«Вертолёт берёт одного»

DjVu

Двое парней, Серёжка и Димка, решили отправиться на строительство железной дороги в глухой уральской тайге. Добираться до места пришлось сначала поездом, затем автобусом и далее вертолётом. Всё им кажется здесь в диковинку: жизнь в палатке, еда на костре, рыбалка, походы на лыжах по зимнему лесу. И везде им встречаются простые, добрые и отзывчивые люди. Особое впечатление на ребят произвела суровая красота Уральских гор, скрывающих в своих недрах несметные природные богатства.

      * * *

Книга написана живым увлекательным языком и читается как приключенческий роман. Иллюстрировал книгу заслуженный художник РСФСР В.А. Игошев, воспевший в своих полотнах красоту Северного Урала, самобытность и традиции коренных народов — ханты и манси. — С. С.

      Глава первая
      «НЕСЕТ ДУРАКОВ»
     
      Поезд плавно тронулся. Мимо окна потянулись здания большой станции, багажного сарая, торговые ларьки, жилые дома с хозяйственными постройками и высокие пожелтевшие лиственницы.
      Парень лет двадцати, вошедший на этой станции, сидел на нижней полке, поджав под себя ноги в шерстяных чулках, и наблюдал, как на верхних полках Сережка и Димка устраиваются на ночлег.
      Всякий, даже не очень наблюдательный человек, мог легко угадать, что ребята вчерашние школьники и впервые двинулись в далекий самостоятельный путь. Рослый Сережка выглядел мальчишкой решительным, держался независимо. На все он посматривал чуть презрительно, щуря глаза и поджимая губы, дескать, ничем меня не удивите. Он явно начинал форсить. У мальчишек это начинается с причесок. Сережка отрастил великолепную шевелюру цвета светлой бронзы. Димка же напротив держался незаметно, предпочитая больше наблюдать, чем вступать в какие-нибудь отношения с незнакомыми. Уж во всяком случае, в отличие от Сережки, Димка избегал столкновений. Он еще носил скромный ежик темных волос. Пухленькое лицо, маленький курносый нос, осыпанный мелкими веснушками, и большие добрые глаза вызывали у взрослых желание приласкать мальчишку.
      В дороге Сережка не однажды сердился на мягкость товарища и готовность во всем уступить. Сам он моментально вспыхивал, но, впрочем, и моментально остывал. Уж очень неуязвим был в такие минуты спокойный Димка.
      — Поехали... — хрипловатым голосом нараспев сказал парень, сидевший на нижней полке. — Поехали, ребята, за орехами.
      Сережка через плечо покосился на него. Этот пассажир не понравился Сережке с первого взгляда. Спутанные черные волосы, челка закрывает почти весь лоб. Темные глаза так всего и прощупывают. А рубашка на нем такая пестрая, будто ее коровьим хвостом мазали, окуная поочередно в деготь и желтую краску. Сидит и чего-то ухмыляется, зубы скалит. А вещей — только ватная ношеная телогрейка. Даже кепки нет.
      Парень лениво зевнул во весь рот.
      — Попутчики! — небрежно позвал он. — Как зовут?
      Сережка и Димка промолчали.
      — Глухие? — повысил парень голос. — Ну? Чего насупились? К вам обращаются.
      — К кому это — к вам? — вызывающе спросил Сережка, старательно раскатывая на полке ватное одеяло, готовый к любой схватке с настырным пассажиром.
      — Хотя бы к тебе, рыжему, — сказал парень, чувствительно уколов этим Сережку, и завистливо прищурил глаза. — Ай, какие у них хорошие сапоги! Ну и сапоги! В дорогу куплены? Дорого, верно, платили. Ну, как зовут? Рыжий? — Вот ведь привязался!
      — Сергей, — буркнул Сережка.
      — А тебя, голубок? — продолжал бесцеремонно парень. — Ну, смелее, смелее...
      — Димка... Дмитрий, — протянул Димка, свешиваясь с полки и оглядывая настойчивого болтливого парня.
      — Сережка и Димка? Рыжий и голубь. Тоже неплохо... Сапоги, должно, на пару покупали? — деловито осведомился он и даже языком от зависти прищелкнул. — Ай, хороши... Наверное, рыжий выбирал? А?
      Сережка и Димка, разложив одеяла и подушки, вытянулись на верхних полках, как два зверька, залегшие на зиму в норах, поглядывали в окно на пробегающие сосновые леса, дикие нагромождения камня.
      На парня они старались не обращать внимания. Что ему нужно от них? Чего прилип?
      — Почему не спросите, как меня зовут? — не отставал тот. — Плохие попутчики. А нам вместе вон сколько ехать. Так и будем молчать? В карты играете? В подкидного дурака?
      Сережка беспокойно пошевелился. Вон что! Вон куда гнет! Не выйдет.
      Парень подождал, надеясь все же вызвать ребят на разговор, но те продолжали упорно не замечать его.
      — Киркой меня зовут. Запомнили, пацаны? Кирка! Кирилл. Слышали?
      И опять они ничего ему не ответили.
      — Куда путь держите? Хотите на спор угадаю? Ну, спорим? На что угодно.
      Сережка твердо решил не вступать в разговор с этим подозрительным попутчиком. Трепач пустопорожний! Сережка лежал будто глухой, уставясь в окно. Видали и не таких. Димка же думал, что нехорошо держаться недружелюбно с этим веселым и разговорчивым парнем.
      Димка пошевелился, робко взглянул на Сережку и ответил за обоих:
      — Чего спорить... На трассу едем. В тайгу...
      Парень в восторге хлопнул себя по коленям.
      — Угадал!.. На таежную трассу! Чего вас туда понесло?
      — Дядя Костя говорил... Вся тайга преобразуется... — начал было Димка и застенчиво замолчал. Лицо его залилось румянцем. Уж очень напыщенные слова чуть не сорвались с его языка, и он их сейчас почему-то устыдился. Хотя они действительно ехали преображать тайгу. Еще высмеет их на весь вагон этот парень.
      Так оно и вышло.
      — Преображает, значит, ваш дядя Костя тайгу? И вы помочь ему хотите?
      Кирка захохотал так оглушительно, что к ним в отделение заглянуло несколько пассажиров.
      Оборвав внезапно смех, Кирка строго сказал:
      — Да знаете, куда вас несет? Лесопроходцы! Думаете, она такая? — кивнул он головой в сторону окна, за которым тек и тек великий лесной океан, бросая синеватый отсвет в вагон. Сережка и Димка невольно посмотрели в окно.
      Словно объятые пламенем, сверкали под вечерним солнцем, как литые, стволы сосен, тяжелые хвойные вершины их сливались с синеющим вечерним небом. Острые ребра камней выпирали из земли, дыбились вдоль откосов дороги. Урал!
      — Там у нас сухой земли и на пятку не хватит. Вот какая наша северная тайга. Преобразователи! — презрительно обозвал их Кирка. — Несет дураков, а куда — толком и не знают.
      Низенький паренек в шерстяном глухом свитере заглянул к ним, хлопнул Кирку по плечу и оборвал этот разговор, разрушавший ребячьи мечты.
      — Вон где ты, Кирка, устроился! А мы тебя по всему поезду ищем. Айда в шестой вагон. Мехколонов-ские девчата с гитарой едут. Зовут на песни.
      Кирка задумчиво посмотрел в оконную вечереющую даль. Потом его словно сквозняком с лавки смахнуло. И глуховатый голос его донесся откуда-то из самого конца вагона.
      — Надо тебе со всякими такими связываться, — упрекнул Сережка, тряхнув рыжими кудрями. — Еще обзывает... Какое его дело, куда едем? Не видишь, ему бы только зубы полоскать. Все ему надо, во все суется.
      — А чего молчать? — кротко возразил Димка.
      Они посмотрели друг на друга, разом обиженно надулись и отвернулись к окну, за которым тек и тек бесконечный лесной океан, вздымаясь могучими валами на каменных угорьях, круто падая в глубокие долины, где синели речонки, уходя далеко к горизонту. Там виднелись другие резкие зубчатые вершины, заросшие лесами, а за ними еще и еще.
      Все это был Урал! Сколько же леса! Вот бы его хоть чуточку к ним в голую ковыльную степь, где рады каждой лозиночке. У них на плоской равнине только редкими и маленькими островками выдаются березовые колки. Едешь, бывало, на грузовой машине, едешь, а кругом все степь и степь, без конца и края, остро пахнущая полынкой, звенящая высохшими травами, и редкие бело-зеленые пятна березовых рощ.
      Действительно, куда их несет? Что это за таежная трасса? Стоило ли им бросать дом и пускаться в такой дальний путь? Разве дома дел нет?
      А во всем виновато прошлое лето.
      Как переполошилась сонная степь, когда пришла армада самых различных машин строителей железной дороги в целинные совхозы. Тихое село Речное, дремавшее в балке под жарким солнцем, наполнилось гулом и лязгом металла, острые запахи солярки и перегоревшего машинного масла вытеснили мягкие степные запахи. Дрожали глинобитные дома и сотрясалась земля под тяжестью проезжавших машин. Вокруг села по ночам, разрывая черноту, бродило множество огней. Вдали надрывно кричал паровоз, оповещая округу о своем приходе в эти ковыльные просторы.
      Какие удивительные машины поселились в то лето в степи! Среди десятков разнообразнейших машин самосвалы казались самыми простыми, вроде велосипеда, которым никого не удивишь. Яростно рыча, поднимая облака черной пыли, они таскали на железную дорогу день и ночь из карьеров песок. Были такие, что могли, срезав ножами твердую дернину, проложить в степи дорогу, с двумя канавами для стока воды, вырыть любой глубины котлован, срыть какой угодно высоты холм и завалить самый глубокий овраг. Но ни одна машина не могла сравниться с той, что сама подвозила двадцатипятиметровые звенья готового пути и укладывала их на свеженасыпанное полотно. И железная дорога сразу удлинялась на двадцать пять метров. Проходил день, и дорога вытягивалась в степи еще километра на полтора.
      Все эти машины пришли в степь ранней весной, когда она только покрылась зеленой щетинкой молодой травы, и очень быстро, в лето, еще не успели начать уборку хлебов, равнину пересекла высокая земляная насыпь железной дороги. Мелкие речушки строители пропустили под насыпями через бетонные трубы, покрупнее — даже тоннелями, по которым можно было ходить не сгибаясь.
      Длинным частоколом далеко в пустой степи протянулись телеграфные столбы с гудящими проводами.
      Коршуны и ястребы, усевшись на кончик столба, удивленно оглядывали изменившийся край. Этой осенью скворцы, собираясь в дальний перелет, сбивались стаями на проводах, унизывая их плотно, как косточки на школьных счетах для первоклашек.
      Вот какие перемены родных мест в одно лето пришлось увидеть Димке.
      В газетах он читал, как быстро строят в нашей стране гидростанции, заводы, рудники, города. Одно дело обо всем этом, далеком, от дома, читать или смотреть в кино, совсем другое — увидеть своими глазами.
      Во всех домах Речного жили шумные строители железной дороги. В доме Димки поселился дядя Костя, начальник участка, оказавшийся дальним родственником матери. Высокий, худой, закоптившийся под горячим солнцем, в глухом до горла комбинезоне, дядя Костя приходил домой поздно, усталый. Выколотив пыль из берета, сняв комбинезон, умывшись возле колодца, дядя Костя, сидя за столом, хлебая молоко, покряхтывал от досады, сокрушаясь, что запаздывают они, не успеют открыть движение поездов до того, как настанет срок вывозить из целинных совхозов хлеб.
      А Димка удивлялся, как же можно строить быстрее? Вон ведь как кипит работа!
      В свободные часы дядя Костя любил посидеть, отдыхая, на лавочке у ворот. Улица, устав от дневного шума и суеты, затихала. Со степи тянуло запахами трав. Димка жадно слушал рассказы дяди Кости о жизни строителя. Сколько он успел повидать интересного! Широкий мир вставал в этих рассказах. В каких только краях не побывал дядя Костя! В самых холодных и самых жарких. Знакомы ему Сибирь и Дальний Восток, Кавказ и Туркмения, Казахстан и Прибалтика, Подмосковье и Украина. Он знал, что значит изнывать от жажды и опасаться змей и скорпионов в Средней Азии и как уберечься в тайге от морозов, ходить на зверя. В одних краях дядя Костя строил новые дороги, в других укладывал вторые пути. Он очень любил свое дело, и Димка безоговорочно соглашался, что профессия строителя железных дорог одна из самых интересных и нужных людям.
      — Коммунизм по железным дорогам во все края придет, — убежденно говорил дядя Костя.
      И Димка тоже соглашался.
      В это же лето Димка начал очень много рисовать. Он даже не заметил, как это началось.
      Однажды под вечер Димка шел по степи. По дороге, метрах в ста от него, двигалась колонна самосвалов. За ними садилось солнце. Димка остановился, пораженный тусклым сверканием расплавленного солнечного диска сквозь легкую завесу пыли и светлым блеском вечернего неба. Новой он увидел знакомую степь. Димка не заметил, как долго простоял он среди теплой травы, наблюдая движение колонны и смену красок последнего светлого часа дня.
      Утром он, захватив альбом, забрался подальше от всех глаз в дальний угол огорода, где росли старые ветлы, и попытался перенести на бумагу то, что увидел накануне в степи. Но что-то не получалось. Там была живая игра света и красок, жизнь, а у него грубым пятном выходило небо, вместо легкой серой дымки, заслонявшей солнце, ложилась чернота, грязь. Все казалось мертвым, лишенным жизни. Промучившись часа два, Димка бросил эту «пачкотню», как называла мать его занятия, и отправился купаться. Однако весь день чувствовал себя беспокойно, словно забыл сделать что-то страшно важное.
      К вечеру Димку опять потянуло к альбому. И потянуло с такой силой, что он места себе не мог найти.
      Димка торопливо зашагал в степь, боясь упустить свой час. Он нашел хорошо укрытое место в ложке и дождался минуты, когда на дороге опять появились машины, и принялся рисовать. В этот раз все стало куда легче. Все краски были перед ним, только успевай переносить их кисточкой на бумагу.
      Димка рисовал и раньше. Почти все плакаты в школе поручали писать ему. А уж стенгазета без него никогда не обходилась. Но то рисование походило больше на забаву. Можно было рисовать и не рисовать. А вот такого наслаждения, как в этот вечер, Димка еще не испытывал. Никакая сила не могла бы остановить его. Он не заметил, как закатилось солнце и чуть выше горизонта заблестела ясная вечерняя звезда. В степи быстро сгущались тени, а в глазах Димки все еще сверкали краски заката, и среди них стремительно шли машины.
      Домой он шел счастливый, возбужденный. Никогда еще не была такой близкой ему родная степь. Он и не подозревал, сколько красоты она таит в себе.
      В другой раз ему захотелось нарисовать свою сельскую улицу, по которой проползал на гусеницах экскаватор. Уж очень чуден был вид этой большой железной птицы среди мазанок. Так захотелось рисовать, что пальцы заломило. Он быстренько сбегал домой, схватил альбом и, пока машина медленно проходила перед глазами, успел схватить ее на бумагу, уж потом прибавил те дома, укрытые соломой, что стояли напротив, колодец-журавлик, старые раскидистые тополя и даже половину сельского клуба с высоким крыльцом.
      Только не все ему сразу удалось. Стоял палящий полдень. На рисунке этой жары не было. Димке показалось, что тени у него плохие, не такие, как на улице. Он смывал то, что казалось ему неверным по цвету, добавлял густоты в других местах. Капли пота блестели у него на лбу. Тыльной стороной ладони он смахивал их и продолжал трудиться.
      Димка так увлекся, что не заметил, как к нему подошел дядя Костя и из-за спины долго следил за Димкиной рукой.
      — Ого! — сказал дядя Костя. — Не знал, что ты этим увлекаешься. Знаешь, неплохо.
      — Да я просто так, — смущенно пробормотал, багровея, Димка. — Балуюсь.
      — Так не балуются, — серьезно возразил дядя Костя. — Не бросай своего увлечения. Хочешь рисовать — рисуй. Получается у тебя.
      — Правда? — ревниво спросил Димка.
      — Судить по-настоящему не могу, но мне нравится. Димка просиял от этого первого в жизни признания. Либо эта скромная похвала, либо что-то другое, неизвестное пока никому, заставляющее одного браться за смычок скрипки, другого смотреть за полетом птиц, третьего собирать гербарий, четвертого возиться со столярным инструментом, заставило Димку рисовать. Вначале он стеснялся своего увлечения, потом махнул рукой и всегда, когда ему хотелось рисовать, брал альбом, краски, карандаши и шел к строителям. Это желание приходило все чаще и чаще.
      Дядя Костя охотно смотрел его рисунки, подолгу разглядывал каждый, делал всякие замечания и неизменно говорил:
      — Тянет тебя — не бросай. Прислушивайся к себе.
      Однажды, отлучившись в город, он даже привез несколько альбомов разного размера и всяких рисовальных принадлежностей.
      — Мой подарок.
      Сережка, лучший друг, закадычный друг, в такое интересное лето оказался далеко от дома. Еще зимой он уехал к брату в город, пытался там остаться, но что-то у него не вышло, даже со школой, Димка так толком ничего и не понял, но, в общем, Сережка опять очутился в Речном.
      Мехколонна к тому времени, разворошив степь, уехала строить железную дорогу в далекой уральской тайге. В степи по готовой дороге теперь проносились длинные составы, железно грохоча, поднимая облака пыли. Появилась станция Речная. Тихая жизнь навсегда покинула село, и паровозный дым прочно вытеснил травяную свежесть.
      Сережка посмотрел Димкины рисунки, потер переносицу, тряхнул длинными рыжими кудрями, фыркнул и вынес беспощадный приговор:
      — Пустое дело!
      Димка перестал показывать ему свои рисунки.
      Вернулся Сережка другим, словно в городе его подменили или новой крови влили — нетерпеливым, быстрым на решения.
      Оставаться в селе Сережке не хотелось. Его манили дальние края. Но куда можно поехать, коли тебе еще и паспорт не полагается. Тут подоспело письмо дяди Кости, который не забыл Речного и Димку. В письме дядя Костя звал его к себе, обещал, что найдется ему такое местечко, которое даст хорошую профессию. «Пополняй рабочий класс», — уговаривал дядя Костя. Димка колебался, раздумывал, а Сережка решил сразу — ехать. Тут и думать нечего, настаивал он. Ехать!
      Вот и оказались они в дальнем пути на север Урала.
      Сон приходит к людям по-разному. Он может рухнуть внезапным обвалом. Тогда человек засыпает мгновенно, будто засыпанный песком. Бывает сон ленивый, словно его тянут на веревке. Есть сны баловники, вроде котят, — то подойдет тихонько к человеку, вот-вот закроет глаза и отскочит. Опять подойдет, опять отскочит. И долго так возится, забавляется, играет. К нашим ребятам сон пришел крадучись. Они и не заметили, как он осторожно появился. Сначала ласково их разнежил, потом тихо прикрыл глаза, убаюкивая частым перестуком колес, тихими голосами пассажиров и нежной музыкой поездного радиоузла.
      И они сладко уснули.
      Пробуждение ребят было внезапным.
      — Эй! Встать! — рявкнул в самое ухо все тот же хрипловатый голос чернолохматого парня. — Дома, что ли? Ишь разлеглись, развалились!
      Ребята оторопело оторвали головы от домашних перовых подушек, плохо соображая, где они и что с ними. За окном стояла чернильная осенняя тьма, в вагоне горел слабый электрический свет. Все спали.
      — Вы ж так сапоги проморгаете, — выговаривал Кирка. — Такие хорошие сапоги... Не знаете, кто в вагонах ездит? На каждый вагон по трое жуликов. Следят за вашими сапогами. Рохли сонные! Уснете — и стянут. Вот как в дороге спят...
      Кирка вскочил на нижнюю полку. Сняв с третьей багажной полки сапоги, он приподнял у Димки подушку и сунул их ему под голову.
      — Да это не мои, — всполошился Димка.
      — Этого — рыжего? — показал на Сережку Кирка. — Обменяетесь. Свои же.
      Кирка спрыгнул на пол.
      — Крючок над головой видишь? К нему привяжи, — потребовал Кирка решительно. — Да покрепче. Не сделаете — убегут. Народ тут хваткий. Эх вы, лесопроходчики-молодчики!
      Наведя порядок, Кирка, бросив под голову ватник, начал укладываться на своей нижней полке.
      Грубо прогнанный Киркой сон долго не возвращался к ребятам, словно отстал от поезда и никак не мог его догнать. Уже все спали в вагоне, угомонился и Кирка, со всех сторон слышался разноголосый храп, а ребята все ворочались на своих верхних полках.
      Наконец сон нагнал поезд, пробрался к друзьям и, сердясь, так плотно закрыл им глаза, что они даже не услышали утренних шумных сборов пассажиров, не видели, как Кирка постоял возле них, подергал сапоги, привязанные к крючкам, чему-то усмехнулся и пошел со всеми к выходу.
      Проводница сильно тряхнула ребят за плечи.
      — Эй вы, сонули! Приехали! Освобождайте вагон...
      Ребята разом открыли глаза, увидели резкий утренний свет в окне и пустые полки.
      В минуту они собрали вещи и вышли из вагона.
     
      Глава вторая
      ЗАЙЧИКИ
     
      Одноэтажное коричневое здание станции, перила, деревянный настил перрона словно обрызгали слабым известковым раствором. Тем же слабым известковым раствором морозного утренника обрызганы каждая травинка, все кустики с яркими уцелевшими листочками. Вплотную к станции со всех сторон подступал рослый сосняк, с побеленными иголками. Димка, щурясь, залюбовался.
      После вагонного душного тепла утренний холодок заставил поежиться ребят и плотнее застегнуться.
      На небольшой площади за станцией к автобусной остановке вытянулась предлиннющая очередь. Ребята заняли места в хвосте ее, переминаясь с ноги на ногу.
      Подкатил, важно покачиваясь на глубоких рытвинах, голубой вместительный автобус. Пассажиры, расстроив очередь, энергично сбившись в кучу, кинулись к нему. В несколько минут в автобус набилось столько людей, что удивительным казалось, как он выдерживает, не расползается по швам. Видимо, добросовестные руки и из хорошего металла делали эту машину. Сережка попытался пробиться сквозь толпу к двери машины, но его отбросили.
      Очередь же ничуть не уменьшилась.
      Следующий автобус долго не показывался. Когда же он развернулся возле остановки, то опять моментально дружным натиском плотно наполнился. И опять очередь не сократилась.
      Сережка, увлекая за собой Димку, попробовал и в этот раз принять участие в общем штурме, но не смог пробить даже первого ряда монолитно сдвинутых спин и отступил с позором.
      Да! Если и дальше так пойдет, то автобусам, пожалуй, и до вечера приезжих не перетаскать.
      Однажды в толпе мелькнул Кирка в распахнутом ватнике, из-под которого виднелась его страшноватая рубашка, без кепки. Он заметил своих попутчиков, понуро замыкавших очередь, и ободряюще помахал им.
      — Рыжий! Будь решительнее! — крикнул Кирка.
      На площадь въехал грузовик. Кирка вскочил на подножку, весело заговорил с шофером, видать, своим хорошим дружком.
      — Порядок! — крикнул он в толпу.
      На его голос из очереди к грузовику побежали девчата в цветных модных пальто, пестрых шапочках, беретах, наверное, те самые мехколоновские, к которым Кирка в третий вагон на песни ходил. У одной из девушек в руках виднелась зачехленная гитара с большим голубым бантом на грифе.
      Вся очередь с завистью наблюдала, как девчата, ловко подсаживаемые парнями через борта, быстро заполнили, словно цветы корзину, кузов грузовика. Последним через борт лихо перемахнул Кирка и постучал по крыше кабины. Грузовик весело гудя, встряхивая на рытвинах цветной груз, укатил по лесной дороге.
      Поднялось солнце, растопило иней, засверкали капельки росы на сморщенной пожухлой траве и пестрой листве кустарников, когда наши намаявшиеся ребята, замыкая очередь, попали, наконец, в автобус. Пассажиров осталось немного. Сережке и Димке даже нашлись места рядом на последнем мягком диванчике. Автобус подождал, не подойдут ли еще пассажиры и, наконец, тронулся.
      — Ну и парень этот Кирка, — сказал Сережка. — Такой нигде не пропадет. Ловчага? Правда? Видел, как с грузовиком?
      Димке, конечно, пришлось согласиться, что Кирка ловчага. Очень ловко всех девчат на грузовик устроил.
      Автобус лениво бежал по такой узкой лесной дороге, что порой хвойные ветки без всякой церемонии хлестали по окнам и кузову. Солнце просвечивало сквозь частые деревья и бросало жаркие узкие лучи на землю.
      Расступился лес внезапно. На опушке его у самой дороги стоял большой деревянный дом с палисадником.
      Два бурых медвежонка, привстав на короткие задние лапы, передними ловко пригибали рябину и обдирали с нее багровые кисти ягод. Шофер автобуса продолжительно гуднул, однако медвежата ничуть не испугались, только оглянулись, продолжая увлеченно заниматься своим делом.
      Но тут из дома выбежала девчонка в коротеньком платьишке и валенках, огрела медвежат метлой по спинам и те, смешно прыгая боком, все оглядываясь на девчонку с метлой, припустились в сторону леса.
      — Вот ведь, как Машка и Мишка озорничают, — сказал кто-то из пассажиров.
      Сережка и Димка переглянулись. Они впервые видели живых медвежат.
      — Вот это да! — даже присвистнул от удивления Сережка. — Как овец держат.
      Но еще много удивительного в этом северном краю предстояло им увидеть.
      Впереди показалась странная дорога — деревянная.
      Обширное болото пересекало деревянное полотно, сделанное из толстых плах, скрепленных металлическими скобами, положенными на продольные брусья. Автобус поднялся на эту дорогу и мягко покатил, даже прибавив скорости. Ни тряски, ни толчков! По бокам ядовито синела жирная вода, покрытая ряской и круглыми листьями кувшинок. Ребята с тревогой ждали, что вдруг ненароком большие колеса автобуса соскочат с этого узкого мостка. Что тогда будет? Не выскочить. Увязнут в вонючей и жирной пучине. Однако никого из пассажиров это совершенно не беспокоило, они продолжали лениво толковать о своих делах, не обращая внимания на дорогу.
      За болотом на обширном пустыре выстроилось множество белых и красных домишек. Издали поселок выглядел чрезвычайно живописно и казался игрушечным.
      Автобус спустился с деревянной дороги и въехал в широкую улицу, по обеим сторонам которой тянулись побеленные одноэтажные домики. Скоро, круто развернувшись, автобус остановился напротив двухэтажного кирпичного здания почты.
      Вот и конец длинного пути.
      Теперь необходимо скорее найти дядю Костю.
      Ребятам рассказали, как пройти к зданию управления строительства таежной железной дороги.
      Это был тоже двухэтажный дом из красного кирпича, ничем почти не отличавшийся среди таких же зданий на этой улице.
      Единственное, что выделяло его — большой, заметный издали щит с двумя красиво выписанными словами: «Даешь Ледянку!»
      В этом здании Сережке и Димке нанесли сильнейший удар.
      После долгих хождений по двум этажам из комнаты в комнату, где сидели чрезвычайно занятые люди, они, наконец, напали на человека, который мог точно сказать, как разыскать на трассе дядю Костю.
      В маленькой комнате прижимались друг к другу четыре канцелярских стола, возле каждого толпились люди. Гул в комнате стоял такой, словно здесь работала сложная молотилка. Нужный человек, отвечая кому-то по телефону умудрялся одновременно разговаривать сразу с тремя посетителями и долго не обращал внимания на наших друзей.
      — Вы — Макаров? — оттесняя толпящихся, протиснулся к столу решительный Сережка.
      — Предположим, что я Макаров. Из этого что-нибудь следует? — весело спросил нужный человек, примерно того же возраста, что и Кирка, даже в рубашке такой же свирепой расцветки.
      — Тогда должны сказать, как найти Константина Ивановича Конева.
      — Константина Ивановича? Зря стараетесь, ребятки, — ласково сказал Макаров. — Все хотят обязательно к Константину Ивановичу. Только к нему. Не выйдет...
      — Что не выйдет?
      — Не бывать вам у него.
      — Это почему?
      — Нечего вам у него делать. Пойдите лучше в отдел подсобных предприятий. Поговорите, может, им нужны ученики. Вот так! Всем подавай Константина Ивановича.
      — Но мы...
      — А путевки у вас есть? — вдруг подозрительно спросил Макаров.
      — Какие путевки?
      — Из яслей.
      — Вы не шутите.
      — Не шучу. Времени на шутки не хватает. Самые обыкновенные... От комсомольской организации. Есть путевки?
      — Нет у нас путевок. Мы сами... К дяде Косте.
      — Зайчики! — обрадовался Макаров. — Зайчики!
      Шестые сегодня. Правда, те были постарше. Сами — не считается. Мотайте, зайчики! Домой! Деньги на проезд имеете?
      — Не ваша забота, — срезал его Сережка. — Нам дядя Костя нужен. Вот и отвечайте. А смеяться нечего.
      Что-то в решительном тоне этого рослого рыжего мальчишки насторожило Макарова. Он внимательно посмотрел на ребят, даже отмахнулся локтем от человека, который лез к нему с каким-то неотложным делом.
      — Вас Константин Иванович знает? — милостивее спросил Макаров, хватаясь за трубку зазвеневшего телефона.
      Макаров долго шумел в телефон по поводу каких-то недоставленных в срок термоплит.
      — Так зачем вам нужен обязательно Константин Иванович? — спросил Макаров, бросив трубку на рычаг.
      Сережка скупо объяснил — про степь, село Речное и родственные отношения Димки с Константином Ивановичем. Димка в разговор не вмешивался, полагаясь полностью на Сережку.
      — Понятно и ясно, — сказал Макаров. — Иное совершенно дело. Ну-ка, пройдемте, — с загадочной и пугающей суровостью позвал он ребят.
      Они покорно зашагали за ним.
      Втроем они прошли в конец длинного коридора и в комнате, куда выходили две двери с табличками: «Начальник строительства» и «Главный инженер», Макаров подвел их к большой во всю стену карте и приказал:
      — Смотрите! — Макаров провел пальцем по карте. — Вот трасса нашей таежной дороги. Тут, — уперся его палец, — место, где мы с вами сейчас находимся. А тут, — он ткнул пальцем в другое место на карте, — в Кедровке, сейчас живет Константин Иванович. Уехал на отстающий участок. Видели? Какое тут расстояние? Триста километров? Совершенно правильно! Попасть к дяде Косте в Кедровку сейчас можно только вертолетом. На это и не рассчитывайте: забрасываем срочные грузы. Вам все ясно? Будьте здоровы, зайчики! — и, считая, что все с ними покончено, приветственно махнув, Макаров исчез.
      В невеселом настроении вышли ребята на крыльцо. Вот ведь какая незадача!
      Мимо них входили и выходили люди. Никому никакого дела до этих ребят не было.
      К такому удару они не подготовились. Положение складывалось донельзя отчаянное. Сережка и Димка рассчитывали, что дядя Костя встретит их тут и со следующего же дня у них начнется необыкновенная жизнь строителей таежной трассы.
      Вот он красивый лозунг: «Даешь Ледянку!»
      Оказалось, что Константин Иванович находится так далеко, как самая ближняя планета к нашей земле. Ее только можно увидеть, попасть на нее совершенно пока невозможно. Далека Кедровка.
      — Может, вернуться, — предложил подавленный
      Димка.
      — А деньги на билет у тебя есть? — резонно напомнил Сережка.
      Димка тяжело вздохнул.
      — Как-нибудь...
      — Зайчиками?
      — Зайцами трудно. Далеко.
      — А как-нибудь тоже не выйдет, — заключил Сережка. Он лихорадочно искал выхода из трудного положения. — Да и ушел наш поезд. Следующий только утром будет. Надо о ночлеге подумать. Где будем спать?
     
      Глава третья
      ВЫРУЧКА
     
      Наступал вечер, в окнах зажигались яркие огни, а наши ребята, закусив домашними припасами, сидели на ступеньках широкого крыльца, не решаясь оторваться от этого дома, так и не приняв какого-нибудь окончательного решения. Особенно скверно чувствовал себя Димка. Ведь это он втравил в поездку Сережку. Ему дядя Костя даже не знаком.
      — Лесопроходчики! — раздался вдруг насмешливый хрипловатый голос. Перед ребятами стоял Кирка, все в том же вольно распахнутом ватнике, без кепки. — Загораете?
      Ребята подчеркнуто отчужденно промолчали. Эта новая встреча с вагонным попутчиком никакого энтузиазма у них не вызывала. Нечего ему путаться в их дела.
      — Ясно! Загораете! Что приуныл, рыжий? — спросил Кирка Сережку. — А ты, голубь, тоже нахохлился? Ночевать негде? Угадал? Пари хотите? На что угодно. Хотите пари?
      — Ну, а если негде? — угрюмо сказал Сережка. — Ну и что? Не ваша забота.
      — Люблю таких... Вот что — пошли со мной.
      Ребята не пошевелились. Не будут они связываться с такими вот неизвестными стилягами.
      — Гордые! — насмешливо протянул Кирка. — Униженные, но гордые... Ладно, даю на размышление три с половиною минуты. Больше для вас времени уделить не могу.
      Хлопнув по затылку Сережку, засмеявшись, Кирка исчез в здании.
      Прошло, однако, не три с половиною минуты, а не меньше получаса, когда Кирка снова появился на крыльце.
      — Все еще жметесь, зайчики? — весело кинул он. — Да, у нас тут прохладновато вечерами. Вы, значит, Константина Ивановича разыскиваете? Вот кто тайгу преображает. Это вы так о дяде Косте и говорили?
      Он нагнулся к ребятам и взял каждого за плечо.
      — Не получается прорыва к дяде Косте? Так? От этого и приуныли? Встать! — скомандовал Кирка.
      Руки у него были цепкие, как железные клещи, и он легко оторвал ребят от ступенек крыльца.
      — Следовать за мной! — продолжал командовать Кирка.
      Никакого другого выбора не было. Не зная, что сулит наступающий вечер, ребята двинулись за Киркой.
      Долго шли поселковыми темнеющими улицами мимо белых одноэтажных домиков и двухэтажных кирпичных красных.
      Остановились на окраине поселка возле длинного барака, светившегося в темноте большими окнами.
      — Проведем первую разведку, — сказал Кирка. — Ждать меня, — и вошел в барак.
      Сережка и Димка переглянулись: куда затащил их Кирка? Не лучше ли вернуться на станцию, не прогонят же их, не связываться с Киркой, который неизвестно почему так прилип к ним, и, махнув рукой на эту таежную трассу, повернуть пока не поздно восвояси. Правда, денег у них, признаться честно, кот наплакал, да не пропадут же они.
      — Знаешь, — осторожно начал Димка, опасаясь, как примет его предложение Сережка. — Может, нам...
      Но в этот миг дверь барака широко распахнулась. Кирка стоял у порога.
      — Прошу входить, — вежливо и церемонно пригласил Кирка. — Вам повезло. Будете спать роскошно. Как описывают в романах из жизни рабочего класса. Трудовой коллектив строителей дороги с радостью приглашает вас.
      Наши ребята вошли вслед за Киркой в светлый коридор, прорезавший барак. Справа и слева виднелись одинаковые двери, на каждой висели таблички с фамилиями жильцов и старшими по комнатам. В конце коридора в кадке рос большой фикус. Кирка довел Сережку и Димку до последней комнаты и распахнул перед ними дверь. В комнате стояли четыре застеленных кровати, четыре тумбочки, четыре стула, стол посредине и гардероб. Комната казалась нежилой — ни соринки, ни пылинки, ни клочка бумаги.
      — Располагайтесь на этих кроватях, — показал Кирка. — И спокойной вам ночи, землепроходцы! Ждут меня... Да, — сокрушенно покачал он головой. — Сапоги ваши самого честного человека могут в искушение ввести. Вы уж получше присматривайте за ними. У нас тут ребята так спят — сапоги под передние ножки кроватей ставят. Тогда, как опыт показал, жулики не утянут. Освойте этот опыт. Ну, будьте здоровы!
      И он закрыл за собой дверь.
      Шутит или серьезно говорит Кирка?
      Все же ребята решили, что лучше последовать совету Кирки. Они приподняли ножки кроватей и обули их в сапоги. Ловко кто-то такое придумал. Попробуй подберись к сапогам. Не такой, видать, простой этот Кирка. Тертый! Много повидал. Что он может тут делать?
      — Вернемся домой? — решился опять вернуться к этому разговору Димка, подавленный неудачным оборотом дела и подозрительной навязчивостью Кирки. — Не повидать нам дядю Костю. Видишь, куда забрался... Далеко!
      — Потерпи, — возразил Сережка. — Так сразу и возвращаться. Попробуем что-нибудь придумать. Завтра все решим.
      Утром первым проснулся Димка. Две кровати, пустовавшие накануне, сейчас были заняты спящими. Димка приподнялся, вглядываясь, кто с ними в комнате.
      Ближний к Димке вдруг рывком поднялся с постели. Димка от неожиданнности даже глаза зажмурил. Опять Кирка.
      — А! Зайчик проснулся, — ласково сказал Кирка. — Одевайся быстрее. Возможно сегодня попадете к дяде Косте.
      Димка торопливо натянул брюки и взялся за спинку кровати, чтобы достать сапоги. И тут, медленно краснея, он увидел, что сапоги самого Кирки и другого спящего, правда, не такие хорошие, как у них с Сережкой, стоят себе преспокойненько возле двери. Он оглянулся на Кирку.
      — Потом обуешься, — сказал Кирка. — Видишь, я тоже в носках. Мы все так тут ходим.
      В соседней комнате за столом сидели четыре серьезных человека и завтракали. У одного из них курчавая каштановая бородка на молодом лице шла от ушей к подбородку узеньким жгутиком. Красивая бородка! Он очень понравился Димке. На вешалке висели четыре одинаковых летных кителя и четыре форменных фуражки. Димка понял, что они в комнате летчиков.
      — С летной погодой! — Поздоровался Кирка.
      Все четверо сдержанно кивнули.
      — Как насчет наших зайчиков? — спросил Кирка. —
      Сможете захватить? Тощие, перегрузки не будет. — А этот — Димка — и есть родственник Константина Ивановича.
      Летчики внимательно взглянули на Димку, словно на глаз взвешивая его.
      — Второй такой же? — осведомился бородатый.
      — Ручаюсь! — пылко заверил Кирка. — Можно взвесить вместе и порознь.
      — Двоих не выйдет, — решительно сказал бородатый. — Сегодня одного, завтра другого. И то из уважения к Константину Ивановичу. Грузов много.
      — Хотя бы и так... Согласен? — спросил Кирка.
      — Лучше вместе.
      — Соглашайся, — подтолкнул Димку Кирка. — А то и вовсе не видать вам дяди Кости.
      Летчики слушали этот разговор без всякого интереса.
      — Ладно, — подчинился жестокой необходимости Димка и опять посмотрел на летчика, поразившего его своей бородой.
      — Тогда готовьтесь, — предупредил бородатый. — Можем вылететь в любую минуту. Пошли на площадку, — обратился он к своим товарищам.
      Дверь в комнату, где ночевали наши друзья, стояла широко распахнутой, раскаты могучего смеха доносились оттуда. Там сбилось, наверное, все мужское население барака. Сконфуженный Сережка сидел на кровати и диковато озирался. Таким растерянным Димка никогда его не видел.
      — Ловко!
      — Просто здорово!
      — Ха-ха-ха!.. — потешались парни, разглядывая Сережку.
      — Вот это удумали.
      — Ну и зайчики! Умные!
      Двое парней взяли за спинку Сережкину кровать и покатили ее по комнате.
      — Ходит! Честное слово! В сапогах!..
      Новый взрыв веселого смеха потряс стены комнаты.
      Тут все заметили вошедших Димку и Кирку.
      — Кто это из вас придумал? — спросил Димку один из парней. — Ты или твой приятель? — показал он на Сережку. — Ловко вы научили кровати в сапогах ходить.
      — Сообразительные ребята, — коварно подтвердил Кирка. — Не всякий такое придумает. Голова нужна, — продолжал он розыгрыш. — А теперь хватит забавляться. Мне с ними важный военный совет надо держать.
      Парни, смеясь, оставили комнату.
      «Военный совет» вел Кирка. Он коротко изложил обстановку и предложил быстренько окончательно решить, кто из них летит первым.
      — Надо тебе, Димка, — не задумываясь, сказал Сережка. — Меня дядя Костя в глаза не видел, ничего про меня не знает. Да и звал тебя одного, а мы к нему вдвоем.
      — Верное решение, — подтвердил Кирка. — Первым вылетает Димка. Советую запастись сладостями, вроде конфет, печенья. В тайге этим не балуют. Деньги есть? Сколько? Смело трать все. В тайге деньги не нужны. Димка, отправляйся в магазин. Но не задерживайся. Сережка, приведи в порядок комнату. Тут уборщиц не полагается. Самообслуживание!
      Димка отправился в магазин.
      Итак, сегодня он встретится с дядей Костей. Какое хорошее утро!
      В этот ранний час покупателей в магазине почти никого не было. Димка быстро прикинул, чего и сколько он может купить на оставшиеся деньги. Продавщица вручила ему несколько пакетов.
      На углу двух улиц Димка остановился.
      Здесь строились новые дома. Солнце просвечивало сквозь стропила, кидая узорчатые тени на землю. За этими стройками виднелись красивые одноэтажные домики, с палисадниками, молодыми деревцами, антеннами на крышах. Мирным покоем веяло от этой молодой улицы, освещенной мягким светом. Ах, как пожалел Димка, что у него с собой только карандаш. Он вытащил из бокового кармана пальто маленький альбом и стал быстро рисовать. Вот уж на страничке вытянулись домики, вот ложатся тени. Вот еще, еще... Кое-что надо подправить резинкой. Сейчас рисунок будет закончен. Димка торопился, помня, что скоро лететь.
      Сколько он рисовал? Минут пятнадцать-двадцать. Они оказались роковыми для него.
      У Димки екнуло где-то возле сердца, когда он услышал рвущий уши шум пропеллеров, а потом и увидел, как из-за домов поднялся легкий зеленый вертолет.
      Неужели опоздал? Неужели улетели без него?
      Димка припустился бежать.
      А вертолет, поднявшись свечкой над поселком, некоторое время повисел неподвижно в воздухе, словно раздумывая лететь или опуститься, потом плавно развернулся и, набирая скорость и высоту, взял курс на север.
      Димка вбежал в барак и распахнул дверь своей комнаты. Никого! И вещей Сережки нет. Бросив пакеты на стол, он помчался к выходу и едва не сбил на крыльце с ног Кирку.
      — Ошалел!.. За смертью ходил? — накинулся Кирка. — Ты бы до вечера торчал в магазине.
      — Улетели? — еще смутно на что-то надеясь, спросил Димка, готовый все сделать для Кирки, если только он еще не опоздал.
      — Ждали, что ты им «добро» скажешь, — разрушил все его надежды Кирка.
      — А Сережка?
      — Машет тебе ручкой. Придется тебе «загорать».
      — Как же это...
      — А так же, — передразнил Кирка, но тут же смягчился, увидев, каким несчастным стало лицо Димки. — Не унывай! Держи хвост трубой. Одного отправили. Вот что важно. Завтра тебя тем же путем к дяде Косте запустим.
      Димка взглянул на чистое утреннее небо, под которым сейчас в неведомую даль летит Сережка. Ему стало обидно и грустно. Ведь они уговаривались держаться всегда вместе. И сразу же разлучились.
     
      Глава четвертая
      ГДЕ ТЫ, ДРУГ?
     
      А Сережка в это самое время, сидя на ящике, прижимался носом к мутному стеклу и смотрел на землю.
      Первый в его жизни полет!
      С чем это можно сравнить?
      Практика полетов у Сережки была не очень, если честно признаться, велика, точнее — чепуховая. Случалось прыгать с крыши конефермы в груду свежего сена, взлетать на качелях, да еще срываться «столбиком» с высокого речного обрыва в омут. Еще он несколько раз поднимался в воздух во сне, как это случается почти со всеми растущими мальчишками, о чем они предпочитают вообще поменьше рассказывать. Вот и вся практика полетов! Все же чувство легкости тела, почти невесомости Сережка знал. Но это пустяки, все равно, что с игрушечной лошадки пересесть на дикого необъезженного и злого скакуна.
      Настоящий полет!
      Войдя в кабину, тесно заставленную ящиками и мешками, Сережка усомнился, что такой небольшой вертолет, вчетверо меньше пассажирского вагона, сможет поднять в воздух себя, весь этот груз, да еще вдобавок трех взрослых человек. Третьим он считал, конечно, себя, не подозревая обидного, что взят по легкости своего веса сверхгрузовым.
      Зашумел мотор, большой винт закрутился над головой. На взлетной площадке завихрилась пыль, на болоте пригнулась осока. Провожающие побежали в стороны, подхлестываемые в спины плотными бичами воздушных струй. Вертолет чуть дрогнул и легко оторвался от земли. Она покачнулась и стала удаляться. Закивали березы, с них срывались листья и разлетались табунками желтых бабочек. А Сережке стало вдруг так легко, как будто он поднялся на эту высоту собственными силами.
      Захватывающим было начало полета. Все мысли о нечаянно оставленном Димке вылетели из головы.
      Поселок лежал под ним — большой, добегавший крайними домами до самой реки, по берегу которой тянулись штабели круглого леса. Сережка легко узнал дорогу, по которой накануне с Димкой они приехали в поселок с вокзала. Она лежала узенькой дощечкой посредине болота и по ней неторопливо и важно полз похожий на майского жука автобус.
      Поселок быстро скрылся, и теперь под ними кругом тянулась тайга.
      Осень не пожалела для нее красок, выбрав самые яркие. Больше всего было желтой. Это березы и лиственницы пылали сухим пламенем. Леса рассекались густыми багровыми рябинниками. Сосновые боры отливали спокойной синевой. Болота угадывались площадями лягушечьей зелени, с какими-то серо-коричневыми пятнами. Таежные речушки прихотливо петляли в борах. Их было великое множество, они создавали запутанные узоры.
      И ни одного селения кругом.
      Ни одного человека.
      Никакого признака человека.
      Вот это тайга! И такая во все стороны. Конца ей не видно. На сотни километров.
      Они летели и летели над лесами, болотами, речушками. Тень вертолета медленно скользила по земле. И все тянулась и тянулась такая же пестрая под осенним солнцем, величественная и бесконечная тайга.
      В какой удивительный край позвал дядя Костя!
      Вот тут и пожалел Сережка, что нет рядом Димки. Как же скверно получилось, что их разлучили. И уж совсем нехорошо, что первым летит он. Невесело, наверное, тихому Димке одному в поселке с этим Киркой, которого никак не поймешь — хороший или плохой парень, можно или нельзя ему верить. Ничего не стоит Кирке обидеть или разыграть Димку. Не сможет он, когда нужно, постоять за себя, дать крутой отпор. Сколько раз в школе приходилось Сережке выручать товарища. Зато и Ъа Димку можно смело положиться. Он тоже умеет, если надо, выручить, любую просьбу выполнит и без всякой для себя корысти. Крепок в слове, верен в дружбе. Вот какой Димка! Ему бы только побольше решительности, поменьше уступчивости. Обвести его вокруг пальца легче легкого. Голубем его Кирка прозвал правильно.
      Мотор вдруг словно захлебнулся, перестал гудеть, чихнул даже несколько раз, но оправился и опять загудел, но уже тише. Вертолет повалился на бок и пестрая земля с той стороны, где сидел Сережка, встала вертикально и начала падать. Сережка невольно ухватился за покачнувшийся под ним ящик, ища опоры, и дурнота подступила к горлу.
      Земля встала на свое место, и Сережка облегченна вздохнул. Внизу выделялась черная река с двумя багровыми береговыми оторочками кустов — трехцветная лента среди лесов. В стороне от реки, на поляне, образуя большой правильный квадрат, стояли дома. Вертолет повисел над поселком и медленно стал снижаться. Земля быстро приближалась. Сосны, унизанные точеными золотистыми шишечками, оказались так близко, что машина почти касалась их, Сережка, не отрываясь, смотрел на эту таинственную землю.
      Упруго дрогнув, вертолет стал твердо четырьмя колесными лапками на крошечную площадку, сложенную из сосновых неошкуренных бревешек. Шум мотора замолк, все медленнее и медленнее крутился большой винт. Бородатый летчик — командир корабля — спустился из моторной кабины и, проходя мимо Сережки, остановился и тронул его плечо.
      — Как прошел полет? Понравилось? Прибыли в Кедровку.
      Командир корабля открыл дверцу и первым выпрыгнул на посадочную площадку. Вслед за ним вылез из вертолета и Сережка.
      Жители таежного поселка собрались встретить редкого воздушного гостя. Все одеты по-северному — в полушубках, валенках, меховых шапках. Лица румяные, разгоряченные. Тут же крутились и собаки.
      Командир корабля высматривал кого-то в шумящей толпе.
      — Константин Иванович! — крикнул он. — Привет таежнику! У меня сюрприз для вас.
      Все посторонились. На помост вскочил пожилой человек, выделявшийся среди других коричневым беретом, суровый на вид.
      — Жданного гостя вам доставил, — сказал таинственно командир корабля, крепко встряхивая руку Константина Ивановича.
      — Гостям всегда рады, — весело отозвался Конев, широко и открыто улыбаясь. — Показывай гостя.
      — Вот он! — вытолкнул перед собой командир корабля Сережку и довольно засмеялся.
      — Ко мне? — удивился Константин Иванович, рассматривая Сережку. — Что-то не припоминаю таких знакомых. Ты и, правда, ко мне? Не перепутал?
      — Не к вам... а ...нет к вам... с Димкой... — запутываясь, забормотал Сережка, поняв сейчас, что, может быть, совершенно не нужен он дяде Косте, никому тут не нужен, весь этот полет самое настоящее самозванство и какими крупными осложнениями это грозит ему. Вот это залетел! Сейчас будет. Держись, Сережка!
      — Ничего не понимаю, — сказал удивленно Константин Иванович, пожимая плечами и опять построжав. — Не ко мне и ко мне... А к кому же — поточнее? И кто еще этот Димка?
      Командир корабля подозрительно смотрел на Сережку.
      — С Димкой мы... Ну, этот самый Димка, — более решительно заговорил Сережка. — Димка из Речной... Вы еще жили у них... в Речной... дорогу строили... В прошлом году... А жили у тети Даши... Вот и приехали... Вы еще ему писали...
      — А! — суровое лицо Константина Ивановича смягчилось от улыбки. — Отлично! Димка из Речной — родственник мой. Другое дело. Где же Димка?
      — Должен был лететь Димка, — начал опять объяснять запутанную ситуацию Сережка. — Но он не полетел, а я полетел.
      — Опять ничего не понимаю. Его тут нет? А где же сейчас Димка?
      — Он там, в поселке, остался.
      — Почему?
      — Хотели сначала Димку, а посадили меня.
      — Как это так?
      — Что? — спросил командир корабля. — Перепутали хлопчиков? Верно, двоих взять не могли. Решили сегодня одного привезти. Не того захватили? Да, тот вроде не такой раскраски был. Не того доставили? — и громко захохотал. — Это, наверное, Кирка устроил. Без этого он жить не может.
      — Не того, — смущенно согласился Сережка. — Хотели вместе, да не вышло — один полетел.
      Бородатый летчик все хохотал, засмеялся, наконец, что-то поняв, и Константин Иванович.
      — Значит, не того, — сказал командир корабля. — История! Назад забирать, Константин Иванович?
      — Ладно, разберемся, — сказал Константин Иванович. — Зачем назад доставлять? Но завтра ты мне этого Димку обязательно привези. Приехал, решился молодец степь оставить. Такой хороший парнишка. А теперь пора вам разгружаться. Ну-ка, сигай! — поманил повеселевшего Сережку Константин Иванович, спрыгнув с помоста.
      Сережка прыгнул и едва не свалился. Сапоги его чуть не по ушки ушли в болотистую мякоть.
      — Приучайся ходить по нашей земле, — ободряюще сказал Константин Иванович.
     
      Глава пятая
      В ТУМАНЕ
     
      Утром следующего дня сверхгрузовым пассажиром к дяде Косте вылетел Димка.
      Как только вертолет вернулся из Кедровки, Кирка был вызван в комнату летчиков. Димка не знал, что за разговор происходил там, но вышел Кирка от них слегка смущенный.
      — Доставим и тебя к дяде Косте, — ободряюще сказал Димке бородатый командир экипажа.
      Димка не всматривался в тайгу так внимательно, как Сережка. Сутки одиночества в чужом месте подорвали его настроение. Ему хотелось поскорее очутиться вместе с другом, на которого он во всем полагался, увидеть, как Сережка устроился в тайге у дяди Кости. Конечно, его тоже поразил, пожалуй, и сильнее, чем Сережку, пестрый наряд тайги, тем более, что летели они в облаках, земля то скрывалась, то показывалась, всякий раз новая, поражая глаз красками, причудливостью расцветки.
      Меж тем облака становились гуще и плотнее, земля открывалась все реже и реже, наконец совсем скрылась. Полет продолжался в сплошном молоке тумана. В кабине потускнело.
      Димка заскучал.
      Вертолет стал резко забирать в стороны, раскачиваясь, словно шарик на веревочке, подолгу кружил на одном месте, потом начинал медленно и осторожно спускаться. Из молока показывались острые макушки елей и широкие кроны сосен. Туман держался низко, до самой земли. Вертолет опять набирал высоту и продолжал полет в белесой тьме.
      Бородатый командир корабля спустился из кабинки, поискал что-то среди ящиков и мешков.
      — Как себя чувствуем? — вежливо спросил он Димку.
      — Хорошо, — слукавил Димка, не желая тревожить командира корабля.
      — Отлично;
      — А скоро прилетим?
      — На этот вопрос точного ответа дать не могу. Туман! Никакой видимости. Подвели нас синоптики. Ищем посадочную площадку. Не исключено, что придется вернуться на базу.
      И с этим удалился к себе в кабину.
      Он был честным человеком.
      До этого Димка, в общем, чувствовал себя в вертолете не худо. Туман он принял за явление обычное в этих местах. Теперь Димка слегка труханул. Воздушная машина перестала казаться надежной. Она представилась ему ослепшей и заблудившейся птицей, совершенно беспомощной.
      Что может случиться? Вспомнились многие случаи вынужденных посадок в самых глухих местах, вычитанные Димкой в газетах и книгах. Может, им тоже придется совершить вынужденную посадку вдали от населенных пунктов и несколько суток, помогая друг другу, испытывая всяческие лишения, пробираться по тайге через болота, вплавь одолевать реки, с каждым днем все сокращать суточный паек, голодать...
      Способен ли Димка на такие испытания? Изведать все такое трудное как-то не очень захотелось, и, будь его воля, он решительно скомандовал бы повернуть к поселку. Но ведь неизвестно, найдут ли теперь в таком тумане летчики дорогу назад.
      Внезапно яркое солнце полыхнуло в окнах.
      Обширное озеро лежало под ними. Вертолет пересекал его, приближаясь к лесу.
      Бородатый командир корабля опять вышел из кабины.
      — Все в порядке! — крикнул он Димке.
      Прекрасной показалась эта пестрая земля, близкая и родная, сверкающая под солнцем. Сразу полегчало на сердце.
      Вертолет шел теперь уверенно.
      Весело гудел мотор. Неторопливо внизу проплывала праздничная тайга.
      Среди зелени лесов мелькнула прямая просека. С небольшой высоты хорошо виднелись бревна, лежащие на ней, синели дымки нескольких костров. Где-то тут были люди.
      Вертолет замер в воздухе и начал медленно снижаться. Димке показалось, что они садятся на деревья. Никакой площадки под собой он не видел.
      Вертолет коснулся земли и замер.
      В окно Димка увидел крохотную площадку, в небольшом отдалении от нее, прижавшись к лесу, стояли три деревянных дома, несколько палаток и высокая антенная мачта.
      Из лесу к ним бежали несколько человек.
      — Такие вот дела, — неопределенно сказал бородатый командир корабля, проходя мимо Димки, и открыл дверцу.
      Димка радостно двинулся вслед за летчиком, готовясь увидеть Сережку и дядю Костю. Кончилось его воздушное путешествие.
      Ох, как хорошо очутиться на земле, почувствовать ногами ее твердость и вдохнуть полной грудью нагретый солнцем воздух.
      Какой тут лес! Не деревья — великаны. Стволы отливали чистой бронзой. Кажется, что вся опушка, озаренная солнцем, светится. И этот золотистый свет ложится на лицо командира корабля, на машину.
      Большой щит виднелся у домов со знакомыми словами: «Даешь Ледянку!»
      Все это Димка успел увидеть в первую минуту, отыскивая глазами среди подходивших молодых таежников Сережку и дядю Костю.
      Командир корабля уже встречал их, пожимая руки, похлопывая, как друзей, по плечу.
      — А где же все? — спросил он.
      — В лесу, — ответил ему кто-то. — На работе. Вас сегодня не ждали.
      — Ксаночка! — воскликнул командир корабля и сделал несколько шагов навстречу молодой женщине.
      Как и все остальные, она была в резиновых сапогах,, брюках, ватной телогрейке, надетой поверх зеленой шерстяной кофточки, лицо загорелое, поэтому особенно светлыми казались ее пушистые волосы и очень яркими синие глаза. Ватная телогрейка не могла скрыть изящества ее фигуры. Димка залюбовался ею. Почему-то казалось, что она должна быть доброй и веселой.
      — Матюша! — Ксана звонко засмеялась, протягивая летчику руку. — Вот кто прилетел! Как это хорошо!
      — Не ждала?
      — Совершенно... Нам же вертолет обещали череа неделю. Нет, не ждала, Матюша.
      — Сами не думали, что сюда занесет. Туман, — повел рукой летчик. — Сбились, вот и пришлось изменить курс. Прямо на вашу площадку.
      — Спасибо туману! — опять засмеялась Ксана. — А то жди еще целую неделю.
      — Ага! Заскучала Ксаночка!
      — Не то, — она весело отмахнулась рукой.
      — Значит, причин для возвращения нет? Отца ты своего не жалеешь. Оставила одного, позаботиться некому.
      — Матюша! — Ксана предостерегающе подняла руку. — Применяешь запрещенный прием. Как он у меня там?
      — Откуда я знаю, — грубовато ответил командир корабля. — Здравствуйте и прощайте — вот и весь наш разговор. Спросил только, когда тебя отсюда вытащу. Ехала на два месяца, а торчишь тут... — он безнадежно махнул рукой.
      — Что это за разговор? — притворно строго оборвала его Ксана. — Бедный, скучно на танцах?
      — Какие танцы! — возмутился командир корабля. — Только воздушная гимнастика.
      — Тогда мог бы чаще сюда залетать, а не раз в месяц, да и то на час-два.
      — Вот как! — хмыкнул командир корабля. — Это каким образом? Что же у меня начальства нет? Ему виднее, куда нас бросать. Благодари туман!
      — Спасйбо доброму туману! — церемонно поклонилась Ксана и опять звонко засмеялась. — Портится, у тебя характер, Матюша.
      — Портится, — хмуро подтвердил Матюша.
      А Димка, прислушиваясь к этому разговору, все вертел головой, разыскивая Сережку и дядю Костю. Почему их нет?
      В стороне от всех он заметил еще двух подошедших парней' — высокого, плечистого, и маленького, юркого. Плечистый хмуро и недобро посматривал в их сторону, обсуждая что-то с товарищем.
      — А кто это с тобой? — услышал Димка голос Ксаны.
      — Неплановый пассажир. Понимаешь, Ксана, хотели доставить его в Кедровку к Константину Ивановичу. Решил наш молодчик помочь нам дорогу строить. За этим и приехал из степного края на Урал. А вот куда мы с ним вместо Кедровки залетели.
      Димка оглянулся. Значит, они не в Кедровке. Теперь все понятно.
      — Здравствуй! — Ксана протянула Димке руку. — Молодец! Люблю таких решительных’ Что ж, воздушные асы, к дому, чаем с брусничным вареньем напою. Ох, и много же мы тут брусники набрали.
      — Нельзя, Ксаночка, невозможно, — огорченно отказался командир корабля. — Туман за нами гонится. Надо быстрее уматываться. К вам на всякий случай сели. Кедровка закрыта. Сейчас — домой. А чаек через недельку выпьем.
      — Всегда у тебя так, Матюша, — огорченно сказала Ксана. — Пятнадцать минут боишься потерять.
      — Служба! — преувеличенно бодро сказал летчик.
      — Конечно, служба, — подтвердила Ксана. — Ну, лети!
      — Может, просьбы какие будут? — нерешительно спросил Матюша, виновато посмотрев на запасмурневшее лицо Ксаны.
      — Одна, но очень большая.
      — Приказывай.
      — Четверо больных у нас. Забери их, пожалуйста. Очень выручишь.
      — Серьезно больны?
      — О легкобольных не просила бы. Нужна нам медицинская помощь. Хоть бы просто сестру прислали.
      — Больных заберу, — решил командир корабля. — Четверо? Многовато! Ладно, груз у вас на недельку оставлю.
      Двое парней, те, что стояли все время в стороне, приблизились к ним.
      — Товарищ начальник, — хрипловато, откашливаясь, начал плечистый. — Прикажите посадить.
      — Не прикажу! — быстро, сердито, обернувшись к ним, воскликнула Ксана. Лицо ее гневно вспыхнуло, глаза сверкнули. — Мне больных надо отправить.
      — За больными могут специальным рейсом послать. Власть наша гуманная.
      — Перестань, Тихон! Не полетишь.
      Маленький молчал, только коротко помаргивал.
      — Нехорошо поступаешь, товарищ начальник, — мрачно сказал Тихон. — Конечно, у тебя власть.
      — Все, все, Тихон! — еще раз подтвердила свое решение Ксана.
      Среди парней кто-то поддержал Ксану.
      — Тихон, перестань в сироту играть.
      — Вы! — тяжело обернулся к ним Тихон. — Помолчите... Не с вами говорят.
      — Да кто с тобой разговаривает. Объясняют — не полетишь. Разговаривать с тобой! Нужно! — ответил ему тот же голос.
      Командир корабля выдвинулся перед Тихоном, заслонив собой Ксану.
      — Тебя, Тихон, не возьму. Больных везу. А как быть с тобой? — обернулся он к Димке.
      В эту минуту и решилась судьба Димки. Впрочем, он и сам принял в этом участие.
      — Потом меня заберете, — мрачно сказал Димка. Так он решил не потому, что хотел тут остаться или помочь заболевшим. Его тяготило положение сверхпланового груза. Путается между людьми, занятыми большими делами. Да еще этот Тихон. Его требование забрать с собой в полет.
      Разве мог он, сверхплановый груз, сказать иное?
      — Мужское решение, — одобрил командир корабля, не подозревая о чувствах Димки, погасив в нем последнюю искорку надежды, что, может, не оставят его тут среди незнакомых людей в глухом углу тайги.
      Командир корабля уже распоряжался.
      — Давайте больных!
      Из вертолета быстро вынесли грузы, сложили их тут же на поляне и накрыли брезентом. Трое больных сами вошли в машину, а четвертый был так плох, что его принесли на кровати-раскладушке. Ксана попрощалась с улетавшими.
      — Не тушуйся, — попытался подбодрить совсем загрустившего Димку командир корабля. — Через недельку заберем тебя отсюда и доставим к Константину Ивановичу. Сегодня же сообщим ему в Кедровку, где ты застрял. Познакомишься у Ксаны с лесной жизнью. Привыкай к тайге.
      Легко ему говорить.
      Командир корабля повернулся к Ксане.
      — До скорой встречи! Да?
      — Обманешь, Матюша. Не прилетишь через неделю.
      — Ксаночка!
      — Ладно! Счастливого вам воздуха!
      — Что передать Большой Земле?
      — Живем отлично. Настроение рабочее.
      — А родителю?
      — Матюша! Ты же знаешь...
      Командир корабля захлопнул за собой металлическую дверцу. Открыв верхнее оконце, он оглядел всех на поляне и помахал рукой в кожаной перчатке. Последним взмахом руки и взглядом попрощался с Ксаной. Зашумел мотор, закрутился большой винт, погнав тугие струи воздуха, выгонявшие слезы из глаз, и машина легко оторвалась от земли. Она повисла на высоте над вершинами сосен, словно не хотела расставаться с людьми глухой лесной чащи, и тронулась в обратный путь.
      Димка стоял рядом с Ксаной, не успев вытереть слез, выбитых струями воздуха, слушал затихающий, отдающий в сердце гул вертолета, который покинул его среди незнакомых людей, в еще большей дали от Сережки и дяди Кости.
      — Пойдем, — позвала его Ксана, когда затих шум улетевшей машины. — Пойдем, познакомлю со всеми. Люди у нас дружные, хорошие. Сам увидишь, они тебе понравятся.
      Солнце потускнело, словно на него накинули марлевое полотнище. Туман надвинулся и сюда.
      Злую же шутку сыграл этот туман с Димкой.
      Хруст сучков под ногами идущего сзади человека заставил их обернуться.
      Следом за ними шел Тихон.
      — Неправильно поступаешь, товарищ начальник, — угрюмо сказал он, холодно блеснув глазами. — Тебе хуже придется.
      — Ты меня не пугай, — сказала Ксана. — И перестань называть начальником. Надоело слушать.
     
      Глава шестая
      КАК ТУТ ЖИВУТ?
     
      Вид сверху может легко ввести в заблуждение. В этом убедился Сережка.
      С вертолета, когда сначала появилась трехцветная лента черной реки, а потом поляна с домами, поселок строителей — Кедровка показался ему маленьким и жалким, ничуть не больше, чем его село Речное. На земле масштаб резко изменился, и все тут Сережка увидел по-другому.
      Поселок!.. Какой же это поселок? Уютный таежный городок! Почти два десятка больших жилых домов, каждый в несколько квартир, образовывали широкую улицу, с двумя деревянными тротуарами. В окнах белели занавески и тюлевые шторы, пестрели на подоконниках цветы. На улице росли деревья, пока еще тоненькие, такие слабенькие, что их пришлось привязывать к колышкам. На клумбах грустно поникли головками цветы, опаленные первыми морозами. Сережка успел, пока шагал по улице рядом с Константином Ивановичем, прочитать несколько вывесок: магазин, столовая, клуб, пекарня, баня, парикмахерская, медпункт. Все тут есть, что человеку нужно для жизни. В конце улицы виднелось большое темное здание, каменное, с друмя деревянными пристроями; оттуда доносились удары сильного молота, в окнах полыхало пламя.
      На красивом щите Сережка увидел уже знакомые четкие слова: «Даешь Ледянку!»
      «Неплохо... — подумал Сережка. — Жить тут можно. А что мы тут с Димкой делать будем?»
      Константин Иванович занимал комнату в одном из таких многоквартирных домов.
      — Располагайся, — сказал Константин Иванович. — Эта кровать будет твоя. Мне нужно на участки. Все разговоры мы с тобой отложим до вечера. А пока посмотри, как мы тут живем. Деньги есть?
      — Все у Димки остались, — невесело признался Сережка.
      — Вот тебе на обед. — Константин Иванович протянул Димке трехрублевую бумажку. — Столовую найдешь. Она через три дома. Запирать комнату не нужно — мы тут без замков обходимся.
      И ушел торопливо.
      Сережка огляделся. В углу висело в брезентовом чехле охотничье ружье, тут же стояли бамбуковые удочки — штук шесть. На одной из стен прикреплен большой плоский лосиный рог, с множеством острых отростков, похожий на раскрытую ладонь с растопыренными пальцами. Может быть, этого лося убил сам дядя Костя? Вон и медвежья бурая шкура на полу. Может, и медведя убил дядя Костя? Ружье Сережке в руках держать не приходилось. А насчет рыбалки он считал себя мастером. Интересно, что за рыба тут водится? Наверное, рыбачат в той речке, которую он видел с вертолета.
      На письменном столе стояли два бронзовых бюста — Ленина и Горького, рядом с письменным столом — радиоприемник. Дорогой! Был еще книжный шкаф, заманчиво сверкавший корешками книг.
      Сняв сапоги, в носках Сережка прошелся по медвежьей шкуре. Даже прилег на шкуру и потерся щекой о жесткий чем-то пахнущий мех. Большой был зверь!
      В углу Сережка обнаружил еще один чехол — с удочками. Это был спиннинг. Великолепный спиннинг, сделанный в Германской Демократической Республике, как об этом извещала яркая марка на пробковой ручке. Настоящее богатство для понимающего рыбака!
      Продолжая обследовать комнату, Сережка подошел к книжному шкафу. Ключик торчал в замочной скважине. Сережка повернул его и раскрыл дверцы. Сколько книг! Их, пожалуй, больше, чем в клубной библиотеке Речного. И очень много собраний сочинений: Ленин, Горький, Бальзак, Паустовский, Диккенс. Даже Джек Лондон, в переплетах стального цвета. Сережка не подозревал, что у Джека Лондона так много книг. Он успел прочитать только «Смокк Белью» и несколько рассказов.
      Вытащив наугад одну из книг собрания сочинений, Сережка наткнулся на рассказ, который начинался так: «Когда человек уезжает в далекие края, он должен быть готов к тому, что ему придется забыть многие из своих прежних привычек и приобрести новые, отвечающие изменившимся условиям жизни».
      Сережка эту фразу прикинул на себя.
      Он развалился на шкуре, вполне освоившись в комнате дяди Кости, и начал читать дальше: «Человек, распрощавшийся с благами цивилизации ради первобытной простоты и суровой юности Севера, может считать, что его шансы на успех обратно пропорциональны количеству и качеству безнадежно укоренившихся в нем привычек. Он вскоре обнаружит, если только вообще способен на это, что материальные жизненные удобства еще не самое важное. Есть грубую и простую пищу вместо изысканных блюд, носить мягкие бесформенные мокасины вместо кожаной обуви, спать на снегу, а не в пуховой постели — ко всему этому в конце концов привыкнуть можно. Но самое трудное — это выработать в себе должное отношение ко всему окружающему и особенно к своим ближним».
      «Здорово пишет, — подумал Сережка. — Будто обо мне». Он задумался, припоминая слова о людях, пустившихся в дальний путь, на Север, и о том, что надо вырабатывать в себе должное отношение ко всему окружающему. Что он тут будет делать? Какое занятие найдет ему дядя Костя? Надо полагать, что-нибудь очень интересное и увлекательное, о чем можно будет рассказать в селе.
      Сережка приметил в комнате еще небольшой шкафчик, на который он давно поглядывал. Поднявшись со шкуры и оставив книгу, он направился к этому шкафчику, в котором, как и в книжном, ключик торчал в замочной скважине.
      Шкафчик не обманул его. В нем лежали хлеб, сахар, чай, консервы. Сережка ограничился тем, что отрезал кусок хлеба, посыпал его круто сахаром и съел, запивая водой.
      Сережку поманило на улицу. Он натянул сапоги и вышел на крыльцо.
      На месте поселка недавно стояла тайга. Кое-где между домами еще сохранились пеньки. Были большие, как колесо с телеги, а то и с мельничный жернов. Густой лес со всех сторон окружал Кедровку. Такого сильного леса Сережка никогда не видел. Деревья стояли плотно, одно к одному, без сучков до самой вершины, ровные, как карандаши, не пропуская густыми вершинами на землю солнечных лучей. И воздух здесь совсем другой, чем в степи, где почти всегда дует ветерок; здесь же воздух недвижимый, насыщенный крепким запахом смолы.
      Почти рядом два дятла стучали наперегонки по деревьям, и их веселая трескотня разносилась по поселку.
      Накатанная колесами машин дорога уходила в лес. Сережка постоял немного и пошел по этой дороге, гадая, куда она может его вывести.
      Через полчаса пути по тихому лесу дорогу пересек неширокий ручей. Вода в нем была черной, текла лениво, чуть шевеля травинки. По берегам густо росла осока, сейчас желтая, вялая.
      За ручьем, свернув с дороги на тропинку и поднявшись на холм, Сережка увидел в глубине песчаный карьер. Там стояли четыре экскаватора. По крутой дороге весело сбегали самосвалы. Они подкатывали к экскаваторам и те, грузно повертываясь, зачерпывали ковшами песок и щедро наполняли им кузова машин.
      Получив свою порцию груза, самосвалы отваливали, и тотчас их места занимали другие машины.
      — Скорее! Еще скорее! — словно подгоняли они друг друга.
      Работа шла весело.
      Сережка стоял и любовался.
      — Ох! — вскрикнул кто-то рядом с Сережкой.
      В нескольких шагах от себя в кустах Сережка увидел девчонку в отчаянном положении.
      Она лежала плашмя на земле и цеплялась руками за кусты можжевельника, которые, казалось, сами покорно ползли ей навстречу. Сережка сообразил, что земля тихонько сдвигалась к откосу и девчонка вот-вот загремит на его глазах с этой высоты в карьер. И так загремит, что и костей своих не соберет.
      Сережка кинулся ей на выручку.
      — Не подходи! — злобно вскрикнула девчонка. — Не смей!
      Сережка и сам увидел, что если приблизится к девчонке еще хотя бы на полметра, то не только ей не поможет, но тоже посыпется в котлован.
      А земля коварно ползла и ползла под девчонкой, и она продолжала отчаянно хвататься за кусты.
      Что же делать?
      Внизу продолжалась та же дружная работа. Люди не видели, что сейчас происходит у них над головами. А если бы и увидели, то чем могли они помочь снизу?
      Сережка оглянулся вокруг, увидел надежную длинную хворостину и протянул ее девчонке.
      — Держись!
      А другой рукой уцепился за сосенку.
      Девчонка судорожно схватилась за хворостинку исцарапанными в кровь руками и какое-то время лежала неподвижно, собираясь с силами, страшась пошевелиться.
      — Подтягивайся! — поторопил почему-то шепотом Сережка и весь напрягся.
      Девчонка медленно подтянула под себя ногу. Но и этого осторожного малого движения оказалось достаточно, чтобы земля опять чуточку сместилась. Тогда девчонка, на что-то решившись, резко подтянула вторую ногу, сделала еще несколько энергичных движений, держась обеими руками за хворостину, и, наконец, с помощью Сережки очутилась в безопасном расстоянии от обрыва и тогда, обессиленная, отпустила хворостину.
      На лбу ее и верхней губе выступила испарина. Она тяжело дышала.
      — Жизни не жалко! — прошипел Сережка, чувствуя, что и сам весь мокрый от напряжения и страха за эту неизвестную ему дуреху. — Поднимайся. — Он хотел помочь ей встать.
      — Уйди! — попросила она сердито.
      — Вылезай, вылезай, — настаивал Сережка.
      — Чего тебе надо? — упорствовала девчонка. — Сказала же — уходи.
      Бессознательным движением она поправила юбку, спрятав оголенные до голубых штанишек загорелые тонкие ноги.
      — Да вставай же! — разозлился Сережка. — Тоже мне... Кривляется!.. Огрею сейчас хворостиной.
      Девчонка поднялась, отряхнула запачканные землей, в крупных ссадинах коленки и воинственно взглянула на Сережку. Рыжие ее волосы — обстоятельство, весьма задевшее Сережку — торчали в стороны двумя тугими косичками. Большие зеленые глаза презрительно смотрели на Сережку.
      — Ты откуда взялся?
      — Тебе что? Скажи спасибо, балда, что тебя увидел. Как загремела бы! Все кости в вермишель.
      — Ну и ладно! — Она гордо повела плечами.
      — Признайся — здорово испугалась?
      — Попробуй — узнаешь, — независимо и без самого малого намека на благодарность ответила она.
      — Да хватит тебе, чего злишься, — остывая, перешел на миролюбивый тон Сережка. — Со всяким такое может случиться.
      — Ты никому не рассказывай, — попросила она.
      — Очень нужно. Ябедой не бывал.
      — Ты все же скажи, откуда ты взялся? Я тут всех знаю, кто в Кедровке живет.
      — Сегодня прилетел. Вертолетом, — похвастал
      Сережка. — К дяде Косте.
      Девчонка эта ему понравилась. Вон как держится, будто это не она минуту назад цеплялась за кусты руками, а глаза были, как у тонущей собаки. Видать, смелая. Чуточку смущали ее рыжие косы. Не хотелось их замечать.
      — А! — удовлетворилась она ответом. — Жить у нас будешь или в гости?
      — Не знаю. Вот завтра Димка прилетит.
      — А кто такой Димка?
      — Дружок мой, вместе приехали. А ты тут живешь, в этой Кедровке?
      — Видишь вон экскаватор, — показала она на дальнюю от них машину в карьере. — Там папа и брат работают. Машинистами на одной машине.
      — Понятно. А ты тут чего делаешь?
      — Живу.
      — Просто живешь?
      — В техникум поступала, да провалилась, — спокойно призналась девчонка, не придавая, очевидно, особого значения своей неудаче. — В строительный. Там девочек не очень любят. А тут в клубной библиотеке работаю.
      — Вон что... Тебя как зовут?
      — Мальчики должны первые себя называть, — уколола она Сережку.
      — Пожалуйста! Сережка.
      — А может быть — клипс?
      — Чего? Какой клипс?
      — Не знаешь? Ну, что в ушах носят.
      Сережка расхохотался.
      — Да хватит подковыривать. Ну, Сергей.
      — Тогда меня — Лиза.
      — А здорово у вас тут в тайге. Ничего, ничего, только лес и лес — и вдруг дома, целый поселок. Машин вон сколько!
      — Подумаешь, — протянула Лиза. — Совсем маленький поселок. Тут только насыпь делают, а на других участках рельсы кладут. Вот где весело живут, и народу там раза в три больше. А у нас что? Рядовой участок. Даже школы еще нет.
      — А по-моему, и тут интересно.
      — Что интересно? — вежливо осведомилась Лиза.
      — Смотреть, как люди дорогу строят.
      — А ты видел, как ее строят?
      — Да мы с Димкой только вчера приехали.
      — Так ты еще ничего не видел, а говоришь — интересно.
      — Увижу.
      — Хочешь посмотреть, как у нас насыпь кладут? — Покажешь?
      — Если ты хочешь.
      Лиза, все больше нравившаяся Сережке независимостью характера, быстро пошла по узенькой тропинке к лесу, за которым слышалось гудение машин.
      Сережка впервые вошел в тайгу. Сумрачно и неуютно. По такому лесу напрямик, как в степи, пожалуй, не пройдешь. Вековые деревья вымахали вершинами под самое небо. А под ними поднимались ели, которые тоже хотели света и ради этого тянулись в струнку, очень неряшливые, потерявшие хвою на нижних сухих и шершавых ветках, обросших лохматыми прядями мха. Попадались болотца, через которые надо, балансируя, перебираться по тощим жердинкам. Пожелтевшие папоротники стояли по пояс Сережке. Тропинка петляла, обходя завалы, стараясь миновать особенно низкие сырые места. Сережке этот лес показался враждебным к нему, новичку. Ну и пусть!
      Лес просветлел, и они вышли на дорогу.
      Деревянная эта дорога в таких местах просто выручалочка: она положена на торфяную «подушку» и присыпана сверху песком. Машины проходили по ней часто. Под их тяжестью дорога тихонько, словно паром на легкой волне, колыхалась и, кажется, даже горестно вздыхала.
      — Лиза! — громко позвал молоденький чернобровый с маленькими, словно прилепленными, усиками шофер проезжавшей машины. — Брат приехал? — и похлопал себя по голове, намекая на схожесть цвета их волос.
      Лиза фыркнула. Сережка искоса посмотрел на нее: не обижается ли? Кажется, нисколько. Молодчага!
      — Пойдем, — потянула его за руку Лиза.
      Они прошли шагов двести по этой деревянной дороге, пропуская машины, когда лес перед ними раздвинулся в широкую просеку, и Сережка увидел место, где готовили земляное полотно будущей железной дороги.
      Широкая насыпь, высотой метров десять, уходила в далекую глубину отливающего бронзой леса. По насыпи двумя непрерывными встречными линиями двигались самосвалы — одни груженные песком, другие — налегке. Грузно и важно ползли бульдозеры, разравнивая и расширяя насыпь сверкающими широкими ножами. Двигались катки, уминая тремя литыми толстенными колесами грунт. Вдали шевелился высокий кран. Геодезисты с теодолитами и пестрыми рейками что-то вымеряли, уточняли.
      — Ого! — протянул сдержанно Сережка. — Солидно!
      А что там солидно! Здорово! Очень здорово! У Сережки глаза разбегались. Но ему не хотелось перед этой самонадеянной девчонкой, которая ревниво следила, какое впечатление насыпь произвела на Сережку, показать себя пацаном, которому все в новинку, на все он готов смотреть разинув рот. Пусть думает, что и не такое ему приходилось видеть на белом свете и удивить его не так просто. Сама же говорила, что их участок маленький и скучный.
      «Здорово! — про себя думал Сережка. — Ох, и здорово! — других слов у него не находилось. Но и в эти бедные слова он вкладывал весь переполнявший его восторг и восхищение. — А какое нам тут дядя Костя может дело найти? Тут же все на машинах. Какую он подберет?»
      Лизу же внешнее равнодушие Сережки резануло по сердцу. Ну и задавака!
      — Наш участок позавчера Красное знамя получил, — хвастливо сказала она. — Константина Ивановича не было — чуть не на самом последнем месте сидели. Он приехал — по-другому все пошло. Мы теперь за коллектив коммунистического труда боремся.
      Сережка словно и не слышал ее.
      — Пошли домой? — спросил он небрежно, хотя готов был стоять тут и стоять, хоть до ночи.
      — Если хочешь, — обиженно сказала Лиза, задетая, что и вид насыпи и сообщение о знамени не подействовало на этого нахального неизвестно откуда прилетевшего мальчишку.
      До поселка они дошли молча.
      Возле крайнего дома плотный парень в фуфайке, без шапки, пытался сдвинуть с места толстое бревно, приготовленное под расписку на дрова.
      — Ну-ка, Лиза, помоги, — позвал он.
      Она ухватилась за тяжелое бревно, но Сережка отстранил ее решительно.
      — Давай я.
      — Берись.
      Вдвоем они легко подняли бревно и положили на козелки.
      — Спасибо за помощь, — сказал парень внимательно посматривая на Сережку и чему-то затаенно лукаво улыбнувшись. — Чей же будешь?
      — Он, Степа, к Константину Ивановичу прилетел. Сегодня, — поторопилась пояснить Лиза.
      — Слышал об этом. Насовсем или в гости?
      — Кажется, насовсем.
      — Очень хорошо.
      Голос у Степана был густой, добрый. Он выглядел сильным — в плечах, во всей фигуре. На непокрытой голове чернели короткие волосы. Двигался он неторопливо, твердо ставя ноги, но все движения были уверенны и точны. Разговаривая, он поудобнее развернул кривоватое бревно в козелках, проверил ногой их устойчивость, позвенел, держа на весу в руке, пилой.
      — Вот только не знаю, что буду тут делать, — признался Сережка, сразу проникаясь доверием к Степану.
      — Найдется дело, коли есть желание поработать, — прогудел Степан. — Стройка большая, поставим куда-нибудь учеником. Пилить умеешь?
      — Еще бы! — засмеялся наивности вопроса Сережка.
      — Проверим, — строго сказал Степан. — А ты, Лиза, иди к бабуленьке, помоги с обедом. Мы тут и одни попробуем управиться. Так, Сергей?
      Они взялись за ручки пилы. Сережка потянул первый, и зубья, чуть скользнув, мягко врезались в толстый слой коры, и коричневый опил посыпался с двух сторон бревна струйками. Однако пила у Сережки ходила неровно, дергалась, он очень волновался, относясь к этой работе, как к серьезному испытанию его сил. Не хотелось ударить лицом в грязь перед новыми знакомыми — Лизой и Степаном. Что ему впервые пилу в руках держать?
      Постепенно Сережка справился с своим волнением, перестал без нужды дергать пилу, и она пошла ровнее, вкусно вжикая, выбрасывая крупные, словно пшено, пахучие жёлтые опилки. Когда полотно почти наполовину ушло в древесину, Сережка решился посмотреть на своего напарника и встретил его ответный дружелюбный взгляд. Это окончательно приободрило Сережку, он улыбнулся Степану, и дело у него пошло еще более споро.
      Вжик... вжик... вжик... вжик... — мягко пела и пела пила и легко, словно сама, ходила и ходила в их руках, все глубже вгрызаясь в бревно. Первый чурбан отвалился, а Сережка ничуточки не устал, только слегка разрумянился.
      — Ты где мою сестру сыскал? — спросил Степан.
      — А там — возле карьера, — сказал Сережка и чуть язык не прикусил. Может, ей нельзя бывать возле него? Она же просила ни о чем не рассказывать.
      Однако все обошлось благополучно.
      — Удивился я, — сказал Степан. — Смотрю, наша Лиза где-то рыжего, как сама, мальчишку отыскала. Вот, думаю, чудеса в решете. Нет у нас таких в Кедровке, с самого начала не было. Откуда взялся?
      Степан сказал о своем удивлении с таким добродушием, что Сережку ничуть не задело упоминание о цвете его волос.
      Покончив с первым бревном, они взялись за второе, дружно и слитно, чутко чувствуя руку друг друга, повели пилу. Взгляды Степана ободряли Сережку, подзадоривали показать всю свою силу.
      Однако после третьего бревна Степан, проведя тыльной стороной руки по лбу, вздохнул:
      — Не могу больше! Перекурить должен. А ты пока остынь.
      Сережка заподозрил, что перекур придуман нарочно, Степан щадит его, но возражать не стал — последний распил дался трудно.
      Фыркая, отдуваясь синим дымом, в улицу въезжали самосвалы и выстраивались у дома, где помещалась столовая. Сережка вспомнил о деньгах, выданных ему дядей Костей. Неплохо бы сейчас оказаться в столовой. Но нельзя же вот так бросать вдруг работу. Он проглотил слюну и опять пошел к козелкам.
      Закончив с распиловкой бревна, они покололи чурбаки на поленья и сложили их в аккуратную кладочку возле крыльца.
      — Хватит на недельку, — удовлетворенно сказал Степан. — Спасибо за помощь. Теперь пошли.
      — Куда?
      — Пообедаешь с нами.
      Сережка какое-то мгновение колебался. Но тот, кому приходилось на пару пилить дрова, должен знать, как даже такая нехитрая вроде, не требующая особого умения и большой выносливости работа сближает. Эти часы сделали для дружбы Сережки и экскаваторщика Степана больше, чем если бы они рядом прожили под одной крышей два-три месяца.
      Вот почему Сережка не отказался от обеда.
      В просторной комнате, застеленной домоткаными дорожками, у стола, покрытого расшитой скатертью, сидела седая бабушка с пухленькими и наливными, как румяные яблочки, щечками. Сложив на коленях маленькие аккуратные руки, она что-то напевно рассказывала Лизе, сокрушенно покачивая головой.
      — Чучком-то, чучком-то как чаданет его в чамое плечо. Он и повалилча на чнег... Чейчач, члаву богу, поправилчя, човчем поправилчя, — смешно выговаривала она, приоткрывая стянутые тонкие губы. — Чтепа, чейчач обедать будешь или отца дождешьчя? — спросила бабушка.
      — Это наша бабученька, — представил, улыбаясь, Степан. — Познакомьчя, Сережа. Вче мы чильно любим чвою бабученьку.
      — Ах, перечмешник, — заулыбалась бабушка. —
      Чайчач так и надо вчем чказать, почмеятьчя над бабу-ченькой.
      — А это член нашего трудового коллектива — Василий Васильевич, — сказал Степан, показывая на серого кота, важно развалившегося на диване и лениво смотревшего на всех зелеными глазами. — Потянемся, Василий Васильевич? — спросил Степан, подходя к дивану и присаживаясь.
      Кот неожиданно лег на спину и поднял лапы, как собака. Степан пощекотал его между лап, кот вытянулся, зажмурил глаза, с наслаждением потянулся так, что, казалось, даже кости его похрустели.
      Бабушка и Лиза собирали на стол. Лиза держалась так, как будто Сережки тут и не было. Но все время наблюдала за ним.
      — Ну, а теперь покушайте, Василий Васильевич, — позвал Степан, и кот независимой походкой, выгибая спину, направился к своей тарелке у порога. Во время обеда он ни разу не подошел к столу, не канючил.
      Сережка почувствовал себя в этом доме так просто, будто всех знал давным-давно. Ему нравилась и эта бабушка, которая вместо «с» выговаривала «ч» так, что порой не сразу и поймешь, что она хочет сказать, Лиза с ее тугими рыжими косичками и зелеными глазами, Степан, такой могучий, спокойный и добродушный, и этот важнющий кот, которого почтительно величают Василием Васильевичем. Простые и сердечные отношения.
      На стол поставили графин с клюквенным морсом, тарелку с малосольными грибами и какой-то свежего посола рыбой.
      — Угощайся, — пригласил Степан. — Все это наше, таежное.
      Сережка выпил стакан морса, попробовал грибков и рыбки. Все ему очень понравилось. Хороша была и коричневатая похлебка из глухаря, приправленная луком. Потом подали тушеную картошку с кусочками жирного медвежьего мяса. «Неплохо», — подумал Сережка.
      Они заканчивали обед, когда в комнату вошел еще более рослый пожилой мужчина, на голову выше Степана, будто вдвое шире его в плечах, еще более басистый. Не нужно было обладать особой догадливостью, чтобы признать в этом великане отца Степана и Лизы.
      С ним неожиданно для себя Сережка увидел Константина Ивановича.
      — Вот где ты, — сказал Константин Иванович. — А я тебя по всей Кедровке ищу.
      — Он самый? — спросил великан, протягивая Сережке огромную руку. — Смотри-ка, мы его ищем, а он у меня в гостях пирует. Наверное, ты привела? — подмигнул он закрасневшейся Лизе.
      Смутился и Сережка.
      — Пильщик наш, — пришел им на выручку Степан. — Видели, сколько с ним дров наготовили? Здоров на работу.
      — Коли на работу здоров, вот сейчас и решим, какое дело ребятам в Кедровке определим.
      Втроем они стали обсуждать, что могут тут делать Сережка и Димка. Сережка помалкивал, только слушал. Обещания были заманчивыми. Окончательное решение, однако, отложили до прилета Димки.
      Домой Сережка и Константин Иванович возвращались в темноте, расцвеченной огоньками в домах.
      — Наши лучшие экскаваторщики — Окатьевы, — сказал на улице Константин Иванович. — Великие мастера, гордость нашего участка. Двадцать лет Иван Степанович на машинах работает. Мы с ним вместе на третьей стройке. И сына своей профессии обучил. Всем надо у них любви к машине учиться. Хорошая семья! Рабочая! И девчонка хорошая растет. Попало ей недавно крепко. Что придумала! Поехала вроде сдавать экзамен в техникум, да сочинила, что провалилась. Не захотела оставлять одних, бабушку ей жалко. Ну и крик в доме стоял. Да уж ничего не поделаешь.
      «И мне правды не сказала», — подумал Сережка.
      Лежа в постели, Сережка смотрел на задумчивое лицо писавшего что-то за столом Константина Ивановича. Вот и прошел первый день его жизни в Кедровке. Напрасно пугал их Кирка. Ничего нет страшного в тайге, если и в других местах стоят такие же поселки. Хорошо тут живут. Сколько таких поселков может быть в тайге? Правильно они сделали, что приехали сюда.
      Завтра прилетит Димка. Он покажет ему этот поселок, сходят они на карьер, земляное полотно, познакомит Димку с Окатьевыми, с дядей Костей. Сережка даже позабыл, что это Димка должен был представлять его дяде Косте.
      Утром Сережка вышел на крыльцо и ничего не увидел. Вязкий туман скрывал даже соседний дом.
      — Вот какая беда, — сокрушенно сказал Константин Иванович. — Как сегодня будем работать? А так хорошо наладилось. Этот туман может до полдня продержаться. Тогда раньше вечера Димка к нам не попадет.
      Константин Иванович ошибся. Туман продержался весь день. Сережка напрасно проторчал до вечера на вертолетной площадке.
     
      Глава седьмая
      ДЕЛАЙ ЖИЗНЬ!
     
      Знаешь ли, как интересно попасть в места совершенно незнакомые, ничем не похожие на те, что ты видел раньше?
      Степь и тайга! Какие они разные!
      Что такое степь?
      Самое главное — простор и очень много света. Видно, откуда по утрам встает солнце, куда скрывается вечером; весь день оно катится по небу, наполняя все большим сиянием степь, взбираясь все выше и выше, потом плавно опускается в противоположной стороне, уходит на покой, чтобы утром опять залить сиянием и теплом весь огромный мир.
      Димка никогда не задумывался — любит ли он степь: это его дом, его мир. Любил весну, когда сразу, как только сходил снег, в полях расцветали тюльпаны. Влажно пахло землей, звенели жаворонки. Все жарче горело солнце, все теплела земля. Как хорошо было чувствовать ее босыми ступнями. Тысячи зеленых копий пробивали землю. Пшеница быстро вытягивалась в трубочку, пробегало короткое время, и вот вдруг она начинала ходить волнами по всему простору от самого легкого ветерка.
      А какие бывают дожди! То сверкающие под солнцем, мягкие, ласковые, обещающие щедрый урожай, то буйные, бьющие тугими струями, грозно шумящие на всю степь. Какие сильные грозы налетают в те дни, когда зреет, полнит тугой колос пшеница и сухое шуршание ее слышится даже ночью. И в темном небе полыхают зарницы.
      И еще веселая ягодная пора. Клубника розовеет под каждой травинкой во всех балочках. Ягоду носят ведрами.
      Зимой степь продувается снегами. Он ложится крутыми волнами, чистый, сверкающий. В ясные дни с холодного неба сверкает раскаленное солнце, и вся степь горит миллионами звездочек. А голубая лыжня видна далеко-далеко.
      Только тот, кто вырос в степи, кого палило летнее солнце, обжигал студеный зимний ветер, кто с детства надышался пахучим степным воздухом, может знать всю ее красоту.
      Что такое тайга?
      Она поражает силой. Древние, очень древние леса. Тут растут крепкие высокие деревья. Конечно, таким, наверное, в открытой степи не подняться, не устоять перед напором ветров. Сосны чуть покачивают вершинами, хотя нет даже малейшего признака ветра. Внизу тайга от черноватых, словно обугленных, комлей, кажется темной и хмурой, вверху она горит желтизной от нежного цвета коры, прогретой солнцем.
      Густые мхи покрывают землю. Разнообразные, как травы в степи. Встречается чаще всего ягель, белый, нежно-мягкий, в котором, как в снегу, тонет нога. Лежат поваленные давними бурями, упавшие от старости, истлевшие деревья. На этих стволах прочно поселился ползучий грубоватый желтый мох с широкими жесткими стеблями. С высоких елок свисают серо-зеленые пряди «дивьего мха». То и дело ноги запутываются в цепких плетях темно-зеленого хвоща. И всюду вода, куда ни ступишь.
      Узкой тропинкой Димка долго, в тишине, продирался сквозь таежную густоту, преодолевая завалы, обходя болотца, перебирался по жердинам через ручьи. Загадочный мир сумрачного леса. Свой большой таинственный мир. Димка тихонько пробирался все дальше и дальше. Глаза его привыкли к широким просторам, открытым горизонтам, а тут все скрыто, ни одной даже крохотной полянки, прогалинки. Хозяин тут один — лес.
      С холмика, за узким ручьем, разбегалось в стороны несколько еле приметных тропинок. Димка постоял в нерешительности: какую же ему выбрать? Нет не стоит рисковать, еще потеряешь дорогу, заблудишься. На первый раз хватит и этого. Надо сначала привыкнуть к тайге, и он повернул назад к лагерю.
      В тайге тоже, как в степи, по-своему хорошо.
      Димка вышел на просеку. После сумрака тайги она показалась особенно светлой. Желтой дорожкой связанных бревен просека уходила влево, теряясь в глубине леса, вправо виднелся поселок — три деревянных дома, палатки, высокая мачта антенны. Вдали, где лес поднимался гривкой, виднелась триангуляционная вышка. Вечерело, туман кое-где клочьями держался возле земли в кустах. Димка остановился, вглядываясь. Маленький поселок в глухом лесу отсюда выглядел особенно романтично. Не должно тут быть обыкновенных людей. Помедлив, он достал альбом и карандаш. Сначала на листе бумаги появились общие легкие линии домов, палаток, а над ними возникали очертания высоких деревьев. Все новые и новые штрихи ложились на бумагу. Димке хотелось выразить в рисунке то, что видели глаза. А глаза его видели этот поселок в вечерних полутенях, окруженный тишиной, уютным и заманчивым. Особенно трудно было передать темноту глубины леса и высветленный передний план. То и дело он брался за резинку.
      — Понравилась наша тайга? — весело спросил женский голос.
      Димка, застигнутый врасплох, захлопнул альбом и поднял голову. Возле него стояла Ксана и высокий, не просто высокий, а очень высокий парень в очках.
      — Чего ж ты застеснялся, — сказала Ксана. — Покажи.
      Димка протянул Ксане альбом. Она, щуря глаза, всмотрелась в рисунок.
      — О! Да тут наш лагерь, — сказала она. — Как похоже! Правда, очень похоже? — спросила она парня.
      — Здорово! — похвалил парень. — Для истории надо сохранить. Пусть знают, как все начиналось. А людей тоже рисуешь?
      — Плохо получаются.
      — Покажешь? И красками умеешь?
      — Красками даже интереснее.
      — Молодец! — похвалил парень. — На все руки мастер.
      Парень вернул альбом Димке, и они пошли к поселку.
      — Возьми, Андрей, к себе его в палатку, — попросила Ксана. — У вас теперь два места свободны.
      — Это можно, — согласился охотно Андрей.
      — Ты и не заметишь, как неделя пролетит, — сказала Ксана. — Тайгу тебе полезно посмотреть. Скучать у нас не будешь. Вон какой у тебя карандаш бойкий. Правда?
      И она ободряюще положила руку на плечо Димке.
      В палатке, куда Димку привел высокий Андрей, было чисто и уютно. Посредине стоял длинный обеденный стол, застланный скатертью, вдоль стен десять кроватей — по пять с каждой стороны. Деревянный пол потемнел от времени, доски поскрипывали. В углу стоял большой бачок для воды. От плиты в потолок уходила железная труба.
      — Это будет твоя, — показал Андрей крайнюю кровать. — А вон в углу мое место. Располагайся.
      Возле кровати Андрея стоял высокий радиопередатчик, на стенке палатки висела карта мира, разделенная на квадраты с цифрами. На этой кодированной карте множество маленьких флажков. В обоих полушариях. А над картой рядком шесть портретов, шесть улыбающихся знакомых лиц — Юрия Гагарина, Германа Титова, Андриана Николаева, Павла Поповича, Валерия Быковского и Валентины Терешковой. Пять звездных братьев и их звездная сестра.
      Димка вопросительно посмотрел на Андрея.
      — Короткими волнами занимаюсь, — сказал Андрей. — В армии радистом служил. Вот и привык...
      Они вышли на улицу. Сильно стемнело. На поляне горел кем-то разведенный костер.
      Ксана сидела на бревне, повязавшись платком и накинув на плечи пальто. Свет костра хорошо освещал Кеану. Голубое пятно пальто и желтый блик костра. Лицо начальницы участка казалось усталым.
      Ксана посмотрела на Димку и слабо улыбнулась.
      — Ты один в тайгу далеко не ходи, — сказала она. — Заблудиться тут легко, да и зверь рядом ходит. А он тут непуганный, любопытный к людям. У нас весной пошел один человек, в тайгу и четыре дня пропадал. Наделал нам хлопот. Хорошо, что благополучно кончилось.
      Из леса появлялись люди. Одни сразу проходили к себе, другие присаживались к костерку, перекурить, перекинуться несколькими словами, обменяться новостями.
      — Всерьез в тайгу? — спросил Димку Андрей.
      — Что ему тут делать? — раздался хриплый голос Димка повернул в его сторону голову и увидел Тихона. Прикуривая от уголька, Тихон сплюнул. — Тайга! Наговорят дурням с три короба, они и верят. Мотай, пацан, пока не поздно.
      — Надоел ты, Тихон, трепотней. Не нравится — мотай, — сказал Андрей.
      — Как? Можно — давно бы умелся.
      Все замолчали, не желая поддерживать неприятного разговора. Тишину нарушил чей-то голос из темноты.
      — Что тебе тут без дела сидеть? Баклуши бить? Привыкай к рабочему делу.
      — Тоже верно, — одобрил Андрей и опять посмотрел на Димку. — Да и поможешь нам. Видел, четверых сегодня потеряли. Зачислим тебя временным учеником. Согласен?
      — Зачисляйте, — согласился Димка, понимая, что нельзя неделю жить лодырем среди этого рабочего народа.
      — Дурак! — словно припечатал Тихон и опять сплюнул в костер. — Хомут надевает.
      — Не вяжись в чужую жизнь, Тихон, — остановил его тот же невидимый в темноте человек. — Давай, парень, ко мне в бригаду. Не пожалеешь. Научим дома строить,
      — Э! Так, Прокоп, не пойдет, — решительно возразил Андрей. — К нам на трассу Димка пойдет. Там ему место. Мы ему и кровать у себя выделили.
      — У нас тоже свободные койки есть. Чему научите? Лес валить? Не велика мудрость. А у нас — плотничье дело. Верно, Димка? К строителям?
      — А сам, Прокоп, с чего начинал? Тоже лес валил.
      — Не маленький. He пойдет, куда манят. Сам видит, что лучше к нам.
      Свет играл на молодых лицах, зажигая искорки в глазах, бросая резкие блики. Пятна света бегали на земле. А в черном небе играли звезды.
      — Не путайте вы мальчишку, — вмешалась Ксана. — Дайте ему оглядеться. Завтра сам выберет, где ему лучше.
      — Вы-то, Ксана, знаете, где люди нужнее, — упорствовал на своем Прокоп.
      — Знаю, конечно, что везде люди нужны, — пресекла решительно спор Ксана.
      Вдруг в темноте сзади сильно затрещали сучья, словно кто-то грузный неторопливо подходил к лагерю. Все примолкли, настороженно прислушиваясь. Стихло, но через некоторое время. опять затрещал валежник под тяжелыми ногами, еще ближе, слышнее. Андрей толкнул локтем сидевшего парня. Тот хотел подняться, но Тихон схватил его за рукав и погрозил кулаком. Однако парень дернулся и бесшумно метнулся в палатку и выскочил оттуда с двумя ружьями. Опять раздался шум, казалось совсем рядом, словно кто-то топтался на месте. Потом треск валежника стал удаляться и скоро затих. Некоторое время все молчали. Потом Андрей рассмеялся.
      — Кто это? — спросил Димка.
      — Хозяин приходил. Поверку делал, — добродушно пошутил Андрей. — Вот какие у нас соседи.
      — Охотники наши! Забыли, что ружья стрелять умеют, — насмешливо заметила Ксана.
      Все громко заговорили.
      — Что же это огня не дают? — спросила Ксана. — Кто сегодня на движке дежурит?
      Тут же, чихнув несколько раз, застучал движок, в домах и палатках вспыхнул свет, сначала желтый, нерешительный, потом разгорелся.
      От костра начали расходиться по своим домам и палаткам.
      Кто-то взял Димку за плечи сзади и повернул к себе. Он увидел низенького человека, рябоватого, с лиловым шрамом через всю щеку, с пышными усами. Из под густых бровей сверкали хитрые глаза. Придвинувшись, он спросил:
      — Решил — с кем? Иди в плотники, чего тебе с лесорубами связываться? А?
      — Завтра посмотрю, — неопределенно сказал Димка. Ему не хотелось обижать Прокопа, которого он узнал по голосу, но жаль было и от Андрея уходить.
      — Экий ты нерешительный, — с досадой сказал Прокоп. — Погадай до утра...
      В палатке все начали разбираться на ночь.
      — Встаем рано, — предупредил Димку Андрей. — Как светать начинает — на трассу.
      Однако сам Андрей, пройдя в свой угол, уселся перед радиопередатчиком, надел наушники. Крупная расплюснутая тяжелой работой рука легко коснулась ключа и начала посылать в эфир позывные. В палатке отчетливо были слышны тонкие писки, такие же ответные, то короткие, резкие, то певучие, мягкие. Голоса всего мира сквозь гул и разряды эфира долетали сюда.
      — Работка, — ворчал Тихон, усаживаясь на табуретку и стаскивая сапоги. — Дерево и дурак повалить сумеет. Дорогу тут построят. Конечно, построят. А нам что? Опять лесовать? Заработки обещали! Конечно, стройка семилетки!..
      — Сколько стоим — столько и платят, — поддакнул ему Яшка, маленький, худощавый, гибкий, с ярким блеском цыгановатых черных глаз на худом лице.
      В руках Тихона быстро замелькал самодельный деревянный челнок, которым он из тонких веревочек вязал рыбачью сеть. Димка обратил внимание на его пальцы странной формы: большие и сильно расплющенные в ногтях, словно по ним молотком били. Этими уродливыми сильными пальцами он действовал умело и ловко.
      Яшка уселся по-турецки на своей кровати и позвал: — Кто будет слушать «сказки тысячи одной ночи»? К нему подсело двое парней. Димка не слышал, что рассказывает Яшка. Глаза его озорно сверкали. Слушали его внимательно, посмеиваясь.
      Димка тогда еще не знал, что Тихон встретился с Яшкой на севере, где они оба заслужили досрочное освобождение и пошли в мехколонну, рассчитывая на хорошие заработки. Но таких, на какие они надеялись, не оказалось. Вот и собрались бежать, да выбраться оказалось труднее, чем сюда попасть. Почти каждый вечер вокруг Яшки собирались слушатели. Всяких историй он знал множество. Обычно это бывали какие-нибудь хитро закрученные уголовные приключения. Им верили и не верили.
      О Димке все забыли, и он мог спокойно наблюдать жизнь палатки.
      — Дакар поймал! — громко сказал Андрей, и все обернулись на его голос. — В третий раз... Какой-то француз — инженер.
      Андрей сидел возле радиоприемника, сняв наушники, и смотрел на всех из-под стекол очков счастливыми глазами.
      — А луну еще не схватил? — равнодушно спросил Тихон. — Ну и дурной ты, Андрей. Нашел тоже забаву.
      — И что тебе француз сказал? — крикнул Яшка, обрывая свой рассказ.
      — Жарко у них, — сказал Андрей. — Тридцать пять и дождь льет. Это у меня сорок третья страна.
      — Очень интересно! Ах, как интересно, — пробормотал Тихон, продолжая своими страшными пальцами плести сеть.
      Андрей пересек палатку и присел на кровать возле Димки.
      — Знаешь, где этот Дакар?
      — Вспоминаю, — неуверенно сказал Димка.
      — Западная Африка... На берегу Атлантического океана.
      Димка вздохнул. Ведь это же на другой стороне земного шара. Ему представилось, как радиоволны, посланные из тайги, обегают земной шар й их ловит, может быть, такой же парень, как Андрей. За тысячи и тысячи километров. Вот так и в фильме «Парни всего мира». Молодец, Андрей!
      Андрей наклонился к Димке и спросил:
      — Утром с нами?
      — Что вы все к нему прилипли? — вмешался Тихон. — Ему надо жизнь делать, а вы его хотите тут присмолить. Не слушай ты его, Димка, не поддавайся.
      — Он и будет делать жизнь, — возразил Андрей. — С нами.
      — А твоя гуделка так и не замолчит? — грубо спросил Тихон, свертывая сеть и убирая ее под кровать. — Спать дашь?
      Андрей вернулся к радиопередатчику. Яшка оборвал свой рассказ и начал укладываться.
      Скоро в палатке затихли, и Димка заснул.
      Пробудился он рано, рассвет только наступал В углу громко храпел Андрей.
      Димка вышел из палатки. За лесом сильно пламенело. Было очень тихо. Воздух казался особенно холодным и пахучим. Лесной воздух. Так в степи не пахнет.
      На поляне показалась Ксана. Лицо утреннее, глаза ясные.
      — Доброе утро, Дима! — звонко крикнула она. — Хорошо у нас спалось?
     
      Глава восьмая
      ТРЕВОГА
     
      Сережку разбудил ветер. Он свободно гулял по поселку, разбойно посвистывая в щелях, басовито гудел в трубе, хлопал оторванной где-то доской и шершаво царапал по стеклу. Поскрипывали сосны. Сережка, приоткрыв глаза, прислушивался.
      В доме стояла тишина. Спокойно дышал Константин Иванович.
      Сережка помнил, что ему сегодня с утра выходить на работу и выбрался не очень охотно из теплой постели. Настынувший пол холодил подошвы. Стараясь не греметь, Сережка набил печь дровами и начал сощипывать с березовых поленьев кору и подкладывать к огонькам, лениво лизавшим дрова. Ему опять подумалось, как расточительно относятся тут к дереву. У них в степи каждая жердинка на учете, каждой доской дорожат. А тут жгут хорошие деревья без всякого счета. А сколько в лесу пропадает добра! Вот хотя бы немного такого лесу в Речное. Было бы радости!
      Пока Сережка возился с печкой, в доме начали просыпаться. Кто-то вышел в коридор и загремел ведрами, послышался спокойный плач ребенка. Мимо комнаты, проминая тяжелой походкой поскрипывающие доски, прошел водитель самосвала Тимофей Голышкин и хлопнул дверью на крыльце. Сейчас начнет свою обычную утреннюю зарядку на улице.
      Сережка выглянул в окно. Он увидел дымчато-темное низкое небо над раскачивающимися соснами и косо летящий снег, гонимый ветром. Земля за ночь побелела.
      Тимофей Голышкин, раздевшись по пояс, разминался, приседая, выбрасывая в стороны и вверх руки. Потом он взялся за самодельную штангу — железный брус с двумя насаженными на концы лиственичными толстыми чурбаками. Эту штангу он начал выбрасывать сначала двумя руками, потом то правой, то левой, приседая и рывком вставая. Мышцы под кожей на его спине и руках то сходились в упругие бугры, то расходились. Он бросал штангу так легко, словно на ней были не чурбаки весом каждый, наверное, пуда по полтора — Сережка, конечно, успел вчера прикинуть, еле оторвав ее сантиметра на три от земли, — а резиновые мячи. Такие упражнения водитель Тимофей Голышкин проделывал дважды в день — рано утром и после работы. В доме не было равного ему по силе. Ему и погода была нипочем, не боялся он ни снега, ни ветра.
      Возвращаясь, он стукнул в дверь и крикнул:
      — Константин Иванович!
      Константин Иванович кашлянул и открыл глаза. Чайник пофыркивал на плитке.
      И вот Сережка шагает рядом с Константином Ивановичем по той самой лесной дороге к месту, где возводится насыпь будущей таежной трассы, — «к объекту». В лесу ветер не может свободно разгуляться, только сыплется снег, раскачиваются, поскрипывая, вершины сосен, порой слышны сухие деревянные хлопки — это деревья ударяются стволами. Пахнет по-особенному — мокрым деревом и свежим снегом. Земля под ногами сырая, снег и грязь налипают и тяжелят подошвы. Мимо проходят машины, наматывая на колеса снег, сдирая его лентами с земли, швыряют ошметки грязи в лицо. Машинам приходится уступать Дорогу.
      Сережка, шагая вслед Константину Ивановичу, думает, что не совсем так, как мечталось, начинается его трудовая жизнь. Совсем не так! Он думал, что его сразу посадят учеником на машину, на любую, а Константин Иванович решил по-другому. Он должен временно поработать на месте заболевшей учетчицы. «Осмотришься, попривыкнешь, а тогда окончательно и решим, к какому делу тебя лучше приспособить, что больше тебе по сердцу», — сказал твердо Константин Иванович.
      Досадно, что и Димка в такую глупую историю влип. Вот ведь не повезло! Уже известно, что экипаж вертолета оставил его в дальней небольшой лесной бригаде и неведомо, из-за скверной погоды, когда он сможет оттуда перебраться к ним. Нелегко, наверное, Димке одному. И никак с ним не связаться. Даже письма нельзя переслать. Такое там глухое место.
      «Ладно, — решает Сережка. — Выберется Димка. Это даже интересно — он там, а я здесь. Будет что порассказать. И учетной долго не буду, выпрошусь на машину. Все-таки сегодня начну деньги зарабатывать. Что ж я куплю?»
      Вот и конец лесной дороги.
      Возле насыпи Константин Иванович сдает Сережку бригадиру Антону Ивановичу Лыкову и просит:
      — Расскажи толково про обязанности учетчика, — и уходит по своим делам.
      — Так , помощничек, — задумчиво говорит Антон Иванович, раскуривая цигарку. Он маленький, полненький, круглое лицо все в узких морщинах, похоже на лежалую картофелину, очень добродушно. Глаза у него узенькие, темные и веселые. Наверное, ему немало лет, ходит он, опираясь на палку.
      — Вот что, — у него сразу деловой тон. — Прежде всего, разведи костер. Стоять тебе придется на ветру весь день. Замерзнешь, у костерка согреешься. Да и веселее, когда огонь рядом. Верно говорю?
      — Не замерзну, — решительно отвергает костер Сережка. Ему не нравятся эти телячьи нежности.
      — Хорошо, коли так, — охотно соглашается Антон Иванович, быстро взглянув на Сережку. — А Нюра любила костерок. Ладно, дело хозяйское. Твоя обязанность... — Он протягивает Сережке тетрадь в твердом переплете и карандаш. — Видишь, тут номера машин и фамилии водителей? Будут проходить мимо с грунтом — ставь в клетку отметочку. Каждая галочка — одна возка. По ним и будем считать, сколько кто ездок сделал, сколько, значит, кубиков земли в насыпь положил. Понятно? Не напутаешь? За каждую твою галочку государство будет деньгами, притом немалыми, расплачиваться. Ты — государственный контролер. Образование имеешь?
      — Семилетка, — говорит Сережка, думая, что все это Антон Иванович мог бы и покороче рассказать. За кого он его считает? Чего тут рассусоливать?
      — Ого! — иронически восклицает Антон Иванович. — Высшее начальное... Ну, значит, такое дело по плечу. Тут образованные люди нужны. Очень нужны! У Нюры такого не было.
      Сережка понимает эту откровенную иронию Антона Ивановича. Но говорит бригадир таким добродушным тоном, так при этом ласково улыбается, что нельзя на него обидеться.
      — Все понял? — считает нужным спросить он напоследок. — Вопросов нет? Вот что значит образование, — удовлетворенно заключает Антон Иванович и поднимается с бревнышка. Неторопливо уходит он к насыпи, опираясь на палку. Да, стар бригадир, видно, экономит силы для длинного рабочего дня.
      В эту минуту из леса к насыпи выползает первый самосвал. Он идет тяжело. Сережка вглядывается в номер машины, находит ее в тетрадке, прочитывает фамилию шофера — Фокин — и ставит в клетке галочку, которую будет оплачивать государство.
      Вдруг самосвал останавливается напротив Сережки, и из кабины показывается голова водителя.
      — А где Нюра? — спрашивает водитель.
      — Заболела.
      — Смотри ты! Простыла, что ли? Подменяешь?
      Сережка молча кивает. Обидно слышать, что он кого-то подменяет.
      — Будь здоров! — кидает водитель и трогает машину.
      Скоро показывается второй самосвал. Сережка ставит еще одну галочку.
      Деле, порученное ему, конечно, нехитрое. Сережка даже не понимает, как можно это называть работой.
      Любому парнишке недоростку по плечу такое нехитрое занятие. Да и зачем, собственно, такое делать? Разве каждый водитель не может сосчитать, сколько он сделает ездок за день. Пусть каждый ведет учет своей работы. И, конечно, не ошибется. Нелепая у Сережки работа.
      Сережка просматривает весь список шоферов и с удивлением среди тридцати фамилий встречает женскую. Женщина — шофер? Здесь? На самосвале? Фамилия ее Дробышева. Имени и отчества нет, стоят только, как у всех, инициалы — ее инициалы М. М.
      Сережка с нетерпением ждет, когда же появится самосвал под номером «115» с водителем Дробышевой М. М. Какая она?
      У них в Речном живет знаменитая на всю округу вдова Наталья Мироновна — водитель тяжелого трактора ДТ-60. В работе мужчинам не уступает. Всегда ее награждают, на всех собраниях сидит в президиуме. Генка, Толька и младшая Верка в школе задавались, что у них такая известная мать. Всегда у них бывали всякие занятные штуки — зависть всех ребят — блестящие никелированные шарики разных размеров» а то и целые подшипники, шестеренки, мелкие болтики. Генка и Толька были владельцами лучших самокатов на шарикоподшипниках. Всех обгоняли.
      Иногда Наталья Мироновна появлялась в школе, всегда в красивом платье или костюме, статная, румянолицая, и все школьники хотели обязательно поздороваться с ней. Она проходила в учительскую, и там собирались все учителя. А Генка, Толька и Верка в это время старались улизнуть из школы: учились они не очень-то хорошо.
      Похожа ли Дробышева М. М. на Наталью Мироновну?
      Тридцать машин значатся в его тетради. Двадцать девять самосвалов аккуратно таскают песок для засыпки полотна. Они теперь идут мимо Сережки двумя встречными потоками — груженые и пустые. Некоторые машины успели сделать по две ездки, что отмечено галочками в тетрадке. Тридцатой нет и нет. Дробышева М. М. так и не показывается.
      В чем дело?
      Часа через два, когда Антон Иванович проходит неторопливо мимо, Сережка окликает его:
      — А где Дробышева?
      — Что?
      — Все машины песок возят, а Дробышевой нет.
      — Подумать только! Дробышева- его интересует. Хвалю! Требовательный. Мариша в дальней поездке, отметь — командировка. Забыл сам отметить. А как дела у всех?
      Бригадир просматривает записи и огорченно смотрит на Сережку, качает головой.
      — Что-то хлопцы приуныли... Плохо, плохо...
      Из этого Сережка заключает, что сегодня работают слабее, чем в прошлые дни, хотя ему кажется, что все старается на совесть. Перерывов в движении машин почти нет, так что гляди и гляди в оба, учетчик, успевай отмечать. Да и на полотне дело кипит вовсю. С этого места Сережке хорошо виден весь участок. Огромный плуг разравнивает насыпанную землю, за ним ползут тяжелые катки, в стороне бульдозеры удлиняют и расширяют насыпь. Все машины в движении, ни одна не стоит.
      — Как насчет костерка? — осведомляется Антон Иванович.
      — Не нужно, — снова отказывается Сережка.
      Ему кажется малодушием разводить костер. Все работают на ветру, а он будет греться у огня?
      Но скоро ему приходится пожалеть об этом.
      Возможно, что северный ветер стал посильнее, хлещет в лицо, леденит щеки, да и снег летит и летит. Может, просто покинуло домашнее тепло. Или же дел меньше, в потоке машин все чаще происходят перерывы. Самосвалы тяжело буксуют, захватывая колесами все больше вязкой земли, все глубже продавливая колею. Одному бульдозеру пришлось даже спуститься с насыпи, вытащить сначала безнадежно завязшую машину, а потом пройтись по дороге и срезать скребком земляные гребешки. Тогда опять восстановился поток машин.
      Сережка сначала чувствует только легкий озноб. Потом холод проползает через пальто, забирается в сапоги, пощипывает кончики пальцев. Он старается не замечать холода, стоит на месте как часовой на ответственному посту. Хорошо бы сейчас костерок, вон сколько кругом сушняка.
      Да нет и с собой спичек. Остановить же машину и попросить огонька Сережка почему-то стесняется. Вот и топчется на месте.
      Не выдержав, Сережка начинает делать пробежки, сначала легкие — два-три шага, потом удлиняет дистанцию, а вскоре бегает по лесной дорожке по-настоящему, как заправский бегун, останавливаясь только
      для того, чтобы поставить очередную галочку проходящему груженому самосвалу.
      Если бы знать, сколько осталось до обеденного перерыва, то можно было бы и потерпеть. Но часов нет, о времени спрашивать духа не хватает. Надо терпеть.
      Сережка с радостью принимает приглашение шофера, который останавливает машину и зовет его:
      — Садись! Поехали обедать.
      — А что? Машин не будет?
      — Еду замыкающим, — говорит тот. — У нас такой порядок — замыкающий захватывает с собой учетчицу.
      Как же в машине тепло! Сережка с удовольствием разваливается на мягком сиденье. Грязная дорога, на которой круто перемешаны снег и земля, бежит перед ними. Снег летит в ветровое стекло. Легкая дремота охватывает Сережку.
      В столовой еще теплее, вкусные запахи плывут из кухни. Вместе со всеми Сережка моет руки, сушит их полотенцем и выходит в обеденный зал. Тут светло, чисто, уютно. Народу много, шумно.
      Сережка сидит за одним столом с шофером, который привез его, млеет от тепла и вкусных запахов.
      — Чем будем заправляться? — спрашивает шофер.
      Сережке все равно, он очень голоден и ничему не может отдать предпочтение. Борщ, котлеты с гречневой кашей и абрикосовый компот, которые полненькая Соня в нарядной наколке и белом фартучке ставит перед Сережкой, необыкновенно вкусны.
      — Торопись, — предупреждает его шофер. — Видишь, Тимофей Голышкин поднимается.
      Тимофей Голышкин! Сережка по своим записям знает, что у его соседа по дому больше всех галочек. Знаменитость вроде Натальи Мироновны.
      Уходить на ветер и снег из уютного помещения столовой нет никакого желания. Сережке приятно сидеть за столом, видеть обращенные на него взгляды. Теперь он знает многих сидящих, некоторых по фамилиям. К нему подходят, называют себя, интересуются количеством своих ездок. Сережка раскрывает тетрадь и охотно показывает галочки. У него даже появляется некоторое чувство уважения к своему труду. Все же он ведет учет — государственный контролер!
      И вот Сережка опять на своем посту. Опять следит за потоками машин и ставит, ставит галочки. Только он теперь не морозит себя. Сбоку от дороги у здоровенного пнища, выставившего, как щупальцы осьминога, сухие корни, горит веселый костерок. Как только пустеет дорога, Сережка сразу к нему. Костерок приветствует его яркими язычками, словно крохотными флажками, потрескиванием угольков. Имеет Сережка право на это тепло, он на работе.
      Несколько раз подходит Антон Иванович, берет тетрадку и все больше хмурится. Неважно идут сегодня машины, очень неважно. Портит дело погодка.
      В этот свой первый трудовой день Сережка замечает такую особенность. Казалось бы, у всех должно быть одинаковое количество ездок. Ведь машины двигаются цепочкой. Однако есть такие водители, которые успевают сделать по три ездки, пока другие заканчивают вторую. И больше всех галочек у Тимофея Голышкина. «Как это может получаться?» — недоумевает Сережка. Он даже начинает тревожиться, что, может быть, возясь с костерком, пропускает ездки других, неверно ставит галочки.
      В конце дня, когда Антон Иванович опять появляется возле его поста, Сережка с некоторым опасением протягивает тетрадку. Бригадир идет к костерку, усаживается на пенек, ворошит палкой угли, потом долго смотрит записи, покачивает головой.
      Сережка тревожно наблюдает за ним.
      — Режут хлопцы, — сердито заключает Антон Иванович. — Будет нам с тобой сегодня на орехи от Константина Ивановича. Вон сколько Тимофей Голышкин успел ездок сделать. Не бывает у него трудных дней.
      Бригадир не усомнился в записях, и у Сережки отлегло на сердце.
      — Почему же другие отстают? — спрашивает он.
      — Работать надо, — неопределенно ответил Антон Иванович. — Ну, прости, что задержал. Можешь топать.
      Бодро топает Сережка домой лесной дорогой. Он начинает понимать, что ничего позорного в должности учетчика нет. Конечно, это не самая важная работа, но все же необходимая. Настоящее дело у тех, кто таскает песок, поднимает насыпь, уплотняет ее, равняет бровки. Доберется он и до машины. Доберется!
      На крыльце своего дома стояла Лиза. Наверное, уже давно вышла на улицу. Плечики пальто припорошены снегом, из-под вязаной зеленой шапочки торчат рыжие косички, носик ее покраснел от ветра. Она смотрит в его сторону.
      — Как? — спросила Лиза, с интересом разглядывая Сережку, словно надеялась увидеть в нем что-то новое для себя.
      Сережка заподозрил, что это ради него Лиза вышла на улицу, мерзнет на крыльце, и весь сегодняшний трудовой день вдруг приобрел особое торжественное значение. Не шутка все же, пробыть весь день на морозе, на ветру.
      — Ничего, — небрежно сказал он. — Работать можно.
      — А ты почему без шарфа? — вдруг спросила Лиза. — У тебя есть шарф?
      — Обойдется.
      — Нет, ты отвечай. У тебя есть шарф?
      Это Сережке показалось смешным: вот так и мать следила, чтобы он в морозы не выскакивал на улицу в расстегнутом пальто, без шарфа. Но то дома, мать, а тут...
      — Имеется...
      — Завтра надень обязательно.
      — Слушаюсь! — дурачась, Сережка по-военному приложил растопыренную пятерню к шапке.
      Он переступил с ноги на ногу ожидая, что еще такого скажет Лиза, что еще выдумает.
      — Ты чего важничаешь? — подозрительно спросила она. — Расфуфырился...
      — Я? — удивился Сережка.
      — Два!
      Лиза вдруг фыркнула ему в лицо, показала язык и исчезла за дверью.
      Ну, лихая девчонка!
      Сережка засмеялся и тоже показал язык — закрытой двери.
      Константина Ивановича дома не было. Печка стояла холодная, комнату за день основательно выстудило. Сережка растопил печь, поставил греться чай и взял из шкафа томик Джека Лондона, тот самый, где были поразившие его строки о жизни человека на севере. Растянулся на шкуре и блаженно вздохнул.
      Скоро он отложил книгу и задумался. Что сейчас в Речном, дома? Наверное прибежали из школы и шныряют по избе Татьянка и Витька, а мать только что пришла со свинофермы и собирает на столе ужин. Отца еще нет, он всегда задерживается, ведь у него бригада. Вспоминают о нем дома? Наверное. Вон как далеко забрался он от Речного. И уже работает. Отец не верил, что найдут им тут дело.
      — Пусть прокатятся, — говорил он, трогая пшеничные усы. — Узнают, почем лихо, и домой прибегут.
      А он работает.
      Сережке представилось расстроенное лицо Антона Ивановича. Ведь раза четыре подходил к нему бригадир, отвлекаясь от своих дел, подолгу подсчитывал, как идет вывозка песка.
      «Чего ему считать? — подумал Сережка. — Я не могу этого делать?»
      Константин Иванович, пришедший домой поздно, застал Сережку за работой. Он прикреплял к фанере разделенный на клеточки большой лист бумаги.
      — Что задумал? — спросил Константин Иванович, подойдя к столу, не раздеваясь.
      — Работу шоферов буду отмечать, — сказал Сережка, ревниво наблюдая за выражением лица Константина Ивановича. — Антон Иванович подойдет — увидит, сколько сделано. И каждый водитель о своей работе может узнать
      — Неплохо придумано! — одобрил Константин Иванович. — Нравится у нас?
      Сережка только кивнул.
      — Хорошие тут места, — сказал Константин Иванович, снимая полушубок и вешая его у двери.
      Он присел к столу и налил себе крепкого, почти черного, чая. Виски его обильно побелила седина, от уголков усталых губ разбегались пучками мелкие морщинки, поэтому казалось, что он всегда мягко улыбается.
      — И богатые, — добавил Константин Иванович, размешивая ложечкой чай. — Очень богатые. Подумай только — в этих местах будет двадцать леспромхозов, деревообрабатывающие комбинаты, лесопильнофанерочный и лесообрабатывающий заводы. Для рубок лесов тут хватит на сто лет. А за эти сто лет люди возобновят леса. А? Да еще тут нефть и газ. Представляешь, каким в будущем будет этот край. Только к этим богатствам доступа не было — тайга. Наше задание — за четыре года построить четыреста километров путей. По сто километров в год. Нужны стране и наш лес, и наш газ, и наша нефть. Много я видел всяких дорог — и трудных и полутрудных. Но эта сверхтрудная: вода, глушь, безлюдье. Сурова тут природа!
      Константин Иванович помолчал, посмотрел на Сережку, и глаза его разошлись в особенно мягких улыбчивых морщинках.
      — Люди тут — художники! Преображают этот край. В его красоту вписывают свою. Написанное природой они переписывают заново, создают новую красоту. Когда поймешь это — станешь настоящим строителем, — серьезно заключил он свое лирическое отступление.
      Константин Иванович занялся бумагами, а Сережка, заканчивая возню с фанерным щитом, думал об этих словах. Почти такие же, над которыми посмеялся в вагоне Кирка. Как он тогда сказал? «Преображает, значит, дядя Костя тайгу?» — и чему-то засмеялся. Несерьезный этот Кирка! Зачем он такую шутку с ними сыграл? Разве не мог уговорить летчиков подождать Димку? Одни смешки, видать, у него на уме.
      На следующее утро Сережка на сосне укрепил свой лист фанеры и теперь не только в тетрадке, но и на разграфленной бумаге отмечал и подсчитывал, сколько вывезено песка. Это внесло разнообразие в его монотонную работу.
      Он все ждал Антона Ивановича, но бригадир не появлялся.
      Не увидел он Лыкова и в столовой.
      А потом случилось необыкновенное лесное происшествие, никем, кроме Сережки, не замеченное.
      Неподалеку от костра, у которого грелся Сережка, из лесу вышли лось и две лосихи. Ветер дул в сторону Сережки и поэтому животные не почувствовали близости человека и запаха дыма. Лося Сережка сразу узнал по великолепным плоским большим рогам. Высокое животное стояло, вытянув шею, подняв чуткие крупные уши, настороженно вглядываясь в насыпь. Лосихи, поменьше ростом, изящнее, с более светлой шерстью, покорно ждали. Глаза у них были выпукловатые, темные. Пока лось всматривался, лосихи лизнули снег и щипнули по веточке. Лось повернул голову в сторону Сережки, и у того дрогнуло сердце. Втягивая с храпом воздух, животное сделало несколько шагов и вдруг резко прыгнуло. За ним скаканули через дорогу и лосихи. В ельнике затрещал валежник.
      Все произошло так быстро, что Сережка мог подумать, что это ему померещилось, если бы не четкие и глубокие следы животных на снегу.
      Сережка сидел у костра, когда кто-то вдруг сзади сдвинул ему шапку на глаза. Он быстро обернулся и увидел Лизу. Она стояла и улыбалась.
      — Испугался?
      — Чего?
      — А вдруг какой-нибудь зверь.
      — Удивила! Я сегодня лосей видел, — сказал равнодушно Сережка, втайне надеясь поразить этим Лизу.
      Но не вышло.
      — Лося и двух лосих? — быстро спросила Лиза.
      — Ага...
      — Их все знают. Они где-то возле трассы живут. Даже к нам в Кедровку заходят. Наши охотники их и не трогают. Берегут на черный день.
      Лиза сняла варежки и, наклонясь над костром, стала греть руки, растирая их.
      — Кинооператоры приехали, — сказала Лиза. — Сегодня о нашей дороге свою картину покажут. Пойдешь смотреть?
      — Можно, — полусогласился Сережка.
      — В какую сторону лоси ушли?
      Сережка показал.
      — Посмотрю следы. Интересно, где они ходят.
      Лиза медленно пошла снежной целиной. У поворота она оглянулась и помахала Сережке.
      Весь этот день летел такой же сырой ненавистный снег, и к вечеру Сережка, подсчитав галочки, с огорчением увидел, что песка вывезено еще меньше, чем накануне.
      Антон Иванович появился только в самом конце дня. Вид у него был чрезвычайно озабоченный.
      Фанерный щит с листом бумаги он заметил сразу и Сережкину выдумку одобрил.
      — А подсчитал правильно?
      Сережка чуточку обиделся.
      — Проверьте.
      — Проверю, проверю, — пообещал Антон Иванович, не замечая обиженного выражения лица Сережки и забирая у него тетрадь. — В нашем деле без этого нельзя. За песок государственные деньги платим. Беречь их надо.
      — Лоси тут были, — сообщил Сережка, думая поразить бригадира. — Трое.
      — Ага! — равнодушно отозвался Антон Иванович. — Не напугался зверя?
      Сережка ничего не ответил, оскорбленный.
      Бригадир протянул тетрадку Сережке.
      — Дробышева опять не возила, — сказал Сережка. — Все еще в командировке?
      Антон Иванович, гревший над огнем руки, посмотрел на Сережку и вздохнул.
      — Не возила... Это известно. Неприятность у нас, — вдруг сказал доверительно Антон Иванович. — Пропала Мариша.
      — Куда пропала? — спросил Сережка, не представляя, куда могла пропасть Дробышева с машиной.
      — Послали на базу за запчастями. Да что-то, верно, случилось. Ни слуху и ни духу... А дорога сейчас — ой-ой!.. — Бригадир помолчал и скомандовал: — Марш домой! Ведь замерз.
      Но Сережка сейчас не мог так уйти.
      — Что же будет? — спросил он.
      — Искать надо. И так уж время упустили. Как бы беде не быть. Ладно, иди-ка домой...
      Торопливо шагая по лесной дороге, Сережка все думал об этой незнакомой ему Дробышевой. Как она могла пропасть?
      Зрительный зал клуба вмещал не больше ста-ста двадцати человек. В этот вечер в нем собралось, вероятно, вдвое больше. Стояли и в проходе.
      Сережка и Лиза едва протиснулись поближе к экрану и прижались к стенке. О местах нечего было и думать.
      Свет скоро потух.
      На экране проходили виды тайги — ее темные реки в лесных чащах, звериные тропы, глухоманные места, не тронутые человеком, своя особая таежная жизнь.
      — Гиблые, пропадные, окаянные... Так недавно называли эти места, — рассказывал диктор. — А строители железной дороги заставили расступиться тайгу...
      Двигались армады сильных машин, валившие вековые деревья, в тайге возникала деревянная дорога. По ней уже катили машины. Появилась земляная насыпь, укладывались рельсы, возникал большой поселок жителей леспромхоза.
      — Это след тех, — говорил диктор, — кто заставил расступиться тайгу.
      На экране появлялись портреты людей, что строили дорогу: они валили лес, выкладывали мосты, воздвигали насыпи, клали рельсы, врубались дальше в тайгу.
      Глаза Лизы блестели, отражая свет экрана. Она то и дело толкала Сережку и возбужденно шептала: «А вот и наша Кедровка! Видишь? Дядя Костя!» И правда, через экран прошел дядя Костя в своем берете. Он поднял руку, и по сигналу этой руки в воздух поднялась от взрыва земля. Толчок ее, казалось, отдался в зале. «А это мои! Видишь!» — возбужденно прошептала Лиза, толкая в бок Сережку. На экскаваторе виднелся великан — отец Лизы. К нему подошел Степан, они о чем-то весело разговаривали, потом вдруг замолчали и посмотрели с экрана в зрительный зал.
      — Чего замолчали? — крикнули им из зала, и все засмеялись.
      В последних кадрах показали готовый участок дороги. По нему двигался тепловоз, тащил пассажирские вагоны На станции пассажирский поезд встречали строители.
      — Далеко еще строителям до Ледянки! — говорил диктор. — Но уже легли первые десятки километров новой дороги, и по рельсам пошли поезда, груженные лесом.
      На экране возникли берега северной реки Ледянки. Катер тащил сплоченный лес, пролетел гидросамолет и сел, как утка, на воду. На самом берегу в землю был вбит небольшой колышек с какими-то цифрами.
      — Вот она — заветная точка! — сказал диктор. — Ледянка! Здесь вырастет лесопромышленный комбинат — крупнейший в стране. И обязательно возникнет речной порт.
      Мелькнули последние кадры, стихла музыка, в зале вспыхнул свет. Зрители, громко переговариваясь, повалили из душного помещения на улицу. Сережка, толкаемый со всех сторон, оттиснутый от Лизы, выбрался из клуба и остановился, жадно вдыхая свежий воздух.
      — Понравилось? — спросила возбужденно Лиза. — А Голышкина видел? Как он фасонисто смотрел!
      — Хорошо, — задумчиво сказал Сережка, сдвигая к затылку шапку, открывая ветру разгоряченное лицо.
      Они прошли с Лизой на край поселка и остановились. Впереди чернел лес. Ветер шумел в вершинах. В лицо колюче бил снег.
      — Далеко до Ледянки, — сказал Сережка. — И ты все время тут жить будешь?
      — Не знаю, — протянула Лиза. — Папка гонит, Степан тоже — учиться, говорит, надо. А мне уезжать не хочется. Бабуся старенькая, трудно ей одной будет.
      А Сережка думал, проживет ли он в тайге до того дня, когда строители подойдут к последнему колышку на Ледянке. Ведь сколько туда еще пути! И все они тут на машинах. А он что? Учетчик вместо Нюры.
      Сережка вздохнул.
      Они покружили по поселку, все еще в плену увиденной только что картины. Лиза рассказывала о летней тайге, какой она бывает красивой в дни белых ночей. А Сережка все думал, как ему далеко до тех людей, которых он сейчас увидел на экране. Какое большое дело они затеяли тут!
      — Замерзла небось? — покровительственно спросил Сережка. — Пойдем домой.
      — Сам замерз! — фыркнула Лиза и помчалась к своему дому.
      В комнате Константина Ивановича сидело много людей.
      — Ждать больше нечего, — решительно сказал Константин Иванович. — Надо искать Дробышеву. Теперь это ясно.
      — Кого пошлем? — спросил старший Окатьев.
      — Без Степана на машине обойдешься?
      — Пусть идет.
      — Пойдешь, Степан? Ты тайгу хорошо знаешь.
      — Какие разговоры, — удивился Степан. — Нужно — иду. Кого еще дадите?
      — Один есть. Федор само собой. Ему свою Маришу надо выручать. Да не паникуй ты, Федор!
      И тут Сережка увидел того, кому надо выручать свою Маришу. У самой двери, присев по-крестьянски на согнутых коленях, к стене прислонился парень с шапкой в руках, полурасстегнув короткое пальто. Один глаз у него был странно неподвижен и, прислушиваясь беспокойно к разговору, он повертывался боком, словно косил другим ллазом. Светлые длинные волосы падали ему на широкий чистый лоб, он все время откидывал их резким взмахом руки.
      — Надо бы и третьего, — сказал Константин Иванович. Он подошел к столу, на котором лежала карта. — Видите — тут три дороги по тайге. Может, на одной из них и сидит. Самые низкие места. — Он оглянулся. — Где без убытку можно человека взять? Антон Иванович? Найдешь?
      Бригадир отрицательно покачал головой.
      — Везде убыток будет.
      Константин Иванович взглянул на Сережку и неожиданно предложил:
      — Не струсишь ночью в тайгу? Надо нам Маришу выручать. Застряла где-то с машиной.
      — Пойду, — сказал Сережка, покраснев от волнения и уже боясь, что сейчас Константин Иванович передумает.
      — Вот и отлично, — заключил Константин Иванович. — Не мешкайте, а сейчас и выходите.
      Сережка уже двинулся к двери.
      — Да не торопись, — засмеялся Константин Иванович. — Покажи, как портянки завернул. Умеешь с ними обращаться? Разувайся, покажи. Путь у вас, наверное, немаленький и ночной. Снарядиться надо по-настоящему.
     
      Глава девятая
      СИЛЬНЕЕ СИЛЬНОГО, СМЕЛЕЕ СМЕЛОГО
     
      Лес высокой стеной стоял поперек дороги.
      Эту дорогу делали из бревен, уложенных одно к одному плотно, как цветные карандаши в коробке. Только бревна попадались разной толщины и ходить по такой дороге полагалось обязательно поглядывая себе под ноги. Если же не смотреть, а ловить галок, то неминуемо споткнешься.
      Лес мешал движению дороги, но он же помогал и строить ее. Резко визжали маленькие, очень удобные пилы «Дружба» с бензиновым моторчиком. Пила вгрызалась в твердую древесину, и опилки, словно искры с точильного камня, летели далеко в сторону. Дерево держалось спокойно, уверенное в своей силе. Ведь оно простояло не меньше ста лет, видело немало зимних и летних бурь, все выдержало. Смерть к нему приходила неожиданно. Подпилив дерево, лесоруб небольшим усилием рук и плеч толкал его. Вздрогнув мохнатой шапкой, качнувшись, дерево, вдруг валилось, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее и падало на землю, как бы даже охнув от боли и удивления. Тотчас к поверженному лесному красавцу подходили другие лесорубы, освобождали его, тюкая топорами, от мохнатой шапки, кривых сучьев и разрезали на бревна.
      Эти бревна клали поперек дороги, скрепляли их проволокой, удлиняли дорогу и отодвигали стену леса.
      Димка работал сучкорезом.
      Ему было жалко гибели каждого дерева. Вот оно только что стояло, гордо подняв к небу зеленую вершину. И вот уже лежит на земле.
      Он понимал, что это глупые мысли. Вся природа по-разному служит человеку. Понимал, но жалел лесных красавцев. Каждое дерево казалось ему живым существом.
      Обрубая сучки острым топором, Димка слышал, как звенит дерево. Оно словно жаловалось.
      Димка выходил на просеку, когда начинало светать. Работу бросали в сумерках. Руки очень уставали, в конце дня топор едва не выскакивал. С трудом разгибалась спина. Но он держался.
      В тайге легко забыть, какой сегодня день недели, число. Кто-то вдруг во время перекура спросит:
      — А какой у нас сегодня день?
      Все начинают гадать — вторник, среда или четверг? Больше всего путаницы с днями среди недели.
      — Подожди, — скажет кто-нибудь. — Вчера ты, Андрей, насаживал новое топорище. Помнишь? Вчера, правильно. Значит, сегодня у нас среда.
      — Вчера? Проснись! — возмущенно возражает Андрей. — Позавчера это было. А вчера я тебе сделал четыре хороших мата. Это ты помнишь? Нет, сегодня четверг.
      — А ночью новую страну поймал? — ввернет Яшка. — Или позавчера это было?
      — Ладно, — бросит кто-нибудь. — Лучше скажите, какое сегодня число?
      Опять разгорается ожесточенный спор, опять по каким-то событиям пытаются вспомнить число.
      — Да хватит вам! — закричат на спорщиков. — Среда или четверг! Ну и что? Кончайте...
      Тут как раз и перекуру конец, и все расходятся по своим местам, так и не решив точно, какое сегодня число и день недели.
      Забываются дни недели и числа не потому, что жизнь в тайге небогата событиями, удручающе однообразна и один день походит на другой, как доски забора. Просто нет в этом особой нужды, какая бывает в городах, когда в субботу, скажем, обязательно надо побывать на катке, во вторник не забыть заглянуть в библиотеку, в четверг сбегать в кинотеатр на новую картину, а там всякие кружки и собрания. Тут не следят даже, в каком часу выходят на работу и когда возвращаются домой. То есть не соблюдают установленный для всех государством семичасовой рабочий день. Стараются использовать светлое время, которое с каждым днем заметно уменьшается. Не соблюдает укороченного рабочего дня для подростков и Димка. Тем более, что он тут только на неделю задержался.
      Но немудрено, что и «временный ученик разнорабочего» Димка, как его записала в приказе Ксана, сбился со счета, не может точно установить, в какой же день он сюда прилетел и сколько он тут живет.
      Суббота для Димки пришла неожиданно. Вот так он, оказывается, и прожил тут больше недели.
      Суббота от остальных дней отличалась только тем, что чуточку раньше ушли с просеки и вымылись в крошечной баньке.
      В палатке Андрей подошел к Тихону.
      — Продашь сеть?
      — Бери, — равнодушно сказал Тихон.
      — Сколько хочешь?
      Тихон назвал цену.
      — Одурел! — возмутился Андрей. — В городе она вдвое дешевле обойдется.
      — Чего же у меня просишь? Лети в город и покупай.
      — Жила ты, — протянул Андрей. — Ох и жила! Ладно, давай, зарабатывай на своих.
      — У меня своих нет. Есть свой интерес. Понял? Дорого — не бери. Я тебе навязываю?
      — Ладно, ладно, давай.
      Андрей забрал сеть и ушел в свой угол.
      Вскоре кто-то крикнул:
      — Димка! Подойди-ка!
      Возле Андрея сидело несколько парней и о чем-то тихо переговаривались.
      — Возьмем его? — спросил Андрей. — Чего ему скучать? Пусть наши места посмотрит. Все равно завтра вертолета не будет. Хочешь с нами порыбачить?
      Димка удивился: какая рыбалка в тайге? Да и снег. Все же приглашение обрадовало его.
      — Все завтра увидишь, — сказал Андрей. — Карасей на Черном озере ловить будем. Понимаешь... — Он оглянулся, нет ли посторонних. — Только Тихону не говори, может, все испортить. Завтра у Ксаны день рождения. Устроим торжественный обед с карасями. Но, смотри, молчок. Никому... Понял?
      Андрей опять оглянулся.
      — Маловато нас. Кто еще рыбачит? Надежные?
      Позвали троих из соседней палатки, под клятву посвятили в затею.
      Пришел Серега Терентьев, осведомился:
      — Снасть имеется?
      Андрей молча вытащил из-под постели сеть.
      — Так! — Терентьев уселся на полу по-турецки и начал перебирать сеть опытными руками. — Кто же так вяжет? — и начал поправлять петли.
      Серега Терентьев самый маленький среди живущих в этой палатке. Когда он стоял рядом с Андреем, то едва доставал ему до груди. Ходил он вразвалку на коротких ногах, неторопливо и неспеша. Однако, несмотря на медлительность, как-то ухитрялся сделать больше других и аккуратнее других положить сосну так, что к ней было удобно подойти обрезать сучья, распилить, и бревна приходилось меньше таскать. Все старались попасть в его звено. Немножко посмеивались над его слабостью — любит поспать. Вечерами раньше всех оказывался в постели, и, пока другие еще перекидывались шуточками, болтали о всякой всячине, Серега уже сладко, как котенок, помурлыкивал: утром его приходилось расталкивать, никакой шум не мог заставить открыть глаза.
      Сейчас Серега оживился, весело балагурил, внимательно просматривая сеть, находя в ней все новые и новые изъяны. «Халтурная работа», — бормотал он.
      — Мой дед — тому сто лет, — приговаривал он, — все мог простить, но растяп не любил. Рыбачить — это не сосну валить. У нас на Оби грудному вместо погремушки вяленую рыбу дают. А в два года все мальчишки сами рыбу промышляют.
      Разошлись спать пораньше. Только Тихон возился с чем-то в своем сундучке.
      Димка быстро заснул.
      Спал он, кажется, немного. Кто-то дергал его за плечо. Открыв глаза, он увидел Серегу Терентьева.
      — Давай, давай... — шепотом сказал Серега. —
      Пора!
      Он пошел дальше, тихо поднимая остальных рыбаков. Из маленьких окошек в палатку смотрела чернота.
      На кроватях нехотя возились, вполголоса ворчали.
      — Да еще рано, — запротестовал кто-то на соседней кровати.
      — Давай, давай... — возразил Терентьев.
      Он заставил всех быстро собраться.
      — Ну, Серега! — смеялся, потягиваясь, Андрей, щурясь сквозь очки на свет. — Тебя каждое утро хоть за ноги с постели тяни, а сегодня...
      — Мой дед — тому сто лет, говорил: рыбка любит ранних.
      Они вышли на улицу, когда еще стояла ночь. Небо было щедро усыпано звездами. Земля затвердела. Воздух был колючий, легкий. Все же после тепла в палатке было так холодно, что хотелось поджать пальцы в сапогах.
      — Яшка просится, — сказал Серега Терентьев. — Возьмем его?
      — Ну его к лешему, — бросил кто-то. — Пусть со своим Тихоном байками забавляется.
      — А почему не взять, — возразил Андрей. — Пусть идет, только без всяких своих штучек.
      Яшка выскочил из палатки и, еще не веря, спрашивал:
      — Берете? Верно, ребята? Что я — не рыбак?
      Стараясь не шуметь, рыбаки молча прошли мимо домиков и гуськом втянулись в лес.
      Димка, осторожно шагая в темноте за чьей-то спиной, думал, какие разные люди окружают его. Со всех концов они собрались сюда. Ему нравились такие бывалые, как очкастый и очень высокий Андрей, успевший послужить в армии, и не где-нибудь, а на Дальнем Востоке, на Курилах; смешной, всегда немножко полусонный, но очень старательный в работе добродушный Серега Терентьев; Ксана, добрая и красивая, ровная и спокойная. А вот Тихона, у которого всегда полуопущены веки, словно он глаз не хочет показывать, Димка побаивался. Казалось, что Тихон наполнен черной злобой, которая вот-вот может выплеснуться. Взгляд хмурый, словно на людей ему смотреть не хочется. Может обругать, может обидить. Почему к нему лепится Яшка? С ребятами Яшка веселый, любит подхватить шутку, затеять возню. О прошлом рассказывает со смешком, словно все было забавно в той жизни. При Тихоне он становится пасмурнее, как бы остерегается его. Сегодня пошел, наверное, тайком от Тихона.
      Димка споткнулся о валежину и едва устоял на ногах. Кто-то сзади поддержал его.
      — Не спи на ходу!
      Димка стал внимательно смотреть под ноги.
      Сколько он еще тут будет жить? Когда же прилетит вертолет? Что сейчас делает Сережка? Как ему живется в Кедровке? Какие там люди?
      Воздух начал медленно светлеть. Цепочка идущих порядочно растянулась. Отдельно шагали трое, которые несли на своих плечах сеть. Димка и Андрей оказались вместе. Иногда, если позволяла тропа, они шли рядом, но чаще в затылок друг другу.
      — Ты стихи любишь? — вдруг спросил Андрей.
      — Не знаю, — сказал Димка.
      — Да, ты же карандашом мазать любишь, — вспомнил Андрей. — Ты только не обижайся, как я сказал. Получается-то у тебя здорово. Очень все похоже. А я стихи люблю, жалею, что сам не умею сочинять. Можно было бы здорово про нашу жизнь и про всех ребят написать. Почему это так? Стихи любишь, а сядешь сам писать и ничего не выходит? И слова такие же, а стиха нет. Вот недавно, слушай, какие я стихи в журнале прочитал. Слушаешь?
      Андрей некоторое время шагал молча, затаенно улыбаясь. Потом, чуть замедлив шаг, начал:
      — Будь молодчиною.
      Стойким мужчиною.
      Среди моря синего, Среди поля белого, — Сильнее сильного. Смелее смелого...
      — Правда, здорово? — и посмотрел на Димку, улыбаясь.
      Димке стихи понравились. Он повторил про себя эти две последние строчки: сильнее сильного, смелее смелого...
      Все светлело и светлело. Теперь хорошо была видна тропа в частом лесу, слегка припорошенная снегом, деревья с белыми подушечками на ветках.
      — Ты у нас остаться не хочешь? — спросил Андрей.
      — Мы уговаривались вместе, — ответил Димка. — Такое обещание дали.
      — У нас тут не хуже, чем в Кедровке будет. Вот прорубим трассу и мехколонна подойдет. Начнем насыпь делать... Теперь ждать немного, к новому году наши участки сойдутся. Тогда и Сережку встретишь.
      — До нового года далеко.
      — Далеко? Несколько месяцев. Пролетит время и не увидишь.
      — Вертолет будет — полечу.
      — Напрасно... Я, когда сюда попал, думал, что долго не усижу. Уж очень место глухое. Думаю, зачем мне тут торчать, что я себе веселее места не найду? А тут пусть другие ишачат. С меня и Курил хватит. Три года там отслужил. С нами тогда и Ксана прилетела, но только на два месяца. У нее отец главным инженером проектного отдела в управлении работает. Она институт кончила, и ее послали наладить работу участка и возвращаться. Через два месяца собралась Ксана в обратный путь. И мы, нас тогда шестеро было, тоже свои мешки увязывать. Ксана нам говорит: «Не гоже так, ребята! Кто же тут останется?» Мы ей: «Сами уезжаете...» «Кто вам сказал?» — спрашивает Ксана. «Знаем, говорим, нас не проведешь. Ваш бородатый летчик». Она даже рассердилась. «Ничего не знаете, трепачи. Кто вас гнал сюда? Сами поехали. А теперь назад? Испугались? Слюнтяи вы! Вот самое мягкое, что могу о вас сказать». Спрашиваем: «Не уезжаете?» «И не думаю», — говорит Ксана. «А что бородатый летчик говорит?» «Мало ли что болтает. За его слова не отвечаю». Тогда и мы остались. Все шестеро. Еще подбросили ребят. А потом обязались: всем тут до смычки участков работать. А поэтому перекроем срок смычки. Ее собирались в марте сделать, мы решили сомкнуться к новому году. Нам тут, конечно, нелегко бывает. Есть такие, как Тихон. Заметил? А Ксане еще труднее. Одна среди парней, хоть бы еще одну девушку. Все Ксане веселее стало бы. Сегодня у нее день рождения — двадцать пять лет. Вот и решили хоть обед торжественный ей устроить. Будет маленький праздник.
      Дошла очередь и до Димки тащить сеть. Он пристроил ее поудобнее на плече и зашагал средним, стараясь не сбиваться с шага, не затруднять ходьбы идущему впереди.
      Озеро лежало в низких топких берегах, заросших густым камышом. Шел легкий, как пух, снег, он неслышно ложился на черную воду, не тревожа ее, не морща. Вода отражала сосны, камыши и, если подойти близко, была так прозрачна, что виднелась каждая травинка на дне, камушки.
      Действительно, озеро казалось черным, как его называли, и не только черным, но мертвым и холодным. Димка даже поежился, не чувствуя особого желания лезть в воду, да и сомневаясь, может ли тут быть рыба.
      Всем распоряжался Серега Терентьев, ему энергично помогал Яшка. По-обычному обстоятельный, Серега Терентьев проверил лодки, заставил вычерпать скопившуюся в них воду, расстелил на берегу сеть и еще раз проверил ее. Яшка не отставал от него.
      Димке поручили развести костер, собрать побольше сушняку и поддерживать огонь.
      Четверо парней прыгнули в две лодки. Над водой разнеслись веселые голоса. Отплыв от берега метров на сто, лодки разъехались в стороны и с них стали спускать в воду сеть. Потом лодки начали приближаться к берегу, описывая широкую дугу, и сближаться. Двое сидели на веслах, а двое торопливо вынимали из воды сеть метр за метром. Гребцы ближе к берегу гребли все яростнее, все быстрее и быстрее работали те, что вынимали сеть.
      Над водой разносился хрипловатый и звенящий от напряжения голос Сереги:
      — Давай!.. Давай!..
      С разгона лодки врезались в берег. Захрустел камыш. Парни выскочили из лодок и побежали на берег, вытягивая сеть. Те, что стояли на берегу и наблюдали за рыбаками, помчались к ним навстречу и тоже включились в общее дело. Димка, бросив костер, вместе со всеми тянул тяжелую сеть, пахнувшую водорослями и рыбой.
      Показалась мотня. Ее выволокли и оттащили подальше от кромки воды. Ничего пока нельзя было разобрать в мотне, полной водорослей, но что-то внутри билось живое.
      — Давай!.. Давай!.. — протяжно, все спокойнее кричал Серега, с красным лицом, по которому сбегали капли пота.
      И вот мотня вывернута. На траве, словно посыпанной мукой, бились золотистые караси, разевая жадно рты, посверкивая крупными глазами, которые так и ходили, так и ходили.
      — Удачно! — заключил довольно Серега. — Первый замет сделан. Уж и нажировались! Хороши караси... Так говорил мой дед — тому сто лет.
      Его лицо расплылось в широкой довольной улыбке. Видно, что для него не было большего счастья, чем закинуть сеть и вытянуть это живое золото.
      Удача воодушевила рыбаков. Опять вышли лодки в озеро и опять понесся над водой подбадривающий голос Сереги:
      — Давай!.. Давай!..
      Но в этот раз вытянули всего трех карасишек, увязших в куче бурых водорослей. Серега даже сплюнул. Но неудача никого не обескуражила. На рыбалке всякое бывает. Перешли на другое место и раз за разом вытащили кучу рыбы.
      Словом, рыбалка шла весело. Все увлеклись, не обращая внимания, что промокли до ушей, одежду и белье хоть выжимай. Подсушатся, а пока надо пользоваться удачей.
      — А костер? — крикнул кто-то, когда вытянули богатый улов.
      — Эй, Димка! — закричали все. — Ворона! Костер!.. Давай костер!..
      Костер на берегу еле обнаруживал себя слабой струйкой дыма. Димка сидел на бревне и рисовал рыбаков, забыв о своей обязанности. Уж очень хороши были сильные движения рыбаков, стоявших во весь рост на лодках, отраженных в черной зеркальной воде. Рисунок был почти готов, когда раздался этот крик.
      Димка вскочил, стыдясь, что забыл про костер, и кинулся к нему. Что это такое, все трудятся, а он увлекся своим и забыл, как нужно тепло ребятам. Димка начал швырять сушняк и не прошло пяти минут, как пламя резко заиграло, разбрасывая искры. К тохму времени, когда рыбаки, сделав еще тоню, решили, что пора кончать лов, костер полыхал вовсю.
      Собрали всю рыбу, разбросанную по берегу, набили ею заплечные мешки, обсушились у костра и тронулись в обратный путь. Шуткам и смеху не было края. Вспоминали, как кто-то вывалился из лодки и промок по плечи, кому-то угодили карасем в лицо.
      — Успел, Димка, нарисовать? — спросил Андрей.
      — Почти...
      — Ну и рассердился же я, — признался добродушный Серега Терентьев. — Смотрю — костра нет. Пацана от воды освободили, пожалели, а он и на берегу ничего не делает.
      В веселой болтовне, смехе, разговорах о прошедшей рыбалке незаметно пролетела обратная дорога.
      В лагере, не сняв рыбацкой одежды, в резиновых сапогах, они сразу подошли к дому, где жила Ксана, выстроились и хором закричали:
      — Ксана!.. Ксана!..
      Она вышла на крыльцо, и Димка вдруг глотнул воздуха, Димка вдруг переступил с ноги на ногу, Димка вдруг заулыбался, даже сделал шаг к крыльцу.
      Такой новой и неожиданной стояла перед ними Ксана.
      Сегодня Ксана была в тесной облегающей сиреневой кофточке и черной расклешенной юбке, в туфлях на тонких каблуках. Пушистые волосы ее золотились, в глазах бегали веселые чертенята. Она словно стала выше ростом и стояла перед ними улыбаясь, счастливая, легкая, воздушная, зная, что нравится ребятам в этом праздничном наряде.
      — Что это, ребята? — тихо спросила она, с удивлением всматриваясь в грязные раскрасневшиеся после пути лица рыбаков.
      И тогда двое — высокий, не просто высокий, а очень высокий бригадир Андрей, и маленький, по грудь ему, Серега Терентьев, сын рыбака с Оби, кинули под ноги Ксане брезент и из мешков начали высыпать карасей. Они лились золотым потоком.
      — Что это? — опять спросила Ксана.
      — Водяной просил передать тебе подарок в честь .дня рождения, — торжественно, прижимая руки к груди и кланяясь, сказал Андрей. — Прими дар водяного!
      — Так это вы ради меня на Черное удрали? Ой, спасибо же вам, ребята! Ой, спасибо!..
      И лицо ее осветилось радостью.
      — Но уговор: чистим все. Так? — спросила Ксана.
      — Освобождаем, — сказал Андрей. — В такой день освобождаем от труда.
      Димке захотелось доставить Ксане радость от се-€я — лично от себя, чтобы еще раз увидеть, как вспыхивают синие глаза, ярче разливается румянец, особенно пунцовыми становятся губы.
      Он помчался к себе в палатку, наскоро вымыл руки, лицо и, пока рыбаки приводили себя в порядок, а остальные, те, кто оставались дома, чистили и потрошили рыбу для общего торжественного обеда, схватил альбом и начал поправлять рисунок, тот самый первый рисунок, который он сделал в день прилета.
      Он даже не заметил того, что произошло в палатке.
      Тихон, увидев Яшку, встал и двинулся к нему.
      — Продался, гад? — прошипел он. — Ану, выйдем, — и властно толкнул Яшку к выходу.
      Яшка, минуту назад такой веселый, сейчас потерялся и пятясь к двери, повторял:
      — Чего? Сдурел? Да? Чего ты? — но не сопротивлялся.
      Андрей, Серега Терентьев и еще двое парней выскочили вслед за ними на улицу. Там началась какая-то возня, приглушенные вскрики. Потом все стихло. Все, за исключением Тихона, вернулись в палатку. На скуле Яшки багровел синяк.
      Димка кинул на них беглый взгляд, не отрываясь, от работы. Наверно, Ксане будет памятно место, где она встретила свое двадцатипятилетие. Пусть же она сохранит этот листок, где изображены настланная дорога, избушки, палатки, мачта радиоантенны, лагерь, стоящий у края леса.
      Димка волновался, готовясь впервые в жизни подарить свой рисунок, у него горели кончики ушей, и ему казалось, что линии ложатся правильно, что рисунок, после этих поправок, удается.
      Ребята подходили к нему, заглядывали через плечо, молча смотрели и осторожно отходили, боясь помешать.
      Только Андрей, как-то все поняв, положил ему руку на плечо и сказал одно слово:
      — Правильно...
      Это слово было дороже всякой похвалы.
      И Димка вспомнил стихи, которые читал ему в лесу Андрей, и подумал, что это действительно очень, очень хоршие стихи, и ребята тут в самом деле сильнее сильных, смелее смелых.
     
      Глава десятая
      МАРИША
     
      В тот самый субботний вечер, когда Димка собирался на рыбалку, Сережка, Степан Окатьев и Федор Дробышев пробирались ночной лесной дорогой.
      Они двигались так — впереди Федор, в середине Сережка, замыкающим Степан. Шли против ветра, он бил в лицо сырым снегом, слепил глаза, холодил щеки и лоб. Сережка надвинул пониже шапку, закрыв весь лоб, нагнул голову.
      Километров пятнадцать им удалось проехать на вездеходе, но просека дальше обрывалась, и вездеход загруз на первом же километре. Пришлось оставить его.
      Грязь чавкала под ногами, глубокая, вязкая, сапоги скользили, ноги разъезжались.
      — Твердо держится орел? — спросил Степан.
      — Орел держится... — ответил Сережка.
      Так время от времени спрашивал Сережку Степан, подбадривая громким голосом, так ему неизменно, приняв эту игру, отвечал Сережка, хотя шагать ему становилось все труднее. В нескольких метрах перед ним покачивалась спина Федора. Тот шагал молча, словно забыв о спутниках, ни разу не оглянувшись. Временами Сережке казалось, что он отстает, спина Федора удаляется от него, и он прибавлял хода, торопясь сократить расстояние, держать дистанцию между ними неизменной.
      Ноги Сережки все глубже уходили в грязь, почва становилась все более вязкой, все труднее стало вытаскивать сапоги. Сережке стало так жарко, что он сдвинул со лба шапку, не чувствуя разгоряченным лицом холодного ветра.
      — Твердо держится орел? — раздался голос Степана.
      — Орел держится, — слабым голосом ответил Сережка.
      Внезапно потемнело. Кончилась просека. Теперь дорога втянулась в нетронутый лес. Где тут дорога — Сережка не видел. Теперь он шагал почти след в след Федору Дробышеву.
      Колени Сережки ослабели, он боялся, что споткнется и упадет. Ружье оттягивало плечо. Спина Федора все чаще и чаще уходила от него и все труднее стало держать близкую дистанцию.
      — Федор! — громко крикнул Степан.
      Федор остановился, и Сережка нагнал его.
      — Привал нужен, — сказал Степан. — Четыре часа идем. Ноги перестали слушаться.
      Сережка возликовал: не только он, но и Степан из сил выбился.
      Федор не ответил. Он отошел в сторону, и из темноты послышались удары топора по сухому дереву.
      Вскоре возле дороги под елью вспыхнул костер. Ветер играл языками пламени, и тени деревьев покорно ложились по ветру.
      Как хорошо сидеть у костра! Тепло! Отдыхает все тело, усталость покидает его. Чуточку дремлется.
      Сережка думает, что еще недавно — сколько? — всего неделю назад он ехал на север и не знал вообще-то, зачем и как будет здесь жить. Разве предполагал Сережка, что попадет в Кедровку в большой коллектив взрослых, занятых очень важным делом, и чуть ли не с первых дней станет своим человеком.
      Сейчас спешит на выручку неизвестной ему Мариши Дробышевой. Отдыхает у костра, переживает общую тревогу, что же могло случиться с этой самой Маришей Дробышевой. Им, троим, конечно, хорошо сидеть у костра. А каково Марише Дробышевой одной в черном лесу, может, она и костра не может развести.
      Константин Иванович доверил ему, Сережке, пойти на выручку Марише Дробышевой. Значит, он такой, что ему можно поручать самое трудное. Сережка себя здесь покажет. Как написано у Джека Лондона? Можно привыкнуть спать на снегу, можно привыкнуть к трудным условиям. А вот надо еще и уметь жить с людьми. Сумеет он быть таким? Как дядя Костя! Как Окатьевы! Пусть ему доверяют во всем, и он покажет себя настоящим человеком. Только бы побольше всяких трудностей, испытаний. Уж если жить на Севере, то пусть это будет настоящий Север!
      Федор сидел напротив Сережки, угрюмый, словно замкнулся от всех.
      — Не паникуй, Федор, — сказал Степан. — Жива и здорова твоя Мариша. Застряла где-нибудь с машиной, на выручку надеется. В товарищей верит. Да и тайга ей знакома, не новичок.
      — Не знаешь ты, никто не знает, что такое для меня Мариша, — глухо сказал Федор. — Поздно схватились. Вчера еще надо было выходить. А мы все ждали.
      — Да кто же думал... Опытный шофер. Не впервые для нее такой рейс.
      — Тайгу, верно, она знает, а все же... Разное случается. Ну, а если что — в жизни себе такого не прощу.
      Федор снял шапку и скинул полушубок. Правый глаз его был странно неподвижен. Он протянул руки к костру, косо посмотрел на Степана и сказал:
      — Мы с Маришей вместе с Якутии. Там нас судьба свела. Для всех Мариша и Мариша-шоферша. А никто не знает, что я ей жизнью обязан.
      Якутская тайга — это, знаешь, труднее места нет. Тут на Урале разве зима? Ударит тридцать-сорок, и все охать и ахать начинают: вот так морозы! А в Якутии в октябре пройдут метели, ляжет снег, ударит под шестьдесят, и так до весны. На оттепель не надейся, не бывает их. Всю зиму тишина, ни одной метели и снегопада, только мороз — меньше пятидесяти пяти не бывает. Земля, что металл, лом отскакивает. Рейсы там далекие — километров по четыреста-шестьсот. Вот и ползешь днем и ночью, тянешь машину. Мотор глушить нельзя — разом прихватит воду. А если приморозит тебя в тайге, считай, что тут тебе и конец. Помочь некому. Сам о себе думай. Такая там, Степан, работка. Спать, конечно, в рейсе надо, хоть немножечко вздремнуть. Положишь голову на баранку, заведешь глаза» спишь, а уши мотор слушают.
      Федор опять метнул косой взгляд на Степана, поежился, и уставился на костер.
      — Шел я вот такой морозной ночью с Мирного на Айхал — это когда новую алмазную трубку начинали разрабатывать. Путь не маленький, к тому же недавно проложенный. На всем пути одна обогревательная избушка. Якут-старик в ней жил. Почти полдороги я прошел, веселее на душе стало. И покажись мне, что мотор перегрелся, вроде из радиатора пар бьет.
      Остановил я машину. А темень кругом — якутская ночь без луны, только звезды. Прыгнул из кабины и словно мне крапивой кто по глазам хлестнул. Потом узнал, что о сучки лиственницы ударился. Тогда ничего этого я не понял. Торопился к мотору, боялся на морозе после теплой кабины остыть. Капот я все же открыл, проверил радиатор. Оказалось, ошибся, все в порядке. И тут же чуть не свалился от боли. Провел рукой по лицу, а оно все в крови и ничего не вижу. Еле заполз в кабину. Начинаю понимать, что с одним глазом у меня что-то скверно. Перевязал я его и попробовал машину вести. Мотаю головой, свет в глазах меркнет, дороги не вижу. Все лицо начинает рвать, второй глаз красной пленкой затягивает. Придвинул я машину на самый край дороги и остановил ее. Мотора не глушу. Отвалился к спинке, а боль в глазах такая, что хоть кричи.
      Сережка притаился, боясь шевельнуться, помешать рассказчику, сбить его.
      — Да... В такую скверную попал тогда историю... Раздирает мне изнутри голову так, что кажется череп вот-вот треснет. Хорошо понимаю, что пропаду в этой якутской тайге. Мороз в ту пору держался как раз больше шестидесяти. Дорога на Айхал глухая, машины туда ходят редко. Заглохнет мотор, как бензин кончится, и тут уж мне крышка. Замерзну... пропаду...
      Не знаю, сколько был я в таком забытье. Уж все от меня отходить стало. Ни о чем не думаю, боль все мысли заглушила. Вроде как туда поехал...
      Вдруг кто-то меня за плечо. Открыл я глаз, да ничего не увидел — красный туман плавает.
      Женский голос слышу.
      — Что с тобой?
      Я ничего не соображаю. В женский голос не верю. Думаю, мерещится.
      — Что с тобой? — опять спрашивает. — Да отвечай, же!
      — Беда, — говорю ей. — Глаза вышиб.
      — Что же теперь делать? — спрашивает она.
      — В Мирный надо поворачивать. Может, там помогут. В Айхале врачей нет.
      — А можешь машину вести? — спрашивает женщина.
      — Смеешься? — говорю ей. — Не вижу... Тебя не вижу.
      — Тогда жди, — говорит она.
      Слышу, как мимо меня проехала машина, развернулась и остановилась рядом. Опять открыла она дверь, кабины.
      — Груз скинуть поможешь?
      Вылез я, повыкидывали мы с ней из ее машины ящики, сложили их у дороги, спустили из моей машины воду и масло, и погнала она в Мирный.
      Ну и лихо же машину вела! Как скорая помощь летела.
      Сережка слушал так, словно ему читали рассказ из книги Джека Лондона. Ему хотелось посмотреть в лицо Федору, понять — правду ли он рассказывает. Но Федор не поднимал головы, пуская дым папиросы в пламя костра, голос его звучал ровно и глухо.
      — В Мирном сделали мне операцию. Левый глаз пропал, вытек, теперь стеклянный ношу. А правый все-же успели спасти. Все время, пока лежал в больнице, даже еще не знал, буду ли видеть. Мариша мне передачи носила — яблоки, апельсины, соки всякие, папиросы. А достать фрукты в Мирном нелегко. Из рейса вернется и ко мне в больницу. Там думали, что жена навещает.
      В тот день, когда мне выписываться, пришла Мариша и сказала, что и дальше в беде меня не оставит. Вот как у нас все с Маришей было, вот как все началось...
      — Ладно, Федор, не трави сердце, — с грубоватой нежностью попросил Степан. — Выручим Маришу! Отдохнул, Сергей? Можешь ногами двигать? Тогда пошли.
      Опять двинулись они по темному лесу, оставив догорать костерок, который долго светил им огненным глазком сзади.
      Они шли весь день, все с большим трудом преодолевая каждый километр. Без конца тянулось обширное болото, поросшее рахитичными жалкими березками и кривыми низкорослыми сосенками. Им не встретилось ни одной сухой полянки, только к вечеру, одолев эту болотистую пустошь, они добрались до леса и смогли обсушиться у костра. Тут они накоротке и подремали. Точнее, подремали Сережка и Степан; Федор так и просидел у костра, не смыкая сухих воспаленных век, осунувшийся.
      Позже, когда Сережку спрашивали, как они шли и какие были происшествия, то ему было трудно ответить. Все слилось для него в бесконечный изнурительный путь через болота, с редкими остановками для отдыха. Он помнил что дважды тонули они в оврагах, увязали в топях. Но упорно брели и брели. Все же самым страшным показался ему тот участок пути, который Сережка преодолевал в одиночестве. Да, самый страшный кусок пути.
      Возле леса они разделились, тут расходились три дороги. После короткого обсуждения решили, что Сережка двинется по центральной, она более легкая, более проезжая. Да и более прямая.
      Сережка брел, прислушиваясь. Лес тревожил его. Он стоял с двух сторон молчаливый, таинственный.
      Дорога оказалась такой же трудной, как и через болото. Вся она была в глубоких колеях от проходивших машин и тракторов. Ноги соскальзывали с гребешков. Везде блестела вода. Сережка пробовал сойти с дороги на обочину, но и там было не легче. Кучи хвороста, канавы то и дело заставляли опять выбираться на дорогу.
      Сережка знал, что этот лес тянется километров десять-двенадцать, потом опять начнется обширное болото, где они должны сойтись. Он вглядывался вперед, ожидая, что вот сейчас, может быть, впереди посветлеет, и этот мрачный лес кончится. Так он доходил до поворота, а впереди опять виднелся тот же однообразный молчаливый лес и та же перерытая колеями, полными воды, дорога.
      Очередной перекресток — снова надежда, что сейчас он увидит конец леса. Снова разочарование...
      А тут еще ему вдруг перегородила дорогу река. Не очень широкая, но полная воды, вброд не перейдешь. Сережка сунулся вправо, влево и снова вернулся к дороге. Как же перебраться?
      Он огляделся и начал стаскивать жердины, сооружая переход. На это у него ушло не меньше, чем минут тридцать-сорок. Не дав себе отдохнуть, он пошел дальше.
      Ноги отяжелели, Сережка двигался все медленнее, но не позволял себе остановиться. Ведь идет Федор, шагает и Степан. Он должен выйти к болоту одновременно с ними, не заставлять их ждать, тревожиться. Этого бы не хватало!
      Болото — обширное белое болото, с редкими кучками жалких деревцев, открылось ему внезапно.
      Сережка даже удивился — столько ждал, когда увидит болото и — вот оно.
      Впереди на белой равнине болота он увидел крохотную черную точку.
      Неужели Мариша Дробышева?
      Сережка поднял к небу ружье и выстрелил сперва из правого ствола, потом из левого. Таков был условный сигнал.
      Перезарядив оба ствола, он двинулся по белой целине к черной точке. Следы его на снегу тотчас наполнялись ржавой водой.
      Да, это была Мариша!
      Грузовая машина увязла на торфяном поле и медленно тонула. Мариша, в полушубке, повязанная шерстяным платком, сидела на крыше кабинки. Быстрые черные глаза с искорками, маленькие мохнатые брови,, небольшой рот с яркими губами. Она с удивленным испугом смотрела на Сережку.
      — Откуда ты, мальчик?
      — Из Кедровки... За вами... Сзади идут Степан Ока-тьев и ваш Федор.
      — Наконец-то, — облегченно вздохнула она. — Где же они?
      В эту минуту послышался двойной выстрел, и почти тут же еще такой же сдвоенный залп.
      Вот как они удачно сошлись, почти минута в минуту.
      Степан и Федор быстро приближались.
      — Мариша! — сдавленно крикнул Федор.
      С кабины Мариша спрыгнула на подножку, с нее на землю. Федор судорожно прижал ее к себе, потом отстранил, жадно вглядываясь в ее лицо.
      — Звери! — смущенно упрекнула Мариша. — Мальчишку зачем с собой тащили? Измучили его. На нем же лица нет.
      Сережка насупился.
      — Тоже хотел помочь, — вступился Степан. — Молодцом шагал, выносливый парень.
      — Познакомимся, — предложила Мариша, протягивая руку. — Не обижайся. Спасибо, что и ты пришел, и Степан вот.
      — Чего же ты на кабину забралась? — сказал, посмеиваясь, Степан.
      — Утонуть боялась, Степа. Видишь — тонем.
      — Бросила бы и домой.
      — Машину бросить? Ты мог бы бросить? Думала — выскочу. Знаешь, сколько я сюда леса перетаскала? Дом можно построить. И все равно увязла. А потом стала своего Федора ждать. Ведь должен выручить, — добавила она и бросила быстрый искристый взгляд на мужа и быстро смахнула что-то рукой со щеки.
      Федор стоял, устало прислонившись плечом к кабине, и не сводил глаз с Мариши. Сережке показалось, что такого счастливого взгляда он еще ни у кого не видел.
      Сережка подумал про большой и трудный путь обратно в Кедровку, и он показался совсем не страшным. Ведь назад они пойдут все вместе.
      Главное, Маришу нашли.
     
      Глава одиннадцатая
      ОПЯТЬ КИРКА!
     
      Зеленая ракета взвилась в темное небо. Она описала широкую крутую дугу над лесом, повисла на миг и полетела к земле, угасая. Вслед за нею взвились вторая и третья ракеты.
      Что такое?
      Какие люди появились возле участка в глухом лесу? Что им тут нужно?
      С топором в руках Димка стоял у только что поваленного дерева. В лесу разом смолк шум пил, все настороженно молчали, прислушивались, приглядывались.
      Сумерки наступали на лес. Пора было заканчивать работу. Однако никто не двигался с места.
      Что происходит в лесу?
      Опять ракета!
      Сигнал бедствия? Чей? Предупреждение? Чье? Кто пускает ракеты?
      Взлетела к небу тревожная красная.
      За ней опять зеленая.
      Тишина...
      Сумерки все плотнее. Но никто не уходил с трассы. Ждали, что же будет дальше.
      Кто же пускал ракеты?
      — Приветик! — раздался бодрый хрипловатый голос.
      Димка резко повернулся.
      Опираясь на лыжные палки, перед ним стоял Кирка! Да, Кирка! Лицо его было красно, словно кирпичом натерто. На голове серая вязаная шапочка, с помпончиком на макушке, он в коричневой спортивной куртке, с множеством молний, в синих брюках. Не Кирка, а цветная картинка из спортивного журнала. Улыбается во все лицо, сверкают белые зубы.
      — Здорово! — крикнул Кирка.
      — Здравствуйте, — медленно ответил Димка, потрясенный тем, что видит перед собой в тайге Кирку. — Это ваши ракеты были?
      — А что? — быстро спрашивает Кирка. — Красиво? Хочешь пари? — предлагает он. — Ну, хочешь? Не веришь, что это я, Кирка? Верно, угадал?
      Он снимает рукавицы и хлопает ими о колени.
      — А тут поработали! — Кирка оглянул длинную просеку. — Не узнать... — И обернулся к Димке. — Значит, все-таки строим таежную трассу, голубь? А где рыжий?
      — Вам лучше знать, — помрачнел Димка.
      — А зачем ты тут остался?
      — Больных увозили, груз был. Вот и оставили. Обещали опять прилететь, а не летят.
      — Сам виноват. Ведь добровольно остался, силой не заставляли. Эх ты, сробел...
      Димке неприятно слышать этот снисходительный тон. Он отвернулся.
      Кирка сбросил рюкзак на снег и присел на бревно возле Димки.
      — Никакой у тебя связи с Сережкой?
      — Какая тут связь?
      — Хочешь пари? На что угодно. Ну, хочешь? Не угадать тебе, откуда я сейчас.
      У Димки нет никакого желания заключать на что-то пари. Как виноват перед ним этот человек. А ему ничто, смеется себе. Все-то у него шуточки. Зачем он появился здесь?
      — Напрасно, голубь, напрасно, — дразнился Кирка. — Ведь я из Кедровки. Видел твоего рыжего дружка, у дяди Кости ночевал. Приветы тебе от них.
      — Что? — Димка изумился. — Из Кедровки? Правда, Сережку видел?
      — Как тебя вижу.
      — И как он?
      Но тут появились Ксана и Андрей.
      — Кирка! — воскликнула Ксана. — Это твои штучки? Ракеты в лесу?
      — Пустяки какие, — отмахнулся Кирка. — Салют в честь успехов вашего трудового участка.
      — Как же ты к нам добрался?
      — Ножками... Самыми обыкновенными ножками на самых обыкновенных лыжах.
      — Один?
      — Зачем же... Сейчас еще двое подойдут. Меня разведчиком выбросили.
      — Давай-ка лапу, пружина, — добродушно сказал Андрей, протягивая руку. И так дернул парня за руку, что тот оторвался от бревна. Андрей обнял Кирку и с силой похлопал по спине. — Ну, пари хочешь? — спросил Андрей и громко захохотал. — Хочешь пари? Знаю, чего тебя к нам погнало.
      — Да вот своего знакомого степнячка захотелось навестить, — лукаво произнес Кирка, кивая на Димку. — Как голубок ведет себя? Есть на него жалобы?
      — Нечего над ним шутить, — оборвал его Андрей. — Говори, зачем пожаловал?
      — Задумали зимой по трассе кросс провести. Лыжню проверяем. И другие дела.
      — Трепач ты, — добродушно сказал Андрей.
      Со всех сторон на их голоса подходили лесорубы и плотники. К Кирке разом тянулось множество рук, всем хотелось поздороваться и взглянуть на посланца с Большой земли.
      Сколько, оказывается, у Кирки друзей.
      Подошли еще двое на лыжах — спутники Кирки: один ровесник ему, а другой постарше, лет так тридцати.
      — Что же вы отстаете, — упрекнул их Кирка.
      — Угонишься за тобой, — сказал тот, что помоложе. — Да и крепление у меня лопнуло, чинить пришлось.
      Шумной толпой все направились к дому. В центре шагал Кирка, засыпаемый всякими вопросами. Димке тоже хотелось спросить его о многом. Но разве сейчас к нему пробьешься.
      Кирка обернулся, поискал кого-то глазами.
      — Димка, где ты? Не отставай.
      Почти у самого дома Кирка вдруг остановился.
      — Забыл! Ведь забыл! Ксана!
      — Что случилось?
      — Вам же письма. Вот от вашего предка. Николай Александрович приказал кланяться. А второе... — Он помедлил. — Не могу называть. Да вы же сами должны знать, — и протянул два конверта.
      Лицо Ксаны вспыхнуло, она стала прехорошенькой.
      — Танцуй, Димка! — приказал вдруг Кирка. — Тебе тоже два письма. Танцуй!..
      Он раздернул молнию нагрудного кармана и протянул Димке, действительно, два конверта. Письма! От Сережки и дяди Кости.
      Димка сумел выхватить письма, не танцуя, и помчался к палатке.
      Кирка, приезжие и Андрей ушли в избу Ксаны.
      Первым Димка читает, конечно, Сережкино письмо. Написано оно такими крупными размашистыми буквами, что в строчке умещается не больше трех-четырех слов.
      «Димка, здорово, друг!
      Пишет тебе известный Сергей — житель Кедровки! Житуха наша — красотища! Хочешь верь — хочешь не верь! Не выдумываю!!! Все у нас есть — даже кино бывает! Столовка — красота! В клубе — книги, журналы, шашки, домино — и танцы! Скучать некогда!
      Строим насыпь! Здорово двигается! Машин много — дела идут! Работал учетчиком — думаю перейти на машину! Выбрать только надо! Заработок хороший!
      Новостей особых нет!
      Была одна история! Застряла в тайге шоферша М. И. Дробышева! Напугала всех! Послали нас троих выручать ее — Ф. Дродышева, С. Окатьева и меня! Пять дней в тайге шли! Нашли и привели!
      Север — это здорово! Ничего страшного!
      Давай останемся тут до конца строительства!
      Даешь Ледянку!
      Давай так решай!!!
      Ты — держись! И скорее старайся к нам! В Кедровку!
      Пиши — у тебя как!
      Тебе привет шлет Лиза!
      Твой вечный друг Сергей!»
      А вот что писал Димке дядя Костя:
      «Дорогой мой друг!
      Пользуюсь неожиданной счастливой возможностью написать тебе несколько слов. Очень досадно, что обстоятельства сложились так неудачно, и ты сразу не попал в Кедровку. Что ж, север есть север, и тут всякое случается. Надо быть готовым к любым неожиданностям.
      Мне, во всяком случае, твердо обещали, что при первой возможности перебросят тебя в Кедровку. Когда? Никто сейчас этого сказать точно не может. Вертолеты находятся на инспекторской проверке.
      Ну, привыкаешь к северу? Не испугал он тебя? Понял ли красоту этих мест? Тайгу можно полюбить, в ней есть своя красота. Рисовать ты не бросил? Твой друг Сережа, кажется, уже освоился с нашей жизнью, прошел таежное испытание.
      На вашем участке работает Ксана Короткова. Я знаком с ее отцом уже двенадцать лет, вместе работали на Дальнем Востоке и тут встретились. Хорошо помню Кеану тоненькой девчушкой, с длинными светлыми косичками.
      Тут живем, вроде рядом, а повидать ее не удалось. Любопытно взглянуть, как же она выглядит теперь. Непременно передай ей от меня сердечный привет.
      Потерпи, дружок, еще немного. Я знаю, как порой трудно живут в таких лесных участках, как твой. Помню о тебе все время и, поверь мне, слежу, чтобы ты скорее мог попасть в Кедровку.
      До скорой встречи, Дима, в Кедровке. К. Конев».
      Димка долго сидел над этими двумя письмами.
      Он был растроган, ему стало радостно. О нем помнят, беспокоятся, продолжают ждать в Кедровку. Димка позавидовал Сережке: собирается сесть на машину, ходил в тайгу выручать шофершу. Сережка всегда готов взять на себя такое дело, где можно показать свою силу, не остановиться перед опасностью.
      А кто такая Лиза? Удивительно, что шлет ему привет.
      В палатке собирались все строители, всем хотелось посмотреть на посланцев Большой земли. Становилось все теснее и теснее. И не так мало их тут было, строителей — человек тридцать.
      — Другого места нет, кроме нашей палатки, — проворчал Тихон, забиваясь в свой угол.
      Но на него не обратили внимания.
      — Открытое комсомольское собрание, — сообщил Андрей и улыбнулся всем собравшимся. — Давно не собирались. Начинай, Кирка, — предложил Андрей.
      — Хотите пари? Думаете, что Кирка сейчас доклад будет делать. Не будет доклада. Хорошо строится наша трасса. Весело! Все дальше и дальше лезет в тайгу. Вы тоже тут зря не сидели. А строить надо еще быстрее. Железная дорога нужна не только леспромхозам. За лето в тайге нашли нефть и газ. И они нас подгоняют. Вы идете на соединение с Кедровкой и обещаете сомкнуться в новый год. Надо, ребята, свое слово сдержать. Скоро сюда приедет еще полсотни комсомольцев. Большая вам подмога. Сумеете хорошо их встретить? Жилье приготовите? Вот мы, трое, и поехали по участкам посмотреть, как ваши дела идут, чем вам помочь надо.
      Оратором Кирка был явно неважным. Но слушали его очень внимательно. Строителям хотелось узнать, как идут дела на других участках. Да и приятно было услышать похвалу собственным делам. А уж тут Кирка слов не жалел.
      Закончив со вступительным словом, Кирка перешел к делам, ради которых и проводилось это открытое комсомольское собрание.
      — Теперь я должен вручить билеты членам нашего Ленинского комсомола, — сказал Кирка. — Выполняю поручение комитета комсомола. Таких у вас трое. — И он позвал: — Василий Кудрин!
      К столу подошел маленький крепыш. Из-под распахнутой рубашки виднелась тельняшка, глаза его сверкали задорно, весело. Димка знал его по рыбалке на Черном озере.
      — Помнишь свои слова, когда тебя принимали в комсомол? — спросил Кирка.
      — Они горят у меня в сердце! — шутливо воскликнул Василий Кудрин.
      — С тех пор прошло пять месяцев, — продолжал Кирка. — Как же ты сдержал их? Не перегорели?
      — Да будет тебе, — слегка смутился Василий Кудрин. — Тебе что — проценты доложить?
      — Все же доложи. Как работал?
      Василий Кудрин оглянулся на собравшихся и засмеялся.
      — Не знаешь, как работают? Руками...
      — Какое великое открытие, — сказал Кирка. — Друг мой, об этом еще Энгельс писал.
      — Кирка! — предостерегающе позвала Ксана. — Не углубляйся в теорию. Кудрин — руководитель звена.
      — Слышал? — спросил Кудрин, слегка усмехаясь. — Тебя устраивает?
      — Похвально, растешь, — заметил Кирка. — Но ведь этого мало. А как живут и трудятся твои товарищи?
      — Весело, — неожиданно сказал Василий Кудрин.
      — Как это понять — весело?
      — Вместе охотимся, рыбачим. Хочешь, Кирка, свежих карасей попробовать?
      — Какие же сейчас караси? Чудило! Все в тайге замерзло.
      Василий Кудрин подмигнул Кирке.
      — А мы участок вечной мерзлоты нашли. И устроили в ней свой холодильник. Держим там карасей. Нам их теперь на всю зиму хватит. Кто желает свежей рыбки — милости просим.
      — Приду попробовать карасей, — согласился Кирка. — Свое слово — работать хорошо, крепить коллектив — сдержал. Могу спокойно вручить комсомольский билет, — и он протянул Василию Кудрину маленькую книжечку с четким силуэтом Владимира Ильича Ленина, удостоверявшую, что отныне Василий Кудрин является членом большой комсомольской семьи. — Поздравляю! — Кирка так сердечно пожал руку, что Василий Кудрин поморщился от боли.
      Все дружно зааплодировали.
      Когда опять восстановилась тишина, Кирка позвал: — Игнат Глебов!
      Со своего места поднялся могучий парень, с плечами и руками молотобойца. Он снисходительно посмотрел на щуплого Кирку и воздвигся рядом с ним.
      — А ты, Илья Муромец, помнишь свои слова?
      — Меня зовут Игнат Глебов. Что мне Илья Муромец? Позови, поборемся с ним.
      — Здоров! — согласился Кирка. — Есть силушка?
      — Проверить хочешь? — рокочущим басом ответил Глебов. — Не забыл, что собирались, как на участок к нам приедешь, провести показательный матч вольной борьбы. Три раунда!
      — В другой раз, в другой раз, — поспешно сказал Кирка, чуть отступая. — У меня впереди большая дорога.
      — А может, попробуем, — придвинулся Глебов, но Кирка отступил от него еще на шаг. — Где же твое слово? Ладно, у тебя еще ко мне вопросы?
      — Удовлетворен...
      — Вот так-то. Я тоже удовлетворен. Слаб ты против меня.
      Кирка только рукой махнул, признавая себя бессильным перед этим парнем.
      Игнат Глебов взял комсомольский билет, раскрыл его, всмотрелся внимательно.
      — Мой! — сказал он и показал всем присутствующим. — Благодарю! — и протянул Кирке широкую, как лопата, ладонь.
      — В другой раз, в другой, — пряча за спину руки, сказал Кирка, вновь отступая за стол. — Должен сегодня поужинать. Ну и силушка, так и играет.
      — А! Ты собираешься ужинать? — спросил Игнат Глебов. — Тогда, конечно, береги свою руку.
      И он величественно, под дружеские хлопки своих друзей вернулся на место.
      Кирка, глядя ему в широкую спину, молча покачал головой и опять занял место впереди стола.
      — Прошу Сережу Терентьева, — сказал он.
      В палатке тишина, никакого движения.
      — Где Сергей Терентьев? — повысил голос Кирка. — Я же видел его, тут был.
      — Разбудить? — спросил кто-то готовно.
      — Вынести на руках, — распорядился необдуманно Кирка.
      Его команду приняли к исполнению. В задних рядах началась возня. Четверо ребят несли к столу вертевшегося в руках, любившего поспать Серегу Терентьева. Его поставили на ноги возле стола. Он стоял ослепленный светом, беспомощно озираясь, еще не совсем проснувшись.
      Веселый смех стоял в палатке.
      — Что такое? Чего тебе? — сердито спросил Серега.
      — Ой, Терентьев, — огорченно сказал Кирка. — Рано же ты укладываешься спать.
      — Тебе бы побыть весь день на морозе, — обиженно сказал Серега. — Да и поработать.
      — Это, конечно, великий подвиг. Можно приравнять к подвигу космонавтов. Однако им в космосе легче, чем Терентьеву в тайге. Сон входит в программу обязательных испытаний. Назови фамилию, имя, отчество.
      — Ну, Сергей Терентьев.
      — Вручаю тебе комсомольский билет. Поздравляю! Кроме того, есть еще телеграмма из села Усть-Юрт. У тебя появился брат. Его назвали Владимиром. Поздравляю с братом! — и Кирка захлопал в ладоши.
      — Ура! — крикнул кто-то в заднем ряду, и этот возглас подхватила вся палатка.
      Сергей Терентьев, маленький, взъерошенный, похожий на воробья, стоял на виду всех и широко и растроганно улыбался, бережно держа телеграмму.
      — Правда? Братишка!
      — Такая же правда, как и то, что я стою перед тобой, — сказал Кирка. — Сколько же вас теперь Терентьевых в Усть-Юрте?
      — Да шестеро, — махнул рукой Серега.
      Димка тихо сидел на своем месте. Впервые видел он выдачу комсомольских билетов. Димка чувствовал себя так, как будто и он имел к этому событию прямое отношение. Он жадно вглядывался в выражение лиц новых комсомольцев. Наверное, все они будут долго помнить этот таежный вечер и ребят, которые сидели в палатке.
      Со всех сторон Димка видел оживленные лица. Одна дружКая большая семья! Какие хорошие добрые лица! Хоть с каждого сейчас рисуй портрет. Димке казалось, что он любит всех этих ребят, он чувствовал себя счастливым, что сидит с ними, живет одной с ними жизнью. Ах, как хорошо!
      И тут внимание Димки привлекла безмолвная сцена. Яшка незаметно пробрался на скамейку поближе к столу, за которым шла выдача комсомольских билетов. По тому, как неподвижно он сидел, словно боясь упустить хоть слово, видно было: его очень интересует все, что происходит сейчас в палатке. Но вскоре Яшка, обернувшись, встретил тяжелый требовательный взгляд Тихона. Он властно звал Яшку к себе. Поерзав, Яшка с виноватым видом, путаясь в ногах ребят, вернулся к Тихону. Тот, склонившись, что-то зашептал. Яшка покорно слушал, продолжая следить за выдачей билетов. Димке стало жалко Яшку. Почему он так боится Тихона?
      Кирка закончил выдачу комсомольских билетов.
      Его окружили ребята, весело разговаривая.
      — Видел? — сказал Кирка и небольно щелкнул Димку по лбу. — Когда тебя в комсомол принимать будем?
      — Пошли, пошли! — поторопили Кирку.
      Его утащили угощаться карасями.
      Однако ночевать Кирка пришел к ним в палатку.
      — Много связей установил? — спросил он Андрея. — У, сколько флажков. Все твои знакомцы?
      Он поболтал с Андреем и пересел к Димке.
      — Покажи рисунки. Ребята рассказывают — рисуешь здорово.
      Польщенный Димка протянул ему альбом — самый последний. Кирка неторопливо посмотрел рисунки.
      — Голова! — сказал он добродушно. — Ты же художник. Зачем на трассу тебя понесло? Тебе учиться надо. Может, в тебе талант художника, а ты в тайгу лес валить. Ты хоть посылал их куда-нибудь? Настоящим художникам показывал?
      — Зачем? — недоуменно спросил Димка.
      Кирка только рукой махнул.
      — Зачем, зачем... Это же о нашей трассе, о людях. Интересно, что о них скажут. В журналы и газеты надо послать. Свободно могут напечатать.
      — Очень нужны там мои рисунки, — искренно возразил Димка. — Что у них настоящих художников нет?
      — Толкуй с тобой, — с досадой сказал Кирка. — Хочешь пари? На что угодно... Хочешь? Обязательно напечатают, не могут не напечатать. Посылай.
      Димка молча убрал альбом.
      — А кто такая Лиза? — спросил он.
      Кирка сделал хитрое лицо.
      — Очень хорошенькая... Рыженькая... как Сережка... Дочь нашего лучшего экскаваторщика в Кедровке, У нее есть брат Степан — тоже экскаваторщик. Мы зовем их так — экипаж Окатьевых. Сережка очень дружит с ними. Особенно с рыженькой Лизочкой. А что он о ней пишет?
      Этого Димка не стал рассказывать.
      Утром провожали Кирку и его двух товарищей.
      Но у самой палатки Кирку остановил Тихон.
      — Скажи, есть такой порядок — насильно человека на работе держать? — спросил он с обычным хмурым видом.
      — Тебя держат? — удивился Кирка. — Кто же держит?
      — На вертолет сесть не дали.
      — Пассажирского сообщения у нас еще нет. Не могли взять. А пешком трусишь? Хочешь с нами? Лыжи найдутся.
      — Дураков нет. Это сколько же надо идти.
      — Может, тебя на санках доставить?
      — Ладно, смеяться нечего. Обязаны обеспечивать транспортом. Могу я заболеть?
      — Это верно, — подтвердил Кирка. — Так заявку на лыжи не подаешь? Будь здоров!
      Яшка стоял поблизости и слушал этот разговор.
      Димка и Кирка пошли по сланевой дороге, оскальзываясь на бревнах, припорошенных снегом.
      — Далеко ваши ребята протянули дорогу, — сказал, останавливаясь, Кирка. — Видишь вон тот холм? — показал он на лес, где среди хвойных вершин четко выделялась ажурная вышка. — Знаешь, сколько до нее? Двадцать километров. Не веришь? Сходи проверь. Эту вышку сам ставил. Тогда ничего тут не было. Мы вот так же на лыжах пришли. А теперь поселок тут, дорога...
      Он помолчал и добавил:
      — Эх ты, художник! Ползаешь тараканом по земле. Тебе с той вышки надо посмотреть. Художнику всегда нужна высота. Он мир должен широко видеть.
      Они дошли до стены леса, которая перегораживала дорогу. Там уже слышались голоса пил, звон топоров. Рухнуло первое дерево. Затюкали топоры сучкорезов.
      — Скоро мы тебя заберем отсюда, — пообещал Кирка, — и воссоединим с Сережкой. Рыжий ждет тебя не дождется.
      Кирка оглянулся и хитро подмигнул Димке.
      — Прощальный салют!
      Он вытащил ракетницу и дважды выстрелил. Зеленая и красная ракеты поднялись над лесом.
      — Будь здоров! — крикнул Кирка.
      Все трое стали на лыжи, подняли, салютуя, руку, двинулись по нетронутому снегу и скоро исчезли среди деревьев.
      Налетел, нашумел и пропал...
     
      Глава двенадцатая
      СЕРЕЖКА ЗАДУМЫВАЕТСЯ
     
      Пронеслась первая короткая сильная метель. Прочно отвердели дороги, застыли речушки, схватились коркой болота, побелели леса и кустарники.
      Что-то произошло в Сережке за те дни, когда он ходил на поиски Мариши. Совершилось важное и значительное. Вчера еще Сережка был просто рыженьким мальчишкой-школьником, которого все принимали полушутя, чуточку подразнивая. Он часто слышал такие слова: «Мальчик, это не твое дело... Это не для тебя, милок!» и всякие другие, которые давали ему понять, что он еще не дорос до взрослых. Обидно, но куда денешься, приходилось смиряться.
      Сережка оказался способным на поступки. Они бывали у него, конечно, и раньше. Но то были поступки, которые принадлежали только ему и касались только его. А тут от его поведения, его поступков зависела судьба человека, до этого совершенно ему неизвестного. Самое важное заключалось в том, что взрослые впервые доверились ему и не сомневались, что это доверие он оправдает. Никто же не настаивал, чтобы он шел в тайгу. Его просто спросили, поможет ли он выручить Маришу. На него взглянули взрослыми глазами, он перестал быть для них мальчишкой-школьником.
      А как хорошо очутиться после длинного и трудного пути дома, где такое приятное тепло от печки, когда можно, как только захочешь, вскипятить чай, достать из шкафа книжку и вальнуться с ней на постель. О том же, что было в эти дни, как пробирались по грязной дороге, мокрые, усталые грелись и дремали у костров, вспоминалось с добрым чувством. Теперь этот путь казался легким, все случившееся не таким уж и страшным. Сережка еще не знал, что человеческой памяти свойственно забывать все тяжелое, зато светлое сохраняется на долгие годы.
      В первую ночь, вернувшись из похода, Сережка, хотя и очень устал, долго не мог заснуть. Думалось сразу о многом. Прежде всего о Димке. Ведь ничегошеньки не знает он о жизни своего друга. Как он там? Бывают ли у него такие обстоятельства, когда надо показать, чего ты стоишь? Димку затереть не трудно. В классе знали, что Димка никогда не вызовется отвечать первым, да и вообще промолчит, если его не вызовут. Бывали нудные поручения, все от них старались увильнуть, Димка же почти никогда не отказывался. Возможно, что туго ему сейчас приходится.
      Вспоминал снова Сережка и свой дом. Вот бы рассказать отцу, что с ним было за эти дни. Не прибежит Сережка домой, как говорил отец. А Татьянка и Витька только бы рты разинули, услышав его рассказ о походе в тайгу. Свинья он все же! Ему представилось, как мать, наверное, вспоминает его каждый день, тревожится, ждет почтальона с весточкой от него. Так ей не хотелось отпускать Сережку в тайгу! Надо завтра же написать домой письмо, не такое коротенькое, какое послал, а подробное. Пусть не беспокоятся, что ему тут плохо. Хорошая пошла жизнь!
      Сережка размечтался! Легкие крылья мечты подхватили его и понесли над лесными просторами, поднимали все выше и выше. Вот он садится на машину. На какую? Конечно, на самосвал. Экскаваторы, бульдозеры привязаны к одному месту. А тот, кто сидит за рулем автомашины, может повидать весь мир. Хотя бы как Дробышев Федор. Вон какие рейсы он делал по якутской тайге — по шестьсот километров в один конец. А сколько замечательных краев есть, кроме Якутии и этой тайги! Можно пожить на Кавказе, в Средней Азии и в Кара-Кумах, побывать на Дальнем Востоке и увидеть океан.
      Это далекие мечты... А разве плохо по этой тайге дойти до Ледянки и увидеть сибирскую знаменитую реку. И дойти вместе со всеми — с дядей Костей, семьей Окатьевых, Дробышевыми, Тимофеем Голышкиным. И дойти с ними равным во всем.
      Как хорошо встретили их в поселке. На улицу высыпали все жители. Не каждый день такое здесь бывает. О Марише волновались во всех домах.
      Константин Иванович положил руку на плечо Сережки и слегка сдавил его.
      — Не сбил ноги? — спросил он. — Нет? Молодец! А чумазый-то! Иди-ка умывайся!
      Эти простые заботливые слова были лучше всякой похвалы.
      Ужинал Сережка у Окатьевых. Подошли еще несколько человек с карьера — машинисты, их помощники. Заглянул и Константин Иванович. Все расспрашивали Сережку, как они шли, как все было. Степан, усмехаясь, подмигивал Сережке.
      — Ты им пострашнее.
      «Бабученька» хлопотала вокруг Сережки, как возле маленького, не знала, где его лучше посадить, чем его лучше угостить:
      — Чухарики бери, милый. Чухарики...
      Лиза сидела в уголке, нарядная, тихонькая, поблескивая зелеными глазами, теребя тугие косички, рассматривала Сережку, словно чудо заморское. Даже Василий Васильевич прохаживался рядом, терся о его ноги.
      А самое неожиданное произошло в тот день, когда Сережка, отдохнув, вышел на свой пост у насыпи. Чем-то это место возле вывороченного пня стало ему дорого. Хозяйски взглянул Сережка на полотно будущей железной дороги. За эти дни оно заметно удлинилось. Тогда еще не доходили до трех сосен, что росли словно из одного корня, теперь же они остались позади. Не теряли тут времени даром, нет, не теряли.
      Показался первый самосвал с песком. Сережка сделал отметку в тетради. Поравнявшись с местом, где Сережка успел развести костер, шофер замедлил ход, пропел сигналом что-то вроде приветствия на мотив «Нас утро встречает прохладой...» Когда же Сережка подбежал к машине, полагая, что его зовут, шофер высунулся из окошка и весело прокричал.
      — Привет!.. С рабочим днем!..
      Сережке ничего не оставалось сделать, как в свою очередь помахать рукой.
      И пошло... Кто просто Сережке рукой помашет, кто кинет веселое слово, поздравляя Сережку с возвращением на трудовой пост.
      Внезапно очередная машина резко затормозила, и женский голос позвал:
      — Сережа!
      Мариша Дробышева, в белом пушистом платке, протягивала ему руку и улыбалась.
      — Отдохнул? — спросила она.
      Сережка кивнул.
      Мариша показалась ему еще красивее, чем тогда, когда сидела, поджав ноги, на крыше кабинки грузовика, утопающего в болотной жиже. Искорки сверкали в ее черных глазах.
      — А как вы? — спросил Сережка.
      — Какой любопытный!.. Соскучилась по баранке. — Мариша звонко рассмеялась и задорно пообещала. — Ух, и поработаю сегодня. Трофима Голышкина обгоню. Пусть не задается.
      Она махнула рукой и включила скорость. Сережка смог, наконец, впервые поставить против фамилии Дробышевой М. М. не прочерк, а первый рейс. Он сделал это с удовольствием.
      Работали в этот день как-то по-особенному лихо. Машины двигались быстрее, чем всегда, лица казались особенно веселыми. Потому ли, что с Маришей все благополучно завершилось или дорога стала прочной и надежной?
      В середине дня Антон Иванович подошел к костру, протянул к огню худые руки и бросил нетерпеливый взгляд на щит с отметками о вывозке песка. Он хмыкнул, и лицо его расплылось в довольной улыбке, веселые морщинки разбежались по лицу.
      — Видел? — подмигнул Антон Иванович. — А то жаловались, ворчали — погода, погода... А сегодня что? Ведь вот как хорошо возят! Так бы каждый день...
      Он сунул руки в меховые рукавички и пошел юркой походкой к насыпи и даже, к удивлению Сережки, засвистал разбойничьи.
      В обед, только Сережка вошел в столовую, его окликнули от столика у окна.
      — Садись с нами! — сказал Федор Дробышев. — Мы для тебя место держим.
      За этим столиком сидели Мариша и Антон Иванович.
      — Сколько у меня? — нетерпеливо спросила Мариша.
      — Голышкин на три возки отстал.
      — Правда? — Мариша не поверила и сама заглянула в тетрадь и просияла. — Голышкин! Слышал? Догоняй теперь.
      — Догоню, догоню, — пробурчал Тимофей Голышкин, усердно выгребая из тарелки борщ.
      — А ведь в первый день заметил, что тебя нет, — лукаво сказал Антон Иванович. — Вот он — учетчик. В первую же смену пристал — где Дробышева, почему песок не возит?
      — Спасибо ему за все, — сказала Мариша. — Не побоялся с мужиками в такой дальний путь пойти. Увидела — думаю: батюшки-светы, неужто в тайге заплутался. Испугалась... А тут и они показались. А на ноги такой крепкий оказался.
      — Степняк, — подтвердил Антон Иванович. — Там люди легкие на ноги.
      Сережка молчал, расправляясь с обедом, чувствуя, как от этих разговоров полыхают уши.
      — У тебя мать-отец есть? — спросила Мариша.
      Сережка кивнул.
      — Что делают?
      — В колхозе.
      — Крестьянствуют... А ты в рабочие пошел? Как же это? Не жалко деревни?
      — Хотелось тайгу увидеть, — сказал Сережка. — А то степь и степь.
      — Как все, — сказала Мариша. — Сейчас многим на месте не сидится. Много интересных мест. Мы с Федором вот никак наглядеться не можем. Кидает нас из края в край. Профессия, наверное, такая — колесная. Верно, Федор? — лукаво обернулась она к Федору.
      — Кому не сидится? — возразил Федор. — Тебе не сидится. Это верно. А я где угодно могу осесть.
      — Да уж потерпи, пока угомонюсь, — ласково попросила Мариша, опять сверкнув искорками в глазах. — А помнишь, как мы с тобой весной возле Братска застряли у Кривой сосны? Суток трое просидели, так дорогу развезло.
      Она хотела рассказать про тот случай подробнее, Сережка уже навострил уши. Но Мариша вдруг нетерпеливо приподнялась и тревожно шепнула:
      — Пошли, скорее... Вон Трофим Голышкин поднимается. Мне охота сегодня ему песку за шиворот насыпать.
      Вместе со всеми Сережка вышел на улицу. Самосвалы в два ряда, словно покорные кони, стояли возле столовой, ожидая своих водителей.
      — Сережка, ты вечером после работы приходи к нам. Обязательно, — сказала Мариша.
      — Зачем?
      — Не бойся — в гости, — объяснила Мариша. — На пельмени. Придешь? Из медвежатины пельмени. Пробовал? Вот и приходи, коли никогда не пробовал.
      Вечером Сережка долго вертелся перед зеркалом, начесывая непокорные рыжие вихры, повязывая и развязывая галстук — никак не получался узел, то слишком маленький, то раздувшийся. Константин Иванович, занимавшийся своими бумагами за столом, незаметно наблюдал за топтанием Сережки у зеркала.
      — Куда лыжи направляешь? — спросил он.
      — В гости к Дробышевым. Тетя Мариша на пельмени приглашала. Медвежьи.
      — Да ну! — изумился Константин Иванович. — Какое совпадение. И я приглашен. Может, вместе выйдем?
      Пришлось подождать, пока Константин Иванович закончит свою работу.
      Пойти в гости в Кедровке означало перейти из дома в дом. К Дробышевым нужно было только дорогу пересечь.
      Впервые в жизни Сережка шел в гости.
      Дома, когда сходились и съезжались из соседних сел и деревень гости, ребятишек решительно выставляли на улицу и настрого запрещали приближаться к столу, уставленному всякими вкусными вещами. Стол принадлежал только приглашенным. Разговоры велись только гостями. На весь день дом принадлежал им.
      Законы эти были суровы и подлежали обязательному выполнению, преступить их было нельзя. Нарушители наказывались. Лишь издали можно было наблюдать, как постепенно взрослые веселеют, разгораются их лица, громче и громче становятся голоса. Кто-то первый затягивает песню, ее подхватывают, и вот она уже заполняет горницу, вырывается сквозь маленькие оконца на улицу. Кто-то первым вылезает из-за стола и пускается в лихую пляску или начинает кружиться в парном танце. За этой первой парой выходит вторая. Тогда сдвигаются скамьи и стулья к стенам, стол выносится в сени, чтобы дать простор танцующим.
      А младшие должны все еще помнить, что дом сегодня принадлежит только гостям. Когда же наступит такое время, когда и сам будешь гостем, мечтали ребята.
      Итак, впервые в жизни Сережка шел в гости. Вот как в Кедровке он шагнул в другую жизнь!
      Вслед за Константином Ивановичем Сережка вошел в комнату и остановился у дверей.
      — Проходи же! — громко позвала Мариша. — Раздевайся. Какой ты сегодня нарядный!
      Она стояла возле маленького столика и заканчивала лепить пельмени. Ее полноватые розовые руки по локти были в муке. На нескольких фанерных листах лежали готовые пельмени, наверное, не меньше тысячи штук. Красивые, они лежали плотно один к одному.
      Все в комнате Дробышевых разом понравилось Сережке. На стене висели два зачехленных ружья и фотоаппарат — лейка. «И Мариша — охотник», — подумал Сережка, вспомнив, что в коридоре рядом стоят две пары лыж. На окне в горшках цвели пышные герани и фуксии. Но самое главное — на одной из стен в рамках под стеклом виднелось множество фотографий.
      Федор, заметивший любопытный взгляд Сережки, сказал:
      — Это места, где мы с Маришей бывали. Посмотри... Сами снимали. Любит Мариша сниматься.
      Сережка подошел ближе и увидел на большой фотографии высокий скалистый берег, реку, скованную льдами, замерзшую в береговой припай лодку.
      — Вилюй, — сказал Федор. — Знаешь такую реку в Якутии? Изучали в школе? Туда Чернышевского жить сослали. В школе про Чернышевского, верно, рассказывали? Теперь на этой реке большую гидростанцию строят, электроэнергию всему алмазному краю дадут. А поселок гидростроители назвали Чернышевским. А это, — показал Федор на другую фотографию, где среди пушистых лиственниц виднелись какие-то корпуса, высокие башни, — Чулым. Тоже сибирская река. Там мы тепловую станцию строили.
      Называя разные места, Федор всякий раз добавлял: «строили... строили...» Сколько же было таких мест, где они строили?
      На многих снимках Мариша и Федор стояли рядом, одетые по сезону — то в теплых полушубках возле автомашин в заснеженном лесу или возле строящегося моста, то в летнем на берегу озера, по которому скользили парусные яхты или возле камней у реки. На цветной фотографии Мариша и Федор лежали в купальных костюмах на песке и на них накатывала огромная морская волна. Рядом на песке виднелось множество загорелых мужчин и женщин.
      — Можно и к столу, — певуче пригласила Мариша, ставя большое блюдо дымящихся пельменей.
      Определенно, хорошо быть гостем. Сережке нравилось сидеть па правах равного. Он проследил, как будет, когда перед каждым поставили небольшой граненый стаканчик. Поставили и ему. Только Федор спросил:
      — Тебе, наверное, портвейну?
      Сережка подтвердил.
      За столом все весело шумели, разговаривали. Одинаково интересно было слушать спор Федора и Антона Ивановича о количестве километров, которые может пробежать без капитального ремонта автомашина, рассказ Степана Окатьева, как он служил мотористом боевого катера на Камчатке и как к ее берегам подошла гигантская океанская волна цунами и о бедах, которые она тогда наделала, и анекдот, выданный под общий смех Константином Ивановичем.
      Мариша следила, чтобы у гостей не остывали в тарелках пельмени, чтобы всем было хорошо. Особым же ее вниманием пользовался Сережка, словно приходился ей братом или сыном. Хотя в сыновья он Марише определенно не годился, однако за брата мог сойти. Она усердно подкладывала и подкладывала ему пельмени.
      — Как медвежьи? — спрашивала Мариша. — Не
      стесняйся — хвали, люблю, когда меня хвалят.
      Присев на стул рядом с Сережкой, Мариша сказала:
      — А вы, Константин Иванович, в каком же ему родстве?
      — Я? — Брови Константина Ивановича удивленно поднялись. — Ни в каком. Вот Димка, его друг, мне родственник — что-то вроде троюродного племянника.
      — А я думала, вы Сереже дядя. Так печетесь. Надо же о хлопчике дальше думать.
      Неожиданно для Сережки, очень этим смущенного, все разом, перебивая друг друга, горячась, заговорили о нем, тут же за столом стали решать его судьбу.
      — Нельзя тебе так и стоять с тетрадочкой, — решительно пробасил Степан Окатьев. — Не казачье это дело. Иди ко мне и батьке помощником на экскаватор.
      — Какой же он помощник, — возразил Константин Иванович. — Ему можно только учеником. Еще подросток.
      — Пусть учеником, — настаивал Степан.
      — Не слушай его, — перебила Степана Мариша. — Молод ты, верно говорят, для экскаватора — тяжелая машина. Переходи к нам в гараж, классным шофером станешь. Машины любишь?
      Все заспорили, где Сережке будет лучше, где скорее приобретет он добрую профессию.
      Молчаливый и немногословный Федор и то не удержался.
      — Не обманывайте парня, — сказал он. — Возьму-ка я его в мастерскую. Пусть на ремонтах постоит. Все наши машины узнает. Научится слесарить, токарить, кузнечить. Всем добрым профессиям научу. Руки золотыми станут.
      — Как решаешь? — спросил Степан Окатьев. — Тетрадку бросаешь? Тебе дельное советуют.
      Сережка молчал. Он думал.
      Кто-то включил проигрыватель радиоприемника. Звуки торжественного вальса заполнили комнату.
      Степан Окатьев поднялся, обдернул полы костюма й церемонно пригласил:
      — Позвольте, Мариша? Вальс!
      — С удовольствием, — пропела Мариша, кладя руку на широкое плечо машиниста экскаватора Степана Окатьева.
     
      Глава тринадцатая
      ПРЫЖОК В ЗАВТРА
     
      У Димки случилась большая беда. Пропал альбом рисунков, самых последних. Он хорошо помнил, что потерять нигде не мог. Четыре дня Димка не трогал этот альбом, и вот пропал.
      Спросить, что, может быть, кто-нибудь шутя взял его? Но ведь могут подумать, что Димка подозревает живущих с ним в палатке в воровстве? От одной этой мысли становилось стыдно. Может, правда, засунул куда-нибудь.
      Димка помрачнел. Но когда его спрашивали, что с ним — отмалчивался.
      Потом повеселел. Эх, нашел о чем тужить! Не такие они уж стоящие эти самые рисунки. Не велика потеря. Другие сделает, лучше, интереснее.
      А тайга все отступала и отступала перед дружным натиском лесорубов. Деревья продолжали покорно ложиться поперек дороги, удлиняя ее.
      Димка теперь каждое утро посматривал на вышку среди лесов, построенную Киркой. Они приближались к ней. Далеко ли еще до нее? Все еще далековато.
      Несколько дней спустя после того, как на участке побывал Кирка, Ксана пришла в палатку посоветоваться с лесорубами, нельзя ли им быстрее выкладывать дорогу.
      Что можно сделать для скорейшего соединения с Кедровкой? Хоть на недельку раньше соединиться с ней.
      Димка не знал, как ответить на этот вопрос. Быстрее валить и разделывать деревья? Это, конечно, просто. Однако Димке казалось, что и так все хорошо работают. К вечеру не остается ни одного бревна, не уложенного на дорогу.
      Ребята сидели за столом и вяло, без особого воодушевления перебрасывались пустыми словами. Андрей что-то очень тщательно протирал стекла очков, а Серега Терентьев откровенно дремал. Ксана ждала, чуть нахмурившись, но еще надеялась на что-то.
      Тихон стоял в проходе между кроватями и прислушивался к разговору за столом.
      — Очень просто... — сказал он. — Поднимем втрое производительность труда. Сгорим на работе!
      Эти издевательские слова вдруг разбудили Серегу Терентьева, он оглянулся на Тихона.
      — Ты... помолчи-ка... Стойте! — сказал он, хотя никто и не думал вылезать из-за стола. — Стойте же, ребята! Я что-то придумал. Не так мы все делаем... — Лицо его оживилось.
      — А как надо, рыбак? — спросил кто-то. — По-рыбацки?
      — Верно! По-рыбацки, — подтвердил Серега серьезно. — Заметили? Пилим без передышки, а те, кто дорогу вяжет, каждые полчаса перекурить садятся. Делать им нечего, вот и смолят. Перегоняют они нас, на пятки наступают.
      Ксана оживилась.
      — Слушаем... Говори, — подбодрила она Серегу.
      — Можно так... — Серега решительно рубанул рукой воздух. — Три дня все валят лес. Все до одного! — повторил Серега. — Так? Как на рыбалке невод тянут? Все! Так? Потом выбирают рыбу. А мы все беремся выкладывать дорогу. Потом опять пилим, опять все кладут дорогу. Пойдет так? — спросил он, заблестев глазами.
      Ксана подумала и утвердительно кивнула.
      — Надо попробовать.
      Со следующего утра так и стали работать.
      Валили и валили лес. Стон и гул шел по тайге.
      На четвертый день все стали на вязку и выкладку дороги. К вечеру все напиленное за эти три дня лежало на дороге. Она сразу заметно придвинулась к вышке. Дорога словно прыгнула. А раньше только плелась.
      — Здорово придумал наш рыбак! — признал Андрей, оглядывая новый готовый участок елани.
      — Орден ему за это выдадим? — спросил кто-то.
      — Ладно, обойдусь без ордена, — скромно отказался Серега. — Даже заметки и портрета о трудовом подвиге в газете не надо.
      — Скромница! — похвалили его.
      На следующий день все опять стали на валку и разделку леса, но неожиданное событие прервало работу.
      К ним прилетел вертолет.
      Он вдруг показался из-за леса, несколько раз пересек трассу, постепенно снижаясь, покружил над лагерем и стал опускаться. Все побросали пилы, топоры и кинулись встречать экипаж.
      Димкино сердце дрогнуло от радости. За ним! Давно пора. Сдержал слово дядя Костя.
      Возле знакомой Димке посадочной площадки стояли два летчика и Ксана.
      Но бородатого командира корабля Матюши не было. Это были другие летчики. Их не знала и Ксана.
      Они прилетели с соседнего участка. Вертолет принадлежал гидрогеологической экспедиции.
      Из вертолета вышел пожилой человек в массивных роговых очках. На нем были меховая шуба, меховая шапка, меховые сапоги и меховые рукавички. Ходил он вперевалочку, семеня короткими тяжелыми ногами. Вслед за ним показались еще два человека, одетые полегче. Они оглянулись, как моряки, высадившиеся на незнакомом берегу.
      — Медведев, — назвал себя пожилой толстяк, слегка приподняв шапку, и протянул Ксане руку. — Начальник гидрогеологической партии. Прилетел на разведку. Будем искать тут воду. В соседи примите?
      — Добрым соседям всегда рады, — сказала Ксана.
      — Воды у нас хватает, — хвастанул кто-то из лесорубов. — Искать ее нечего. Кругом вода. Увидите весной.
      Медведев прищурил припухшие глаза.
      — Кому ваша вода, молодые люди, нужна? Вредная. Нам нужна вода для жизни. Тут же поселку тысяч на тридцать стоять. Заранее надо о нем подумать. Болотную гущу люди пить будут? Водопровод нужен. Ванные будут, бассейны. Где у вас для этого вода? Не хвастайте. Поможете разгрузиться?
      Все охотно откликнулись на просьбу. Из вертолета дружно вытаскивали трубы, мотки канатов и веревок, ящики, мешки. Димка тоже помогал выгрузке.
      Огорчительно, что не тот прилетел вертолет. Как легко этой птице долететь до Кедровки! Ну что им стоит? Может, попросить? Смешная мысль!
      Через час, когда выгрузку закончили и все имущество новоприбывших лежало на земле, Ксана окликнула Димку.
      — Хочешь Лосинку посмотреть? У нас там грузы лежат. Гидрогеологи один рейс дают. Советую, слетай с Андреем, поможешь ему, да и на Лосинку взглянешь. Интересное место.
      Димка решился.
      — А на Кедровку они не могут полететь? — с надеждой спросил он.
      — Говорила... В Кедровке у них никаких дел. Не смогут тебе помочь. Полетишь в Лосинку?
      — Хорошо, — согласился Димка.
      Андрей уже влезал в машину. Он протянул руку и помог Димке забраться.
      И вот Димка снова в воздухе.
      Андрей толкнул Димку.
      — Смотри! Тихон! Опоздал, растяпа!
      Действительно, по просеке бежали Тихон и Яшка. Как же они прозевали вертолет? Где пропадали?
      Лагерь скрылся, и белая тайга потянулась под ними. Сверху ее прикрывала синяя шерстка лесов, кое-где просветленная желтыми пятнами еще не потерявшими хвою лиственницами. Черные речонки вились среди лесов. Их было очень много.
      — Выходим на трассу! — крикнул из кабинки летчик.
      Димка припал к окну.
      Вот она, трасса! Прямая узкая просека, словно желтая линейка, пересекала пустынную тайгу. Вертолет держался этой линейки. По ней двигались автомашины. Показались домики небольшого поселка. В стороне желтел карьер. В нем стояли экскаваторы. Еще один такой же поселок, с похожими домиками, глухой участок тайги, еще домики...
      Вдруг блеснули рельсы железной дороги.
      — Смотри! — толкнул Димку Андрей. — Лосинка!
      Впереди виднелся большой поселок, разбежавшийся прямыми улицами по обе стороны от железной дороги. Вертолет делал над ним широкий круг. Улицы, улицы, какие-то большие строения, двухэтажные дома, спортивное поле, мастерские, два тепловоза у станции, открытые платформы, гондолы, товарняк и даже пассажирские вагоны на путях. После однообразия синеватой тайги тут все пестрело сочными яркими пятнами. От всего этого рябило в глазах и кружилась голова. Но Димка смотрел и смотрел.
      Какая большая Лосинка!
      Вертолет опустился на краю поселка возле дороги, по которой шло большое автомобильное движение. Мощные дизельные тракторы, железные звери, стрелявшие синими клубами дыма, ревя от злости, тянули платформы с длинными литыми и толстыми бревнами, пиленым лесом, сверкавшим такой белизной, как свежий снег. Проезжали изящные покатостью боков цистерны с горючим, нарядные цветные фургоны. Тут же строилась еще одна новая улица, упиравшаяся в сосновый бор. По обеим ее сторонам стояли остовы будущих домов с оконными проемами, без крыш и крылечек. За ними просматривались строения поселка. В морозном воздухе, насыщенном запахами отработанного бензина и сгоревшего масла, слышалось ширкание пил, звон топоров, со станции доносились то протяжные, то резкие гудки тепловозов.
      Шумная жизнь!
      Разошлись тучи, блеснуло голубое небо, показалось солнце. Снег засверкал, все оживилось в ярком свете, заиграло. Засветились дома, не успевшие потемнеть.
      — Погуляй, посмотри Лосинку, — посоветовал Андрей. — Я тут и один управлюсь.
      Димка ходил по прямым и широким улицам поселка, всматривался в таблички названий улиц — Комсомольская, имени Гагарина, Лесная, Ягодная, Патриса Лумумбы, проспект Ленина... И вывески, вывески — милиции, почты и сберегательной кассы, поселкового Совета и госбанка, леспромхоза и лесничества... Каких только учреждений тут не было! Магазины, столовая, кинотеатр, больница, библиотека и даже детская музыкальная школа.
      В Лосинке не видно старых домов. Самым «старым» не больше года. Домишки стояли свежие, молодые, аккуратные, словно улыбались. Самые разнообразные — на две или четыре семьи, с двумя или четырьмя крылечками. Двухэтажные многоквартирные. Выделялись и большие здания школы, клуба и кинотеатра, сверкавшие квадратными окнами.
      Побывал Димка и на вокзале. Он тоже был новенький, вокруг еще валялись щепа и стружки.
      Димка остановился на улице, где тянулись ровной линией одноэтажные дома. Но не они заинтересовали его, а маленькие дворики при них, разделенные штакетниками. На одном из двориков корова стояла возле скирды сена, а рядом хозяйка развешивала на веревке белье. Ему захотелось нарисовать этот дворик, где все так уютно выглядело. Потом он задержался возле столовой. На широком с перилами крыльце стояли несколько человек, все в черных ватниках, замасленных, лоснившихся, в шапках-ушанках и о чем-то оживленно разговаривали. Нарисовал он площадку возле детского сада. Как раз на прогулку вышли детишки и начали возиться на снегу. Мелькали их цветные пальтишки, шапочки. На перекрестке улиц стоял газетный киоск, возле него толпились мужчины, женщины, вертелись ребятишки. Димка зарисовал и эту сценку.
      — Как Лосинка? — спросил Андрей Димку, когда тот вернулся после прогулки по поселку.
      Димка вздохнул.
      — Хорошо!.. Красивый поселок.
      — Лосинка, Лосинка! — с чувством сказал Андрей. — Ох, и досталось нам тут два года назад. Чуть не утонули в этом болоте, когда трассу били.
      — А вы тут были? — удивился Димка.
      — Э! — засмеялся Андрей. — Никого тут до нас не бывало. Лес не знал человека. Ни одного пенька. А теперь видишь, как застроился. Поселком даже неудобно называть. Город!.. Вот придется попасть года через два на наш участок и вот так же ничего не узнаешь, как я Лосинки не узнаю. У нас ведь там поселок еще больше будет. У них только два леспромхоза, а на нашем участке лесокомбинат будут строить. Чувствуешь разницу?
      Скоро они вылетели домой.
      Опять под ними поплыла трасса с поселками, оживленным автомобильным движением. Сотни людей работали на этой трассе, прокладывая все дальше в глубь тайги тонкую нитку железной дороги. Она оборвалась, и опять дальше пошла тайга. С вертолета Димка успел сделать рисунок этой трассы.
      — Понравилась, говоришь, Лосинка? — спросил Андрей. — Я, когда приехал сюда, тоже не верил, что в тайге можно быстро построить. Теперь убедился. И хочется мне хоть краешком глаза заглянуть и посмотреть, что на нашем месте появится, каким будет новый город.
      На участок они попали вечером, когда в лагерных домишках засветились окна.
      Димка вылез из вертолета и оглянулся. Вдаль уходила их просека, пустынная и тихая в этот час. На фоне ясного вечернего неба четко виднелась над зубчатой полоской леса ажурная вышка, которую строил Кирка. Димка смотрел на все теперь иными глазами, чем утром. Настанет время, и этот участок трассы сомкнется с другими, и по ней пойдет густой поток разных машин, поднимется насыпь, на которой уложат рельсы. Железно загудят поезда в тайге. Незнакомое раньше чувство охватило Димку. Очень дорогим стал этот кусочек тайги, где еще пока ничего-то нет, кроме леса. Но это был тот лес, где они дружно жили, работали и готовили будущее.
      Димку встретили так, как будто он пробыл в отлучке не день, а месяц. Все в палатке расспрашивали, какой стала Лосинка, что там делается.
      Сейчас даже не верилось, что каких-нибудь несколько часов лета и можно увидеть места, где идет совершенно другая, чем у них, жизнь.
      Какая? Те живут в месте уже хорошо обжитом, на всем готовом, а вот они ворвались в тайгу, как воины, и ведут большое наступление. Пожалуй, здесь жить даже интереснее.
      Пусть в Лосинке шумнее, удобнее жить, здесь — отважнее. Молодцы все ребята, не побоялись покинуть удобную жизнь и ушли в тайгу. Предложи Димке переехать в Лосинку, он задумался бы — стоит ли?
      А как выглядит Кедровка? Какая она?
      Гидрогеолог Медведев временно поселился у них в палатке. Позднее, как и обычно, за длинным обеденным столом, на чай собралась вся большая семья лесорубов. Сегодняшним вечером завладел Медведев. Яшка начал было рассказывать свои байки, но его слушатели разошлись.
      Медведев сидел полный, добродушный, накинув на плечи теплый меховой жилет, отдыхая, наслаждался густым чаем, который заварил сам по какому-то своему особому способу.
      — Завидую вам, ребята, — говорил Медведев. — Какие вы все молодые, крепкие. Жизнь свою хорошо начинаете. В молодости надо обязательно свои силы испытать. В вашем возрасте махнул я рукой на свой родной город и приехал на Амур строить город Комсомольск.
      Димка даже вздрогнул, услышав название этого города. Комсомольск-на-Амуре! Об этом городе комсомольской юности он читал в книгах, смотрел кинокартины, слышал песни. Это было так же давно, как Волочаевские дни. Ему казалось, что тот город строили люди необыкновенные, герои, не похожие на обычных людей. А вот перед ним сидит и не такой уж вроде старый человек, толстый, с красным распаренным лицом, носом картошкой, с остатками волос на голове, ничего в нем геройского, и спокойно говорит: строил город на Амуре. Живой человек из Комсомольска-на-Амуре.
      — Да, — продолжал мечтательно Медведев. — Строил, строил... Было в моей жизни такое. Что ж, молодой, задорный. Все нипочем. Сам черт не страшен! Немало нас таких оказалось. Вот и поехали в даль строить город на Амуре. А, надо вам сказать, места там подиковатее, чем ваши. Ох и край, ох и глушь! Сотни верст от всяких городов. Глухомань самая настоящая. Да и страна тогда победнее была. Не могла нас вооружить получше. Тут у вас вертолеты летают, бензопилами работаете. У каждого над головой крыша. А под этой крышей и кровати с сетками, электрический свет, радио. А что такое ваш участок? Малютка среди других! Да и одеты вы все тепло, обуты, сыты. Не жизнь, а мягкая перина. Мы же приехали на баржах, один топор на троих, ни одежонки теплой, ни запаса продуктов. Трудно пришлось, даже цынга с ног валила. А выдюжили, все выдюжили, построили город, которым вся страна гордится.
      Яшка, обиженный невниманием своих привычных слушателей, тоже подошел к столу. Его приняли, подвинувшись.
      — Сколько, ребята, я с тех пор строек повидал — не сосчитать. Затянуло меня это дело — строить — на всю жизнь. Институт сумел закончить, как говорится, без отрыва от основного производства. А эта стройка, наверное, последняя, — неожиданно грустно заключил он. — Сердце сдавать начинает. Потому и позавидовал вашей молодости, мою напомнила. Захотелось напоследок еще на одной настоящей стройке побывать. Поманило меня сюда. Люблю такую вот таежную жизнь с интересными людьми. Возле вас молодеешь, болезни забываешь. А стройка ваша не простая. Разрезать тайгу железной дорогой и выйти к реке. Тут смельчаки нужны! И такой вы край откроете, что пройдут годы и сами удивитесь, какой большой жизни путь открыли. Вот и пришел воду для вас найти. Вкусную, чистую воду. Это моя специальность — поить людей хорошей водой.
      Он покачал головой, полузакрыв глаза, словно видя в воображении весь этот будущий край.
      — Трассу бьете, лес валите, да и на дорогу его укладываете. Вроде и пустяковая работа. А не знаете, что за город тут встанет. Вот на этом самом месте, где мы с вами сейчас в палатке сидим да чаи распиваем, построят комбинат по переработке древесины. Целлюлозно-химический комбинат. Все в дело пойдет: ни одной щепки, сучка не пропадет. Даже хвою в дело пустят. Химия всю эту лесную ветошь в полезные продукты превратит. Видел я проект города — красавец! Широкопанорамный кинотеатр, стадион, зимний плавательный бассейн, Дворец культуры. Еще бы — пятьдесят тысяч жителей. Не город, а городище! Так что скорее рубите вы эту трассу, пусть скорее сюда машины идут, люди едут. Все от вас зависит. Мы прилетели воду искать, подгоняют уже нас. А скоро и проектировщики прибудут — начнут выбирать площадки, где и что строить.
      Медведев увлекся, рассказывал и рассказывал, и видно было, что ему приятно говорить о большом будущем этого края. Сказка в его рассказе соединялась с явью.
     
      Глава четырнадцатая
      СКАЗКИ ТАЕЖНОГО ЛЕСА
     
      — Ох, копуша! Словно девчонка! — сердится Лиза и даже негодующе передергивает плечами.
      Ничего, потерпит. Сережке не очень-то хочется в лес. Затеяла Лиза дальний поход. А зачем? Разве лес не везде такой, как здешний? Каждый день его видит.
      Сережка продолжает заниматься домашними делами. С дядей Костей заключен договор: в доме всегда должны быть сухие дрова, ведро воды, никакого мусора. И, конечно, подметен пол. Да, еще насчет грязной посуды. Ее не должно быть. Сережка неуклонно соблюдает эти требования.
      Он не желает сидеть на шее дяди Кости. Спасибо за то, что дядя Костя даже разговора не поднимает о переходе его, Сережки, в комнату холостяков. Такие есть в соседнем доме. Ему не хочется покидать эту комнату, где стоят такой превосходный радиоприемник, по которому можно слушать весь мир, и шкаф, плотно набитый книгами. Вот и сейчас у него отложены сразу две книги: Беляев «Старая крепость» и Вершигора «Люди чистой совести».
      — Давай помогу, копуша, — не выдерживает Лиза. — Беги за водой, а я подмету. Знаешь, — внезапно решает она, — лучше я протру пол. Мы дома всегда протираем. Свежее в комнате.
      Не слушая возражений Сережки, она решительно выплескивает на пол остатки воды в ведре и моментально находит ветошку. Тут Сережке ничего другого не остается, как бежать к колодцу, пока Лиза энергично орудует тряпкой.
      Что Лиза задумала, фантазерка? Хочет показать какие-то сказки таежного леса. Твердит об этом целую неделю. Даже слушать об этом надоело.
      Совсем недавно из Кедровки никуда нельзя было пройти, везде проступала вода, поднялись болота, разлились речки и ручьи. С каким трудом они тогда шагали по мрачной тайге в поисках Мариши — мокрые, облепленные грязью по макушку, рискуя утонуть в низинах. Каждый шаг они брали с боем. Не забудет Сережка того, как он один шагал по дороге, сооружал переправу. На каждом метре пути ждали всякие неожиданности. Да, ничего себе местечко. Тут человек должен смотреть в оба. Теперь хорошо ходить, не провалишься. Земля успела промерзнуть, а снег, валивший и валивший все эти дни, прикрыл всю безобразную рыжину. Шофера повеселели, забыли, что такое буксовать на самом малом подъеме, в самой маленькой лужице, дорога отлично накаталась. Можно теперь жить. Но зачем нужен Лизе этот дурацкий поход в тайгу? Чего он там не видел? Но разве такую переспоришь?
      — Теперь все? — спрашивает Лиза, придирчиво оглядывая комнату, насухо вытертый пол.
      — Теперь все, — нехотя подтверждает Сережка.
      Однако в последнюю минуту Лиза замечает воду на подоконнике.
      — А это? — показывает она.
      Сережка молча неохотно берет тряпку и протирает подоконник. Потом выходит на крыльцо и выжимает тряпку.
      — Идем, — говорит он, вернувшись.
      Они выходят на улицу.
      Зима! Как приукрасился лес. Все ели густо усыпаны снегом, зеленые лапы чуть-чуть пригнулись, стали шире. Снегом прорисованы все веточки кустарников. Какие-то сложные конструкции. Лес кругом просветлел, и этот свет особенный, чистый, прозрачный. Воздух пахнет свежестью. На макушках елок виднеются точеные бронзовые шишки, точно покрашенные за ночь. На непримятом снегу виднеются затейливые следы каких-то зверушек и птиц, их таинственные письмена, знаки жизни, недоступной человеку. Сережке хочется пройти хотя бы по одному такому следу — две широко поставленные передние лапки и две поменьше задние рядышком — и проследить, куда девается.
      Когда налетает легкий ветер, в воздухе повисает надолго серебристая снежная пыль. Она стоит неподвижно, мягко касается лица. Лес еще более добреет, он весь сверкает.
      Сегодня в тайге очень тихо — воскресенье, вся Кедровка отдыхает, не гудят машины, молчит молот в мастерской. Чем глубже в лес, тем полнее эта тишина. Только они двое нарушают ее. Но тайге их голоса не мешают. Кажется, что она прислушивается к словам, которыми перебрасываются Сережка и Лиза. Они неторопливо идут все дальше и дальше, в самую глубь.
      — Сейчас увидишь кресло Берендея, — шепчет Лиза, и зеленые глаза ее возбужденно блестят.
      Кресло Берендея? Таинственного лесного царя? В какой сказке Лиза прочитала о нем? Спросить бы Лизу, но гордость не позволяет. А! Кажется, у Пришвина читал он про этого самого Берендея. Все же Сережка в этом не очень уверен.
      Лиза сворачивает с тропки и шагает по снежной целине, пробираясь сквозь кусты, которые стряхивают снег на ее красную шапочку, на плечи. Она оборачивается. Сережка видит разгоревшееся лицо Лизы, брови, с сверкающими капельками растаявшего снега. Его начинает увлекать таинственность похода.
      — Не отставай, — тихо говорит она.
      Лиза шагает уверенно, видно, что лес этот ей свой, есть у нее тут свои приметные знаки.
      Она останавливается и хватает за руку Сережку.
      — Смотри! Видишь?
      Сережка старательно всматривается в лес и... ничего не видит — сосны и березы, кустарник. Он даже задирает голову, но и там среди вершин — ничего!
      — Не видит! — возмущается Лиза. — Да не туда надо смотреть. Правее! Пять берез видишь?
      Пять старых берез растут из одного корня. Они резко изгибаются, образуя внизу маленькую приподнятую площадку, а потом выпрямляются. На этой крохотной площадке, пятачке, растет молоденькая, с острой макушкой, елочка, одетая в белую снежную шубку.
      Да, кресло Берендея, на котором так уютно устроилась эта елочка.
      Лиза стоит неподвижно, в глазах радость. Это ее лесное чудо! Ее лесная сказка!
      «Ну и выдумщица! — думает Сережка. — Надо же! Кресло Берендея! Вот чем занята Лиза, бродя по тайге».
      — Тебе нравится? — ревниво спрашивает Лиза.
      — Как ты это кресло нашла?
      — Просто! Шла вот так по лесу, чернику искала и наткнулась. В нашем лесу столько всяких чудес! Каждый день что-нибудь встречаешь.
      — Елку ты, конечно, посадила?
      — Зачем? — пугается Лиза. — Сама выросла. Ничего бы интересного не было. Наверное, вон с той самой елки семечко залетело, — показывает она на высокое могучее дерево.
      Они постояли, любусь издали креслом Берендея, не приближаясь, чтобы следами не испортить ослепительной белизны снега, и двинулись дальше в глубину леса к его новым чудесам.
      Что Лиза покажет еще?
      Она покосилась лукаво на Сережку и ничего не сказала. Хранит до поры свои тайны? Хочет поразить его? Что ж, давай показывай, он ничего против не имеет.
      Сережке теперь нравилось идти с ней рядом по этому белому лесу. Только бы надо с собой и ружье. Вдруг им кто-нибудь встретится. Доверит ли ему ружье дядя Костя? Когда шли за Маришей, он сам тогда дал ружье.
      На опушке их остановил птичий свист. Стайка синиц, красиво-пестрые птицы, резвилась в кустах, возилась среди веток, суетилась, вспархивая, обсуждая какие-то свои дела. Они то разлетались, то опять сбивались в стайку, оживленно треща. Они постояли, послушали птичьи голоса и двинулись дальше.
      Лес тут изменился. Потемнел, посуровел, почти не пропуская света. Высокие ели стояли, низко опустив свои широкие безобразные голые лапы, потерявшие иглы, окутанные длинными плетями серо-зеленых мхов. Теперь приходилось нагибаться, чтобы пробраться дальше, или, повернувшись спиной, пробиваться сквозь густые заросли, раздвигая ветки. Сухая труха сыпалась на шею, неприятно колола кожу, попадая на спину.
      — Скоро ты увидишь глаза тайги, — понизив голос, сказала Лиза, чуть не на коленях проползая под елками.
      Что только не выдумает! Фантазерка! Чего только нет у нее в тайге! Сережка небрежно продирается сквозь заросли, а сам настороженно всматривается в лес. Ему хочется первым увидеть эти самые «глаза тайги».
      Внезапно Лиза останавливается и страшным голосом, протянув руку, говорит:
      — Смотри...
      Сережка взглянул в этом направлении и на какой-то миг ему стало страшно.
      Прямо впереди, метрах в тридцати, на пригорке, лежало что-то темное, похожее на тело большого зверя, настороженно тут прикорнувшего. Низкий лоб, торчащие острые уши и узенькие раскосые глаза. В них горел желтый зловещий огонь. Глаза в упор, не мигая, смотрели на Сережку, следили за ним.
      Глаза тайги!
      Казалось, что этот неведомый зверь пристально вглядывается в него, чужого в тайге, не желает пропустить дальше, стережет свои богатства.
      — Подойди поближе, — приказала Лиза.
      Сережка послушался и увидел, что это лежит вывороченное с деревом корневище старой, свалившейся, наверное, от бури сосны. Дожди обмыли корни, время и ветры вычернили их, и они, причудливо переплетенные, образовали косые пустые глазницы. Желтое зимнее небо, просвечивающее сквозь прорези, оживило глаза.
      — Здорово? — спросила Лиза.
      — Да... — протянул Сережка.
      Он даже не поверил такому зрительному обману. Сережка обошел корневище, вернулся на старое место, и глаза опять зловеще засверкали. Снова Сережке стал чуточку страшноват их желтый блеск.
      — А теперь пойдем взглянем на хозяйку тайги, — позвала его Лиза.
      Сережка пошел за Лизой смотреть еще одно ее лесное чудо. Сколько их тут?
      На этот раз они поднялись на открытое место, где когда-то стоял лес. Его свалили взрывами. Под каждое дерево закладывалась взрывчатка, и деревья вырывались из земли. Поэтому идти стало трудно, ноги путались в сучьях, приходилось обходить множество воронок.
      И опять Лиза скомандовала:
      — Смотри! Хозяйка тайги!
      Медной горы хозяйку Сережка знал по сказу Бажова. А тут на бугре четко вырисовывалась фигура женщины по пояс. Голову она держала вполуоборот, так что очень выразительно виделся ее резкий профиль. Обе руки, как бы останавливая путников, были вскинуты. На фоне светлого неба женщина казалась черной. В ее энергичном повороте, стремительном движении рук была застывшая сила, словно и вправду она увидела людей, разгневалась и замерла. Она тоже не хотела пускать их дальше.
      — Хозяйка! — почтительно сказал Сережка. — Настоящая хозяйка! Ну и чудес у тебя.
      — Да разве у меня, — быстро возразила Лиза. — Лес сам эти чудеса делает. Видел, какие бывают скалы? Звери всякие, птицы, люди... Так и в лесу.
      — Да ведь все это найти надо.
      — Не найти, а увидеть, — поправила Лиза. — Я, когда по тайге иду, всегда что-нибудь интересное хочу выдумать. Так просто ходить по лесу скучно. А как начнешь выдумывать, так все по-другому увидишь. На березах большие грибные наросты бывают. Видел? Взглянула на такой гриб, а он на котенка похож. Забрался, а слезть не может, мордочку повернул и на землю трусишка смотрит. Знаешь, я хочу в лесной институт пойти. Только леса рубить не буду. Лучше их выращивать. Ты знаешь, на сколько за лето сосна вырастает? А елка? По четыре-пять сантиметров в год они растут. Медленно? Да! В десять лет сосна вырастает на пятьдесят-семьдесят сантиметров. А елка на один-два метра. Мне жалко, когда елки рубят к новому году. Росла она, росла и в десять лет на полтора метра вытянулась. А ее и срубили. И только неделю она в доме постоит украшенная, а потом ее в печку. Если бы знали, как елки медленно растут, то меньше бы их рубили.
      Так, болтая, шагали они к дому по темнеющему лесу. Теперь Сережка не жалел, что Лиза утянула его в эту прогулку. Ну и чудеса открыла она ему.
      Сережка теперь по-другому смотрел на лес. Он помнил, каким неприветливым казался ему лес в первые дни жизни в Кедровке. Нет, тут жить можно.
      Сережка смотрел на ели и думал, сколько же им может быть лет? Лиза говорила, что ель может жить до пятисот лет. Есть тут такие? А сколько лет этому сосновому бору?
     
      Глава пятнадцатая
      ДИМКА ИДЕТ В ТАЙГУ
     
      Его давно подмывало побывать на вышке, что так гордо возвышалась над синими лесами. Какой мир откроется с ее высоты! Какие таежные просторы распахнутся ему! Кто знает, может, с той высоты можно увидеть дымы и других таежных поселков, где люди, как и они, строят лесную дорогу.
      Да и задело замечание Кирки, что вот ползает он по земле, а с высоты на нее не посмотрит.
      Димка попытался подбить кого-нибудь в этот поход. Однако охотников не нашлось, у всех оказались всякие неотложные дела на это воскресенье. Решил идти один.
      — Рисовать пошел? — спросил Серега Терентьев, увидя сборы в дорогу Димки.
      — Хочу на вышку подняться.
      — Стоящее дело... Жалко, что не могу с тобой пойти. Надо валенки подшить. Совсем подбились. Дорогу туда знаешь?
      — Рассказывали.
      Димка вдруг решился.
      — Серега, — сказал он. — У меня альбом пропал.
      — Какой альбом? — не понял Терентьев.
      — Тот, который я всегда с собой брал. С зеленым переплетом. Помнишь, на Черное озеро ходили.
      — И те рисунки на рыбалке пропали?
      — Все... Рыбалка, просека, наш лагерь...
      — Давно?
      — С неделю.
      — Может, сам где обронил.
      — Не терял. Хорошо знаю.
      — Чего же молчал? — возмутился Серега.
      — На кого подумаешь? Стыдно как-то.
      — Стыдно... — передразнил его Серега. — Украсть не могли. Может,' пошутили?
      — Не знаю.
      — А Тихон мог взять?
      — Зачем он ему? Не думал на Тихона.
      — Такого у нас не бывало, — сердито сказал Серега. — Ничего еще не пропадало. — И позвал: — Андрей, поди сюда.
      Андрей подошел.
      — У Димки альбом утянули.
      Андрей не поверил.
      — Плохо будет тому, кто так шутит, — погрозил Серега. — Иди, Димка, на вышку. А мы твой альбом найдем. Все в палатке перевернем, но разыщем.
      С легким сердцем Димка вышел на улицу. Давно надо было им рассказать, а не мучиться.
      Сегодня легкий морозец. Лыжи хорошо скользят по скрипучему снегу. По лыжне Димка доходит до конца просеки. Распиленные деревья лежат вповал. Завтра день укладки дороги. Здорово двинулись они за эту неделю. Вон позади какая длинная трасса! Вроде они все быстрее и быстрее выкладывают дорогу. Молодец Серега! Его эта выдумка — работа по-новому.
      Димка отстегивает лыжи и поднимается на штабель бревен. А как хороша отсюда просека! Ровна, как струнка, отливающая желтизной, а по бокам две стены густого леса, вдали совсем крохотные домишки, дымки над ними. Димка открывает альбом и старается нарисовать просеку, клочкастые облака над ней, от которых странный рассеянный свет ложится на дорогу. Все яснее становится рисунок, схвачена мягкость света этого зимнего лесного утра. Сделав последние штрихи, он захлопывает альбом.
      — Вперед, отважные пираты! — командует себе Димка, опять прикрепляя лыжи.
      Ему легко и весело. Выходной день — это здорово придумано! В такой день пальцы хорошо держат карандаш, рука не дрожит от усталости, рисунок получается уверенный, удается передать на бумагу то, что видишь глазами. Надо только и акварелью заняться. С особым удовольствием вспоминает он тугие свинцовые тюбики акварельных красок. В следующее воскресенье он обязательно займется акварелью.
      Узенькая тропочка, едва приметная под тонким настом, петляла в гущине леса. Димке иногда приходилось останавливаться и призадумываться, правильного ли он держится направления. Но все словно бы шло отлично. Шаг за шагом приближался он к цели путешествия. Трудно, конечно, идти по лесу, закрывающему горизонт, вслепую. В степи дело другое — вся она тебе открыта.
      Примерно на середине пути, как и говорили, встретилась безымянная речушка. Через нее брошены два сосновых бревна, неошкуренных, с полуобрубленными сучьями. Димка убедился, что держится правильного направления.
      За речушкой дорога сразу пошла на подъем. Тут стояли могучие сосны, прямые, гладкие до самой вершины. Отдельной рощей держались красавцы кедры. Димка уже научился их узнавать. Их зелень была гуще, плотней сосновой. Димка вынул альбом и быстро набросал эту кедровую рощу.
      Впереди что-то засветлело. Подумалось, что это опушка леса, скоро конец пути по темноватой тайге.
      То, что Димка принял за опушку, оказалось просторной березовой рощей. Вся она светилась. Казалось, что и снег тут светлее. Кое-где еще на тонких ветках держались желтые листья, словно выкованные из латуни. Такими же листьями был устлан снег. С голых рябин свисали яркие ягодные кисточки. Димка набрал горсть ягод, пожевал их. Они были сладкогорчивы.
      Но что поразило Димку — лесной горошек. Он вился по маленькой тонкой рябинке, еще державшей на вершинке три бронзовых веерных листочка. Плеть лесного горошка почти высохла, чернели стручки, а на самом кончике плети фиолетовым глазком сверкал последний цветок, устоявший даже перед первыми морозами. Димка постоял возле него, думая, что какая же сила понадобилась ему, чтобы все же вопреки зиме расцвести. Вот бы нарисовать такую акварель. Он быстро набросал в альбом и эту крохотную рябинку с сухими листочками, и горошек с стручками и цветочком на кончике плети. Он перенесет этот рисунок в акварель.
      За этой березовой рощей в низине пошел хмурый ельник.
      По предположениям Димки, теперь до вышки оставалось совсем немного. Но не ошибается ли он? Выбрав сосну повыше, Димка полез по ней. Забраться по сучкам, словно по ступенькам, большого труда не составило, только руки сильно засмолились. Добравшись почти до вершины, Димка стал осматриваться и увидел вышку. Здорово же он взял вправо. Придется еще пошагать.
      Начался новый подъем, но теперь он вел к вышке. Действительно, минут через пятнадцать-двадцать Димка вышел точно на лысый холм, в центре которого стояла деревянная вышка. Очень странно увидеть сооружение рук человеческих без всякого признака человека рядом. Даже как-то не по себе стало.
      Димка вернулся к опушке и с этого места нарисовал вышку и подписал: «Лесная вышка».
      Подняться?
      Узенькие ступеньки казались ненадежными. Все же Димка решил рискнуть. Подъем по крутым лестницам без перил оказался трудным. Димка всматривался в каждую ступеньку — не сгнила ли, держат ли гвозди? Чем выше, тем становилось труднее. Внизу казалось, что в воздухе совершенно тихо, а тут, на высоте, тугими порывами налетал ветер, свистел среди переплетов.
      Вот уж и сосны оказались под ним. Они покачивают вершинами. Посмотреть вниз становится страшно — такая высота!
      Вышка заканчивалась маленькой, только встать одному человеку, шаткой площадкой с низенькими перилами. Димка не решился постоять — собьет ветром, а уселся, свесив ноги.
      Ух и высота!
      У него было такое ощущение, словно он взлетел на качелях под самое небо. Сейчас они понесутся вниз, и надо успеть наглядеться, вобрать глазами этот прекрасный широко распахнувшийся мир.
      По всему горизонту виднелись спокойные леса. Кое-где лишь возникали небольшие гряды, словно волны застывшего моря, внушительные в своей огромности и беспредельности. Складки их, отливавшие синевой, заходили одна за другую. У горизонта небо казалось темнее, оно словно окрашивалось зеленью лесов.
      Леса, леса... Со всех
      сторон. Без конца и края. Тени больших облаков скользили по лесам. Казалось, что земля тихо движется, чуть кружится голова.
      Какое торжественное величие! Ни звука! Даже ветер словно улегся. Только слышится слабый шорох, словно сосновые иголки скребутся друг о друга.
      Сколько Димка ни всматривался: нигде ни одного дымка, никакого признака человека.
      Правым оказался Кирка. На землю надо взглянуть и с высоты, оглядеть всю ее ширь, увидеть величие земных пространств. Да и краски с высоты совсем иные, более плотные, ясные.
      Он опять достал альбом, уселся поудобнее и стал рисовать леса. Да сразу что-то плохо получалось. Димке казалось, что рисунок выходит плоским, нет в нем широты, простора, воздуха. Мерзли сильно руки. Сжав пальцы в горсти, Димка отогревал их дыханием, держал некоторое время в варежках, снова брался за карандаш, досадуя, что все ему не удается.
      Димка забыл о времени, не хотел уходить, пока не выйдет хотя бы один удачный рисунок. Хотя бы один!
      На пятом или шестом рисунке Димка решил, что ничего лучшего сделать не сможет, да и замерз так, что и варежки не согревали покрасневшие бесчувственные пальцы. Пятясь, он начал медленно и осторожно сползать по ступенькам качающейся вышки. Спуск продолжался, наверное, дольше, чем подъем.
      На земле Димка облегченно вздохнул и начал приплясывать на месте, отогревая ноги. Посмотрев вверх, он даже удивился — на какой же высоте довелось ему посидеть, словно птице на макушке ели. Ничего себе! Зато теперь он может представить, что видит птица, сидя на вершинке качающейся елки.
      А как славно отогрелись руки, пока он опускался по этой отвесной лестнице.
      Пора в обратный путь. Надо успеть к обеду.
      Встав на лыжи, Димка решил исправить собственную ошибку и срезать тот угол, который он сделал, вслепую пробираясь по тайге к вышке.
      Небо потемнело, день переходил в сумерки. Идя по насту, Димка удивился, что не попал сразу на свою лыжню По времени пора ей показаться. Ничего, ничего, подбадривал себя Димка, скатываясь в лощину, сейчас покажется.
      Он шел все дальше и дальше, вглядываясь в окрестность, все надеясь, что где-то должна проходить лыжня, может быть, вон в тех соседних кустах. Однако кругом лежал непримятый снег, и это начинало все сильнее беспокоить. Места проходил и вроде бы знакомые и незнакомые. Пора бы появиться березовой роще, но все тянулся и тянулся молодой сосняк. Димка вышел на большой горельник. Деревья тут без вершин, с выглоданными огнем сердцевинами, почерневшие. Под лыжами трещали угли. Мертвый лес хоть и был по-своему живописен, но хотелось поскорее выбраться из него.
      Димка начинал склоняться к тому, что, может быть, проще повернуть по своему следу, вернуться к вышке и начать путь по своей утренней лыжне. Но упорство толкало его все дальше и дальше, не верилось, что можно заблудиться в двух шагах от лагеря.
      Димка вспоминал всякие приметы пути. Ведь должна тут быть и речка, через которую брошены бревна. Она ему так и не встретилась. В какую сторону он свернул, где сбился?
      Он прошел на лыжах не меньше двух часов, продираясь сквозь лес, одолевая завалы, начинал уставать, но не позволял себе хотя бы короткого отдыха. Димка понимал что в лагере уже обеспокоены его задержкой. Обещал же к обеду вернуться. А вон как быстро темнеет. Нехорошо заставлять людей тревожиться.
      Вспоминались рассказы о зверье, которое встречается в этих местах: медведи-шатуны, не улегшиеся в берлогу рыси, нападающие на человека с деревьев сзади, перегрызая ему шейные позвонки. Вспомнился и тот первый вечер, когда к их костру подошел медведь. Начинал тревожить каждый шорох, треск.
      Что он будет делать, если до ночи не выберется на трассу? У него есть правда, коробок спичек. Разведет костер на поляне. Надо выбрать такую, чтобы на всю ночь хватило сушняка. Костер разведет большой — на страх зверью. А утром придется все же вернуться по своему следу к вышке и пойти старым путем. Эх, нечего было жалеть ноги. Сократил путь!
      Таежник!
      А если ночью пороша поднимется? Как след найдет?
      Все чаще стали подгибаться ноги. Димка им командовал — держитесь! Они не хотели держаться. Он присел на ствол старого упавшего дерева, все еще не веря, что может и не выбраться к дому, на что-то надеясь.
      Яркий свет луны отражается снегами. Воздух в лесу таинственно светится. Кругом лежат черные выпуклые тени. Каждая веточка дает свой четкий сложный рисунок. Мороз заметно крепчает, деревья зябко потрескивают, скрип под ногами слышится далеко. Тишина такая, что даже шишка, сорвавшаяся с ветки, как-то по-особенному ударяется, проваливаясь в сугроб.
      Молчаливая тайга окружала Димку. Сотни километров лесов. Никаких дорог и просек. Страшно хотел приключений на севере? Пожалуйста, вот и приключение! Не хнычь, Димка! Держись, Димка! Ведь тебе самому потом будет стыдно.
      Так он сидел и уговаривал себя.
      Что может делать в воскресный день Сережка? Уж он то, наверное, не растерялся бы в таких обстоятельствах.
      Димка поднялся и тяжело пошел дальше. Да, отказывают ноги, отказывают, лыжи плохо слушаются, разъезжаются. Не привык он ходить по тайге.
      Тут еще одно происшествие задерживает его.
      Димка въехал между двумя молодыми сосенками и застрял. Стал выбираться, ковырнул лыжей снег и вдруг увидел какую-то белую кость. Тронул ее носком лыжи и вывернул большой плоский рог с шестью игольчатыми отростками. Димка даже засмеялся от радости. Вот так находка! Не каждый день можно найти лосиный рог. Хотя и говорили, что их тут валяется много. Каждую весну лоси сбрасывают старые рога, а к осени у них отрастают новые.
      Димка повертел находку в руках. Что с ним делать? Как он его понесет? А бросать жалко. Может, оставить, а потом взять? Да разве найдешь это место? В конце концов Димке удалось засунуть рог сзади под пояс. Неудобно, но ничего. И двинулся дальше.
      Димка соскользнул в неглубокую лощину и с трудом стал преодолевать подъем, путаясь лыжами в кустах. На поляне стояли высокие сухие папоротники. Они звонко затрещали под лыжами. Выбравшись на бугор, Димка остановился отдохнуть, осмотреться. Поправил за спиной рог, который мешал свободному движению.
      Какой-то шум над головой заставил его резко остановиться. Грузная птица низко пролетела над ним и скрылась в сосняке. Нехорошо в лесу одному, всего боишься.
      — Эге! — раздался громкий мужской голос.
      Димка вздрогнул и обернулся. Из-за деревьев выкатывал на лыжах коренастый человек тяжело снаряженный: набитый рюкзак, охотничье ружье, патронташ, топорик за поясом, котелок. У него были темные лохматые брови и черная широкая, лопатой, борода. Следом тоже на лыжах вышла девушка, в ватной телогрейке, в шерстяном платке, с таким же плотно набитым рюкзаком за плечами.
      — Здорово живем! — громко приветствовал мужчина, тормозя возле Димки лыжи и втыкая в снег палки.
      — Здравствуйте! — весело сказала девушка.
      Димка, ошеломленный встречей, глупо молчал.
      — Вот, кажется, лес, — развел руками мужчина. — Да какой еще лес! И то человека можно встретить. Ну! — он скинул рукавицу и протянул руку.
      — Здравствуйте, — выговорил, наконец, Димка, донельзя обрадованный и досадующий на свою трусость и страх.
      — Далеко путь держишь? — спросил мужчина.
      — На трассу, — ответил Димка.
      Мужчина внимательно посмотрел на него и оглянулся на свою спутницу.
      — Нам тоже туда. В попутчики возьмешь?
      — А чего же, — согласился Димка.
      — Дорогу хорошо знаешь?
      — Да вроде знаю, — почему-то солгал Димка, стыдясь признаться в своей беспомощности перед этим мужчиной и особенно перед девушкой.
      — Тогда пошли, а то смотри, как стемнело. Скоро и месяц закатится.
      Димка повеселел. Втроем, да еще и ружье с ними. Он искоса опять посмотрел на девушку. У нее в лунном свете были золотистые брови. Такие же золотистые прядки выбивались из-под платка. И она взглянула на него, улыбнулась. Улыбка была очень дружеская. Димка постарался идти с ней рядом.
      — Вы, значит, там живете? — спросила она.
      — Дорогу строим, — подтвердил Димка, раздумывая, как же ему выйти из неловкого положения. Заведет он этих людей, верящих ему, в другую сторону.
      — И знаете всех, кто там живет?
      — Конечно...
      — И Колосова Андрея знаете?
      — Такой высокий, ну просто очень высокий? В очках? И еще радио любит? — спросил Димка.
      — Такой, такой, — радостно подтвердила девушка.
      — Яс ним в одной палатке. Наш бригадир.
      — Ой, как боялась, — призналась девушка. — Думала, вдруг на другой участок переехал.
      Мужчина, шедший впереди, обернулся к ней.
      — Полегчало на сердце? Ишь, как рассмеялась. Скоро увидишь своего ненаглядного Андрюшу. Вот ведь отчаянная ты! Не будь меня — как бы?
      — Одна пошла бы...
      — Это ты можешь, — не усомнился бородач. — Только с тайгой шутить не надо. Ну, а у тебя в лесу какая должность? — спросил он Димку. — Какие обязанности?
      — Пильщик. В учениках.
      — Лесной рабочий... Давно в наших краях?
      — Не очень...
      — Слушай-ка, сдается, что нам тут лучше будет пройти, вот этим лесочком, — сказал мужчина, поворачивая градусов на сорок пять с опушки.
      Димка заметил, что этот бородач, вроде поверивший в его знание дороги к трассе, решительно сворачивает в другом направлении, словно в сторону от лагеря.
      — Сколько же вас там собралось? — спросил мужчина.
      — Есть, порядочно, — неопределенно ответил Димка, не зная, можно ли называть количество жителей неизвестному человеку, встреченному в лесу. — Вот еще гидрогеологи прилетели, — доверительно добавил он. — А вы тоже к нам?
      — К вам, к вам, — сказал мужчина и вдруг остановился, сдвинув шапку, открыв ухо. — Кого это ищут? — спросил он. — Слышь? Да, ищут.
      Димка ничего не слышал.
      — Кто ищет?
      — Да вроде три выстрела дали. Второй раз.
      Димка потупил глаза и ничего не сказал.
      — К вам, — опять подтвердил бородач и оттолкнулся палками. — Лесником тут служить буду. Вы ведь к нам ненадолго, дорогу построите и дальше. А за лесами смотреть нужно. Вот и иду заранее место для усадьбы выбрать. Мне тут жить и жить. Устраиваться надо. Стоял тут лес и стоял. Никто его не трогал. Теперь человек пришел, надо, значит, за лесом следить. А то ведь каждый с топором себя в лесу хозяином считает. Уже есть на вас жалобы. Много лесу зря губите, не думаете о нем.
      Димка изумленно слушал этого бородатого человека.
      — Здорово! — восхищенно сказал он. — Выходит, будете первым жителем будущего поселка?
      — Наверное, первым, — подтвердил лесник. — А может, и не первым. Из вас тут разве никто не останется? Наверное, такие есть. Вот они и будут первыми.
      — Сами себе дом строить будете? — расспрашивал Димка.
      — Конечно.
      — Не поднять вам одному дом.
      — Зачем же одному? Скоро мой помощник сюда придет. На пару сразу дома ставить будем. Сначала мне, все же старший, потом ему. Так-то!..
      — Ловко! — восхитился Димка.
      Лесник опять остановился.
      — Потерялся кто-то, — уверенно сказал он. — Слышал, опять стреляли?
      Да, Димка слышал эти выстрелы. В этот раз слышал — три выстрела один за другим через малые промежутки.
      — А не ты ли, парень, и потерялся? — вдруг лукаво спросил лесник.
      Димка опустил виноватую голову.
      — То-то, смотрю, что ты вроде по тайге плутаешь, только из форсу вида подать не хочешь. Сознаться стыдно?
      — Сам не поверил, что заблудился, — упавшим голосом признался Димка.
      — Видишь, как о тебе тревожатся? Нечего такого стыдиться. Со всяким так может. Ты же к морю шел. Понимаешь? Никаких людей на твоем пути не было.
      Погибнуть мог за милую душу. Повезло тебе, что встретились.
      Димка понимал, что повезло.
      — Давай-ка прибавим ходу. А то, смотри, сколько люди зря патронов тратят. Не жалеют припасов. Ноги держат?
      Они пошли более ходко.
      И все же были истрачены еще три патрона, пока они пробирались к трассе. Лесник осудительно покачал головой, жалея такое расточительство охотничьего добра. Он привык дорожить каждым патроном. Уж если рысь — одним патроном, белка — дробинкой, заяц — с одного выстрела. А тут палят и палят в воздух. Эх, люди!
      Лесник вывел их прямо к домам поселка. Димка позавидовал такому знанию тайги.
      — Какой же из меня лесник, если бы по лесу ходить не мог, — только и сказал бородач.
      Все толпились возле домика Ксаны. Сюда же пришли и гидрогеологи, которых теперь стало не меньше строителей трассы.
      Тут стоял и Андрей, возвышаясь над всей толпой. Когда он увидел девушку, то у него от удивления даже рот раскрылся, глаза стали круглыми. Он стоял и молча смотрел на нее.
      — Нюра! — наконец выговорил он. — Это ты?
      — Моя фотография, — сказала Нюра и захохотала.
      — Да как же это? — проговорил беспомощно бригадир.
      — Думал, и всю зиму буду жить одна? — грозно сказала Нюра. — Все лето, дуреха, одна и одна. Еще и зиму... Не обрадовался? Может, уйти?
      — Да нет, зачем же уходить, — виновато бормотал Андрей, продолжая стоять на месте, словно не верил в реальность появления из темного леса Нюры.
      — Как ты решилась?
      — На картах погадала. Они и сказали, что бубновому валету кружат голову две дамы. В мыслях у него третья дама, но отошла от сердца.
      — Ладно тебе.
      — Прикинула на себя... Тревога на сердце, хлопоты, дальняя дорога, на которой сердце и успокоится.
      — Смотри, в какие гадалки заделалась.
      — Погоди, мне карты и не то еще про тебя расскажут. Все откроют, всю правду выложат.
      Рядом с Андреем она была совсем маленькой. Говорок ее был быстрый, задорный. Кругленькое лицо после ходьбы на лыжах разгорелось. Все еще стояли вокруг них и, улыбаясь, слушали.
      — Хватит, хватит, — запросил пощады Андрей.
      — Ага!.. Теперь показывай, где живешь.
      И Нюра увела в палатку пораженного бригадира.
      Теперь наступила Димкина очередь.
      — Вот он! — с досадой сказала Ксана. — Знала же, когда-нибудь заблудишься. Так и вышло.
      — Кто? Он? — вмешался лесник. — Он заблудился? Это мы с Нюрой заблудились, а он помог к вам выйти.
      Лесник сказал это настолько убедительно, что так и осталось невыясненным за градом других вопросов, обращенных к новому жителю, кто действительно заплутался в тайге и кто кого в действительности выручал.
      Димка в это время вытащил из-за спины свою находку, и рог пошел по всем рукам. Посмотрела его и Ксана.
      — Поздравляю с находкой.
      Последним рог взял Тихон, погладил его уродливыми пальцами, сжал крайний самый острый отросток, и кость с треском переломилась.
      — Нечаянно, — виновато сказал Тихон и отдал Димке рог и сломанный отросток. — Наверное косгь гнилая. Зачем он тебе? А если жалеешь — склеить можно. Сейчас есть такие клеи, что угодно могут схватить.
      Димка огорчился, но постарался не показать этого.
      Молча двинулся он в палатку.
      Следом за ним вошел Серега Терентьев.
      — Ты это самое, — сказал он. — Брось его... На вышке был? Покажи..
      Димка охотно протянул ему альбом. Серега осторожно раскрыл его.
      — Во! — восхитился Серега. — А здорово!
      У Димки потеплело на сердце от этой простой похвалы.
      — А рог мы и другой тебе найдем, — сказал Серега.
      Димка и сам посмотрел рисунки: что-то получилось, честное слово!
     
      Глава шестнадцатая
      МАСТЕРСКАЯ ЧУДЕС
     
      Самые разнообразные запахи насыщают мастерскую. Сильнее всего пахнет соляркой. Щекочут горло запахи кислот. Горек дух металлической окалины. Серой попахивает раскаленный уголь. Совершенно новый мир для Сережки.
      Машины здесь стоят, доверчиво раскрыв все свои внутренности, разобранные на множество деталей. Они выглядят беспомощно и жалко. В мастерской хлопочут мастера, которые могут сделать очень и очень многое. От них зависит, жить машине и дальше или быть списанной в лом. Порой мастера, как доктора, сходятся в угол мастерской и долго обсуждают, спорят, как вернуть к жизни машину, восстановить поврежденную часть. И кажется, что все машины в эти минуты чутко прислушиваются к человеческим голосам.
      Кроме Федора Дробышева, тут работают еще четверо. Федор Дробышев, самый главный, бригадир, но к его словам прислушиваются не потому, что он поставлен над остальными — просто самый опытный, лучше других понимает машины.
      Иногда среди дня подкатывает самосвал, заходит в мастерскую водитель.
      — Федор! — зовет он. — Послушай, что-то вроде барахлит, плохо тянет.
      Федор Дробышев тут же выходит из мастерской, открывает капот машины и внимательно слушает, полузакрыв глаза, мотор то на малых, то на больших оборотах.
      — Позднее зажигание, — говорит Федор и начинает что-то колдовать с зажиганием.
      Опять долго слушает мотор и удовлетворенно машет рукой.
      — Мотай... Все в порядке.
      Федор Дробышев и в мастерской был, как дома, молчалив и немногословен. Лишних слов не говорил, и каждое его слово надо было ценить. Хоть и косил он уцелевшим глазом, но взгляд его был зорок и не пропускал самого малейшего промаха. Любил во всем точность, такой же точности требовал от других.
      Сережке поручают самую разнообразную работу. Он моет детали — крупные и мелкие — в солярке: подшипники, шестеренки, рычажки, втулки, поршни, всякую железную и медную мелочь. Ему нравится видеть детали чистыми, отшлифованными, сверкающими. Следит Сережка за нагревом деталей в горне, приучаясь по цвету металла определять, можно ли класть их на наковальню. Доверяют ему и несложные слесарные обработки — опилить сбитые грани гаек, подточить напильником какую-нибудь деталь до нужных размеров. Для пробы, если нет срочных дел, Сережке дают слесарную работу и посложнее, выточить какой-нибудь кулачок, подшабрить подшипник. Работа всегда находится, день загружен основательно.
      Сережка помнит слова Федора Дробышева: «Научится слесарить, токарить и кузнечить».
      Вот всему этому его и учат.
      Бывает, что все в мастерской остаются на вечер для срочного ремонта вышедшей неожиданно из строя машины.
      Но еще не было случая, когда бы и Сережке позволили остаться на вечер. Дробышев в таких случаях тверд.
      — Мал еще. Иди отдыхай. Успеешь наработаться. Жизнь только начинаешь.
      Приходится подчиняться.
      Вечером Сережка с Лизой выходят на лыжню. Заманчиво горят огни в домах поселка. В ночном небе видны дымки из труб. Они поднимаются высокими столбиками в неподвижном морозном воздухе и застывают спиралями в вышине. Горьковатый запах дыма смешивается с острым снежным воздухом. Где-то звучит музыка, поскрипывает снег под ногами прохожих.
      — Настоящая зима! Больше десяти градусов мороза.
      Над трассой небо распахивается, оно все в россыпях звезд. Далекие огни других миров. Лиза бежит впереди, равномерно работая палками, Сережка старается не отставать
      Они добегают до конца насыпи, где в темноте чернеют машины, отдыхающие до утра, и тут делают передышку.
      Сережка жадно и глубоко дышит. Пар дыхания белым облачком вырывается изо рта. Лиза стоит, опершись на палки, в глазах ее отражается голубое свечение снегов и мерцание звезд. Она мечтательно смотрит на небо.
      Сережка принадлежал к тем мальчишкам, которые считают, что дружба с девчонками унижает их достоинство, роняет авторитет. Зачем они нужны, нюни и кривляки! Конечно, в школе учителя, трудясь над их воспитанием, обязательно старались рассадить всех в классе так, чтобы мальчики сидели с девочками. Даже в пионерском отряде вожатые тоже устраивали всякие «мероприятия» при равном участии мальчишек и девчонок, и этим все портили. Дома отец и мать вечно напоминали о сестре: «Она же девочка...» в том смысле, что он, Сережка, всегда и во всем должен ей уступать, облегчать ей жизнь, самые трудные обязанности тащить на своих плечах. Сережка, как только мог, сопротивлялся такому воспитанию. Уж, верно, не сладким было соседство с ним на одной парте, если девчонки всегда поднимали вой, когда его подсаживали к ним. В пионерском отряде они тоже держались, к удовольствию Сережки, подальше от него. А дома Татьянка стремилась пореже пользоваться своим перед ним преимуществом.
      А тут, в Кедровке, Сережку словно подменили. Сережка дружит с девчонкой! Надо же такому быть. Он и дня не может обойтись, чтобы не повидаться с Лизой или у нее дома или в клубе, где она по вечерам выдает книги и следит за читальным залом. Ему нравится смотреть на ее лицо с задорно вздернутым носиком, на тугие разлетающиеся в стороны косички, видеть мгновенные вспышки улыбок. Он готов сделать для Лизы все, что она только попросит. Но она не очень-то любит прибегать к чужой помощи, предпочитает во всем рассчитывать только на себя.
      Сережку привлекает самостоятельность Лизы, ее какое-то неуловимое мягкое умение, никого не задевая и не обижая, поставить на своем. К Сережке она относится заботливо, как с Степану, опекая, словно убежденная, что без этого он может пропасть. И Сережка покорно принял ее покровительство. Она только хмыкнула, заметив особое пристрастие Сережки к приключенческим книгам, и поразилась тому, что он вообще о многом имеет самое смутное представление. В тот же вечер она притащила ему книги об атомной энергии и кибернетике, а через несколько дней устроила форменный экзамен по ним.
      Сегодня Лиза напомнила вдруг ему о Димке.
      — Он, правда, хорошо рисует? — спросила Лиза.
      — Все хвалят... Очень любит рисовать. В школе один стенгазету делал, и на выставках ее всегда лучшей считали. Мы летом пойдем на речку купаться, возимся, раков таскаем, а Димка сидит на берегу и опять рисует.
      — Ой, как, наверное, ему там скучно, — вздохнула Лиза. — А как вы дружили?
      — Как все. — Сережка не может найти подходящих выражений. — Выручал он меня часто. Забудешь про уроки, а он всегда поможет.
      — Разве в этом дружба? — не унимается Лиза.
      — Ну, нравится он мне. Понимаешь? Честный он, смелый, если надо, никогда не соврет, хоть и знает, что попадет ему за это. За других может вступиться.
      — А ты так можешь?
      — Как тебе сказать... Бывает, я только подумаю, что хорошо бы вот так сделать, а Димка, смотришь, уже сделал.
      — Бессовестный ты все же, — заключает Лиза. — Плохо думаешь о товарище. Я что-нибудь обязательно придумала бы.
      — Погода установилась, — сказал Сережка, задетый несправедливым обвинением. — Скоро вертолеты опять пойдут. Дядя Костя обещал, что его с первым же рейсом заберут.
      Они трогаются в обратный путь. Опять поет снег под лыжами. Они легко бегут по укатанной дорожке.
      — У папы на фронте друг был, — на ходу рассказывает Лиза. — Его сильно ранило, и папа на спине его из боя выносил. Но все равно он умер. И папа дал слово, что он о его двух сыновьях никогда не забудет. И, правда, не забывал. Они у нас даже одно лето гостили. Деньгами им помогал, подарки посылал. А сейчас они в Томске живут, один уж институт кончил, инженером работает, а другой строителем стал. Папу со всеми праздниками поздравляют. Вот это дружба!
      Некоторое время они бегут молча. Черные тени проносятся мимо них. Две черные тени скользят по снегу.
      Сережка подозревает, о чем думает Лиза. Но разве он виноват, что с Димкой так случилось?
      — Ты книгу о кубинцах прочитал? — спрашивает, оборачиваясь, не замедляя хода, Лиза.
      — Половину.
      — Читай быстрее, ее и другие спрашивают.
      Утром начинается рабочий день Сережки. Еще темно, когда он шагает в мастерскую. Но Федор Дробышев уже здесь. Он что-то точит на фрезерном станке.
      — Сегодня к Окатьевым на экскаватор пойдем, — сообщает он. — Какие-то у них там неполадки.
      Их встретили оба Окатьевых — отец и сын. Шла смена старшего Окатьева.
      Грузная машина вращалась легко, как кресло в парикмахерской. С такой плавностью поворачивалась она от самосвала к забою и от забоя к самосвалу, что. казалось, в любой миг может закружиться, не останавливаясь, словно карусель. Ковш с силой вонзался в мерзлый грунт и, быстро подымаясь по стенке забоя снизу вверх, набирал песок. Повиснув над кузовом самосвала, ковш раскрывался, и серый песок обрушивался лавиной. Машина приседала от удара на рессорах и приподнималась, готовясь принять очередную порцию груза.
      — Здорово, рабочий класс! — крикнул им Степан Окатьев, наблюдавший снизу за работой экскаватора. — Бросаешь мастерскую, к нам переходишь? — напомнил Сережке Степан разговор у Дробышевых. — Милости просим в помощники.
      — Не смущай парня, — остановил его Федор. — Что у вас? Показывай.
      — Требуется научная консультация, — сказал Степан. — Послушай, как работает.
      Оба подошли ближе к машине и стояли, засунув руки в карманы, словно бездельничали, а на самом деле чутко прислушивались ко всем шумам машины. Сережка тоже встал рядом и, как и они, слушал работу механизмов.
      — Кряхтит? — неопределенно спросил Федор.
      — Кряхтит, — подтвердил Степан.
      — Где же?
      — Понять не можем, потому тебя и позвали.
      Оба замолчали и опять долго слушали.
      Дул низовой ветер. Слушая этот непонятный разговор, Сережка старался повернуться спиной к ветру, защитить лицо.
      Сережка обошел машину и остановился возле забоя, стараясь получше рассмотреть, как движется ковш со стрелой, скребя острыми клыками по стенке забоя. Скрежетали шестерни, глухо гудел мотор. Сережка старался подобраться поближе, заглядывая во все щелочки, где виднелись машинные части.
      Степан поднял руку, и отец, наблюдавший за ними из окошка, остановил машину.
      — Что?
      — Возьми парня к себе в кабину, — показал Степан на Сережку. — Замерзнет на ветру, да и под машину лезет.
      Сережка быстро вскарабкался на гусеницу, с гусеницы по лесенке забрался в тесную кабину.
      — Садись, — показал старший Окатьев на кресло рядом с собой.
      Старший Окатьев, грузный, плечистый, сидел свободно, ослабив плечи. Ноги его стояли на педалях, руки перебегали на рычагах с отполированными до блеска ручками. Сережка чувствовал такое волнение, будто он сам управлял этой громоздкой сильной машиной, в то же время и очень послушной. Все кругом скрежетало, гудело, что-то щелкало. Сережка старался угадать, за какие рычаги возьмется машинист, какие педали нажмет и что сейчас, повинуясь, выполнит машина.
      Руки Сережки так и тянулись к этим рычагам. Ах, ему бы попробовать, хоть один такой цикл провести. Он ерзал на своем сиденье, дергался.
      Машинист обернулся на Сережку, подмигнул ему и, поворачивая машину, спросил:
      — Нравится? Иди в помощники. Выучим на первоклассного машиниста.
      Степан и Федор втиснулись в кабину. Все трое заговорили, кидаясь непонятными Сережке словами.
      — Завтра приеду с газосваркой, — сказал Федор. — Поставим поперечную планку и оттянем.
      — А не поведет? — забеспокоился старший Окатьев.
      — Если и поведет, то рядом шовчик сделаем и оттянем.
      — Добро, будем ждать, — согласился старший машинист.
      Домой с участка Сережка возвращался в свой обычный час, пропахший соляркой, возбужденный участием в «научной консультации», шагая вразвалочку.
      На крыльце стояла Лиза. Она увидела Сережку и побежала ему навстречу.
      — Скорее! — крикнула она. — Вертолет прилетел. Летчики сейчас к дяде Косте прошли.
      Сережка побежал к дому. Может, и Димка с ними прилетел. Свободно...
      Летчики только что вошли в комнату Константина Ивановича и сбрасывали с себя меховые куртки. Бородатый командир корабля обернулся, вгляделся в Сережку и улыбнулся.
      — Мой зайчик! Здорово! Как в Кедровке живется? Обратно не тянет?
      — Димку привезли? — спросил Сережка.
      — Подожди, на все отвечу.
      Он повесил куртку на вешалку и обернулся к Константину Ивановичу.
      — Ну, зимнюю навигацию, Константин Иванович, открыли, — торжественно сказал он. — Теперь у вас машины будут через день. С доставкой почты наладится. Готовьте списки грузов. Нужно, будем и пассажиров захватывать. Пассажирские перевозки включены нам в план. Так, рыженький, — повернулся он к Сережке, — отвечу и на твой вопрос. Были мы вчера на том пикете, где твоего приятеля оставили. Нет его там. Ушел твой приятель.
      — Куда ушел?
      — С лесником пошли лыжами на Кедровку.
      — Димка? — не поверил Сережка. — Через тайгу на лыжах? Это правда?
      — Так нам сказали. Простился со всеми лесорубами и ушел.
      Константин Иванович только руками развел.
      — Не усидел! Ах, отчаянная головушка. Это сколько же им идти? И что за человек — лесник?
      Но никаких подробностей командир корабля сообщить не мог.
      А Сережке все еще не верилось, что Димка мог решиться на такой дальний путь.
     
      Глава семнадцатая
      СЛАБО?
     
      Все это случилось само собой.
      Как-то вечером в палатку зашел лесник.
      — Ухожу завтра в Кедровку, — сказал лесник Димке. — Иду свои лесные богатства проверять. Хочешь чего в Кедровку передать? Могу. Готовь.
      Он знал Димкину историю.
      — В Кедровку на лыжах? — изумился Димка. — Дойдете?
      — Не такие концы по тайге делать приходилось, — усмехнулся лесник. — За милую душу добегу.
      Димка задумался.
      — А меня взять можете?
      — Слабо, — сказал слышавший весь этот разговор, Тихон и добавил: — Слабо, сосунок...
      — Что слабо? — обернулся к нему покрасневший Димка.
      — Не подбивай, — вмешался Андрей. — Не выдумывай, Димка. Скоро вертолеты летать начнут. Вот-вот будут.
      — Что слабо? — опять спросил Тихона Димка, задетый его пренебрежительным тоном.
      — Слабо тебе по тайге столько на лыжах пройти. На вышку пошел и то заблудился.
      — А вот и не слабо, — яростно сказал Димка. — Вовсе не слабо. Возьмете? — повернулся он опять к леснику.
      — Взять можно. — Лесник погладил роскошную бороду, помял ее в руках. — Только, правда, подумай. Путь далекий и нелегкий. Подумай...
      Димка думал всю ночь. Почему же не пойти, рассуждал он. Раз лесник от него не отказывается, значит, не сомневается в нем, Димке. А это даже интересно пройти на лыжах по тайге. Ну и удивится Сережка, когда он внезапно появится в Кедровке.
      Утром до света Димка сбегал к леснику. Вернувшись в палатку, начал укладывать свои вещи. Тихон молчаливо наблюдал за ним.
      — Решился? — спросил Андрей.
      — Пойду, — подтвердил Димка. — Жди, когда еще вертолеты будут. Может, еще не скоро.
      — Привыкли мы к тебе. Вроде и прощаться жалко. А вот альбом твой так и не нашли, — мрачно добавил Андрей. — Какая подлюга могла такую пакость сделать? Всех опросили. Отказываются ребята, обижаются. Ты не думай, найдем — сразу тебе перешлем.
      Димка наклонил голову. Он уже отчаялся найти альбом. Было обидно, что, может, его держит человек, которому он совершенно не нужен, может, даже и выбросит, а для него... Димка поднял голову и посмотрел на Андрея.
      — Еще нарисую, — сказал он беспечно.
      — Нарисуешь, конечно. Но нехорошо получилось.
      Пришла Ксана, узнавшая об уходе Димки.
      — Спасибо тебе, Димочка, — ласково сказала она. — Помог ты нам в трудное время. Желаю тебе удачи на новом месте.
      Да, трудное время участка миновало. С неделю назад сюда пришло почти семьдесят человек нового пополнения молодежи да подлетели еще буровики-гидрогеологи. Жизнь тут становилась очень шумной. Раньше Ксана со всеми делами одна управлялась, теперь у нее появился помощник — по организации труда и зарплаты.
      Ксана задумчиво смотрела на Димку.
      — Как-то и не верится, что ты уходишь от нас. Правда, ребята? Жили-жили вместе и вдруг — нет тебя.
      Андрей буркнул что-то непонятное. Он подозревал, что Димка покидает их с обидой. Только Ксана не знала о пропаже альбома — это от нее скрывали.
      Серега Терентьев протянул Димке какую-то коробку.
      — Возьми.
      — Что это?
      — Да так, мелочь... Крючки, блесенки, лески... Возле Кедровки большое озеро есть. Может, рыбаки найдутся, они везде бывают, и ты со своими снастями будешь.
      — Спасибо, — сказал растроганно Димка.
      Расставание вышло шумное, многолюдное.
      Провожать его пришли многие. Зашел и старший гидрогеологической партии Медведев с товарищами.
      Все, по обычаю, присели на минутку перед дальней дорогой.
      — Счастливо! — сказала Ксана, вставшая первой. — Передавай привет Константину Ивановичу. Летом обязательно приезжай посмотреть, каким наш участок станет. Наверное, так и не уехать мне отсюда. Видишь, сколько народу и работы прибавилось.
      Все вышли на улицу. Лесник уже стоял на лыжах. Он придирчиво оглядел, как снарядился для дальней дороги Димка, но никаких замечаний не сделал. Димка пристегнул лыжи и помахал всем.
      — Счастливо оставаться.
      Скрипнули лыжи.
      Пройдя несколько метров, Димка оглянулся. Все еще стояли, смотря ему вслед. Он опять помахал и пошел за лесником, больше не оглядываясь, но зная, что провожающие все еще стоят и смотрят ему в спину.
      Почему у Димки сжимается сердце? Почему он считает каждый свой шаг, уводящий его от этого поселка? Разве он не хотел все это время попасть в Кедровку? Разве ему не хочется быть опять вместе с Сережкой? Да, ему хочется в Кедровку, очень хочется. Он скучает по Сережке. Ему мечтается жить вместе с другом. И все же ему жалко этого участка, жалко покидать всех людей, с которыми он познакомился. Сейчас они уже выходят на трассу, скоро запоют пилы и начнут тюкать топоры. Кто-то нет и нет да и вспомнит о нем. Ему кажется, что по отношению к ним он, Димка, совершил предательство, непростительное.
      Пропал альбом. Да что о нем думать. Лосиный рог он оставил. Но как его тащить?
      Скри-и-п... Скри-и-п... Скри-и-п... — поют лыжи. Все дальше и дальше уносят они Димку от поселка.
      Димка оглядывается в последний раз и видит всю трассу. Ух, как она вытянулась!.. Домики отсюда еле-еле видны, больше угадываются. А вышка теперь стала совсем близко. Скоро они пройдут ее стороной. Хорошая тогда у него была прогулка. А как все встревожились, что он задержался.
      Прощай, поселок! Прощайте, все друзья!..
      Димка решительно сворачивает в лес по лыжне, которую прокладывает идущий впереди лесник.
      Понемногу все грустные и горькие мысли рассеиваются. Движение захватывает Димку. Значит, слабо? — вспоминает он слова нелюдимого Тихона. Посмотрим! Посмотрим!.. Лесник, зовут его Аркадий Васильевич, идет, не торопясь, очень умело выбирает дорогу, обходит густые завалы, уж очень непролазную чащобу. Идти по его следу приятно и легко.
      В одном месте Димка не выдерживает и просит Аркадия Васильевича остановиться.
      — Приморился? — спрашивает подозрительно лесник.
      — Не-е-е-т... — тянет застенчиво Димка. — Я быстро.
      Когда-то тут прошел полосой ураган, поваливший могучие старые деревья. Они лежат, раскинувшись, словно воины на поле битвы. А между ними уже поднялась целая роща молодых елок. Они накрыты снегом по самую макушку. Торчит из каждого холмика только пушистая темная точка. Целая поляна таких вот остреньких холмиков, они то теснятся, то стоят поодиночке.
      Аркадий Васильевич через плечо Димки заглядывает в альбом.
      — Смотри-ка, — говорит он удивленно. — Я прошел и ничего хорошего не увидел. Подумал только, что лес гниет, убрать бы. Ты, если нужно будет, говори — остановимся.
      Лесник сам порой задерживается и вглядывается в следы на снегу и качает головой.
      — Горностай прошел, — говорит он коротко. Или: — Смотри — лосиные следы. Видишь, какую борозду пропахал. А это белка сиганула, — показывает он туда, где струйкой сверху ссыпался с веток легкий снег.
      На ночь они устраиваются в овражке, защищая себя от поднявшегося к вечеру ветра. За ярким кругом огня костра лежит таинственная чернота. Лес расшумелся. Когда волна ветра издали идет по вершинам, то это похоже на гул приближающегося поезда — вот все ближе и ближе, все сильнее гул, пронесся над головой и уходит дальше. А сосны, раскачанные ветром, гулко ударяются друг о друга стволами. А вдали затихает шум поезда.
      Утром Димка просыпается таким бодрым, словно не было вчерашнего дня на лыжах, готовый продолжать путь. С минуту он лежит, нежась на лапнике, чувствуя, как дрема окончательно покидает его. Умываются они снегом. Лицо сразу начинает гореть. Чайник прыгает над костром, сердито фыркает паром, брызгает кипятком. В пятнадцать минут они управляются с умыванием, завтраком, тушат костер, встают на лыжи и трогаются в дальнейший путь.
      Их одинокая лыжня уходит все дальше и дальше от поселка, мысли о котором никак не хотят покидать Димку. Он все думает о ребятах, картина прощания стоит перед ним. А лыжня бежит через обширные сосновые и кедровые леса, старые глухие ельники, сверкающие белизной березовые рощи, через светло-зеленоватые осинники. Она пересекает болота с зарослями камышей и высокими кочками и множество застывших речушек. Иногда лыжня вдруг резко сворачивает в сторону — это Аркадию Васильевичу потребовалось внимательнее осмотреть участок тайги, зараженный вредителями, или место белкования.
      На эту одинокую лыжню выходят таежные жители. Длинным прыжком ее пересекает горностай,. брезгливо не касаясь лыжни. Лось долго внюхивается, желая разобраться в непонятном для него запахе. На месте ночевки медведь-шатун сердито разгребает грудку теплых еще углей, фыркает от золы, попадающей в нос, разбрасывает гневно хвойные постели, хранящие особенно резкие запахи, гремит пустыми консервными банками, вылизывая их. Неизвестные запахи очень тревожат хозяина этих мест. Шерсть на нем ерошится, он скребет лапами и мотает мордой. Долго идет он лыжней, продавливая ее широким следом, потом сворачивает, фыркая, в лес.
      А лыжня все тянется и тянется. Легкая поземка касается ее, задувает снегом, припорашивает. Вот уж и нет лыжни, беспокоившей зверье, опять только легкий ровный снег, сверкающий под солнцем, синеющий к вечеру.
      Аркадий Васильевич и Димка сидят у костра на постелях из еловых веток, на огне жарится птичья тушка. Сегодня лесник ловко, одним выстрелом, сбил косача.
      Безмолвная таежная ночь окружает их.
      — А ты ничего, крепенький, — говорит одобрительно Аркадий Васильевич. — С тобой по тайге ходить можно.
      Димке кажется, что он еще никогда в жизни не слышал таких хороших слов. Уж если такой таежник хвалит, то и верно, он чего-то стоит.
      Он скромно молчит, несколько и сам удивленный своей выносливостью. Такой в себе не подозревал. Да и где было ее испытать раньше.
      — Наверное, завтра в Кедровку попадем, — роняет Аркадий Васильевич.
      Завтра? Всю ночь Димка беспокойно ворочается, по-луспит, полудремлет, с одной только радостной мыслью, что завтра придут, наконец, в Кедровку.
      Завтра!..
      Весь следующий день, идя вслед Аркадию Васильевичу, Димка ждет каких-нибудь знаков близости Кедровки. Но тайга все та же, без признаков человека, следов его жизни.
      На дневном привале Димка осторожно спрашивает:
      — Сегодня будет Кедровка?
      — Спать будем в Кедровке, — утвердительно отвечает Аркадий Васильевич.
      Опять тянется лыжня. Снег скрипит под ногами. Опять Димка ждет хоть какого-нибудь признака близости Кедровки.
      На границе света и вечерней тьмы впереди как-то странно засветилось небо.
      — Что это? — спрашивает Димка.
      — А это, верно, и есть Кедровка, — не очень уверенно говорит Аркадий Васильевич. — Наверное, зарево ее...
      Они выходят из леса, и вдруг множество ярких электрических огоньков сверкнуло впереди. Они хрупко дрожат и переливаются в морозном воздухе.
      — Кедровка! — торжественно говорит Аркадий Васильевич, останавливается, снимает шапку и вытирает подкладкой мокрый лоб. Похоже, что лесник здоровается с поселком.
      Эти огни то пропадают, когда дорога идет под уклон, то опять вспыхивают, когда они одолевают горку, но с каждым шагом все ближе и ближе, их становится все больше и больше.
      Какие же это яркие и сильные огни во тьме таежной ночи!
      Они манят и зовут к себе.
     
      Глава восемнадцатая
      РАЗМЫШЛЕНИЯ
     
      Димка удобно сидел на пеньке, очень сосредоточенный, и рисовал песчаный карьер, где экскаваторы усердно скребли песок. С своего высокого места Димка хорошо видел все четыре машины и снующие трудолюбивые самосвалы, которые скатывались резво по крутой дороге получить свою порцию груза.
      День стоял солнечный и морозный, лес принарядился инеем, пушистый снег искрился.
      Сережка и Лиза поднялись на лыжах в гору и стояли напротив солнца — две черные четкие фигурки на фоне ясного неба. Они двумя силуэтами попали на Димкин рисунок.
      Пять дней жизни в Кедровке для Димки пролетели незаметно. Здесь было на что посмотреть. На каждом шагу что-то интересное. Хотя бы и этот песчаный карьер, где на фоне желтых песков, в окружении серебристых заснеженных лесов, черные сильные машины, ворочающие грузные туловища с длинными шеями и неутомимые работяги автомашины. Особенно хорош этот карьер в солнечные яркие дни, когда резче все краски. А насыпь, где все так же оживленно, всегда гудят машины, бульдозеры скребками ворочают земляные холмы.
      Хороши даже многочисленные тропки, сбегающие со всех сторон в поселок. И сам поселок на горке очень красив своими дымками из труб и одинокими высокими соснами, стоящими среди домов.
      Живут здесь люди самых разнообразных профессий: машинисты, шоферы, геодезисты, механики и слесари, ремонтники, работники столовой и магазина, воспитательницы детского сада. Димка привык только к мужским лицам, а тут кругом женские, привлекательные их улыбки. Днем на улице гуляют маленькие детишки, закутанные в платки, постарше катаются с горки на санках, бегают на лыжах.
      Вертолет в Кедровку стал прилетать через день. Привозит не только запасные части, продукты, но и почту, газеты, доставляет механика с кинокартинами. Димка уже дважды побывал в кино.
      В Кедровке, как и у них в поселке, подсчитывают сроки, когда этот участок трассы сольется с соседними. Но здесь ждут еще и другого: как только сомкнутся, так можно будет начать укладку рельсов, начнется настоящее железнодорожное строительство. Придет путеукладчик, который Димка уже видел в степи.
      Побывал Димка и в мастерской, где учеником работал Сережка, со всеми там перезнакомился. Навестили они Федора и Маришу Дробышевых. Навестили и «ба-бученьку». Димка тоже пощекотал Василия Васильевича и подивился его королевскому во всем достоинству. Словом, это были очень интересные пять дней в Кедровке.
      Очень хорошо встретил Димку Константин Иванович. Он потрепал Димку по голове и посмотрел так, словно оказался очень виноватым перед ним.
      — Ах, как неладно все получилось, — сказал Константин Иванович. — Все тот баламут!.. Скоро Кирка опять у нас будет — устроим ему коллективную расправу. Ладно, теперь все позади. Привыкай к нашей жизни. Что, трудно там пришлось?
      Димка улыбнулся.
      — Ничего трудного. Мы там хорошо жили.
      — Рад, если так, — сказал Константин Иванович. — Да я, признаться, когда узнал, что ты попал на участок Ксаны, успокоился.
      Константин Иванович разглядывал Димку, подмечая, как он изменился после того лета в Речном. Вытянулся, повзрослел, потемнел лицом. Главное, держится более уверенно. Почти самостоятелен. Растет мальчишка! Как быстро.
      Он даже вздохнул, Константин Иванович, вспомнив своих сыновей. Подрастают без него, учатся, бегают, наверное, на лыжах и коньках, набираются знаний и сил. Не заметишь, как из мальчишек вытянутся вот в таких. Редко, очень редко видит он их — два раза в год, не чаще. Надо будет забрать к себе на лето сыновей, пусть тоже узнают жизнь тайги.
      — Как будем жить дальше? — спросил Константин Иванович. — Домой не тянет?
      Димка потупился, даже не зная, как ответить.
      — Ладно, — сказал Константин Иванович. — Посмотри получше Кедровку. Дел тут много. Видишь, как Сережка увлекся? Федор рассказывал, что вечером его приходится из мастерской силой выталкивать. Нашел сердечное занятие.
      Сережка тоже беспокоился, что тут будет делать Димка.
      — Иди к нам в мастерскую — убеждал он. — Я с Федором говорил. Они могут и второго ученика взять. Помнишь, как ехали, обещали — всегда вместе. Вот и давай вместе. Знаешь, как у нас здорово! Скучать не будешь.
      Лиза первая подкатывает на лыжах и станавливается возле пенька, на котором сидит Димка.
      — Покажи, — просит Лиза.
      Сережка тоже тянется к рисунку. Но его мало интересует эта карандашная пачкотня друга. Мельком взглянув, он отворачивается. Лиза внимательно смотрит рисунок. Лицо ее делается сосредоточенным, задумчивым.
      — Тебе надо учиться, — тихо говорит она.
      — Знаю, — говорит Димка.
      Он застенчиво опускает глаза. Ему всегда становится неловко, когда хвалят его рисунки. В словах же Лизы звучит похвала, хотя и скрытая.
      — Мало ли на свете людей, которые рисуют, — говорит он. — Я же ничего не умею. Не всем быть художниками.
      — Нет, тебе надо учиться, — упрямо повторяет Лиза. — Или пошли их куда-нибудь, где печатаются рисунки.
      — А куда? — спрашивает Димка.
      — В любую газету, в любой журнал. Везде картинки печатают, — говорит Лиза.
      Димка протяжно свистит.
      — Нужны им мои рисунки!.. Что у них настоящих художников мало? Да?
      Димка решительно забирает у Лизы альбом и прячет его в карман.
      — Ладно, — беспечно говорит он. — Успеется... Поехали дальше. Задержался я тут.
      Димка встает на лыжи, и они, растянувшись в цепочку, бегут по дороге. Сегодня Лиза хочет показать Димке странный ручей в лесу — незамерзающий. Это одно из ее чудес таежного леса. Димка уже видел кресло Берендея, «глаза тайги», хозяйку тайги. Все это не прошло мимо его альбома. Чудо, которое Лиза покажет сегодня, называется «живая вода».
      Димка бежит за ней на лыжах, а сам думает, что пора ему решать, что он будет делать в Кедровке. Хватит! Погулял, отдохнул после похода с Аркадием Васильевичем по тайге. Пора начинать работать! Вот только кем и где?
      Действительно, в Кедровке столько заманчивого, что Димка не может решить, какое дело ему выбрать, с чего тут начать. Он завидует, как это сразу и хорошо решил Сережка. Мастерской нахвалиться не может.
      Лиза кричит что-то издали, машет руками, и Димка прибавляет ходу.
      А Лиза уже вбежала с ходу в мелколесье, оставляя в нетронутом снегу глубокую борозду. Красная шапочка мелькает поверх кустов. Димка устремился за ней, стараясь ее настигнуть. Он нагнал Лизу на краю обрыва и встал рядом.
      Встал и глазам не поверил. Внизу под солнцем светилась туманом неширокая речка. На всех прибрежных кустах и деревьях иней был такой плотности, какой Димка никогда не видел. Это было какое-то серебряное сказочное царство. Искусные мастера-художники чеканили все эти кусты и деревья, создали необыкновенные лесные заросли, покрыли ими приречные горки.
      Сережка, восхищенный, засвистел.
      Лиза первая осторожно спускается по крутому откосу, за ней бесшабашно скатывается Сережка и, уткнувшись в пенек, валится в снег. Последним съезжает Димка. Сбросив лыжи, они подходят к самой береговой кромке. В прозрачной медленно текущей воде хорошо видны синие водоросли, камни, песок. Водоросли тихо шевелятся, какая-то крупная рыба проплыла против течения, сверкнув золотым оперением. Метнулась стайка мелких рыбешек.
      — Попробуй, — предлагает Лиза и первая опускает руки, плещет водой.
      Димка следует приглашению. Правда, вода очень теплая. Смело можно купаться.
      — Здесь нужно бассейн построить, — говорит Лиза. — Зимний плавательный бассейн.
      Лиза и Сережка ушли выше вдоль речки, даже их голосов не слышно, а Димка стоит и насмотреться не может на снежный наряд деревьев и кустов. Он встряхивает головой, чтобы освободиться от этого наваждения, нехотя оглядывается и плетется по лыжному следу.
      В Кедровку они возвращаются поздно: светятся огоньки в домах. Весело переговариваются, перегоняют друг друга. Хорошо, легко бегут лыжи, горят лица.
      Сережка и Лиза уходят в клуб. Димка забегает на минутку домой захватить библиотечные книги.
      Константин Иванович дома. Он не один. Против него сидит лесник Аркадий Васильевич. Они пьют чай.
      — Попутчик! — приветствует Димку Аркадий Васильевич. — Как в Кедровке живется? Дорвался до дружка?
      Димка здоровается с ним.
      — Предупредите всех, пожалуйста, — продолжает строгий деловой разговор с Константином Ивановичем лесник, — пусть пеньки оставляют какие положены. Хворост, порубочные остатки тоже надо убирать. Пока предупредил, а то ведь и штрафовать начну. Нельзя порядок нарушать.
      — Будет сделано, — заверяет Константин Иванович.
      Аркадий Васильевич оглядывается на Димку.
      — Завтра улетаю домой, — говорит Аркадий Васильевич, обращаясь к Димке. — Что твоим друзьям там передать?
      Это слово вдруг ударяет Димку в сердце. Друзья!
      Да, у него там друзья, и их не так мало. Он вспоминает, как все они собрались проводить его в дальнюю дорогу на Кедровку. Он вспоминает Кеану, всегда такую к нему заботливую, бригадира Андрея, его ночные путешествия по земному шару, Серегу Терентьева, смешного, вечно сонного, зато самого энергичного на лесной просеке. Даже Яшку, который все никак не может оторваться от угрюмого Тихона. В эти минуты перед Димкой как бы проходят лица всех, кого он так далеко оставил на участке. Вспоминается веселый поход за карасями на Черное озеро, его путешествие на вышку, дойти до которой теперь остается совсем немного, звон буровой гидрогеологов на лесной поляне и другие такие заманчивые сейчас уголки.
      Почему он оставил их?
      А как все они интересовались его рисунками, не за-забывали спросить, есть ли у него новые, чьи еще появились портреты.
      Где же его настоящее место?
      Эта мысль даже пугает Димку. Разве стал для него чужим дядя Костя? Разве перестали они дружить с Сережкой? Хотя в чем-то Сережка стал другим, словно чуточку от него отодвинулся. Сейчас для него дела в мастерской главные, самые главные, все другое его мало интересует. Хорошо бывает встретиться с Лизой, посидеть у них в доме, повозиться с Василием Васильевичем, послушать воркотню «бабученьки». Он уже нарисовал портреты Мариши и Федора Дробышевых. В Кедровке много славных людей. Места тут красивые.
      И все же... И все же...
      Ведь через несколько часов можно очутиться на своем лесном участке. Вертолет быстро долетит туда.
      Димке вдруг становится грустно, очень грустно.
      А Константин Иванович и Аркадий Васильевич, ничего не подозревая, продолжают говорить о лесных делах. Лесник выпивает еще стакан чаю, поглаживая пышную бороду.
      — Передавать приветы? — спрашивает Аркадий Васильевич, поднимаясь из-за стола. — Другие поручения будут?
      — Конечно, передавайте, всем, всем, — говорит торопливо встревоженный Димка, все еще не веря в эту минуту, что с Аркадием Васильевичем оборвется последняя связь с участком, и выходит следом за ним на крыльцо.
      На улице они одни.
      — Завтра улетаете? — спрашивает Димка.
      — Рано утречком, — говорит Аркадий Васильевич. — Обещают, что ночевать буду дома.
      Димка трогает за рукав лесника.
      — А мне в вертолете место найдется?
      — Не знаю... А ты что это вздумал? Ведь рвался в Кедровку. Или тебе тут плохо?
      Димка мнется.
      — Ну? — спрашивает лесник.
      — Почему плохо? — даже обижается Димка. — Посмотрел Кедровку, и хватит...
      — Что-то ты больно быстро все решаешь, — говорит Аркадий Васильевич. — Да твое дело. Уж не маленький, няньки не нужны. Но подумай. Видел, тут кино, магазины... А там? Только лес...
      — И у нас все будет.
      — Когда-то...
      Лесник спускается с крыльца.
      — Дело, конечно, твое, — говорит он. — Посоветуйся... Мне что... А улетаю я в десять часов утра.
      Димка возвращается в комнату. Константин Иванович наливает ему чай. Димка пьет чай и молчит.
      — Никак загрустил? — удивляется Константин Иванович. — Дима? Что с тобой?
      Димка поднимает лицо. Брови у него нахмурены, в глазах — решимость.
      — Дядя Костя, если бы вам сегодня сказали, что надо ехать на другой участок, — говорит Димка и смотрит на Константина Ивановича пытливо, напряженно. — Пожалели бы Кедровку?
      — Ну и спросил, — смеется Константин Иванович. — Да уж сколько мне в жизни приходилось с одного места на другое перебираться. Я и ваше Речное жалел. Меня, Дима, дела зовут. Мы, строители, народ неспокойный — нынче здесь, завтра — там. А ты почему такие вопросы задаешь? — серьезно спрашивает он.
      — Хочу из Кедровки уехать.
      — Куда? — Константин Иванович встревожен. Он не понимает волнения мальчишки, не знает причины этого его внезапного решения. Может, его тут чем-то обидели? Затосковал по дому?
      — На свой участок, — торопливо говорит Димка. — Завтра Аркадий Васильевич улетает. Хочу с ним лететь. Вы на меня сердиться не станете?
      — Подожди, подожди, — останавливает его торопливую речь Константин Иванович. — Начинаю понимать... Хочешь вернуться на свой участок? — Он пытливо всматривается в Димку. — Я ведь тебя останавливать не стану, — мягко говорит Константин Иванович. — Ты сам все начал выбирать. Взрослеешь... Только точнее выбирай свой путь. Обдумай все, Димок, и решай... Нет, не буду отговаривать. Смотри...
     
      Глава девятнадцатая
      ПОСЛЕДНЯЯ?
     
      Просто невероятно!
      Какое-то непостижимое чудо!
      Вскочив утром с постели, Димка видит на столе свой пропавший альбом. Димка быстро перелистывает его.
      Целы все страницы. Ни один листок не выпачкан. Как он мог сюда попасть? Кто принес? Неужели Андрей и Серега Терентьев сдержали слово, разыскали альбом и переслали? Какие молодцы!
      Но как и с кем?
      Димка чуть не пляшет от радости, что альбом нашелся. Он с удовольствием, теперь уже не торопясь, листает страничку за страничкой. Вот тот поселок, где расположено управление строительством дороги, новые дома, улицы, речная лесобиржа, вертолеты на поле. А вот и рыбалка на Черном озере, лодки у берега, берега с высокой осокой и костер на берегу, их маленький поселок, трасса.
      Сколько же он всего успел повидать! Как хорошо, что нашелся альбом. Как многое эти рисунки напомнили ему.
      Но кто положил его на стол?
      Сережки и Константина Ивановича в комнате нет. Они уже на работе, хотя за окнами по-ночному темно.
      Димка быстро одевается, даже чай не пьет, не до этого сейчас, и летит в мастерскую к Сережке. Там гремит молот и издали видно багровое полыхание пламени. Сережка лежит под машиной. Торчат его ноги в сапогах.
      Димка тянет его за ногу.
      — Ну? — слышится из-под машины голос.
      — Вылезь на минутку.
      — Да подожди ты. — Сережка отбрыкивается ногой.
      — Вылезь... Скорее надо.
      Сережка показывается. На лбу у него здоровое черное пятно, руки в желтом масле.
      — Чего хотел?
      — Кто альбом принес?
      — Какой альбом?
      — Тот, что пропал у меня.
      — У тебя пропал альбом? Когда?
      Димка позабыл, что Сережка ничего же не знает. Разговаривать с ним — понапрасну терять время.
      — Не знаешь, и ладно.
      Димка бежит из мастерской.
      — Какой альбом? — кричит вдогонку Сережка. — Ошалел? Скажи толком.
      Но Димка даже не оглядывается. Сережка безнадежно машет рукой и опять лезет под машину.
      Константина Ивановича Димка застает в конторе. Он один, но уже надевает полушубок, собираясь выйти на участки.
      У Димки такое взволнованное лицо, что Константин Иванович даже пугается.
      — Что случилось?
      Димка, тяжело дыша после быстрого бега через весь поселок, все коротко объясняет.
      — Лежал у нас в комнате на столе? — переспрашивает Константин Иванович. — Не представляю, кто мог положить. Но ведь нашелся, и хорошо.
      — Но кто привез? — горячится Димка.
      — Может, Лиза поможет отгадать загадку? — делает предположение Константин Иванович.
      Лизу Димка, к счастью, встречает на улице с ведрами.
      Она ставит ведра с водой и заставляет Димку подробно рассказать, как у него пропал альбом. Ее все это очень интересует. Но кто принес — этого она не знает.
      Димка возвращается домой.
      Загадка так и осталась нераскрытой.
      А час спустя прибегает Лиза и говорит:
      — Тебя вызывают в контору. Кто — не знаю. Меня тоже вызвали. Скорее собирайся, просили сейчас же.
      В коридоре конторы на скамейке сидит Сережка. Он тоже вызван и тоже ничего не может объяснить.
      Они сидят рядышком минут десять, тихонько переговариваясь. Потом открывается дверь и кто-то спрашивает:
      — Все собрались?
      — Все! — хором отвечают они, встревоженные.
      — Сергей, проходи первым, — приглашает незнакомый человек, чуть приоткрывая дверь.
      Сережка исчезает за дверь.
      Минут через десять опять приоткрывается дверь и тот же голос зовет:
      — Лиза! Проходите...
      В коридоре Димка остается один. Что все это может значить? Почему не выходят Сережка и Лиза? Кому и зачем он мог понадобиться, даже не живущий в Кедровке.
      Доходит и Димкина очередь.
      Он открывает дверь, делает несколько шагов и видит за столом... Кирку.
      — Здорово, певец таежных дебрей! — торжественно приветствует его Кирка. — Хочешь пари? На что угодно. Не угадаешь, что тебе привез. Ну, хочешь? На что угодно.
      Догадка мгновенно просветляет Димку.
      — И без пари все знаю, — торжествующе говорит он.
      — От кого? — удивляется Кирка.
      — Это вы привезли альбом... — убежденно говорит Димка. — Кто же его взял?
      — Не угадал. Конечно, и альбом тебе привез. Но и еще кое-что поважнее. Вот этого тебе ни за что не отгадать. Подходи сюда, певец таежных дебрей!
      Димка подходит к столу. Кирка кладет перед ним три газеты и просит:
      — Смотри! Узнаешь?
      Димка смотрит и ему кажется, что все это какой-то сон. На газетных листах отпечатаны его... да, его рисунки! Конечно, он их узнает.
      — Вот где твой альбом побывал, — говорит Кирка. — А неплохо, правда?
      — Вы это, значит, тогда мой альбом забрали? — спрашивает Димка. — А я и не знал, что подумать.
      Димка все еще не верит глазам. Он протягивает руку и щупает газетные листы.
      — Пришлось захватить, — признается Кирка. — Уж тут ты меня извини.
      Сережка и Лиза тоже рассматривают рисунки на газетных страницах.
      — Вы взяли... А я на товарищей подумал... И молчал, обидеть боялся, — говорит Димка. Ему сейчас необыкновенно стыдно. Даже рисунки перестали его радовать. Думал, что в палатке есть воры. И взяли у него самое дорогое.
      Димка поворачивается и хочет уйти из комнаты.
      — Подожди! — вскрикивает Кирка и решительно загораживает дорогу Димке. — Чего ты уж так! Ребята! — зовет он.
      Лиза первая протягивает Димке руку.
      — Поздравляю, — говорит она. — И как хорошо получились.
      Сережка тоже что-то говорит.
      Но Димка продолжает молчать, оскорбленный, что Кирка мог так поступить. Ведь брошено пятно на палатку.
      Нет, рисунки в газете не радуют его.
      — Обидел я его, — говорит Кирка. — Без разрешения забрал альбом, а он подумал, что у него его украли товарищи. Виноват, — протягивает он руку Димке.
      — Мирись, чего там, — вставляет Сережка.
      — Не подумал, Димка, что так может получиться. А теперь слушай, зачем я прилетел. Сейчас мы вчетвером полетим на Ледянку. Неужели не захочешь посмотреть ее? И нам нужны твои рисунки Ледянки. Разрешили специальный рейс.
      Ледянка? Это о ней везде виднеются лозунги «Даешь Ледянку!» Это к ней рвутся строители всей трассы.
      От такого Димка отказаться не может.
      Через час вертолет отрывается от взлетной площадки и берет курс к Ледянке. На борту четверо пассажиров: Кирка, Сережка, Димка и Лиза.
      Пустынная тайга проходит под ними. Тянется и тянется черная щетка лесов над заснеженной землей.
      Потом показывается несколько маленьких домиков и широкая белая полоса реки с обрывистым обнаженным правым берегом. Одинокая баржа, вмерзшая в лед, стоит у крутого берега. Чернеют рыбачьи лодки. От селения несколько тропинок сбегает к реке к прорубям.
      Вертолет делает широкий низкий круг и садится недалеко от рыбачьего селения.
      — Это и есть наша Ледянка! — говорит Кирка, первым выскакивая из машины на снег. — Прошу на прогулку!
      Почти на самом берегу вбит реперный столбик с непонятными на нем цифрами, аккуратно выписанными черной краской. Это та крайняя точка, где должен лечь последний километр таежной трассы.
      Ледянка!
      Тысячи людей думают об этой крайней точке и о том дне, когда они выйдут к берегам широкой Ледянки.
      Димка осматривается, вглядывается. Несколько де-ревцев, пологий скат к реке, полузанесенные дома рыбаков, от которых к ним уже бегут люди и стремительно мчатся собаки.
      Он отходит в сторону и берется за альбом.
      Кирка, Сережка и Лиза разговаривают с мужчинами и женщинами, возле них крутятся собаки, а Димка рисует.
      Потом они идут в селение. Там в одном из домов их угощают обедом из вкусной стерляжьей ухи, просоленной нельмой, расспрашивают, когда же строители дойдут до них, как долго их еще ждать к себе.
      Димка выходит на улицу, рисует домишки поселка, дальний берег, ребятишек, катающихся с горки. Ах, какие тут просторы!
      Снова вертолет поднимается в воздух.
      — Вот что, — решительно говорит Димке Кирка. — Тебе учиться надо. Художники в редакции такой совет дают. Собирайся... Напишем куда надо рекомендацию от комсомола. Ты же наш трассовик, мы о тебе должны думать.
      А Димка думает сейчас совсем о другом. Он все старается представить себе, как изменятся берега реки, когда выйдут сюда строители. Не будет этой сонной тишины. Вырастет большой поселок, стены корпусов комбината, пристань.
      Какая шумная будет жизнь! Вот только, наверное, лесов поубавится. Сколько валят леса у них в поселке! А в Кедровке! Жалко этот таежный лес.
      Димка вспоминает, что Аркадий Васильевич этим вертолетом улетит в его маленький таежный поселок. Как же ему быть? Остаться ли в Кедровке или улететь к себе? Да, они хотели с Сережкой всегда быть вместе. Но Сережке этого теперь и не нужно. Вон как они дружат с Лизой. Сережка и не заметит, что Димки нет рядом.
      А он, Димка, все же вернется на свой участок к своим. Вот, наверное, удивятся его возвращению. Только Тихон пробурчит что-нибудь насчет дураков. Пусть его! Он будет там продолжать рисовать. Как начнут насыпать трассу! Как соединятся с Кедровкой! Как придет тепловоз! Как они пойдут дальше! Как выйдут на Ледянку!
      Все это обязательно будет в его альбомах. Он будет учиться рисовать. Выпишет книги. Альбомы. Карандаши, краски. Вот в этом пусть Кирка ему поможет.
      А потом, когда будут эти альбомы, когда почувствует уверенность в своей руке, когда выйдут они на Ледянку, тогда он и пойдет учиться.
      Не раньше!.. Ведь что особенного — его первые три рисунка в газете? Просто тут нет другого человека, который любил бы рисовать. Приедет настоящий художник, тогда все и увидят, какая разница между ним и Димкой.
      Они поднимаются рано.
      Сережка дуется. Константин Иванович весело переговаривается с Димкой. Димка же чувствует себя счастливым, что окончательно решил вернуться домой. Представляет, как он явится в палатку, займет свое место, а утром со всеми выйдет на трассу валить деревья и увидит солнце, его круглый шар, поднимающийся из-за серебристого леса, и длинные тени лягут на просеку.
      Летчики прогревают мотор. Бородатый командир экипажа, посмеиваясь, говорит:
      — Повадились зайчишки летать. Таскаю и таскаю их по тайге. Ну и заботы!
      Сережка делает последнюю попытку.
      — Не улетай, — просит он Димку. — Мы же уговаривались — всегда вместе.
      — Мы и будем вместе — на одной трассе.
      — Какое же это вместе?
      — Чего пристал, — вмешивается решительно Лиза. У нее накануне уже был обстоятельный разговор с Димкой, и она поддерживает его. — Только нас не забывай. Хорошо? — просит она. — Пиши нам.
      Димке кажется, что она крепче всех жмет ему руку. Зеленые глаза Лизы смотрят ласково и одобрительно.
      — Счастливого тебе пути, — говорит Лиза.
      Константин Иванович прижимает к себе Димку и говорит:
      — А захочешь к нам — всегда будем рады видеть. Аркадий Васильевич подталкивает Димку к машине. — Полетели, таежник!
      Все входят в вертолет. Плотно закрыта металлическая дверь. Зашумел мотор, вертолет тихо отрывается от снежной площадки и поднимается. Он повисает в морозной вышине. Димке видна вся Кедровка — поселок, песчаный карьер, трасса, по которой уже бегут встречные потоки самосвалов. Внизу стоят четверо — Константин Иванович, Сережка, Лиза и Кирка. Особенно хорошо видна по красной шапочке Лиза. Они машут руками.
      Вертолет развертывается и трогается в путь. Тайга поплыла под ними...
      ...Кончилась девятнадцатая глава. Но последняя ли? Конечно, нет. Мальчишки только пришли в тайгу, сделали в ней первые шаги. Станет ли настоящим строителем дорог Сережка? Получится ли художник из Димки? Выучится ли на лесовода Лиза?
      Все это, наверное, станет известным, когда строители, закончив трассу, выйдут к маленькому рыбачьему поселку на реке Ледянка.
      А путь к Ледянке еще немалый...