это были наши «мастера». Кончив работать и выйдя во двор, они стали расспрашивать Андрея, что они будут делать в отряде, надо ли выбирать председателя, будут ли у них, как у всякого отряда, горн, барабан и флажок Андрей на все вопросы отвечал охотно. Он сказал, что дел отыщется много, что председателя, или, вернее, командира, обязательно надо выбрать.
      — И горн будет, и барабан, и отрядный вымпел! — Он так и сказал — «Вымпел», и это слово прозвучало гордо, как на боевом корабле.
      Андрей попрощался и ушел, а ребята остались. Они уселись на лавочке у забора. А чтобы не потревожить жильцов, спорили шепотом.
      — Надо придумать правила, — говорил Женька. — Законы! И если кто нарушит
      — Надо такое правило, чтобы Мишка в носу не ковырял, — сказала Оля.
      — А я и не ковыряю, — отозвался Мишка, поспешно пряча руки в карманы.
      — А стенгазету выпустим? — спросила Таня.
      — Стенгазету — обязательно, — сказал Стёпка. — Женька будет редколлегия.
      — Вот интересно, — заметил Пончик, — какие мы испытания будем задавать?
      — Да уж там придумаем, — сказал Костя.
      — Надо что-нибудь трудное — Вовка засопел размышляя. — Вот, например, на кладбище ночью сходить Только чтобы не убегать, как Тпруневич. Или или с крыши прыгнуть.
      — «На кладбище», «с крыши прыгнуть», — передразнил Олег. — Андрей ведь говорил: надо, чтобы полезное дело
      — Пончику первое задание, — перебил Женька. — За то, что вчера от нас ушел. Завтра утром поколотить Гошку Рукомойникова.
      — Вот еще! — испугался Пончик. — Говорили — полезное.
      — А это разве не полезное, — поддержал Женькину шутку Стёпка. — Гошку поколотить — самое полезное дело.
      — Ух, он ему и надает! — засмеялся Мишка.
      — Кто кому!
      — Ну, конечно, наш храбрый, наш несравненный Пончик этому несчастному слабосильному Гошке! — торжественно объявил Женька.
      Все засмеялись. А Вовка, которому стало не по себе от этого разговора, беспокойно заерзал по скамейке.
      — Андрей сказал, что нам задания не нужны. Мы — штаб.
      — А кого командиром выберем? — спросил Олег.
      — Ясно, Андрея, — сказал Стёпка.
      — Нужно еще какой-нибудь пароль придумать, — проговорил Вовка, — чтобы свои друг друга узнавали.
      — Правильно! — немедленно подхватил Женька. — Пароль надо. А то идет, к примеру, Пончик. Я ему — пароль! А он — ни бе ни ме. Разве я его узнаю?
      Шептались долго. До тех пор, пока не хлопнула дверь в одном из подъездов. Послышались тяжелые шаги, и чей-то голос негромко позвал:
      — Степан, это ты там, что ли?
      — Я, — откликнулся Стёпка и объяснил шепотом: — Это отец. Домой пора.
      Он скрылся в темноте, и притихшие ребята слышали голос Стёпкиного отца:
      — Где это ты пропадаешь?
      В ответ прозвучал взволнованный Стёпкин голос:
      — Мы, папка, красный уголок ремонтируем. У нас теперь есть пионерский отряд. Особого назначения
      За Стёпкой разошлись все. На улице прощались напоминая:
      — Так завтра
      — В половине девятого
      И вот наступило это «завтра». И Пончик мчался во весь дух, чтобы не опоздать.
      Вовка все-таки опоздал. Ребята все были уже в красном уголке. Тихон Фомич тоже пришел. Не было только Андрея. Пончик узнал, что рано утром он заходил к Стёпке, отдал ему ключ от красного уголка и сказал, чтобы часа два поработали без него: ему срочно надо сходить по делу.
      В этот день стены начали оклеивать обоями. Сначала решили оклеить маленькую комнатку —¦ свою, отрядную. В двери протиснулись сразу всей гурьбой и остановились на пороге. Сегодня эта комнатушка показалась Стёпке не такой, как вчера. И не мудрено. Наверно, совсем по-иному смотрели на нее и другие ребята. Ведь это была теперь их собственная комната, комната штаба отряда.
      — Вот тут можно столик поставить, — хозяйственно рассуждала Таня. — А тут — надо полочку для книг.
      — Для каких книг? — удивился Мишка.
      — Ясно, для каких, — объяснил Женька. — У нас будет своя отрядная библиотека.
      — А тут, — показал Костя на место против двери, — тут будет возвышение. А на нем — горн, барабан и флажок.
      — Еще бы шкаф какой-нибудь, — произнес Олег. — Надо же куда-нибудь всякие игры складывать. Игры должны быть обязательно.
      — И где мы все это возьмем? — вздохнула Оля.
      — А давайте притащим с нашего чердака стулья, диван, кресло, — предложил Пончик. — Все равно они никому не нужны.
      — Первый раз слышу от Пончика дельные слова! — воскликнул Женька. — Верно! Принесем и починим!
      — Кто починит?
      — Мы! Что, не сумеем, что ли?
      — Сумел один такой! Тут настоящие мастера нужны. Столяры
      — А стенд когда делали в классе? Славка Прокофьев подставки для стенда выстругал!..
      За работу в это утро взялись с особенным рвением. Тихон Фомич начал показывать, как нужно нарезать обои; Кузя и Пончик принялись разводить сырой крахмал, а Стёпка, так как он жил ближе всех, схватил ведро и побежал домой за кипятком, чтобы заварить клейстер.
      Пока вода закипала, Стёпка с воодушевлением рассказывал матери и соседке про ремонт красного уголка и про то, что у них во дворе теперь будет пионерский отряд.
      — Отряд, отряд, — сказала мать. — Ты смотри, как рубашку-то измазюкал.
      — Ничего, мам, — ответил Стёпка. — Она старая.
      Вода, наконец, вскипела. Стёпка схватил рваную варежку, чтобы не обжечься, и потащил ведро в красный уголок. Там только его и ждали.
      — Что же ты долго так?
      — Мы уж все обои нарезали.
      — Давай скорей ведро!
      Придерживая ведро за донышко варежкой, Стёпка начал лить кипяток в разведенный крахмал. Пончик и Кузя перемешивали густеющий клейстер палками. Тихон Фомич внимательно следил за наполняющимся ведром.
      — Хватит, — остановил он Стёпку и, сунув
      палец в студенистую, прозрачную массу, растер ее на ладони. — Хорош. Можно клеить!
      Первый обойный лист! Его надо наклеить особенно точно и ровно. Ведь по нему, как по правофланговому в строю, будут равняться остальные куски. Осторожно придерживая полосу обоев за верхние концы, Женька стал взбираться на стремянку. За ним следили с затаенным дыханием, как следят за акробатами в цирке, которые под куполом прыгают с одной трапеции на другую. Нижний край листа держал Олег. Оля, Таня и Костя стояли с сухими тряпками наготове. Тихон Фомич сказал, что обои, как только они коснутся стены, сейчас же нужно растереть тряпками, чтобы лист приклеился плотно и надежно.
      Женька аккуратно наложил обойную полосу на «подстил» и, тотчас же схватив тряпку, сам стал прижимать обои к стене. Ему бросились помогать Таня, Оля и Костя. Они так энергично терли бумагу, что, пожалуй, не вмешайся Тихон Фомич, протерли бы ее до дырок.
      — Хорошо, хватит, — сказал старый мастер.
      Женька слез со стремянки и отодвинул ее в
      сторону, чтобы полюбоваться, как выглядит этот первый наклеенный обойный лист. И вдруг полоса зашуршала, покоробилась, верхний ее край отстал от стены, и она, свернувшись в рулон, накрыла Пончика, который так и остался стоять, боясь пошевелиться.
      — Вот это приклеили! — протянул Олег, с изумлением глядя на прикрытого бумагой Вовку.
      — Клейстер пересох, — объяснил Тихон Фомич. — Надо лучше намазывать.
      — Это, Пончик, обои тебе отомстили, — сказал Женька, заглянув под обойную полосу. — За то, что плохо намазал.
      Все пришлось начинать сначала. Но вторая попытка оказалась удачнее. Обойная полоса приклеилась плотно и больше уже не отставала от газетного «подстила».
      — Ну, теперь дело пойдет! — сказал Стёпка и обмакнул кисть в ведро с клейстером.
      Один за другим лепились на стену обойные листы. Правда, работа продвигалась медленно, потому что стремянка была только одна. Тогда Олег — недаром он прослыл изобретателем — предложил:
      — Надо как на стройке. Строят же дома по крупноблочной системе! И мы можем -- всю стенку зараз собрать на полу, а потом наклеить.
      — Крупнообойное строительство, — сказал Женька.
      Однако Тихон Фомич против такой системы категорически возразил.
      — Нечего выдумывать, — сказал он. — Лист к листу надо на стене подгонять. А то как начнете клейстером мазать, так и заколодит. До конца дойдете, а уж начало высохнет.
      — Андрей бы поскорее пришел! — вырвалось у Стёпки. — По два листа сразу наклеивать можно.
      И как только он произнес это, дверь распахнулась и на пороге красного уголка появился Андрей.
      — Здорово, орлята! — крикнул он, бережно ставя на подоконник какой-то плоский прямоугольный предмет, завернутый в бумагу и похожий на большую книгу. — Знаете, где я был?
      — Где? Где?
      — В горкоме комсомола. Вот где.
      — Насчет отряда? — встрепенувшись, спросил Стёпка.
      — Ну, не только насчет отряда. Но и про отряд сказал.
      — А что там, в горкоме, говорят? Интересно! Расскажите! — наперебой загалдели ребята.
      — А там говорят — Андрей нарочно помедлил, оглядел ребят. — А там говорят, что мы задумали хорошее дело. Наш отряд теперь получил право называться «Первым особого назначения пионерским отрядом». Вот как! Будут у нас и горн, и барабан, и отрядный флаг.
      — Ура! Ура-а! — загремело в красном уголке.
      — А это что? — с любопытством спросил Стёпка, когда все немного успокоились, прикоснувшись пальцем к загадочному предмету, завернутому в бумагу.
      — А это первый подарок от горкома, — сказал Андрей.
      Он снял с подоконника сверток и медленно стал разворачивать бумагу. Ребята придвинулись ближе. Бумага, шурша, упала на пол, и все увидели в красивой коричневой рамке, под стеклом, портрет Ленина.
      Осторожно придерживая рамку, Андрей поднял портрет повыше, чтобы всем было видно. В молчании стояли ребята и смотрели на дорогие черты знакомого лица. И Ленин тоже смотрел на них с портрета спокойно и ласково, чуть прищурив проницательные глаза.
     
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
     
      Оклейка отрядной комнаты была окончена к вечеру. Портрет Ильича укрепили на стене, как раз над тем местом напротив двери, где, по мнению Кости, должно было стоять возвышение для горна, барабана и пионерского флажка. Комнатка сразу приобрела уютный и приветливый вид.
      Когда вынесли в соседнюю комнату пакеты и банки с краской, обнаружили у стены какие-то металлические планки. Железки оказались разной длины и толщины, и каково их назначение, никто из ребят не мог угадать.
      — Головоломка какая-то, — состроив удивленную гримасу, сказал Женька.
      Олег, терпеливо прикладывая планки одну к другой, разглядел, что все они когда-то были спаяны между собой. Но расположить их так, чтобы все сошлись, не сумел и он. Не получилось это ни у Кости, ни у Стёпки, ни у Кузи. Не вышло даже у Андрея.
      — Давайте к Якову Гавриловичу сходим, — предложил Стёпка. — Сходим и спросим.
      Однако ходить никуда не привилось. Дверь открылась, и сам Яков Гаврилович появился на пороге.
      — Ну как дела, товарищи особые пионеры? — спросил он, оглядев стены, и с удовлетворением стукнул кулаком по ладони. — А ведь хорошо получается!
      — Мы уже нашу отрядную совсем закончили,— с гордостью объявил Стёпка.
      Яков Гаврилович прошел в кладовку.
      — Ладненько, ладненько, — приговаривал он, осматривая потолок и трогая обои. — Вот ведь какая комната стала! Жалко даже вам ее отдавать. Ну, ну, шучу, — добавил он. — Помещение ваше. Вопросы какие-нибудь есть ко мне? — спросил он у Андрея. — Помощь, может быть, требуется?
      — Помощи не надо. А вопрос имеется. Что это за железки такие?
      — Это? Да старая рамка от стенной газеты.— Яков Гаврилович поискал глазами, на чем бы разложить железки, и, не найдя ничего подходящего, присел на корточки.
      Сначала он положил на пол длинную полосу — таких было три. Чуть пониже легла вторая. А еще ниже — третья. По бокам вертикально он разместил две железки покороче. Получился правильный прямоугольник. И все увидели, что это действительно рамка. Но остались еще пять коротких узеньких планок. Управдом положил их внутрь прямоугольника.
      — Теперь понятно! — обрадованно закричал Женька. — Можно эту рамку наложить на лист бумаги и написать заметки.
      Яков Гаврилович сгреб планки и отдал их Андрею.
      — Выпускайте! — согласился он, поднимаясь с корточек. — Эдакую какую-нибудь сатиру. «Крокодил», что ли.
      — Зачем сатиру? — удивился Стёпка. — Мы свою будем выпускать, отрядную.
      — Можно и свою. А лучше бы сатиру. Сами ведь говорили, что будете бороться со всякими нарушителями. Тут у нас есть кого продернуть. Вот, например, в девятой квартире Сапелкин. Такой скандалист, боже ты мой! Каждый день соседи на него жалуются.
      — А что, в самом деле! — воскликнул Андрей. — Давайте выпускать сатирическую газету.
      — Вот-вот, — поддакнул Яков Гаврилович. — Я вам материальчик хоть сейчас подберу. И краски дам и бумагу. А рамку эту только запаять, похромировать или покрасить, и будет как новая.
      — Конечно, надо сатирическую газету выпускать! — горячо подхватил Женька. — Я стихи сочиню! И название можно придумать! Вот, например Например — Женька наморщил лоб. — Например, «Шило» или «Колючка».
      — «Шило» лучше, — подумав, сказал Стёпка.
      — Ну, «Шило» так «Шило», — сказал Яков Гаврилович. — Вы не забудьте насчет международной политики. Аденауэра тоже надо изобразить. Как пособника «холодной войны».
      — Ладно, ладно, — весело пообещал Андрей. — И Сапелкину попадет и Аденауэру. — Он оглядел ребят. — Ну, а художники у нас есть?
      Ребята переглянулись. Художника среди них не было.
      — У нас в классе Юрка Лютиков, — сказал Пончик. — Он что хотите может нарисовать.
      — Так давай его сюда, твоего Лютикова! — сказал Андрей. — Мы его в отряд немедленно запишем.
      — Он в пионерский лагерь уехал, — возразил Костя. — На две смены. До августа.
      — Ну ничего, — решил Андрей. — Что-нибудь придумаем. Была бы охота, а художник найдется.
      Яков Гаврилович попрощался и ушел. А ребята и Андрей еще с полчаса обсуждали, о чем надо
      писать в газете, сколько раз в месяц ее выпускать и где раздобыть художника.
      — Надо еще редколлегию выбрать, — напомнил Вовка.
      — Редколлегию? — сказал Олег. — Мы еще командира не выбрали, а ты — редколлегию.
      — А ведь правильно, — согласился Андрей. — Надо нам, наконец, выбрать командира. Тут все в сборе, кворум полный, так что собрание считаю открытым.
      — А что выбирать? — с удивлением проговорил Стёпка. — Ясно, командиром будете вы.
      — Конечно, вы! — дружно подхватили ребята.
      — Тише, тише, братки, — остановил Андрей разгалдевшихся ребят. — Это не годится. Я вашим командиром быть не могу.
      — Почему? — раздались недоуменные возгласы. — Почему не можете? А если мы выберем?
      — Все равно не могу. Я ведь через неделю начинаю работать. На консервный устроился. В ремонтный цех. На флоте дело имел с машинами и здесь хочу.
      — Через неделю — растерянно проговорила Таня. — На консервном А вы говорили, отпуск.
      — Мало ли что говорил. — Андрей смущенно улыбнулся. — Отпуск-то, он, верно, у меня есть Да только не использую я его целиком. Как пришел в цех Как увидел машины Ну, тут и не выдержал Да вы что? — удивился он, оглядев приунывших ребят. — Без меня не обойдетесь, что ли?
      Ребята молчали. Только Олег, угрюмо вздохнув, сказал:
      — Какой же отряд будет, если вы уйдете?
      — А кто вам сказал, что я уйду? Вместе мы наш отряд создали, вместе и укреплять будем. Я к вам после работы стану приходить. Ну ладно, — кивнул он. — Если уж вы решили выбрать меня командиром — хорошо. Буду командиром. За честь спасибо. Но тогда уж выбирайте для меня помощника, начальника штаба, что ли
      Узнав, что Андрей не собирается покидать их, ребята оживились.
      — Я предлагаю Данилова! — сказала Таня.
      — Так, так, — произнес Андрей с одобрением. — Еще какие будут предложения?
      — Можно Женьку, — нерешительно назвал кандидатуру Вовка. — Только он всегда смеется.
      — Другие предложения есть? — спросил моряк.
      — Костю! Костю Гвоздева! — выкрикнула Оля.
      — Еще? Нет? Тогда проголосуем.
      — Сперва надо, чтобы про них рассказали, — наставительно заметила Оля. Как председатель совета отряда в классе, она знала правила выборов.
      — Точно, — сказал Андрей. — Говори, Таня, почему ты предлагаешь выбрать начальником штаба Степу?
      — Я?.. Я — Таня смутилась. — Я вообще сказала. Потому что Степа Ну, потому что он — И тут она смутилась еще больше.
      — Одним словом, все ясно, — сказал Женька.
      — А что? — воскликнула Таня. — Разве Стёпка плохой? Вот ты, Зажицкий, ты скажи: плохой?
      — Я не говорю, что плохой. Могу хоть сейчас проголосовать. Обеими руками. — И Женька поднял руки.
      — Я тоже поддерживаю кандидатуру Данилова, — сказал Андрей. — Он может стать неплохим начальником штаба. Парень дельный, по-моему.
      Следующая очередь говорить была Вовкина.
      — А что я скажу? — произнес он.
      — Да, что ты скажешь? — с любопытством спросил Женька.
      — Я скажу, что Зажицкий ну стихи умеет сочинять — замямлил Вовка. — Конечно, его лучше было бы выбрать редактором стенгазеты
      — А тебя заместителем по продовольственной части, — негромко, но с ехидством заметил Женька.
      — Вот видите! — воскликнул обиженный Пончик. — Я же говорил: он всегда смеется.
      — Ну, ладно, ладно, — успокоил его Андрей, стараясь скрыть улыбку. — Говори ты, Оля.
      — Я скажу, — ответила Оля и, встав, решительно встряхнула косой. — Я скажу про Костю. Он учится не в нашем классе. Но все равно он очень хороший товарищ Он никогда не дерется Много читает
      — Вот шпарит! — шепнул Женька. — Прямо как на перевыборном сборе.
      — И еще если кто-нибудь поругается, — продолжала Оля, — то Костя всегда мирит И вообще — Она покраснела. — И вообще он умный и честный.
      Конечно, то же самое мог сказать про Костю и Стёпка. Он взглянул на Гвоздева и увидел, что тот сидит на скамейке, насупив брови и уставясь в пол. «Надо было бы еще сказать, что он скромный, — подумал Стёпка. — Вон как сердится, что
      про него хорошее говорят».
      Оля между тем кончила говорить и села.
      — По-моему, и эта кандидатура очень стоящая, — сказал Андрей. — Ну что же, будем голосовать.
      — Можно мне сказать? — вдруг спросил Костя.
      — Г овори.
      — Я начальником штаба не буду.
      — Почему? — удивился Андрей.
      — Не буду, — упрямо повторил Костя. — Пусть Данилова выберут.
      Стёпка смотрел на Костю с недоумением. Что с ним? Отчего он вдруг стал таким бледным? Уж не заболел ли?
      — И вообще я на август в лагерь уезжаю, —¦ закончил Костя. — А Стёпка остается. Пусть он будет начальником штаба.
      — Ну что ж, не хочешь — не надо, — сказал Андрей. — Будем голосовать за Данилова и За-жицкого.
      За Стёпку все подняли руки. Костя тоже проголосовал, но Стёпке показалось, что он поднял
      руку как-то неохотно. А Женька большинства голосов не получил. За него отказался голосовать Пончик, сам назвавший его кандидатуру.
      — Ну, Степан, поздравляю, — сказал Андрей,— Отныне ты начальник штаба нашего отряда. А редактором стенной газеты предлагаю выбрать Зажицкого.
      За это предложение подняли руки все, даже Пончик.
      И все-таки, хотя Стёпка был горд, что его выбрали начальником штаба отряда, какая-то смутная тревога тяготила его. Почему все-таки Костя отказался? Неужели из-за того, что ему надо уезжать в пионерский лагерь? Но ведь это всего только на месяц!.. Можно было бы выбрать заместителя
      От этих мыслей его отвлек голос Андрея. Собрав со скамейки звякнувшие планки, он сказал:
      — А эту рамку, ребята, надо будет запаять. У кого есть паяльник?
      — У меня есть, — отозвался Олег. — Только я, наверно, не сумею.
      — Их бы к Грише отнести, — вырвалось у Стёпки, но он тотчас же прикусил язык.
      — Это кто такой — Гриша? — поинтересовался моряк.
      — Это мастер один, — наперебой стали объяснять ребята. — Он глухонемой. В четырнадцатом доме живет. У него там мастерская.
      — Он только Стёпку одного к себе пускает,— добавил Вовка. — Больше никого
      — Ну так что же! — одобрил моряк, протягивая Стёпке планки. — Отнеси к Грише, товарищ начальник штаба. Пусть починит. Работы тут немного.
     
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
     
      Работа в красном уголке приближалась к концу. Оклейка кладовки оказалась для всех хорошей учебой. У ребят появилась сноровка. К тому же управдом выдал «мастерам» еще одну стремянку. Наклеивать обойные полосы стали теперь сразу вшестером. Женька накладывал листы в паре с Мишкой Кутыриным. На вторую стремянку Андрей поставил Олега, а в помощники ему назначил Пончика. Сам он обходился без лестницы и свободно доставал до потолка, встав на скамейку. Андрею помогал Костя. Стёпка, Кузя и Тихон Фомич, заменивший Вовку, намазывали обои клейстером. А Таня и Оля разглаживали наклеенные листы тряпками.
      Обойные полосы ложились на стену ровно и красиво. Через каждые пять-десять минут Андрей объявлял десятиминутный перерыв.
      Во время одного из перерывов, присев на скамью и утирая лоб, Тихон Фомич признался Андрею:
      — Загоняли меня совсем.
      Однако в голосе его не было раздражения. Тихон Фомич вздохнул и продолжал:
      — Я ведь мальчонкой тоже куда как шустрый был. Подмастерьем тогда работал в артели. Все старался побыстрее да попроворнее А старшой наш — Сидорычем звали — по затылку меня: не спеши, мол, не на пожар; нам за день платят, а не за минуту. Так и тянем, бывало. На такую вот комнату полмесяца уйдет. Один лист наклеим и посидим. И притомиться-то никто не успеет, а уж Сидорыч мигнет: «перерыв».
      Домой Стёпка теперь возвращался поздно. Мать ворчала, а отец всякий раз вступался. Все жильцы в доме уже знали о том, что пионерский отряд ремонтирует красный уголок. Жильцы не раз даже заглядывали туда — посмотреть, как работают ребята.
      Увлеченный работой, Стёпка совсем забыл о поручении Андрея. К Грише он так и не пошел, и железные планки валялись у него под кроватью. И вот однажды, когда ребята расходились на обед, Андрей спросил у него, как дела с рамкой.
      — Ты поторопи своего мастера, — попросил Андрей. — Что-то уж больно долго он возится.
      Стёпка отчаянно покраснел. Таня что-то говорила ему, но он ее не слышал и словно очнулся, когда она, дернув его за рукав, с беспокойством спросила:
      — Что с тобой, Степа?
      И вдруг Стёпка понял, что надо сейчас же, ни минуты не откладывая, рассказать все этой светловолосой девочке с большими серыми, озабоченными в этот миг глазами.
      — Таня, — охрипшим от волнения голосом сказал он: — Мне надо тебе сказать одну вещь
      — Какую? — Таня глядела на него с недоумением и казалась еще больше обеспокоенной.
      — Одну вещь — повторил Стёпка. — По секрету.
      Он быстро оглянулся. Двор был пуст. Ребята уже разошлись.
      — Только Только ты никому не расскажешь? — спросил Стёпка.
      — Не расскажу.
      — Никому-никому?
      — Если ты не хочешь, то никому-никому.
      И Стёпка поведал Тане все — о своей первой встрече с глухонемым мастером, о том, как он топтал в мастерской вспыхнувшую газету, о том, как Гриша учил его запаивать кастрюли и чинить электроплитки. Он рассказал о бывшем фронтовике Колесникове, который на телеграфе расспрашивал его о Грише
      Таня слушала, широко раскрыв глаза. Она еще не понимала, почему Стёпке понадобилось рассказывать все это под секретом. Но когда он дошел до своего разговора с отцом, Таня даже отпрянула назад, до того страшными показались ей слова «служил в гитлеровской армии»
      — Вот я и не хожу теперь к нему — тихо закончил Стёпка. — И не знаю, что делать.
      — Что делать? — Таня с минуту молчала, словно не могла понять, как это до сих пор Стёпка
      не решил, что ему надо делать. — Что делать? — повторила она, и лицо ее стало решительным. — Надо сейчас же пойти к Андрею. Надо все ему рассказать. Идем.
      Андрей был дома. Он садился обедать, когда Таня и Стёпка, запыхавшиеся и встревоженные, позвонили у двери.
      — Что случилось? — спросил Андрей, отворив дверь.
      — Говори, Степа. — Таня подтолкнула Стёпку локтем. — Говори.
      — Да вы в комнату пройдите, — пригласил моряк. — Идемте, идемте.-
      В небольшой уютной комнатке, куда привел ребят моряк, на столе дымилась тарелка с супом. Тут же стояла большая сковорода с жареной картошкой и хлебница.
      — Ну-ка, садитесь, — сказал Андрей, доставая из буфета еще две тарелки и наливая в них суп. — Пообедаем, и вы расскажете, что у вас такое стряслось.
      Но Стёпка и Таня отказались от еды. Глядя на их разгоряченные лица, Андрей и сам встревожился.
      — Ну ладно, рассказывайте, — сказал он, отодвигая тарелку.
      — Вот Степа Он расскажет, — кивнула в Стёпкину сторону Таня. — Говори, Степа.
      Стёпка долго не мог собраться с духом. Открыть свою тайну Тане было куда легче. Наконец, взяв себя в руки, он стал рассказывать.
      Андрей слушал не перебивая. Голубые глаза его смотрели серьезно и даже сурово. И Стёпке чудилось, будто Андрей за что-то осуждает его.
      Когда Стёпка умолк, Андрей встал и подошел к окну. Несколько минут он смотрел на улицу, словно увидел там что-нибудь чрезвычайно интересное. Он как будто совсем позабыл про ребят. Потом, обернувшись, спросил:
      — Ты не был у него с тех пор?
      — Не был, — тихо ответил Стёпка.
      Отойдя от окна, Андрей прошелся по комнате и сел, подвинув стул поближе к Стёпке.
      — Дело это, Степа, действительно необыкновенное, — сказал он. — Такие судьбы, как у этого твоего глухонемого Гриши, бывают не часто. И, насколько я понимаю, вы пришли, чтобы узнать, что тебе, Степа, делать? Как поступить?
      — Я хотел вам сказать — чуть слышно ответил Стёпка. — Я хотел сказать, почему не отнес эти планки Рамку от стенгазеты.
      — Вот как? — удивился Андрей. — А я думал, что тебя беспокоит другое. Разве тебе не было тяжело оттого, что ты так- давно не навещал этого мастера? Ну-ка, ответь.
      — Было, — согласился Стёпка.
      — Так. Теперь скажи, почему же раньше ты к нему так часто ходил?
      — Мне интересно было, — признался Стёпка. — Гриша меня паять учил. И ключи вытачивать
      — Ну, а какой он, по-твоему, человек, этот Гриша? — спросил Андрей и, увидев, что Стёпка смотрит на него растерянно, пояснил: — Ну какой — хороший или плохой?
      — Я я не знаю — выдавил Стёпка. — Если он у Гитлера в армии служил Значит, плохой.
      Он сразу же понял, что ответ его не понравился командиру. Андрей нахмурился и покачал головой.
      — Давай так, — сказал он. — Представим, что нам надо решить задачу с несколькими неизвестными. Что же нам неизвестно? А вот что. Во-первых, почему этот глухонемой Гриша после плена решил остаться в Советском Союзе. Во-вторых, почему он поселился именно в этом городке, а не в каком-нибудь другом. В-третьих А в третьих: мы как раз и решим — хороший он человек или плохой. И тогда узнаем, правильно ли ты поступил, что, узнав его историю, перестав ходить к нему в мастерскую. Итак, вопрос первый.
      — Почему он остался у нас, в Советском Союзе? — напомнила Таня.
      — Да, почему? — Андрей круто повернулся к ней. — Как будто оставаться ему было незачем. И вдруг
      — Как же незачем? — вступился за Гришу Стёпка. — Он ведь родился в России. И в Германии у него никого нет
      — Никого? — Моряк прищурился. — А если подумать? Давай рассуждать так. Глухонемых в армию не берут. Значит, кто-то привез его с собой в нашу страну во время войны. Кто?
      — Офицер, — вспомнил Стёпка. — Он с детства у этого офицера был слугой
      — Стоп! — остановил его Андрей. — С детства был слугой. Это нам известно. Может быть, он еще мальчонкой, живя в Германии, тосковал по своей родине, по далекой России. Может быть, он рос сиротой, видел одни пинки да издевательства. Какая жизнь может быть у слуги, да еще у глухонемого!..
      — Плохая жизнь, — сказал Стёпка.
      — Да, уж я думаю, не сахар, — согласился Андрей. — И вот представь себе, что ему невыносимо видеть, как его господин — офицер и сотни других офицеров и солдат — фашистов убивают, вешают, угоняют в рабство тысячи советских людей, русских, его братьев по крови Ничего нет странного в том, что человек не выдержал и при первом удобном случае сдался в плен.
      Стёпка молча кивнул. Ему вспомнился рассказ дедушки Арсения о немецком солдате-рабочем, который бежал по грязному полю к советским окопам и как упал на бруствер, простреленный пятью фашистскими пулями Вместо этого безликого солдата Стёпка ясно увидел бегущего по полю Гришу. Вот он бежит, вот в спину ему бьет пулемет Вот он падает Струйка крови течет по подбородку И глубокие Гришины глаза становятся еще глубже, еще темнее
      Стёпка даже поежился, до того отчетливой представилась ему эта страшная картина.
      — Ну, сдался он в плен, — продолжал Андрей, — война кончилась. И опять-таки нет ничего странного в том, что человек не захотел снова возвращаться в рабство, к своему господину.
      — А может, того офицера давно убили, — сказал Стёпка.
      — Тоже правильно, — согласился Андрей. — Может быть, убили. Тем более ему незачем было уезжать из Советского Союза. Страна у нас гостеприимная. Хочешь остаться — оставайся, только живи честно, работай, трудись, приноси пользу Как ты думаешь, он приносит пользу?
      — Конечно! — с жаром воскликнул Стёпка.— Он, знаете, какой мастер? Он все-все починить может!.. И иногда даже денег не берет. Вот я видел один раз. К нему старушка пришла. Утюг принесла в починку. Потом зашла за утюгом и стала платок развязывать. А в платке деньги — одни копейки Гриша на нее смотрел, смотрел, взял все эти копейки, сгреб с верстака, положил в платок и завязал узлом. И утюг отдал. Просто так починил, даром.
      — Ага! Значит, выходит, он человек неплохой.
      — Нет, он хороший. Он добрый.
      — Ну вот и еще один вопрос выяснили, — сказал Андрей. — Теперь давай подумаем, почему он поселился именно в этом городе.
      — Я не знаю, — проговорил Стёпка и вдруг вспомнил, что в волнении не рассказал ни Тане, ни Андрею о таинственном появлении Гриши на дороге у кладбищенских ворот. Словно наяву, возникли перед ним черные деревья, похожие на заколдованных великанов, серая неясная тень, движущаяся среди могильных крестов
      — У него, наверно, родные тут жили, — сказал он тихо. — Он на кладбище ходит. Мы видели один раз, вечером Помнишь, Таня?
      — Когда?! — вскрикнула изумленная Таня.
      — Ну, помнишь, когда Олег побежал?
      — Ой! Значит, это был глухонемой Гриша?
      — Ага. Я тебе в тот раз ничего не сказал. Боялся, что ты ребятам расскажешь. А про него и так много всякого болтают
      — Ну-ка, ну-ка, — попросил заинтересованный Андрей. — Что там у вас случилось на кладбище?
      И Стёпка рассказал. О том, как слушали Женькину сказку про седые волосы на чердаке, как Олег вызвался пойти на кладбище, как ребята тайком за ним следили и как он пустился наутек, испугавшись Гриши.
      — Наверно, у него там похоронен кто-нибудь, — закончил Стёпка. — Отец, может быть Или мать Может, его в Германию из этого города увезли?
      — Ну, вот и этот вопрос выяснили, — заключил Андрей.
      Стёпка уже понял, что Андрей осуждает его вовсе не за то, что он вовремя не разобрался, какой человек глухонемой мастер. И ему внезапно захотелось вскочить со стула, броситься на улицу, завернуть в знакомую подворотню, весело толкнуть низенькую дверь во флигелек, чтобы успеть увидеть, как вспыхнет лампочка над верстаком — Гришин «звонок».
      — К нему надо пойти! — крикнул Стёпка, срываясь с места. — Надо сейчас пойти! Мы пойдем. Вместе с Таней. Он нас звал!
      — Верно. Надо пойти, — согласился Андрей. — Только давайте пообедаем сначала.
      Но Стёпке не хотелось есть. И Тане, которой передалось его волнение, — тоже. Глядя на возбужденные лица ребят, Андрей понял, что удерживать их бесполезно.
      — Ладно, идите, — сказал он.
      Стёпка и Таня побежали к двери. Из окна Андрей видел, как они пересекли двор и скрылись в арке. И лишь тогда он заметил, что Стёпка оставил на стуле железные планки — рамку стенной газеты.
      Не вспомнили о них и Стёпка с Таней. Они мчались по тротуару, обгоняя прохожих и спотыкаясь о водосточные желоба. Вот и дом номер четырнадцать. Вот и знакомая дверца с кривой надписью «Мастерская». Как давно уже Стёпка не был здесь!.. Жаль, что Гриша не может его услышать!.. Разве можно жестами и знаками передать то, отчего так громко колотится сердце!.. Нет, только голосом! Только влетев и крикнув: «Доброе утро!»
      Стёпка с силой толкнул дверь в мастерскую. Приветливо вспыхнула над верстаком лампочка-сигнал. Она загорелась и погасла. И Стёпка огляделся в недоумении. Мастерская была пуста. Большие яркие лампы под потолком и на верстаке не горели. Не гудел примус, и не било синее шумное пламя из носика паяльной лампы. Тусклый свет сквозь маленькое оконце едва освещал углы комнатушки.
      — Ушел куда-то, — сказал Стёпка. — В магазин, что ли?
      И вдруг из-за фанерной перегородки послышался кашель. Сначала негромкий, прерывистый, он все нарастал, превращаясь в надсадный, резкий, мучительный хрип. Потом кашель стал утихать и закончился коротким стоном.
      Стёпка пошел за тонкую фанерную стенку и увидел Гришу. Мастер лежал на койке. В полутьме резко выделялись тени под его глазами и темные, впадины на щеках. Гришины глаза были закрыты.
      — Гриша!.. Гриша!.. — начал тормошить его Стёпка. — Гриша!..
      На цыпочках подошла и Таня. И тут Гриша открыл глаза. Он увидел склонившегося над ним мальчика, и бледная улыбка скользнула по его губам. Потом он снова закрыл глаза и, с трудом шевеля пальцами, знаками попросил Стёпку не подходить к нему близко, чтобы не заразиться. Но тот и не думал отходить. У Гриши был жар — это Стёпка понял, только прикоснувшись к руке масте-
      ра: рука была горячая и чуть-чуть дрожала. Гриша заболел — это было ясно.
      — Надо доктора, — испуганным шепотом сказала Таня.
      — Доктора — растерянно повторил Стёпка. И вдруг, выпрямившись, он схватил Таню за руку. — Я сейчас! — крикнул он. — Я побегу за доктором в поликлинику, за угол. А ты здесь останься. Он, наверно, пить хочет Поставь чайник на плитку. Я быстро.
      Спустя несколько минут Стёпка ворвался в вестибюль поликлиники.
      — Где тут докторов вызывают? — задыхаясь, спросил он у какой-то старушки, которая шарахнулась от него в сторону.
      Молодой человек в белом халате, быстро проходивший мимо, остановился и посмотрел на запыхавшегося мальчика.
      — Вон окошечко, — показал он. — Видишь, где написано «Регистратура».
      Стёпка рванулся к полукруглому окошечку, из-за которого на него взглянули суровые глаза молодой девушки — тоже в халате и в белой шапочке.
      — Доктора надо, срочно! — крикнул Стёпка.
      Ему никогда еще не приходилось вызывать врача на дом. Он думал, что стоит только сказать, и сейчас же к нему торопливо выйдет доктор, одетый в белый халат, и можно будет немедленно повести его с собой. Но оказалось, что надо назвать фамилию больного, возраст, адрес, сказать, какая у него температура. Ничего этого Стёпка не знал.
      — Врача вызываешь, а не знаешь даже фамилии больного, — сердито сказала регистраторша.
      — Да не говорил он мне фамилии, — не выдержав, рассердился и Стёпка. — Он глухонемой. Понимаете? Г лу-хо-не-мой!
      — Глухонемой? — с недоумением переспросила девушка, и вдруг глаза ее просияли. — Это из дома четырнадцать? Гриша? Ты бы сразу так и сказал. — И, записав что-то на лоскутке бумаги, она добавила: — Доктор придет. Через час-полтора.
      Выбежав из поликлиники, Стёпка бросился назад. Он совсем забыл, что дома его ждут к обеду. Но зато вспомнил, что надо сказать, чтобы его не ждали в красном уголке. Он остановился в растерянности. Бежать к Андрею? Но их дом совсем в другой стороне. Лучше зайти по дороге к кому-нибудь из ребят. Дом, где живет Олег Треневич, как раз напротив.
      Не раздумывая долго, Стёпка кинулся через улицу и увидел Олега, который вышел из подъезда. Должно быть, вид у Стёпки был необычайный.
      — Ты ты что? — спросил Олег испуганно. — Лохматый весь
      — Передай Андрею, — не отвечая, быстро проговорил Стёпка. — Гриша заболел. Мы с Таней дежурим. Ждем доктора. Понял?
      — По понял — кивнул Олег.
      А Стёпка уже несся прочь, к четырнадцатому дому. Мгновение, и он исчез в воротах.
      Таня хозяйничала за верстаком, как за кухон-. ным столом. Верхняя лампа ярко сияла. Гудел примус. На нем стояла кастрюлька с длинной ручкой. В кастрюльке что-то булькало и кипело. Шумел, закипая, пузатый чайник на электроплитке.
      — Гляди, Степа! Я тут нашла картошку в углу в ящике и поставила варить. Он, наверно, голодный. — Таня кивнула на перегородку. — И хлеб есть. Только очень черствый. И еще я ему поставила компресс на голову. Холодный. А то у него, знаешь, какая температура? Сорок, наверно.
      — Ну уж ты скажешь — сорок — пробормотал Стёпка, осторожно заглядывая за фанерную стенку.
      Гриша лежал все так же на спине, закрыв глаза. Только теперь ноги его были накрыты одеялом, подушка взбита и положена удобнее, а на лбу лежала белая тряпочка — компресс.
      — Это ты здорово, — смущенно сказал Стёпка, подойдя к Тане. — Здорово все И картошка И хлеб нашла И подушку поправила.
      11 А. Соколовский
      161
      Вспыхнув, Таня отвернулась, торопливо заглянула в кастрюльку, для чего-то подула в нее.
      Скоро картошка сварилась. Таня аккуратно положила ее на тарелку, нарезала хлеб. Только сейчас Стёпка почувствовал, как он голоден. Ведь у него во рту с утра не было ни крошки.
      Гриша съел очень мало. Только одну картофе-линку и кусочек хлеба. Зато на чай он накинулся с жадностью. Очевидно, глотать ему было больно. Но все то время, пока мастер ел, он не сводил взгляда со Стёпки и только изредка с благодарностью смотрел на Таню. Он смотрел и улыбался. Улыбался через силу.
      Выпив стакан чаю, Гриша с тяжелым вздохом откинулся на подушку и закрыл глаза. Таня и Стёпка решили, что мастер уснул.
      — Ну, теперь и мы поедим, — сказала Таня шепотом, как будто голос ее мог потревожить глухонемого.
      Но сесть за стол, вернее — за верстак, ребятам не пришлось. Дверь приоткрылась, и в мастерскую 'заглянул толстенький розоволицый человечек в соломенной шляпе.
      — Это здесь больной? — спросил он.
      — Здесь, здесь! — обрадовалась Таня. — Вы доктор?
      — Доктор.
      Человечек вошел и с недоумением взглянул на погасшую сигнальную лампочку.
      — Перегорела, — огорченно сказал он.
      — Нет, это сигнал, — объяснил Стёпка. — Вместо звонка.
      — Вот как? Вместо звонка? Интересно, интересно Ну, а где же больной?
      — Вон там, идемте.
      — Эге-ге, — покачал головой доктор, заглянув за перегородку. — Там темно.
      Стёпка сорвался с места.
      — Я сейчас принесу лампу.
      Он знал, что двухсотсвечовая лампа на верстаке легко переносится куда угодно. У нее был длин-
      ный, почти десятиметровый провод. Эту лампу он и потащил за перегородку. Темная комнатушка осветилась. Стёпка только сейчас заметил, что над Гришиной койкой на стенке висят карманные часы на цепочке и какая-то фотография под стеклом. Впрочем, ему было не до фотографии. Он смотрел, как доктор заставляет Гришу открывать рот, показывать язык, как он выслушивает мастера, сосредоточенно шевеля бровями. Один раз, глубоко вздохнув, Гриша снова закашлялся. Так же мучительно и резко, как в прошлый раз. Все лицо мастера исказилось от боли. Стёпка отвернулся и стал смотреть на фотографическую карточку. На ней были изображены какие-то мужчина и женщина, стоящие рядом, рука об руку, в старомодных костюмах. Снизу, под ними, золотой вязью были вытиснены какие-то буквы, тускло поблескивали маленькие кружочки, похожие не то на монеты, не то на медали. Напрягая зрение, Стёпка увидел, что буквы под карточкой нерусские. С трудом он прочитал: «Август Шор, Франкфурт, Кайзерплац, 4».
      — Ну-с, молодой человек, — обратился доктор к Стёпке. — А вы, позволю себе задать вопрос, родственники больного?
      — Н-нет, — ответил Стёпка. — Мы так Мы ухаживаем.
      — Вот как? Ухаживаете? А если заболеете, что будет? Грипп — штука заразная.
      Стёпка молчал.
      — Ну, вот что, — решительно проговорил доктор, поднимаясь с табуретки и направляясь в поме-
      щение мастерской. — Никаких ухаживаний! Сейчас же марш иго домам!
      Таня стояла у верстака и поглядывала на вошедших Стёпку и доктора исподлобья.
      — А кто же с ним будет? — спросила она. — Он же с голоду умрет.
      -- Придут родственники, — пожал плечами доктор, присаживаясь к верстаку и вынимая из кармана автоматическую ручку и пачку чистых бланков с сиреневыми печатями. — А детям здесь находиться никак нельзя.
      — У него нет родственников, — сказал Стёпка.
      — Ну, не знаю, знакомые
      — И знакомых нет. Только мы одни.
      — Что? — Доктор взглянул на ребят с удивлением, и перо автоматической ручки, которой он, вероятно, собирался написать рецепт, повисло над бланком. — Но должен же у него кто-нибудь быть?
      — Никого нету, — повторил Стёпка.
      Эти слова озадачили толстенького доктора.
      — Хм — произнес он. — В больницу с гриппом вряд ли положат.
      И ВДРУГ неожиданно для самого себя Стёпка твердо сказал:
      — Ни в какую больницу его класть не надо. Мы за ним ухаживать будем Пока не выздоровеет.
      Доктор задумался.
      — Даже не знаю, что делать, — сказал он. — Не знаю Ну, хорошо, — наконец решил он. — Хорошо. Согласен. Раз уж вы такие герои и не боитесь заболеть, ухаживайте. Только с одним условием. — Он многозначительно посмотрел на Стёпку и на Таню. — Первое — сшить марлевые повязки. Носить все время, пока вы здесь находитесь. Через каждые полчаса мыть руки. С мылом. Два раза. Чтобы скрипели, — добавил он строго. — И затем завтра утром пожалуйте в поликлинику на укол. Только таким путем я могу разрешить вам здесь находиться.
      При упоминании об уколе Стёпке стало не по себе. Но он, не моргнув глазом, кивнул:
      — Хорошо. Я приду.
      — Ия приду, — решительно объявила Таня.
      Доктор усмехнулся.
      — Ну, в таком случае я сдаюсь
     
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
     
      Красный уголок был полностью отремонтирован. Оклеенная голубыми обоями комната стала казаться выше и просторнее. Солнечные лучи лились сквозь чисто вымытые стекла. Сияли блестящей масляной краской рамы и двери. Выкрашенный пол блестел, словно каток.
      Отрядная за несколько дней превратилась в уютную комнатку. Ребята сами сколотили скамейки и небольшой столик. Впрочем, для начала и эта мебель была хороша.
      Яков Гаврилович, придя в уголок после того, как ребята покрасили пол, раз пять прошелся по доске, перекинутой через всю комнату — от входной двери до двери в кладовку. Эту Доску положили, чтобы не ступать на не просохшую еще краску. Яков Гаврилович ходил по ней, балансируя руками, как канатоходец, и, поцокав языком, сказал только:
      — Ну и ну!
      Столпившись в дверях, не переступая порога, ребята смотрели, как он ходит. Стояли и смотрели на Якова Гавриловича и Андрей с Тихоном Фомичом.
      Вернувшись к двери в шестой раз, Яков Гаврилович вышел и стал подниматься по ступенькам. За ним двинулись и ребята. Во дворе он торжественно оглядел обступивших его «мастеров» и сказал:
      — Спасибо вам, товарищи пионеры, от имени нашего домового комитета. Вам, Андрей Трофимович, особое спасибо. И вам, Тихон Фомич, тоже — Затем он уже не торжественно, а деловито добавил, обращаясь к одному Тихону Фомичу: — По-
      слезавтра заходите. Как договорились, все будет исполнено.
      Старый мастер наморщил лоб и задумчиво пощипал бородку.
      — Хочу заявленьице сделать, — откашлявшись, сказал он.
      — А как же, конечно — Яков Гаврилович несколько раз кивнул головой. — И заявленьице и счетик приложите. Это уж, как водится, для бухгалтерии
      — Не об том речь, — насупился Тихон Фомич и нетерпеливо повел плечом, словно удивляясь бестолковости начальника ЖЭКа. — Хочу устно заявленьице сделать. Оплаты мне никакой не надо. Отказываюсь.
      Яков Гаврилович вытаращил глаза.
      — Как? — переспросил он, уставясь на старика.
      — Вот так, как сказал. Считайте, что для общественности Как они — Старик покосился на ребят, на Андрея и с гордостью добавил: — Для двухлетки.
      — Видал? — шепотом сказал Женька, подтолкнув Стёпку локтем. — Перевоспитали.
      Сообразив, что Тихон Фомич говорит всерьез и совсем не шутит, Яков Гаврилович засуетился.
      — Да как же так? Это это выходит Да вам Вас за такое Надо благодарность вам
      — Мне благодарности не требуется, — медленно и даже как будто сурово сказал Тихон Фомич. — А вот они — Он опять покосился на ребят. — Они, правда, постарались.
      — Нет, нет, — закрутил головой Яков Гаврилович. — Это надо отметить
      — Да что там! — вмешался Андрей. — Обычное дело. Работал человек на благо общества Ничего удивительного. А вы уж, Яков Гаврилович, готовы к награде представить. Все правильно. А Тихону Фомичу — спасибо.
      Итак, работа была позади. На два дня, пока просохнет краска, Андрей объявил отдых.
      — А там, — добавил он, — снова за дело. Кают-
      компанию надо все-таки оборудовать. Да и мебель кое-какую для нашей отрядной смастерить не худо.
      — А газета! Газета! — закричал Женька. — Заявляю официально, как редактор стенной печати: газету надо выпустить срочно!
      Никому не хотелось отдыхать. Все уже привыкли с утра собираться вместе и работать. Поэтому было решено завтра же начать оборудование «кают-компании» и приступить к выпуску стенгазеты «Шило».
      Бумагу для стенгазеты принесла из дома Оля Овчинникова — выпросила два листа у старшей сестры, которая училась в техникуме. Краски и кисточки раздобыл Андрей.
      Когда высохли покрашенные полы, рамы и двери, Яков Гаврилович пришел в красный уголок в сопровождении пожилого мужчины строгого вида и молодой женщины в сером костюме и больших очках: это были представители райисполкома. Они осмотрели стены, потолки, потрогали пальцами рамы и ушли. И с тех пор начальник ЖЭКа в красный уголок не заглядывал. Отремонтированная комната пустовала. Впрочем, ключ от нее был у Андрея, и приходить в отрядную — бывшую кладовку — можно было в любое время.
      И вот, лежа на полу, на животе в этой пустой комнате, Кузя Парамонов старательно выводил на чистом листе плотной бумаги большую зеленую букву «ш». Перед ним на газете были разложены краски, кисточки и стоял стакан с зеленоватой мутной водой. Вертикальные палочки у буквы «ш» торчали вкривь и вкось, и вся буква походила на изображение зеленого забора, на который нечаянно наехал автомобиль. Кузю единогласно выбрали художником, потому что брат у него работал маляром. Кузя проклинал и бумагу, и краски, и злосчастную букву, и свое злополучное родство. Мало того, что его выбрали художником, хотя он совершенно не умел рисовать. Мало того, что ему поручили написать название, стенгазеты «Шило», но потребовали еще, чтобы он непременно изобразил
      это самое шило, а на его острие насадил пьяницу, хулигана, сплетницу и «злостного неплательщика за квартиру» — это была личная просьба Якова Гавриловича.
      Справившись кое-как с буквой «ш», Кузя тоскливо посмотрел на распахнутое окно. Со двора доносились задорные возгласы, смех, стук топора, мягкое пофыркиванье пилы Там ребята сооружали «кают-компанию».
      С тоскою прислушивался Кузя к их веселым голосам. Сердито взглянув на букву «ш», он вздохнул и принялся за «и». Хотя буквы получались и кривые, но с ними все-таки можно было сладить. Шило он, пожалуй, тоже мог бы изобразить. Но как быть с пьяницей, скандалистом, хулиганом, сплетницей и вдобавок со злостным неплательщиком? Пьяница — это еще куда ни шло: красный нос, в руке бутылка Можно даже синяк под глазом Хотя нет. Синяк лучше хулигану. А можно и тому и другому. Синей краски хватит Но как нарисовать сплетницу? Или злостного неплательщика?..
      Кузя со злостью вывел первую палочку в букве «и» и от огорчения провел ее так далеко, что она возле нарисованного «ш» стала походить на долговязого Олега рядом с толстым Вовкой Пончиком. Несколько секунд Кузя в немом изумлении смотрел на палочку, а потом встал и решительно направился к двери.
      Двор был залит солнцем. Сиреневая прохладная тень окутывала только тот угол двора, где под двумя раскидистыми кленами работали ребята. Пончик старательно отмеривал доски клеенчатым портновским сантиметром. Этот сантиметр он принес из дому и никому не давал. Женька с Оле-
      гом переносили доски к скамье и отпиливали по Вовкиным меткам.
      После этого доски переходили к Косте. Единственным рубанком он обстругивал их на двух наспех сколоченных козлах. Мишка Куты-рин старательно обтесывал топором толстые чурбачки — ножки будущих стола и скамеек.
      Стёпка и Таня выкапывали ямки, в которые эти чурбачки надлежало вкопать. Шагая через двор прихрамывающей походкой, Кузя видел, как Таня, должно быть шутки ради, подхватила своей лопатой кучу земли и со смехом швырнула в ямку, которую рыл Стёпка. Тот ловко поймал лоток Таниной лопаты и стал тянуть к себе. Оба хохотали.
      — Степа! — окликнул Данилова Костя. — Посмотри, хорошо получается или нет?
      Стёпка с удивлением взглянул на Гвоздева. Разве он больше Кости понимает, хорошо или нет обструганы доски? Вообще Стёпка все чаще стал замечать, что Костя не может оставаться равнодушным, если видит, как он разговаривает с Таней. Не нравится ему, что ли, что Стёпка с ней дружит? Почему?
      — Ничего, — сказал Стёпка, подойдя к Косте и потрогав шершавую доску. — Хорошо получается.
      Ребята тотчас же обступили Костю, словно он позвал не одного Стёпку, а всех. Все принялись гладить доску ладонями, и Вовка немедленно занозил руку. Он захныкал, будто бы под кожу ему вонзилась не крохотная щепочка, а целое бревно.
      — Давай я вытащу, — сказала Таня, вынимая из1 отворота кофточки иголку. — Да не дергайся! — прикрикнула она. — Стёпка, подержи его за руку.
      Она быстро подцепила занозу кончиком иголки, выдернула и взглянула на Вовку с насмешкой.
      — Вот неженка!
      — И ничего я не неженка, — надулся Вовка. — Мне и не больно даже было.
      — Не больно! — фыркнул Олег. — А сам хныкал.
      — А с тобой не разговаривают! — покраснев, огрызнулся Вовка. — Не знаешь, а тоже критику наводишь. Такая заноза, если хочешь знать, может залезть в тело и начнет там ходить. Дойдет до сердца и воткнется. Очень просто даже умереть можно.
      Женька засмеялся.
      — Ой, Пончик! — хохотал он. — Жалко, что Таня вытащила занозу! Вдруг она тебе в язык бы впилась! Предлагаю специально занозить Пончика! Кто «за»?
      Вслед за Женькой все стали смеяться над незадачливым Вовкой. Только Кузя стоял, хмуро поглядывая на развеселившихся ребят, видно дожидаясь, когда хохот прекратится.
      — А вот и наш Репин! — закричал Женька, заметив его. — Ну что? Насадил на шило неплательщика?
      — Никого я не насадил, — дрогнувшим голосом сказал Кузя. — И рисовать я больше не буду. Только всю бумагу испорчу.
      — Как это испортишь? — с веселой угрозой воскликнул З'ажицкий. — Кто тебе позволит? Наша общественная бумага, а ты
      — Нускай общественная, — упрямо мотнул головой Кузя. — Я не умею рисовать. Говорил ведь, что не умею. Сам рисуй, если хочешь.
      Застенчивый, молчаливый Кузя был неузнаваем. Сообразив, что Парамонов всерьез отказывается рисовать, Женька растерянно обернулся к Стёпке.
      — Это что же? А как же газета?
      Но начальник штаба молчал. Молчали и остальные. Да и что можно ответить? Был бы Андрей, уж он непременно что-нибудь придумал. Но он с се-
      годняшнего дня уже ходил на работу. В восемь часов его всем штабом провожали до завода. «Ну, смотрите, братки, — сказал он, прощаясь с ребятами у проходной, — без меня работать так же, как со мной. Вечером приду, посмотрю, как у вас идут дела».
      А вот как они обернулись, дела-то! Правда, доски для «кают-компании» уже почти готовы. Но газета Стёпка еще вчера принес от Гриши спаянную рамку. Мест спайки совсем не было заметно. Глухонемой мастер как-то умудрился снять с железа ржавчину и покрасить готовую рамку бронзой. Планки сияли, как золотые.
      У Гриши в мастерской перебывали уже все, кроме Пончика. Взять над заболевшим мастером шефство предложил Андрей. За это предложение не голосовал один Вовка, после чего Стёпка окончательно потерял к нему уважение. Наверно, Пончик просто испугался прививки. Зато остальные ребята вынесли укол безропотно. Толстенький доктор, к которому Стёпка привел ребят, выпучил глаза от удивления, увидев столько желающих ухаживать за одним человеком, заболевшим гриппом.
      — Ну и везет же моему пациенту! — сказал он и велел медсестре ставить воду, чтобы прокипятить шприц.
      Дежурили у Гриши по очереди. До обеда — одна смена, после обеда — другая. Впрочем, Стёпка и Таня забегали в мастерскую вне очереди. Мастер привык к своим «шефам», но беспрекословно слушался только одну Таню. Ей одной удавалось удержать его, чтобы он не вставал. Это было очень трудно. Почувствовав себя лучше на следующий день после посещения доктора, Гриша вздумал взяться за работу. Но Таня заставила мастера лечь в постель. Тогда он пошел на хитрость. Стал работать по ночам. И первым делом запаял принесенные Стёпкой планки. Ну и попало же ему за это от Тани. Она сердито накричала на Гришу, а он покорно и виновато смотрел на вздрагивакнцую марлевую повязку, закрывающую Танин рот.
      Сегодня с утра в мастерской у Гриши дежурила Оля. Она так же, как и остальные ребята, все, кроме Тани и Стёпки, чувствовала себя в обществе глухонемого мастера не очень-то уверенно. Стёпка научил всех нескольким самым простым жестам, которыми можно было бы объясняться с Гришей. Но от волнения и смущения, переступив порог мастерской, ребята все позабывали. Правда, Гриша мог угадывать слова по движению губ. Но этому мешала марлевая повязка. И все-таки никто ни разу не запротестовал, если надо было пойти дежурить в мастерскую.
      Каждый день по нескольку раз дежурные растолковывали многочисленным посетителям, что мастер болен. Причем больше всего возмущало ребят то, что посетители все до единого оказывались какими-то бессердечными. «Болен?» — спрашивали они с удивлением, словно Гриша не имел никакого права болеть, раз у кого-то испортилась электроплитка или прохудилась кастрюля. Шефы и не подозревали, что мастер все-таки работает. А он работал. Работал по ночам, тщательно занавешивая окошко.
      Рамка для стенной газеты, починенная Гришей, всем очень понравилась. Кузю стали торопить с заголовком. И вот оказывается, что никакого заголовка не будет и надо дожидаться, когда приедет из лагеря Юрка Лютиков.
      — Ладно, — сказал Стёпка. — Подождем, пока Андрей придет. А сейчас давайте дальше работать.
      Но не успели ребята снова взяться за топоры и пилы, как рядом раздался насмешливый возглас:
      — Видал, Севка? Вот работнички! Команда мастеров класса «мягкий знак».
      Возле ворот стояли и смотрели на ребят Севка Гусаков и Лешка Хворин. Лешка хохотал, а Севка стоял молча, и только губы его кривились в презрительной усмешке.
      — Смотри, смотри, Севка, — не унимался Хворин, показывая на Пончика, стоявшего со своим
      сантиметром в руках. — Это у них портной. Доски иголкой будет сшивать.
      Было ясно, что ребята пришли, как обычно, чтобы вызвать из дома Гошку.
      — Эх, жалко Андрея нет, — прошептал Женька. — Он бы им ответил.
      — Ладно, не обращай внимания, — хмуро сказал Стёпка. — Давайте, ребята, работать. — И он с остервенением вонзил лопату в землю, словно вместо земли перед ним были ненавистные рожи Гошкиных приятелей.
      — Лесопилка на дому, — продолжал издеваться Лешка. — Ну и столяры собрались!..
      — Сам бы попробовал! — не выдержав, ответил Женька. — Вот бы мы тогда посмеялись.
      — Тебя-то могу поучить, — сказал Лешка, внезапно перестав смеяться.
      Он вразвалку двинулся к ребятам. Стёпке в словах его и в движениях почудилась угроза. Наверно, никто не ждал от Гошкиных приятелей ничего хорошего. Все молча глядели на приближающегося Лешку. Мишка Кутырин засопел и насупился. Ростом он был почти с самого Хворина и, вероятно, приготовился стать на защиту Женьки. Однако заступаться ни за кого не пришлось. Подойдя к Косте, Лешка посмотрел на доску, презрительно сплюнул и потянулся к рубанку.
      — Ну-ка, дай.
      Это прозвучало хоть и грубовато, но дружелюбно. Мишка успокоился и перестал сопеть. Ребята подступили поближе и стали с любопытством смотреть, как Лешка потрогал пальцем лезвие рубанка, как постукал молотком по стальной пластине, как он примерился и ловко начал строгать. «Вж-ж фр-р-р », «Вж-ж фр-р» — зажужжало и зафыркало у него в руках. Желтая стружка, закрученная, как поросячьи хвостики, поползла на траву. Хворин и правда строгал умело.
      — Здо-орово!.. — протянул Пончик.
      Эта похвала, очевидно, пришлась Лешке по душе.
      — А ты думал! — произнес он самодовольно. — У меня отец столяр. Я к этому приучен.
      Он гладко обстругал доску сверху, с боков и с удовольствием оглядел ее, наклонив голову чуть-чуть набок. Потом взглянул на ребят, и Стёпка увидел, что глаза его, всегда тусклые и сонные, сейчас блестят.
      — Ну что? Видал? — спросил он у Кости. — А ну давай тащи другую.
      Севка Гусаков давно уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Увидав, как Олег и Мишка с готовностью положили перед приятелем еще одну доску, он крикнул:
      — Хватит тебе, Лешка, ерундой-то заниматься!
      Но Хворин даже не посмотрел на него, а только сказал:
      — Обожди! Еще одну!
      Он снова примерился. Рубанок на мгновение повис над доской, словно выбирая удобное место, куда бы опуститься И в этот миг во двор вбежала запыхавшаяся Оля. Лицо ее было красно от быстрого бега. Марлевая повязка болталась на шее.
      — Ребята! — закричала она задыхаясь. — Стёпка, Таня! Скорее! Надо доктора позвать! Грише плохо!
     
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
     
      Совсем не обязательно было мчаться к Грише целой толпой. Но бывает так, что рассудок отстает от ног. Только секунду Стёпка стоял в оцепенении и смотрел на трясущиеся Олины губы, а потом, сорвавшись, бросился прочь со двора. За ним, побросав инструменты, кинулись Таня, Женька, Костя, Мишка и Олег. Оля тоже побежала. И во дворе, возле наваленных грудой досок, возле вырытых ямок и недоумевающего Лешки остались Севка, Кузя и Пончик.
      Лишь на улице, опомнившись, Стёпка остановился.
      — Костя, — сказал он. — Ты беги с Олей в поликлинику. А мы — к Грише
      Гврздев кивнул и пустился в противоположную сторону. Оля едва поспевала за ним. Стёпка, Таня Женька, Мишка и Олег побежали дальше.
      По дороге Оля на бегу рассказала Косте, что произошло. Она варила суп, когда Гриша встал и начал чинить электрический утюг.
      — Там такая змейка в утюге, как белый червяк, вся длинная и такими кольчиками, кольчиками Я ему говорю, чтобы ложился, а он не слушается Только смеется. А потом Ой, Костя!.. Потом он потянулся к полочке — щипцы достать
      — Какие щипцы?
      — Ну, такие черные, большие Плоскозубцы
      — Плоскогубцы.
      — Ну, плоскогубцы. Он их взял И вдруг как схватится за сердце! И упал!.. Я его еле до кровати дотащила
      Пока Оля и Костя мчались к поликлинике, «шефы» толпой ворвались в каморку глухонемого мастера и только тут отдышались. Стёпка, пройдя на цыпочках, осторожно заглянул за фанерную перегородку. Гриша лежал на койке и тяжело дышал. Ворот рубахи на его груди был надорван. И, может быть, впервые Стёпка только сейчас почувствовал, как душно здесь, в этой тесной узенькой комнатушке.
      — Ну что? Живой? — спросила Таня, заглядывая за перегородку из-за Стёпкиного плеча.
      — Живой. Дышит
      — Ясно, у него осложнение после гриппа, — сказал Женька. — У меня папа чуть не умер. Сердечный припадок был.
      — А что твоему папе делали? — спросил Олег. — Мы, может, без доктора, сами
      — Нет! — решительно возразил Стёпка. — Доктора надо подождать.
      Не зная, что делать и для чего они все сюда прибежали, ребята мялись у двери, поглядывали в окошко, тихонько переговаривались. Таня пред-
      ложила бы\о положить Гришу поудобнее, но Женька, сделав страшные глаза, сказал, что человека с больным сердцем нельзя даже переворачивать с боку на бок.
      Неожиданно во дворе зафыркал автомобиль. Мишка выглянул в окно и с завистью пробасил:
      — Ишь, на машине прикатили!
      Действительно, из голубого «Москвича», на котором было написано красными буквами «Неотложная медицинская помощь», вылезли Оля, Костя и высокий хмурый человек в белом халате и белой полотняной шапочке.
      Очевидно, по дороге Костя и Оля рассказали доктору про Гришину болезнь и про ребят, взявших над ним шефство, потому что тот нисколько не удивился, увидев в тесной каморке мастера пионеров. Он только с неудовольствием оглядел стены комнатушки и покачал головой.
      За перегородку доктор никого не пустил. Он один что-то делал там. Но любопытный Женька все же ухитрился подсмотреть, что он делает, и, отойдя от входа за перегородку, шепнул:
      — Сердце выслушивает.
      Доктор довольно долго оставался рядом с Гришей. Затем, выйдя, он снова оглядел стены каморки, опять покачал головой и сказал:
      — Неподходящая кубатура для сердечного больного. — Потом, посмотрев так же хмуро на ребят, он добавил: — Вот что я вам скажу, молодые люди. Положение серьезное. Если уж вы шефы, то шефствуйте как следует. Вставать, волноваться вашему больному никак нельзя. Ходить сюда можно по одному, по два
      — А мы и ходили по одному, по два, — возразил Стёпка.
      — И все-таки он у вас не выдержал постельного режима, — строго взглянув на него, проговорил доктор.
      Все посмотрели на Олю, и она покраснела.
      — Ну ладно, так решим, — сказал доктор. —
      Навещать его навещайте. Но помните: встанет — умрет. Лежать, только лежать.
      Врач выписал Грише лекарство и ушел. Заурчал, зафыркал автомобиль во дворе. Наступила тишина.
      — Надо в аптеку сходить, — первым нарушая молчание, сказал Стёпка.
      — Я схожу! — мгновенно откликнулась Оля, .словно только и ждала этих слов. Она чувствовала себя очень виноватой за то, что позволила Грише встать.
      — Ладно, — кивнул Стёпка. — Иди ты. А ты, Таня, оставайся здесь. И Мишка пусть останется.
      Это решение начальника штаба все признали правильным. Таню Гриша слушался беспрекословно, а сильный Мишка Кутырин в крайнем случае мог ей помочь.
      Таня тотчас же принялась хозяйничать. Мишка, которому, видно, совсем не хотелось оставаться, с тоскою вздохнул, но спорить со Стёпкой не стал.
      — Вы мне на переменку кого-нибудь пришлите, — только напомнил он.
      — Пришлем, — пообещал Стёпка. — Пошли, ребята.
      Пока шли назад, во двор, Стёпка был задумчив. «Сердце, сердце — размышлял он. — И отчего это оно болит? Наверно, оттого, что много-много приходится переживать в жизни человеку. Вот хоть Гриша!.. От такой жизни, какая была у него, ясное дело, сердце станет совсем никудышное. И что бы взять да изобрести для человека какое-нибудь искусственное сердце. Из железа!.. Чтобы покрепче. Нет, из железа нельзя — заржавеет. Из золота или серебра. Или из нержавеющей стали » Эта мысль так ему понравилась, что он даже улыбнулся.
      — Олежка, — спросил он, — а как ты думаешь, сделают когда-нибудь человеку искусственное сердце?
      — Когда-нибудь! — фыркнул Треневич. — Уже делают. Я сам читал в журнале. Из пластмассы. И кровеносные сосуды делают
      Ребята вошли во двор и остановились в воротах, недоуменно озираясь. Двор был пуст.
      — Наверно, ребята в красном уголке, — сказал Костя. — Газету, наверно, рисуют.
      — А где наши инструменты? — закричал Треневич.
      На земле возле разбросанных досок в куче стружек, опилок и щепок валялись только две лопаты. Топор, рубанок, молотки, пила, стамески — все исчезло. В эту минуту раздалось кряхтенье, и из-за кучи досок вылез взлохмаченный красный Пончик.
      — Один есть, — обрадованно сказал Женька.
      — А Кузя где? — спросил Стёпка смущенно отряхивающегося Вовку. — Где наши инструменты?
      — Инструменты Гошка утащил, — сообщил Пончик. — Гошка и его ребята. А Кузя за ним побежал.
      — А ты?
      — Я остался. Я сторожить остался.
      — Хорош сторож! — возмущенно воскликнул Олег.
      — Что жр мы будем делать без инструментов? — растерянно спросил Костя.
      — Я говорил, говорил! с жаром сказал Женька. — Не надо было этого Лешку близко подпускать! А то растаяли, как Снегурочки. На, Лешенька, построгай, поработай Вот он и поработал!
      — А Тпруневич с Мишкой еще досочку перед ним положили, — ядовито напомнил Вовка. — Пожалуйста, Лешенька, вот тебе
      — А ты? А ты?! — заорал Треневич. — Ты сам тоже!.. «Здорово!» Нашел кого хвалить!
      — Будет вам, — сумрачно остановил мальчишек Костя. — Надо решать, что делать.
      — Андрею надо сказать — вот что, — решительно объявил Стёпка. — И в милицию пойти. Это Гошке так даром не пройдет.
      Не успел он выпалить все это, гневно сжимая кулаки, как в воротах показался командир отря-
      да. Наступил час обеденного перерыва, и Андрей шел домой.
      — Ну, как работа идет, мастера? — весело окликнул он ребят. — Почему невеселые?
      Обступив Андрея, ребята наперебой стали рассказывать обо всех происшествиях этого злополучного дня — и о Гришиной болезни, и о том, как Лешка ловко стругал и как потом вместе с Гошкой и Севкой Гусаковым стащил инструменты.
      — Ну и отряд! — с неодобрением покачав головой, сказал Андрей. — Ну и штаб! Девять человек с тремя мерзавцами справиться не можете.
      — Мы мы к Грише побежали — смущенно ответил Стёпка. — Конечно, надо было бы кому-нибудь одному или двоим Но Оля прибежала, как закричит Ну, мы все туда и помчались.
      — Ну ладно, — сказал Андрей. — Отставить обед. Будем искать наши инструменты.
      — Наверно, Кузя знает, — сказал Пончик. — Он за ними побежал.
      — Кузя? Вот молодец!
      — Я тоже хотел побежать, — продолжал Вовка. — Но ведь надо же было остаться сторожить.
      — Помалкивал бы лучше, — оборвал его Олег. — Сторож!
      — Смотрите! — вдруг закричал Женька. — Кузя идет! И Лешка с ним!
      Все разом обернулись к воротам. По двору к ребятам шли Кузл Парамонов и Лешка Хворин. Лешка нес пилу, топор и рубанок. В руках у Кузи были молотки и стамески.
      — Принесли! Принесли! — завопил Вовка, бросаясь им навстречу. — Все здесь! И молотки и топор!..
      — Вот, возьмите, — сказал Лешка, кладя на скамейку инструменты. Рукав рубашки на плече у него был разорван. Под глазом красовался радужный синяк.
      Ребята и Андрей молча смотрели на него.
      — Ух, он с ними и дрался! — возбужденно воскликнул Кузя. — Севке нос разбил. В кровь.
      А Гошка ему вон синяк поставил Зато все инструменты отнял. А Гошка с Севкой ушли. Грозятся. Говорят: лучше не попадайся.
      — Ладно, я пойду, — сказал Лешка. — До свиданьица
      — Да куда же ты пойдешь? — остановил его Андрей. — Тебе рукав сперва зашить надо. И свинцовую примочку на синяк поставить.
      — Ладно, — уныло махнул рукой Лешка. — Так сойдет.
      — Нет уж, — Андрей решительно взял его за локоть. — Ты нам помог, и мы тебе поможем. Идем ко мне, там разберемся что к чему. А вы, — обернулся он к ребятам. — Тоже идите обедать. А вечером, когда с работы приду, обсудим все это происшествие.
      Он ушел вместе с Лешкой. А Кузя принялся рассказывать, что произошло после того, как все убежали к Грише.
      Оказывается, вскоре после ухода ребят во дворе появился Гошка. Он подошел к Лешке, все еще стоявшему с рубанком в руке, пихнул ногой готовые для стола и скамеек доски, вырвал у Хворина рубанок и сказал:
      — Ничего вещичка! Рубля полтора на базаре дадут!
      — Это ихний, — проговорил Лешка, указав на стоявших молча Кузю и Вовку.
      — Был ихний, а будет нащ, — объявил Рукомойников. — А ну, кореши, забирай это барахло.
      Севка быстро сгреб в кучу молотки, топор с пилою, Гошка подхватил стамески.
      — Брось, Гошка, — принялся уговаривать его Хворин. — Попадет.
      — Это от кого? — запетушился Рукомойников. — Это от них попадет? — Он с презрением сплюнул в сторону Кузи и Пончика. — Если только слово скажут, я им — и он показал ребятам громадный кулак.
      После этого Гошка и Севка с инструментами в руках пошли к воротам. Лешка двинулся за ними.
      — Оставь, Гошка, — повторял он. — Чужие ведь.
      Когда парни скрылись за воротами, Кузя будто очнулся.
      — Бежим за ними! — крикнул он Вовке. — Надо посмотреть, куда они их денут.
      — Ну. вот еще, — отмахнулся Пончик. — Они нам таких навесят
      Кузя только рукой махнул и, прихрамывая, побежал за Гошкой и его приятелями.
      Гошка и Севка шли по улице в сторону базара. Лешка шагал за ними и, наверно, уговаривал Ру-комойникова вернуть инструменты. Очевидно, Гошке это надоело. Он обернулся, что-то сказал Хворину и наотмашь ударил его по лицу. Из подъезда дома Кузя видел, как Лешка кинулся на Рукомойников а, как сбил с ног Севку Гусакова. Потом уже ничего нельзя было разобрать в клубах поднявшейся пыли. Из ворот выскочил дворник. Залился трелью милицейский свисток. Несколько прохожих бросились разнимать дерущихся ребят. И когда пыль осела, Кузя увидел удиравших Гошку и Севку и Лешку Хворина, сидевшего на мостовой среди брошенных инструментов.
      — Ну, Леха, лучше не попадайся! — издали крикнул Гошка, сворачивая в переулок.
      Лешку обступили незнакомые люди. От угла спешил к месту драки постовой милиционер. Кузя торопливо заковылял к толпе, протиснулся к Лешке и сказал милиционеру:
      — Это наши инструменты. Нашего пионерского отряда. Их хотели украсть. А Хворин Леша их отнимал.
      Милиционер посмотрел на Кузин красный галстук и повеселел.
      — Выходит, справедливый бой был!
      Какой-то старичок прохожий проговорил:
      — До чего дошло! Общественные, можно сказать, пионерские инструменты среди бела дня воруют. Вообще надо бы издать специальный указ
      Он еще что-то говорил насчет «специального указа» и мягкости советских законов, но Кузя и Аешка его уже не слышали. Выбравшись из толпы, они спешили с отвоеванными инструментами во двор.
      — Теперь Лешке плохо придется, — глубокомысленно произнес Пончик.
      — А давайте его в наш отряд примем, — предложил Кузя. — Тогда уж Гошка его не тронет.
      Так он нас и испугался! — возразил Женька.
      — Испугается, — сказал Стёпка. — Мы заступимся. Лешка сильный. Мишка тоже будь здоров. И Олег — вон какой длинный.
      — И Пончику будет специальное задание, — подхватил Женька. — Бегать вокруг и кричать: «Дай ему! Дай ему сильнее!» И вообще, — добавил он, — посмотрю я на вас, какие вы все храбрые, когда Гошки нет. А приди он сейчас, попрячетесь, как Пончик, под доски.
      Между тем вопрос о дальнейшей Лешкиной судьбе волновал не только ребят. Сидя в уютной комнатке Андрея Голубева, не притрагиваясь к налитому в тарелку супу, Лешка хмуро водит пальцем по клеенке.
      — Что же ты теперь делать будешь? — спросил Андрей.
      Лешка пожал плечами.
      — Не знаю. К тетке уеду. В Подольск.
      — А она ждет тебя, тетка?
      — Не. Она меня не любит.
      — Зачем же ты поедешь?
      — Тут оставаться нельзя. Гошка убьет
      А то, может, на целинные земли Или на «кукурузный фронт»?..
      — Целинные земли! Кукурузный фронт!
      В голосе моряка звучало нескрываемое негодование. — Да кто тебя туда возьмет? Там герои работают. А ты Гошку испугался.
      Лешка покраснел.
      — Испугался?! — воскликнул он, заливаясь краской еще пуще. — А как я жить буду? Гошка-то
      хоть и-сволочь, а все же товарищ был. — Лешку словно прорвало. — Он мне денег давал. Откуда я возьму деньги? Отец у меня Пьяница он Домой приходить не хочется. А теперь
      Андрей слушал Лешку сочувственно, глядя на него из-под насупленных бровей.
      — Вот что я тебе скажу, Леша, — проговорил он. — Глупостей не делай. Ну, сам посуди. Как ты в Подольск поедешь к тетке, которая, как ты говоришь, видеть тебя не хочет? Оставайся здесь. Я сегодня поговорю в комитете комсомола. Устроим тебя в ремесленное училище. А если хочешь — сразу на завод. Работа найдется. Будешь и работать и учиться.
      — Не смогу я, — вздохнул Лешка. — Силенок не хватит. — И, криво, с грустью усмехнувшись, он постукал себя пальцем по лбу.
      — Хватит. Я помогу. И не жалей, что потерял такого товарища, как Гошка. Этот товарищ до добра не доведет. А товарищей теперь у тебя много будет. Весь наш отряд. Кстати, мы в отряд принимаем тех, кто какой-нибудь полезный поступок совершит. А ты сегодня уже его совершил. Отстоял наши инструменты.
      — Я им доску обстругал, — оживившись, вспомнил Лешка. — Они ведь стругать-то не умеют. Умора!.. А я отец у меня — Лешка понурился и тихо закончил: — Он ведь столяр был хороший. А как мать умерла, так пить начал. Не работает почти совсем.
      — Знаешь, что? — сказал Андрей. — Давай так. Если хочешь, живи пока у меня. Хоть и тесновато, но для тебя места хватит. А потом устроим в общежитие при заводе. Начнешь ты, Лешка, самостоятельную жизнь. Хорошее это дело.
      — В общежитие? — Хворин вскинул на Андрея заблестевшие глаза. — А можно?
      — Все можно, Леша, если хочешь чего-нибудь в жизни добиться. ¦ Ну, а теперь бери ложку и ешь. А то мне уже на работу пора.
     
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
     
      И Лешка остался жить у Андрея. Правильнее было бы сказать — он остался в отряде, потому что У Андрея он только ночевал, а весь день не расставался с ребятами. Он словно соскучился по работе, по послушным в руках его инструментам. Он стругал, пилил и приколачивал доски с таким рвением, что в два дня столик и четыре скамейки оказались готовыми. Он, казалось, ожил, вырвавшись из-под Гошкиной власти, и только иногда, исчезая куда-то ненадолго, возвращался задумчивым и хмурым. Стёпка знал, что Лешка ходит домой проведать отца.
      Гошка Рукомойников и Севка Гусаков частенько, проходя по двору, останавливались поодаль и о чем-то шептались. Однажды Гошка крикнул:
      — А ну, Леха, пойди сюда! — и так как Лешка отмахнулся, добавил: — Иди, не бойся, я тебя не трону.
      — Не пойду, — упрямо ответил Лешка.
      Гошка с Севкой постояли немного, проворчали
      «ну, погоди, попадись только» и ушли. Однако через несколько дней, в субботу, они Лешку во дворе уже не увидели.
      Нет! Не думайте, что Лешка ушел из отряда и уехал к тетке в далекий город Подольск. Лешка выполнял поручение Андрея.
      Должно быть, на работе у Андрея в эти дни было столько дела, что ребята его не видели до самой субботы. Да они уже и привыкли решать дела самостоятельно. И только в субботу, вернувшись с завода раньше, Андрей пришел к своим «орлятам». «Орлята» в это время заканчивали окраску «кают-компании». В банке оставалось еще немного краски, которой покрывали пол в красном уголке, и ее решили использовать для стола и скамеек.
      — Ну, вы прямо художники-живописцы! — пошутил Андрей, взглянув на перепачканных краской «маляров».
      — Живописцы, — вздохнул Женька. — А газету так и не выпустили Рисовать-то некому.
      — Да, неважно у нас дело с газетой, — сказал командир отряда. — Что же, придется ждать, пока ваш Лютиков из лагеря возвратится.
      — Лучше уж ждать, чем бумагу портить, — сумрачно произнес Кузя.
      Лешка, прислушивавшийся к этому разговору, положил кисть и спросил:
      — А вам что — стенгазету оформить надо?
      — Надо, — кивнул моряк. — А ты разве и рисовать умеешь?
      — Не так чтобы очень — Хворин шмыгнул носом и утерся ладонью, после чего под носом у него появились багровые усы. — Не так чтобы очень, — повторил он, — а попробовать можно.
      — А ну, давай пробуй! — с воодушевлением воскликнул Андрей. — Идем в красный уголок!
      Хотя он позвал одного Лешку, следом за ними в красный уголок повалили все.
      — Вот, — сказал смущенно Кузя, расстилая на полу лист бумаги, где уродливо извивались буква «ш» и незаконченное «и».
      — Это что же за «щи» такие? — с любопытством спросил Лешка.
      — Название газеты, — буркнул Кузя.
      — «Шило», — подсказал Женька Зажицкий.
      — Мы вот тут, справа, хотели нарисовать шило, а на его острие насадить всяких проходимцев, — начал объяснять Андрей. — Хулигана, сплетницу, пьяницу, скандалиста
      — И еще злостного неплательщика, — весело добавил Женька.
      — А можно, я на той стороне на чистой бумаге буду рисовать? — сказал Лешка.
      — Валяй на чистой, — согласился Андрей. — Надо будет, еще бумаги достанем.
      Лешка перевернул лист, положив его чистой стороной вверх, прижал уголки камешками, за которыми сбегали во двор Стёпка и Женька, поставил перед собою стакан с водой, на дне которого
      толстым слоем зеленела осевшая краска, взял карандаш и с неудовольствием оглянулся на молчаливо толпившихся позади ребят. Андрей, поймав этот взгляд, заторопил зрителей:
      — А ну-ка, давайте, ребята, не будем ему мешать. Художники не любят, когда у них над душой стоят. Да и обедать пора.
      За обедом Стёпка так спешил, будто бы его кто-нибудь подстегивал. Уж очень интересно было посмотреть, как рисует Лешка Хворин. Подумать только — Хворин, Гошкин дружок, — и вдруг художник!.. Стёпка решил как бы случайно заглянуть в красный уголок. Не прогонит же его Лешка! Тем более, что он, Стёпка, начальник штаба, заместитель командира отряда и, может быть, даже обязан посмотреть, как у Хворина двигается дело. К тому же если он придет один, то не очень помешает Лешке. Конечно, Андрей прав: кому приятно, если у него стоят над душой? Стёпка и сам этого терпеть не мог.
      Чуть не подавившись черносливиной, Стёпка допил компот и помчался во двор. Конечно, никто еще не пришел! Он — первый. Но тут из окон красного уголка донесся хохот. Опешив, Стёпка сбежал по ступенькам и распахнул дверь.
      Лешки в красном уголке не было. Но зато у газетного листа толпились Женька, Таня, Оля, Олег, Мишка Кутырин и Кузя. Они хохотали, подталкивая друг друга локтями.
      — Ой, Степа, иди скорее сюда! — закричала Таня, вытирая выступившие на глазах веселые слезы. — Смотри, что тут Лешка нарисовал!
      Стёпка подумал было, что у Лешки ничего не получилось. Но, подойдя, обомлел.
      Нет, Лешка рисовал замечательно! Вот носатый — это, конечно, пьяница: бутылка выглядывает из кармана. А рядом с ним, в кепке, похожий на Гошку, — наверно, хулиган. Он схватил за ногу усатого дядьку с громадным разинутым ртом и бешеными глазами, должно быть скандалиста. Вслед за усатым катилась куда-то кубарем тощая
      тетка с длиннющим языком. Посмотришь на такую и сразу скажешь — сплетница. Снизу вверх по листу наискосок, словно взвиваясь в синее небо, бежала надпись: «Ракета». И ракета, длинная, острая, была нарисована. Буквы словно вырывались у нее из хвостовой части огненными языками. А фигурки кувыркались, будто сметенные вихрем, катились по бумаге, нелепые и смешные.
      — Ракета — вслух прочитал Стёпка. — Почему «Ракета»? Мы же придумали «Шило»!
      — А «Ракета» лучше! Лучше! — загалдели ребята.
      — Конечно, лучше, — подхватил Женька. — «Шило» неправильно. Это в сапожной мастерской стенгазета может называться «Шило». Или еще «Дратва». А тут — «Ракета». Мчится ракета в коммунизм. А эти все летят с нее кубарем.
      — Вот это рисует! — раздался позади ребят восхищенный возглас. — Вот это да!
      Впервые Стёпка услышал, чтобы Пончик был чем-то удивлен. Впрочем, Вовка тотчас же, словно опомнившись, сказал:
      — Но Лютиков все-таки рисует лучше.
      На Вовку набросились все сразу.
      — Кто лучше? Лютиков? Да он рисовать не умеет. А Лешка — это талант.
      Поднялся невообразимый шум. В споре никто не заметил, как в комнате появились Андрей и Лешка.
      — Ну как, братки, нравится? — спросил Андрей, и спорщики сразу замолчали. Но тотчас же голоса грянули с новой силой.
      — Нравится!
      — Здорово!
      — Прямо как Кукрыниксы!
      — А название почему переменили?
      — А где неплательщик?
      Андрей засмеялся.
      — Тише, тише, сейчас все объясню. Название «Ракета» придумали мы с Лешей. Шило ведь ин-
      струмент довольно древний. Устарел. А вот ракета мчится прямым путем в будущее.
      — Ага! Что я говорил! — обрадовался Женька. — Мчится в коммунизм и всякое барахло с пути сметает!
      — Правильно, — подтвердил Андрей. — Леша нарисовал и хулигана, и сплетницу, и скандалиста, и пьяницу А неплательщика мы решили не рисовать.
      — А Яков Гаврилович не рассердится? — озабоченно спросила Оля.
      — Может быть, и рассердится, — ответил Андрей. — Но мы ему объясним, что неплательщик — это явление редкое. Один, может, на всю улицу нашелся, а уж его — в заголовок. Можно просто карикатуру нарисовать.
      — На него бы самого карикатуру нарисовать, — фыркнул Женька. — До сих пор уголок не открыт!
      — Вот что, братки, — сказал Андрей. — Надо нам назначить разведчиков.
      — Каких разведчиков? Зачем?
      — Разведчиков, — повторил Андрей. — Какой же отряд без разведки? Разведчики должны первыми узнавать, где у нас на улице происходят беспорядки. Понятно?
      — Понятно! — в восторге закричал Пончик. — Я буду разведчиком!
      — Хорош разведчик! — засмеялся Женька. — Увидит хулигана и под доски залезет.
      — Стоп! — сказал Андрей и поднял руку. — Я еще не все сказал. Разведчики будут у нас специальными корреспондентами газеты. Они станут доставлять материалы для заметок и карикатур. И, между прочим, Женя, я не вижу ничего смешного в том, что Вова хочет стать разведчиком. Он парень шустрый. Глазастый
      Пончик с таким торжеством взглянул на Женьку, словно хотел сказать: «Ага! Вот я какой!..»
      Тут со всех сторон загремело:
      — И я хочу! И я!.. И меня тоже назначьте!..
      — По-моему, так, — объяснил Андрей. — Раз-
      ведчиком можно выбрать Кузю Парамонова. Он недавно себя уже проявил. Не побоялся Гошки и побежал за ним, чтобы проследить, куда попадут наши инструменты. Затем Затем — Чмоков. Пусть разведчиками будут Женя Зажицкий и Таня Левченко. На первое время хватит. А по мере того как наш отряд будет увеличиваться, прибавится и разведчиков. Правильно?
      — Правильно, правильно! — загалдели ребята.
      Все совершенно забыли про Лешку, который
      стоял в сторонке, грызя кончик карандаша. И все разом обернулись, когда он вдруг тихо спросил:
      — А можно мне тоже?.. Можно, я тоже разведчиком буду?
      Наступила тишина. И, должно быть, Лешке показалось, что ребята замолчали потому, что вопрос его показался всем нелепым. Какой же он разведчик, если сам недавно был в компании Гошки Ру-комойникова? Хворин смутился и махнул рукой.
      — Хотя нет Это я так Не надо.
      — Почему же не надо? — с удивлением спросил Андрей. — Очень даже надо. Я предлагаю, ребята, назначить Лешу командиром разведки нашего отряда. Кто «за»? — И он первым поднял руку.
      И все руки дружно взметнулись вверх. И засияли глаза у Лешки, когда он взглянул на эти поднятые руки ребят, новых своих товарищей, так не похожих на Гошку Рукомойников а и Севку Гусакова.
     
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
     
      Наступил воскресный день. Первый воскресный день в неделе, которую ребята провели без Андрея. И Стёпка впервые в жизни узнал, что за один день, за один только день может произойти столько событий, сколько порой не происходит и за целый месяц.
      Утром почтальон принес посылку из Москвы.
      — Данилову Степану Егоровичу, — сказал он, когда Стёпка отпер дверь.
      И Стёпка так растерялся, что не сразу сообразил, что он сам и есть Степан Егорович Данилов. Он стоял перед почтальоном, изумленно хлопая глазами, а тот нетерпеливо спросил:
      — Есть такой или нет?
      — Я Я Данилов — неуверенно произнес Стёпка.
      — Так чего же ты хлопаешь глазами? — рассердился почтальон. — Получи и распишись.
      От растерянности Стёпка поставил подпись не в том месте, где было нужно, чем опять раздосадовал почтальона.
      — Шлют посылки детям! — ворчал он, стирая Стёпкину подпись ластиком. — Не могли на имя взрослого человека выслать
      Наконец он ушел, а Стёпка остался возле двери, вертя в руках небольшой ящичек. «Данилову Степану Егоровичу», — прочитал он еще раз свое имя, написанное на фанере чернильным карандашом. Ниже стояли адрес, имя и фамилия дедушки Арсения. И только тут, словно опомнившись, он ринулся в комнату, крича во все горло:
      — Мне посылка! Посылка! От дедушки Арсения!
      — Ну что же, распаковывай, если на твое имя, — сказал отец, прочитав адрес. — Вот тебе клещи, вот ножик.
      Стёпка долго возился, вытаскивая гвозди из фанерной крышки. Наконец крышка была снята. Стёпка торопливо засунул руки в бумагу, которой ящичек был выложен внутри, и стал вытаскивать пакетики, свертки, коробки В пакетах были конфеты и печенье, в свертках — пирожки, которые, должно быть, испекла бабушка Надежда Васильевна, в одной из коробок — автоматическая ручка и карандашик, в другой — набор цветных открыток с видами Москвы, а в третьей Да, в третьей Стёпка нашел то, что ему хотелось найти больше всего. На третьей коробочке, маленькой, оранжевой, Стёпка прочитал: «Микроэлектромотор». Было
      в ящике, на самом дне и письмо от дедушки. Он
      писал, что авторучку и открытки посылает Стёпке, моторчик, как Стёпка и просил, — его товарищу «изобретателю», а конфеты, печенье и пирожки — на всех вместе. Дедушка еще писал, что погода в Москве стоит холодная, льют дожди, что москвичи замерзают и они с бабушкой Надей хотят в середине августа приехать к Стёпке пого-стйть. Это было, конечно, радостное известие. Но Стёпка прочитал письмо мельком. Мотор! Мотор! Ну и обрадуется Олежка! Жаль, что у Стёпки нет батарейки от карманного фонарика, а то можно было бы посмотреть, как работает моторчик. Неужели один такой крохотный мотор сможет двигать тяжелую черепаху, да еще под автомобильным колпаком-панцирем?
      Позавтракав, Стёпка побежал во двор. Ребята уже сходились сюда, но Олега не было.
      Примчался запыхавшийся Женька Зажицкий.
      — Внимание, внимание! — закричал он, вскакивая на скамейку. — Перед вами известный фокусник, заклинатель кобр и удавов!
      Что еще придумал Женька? И для чего он сует руку за пазуху? Отчего у него такая физиономия, будто бы он действительно сейчас покажет какой-нибудь удивительный фокус.
      — Внимание! — Еще раз воскликнул Женька. — Р-раз! — И он рывком вытащил из-за пазухи газету. Стёпка сразу же узнал районную многотиражку. — Два!! — Женька ловко развернул газету и показал ее ребятам. — Сейчас эта газета исчезнет на глазах у почтеннейшей публики! Два с половиной! Два и три четверти
      Все, кто уже пришел, стояли разинув рты.
      — Минуточку, — вдруг озабоченно проговорил Зажицкий, разглядывая что-то на газетной странице. — Ого! — Он отставил газету подальше от глаз, словно любуясь ею, потом опять приблизил, снова отодвинул — Нет, нельзя, чтобы такая газета исчезла. Тут напечатано Тут напечатано Что такое?.. Так, так
      — А ну, дай-ка сюда! — в нетерпении закричал Мишка Кутырин и вырвал у Женьки газету. — Чего еще тут?
      Ребята обступили Кутырина, наперебой читая заголовки:
      — «План перевыполнен», «Тысяча центнеров кукурузы», «Еще одна бригада коммунистического труда», «Отряд во дворе» '
      — Ага! — закричал Женька. — Нашли? Теперь, Мишенька, давай я буду читать. А то ты в силу своей малограмотности — Он выхватил из рук растерявшегося Мишки газету и начал торжественно читать: — «Во дворе дома номер двадцать три на Садовой улице создан пионерский отряд. Его командиром стал демобилизованный моряк-подводник Андрей Голубев, ныне рабочий консервного завода. С первых дней организации отряда пионеры дружно взялись за работу. Они отремонтировали красный уголок, начали выпускать сатирическую стенную газету, благоустраивают свой двор. Ценная инициатива пионеров поддержана в райкоме комсомола». Под заметкой стояла подпись: «С. Елкин».
      — Про нас! — звонко, с гордостью крикнула Таня. — Про наш отряд!
      — А кто такой Елкин? — озадаченно спросил Костя.
      — Может, это Яков Гаврилович выдумал себе псевдоним? — предположил Женька.
      — Какой псевдоним? Что это такое?
      — Ну, это иногда писатели, если им их фамилия не нравится, придумывают себе другие фамилии. Например, Гайдар. Его настоящая фамилия Голиков. Или Чехов. Он подписывался — Че-хонте
      — Яков Гаврилович! — усмехнулся Костя. — Зачем же ему себе какой-то псевдоним выдумывать? Он бы и так подписался. А потом Гайдар!.. А тут какой-то Елкин.
      — По-моему, это неважно, кто написал. Важно, что написали про наш отряд, — сказала Таня.
      Из третьего подъезда вышли Андрей и Лешка. Женька кинулся к ним, размахивая газетой.
      — Про наш отряд в газете напечатали! Что мы красный уголок ремонтировали. И про кают-компанию И про стенгазету
      Моряк внимательно прочитал заметку.
      — Ну вот, теперь уж мы совсем официально признаны, — сказал он. — Теперь, братки, не подкачайте.
      — Не подкачаем! Мы еще и не то сделаем!.. — загремело со всех сторон.
      — А кто такой Елкин? — спросил Стёпка.
      — Елкин? Это работник отдела пионеров в горкоме комсомола, — объяснил Андрей. И добавил, почему-то загадочно подмигнув: — Да вы его сами скоро увидите.
      В воротах появился Олег. Ему тоже сразу же сунули под нос газету. Во всей этой радостной суматохе Стёпка чуть было не забыл про моторчик. Но, опустив руку в карман за носовым платком, он сразу же наткнулся на коробочку.
      — Олежка! Смотри! Вот что я принес! — закричал Стёпка и высоко поднял над головой руку с зажатой в ней коробкой.
      — Что это? Что? — загалдели ребята. — Тоже фокус?
      — Это микроэлектромотор, — сказал Стёпка. — Для Олежкиной электронной черепахи. Дедушка из Москвы прислал.
      Моторчик был извлечен из коробки. Все принялись его рассматривать. Но в руки Стёпка его никому не дал. Он отдал мотор Олегу.
      Треневич, забыв от радости, что надо сказать спасибо, держал мотор в пальцах так бережно, словно тот был сделан не из железа, а из самого тончайшего стекла.
      — Да расскажи ты, Олег, что у тебя за черепаха такая, — попросил Андрей. — Степа нам что-то такое начал объяснять, но я, признаться, ничего не понял.
      — Расскажи, Тпруневич! — подхватил Женька.
      — Рассказывай, Олег! — кивнул Костя.
      Олег рассказал, что задумал сделать электронную черепаху. Но черепаха получилась не совсем электронная. Даже, вернее, совсем не электронная. Она просто электрическая с электродвигателем и фотоэлементами. О настоящей электронной черепахе Олег прочитал в журнале и видел фотоснимок. Ее сделали два инженера за границей. Но для того чтобы смастерить такую же, как сделали инженеры, надо, пожалуй, сперва окончить хотя бы восемь классов. А то и все десять. Зато черепаха, над которой почти полгода трудился Олег, вышла тоже неплохая. Она может обходить препятствия и ползти на свет. У нее есть механизмы поворота, переднего и заднего хода. Вообще-то теперь Олег думает, что лучше было бы сделать не черепаху, а какой-нибудь трактор или самосвал. Модель. А может быть, потом, через несколько лет, такие тракторы будут ходить по полям и сами пахать, без тракториста. Включил мотор, и все. И трактор пошел. Дошел до края поля, сработал фотоэлемент, трактор повернул, снова пошел — до другого края поля
      От Олежкиных объяснений у ребят загудело в головах. Он рассказывал, сбиваясь, перескакивая с одного на другое. Наверно, ему казалось, что все разбираются в технике так же, как он.
      — Ты, Олежка, лучше закончи уж свою черепаху, — сказал Стёпка, — а потом нам всем покажешь.
      — Да она уже готова! Я же говорю! — воскликнул Олег. — Только вот моторчика не хватало. — И он с нежностью взглянул на электромотор.
      Этот день для всех начался радостно. И денек-то сам по себе, будто нарочно, выдался погожий, солнце сияло как-то по-особенному, кажется, ярче, чем вчера. Андрей объявил, что сегодня будет день отдыха и все пойдут к монастырю на пруды.
      — Искупаемся, костер разведем, поговорим о всякой всячине, — пояснил Андрей.
      Это предложение было встречено с восторгом.
      Конечно, Стёпке тоже очень хотелось бы пойти вместе со всеми к монастырю. Но сегодня утром, до обеда, была его очередь дежурить в мастерской у Гриши. Впрочем, он не очень жалел о том, что ему не удастся полежать у костра и послушать разговор о всякой всячине. У Гриши он не был уже два дня и еще вчера радовался, что до обеда сможет посидеть в мастерской. Тайно он решил поработать там — ведь уже третью неделю стояли и пылились на Еерстаке непочиненные утюги, плитки и кастрюли.
      Отказались пойти к монастырю и Лешка с Олегом. Лешка сказал, что он останется дорисовывать заголовок стенгазеты, а Олег попросил отпустить его доделывать черепаху.
      — Хорошо, — согласился Андрей. — Ты, Леша, одновременно назначаешься дежурным по пионерской комнате. Если кто-нибудь будет нас спрашивать, скажи, что вернемся к обеду.
      — А кто будет спрашивать? — удивился Хворин.
      — Может быть, кто-нибудь и поинтересуется, — сказал Андрей, и Стёпке показалось, будто бы командир отряда чего-то недоговаривает
     
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
     
      В мастерской стояла все та же тишина, к которой за все время Гришиной болезни Стёпка никак не мог привыкнуть. Только сигнальная лампочка по-прежнему вспыхивала, когда открывалась дверь.
      Гриша больше не пытался встать с постели. Может быть, он просто не мог вставать. Стёпку он встретил улыбкой, но даже не сделал движения, чтобы приподняться. Впрочем, он мог двигать руками и пальцами и «спросил», как дела в отряде — он знал и про отряд, и про красный уголок, и про скамейки во дворе. Оля и Таня быстрее других ребят освоили азбуку глухонемых и подолгу «рае-
      сказывали» больному мастеру о том, что делается во дворе двадцать третьего дома.
      Стёпке очень хотелось поведать Грише о том, что у них появился художник, о стенной газете и о другой — где была напечатана заметка про отряд, и о дедушкиной посылке. Но надо было прежде всего разогреть Грише завтрак. Девочки вчера нажарили картошки, и Стёпка поставил сковородку на электрическую плитку. Он разжег примус, водрузил на него чайник и принялся перемешивать ножиком картошку на сковороде, чтобы она не пригорела.
      «Да, доктор прав, — раздумывал он, оглядывая стены каморки, — в такой комнатушке не то, что заболеть, а и совсем помереть можно. Умер же дворник дядя Гриша».
      Картошка шипела, примус гудел, чайник начинал уже тоненько посвистывать. «Вот если бы Гриша вдруг получил большую комнату или две, — размышлял Стёпка. — В одной — мастерская, а в другой он бы жил Да можно и одну. Для житья. А мастерская пусть будет здесь. Ну да, здесь. Нельзя же жить там, где вечный чад от примуса, от паяльной лампы и канифоли Столько домов строят в городе! Неужели для Гриши не найдется од-ной-единственной комнаты?.. Но разве он пойдет куда-нибудь просить и хлопотать?.. Конечно, нет. Значит, что же, так и оставайся тут, в каморке?.. — И вдруг Стёпку осенило: — А что, если им, всему отряду, пойти попросить за Гришу? Как шефам. Только надо узнать, куда идти. У Андрея. И отец тоже знает » Стёпка очень ясно представил себе, как он — начальник штаба отряда — получает ключ от Гришиной новой комнаты И ребята несут этот ключ Грише. Он улыбается, благодарит Потом все вместе берутся и грузят в машину его вещи Вещи? Да какие же у Гриши вещи? Железная койка, да фотография на стене, да еще старенькие часы на цепочке А, кстати, что же это за фотография? Кто на ней изображен? Стёпка так и не успел спросить об этом у Гриши.
      Чайник перестал петь и сердито зазвенел крышкой. Вскипел. Картошка давно уже подогрелась. Стёпка выключил примус, плитку и стал доставать с полочки из-под верстака чашку, блюдце, ложку, вилку, тарелку, хлеб Он накрывал превращенную в стол табуретку подле Гришиной постели, а в голове все неотвязно сверлило: «Надо пойти, надо ¦пойти, надо попросить комнату для Гриши » Эта мысль словно подгоняла его. Движения стали торопливыми, как будто бежать куда-то и хлопотать насчет комнаты надо было немедленно. Он пожалел даже, что в это утро никто не дежурит в паре с ним. Он забыл, что сегодня воскресенье, а значит, все учреждения закрыты.
      Гриша ел медленно, с трудом. Его плавные неспешные движения будто бы вернули Стёпке утраченное равновесие. Он немного успокоился и вспомнил, что хотел рассказать мастеру о газете, Лешкиных рисунках, о посылке Гриша внимательно следил за его знаками, даже улыбнулся, когда Стёпка объяснил, какие уморительные фигурки нарисовал Лешка Хворин. Он с интересом выслушал новость про заметку в районной многотиражке и кивнул головой, разобравшись, что за черепаху мастерит Олег Треневич.
      Увидев, что Гриша отодвинул тарелку с картошкой и принялся за чай, Стёпка стал поспешно убирать посуду. Нет, нет, объяснил он мастеру, спросившему, не собирается ли он уходить. Нет, он останется. Только все уберет. А Грише сейчас лучше всего поспать. Гриша успокоился, откинулся на подушку и закрыл глаза. Тогда Стёпка тихонько вышел из-за перегородки и устроился за верстаком.
      Подумав, он решил, что паять не будет. Все-таки в этом деле нужна не такая сноровка, как у него. Лучше заняться утюгами и плитками. Вот как раз и утюг. Должно быть, тот самый, который так и не удалось починить Грише из-за внезапного сердечного припадка. Гайка на крышке отвернута, ручка лежит рядом
      Приподняв легкий стальной корпус, Стёпка увидел спираль, вставленную в тоненькие фарфоровые изоляторы. Спираль походила на длинного кольчатого червяка. Стёпка осторожно приподнял ее и сразу же увидел обрыв: как раз в центре спирали. Эге, да она вся трухлявая! Ломается от одного прикосновения. Надо заменить.
      Новые спиральки лежали у Гриши в особом ящичке под верстаком. Стёпка быстро его отыскал, вытащил длинную дрожащую пружинку и стал снимать со старой спирали фарфоровые изоляторы. И вдруг ему показалось, что Гриша стоит в дверях перегородки и смотрит на него. Он испуганно обернулся, и изоляторы посыпались на пол.
      В двери, конечно, никого не было, и, ругая себя за дурацкую свою неловкость, Стёпка стал собирать рассыпанные по всему полу фарфоровые кружочки. Вот растяпа! Теперь ищи их! Один потеряешь, и все пропало: голую, неизолированную спираль в утюг вставлять нельзя. И лентой не замотаешь — в момент сгорит
      Он лазил под верстаком, заглядывал в каждую щелочку. Он не заметил, как отворилась дверь с улицы и кто-то тихо вошел в мастерскую.
      — Еще один Еще — приговаривал Стёпка, собирая изоляторы. — Вот куда закатился!
      Насобирав полный кулак, красный и вспотевший, он вылез из-под верстака. Вылез и увидел Таню. Она стояла и смотрела на него с лукавой усмешкой. В руке у нее была какая-то книга.
      — Ты что это делаешь? — спросила Таня. — Клад нашел?
      — А ты что тут делаешь? — с удивлением спросил, в свою очередь, Стёпка. — Ребята же к монастырю пошли.
      — Не захотелось. И потом — вот — Таня показала книгу. — Это я Грише принесла. Пусть почитает. А то скучно так лежать
      Стёпка взял книгу посмотреть. Это были «Детство», «В людях» и «Мои университеты» Максима Горького.
      — Правильно, — кивнул он. — Пусть почитает.
      — Прочтет, я ему другую принесу, — сказала Таня и снова спросила с любопытством: — Нет, правда, что это ты тут собираешь?
      — Изоляторы рассыпал, — объяснил Стёпка. — Взялся вот утюг за Гришу починить и рассыпал.
      — Надо все найти, — озабоченно сказала Таня. — Давай я тебе помогу.
      Она положила книгу на табурет, и они вдвоем стали ползать под верстаком. Долго искали они, но ни одного изолятора больше не нашли.
      — Уф! — вздохнула Таня, поднимаясь. — Ты, Стёпка, наверно, все уже собрал. Зря мы только ползали.
      — Сейчас посмотрим, все или нет, — ответил Стёпка, вылезая вслед за ней. — Надо их надевать на эту спираль. Вот так, вот так
      — Как бусы! — обрадовалась Таня. — Ну, это просто. Давай так: ты с одной стороны будешь надевать, а я — с другой.
      — Давай.
      Когда работаешь вдвоем, дело движется куда быстрее, чем у одного. Малюсенькие белые чашечки изоляторов ложились одна к одной, ровно и красиво. Спиралька одевалась, начиная снова походить на белого кольчатого червяка.
      — А как ты думаешь, Степа, — тихо спросила Таня, — что важнее, любовь или дружба?
      — Дружба, — подумав, уверенно ответил Стёпка, нанизывая на спираль белые колечки. — Любовь что? Чепуха! А для друга, если, конечно, для настоящего, все сделаешь. В воду кинешься — Он с удивлением взглянул на Таню. — А ты почему об этом спрашиваешь?
      — Так просто. Спросила — и все.
      — Конечно, дружба важнее, — принялся рассуждать Стёпка. — Любовь — это только у девчонок. Ну, не у всех, конечно. Вот ты, например. Ты, Танька, если правду говорить, хороший друг — Он вдруг хитро прищурился и таинственно сказал: — А я знаешь, что заметил?
      — Что?
      — Оля в Костю Гвоздева влюбилась, честное слово. Я давно уже заметил. Помнишь, когда начальника штаба выбирали? Как она про него говорила!
      Таня надевала изоляторы на спираль, низко опустив голову. Золотистые прядки волос совсем закрывали от Стёпки ее лицо.
      — Какой ты наблюдательный! — сказала она, и в голосе ее Стёпке почудилась усмешка.
      — А что, неправда разве? — спросил он.
      — Нет, правда. А больше ты ничего не заметил?
      — Ничего. Хотя Заметил еще! Олька Костю любит, а он даже внимания не обращает.
      — Ну вот! — воскликнула Таня, вытирая о тряпочку почерневшие от спирали пальцы. — Я уже все надела.
      — И я все, — откликнулся Стёпка. — Теперь давай я вставлю и гайки завинчу.
      Утюг был быстро собран и включен в розетку. Он нагревался хорошо — хоть сейчас гладь им рубашки или брюки. До обеда Стёпка и Таня успели починить еще две электроплитки, а в половине второго на смену Стёпке пришла Оля.
      — Ой, Таня, и ты здесь! — удивилась она.
      — Я пришла, чтобы Степе помочь, — объяснила Таня. — Смотри, мы тут утюг починили и две плитки
      — Ну, идите обедать. Я уже пообедала. А после Андрей велел всем собраться во дворе.
      — Хочешь — пообедай у нас, — предложил Стёпка, когда они с Таней вышли на улицу. — Я тебе открытки покажу — виды Москвы: мне дедушка сегодня прислал. И еще у меня есть конфеты. Тоже московские. Утром почтальон целую посылку принес. Пойдем?
      — Пойдем, — весело тряхнула головой Таня. — У меня папа и мама сегодня с утра за город уехали. Так что никто беспокоиться не будет.
      — Вот хорошо, что пришли, — встретила их Стёпкина мама. — Обед давно готов. Разогреть только.
      Пока она разогревала на кухне обед, Таня и Стёпка сели смотреть открытки, присланные дедушкой Арсением.
      Открытки Тане понравились. Она, оказывается, года два назад была в Москве. Правда, всего неделю — с отцом и матерью. Всего неделю! Стёпке хоть бы один день побывать в Москве!.. Хоть одним глазком взглянуть на Кремль, на Мавзолей, на станции метрополитена и высотные дома!.. Всего неделю!.. Наверно, за эту неделю Таня успела побывать всюду. Она с жаром принялась рассказывать Стёпке про метро и про высотные здания, про московские широченные площади, про улицы, по которым ездит столько автомобилей, что для пешеходов прорывают специальные тоннели под землей — а то через улицу не перейти. А на некоторых площадях роют тоннели и для машин. Троллейбусы тоже ходят в таких тоннелях. Вот, например, на перекрестке Садовой и улицы Горького, под площадью Маяковского, уже прорыли. Таня сама проезжала там, под землей. Очень интересно. А красиво как! Лампы дневного света горят
      Какая громадная Москва! Даже чтобы рассказать про нее, нужно часа два, не меньше. Таня продолжала рассказывать и за обедом. И хотя мать сердилась на Стёпку, если тот разговаривал во время еды, Тане она не сделала ни одного замечания.
      Пообедав, Стёпка и Таня побежали во двор. Весело переговариваясь, они сбежали по лестнице, выскочили из подъезда и остановились, разом умолкнув. Возле сараев, приперев к стенке Лешку Хворина, стояли Гошка Рукомойников и Севка Г усаков.
      — Думаешь, даром пройдет? — раздавался хриплый Гошкин голос. — Пока добром говорю
      — Потом хуже будет, — вторил Севка.
      — Измены не прощают — хрипел Гошка.
      — Стёпка! — испуганно вскрикнула Таня, схватив мальчика за руку. — Они его сейчас поколотят!
      Если бы не этот испуганный Танин возглас, Стёпка, может быть, еще подумал, бежать на помощь Лешке или не бежать. Но этот возглас словно подтолкнул его вперед. Он сам, должно быть, не помнил, как в несколько прыжков пересек двор и как очутился перед изумленными Гошкой и Севкой.
      — Не трогайте его! — закричал он срывающимся голосом. — Слышишь, Гошка! Не трогай!
      Стёпка был почти на две головы ниже здоровяка Гошки, и тот смотрел на него сверху вниз.
      — Этот шпингалет еще откуда взялся? — спросил Гошка.
      В эту минуту рядом со Стёпкой, заслоняя Лешку, бок о бок встала Таня.
      — Уходите отсюда! — топнув ногой, крикнула она. — Лешка у нас в отряде! Уходите!
      — В отряде-е? — протянул Гошка, и выражение изумления на его веснушчатой физиономии сменилось выражением злобы. Глаза сузились в щелочки. — В отряде? — повторил он с угрозой. — В пионерчики, значит, записался? — И он неожиданно крепко схватил Стёпку за галстук.
      Бешенство застлало Стёпкины глаза. Он рванулся назад и изо всей силы ударил Гошку головой в живот. Рукомойников взмахнул руками и сел на землю.
      — А, вот ты как! — захрипел он, кусая губы. — Вот ты как, гад ползучий?
      Севка Гусаков растерянно смотрел на своего поверженного главаря. «Сейчас будут бить», — промелькнуло у Стёпки в голове. Он весь собрался в комок и прижался спиной к стенке сарая.
      Гошка медленно поднимался с земли, не сводя со Стёпки злых суженных глаз.
      — Не смей! Не смей! — вдруг тоненько закричала Таня.
      Даже не взглянув на нее, Гошка процедил:
      — Ну, держись, пионер. Сейчас я на тебе выбью марш, как на барабане!
      И тут Стёпка увидел бегущих по двору ребят. Первым мчался Костя. За ним вперевалку спешил Мишка Кутырин. Женька обогнал Мишку, но перегнать Костю не смог. Пончик отстал, делая вид, будто помогает бежать прихрамывающему Кузе. Но так или иначе, а Гошка еще не успел размахнуться для удара, как ребята стояли уже плечом к плечу рядом с Лешкой, Стёпкой и Таней.
      Увидав такое подкрепление, Лешка выпрямился и расправил плечи. Мишка, сопя, сжал кулаки. Да и остальные стояли в позах, не предвещавших Гошке и Севке ничего хорошего.
      — А ну их, Гошка, — сказал Гусаков, — не связывайся!
      Нелегко, наверно, было Гошке признать себя побежденным. Но признать все-таки пришлось. Он хмуро оглядел ребят и сплюнул.
      — Пошли. А то еще они «мама» закричат.
      Отряхнув штаны от пыли, он повернулся и зашагал прочь. Севка двинулся за ним. Молча стояли и смотрели им вслед ребята. Никто не проронил нй звука. Зато когда Гошка и Севка скрылись за воротами, все повеселели, задвигались, заговорили разом.
      — Вовремя мы подоспели! — кричал Женька. — Он бы вам тут надавал!
      — А мы как увидели, что он ударить хочет, так и побежали! — суетился Пончик.
      — Стёпка, — спросил Кузя, — а что это у тебя галстук разорван?
      Действительно, Стёпкин галстук выглядел совсем плачевно: один конец был оторван чуть не начисто.
      — Это Гошка ему, — объяснил Хворин. — Схватил за галстук Но зато Стёпка тоже молодец. Ка-ак даст ему головой в пузо!
      В этот момент с улицы во двор вошел худощавый черноволосый юноша в очках. Остановившись в воротах, он огляделся и, увидав ребят у забора, зашагал прямо к ним. На нем были серые брюки и белая рубашка с короткими рукавами.
      — Скажите-ка, друзья, — проговорил он, подойдя и с любопытством разглядывая раскрасневшихся от возбуждения ребят. — Где мне тут отряд отыскать? Пионерский.
      Особого назначения.
      — А это мы и есть отряд, — ответил Стёпка.
      Юноша посмотрел на его разорванный галстук, на рубаху, вылезшую из-под пояса и спросила
      — Вы?
      — Ну да, мы! — кивнул начальник штаба и торопливо засунул конец рубахи за пояс.
      Юноша еще раз оглядел всех, и черные живые глаза его за стеклами очков сверкнули веселыми искорками.
      — Так-так, — произнес он. — А где же ваш командир?
      — У нас Андрей Голубев командир, — объяснил Кузя. — Его нет сейчас. А вот Степа Данилов начальник штаба
      — А скажи, пожалуйста, начальник штаба, — снова спросил незнакомец, обратившись на этот раз к одному Стёпке, — что это у тебя вид как после генеральной драки?
      Совершенно неожиданно вместо Стёпки незна- . комцу ответил Мишка.
      — А что! — мрачно пробасил он. — Пусть не лезет. А то и не так получит.
      — Кто получит?
      — Ясно кто — Гошка Рукомойников! — воскликнул Женька.
      И ребята наперебой принялись рассказывать этому черноволосому незнакомому юноше о том, как Гошка и Севка хотели отколотить Лешку Хво-рина, как все подоспели вовремя, а то бы влетело и Стёпке и Тане.
      Стёпка стоял молча. Только когда ребята кончили рассказывать, он произнес гневно, ни на кого не глядя:
      — Вздумал — за галстук! Своими лапами Он его и касаться-то недостоин, красного галстука!
      Черноволосый посмотрел на него внимательно.
      — Вижу, народ у вас в отряде правильный. Один за всех, все за одного. Как в старинной матросской песне поется. Недаром у вас командир — демобилизованный моряк. Ну, а как красный уголок? Открыли уже?
      Оказывается, этот незнакомец знал, кто такой Андрей и как ребята ремонтировали помещение красного уголка. Он стал расспрашивать и про стенную газету и про «кают-компанию». Ему отвечали охотно, так, словно все.давно были с ним знакомы.
      Эта беседа была прервана появлением Андрея. Командир отряда вошел во двор быстрым размашистым шагом, а увидав ребят и незнакомца, заторопился еще больше. В руках Андрей нес какой-то большой продолговатый сверток.
      Увидев командира, ребята кинулись ему навстречу. Столпившись вокруг него, снова, перебивая друг друга, они принялись рассказывать о Гошке и Севке, которые чуть не поколотили Лешку, но Андрей, кажется, ничего не понял.
      — Вот что, братки, — сказал он, — расскажете после. А сейчас строиться. — И, вытянув левую руку, он громко скомандовал: — Становись!
      Ребята выстроились мгновенно и подравняли носки. Прозвучала команда «смирно», поданная Андреем. Все замерли. И командир отряда, четким
      шагом подойдя к черноволосому юноше, отрапортовал:
      — Товарищ представитель горкома комсомола! Пионерский отряд особого назначения выстроен.
      Так вот кто он такой, этот незнакомый юноша в очках! Представитель горкома! Стёпка невольно подтянулся еще старательнее, а когда Андрей подал команду «вольно», украдкой спрятал порванный конец галстука под рубашку за пазуху.
      Юноша снял очки, вынул из кармана платок и протер стекла. Потом он снова надел очки и оглядел пионеров, словно сквозь чистые стекла хотел рассмотреть их получше.
      — Я очень рад, — сказал он, — что именно мне поручено прийти к вам в этот торжественный день
      Торжественный день!.. Стёпка удивился и стал усиленно вспоминать, что за праздник может быть в это воскресенье. Однако вспомнить так и не смог. Обыкновенный день, девятое июля. А представитель горкома продолжал:
      — Нам всем в горкоме очень понравилась ваша мысль организовать пионерский отряд во дворе. В нашей стране есть такие отряды. А у нас в городе ваш отряд — первый. Но я думаю, что скоро по всем городам страны во дворах вот так же зазвенят веселые голоса, станут в стройные шеренги дружные ребята в красных галстуках. И у них так же, как у вас, найдутся полезные и нужные дела, нужные не только для них самих, но и для всей нашей Родины.
      Голос у черноволосого юноши звучал очень торжественно. Но вдруг он улыбнулся и спросил просто и по-дружески:
      — Ну, а горнист у вас есть?
      Ребята переглянулись. Нет, среди них не было настоящего горниста, такого, который бы мог так же красиво, как горнист дружины школы Игорь Савушкин, сыграть сигнал «сбор» или «отбой»
      — А барабанщик? — снова спросил юноша из горкома. — Неужели и барабанщика нет?
      — Были бы горн и барабан, — ответил Женька. — А горнист и барабанщик найдутся.
      — Ну, если найдутся, тогда разрешите мне вручить вам подарок горкома, — сказал юноша.
      Он развернул сверток, принесенный Андреем, и Стёпка чуть ge вскрикнул от восторга. В свертке оказались новенький барабан с пружинками поперек желтой тугой кожи, сияющий на солнце горн и алый шелковый вымпел на белом лакированном древке. На шелке золотой тесьмой были вышиты два слова — два знакомых всем слова боевого пионерского призыва: «Будь готов!»
      Вот это был подарок! Конечно, Женька прав. Он, Стёпка, хоть и сам научится горнить или отбивать дробь на барабане! Ну, теперь-то уж отряд у них будет настоящий!
      Кажется, Андрей был так же рад, как и его орлята. Он прямо сиял. А представитель горкома вдруг выпрямился и стал как будто повыше ростом.
      — Отря-ад, равняйсь! — скомандовал он. — Смирно!
      И когда все замерли не шелохнувшись, он звонко, на весь двор крикнул:
      — Пионеры, к борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!
      — Всегда готовы! — грянуло в ответ.
      — А теперь — вольно! — кивнув, сказал юноша.
      Горн, барабан и вымпел мигом пошли по рукам.
      Каждому хотелось подержать их и разглядеть получше. Женька мгновенно надел барабан на шею и ударил палочками по коже. Звук получился звонкий и раскатистый. Мишка, надув щеки, принялся изо всех сил дуть в горн. Он даже побагровел от натуги, но не смог извлечь из трубы никаких звуков.
      — Дай мне, дай я попробую!.. — приставал к нему Вовка.
      Тем временем Стёпка и Таня рассказали Андрею о том, что случилось во дворе.
      Выслушав их, Андрей энергично тряхнул головой и сказал Стёпке:
      — Молодец, Степан. Галстук — дело святое. Это честь твоя пионерская. Грязные руки прикасаться к нему не смеют.
      Никто не заметил, что два каких-то мальчугана давно стоят поодаль, нерешительно поглядывая на ребят. Первым их заметил юноша из горкома.
      — Вы откуда, ребята? — спросил он.
      Один из мальчиков, худенький, белобрысый, подтолкнул другого локтем, словно предлагая ему заговорить первым. Его товарищ, низенький крепыш со вздернутым носом, покраснел и смущенно сказал:
      — Мы с Советской Мы в газете прочитали про отряд
      А другой спросил, чуть-чуть заикаясь:
      — 3-записаться м-можно?
     
     
      Часть третья
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
     
      Стенная газета была, наконец, готова. Шурик Веденеев, один из двух мальчиков с Советской, низенький, курносый крепыш, переписал заметки — у него оказался замечательный почерк, а Лешка Хворин разукрасил их пестрыми рисунками и карикатурами.
      Газета получилась на славу. Всем особенно понравилось, как Лешка нарисовал заголовок. И как он только умел подбирать краски! Буквы названия
      «Ракета» отсвечивали настоящим цветом пламени — ярко-красные, с желтовато-зелеными переливами. И сам ракетный корабль тоже был нарисован так, что дух захватывало — стремительный, голубоватый, словно сделанный из самой крепкой стали, с красной пятиконечной звездой
      У второго мальчика с Советской, Павлика Куликова, почерк не был так красив, как у его товарища. Зато Павлик сразу завоевал расположение Лешки Хворина, потому что ловко орудовал пилой, молотком и рубанком. Вдвоем с Лешкой они смастерили из досок стенд для газеты и поставили его посреди двора, так, чтобы каждый, кто входил в ворота, мог видеть стенную газету. Вообще и Шурик и Павлик старались изо всех сил, с охотой берясь за любое поручение, — им сказали, что в отряд принимают только тех, кто сделает какое-нибудь полезное дело.
      Газету укрепили на стенде утром во вторник. Вставленная в отремонтированную Гришей рамку, она стала совсем замечательная. Правда, ребята чуть-чуть опоздали и не успели вывесить ее в тот ранний час, когда жильцы шли на работу. Поэтому сначала возле газеты народу было немного. Останавливались у стенда только домашние хозяйки, спешившие с сумками в магазин. Потом зашел во двор участковый уполномоченный, милицейский старший лейтенант. Он сразу же увидел газету и свернул к ней.
      Ребята в это время были в красном уголке. В этот день они решили заняться окончательным убранством своей отрядной комнаты и взамен колченогого столика и неказистых скамеек, из которых торчали гвозди, смастерить другую мебель, получше и попригляднее. Но время от времени кто-нибудь нет-нет да и подбегал к окошку, чтобы посмотреть, что делается у газеты во дворе.
      Старшего лейтенанта увидел Женька — он подбегал к окну чаще других.
      — Ребята! — воскликнул он, притворившись испуганным. — Дело дошло до милиции!
      — Где милиция? Что ты врешь!
      Все бросились к окнам. Во дворе у стенда участковый уполномоченный читал заметки. Он рассматривал карикатуры и улыбался, а потом вдруг захохотал во все горло. Должно быть, увидел изображение скандалиста Сапелкина. Лешка нарисовал жильца из девятой квартиры очень похоже. Недаром Хворин подстерегал его два вечера подряд, возвращающегося домой с работы. На картинке Сапелкин стоял посреди кухни и в поднятой руке держал за ножку табурет. Физиономия у жильца была зверская. А от него в разные стороны бросались и люди, и кошки, и кухонная посуда — кастрюли, сковородки, миски Самовар удирал, прижав к себе, как младенца, фарфоровый заварной чайник. Под носиком у чайника торчала соска. Карикатура была такая веселая, что Лешка и сам хохотал, когда рисовал ее. Не мудрено, что она рассмешила и старшего лейтенанта милиции.
      Прочитав газету, участковый уполномоченный огляделся по сторонам, словно хотел отыскать тех, кто здесь эту газету вывесил, и, никого не найдя, направился к одному из’ подъездов.
      — Видали! Видали, как он смеялся? — торжествующе кричал Шурик Веденеев, как будто это он, а не Лешка рисовал смешные карикатуры: Шурик уже чувствовал себя среди новых товарищей так, словно был знаком со всеми давным-давно.
      Полчаса спустя вышел из дома Гошка. Он лениво обвел взглядом пустынный двор, увидал стенд со стенной газетой, подошел и стал читать, медленно и беззвучно шевеля губами. И вдруг Гошка засмеялся. Смеющимся Рукомойникова видели так редко, что все ребята просто прилипли к окнам красного уголка. Гошка смеялся, мотая головой и хлопая себя ладонями по коленям.
      — Вот хохочет! — без злобы и даже как будто с удовольствием сказал Лешка.
      Рукомойников так и ушел со двора, посмеиваясь и мотая головой. А ребята снова взялись за. прерванную работу. Нелегкое это оказалось де-
      ло — из старых скамеек и столика смастерить новые.
      — Легче уж сначала доски строгать, отпиливать и из них сколачивать, — сказал упарившийся Олег.
      — Конечно, легче, — согласился Павлик. — Из н-новых досок всегда легче. П-правда, Леша?
      — Ясно, — отозвался Хворин, ловко выколачивая гвозди из доски. — И кто это сюда столько гвоздей нагнал?
      — Это я, — смущенно откликнулся Стёпка.
      — Ну и наворотил! А еще начальник штаба.
      До самого обеда провозились ребята, делая заготовки для столика и скамеек. Вот когда пригодился Вовкин сантиметр. Все, оказывается, надо было рассчитать с точностью. Каждую ножку, каждую деревянную планку. Чтобы скамейка не качалась, нужно было поставить между доской сиденья и ножкой треугольные косячки. Прибить их можно всего двумя гвоздями. А Стёпка, когда сколачивал скамьи для отрядной комнаты, затратил на каждую ножку штук по двадцать.
      — Так и вовсе можно дерево испортить, — сердито говорил Лешка. — Видишь, дырок сколько? Хорошо, что дерево сырое было, а то бы все трещинами пошло.
      На время обеда стенд с газетой решили отнести в красный уголок, чтобы после опять вынести во двор. Ключ от красного уголка Стёпка положил под камешек возле ступенек. Это было место, известное всем ребятам. Тот, кто приходил первым, мог отпереть замок, не дожидаясь, когда соберутся остальные.
      Первая скамейка была готова часам к пяти. Это была настоящая скамья, аккуратная, гладкая, на крепких ножках. Она не скрипела и не качалась. Стояла на полу твердо. И каждому хотелось посидеть на ней, чтобы проверить, удобно ли сидится
      С пяти часов стали возвращаться с работы жильцы. И вот тогда-то для ребят наступили минуты настоящего торжества. Кто бы ни входил во двор, первым делом сворачивал к стенду. И около
      половины шестого у газеты собралась довольно большая толпа. Усидеть в красном уголке не было уже никакой возможности, и ребята высыпали во двор. Сгрудившись позади жильцов, толпившихся у стенда, они с восторгом слушали, как взрослые обменивались замечаниями.
      — Здорово нарисовали!
      — Сапелкин-то как похож!
      — Давно пора, — сказала пожилая женщина из девятой квартиры. — Житья нет от этого Сапел-кина
      Молодой рабочий с консервного, жилец из двадцать третьей квартиры по фамилии Стрелков, повел широкими плечами.
      — Цацкаетесь вы с ним очень. Давно бы в милицию сообщили.
      — Сообщали уже, — со вздохом ответила женщина и махнула рукой. — Не действует.
      Позади ребят остановился Яков Гаврилович. Его целый день не было во дворе, очевидно он куда-то уезжал.
      — Выпустили! — воскликнул он, заглянув через головы жильцов. — Вот это молодцы!
      Толстый мужчина в чесучовом пиджаке, услышав это, обернулся.
      — Это кто же выпустил? — спросил он. — Я думал, вы
      — По нашей инициативе, по нашей инициативе, — закивал Яков Гаврилович. — Можно сказать, с благословения нашей конторы Но выпускали не мы, а вот ребятишки, пионеры
      — То-то, я смотрю, на вас карикатуры нету, — подмигнув, засмеялся Стрелков.
      Яков Гаврилович растерянно замигал.
      — То есть как это? Почему? За что же на меня карикатуру?
      — А за то, что красный уголок до сих пор не открываете, — объяснил Стрелков. — Ребята его отремонтировали, оклеили — и дело с концом. Думаете, жильцы не в курсе дела? Очень даже в кур-
      се. Мы с Андреем Голубевым в одном цехе работаем.
      Еще кое-кто из жильцов поддержал молодого рабочего. Яков Гаврилович покраснел.
      — Граждане, граждане! Прошу вас, не волнуйтесь. Уголок будет открыт
      — Когда? Когда откроете-то? — раздались голоса.
      — На днях и откроем. Уже получены средства на шахматы и шашки Так сказать, на культинвен-тарь.
      — Домино бы надо тоже, — подсказал один из жильцов.
      — Будет и домино. Все будет.
      — Товарищи, товарищи! — крикнул Стрелков. — Давайте так решим. Если на будущей неделе уголок открыт не будет, попросим ребят в следующем номере газеты пропесочить и нашего Якова Гавриловича.
      — Правильно! Так и надо! — послышались в ответ веселые голоса.
      В этот момент, растолкав всех, к газете подошел сам Сапелкин. Очевидно, он был в хорошем настроении. Но вдруг лицо его стало мрачнее тучи.
      — Это кто же здесь выставил? — загремел он. — Это что? Меня в гнусном виде?! Твое художество? — набросился он на Якова Гавриловича.
      — Во-первых, вы мне не тычьте, — обиженно сказал Яков Гаврилович. — А во-вторых, это общественная критика
      Сапелкин не дослушал.
      — Я вот тебе задам критику! Я эту мерзость сам немедленно уничтожу!..
      — Ой! Он сорвет сейчас! —- испуганно вскрикнула Таня, увидав, как Сапелкин решительно протянул руку к газете.
      Но тут перед разъяренным скандалистом вырос Андрей.
      — Не трогать! — строго произнес он.
      Рядом с командиром отряда встал Стрелков. Он смотрел на Сапелкина сурово, чуть приподняв ле-
      вую бровь. Его широкие плечи совсем загородили газету. И позади Сапелкина очутился участковый уполномоченный, снова зашедший сюда по какому-то делу.
      — Между прочим, — сказал старший лейтенант, — портить народное имущество не полагается. А насчет карикатуры У нас в отделении тоже газета имеется. Сатирическая. Называется «Давайте не будем». И там меня продернули. Из-за вас, гражданин Сапелкин. Из-за того, что до сих пор образумить вас не могу.
      Сапелкин взглянул на участкового уполномоченного, покосился на Андрея, с опаской перевел взгляд на широкие плечи Стрелкова, что-то процедил сквозь зубы, фыркнул, круто повернулся, наступил кому-то на ногу и, не извинившись, быстро зашагал прочь.
      Андрей подошел к ребятам.
      — А газета-то получилась колючая, — сказал он.
      — Колючая! — подхватил Женька.
      А Шурик Веденеев добавил:
      — Иголки торчат, прямо как у ежа.
      Читатели у стенда сменяли одни других. Некоторые возмущались, найдя среди заметок или Женькиных стихов свою фамилию, другие,, тоже отмеченные Женькой или Лешкой, смеялись вместе со всеми. Ни один, кто бы ни подошел к газете, не остался равнодушным. И чуткие уши ребят не раз ловили короткие замечания, брошенные как бы мимоходом:
      — Хорошее дело, нужное.
      — Еще бы!
      — Художник-то, видать, специалист.
      — Здорово продернули.
      — Сапелкин-то как похож! Прямо вылитый!
      — Давно пора такую сатиру выпускать.
      — Конечно. У нас в учреждении есть тоже. Действует без отказа
      — Вот что, братки, — сказал Андрей. — Надо будет теперь выпускать нашу «Ракету» регулярно.
      — А мы и будем выпускать, — заверил Жень-
      ка. — Можно два раза в месяц Как у нас в классе выпускали.
      Командир отряда обернулся к Лешке.
      — Как, художник? Справишься?
      — Справлюсь, пожалуй, — ответил Хворин. — Только вот заголовок
      — А заголовок пускай так и остается в рамке, — придумал изобретательный Олег.
      — Правильно! — воскликнул Женька. — Заголовок пусть остается, а мы к нему будем приклеивать новые номера!..
      К ребятам подошел Яков Гаврилович.
      — Большое дело сделали, товарищи пионеры, — сказал он.
      — Еще больше сделаем, — отозвался Андрей. — Только вы не обижайтесь. Если красный уголок не откроете, то и на вас карикатура появится.
      — Да я разве против? — замахал руками Яков Гаврилович. — Я со всей душой! Обязательно откроем уголок. Непременно!
     
      ГЛАВА ВТОРАЯ
     
      Мебели теперь в отрядной комнате было достаточно. Вовка все-таки осуществил свой замысел — притащил с чердака два стула. Их починили, и теперь в отрядной были, кроме столика и скамеек, эти два стула, табуретка, сколоченная Лешкой и Павликом, а кроме того — тумбочка. То есть тумбочкой ее сделал все тот же Лешка. А сначала это был обыкновенный длинный деревянный ящик, который притащили откуда-то Павлик и Шурик. Внутри ящика Хворин набил фанерные полочки. Олег и Мишка оклеили его снаружи синей настольной бумагой, а спереди, там, где должна была находиться дверца, занавесили куском красного кумача, который принесла из дома Таня. В тумбочку можно стало складывать и инструменты, и книги, и прочее добро. Конечно, лучше было бы вместо кумачовой навесить настоящую деревянную двер-
      ку, но на это не хватило досок и фанеры. Все это мебельное хозяйство предстояло расставить по местам, вымести стружки и опилки, одним словом, привести отрядную комнату в порядок.
      Собираться начали, как обычно, к девяти и, не дожидаясь, когда придут все, взялись за дело. Расстановкой мебели руководил Костя.
      — Вот сюда — тумбочку. Сюда — стол Здесь — одна скамейка. Стулья лучше поставить у тумбочки, по бокам А на ней пусть лежат вот горн и барабан
      — А вымпел? — спросил Стёпка.
      Костя задумался. Если бы вместо вымпела у отряда было настоящее знамя, его можно было просто прислонить к стене древком, и его все равно было бы видно. Но отряду знамени не полагалось. А вымпел, если его поставить в угол, будет выглядеть совсем без всякой торжественности.
      — Пусть тоже тут стоит, на тумбочке, — решил Костя.
      — Можно гвоздиком прибить, — предложил Шурик. — Чтобы не упал.
      — Вот еще — гвоздиком! — возразил Стёпка. — А если в поход? Так и выдергивай гвоздик из стенки?
      — Весь вымпел порвать можно, — поддержала начальника штаба Таня.
      — Конечно, лучше уж пусть так стоит, просто на тумбочке, — решил Стёпка.
      Дверь приотворилась, и в комнату протиснулся Вовка. Он был чем-то явно расстроен. Стёпка сразу же это заметил.
      — Ты что? Не выспался, что ли?
      — Ой, Степа! — простонал Вовка и схватился за. щеку. — Не знаю, что будет Я Я мамину вазочку разбил.
      — Какую вазочку?
      — Синяя такая вазочка На трехногой подставке стояла
      — Ну и что? — удивился он. — Подумаешь, сокровище — вазочка!
      • Вовка вздохнул.
      — Ты не понимаешь. Эту вазочку маме брат подарил. Мой дядя. Он на фронте погиб Мама ее бережет на память А я Торопился сюда, зацепил Она трах — и на три половинки.
      — Кто на три половинки? — весело спросил Женька. — Мама?
      — Ну тебя! — отмахнулся Вовка. — Не мама, а вазочка.
      — Нечего смеяться, Женька, — сказал Кузя Парамонов. — Это ведь память. Человек на фронте погиб
      — А я что говорю! — тотчас же воскликнул Женька. — Надо починить. Ваза-то стеклянная?
      — Фарфоровая, — опять вздохнув, сказал Вовка.
      — Я слыхал, фарфор клеить можно, — проговорил Лешка Хворин. — Клей специальный есть.
      — А где его достать, клей-то?
      — .Давайте Пончикову вазочку к Грише отнесем! — предложил Стёпка. — Может, он сумеет склеить?
      — Кто? Гриша?
      — Конечно!
      ~ А что! Можно отнести. Все равно ведь она разбитая.
      — Я сейчас! — закричал Вовка, бросаясь к двери. — Я сейчас принесу! Пока мамы дома нет! Ой! Может, и правда склеит?
      И он с такой прытью выбежал из красного уголка, какой Стёпка от толстого Пончика со-всем не ожидал.
      Вовка вернулся минут через десять, бережно неся под мышкой газетный сверток.
      — Вот, — сказал он, разворачивая газету. — Видите, как разбилась.
      Ребята обступили Вовку и Стёпку.
      — Здорово раскололась, — сказал Лешка Хворин.
      — Не починить, пожалуй, — с сомнением проговорил Павлик Куликов.
      — Выбросить ее на помойку, и дело с концом, — предложил Женька.
      — Самого тебя выбросить! — шмыгнув носом, ответил Вовка. — Ишь, быстрый какой нашелся!
      Длинное узкое горлышко вазочки было начисто отбито. Откололась и половина донышка с частью круглого гладкого бока.
      — Идем, Вовка, — решительно сказал Стёпка, заворачивая осколки вазы в газету. — Идем.
      Вряд ли в другом каком-нибудь случае Вовка отважился переступить порог Гришиной мастерской. Он до сих пор испытывал перед загадочным мастером какой-то тайный страх. И в мастерскую вслед за Стёпкой вошел он с некоторой опаской, невольно ступая на цыпочки и настороженно оглядывая стены Гришиной комнатушки.
      Мастер встретил ребят радушно. Он объяснил Стёпке, что утром у него был доктор и разрешил ему вставать. Пончик с любопытством следил за тем, как Стёпка ловко «разговаривал» с глухонемым при помощи знаков и жестов.
      — Вставать ему разрешили, — «перевел» Стёпка непонятные Вовке знаки. — Сейчас я ему про вазочку скажу.
      И, развернув газету, он снова быстро задвигал пальцами, а один раз показал на Вовку, который тотчас же смутился и покраснел.
      Гриша взял вазочку, оглядел ее и сделал короткий энергичный жест.
      — Починит, — обернувшись к Пончику, сказал Стёпка.
      Мастер достал из-под верстака большую кастрюлю, моток крепкой бечевки, какую-то бутылку с прозрачной жидкостью, тряпку и тюбик, на котором было написано: «Клей БФ-2». В кастрюлю Гриша зачем-то налил воды и поставил ее на электроплитку. Потом он сел за верстак и разложил перед собой кисточку, клей, бечевку и тряпку.
      Стоя за спиной мастера, ребята смотрели, как он работает.
      Прежде всего Гриша откупорил бутылку, жидкостью из нее смочил тряпку, и в комнатушке распространился сладковатый запах ацетона. Тряпкой мастер старательно протер всю вазочку. Затем тонкой мягкой кисточкой стал наносить на фарфор клей. Клей ложился тонким слоем, гладко и ровно. Потом, приставив на место горлышко и дно вазочки, Гриша быстро и ловко принялся опутывать всю вазочку бечевкой. Сначала — от донышка к горлышку, затем — вокруг вазочки, снова — от донышка к горлышку.
      Забулькала, вскипев, вода в кастрюле. И тут, к великому изумлению ребят, Гриша опустил связанную бечевкой вазочку в кипящую воду.
      — Она же лопнет! — в страхе вскрикнул Вовка.
      Мастер не оглянулся. Он, конечно, не мог слышать испуганного Вовкиного восклицания.
      — Да не ори ты! — одернул Пончика Стёпка. — Не лопнет. Раз он так делает, значит надо.
      Мастер с минуту смотрел, как «варится» склеенная вазочка, и обернулся к ребятам.
      — Часа через два будет готово, — так «перевел» Стёпка Вовке Гришины знаки.
      — Два часа! — Вовка даже подпрыгнул. — Дол-го-то как!
      — Ничего, крепче будет, — сказал Стёпка.
      — А что же я маме скажу? — пролепетал Вовка. — Придумать что-нибудь надо — Он задумался, оттопырив нижнюю губу. — Может, сказать, что ее украли? Нет, это не годится. А может, сказать, что я ее Лешке дал — срисовать? Правда? Здорово! Лешка как будто пришел, увидел эту вазочку и ну приставать
      — Знаешь что, Пончик, — посоветовал Стёпка. — Скажи лучше, как есть. Ну, разбил и разбил. Всякое бывает.
      Пончик подумал и вздохнул.
      — Ладно. Скажу.
      Он пошел к двери. И на пороге, обернувшись, сказал:
      — Ты Грише спасибо передай. А как будет «спасибо» по-ихнему?
      Стёпка показал, поднеся кулак сначала ко лбу, потом — к подбородку. Вовка неуклюже повторил этот жест и выскочил из мастерской.
      А Стёпка остался. В каморке был беспорядок, и ему захотелось подмести пол, прибрать на верстаке. Кто же вчера дежурил у Гриши? Женька! Вот неряха! Всыпать бы ему как следует за такое дежурство!
      Взяв веник, Стёпка стал старательно выметать сор из углов. Мастер, вставляя в тиски болванку ключа, следил за ним с затаенной доброй улыбкой. А Стёпка, сметя мусор на середину комнаты, вдруг спохватился. Сначала, пожалуй, надо было подмести и прибрать за перегородкой.
      Заглянув в отделеньице, где стояла койка, Стёпка увидел, что она застелена и пол чист. Должно быть, сам Гриша подмел. Книжка, которую принесла Таня — сочинения Максима Горького, — лежала тут же, на табурете, аккуратно заложенная на середине бумажным лоскутком. Стёпка взял ее и раскрыл, чтобы посмотреть, где остановился Гриша.
      В это время мастер неслышно ступил за перегородку. Стал рядом, положил руку Стёпке на плечо. Свободной рукой сделал неторопливый жест.
      — Хорошая книга, — понял Стёпка.
      — Хорошая книга, — повторил свой жест Гриша. — И я тоже, как здесь, в книге, сиротой остался. Десять лет мне только было.
      Впервые Гриша «заговорил» со Стёпкой о себе самом и о своей жизни.
      — Вот родители мои — Мастер показал на карточку, висевшую над кроватью.
      Стёпка взглянул на знакомую уже ему фотографию. Мужчина и женщина в старомодной одежде стояли прямо и напряженно, глядя перед собой. Тусклым золотом светились буквы «Август Шор, Франкфурт, Кайзерплац, 4».
      — Отец и мать, — продолжал Гриша.
      Стёпка чуть было не ответил, что он видел
      Гришу ночью на кладбище. Он чуть было не спросил, не их ли могилы мастер ходил проведать. Но тут Гриша снова сделал несколько жестов, и Стёпка даже закашлялся, поперхнувшись от неожиданности.
      — Они умерли, — «сказал» Гриша. — Давно. В Германии.
     
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     
      Всю дорогу, от дома четырнадцать до своего двора, Стёпка размышлял над этим. Умерли в Германии! А что же Гриша делал на кладбище? Может быть, там у него еще кто-нибудь похоронен? Бабушка или дедушка Или брат какой-нибудь. А может, сестра Но все это было малоправдоподобно, и Стёпка терялся, очутившись перед ноьоя загадкой.
      На двери красного уголка висел замок. Все ушли обедать. Да и Стёпке пора было домой — мать, наверно, тоже ждала его на обед.
      Начальник штаба торопливо доедал второе, когда в дверь просунулась круглая голова Вовки Чмо-кова.
      — Обедаешь? — немного смущенно проговорил Пончик. — А я к тебе. Чтобы вместе за вазочкой сходить. Она уже готова, наверно.
      Пока Стёпка допивал кисель, Вовка успел рассказать ему, что мама очень расстроилась, узнав про разбитую вазу.
      — Я так и знал, что она расстроится, — сказал Вовка. — Ну, а потом, когда услышала, что мы с таЗой к Грише ходили, сразу успокоилась. — Он с тревогой взглянул на Стёпку. — А что, Степа, вдруг не заклеилась?
      — Это почему же не заклеилась? Если Гриша взялся, значит сделает. — Стёпка отодвинул пустой стакан и встал. — И для чего нам вдвоем идти? Пойди один и возьми.
      — Что ты, Стёпка! Один! Он меня, пожалуй, прогонит.
      — Почему прогонит?
      — Просто так.
      — Нас никого не прогоняет, а тебя прогонит?
      — Ну, то вы! Вы у него дежурили. А я вроде как чужой.
      — Ходил бы с нами, был бы тоже не чужой, — сказал Стёпка.
      Впрочем, говорил он все это больше для того, чтобы подразнить Пончика. Посмотреть, как заклеилась вазочка, ему и самому хотелось. К тому же, пожалуй, Вовка в случае какой-нибудь загвоздки один не сумел бы объясниться с мастером.
      — Ладно, - сказал он, — пойдем. Так и быть.
      На улице ребята встретили Женьку Зажицкого,
      который торопился в красный уголок. Узнав, что Стёпка и Вовка идут к Грише за вазочкой, он тотчас же объявил, что пойдет с ними.
      — А знаете новость? — спросил Зажицкий. — Тот представитель, который из горкома комсомола приходил Угадайте кто! Елкин! Помните, который про наш отряд заметку в газете написал?
      — Врешь! — не поверил Стёпка.
      — Честное пионерское! Я, когда домой обедать шел, гляжу — Андрей идет. И с ним этот, в очках. Увидели меня, Андрей. и спрашивает, как дела в отряде. Ну, ясно, я ему рассказал, что нашу комнату мы в полный порядок привели, все расставили. А этот, из горкома, и говорит: «Вам, — говорит, — надо к открытию красного уголка концерт подготовить, самодеятельность » Тут Андрей и сказал: «Правильно, товарищ Елкин. Концерт подготовим».
      — А может, это какой-нибудь другой Елкин? — спросил Стёпка.
      — Тот самый! Он когда ушел, я спросил у Андрея
      Приятели вошли во двор дома № 14, и Стёпка первый толкнул скрипучую дверцу мастерской.
      Вазочка была готова. Она стояла на верстаке.
      Бечевки с нее были уже сняты. Места склейки были едва заметны, и то если хорошенько приглядеться. Вовка поворачивал вазочку перед глазами так осторожно, словно она могла рассыпаться у него в руках. Гриша его успокоил. Он сделал несколько жестов, и Стёпка сказал:
      — Он говорит, что склеилась крепко. Теперь если разобьется, то в новом месте.
      — Давай, Пончик, попробуем! — воскликнул Женька, хватая вазочку и делая вид, будто собирается грохнуть ее об пол.
      — Отдай! Отдай! — закричал Вовка и поспешно вырвал вазочку из Женькиных рук.
      Распрощавшись с Гришей, ребята вышли на улицу. Вовка побежал домой, а Стёпка и Женька у: красный уголок. Новостей было много, и Женьке не терпелось поделиться ими с ребятами. Надо было рассказать и про представителя горкома, который оказался Елкиным, и про то, что Елкин посоветовал подготовить к открытию красного уголка концерт
      — А тесно все же у Гриши в мастерской, — говорил Зажицкий по пути. — Всего-то нас туда трое пришло, а уже повернуться негде.
      — Ой, Женька! — перебил его начальник штаба. — Правда! А я все забываю.
      — Что забываешь?
      — Каждый день собираюсь всем сказать и все забываю. Надо для Гриши другую комнату попросить.
      — Как это — другую?
      — Ну как! Новую комнату. Чтобы он переехал.
      — А у кого попросить?
      Стёпка пожал плечами.
      — Я и сам не знаю. У Андрея бы спросить
      — А что! Верно! — загорелся Зажицкий. — Всем отрядом пойдем. Ведь Гриша вроде наш подшефный. Мы и попросим.
      В красный уголок редактор стенной газеты и начальник штаба вошли, горячо обсуждая, куда надо пойти, чтобы похлопотать о комнате для Гри-
      ши, — в горсовет или, может быть, в горком партии. Все, кто уже пришел, тотчас же принялись с жаром спорить.
      — Надо идти в исполком горсовета, — сказала Таня. — Мой папа ордер на квартиру в исполкоме получал.
      — Ну, тогда и пойдем в исполком! — решил Стёпка. — Прямо придем к самому главному, к председателю, и расскажем, какая у Гриши комната. И еще скажем, что он больной, что сердце у него больное
      — А по-моему, сначала надо пойти в поликлинику, — сказал сдержанный и рассудительный Костя. — Помните, доктор когда пришел, то сразу сказал: неподходящее помещение. Пойдемте сперва в поликлинику. И пусть там дадут справку, что Гриша больной и ему требуется другая комната, получше.
      — А если не дадут? — с сомнением спросила Оля.
      Но ей возразило сразу несколько голосов:
      — Почему это не дадут? Обязаны дать, раз они доктора!
      — Мы в п-прошлом году тоже в новую квартиру переехали, — сказал Павлик Куликов. — На Советскую. А раньше н-на Вокзальной жили. У м-моей мамы сердце тоже больное. И она брала справку от врача.
      — Пошли в поликлинику! — решительно объявил Стёпка. — Сейчас! Нечего откладывать!
      Вовка Чмоков, прибежавший во двор двадцать третьего дома, уже не застал в красном уголке никого. Он с недоумением потрогал замок на двери и присел на ступеньки, размышляя, куда это могли деваться сразу все ребята. «Должно быть, на пруды пошли купаться», — решил он и побежал к прудам.
      А ребята в это время в вестибюле поликлиники обступили знакомого доктора, того, который приезжал к Грише в голубом «Москвиче» неотложной медицинской помощи.
      — Комната, комната, — говорил доктор, задумчиво хмуря лохматые брови. — С жильем сейчас трудновато. Вот если бы ваш глухонемой работал на заводе Тогда другое дело. А то ведь он, прямо скажем, частник — отживающий тип.
      — Какой же он тип? — с обидой возразил Стёпка. — Он, знаете, какой мастер. Он и на заводе может работать. Только он У него У него такая была жизнь Тяжелая
      — Нет, я что же! Я не возражаю, — сказал доктор. — И справку о том, что Силантьев Федор Алексеевич страдает гипертонической болезнью и только что перенес инфаркт миокарда, вы получите.
      — Кто, кто? — переспросил пораженный Стёпка. — Какой Федор?
      — Ну, этот, ваш глухонемой.
      — Его же зовут Гриша.
      — Ах да! — улыбнулся врач. — Я слышал, действительно его тут так зовут. Мне рассказывала сестра, которая делала ему уколы. Но что же поделать, друзья. Он вовсе не Гриша. По паспорту он Федор. И фамилия его Силантьев.
      Минут через десять ребята вышли из поликлиники, и в кармане у Стёпки лежала справка с печатью и подписью главного врача. Правда, в ней стояло какое-то чужое имя, но Таня сказала:
      — Ну и пусть он Силантьев Федор Алексеевич. А мы будем его звать Гришей. Как все на нашей улице зовут.
      Исполком помещался на главной улице — Ленинской, в большом четырехэтажном здании за частой чугунной оградой. Ребята долго ходили по длинным коридорам, заглядывали в разные двери, пока какой-то усатый дядя с портфелем под мышкой не спросил:
      — А вы к кому, молодые люди?
      — К председателю исполкома, — смело объявил Стёпка.
      — Да ну? Прямо так к председателю? Тогда поднимитесь этажом выше. В конце коридора дверь. Надпись там: «Приемная». Вот туда и зайдите.
      Перед дверью в приемную Стёпка критически оглядел ребят.
      — Ты, Мишка, рубаху в брюки заправь. Совсем вылезла.
      — И ногти у него черные, — брезгливо сказала Оля.
      — Держи лучше руки в карманах, — посоветовал Женька. — Будто у тебя там какое-нибудь заявление.
      — А ты, Женька, тоже причесался бы, — сказал начальник штаба. — Все-таки к самому председателю идем. Кузя, галстук поправь. Ну, теперь вроде все в порядке. Пошли.
      В большой комнате, уставленной кожаными диванами, за письменным столиком молодая девушка что-то писала, часто макая перо в круглую чернильницу. На диванах, очевидно дожидаясь очереди, сидели люди — человек десять. Когда ребята, подталкивая друг друга, вошли, девушка подняла голову и взглянула так строго, что они оробели.
      — Что за экскурсия? — спросила она.
      Собравшись с духом, Стёпка принялся объяснять.
      — Мы не экскурсия. Мы к председателю. По Делу.
      — Очень важное дело, — вставил Женька.
      — Председатель вам назначил день приема?
      — Н-нет, — растерянно ответил Стёпка. — А разве надо, чтобы назначил?
      По недоумевающим физиономиям посетителей девушка поняла, что они пришли сюда впервые.
      — Ну-ка, рассказывайте, что у вас за дело такое.
      Пришлось все объяснять подробно. Но едва только Стёпка упомянул имя Гриши, как девушка улыбнулась.
      — Так вот оно что! Вы, значит, комнату пришли для него просить? Правильно. Комната ему нужна. Я ведь и сама недалеко от Садовой живз^. И в мастерской бывала не раз. Ну вот что, — сказала она, полистав календарь на столе, — сегодня вы
      к председателю не попадете. Я запишу вас на среду, на пять часов.
      Ребята ушли из горсовета довольные. До среды было ждать недолго — всего шесть дней.
     
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
     
      Предложение Елкина подготовить к открытию красного уголка концерт было встречено всеми с восторгом. Особенно по душе эта затея пришлась Шурику Веденееву. Ребята уже знали, что Шурик второй год занимается в драматическом кружке Дома пионеров.
      Андрей поручил Стёпке составить программу, и начальник штаба старательно переписал фамилии всех ребят на листок, вырванный из школьной тетрадки. С правой стороны листок был чист — там Стёпка собирался записать, кто что будет делать на концерте. Он был убежден, что в концерте обязательно все должны принять участие.
      Олег, услышав об этом, даже руками замахал.
      — Ну ладно, Шурка артист. А я, например, ни петь, ни плясать не умею.
      — Зачем же тебе плясать, — возражал Стёпка, — ты прочитай стихотворение.
      — Тоже сказал! Стихотворение!
      — Петь буду я! — объявил Женька. — Что-нибудь классическое. — И, дергая себя за кожицу на горле, он пропел: — «Паду-у ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она!..» А Пончик будет аккомпанировать на барабане.
      — Погоди, Женька! — перебил Зажицкого начальник штаба. — А в самом деле! Подо что мы петь будем? Пианино нету
      — А Павлик на что? — воскликнул Веденеев. — У него есть гармошка! Он играет прямо как лауреат международного конкурса!
      — Правда, Павлик?
      — Гармошка есть, — кивнул Куликов. — Н-но насчет лауреата — это Шурка врет.
      — А кто у нас в школе на всех концертах аккомпанировал?
      — Нет, к-конечно, сыграть я могу
      — Мы с Олей станцуем, — сказала Таня. — Украинский гопак.
      Стёпка помусолил карандаш и записал: «Таня и Оля — украинский гопак». И вдруг он вспомнил, как однажды, сидя у Тани дома и разглядывая картинки в одной из больших книг, он услышал песню. Это пела Таня. Она мыла на кухне посуду и пела. И пела так хорошо, так звонко и красиво, что Стёпка тогда заслушался, забыв про картинки.
      — Ты, Таня, еще и спеть можешь что-нибудь, — сказал он.
      — Спеть?
      — Ну да! Ты же пела один раз, дома. Я слышал.
      Таня покраснела.
      — Слышал? Ну ладно, я спою.
      — Ребята! — таинственно сообщил Женька. — Мне кажется, что у Кутырина тоже есть голос. Бас, как у Шаляпина. Только Мишка скромничает и от всех скрывает.
      — Никакого баса у меня нет, — ответил Кутырин. — А вот если бы пьесу какую-нибудь поставили, тогда бы я сыграл. Я участвовал один раз. В роли медведя. Только жарко было очень в шкуре.
      — Ладно, Стёпка, ты меня тоже запиши, — неожиданно вмешался Олег. — Я тоже буду выступать. Я буду Нет, лучше ты пока не пиши, что я буду делать. Поставь знак вопроса.
      Женька и Шурик, шептавшиеся о чем-то в уголке, закричали чуть ли не в один голос:
      — И нас запиши!
      — Тоже под вопросом! — крикнул Шурик.
      — Нет, поставь лучше три восклицательных знака! — заорал Зажицкий.
      Пончик заявил, что прочитает басню Крылова. Костя и Лешка сказали, что они подготовят какой-нибудь акробатический номер. И только Кузя Парамонов тихо сидел в сторонке, не принимая участия в атом шумном и веселом составлении про-
      граммы. Он сидел и теребил в пальцах кончик своего галстука. Ребята так давно уже привыкли к нему, что совершенно не замечали его хромоты. И сейчас, даже не вспомнив о ней, Стёпка спросил так же, как спрашивал других:
      — Кузя, а ты что будешь делать?
      • Кузя взглянул на него и виновато улыбнулся.
      — Я не могу, Степа Сам знаешь
      Наступила тишина. Все разом замолкли. Потом
      Шурик Веденеев сказал:
      — Это ты зря, Кузя. Вот был такой артист Абдулов. Нам в драмкружке руководитель рассказывал. Так он тоже, Абдулов У него тоже нога А какой был артист! Помните? — воскликнул Шурик. — В кинофильме «Остров сокровищ»? Недавно в клубе показывали! Он Джона Сильвера играл. Пирата.
      — Правда, Кузя, — сказал Стёпка. — Ну что ты? И незаметно даже. Выучи какое-нибудь стихотворение и прочитай.
      — А то еще был другой артист, — сказал Шурик, — Остужев Нам про него тоже Семен Семеныч, наш руководитель, рассказывал. Этот Остужев был глухой. А артист Певцов был заика Нет, правда. Если разговаривает с кем-нибудь — заикается. А как на сцену выйдет, так все пропадает.
      — М-может, он п-притворялся? — спросил Паз-лик.
      — Ну да, притворялся! — с таким жаром возразил Веденеев, словно был артисту Певцову закадычным другом. — Заикался на каждой букве. Семен Семенович рассказывал: его один раз спросили: «Почему вы на сцене не заикаетесь?» А он ответил: «Там, на сцене, я не Певцов. Там я Цезарь или Отелло. А они ведь не заикались».
      — Ладно, — сдался, наконец, Кузя. — Ладно, я прочитаю «Три пальмы» Лермонтова.
      В красный уголок зашел Яков Гаврилович.
      — Ну, товарищи пионеры, — сказал он, оглядев ребят с таким видом, словно собирался их удивить какой-то необычайной новостью, — как я обе-
      щал, так и будет. В воскресенье открываем красный уголок.
      — В какое воскресенье? В это?
      — Именно в это воскресенье. Инвентарь я выписал. Столы, стулья, диван, шкаф Ну там шашки, шахматы, домино А вы уж, как договорились, помогите все это на место поставить.
      — Ясно, поможем! — воскликнул Стёпка.
      — А когда же репетировать? — озадаченно спросил Шурик. — До воскресенья — только три дня.
      — Что это репетировать? — с любопытством спросил Яков Гаврилович.
      — Концерт, вот что, — ответил Женька. — Мы к открытию хотим концерт самодеятельности подготовить.
      — Да ну? Концерт?
      — Самый настоящий, — с гордостью подтвердил Стёпка.
      — Ой, хорошее дело! Прямо замечательно придумали! Так что же? Может, по такому случаю перенесем открытие на неделю? А то как бы не сорвалось. Без репетиции.
      — Ну вот еще! — возразил Шурик. — Незачем откладывать. Мы и так успеем. Сейчас же и начнем репетировать.
      — Репетируйте, репетируйте, — одобрительно сказал Яков Гаврилович и заторопился уходить. — Не буду вам мешать. Только уж не забудьте: в субботу с утра приходите в контору за инвентарем.
      — Придем обязательно! — прозвучал хор веселых звонких голосов.
      Репетировать взялись сразу же после ухода Якова Гавриловича. Решили, что до обеда пусть репетируют чтецы, а после обеда Павлик принесет гармошку, и тогда уже покажут свои номера певцы и танцоры. Режиссером единогласно выбрали Шурика, и он, с важностью усевшись на стул посреди комнаты, несколько раз хлопнул в ладоши.
      — Внимание! Начинаем!..
      Но тут Стёпка сказал, что надо было бы сходить к Грише и проведать его. И вдруг случилось неожиданное.
      — А давайте я схожу! — воскликнул Вовка.
      — Ты? — этот изумленный возглас вырвался одновременно у Стёпки, у Тани, у Оли и Кузи.
      — Ребята, наш Пончик решил покончить жизнь самоубийством! — закричал Женька. — Вовочка, пожалей своих бедных родителей!
      — Ну тебя, — покраснев, отмахнулся Вовка. — Не хотите — и не надо
      — Помолчи, Женька, — одернул Зажицкого Стёпка. — А ты, Вовка, если правду сказал, то пойди. Ты только посмотри, как он там, не надо ли чего-нибудь, и назад. Нам скажешь, тогда уж кто-нибудь другой сходит.
      Репетировали до обеда, репетировали и после обеда, когда Павлик принес гармошку.
      Первыми показали свой танец Таня и Оля. Плясали они очень хорошо, то плавно пускаясь по невидимому кругу, разведя руки и лукаво подглядывая друг на друга, то сходясь и отступая назад мелкими шажками, чуть притопывая и уперев руки в бока Стёпка следил за Таней с восхищением, хотя до сих пор, признаться, к танцам относился довольно равнодушно.
      После Тани и Оли репетировали Костя и Лешка. Они взбирались друг другу на плечи, кувыркались и делали на полу стойки, становясь на руки. Женька схватил барабан и усердно начал подыгрывать Павлику.
      Потом Лешка сказал, что он еще может сплясать на концерте танец чечетку, и действительно лихо отбил каблуками чечетку под Павликову гармонь и под неистовый Женькин барабан. Мишка не вытерпел и тоже пустился в пляс. Плясал он неуклюже, и ребята покатывались от хохота.
      В разгар веселья в красный уголок пришел Вовка.
      — Ну что? — спросил Стёпка. — Как Гриша?
      — Ничего, — ответил Пончик. — Работает. —
      И с гордостью добавил: — Я ему помог — напильником заплатку зашлифовал.
      Странное дело — Вовка вернулся от Гриши как будто бы не совсем таким, каким был до обеда. Какая-то неторопливость появилась в его движениях. Стёпка это заметил, но никак не мог объяснить себе, что это произошло с Пончиком.
      Репетиция продолжалась. Впрочем, это была уже не репетиция, а настоящий концерт. Каждому вдруг захотелось спеть какую-нибудь песню или сплясать или попросту покувыркаться и подурачиться, изображая акробатов. День пролетел незаметно, и ребята разошлись по домам усталые, но очень веселые. На прощанье уговорились завтра прийти в красный уголок пораньше и снова порепетировать. Только Олег объявил, что не придет, потому что у него номер будет особый и к этому номеру нужно подготовиться.
     
      ГЛАВА ПЯТАЯ
     
      Утром, перед работой, Андрей заглянул в красный уголок и очень удивился, увидев ребят.
      — Да вы теперь с самого рассвета, что ли, собираетесь? Иду по двору и слышу — голоса из окон. Думал сначала, что кто-нибудь чужой.
      Ребята не видели своего командира уже несколько дней. Он был занят. А новостей за это время накопилось немало. Ведь Андрей еще не знал ни о предстоящем открытии красного уголка, ни о репетициях, ни о том, что ребята ходили в поликлинику и в исполком. Все эти новости Андрей выслушал очень терпеливо, хотя говорили все наперебой и орали что было мочи.
      — Молодцы, что концерт готовите, — сказал он. — Молодцы, что в поликлинику и в исполком ходили. — Он улыбнулся. — Эх, братки, правильные вы ребята. Хорошо придумали — для Гриши комнату попросить. Пусть почувствует, что вокруг него живут не враги, а друзья. Человек всегда че-
      ловеку другом должен быть. — Он обернулся к Хво-рину. — Надо бы нам, Леша, плакат покрасивее написать, объявление о концерте и об открытии красного уголка.
      ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!
      В воскресенье, 17 июля, в 12 часов дня состоится ОТКРЫТИЕ КРАСНОГО УГОЛКА В программе БОЛЬШОЙ КОНЦЕРТ!!!
      Просим приходить всех желающих.
      Штаб первого особого назначения пионерского отряда. | Домоуправление
      Вот что было написано в объявлении.
      Часам к шести красный уголок был окончательно подготовлен к открытию. Мальчишки успели расставить все и подмести пол. Таня и Оля закончили сшивать тюлевые занавески, которые тоже, оказывается, были выписаны Яковом Гавриловичем как инвентарь.
      — Вот это так уголок! — оглядевшись, радостно произнес Стёпка. — Смотрите-ка, ребята! Прямо дом отдыха! Или клуб!
      — И правда дом отдыха, — согласилась Таня. — Уходить не хочется.
      — Я напишу, — согласился Лешка.
      Весь день шла репетиция. А на следующее утро ребята принялись расставлять в красном уголке мебель.
      В полдень из отрядной вышел Лешка, неся в вытянутых руках большей лист обойной бумаги. Не было, кажется, ни одной краски в коробке, которая не попала бы на этот лист, пестревший, словно цветочная клумба в сквере на вокзальной площади.
      ' — Главное, сами все сделали, — с гордостью сказал Стёпка. — Вот что приятно.
      — Ребята! — предложила Таня. — Давайте Гришу пригласим на открытие!
      — Вот это сказала! Он же глухонемой!
      — Конечно, Вовку с его «Вороной и Лисицей» он не услышит, далее если Вовка еще громче будет орать, — поддержал Костя. — Но наш акробатический этюд или танец
      — Почему не услышит? — воскликнул Стёпка — Он ведь слова разбирает. По движению губ. Только Только пойдет ли он? Днем ведь. А он днем никогда не выходит.
      — Я его уговорю! — решительно объявила Т аня.
      — Конечно, хорошо бы уговорить, — согласился Кузя. — А то он ни в клубе, ни в кино не бывает.
      — Ладно, Таня, — сказал Стёпка. — Мы завтра утром к нему сходим.
      Воскресное утро началось с волнений. Куда-то исчезли Шурик и Женька. Было уже около десяти, а они не приходили. Не пришел и Олег. Впрочем, Андрей почему-то был уверен, что Зажицкий и Веденеев успеют вовремя, а к Олегу он посоветовал Стёпке сбегать.
      — Тогда так, — решил Стёпка. — Ты, Таня, беги к Грише и начинай его уговаривать. А я — прямо к Олегу. И уж оттуда тоже к Грише прибегу.
      Треневича Стёпка застал перепачканного с ног до головы коричневой краской. Олег докрашивал автомобильный колпак.
      — Олежка! — догадался Стёпка. — Ты на концерте черепаху будешь показывать. Верно?
      — Ну вот, Стёпка, — разочарованно протянул Олег, — а я хотел, чтобы hjjkto не знал.
      — Так никто и не узнает! — заверил Стёпка. — Я никому не скажу. Честное пионерское! — Потом, помолчав, он спросил: — А можно посмотреть, как она ходит?
      Но Олег сказал, что пока трогать черепаху нельзя, потому что смажется краска.
      — Ну, ты не опоздай, — предупредил Стёпка, уходя. — Точно к двенадцати приходи.
      — Приду, — пообещал Треневич.
      От Олега Стёпка помчался к Грише. Мастер, стоя за верстаком, ловко точил напильником болванку ключа, а Таня сидела на табурете. Вид у нее был усталый и печальный.
      —• Не хочет он идти, — сказала она, увидев начальника штаба. — «Нет» да «нет». Говорит, работы много накопилось, пока он болел. Уж я его уговаривала, уговаривала Сказала, что все ребята просят
      Стёпка немного подумал и вдруг просиял. Пальцы его так и замелькали. Таня с трудом успевала следить за знаками и жестами. Но она все же поняла многое. Стёпка говорил, что и он, и Таня, и все ребята только ждали, пека Гриша выздоровеет, чтобы показать ему, как отремонтированы красный уголок и их отрядная комната.
      И, переведя взгляд на мастера, Таня заметила, что Гриша как будто «слушает» Стёпку с интересом.
      ' Затем он ответил Стёпке знакомым Тане жестом, означающим согласие.
      Ребята убежали очень довольные тем, что Гришу удалось уговорить. Но на улице Стёпка сказал, что все-таки забежит за ним в половине двенадцатого, а то как бы он не раздумал.
      В красном уголке все уже было готово к приходу зрителей. Только Женьки, Шурика и Олега все еще не было. Впрочем, за Треневича Стёпка был спокоен. Но куда девались Зажицкий и Веденеев?
      — В толк не возьму, что с ними случилось, — разводил руками Андрей, и Стёпка в волнении не замечал, что в голубых глазах командира прячется веселая усмешка.
      К одиннадцати часам в красный уголок начали приходить первые гости. Они усаживались на скамейки и стулья, уставленные рядами перед дверью в отрядную комнату, которая превратилась в «артистическую».
      К половине двенадцатого красный уголок был полон. Ни Женьки, ни Шурика, ни Олега еще не было.
      — Ничего, ничего, иди за Гришей, — сказал Андрей. — Женя и Шурик придут. У нас еще це/гых по\часа в запасе.
      Выбегая из красного уголка, Стёпка столкнулся на лестнице с каким-то низеньким старичком, бородатым и плешивым, который спешил, опираясь на палку. Начальник штаба чуть не сшиб его с ног.
      — Летишь как бешеный! — заорал старичок, потирая ушибленное плечо.
      — Извините — застеснялся было Стёпка.
      Следом за бородатым по лестнице спускался
      другой старичок, без бороды, с громадными рыжими усищами. Он посоветовал:
      — Ты стукни его палкой. Будет знать, как уважать старость.
      Стёпка мог бы дать честное слово, что слышит голос Женьки Зажицкого. Он ошеломленно взгля-
      нул на бородатого старичка и, вдруг сообразив, в чем дело, дернул его за бороду. Борода осталась у Стёпки в руке.
      — Дай сюда! — в негодовании воскликнул Шурик. — Думаешь, у меня клея целая бочка? Нам в театре только каплю дали. Это специальный клей, артистический. «Клеол» называется.
      — Вы где же это пропадали? — накинулся Стёпка на Шурика и Женьку.
      — Не видишь, что ли? Искали грим. Мы подготовили сатирические сценки.
      — В театр ходили, — вмешался Зажицкий. — За кулисы.
      Какой-то гражданин, спускавшийся по ступеням, сердито прикрикнул на ребят:
      — Нашли место, где совещания устраивать! А ну марш отсюда!
      Он бесцеремонно оттолкнул Шурика и двинулся дальше. Стёпка узнал скандалиста Сапелкина.
      — Ну, погоди, — проворчал ему вслед Шурик, — достанется тебе на орехи.
      В дверях появился Андрей.
      — Успели? — быстро спросил он Шурика.
      И Стёпка понял, что командиру было известно, куда бегали Шурка и Женька.
      — Ну, давайте, давайте быстрее! — заторопил ребят Андрей. — Скоро начало.
      Стёпка выбежал во двор немного обиженный. Ведь он прямо изволновался весь, боясь, что Женька и Шурик не придут, а Андрей, оказывается, все знал и не сказал ни слова. Впрочем, и у него, Стёпки, тоже есть своя тайна. Пожалуй, даже Андрей не знает, какой номер приготовил к концерту Олег Треневич.
      Когда Стёпка прибежал к Грише, оказалось, что тот и не думает никуда собираться. Мастер преспокойно точил ключ, водя взад и вперед напильником. Но, увидав Стёпку, он тотчас же оставил работу и знаками показал ему, что готов идти.
      Пока Гриша мылся и переодевался, Стёпка в нетерпении слонялся по мастерской. Он то и дело
      заглядывал за перегородку, чтобы посмотреть на Гришины часы. Без десяти двенадцать, без семи Без пяти
      Наконец Гриша собрался, и они вышли на улицу.
      После душной и темной комнатушки воздух на улице казался чистым и свежим. А солнце сияло так ярко, что было больно глазам. Стёпку так и подмывало «сказать» Грише о том, что в среду они всем отрядом пойдут в горисполком, к самому председателю, — просить для мастера новую комнату. Но он все же промолчал. Еще, может, ничего не выйдет. Ни к чему зря обнадеживать человека.
      Гриша и Стёпка вошли в красный уголок, когда часы показывали три минуты первого. Но концерт еще не начался. Народу было полно. Пришли почти все жильцы двадцать третьего дома. Много было жильцов и из других, соседних домов. Первые ряды заняли старушки, которые зачем-то принесли с собой маленьких ребятишек. Ребятишки таращили глаза и озирались по сторонам, видно ничего не понимая. «И для чего таскать с собой таких малышей?» — с неудовольствием подумал Стёпка.
      Андрей поздоровался с Гришей за руку и, попросив старушек потесниться, усадил мастера в первом ряду. А Стёпка побежал в отрядную комнату.
     
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
     
      Б отрядной комнате стоял оглушительный хохот. Ребята толпились вокруг Женьки и Шурика, загримированных под старичков. Шурик успел приклеить оторванную Стёпкой бороду, и теперь мальчики наскакивали друг на друга, выкрикивая:
      — А вы мне скажите, Иван Иванович, какая ваша любимая песня?
      — Ну, какие же у нас в Миргороде песни, любезный Иван Никифорович, — отвечал Шурик. —
      Известно — «Гляжу я на небо » Или еще — «Взяв бы я бандуру »
      В отрядную комнату вошел Андрей.
      — Начинаем, начинаем! Сейчас Яков Гаврилович говорит. А затем, Кузя, твой выход
      Несмотря на крик и гам, который поднялся в отрядной при этих словах, громкий голос начальника ЖЭКа все же был хорошо слышен.
      — Товарищи жильцы! — говорил Яков Гаврилович. — Сегодня мы открываем красный уголок, чтобы вы могли культурно отдыхать. Уголок открыт для всех желающих. У нас уже есть шашки, шахматы, домино, запланировано приобрести настольный теннис. В ближайшем будущем здесь также разместится библиотека.—За дверыо зааплодировали. — Особо хочу отметить работу наших пионеров, нашего отряда, наших ребятишек. — Снова раздались аплодисменты. — Все это сделали они. Ну, конечно, при нашей помощи. Теперь ребята берут над красным уголком шефство. Так что по всем вопросам обращайтесь к ним. — И когда смолкли новые аплодисменты, начальник закончил: — А теперь, дорогие граждане, согласно программе посмотрите концерт, составленный силами тех же наших пионеров.
      Пока Яков Гаврилович говорил, Женька, заглядывая в щелочку, рассказывал ребятам, кто сидит в зале.
      — Гриша в первом ряду Рядом с ним Сапел-кин. Вот нахал! Пришел позже всех, а сидит впереди. Тихон Фомич тоже пришел! И старушка! Помните, которая в конторе про ванну раскричалась! Стёпка, твои отец и мать тоже здесь. И Гошка! Гошка! Честное пионерское! И Севка с ним.
      — Где? Где Гошка?
      Все кинулись к двери. Толкаясь, старались заглянуть в щелку. Зажицкого оттеснили. Раздались удивленные возгласы:
      — Верно, Гошка!
      — И Севка пришел!
      — Чего это они? — с тревогой спросил Пончик.
      — Устроят еще какую-нибудь бузу, — сказала Оля.
      — Пусть попробуют! — с угрозой проговорил Стёпка.
      Потоптавшись Еозле двери, Гошка и Севка присели на скамейку в самом дальнем уголке — там еще оставалось несколько свободных мест.
      Как раз в этот момент Яков Гаврилович кончил свою речь.
      — Все! — сказал Андрей. — Ну, Степа, иди объявляй первый номер. А где же Олег? — спохватился он вдруг. — Степа, ты у него был?
      Действительно, в суете подготовки к концерту никто не заметил отсутствия Треневича.
      — Я к нему заходил, — заволновался Стёпка. — Он обещал прийти к двенадцати. Может, у него
      И в это время в отрядную бочком пролез Олег. Он держал под мышкой объемистый газетный сверток.
      — Уф, успел! — отдышавшись, сказал Треневич.
      — Это что у тебя? Твой номер? — обступили его ребята.
      — Номер, — кивнул Олег, с торжественной медлительностью разворачивая газету.
      И тут все увидели большую черепаху с жестяными лапами, хвостом и головкой, выкрашенной в желтый цвет. Панцирь у черепахи был коричневый, с черными разводами.
      — Вот это да! — произнес Шурик. — Вот это механизм!
      — Олежка, включи!
      — Пусть поползает!
      — Покажи, Олежка!
      — Ребята, ребята, пора начинать! — напомнил Андрей. — Степа, объявляй.
      Выскочив из двери отрядной комнаты, Стёпка неловко поклонился зрителям и довольно громко крикнул:
      — Начинаем наш концерт! Сейчас Кузя Парамонов прочитает стихотворение Лермонтова «Три пальмы», — он с опаской взглянул на Гошку и Севку.
      Гошка хмуро смотрел на Стёпку, а Севка, как всегда, сонно оглядывал стены и потолок красного уголка.
      Медленно, стараясь поменьше хромать, Кузя вышел «на сцену». От охватившей его робости он читал очень тихо, пожалуй, еще тише, чем во время репетиции. Ему несколько раз кричали из задних рядов: «Громче! Ничего не слышно!» Но когда он, торопливо ковыляя, уходил «со сцены», вслед ему раздались дружные аплодисменты.
      Следующими по программе выступали Таня и Оля. Они сами сшили себе украинские платья н смастерили из бумажных цветов венки с разноцветными лентами. Девочки станцевали гопак, и им зааплодировали так неистово, так громко и дружно закричали «бис», что пришлось танцевать еще.
      Но особенно всех удивил Мишка Кутырин. Он без запинки прочитал стихотворение Пушкина «Послание в Сибирь», и Шурику, который собрался ему подсказывать сквозь щелку в двери, просто нечего было делать. Но и это оказалось еще не все. Когда смолкли аплодисменты, Мишка вдруг объявил:
      — Ответ Пушкину декабристов, сочинение А. И. Одоевского.
      — Вот это да! — только и смог произнести Шурик.
      Струн вещих пламенные звуки До сердца нашего дошли! —
      читал Мишка.
      И в отрядной комнате эти стихи слушали в такой же тишине, какая стояла в красном уголке.
      Когда Кутырин вернулся в отрядную, красный от гордости, ребята обступили его со всех сторон.
      — Ну и Мишка! — кричал Зажицкий. — Вот удивил!
      — Два дня учил, — не без самодовольства сообщил Мишка.
      Следом за Кутыриным настала очередь выступать Лешке. Павлик поудобнее вскинул на плечо ремень гармошки, и красный уголок наполнился медленными звуками вальса «Дунайские волны».
      Отбивая чечетку, Хворин появился в дверях отрядной комнаты. Лицо его было сосредоточенно и даже мрачно. Он неторопливо прошелся перед первым рядом зрителей, заложив руки за спину, выставляя вперед то одно, то другое плечо. Ноги его двигались будто бы с неохотой, колени чуть сгибались, но четкий ритм вальса подчеркивал ладное пощелкиванье подошв, словно к Лешкиным ступням были прикреплены громкие кастаньеты.
      Темп музыки все убыстрялся. И все быстрее, все веселее звучала чечеточная дробь. Лешка то отступал назад, чуть не натыкаясь на Павлика, то внезапно, перебирая ногами, приближался к зрителям. Быстрее, быстрее! Глаза его засверкали. На щеках проступил румянец. И когда ритм вальса стал стремительным, как вьюжная круговерть, кто-то сзади крикнул с восхищением:
      — Вот дает! Вот дает!
      Стёпка, глядевший в щелку двери, посмотрел туда, откуда раздался этот восторженный возглас, и увидел Севку Гусакова. Куда девалось сонное выражение, никогда, кажется, не сползавшее с Сев-киного лица. Привскочив на скамейке, Севка вытянул шею и не сводил с танцора широко раскрытых глаз.
      — Вот дает! Вот дает! — восхищался он.
      Гошка дернул приятеля за руку и усадил на скамейку. Но Севка не вытерпел и опять вскочил.
      Между тем звуки вальса становились все медленнее. И медленнее двигались Лешкины ноги. Он не ушел, а уплыл в дверь отрядной комнаты. И в зале рассыпались аплодисменты.
      Стёпка,, выскочивший было объявить следующий номер, должен был ждать, пока зрители успокоятся. И он видел, как на задней скамейке, широко
      взмахивая руками, отчаянно хлопал в ладоши Севка Гусаков.
      Следующим был выход Шурика и Женьки. Стёпка еще не знал, что за номер они приготовили. Но Андрей предупредил его, чтобы он только объявил: «Сейчас выступят » — и замолчал бы.
      — А дальше сам увидишь, — сказал командир отряда, хитро подмигнув.
      Стёпка так и сделал. Когда смолкли аплодисменты, он крикнул:
      — Сейчас выступят
      И тут из отрядной комнаты выскочили Женька и Шурик. Они о чем-то спорили. Слова разобрать было невозможно. Тотчас же за ними показался возмущенный Андрей.
      — Граждане, граждане! Вы откуда?
      «Старички» умолкли, переглянулись и хором
      ответили:
      — Мы из Миргорода. Мы старинные ваши знакомые.
      — Это Иван Иванович, — сказал Женька, показывая на бородатого Шурика.
      — А это мой лучший друг-приятель Иван Никифорович, — подхватил Веденеев, ткнув палкой в живот усатому Женьке.
      — Ах, вот вы кто такие! — произнес Андрей.
      — Приехали мы из нашего славного города Миргорода, чтобы рассказать о наших миргородских делах, — говорил Женька. — Вот, например
      — Вот, например, — подхватил Шурик, — есть у нас в Миргороде на Садовой улице двор в доме номер семнадцать.
      — Какой двор! — поддержал Женька. — Прямо раздолье Для миргородских свиней.
      — Кругом грязь, ямы, канавы. Нынешним летом даже знаменитая наша миргородская лужа вся пересохла
      — Такая жара! — объяснил Женька, отдуваясь, так как пот и в самом деле катил с него градом.
      — И представьте себе, — продолжал Шурик, —
      кругом засуха, а в доме номер семнадцать, во дворе грязь никак просохнуть не может.
      — Правильно говорят! — раздался неожиданно громкий голос откуда-то сзади. — Пройти невозможно. И света во дворе нет. Ноги сломаешь.
      — Вот-вот! — обрадовался Женька. — Именно ноги сломаешь.
      Эта внезапная реплика еще больше вдохновила Женьку и Шурика.
      — А кто же в этом виноват, дорогие Иван Иванович и Иван Никифорович? — спросил Андрей.
      — Да кто же, как не наш будочник Нуратди-нов! — воскликнул Женька.
      В зале раздался смех. Тут были многие, кто знал пьяницу дворника из дома номер семнадцать Нуратдинова.
      — А скажите, любезный Иван Иванович, — снова заговорил Женька, когда смех умолк. — Какая ваша любимая песня?
      — Да какие же у нас в Миргороде песни? Известное дело — «Гляжу я на небо » или «Распрягайте, хлопцы, коней»
      — А вот эта песня вам не знакома? — спросил Женька. — «Ландыши-и, ландыши-и, бррим, бррим-бим-бим-бим, приве-ет »
      — Нет, не знакома.
      — Тогда зайдите в двадцать девятый дом. Живет там любитель музыки Игнат Култыгин.
      — А, это тот, что купил себе на прошлой неделе радиолу?
      — Он самый. И вот не стало жильцам спасения от этой музыки. Как придет с работы, так поставит свою «ораолу» на подоконник и заводит «Ландыши».
      — Игнат, это уж не про тебя ли? — обернувшись, окликнул Тихон Фомич сидевшего позади чубатого парня лет двадцати трех.
      Попало от Женьки с Шуриком и скандалисту Сапслкину, который сердито зафыркал, и жильцам шестой квартиры дома номер двадцать один, где соседи вечно ссорились между собой, и мно-
      гим другим. Зрители хохотали и хлопали в ладоши. Их, кажется, особенно потешало то, что в порыве вдохновения «Иван Иванович» и «Иван Никифорович» не замечали, что усы и борода у них отклеились и болтались под носом и на подбородке.
      ' Вспотевших и возбужденных «артистов» проводили дружными аплодисментами. Они выходили на вызовы зрителей три раза, уже без бороды и усов. Стёпка, стоя у двери, видел, что Севка, а с ним Гошка Рукомойников тоже хлопают в ладоши изо всех сил.
      — Успокойтесь, товарищи! — убеждал зрителей Андрей. — Программа у нас большая.
      — Пускай еще расскажут! — гремело в красном уголке.
      — Про Миргород!
      — Про Ивана Ивановича и Ивана Никифорыча!
      Наконец понемногу зрители успокоились, и
      Андрей сказал:
      — В нашем отряде много талантов. Артистов вы видели только что. Какие у нас художники, могли убедиться, прочитав нашу стенную газету. А сейчас вы увидите, что делают наши юные техники. Перед вами выступит пионер Олег Треневич с демонстрацией своей механической черепахи.
      Из двери отрядной комнаты вышел Олег. Лицо его было пунцовым. В руках он бережно нес черепаху. Высунувшись из двери, ребята смотрели во все глаза.
      — А вдруг она не поползет? — волновалась Таня. — Вдруг испортится?
      Но черепаха не испортилась. Олежка поставил ее на пол и нажал какую-то кнопку. Зрители в задних рядах стали подниматься со скамеек и стульев, чтобы лучше видеть. На передних кричали, чтобы убрали головы. Черепаха тихо зажужжала и поползла. Она ползла медленно, как и полагается ползти черепахе, но только не двигала лапками. Олег вытащил из кармана фонарик. Он еще вчера попросил Пончика принести его с собой на концерт. Зажглась лампочка. В рядах зрителей по-
      слышалось изумленное аханье. Пятясь впереди черепахи, Олег нес перед собой зажженный фонарик, и черепаха послушно ползла за ним, поворачивая то вправо, то влево.
      — Как живая! — в восторге воскликнул кто-то.
      — Сядьте там! Не видно!
      Но совершенно невероятный восторг зрителей вызвало умение черепахи обходить препятствия. Никто из них не знал, как черепаха устроена, и потому это показалось чудом. Даже Стёпка, который знал про фотоэлементы, не мог удержаться от изумленного и восторженного восклицания. Олег внезапно выключил фонарик и сел перед черепахой на пол. Она теперь ползла прямо на него. Лицо у Треневича было таким напряженным, словно он про себя уговаривал черепаху выполнить его приказания. Черепаха медленно ползла к Олегу. Казалось, она вот-вот уткнется в его колени. Но вдруг внутри у нее что-то негромко щелкнуло. Этот щелчок был слышен в наступившей тишине. Тотчас же она повернула в сторону и поползла прямехонько на зрителей. Старушки, сидевшие в первом ряду, засуетились и стали поднимать ноги.
      — Не бойтесь, она обойдет! — крикнул им Олег.
      И действительно, черепаха приостановилась, словно задумавшись, а затем повернула назад, к Олегу. Этот маневр вызвал взрыв аплодисментов. Кто-то крикнул весело:
      — А летать она не может?
      Но тут, к великому огорчению Олега, внутри у черепахи что-то испортилось. Она стала кружить на одном месте, отказываясь подползать на свет, а когда Олег опять встал перед нею на колени, уткнулась в них и остановилась, будто бы тихонько жаловалась своему хозяину на что-то, что было известно только ей одной.
      — Замыкание! — упавшим голосом сказал Олег.
      — Ничего, ничего! И так здорово! — подбадривали его зрители. — Молодец, изобретатель!
      Олег, огорченный, вбежал в отрядную комнату.
      — Так и знал, что сопротивление перегорит, — говорил он, торопливо вывинчивая маленькой отверткой какие-то шурупы и снимая коричневый в разводах панцирь. — Надо, значит, больше ставить
      Ребята, окружив его, разглядывали хитроумный механизм.
      — Ничего, починишь, — с уважением произнес Лешка. — Если надо, я помогу.
      В комнату вошел Андрей.
      — Братки, это что же? Там зрители волнуются. Степа, кто сейчас выступает?
      — Таня. Поет, — спохватившись и заглянув в листок бумаги, ответил Стёпка. — Я сейчас объявлю.
      Таня спела две украинские песни, Вовка прочитал басню Крылова, выступили и Лешка с Костей, показав акробатический этюд а Олежка все возился со своей черепахой. Лицо у него было удрученным.
      А концерт продолжался.
      — Стих собственного сочинения прочитает наш пионерский поэт Евгений Зажицкий! — объявил Стёпка.
      Оказалось, что об этом номере не знал никто, даже Андрей. Женька сказал ему о том, что хочет прочесть свое стихотворение, вернувшись в отрядную после выступления с Шуриком.
      — Свое? — переспросил командир. — Когда же ты со«инил?
      — Ночью, — ответил Зажицкий. — Проснулся и все в уме сочинил. А утром записал. Я читал у Маяковского. В статье «Как делать стихи». Он тоже так иногда сочинял.
      — И выучить уже успел? — удивился Кутырин.
      — Ты, Мишенька, ничего в поэзии не смыслишь, — сказал Женька. — Я их и не учил совсем. Они сами заучились. Вот попробуй сам сочинять и увидишь.
      Стёпка объявил, что Женька прочитает собст-
      венное стихотворение с особенным удовольствием. Что ни говори, а свой поэт — это что-нибудь да значит!
      Женька важно вышел из двери отрядной комнаты и поклонился.
      — Наш отряд! — сказал он и, отставив вперед ногу, стал читать нараспев, размахивая рукой.
      Кто идет по улице С песней самой звонкой?
      Чьи это веселые
      голоса звенят?
      Это мы — товарищи —
      Мальчишки и девчонки,
      Это наш идет
      по улице отряд.
      Конечно, это был поэтический вымысел. Стёпка сразу сообразил. Потому что ни разу еще отряд не шагал с песней по улице. Но дальше, пожалуй, Женька написал правду.
      Вместе мы работаем,
      Отдыхаем вместе,
      В каждом деле дружные,
      Всюду — заодно.
      Солнце улыбается В синем поднебесье.
      Словно в наш веселый строй Хочет стать оно.
      Тут все было правильно. И работали вместе, и на пруды ходили. И солнце жарило так, что пузыри вскакивали на спине. Хорошее выдалось лето. А в Москве — по радио передают — дожди
      Конец стихотворения Стёпке очень понравился. Хорошо это Женька сочинил — всюду заодно. Точно! Вон как они вместе заступились за Лешку! А концерт! Если бы не было дружбы, то и концерт не получился бы такой веселый!..
      Женька вернулся в отрядную комнату под шумные аплодисменты. И тут на него налетел Павлик Куликов.
      — Это же з-замечательное стихотворение! — взволнованно воскликнул он, заикаясь больше обычного. — Т-ты, п-правда, сам сочинил? Т-так
      я м-музыку напишу! Это б-будет наш! от-трядная песня! Это же м-марш Уже г-готовый!
      — Стихи, верно, хорошие, — согласился Андрей. — Правильно придумал Павлик. Пусть это будет наша отрядная песня.
     
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
     
      Что и говорить — концерт удался на славу. Яков Гаврилович, вытирая платком вспотевшую шею, прибежал в отрядную комнату благодарить ребят.
      — Ну, молодцы! Ну, молодцы, товарищи пионеры! Такое мероприятие подготовили! Очень довольны паши жильцы.
      В дверь заглянул Гриша.
      — Куда? Куда, гражданин? — загородил ему дорогу Яков Гаврилович. — Сюда посторонним нельзя
      — Да какой же это посторонний! — загалдели ребята. — Это же Гриша!
      Гриша, сделав жест, означающий восхищение, увидел Олега и шагнул к нему. Он бережно взял черепаху, внимательно оглядел ее и для чего-то вытащил из лежащего на столике Вовкиного фонарика батарейку и лампочку.
      Андрей заторопил обступивших было Олега и Гришу ребят.
      — Ну-ка, братки, без дела не сидеть. Надо убрать скамейки, расставить столики. Уголок-то ведь открыт!
      Ребята высыпали в красный уголок. Андрей и Яков Гаврилович пошли за ними. А Гриша и Олег остались в отрядной комнате.
      Зрители расходились. Гошки и Севки уже не было. Впрочем, разошлись не все. Человек десять жильцов, увидев Якова Гавриловича, окружили его, засыпая вопросами:
      — А где же шахматы?
      — И домино!
      — Газетку свежую тоже почитать не мешает.
      — Все будет, все будет, граждане! — успокаивал жильцов управдом. — Вот сейчас пионеры уберут все, приведут в порядок. Андрей Трофимович, пошлите кого-нибудь в контору. Там есть машинистка Серафима Ивановна. Попросите у нее сегодняшние газеты. «Огонек» вчера получили.
      За газетами и журналами побежал Стёпка. И когда он вернулся, в красном уголке все уже стояло на своих местах, а двое жильцов успели даже расставить на столике шахматные фигуры.
      Из отрядной комнаты выскочил Пончик.
      — Ребята! — закричал он. — Она ползает! Гриша починил!
      Все поняли, что речь идет об Олежкиной черепахе, и повалили в отрядную. Треневич прыгал от радости вокруг своей черепахи, которая деловито ползала по комнате, жужжа и поворачивая назад, когда казалось, что она вот-вот наткнется на стену или на ножку скамейки. Олег взволнованно рассказал, как Гриша лампочкох! от карманного фонарика быстро отыскал замкнувшееся сопротивление в поворотном механизме и починил черепаху. А глухонемой мастер стоял тут же и улыбался, глядя на сияющего изобретателя.
      И отрядная комната и красный уголок очень понравились Грише. Он внимательно оглядывал скамейки, ящик-шкаф, починенные стулья. Не понравилось ему только, что отрядный вымпел стоит криво, на ящике, прислоненный к стене. Он объяснил Стёпке, что тут надо сделать специальные скобы, и, прощаясь, пообещал их смастерить.
      Так был открыт красный уголок в доме номер двадцать три на Садовой улице.
      В тот же день Лешка, вооружившись кисточками и красками, красиво написал на продолговатом листе бумаги:
      КРАСНЫЙ УГОЛОК открыт с 10 до 20.
      Перерыв с 14 до 16.
      Уже в понедельник Кузя Парамонов, первый, кого Стёпка назначил дежурным, убедился, что утром в красном уголке делать нечего. Заходили сюда только пенсионеры — почитать газетку. Но зато после шести, когда кончалась работа, в уголке стало тесно от посетителей. Нашлись среди жильцов любители шахмат и шашек. В восемь часов вечера никого невозможно было уговорить уйти.
      — Это что же! — возмущались шахматисты. — Мы только в семь пришли, а в восемь уже уходить?
      Тогда было решено исправить часы на объявлении, прикнопленном на двери красного уголка, — вместо цифры «20» поставить цифру «22».
      Отрядная комната постепенно наполнялась разнообразным пионерским имуществом. Первым подал пример Павлик. После концерта он не унес свою гармошку домой, а оставил ее на скамейке в отрядной. В понедельник дежурный Кузя мог до обеда наслаждаться звуками, доносившимися из-за двери — там Павлик Куликов сочинял музыку на текст Женькиного стихотворения.
      Вслед за ним Пончик объявил, что свой фонарик отдает всему отряду. И Стёпка решил не отставать от них. Он принес и повесил за ремешок на гвоздик бинокль — подарок дедушки Арсения.
      Во вторник часов в семь вечера в красный уголок пришел Гриша. Он постоял в нерешительности на пороге, а затем, нахмурившись и опустив голову, быстро прошел мимо старичков, читавших газеты, мимо шахматистов, уткнувшихся в фигуры, мимо любителей домино, которые с громким стуком, а для него — беззвучно выкладывали на стол черные костяшки.
      В это время в отрядной комнате ребята, плотно прикрыв дверь, слушали песню, которую Павлик Куликов сочинил на Женькины слова. Павлик играл на гармошке, а Женька, стоя перед ним, пел, энергично дирижируя руками и притопывая ногой:
      Кто идет по у-улице С песней самой звонкой?
      Чьи это вес-елые Голоса звенят?
      Когда Гриша вошел, Павлик перестал играть, а Женька замолк на полуслове.
      Между тем едва только мастер очутился среди ребят, как морщины на лице его разгладились, а глаза улыбнулись. Обведя всех взглядом, он сунул руку в карман и вытащил две искусно выгнутые металлические пластины. Формой они, как заметил Олег, напоминали знак, обозначающий в электротехнике единицу измерения электрического сопротивления — «ом».
      — Это, наверно, скобы для нашего вымпела! — догадался Стёпка.
      Действительно, это оказались обещанные мастером скобки. Окружив Гришу, ребята смотрели, как он, вынув из кармана отвертку и горсть шурупов, стал привинчивать согнутые пластины к ящику: в металле уже заранее были просверлены дырочки. Закончив работу, мастер подергал скобки, вероятно для того, чтобы убедиться, крепко ли они держатся, а затем осторожно вставил в них древко отрядного вымпела.
      Шелковый флажок
      встал ровно и прямо, а Гриша удовлетворенно сделал жест, уже знакомый Стёпке, — этот жест означал: «Вот так будет
      хорошо, так и надо».
      — Вот здорово! — сказал Лешка. — Такая простая штука, а как красиво!
      Привинтив скобы и вставив в них древко вымпела, мастер собрался уходить. Он медленно спрятал в карман отвертку,
      шурупы оставил на столике, знаком показав, что они еще могут пригодиться И тут Стёпка понял, что Грише не хочется уходить. Он понял, что ему хорошо здесь, в уютной комнатке, где стоят столик и скамейки, где сияет на ящике медный пионерский горн и поблескивает красными обручами барабан, где чуть колышется от влетающего в раскрытое окошко ветерка алый шелк отрядного вымпела
      Но оказалось, что не один только Стёпка заметил это. Чуть тронув мальчика за руку, Таня шепнула:
      — А ему, наверно, не хочется сейчас к себе домой идти.
      — Еще бы, — так же тихо ответил Женька. — Тут светло, хорошо. А у него в каморке что? Опять весь вечер одному сидеть.
      — А ты ему скажи, Стёпка, чтобы он в шахматы поиграл, — посоветовал Лешка. — Или — в шашки.
      — Верно, пусть поиграет! — подхватил Олег. — Объясни ему, Стёпка.
      И Стёпка, шагнув к Грише, зажестикулировал так энергично, что Пончик только ахнул.
      — Ты ему скажи, что я с ним хочу в шашки сыграть, — сказал Костя.
      Мастер, «выслушав» Стёпку, улыбнулся и кивнул.
      — Согласен в шашки, — сказал Стёпка.
      — Ну, давай, Костя! Не посрами нашего отряда!
      Вместе с Гришей ребята высыпали из отрядной комнаты в красный уголок. Там как раз освободился столик после шахматной партии. Стёпка достал из шкафа коробочку с шашками, картонную папку с квадратиками, и противники уселись друг против друга. Тотчас же к ним подсели еще двое любителей шашек: один из жильцов соседнего дома — толстый мужчина в чесучовом пиджаке, и молодой рабочий, Стрелков, тот, что вместе с Андре-
      ем не разрешил разгневанному Сапелкину сорвать со стенда стенную газету.
      С первых же ходов стало ясно, что в шашки Гриша играет очень хорошо. Стёпка и сам любил эту игру. Он заметил, что манера игры у глухонемого мастера какая-то особенная. Гриша почти не брал подставленных шашек, если видел, что после хода нельзя «запереть» фигуру противника или поставить его в такое положение, что он будет вынужден уступить свободный выход в «дамки».
      Мастер выиграл у Кости довольно легко. Они поменялись цветом, и Гриша опять выиграл.
      — Позвольте-ка мне! — попросил жилец из соседнего дома.
      Костя, красный от досады, уступил ему место.
      Толстяк тоже играл неплохо. Но Гриша живо расправился с ним.
      После него сел сразиться с мастером и Стрелков. У него Гриша выиграл тоже. Теперь уже все, кто был в красном уголке, столпились у столика. Только игроки в домино, увлекшись, гремели костяшками.
      — Это же классный игрок! — говорил зрителям толстый жилец. — Вы заметили, как он пре-
      небрегает одиночными ударами? Это особая школа
      Стёпка попросил:
      — Можно я попробую?
      Гришин партнер уступил ему место.
      — Держись, пионер, — сказал он.
      Гриша мельком ьзглянул на столпившихся у столика зрителей-болелыциков, улыбнулся Стёпке ободряющей улыбкой и сделал первый ход.
      Стёпка играл очень осторожно. Он подолгу задумывался над каждым ходом. Мастер же, наоборот, быстро и легко передвигал плоские деревяг-ные кругляшки, как будто заранее предвидел каждый Стёпкин ход. И вдруг Стёпка заметил ошибку в игре мастера. Гриша подставил под удар сразу три свои шашки. Мальчик вопросительно, с недоумением взглянул на него и указал на доску. Мастер сокрушенно покачал головой. Затем он жестом дал понять своему противнику, что за ошибки надо наказывать, и Стёпка, взяв все три шашки, провел свою в «дамки». А Гриша делал ошибку за ошибкой. Через какую-нибудь минуту еще две Стёпкины шашки прошли в «дамки», а еще через мгновенье глухонемой мастер поднял руки вверх, показав, что сдается.
      Стёпку кинулись поздравлять и ребята и взрослые.
      — Я так и знала, я так и знала, что он выиграет! — твердила Таня.
      Стёпка и сам чуть было не загордился. Но, поймав лукавый взгляд Гриши, увидав, как мастер подмигнул ему, понял, что тот проиграл нарочно.
      Однако, как бы там ни было, а после Стёпкиной победы с ним захотели сыграть и толстый жилец в чесучовом пиджаке и Стрелков. И ни у одного из них Стёпка выиграть не смог.
      — М-мда Наш чемпион, видать, все силы на одну партию затратил, — произнес Стрелков, который, наверно, тоже догадался, в чем дело.
      — Но зато это была замечательная партия! —
      воскликнул толстый жилец. Он ничего не понял и был очень доволен, что оказался победителем.
      Гриша больше играть не стал и собрался уходить.
      — Вы, молодые люди, объясните ему, — поспешно обратился к ребятам толстяк. — Вы объясните, что у нас тут много любителей. Может быть, найдутся игроки ему по плечу.
      Стёпка с радостью принялся переводить Грише слова толстого жильца и прибавил еще от себя, что все приглашают Гришу заходить в красный уголок почаще.
     
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
     
      Не следует думать, что у ребят только и осталось теперь дела, как дежурить в красном уголке. Вовсе нет! Каждое утро разбегались по дворам разведчики отряда, чтобы узнавать о том, где какие происходят беспорядки. Быстроногие, глазастые, они заглядывали во дворы, взбирались на чердаки. От них не могли укрыться ни замусоренная лестница, ни кучи шлака, выброшенные из котельной, о которые спотыкались жильцы, ни темные подъезды, куда экономные дворники никак не могли собраться поставить новые лампочки взамен перегоревших. Материалов для заметок и карикатур в «Ракете» накопилось столько, что их хватило бы не на один, а на пять номеров. И Женька с Лешкой приступили к выпуску следующего номера стенной газеты.
      Утром в среду, в тот день, когда ребята готовились пойти на прием к председателю горисполкома, Костя и Мишка привели в отрядную комнату мальчишку, который отчаянно сопротивлялся и орал во весь голос.
      — Вот, — с возмущением сказал Костя, подталкивая его в спину и кладя на стол перед Стёпкой сломанную ветку липы. — Деревья ломает!
      А Мишка добавил с мрачной угрозой:
      — У-у, вредитель!
      Оказалось, что Кутырин и Гвоздев по пути в красный уголок увидели, как мальчишка весело бежал по улице, а потом вдруг подпрыгнул и сломал ветку у одной из лип, которые вперемежку с кленами росли по Садовой.
      — Ты где живешь? — спросил Стёпка.
      — Н-на Почтовой, — растерянно мигая, ответил мальчишка.
      — Вот и ломал бы на своей Почтовой! — крикнул Вовка.
      — Помолчи, Пончик, — одернул его Стёпка и, обернувшись к мальчишке, спросил: — Ты для чего эту ветку сломал?
      — Просто так, — вызывающе ответил тот.
      — Дать бы тебе просто так по шее, — сказал Женька, — чтобы знал в другой раз.
      Дверь внезапно распахнулась, и в отрядную влетели запыхавшиеся Павлик и Шурик.
      — Ребята! Туристы приехали! — закричал Шурик.
      — 3-заграничные! — добавил Павлик.
      — Ух, и автобус у них! — воскликнул Шурик.
      — Т-такой голубой, а внизу — такой з-зеле-ный! — прибавил Павлик.
      — Бежим посмотрим! — крикнул Шурик.
      Мальчишка, воспользовавшись тем, что о нем на
      время забыли, кинулся к двери и был таков.
      — Удрал! — воскликнул Костя.
      — Эх, надо бы ему по шее дать! — с огорчением заметил Мишка.
      — Ничего, он теперь на нашу улицу носа не сунет, — сказал Женька и спросил, обернувшись к Шурику: — А где они, туристы?
      — Мы их на Вокзальной видели. А теперь не знаю где.
      — Наверно, к церкви поехали, — сказал Стёпка. — А если там нет, то — к монастырю. Я знаю, туристы всегда так ездят.
      Было решено оставить в красном уголке дежурного и немедленно отправиться посмотреть на за-
      граничный автобус. Однако никто остаться не захотел.
      — Давайте жребий! Жребий будем тянуть! — закричал Пончик.
      Нашелся листок бумаги, который Женька аккуратно разорвал на шестнадцать мелких лоскутков. Это даже было много — хватило бы и одиннадцати. Десять бумажек были чистые, а на одиннадцатой Женька нарисовал крестик.
      — Вот увидишь, Пончик, — сказал ощ свертывая бумажки в крепкие трубочки. — Вот увидишь, тебе достанется дежурить. Это уж так всегда бывает, такая примета: не рой другому яму.
      — Не верю я ни в какие приметы, — объявила Таня и первой вытянула бумажку из Женькиных ладоней, сложенных лодочкой. — Ну вот, видите? Чистая!
      — Тебя это не касается, — заметил Женька. — А Пончик, вот запомните, обязательно вытащит с крестиком.
      Пустые бумажки вытащили Кузя, Стёпка и Лешка. За ними потянулся Пончик.
      — Р-ргав! — неожиданно пролаял Женька.
      Вовка в испуге отдернул руку.
      — Ну тебя, Женька! — воскликнул он и выхватил из пригоршни бумажку.
      Едва он ее развернул, как все поняли по выражению его лица, что ему попалась бумажка с крестиком.
      — Это Женька нарочно подложил, — со слезами в голосе крикнул Пончик. — Там, наверно, еще есть с крестиком
      — Я говорил! Я говорил! — в восторге прыгал Зажицкий.
      — 3-знаете что, — неожиданно заявил Павлик. — Я, п-пожалуй, останусь вместо Вовки. Я ведь все равно этот автобус уже видел. И потом м-мне песню надо на ноты переписать
      — Нет уж, — великодушно ответил Пончик. — Если мне досталось, то я и останусь.
      Пончик явно изменился к лучшему за последние дни.
      Оставив Пончика в красном уголке, ребята помчались смотреть на автобус, который привез иностранных гостей. Сначала побежали к церквушке, надеясь, что туристы поехали туда. И действительно, еще издали увидели в переулке возле деревянной церковки красивый большой автобус. Рядом с ним толпились иностранцы, человек пятнадцать мужчин и женщин. Они громко переговаривались, смеялись и то и дело наводили на дома, на прохожих, друг на друга объективы фотоаппаратов и кинокамер.
      Стёпка сразу же разобрал, что приезжие гости говорят по-немецки. А одна женщина, увидав ребят, подошедших довольно близко, что-то сказала, улыбаясь, другой, приставила к глазу черную коробочку кинокамеры, нажала на блестящую кнопку, и послышалось ровное легкое стрекотанье.
      — Кино! — с восхищением произнес Олег.
      На боку автобуса желтой краской были написаны какие-то буквы и нарисован значок — оранжевый кружок с красными крылышками.
      — «Гам-бург», — вслух с трудом прочитал Стёпка.
      — «Туристская компания в Гамбурге», — перевела Таня. — Они из Гамбурга приехали.
      — Из Федеративной Республики Германии, — сказал Шурик Веденеев.
      Одна из женщин-туристок, худощавая и высокая, со смешной прической, похожей на плохо прилаженный парик, огляделась по сторонам со скучающим видом и что-то сказала стоявшему рядом с ней высокому седому человеку в больших очках
      с темными стеклами и в сером костюме. Тот ответил и принялся было возражать.
      — Таня, что они говорят? — спросил Стёпка.
      — Она говорит, что надо скорее уезжать, что здесь нет ничего интересного. А он Она его бароном называет Он. наоборот, говорит, что этот город ему очень нравится. Он предлагает тут задержаться дня на три.
      — Ничего интересного! — с негодованием пробасил Мишка. — Скажет тоже! — Он был явно обижен за свой родной город.
      — Конечно! — подхватил Костя. — Монастырь, молочный комбинат! Новый клуб на Почтовой!
      — Ты, Таня, им скажи! — воскликнул Шурик. — Ты скажи им! Эх, если бы у нас в школе немецкий изучали!
      — Неудобно, — смущенно ответила девочка.
      — А чего неудобно! — возразил Олег. — Знал бы я немецкий язык, как ты, я бы им сказал!
      — Ну ладно, — нерешительно согласилась Таня. — Я я скажу.
      И, сделав несколько шагов по направлению к гостям, она негромко, тщательно подбирая слова, заговорила по-немецки.
      Едва только Таня произнесла первые несколько слов, иностранцы сразу замолчали и стали внимательно слушать. Затем, обступив Таню, они с удивлением заговорили о чем-то между собой, часто восклицая: «О!.. О!..» Даже у той женщины, которая хотела поскорее уехать, сползло с лица скучающее выражение.
      — Ты им еще п-про «Дубки» скажи, п-про колхоз, — подсказал Павлик. — Там п-птицефер-ма такая! М-мы в прошлом году ездили на экскурсию.
      Таня кивнула и заговорила опять, уже смелее, очевидно, про колхоз «Дубки». А гости снова стали слушать, а затем опять послышалось удивленное «О!.. О!..»
      Больше других выражал свой восторг барон. Он гладил Таню по голове, тряс ей руку, и Стёпке почудилось даже, будто он один раз назвал Таню «геноссе» — «товарищ». Из всех иностранцев этот барон показался ему самым симпатичным. У него было красивое, чисто выбритое лицо, сухощавое, с тонким прямым носом. Правда, глаза его прятались за темными стеклами очков, но уже одно то, что заграничному барону понравился город, заставило Стёпку проникнуться к нему симпатией.
      Вот барон обернулся к иностранцам и горячо принялся их в чем-то убеждать.
      — Он говорит, что в городе, где есть такие замечательные дети, нужно непременно задержаться подольше, — объяснила Таня.
      — А ты скажи, что на Ленинской есть гостиница «Октябрьская», — заметил Стёпка. — Самая лучшая в городе.
      Таня опять обратилась к иностранцам по-немецки. Снова раздалось удивленное «О!.. О!..» А высо-
      кий седой барон сказал ей красивым бархатным голосом:
      — Данке шен. Данке, данке. Либес метхен
      После этого гости расселись в своем автобусе,
      и он, громко урча, выпуская клубы синеватого дыма, двинулся в сторону Ленинской улицы.
      — По-моему, мы их уговорили! — сказал Женька.
      — Пускай поживут, — согласился Лешка.
      — А здорово Танька с ними разговаривала! — с восторгом воскликнул Шурик Веденеев.
      — Еще бы! — подтвердил Костя.
      А Олег добавил:
      — Наверно, если бы мы в ихний Гамбург приехали, там с нами по-русски никто поговорить бы не сумел.
      — Смотрите, ребята! — вдруг сказал Женька. — Вредитель-то!
      Мальчишка, которого привели в отрядную Костя и Мишка, стоял неподалеку и украдкой следил за ребятами.
      — Он, наверно, за нами пришел — тоже на автобус поглядеть, — сказала Таня.
      — Эй! — окликнул его Стёпка,— Эй! Иди сюда!
      Увидав, что его заметили, мальчишка собрался было задать тягу.
      — Иди, не бойся! — крикнул Стёпка. — Не тронем!
      Мальчишка взглянул недоверчиво, исподлобья.
      — Побьете,— с опаской откликнулся он.
      — Да иди, не будем мы тебя бить.
      Очевидно, мальчишке очень хотелось подойти.
      С минуту он колебался, переминаясь с ноги на ногу, а затем нерешительно двинулся к ребятам. Чем ближе он подходил, тем все медленнее становились его шаги.
      — Тебя как зовут? — спросил Стёпка.
      — Саня,— Мальчишка посмотрел на Стёпку с любопытством и сам спросил: — А вы с Садовой пионеры? Про вас в газете было написано.
      — Газеты читает, — не особенно дружелюбно сказал Мишка.—Ты бы лучше почитал, как зеленые насаждения надо охранять.
      — Я нечаянно ветку сломал, — насупившись, сказал Саня. — Я только один листик хотел. Для гербария.
      — Для чего?
      — Для гербария. У меня четыре альбома разных листьев, и травы есть, и цветы Показать? Они у меня дома. Я сбегаю. Тут недалеко.
      Мальчишка с такой готовностью собрался бежать домой за своими альбомами, что Стёпка невольно кивнул.
      — Покажи.
      — А вы ждать будете?
      — Нет, мы к себе в красный уголок пойдем. Бери свои альбомы и приходи.
      — Ладно! Я быстренько!
      Саня круто повернулся и помчался по тротуару. А ребята пошли на Садовую.
      — Выходит, мы вроде зря его отколотить хотели,— сказал Мишка, шагая рядом со Стёпкой,— Он для дела ветку сломал.
      — Для дела! — сурово возразил Костя,— Ему для дела один листок был нужен. Пусть бы он лучше физкультурой занимался и тренировался по прыжкам в высоту, если ему надо листочки срывать.
     
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
     
      Вовка терпеливо и честно ждал ребят в красном уголке. Но когда они вошли, когда наперебой стали рассказывать ему про голубой автобус, про иностранцев и про то, как Таня с ними разговаривала по-немецки, Пончик обиженно вздохнул.
      — И для чего только я тут торчал целый час? Никого не было здесь, ни одного человека.
      — Ничего, Пончик,— успокоил его Женька.— Зато ты сам предложил жребий тащить. Ведь тебя за язык никто не тянул.
      — А в пять часов, Вовка, мы пойдем в горисполком,— добавил Стёпка.— И ты пойдешь с нами.
      Скрипнула дверь, и в отрядную комнату заглянул Саня.
      — Я принес, — сказал он,— Можно?
      Он вошел и положил на стол четыре толстых альбома.
      — Только вы не порвите,— предупредил он.— Я лучше сам показывать буду.
      Вовка, ничего не понимая, вертел головой. Ведь совсем недавно этого мальчишку собирались отлупить! Но ребята окружили Саню, и Вовка тоже подбежал к столу, стараясь заглянуть через головы ребят и посмотреть, что это за альбомы принес мальчишка.
      — Я уже два года гербарий собираю, — сказал Саня, открывая первый альбом. — Мой папка все время в командировки ездит — то в Грузию, то в Туркмению, то еще куда-нибудь. Он и сейчас в командировке. В Азербайджане. На строительство уехал — на Али-Байрамлинскую ГРЭС. А весной был на Дальнем Востоке Как поедет, так и привозит мне экспонаты. Вот, смотрите!
      К страничке альбома была аккуратно приклеена тонкая папиросная бумага.
      — В этом альбоме — растения умеренного пояса,— объяснил Саня.— Нашей полосы, средней. Вот листья клена, дуба, осины Видите, липового листка нету — оторвался.
      Действительно, среди разнообразных сухих листьев одно место было пустое, и под ним стояла подпись: «Липа».
      — Вот травы,— говорил Саня, перелистывая странички.— Клевер, люцерна. Это все кормовые Но это альбом не очень интересный,— Он захлопнул обложку и взял другой альбом. — Тут вот лекарственные и ценные Смотрите!
      На страничках, так же аккуратно переложенных папиросной бумагой, перед ребятами мелькали высушенные стебли и цветы — шиповник и мак, ромашка и шалфей, ландыш и желтушник
      — А вот эти мне папка с Дальнего Востока привез,— сказал Саня.— Знаете, что это такое? — И он быстро прикрыл ладонью подпись под тонким засушенным стебельком с пятиконечными листьями и мелкими серовато-зелеными звездочками цветов.
      — Трава,— сказал Мишка.
      — Это женьшень! — торжественно объявил Саня. — Корень жизни.
      — Ну?
      — Ага! Видите, какой.
      — А корень где же? — спросила Оля.
      — Корня нет,— ответил Саня.— Его разве найдешь? Видишь, стебель какой низенький? И листья небольшие. Это папке специально для меня подарили. А корень нельзя. Он дорогой очень.
      — А зачем же тогда траву засушивать, если в ней никакого проку нет? — удивился Мишка.
      — Как это проку нет? — воскликнул Саня.— А если вдруг попадется такая? Ее сразу узнать можно. А знать не будешь, то и пройдешь мимо.
      В том же альбоме на отдельной страничке были наклеены три листика. Сверху над ними было выведено тушью: «Шелководство».
      — Вот это лист тутового дерева, шелковицы,— с увлечением рассказывал Саня.— Это лист дуба.
      — Из дуба тоже шелк делают? — изумился Шурик.
      — Нет, дуб — это кормовая база, — объяснил Саня, — Но он, конечно, хуже, чем шелковица. А вот еще — клещевина. Видите, лист восьмиконечный, а цветы как будто репейник Но клещевина для корма шелковичным червям употребляется редко. Зато из нее готовят специальное масло. Оно применяется для лаковых красок, для химической промышленности
      Никто из ребят никогда не думал, что так интересно рассматривать гербарии. И, конечно, никто не предполагал, что этот мальчишка с Почтовой улицы окажется таким знатоком разных трав и цветов.
      Когда все четыре альбома были просмотрены,
      Стёпка взял со стола ветку липы и протянул ее Сане.
      — Возьми.
      — Да мне не нужна вся, — сказал Саня,— Я только листочек оторву.
      И, оторвав один листик, он бережно вложил его между страничками альбома. Потом, оглядевшись, он вздохнул.
      — Хорошо тут у вас. А я как из лагеря приехал, так один все время Наши ребята, из класса, почти все на вторую смену попали А я один.
      — А ты к нам приходи,— сказал Стёпка,— Мы тут в девять собираемся.
      — И по дворам ходим в разведку,— добавил Лешка.
      — А сегодня в горисполком пойдем,— с гордостью сообщил Мишка.— К председателю на прием.
      — Комнату будем просить,— сказал Стёпка.— Для Гриши.
      — Ну, я пойду,— сказал Саня, беря свои альбомы, но всем было видно, что уходить ему очень не хочется.
      — Может, проводим его, ребята? — спросил Стёпка,— Поможем гербарии донести. Вон они у него какие тяжелые!
      — Пошли проводим! — поддержал Шурик,— А потом до обеда на пруды можно сходить. Жара сегодня!
      — И мне с вами можно на пруды? — спросил Саня.
      — А отчего же нельзя? Пошли с нами!
      Решив, что в красном уголке и так с утра честно продежурили до двенадцати, Стёпка, уходя, повесил на дверь замок, и все двинулись к Почтовой, так как по дороге к прудам все равно надо было идти мимо Саниного дома.
      До обеда ребята бултыхались в воде, плавали, с громким хохотом обдавали друг друга фонтанами брызг и прыгали с разогретых солнцем досок строящейся лодочной пристани, смешно шлепаясь о плотную тугую воду.
      Время до обеда промелькнуло незаметно, и приятели разбежались по домам, условившись встретиться в красном уголке, чтобы к пяти часам отправиться в горсовет.
      Около четырех, приодевшись получше, ребята стали сходиться во двор. И тут опять поднялся спор, кому оставаться дежурить.
      — Давайте снова жребий тянуть! — закричал Женька и добавил с ехидством: — Вот увидите, Пончику опять достанется дежурить.
      — А я и тянуть не буду,— сказал Вовка.— Я уже дежурил сегодня.
      В это время во двор вошел Саня. Спор был в разгаре, когда он незаметно приблизился и остановился неподалеку, прислушиваясь. В тот момент, когда Стёпка уже собирался остаться в красном уголке сам, Саня подошел ближе и сказал:
      — Хотите, я останусь?
      Все обернулись к нему.
      — Ты? — спросил Женька.
      — Ну да. Вы идите в исполком. А я посижу.
      — А что, ребята! — воскликнул Шурик. — Пусть он останется. Пусть поручения выполняет.
      — Оставайся, — сказал Стёпка.
      Веселой ватагой двинулись ребята к зданию горсовета на Ленинскую. Но их веселье мигом улетучилось, когда секретарша в приемной председателя исполкома, оглядев всех, сказала, что к председателю она может пропустить только троих. Это была не та молодая девушка, которая записывала ребят на прием, а другая, незнакомая пожилая женщина. Ее глаза за стеклами очков смотрели холодно и строго.
      — Троих? — растерянно переспросил Стёпка.
      — Эх, все-таки жребий тянуть придется,— сказал Женька.
      — Вот что,— проговорила секретарша. — Вы посовещайтесь в коридоре, выберите делегатов. Тем более, что и председателя-то еще нет. Он должен приехать к пяти. А сейчас только половина.
      В коридоре спор вспыхнул с новой силой.
      — Я считаю так! — прервал споривших Стёпка.— Надо просто проголосовать. Выберем троих
      — За что это вы здесь голосовать собираетесь? — прозвучал позади густой веселый голос, и ребята увидели высокого человека в светлом костюме, который стоял и смотрел на них с любопытством.
      — Нам делегатов надо выбрать,— объяснил Стёпка, сконфузясь, так как почувствовал себя виноватым за то, что его товарищи подняли такой гам в строгом и тихом коридоре исполкома,— Делегатов на прием к председателю.
      — А, вы, значит, на прием? — проговорил незнакомец,— По какому же делу?
      — Комнату хотим попросить,— сказал Стёпка,— Для одного человека.
      — Вот как? Комнату? Ну что же, пойдемте, постараюсь уговорить нашу Веру Ивановну, чтобы уж всех вас пропустила.
      С этими словами человек в светлом костюме смело распахнул дверь приемной, а ребята пошли за ним.
      — Пропустите, пожалуйста, ребят, Вера Ивановна,— сказал незнакомец секретарше, которая, увидев его, встала и вышла из-за столика.
      — Как? Всех сразу? — с удивлением спросила она.
      — Всех, всех! — кивнул высокий,— Пусть все ИДУТ> Раз Уж пришли.
      Тут незнакомец уверенными твердыми шагами прошел через приемную и без всякого стука, очень спокойно отворил дверь, на которой висела синяя стеклянная табличка: «Председатель исполкома горсовет а».
      — Ну что же, идите,— произнесла секретарша, указав ребятам на ту же дверь.
      — А председатель? — спросил Стёпка.— Он уже пришел?
      — Какой же тебе нужен еще председатель? — пожав плечами, с неудовольствием ответила Вера Ивановна.
      — Ой! Так это он и есть! — воскликнул Шурик.
      — Он самый, — сказала секретарша. — Идите, идите, он вас ждет.
      Подталкивая друг друга, сразу почему-то оробев, ребята двинулись к двери. Они вошли в просторный кабинет, где за столом, уже без пиджака, в легкой рубашке с короткими рукавами, сидел председатель исполкома.
      — Ну, ну, — встретил он ребят ободряющей улыбкой. — Входите смелее. Садитесь. Садитесь, не стесняйтесь
      Он вышел из-за стола и стал усаживать ребят, кого на диван, кого в кресло. А когда все, наконец, расселись, сел и сам на свободный стул, рядом с ребятами.
      — Так вы, значит, пришли просить комнату для одного человека? — спросил он.— Интересно, для кого же?
      — Для Гри — начал было Стёпка, но поправился. — Для Силантьева, Федора Алексеевича.
      — Он больной,— добавила Таня.— А комнатка такая маленькая. Да еще мастерская там.
      — У нас справка есть, — сообщил Стёпка, вынимая из кармана изрядно помятую бумажку. — Вот. Мы в поликлинику ходили.
      Председатель исполкома взял у Стёпки справку, прочитал ее и обвел ребят внимательным взглядом.
      — Он что же, сам идти не захотел и вас прислал?
      — Что вы! — Стёпка даже замахал руками.— Он и не знает, что мы к вам пошли.
      Перебивая друг друга, совсем забыв, что они сидят в кабинете самого председателя горисполкома, вскакивая с дивана и кресел, ребята начали рассказывать, как заболел Гриша, как они ухаживали за ним, как он спаял для них рамку стенной газеты, как заклеил Вовкину вазочку, починил Олежкину черепаху и, наконец, сделал скобки для отрядного вымпела.
      — Погодите! — воскликнул председатель,— Так вы и есть тот самый отряд особого назначения, про который в нашей газете писали?
      — Ага! Это про нас писали! — подтвердил Женька.
      В дверь заглянула обеспокоенная шумом секретарша. Вероятно, ей редко приходилось слышать, чтобы в кабинете председателя стоял такой гам. Когда дверь за ней закрылась, председатель сказал:
      — Вот что, друзья, не будем беспокоить нашу Веру Ивановну. Давайте потише.
      Ребята смущенно замолчали. А председатель горисполкома, подойдя к столу и что-то записав на листке бумаги, продолжал:
      — Договоримся так. Комната для вашего подшефного будет. Можете не беспокоиться. А теперь — Он сел за стол и взглянул на часы.— У нас еще есть минут пятнадцать времени Расскажите-ка про ваш отряд.
     
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
     
      Стёпке и Тане не терпелось поскорее рассказать Грише о том, что скоро — они были уверены, что скоро, — он переедет в другую, новую, просторную — они были убеждены, что в просторную, — комнату. Запыхавшись, влетели они в мастерскую и запрыгали вокруг мастера, глядевшего на них с недоумением. Наконец успокоившись первой, Таня сказала Стёпке:
      — Ну, теперь, Степа, давай говори ему. А то я не сумею.
      Гриша пристально следил за Стёпкиными знаками. Потом он опустил голову и о чем-то задумался.
      — Что это он? — спросила Таня с удивлением.— Может, ему не хочется переезжать?
      Но тут мастер поднял голову. Он посмотрел на Стёпку и на Таню, обвел взглядом стены- мастерской и вдруг с какой-то непонятной решимостью тряхнул головой. Словно сказал про себя: «Да, пусть будет так». После этого улыбнулся и «заговорил». И первые же энергичные жесты мастера все объяснили Стёпке и Тане.
      Нет, он вовсе не жалеет, что ему надо будет расстаться с этой тесной и душной комнатушкой. И задумался он сейчас не об этом. Он думал о другом. Сегодня утром к нему пришли три человека. Три незнакомых человека, которых Гриша сначала принял за обычных заказчиков. Но в руках у них не было ни электрических утюгов, ни дырявых ка-
      стрюль, ни перегоревших плиток. И в одном из них мастер сразу же узнал того молодого парня в синей морской форменке, с которым он познакомился в день открытия красного уголка. Вторым гостем был пожилой усатый человек с сильными большими руками. Стоило только взглянуть на эти руки, чтобы сразу догадаться, что человек этот старый рабочий. Третий, помоложе, был одних с Гришей лет.
      С напряжением следя за быстрыми точными движениями рук глухонемого мастера, Стёпка торопливо «переводил» Тане то, что «рассказывал» Г риша.
      Эти неожиданные гости не знали азбуки глухонемых, продолжал мастер. Но он, Гриша, недаром учился понимать слова по движению губ, и недаром еще давно, в детстве, мать учила его читать и писать по-русски. И он понял, что эти три человека пришли с завода. Он был им нужен, им и их товарищам на заводе. Они пришли просить его работать вместе с ними. С ними и их товарищами.
      Что он мог им ответить? Если говорить правду, ему и самому надоели эти кастрюли и утюги. Ведь его руки могут делать вещи гораздо посложнее, чем плитки и заплаты для корыт. Но он не привык быть среди людей. Слишком много зла причинили ему люди. Вот только с ними, с ребятами, он чувствует себя просто и спокойно. Только их он по-настоящему рад видеть. Но эти люди Тот, в матросской одежде, совсем молодой, и другой, старик с седыми усами, и третий, Гришин ровесник,— они не похожи на тех, с кем до сих пор приходилось сталкиваться глухонемому мастеру. У них честные лица, и слова их честны.
      Утром он не сказал этим людям с завода ни «да» ни «нет». Трудно, очень трудно отказаться от своей уединенной жизни. Но как ему хотелось сказать «да»! Как хотелось ему пойти с этими людьми к их машинам! К их товарищам, которые, он уверен, не будут смеяться над ним оттого, что он не слышит и не может говорить Но теперь!.. Теперь
      он твердо решил. Он начнет новую жизнь. Он скажет «да». Он пойдет на завод.
      Гриша положил руки на колени и вопросительно взглянул на ребят, словно хотел узнать у них, что они скажут, правильным ли считают они его решение. И Таня со Стёпкой поняли этот безмолвный вопрос.
      — Конечно, правильно! — воскликнула Таня,— Степа, ты ему скажи, что правильно!
      Но объяснять Стёпке не пришлось. Мастер и так понял, что он и Таня одобряют его решение
      Стёпка и Таня возвращались из мастерской, взволнованно обсуждая новость. Гриша будет работать на заводе! Вот удивятся ребята, когда узнают!.. И, уже подходя к Таниному дому, Стёпка сказал:
      — А хорошо, Таня! Правда?
      — Конечно, хорошо,— согласилась она.— Разве можно всю жизнь паять кастрюли и чинить утюги?
      — Нет, ты не понимаешь! Хорошо, когда все люди на свете бывают счастливые!
      — Да, это очень хорошо,— согласилась Таня.— Только Только так не бывает, чтобы все, все были счастливыми.
      — Я знаю, так не бывает, — кивнул Стёпка.— Но вот, например Например, построили новый дом. Каменщики, штукатуры В этот дом приедут новые жильцы. Уедут из таких вот комнатушек, как у Гриши Вот я думаю,— продолжал он взволнованно,— Я думаю, самое большое счастье — это если из-за тебя счастливы другие люди
      — Каменщики и штукатуры — задумчиво повторила Таня. Она вздохнула и поднялась на ступеньку к двери своего подъезда.— До свиданья, Степа.
      Он с тревогой взглянул на нее.
      — Таня, что ты? У тебя что-нибудь случилось?
      — Нет, ничего. Ты это правильно сказал: самое большое счастье — это если из-за тебя счастливы другие люди
      Она исчезла в дверях, а Стёпка остался стоять на тротуаре, с удивлением глядя ей вслед. Что с ней приключилось? Почему она стала вдруг такой грустной? Может быть, он сболтнул какую-нибудь глупость?
      Недоуменно размышляя, Стёпка возвращался домой. У дома номер двадцать он вдруг остановился. На противоположной стороне, на тротуаре стоял барон — седой высокий турист-иностранец. Он стоял и смотрел на окна дома, где жил Вовка Пончик. Его лицо было сосредоточенно и могло даже показаться сердитым. Он смотрел и хмурился и, казалось, о чем-то думал с неудовольствием. Может быть, он жалел, что не умеет говорить по-русски и не может спросить, что это за старинное здание с колоннами? И Стёпка — в какой уж раз! — пожалел, что не знает как следует немецкого языка. Можно было бы сейчас подойти к этому иностранному гостю и рассказать ему, что этот дом когда-то принадлежал его земляку — немцу фон Гольцу, который удрал из Советской страны давным-давно, в 1917 году. Впрочем, это могло бы и не понравиться туристу. Нет, лучше уж рассказать, какие подвалы и подземные коридоры тянутся под этим домом, рассказать, что в этих подвалах будто бы зарыт драгоценный клад. Только никто не знает где
      Между тем иностранец заметил Стёпку, стоявшего и глазевшего на него. Наверно, он забыл, что видел его утром у церкви, потому что, еще больше нахмурившись, он вдруг круто повернулся и зашагал прочь. Очевидно, ему было неприятно, что на него уставились, будто на какую-нибудь диковинку. Стёпке стало неловко. Вот взял да и смутил человека, не дал ему полюбоваться старинным особняком.
      Домой Стёпка прибежал, распираемый от нетерпения поделиться с отцом и матерью впечатлениями этого необыкновенного дня. И мальчишка с Почтовой, Саня, которому чуть было не дали по шее и который оказался таким интересным — на-
      стоящим ботаником; и иностранцы с их автобусом; и исполком; и то, что Гриша теперь будет работать на заводе
      Обжигаясь горячими макаронами, Стёпка тараторил без умолку, хотя мать несколько раз покрикивала на него за то, что он болтает за едой. Но когда мать пошла на кухню за чаем, Стёпка все же успел рассказать отцу, что Гриша собирается пойти работать на завод и что у него в мастерской сегодня утром были три человека — рабочие с завода — Андрей Голубев и еще какие-то двое.
      — Что были — я знаю,— кивнул отец.— Андрей, Василий Кузьмич, мастер наш, ну, и я.
      — Ты?
      — Ну да. Что ж тут такого? Давно уж пора ему бросить свои кастрюли. Ведь у него руки золотые. А он их к настоящему делу приложить не может.
      Утром, придя в красный уголок, Стёпка застал там одного только Женьку.
      — Нате, пожалуйста! — сердито воскликнул Треневич,— Я дежурить согласился, думал, Лешка придет, а его нет!
      — А ребята где? — спросил Стёпка, заглядывая в отрядную комнату.
      — На разведку побежали, по дворам.
      — Может, и Лешка с ними?
      — Как это с ними? А газету кто будет делать? Мы еще вчера уговорились.
      — Надо к Андрею сбегать,— решил Стёпка.— Наверно, Лешка спит еще.
      Он побежал домой к командиру, но Хворина там не было.
      Вернувшись в красный уголок, Стёпка всего на какие-нибудь секунды опередил Вовку и Мишку. Они влетели следом за начальником штаба, запыхавшиеся и красные.
      — В доме пять, во дворе, опять шлак насыпали,— сообщил Вовка,— Третий день лежит.
      — Нам девчонка сказала,— добавил Кутырин,— Она там в мячик играла.
      Вернулся из разведки Кузя Парамонов.
      — В девятом доме в подъезде лампочка перегорела,— доложил он.
      Один за другим приходили разведчики. В большинстве дворов на Садовой никаких беспорядков никто не заметил.
      — Лешку не видел? — обращался Женька к каждому.
      Но Хворина, оказывается, в это утро никто не видел.
      Часов в десять пришел Саня с Почтовой. И вслед за ним в красном уголке появился сияющий Лешка.
      — Ты где пропадаешь? — накинулся на него Женька.
      — Всё, ребята! — вместо ответа воскликнул Лешка.— С осени в ремесленное иду. И общежитие будет.
      — Какое общежитие?
      И тут Лешка с волнением рассказал, что утром вместе с Андреем он ходил на завод, в комитет комсомола.
      — Сам секретарь со мной говорил. Все расспрашивал. Ну, а потом говорит: устроим тебя в ремесленное и место в общежитии дадим.
      — Вот здорово. Лешка! — воскликнул Стёпка. — Только ты Только ты, — добавил он, — как в ремесленное поступишь, так и наш отряд забудешь?
      — Сказал тоже — забуду!
      Всем своим видом Лешка выразил невероятное возмущение. Он, должно быть, хотел возмутиться еще больше, как вдруг дверь отворилась, и ребята увидели на пороге красного уголка человека в милицейской форме.
      Это было до того неожиданно, что все замолчали и уставились на странного посетителя. А немолодой полный майор милиции, остановившись в дверях, медленно оглядывал стены, столики, скамейки. Наконец он взглянул на ребят.
      — Так это здесь помещается особый пионер-
      ский отряд? — спросил он, переступая через порог.
      — Здесь, — настороженно ответил Стёпка.
      — Стало быть, я по адресу попал? — сказал майор и, сняв фуражку, вытер платком вспотевший лоб,— Уф, ну и жара! С утра шпарит, как в Африке.
      Это было сказано с таким веселым добродушием, что ребята, оторопевшие при появлении работника милиции, сразу пришли в себя.
      Майор положил фуражку на столик, спрятал платок в карман и сел отдуваясь. Голова у него была круглая, а волосы коротко подстрижены.
      — А меня ваш участковый уполномоченный старший лейтенант Винокуров сюда направил,— сказал он,— Давайте знакомиться. Моя фамилия Коржиков. Зовут меня Степан Игнатьевич. Я из городского отдела.
      Он обошел всех, подавая руку, и, дойдя до Стёпки, когда тот назвал свое имя, обрадовался.
      — Тезка, значит. Добро, добро — Снова усевшись, он спросил: — А кто же у вас самый главный здесь?
      — У нас командир Андрей Голубев из этого дома,— объяснил Кузя,— А начальник штаба — вот Степа Данилов.
      — Ага! — развеселился майор. — Ты, Степан, стало быть, не только мой тезка, но еще и начальство. Ну, а я — заместитель начальника ОРУДа — отдела регулирования уличного движения.
      В красный уголок стали заглядывать жильцы. Стёпка вспомнил, что из конторы домоуправления никто еще не принес ни свежих газет, ни журналов.
      — Шурик, сбегай к Серафиме Ивановне! — воскликнул он,— За газетами.
      Веденеев мгновенно вскочил и, сказав «есть!», бросился вон из красного уголка. Наверно, он нарочно, специально для майора Коржикова отчеканил по-военному «есть!». И милиционеру это понравилось.
      — Ну, я вижу, у вас тут дисциплина крепкая, — сказал он. — Стало быть, мы договоримся.
      Чтобы не мешать старичкам пенсионерам читать газеты, майор предложил для «серьезного разговора» перейти в соседнюю комнату. В отрядной, расположившись на одном из починенных стульев, он снова положил перед собой на столик фуражку и принялся объяснять цель своего визита.
      — Так вот, стало быть, дело какое. Вы правила уличного движения знаете?
      — Знаем, — заверил Женька. — Переходить улицу надо при зеленом свете светофора
      Переходить только по пешеходным дорожкам. Переходя улицу, надо посмотреть сначала налево, а потом направо.
      — Верно, верно, — закивал майор. — Вот если бы все так знали правила, как ты. А то ведь что получается! Нехорошо, стало быть. Движение у нас в городе увеличивается. Транспорта все больше становится. За прошлую неделю четыре новых автобусных маршрута пустили. И на днях еще пустят — тридцать шестой номер по вашей Садовой.
      — А к-куда он будет ходить? — спросил Павлик.
      — Длинный у него будет маршрут, — сказал майор. — От консервного завода, стало быть, до конца Садовой, потом на Почтовую. Там переулком на Ленинскую. По Ленинской два квартала — от горсовета до гостиницы
      — А н-на Советскую? — допытывался Павлик.
      — И на Советскую, — кивнул Коржиков. — К кондитерской фабрике.
      — Теперь вам с Шуркой здорово ездить будет! — обрадованно воскликнул Стёпка.
      — Вот я и говорю,— продолжал майор,— Движение увеличивается, а публики несознательной еще много. Под машины лезут. На красный свет будто нарочно бегут. И пешеходных дорожек для них точно не существует.
      — А в Москве,— вспомнил Стёпка Танин рассказ,— для пешеходов прямо под улицей делают тоннели
      — То в Москве. У нас движение не такое. Но все же несчастья случаются из-за несознательности. Вот позавчера гражданка под автобус попала. Перелом нижней конечности. На всю жизнь, стало быть, калека. И, главное, дети играют на мостовой, на транспорт внимания не обращают. Далеко ли тут до беды?
      Стёпка, кажется, начинал понимать, для чего пожаловал к ним этот майор Коржиков, который так смешно, кстати и некстати, вставлял почта в каждую фразу свое «стало быть». Он, наверно, думает, что ребята из отряда тоже станут играть на мостовой. А по Садовой скоро будет ходить автобус!
      — Мы на мостовой не играем,— сказал он,— У нас вот двор есть. И красный уголок. И наша отрядная комната
      — А я разве что говорю? — удивился майор,— Я к вам и пришел как к сознательной, стало быть, молодежи. Пришел попросить помочь нам, отделу регулирования уличного движения.
      — Как помочь? В чем? Когда? — посыпались вопросы.
      — А так. Дело-то какое? Кадров у нас маловато. Милиционер-регулировщик за всем один на улице не уследит. А были бы у него помощники Вот такие, как вы — Коржиков прищурился и наклонил голову.— Товарищ Винокуров, старший лейтенант, говорил, будто вы со всякими беспорядками боретесь. А это разве порядок, когда люди под машины попадают и калеками становятся?
      — Непорядок,— подтвердил Саня.
      — Вот и помогите нам, ОРУДу! — воскликнул майор,— Подежурьте на улице. Отдадим вам в полную собственность всю Ленинскую.
      — А что мы делать будем? — весело спросил Женька.— Штрафовать, да?
      — Если понадобится, то и штрафовать,— кивнул майор.— Но больше надо разъяснять. Правила разъяснять. Понятно?
      — Понятно,— кивнул Стёпка.
      Вовка спросил:
      — А свистки нам дадут?
      — Дадут, дадут! И свистки и красные повязки. Будете, стало быть, настоящими пионерскими патрулями.
      — И целый день дежурить надо? — спросила Оля.
      — Нет, не целый день. Самое ответственное время — это половина восьмого утра и пять — половина шестого вечера. Когда народ на работу спешит и с работы возвращается. Вот в это-то время и надо выставлять усиленные посты.
      — Я буду дежурить! — воскликнул Пончик.
      — Почему это ты? — пробасил Мишка.— Я тоже хочу.
      — И я! Меня запишите! И меня! — зазвенело вокруг.
      — Ну, вижу, что вы согласны! — обрадовался майор,— Заходите к нам в ОРУД. Прямо хоть сегодня, не откладывая. Часов в пять,— Коржиков подмигнул ребятам и сказал: — Не обманул меня, стало быть, участковый уполномоченный. Так и уверил — ребята помогут. Дружный, говорит, у них отряд. А я теперь и сам вижу — дружный.
     
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
     
      Дежурить на Ленинской нравилось всем. С красными повязками на рукавах, со свистками, надетыми веревочной петлей на кисть руки, ребята важно расхаживали по тротуарам, и по всей Ленинской — самой длинной и широкой улице города — с утра переливался резкий предупреждающий свист.
      Женька прятался в подъездах и подворотнях. Его очень потешало, когда какой-нибудь торопливый пешеход, перебегая улицу в недозволенном месте, слышал свисток, оглядывался в изумлении, не понимая, кто свистит, и, никого не увидя, продолжал свой путь. И тогда Женька выскакивал из засады.
      — Гражданин, вы нарушили правила уличного движения! — строго говорил он, совсем как старшина Комаров, постовой, у которого ребята были помощниками.
      Впрочем, за эту Женькину игру «в прятки» ему здорово влетело от майора Коржикова.
      — Это что же получается? — распекал майор сконфузившегося Женьку,— В игрушки, стало быть, играем? Пешехода надо предупреждать, когда он только с тротуара на мостовую ступил. А если на твоем участке из-за этой игры несчастье произойдет? Если из-за поворота машина выскочит? Тут уж, стало быть, свиста не свисти, а будет беда.
      Очень доволен майор остался Костей, Кузей и Саней. Костя зорко следил за теми, кто намеревался пересечь улицу, минуя пешеходную дорожку. И не успевал еще пешеход сойти с тротуара, как короткий требовательный свисток заставлял его остановиться. Если же нарушитель правил уличного движения не обращал внимания на сигнал, Костя, настигнув нарушителя, сурово спрашивал:
      — Гражданин, вы разве не слышите? Я вам свистел. Улицу надо перейти по пешеходной дорожке.
      Кузе достался пост на перекрестке, над которым висел светофор. Светофор был автоматический. Зеленый свет сменялся желтым, желтый — красным, затем — снова желтый и зеленый. Но пешеходы большей частью не обращали внимания
      на эти сигналы. Спеша по своим делам, они иногда целой толпой мчались на красный свет. Кузя решительно преграждал дорогу пешеходам, поднимая руку с красной повязкой повыше локтя, а свистком давал короткий предупреждающий сигнал.
      Саня с Почтовой оказался быстроног и зорок. Спуску нарушителям не давал. Но зато если какая-нибудь старушка, не решаясь перейти улицу, в растерянности топталась на тротуаре, он немедленно мчался к ней и помогал перейти на другую сторону.
      Мишка Кутырин то и дело забывал, что у него есть свисток. Завидев пешехода, который переходил улицу в недозволенном месте, он махал руками и кричал:
      — Эй! Куда лезете?
      В первый же день дежурства на Ленинской Пончика обидели до глубины души. Вовка решил, что самое главное в их дежурстве — это брать с прохожих штраф.
      — Здесь переходить нельзя! — закричал он, догнав пешехода, длинного худого человека с авоськой, наполненной пивными бутылками.— Платите штраф.
      — Чего? — переспросил пешеход,— Штраф? А квитанции у тебя есть?
      — Нету,— растерянно ответил Вовка.
      — Так какой же может быть штраф? Я тебе заплачу, а ты на эти деньга, может, папиросы купишь А?
      — Я их в милицию отнесу и сдам,— покраснев, сказал Вовка.
      — А я почем знаю, куда ты их денешь! — проговорил длинный, звякая пустыми бутылками,— Документа никакого у тебя нет. А красный лоскуток и я могу нацепить. И свистки вон в универмаге продают. Так что, парень, не задерживай-ка ты трудового человека.
      С этими словами «трудовой человек» преспокойно пошел дальше.
      Около половины пятого ребята снова вышли на свои посты. Стёпка расхаживал по тротуару недалеко от гостиницы. Здесь был самый оживленный участок: самые большие магазины, гостиница, несколько учреждений да еще перекресток со светофором-автоматом. Приходилось все время быть настороже. То и дело надо было пускать в ход свисток. Вот опять пешеход двинулся через улицу. Идет и не видит, разиня, что прямо на него мчится поток машин. Стёпка собрался было засвистеть и вдруг узнал в пешеходе Гришу.
      Глухонемой мастер шел спокойно, не глядя по сторонам. Улица для него была беззвучна. К тому же он совсем недавно стал выбираться из своей каморки днем и, очевидно, привык к тому, что на вечерней улице ему ничего не угрожало.
      Свистеть было бесполезно. Но Стёпка все-таки засвистел. Он свистел не Грише. Бросившись с тротуара наперерез машинам, он пронзительной трелью предупреждал шоферов. Если бы у него в руках был полосатый жезл, как у старшины Комарова!.. Один только взмах, и завизжали бы тормоза легковых, зашипели — у грузовиков-самосвалов
      Машины приближались. Прохожие останавливались на тротуарах, глядя на спокойно пересекавшего улицу человека и мальчика с красной повязкой на рукаве, бегущего к нему и оглашающего улицу тревожным милицейским свистом.
      — Да что он, оглох, что ли? — вскрикнула какая-то женщина. И тут Стёпка сорвал с рукава красную повязку и замахал ею, продолжая свистеть. Перед ним круто затормозил громадный самосвал с барельефом могучего зубра на капоте. С визгом остановились легковые «Победы» и «Москвичи». Из кабинок высовывались негодующие водители.
      — Растяпа! — кричали они Грише.— Слепой, что ли?
      — Он не слепой,— объяснил Стёпка.— Он глухонемой Он не слышит.
      Только теперь Гриша заметил Стёпку, автомобили, шоферов и понял, что произошло.
      Так и стояли они рядом, посреди улицы, пропуская поток двинувшихся дальше машин. Один бледный, с испариной, выступившей на лбу, другой — запыхавшийся, в рубашке, прилипшей к спине от пота.
      К месту происшествия уже спешил старшина Комаров. Стёпка, волнуясь, объяснил милиционеру, что Гришу не надо ни ругать, hit наказывать.
      — Он ведь глухонемой! Он не слышит. И по улице он ходит только вечером, когда машин почти нет
      Автомобили проехали, и Стёпка довел Гришу до тротуара.
      — Обязательно надо по сторонам смотреть,— знаками объяснял он мастеру по дороге.— Чуть-чуть под машину не попали!
      Горячо жестикулируя, Стёпка вдруг заметал, что мастер смотрит не на его руки, а куда-то в сторону. И Стёпка, проследив за его взглядом, увидел неподалеку иностранного туриста-барона, который стоял в подъезде гостиницы и тоже смотрел на Гришу пристально и удивленно.
      Казалось, Гриша не мог оторвать взгляда от седого иностранца. Он совершенно впился в него глазами, стискивал Стёпкино плечо. А немец не отворачивался и не уходил, как в тот раз, когда Стёпка глазел на него возле двадцатого дома. Он тоже как будто не в силах был отвести взгляда от глухонемого мастера.
      Вдруг, резко повернувшись, Гриша быстро зашагал прочь. Седой иностранец нахмурился и неожиданно зашагал за ним следом. Стёпка видел, как барон, привставая на цыпочках, вытягивал шею и задирал голову, чтобы не потерять Гришу в толпе. Он явно не хотел упустить мастера из виду, и в каждом движении его, в каждом взгляде Стёпке чудилось что-то недоброе.
      Добежать до соседнего поста, где дежурил Олег Треневич, было делом нескольких секунд.
      — Олежка, очень прошу — зашептал Стёпка,— Мне надо уйти. Останься за меня.
      — Куда ты? — успел только спросить изумленный Олег, а Стёпка уже несся по улице в ту сторону, куда ушли барон и Гриша.
      Вскоре он увидел их. Гриша шагал торопливо, не оглядываясь, а иностранец не отставал от него, стараясь скрыться за спинами прохожих. Вот они свернули в переулок — сначала Гриша, а за ним иностранный турист; вот немец почта нагнал глухонемого мастера, но, увидев идущего навстречу человека, шагнул в какой-то подъезд. Стёпка тоже спрятался в соседнюю подворотню. Он видел, как барон вышел из подъезда, огляделся и опять поспешно зашагал за Гришей, который успел уйти довольно далеко.
      В конце переулка иностранец догнал Гришу. Стёпка увидел, как мастер обернулся, отпрянул назад и сделал какой-то жест. Но Стёпка не разглядел, что этот жест означал. Ему только стало вдруг ясно, что Гриша и этот заграничный гость хорошо знают друг друга. Эх, жаль, что у Стёпки не было с собой бинокля! В бинокль можно было бы издали, незаметно наблюдать за этим приезжим бароном! В бинокль можно былФ бы различить каждый жест, каждое движение пальцев
      Сердце у Стёпки стучало и билось частыми торопливыми ударами. Оно словно подгоняло мысли, которые суетливо прыгали и метались, опережая одна другую. Если они сейчас свернут направо, то, значит, пойдут на Садовую. Тогда можно успеть забежать в отрядную комнату и взять бинокль Если же налево Но налево — Почтовая, большая людная улица, а этот барон, кажется, не хочет, чтобы его видели с Гришей
      Глухонемой мастер и идущий чуть позади него немец свернули направо. Стёпка выбежал из подворотни и помчался что было духу по переулку. Если этот немецкий барон задумал что-то недоброе, то можно было в любую минуту позвать на
      помощь — ведь милицейский свисток висел у Стёпки на кисти руки.
      Когда Гриша и барон свернули на Садовую, Стёпка сначала подумал, что мастер поведет иностранца к себе домой. Но Гриша прошел мимо ворот четырнадцатого дома. Здесь барон снова догнал его и сделал несколько жестов. Он, оказывается, знал азбуку глухонемых. Стёпка увидел, что иностранец приказывает мастеру идти к монастырю. Стёпке показалось, что Гриша хочет возразить. Однако, подумав, он кивнул.
      Медлить было нельзя. Как только Гриша, а за ним барон миновали ворота двадцать третьего дома, Стёпка шмыгнул в арку и опрометью кинулся в красный уголок. Промчавшись мимо дежурных — Оли и Тани,— он влетел в отрядную комнату, сорвал с гвоздя бинокль и понесся прочь.
      — Степа, ты куда? — закричала вслед ему Таня, но он уже взбегал по каменным ступенькам.
     
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
     
      Надо было мчаться со всех ног, чтобы кружным путем, через переулочек добежать до монастырских развалин раньше Гриши и барона. И Стёпка бежал, задыхаясь, чувствуя, как капельки пота струйками стекают по спине, по лбу, по груди
      Вот и конец переулка. Вот и последние окраинные постройки, деревянные домики за палисадниками, из-за которых выглядывают желтые мохнатые головки золотых шаров. Вот и поле, а за ним — мрачные развалины старинного монастыря.
      Через поле, напрямик, Стёпка не побежал. Он свернул налево, к тропинке, что вилась за зеленым частоколом буйно разросшегося кустарника. Здесь он, наконец, остановился и отдышался. Теперь-то наверняка он успеет добраться до монастыря раньше Гриши и загадочного туриста из Гамбурга.
      Выглянув из-за куста, Стёпка зорко огляделся. Hit глухонемого мастера, ни барона не было вид-
      но. Стёпка испугался. А что, если они заметили его? Что, если немец изменил свое намерение и они отправились куда-нибудь в другое место? Может быть, лучше было взять с собой еще кого-нибудь из ребят? Но едва он подумал об этом, как из-за домиков у края поля появились две фигуры: одна чуть впереди, другая — сзади. Стёпка поспешно навел на них бинокль. Да, это были Гриша и турист-иностранец.
      Пройдя еще некоторое время позади Гриши, барон прибавил шагу, догнал мастера и остановил его, прикоснувшись ладонью к плечу. Поле было пустынно, и барон, очевидно, решил не ходить дальше. Они стояли теперь друг против друга — седой высокий немец и мастер из четырнадцатого дома. Гриша исподлобья настороженно смотрел на иностранца, словно дожидаясь, когда тот начнет свою безмолвную речь. Наверно, туристу не терпелось поскорее расспросить о чем-то глухонемого. Он быстро огляделся и сделал нетерпеливый жест, который означал: «Что это значит?»
      Гриша не отвечал. Он стоял все так же неподвижно, исподлобья глядя на иностранца.
      — Что это значит? — в нетерпении повторил барон.— Как ты очутился в этом городе?
      — Я могу жить там, где хочу,— резко ответил Гриша,— Я свободный человек.
      Барон взглянул на него насмешливо.
      — Свободный, пока никто не знает
      — Здесь все знают,— немедленно перебил его мастер.
      От напряжения, оттого, что Стёпка сидел в неудобной позе, скрючившись за кустами, у него ломило спину и руки, начали болеть глаза Все труднее становилось ему следить за убыстряющимся с каждой секундой темпом знаков, жестов и движений Гриши и иностранца. Но он хорошо понял заданный бароном вопрос: не собирается ли мастер вернуться на родину?
      О какой «родине» говорил этот седой барон, приехавший из Западной Германии? Может быть,
      он не знает, что Гриша родился в России, что здесь его настоящая родина? Стёпка теперь смотрел на барона с ненавистью. Так вот оно что! Немец хочет, чтобы Гриша вернулся в Германию? И, конечно, не в Германскую Демократическую Республику, а в Федеративную, в Западную, где опять по улицам городов шагают солдаты. Туда, где бывшие фашистские генералы снова строят всякие военные планы и запасаются атомными ракетами. Может быть, он хочет, чтобы Гриша — замечательный мастер — делал пушки или винтовки? Или боевые головки для ракет?.. На каком-нибудь секретном заводе, там, в Западной Германии?
      И Стёпкино сердце забилось от радости, когда он увидел, как Гриша ответил на вопрос иностранного туриста жестом, означающим решительный отказ.
      — Моя родина здесь! — добавил мастер.
      — Ага, что? Получил? — прошептал Стёпка, все больше и больше загораясь ненавистью.
      Нет, Гриша никуда не поедет. Он останется здесь. Он будет работать на советском заводе. Он
      будет жить в новой квартире. И никакая Западная Германия ему не нужна!
      Вдруг Стёпка насторожился. Следя за быстрыми движениями рук иностранца, он уловил, что тот спрашивает Гришу про какие-то деньги. Что еще за деньги понадобились этому барону? Гриша опять сделал жест, означающий, что он ничего не знает.
      Бинокль был тяжел. Руки у Стёпки нестерпимо ломило, и он на минуту опустил бинокль.
      А когда снова приставил к глазам, то увидел, что седой немец быстро шагает в сторону города, а Гриша стоит и смотрит ему вслед.
      Едва иностранец скрылся, как Стёпка выскочил из-за кустов и, спотыкаясь, побежал через поле к Грише. Мастер заметил его и шагнул к нему навстречу. Он подхватил задыхающегося мальчика и крепко прижал к себе. А Стёпка, торопясь, принялся объяснять и жестами и словами, которых Гриша не мог услышать, как он прятался в кустах, зачем крался за ним и за бароном от самой Ленинской улицы.
      И Гриша все понял. Он еще крепче обнял Стёпку и ласково повел его по полю к городской окраине, к деревянным домикам за пышными палисадниками, над которыми висело низкое закатное солнце — багровый огромный шар.
      В этот вечер Стёпка пил горячий душистый чай
      за Гришиным верстаком в тесной комнатушке, где так привычно пахло канифолью и металлической стружкой, где так спокойно и ровно гудел примус. Он ни о чем не спрашивал мастера, хотя ему очень хотелось узнать, кто этот барон-иностранец и откуда он знаком с глухонемым мастером. Впрочем, Гриша, конечно, понимал это и потому, отставив пустую чашку, начал рассказывать. Движения его рук были медленны и четки, чтобы Стёпка мог понять каждый жест. И Стёпка следил за Гришиными руками, широко раскрыв глаза, потому что необычайным и удивительным был рассказ глухонемого мастера.
      Вот что узнал в этот вечер Стёпка.
      Гришины родители — это они были изображены на фотографии, висевшей над его койкой, — служили в доме богатого немца в Петербурге. Дед или прадед петербургского богача, помещик, задумавший перебраться в столицу, захватил с собой четырнадцатилетнего мальчика для услужений — сироту-крепостного. Этот крепостной мальчонка был Гришиным дедом.
      Конечно, деда своего Гриша не помнил. Единственной памятью, оставшейся от него, были часы, вот эти старинные серебряные часы на цепочке, которые Стёпка уже видел,— они висели на стенке рядом с фотографией.
      Мастер осторожно взял часы, нашел на верстаке острый ножик и поддел лезвием толстую крышку. Под этой крышкой оказалась другая, плотно закрывающая механизм. На ней Стёпка с трудом прочитал нацарапанные чем-то буквы: «Троф1мъ С1лантьъв. Санктъ-Петербургъ. Лъто от Рождества XpicTOBa 1867». Эта надпись была сделана почти сто лет тому назад.
      Часы были чем-то вроде семейной реликвии. От деда они перешли к Гришиному отцу. На обратной, внутренней стороне толстой серебряной крышки Стёпка увидел еще одну надпись, тоже выцарапанную чем-то острым, может быть гвоздем, может быть шилом: «С1ланть1эвъ АлексЬй». Стёпка
      вспомнил, что Гришу зовут совсем не Гришей, а Федором Алексеевичем и что фамилия его была Силантьев.
      Гришин отец, тоже по наследству, был слугой в доме петербургского богача. Такая же судьба ожидала и сына.
      Но вот наступил 1917 год. Еще в феврале пронеслись над Петербургом первые революционные грозы. Грише было тогда всего три года, и он, конечно, не понимал, какие перемены происходят в мире. Не понимали этого и родители мальчика. Барин, у которого они служили, уговорил их уехать вместе с ним в Германию и взять сына с собой. Он уверял, что беспорядки в Петербурге скоро кончатся и тогда снова можно будет вернуться.
      Обо всем этом Гриша узнал гораздо позже, уже когда он вырос, когда его отец и мать, измученные жизнью на чужбине, поняли, что в родную Россию им больше не вернуться
      Когда Грише исполнилось четырнадцать лет, его приставили для услуг к младшему и единственному сыну эмигранта Фридриху. Старший сын Вальтер в 1918 году уехал на Украину, записавшись в батальон немецких добровольцев-кадетов. Он так и не вернулся из России. Зато его отец получил извещение в черной рамке, напечатанное на глянцевой красивой бумаге, где было сказано, что его сын погиб смертью героя за великую Германию.
      Младший сын, взяв с собой глухонемого слугу, уехал учиться в Париж. Ему, кажется, очень льстило то, что у него глухонемой слуга. Гриша в то время уже достаточно хорошо научился следить за движением губ людей, говоривших с ним, и прирожденная зоркость частенько заменяла ему отсутствующий слух. Впрочем, молодой барин взялся специально для безмолвного общения со своим слугой изучать азбуку глухонемых. «Разговаривать» со своим «рабом» знаками казалось ему особенно привлекательным в присутствии приятелей.
      В Париже Гришин хозяин прожил недолго. Из Франкфурта пришли печальные вести — его отец был при смерти. Молодой барин поспешил к одру умирающего родителя, чтобы поскорее вступить в права наследства и наконец-то по праву начать называться бароном — этот титул он должен был унаследовать от отца вместе с его состоянием.
      Увы, это состояние оказалось невелико. Сын и не знал до сих пор, что почти все драгоценности, все золото его отца осталось в большевистской России. Надеясь вернуться и не желая подвергать риску разграбления ценные вещи, барон спрятал их под фундаментом дома, когда-то принадлежавшего его предкам — богатым помещикам. Дрожащей рукой умирающий протянул своему наследнику клочок бумаги, на котором были начерчены какие-то линии.
      Фридрих был взбешен. Быстрыми шагами вышел он из комнаты, оставив клочок бумаги на столе. Он не пришел проститься с умирающим отцом, и у постели барона в минуту его кончины остался только один Гриша. Оставленный молодым барином бумажный лоскуток Гриша спрятал, думая, что он может еще понадобиться.
      И клочок бумаги вскоре понадобился Фридриху. Он очень обрадовался, узнав, что бумажка цела, и начал отыскивать средства, чтобы попасть в Россию.
      Множество способов испробовал молодой барон, чтобы получить право поехать в страну, откуда бежал его отец, но все старания были напрасны. И' с каждым годом, проходившим в безуспешных хлопотах, Гришин хозяин становился все раздражительнее.
      Для поездки в Советскую Республику нужна была виза — разрешение Советского правительства. А такой визы Фридриху не давали. Он был сыном эмигранта, братом офицера, который воевал против Советской страны в 1918 году. И нечего было ему делать на русской земле. Большевики охотно приглашали в свою страну для работы спе-
      циалистов-инженеров, нефтяников, металлургов, техников. В России строились новые заводы, железные дороги, открывались богатые месторождения руд, нефти и угля. Фридрих же не был ни инженером, ни строителем, ни техником. И он все больше ненавидел недоступную для него Советскую Россию.
      В 1934 году власть в Германии захватили фашисты. Эти молодчики в коричневых рубахах частенько поговаривали о войне против большевиков, и Фридрих, решив, что война — это более легкий путь попасть в Россию, чем хлопоты о визе, вступил в фашистскую национал-социалистическую партию.
      В июне 1941 года германские танки двинулись через советскую границу. Гришин хозяин купил большую карту Советской России и повесил ее на стене в своем кабинете. Но он не спешил на фронт. Он ждал, когда гитлеровские части подойдут к городу, отмеченному на карте крохотным черным кружочком. Только один-единственный городок и нужен был ему там, в далекой России. Он приказал Грише вырезать из бумаги флажок и укрепить его на острой булавке. Этот флажок Фридрих каждый вечер сам передвигал по карте, все ближе, все ближе к заветному черному кружочку.
      И вот, наконец, наступил день, которого барон ждал многие годы. Острие булавки вонзилось в черный кружок, и Гришин хозяин подал рапорт с просьбой отправить его на восточный фронт. Разрешение было получено, и барон стал собираться в дорогу. Ночью, во время этих сборов, Гриша увидел, как Фридрих вынул из потайного сейфа в стене и спрятал в свой бумажник листок с начерченными на нем линиями и крестиками.
      Именно в эту ночь лихорадочных сборов Гриша узнал, что клочок бумаги, который так бережно хранил его хозяин,— это план тайника, где спрятаны драгоценности старого барона.
      В ту же ночь Гриша переоделся в мундир сол-
      дата германской армии. Отныне он был денщиком, а не слугой своего хозяина. Впрочем, это было одно и то же.
      Истерзанную, в мрачных развалинах увидел Гриша Россию. Поезд мчался мимо сожженных деревень, мимо разрушенных вокзалов, мимо пустырей, на которых торчали обгорелые пни.
      Маленький городок, куда они приехали на третий день пути, тоже был разрушен войной. Сердце сжималось у Гриши, когда смотрел он на эти груды камней, над которыми висели тучи неоседающей пыли. Но барон был весел. Особняк, где хранились сокровища, был цел, и Фридрих счел это добрым предзнаменованием.
      Особняк был занят штабом дивизии. Здесь же, на втором этаже, жил дивизионный командир — генерал. Днем и ночью усиленные патрули дежурили вокруг дома. Но для барона все двери были открыты. Генерал даже предложил ему поселиться в одной из комнат на втором этаже. Он, конечно, не знал, что этот особняк когда-то принадлежал предкам его неожиданного гостя.
      Однако на другой день барон стал мрачен и угрюм. Советские части наступали. Фронт подходил все ближе к городку. А Фридриху никак не удавалось проникнуть в подвалы под домом незамеченным.
      Прошли сутки, другие, третьи. На востоке над горизонтом багровыми зарницами вспыхивали орудийные залпы. Штаб стал походить на растревоженный муравейник. И вот на четвертую ночь, когда вспышки над горизонтом казались особенно близкими и страшными, барон приказал Грише взять фонарь и следовать за собой. Они вдвоем спустились по каменным ступеням в сырой подвал, и здесь Гриша, зажег свечу в фонаре.
      Они продвигались по коридорам, и их уродливые тени плясали на мокрых каменных стенах заброшенного древнего подземелья. В одном из коридоров барон велел Грише ждать, а сам двинулся вперед. Вскоре огонек фонаря исчез за каким-то
      поворотом, и глухонемой слуга остался в полной темноте.
      Он ждал долго. Изредка ему казалось, что стены, каменные своды и пол вздрагивают словно от каких-то могучих ударов. А потом Потом ослепительный луч сильного электрического фонаря осветил его, скорчившегося возле мокрой стены. Гриша увидел перед собою людей в советской военной форме — гимнастерках, перепоясанных широкими ремнями, в касках с алыми звездами.
      В эту ночь город был взят советскими войсками.
      — А барон? — спросил Стёпка. — Куда же он девался?
      — Удрал, — показал Гриша.
      — А сокровища?
      Мастер помедлил немного и ответил: «Как видишь, он вернулся за ними».
     
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
     
      Так вот что! Этот барон, казавшийся Стёпке таким симпатичным, и есть наследник Генриха Гольцева! Фон Гольца, о котором рассказывал дедушка Арсений!
      Дедушка говорил, что сокровища, спрятанные Генрихом фон Гольцем, искали и не нашли Но ведь у тех, кто искал, не было плана! Не было бумажки с отмеченным крестиком местом тайника Может быть, клад и до сих пор лежит в запутанных коридорах под Вовкиным домом? И, может быть, сейчас, как раз в эту минуту, сын Генриха Гольцева, крадучись словно вор, пробирается подземными переходами к месту, известному ему одному?
      Сказав Грише, что его ждут дома, Стёпка простился с мастером и выскочил из мастерской. Он еще не знал толком, куда ему бежать. К Андрею? К ребятам? В милицию?
      Очутившись на улице, Стёпка остановился в нерешительности. Если прямо сейчас побежать в милицию и рассказать обо всем, поверят ли ему? Не поднимут ли на смех?
      «К Андрею! Надо бежать к Андрею!» — решил Стёпка и вдруг услышал знакомый голос:
      — Степа! Это ты?
      Через улицу к нему бежала Таня.
      — Куда ты девался? Я тебя уже два часа ищу.
      — После, Таня, после, — зашептал Стёпка. — Я потом тебе все расскажу. Сейчас надо бежать к Андрею
      — К Андрею? Зачем? Он ушел в театр. С матерью. Я видела его.
      Стёпка опешил.
      — В какой театр?
      — В обыкновенный. В городской
      — Ой, Таня! — упавшим голосом произнес Стёпка. — Что же делать? Ты понимаешь, тот барон, немец, он приехал, чтобы найти клад
      Даже в темноте было видно, какими огромными от изумления стали Танины глаза.
      — Какой барон? Какой клад? Степа, что с тобой?
      — Ну, тот барон, седой турист, который тебе «данке» говорил Это Гришин хозяин Бывший, конечно.
      Нет, решительно Таня ничего не понимала. А от волнения Стёпка не мог объяснить связно и толково. И вдруг он умолк и замер. Под фонарем на другой стороне улицы он увидел барона. Немец был не один. Вместе с ним медленно шел по тро-туару худощавый человек в короткой кожаной куртке — Стёпка видел и его среди приехавших туристов. Они шли не торопясь и о чем-то тихо разговаривали.
      Стёпка поспешно юркнул в ближайший подъезд и втащил за собой Таню.
      — Это он! — в волнении прошептал мальчик.— Надо следить за ним
      Таня больше ни о чем не спрашивала. Степ-кина тревога передалась и ей. Она только кивнула головой.
      Иностранцы уходили все дальше по улице. Стёпка видел, как барон несколько раз оглянулся, словно проверяя, не наблюдает ли кто-нибудь за ним. Но улица в этот час была пустынна.
      — Таня, ты не побоишься? — прерывисто прошептал Стёпка. — Ты не побоишься если надо будет лезть в подвалы под Вовкиным домом?
      И Таня взволнованно шепнула в ответ:
      — Нет, Степа, не побоюсь.
      — Тогда слушай Этот немец приехал, чтобы отыскать сокровища. У него есть план Мне Гриша сейчас рассказал, что этот барон еще во время войны хотел драгоценности взять Но не успел. И вот он опять приехал Надо пойти за ним, понимаешь? Может быть, он их куда-нибудь перепрячет. Тогда мы запомним место. А если унесет с собой, то Вот у меня есть свисток Пусть только дойдет до первого милиционера
      Тане некогда было даже удивляться. Стёпка, не договорив, выглянул из подъезда и потащил ее за руку.
      Две маленькие бесшумные тени выскользнули из дверей и, пробежав немного вдоль домов, снова спрятались в пустом подъезде.
      Так, крадучись, вбегая в подъезды и подворотни, Стёпка и Таня дошли следом за иностранными туристами до ворот дома номер двадцать
      Здесь барон и его спутник остановились. Ребята едва успели юркнуть в парадное. Не спрячься они так поспешно, барон, который оглянулся и внимательно осмотрел пустынную улицу, непременно увидел бы их.
      Оглядевшись и не заметив ничего подозрительного, фон Гольц кивнул своему спутнику, и они скрылись в воротах дома.
      Сердце у Стёпки застучало часто и громко. Он понимал, что теперь надо быть еще осторожнее. Ведь во дворе темно — там нет фонарей, как на
      улице. А в темноте нечаянно можно наткнуться на иностранцев.
      — Не боишься? — шепотом спросил он у Тани.
      Та мотнула головой.
      — Пошли, — шепотом позвал он.
      Ребята пересекли улицу и с опаской заглянули во двор Вовкиного двора. Двор был пуст.
      — Степа, — тихо произнесла Таня. — Степа!.. Может быть, мы лучше подождем? Давай не будем лезть в эти подвалы
      — Что ты! А если они найдут сокровища и куда-нибудь их перепрячут? Нет, Таня, надо идти.
      Что скрывать! Стёпке и самому было страшно, когда они с Таней спускались по каменным ступеням в черную глубину подземелья. Таня, держась за его руку, шла позади. И он чувствовал, как у нее дрожат пальцы. Он уже подумал, что, может быть, и правда лучше подождать возвращения иностранцев здесь, во дворе. Но в тот же миг увидел вдали, в коридоре слабый огонек. Нет, надо идти, идти вперед. Ведь барон мог знать и другой выход из подземелья! И, сильнее сжав Танину руку, он повел ее за собой.
      Луч света впереди качнулся, и барон что-то сердито произнес по-немецки.
      — Он говорит, что тут камень, — прошептала Таня в Стёпкино ухо.
      Стёпка прекрасно знал этот камень, острым углом выступивший из пола, словно приподнятый вспучившейся под ним землей. Наверно, барон споткнулся о него. Стёпка и сам не раз спотыкался. Он помнил, что от этого камня коридор сворачивает вправо.
      Хотя ребята много раз лазили в подземные коридоры, они никогда еще не заходили в боковые ходы, узкие и тесные, с низкими потолками: боялись заблудиться. А барон уверенно свернул в один из боковых коридоров. За ним, не отставая ни на шаг, повернул и его спутник. Должно быть, им трудно было идти по такому узкому коридору, потому что когда Стёпка и Таня заглянули в осве-
      щенный боковой ход, то очутились чуть ли не в двух шагах от туристов. Стёпка отпрянул назад.
      — Хирхер! — донесся до него глухой голос фон Гольца. — Унд етц нах линкс. — И Стёпка вспомнил, что «хирхер» — это значит «сюда», а «нах линкс» — «налево».
      Он снова заглянул в узенький коридор. Свет фонаря виднелся справа, за каменным выступом. Наверно, там иностранцы опять повернули в боковой ход. Стёпке и Тане, конечно, легче было пробираться по узкому коридорчику, чем двум взрослым людям, один из которых к тому же был высок. Они без шума проскользнули к выступу, за которым скрылись туристы, и очутились перед входом в еще один коридор, оказавшийся более широким: по нему свободно можно было пройти рядом. Слабеющий, удаляющийся, словно угасающий, луч был виден теперь слева, в проходе, косо уходившем куда-то вниз.
      Впереди снова прозвучал голос барона:
      — Хир! — коротко произнес он.
      — Здесь — чуть слышно шепнула Таня.
      Боясь дышать, ребята двинулись вперед. Они
      ступали так осторожно, словно каменный пол мог расступиться перед ними.
      Слева, откуда лился рассеянный свет, в каменных плитах торчали ржавые петли. Наверно, здесь когда-то была дверь. Оттуда доносилось какое-то поскрипывание и невнятное бормотание барона. Заглянув за каменный выступ, Стёпка увидел небольшую пещеру с мокрыми зелеными стенами. Спутник барона, сидя на корточках, торопливо ковырял ножом землю. Фон Гольц держал фонарь.
      Несколько раз нож со скрипом скользнул по камню. Наконец, очистив камень от слоя крепкой слежавшейся земли, спутник фон Гольца выпрямился и сказал:
      — Хельфен зи мир.
      И Таня перевела:
      — Говорит: «помогите мне».
      Отвалив каменную плиту, барон и незнакомец склонились над открывшимся
      квадратным отверстием, а затем оба разом запустили туда руки. Часто, прерывисто дыша, они шарили в черном углублении, и с каждой секундой лицо барона становилось все напряженнее.
      — Цум тойфель! — вдруг пробормотал он — Хир ист нихтс да
      — Говорит, что там ничего нет, — прошептала Таня.
      — Нихтс, — отозвался другой и взглянул на барона с насмешкой.
      Даже при свете фонаря было видно, как побледнел фон Гольц. Руки его тряслись. Гладкие седые волосы были растрепаны.
      — Хир дер ганг — бормотал он, уткнувшись в крохотный листок бумаги. — Хир ди тюр Вир зинд рихтиг геганген
      — Он говорит, что шли правильно, — переводила Т аня.
      Вдруг сообщник барона насторожился. Должно быть, слух у него был очень тонкий, и он услышал перешептывание ребят. Он предостерегающе поднял руку и что-то сказал. Таня рванула Стёпку за руку и втянула в узкую щель справа. В тот же миг луч фонаря обшарил коридор, где они только что стояли. Стёпка почувствовал на своих губах холодную, чуть вздрагивающую Танину ладонь. И понял, что турист услышал их шепот.
      Луч света скользнул по стенам, по полу, даже по потолку. Таня и Стёпка замерли, прижавшись
      друг к другу. Затем свет стал ослабевать, и у ребят одновременно вырвался короткий облегченный вздох. Потом до их слуха снова донеслись голоса.
      — Заген зи, Фридрих, — говорил спутник фон Гольца. — Конте ир таубшту — мер нихт аллее аузграбен унд ан айне андере штеле траген?
      Таня теперь переводила в самое Стёпкино ухо, так тихо, что не только фон Гольц или его сообщник, но и сам Стёпка едва слышал ее:
      — Он думает, что Гриша все выкопал и куда-нибудь перепрятал. А тот отвечает, что у него не было плана А теперь он говорит, что его отец старый болван Он говорит, что его отец, наверно, думал, что большевики станут ждать Он говорит, что, может быть, весь этот город выстроен на его бриллианты
      — Геен вир, Фридрих, — сказал спутник барона после непродолжительного молчания. — Ес ист хёхсте цайт умцукерен. Ман кёнте унз зухен.
      Таня быстро перевела:
      — Он говорит, что пора возвращаться, — и добавила чуть слышно: — А вдруг они нас тут-увидят?
      Стёпка ничего не ответил. Противный холодок страха снова зашевелился в сердце. Только сейчас он окончательно понял, как глупо и безрассудно было красться по темным коридорам следом за двумя искателями сокровищ, которым вовсе не хотелось, чтобы их видели. Но рядом с ним была Таня. И чтобы успокоить ее, он шепнул:
      — Не увидят
      Несмотря на то, что турист, спутник фон Гольца, несколько раз в нетерпении повторил, что пора идти, старый барон не торопился уходить из пещеры, где рухнули внезапно все его надежды. Разбитым, надломившимся голосом он бормотал:
      — Зофиль крафт фергойдет!.. Зофиль энерги!.. За ланге яре цувартен!.. Унд аллее умзонст Ум-зонст!..
      — Он говорит, что ждал столько лет, и все напрасно, потратил столько сил!.. — шептала Таня.
      Вдруг она замолчала. И Стёпка услышал шаги. Медленные шаркающие шаги, сопровождаемые непрерывным бормотанием: «Аллее умзонст Аллее умзонст » В коридоре, где стояли, прижавшись к мокрой стене Стёпка и Таня, становилось все светлее
      Надо было прятаться. Еще минута, и барон со своим спутником пройдут мимо И увидят ребят. Что делать? Что делать?
      Схватив Стёпку за руку, Таня, тоже затаив дыхание, слушала, как бормочет барон, и смотрела на разгоравшийся все ярче желтый свет фонаря. С отчаяньем оглядывал Стёпка холодные стены. Ни одного выступа, ни одной спасительной ниши!.. И вдруг сердце его запрыгало от радости. Вот куда надо было смотреть! Внизу, прямо у него под ногами зияла дыра в стене. И как он раньше ее не заметил?
      — Лезь за мной! — быстро шепнул он Тане и юркнул в темное пахнувшее сыростью отверстие.
      Скорчившись в три погибели, сидели ребята в узкой, тесной пещерке, когда мимо них прошли барон и его спутник, который поддерживал фон Гольца под руку. Барон шел, устало волоча ноги.
      — Аллее умзонст Аллее умзонст — бормотал барон.
      Его голос глухим шелестящим эхом отдавался в пустых коридорах.
      Они прошли. И Стёпка почувствовал вдруг такую усталость, словно все это время держал на плечах невыносимо тяжелый груз. Только Танин шепот вывел его из оцепенения, странного, как дремота.
      — Степа, пойдем, — шепнула Таня, тронув его за руку. — Надо идти За ними А то заблудимся.
      Они вылезли из спасительного проема в стене и бесшумно двинулись на желтый свет фонаря, удаляющийся по коридору.
     
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
     
      На другое же утро все ребята узнали о необыкновенном приключении, выпавшем на долю Стёпки и Тани. В красный уголок стали собираться рано, чтобы всем вместе идти на Ленинскую дежурить. И Стёпке приходилось начинать свой рассказ сначала, как только в дверях появлялся кто-нибудь из ребят.
      — Погоди, Стёпка! — перебивали его то Женька, то Шурик Веденеев. — Вон Кузя идет. Рассказывай снова!
      И Стёпка рассказывал. Но едва успевал начать, как приходил еще кто-нибудь, и опять его заставляли повторять все сначала.
      Да, это была история! Таких ребята никогда еще* не слыхивали. Даже на знаменитом чердаке двадцатого дома. Заслушавшись, они чуть было не опоздали к часу, который майор Коржиков назначил началом дежурств. И то Стёпке пришлось досказывать уже на ходу.
      — И вот мы сидим А они мимо идут — захлебываясь, говорил Стёпка. — И барон этот, фон Гольц, все бормочет, все бормочет: «Аллее » Таня, что он говорит?
      — Аллее умзонст. Это значит: «все на-
      прасно».
      — Ага! «Аллее умзонст» Так и прошли. И мы за ними.
      — Вот, наверно, страшно-то было! — проговорил Павлик.
      — Подумаешь, страшно! — фыркнул Вовка. — Вот я книгу читал. Там один разведчик, в тылу врага
      Но на Пончика зашипели:
      — Подожди ты! Стёпка, рассказывай дальше.
      — А что дальше? — удивился Стёпка. — Все уже. Ну, шли мы за ними, а потом прямо во двор вышли.
      — Эх, жалко, меня там не было! — с завистью воскликнул Шурик.
      — А по-моему, ребята, надо нам всем туда, в подвалы, слазить, — сказал Женька. — Может, они плохо искали? Может, клад так и лежит в тайнике?
      — Конечно! — подхватил Вовка. — У них, может быть, в плане ошибка была! Наверно, под другим камнем так и лежит!
      — Так и лежит, — передразнил Олег. — Тебя дожидается.
      — А что? Вдруг найдем?
      — Ты, Степа, место запомнил? — спросил Шурик.
      — Не знаю, — пожав плечами, ответил Стёпка. — Может, и вспомню, если пойдем.
      — Надо Андрею рассказать, — вмешалась Таня.
      — Обязательно! — встрепенулся Стёпка. — Может, вместе с ним и в подвалы спустимся.
      И, уже свернув на Ленинскую, уговорились непременно сегодня же, вернувшись с дежурства, зайти к Андрею и непременно уговорить его обследовать пещеру, в которой Фридрих фон Голы; и его спутник искали драгоценный клад.
      — Только надо с собой веревку захватить, — захлебывался Вовка. — Я читал. Так всегда делают. Чтобы не заблудиться.
      Но слазить в подвалы ребятам в этот день не удалось. И по очень важной причине.
      Расхаживая по тротуару мимо исполкома, Стёпка вдруг увидел Гришу. Тот переходил улицу. На этот раз он шел по пешеходной дорожке, внимательно глядя то направо, то налево. Стёпка очень обрадовался, увидев мастера. Он еще утром, как проснулся, решил обязательно сбегать сегодня к нему в мастерскую и рассказать о ночном приключении.
      Гриша тоже обрадовался, увидев Стёпку, помахал ему рукой, подойдя, полез в карман и вытащил какую-то бумажку.
      «Федору Алексеевичу Силантьеву, — прочитал Стёпка напечатанные на пишущей машинке строчки. — Просим Вас зайти в исполком городского
      Совета депутатов трудящихся в 10 часов утра». Были проставлены в этой бумажке и число, и месяц, и год, и номер кабинета, куда Гриша должен был прийти.
      — Это, наверно, насчет комнаты! — догадался Стёпка.
      Гриша в ответ на его знаки пожал плечами.
      Мимо них, дымя и рыча, прокатил зелено-голубой автобус, на котором приехали иностранные туристы. В одном из больших квадратных окон Стёпка увидел барона. Фон Гольц сидел, опустив голову, уставясь в одну точку. И тут Стёпка торопливо принялся рассказывать Грише о том, к к они вчера вечером вдвоем с Таней следили в темных подвалах за бароном и его спутником. К изумлению Стёпки, Гриша ничуть не удивился, узнав, что его бывший хозяин нашел тайник пустым. Наверно, мастера куда больше в эту минуту занимал вызов в исполком. Он кивнул Стёпке и скрылся в подъезде здания горсовета.
      Стрелки больших круглых часов, висевших на углу, показывали десять. Улица заметно опустела. Можно было покинуть пост. И Стёпка стремглав бросился на перекресток, где дежурил Павлик Куликов.
      — Гриша в исполком пошел! — отдышавшись, сообщил он Павлику. — Наверно, насчет комнаты. Передай дальше по постам. Пусть все идут к горсовету!
      Минут через пятнадцать все собрались у дверей горсовета. Последним, запыхавшись, прибежал Мишка Кутырин. Его пост был самым дальним, в конце улицы, почти у самого вокзала.
      — Что? В подвалы? За кладом? — спрашивал он, отдуваясь.
      — Какие клады? Гриша комнату получает!
      — А-а!
      Подошел старшина Комаров, прикоснулся концами пальцев к козырьку фуражки.
      — Какие происшествия, товарищи пионерские патрули?
      — Происшествий никаких. Все в порядке! — отрапортовал Стёпка.
      — А по какому случаю сбор? — поинтересовался старшина.
      Ему объяснили, что ждут Гришу, глухонемого мастера, который живет на их улице, а теперь получает новую комнату.
      — Добре, добре, — кивнул Комаров и, снова козырнув, неторопливо зашагал по тротуару.
      Наконец в подъезде горсовета показался Гриша. Он увидел ребят и быстрым шагом направился к ним. Они бросились навстречу мастеру. Глаза у Гриши весело блестели. Даже глубокие морщины, казалось, разгладились. Ребята не успели еще обступить его, как он вытащил из кармана и Бережно развернул прямоугольный листок бумаги. «Ордер № 264» — было оттиснуто на листке черным типографским шрифтом. А чуть пониже, чернилами, было написано название улицы — «Почтовая», номер дома — «15» и номер квартиры — «6».
      — Дали! Дали! Комнату дали! — запрыгав от восторга, закричал Шурик.
      Всем хотелось посмотреть на ордер, прочитать, что в нем написано, просто подержать в руках.
      — Это рядом с нашим домом, — сказал Саня. — Пятнадцатый. Новый.
      — Конечно, не старый. В старом доме зачем же комнаты давать?
      — Ребята! — воскликнул Стёпка. — Поможем Грише вещи перевезти?
      — Поможем! — откликнулись веселые голоса.
      — А как же в подвалы? — спросил Вовка. — Хотели в подвалы слазить
      — А, не убегут никуда твои подвалы, — одернул его Костя. — После обеда полезем.
      Сначала всей толпой вместе с Гришей пошли на Почтовую — посмотреть, какую комнату дали мастеру. Вел ребят Саня самой ближней дорогой — через переулок. Он отлично знал все переулки и даже проходные дворы. Одним из таких
      дворов он и провел товарищей как раз к дому номер пятнадцать, высокому, пятиэтажному, сложенному из новеньких серых кирпичей.
      Гриша поднимался по лестнице на третий этаж очень медленно. А у ребят терпения не хватало. Они опередили его, быстро взбежали по ступенькам и стали изо всей силы барабанить кулаками в дверь шестой квартиры.
      Наверху И внизу захлопали двери. Из квартиры напротив высунулась какая-то старушка:
      — Что стучите? К кому? Не видите, нет никого?
      — Мы жильца ведем! — ответил Женька. — У него ордер.
      — А если ордер, надо сперва ключ в конторе получить! — сердито сказала старушка и захлопнула дверь.
      Пришлось снова спускаться и бежать в контору. Впрочем, она помещалась тут же в доме, только в соседнем подъезде.
      Начальник конторы, худенькая светловолосая женщина, прочитав ордер, дала Грише ключ и сама пошла проводить нового жильца в его квартиру. И вот, наконец, щелкнул замок, распахнулась дверь, и ребята вместе с Гришей очутились в небольшой и уютной однокомнатной квартирке.
      Никто из ребят, и сам Гриша тоже, не ожидал, что это окажется целая отдельная квартира. Все думали, что мастеру дадут только одну комнатку.
      Квартира была хорошая. Особенно просторной и светлой она казалась по сравнению с тесной и душной Гришиной каморкой. В огромное окно лилось солнце. Оно как будто радовалось, что для его лучей нашлось так много места, и сияло вовсю. Стены блестели новенькой, казалось, еще не просохшей краской. И глянцем светились натертые плитки паркета.
      Понравилось ребятам и на кухне, где горелки новенькой газовой плитки были почему-то при-
      кручены проволокой к конфоркам. Но особенный восторг вызвал у всех длинный гибкий душевой шланг в ванной, обвитый блестящей стальной спиралью. Его можно было поворачивать как угодно — и вверх, и вниз, и вправо, и влево. А вода! Откроешь кран с синей головкой — течет холодная, повернешь с красной — горячая. А если открыть оба сразу, то теплая. Нет, что и говорить, квартиру Гриша получил замечательную.
      Вот только мебели здесь не было никакой. И Стёпка подумал, что вносить в такую чудесную квартиру старую Гришину койку и табуретки просто неприятно. Должно быть, та же самая мысль пришла на ум и Тане.
      — Сюда бы стол, и диван, и стулья, и шкаф — сказала она и смутилась, потому что Гриша, взглянув на нее в эту минуту, кажется, прочитал по движению ее губ, о чем она говорит.
      Он улыбнулся и сделал несколько знаков.
      — Говорит, что хочет купить стол, стулья, диван и шкаф, — перевел Стёпка. — Просит помочь выбрать получше.
      Так и не удалось в этот день ребятам слазить в подвалы. До самого обеда ходили они с Гришей по мебельным магазинам, отчаянно споря, какой диван и с какой обивкой стулья лучше подойдут для его новой квартиры.
      Наконец после долгих выборов были куплены и широкий диван, и буфет со стеклянными дверцами, и стулья, и круглый стол на толстых крепких ножках, и другой стол — белый, кухонный, и полированный коричневый шкаф для одежды. Стёпка, Шурик и Саня съездили к вокзалу и наняли такси-грузовик, чтобы перевезти купленную мебель. И уже все вместе, после обеда, ребята помогали мастеру расставлять эту мебель в новой Гришиной квартире.
      А когда, наконец, все было расставлено, Стёпка спохватился. Оказалось, что уже половина пятого и пора спешить на Ленинскую, на свои патрульные посты.
      К Андрею зашли, вернувшись с Ленинской. Стёпке снова пришлось рассказывать все по порядку. Впрочем, он мог не беспокоиться, что пропустит что-нибудь. Ребята знали уже всю историю наизусть.
      — Вот это так приключение! — • воскликнул Андрей, когда Стёпка кончил рассказывать. — Такое только в книжках прочитать можно. А ведь про те сокровища и я мальчишкой слышал.
      Но в ответ на таинственный шепот Пончика, что надо самим поискать клад в подвалах, Андрей с усмешкой покачал головой.
      — Думаю, напрасный это будет труд. Да и заблудиться можно в подвалах
      Однако по Вовкиной физиономии были видно, что эти слова на него не произвели никакого впечатления.
     
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
     
      Знойный июль был на исходе. И вдруг внезапно повеяло холодом. По небу поползли рыхлые, как весенние сугробы, сизые тучи. Город закутался в дождь, словно в громадную занавеску. По улицам, прижимаясь к тротуарам, угрюмо, беззвучно текли грязные ручьи. На прудах, возле только что законченной лодочной пристани, мокли никому не нужные лодки. Зеленая листва липок и кленов, что росли на Садовой, внезапно запестрела яркими желтыми, оранжевыми, красными пятнами. Никогда еще Стёпка не видел, чтобы так рано желтели листья на деревьях.
      Саня притащил в красный уголок целую охапку больших кленовых листьев и сказал, что из них можно сделать букеты. Букеты, конечно, можно было бы связать и расставить их в банках по подоконникам. Но Оля сказала, что, постояв день-другой, листья сморщатся и завянут.
      — Не завянут, — возразил Саня. — Я секрет знаю.
      Для пробы один букет из листьев поставили в банку. Мишка Кутырин хотел было налить туда воды, но Саня сказал, что вода не нужна.
      И правда, листья простояли день, другой, третий и даже ничуть не сморщились.
      — Саня, расскажи секрет, — приставали к ботанику девочки.
      — Да никакого секрета нет, — ответил Саня,— Я листья горячим утюгом прогладил. Они всю зиму такие будут.
      В тот же день красный уголок украсился пышными букетами из опавших кленовых листьев. Лешка склеил из картона круглые высокие стаканчики. И в красном уголке стало еще уютнее.
      Таким нарядным, разукрашенным, будто к празднику, пышными султанами золотых и пунцовых листьев увидели красный уголок Слава Прокофьев, вернувшийся из пионерского лагеря, и Дора с Милой — подружки из ансамбля «До-Ми-Ля». Они только что приехали из Москвы и тотчас же, узнав об отряде, прибежали в красньш уголок.
      Славка здорово загорел. Еще бы! Почти целых два месяца пробыл в лагере. Но о последних днях лагерной жизни он вспоминал с неудовольствием.
      — Как зарядил дождь! Ну! Холодище! Пока от корпуса до столовой дойдешь — весь мокрый
      В Москве тоже стояли холода и лили дожди. Но Дора с Милой сказали, что это пустяки. Наперебой, треща без умолку, рассказывали они о метро, о Красной площади, о широченных московских улицах, где столько автомобилей — жуть! — переходить с одной стороны на другую страшно-престрашно!..
      Зато пришлось же поудивляться и поахать Славе, Доре и Миле, когда ребята принялись рассказывать им о своем отряде, о ремонте, уголке, об Андрее и Грише, о разведке во дворах А когда
      Стёпку снова — в который уже раз! — заставили повторить историю про иностранцев — туристов, искателей клада, — Славка, Дора и Мила совсем уж вытаращили глаза.
      — Вы нас тоже запишите в отряд, — щебетали девочки. — Мы тоже хотим в разведку ходить.
      — И меня примите, — сказал Слава.
      Вовка важно усмехнулся.
      — Хо-хо! Думаете, так просто? Сперва надо какой-нибудь выдающийся поступок совершить.
      — А ты что совершил? — спросил Слава.
      — Я?
      Вовка, должно быть, совсем уже собрался расхвастаться, но, встретив суровый взгляд Олега, смутился и сказал:
      — Мы все работали. И на Ленинской дежурили Вообще-то можно принять, — добавил он. — Вроде как кандидатами.
      Так и записали в отряд новичков — кандидатами.
      Рано, очень рано пришла в нынешнем году осень. И как неожиданно пришла! Восьмидесятилетний старичок Василий Михеич, жилец из соседнего дома, каждый день аккуратно заходивший в красный уголок, чтобы почитать газету, говорил, что за всю свою жизнь не помнит такой ранней осени.
      Иногда, правда, выдавались и сухие солнечные дни. Они были редки, и потому в такие деньки ребята спешили отправиться куда-нибудь всем отрядом, чаще всего — к монастырю.
      В один из таких дней, вернувшись во двор часов в пять, веселые и разгоряченные, они застали возле «кают-компании» Севку Гусакова.
      Севка скучными глазами поглядывал на Гош-кины окна и время от времени уныло свистел. Увидев ребят, он съежился и посторонился, уступая дорогу. Он молча провожал их взглядом и вдруг окликнул:
      — Лешка!
      Хворин обернулся. Остановились и замолчали все ребята.
      — Поди-ка, Леш! — позвал Гусаков.
      — Чего тебе?
      — Иди, не бойся.
      — А чего мне тебя бояться? — усмехнулся Лешка и неторопливо подошел к бывшему приятелю.
      — Останемся, — тихо сказал Стёпка. — Вдруг подерутся?
      Но Гусаков, кажется, не намеревался драться.
      — Здорово, — кивнул он, когда Лешка приблизился.
      — Здорово.
      — А классно ты тогда плясал, — сказал Севка, и лицо его оживилось.
      — Ну, плясал и плясал, — хмуро ответил Хворин. — Говори, что надо?
      Хотя Лешка и Севка разговаривали тихо, ребята, насторожившись, слышали каждое слово.
      — Слышь, Леша, — сказал Севка. — Правду говорят, будто ты в ремесленное поступил?
      — Правда. В общежитии буду жить.
      — Слышь, Леша, — спросил Севка. — А мне нельзя? Надоело.
      — Чего надоело?
      — Да все. Так — Гусаков неопределенно мах-нул рукой. — Вот надоело так Скучно.
      — Не знаю, — мотнув головой, ответил Хворин. — Не знаю, примут или нет.
      В эту минуту в воротах показался Андрей. Он остановился на миг, словно любуясь этой живописной сценой: Лешка и Севка друг против друга, а неподалеку — ребята, сбившиеся в кучку, с встревоженными лицами.
      — Старые друзья встретились! — сказал он, подходя к Лешке и Севке. — По какому поводу конференция?
      Увидав командира, ребята окружили его.
      — Вот Севка спрашивает, можно ему в ремесленное устроиться или нет, — объяснил Лешка, словно стыдясь, что он остановился и заговорил с Гусаковым.
      Андрей внимательно взглянул на Севку.
      — А учиться будешь? — спросил он.
      — Буду! — с неожиданной убежденностью воскликнул Севка. — Обязательно буду!
      — Ладно! Тогда поговорю в комитете, — кивнув, сказал Андрей.
      Наступило молчание. Севка поковырял носком ботинка землю и сказал:
      — А здорово ты плясал Хороший концерт.
      — Может, ты тоже участвовать хочешь? — вдруг спросил Андрей. — А то мы собираемся еще один концерт устроить — в честь начала нового учебного года.
      Стёпка взглянул на командира удивленно. О концерте разговора еще ни разу не было.
      — А что делать? — торопливо спросил Севка.
      — Там посмотрим. У нас как раз сегодня обсуждение — Андрей незаметно подмигнул ребятам. — Заходи в красный уголок.
      — А можно?
      -- Отчего же нельзя?
      — Так я Это В другом доме И не на вашей улице живу.
      — Мало ли что. У нас в отряде есть ребята и с Почтовой, и с Гоголевской, и с Октябрьской
      Во двор шаркающей походкой вошел Гошка. Его, очевидно, тоже поразила увиденная сцена — Севка, окруженный ребятами.
      — Эй, Севка! — крикнул он. — Иди сюда. Дело есть.
      Гусаков оглянулся. Потом виновато взглянул на Андрея, на Лешку, на ребят.
      — Ну, пошли, братки, — заторопился вдруг командир. — Обсудить надо, что и как.
      Вместе с Андреем ребята двинулись к красному уголку. Севка остался посреди двора, растерянно глядя то им вслед, то на шагающего к нему Г ошку.
      Уже спускаясь по лестнице, Стёпка обернулся и увидел, как Севка, махнув рукой, побежал. Он бежал за ними, а Гошка стоял, разинув рот и растерянно мигая.
      — Ага! Наша взяла! — радостно сказал Андрей.
     
      ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
     
      В эти дни посетителей в красном уголке стало больше. А в дождливые вечера их набиралось столько, что не хватало всем места.
      Дежурства теперь устанавливались по расписанию. Это расписание — разграфленный листок бумаги с числами и фамилиями ребят — висело в отрядной комнате на стене.
      Севка Гусаков прибегал теперь в красный уголок чуть ли не каждый день. Лешка учил его плясать чечетку. Наука Гусакову давалась с трудом — он был очень неповоротлив. Впрочем, Севка оказался неожиданно очень упорным учеником. Он и сам видел, что чечетка у него не получается, но упрямо твердил:
      — Ничего. Выйдет.
      До начала учебного года оставался еще целый месяц, и репетиции к концерту проходили не в такой лихорадочной спешке, как первый раз.
      Очень часто в красный уголок наведывался Гриша. Его здесь ждали. Особенно толстый жилец, рьяный поклонник шашек.
      Ребята тоже частенько забегали к Грише — навестить. Но только уже не в мастерскую, а в 'новую квартиру в доме на Почтовой. Мастерская была закрыта. Гриша начал работать на заводе. По его просьбе Лешка старательно написал объявление на листке картона:
      МАСТЕРСКАЯ ЗАКРЫТА
      ГРАЖДАН, СДАВШИХ МЕТАЛЛОИЗДЕЛИЯ В РЕМОНТ,
      ПРОСЯТ СРОЧНО ЗАЙТИ ЗА НИМИ ОТ 6 ДО 8 ВЕЧЕРА
      Это объявление Лешка и Стёпка собственноручно приколотили гвоздями к двери бывшей Гришиной мастерской.
      Всего несколько дней Гриша работал на заводе. А как он изменился за эти дни! Прямо не узнать. Раньше, бывало, прибегая в его каморку, Стёпка часто заставал мастера небритым и хмурым, перепачканным сажей. А теперь! Всегда гладко выбрит, всегда в чистой выглаженной рубашке. Даже сутулая спина его распрямилась, и он казался выше и стройнее. Только руки остались такими же, все в мелкой паутинке въевшейся в кожу металлической пыли и машинного масла. Эту паутинку нельзя было уже смыть никаким мылом.
      Ребята, как и прежде, собирались в красный уголок рано утром. Если не было дождя, шли на Ленинскую, в распоряжение старшины Комарова. А если лил дождь и на улицу носа нельзя было Бысунуть, находилось много дел и в самом красном уголке. Готовились к концерту, подшивали газеты, подметали пол или протирали стекла чистой тряпкой.
      Дежурный наводил порядок в шкафу с инвентарем, Шурик, Женька и Лешка трудились над очередным номером «Ракеты», уже третьим по счету. Часто затевали какую-нибудь игру или просто заводили разговор о разных разностях.
      Иногда вспоминали о таинственном кладе в под-
      валах дома номер двадцать. Стёпка так и не смог отыскать пути в пещеру, когда ребята, несмотря на предостережение Андрея, все-таки спустились в сырое подземелье, запасшись Вовкиным фонариком, свечами, спичками и мотком бечевки.
      Часа три блуждали они по мрачным подземным переходам, сожгли все свечи, исчиркали все спички и совсем истощили батарейку в фонаре. Но пещеры так и не нашли. Ни Стёпка, ни Таня не могли вспомнить, в какой из боковых ходов надо свернуть.
      И вернулись искатели сокровищ ни с чем. Только Вовка схватил насморк, и мать на два дня уложила его в постель. Лазить в подвалы она ему строго-настрого запретила. Да и от Андрея влетело и Стёпке и всему штабу, когда он узнал об этом путешествии. Однако Пончик не успокоился. Он был убежден, что старинный клад лежит где-то там, в глубине подземелья, под каким-нибудь камнем. Он мечтал, когда пройдет насморк, снова туда полезть и тайком копил бечевки, пряча их за шкаф. Бечевок этих он насобирал столько, что их, если связать, хватило бы, чтобы протянуть через весь город — от вокзала до консервного завода.
      Стоило завести разговор о кладе, как Вовка начинал волноваться. Женька Зажицкий нарочно заговаривал о сокровищах Генриха фон Гольца, чтобы подшутить над Пончиком.
      — А что, Вовка, вдруг на самом деле тот клад все лежит себе и лежит в подвале?
      — Конечно, лежит!
      — Мы туда обязательно еще раз слазим.
      — Вот увидите, найдем!
      — Я так и вижу — сундук огромный-преогром-ный. А в нем — золото и бриллианты разные. Так и сверкают!.. Пончик, ты бы что сделал, если б клад нашел?
      — Я?.. Я бы Я бы!.. Мороженого купил.
      — А еще?
      — Еще еще
      Но тут Женька перебивал Вовку веселым хохотом.
      — Ты бы, Пончик, ничего больше купить не смог. Там, в сундуке, денег, наверно, на миллион порций. Съел бы и замерз. А потом лопнул бы. Как бутылка, если в нее воды налить и на мороз выставить!
      Вовка страшно обижался на Женьку за такие шутки. Впрочем, ненадолго.
      Почти каждый вечер часов в шесть в красном' уголке появлялся Андрей. Едва командир переступал порог отрядной комнаты, как ребята тотчас же окружали его веселой гомонливой стайкой. Андрей знал множество чудесных игр, и его прихода ждали с нетерпением. Играли в «морской бой» и в «третий лишний», в «слова», когда из букв одного какого-нибудь слова надо составить новые, и в разные другие игры.
      Веселая беготня сменялась сосредоточенной тишиной. А потом снова визг, хохот, возня
      В «слова» лучше всех играли Женька и Шурик. Но Зажицкий оказывался победителем чаще Шурика. На одно-два слова, а все-таки перегонит. Стёпке под большим секретом Женька открыл, что главное в этой игре — четко, раздельно, большими печатными буквами написать основное слово. А еще лучше — написать его шиворот-навыворот. Тогда все буквы на виду. А напишешь наспех — сам запутаешься.
      Севка Гусаков тоже принимал участие в этих играх. Правда, в «слова» он совсем не умел играть. Зато «морской бой» ему понравился.
      — «А-б»! — выкрикивал он, прикрывая ладонью листок, где по клеточкам были нарисованы квадратики и прямоугольники «кораблей». — «Д-8»!
      К всеобщему удивлению, у Севки оказался настоящий талант к этой игре, и он очень гордился тем, что чаще других выходил победителем.
      Но особенно любили ребята слушать рассказы Андрея. Он рассказывал о море и далеких скалистых берегах Курильских островов, о зеленых оке-
      анских глубинах и их диковинных обитателях, о боевых кораблях и друзьях-товарищах — моря-ках-подводниках. Он рассказывал о большой дружбе и о жарком солнце. А за окнами лил дождь, свистал порывистый ветер. И Стёпке казалось, что сидят они все не в отрядной комнатке рядом с красным уголком, а в тесном кубрике подводного корабля. И бьют в обшивку студеные волны. И не ветер свистит за окнами, а тревожным сигналом подает команду вахтенный: «Приготовиться к
      бою!».
      Испортившаяся погода, дожди и холод беспокоили особенно тех ребят, кто собирался на третью смену уехать в пионерский лагерь. Да и в самом деле! Какая жизнь в лагере, если нельзя ни искупаться, ни сходить в лес за грибами?
      — Если будет такая погода, — объявила как-то раз Таня, — я ни в какой лагерь не поеду.
      — Зато в Крыму сейчас! — проговорил Вовка и даже зажмурился. — Красота! Я сводку слышал. В Ялте двадцать два градуса.
      — Я тоже слышал, — отозвался Женька. — Двадцать два градуса мороза.
      — Тепла! Тепла! Объявили: плюс двадцать два!
      — Слушай, Пончик, — не отставал Зажицкий.— Поймай для нас акулу. Небольшую. Пуда на два. Мы живой уголок здесь откроем.
      — Акулы в Крыму не водятся, — важно ответил Вовка.
      — Должны водиться, — сказал Олег. — Если море есть, значит и акулы должны быть.
      Разгорелся спор, водятся в Черном море акулы или нет. Никто толком этого не знал. А Женька нарочно кричал то «водятся», поддерживая Олега, то «не водятся», становясь на сторону Вовки.
      — Ну, конечно, не водятся! — горячился Пончик.
      — Нет, водятся! — хором отвечали Олег и Женька.
      — Женька, это нечестно! — вопил Вовка. — Ты же сам сказал, что не водятся!
      — Кто сказал? Я? Тебе показалось!
      В самый разгар спора пришел Андрей. Узнав, по какому поводу шум, он спокойно подтвердил:
      — Акулы в Черном море есть. Небольшие, правда, не такие, как, например, в Индийском океане. Но все равно есть. Самые настоящие.
      — Ага! — воскликнул Женька. — Что я говорил! Ну, Пончик, теперь не отвертишься. Привози акулу, а то из отряда исключим.
      — Давайте в «слова» играть! — перебил Женьку Шурик: он очень любил эту игру.
      Но в это время дверь вдруг распахнулась, и ребята увидели Гришу.
      Тот был чем-то очень взволнован. Он взглянул на Андрея, оглядел ребят и знаком позвал их за собой.
     
      ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
     
      Следом за Гришей ребята высыпали на улицу С ними вышел и Андрей. В красном уголке остались только Мила и Дора — они в этот день были дежурными.
      Дождь перестал. Рваные тучи неслись над городом. Кое-где среди их серых лохмотьев проглядывала холодная голубизна.
      Никто из ребят не знал, куда ведет их мастер. Андрей тоже лишь пожал плечами, когда Стёпка тихо спросил его об этом. А Гриша размашисто шагал впереди, изредка оглядываясь и проверяя, не отстали ли от него Андрей и ребята.
      — Может, он нас к себе домой ведет? — высказал предположение Женька. — На новоселье!
      Но нет: они миновали переулок, который вел с Садовой на Почтовую улицу. Прошли мимо ворот дома номер четырнадцать. И, пройдя еще квартал, мастер свернул в проулок, выходящий прямо на дорогу к городскому кладбищу.
      — Ребята! — вскрикнул Вовка. — Он нас на кладбище ведет! Вот честное слово!
      — На кладбище? — в недоумении переспросил Шурик.
      — Идемте, идемте, — сказал Андрей. — Если ведет, значит нужно.
      Проулок кончился, и ребята вышли на дорогу, окаймленную высокими деревьями. Сомнений больше не оставалось: Гриша вел их на клад-
      бище.
      Войдя в ворота кладбища, Гриша знаком попросил всех подождать, свернул с дорожки в сторону и, наклонившись в кустах шиповника, вытащил спрятанную там старую лопату с заржавленным погнутым лотком.
      — Ну, держитесь! — сказал Женька. — Сейчас мертвецов будем выкапывать!
      На него зашипели, как будто Гриша мог услышать Женькину неуместную шутку.
      Достав лопату, мастер снова сделал жест, приглашая всех идти за ним. Ребята -двинулись дальше по дорожке, среди могильных холмиков, памятников и крестов. Следом за Гришей дошли они до самого дальнего уголка кладбища. Кресты над старыми, заброшенными могилами здесь совсем покосились, а на некоторых даже и крестов не было. Только дикий жасмин, уже давно отцветший, буйно разросся, отгораживая, словно зеленой изгородыо, один могильный холм от другого. Здесь Гриша знаком попросил всех остановиться.
      Все еще недоумевая и переглядываясь, ребята стояли и ждали, что будет делать глухонемой мастер. Сосредоточенно смотрел на Гришу Андрей. А тот, не выпуская лопаты, взялся другой рукою за куст жасмина, покачал его из стороны в сторону, подергал и вырвал из земли.
      — Ой! — тихо вскрикнула Оля.
      Ребята еще теснее сгрудились вокруг мастера. Отталкивая друг друга, вытягивая шеи, они смотрели, как Гриша осторожно вскапывает землю там, где рос жасминовый куст. Он копал, и рядом с ямкой, которая становилась все глубже под лотком лопаты, росла кучка бурой, мокрой, пропитанной дождем земли.
      Вдруг лопата обо что-то звякнула. Ребята подступили ближе. Вовка, оказавшийся позади всех, жалобно просил:
      — Пустите меня, пустите! Дайте посмотреть!
      Гриша выпрямился, обвел всех взглядом, потом
      медленно опустился на колени и бережно вытащил из ямки черный ящик с налипшими на стенках комками глины и земли. Осторожно стерев с него грязь, мастер поднялся с колен и подал ящик Стёпке.
      Он был тяжел, этот небольшой ящичек черного дерева, скрепленный двумя узкими медными позеленевшими от времени и сырости полосами. Мастер протянул руку и откинул крышку ящика.
      Темные лохматые тучи неслись по небу, скрывая солнце. Но, словно водяные брызги, пронизанные насквозь ослепительным солнечным сиянием, сверкнули в глаза невиданной россыпью наполнявшие шкатулку блестящие искристые камни: ящичек доверху был наполнен цепочками алмазных бус, кольцами, браслетами, женскими серьгами
      От неожиданности Стёпка чуть не выронил тяжелый ящик. А Костя, всегда сдержанный Костя, с восхищением выговорил:
      — Вот это да!
      Между тем мастер сделал несколько быстрых знаков, и Стёпка, запинаясь от растерянности, произнес:
      — Он Он говорит, что все ^то все отдает нам
      Эти слова будто бы разбудили ребят, зачарованных необычайным зрелищем.
      — Как нам?
      — Откуда этот ящик?
      — Стёпка, спроси!
      Но спрашивать ни о чем не пришлось. Гриша снова «заговорил», волнуясь и быстро двигая пальцами.
      — Переводи, Степа, — сказал Андрей. — Подробно переводи. Все, что он говорит.
      Тогда, в мастерской, рассказывая свою биографию, Гриша не сказал Стёпке, что в ночь, когда умер старый барон, он долго, с любопытством разглядывал листок бумаги, на котором были начерчены непонятные линии и крестики. Не открыл мастер тогда Стёпке, что благодаря необычайной своей зрительной памяти он невольно запомнил все эти линии. И только сейчас узнал изумленный Стёпка, а вместе с ним и Андрей и все ребята, что, приехав в этот городок, Гриша отыскал место заветного тайника, вынул из-под камня ящик с драгоценностями, перенес его на кладбище и закопал возле заброшенной могилы
      Почему он так поступил? Сначала просто хотел проверить, удалось ли его хозяину в ту памятную ночь, когда он оставил Гришу одного в темном подземелье, отыскать и унести сокровища старого барона. А когда мастер нашел ящик и поднял крышку, то сразу же увидел среди колец, браслетов и брошек старинные серебряные часы с выцарапанными на крышке именами его отца и деда. Наверно, в тяжелую минуту Гришин отец решил заложить часы своему хозяину — ростовщику Генриху Гольцеву — фон Гольцу, да так и не смог выкупить. И понял Гриша, что остальные вещи — бусы, кольца, браслеты, серьги, все, что лежит в шкатулке, — тоже куплены за гроши, оставлены в залог и не возвращены владельцам.
      — Он говорит, — волнуясь, переводил Стёпка, — что хозяев этих вещей, наверно, уже нельзя найти. Так пусть драгоценные камни и золото Пусть все это перейдет в хорошие руки, в руки
      добрых людей. А ему самому ничего этого не нужно. Он всегда сумеет заработать свои хлеб собственным трудом
      Гриша кончил и опустил руки. Замолчал и Стёпка. Молчали ребята. И тогда заговорил Андрей.
      — Степа, — произнес он с волнением, — постарайся перевести как можно точнее то, что я сейчас скажу. Понял, Степа? Как можно точнее.
      — Я постараюсь, — ответил Стёпка и кивнул.
      — Скажи ему, что эти камни, все эти замечательные вещи не принадлежат нам. Они принадлежат всему нашему государству, всей нашей стране, всему народу Скажи, что нам тоже не нужно сокровищ, награбленных бесчестными руками. И мы — те объясни ему это — тоже знаем, хорошо знаем, что счастье человека не в богатстве, а в настоящем добром труде
      Стёпка жестами и знаками повторял то, что говорил Грише Андрей. Он «переводил» так старательно, что эти жесты и знаки получались очень медленными, и мастер несколько раз сделал нетерпеливое движение, словно стараясь поторопить его.
      — И еще передай, — говорил Андрей. — Пусть он будет спокоен: эти драгоценности попадут в надежные руки, в руки добрых и честных людей, и никому, никому на свете не причинят зла. Может быть, эти сверкающие камни превратятся в громадный космический корабль, который понесет первого человека-космонавта на Луну или на Марс Может быть, серьги, бусы и браслеты станут могучими турбинами электростанции или живою водой потекут по каналам в расцветающей пустыне Мы еще не знаем этого. Но мы твердо знаем, мы уверены, что многим, многим людям они послужат добром.
      В глубоком молчании слушали ребята своего командира. Молча смотрели они на Стёпку, без-
      молвно повторявшего каждое слово Андрея. Молча глядели на Гришу, который с напряжением следил за Стёпкиными пальцами, и верили, верили, что мастер поймет каждое из этих верных и горячих слов. Поймет, что в этой великой, необыкновенной стране, в стране, где он родился и где живет сейчас, в стране, которая называется таким гордым и прекрасным словом — Советская, — труд и добро идут бок о бок, рядом, шагают по трудным дорогам, имя которым — жизнь. А может быть, он уже давно это понял?
      Когда возвращались с кладбища, уже смеркалось. Впереди шли Андрей и Гриша. Ребята — за ними, негромко переговариваясь между собой.
      — Видишь, Пончик, — говорил Женька. — Как ты хотел, так и вышло. На всех поровну разделили — на весь Советский Союз!
      Таня и Стёпка немного отстали и шли позади всех.
      — А знаешь что, Таня, — смущенно сказал Стёпка, нарушая молчание. — Ты мне по немецкому хотела помочь. Ну, Роза Марковна еще говорила
      — Да
      — Так ты Ты поможешь?
      — Конечно! — Она обернулась к нему, улыбаясь. — Конечно!
      Хмурые тучи мчались по небу, казалось задевая вершины деревьев и оставляя на ветвях призрачные тающие пряди. Но впереди, там, куда опустилось солнце, жарким пламенем пылал багровый закат.
      — Хорошая завтра будет погода, — сказал Стёпка. — Такая примета.
      — Да, такая примета, — повторила. Таня и вдруг вздохнула. — Наверно, я все-таки уеду в лагерь. А так не хочется! — помолчав, призналась она.
      — Ничего, — успокоил ее Стёпка. — Ты же вернешься. Всего один месяц. Даже меньше
      — Таня! Степа-а! — позвал впереди протяжный голос Кости. — Где вы-ы?
      — Сейчас! Догони-им! — закричал Стёпка. Он поймал Таню за руку. — Бежим!
      И они побежали, крепко держась за руки. И несся им навстречу огненный закат, алый, как их галстуки, концы которых плескались и трепетали, касаясь то шеи, то щеки. Дул свежий переменчивый ветер.